Комплекс операций по «превращению» женщины в мужчину включает в себя такие операции, как гистерэктомию – удаление матки, овариоэктомию – удаление фаллопиевых труб и яичников, вагинэктомию – удаление влагалища, кольпоклейзис или облитерацию влагалища, то есть его хирургическое закрытие, метоидиопластику – удлинение клитора, для того, чтобы на его основе сформировать пенис, фаллопластику – создание пениса с использованием тканей других частей тела (в техническом плане это самая сложная операция из всего комплекса), уретропластику – формирование нового мочеиспускательного канала, позволяющего осуществлять мочеиспускание через новый пенис, скротопластику – создание мошонки и яичек (мошонка создается из донорских тканей пациента, а затем в нее имплантируют силиконовые яички), редуктивную маскулинизирующую маммопластику – формирование мужской грудной клетки путем удаления лишних тканей (осуществляется также перемещение сосков). При необходимости могут производиться дополнительные операции, например – вставка имплантов в подбородок с целью придания ему более мужественной формы или удаление подкожного жира с ягодиц и бедер.

С маммопластики, то есть создания грудной клетки мужского типа, обычно и начинают. Это первая операция при женском транссексуализме. Почему именно с нее? Так удобнее. Удалению матки и придатков предшествует довольно длительный курс гормонотерапии (гормоны прооперированным транссексуалам приходится пить потом всю жизнь). «Наложение» операции маммопластики с послеоперационным периодом на этот курс позволяет сэкономить время. Вдобавок маскулинизирующая маммопластика – это наименее травматичная операция из всего комплекса. Если вдруг пациентка передумает (а люди иногда меняют свое решение после первой операции), то лучше уж пусть это случится после маммопластики, а не после гистерэктомии.

Грудь у Инги была небольшой, с небольшими же ареолами, поэтому операция прошла быстро. Когда анестезиолог Гаспарян сказал свое: «Можно», Александр сделал небольшой разрез под ареолой левого соска и удалил ткань железы. Иссекать лишнюю кожу вокруг ареолы не было необходимости. То же самое Александр сделал справа.

– Не повезло нашей пациентке, – сказал ассистировавший Александру доктор Кузоватый, когда операция закончилась. – Была бы грудь еще чуть поменьше – обошлись бы липосакцией.

– В одном не повезло, зато в другом повезло, – ответил Александр.

Отец Инги ждал окончания операции в холле. Каждый по-своему пытается скрасить ожидание и хоть немного отвлечься от тревожных мыслей – Виктор Сергеевич раскладывал на планшете пасьянсы. Увидев Александра, он вскочил с кресла и с выражением крайней озабоченности на раскрасневшемся лице спросил:

– Ну как?!

– Все в порядке. – У Александра, наверное, не было более любимой и более приятной фразы, чем эта. – Минут через десять вы сможете пообщаться с Ингой. Вас к ней проводят…

– Я ей фруктов принес! – Виктор Сергеевич кивнул на объемистый пластиковый пакет, стоявший на полу возле его кресла. – Яблоки. Она любит яблоки. И воды! Без газа, как положено.

– Виктор Сергеевич, Инга сегодня вечером уже будет дома, – напомнил Александр, радуясь как за Ингу, так и за взволнованного Виктора Сергеевича. – Так что передачу можете сразу унести обратно в машину.

– Ну, я подумал, скучно так ведь лежать, хоть яблочко погрызет… – начал оправдываться Виктор Сергеевич, словно Александр уличил его в чем-то нехорошем. – Так ведь положено, чтоб в клинику с передачей…

Ева «наябедничала» Александру, что Виктор Сергеевич дважды звонил ей и подолгу, не меньше часа, расспрашивал обо всем, что касалось смены пола. Больше всего интересовался ощущениями самой Евы и тем, как после операции менялись ее отношения с родителями.

– Я ему честно сказала, что мои отношения с родителями никак не изменились, – Ева говорила бодро, даже немного бравировала, но в голосе ее отчетливо звучали горькие нотки. – То, что мой отец снизошел до того, чтобы иногда разговаривать со мной по телефону тайком от матери, это еще не отношения. Но я рассказала в подробностях, чего бы мне хотелось и вообще…

– У тебя все наладится с родителями, – убежденно сказал Александр. – Это примета такая – поможешь кому-то, и у тебя все будет хорошо.

«А когда будет хорошо у меня? – подумал он и, чтобы не впадать в меланхолию, бодро заверил: – Скоро!»

Меланхолия по возвращении из Нижнего накатывала довольно часто. Склонный к типологизациям, классификациям и прочим систематизациям Александр обозвал ее «навязчивым послевкусием» нижегородского дела. Любая трагедия, которую принимаешь близко к сердцу, сама по себе способна навевать меланхолию, а если вдобавок у трагедии есть неприятные последствия, тогда без меланхолии не обойтись. Подумаешь о том, что пациенты не должны умирать во время совершенно невинных операций, затем подумаешь о том, что врачи непременно должны отвечать за свои ошибки, но не должны огульно обвиняться в том, в чем они не виноваты, – и настроение сразу же портится. А стоит только вспомнить, как нечистоплотные, неразборчивые в средствах люди используют чужое горе – и становится совсем тоскливо. Да, этот мир и живущие в нем люди далеки от идеала, но не настолько же, в конце концов!

Маша из «Нижегородских известий» написала, что интервью Александра имело большой резонанс, и предложила «повторить», а то и сделать «беседы о медицине с доктором Бергом» (название-то какое, жуть!) регулярными. Александр на это ответил, что общаться с Машей ему было очень приятно и что он готов регулярно беседовать с ней на разные темы, начиная с китайской каллиграфии и заканчивая альпинизмом, но только не о медицине. О медицине, пояснил он, ему хочется беседовать только в позитивном ключе, а Машу и ее еженедельник в первую очередь интересуют сенсации скандального толка. Один раз, по случаю и к месту, можно, а регулярно – нет. Добрая Маша не обиделась, написала, что все понимает и что всегда будет рада вернуться к обсуждению вопроса о сотрудничестве.

Накануне отъезда в Питер у Александра неожиданно состоялся серьезный разговор с матерью. Она пригласила его на ужин среди недели, поскольку в пятницу Александр уезжал к Августе. Он приехал, ожидая, что это будет обычная встреча, но едва вошел в квартиру, понял, что сегодня его пригласили не просто для того, чтобы накормить и пообщаться. Понял по взгляду матери, в котором явно таилась какая-то невысказанная мысль.

– Давай поговорим сразу, – предложил Александр, предпочитавший всегда начинать с серьезного. – А то я стану торопиться, есть быстро, еще и подавлюсь ненароком.

– У меня сегодня котлеты, – улыбнулась мать. – Ими довольно сложно подавиться, если такое слово вообще применимо к моей кулинарии. Но, поскольку котлетам еще доходить минут пятнадцать, то можно и поговорить. Если не договорим за это время, то прервемся на ужин, а потом продолжим.

Котлеты, уже прошедшие этап жарки, томились в духовке, уложенные в гусятницу и политые соусом. Судя по доносившемуся из духовки запаху, главной нотой сегодняшнего соуса были прованские травы. Уловив их аромат, Александр не стал спрашивать, что будет на гарнир, потому что к котлетам под соусом с прованскими травами традиционно полагалась цветная капуста.

– Такой долгий разговор? – удивился Александр.

– Как получится, – пожала плечами Елена Григорьевна.

Долгий разговор мог быть только об Августе и об отношениях с ней. Александр подумал, что накануне отъезда в Питер этот разговор придется весьма кстати. Всегда полезно иметь как можно больше информации о тебе и твоих взаимоотношениях с близкими людьми. Это помогает вовремя предпринимать шаги, предотвращающие осложнения. Осложнения закономерны, ведь любая мать бессознательно желает, чтобы сын принадлежал ей, и только ей. Того же хочет и любящая женщина.

Мама стучала дверками шкафов на кухне, поэтому Александр, помыв руки, прошел туда и уселся за кухонный стол. При его появлении Елена Григорьевна перестала хлопотать (серьезные разговоры не терпят суеты, да и стол уже был накрыт, осталось только котлеты достать из духовки) и села напротив.

– Кто про что, а я про Августу, – сказала она, внимательно наблюдая за реакцией сына.

Умные люди сеют зерна в подготовленную почву. Если человек не желает разговаривать на какую-то тему, то незачем и начинать разговор, толку-то все равно не будет. Никакого.

– Я догадался. – Александр улыбнулся, давая понять, что не прочь обсудить свои отношения с Августой. – Тебя что-то беспокоит?

– Честно? – прищурилась мама. – Если честно, то меня беспокоит только одно – то, что ты до сих пор не нашел свою половинку, женщину, с которой бы тебе было хорошо. Ну и внуков увидеть тоже хочется, не без этого. Я тут недавно подумала, что с удовольствием бы возилась с внуком или внучкой. Можно даже и с двумя сразу…

– Ой, мам, еще успеешь! – махнул рукой Александр. – Какие твои годы?

– Какие-никакие, а не убавляются, – ответила мать. – Да и тебе уже не двадцать. Конечно, создавать семью и заводить детей никогда не поздно, но лучше все делать вовремя. Когда сыну пятнадцать, а отцу семьдесят…

– До такого расклада мне еще далеко, – заметил Александр. – Пятнадцать на пятьдесят – более вероятно, а в случае с Даней, так пятнадцать на сорок. Ты знаешь, я и сам уже как-то созрел, в определенной степени… И женщину, с которой мне хорошо, я нашел. Просто у нас обстоятельства…

– Помнишь тетю Нору, Нору Николаевну, такую полную веселушку-хохотушку, она еще на дни рождения ко мне всегда приходила? – вдруг спросила мать.

Нору Николаевну Александр помнил и относился к ней с приязнью, потому что она держалась с ним на равных, про оценки не спрашивала, нравоучениями не досаждала (почему многие так любят поучать чужих детей?) и действительно была веселой и смешливой.

– Помню, – ответил Александр. – Давно ее не видел, кстати. Что с ней сейчас?

– Ушла на пенсию, круглый год живет в Болшево, в коттедже у племянницы. Болеет, из дому не выходит, иногда перезваниваемся, – доложила мать. – Так вот у нее был близкий друг, инженер из Владимира. Казалось бы, разве это расстояние? Два часа на электричке. И оба были свободны, но так у них ничего и не сложилось. А долго тянулось, лет восемь, не меньше. Все какие-то обстоятельства мешали. Прости мне, Саша, прозрачность моего намека и то, что я позволяю себе затрагивать темы, которые меня совсем не касаются, но если ваши с Августой обстоятельства затянутся надолго, то, стало быть, это всего лишь отговорки, вуаль, наброшенная на ваши отношения, которые есть просто красивый роман, не более того. Если обстоятельства мешают, то их полагается преодолевать. Или же не надо ссылаться на них вообще. Это мое личное наблюдение. Ты пойми меня правильно, Саша, я не собираюсь вмешиваться в дела моего единственного сына и каким-либо образом осложнять его жизнь, я достаточно умна для этого, но мне никто не запретит печалиться по поводу твоей неприкаянности. Неприкаянность – это плохо, это скучно, а мне хочется, чтобы у тебя все было хорошо. Но я хотела поговорить с тобой не о глобальном, а о конкретном. Дело в том, что по отношению к Августе я была не совсем права и объективна… Порой так трудно выражать мысли словами. Мысли крутятся-вертятся, а нужные формулировки не находятся.

– Скажи, как получится, мам, я постараюсь понять тебя правильно.

– Как получится? Хм… Скажу так, Саша. В прошлый раз я тебе говорила, что, на мой взгляд, ты вряд ли сможешь быть счастлив с Августой. Но я, наверное, ошиблась. Все люди ошибаются, людям это свойственно – ошибаться… Ты ее любишь, правда?

– Люблю, – не раздумывая, ответил Александр, немного удивишись вопросу.

– А она тебя?

Иногда самые простые вопросы могут озадачить так, что мало не покажется.

– Наверное, тоже, – сказал после небольшой паузы Александр, и эта пауза, как и слово «наверное», были замечены и приняты во внимание.

– Августа – как красивый цветок. – Поэтичные сравнения никогда не были маминым коньком. – Я бы сравнила ее с орхидеей…

– Точно! – одобрил Александр, удивившись, как такое верное сравнение не пришло ему в голову раньше, или, может, приходило, но забылось; нет, кажется, все-таки, не приходило. – Орхидея и есть.

– Я была слишком категорична, когда заявила, что ты не будешь счастлив с ней, потому что у вас разные эмоциональные категории, – продолжала Елена Григорьевна. – Надо же, даже термин подобрала. А потом я подумала на досуге, я же постоянно о тебе думаю, и поняла, что была не права. Августа может украсить твою жизнь и даже сделать тебя счастливым, если ты не будешь слишком требовательным к ней. Понимаешь, о чем я? Она может быть рядом с тобой, но она, как мне кажется, никогда не будет принадлежать тебе… Нет, это я не так выразилась, какая-то домостроевщина получилась. Она может быть рядом с тобой, но в то же время будет сама по себе, так, наверное, правильнее. Я говорю это не для того, чтобы внести разлад в ваши отношения, а с прямо противоположной целью – чтобы ты не обольщался и не требовал от нее большего, чем она сможет тебе дать. Так вам будет лучше, проще, веселее и приятнее. Если ты любишь ее, то должен любить ее такой, как она есть, и стараться понимать. Делать так, чтобы ей с тобой было хорошо, чтобы вам друг с другом было хорошо. Счастье возможно, но это будет… такое… сдержанное счастье, не очень бурное, что ли. Но – счастье. Я не пошла на попятный во имя каких-то целей и не решила подсластить пилюлю, которую преподнесла тебе в прошлый раз. Я на самом деле поняла свою ошибку и говорю тебе об этом. И еще – форсируй-ка ты обстоятельства, сын. Если вам суждено счастье, то не надо позволять обстоятельствам ему мешать. Переезжай сам в Питер, уговаривай Августу переехать в Москву, в конце концов, поселитесь в Бологом, на полпути между вашими городами!

Александр улыбнулся, представив подобный вариант. Может, именно в этом и есть настоящее счастье? Маленький городок, какая-нибудь районная больница, в которой он будет работать «хирургом широкого профиля», а Августа станет заведовать лабораторией. Собственный дом, петрушка в огороде, по выходным – рыбалка в компании Дани… Какая славная пастораль. Только, увы, не для Александра Берга. Да и Августа вряд ли согласится. Но решение красивое, в стиле царя Соломона и прочих мудрецов древности – ни нашим ни вашим, а строго посередине.

– Ну, про Бологое, это я так, для красного словца, – на всякий случай уточнила мать. – А все остальное сказала серьезно. Надеюсь, ты меня правильно понял?

– Понял, – сказанное матерью во многом было созвучно теперешним мыслям и ощущениям Александра. – Я же всегда тебя понимаю.

– А что ты думал после прошлого нашего разговора?

– Что мы еще вернемся к этой теме. – Александр улыбнулся и подмигнул маме.

– Ты не ошибся, – констатировала она. – Вот, пожалуй, и все, что я хотела тебе сказать. Сумбурно получилось, может, и не стоило начинать этот разговор заново, но я должна была уточнить свое мнение… Надеюсь, ты на меня за это не сердишься?

– Ну что ты, мам! – горячо возразил Александр. – Почему это я должен сердиться? С какой стати? Я все понимаю, и если говорить начистоту, то… Ладно, давай ужинать, а то котлеты перестоят.

Котлеты в соусе, да еще и под крышкой, могут немного перестоять, это нестрашно. Но для того, чтобы свернуть разговор, нужен предлог, пусть даже и неуклюжий. Сам по себе разговор уже «свернулся», а начинать сеанс «показательного самокопания» вряд ли уместно.

«Орхидея… – думал Александр, с аппетитом воздавая должное материнской стряпне. – Орхидея… Нежные лепестки… Утонченное изящество… Оранжерейный цветок… Мой оранжерейный цветок из Северной столицы…»

К разговору об Августе больше не возвращались. После ужина говорили на всякие-разные темы, старательно обходя эту. Но у Александра сложилось впечатление, что мама чего-то недосказала. Но это «что-то» явно было второстепенным, каким-то штрихом, дополняющим общую картину, а общая картина и так была Александру ясна. И его радовало, что мама не отрицает возможности того, что ему будет хорошо с Августой.

Материнскому мнению Александр придавал очень большое значение. Не потому что был инфантильным маменькиным сынком, а потому что любил маму, уважал ее, ценил ее ум и опыт и прекрасно понимал, что никто не знает его лучше, чем она, и никто так горячо не желает ему счастья. Одно дело, если мама считает, что Александр не сможет быть счастливым с Августой, и совсем другое, если она не отрицает возможности этого счастья, только думает, что оно будет «сдержанным». Отношение самого Александра к Августе от чьего-то постороннего (пусть даже и материнского) мнения не зависело, но материнский настрой в какой-то мере влиял на его собственный.

«Да, имеются определенные проблемы, не носящие неразрешимого характера» – примерно так на бюрократическо-официальном языке подумал он и усмехнулся над тем, как недолгая работа в качестве заместителя директора клиники влияет на лексикон. Полутора годами раньше Александр даже с большой натуги не смог бы выдать подобный канцеляризм, а сейчас вот выдал почти машинально. А ведь можно было сказать куда проще – все у нас хорошо, только кое-какие детали требуют внимания.