Сергей Осипович по праву считается видным белорусским государственным деятелем, прославленным участником национально-освободительного движения. Был замечательный фильм «Красные листья». Это о нем, о Притыцком. Правда, говорят, что в фильме есть домысел. Не без этого, наверное. Но главное состоит в том, что фильм построен на реальной биографии молодого западнобелорусского революционера. Главное в этом фильме – его четыре выстрела 27 января 1936 года в здании Виленского суда.
* * *
Из записок С.О. Притыцкого
26 января целый день блуждал по улицам Вильно с пистолетами в карманах, испытывал наслаждение жизнью и всем, что меня окружало. Кто знает, буду ли я жить завтра. День был пасмурный и холодный, но он казался мне чудесным. Никогда я так жадно не вдыхал воздух, никогда для меня не были такими прекрасными небо и вода в Вилии, как в тот день. И все люди мне казались необычайно добрыми…
Утром 27 января направился в окружной суд.
Наконец председатель суда объявил: «Пригласить свидетеля Якова Стрельнука». Раскрылись двери, и из кабинета прокурора вышел он, провокатор.
Мгновенно вынув из карманов оба пистолета, направился к судейскому столу. Направив один пистолет под правое ухо, второй в спину, нажал на оба курка одновременно. Прозвучали два выстрела. В зале поднялась большая паника. Судья и прокурор полезли под стол, публика бросилась к выходу. Для большей уверенности я послал еще две пули…
Шпики выхватили пистолеты и открыли по мне огонь… И только тогда перестали стрелять, когда посчитали, что я мертв.
В июне 1936 года Виленский окружной суд вынес мне приговор: смертная казнь через повешение…
Полтора года просидел в камере смертников в ожидании той минуты, когда меня поведут на виселицу… Потом смертная казнь была заменена пожизненным заключением. Свобода пришла в сентябре 1939-го…
* * *
Работали мы в 50-е годы в разных областях: Притыцкий – в Гродненской, Барановичской, Молодечненской, я – в Пинской и Брестской. Думаю, что до лета 1953 года он мог обо мне и вовсе ничего не знать. Был я тогда первым секретарем райкома партии в полесской глубинке, в Телеханах.
В 1960 году встал вопрос о начальнике Минского управления КГБ. Полковника Зимина сняли за грехи 1937 года. Ивана Терентьевича Скарубина утвердили в этой должности на бюро обкома партии. При этом первый секретарь обкома партии Сергей Осипович Притыцкий не согласовал вопрос ни в ЦК КПБ, ни в Комитете Союза. А там возражали против кандидатуры Скарубина. Кажется, были претензии по довоенной работе. Подробностей не знаю.
Прошло три-четыре месяца, а может быть и больше. Скарубин работает, но «наверху» его не утверждают. Притыцкий твердо стоит на своем, не отступает. Ни Мазуров – первый секретарь ЦК, ни Машеров – секретарь ЦК по кадрам никак не могут убедить первого секретаря обкома. Наконец сказали безоговорочно: «Скарубин работать не будет».
Летом 1961 года позвонил мне в КГБ БССР по правительственной «вертушке» П.М. Машеров.
– Зайди ко мне в ЦК.
Зашел.
Состоялся разговор о делах вообще, об обстановке в КГБ республики.
– Ну вот что, пойдешь работать начальником областного управления – Минского или Брестского, – сказал Машеров.
– Петр Миронович, Брестская область – это моя область. Там вырос, знаю людей, и меня знают. Но небольшой чекистский опыт не позволяет мне согласиться с вашим предложением. В Бресте, на границе, надо ежедневно принимать решения. Что же я буду каждый день бегать в КГБ республики за советом? А Минская область для меня почти что новая. Никого здесь не знаю.
Так и разошлись, не приняв решения.
Через парочку дней снова последовал звонок от Петра Мироновича:
– Я звонил Кириллу Трофимовичу в Карловы Вары, советовался с ним. Он сказал: «Решайте сами на месте». Думаю, что у тебя резонные возражения по Бресту. Пойдешь работать в Минскую область.
Меня удивило то обстоятельство, что в КГБ республики со мной никто не говорил, в Минском обкоме – тоже. Притыцкий в те дни отдыхал на юге.
Утвердить-то утвердили, но как работать в области, если первый секретарь обкома согласия не давал?
Помню мой первый доклад у Притыцкого. Не скажу, что был холодный прием, но и не теплый.
– Ну что ж, работайте…
– В том смысле, раз уж утвердили…
Так продолжалось несколько месяцев.
Как-то мне пришлось по поручению первого секретаря обкома разбираться в одном кляузном деле. Клубок склочников – это как клубок змей. Разобрался, принес справку по делу. Притыцкий задал единственный вопрос:
– Насколько достоверна ваша информация? Могу докладывать в ЦК?
– На 99 процентов достоверная, но, повторяю, ситуация скользкая.
– Ну что ж, не впервой, выдюжим. Давайте бумаги, распишусь.
– Думаю, вам не надо этого делать, Сергей Осипович. Если вы доверяете мне, то в случае скандала я все возьму на себя. Зачем же мне вас подставлять? Я умею отвечать за себя.
Притыцкий с удивлением посмотрел на меня и произнес:
– А меня всегда просили визировать документ в острых случаях.
Как мне кажется, после этого эпизода отношение ко мне изменилось. До конца своих дней С.О. Притыцкий относился ко мне доверительно и тепло.
* * *
Вообще-то у Сергея Осиповича были основания обижаться на чекистов сороковых годов. Министр госбезопасности Белоруссии Лаврентий Цанава готовил его арест, получив на то согласие Берии. Тогдашний первый секретарь ЦК КПБ Н.С. Патоличев решительно запротестовал и не дал свершиться черному делу. Патоличев позвонил Сталину, рассказал о планах Цанавы. Сталин выслушал и сказал:
– Притыцкого надо сберечь.
Этого оказалось достаточно.
Было и такое. И тем не менее можно с уверенностью сказать, что к работе чекистов Притыцкий относился с пониманием и уважением. Он всегда умел дойти до истины…
* * *
Случилось ЧП в БГУ. Группу студентов отделения журналистики исключили из университета и комсомола за «антисоветчину» и злостное хулиганство. Звонит первый секретарь обкома партии С.О. Притыцкий:
– Почему не докладываешь о ЧП в университете?
– А что случилось, Сергей Осипович?
– УКГБ даже не знает, что случилось?
– Дело в том, что мы оперативно не занимаемся университетом. Этот вопрос не ко мне.
– Я прошу разобраться. Дело серьезное, уголовное.
– Естественно, я сообщил о звонке С.О. Притыцкого председателю КГБ республики В.И. Петрову.
– А чего разбираться, там все ясно, – сказал Петров. – С ректором я разговаривал.
– Но у меня персональное поручение Притыцкого.
– Ну, раз поручение, то разбирайся.
Я пригласил Разуменко и Свиржевского – молодых и толковых чекистов – и попросил разобраться и доложить «из первых рук».
Они быстро выяснили суть конфликта.
Случай был, конечно, безобразный, но исключать студентов, уже сдавших государственный экзамен, было чрезмерно жестоким наказанием. Тем более что не имелось оснований возбуждать уголовное дело, к тому же по «антисоветской» статье.
На второй день я попросил пригласить университетских «героев» на беседу в управление. Ребята, конечно, перетрусили.
В КГБ! Что-то будет теперь с ними. Мало того, что исключили из университета с «волчьим билетом», так еще и в КГБ зовут.
Студенты рассказали, все как было.
А было так. Сдали последний экзамен и решили, как водится, отметить. Скинулись, купили водки, вина, немудреной закуски. Захмелели. Потом сложились еще, прикупили вина. На закуску уже не хватило. Хмель и ударил в молодые головы. И пошли выяснять отношения с преподавателем марксизма-ленинизма, который занимал комнату в том же студенческом общежитии. Припомнили ему девочек-студенток, к которым он был неравнодушен. Слово за слово, и кто-то по-революционному решил: «Жуй партбилет, негодяй, или выбросим в окно с четвертого этажа». Кто-то уже схватил донжуана за шиворот. Слава богу, до трагедии не дошло.
Банальная история. Можно было понять ребят, оскорбленных в своих мужских чувствах.
Перепуганный преподаватель утром написал большое заявление ректору и в партком. Доложили в горком, министру, в ЦК. Чем больше вовлекалось людей, тем страшнее выглядело дело.
О результатах расследования доложил С.О. Притыцкому. Надо было видеть его возмущение:
– Вот как можно извратить факты и покалечить судьбы людей.
– Какие предложения, Сергей Осипович?
– Отменить приказ об исключении ребят из БГУ. Преподавателя П. привлечь к ответственности за аморальное поведение.
– Как же люди, вчера исключавшие, будут восстанавливать?
– Ректор – человек мудрый, поймет. Думаю, что он действовал под влиянием необъективной информации. Другим, кто давал указание «привлечь и строго наказать», будет наука. К судьбам людей нельзя относиться под влиянием эмоций.
Как сложилась судьба молодых журналистов, спасенных от «волчьих билетов», не знаю, так как вскоре уехал на работу в Москву. Но в январе 1968 года получил от Валерия Высоцкого (главного «героя» этого дела) небольшой сборник очерков с надписью: «Дорогому Эдуарду Болеславовичу в знак уважения и на память о Минске от автора». Не стану скрывать, это была для меня приятная неожиданность и награда.
На охоту и рыбалку ездили всегда вместе. Он не любил шумных компаний и застолий. Осенью и зимой на охоте – 100 граммов для «сугрева», сало, черный хлеб, луковица. Никаких разносолов. И терпеть не мог на охоте или рыбалке обсуждать деловые вопросы.
Как-то напросился на охоту министр финансов. И пошел о делах. Он не знал, что Притыцкий в подобной обстановке не выносил таких разговоров. Больше министра в охотничью компанию не приглашали.
* * *
Из почты С.О. Притыцкого. 24.3.1956 года
… Уже солнце светит по-весеннему, хотя ночью жмет не мартовский, а февральский мороз. Снег на солнце тает и, как дым, уносится в воздух. Если так будет и дальше, то земля останется ненапоенной водою, а луга неудобренными весенним половодьем. Таким образом, и без того запущенная и опустошенная наша белорусская земля не даст должного урожая, о котором так много мы беспокоимся, пишем и говорим....
Хорошо помню ваше приглашение приехать к вам в Молодечно. Этого я не забываю и очень хочу поехать к вам…
Якуб Колас
* * *
Еще один штрих к портрету Сергея Осиповича.
В мою бытность начальником Минского УКГБ возник «бунт». К зданию обкома партии пришла большая группа рабочих и работниц тракторного и других заводов. Возбужденные люди требовали встречи с первым секретарем обкома. Встреча состоялась.
Рабочие возмущались, почему их детям не дают учиться в русских школах. Доводы о том, что русских школ в Минске достаточно, их не убедили.
– Вы своих детей учите в русских школах, а нашим – только белорусские. Почему такая несправедливость к рабочему человеку? Почему закрываете нашим детям дорогу в ленинградские и московские институты?
– Да наши дети учатся в минских институтах…
Пришлось учитывать требования людей.
Долго не мог успокоиться Сергей Осипович, коренной белорус: Вот пугают белорусским национализмом. А каким «…измом» назвать это явление?
Сергей Осипович помнится мне простым, скромным, веселым, принципиальным.
Он был настоящим коммунистом, а не партбилетчиком.
* * *
Имя Притыцкого уже вписано в историю Беларуси. В ней есть свои приливы и отливы, в разное время она может иметь разную окраску, но Притыцкий непременно остается в памяти народной. Такие самородки из народных глубин выдвигаются не так часто.
В Минске есть улица имени Сергея Притыцкого. Иногда по ней проходит уже немолодая, но красивая в свои годы женщина. Здесь ее никто, пожалуй, и не знает. Это Татьяна Ивановна Притыцкая, прошедшая вместе с Сергеем Осиповичем всю жизнь, пережившая с ним все, что пережил он.
* * *
– Ты был в Чехословакии?
– Да, Сергей Осипович.
– А в Лидице был?
– Не был. Видел в кинохронике. Читал, слышал.
– Чехословаки сумели сделать мемориал сожженной деревне, а мы вот до сих пор не смогли. Есть, конечно, обелиски. Есть неплохие памятники в глубинке. А надо бы сделать мемориал, доступный людям, недалеко от Минска. Подумай, партизан, поразмышляй.
– А чего размышлять, Сергей Осипович. Я знаю – целые районы сожжены, люди уничтожены.
Стал перечислять: «На Полесье, в Витебской области и других местах».
– Надо, чтобы это было в центре республики, желательно недалеко от Минска и дороги. Мы уже обсуждали этот вопрос с К.Т. Мазуровым, П.М. Машеровым, В.И. Козловым. Они тоже знают сотни сожженных деревень. Есть прикидки. Но и ты подумай.
Взялся за дело с радостью. Побывал во многих местах. Вдоль Логойского шоссе много сел, сожженных фашистами. Они отстроены заново. В одном селе оккупанты расстреляли около 500 человек. Но на этом месте построили коровник. В другом – многие были в партизанах, но и в полиции было немало.
В воскресенье поехал за грибами в излюбленное место. Кругом молодой сосняк и ельник. Встретил старика. Разговорились:
– Что за деревня была на этом месте? Почему не отстроили заново?
– Деревня Хатынь. Строить некому. Всех людей немцы уничтожили. Один я остался в живых.
Долго и подробно рассказывал старик о трагедии Хатыни.
Грустным был рассказ Иосифа Каминского. С него, с натуры, талантливый белорусский скульптор Сергей Селиханов изваял старика с мальчиком на руках.
В понедельник я рассказывал С.О. Притыцкому о тех деревнях, где можно было, на мой взгляд, строить мемориал. Рассказ о Хатыни его заинтересовал.
Вскоре К.Т. Мазуров, П.М. Машеров, Т.Я. Киселев, С.О. Притыцкий, А.Т. Кузьмин, В.Ф. Мицкевич поехали смотреть место. Так рождалась всемирно известная Хатынь. Скульпторы и архитекторы просто и гениально увековечили трагедию белорусского народа. Ничего не придумано. Только правда, трагичная, горькая правда. Людская скорбь, символ мужества.
* * *
Притыцкий знал всех белорусских писателей. Со многими дружил. Особенно теплые отношения у него были с Якубом Коласом, Кондратом Крапивой, Петрусем Бровкой, Михасем Лыньковым, Аркадием Кулешовым, Иваном Шемякиным, Максимом Танком, Янкой Брылем. У рыбацкого костра на Нарочи иногда засиживались до утра…
* * *
Татьяна Ивановна часто с ним советуется, как с живым, старается представить, как бы он отнесся к тому, что происходит сегодня в нашей жизни…
Жизнь, которую так любил Сергей Осипович, продолжается…
Фильм «Красные листья» я смотрел не один раз. Появится он на телеэкране снова – буду смотреть опять.