Но, с таким трудом организовав работу, мы уже едва могли с ней управиться. Нам нужно было не только курировать всю сеть источников, но также агентурных помощников и курьеров. Даже бюрократическая работа в конторе отбирала все больше времени. Мы всегда помнили о Пуллахе, но не могли оставлять без внимания и поставку материалов американцам.

Интересно, что со временем наши отношения с коллегами из РУМО нормализовались. Так как мы не восприняли всерьез всю эту чепуху с сопроводительными формулярами для донесений, то о них скоро тихо забыли. Сотрудничество с Гансом Дитхардом значительно улучшилось. В середине 1993 года стало совершено ясно, что к нам остановятся со всей серьезностью. Мы и сами старались поддерживать с американцами равноправные отношения и вести себя с ними по-честному.

Потому РУМО начало поддерживать наших источников и финансами. Это не было так уж просто. Все чаще для нас оставляли конверты с деньгами. Например, американцы получили от нас кучу донесений, а через несколько дней подготовили конверт с десятью тысячами долларов. На конверте было имя информатора, которому нужно было эти деньги передать. Но не было никаких правил по обращению с такого рода гонорарами для агентов, мы не получали инструкции из Пуллаха, хотя и я, и Гассинг много раз их спрашивали, как нам оприходовать и обращаться с деньгами. К нашему огромному удивлению мы потом получили инструкцию из Центра, что все полученные таким путем деньги должны выплачиваться агентам, но о них нельзя упоминать ни в одном отчете или в финансовых документах. Этот подход мы категорически отвергли. Такая практика могла открыть простор для манипуляций с деньгами каждому оперативнику. Чтобы этого не было, нужно было вести секретную бухгалтерию.

Вторая проблема была серьезнее. Суперисточник, вроде "Мюнхгаузена", к примеру, получал в год около ста тысяч марок – половину от нас и половину от американцев. А в оперативных досье мы отмечали лишь пятьдесят тысяч, то есть, только нашу часть.

Но если однажды американцы отказались бы больше платить свою долю, то у нас возникли бы большие проблемы с финансами. Ведь нам пришлось бы взять на себя оплату и второй половины гонорара, которой официально не было. Тут возникла бы куча вопросов, которые мы хотели предотвратить любой ценой. Потому, несмотря на противоречащие этому указания, мы вносили в наши досье обе половины жалования.

Но была и еще одна проблема. На конвертах с американскими гонорарами всегда были написаны имена. Например, "Для Норберта / Фредди по делу "Мюнхгаузена". Сумма там не указывалась. Вначале обращение с этими деньгами, как правило, хранившимися у Темпо, вызывало нехорошие вопросы. Однажды мы решили сами выплатить "Уленшпигелю" его американскую долю гонорара. Во-первых, эти деньги и так были выделены для него, а во-вторых, мы этим ослабили бы давление на наш собственный бюджет, предназначенный для оплаты услуг источников. Но когда мы захотели взять эти деньги, оказалось, что их уже отдали другому коллеге для оплаты работы его агента. Часто мы только случайно узнавали от американцев, что они выделили для нас конверт. Вся эта процедура представлялась очень сомнительной и вызывала подозрения.

Поток указаний на утечки информации из БНД в российскую разведку не прекращался. Фредди исписал уже не одну дюжину страниц в своем "разведывательном блокноте", как я его называл, намеками и уликами, конкретными именами и фактами. Он спросил меня, как со всем этим поступить. Мой ответ был таким: – Мы должны спрятать его в пакет и послать в управление в Пуллах. Там это все проанализируют. В Мюнхене они точно смогут что-то из этого извлечь. Потому мы передали блокнот ответственной за связь коллеге с Фёренвег. Она отправила посылочку в Пуллах. Копий мы не делали, даже для американцев.

А потом случилось что-то совсем невероятное. Прошла неделя, а странички из блокнота Фредди снова лежали в нашем сейфе в берлинском филиале. К ним был приклеен желтый листок клейкой бумаги с такой заметкой: "Норберту и Фредди по делу иностранных разведок. Не представляется возможным оценить сообщения. Речь идет исключительно об информации, уже опубликованной в прессе. Интереса не представляет. С дружеским приветом. Херле".

Мы были ошеломлены. Вот так, стало быть, обращаются в Пуллахе с конкретными указаниями на возможного шпиона в их рядах. Возможно, что-то на самом деле раз или другой упоминалось в газетах. Но ведь в заметках наших были конкретные имена и описания личностей людей, о которых мы со всей уверенностью могли сказать, что они не могли публиковаться в средствах массовой информации. Кроме того, нас очень удивило, что наши бумаги вернулись назад с такой быстротой. Это означало, что их никто не анализировал и не исследовал. Эти донесения даже не вышли из стен Первого отдела. Но почему?

Почему этот доктор Херле, который однажды совершенно незаметно для нас сменил на посту руководителя реферата 12 YA господина Таве, так странно отреагировал? Сначала это вызвало у нас только пожатие плечами и покачивание головой. Если мы своими заметками доставляем этим господам слишком много хлопот, то мы можем это бросить. Мы, вероятно, не стали бы так настаивать ради нашего нового шефа, но вот ради наших агентов… Вся наша забота была направлена на них. А тут речь шла именно об их безопасности. Потому я сам начал листать этот блокнот. И не нашел в нем ни одной пометки на полях, никакого замечания, никакого мнения, ничего такого, что свидетельствовало бы о том, что эту нашу писанину хотя бы читали. А это уже было совсем непривычно.

Мы тогда не могли предположить, что за всем этим кроется. И мы оба не могли знать, что причиной такого обращения с нашим трудом не были ни лень, ни глупость. Много лет спустя мы поняли, что тут имел место только холодный расчет.

Просматривая наши материалы, "уже опубликованные в прессе", я заметил, что некоторые места могли бы представлять интерес для Службы военной контрразведки – МАД. – Фредди, мы поедем в МАД. Быстренько узнай, где они сидят в Берлине, – решительно сказал я. – И ты думаешь, что это корректно, если мы просто так туда заявимся? – прозвучал его ответный вопрос. Я покачал головой, как будто собираясь упасть в обморок, и возразил: – Корректно – какое замечательное слово, когда речь идет о БНД. Что тут корректного? Корректно только то, что наши агенты останутся в живых. А тем, в Пуллахе, на это, очевидно, наплевать. Кроме того, я считаю, что как офицер, я, столкнувшись с угрозой для безопасности, просто обязан обратиться в соответствующее отделение МАД.

Не прошло и десяти минут, как Фредди не только узнал адрес Службы военной контрразведки, но даже и договорился о встрече с начальником ее подразделения в Потсдаме, отвечавшего в том числе и за берлинский регион, на тот же день в 15 часов. Теперь он ухмылялся во все лицо. – О нет, только не туда снова! Я защищался обеими руками. У нас еще слишком свежи были воспоминания о Потсдаме. Пару недель подряд имя столицы земли Бранденбург веселило нас, и само это слово стало для нас чем-то вроде постоянной шутки.

Под подозрением как поджигатели

Это произошло пару недель назад, когда мы в ходе нашего тура по администрациям Ведомства федерального имущества в новых землях решили посетить и администрацию в Потсдаме. Но по известному нам адресу мы нашли только сгоревшее до самых стен здание. Разузнав новый адрес у прохожих, мы добрались до учреждения, временно разместившегося в другом здании. Уже договариваясь о встрече по телефону, мы заметили, что с нами разговаривали невежливо и резко. К этому мы не привыкли.

Во всех администрациях Ведомства федерального имущества мы обращались прямо к начальнику и сразу показывали наши служебные удостоверения, выписанные на наши рабочие псевдонимы. Так и здесь. Мы вошли в очень по-спартански обставленный кабинет шефа. Я поздоровался с ним и протянул ему руку. Но он прошел мимо меня, чтобы рассмотреть наши удостоверения, которые Фредди, стоявший справа от меня, держал в руке. Потом он обошел нас, описав большую "восьмерку" и очень пристально на нас уставился. Я все еще держал руку протянутой, но он на это никак не реагировал.

А смотрел он так, будто готов был нас прямо тут убить. Потому для меня показалось целой вечностью, пока он, наконец, вымолвил: – Зачем вы это сделали?

Фредди вопросительно покосился на меня и, показалось, засомневался в психическом здоровье начальника. – Ну, говорите же, – наступал он на нас, – зачем вы это сделали? Опустив уголки рта, я сам спросил его: – Что?! Пожалуйста, повторите, что вы сказали? Что мы сделали? Шеф бушевал: – Вы еще спрашиваете?! Вы, что ли не знаете, что! Вы подожгли мое учреждение!

Я взглянул на Фредди и спонтанно спросил: – Это ты сделал? Он покачал головой и замахал руками. Мы уже едва сдерживали смех. Что же тут происходит? – Вы еще и смеетесь надо мной! – злился начальник. – Кто это был? Этот? И он показал на Фредди. – Кто поджег мою администрацию Ведомства федерального имущества? Все наши заверения, что мы никакого отношения к пожару не имели, не помогали. Это было как в анекдоте, он не верил ни единому нашему слову. Человек был искренне глубоко убежден, что перед ним стоят поджигатели.

Через несколько минут разозлившийся начальник вышвырнул нас из своего временного пристанища. Только наше позднейшее расследование прояснило загадку. Несколькими днями раньше администрация Ведомства федерального имущества в Потсдаме стала жертвой пиромана. Тут же пошли слухи, что на самом деле за поджогом стояла Федеральная разведывательная службы. И как только этот слух распространился, мы заявились в кабинет начальника администрации. Для него этот факт показался новым доказательством этого абсурдного обвинения. Выходя из здания, Фредди сухо заметил: – Может быть, нам нужно еще подождать, пока придет Курт Феликс?

В результате, вместо документа, разрежающего допуск на объекты Западной группы, мы получили от потсдамского филиала Ведомства федерального имущества официальный запрет появляться в его стенах. Это решение после долгих проволочек было, правда, снова отменено вышестоящей инстанцией – управлением Ведомства федерального имущества в Котбусе. Но нам так никогда и не удалось наладить хорошие отношения с начальником потсдамской администрации. В любом случае, само слово "Потсдам" с того времени означало для нас что-то особенное. Тем не менее, я надеялся, что наш первый контакт с отделением военной контрразведки в Потсдаме пройдет несколько приятнее.

Сотрудничество с военной контрразведкой

Служба военной контрразведки МАД (Militaerischer Abwehrdienst, MAD) является аналогом гражданского Ведомства по охране конституции, но только решает те же задачи применительно к Бундесверу. Она собирает сведения об экстремистских настроениях в вооруженных силах и о разведывательной деятельности противника. В области контрразведки офицеры МАД пользуются как открытыми источниками, так и разведывательными методами. Но сети информаторов в Бундесвере у них нет. И если Федеральная разведывательная служба подчиняется Ведомству федерального канцлера, то МАД получает приказы от министра обороны.

Потсдамское подразделение МАД дислоцировалось в казарме "Хафельланд". Сотрудник "Общества любителей национальных костюмов", как мы в БНД в шутку называли офицеров МАД из-за того, что они носят мундиры, встретил нас у поста на входе. Он провел нас в служебное здание. В кабинете начальника нас встретили подполковник Войяцки и его заместитель капитан Ендрицки. Войяцки сразу же весело нас поприветствовал: – Ага, вот и оба господина из "Южной фруктовой компании"! – Приятно познакомиться с кем-то из "Общества любителей национальных костюмов"! – пошутил я в ответ. Мы как бы обнюхали друг друга и скрылись в укрытии до того момента, когда узнаем друг о друге побольше.

Войяцки, родом из Верхнего Пфальца, быстро заметил франконский диалект моего партнера, а Ендрицки и меня объединял северонемецкий акцент. С помощью этого между нами быстро возникло чувство личной связи. Наш разговор за чаем и кофе продлился в конечном счете два часа. Здесь все было не так, как на Фёренвег. Войя, как его называли сотрудники, вскоре показал себя авторитетом, которому не нужно много слов. Да, собственно, и все это подразделение, судя по всему, работало не для шума и показухи. Лавка была маленькой, но милой.

Я не стал ходить вокруг да около, а сразу выложил обоим мои заботы. При этом я положил на стол документы. – Было бы здорово, если бы вы это посмотрели. В Пуллахе этому не нашлось применения.

Войя с интересом пролистал наши заметки и передал пару листков своему заместителю. При этом он указал на определенные пассажи в тексте. – Все агентурная информация? – спросил он. – Да, мы проводим это под нашим собственным обозначением "материал Зорбас". Одного взгляда шефа хватило, чтобы Ендрицки тут же исчез со словами: – Я уже знаю, сейчас принесу… Через минуту он вернулся с большой папкой-скоросшивателем.

Шеф подразделения МАД подошел к окну и долго смотрел вдаль. – Знаете, господа, я не хотел бы вас обижать. Но… И тут последовал подробный и точный анализ деятельности БНД, который выставлял нас в отнюдь не положительном свете. Войя приводил многочисленные примеры, подтверждавшие его высказывания, и при этом показывающие, что он хорошо знаком с нашими проблемами. Чтобы не навредить ему, я не буду тут приводить его мысли. Я могу только сказать, что я сейчас подписался бы под каждым его словом.

Затем оба офицера сравнили некоторые данные из своего досье с нашими заметками. Кое-что совпадало до мелочей, другое требовало проверки. – В одном я уверен, – сделал в конце вывод Войяцки, – к материалам из газет это не имеет никакого отношения.

После этого обсуждения мы были рады, что не побоялись приехать сюда. Мы не только нашли получателя нашего конфиденциального и взрывоопасного "материала Зорбас", но и познакомились с человеком, который мог бы стать для нас своего рода профессиональным авторитетом. Наконец, хоть какая-то ориентация, разведывательный критерий.

Нам было понятно, что такой контакт обязательно стоит поддерживать. Но если мы будем регулярно встречаться с офицерами МАД, то такие встречи следует легализовать. Потому я предложил Гассингу в обязательном порядке использовать этот профессиональный обмен. Без сомнения, у "национальных костюмов" уже были многие сведения о ЗГВ, что, конечно, способствовало бы нашей работе. Без обиняков старик прямо тут дал нам задание поддерживать постоянную связь с военной контрразведкой. Нам не нужно было писать об этом отчеты, да у нас и так на это не хватило бы времени. Но нам следовало написать список встреч с нашими коллегами.

Этот список есть у меня до сих пор, но он пуст. Мы, наверное, просто забыли вписать туда даты. В любом случае, о нем больше никто и не спрашивал. Зато был установлен регулярный и взаимовыгодный контакт с МАД, который прервался лишь после моего ухода из мира секретных служб.

В начале 90-х годов, во время нашей самой активной деятельности, мы регулярно посещали казарму "Хафельланд", чтобы передать наши новейшие сведения по делу "материал Зорбас" и другую важную информацию. Однажды в берлинский филиал поступило внутреннее исследование Службы о проверке контрразведывательных мероприятий, подозрительных случаев и подобных событий. Так как МАД оно тоже частично касалось, и многие места в исследовании напрямую затрагивали интересы военной контрразведки, я решил передать этот конфиденциальный и важный документ потсдамским коллегам. Но это нужно было сделать быстро и тайно, чтобы сведения о нашей дружбе не дошли до начальства в Пуллахе.

Как только Войяцки услышал о необычном подарке, он тут же организовал группу для копирования. Дюжина офицеров МАД с четырьмя ксероксами приехала в нашу квартиру в Букове, заполнив ее до последнего сантиметра.

С того времени у нас были откровенные и честные взаимоотношения с военными контрразведчиками. Мы обращались друг с другом с уважением, но без лишних формальностей. Контрразведчики Бундесвера, над которыми часто посмеивались, считая их некомпетентными, показали нам все свои возможности и результаты. И обе стороны от этого только выиграли.

Операция "Мяч"

С середины 1993 года нам постоянно говорили, что филиалу 12 YA скоро придется переехать, якобы, аж в Нюрнберг. Было это правда или нет, но срок возможного переезда постоянно переносился. Потому до середины 1994 года ничего не изменилось, кроме того, что нас переименовали в 12 AF. Сохранялась и наша близость к американцам, но это уже было давно решенное дело.

На результаты в работе нам было грех жаловаться. Количество донесений постоянно росло. Благодарственные письма аналитиков и обильные похвалы начальства стали ежедневной рутиной. Но Фредди и я уже думали о новом ходе, который наверняка сделал бы нашу работу значительно эффективней. Мы хотели сильнее рационализировать ежедневную деятельность. Именно источники и собственный аппарат управления отбирали у нас очень много времени. От этого очень страдали обработка донесений и составление отчетов. Нам хотелось постепенно исправить этот недостаток. И, по нашему мнению, для этого как раз настало подходящее время.

Наши собственные коллеги по-прежнему относились к нам с недоверием. Мы были уверены, что мы тем лучше защитим наших агентов, чем меньше будем писать и чем больше будем запутывать все, касающееся идентификации источников и обстоятельств их деятельности. "Материал Зорбас" продолжал накапливаться и тревожил нас все сильнее. Мы испытывали сильное подозрение, что в Службе на очень важной позиции засел "крот", работающий на другую сторону.

Итак, мы решили посвятить себя улучшению работы с этим потоком донесений. Мы не хотели ничего менять в том обстоятельстве, что только часть наших сведений оценивалась аналитиками из Третьего отдела. Чем меньше мы перегружаем линии связи большим потоком донесений, тем лучше мы дополнительно защитим наши источники. Нас устраивал тон оценки аналитиками донесений, потому что этого было достаточно, чтобы прилично платить агентам. Но в общей добыче донесений и в их качестве еще можно было кое-что улучшить. Потому мы предложили аналитикам лично опросить наши источники. Это стало маленькой революцией в методах работы Федеральной разведывательной службы.

Аналитики тут же ухватились за такую возможность. Они выезжали на два дня и сами опрашивали наших агентов. Это увеличило выход готового продукта и разгрузило нас, потому что специалисты из Третьего отдела сами теперь писали свои протоколы донесений. При этом аналитики смотрели на нас как на суперработников, а для управления 12 А мы оставались бельмом на глазу. Мы снова пошли своим путем, под недоверчивым взглядом доктора Херле, начальника реферата 12 А.

Мы все еще были для них какими-то странными людьми, хотя, вместе с командой Эрнста и Вульфа, мы давали в десять раз больше разведывательных донесений, чем все прочие работники филиала вместе взятые. А там работало уже 65 человек, из них две трети – оперативники-агентуристы. Что бы мы ни делали, нас сопровождала зависть. Так мы, медленно, сами того не замечая, попали под огонь. Весной 1995 года начались странные события, повлиявшие на всю нашу дальнейшую жизнь.

Все началось совершенно безобидно. Мы, как обычно, раз в месяц сидели вместе с нашими коллегами Вульфом и Эрнстом, обсуждая решение наших общих проблем. Обычно у нас всегда было о чем поговорить за ужином или за парой бокалов пива. Однажды речь зашла о нашем прикрытии – гамбургской фирме-легенде. Это прикрытие на Альстере за это время стало образцом для всех, потому в Службе о нем часто упоминали. В ближайшее время мы даже должны были рассказать о нашем опыте создания фирмы для прикрытия в школе