Моросил мелкий дождик, и мы с Аннелизой в виде исключения завтракали на кухне. Она принарядилась. Впервые я увидела у нее на руке, кроме обручального кольца, небольшой синий сапфир. Надо бы все-таки подсказать, что когда постоянно возишься в огороде, копаешь и пропалываешь, то за ногтями следует лучше ухаживать. Но больше всего меня восхищала брошь, красовавшаяся у подруги между грудями. Для работы в саду Аннелиза благоразумно не надевает украшения и облачается в старое тряпье. Но к сегодняшнему воскресенью приоделась и разукрасилась или по крайней мере постаралась. Дело в том, что Аннелиза пообещала — исключительно из уважения к моей персоне — сопровождать меня в ежедневных прогулках по замковому парку. Впрочем, если дождь не прекратится, у нее будет хороший повод, чтобы увильнуть.

Теперь она со скрытым наслаждением играла брошью — к слову, невыгодно смотревшейся на фоне блузы в цветочек, — чтобы продемонстрировать прелесть этого украшения. К броши и к блузке приклеились кусочки мармелада. Аннелиза берегла салфетки, и у нее во время еды на выпирающей, словно балкон, груди всегда оставались пятна.

В течение многих лет я профессионально занималась скупкой у наследников антикварных предметов, оценкой старинных вещей и предложением их узкому кругу избранных клиентов. Моей специализацией являлись античные украшения, и в этой области я профессионал. Бабушка Аннелизы получила эту брошь в качестве свадебного подарка. Вероятно, она была сделана на рубеже XIX–XX веков. Камея на раковине с профилем римского воина в обрамлении голубой эмали со вставленными крошечными жемчужинками.

— Декоративная штучка, — похвалила я, — смотри, не потеряй.

— За сколько сегодня ее можно продать? — поинтересовалась подруга, и в ее глазах загорелись алчные искорки, знакомые мне по моим клиентам.

— Оправа на обратной стороне немного помята, — сказала я, — и содержание золота небольшое, что сказывается на стоимости. Если хочешь продать брошь из рук в руки, то можешь просить примерно пятьсот евро. В серьезном магазине нечто подобное будет стоить, разумеется, дороже, ведь им тоже надо что-то на ней заработать.

На ее лице отразилось легкое разочарование. Аннелиза рассчитывала на более крупную сумму, но старинные украшения больше не в моде, и у молодых женщин не пользуются спросом.

Я поспешила утешить:

— С фамильными украшениями расстаются те, кто не почитает предков, либо кто голодает.

— Надо знать цену, чтобы при разделении наследства не обидеть никого из детей, — произнесла в оправдание Аннелиза.

От этих забот я избавлена, ведь у меня только Кристиан — единственный, кто претендует на то, что мне дорого.

И я терпеливо стала объяснять ей, что подобную брошь надо носить на лацкане черной кофты или жакета, где она будет смотреться наиболее выигрышно. Свои цветочные клумбы Аннелиза оформляла безупречно, с уверенностью лунатика, но когда принималась за себя, то вкус ей отказывал начисто. Похоже, она и сама это подметила. Вот и сейчас немного застенчиво призналась:

— Еще в школьные годы я восхищалась тобой, потому что ты всегда красиво одевалась. А ведь семейный бюджет у твоей мамы был не больше, чем у моей. А после того как ты неплохо заработала на старость, стала одеваться еще элегантнее. Даже можешь себе позволить носить все, что захочешь, — на твоей фигуре все смотрится изящнее, чем на моей.

— Ты от природы более статная, чем я, — заверила я, хотя мы обе знали, что это неправда: каждый день Аннелиза уплетала по плитке шоколада.

Вместе мы частенько вспоминали прошлые времена: на балу, которым заканчивались уроки танцев, мой наряд действительно выделялся самым изысканным вкусом, это подтверждают фотографии. Другие девочки упакованы, как в футляры, в платья с оборочками из сиреневой, бирюзовой и ярко-розовой тафты. На черно-белой фотокарточке этого не разобрать, но Аннелиза была в платье небесно-голубого цвета в зеленый горошек, в нем она немного смахивала на женщину-клоуна. Мама сшила мне длинную юбку из парашютного шелка, она мягко и свободно ниспадала на мои балетки. Я единственная, вставившая розу в свои черные волосы. Я выглядела такой чудесной и неживой, совсем как снегурочка.

Да, именно так. И платье не помогло. Молодых людей, приглашенных из ближайшей гимназии, которые были года на два старше нас, не интересовали юбки и блузки, их больше волновало, что внутри. Никого другого нельзя было так закружить в вальсе, как Аннелизу, никто другой не дерзнул выставить на обозрение такое шикарное декольте, никто не смеялся так задорно, как она, и никто из нас по дороге домой не позволял столь легкомысленно целовать себя.

Отец мне в тот день сказал:

— Было бы разумнее найти другую подругу, Лора! Такую, которая не будет отбивать у тебя парней!

Я высмеяла папу. Мы с Аннелизой были неразлучны, и ничто не могло встать между нами, поскольку я была равнодушна к тем прыщавым подросткам, что вечно вокруг нее увивались. Однако меня здорово задело, что я стала последней, кого пригласили на танец. Видимо, я походила на одну из тех обреченных девиц, кому уготовано подпирать стену.

Аннелиза с этим решительно не соглашалась. По ее мнению, парни просто робели в моем присутствии. Я представлялась им чересчур утонченной и возвышенной, да вдобавок умнее всех остальных.

— Да ну, ты преувеличиваешь, — возразила я, хотя, не скрою, мне было приятно это слышать.

Со своим первым приятелем Аннелиза познакомилась тоже на уроке танцев. Не забуду запах его темно-зеленой в рубчик куртки, которая застегивалась на модную «молнию». В те времена вельвет все еще называли «манчестером», и ткань пахла не как сейчас: если вещь новая, она издавала резкий въедливый запах или гнилостный, если была поношена. Из кармана куртки торчала трубка, чтобы все видели, — это делалось из чистого позерства. Подошвы его ботинок из микропористой резины во время танго повизгивали, на лбу блестели капельки пота, вельветовая куртка назойливо пахла, и ее запах перемешивался с острым ароматом «Питралона» — туалетной воды после бритья.

— Вы только целовались или дошли до обжиманий? — поинтересовалась я у подруги, ведь сейчас уже не имело смысла что-либо скрывать.

— Господи, что у тебя за мысли в голове? — засмеялась она. — В наше время даже поцелуи были невиннее, чем то, что сегодня рассказывают по телевизору в послеобеденное время. Когда он осмелился положить мне руку на грудь, то сразу схлопотал от меня пощечину. Если хочешь знать правду, я не была свободной от предрассудков.

— И как ты в конце концов выпуталась? — Я не могла не задать этого вопроса. У меня, как и у многих, в подобных вопросах были два оставшихся от бабушки советчика: книги «Женщина как домашний врач» и «Половая жизнь женщины».

Видимо, в данной области Аннелиза обладала талантом.

— Многое ведь можно додумать… — признавалась она.

— А как его звали, ну, парня в вельветовой куртке?

— Эвальд, — ответила Аннелиза и почему-то хихикнула.

Некоторое время мы молчали. В открытое окно влетел шмель и разъяренно бился об оконное стекло; наверное, его привлекла пахучая ветка жасмина в вазе. Я не люблю насекомых. У Аннелизы, напротив, благодаря работе в саду не было отвращения ко всяким червякам, улиткам и прочим существам; привычным движением она набросила на шмеля кухонное полотенце и бережно отправила жужжащее создание на волю. Если ее восхищает мое умение одеваться, то меня — ее жизненная энергия. Аннелиза никогда не роптала и не ожесточалась на жизнь, не испытывала угрызений совести. Во снах у нее даже получалось летать, в чем она меня уверяла.

Ну какая женщина, повинная в смерти мужа, может быть столь свободной от угрызений? В случае Аннелизы дело дошло аж до вызова к следователю и полицейского расследования, поскольку вечно хворый Харди умер от отравления.

Аннелиза была отличной поварихой. Когда в девяностые годы кулинары вновь открыли черемшу, Харди заказал в ресторане столь расхваливаемое лакомство и немедленно пришел в восторг от заправленного супа. Вдобавок в местной газете он вычитал, будто лучшей диеты для понижения уровня холестерина нет. С тех пор он стал требовать от жены, не выносившей ни чеснока, ни лука, ежедневно готовить весенний супчик из зелени. Чтобы польстить ей и поддержать в хорошем настроении, Харди утверждал, что ни один элитный повар не приготовит такого вкусного супа.

Правда, экономная Аннелиза не сразу разглядела, что черемша, которую она покупала на рынке, в буйно и большом количестве росла неподалеку. Однажды по недоразумению она вместо черемши сорвала пару листочков осеннего безвременника и приправила свой коронный супчик колхицином. Харди хлебал варево с огромным аппетитом до самого горького конца. Следствие не смогло обнаружить злого умысла в действиях Аннелизы. Когда у мужа начался понос и рвота, опытная домохозяйка не сразу вызвала врача. Сначала она попыталась оказать помощь проверенными домашними средствами. Наибольшие подозрения вызвало то, что сама Аннелиза не притронулась к приготовленному деликатесу. К счастью, хватило свидетелей — я была в их числе, — подтвердивших, что она и раньше никогда не притрагивалась к блюдам на основе медвежьего лука. Домашний врач засвидетельствовал, что у его пациентки уже несколько лет наблюдается желчный камень, из-за чего ей приходится избегать яств, от которых происходит несварение и пучит живот.

А недавно, готовя еду, я забыла про ее связанные с желчным камнем страдания, и все же Аннелиза уплела мою стряпню за обе щеки.

Лишь спустя пару дней я осознала свою бестактность и робко поинтересовалась, как подруга себя чувствует:

— Я пожарила печенку с кружочками лука по старой привычке, прости, пожалуйста.

— Ладно, проехали! — успокоила Аннелиза. — Было вкусно. Никогда заранее не угадаешь, что мне можно, а что нет. Только белые грибы абсолютное табу, от них у меня зверские мучения.

Я чуть не спросила про черемшу, хотя данной темы лучше не касаться. Вместо этого я задала ей вопрос:

— Почему бы тебе не лечь на операцию? Желчные камни научились дробить!

— Кто их знает, что еще они раздробят вместе с камнями, — возразила она. — Лучше уж я заберу свой благородный камень с собой в могилу. Поскольку сильные колики повторяются у меня раз в пять лет, то можно и перетерпеть.

— А что говорит врач?

— Убежден, что не стоит тянуть с операцией, пока не стукнет сто лет. Но я так и так до этого возраста не дотяну.

Н-да, ох уж эти старческие болячки! Про них можно сложить целую историю: прогрессирующая потеря памяти, глаукома, молоткообразный палец, гиперестезия мочевого пузыря, бессонница. Когда я вижу чужое страдание, мой голос автоматически приобретает сентиментальные нотки. Это притом, что из-за избыточного веса Аннелиза была подвержена большему риску, чем я: повышенное давление, плохие данные лабораторных исследований, жалобы на боли в позвоночнике. Она относилась к тому типу пациентов, которые норовят скрывать и преуменьшать свои проблемы, и докторам трудно получить объективную картину. Сами же они крайне редко заглядывают в медицинские учреждения. Даже передо мной Аннелиза всегда преуменьшала свои недомогания, но и мне от нее напрасно было ждать сочувствия. Пожалуй, в подобной установке есть свой резон.

К счастью, никто не знает часа своей смерти. По крайней мере, я ни при каких обстоятельствах не хотела бы знать его заранее. Но и жизнь после смерти я не представляю. Конец так конец, что было, того не вернешь.

Аннелиза хотя и не посещала церковь, но была падкой до всяких духовных искушений. «Исключительно в шутку», — приговаривала она, читая гороскопы. — «Тьфу, тьфу, тьфу», — частенько повторяла, стуча по дереву. Однажды Аннелиза при мне даже перекрестилась, и кто знает, может, она втайне молилась. А так как подруга, несмотря на свой внушительный вес, летала во сне, то была убеждена, что эта способность останется у нее и в другой жизни. Иногда она чувствовала, как вокруг нее словно мотыльки порхают умершие родители и другие предки, оставляя легкие дуновения и передавая ощущения любви и защищенности.

— Скажи еще, что у тебя есть свой ангел-хранитель, — усмехнулась я, иронизируя над ее предрассудками.

Аннелиза кивнула и улыбнулась. Иногда она становится похожей на маленькую девочку.

Когда мы с ней познакомились, ей было десять лет. Светловолосые косички являли собой противоположность моей прическе под пажа. На ней была берхтенсгаденская вязаная кофта с красно-зеленой кокеткой, с пуговицами в народном стиле и вязаным стягивающим талию пояском.

Мне очень захотелось такую же кофточку, но мама в ответ выдавила сквозь зубы: «Тебе бы подошла!»

Только сейчас я понимаю, что за столь очевидным неприятием этого предмета одежды пряталась ее тлеющая ненависть к гитлеровскому режиму.