В декабре 19 года у берегов Люции или Памфилии корабль, в котором путешествовал маленький Гай, его мать и сестра, встретился с кораблем Пизона, возвращавшегося в Сирию. Оба корабля были на волосок от сражения, но произошел только обмен оскорблениями. С трудом консул Вибий Марс упросил Пизона поменять направление и отправиться в Рим для объяснений. Бывший наместник Сирии решил вернуть себе провинцию и не собирался отказываться от этого намерения. Действуя таким образом, он совершал непоправимую ошибку.

Пизон, Планцина и их друзья возвращались в Рим настолько же медленно, насколько быстро они плыли в Антиохию; и в том и другом случае они хотели показать преднамеренную дерзость по отношению к Германику, когда они критиковали его склонность к путешествиям и ожидали известие о его смерти. Оно дошло до них, когда корабль зашел в порт Козу. Во всей свите Пизона сразу обрадовались, а жертвоприношения и многочисленные посещения храмов были истолкованы как действия, что исполнились его желания. Планцина отказалась от траура по своей сестре и надела праздничное платье. Можно не верить такому изложению событий Тацитом, но оплошности, если не глупости Пизона в этом деле, делают подобное сообщение правдоподобным.

Узнав о кончине Германика, Пизон колебался, что делать дальше — вернуться в Сирию или же направиться в Рим, чтобы опровергнуть обвинения в отравлении Германика. Однако Домиций Целер, один из богатейших друзей Пизона, советовал ему незамедлительно вернуться в Сирию и восстановить свои права на управление провинцией, полученные в свое время от принцепса и сената. Он напомнил Пизону, что Секций Сатурний таковых прав не имеет и потому его правление незаконно. Домиций Целер говорил, что Пизону будет гораздо легче опровергнуть все обвинения, если он будет обладать легионами, расквартированными в Сирии. Пизон принимает этот совет и решает вернуться в Сирию. Домиций Целер направляет своего представителя в 6-й легион, находящийся в сирийском городе Лаодикее, чтобы подчинить его Пизону, однако этот план терпит неудачу, так как Секций Сатурний уже назначил одного из сенаторов легатом этого легиона.

Вскоре Пизон высадился в Киликии и, собрав армию из рабов, перебежчиков и новобранцев, занял сильную крепость Келендерий. Некоторые из киликийских царьков оказали ему помощь своими войсками. Однако Сатурний со своими легионами взял штурмом крепость, и Пизон сдался. Он просил, чтобы ему разрешили остаться в крепости, пока не прибудет указание Тиберия, кому же управлять Сирией. Однако Секций Сатурний отклонил эту просьбу и предоставил ему корабли для возвращения в Италию, где общественное мнение к тому времени было настроено против Пизона.

Известие о болезни Германика потрясло столицу, сообщение о его выздоровлении вызвало радость, а его смерть — глубокую скорбь. Стихийно остановился ход жизни, настолько народная скорбь ощущалась как личное горе. Сенат собрался и утвердил общенародный траур, который продолжался с 9 декабря 19 года до апреля 20 года. В память о Германике были изобретены самые разнообразные почести.

Флотилия, которая везла из Сирии прах Германика, сделала остановку в Корфу, чтобы дать возможность людям собраться в Бриндизи, пункт прибытия. Тиберий отправил сюда две преторианские когорты. Весь город вышел на берег для того, чтобы встретить с громким плачем Агриппину, которая несла урну с прахом своего супруга и которую сопровождали двое ее детей — Калигула и Юлия.

Траурная процессия прошла через Калабрию, Апулию и Кампанию. Офицеры и центурионы сменяли друг друга для того, чтобы нести урну, за ней несли знамена, лишенные украшений и опущенные вниз. В каждом городе, через который они шли, процессия останавливалась, чтобы разрешить гражданам, облаченным в черное, и их магистратам и преторам, одетым в белое, делать жертвоприношение и курить фимиам. В ста километрах от Рима похоронная процессия встретила другую, шедшую из Рима, в которой находилась семья, то есть два брата Германика — Клавдий и Друз II и два его старших сына, Нерон и Друз III, которых сопровождали оба консула и большое число сенаторов и всадников. В Риме не было официальных похорон, которых ждали люди, поскольку тело было сожжено в Антиохии; урну внесли в мавзолей Августа, на Марсовом поле. Присутствующих удивило, что ни Тиберий, ни Ливия, ни сама Антония, мать Германика, при этом не были. Принцепс, несомненно, осуждал это проявление народом своих эмоций; он напомнил, что если Республика вечна, то правители — смертны, и с этим надо смириться. И все же похороны Германика стали грандиозной народной манифестацией, и как во время похорон Августа, Тиберий боялся, ненавидел и избегал это сборище толпы; его презрение к играм и зрелищам было общеизвестно. Наконец, он был очень строгим, потому что считал, что обязан быть таким, тем более, что он являлся верховным жрецом.

К концу марта 20 года, когда урна с Германиком была установлена в мавзолее Августа и принцепс предпринял все меры, чтобы течение дел вошло в нормальное русло, общественность Рима думала только о возвращении Пизона.

Между тем, будучи человеком осторожным, он не спешил в Рим. Пизон задержался в Азии — в Эфесе, Ахайе и, вероятно, в Коринфе. Затем Пизон завернул в Далмацию, чтобы встретиться с Друзом II. Своего сына Марка он отправил в Рим, где тот, как представитель знатного семейства, был принят Тиберием. Что касается Друза II, брата покойного Германика, то Пизон рассчитывал на признательность с его стороны за устранение соперника. Однако тот принял Пизона официально и высказал свое неодобрение его медлительностью. Считали, что такое поведение Друзу II предписал Тиберий.

Пизон пересек Адриатическое море, высадился в Анконе и поехал по Фламиниевой дороге в сопровождении 9-го «испанского» легиона, который шел из Паннонии в Африку. В конце концов он сел на корабль, словно собирался совершить беззаботную прогулку по Нере, а затем по Тибру. Он появился в Риме на Марсовом поле, перед мавзолеем Августа, где находился прах Германика. Его соратники, стихийно или по приказу, пришли встретить Пизона и Планцину, затем направились на Форум, где возвышался его особняк, в котором он дал большой пир, чтобы отметить свое возвращение. Пизон вел себя так, словно ни во что не ставил народное мнение. На следующий день Фульциний Трион, хотя и не был другом Германика, обратившись в сенате к консулу, вызвал в суд Пизона.

Сразу же возникли многочисленные трудности в судопроизводстве. Сначала происходила борьба между обвинителями, и в итоге верх взяли друзья Германика по Антиохии — два претора Вителлий и Вераний, которые добились того, чтобы стать главными обвинителями. Затем возникло юридическое затруднение. Пизон вначале надеялся быть обвиненным в одном преступлении — отравлении — перед, судом всадников во главе с претором; между тем имела место его попытка поднять сирийские легионы, чтобы снова стать наместником в этой провинции. Он также послал письмо, обвиняющее Германика, уже покойного, в роскоши и спеси, т.е. в царском поведении, недостойном для представителя принцепса, т.е. давал понять, что покойный изменил Тиберию. Пизон добивался суда принцепса, поскольку знал о его пренебрежительном отношении к мнению толпы. Но Тиберий, поскольку Пизон был выбран наместником Сирии сенатом, отправил дело туда. Впрочем, это было обычное требование сенаторов, — быть судьями для себе равных, когда речь идет о государственном деле. Тогда плебс начал наблюдать за сенатом, опасаясь того, что сенаторы оправдают своего из чувства солидарности.

Между тем дела Пизона обстояли неважно. Он обратился по очереди к пятерым своим друзьям-сенаторам с просьбой быть его защитниками, но все они отказались. В конце концов защищать Пизона взялись его брат Луций Пизон, консул Марк Лепид и еще один сенатор. Сенат предоставил два дня обвинителям, затем, после перерыва в шесть дней, три дня подсудимому и защите. Друзья Германика обвинили Пизона в заговоре, заявив, что из ненависти к Германику он подкупал легионы, чтобы те не повиновались посланнику принцепса. Пизона также обвинили в отравлении Германика, однако подобное обвинение провалилось, поскольку не было доказательств. Женщина-отравительница, арестованная в Сирии, вскоре после прибытия в Италию умерла. Городская беднота, недовольная таким поворотом судебного разбирательства, заявила, что если сенат не свершит правосудие, то это за него сделает народ. И все же большинство обвинений защита опровергнуть не смогла. Действительно, Пизон выступил против Германика, своего начальника, радовался его смерти и пытался поднять на мятеж легионы, выступив, в сущности, против семьи Юлиев.

Пизон проиграл. Но он стремился освободить от обвинений и, соответственно, конфискации имущества своего сына. Не дождавшись окончания судебного разбирательства, Пизон покончил жизнь самоубийством, признав тем самым свою вину. В своем предсмертном письме он просил принцепса защитить сына и жену. Тиберий добился в сенате оправдания Планцины и молодого Пизона, имущество их не было конфисковано. Что касается обвинителей, то они получили вознаграждение за благочестие, а Фульцинию Триону была обещана поддержка от Тиберия в продолжении его карьеры.

Исход дела Пизона удивлял современников, а затем — и латинских историков, несоответствием между тяжестью преступления и легкостью наказания. Возможно, это объяснялось тем, что Тиберий и сенаторы не хотели уничтожать такую известную семью. Принцепс хотел отделить личное (неприязнь между Германиком и Пизоном) от государственного преступления (мятеж в армии); к тому же милосердие всегда отличало Августа, а Тиберий стремился подражать ему. Немалое значение имело и то обстоятельство, что Тиберий в это время стремился не ссориться с сенатом, а действовать в согласии с ним. Дело Пизона завершилось до 28 мая 20 года, так как именно в этот день Друз II, ранее присутствовавший на судебном разбирательстве, праздновал свой отложенный триумф.

В это же время Тиберий, стремясь показать, что не равнодушен к детям Германика и своим внукам, просит у сената для Нерона, старшего сына Германика, которому было 15 или 16 лет, разрешения на квестуру на пять лет раньше положенного возраста. Тогда же Нерон был обручен со своей двоюродной сестрой, дочерью Друза II. Сделано это было для укрепления семейного согласия. В том же или в следующем году Нерон вошел в коллегию жрецов.

Что же касается юного Калигулы, то его имя после 20 года не упоминается вплоть до кончины в 29 году его бабки Ливии. Впрочем, это представляется вполне естественным: Калигула не упоминается в анналах, поскольку он не был связан с какими-то известными событиями. Дело Калигулы состояло тогда в том, чтобы он разделил жизнь своего отца и украсил ее своим присутствием. Поэтому Калигула и фигурирует в «шести образах Эпиналя»:

— малыш, которого мать несет на руках, спасаясь от взбунтовавшихся легионеров;

— маленький ребенок, одетый в военную форму, играет посреди лагеря;

— мальчик стоит рядом с отцом и старшими братьями на триумфальной колеснице;

— маленький Калигула путешествует вместе с отцом по Востоку;

— мальчик — свидетель трагической кончины отца, которому было всего тридцать четыре года;

— сирота, помогающий своей матери при высадке с корабля в Бриндизи нести урну с прахом героя, оплакиваемого всем народом.

Отныне оставшийся без отца Калигула перешел в руки женщин. Еще целых десять лет отделяли мальчика от вхождения в общественную деятельность: пока же он был полностью скрыт за двумя старшими братьями. Впрочем, возможно эти обстоятельства сыграли ему на пользу и обеспечили его выживание.