10. Вновь бандобаст

Шерлок Холмс горел желанием отправиться в путь, но мы с полковником посоветовали ему обождать. До поздней весны перевалы занесены снегом, и караван из Леха в Лхасу не тронется до тех пор, пока снег не сойдет. Кроме того, нам показалось разумным не присоединяться к каравану в Лехе: там располагалось тибетское торговое агентство, служащие которого могли весьма некстати усомниться в наших bona fides. Мы решили двигаться по дороге Индостан – Тибет и въехать в Тибет в районе Шипки-ла, или перевала Шипки, а потом, как если бы по счастливой случайности, наткнуться на караван где-нибудь в окрестностях священной горы Кайлас.

Тем временем я занялся подготовкой к путешествию. Я всегда гордился, и не без оснований, своими организаторскими способностями, которые в нашей стране называют «бандобаст», и надеюсь, читатель простит мне довольно подробное описание тех широкомасштабных приготовлений, которые я проделал, чтобы обеспечить успех нашей экспедиции.

Первым делом нужно было нанять для нашей экспедиции сирдара. На наше счастье, нам удалось заручиться согласием Кинтупа, закаленного проводника сиккимского происхождения, который уже несколько раз выполнял поручения нашего ведомства и сопровождал меня во время последнего незадавшегося путешествия в Тибет. Кинтуп жил в Дарджилинге, зарабатывая на жизнь портняжным ремеслом. Однако я послал ему телеграмму и немного денег на дорожные расходы, и неделю спустя он уже был в Шимле в ожидании новых приключений.

– На сей раз мы непременно достигнем Священного Города, бабуджи, – заверил меня он, приветственно сжав мои руки своими огрубелыми мозолистыми ручищами. – Тогда мы допустили ошибку, слишком надолго застряв в Шигаце, но больше мы ее не повторим.

Кинтуп был коренаст и подвижен, а в грубоватых чертах его обветренного лица сквозило упорство и решимость. Как любой проводник, он никогда не терял бдительности, а благодаря львиной силе один стоил многих. Кинтуп и Шерлок Холмс понравились друг другу с первого взгляда.

Мы наняли еще двоих. Приглядывать за вьючными животными должен был Шаккур Али Гаффуру, сын яркендца и ламаистки из долины Спити: представители этой смешанной расы, именуемые аргонами, известны своей смелостью и преданностью. А нашим поваром стал Джамспел, жизнерадостный ладакский юноша. И хотя его кулинарные способности были несколько ограничены, мне нравилось, что время от времени он был не прочь вымыться, а еще умел разводить и поддерживать огонь на ячьем навозе вне зависимости от обстоятельств и погодных условий.

Мы с Кинтупом отправились в соседнее поселение Наркханду, на ярмарку животных, или мелу, где купили дюжину выносливых мулов, которым предстояло везти наш багаж и провиант. Сами мы собирались ехать верхом и потому вдобавок к мулам купили пятерых маленьких мохнатых горных пони. Несмотря на смехотворный размер и нелепую лохматость, эти пони, во-первых, выносливее прочих лошадей, а во-вторых, куда лучше приспособлены к выживанию на пустынных нагорьях Тибета.

Мне пришлось также закупить великое множество других вещей, среди которых были палатки, седла, вьючные седла и корзины, якданы – небольшие деревянные сундуки, обитые кожей, вроде тех, что в ходу в Туркестане, кухонные принадлежности и декчи, ворсистые одеяла, гуттаперчевые подстилки, походная кровать для мистера Холмса, башлыки, винтовки, ножи, блокноты, письменные принадлежности, талкан – обжаренная ячменная мука, которую тибетцы называют цампа, мясные консервы, табак и так далее и тому подобное. Я велел Джамспелу напечь побольше кхуры – твердого ладакского печенья, которое может храниться едва ли не вечно. Я к нему весьма неравнодушен, а до чего приятно грызть его понемногу во время долгого путешествия, чтобы развеять скуку!

Мне удалось выписать из Лондона полный аптечный набор от «Берроуза и Веллкома» с лекарствами, специально подобранными для холодного высокогорного климата. Что немаловажно, все препараты были в таблетках, а сам набор упакован в прочный и изящно украшенный деревянный ящичек.

Полагаю, самое время сообщить читателю о том, что полулегально я сделал еще кое-какие приготовления, необходимые в большей степени для развития науки и укрепления империи. Мы, полевые работники, не только собираем политическую информацию, как читатель мог предположить из описания моего последнего разговора с полковником Крейтоном. На самом деле по преимуществу наши обязанности состоят в сборе географических и этнографических данных – это хлеб насущный нашего ведомства. Поэтому нас, полевых работников, или, если использовать принятое в ведомстве название, картографов, готовят и снаряжают для выполнения прежде всего задач подобного толка.

Исходно нас обучали глазомерной съемке и рекогносцировке. Мы учились пользоваться секстантом и компасом, высчитывать высоту посредством установления точки кипения воды. Однако, поскольку эти проклятые измерения невозможно проводить, не вызвав подозрений у слишком уж недоверчивых и враждебно настроенных невежественных обитателей неисследованных земель, и поскольку порой не вполне разумно брать с собой мерные цепи и прочие бросающиеся в глаза картографические инструменты, ведомство разработало несколько остроумных методов и приспособлений, позволяющих избежать подозрений и проявлений враждебности.

Прежде всего, в результате долгих упражнений у нас выработали навык сохранять одну и ту же длину шага вне зависимости от того, идем ли мы в гору, с горы или по ровной поверхности, – в моем случае тридцать дюймов. Помимо этого нас обучили считать количество шагов, пройденных между двумя любыми ориентирами или же за день. Шаги считались с помощью усовершенствованных буддийских четок, на которых, как читателю, возможно, известно, сто восемь бусин. Если убрать восемь лишних бусин, то изменение не особо бросается в глаза, а для расчетов четки становятся куда как удобнее. После каждого сотого шага точка отсчета смещалась на одну бусину. Таким образом, полный оборот четок соответствовал десяти тысячам шагов – в моем случае пяти милям, ибо в миле две тысячи моих шагов. А поскольку к буддийским четкам прикреплено еще две веревочки с десятью бусинами меньшего размера каждая, каждый полный оборот четок фиксировался с помощью этих двух дополнительных веревочек.

Конечно же, к решению наших исследовательских задач были остроумно приспособлены не только четки, но и молитвенные мельницы (мани лаг-кхор). В них была встроена тайная защелка – так, что медный цилиндр можно было открыть и спрятать либо, напротив, извлечь бумажные свитки с путевыми заметками и прочими секретными сведениями. В мельницах были спрятаны еще и компасы. Для более крупных инструментов, вроде альтазимутов и хронометров, у наших якданов было потайное дно, а к одежде пришивались потайные карманы. Для термометров, которыми мы пользовались для измерения высоты, выдалбливалась полость в посохе, а ртуть, необходимая для установления искусственного горизонта при считывании показаний секстанта, перевозилась в глубоко запрятанной раковине каури, а при необходимости переливалась в паломническую чашу.

Большинство из этих приспособлений изобрел Ларган, известный своей способностью вводить в заблуждение. Именно он учил нас, картографов, как ими пользоваться.

 

11. На дороге Индостан – Тибет

– Эй, Гаффуру! – Глубокий низкий голос Кинтупа в густом утреннем тумане казался слегка приглушенным. – Подтяни-ка подпругу на гнедом муле, иначе он скинет свою поклажу.

Кинтуп проверил поклажу на мулах и сбрую на пони, после чего двинулся навстречу мне по садовой дорожке коттеджа «Раннимид». Под подошвами его толстых войлочных башмаков похрустывал гравий.

– Бабуджи, можете сказать сахибу, что все готово к путешествию.

Я вошел в коттедж, где мистер Холмс как раз прощался с Ларганом. Месяц назад полковник Крейтон раскрыл Ларгану, кто такой на самом деле норвежский путешественник Сигерсон, и поручил помочь нам приготовиться к путешествию. Когда я вошел в комнату, Ларган обратился ко мне:

– Ага, не иначе как старина Хари-бабу пришел сказать вам, мистер Холмс, что все готово к отправке. – С этими словами он вытащил из кармана куртки старую татарскую трубку с нефритовым мундштуком и с изящным серебряным орнаментом. – На Востоке есть обычай делать подарки человеку, отправляющемуся в путь. Кроме того, мне невдомек, как это вы собирались продолжать курить свою английскую вишневую трубку в ладакском наряде. Прошу вас, возьмите.

Мистер Холмс принял подарок и тепло поблагодарил Ларгана. Тогда Ларган обернулся ко мне и протянул мне железный цилиндрический пенал в тибетском стиле.

– Помнится, во время предыдущего путешествия у китайских властей вызвал подозрения твой новенький бинокль. А значит, в этот раз нам следует действовать более осмотрительно. Откручиваем крышку, смотрим вот в это маленькое отверстие на дне, и – алле-гоп! Получаем подзорную трубу. Остроумно, правда? По-моему, это моя самая большая удача после полости в молитвенной мельнице. Что ж, дружище, удачи! Постарайся на сей раз избежать дипломатического скандала. Полковник беспокоится, а ты ведь знаешь, как с ним в этом случае трудно работать.

Мы молча выехали из сада. Повернувшись в седле, я увидел черный силуэт Ларгана на фоне уютной полоски света в приоткрытых дверях коттеджа. Ларган помахал нам на прощание рукой. Я чуть дрожал, и не только потому, что холод туманного утра пробирал меня до костей, но еще и потому, что мне вновь пришлось оставить уют и благополучие и отправиться навстречу неведомым испытаниям и невзгодам. Я уже признавался, что ужасно боязлив, и это немало вредит выполнению моих обязанностей по службе, но отчего-то получается так, что чем больше я боюсь, тем в более крупные передряги попадаю.

Впрочем, у страха есть одна полезная функция: он заставляет меня действовать предусмотрительно. Я принял все возможные меры предосторожности, чтобы те, кто проявлял к нам излишний интерес, ничего не узнали. Не случайно мы уезжали тихо и тайком, покуда еще не рассвело, – это тоже было одной из моих попыток «замутить воды слежки палкой предосторожности», как говорят афганцы.

Наша маленькая кхафила выехала из Чота Симлы и направилась в сторону дороги Индостан – Тибет, которую спроектировал и начал строить в 1850 году майор Кеннеди, секретарь сэра Чарльза Непера, завершавшего завоевание Пенджаба и Синда. Строительство этой имперской дороги было воистину доблестным подвигом, ибо она чудесным образом проложена прямо по величественным хребтам Гималаев вплоть до Шипки-ла на тибетской границе, а длина ее составляет двести три мили.

Постепенно тьма рассеялась, но к холодным склонам гор безрадостно льнул вязкий туман. Нечеткие силуэты наших мулов и всадников, подобно расплывшимся чернильным пятнам, сливались с темными контурами деревьев и кустов, а приглушенное цоканье подков, скрип кожаных подпруг, мерное дыхание и редкое фырканье наших терпеливых животных, еле слышные в густом тумане, как будто наплывали из какого-то полузабытого сна.

– Лха Гьяло! Да победят боги! – донесся до нас низкий голос Кинтупа, ехавшего во главе каравана. Этот ламаистский призыв, который тибетцы обычно выкрикивают перед началом путешествия или на вершине перевала или горы, тихо подхватил его единоверец Джамспел, наш повар-ладак. Я ехал вслед за Шерлоком Холмсом, который, закутавшись в обшитые овечьей шкурой ладакские одежды, неловко возвышался на своем маленьком горном пони.

– Что ж, сэр, – осмелился заметить я, – приключения начинаются.

– Caelum поп animum mutant qui trans mare currunt. Рассуждения Горация о прелестях путешествия не слишком-то утешительны, однако помолим Бога, чтобы переход через эти горы воодушевил нас больше, чем то путешествие за море, о котором повествует он.

Когда путешествие начинается в Шимле, первой остановкой в горах обычно бывает Фагу, что в четырнадцати милях от Шимлы. Поскольку дорога идет по британским территориям, в Фагу, как и на нескольких последующих стоянках, правительство держит специальные бунгало – своего рода постоялые дворы, в которых путешественники могут отдохнуть и переночевать за небольшую мзду. Несмотря на то что состояние их зачастую плачевно, а потому в дождливую погоду там бывает весьма неуютно, эти бунгало – великое благо, поскольку они избавляют путешественников от необходимости разбивать лагерь.

Дорога из Шимлы в Фагу идет вдоль главной гряды, не всегда по самым гребням гор, но редко когда удаляясь от них на значительное расстояние. Примерно в четырех милях от Шимлы горная гряда круто забирает вверх и одновременно резко сворачивает к юго-востоку. Дорога поднимается по крутому склону горы зигзагами. Уже почти добравшись до самого верха, мы вдруг вынырнули из густого тумана, и прямо перед нами на северо-востоке предстала в лучах восходящего солнца удивительнейшая вершина Шали, которая как будто бы нависала всей своей скалистой массой над долиной реки Сатледж.

Ближе к вечеру мы добрались до постоялого двора в Фагу. Шел проливной дождь. Однако, напившись горячего чая и согревшись у яркого огня, мы вскоре позабыли о тяготах езды под ливнем. Еще два дня мы продвигались вдоль главного хребта, мимо Матианы, Нарканды и Котгарха; в последнем расположилась европейская миссия, основатели которой посвятили себя благотворительной работе и благородному делу обращения в христианство простосердечных жителей гор.

В Котгархе мы начали спуск с главного хребта в долину реки Сатледж. Дорога шла вниз настолько круто, что я не успевал следить за сменой растительности: казалось бы, только что была альпийская, а миг спустя – уже тропическая! Становилось все жарче, и наконец дорога вывела нас на берег Сатледжа, к деревушке Кепу. Мы двинулись дальше по долине в сторону Нирата, до которого было семь миль, а на следующий день добрались до Рампура – столицы Бихара.

Округ Бихар – независимое горное государство, правит им индийский раджа, владения которого охватывают и соседний округ, расположенный выше по долине, – Кунавар. Его жители, татарской народности, исповедуют буддизм ламаистского толка.

Город Рампур раскинулся на небольшом равнинном участке земли на высоте около сотни футов над протекающей внизу рекой. Дома в Рампуре, отстроенные весьма основательно, по преимуществу одноэтажные, с очень покатыми, крытыми шифером крышами. Город ведет обширную торговлю с Тибетом, покупая в основном шерсть для кашмирских шалей, которую обрабатывают на расположенной здесь же небольшой мануфактуре, производящей мягкую белую платочную ткань. Через реку здесь наведен висячий мост, состоящий из девяти прочных канатов, перекинутых с одного берега реки на другой. Ширина Сатледжа в районе моста составляет порядка двухсот одиннадцати футов.

Сатледж – одна из четырех великих рек, берущих свое начало на склонах священной горы Кайлас и в легендарных двойных озерах у ее подножия. Тибетцы верят, что эта река вытекает из клюва павлина, что нашло отражение в ее названии. В тех же краях находятся истоки Инда, Брахмапутры и Карнали, которые тибетцы именуют соответственно рекой, текущей изо рта льва, рекой, текущей изо рта слона, и рекой, текущей изо рта лошади, – как и многие другие азиатские народы, жители Тибета предпочитают мифологическое объяснение научному.

Мы провели в Рампуре два дня, загостившись у старого раджи, любителя виски. Он был благосклонен ко мне, поскольку, проезжая через город в прошлый раз (под видом хакима), я исцелил его от подагры, а пеструю свиту его царедворцев – от множества иных недугов.

После Рампура долина Сатледжа начинает сужаться, а горы становятся выше и отвеснее. Четыре дня спустя, когда мы добрались до города Чини, буйная растительность нижней долины уступила место редким кустикам можжевельника, изрядно потрепанным ветром, и засохшим кустарникам. Пронизывающий насквозь ветер заставил меня крепко затянуть под подбородком завязки моей побитой молью кроличьей шапки.

Однако мистера Холмса все это нисколько не тревожило. Чем холоднее, ветренее и пустыннее становилась местность и чем ближе мы были к Тибету, тем бодрее и жизнерадостнее казался он. Когда он на время переставал задавать мне бесконечные вопросы о тибетском языке и обычаях, он принимался напевать себе под нос обрывки мелодий и загадочно улыбался.

Из Чини – этого скопления грубых каменных лачуг, населенных бледными грязными горцами в шерстяных одеждах и их не менее грязными овцами, – мы направились в Пу, последнюю деревушку перед Шипки-ла и, соответственно, перед въездом в Тибет. От Чини до Пу можно доехать верхом за пять дней, но мы ехали все шесть. Дело в том, что на четвертый день события приняли неожиданный оборот.

 

12. Чертовски затруднительное положение

В тот день около полудня мы сделали привал, чтобы отдохнуть и перекусить. Пока Кинтуп задавал корм животным, Джамспел извлек котелки и чаны, а Гаффуру начал разводить небольшой костер на ячьем навозе. Шерлок Холмс прислонился к нагретой солнцем скале и, раскурив свою татарскую трубку, тихо о чем-то задумался. Я подошел к краю дороги. Далеко внизу шумели неспокойные воды Сатледжа.

Тропа то отдалялась от горного склона, то приближалась к нему, повторяя изгибы реки. В нескольких фарлонгах вверх по дороге через реку, которая в этом месте достигала в ширину не более семидесяти футов, был переброшен узкий мост. Такие мосты горцы называют сайга, что означает «деревянный мост», или «дощатый мост», в отличие от джху-ла – подвесного канатного моста. На левом берегу мост опирался на небольшой каменный утес, ненадежно выступающий из скалы.

Достав из кармана подзорную трубу-пенал, я навел ее на скалы на противоположном берегу реки. Оглядев их, насколько хватало глаза, я не обнаружил ничего, кроме одинокого бородача-ягнятника, который лакомился бараньей тушей. Однако, как говорят у нас в ведомстве, «если не проверишь дважды, считай, что не проверил вовсе». Поэтому я еще раз поднес подзорную трубу к глазу и начал еще раз внимательнейшим образом осматривать окрестности, непрерывно бормоча себе что-то под нос. Эту досадную привычку я невольно приобрел с годами, пытаясь запечатлеть в памяти все, что попадало мне на глаза.

– Ну-ка, что это у нас там? Какая занятная скала. А до чего похожа на топи! Клянусь Юпитером, это и есть топи… Спрашивается, какого черта оно там делает… Бог ты мой, да там не только топи, но и лицо… А ну-ка, взглянем получше, лишь бы удалось подстроить подзорную трубу. Проклятая головка! До чего ж она тугая. Будь проклят Ларган!.. Ага… вот так-то будет лучше. Итак… Что?! Человек, похожий на хорька? О шайтан!

Стоило мне его заметить, как он исчез за скалой, заставив меня усомниться в том, что я его действительно видел. Я побежал обратно и доложил обо всем Шерлоку Холмсу.

– Гм, похоже, этот субъект решил стать для нас буревестником, – нахмурился он. – Нам следует немедленно отсюда уехать. Это слишком открытое место.

– Да, сэр. Я сейчас же начну приготовления к отъезду. Аре, Кинтуп. Идхар ао.

Я объяснил Кинтупу и остальным, что происходит. Побывавший в множестве переделок Кинтуп, которым я не уставал восхищаться, отнесся к новому повороту дел совершенно невозмутимо. Он немедленно начал приготовления к срочному отъезду. Все остальные последовали его примеру. Стоило нам закончить грузить поклажу на последнего из мулов, как аргон Гаффуру закричал, указывая вниз на дорогу, с которой мы не так давно съехали:

– Декхо сахиб! Всадники!

На дороге, где-то в миле от нашей стоянки, я увидел неумолимо надвигающееся на нас облако пыли. Вытащив свою чудо-трубу, я разглядел в нее целую шайку отчаянных головорезов, вооруженных до зубов. Они мчались в нашу сторону, яростно подгоняя своих лохматых пони.

– Взгляните, мистер Холмс! – воскликнул я, протягивая ему подзорную трубу. – Боюсь, что нам не уйти от них подобру-поздорову.

– Не исключено. – С этими словами он совершенно хладнокровно вернул мне подзорную трубу и, подойдя к одному из мулов, вытащил винтовку Мартини-Генри, которую мы спрятали pro re nata под вьючной корзиной. Принявшись быстро заряжать винтовку, он продолжил: – Скорее отправьте волов вверх по дороге. Если мы успеем пройти по мосту прежде, чем они нас настигнут, у нас есть некоторые шансы не дать им перебраться через реку.

Я тут же смекнул, что план мистера Холмса – единственно возможный в сложившихся обстоятельствах. Однако до моста было еще добрых три фарлонга, а то и больше, а мулы не дадут нам двигаться быстро, и у преследователей появится возможность нас настичь. Короче говоря, у нас был в лучшем случае один шанс из тысячи.

– Аре! Чало! Чу, чу!

Кинтуп, Джамспел и Гаффуру погнали мулов вверх по дороге, а Шерлок Холмс с винтовкой наготове и я с никелированным револьвером пристроились в арьергарде. Дорога в этом месте проходила вдоль почти что отвесной скалы и змеилась так и этак, повторяя изгибы и извивы реки, ревущей и пенящейся не менее чем в сотне футов под нами.

Мы не одолели и фарлонга, как вдруг из-за реки раздались винтовочные выстрелы, и тут же из скалы, вдоль которой мы ехали, брызнули осколки камня и струйки пыли. Наши пони от испуга встали на дыбы и понесли.

– Вот черт! – прокричал Холмс. – У них за рекой снайперы. Берегитесь, Хари!

Стоило мистеру Холмсу произнести эти слова, как в бок моего пони вонзилась пуля. Бедное животное сделало несколько шагов к краю дороги и упало, жалобно заржав напоследок. Я постыдно шлепнулся на землю, словно футбольный мяч, будь он проклят, и наверняка скатился бы с дороги и рухнул со скалы в реку, если бы мистер Холмс в мгновение ока не спешился и не пришел мне на помощь. В тот самый миг, когда я готов был обрушиться со скалы в пропасть, он схватил меня за воротник и втянул обратно.

– Благодарю вас за столь своевременную помощь, сэр, – только и сумел выдохнуть я.

– Не стоит благодарности, – ответил он, пока мы, передвигаясь ползком, пытались укрыться за скалой. – Разве я могу позволить себе потерять своего бесценного проводника в самом начале путешествия?

В нас снова стали стрелять. Шерлок Холмс несколько раз выстрелил в ответ, но, к сожалению, его пони испугался шума и суматохи и сбежал. Так что оба мы теперь оказались sans cheval. Между тем догонявшие нас всадники были уже совсем близко. Некоторые из них спешились и принялись в нас стрелять. Смею заверить дорогого моему сердцу читателя, что в тот миг, когда смертоносные снаряды зажужжали вокруг нас, словно обезумевшие шмели, положение наше стало крайне угрожающим. Уцелеть нам удалось лишь благодаря умелому использованию валунов, выступов скал и иных прикрытий в качестве убежищ, а также благодаря мастерской стрельбе Шерлока Холмса, несколько поумерившей пыл самоуверенных мерзавцев.

Тропа прямо перед нами резко сворачивала, и моста не было видно. Но я надеялся, что нашим людям удалось переправить животных на ту сторону.

– Они приближаются, сэр! – воскликнул я, пытаясь перекричать очередной ружейный залп.

– Вижу, – ответил он, методично перезаряжая ружье. – Нам нужно исчезнуть отсюда прежде, чем они окажутся настолько близко, что смогут напасть на нас. А теперь слушайте меня внимательно, Хари. Как только я начну стрелять, вставайте и бегите. Что бы ни случилось, не останавливайтесь, пока не окажетесь за поворотом. Готовы? Тогда вперед!

Мистер Холмс выстрелил еще раз из винтовки, и нашим врагам пришлось пригнуть головы. Я выскочил из-за валуна, за которым прятался, несколько раз стрельнул из револьвера и понесся что было сил вверх по дороге. Шерлок Холмс сделал еще несколько выстрелов и побежал вслед за мной.

Пока мы стремглав бежали от преследователей, смертоносные снаряды с треском и визгом рой за роем проносились над нашими головами. Мы бежали мучительно медленно, и казалось, бегство наше будет длиться вечно, но вот я наконец достиг поворота и, словно обретя второе дыхание, благодарно бросился за спасительный угол.

Я хотел было вздохнуть с облегчением, но тут передо мной предстала до того неожиданная картина, что я тотчас же оставил всякую надежду на продолжение своего существования в мире материальных тел.

Посреди дороги стоял неумолимый, как смерть, человек, похожий на хорька. Первым, что бросилось мне в глаза, был огромный маузер в его правой руке, который, казалось, был нацелен прямо на меня.

«Да охранят нас ангелы Господни!»

За его спиной расположился в полной боевой готовности отряд тибетцев, до того свирепых с виду, каких мне в жизни не встречалось. Они были везде: на дороге и на склоне холма, за валунами и стволами деревьев, с винтовками, мушкетами и джингалами на взводе. Шерлок Холмс выскочил, стреляя, из-за поворота, чуть было не врезался в меня – и тоже увидел, что мы в безвыходном impasse.

– Какого черта… – вырвалось у него, однако, осознав всю тяжесть нашего положения, он повел себя более чем достойно. Недрогнувшей рукой он разжег трубку и принялся курить ее так, как если бы ничто в мире не могло нарушить его покоя. Человек, похожий на хорька, поднял пистолет. Я увидел, как его палец коснулся курка, и вспомнил заросшую пальмами деревушку в Нижней Бенгалии, где родился. Глаза мои наполнились слезами.

Прогремел выстрел, за которым последовали череда залпов ружейного огня и гул разряжаемых мушкетов. Я решил, что уже умер, поскольку все вокруг погрузилось во тьму. Но, открыв глаза, я понял, что все еще стою на ногах – и на самом деле жив! Шерлок Холмс все так же покуривал рядом со мной свою трубку.

Прямо перед нами в окружении своих воинов стоял человек, похожий на хорька. Из дул их орудий курился дымок. Я обернулся.

Дорога позади нас была усеяна трупами подлых головорезов, которые пытались нас убить. По мере того как они выскакивали из-за поворота в яростной погоне за нами с мистером Холмсом, их перестреляло войско под предводительством человека, похожего на хорька: злодеи явно не ожидали, что здесь их ждет еще более яростный отпор!

Несколько негодяев, скакавших позади колонны, остались в живых и теперь позорно бежали. Человек, похожий на хорька, выстрелил еще несколько раз, дабы припугнуть их, и убрал оружие в деревянную кобуру на боку. Он подошел к нам и протянул руку мистеру Холмсу:

– Мистер Сигерсон, полагаю?

– Да.

– Меня зовут Яков Астерман. Я представитель его святейшества далай-ламы Тибета, и мне поручено вручить вам этот паспорт, дозволяющий вам и вашему спутнику посетить священный город Лхасу.

 

13. Тибетский паспорт

Астерман подал знак, и вперед выступил юный тибетец благородной наружности. Отвесив низкий поклон, он передал Астерману грамоту, обернутую вокруг стрелы. В Тибете такое послание называется дa-йиг, или «письмо-стрела»: стрела свидетельствует, что грамота носит официальный характер. Астерман, в свою очередь, церемонно поклонился и вручил «письмо-стрелу» мистеру Холмсу, который сломал сургучную печать, развязал узел и развернул свиток. Паспорт был выписан изящным рукописным шрифтом, именуемым уме. Шерлок Холмс еще не освоил его, а потому протянул свиток мне. Я прочел его вслух. Ниже я привожу копию документа и его перевод, дабы позабавить читателя:

Всем правителям, главам округов, старейшинам деревень и жителям страны на пути из Тхолинга в Лхасу – слушайте и повинуйтесь! Чужестранец Си-га-сахаб (Сигерсон-сахиб) и его спутник индийский пандит с богоугодным именем Хари Чанда держат почетный путь в обитель богов (Лхасу). По пути каждый из глав округов обязан предоставить им четырех верховых пони и вьючных животных по мере надобности, а также седла и прочую упряжь. Владельцам животных следует заплатить сколько положено и получить с них расписку. В местах стоянки животные, принадлежащие подателям сего паспорта, должны получить корм. Подателей паспорта следует снабжать топливом, а если возникнет нужда – обеспечить им переправу на паромах, рыбачьих лодках и канатных дорогах. Все должно предоставляться исправно, без задержек и помех.

Первый день второй луны года Водяного Дракона.

Печать далай-ламы Тибета.

Добавление: к этому паспорту прилагаются два «одеяния богов» среднего сорта, или аше, дабы приветствовать почетных гостей.

Тибетец, который нес «письмо-стрелу» и был, судя по всему, каким-то должностным лицом, вытащил из складок своих одежд два белых шарфа, или «одеяния богов», как они были возвышенно обозначены в паспорте. Этими шарфами, которые именуются кхатагами, тибетцы и другие ламаисты украшают любую торжественную церемонию и любое важное событие в своей жизни: в них приветствуют гостей и прощаются, отправляются хлопотать к власть имущим и поклоняются Будде, возносят хвалу богам, празднуют свадьбы и скорбят на похоронах. Белый цвет шарфа символизирует чистоту намерений дарителя.

Тибетец развернул шарфы и, низко поклонившись, протянул их нам с Шерлоком Холмсом.

– Честное слово, – произнес Холмс, милостиво приняв шарф и слегка поклонившись в ответ, – события принимают неожиданный оборот. Что вы думаете об этом, Хари?

– Ей-богу, сэр, если вы хотите знать мое мнение, то это просто невероятно! У меня в голове все вверх тормашками. Однако должен сказать, что паспорт похож на настоящий.

– Но он и есть настоящий, – быстро вставил Астерман, и в голосе его прозвучал легкий испуг. – Его собственноручно выписал главный секретарь далай-ламы и сам же повелел доставить вам. Вот это, – он указал на квадратную красную печать, испещренную крохотными письменами на санскрите, – печать далай-ламы. В Тибете, да и во всей Большой Татарии, второй такой печати не найдется. – Перехватив наши недоуменные взгляды, он добавил: – Вы, должно быть, ждете дальнейших объяснений. Что ж… Мы отправимся сейчас в мой лагерь на том берегу реки – там вас ждет отдых, обед и ответы на ваши вопросы. Ваши люди и животные уже там в целости и сохранности.

Мы перешли через реку по мосту и, пройдя несколько сот ярдов вверх по тропе, добрались до ровной площадки. Там вокруг небольшого костра были разбиты несколько хлопчатых палаток и большая шамиана. Кинтуп и все остальные сидели на корточках вокруг костра, однако, завидев нас, вскочили и побежали навстречу с приветственными возгласами. Я заметил, что мистера Холмса тронула та радость, которую они испытали, увидев нас живыми и невредимыми. По словам Кинтупа, у них не оставалось сомнений в том, что нас убили, особенно после последнего оглушительного залпа. Сами же они думали, что их взяла в плен еще одна шайка головорезов. Когда я заверил их, что Астерман и его люди спасли, а не пленили нас, они вздохнули с облегчением.

Наш «спаситель» проводил нас к нескольким низким оттоманкам под навесом и отдал приказ принести закуски. Просто удивительно, насколько наше восприятие другого человека зависит от предвзятого к нему отношения. Теперь Астерман казался славным и добрым малым, а от роли зловредного «человека, похожего на хорька», на которую я его невольно назначил, не осталось и следа. Однако при этом он оказался весьма словоохотливым.

– Итак, сэр, если вы действительно хотите разобраться во всей этой истории, то я начну с самого начала. – Астерман снял свой грязный топи, и нам открылась розовая костлявая лысина, покрытая редкими прядями седых растрепанных волос. Едва он заговорил, его тонкое острое лицо невероятно оживилось. – Как вы могли заметить, сэр, я еврей. Несчастный сын Сима, на долю которого в силу истории и обстоятельств выпало немало жизненных тягот.

Моя семья родом из Александрии. Отец мой был третьим сыном Давида Астермана, одного из богатейших александрийских купцов. Но отец хотел пробиться в жизни сам. Поэтому, забрав свою законную долю наследства, они с матерью отправились в Калькутту, где он стал купцом и занялся торговлей пряностями. Увы, сэр, он был расточителен, и хотя у него была единственная слабость – лошади, ее оказалось достаточно, чтобы нашу семью настигло разорение, а сам он безвременно скончался от разрыва сердца. Да упокоится душа его с миром. Чтобы поддержать мать и многочисленных братьев и сестер, я попытался открыть кабари, лавку подержанных вещей, на базаре Боу в Калькутте. Но эта попытка быстро меня расхолодила: мне недоставало капитала и опыта, и, как бы я ни старался, мне никогда не удалось бы заработать достаточно денег, чтобы вытащить семью из нищеты. Однако наша семья набожна, сэр, и мы никогда не нарушали Божьих заповедей. Даже дойдя до последней черты, мы не утеряли веры во Всемогущего. Раз уж он повелел воронам носить в пустыню пищу для пророка Илии, не мог же он бросить на произвол судьбы нас. И вот однажды в мою лавку вошел необычный покупатель.

Это был молодой джентльмен среднего роста и, несомненно, восточной наружности. На нем были чужеземные, но богатые шелковые одежды, а сопровождал его кайет, базарный писец, явно подвизавшийся при нем в качестве переводчика. Писец объяснил мне, что джентльмен этот из Бхотияла, то есть из Тибета. Много лет назад писец занимался своим ремеслом в городке Калимпонг на границе с Тибетом, где и освоил азы тибетского языка. Тибетскому джентльмену нужна была некая вещица, в поисках которой он обошел уже не одну лавку в нашем городе, но везде получил от ворот поворот, а кое-где и подвергся насмешкам. Наконец он сдался. Но писец уговорил его предпринять последнюю попытку и убедил зайти в мою скромную лавчонку. Я попытался ободрить его и учтиво поинтересовался, что за вещица ему нужна. Он ответил, что ищет не что иное, как «удар молнии»!

«Послушай, Яков, дружище, – сказал я себе, – сейчас не время удивляться, равно как и веселиться. Круглые дураки не ходят в столь дорогих шелках (мой дед вел обширную торговлю шелком, и я всегда узнаю ткань высшего качества) и не водят с собой переводчиков, чтобы те переводили их благоглупости. Здесь, пожалуй, можно заработать, стоит только проявить немного терпения и обходительности».

– Я решил, что это какая-то ошибка, – продолжил Астерман, отхлебнув чая, – и не последнюю роль в ней сыграл писец: возможно, он просто не понял, о чем идет речь. Тогда я принялся терпеливо расспрашивать тибетского джентльмена о том, что за предмет ему нужен, какой он формы, цвета, какими обладает свойствами, но так ничего и не добился. Тогда я вспомнил, что среди подержанных книг в моей лавке был старый тибетско-английский словарь, который я купил, когда распродавали имущество умершего миссионера. Я поспешил в заднюю часть лавки и нашел его на груде заплесневелых выпусков журнала «Акации». Стоило мне показать словарь тибетскому джентльмену, как я понял, что наши треволнения позади. Он определенно был образованным джентльменом, пусть и на свой особый лад, и немедленно принялся листать страницы книги, пока не нашел то, что ему было нужно. Издав удовлетворенный возглас, он ткнул пальцем в страницу и на своей странной тарабарщине пригласил меня туда взглянуть.

Следует отдать писцу должное, буквально это тибетское слово переводилось как «удар молнии», однако в виду имелось иное – метеоритное железо. Его-то и искал тибетский джентльмен!

Мне удалось раздобыть необходимое количество метеоритного железа у посредника, который поставлял минералы и образцы геологических пород в школы и колледжи. Тибетец заплатил мне неплохие комиссионные и с тех пор не раз обращался ко мне, когда нужно было раздобыть что-нибудь необычное или чудесное. Он состоял на службе у далай-ламы и доставал все эти вещи для своего хозяина. Я никогда не спрашивал, зачем они нужны, да и не мое это было дело. Может быть, для колдовства? Так или иначе, я был сполна вознагражден за свои хлопоты, даже несмотря на то что порой меня постигали неудачи. Однако же я диву давался: чего только не отыщешь, если тебе не скупясь заплатят да еще и дадут карт-бланш в плане расходов. Я мог бы поведать вам множество историй о своих приключениях. Поверьте, один только рассказ о том, как мне довелось выторговывать яйцо птицы Феникс из сокровищницы Верховного мага Кафиристана, стоит сразу всех романов мистера Хаггарда.

– Все это крайне интересно, – сухо произнес мистер Холмс, – но я был бы весьма вам обязан, если бы вы раскрыли мне, каким образом вам удалось узнать о том, что мы путешествуем по этим горам, и за какие заслуги мы удостоены особой чести получить этот паспорт.

– Непременно, мистер Сигерсон, непременно, – чуть смешавшись, ответил Астерман. – Я как раз собирался перейти к этому вопросу. Но сперва давайте выпьем еще чая.

Он повелительно хлопнул в ладоши, и перед ним неслышно возник один из тибетцев.

– Еще чая нашим гостям! Их чашки пусты. Получили ли слуги сахиба пищу и питье? Очень хорошо, можешь идти.

С этими словами он повернулся к нам, и лицо его приобрело озадаченное выражение.

– Как я уже говорил вам, сэр, меня нынче мало что удивляет, однако вся эта история с вашим приездом в Тибет – одна большая китайская головоломка. Четыре месяца тому назад чиновник далай-ламы – тот самый, что приходил в мою лавку за «ударом молнии», и, раз уж на то пошло, тот самый, что вручал вам с бабу приветственные шарфы, – дал мне указания отыскать некоего чилингпу, или европейца, в котором они были в высшей степени заинтересованы. До этого меня ни разу не просили найти человека, и у меня, признаться, возникли кое-какие сомнения, стоит ли вообще с этим связываться. Но мне пообещали хорошо заплатить. И хотя они исказили ваше имя, мистер Сигерсон, они дали мне полное и точное описание вашей внешности, а также назвали день и время, когда ваш корабль должен был причалить в Бомбейском порту.

У меня по спине побежали мурашки.

– Но разве они могли об этом знать? – пробормотал Шерлок Холмс, недоуменно нахмурив брови.

– Но ведь как-то узнали, сэр, – возразил Астерман. – Да накажет меня Бог, если я вру. Они даже упомянули вашу трубку и скрипичный футляр.

– И вы последовали за мистером Сигерсоном из порта в гостиницу, – подсказал я, – верно?

– Верно, бабуджи, – весело ответил он, оскалив в усмешке желтые кривые зубы. – И не думайте, что я вас не заметил. Вы ведь ехали за мной в экипаже. Однако, признаюсь, поначалу я не думал, что вы имеете отношение к мистеру Сигерсону, – это я понял позже. Когда в гостинице произошло убийство, мне подумалось, что я впутался во что-то большее, чем мы сговаривались. – Он едва заметно вздрогнул. – Мне до сих пор снятся по ночам кошмары, как навстречу мне по гостиничному коридору идет, шатаясь, эта ужасная окровавленная фигура. Я в страхе бежал оттуда. К счастью, я предусмотрительно оставил свой экипаж на задворках гостиницы. Потому-то мне и удалось уехать быстро – насколько я понимаю, как раз вовремя: следом за мной из черного хода вышли двое полицейских.

Стало быть, Астерман не разглядел в темноте аллеи, что это были мы.

– Так вот, сэр, – продолжил свой рассказ Астерман, – той ночью, вернувшись к себе, я принял решение поскорее покончить с этим кошмарным делом. Однако по здравому размышлению я пришел к выводу, что, коль скоро взял на себя обязательства, мне следует хотя бы сообщить своему работодателю о вашем местонахождении и планах. Поэтому весь следующий день я проторчал неподалеку от гостиницы, наблюдая за вашими приходами и уходами, а когда поздно вечером вы уехали из гостиницы с багажом, я последовал за вами на вокзал. Заплатив бакшиш кассиру, я выяснил, что вы взяли билеты до Амбалы. Я предположил, что вы направляетесь в Шимлу, и оказался прав.

Мне же пришлось направиться с отчетом в Дарджилинг. Молодой чиновник, которого звали Церинг, или Долгая жизнь, судя по всему, придавал этому делу огромное значение. Он задал мне о вас, мистер Сигерсон, несметное множество вопросов. Более того, известие об убийстве в гостинице весьма его обеспокоило. Но в итоге я принес ему свои извинения и сказал, что не могу продолжать выполнять это опасное поручение. Он ответил, что дело крайне важное и что они заплатят мне столько, сколько я запрошу, лишь бы я довел его до конца. Я назвал ему до смешного запредельную сумму в надежде, что он ответит мне отказом, но он с готовностью согласился, чем окончательно сбил меня с толку. Я подумал, что, если останусь в живых, моей семье больше не нужно будет беспокоиться о куске хлеба. Тогда Церинг дал мне указания. Он сообщил, что вы попытаетесь въехать в Тибет весной и что по пути на вас будут покушаться враги. Я должен буду спасти вас любыми доступными мне средствами. Он сам пересечет границу в Тхолинге, на той стороне перевала Шипки, и приведет с собой вооруженное войско, с которым и придет нам с вами на помощь. Он добавил, что привезет вам официальный паспорт для въезда в Тибет.

Похоже, мистер Сигерсон, мы успели минута в минуту. Войска подошли только вчера, и, хотя мы провели разведку по всей округе и обнаружили, где прячутся бандиты, мы совершенно упустили из виду троих стрелков, которых они поставили за рекой. Вооруженные бандиты нечасто рыщут в этих краях, но еще удивительнее было то, что им был нужен ваш маленький караван. Судите сами: утром по этой дороге прошел длинный караван мулов, который вез товары на продажу, но бандиты даже не обратили на него внимания. Сдается мне, мистер Сигерсон, вы притягиваете к себе опасности, как магнит: сперва убийство в гостинице, теперь эти головорезы. Послушайте, сэр, – продолжил он, заговорщически поднеся палец к губам, – ведь за всем этим наверняка таится что-то страшно важное. Нет? Должно быть, я задаю слишком много вопросов… Мне определенно пора перестать совать нос не в свои дела.

– Что ж, мистер Астерман, – с улыбкой сказал мистер Холмс, – поскольку мой спутник и я обязаны вам жизнью, было бы неблагодарно с моей стороны не удовлетворить вашего любопытства. К сожалению, сейчас я не имею возможности посвятить вас во все подробности, но могу сообщить вам, что одна опасная преступная организация за последнее время совершила несколько покушений на мою жизнь. Убийство в гостинице оказалось одним из самых занятных. Видите ли…

Обойдя вопросы о том, кто он таков на самом деле и что за организация за ним охотится, Шерлок Холмс поведал историю о медной лампе в виде слона и о гигантской пиявке-убийце. Несмотря на то что Холмс опустил некоторые подробности, это был восхитительный рассказ. Астерман пришел в восторг. Я заметил, что мистер Холмс, проявив осторожность, приписал заслуги в раскрытии этого преступления полиции, а себе отвел роль растерянной жертвы.

– Вот это история, сэр! Всем историям история! – воскликнул Астерман. – Меня страшит одна только мысль о том, что в коридоре гостиницы я был на волосок от смерти. Жаль, что полиция так и не выяснила, кто задумал это преступление. Это избавило бы от лишних хлопот и меня: судя по всему, сегодняшних головорезов нанял он же.

– Наверняка, – ответил мистер Холмс, набивая трубку табаком из серого кожаного кисета.

– Моя небрежность достойна порицания, сэр, – сконфуженно заметил я, – но, ей-богу, я не понимаю, как они прознали о нашем путешествии. Я принял все необходимые меры, чтобы наши приготовления не вызвали ни у кого излишнего интереса и подозрений.

– Кто бы сомневался, Хари. Однако, как я уже говорил, мы имеем дело не с обычными преступниками, а с исключительной организацией, каких мало в преступном мире.

Астерман почесал розовую лысину и жизнерадостно заметил:

– Что ж, мистер Сигерсон, когда вы окажетесь в Тибете, вам будет больше не о чем беспокоиться. Сомневаюсь, чтобы эти преступники, сколь бы исключительны они ни были, смогли пробраться в эту страну, если даже бывалым исследователям сия задача не по зубам. Но я до сих пор не пойму, почему тибетские власти разрешили вам и бабу въехать в Тибет. Впрочем, Церинг рано или поздно все вам объяснит. Он будет сопровождать вас до Лхасы.

– Мистер Холмс, как вам кажется, почему они дали нам дорожный паспорт? – спросил я той ночью, когда мы забрались в нашу тесную палатку. Я уютно устроился в теплом спальном мешке из овечьей шерсти, однако мысли о событиях и откровениях прошедшего дня все равно не давали мне уснуть. Шерлок Холмс, наполовину высунувшись из спального мешка и облокотившись на свернутый поштин, курил трубку.

– Занятный вопрос, не так ли? – ответил он, выпустив из трубки голубую струйку дыма. – Но он останется для нас загадкой, во всяком случае, до тех пор, пока мы не доберемся до Лхасы. Я не знаю ответа, однако рискнул бы предположить, что у них нет никакого злого умысла. Ведь если они хотят заманить нас в ловушку, зачем до такой степени усложнять себе жизнь? К чему снаряжать Астермана, чтобы он спас нас от наемников Морана, если они готовят нам новую западню? Нет-нет, не может быть. Так или иначе, для того, чтобы разрешить эту загадку немедленно, мне не хватает фактов. Посему нам не остается ничего иного, Хари, кроме как положиться на божий промысел, особенно после того, как завтра мы перейдем через наш Рубикон, то есть через перевал. – Он отложил трубку в сторону и, наклонившись, задул свечу. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мистер Холмс.

Я понял, что, прежде чем все это закончится, нам предстоит еще не раз выпутываться из чертовски затруднительных положений. Со вздохом я натянул спальный мешок на голову.

 

14. На Крыше Мира

Наутро мы направились в сторону Шипки-ла. Юный чиновник Церинг с солдатами должны были эскортировать нас в Тхолинг, главный город первого из округов Тибета после пересечения границы. У Церинга были длинные волосы, связанные в пучок на макушке, а в ухе – длинная бирюзовая сережка, которая указывала на его статус правительственного чиновника и на благородное происхождение. Это был добросовестный молодой человек, чуткий к нашим нуждам, но весьма беспокойный. Судя по всему, ответственность за гостей самого далай-ламы была для него ощутимым бременем. Кроме того, мистер Холмс оказался первым в его жизни европейцем, с которым ему довелось общаться лично, если не считать Астермана, который, так или иначе, не был сахибом.

Астерман с нами распрощался. Он рад был, что его наконец отпустили, и предвкушал, как откроет прибыльное дело, воспользовавшись полученной им щедрой наградой. Хотя мы знали, возможно, не обо всех его заслугах, у нас с мистером Холмсом не было сомнений, что он отработал эту награду до последней монеты, если не с избытком. Мы пожелали ему удачи в осуществлении его планов и проследили взглядом, как он удаляется по длинной вьющейся дороге в сторону Шимлы на своей вислозадой кобыле.

Перевал Шипки не самый впечатляющий из гималайских перевалов. Высота его составляет всего лишь 15 400 футов над уровнем моря. Однако стеснение в легких и трепет сердца напомнили мне, что я вновь достиг земли, границ которой, по сути, не имел права переступать. На перевале было крайне ветрено и зверски холодно. Тибетцы, к которым присоединились и Кинтуп с Джамспелом, принялись складывать пирамиды из камней – подношение богам гор, а закончив, прокричали свое приветствие:

– Лха Гьяло! Да победят боги!

Самые набожные привязали к видавшим виды шестам, венчающим пирамиды, разноцветные молитвенные флажки из дешевого хлопка. Этот тибетский обычай был в свое время совершенно неверно истолкован европейскими путешественниками, достигшими пределов Тибета. Они писали, что местные жители имеют обыкновение молиться горам и камням. В действительности же тибетцы считают неодушевленные предметы священными лишь постольку, поскольку в них живут боги, или лха, которые, однако, присутствуют в этих предметах не как animus animantis, а только как animus assistentis. Для некоторых из лха есть прямые соответствия среди древнеримских numina.

Мистер Холмс тоже увенчал свою пирамиду кхатагом. Заметив, что я за ним наблюдаю, он весело пожурил меня:

– Что ж это вы, Хари? А ну засвидетельствуйте богам свое почтение, как полагается добропорядочному бабу. Теперь мы в их власти. С этого мига для нас нет больше ни логики, ни науки, ни мистера Герберта Спенсера. Лха Гьяло!

Я никогда не видел его прежде таким веселым и беззаботным. Впрочем, это могло быть следствием разреженности воздуха. Высота порой влияет на людей странным образом. У меня она время от времени вызывает головную боль, а мистер Холмс, похоже, чувствовал себя счастливым. Он даже постепенно перестал принимать свои вредоносные наркотики.

Той ночью мы остановились на ночлег в маленькой деревушке у подножия перевала. Мы разбили лагерь на берегу речки в пленительной абрикосовой рощице. К сожалению, абрикосов еще не было, но сладкий запах цветущих деревьев сделал наш отдых приятным.

Однако чем дальше мы ехали, тем более безводной и пустынной становилась местность – географ назвал бы ее dorsum orbis. Два дня спустя мы добрались до города Цапаранга, бывшего некогда столицей древнего тибетского королевства Гуте. Жители оставили его примерно в 1650 году из-за непрекращающихся войн и падения уровня грунтовых вод. Этот оплот королей, неприступная крепость, стоит на вершине отвесной скалы, вздымающейся над развалинами города. Из архивных записей Общества азиатских исследований я узнал, что в 1624 году здесь была основана католическая миссия. В записях говорится, что португальский монах-иезуит Антонио де Андраде организовал здесь католическую общину и якобы построил церковь. Я поведал эту странную историю мистеру Холмсу, и мы вдвоем попытались отыскать в развалинах следы христианской постройки, но ничего не нашли.

– Интересно, много ли местных жителей удалось обратить святому отцу? – спросил Холмс, постукивая трубкой по разрушенной стене, чтобы вытряхнуть золу.

– Едва ли много. В миссионерских кругах тибетцы печально известны своей стойкой приверженностью к местным идолам и суевериям.

– Им нравится пребывать в первородном грехе, не так ли? – хихикнул мистер Холмс. – Впрочем, в этой стране и так переизбыток веры. К чему миссионерам привносить еще одну?

На следующий день мы отправились в Тхолинг – еще одну столицу королевства Гуге. Этот город более населен и в каком-то смысле даже процветает. В нем расположен живописный монастырь с позолоченными куполами и шпилями. Монастырь считается самым крупным и старейшим в Западном Тибете. Увы, нам не довелось его посетить, поскольку мы должны были встретиться с правителем округа.

Его слуги ждали нас у отведенного нам жилья – маленькой побеленной постройки из высушенных на солнце кирпичей. Когда мы спешились, все они сняли шапки и низко поклонились, высунув языки. Я счел этот жест чудным образчиком «добровольного подчинения приветствующего тому, кого он приветствует», которое, как показал мистер Герберт Спенсер, лежит в основе многих современных практик приветствия. Они передали нам дары от правителя: овечьи туши, мешки с сыром и маслом, корзины с яйцами и кули с цампой – главной пищей тибетцев. Немного отдохнув и подкрепившись, мы отправились засвидетельствовать свое почтение здешнему правителю в его официальную резиденцию – мрачный каменный особняк на краю города.

Его звали Пхурбу Тхондуп, что означает Сбывшееся Желание Четверга. Это был человек фальстафовского телосложения, даже толще меня. Он был облачен в желтые шелковые одежды, в ухе у него была длинная сережка, а волосы были стянуты в пучок на макушке, в точности как у Церинга. Однако в соответствии с его более высоким общественным положением (он принадлежал к четвертому классу, тогда как Церинг – к шестому) в его зачесанных наверх волосах поблескивал маленький золотой амулет. Тибетская знать подразделяется на семь классов, к первому из которых принадлежит только далай-лама. Однако, несмотря на явное превосходство, правитель относился к Церингу весьма почтительно и обращался к нему крайне вежливо. Видимо, наш юный друг был на особом счету, но стороннему наблюдателю вроде нас было невдомек, чем это вызвано. Прежде чем огласить новые указания, полученные от секретаря далай-ламы, Пхурбу Тхондуп шумно и торжественно прочистил горло.

Нам надлежало как можно быстрее проследовать в Лхасу. Во всех деревнях и на всех стоянках кочевников на нашем пути, равно как в отдельно стоящих тасамах – маленьких караван-сараях, где можно сменить мула и переночевать, – были предприняты предупреждающие меры. Однако нам следовало по возможности не привлекать внимания. Мы должны держать себя особенно осторожно, продолжил он, когда доберемся до Шигаце, где нам ни в коем случае нельзя приближаться к зданию китайского посольства.

Вот те на! Стало быть, это политика. Уж не связан ли наш приезд в Тибет с трениями между тибетцами и маньчжурским амбанем в Лхасе?

На обратном пути я поделился своими мыслями с Шерлоком Холмсом, однако, судя по всему, мои догадки не произвели на него должного впечатления.

– Не стану утверждать, что вы ошибаетесь, Хари. Но, как я уже говорил вам, строить предположения, пока данных недостаточно, – крупнейшая ошибка. Давайте пойдем от противного. Разве приглашение в Тибет иностранца, коль скоро о нем станет известно, не усугубит и без того натянутых отношений с маньчжурским представителем? Ведь степень его ксенофобии, как мне дали понять, необычна даже для китайца, хотя китайцы по природе подозрительны. Поэтому прошу вас избавить меня от дальнейших рассуждений подобного рода.

Наутро, ворча и дрожа от рассветной прохлады, я перебросил через плечо зонтик, к которому, словно ремень к ружью, была привязана с двух концов веревка, и, толком не продрав глаз, вскарабкался на пони.

Еще неделю мы скакали вдоль берегов реки Сатледж по стране, которая, несмотря на недостаток плодородия, отличалась своеобразной красотой. Над валунами и в зарослях дрока бесшумно порхали всяческие мелкие птахи, а неуклюжие индийские журавли ловили на мели рыбу. Помимо них мы впервые повстречались с кьянгом (equus hemionus) – тибетским диким ослом. Большое стадо этих грациознейших животных не спеша вышло взглянуть на наш караван. Удовлетворив свое любопытство, они разом, как будто бы по команде, повернулись и изящно затрусили прочь.

К счастью для всех этих птиц и зверей, столь широкие возможности для охоты нисколько не прельщали мистера Холмса. Я не переставал удивляться, поскольку любой другой из известных мне англичан со страстью предавался убиению тигров, оленей, кабанов, рыб и прочей живности. Отвращение мистера Холмса к кровавым развлечениям еще более возвысило его в глазах тибетцев, Кинтупа и Джамспела, которые были привержены буддийской и джайнской доктринам о неприкосновенности жизни во всех ее проявлениях. А еще мы проезжали мимо стоянок кочевников, вокруг которых паслись стада овец и знаменитых тибетских яков (bos grunnions).

Когда же мы приближались к тасаму в Барге, нашим взорам открылась поблескивающая в вечернем солнечном свете цепочка ледников, среди которых высились вершина Гурла Мандата и священная гора Кайлас. Эту гору почитают священной не только буддисты, считающие ее обиталищем бога Демчога (его имя на санскрите звучит как Чакрасамвара), но и индуисты, для которых это престол Шивы. По этой самой причине вот уже больше двух тысяч лет гора Кайлас притягивает сонмы буддийских и индуистских аскетов и паломников, которые приходят, чтобы поклониться ей, предаться в ее окрестностях аскетизму и совершить вокруг нее священный обход. Тибетское название горы Кайлас – Канг Тисе или Канг Ринпоче, что означает Драгоценная гора. Ей отводится важная роль даже в добуддийской шаманистской религии бон. Не исключено, что описание горы Меру – центральной горной оси индуистской и буддийской космологии – основано на уникальных физических и географических особенностях горы Кайлас.

Мы хотели обойти вокруг горы подобно паломникам (а я не отказался бы от того, чтобы обследовать ее со всех сторон и произвести измерения), однако Церинг жестко следовал полученным указаниям и не хотел терять ни дня. В конечном счете мы пришли к компромиссу. Мы не станем обходить вокруг горы, но, проезжая мимо нее и священного озера, немного задержимся, чтобы на досуге воздать должное удивительной красоте здешних мест.

Еще несколько дней мы ехали по великим равнинам Барги, вдоль гор и длинной цепи ледников и наконец добрались до священного озера Манасаровар – едва ли не самого высокого пресноводного водоема в мире. Мы разбили лагерь прямо на берегу озера. Я произвел ряд измерений, и результаты моих научных исследований вошли в первый отчет об этой экспедиции, озаглавленный «Путешествие в Лхасу через Западный Тибет» (опубликован издательством «Эльфен-стоун», Калькутта, 1894, три рупии восемь анна), – газета «Стейтсмен» любезно писала о нем, что это «монументальный труд исследователя и ученого». Увы, в отчете, который читатель сейчас держит в руках, в силу стремления автора не выходить за границы разумного объема и сделать описание понятным, опущены многие сугубо научные подробности наших перемещений и исследований. Если читателя интересуют эти подробности, он может купить упомянутую выше книгу в любой книжной лавке империи.

В водах Манасаровара отражаются горы, и все это вместе исполнено такой благоговейной красоты, равной которой, пожалуй, не найти в мире. Меня втайне радовала еще и мысль о том, что несколько других исследователей, которым довелось увидеть это озеро, в отличие от меня, не воспользовались возможностью изучить его в полной мере. Как и другие паломники, я купался в озере, однако двигали мною скорее соображения гигиены, нежели благочестие. Так или иначе, вода в озере была совершенно ледяная.

Следующей нашей остановкой после озера стало поселение Тхокчен, или Великий Гром. Несмотря на громкое название, поселение состояло из единственного дома, да и тот оказался омерзительно грязен. Мы провели ночь в палатках.

Дальше мы поехали вдоль реки Брахмапутры, или Цангпо, как ее называют тибетцы. В реку впадает множество ручейков, поэтому день за днем она становилась все шире.

Если не считать небольшого дождика и нескольких коротких гроз с градом, в целом с погодой нам повезло. Обычно я ехал, раскрыв над собой пестрый зонтик в белую и синюю полоску, который защищал меня от солнечного света, особенно жесткого из-за высоты и разреженности воздуха. Резкие порывы ветра время от времени выворачивали зонтик или вырывали его у меня из рук, что невероятно забавляло Кинтупа и наших слуг, которые яростно бросались за ним в погоню и преследовали так, как если бы он был зайцем или еще какой-нибудь дичью. Однако самые страшные зимние шторма были позади, а летние пыльные бури еще не начались, поэтому, сидя верхом на пони в прохладной тени зонтика, запросто можно было читать книжку или, что со мной нередко случалось, погружаться в глубокие раздумья.

– Должно быть, Хари, вы правы, – как-то раз ворвался в мои размышления голос мистера Холмса. – Чтобы ответить на все вопросы, которые ставит перед нами жизнь, одной только науки недостаточно. Если мы хотим раскрыть высшее назначение человека, не обойтись без религии.

– Именно так, сэр. Хотя, признаться, меня беспокоит мысль о… боже мой, мистер Холмс! – воскликнул я. – Ради всего святого, как вам удалось проникнуть в мои самые сокровенные мысли?

Шерлок Холмс усмехнулся и, откинувшись в седле, натянул поводья, чтобы его пони поравнялся с моим.

– А как вам кажется? Посредством магии? Или ясновидения? Или всего лишь благодаря несложной цепочке логических рассуждений?

– Клянусь жизнью, сэр, я не понимаю, как посредством рассуждений можно было проникнуть в ход моих мыслей. Ведь они заперты в моей черепной коробке, как кокосовое молоко в кокосе. Нет, сэр! Джаду – единственно возможное объяснение. Должно быть, вы прибегли к помощи какого-нибудь джинна, способного читать мысли, – скажем, Бактану, или Далхана, или Мазбута, а может, даже Залбазана, сына Иблиса.

Шерлок Холмс громко расхохотался.

– Я вовсе не хотел бы разочаровывать вас, утверждая, что не знаком с силами тьмы, но фокус на самом деле до смешного прост. Если вы позволите, я вам все объясню. Я наблюдаю за вами около десяти минут. В руках у вас была книга Герберта Спенсера «Основы биологии», и вы читали ее с заметным интересом. После этого вы положили открытую где-то на середине книгу перед собой на седло и задумались. Ваши глаза сузились. Очевидно, вы размышляли о только что прочитанном. Если я не ошибаюсь, в середине этой книги Спенсер обсуждает теории мистера Дарвина и некоторых его сторонников о поступательном развитии видов от простых к сложным. Я не был полностью в этом уверен, но вы подтвердили мою догадку, выйдя на время из забытья и принявшись вдумчиво и с любопытством рассматривать изобилующих вокруг диких животных и птиц. Похоже, вы были согласны с утверждениями Спенсера, потому что несколько раз вы кивнули своим мыслям. – Мистер Холмс закурил свою татарскую трубку и, выпустив струйку белого дыма, продолжил: – Но тут что-то грубо нарушило ход ваших мыслей. Помните, совсем недавно мы миновали жалкие останки растерзанной волками газели? Похоже, это печальное зрелище растревожило вас. Вольно говорить или писать о «выживании наиболее приспособленных», сидя в теплой уютной гостиной в Лондоне; но, когда сталкиваешься с этой стороной природы в действительности, пусть даже речь идет о столь незначительном факте, как гибель какой-то там несчастной газели, чувствуешь себя подавленно. Вы помрачнели. Казалось, вы спрашиваете себя: разве есть такие теории, которые могли бы объяснить страдания, жестокость и грубость, насквозь пронизывающие жизнь? Вы вспоминали о собственных встречах с жестокостью и смертью. Я заметил, что вы бросили взгляд на свою правую ногу, на которой когда-то потеряли палец, и вздрогнули. На вашем лице проступили грусть и меланхолия, в которую мы обычно погружаемся, сознавая неизбывный трагизм человеческого существования.

Но тут вы заметили поблескивающие вдали башни монастыря, и, судя по всему, ваша подавленность уступила место менее безнадежным мыслям. Вы устремили взор в открытое небо. В ваших глазах читалась озадаченность, но меланхолия уже отступила. Вероятно, вы задались вопросом, может ли религия что-нибудь противопоставить человеческим страданиям, если науке это не под силу. Именно в этот миг я рискнул согласиться с вами.

– Вах! Шабаш! Мистер Холмс, это куда удивительнее магии, – воскликнул я, изумленный еще одной открывшейся мне стороной его гения. – Вы проследили ход моих мыслей с невиданной точностью. Ваше искусство рассуждения, сэр, достойно всяческого восхищения.

– Ха! Элементарно, дорогой мой Хари.

– Но как вам это удается, мистер Холмс?

– Фокус в том, что вы начинаете восстанавливать цепочку рассуждений собеседника, взяв в качестве исходной посылки идею… ну, назовем ее вслед за многомудрыми буддистами идеей «зависимого происхождения». И тогда по одной капле воды вы сможете сделать вывод о возможности существования Тихого океана или Ниагарского водопада, даже если вы не видали ни того, ни другого и никогда о них не слыхали. Всякая жизнь – это огромная цепь причин и следствий, и природу ее мы можем познать по одному звену.

Монастырь стоял высоко на горе, под которой располагалось поселение Традун. Это была обычная для тех мест шумная метрополия, состоящая более чем из двадцати домов, если не считать шатров кочевников, рассеянных по открытой равнине. Отсюда было недалеко до королевства Непал, и там, где оно располагалось, я заметил три далекие, покрытые льдом вершины.

До Шигаце мы добрались только через три недели. Нам выпала удача побывать в прославленном монастыре Таши Лхунпо и увидеть его сокровища, однако мы остерегались приближаться к китайскому посольству, которое находилось в западной части города. У нас с Кинтупом с этим местом были связаны самые неприятные воспоминания. На базаре мы услышали множество разнообразных толков о маньчжурском амбане в Лхасе, о его помощнике здесь, в Шигаце, и о неминуемом вторжении китайской армии. Однако насколько мы могли доверять всем этим слухам?

От Шигаце до Лхасы оставалось около десяти дней езды.

 

15. Город богов

До Лхасы мы добрались вечером 17 мая 1892 года. Когда мы миновали последний поворот на паломнической дороге из Гьянгце, перед нами предстал дворец Потала, возвышающийся над зелеными ячменными полями в долине реки Кьичу (Счастливой Реки).

Дворец Потала был построен в год Водяной Птицы (1645) Пятым Верховным ламой, или далай-ламой, как на самом деле звучит его титул. По некоторым данным, центральная постройка, именуемая Красным Дворцом, существует с VII века, со времен древних тибетских царей. Дворец назван в честь горы Потакала в Южной Индии – это одна из священных гор, связанных с именем индуистского бога Шивы. Буддисты, однако, верят, что гора посвящена Авалокитешваре – Будде Сострадания, воплощением которого считается далай-лама. Дворец Потала казался бы из ряда вон выходящей постройкой в любой из метрополий мира, но здесь, среди пустынной дикой природы Тибета, столь монументальное творение человеческого духа и энергии поистине повергало в трепет.

До сих пор этот дворец видел только один белый человек, Томас Мэннинг, а из сотрудников нашего ведомства до меня здесь бывал лишь К-21. Я смиренно вознес хвалы Творцу за то, что он даровал мне возможность увидеть это чудо. Как я заметил, на моих спутников открывшаяся перед нами картина произвела не меньшее впечатление. Церинг, Кинтуп и прочие буддисты спешились и благоговейно распростерлись на земле. Даже Гаффуру, истый мусульманин, был до того тронут зрелищем, что адресовал дворцу уважительный салам. Взгляд мистера Холмса, по мере того как он смотрел на далекий дворец Потала, исполнялся тихого блаженства. Суровые и неизменно напряженные черты его лица постепенно смягчились, и на губах заиграла легкая улыбка.

Казалось, все испытания и трудности нашего путешествия чудесным образом отступили. С легким сердцем и в хорошем настроении мы вошли в священный город.

Не сворачивая с паломнической дороги, мы шли по обсаженной деревьями аллее, мимо садов и огородов, откуда на рынки Лхасы поставлялись фрукты и овощи, шли через парки, миновали поля и небольшие участки земли, густо заросшие лесом. В свежайшем воздухе совсем не было пыли – этой чумы Шигаце. Без сомнения, здесь не последнюю роль играли болота и широко раскинувшаяся сеть ручейков, благодаря которым живительная растительность Лхасы столь пышна и зелена. Хотя сверкающие воды здешних ручьев полны жирной форели, ловить рыбу запрещено, равно как и убивать птиц, ведь так можно погубить человеческую душу, которая могла в них переселиться. Берега этих бесчисленных ручьев покрыты ковром дикорастущих цветов, яркостью своей как будто бы пытающихся перекричать друг друга: душистая лапчатка, лиловый и голубой цикорий, лютики, примула, колокольчики – чего тут только не было! Вверх по равнине, сколько хватало глаза, раскинулись, подобно морю, поля зреющего ячменя. Крестьяне уже принялись за работу и весело напевали, на крестьянках были желтые венки из клематиса.

Мы миновали небольшую похоронную процессию. Тело покойного, обернутое в покрывало, несли в сидячей позе. Скорее всего, процессия направлялась на кладбище за пределами города, где тело должно было подвергнуться отталкивающему, но традиционному для этих мест ритуалу: его разрезали на куски и скармливали грифам и воронам. Мэннинг, повествуя о своем путешествии, описывает этот обряд весьма затейливо: «Они не едят птиц, но позволяют птицам есть себя».

Мы въехали в город через знаменитые западные ворота, в действительности представляющие собой большую ступу с проходом посредине. Одновременно с нами у ворот оказалась шумная группа паломников из провинции Цанг, благодаря которой наш маленький караван не бросался в глаза. Церинг, наш проводник, провел нас по улицам, заполненным паломниками, монахами, нищими, хвастливыми головорезами и облаченными в шелк господами. Мимо проезжали верхом в сопровождении слуг дамы в умопомрачительных головных уборах, а их менее удачливые сестры шли на своих двоих, причем некоторые несли на спине небольшие бочонки с водой. Кочевники, одетые с головы до пят в овечьи шкуры, чтобы не потеряться, держались за руки. Женщины из Кхама, или Восточного Тибета, со ста восемью косичками на голове благочестиво, хотя и слегка машинально, крутили большие молитвенные мельницы. А уж каких только товаров не выставляли на продажу купцы из Туркестана, Бутана, Непала, Китая и Монголии: на их прилавках были чай, шелк, меха, парча, бирюза, янтарь, кораллы, вина, сушеные фрукты… Впрочем, попадалось среди этого добра и кое-что поскромнее: иглы, нитки, мыло, ситец, пряности и побрякушки с далеких индийских базаров. Лхаса – удивительно пестрый город, здесь можно встретить купцов и путешественников не только из тех стран, что я уже называл, vide supra, но и из Армении, Кашмира и даже из Московии.

Наконец, обойдя бессчетное множество углов и закоулков, узеньких улочек и темных аллей, мы оказались у высокой стены, за которой скрывался особняк. Церинг постучал кулаком в тяжелые деревянные ворота и крикнул, чтобы нас впустили. Ворота немедленно отворились, и мы въехали на большой двор. Ворота тут же закрылись. Нас с мистером Холмсом провели в покои, снабженные всем необходимым. Покои были украшены на тибетский манер росписями и свитками религиозного содержания (танка) и предметами культа, а пол покрывали богатые ковры и диваны. Нам подали чай и шоколадное печенье от «Хантли и Палмера».

Церинг отправился доложить о нашем прибытии секретарю далай-ламы. Он настоятельно попросил нас оставаться до его возвращения в доме и не выходить на улицу. Впрочем, мы с мистером Холмсом и без того были утомлены – нас наконец одолела накопленная за время путешествия усталость. После теплой ванны и сытного обеда, который подали нам молчаливые, хорошо обученные служители, мы легли спать. Мягкие постели, чистые простыни и теплые стеганые одеяла сделали свое дело, и мы спали как сурки.

Стоило мне завершить утреннее омовение, пропеть короткий гимн Брахмо Самадж (теистического характера) и закинуть в рот первый кусочек бетеля, как в дверях появился Шерлок Холмс.

– Ага! Как я погляжу, Хари, вы уже на ногах, – весело сказал он. – Между прочим, у Церинга есть для нас новости. Он ждет в столовой.

Позавтракав, мы облачились в свои ладакские наряды и вместе с Церингом отправились в Норбу-Лингка (Парк сокровищ) – летнюю резиденцию далай-ламы примерно в двух милях от города. Ведущую туда длинную прямую дорогу обрамляли высокие вербы. Весной и летом далай-лама живет и ведет дела в этом чудесном пристанище, предпочитая его сады, озера, оранжереи, павильоны и уютные жилые постройки холодным мрачным покоям дворца Потала.

Парк сокровищ обнесен высокой стеной. Мы подъехали к парадному въезду, который охраняли несколько вооруженных солдат. Нас определенно ждали: тут же появились конюхи, которые помогли нам спешиться и, ведя наших пони под уздцы, поспешно протолкнули нас в ворота. Пройдя по чудесной аллее, вдоль которой росли сосны и вербы, мы оказались в середине парка, где располагались личный сад и резиденция далай-ламы. Они были окружены высокой желтой стеной с двумя вратами, у которых стояли на страже монахи-воины исполинского роста. Войдя в парадные врата, мы оказались в волшебном саду, заполненном фруктовыми деревьями и узловатыми извитыми можжевеловыми кустами, как если бы сошедшими с японской гравюры. По всему саду рвались с цепей свирепые тибетские мастифы – прекрасные представители породы. Искрящийся ручей прокладывал себе путь среди деревьев и впадал в тихое озеро, заросшее лотосами. Странные птицы с экзотическим оперением порхали с ветки на ветку. Мне на глаза попался даже ярко-зеленый индийский попугай, сидевший на верхушке персикового дерева и торжественно читавший нараспев мантру «Ом Мани Падме Хум».

Сам дворец представлял собой скромных размеров постройку, столь же пасторальную с виду, как и ее окрестности. Монахи-слуги провели нас в большую приемную, устеленную коврами. Стены ее были расписаны тончайшей работы фресками на религиозные темы. Обстановка, однако, носила скорее случайный характер: здесь были и удобные кресла, и низкие столики в стиле английского ампира. На серванте в стиле королевы Анны тихо тикали богато изукрашенные часы из золоченой бронзы. Подле серванта стоял человечек с обритой наголо, как то полагалось, головой. Он был облачен в винно-красные монашеские одежды. Когда он шагнул нам навстречу, чтобы поприветствовать, я отметил, что его маленькие темные глаза, прикрытые обычными для тибетца складками эпикантуса, сильно близоруки. Он посмотрел на нас сквозь круглые китайские очки из толстого билаура, или горного хрусталя, и заговорил высоким, но сильным и чистым голосом:

– Добро пожаловать в Тибет, мистер Шерлок Холмс! Добро пожаловать, бабуджи!

 

16. Чаепитие в Парке сокровищ

Я был до того ошеломлен этим неожиданным разоблачением мистера Холмса, что едва расслышал слова приветствия, которые лама обратил ко мне.

– Но я не знаю вашего имени, сэр, – мягко ответил ему Шерлок Холмс, – и даже не знаю, кто вы.

– Вы должны простить меня. Я лама Йонтен, главный секретарь его святейшества далай-ламы. Прошу, садитесь. – Он указал нам на покрытые парчой кресла и приказал слугам налить нам чая, для чего был принесен английский чайный сервиз «Краун Дерби». Когда слуги вышли из комнаты, лама вернулся к разговору.

– Вас, судя по всему, интересует, как мы узнали, кто вы есть на самом деле? – продолжил он. – Ответ прост, хотя человеку не нашей веры он может показаться не слишком убедительным. На этой земле, мистер Холмс, вы не раз столкнетесь с невежеством и суевериями, но среди ее жителей до сих пор встречаются обладатели силы Третьего Глаза. Один из них – Великий Провидец из Таклунга, известный как Тигриный Пророк. Он-то и узрел вас своим внутренним взором, пронзающим туман времени.

– Я знал, что в последнее время моя репутация, благодаря увлекательным рассказам доктора Уотсона о моей работе, несколько выросла, однако меня удивляет тот факт, что она вышла за пределы физических законов, хотя, должен признаться, мне это льстит. Впрочем, как гласит знаменитый афоризм Тертуллиана, certum est quia impossibile est, – пожав плечами, произнес мистер Холмс.

Лама Йонтен улыбнулся, отчего лицо его покрылось морщинками, словно старая кожаная перчатка.

– Уверяю вас, мистер Холмс, здесь, в Тибете, никто даже не подозревал о вашем существовании до тех пор, пока вас не узрел Великий Провидец. Меня самого удивляет, что он избрал чилингпу, чужестранца.

– Избрал? Для чего?

– Чтобы сберечь жизнь моего хозяина, – искренне ответил лама.

Он подошел к занавешенному окну в дальнем конце комнаты и, слегка раздвинув занавеси, поманил нас к себе. Подойдя, мы увидели изысканную садовую оранжерею. Перед нами предстали две великолепные газели, которые мирно паслись бок о бок с винторогим архаром (Ovis orientaris himalayaca) и несколькими мускусными оленями (Moschus chrysogaster). Косматый верблюд-бактриан (Camelus bactrianus) печально взирал на деревья, кроны которых были густо населены попугаями, чудесными кобальтовыми расписными синичками (Leptopoecile sophiae), яркими синицами обыкновенными и красноголовыми птичками наподобие трясогузок, которых я не смог опознать. На ветвях сидели и мирно перебирали друг другу шерсть несколько бесхвостых бутанских обезьян. В задней части сада, около стены, содержались в довольно непрочных клетках более кровожадные обитатели этого маленького зоопарка: два спящих леопарда, красная панда (Ailurus fulgens), барсук (по-тибетски думба) и большой бенгальский тигр, который ходил взад-вперед по своей не очень-то крепкой с виду клетке, время от времени рыча, как если бы досадуя на то, что ему приходится жить в неволе.

По тропинке между клетками медленно шел мальчик лет четырнадцати. Он был облачен в красные монашеские одежды, а волосы его были коротко острижены. Он выглядел не слишком здоровым, причиной чему был бледный цвет лица, отличавший его от краснолицых соотечественников. Но когда он обращался к животным, его ясные умные глаза светились приязнью и радостью. Все эти создания, казалось, отвечали юному посетителю взаимностью, и даже неугомонный тигр перестал метаться из угла в угол и успокоился.

– Это далай-лама, – сказал лама Йонтен, тихо прикрывая занавеси, – воплощение Будды Сострадания, Океан Мудрости, источник счастья и процветания Земли Великих Снегов. Однако мы живем в жестокое время, и злые люди замыслили причинить ему вред.

– Прошу вас, расскажите мне об этом подробнее, – сказал Шерлок Холмс.

– Непременно, мистер Холмс. Простите меня, если речи мои будут неловки, ведь история эта столь же длинна и запутанна, сколь печальна. Тибет – маленькая и мирная страна. Ее жители стремятся провести свою жизнь в покое и исповедуют благородное учение Господа нашего Будды. Но мы окружены воинственными народами, которые сильны и неугомонны, как титаны. К югу от нас лежит Империя английских сахибов, которые ныне правят землей Шакьямуни, а к северу – Орос Кезар, но его владения, к счастью, далеко.

Однако самый опасный сосед примыкает к нам с востока – это Черный Китай, наше проклятие, сосед коварный и жадный до земли. Но даже в жадности своей он терпелив и вкрадчив. Он знает, что открытое военное вторжение в Тибет разгневает множество татарских племен, которые почитают далай-ламу и, в свою очередь, представляют угрозу для безопасности Китая. Наконец, император Китая тоже буддист, как и все маньчжуры, поэтому ему ничего не остается, кроме как поддерживать видимость дружественных отношений с далай-ламой, хотя бы ради соблюдения правил приличия.

Но когда император не может повлиять на ход событий прямо, он действует путем интриг. Подкуп, шантаж, убийства – вот те средства, с помощью которых его представитель в Лхасе, амбань, год за годом медленно приближается к поставленной императором цели. И не за горами то время, когда цель будет достигнута. Увы, нынешний амбань в Лхасе, его превосходительство граф О-эр-тай, не только умен и опасен, но еще и весьма велеречив и убедителен. Он сумел внушить регенту Тибета, воплощенному ламе великого монастыря Тенгьелинг, святотатственные и изменнические мысли.

– …состоящие в том, что он, регент, должен продолжать править страной даже тогда, когда юный далай-лама достигнет возраста, дающего ему право взять власть в свои руки, – вмешался Шерлок Холмс.

– Именно так, мистер Холмс, а поскольку далай-лама только что достиг совершеннолетия…

– Простите, что прерываю вас, ваше преподобие, – смиренно проговорил я, – но ведь его святейшеству только четырнадцать!

– Верно, бабуджи, а все прежние далай-ламы были возведены на престол в 18–19 лет. Но возраст, по сути дела, не имеет никакого отношения к наступлению совершеннолетия. Об этом великом событии нас возвещает знамение: лежащий на севере Ледяной храм Шамбалы, обычно скрытый под ледником, появляется из-под великих льдов. Прежде это случалось, когда далай-ламам было около восемнадцати. Однако на этот раз месяц назад смотрители Ледяного храма сообщили, что храм вновь показался из-под великих льдов. Регент вместе со своим пособником амбанем поняли, что их планы под угрозой, а потому не стали терять времени и тут же нанесли ответный удар. Они арестовали двух старших министров кашага – кабинета министров. Четверо членов Цонгду, нашего парламента, были с позором изгнаны, а ведь двое из них – старшие настоятели монастырей Дрепунг и Сера. Все эти люди позволили себе открыто критиковать регента за его поползновения и говорили, что далай-ламу, несмотря на нежный возраст, следует немедленно возвести на престол, коль скоро на то был небесный знак.

– А что, спасти их от заточения не было никакой возможности? – учтиво поинтересовался я.

– Все, что было в наших силах, – это воспрепятствовать их казни, – ответил, содрогнувшись, лама. – Ведь амбань потратил немало сил и денег, чтобы сфабриковать улики и ложные свидетельские показания, необходимые для признания их вины. Регент, в свою очередь, использовал весь свой вес, чтобы продавить эти обвинения и объявить несчастных виновными в государственной измене. Они чуть было не арестовали старика премьер-министра и меня, – впрочем, они могут исправить свою оплошность в любой момент. Однако все это мелочи по сравнению со спасением жизни нашего хозяина: нам кажется, что она снова под угрозой.

– Снова?

– Мистер Холмс, три прежних воплощения далай-ламы отбыли в небесные поля или, если выражаться чуть менее возвышенно, умерли, не достигнув совершеннолетия, причем при весьма подозрительных обстоятельствах. Про одного из них мы точно знаем, что он был убит по подстрекательству китайцев, хотя, как обычно, улик, указывающих на их прямое соучастие, не осталось. Так или иначе, общественные беспорядки и политическая нестабильность в стране, вызванные этими печальными событиями, были только на руку китайцам, которым заодно удалось укрепить свою власть и влияние в Тибете. И сейчас они настолько сильны, что, судя по всему, могут попытаться сделать последний рывок и окончательно взять власть в свои руки, навеки прервав славную династию далай-лам. Именно из китайского посольства расходятся слухи и лжепророчества о том, что нынешний далай-лама не доживет до совершеннолетия и станет последним из далай-лам. К сожалению, эти грязные слухи многими принимаются на веру, поскольку его святейшество – болезненный мальчик и только недавно оправился от тяжелейшей болезни. Кроме того, китайцы поспешили указать невежественным и суеверным, что его святейшество оказался тринадцатым по счету в цепочке воплощений.

– И вы считаете, что они будут покушаться на его жизнь?

– Даже не сомневаюсь. Недавно амбань прилюдно похвалялся, что если жизнь далай-ламы и находится в безопасности, то не больше, чем жизнь прижатой к ногтю вши. У меня есть свой человек в китайском посольстве. Он информирует меня о том, что там происходит. Поэтому я удвоил меры предосторожности. Пищу для далай-ламы теперь пробуют дважды: на кухне и непосредственно перед тем, как он к ней притронется. Охрана тоже удвоена. Мы даже созвали рать монахов-воинов для охраны внутренних стен.

– Вы полагаете, этого достаточно?

– Нет, сэр, – устало ответил лама, и морщины на его лице стали глубже. Он принялся беспокойно перебирать свои нефритовые четки. – Я посвятил большую часть жизни научным занятиям и медитации, а премьер-министр – древний старик. Обоим нам не под силу противостоять интригам амбаня и предательским замыслам регента. Но мы должны были предпринять хоть что-нибудь. На карту была поставлена жизнь нашего хозяина. Именно поэтому мы тайно обратились за помощью к Провидцу из Таклунга. Он не простой прорицатель, какого можно найти на любом базаре, мистер Холмс. Нет, он махасиддха, великий оккультный мастер, обязанный своей сверхъестественной мудростью отнюдь не смертным богам, но собственной власти над иллюзией двойственности и самопроизвольному осознанию подлинной природы первичной пустоты. Его прозрение – это высочайшее прозрение.

– И он порекомендовал меня? – несколько смущенно произнес Холмс.

– Да, мистер Холмс. И я боюсь даже подумать о том, что сделает регент, если узнает, что я позволил въехать в эту страну англичанину. Но речь шла о спасении жизни моего хозяина, и я должен был последовать прозрениям Провидца, даже если мне придется расплатиться за это собственной головой.

Не переставая удивляться смелости и преданности, какими был наделен этот маленький нервный человечек, я ожидал, что мистер Холмс сможет хоть чем-нибудь ему помочь.

Однако Шерлок Холмс грустно покачал головой:

– Сэр, в меру своих ограниченных полномочий я представляю правосудие, однако в вашем случае я даже не знаю, чем могу быть полезен. Вы приняли все необходимые меры, чтобы защитить жизнь вашего хозяина. Все, что он ест, дважды проверяется на присутствие яда. Охрана удвоена, и вы даже созвали для его защиты рать… как же их… монахов-воинов.

– Однако амбань осведомлен обо всех этих мерах, – возразил лама Йонтен, – и наверняка нанесет нам какой-нибудь неожиданный удар. Не зря жители города, пылающие ненавистью и к нему самому, и к его приспешникам, не упускающие случая унизить китайца, величают его «отцом обмана».

– Сколько у него людей… китайских солдат, которые могут встать на его защиту?

– Не так уж и много. Не более двухсот. Для нас ничего бы не стоило взять китайское посольство штурмом и истребить всех, кто там находится. Однако тогда у императора появится превосходный повод ввести войска и поработить нас раз и навсегда. Подобное чуть было не случилось после ареста наших верных министров, когда перед посольством собралась огромная толпа и стала протестовать против вмешательства Китая в дела Тибета. Чтобы разогнать толпу и предотвратить нападение на амбаня и прочих китайцев, мне пришлось отправить туда дворцовую охрану. Для моих людей это была поистине унизительная задача, да и мне, буддийскому монаху, клявшемуся не причинять вреда ничему живому, нелегко далось решение встать на защиту злого человека, который замышляет убить моего хозяина.

– Но чего вы, ваше преподобие, ожидаете от меня, если даже вы связаны по рукам и ногам? – ответил Шерлок Холмс. – Если бы у меня было время, чтобы…

– Вот чего у нас нет, того нет, – прервал его лама. – Во всяком случае, так говорит мой человек в китайском посольстве. Две недели назад глухой ночью туда прибыл закрытый паланкин. Амбань лично принял приезжего и отвел ему комнаты в задней части резиденции. Мой человек не видел таинственного гостя, поскольку слугам было приказано во время его приезда держаться подальше от ворот. А еще им приказали под страхом смертной казни не приближаться к его комнатам. Таинственный гость привез с собой собственных слуг, молчаливых и неулыбчивых, облаченных, как мне сообщили, в черные ливреи. Мы не знаем, кто он, но я опасаюсь худшего.

– Вы полагаете, это наемный убийца? – спросил я.

– Не исключено. Мой человек подслушал обрывок фразы, которую амбань обронил, выходя из комнаты своего таинственного гостя. Лицо амбаня светилось от удовольствия. Прикрыв дверь, он ударил кулаком в ладонь и прошипел: «Еще несколько дней – и он наш».

– Любопытно, – заметил Шерлок Холмс, – однако не предвещает решительно ничего хорошего. Когда это было?

– Два дня назад.

– Следовательно, что бы там ни замыслили амбань и его ночной гость, это может свершиться в любой миг. А вы не обращались к… как же его звали… Провидцу из Таклунга?

– У нас нет времени, мистер Холмс. До горы Синего Хрусталя, где живет Провидец, добрых пять дней езды, а оставить хозяина без присмотра я не могу, особенно сейчас, когда над ним нависла угроза. Да в этом и нет нужды. Провидец изрек свое пророчество, и вы, мистер Холмс, одержите победу над нашими врагами. Я еще не слышал, чтобы Провидец ошибался.

– Однако он всегда может ошибиться в первый раз, – безнадежно вздохнул Холмс и замолчал. Он долго сидел, погрузившись в раздумья, а потом склонился к ламе и кротко заговорил: – Простите, ваше преподобие. Я ни в коей мере не хотел бы пренебречь вашим доверием, но вся моя карьера, да что там говорить, вся моя жизнь основывалась на логике и разуме. И я просто не понимаю, чем заслужил такую убежденность в моей непогрешимости. Задача, которую вы на меня возлагаете, слишком значительна и слишком сложна, и к тому же выходит за пределы моего опыта, что лишает меня всякой надежды на успех. Согласитесь, история зашла слишком далеко, и не в моих силах хоть что-то в ней изменить. Вам следует прибегнуть к услугам армии, а не частного сыщика, сэр. Я вынужден с сожалением сложить с себя ответственность.

Ответ Шерлока Холмса произвел на ламу Йонтена сокрушительное впечатление. Признаться, мой друг разочаровал и меня. Я столько раз был очевидцем торжества его гения, привык восхищаться его повергающими в трепет способностями к наблюдению и сосредоточению, благодаря которым его разуму была подвластна любая задача, и попросту позабыл, что он человек, а значит, возможности его небеспредельны. Даже величайшему сыщику в мире не под силу в одиночку противостоять притязаниям Китайской империи.

Лама несколько неуверенно поднялся со своего кресла и обреченно поднял руки. Даже толстые стекла очков не скрывали горечи и усталости в его глазах. Заговорив, он сделал все возможное, чтобы ни одна нотка в его голосе не выдала разбитых надежд.

– Что ж, мистер Холмс, я вижу, ваш отказ окончателен. Я знаю, что вы смелый и благородный человек и что вы не отказались бы помочь нам, если бы знали, как это сделать. Поэтому я не стану унижать вас, предлагая щедрое вознаграждение за ваши услуги, и не стану настаивать: к чему вам тратить время на то, чтобы вновь и вновь выслушивать мольбы старика? Прощайте. Да хранят вас на обратном пути Три Сокровища. Простите, я должен вас оставить: у меня дела. – Он позвонил в колокольчик. – Вас проводит Церинг.

Мы простились с ним. Глядя, как маленькая, исполненная разочарования фигурка ламы Йонтена удаляется в соседнюю комнату, я не мог не огорчаться из-за того, что мой друг сдался, даже не попытавшись ему помочь. Должно быть, Холмс понял, что я чувствую, и, когда мы вышли из дворца и начали спускаться по короткой лесенке, он повернулся ко мне со словами:

– Вы ведь осуждаете меня за то, что я не проявил должного рвения, не так ли?

– Ну что вы, мистер Холмс, – возразил я. – Я убежден, что ex facto ваше решение на сто процентов верно. Я только подумал, что с вашими уникальными способностями… и какой же негодяй этот амбань… и как они чуть не отрубили мне голову…

Тотчас же по лесенке спустился Церинг. Он только что переговорил с ламой Йонтеном, и тот велел ему передать нам, что приготовления к нашему отъезду в Индию уже начаты, но займут еще несколько дней. Между тем нам следовало оставаться в доме и не выходить на улицу.

До чего же унылым было наше возвращение в город. Холмс ехал чуть впереди, попыхивая трубкой и погрузившись в глубокие раздумья. Я пристроился рядом с Церингом и пытался затеять беседу, но либо он чувствовал, что что-то не так, либо лама Йонтен успел сообщить ему об отказе Холмса, и разговор не клеился.

Обед тоже не отличался живостью. Филе яка и китайская капуста в сырном соусе были изумительны на вкус, однако Шерлок Холмс ел мало, а разговаривал и того меньше. После обеда я вернулся в свою спальню и за час подготовил для полковника Крейтона отчет о политической ситуации в Лхасе. Я должен был переправить его неварскому купцу на рынке Баркхор, что расположен в центре города. Купец доставит отчет в Дарджилинг и передаст агенту нашего ведомства. В отчете я ни словом не коснулся нашей встречи с ламой Йонтеном.

Завершив отчет, я лег и попытался заснуть. Мне было слышно, как мистер Холмс, которого поселили рядом со мной, ходит взад-вперед по своей комнате. Он делал ровно шесть шагов, останавливался, разворачивался (в этот момент было слышно шарканье) и повторял все с начала. Где-то после одиннадцатого разворота я провалился в сон.