– Как вам это удалось, Александр Михайлович?! – В радостном голосе Инги словно колокольчики звенели. – Вы просто волшебник! Это настоящее чудо! Как вы смогли?

Приятно, когда тебя называют волшебником, только вот непонятно, в чем заключается твое волшебство. Особенно в случае с Ингой, у которой еще не была назначена дата первой операции.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, Инга…

– Ну как же не понимаете? Да, для вас это, наверное, обычное дело, но для меня – нечто невообразимое! Никто не смог, я не смогла, а вам удалось. Как? Я папочку не узнаю. Его как будто подменили.

– А что с вашим папой? – осторожно поинтересовался Александр. – Он… э-э… прислушался к вашим доводам?

– Прислушался! Прислушался – это не то слово! Он сказал, что если мне что-то надо, то оно и ему тоже надо, потому что иначе и быть не может. И еще попросил прощения за то, что не понимал меня. Столько лет. Сказал, мне так стыдно. То есть ему…

Впору было удивляться, щипать себя за мягкие места, чтобы убедиться, что это не сон, а затем радоваться. Щипать себя Александр не стал, потому что разговаривал не спросонья (Инга позвонила ему в клинику около полудня), и радоваться не спешил.

– Скажите, Инга, а ваш папа в порядке? – уточнил он.

– В полном! – ответила та, а потом до нее дошел истинный смысл вопроса. – Да нет, что вы, Александр Михайлович! Он в этом смысле всегда в своем уме, даже когда выпьет. А вчера вечером, когда мы с ним разговаривали, он был трезвый, сухой, как лист! Это уже потом мы с ним пригубили вискаря в честь нашего примирения. Мама сейчас гостит у сестры в Казани, вот уж удивится, когда приедет! Если, конечно, папочка ей по телефону все не рассказал. Вы не представляете, он предложил мне полностью оплатить операции. Так и сказал – в любой клинике по моему желанию. Хоть в России, хоть за границей. Фантастика!

«Да, действительно фантастика», – подумал Александр. Люди, конечно, меняются, но чтобы так резко? И под влиянием каких обстоятельств, хотелось бы знать? И почему Инга считает, что это заслуга его, Александра?

– Рад за вас, Инга. – Александр действительно обрадовался, хотя удивление было сильнее радости. – Если вам будет нужен совет по выбору клиники…

– Александр Михайлович, – ликование в голосе Инги сменилось возмущением, – о каком выборе вы говорите? Я уже выбрала клинику. Вашу. После всего, что вы для меня сделали, надо быть последней сволочью, чтобы искать другую клинику. Я хочу оперироваться у вас, и только у вас. В вашей «Белке» и у вас лично.

Никто еще не сокращал «Ля бель Элен» до «Белки». Александр запомнил nouveau mot, чтобы потом поделиться с боссом.

– Вы, оказывается, не только хирург, но и психолог. Я считала, что папочка непрошибаем, а оказалось… Нет, вы волшебник! Настоящий!

– Инга, мне очень приятно слышать столь лестные слова, но я в самом деле не понимаю, при чем тут я? Наш последний, второй, разговор с вашим папой закончился тем же, чем и первый, и больше мы с ним не встречались.

– Как это при чем? Он мне сам сказал, что вы открыли ему глаза. Разве в Москве есть другой доктор Берг? Тем более папочка сказал «твой Берг», стало быть, имел в виду вас, и только вас. Он, наверное, ушел от вас озадаченный, а потом додумал все на досуге. Кстати, Александр Михайлович, мне теперь нельзя оперироваться в понедельник. В любой другой день недели – пожалуйста, а в понедельник, нет. Папочка хочет быть рядом, когда вы станете меня оперировать, поклялся, что не будет мешать, просто посидит у вас в холле, так ему будет спокойнее, а в понедельник нет варианта прогулять работу, потому что по понедельникам у него какое-то суперпуперсобрание с высшим руководством. Вот он и попросил, чтобы…

Посидит в холле во время операции? Так ему будет спокойнее? Так действительно многим родственникам было спокойнее, чистая психология, но ожидать подобного отношения от человека, называвшего себя «по совместительству отцом», было, мягко говоря, неожиданно. Надо же, какие разительные, резкие перемены! Такие перемены бывают только после каких-то невероятных потрясений или после черепно-мозговых травм. Что, Виктор Сергеевич упал и ударился головой?

Александра вдруг осенила догадка. Собственно, и осенять было нечему, потому что если к какому-то делу причастны Икс и Игрек, и оказывается, что Икс не имеет отношения к чему-то, а все уверены, что имеет, то здесь явно поучаствовал Игрек. Ахмальцев дал Еве свою визитную карточку. Ах, Ева, Ева. Вот это сюрприз. Как ей только удалось?

Разговор с Евой откладывать было нельзя, потому что невозможно заниматься делами, изнывая от любопытства и думая совсем о другом. Поэтому Александр позвонил ей сразу после разговора с Ингой:

– Как тебе это удалось? – спросил он.

– Да так… Ничего особенного, – поскромничала Ева.

– Нет, это нечто особенное, – возразил Александр. – И я очень хочу знать подробности. Не томи, рассказывай.

– Да в общем-то и рассказывать нечего. Если кто-то думает, что я соблазнила этого пенька, влюбила его в себя и потребовала, чтобы он перестал издеваться над своим ребенком, то сильно ошибается. Ничего такого между нами не было, ни малейшего намека на секс, хотя он на меня поглядывал с определенным интересом. Но я пошла другим путем… Кто это первый сказал: «мы пойдем другим путем»?

– Ленин, в то время еще просто Владимир Ульянов, когда узнал о казни своего старшего брата Александра, готовившего покушение на императора Александра Третьего.

– Вот так эрудиция! – восхитилась Ева. – Мне бы столько знать…

– Не отвлекайся, – попросил Александр.

– Не буду. Пришла мне в голову мысль. Хорошая. Поняла я, что с таким человеком разговор надо строить иначе, и решила попробовать…

– А почему мне ничего не сказала? – мягко укорил Александр.

– А зачем? – удивилась Ева. – Мне показалось, что с глазу на глаз разговор получится лучше, да и отвлекать занятых людей лишний раз не хотелось. Получится так получится, не получится – так забудем. Позвонила я ему и попросила о встрече. Он меня, как я и ожидала, послал. В цензурной форме, без мата, но четко послал. Не о чем разговаривать, и все тут. Я сказала, что это ему так кажется, а лично мне есть что сказать. Он как-то не впечатлился и отключил телефон. Я перезвонила и поставила ему ультиматум – сказала, что или он со мной встретится, или я запишу то, что хочу ему сказать, выложу в Сети и пришлю ему ссылку. Короче говоря, договорились мы о встрече… Есть желание угадать, в каком месте? Место я выбирала и выбирала так, чтобы вывести его из равновесия, растормошить хоть немного.

– В полночь на Ваганьковском кладбище? – предположил Александр.

– До этого я не додумалась! – Ева одобрительно хихикнула. – Мы встретились в бигмачной на Пушке…

«В «Макдоналдсе» на Пушкинской площади», – машинально перевел Александр, которому резали слух подобные жаргонизмы.

– Можно представить такого солидного дядю в бигмачной? Он там все ерзал на стуле и по сторонам оглядывался. Неуютно. А я ему этого неуюта добавила. Рассказала вкратце про свои отношения с родителями, про то, как они восприняли известие о моей необычности, и про суицидальные мысли, которые меня в ту пору посещали. Красочно так обрисовала, ярко. Дала понять, что непонимание близких в подобных случаях запросто может толкнуть на самоубийство. Природа против тебя, говорю, весь мир против тебя, да еще и родители тоже против. Иногда с этим становится не просто трудно, а прямо-таки невозможно бороться, хочется заснуть и не просыпаться. Он слушал, не перебивая, я сказала все, что собиралась сказать, а потом поинтересовалась – понимает ли он, каково его ребенку и как он будет жить, если вдруг его ребенок покончит с собой по его вине? Потом встала и ушла, а он остался сидеть с открытым ртом. В прямом смысле – челюсть у него отвисла от удивления. Ему что, никто никогда таких перспектив не обрисовывал? Неужели?

– Возможно, ты была очень убедительна, – предположил Александр.

– Да уж! – хмыкнула Ева. – Наверное. У меня та-а-кой душевный подъем был, что меня аж трясло. Правильно считается, что по-настоящему понять можно только то, что переживаешь сама. Меня как будто в прошлое окунули, как в черный омут. Я старалась говорить тихо, люди же кругом, но дело же не в громкости, а в убеждении… Он мне перезвонил через полтора часа, поблагодарил и сказал, что я во многом, наверное, права. Я обнаглела и сказала, что не наверное, а точно, и не во многом, а во всем. Но сам факт меня порадовал. Раз уж перезвонил, то, значит, пробрало. Меня так и подмывало похвастаться моим маленьким достижением, но я решила дождаться окончательного результата…

– Маленьким! – перебил Александр. – Не скромничай, скажи лучше «грандиозным». Это же такое дело! У меня просто камень с души свалился, а уж про Ингу и говорить нечего. Я твой должник.

– Совсем наоборот, потому что это не идет ни в какое сравнение с тем, что было сделано для меня, – скромно ответила Ева. – Но если кому-то захочется сделать мне приятное, то можно пригласить меня на ужин в какой-нибудь уютный ресторанчик…

– Принято к сведению с огромным удовольствием, – ответил Александр, заглядывая в настольный органайзер. – Можно даже сегодня вечером, если у тебя нет других планов.

– Других – нет! – с воодушевлением ответила Ева.

– Тогда я позвоню тебе в семь или чуть позже, и мы определимся. Кстати, а ты не подумывала о том, чтобы стать психологом?

– Честно говоря – нет, – не раздумывая, ответила Ева. – Я все колеблюсь, выбираю между дизайном и журналистикой. Дизайн, наверное, мне больше по душе. А почему вдруг психологом? Или это была шутка?

– Совсем нет, я серьезно спросил. Мне кажется, что задатки психолога у тебя есть. Ты могла бы, к примеру, заниматься проблемами транссексуалов и их родственников… – Александр подумал о том, что в клинике, специализирующейся на операциях по изменению пола, необходим такой специалист, не просто психолог широкого профиля, а именно такой, потому что уж больно специфичны эти проблемы. – Подумай на досуге.

– Подумаю, – пообещала Ева. – Нынче это модно – быть психологом. Но я никогда не примеряла на себя эту специальность.

– Уже примерила, – возразил Александр. – Когда общалась с Виктором Сергеевичем. Он, можно сказать, стал твоим крестным отцом…

– Крестным отцом мне бы хотелось считать совершенно другого человека, – многозначительно заметила Ева.

Кого именно, Александр уточнять не стал, и так было ясно, что Ева имела в виду его. Ева, конечно, преувеличивала, поскольку его участие в ее жизни было не таким уж и весомым, они-то и познакомились, можно сказать, совсем недавно. Но кое-что хорошее он для Евы сделал, и было очень приятно сознавать, что она об этом помнила. Делая что-то хорошее, делаешь это не ради благодарности, а для собственного удовольствия, но благодарность всегда приятна.

Ужин с Евой едва не пришлось отменять, потому что в половине седьмого к Александру явился Вадим Родионович. Александр, увидев его в дверях, машинально зажмурился на секунду, думая, что ему померещилось. Вадим Родионович заметил это и не без ехидства сказал:

– Вижу, что не ожидали, Александр Михайлович. Вижу, что удивлены. Понимаю. Здравствуйте, искренне рад вас видеть.

Вадиму Родионовичу повезло. Если бы в тот момент в кабинет не вошла Лариса, заведующая кадровым делопроизводством и архивом клиники, то Александр сделал бы вид, что в упор не видит протянутой для пожатия руки нехорошего человека. Да, при всей своей воспитанности, притворился бы, потому что имел на это право и не собирался демонстрировать ровным счетом никакого расположения. Вадим Родионович, кажется, не исключал подобной возможности. Он немного волновался, потому что уголок его левого глаза подергивался, а протянутая рука едва заметно дрожала. Но одно дело демонстрировать нерасположение человеку наедине, без свидетелей, и совсем другое – делать это на людях. В первом случае демонстрация нерасположения есть не более чем проявление чувств, показатель отношения. Во втором же, на глазах у посторонних, да еще и совершенно несведущих, игнорирование протянутой руки выглядит как хамство, попытка публичного унижения. Поэтому Александру пришлось подняться, пожать руку незваному гостю и пригласить присесть. Вадим Родионович использовал выданный судьбой шанс на все сто процентов. Пока Александр пробегал глазами принесенные ему на подпись документы (будь проклят тот, кто подписывает, не читая, говорил иногда босс), Вадим Родионович усердно восхищался клиникой «La belle He2le1ne» и ее расположением.

– Какое у вас славное место! – захлебывался он. – Чистые пруды. Сердце старой Москвы. Сразу чувствуется стиль, высший класс. Достойная клиника в достойном месте. Ключевое слово – достойная!..

«Вот только по отношению к тебе это ключевое слово применить нельзя», – недружелюбно подумал Александр, возвращая папку с подписанными бумагами Ларисе.

Лариса угадала в Вадиме Родионовиче не пациента, а коллегу Александра и взглядом поинтересовалась, не нужно ли чего – кофе, чаю или каких-нибудь конфет с печеньями. Помимо кадров и архива, Лариса (уже на общественных началах) заведовала «представительскими» запасами клиники. Лариса вела перманентную и беспощадную борьбу с лишним весом, которого, надо сказать, у нее было совсем немного, всего каких-то три-четыре килограмма, не больше. Ведя эту борьбу, она постоянно сетовала на то, что, имея под рукой «продовольственный склад», ей невозможно удержаться, чтобы не съесть с чаем лишнее печенье или конфету.

Александр отрицательно покачал головой – не надо нам, мол, ничего. Вадим Родионович заметил это покачивание, но истолковал его неверно.

– Вы на меня внимания не обращайте, Александр Михайлович. Заканчивайте свои дела, я подожду.

Александр не стал сообщать, с какой радостью он бы не обращал на Вадима Родионовича внимания. Как только Лариса вышла, тот прижал к груди обе растопыренные пятерни (портфель, лежавший у него на коленях, свалился на пол), заглянул Александру в глаза и проникновенно сказал, нет, не сказал, а взмолился:

– Простите меня, старого неврастеника, Александр Михайлович! Бога ради, простите!

– Галстук помнете, – сказал Александр, игнорируя мольбу.

Галстук у Вадима Родионовича был не только дорогим, но и стильным – светло-синий с едва заметным неровным клетчатым узором.

Вадим Родионович встрепенулся (или его попросту передернуло). Не отводя взгляда от глаз Александра, поднял портфель и, приняв прежнюю позу – прямая спина, высоко поднятый подбородок, – с превосходно дозированным сожалением констатировал:

– Все еще сердитесь, Александр Михайлович. А напрасно. Если позволите, я вам расскажу, что мне пришлось пережить в последнее время.

– Не хочу слушать, – честно ответил Александр. – И, честно говоря, очень удивляюсь тому, с какой настойчивостью вы пытаетесь восстановить отношения или придать им другую окраску. Разве я непонятно выразил свое нежелание общаться с вами? Зачем вы мне звоните? Зачем явились сейчас? Вы что, забыли свои показательные выступления в гостинице? Забыли, как…

– Все помню! – заверил Вадим Родионович. – Все помню, Александр Михайлович, потому и прошу прощения. Если бы вы только знали…

«Ну чего ему еще от меня надо?» – с тоской подумал Александр. Видимо, эта тоска отразилась на его лице, потому что Вадим Родионович вдруг умолк.

– Давайте сделаем так, – предложил Александр, поглядев сначала на настенные часы, а затем на наручные, чтобы до Вадима Родионовича наверняка дошло, что времени на общение с ним нет. – Вы, раз уж пришли, кратко изложите суть своего предложения, я вам отвечу «нет, нет и еще раз нет», и на этом закончим. Только не говорите, пожалуйста, что у вас нет ко мне никакого дела и что вы только хотели извиниться. Я не поверю. И, пожалуйста, покороче. И учтите, что ответ мой в любом случае будет отрицательным, потому что никогда, ни при каких условиях, ни под каким соусом, я с вами дела иметь не собираюсь. Так что можете ничего не говорить, а просто уйти. Начинайте. Я жду.

Вадим Родионович поерзал на стуле, собираясь с мыслями, и наконец сказал.

– Моя клиника переживает не самые лучшие времена. Не дай бог никому. Доктор Качалов, на которого я возлагал особые надежды, как доктор кончился, нет больше Качалова. Человек есть, а врача, хирурга, нет!

– Не торопитесь ли вы с выводами? – поинтересовался Александр. – Суда ведь еще не было.

– Суда не было, а скандал уже был. Кто теперь захочет оперироваться у Качалова? Да и в общем-то, по клинике, идет спад клиентуры. Но ведь никто же не виноват. Просто не повезло, так что же теперь, все под откос? Качалову проще – он, если что, может уехать хоть в Москву, хоть еще куда, где его имя не склонялось на всех углах, и продолжить работу. Словоходову вообще без разницы, он из вечных ассистентов, подмастерье…

Само слово «подмастерье» и то снисходительное презрение, с которым оно было произнесено, сильно покоробило Александра. Да, хирурги делятся на ведущих и ассистирующих, такова жизнь. Но ассистенты – тоже хирурги, они принимают участие в операции, полноправное участие, и называть их «подмастерьями» нельзя. Нехорошо, недостойно. И говорить о них свысока тоже недостойно. Другому человеку Александр, возможно, и сделал бы замечание, но не Вадиму Родионовичу. Дурака учить, что мертвого лечить.

– Но клинику я в другой город не могу перенести! Надо возрождать, думать, чем и как можно привлечь клиентов. – Глаза Вадима Родионовича загорелись, и Александр не мог не отметить, что этот человек, при всех его недостатках, кажется, любил свое дело, свою клинику. – А что может привлечь лучше хорошего хирурга, профессионала с блестящей репутацией? Ничто! Поэтому я хочу предложить вам, Александр Михайлович, забыть все былые трения, перечеркнуть прошлое и начать работать со мной! Я знаю, что вы не наемный работник, а совладелец этой прекрасной клиники, и знаю, какова ваша доля…

– Откуда вам это известно? – перебил Александр.

– От надежных людей, – уклонился от прямого ответа Вадим Родионович. – Но вы не думайте чего, я собрал кое-какую информацию о вас лишь для того, чтобы сделать вам достойное вас предложение. Скажу больше – у меня есть для вас два предложения. Одно для доктора Берга, а другое для заместителя директора клиники Берга. В первую очередь я хотел бы обсудить с вами личное предложение. Условия его таковы…

– Я все понял, – Александр встал, вынудив тем самым встать и Вадима Родионовича. – Доктор Берг вместе с заместителем директора Бергом отказываются от всех ваших предложений. На этом позвольте закончить. Ищите себе другой спасательный круг для вашей замечательной клиники.

– Мы еще вернемся… – начал было Вадим Родионович, но Александр не дал ему договорить.

– Никогда мы ни к чему не вернемся, – сказал он. – И не приходите больше сюда. Учтите, что в следующий раз я не стану проявлять такое долготерпение, а попросту попрошу охранника удалить вас из моего кабинета. Вам же самому будет неловко, Вадим Родионович, если вам вообще может быть неловко.

Вадим Родионович ушел, не сказав больше ни слова. Александр несколько минут поразмышлял о том, что лежало в основе предложения – отчаяние или непонимание, прижало ли Вадима Родионовича так, что он хватается за любую соломинку, или он просто не понимает, что своим вздорно-склочным поведением отталкивает людей от себя навсегда. Так и не придя к определенному выводу, Александр взял телефон и позвонил Еве.

За ужином он рассказал ей о своей поездке в Нижний Новгород и о том, какое продолжение она имела. В подробности не вдавался, имен не называл, просто обрисовал ситуацию. Сначала рассказывать не собирался, но потом вдруг почувствовал такую потребность. Иногда хочется поделиться проблемами с близким или просто понимающим человеком, лучше, конечно, с близким. И не дистанционно, а тет-а-тет, вживую, чтобы видеть реакцию, да и вообще вживую общаться приятнее. От «хочется поделиться» мысли сразу перешли к Августе. Сначала Александр пожалел о том, что она далеко, а не рядом, затем подумал о том длинноволосом субъекте, которого видел с Августой возле ее клиники, а потом вдруг ощутил себя одиноким, и от этого ему стало грустно. Ева заметила произошедшую с ним перемену, Александр объяснил свое настроение усталостью, а себе напомнил, что человек, у которого есть мама, любимая женщина, хороший друг и замечательная, нужная людям работа, не вправе испытывать чувство, хоть отдаленно похожее на одиночество. Глупости все это, минутная слабость. Одиночество – это когда ты никому не нужен и тебе никто не нужен, вот что такое одиночество.

– Чувствую, что это не усталость, а нечто большее, – сказала Ева и смущенно улыбнулась. – Или я ошибаюсь?

– Иди в психологи! – ответил на это Александр. – Непременно в психологи. Это даже не призвание твое, а предназначение. Только человек, обладающий качествами психолога, может быть таким хорошим, чутким собеседником. А на настроение мое не обращай внимания, к тебе оно никакого отношения не имеет.

Ева выразила взглядом сожаление по этому поводу. Она была бы не прочь сократить дистанцию и превратить чисто дружеские отношения с Александром в более близкие. Но Августа нравилась Александру настолько, что ему не было дела до других женщин. Красивые, очаровательные, милые, добрые, хорошие, они были Другими Женщинами, а Августа была Своей и Единственной. Александр не устанавливал такого деления, оно возникло само собой. В тот самый момент, когда он столкнулся с Августой в коридоре питерской клиники «Прогресс».

«Что делать, если жизнь вдруг покатилась под откос?» – было написано на рекламной листовке, которую кто-то подсунул под «дворники» Александрова «Приуса».

«Сгруппироваться и постараться набить как можно меньше шишек», – подумал Александр.

Он смял листовку, метко попал бумажным шариком в стоявшую неподалеку урну и подумал о том, что написать такую фразу на рекламной листовке мог только полный идиот. Или гений. Понять и тех и других обычным людям бывает трудно, а порой и просто невозможно.