Не успели мы встать из-за стола, как приезжает Кора, да не одна, а со свитой. Следом за ней семенит, как такса, полная круглая итальянка лет пятидесяти с небольшим, которую нам представляют как Эмилию. Она носит такие же кроссовки, что и я. Столь ранний визит меня несколько смущает. Уж не хочет ли Кора перевозить покойника среди бела дня? Но при Феликсе я должна держать язык за зубами. Кора тем временем берет еще две чашки и наливает себе и Эмилии оставшийся кофе, на который, вообще-то, претендовала я.

— Кора, детка, родители прислали открытку. — Я передаю внучке послание из Китая.

Без особого интереса она рассматривает «Мраморный корабль в летнем дворце» и даже не дает себе труда заглянуть на другую сторону, густо исписанную неразборчивым почерком моего сына.

А я заметила, что Феликс в присутствии Коры снова становится пунцовым и с издевкой напряженно шутит:

— Чему обязаны такой высокой чести принимать Вас у себя?

Кора, что происходит? В это время голос подает итальянка, которая, очевидно, поняла вопрос Феликса. Она отвечает что-то на своем языке, и мы с Феликсом понимаем только слово «Франкофорте».

Внучка кивает. Эмилия обязательно хотела побывать в торгово-финансовом мегаполисе Франкфурте. А Кора сама собирается на выставку — Густав Климт и Эгон Шиле.

Хуго, как светский лев, тут же рекомендует посетить книжную ярмарку. Вообще-то она только в октябре.

Это все, конечно, здорово, а как же Бернхард? Как бы подтолкнуть Кору, чтобы она назначила наконец точный срок погребения? Но она меня опережает:

— На обратном пути заедем, приберемся в доме и всех заберем с собой.

— Вот это да, это ты-то собралась убирать в доме? — Феликс потрясен. — А кого это «всех»?

— Нашу бабушку и… — запинка, — …и твоего дедушку. — Кора шумно дохлебывает кофе и оглядывается на Эмилию. Обе благосклонно кивают нам и удаляются.

Сразу следом за ними вылетает Феликс, и я наблюдаю в окно, как он долго о чем-то болтает с Корой. Заметив меня, Кора мило улыбается, садится в машину и уносится прочь. Феликс возвращается за своей студенческой папкой. Я разглядываю его обеспокоенно. Уж не рассказала ли она ему чего?

Но нет, все в порядке, Кора просто пригласила его к себе в Тоскану, а он не смог от такого заманчивого предложения отказаться.

Я робко интересуюсь, возьмет ли он с собой в Италию свою подругу Сузи.

Может быть, он еще не решил.

Мы с Хуго снова одни дома. Чувствует он себя опять превосходно.

Наш общий внук Феликс — моя гордость, а Хуго восторгается Корой. Только что и тот и другая были здесь, и вот их опять нет.

— Как тебе показалась итальянка? — любопытствует Хуго.

— Лицо приятное, — откликаюсь я, — видно, живет в деревне, умом не обижена. Такой женщине не страшно доверить молодую девушку. А почему муж ее не пришел? Когда же они наконец придут за ним… Надеюсь, Кора не разболтала все наивному Феликсу!

Ох, как же меня все это беспокоит!

— Муж, надо думать, копает могилу, — предполагает Хуго, — а зачем Кора хочет забрать и нас тоже? Она же вроде собиралась все уладить без нас, только с этими мафиози.

Кто ее знает. Мне вообще не хочется приходить в дом Ульриха, пока его самого нет. Ни его, ни невестки. Так можно завалиться к Регине или к Веронике, но к Ульриху… У него Эвелина немного странная в этом плане.

— Хайдемари уже три дня не звонит, — жалуется Хуго.

И что? Мы что здесь, в детском саду? Пусть сам позвонит.

Нет, куда там. Он, видите ли, слышит плохо, сначала же придется звонить на центральный коммутатор клиники…

Я вздыхаю и беру трубку.

Хайдемари бодра, чувствует себя хорошо. Она только что пообедала. Готовлю ли я обед? Вообще-то мы только что позавтракали. А на часах уже полдень.

Принимаем ли мы лекарства? Вся эта история с внуками, сестрами, детьми, все дневные и ночные волнения порядком сбили меня с толку. Мы теперь не то что про таблетки забыли, мы и едим-то когда попало. Хайдемари слегка бранит меня, но, видно, сама думает о другом.

— А мы сегодня опять собираемся в монастырский сад, — сообщает она, — в прошлый раз нам показали самые простые лекарственные травы, ромашку, мяту перечную, тимьян. Сегодня будет уже вторая лекция: об очанке, чистотеле и расторопше. А еще я решила полностью поменять свой рацион и папин тоже.

— О Господи, — нервничает Хуго, — в этом саду что, нет жуков, которых она так боится? И откуда у нее только такое пристрастие к здоровому образу жизни? Не от меня, не от Иды и уж точно не от тебя. Лучше бы унаследовала музыкальность своей бабки!

Хуго всегда утверждал, что его мать была необыкновенно музыкальна, но, к сожалению, не передала своего дарования ни одному из потомков.

— Ладно, наследственность — это еще не все. Кто сейчас обращает на это внимание? — успокаиваю я его.

— Ну нет, — уперся он, — конечно, после войны никто ни о какой наследственности или преемственности и слышать не желал, но теперь все опять встало на свои места. Не станешь же ты спорить, черт возьми, что члены одной семьи похожи друг на друга, а? Посмотри: вот моя мать и вот Регина!

Так, начинается. Сейчас рассоримся из-за какой-то глупости. Было бы, главное, из-за чего, мы же, в сущности, одного с ним мнения.

Хуго вдруг спрашивает:

— Как они собираются перевозить Бернхарда, в мешке или как?

Читает мои мысли.

Мы вместе спускаемся на первый этаж и осматриваем его и мои чемоданы, комод, бельевые мешки, ковры. В подвале есть еще большая картонная коробка, но подойдет ли она? Это же просто бумага. Все заканчивается тем, что мы снова торчим перед телевизором и смотрим какую-то детскую передачу.

В шесть появляются Кора и Эмилия со старомодным сундуком. Мне сразу бросается в глаза, что размеры его для наших целей не подходят. Но Кора порывисто обнимает меня с необыкновенной сердечностью, не давая мне раскрыть рот, и от счастья я забываю все, что хотела сказать.

— Ба, я думаю, тебе нужно переодеться, — говорит внучка.

Я давно уже не ношу то платьице в цветочек, которое купила специально для Хуго, и вернулась к своему любимому, удобному, старому доброму спортивному костюму.

— Что же мне надеть, Кора? Может, рабочую куртку землекопа?

Смеется.

— Бабуля, это же похороны. Мне кажется, у гроба моего деда тебе следует быть в черном.

А ведь она права. Стыд-то какой! Бегу выбирать туалет.

Я надеваю свой черный костюм, в котором хоронила маму, и он на мне совсем не сидит. Я такая же скрюченная, как Бернхард, и выгляжу в костюме как пугало огородное.

— Хуго, как я тебе?

— Ничего, сойдет на пару часов, тем более вокруг все свои.

Спасибо, милый, ты всегда был чрезвычайно тактичен. Но спортивный костюм, может быть, нравится ему еще меньше.

Кора и Эмилия спускаются в подвал, нас просят остаться наверху. Вот они уже несут плотно запертый сундук, держа его за ручки. Еще не стемнело, но обе без колебаний выносят сундук на улицу и без особого труда грузят его в багажник машины. Соседи, если увидят, подумают, что это у меня снова забирают грязное белье. Наконец и нас с Хуго усаживают в большой американский автомобиль, который Кора с гордостью именует своей «зеленой хромированной тачкой».

Как обычно, я и Хуго занимаем задние места, Эмилия сидит рядом с Корой, и они все о чем-то болтают по-итальянски. Мы не понимаем ни слова. Кажется, все остальные шоферы, которые когда-либо возили меня в моей жизни, были просто хромыми утками.

Вот, жила себе тихо-мирно много лет. Общалась каждый день с Хульдой, монотонно, конечно, немножко, но вовсе не скучно. Почитаем, телевизор посмотрим, в магазин сходим, с Феликсом парой слов перекинемся, кроссворд отгадаем, письмо напишем, приберем в доме немножко… Так и тянулась жизнь, как сон, и что это вдруг за кошмар такой меня разбудил? Я сижу в зеленой хромированной тачке, рядом со мной — любовь моей молодости, мы мчимся по шоссе (Феликс говорит, Кора носится всегда на машине так, будто за ней черти гонятся), а в багажнике лежит мумия, которая полвека назад была моим мужем.

Дверь открывает дружелюбный пожилой господин.

Гостиную своих родителей Кора оформила под похоронный зал, чтобы достойно провести церемонию. Наверное, итальянские друзья ей подсказали. Венецианское зеркало занавешено черным флером, белые калы в китайской вазе на каминной полке, низкий журнальный столик накрыт черной тканью. Шторы задернуты. Кора принесла из всех комнат подсвечники, теперь вставляет в них высокие белые свечки и благовония и включает тихую музыку. Пусть бедный Бернхард наконец упокоится с миром, пусть и ко мне вернется душевный покой, и я навсегда в сердце своем попрощаюсь с тем, кто некогда был моим мужем.

В саду за домом, где все густо поросло кустарником, Марио выкопал яму. Эмилия и Кора открывают стоящий наготове сундук, осторожно достают веревки и спускают на них покойника в могилу. Я бросаю сверху белые цветы.

— Помолиться бы надо, — вспоминает Хуго.

Да, правда. Но никому ничего подходящего в голову не приходит.

В конце концов я затягиваю тонким надтреснутым голосом «Встает луна», Эмилия подхватывает. Удивительно, откуда она может знать старинную немецкую песню, по крайней мере первую строфу? Я допеваю до последних строк: «Так падем же ниц, братья, с именем Господа, когда прохладой дышит вечер».

Помню, в детстве от этих строк мурашки пробегали у меня по спине. А сейчас зубы начинают стучать. Но в теплое помещение мы идти пока не можем, потому что Марио еще не до конца оформил могилу, приличие требует остаться. Из окон в сад падают полосы света, среди которых вдруг мелькает чья-то тень. Кто-то бежит по саду.

— Привет! — кричит он.

Ой, слава Богу, это Феликс! Но мне все равно не нравится, во-первых, что он пришел к Коре, во-вторых, что он сейчас узнает такое, что его совсем не касается.

— Что вы тут делаете?

Обиделся, маленький, что его не позвали.

— Мы собачку нашу хороним, — сочиняет Кора, не теряя присутствия духа.

Феликс подходит совсем близко и встает рядом со мной.

— Какую собачку? У вас уже сто лет нет никаких собак, — не верит внук.

Тут в разговор ступает Эмилия:

— Е il cane mio! Моя собака, звать Пиппо!

— Дог, что ли? — прикидывает Феликс, глядя на большой сундук.

— Нет, — отвечает Кора, — сенбернар. Феликсу все равно, он замерз.

— Может, пойдем в дом, народ? Не нравится мне здесь, холодно. Я увидел — свет горит, позвонил, а мне никто не открыл. Потом слышу, в саду бабуля поет, я и пошел на голос.

Тут Эмилия громко восклицает: «La minestra!» — и бросается в дом, мы — следом. В саду остается только Марио.

На кухне полным ходом идет стряпня, там что-то кипит, бурлит и дымится. Феликс с удивлением смотрит на многочисленные свечки, которые мы по неосторожности не потушили, когда вышли в сад. Ему хочется нас расспросить, но горячая итальянская еда заставляет его забыть обо всем. Вместе с Корой он накрывает на стол. Мы подкрепляемся наваристым густым овощным супом, на второе — тунец, фаршированный помидорами, поджаренный белый хлеб, жареные голуби, грибы, салат из редиски, а потом еще на десерт подали сабайон, по поводу которого повариху нашу переполняла гордость:

— Крем, замешанный на вине! — сообщила она. Да, давненько я так обильно и вкусно не обедала. Эта Эмилия настоящая ведьма, надо же такое наготовить. Подобная трапеза уж точно отгоняет дух покойника. Одно вино чего стоит, никогда не забуду, хотя на мой вкус оно, пожалуй, слегка кисловато.

Хуго и Феликс хмелеют. Феликс все поднимает тост «за почившую собачку». «За нашего сенбернара!» — подхватывает Хуго и хихикает, как полный идиот. Я сгораю от стыда и прошу их проявить хоть малую толику уважения. Феликс удивленно смотрит на меня и искренне не понимает, чего это я вдруг перестала любить шутки.

За всем этим мы не услышали, как открывается дверь, одна только Кора вскакивает внезапно в замешательстве. В комнату входят ее родители, которые, по нашим расчетам, должны быть еще в Китае.

Все наперебой пытаются объяснить им, что происходит. Но Ульрих жестом патриарха нас останавливает и берет слово. К сожалению, Эвелина подхватила азиатский грипп, чуть не воспаление легких. Пришлось поездку прервать и первым же рейсом вернуться во Франкфурт. Прежде чем Кора объяснит ему, что за вечеринка происходит в его доме в такое неподходящее время, пусть сначала уложит свою мать в постель и распакует ее вещи. Дочка повинуется, Эмилия бросается на кухню ставить воду для чая и грелки.

Наше хорошее настроение улетучивается. Ульрих скидывает пальто и бросает его Феликсу, будто мой внук его камердинер.

— Мам, ты что здесь делаешь?

До чего ж строг. Впрочем, видно, он ужасно устал с дороги. Действительно, не время для встречи с родственниками.

— Нас Кора привезла, весьма любезно с ее стороны, — парирую я. — Не так уж часто я бываю в твоем доме. — Так его! Атака — лучшее средство обороны.

Ульриху приходится уступить, у него совесть нечиста, потому что я права.

— Да, да, хорошо, все правильно… — бормочет он, садится за стол и пододвигает себе кьянти, которое достали из его же подвала.

Один глоток, и мой сын фиксирует каждого из нас взглядом: меня с Хуго, Эмилию и Марио, Феликса. На беглом итальянском он обращается к придворным своей дочери. Но Эмилия снова скрывается в кухне, чтобы разлить чай, а Марио так катастрофически заикается, что даже мой талантливый Ульрих его языка не понимает и бросает разговор.

— Еще что-нибудь поесть осталось? — спрашивает он.

Эмилия с чайником в руках стоит на пороге и энергично кивает.

И тут невинный Феликс нас закладывает:

— Мы тут собачку похоронили, сенбернара, — объясняет он дядюшке.

— Кого? — не понимает Ульрих.

— Ну, собаку Эмилии, — повторяет внук, — их сенбернара, Пиппо который!

Не на того напали, мой сын знает больше нас.

— Пиппо не сенбернар, — поправляет он, — это совсем крошечное создание. Ну мне жаль, что он умер. Vivissime condoleanze, Эмилия!

Услышав такое, Хуго подавился и долго кашляет. Марио хлопает его по спине, я несу ему стакан воды.

— Ладно, пойду проведаю жену. — И Ульрих покидает поле битвы, где ему находиться явно не очень приятно.

Лицо моего зятя принимает угрожающий оттенок. Была бы тут Регина! Наконец Хуго снова может дышать, и тут он мешком плюхается на пол. Феликс и Марио укладывают его на софу. В конце концов вбежавшая Кора вызывает их домашнего врача.

Оказывается, она цела, родители ее не растерзали. Ульрих и Эвелина живут в постоянном страхе, как бы смертельно не оскорбить своих отпрысков, особенно дочку. Не без оснований они опасаются, что если один раз устроят ей порядочную встряску, то никогда больше ее не увидят. Но в данном случае ее можно отругать разве лишь за то, что она притащила с собой из Италии Марио и Эмилию и без разрешения поселила их в родительской спальне. Слава Богу, я — бабушка, лицо неприкосновенное, против меня даже Эвелина выступать не станет.

Врач отправляет Хуго в больницу, дня на два, не больше. Видимо, подобные визиты к родственникам для старика вредны. Кроме того, Ульрих вряд ли будет очень доволен, если ему придется поселить Хуго на софе в гостиной.

Являются два санитара, не долго думая грузят Хуго на носилки и препровождают в машину «скорой помощи». Он бросает на меня взгляд, полный невыразимой грусти, и шепчет:

— Шарлотта, забери меня скорей из больницы опять к себе…

В ответ я долго надрывно рыдаю, и ни Кора, ни Феликс, ни Ульрих не могут меня утешить.

Феликс отвозит меня домой. Нам обоим стыдно, по разным причинам. Чтобы отвлечь меня от печальных мыслей, Феликс фантазирует, где же теперь будут спать Эмилия и Марио. Лично мне это абсолютно безразлично.

— Позвони сегодня же матери, — прошу я внука, — пусть завтра навестит отца и поговорит с лечащим врачом. У меня нет сил звонить ей, мне бы до кровати добрести.

Феликс обещает все исполнить.

Опять я дома в полном одиночестве. Страшно несчастная, но в то же время — будто какая-то гора с плеч свалилась.