На Пасху во Флоренции бывает шествие, в котором я обычно не принимаю участия, и фейерверк, который я люблю смотреть. На праздник в день Вознесения мы, как и все флорентийцы, ходим в парк и устраиваем пикник, иными словами, покупаем хлеб и молочных поросят. Многие дети несут с собой клетки с маленькими птичками, но Беле это не нравится, он предпочитает воздушные шарики.

Я даже и не могу припомнить, водили меня родители хоть когда-нибудь на такие народные гулянья или нет. Когда я наконец стала достаточно взрослой, чтобы ходить туда вместе с братом, Карло неизменно ухитрялся омрачить мне всю радость. Он отнимал у меня все деньги, чтобы купить для нас обоих билеты на скутер, после чего бесследно исчезал. Словом, мне не хотелось, чтобы у Белы были сестры или братья, ему наверняка пришлось бы от этого страдать. Но я радовалась, что он вообще растет в Италии, Италия как раньше, так и по сей день остается землей моих грез.

Когда я после своего первого пребывания во Флоренции снова попала в Германию, у меня уже не было ни малейшего желания жить на холодной и неприветливой родине. Ребенок заболел, Йонасу приходилось ездить к матери. Он собирался увезти и нас, как только Бела начнет поправляться. Но едва муж уехал, позвонила Кора. У нее был взволнованный голос: надвигалась встреча с родителями. Я же со своей стороны известила ее о моем предстоящем визите.

– Ну и слава Богу, – воскликнула Кора, – ты всегда оказывала на моих родителей положительное воздействие. Мало того, Хеннинг каждые пять минут спрашивает про Белу, с младенцем на руках, он выглядит совершенно как святой Иосиф, а не как плейбой.

Места в большом доме вполне хватало, даже и для родителей Кора сумела выделить комнату.

– А вы уже начали ремонт?

– А ты как думаешь? Ванная комната будет просто мечта. Я даже раздобыла плитку в стиле модерн. К тому же мы купили мебель, в твоей комнате стоят два плетеных кресла, на подушках будет узор из роз. Не возражаешь?

Я порадовалась, что деньги Хеннинга нашли такое удачное применение.

Детский врач меня успокоил: у Белы обыкновенная простуда, температура упала так же быстро, как поднялась. Буквально за три дня малыш превратился из горячего апатичного свертка в прелестного человечка. Он уже и разговаривать начал, хотя, когда я рассказывала об этом, мне никто не верил. В шестимесячном возрасте он всячески старался выговаривать «да-да», хотя понять и услышать это могла только я.

Йонас звонил и жаловался. Дел выше головы. Ему вроде бы помогают две сестры. Младшему брату всего пятнадцать, и он в интернате, старший, Бартоло, который стал членом монашеского ордена, считал совершенно недопустимым карабкаться в сутане на сиденье трактора. Я сказала, что Бела еще не совсем здоров, чтобы предпринять такое путешествие, и это несколько встревожило Йонаса.

Как и в первый раз, я написала мужу открытку, а сама махнула на юг. На сей раз Хеннинг вышел нас встречать, Кора осталась дома. Все вместе встретили нас у дверей ее родителей, домашние радовались, Эмилия, та вовсе чуть не заплакала, когда Бела протянул к ней ручки. Моя комната была тщательно, с любовью убрана. Хеннинг и в самом деле купил детскую кроватку, возможно, думая о том, что не сегодня завтра она пригодится и его ребенку.

Очень скоро я заметила, что Хеннинг готов вылезти из кожи вон, чтобы понравиться будущим тестю и теще. А чета Шваб, как выяснилось, была не настолько уж неподкупна, дом произвел на них большое впечатление. Кориной матери доставляла удовольствие возможность обсуждать с дочерью краску для ставен. Лично она предпочитала сине-зеленый цвет, Кора – белый, я – оливковый. Профессор, который не любил садовые работы, толкал Белу в коляске от одного тенистого дерева до другого, попутно собирая лавровый лист для маринадов или выдергивая сорняки из пересохшей почвы. Я представила себе, как он проводит в этом саду дни своей старости. Родители же, оставшись наедине с Корой, пытались уговорить ее отпраздновать пышную свадьбу.

Как-то раз мы все сидели в саду и пили кьянти. Хеннинг держал Белу на коленях. И вдруг свершилось чудо: мой сын громко и отчетливо сказал «папа». У старого плейбоя на глазах блеснули слезы. Кстати, в последующие месяцы мой сын не произнес больше ни одного членораздельного слова.

Эмилия пыталась обучить мальчика итальянскому. Его имя ей тоже не слишком нравилось. Частенько она называла его «беллино», а когда ему случалось наложить в пеленки, говорила «бель паезе». А потом я своими ушами с удивлением услышала, как она произносит немецкое «Schätzchen».

Господин и госпожа Шваб наконец-то уехали, – что ни говори, а профессору надо было работать. А из Коры родители выбили обещание еще раз все Хорошенько обдумать и лишь потом сдавать экзамен по языку.

Родители еще не успели уехать, как началась подготовка к свадьбе. В этом смысле Хеннингу были так же неведомы сомнения, как и самой Коре. Мне приходилось нелегко, мало того – я должна была участвовать в церемонии на правах свидетеля. Я позвонила Йонасу и спросила, не хочет ли он приехать к торжественному событию. Йонас оскорбился: «А других забот у тебя нет? Почему ты так редко звонишь? Когда звоню я, у вас никто не снимает трубку. Разве ты не понимаешь, что мне хочется знать, как поживает Бартель».

Короче, торжество состоялось в узком кругу. Несколько друзей из гольф-клуба, несколько однокурсников Коры – вот и все. Но когда после свадебного обеда мы вернулись на нашу розовую виллу, у железной калитки нас встретила какая-то фигура в лохмотьях.

– Господи, а это еще кто? – спросил Хеннинг.

Я надеялась, что он не впустит отца, но едва услышав ответ Коры: «А это папа Майи», и как молодожен, пребывая в эйфорическом настроении, изо всех сил пожал моему отцу сразу обе руки.

Лично я здороваться с отцом не стала. Возможно, он нутром почуял – там, где справляют свадьбу, всегда найдется что выпить. Я мрачно последовала в дом за Корой, Хеннингом и своим папашей. Эмилия принесла Белу и рассказала мне, как прекрасно ребенок вел себя.

Хеннинг попросил Кору принести для нашего гостя что-нибудь съестное. Мы расселись за круглым столом, и отец поведал нам, как ловко одурачил сестру-сиделку и сбежал из больницы. Он узнал у профессора адрес Коры, якобы для того, чтобы послать письмо мне, и за два дня добрался до нас.

После настойчивых расспросов отец признался, что для начала обследовал нашу квартиру, а никого там не обнаружив, побывал и на крестьянском дворе. Там тоже никого не было – все, кроме бабушки, ушли на полевые работы. Со словами «здесь не место для дармоедов» она метлой выгнала его со двора. Я поняла, что старушка очень зла на меня и на всю мою родню. Как бы ей, наверное, хотелось демонстрировать всем своего правнука в шафраново-желтой курточке.

Хеннинга мой отец явно забавлял, а тот, едва заметив, как благосклонно здесь все это принимают, сразу начал паясничать. Когда на столе появились граппа и вино, произошло неизбежное: отец напился. К слову сказать, Хеннинг тоже не терял даром времени. Итак, в день свадьбы Коре пришлось с помощью Эмилии тащить своего захмелевшего супруга в постель. Отца мы так и оставили спать на ковре.

И снова мы сидели на кухне. Кора почему-то ничуть не сердилась, зато я просто кипела от злости. Едва я приехала сюда, чтобы наконец обрести покой, а он уже тут как тут – за мной следом.

– Майя, вы с ним похожи как две капли воды: едва что-нибудь придется не по вкусу, вы тут же спасаетесь бегством.

– Подумаешь, Гете и тот сбежал от фрау Штайн в Италию, – с некоторым вызовом ответила я. Мне, кстати, пришла в голову другая параллель: и у меня, и у моего отца на совести человеческая жизнь.

– Завтра я переговорю с Хеннингом. Он не такой агнец, как твой Йонас, он в два счета отправит твоего папашу обратно в Германию, а в случае надобности даже с помощью полиции.

Я усомнилась в успехе. Отец у меня цепкий как репей и будет изо всех сил цепляться за открывшееся ему место под солнцем.

Хеннинг был удивительный человек, по совести говоря, мы его совсем не понимали. Он любил Карла Мея и любил детей – о последнем мы узнали после его знакомства с Белой. У него уже лежал за плечами брак с прескучной женщиной, а вдобавок он, вероятно, не раз и не два ходил налево. С одной стороны, в жизни ему пришлось вести тяжелую борьбу, и он мог поведать нам о ворах и шантажистах, с другой стороны, был сентиментален и любил изображать благодетеля. Спустя каких-то два дня он успел душой привязаться к моему отцу, купил ему костюм, сводил его в свой гольф-клуб. Предостережения Коры ни к чему не приводили. Всякий раз, когда отец с Хеннингом уходили из дому, нам не на что было жаловаться, но едва вернувшись домой, они начинали пить. Эта черта Хеннинга, которая вполне естественна в строительном деле, была нам до сих пор неизвестна. Кора бранилась: «Если есть на свете что-то, что я ненавижу, то это пьяные мужики».

Она напевала что-то себе под нос.

– А ты еще помнишь грустную свадебную песню Белы Бартока, которую мы учили в школе?

И я запела:

А Кора подхватила и начала импровизировать:

Мы приняли решение положить конец этой дружбе собутыльников. Натравить одного на другого не стоило большого труда. «А Хеннинг сказал», – начинали мы разговор, после чего втолковывали отцу, что гостеприимный хозяин отнюдь не принимает его всерьез. В беседах с Хеннингом мы вели себя точно так же: отец, мол, считает его потасканным и похотливым выскочкой. Мы строили козни не без удовольствия, жаль только, что это не сразу сработало.

Ситуация стала более напряженной, когда Хеннинг с пьяных глаз заявил своей молодой супруге, что не далее чем через девять месяцев ожидает от нее сына. Кору чуть не выворачивало от запаха перегара, а потом она перебралась на ночь в мою железную кровать. Хеннинг стучал кулаками в запертую дверь моей спальни и вообще скандалил. Потом проснулась и Эмилия, если допустить, что она вообще спала, и с успокоительными речами отвела своего хозяина в его собственную постель.

– Я и всего-то несколько дней замужем, а уже не люблю его.

– Надо выгнать отца, это он во всем виноват. Раньше Хеннинг выпивал за едой лишь две рюмки вина. Как только избавимся от отца, все снова наладится.

Но Кора не поддавалась на уговоры, напротив, она полагала, что именно отец вскрыл истинную сущность Хеннинга, и за это мы должны быть ему благодарны.

Наша новая тактика выглядела следующим образом: как можно реже бывать дома. Мы с Белой ходили в гости к флорентийским подругам Коры, сидели в Садах Боболи, прочесывали магазины в окрестностях виа деи Кальцаиоли, часами таращились на мост Граций ниже по течению Арно и даже побывали в картинной галерее Уффици. Но рано или поздно надо было возвращаться домой, где мы всегда заставали по меньшей мере одного пьяного.

Кстати, отец совершенно не интересовался своим внуком, видя в нем просто досадную помеху. Меня еще больше оскорбляло, когда в пьяном виде он подходил к кроватке Белы и с отвратительной сентиментальностью лепетал «тю-тю-тю», а мой глупый сын визжал от восторга.

Но вообще-то недооценивать Хеннинга тоже не следовало. Во-первых, он узнал от профессора, что Кора ежемесячно получает деньги на обучение, во-вторых, он решительно отказывался верить, что мой отец когда-то угрожал мне и Беле, а в-третьих, установил, что его супруга так и не перестала принимать пилюли.

И, чтобы она потом не вздумала отпираться, он целую неделю контролировал ежедневный прием, подсчитывая число оставшихся таблеток. Если было на свете что-то, чего Хеннинг терпеть не мог, – это когда его принимали за дурака. Был большой скандал. С другой стороны, ему было совсем не по нраву, что Кора явно польстилась на его деньги, а познакомился он с ней тогда, когда она совершала очередную кражу. В молодости, как утверждал Хеннинг, он тоже не брезговал никакими способами, чтобы разбогатеть.

Когда Кора поднималась по лестнице впереди мужа, тот не упускал случая ущипнуть ее. В ответ Кора тоже щипалась. Порой Хеннинг ошибался и вместо Коры щипал Эмилию или меня. Благодаря моей молниеносной реакции со мной этот случай больше не повторялся.

К своему двадцатилетию Кора обещала отказаться от пилюль, в конце концов, есть и другие способы кроме пилюль, думалось ей. Примирение в кровати было слышно на весь дом, так что из всех обитателей происшествие осталось тайной только для Белы. На другое утро Хеннинг был сама заботливость, принес букет белых роз, а в дальнейшем пил исключительно лишь минеральную воду. Моего отца, моего ребенка и меня он называл «семейство беженцев», причем насмешливый тон мне не нравился. Во мне крепло недоброе предчувствие, что мои дни здесь сочтены.

Кора сказала: «Раз его деньги принадлежат мне, значит, это и твои деньги». Вот и отец в эти дни ничего не пил. Попытки Хеннинга побудить его к выполнению легких работ в запущенном саду успеха не имели. Отец слишком опустился. Однажды утром в состоянии шока он под вой сирен и с мигалками был доставлен в больницу. Открывшуюся обильную кровавую рвоту приписали расширению вен пищевода. Результат цирроза печени, объяснил врач в отделении интенсивной терапии. Я очень надеялась, что отец так и не придет в сознание.

Но когда несколько дней спустя мы навестили его по инициативе Хеннинга, отец встретил нас словами: «Сорняки – они живучие». И сообщил, что его собираются оперировать лазером. Потом он с подмигиванием попросил Хеннинга при следующем визите принести не цветы, а что-нибудь выпить.

Без отца жизнь у нас снова наладилась. Хеннинг, как и прежде, не требовал более двух бокалов вина к обеду, и всем было очень весело. Порой он рассказывал нам о женщинах, которые у него были раньше.

– Вы напоминаете мне мою первую подружку. В ту пору я был молод и неопытен, еще не богат и не женат. Познакомился я тогда с одной китайской девушкой, которая тоже совсем недавно обосновалась в Рио. Мери Ван, из Шанхая, разговаривала на пиджин-инглиш и была очень мила.

– Ну и что у нас общего с этой девушкой?

– Ваше стремление к dolcefarniente и ваша неуемная жадность.

– А я-то думала, что китайцы прилежные как пчелки, – сказала я обиженным тоном, потому что именно в этот день собственноручно выкрасила садовые стулья.

– И был у Мери Ван такой девиз, вы только послушайте: «Me no savvy…»

– А что такое savvy? – перебила его Кора.

– Это заимствовано из французского, от слова «savoir», что означает «знать».

– Давайте еще разок:

Мы рассмеялись. Нам понравилась песня китаянки, хотя и не понравилось выражение лица Хеннинга. А вообще-то мы вовсе не были такими лентяйками, как он думал. Правда, если по утрам хозяин уходил в свой гольф-клуб, завтрак весьма затягивался, но затем была полноценная дневная программа. Почти каждый день к нам приходили рабочие, ими занималась Кора. По ее заказу они строили ателье. А у меня, в конце концов, был ребенок, о котором надлежало заботиться. Более того: благодаря тесному общению с Эмилией я надумала изучать итальянский по учебникам Коры. Эмилия спрашивала меня по тексту, исправляла мои ошибки и чувствовала себя вполне признанной и оцененной и как учительница, и как нянька.

– А что было дальше с Мери Ван? – спросила я как-то Хеннинга после ужина.

– Стала проституткой, а не «зеленой вдовой» вроде тебя.

Кора не любила подходить к телефону, она не испытывала ни малейшего желания беседовать со своими родителями. Мне почти всегда приходилось отвечать, что ее нет дома.

– А моя дочь Корнелия не выкинула наконец из головы этот злосчастный брак? – всякий раз интересовался профессор. Я же неуверенным голосом советовала ему спросить у нее самой. Фрау Шваб рассказывала, что брат Коры сдал выпускные экзамены и порвал со своей невестой. В самом непродолжительном времени он собирался побывать в Германии и уж наверняка захочет навестить родную сестру.

А Йонас звонил нечасто, разговоры с заграницей по телефону он считал для себя непозволительной роскошью. Но поскольку и у меня не было ни малейшего желания выслушивать его упреки, Йонасу приходилось самому проявлять инициативу, если он хотел услышать что-нибудь про своего Бартеля.

* * *

Порой мы с Корой рассуждали о будущем. Ну, с ней-то все было ясно: как только будет готова студия, она начнет каждый день рисовать, возможно, будет брать частные уроки и наконец прославится. Имя Хеннинга при этом даже не упоминалось.

У меня же все выглядело по-другому. Могла ли я просто остаться во Флоренции, жить у Коры и Хеннинга? Значит, я такой же дармоед и прихлебатель, как мой отец? И разумно ли было без всякой видимой причины отшить Йонаса? Ведь он не сделал мне ничего дурного. Вот если бы он мог жить и учиться во Флоренции, все было бы просто чудесно. Что касается профессии, я мечтала изучить итальянский и в конце концов стать переводчиком.

– Знаешь, кто мне порой мешает? – спросила Кора. – Ты, может, не поверишь, но это Эмилия. Ну конечно же, очень удобно, что она убирает и стряпает. С другой стороны, ее две комнаты в мансарде подошли бы под ателье куда лучше, чем северная комната на втором этаже. Но я знаю, что ты ее любишь, потому что она очень хорошо ухаживает за Белой.

Правда, я любила Эмилию не только за это, но еще и за то, что она вылавливала пауков в моей комнате и выносила их в сад. Я нередко навещала Эмилию в ее квартирке. Она перетащила туда с чердака сосновый сундук, отвинтила крышку и переделала в кроватку для Белы. И он теперь куда чаще спал у нее, чем в собственной комнате. Эмилия обычно забиралась к себе очень рано и, лежа на постели, смотрела телевизор. Бела лежал рядом с ней в своем сундуке и был вполне доволен жизнью. Поскольку по вечерам я, как правило, уходила куда-нибудь ужинать с Хеннингом и Корой, то заглядывала в комнату Эмилии лишь очень поздно, чтобы увидеть, как там спит мой ребенок. Порой я даже испытывала нечто похожее на ревность по отношению к самозваной бабушке, которая сотворила столь совершенный симбиоз с Белой. Она даже пела для него «Ma come balii bene bella bimba», и при слове «Бела» он шлепал ладошкой по столу.

Установилась жара, началось тосканское лето. Хеннинг то и дело заводил разговор о том, чтобы поехать с Корой к морю. Мое участие в этой поездке было, судя по всему, не запланировано. Мы купили пластмассовую песочницу и наполнили ее водой. Бела мог плескаться, я – охлаждать ноги. Родители Коры сообщили о своем предстоящем визите, Кориного брата ожидали домой из God's own country, и они всей семьей собирались отдохнуть в Colle di Val d'Eisa – так вот, не желаем ли мы принять участие в этой поездке. О том, что их дочь успела за это время выйти замуж, они и не догадывались. Кора не желала говорить об этом, а меня попросила как можно деликатнее известить родителей о ее отказе.

И тут нам стало известно, что Хеннинг – запойный пьяница. Он и сам признался, что страдает приступами алкоголизма. Когда он был молод, это случалось каждые три месяца, сейчас – через неравные промежутки времени.

– Знаешь, – сказала мне как-то Кора, – он меня здорово подставил. Ну и произошло то, что ты предсказывала…

– А что я тебе предсказывала?

– Ну-у, один молодой человек…

– Ты влюбилась, что ли?

– Ну, не сказать, чтобы влюбилась. И не раздражай меня, пожалуйста, не читай мораль. Просто я обманула Хеннинга.

– Это с кем же? Мы ведь повсюду бываем вместе.

– Руджиеро.

Никакого Руджиеро я не знала. Кора объяснила, что Руджиеро – подмастерье у стекольщика. Ему семнадцать лет, и он на редкость хорош собой. К сожалению, говорила она, окна в ее ателье уже почти готовы. В доме воцарилось обманчивое спокойствие. Кора обманывала своего мужа, я ожидала возвращения своего выздоровевшего отца. Не исключено, что и Йонаса, который намеревался увезти домой меня и своего Бартеля. Хеннинг порой вел себя так, будто Бела его родной сын. Он ходил с нами гулять по вечернему холодку, толкал перед собой детскую коляску, демонстрируя меня и Кору как красивое приложение к ребенку. Перед выходом он заставлял нас приводить себя в порядок. И хотя по отношению ко мне он держал себя очень дружелюбно, я почти не могла его выносить. Я страдала от жары, нервы совсем расшатались. О том, когда и кто собирается уезжать, речи не заходило, а если собирается, то кто, когда и с кем. Эмилия же в своей душной мансарде, казалось, меньше других страдала от жары. Однажды она пропела мне по-немецки: «Мысли всегда свободны».

– Ты откуда знаешь эту песню? – спросила я удивленно, благо к тому времени уже довольно бойко болтала по-итальянски.

Эмилия вынула старинный песенник и зачитала мне текст. Когда она была еще совсем молодая и уже служила в этом доме, здесь снимал комнату один немецкий археолог, который, изнывая от тоски по родине, пел ей печальные песни. Она знала наизусть все тексты из песенника. Возможно, все это было сопряжено с романтической любовной историей, но задавать интимные вопросы я не посмела. Как бы то ни было, Эмилия понимала по-немецки, возможно, лучше, чем мы могли это себе представить.

– Подумаешь, – Кора пожала плечами, – нам от нее нечего скрывать.

С тех пор как Эмилия поведала мне о своей тайной сокровищнице, она начала вплетать в свою речь немецкие цитаты. Как-то нас услышал Хеннинг.

– Ты чего подсовываешь ей такой архаичный немецкий? – бранился он. А меня как раз устраивало, что служанка не понимает ни слова, когда мы разговариваем при ней.

– Между прочим, если ты хочешь, чтобы Бела произнес свои первые слова на немецком, а не на итальянском, тебе следовало бы хоть самую малость об этом позаботиться.

Я почувствовала себя оскорбленной.

Вот и подарки Эмилия любила делать на свой, довольно своеобразный манер. Хеннинг получил от нее ко дню рождения швабский кофейник преклонного возраста, украшенный надписью: «Где кофе пьют, будь тут как тут, одни злодеи водку жрут».

Однажды – стоял гнетуще жаркий августовский день – мы с Корой решили встать завтра с утра пораньше и поехать на море в Марина-ди-Пиза. Составить нам компанию Хеннинг не пожелал, потому якобы, что уже условился с партнером насчет более для него важной партии в гольф.

– Он просто испугался, что порывы морского ветра обнажат его лысину, – съехидничала Кора, мы взяли машину и поехали с Белой, а вот Хеннингу пришлось брать такси.

На пляже было шумно, грязно и замечательно. Мы взяли напрокат большой зонт и расположились возле школы для серфингистов. Бела, который как заведенный ползал взад и вперед, был совершенно счастлив. Слишком многое ему удалось посмотреть и потрогать, поэтому в полдень он свалился на нашу подстилку и крепко уснул. Кора начала упражняться в серфинге и свела знакомство со множеством красивых купальщиков, которые снова и снова помогали ей взобраться на доску. Потом она вернулась присмотреть за Белой, чтобы дать и мне возможность искупаться. Мы купили себе пиццу и минеральную воду, а фрукты и детское питание захватили с собой из дому. День выдался просто замечательный, я чувствовала себя молодой и беззаботной.

– Вот если бы всегда было так, – сказала я.

– Еще недурно бы заиметь маленькую яхточку, – ответила Кора.

Праздность крайне нас утомила, и мы довольно поздно поехали домой. Знай мы, что ожидает нас дома, всю ночь провели бы на берегу.