Иногда знаешь точно, как надо себя вести, а делаешь все наоборот.

— Кто тебе подарил розу в горшке? — намекнула я мужу.

— Что? Какую розу?

Время тянет, подумала я. А он спокойно объяснил: это семья Фурманн подарила ему в день новоселья в благодарность за новый дом, который он им построил. «Вашей супруге», — уточнил господин Фурманн. Но поскольку я могла из-за этой розы опять закатить скандал, муж предусмотрительно оставил ее в офисе.

— Так я тебе и поверила! — выкрикнула я.

Он вскочил и схватил телефон: пусть Фурманны сами мне расскажут, как все было!

Я вырвала у него из рук трубку. Фурманны — наши лучшие заказчики, к тому же один приличный счет до сих пор не оплатили. Еще примут меня за ревнивую стерву или вообще за психопатку. Очень надо!

— Сама призналась! — съязвил Райнхард.

Был воскресный вечер, когда мы обычно вместе мирно обедали. Ссора наша миновала, уже час прошел, а муж со мной не разговаривал. Он оставил меня с детьми на кухне, а сам со своей тарелкой ушел в гостиную, включил телевизор и, жуя, стал смотреть новости.

— А нам никогда не разрешает за едой телек смотреть! — обиделась Лара.

Из соседней комнаты донеслась глубокомысленная фраза, которая для наших детей не означала ровным счетом ничего:

— Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Лара покрутила пальцем у виска.

— Папа безобразничает, его надо посадить за отдельный столик, — надулся Йост.

Я взглянула на него, как удав на кролика, и он тут же закрыл рот.

На полотне Иеремиаса ван Винге изображен такой отдельный стол. Дверь приоткрыта, за ней — сумрачная комната, харчевня в гостинице, четверо гостей сидят за трапезой. Но самое главное действие разворачивается на переднем плане, прямо у нас перед глазами, под лучами полуденного света. Кухонный стол завален снедью. Еще недавно все это ползало, плавало, дышало, а теперь — просто еда. На круглом подносе распластана выпотрошенная макрель, хоть сейчас на стол, бокал уже наполнен красным вином. А вот отварная рыба, приправленная луком и дольками лимона, — кажется, сейчас молоденькая кухарка подхватит тарелку и унесет в зал к пирующим. Огромный красный омар, похожий на древнее чудовище, окружен мелкими красными рачками. Поблескивает медная ступка. Аппетитные оливки так и хочется попробовать. Молодая крепкая девица орудует сильными руками в недрах освежеванной бычьей туши. На разделочной доске — легкие, сердце, потроха, там же лежит уже выпотрошенный петух и мешочки со специями. Бараний бок, савойская капуста, огурцы и белый хлеб ждут своего часа. От усердия и горячей печки щеки молодухи зарделись, на губах играет легкая улыбка. На ней деревенский наряд: черный корсет, спереди зашнурованный, белые рукава она закатала повыше, чтобы не испачкать кровью. Красная юбка будто одного цвета с омаром. И как только эта барышня все успевает, у нее все прямо горит в руках! Да еще и за кошкой следит, которая когтистой лапой тянется к бараньей ляжке. Кошечка — единственный зверек на кухне, который не предназначен для трапезы, она сама сейчас что-нибудь — цап-царап! — стащит и уплетет. А ведь она на картине в самом центре, не тайный мелкий воришка, а настоящий хитрый разбойник, того и гляди нападет.

Зазвонил телефон. Опять этот господин Рост противный. Настроение моего мужа между тем не улучшилось. Мне даже стало его жаль, когда он после разговора с Ростом пожаловался:

— Раз в жизни выпала возможность построить дом, не думая о расходах, так нет же, черт знает что!

Дети ушли спать. Райнхард, похоже, ждал этого момента:

— Как стемнеет, пойду в твою машину караулить. Давно пора. Хватит воевать.

В одиннадцать я отправилась на боковую, а он засел в моей машине, чтобы лучше видеть свою и с наших дверей глаз не спускать. Я бы осталась с ним, да он меня услал спать. Если эта неизвестная, которую мы подозреваем, для Райнхарда совсем не неизвестная, а очень даже хорошая знакомая, а то и любимая и дорогая, — размышляла я, — то он утром ее не выдаст, соврет, что никого не увидел, а из-за меня всю ночь без толку проторчал как дурак в машине не сомкнув глаз.

Я уже заснула, когда меня разбудили: внизу громко хлопнули дверью. Смотрю на часы — три утра, а внизу слышу негодующий голос Райнхарда:

— Да что вы себе навыдумывали?!

В мгновение ока я накинула халат и босиком соскользнула по лестнице вниз. Муж как раз открывал дверь в гостиную перед какой-то молодой женщиной. Я последовала за ними.

Я пожирала ее глазами. Господи, да она еще почти ребенок! Где-то я ее уже видела, вроде бы лицо знакомое. Наверное, живет рядом, может, в магазине встречались. Она учтиво протянула мне руку:

— Меня зовут Имке, — и уставилась на меня невинными, голубыми широко распахнутыми глазами.

Я растерялась.

— Может, присядем? — предложил Райнхард. Он чертовски устал. — Будьте добры, никогда больше так не делайте. — Он пытался придать голосу строгости.

Имке потупилась и улыбнулась.

Тут я вскинулась:

— Зачем вы по ночам приклеиваете моему мужу розы к лобовому стеклу?

С самым естественным наивным видом она спросила в ответ:

— А что, это разве преступление?

— Нет, не преступление, конечно, но это совершенно бессмысленно и нелепо. И вообще, к чему это все? — опять вступил Райнхард.

Имке, кажется, несколько растерялась.

— Можно мне поговорить с вами наедине? — обратилась она к моему мужу.

— У меня нет тайн от жены, — запротестовал Райнхард, но барышня заупрямилась, и я была вынуждена удалиться.

В стене между кухней и гостиной было проделано окошко, чтобы передавать еду. Но мы его почти не использовали, ели всегда на кухне. Зато я расписала стекло, вставленное в проем. Между прочим, это было мое собственное изобретение: стекло я взяла двойное и на каждой стороне нарисовала отдельную картинку. Но, впрочем, кого тут интересуют мои открытия? Имке сидела к окошку спиной. Я без малейшего шума вынула стекло из рамы и устроилась поудобнее на табуретке: подглядывать и подслушивать.

Имке уверяла моего мужа, что правильно истолковала один его жест, или, вернее, знак, ей поданный, и вот розы теперь и есть ее ответ. Райнхард слушал и, кажется, не понимал ни слова.

Необыкновенной красавицей Имке не была, но хорошенькой, симпатичной — да, а главное — она такая молоденькая, чуть за двадцать. И одета скромненько, не Лолита и не мадам де Помпадур: серенькая, довольно изношенная, потертая футболка и широкие штаны. Двигалась как-то неловко, угловато, светло-каштановые волосы средней длины спадали ей на плечи как охапка соломы.

Она без смущения глядела на моего мужа широко распахнутыми глазами.

Моему благоверному положительно льстило обожание такой юной барышни, но, тем не менее, он потребовал, чтобы та четко объяснила: при чем тут розы?

Несколько недель назад шла она мимо нашего дома с букетом роз, а Райнхард как раз садился в свою машину. Тут у нее из букета выпал один цветок. Мой муж поднял розу с земли, отдал Имке и улыбнулся. И тогда она прочла в его глазах тот самый знак.

— Какой знак?! — Райнхард не верил своим ушам.

— Мы предназначены друг другу судьбой, — отвечала она.

М-да-а… Напрасно я подозревала мужа в измене. Девчонка-то явно не в себе.

— После того дня, когда мы с вами познакомились и я прошла мимо вас с букетом, в понедельник, я вам стала каждый понедельник дарить розу. А потом вы мне ответили — поставили на окно в вашем офисе саженец розы в горшке. Я тогда почувствовала, как мы с вами близки, и поняла, что все у нас будет хорошо.

О Господи, она выяснила, где он работает, безумное дитя! Бедняга, ребенок ведь еще, к ней можно на «ты» обращаться, — подумала я.

Райнхард между тем продолжал допрос:

— А жемчуг зачем?

Так Имке снова ответила на очередной знак. Тут она назвала одну дату, и я занервничала: речь шла о дне рождения нашего Йоста. От напряжения я даже чихнула.

— Вы стояли у входа в ваш дом рядом с вашим другом, который держал за руку мальчика, — рассказывала Имке, не услышав моего чиха. Наверное, она имеет в виду Готтфрида, тот забирал своего Кая с нашего детского праздника. — И в этот момент я проходила мимо, а вы сказали: «Эта девушка просто жемчужина!» и посмотрели на меня.

Райнхард рассмеялся:

— Мой приятель спросил, нет ли у меня на примете подходящей уборщицы, и я ему посоветовал мою Гюльзун…

Его все это уже забавляло. Он покачал головой, бормоча: «Ну дела! Быть не может!», а потом снова стал расспрашивать ночную гостью.

Выяснилось, что вот уже несколько месяцев Имке живет на другом конце нашей улицы. В Вайнхайме ей предложили неплохую работу, она уехала от родителей и поселилась здесь.

— Что за работа? — поинтересовался Райнхард.

— Диетсестра в больнице.

Тут я улучила момент, чтобы снова присоединиться к мужу и его обожательнице. Я вплыла в гостиную с достоинством, как законная супруга, но влюбленная барышня ничуть не смутилась, просто повернула ко мне лицо. Особо разговорчивой я бы ее не назвала, из нее приходилось тянуть каждое слово. Тихоня эдакая! Да только в тихом омуте…

— Я думаю, нам всем уже пора спать, — заявила я без всякой враждебности, но строго, авторитетно, как почтенная мать семейства. — Завтра понедельник, рано вставать.

В то же мгновение Имке вскочила, пожала каждому из нас руку своей маленькой, хрупкой ручкой, улыбнулась Райнхарду и исчезла.

— Ну вот видишь, — заговорил муж, — всего-то несчастная полоумная девочка!

— Да уж, барышня сильно не в себе! — отозвалась я. Райнхард ухмыльнулся:

— Ты хочешь сказать, всякая женщина, что в меня влюбится, сходит с ума? — Он обнял меня за плечи и повел вверх по лестнице в спальню.

В голове у меня все еще постукивало от напряжения, но я уже не обращала на это внимания. Спать, скорее спать.

На другое утро за завтраком я обратилась к дочери:

— Невиновность твоего Хольгера установлена. Это не он носил розы и не тебе.

— А ты откуда знаешь? — встрепенулась дочь.

— Ночью папа поймал одну даму, которая хотела прикрепить розу к лобовому стеклу его машины.

У детей ушки тут же оказались на самой макушке. Райнхард еще спал. Сегодня он решил наконец-то сознательно воспользоваться привилегией независимого предпринимателя и прийти на работу попозже.

— А зачем она это делает? — спросил Йост.

— Да потому, что она в папу по уши втрескалась! — тут же объяснила ему сестра.

Мы все рассмеялись.

— А я, между прочим, ее знаю! — важно сказал Йост.

— Да ну! — Лара прищелкнула языком. — А может, она тебя любит, а не папу? — она ткнула брата в бок. — И как она выглядит?

— Она иногда стоит перед нашим домом и пялится так прикольно… — объявил Йост. Он часто играл перед домом в футбол.

Несомненно, Йост имел в виду именно Имке. Единственным, что во всем ее облике обращало на себя внимание, был всепроникающий взгляд, медленный, застывающий подолгу на одной точке.

Наконец все разошлись по своим делам, а я напечатала все, что Райнхард надиктовал мне за выходные, убрала постели, полила цветы и запустила стиральную машину. За долгое время я научилась вести хозяйство с молниеносной быстротой, чтобы поскорей с ним разделаться. Вот было бы здорово, если бы дети могли еще и обедать в школе! Так нет же: стоит мне спровадить их со двора и раскидать домашние заботы, как они уже тут как тут, стоят голодные у двери! Я сунула в духовку готовую покупную пиццу и нагрузила мороженым горошком микроволновку.

А в почтовом ящике между тем уже лежало письмо от Имке. Видимо, она написала его глубокой ночью и бросила к нам в ящик по пути на работу. Я колебалась одну минуту, потом вскрыла конверт даже без всякого пара. Зеленый, как лужайка, листочек бумаги с розовыми тиснеными розочками.

«Мой возлюбленный жемчужный принц, нынешней ночью я стала самой счастливой женщиной на свете. Я знаю, что Ты страшишься всей глубины Твоего огромного чувства и пытаешься уберечь от него меня. Но верь мне, лишь я одна могу по-настоящему понять Тебя и помочь Тебе. Ты так раним, я прочла это в Твоем взгляде. До сего дня Ты был совершенно одинок, но теперь все будет хорошо.

Тысячу приветов шлет маленькая пчелка своему petit prince» [10]

Да, все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Это Райнхард-то одинокий и ранимый? Слава Богу, уж кто-кто, а он самый что ни на есть земной, практичный реалист. Но вот Имке меня беспокоит. Это не та соседка, которой хочется выцарапать глаза за то, что пялится на твоего мужа, девчонке всего двадцать один год, бедная, маленькая дурочка. С ней нужно себя повести осторожно, чтобы не обидеть, но, с другой стороны, она должна понять, что без толку растрачивает свои чувства. Ей бы найти себе молодого достойного паренька. Райнхард же в отцы ей годится, женат, с двумя детьми. Ну на кого она тратит свои лучшие годы?!

Йост захотел навестить друга своего Кая и упросил меня отвезти его на машине. Мне тоже хотелось поговорить с родной душой. Перед Сильвией я бы откровенничать не стала, а вот Люси… Может, она выслушает? Лара тоже как-то невзначай оказалась с нами в машине: у Кая морская свинка родила детеныша.

Ну, думаю, сейчас начнется: мои отпрыски будут меня изводить, канючить из-за новорожденного грызуна (им так хочется завести дома зверушку): «Мам, ну прими ты это, как эти таблетки-то называются?»

— Десенсибилизаторы, — напомнила я в очередной раз. Люси внимательно выслушала меня и позвонила Готтфриду на работу, в издательство. Тот объяснил ей, где какую книгу искать, и мы отправились в его рабочий кабинет. Люси покопалась на полке с психологическими трудами и вскоре держала в руках «Исследования по индивидуальной психотерапии, основанной на частных особенностях психологии пациента». Там стояло, четко и однозначно: «Женщина, одержимая любовным безумием, уверена в правильности и адекватности своих чувств и поведения, независимо от того, как реагирует на ее любовь объект обожания, даже если он кидает телефонную трубку, услышав ее голос, или отправляет обратно нераспечатанными ее письма…»

Значит, так оно и есть: Имке не просто молоденькая дурочка, без памяти влюбленная в моего мужа, она больна, она не в себе, как я и предполагала прошлой ночью.

— Люси, что же нам теперь делать?

— Не поддаваться, я думаю, — размышляла подруга, — вести себя спокойно и последовательно, не дергаться, не нервничать. Что с нее взять, она же ненормальная! Как девочку зовут, ты говоришь?

— Имке. Но, между прочим, девочка-то уже давно совершеннолетняя и, кстати, очень даже хорошенькая.

Люси задумалась ненадолго и пообещала посоветоваться с Готтфридом, он кроме теологии и медицины изучал в университете еще и психологию и неплохо во всем этом разбирается.

Через четверть часа, как всегда, у меня стали слезиться глаза. Кошачья шерсть в этом доме торчала из всех щелей, так что оставаться у подруги стало для меня совсем уже невыносимо. В саду сидеть было холодно, я забрала детей и уехала домой.

Брови моего мужа взлетели высоко-превысоко, когда я передала ему открытый конверт с письмом, но от головомойки и притчи о любопытных женах он меня избавил. И пока он читал любовное послание, физиономия его прямо светлела:

— А ты знала, что ты замужем за жемчужным принцем?

— Не смешно! — Мне его шутки в данном случае казались абсолютно неуместными. — Имке больна, Люси тоже так считает.

О нет, Райнхарду не хотелось, чтобы обожание юной дурочки интерпретировали как безумие, как болезнь. Она влюблена в него до потери пульса, она его боготворит, немножко на нем сдвинута, ну и что с того? Некоторые падали в обморок от одного взгляда на Элвиса Пресли!

— А с другой стороны, — засомневалась я, — она ведь и школу закончила, и на медсестру училась, и работа у нее солидная. Как же она могла так помешаться?

Не хотелось мне больше цапаться с мужем после нескольких недель постоянных ссор. Я была так рада, что все мои подозрения и страхи оказались напрасными, муж мне верен по-прежнему. И бог с ним, с Готтфридом, с его умными книжками, до поры до времени не буду мужа донимать. Пусть лучше поедет заправить мне полный бак бензина, мне опять нужна машина.

Во вторник я наконец снова начала рисовать. На лужайке на переднем плане пусть сидят дети: Лара в летнем платье с рюшечками (такого наряда у Лары не было, потому что он был еще впору дочери Сильвии). Рядом Йост с морской свинкой в руке, с той самой, которая по моей милости никогда ему не достанется. А куда деть моего годовалого покойного брата Мальте? Поместить с моими детьми на первый план, как если бы он принадлежал к их поколению в нашей семье? Но вообще-то, он моим детям дядюшка. Скорей бы мама прислала его фотографию, надеюсь, мне удастся передать сходство.

В почтовом ящике действительно лежало письмо от матери. И еще одно — от Имке. Не раздумывая, я написала на ее конверте красным карандашом: «Адресат отсутствует. Вернуть отправителю». Но ведь письмо пришло не по почте, как оно вернется теперь к отправителю? Может, наклеить марку? До дома Имке самое большое десять минут, а в это время она точно на работе. Я сняла фартук, испачканный краской, и побежала к ней — лучше сразу сделать и забыть.

Перед нашим домом стоял широко открытый мусорный контейнер. Райнхард снова опустошил свою корзину для бумаг и снова забыл отсортировать отходы. Я вздохнула и выполнила это за него.

Через несколько минут я уже стояла перед скучным длинным зданием, состоящим из шести подъездов, со съемными квартирами. В мансарде жила Имке. Когда я бросала письмо в ее ящик, на улицу вышла пожилая дама с ведром и шваброй.

— Вы к кому? — спросила она.

— У меня только письмо, — отвечала я, но потом решила воспользоваться случаем: — Скажите, вы знакомы с девушкой, которая живет там, на самом верху?

— Да, знаю. Имке ее зовут. Единственная, кроме меня, кто прилично моет лестницу, когда приходит ее черед.

Мы улыбнулись друг другу, как две заговорщицы, две домохозяйки. И я поспешила опять вернуться к моим покинутым краскам на кухне. Но на буфете я заметила книгу Готтфрида по психологии, не долго думая открыла ее и зачиталась.