Глава 11
Что делать? Я убрала бокал, а затем, нагнувшись, принялась вытирать кровь, пытаясь отвлечь себя этой утомительной работой.
Внезапно меня вырвало. Содержимое желудка вылилось на пол мимо унитаза. Вид и запах крови, смерти и кислой рвотной массы были невыносимы; я почувствовала, как у меня подгибаются колени. Пошатываясь, я вышла из маленькой ванной, которая обычно сверкала чистотой, добралась до гостиной и рухнула на диван. В висках пульсировала кровь, сердце стучало, словно пневматический молоток, а на лбу выступил ледяной пот. «Сосудистый коллапс», — подумала я. Природа милостива к человеку и устроила его таким образом, что он способен на короткое время отключаться в обмороке, когда в кризисные моменты не справляется с тяжелыми потрясениями. Но, похоже, я находилась без сознания всего пару секунд. Вскоре страх и полное осознание произошедшего снова вернулись ко мне. «То, что сейчас лежит в ванной, должно исчезнуть!» — сказала я себе.
Через несколько минут, дважды ошибившись, я наконец набрала номер Витольда. Руки у меня дрожали. Он мгновенно снял трубку и по моему упавшему голосу тут же понял, что произошло что-то ужасное.
— Что случилось? Говори! — почти кричал он.
— Приезжай немедленно, — еле выговорила я и повесила трубку.
Я снова опустилась на диван и почувствовала, что и на этот раз меня ждет сильный приступ поноса. Сама мысль о том, чтобы еще раз войти в ванную, казалась ужасной, но мне не оставалось ничего другого.
Вскоре я уже открывала дверь Витольду. В его взгляде читалось предчувствие катастрофы. Думаю, я и сама была похожа на труп. В спальне по-волчьи выла собака.
Он схватил меня за плечи и начал трясти.
— Да говори же наконец! — воскликнул он, тоже охваченный паникой.
— Мне пришлось его убить! — выдавила я.
— Кого?
— Полицейского. Витольд не поверил.
— Зачем? Где он? Возьми себя в руки! — Витольд подтолкнул меня в сторону дивана и тут увидел кровь на моем сером свитере.
Он зажег сигарету.
— Спокойно, Тира, — сказал он, хотя сам превратился в комок нервов, — только спокойно. А теперь не торопясь, по порядку, расскажи мне, что произошло.
— Я его убила, — едва смогла произнести я. У меня зуб на зуб не попадал.
— Где? — Витольд был ужасно взволнован.
— В ванной.
Он выбежал из комнаты в надежде, что все это лишь порождение моей больной фантазии. Мне казалось, что до его возвращения прошло бесконечное количество времени. Не выпуская из пальцев сигарету, он подошел к телефону.
— Витольд, он хотел арестовать тебя, — сказала я. — Он должен был это сделать.
— Меня? Почему? — Витольд в нерешительности остановился перед телефоном.
— Он знал, что ты был со Скарлетт — какая-то официантка сказала, что видела вас в саду.
Витольд уставился на меня разинув рот.
— Но это не основание для ареста, — решил он.
— Кроме того, он выпытал у меня, что это ты стрелял в Хильке. Я ведь совсем не умею врать, — солгала я.
По всей видимости, Витольд размышлял, кого вызывать — полицию или психиатра.
— Откуда у тебя эта навязчивая идея, будто без твоей помощи я обречен на гильотину? — строго спросил он.
Однако в глубине души он все же был растроган тем, что ради него я пошла на убийство полицейского.
— Я влюбилась в тебя с первого взгляда, — прошептала я.
Витольд находился в явном замешательстве. Перед ним стояла ужасная дилемма: передать ту, которая любила его, представителям правосудия или работникам сумасшедшего дома.
— Что же мне делать? — спросил он меня и себя. — Из какого оружия ты вообще в него стреляла? Неужели из того же револьвера, что и в Хильке?..
Я кивнула и, оправдываясь, пробормотала:
— Может быть, я сохранила его, чтобы застрелиться самой. Моя жизнь лишена всякого смысла, потому что ты никогда не полюбишь меня.
Витольд не мог пойти против своей природы. Он взял мою руку:
— Тира, не говори так! Ты же знаешь, что очень много для меня значишь. Я хочу тебе помочь. — Он бросил задумчивый взгляд на телефон. — Эта собака сводит меня с ума! — раздраженно воскликнул он, когда из спальни вновь раздался протяжный вой.
Я пошла и выпустила Дискау. Он возбужденно приветствовал Витольда и собрался бежать в ванную. Я удержала его.
— Полицейский приехал на машине? — спросил Витольд. — Возможно, в участке знают, что он здесь, и вскоре хватятся его. — Он взглянул на часы: — Странно, что парень вообще разъезжал по делам в такое позднее время, ведь уже девять. От меня он ушел около половины восьмого.
Витольд нерешительно прохаживался по комнате:
— Я посмотрю, нет ли у него в карманах ключей от машины.
Он заставил себя пойти обратно в ванную, вернулся с кошельком, связкой ключей и блокнотом.
— Теперь я вспоминаю, что ко мне он тоже приезжал на машине, наверное, она припаркована на улице, сейчас я посмотрю, — сказал он и пошел вниз по лестнице.
Я испугалась, что он хотел вызвать полицию из телефонной будки. Однако он скоро вернулся.
— Я припарковал машину на другом углу улицы, но это вовсе не полицейская машина, — произнес он, с трудом переводя дыхание. — Теперь нужно решить, что делать дальше.
В его отсутствие я успела прочитать записи убитого, старательно расшифровывая сокращения и обрывки слов. Выйдя от Витольда, он записал: «Навестить Р. Хирте. Подозрение в связи с показаниями Энгштерна — цыплячья ножка». Я разорвала листочек и спустила клочки в унитаз, чтобы Витольд не смог это прочесть.
— Нужно избавиться от тела, — предложила я.
— Это очень просто, — сказал Витольд. — Нет ничего легче. Мы возьмем тело и вынесем на улицу. — Он выпустил дым в сторону лампы. — Нет, как ты себе это представляешь? Я в этом не участвую! Я могу порекомендовать тебе адвоката, одолжить денег, но я не умею избавляться от трупов!
Мне в голову тоже ничего не приходило. Я жила в Мангейме, в многоквартирномдоме, на оживленной улице. Но больше всего на свете мне сейчас хотелось, чтобы мертвец исчез.
Витольд тоже погрузился в размышления:
— Он не женат, но, возможно, у него есть подружка, которая ждет его. Вероятно, она позвонит в участок, когда он не придет вовремя.
Я добавила:
— А вдруг она уже привыкла к тому, что он поздно возвращается? А может, он вообще живет один. Возможно все.
— Я все-таки позвоню, — решительно заявил Витольд. — Тира, мы же не шайка бандитов. Чем дольше мы будем тянуть, тем худшие последствия нас ожидают. — Он снова поднялся.
— Я пошла на это только ради тебя, — напомнила я ему. — На допросе мне придется все о тебе рассказать.
— Так или иначе все откроется. С моей стороны было большой ошибкой выпутываться таким образом из истории с Хильке. Тира, это просто бессмысленно!
Я снова заплакала, однако на этот раз мои рыдания не произвели на него ожидаемого впечатления. И все-таки он не притронулся к телефону.
— Мы можем отнести убитого в подвал, — вдруг пришла мне в голову идея, — а его машину подогнать к подъезду, где раньше разгружали уголь. Там мы незаметно перетащим тело в машину и увезем его.
— Тира, тело в любом случае будут обследовать и наверняка установят, что в этого человека стреляли из того же оружия, что и в мою жену.
Витольд запнулся. Его охватил ужас при мысли о том, что подозрение снова может пасть на него.
— Ну почему ты не выбросила тогда этот револьвер! — набросился он на меня.
На этот раз я хранила полное спокойствие:
— Когда он будет лежать в машине, ты поедешь к каменоломне и столкнешь автомобиль вместе с телом вниз, чтобы все это взорвалось. Я буду ехать вслед за тобой на своей машине и заберу тебя обратно.
— Скажи, сколько детективов… — Но, похоже, он всерьез задумался над моим предложением. — Так не пойдет. Нас могут заметить еще на лестнице.
— Если дождаться полуночи, все пройдет как по маслу. Моя соседка рано ложится спать, а уж старики, которые живут подо мной, — тем более. Что же касается молодоженов, то они вообще уехали.
— Я хочу есть, — неожиданно сказал Витольд. Я расценила это как хороший знак.
— Что тебе приготовить — бутерброд с сыром, яичницу?
— Да, бутерброд. Пожалуй, бутерброд с глазуньей.
Я отправилась на кухню и растопила масло на сковороде. На распространившийся запах мой желудок отреагировал спазмами. Однако я сдержалась и через пять минут поставила на стол готовое блюдо, поинтересовавшись при этом, что Витольд будет пить. Он не услышал: казалось, он ел совершенно автоматически, целиком погрузившись в раздумья.
Тогда я снова отважилась заглянуть в ванную. Я еще раз все хорошенько протерла и осмотрела убитого. Рана на голове кровоточила недолго, и кровью пропитался лишь маленький махровый коврик перед ванной.
Первый мужчина, которого я убила! Я рассматривала его, подойдя совсем близко: он был относительно небольшого роста, спортивного телосложения, крепко сбитый. Нападение удалось мне только потому, что он не ощущал никакой угрозы своей безопасности. В глубине души я ощущала гордость и облегчение, однако полностью насладиться этим чувством мне мешали страх и полный упадок физических сил.
Между тем Витольд поел. За это короткое время ему удалось полностью прокурить мою комнатку. И все-таки я не проронила по этому поводу ни единого слова, поскольку было очевидно, что он серьезно раздумывал, куда спрятать тело.
— Идея насчет каменоломни не так уж и плоха, — сказал он. — Если удастся спрятать тело в машину, то все остальное уже не проблема.
— Надо бы немного согнуть еге, — предложила я. — А то вдруг он скоро окоченеет.
Витольда передернуло от этих здравых слоь, но мне удалось его убедить. Он встал, и я последовала за ним в ванную.
— У тебя найдется большой мешок для мусора? — спросил он.
К сожалению, все мои мешки были слишком маленького размера и подходили разве что для мусорного ведра, которое стояло у меня на кухне. Садоводством я не увлекалась, и мне не были нужны большие мешки для веток и тому подобных отходов. Я обернула голову убитого окровавленным ковриком, а сверху натянула самый большой из своих полиэтиленовых мешков.
— Можно использовать пододеяльник, — предложила я. — Если кто-нибудь встретится нам на лестнице, то подумает, что мы тащим большой узел с бельем.
Витольд проронил только:
— Давай попробуем.
Я вытащила из шкафа самый старый пододеяльник. Совместными усилиями мы подтянули голову убитого к коленям: тело с самого начала находилось в слегка согнутом положении. Затем мы запихнули его в пододеяльник. При взгляде на получившийся тюк становилось ясно, что тащить его будет крайне неудобно. Витольд попробовал приподнять узел. Нести его оказалось возможным, однако меньше всего он походил на мешок с бельем.
— Придется еще немного подождать, — сказала я. — Сейчас только одиннадцать, и на улице, а может, и на лестничной клетке полно народу.
Тут из гостиной прибежал Дискау и принялся внимательно обнюхивать наш «бельевой» тюк. Я снова закрыла его в спальне: почему-то мне было стыдно перед собакой.
Мы сели и начали совещаться.
— Каменоломни есть в Доссенгейме и Вейнгейме, — размышлял Витольд.
Я заподозрила, что он хочет найти идеальное решение этой задачи, руководствуясь исключительно спортивным честолюбием. Петь у костра, вырезать перочинным ножиком инициалы, заметать следы, играть в казаки-разбойники — все эти бойскаутские мечты жили в его сердце в ожидании своего часа. К тому же ему так нравилось играть роль старшего брата, который относится ко всем женщинам, словно к младшим сестрам, заботится о них, утешает, наставляет и пользуется их безграничным уважением. Он был идеальным сообщником. В остальном же его моральные установки были крайне непрочными, ему не хватало решительности. Там, где нужно было мгновенно принимать практические решения, я его превосходила.
— В двенадцать я подгоню сюда машину. Покажи мне, как подъехать к подвалу.
Я проводила Витольда вниз. Он осмотрел место и остался доволен:
— Мы положим тело на заднее сиденье, а не в багажник. Думаю, что ночью на дороге в Вейнгейм нас никто не остановит. На всякий случай прихвати какое-нибудь старое одеяло, чтобы прикрыть убитого. В твоей машине есть запасная канистра с бензином?
Конечно же, ее не оказалось. Кроме того, я вспомнила, что бензин был почти на нуле.
— Тогда бери мою машину, — настоял Витольд. — Будет весело, если мы застрянем на обратном пути только из-за того, что кончился бензин.
Я не люблю водить чужие машины, однако послушно кивнула в ответ. Витольд хотел мне помочь, и я не собиралась выкидывать фокусы. Время еле ползло. Тело, тщательно увязанное в пододеяльник, лежало в ванной за запертой дверью. Пес тихонько скулил. Свет был выключен во всей квартире, только в гостиной горела маленькая лампа. Я не собиралась открывать, если кто-то позвонит в дверь. Витольд продолжал дымить и нести околесицу.
Незадолго до полуночи он пошел за машиной. Я осталась одна и тут же почувствовала, как к горлу подступил страх. Вернувшись, Витольд первым делом выкурил еще одну сигарету. Затем он решительно произнес:
— Пошли!
Я выскользнула в прихожую. Все было тихо. Я махнула Витольду, и он взвалил тюк на плечи. Перед тем как выйти, я погасила свет в прихожей.
Витольд ступал медленно и тяжело: мешок был почти неподъемным. Два раза ему пришлось снять ношу со спины и передохнуть.
На лестничной клетке я заметила, что в квартире, где жила пожилая чета, зажегся свет. Мы застыли на месте. Они могли выглянуть в глазок — что, если нас заметят? Но все было тихо. Витольд стал спускаться дальше. Уже на ступеньках перед подвалом мы услышали, как хлопнула дверь подъезда, и снова замерли без движения.
Наконец мы были внизу. Я открыла дверь, ведущую из подвала на улицу, и увидела чужой автомобиль, припаркованный в тени. Витольд снял тюк со спины и дал мне ключи от машины. Я открыла дверь, он затащил огромный узел на заднее сиденье. Мы прикрыли его одеялом и перевели дух.
— Ты знаешь, где находится вейнгеймская каменоломня? — спросил Витольд. — Лучше всего тебе поехать вперед. Если заметишь что-нибудь, например, дорожную аварию, полицейский патруль или еще что-нибудь в этом роде, то подай мне предупредительный сигнал.
Я не знала, как проехать к каменоломне.
— Тогда эту машину поведешь ты. Это очень просто. — В голосе Витольда мне послышалось некоторое облегчение. Неужели он струсил? — Я отправлюсь вперед на своей машине, — заявил он, — а ты поедешь за мной, стараясь держаться на небольшом расстоянии. Если что-то будет не так, я на короткое время включу аварийную сигнализацию. В этом случае тебе придется остановиться и подождать.
Я уныло кивнула и села в чужую машину с убитым комиссаром криминальной полиции на заднем сиденье. Все происходило словно во сне. Розмари Хирте сидит в своей конторе и работает, она не прячет трупы в каменных карьерах под покровом ночи.
Витольд поехал вперед, оглядываясь, чтобы убедиться, что я справляюсь с чужой машиной. Я осторожно тронулась с места. В принципе передачи здесь переключались так же, как и у моего автомобиля, а фары для меня уже включил Витольд. Держась друг за друга, мы ехали по автобану в направлении Бергштрассе. В это время машин было мало. Я полностью сосредоточилась на дороге и уже не боялась, что нас обнаружат. Витольд не хотел меня подвести и сбавлял скорость каждый раз, когда расстояние между нашими машинами увеличивалось. Я была бесконечно благодарна ему за это.
Мы въехали в Вейнгейм на средней скорости, чтобы не бросаться в глаза. Витольд хорошо здесь ориентировался. Он уверенно свернул на дорогу, уходящую вверх по крутому склону. На вершине горы была площадка для парковки. Я поставила машину убитого полицейского рядом с автомобилем Витольда. Было темно и безлюдно. Дорога уходила влево, к одному из двух замков.
— Лучше всего будет, если мы оставим мою машину здесь, а на другой поедем к каменоломне. Дело в том, что, насколько я помню, дорога не укреплена.
Радуясь, что мне больше не нужно вести машину самой, я пересела на сиденье рядом с водительским местом. Не говоря ни слова, Витольд достал из своего багажника канистру с бензином и поставил ее рядом с телом. Неожиданно он по-братски меня поцеловал:
— Теперь у нас нет пути назад, — грустно сказал он и медленно поехал вперед по ухабистой дороге, включив лишь габаритные фары.
Однако мы не проехали и ста метров, как наткнулись на шлагбаум, о котором Витольд совершенно забыл. Мы вышли и при свете фар и карманного фонаря осмотрели массивный висячий замок.
— Не может этого быть, я ничего не понимаю, — сказал Витольд. — Придется повернуть обратно и ехать в Доссенгейм.
Это была ужасная мысль. Однако для того, чтобы сломать замок, потребовалась бы по меньшей мере кувалда.
— У тебя найдется хотя бы шпилька? — спросил Витольд.
Я виновато покачала головой. Он повернул к машине.
Я снова посветила фонариком на шлагбаум и тихонько вскрикнула от радости. Витольд остановился.
— Смотри! — воскликнула я. — Да тут все насквозь проржавело!
Мы обследовали механизм и выяснили, что с некоторым усилием можно просто приподнять шлагбаум, не тронув замка, который продолжал бы висеть, запрещая проезд другим машинам. Витольд поднял шлагбаум, и я проехала под ним. Затем мы снова поменялись местами и поехали дальше.
Казалось, поездка тянулась целую вечность: мы все тряслись на ухабах под каштанами, дубами и буками. Наконец дорога уткнулась в проволочный забор высотой с человеческий рост.
— Черт побери, раньше его здесь не было! — выругался Витольд.
Мы снова вылезли из машины. Витольд выключил фары и взял фонарик. Вместе мы немного прошли вдоль забора сначала в одну, потом в другую сторону от дороги. Ограда была массивной, с колючей проволокой изнутри.
Витольд открыл багажник чужой машины. Я посветила ему фонарем, и он исследовал содержимое ящика с инструментами. Там было много всего полезного; в числе прочего нашлись и мощные кусачки.
— Молодец, — похвалил Витольд покойника, — у меня в машине такого нет. Но зато у него не было карманного фонаря.
Витольд неуклюже попытался перекусить кусачками толстую проволоку. Пусть не без труда, но ему это в конце концов удалось. Мы сменяли друг друга за работой, но, несмотря на это, прошло не менее получаса, прежде чем мы смогли наконец перерезать всю проволочную сетку сверху донизу. Нижнее крепление тоже поддалось с трудом: здесь пришлось вырезать кусок в два метра шириной.
Наконец все было готово. Мы вытащили тело с заднего сиденья, сняли с головы полиэтиленовый пакет и коврик и усадили покойника за руль, на водительское место. Витольд облил бензином тело, сиденья и коврик, а затем снял автомобиль с ручного тормоза.
— А теперь нужно толкать! — приказал он.
Вместе мы старались изо всех сил, но машина уперлась в огромный камень, который лежал у нас на пути. Витольд немного сдвинул тело в сторону и уселся рядом.
— Я дам задний ход, а затем с разгона резко перееду через камень, — объяснил он мне. — А ты стой на краю карьера с фонариком!
Я перешагнула через моток колючей проволоки, зажгла фонарь и стала ждать. Но даже силы мотора не хватило, чтобы сразу преодолеть препятствие.
— Ну и дураки же мы! — сказал Витольд. — Нужно было вырезать дыру на несколько метров правее, тогда бы никаких проблем не возникло. Думаю, опять придется поработать кусачками.
Он снова вылез из машины. Мы оба были обессилены.
— Я попытаюсь еще раз, — сказал он и опять уселся рядом с покойником. Я подошла к краю пропасти и посигналила фонариком.
Витольд вновь подал немного назад. По-моему, мы ужасно шумели, однако вероятность встретить в это время года какую-нибудь влюбленную парочку, которой вздумалось прогуляться здесь среди ночи, была крайне мала.
Тут Витольд резко рванул машину с места. На этот раз ему удалось перескочить через камень. Но, по всей вероятности, он не смог остановиться в нужном месте: машина промчалась через яркий круг электрического света и с грохотом полетела вниз.
Неужели Витольд действительно не сумел затормозить — или просто решил выпрыгнуть в последний момент?
Далеко на дне пропасти раздался взрыв, а затем гул бушующего пожара. Остолбенев, я уставилась вниз. Единственное, что я различала в темном ущелье, были языки пламени и крошечный прямоугольник размером с сигаретную пачку, который то и дело взрывался снопом разноцветных искр.
Теперь Витольд тоже был мертв.
— Прыгни вниз, Розмари! — прозвучал в ушах голос моей матери.
Не долго думая я подошла к краю пропасти и в этот момент услышала доносящийся издали вой сирены. Это заставило меня вернуться в реальность и осознать происходящее. Нужно было убираться отсюда.
Зажав в руке карманный фонарик, я кинулась вперед по темной лесной дороге. При всем желании я не могла бежать быстро. К тому же мне все время казалось, что впереди, позади и рядом со мной раздаются человеческие голоса. Машина Витольда одиноко стояла на парковке. Из дверцы багажника торчал ключ: Витольд начисто забыл о нем, когда доставал канистру с бензином. Кстати, где же канистра? Если мы оставили ее в лесу, то картина преступления становилась очевидной: убийцы перерезали проволоку ограды и облили труп бензином. Даже если все сгорит дотла, то версия о несчастном случае будет сразу же отметена.
Механическим жестом я вынула ключ, отперла дверь, села в машину Витольда и тронулась с места.
Дорога домой была слишком длинной, чтобы идти пешком.
Домой? Но я не могу припарковать машину Витольда в Мангейме, у себя перед домом. Раз уж он все равно погиб, так пусть его и считают убийцей, ему-то теперь какая разница? Итак, машину нужно поставить у его дома в Ладенбурге. Все должно выглядеть так, как будто он застрелил полицейского, избавился от трупа, а затем и сам покончил жизнь самоубийством.
С другой стороны, если бы он решился на самоубийство, то скорее всего застрелился бы у себя дома, вместо того чтобы обрекать себя на мучительную смерть на дне карьера.
Итак, я поехала в Лаценбург. В Вейнгейме уже выли сирены полицейских машин и карет «скорой помощи», однако, как ни странно, мне навстречу не попался ни один из этих автомобилей. Ориентировалась я здесь крайне плохо и не могла ехать окольными путями: пришлось гнать машину через центр. По всей видимости, они решили подобраться к горящей машине снизу, и даже не пытались проехать к карьеру сверху, по горной дороге, чему я была несказанно рада.
В Ладенбурге я вылезла из машины перед домом Витольда, оставив ключи в замке зажигания. Перед этим я основательно их протерла, не забыв также руль и приборную доску.
Я стояла на улице, размышляя о том, как бы мне добраться до дома. Ехать на электричке, такси или трамвае и уж тем более ловить машину казалось слишком рискованным. Значит, другого выхода не было: мне предстоял далекий поход в холодную осеннюю ночь. Насколько далекий? Неизвестно. Расстояние, которое можно очень быстро преодолеть на машине, покажется бесконечным, если идти пешком. Конечно, я могла бы где-нибудь спрятаться, а рано утром сесть на трамвай. Но тут я обнаружила, что в спешке забыла взять деньги: в кармане пальто лежачи только документы и ключи от машины.
И я пошла пешком. Все небо было усыпано звездами. Я по возможности держалась в тени, выбирая узенькие улочки, и старалась красться как можно тише.
«У-бий-ца!» — пульсировала в висках кровь. Подстроившись под этот ритм, я зашагала быстрее. Почему же моим злодеяниям все время сопутствовала удача? Почему меня так никто и не заподозрил, не уличил?
И снова помог случай: по дороге мне попался мужской велосипед — старый драндулет, выкрашенный черной краской, скорее всего брошенный. Не долго думая я потянула к себе руль. Видимо, велосипед был предназначен на выброс, иначе владелец не оставил бы его здесь, рядом с мусорными баками. Я пыталась перекинуть ногу через раму, как вдруг крышка бака резко откинулась. От испуга я полетела на землю вместе с велосипедом. Из контейнера, словно кукушка из часов, высунулась голова какого-то бомжа. Что есть мочи он завопил:
— Грабят! Убивают!
Невозможно описать словами ужас, охвативший меня. Но еще сильнее был инстинкт самосохранения: прочь отсюда, прочь от этого выродка, для которого десять заповедей наверняка значили еще меньше, чем для меня.
Прежде чем он успел вылезти из своей конуры, я вскочила на ноги, оседлала велосипед и, не опускаясь на сиденье, изо всех сил принялась крутить педали. Через несколько минут пришлось остановиться и перевести дыхание. Меня охватила эйфория: да здравствует свобода!
Я не была опытной велогонщицей, но мысль о том, что теперь мне не придется всю ночь напролет идти пешком, была крайне приятна.
Когда я добралась до Мангейма, вокруг не было видно ни зги. В окнах уже стал зажигаться свет: люди, которые работали в утреннюю смену, собирались принять душ. Машины направлялись в город. Я оставила велосипед на автостоянке и последние несколько минут шла пешком. С трудом поднявшись по лестнице и войдя в свою квартиру, я решила никогда больше ее не покидать. Забраться в постель и не вставать. А еще лучше — заснуть и не просыпаться.
В лицо мне пахнуло холодом и сигаретным дымом, правую ногу резко свело судорогой. Переполненная пепельница и свитер песочного цвета напоминали о Витольде, который еще несколько часов назад сидел здесь целый и невредимый.
Я распахнула окно, проковыляла в спальню и, не раздеваясь, рухнула на кровать. Внезапно откуда-то выскочила черная тень и бросилась на меня. Это был перепуганный Дискау, с которым я так и не погуляла вечером. Теперь уже едва ли стоило забираться под одеяло: так или иначе скоро придется вставать и идти в контору. Я валялась на кровати и почесывала собаку за ухом, не в силах принимать какие-либо решения, а уж тем более действовать.
Ах, если бы заболеть и оказаться в больнице, в стерильной, белоснежной постели, видеть вокруг себя только незнакомых людей и ни с кем не разговаривать! Никакой ответственности, никаких обязательств! Я мечтала о растительном существовании, о состоянии полузабытья.
Но через полчаса я встала и пошла в душ. Я привела себя в порядок, убралась в квартире, выпила немного чаю и ненадолго вывела Дискау на травку. Я поднялась наверх с газетой в руке. Вообще-то по опыту мне было известно, что о ночных происшествиях никогда не пишут на следующее утро, — ну разве что эти события имеют мировое значение.
Как обычно, я взяла пса на поводок, вышла из чисто прибранной квартиры и поехала на работу. Мне предстоял очень тяжелый день.
Незадолго до обеденного перерыва раздался звонок из полицейского участка: меня попросили приготовиться к небольшому разговору прямо в бюро. На этот раз они приехали вдвоем, оба с очень серьезными лицами. Не звонил ли мне вчера их коллега, некий комиссар Вернике? А может быть, он заезжал ко мне домой?
Я все отрицала. Где я была? После работы поехала домой, по пути сделав кое-какие покупки. Немного отдохнув дома, вывела собаку на вечернюю прогулку. Я указала на Дискау, который лежал под столом, словно он мог выступить в роли свидетеля и подтвердить мои показания.
Звонил ли мне господин Энгштерн? Навещал ли он меня?
Я снова ответила отрицательно и сказала, что в последний раз видела его дней десять назад. В конце концов я спросила самым возмущенным тоном, на который хватило сил, что означают все эти вопросы.
Один из полицейских, молодой и крепко сбитый, как и его покойный коллега, тяжело вздохнул и отрывисто сказал:
— Завтра вы сами узнаете обо всем из газет. Прошлой ночью мой друг Герман Вернике сгорел в своей машине.
— Как это произошло? — спросила я.
— Если бы мы сами знали, то не сидели бы сейчас здесь, у вас, — ответил второй полицейский, который казался немного дружелюбнее. — Но, вне всякого сомнения, речь идет об убийстве. Вернике расследовал загадочные смерти трех женщин. Вероятно, убийцей был Энгштерн, хотя многое еще не ясно. Мы знаем, что Вернике собирался навестить Энгштерна, чтобы проверить свои новые предположения. С тех пор его никто не видел, а сегодня ночью его наполовину обугленное тело достали из расплющенной машины.
Про тело Витольда он ничего не сказал. А что, если я сама спрошу его? Однако это было бы чересчур смело.
— Где же это произошло? — Такой вопрос звучал более нейтрально.
— Машина рухнула в пропасть неподалеку от Вейнгейма. Перед этим моего друга, который находился без сознания или уже был мертв, облили бензином, — с трудом сдерживая гнев, сказал младший.
Я знала, что бледна как смерть и вообще выгляжу самым жалким образом, но, ввиду того, что мне пришлось выслушать, такой облик был сейчас вполне уместен.
Они еще раз настоятельно рекомендовали мне вспомнить все, о чем Витольд говорил со мной в последнее время, и позвонить, если что-то покажется странным.
— А что говорит он сам? — невинно спросила я. Они обменялись взглядами.
— Он не может ничего сказать, — сказал один.
— Почему? — спросила я. — Он что, сбежал?
— Он при смерти, — последовал ответ. — Не исключено, что он может скончаться уже сегодня, так и не приходя в сознание. Врачи говорят, нет никаких шансов. Он тоже находился в рухнувшей машине, но его оттуда выбросило. Вероятно, хотел выскочить, но опоздал на какую-то долю секунды.
В моих глазах был написан ужас.
— Где же он? — спросила я.
— В больнице Ордена иоаннитов. О том, чтобы навестить его, не может быть и речи. Он все еще подключен к аппарату искусственного дыхания, но не надейтесь понапрасну.
Полицейские вежливо попрощались. Сразу же после их ухода ко мне заявился шеф, на лице которого было написано любопытство.
Я коротко сообщила ему, что снова умер один из моих знакомых.
— Госпожа Хирте! Больше всего меня беспокоите вы сами! — воскликнул он. — Посмотрите в зеркало, у вас жуткий вид! Немедленно к врачу! Это приказ! И я не хочу, чтобы после этого вы опять возвращались сюда. Вы послушно пойдете домой, ляжете в постель и будете делать все, что скажет дядя доктор. Мне начинает казаться, что вы не рассчитали сил, пытаясь неуклонно исполнять свои обязанности. Такие несчастья могут подкосить даже сверхчеловека!
Поблагодарив его, я снова завернула распакованные было бутерброды, надела пальто, взяла собаку и поспешила исчезнуть. На обратном пути я честно заехала к врачу, но оказалось, что он принимает только во второй половине дня.
Итак, у меня появилась возможность немного вздремнуть.
Однако прежде нужно было продезинфицировать ванную комнату. В свое время я купила в аптеке огромную бутыль «Зарготана» . Тут оказалось, что всю ночь у собаки был понос, так что после того, как я два часа подряд чистила ванную, пришлось убирать всю квартиру.
Мой так называемый домашний врач, который все эти годы видел меня крайне редко, также заявил, что ему не нравятся моя худоба и мертвенная бледность. Мой живот был твердым и чувствительным к пальпации. Врач сказал, что необходимо дальнейшее обследование: следующим утром мне предстояло сдать на анализ кровь, возможно, лабораторное исследование сможет прояснить картину.
Придя домой, я забралась под одеяло. Собака грустно свернулась калачиком у меня под боком, звуки печальной музыки Брамса наполнили комнату. Рядом лежали револьвер и свитер Витольда. Остаток дня прошел тоскливо. Перед глазами, словно кинокадры, мелькали самые мрачные моменты моей жизни. В голове не осталось ни одной ясной мысли.
На следующий день в газете появилась большая статья об убийстве полицейского. Предполагаемый убийца, которого подозревают также в совершении трех других преступлений, находится в реанимации с тяжелейшими повреждениями. Каждое из них уже само по себе способно привести к летальному исходу.
Я съездила к врачу и сдала на анализ кровь из вены. На следующий день он вызвал меня снова и выписал больничный на две недели. В крайне измученном состоянии я опять легла в постель. Никогда больше мне не вернуться к нормальной жизни!
Позвонила Китти. Она плакала и с трудом могла говорить.
— Он умер? — спросила я.
— Хуже, намного хуже, — всхлипнула Китти. — Он еще жив, но если выкарабкается, то более ужасной судьбы невозможно будет представить. Двусторонний паралич и повреждение головного мозга.
— Он в сознании?
— Приходил в себя, но ненадолго. Я до смерти перепугалась:
— Он что-нибудь говорил?
— Нет. Сейчас он снова находится в состоянии искусственного сна. Если он выживет, то будет вести растительное существование в инвалидном кресле. Речь, память и рассудок больше к нему не вернутся. Мне кажется, я не смогу это пережить.
— А как ты относишься к тому, что его подозревают в преступлениях? — спросила я у Китти.
— Мне все равно. Я бы любила его, даже если бы он оказался серийным убийцей, но он невиновен. Эта ситуация настолько ужасна, что я почти желаю ему смерти.
Меня потрясли ее слова, и я тоже зарыдала. Китти была хорошей, а я плохой, но где находится граница между этими понятиями?
Через несколько дней на меня обрушился еще один удар: у меня нашли карциному. Срочно нужна была операция.
«Что делать с собакой?» — вот о чем я подумала в первую очередь.
Я отослала брошь Эрнсту Шредеру курьерской почтой. В коротком письме я намеками сообщила ему, что не покупала брошь, а получила ее в подарок от предыдущей владелицы. Еще я поинтересовалась, могу ли попросить его детей в течение двух недель позаботиться о чужой собаке. Эрнст сразу позвонил, рассыпался в благодарностях и обещал в тот же вечер забрать собаку. Он приехал вместе с Аннетт, которую с первых же минут нельзя было оторвать от Дискау. Она с радостью согласилась за ним присмотреть.
Когда Аннетт уже сидела в машине, я тихо сказала:
— У твоей дочери есть сестра, о которой тебе ничего не известно. Подумай хорошенько и реши, волнует ли тебя ее судьба, или ты и дальше не хочешь о ней знать.
Эрнст пожал мне обе руки, не в силах вымолвить ни слова.
Я ужасно боялась наркоза и операции, а ведь раньше никогда не понимала своих знакомых, которые трусили перед визитом к врачу и просто впадали в панику, если выяснялось, что необходима операция. Я даже повторяла: «Для врачей это обычная работа; они каждый день кого-нибудь режут — как на конвейере. Неожиданности здесь просто исключены».
Теперь, когда речь шла обо мне, мое отношение к этой конвейерной работе в корне изменилось. То и дело приходилось читать о пациентах, которые так и не проснулись после наркоза, но благодаря невообразимым техническим ухищрениям еще долгие годы проводили на больничных койках в качестве живых трупов. Впрочем, возможно, что лучшим выходом из моей ситуации и было бы никогда не просыпаться.
В больнице меня поместили в двухместную палату. Нужно было еще раз пройти все обследования. Соседнюю кровать занимала молчаливая женщина средних лет, которая прилежно вывязывала крючком ярко-розовый мешочек для туалетной бумаги. Потребовалось дважды повторить вопрос, прежде чем она ответила, что выписывают ее завтра.
Вечером накануне операции пришел анестезиолог, грек по национальности. Он померил мне давление, изучил результаты лабораторных анализов, электрокардиограмму и снимок грудной клетки, а затем стал расспрашивать, какими болезнями и аллергическими реакциями страдала я и члены моей семьи.
— Вы боитесь? — спросил он. Я кивнула.
— Многие испытывают страх перед наркозом, потому что боятся проснуться и обнаружить, что уже умерли, — пошутил он (мне это вовсе не показалось смешным). — Но я могу предложить вам эпидуральную анестезию: чувствительности будет лишена только нижняя часть тела.
— Господи, но тогда я буду видеть безжалостные лица хирургов и слушать, как они говорят о футболе и точат свои ножи!
— С помощью седативных препаратов мы погрузим вас в состояние сна. Вы будете лежать с закрытыми глазами. А чтобы вы ничего не слышали, мы можем надеть вам наушники. У меня есть кассета с прекрасной греческой музыкой — сиртаки.
Меня так и подмывало сказать ему, что он может засунуть кассету с сиртаки под свою зеленую шапочку для душа. Однако я повела себя вежливо и попросила дать мне самый обычный наркоз, чтобы во время всей процедуры находиться в полной отключке.
В заключение ко мне зашел хирург, который рассказал о методах операции и риске, с которым она была связана. Я серьезно кивала, однако от волнения не понимала ни слова.
Странно, но той ночью я очень хорошо спала, видимо под влиянием снотворного. Рано утром мою соседку забрал крайне суровый мужчина, который не удосужился со мной поздороваться.
Еще перед тем как меня увезли в операционный зал, свежезастеленную кровать по соседству заняла новая пациентка. Седая старушка с такой силой сжала мне руку, что я поморщилась от боли.
— Я ваша новая соседка по комнате! — сказала она.
Моя новая знакомая надела махровую пижаму лилового цвета и прямо на узкой койке принялась делать зарядку: перекувырнулась через голову, а затем выполнила «березку» и «мостик». Я узнала, что в юности она была мастером спорта по акробатике. Она принялась было зачитывать мне рецепты макробиотических блюд из книги о питании зерновыми культурами, но тут меня увезли в операционную.
Очнулась я несколько часов спустя, уже под капельницей. За мной присматривала сиделка. Я еще не умерла.
Потом начались боли. Я медленно выплыла из дремотного полузабытья и поняла, что со мной сделали нечто ужасное. На противоположной стене висели две картины — Дюрер и Ван Гог: по замыслу старшей сестры, они должны были вселить надежду в душу больного.
Соседку оперировали на следующий день. Когда мы обе пошли на поправку, она решила почитать мне вслух выдержки из дневника некой женщины из Баварии, посвятившей свою жизнь опытам с рудоискательной лозой. Тут я поняла, что не хочу больше лежать с ней в одной палате.
Удивительно, но на этот раз мое желание сбылось, да и то лишь потому, что я уже очень давно лежала в больнице.
Волосы новенькой напоминали барсучью шерсть, а все предметы ее одежды были одного цвета, как у маленькой девочки. Носки были зеленые, юбка и свитер — зеленые, туфли и шаль — тоже зеленые. Когда Зеленая переоделась в ночную рубашку цвета мха и залезла в постель, вошел ее муж, который все это время ждал в коридоре. Я услышала родной берлинский диалект.
— Я захватил для тебя портрет малышки, — нежно сказал он и поставил на ночной столик фотографию в серебряной рамке. Когда он ушел, я присмотрелась повнимательнее. На снимке была изображена овчарка.
Собачница оказалась хорошей соседкой. Время от времени она делала глоток из бутылки с водкой, которую тайком пронесла с собой в больницу. Периодически она обтирала рукавом горлышко бутылки и от всего сердца предлагала мне выпить.
— Ободрали меня как липку, — жаловалась она. Когда у нее мерзли ноги, она садилась ко мне на кровать и доверчиво засовывала свои ледышки под мое одеяло. Другим я бы ни за что не позволила такие вольности, но у берлинки это выходило настолько просто и естественно, что я стыдилась своей зажатости. При разговоре она стремилась к физическому контакту и все время до меня дотрагивалась. Она стала позволять себе все это после того, как однажды обняла меня. Как-то ночью она проснулась оттого, что я тихонько плакала. Она села на мою кровать и стала покачиваться со мной в обнимку, словно успокаивала маленького ребенка.
— Все будет хорошо, — уверенно повторяла она. Но ничего хорошего не происходило. Меня никто не навещал. Из конторы пришла открытка с отпечатанным готовым текстом: «Желаем скорейшего выздоровления». Внизу стояли подписи сотрудников. Шеф прислал дорогой букет и открытку, написанную от руки. Он писал, что скоро зайдет меня навестить, но так и не появился.
За два дня до выписки ко мне пришла госпожа Ремер, которая только что вернулась из Америки.
— Ну и напугали вы меня! — воскликнула она. — Я приехала из аэропорта, прочитала ваше письмо и сразу же помчалась сюда, даже вещи не распаковала. Боже мой, а где Дискау?
Я рассказала о том, как внезапно слегла. Возможно, у болезни был долгий скрытый период.
— Дискау я отдала друзьям. Я позвоню им, чтобы вам вернули собаку.
Госпожа Ремер заверила, что может самостоятельно забрать Дискау, однако я скрыла от нее имя и адрес Эрнста Шредера и ни словечком не обмолвилась о том, кто он такой. Затем последовал долгий рассказ госпожи Ремер о том, как прошла ее поездка:
— Подумать только, меня приучили за едой пить воду со льдом. А как вам моя новая прическа?
Госпожа Ремер, в выцветших волосах которой уже давно появились седые пряди, доверилась рукам американского парикмахера. Он окрасил ее поблекшую шевелюру в роскошный белый цвет с голубоватым оттенком.
— Вам бы это тоже пошло, — сказала госпожа Ремер.
Она сидела еще долго и очень меня поддержала.
После ее ухода я позвонила Эрнсту Шредеру. Он с порога начал крайне смущенно извиняться за то, что раньше не навестил меня. К счастью, он не пытался придумывать отговорки.
Он рассказал о Витольде, который все еще лежал в больнице в тяжелом состоянии и пока не мог говорить. Затем Эрнст пожаловался на детей, у которых после смерти матери испортился характер. Похоже, что хорошо себя чувствовала лишь собака.
Тут я рассказала, что меня скоро выпишут, что госпожа Ремер вернулась и хочет забрать собаку.
Эрнст Шредер глубоко вздохнул:
— Я привезу пса сегодня вечером. Не терпится с ней поговорить. А как она выглядит? Я помню нежное создание с глазами серны.
— У нее ампутирована грудь, а волосы выкрашены в голубой цвет, — сказала я.
— Да? — Эрнст помолчал и признался: — Зато у меня проглядывает лысина и растет пивной живот.
Позже госпожа Ремер рассказала мне, что он позвонил ей в дверь тем же вечером. Они не узнали друг друга. Она радовалась встрече с собакой и едва посмотрела на незнакомого мужчину. Когда он представился, она, оторопев, подняла на него глаза. Потом побледнела, покраснела, покрылась пятнами, снова побледнела и наконец пригласила его войти. Разговор у них получился долгий, однако любовь воскресить не удалось.
В конце концов меня тоже отпустили домой, но операция самым решительным образом изменила мою жизнь. Мне сделали искусственный выход прямой кишки, и, несмотря на всевозможные технические достижения, позволяющие соблюдать личную гигиену, я казалась себе прокаженной, которая должна избегать общества людей. Как и госпожа Ремер, я получила временную пенсию, но теперь уже не надеялась, что когда-нибудь снова смогу работать в своей конторе. Я жила очень замкнуто и покидала квартиру только для того, чтобы купить, самое необходимое или съездить в больницу на очередной сеанс лучевой терапии или на контрольное обследование. Иногда я снимала телефонную трубку и разговаривала с госпожой Ремер. Один раз я позвонила Китти.
От друзей Витольда, которые все еще оплакивали его судьбу, я узнала, что полиция закрыла дело Энгштерна. Витольд был признан единственным виновником произошедшего, несмотря на то что многие вопросы так и остались без ответов. Китти хотела было нанять частного детектива, чтобы провести еще одно тщательное расследование, однако в конце концов отказалась от этой затеи.
— Если даже его оправдают, ничего не изменится, — размышляла она. — Где его сыновья? Они продали дом и уехали из Гейдельберга. Один учится в Париже, а другой путешествует по Южной Америке. Они сами в состоянии обо всем позаботиться… Я даже не знаю, как связаться с ними в случае, если Райнер умрет.
Но Витольд не умер. Еще долго он, ставший живым трупом, оставался подключенным к каким-то машинам и лежал, опутанный трубками, но в конце концов не осталось никакой надежды на то, что удастся пробудить хотя бы частицу его мозга, что он сможет жить, а не вести растительное существование. Несколько месяцев спустя врачи поговорили с сыновьями, которые вопреки словам Китти часто приезжали, чтобы навестить отца, и заручились их согласием на то, чтобы отключить аппарат искусственного дыхания. Однако наперекор мрачным прогнозам Витольд стал дышать самостоятельно, и его перевели сначала в реабилитационный центр, а затем — в дом инвалидов.
Когда я собиралась к нему в первый раз, то долго думала, что лучше надеть — совсем как в то лето, когда я была безнадежно в него влюблена. Вспомнит ли он мое летнее платье в синий цветочек? Впрочем, в данной ситуации романтическая беззаботность будет неуместна. Я оделась очень сдержанно и неброско. Я была стареющей женщиной и выглядела соответственно; вероятно, мне стоило принять к сведению совет госпожи Ремер насчет голубого цвета волос.
Я навещаю Витольда дважды в неделю и вожу его на прогулки в инвалидном кресле. Он смотрит на меня взглядом, в котором невозможно угадать ни радость, ни признание, ни безграничную ненависть. Что он помнит? Врачи этого не знают. Медсестры утверждают, что он радуется моим посещениям. По вторникам и субботам они говорят:
— Райнер, сегодня придет Рози. Сегодня — прогулочный день!
Они считают, что он прекрасно понимает эти слова. Его сиделка каждый раз удивленно восклицает:
— В самом деле, госпожа Хирте, так мило с вашей стороны, что вы заботитесь о бедняге! У вас золотое сердце!
На него надевают куртку, и сильная медсестра усаживает его в инвалидное кресло. Я опускаюсь перед ним на колени и застегиваю молнию. Потом мы удаляемся. Иногда я рассказываю ему, как сильно любила его когда-то.