Белые выветренные позвонки кита. Около одного из них, наиболее поддавшегося времени, склонился Савич. Рассматривает серые наросты, покрывающие китовый позвонок.

— Удивительно интересное сообщество, — обрадованно сообщает он, — семейство лишайников на позвонках кита.

Из спустившегося тумана вырастает Воронин.

— Идите-ка к хижине валуны подавать. Флаг надо ставить, да скорей на ледокол. Вишь, какой туманище опять пал!

На восторги Савича Воронин реагирует по-своему.

— Хорошие позвонки, — взваливая самый крупный на спину, подтверждает он, — для табуретки хорошее сиденье будет. Как буду садиться, так каждый раз остров Белль вспомню. Ну, давайте, давайте! — торопит он Савича. — Глетчеров и „Седова“ уже не видать. Надо возвращаться!

Около хижины Ли-Смита кипела буйная работа. Все бывшие на берегу составили живой конвейер, перекидывая друг другу валуны. Валунами, как и на Кап-Флоре, обкладываем поставленный у южной стены хижины железный флаг. Бабич с Селиверстовым вычищают из хижины намерзший на пол лед. Но вот груда валунов выросла до половины флага. В домик положены ящики с провиантом. Дверь подперта баграми. Четырнадцать лет валявшаяся под снегом ставня найдена на отмели за старой шлюпкой без дна. Выстрелы зверобоев раздробили ставню. Ее уже не было, когда на Белль приезжал Пинегин.

— Все? — спрашивает Шмидт.

— Все!

— Так пошли!

Друг за дружкой все исчезают в тумане. В колыхающейся мгле голоса ушедших звучат приглушенно, ломаются. Самойлович и я покидаем берег последними; впрягаюсь вместе с Бабичем, Селиверстовым и Петровым в собачью нарту. На нарте лежат позвонки кита, Самойлович, ловко перепрыгивая через трещины во льду, конвоирует нас. Идем по лужам через расщелины вдоль кромки льда. Серые валы сбрасывают грязную пену на лед. Откуда-то сверху раздается собачий лай. А вот и ледокол. Мы увидели его, подойдя вплотную к борту. Взяв каждый по китовому позвонку, взлезаем по трапу.

■

На китовом позвонке сижу и слушаю глухой рокот бьющегося о ледяной припай полярного моря. Я пришел на берег по льду в тумане. Мы все еще стоим на ледяных якорях.

…Туман начинается сразу за валунами. Черные мокрые валуны. Старая с пробитым дном шлюпка Ли-Смита. Это все, что осталось от реального мира. Своеобразное, чувство овладевает мной. Растворяешься в тумане. Нет ни настоящего, ни прошедшего, ни будущего.

Города, двадцатый век, радио, культура — сон, мираж!.. Серые валуны, черные валуны, белесоватый туман, глухие вздохи полярного моря — это все. Беззвучно растаяли, улетев в туман, огромные белые чайки.

Так же вот, как чайки, во мглу небытия ушла шхуна „Святая Анна“. Китовый позвонок, на котором я сижу, видел Альбанов. Китовые позвонки, обросшие лишаями, привели в неуемный восторг Савича. Альбанов вспоминает о них с грустью потерявшего способность ужасаться.