Оглавление

Введение. Смена власти в 37 году

Часть первая

I. Принцепс, родившийся в пурпуре

II. Бунт германских легионов. Первое вступление Калигулы в политику

III. Калигула в германских лагерях

IV. Тиберий: трудности овладения властью

V. Долгое морское путешествие

VI. В Сирии Германик выступает против Пизона и умирает при драматических обстоятельствах

VII. Калигула привозит прах Германика. Пизон, враг его отца, совершает самоубийство

VIII. Матроны, распоряжавшиеся Калигулой и его миром

IX. Воспитание Калигулы как молодого нобиля

X. Эволюция принципата Тиберия до 26 года

XI. Сеян и появление династической проблемы

XII. «Пятилетие» Нерона и Друза III

XIII. Устранение Агриппины старшей, Нерона и Друза III. Триумф Сеяна

XIV. Смерть Сеяна избавляет Калигулу от его главного врага

XV. Мрачный конец принципата Тиберия

XVI. Частная жизнь Тиберия

XVII. Пример для Калигулы: религия Тиберия

XVIII. Культ императора — главный союзник Калигулы

XIX. Калигула как наследник Тиберия

Часть вторая

I. Конец долгой зимы

II. Калигула и сенаторская аристократия

III. Путешествие в Пандатерию и семейная политика Калигулы

IV. Большие летние празднества 37 года

V. Осень 37 года: первый кризис

VI. Болезнь принцепса не приводит к политическим переменам

VII. Популярная политика, политика зрелищ

VIII. Друзилла, очень дорогая сестра

IX. Любовь Калигулы к эллинизму

X. Обожествление Друзиллы и смерть Макрона

XI. Отсутствие административных перемен

XII. Неосмотрительность плохого актера

XIII. Первые подозрения

XIV. Перелом: заговор Гетулика

XV. Эскиз западной политики

XVI. Подготовка к завоеваниям

XVII. Растерявшийся римский сенат

XVIII. Новые налоги и падение популярности

XIX. Восточные проблемы

XX. Быстрая и жестокая расправа

XXI. Ритуальная жертва

Эпилог

Приложения

Родословные

Хронологическая таблица правления

 

Введение. Смена власти в 37 году

16 марта 37 года н.э. скончался император Тиберий. Его смерть создала своеобразный вакуум в руководстве Республикой и всей Римской империей, поскольку за время правления он сосредоточил в своих руках огромные полномочия. Тиберию подчинялись все армии, расквартированные в провинциях и, следовательно, сами эти провинции. В самом Риме он обладал пожизненной властью трибуна и мог собирать граждан в трибутные комиции (народные собрания) для принятия законов. Он был также Верховным понтификом, возглавляя в этом качестве коллегию жрецов. Подобное совмещение духовной власти и консулата (он пять раз был консулом), а также триумфы, которыми неоднократно награждал его сенат как Совет Республики, — ставило Тиберия на первое место в сенате среди его шестисот членов, которых он созывал на заседания и руководил ходом обсуждения вопросов.

Тиберий не в одиночку исполнял все свои обязанности. Сенаторы — его коллеги — командовали армиями, руководили наиболее важными провинциями, а в самом Риме более молодые магистраты (должностные лица) — квесторы, готовили его выступления в сенате. Второе по значимости после сенаторов сословие — всадники, численностью около двадцати тысяч человек, пополняли офицерский корпус во вспомогательных войсках, выдвигали казначеев и налоговых чиновников, наместников небольших провинций и Египта. Наконец, Тиберий располагал многочисленными рабами и вольноотпущенниками, составлявшими штат его секретарей, архивариусов, казначеев и служащих. Он наделил некоторых сенаторов и всадников должностными обязанностями как в самом Риме, так и в Италии: префекты командовали флотом в Мизенах и Равенне, ведали императорской почтой, продовольственным снабжением Рима, пожарной службой, городской стражей, охраной императора (преторианская гвардия), органами правосудия в столице и по всей стране.

Фактически это была своеобразная монархия, которая не имела ничего общего со священными монархиями древнего мира — отсутствовал узаконенный принцип наследования власти, а принцепс официально являлся всего лишь первым среди сенаторов: он не был главным законодателем и не назначал магистратов, что являлось прерогативой народа и сената. Чтобы понять, как в тогдашней ситуации осуществлялся принцип наследования, рассмотрим некоторые прецеденты, связанные со смертью Юлия Цезаря в 44 году до н.э. и Августа в 14 году н.э.

Убитый в 44 году заговорщиками диктатор Цезарь, являвшийся пожизненным магистратом, никем не был заменен на этом посту. Консулы Антоний и Долабелла в согласии с сенатом, прислушивающимся к красноречивому Цицерону, управляли Республикой в соответствии с обычаем; убийцы Цезаря были амнистированы. С 1 января 43 года вступили в должность новые консулы — Гиртиус и Панса, однако когда они летом погибли в сражении с Марком Антонием, то возник кризис власти, положивший начало гражданской войне. Однако подобного кризиса не было, когда в 14 году н.э. скончался Август. Рядом с ним находился хорошо к тому времени известный Тиберий, который получил от сената все властные полномочия. Сенат всегда играл важную роль в государстве. Включая в себя около пятисот человек, хотя теоретически он насчитывал шестьсот членов, сенат каждый год обновлялся двадцатью новыми квесторами, избираемыми из богатых семей (необходимый имущественный ценз — один миллион сестерциев), а также теми, кто занимал государственные должности. Теоретически комплектование сената не зависело от принцепса, однако в действительности Август и Тиберий контролировали этот процесс, поддерживая своих кандидатов. Сенат пополнялся бывшими должностными лицами — квесторами, трибунами, эдилами, преторами, наконец, на вершине — бывшие консулы, имеющие старшинство в выступлениях и право высказывать свое мнение первыми.

Сенат сохранял свою ведущую роль. Он назначал должностных лиц, являлся одной из ведущих судебных инстанций, его решения имели силу закона. Сенат осуществлял руководство государственной казной, хотя более значимая казна принцепса была ему неподконтрольна. Он также нес ответственность за провинции, где не стояли римские войска, но которые являлись богатыми и престижными (Азия, Африка, Ахайя, Сицилия, Нарбонна, Бетика, Кипр), и имел свое слово во взаимоотношениях с городами, считавшимися свободными, а также с союзными царствами, т.е. внутри Республики.

Когда в 37 роду Тиберий умер, Рим представлял собой достаточно спокойный город, что заметно отличало его от Рима 44 года до н.э. и Рима 14 года н.э., когда скончался Август. За время правления Августа значительно расширились границы империи, однако имперская экспансия приостановилась, когда в Германии в Тевтобургском лесу погибли три легиона Вара. Узнав о смерти Августа, подняли мятеж легионы, стоявшие на Рейне, требуя облегчения условий воинской службы и увольнения ветеранов. Потребовалась вся энергия сыновей Тиберия, чтобы их усмирить. В 37 году, когда скончался Тиберий, подобных потрясений не было. Республика располагала постоянным и эффективным магистратом, сенат успешно функционировал, политическая элита была воспитана в аристократическом духе, так что теоретически Рим мог бы даже вернуться к режиму олигархической власти. Недаром в 41 году, после убийства Калигулы, сенат в течение нескольких дней активно обсуждал этот вопрос.

В 37 году, после смерти Тиберия, сенат доверил всю власть скончавшегося принцепса двадцатипятилетнему юноше Гаю Юлию Цезарю, прозванному Калигулой за сапожки солдатского образца, которые он носил в детстве. Он не являлся действующим магистратом, но, будучи молодым нобилем из знатной семьи, он стал сначала авгуром (жрецом), а затем и верховным жрецом. Как и его двоюродный брат Гемелл, он являлся наследником Тиберия. Его восшествие на престол выглядит легким и естественным, однако это кажущаяся легкость. Принцип монархической власти был заложен Августом, который делал все для возвышения семьи Юлиев. Август способствовал карьере своего племянника Марцелла, потом своего сподвижника, а позднее карьере Агриппы; затем — приемных внуков Гая и Луция, которые были детьми его дочери Юлии и Агриппы; позднее — пасынка, зятя и приемного сына Тиберия, усыновившего, в свою очередь, Германика — двоюродного племянника Августа. Многие из них были консулами и трибунами, причем Марцелл и Гай были консулами по одному разу, Агриппа — трижды подряд, а Тиберий — при жизни Августа — дважды. Сам Тиберий, став правителем, продолжил эту семейную политику Августа. В 25 году он выдвинул Германика на пост консула, в 22 году другой его сын — Друз II, получил власть трибуна. В 31 году Сеян — один из ближайших помощников Тиберия — стал префектом преторианской гвардии, но затем был арестован и казнен.

Идея влияния принцепса на обеспечение права семейного наследования власти стала привычной и она во многом объясняет беспрецедентное восхождение на престол такого человека, как Калигула, который, строго говоря, власть не захватывал. Сенат и римский народ с воодушевлением вручили ему эту власть, хотя, в отличие от Августа в 27 году до и.э. или Тиберия в 14 году н.э., Калигула обладал гораздо меньшим авторитетом, чем его предшественники.

Почему именно Калигула, а не кто-то иной получил верховную власть? Какую роль при этом играла семья Калигулы, включая его сестер и их мужей? Каковы были рамки взаимоотношений между новым принцепсом и сенатом? Был ли Калигула обязан сенату своим назначением? Что стало при этом с римским народом, к тому времени фактически отстраненным от власти Тиберием? Какую роль он играл в воцарении Калигулы? Большие надежды, возлагаемые на нового принцепса, придавали ему уверенность, однако никто не мог предугадать, сможет ли он их оправдать. Как бы то ни было, начиналась новая эпоха.

 

Часть ПЕРВАЯ

I. Принцепс, родившийся в пурпуре  II. Бунт германских легионов. Первое вступление Калигулы в политику  III. Калигула в германских лагерях  IV. Тиберий: трудности овладения властью  V. Долгое морское путешествие  VI. В Сирии Германик выступает против Пизона и умирает при драматических обстоятельствах  VII. Калигула привозит прах Германика. Пизон, враг его отца, совершает самоубийство  VIII. Матроны, распоряжавшиеся Калигулой и его миром  IX. Воспитание Калигулы как молодого нобиля  X. Эволюция принципата Тиберия до 26 года  XI. Сеян и появление династической проблемы  XII. «Пятилетие» Нерона и Друза III  XIII. Устранение Агриппины старшей, Нерона и Друза III. Триумф Сеяна  XIV. Смерть Сеяна избавляет Калигулу от его главного врага  XV. Мрачный конец принципата Тиберия  XVI. Частная жизнь Тиберия  XVII. Пример для Калигулы: религия Тиберия  XVIII. Культ императора — главный союзник Калигулы  XIX. Калигула как наследник Тиберия

 

I. Принцепс, родившийся в пурпуре

Калигула родился в Анции, в Италии в 12 году н.э., когда его отец Германик был консулом. Последнее обстоятельство словно заставляет задуматься, не был ли уже тогда Калигула предназначен управлять империей. Его мать Агриппина приходилась внучкой Августу, поскольку была дочерью Агриппы и Юлии I, дочери Августа. После смерти Агриппы на его вдове по настоянию Августа женился Тиберий. Впоследствии из-за распутства Юлии Тиберий оставил ее и переселился на остров Родос, а Юлия была отправлена в ссылку, поскольку ее безнравственное поведение ставило под угрозу авторитет самого Августа, ее отца. Похоже, что Юлия была нимфоманкой: она предпочитала любовные связи с известными людьми и как бы выставляла напоказ свою безнравственность. Для Августа, который заботился о чистоте нравов и укреплении института брака, особенно среди сенаторов, это был вызов, чуть ли не политически значимое противостояние.

Повлияла ли высылка из Рима матери на судьбу ее старших сыновей — Гая и Луция? Гай, до своего консулата и в ходе его в I веке н.э., исполнял важную миссию на Востоке, однако затем ушел в отставку и жил как частное лицо. Позднее он умер в Луке. Несмотря на официальные почести во время похорон, было известно, что в последние годы Гай находился в разладе со своим приемным отцом. Что же касается Луция, то он скончался в Марселе от болезни, когда направлялся в легионы, расквартированные в Испании. Произошло это 20 августа 2 года н.э. Детей они не оставили. Были еще Агриппа Постум, их младший брат, и две сестры — Юлия II и Агриппина I. Постум, родившийся в 12 году вскоре после смерти своего отца, после смерти братьев стал приемным сыном Августа, как и Тиберий, вернувшийся из своей добровольной ссылки с Родоса во 2 году н.э., когда ему было уже сорок четыре года. Однако шестнадцатилетний Агриппа Постум был, вероятно, не совсем психически здоров. Он обладал жестоким и буйным нравом, что совсем не устраивало его деда Августа. В итоге Агриппа Постум был выслан из Рима в Суррент.

Сестра Агриппы Постума Юлия II была замужем за знатным римлянином. Другая сестра — Агриппина I, в 5 году до н.э. вышла замуж за Германика, сына Друза I, бывшего одним из выдающихся полководцев эпохи Августа и прославившегося на полях сражений в Центральной Европе и в Германии. Друз I скончался от гангрены во время боевой кампании в 9 году до н.э., побывав до этого консулом. Супругой его была Антония, дочь Марка Антония, былого соперника Августа, и Октавии, сестры Августа. Смерть Друза в возрасте всего лишь тридцати одного года была воспринята в Риме как всеобщая трагедия. Кроме Германика, родившегося в 15 году до н.э., у Друза был сын Клавдий, будущий император. Брак Германика и Агриппины в 5 году до н.э. последовал за усыновлением Германика Тиберием, у которого уже был один сын — Друз II.

Эта система усыновлений кажется запутанной только внешне. Римляне всегда были приверженцами тесных семейных уз; кроме того, Августа все уважали как самого известного из римлян. По сути дела, практика усыновлений представляла собой как бы двойное страхование: Тиберий имел собственного сына, а Германик являлся его племянником и вместе с тем становился его старшим сыном. Можно без преувеличения сказать, что в последние десять лет жизни Августа, с 5 по 14 годы н.э., его семейная политика и общественная деятельность вращались по преимуществу вокруг семьи Германика. Юлия II была выслана из Рима за распутное поведение; Агриппа Постум выслан в 6 году н.э. сначала в Суррент, а затем — на небольшой остров Планазию. Дочь и внучку изгнали за безнравственное поведение, внука и приемного сына — за буйный нрав. После этого Август и стал проявлять повышенный интерес к семье своей третьей жены — Ливии и особенно к Германику и Агриппине.

Отец Калигулы — Германик — родился 24 мая 15 года до н.э. в Риме и получил наследственное прозвище Германик, присужденное его отцу Друзу I в честь его побед в Германии. Он получил блестящее образование на греческом и латинском языках. Природные способности и страсть к познанию сделали Германика известным оратором, любившим выступать на судебных процессах, что еще больше увеличивало его популярность. Активную общественную жизнь он начал в семнадцатилетнем возрасте. В 4 году н.э. он по приказу Августа был усыновлен своим дядей Тиберием. Август и Тиберий позаботились о том, чтобы Друз II и Германик сделали хорошую карьеру. Германик женился на Випсании Агриппине. Через год — в 5 году н.э. у них родился первый сын Нерон, затем второй — Друз III. Всего же у них было шесть сыновей и три дочери. В 7 году Германик стал квестором, тогда же Август направил его в Иллирию, где он впервые принял участие в боевых действиях. Затем он стал сенатором, что давало ему возможность претендовать на консульство.

Калигула, получивший имя Гай, не был старшим ребенком. К тому же до него у Агриппины и Германика в 11 году родился сын, названный Гаем, однако, прожив всего год, он умер. Смерть эта стала тяжелым ударом для Августа. Поэтому Калигула, получивший также имя Гай, как бы занял место своего умершего брата и, возможно, психологически ощущал это. Следует иметь в виду и то, что ни Августом, ни Ливией он не предназначался к верховной власти. О первых двух годах жизни Гая в Риме сохранилось мало сведений. Похоже, что Август любил его, как и всех своих детей и внуков. Светоний приводит отрывок из письма императора Агриппине: «Вчера я договорился с Таларием и Азиллием, чтобы они взяли с собой маленького Гая в пятнадцатый день до июньских календ, коли богам будет угодно. Посылаю вместе с ним и врача из моих рабов; Германику я написал, чтобы задержал его, если захочет. Прощай, милая Агриппина, и постарайся прибыть к твоему Германику в добром здравии» (Светоний, Калигула, 8).

Что касается его прабабки Ливии, то она всегда заботилась о своей большой семье. То же можно сказать о его бабке Антонии и матери — Агриппине. Однако эти знатные матроны управляли большими домами и вряд ли могли уделять много внимания малышу. Гая поручили заботам рабыни-кормилицы и наставника. Тем не менее и Ливия, и Антония, и Агриппина любили Гая и заботились о нем. В начале лета 14 года малыш отбыл вместе с матерью в Германию, где тогда воевал его отец.

Проблема Германии вновь стала одной из важнейших для Августа и сенаторов. Со времен походов покорителя Галлии Юлия Цезаря, который отличился также среди кельтов и германцев, прошло уже немало времени. Кельты, организованные в общности и города, представляли общества аристократического типа, скорее эллинизированные, чем романизированные, имеющие активные торговые и политические связи с Римом. Эти территории — от контролируемой Римом Нарбонны до независимой Бельгики — по-разному взаимодействовали с Римом, однако ни Рейн, ни Ла-Манш не являлись препятствиями во взаимоотношениях галлов со своими братьями по расе — бретонцами или германцами. Цезарь полагал, что ему удастся пересечь Ла-Манш так же легко, как и Рейн. Однако угроза нападения Ариовисты и германцев на Галлию заставила Рим поставить свои легионы на Рейне. Галлы, особенно аквитанцы, не были полностью покорны римлянам; римские легионы в течение столетия, последовавшего после гибели Цезаря, не только дислоцировались в провинциях Галлии, но и принимали участие в подавлении восстаний.

Август часто бывал в Галлии, а его пасынок Друз I активно действовал на западных границах после смерти Марка Агриппы. Завершая начатое завоевание (в это время в Лионе родился его сын Клавдий), Друз I выступил как командующий рейнской армией. В это время на первое место выдвигается план обширных завоеваний, включавший захват придунайских регионов и Германии вплоть до Эльбы. Этот план полностью не был реализован, однако римскими легионами были покорены огромные территории — Иберийский полуостров и Галлия от Римини до Рейна, и Август, следуя за Цезарем, стремился продолжить его завоевания.

Непокорная Аквитания с завоеванием Пиринейского перешейка была изолирована от независимой Испании. Август лично руководил военными действиями против кантабров и астурийцев. Южные Альпы, являвшиеся препятствием в сношениях с Галлией, поскольку кратчайший путь проходил через перешеек, были завоеваны, хотя и с немалым трудом. После создания в Галлии трех провинций при Агриппе и Друзе I процесс завоевания швейцарского и пьемонтского плато на севере Альп был завершен, а через две провинции — Ретию и Норик — контролировались регионы Рейна и Верхнего Дуная. Тиберий продолжил завоевание Паннонии, которая вошла в состав Иллирии в целях защиты самой уязвимой части границы Италии, а из провинции Мезии осуществлялось покорение племен по всей продолжительности Дуная вплоть до Черного моря, чтобы лучше обеспечить безопасность Балканского полуострова.

Общий ход завоеваний включал кампании Друза I, начиная с 12 года до н.э. Проникая в Германию в целях осуществления контроля на Нижнем Рейне и Северном море, римские армии дошли до Эльбы. Однако в ходе этих завоеваний в 9 году до н.э. Друз I умер. Его дело продолжил Тиберий. Завоевание осуществлялось не только усилиями римлян, но и германцев, которые набирались во вспомогательные войска. В отношении независимых вождей германских племен проводилась политика подкупа — им предоставлялось римское гражданство, а также внедрялась система клиентелы. Нельзя не сказать и о том, что эти завования, в которых проявлялся воинственный пыл молодых римских нобилей, служили неплохим аргументом для оправдания монархического режима, которому таким образом как бы благоволили римские боги. Золотые и серебряные монеты, выпущенные в Лионе, дают символический образ двух воителей — Тиберия и Друза I, стяжавших лавры победителей во имя Августа, также изображенного на этих монетах.

Однако начиная с 6 года н.э. появляются серьезные трудности. Восстала недавно завоеванная Паннония и понадобилось три года, чтобы умиротворить этот регион. Покорение Богемии также столкнулось с большими сложностями. Ослабление римского военного могущества не осталось незамеченным германцами.

Находящимися здесь легионами командовал родственник Августа Публий Квинтилий Вар, который являлся зятем Октавии. Вероятно, у него не было военных способностей Тиберия или Друза I. Его войска испытывали немало страданий от затянувшейся войны, поскольку завоевание этой страны оказалось делом более сложным, чем покорение Галлии. Освоенные территории были незначительны, к тому же почти сплошь покрыты лесами или болотами. Германцы, которые любили воевать и которых римляне использовали во вспомогательных войсках, нередко проявляли непокорность, как и галлы, особенно если римляне усиливали эксплуатацию земель и фискальный гнет. Германский вождь Арминий, принявший римское гражданство и получивший командование над легионами, организовал заговор, положивший начало восстанию. Некомпетентные приказы и слабое командование привели к гибели в 9 году н.э. в Тевтобургском лесу трех считавшихся лучшими легионов — семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого. Римский командующий Вар погиб вместе с ними. В Риме более всего надеялись на эти элитные войска и не знали подобной катастрофы с 55 года до н.э., когда армия Красса была уничтожена под Каррами. Гибель нескольких когорт при умиротворении восставшего региона, в крайнем случае — легиона и его командира, тогда как основная часть армии сохранялась, это еще можно было допустить. Но гибель главного экспедиционного корпуса и возникновение угрозы вторжения в мирные провинции — это было непереносимо. Обеспокоенность усиливалась и потому, что приходилось опасаться нового восстания галлов, как это было по призыву Версингеторикса в 52 году до н.э., или вторжения, сравнимого с вторжением кимбров и тевтонов в Италию в 106 году до н.э.

Август сам очень страдал, и кошмар о гибели легионов Вара часто преследовал его по ночам. Более того, солдаты обходились недешево и набрать новые легионы взамен погибших в Германии было трудно. К тому же такие наборы никогда не пользовались популярностью в Италии, хотя это было единственное, что можно было сделать для поддержания боеготовности войск в Иллирии и на Балканах.

Тиберий, который находился в Паннонии, был послан в Германию для исправления ситуации. Он отошел на правый берег Рейна, обеспечивая защиту левого берега и сохраняя в Галлии спокойствие: там он оставался с 10 до 12 годов н.э., так же долго, как перед этим в Паннонии. Он хорошо знал этот район, так как уже командовал здесь после смерти Друза I, но было рискованно разрешить соправителю удалиться далеко от Рима в то время, как Август, у которого всегда было слабое здоровье, достиг семидесяти пяти лет. Принцепс решил отозвать Тиберия, заменив главу германской армии на Германика.

Здесь мы видим своеобразное наследование, поскольку это имя отождествлялось с победами в Германии его отца Друза I более двадцати лет назад. Он управлял консулатом, что давало ему право командовать армией, а также руководить провинциями. Он и тогда еще легат Тиберий дали доказательства своей личной смелости и своей способности к управлению, за что удостоились официальной награды римского сената, как и за то, что принесли в Рим новость об успехе, большую часть которого Друз присвоил себе. В 11 году н.э. он с Тиберием, уже осуществившим миссию в Германии, руководил, в частности, играми в честь годовщины Августа на всей германской территории, удивляя этой демонстрацией местных жителей и заставляя их думать о силе Рима. Год его консульства, наконец, был отмечен победой Тиберия в Паннонии, церемония празднования ожидалась в 9 году, но была отложена из-за разгрома Вара. В 13 году Германик был консулом в Риме, участвуя в дебатах с сенатом о введении новых налогов; тогда он раскрыл свои способности руководителя. В Галлию он отослал наместника, в то время как Тиберий официально получил по закону не только власть трибуна, которую уже имел первый раз в 6 году до н.э., но также управление провинциальными войсками, разделенное с Августом. Для завершения объединения Тиберий и Август провели перепись населения в 13 году, которая закончилась в мае 14 года.

Август также обеспечил распределение обязанностей в зависимости от способностей каждого из своих родственников. Приемный брат Германика Друз II был удостоен чести консулата. Германии в возрасте двадцати восьми лет был поставлен командовать восемью легионами в Германии.

Маленький Калигула наверняка не мог видеть в это время блестящей карьеры отца. Но вряд ли можно сомневаться в том, что плодовитость его жены и внучки Августа, уже родившей трех мальчиков, была дополнительным аргументом в пользу их отца, который столь успешно продолжал династию Юлиев.

Германик уехал в Германию в 13 или в начале 14 года без своей семьи. Но если брак был запрещен в римских легионах, то семьи нередко сопровождали офицеров. Агриппина, очень привязанная к своей матери, получила разрешение императора на отъезд. Калигула тогда не участвовал в военном путешествии; где-то между Римом и Лациумом, как свидетельствует письмо Августа, уже цитировавшееся Светонием, он нашел своего отца. Свое детство он провел в отдаленных лагерях. Здесь начинался его жизненный путь и его популярность среди солдат.

Этот последний год принципата Августа, похоже, был достаточно спокойным для Германика и его семьи. Полководец продолжал осматривать и реорганизовывать римские войска. Это было необходимой работой, поскольку, вследствие разгрома Вара, приходилось набирать, нередко силой, новых рекрутов в Риме и в Италии, которые не имели никакого военного опыта. Эти новые легионеры соприкасались с другими недовольными, ветеранами, которые приближались к пятидесятилетнему возрасту, но должны были ждать по причине нехватки в численном составе, заслуженной отставки, иногда в течение десяти лет. Восемь легионов были поручены, четыре и четыре, двум легатам и сопровождались вспомогательными войсками, хорошо обеспеченными, собранными главным образом в Галлии, на Иберийском полуострове и в самой Германии. Среди его офицеров были римляне, иногда недавно прибывшие. Дисциплина держалась ценой неусыпного внимания к кадрам и воспоминаний о недавнем поражении Вара, живших в умах как солдат, так и офицеров. Было очевидно для всех, что Германику поручено окончательно завоевать Германию, и эта перспектива вызывала всеобщий энтузиазм.

Но Германик был также наместником Галлии и, кроме обычных судебных заседаний, которые он контролировал в различных городах, он должен был в этом 14 году заняться переписью, чтобы определить число лиц, подлежащих обложению налогом. Эта процедура не вызывала ликования, так как постоянно увеличивались придирки и требования. Налоги и задуманная экспедиция в Германию были, впрочем, звеньями одной цепи, так как Август постоянно, в течение сорока пяти лет, стремился обеспечить равновесие между государственным бюджетом, которому он помогал, пополняя своими личными средствами, и военными расходами. Разница с другими экспедициями состояла в том, что войны в Германии и Паннонии стоили больше, чем они давали. Неприятная процедура взимания налогов порождала ощущение подчинения. Находясь вместе с Агриппиной, которая снова забеременела, и маленьким Гаем, которому 31 августа 14 года пошел третий год, Германик получил известие о том, что в Ноле скончался император Август.

 

II. Бунт германских легионов. Первое вступление Калигулы в политику

В армии в Германии возникли проблемы с дисциплиной, которые Германик, со своим мягким характером, предпочитал решить путем организации большой завоевательной экспедиции к Рейну. В иллирийской армии, менее многочисленной, но непосредственно охранявшей безопасность Италии, появились такие же проблемы. Летом 14 года Тиберий отправился ее инспектировать. В августе здоровье Августа внезапно ухудшилось и, узнав об этом из писем Ливии, своей матери, Тиберий вовремя приехал, чтобы принять последний вздох Августа. Смерть основателя принципата стала началом кризиса, короткого, но оставившего глубокий след.

Смерть человека семидесяти лет не являлась в эту эпоху чем-то экстраординарным, но поскольку он представлял собою как бы основу монархической системы, выстроенной во время господства республиканской аристократии, она вызвала некоторое замешательство. Проявил ли Тиберий лицемерие, которое Тацит усматривал в его медлительности принять верховную власть, предложенную сенатом в соответствии с пожеланиями Августа? Другие факторы также стоит принять во внимание. Тиберий принадлежал к старинной семье, более выдающейся, чем эти Юлии и Клавдии, а его отец, Тиберий Клавдий Нерон, который мог бы стать зятем Цицерона, после смерти Юлия Цезаря встал на сторону его убийц, Брута и Кассия, и скрылся на Востоке со своей женой Ливией и маленьким десятилетним Тиберием. Можно сказать, не боясь ошибиться, что по причинам семейным (Октавий Август похитил свою жену) и политическим (Тиберий Клавдий Нерон принадлежал до своей смерти в 32 году до н.э. к «сентиментальной» оппозиции партии Августа) Тиберий не вписывался в политическое окружение Августа. К тому же Друз, брат Тиберия, имел репутацию сторонника реставрации олигархического правления былых времен. Если даже это мнение несколько преувеличено, нельзя забывать, что два брата, Тиберий и Друз I, были тесно связаны и нерешительность Тиберия при исполнении монаршей воли объяснялась многочисленностью его политических врагов. Второй причиной, объясняющей это поведение, была простая осторожность: Август управлял через свое правительство и следовало ожидать, что Тиберий был введен в курс дела, поскольку наследственное разделение рабов зависело от доброй воли Ливии, их владелицы, согласно завещанию, вместе с главой правительства всадником Саллюстием Криспом. Тиберий не был полным хозяином их имущества и не был уверен в том, что он непосредственно располагает казной Августа. Известный эпизод доказывал, что при наследовании частного имущества принцип преемственности не принимался во внимание. Ведь сам Тиберий вместе с Криспом участвовал в убийстве Агриппы Постума, приемного сына Августа. С этой стороны опасность была серьезной и вскоре стала реальностью. Один вольноотпущенник или в память по убитому, или от досады, что в свое время не смог использовать возможности своего повелителя, принял имя Агриппы и поднял смуту сначала в Остии, а потом и в самом Риме. Тиберий был еще слабым, чтобы противостоять этой опасности. Ходили слухи, что всадники и сенаторы финансировали этот заговор. Тиберий обратился к Саллюстию Криспу; фальшивый Агриппа, попав в западню, был похищен, казнен и тайно похоронен. Тиберий стал управлять сенатом в целом и многими сенаторами в частности. Несомненно, большинство из них предпочитали сохранить монархическую власть. Однако от элиты сената, тех, кто выступал на заседаниях, тех, кто обладал большими полномочиями и большой властью, от них нужно было добиться поддержки и Тиберий сделал это. При этом он не пытался убедить их всех в законности режима Августа или в своих личных способностях. В течение лета римляне, переживавшие смерть принцепса, его публичные многодневные похороны, смену власти, известие о мятеже легионов в Паннонии, а затем в Германии, ощущали все это как катастрофу, как угрозу всему государству. На втором плане оказались размышления о политическом режиме, который, впрочем, сам Тиберий собирался перестроить.

Рейнская армия находилась под управлением двух легатов Германика. В Верхней Германии Гай Силий руководил четырьмя легионами: 2-й легион Августа, 13-й и 14-й Гемина и 16-й галльский. В Нижней Германии Юлий Север командовал также четырьмя легионами: 1-м германским, 5-м, 20-м Валерия и 21-м легионом «хищников». Это была вторая армия, которая взбунтовалась, подстрекаемая солдатами 5-го легиона «жаворонков» и 21-го легиона «хищников», расквартированных недалеко от Кельна. Ветераны, которые требовали немедленного увольнения, присоединились к новобранцам, требовавшим повышения жалованья и смягчения дисциплины. Им надоело строить заборы, копать рвы, выполнять тяжелую работу, собирать корм для скота и валить лес. Они не выдерживали такой нагрузки и были недовольны наказаниями за опоздания и ошибки; речь шла не о недовольстве отдельно взятых людей, а о всеобщем возмущении. Солдаты отомстили сначала своим центурионам — они угрожали им, повергали на землю, били розгами; некоторые были сброшены в рвы или в Рейн; большинство из них погибли. Это были офицеры из высшей гвардии, трибуны, выходцы из римских всадников или из семей сенаторов. Два других легиона из Нижней Германии и четыре из Верхней Германии внимательно следили за ходом этого восстания.

Германик, который занимался управлением Галлии и Бельгики, узнав о смерти Августа, принес публично присягу в верности Тиберию, его преемнику, и заставил дать такую же клятву жителей Бельгики. Он торопился захватить земли Убьена для того, чтобы успокоить бунт. Солдаты же собрались на стихийный митинг. Внутри лагеря слышались крики и ветераны выставляли напоказ кто свои беззубые рты, кто свои руки и ноги, утратившие гибкость от ревматизма, требовали увольнения. Германик попытался привести в порядок когорты. Речь Германика, последовавшая за этим, была выслушана в тишине. После того как почтили память Августа, он напомнил военные подвиги Тиберия, особенно те, что были совершены двумя легионами, которые сейчас стояли перед ним. Он упомянул об объединении Италии новым принцепсом и о верности галлов. Поднялся шум, когда он спросил, где былая военная дисциплина; солдаты жаловались на злоупотребления, показывали ему следы от плетей, кричали о скудости жалованья. Ветераны добивались немедленной выплаты денег, которые им завещал Август. Они взобрались на помост, где стоял Германик, и окружили его. Тогда он сказал, что предпочитает дать убить себя, чем изменить присяге. Один солдат предложил ему в насмешку свой меч, говоря, что он острее. Наконец, Германик был освобожден несколькими офицерами и ушел в палатку. Было решено пойти на взаимные уступки, чтобы не дать распространиться мятежу. Все солдаты с двадцатилетним сроком службы могли быть уволены. Все те, кто прослужил шестнадцать лет, были сняты со всех тренировок и нарядов, как это было обещано Августом в его завещании. Солдаты требовали увольнения и уплаты денег тот час же. Германик выполнил это требование, взяв в долг у своих друзей. После этого 5-й легион «жаворонков» и 21-й «хищников» согласились возвратиться на зимние квартиры в Ксантене под руководство их легата Юлия Цецина. Те же самые льготы были предоставлены двум легионам в Нижней Германии, которые не взбунтовались.

Остались легионы Верхней Германии. Германик добился у них присяги в верности Тиберию, правда, не без колебания и не без промедления. 2-й легион Августа, 13-й и 14-й легионы Гемина и 16-й галльский тянули с ответом, но подчинились, когда получили те же льготы, что и легионы в Нижней Германии. Германик, следовательно, должен был уступить, чтобы избежать всеобщего вооруженного восстания. Так конфликт был заглажен без ущемления прав солдат и ветеранов.

В Паннонии, более близкой к Риму, поднимать солдат было также тяжело. Тиберию надлежало прислать с верными войсками своего сына Друза II. Тот, сопротивляясь мятежникам, заявил, что он снова возвратил доверие сената и его отец ответит на требования солдат. Затем он, стараясь действовать незаметно, арестовал двух вожаков, которых без суда предал смерти, и приказал трупы закопать под палатками. Солдаты пали духом из-за исчезновения вожаков и особенно из-за проливных дождей, которые их задержали в палатках. Они потребовали возвращения в зимние, более удобные квартиры. Тогда стало возможным казнить публично других вожаков. 3-й легион Августа, 9-й испанский и 15-й Апполинария вернулись в свои зимние бараки. Друз II, находившийся в окружении главы армии Паннонии Юния Блеза и префекта претории Элия Сеяна, больше преуспел в действиях, чем Германик. К тому же он был ближе к Риму, имел нескольких верных полков и усмирял только три легиона, а не восемь, как Германик.

Возвратившись в Кельн после своего путешествия в Верхнюю Германию, Германик встретил Агриппину и Калигулу. Тем временем посланные сенатом представители прибыли в его войска. Солдаты решили, что те пришли, чтобы отнять у них добытое мятежом. Зачинщиками были ветераны 1-го легиона Германика и 20-го Валерия, которые получили отпуск, но проводили еще эту зиму в лагере. Мятеж начался в полночь. Солдаты взломали дверь барака Германика и заставили его передать им знамя командующего. Члены сенаторской делегации, разбуженные шумом, пошли выяснить причины шума, но с ними грубо обошлись, в особенности с их главой Мунацием Планком, который искал укрытия в храме знамени 1-го легиона Германика, где держатель орла спас ему жизнь. Утром прибыл Германик, взобрался на свой помост и поднял туда Планка. Он объяснил, что делегация прибыла не для отмены льгот. Затем он уехал под защиту вспомогательной кавалерии, т.е. солдат, которые не были римлянами. Это был второй неудачный ход, тем более в присутствии сенаторов. Окружение Германика быстро его осудило и порекомендовало ему найти верные легионы в Верхней Германии, чтобы вернуть в повиновение легионы Нижней Германии. И тогда Калигула невольно привел в потрясение своего отца.

Германик, отдавая себе отчет в том, что он не может обеспечить безопасность близких, решил удалить из лагеря свою беременную жену и сына, маленького Гая. Он хотел избавить Агриппину, в венах которой текла кровь Августа, от опасности, но по той же самой причине ей не разрешили удалиться. Она, наконец, дрогнула: «Выступало горестное шествие женщин и среди них беглянкою жена полководца, несущая на руках малолетнего сына и окруженная рыдающими женами приближенных, которые уходили вместе с нею, и в неменьшую скорбь были погружены остающиеся», — рассказывает Тацит (Анналы, I, 40-45).

Солдаты вышли из своих бараков для того, чтобы разобраться в этом необычном шуме. Узнав, что женщины идут просить убежища у жителей Требии, римской колонии, которую они, безусловно, презирали, потому что она состояла из галлов, получивших гражданство, они растрогались. Особенно их потряс взгляд маленького Калигулы: солдаты сами поняли, что этот потомок Августа не был в безопасности среди них! Одни солдаты бросились останавливать процессию женщин и детей, другие отправились просить Германика, чтобы он не унижал их таким недоверием. Тот встретил их речью, которая, благодаря своей силе и таланту оратора, была затем запечатлена в сочинении Тацита. За неимением оригинала воспользуемся Тацитом:

«Жена и сын мне не дороже отца и государства, но его защитит собственное величие, а Римскую державу — другие войска. Супругу мою и детей, которых я бы с готовностью принес в жертву, если б это было необходимо для вашей славы, я отсылаю теперь подальше от вас, впавших в безумие, дабы эта преступная ярость была утолена одной моею кровыо и убийство правнука Августа, убийство невестки Тиберия не отягчили вашей вины. Было ли в эти дни хоть что-то, на что вы не дерзнули бы посягнуть? Как же мне назвать это сборище? Назову ли я воинами людей, которые силой своего оружия не выпускают за лагерный вал сына своего императора? Или гражданами — не ставящими ни во что власть Сената? Вы попрали права, в которых не отказывают даже врагам, вы нарушили неприкосновенность послов и все то, что священно в отношениях между народами. Божественный Юлий усмирил мятежное войско одним-единственным словом, назвав квиритами тех, кто пренебрегал данной ему присягой; божественный Август своим появлением и взглядом привел в трепет легионы, бившиеся при Акции. Я не равняю себя с ними, но все же происхожу от них, и если бы испанские или сирийские воины ослушались меня, это было бы и невероятно, и возмутительно. Но ты, первый легион, получивший значки от Тиберия, и ты, двадцатый, его товарищ в стольких сражениях, возвеличенный столькими отличиями, неужели вы воздадите своему полководцу столь отменной благодарностью? Неужели, когда из всех провинций поступают лишь приятные вести, я буду вынужден донести отцу, что его молодые воины, его ветераны не довольствуются ни увольнением, ни деньгами, что только здесь убивают центурионов, изгоняют трибунов, держат под стражей легатов, что лагерь и реки обагрены кровью и я сам лишь из милости влачу существование среди враждебной толпы?

Зачем в первый день этих сборищ вы, непредусмотрительные друзья, вырвали из моих рук железо, которым я готовился пронзить себе грудь?! Добрее и благожелательнее был тот, кто предлагал мне свой меч. Я пал бы, не ведая о стольких злодеяниях моего войска; вы избрали бы себе полководца, который хоть и оставил бы мою смерть безнаказанной, но зато отомстил бы за гибель Вара и трех легионов. Да не допустят боги, чтобы белгам, хоть они и готовы на это, достались слава и честь спасителей блеска римского имени и покорителей народов Германии. Пусть душа твоя, божественный Август, взятая на небо, пусть твой образ, отец Друз, и память, оставленная тобою о себе, ведя за собой этих самых воинов, которых уже охватывают стыд и стремление к славе, смоют это пятно и обратят гражданское ожесточение на погибель врагам. И вы так же, у которых, как я вижу, уже меняются и выражения лиц, и настроения, если вы и вправду хотите вернуть делегатов сенату, императору — повиновение, а мне — супругу и сына, удалитесь от заразы и разъедините мятежников; это будет залогом раскаянья, это будет доказательством верности» (Анналы, I, 42, 43).

Такая речь была произнесена в адрес солдат-граждан в тяжелом походе. Вот почему ему пришлось уповать не на силу, а на убеждение, Германик и восставшие солдаты принадлежали к одному и тому же городу, где слово являлось необходимостью и на форуме, и в суде, и в военном лагере. Точно или приблизительно изложенная речь Германика вошла в ежедневную практику, но также сошлемся на традицию: она ведет свое происхождение от обращений Юлия Цезаря к его солдатам, от обращений Августа к легионам Антония, которые нужно было собрать. Все граждане, т.е. все легионеры, знали эти примеры и знали то, что командир будет поступать так, как действовали его предки или предшественники. Эта речь Германика стала изучаться в школах и являлась образцом для римских молодых нобилей. Калигула выступал в данном случае как аргумент, его имя оставило свой отпечаток и в памяти воинов, и вообще в Риме. Если можно считать этот эпизод элементом его популярности, то ребенок оказался в какой-то мере заложником ситуации, поскольку ему необходимо было быть на высоте в соответствии с рангом его отца.

В кельнском лагере, где все изменилось, Германик принял решение оставить Калигулу и Агриппину, которая в скором времени должна была родить. Солдаты сами казнили зачинщиков, которых они считали во всем виновными; со своей стороны, ветераны пали духом и сделали то же самое. Германик потом выбирал среди центурионов тех, которых одобрили солдаты. Остальные были освобождены от должностей, вместе с ветеранами их изгнали из лагеря и отправили в Ретию, спокойную провинцию ближе к Италии, где формировался зимой 14-15 годов резерв на пополнение.

Германик взял под свой контроль два кельнских лагеря, но осталась одна задача, заключавшаяся в том, чтобы в Нижней Германии обеспечить нормальное подчинение двух легионов, которые находились в Ксантене, 5-й и 21-й легионы, т.е. те, которые первыми восстали. Германик отправил против них два кельнских легиона, дополнительные войска и рейнскую флотилию и окружил их. Затем он написал своему легату Цецину, который вместе со своими верными офицерами и некоторыми солдатами обезглавил лидеров мятежа. Вскоре Германик вошел в лагерь Ксантены и организовал им достойные похороны, публично высказав сожаление в связи с тем, что он назвал военной катастрофой.

Затем, собрав всю армию, участвовавшую в прошлогодней кампании, он форсировал реку, чтобы вести войну против германцев, которые спокойно занимались своими обычными осенними делами. Они пытались, когда Германик двигался вместе со своей армией в направлении реки, сопротивляться, но римская армия легко сломила это сопротивление и заняла зимние лагеря в Кельне и Ксантене.

 

III. Калигула в германских лагерях

Делегация сената, которую 1-й легион отверг и даже подверг избиению в Кельне, была официально принята Германиком: по просьбе Тиберия сенат предоставил ему imperium proconsulaire, т.е. право командовать армией. Это право пришло на смену предыдущему, существовавшему при Августе; новая должность давала ему более высокие полномочия. Он уже не был только представителем принцепса, legatus Augusti, но выступал в качестве соправителя Тиберия, получив полномочия от сената, а значит и от римского народа. Такое положение, имевшее немало прецедентов, напоминает, естественно, полномочия, которые взял на себя Юлий Цезарь в конце своего первого консульства, когда сенат предоставил ему в распоряжение Иллирию, Паданскую и Нарбоннскую Галлии с многочисленными легионами, дав ему если не задание (это вопрос спорный), то хотя бы возможность завоевать Галлию. Его родственник Германик с восемью легионами, т.е. приблизительно четвертой частью римской армии, самой большой по численности, должен был на следующем этапе завоевать Германию. Он распоряжался не только легионами, но также и всеми вспомогательными войсками, в частности, всадниками, которые во время боевых действий служили в разведке и обороне, а после сражений выполняли функции преследователей. Германик имел в своем распоряжении все ресурсы Галлии, которой он управлял и о которой постоянно заботился Тиберий. Германик распоряжался Иберийским полуостровом, т.е. провинциями Тараконской, Бетийской, Лузитанской и Итальянской и провинцией в районе Альп. Они были хорошо защищены гарнизонами и являлись самыми богатыми в Нарбоннской Галлии. Из всех этих перечисленных регионов Германик получал вьючных животных и пополнение конного состава армии, корм, пшеницу, необходимое вооружение для своих солдат и, самое главное, он получал новобранцев, деньги и политическую поддержку, на которую скупились Тиберий и сенат. Однако римские руководители решили оказать ему честь за успехи в осенней кампании 14 года. Эта акция была направлена на то, чтобы забылись ошибки его руководства, приведшие к мятежам и гражданской войне в лагерях. Германик поднялся до уровня второго лица государства, хотя имел только должность старшего консула. В основе его личной власти отныне лежит мужество, а также расположение богов. Чтобы подчеркнуть оказанное ему доверие, рядом с ним не поставили никакого другого человека, который следил бы за ним. Он остался только со своими прежними легатами.

В течение двух лет Германик имел свободу действий и огромные средства в своем распоряжении. Во время благоприятных месяцев 15 и 16 годов он совершил два похода, которые увенчались большим успехом, но ни один не был решающим: Арминий, победитель Вара, неоднократно был разбит, но всегда успевал скрыться, чтобы вновь возглавить сопротивление. В Тевтобургском лесу, когда легионеры хоронили останки своих товарищей, убитых шесть лет назад, германцы потом уничтожили мавзолей, построенный им. Кампания 16 года, которая ознаменовалась победой у Идиставизо на берегу Везера, завершилась штормом, разогнавшим римскую армию, возвращающуюся в зимний лагерь. Германик заимствовал опыт своего отца Друза I и вышел в Северное море, чтобы действовать вдоль берегов. Это освобождало войска от опасных и длительных сухопутных походов. В конце каждой кампании надо было снова снаряжать и укомплектовывать легионы и вспомогательные воинские части. Каждый раз это требовало больших затрат. В итоге общий результат был незначителен для римлян; германцы, правда, были ослаблены и не могли пока угрожать областям левого берега Рейна. Однако Тиберий заметил, что тот же самый результат можно было бы получить без больших затрат дипломатическим путем, натравливая германских правителей друг на друга. В любом случае, никакая римская колония пока не смогла бы долго существовать между Рейном и Эльбой. К счастью, Германик вернул два из трех знамен павших легионов Вара, что сравняло его с Августом, который тоже добился от Парфии возвращения знамени армии Красса. В Риме, около Капитолия, недалеко от храма Сатурна, был построен храм в честь побед, утраченных Варом и возвращенных Германиком.

Третий, четвертый и половину пятого года своей жизни Калигула провел в Германии рядом с Агриппиной, которая родила там двух дочерей — Друзиллу и Агриппину-младшую (будущую мать Нерона). Достойных условий, вероятно, ни Калигула, ни его мать не имели, когда были рядом с Германиком в его походах. В это время Германик должен был находиться в Галлии, чтобы вершить суд, в течение зимних месяцев, в начале весны и в конце осени. Как по любви, так и во имя долга Агриппина следовала за своим мужем. У нас нет сведений об этих ее путешествиях или о путешествиях ее сына, хотя источники фиксируют, что они довольно долго прожили среди солдат. Между прочим, Агриппина-младшая жила в Кельне, это свидетельствовало позднее о превращении этой столицы убиев Клавдием в колонию. Поскольку Германик был нежно привязан к своей семье, можно считать, что Калигуле было полезно присутствие рядом с отцом, несмотря на беспокойство своей матери во время опасных экспедиций по берегам Рейна, когда каждый, и полководец, и простые солдаты, рисковал жизнью. Жила ли в 15 году, по окончании кампании, Агриппина в страхе? Часть римской армии во главе с Авлом Цециной была жестоко измучена при ее отходе атакой Арминия. Германик находился на другом фронте, возвращаясь на кораблях с частью армии. Получив сообщение о приближении германцев, римляне из Ксантены решили, что варвары уничтожили армию Цецины и хотят обрушиться на Бельгику. Легионеры хотели уничтожить деревянный мост, переброшенный через Рейн, но против этого выступила Агриппина. Она организовала прием солдат Цецины, которые вернулись в ужасном состоянии, раздавая одним одежду, другим перевязывая раны. Рядом с ней всегда находился маленький Гай. Он получил форму легионера, соответствующую его возрасту, и ежедневно прогуливался среди солдат. Сразу он начал пользоваться среди них необыкновенной популярностью и солдаты прозвали его Калигула, что означает «сапожок».

Какие впечатления Калигула смог сохранить от двух с половиной лет жизни в лагерях? Несомненно, он чувствовал себя как дома среди солдат, и германская армия была для него семьей. Что касается его детства, то суровая жизнь в лагере, обилие телесных наказаний, практика армейского правосудия, близость раненых, непредвиденные обстоятельства, тревожное ожидание новостей, — все это придавало выразительность и красочность каждому дню. Суровая, но простая жизнь, без политических интриг. Два заместителя Германика, Авл Цецина и Гай Силий, были консулами, один в 1 году, другой в 13 году; они были старше Германика, а Цецина являлся самым старшим консулом. Они имели страсть к военным делам и по мере возможностей помогали Германику. Окружали его и сенаторы: Публий Вителлий, старший претор; Сей Туберон, который недавно получил такую же должность. Это были хорошие командиры. Но, несомненно, его лучшим претором был Луций Апроний, консул в 8 году, который показал себя блестящим тактиком, преследуя Арминия. Он был к тому же удостоен сенатом чести триумфальных украшений, так же, как и два консула, Цецина и Гай Силий. Калигула имел возможность с ними встретиться позже. Наконец, был еще один персонаж, который появился в это время рядом с молодым принцепсом: это центурион одного из легионов Нижней Германии, который взбунтовался осенью 14 года. Поскольку мятежники осыпали ударами непопулярных центурионов, один из них, Кассий Херея, тогда молодой и энергичный, проложил себе дорогу мечом и сумел скрыться. Он потом стал трибуном преторианской когорты Калигулы.

Эту благоприятную атмосферу, которая окружала Германика, Агриппину и Калигулу, омрачали неприятные слухи, доходившие из Рима. Историки, особенно Тацит, позднее преувеличили их роль. Они видели в этом признак глубокой ревности старого Тиберия к молодому сопернику. Тиберий упрекал Германика за то, что он сам участвовал в захоронении останков солдат Вара. Дело в том, что Германик, который был авгуром, не должен был строить своими руками общую могилу для солдат, потому что это не входило в его обязанности, даже если он и хотел подать пример.

К тому же Тиберий боялся, что драматическое зрелище погибших солдат, оставленных непохороненными, может вызвать упадок духа римской армии. Тиберий также упрекал Агриппину за ее фамильярность с солдатами, за отсутствие сдержанности, в частности, в эпизоде в Ксантенах. Но, кажется, еще большее раздражение у него вызывало прозвище, которое дали его внуку Гаю, потому что он воспринимал кличку «сапожок» как недостойную семьи Цезарей. Видел ли Тиберий в большой популярности Германика угрозу своей власти? Ничто не позволяет нам так думать. Скорее всего, как старый римлянин, Тиберий выступал против присутствия женщин, в частности, женщин из нобилитета, в армейских лагерях. Он опасался их интриг и сложностей, которые могут при этом возникнуть. У него уже было немало неприятностей с матерью Агриппины, которая была его женой и которая унижала его своими любовными связями. Прибавим, чтобы завершить эту семейную зарисовку, что в конце 14 года брат Агриппины, Агриппа Постум, был убит при неясных обстоятельствах, и что Юлия, их мать, которая была тогда в изгнании, умерла вскоре после смерти Августа. Мать Калигулы не смирилась, и знатность не позволяла ей склоняться перед своим свекром, которого коллеги в сенате часто оскорбляли в эти годы без опасения. Определенно, она не понимала мудрости упреков своего свекра, который предпочел бы, чтобы она жила в Риме, но который не мог выступить против решения божественного Августа, разрешившего ей сопровождать мужа.

Наши источники не позволяют нам с точностью сказать, когда именно, между концом лета 16 года и началом весны 17 года, Германик, его жена, сын Гай и две маленькие дочери покинули Германию и поехали ли они через Лион в Рим, хотя этот путь был более благоприятным, или через швейцарское плато. Одна из наиболее вероятных гипотез состоит в том, что они остановились в столице трех Галлий, потому что там находилась одна из резиденций Германика. В этой резиденции, в специальном дворце, построенном его отцом Друзом I в честь Рима и в честь Августа, обычно собирались посланцы шестидесяти городов трех Галлий. Возвращение Германика в Рим к Тиберию символически представлено в виде украшения на ножнах меча, который был обнаружен на берегу Рейна около Майнца, и которое, вероятно, является уменьшенной копией памятного барельефа. В центре мы видим сидящего с обнаженным торсом Тиберия. Стоящий перед ним Германик передает ему лавры победителя. На заднем плане находится бородатый бог в каске, который держит копье и щит — это, видимо, Марс, которому поклонялись римляне. Напомним, что храм Марса-мстителя в Риме являлся местом заседаний сената, где обсуждались и решались все военные вопросы. Также это было место, где выбирали армейских командиров; сюда же они возвращались после победы. Позади Тиберия находится крылатый герой, который держит щит и копье. На щите, на который Тиберий опирается левым локтем, написано «Felisitas Tiberi». Подчинение армии Германии полководцу и его верность - об этих двух моментах было сказано уверенно и без обиняков. Германик получил законную власть, он добился победы, тогда как на Тиберия пришлась вся слава, завоеванная под его покровительством.

Эта передача лавров должна занимать особое место на страницах истории Рима, о которых упоминается в произведении Gemma Augustea из Вены (победа Тиберия перед Августом, наверное, в присутствии Германика в 12 году), и на двух золотых кубках из Боскореаля (которые представляют первую победу Тиберия над германцами в 7 году до н.э.). Возможно, что все эти документы были созданы в первые годы принципата Тиберия, чьи военные победы и триумфы достойны восхищения.

Военные победы и триумфы Германика праздновали 26 мая 17 года над херусками, хаттами и ангриварами, а также над всеми народами, живущими до Эльбы, имена которых перечисляет Страбон (VII, I—IV) и которые удивили римлян — кольции, кампсани, бруктеры, узипеты, ландины и тубанты. Среди военнопленных находились Сегимунд и его сестра Туснельда, жена Арминия, которая держала его сына Тюмеликия на руках, Сеситакий и его жена Рамис, херуские правители; дочь Укромируса, правителя хаттов, наконец, Сикамбр Дедорикс. Кроме военнопленных, в ходе триумфа были выставлены захваченные трофеи. Все это говорило о том, что регионы между Рейном и Эльбой были завоеваны, как этого хотел божественный Август, тем более, что многие правители, присоединившиеся к Риму, следовали за кортежем победителя на своих триумфальных колесницах. Германика сопровождали пять его сыновей, самым знаменитым из которых был Калигула. На мальчика пяти с половиной лет это шествие из Рима до Капитолия с победными возгласами и криками «ура» (кортеж проходил извилистой дорогой мимо памятников, ярко окрашенных и пахнущих фимиамом) не могло не произвести огромного впечатления. Прижавшись к своему отцу — главному триумфатору, которому адресовались все овации и приветствия, Калигула испытывал огромное чувство гордости, тем более, что народ уже воспринимал его как свидетеля, живой пример подвига Германика, усмирившего мятеж легионов. Возвращение Германика, которому Тиберий стремился придать особое значение, указывает на наступление нового этапа в исполнении властных обязанностей, которые старый принцепс намеревался передать этому молодому полководцу.

 

IV. Тиберий: трудности овладения властью

Несмотря на то, что Тиберий был первым среди римлян после Августа, он страдал от конституционных ограничений, поскольку жил в аристократической республике, а осуществлял монархическое правление. Сулла был диктатором, но впоследствии отказался от своих прав. Цезарь тоже являлся диктатором, но был убит. Август получил конституционную власть в январе 27 года до н.э. Отказавшись от чрезвычайных полномочий, он совместил проконсульскую власть, которая вручала ему провинции и их армии, обновленный консулат, который потом был заменен пожизненным трибунатом, и, наконец, пожизненный понтификат. Все это осуществлялось им с согласия сенаторов, всадников и римского народа, и было порождено страхом гражданской войны, а также необходимостью управлять разнородной империей, которая нуждалась в единстве и защите, а по возможности — и в расширении. Август, по общему признанию, умело выполнял задачи, которые ему поручили, и в награду за это после смерти он был обожествлен. Один из римлян даже утверждал, что видел, как орел вылетел из его погребального костра. Это чудо, как и комета в 44 году, предшествующая смерти Цезаря, интерпретировалось как знак того, что покойника приняли в круг богов и можно было выполнять обряды в его память. Римский сенат в августе и сентябре 14 года н.э. как бы подвел итог правления Августа, а Тиберий оказался в исходной точке властных представлений не «мартовских ид» 44 года, а января 27 года до н.э. Какими бы ни были его личные представления или сомнения, ему требовалось, как и Августу, заручиться согласием всех для исполнения должности, которую он получил. Тиберий не сразу встретил поддержку. Если римские граждане в Италии и в провинциях, которые не принадлежали к высшим слоям общества, одобряли продолжение монархической власти, которая обеспечивала мир и безопасность, то сенаторы, всадники и солдаты легионов еще должны были сказать свое слово.

Тиберий начал свой принципат с некоторой неуверенностью, отдавая все полномочия и решения сенату; он поддержал сенаторов в том, что касалось защиты их льгот и общественного положения, закрыв глаза на разногласия и превышение власти, присущие аристократическому собранию. Сенат обеспечил законность власти Тиберия, но речь шла о том, чтобы получить от Тиберия гарантии сохранения привилегий. Более того, самые выдающиеся сенаторы придерживались семейных традиций и стремились вписать свои имена в историю, желали, чтобы говорили об их военных заслугах, их честности перед законом, их знании дела, а значит, об их административной компетентности, но больше всего о том, что являлось результатом всех этих основных добродетелей, о доступе к высшему командованию, к высшему правительству, к высшим жрецам, к высшим магистратурам, не забывая о сохранении, а если возможно, об увеличении их состояния и числа сторонников. В распоряжении Тиберия была только часть состояния Августа, которую он должен был разделить еще с двумя наследниками: Ливией, своей матерью, которая в придачу к своему огромному состоянию получила значительную часть состояния Августа, и Германиком, своим потенциальным соперником. С точки зрения нобилитета считалось, что власть является семейной собственностью. Сторонники такой точки зрения рассчитывали на Тиберия, а он должен был оберегать и слушать их. Успех Германика и его трех сыновей, в том числе и Калигулы, давал ему чисто потенциальное преимущество, тем более что Друз II не имел ораторского таланта и не был командиром в армии своего старшего брата. Столкновение наследников было исключено. Власть Ливии или Антонии, вдовы Друза I, не ограничивалась управлением большим состоянием. За ними стояли их приверженцы, которые могли давать им неправильные советы. К примеру, подруга Ливии Ургуланилла считала себя выше законов и давала понять своими рассказами, что только в руках Ливии находится реальная власть.

Со смертью Августа консулы и префекты дали присягу Тиберию: сенат, армия и народ были послушны, но надо было определить функции нового принцепса. Тиберий, на которого возложили эту обязанность, располагал косвенными средствами давления, которые он мог использовать не против римского плебса и римского гарнизона, а только против легионов в провинциях, которые не присягали ему. Имея многочисленные войска, он обеспечил порядок во время погребения Августа. В 14 и 15 годах, когда возникали кровавые схватки между поклонниками разных партий, Тиберий здесь еще раз использовал силовые меры, свидетельствующие о том, что он не искал, как его сторонники, благосклонности плебса. Сенаторы дали ему необходимые полномочия для поддержания общественного порядка и порядка в империи, но две важные резервные армии и проконсульская власть были, видимо, отданы Германику.

Восстания легионов в Панионии и Германии косвенно укрепили власть Тиберия. Все граждане, включая сенаторов, видели в нем гаранта гражданского согласия. Когда за различного рода тревогами последовала счастливая развязка, благодаря способностям его двух сыновей, Друза II в Паннонии и Германика в Германии, то все посчитали, что Тиберий обладает всеми правами осуществлять доверенную власть. Он блистательно завершил свою первую миссию. Но это решало проблему только с одной стороны: если Тиберий вместе с Германиком руководил армией, и такое коллегиальное правление было неравноправным, то перед сенатом он отказался от части своей судебной власти и частично от законодательной власти — может быть, даже от самой большой части власти.

В прежней аристократической республике было принято, чтобы молодые честолюбивые сенаторы, желая получить известность, публично обвиняли коллег, особенно тех, которые занимают высшие государственные посты. Иногда такие обвинения, а то и ненависть друг к другу, передавались из поколения в поколение. Например, старший Катон находился под обвинением по различным поводам четыре раза, в то же время он сам был беспощадным обвинителем. Однажды он направил свои поздравления одному человеку, обвинявшему врага его покойного отца: «Вот что нужно приносить как жертву своим родителям: не ягнят, не жеребят, а слезы и приговоры их врагов» (Плутарх, Катон, 15, 3). И Цицерон хвалил Катона, так как считал, что чем больше существует обвинителей, тем меньше будет кандидатов на тиранию. Если обвинитель добивается приговора своему противнику, то он получает признательность граждан, в частности, моральное право занять место осужденного и всеобщее уважение. Цицерон стал известным после того, как обвинил одного освобожденного раба Суллы, Хризогона, и особенно тогда, когда он боролся за признание виновности сенатора Верреса, ограбившего жителей Сицилии, которой он управлял. Таким образом, осудив старшего претора, он смог занять его место и продвигаться к посту консула. В это время действующий претор, Скрибоний Либон, был обвинен в колдовстве и магии двумя сенаторами низшего ранга, Фирмием Катом и Фульцинием Трионом, поддержанными двумя другими сенаторами. Судебный процесс начался в сенате и так как ни один из его друзей не выступил в защиту обвиняемого, кроме брата действующего консула, то Либон предпочел покончить жизнь самоубийством. Его имущество в качестве вознаграждения было разделено между обвинителями, которых повысили до уровня преторов. Здесь нашла отражение классическая процедура, которая давала принцепсу власть как первому лицу среди сенаторов и у которого всегда просили слова при выступлениях. Не препятствуя обвинительному процессу, Тиберий возложил всю ответственность за него на сенат. Если бы он взялся за защиту обвиняемого, то было мало уверенности в том, что все его в этом поддержат. Этот процесс Скрибония Либона ярко показал распространение зла в обществе.

В других областях Тиберий, дав право или возможность касаться общих административных проблем и их обсуждать, хотел показать неспособность сената принимать решения: он смягчил наказания, принятые сенатом против комедиантов не самостоятельно, а при помощи одного предшественника Августа, дискуссии об устройстве каналов в Тибре или о необходимости борьбы против роскошной жизни происходили без его участия и никакое решение не было принято. Тиберию была дорога свобода сенаторов. Он ее уважал, но при случае напоминал, что, как первое лицо, может вмешаться в ход событий, и если иногда во время голосования в маловажных политических вопросах он получает меньшинство голосов, то у него есть возможность отложить неудобное обсуждение. К этой власти, которую ему нужно было каждый день отстаивать, прибавилась победа Германика в мае 17 года. Эта победа принесла ему большую поддержку, и Тиберий, пользуясь случаем, объявил, что возьмет мандат консула в январе 18 года и его сын Германик будет выступать как помощник и получит миссию на Востоке, а его другой сын, Друз II, получит новое поручение в Иллирии.

Большая камея из Франции (Национальная библиотека, Париж) иллюстрирует монархическую власть в этом 17 году: в центре на фоне Рима сидят Тиберий, увенчанный лаврами, обнаженный по пояс, держит скипетр и жезл авгура, и Ливия. Перед ними женщина (вероятно, Вирта) в увенчанном лаврами венце надевает шлем на Германика. Позади Германика сидит Агриппина, а перед ней стоит мальчик в солдатской одежде — Калигула. Сзади Ливии-Рима находится другая супружеская пара, Друз II со своей женой Ливиллой, сестрой Германика. Последний поднимает руку в направлении верхнего уровня богов, там изображен Асконий-Юлий, который несет божественного Августа к божественному Юлию Цезарю на крылатом коне. Рядом с Августом в лаврах и в военной одежде стоит уже скончавшийся Друз I. Внизу — скопление пленников и пленниц, а обломки оружия выступают как пьедестал для правящей семьи. Даже если не все зафиксировано в этом памятнике, общая мысль ясна: династическая власть семьи. Калигула запечатлен в своей знаменитой военной форме; в нем видят одного из трех сыновей Германика, а его образ символизирует пятое поколение славной династии Юлиев-Клавдиев. Помимо возвеличивания собственной личности, Калигула играл немаловажную роль и в возвышении Тиберия, вокруг которого группировалась вся семья.

В течение 17 года Калигула наслаждался жизнью в Риме, столь непохожей на трудную жизнь военных лагерей, а его отец участвовал в предвыборных интригах в пользу одного из своих родственников во время сенаторских выборов претуры. Германии также радовался тому, что созданная им упряжка победила на Олимпийских играх. Тем временем обстановка на азиатских границах империи была тревожной, что беспокоило сенат и Тиберия. Война между Арминием и правителем Богемии Марободом закончилась в пользу Арминия, и отныне угроза от Германии могла распространиться до Иллирии. В провинции Азия двенадцать важных городов, в том числе Сарды, были разрушены землетрясением. Тем временем предводитель коренных жителей, ранее служивший в римской армии, Такфаринат, во главе мавров и мусуламов возглавил вспыхнувший мятеж. К счастью, в этом году наместник Фурий Камилл с помощью 3-го легиона Августа, размещенного в Африке, подавил этот мятеж. Самую большую проблему представляла Азия. Требовалось присутствие авторитетного римлянина из высших слоев, обладавшего дипломатическим талантом и способностями. Друз II не имел опыта в таких делах и, самое главное, ему не хватало гибкости и мягкости, в то время как у его брата Германика был соответствующий характер для таких переговоров. Может быть, Германик устал от интриг в политической жизни Рима и от постоянных столкновений между принципатом и сенатом. В любом случае, он был нужен Тиберию на Востоке. Причем, он не был первым, на которого возложили такую задачу. Его тесть Агриппа и Гай Цезарь ранее направлялись туда с особыми полномочиями, представляя Августа. Чувство долга, любовь к путешествиям, важность поставленной задачи, предоставленные полномочия, — все это способствовало полному успеху путешествия и сделало Германика известным на Востоке. Что касается Друза II, то тот был отправлен в Иллирию, чтобы охранять границы; эта должность считалась малопрестижной, но Друзу надо было набираться опыта.

Гай Калигула тоже путешествует: Агриппина и Германик оставили старших сыновей Нерона и Друза III в Риме и взяли с собой того, которого они больше всего любили и которого им разрешили взять, оставив в Риме старших как наследников. Его две младшие сестры тоже остались в Риме. Но если в начале путешествия Гай был единственным, то это не могло долго продолжаться из-за беременности Агриппины I. Для шестилетнего мальчика такая жизнь в конечном счете гарантировала не только полное представление об обширной Римской империи, но еще и начало популярности, которая в дальнейшем будет возрастать.

 

V. Долгое морское путешествие

По просьбе Тиберия Германик покинул Рим и Италию в конце осени 17 года. Из-за неблагоприятного времени года и вследствие различных поручений по дороге маршрут его путешествия был весьма извилист. Сначала он направился на северо-восток, в Далмацию, чтобы навестить своего брата Друза II, который сменил его на должности главнокомандующего. Несмотря на различие характеров, их отношения были превосходными. Потом флотилия Германика направилась вдоль берега Адриатического моря в Ионическое море, где на них обрушилась зимняя буря. В декабре он остановился в Никополе для ремонта судов и заодно посетил место битвы на мысе Акций, где его приемный дед Август одержал победу над Антонием, его родным дедом, и где до сих пор были видны следы расположения войск: «...и там пред ним витали великие образы радости и скорби» (Тацит, Анналы, II, 53, 2). Позже Калигула вспоминал об этом путешествии. 1 января 18 года Германик еще находился в Никополе, колонии, основанной Августом в память о своей победе, и здесь же он начал свой второй консулат, в то время как император Тиберий начал свой третий консулат в Риме. Это была большая честь, которую принцепс оказывал человеку, вместе с ним исполнявшему эту магистратуру. Затем вместе с семьей он направился в Афины. Это был многолюдный культурный центр, действующий торговый город, несмотря на превосходство Коринфа (римской колонии и провинциальной столицы), который он раньше посещал. Новый консул вступил туда с почтением, с одним ликтором вместо двенадцати, на которые он имел право согласно должности. Афиняне очень тонко умножили его славу, они приравняли его к своим известным героям, и, естественно соразмерно его юности и его миссии, к Александру Великому, завоевателю Азии. В это время Германик закончил единственную сохранившуюся полностью поэму — перевод «Феноменов» Арата. Речь идет о 725 стихах, написанных в 276 г. до н.э., которые описывают зодиакальные созвездия. Еще Цицерон и Овидий предлагали стихотворный перевод этого произведения, представляющего из себя типичную александрийскую замысловатую поэзию. Германик не побоялся соревнования с ними, он показал, насколько греческая и латинская культуры были им усвоены, и проявил склонность к философии стоиков, в полном согласии с интеллектуальными взглядами Августа и Тиберия. По традиции в начале поэмы было завуалировано, как это требовалось, посвящение правящему принцепсу.

Германик также был автором других комедий на греческом языке, сочиненных, вероятно, в то же время. О его посвящении в таинства Элевсины не упоминается, хотя дата торжественного богослужения больших таинств была в сентябре-октябре, и он мог находиться на этой церемонии, как это ранее сделал Август.

Трудно сказать о впечатлении, которое маленький Калигула сохранил от этого посещения, но можно допустить, что он был поражен величественным украшением Афин, так как тогдашний Рим еще не представлял равного им архитектурного ансамбля. Германик затем отправился на остров Эвбея и, переплыв Эгейское море, зашел в гавань Лесбоса, где Агриппина родила третью дочь, Юлию. Это были девятые роды. Путешествие затем продолжалось на север, через пролив, с посещением Перинфа и Византии и небольшой экскурсии в Черное море. Это было не только развлекательное путешествие, так как Германика часто вызывали в города, которые требовали третейского суда и которые не платили налоги. Он разбирал споры между горожанами, ссоры между соперничающими группировками, тяжбы с римской администрацией. Приезжий судья, как и при путешествии в Галлию, Германик, окруженный своими советниками, разрешал споры. Он хотел добраться до Самофраки, для того чтобы узнать «таинства», но зимний ветер помешал этому. Зато он смог побывать в Илионе, т.е. в окрестностях Трои, откуда Рим, основанный Энеем, как бы берет свое начало, так же, как и его семья, т.е. Юлии. По этому случаю он сочинил двуязычную эпиграмму, которая должна была быть выгравирована на могиле Гектора:

«Гектор, сын Марса, если позволят, чтобы речи мои достигли тебя, утешься в этой земле, твои потомки за тебя отомстили, твоя родина Илион снова ожила и стала известной, хотя и не столь храброй, но такой же дорогой Марсу; скажи Ахиллу, что все его Мирмидоны убиты и что Фессалия была порабощена славными потомками Энея» (Ант. лат. 708 — Ант. гр., IX, 387).

Калигула, как и все дети его возраста, был пропитан рассказами об Илиаде и Одиссее. Он проплывал через море Улисса, и отец показал ему место битвы Гектора и Ахилла, героев, с которыми потом сравнивали Германика.

После прибытия в Колофон семья уехала в Кларос, чтобы обратиться к оракулу Аполлона. Ваза святилища, сохранившаяся до сих пор, укрыта в подземелье под этим величественным двором; жрец из милетской семьи, после того как он выпьет из священного источника, дает разные советы, даже тем, кто открывает ему только свое имя. Германик получил, как и полагалось, стихи со скрытым значением, которые не сохранились.

До посещения Родоса он, вероятно, останавливался в некоторых городах, но краткость Тацита, нашего основного источника, не позволяет их назвать. Так, трудно поверить, что путешественники не останавливались в Милете, находящемся ближе к священному Аполлону, в Сардах или Эфесе, столице провинции Азии, — места, которые обязан посетить такой римлянин, как Германик, хотя бы из учтивости к наместнику, который там жил. И никто бы не узнал о посещении Родоса, если бы на этом острове не состоялась встреча с наместником Сирии Пизоном, направляющимся в Антиохию: шторм бросил бы его корабли на камни, если бы Германик не приказал своим триерам их спасти.

Оставив Пизона, небольшая флотилия пошла вдоль южного берега Анатолии и посетила порты Люции до того, как прибыть в Киликию. Здесь Германик приступил к выполнению своей миссии.

Отношения с Парфянским царством являлись главной заботой Рима на Востоке. Народ, поселившийся на иранском плоскогорье, был как бы наследником ахеменидских персов. Его цари со II века до н.э. разрушили огромную греческую империю Селевкидов, которая теоретически простиралась до Индии, завоеванной Александром. Города Месопотамии стали подчиняться отныне парфянам, одновременно сохраняя многие черты эллинизма. Пустыня, где находились редкие поселения погонщиков верблюдов и арабских кочевников, представляла естественную границу для римской провинции Сирии, сравнительно небольшой по площади, со столицей, городом Антиохией. Помпей завоевал ее в 63 году, и на этом закончилась династия Селевкидов; тогда этот город был главным римским оплотом на севере и на юге, а ряд вассальных королевств позволял контролировать регион и создавал систему буферных государств вместе с Парфией. Все они в силу необходимости принимали эту систему, поддерживающуюся ценой многочисленных войн, которые вел Цезарь от Черного до Красного морей, а затем и Август. Особое место уделялось царству, тоже возникшему после разделения империи Селевкидов, — Армении. Был создан римско-парфянский кондоминиум. Армянский царь, обычно из парфян, избирался с обоюдного согласия. Этот регион вследствие своего расположения стал более удобной дорогой для возможного нападения на Парфию; кроме того, эта богатая и многонаселенная страна развивается как городская цивилизация и там зарождается национальное самосознание. Но ее стратегическому расположению угрожали многочисленные факторы нестабильности. Во-первых, парфянская монархия испытывает кризисы при каждой перемене власти, и римлян также просят вмешаться во внутренние дела королевства, что может поставить под вопрос прежние соглашения с Парфией. Во-вторых, и главным образом, присутствие римлян на средиземноморском востоке постоянно расширялось, римляне склонялись к тому, чтобы воспользоваться завоеваниями Александра в воссоздании империи. Если Красс смог в 55 году продолжить дело Помпея, захватив Месопотамию, то Август присоединил Египет и Кипр, и Иудея, там где стояли римские гарнизоны и собирались Римом налоги, имела тенденцию стать придатком Сирии. Главная задача, поставленная перед Германиком, была все-таки на севере этой провинции.

В 18 году ситуация намного усложнилась: парфяне изгнали своего царя Вонона, воспитанного в Риме, которого они считали слишком западным человеком. Они выбрали нового царя, Артабана, но признавать ли его Риму? Антиох, коммагенский царь, и Филопатор, царь части Киликии, умерли: кто должен править? Царь Каппадокии Архелай умер во время посещения Рима, и Тиберий перевел царство под непосредственное императорское управление. Армяне же, хотя и собирались выбрать царем парфянина Вонона, предпочли другого — Зенона, сына понтийского царя Полемона. Германик должен был найти решение, отвечающее интересам Рима.

Несмотря на отсутствие армии в Сирии, регион оставался спокойным. Германик с небольшим войском прибыл в Армению — в ее столицу Арташат, и короновал Зенона, принявшего армянское имя Артаксия. Спустя несколько лет вышла монета Калигулы, изображавшая сцену, которой он, вероятно, был свидетелем: Германик, стоя в военной тунике и держа вертикально в левой руке копье, возлагает тиару на голову Артаксия, стоящего в пышном военном костюме и поправляющего тиару правой рукой. Такая церемония, происходящая всегда при большом стечении народа, символизировала, таким образом, римский протекторат над Арменией. Вторым действием было присоединение Каппадокийского царства — новой и обширной провинции с богатыми пастбищами, на которых паслись многочисленные табуны; ее столицей была Цезарея, имеющая свой монетный двор. Наконец, Коммагенское царство (северная часть Сирии) было также присоединено и поручено непосредственно легату. Во время этого присоединения Германику помогали Квинт Вераний в Каппадокии и Квинт Сервий в Коммагене, которые управляли этими странами.

Перекраивание территорий было важным делом, поскольку оно способствовало расширению Римской империи в Анатолии. Соседние страны не возмущались, и с согласия армянского нобилитета произошла коронация нового короля Артаксия. После этого осталось только договориться с парфянами. В Риме сенат и Тиберий понимали важность этого мероприятия, но не хотели отдавать новую победу Германику. У него было право только на овацию и то же самое сенат устроил его брату, Друзу II за гибкую политику и дипломатические действия с германцами во главе армии Иллирии. Тиберий был доволен: защита империи была значительно усилена без военных операций, следовательно, без больших затрат и потери солдат-граждан.

В конце 18 года Германик прибыл в провинцию Сирию, где, как это ни парадоксально, самое большое сопротивление он встретил со стороны римлян.

 

VI. В Сирии Германик выступает против Пизона и умирает при драматических обстоятельствах

В момент смерти Августа провинцией Сирией с 11 года н.э. управлял Квинт Цецилий Метелл Кретик Силан, который принадлежал к сословию сенаторов и был из семьи нобилей Цецилиев Метеллов. Тиберий оставил его на этом посту до 17 года, когда Силан был заменен Гнеем Кальпурнием Пизоном. Новый наместник принадлежал к одной из самых могущественных сенаторских семей; один из его родственников понтифик Пизон занимал третье по значимости место в государстве после Тиберия и префекта претории, поскольку он был префектом города. Его отец был известным противником Октавия-Августа, к которому он впоследствии присоединился и стал его другом. Пизон занимал должность консула в 7 году до н.э., а его брак с Планциной, внучкой Мунация Планка, основателя Лиона, еще больше укрепил его знатность и состояние. Он был одним из первых среди римлян, но отличался отвратительным характером. Пизон не проявил себя в политике и не отличался полководческими способностями. Идя ему навстречу, Тиберий по существу шел навстречу большому нобилитету и сенату, поскольку одарял властью самого влиятельного сенатора. Может быть, он воспользовался случаем удалить из Рима неугодного ему человека. Полагался ли он на Германика, чтобы сбить с Пизона спесь? Вполне возможно, но Пизон, по-видимому, думал иначе, и сам стремился держать Германика в узде.

Проходя через Афины по направлению к Антиохии, Пизон плохо обращался с афинянами, оскорбляя их из-за того, что Ареопаг осудил как фальшивомонетчика его друга Теофила, и афиняне отказались его освободить. Позднее он отказался отправить людей, чтобы сопровождать Германика в Армению. Пизон, по-видимому, хотел стать вровень с Германиком и Агриппиной, добившихся успехов в Германии, чтобы получить больше легионов. Он сместил центурионов и самых строгих трибунов и поставил на их место своих друзей. Он отменил тяжелые работы и позволил солдатам выходить за пределы лагеря, где они стали заниматься мародерством. Планцина находилась рядом с ним во время парадов и во время инспектирования кавалерии и пехоты. В Сирии открыто говорили о том, что Тиберий стремится унизить Германика перед всеми. На севере Сирии в лагере 10-го легиона Германик потребовал отчета от наместника Сирии, но тот ответил ему дерзостью. В последующие дни, не смирившись со своим низким положением в трибунале Германика, Пизон перестал появляться на заседаниях, тем самым проявляя неуважение к Германику. Набатенский царь устроил пиршество для римлян и больше уважения оказал Германику и Агриппине, чем Пизону и Планцине. Германик давал понять, что именно он — хозяин положения: он принял посла парфянского царя Артабана, и таким образом признал его легитимность. По просьбе посла оставил под наблюдением в Киликии бежавшего царя Вонона, которого Пизон поддерживал в целях провокации мятежа против царя Артабана. Это был вызов Пизону, который рассматривал Вонона как своего соратника.

Продолжая свою инспекцию, Германик зимой 18/19 г. отбывает в Египет, чтобы ознакомиться с его древностями. Он считал, что эта провинция являлась частью Азии и, соответственно, входила в сферу его компетенции. Однако этот шаг вызвал недовольство Тиберия, поскольку сенаторам было запрещено посещать Египет без разрешения принцепса. Как и в Афинах, Германик демонстрировал свою благосклонность к грекам и близость к народу, одеваясь по-гречески и разгуливая по Александрии без стражи. Источники свидетельствуют, что он запретил в ходе своих передвижений нарушать устоявшийся ход жизни провинции, не разрешая оказывать ему излишние почести; поклоняться следовало только Тиберию и Ливии. Тацит добавляет, что он открыл хлебные склады, чтобы сбить ставшие высокими цены на рынке. Из Александрии он отправился в Каноп, откуда затем поплыл по Нилу. Он остановился в Фивах, чтобы посетить развалины города и перевести иероглифические надписи, прославляющие завоевания древних фараонов (в особенности Рамзеса II), а также собрать налоги. Его небольшая свита обратила внимание на поющих колоссов Мемнона. Из одной гавани в другую они доплыли до Элефантина, а потом вернулись в Александрию. Сопровождал ли Калигула своего отца? Скорее всего, да, ибо вряд ли Германик оставил свою семью в Антиохии. В Александрии их ожидало дорогое для Германика и его сына воспоминание о Марке Антонии, деде проконсула Востока — там находилась его могила. Он был похоронен рядом с Клеопатрой, согласно желаниям их обоих, а Август уважал их волю. В остальном ничего не позволяет нам сказать с уверенностью, что Калигула плыл по Нилу со своим отцом, но, как всегда, отец брал его с собой во время своих путешествий, и семилетний мальчик имел возможность познакомиться с достопримечательностями и чудесами Египта.

Если бы префект Египта не противостоял этому посещению, а способствовал ему, то Тиберий был бы еще больше недоволен. Для него провинция Египет находилась в Африке, а не в Азии, следовательно, здесь не действовали полномочия Германика. Кроме того, Тиберий был верен правилам Августа, которые запрещали сенаторам посещать Египет без личного разрешения принцепса, а Германик был сенатором, следовательно, этот запрет тоже касался его, и как сын Цезаря он должен был подчиняться. Похоже, Германик тайно путешествовал в Египте, и за это его можно критиковать; к тому же как магистрат римского народа он должен был появляться с величием, соответствующим его рангу, т.е. в тоге и с большим эскортом. Наконец, возможно, что открытие зернохранилищ и продажа гражданам пшеницы могли ухудшить снабжение Рима.

Но Германик узнал о недовольстве Тиберия лишь после своего возвращения в Александрию. Тиберий сделал все, чтобы публично не придавать значения ошибке Германика и не уменьшить влияние Германика на Востоке. Германик продемонстрировал покорность: кто теперь осмелится забыть среди сенаторов и всадников, имеющих собственность в Египте, этот запрет о свободном посещении Египта, поскольку сам сын принцепса уважает закон?

В это время дела в Сирии шли своим ходом. Сначала бывший парфянский царь Вонон сбежал из своего убежища в Киликии и через Армению пытался добраться до скифского царства на берегу Черного моря. Его догнали в пирамских водах, и Ремний, офицер, следивший за ним до побега, убил его. Имел ли место в этом побеге сговор? Поддержал ли его тайно наместник Сирии Пизон? В самой Сирии Пизон противостоял решениям Германика, которые касались как легионов, так и городов. Вернувшись в Сирию, Германик был этим разгневан, и оба начали упрекать друг друга, что никаким образом не улучшало их отношений. Хронологию последующих событий не всегда легко определить. Известно, что Германик заболел, причем никто не смог определить его болезнь. Естественно, стали подозревать его врага Пизона. Германик объявил о разрыве с Пизоном и приказал ему покинуть Сирию. Речь шла об очень серьезном шаге, негласном объявлении войны между Германиком и Пизоном, что было типично для мышления аристократической республики, удвоенного властными мерами, присущими монархической природе. Нет уверенности в том, что у Германика были полномочия изгнать Пизона из Сирии. Он мог командовать им, но не мог лишить его наместничества. Это еще один пример неопределенности в разделении власти между принцепсом, которого представлял Германик, и сенатором, который подчинялся и принцепсу и сенату, так как именно они его назначали. Пизон, вернувшись в Селевкию, сел на парусный корабль и направился в Италию. Болезнь Германика не отступала, его состояние ухудшилось. Тацит свидетельствует, что Германика отравили Пизон и его жена Планцина. Германик потребовал от своих друзей, чтобы они представили это обвинение перед сенатом, привлекая к этому Тиберия и Друза II. Он сказал: «Первейший долг дружбы — не в том, чтобы проводить прах умершего бесплодными сетованьями, а в том, чтобы выполнить все, что он поручил, и помнить, чего он хотел. Будут скорбеть о Германике и люди незнакомые, но вы отомстите за него, если питали преданность к нему, а не к его высокому положению. Покажите римскому народу мою жену, внучку божественного Августа, назовите ему шестерых моих детей. И сочувствие будет на стороне обвиняющих, и люди не поверят и не простят тем, кто станет лживо ссылаться на какие-то преступные поручения» (Тацит, II, 71). Потом умирающий, ради своих детей, просил жену быть менее пылкой в своих поступках, вести себя более сдержанно в будущем, поскольку он не сможет их уже защитить. Он угас 10 октября 19 года.

Эта драматическая атмосфера, волнения, бесплодные надежды на выздоровление, убийство при помощи магии, в которое все верили, изменник, притаившийся в тени и ожидающий агонию своей жертвы, присутствие дорогой жены, сына и дочери в колыбели, городское население, игравшее как бы роль античного хора, — все эти элементы, вместе взятые, создавали некую торжественную обстановку. Калигула здесь занимал скромное место, но он впитывал знания, что ему потом пригодилось.

Публичные похороны проходили на чужбине, вдали от предков. Тело выставили обнаженным на форум в Антиохии, затем кремировали и собрали пепел. Все эти церемонии сопровождались всеобщей скорбью. И греки, и римляне сравнивали судьбу Германика с судьбой Александра, умершего почти в таком же возрасте, тоже на чужбине и при неясных обстоятельствах. Сразу стихийно сложился героический культ, а затем на окраине Антиохии в Эпидафнии, на месте его смерти, был воздвигнут мавзолей.

Римские сенаторы, находившиеся здесь, и легаты собрались на совет, чтобы решить, кто станет во главе провинции. Поскольку вопрос о восстановлении Пизона не стоял, то выбор был между двумя консулами: Вибием Марсом, консулом 17 года, и Гнеем Сенцием Сатурнием, консулом 4 года. Остановились на кандидатуре последнего; вскоре он арестовал женщину, которая посещала Планцину, подозревавшуюся в отравлении, так как нужно было сначала представить доказательства обвинения против Пизона и его жены. Что касается Вибия Марса, то он уехал в Рим для сопровождения праха Германика и особенно для того, чтобы придать больший вес обвинению. Вибий Марс присоединился к Сервию, наместнику Коммагена, занимавшему положение претора, к Вителлию, бывшему претору, который находился рядом с Германиком во время его германской кампании, и к Веранию, наместнику Каппадокии, тоже претору. Вдова Германика Агриппина вместе с детьми, взяв урну с прахом мужа, направилась на корабле в Рим, чтобы предать погребению прах Германика и выполнить его последнее желание — воззвать перед сенатом к правосудию за смерь супруга.

Так в восемь лет Калигула лишился отца, смерть которого стала для него непоправимой утратой и оставила в душе мальчика глубокую рану.

 

VII. Калигула привозит прах Германика. Пизон, враг его отца, совершает самоубийство

В декабре 19 года у берегов Люции или Памфилии корабль, в котором путешествовал маленький Гай, его мать и сестра, встретился с кораблем Пизона, возвращавшегося в Сирию. Оба корабля были на волосок от сражения, но произошел только обмен оскорблениями. С трудом консул Вибий Марс упросил Пизона поменять направление и отправиться в Рим для объяснений. Бывший наместник Сирии решил вернуть себе провинцию и не собирался отказываться от этого намерения. Действуя таким образом, он совершал непоправимую ошибку.

Пизон, Планцина и их друзья возвращались в Рим настолько же медленно, насколько быстро они плыли в Антиохию; и в том и другом случае они хотели показать преднамеренную дерзость по отношению к Германику, когда они критиковали его склонность к путешествиям и ожидали известие о его смерти. Оно дошло до них, когда корабль зашел в порт Козу. Во всей свите Пизона сразу обрадовались, а жертвоприношения и многочисленные посещения храмов были истолкованы как действия, что исполнились его желания. Планцина отказалась от траура по своей сестре и надела праздничное платье. Можно не верить такому изложению событий Тацитом, но оплошности, если не глупости Пизона в этом деле, делают подобное сообщение правдоподобным.

Узнав о кончине Германика, Пизон колебался, что делать дальше — вернуться в Сирию или же направиться в Рим, чтобы опровергнуть обвинения в отравлении Германика. Однако Домиций Целер, один из богатейших друзей Пизона, советовал ему незамедлительно вернуться в Сирию и восстановить свои права на управление провинцией, полученные в свое время от принцепса и сената. Он напомнил Пизону, что Секций Сатурний таковых прав не имеет и потому его правление незаконно. Домиций Целер говорил, что Пизону будет гораздо легче опровергнуть все обвинения, если он будет обладать легионами, расквартированными в Сирии. Пизон принимает этот совет и решает вернуться в Сирию. Домиций Целер направляет своего представителя в 6-й легион, находящийся в сирийском городе Лаодикее, чтобы подчинить его Пизону, однако этот план терпит неудачу, так как Секций Сатурний уже назначил одного из сенаторов легатом этого легиона.

Вскоре Пизон высадился в Киликии и, собрав армию из рабов, перебежчиков и новобранцев, занял сильную крепость Келендерий. Некоторые из киликийских царьков оказали ему помощь своими войсками. Однако Сатурний со своими легионами взял штурмом крепость, и Пизон сдался. Он просил, чтобы ему разрешили остаться в крепости, пока не прибудет указание Тиберия, кому же управлять Сирией. Однако Секций Сатурний отклонил эту просьбу и предоставил ему корабли для возвращения в Италию, где общественное мнение к тому времени было настроено против Пизона.

Известие о болезни Германика потрясло столицу, сообщение о его выздоровлении вызвало радость, а его смерть — глубокую скорбь. Стихийно остановился ход жизни, настолько народная скорбь ощущалась как личное горе. Сенат собрался и утвердил общенародный траур, который продолжался с 9 декабря 19 года до апреля 20 года. В память о Германике были изобретены самые разнообразные почести.

Флотилия, которая везла из Сирии прах Германика, сделала остановку в Корфу, чтобы дать возможность людям собраться в Бриндизи, пункт прибытия. Тиберий отправил сюда две преторианские когорты. Весь город вышел на берег для того, чтобы встретить с громким плачем Агриппину, которая несла урну с прахом своего супруга и которую сопровождали двое ее детей — Калигула и Юлия.

Траурная процессия прошла через Калабрию, Апулию и Кампанию. Офицеры и центурионы сменяли друг друга для того, чтобы нести урну, за ней несли знамена, лишенные украшений и опущенные вниз. В каждом городе, через который они шли, процессия останавливалась, чтобы разрешить гражданам, облаченным в черное, и их магистратам и преторам, одетым в белое, делать жертвоприношение и курить фимиам. В ста километрах от Рима похоронная процессия встретила другую, шедшую из Рима, в которой находилась семья, то есть два брата Германика — Клавдий и Друз II и два его старших сына, Нерон и Друз III, которых сопровождали оба консула и большое число сенаторов и всадников. В Риме не было официальных похорон, которых ждали люди, поскольку тело было сожжено в Антиохии; урну внесли в мавзолей Августа, на Марсовом поле. Присутствующих удивило, что ни Тиберий, ни Ливия, ни сама Антония, мать Германика, при этом не были. Принцепс, несомненно, осуждал это проявление народом своих эмоций; он напомнил, что если Республика вечна, то правители — смертны, и с этим надо смириться. И все же похороны Германика стали грандиозной народной манифестацией, и как во время похорон Августа, Тиберий боялся, ненавидел и избегал это сборище толпы; его презрение к играм и зрелищам было общеизвестно. Наконец, он был очень строгим, потому что считал, что обязан быть таким, тем более, что он являлся верховным жрецом.

К концу марта 20 года, когда урна с Германиком была установлена в мавзолее Августа и принцепс предпринял все меры, чтобы течение дел вошло в нормальное русло, общественность Рима думала только о возвращении Пизона.

Между тем, будучи человеком осторожным, он не спешил в Рим. Пизон задержался в Азии — в Эфесе, Ахайе и, вероятно, в Коринфе. Затем Пизон завернул в Далмацию, чтобы встретиться с Друзом II. Своего сына Марка он отправил в Рим, где тот, как представитель знатного семейства, был принят Тиберием. Что касается Друза II, брата покойного Германика, то Пизон рассчитывал на признательность с его стороны за устранение соперника. Однако тот принял Пизона официально и высказал свое неодобрение его медлительностью. Считали, что такое поведение Друзу II предписал Тиберий.

Пизон пересек Адриатическое море, высадился в Анконе и поехал по Фламиниевой дороге в сопровождении 9-го «испанского» легиона, который шел из Паннонии в Африку. В конце концов он сел на корабль, словно собирался совершить беззаботную прогулку по Нере, а затем по Тибру. Он появился в Риме на Марсовом поле, перед мавзолеем Августа, где находился прах Германика. Его соратники, стихийно или по приказу, пришли встретить Пизона и Планцину, затем направились на Форум, где возвышался его особняк, в котором он дал большой пир, чтобы отметить свое возвращение. Пизон вел себя так, словно ни во что не ставил народное мнение. На следующий день Фульциний Трион, хотя и не был другом Германика, обратившись в сенате к консулу, вызвал в суд Пизона.

Сразу же возникли многочисленные трудности в судопроизводстве. Сначала происходила борьба между обвинителями, и в итоге верх взяли друзья Германика по Антиохии — два претора Вителлий и Вераний, которые добились того, чтобы стать главными обвинителями. Затем возникло юридическое затруднение. Пизон вначале надеялся быть обвиненным в одном преступлении — отравлении — перед, судом всадников во главе с претором; между тем имела место его попытка поднять сирийские легионы, чтобы снова стать наместником в этой провинции. Он также послал письмо, обвиняющее Германика, уже покойного, в роскоши и спеси, т.е. в царском поведении, недостойном для представителя принцепса, т.е. давал понять, что покойный изменил Тиберию. Пизон добивался суда принцепса, поскольку знал о его пренебрежительном отношении к мнению толпы. Но Тиберий, поскольку Пизон был выбран наместником Сирии сенатом, отправил дело туда. Впрочем, это было обычное требование сенаторов, — быть судьями для себе равных, когда речь идет о государственном деле. Тогда плебс начал наблюдать за сенатом, опасаясь того, что сенаторы оправдают своего из чувства солидарности.

Между тем дела Пизона обстояли неважно. Он обратился по очереди к пятерым своим друзьям-сенаторам с просьбой быть его защитниками, но все они отказались. В конце концов защищать Пизона взялись его брат Луций Пизон, консул Марк Лепид и еще один сенатор. Сенат предоставил два дня обвинителям, затем, после перерыва в шесть дней, три дня подсудимому и защите. Друзья Германика обвинили Пизона в заговоре, заявив, что из ненависти к Германику он подкупал легионы, чтобы те не повиновались посланнику принцепса. Пизона также обвинили в отравлении Германика, однако подобное обвинение провалилось, поскольку не было доказательств. Женщина-отравительница, арестованная в Сирии, вскоре после прибытия в Италию умерла. Городская беднота, недовольная таким поворотом судебного разбирательства, заявила, что если сенат не свершит правосудие, то это за него сделает народ. И все же большинство обвинений защита опровергнуть не смогла. Действительно, Пизон выступил против Германика, своего начальника, радовался его смерти и пытался поднять на мятеж легионы, выступив, в сущности, против семьи Юлиев.

Пизон проиграл. Но он стремился освободить от обвинений и, соответственно, конфискации имущества своего сына. Не дождавшись окончания судебного разбирательства, Пизон покончил жизнь самоубийством, признав тем самым свою вину. В своем предсмертном письме он просил принцепса защитить сына и жену. Тиберий добился в сенате оправдания Планцины и молодого Пизона, имущество их не было конфисковано. Что касается обвинителей, то они получили вознаграждение за благочестие, а Фульцинию Триону была обещана поддержка от Тиберия в продолжении его карьеры.

Исход дела Пизона удивлял современников, а затем — и латинских историков, несоответствием между тяжестью преступления и легкостью наказания. Возможно, это объяснялось тем, что Тиберий и сенаторы не хотели уничтожать такую известную семью. Принцепс хотел отделить личное (неприязнь между Германиком и Пизоном) от государственного преступления (мятеж в армии); к тому же милосердие всегда отличало Августа, а Тиберий стремился подражать ему. Немалое значение имело и то обстоятельство, что Тиберий в это время стремился не ссориться с сенатом, а действовать в согласии с ним. Дело Пизона завершилось до 28 мая 20 года, так как именно в этот день Друз II, ранее присутствовавший на судебном разбирательстве, праздновал свой отложенный триумф.

В это же время Тиберий, стремясь показать, что не равнодушен к детям Германика и своим внукам, просит у сената для Нерона, старшего сына Германика, которому было 15 или 16 лет, разрешения на квестуру на пять лет раньше положенного возраста. Тогда же Нерон был обручен со своей двоюродной сестрой, дочерью Друза II. Сделано это было для укрепления семейного согласия. В том же или в следующем году Нерон вошел в коллегию жрецов.

Что же касается юного Калигулы, то его имя после 20 года не упоминается вплоть до кончины в 29 году его бабки Ливии. Впрочем, это представляется вполне естественным: Калигула не упоминается в анналах, поскольку он не был связан с какими-то известными событиями. Дело Калигулы состояло тогда в том, чтобы он разделил жизнь своего отца и украсил ее своим присутствием. Поэтому Калигула и фигурирует в «шести образах Эпиналя»:

— малыш, которого мать несет на руках, спасаясь от взбунтовавшихся легионеров;

— маленький ребенок, одетый в военную форму, играет посреди лагеря;

— мальчик стоит рядом с отцом и старшими братьями на триумфальной колеснице;

— маленький Калигула путешествует вместе с отцом по Востоку;

— мальчик — свидетель трагической кончины отца, которому было всего тридцать четыре года;

— сирота, помогающий своей матери при высадке с корабля в Бриндизи нести урну с прахом героя, оплакиваемого всем народом.

Отныне оставшийся без отца Калигула перешел в руки женщин. Еще целых десять лет отделяли мальчика от вхождения в общественную деятельность: пока же он был полностью скрыт за двумя старшими братьями. Впрочем, возможно эти обстоятельства сыграли ему на пользу и обеспечили его выживание.

 

VIII. Матроны, распоряжавшиеся Калигулой и его миром

Особенностью римской истории было то, что жены римских аристократов занимали необычное место в течение более чем века: от эпохи гражданских войн до пресечения рода Юлиев-Клавдиев, и не зная этого, трудно понять, почему Калигула занял столь заметное место в обществе и политической жизни.

В римском городе, в конце Республики, некоторые женщины играли специфическую роль, заметно отличавшуюся от той роли, которую играли женщины в афинском городе. Конечно, всегда можно было дать им советы, которые Ксенофон в конце V века до н.э. давал своей юной супруге: «Ему необходимо, чтобы ты оставалась в жилище, чтобы ты отправляла тех слуг, которые работают снаружи, чтобы ты следила за теми, кто работает в доме; ты получаешь продукты, как привезут, распределяешь их как надлежит расходовать, сохраняешь их как надлежит беречь, заботишься об этом, не расходуя больше должного. Когда тебе приносят шерсть, ты должна позаботиться о том, чтобы соткали одежду для тех, кто в ней нуждается, также заботиться о том, чтобы продукты остались хорошими... если слуги заболеют, ты делаешь все, чтобы их вылечить» (Экономика, VII, 35-37).

Все эти советы оставались в силе, но хозяйка дома, которая принадлежала к сенаторской среде, всадникам или квесторам и жила в столице, распоряжалась не десятью слугами, а сотнями, иногда тысячами рабов, не считая вольноотпущенников и клиентов. Это существенно меняло дело. Общество не было демократическим, а у власти утвердилась семейная династия. Три компонента отныне играли роль: семейная принадлежность, богатство и поведение.

Знатной женщину делала семья, так как вся ее общественная деятельность роли не играла. Можно привести такой пример. В 22 году умерла Юния, племянница Катона Утического, соперника Юлия Цезаря, вышедшая замуж за Гая Кассия, и сестра Марка Брута, убийцы Цезаря. Тиберий произнес в ее память хвалебную речь перед Рострами на римском Форуме и шел в похоронной процессии, во главе которой несли изображения двадцати самых знатных семей — Манлиев, Квинктиев и других (Тацит, Анналы, III, 76). Почти со дня своего рождения юная дочь нобилей обручалась согласно интересам своего отца. Возможно было несколько следующих друг за другом обручений, если интересы менялись. К четырнадцатому году жизни обычно справлялась свадьба, но семейные интересы могли привести к разводу, а затем — опять к свадьбе. Овдовев, женщина могла быть принуждена к повторному замужеству. Из этого следует, что в больших римских семьях именно семейные интересы преобладали, что сказывалось и в политике. Соответственно, политические разногласия сказывались на отношениях семейных. Так, ссора между Тиберием и Юлией I привела к отъезду его в добровольную ссылку на Родос. Таким же образом, к примеру, женская ревность между Октавией, сестрой Августа, и Ливией, его женой, определила политическое развитие: чтобы избежать обручения сына Ливии с дочерью Августа, Октавия развела своего зятя Агриппу с дочерью Марцеллия для того, чтобы он обручился с племянницей Юлией I.

Но жена нобиля имела и экономический вес. В Риме обрученная женщина оставалась владелицей своего приданого. Она сохраняла полную собственность на все свое имущество, муже же не владел правом пользования чужим имуществом. Август сам запретил жене ручаться за своего мужа. Имущество больших семей могло по сути дела контролироваться женами до их смерти. Их экономическая власть могла превосходно вскармливать заговор против государства. Жена, ответственная за имущество семьи, могла влиять на своих сторонников в масштабе империи; в свою очередь муж богатой жены нередко не обладал никаким личным влиянием.

Что касается достоинств, которых ожидали от этих женщин, то они были такими же, как и у мужчин. Женщины пользовались уважением с момента рождения и это уважение выражалось по-разному. Как хранительница семьи женщина-нобиль должна была, по мнению Августа, иметь для пользы государства не менее трех детей. Эта плодовитость ценилась как и целомудрие, а лучший способ сохранить ее — это оставаться в доме в хлопотах по хозяйству. Тем более, что считалось — женщина не должна мешать деятельности мужчин, т.е. избегать «политических дел». Правда, не упоминалось, когда речь шла об идеале, что зачастую трудно не заниматься общественными делами и в то же время быть достойной уважения просто за свое происхождение.

Калигула, живя в трех домах, следовал за своей матерью, за своей прабабушкой и бабушкой, находясь в жизненных условиях, отличающихся от тех, которые он знал до этого. Главное местожительства было в Риме, и оно представляло огромное жилище, расположенное вокруг одного или двух дворов, окруженных колоннами, часть которых были украшены фресками. Усадьба состояла из нескольких десятков участков, часть прислуги проживала в окрестных домах. Это был обширный и удобный ансамбль. Именно такими владело большинство семей нобилей. Существовал контраст между передней частью дома, открытой, кишащей людьми, как близлежащая улица, и задней частью, закрытой и доступной только для избранных посетителей.

Таким же образом женщины распоряжались вторым жилищем, расположенным на окраине, чтобы иметь там роскошный сад; третий тип местопребывания должен быть или в деревне, или на холмах, зачастую вверх по течению реки, чтобы убежать от городской жары и пожить там беззаботно. Обстановка была чисто сельской, а сады дополнялись плантациями винограда, пастбищами и возделанными землями. Еще более полноценной делала жизнь нобилитета резиденция на берегу моря, обычно в Байе, известная целебными свойствами воздуха. Этот образ жизни был введен аристократией I века до н.э. и долго оставался неизменным.

Светская жизнь, а стало быть и политическая, происходила и в районе Неаполя. Аппиева дорога соединяла большие морские города с их просторными садками с живой рыбой и обустроенными пещерами с приемными залами и помещениями для пиршеств. Жизнь римских матрон, как и всех нобилей, протекала довольно размеренно. Но важно было вести жизнь, достойную их происхождения, т.е. блистать перед дворовыми слугами, соперничать с другими домами и обмениваться новостями.

Калигула жил вместе со своей матерью Агриппиной, братьями и сестрами с 20 до 28 года, когда ему исполнилось шестнадцать. Невозможно точно определить его пребывание у Ливии, прабабки, так как она умерла в 29 году; видимо, он провел у нее менее одного года. Наконец, его бабка Антония приняла Калигулу к себе жить между 29 и 30 годами. Но в это время, по исполнении девятнадцати лет, он уехал с Тиберием на Капри. Таким образом, Калигула десять лет находился под женским влиянием, и трудно оценить этот период его жизни, не зная характера женщин, которые управляли его развитием.

Что Калигула получил от своей матери? Он был третьим сыном, и Агриппина отдавала предпочтение старшему Нерону, но до 25 года, похоже, царило семейное согласие. Ничто не свидетельствует, что юный Гай был лишен материнского внимания, напротив, о нем все заботились, он жил в хороших отношениях со своими старшими братьями. Агриппина была превосходной матерью, ее плодовитость вошла в поговорку, как и ее супружеская любовь. Она разделяла жизнь своего мужа, и ее целомудрие было выше всех подозрений. Но, вероятно, ключ ее поведения лежал в повышенной чувственности, что отличало ее мать Юлию I и сестру Юлию II, которые были удалены из Рима за бесстыдство. Эта чувственность была удовлетворена в браке и рождении детей. Но так как Тиберий помешал повторному браку, вдова прославилась как целомудренная и воздержанная женщина, что давалось ей с большим трудом, учитывая ее характер. Она гордилась своим происхождением, ведь она была внучкой Августа, который ее очень любил. При этом она словно забывала, что ее отец Агриппа был выходцем из семьи малозначительной и принадлежал к сословию всадников. Агриппа выкупил свое происхождение и распоряжался тремя консулатами, занимая значительные провинциальные должности. Агриппину поддерживали все «друзья» Германика, которые потеряли вместе со своим покровителем самые лучшие надежды и перенесли свои чаяния на его старшего сына Нерона. Агриппина была окружена сторонниками Германика, и этот круг аристократов концентрировал в себе недовольство. Тиберий много страдал от высокомерия Юлии I, которая должна была выйти за него замуж по приказу, и вот он снова нашел в Агриппине бесцеремонность по отношению к нему. Она не колебалась ни дня, полностью расстроив жертвоприношение, обратившись к нему с горькими упреками, и Тиберий ответил, что она «гневается потому, что не царствует» (Тацит, Анналы, IV, 52). Умирающий Германии, который хорошо знал свою жену, советовал ей смирить свое высокомерие в интересах их детей. Теперь известно, что она придерживалась этого совета более пяти лет после его смерти, но когда ее старший сын должен был стать квестором и был окружен почестями, опять начинается ее несдержанное отношение к власти.

Второй знатной матроной в семье была Ливия, прабабка Калигулы. Ей тогда исполнилось 85 лет. С рождения она принадлежала двум великим семьям: Клавдиев и Ливиев, поскольку ее отец, урожденный Клавдий, был воспитан в семье Ливиев. Его мать Альфидия, напротив, по происхождению была из семьи муниципальных нобилей Фонтеев. Из наших документов можно предположить, что имел место неравный брак, по крайней мере, так считал сам Калигула (Светоний, 23, 3). Она родилась 30 января 58 года до н.э., вышла замуж еще совсем молодой за своего двоюродного брата Тиберия Клавдия Нерона. От этого брака родились Тиберий (16 ноября 42 года до н.э.) и Друз I (апрель 38 года). 17 января 38 года она вышла замуж, достигнув соглашения со своим первым мужем, за Августа, с которым создала примерную супружескую пару. Ее целомудрие было известно всем, так же как и ее сдержанность, но плодовитостью она не отличалась, поскольку не смогла родить Августу ни одного ребенка. Она сопровождала своего мужа почти во всех его путешествиях, но при его жизни получила мало признания. Ливия была добродетельной супругой и матерью, глубоко привязанной к своим детям, озабоченная тем, чтобы обеспечить им хорошее будущее. Калигула назвал ее «Улисс в юбке», что подчеркивает ее хитрый ум. Действительно, она по праву выступала в качестве первого советника своего мужа и затем и сына. Имела ли она большое влияние? Несомненно, ее роль была преувеличена и в первую очередь ее друзьями, которые этим хвалились. До конца жизни признаки заискивания, проявленные в форме публичного уважения, были оказаны ей повсюду, но в области управления делами она была осторожна, вероятно, потому, что не нашла общий язык с Агриппиной, женой своего внука. Тацит считает, что именно после ее смерти Тиберий начинает злоупотреблять властью. Калигула приходил к ней по возможности скрытно, чтобы предстоящий судебный процесс против Агриппины не коснулся самого младшего из ее детей. Вероятно, что в эти драматические моменты 28-29 годов Калигула сопоставлял поведение своей матери и бабушки: одна полна искренности и высокомерия, другая была приветливой и скрытной, и, наверное, более умной.

Остается бабка Антония; о ней мы не знаем почти ничего. Эта дочка Марка Антония и Октавии, сводной сестры Марцелла, основная наследница своего деда Августа, сводная сестра Юлия Антония, известного любовника Юлии I, дочки Августа, приговоренная за то, что подготовила заговор, была воспитана строгой матерью Октавией, плодовитость и целомудрие которой ставились в пример. Агриппина теми же качествами ее потом затмила. Как и Ливия, Октавия не вмешивалась в политику после смерти своего сына Марцелла. Антония пошла по пути матери. Родившись 31 января 36 года до н.э., она вышла замуж за Друза I, второго сына Ливии, которого сопровождала в его провинциальных должностях. Она имела много детей, трое из которых достигли зрелости; это — Германик, Ливилла, которая вышла замуж за Друза II, и будущий император Клавдий. После смерти своего мужа в 9 году она отказалась выйти замуж во второй раз, выбирая вдовство. Отныне она решила посвятить себя распоряжению своим необъятным имуществом, поскольку была наследницей части состояния своего отца Марка Антония в Азии и Египте. Такое уединение иногда шокировало, как и то, что она не появилась на похоронах своего сына Германика. При жизни Ливии она не участвовала в общественной жизни, но когда умерла вдова Августа, она взяла к себе двух детей — Гая и сестру Гая Друзиллу. При восшествии на престол Калигулы она оказалась единственной, оставшейся в живых из его советников, и честь, оказанная ей, подчеркивает уровень признательности, если не любви, со стороны Калигулы. В своем роде она была наследницей Ливии в императорской семье.

На пороге своего двадцатилетия в начале 31 года Калигула покинул Рим, чтобы присоединиться к Тиберию на Капри. И можно предположить, что эти три женщины, безупречные в личной жизни, одинаково были озабочены судьбой юноши и одарили его огромным состоянием. Они также заботились о том, чтобы воспитание молодого Гая было как можно более совершенным, что, вероятно, так и было.

 

IX. Воспитание Калигулы как молодого нобиля

Согласно обычаю, молодые римляне, каким бы ни был их социальный статус, начальное воспитание получали в семье. Главными действующими лицами в воспитании Калигулы были, в первую очередь, его родители, потом, после их смерти, воспитанием занимались его прабабка и бабка. Но поскольку речь идет о мальчике, который происходил из семьи высших нобилей и был предназначен для почестей, духовной власти, высшего командования, даже для верховной власти, воспитание это принимало особенные черты. Домашнее образование включало в себя изучение двух культур и двух языков — латинского и греческого, серьезную физическую тренировку, риторику.

Таким образом, он научился говорить, читать и писать одновременно на латинском и греческом языках. Вокруг него все члены семьи знали два языка и были знакомы с греческой и латинской культурой. Переписка Августа и Ливии содержала цитаты на греческом языке, его дедушка Тиберий и отец Германик писали на греческом языке поэмы и пьесы, его дядя Клавдий, кроме греческого языка, знал в совершенстве этрусский. Начальная школа Гая развертывалась в семейном кругу с семи до одиннадцати-двенадцати лет под наблюдением его матери, ей помогали рабы или вольноотпущенники. Возможно, мать обращалась к учителю грамматики, которого она могла нанять в Риме. Методика преподавания заключалась в усвоении маленьких текстов в виде пословиц, которые надо было выучить наизусть. «Илиада» и «Одиссея» были его любимыми сочинениями, и Калигула выучил прежде всего отрывки из этих двух поэм. Позднее, будучи императором, он очень часто цитировал Гомера. Били ли его, как и других учеников, если он не выполнял свое задание? Вероятно, да, потому что в этом не было ничего необычного, хотя его отец был известен своей мягкостью. Дальнейшую учебу, с одиннадцати-двенадцати до пятнадцати-шестнадцати лет, Калигула проходил тоже дома — в Риме, в Лациуме или Кампании. Конечно, большая часть римской молодежи в Италии или в провинциях в этом возрасте посещала государственную школу, но с Калигулой все обстояло иначе, потому что он был из знатной семьи. У матери была возможность платить учителю за уроки на дому или даже купить образованного раба, однако в Риме было престижно учиться у известного грамматика. Такой учитель способствовал хорошему овладению языком. Еще лучше было иметь двух грамматиков, одного по греческому, другого по латинскому языку. Гай изучал, как и все его братья, классическую филологию, дисциплину, которая тогда была наиболее предпочтительной и которую в это время Квинтий Ремний Палемон адаптировал к латинскому языку, углубляя исследования Варрона. При этом требовался глубокий анализ произведений известных поэтов и прозаиков. Первым в этом ряду стоял Вергилий, которого позже Калигула критиковал, а также Гораций и Овидий. Все они были близки к его семье. Более ранние авторы также тщательно изучались, такие, как Акций, которого цитировал Калигула, а также, возможно, Плотин и Теренций. Среди прозаиков, как утверждает Светоний, он знал Тита Ливия и ритора Сенеку, двух своих современников. Не исключено, что он также изучал Цицерона. Однако не следует приписывать Калигуле страсть к литературе, которая отличала большинство членов его семьи. Светоний свидетельствует, что он был мало привязан к литературе. Видимо, багаж его знаний был средним; молодой человек владел необходимыми цитатами, чтобы показать образование и свою высокую культуру. Особый интерес Калигула проявлял к физическим упражнениям и особенно к риторике.

Любой молодой нобиль, собираясь стать офицером, должен уметь ездить верхом, что было само собой разумеющимся, а также уметь воевать на коне или в пешем строю. Гай никогда не пропускал такие упражнения, особенно он пристрастился к фехтованию. Он приобщался к кулачным боям, к бросанию копья, к борьбе, но удивительно, что, несмотря на его способность к овладению всеми видами спорта, он так и не смог никогда научиться плавать. К разным видам спорта молодой человек прибавил еще управление колесницей и искусство танцев. В Риме эти пристрастия были обычными. Его отец Германик занимался беговыми лошадьми, которые одержали победу в Олимпии. Калигула, естественно, имел в своем распоряжении конюшни отца и необходимое оборудование, т.е. тренировочные площадки в пригородных виллах и в Кампании. Бега на колесницах долгое время пользовались в Риме наибольшей популярностью, и они часто проводились в Большом Цирке.

Искусство танцев зависело от возраста. Молодые люди из благородных семей учились танцевать, так чтобы тело гармонично чувствовало звуки музыки. К тому же в некоторых церемониях требовалось выполнение танцев молодыми людьми и девушками. Искусство танца было прежде всего искусством молодых, и, естественно, заканчивалось вместе с возрастом. Перед публикой выступали профессионалы, театральные представления совмещались с короткими танцевальными выступлениями подростков. Проявляя интерес к танцам, Калигула здесь полностью соответствовал своему возрасту. А его положение в семье как самого младшего позволяло ему быть естественным и свободным, потому что за ним меньше следили.

Областью, где легко и при всеобщем одобрении мог проявить себя Калигула, была риторика, что стало своеобразным завершением его образования. Начиналась общественная жизнь Калигулы. Он все активнее участвовал в официальных церемониях и торжествах. Когда ему исполнилось семнадцать лет, Калигула выступил с надгробной речью в память своей прабабки Ливии на римском Форуме. Своеобразным «выходом в общество» являлись встречи молодежи на занятиях физическими упражнениями, верховой ездой, беседы в общественных банях, прежде всего в тех, что были сооружены Агриппой на Марсовом поле. Наконец, особую роль играло обучение искусству риторики, которая, впрочем, толковалась по-разному. На высшем уровне риторика опиралась на солидные философские и исторические знания, в том числе — право. Но обычно латинская риторика выступала как утилитарно-практическая. Она мало что заимствовала у философии, разве только «внешний лоск и основополагающие идеи и методы» (Марру, с. 414). История же преподносила примеры, высказывания, памятные события, демонстрировала многообразие выступлений, показывая культуру ораторов и, соответственно, значимость опровергающих аргументов согласно сложившемуся в веках искусству логики (mos maiorum). Иначе говоря, исторические примеры показывали, как можно действовать и вести себя, если ты оказался в сходных обстоятельствах.

Обучающийся исходил из советов ритора и ориентировался на образцы, которые преподносились ему на страницах составленных его предшественниками «руководящих трудов». Затем он составлял условную речь на определенную тему, следуя строго заданным нормам. Эти речи заучивались наизусть и затем публично произносились перед учителем и однокашниками, а также перед приглашенными родителями или друзьями. Предлагаемые сюжеты выступлений сводились к двум видам — обсуждение и полемика.

Обсуждение чаще всего строилось на исторических фактах. К примеру:

— Ганнибал после победы под Каннами спрашивает себя — нужно ли ему идти на Рим;

— Цицерон, находясь в Кампании, узнает, что в Риме за его голову назначена цена. Он спрашивает себя — бежать ли ему в Грецию или же ожидать убийц дома.

Полемика обращалась в первую очередь к сфере юриспруденции:

— посылка: обесчещенная женщина должна выбрать между осуждением на смерть своего обидчика или браком с ним без приданого. Сюжет: однажды ночью мужчина изнасиловал двух женшин. Одна из них требует его смерти, другая — выбирает брак с ним. Выскажитесь в защиту одной и другой.

— посылка: жрица должна быть чистой и целомудренной, как и ее родители. Сюжет: одна девственница была захвачена пиратами и продана в рабство своднику, который решил сделать ее проституткой. От клиентов она требовала уважения и платы. Когда некий солдат не пожелал этого делать и применил силу, она его убила. Будучи осужденной, она откупилась и вернулась к родным. Теперь она пожелала стать жрицей. Выскажитесь «за» или «против».

Подобные риторические упражнения обычно заимствовались из трудов Сенеки-отца, современника Калигулы, однако связаны они были с многовековой греческой и латинской традицией, а сюжеты почти не менялись. Конечно, прежде всего это интеллектуальные упражнения, мало связанные с реальностью, но они играли важную роль в обучении риторике, поскольку помогали блеснуть в торжественной речи, дать выразительное название выступлению, овладеть вниманием аудитории с помощью слов, логики рассуждений, умело подобранного стиля или силой убеждения. Прежде всего речь шла о том, чтобы быть решительным и уметь убеждать или переубеждать слушателей. Таким образом, искусство риторики одновременно принадлежало и аристократическому обществу, где господствовал дух соперничества, и государству, где граждане имели право на получение информации и обоснование принимаемых решений. Это было не показное красноречие, а упражнения, необходимые и в судебных прениях, и в ходе каждого заседания сената. А эдикты принцепса и его послания должны документироваться и редактироваться хотя бы потому, чтобы они не выглядели как решения тирана.

Подобные риторические упражнения обычно практиковались в публичных местах, например, на Форуме Августа, что отличало римлян от греков, которые упражнялись в красноречии в палестрах, вблизи спортивных сооружений. Правда, во времена Калигулы нобили не выступали с речами перед народом, за исключением надгробных, но в ходе дебатов и судебных процессов в сенате красноречие было особенно в цене.

Офицер из числа нобилей также должен был уметь выступить с речью перед солдатами, но только некоторые из них могли бы поставить это себе в заслугу, более того, мало кто мог быть литератором, обрабатывать свои мемуары или исторические труды. Калигула ушел недалеко от них, предпочитая утилитарный подход в ораторском искусстве. У него, как и у отца, проявляется склонность к судебной полемике, где не требовалось хорошего знания права, а достаточно было «домашних заготовок» по искусству защиты в суде. Можно было также пройти курс обучения у известного мастера судебного красноречия, наблюдая за его жестами и слушая его речь. В двадцатилетием возрасте Калигула покинул Рим, так и не освоив в полной мере искусства красноречия, однако сохранив в глубине души, как и его отец, страсть к изобличениям. Тем не менее Калигула был хорошим оратором, о чем свидетельствуют и Иосиф Флавий, и Светоний, который был хорошим литератором и изучал ораторское мастерство императоров.

Калигула умел выступать с энергией и страстью, но не только; в своих речах он высказывал немало идей, умело обосновывал тезисы защитной речи, обладал богатым запасом слов и имел сильный голос. Как и его соученики, Калигула любил блеснуть, но предпочитал все же в речах действенность и аргументированность. Преждевременный отъезд из Рима помешал ему расширить и усовершенствовать свои познания в риторике, однако во время принципата Тиберия Калигула проявил свои способности в публичном красноречии. Может быть, ответом на красноречие эпохи Августа, почитающего разум, порядок и спокойствие, стал возврат к веку Цицерона, но если речи Тиберия, к примеру, отличались от речей Августа, в частности, использованием знакомых образов, то речи Калигулы не строились по этой модели, так как стиль Тиберия был иногда хаотичным, даже изворотливым, тогда как его преемник стремился ухватить суть дела, что, несомненно, было связано с возрастом и темпераментом.

Калигуле невозможно приписать качества литератора, он никогда не заботился о том, чтобы оставить потомкам свои сочинения, предпочитая будущему настоящее, однако школьное образование заметно влияло на его сознание и характер. Предлагаемые в ходе обучения упражнения опирались на разнообразные сюжеты: «...фантастические удачи, неправдоподобные склонности; здесь фигурировали тираны и пираты, чума и безумства, похищения и изнасилования, мачехи и обездоленные дети, сомнительные положения и очищение совести, воображаемые законопроекты» (Марру, с. 415).

Декламационные упражнения вводили в несколько ирреальный мир, в ментальную вселенную, наполненную жестокостью, различными нарушениями и вместе с тем страстным стремлением к победе. Вот некоторые сюжеты:

— Агамемнон спрашивает себя: приносить ли в жертву свою дочь Ифигению?

— Александр Великий после неблагоприятного предсказания оракула спрашивает себя: входить ли в Вавилон?

— Женщина была подвергнута пыткам тираном, требовавшим, чтобы она признала участие ее мужа в заговоре; она отвергает все обвинения. Ее муж убивает тирана, а жену изгоняет из дома за бесплодие. Она обвиняет его в неблагодарности. Выступите «за» или «против» (Сенека-отец).

Практическое образование впоследствии исправляло то, что было излишним в этих сюжетах и примерах. Однако молодому нобилю еще надо было его получить, что и стало предметом забот его деда Тиберия.

 

X. Эволюция принципата Тиберия до 26 года

Мало кто из принцепсов был объектом настолько противоречивых суждений, как Тиберий. Чтобы показать противоречивость этого человека, Тацит, его критик, противопоставлял начало принципата, полное мудрости и сдержанности, второй половине принципата, отмеченной беспричинной жестокостью и произволом правителя империи. Но сам Тацит не очень хорошо знает, где лежит водораздел: смерть Германика в 19 году? Смерть Друза II, его сына в 23 году? Или, наконец, смерть его матери Ливии в 29 году? Или почему не остановиться на 31 годе, когда был казнен его друг Сеян? Впрочем, если возможно установить дату, которая разделила принципат Тиберия, то, наверное, это будет 26 год, год его отъезда из Рима. До этого Тиберий правил в согласии с сенатом; после отъезда он управлял в основном путем письменных посланий сенату.

Если бы мы хотели подвести итоги принципата к 26 году, то в целом они впечатляют, особенно в том, что касается полномочий, предоставленных Тиберию. Во-первых, империя сохранила и даже несколько расширила свои границы: в Европе, до границ Рейна и Дуная, от Северного до Черного морей, причем римские легионы не потерпели ни одного поражения. Действия Германика в Германии обходились дорого, но германцы были успокоены и усилия мятежника Арминия не увенчались успехом; вскоре он погиб, и германцы больше об Арминии не говорили. Иногда возникали беспорядки во Фракии, но римский наместник держал это царство под контролем. Более серьезный мятеж возник в Галлии: с одной стороны, туроны и андекавы, с другой стороны — треверы и эдуи. Два галльских правителя, чьи родители получили римское гражданство, Юлий Флор и Юлий Сакровир, спровоцировали это восстание. Тиберий позволил себе роскошь сообщить сенату об этом после того, как мятежники были разгромлены на Рейне. В Африке конфликт был более длительным — с 17 по 24 год, под руководством нумидийца Такфарината, некогда служившего в римской армии. Маневренность восставших, большие масштабы зоны военных действий, недостаточная численность римлян и, в особенности, постоянная смена сенатом полководцев, стоявших во главе провинции Африки, — все это объясняет продолжительность восстания. Но его руководитель в конце концов был убит благодаря помощи царя Мавритании Птолемея и наступило затишье. Наконец, в Азии царства Каппадокия и Коммагенское были присоединены к римским провинциям.

Все эти успехи были достигнуты всего с несколькими легионами; самое большое их сосредоточение было в Германии — четыре легиона в Верхней Германии и четыре — в Нижней. С одной когортой, расположенной в Лионе, и вспомогательными войсками они держали одновременно Галлию и рейнскую границу. Вверх по Дунаю располагались два легиона в Мезии, а два в Паннонии. Что касается двух легионов в Далмации, то они также следили за альпийским регионом, обеспечивая тем самым мир в Италии. Лучшее доказательство затишья в этом секторе является внезапный уход 9-го «испанского» легиона, который направился из Паннонии в Африку, чтобы помочь единственному расквартированному в этой провинции 3-му легиону Августа. Несмотря на то, что от кампании Августа и проводившихся в то время тяжелых боев, остались войска, на Иберийском полуострове еще находился гарнизон из трех легионов: 4-го македонского легиона, 6-го легиона и 10-го легиона Гемина. В противовес этим девятнадцати легионам на Западе, т.е. около 114 тыс. человек, на Востоке было только шесть легионов — четыре в Сирии и два в Египте. Но этот расклад римских сил будет неполным, если не упомянуть римский флот в портах Мизены и Равенны и гарнизон в Риме, с тремя городскими когортами и девятью преторскими, а также стражей. Этот гарнизон был расквартирован в столице в одном-единственном лагере на окраине Рима.

Что касается гражданского правления, то его итоги были так представлены Тацитом в 23 году:

«Государственные дела, равно как и важнейшие частные, рассматривались в сенате и видным сенаторам предоставлялась возможность высказать о них мнение, а если кто впадал в лесть, то сам Тиберий его останавливал. Предлагая кого-либо на высшие должности, он принимал во внимание знатность предков, добытые на военной службе отличия и дарования на гражданском поприще, чтобы не возникло сомнений, что данное лицо — наиболее подходящее. Воздавалось должное уважение консулам, должное — преторам; беспрепятственно отправляли свои обязанности и низшие магистраты. Повсюду, кроме судебных разбирательств об оскорблении величия, неуклонно соблюдались законы. Снабжением хлеба и сбором налогов и прочих поступлений в государственную казну занимались объединения римских всадников. Ведать своими личными доходами Тиберий обычно поручал честнейшим людям, иногда ранее ему неизвестным, но доверяясь их доброй славе; принятые к нему на службу, они неограниченно долгое время пребывали на ней, так что большая их часть достигала старости, выполняя все те же обязанности. Хотя простой народ и страдал от высоких цен на зерно, в этом не было вины принцепса, не жалевшего ни средств, ни усилий, чтобы преодолеть бесплодие почвы и бури на море. Заботился он и о том, чтобы во избежание волнений в провинциях их не обременяли новыми тяготами, и они безропотно несли старые... Телесных наказаний и конфискаций имущества не было. Поместья Тиберия в Италии были немногочисленны, рабы — доброго поведения, дворцовое хозяйство — на руках у немногих вольноотпущенников; и если случались у него тяжбы с частными лицами, то разрешали их суд и законы.

Неприветливый в обращении и большинству соприкасавшихся с ним внушавший страх, он держался тем не менее этих порядков, и лишь после смерти Друза все пошло по-другому» (Тацит, Анналы, IV, 6-7).

Такая оценка подтверждена Светонием (Тиберий, 26-33), который подчеркивает, что однажды во время голосования, когда сенат разделился на две противоборствующие группы, Тиберий присоединился к меньшинству, однако за ним никто не последовал. Но Светоний, как и Тацит, который все это написал веком позже, исходили из того, что институты при принципатах Нервы и Траяна работали безупречно. Однако во времена Тиберия политическая практика была более разнообразной и быстрее развивалась по сравнению с той, что была в последние годы принципата Августа. Главное событие состояло в передаче права народного волеизъявления сенату. В римской демократической республике времен Цицерона кандидаты в магистратуры должны были принадлежать к классу, имеющему избирательный ценз. Кандидаты на посты консулов и преторов принадлежали к первому классу, но ценз был не очень высоким. До прихода к власти Августа большое значение имело владение имуществом. Достичь первого класса, стать всадником, избираться — все это было доступно нобилям. Знатные люди в городах Италии, в колониях или муниципиях римских граждан в провинциях, могли стать римскими всадниками, а затем, пройдя магистратуру Рима, стать сенаторами. Старые сенаторские семьи должны были бороться с новыми семьями и эта конкуренция находила выражение во время ежегодных выборных комиций (народных собраний). С этой стороны не было центуриатных комиций, потому что их выбирали консулы и преторы, которые представляли опасность, ибо старые семьи и принцепс имели возможность легко контролировать собрание небольшого числа избирателей. Зато трибутные комиции, т.е. территориально-родовые, действовали во время выборов квесторов, плебейских трибунов и эдилов, когда можно было получить низшую магистратуру, позволяющую стать членом сената и быть известным принцепсу.

Во время этих трибутных комиций, кандидаты, количество которых обычно было больше, чем число должностей, вели активную кампанию; то же самое было и во время центуриатных комиций. Обычно обращались к народу и вообще ко всем гражданам, работающим и безработным, простым и знатным. Существовал некий политический треугольник: диалог принцепса с народом и сенатом, диалог сената с народом и принцепсом; наконец, правовые или основанные на обычае взаимоотношения между народом и принцепсом или между народом и сенатом. Можно посчитать эту схему несколько карикатурной, но невозможно отрицать, что теоретически участники играли именно в такую игру. Главные же усилия Тиберия были направлены на разрыв взаимосвязей между народом и сенатом и, благоприятствуя сенаторам, он стремился к политическому диалогу с глазу на глаз между принцепсом и сенатом.

Тацит фиксирует этот важный факт после погребения Августа осенью 14 года: «Тогда впервые избирать должностных лиц стали сенаторы, а не собрания граждан на Марсовом поле, ибо до этого, хотя все наиболее важное вершилось по усмотрению принцепса, кое-что делалось и по настоянию триб. И народ, если не считать легкого ропота, не жаловался на то, что у него отняли исконное право, да и сенаторы, избавленные от щедрых раздач и унизительных домогательств, охотно приняли это новшество, причем Тиберий взял на себя обязательство ограничиваться выдвижением не более четырех кандидатов, которые, впрочем, не подлежали отводу и избрание которых было предрешено» (Тацит, Анналы, I, 15).

Эта эволюция была заметна, начиная с принципата Августа, под покровительством которого Тиберий хотел ее провести, и вероятно, она было поэтапно осуществлена с начала принципата Тиберия. Отныне сенат стал советом, куда входили по знакомству и по желанию принцепса. Добавим, что сенат стал единственным источником закона, будучи местом больших административных и политических дискуссий, а что касается управления общественными делами, то он оставался высшим судом как для всадников, так для сенаторов. Если можно использовать термин «диархия», то он, кажется, лучше подходит принципату Тиберия, по крайней мере, до тех пор, пока принцепс оставался в Риме и играл свою роль, т.е. до 26 года. Тиберий в какой-то мере купил эту легитимность у сенаторов, повышая их престиж и положение в государстве. Соглашение принцепса и сената держало городской плебс в повиновении: за похоронами Августа в 14 году или Германика в 20 году тщательно наблюдали и устраивали их таким образом, чтобы предотвратить эксцессы. Все же в 20 году, во время процесса над Пизоном, было народное возмущение против обвиняемого, но оно не имело последствий. Стало очевидно, что принцепс был оплотом сената против любых народных волнений, против любого неповиновения солдат, и это в определенной степени ставило сенат в зависимость от Тиберия.

Смерть Друза II в 23 году показала важность проблемы наследования власти в момент, когда император, отказавшись от проведения военных действий, придал новый оттенок римской политики.

Войны, как и выборы, были средством продвижения вверх для политической элиты. Приблизительно 360 честолюбивых людей, каждый год отправлявшихся в качестве молодых офицеров в армию и принадлежавших к высшему классу, показывали храбрость на поле битвы, что могло положительно повлиять на их карьеру. В военных действиях они показывали не только свой юный задор, но и завоевывали хорошую репутацию как перед солдатами, так и перед представителями принцепса. Первые годы принципата Тиберия были такими же беспокойными, как и первые годы правления Августа.

Осенью 14 года Германик повел войска в наступление за Рейн на бруктеров, тубантов и узипетов между Липпэ и Эмсом.

В 15 году Германик организовал большую кампанию со своими восемью легионами в Германии на хаттов, херусков, марсов, бруктеров и фризов. Триумф был присвоен Элию Цецинию, Луцию Апроншо и Гаю Силию, лучшим легатам Германика.

В 16 году новая военная кампания Германика и его легионов была направлена за Везер, на хаттов, херусков и марсов.

В 17 году, против нумидийца Такфарината, который поднял восстание в Африке, наместник Фурий Камилл провел операции, за что удостоился триумфа.

В 18-19 годах возникла напряженность на Дунае и во Фракии, но реального столкновения не произошло; это была, как и для Германика на Востоке год назад, не военная, а дипломатическая победа.

В 20 году, в Африке, Такфаринат поднял новый мятеж, подавленный наместником Луцием Апронию, который получил во второй раз победные лавры.

В 21 году наместник Мезии Публий Веллий подавил плохо организованный мятеж во Фракии и в Лионской Галлии, а легат Ацилий Авиола окончательно подавил мятеж андекавов и туронов. Восстание треверов было подавлено наместниками двух Германий, Гаем Вицеллием Барром и Гаем Силием, которые действовали и против эдуев.

В 22 году Юний Блез боролся с восставшим Такфаринатом и получил с согласия Тиберия триумф и титул imperator. Он был последним, кто получил подобный титул: после этого императоры сохранили титул для себя.

В 24 году Публий Долабелла покончил с восстанием Такфарината, но Тиберий отказал ему в триумфальных наградах.

В 26 году Поппей Сабин подавил мятеж фракийцев и получил триумфальные награды.

После этого ничто не нарушало спокойствие, и даже в 28 году восстание фризов не повлекло за собой никаких последствий. Повода показать себя на полях сражений уже не было и местом проявления амбиций стал Рим, где даже судебные процессы могли стать важным элементом в карьере политика.

С 15 года, спустя несколько месяцев после смерти Августа, Тиберий восстановил закон о величии императора. Речь шла о юридической концепции, появившейся в конце II века до н.э., после революции, которую осуществили Гракхи в римской политической жизни. Было ли это выдумкой «народной партии» или «сенаторской партии»? Дискуссия по этому поводу не закрыта. Речь идет о том, чтобы подавить любое действие, угрожающее величию римского народа; во время Цицерона это также касалось предательства по отношению к армии и ущемления прав плебса, в частности, когда речь шла о плохом управлении общественной казной. В соответствии с тем, что руководители «народной партии», которые в большей степени использовали такой тип обвинения (особенно это касалось плебейских трибунов), Август, заботясь о реорганизации сената, напротив, не злоупотреблял подобными обвинениями. Тиберий, стремясь укрепить свою власть, желал иметь политическое оружие, которое бы позволило ему, в случае, если он не согласится с судебным решением, его пересмотреть. Так, в 21 году вслед за беспорядками в царстве сторонников Фракии, Тиберий привлек к суду одного римлянина, имевшего значительное влияние в Македонии, Антистия Ветера: его уже судили за прелюбодеяние. Антистий на этот раз был обвинен в соучастии с царем-изменником Рескупоридом, его приговорили к ссылке на остров.

Закон об оскорблении величия, ставший важным политическим инструментом для Тиберия, вошел в римскую общественную жизнь в 15 году. Уже вскоре заметно выросло число подобных обвинений, поскольку политические процессы, основанные на них, были, как правило, выигрышными, а под подобное обвинение можно было подвести чуть ли не любое правонарушение.

Первые процессы 15 года были короткими. Всадник Фаланий, учредив коллегию в память Августа, принял в нее актера «низких» нравов (говорили, что он пассивный гомосексуалист) и, более того, продавая свои сады, он продал и стоящую в них статую божественного Августа. Что же касается другого обвиняемого, всадника Рубрия, то он осквернил память Августа тем, что не сдержал клятвы его именем. Однако Тиберий отказался связывать эти нарушения с законом о величии. Затем был помилован сенатор Граний Марцелл, который обвинялся в критике нравов Тиберия и в том, что поставил статую, изображающую его самого, на более лучшее место, чем статуи Цезарей, и изменил на одной из них изображение Августа на изображение Тиберия.

Следующий 16 год принес настоящую политическую драму. Претор Скрибоний Либон, знатный и близкий к Цезарям, занимался магией и волшебством, чтобы выяснить свои возможности в продвижении к высшей власти. В соответствии со взглядами того времени, речь шла о преступлении, одновременно значительном и обычном. Обвиняемый покончил с собой, Тиберий же, узнав об этом, заявил, что в любом случае он бы помиловал Либона.

Закон об оскорблении величия обретал все более значительную политическую силу. В 17 году на основании этого закона была привлечена к ответственности Аппулея Варилла, внучка сестры Августа, обвиняемая в нарушении супружеской верности и в преступлении против власти. В доносе говорилось, что она в частных беседах издевательски отзывалась о божественном Августе, Тиберии и его матери Ливии. Принцепс потребовал расследовать оскорбление величия особенно тщательно и покарать Аппулею, если она действительно непочтительно высказывалась в адрес Августа, что же касается насмешек в свой адрес и в адрес матери, то принцепс заявил, что не будет за это по суду преследовать Аппулею. В конечном итоге с нее были сняты обвинения в оскорблении величия, однако за нарушение супружеской верности она была выслана из Рима. Ее любовнику Манлию было запрещено проживать в Риме, Италии и Африке.

Свободные нравы римских матрон, владеющих большими состояниями, вдохновляли доносчиков, стремящихся к быстрому обогащению. В 19 году за прелюбодеяние была выслана Вистилия, супруга одного из преторов, при этом пытались предъявить обвинение и ее мужу, талантливому художнику-любителю, который сам же первым потребовал наказать свою распутную жену. В 20 году в сенате состоялся большой политический процесс, касающийся наместника Сирии Кальпурния Пизона. Обвинения в отравлении Германика доказаны не были, однако Пизон был обвинен в попытке, опираясь на солдат, вернуть себе власть в провинции. В итоге Пизон покончил жизнь самоубийством. Его обвинители были вознаграждены, однако имущество Пизона не конфисковали. Видимо, Тиберий не желал ослабления, столь знатной семьи. Позднее римская матрона Лепида за прелюбодеяние была выслана из города, однако ее имущество также не тронули. Впрочем, отметим, что принцепс стремился ограничить активность доносчиков, поставив в сенате вопрос о смягчении закона Папия и Поппея, введенного еще Августом в 9 году н.э., об ограничении прав лиц, не состоящих в браке, согласно которому имущество таковых после их смерти должно поступать в государственную казну. Тиберий назначил комиссию из двадцати человек для истолкования этого закона в целях ограничения сферы его применения и сохранения в неприкосновенности имущества сенаторов и всадников.

В 21 году число политических процессов еще более возросло. Но если претор Магий Цецилиан, обвиняемый двумя всадниками в оскорблении величия, был оправдан, а его обвинители — наказаны, то бывший наместник Крита и Кирены Анхарий Приск был обвинен за взятки и оскорбление величия, а сам Тиберий, о чем уже упоминалось, вновь открыл процесс Анистия Ветия, македонянина и, видимо, римского всадника, обвиненного в адюльтере и измене. Ветий был осужден и сослан на один из островов.

Тогда же разразился грозный и многим внушающий страх процесс над римским всадником Клуторием Приском. Будучи хорошим поэтом, он сочинил стихи, в которых оплакивал преждевременную смерть Германика, за что был вознагражден принцепсом. Во время болезни Друза II он сочинил новые стихи, чтобы затем, в случае его смерти, сразу обнародовать их и вновь получить вознаграждение. Об этом он говорил в доме Публия Петрония, находясь в обществе римских матрон. Вскоре Приск был обвинен в оскорблении величия. Родственник Друза II Гатерий Агриппа, избранный консулом на следующий год, предложил приговорить обвиняемого к смерти. Против этого выступил консул Маний Лепид. Однако большинство сенаторов поддержали приговор Агриппы, Приска отправили в тюрьму и там умертвили, не ожидая мнения Тиберия, который никогда не одобрял поспешности сенаторов и требовал больше вникать в суть обвинений и доказательства.

В 22 году принцепс также был достаточно сдержан. Проконсул Азии нобиль Гай Юний Силан был обвинен своими подчиненными в вымогательствах. Это обвинение поддержали в сенате бывший консул Мамерк Скавр и эдил Бруттедий Нигер, прибавив еще и оскорбление величия Тиберия. Принцепс сам руководил этим судебным процессом. В конце концов Силан отказался от намерения защищаться и воззвал к милосердию Тиберия. Он был приговорен к ссылке на Киклады, все имущество, доставшееся ему в наследство от отца, было конфисковано и поделено между обвинителями. Наследство от его матери оставили сыновьям. Свой выбор в пользу обвиняемых Тиберий сделал в ходе двух других процессов. Для бывшего наместника Крита Анхария Приска обвинение в оскорблении величия было им отклонено. Такое же обвинение Тиберий отклонил, когда оно было предъявлено всаднику Луцию Эннию, который переплавил серебряную статую Тиберия в столовую утварь. Возможно, он взял под защиту обвиняемого, потому что тот был зятем астролога Фрасилла, пользовавшегося полным доверием Тиберия.

В 23 году, когда скончался наследник Тиберия Друз II, политических процессов было немного. Наместника Дальней Испании (Бетики) Вибия Серена за насильственные действия в отношении подчиненных выслали на Киклады, однако двое римских граждан, видимо, из сословия всадников, обвиненные в снабжении зерном мятежников Такфарината в Африке, были оправданы. Тиберий признал виновным в вымогательстве всадника Луцилия Капитона, управляющего имуществом принцепса в качестве прокуратора в провинции Азия; возможно, этим приговором Тиберий стремился показать, что его представители не должны ставить себя выше закона.

Зато последующие годы отличались большим количеством судебных дел политического характера. Известны, как минимум, восемь судебных процессов в 24 году;

— консул Гай Силий, бывший наместник в Германии и лесистой Галлии, был обвинен консулом Варроном в вымогательстве и оскорблении величия. Обвиняемый покончил с собой, а его жена, как сообщница, была сослана. Четверть их имущества отдали обвинителю, остальное — оставили детям Гая Силия;

— известный консуляр Кальпурний Пизон был обвинен в оскорблении величия, но покончил с собой до начала судебного процесса;

— Кассий Север, высланный после 12 года на Крит, был вторично наказан, видимо, за новое преступление и сослан на небольшой остров Серифос, где был уже никому не опасен;

— претор Плавтий Сильван, который выбросил из окна свою жену, был доставлен тестем к Тиберию и обвинен в ее смерти, по указанию принцепса покончил самоубийством, вскрыв себе вены; его первая жена, подозреваемая в сообщничестве, была оправдана;

— ранее отправленный в ссылку сенатор Вибий Серен своим собственным сыном был обвинен в умысле покушения на принцепса и в подстрекательстве галлов к мятежу вместе с бывшим претором Марком Цецилием Корнутом; последний, узнав о предъявлении подобного обвинения, сразу же покончил с собой. Однако сам Вибий Серен мужественно защищался в сенате от нападок собственного сына Тогда тот назвал еще двух участников заговора - сенаторов Гнея Лентула и Сея Туберона. Однако эти люди, оба в весьма преклонных годах, были первыми гражданами государства и верными друзьями принцепса, который не поверил навету. Оба сенатора были оправданы. Сам же Серен был вновь сослан на остров Аморг на Кикладах, а обвинители — вознаграждены;

— всадник Гай Коминий, написавший оскорбительные для принцепса стихи, был помилован Тиберием по просьбе брата-сенатора;

— сенатор Публий Суиллий Руф, бывший квестор и друг Германика, изобличенный в получении взятки при судебном разбирательстве, был сослан по требованию Тиберия на остров, чем многие сенаторы были недовольны;

— сенатор Кат Фирмий клеветнически обвинил свою сестру в оскорблении величия, за что был осужден к высылке на остров. Тиберий заступился за него, высылка была отменена, однако из сената он был изгнан.

Немало судебных процессов состоялось и в 25 году:

— сенатор Кремуций Корд был привлечен к судебной ответственности за то, что в выпущенных им в свет анналах похвалил убийц Гая Юлия Цезаря — Марка Брута и Гая Кассия. Обвиняемый сам выступил с защитной речью в сенате, затем, вернувшись домой, перестал принимать пищу и так лишил себя жизни. Сенат приказал сжечь его сочинения, но некоторые списки удалось сохранить и впоследствии обнародовать;

— жители малоазийского города Кизика были обвинены в нерадивом отправлении священнодействий в честь Августа, в насилии в отношении римских граждан, за что они были лишены дарованных ранее привилегий;

— Фонтей Капитон, проконсул Азии, в ходе расследования был оправдан, однако его обвинителя Вибия Серена к ответственности не привлекли,

— Вотиен Монтан, человек больших дарований, был привлечен к ответственности за оскорбительные высказывания в адрес Тиберия и сослан на Балеарские острова;

— знатная матрона Аквилия за супружескую измену была приговорена к большому штрафу; Тиберий к этому добавил ссылку;

— сенатор Апидий Мерула был изгнан из сената за отказ от клятвы беспрекословно повиноваться Августу.

Конечно, подобные судебные разбирательства не являлись главной сферой деятельности сената, однако они оказывали большое воздействие на общественное мнение. Интересовали ли они принцепса? Несомненно! Тиберий внимательно следил за их ходом, обвинением, расследованием, голосованием, мерой наказания. Как римлянин, придерживавшийся традиционных взглядов, Тиберий считал, что общественные обвинители являются лучшими охранителями устоявшегося порядка и нравов. Однако все это немало забот доставляло и самому Тиберию, потому что нередко публичные дебаты задевали и его лично, и его близких.

В 26 году его двоюродная сестра Клавдия Пульхра была обвинена бывшим претором Домицием Афром, жаждавшим популярности и денег, в супружеской измене и колдовстве против принцепса. Прелюбодеяние было очевидным, другие обвинения также трудно было опровергнуть перед натиском такого блестящего оратора, как Афр. Клавдия и ее любовник Фурний были осуждены. Во время судебного разбирательства Агриппина, вдова Германика и мать Калигулы, обеспокоенная судьбой своей родственницы, публично потребовала от Тиберия прекратить обвинения. Принцепс на это не пошел, однако судебный процесс и для него и для всей семьи оказался тяжелым испытанием. Возможно, именно это подтолкнуло Тиберия к отходу от общественной жизни и отъезду из Рима. Другой причиной, возможно, стало настойчивое стремление префекта преторианцев Сеяна добиться отъезда принцепса. Сеян уже тогда играл заметную роль в этих судебных разбирательствах и, как считали многие, некоторые из обвинителей выступали по его указанию и подсказке. Все это неизбежно подводит нас к этому человеку, который, в сущности, в течение пяти лет, с 26 по 31 год, управлял Римом и всячески стремился погубить семью Германика.

 

XI. Сеян и появление династической проблемы

Поскольку Сеян своей деятельностью невольно содействовал Калигуле, а обстоятельства его смерти помогают лучше понять некоторые аспекты последующей эволюции принципата, этот персонаж достоин внимательного рассмотрения. Кроме того, не совсем обычная судьба Сеяна заставляет вспомнить о нобилях, которые не принадлежали к сословию сенаторов, а являлись всадниками, т.е. были ниже рангом. Античные историки, в частности, Тацит и Дион Кассий, смогли поведать нам о том, что происходило в сенате, потому что там существовал архив и сохранялись отчеты о всех его заседаниях. Однако о службах, помогавших принцепсу в его повседневной деятельности, а туда входили не только сенаторы или всадники, но и простые граждане, вольноотпущенники и даже рабы, сохранилось очень мало сведений. Лишь в хвалебных или погребальных надписях, в отрывочных записях в анналах, а также в произведениях моралиста Сенеки или энциклопедиста Плиния Старшего можно почерпнуть некоторые сведения об окружении принцепса. Между тем эти люди постоянно общались с принцепсом, давали ему советы, оказывали помощь в повседневном руководстве империей и, несомненно, их роль была весьма значительной в решении вопроса о династической власти.

Историки с легкостью пишут о влиянии на правителей женщин: Фульвии или Клеопатры — на Антония, Ливии — на Августа, Агриппины Старшей — на Германика, Планцины — на Пизона... Но что касается влияния мужчин, то здесь мы сталкиваемся только с намеками и предположениями; а между тем оно ведь словно было вписано в общественную деятельность, поскольку всякий римлянин, обладавший должностной властью, обязан был принимать решения в согласии с сенатом. Последний являлся и опорой, и советчиком принцепса, однако к сенату невозможно было обращаться по каждому вопросу, а тем более по делам, требующим сохранения тайны. Иногда, правда, упоминаются имена советников принцепса из числа сенаторов. Так, Тацит свидетельствует, что в 23 году скончался сенатор Луцилий Лонг, первым в своем роду удостоенный высшей магистратуры, в память о котором сенат постановил провести торжественное погребение и установить его статую на Форуме Августа. Историк обнаружил эти сведения в архивах сената и объясняет нам, что покойный являлся другом Тиберия и был единственным из сенаторов, сопровождавшим Тиберия во время его добровольной ссылки на острове Родос. Отмечено также, что Лонг был консулом в 7 году и находился в ранге претора, когда сопровождал Тиберия в его ссылке. Поскольку историк называет Лонга другом Тиберия применимо к 23 году, то можно предположить, что это была прочная и длительная дружба и, видимо, Тиберий прислушивался к советам Лонга. Однако ничего более конкретного нам не известно.

До Сеяна были только три всадника, имена которых зафиксированы в античных источниках, поскольку они сумели возвыситься:

— Гай Корнеллий Галл, рожденый от Фреюса, соученик Вергилия, знаменитого поэта. Несколько его стихов были недавно обнаружены в Египте. Верный слуга Октавия Августа в период триумвирата, он выполнял тогда тяжелую работу — делил землю на участки для демобилизованных солдат. В дальнейшем он стал префектом Египта и подавил мятеж в Фивах. Поскольку Галл позволил египтянам возводить ему памятники и делать хвалебные надписи, то был обвинен в заговоре Валерием Ларгом. Август запретил ему жить в Египте и лишил права на управление провинцией. Сенат приговорил его к ссылке; не выдержав этого, он предпочел покончить с собой;

— Мезен, родившийся в знатной этрусской семье, предположительно в Ареззо, играл первостепенную роль в качестве советника и посла Октавия Августа, как и Секст Помпей у Антония. Он подавил заговор Лепида в 31 году и пользовался полным доверием Августа за то, что советовал ему сохранять единоличную власть. Он отказался стать сенатором, но его близость к принцепсу уменьшилась после заговора его брата, консула Мурены в 23 году, тем не менее Август сохранил с ним дружеские отношения;

— Саллюстий Крисп, по сравнению со своими предшественниками, не был ни поэтом, ни писателем. Поэтому нам мало что о нем известно. Он был воспитан историком Саллюстием и хотел, как Мезен, остаться всадником, и с ним соперничал в его роскошном римском доме; «сады Саллюстия» и «сады Мезена» были отданы императору. В момент смерти Августа он был главой его кабинета и был знаком со всеми секретами императорской администрации. В этом отношении Крисп являлся одним из ключевых персонажей, которые способствовали приходу к власти Тиберия. Однако мы знаем о нем только из-за его участия в деле Агриппы Постума, о котором мы уже говорили. По желанию Августа он приказал убить этого слабоумного наследника, а также позже задержал лже-Агриппу Постума, который проводил секретные сборища как в Риме, так и в Остии.

Что касается Сеяна, то он добился гораздо большего, чем те, которых мы упомянули, и стал намного более известным. Однако он везде представлен в отрицательном виде, так что невозможно написать его объективный образ. Этот уникальный человек имел первоначально все важные козыри на руках. Он родился в Вальсинах в Этрурии, в знатной семье, но его отец, мать и приемный отец принадлежали уже к римским или центральным органам власти. Его мать Коскония Галлита была дочерью Корнелия Лентула и происходила из знатной сенаторской семьи. Он был воспитан Элием Галлом, который, возможно, был другом географа Страбона и принадлежал к сословию всадников. Отец Сеяна был всадником. Его звали Луций Сей Страбон и после службы, о которой мы умолчим, мы увидим его в момент смерти Августа в 14 году в близком окружении принцепса, как руководителя личной императорской охраны; т.е. он был префектом претория. Конечно, руководство претория тогда не представляло из себя столь важной должности, чем это стало позже, однако эту должность занимал только нобиль, не имевший сенаторского звания, т.е. всадник, и которому полностью доверял император. Как и Саллюстий Крисп, Сей Страбон играл большую роль в передаче власти от Августа Тиберию. Это была услуга, от которой выиграл его сын Сеян.

Видимо, Сеян являлся младшим в семье, что объясняет его усыновление. Он был связан с Друзом I, братом Тиберия, рядом с которым он совершил свои первые военные походы в Германии. После внезапной смерти Друза I он связал свою судьбу с Гаем Цезарем, приемным сыном Августа, но смерть юноши разрушила надежды Сеяна. При жизни Августа он женился на Апикате, возможно, дочери Гавия Апиция, и позже Сеяна обвинили в том, что он был фаворитом этого богатого и развратного человека; впрочем, обвинения такого рода были обычными в Риме. На самом же деле он просто часто бывал в доме этого известного гурмана, так как тот закатывал роскошные пиршества. В 14 году для Сеяна настал, наконец, звездный час. Тиберий поставил его руководить преторианской гвардией вместе с отцом, Сеем Страбоном. Это означало, что он не только завоевал доверие нового принцепса, но и принцепс признал его способности быть на руководящем посту и его умение управлять. Военная служба выявила способности Сеяна. В первые месяцы нового правления ему выпало два доверительных поручения: сначала он сопровождал Друза II в Иллирию, чтобы покончить с восстанием легионов; а когда его отец был направлен в Египет, Сеян остался один во главе претория. В период до 23 года о нем нет сведений, но, видимо, позиции его окрепли. Действительно, после смерти его отца доверие Тиберия к нему сохранилось и Сеян остался префектом претория. Сеян тогда был добросовестным и выносливым солдатом, вел строгую жизнь, не откровенничал с друзьями, а предпочитал иметь их своими сторонниками и влиять на них. Тиберий ценил его честность в делах и умение хранить тайны.

Во время девятого года принципата этот важный персонаж начал терять доверие к себе. Сначала случилось одно происшествие: наследник, Друз II, у которого был взрывной характер, подрался с ним и побил его кулаками. Боялся ли Друз II соперника, как считает Тацит? Маловероятно; однако для Сеяна, солдата, очень привязанного к своему делу, это был не просто жестокий вызов, но угроза: со смертью Тиберия его бы освободили от занимаемой должности и потом легко обвинили; а это — разорение и изгнание. Игра на легких нравах того времени началась с появления у Ливиллы, жены Друза II, любовника. Эта дочь Друза I и Антонии, т.е. сестра Германика, была очень некрасивым подростком, но превратилась в обольстительную женщину и родила троих детей. Супружеская измена была повсеместной практикой для римских матрон и даже целомудренных женщин, если исключить, по крайней мере, тех, о которых мало что известно. Но обольщение принцессы было началом заговора и властелин ее чувств, Сеян, убедил ее отравить мужа. Несмотря на то, что это обвинение было выдвинуто восемь лет спустя ревнивой женой Апикатой, которую Сеян выгнал и которая хотела устранить Ливиллу, вполне можно принять такую версию. Любовники выбрали яд замедленного действия, который дал Друзу II евнух Лигд. Наследник Тиберия проявлял все возрастающую неприязнь к префекту претории: в сообщении о помолвке между старшим сыном Клавдия, друга Германика, и дочерью Сеяна, Друз II выражал свое несогласие, которое могло быстро привести к обвинению в заговоре, организованном префектом, что ставило Тиберия в щекотливую ситуацию; ведь можно было вменить в вину Сеяну те же бесчинства, которые прежде привели к падению Корнеллия Галла: его изображение на монетах, уважение в лагерях, многочисленные и хорошо понимающие его заботы друзья. Когда Друз II умер, Сеян решил пойти дальше и жениться на его вдове Ливилле. Он располагал согласием последней, но надлежало еще получить разрешение Тиберия. Политическая ситуация заметно изменилась со смертью Друза II, потому что отныне дети Германика становились (из-за их возраста) первоочередными наследниками перед двумя сыновьями Друза II. Старший Нерон, рожденный в 6 году, надел мужскую тогу 7 июня 20 года и в последующие годы сенат по просьбе Тиберия разрешил ему стать претором на пять лет раньше установленного возраста. В том же самом году, он становится жрецом и получает в жены Юлию, дочь Друза II, т.е. свою двоюродную сестру. Его брат Друз III, родившийся в 7 или 8 году, получил мужскую тогу в 23 году, еще до смерти Друза II. В 21 году он уже получил, как и его брат, привилегию от сената принять квестуру на пять лет раньше положенного возраста. Друз II, их дядя (зять старшего Нерона), был очень хорошо настроен к ним как детям покойного Германика, своего приемного брата. Показательно, что эти два молодых человека, возможно, были обязаны произнести надгробную речь в память покойного принцепса осенью 23 года, это было не только политическим желанием выразить незыблемость правящей семьи, а также публичное утверждение взаимопонимания в ней. Тиберий пошел дальше, он сам представил двух новых наследников, своих внуков, сенату. Торжественное событие произошло в день похорон Друза II. Тиберий возвратился после них в сенат, несмотря на свое горе, и здесь его приняли с рыданиями и слезами. В сенате он произнес решительную речь, поставив интересы государства выше своих семейных печалей, затем он попросил у консулов разрешения вызвать детей Германика, среди которых, возможно, фигурировал и Калигула. Консулы приветливо встретили детей, которые заняли места рядом со своим дедушкой. Он, взяв детей за руки, обратился к сенаторам:

«Отцы сенаторы, после того, как они лишились родителя, я поручил их попечению дяди и попросил его, чтобы, имея своих детей, он лелеял и этих не иначе, чем кровных отпрысков, возвысил и воспитал их на радость себе и потомству. И теперь, когда смерть похитила Друза, я умоляю и заклинаю вас перед богами и родиной: примите под свое покровительство правнуков Августа, потомков славнейших предков, руководите ими, выполните свой и мой долг. Отныне они будут вам, Нерон и Друз, вместо родителей. Так предопределено вашим рождением: ваше благоденствие и ваши невзгоды неотделимы от благоденствия и невзгод Римского государства» (Тацит, Анналы, IV, 8).

Эти слова выявляют философию стоицизма, они записаны во время слушания дела на заседании сената: преданность государству сочетается с верой в предназначение, записанное по звездам. Очевидно, Тиберий много ожидал от своих внуков, так как они были представлены как наследники, которые должны были стать первыми лицами государства и быть достойными своей судьбы. Тиберий выразил, без сомнения, настоящую проницательность по поводу механизма наследования его власти: хотел он этого или нет, это было предназначено детям Германика по причине общего желания и, возможно, из-за отсутствия другого решения. Смерть его сына в то время, как его родные внуки еще учились ходить, а ему самому было семьдесят, стала дополнительным знаком судьбы. Он его принял и попытался позаботиться о сложившейся ситуации, организовав воспитание новых наследников.

Но эти два молодых принцепса не были одиноки, вокруг них вращалось немало честолюбцев, которые надеялись многого достичь, сопровождая их восхождение к верховной власти; их мать Агриппина стала, после прабабки Ливии, первой дамой нобилитета. На похоронах Друза II, несколько дней после речей в сенате, сенаторы и граждане начали радоваться тому, что дом Германика вернулся на первое место, и в последующее 3 января в начале 24 года жрецы и другие священники дали торжественное обещание оберегать принцепса, предлагая в то же время присягнуть Нерону и Друзу III.

Группировка Сеяна, который отныне захватил дом Друза II, противостояла группировке Агриппины, которая защищала интересы своих детей и боролась за признание их прав.

В 22 и 23 годах выпуск денег нового образца на римском монетном дворе дает более четкие указания, чем те, которые предоставлены Тацитом, о сути официальной системы. Первой очевидной чертой была усиленная династическая пропаганда в пользу Друза II: его имя и его портреты были широко представлены без всякой двусмысленности (Германик никогда не получал такой чести и не занимал такого места); его имя связывают с образом бога (под видом отношения к богам, к родине и к его отцу), а его близнецы были представлены на большом сестерции, где, с одной стороны, написан его титул, а с другой — изображен рог изобилия и двое его детей. Здесь же был изображен портрет Тиберия и написан его титул. Его родители Август и Ливия также изображены с титулом, Август держит лавровую ветвь и скипетр с надписью Divus Augustus Pater (божественный отец Август); на одной стороне сестерция представлена почетная колесница, которая предназначена для сената с надписью «Сенат и римский народ Юлия Августа», на другой — представлен его портрет, но нет его имени, а только подпись Salus Augusta («за здоровье Августа»), что отмечает его выздоровление после непродолжительной болезни и означает крепость императорской семьи, ветви от Друза II, на четыре поколения. Рядом с этим династическим выпуском монет есть две монеты, которые не были точно датированы, но которые прославляли «достоинства» Тиберия и говорят о его двух качествах — об умеренности и милосердии.

 

XII. «Пятилетие» Нерона и Друза III

Пятилетие после смерти сына Тиберия можно назвать временем новых «молодых принцепсов» — Нерона и Друза III, старших детей Германика и братьев Калигулы. Как писал Тацит, ретроспективно эти годы могли предстать как время, когда Сеян замышлял свои заговоры. Но точнее будет сказать, что то были годы, когда молодые принцепсы, лишь недавно получившие мужские тоги и обрученные, воспринимались как важные должностные лица и им оказывались многочисленные почести как римскими гражданами, так и городами, колониями и провинциальными муниципиями. Большинство записей, свидетельствующих об этом, утрачено, однако дошедшие до нас источники, в том числе и монеты, свидетельствуют об их популярности, которая признавалась и Тиберием. Так, в Пренесте, Формии, Брешии, Аквинии они были избраны в местные магистратуры, когда осуществляли свои обязанности префектов; сюда же следует причислить Сарагосу, Карфаген, Танжер, Антиохию, а также различные муниципии и колонии. Их имена были известны повсюду, им воздвигали статуи, о них гремела слава. Эти двое приобрели более значительную популярность, чем скончавшиеся к тому времени наследники Гай и Луций, внуки Августа, и даже чем Германик и Друз II, сыновья Тиберия. Недаром в январе 24 рода понтифики высказались, что Нерона и Друза III следует оберегать. В ответ на это Тиберий пригласил к себе понтификов и спросил, сделали ли они это в соответствии с просьбой Агриппины или из-за ее угроз. Понтифики в ответ сказали, что оба наследника — первые лица государства и родственники императора. В итоге Тиберий обратился к сенату с просьбой, чтобы молодым людям не оказывали чрезмерных почестей, поскольку они могут возгордиться и переступить закон.

Стоял ли Сеян за этими словами Тиберия? Тацит отвечает на это утвердительно, однако Тиберий вполне мог прийти к этой мысли и сам. Как бы то ни было, здесь вновь проявилось то беспокойство Тиберия по поводу соблюдения законов, которое раньше заставляло его укорять Германика за то, что тот сам собирал останки солдат легионов Вара в Германии, и за то, что тот самовольно посетил Египет. Это же заставило его упрекать Агриппину за неподобающее поведение на Рейне. И все же этот презирающий толпу старец, даже если он имел собственные нравственные принципы, производил впечатление человека бессердечного, не способного на добро и великодушие, хотя его политика имела целью сохранить баланс между кланом молодых принцепсов и их матери Агриппины, с одной стороны, и их противниками — с другой.

Группировка Сеяна выиграла первый раунд, когда в 24 году добилась осуждения двух друзей Германика и настояла на том, чтобы был отвергнут запланированный триумф Публия Корнелия Долабеллы, подавившего восстание Такфарината, что затмило бы славу Квинта Юния Блеза, дяди Сеяна, также успешно сражавшегося ранее с Такфаринатом и получившего за это отличия.

Сеян стремился к увеличению своей власти и попросил Тиберия разрешить помолвку с вдовой Друза II, Ливиллой. Тацит датировал этот поступок 25 годом и дал краткое изложение этой письменной просьбы Сеяна, которая осталась в императорских архивах: «Вследствие благосклонности отца Тиберия Августа, а затем многократно им самим явленных ему, Сеяну, знаков расположения он привык обращаться со своими надеждами и желаньями сперва к принцепсам и только потом к богам; он предпочитает трудную службу воина, несущего стражу ради безопасности императора. И тем не менее ему оказан величайший почет, поскольку его признали достойным породниться с семьей Цезаря; это и заронило в нем надежду. И так как он слышал, что Август, подумывая о замужестве дочери, намечал ей в мужья даже римских всадников, он просит, если для Ливиллы станут подыскивать мужа, иметь в виду друга, который не будет искать от такого родства иных выгод, кроме славы. Он не слагает с себя возложенных на него обязанностей и вполне довольствуется тем, что такой брак оградит его семью от враждебности Агриппины, да и к этому он стремится ради детей, ибо сколько бы ему ни было дано жизни, для него будет достаточно, раз он прожил ее при таком принцепсе» (Тацит, Анналы, IV, 39).

Ответ Тиберия Тацит полностью не привел. Принцепс расхваливал привязанность Сеяна, сдержанно напоминая об услугах, которые ему предоставили, и попросил отсрочки для размышления, потому что речь идет о государственном деле, решение которого не просто зависело от ответа Ливиллы, ее матери Антонии и ее бабушки Ливии. «Но он склонен был поступить проще и повести речь прежде всего о враждебности Агриппины, которая разгорится еще с большей силой, если замужество Ливиллы разделит дом Цезаря на два противостоящих друг другу лагеря. Ведь и без того между женщинами прорывается соперничество, и от этого раздора страдают и его внуки. Что, если этот брак еще больше обострит распрю? «Ты, Сеян, заблуждаешься, если думаешь, что останешься в своем прежнем сословии и что Ливилла, состоявшая в супружестве сначала с Гаем Цезарем, а потом с Друзом, смирится с мыслью, что ей предстоит состариться в супружестве с римским всадником. Если бы я и допустил это, то неужели ты веришь, что те, кто видел ее брата и отца наших предков на высших государственных должностях, потерпят такое? [...] Впрочем, я не стану противиться ни твоим намерениям, ни намерениям Ливиллы. А о том, над чем я про себя размышляю, какими узами собираюсь связать тебя неразрывно со мной, об этом я сейчас распространяться не стану; скажу лишь одно: нет ничего столь высокого, чего бы не заслужили твои добродетели и твоя верность, и когда придет время, я не умолчу об этом ни в сенате, ни перед народом» (Тацит, Анналы, IV, 40).

Несмотря на уклончивый ответ, Сеян мог считать, что его безопасность гарантирована и Тиберий, без ущерба карьере своих внуков, будет противостоять просьбе Агриппины, которая имела место, вероятно, в 26 году, до отъезда принцепса из Рима. Агриппина тогда болела и, кроме того, была обеспокоена тем, что одна из двоюродных сестер, Клавдия Пульхра, была обвинена в супружеской измене претором Домицием Афром, который хотел обрести известность и заработать деньги, забрав себе часть состояния обвиненной в недостойном поведении. По неизвестным причинам, может быть, просто чтобы соответствовать своим принципам, что никто в его семье не должен ставить себя выше законов, Тиберий отказался поддержать Клавдию Пульхру, несмотря на их родственные связи и просьбу Агриппины, которая затем публично его в этом упрекала. Принцепс посетил больную невестку и она, помня об этом деле, просила у него разрешения снова выйти замуж, чтобы чувствовать себя в безопасности. Тиберий ей не ответил, но, поскольку он отказал Ливилле, другой его невестке, он не собирался разрешать это Агриппине, которая могла выйти замуж за знаменитого человека, который укрепил бы ее окружение и ее влияние.

Ее старший сын Нерон уже активно занимался общественной деятельностью. Он стал квестором в 26 году, за пять лет до положенного возраста, и выполнял многочисленные обязанности. Он был жрецом и членом коллегии, на него возложили ответственность за отправление культа в честь божественного Августа (sodalis Augustalis). Он вошел в более старшие коллегии римского происхождения — это коллегии братьев арвалов (им теоретически было поручено объявление войны и ведение военных операций). Он также вошел в другую коллегию, тоже довольно старую, но в меньшей степени, потому что эта коллегия была sodalis Titius. Во все эти коллегии входили первые лица государства, включая самого Тиберия. Его жена Юлия, дочь Друза II, не родила ему наследника.

Его брат Друз III занимал аналогичные должности; он тоже был жрецом, членом коллегии Августов (sodalis Augustalis) и, видимо, авральским братом. В 25 году он выполнял должность префекта города по случаю латинских праздников. Он обручился с Сальвией, дочерью Луция Сальвия Отона, протеже Ливии, также из сословия всадников, но женился на Эмилии Лепиде из более знаменитой семьи, дочери консула, однако она не родила ему наследников.

Около трех лет, с осени 23 года до лета 26, ничто не омрачало отношений Тиберия и его внуков, но затем произошли изменения в худшую сторону. Вначале случился инцидент во время официального пиршества, где присутствовали Тиберий, его мать Ливия и его невестка Агриппина. Последняя, будучи в плохих отношениях с принцепсом, была уверена в том, что он собирается ее устранить. Когда Тиберий дал ей плод, она отказалась его есть, и тот предпочел отдать этот плод рабу. Слухи о возможности отравления, как подчеркивает Тацит, распространялись агентами Сеяна, которые проникли в окружение Агриппины. Тиберий заявил тогда своей матери, что он не может проявлять мягкость к человеку, который обвиняет его в отравлении. Нерон был сдержанным, но его сторонники, и особенно его мать, не отказывали себе в острой критике в адрес Сеяна. Последний имел много агентов в доме принцепса, начиная с его жены, которая посвятила всю жизнь своей матери Ливилле. Нерон неосторожно однажды высказался, что свои отчеты Сеян составлял так, чтобы Тиберий начал его подозревать.

Его брат Друз III был еще более неосторожным. Сеяну даже удалось завоевать доверие многих членов его семьи, начиная с жены Друза III, Эмилии Лепиды. Он способствовал раздорам между братьями, когда дал понять младшему, что он станет наследником, если его брат собьется с пути.

Отъезд Тиберия в Кампанию способствовал росту влияния Сеяна, который контролировал всю информацию в Риме о принцепсе. Доверие императора к своему префекту претория выросло, когда в 26 году тот спас Тиберия, который обедал в пещере в Сперлонге и вдруг обрушился потолок. Некоторые слуги были раздавлены, многие убежали, но Сеян остановил своим телом камень, обрушившийся на его хозяина. Можно ли было после этого поступка считать Сеяна заговорщиком? Тиберий потом поехал на остров Капри, где проживал в большей изоляции, и, благодаря рапортам Сеяна, стал еще больше подозревать Агриппину и ее старшего сына. В декабре 27 года, например, он просил и добился смертной казни одному римскому всаднику, Сабинию, на которого донесли три сенатора за критику против Сеяна и против самого принцепса. Сенат, понимая, что должен угодить уехавшим на Капри, согласился и голосовал в дальнейшем за то, чтобы построить один алтарь милосердия, другой — дружбы, а с двух сторон стояли памятники Тиберию и Сеяну. В какой-то мере это было признанием совместной власти принцепса и его префекта.

Тиберий и Сеян покинули Капри, чтобы возвратиться в Италию. Они прибыли в Кампанию, где их окружила толпа сенаторов, всадников, простых граждан, расположившихся на открытом воздухе на берегу и жаждавших, чтобы их увидел император или его фаворит. Парадоксально, что за два года своего отсутствия Тиберий обрел повиновение и уважение большинства сенаторов, и даже преданность некоторых, чего никогда не было, когда он жил в Риме. Сеян, бесспорно, укрепил авторитет своего императора, хотя и складывалось впечатление, что он руководит вместо Тиберия. По отношению к группировке Агриппины и Нерона он продолжал свою политику отчужденности. Сеян уже убрал с дороги Друза III и создавал для Нерона нового потенциального соперника, потому что император решил выдать замуж молодую Агриппину, сестру Калигулы, за Гнея Домиция Агенобарба. Здесь речь шла о члене великой семьи, о потомке Октавии, сестры Августа. Выводя из неизвестности этого знатного нобиля, семья которого была в немилости, Тиберий показывал своей невестке и Нерону, которых он отныне рассматривает как своих явных противников, что у него есть возможность найти других наследников на престол. И еще один поступок был сделан в этом же направлении: в тот же самый 28 год Калигула вынужден был покинуть дом матери, чтобы жить у своей прабабки Ливии. Отныне Агриппина и ее старший сын были полностью изолированы. Они находились как бы под домашним арестом в Геркулануме, недалеко от Неаполя. Партия Германика распалась на группировки Друза III, молодой Агриппины и Калигулы, который по-прежнему оставался претендентом на наследование императорского престола. Необходимо было официально, через суд, исключить кандидатуру старшего Нерона. Учитывая его популярность, дело представлялось весьма серьезным.

 

XIII. Устранение Агриппины старшей, Нерона и Друза III. Триумф Сеяна

Последний оплот, в котором мать Калигулы и его старшие братья могли найти убежище от позора судебного процесса в сенате и от обвинений, исчез: Ливия, сонаследница Августа и исполнительница его желаний, мать действующего императора, в возрасте восьмидесяти шести лет скончалась, и вместе с ней исчезла личность, которую Тиберий уважал и у которой был в долгу. Принцепс, зная о ее болезни, не навестил ее и она так и умерла, не попрощавшись с ним; он также отверг посмертные почести, которые предложил сенат. Ее похороны, достаточно скромные, похоже, стали поводом, чтобы подозрения принцепса распространились и на другого его внука, второго сына Германика, Друза III, тогда как третий, семнадцатилетний Калигула, должен был произнести надгробную речь покойной на Форуме. Сразу после похорон, политический механизм, который должен привести к устранению Агриппины и ее старшего сына, начал действовать, поскольку отныне уже ничто не сдерживало Сеяна.

Сначала последовало письмо Тиберия в сенат, в котором он выдвинул суровые обвинения против своих внуков и невестки. Во-первых, он упрекал ее в любви к мальчикам и распутстве, во-вторых, в надменных разговорах и мятежных мыслях. Упомянутые проступки сами по себе были мелкими, но они попали под удар законов о нравах и об оскорблении величия. Вспомним пример Августа, строго наказавшего безнравственное поведение своей дочери, а затем и внучки. Теперь сам принцепс выступил обвинителем. Растерянность охватила сенаторов. Никто на заседании не осмелился взять слово, чтобы высказать свое мнение. Наконец, это сделал некто Юний Рустик, на которого была возложена обязанность записывать устные выступления, по случаю чего он получил известность как человек, знающий и объясняющий мысли Тиберия. Он посоветовал не начинать расследование. К его мнению прислушивались с уважением и было решено подождать новых указаний принцепса. В течение этого времени народ, столпившийся вокруг собрания, стал размахивать портретами Нерона и Агриппины и кричать, что письмо подложное и что Тиберий не собирается их трогать.

Сеян сделал принцепсу необъективно представленный отчет об этих событиях: сенат ни во что не ставит горе Тиберия, народ бунтует, провозглашая правителями тех, чьи портреты несут, служа им во всеуслышанье. Принцепс посылает новые послания; одно было прочитано народу, чтобы сделать ему внушение, другое — в сенате, в котором Тиберий заявил, что отдает предпочтение вероломным взглядам одного-единственного сенатора. Таким образом, он возобновил все свои обвинения. Сенаторами и консулами Нерон и Агриппина были обвинены и провозглашены «народными врагами», что вело к гражданской смерти и конфискации их имущества. Они были высланы; Нерон — на остров Понтию, а Агриппина — на Пандатерию. Там они были подвергнуты жестокому надсмотру, с ними плохо обращались: Агриппина, которая оскорбительно отзывалась о Тиберии, получила удар от центуриона и потеряла глаз. В следующем 30 году то же произошло и с Друзом III. Этот молодой принцепс жил рядом с Тиберием в Кампании, но дед отправил его обратно в Рим, где один из консулов, Луций Кассий Лонгин, вынес обвинение против него по подстрекательству Сеяна. Вероятно, он был обвинен в высокомерных и опасных разговорах против принцепса и государства; он был осужден, но его тюрьма находилась в подземелье императорского дворца на Палатине.

Отныне над двумя сыновьями Германика всегда висела угроза смерти и никто не смел взять их под защиту, так как сам в таком случае был бы подвергнут осуждению. Хотя Тиберий отложил окончательное решение судьбы юношей, Сеян мог уже их не опасаться, как и третьего сына Германика — Калигулы, который вместе со своим дедом Тиберием проживал в Кампании. Что же касается сына Друза II, десятилетнего Тиберия Гемелла, то ему еще было далеко до получения тоги совершеннолетнего.

Сеян достиг высочайшего официального поста в 31 году, когда вместе с Тиберием получил консульство, хотя не являлся сенатором и не выполнял до этого каких-либо магистратур. Отныне власть Сеяна еще более укрепилась. Став консулом, он вернулся в Рим, чтобы первые три месяца председательствовать в сенате. В его руках вновь были немалые вооруженные силы.

Более того, Сеян собирался, женившись на Ливилле, войти в семью императора.

Сеян был незаурядной личностью. Хороший работник, умелый организатор, преданный исполнитель воли Тиберия, он повсюду имел своих осведомителей и был способен держать в своих руках нити большинства судебных процессов. Несомненно, сложилась и партия Сеяна. Судя по всему, он был наделен многими полномочиями и далеко не всегда это делалось в соответствии с законом. В Риме и в лагерях легионеров в его честь устанавливались статуи рядом со статуями Тиберия, в его день рождения совершались публичные жертвоприношения, в государственных документах его имя стояло рядом с именем принцепса.

Сеян как бы олицетворял собой политику Тиберия, стремившегося наделять властью не только по рождению, но и в соответствии с заслугами. Можно вспомнить, что и раньше, в период гражданских войн и триумвирата нередко всадники становились консулами и командующими армиями, чему пример — Гай Марий или тот же Марк Випсаний Агриппа — отец Агриппины, матери Калигулы. Родившись в семье всадника (предположительно), он стал выдающимся полководцем, верно и доблестно служа Октавиану, сыграв решающую роль во многих сражениях и, особенно, в битве у мыса Акция в 31 году до н.э. Август сделал его своим зятем. Он трижды был консулом — дело небывалое даже для знатного нобиля — получил звание проконсула и власть трибуна. Только преждевременная смерть положила конец этой блестящей карьере. Таким образом, Тиберий как бы продолжал эту политику божественного Августа, предоставив Сеяну консульство, командование вооруженными силами провинций и важный жреческий сан. В Ближней Испании в 31 году, когда Сеян исполнял консульские обязанности, были даже выпущены деньги с его портретом, что было затем поддержано другими провинциями. Тем самым как бы признавалось исключительное положение Сеяна.

Что же мешало Сеяну стать законным преемником принцепса? Прежде всего, низкое происхождение, а также слишком быстрая служебная карьера без последовательной смены магистратур: он сразу стал претором, а затем и консулом. Не в его пользу играло и то обстоятельство, что он никогда не был командующим на полях сражений и, соответственно, не добивался побед над варварами и не праздновал триумфа. Всадник не мог исполнять также и жреческие обязанности, и потому он не находился под покровительством богов. В целом аристократическая система принимала его, но большинство сенаторов рассматривали Сеяна как чужака; большинство молча его ненавидели, кое-кто даже говорил об этом открыто. Несмотря на огромную власть, Сеян все же был далек от того, чтобы контролировать весь государственный аппарат, поскольку большинство наместников провинций, как и префект Египта, подчинялись непосредственно Тиберию. В самом Риме городские когорты и стража подчинялись префекту города. Наконец, у простого народа Сеян был непопулярен, поскольку ему по праву приписывали гонения на семью Германика. Сеян во многом был своеобразным политическим орудием в руках Тиберия и властвовал, опираясь на страх, но в отличие от Тиберия, он не имел прав на эту власть.

Против него была императорская семья, за исключением дома Друза II, в который он официально вошел, а также большинство сенаторов и народа; однако он обладал исключительным доверием, которое Тиберий проявлял к «своему Сеяну», впрочем, подозрительный характер стареющего принцепса был хорошо известен, так что доверие это не стоит преувеличивать. Оставив принцепса и вернувшись в Рим для исполнения консульских обязанностей, Сеян оказался лицом к лицу с семьей Тиберия, где находился и молодой Калигула, будущая жертва префекта претория. Юноша, судя по всему, пользовался доверием своего деда, поскольку источники не говорят о каких-либо противоречиях между ним и Тиберием.

В это время в Риме появилось немало анонимных пасквилей против Сеяна; впрочем, то было обычное явление, поскольку ругательства и вышучивание властей в условиях всеобщего страха были как бы последним прибежищем общественного мнения, и Тиберий, и Сеян черпали в этих «сплетнях» материал для обвинения в оскорблении величия, однако подобное оружие могло быть применено и против Сеяна. Общественное мнение сразу же подмечало признаки немилости со стороны богов (инциденты в ходе жертвоприношений; статуя Фортуны, повернувшаяся спиной к префекту преторианцев и др.) или со стороны Тиберия (отсутствие в письме привычных уважительных слов; просьба к Сеяну оставаться в Риме и не выезжать к нему и др.). Есть некоторые свидетельства, что Сеян в течение лета 31 года чувствовал себя не очень уютно на заседаниях сената, когда его окружали нобили самых высших званий, перед которыми Сеяну приходилось заискивать. Находясь вдали от Тиберия, источника его власти, Сеян чувствовал себя одиноко и не очень уверенно.

В «Анналах» Тацита утеряна большая часть 29 года, весь 30 год и значительная часть 31 года. Только Дион Кассий, который, в отличие от Тацита, был менее словоохотлив, приводит некоторые сведения о событиях тех лет. Единственный голос, восхвалявший Сеяна, в римской историографии принадлежит Гаю Веллию Патеркулу. Он был офицером, сражавшимся в Германии, в 15 году н.э. стал претором, а 15 лет спустя в 30 году написал «Римскую историю». Веллий Патеркул открыто восхищался «новым человеком»: «Редко когда предводители народа не вступают в союз с людьми выдающейся судьбы и трудолюбия. Двое Сципионов выбрали двух Лелиев; Август полностью доверился Марку Агриппе и Статилию Тавру, и не препятствовал им по нескольку раз получать консулат, триумф или жертвоприношения. Эти умелые правители проявляли себя в великих делах и для них было наказанием заниматься чем-то второстепенным. Таким образом в государстве надлежит воздавать должное талантам и придавать им вес, в котором они нуждались. Располагая подобными примерами своих предшественников, Тиберий взял себе в помощники Элия Сеяна. Его отец был одним из лучших в сословии всадников, мать происходила из известной и знатной семьи. У него было немало родственников, в том числе — дядя-консул. Сам Сеян отличался огромным трудолюбием и всегда полностью отдавался порученному делу. На вид это был суровый человек, однако он любил жизнь и умел ей радоваться. Исключительно требовательный к себе и другим, он вместе с тем умел ценить самоотдачу и самостоятельную мысль» (Римская история, 127). Затем, напомнив о великих «новых людях» времен республики, в том числе Катона Цензора, Мария и Цицерона, Веллий Патеркул пишет так: «В подражание этим примерам Цезарь испытывал Сеяна в деле управления, а тем временем сенат и римляне полушутливо говорили, что теперь их безопасность находится в надежных руках» (Римская история, 129). Наконец, перечислив все великие деяния принципата Тиберия и упомянув, после какой тяжелой потери принцепс начал испытывать недоверие к своей невестке и внукам, Веллий Патеркул просит богов: «Юпитер Капитолийский, основатель и защитник Римского рода, Марс-мститель и Веста, хранительница очага, и все другие боги, которые столь высоко подняли могущество Рима и распространили власть на весь мир, прошу вас, сохраните и защитите этот порядок вещей, этот мир и нашего принцепса. Сделайте так, чтобы он очень долго занимал свой пост и дайте ему наследников умных и способных, чтобы они могли управлять не только миром, но и сердцами своих граждан, распространяя добрые мысли и борясь против всего дурного» (Римская история, 131).

Сохранявшаяся до октября 31 года официальная доктрина гласила, что мысли и советы Сеяна были «благочестивыми»; однако последовал один-единственный удар судьбы — и они превратились в кощунственные.

 

XIV. Смерть Сеяна избавляет Калигулу от его главного врага

В основе возбужденного против Сеяна дела было обвинение в заговоре, однако намного сложнее определить, что же действительно слушалось в ходе процесса. Представляется очевидным существование «партии», сформированной Сеяном, куда входили несколько сенаторов и даже бывшие консулы, однако Сеян не являлся истинным руководителем этой группировки, которая скорее напоминала группу давления, где каждый стремился подороже продать свою поддержку и получить прибыль. Компромисс являлся естественным для тех, кто не относился к знатным семействам и не был с ними связан. Напротив, понятие заговора можно легко принять, если ограничиться семейным кругом: Сеян, любовник Ливиллы, жены Друза II, помолвленный на их дочери Юлии, после устранения Друза II и всего дома Германика (Калигула после своей матери и братьев должен был стать следующей жертвой) мог в случае смерти Тиберия стать регентом от имени его внука Гемелла. И достаточно исчезнуть последнему, как вся власть могла быть вручена Сеяну и его детям. В этом отношении заговор был делом, требующим немало усилий и времени. Тиберий понимал, что после устранения Сеяна именно на того падет ответственность за смерть Друза II. Он, похоже, действовал непроизвольно, защищая свою семью, после того, как получил письмо от Антонии, матери Германика. Та считала, что должна продолжить дело Ливии и быть охранительницей семьи, во имя чего и заявила об угрозе заговора Сеяна. Наконец, Тиберий прекрасно понимал, что само понятие заговора значительно расширит круг подозреваемых и увеличит возможности выдвигать обвинения, выносить приговоры и раздавать награды (деньги, магистратуры, жреческий сан). Никогда не приходилось ему задавать столько вопросов в связи с заговором, как в течение месяца, последовавшего после падения и гибели Сеяна.

Итак, первотолчком стало письмо Антонии, которая настаивала на том, чтобы принцепс отстранил Сеяна от должности префекта претория. Оно попало на уже подготовленную почву, хотя последовавшие затем события и казались, на первый взгляд, совершенно неожиданными. В Риме принцепс располагал солидной поддержкой — среди сенаторов было более двух десятков человек, враждебно настроенных к Сеяну. Среди них — Луций Какиний Галл, Луций Аррунций, Сект Аппулей и, особенно, давний друг принцепса Луций Кальпурний Пизон, префект Рима. Этот знатный 79-летний нобиль был одним из великих полководцев и администраторов Августа в Альпах, на Дунае, в Азии, Сирии и Финикии. Консул в 15 году до н.э., член коллегии понтификов, он имел сестру, которая была помолвлена с Юлием Цезарем, что вводило его в царствующую семью. С 17 года он, будучи префектом Рима, являлся, таким образом, третьим лицом в государстве и, пользуясь доверием Тиберия и сената, исполнял свои обязанности умело и с чувством меры. После отъезда Тиберия из Рима Пизон являлся гражданским представителем принцепса в столице, тогда как Сеян был его военным представителем. Пизон не вмешивался в конфликт между Тиберием и Агриппиной, хотя и понимал, что виноваты в нем оба — и Тиберий, и Агриппина.

Однако главным лицом, на кого опирался Тиберий, разоблачая заговор Сеяна, стал не сенатор, а всадник — старший префект стражей (пожарной охраны) по имени Макрон.

Принцепс то хвалил, то хулил Сеяна. В марте 31 года тот, вместе с Тиберием, стал консулом, а затем получил проконсульскую власть, но одновременно с этим принцепс помог сенатору и противнику Сеяна Луцию Аррунцию снять с себя обвинения в заговоре против префекта претория. К тому времени Нерон, брат Калигулы, уже был мертв, но Тиберий вновь направляет послание в сенат, запрещая жертвоприношения в память покойных. Только позже стало понятно, что это послание прямо касалось Сеяна, ставшего объектом излишне подобострастного поклонения.

Макрон занял свое место в этой игре Тиберия. Имея на руках секретный приказ принцепса о назначении его префектом преторианской гвардии, он прибыл из Кампании в Рим. В ночь с 17 на 18 октября Макрон встретился с исполняющим обязанности консула Меммием Регулом и префектом стражей Лаконом, передав им инструкции императора. На рассвете 18 октября Макрон отправился на Палатин, где сенат уже начал собираться в храме Аполлона на свое заседание. По дороге он повстречал Сеяна и как бы по секрету сообщил тому, что имеет на руках распоряжение Тиберия сенату назначить его трибуном. Этими словами Макрон успокоил Сеяна и тот вместе с Макроном отправился в храм Аполлона, охраняемый отрядом преторианцев. Выждав, когда Сеян войдет в храм, Макрон сообщил преторианцам, что по приказу Тиберия он назначен их новым префектом. Затем Макрон отправил преторианцев в лагерь, находящийся за пределами города, заменив их отрядом стражей Лакона, а сам направился в тот же лагерь, чтобы держать преторианскую гвардию под своим контролем.

Открыв заседание сената, консул Меммий Регул зачитал длинное и путаное послание Тиберия. По мере того, как Регул читал, те, кто находился рядом с Сеяном, все дальше от него отодвигались. Тиберий сообщал, что, по его мнению, готовится заговор и его убийство, что он хотел бы вернуться в Рим и ожидает к себе консула с вооруженной охраной, которая могла бы сопровождать Тиберия во время переезда с Капри в столицу. В заключение письма он просил, чтобы двое друзей Сеяна были наказаны, а сам он — арестован. Ошеломленный Сеян был тут же окружен преторами и трибунами, чтобы он не смог бежать. Консул трижды произнес его имя, однако, не желая признавать себя виновным, Сеян продолжал сидеть, не вставая. После этого сенат проголосовал за то, чтобы арестовать Сеяна и заключить его в тюрьму. Консул и префект стражей Лакон вместе с другими магистратами отвели Сеяна в подземную тюрьму, находящуюся под Форумом.

Когда об этом стало известно, в Риме начались волнения. Народ решительно выступил против Сеяна. Его статуи были свергнуты и отправлены на переплавку. Преторианская гвардия, которую возглавил Макрон, пообещавший воинам денежное вознаграждение, сохраняла спокойствие. Видя подобное развитие событий, осмелевшие сенаторы во второй половине дня 18 октября вновь собрались на заседание, теперь уже в Храме Согласия, и приговорили Сеяна к смертной казни. Приговор был немедленно приведен в исполнение, и Сеяна задушили в подземной тюрьме. Тело казненного было выставлено на лестнице Гемоний, недалеко от Форума, там, где недавно находились тела нескольких жертв Сеяна. В течение нескольких дней каждый желающий мог высказать свое презрение в адрес еще недавно всесильного фаворита, затем тело сбросили в Тибр.

Гибель Сеяна стала драмой местного масштаба. В империи не было никаких волнений по этому поводу, никто из наместников провинций или командиров легионов не был смещен, что лишний раз свидетельствовало о слабом влиянии покойного на положение дел в империи. Однако в самом Риме вследствие заговора Сеяна политическая ситуация в течение нескольких месяцев оставалась достаточно сложной. В ходе волнений было расхищено имущество Сеяна и его сторонников. Гвардейцы-преторианцы, стараясь отмежеваться от непопулярного ныне Сеяна, обвинили своего покойного префекта в злоупотреблениях. Завидную энергию проявил сенат: им был приговорен к смерти и 24 октября задушен старший сын Сеяна. Апиката, жена Сеяна, через два дня покончила с собой, оставив письмо, обвиняющее Ливиллу в отравлении Друза II — своего мужа и сына Тиберия. Несколькими неделями позже сенат приговорил к смерти двух несовершеннолетних детей Сеяна и Апикаты — Капито Элиния и Юниллу. Так как закон запрещал казнить девственниц, то палач сначала изнасиловал Юниллу, а потом удушил ее. Так была уничтожена вся семья Сеяна, в том числе и невинные дети. Во всех этих событиях сенаторы вышли далеко за рамки того, о чем официально просил Тиберий, настаивая лишь на аресте своего фаворита. Но принцепс был потрясен, когда узнал, что его друг и главный помощник причастен к смерти Друза II. Смятение и подозрительность овладели Тиберием и отныне он уже никому не доверял. Уединившись, он даже отказался встретиться с посланцами сената во главе с консулом Меммием Регулом, которые хотели заверить принцепса в своей преданности. В соответствии с обычаем его невестка Ливилла, виновная в отравлении мужа, была казнена у себя дома. Были казнены также два человека из семьи Тиберия, помогавшие Сеяну в его интригах.

В сенате обвинения и судебные процессы следовали один за другим. Самой известной жертвой стал дядя Сеяна со стороны матери, бывший консул Блез. Все те, кто при Сеяне выступал в роли обвинителей, отныне превратились в обвиняемых. Одни из них покончили с собой, как Публий Вителлий, другие — отвергали все обвинения, как всадник Марк Теренций, который заявил, что Тиберий всегда был для него примером, и именно поэтому он дружил с Сеяном, третьи, вроде Помпония Секунда, находясь в тюрьме или под стражей, терпеливо ждали, когда минует буря. В ходе этих событий было казнено множество людей. По сведениям Веллия Патеркула, погибли до трети сенаторов и почти шестая часть всаднического сословия. У Светония, Тацита и Диона Кассия конкретные цифры не фигурируют. Поэтому невозможно точно установить, сколько человек погибло после казни бывшего префекта преторианской гвардии. Имена их были вычеркнуты из всех списков. Известны монеты из Билбилы (Испания), на которых имя Сеяна искусно забито новой гравировкой. Подобное стремление предать имя Сеяна забвению имело свой результат. Например, в различных хрониках отмечены четыре даты: казнь Сеяна и его детей, самоубийство его бывшей жены. Все они пали жертвами политической игры во имя ложно понимаемой свободы. Недаром монеты отмечают предусмотрительность Тиберия, его провидческий дар, предотвративший преступный заговор.

На Марсовом поле в честь этого божественного дара был воздвигнут жертвенник, на котором коллегия арвальских братьев приносила ежегодные жертвы. Все эти события нашли отражение в римской литературе, как у современников (Сенека), так и у более поздних авторов (Ювенал). Эта трагическая судьба сравнивалась с историей жизни Калигулы, чтобы показать всю переменчивость судьбы. Пока же, в конце 31 года, начался новый этап в эволюции принципата Тиберия, ставший вместе с тем и последним.

 

XV. Мрачный конец принципата Тиберия

Тацит несколько прямолинейно изображает принципат Тиберия, делая упор на морально-психологические характеристики и поведение правителя: «Он был скрытен и коварен, прикидываясь высокодобродетельным, пока были живы Германик и Друз; он совмещал в себе хорошее и дурное до смерти матери; он был отвратителен своей жестокостью, но таил ото всех свои низкие страсти... и под конец он с одинаковой безудержностью предался преступлениям и гнусным порокам, забыв о стыде и страхе и повинуясь только своим влечениям» (Тацит, Анналы, VI, 51). Он, как и другие историки, давал, таким образом, свой портрет Тиберия и свою интерпретацию деятельности принцепса. Факты, сообщаемые Тацитом, зачастую давали более положительное представление о Тиберии, однако автор объяснял их как обман и притворство.

Более или менее известные факты говорят о том, что в последние годы правления — от устранения Сеяна до кончины — принцепс отличался превосходным здоровьем, хотя ему было уже за семьдесят. Но, как полагает Тацит, в основе всей его деятельности было лишь притворство: «Уже Тиберия покидали телесные, покидали жизненные силы, но все еще не покидало притворство; он сохранял прежнюю храбрость духа и холодность в речах и во взоре, но он принуждал себя порою к приветливости, пытаясь за нею скрыть уже очевидное для всех угасание» (Тацит, Анналы, VI, 50). Физически Тиберий был способен отправлять свои полномочия, но мог ли он их осуществлять в морально-психологическом отношении? Были ли ему в течение всей жизни присущи жестокость и сладострастие? Или он, будучи безвольным, сломался, исполняя свою монархическую власть? Или же разочаровался в способности сенаторов решать задачи, им предписанные?

Несомненно, что вопросы о Тиберии как государственном деятеле провоцировались самим принцепсом. То его нежелание возвращаться в Рим, то письма в сенат с требованиями гарантий безопасности в случае возвращения. Он нередко покидал Капри и доезжал до самых ворот Рима, но в город так и не вступил, поселившись в последние годы жизни в Кампании у Мизенского мыса. В других своих письмах сенату он вдруг давал понять, что жизнь его не стоит защищать с помощью оружия. Или же спрашивал: «Что вам написать, почтеннейшие отцы-сенаторы, или как написать, или о чем в настоящее время совсем не писать? Если я это знаю, пусть боги и богини нашлют на меня еще более тягостные страдания, нежели те, которые я всякий день ощущаю и которые влекут меня к гибели» (Тацит, Анналы, VI, 12). Что это — признак растерянности или опять же притворство и лицемерие? Тогда же его видят со слезами обнимающего младшего внука Гемелла (Тацит, Анналы, VI, 52).

Несмотря на драматические события, связанные с разоблачением заговора Сеяна, Тиберий последние пять лет жизни продолжал эффективно и решительно управлять империей, хотя и находился за пределами Рима. Никто уже не говорил о каком-то фаворите в его окружении, хотя у Тиберия, несомненно, были советники, к примеру, его друг, сенатор Нерва, или новый префект преторианской гвардии Макрон. Из всей предыдущей политической деятельности Тиберия видно, что самой насыщенной ее главой были политические процессы, однако будем иметь в виду, что исторические источники во многом односторонни, поскольку опираются только на архивы сената.

В 32 году состоялись, по меньшей мере, двадцать политических процессов. Почти все они имели отношение к заговору Сеяна. Одни из обвиняемых были казнены, другие — покончили с собой, третьи — отправлены в ссылку. Тацит свидетельствует, что один из обвиняемых был оправдан после удачной защитной речи, другой — освобожден после письма Тиберия в его защиту. Сенаторам также удалось отвергнуть обвинения или отсрочить судебные дела пяти нобилей. 32 год прошел более спокойно: состоялось только шесть судебных процессов, к тому же, по всей видимости, носивших не политический характер. Правда, в этом году удушили всех находившихся в тюрьмах сообщников Сеяна, как мужчин, так и женщин; но, видимо, все это были не очень известные люди, поскольку Тацит никаких имен не называет. В 34 году еще несколько человек были обвинены в преступлениях против величия, однако все они покончили с собой. В 35 году четыре человека были обвинены в преступлении против величия; двое из них покончили с собой, еще двое были казнены. В 36 году - три самоубийства, в том числе Эмилии Лепиды, вдовы Друза III, и три казни.

В 37 году Рим жил в ожидании кончины Тиберия, однако политические процессы в сенате продолжались, более того, число их выросло. «Охотники за головами» и за вознаграждением были прежде всего из числа сенаторов или всадников. Иногда сенаторы, как, впрочем, и сам Тиберий, оправдывали подсудимых. Многие преступления были самыми обычными, прежде всего супружеская измена или правонарушения, связанные с управлением провинциями:

— Секст Марий, обвиненный в кровосмесительной связи с дочерью, являлся владельцем одного из самых крупных рудников в Бетике. Он был приговорен к смерти и сброшен с Тарпейской скалы; говорили, что причиной обвинения стало его богатство;

— Помпей Макрин был сослан, его отец, всадник, и брат, сенатор, покончили с собой, обвиненные в том, что превратили своего прадеда в объект героического культа. Однако дело это было в первую очередь связано с событиями, имевшими место в провинциях Ахайя и Азия;

— армянский царь Тигран, проживавщий в Риме под надзором, был удушен в то время, когда на восточных границах возникли сложности;

— сенатор Юлий Африкан, выходец из галлов, был обвинен в сообщничестве с Сеяном; считали, что этот заговор имел ответвления и в провинциях.

Другие смерти известных людей не были связаны с судебными процессами. В 32 году скончался, будучи уже в преклонном возрасте, префект Рима Луций Кальпурний Пизон. В 33 году умер его преемник, бывший консул Элий Ламия. Тогда же скончались знатный нобиль Маний Лепид и правитель Фракии Поппей Сабин.

Однако отмечена эта эпоха именно волной самоубийств. Добровольный уход из жизни одних представлялся вполне объяснимым: они стремились опередить обвинение и осуждение. Тем более, что в таком случае они имели право на достойные похороны и выполнение завещания, особенно если догадывались завещать часть имущества в пользу императора. Самоубийство других было связано с разочарованием в жизни и, согласно Тациту, с отвращением к той эпохе. Луций Аррунций, возраст которого уже перешел за семьдесят, был обвинен в безбожии. Допросом свидетелей и пыткой рабов руководил сам Макрон, ненавидевший Аррунция. В итоге тот вскрыл себе вены. Похоже, что это ощущение отвращения к жизни было достаточно широко распространено. Имеющий безупречную репутацию сенатор Нерва, который всегда сопровождал Тиберия и был его советником, решил добровольно уморить себя голодом, хотя император всячески его отговаривал. Молодой нобиль Секст Папиний из семьи консулов покончил с собой, бросившись со скалы; впрочем, Тацит ничего не говорит о причинах самоубийства юноши — распутная жизнь, колдовство, участие в чем-то противозаконном или что-то еще. Рубрий Фабий самовольно покинул Рим из-за того, что, как он заявил, не мог больше жить в этой атмосфере всеобщего страха. В Мессине его задержал некий центурион и вернул в Рим. Сенат ограничился тем, что запретил ему менять местожительство.

Эти и другие факты представляют последние годы принципата Тиберия в печальном и даже мрачном свете. Можно, как это делает Светоний, собрать ходившие тогда по рукам оскорбительные стихи в адрес Тиберия. Но не надо забывать, что по преимуществу лишь окружение Тиберия и должностные лица Рима были затронуты этими политическими процессами и атмосферой страха. В остальном политическая и административно-управленческая деятельность происходила как обычно. Наместники в провинциях или полководцы в армии всегда находили понимание и поддержку со стороны Тиберия. Магистраты регулярно и в срок назначались на должности, сенат обсуждал все важные вопросы и принимал решения. Принцепс заботился о том, чтобы общественный механизм работал без сбоев, не обращая внимания на переменчивое общественное мнение.

В 32 году самой важной проблемой для жителей Рима стали высокие цены на зерно. До мятежа дело не дошло, однако во время театральных представлений люди выкрикивали в адрес Тиберия ругательства и насмешки. Недовольный всем этим принцепс направил письмо консулам и сенату, где сообщил о мерах, предпринятых для улучшения снабжения города хлебом, которые, однако, оказались малорезультативными вследствие бездарности должностных лиц. Потребовав повысить их ответственность, консулы и сенат вместе с тем предприняли ряд мер, чтобы не допустить возможных беспорядков в городе.

В 33 году разразился финансовый кризис — обострилась проблема наличных денег. Связано это было с тем, что, хотя ускоренное экономическое развитие требовало все больше денежных средств, при Тиберии существенно уменьшились общественные расходы из-за отсутствия крупных военных походов и общественного строительства. Золотые и серебряные монеты скапливались в казне принцепса и в государственном казначействе. Все это привело к росту процентных ставок, т.е. засилью ростовщиков, хотя по закону были запрещены ставки, превышающие 12%. Претор, разбирающий дела о ростовщичестве, доложил об этом сенату и принцепсу. Тиберий предоставил полтора года на наведение порядка путем возвращения долга кредиторам по курсу установленной законом процентной ставки. Однако это еще больше обострило проблему наличных денег. Попытка преодолеть кризис путем продажи земельной собственности успехом не увенчалась. Как свидетельствует Тацит «... цены на поместья резко упали, и чем больше долгов обременяло владельца земли, тем труднее ему было ее продать; так что многие из-за этого вконец разорились. Потеря имущества влекла за собой утрату достойного положения и доброго имени» (Тацит, Анналы, VI, 23). Тогда Тиберий раздал по меняльным лавкам 100 миллионов сестерциев и разрешил получать из них беспроцентную ссуду на три года любому, кто мог представить в залог землю и поместье двойной ценности. Этот шаг принцепса постепенно стабилизировал ситуацию.

В 36 году страшный пожар, поразивший Рим, опустошил часть Цирка, примыкающую к Авентинскому холму, и все застройки на самом холме. Тогда Тиберий вновь выделил из собственной казны 100 миллионов сестерциев и оплатил многочисленным пострадавшим весь ущерб, что увеличило его популярность в народе.

Три этих события отчетливо показывают, насколько многообразны были административные заботы и проблемы. В первую очередь Тиберий заботился об обеспечении Рима хлебом и своевременном отправлении религиозных и жертвенных церемоний. Он также стремился во всем экономить, вплоть до того, что не выплатил завещанные Ливией деньги и не стал устраивать празднеств по поводу того, что Калигула получил право на ношение мужской тоги. Принцепс строго взыскивал за излишества и неразумные нововведения, в частности, при нем были прекращены бои гладиаторов. Римляне считали, что Тиберий хорошо управляет государством, хотя и не заслуживает особого уважения; однако монархический характер власти никем под сомнение не ставился.

В том, что касается внешних проблем и вопросов безопасности границ империи, то здесь в 31-37 гг. серьезных трудностей не возникало. Только на Востоке пришлось решать проблемы, связанные с самовластными устремлениями парфянского царя Артабана. Римские легионы, руководимые посланцем принцепса Луцием Вителлием, продемонстрировали свою мощь. Артабан принес перед изображением Тиберия присягу верности. Позднее начались беспорядки в Каппадокии, вызванные налоговым гнетом, однако посланные Вителлием легионы быстро восстановили порядок. В целом последние пять лет принципата Тиберия были гораздо более спокойными, чем начало его правления. Тиберий оставлял своему преемнику империю, где царили порядок и спокойствие. Во многом это объяснялось умелым подбором наместников провинций, чему Тиберий уделял много внимания; самые способные из них надолго оставались во главе провинций, те же, кто не справлялся, отзывались в Рим. Подобная практика устраивала далеко не всех, ведь сенаторы или всадники лишались возможности обогатиться за счет провинций. Однако Тиберий в ответ на их недовольство заявил, что он предпочитает стричь овец, а не снимать с них шкуру. В последние годы правления Тиберия в провинциях стало гораздо меньше злоупотреблений и вымогательств со стороны местной администрации, которая опасалась гнева принцепса. Сравнительно миролюбивая внешняя политика способствовала тому, что требовалось меньше солдат для военных походов. В то же время Тиберий заботился о боеготовности своих легионов, во главе которых стояли такие способные полководцы, как Луций Вителлий, который сумел решить парфянскую проблему, или Лентул Гетулик, наместник Верхней Германии, который поддерживал порядок на границах Рейна. В самом же Риме Тиберий, не доверяя своей преторианской гвардии, внимательно следил за ней. Он не стал менять установленный Сеяном порядок и вновь расселять преторианские когорты по всему городу, что позволило избежать лишних расходов, а также давало возможность Тиберию держать их всех под контролем. Когда сенатор и известный ритор Юний Галлий однажды предложил, чтобы на зрелищах места, предназначенные для всадников, могли занимать и преторианцы, то Тиберий напомнил, что лишь он может поощрять своих гвардейцев, поскольку командует ими. За свое необдуманное предложение Галлий был, по настоянию принцепса, исключен из сената и сослан на остров Лесбос.

Эффективное управление, жесткое и даже суровое, которое проводилось и в Риме, и в провинциях, по отношению и к плебсу, и к солдатам, требовало постоянных усилий со стороны Тиберия. Это обеспечивало ему всеобщую лояльность. Однако принцепса боялись и не любили, потому что он был строг и не увлекался популистскими жестами. Тиберий отчетливо это сознавал.

 

XVI. Частная жизнь Тиберия

Калигула был в некотором роде «учеником» Тиберия и прошел хорошую школу обучения жестокости, что так явно отмечало правящего принципса. Что касается общеизвестного сладострастия Калигулы, то здесь также можно увидеть влияние Тиберия, имевшего репутацию похотливого старца, что, впрочем, можно отнести и к области политических оскорблений. По существу, в тогдашнем Риме общественное мнение иногда подталкивало и питало судебные обвинения. Их было три вида:

— обвинения, связанные с социальным происхождением: Унтел, обвиненный в том, что его отец торговал мулами; то же самое было и в случае с отцом Веспашана. Другой пример — Калигула, когда хотел опорочить память своей прабабки Ливии, говорил, что ее мать Алфидия была дочерью простого муниципального служащего;

— обвинение в злоупотреблении властью и, особенно, в обогащении при исполнении служебных обязанностей. Обычно подобные обвинения звучали в адрес магистратов, оставляющих свои должности по истечении срока. Принципаты Августа и Тиберия, как и принципаты Калигулы, Клавдия или Нерона, были полны политическими процессами, основанными на подобных обвинениях;

— наконец, это обвинения, касающиеся человеческих недостатков и пороков: скупости, жестокости, трусости в бою; отсутствие интереса к общественным делам, неисполнение супружеских обязанностей.

Тиберия или Калигулу трудно упрекнуть в скромном социальном происхождении, поскольку через Клавдиев, а в еще большей степени через Юлиев и Ливию, они были связаны с самыми знатными семьями Рима. В том же, что касается злоупотребления властью, их невозможно было обвинить, поскольку авторитарно-монархический режим был узаконен и отождествлялся с личностью принцепса. Что же касается казней без суда, то, по мнению большинства и граждан, и сенаторов, принцепс имел на это право в силу своей власти трибуна. Оставались недостатки и пороки личного характера, и именно такого рода обвинения в адрес правителя получили самое широкое хождение. Правда, трусость в бою или пренебрежение общественным служением здесь мало подходили, но зато распущенность, скупость, жестокость, сладострастие — это было у всех на языке.

Игра слов — Тиберий и «Биберий» (пьянчужка) — напоминала о солдатских пьянках; правда, сравнивая Тиберия с иными его современниками, приходится признать, что он был весьма умерен в винопитии. Более уместны обвинения в скупости — этом старческом недостатке, однако подобные обвинения были очень широко распространены в то время. Скорее, Тиберий, контролируя государственные финансы, не был склонен к безрассудным тратам. Если же возникала необходимость, то Тиберий не скупился: так было в начале его принципата (восстановление городов в Азии, пострадавших от землетрясения), так было и в конце (большой пожар в Риме). Особенно много клеветы и злословия звучало в адрес императора, когда говорили о его жестокости и сладострастии.

Жестокость Тиберия общепризнана. Для некоторых авторов II века н.э., современников таких благонравных правителей, как Антонин Пий или Марк Аврелий, Тиберий — это свирепый принцепс. Признаем, однако, что его свирепость проявилась в отношении невестки, внуков, некоторых из друзей и соратников, но никак не в методах правления. В общественной жизни он был жесток не больше и не меньше, чем большинство сенаторов. Чтобы показать его жестокость и бесчеловечность, распространялись слухи, что он повелел Пизону отравить Германика, а также дал распоряжение отравить своего сына Друза II. Однако Тацит отвергает это. Конечно, Тиберий был правителем противоречивым и в случае нужды мог отдавать жестокие и бесчеловечные приказы, однако это следует отнести и к жесткости управления, но не к жестокорти как к черте характера.

Тиберий был уже стар для сексуальных развлечений, и более молодые недаром считали его похотливым стариком или отвратительным старцем. В его адрес обычно звучали три обвинения: Тиберий занимался вуатеризмом, пользовал молодых людей обоих полов, практиковал фелляцию и куннилингус.

Касаясь этой стороны античной жизни, испытываешь неловкость, однако в противном случае мы не сможем получить объективный образ Тиберия. Прежде всего — о вуатеризме императора. Известен один публичный случай, когда он обедал у сенатора Цестия Галла и там прислуживали обнаженные девушки, на чем настоял сам Тиберий. Однако на Капри он любил тайком наблюдать юношей и девушек, совокупляющихся в разных позах вдвоем и втроем. Тиберий также коллекционировал эротические картинки, скульптуры и книги. Так, он с удовольствием принял картину Паррасия, греческого художника конца V века до н.э., изображающую совокупление в рот Мелеагры и Аталанта (Светоний, Тиберий, 44). Его страсть к мальчикам доходила до того, что однажды во время церемонии жертвоприношения он набросился на двух прислуживающих мальчиков, чтобы растлить их. Что касается фелляции, то он приказывал доставлять ему маленьких детей, только что отнятых от груди, чтобы они сосали его половой член. И у него была постыдная причуда, когда он попросил некую Маллонию доставить ему удовольствие и позволить сделать куннилингус (Светоний, Тиберий, 42-45).

Эротические игры довольно широко представлены в изображениях на вазах, светильниках, монетах, картинах, в частности, на фресках Помпеи. Это свидетельство того, что подобные развлечения были типичны в эпоху Юлиев-Клавдиев, от Августа до Нерона. Но позднее они шокировали тонкий вкус Антониев и подобные изображения стали встречаться все реже. Светоний, описывая частную жизнь Тиберия, демонстрирует полное непонимание того, чем отмечена тогдашняя эпоха. Как и все его современники, Тиберий, конечно, любил эротические сюжеты, но это лишь один из аспектов его частной жизни и вряд ли он может служить примером половой распущенности и извращенности.

Известно, что, как обитатель Капри, он получил прозвище «Caprineus», что означало и «человек с Капри», и «старый козел»; подобная кличка позволяет многое ему приписать. Его любовь к мальчикам правдоподобна, потому что о ней широко известно, но невозможно назвать ни одного имени его миньонов. Что же касается истории о мальчиках-прислужниках, то она — пример нарушения закона. Если сексуальные притязания к рабыне или к рабу были не наказуемы, то римские граждане находились под защитой закона и потому изнасилование малолетних каралось смертью. К тому же сюда можно присовокупить и обвинение в неблагочестии, поскольку описанные события произошли в ходе процедуры жертвоприношения.

Фелляция в Древнем Риме также широко была распространена, и Тиберий, видимо, использовал для этого рабов, если, конечно, рассказы о пристрастии императора к фелляции соответствуют действительности. Однако в любом случае подобные развлечения старика вызывают лишь омерзение. Что касается игр с маленькими детьми, то это доставляло удовольствие и молодым, и людям зрелого возраста. Сенека позднее свидетельствовал, что сам занимался этим, не видя в подобной практике ничего постыдного.

Главное во всех этих эротических сюжетах — то, что доминирует все же мужское начало; Тиберий никогда не обвинялся в женоподобии, что приписывали молодому Юлию Цезарю, а затем — и Калигуле. Ничего неизвестно о любовнице Тиберия, как, впрочем, о любовницах Юлия Цезаря или Августа, но есть сведения о том, что Тиберий практиковал куннилингус: об этом говорят Марциал и Ювенал. У Светония даже упоминается конкретное имя — знатная женщина Маллония покончила с собой после того, как ее обесчестил Тиберий. Однако эта история представляется не очень правдоподобной, потому что, во-первых, это женское имя больше нигде не встречается и не связано с какой-либо известной семьей, во-вторых, эта история напоминает легенду о Лукреции, которая покончила с собой после того, как ее обесчестил сын царя Тарквиния. Таким образом как бы сопоставлялись оба тиранических режима и акцент ставился на злоупотреблении властью, неизбежно ведущем к развращению нравов.

Вполне возможно, что Тиберий был сладострастным старцем, что соответствовало духу времени. Но никаких доказательств этой стороны частной жизни Тиберия не приводится. По существу, все эти свидетельства как бы подтверждают изречение «Пороки — дело личное, добродетели — дело общественное!» и имеют целью, опираясь на негативные стороны частной жизни правителя, опорочить все его правление.

Калигула не был вовлечен в эти гнусные истории и слухи. Хотя незадолго до отъезда к деду на Капри он попался своей бабке Антонии, когда горячо обнимался с сестрой Друзиллой — все же, даже если это и соответствует действительности, здесь можно увидеть лишь половое любопытство двух подростков, грех молодости, простительный детям, лишенным человеческой теплоты, потому что рядом с ними не было ни матери, ни старших братьев.

Позднее, проживая на Капри, Калигула по ночам тайком волочился за юбками и вел разгульную жизнь, что Тиберий одобрял, считая, что это смягчит буйный нрав внука, так же, как танцы, театр и пение. В любовных похождениях юноши не было ничего предосудительного, однако они быстро становились предметом пересудов: в Риме сенаторы рассказывали, что юноша был пассивным гомосексуалистом. Все эти слухи преследовали цель опорочить его как наследника императора и нередко носили клеветнический характер.

Калигула не был аскетом. Как и всякий молодой человек его возраста и положения, он любил наслаждаться жизнью. Тиберий, внимательно следивший за ним, был доволен, что юноша ничем не отличается от своих сверстников. Подобное поведение в определенной мере могло быть условием выживания в то неспокойное время. Однако можно допустить и то, что скрытность его сексуальной жизни объяснялась тем, что Калигула помнил, как Тиберий не раз упрекал его старшего брата Нерона в излишней любви к мальчикам. Поэтому Калигула старался скрыть свои сексуальные увлечения, чтобы не вызывать подобных упреков со стороны деда. Ведь Тиберий был общепризнанным и уважаемым охранителем семейной нравственности.

Личные пороки и общественные добродетели — в этом и коренилась двойственность Тиберия. Пойдет ли Калигула по пути деда, скрывая свои пороки, или будет выставлять их напоказ, как бы в отместку за то, что ему в юности ограничивали свободу действий? Пока еще для римских нобилей молодой человек с Капри был загадкой. Наверное, поэтому Калигуле с такой легкостью приписывали и хорошее, и дурное, опасаясь его пороков или надеясь на его добродетели.

 

XVII. Пример для Калигулы: религия Тиберия

В другой сфере деятельность Тиберия могла составить для его наследника определенный пример и предмет для размышлений. Это касается его религиозных взглядов и управления римской жизнью. Какой могла быть религия Тиберия? Поскольку и современники, и последующие историки придавали большое значение верованиям Тиберия, этот вопрос заслуживает рассмотрения, тем более, что Тиберий не имел ничего неообычного в своем поведении, он лишь разделял идеи и взгляды современников.

Несомненно влияние на Калигулу деда-императора, который всю жизнь увлекался как философией, так и религией. После серьезного образования, когда Тиберий познакомился с греческой культурой и с латинскими традициями, он нередко предавался философским размышлениям, сначала во время своей ссылки на Родос, затем — проживая в Риме, до того как он стал помощником Августа, и потом, во время своего уединения на Капри с 26 по 37 год; так что в целом получается более двадцати лет. Он встречался с греческими и римскими риторами, философами или астрологами, и не уходил от диалектических поединков. Этот беспокойный и тревожный ум, напоминающий Марка Аврелия, может рассматриваться как философский. Он черпал интеллектуальную мощь в своих религиозных верованиях. Однако невозможно привязать Тиберия к конкретной философской школе, поскольку большинство используемых классификаций были введены уже после него. Можно определить религию Лукреция и религию Вергилия, но религию такого политика, как Цицерон, определить намного труднее, не говоря уже о религии Августа. Тиберий страдал от обвинений в безнравственности, в частности, в жестокости и похотливости; страдал он и от того, что было известно о его верованиях.

Для многих римлян I века до н.э. и I века н.э. он казался эклектичным философом, который брал там, где найдет, но его отношение к народу и преданность общему делу сделали бы из него стоика. В Древнем Риме верили в то, что личное предназначение связано с движением звезд и планет, что звездная сфера является вечным блаженством, что судьбу определяют звезды. Комета Юлия Цезаря и апофеоз Августа, запечатленные на камне, находящемся в одном из музеев Франции, или дело Скрибония Либона, связанное с магией, отчетливо свидетельствуют об этом.

Тиберий, как и многие его современники, верил в астрологию; он был окружен астрологами и пользовался их советами. Непредвиденные смерти в его семье и события, происходившие с ним самим, в значительной мере способствовали этой вере. Жизнь давала столько примеров крутых поворотов судьбы, что он понимал непрочность своей власти и стремился заранее предупредить грозящие неприятности и опасности.

Рядом с ним на Капри находился Фрасилл, сначала философ-платоник, потом математик, и, наконец, астролог. Он был его приближенным уже на Родосе и оставался таковым на Капри вплоть до своей смерти в 36 году. Не легко понять, почему Калигула часто посещал круг любителей астрологии. Молодым человеком он тоже был подвергнут ударам судьбы. Он видел, как убили при драматических обстоятельствах его отца, мать, двух братьев, дядю Друза II, а также его соперника Сеяна; стал ли он вследствие этого фаталистом? Его сдержанное поведение, казалось, подтверждало эту мысль. Он явно не мог изменить свою судьбу и терпеливо ждал, чтобы все свершилось своим чередом. Претенденты на верховную власть исчезали один за другим, и он всегда мог стать следующим, тем более, что Фрасилл заявил Тиберию, что у Калигулы столько же шансов стать императором, как пересечь на лошади залив Байе. К слову, после того как Калигула стал императором, он хотел выполнить это предсказание. Можно допустить и то, что Калигула до конца своих дней прибегал к услугам астрологов.

Между тем религия была не только делом веры, но также и ритуалом. Тиберий особенно внимательно относился и к этому. Он был Верховным понтификом — титул, который давался всем принцепсам. Можно выделить два главных аспекта в управлении религиозными делами: с одной стороны, сбережение традиционной религии, с другой — ее обогащение новыми божествами и новыми ритуалами. Тиберий, в частности, проявил себя как скрупулезный консерватор, который заботился о том, чтобы эти культы тщательно соблюдались и чтобы проводились ежегодные официальные церемонии. Наоборот, он был очень осторожным, если не враждебным, к любому нововведению. Так, в 32 году член коллегии жрецов — этих «пятнадцати надзирателей над исполнением сокровенных таинств», его родственник Канений Галл предложил включить дополнительную книгу в собрание «Книг Сивиллы»; это касалось советов многих прорицательниц, которые собрали из-за гибели первичных «Книг Сивиллы», сгоревших при пожаре в Капитолии во время битвы между приверженцами Мария и Суллы. Жрецы, связанные с Аполлоном, советовались с «Книгами Сивиллы» во время больших несчастий или когда возникала угроза римскому народу. В предложении Канния Галла, знатока античной религии, не было ничего революционного. После благосклонного отзыва трибуна сенат принял эту идею без обсуждения. Но Тиберий нашел процедуру слишком быстрой и попросил обсудить этот вопрос в коллегии пятнадцати жрецов, как это было раньше.

Это недоверие Тиберия ко всему новому нередко опиралось и на репрессивные меры. В 19 году он, чтобы ограничить развитие египетского и иудейского культа, отдал приказ арестовать и забрать в армию четыре тысячи приверженцев этих незаконных религий. Эти новые солдаты были отправлены в Сардинию, где климат был для них совершенно непригоден. Подобная строгость принцепса служила примером и для его представителей в провинциях. В далекой Иудее префект Понтий Пилат, наказывая в конце принципата Тиберия Иисуса из Назарета, в глазах римлян отнюдь не проявил излишнее усердие.

Осторожность Тиберия проявлялась в развитии культа императора, действующего во время его принципата. Рассмотрим это на примере изображений на монетах.

Традиционно религия предоставляет в античной классике основные сюжеты для чеканки монет, и Август фигурировал большей частью среди богов Римского Пантеона, обычно с многообразными эпитетами или с точными историческими ссылками. Все меняется при Тиберии; отныне почти никому из богов не строили сооружения, почти не исполняли церемоний. Конечно, Юпитер по-прежнему изображался со скипетром или молнией в руках, но как-то трудно было себе представить Меркурия, если изображался только лишь его жезл. Круглый храм отождествлялся со святилищем Весты, но другой храм, покрытый украшениями и не имеющий объяснительной надписи, — кому был он посвящен? Божественному Августу или некоему абстрактному божеству? Представлены триумф Тиберия, апофеоз Августа, почетные колесницы Ливии на играх, но больше всего места на медных монетах, широко распространенных в Риме и Италии, занимают надписи «Clementia», «Moderatio», «Pietos», «Justitia», «Salus», «Providentia» (римские названия добродетелей: умеренность, сдержанность, благочестие, справедливость, здоровье, предвидение). На золотых монетах изображена богиня Consordia (богиня Согласия), образ которой был очень широко распространен по всей империи. Практически отсутствуют изображения, в той или иной степени связанные с войнами; богиня победы Ника на золотых монетах изображена спокойно сидящей, на других — медных монетах все ограничивается представлением почетного щита, преподнесенного сенатом Августу за умелое правление.

Тиберий не интересовался, что изображалось на монетах, его же собственный выбор прослеживается довольно отчетливо. Он представлял себя правителем-философом, обрядившим в римские одеяния греческие идеи. Его пропаганда через надписи и изображения на монетах адресовалась по преимуществу образованной элите, а не простому народу. И поскольку эта пропаганда не принимала в расчет традиционный пантеон богов, то народная набожность как бы нашла выход в поклонении императору и его семье. Калигула унаследовал от Тиберия этот инструмент — своеобразную систему массовой информации через монеты. Культ императора облегчал ему доступ к наследованию власти.

 

XVIII. Культ императора — главный союзник Калигулы

Нелегко понять, какой могла быть политическая сила, сформировавшая культ императора, к которому было прочно привязано большинство общественного мнения Рима, Италии и даже провинций. Ведь большинство письменных источников далеки от восторженного отношения к императорской власти. Оставим в стороне более поздние свидетельства (Марциал, Плиний Младший, Тацит, Светоний, Дион Кассий), оценивавшие все с позиций своего времени, а также ранних авторов (Вергилий, Гораций, Овидий) и дадим слово современникам Калигулы.

Что определяло их оценки, чему или кому отдать предпочтение? Рвению Веллия Патеркула? Скептицизму Плиния Старшего? Внезапной перемене мнений у Сенеки с его «Трактатом о милосердии» и непочтительными памфлетами о превращении в тыкву императора Клавдия? Пожалуй, только внешние свидетели — Филон Александрийский, Иосиф Флавий из Палестины или Страбон с берегов Понта Эвксинского — помогают понять это явление, буквально вознесшее Калигулу к высшей власти.

Преклонение перед императором своими корнями уходит в культ человека — важный элемент римской религиозности. Для римлян каждый человек заключал в себе божественную сущность — genius (гений). По их убеждениям, культ гения сопровождал человека на протяжении всей жизни, укреплял его и семью и был предметом домашнего поклонения со стороны мужа и жены, детей, вольноотпущенников и рабов.

Когда благодетели государства получали звание «отца Отечества», они входили в семью каждого римлянина и, чтобы придать больше пафоса этой привязанности, общественные и частные пиршества стали ареной жертвенных возлияний в честь Камилла, изгнавшего из Рима галлов, Сципиона, победившего Ганнибала, Мария, отбившего нашествие кимеров и тевтонов. Эти «спасители Отечества», признанные сенатом, почитались всеми римскими гражданами. Цезарь, получивший звание «слуги Отечества», и Август — «отец Отечества», превратили обычай клятвы в общественно значимую присягу.

Культ правителя существовал также в эллинистических монархиях. Сакральная преданность вождям практиковалась у кельтских и иберийских племен, у греков и варваров. Это объяснялось тем, что боги были недоступны, а правители находились рядом и их благодеяния были реальные и ощутимые. Август, положивший конец тридцатилетней гражданской войне и простивший своих врагов, вернул Рим и провинции к процветанию, что принесло ему невиданную популярность. Он был окружен всеобщим преклонением и культ в честь Августа означал признание его как благодетеля в противовес кучке сенаторов и всадников, приверженных идеалам «республики».

Труднее понять, почему культ императора продолжался при Тиберии и, более того, стал еще прочнее. Главная причина, скорее всего, коренится в деятельности того же Августа, который заложил прочные основы подобного культа. Он признал божественность своего приемного отца Юлия Цезаря и когда в 27 году до н.э. получил имя Августа, то стал именоваться «император Цезарь, сын божественного Юлия». Затем, в годы своего принципата, Август мог часто видеть, как преклонялись перед членами его семьи, в основном, за пределами Рима среди перегринов (провинциалов) — греков и варваров, а также среди тех, кто недавно получил римское гражданство.

В свою очередь, сам Август, придерживаясь римской аристократической традиции, где благочестие и набожность проявлялись, в частности, в привязанности к своим родителям и своим детям, весьма энергично увязывал культ императора с династическим культом, в том числе и по отношению к своим умершим детям — Гаю и Луцию.

После смерти Август был обожествлен коллегией жрецов совместно с членами своей семьи и самыми знатными сенаторами. В колониях, муниципиях и других городах обожествление Августа осуществляли коллегии, включавшие местную элиту, свободных людей и вольноотпущенников! Август оставил институты, прочно связанные с его семьей, — храмы, жертвенники и места для жертвоприношений, жрецов; все это находилось и в самом Риме, и в Италии и провинциях. Представители трех Галлий (Аквитании, Мугдунской провинции и Бельгики) собирались у Лионского жертвенника. Жители Нарбоннской Галлии довольствовались Нарбоннским жертвенником. За короткое время жители всей империи приняли участие в этом обожествлении Августа.

Некоторые суеверия и пережитки не роняли репутацию императорской семьи: вдовы Августа Ливии, его сына Тиберия, его внуков Германика и Друза II. Ливия и Тиберий отождествлялись с деяниями Августа, что придавало им особый смысл. Да и если бы было иначе, то это могло означать возвращение власти к сенату, чего, кроме некоторых сенатов, никто не хотел.

Читая Тацита, Светония или Диона Кассия, складывается впечатление, что Тиберия все ненавидели, презирали или боялись. Вряд ли с этим можно согласиться, так как без искренней привязанности к личности правителя принципат Тиберия не смог бы длиться так долго. В сущности, для римлян Тиберий олицетворял мир и спокойствие, конец войн, успешное управление. Поэтому большинство римлян, как и жители провинций, не желали возвращения к аристократической республике, когда грабили провинции и шла гражданская война. Конечно, общественное мнение не было уверено в том, что новая государственная власть будет прочной, скорее, наоборот. Но опасения возврата прежнего режима только более укрепляли культ императора.

Тиберий наводил ужас только на несколько десятков человек среди его близких и сенаторов. Он безбоязненно встречал насмешки, исходящие от этих людей. Римский же народ, несомненно, был недоволен его длительным пребыванием вне столицы и его политикой ограничения зрелищ, но он знал, что император недалеко и всегда готов быстро и эффективно помочь в случае несчастья — пожара, нехватки продуктов или денег. Как должностное лицо, Тиберий успешно осуществлял свои обязанности, чего нельзя было сказать о других магистратах и о сенате, где сенаторы поносили друг друга в бесконечных судебных процессах. Сама личность принцепса не была в Риме особенно популярной, однако никто не оспаривал его легитимность.

Тиберий, насколько возможно, отказывался от обожествления своей личности. Его дотошное и придирчивое управление до заговора Сеяна сдерживало излияния в верности как следствие культа императора. В Риме, например, можно упомянуть обычное обращение к богине Согласия в 16 году по указу сената, чтобы оберегать принцепса в ходе расследования дела о волшебстве и магической практике Скрибония Либона. Однако чем дальше от столицы, тем больше было стихийного проявления благоговения, а на греческом Востоке даже возводили храмы в честь Тиберия. На Западе, впрочем, изъявление преданности ограничивалось жертвоприношениями, как и в самом Риме, в годовщины рождения Тиберия и назначения его Верховным понтификом. Что же касается членов императорской семьи, то Ливия, ставшая Августой после смерти Октавиана Августа, была удостоена поклонения и воздвигались статуи в честь Тиберия, Ливии, Германика и Друза, как и в честь покойного Августа.

Так же, как смерть Августа стала толчком к запуску всего механизма культа императора в Риме и провинциях, смерть Германика в 19 году способствовала новому росту этого культа, о чем свидетельствует Тацит и недавно обнаруженная в Андалусии надпись.

Непосредственно после смерти первого наследника и, возможно, чтобы успокоить общественное мнение, Тиберий настаивает, чтобы культ императора не адресовался лично ему, а распространялся только на его мать Ливию и сына Друза II. При этом он стремился не допустить, чтобы подобное почитание распространялось на жену и детей Германика. Монеты из Иберии, относящиеся к 20—23 годам, похожи на монеты, отчеканенные в самом Риме, и изображают Друза и Ливию, причем последнего с особым пафосом чествовали в столице испанской Лузитании городе Эмерита (Мерида): на аверсе монеты находился портрет Ливии с надписью Salus Augusta («Да здравствует Августа»), почти полная копия бронзовой монеты из Рима; на реверсе — сидящая фигура с надписью Julia Augusta (Юлия Августа). Такая фигура очень часто изображалась на серебряных динариях и на золотых монетах и может быть отнесена, скорее всего, к богине Согласия. В Эмерите, видимо, по собственной инициативе, внесли изменения в надпись на монетах, добавив Julia Augusta, которой нет на монетах, отчеканенных в Риме. Отсюда можно сделать вывод, что общественное мнение отождествляло Ливию с абстрактным божеством, которое и фигурировало на официальных монетах. В городе Ромул, в испанской Бетике, Ливия представлена как Julia Augusta Genetrix Orbis («Мать мира») (Decco, 116, 120), тогда как на Мальте она приравнивалась к Церере — богине-матери (Decco, 121), а в Сицилии ее приветствовали как dea (богиню) (Decco, 121).

Все происходило так, как если бы то рвение, с которым Тиберий отказывался от поклонения в свою честь, находило отзвук в членах его семьи. Смерть Друза II в 23 году не изменила политики Тиберия. Он отклонил просьбу испанцев, которые хотели воздвигнуть в его честь жертвенник, хотя и согласился, чтобы жители провинции Азия построили ему храм в городе Смирне. Он заботился, чтобы никакого поклонения не проявлялось в отношении его новых наследников — Нерона и Друза III; получая почести как члены императорской семьи, они не должна были получать их в самом Риме. Та же сдержанность проявлялась в отношении Ливии. У Веллия Патеркула (II, 130) можно, тем не менее, встретить похвальные слова в адрес скончавшейся Ливии, где она характеризовалась как исключительная женщина и приравнивалась к богам-мужчинам (eminentissima et per omnia deis quam hominibus similior femina). Отметим, что смерть Ливии в 29 году не привела к развитию императорского культа, поскольку Тиберий отклонил все предложенные сенатом почести в память покойной.

Понадобилось ждать наступления 31 года и разоблачения заговора Сеяна, чтобы вновь заметить проявления культа императора в Риме и за его пределами. В Интерамне (Терни) в Умбрии, например, об этом свидетельствует не очень умело составленное и многословное посвящение в честь вечно живущего Августа, свободы римского народа, провидения Тиберия Цезаря Августа, рожденного для прославления римского имени, по случаю уничтожения опасного врага римского народа (Decco, 157). В Риньяно по Фламинской дороге Тиберий был назван «очень хорошим и очень справедливым принцепсом, хранителем родины» (Decco, 159), так же, как в Бриндизи (А. Е. 1965, 113) и в Гортини на Крите, где римский наместник сделал посвящение «божественному и вечно живущему Тиберию Цезарю Августу и сенату в память пятнадцатых календ ноября» — дня гибели Сеяна, чье имя, разумеется, прямо не называлось (Decco, 158).

Настойчивое противодействие Тиберия развитию культа императора привело, таким образом, к развитию культа Провидения, который сам принцепс, видимо, поощрял, считая, что это качество должно отмечать правителя; это отражено на монетах под патронажем божественного Августа.

В эти годы народ, проявляя рвение, вместе с тем был раздосадован оттого, что император явно отказывался от всякого культа в свой адрес; он также не позволял чтить никого из членов императорской семьи. Конечно, можно было воздавать почести скончавшимся (Юлию Цезарю, Августу, затем — Гаю и Луцию Цезарю, Германику и Друзу II), но они не были столь эмоциональными, как боготворение живых. И вот, когда Тиберий заговорил о провидении Августа, произнося похвальное слово его умелому правлению, эта несколько расплывчатая формулировка как бы обозначила единую концепцию domus divina (божественного дома), которая впервые нашла свое выражение в 33 году в святилище у Римских ворот. Этот «божественный дом» как бы объединил всех в одну общность, не забыв никого. Одни, как Тиберий, видели в этом дань уважения божественным покойным, другие — большинство — свои почести относили и к живущим, т.е. к самому Тиберию и его наследникам — Калигуле и Гемеллу, не забывая и дочерей Германика. Божественный дом как самое большое благо для империи был словно бы навечно удостоен власти.

В подобном обезличенном обществе Тиберий естественно занимал первое место и его большой возраст как бы подпитывал веру в его бессмертие; Калигула же пришел непосредственно после него, словно божественное провидение предоставило Тиберию столь долгое время только для того, чтобы дать возможность детям Германика вырасти и возмужать, а затем наследовать деду, когда этого пожелают боги.

 

XIX. Калигула как наследник Тиберия

В течение пяти лет — от казни Сеяна 18 октября 31 года до смерти Тиберия 16 марта 37 года — определилась судьба Калигулы. Более ничего уже не стояло между ним и наследованием Тиберию, однако необходимо было, чтобы старый принцепс с этим смирился, тем более, что судьба других детей Германика была поучительна. Имелись и другие наследники — сын Германика Друз III, находящийся в тюрьме, а также Гемелл, единственный оставшийся в живых сын Друза II, но он был моложе Калигулы. Через своих жен Юлии и Клавдии имели множество союзников среди сенаторского нобилитета и потомков Августа. Все помнили, что именно политическое усыновление сделало в свое время Тиберия наследником. Что же касается выбора вне сенаторского нобилитета, то судьба Сеяна отчетливо показала, что об этом не стоит и мечтать.

Разоблачая заговор своего фаворита, Тиберий распорядился, если Сеян и его сторонники окажут сопротивление, то представителям принцепса Макрону, прибывшему из Кампании, Лакону, префекту стражей Кальпурнию Пизону, префекту города, и Меммию Регулу, одному из консулов, вывести Друза III из тюрьмы и представить народу с тем, чтобы показать выбор между простым всадником, т.е. Сеяном, и самым сыном Германика, членом императорской семьи. До этого дело не дошло — Сеян легко уступил, но сама эта история показывает состояние общественного мнения и настроение самого принцепса: во-первых, статус сына Германика являлся значимым фактором, во-вторых, сохранялась возможность восстановления в правах его внука. Друз III, скорее всего, был осужден сенатом за преступление против величия, что воспринималось как заговор против Тиберия, знавшего о негативном отношении к нему внука. Тюремные смотрители доносили о всех высказываниях молодого человека. Вполне возможно, что интерес принцепса к этому был обусловлен желанием найти повод для восстановления внука в правах. Однако юноша непрерывно поносил и проклинал своего деда, обвиняя его в самых различных преступлениях. Видимо, Друз III, наследуя характер своей матери Агриппины, обладал необузданным нравом, что было неприемлемо для деда. Юноша погиб голодной смертью в 33 году; говорили, что тюремщики перестали его кормить, и он даже пытался съесть свой соломенный матрац, но, возможно, это было самоубийство, что не удивительно для человека, который уже умер гражданской смертью.

Его мать Агриппина также скончалась. Когда она оскорбительно отозвалась о Тиберии, командовавший охраной центурион сильным ударом выбил ей глаз; затем ее оставили умирать от голода; неизбежный конец наступил 18 октября 33 года. Ответственность Тиберия за смерть этих двоих не совсем ясна, но трудно представить, что он об этом не знал. Тем более, что Друз III был для него опасен. Недаром осенью 31 года в Эгейском море на Кикладах появился лже-Друз, о котором говорили, что он сбежал из Рима и направлялся в Сирию к солдатам своего отца. Обеспокоенный этим наместник Македонии Поппей Сабин отправился на поимку лже-Друза, следуя за ним через Эгейское море, Грецию от Эвбеи до Коринфа, затем от Пирей до Эпира, где лже-Друз скончался вскоре после того, как объявил о своем намерении отправиться в Италию. Обман был явным, но его успех выявил популярность Друза III. Естественно, что Калигула унаследовал эту популярность.

Последний сын Германика был юношей благоразумным — он ничего лишнего не говорил и ему нельзя было приписать ничего компрометирующего. Проживая вместе с Тиберием, он не внушал тому опасений. В 31 году, незадолго до падения Сеяна, Калигула заменил своего умершего брата Нерона в отправлении четырех жреческих обязанностей, т.е. он стал авгуром, членом коллегии, отправляющей культ Августа, жрецом и, наконец, арвальским братом. С девятнадцати лет он находился с Тиберием в Кампании; вступление в жреческие коллегии не заставляло его вернуться в Рим, но вместе с тем явно указывало на него как на наследника. Правда, хотя Калигула и продвинулся дальше, чем его братья, по лестнице служебных должностей, дед держал его в строгости и не баловал чествованиями. Даже когда Калигула получил мужскую тогу, Тиберий не стал объявлять о выдаче серебра народу, как это было принято ранее. После гибели Сеяна Калигула не получил никакого продвижения в должности. В 33 году Тиберий помолвил его Юнией Клавдиллой, дочерью Марка Юния Силана. Его тесть, консул 15 года, входил в число самого знатного сенаторского нобилитета и был сторонником объединения Клавдиев. Тогда же Калигула стал квестором. Брак и квестура Калигулы могли быть центральным событием для жителей Рима, однако Тиберий не отпускал от себя юношу даже в связи с этими переменами в его жизни. Последовавшие затем смерть его брата, а потом и матери вызвали различные кривотолки, но сам Калигула по-прежнему был осторожным и сдержанным.

Он отнюдь не вел жизнь затворника. Калигула много занимался спортом и легко вступал в связь с женщинами. Будучи сотрапезником Тиберия, он должен был проявлять себя в изысканных беседах. Когда квестура ввела его в сенат, Калигула стал членом совета принцепса, который тот периодически созывал. Кроме того, Калигула мог обучаться ведению государственных дел, наблюдая, как функционирует администрация империи посредством деятельности многочисленных рабов и вольноотпущенников, которые использовались в качестве помощников принцепса гораздо чаще, чем иные сенаторы или всадники. Так же, как государи управляли своим имуществом, нескольких десятков человек было достаточно, чтобы справиться со штатом в несколько сотен рабов и вольноотпущенников. Эти последние, будучи унаследованными или подаренными, переходили в другие столичные или провинциальные «дома», нередко сохраняя при этом личные взаимоотношения. В сущности, наряду с личными отношениями, которые поддерживались между нотаблями империи через дружеские связи (между равными) или клиентелу (между родственниками различного ранга), люди и информация циркулировали также между теми, кто не был знатным в силу социального статуса (рабов и вольноотпущенников) или низкого рождения (воины стражи; надзиратели, играющие, к примеру, роль политической полиции). Калигула, который воспитывался в трех больших римских «домах» — Агриппины, Ливии и Антонии и привык к разнообразию окружения, совсем не чувствовал себя чужим в доме Тиберия, тем более, что здесь он встретил немало знакомых лиц. Дом Тиберия был многолюдным, здесь обсуждалось немало важных дел, но это напоминало то, что он уже знал ранее. С возрастом Калигула обретал опыт и учился с пользой для себя.

В Риме, этом официальном центре власти, шла иная политическая жизнь, для которой он оставался чужаком. Действовали магистраты и сенат, сосредоточив в своих руках немалую часть управленческой власти. Процессы, следовавшие один за другим, свидетельствовали об острой политической борьбе. Взгляд со стороны, например с Капри, мог оценить эти процессы как самоуничтожение сенаторского сословия, но историк не должен соглашаться с этим поверхностным суждением, ему необходимы факты.

Устранение Сеяна означало ликвидацию его партии и, возможно, это также был способ показать превосходство старых аристократических семей над новыми людьми. Но не следует забывать и то, что Тиберий выдвигал этих новых людей к более высоким званиям, чтобы иметь верных помощников.

Например, Луций Вителлий, сын всадника-прокуратора эпохи Августа, очень способный молодой человек, возможно, в свое время связанный с Германиком, который занял консулат в 34 году в награду за поддержку Тиберия в ходе разоблачения заговора Сеяна. В следующем году он стал наместником Сирии, где успешно проявил себя. Эта ключевая должность могла быть поручена только близкому человеку, которому император полностью доверял и который не смог бы замышлять какой-либо заговор.

Другой новоиспеченный нобиль Публий Меммий Регул был как раз консулом в октябре 31 года и руководил подавлением заговора Сеяна. В награду он получил важные жреческие должности, словно был патрицием: septemvir epulonum (коллегия семи должностей сакральных пиршеств, куда входил и император); sodalis Augustalis (где он общался с Тиберием и Калигулой) и, видимо, он стал арвальским братом. Тиберий обратил на него внимание, когда тот был избран квестором и поручил ему городское управление и плебейский трибунат. В 35 году Меммий Регул получил высшее командование на востоке, включающее Ахайю, Македонию и Мезию. Это был весьма неспокойный регион, и здесь требовался человек, наделенный не только военными способностями, но и административными талантами. Подчиненные относились к нему с уважением, что лишний раз свидетельствовало о его одаренности.

Трудности, связанные с политическими играми сенаторов, заключаются в том, что, с одной стороны, были сенаторы, которые выступали лишь для того, чтобы обратить на себя внимание — как знатные и гордые, так и амбициозные молодые люди, выдвигающие самые страшные обвинения, чтобы получить деньги, должности и жречество; с другой — были те, кто действительно чувствовал ответственность, кто понимал и обвиняемых, и обвинителей — это и крупные нобили, и управленцы августовской монархии, и свежеиспеченные консуляры, и новые люди, выдвинувшиеся благодаря благосклонности принцепса и в силу их талантов и их преданности, как это было в случае Луция Вителлия или Публия Меммия Регула.

Имена всех консулов, к примеру, с 32 по 36 год, т.е. времени, когда вызревали надежды Калигулы, нам с точностью не известны, хотя многие из них и фигурируют в хрониках как получившие почетную должность. Среди имен десяти консулов можно встретить четырех представителей знаменитых семей, четырех нобилей эпохи Августа и двух новых людей, выдвинутых Тиберием, — Луция Виттелия и Секста Папиния Алления. Из девяти имен консулов, замененных или малоизвестных, один связан с известной республиканской семьей, двое - это новые люди (Элий Вителлий и Децим Валерий Азиатик), один — нобиль времен Августа, что же касается остальных, то трудно сказать с точностью, представители ли это эпохи Августа или новые люди Тиберия. Как бы то ни было, из девятнадцати имен пятеро — это нобили республиканской эпохи, четырнадцать — в той или иной степени обязаны августовскому монархическому режиму; все это позволяет лучше понять взаимоотношения в сенате и в какой-то мере ответить на вопрос: почему в 37 году после смерти Тиберия не отказались от принципа династического наследования власти.

Другой фактор, позволяющий понять родственные связи в сенате, — это выбор супружеских союзов для взрослых внуков Тиберия, т.е. четырех внучек и Калигулы.

Агриппина младшая, дочь Германика и Агриппины, в 28 году вышла замуж за Гнея Домиция Агенобарба, внучатого племянника Августа, представителя знатной республиканской семьи, попавшей в то время в определенную немилость. Возможно, речь шла о действиях Сеяна, стремившегося ослабить партию Агриппины и ее сыновей и устранить соперников. Последующее падение Сеяна несколько усилило внучатого зятя Тиберия, который в 32 году стал консулом и получил жречество.

Друзилла, другая дочь Германика и Агриппины, в 33 году вышла замуж за Луция Кассия Лонгина, из давней плебейской семьи, который был консулом в 30 году; его дед и отец также являлись в свое время консулами. Это была знаменитая семья республиканской эпохи. Таким образом, Тиберий избрал безупречную партию и получил в родственники спокойного человека, который не причинял ему никаких хлопот.

Юлия, третья дочь Германика, в 33 году вышла замуж за Марка Виниция, также сына и внука консулов из всаднической семьи, который предоставил Тиберию те же гарантии спокойствия и сдержанности. Возможно, по случаю замужества Друзиллы и Юлии некоторые и удивлялись, почему Тиберий не нашел своим внучкам лучшей партии среди более знатных семей, однако его выбор не критиковали.

Юлия Ливилла, дочь Друза и внучка Тиберия, сначала вышла замуж за Нерона, старшего сына Германика. После развода она в 33 году вышла замуж за Гая Рубеллия Бланда, чей дед был простым всадником, а отец — сенатором от сословия всадников в эпоху Августа. Тиберий же избавился от Нерона — одного из претендентов на власть, которого он считал сообщником своей матери Агриппины и Сеяна, и предпочел в мужья своей внучке человека не очень высокого происхождения, но которому он мог бы всецело доверять. Однако это вызывало неудовольствие больших знатных семей, которым ограничивался доступ к верховной власти. Что же касается Калигулы, то он в 33 году женился на Юнии Клавдилле, дочери Марка Юния Силана. Его тесть был в числе ведущих сенаторов и относился к знатной семье, но начал свою политическую карьеру довольно поздно, когда в 15 году в возрасте пятидесяти лет стал консулом благодаря дружеским отношениям с Тиберием. Этим браком принцепс, как бы награждал своего верного друга, красноречивого и влиятельного, который мог бы способствовать в дальнейшем восхождению к власти Калигулы.

Можно сказать, что 33 год стал годом Калигулы, поскольку именно тогда Тиберий сделал окончательный выбор в его пользу. А вышеназванные браки, заключенные в этом году, собрали воедино и без того верные и преданные семьи. В 36 году после разрушительного пожара в Большом Цирке и Авентийском квартале Тиберий выделил пять миллионов сестерциев для возмещения убытков и заботы об их распределении доверил своим внучатым зятьям, которые создали специальную комиссию, включавшую также Публия Петрония, консула 19 года, видимо, близкого к императорской семье.

Конечно, были в этой прекрасной семейной гармонии и какие-то несчастья. Сначала Калигула потерял свою жену Юнию Клавдиллу, которая скончалась при родах и, таким образом, он остался без супруги и без наследника. Что же касается мужа его сестры, Домиция Агенобарба, то тот был вовлечен в судебные процессы зимой 36/37 года. Альбуцилла, жена сенатора Сатрия Секунда, соратника Сеяна, была обвинена в супружеской неверности. Среди ее многочисленных любовников изобличили Вибия Марса (некогда сподвижника Германика) и Луция Аррунция, влиятельного сенатора, близкого к Тиберию. А Домицию, помимо любовной связи с Альбуциллой, ставили в вину преступление против величия и адюльтер со своей сестрой Ленидой. За всеми этими обвинениями стоял префект претория Макрон.

Альбуцилла покончила с собой, пожилой Аррунций, устав от обвинений, последовал ее примеру. Однако Вибий Марс и Домиций Агенобарб пытались выиграть время, чтобы к моменту восшествия на престол Калигулы избавиться от обвинений. Тиберий в процесс не втягивался, сенаторы же выжидали. Можно посчитать, что обвиняемые искали случай, чтобы убить префекта претория, который, по их мнению, стал слишком могущественным. Однако вполне возможно, что обвинения в адрес Домиция Агенобарба были призваны ослабить его влияние и мощь его чрезвычайно сильной семьи в то время, когда здоровье Тиберия постепенно ухудшалось и подступало время смены власти.

Итак, с 33 года Калигула уже фигурирует как наследник Тиберия, хотя он не прошел даже квестуру. Его уважали, как некогда уважали и его братьев, однако не сохранилось свидетельств об официальных почестях за пределами Рима. Мало выпускалось монет в городах на западе империи, в Африке и на Иберийском полуострове. В Нарбоннской Галлии была найдена надпись на статуе (Decco, 189). В Тарроконе, Цезареаугусте (Сарагосе) и в Новом Карфагене Калигула был избран почетным магистратом. На месте его представлял префект. В одном из этих городов был также выставлен его портрет. Что касается Италии, то здесь в нашем распоряжении только источники из Помпеи, свидетельствующие о таких же почестях в отношении наследника.

В 35 году Тиберий назначил наследниками своего имущества, ставшего огромным после смерти Ливии, Калигулу и Гемелла, сына Друза II. После смерти своей жены Юнии Клавдиллы Калигула не женился, однако имел интимную связь с женой префекта Макрона, чему тот сам способствовал, стремясь сблизиться с будущим императором.

Со смертью Тиберия в марте 37 года настал желанный момент для многочисленных честолюбцев, стремящихся разделить власть с новым правителем. Тиберию было семьдесят восемь и он, находясь на вилле богатого и хитрого Лукулла, чувствовал, что силы его оставляют, хотя он по-прежнему сохранял ясность ума. Его врач Харикл сообщил Макрону, что Тиберию осталось жить всего лишь несколько дней. Префект претория сразу же направил послания наместникам провинции и командующим армиями.

17 марта 37 года старый принцепс скончался. Вскоре появилось немало версий его смерти, направленных на то, чтобы очернить Калигулу и сделать его убийцей, или показать, что Тиберий был наказан за свои преступления. Говорили о том, что Тиберия отравил Калигула, или о том, что принцепсу не давали еду, чтобы тот физически ослаб, что как бы напомнило о смерти Друза III. Довольно драматическую версию излагает Тацит: посчитав, что Тиберий уже умер, все бросились поздравлять Калигулу, но в это время Тиберий открыл глаза и попросил еды. Охваченные ужасом, все присутствующие разбежались. Тогда Макрон приказал задушить старика подушкой, и Калигула, который не воспротивился этому злодеянию, получил империю. В свою очередь, Светоний придерживается версии Сенеки, свидетельствуя, что Тиберий, чувствуя приближение конца, сам снял свой перстень, символ власти, словно хотел передать его кому-то, но затем снова надел его на палец и долго лежал недвижимо. Затем он позвал слуг, те не отозвались, тогда Тиберий встал с постели и тут же упал, уже бездыханный. Эта смерть в одиночестве полностью соответствует бурной и неблаговидной жизни этого человека.

17 марта 37 года в Мизенах несколькими десятками римлян бывший квестор Калигула был провозглашен императором. Но какова будет реакция Рима? Может ли он полагаться на лояльность армии, которая до сих пор подчинялась его деду?

 

Часть ВТОРАЯ

I. Конец долгой зимы  II. Калигула и сенаторская аристократия  III. Путешествие в Пандатерию и семейная политика Калигулы  IV. Большие летние празднества 37 года  V. Осень 37 года: первый кризис  VI. Болезнь принцепса не приводит к политическим переменам  VII. Популярная политика, политика зрелищ  VIII. Друзилла, очень дорогая сестра  IX. Любовь Калигулы к эллинизму  X. Обожествление Друзиллы и смерть Макрона  XI. Отсутствие административных перемен  XII. Неосмотрительность плохого актера  XIII. Первые подозрения  XIV. Перелом: заговор Гетулика  XV. Эскиз западной политики  XVI. Подготовка к завоеваниям  XVII. Растерявшийся римский сенат  XVIII. Новые налоги и падение популярности  XIX. Восточные проблемы  XX. Быстрая и жестокая расправа  XXI. Ритуальная жертва

 

I. Конец долгой зимы

Путешественник, который в конце дня спускается из Путеольских сольфатар в направлении города, видит пейзаж, который почти не изменился с тех пор, когда жил Калигула. Если в Риме большой пожар при Нероне, последовавший вслед за веком грандиозных сооружений, уничтожил почти все, то Неаполь и весь район вокруг Везувия, в том числе и Геркуланум, где, вероятно, Гай расстался с матерью, изменился мало, хотя имеет сейчас в сто раз больше жителей, чем во время Тиберия. Что касается Капри, где заточенный наследник так долго жил рядом с суровой бабушкой, то взгляд с бельведера в сторону соррентского мыса охватывает множество поселений рядом с разрушенной до неузнаваемости императорской виллой (villa Iovis). На другом конце полуострова в бухте Неаполя пейзаж кажется очень пустынным. Правда, Путеолы, главный порт Рима, был еще в древности многолюдным городом и ровность местности этого изрезанного пейзажа был сохранен в первозданном виде, и вместе с ним и бухта Байе, и мизенский мыс, озеро Арверн, острова Просида и Искья. Именно недалеко от Мизен, где умер Тиберий и которые в воображении народа являются одним из ворот преисподней, флегринские поля овеяны мифическим ореолом. Калигула жил там в течение семи лет в окружении всего этого и в тревоге, что ему придется разделить судьбу своих братьев. Многие разделяли это беспокойство, поэтому избавление принцепса из преисподней и приход к власти вызвали всеобщую радость в империи.

Спустя два дня после смерти Тиберия, 18 марта, новость дошла до Рима и вызвала всеобщее ликование. Одни радовались, другие кричали: «Тиберия в Тибр» (Tiberius in Tiberum), привлеченные игрой слов. В это время произошел случай, еще больше усиливший ненависть народа к покойному принцепсу, даже после смерти творившему жестокость. В Риме в соответствии с решением сената казнь осужденных осуществлялась на десятый день. Для нескольких осужденных день казни совпал с известием о смерти Тиберия. Они могли надеяться на помилование или хотя бы на отсрочку, однако тюремная стража, не дожидаясь прибытия Гая, задушила их. Это вызвало новый взрыв ярости у народа, который воспринял случившееся как продолжение политики насилия, проводимой Тиберием.

В это время собрался сенат. Консулы зачитали сообщение из Кампании, доставленное префектом претория Макроном, содержащее официальное известие о смерти первого из граждан. Чтобы избежать вакуума власти, право руководства военными силами и управление некоторыми провинциями (imperium proconsulare maius) было передано Гаю сенатом единогласно в его отсутствие, что психологически придавало еще больший вес решению.

Во время этого заседания сенат не принял во внимание пункт в завещании Тиберия, который делал Гемелла сонаследником Гая. Огромное богатство покойного принцепса, которое являлось главным средством управления, так и перешло неразделенным в распоряжение нового императора. Тиберий после смерти Августа вынужден был разделить богатство своего отчима со своей матерью Ливией, что ограничивало его свободу действия. Он вынужден был принимать Германика как совладельца. Для Калигулы сенат убрал эти ограничения, учитывая, что Гемелл был малолетним, и передал максимум власти его двоюродному брату — Калигуле.

В Мизенах, когда стало известно общественное мнение Рима и его негативное отношение к памяти Тиберия, произошла общественная манифестация: когда траурный кортеж вышел к Риму, многие зрители кричали, что надо было сжечь тело в маленьком городе Ацелла, но солдаты сумели поддержать порядок. Калигула в траурной одежде сопровождал тело своего деда, и когда народ его увидел, то траурное шествие превратилось в триумфальный кортеж. Вдоль дороги собрались толпы народа, его приветствовали и нежно называли «наш маленький», «наш малыш», даже «наша звезда». Были сооружены алтари, где в знак благодарности богам приносили жертвоприношения. 28 марта траурный кортеж дошел до Рима, и принцепс в сопровождении радостной толпы направился в зал заседаний сената. Таким образом, принятое за десять дней до этого (18 марта) решение о предоставлении властных полномочий Калигуле оказалось соответствующим чаяниям народа, всадников и сената. Однако Калигула отказался от титула «Отца Отечества», присвоенного ему сенатом, поскольку считал, что его следует сначала заслужить.

Наконец римляне смогли познакомиться с новым принцепсом и подробно его рассмотреть. Калигула был высоким, где-то 1,80 м ростом. Нашли, что у него длинные, худые и кривые ноги, тонкая шея. Его глубоко посаженные глаза были очень подвижными. Впалые виски подчеркивали его большой и ровный лоб, который контрастировал с нижней частью лица. У него были волнистые волосы, которые уже начинали выпадать, и плешь на темени. Его светлая кожа, подвижность взгляда, легкость и пылкость его речи внушали уважение. Надеялись, что, приступив к исполнению возложенных на него обязанностей, он покажет все свои способности.

Энтузиазм, который сопровождал его приход к власти в Риме, вскоре распространился по всей империи. Быстро и без инцидентов легионы принесли присягу верности, то же сделали граждане Рима и перегрины.

Обнаружены свидетельства о таких присягах не только в Италии — в Сестинуме и Умбрии (CIL, XI 5998 а), но также и в других концах Средиземноморья. В Лузитании (нынешняя Португалия) бронзовые дощечки содержат такие надписи:

«Клятва гражданина Ариции Гая Умидия Квадрата, действующего легата наместника императора Гая Цезаря Германика:

В душе с решительностью клянусь быть врагом тех, кто будет признан врагом Гая Цезаря Германика. Если кто-либо поставит или уже поставил под угрозу его жизнь, то я никогда не перестану его преследовать с оружием в руках в смертельной войне на суше и на море до тех пор, пока он не будет наказан. Мои дети не будут мне столь дороги, чем его благо. Тех, у кого возникнут в его адрес плохие мысли, буду считать своими врагами. Если же я не сдержу свое слово, пусть великий Юпитер и пусть божественный Август и все бессмертные боги отнимут у меня и моих детей наше отечество, наше благо и все наше богатство. На пятый день майских ид, в арицийском городе Веции, во время консулата Гнея Ацеррония Прокула и Гая Петрония Понтия Нигрина», т.е. 11 мая 37 года, как только новость о выдвижении Гая римским сенатом дошла сюда (Dessau, ILS, 190), (CIL II, 172). Документ, известный в редакции XVII века, погиб во время землетрясения в 1755 году в Лиссабоне.

Другой экземпляр, сохранивший текст присяги по случаю выдвижения Калигулы, пришел из маленького города Ассоса в Троаде (сегодняшняя Турция), недалеко от пролива Дарданеллы. Речь идет о надписи на бронзе, текст которой более обширный, чем текст из Лузитании, поскольку включает указ, объясняющий клятву:

«Во время консулата Гнея Ацеррония Прокула и Гая Понтия Нигрина. Постановление граждан Ассоса подписано по инициативе народа:

Так как объявлено о долгожданном для всех принципате Гая Цезаря Германика Августа и мир бесконечно рад этому, каждый город и каждый народ охвачен желанием увидеть бога, и для людей началось самое счастливое время. Было решено советом, римлянами и народом Ассоса направить делегацию из самых уважаемых римлян и греков, чтобы получить аудиенцию, поздравить его и просить его помнить о городе и заботиться о нем, как он сам обещал своему отцу Германику, когда находился в нашей провинции.

Клятва граждан Ассоса:

Клянемся во имя Зевса-спасителя, во имя божественного Цезаря Августа и во имя нашей чистой божественной Девы Полиодской быть честными по отношению к Гаю Цезарю Августу и всем членам его семьи, и иметь друзьями тех, кого он выберет, и иметь врагами тех, кого он будет обвинять. Пусть благополучие сопровождает нас, если мы сдержим слово, а если не будем держать наше слово, пусть случится противоположное. Были выбраны в качестве послов среди граждан следующие: Гай Барий Каст, Сын Гая, трибуна Волтины; Гермафан, сын Зоилоса; Ктет, сын Писистрата; Асхирон, сын Каллифана; Артемидор, сын Филомоса; и, молясь за благо Гая Цезаря Августа Германика, они принесли жертвоприношение Зевсу Капитолийскому во имя нашего города» (Inscrip. Graecae ad res romans pertinentes, IV, 251).

Эти клятвы призваны были вновь задействовать отношения зависимости, прежде существовавшие между городами и Римом, засвидетельствовать лояльность различных общин и империи, как бы придавая подобным взаимосвязям теплоту личных привязанностей. Бесспорно, речь шла об одной из основ власти императора. Собранные вместе, эти клятвы верности, за исключением Ариция, принесены всей семье, а не одному лишь принцепсу. Подобный факт, несомненно, придает передаче императорской власти династическую значимость. Право Калигулы на власть было не просто единоличным решением сената и римского народа об избрании его верховным правителем, но дополнительно легитимизировано клятвами в верности всех свободных людей империи, поддержавших идею монархической власти, утвердившейся при Августе и продолженной 26 июня 4 года н.э. с усыновлением им Тиберия. Недаром отныне именно 26 июня приносились жертвоприношения в честь провидения Августа.

Кроме этого подобные клятвы в честь взошедшего на престол находили продолжение в долговых обязательствах и клятвах в честь гения императора во всех повседневных делах. Вот, к примеру, расписка от 15 сентября 39 года, обнаруженная в Помпеях: заемщик, римский гражданин Гай Нови Ений клянется Великим Юпитером, божественной силой божественного Августа и гением Гая Цезаря Августа (т.е. Калигулы) вернуть в указанный срок 250 занятых им сестерциев (что соответствовало 12,5 золотых монет), в противном случае платить 20 сестерциев за каждый день просрочки (А. Е. 1973, 138).

Так по воле богов и по желанию людей Калигула, чудом избежавший преисподней, обрел в придачу к своему капиталу известности еще и капитал в два миллиарда семьсот миллионов сестерциев, оставшийся после Тиберия и предоставленный сенатом в его распоряжение. Этот чужак, принятый сенаторами в свой круг, поскольку они не смогли предложить иного решения в глазах народа и воинов, обрел в римском аристократическом обществе систему ценностей, с помощью которой он начинает править

 

II. Калигула и сенаторская аристократия

Спустя четверть века после смерти Августа римский сенат за время принципата Тиберия изменился коренным образом. Почти все, кто окружал Августа, в том числе и те, о ком мы упоминали, скончались. Тиберий в сенате при выборах магистратов освоил сущность политической борьбы. Сенат же отныне укомплектовывал сам себя. Сословие сенаторов, с его льготами и ограничениями, понемногу превращалось в общественный класс. Сенатору необходимо было иметь состояние не менее миллиона сестерциев и безотлучно находиться в Риме. Сенаторы обладали земельной собственностью только в Италии, поэтому они могли много времени уделять делам государственного управления.

Сыновья сенаторов от рождения имели право на почетную карьеру. Звание сенатора постепенно стало распространяться на жену и детей. Обнаруженный недавно в Ларино (Италия) текст, датированный 9 годом н.э., касающийся тогдашнего статуса сенаторов и консулов, помогает лучше понять некоторые свидетельства Тацита и Светония. Текст был составлен до того, как сенаторам и всадникам запретили выступать в качестве актеров в театре или гладиаторов на арене, сохранив за ними почетные места на трибунах. Членам же их семей запрещалось содержать публичные дома, проституток и жигало, так же, как и быть подрядчиками платных зрелищ. Калигула унаследовал политику морального права, получившую одобрение, в частности, всех свежеиспеченных сенаторов, но не старых сенаторских семей, которые не нуждались в поддержке со стороны закона, ибо имели в качестве фактора легитимности своих знаменитых предков и знатное рождение. Столкновение интересов аристократических родов происходило не только в сенате, но и в борьбе за почетную карьеру, право начать политический процесс, за вхождение в окружение принцепса, за доходные должности в провинциях.

Ряд положений американского исследователя Томаса Веблена в его книге «Теория праздного класса» позволяет лучше понять некоторые черты поведения современников Калигулы и, стало быть, искушения, которые поджидали молодого принцепса. Согласно умонастроениям, господствовавшим в античных городах, гражданин должен быть свободен для общественных дел, т.е. для участия в собраниях, советах и магистратурах. Рим, который пользовался аристократической конституцией, связывал доступ в магистратуре и, следовательно, в сенат, состоявший из бывших магистратов, с принадлежностью к первому классу избирательного ценза. Этот же класс имел первенствующую роль, что подчеркивалось Августом, а затем и Тиберием, в народных собраниях центуриатных комиций. Эта свобода в общественной деятельности и была праздностью (otium). Сенаторы теоретически были исключены из сферы предпринимательства, на деле же они были представлены своими вольноотпущенниками, которые, к примеру, продавали на рынке излишки их урожая, вели большую морскую торговлю и предоставляли деньги под процент. Праздность, являясь политической необходимостью, выражалась и в подчеркнуто показном образе жизни, что Веблен, особенно не интересовавшийся античными обществами, описал так, словно он изучал современников Калигулы. Денежное соперничество могло проявляться по поводу финансирования общественных игр, когда магистраты имели право добавлять свои средства к суммам, определенным сенатом. Еще больше отчужденность мира труда и мира наживы наглядно подчеркивала существование многочисленной прислуги, особенно когда речь шла об обслуживании, о приготовлении еды, массажистах, танцорах, музыкантах. Клутор Приск купил 50 миллионов сестерциев, что в пятьдесят раз превышало сенаторский ценз. Можно назвать также показную расточительность земельного пространства, когда владели огромными садами для увеселений в Риме, когда множили число вилл на морском побережье в Кампании, когда устраивали закрытые развлечения в имениях и заповедниках с дичью за крепостной стеной, с садками с живыми муренами, увеселительными лодками, конюшнями с беговыми лошадьми и т.д. Стремились к изысканности в кулинарии и в показных пиршествах. Помпоний Секунд, устраивая обед для Калигулы, подал вино стошестидесятилетней выдержки по непомерно высокой цене. Консуляр Азиний Целер отличился тем, что купил рыбу барабульку ценой 800 тысяч сестерциев, что в два раза превышало имущественный ценз всадника; при этом отмечали, что повар стоил столько же, сколько стоили три коня, а рыба стоила столько же, сколько стоил повар!

Надо сказать и о хвастовстве дорогими одеждами и драгоценностями. Жена Калигулы Лоллия Павлина появилась на торжественном обеде по поводу помолвки вся украшенная жемчугом и изумрудами стоимостью в сорок миллионов сестерциев, бывших собственностью семьи. Плиний, свидетель этой роскоши, заключает, что эти дедовские богатства накоплены посредством ограбления провинций. В эти тридцатые годы наблюдалось также увлечение столиками, изготовленными из туи с марокканского Атласа, ставшими непременным аксессуаром всякого изящного интерьера. Плиний упоминает консуляров, имевших столики стоимостью от полумиллиона до миллиона трехсот тысяч сестерциев каждый, что составляло целое состояние. Мавританские цари Юба и Птолемей, родственники Калигулы, владели столиками такой же стоимости, как и Ноллий, вольноотпущенник Тиберия, тогда как сам император довольствовался простым столиком с художественной фанеровкой.

Эта выставленная напоказ кичливость превращалась в развлечение, а в основе ее была зависть. Увеличение трат на роскошь стало признаком социального престижа, также бывшего предметом соперничества. В этом мире старых или новых богатых, каким был Рим времен Калигулы, существовали и «бесцветные» виды занятий — коллекционирование антиквариата; поэтические, философские и риторические состязания. Но они предполагали или свидетельствовали о высоком интеллектуальном уровне, или хотя бы о его видимости, и почти каждый знатный римлянин отдавал этому дань, о чем, к примеру, свидетельствует пир у Тримальхиона, описанный Петронием в «Сатириконе» спустя четверть века, уже при Нероне, племяннике Калигулы. Все эти новые богатые с присущим им снобизмом слепо подражали знатным аристократам. Калигула, вернувшись в Рим, стал смело выступать против подобного образа жизни и показного соперничества. Исполнение обязанностей правителя не было для него синекурой в силу многочисленных религиозных, судебных и политических дел. Ему надлежало совершать жертвоприношения, курить фимиам, исследовать внутренности жертвы, взывать к богам; кровь струилась ручьями, и запах ее перебивался ароматом аравийских благовоний. Вокруг него суетились прислужники жертвоприношения, стояла толпа зрителей. Согласно обычаю, он обращался за советом к сенату, совету принцепса или коллегии жрецов, выслушивал их и принимал решение. Объясняя свой выбор, он обращал внимание на согласие, считая его основой законодательства. В первые месяцы после восшествия на престол к нему прибывали официальные посланники от всех городов империи, послы от царей-союзников; он принимал прошения, поздравительные делегации, подарки, сопровождая все это словами благодарности. Беседуя с делегациями и посольствами, принцепс демонстрировал знание местных проблем, городов и царств, их мифических и исторических истоков.

Продолжало свою деятельность правительство, где всадники, префекты или прокураторы трудились вместе с простыми офицерами, вольноотпущенниками и домашними рабами. Принцепс следил за государственными финансами и собственной казной, за назначениями на должность и продвижением по службе всех офицеров и центурионов. Он вел большую переписку и посещал с правителями провинций легионы, легатов, префектов вспомогательных войск или флота. В итоге Калигула ежедневно общался с несколькими сотнями лиц, не забывая офицеров преторианской гвардии, которые являлись к нему ежедневно, и он должен был сообщать им ежедневно меняющийся пароль. Но, поскольку принцепс был аристократом и находился вдали от казарм, его жизнь была по преимуществу связана с принятием даров, пиршествами, приглашениями; ему приходилось много разговаривать, блистать, проявлять снисхождение, или обращаться с добрыми словами, обсуждать украшения, обстановку, яства. Калигула не мог вести такой же образ жизни, как Тиберий — быть нелюдимым, отказываться от развлечений, ограничивать себя в еде огурцами или морковью. Впрочем, в молодости Тиберий также был непременным участником пиршеств. Калигула ценил хорошее вино и подшучивал над вином из Сорренто, дав ему прозвище «приятное вино из виноградных выжимок». К этим обязанностям молодой человек его возраста, естественно, добавлял посещение зрелищ и занятия в палестре. Дни и вечера были наполнены, но не оставлял он и «удовольствий Венеры», иначе его поведение просто признали бы ненормальным.

Все это общественное поведение приветствовалось или осуждалось сотнями очевидцев, где отзывы пополняли публичное мнение и создавали принцепсу репутацию. Это давление публичного мнения было практически непрерывным, и только превосходное аристократическое образование позволяло ему достойно играть свою роль, не проявляя в отношении нобилей чуть ли не армейскую дисциплину. К счастью для Калигулы, большинство сенаторов не принадлежали к старым республиканским семьям; в частности, это касалось и четырех десятков должностных лиц, осуществляющих в то время свои обязанности. Главными из них были два консула, избранные на весь 37 год, — Гай Петроний Понтий Негрин, отцом которого был Луций Понтий Негрин, претор с 20 года, и Гней Ацерроний Прокул. Если первый принадлежал к новому имперскому нобилитету, то второй был не столь известен и относился, видимо, к приверженцам дома Августа; его дочь Ацеррония была подругой Агриппины II, сестры Калигулы, и позднее погибла при кораблекрушении, устроенном Нероном в 59 году; тот хотел избавиться от своей матери, однако она отлично плавала и сумела добраться до берега.

Среди других магистратов единственное имя, известное нам, — это Вераний, один из двух квесторов принцепса. Будучи моложе Калигулы, он избирается Тиберием своим основным помощником в Кампании и глашатаем в Риме. Эта должность была за ним сохранена и при Калигуле. Вераний происходил из плебейской семьи, однако его отец был близок к Германику и в свое время выступал в сенате с обвинениями в адрес Пизона. Во всем этом можно увидеть стремление Тиберия заручиться поддержкой верных людей, чтобы облегчить приход Калигулы к власти.

Никто из нобилей не просил у Калигулы каких-либо полномочий Тиберия, как это имело место после смерти Августа. Но что скрывалось за этим единодушным согласием старых родов и всех консуляров? Невозможность противостоять чаяниям народа и устремлениям всех слоев общества? Может быть, лояльность знатных семей строилась на убеждении, что новый принцепс не будет вести политику политических, социальных, экономических и административных потрясений, которыми в последнее время отмечалось «хорошее» правление Тиберия, а продолжит курс своего отца Германика и его завоевательную политику? Как бы то ни было, новый император должен был обеспечить политику преемственности.

 

III. Путешествие в Пандатерию и семейная политика Калигулы

Первой задачей нового императора стало осуществление последних обязанностей в отношении своего предшественника. На третий день апрельских нон (3 апреля) состоялась кремация тела Тиберия. Калигула произнес хвалебную речь покойному перед народом на Форуме; он отметил его память с большим чувством, пролив много слез. Была ли это актерская игра? Был ли он на самом деле тронут смертью Тиберия? Эти вопросы не интересовали присутствующих, главное заключалось в том, что даже если он и исполнял определенную роль, то делал это хорошо. Позже его упрекали в том, что он говорил о себе больше, чем о Тиберии. Тиберий не был обожествлен, как Август; позже в этом усматривали отсутствие уважения к покойному, но тогда это не показалось возмутительным. Обожествление Тиберия не соответствовало желаниям ни сената, ни римского народа, потому что покойного упрекали за жестокость по отношению к своей семье; к тому же родственники императора хорошо знали, что покойный презирал подобные почести, которые до Августа были предоставлены только Юлию Цезарю. Калигула, возможно, желал таких почестей для своего деда, но понимал, что это не соответствует общественному мнению, и, поскольку он претендовал на выполнение более важных дел, не стал настаивать. Он предпочитал лучше показать привязанность к своей семье, свое человеческое сострадание. Именно этим он положил начало пятимесячным торжествам, которые достигли своего пика в конце августа месяца, как раз в тот момент, когда Калигуле исполнилось двадцать пять лет.

Через несколько дней после того, как прах Тиберия был помещен в мавзолее Августа, молодой принцепс направился на остров Пандатерию, где его мать Агриппина умерла в нищете за несколько лет до этого. По его распоряжению урну, в которой находился ее прах, вынесли из гробницы. С этой драгоценной реликвией он направился на остров Понтий, где его старший брат Нерон, также изгнанный, умер в нищете при неясных обстоятельствах. Гай взял урну с прахом умершего и отправился прямо к устью Тибра. Была непогода, но Калигула не боялся опасностей. Между тем в Риме огромное волнение охватило город: встревоженные граждане желали скорейшего возвращения принцепса. Тот сначала остановился в Остии, потом его корабль поднялся вверх по Тибру. Огромная толпа ожидала его в Риме, где представители римских всадников пришли, чтобы получить из рук Калигулы урну, которую они поставили в двойную гробницу, и траурное шествие проводило прах Агриппины и ее любимого сына до мавзолея Августа, где лежал прах Германика и, видимо, Друза III, второго сына Германика и Агриппины, погибшего в тюрьме. Так Калигула собрал после смерти Тиберия свою разбросанную семью. Осуществляя эти шаги, он как бы продолжал собственную историю на глазах своих граждан: собирая сам останки своей матери и своего брата, он следовал по стопам отца, который дал пример уважительности в Германии, в Тевтобургском лесу, собирая вместе с солдатами останки легионеров Вара. Возвращение праха своей матери водным путем было, разумеется, повторением великого возвращения праха его отца, когда главную роль играла его мать Агриппина.

В память своих близких император ввел новые ежегодные жертвенные приношения. Чтобы отдать дань памяти своей матери, он установил дополнительные цирковые игры. В ритуальной процессии присутствовала колесница, которая носила имя Агриппины; кроме того, ее портрет был запечатлен на монетах. Лионский императорский монетный двор выбил ее бюст на золотых и серебряных монетах с такой надписью «Агриппина, мать Гая Цезаря Августа Германика». В Риме были выпущены бронзовые сестерции, на которых был выдавлен бюст с надписью «Агриппина, дочь Марка, мать Гая Цезаря Августа»; на другой стороне представлена колесница почета цирковых игр с надписью «В память Агриппины, сената и римского народа». В память отца он решил, что сентябрь месяц будет носить имя Германика. В Лионе были выпущены монеты с надписью «Германик Цезарь, отец Гая Цезаря Августа Германика», а в Риме — бронзовые сестерции с таким же портретом и надписью «Германик Цезарь, сын Тиберия Августа, внук божественного Августа». Чтобы напомнить о преемственности, были выпущены медные монеты достоинства в два асса с оригинальной иллюстрацией: с одной стороны написано «Германик Цезарь». Там можно заметить этого принцепса в победоносной колеснице, держащего в руках скипетр, оканчивающийся орлом, и управляющего упряжкой из четырех лошадей. На другой стороне, с надписью «знаки (Вара), отобранные у побежденных германцев» стоит Германик, его правая рука поднята. Наконец, на императорском монетном дворе в Цезарее Каппадокийской чеканили деньги с портретом Германика и надписью «Германик Цезарь, сын Тиберия Августа, дважды консул, imperator»; на противоположной стороне Германик короновал царя Армении Артаксия. В этом же самом монетном дворе серебряные монеты выпускались с портретом Германика с одной стороны, и с портретом божественного Августа — с другой. Сын, следовательно, хотел напомнить о военных и дипломатических действиях своего отца, как на востоке, так и на западе, в двух концах империи.

Через все эти знаки Калигула был непосредственно связан с умершим отцом, откуда он и черпал свою популярность и свое право наследования, примиряя все семейные разногласия и беды, связанные со смертью Агриппины и Тиберия. Он не осуждал последнего, видимо, желая забыть мрачные годы, которые последовали за смертью Германика. Его милосердие, противопоставляемое жестокости Тиберия, как бы покончило с прошлым; начинался новый золотой век, гарантированный молодостью принцепса.

В Риме были построены статуи его братьям, чтобы подчеркнуть их восстановление в правах, и дядя принцепса Клавдий был уполномочен следить за этим. Медные монеты достоинством в два асса изображали братьев на конях, едущих вместе в туниках, развевающихся на ветру. Так этим двум молодым принцепсам была оказана честь уже после их смерти.

Чтобы лучше подчеркнуть единение живущих и покойных членов семей Германика и Тиберия, осуществили ряд мер, восхваляющих и тех, кто был жив, и, прежде всего мать Германика Антонию, которую уважал даже Тиберий. Так же, как Ливия получила почести после смерти Августа, Антония сейчас получает почетное звание Августы и становится главной жрицей династического культа в честь божественного Августа. Это был продуманный шаг — Калигула проявил чувство признательности к своей бабке, способствовавшей в свое время падению его злейшего врага Сеяна. Тем самым ведущая роль в семье передавалась человеку совершенно неопасному — старой женщине, родившейся еще в 36 году до н.э. от Марка Антония и Октавии, сестры Августа, т.е. она была тесно связана с семьей основателя нового режима. Во времена своей далекой молодости Антония отличалась фантазией и выдумками. Так, она украшала сережками большого карпа, но вот уже сорок шесть лет Антония жила в строгом вдовстве, отказавшись снова выходить замуж. Почитание этой хранительницы семейных традиций стало умелым ходом и, видимо, избавило молодого принцепса от того, чтобы делать трудный выбор между тремя своими сестрами.

Представителем более молодого поколения являлся сын Антонии Клавдий, брат Германика, который не был удостоен почетной карьеры, поскольку Август, Ливия, Антония и Тиберий считали его мало на что способным. Клавдий заикался, брызгая при этом слюной, был кривоног, в силу чего не смог получить хорошего и полного воспитания, как в палестре, так и в школе риторики. Он оставался простым всадником, человеком, замкнутым в себе и занятым только своими кабинетными делами, обучаясь, в частности, у историка Тита Ливия и увлекаясь этрусской историей. Тем не менее, всадническое сословие, считая его самым знатным среди них, избрало Клавдия в марте 37 года членом совместной депутации двух сословий, которая отправилась в Кампанию поздравить Калигулу с восшествием на престол.

Гай извлек своего дядюшку из небытия, допустив к консулату, который они исполняли вдвоем с 1 июля 37 года. Так Клавдий сразу получил звание консула и в перспективе должен был стать сенатором. Этим выдвижением Калигула как бы устранил несправедливость, допущенную в отношении Клавдия: считалось, что Германии в свое время собирался помочь своему брату сделать почетную карьеру.

Вместе с тем неуклюжий и физически слабый Клавдий нередко служил предметом насмешек со стороны молодого красноречивого императора; политический расчет брал верх над семейным благочестием; ведь избирая дядю объектом издевок, Калигула, прежде всего, стремился обратить внимание всех на собственную персону.

Что касается его сестер, их мужья относились к знатным сенаторским семьям, то они получали сенаторские почести в официальной клятве верности, которую должны были все произносить: «И пусть не люблю я себя и детей своих больше, чем Гая и его сестер», а к докладам консулов было добавлено пожелание: «Да сопутствуют счастье и удача Гаю Цезарю и его сестрам» (Светоний, Калигула, 15).

Сами по себе формулы эти были обычны для того времени. Клятвы в верности Августу, затем — Тиберию произносили даже члены их собственных семей. Калигула лишь дал более четкую их интерпретацию, напомнив, что он не один обеспечивает преемственность власти. Однако он ни одной из сестер не отдавал предпочтение, что подтверждает выпуск монет в их честь. В Риме на многих медных сестерциях с одной стороны был изображен Калигула, с другой — три его сестры с указанием их имен: Агриппина, Друзилла, Юлия. Первая, опираясь рукой на колонну, держала рог изобилия; эта поза обычно соответствовала богине плодородия. Друзилла, вторая сестра, также изображалась с рогом изобилия и с чашей, что олицетворяло ее с богиней Согласия. К рогу изобилия в руках у третьей сестры Юлии было добавлено рулевое весло, что означало богиню Судьбы. Все трое были изображены стоящими, что как бы уравнивало их в качестве обожествленных абстрактных образов.

Наконец, Калигула усыновил своего двоюродного брата Гемелла, сына Друза II. На страницах труда Филона Александрийского нашло свой отклик это «приватное усыновление» и приводятся слова Калигулы: «Я хочу, чтобы тот, в ком течет кровь моего дяди, в соответствии с желанием Тиберия, разделил со мной императорскую власть. Однако вы видите сами, что он еще ребенок, которому нужны наставники, учителя, педагоги. Так же, очевидно, что нет ни одного человека, который взял бы на себя столь тяжкое бремя воспитания, что, впрочем, не умаляет нашей ответственности. Что касается меня, стоящего над педагогами, учителями и воспитателями, то я провозглашаю себя его отцом, а его — своим сыном». Калигула назначил Гемелла своим наследником и должен был дать ему титул молодого принцепса в тот день, когда Гемелл наденет тогу совершеннолетнего. Тем самым Калигула продолжил традицию Августа в отношении внуков Гая и Луция. Тиберий не стал поступать так же в отношении Нерона и Друза III, своих естественных наследников, начиная с 24 года. Со стороны Калигулы это был политически значимый шаг, как бы устранявший несправедливость по отношению к Гемеллу, бывшему согласно завещанию Тиберия сонаследником имущества покойного императора, но это завещание сенатом было отменено. С появлением официального наследника императорская семья — этот «дом Августа», ставший «божественным домом», — стала более единой и прочной. Добавим к этому, что отныне в соответствии с обычаем управление значительным состоянием Гемелла перешло в руки его приемного отца, что уменьшало угрозу заговора.

Эта семейная политика дополнялась конкретными действиями в интересах сената и народа. Новый принцепс решил реабилитировать осужденных и сосланных предыдущим принцепсом и прекратить все судебные процессы, что позволило не только оздоровить социальный климат, но и реабилитировать мать, братьев и их соратников — жертв клеветнических обвинений. Вместе с тем Калигула не хотел вызывать беспокойство у сторонников Тиберия. Поэтому, чтобы успокоить всех доносителей и свидетелей по делам его матери и братьев, он устроил целую церемонию на Форуме; перед грудой дел, касающихся осуждения его матери и братьев, Калигула принес клятву, что отказывается их смотреть и желает, чтобы все это кануло в прошлое; затем эти дела были сожжены.

Римляне, солдаты преторианской гвардии, стража и легионеры, разбросанные по всей империи, получили подарки в соответствии с завещанием Тиберия, а также по завещанию умершей восемь лет назад Ливии, которое было утаено Тиберием. Признательный народ встретил эти меры всеобщим ликованием и через плебейские комиции пожаловал Гая Цезаря властью трибуна, что позволяло ему в случае надобности противодействовать решениям других магистратов. Отныне он как трибун становился неприкосновенной фигурой, и каждый посягнувший на его жизнь подлежал немедленной казни. Более того, отныне он мог вести свободный диалог с народом и сенатом. Власть трибуна, не имевшего четко определенных обязанностей, тем не менее, была более действенной и являлась пожизненной в отличие от консулата. Не менее тридцати тысяч граждан, собравшихся на Марсовом поле, приняли это решение, и Калигула стал защитником и, вместе с тем, правителем римского плебса.

На другой церемонии собрались знатные граждане, прибывшие со всей Италии, чтобы избрать Калигулу Верховным понтификом. Так он оказался во главе римской религии, став пожизненным жрецом, и отныне должен был заботиться и о живущих, и о добром согласии богов, и об уважении к мертвым. В честь этого события в Риме были выпущены сестерции, где Калигула изображался с покрытой головой и с чашей в руках, совершающим жертвенное возлияние. На другой монете — медном ассе — он был изображен с полным титулом: Гай Цезарь Германик, Верховный понтифик, облаченный властью трибуна; на оборотной стороне монеты была изображена богиня Веста со скипетром, с чашей в руке и тоже с покрытой головой. В Цезарее Каппадокийской изображение Калигулы на монетах с тем же титулом дополнялось двумя принадлежностями религиозного культа — большой жреческой ложкой и жезлом авгура.

Таким образом, понадобилось только несколько недель после смерти Тиберия, чтобы его естественный наследник, до этого лишь обычный квестор, получил необъятные властные полномочия. Все прошло наилучшим образом, без колебаний и противостояния, все формальности были соблюдены и новый принцепс даже отверг предложенный ему почетный титул Отца Отечества, заявив, что это не соответствует ею заслугам. Отныне принципат уже не являлся режимом, навязанным силой как следствие двадцатилетних гражданских войн, и монархия была принята всеми. Калигула, на которого все возлагали надежды, пожинал плоды длительного правления Тиберия и был свободен от его непопулярности. Вместе с тем, некоторые помнили, что он был императором от имени «дома», и другие «дома», завидуя этому, в глубине души не оставляли надежду на собственное возвышение.

 

IV. Большие летние празднества 37 года

Исходной точкой династических церемоний стал апрель. В следующем месяце они были продолжены в виде грандиозных семейных похорон, потому что 1 мая на шестьдесят третьем году жизни умерла Антония. Она никогда не пользовалась особой популярностью, поэтому ограничились жертвоприношением в честь ее материнства и целомудренной жизни. Что же касается похорон, то они были столь пышно обставлены, что, возможно, наконец-то прославили ее — знатную матрону из семьи Клавдиев, носившую титул Августы. Тогда вспомнили о многих известных людях и прославленных полководцах, в том числе о ее дяде Августе и роде Юлиев, о ее муже Друзе и роде Клавдиев, вспомнили и Ливию. Однако никто не говорил о ее отце Марке Антонии, который, говоря словами Тацита, чем больше официально осуждался на забвение, тем больше присутствовал. Калигула первым мужественно вступился за своего прадеда Марка Антония, считая, что хватит вспоминать то зло, которое принесли гражданские войны сразу двум поколениям. В ходе этих церемоний новый принцепс на виду у общественности смог продемонстрировать собственное благочестие. Позже его упрекали, что он уклонился от возжигания погребального костра. Однако его недавно полученные полномочия Верховного понтифика запрещали находиться возле тела покойной. Добавим, что Калигула унаследовал часть значительного состояния своей бабки.

Апрель традиционно был отмечен празднествами и играми во славу Сивиллы (с 4 по 10), Цереры (с 12 по 19) и Флоры (с 28 апреля по 3 мая). 12 мая в Цирке проводили празднества Марса. Принцепс заботился о том, чтобы все неуклонно выполнялось; с его согласия готовились празднества на июль и август, которыми он сам должен был руководить. Одновременно с этими торжествами, включая и празднества в честь Марса, которые проводились еще в период Республики, осуществлялись поминовения в честь подвигов и юбилеев предшественников Калигулы, записанных в официальный календарь и вовлекающих в свою орбиту всех граждан в Риме, в Италии и в провинциях:

— 27 марта, годовщина победы Юлия Цезаря в Бетике в 45 году до н.э.;

— 6 апреля, годовщина победы Юлия Цезаря в Нумидии в 46 году до н.э.;

— 14 апреля, первая победа Августа в гражданской войне в 43 году до н.э.;

— 16 апреля, годовщина первого императорского приветствия Августа в 43 году до н.э.;

— 24 апреля, годовщина надевания мужской тоги Тиберием, в 27 году до н.э.;

— 28 апреля, годовщина посвящения статуи Весты в доме Августа в 12 году до н.э.;

— 12 мая, годовщина посвящения храма Марса Августу в 19 году до н.э.;

— 24 мая, милости в адрес Весты в годовщину рождения Германика в 15 году до н.э.;

— 26 июня, годовщина усыновления Тиберия Августом в 4 году до н.э.;

— 4 июля, годовщина основания жертвенника Августовскому миру в 13 году до н.э.;

— 1 августа, день празднования в честь Победы и Надежды, потому что в этот день Август освободил Республику от самой губительной опасности и привел в повиновение Александрию в 30 году до н.э.;

— тогда же 1 августа, годовщина посвящения храма Марсу во 2 году до н.э.;

— 2 августа, годовщина победы Юлия Цезаря во Внешней Испании в 49 году до н.э., над понтийским царем в 47 году до н.э.;

— 3 августа, годовщина победы Тиберия в Иллирии в 8 году н.э.;

— 9 августа, годовщина победы Юлия Цезаря в Фарсалии над Помпеем в 48 году до н.э.;

— 10 августа, годовщина основания жертвенника Опса и Божественной Цереры в 48 году до н.э.;

— 13, 14 и 15 августа, годовщина триумфа Августа в 29 году до н.э.;

— 19 августа, день траура на годовщину смерти Августа в 14 году до н.э.; этот день также был днем его первого консульства в 43 году до н.э.;

— 20 августа, жертвоприношение обоготворенной душе Луция Цезаря, наследника Августа, умершего во 2 году н.э.;

— 28 августа, годовщина посвящения жертвенника Виктории (Победы) в Курии в 29 году н.э.

Все эти поминовения формировали общественное мнение, тем более, что Калигула сам принимал в них участие. 1 июня он выдал каждому жителю Рима по 75 динариев. 1 июля Калигула торжественно открыл свой консулат церемониями на Капитолии и выступил перед сенатом с программной речью. 15 июля Калигула провел программный смотр всадников на Марсовом поле после празднования игр Аполлона (6-13 июля) и накануне игр в честь побед Цезаря (20-30 июля) с проведением скачек в Цирке. 1 августа он вновь приказал выдать каждому гражданину Рима по 75 динариев. 13 августа прошли церемонии на Авентине в честь Дианы.

Во второй половине августа состоялась церемония посвящения храма Божественному Августу, в которой молодой император принял самое активное участие. Это, в сущности, был самый крупный акт, в ходе которого он проявил свое семейное благочестие. После его восшествия на престол золотые и серебряные монеты в императорском монетном дворе в Лионе чеканили с портретами Калигулы и Августа с подписью «божественный» и с короной. Серебряные монеты с Крита представляли Августа, сидящего в курульном кресле в повозке, запряженной четырьмя слонами, с семью звездами Большой Медведицы по полю монеты. В Риме, где чеканились только медные деньги, появились монеты в два асса, где было изображено то же, что и на лионских монетах, но с надписью «Божественный Август, отец Родины», на обороте монеты был изображен сидящий Калигула. Однако наиболее полно новую идею отражал сестерций, напоминающий об освящении в августе нового храма, сооруженного на Форуме, у подножия Палатина и неподалеку от базилики Эмилия, т.е. в самом многолюдном месте.

Этот храм начали строить в сентябре 14 года, после годовщины апофеоза Августа, но дело шло медленно и до 37 года строительство так и не было завершено. Калигула продолжил работы с большой энергией. С течением времени этот храм полностью разрушился, однако известно, что в эпоху Септимия Севера в начале III века н.э. он еще стоял, располагаясь в районе рынка, где торговали рабами. На монете же храм изображался с шестью колоннами впереди, с декорированной кровлей и квадригой в центре. Там же изображены Марс с трофеями в руках и другие божества; в центре — Август в тоге, с покрытой головой, держащий скипетр и державу, по бокам от него — четыре неизвестных персонажа.

В ходе празднеств в связи с освящением храма было сделано все, чтобы народ забыл о горестях жизни: были временно прекращены судебные процессы, запрещались проявления скорби и траура, даже вдовы могли вновь выходить замуж до истечения положенного срока, если, конечно, они не были в положении. Поскольку помещений для зрителей не хватало, Калигула завершил реконструкцию театра в Помпеях, а также использовал для этих целей предназначенные для проведения комиций ограждения на Марсовом поле, где могли собраться до шестидесяти тысяч человек. Чтобы не уходило время на различные церемонии и почести, как это требовалось в соответствии с протоколом, нотаблям был разрешен упрощенный порядок чествования императора: они встречали его вместе с народом и устраивали овацию. Сенаторов не принуждали одевать не очень удобную, предназначенную для торжеств обувь, а также позволили носить в жаркое время легкие шляпы.

Калигула, облаченный в наряд Верховного понтифика, исполнял ритуал посвящения храма Августу. На сестерциях он изображен в тоге, с покрытой головой, делающим жертвенное возлияние, позади него мальчик-служка держит чашу, а рядом сдерживают предназначенного в жертву быка. Празднества продолжались несколько дней в присутствии императора, облаченного в триумфальную, богато украшенную одежду, его трех сестер, всех членов коллегии августалов и знатных граждан, находящихся в родстве с Августом. Было много театральных представлений. В цирках бились четыреста медведей и различных африканских животных. 30 августа состоялись гонки двадцати повозок; на следующий день был день рождения императора, и число повозок увеличили до двадцати четырех. Калигула ехал на повозке, запряженной, в виде исключения, шестеркой лошадей.

Всем этим празднествам Калигула уделял самое пристальное внимание и заботился о зрителях; так, он приказал покрыть сверху материей огороженную территорию для комиций, чтобы оградить посетителей от жгучего солнца. Он говорил, что в этих празднествах должно принять участие как можно больше людей. Усилия Калигулы увенчались успехом, и празднества, несомненно, удались, но несколькими неделями позднее вдруг разразился кризис, с которым античные историки связывают поворот в политике молодого принцепса.

 

V. Осень 37 года: первый кризис

Во всех этих празднествах и торжественных церемониях, которые продолжались в течение пяти месяцев, достаточно четко прослеживаются политические идеи. Самая очевидная из них: чтобы завоевать популярность и как-то выделить свое правление, Калигула стремился придать новый оттенок стилю руководства. Эта идея проявилась в период, начиная с надгробной речи Калигулы на смерть Тиберия 3 апреля и заканчивая его речью 1 июня. Если вначале Калигула просил об оказании высоких почестей своему деду, хотя и не проявил в этом особой настойчивости перед сенаторами, то уже в надгробной речи 3 апреля он больше говорил о себе и о своем отце Германике, чем о покойном Тиберии.

Выступая в сенате 1 июля, он критиковал недостатки и пороки, приписываемые Тиберию, и говорил о необходимости соблюдения нравственности. Именно поэтому он ликвидировал созданный некогда Тиберием «орган наслаждений» и изгнал из Рима спинтриев — изобретателей чудовищных наслаждений, как свидетельствует Светоний (Светоний, Калигула, 16). В этой же речи император обещал управлять государством всегда совместно с сенатом; здесь можно увидеть его негативное отношение к тому, что Тиберий долгое время находился вне Рима, а с сенатом общался только посредством писем. Калигула в сопровождении сенаторов демонстративно проинспектировал преторианскую когорту, которая вызывала страх у сената.

Монеты, отчеканенные в 37 году, никак не отражают память о Тиберии, кроме слов «сын Тиберия» в титуле Германика, так же, как «дочь Марка Агриппы» по отношению к Агриппине. Проявляя свое благочестие и любовь к семье, Калигула расценивал Тиберия как нечестивого, т.е. тем самым обращал общественное мнение в свою пользу. Легальность его власти проявлялась, во-первых, династийно, поскольку молодой принцепс был кровно связан с Августом через Германика и, особенно, Агриппину, и, во-вторых, конституционно. Сенат и римский народ добровольно передали ему власть, в которой он нуждался, чтобы он мог править как монарх, но все это осуществлялось достаточно медленно и заняло более месяца в силу сохраняющегося уважения к республиканским формам конституции. Прошло уже более трех месяцев, а Калигула до сих пор не приступил к исполнению обязанностей консула, к тому же заявил, что на второй срок он не будет консулом.

На монете в два асса, выпущенной в Риме, изображен божественный Август, а с оборотной стороны — Калигула в тоге, сидящий в курульном кресле, и надпись «с согласия сената, сословия всадников и римского народа». Но наряду с этими пропагандистскими сюжетами реальная деятельность правительства была не столь однозначной. В начале 38 года не стали присягать актам Тиберия, как это было принято еще со времен Августа, поскольку принцепс не хотел сыпать соль на еще свежие раны, ведь речь в том числе шла и о судебных процессах против его матери и братьев и их заговоре. Уничтожая все эти дела, он заявил: «Я делаю это для того, чтобы, даже если когда-то я захочу кого-либо наказать за свою мать и братьев, я не смог бы это сделать».

Калигула сохранил весь персонал всадников и служителей Тиберия. Врач и архивариус покойного Гай Стерциний Ксенофон сохранил свою должность и при новом принцепсе; нет каких-либо сведений об увольнениях в доме принцепса, в римских префектурах, в правительствах и среди прокураторов провинций. Калигула возвратил имущество, конфискованное у царей, являвшихся «друзьями и союзниками римского народа», но не стал наказывать тех, кто нес за это ответственность, поскольку они выполняли указания Тиберия.

Были ли в эти первые месяцы правления Калигулы какие-либо признаки его недоверия в отношении сената и сенаторов? Проконсул провинции Африка, который был назначен сюда сенатом при прежнем правлении, имел под своим руководством нумидийский легион и был, таким образом, единственным из всех наместников, обладающим подобной привилегией. Калигула распорядился назначить легата из сенаторского сословия и поручить ему руководить этим легионом, тем самым была урегулирована не совсем обычная ситуация, к тому же в Африке уже в течение пятнадцати лет не было беспорядков, и потому наместник не нуждался в воинском подразделении. Позднее говорили, что в этом шаге Калигулы проявилось его недоверие к наместнику Африки Пизону, тем более, что это был родной сын самого яростного врага отца Калигулы — Германика.

В монетах, выпущенных при новом принцепсе, появилось нечто новое. Так, на римских медных сестерциях с одной стороны находилось изображение Калигулы, с другой — сцена, изображающая обращение принцепса к преторианцам; император стоял на помосте в тоге, с непокрытой головой, а рядом были изображены слушающие его воины. Говорили, что эта сцена подчеркивала доверие Калигулы к преторианцам, которые отныне становились опорой его власти. Монета, запечатлевшая эту сцену, не содержала привычных знаков «SC» (ex senatusconsulto), означающих признательность сенату, а принцепс был изображен стоящим на помосте один, как монарх. Эти нюансы интерпретации достаточно существенны. Да, принцепс изображен один, но так и должно быть, рядом с ним никто не должен стоять, хотя, конечно, возможны исключения. Так, Нерон в 64 году изображен вместе с префектом претория. Император в гражданской одежде, облаченный в церемониальную тогу, и солдаты со знаменами легионов, олицетворяющие всю армию. В 37 году преторианская гвардия не рассматривалась как угроза гражданскому правлению, она не обладала никакой политической инициативой. Преторианцев набирали из римских граждан Италии и они считались элитой армии. Конечно, вызывает удовлетворение отсутствие «SC», но, возможно, это связано с тем, что мы имеем дело со специально заказанными монетами как наградами для солдат или как памятными медалями. Они были очень похожи на настоящие монеты и потому могли быть в ходу наравне с ними. Эта эмиссия была очень масштабной, и монеты получили более ста шестидесяти тысяч солдат из числа граждан Римской империи.

Вся эта политика, направленная на сплочение империи, была заслугой не только Калигулы или некоторых его советников из числа сенаторов, но и такого инициатора многих шагов, как префект претория Макрон.

Квинт Невий Корд Сертори Макрон был выходцем из знатной семьи всадников римской колонии Абруцци. Ничего не известно о начале его карьеры на службе императору. Позднее он стал префектом стражей, затем — руководителем пожарной охраны в Риме с 25 по 30 год. В 31 году он получает специальное задание от Тиберия: отстранить Сеяна и заменить его на посту префекта преторианской гвардии, с которым успешно справился. Тиберий ему полностью доверял, хотя Макрон был известен как сторонник Калигулы. Старый император однажды даже дружески упрекнул его, сказав, что Макрон покинул заходящее солнце, чтобы смотреть на восход. Макрон являлся одним из главных сотрудников принцепса и много сделал для обеспечения преемственности. Незадолго до кончины Тиберия он сообщил наместникам провинций и командирам легионов о предстоящих изменениях во власти и просил их быть готовыми присягнуть новому принцепсу.

Сразу после кончины Тиберия Макрон отправился в Рим, чтобы доложить об этом сенату. На него была возложена ответственность за лишение наследования Гемелла, Макрон заявил, что подросток в силу своего возраста не способен работать вместе с сенаторами, и следует оставить только одного наследника. Завещание покойного императора изменили в пункте, касающемся Гемелла. В заслугу Макрону ставили также то, что в армии не было никаких волнений и она принесла присягу новому принцепсу. Весь апрель Макрон находился рядом с Калигулой, даже когда тот встречался и беседовал со своей бабкой Антонией.

Несколько месяцев спустя, когда все больше была видна роль префекта преторианцев в окружении Калигулы, эта ситуация комментировалась следующим образом: «Прекратите смеяться, примите огорченный вид, потому что избавившись от опеки юных лет, император попал под опеку цензора, человека строгого, не опасающегося сказать жесткие слова» (Филон Александрийский). Макрон в 31 году, смещая всесильного тогда Сеяна, действовал вместе с префектом ночной стражи Лаконом. Он также находился в дружеских отношениях с Флакком, префектом Египта, и не имел конфликтов со своим коллегой, ежегодным префектом Турранием Грацилом, который занимался вопросами снабжения. Этот военный обладал высоким сознанием общественного долга и в этом смысле его можно сравнить с Сеяном. Однако, помня о печальной судьбе последнего, Грацил вел себя очень осторожно и старался не попадаться на глаза сенаторов. В документах сената встречаются упреки в адрес Макрона за содействие в приходе Калигулы к власти, а также в стремлении поставить сословие всадников на особое место в государстве.

Этот его план начал осуществляться 15 июля 37 года, когда состоялся торжественный смотр всадников. Речь идет о старинной церемонии, которая происходила на Марсовом поле. Молодые нобили из семей сенаторов или всадников являлись к магистрату для проверки их способностей с целью получения коня за счет государства. При этом речь шла о проверке не только физических способностей (физическая развитость, умение ездить верхом), но и имущественных возможностей, т.е. родители должны иметь не менее 400 000 сестерциев. Калигула самолично принимал в этом участие, пересматривая список сословия всадников и отправляя недостойных в отставку. Таковых оказалось двадцать шесть человек; учитывая, что всего в империи всадников насчитывалось двадцать тысяч, эта цифра представляется ничтожной, однако, возможно, это касалось лишь всадников, проживающих в Риме (это от четырех до пяти тысяч).

Вновь принятые, возраст каковых обычно составлял не более пятнадцати лет, вместе с другими присутствующими здесь всадниками, собирались в центурии и эскадроны, а затем, облаченные в пурпурные накидки, с коронами на головах, совершали перед императором марш верхом. После этого каждый всадник в сопровождении охранника возвращался домой. Благоприятное отношение к всадникам находило отражение и в монетах, запечатлевших приход Калигулы к власти. А в ходе пиршеств в августе 37 года всадники были приглашены на них, как и сенаторы, вместе с членами семей и детьми.

Говоря о пропаганде посредством изображений и надписей на монетах, следует вспомнить о медных монетах достоинством в один асс, выпущенных в это время и также отражающих официальное отношение к сословию всадников. С одной стороны монеты было изображение Агриппы, человека незнатного происхождения, украшенного короной, с надписью «Марк Агриппа, сын Луция, трижды консул», с другой — изображение обнаженного Нептуна с дельфином и трезубцем в руках; на монетах имеется знак «SC». На этих монетах изображение прадеда Калигулы Марка Агриппы как бы сменило само собой изображение Тиберия, что было достаточно знаменательно. О супруге же Агриппы распутной Юлии I не вспоминали.

Таким образом, под знаком восхваления семейной династии выдвигался Марк Агриппа, представитель сословия всадников, человек незнатного происхождения, который стал первым среди сенаторов и был ими уважаем. Римский же народ помнил Агриппу как эдила, посвятившего себя содержанию в порядке города, как победителя при Акции, как верного соратника Августа и вместе с тем сторонника республиканской формы правления. И естественно, что напоминание об этом знаменитом «новом человеке», отраженное в выпуске монет, доставило большую радость и всадникам, и сенаторам. Считалось, что восхваление Марка Агриппы было инспирировано Макроном и это не прошло незамеченным. В римской колонии Цезареаугусте (Сарагоса) в Ближней Испании на монетах стали фигурировать Агриппа, Агриппина и Германик.

В период с 4 по 17 сентября 37 года, когда проходили Большие Игры, закончившиеся пятидневными скачками в Цирке, и незадолго до празднования дня рождения Августа Калигула принял титул «Отец Отечества». В свое время Тиберий отверг это звание, возможно, следуя примеру Августа, но Калигула, достигнув пика своей популярности, принял его, хотя еще за шесть месяцев до этого он его отвергал. Сенаторы представили это как награду для того, кто спас граждан (ob cives servatos), т.е. реабилитировал жертв Тиберия и отказался преследовать всех тех, кто являлся некогда врагом его семьи; это отмечало его как человека милосердного, что было присуще Цезарю, Августу и, в определенной мере, Тиберию.

Эта обстановка всеобщего удовлетворения сохранялась до середины октября, когда Калигула тяжело заболел и возникли опасения за его жизнь. Нет достоверных сведений об этой болезни, однако известно, что она была длительной и тяжелой, и продолжалась до середины ноября.

Принцепс жил в Палатине, в огромном доме Тиберия. Как только распространилась весть о его болезни, возле дома и на соседних улицах стали собираться люди. Беспокойство о состоянии здоровья Калигулы охватило всю Италию и даже провинции, и повсюду высказывались пожелания скорейшего выздоровления «любимого принцепса». Одни заявляли, что готовы пожертвовать жизнью ради выздоровления принцепса, другие — что станут гладиаторами и будут подвергать риску свою жизнь. Известие о выздоровлении Калигулы повсюду вызвало радость; к примеру, в Новом Карфагене на юге Испании выпустили монеты в честь этого события.

Весть о выздоровлении принцепса вызвала удовлетворение еще и потому, что болезнь обострила проблему наследования власти. Официальным наследником Калигулы был его племянник Гемелл. Калигула надел на него курульную тогу в семнадцать лет и предоставил титул молодого принцепса. Видимо, произошло это во время смотра всадников 15 июля 37 года. Возможно, что все это было предусмотрено сделкой, заключенной между Макроном и сенатом в марте 37 года, когда Гемелл был отлучен от наследования совместно с Калигулой. Было заявлено, что это лишь отсрочка его прав на наследование, поскольку у Калигулы не было детей, а жена умерла во время родов. Однако, несмотря на эти оговорки, имя Гемелла нигде не фигурировало.

Если бы Калигула умер, то приход к власти Гемелла мог сопровождаться серьезными беспорядками, вплоть до гражданской войны, поскольку в сенате были как его сторонники, так и противники. К тому же сторонники и друзья Друза II, отца Гемелла, были известны как люди беспощадные. Отметим, что нечто подобное произошло спустя тридцать лет после смерти Нерона.

Возможно, что все эти обстоятельства и поставили на повестку дня устранение Гемелла, что было сделано сразу после выздоровления Калигулы. Можно при этом вспомнить о двух прецедентах: убийство в Египте пятнадцатилетнего Цезариона, сына Цезаря и Клеопатры, и умерщвление по распоряжению Саллюстия Криспа, приемного сына Августа Агриппы Постума, последовавшее вскоре после смерти Августа.

Один из офицеров, войсковой трибун, был послан к Гемеллу и заставил того совершить самоубийство. В связи с этим Калигула невнятно заявлял, что его племянник готовил заговор и в конечном счете, боясь разоблачения, принял яд. Все это было осуществлено тайно, без судебного процесса, а Гемелл получил право на похороны. Однако проблема наследования не была в полной мере разрешена. Калигула собирался вторично жениться, а у его сестры Агриппины II 15 декабря родился мальчик, получивший имя Нерон.

 

VI. Болезнь принцепса не приводит к политическим переменам

Светоний сообщает, что за первые три месяца правления нового принцепса, т.е. в апреле-июне 37 года, было проведено более ста шестидесяти тысяч жертвоприношений, прежде всего в Риме и в Италии. Последующие месяцы изобиловали празднествами и играми; но болезнь принцепса внесла новые нотки в тогдашнюю действительность, и прежде всего — это неожиданное появление жестокости в характере принцепса. Со временем событиям зимы 37/38 года стали придавать политическое значение.

Первые признаки изменений в политике принципата проявились в связи с судьбами некоторых людей, давших обещания ради выздоровления принцепса. Плебей Публий Афроний Пацит заявивший, что он готов пожертвовать жизнью, лишь бы поправился Калигула, был сброшен с Тарпейской скалы после того, как состоялась целая церемония его прохождения через Рим. Всадник Атаний Секунд, давший обещание сражаться в качестве гладиатора, принял участие в таком бою, вышел победителем, и был освобожден от своего обязательства.

Эти факты явно относятся к религиозному обряду поклонения или очищения: вместе с покойным ушло и зло, которое угрожало Калигуле. Декабрьские Сатурналии были посвящены выздоровлению принцепса и проводились с большим размахом в обстановке всеобщей радости, с пиршествами и народными гуляньями. Иное знаковое значение, говорящее о возможности предстоящих тяжелых испытаний для государства, имело событие, случившееся 1 января 38 года, когда раб по имени Махаон влез на настил в храме Юпитера на Капитолии, перерезал горло щенку, которого он принес с собой, а затем покончил с жизнью. Все это может показаться странным и необъяснимым, однако, видимо, это также было выполнение некоего обещания, данного во имя выздоровления принцепса.

Известно, что Калигула в определенной степени страдал эпилепсией; в юности у него были тяжелые приступы, сопровождающиеся потерей сознания и спазмами. Затем он излечился, но, видимо, не в полной мере. Будучи физически развитым и выносливым человеком, он иногда испытывал внезапную слабость. Бывало, пройдя несколько шагов, он вдруг останавливался, чтобы не упасть. Подобные приступы слабости беспокоили принцепса, постепенно его поведение все более менялось, он то поддавался гневу, то стремился уединиться. Он начал страдать бессонницей и потому не любил ночное время. Возможно, на состояние его здоровья повлияла болезнь, однако точно нам ничего не известно. Жизнь, которую он вел, сопровождалась постоянными пиршествами и любовными связями с женщинами, на что обращает внимание его современник Филон Александрийский, человек уважаемый и высоконравственный.

Вначале рядом с принцепсом постоянно находился Макрон, который следил за ним и, при необходимости, делал ему замечания. Однако по мере укрепления своего положения Калигула начинал все больше тяготиться этой опекой и стремился самостоятельно решать все вопросы. 38 год начался удачно. Два консула — Марк Аквил Юлиан и Публий Ноний Аспрен — приступили к выполнению своих обязанностей, а Калигула дал знать, что он вторично не будет выполнять функции консула в этом году. Недавно исследователь Дж. Шейд, обнародовав документы, связанные с церемонией арвальских братьев, выявил еще один из аспектов деятельности Калигулы в мае-сентябре 38 года. Император сам руководил этим братством, куда входили двенадцать человек из числа самых знатных и влиятельных сенаторских семей. Вот некоторые из церемоний, проведенных братством в конце мая.

«24 мая, в день рождения Германика Цезаря, вице-президент Тавр Статилий Корвиний от имени коллегии братьев-арвалов принес на Капитолий быка в жертву великому Юпитеру. В тот же день в Храме Юпитера Статора Гай Цезарь Август Германик ввел в арвальское братство Луция Аннея Виниция вместо Гая Помпония Грецина и Гая Цециния Ларга вместо Тиберия Цезаря, сына Друза, а также Гая Кальпурнии Пизона вместо Марка Силана, сына Гая. Присутствовали Марк Фурий Камилл, Аппий Юний Силан, Поллий Фабий Персик».

«27 мая, находящийся в своем дворце, принадлежавшем его дедушке, Тиберию Цезарю, Гай Цезарь Август Германии, который является президентом коллегии братьев-арвалов, отметил в открытом небе и на жертвеннике, посвященном богине Диане. Присутствовали Марк Фурий Камилл, Аппий Юний Силан, Гней Домиций Агенобарб, Поллий Фабий Персик, Гай Цециний Ларг, Тавр Статилий Корвиний, Луций Анней Виниций, Гай Кальпурний Пизон».

«29 мая вице-президент Тавр Статилий Корвиний, от имени коллегии братьев-арвалов принес жертвоприношение богине Диане. В тот же день, где-то поблизости, Гай Цезарь Август Германии, президент коллегии братьев-арвалов и фламин Аппий Силан принесли в жертвоприношение богине Диане овцу и дали сигнал квадригам и наездникам. Присутствовали Поллий Фабий Персик, Гней Домиций Агенобарб, Марк Фурий Камилл, Гай Цециний Ларг, Луций Анней Виниций, Гай Кальпурний Пизон» (перевод Дж. Шейда). Выходило, что отсутствовали Публий Меммий Регул, наместник провинций Ахайи и Македонии, Луций Вителлий, наместник провинции Сирии, и Луций Сальвий Отон.

В нашем распоряжении есть пятнадцать имен важных персонажей, включая трех умерших. Напомним этих последних: Гемелл, внук Тиберия, был членом коллегии, несмотря на то, что он не был сенатором, потому что он был уже выбранным наследником. Гай Помпоний Греции, консул в 16 году, вышедший из плебейской древней семьи, имел предпочтение у Тиберия, который его кооптировал в братство арвалов в 21 году. Он был другом поэта Овидия, но его карьера мало известна, и, может быть, честь, оказанная ему, была заслугой его самого. Его смерть не приписывалась Калигуле. Что касается Марка Юния Силана, все было по-другому, поскольку во время правления Августа его брат был лишен расположения, так как являлся одним из любовников внучки Августа. Однако затем Юний Силан заручился дружбой Тиберия, который дал этому патрицию право первым высказываться в сенате. Его дочь вышла замуж за Калигулу, но скончалась в 36 году. Он был членом группы влиятельных сенаторов, которые способствовали приходу к власти Калигулы. Через несколько месяцев его лишили расположения и Гай отнял у него привилегию высказывать первым свое мнение в сенате. Вероятно, Марк Юний Силан воплощал неизменность политики Тиберия, и Калигула хотел избавиться от этого семидесятидвухлетнего сенатора. Была даже попытка Луция Грецина, из преторского сословия, обвинить его. Калигула даже упрекал своего тестя в том, что тот не провожал его в апреле 37 года, во время путешествия в Пандатерию, надеясь взять власть в Риме, если император утонет. Светоний считает, что старик был просто привержен морской болезни и страдал старческой немощью, чтобы путешествовать на судне. Силан перерезал себе горло, видимо, после известия об убийстве Гемелла, за которого он всегда выступал, и интересы которого отстаивал. Из-за этого он, вероятно, держал зло в душе и выступал против реабилитации Агриппины, матери принцепса, и его братьев.

Среди одиннадцати живых братьев-арвалов, если не считать Калигулу, можно выделить тех, которые были обязаны своей славой Тиберию, от тех, которые получили положение через нового принцепса. Поллит Фабий Персик, патриций, родственник Августа, консул 34 года, известный кутила, четырнадцати лет вступил в братство, вероятно, по рекомендации Германика. Этот знатный господин был в глазах Калигулы верной опорой. Гней Домиций Агенобарб, консул в 32 году, супруг Агриппины II, был тестем Калигулы. Он получил предпочтение от Сеяна и выступал как враг Макрона, который нейтрализовал его публичным обвинением вскоре после смерти Тиберия. Калигула его спас и он стал надежной ему опорой. Тавр Статилий Корвиний, вероятно, ровесник Калигулы, имел происхождение от известного полководца времен гражданских войн и был верен императорской семье; и Калигула его считал своим представителем в коллегии. Наконец, Луций Вителлий, консул в 34 году, тоже выбранный Тиберием, был «новым человеком», которого не опасался Калигула.

Новый принцепс отвечал за назначение пяти человек: Аппия Юния Силана, обычного консула в 28 году, вышедшего из очень знатной семьи, который принадлежал к фракции Сеяна. Луций Анней Виниций, родственник Калигулы, несмотря на обвинение, предъявленное во время падения Сеяна, принадлежал к окружению Калигулы; этот сын и внук консулов имел, в частности, предпочтение и кооптацию среди братьев-арвалов, что предшествовало действительному консулату. Он был на несколько лет старше Калигулы, который причислял его к числу ближайших своих соратников. Гай Кальпурний Пизон, из знатной семьи, моложе принцепса, был отблагодарен за то, что уступил молодую жену императору, мы вернемся к этому событию. Луций Сальвий Отон, консул в 33 году, получил блестящую карьеру из-за своих способностей и лояльности; Калигула не опасался его, как и Публия Меммия Регула. Тиберий отличал обоих, и его предшественник вознаградил честных сотрудников. Наконец, Гай Цециний Ларг. Причины благосклонности императора к этому человеку не ясны; его роль во время принципата Клавдия дает понять, что он был благодаря своим семейным связям влиятельным сенатором.

Состав коллегии в 38 году и повышение ранга 24 мая молодых нобилей его возраста раскрывает в Калигуле чувство меры и ясность ума. Калигула вознаграждает своих приверженцев и собирает вокруг себя политиков с характером.

Выпуск монет 38 года не показал ничего нового в выборе образцов; речь идет о том, чтобы восхвалять семью Юлиев, от Августа до действующего императора, что было достаточно нормальным явлением Монетные дворы Лиона и Рима в то время не имели привычку, как четверть века спустя, часто менять образцы монет.

Состав правительства, которое было призвано укреплять влияние и силу всаднического сословия, сохранился. Калигуле надо отдать должное за то, что у него было желание очистить сословие всадников от ненужных элементов. Исключая всадников, которые без его или Тиберия разрешения выступали в театрах, в бегах колесниц и в публичных состязаниях гладиаторов, или которые были осуждены за позорные преступления (прелюбодеяния, насилие, самоуправство, подделку и подлог...); он отнял у сената право выбирать магистров, чтобы это право выбора отдать народу. Высшая магистратура, претура и консулат не относились только к собраниям центурионов, т.е. позднее это стало цензитарным свойством, что означало, что только самые богатые граждане участвовали в них, при этом сенаторы и всадники играли первостепенную роль. Если снова отдать право этому собранию выбирать преторов и консулов, то это означало бы, что отныне эти магистратуры, пользующиеся спросом, будут избираться в основном всадниками, так как их было больше в избирательных участках, чем сенаторов. Кандидаты, которые являлись сенаторами, вынуждены были снова начинать кампанию и бороться за голоса избирателей. Всадники, тянущиеся за славой, приобрели утраченное влияние. Главная функция всаднического сословия была в обеспечении присяжными суда присяжных, хотя и сенаторы проходили через такие суды. Поскольку количество политических судебных процессов во время принципата Тиберия возросло, то сенат превратился в суд, который стал заниматься тем, чем раньше занимался суд всадников. Необходимо также подчеркнуть, что из-за того, что было много судебных процессов, произошла перегрузка суда всадников. Калигула прибавил одну декурию судей к четырем существующим, и эта пятая декурия, на необходимость которой ссылались все судьи, позволила выбрать среди знати будущих всадников.

 

VII. Популярная политика, политика зрелищ

По отношению к народу, с которым считались из-за его многочисленности, — а это в первую очередь касается римского плебса, императорская политика была, главным образом, политикой общественной благотворительности. Решение о передаче выборов нижних магистратур из сената народу, казалось, в действительности не было определяющим для него; кандидаты должны были принадлежать сенаторскому сословию и обладать собственностью в миллион сестерциев. Это не касалось только плебса, представители которого могли начать политическую карьеру, став квестором. Новое проявлялось в другом — принуждать кандидатов в квестуру, в трибунат плебса и в городское управление принимать участие в избирательных кампаниях, привлекать зрителей, давая им чрезмерные обещания, чтобы заслужить народную похвалу. Сенаторы несли при этом немалые расходы, но римский плебс радовался, имея больше зрелищ

При распределении денег в 37 году увеличился налог: Тиберий ввел сбор в 1% на сделки. Этот налог стал непопулярным и привел к росту социальной напряженности. Калигула его упразднил в два этапа: сначала он его сократил на 0,5%, а в 38 году полностью отменил. Калигула не только упразднил непопулярный налог, но и создал защитный механизм, хорошо пригодный для сделок, когда ввел в оборот мелкие медные монеты.

Но основа его популярности коренилась в другом: снабжение Рима и организация публичных увеселений. В хрониках не отражено, как решалась продовольственная проблема в период его принципата. Однако известно, что многое делалось для улучшения водоснабжения столицы. В 38 году начали строить акведук Клавдия (Aqua Claudia), восьмой городской акведук, строительство которого завершили в 52 году. Он был длиной около 70 километров и стоял более чем на десяти арках. Емкость его составляла 184 000 м3 в день. Начал строиться также акведук Anio Novus 86 километров длиной с подачей воды 189 500 м3. Клавдий, преемник Калигулы, завершил эти постройки, позволившие жителям Рима иметь в своем распоряжении ежедневно более 900 литров на человека, или в два раза больше, чем количество воды на человека в конце XX века; но, на самом деле, что касается урегулирования подачи воды, ее большая часть терялась без применения. Управляющий водоснабжением Элий Дидий Галл, новый нобиль Тиберия, бывший консулом в 39 году, исполнял свою должность с 38 по 49 год во время правления двух принцепсов.

Однако более всего характеризует популистскую политику Калигулы его страсть к организации зрелищ. Известно, что Калигула страстно любил некоторые развлечения, не только как зритель, но и как участник. Его склонность к ораторскому искусству, которое он довел до больших публичных декламаций, напоминающих хорошо поставленный спектакль, нашла свое воплощение в выступлениях перед сенатом, народом или в частных собраниях. Он страдал, что мог заниматься искусством танцев только перед несколькими близкими друзьями. Чтобы управлять колесницами, он имел в своем распоряжении огромный частный ипподром на правом берегу Тибра; там он мог упражняться, но никогда сам не отваживался участвовать в публичных состязаниях наравне с теми, кто состязался в Цирке.

Усердие, которое он проявлял как зритель в многочисленных публичных зрелищах, было замечено, но его вкусы подчас расходились со вкусом большинства граждан, особенно когда речь шла о театре. В Риме было три основных зала: самый старый, театр Помпея, за перестройкой которого наблюдал Калигула, имел 17 580 мест; затем еще было два театра эпохи Августа: театр Марцелла, вместимость которого составляла 20 500 зрителей, и театр Бальба, который мог вместить 11 510 зрителей. Театральные представления сопровождали народные празднества. Наряду с устоявшимся репертуаром, который состоял из пьес Энея, Платона и Теренция, было много современных комедий и драм. Самым известным считался «Лавреол» Катулла, где рассказывалось о подвигах разбойника — краснобая и наглеца, закончившего свою жизнь на кресте.

Наряду с этим историческим примером, где преступник был наказан, можно напомнить и о творениях Кинирея и Мирры (Cinyras et Myrrha) об ужасной истории кровосмешения. Театр был искусством поведения и красноречия, где публика желала видеть известных актеров. Существовало также искусство пантомимы, которое приобретало все больший и больший успех, и гистрионы (комедианты) имели своих фанатиков. Тиберий, раздраженный потасовками, которые иногда сопровождали представления, часто высылал актеров; это были, в основном, вольноотпущенники, люди невысокого происхождения или рабы, которые сопровождались до своего дома во время их успеха настоящими триумфальными шествиями поклонников, где фигурировали сенаторы, всадники, женщины и дети. Тиберий боролся против такой практики. При Калигуле театральная жизнь вновь стала прекрасной, со всеми своими излишествами, и император сам увлекся трагическим актером Апеллием и обращался с ним как с другом. Мнестер, мим, также был его товарищем. Светоний отмечал, что песни и танцы приводили принцепса в наивысшую степень восторга и он не любил, если кто-то мешал ему наслаждаться искусством. Он удалял всех, кто хоть немного шумел, когда танцевал Мнестер. В целом, любовь к театру была в большей степени делом образованных молодых людей, сенаторов и всадников, чем народа. Калигула старался увеличить распределение почетных мест и пытался изо всех сил убедить людей пойти на те представления, которые особенно ценились общественной элитой; нередко известие о гладиаторских боях лишало театры всех зрителей.

Народ охотно шел и на гонки колесниц; Большой цирк в то время мог вместить 150 000 зрителей. Первоначально эти скачки были ритуальными действиями и братья-арвалы, например, всегда проводили бега по случаю различных церемоний. Калигула наследовал у своего отца любовь к лошадям и сам занимался этим искусством. Он начал строительство нового общественного цирка в Ватикане, которое было завершено его племянником Нероном: его длина была пятьсот метров от апсиды римского собора Святого Петра до входа на площадь Святого Петра. Он был украшен 25-метровым обелиском, который Калигула привез из Египта на огромном корабле, специально для этого построенном и который стал на якорь в Остии; этот шпиль из каменного ясеня после 1586 года стал центром площади Святого Петра. Бега в цирке представляли собой соревнования между четырьмя группировками — Зелеными, Голубыми, Красными, Белыми, каждая из которых имела своих приверженцев. Калигула был за Зеленых, и он не чурался пойти позавтракать среди наездников этой группировки в их клубе. Говорят, что во главе каждой из этих больших «конюшен», которые собирали собственников лошадей, стояли, в основном, значительные лица, которые принадлежали к римским всадникам. Гонщики, по своему общественному происхождению, были из очень скромных семей, и здесь речь идет о способе продвижения по социальной лестнице. Калигула сильно привязался к одному из них, Этиху. Многочисленные молодые нобили составляли кампанию императору, среди них — сын наместника Сирии, Вителлий, на три года его моложе, который уже был его товарищем на Капри. Пристрастие Гая нисколько не было исключительным, и можно сказать, что в Риме все и каждый восторгались скачками, обсуждали подвиги своих чемпионов и держали на них пари. Калигула поступал как обыкновенный римлянин, но, очевидно, все устремляли глаза на императора, который слишком сильно показывал это пристрастие, разделяя его с народом. Делал ли он лишнее или нет, согласно своим убеждениям, беря полноту всего контроля? В 38 году казалось, что он не заслужил еще такую критику.

Помимо театральных представлений и скачек большой популярностью пользовались бои гладиаторов. Тиберий свел к минимуму количество боев на арене. В то время Рим располагал только амфитеатром, возведенном на Марсовом поле в августовскую эпоху. Помпеи или Путеолы имели каменный амфитеатр начала I века до н.э., в то время как римляне довольствовались временными строениями из дерева, которые сооружались на Марсовом поле. Калигула снял ограничения, наложенные Тиберием, и поощрял действующих магистратов давать зрелища, которые он сам же нередко организовывал. Согласно Плинию Старшему, Калигуле принадлежали 20 000 гладиаторов. Эта цифра огромна, если ее сравнивать с ограничением в 100 пар, установленным Тиберием. Гладиаторы, которые находились в незавидном положении во время правления Тиберия, вновь обрели былую роль. Впрочем, Калигула был с лихвой превзойден своими наследниками: Траян с 7 июля по 1 ноября 109 года устроил бои десяти тысяч гладиаторов. Калигула любил сильные ощущения, и агония другого человека доставляла ему удовольствие, так же как и искусное фехтование. Гладиаторов учили умирать с изяществом. Два дяди Калигулы также имели репутацию поклонников амфитеатра: Друз II, сын Тиберия, предпочитал, чтобы солдаты тренировались, получая максимум ран с обильным кровотечением. Что касается Калигулы, то он получал большое удовольствие от боев гладиаторов-рейтаров, поскольку те не имели шлемов с забралом, что позволяло видеть на их лицах боль и ужас агонии. Калигула сам пристрастился к хорошему фехтованию и был горячим поклонником «маленького щита», т.е. тяжело вооруженного гладиатора, «трака». Были случаи, когда пятерых рейтаров оставляли сражаться без какого бы ни было оружия, с «траком», чтобы, вероятно, доставить удовольствие императору. Он имел среди «траков» любимчика, Студиоза, у которого правая рука была длиннее левой и это давало ему возможность часто побеждать. Все эти поступки были замечены, но не стоит преувеличивать жестокость Калигулы в амфитеатре. Ему приписывали неумеренное пристрастие к крови, тогда как Калигула интересовался, в основном, искусством боя.

Ни театр, ни гонки колесниц или бои гладиаторов не было чем-то новым: все существовало и до Калигулы в публичных, официальных проявлениях. Он довольствовался лишь увеличением числа скачек и увеличением количества гладиаторских игр и нанятых гладиаторов. Считают, что иногда он делал расчет на то, чтобы отправить больше уголовных преступников убивать друг друга или отдать их на съедение животным; это и есть те изменения, которые он внес, а его последователи сохранили новшества и улучшили качество зрелищ. Светоний или Дион Кассий не могли понять Калигулу и преувеличили его жестокость, которая, на самом деле, была не больше, чем жестокость его современников всадников или сенаторов. Одни сожалели о переменах. Это были сенаторы, ставшие магистратами, поскольку им пришлось намного больше тратить, чтобы повиноваться воле принцепса и единодушному желанию народа. Калигула начал строительство амфитеатра, но стройка была заброшена, и только через сорок лет Веспасиан и Тит построили Колизей, который заменил старый августовский амфитеатр, сгоревший при пожаре в 64 году. Политика зрелищ после Юлия Цезаря была существенным элементом управления Римом, чем не пренебрегал и Август. Несомненно, получая удовольствие, Калигула действовал с большей естественностью, чем его знаменитые предшественники, и никакой император впоследствие не превзошел его.

 

VIII. Друзилла, очень дорогая сестра

Современные популярные эротические и порнографические фильмы, посвященные Калигуле, а также предания, приписывают ему репутацию человека, не имеющего никаких моральных ограничений. Однако дело обстоит намного сложнее. Конечно, истину обнаружить вряд ли возможно, потому что дошедшие до нас исторические источники весьма тенденциозны; лишь суровый иудей Филон Александрийский старается быть объективным, что же касается Светония или Плиния, то они очень пристрастны в своих сочинениях, где сладострастный и жестокий Калигула предстает настоящим чудовищем, бичом человечества, недостойным быть правителем государства.

Известно, что еще до того, как стать императором, Калигула женился, однако его жена скончалась при родах. Упоминается о его любовных связях с Эннией Невией, женой префекта претория Макрона. В Риме ходили слухи о любви Калигулы к мужчинам, но это лишено оснований. Будучи неженатым, Калигула не имел наследника, что представляло собой важную политическую проблему. А летом 38 года стало известно о его скандальной связи с родной сестрой Друзиллой.

Калигула не был гомосексуалистом, хотя и мог иметь какие-то приключения с мужчинами. Так, говорили о его связи с мимом Мнестером, а также со своим зятем Лепидом, однако близкие взаимоотношения со знаменитым актером можно подать как просто хороший тон. Что же касается просто любовных связей молодых людей, то здесь обычное сексуальное любодейство попросту использовалось в политических интересах. Но для сенатора или всадника гомосексуализм являлся бесчестием и мог привести к изгнанию из соответствующего сословия. Хотя после гибели принцепса принадлежащий к семье консула Валерий Катулл говорил о гомосексуальной связи с Калигулой, что было весьма вероятно, поскольку этот человек был известен как пассивный партнер.

Калигула считался человеком влюбчивым. Известно, что префект претория при Нероне Нимфидий Собин был чрезвычайно похож на Калигулу. Это сходство объясняли тем, что мать префекта являлась дочерью Каллиста, вольноотпущенника Калигулы, и последний воспользовался своим правом ее покровителя, что встречалось довольно часто. И хотя дату рождения Нимфидия определить невозможно, сам факт любовной связи представляется весьма правдоподобным. Калигула имел связь также с куртизанкой Пираллидой; впрочем, для тогдашних нравов здесь не было ничего предосудительного. Шокировала его страсть к пиршествам с женщинами знатного происхождения, но это закончилось, когда Калигула избавился от опеки Макрона.

Проблема наследника стала делом его окружения. Нам неизвестно, сколько брачных партий ему предлагалось, сколько супругов в угоду принцепсу готовы были предоставить ему своих жен, поскольку выбор избранницы приносил множество выгод ее семье. Пока же у него не было жены, первыми дамами государства после смерти Антонии являлись три сестры принцепса, которые были представлены на монетах и упоминались в официальных клятвах. Имел ли Калигула с ними кровосмесительную связь?

Самой амбициозной из них была Агриппина II, жена Гнея Домиция Агенобарба. Но после того, как она родила 15 декабря 37 года Нерона, о ее интимных связях ничего не было известно. Амбиции могли подтолкнуть ее в объятия брата, но не будем забывать, что именно она позднее была обвинена в намерении совершить подобное преступление со своим сыном Нероном. Впрочем, обвинения в инцесте были обычными в политических процессах того времени; Макрон, пытаясь нейтрализовать мужа Агриппины II накануне кончины Тиберия, обвинил его именно в интимной связи со своей сестрой.

Самая младшая из сестер, Юлия, родившаяся в 18 году, была женой Марка Виниция, но детей у них не было. Нам неизвестно, много ли у нее было любовников, но, похоже, что амбициями она не отличалась. Остается Друзилла, самая известная из всех троих. Она родилась в 17 году и росла вместе с Гаем, который, будучи уже юношей, имел с ней интимную связь. Друзилла в 33 году вышла замуж за Луция Кассия Лонгина, но у них не было детей, и в 37 году Калигула развел их. Принцепс проявлял к ней особое расположение; Светоний же свидетельствует, что он открыто держал ее как законную жену и даже назначил во время своей болезни наследницей своего имущества и власти (Светоний, Калигула, 24). Однако это утверждение представляется надуманным, поскольку везде Друзилла представлена как сестра Калигулы, и только; сомнительно и то, что она могла быть назначена наследницей в то время, когда еще был жив Гемелл. Следует все же различать частные дела и политические решения.

Известно, что в конце зимы или в начале весны 38 года Калигула по любви с первого взгляда женился на Ливии Орестилле, Друзилла же была выдана замуж за Марка Эмилия Лепида. Молодой нобиль из старинной знатной семьи Гай Кальпурний Пизон пригласил принцепса на свадебное пиршество по случаю бракосочетания с Корнелией Ливией Орестиллой (или Орестиной). Однако принцепс сам увлекся невестой, приказал отнять ее у мужа и увез к себе, чтобы жениться на ней. Этот брак был хорошей партией, поскольку Орестилла, дочь и сестра консулов, происходила из старинной и знатной республиканской семьи. Луций Кальпурний Пизон не противился воле Калигулы и за это был награжден введением в арвальское братство.

Супруг Друзиллы также относился к очень известной семье. Это был человек с большими амбициями и, входя в императорскую семью, он стремился к власти.

Позднее Калигула даже назвал Лепида своим наследником и провел через сенат решение, что его молодой шурин может добиваться магистратуры за пять лет до наступления возраста, положенного по закону. Что же касается Домиция Агенобарба, другого зятя Калигулы, то он имел дурную репутацию человека жестокого и необузданного. В юности Агенобарб, находясь на Востоке, входил в круг друзей Гая Цезаря, сына Августа, и однажды убил одного из своих вольноотпущенников, отказавшегося пить столько, сколько он ему приказал; за это он был изгнан Гаем Цезарем. В Риме, когда он мчался вскачь по Аппиевой дороге, то намеренно задавил ребенка; в другой раз на Форуме он выбил глаз одному римскому всаднику, когда тот за что-то его упрекнул. Кроме того, он отказывался вернуть банкирам деньги, занятые им для приобретения вещей на аукционе, а во время игр, им устроенных, он не стал награждать победителей. Все это создавало ему репутацию высокомерного и недобросовестного человека.

Виниций, третий зять Калигулы, в 30 году стал консулом. Он был верен принцепсу, поскольку принадлежность к императорской семье обещала для него блестящую карьеру, по крайней мере, он имел право на нее претендовать. В определенной степени можно признать, что три зятя, три сонаследника Калигулы, были, в силу своих склонностей, предназначения или обязанностей, интриганами. К тому же двое из них, стремясь к власти, имели на руках серьезные козыри, прежде всего в силу своей знатности и своего происхождения.

Но вскоре внезапный удар судьбы потряс императорскую семью и все государство: 10 июня 38 года умерла Друзилла. Современники свидетельствуют, что скорбь Калигулы была безгранична. Сенека отмечает: «После того, как умерла его сестра Друзилла, Гай Цезарь уединился и отказался от общения с согражданами. Он не присутствовал на ее похоронах, не выходил из своего дома в Альбе и не желал заниматься какими бы то ни было делами, ссылаясь на «преждевременную утрату» (Сенека, Утешение Полибия, 17, 4). Было решено отменить все празднества и объявить всеобщий траур, такой же, как и при извещении о гибели Германика. Состоялись торжественные похороны, на которых Лепид произнес надгробную речь. «Когда она умерла, он установил такой траур, что смертным преступлением считалось смеяться, купаться, обедать с родителями, женой или детьми» (Светоний, Калигула, 24). Дион Кассий говорит о том же, добавляя, что кабатчик, который продавал теплую воду, был предан смерти по обвинению в нарушении благочестия, что представляется весьма вероятным. Принцепс стал отращивать в знак траура бороду и волосы и, словно он не мог более находиться в Риме, отправляется на юг Италии и в Сицилию.

Так спустя шесть месяцев после испытания тяжелой болезнью Калигула столкнулся с утратой нежно любимого человека. А его безумная любовь и стремление победить смерть учреждением нового культа обожествления Друзиллы породили в безнравственном обществе легенду о «безумном императоре». Но в это тенденциозное представление должны быть внесены серьезные коррективы.

 

IX. Любовь Калигулы к эллинизму

Была ли длительной и всеобщей приостановка деятельности в результате смерти Друзиллы, как об этом свидетельствуют античные авторы, не называя, однако, конкретных дат? Вот записи некоторых церемоний арвальских братьев, обнаруженные в 1975 году.

«26 июня вице-президент Тавр Статилий Корвиний от имени коллегии братьев-арвалов принес в жертву корову на полях Агриппины в жертвеннике провидения Августа. Были представлены: Паллий Фабий Персик, Марк Фурий Камилл, Аппий Юний Силан.

При консулате Сервия Ациния Целера и Секста Нония Квинктилиана 1 июля вице-президент Тавр Статилий Корвиний от имени коллегии братьев-арвалов принес в жертву на Капитолии, перед статуями консулов (вероятно, статуями самого Калигулы в связи с годовщиной его первого консулата), быка Юпитеру. Были представлены: Паллий Фабий Персик, Марк Фурий Камилл, Аппий Юний Силан.

4 июля вице-президент Тавр Статилий Корвиний от имени коллегии братьев-арвалов принес в жертву на Марсовом поле корову в жертвеннике Мирного Августа. Были представлены: Паллий Фабий Персик. Марк Фурий Камилл, Аппий Юний Силан» (перев Дж. Шейда).

Эта привычная деятельность, возобновленная 26 июня, позволяет установить, что всеобщая остановка дел длилась не более пятнадцати дней, поскольку Друзилла скончалась 10 июня. А траур в память Германика, объявленный 19 июня, длился пять месяцев.

1 июля 38 года, как обычно, вступили в должность два новых консула — Сервий Ациний Целер и Секст Ноний Квинктилиан, и объявили кандидатуру Калигулы для его второго консулата с 1 января 39 года. Сам Калигула в это время находился в Сиракузах, неожиданно для народа покинув Рим в столь ответственный момент. Возможно, этим путешествием принцепс пытался развеять свою печаль, однако официально все подавалось как инспекторская поездка. В Сиракузах он присутствовал на городских играх, им финансируемых, осматривал общественные здания, участвовал в реставрации крепостных стен и храмов, совершил восхождение на Этну и путешествовал по самому острову. Он также интересовался условиями навигации в Мессинском проливе и строительством новых портов.

Это его отсутствие в Риме было непродолжительным, но интересно отметить, что первое его путешествие в провинции было связано с посещением одной из греческих провинций и большой эллинистической метрополии. Гай как бы продолжил традицию отца, а его интерес ко всему греческому был постоянным.

В европейской Греции он реабилитировал Лакона, именитого жителя Спарты, а также направил на Коринфский перешеек центуриона с заданием составить смету работ по строительству канала, который сократил бы морской путь на юге Пелопоннеса. В Беотии была обнаружена копия письма императора от 19 августа 37 года на послание стратега ашенской лиги, направленное в Рим с послом, чтобы поздравить нового императора:

«Император Цезарь Август, правнук божественного Августа, внук Тиберия Цезаря, Верховный Понтифик, получивший трибунат, консул, лиге Ашенской, Локринской, Посиденской и Эвбейской, привет. Я ознакомился с письмом, которое доставили мне ваши послы, и отмечаю, что вы дали доказательство большой преданности и большого уважения ко мне. Вы совершили жертвоприношение и провели церемонию в мою честь, удостоив тем самым меня самыми большими почестями. За это я восхвалю и в память золотого века греческих городов разрешаю сохранить единство вашей Лиги. Что же касается статуй в мою честь, которые вы предлагаете установить, то я освобождаю вас от большинства из них. Достаточно установить статуи в Олимпии, Немеях, Дельфах и Истле, чтобы не нести слишком больших расходов. Ваше письмо было мне вручено послами со следующими именами: Будьте здоровы».

Этот ответ императора свидетельствует о принципе умеренности, который преобладал в первый год правления Калигулы. Все это вдохновлялось преемственностью с эпохой Тиберия, как и отказ от чрезмерных почестей в целях экономии средств. К тому же Рим либерально относился к грекам в честь заслуг их предков до Александра Великого. Полные восхищения перед временем Гомера и классической эпохой, римляне считали своим моральным долгом сохранять признательность к грекам, и те, кто чувствовал себя любителем эллинизма, интересовались больше прошлым, чем настоящим.

К эгейскому миру Гай, казалось, особенно тянулся, и прежде всего к Милету, видимо, памятуя о его посещении вместе с отцом. Он знал, что Эфес имеет большое святилище Дианы, Пергам — храм Августа, Смирна — храм Тиберия, и хотел удостоить такой же чести Милет, построив в нем грандиозный храм Аполлона. Его главная политическая задача в восточно-греческом мире заключалась в перераспределении царств между правителями — союзниками Рима. Ведь Римская империя включала римские колонии, свободные союзные города, зависимые города и территории, которые принадлежали местным династиям, римскому народу или императорскому дому. Статус каждого из них мог меняться в соответствии с волей сената или императора. Помпей, захватив Сирию и переустроив Анатолию, определил права и обязанности каждой территории или единицы. Август в период своего правления ничего не менял. Здесь располагались царства или принципаты: Фракийское, Понтийское, Каппадокийское, Команское, Тевкридское, Таркодимотидское, Эмезейское, Коммагенское и другие.

Калигула, когда жил у своей бабки Антонии, встретился с тремя сыновьями фракийского царя Котиса — Полемоном, Реметалком и Котисом; их матерью была Антония Трифена. Впрочем, нельзя исключать связи клиентелы, существовавшие между этими молодыми царевичами и Антонией, дочерью Марка Антония, которая протежировала также иудейскому царевичу Агриппе Ироду. Весной или в начале лета 38 года на римском Форуме состоялась большая церемония, когда Калигула обнародовал решение сената:

— фракийский царевич Полемон получил царство Понтийско-Босфорское на Черном море;

— фракийский правитель Котис получил Нижнюю Армению, граничащую с Внутренней Арменией;

— фракийский правитель Реметалк получил половину царства своего отца, а другая половина осталась у его дяди, также Реметалка;

— арабский шейх Сохем получил небольшое царство — Арабская Итурея.

Каковы причины этого? Речь идет об отмене некоторых решений Тиберия. Калигула исправил несправедливость, проявленную в отношении фракийских принцев, открыто проявив симпатию в отношении своих сторонников. Казалось, им владела идея окружить себя целым двором царей, что трудно понять в применении к последнему веку Республики. Однако это представляло собой и продолжение традиции Августа, Германика и Тиберия: назначать на восточных границах империи правителей из числа союзников Рима. Позднее Антиох был восстановлен на престоле своего маленького Коммагенского царства, и ему передали часть Цилиции, кроме того, в возмещение ущерба, Калигула выделил ему сто миллионов сестерциев.

Греческие города в Азии, как и царства, соревновались в выражении почтения новому принцепсу императорской семьи, особенно Илион (Троя), Милет, Алазарна и Самос. В отношении последнего Калигула имел большие планы по восстановлению зданий, построенных Поликратом в VI веке до н.э. Город Александрия в Египте дал месяцам своего календаря имена членов императорской семьи — Калигулы, Германика и Друзиллы. Между тем именно в этом городе в 38 году были волнения, связанные с приездом сюда иудейского правителя Агриппы, этого гения интриги. При Тиберии он вместе с Друзом II взял взаймы триста тысяч сестерциев, а затем, после смерти Друза, сбежал от кредиторов в Палестину. Затем в 36 году он вновь, чтобы скрыться от кредиторов, покинул Рим. Наместник Гай Эренний Капитон даже собирался заключить Агриппу в тюрьму до тех пор, пока тот не заплатит свой долг по отношению к Друзу. Иудейский принц преуспел в бегах и в добывании денег, и повсюду представлял себя как ярого приверженца Калигулы, нового наследника принцепса. На одном из пиршеств он обратился к богам поставить наконец истинного правителя на место Тиберия. Старый император, узнав об этом, заключил неблагоразумного в тюрьму, однако через полгода, сразу после смерти Тиберия, Калигула освободил Агриппу и сделал его своим товарищем.

Иудейский принц был внуком Ирода Великого, но не имел никакого владения в Иудее. Тогда Калигула отдал ему тетрархию его дяди Филиппа, который скончался еще три года назад. Другой дядя, Ирод Антипа, завидовал Агриппе, и эту зависть всячески разжигала его жена Иродиада, объяснявшая ему, согласно Иосифу Флавию, «что он не должен только себя обвинять в том, что не получил столь высокую должность, хотя его невысокое честолюбие и безответственность также сыграли свою роль, Агриппа же, став царем, мог бы оказать и ему такую же честь» (Иосиф Флавий, Иудейская война, II, 10, 1). Стремясь опередить своего племянника, Ирод Антипа срочно направился в Рим, чтобы встретиться с Гаем. Однако его опередил посланец Агриппы с письмом, где Ирод Антипа был охарактеризован как друг Сеяна. Принцепс принял Ирода Антипу очень холодно и обвинил его в том, что он не помог своему племяннику, когда тот находился в затруднительном финансовом положении. Ирод Антипа был отстранен от должности и отправлен вместе с семьей в ссылку в Галлию, где и умер.

Принц Ирод Агриппа прибыл в Рим вскоре после того, как был выслан Ирод Антипа и Калигула передал ему все имущество и права дяди. После этого Агриппа отправился в Александрию, где вновь столкнулся с преследующими его кредиторами. Здесь находилась очень большая иудейская община, которую александрийцы-греки воспринимали с трудом. Александрийские иудеи решили устроить царскую встречу близкому другу принцепса и направили местному префекту Авиллию Флакку послание с выражением почтительности в адрес Калигулы. Александрийцы же не пожелали терпеть чествований Агриппы и организовали в ответ издевательское шествие, водя по улицам местного слабоумного, наряженного в царские одежды. Что касается префекта, то он не только оставил послание иудеев без ответа, но и разрешил воздвигнуть статуи Калигулы во всех синагогах, чем иудеи были крайне недовольны. Начались столкновения александрийских греков с иудеями, сопровождаемые грабежами и беспорядками. Префект Флакк в подобной ситуации занял сторону греков.

Ирод Агриппа, встретившись с единоверцами, пожаловался принцепсу на префекта Флакка, направив тому копию послания еврейской общины префекту. Император быстро на это отреагировал.

Дальнейшее развитие событий, повлекших арест префекта, описал Филон Александрийский. Из Италии в Египет был срочно направлен с несколькими воинами римский центурион Басс. Прибыв в Форос Александрийский, они ночью высадились на берег и, встретив патруль, выяснили, что Флакк ужинает у Стефаниона, вольноотпущенника Тиберия. Узнав, что Флакк прибыл туда лишь в сопровождении рабов, Басс с отрядом вошел в дом Стефаниона и арестовал префекта. Это произошло в конце сентября 38 года. Флакк надеялся на благополучный исход, рассчитывая на поддержку своих друзей — Лепида и префекта претории Макрона, однако те сами попали в немилость и тогда Флакк, уже находясь в Риме, покончил самоубийством.

 

X. Обожествление Друзиллы и смерть Макрона

Последовательность событий лета 38 года полностью нам не известна. Как обычно, календарь был заполнен многочисленными праздниками, но если в предыдущем году самым важным событием стало освящение храма божественного Августа 30 августа 37 года, то в 38 году это было обожествление Друзиллы 23 сентября. По этому случаю была организована торжественная церемония: речь идет скорее не о трауре, а о празднике. Вероятно, один манекен был торжественно сожжен и, как во время похорон Августа, свидетель поклялся, что видел мертвую, поднимающуюся на небо. Этим свидетелем был Ливий Гемин, сенатор, который получил в знак вознаграждения один миллион сестерциев. Сенат, исходя из этого, разрешил обожествление Друзиллы (diva) и в ее честь должен быть организован культ. Солдаты претория вместе со своим начальником и со всеми римскими всадниками, присутствующими в Риме, которые служили в римской армии, промаршировали вокруг погребального костра. Сенат постановил, чтобы золотой портрет покойной поместили в курии. На Форуме была поставлена статуя Венеры с обликом Друзиллы. Созданная для этого коллегия жрецов была открыта как для женщин, так и для мужчин, и в нее входили только высокопоставленные римляне; Клавдий, дядя императора, был вынужден стать членом этой коллегии. Ценз составлял один миллион сестерциев, и он вынужден был продать свое имущество, чтобы собрать такую сумму.

Предполагалось построить храм, как у Юлия Цезаря и Августа. Были организованы игры в ее честь в Цирке, и на одной из колесниц написали ее имя, как это раньше сделали для Ливии и Агриппины. Цикл специальных игр был установлен в ее день рождения с официальным пиршеством для сенаторов и всадников.

Чтобы понять значение подобных почестей, обратимся к решениям, принятым для Германика еще в декабре 19 года:

«Сенат принял решение о построении мраморной арки за счет государства в цирке Фламиния, рядом с местом, где Гай Норбан Флакк построил памятники божественному Августу и семье Августа. На арке будут находиться золотые рельефы, представляющие побежденные народы, и соответствующие надписи. Будет отмечено, что сенат и римский народ построили этот монумент в память Германику Цезарю, потому что он вышел победителем в сражении с германцами. Он отбросил их из Галлии, взял военные трофеи, отомстил за поражение армии Вара и навел порядок в Галлии; потом его послали в качестве проконсула в восточные провинции и в царства этого региона, где он встретил смерть, защищая республику, после того как поставил короля в Армении. На арке должны быть расположены памятники Германику Цезарю на триумфальной колеснице и рядом с ним памятник его отцу Друзу Германику, брату по крови Тиберия Цезаря Августа, его матери Антонии, его супруге Агриппине, его сестре Ливилле, его брату Тиберию, его сыновьям и дочерям.

Вторая арка должна быть построена на священном месте (lucus) в Амманских горах, в провинции Сирии или в другом более удобном месте для Тиберия Цезаря Августа, нашего принцепса, в тех странах, которые находились в подчинении Германика Цезаря, под руководством Тиберия Цезаря Августа; также украшенные статуей Германика Цезаря и выгравированной надписью, описывающей его поступки.

Третья арка должна быть построена на берегу Рейна, рядом с курганом, возведенным армией римского народа в память Друза, брата Тиберия Цезаря Августа, нашего принцепса, и законченным потом под руководством божественного Августа. Кроме того, будет насыпан курган в честь Германика Цезаря там, где живут германцы и где было совершено первое жертвоприношение в связи с годовщиной смерти Германика. Также было решено построить надгробье из мрамора на Форуме в память Германика Цезаря, там, где он был сожжен (затем текст сообщал о решении построить другой памятник в Эпидафне, в предместье Антиохии, где умер Германик). Было решено, что каждый год 10 октября рядом со святилищем, где находится могила Германика Цезаря (в Риме), magistri sodales Augustalis (магистраты содалисов Августа), одетые в черные траурные тоги, и те, кому разрешили по закону носить в этот день тоги такого же цвета, публично в его память совершат жертвоприношение с таким же ритуалом, который ежегодно происходил в память Гая и Луция Цезарей. Бронзовое надгробие также будет возведено рядом с могилой Германика Цезаря, где напишут, сколько раз ему были предоставлены почести. Не будет разрешено магистратам, работающим в муниципиях или в римских колониях, в этот день совершать какие-либо официальные действия как государственным лицам, отмечать свадьбы, заключать брак, брать в долг и участвовать в игровых представлениях. Театральные представления в честь Августа, которые отмечались 12 октября, были перенесены на 28 октября и т. п. (затем опять пробел). Сенат решил, что городской плебс построит официально памятники Германику Цезарю в триумфальной одежде в храмах и публичных местах, выбранных божественным Августом и Августой (Ливией) в честь Друза Германика. Хвалебная речь была произнесена 16 декабря в адрес покойного Германика, что было запечатлено в бронзе и выставлено на публичном месте, которое выбрал его отец (Тиберий). Также, чтобы показать любовь Друза Цезаря к брату, сенат решил, что текст выступления, который он будет читать на последнем заседании сената, будет также запечатлен на бронзе и выставлен там, где он пожелает. Также сенат считал, что будет справедливо показать благодарность всех сословий Domus Divina и единогласную поддержку граждан тому, чтобы совершить почести в память Германика Цезаря, и чтобы консулы Марк Мессал и Марк Аврелий Котта Максим, немедленно после принятия должности, позаботились по возможности в течение срока, не превышающего двух или трех лунных месяцев, о том, чтобы народу был представлен проект закона о почестях, отданных Германику Цезарю. Таково наше решение. На этом заседании присутствовало 285 сенаторов». Преамбула уточняет, что проинформировали не только Тиберия и Друза II, но и трех женщин - Ливию, Антонию и Агриппину о положениях этого «мнения сената».

Мы изложили важные моменты этой надписи, поскольку она дает пример, как такие решения тогда принимались, и потому, что этот текст мало известен, поскольку его обнаружили лишь в 1982 году в провинции Севилья, на месте бывшей муниципии Сиаруме. Можно добавить сюда и другую надпись, хорошо известную, которую обнаружили в Этрурии:

— В Палатине на портике рядом с храмом Аполлона среди изображений знаменитых людей, расположенных по карнизу колонны, там, где находится статуя Аполлона и изображения Германика, Друза и его настоящего отца;

— жрецы в своих песнях будут воспевать имя Германика, отдавать такие почести, какие были отданы Гаю и Луцию Цезарю;

— будут основаны пять выборных участков, которые будут носить имя Германика и которые присоединят к десяти уже существующим, чтобы воздавать почести памяти Гая и Луция Цезаря, наконец, чтобы всадники и сенаторы были собраны в этих 15 центуриях во время предвыборного собрания для выбора консулов и преторов;

— одно пустое кресло будет поставлено в театре среди тех мест, которые были заказаны для членов семейства Августа, к которому принадлежит Германик;

— в день погребения праха Германика закрыты храмы, а всадники должны принять участие в церемониях;

— в день годовщины смерти Германика будут закрыты храмы богов.

Наконец, Тацит резюмирует предыдущие положения, и они позволяют заполнить недостатки и подчеркнуть то, что было сделано:

— в цирковых играх изображение Германика на слоновой кости будут держать во время всей процессии;

— никто не заменит Германика в качестве фламина или авгура, если он не принадлежит к семье Юлиев.

Исходя из свидетельств того же самого автора, сословие всадников давало торжественную клятву Германику после его смерти. И Тацит уточняет, что век спустя многие из этих мер сохранились, хотя некоторые были забыты (Анналы, II, 83).

Однако вернемся к Друзилле. Напомним, что посмертный титул Юлия Цезаря, Гая и Луция Цезарей, Августа, Германика являлся объектом героического культа в римском обществе, и такая честь была выражением воли народа. Но Друзилла не имела никакой политической карьеры, она не была для этого предназначена. На примере трех прецедентов можно говорить о почестях, которую получили Ливия и Антония при жизни и Агриппина I после своей смерти, но все же эти три женщины играли активную роль, они были матерями или бабушками императоров, что важнее, чем быть женой одного из Цезарей. При жизни Друзилла, как и ее сестры, получала большей частью незаслуженные почести, поскольку она не дала даже потомства; да и было ей только 22 года. И вот она поставлена наравне с Юлием Цезарем и Августом, получила полный культ, что включало построение храма, церемонии и коллегию жрецов. Это не соответствовало ни желанию народа, ни государственной необходимости, а было только желанием одного Калигулы. Это был поступок самодержца, который можно интерпретировать как злоупотребление властью. Противостоял ли кто этому?

Нам неизвестна точная дата этого обожествления, но оно происходило на фоне двух назначений на пост префекта Египта. В начале августа Флакк находился на этом посту, затем немного позже его сменил Макрон. 20 октября 38 года третий наместник был поставлен на эту должность, Витрасий Поллион.

Очевидно, обожествление Друзиллы состоялось 23 сентября. Смещение же Макрона проводилось постепенно. Вначале он был назначен на пост префекта Египта, а после того, как он передал свои полномочия префекта претория, ему вдруг было запрещено принцепсом покидать Рим. Был начат политический процесс и тогда Макрон, не ожидая приговора, вместе со своей женой Эннией Невией Фрасиллой, покончил самоубийством. Тем самым они спасли своих друзей, свою семью и сохранили в силе завещание на имущество. Позднее это событие было использовано в целях очернения Калигулы, потому что пытались показать его неблагодарность в отношении тех, кто помогал ему прийти к власти. Смерть Макрона никто не оплакивал, потому что он не пользовался популярностью.

Вскоре Калигула женился в третий раз. Он узнал, что бабушка Лоллии Павлины, жены Публия Меммия Регула, была когда-то красавицей. В сентябре 38 года, когда Меммий Регул находился в Риме на церемонии арвальского братства, Калигула попросил отдать ему жену, чтобы самому на ней жениться. Регул ответил на это согласием. Многие считали этот брак принцепса капризом и признаком самодурства. Однако заметим, что Лоллия Павлина во время принципата Клавдия пыталась выйти замуж за нового императора, так что, похоже, она не желала выпадать из нового семейного круга. Тем более, что Лоллия Павлина была выходцем из другой знатной семьи времен Республики — Аврелия Котта. Причины развода Калигулы с Ливией Орестиллой неизвестны. Но у принцепса по-прежнему не было наследников, и в этих условиях ему требовалась поддержка других родов.

 

XI. Отсутствие административных перемен

Двенадцать месяцев, которые прошли от обожествления Друзиллы в сентябре 38 до внезапного отъезда императора в германскую армию в сентябре 39 года, менее известны, чем начало принципата; в последующей историографии это время считается началом деспотического правления, которое затем переросло в тиранию. Такая негативная оценка близка к истине, но необходимо обратить внимание на период до раскрытия заговора Гетулика, когда Калигула еще не применял мер запугивания и не казнил оппозиционеров, хотя и говорил об этом. Что касается автократического правления, которое действительно имело место, то оно осуществлялось в конституционных рамках и не было никаких потрясений и в администрации провинций и в управлении римским обществом.

Поразительная стабильность в провинциях (греческих и западных) производит большое впечатление. Все было нормальным при назначении наместников провинций, чем занимался сенат без особого вмешательства Калигулы, и это касалось Бетики, Нарбоннской Галлии, Сицилии, проконсульской Африки, Крита, Киренаики или проконсульской Азии, с нормальной ротацией наместников и их помощников. Например, в Эфесе, главном городе провинции Азии, регулярно менялись наместники: в 37-38 — Гай Кальпурний Авиола (консул в 24 году), в 38-39 — Гай Азиний Поллион (консул в 23), в 39-40 — Марк Виниций (консул в 30) и, наконец, в 40-41 — Луций Кассий Лонгин (также консул в 30 году). Ни о ком из этих наместников не говорили, что Калигула отдавал им предпочтение. В Карфагене, центре провинции Африка, которая по значению шла после Азии, в 39-40 году наместником был Луций Кальпурний Пизон (консул в 27 году), сын врага Германика, отца императора. Единственное проявление инициативы Гая в отношении этой провинции относится к концу 37 года, когда он присвоил руководство 3-м легионом Августа проконсулу Африки, Марку Юнию Силану (консулу в 15 году). Это был, вероятно, дополнительный удар немилости, направленный в адрес этого старого консула, который предпочел закончить свою жизнь самоубийством, как мы уже об этом упоминали.

Что касается провинций, относящихся к прямому императорскому правлению, то они особой стабильностью не отличались. Так, в Египте наместник Флакк был на посту с 32 года, если не считать Макрона, который так тогда и не прибыл. Ему на смену пришел в сентябре-октябре 38 года всадник Витрасий Поллион, который остался наместником и после смерти принцепса. Особое управление Македонией-Ахайей-Мезией было введено Тиберием и поручено в 35 году Меммию Регулу; Калигула оставил этого последнего на его посту, несмотря на то, что он отнял его жену, и Регул вернулся в Рим только два года спустя после смерти Калигулы. Третий из значительных постов в греческих провинциях, а именно Сирии, был отдан Тиберием Луцию Вителлию, который освободил этот пост в 39 году. На его место пришел с 39 по 42 год Публий Петроний.

В западных провинциях в фортах гарнизонов Калигула проявил ту же самую умеренность. Так, наместником Верхней Германии был с 29 года Гней Корнелий Лентул Гетулик (консул в 26 году). Калигула оставил его на этом посту до осени 39 года. Другим проблемным районом были провинции Далмация и Паннония, легионы которых находились ближе всего к Риму. Луций Сатурнин стоял во главе Далмации 12 лет, пока его не сменили в 40 году, когда он стал префектом Рима. Единственное новое явление, которое можно принимать во внимание, это желание Калигулы установить дисциплину, достойную предшествующих времен. Наместник Паннонии Гай Кальвиций Сабин (консул в 26 году) привез в провинцию свою жену Корнелию, которая принадлежала к знатной семье. Она завела себе любовника, молодого офицера Тита Виния Руфина, сына сенатора. Однажды ночью она решила сопровождать своего любовника на прогулке, одевшись как мужчина; вместе с любовником они зашли в лагерь и там, рядом со священным местом, занимались любовью. Это было большим нарушением дисциплины. Наместник, его жена и любовник были вызваны в Рим в 39 году на судебное разбирательство. Кальвиций Сабин и Корнелия опередили события и покончили жизнь самоубийством, чтобы не подвергать позору свои семьи, а Руфин был освобожден из тюрьмы только после смерти Калигулы.

Другой смещенный наместник, Авл Авиллий Флакк, префект Египта, арестованный в 35 году, имел другую судьбу; его судебный процесс происходил в Риме и после приговора о конфискации части его имущества он был сослан на остров Андрос в Эгейском море. Его враг Филон Александрийский рассказывает, что после того, как тот избежал смертной казни, его провожал вооруженный эскорт через Коринф и Пирей до Андроса. Там римские солдаты передали собравшемуся народу осужденного и вернулись в Рим. В этом деле Флакк получил поддержку зятя Калигулы, Лепида, но император за него не заступился.

В Риме, как обычно, действовали жрецы, магистраты и префекты. Но надо напомнить, что, поскольку память о Калигуле после его убийства была облита грязью, все те, кто работал с ним, отказались признать, что они сотрудничали с Калигулой. В целом до августа 39 года политическая жизнь Рима протекала нормально, без драматических событий. Калигула занял пост консула 1 января, но освободил это место через тридцать дней; уже были назначены консулы, сначала его коллега Луций Апроний Цезин (с 1 января по 1 июля), затем Квинт Санквиний Максим (с 1 февраля по 1 июля). Сенат принимает решения, комиции собираются, магистраты руководят судебными процессами, проводятся празднества. Мы не знаем, кто были близкими сотрудниками принцепса после Макрона. Вероятно, в претории были два префекта, а единственное известное нам имя — это Марк Аррецин Клемент, который занимал этот пост в 40 году и по поводу которого у нас нет никаких данных. Помпей Трог был ответствен за пересылку сообщений и являлся хранителем печати принцепса, но мы не знаем, был ли он всадником. Рядом с Калигулой мы видим прокуратора из всаднического сословия, Бетилина Капитона, должность которого нам не известна. Были также рабы и вольноотпущенники, среди которых выделяется фигура Каллиста, который, однако, не влиял на решения своего правителя. Он выделялся в штате принцепса, затем перешел на службу Клавдию, потом Нерону и даже Веспасиану, как и освобожденный императором раб, каким являлся поэт Стаций. Раб, родившийся в Смирне, он был освобожден Тиберием и закончил карьеру как ответственный за финансы при Нероне, а затем при Веспасиане. В течение своей службы Калигуле он сопровождал принцепса в походе в Галлию в 39-40 годах.

Филон Александрийский, который входил в делегацию, просящую аудиенцию у принцепса в 40 году, представил другого вольноотпущенника, Геликона. Выходец из Египта, он был рабом Тиберия, который отказался относиться к нему как к любимчику, потому что, говорит Филон, Тиберий не интересовался подростками и предпочитал людей более суровых и серьезных. Гай или Тиберий дали ему свободу? Как бы то ни было, он стал слугой нового принцепса, провожая его на игры в мячи, на гимнастику, в баню, на пиршества. Калигула охотно его слушал, потому что Геликон был образованным человеком и понимал его шутки; поскольку он был ушами принцепса, то был льстивым, но относился высокомерно и строго к друзьям Филона, который намекал, что тот был подкуплен соперниками. Филон с раздражением замечал, что многие рабы или вольноотпущенники из Египта находились рядом с принцепсом; их греко-египетское происхождение подразумевало, что это были люди красноречивые и ироничные, они удовлетворяли вкусам молодого императора в его развлечениях и стремились держать на расстоянии просителей. После того как Филон ожидал много месяцев аудиенцию, он проявил свое раздражение.

Определенно то, что по сравнению со своим последователем Клавдием, Калигула не был игрушкой в руках слуг, и, по сравнению со своим предшественником Тиберием, он никогда не отдавал свои полномочия префекту претория. Он выполнял свои функции императора и им никто не управлял.

Что касается его решений в целом, то мы не располагаем точными данными. Например, определенно можно говорить о том, что он дал римское гражданство многим сообществам и есть документ времен Марка Аврелия, который напоминает об этом 50 лет спустя. Царь Ирод Агриппа, современник Калигулы, хвалит его за подобное великодушие. В каких же регионах он воплощал в жизнь это великодушие? Видимо, на востоке, поскольку об этом говорит Агриппа, но, возможно и в Галлии во время своего длительного пребывания здесь.

Определенно можно говорить и о том, что сенат во время его принципата расширялся за счет всадников. Светоний подчеркивает это, а некоторые имена нам известны. Так, в 40 году один из всадников, находящийся близко к принцепсу, — это Бетилен Басс; Веспасиан, будущий император, претор в 40 году, принадлежал семье из Реата, в Сабинии, и был сыном прокуратора; Гай Энний Марулл был также претором во время принципата. Его семья была из Самниума, а отец служил в армии в Германии в конце принципата Августа. Что касается Гая Обелия Руфа, который был также претором, предполагается, что он из Италии. То, что привлекает внимание в этих четырех новых людях, это их итальянское и незнатное происхождение: никто из них не был связан со знаменитыми сенаторскими семьями, кроме Веспасиана, и в дальнейшем их имена больше не появляются среди сенаторов.

Из 600 членов можно выделить половину тех, которые работали в сенате во время принципата Калигулы. Он никоим образом не изменил состав римского сената, и если несколько вышеозначенных имен, казалось, говорят о том, что принцепс отдавал предпочтение семьям, далеким от власти, то это скорее исключение. Здесь Калигула не был революционером, более того, если сравнивать его с Цезарем или Августом, то он не очень стремился подчинить своей воле сенат. Так что он был верным продолжателем Тиберия, возможно, из-за недостатка смелости, или, может быть, из-за плохого знания политических игр, что проявлялось и в других сферах его деятельности.

 

XII. Неосмотрительность плохого актера

Главные обвинения, высказываемые в адрес Калигулы, связаны с учреждением им собственного культа. Понять подобные действия принцепса трудно, поскольку античные верования давно уже стали для нас чужими. Прежде всего следует обозначить эти обвинения в общем ряду им подобных: император, утверждавший, что благочестие — это главная человеческая добродетель, сам демонстрировал неблагочестие подобным насаждением собственного культа при полном отсутствии чувства меры. А ущерб от этого велик, поскольку в античном городе «дела, касающиеся богов», были важнее, чем «дела, касающиеся людей».

Напомним, что в империи верили в божественность императора и относились к нему как к Богу. С самого начала в Риме и за его пределами Гай был поименован Caesar maximus optimus, т.е. лучший и самый великий Цезарь, по аналогии с Jovus Optimus Maximus (Юпитер — покровитель Рима). Как есть первый среди богов, так есть и первый среди людей. Его восшествие на престол вызвало всеобщую радость, о котором его современник, живший в Александрии, втором городе империи, подробно рассказал, показав при этом связь между монархическим правлением и публичным или индивидуальным культом:

«После смерти императора Тиберия Гай получил в наследство империю, обнимающую все земли и все моря, чтобы править посредством хороших законов на Востоке и на Западе, на Юге и на Севере, и объединить в гармоничное целое варваров и греков, военных и гражданских, наслаждаясь всеобщим миром. Этот человек наследовал все богатства: казну, переполненную сокровищами — серебром, золотом в слитках и в монетах, кубками и произведениями искусства; армию — пехоту, кавалерию, флот; денежные доходы. Империя раскинулась на огромной территории от восхода солнца до его заката, от Евфрата до Рейна, и включала в себя множество племен и народов. Никогда еще восшествие на престол молодого императора не сопровождалось столь всеобщей радостью, и то не была радость, связанная с надеждой на обогащение, а блаженство, вызванное только его восшествием на престол.

В городах приносили жертвы во имя этого события, веселились жители, облаченные в светлые одежды, с коронами на головах, проходили празднества и торжества, музыкальные состязания и конные скачки. Это был всеобщий праздник и всеобщая радость. Богатые не кичились перед бедняками, знаменитые люди не похвалялись перед безвестными, рабовладельцы не издевались над рабами, и времена Крона, воспетые поэтами, уже не казались вымыслом. Семь месяцев продолжалось веселье, но когда пришел восьмой месяц, Гай тяжело заболел. Весть об этом омрачила жизнь, было покончено с празднествами и торжествами, и в домах и в душах воцарилось уныние. Казалось, вместе с Гаем заболел и весь мир; это не была болезнь тела, но она поразила все — душевное спокойствие, мир, надежду, стремление к счастью. Вновь возродился страх перед возможной анархией, несущей с собою голод, войны, разорение, конфискацию имущества, рабство или гибель. И спасти от этого могло только лишь выздоровление Гая.

О болезни узнали во всех концах империи, так же быстро распространилась и весть об излечении Гая; вновь начались празднества и торжества, и все люди рассматривали это выздоровление как собственное свое спасение. Людская память не знает нации или народа, которые бы проявили такую радость и в связи с восшествием Гая на престол, и по случаю его выздоровления. Тотчас же после этого тот, кто считался спасителем и благодетелем, на кого возлагали надежды, что новые завоевания принесут новые богатства из Азии и Европы, делает важный ход» (Филон. Jegatio ad Caium, 8-22).

Это свидетельство иудея, враждебного ко всем эксцессам императорского культа, позволяет лучше понять, как на волне всеобщей радости народа Калигула в марте 37 года пришел к власти. Однако принцепс в течение целого года своего правления так ничего и не смог извлечь из этого преимущества. Горожане — перегрины, особенно жители греческих городов, осыпали императора дифирамбами и уподобляли его богам, потому что он уважительно относился к местным обычаям. В Риме же было все иначе. Император являлся не богом, а человеком, и почитали лишь его genius (гений) как составную часть божественности, но гений этот был присущ каждому римлянину. Август и Тиберий отвергали многочисленные предложения установить их культ в самом Риме. Лишь некоторые идеи и добродетели их правления — Мир, Счастье, Провидение — стали предметом поклонения и почестей, что воплощалось в жертвоприношениях, осуществляемых жреческими коллегиями. Для Гая же народ хотел большего, и тот уже в первые месяцы правления принял некоторые почести: день прихода к власти назвали «Parilia», т.е. приравняли к ежегодному празднику основания Рима 21 апреля; сенат и народ преподнесли ему корону и золотой щит, которые отныне должны храниться в Капитолии; наконец, 21 сентября 37 года молодой принцепс принял титул Отца Отечества. Во всем этом, возможно, было некоторое преувеличение, но вряд ли стоит этим возмущаться.

Первый этап династического культа начинается в августе 37 года освящением храма божественного Августа, которое почти совпало с днем рождения Гая. Второй этап — обожествление Друзиллы год спустя, 23 сентября 38 года, хотя у покойной имелось очень мало заслуг. Это был официальный шаг, и он нашел отзвук по всей империи, однако Калигула при этом был сдержан. Так, на монетах это событие отражено не было. Забыл ли об этом Калигула, или сейчас он поступал так намеренно, сказать трудно. Правда, одна не установленная муниципия или колония, возможно Синоп, выпустила медные монеты, где с одной стороны были изображены сестры Калигулы с надписью Divae Drusilia, Julia, Agrippinae, с другой — женщина на стуле с державой и скипетром в руках, т.е. мать Гая — Агриппина. Однако сам Калигула подобной возможностью политической пропаганды не воспользовался.

Последний этап — это обожествление его при жизни, что Светоний описывает так:

«Он посвятил своему божеству особый храм, назначил жрецов, установил изысканнейшие жертвы. В храме он поставил свое изваяние в полный рост и облачил его в собственные одежды. Должность главного жреца отправляли поочередно самые богатые граждане, соперничая за нее и торгуясь. Жертвами были павлины, фламинго, тетерева, цесарки, павлины — для каждого дня своя порода» (Светоний, Калигула, 22). Нам немало известно об официальном культе, но эти свидетельства — единственные, и больше нигде не приводятся; поэтому к ним не следует относиться с доверием, тем более, что перечень птиц явно приукрашен. Возможно, что Калигула был объектом частного поклонения в Риме, но ничто не позволяет заключить, что существовал его публичный культ. В своей политике он использовал культ умерших — Августа и Друзиллы. И, напротив, на греческой земле, в Милете в храме Дидим надпись упоминает об организации культа императора, объединяющей представителей тринадцати азиатских городов. Принимая эти почести, Калигула следовал примеру своих предшественников Августа и Тиберия, так что здесь также не было ничего нового.

Что же остается, чтобы поддержать эти обвинения в неблагочестии? Вряд ли сюда можно отнести его желание быть сверхчеловеком — в речах, нелепых нарядах, постановках, строительных проектах; однако это ловко использовали его обвинители, следуя лучшим традициям античных трибунов и вынося свой приговор уже после гибели принцепса.

Калигула был насмешником, дерзким и заносчивым, любил словесные нападки, на которые его собеседники не могли ответить в силу его власти, а также опасаясь его гнева. Однако в адрес богов он не допускал насмешек, разве что цитировал строфы Гомера с угрозами в адрес Юпитера: «Ты подними меня, или же я тебя» (Илиада; по Светонию, Калигула, 22). А вот по отношению к памяти своих предков он, напротив, демонстрировал глубокое неблагочестие, о чем опять же говорит Светоний. Агриппу он не хотел признавать своим дедом из-за его незнатного происхождения, а что касается его матери, то, по его словам, она родилась от кровосмешения, которое Август совершил с Юлией I. Свою прабабку Ливию он обвинял в безродности. Однако эти свидетельства Светония представляются совершенно надуманными, поскольку известно, что Калигула прославлял память Агриппы в монетах; что касается Ливии, то он вовсе не поносил ее, а лишь привел пример незнатного происхождения некоторых из ее предков, когда упрекал сенаторов в высокомерном отношении к всадникам. Когда в 39 году Калигула решил отметить победу при Акции, одержанную его прадедом Августом над его же прадедом Антонием, враги принцепса получили хорошую возможность для политических издевок.

В тенденциозных интерпретациях Калигула обвиняется и за его страсть к театру. Не имея права показываться на сцене, он, как и Август в молодости, наряжался Аполлоном и выступал от его имени. Вот что обо всем этом говорит его современник Филон:

«Представляя, что он в театре, он надевал различные нелепые наряды: то шкура льва и дубина в руках, все в золоте, так он изображал Геракла; то колпак на голове, чтобы показать Диоскура; иногда он также изображал Диониса, набросив на себя шкуру оленя и держа в руках жезл. Изображая Гермеса, облаченного в хламиду, с жезлом в руке, он демонстрировал связность и путаницу, логику и расстройство ума. Затем он сбросил этот нелепый наряд, чтобы надеть другой и преобразиться в Аполлона с короной на голове, луком и стрелами в левой руке и с харитами. Образы, воплощающие добродетель, он размещал справа, а то, что олицетворялось со злом, — слева. Занимал свое место хор, который его славословил, именуя при этом Бахусом, Эвоем и Лоем. Или, надев латы, взяв в руки меч и щит, он приветствовал всех от имени Ареса, а по сторонам приверженцы этого «нового Ареса» выстраивались как эскорт. Зрители всем этим были поражены» (Jegatio ad Caium, 78 — 98). Как раз заключительная ремарка помогает нам понять реакцию современников Калигулы: во всем этом не было ничего предосудительного и не могло повлечь за собой обвинений в неблагочестии, но император не должен сам это исполнять. Определенно, Калигула был слишком инфантилен.

Самая лучшая из его постановок состоялась не в Риме, а в Неаполитанском заливе, где в 39 году был сооружен мост между Байями и путеоланским молом длиной почти в три тысячи шестьсот шагов. Для этого собрали грузовые суда, поставили на якорь в два ряда, насыпали на них землю и выровняли по образцу Аппиевой дороги. В течение двух дней Гай наслаждался на этой импровизированной сцене: в первый день он разъезжал на богато убранной лошади, в дубовом венке, с маленьким щитом и мечом в руках, в златотканном плаще; на второй — в одежде возницы, на колеснице, запряженной парой лучших скакунов; перед ним ехал мальчик Дарий из парфянских заложников, за ним — отряд преторианцев и свита друзей. Подражал ли он Ксерксу, который перегородил Геллеспонт? Или Александру, покорителю Дария? А может быть, Гай хотел перехитрить предсказание, привлекшее общий интерес накануне его восшествия на престол, когда астролог Фрасилл заявил, что Гай скорей на конях проскачет через Байский залив, чем будет императором (Светоний, Калигула, 19)!

Конечно, он хотел выглядеть сверхчеловеком, преодолевающим все препятствия, но это сопровождалось комедиантством, шокирующим серьезных римлян. И легко понять, почему ему приписывали, что по ночам, когда светила полная луна, он приглашал ее к себе в объятия и на ложе, а днем иногда разговаривал наедине с Юпитером. Его строительные планы также истолковывались тенденциозно: если он хотел построить мост между Капитолием и Палатином, то лишь для того, чтобы быть ближе к Юпитеру, а когда он продлил Палатинский дворец, в котором проживал, до храма Кастора и Поллукса, то говорили, что он превратил этот храм в прихожую, сам же пожелал быть как можно ближе к Диоскурам. Свидетельствовали также, что он распорядился привезти из Греции статую Зевса Олимпийского работы знаменитого Фидия, чтобы снять с нее голову и заменить своей.

Конечно, сдержанность не относилась к числу добродетелей Калигулы, и когда в 39 году его политика стала вызывать недовольство, что сопровождалось злословием и откровенной клеветой, это вызывало, соответственно, его ответную реакцию.

 

XIII. Первые подозрения

Поведение молодого человека подвергалось критике, и действительно, он был далек от того, чтобы вести себя как принцепс. В первый год, вероятно, следуя хорошим советам, он проявил себя как умелый и милосердный правитель: были реабилитированы политические осужденные, освобождены заключенные, уничтожены компрометирующие судебные архивы, снижен непопулярный налог, реализованы завещания Ливии и Тиберия. При этом, как обычно, шли празднества и проводились игры.

В этих условиях общественное мнение спокойно приняло самоубийства, на которые были спровоцированы юный Гемелл и старик Силан. Объясняя их, говорили, что империю нельзя поделить на части, и что то было не убийство, а законная защита со стороны принцепса. Само провидение хотело смерти Гемелла, потому что его сторонники угрожали стабильности государства. Что же касается Силана, то рассуждали так: «Смешно считать, что тесть имеет столько же власти над зятем, как отец над сыном. Этот глупец, который уже и тестем-то не был, нескромно вмешивался в то, что его совершенно не касалось, не понимая, что после смерти своей дочери он уже ни на что не может претендовать. Принцепс и он стали отныне чужими, и Силан не пользовался вниманием Калигулы» (Филон, Legatio, 68-72).

Во второй год правления принцепс проявил гораздо меньше щедрости. Был отменен налог на продажи, а в середине сентября, когда пожар опустошил римские кварталы, принцепс сам руководил пожарными командами, а гвардейцы-преторианцы помогали в тушении пожара. Самоубийство Макрона и его жены было встречено спокойно. Говорили так: «Префект был слишком чванливым. Он претендовал на роль ближайшего советника, а ситуацию не понимал. Он что, хотел передвинуть Гая на второе место, чтобы самому стать правителем?» (Филон, Legatio, 69).

В 39 году, на третий год правления, в казне императора денег стало меньше, однако Калигула продолжал свою политику зрелищ. С одной стороны, он понуждал магистратов и сенаторов к щедрости в театральных представлениях, бегах, гладиаторских боях, с другой — публика стала считать, что качество этих зрелищ заметно понизилось.

Первое противодействие началось, видимо, среди сенаторов, которые договорились в целях уменьшения расходов на выборы не выставлять кандидатов в магистратуры. Они, как и всадники, были также недовольны тем, что Калигула предпочитает спектакли и зрелища делам управления. Недавно еще Макрон, опекая принцепса, контролировал его поведение на зрелищах, стараясь, чтобы тот не проявлял излишних эмоций, а вел себя в соответствии со своим званием. Филон свидетельствует, что сенаторы говорили принцепсу: «Нельзя, чтобы ты вел себя, как все присутствующие здесь зрители. Благодаря своему положению, ты должен стоять выше всех этих людей и вести себя соответственно.

Неуместно, чтобы тот, кто правит землей и морями, поддавался пению, танцам, декламации и прочим делам такого же рода, вместо того, чтобы всегда сознавать, что он — правитель. Именно управление — самое главное для тебя искусство. Вознесенный судьбой к самым вершинам, ты — лоцман челнока всего человеческого рода, и нет у тебя иного долга и иной радости, чем быть благодетелем для всех подданных» (Legatio, 43-51).

И что же вместо этого? Принцепс, пристрастный к вину и лакомствам, с ненасытным аппетитом, предпочитающий поглощать блюда баснословной стоимости, пить растворенные в уксусе дорогостоящие жемчужины, подавать еду на золоте, строить галеры, украшенные драгоценными камнями, пировать дни напролет. Светоний впадал в самые разнузданные фантазии, описывая неповторимый образ жизни императора. Что же касается любовных подвигов Гая, то они общеизвестны.

В эту весну 39 года Калигула был в поисках женщины и кровосмешение, на которое он претендовал со своей сестрой Агриппиной и к которому он хотел прибавить кровосмешение с Юлией, не носило характера новизны. Текст часто цитируемого Светония связывает его эротические проявления с пиршествами, где он стремился унизить сенаторские семьи:

«Ни одной именитой женщины не оставлял он в покое. Обычно он приглашал их с мужьями к обеду, и когда они проходили мимо его ложа, осматривал их пристально и не спеша, как работорговец, а если иная от стыда опускала глаза, он приподнимал ей лицо своею рукою. Потом он при первом желании выходил из обеденной комнаты и вызывал к себе ту, которая больше всего ему понравилась. Вернувшись со следами наслаждения на лице, он громко хвалил или бранил ее, перечисляя в подробностях, что хорошего или плохого нашел он в ее теле и какова она была в постели. Некоторым в отсутствие мужей он посылал от их имени развод и велел записать это в ведомости» (Светоний, Калигула, 36). Супружеские измены трудно отрицать, современные авторы также их упоминают, но это было обычно в аристократическом обществе. Последнее же замечание Светония показывает, что основная забота Калигулы состояла в том, чтобы встретить женщину не только приятную, но и плодовитую. Его четвертая жена Милония Цезония принадлежала к сенаторской семье. Ее мать Вестилия была знаменита своей плодовитостью, от шести удачных браков она имела семь детей; по крайней мере двое из ее мужей получили консулаты, и по меньшей мере трое из ее сыновей получили должность при Клавдии и Нероне. Калигула взял эту мать троих дочерей как хозяйку дома и ждал обещанного наследника, чтобы избежать разочарования от своих предыдущих браков. Вероятно, что эта женщина, которая не считалась большой красавицей, имела скрытые достоинства. Светоний утверждает, что она была далека от разврата и пороков, но он хорошо знает, что стоит добродетельность эпохи Антониев. Эта связь, начавшаяся весной 39 года, была продолжительной, потому что Калигула сильно привязался к Цезонии и держал ее около себя; злые языки говорили, что он даже показывал ее голой своим друзьям и своим солдатам, верхом на коне в плаще, со щитом и в каске, как будто его супруга разделяла его склонность к нелепым нарядам.

Освободившийся от всех наставников после смерти Макрона, Калигула, по-видимому, в этом 39 году, третьем в его принципате, вел жизнь, состоящую из пиров, спортивных состязаний и празднеств, по крайней мере, об этом говорят древние авторы. Пренебрегал ли он своими обязанностями императора? Вероятно, нет, но в этой сфере у него совершенно отсутствовало воображение. В сущности, если можно говорить о «эпохе Нерона», чтобы выявить политическую или культурную перемены, то об «эпохе Калигулы» говорить не приходится. Калигула не был «интеллектуалом», каким был позднее его племянник Нерон, или «административным маньяком», каким проявил себя его дядя Клавдий. Он был более близок к своему отцу Германику и деду Тиберию, т.е. прежде всего он был человеком действия, решительным, но без любезности или примиряющего ума Германика, и без переменчивости Тиберия. Он не смущался ни перед какими запретами и попирал приличия. Его привычки, относящиеся к одежде, шокировали; он одевался по-своему, говорят, как актер в театре, и не очень приспосабливал свою одежду к обстоятельствам. Он не очень уважал тогу, которая давала достойную осанку, но стесняла все его беспорядочные движения. Светоний вкратце изложил то, что ему казалось беспорядком в одежде, отражающим беспорядок в уме, в то время как речь вести надо о его беззаботности, свободе и презрении к униформе магистрата:

«Одежда, обувь и остальной его обычный наряд был недостоин не только римлянина и не только гражданина, но и просто мужчины и даже человека. Часто он выходил к народу в цветных, шитых жемчугом накидках, с рукавами и запястьями, иногда — в шелках и женских покрывалах, обутый то в сандалии или котурны, то в солдатские сапоги, а то и в женские туфли; много раз он появлялся с позолоченной бородой, держа в руке молнию, или трезубец, или жезл — знаки богов — или даже в облачении Венеры. Триумфальное одеяние он носил постоянно, даже до своего похода, а иногда надевал панцирь Александра Великого, добытый из его гробницы» (Светоний, Калигула, 52).

Более того, Калигула на публике не ходил медленно, а бежал без остановки; он не слушал советов, он высмеивал, он старался расстроить, привести в растерянность и в этом очень преуспел. Взбешенный членом городского муниципалитета (эдилом) в 38 году, потому что улицы были грязными, он приказал солдатам выбросить в грязь тогу этого магистра, будущего императора Веспасиана. Позднее, несомненно, увидят в этом эпизоде предзнаменование того, что боги указали на Веспасиана, после убийства Нерона, затем Гальбы, когда Вителлий и Отон предавались братоубийственной войне. Но в то же время здесь явно виден оскорбительный жест по отношению к магистру римского народа. Калигула, однако, не питал никакой личной злобы по отношению к Веспасиану, который быстро делал карьеру. Насмехаясь над эдилом Веспасианом, чьи способности он знал, обливая его грязью, Гай нападал на «нового» сенатора и не на великого нобиля, он ссылался на пример, который пользовался популярностью у римского народа и надеялся вернуть себе популярность.

Впрочем, в своей поспешности Калигула не ставил противников в смешное положение; после бегов колесниц, на которых он присутствовал, хозяин победившей, Порий, освободил своего возницу-раба и публика громко приветствовала этот красивый жест. Император был в бешенстве, ведь он ставил на другую колесницу, а кроме того, он сам привык всегда быть в центре внимания. Он в спешке покинул амфитеатр, но, наступив ногой на тогу, упал прямо на лестнице. Еще более разъяренный, он набросился на своих помощников, крича, что публика по самому ничтожному поводу более горячо приветствует гладиатора или возницу, чем Цезаря или божественного Августа.

Но, несмотря на все эти юношеские эмоции Калигулы, год проходил достаточно спокойно. И все же летом были волнения, а в августе последовал силовой удар по принцепсу.

 

XIV. Перелом: заговор Гетулика

Перед тем как разнеслась новость о заговоре Гетулика, несколько дел небольшой важности были предметом римской хроники. Вначале сенатор Гней Домиций Корбулон выдвинул серию обвинений против своих коллег, которые несли ответственность за расходы на содержание дорог в Италии при принципате Тиберия; они были, без сомнения, одобрены принцепсом. Он просил проверить счета всех магистратов, живых или мертвых, и получить уплату долга всех взысканных сумм, полученных сенаторами, что касается их самих или их наследников. Домиций Корбулон обрел, конечно, много врагов, но для него это было привычно: в 21 году, когда он еще не был претором, он нападал в сенате на молодого нобиля Луция Суллу, который на гладиаторском зрелище не уступил ему свое место, но в итоге вынужден был перед ним извиниться.

Дело Вителлия рассматривалось в то же самое время. Император вызвал наместника Сирии и тот бросился перед ним на колени на восточный манер. Дион Кассий утверждал, что это он сделал, чтобы сохранить жизнь; Светоний уточнил, что он закрыл свое лицо, приближаясь к Гаю, словно бы не мог выдержать его сияния. Достоверно то, что он вел себя совсем не как консул, кем он был; император затем не проявил к нему никакой благосклонности. Однако среди товарищей принцепса по развлечениям находился сын Луция, будущий император Вителлий. Замена Вителлия на Востоке была связана с планами Калигулы, но можно полагать, что или Вителлий его не удовлетворял в иудейских делах, или он ревновал к успеху этого наместника, что, впрочем, мало вероятно. В тот же год произошла смена нескольких провинциальных правителей. Например, в Лузитании Гай Уммидий Квадрат, правивший в Мерида с 31 года, уступил свое место Луцию Кальвинцию Вету Кармину, который там оставался по крайней мере до 44 года; Уммидий Квадрат не навлекал на себя никакой немилости, поскольку он получил несколькими месяцами позже консулат.

Отзыв наместника Паннонии, Гая Гальвиция Сабина, повлекший его самоубийство, официально был связан с распутством его жены, но отказ Калигулы предать это забвению и его желание видеть этого нобиля на процессе было одним из явных признаков глубокой опалы, и, как во время принципата Тиберия и Августа, обвиненный предпочел добровольную смерть. Его жена, обвиненная вместе с ним, была сестрой ответственного за часть армий Германии Гетулика.

Случай с консуляром Гнеем Домицием Афром, напротив, совершенно иной. Этот сенатор был галлом по происхождению, из колонии Нимей; он вошел в сенат в начале принципата Тиберия или, возможно, в последние месяцы принципата Августа и был одним из редких провинциальных сенаторов того времени. Это был превосходный оратор, и он фигурировал среди самых великих адвокатов своего времени; его защитные речи, как и его остроты, вошли в интеллектуальный багаж риторов эпохи Флавиев и Антониев. Квинтилиан хвалил его мастерство, понимая под этим законченность, совершенство его искусства, которое ему позволило приобрести уважение. Афр заведовал претурой в 25 году, а в следующем году он предъявил обвинение в бесстыдстве, супружеской неверности, колдовстве и порче по отношению к принцепсу против Клавдии Пульхры, которая была близка к императорской семье, являясь двоюродной сестрой и подругой Агриппины, вдовы Германика. В возобновившемся процессе, который он выиграл, Афр показал себя умелым оратором, и по этому случаю Агриппина упрекала Тиберия, как мы уже упоминали, и пропасть между ними еще больше увеличилась. В 27 году Домиций Афр повторил обвинение против сына Клавдии Пульхры, Квинтилия Вара, но сенат отложил процесс под предлогом отсутствия Тиберия. Воцарение Калигулы изменило ситуацию: Домиций сам был обвинен и должен был объяснять свое поведение в период принципата Тиберия. Этот враг Агриппины избегал нового принцепса, но тот публично его успокоил: «Не бойся, Домиций, не тебя я должен осуждать, а Агамемнона», перекладывая ответственность на Тиберия, который не колебался пожертвовать своей невесткой, как греческий царь Агамемнон своей дочерью Ифигенией.

В 39 году Домиций воздвигнул статую Калигулы, надпись на которой гласила, что в возрасте двадцати семи лет Гай был облечен вторым консулатом. Согласно Диону Кассию, принцепс был в ярости, поскольку посчитал это упреком в том, что он снова получил магистратуру, задолго до законного возраста. В сущности, Домиций и Калигула осуществили целую постановку в течение августа. Первое действие развертывается на заседании сената: Гай нападает на Домиция, чтобы вызвать самого искусного и известного оратора на поединок. Домиций ему отвечал, притворяясь изумленным ораторским талантом принцепса; он шел шаг за шагом при помощи цитат, каждая из которых была обвинением против него, словно он был судьей, а не обвиняемым. Затем он разразился шумными рыданиями и рухнул на колени перед своим обвинителем, объявляя, что тот больше оратор, чем император. Домиций был в хороших отношениях с Каллистом, вольноотпущенником Калигулы, и этот последний говорил Каллисту, что он посчитает себя счастливым в том случае, когда ему позволят быть таким блестящим; мы снова находим здесь эту страсть Калигулы к напыщенной речи.

С другой стороны, принцепс терпеливо ожидал 31 августа, свой день рождения, и 2 сентября, годовщину битвы при Акции. Первое торжество, как он считал, должно быть скромным. Преторы предлагали гонки колесниц и битву зверей в амфитеатре, как обычно, но консулы не согласились. В память об Акции, он выдвинул особенно искусное обвинение: поскольку он одновременно вел свое происхождение как от Августа, так и от Марка Антония, он заявил близким, что обвинит консулов, если они будут восхвалять жертвоприношение, что это оскорбит память Антония, а если об этом жертвоприношении будут умалчивать, то это оскорбит память Августа. Это был способ подготовить мнение о небольшом перевороте, осуществленном под предлогом национального примирения, чтобы забыть братоубийственную борьбу гражданских войн. И 2 сентября он отстранил от должности двух консулов и приказал, вероятно, в силу своих полномочий трибуна, побить их фасциями (пучок из прутьев с секирой). Дион Кассий сообщает, что один из консулов даже обесчестил себя самоубийством, но не называет имени. Во всяком случае, это не был Домиций Корбулон, потому что мы находим его в сенате Клавдия. Согласно Светонию, смещение консулов имело место по случаю дня рождения Калигулы 31 августа, и государство оставалось три дня без своих верховных магистратов. Новые выборы состоялись 2 сентября и новая пара консулов была выбрана: Гней Домиций Афр и Элий Галл. Последний был «новым» сенатором времен Тиберия, вошедшим в сенат как квестор в 9 году, ставший эдилом или трибуном в 21 году, претор к 23 году, которого Калигула сделал куратором водоснабжения в 38 году. Эти два сенатора сословия всадников ждали консулат пятнадцать лет, и хотя они не принадлежали к сенаторскому нобилитету, являлись способными людьми — один был блестящим адвокатом, а другой — умелым государственным чиновником, который хорошо руководил в течение более десяти лет постройкой важного акведука в Риме. Принцепс не благоприятствовал бездарным, так что от своего правила он не отступил. Не менее важно и то, что эти сенаторы, которые были обязаны принцепсу, не имели связей с великими сенаторскими семьями.

Вскоре Калигула покинул Рим, чтобы совершить путешествие, вероятно, в обществе Цезонии, которая была беременной, Эмилия Лепида, шурина, двух сестер — Агриппины и Юлии, и веселых спутников, большинство которых были комедиантами.

Светоний представил этот отъезд как внезапную прихоть:

«Однажды, когда он ехал в Меванию, посмотреть на источник и рощу Клитумна, ему напомнили, что пора пополнить окружавший его отряд батавских телохранителей. Тут ему и пришло в голову предпринять поход в Германию; и без промедления, созвав отовсюду легионы и вспомогательные войска, произведя с великой строгостью новый повсеместный набор, заготовив столько припасов, сколько никогда не видывали, он отправился в путь. Двигался он то стремительно и быстро, так что преторианским когортам иногда приходилось вопреки обычаям вьючить знамена на мулов, чтобы догнать его, то вдруг медленно и лениво, иногда носилки его несли восемь человек, а народ из окрестных городов должен был разметать перед ним дорогу и обрызгивать пыль» (Калигула, 43).

Он изъявил желание руководить военной кампанией. Преторианская гвардия вышла из Рима форсированным маршем; необходимо было пересечь Альпы и выйти в расположение легионов на берегах Рейна. Было ли это сентиментальным путешествием по местам его раннего детства? Было ли это желание прославиться в блестящей молниеносной кампании за Рейном, как в 14 году? Или он стремился навести дисциплину в верхнегерманском войске? Вскоре тогдашний командующий германских легионов был обвинен в заговоре.

Заговор был устроен в ближайшем окружении Калигулы, поскольку в нем участвовали две его сестры и зять Лепид. Вероятно, и другие лица принимали в этом участие, а главная причина заключалась в проблемах наследования. Император, разумеется, был еще молод, но он не имел наследника и тяжелое заболевание поставило его на волосок от смерти за несколько месяцев до этого. Смерть Друзиллы, по-видимому, лишила всех шансов Лепида, но он всегда принадлежал к обществу императора. Остаются две другие сестры, что касается одной, Агриппины, она была честолюбивой: она и ее муж, Домиций Агенобарб, казались отныне естественными наследниками, но Домиций был тяжело болен, мало популярен и, вероятно, его мало интересовало, станет ли он императором. Агриппина имела одного сына, двухлетнего Нерона; опасалась ли она Цезонию как наследницу императора? Честолюбивый Лепид также стремился стать наследником Гая. Но взять власть в Риме было недостаточно. Требовалось одобрение легионов, во главе которых стоял Гетулик, пользовавшийся у своих солдат большой популярностью. А через сестру Корнелию он мог воздействовать на своего шурина, Гая Гальвиция Сабина, стоявшего во главе двух легионов в Паннонии.

Детали хитрого замысла мы опускаем. Калигула усматривал доказательства против заговорщиков в письмах и кинжалах. Содержание писем неизвестно. Но даже если там не говорилось об убийстве Гая, а только о наследовании власти в случае естественной смерти Калигулы, уже в этом было доказательство заговора. За двадцать лет до этого, в начале принципата Тиберия, претор Скрибоний Либон был доведен до самоубийства, будучи изобличен в том, что хотел знать, станет ли императором вместо Тиберия. Калигула отстранил от должности Гетулика, заменив его другим консулом, и организовал процесс над его сообщниками, учредив трибунал. Новость о раскрытии заговора достигла Рима 26 октября и вызвала большое смятение в сенате. Возможно, что в своем письме Калигула просил согласия приговорить к смерти Гетулика и Лепида. Во время совещания сената претор Веспасиан предложил, чтобы тела осужденных были выброшены на лестницу Гемоний, как и тела Сеяна, его детей и его сообщников, за тяжкое оскорбление народа. Сенат не только утвердил обвинения, но и пожаловал принцепсу овации, т.е. право отмечать малый триумф. К Калигуле была послана депутация, чтобы поздравить императора с избавлением от опасности.

На границах Рейна или Роны Калигула обезглавил Лепида и Гетулика; он предоставил им, однако, честь быть сожженными. Что касается его сестер Агриппины и Юлии, то они были изгнаны согласно обычаям Августа и Тиберия. При этом в духе черного юмора, который был ему присущ, Гай предписал Агриппине отнести ей самой в Рим урну, содержащую прах ее любовника — Лепида.

Калигула признал, что заговор был узким, однако, если следовать нашим источникам, известно, что, начиная с этого момента, страх охватывает сенаторов и не покидает их больше до конца правления Калигулы, словно окончательно разрушено доверие между первым сословием государства и принцепсом. Впрочем, вряд ли это было связано с казнью двух заговорщиков. В Риме заметили, что принцепс не жалует тех, кто показывает свою силу, опасаясь соперничества. Калигула не желал делить власть с кем бы то ни было и знал, как добиться полного повиновения. Сенаторы все более сознавали свое бессилие перед этим вспыльчивым и красноречивым «большим мальчиком».

 

XV. Эскиз западной политики

Несмотря на критические комментарии Светония и Диона Кассия о пребывании Гая в Галлии и их желание бросить тень на его личность, очевидно, что за несколько месяцев Калигула добился успеха не только в своей инспекции рейнских легионов, но также сделал большой стратегический выбор, который в последующие годы внес коррективы в римскую политику.

Первым шагом было установление контроля над армиями Рейна. Гетулик, командующий, был казнен, командование передано Гальбе. Этот сенатор-консул, имеющий отношение к высшей знати республиканской эпохи, обладал родственными связями с Ливией, женой Августа. Его старший брат, консул, некогда покончил жизнь самоубийством, потому что Тиберий запретил ему участвовать в выборе правителей консульских провинций, поскольку он промотал свое состояние. Гальба показал себя во время своей претуры, когда отмечали игры Флоры; затем он был наместником Аквитании в течение года и консулом при Тиберии. Его назначили, чтобы укрепить дисциплину; первым его приказом было запрещение аплодисментов как противоречащих уставу. Затем он отклонил просьбы об увольнениях и решил тренировать как ветеранов, так и новых рекрутов непрерывными упражнениями. Германцы пересекли Рейн, чтобы пойти на Галлию; Гальба их отразил еще до прибытия императора. Для готовящегося похода концентрировались войска. Гальба проявил себя умелым командующим, хотя и не имел никаких благодарностей или наград; он сам руководил маневрами, а после них пробежал за повозками Калигулы двадцать миль (Светоний, Гальба, 6), что кажется несколько преувеличенным. Тот же автор приписывает Калигуле восстановление дисциплины:

«Прибыв в лагеря, он захотел показать себя полководцем деятельным и строгим: легатов, которые с опозданием привели вспомогательные войска из разных мест, уволил с бесчестием; старших центурионов, многим из которых в их преклонном возрасте оставались считанные дни до отставки, он лишил звания под предлогом их дряхлости и бессилия, а остальных выбранил за жадность и выслуженное ими жалованье сократил до шестисот тысяч сестерциев» (Калигула, 44). Если тексты правильно называют суммы, то это — половина квесторского ценза, и она была вполне достаточной для этих младших офицеров (предлагаемая иногда поправка в шесть тысяч сестерциев представляется нереальной).

Эти подробности говорят, что вмешательство Калигулы было вмешательством важного лица; однако результат, по Светонию, совершенно ничтожен: «Так как воевать было не с кем, он приказал нескольким германцам из своей охраны переправиться через Рейн, скрыться там и после дневного завтрака отчаянным шумом возвестить о приближении неприятеля. Все было исполнено; тогда с ближайшими спутниками и отрядом преторианских всадников Калигула бросается в соседний лес, обрубает с деревьев ветки и, украсив стволы наподобие трофеев, возвращается при свете факелов. Тех, кто не пошел за ним, он разбранил за трусость и малодушие, а спутников и участников победы наградил венками нового вида, украшенными солнцем, звездами и луной; они назывались «разведочными». В другой раз он приказал забрать мальчиков из школы и тайно послать их вперед, а сам, внезапно оставив званый пир, с конницей бросился за ними вслед, схватил как беглецов и в цепях привел назад...» (Калигула, 45). Все эти замечания обнаруживают слабые знания Светония о сути военных маневров или желание дискредитировать Калигулу, что согласуется со следующим: «Когда он однажды за Рейном ехал в повозке через узкое ущелье, окруженный густыми рядами солдат, и кто-то промолвил, что появись только откуда-нибудь неприятель, и будет знатная резня — он тотчас вскочил на коня и стремглав вернулся к мостам, а так как они были загромождены обозом и прислугой, а он не желал ждать, то его переправили на другой берег над головами людей, передавая из рук в руки» (Калигула, 51).

В лагерях Гай продолжал исполнять свою функцию императора. Он обменивался курьерами с Римом, магистратами и римским сенатом, встречал посольства, приезжающие со всей империи; запись, недавно обнаруженная в Турции в античном Iulia Gordos (провинция Азия), говорит о посольстве некоего Феофила «в Рим, в Германию и к императору» (Annee epigr. 1977-808). Известно, что его сопровождали административный штат и необходимая прислуга. Его жизнь вдали от Рима не отличалась церемонностью, и император принимал офицеров за своим столом, сопровождая приглашение цитатой из Вергилия (Светоний, Калигула, 45).

Это была деятельная и неспокойная жизнь; император проявлял себя в самых разнообразных занятиях, и так было в последующие этап за этапом его пребывания в Галлии и на зимовке, которая происходила в Лионе.

О пребывании императора в столице Галлии известно, в частности, и потому, что Гай продолжал там свою политику зрелищ; гладиаторские игры, бега колесниц, охота в амфитеатре, театральные представления, все было как в Риме. Император прибавил к ним состязание в красноречии на греческом и на латыни, где «побежденные должны были платить победителям награды и сочинять в их честь славословия; а тем, кто меньше всего угодили, было велено стирать свои писания губкой или языком, если они не хотели быть битыми розгами или выкупанными в ближайшей реке» (Светоний, Калигула, 20). Впрочем, этот автор не воспринимает юмора Калигулы!

Видимо, в Лионе Цезония родила в конце 39 или в начале 40 года Юлию Друзиллу. Но наши летописцы проявляют интерес к другим делам императора:

«Даже в Галлии он после осуждения сестер устроил распродажу их уборов, утвари, рабов и даже вольноотпущенников по небывалым ценам: эта прибыль его так прельстила, что он выписал из Рима все убранство старого двора, а для доставки собрал все наемные повозки и всю вьючную скотину с мельниц... Чтобы распродать всю эту утварь, он не пожалел ни обманов, ни заискиваний: то попрекал откупщиков скаредностью за то, что им не стыдно быть богаче императора, то притворно жалел, что должен уступать имущество правителей частным лицам. Однажды он узнал, что один богач из провинции заплатил двести тысяч его рабам, рассылавшим приглашения, чтобы хитростью попасть к нему на обед: он остался доволен тем, что эта честь в такой цене, и на следующий день на распродаже послал вручить богачу какую-то безделицу за двести тысяч и позвать на обед от имени самого Цезаря» (Светоний, Калигула, 39).

Что Калигула нуждался в деньгах во время этого пребывания, не отрицалось, и эпизод продажи украшений и лишнего родового поместья вполне оправдан. Позднее Марка Аврелия хвалили за подобные действия, когда он перед угрозой вторжения в Италию варваров, которые пересекли Дунай и достигли Аквилии, постановил создать два новых легиона для лучшей защиты границ. Итак, мы знаем, что Калигула приступил к значительному набору рекрутов и что, с другой стороны, два новых легиона появились в это время на Западе, легион XV Primigenia и легион XXI Primigenia. Так как непосредственная опасность не угрожала тогда рейнскому фронту, очевидно, что эти два легиона были набраны для новых завоеваний, как повторение римского натиска между Рейном и Эльбой.

Калигула стремился снискать военную славу, которая была необходима сыну, внуку, правнуку и праправнуку триумфаторов. Он был первым императором, не исполнявшим никакой военной службы, и это воспринималось как ненормальность. Безусловно, это не относилось к римскому народу, поскольку плебс не желал, чтобы принцепс рисковал жизнью, ведь он был гарантом снабжения Рима, и, к тому же, он был организатором зрелищ. Но по этому поводу злословили нобили. Военная слава, расширение империи были необходимыми признаками хорошего управления.

Калигула был, как и его воспитатель Тиберий, принцепсом осторожным и недоверчивым в этой сфере, и он следовал урокам своего деда избегать бесполезного риска, который неизбежен в ходе завоеваний в Германии, где Тиберий, Друз I, Вар и Германик так долго сражались, ничего почти не добившись. Создание двух новых легионов позволило частично восстановить дееспособность армии на Западе после уничтожения трех легионов Вара. Весь план завоевания Германии определялся этим условием, поскольку, если завоевания предполагались в другом месте, было крайне опасно оголять рейнский фронт.

В Лионе Калигула планирует завоевание Британии, принимая смещенного британского правителя, который упрашивал его вмешаться, чтобы восстановить в правах; на юге же, в Северной Африке, надо положить конец существованию царства — сторонника Мавритании.

Так как война требует значительных финансовых затрат, принцепс развернул большую деятельность, чтобы найти необходимые ресурсы. По тогдашней доктрине, римская армия должна жить в провинциях, которые она защищала; за двадцать лет до этого, согласно Тациту, в распоряжение Германика для его войн в Германии были отданы ресурсы трех Галлий, Нарбонны, испанских провинций и Северной Италии. Налоговая активность Калигулы в Галлии, так же, как и продажи с торгов, объясняется его решением создать новые соединения, но он, не обладая благородством своего отца, действовал в спешке, не считаясь с традициями и обычаями. Калигула, как и его современники, считал галлов богатыми и, в той мере, в какой эти области обладали аристократической мощью, он был прав. Он, возможно, пересматривал список римских граждан, чтобы заставить платить знатных галлов, и требовал налог за римское гражданство. Галлы воспринимали все это с явным неудовольствием. Был и другой предмет разногласий: галльский гражданин Юлий, вероятно, римский всадник, если не сенатор, был предан смерти, видимо, за связь с Гетуликом. Обвинение позволило императору конфисковать имущество, причем это не было единственным случаем. Добавим, что за двадцать лет до этого, когда Гаю было девять лет, галлы были потрясены двойным восстанием, начатым знатными лицами, которые получили римское гражданство. Страх узурпации власти Гетуликом при помощи вооруженного восстания галлов был вполне реальным; это же имело место при сравнимых обстоятельствах в конце принципата Нерона.

Цезарь, а затем и Август, полюбили золото Галлии и создали крепкую армию; Калигула следовал их примеру. Лион, к тому же, был прекрасным местом для встречи знатных галлов, а зрелища, организованные императором, послужили предлогом, чтобы их вызвать. Калигула с удовольствием играл комедианта. Как Светоний показал его в роли оценщика на аукционе, так Дион Кассий воскресил в памяти сцену с императором-зазывалой своего товара: «этот предмет принадлежал моему отцу... он принадлежал моей матери... с ним не расставался мой дед... а другой перешел к Августу; все, как и этот кусочек, взято в Египте Антонием как военный трофей» (LIX, 21). Этот же автор описывает эпизод, когда император появился на сцене в облике Юпитера, с молнией в руке, что вызвало смех одного из зрителей, местного сапожника. Гай, вероятно, рассерженный, обратился к нему: «Как ты считаешь, кто я?» Тот сразу же ответил: «Большой сумасшедший!» Впрочем, за это он не был наказан, видимо, император не стал снисходить до такого незначительного лица.

 

XVI. Подготовка к завоеваниям

1 января 40 года в Лионе Калигула торжественно открыл свой третий консулат. Несколько недель спустя он возвратился в Северную Галлию к собранным по его приказу легионам. Его точный путь не известен: возможно, он следовал по течению Рейна от лагеря к лагерю. Можно также допустить, что он руководил на правом берегу небольшой кампанией против батавов и фризонов.

Во время пребывания в Лионе император принял Админия, сына правителя Британского острова Кинобеллина, который, изгнанный своим отцом, просил римского вмешательства в свою пользу. Уже минул век, как римляне узнали об этом острове; в 56 году до н.э. Юлий Цезарь с 7-м и 10-м легионами пересекли пролив Па-Де-Кале и успешно высадились. Для галлов, на другой стороне Ла-Манша, это была та же земля, тот же народ, та же религия. Если в Риме Цицерон не понимал этот набег, то для бельгийских галлов он был логическим следствием кампании Цезаря. В 54 году поход был повторен с восемью сотнями лодок, шестьсот из которых были построены по его приказу, остальные были реквизированы. Армия Цезаря насчитывала на этот раз пять легионов и две тысячи всадников. Посадка происходила с 6 июля и до конца августа, Цезарь и его армия пересекли Ла-Манш. Однако затем шторм разметал большую часть его флотилии.

И хотя для Тацита Бретань стала частью Римской империи, около века римские армии там не появлялись. Бретонцы имели общность интересов с Версингеториксом во время восстания 52 года. После гражданских войн Август предполагал в 34, затем в 28-27 годах новое завоевание острова. Он принимал в Риме царя Тинкаммия, изгнанного вследствие интриг, но высказался в пользу его брата и соперника Эппилия. Стрибон объяснял в начале принципата Тиберия, что не в интересах Рима была оккупация острова, поскольку бретонские цари были соратниками императора. Тиберий уважал независимость бретонцев и собирался послать к ним с дружеским визитом римских солдат из армии Германика, но этому помешал шторм.

Калигула, следовательно, внес изменения в былую политику. Принц Админий, возможно, был убежден в легкой высадке, но были и другие причины, а не одно только желание приобрести легкую славу. В тот век римское влияние было весьма велико в Британии. В окрестностях Лондона были маленькие царства, сложившиеся вокруг главных городов. Среди горожан и знати было немало сторонников Рима.

Сейчас же Калигула, готовя свой поход в Британию, видимо, стремился покончить с влиянием друидов — главным препятствием в романизации.

В Булони Гай разместил два новых, им же созданных легиона, а также преторианскую гвардию, доведя ее численность с девяти до двенадцати когорт, что соответствовало целому легиону. Видимо, принцепс также привел сюда некоторые легионы с Рейна — 2-й, 14-й и 20-й. Был отдан приказ сооружать порт и строить флот.

Однако дела шли очень медленно. Два новых легиона были плохо обучены, судов не хватало, а башня маяка только начала строиться. Пришлось отложить высадку на остров, перенеся ее на 42 год. Как и несколькими месяцами ранее в Германии, Калигула провел здесь военные маневры и выяснил условия навигации на море. Все это сопровождалось новыми его причудами, о чем пишет тот же Светоний: «Словно собираясь закончить войну, он выстроил войско на морском берегу, расставил баллисты и другие механизмы, и между тем, как никто не знал и не догадывался, что он думает делать, вдруг приказал всем собирать раковины в шлемы и складки одежд — это, говорил он, добыча океана, которую он шлет Капитолию и Палатину. В память победы он воздвиг высокую башню, чтобы она, как Фаросский маяк, по ночам огнем указывала путь кораблям. Воинам он пообещал по сотне динариев каждому и, словно это было беспредельной щедростью, воскликнул: «Ступайте же теперь, счастливые, ступайте же, богатые!» (Светоний, Калигула, 46).

Удовлетворенный своей инспекционной поездкой и приготовлениями, Калигула решил возвратиться в Рим. Но прежде чем говорить об этом, вспомним о другом планируемом завоевании — королевства Мавритании. Дело в том, что, находясь в Лионе, Калигула принимал в числе своих гостей, помимо иудейского принца Агриппы и царя Интиоха Коммагенского, также своего двоюродного брата царя Птолемея Мавретанского, сына царя Юбы II и Клеопатры Селены, который являлся клиентелом Рима. В 38 году до н.э. существовали два Мавританских королевства — Богуда и Бохуса II. Затем Богуд был изгнан, а Бохус захватил его королевство. С его смертью в 33 году до н.э. Август присоединил Мавританию и учредил здесь двенадцать колоний. Однако с 25 года до н.э. политика Августа меняется: он сохраняет колонии, связанные с Бетикой, Кордовой и Карфагеном, остальную же часть Мавритании передает Юбе II, нумидийскому принцу, который женился на Клеопатре Селене, дочери Марка Антония и Клеопатры VII Египетской. Юба II проявил себя как умелый правитель и способный ученый; афиняне даже поставили ему статую в библиотеке агоры в честь научных заслуг.

Причины присоединения Мавритании для Калигулы не были очевидны. В Лионе он арестовал, а затем казнил своего двоюродного брата. Основания усматривают в причастности Птолемея к заговору Гетулика. Не надо забывать, что он, как и его отец, был римским гражданином и носил имя Гай Юлий. С точки зрения официального Рима он не являлся собственником своего царства, а был лишь уполномочен императором. Как и его отец, он получил триумф во время принципата Тиберия. Впоследствии Калигула был обвинен в том, что казнил Птолемея, чтобы завладеть его громадным имуществом, обвиняли его и в том, что он казнил своего кузена из чувства зависти, потому что ему не нравилось, как горячо приветствовали лионцы Птолемея, одетого в великолепный красный плащ. Говорили также об психазме, который широко практиковался при дворе Птолемея в Цезарее-Шершеле. А поскольку Калигула иногда считался сторонником психазма, это обостряло соперничество между двоюродными братьями. Однако никакая из этих версий не может быть принята с уверенностью.

Мавритания, являясь собственностью римского народа со времен Августа, — если даже не Цезаря, за истекший век была заметно цивилизована, а Ликс, Волюбилис, Танжер, Цезарея-Шершель, Икозиум, Типаза превратились в цветущие города. Местная элита выступала за сохранение прямого правления Рима, а царское правление Юбы II и Птолемея было лишь прелюдией вхождения в состав империи и создания здесь новых провинций.

Калигула натолкнулся здесь на неожиданное сопротивление. Эделон, вольноотпущенник Птолемея, грек по происхождению, который, видимо, являлся управляющим царскими делами, заявил, что он отомстит за своего царя, и поднял в 40 году вооруженный мятеж. Неизвестно, какие римские войска участвовали в его подавлении — легионы с Иберийского полуострова или же войска, размещенные в Нумидии. Во главе армии, подавившей в 41 году мятеж, стоял римский нобиль Марк Лициний Красс Фруж. Однако сопротивление было очень упорным: археологи при раскопках выяснили, что Волюбилис и Ликс понесли большой ущерб, а Тамуда-Тетуан был полностью разрушен. Жители Волюбилиса сами защищали свой город и тем самым помогли римлянам. Само восстание Эдемона было подавлено достаточно быстро, однако военные операции продолжались до 43-го, даже до начала 44 года.

Позднее здесь, в Мавритании, Клавдий проявил себя как продолжатель дела своего племянника, действуя в интересах Рима, но вместе с тем он был далек от непостоянства и капризов, присущих Калигуле. Правда, его политика в Африке не нашла большого отражения в анналах, как, например, было с его вторжением в Британию. Что же касается Калигулы, то древние авторы говорят лишь о казни Птолемея и проявленной в этой связи Калигулой жестокости. Закончим наше повествование об этом словами Плиния Старшего: «Земли Африки, называемые Мавританскими царствами до Гая Цезаря, сына Германика, были затем разделены на две провинции».

 

XVII. Растерявшийся римский сенат

Государственный переворот 2 сентября 39 года, связанный с заменой консулов, показал сенату и народу, кто на самом деле управлял республикой. Можно провести параллель с событиями 1 января 32 года до н.э., когда Цезарь Октавиан, который еще не стал Августом, жестко противостоял сенату, приезжая туда в сопровождении солдат, чтобы сместить только что назначенных консулов. Положение в сентябре 39 года не было столь драматичным, но сенаторы ощущали свое бессилие и задавались вопросом о причинах этого.

В конце октября ситуация прояснилась, но тревога оставалась, потому что многие были близки к императорской семье, являясь любовниками сестер императора или имея отношение к Лепиду и Гетулику. Когда после раскрытия заговора сенаторы направили в Германию депутацию поздравить императора, то Гай пришел в ярость, что к нему нарочно прислали его дядю, словно к мальчишке для надзора; и Светоний говорит, что принцепс даже угрожал выбросить Клавдия в реку.

Услышав весть о больших осенних маневрах и небольших военных успехах, сенат объявил о победах императора, однако тот «в знак благодарности» упрекал сенаторов в открытом письме, что они устраивают в неположенное время банкеты, посещают цирк и театр, отдыхают на виллах, в то время, как он, Цезарь, воюет, подвергая себя большой опасности (Светоний, Калигула, 45). Членам сената не нравилось, что Калигула направлял угрожающие письма, но не адресовал свою критику конкретным лицам в Риме. Он после судебного процесса в сенате отправил Лепида и Гетулика на смерть, видимо, без суда казнил Юлия Сахерда и царя Птолемея. Он отправил в ссылку своих сестер на Понтийские острова.

Некоторые были встревожены, но они не обладали большим общественным положением, поэтому их не арестовали и не приговорили к смерти. Можно назвать всадника Луция Юниора, друга Гетулика, или Софония Тигеллина, вероятно, тоже принадлежавшего к всадническому сословию, который был отправлен в ссылку за супружескую измену с Агриппиной, сестрой принцепса. Сенека, недавно ставший сенатором, также беспокоился, но Гай ничего не предпринимал против него. В наших источниках фигурирует приговор сторонникам Лепида, но это было на несколько месяцев раньше Флакка, бывшего префекта Египта. Филон Александрийский, хотя и не был свидетелем, описал, как, по его мнению, бог наказывает тех, кто преследует иудеев: «Когда на Андрос прибыли солдаты, которым было поручено убить Флакка, они выяснили, что тот вернулся недавно в город. Узнав об их прибытии, он попытался скрыться, но был обнаружен. Несмотря на сопротивление и призывы о помощи, он был схвачен и избит. Затем его ударили ножом и он упал, обливаясь кровью: когда тащили труп к выкопанной яме, то все его кости были поломаны и перебиты». Когда читаешь Светония, можно подумать, что случай с Флакком укладывался в общую цепь тогдашних событий: «Калигула спрашивал изгнанника, чем он занимался в ссылке, и тот ответил: «Я неустанно молил богов, чтобы Тиберий умер и ты стал императором, как и сбылось!» Тогда он подумал, что и ему его ссыльные молят смерти и послал по островам солдат, чтобы их всех перебить» (Светоний, Калигула, 28).

Молва преувеличивала различные происшествия и факты. Когда Калигула правил империей, вернувшись из Лиона, совершенно самостоятельно, словно он не доверял сенату, это высшее собрание и магистраты на местах не знали, что делать. Этот паралич государственных институтов особенно проявился в начале 40 года, когда 1 января Гай провозгласил в Лионе свой третий консулат, в Риме как раз умер его коллега-консул. В таких случаях отсутствующего или умершего консула обычно заменял претор, однако на этот раз никто не хотел проявить инициативу. Тем не менее, сенаторы собрались и все вместе взошли в Капитолий, чтобы, как обычно, совершить жертвоприношение и продемонстрировать свою почтительность перед пустым троном императора, как если бы Гай находился перед ними. В оставшееся время дня они произносили хвалебные речи Гаю и молились за его здоровье. Затем сенаторы ожидали 12 января, когда Калигула должен был оставить свой пост консула.

Отвечая на письмо Гая в адрес консулов, сенат принял ряд мер, среди которых фигурировали те, что способствовали дальнейшему развитию культа личности императора: построить новые памятники Гаю и Друзилле, а также отмечать годовщины рождения Тиберия и Друзиллы наравне с годовщиной рождения Августа. Второе посольство, направленное сенатом в Галлию, было встречено более благосклонно. Калигула согласился с почестями, предназначенным мировым, но оставил за собой право самому выбрать, кому эти почести оказывать. При этом он запретил оказывать почести живым, даже ему самому.

После булонского лагеря Калигула имел встречу с третьей депутацией сенаторов, которые просили его вернуться в Рим, где принцепса с нетерпением ждали. Но неизвестно, в Галлии или Италии состоялась эта встреча. Он же ответил с угрозой: «Я приду, да, приду, и со мной — вот кто», — и похлопал по рукояти меча, висевшего на поясе. А в эдикте он объявил, что возвращается только для тех, кто этого желает, — для всадников и народа; для сената же он не будет более ни гражданином, ни принцепсом (Светоний, Калигула, 49).

Так постоянными угрозами он добился полного подчинения. Присутствие Калигулы в Риме отмечено 1 июня 40 года, так что можно предположить, что в столицу он вернулся в мае. Он отказался от торжеств по случаю возвращения в Рим. Так начался новый период его правления, полный неопределенности и ожиданий.

Чтобы вернуться к более справедливым суждениям античных авторов, касающимся последнего года правления Калигулы, вспомним известных нам руководителей империи того времени. Консулами в мае 40 года были Гай Лициний Басс и Квинт Теренций Кул. Первый относился к семье, происходящей из Пола, в Истрии, и являлся «новым» сенатором принципата Тиберия; его сын был консулом при Нероне в 64 году. В свою очередь, Кул принадлежал к известной сенаторской семье эпохи Августа, а его отец был претором. Что касается другой пары консулов, то о них известно меньше: Марк Кокций Нерва был сыном и внуком консула, а его сын, сделав блестящую карьеру, стал императором; Гай Вибий Руф также был сыном консула. Был еще одна пара консулов 40 года — Квинт Луций Сатурнин и Марк Сей Вераний; первый относился к большой республиканской семье и был близким родственником тогдашнего префекта; что же касается Верания, то, видимо, это был сын Сея, друга Тиберия и брата префекта претория Сеяна.

Произошли изменения среди персонала, работавшего с императором. Префектом Рима вместо Квинта Максима стал Луций Волюсий Сатурнин, принадлежащий к старинной и знатной семье, но весьма преклонного возраста; он был консулом еще при Августе в 3-м году н.э. Впрочем, этот факт говорит о том, что Калигула не пренебрегал очевидными, хотя и старыми, деятелями. Сатурнин закончит свою карьеру при императоре Клавдии. Максима же Калигула направил в Нижнюю Германию. Таким образом, в лице Максима в Нижней Германии и Гальбы в Верхней Германии принцепс имел двух надежных легатов. Во главе армии в Далмации стоял Аррунций Камилл Скрибониан, знатный нобиль и также преданный принцепсу человек.

Когда в конце 39 или в начале 40 года умер Гней Домиций Агенобарб, то его место в арвальском братстве занял двадцатишестилетний юноша Марк Юний Силан, племянник Калигулы, через своих предков обладающий правом на место среди жречества.

Протокол церемонии братьев-арвалов, состоявшейся 1 июня 40 года в окрестностях Рима, в которой участвовал Гай, свидетельствует, что присутствовало лишь шесть братьев из двенадцати, однако явно прослеживается стабильность состава коллегии.

Есть еще свидетельство Филона Александрийского с точной датировкой. Будучи главой посольства, он вместе с другими его членами ожидал приема у принцепса. Гай, находясь в садах Агриппы, согласился с ними встретиться. Обрадованные, они направились в Путеолы, однако Калигула внезапно покинул Рим и отправился в Кампанию. Это происходило в июле 40 года, но только позже, из повествования Филона выяснилось, что настроение принцепса ухудшилось как-то внезапно.

В заключение можно отметить, что поведение принцепса было угрожающим на словах в отношении сенаторов. Единственное, что как-то подкрепляло тревожные опасения, была задержка с возвращением Калигулы в Рим; он, как некогда Тиберий, предпочитал общаться с сенатом и всадниками посредством письменных посланий.

 

XVIII. Новые налоги и падение популярности

Традиция единодушно приписывает Калигуле разорительную политику и разбазаривание значительной части казны Тиберия. Сам факт оскудения казны отрицать невозможно, но по-разному трактуется то, как быстро это происходило. Похоже, что принцепс начинает остро нуждаться в деньгах с конца 39 или с весны 40 года. Он немало потратил на зрелища для римлян, на выплаты по завещаниям Ливии и Тиберия. Много средств требовалось на военные приготовления. После массового выпуска денег в 39 году, видимо, не работал Лионский монетный двор, на котором чеканились золотые и серебряные монеты; возобновил он свою деятельность только в 40 году. В Галлии, несомненно, Калигула выкачал немало денег. Бывшие богатства, конфискованные у своих сестер и у Птолемея, также пришлись как нельзя кстати. Стал ли он нападать на самых могущественных и богатых, чтобы их разорить, когда возвратился в Рим? Нет, этот защитник прав народа избрал иной путь и сделал ставку на увеличение прямых налогов.

Были введены налоги на съестные припасы, на носильщиков, проституток. Сравнивая их с тарифами на муниципальные налоги эпохи Антонинов, веком позже, скажем, что речь шла о мерах достаточно обычных, но в Риме они воспринимались как оскорбительные; с одной стороны, потому что вся налоговая система отождествлялась в умах античных горожан с подлинным ограблением, с другой — потому что эти налоги распространялись на жителей главного города мира и тем самым приходили в противоречие с щедростью принцепса. Плиний Старший подчеркивал, что новые налоги в первую очередь становились бременем для бедных.

Были и другие меры, которые, возможно, вызвали споры:

— брать четвертую часть суммы в тяжбах по торговым соглашениям, а также в процессах и судебных разбирательствах;

— устроить на Палатине «бордель» с многочисленными комнатами, роскошной мебелью, где были бы и почтенные матроны, и молодые мальчики; по всему городу направились зазывалы, приглашая молодых людей и стариков.

Вычеркивал ли Гай, как в Галлии, имена граждан второго или третьего поколения, чтобы пополнить казну? Взимал ли он налоги с большей суровостью, если кто-то неточно указывал размеры своего богатства? Его обвиняли в том, что он заставлял менять завещания, если там не уделялось ему что-то, или настаивал на осуждении, чтобы воспользоваться конфискованным имуществом. Он устраивал торги, предлагая для распродажи все, что оставалось после больших зрелищ, сам назначал и повышал цены, так что некоторые принужденные им к покупке разорялись и вскрывали себе вены. Однажды бывший претор Аноний Сатурнин задремал на скамьях, где находились покупатели, и Гай посоветовал глашатаю обратить внимание на человека, который кивает головой; в итоге ему были проданы тринадцать гладиаторов за огромную сумму в девять миллионов сестерциев. Обо всем этом свидетельствует Светоний. Также Калигула был страстным игроком, но, говорили, что он жульничал и давал ложные клятвы, лишь бы больше выиграть.

В контрасте с этой гнусной жадностью говорили о его неудержимом мотовстве; мы уже упоминали о его плавании на лодке — дворце в Неаполитанском заливе. Сенека утверждает, что он потратил однажды десять миллионов сестерциев на один лишь обед, а Плиний Старший — что Калигула обливал духами скамейки в своей бане. Мост в Байе он построил из судов, снабжавших Рим зерном, рискуя тем самым вызвать голод.

Это презрение принцепса к народу и народа к принцепсу проявлялось и так; «Однажды, потревоженный среди ночи шумом толпы, которая заранее спешила занять места в цирке, он всех их разогнал палками: при замешательстве было задавлено более двадцати римских всадников, столько же замужних женщин и несчетное число прочего народу. На театральных представлениях он, желая перессорить плебеев и всадников, раздавал даровые пропуска раньше времени, чтобы чернь захватывала и всаднические места. На гладиаторских играх иногда в палящий зной он убирал навес и не выпускал зрителей с мест; или вдруг вместо обычной пышности выводил изнуренных зверей и убогих дряхлых гладиаторов, а вместо потешных бойцов — отцов семейства самых почтенных, но обезображенных каким-нибудь увечьем» (Светоний, Калигула, 26). Возмущенный тем, что толпа рукоплещет какому-то любимцу, а не ему, Калигула воскликнул: «О, если бы у римского народа была только одна шея!» Когда однажды народ потребовал пощады для разбойника Тетриния, он заявил: «Сами они Тетринии!» (Светоний, Калигула, 30).

Забывали о его щедрости и говорили лишь о его мелочности: легко идущий на огромные траты, он не решился предложить сумму в двести тысяч сестерциев философу-стоику Деметру, который, узнав об этом, сказал: «Если он собирается меня испортить, пусть предложит мне всю империю» (Сенека, de beneficiis).

Но более всего говорилось о его жестокости. Еще будучи на Капри, он с удовольствием смотрел на пытки и казни осужденных. Во время одного пиршества, когда раб украл серебряную накладку с ложа, он тут же передал его палачу, приказав отрубить ему руки, повесить их спереди на шею и с надписью, в чем его вина, провести мимо всех пирующих. А когда Мирмиллон из гладиаторской школы бился с Калигулой на деревянных мечах и нарочно упал перед ним, разве он не прикончил противника железным кинжалом, а потом с пальмовой веткой в руке обежал победный круг? А во время жертвоприношения разве не он нарядился помощником резчика, а когда животное подвели к алтарю, размахнулся и ударом молота убил самого резчика? А, встречая людей красивых и кудрявых, разве не он брил им затылок, чтобы обезобразить? А разве, завидуя красоте и силе юного Эзия Прокула по прозвищу «Колосс-Эрот», не приказал он во время зрелищ вывести того на арену, стравить с гладиатором, сначала — легковооруженным, потом — тяжеловооруженным, а когда Прокул оба раза победил, одеть его в лохмотья, провести по улицам, а затем убить? Разве не он всегда требовал казнить человека мелкими частыми ударами, повторяя при этом: «Бей, чтобы он чувствовал, что умирает!» И разве не жалел он публично о том, что его время не отмечено никакими всенародными бедствиями вроде поражения легионов Вара при Августе или обвала амфитеатра в Фиденах при Тиберии? Не он ли сказал двум консулам во время пиршества, когда те спросили о причинах его внезапного смеха: «Просто я подумал, что стоит мне лишь кивнуть головой, как вам перережут горло»?

Многое свидетельствовало о его слабоумии. Так, он изъявил желание уничтожить поэмы Гомера, а сочинения Вергилия и Тита Ливия изъять из библиотек, поскольку, по его мнению, они очень посредственные. Нередко дни и ночи он проводил в конюшнях, среди лошадей, а своему любимому коню сделал конюшню из мрамора и ясли из слоновой кости, отвел ему дворы с утварью и прислугой и даже хотел сделать его консулом.

Калигула, очевидно, не обращал внимания на все эти анекдоты, порожденные его необдуманными словами, его шутками на пиршествах или зрелищах. Он не догадывался, что его слова, даже если они были умны, могут кого-то шокировать. По этому поводу Сенека свидетельствует, что однажды на Латинской дороге Гай встретил колонну осужденных. Один из них, обросший бородой, попросил императора благословить его перед смертью. Гай, как обычно, с иронией сказал ему: «А ты разве живой»? (Сенека, Письма к Луцилаю, 77, 18).

Надевая нелепые одежды или стараясь совершить как можно больше, он не сознавал, что его поведение и его дела лишь способствуют распространению слухов о нем, как о тиране, человеке, ставящим себя выше всякого закона, нравов и обычаев предков, презирающим мнение других, проливающим кровь ради собственного удовольствия, а не в силу необходимости, подчиняющим всех своим капризам; молва дискредитировала благочестие, к которому он призывал: он кощунственно относится к Отечеству, а значит, к сенату и римскому народу; он кощунствует, ставя себя выше Юпитера и требуя для себя особых чествований.

Обвинения, которые содержатся у Филона, Сенеки, Светония, он, при всем своем красноречии, уже не мог опровергнуть, поскольку все это было написано после его гибели. А тогда Гай радовался жизни, полной радостей, был счастлив, что у него родилась дочь, и считал, что у него все впереди. Возвратившись в Рим, он восстановил добросердечные отношения с сенатом. В августе 40 года он получает овацию (малый триумф). В это время обостряется обстановка на Востоке, и Калигуле приходится все больше внимания уделять этому региону.

 

XIX. Восточные проблемы

После жестокого погрома иудеев летом 38 года в Александрии восстановилось относительное спокойствие; смена наместника несколько успокоила иудейскую общину. Однако противостояние между иудеями и греками сохранялось. Иудеи хотели, чтобы к ним относились так же, как и к остальным гражданам, греки же отказывали им в этом. Большая и беспокойная провинция жестко контролировалась римлянами. В городах здесь, как правило, не было советов, а управляли только магистраты, избираемые на год или два из числа самых богатых граждан.

Спустя восемнадцать месяцев после драматических событий 38 года из Александрии в Рим прибыли две депутации: каждая искала защиты у императора. Депутация греков просила, чтобы иудеи имели статус иностранцев при уплате подати, принуждались к кровавым жертвоприношениям официального культа и чтили официальные изображения. Греки говорили об опасностях мятежа, который может приобрести большой размах, поскольку живущие в Египте иудеи постоянно пополняются приезжающими единоверцами. Они также просили, чтобы магистратуры в Александрии стали трехгодичными, был учрежден совет и создан гражданский культ в честь Гая с великим жрецом, храмом и многочисленными статуями императора.

Депутация иудеев просила о свободном отправлении культа с молитвой за императора, а также о разрешении участвовать в общественной жизни и о привилегиях при уплате податей. Руководил депутацией Филон, вошедший в историю под именем Филона Александрийского. Один из самых богатых и знатных иудеев эпохи Тиберия, он был известен как ученый и специалист по толкованию Библии. Филон представлял новое, эллинистическое направление в иудаизме, но вместе с тем был прочно привязан к религии своих предков. Было ли достаточно известности Филона как ученого, чтобы назначить его главой депутации? Видимо, свою роль сыграло и то обстоятельство, что его семья как знатная и богатая хорошо была известна в Риме. Его брат Гай Юлий Александрийский, богатейший банкир, имел римское гражданство и был в Египте управляющим имущества Антонии, бабки императора. Младший сын Филона по имени Марк Юлий был поверенным принцессы Береники, дочери иудейского царя Ирода Агриппы I; тем самым он был связан с царем Агриппой, внуком Ирода и другом Калигулы. Старший сын Филона — Тиберий Юлий Александрийский, сделал карьеру на римской государственной службе и в сорок лет стал офицером; позднее, продолжая свою блестящую карьеру, он был прокуратором Иудеи при Клавдии, наместником Египта при Нероне и в конце жизни префектом претория при Веспасиане.

Находясь в Риме, Филон постепенно привыкал к тогдашним нравам и обычаям столицы, но поведение римлян иногда его шокировало. Он осуждал их за обжорство и другие излишества. Вскоре Калигула встретился с депутациями. Филон так описывает это: «Введенные к нему, одолеваемые робостью, мы поклонились, а затем с любовью протянули к нему руки, говоря: «Император Август!» Но император сказал с сарказмом, заскрежетав зубами: «Это вы, люди ненавистного бога, не хотите признать, что бог — это я. Я, который уже именуется таковым среди людей, но который верит в того, кого вы не можете поименовать». И, воздев руки вверх, он пожаловался, что его нет среди тех, кому внимают. Зато депутацию греков он одарил, и они всячески восхваляли его. Исидор сказал ему: «Повелитель, ты еще более возненавидишь этих людей, когда узнаешь об их дурных склонностях и их нечестивом отношении к тебе: тогда как все люди приносят жертвоприношения в твою честь, только они не делают этого, и когда я говорю «эти люди», я имею в виду не только здесь присутствующих, но всех иудеев». В ответ на это мы возразили: «Правитель Гай, это ложь! Мы приносили и приносим жертвы в твою честь, но не кровавые, потому что таковы наши обычаи. Жертвы мы считаем; и мы уже трижды совершали жертвоприношения в твою честь: первый раз — когда ты стал правителем, второй — когда ты болел, третий — когда молили о твоей победе в Германии». «Допустим, — сказал он, — что это правда. Вы приносите жертвы, но по-своему, однако как я могу знать, что это жертвоприношения в мою честь?!» Говоря так, Гай расхаживал по павильонам, проверяя комнаты для мужчин, помещения для женщин, делая замечания или высказывая свое мнение. Затем мы вновь поднялись к нему и встретили там своих противников. Он спросил: «Почему вы не употребляете мясо свиньи?» Вопрос этот вновь вызвал взрыв смеха у наших противников. Мы отвечали, что у разных народов существуют разные законы и обычаи, в том числе и запреты. Посреди этого обмена обвинениями он сказал: «Мы хотим сообщить о некоторых политических правах для вас». После этого мы обсуждали вопросы, касающиеся нашей жизнедеятельности» (Legatio ad Gaium).

Это повествование, созданное уже после смерти Гая, свидетельствует об антипатии Филона к покойному императору, что неудивительно, поскольку молодой принцепс заставил шестидесятилетнего Филона ожидать аудиенции несколько месяцев. Вместе с тем можно сделать вывод, что Калигула был хорошо знаком с обстановкой в Александрии, но не спешил делать какое-либо заключение. Мы вновь видим эту политику выжидания, что было в определенной степени присуще и Юлию Цезарю, и Тиберию.

Недовольство Калигулы в отношении иудеев, о котором говорит Филон, было вызвано не только смутой в Александрии, но и еще одним делом, намного более важным, — это события в Иудее, где воля императора натолкнулась на непредвиденное сопротивление. На протяжении весны 40 года в городе Ямния, который был владением императора, вероятно, в честь военного похода Гая в Галлию, поданного как победоносная кампания, греки и другие язычники стихийно устанавливали жертвенники судьбы, посвященные Калигуле. Памятуя о своих обычаях, иудеи стали разрушать эти жертвенники. Местный представитель императора Эрренний Капитон направил по этому поводу донесение в Рим.

Тогда Калигула решил применить силу. Он приказал наместнику Сирии легату Петронию с двумя легионами из четырех, находящихся под его командованием, вступить в Иудею, чтобы установить в Иерусалимском храме статую императора. Это был серьезный шаг; за несколько лет до этого префект Понтий Пилат установил в Иерусалиме значки римских когорт. Однако иудеи не пожелали, чтобы значки, среди которых было изображение императора, находились в храме и подняли протест. Понтий Пилат уступил, хотя Тиберий не одобрил подобного шага.

Когда весть о приказе императора достигла Иудеи, здесь начались волнения. Петроний намеревался установить статую, которая изображала Юпитера с чертами лица Калигулы. Однако толпа мужчин и женщин, стариков, взрослых и детей окружила резиденцию наместника в Птолемаиде. Граница на Евфрате оказалась ослабленной из-за ухода двух регионов, и потому волнения в Иудее грозили весьма серьезными последствиями. Посоветовавшись со своими приближенными, Петроний решил повременить с установкой статуи, запретив иудеям направлять депутацию в Рим и направив Калигуле обстоятельный доклад.

Петроний опасался движения протеста иудеев, которые отказывались убирать урожай, если указ императора не будет отменен. Согласно Филону Александрийскому, Калигула был весьма недоволен посланием Петрония и направил тому письмо, угрожая смертью. А Иосиф Флавий свидетельствует, что ответ Гая Петронию был полон негодования: «Поскольку ты предпочел дары, преподнесенные тебе иудеями, моим инструкциям, и осмелился высказывать недовольство, я указываю тебе, что приказы императора не должны пренебрегаться, как то сделал ты». В сущности, это был призыв к самоубийству, однако Петроний за 27 дней до получения этого письма узнал о смерти императора.

Проблемы, связанные с иудеями, были не единственными, требовавшими внимания императора. Здесь следует назвать и отношения между Римом и Парфией. В 35 году в Парфии разразился династический кризис, и король Артабан был изгнан. Побуждаемый наместником Сирии Луцием Вителлием, протеже Рима, царевич Тиридат прибыл в город Ктесифон, где в 36 году получил царскую корону. Однако парфяне скоро разочаровались в новом царе, который, покинутый своими сторонниками, бежал в Сирию. Артабан вернулся на престол. Он приветствовал приход к власти Калигулы и всячески демонстрировал свои дружеские чувства к Риму во время опасной болезни принцепса. Вителлий в этот период не предпринимал никаких действий против Артабана.

Митридат, правитель Армении, был вызван в Рим и заключен в тюрьму. Парфяне установили контроль над его царством, поскольку Вителлий был в 39 году отозван в Рим. Видимо, Калигула собирался вмешаться в эти события, но о его намерениях ничего не известно.

В начале правления Калигулы на Востоке оставались многочисленными царства-клиенты: Понтийское — при Полемоне II, горная Армения — при Котосе, Итурея — при Сохеме; при Ироде Агриппе они составляли владения, которые находились к востоку от реки Иордан. Коммагенское царство было более однородным, после двадцати лет прямого римского управления оно было передано Антиоху, сыну последнего короля, который основал город Цезарея Германика в 38 году в честь Калигулы.

В 40 году обстановка на Востоке осложнилась; был убит Артабан и вновь начался династический кризис. В это время Калигула объявил о своем намерении посетить Александрию. Каковы были подлинные цели этого визита? С определенностью ничего сказать нельзя, однако предполагаемый маршрут пролегал через Эгейское море и побережье Сирии, что полностью соответствовало маршруту путешествия, совершенного им двадцать лет назад с отцом. В этом смысле противостояние с иудеями обретало иной смысл, поскольку их община процветала как в Римской империи, так и в Парфянском царстве; недаром греки обвиняли иудеев, что те благоволят к парфянам. Похоже, что собираясь совершить это путешествие, Калигула укреплял свои тылы.

Что касается Александрии, то этот самый приятный и самый изысканный город империи вполне заслужил визит императора. Желание Калигулы совершить это путешествие представлялось вполне естественным. Впрочем, говорили, что принцепс собирался превратить этот город, по примеру Марка Антония, в столицу империи и с согласия жителей Александрии самому стать объектом поклонения в качестве живого бога. Однако вскоре разразился второй заговор против принцепса, и его планы изменились.

 

XX. Быстрая и жестокая расправа

Мы не знаем, как принцепс узнал о существовании заговора, но констатируем, что он арестовал Гая Аниция Цереала и Секста Папиния и подверг их пыткам. Оба молодых человека происходили из сенаторских семей; Папиний, о котором мы располагаем некоторыми сведениями, был сыном консула при Тиберии, «нового» сенатора, который получил консульское звание в обычном порядке в 36 году. По своему происхождению оба принадлежали к тем, кого можно назвать партией Калигулы. Один из них заговорил. Согласно Диону Кассию, это был Папиний, согласно Тациту, Цереал. Достоверно известно, что этот последний спас свою жизнь, а впоследствии даже стал консулом при Нероне. Тот, кто заговорил, выдал другого юношу, Бетилена Басса, сына всадника, который был прокуратором принцепса. Император приказал арестовать своего Басса и вместе с Папинием высечь розгами. Сенека дает понять, что подобная судьба постигла и некоторых других всадников и сенаторов.

После этого первого превышения власти он решил казнить их ночью, после пиршества, не удосужившись собрать свой совет для суда над ними и сделать это спектаклем для гостей, сенаторов и матрон в садах Агриппы. Чтобы крики боли не травмировали слух гостей, он приказал воткнуть в рот осужденным губки. В ту же ночь он послал центуриона за отцом Басса, всадником Бетиленом Капитоном. После казни сына он взялся за отца. Тот назвал настоящих инициаторов заговора — вольноотпущенник Калигулы Каллист и два преторианских префекта. Точно известно, что Бетилен Капитон был также казнен; говорили, что он оскорбил императора, попросив разрешения закрыть глаза во время казни сына.

Другой сын всадника, известный своей красотой, тоже был предан смерти; говорили, что лысоватый Калигула завидовал его красивой шевелюре, но есть основания считать, что он был замешан в заговоре. Следующим вечером после казни император позвал Пастора, отца казненного, на пиршество вместе с сотней других приглашенных. Пастор вел себя абсолютно хладнокровно, принял благовония и венки и по приглашению императора осушил много чаш с вином. Какова же причина такого поведения, столь не соответствующего пережитому горю? А это потому, говорит нам Сенека, что у него был другой сын, и он также был бы обречен, если бы гость не понравился палачу («О гневе», 2, 33).

Судя по всему, заговор был организован молодыми людьми, мечтавшими убить тирана, который был их товарищем и благодетелем. В этом смысле он очень напоминал заговор, закончившийся убийством Юлия Цезаря. И, может быть, по этой причине Гай начал гонения на философов, наставников молодежи. В начале своего принципата он реабилитировал память Тита Лабиена, Кремуция Корда и Кассия Севера, которые в своих произведениях проявили себя противниками диктатора и восхваляли его убийц. Впоследствии, в 39 году он отправит в ссылку ритора Каррината Секунда, который выступал против тиранов и кончил тем, что умер в нищете в Афинах.

Юлий Кан, в ходе длинной дискуссии с Калигулой, утверждал, что философ должен быть всегда хозяином самому себе; это, вероятно, произошло во время судебного процесса, причины которого нам неизвестны, но император обожал пространно возражать своим противникам. Под конец дискуссии Гай заявил: «Не льсти себя надеждой, я приказал, чтобы тебя казнили». — «Благодарю тебя, великий император», — ответил философ и спокойно ушел домой заниматься своими делами. Через десять дней за ним пришел центурион, чтобы отвести его на казнь. Кан играл с друзьями в игру, напоминающую шашки. Он встал, чтобы последовать за солдатом, сказав ему: «Ты свидетель, что у меня преимущество в одной фигуре» (Сенека, «О спокойствии души», 14). Его друг Рект был казнен через три дня, и философа-стоика Антиоха Селевкийского постигла та же судьба. Любопытно встретить при Калигуле это гонение на философов, обвиненных в заговоре против императора: эта оппозиция была очень активной до конца века, и Нерон, Веспасиан и Домициан ожесточенно боролись с ней.

Гай также не доверял сенатору Сенеке, уже потревоженному во время заговора Гетулика, но он ограничился критикой его таланта знаменитого оратора, сказав, что это всего лишь «песок в извести» и что его длинные тирады годятся только для театра. Будущий министр Нерона затаил жгучую ненависть к нему за его высказывания и страхи, которые он пережил.

Случай с Луцием Юлием Грецином в какой-то степени сходный. Это был «новый» сенатор Тиберия, уроженец Фрежюса в Нарбоннской Галлии и сын всадника, бывшего прокуратором при Августе; его брат также вошел в сенат, не поднявшись выше квестора. Грецин был претором, вероятно, в 37 или в 38 году, так как ему поручили выступить обвинителем против тестя императора, но он отказался. Он особенно известен как специалист по сельскому хозяйству, его сын Агрикола, полководец Веспасиана и тесть Тацита, может быть, поэтому получил свое прозвище. Но Грецин имел также прочную репутацию философа и оправдал ее, высокомерно отказавшись от денег, которые ему предложили два консуляра, видимо, в обмен на некоторые услуги для пышного празднования игр его претуры. При обстоятельствах, которые нам неизвестны, но определенно после 13 июня 40 года, дня рождения его сына, он был казнен по приговору суда.

Создается впечатление, что если Гай и был ответствен за казнь сенаторов и всадников в 40 году, то в общей сложности под влиянием гнева он казнил только Секста Папиния, Бетилена Басса и, может быть, третьего сенатора, имени которого мы не знаем, а также нескольких всадников. Все остальные жертвы предстали перед судом, даже если суд руководствовался желанием императора. В другом случае его вероломство зашло дальше. В качестве гонца в сенат он использует некого Протогена, одного из вольноотпущенников, который, по-видимому, обновлял новыми данными две тетради, которые он называл «Меч» и «Кинжал», где Калигула вел список своих врагов. В присутствии столпившихся в страхе вокруг него сенаторов Протоген обратился к Скрибонию Прокулу: «Как ты смеешь приветствовать меня, ты, питающий такую ненависть к императору?» Это стало сигналом к расправе: остальные сенаторы бросились на несчастного и убили его палочками для письма. Достоверна ли эта сцена, рассказанная Светонием и Дионом Кассием? Сенаторы, конечно, были способны на такую крайность, но едва ли можно представить их разрезающими на куски своего коллегу. Если такая бойня и имела место, это было скорее делом рук нескольких возбужденных людей, когда тело Скрибония Прокула, может быть, просто задушенного палачом, согласно правилам, было выставлено на лестнице Гемоний.

Удивляет, что Калигула не предал смерти ни одного сенатора из знаменитой семьи. Его жертвами были молодые люди, несколько «новых» сенаторов, несколько всадников.

Что касается близких ему людей, возможно, что он подверг пытке актера Апелла, знаменитого своим искусством, простого вольноотпущенника, но он ничего не предпринял против Каллиста, своего главного министра. Он вызвал его, а также двух преторианских префектов, чтобы сообщить им о выдвинутом против них обвинении, и в заключение сказал: «Я один, а вас трое. Я безоружен, тогда как вы вооружены. Если вы меня ненавидите и хотите убить, сделайте это!» (Дион Кассий, 59, 25, 8). Они бросились ему в ноги и уверяли в своей невиновности. Тогда он отослал их, не предприняв никаких мер, возможно, удовлетворенный тем, что дал им это доказательство доверия и выиграл время.

Его поведение в отношении сенаторов было полно контрастов: он простил тоже обвиненного консуляра Помпония Секунда, и когда тот бросился ему в ноги, он протянул ему левую ногу под предлогом, чтобы тот полюбовался жемчужиной, но консуляр был счастлив поцеловать ее и так дешево отделаться. Среди ночи он вызвал на Палатин трех консуляров, трепещущих от страха. Они поднялись на возвышение, которое им указали, и вдруг появился Калигула, одетый в женский плащ и длинную тунику и обутый в сандалии с трещотками. В сопровождении флейты и пения он исполнил танец и так же внезапно исчез (Светоний, Калигула, 54). Возможно, это было проявлением его дружеских отношений, но вряд ли они это поняли.

При всем этом он гневно выговаривал им, что все они были сообщниками Сеяна, что Тиберий был прав, проявив жестокость, что «ни один человек по доброй воле не позволит командовать собой: пока он боится, он уважает того, кто сильнее, если же он думает, что его господин слаб, он мстит ему» (Кассий Дион, 59, 16). Он подхватил хорошо известный девиз Тиберия: «Пусть ненавидят, лишь бы одобряли» в знаменитом стихотворении Эния: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!»

Добавим небольшие обиды, которые можно считать ребяческими, но которые глубоко ранили гордость аристократов: он запретил одному из Манлиев называть себя Торкватом, т.е. «человеком с ожерельем», в память о подвиге предка, но все знали, что он не мог переносить своего прозвища Калигула, «сапожок». Гней Помпей тоже вынужден был отказаться от прозвания Великий, так как этим он слишком напоминал своего предка, противника Юлия Цезаря. Третий должен был отказаться от своей наследственного прозвища Цинциннат — «человек с красивыми кудрями», и шептались, что это было свидетельством зависти лысого принцепса. Его друг Кальпурний Пизон возобновил совместную жизнь со своей женой Ливией Орестиной, которую Калигула в 38 году увел в разгар свадьбы, чтобы сделать ее на несколько недель своей женой. Император отправил их по отдельности в ссылку, но позволил Пизону взять столько рабов, сколько он захочет. Что касается Валерия, консуляра родом из Нарбоннской Галлии, он получил публичное оскорбление: посреди пиршества Калигула окликнул его, чтобы со всеми подробностями рассказать, как он спал с его женой; может быть, это случилось во время декабрьских Сатурналий, когда разрешены любые вольности, но Валерий вынужден был стерпеть это оскорбление. Это создало такую обстановку, что был организован третий заговор.

 

XXI. Ритуальная жертва

К концу своего правления Калигула совершенно утратил всякую поддержку народа, о чем свидетельствует почти полное отсутствие уважения к памяти принцепса после его убийства. Главная причина этого — учреждение им налогов на продукты питания. За все съестное, что продавалось в Риме, взимался налог; однако расценки на налог не были опубликованы, а объявлялись устно, что вызывало постоянные конфликты между сборщиками налогов и поставщиками продуктов питания на рынки Рима. Наконец, по требованию народа, закон о расценках вывесили, однако тексты были написаны мелко и неразборчиво, к тому же расположены они были в труднодоступных местах. При этом Гай посылал собирать налоги своих преторианских солдат и офицеров, которые действовали с обычной для них жестокостью. Все это только увеличивало непопулярность Калигулы, потому что народ, забыв о расходах на строительство большого акведука и нового амфитеатра, связывал ужесточение налогов с именем принцепса. Калигула слышал эти протесты, однако вместо того чтобы откликнуться на призыв народа, он посылал против недовольных войска, при этом пострадало и даже погибло немало народа.

В ходе новогодней церемонии 1 января, как это было принято, сенаторы, всадники и другие приходили поприветствовать императора и вручить ему денежный подарок. Раньше принцепс использовал собранные при этом суммы, нередко составлявшие более 800 тысяч сестерциев, для покупки статуй, чтобы украсить ими Рим. В последние годы своего правления он все больше увеличивал размеры подношений, жалуясь при этом на свою бедность. Получая новогодние подарки, он громко радовался деньгам и, как рассказывали, находил наслаждение в подсчете золотых монет.

Сенаторы в большинстве своем ненавидели императора, но еще больше они боялись его. Некоторые из них были против самого принцепса божественной монархии, однако большинство уже не представляли себе возврата в старую аристократическую республику. Они искренне были привязаны к памяти Августа и к его семье, но плохо представляли себе, кто сможет заменить Калигулу. Чтобы обеспечить безопасность императора в сенате, они постановили, что отныне Гай Цезарь будет находиться на помосте, возвышающемся над всеми.

1 января 41 года консулами стали Калигула и Гней Сенций Сатурнин. Это был четвертый консулат принцепса; в его возрасте ни Август, ни Тиберий еще не были отмечены даже вторым консулатом. Однако заговор назревал. В группу заговорщиков вошли и некоторые сенаторы, в том числе сменивший с 5 января Калигулу на посту консула Квинт Помпоний Секунд. Он был скомпрометирован в глазах Калигулы участием в прошлогоднем «заговоре молодых людей»; чтобы заслужить прощение, ему пришлось поцеловать сапог Калигулы. В заговоре участвовали также сенаторы Анний Виниций и Валерий Азиатик. Последний, несмотря на свое имя, был выходцем из Нарбоннской Галлии. При Тиберии он вошел в сенат и в 35 году получил доступ к консулату. Официально он находился среди «друзей» Калигулы и добивался от него, чтобы его родина стала римской провинцией. Валерий Азиатик вошел в историю как один из организаторов убийства Гая Цезаря, однако истинная его роль в этом неизвестна. Вероятно, он полностью был в курсе планов заговорщиков и стремился усыпить подозрительность Калигулы.

Анний Виниций, один из самых близких к Калигуле, дружил некогда с Лепидом. Будучи республиканцем и ненавидя тиранию, он также, видимо, участвовал в «заговоре молодых людей». Был ли он активным участником заговора против Калигулы, сказать трудно. Однако сохранились сведения, что год спустя он участвовал в заговоре против нового принцепса Клавдия и покончил с собой.

Ясно, что мало кто из сенаторов был осведомлен о заговоре и никто из них в убийстве Калигулы непосредственного участия не принимал. Причины этого очевидны: в среде сенаторов, этих доносчиков и болтунов, лишь то предприятие могло увенчаться успехом, о котором они не знали. Между тем Калигула собирался уехать на Восток. Заговорщики понимали, что там он будет в гораздо большей безопасности, чем в Риме, и решили ускорить события.

Были и другие причины, заставлявшие заговорщиков активизировать свои действия. Калигула направил угрожающее письмо наместнику Сирии Петронию, призывая его совершить самоубийство. Он грозился наказать Меммия Регула, наместника Лидии, Македонии и Греции за задержку с отправкой в Рим статуи Зевса Олимпийского. Калигула становился все более подозрительным, и многие в его окружении беспокоились за свою жизнь, в том числе и префекты преторианцев. К сожалению, мы знаем имя только одного из них — Марка Аррецина Клемента, сына консула при Веспасиане. Его дочь позднее была женой будущего императора Тита. После заговора осенью 40 года он и его коллега ощущали на себе подозрительность императора, который развязными шутками стремился настроить их друг против друга.

К заговорщикам присоединился и Каллист, вольноотпущенник из окружения принцепса, один из ближайших его сотрудников. Неизвестно, каковы были его мотивы — государственные интересы, семейные, или, возможно, стремление к власти. Но, как и префекты претория, он не фигурировал среди убийц. Эту роль взяли на себя трибуны и центурионы преторианских когорт, в числе которых выделяются всадники Кассий Херея и Корнелий Сабин. Первый приобрел известность в сентябре 44 года, когда он, в то время центурион, проложил себе путь с мечом в руке в толпе мятежных легионеров. Калигула помнил об этом и, видимо, сознавал, сколь многим ему обязан. Однако он унижал старого воина своими насмешками, называя его пассивным «гомиком», именуя то «Приапом», то «Венерой». Когда однажды Херея взял руку императора, чтобы поцеловать, Калигула сделал фигу, подразумевая, что этот убеленный сединами солдат предается фелляции. Тем самым Калигула добился, что Кассий Херея его возненавидел. К тому же, как и его тезка по «мартовским идам», убийца Юлия Цезаря, он хотел уничтожить тирана, чтобы восстановить свободу. Впоследствии Клавдий заставил его покончить жизнь самоубийством. Напротив, Корнелий Сабин был новым принцепсом прощен, хотя также покончил с собой; это говорит в пользу того, что Сабин присоединился к Херее скорее по дружбе, чем по убеждению.

Убийству предшествовали многочисленные знамения. В Олимпии статуя Юпитера, уже снятая с пьедестала, поскольку Калигула приказал разобрать ее и перевезти в Рим, вдруг разразилась таким взрывом хохота, что зашатался помост, а работающие разбежались. В Капуе, в годовщину убийства Юлия Цезаря 15 марта 40 года, в Капитолий ударила молния, а Риме — в храм Аполлона. Астролог Силла предсказал Калигуле близкую смерть. Оракулы из Антия, где родился Калигула, указали ему на необходимость остерегаться человека по имени Кассий; принцепс посчитал, что это проконсул Азии Кассий Лонгин и приказал его устранить, но в отношении Кассия Хереи у него подозрений не возникло. В Риме по поводу Кассия говорили, что тот видел сон, где ему было приказано принести в жертву Юпитеру быка. 3 января, совершая жертвоприношение, император был забрызган кровью жертвы. 5 января Калигула отказался от консулата и его сменил Квинт Помпоний Секунд.

В последующие дни ничего примечательного не происходило. С 17 по 22 января состоялись Палатинские игры. В пьесе «Лавреол», поставленной 20 января, была сцена, когда актер харкал кровью; при этом актеры-дублеры также стали показывать свое искусство, и в результате вся сцена оказалась залитой кровью. Тогда же мим Мнестер танцевал в той самой трагедии, при постановке которой был убит македонский царь Филипп. Все эти странные совпадения очень обеспокоили императора. На 21 января готовилось вечернее представление, в котором актеры — египтяне и эфиопы должны были изображать сцены из загробной жизни.

Утром 24 января на Палатине Калигула присутствовал на спектакле, в котором участвовали мальчики из знатных семей Азии, и остался очень доволен. Когда подошло время завтрака, он, чувствуя тяжесть в желудке, колебался, однако друзья уговорили его. В подземном переходе он остановился, что поговорить с мальчиками из Азии, принимавшими участие в представлении. Сцена, последовавшая затем, известна в таких подробностях, что напоминает не банальное убийство, а подлинное жертвенное священнодействие.

Корнелий Сабин под предлогом обеспечения безопасности принцепса оттеснил от него вместе с центурионами свиту, в которой находился и дядя Калигулы, чтобы тот назвал ему пароль. Калигула ответил: «Юпитер!». В этот момент находившийся позади императора Херея ударил его в спину, крикнув: «Получай свое!». Раненый император опустился на колено, после чего Сабин пронзил ему грудь. Калигула с криком упал, а оба трибуна и центурионы набросились на него, нанося беспорядочные удары. Заслышав шум, прибежали носильщики с местами, затем — германцы-телохранители, которые убили некоторых из заговорщиков. Однако Херея успел отдать приказ об убийстве жены и дочери Калигулы. Цезонию пронзили мечом, а маленькой Друзилле ударом о стену размозжили голову. Калигула правил три года, десять месяцев и двадцать восемь часов.

 

Эпилог

Смерть Калигулы не означала конца его истории, явившись, скорее, началом новых ее глав, теперь уже в одном пространстве — историографическом. С января 41 года и до наших дней оценки его личности и деятельности сменяли одна другую: фигура покойного императора подавалась совершенно по-разному его сторонниками и ревнителями строгой нравственности.

С самого начала вокруг тела покойного начались волнения и беспорядки. Убийцы бежали с места преступления, поскольку пришедшие в беспокойство преторианцы, лишившись своего повелителя, искали их, чтобы казнить. Свидетели преступления отсутствовали. В новость, распространившуюся по городу, вначале никто не поверил, одни считали, что это шутка, другие — коварное ухищрение самого Гая, задуманное, чтобы выявить тех, кто недоволен его правлением. Тем не менее некоторые сенаторы пришли, чтобы опознать убитого; среди них — консулярий Валерий Азиатик, которого солдаты уважали за мужество и который заявил им, что не был одним из убийц. Гвардейцы-преторианцы вернулись к своим товарищам в казармы на окраине Рима, взяв в заложники обнаруженного ими в Палатинском дворце смертельно испуганного Клавдия, дядю Калигулы, который стал то ли арестантом, то ли почетным гостем.

Во второй половине дня по призыву консулов и с согласия префекта на Капитолии собрался сенат. Солдаты расположились поблизости, чтобы сенат мог спокойно работать. Народ же, не проявляя ни радости, ни печали, казалось, готов был принять любое решение сената.

Несмотря на опустевшее место правителя, все государственные органы продолжали функционировать — магистраты и префекты осуществляли руководство, сенат собирался, чтобы решать соответствующие вопросы. Однако неизвестно было, как будет реагировать на происшедшее армия?

Семья погибшего не смогла сразу определиться с наследником, способным осуществлять власть, т.е. династическую преемственность. Сестры Калигулы Агриппина II и Юлия находились в ссылке, партия их была уничтожена, а Клавдий, как и маленький Нерон, не относился к роду Юлиев. Сенаторы оказались в ситуации, весьма напоминавшей события, связанные с убийством Юлия Цезаря 15 марта 44 года до н.э. Тогда сенат принял компромиссное решение: все планы покойного оставить в силе, убийц же амнистировать. И сейчас, после гибели Гая, многие выступающие в сенате одобрили убийство тирана, совершившего неслыханные злоупотребления, и предложили вернуться к республиканской форме правления, упразднив политический режим Августа. Подобная мера казалась радикальной: сменить не правителя, а политическую структуру. Но умонастроения не были готовы к подобным переменам. Многие подозревали ораторов, что те только пытаются выиграть время, ожидая прибытия военачальников. Тем не менее людей охватило возбуждение, когда речь зашла о возвращении свободы. Ораторы выступали один за другим, но так ничего и не решили. Сенат ожидал новостей.

Тем временем солдаты из римского лагеря, которые удерживали Клавдия, сына популярного Друза I и брата еще более популярного Германика, заявили о своем желании иметь императора. Поскольку сенат так и не пришел к единому мнению, некоторые из сенаторов предложили провозгласить императором Клавдия и принести ему присягу. Утром 25 января сенаторы узнали о предложении солдат и направили к ним официальную делегацию, составленную из магистратов, чтобы предложить Клавдию, зная его послушный характер, пока ничего не предпринимать. Однако Клавдий уже не распоряжался собой, и посланцы сената лишь удостоверились в решимости солдат.

В сенате продолжались дебаты: тем временем у Капитолия и на Форуме стали собираться толпы людей, которые узнали о требованиях солдат и, одобряя их выбор, также требовали Клавдия. Плебс открыто заявил о своем желании сохранить монархию, которая больше соответствовала их интересам, в противоположность республиканской олигархии, оставившей о себе плохую память. Консулы и сенаторы вряд ли могли помышлять о сопротивлении преторианцам, имевшим славу лучших воинов. К тому же солдаты, охранявшие сенат, разделяя чувства и настрой преторианцев, собирались присоединиться к ним. Сенаторы покорились неизбежному и приняли решение передать Клавдию все властные полномочия, которыми обладал Калигула. Они считали, что новый принцепс будет более управляем. Время покажет, что эти надежды сенаторов не оправдались, впрочем, это уже другая история.

Трупы Гая, его жены и дочери, а также одного или двух убийц, и, как говорили, нескольких сенаторов, убитых разъяренными солдатами, мстившими за своего императора, были забраны родственниками. Тело Калигулы взяли его слуги — рабы и вольноотпущенники, и отнесли в «Сады Ламии», где располагалась его резиденция. Труп спешно сожгли на костре судьбы, а останки захоронили в простой, выложенной дерном могиле. Здесь — начало его посмертной истории и суда над ним современников и потомков.

Прежде всего, заметим, что Калигула не имел в своем распоряжении защитников, кроме солдат и своих близких. О чувствах первых мало что известно (источники умалчивают). Понятно, что они стремились немедленно отомстить; можно обратиться к событиям 68 года н.э., убийству императора Нерона, обнаружив у Плутарха (Гальба, 14, 5) отзвук 41 года: военный трибун Антоний Гонорат, офицер преторианцев, отговаривает своих товарищей, собирающихся изменить Гальбе, родственнику Ливии, напоминая им об убийстве Калигулы. Главная защита памяти погибшего заключалась в его принадлежности к императорской семье. Нападение на него было нападением и на семью. Вот почему его сестры, возвращенные Клавдием из ссылки, пожелали изъять из могилы полуразложившийся труп и похоронить его должным образом. Что касается Клавдия, то, будучи наследником семейной политики своего племянника, он все же не позволил этого. Вскоре он приказал убрать статую Калигулы и изъять из обращения монеты с его профилем; все это было предпринято для того, чтобы показать приоритет сената над императором.

Народ, похоже, был безразличен к памяти о Калигуле: в источниках не упоминаются ни сожаление, ни обида. Покойный неплохо заботился о снабжении Рима, шел навстречу желаниям народа, устраивая зрелища. Здесь Клавдий показал себя умелым подражателем дела Калигулы. Он, правда, отказался от строительства амфитеатра, начатого Гаем, но закончил сооружение большого акведука и построил новое водохранилище в Остии.

Какой отклик встретило убийство Калигулы в провинциях, нам практически неизвестно. Филон Александрийский его одобрял. Иудеи, вероятно, также были рады, тем более, что новый принцепс Клавдий более охотно шел им навстречу. Напротив, александрийцы-греки жалели императора — почитателя эллинизма; к тому же Клавдий предал смерти некоторых из них — «жертв Александрии», — обвинив их в разжигании беспорядков. Так что недаром греки для контраста говорили о «большой душе» его предшественника.

Те авторы, которые донесли до нас многие подробности драматических событий, — это его противники, относящиеся, прямо или опосредованно, к высшим сословиям: к всадникам, как Плиний Старший и Светоний, или к сенаторам — как Сенека, Тацит и Дион Кассий. В каждом из этих сословий были и сторонники, и противники Калигулы, который благоволил к всадникам в противовес сенаторам, которых он лишил права назначать магистратов. Сенаторы были весьма недовольны его политикой. Дион Кассий свидетельствовал: «Вернувшись в сенат, Калигула хвалил Тиберия и отвергал все несправедливые упреки в адрес покойного. «Вы совершаете не только несправедливость, но преступление против памяти Тиберия!», — говорил он. Затем он заявил, что именно сенаторы виновны в смерти многих из тех, кто был осужден и казнен во время его принципата, о чем свидетельствовали архивы. Затем он добавил: «Вы осыпали почестями живого Тиберия, словно Юпитера, а когда он умер — вы корите его за допущенные несправедливости. Именно вы раздували надменность Сеяна, а потом за это же казнили его». При этом он воспроизвел слова Тиберия, который говорил ему: «Если кто-то говорит тебе правду, это вовсе не свидетельствует о том, что он с сочувствием относится к тебе; он в молитвах просит о твоей смерти, и готов убить тебя сам, если представится такая возможность. Не старайся принести благодеяния людям, а думай лишь о своих удовольствиях и своей безопасности, — это и есть высшая справедливость. Если же ты будешь вести себя иначе, ты, возможно, будешь прославлен, но тебе это ничего не даст, а затем ты станешь жертвой их заговора».

Даже в годы гражданских войн сенат не подвергался таким унижениям и оскорблениям. Что же касается сословия всадников, то заговор, покончивший с тираном, был делом рук высших офицеров, принадлежавших именно к этому сословию. Позже некоторые из них, выполняя волю Клавдия, покончили с собой.

Плиний Старший, исторические труды которого проникнуты глубоким отвращением к Калигуле, при создании своей «Естественной истории» делал переписки из сотен старых трудов. Этот галл из Цезальпии, высоко оценивающий военные способности Друза I, Тиберия, Веспасиана и Тита, не принадлежал к высокой римской аристократии, которую он считал развращенной. А чтобы лучше выделить достоинства Веспасиана и Тита, он выпячивал недостатки их предшественников.

У Сенеки подход к Калигуле носит неоднозначный характер. Будучи старше Калигулы на десять лет, он происходил из семьи италиков, обосновавшейся в Кордубе. Его отец, один из самых знаменитых преподавателей риторики, скопил состояние, что позволило трем его сыновьям начать политическую карьеру. Сенека был очень одаренным человеком, а его страсть к интригам сочеталась с высоким умом. Его ненависть к Калигуле постоянно подпитывалась насмешками, которыми тот осыпал Сенеку, и страхом за свою жизнь. Он изображает Гая как кровожадное чудовище, но жестоко высмеивает и Клавдия, сославшего его на Корсику. В целом Сенека был политиком, не обладающим особой щепетильностью, и его нападки на Калигулу — это лишь стремление показать свое искусство полемиста, тем более, что в то время еще существовала относительная свобода слова.

Спустя два поколения мы видим Тацита и Светония, также писавших о Калигуле. Это люди эпохи Антониев, когда существовало согласие между сенатом и принцепсами — Нероном и Траяном. Тацит оправдывал монархический режим своего времени как меньшее зло по сравнению с режимом Юлиев-Клавдиев. Когда он описывает мерзости того времени, то стремится отделить слухи от реальных фактов. Тацит представляет галерею чудовищ, в которой как бы приглушается образ Калигулы: тот был не более, чем зверь среди прочих зверей.

Всадник и высокий магистрат Светоний, в противоположность Тациту, был оптимистом. Он нарисовал целый ряд портретов императоров, перечисляя добродетели и пороки, достоинства и недостатки каждого из них. Калигула для него — абсолютный злодей, который был наказан совершенно, справедливо. В средние века христиане любили читать Светония, который показал пороки царей-язычников.

Наконец, последний важный свидетель, далеко не самый худший, — это Дион Кассий. Этот грек, известный консуляр, брошенный в тюрьму за книги, враждебные к Калигуле, принадлежал к завершающемуся веку Добродетели, поскольку был свидетелем не только самоотверженности Марка Аврелия или энергии Септимия Севера, но и сумасбродств Коммода, жестокости Каракаллы, скандальности Элагабала (Гелиогабала), слабости добродетельного Александра Севера. Дион Кассий пострадал от злоупотреблений монархической власти своего времени и не испытавал никаких симпатий к памяти Калигулы, которому в вину он вменял деспотизм и отсутствие свободы, как и другим принцепсам того времени.

Все эти авторы сформировали мифический образ Гая, который стал в наше время всеобщих перемен неким примером для назидания, показателем того, как разрушает человека всякая абсолютная власть. Гай стал также примером того, как власть, врученная молодому человеку, в итоге — через цепь лицемерия, лжи и интриг — превращает его в жертву.

 

Родословные

 

Хронологическая таблица правления

I. Правление Августа (43 г. до н.э. — 14 г. н.э.)

43 — первое консульство Октавиана. Второй триумвират.

42 — рождение Тиберия.

40 — Брундизийский Договор между Октавианом и Антонием.

38 — брак Октавиана с Ливией.

32 — разрыв Октавиана с Антонием.

30 — присоединение Египта.

29 — триумф Октавиана.

27 — Октавиан принимает имя Августа.

23 — Август принимает проконсульскую власть и пожизненный трибунат.

21 — брак Юлии I и Агриппы.

20 — рождение Гая Цезаря.

17 — рождение Луция Цезаря. Август усыновляет своих внуков.

15 — рождение Германика.

14 — рождение Друза II.

12 — смерть Агриппы. Рождение Агриппы Постума.

11 — брак Юлии и Тиберия.

9 — смерть Друза I.

7 — второй консулат и первый триумф Тиберия

6 г. до н.э. — Тиберий получает трибунат, но отъезжает на Родос.

2 г. н.э. — Тиберий возвращается в Рим. Смерть Луция Цезаря.

4 — смерть Гая Цезаря на Востоке. Усыновление Тиберия Августом и Германика Тиберием. Тиберий вновь получает трибунскую власть.

5 — брак Германика и Агриппины.

6-8 — восстание в Паннонии.

9 — три легиона Вара гибнут в Германии.

12 — первый консулат Германика. Рождение Калигулы. Второй триумф Тиберия.

14 — Калигула уезжает в Германию. Смерть Августа.

II. Принципат Тиберия (14—37 гг. н.э.)

14 — Тиберий получает власть. Волнения в войсках в Германии и Иллирии. Смерть Юлии I.

15 — Сеян — префект претория.

17 — триумф Германика.

19 — смерть Германика.

20 — процесс над Пизоном.

23 — смерть Друза II.

26 — Тиберий покидает Рим.

28 — брак Агриппины II и Домиция Агенобарба.

29 — смерть Ливии. Изгнание Агриппины I и ее сына Нерона.

30 — заточение Друза III.

31 — падение Сеяна. Макрон — префект претория.

33 — брак Калигулы с Клавдиллой.

37 — смерть Тиберия.

III. Принципат Калигулы (37—41 гг. н.э.)

37 — 18 марта: сенат передает власть Калигуле.

— 3 апреля: кремация Тиберия.

— 1 мая: смерть Антонии.

— 1 июля: первый консулат Калигулы.

— 31 августа: освящение храма божественного Августа.

— 21 сентября: Калигула получает титул Отца Отечества.

— октябрь-ноябрь: тяжелая болезнь Калигулы. Убийство Гемелла.

— 15 декабря: рождение Нерона, сына Агриппины II.

38 — май: брак Калигулы с Орестиллой.

— 10 июня: смерть Друзиллы.

— август: погром в Александрии.

— 23 сентября: обожествление Друзиллы.

— октябрь: казнь Макрона. Брак Калигулы и Лоллии Павлины.

39 — 1 января: второй консулат Калигулы.

— сентябрь-октябрь: раскрытие заговора Гетулика.

40 — 1 января: третий консулат Калигулы.

— 31 августа: Калигула получает овации в Капитолии.

41 — 1 января: четвертый консулат Калигулы.

— 24 января: убийство Калигулы.

Серия «След в истории»

Даниель Нони

Калигула

Редактор:  Шевелев В.

Корректоры:  Бибикова Г., Пустовойтова Н.

Художник:  Федосеева А.

Художественное оформление:  Коробкова Е.

Компьютерный дизайн:  Петров А.

Лицензия ЛР № 065194 от 2 июня 1997 г.

Сдано в набор 12.08.98 г. Подписано в печать 11.09.98

Формат 84х108 1/32. Бумага офсетная.

Гарнитура Петербург.

Тираж 5000, Заказ № 223

Издательство «ФЕНИКС»

344007, г. Ростов н/Д, пер. Соборный, 17

Отпечатано с готовых диапозитивов в ЗАО «Книга»

344019, г. Ростов н/Д, ул. Советская, 57

© Librairie Arthème Fayard, 1986

© 1998, перевод: А. Иванов

© 1998, оформление: изд-во «Феникс»