Эта влажность была — зверь. Воздухом, который он вдыхал сейчас, уже дышали. В этом кислом привкусе остался тонкий след кипящих пузырьков в живом токе крови. Он стоял в отмершем легком пещеры, и его собственные легкие были стиснуты ребристой грудной клеткой: чуть отпустило — сдавило опять. Застоявшееся в здешнем воздухе чужое дыхание текло теперь сквозь него.

Он шел вперед, и свет умирал постепенно. Его глаза пытались приспособиться к темноте, про которую он знал, что она — абсолютная. Он закрыл их и пошел вперед, осторожно, шаг за шагом, нащупывая дорогу. Шаткий камень прокрутился у него под ногой и покатился по полу, изрытому небольшими кочками и неглубокими впадинами. Коридор оборвался вниз, потом пошел под уклон более ровно, уводя его все дальше во тьму.

Двигаться он стал медленнее, или ему просто так показалось. Здесь не существовало времени. Он пытался нащупать впереди пролом или трещину, которая поймает его ногу в ловушку и опрокинет его головой вперед в пустое пространство — или в ничто, в полную и безвыходную слепоту. Ночной охотник идет по следу при свете луны… Но здесь никогда не светила луна. Его ладонь скользила по прохладной каменной поверхности, которая то щербилась пчелиными сотами, то вновь разглаживалась, то разбегалась трещинами, узора которых он даже мысленно не мог себе представить, свести воедино. Рука проваливалась в ниши и снова находила себе опору. Он шел дальше.

Пещера делалась все уже. Еще несколько коротких шагов, и, если расставить руки, можно будет коснуться пальцами обеих стен. Потом стены опять разошлись по сторонам. Один раз он споткнулся и упал, ссадив кожу о шершавый камень. Камень ничего не отдавал взамен на его глухие шаги; мягкий этот шорох да его дыхание — единственные звуки. Пещера начала петлять. Он снова замедлил шаг. Он умел ждать. Здесь ничего произойти не могло, если не считать его собственного медленного продвижения от света прочь. Здесь больше не было следа, по которому можно идти, и знать здесь тоже было нечего.

Ему показалось, что в пещере стало теплее, но он ошибся. Это был запах, свойственный теплоте, — едва заметная отдушка у него в ноздрях. Сухая и затхлая. Свойственная теплому телу зверя.

Он потянулся вверх и дотронулся до потолка пещеры, а потом отследил весь ее периметр вокруг собственного тела. Он глотнул воздуха и затаил дыхание, прислушался, а потом опустился на четвереньки. Запах стал сильнее. Он вытянул руку вперед. Пусто. Холодный пещерный камень. Но теперь он услышал и самый звук дыхания, невыразительный, но ритмичный. В себя, потом из себя. Он двинулся вперед, потом снова вытянул перед собой руку. Ладонь сомкнулась на живой плоти.

Наималейшего движения хватило, чтобы он отскочил в сторону. Потом опять подкрался поближе, и пальцы его подрагивали, нащупывая дорогу. Копыто. Раздвоено, а вот ложный коготь, непроросшая почка плоти на тыльной стороне задней ноги. Волосы на огузке слиплись от грязи и крови. Вепрь лежал на боку, и дыхание у него было неглубоким и частым.

Он ощупал брюхо зверя там, где шерсть была реже всего, а кожа под ней — самая мягкая. Его ладонь прошлась по волокнистой щетине выше, на боку. Вепрь снова пошевелился, поднял голову и тут же ее уронил. Клык царапнул о камень.

Он дотянулся до проволочно-жесткой щетины на загривке. Щетинины лежали прямо вдоль линии позвоночника, толстые, как гусиные перья. Потом он опускал и опускал голову, покуда чуть менее грубая шерсть на боку вепря не стала колоть ему щеку. Тогда он остановился и пробежался пальцами по мягкому подшерстку. Он чувствовал, как убывающий жар вепря пульсирует сквозь плотную броню подкожного жира. Легкие надувались и опадали, и каждый вдох приподнимал ему голову, а каждый выдох был чуть менее сильным, чем предыдущий. В себя, потом из себя. Он подоспел вовремя. Сердце вепря гулко стучало, все медленнее и медленнее. Он ждал, пока оно замолчит.

Сейчас.