Министр начал утреннее заседание почти что с разноса: в двух циркулярных письмах месячной давности были некорректные формулировки, а одна — так просто содержала двусмыслицу; по трем департаментам реально не выполняется график работ — министр разложил по полочкам что и почему не будет выполнено в сроки; кадровые перестановки с учетом профессионального соответствия — словно он помнил десятки личных дел наизусть…

Подчиненные сидели прижавши уши и в совершеннейшем обалдении.

— И поросятину надо хорошую в столовую закупать, — закончил министр.

А оставшись один, еще раз удивился поразительной ясности, с которой память сразу представляла ему любой фрагментик, любую деталь из ближнего или дальнего прошлого: память просто восстанавливает любой кусочек жизни, и, оказавшись там, можно повернуться в любую сторону, взять и рассмотреть каждый предмет.

Какое пронзительное удовольствие!

Тот лекарь вчера взял всего лишь три сотни зеленых.

Хороший мужик.

И никакой тебе магии, кроме лягушки.

Странная, правда, икона висит на стене — он такого сюжета не видел: Георгий Победоносец, он не Победоносец еще, стоит без обычных доспехов, просто в коротком плаще — круглый маленький щит в левой руке и копье в правой; змей одноглавый с крупным телом и мощными лапами метрах в трех от него — ощущение движенья какого-то, примеривания перед схваткой.

— Дмитрий Игоревич, сейчас сообщили — Большой Кубанский казачий круг вынес решение перейти в партию «Эх, Россия». И «яицкие» собираются сегодня по этому же поводу.

— То есть как, выходят из Конгресса?

Помощник полуутвердительно качнул головой.

— Чепуха какая-то, уточни еще раз.

Монет, отчеканенных в самых разных местах и в самые разные годы, было огромное множество, Иуда и раньше знал, что некоторые ловкие менялы делают себе целые состояния, а их семьи живут в богатых домах. Теперь, оказалось, он сам должен освоить эту науку.

Легче было с золотом и серебром, но и там случались подделки или подмешанный к основному металл.

Учителю не нравилось, что он слишком вникает, тратит на это время.

А как?

Если надо покупать пищу, менять рвущиеся у братии сандалии, платить за ночлег. Надо давать иногда самим милостыню, потому что нельзя смотреть в глаза человека, который знает, что ляжет спать без еды и не будет иметь ее утром проснувшись. Он ловил в таких случаях взгляд Учителя, а иногда не ловил, а давал сам. Надо и давать и просить, и спорить с менялами, потому что у него на счету каждая денежка.

Как же он опечалился, когда сам собою просился прибыток, но Учитель ему запретил: они ходят по Иудее, Самарии, Галилее, дорогам Сирии — сколько разного товара, который можно взять в одном месте и потом с пользой перепродать. Нет, Учитель запретил — если денег мало совсем и не дают подаяний, часть братии просто должна несколько дней поработать. Иуда сам работает в таких случаях, стараясь усердьем подать пример.

И научился уже чувствовать тех, кто подаст ему милостыню или не подаст. Есть богатые дома, к которым, он уже знает, не надо и подходить — зря тратить время. А где-то точно дадут, но нельзя являться навязчиво часто.

В лицо, обзывая бездельником, тоже плевали.

— Бушуют?

— Уж третий день стоят. И Кучерена там среди них бегает.

«Высокое лицо» мэрии призадумалось.

Но ненадолго — думай не думай, а ехать все равно надо — репортажи уже по чертову телевидению начались.

Люди заняли все пространство между входом в метро «Полянка» и магазином «Молодая гвардия» — позволявшее вместить человек триста — тех самых выселенцев из домиков, построенных лет сто с лишним назад.

Лозунги передавали ясные настроения: «Замоскворечье — наша родина», «Предоставьте жилье в родных нам местах», было кое-что порезче.

Люди научились считать — рынок есть рынок, и сколько стоит тут квадратный метр земли под застройку, знали даже малые дети. «Рассчитайтесь по-честному» — справедливо царило в умах.

Первой на место выехало техническая бригада — надо было смонтировать площадку для выступления «высокого лица», поставить микрофоны и усилители.

Через полчаса отправился сам кортеж.

О прибытии его кто-то узнал заранее, и толпа ожидала.

Детки стояли с плакатиками: «Я хочу учиться в своей школе».

«Высокое лицо» ласково взглянуло на деток и, сопровождаемое, поднялось.

Кашлянуло, пробуя микрофон.

— Дорогие сограждане…

— Дорогие, конечно, — прервал сразу округлый мужик из первого ряда в какой-то махновской папахе на голове, — ты на каждом сколько рассчитываешь заработать?

Охрана внизу шевельнулась в ту сторону.

— Давайте, прежде всего, соблюдать корректность. Дома ветхие, вы это прекрасно знаете. И я вам скажу чистую правду…

— Чистую?! — ехидно рассмеялся мужик. — Давай чистую, послушаем правду-матку!

Воздух стал чистым, и очень легко задышалось, внутри снялось напряжение, свободной показалась каждая в организме клеточка.

Свобода — она же правда.

«Высокое лицо» почувствовало освобожденье души, радость неизъяснимую оттого, что можно быть полностью самим им собой!

— Вон, Кучерена, я вижу блокнотик держит — цифирки посчитал, что здесь почем. Сунь их знаешь себе куда? Цифирки эти «по-белому», а по-настоящему, не заглядывая в твой сраный блокнотик, сразу скажу: как минимум вдвое больше. Каждый из вас, в гребаных этих квартирках почти что — долларовый миллионер, — его разобрал смех: — Только… хе-ха-ха… только хрен вы и десять процентов получите. Выселим всех к чертовой матери за Окружную. Я вам больше скажу — снесем тут старину на фиг всю. Что старину — Военторг, а, Военторг? В каталогах мира среди памятников конструктивизма, и сто лет бы еще простоял. Французы приезжали, говорили: «Что вы де-елаете». А нам хреном по деревне — снесли и всё! — И тебе, мужик, — он поискал глазами наглого мужика, тот не попался, но фраза уже полетела, — снесем башку вместе с папахой!

В подтверждение «высокое лицо» подняло руку, чтоб врезать хотя бы по воздуху, рука чуть двинулась вниз и застыла, словно схваченная вся гипсом.

Он попробовал ей двинуть еще… воздух тяжелый, он часто дышит, ноги отекли — неприятно стоять…

Что он тут наговорил, а? Что с рукой?

Телекамеры были?..

Вон, две проклятые.

Иуда всегда искренне благодарил человека, давшего любую монетку. И молился за него, чтоб Бог снискал ему благодать. Сколько глаз хороших, и таких, порой, бесконечных.

А братья недолюбливают его.

Как же, один шаркает сандалиями по камням, другой не замечает, что рубаха цепляет шипастый куст — а за все надо деньги платить.

Он досматривает за каждым, делает замечания — кто-то морщится или глупо шутит в ответ.

И посмотрели на него с укоризною, когда он хотел отогнать мальчишек от смоковницы, богатой спелыми ягодами. Мальчишки из соседней деревни — он знает эту деревню, достаточную очень и зерном, и скотом. Мальчишки сильные, не голодные, а со смоковницы он набрал бы полный мешочек.

Учитель шел впереди, повернулся и приказал оставить мальчишкам дерево.

Царствие небесное, о котором говорит Учитель, а братья задирают головы вверх — оно не там, оно в человеке. В которых-то точно есть. Он долго стоял у входа на рынок на солнцепеке, долго — и никто не давал. Солдат-римлянин скучающе смотрел на него, стоя в тени на посту. А когда Иуда, вздохнув тяжко, собрался уже уходить, сделал знак подойти. Рука протянулась и сунула ему монету с профилем Римского Императора — крупная денежка для простого солдата, и глаза — чуть улыбающиеся и ласковые. Иуда низко поклонился, и слеза упала на землю.

С утра профессор Рождественский отправился по приглашению в Академию, а днем, вернувшись, узнал от Зины, что «барышня» полдня провела сидя за Интернетом.

— Денис Денисович, она мясное отказывается есть. Говорит: люди не звери.

— Э, собственно… а рыбу?

— Рыбу не отказывается, говорит, нельзя есть теплокровных, они нам братья.

— Формально она права. Да-с, — профессор подумал, что можно самому иной раз заскочить в ресторан, а здесь, дома… — Зинуля, ты готовь нам всем теперь рыбные блюда, ну, икорки, там, красной-черной давай.

— Яйца ведь тоже можно?

— Можно, это у тебя идея полезная.

* * *

Толстяк зашел в недорогую пивную и вышел оттуда уже через две минуты, утирая рукавом губы.

А через десять секунд джип с очень темными стеклами отъехал от тротуара.

— Вы что, ребята?

Двое с боков.

По ушам судя — продукция «сделанная со стаканом». Старший на переднем сиденье рядом с шофером.

— Молчать!

— А далеко едем? Я деньжат-то с собой на пивко только взял.

— Заткнись, урод.

С боков для убедительности надавили.

* * *

Министр испытывал, что называется, кайф, ныряя в разные уголки памяти, но что-то стало происходить и другое — посещённое, сменяясь другим, не уходило совсем, а отступая несколько вглубь, продолжало маячить, куски находили друг друга, монтировались между собой и складывались.

— Иуда, посмотри эту монету. Золотая, попробуй на зуб?

— И пробовать не буду, я знаю эту чеканку — там половина медь.

Другие лепятся.

— Некогда мне с вами.

— Ну эту вот только взгляни.

Он берет в пальцы крупную монету и недолго рассматривает.

— Карфагенская она, ей двести лет.

— А за сколько менять?

— Ни за сколько, она у тебя год пролежит без движенья.

— Эх, беда-то! Всучили мне.

— А ты вот что сделай. Монета хорошо сохранилась, подойди к римлянам, не к солдатам, а из начальников. И меньше чем за два сребреника отдавать не соглашайся.

— Неужто два сребреника?

— Попомни мои слова.

Большой «полуофициальный» совет под руководством представителя администрации — человека не из самых главных, но немаленького, и тесно связанного с бизнес-кругами — проигнорировать было никак невозможно.

Главный «Торговый» не зря совсем приехал туда с тяжелым чувством — первый же вопрос от председательствующего прозвучал до примитивности безобразно:

— Ну и как будем вынимать у этой суки деньги?

Лёня сразу же предложил глупость: нарисовать ей на бумаге всякие привлекательные инвестиционные планы — нефть, газ, алмазы — втянуть, а потом — дело техники.

Молодой шустрый на всё способный депутат предложил «еще лучше»: обвинить в пособничестве экстремистской партии «Эх, Россия», взять под стражу вместе с ее опекуншей, прессануть — сами на все согласятся.

«Торговый» встретился глазами с умным Катушевым, и оба друг друга поняли.

— Ну а вы что молчите, Евгений Матвеевич? — спросил председатель.

— Я, во-первых, предлагаю не называть женщин суками.

— Хм…

— Во-вторых, нужно представить ей несколько крупных реальных проектов с эффективными результатами финансирования. Пусть закажет международную экспертизу и принимает решение.

— Вы что же, всерьез полагаете, что мы вынем у нее таким способом четыреста миллиардов?

— Вынимают из карманов, и я в этой области не специалист.

«Не будет он на старости лет срамить себя участием в шайке. Нет, не будет».

Ответ, разумеется, не понравился, и в его сторону больше уже не смотрели.

Нервного разговора хватило всего лишь на полчаса, выбрали все-таки предложение обвораживать сказочными планами и отправить на это министра финансов, администратора… Лёня, видимо вспомнив про танцы с цветком в зубах, нашел предлог отвести свою кандидатуру, третьим вызвался известный всем «Энергетик».

Готовиться к сказочным планам было незачем, ехать договорились почти не откладывая.

Администратор отозвал к себе Катушева.

— Конфеты-бараночки я еще понимаю, но они же по всей стране поросят раздают. Откуда у них такое количество поросят? Мои специалисты просчитали внутренние ресурсы, таможенный ввоз за три последние месяца — нет в стране такого количества поросят!

— Совершенно верно.

— Тогда как вы это объясняете?

— Да просто. Мои люди проследили эту схему: приезжает грузовик с поросятами, отдают двух-трех и обещают скоро приехать и раздать остальным, а молва по областям идет, что у каждого уже есть дармовой поросенок.

Что-то не понравилось администратору в этом флегматичном ответе.

— Да?

— Ну, не из воздуха же они их берут.

* * *

— Вон, машина с нашими поросятками пошла. Желаете, остановлю, вам дадут одного?

— Будет тебе сейчас поросятина, — проговорил с переднего сидения старший.

— Ну, будет так будет. А это что?

— Где?

— Вон коллектор прорвало.

Все увидели, как из какой-то дрянной трубы мерзкая жижа хлещет потоком в реку.

— Нужно вам это?! — зло проговорил мужичок. — Вот это вам нужно?!

— Не нужно, но ты все равно заткнись.

Иуда давно заметил, какие разные люди.

Когда Учитель говорит с ними, у одних свет возникает в глазах — но потому что их души и так это знали, их радует подтверждение, выраженное собственное их чувство чужим сильным словом. У других — только недоумение, им любопытно, как если бы показали какую диковину, а головы потом возвращаются к своему кругу мыслей.

Разве Учитель не понимает?

Разве не сказано: все возвращается на круги своя.

И еще: у кого много есть — преумножится, а у кого мало — отнимется то, что имеется.

— Да, уютненько тут у вас, хороший подвальчик.

Человек сидел за столом, и те трое вошли и остались стоять.

— Садись.

— Благодарствуйте.

Мужичок расположился на стуле напротив.

— Ты на кого работаешь?

— О!

— Что о, хозяина называй… Что молчишь, жить хочешь?

Мужичок призадумался.

Потом улыбнулся:

— Другой раз радость от жизни берет, счастье какое-то… — и погрустнел: — а иногда и не очень.

— Ваньку валяешь, сукин сын.

— Насчет происхождения вы, извините, не правы.

— А понимает твой хозяин, на кого замахнулся? Ришельевич с Полуниным мне, понимаешь, мне платят.

— Много?

— Не твое дело, собачье.

— Опять, извините, ошиблись с происхождением.

— Значит, хозяина своего ты не сдашь?

— Нет.

Их глаза сошлись, и тот первый вдруг ясно понял, что орех этот можно раздавить-размозжить, но вынуть из скорлупы ничего не удастся.

Стало быть, и время терять больше незачем.

Взгляд, брошенный за спину мужика, все сказал, старший двинулся, но двинулось еще что-то.

Двинулся слегка, вроде, воздух и пол, лестничный ход ухнул, проседая под гигантским черным медведем — невероятная черная туша лишь задела по пути слегка старшего, и того пушинкою отнесло к стене. Двое других было сунули к кобурам руки, но каждый сразу же понял — стрелять в эту страшную тушу, всего в нескольких метрах, из их «пукалок» — это сразу подписать себе приговор.

Медведь легко достиг другой стороны стола, встал в рост… зверь не ударил, а просто дернул лапой и оторванная голова полетела на стол.

Кровь стала стремительно растекаться.

Гость слегка отстранился, чтоб не запачкаться, и встал.

— Ну, я поеду?

— Можем подвезти, — любезно предложил с пола старший.

— Не надо, — добродушно улыбнулся мужик, — я на попутках.

И двинулся вверх по лестнице.

Медведь, прихватив голову, затрусил за ним на задних лапах, словно за дрессировщиком в цирке.

* * *

На секретарский телефонный звонок энергичный женский голос ответил, что Их Высочество готово предоставить представителям власти аудиенцию.

Поехали, как положено, каждый в своей машине и со своей охраной.

* * *

Сообщения шли чередой.

С личными извинениями позвонил атаман от Донского войска.

— Ты, Игоревич, прости. Сам я был против, но донцы единогласно почти решили вступить в «Эх, Россию».

Другие звонки… ближе к вечеру Митя понял, что от Русского конгресса — его любимого детища — осталась только кучка татар и евреев.

* * *

Представитель администрации, выходя из машины, сразу заметил некоего в плаще с поднятым воротником и надвинутой низко шляпе.

Тот совался в подъезд, и подъехавших заметил слишком поздно.

Администратор сделал знак другим подождать и подошел к человеку.

— Борис Абрамович, но это уже безобразие. Вы нарушаете основные договоренности.

— А как я мог, как я мог не сделать визит любимейшему существу своего близкого друга, не выразить соболезнование, — быстро заговорил тот, — щенком держал ее на руках, — он показал, как держал и баюкал.

— Где остановились?

— Как где, на старой московской квартире. Там, кстати, при шмонах свинтили со всех дверей золотые ручки, ну хоть бы обычные взамен них поставили. Свинство какое-то.

— Слушайте, правила надо соблюдать — после нас.

— А что вы тянете? — он взялся пальцами за рукав и приблизил голову: — Есть один очень простой способ.

— Какой способ?

— Ну-у…

— В пай хотите войти?

— Хочу. Двадцать пять процентов… хорошо, двадцать.

— Нет, заранее не обещаю. Мы сначала сами попробуем.

* * *

— Вадим Робертович, а вы уверены, что никакого скандала не будет?

— Какого скандала?

— Ну, как у Иры.

— Ты меня сравниваешь с этой тютей?

— Я не сравниваю, но она, между прочим, на нервной почве в психушке.

— Вон как.

— Да, полное отсутствие памяти. Помнит только ранний период — когда была пионервожатой, про дедушку Ленина все время плетет.

Ведущий Соколов рассмеялся, это только добавило ему азарта.

— Ладно, я в гримерную. Не бойся, нам черт не брат.

* * *

Госпожа Маргарита Вейлер слушала их внимательно: и про нефть на шельфах, и про газ, про грандиозную евро-азиатскую магистраль, которая возьмет на себя большую часть мировых грузоперевозок…

Насторожило в первый раз, когда увлекшийся «Энергетик» был остановлен словами:

— У вас более тридцати миллиардов долларов отвлеченных средств из самой энергетики, вы их куда дели?

А через некоторое время последовало:

— Вы ведь самоотказники, господа. Выкинули старость на улицы. Так не поступают даже в собачьей стае. Я прокатилась в метро. Днем, когда инвалиды могут просить, двигаясь по проходам. Страшной формы калеки. Кто мешает выделить для строительства удобных инвалидных домов с уходом два-три миллиарда всего, из тех трехсот с лишним, что вы держите за рубежом под крошечными процентами?

Администратор первым понял: все, что они тут мололи, ушло, как вода в песок.

Дальше речь полностью перешла к хозяйке.

— Я просмотрела действующие на настоящее время налоги. На каждый рубль… доллар, неважно, вы получаете от НДС, ЕСН, и подоходного налога более пятидесяти процентов в казну. Это без налога на прибыль. Четыре процента и свыше пятидесяти процентов — кто-нибудь может мне объяснить причину предпочтения не второго, а первого?

Взялся было министр финансов.

— Сударыня, вы забываете о сроках окупаемости…

— Совсем не забываю. Во-первых, бюджетные доходы с этим никак не связаны, я же считала без прибыли, во-вторых…

Разобралась «зараза», подумал Администратор, и манера её — поворачивает не глаза, а голову, неприятно упирая в собеседника взгляд.

— Во-вторых, господа, через два-три года нормально организованное предприятие может быть выставлено на торги, с сохранением профиля деятельности, разумеется. Вот вам и инвестиционный объект, не в чистое же поле вкладывать. Вы мировую практику сколько-нибудь изучали? А шельфовые и прочие запасы разумнее поберечь.

Министр и «Энергетик» хотели было еще что-то провякать, но в комнату вошла дама — стройная, высокая, в черном блестящем брючном костюме с изумрудным колье — в одной руке дама держала бутылку шампанского, в другой — полуотпитый бокал.

— Милая, — обратилась она к хозяйке, — Зина уже приготовила устрицы и к ним отварной рис с красным перцем. Аудиенция закончена, господа. Все вы получите VIP-приглашения на назначенный на послезавтра бал в Нарышкинском дворце. А сейчас ступайте к чертовой матери.

В прихожей двери были открыты, демонстративно назначенные им для выхода, но, ступив за них, трое все почувствовали сперва непонятную пустоту, затем — никакой лестничной площадки — комнатка, освещенная подвешенной к потолку керосиновой лампой, образок в углу, маленькое с темнотою оконце — вроде кельи, что-то такое. Женщина сидит у другого края стола, старая, с белой с прозрачностью кожей, старость не последняя, а у которой еще есть время.

Глаза… в них горе.

И переполняются горем, глядя на них.

Администратор заволновался вдруг, а «Энергетик» торопливо проговорил:

— Мама, ну мы ж как все люди.

В глазах старой женщины появились слезы, и Администратор почувствовал, что ему больно как-то везде.

— Если бы я знала, — рот остался полуоткрытым, — если бы я только знала…

Наваждение просто — они стоят на большой лестничной клетке, два охранника дожидаются их у лифта, «Финансовый» осторожно посматривает, а «Энергетик» встряхивает головой, двери большого лифта уже открыты.

* * *

Диктор объявил: «Вадим Соколов, господа!» и на площадке появился известный всей стране ведущий.

До этого были представлены два оппонента-участника: мужичок крепкий-округлый, представитель малого бизнеса и член партии «Эх, Россия», и представитель партии власти — заместитель председателя генерального секретариата.

— Зампредгенсек, — сразу прокомментировал Соколов, — вас вызвали, вам первый вопрос.

— Вопрос простой: Что означает приставка «эх» в названии вашей партии?

— Прощеньица просим, это не приставка, а частица. Частица, богатая любым выражением: радостным, грустным, разочарованным, каким хотите.

Соколов: Россия, так сказать, во всем ее многообразии, понятно. Ваш вопрос?

— А у меня не очень простой. Россия разная сейчас — старики бутылки собирают, чтобы, значит, купить для желудка кефира, доктора наук получают по триста долларов, а секретутка любая в крупной фирме — шестьсот и больше, бандиты всё поделили, чиновники Куршевелем не стесняют себя и островами разными, мэры удачно на миллиардершах женятся, журналистики разные или ведущие на телевидении, — он скосился на Соколова, — лопатой деньги гребут, а хирургическая медсестра перед операцией ест бутерброд с маргарином. Это как же ваша партия «Единая» все это объединяет?

Соколов: Любопытный вопрос.

— Ну, во-первых, наша партия никаких бандитов не объединяет.

Соколов: Ой ли.

— За голословные обвинения, хочу предупредить, можно привлечь к суду.

Соколов: Мне страшно.

— Во-вторых, наша партия объединяет именно тех, кто желает процветания России.

— Хе, процветание, любезный, это заводы и фабрики. Я вот челночил по разным странам в девяностых и на рыболовецких судах подрабатывал.

Соколов: Повидали мир, значит?

— Пришлось. И куда не приедешь, к политикам на выборах только два вопроса — трудовые места и социальная защита. Процветание — это и есть трудовые места. Много их создали?

Соколов: Ну, чиновничьих мест они создали много.

— Не надо огульно, и без знания дела.

Соколов: Ну, расскажите со знанием.

— Молодец, Мотов, хорошо его шьет. Милая, может быть, ты все-таки запьешь немного устриц этим сухим шампанским?

— Нет, алкоголь человеку совершенно не нужен.

— М-м, человеку, пожалуй. Зиночка, достань, будь любезна, вторую бутылку.

* * *

Разместиться для краткого обсуждения решили в машине у «Энергетика» — у него там отличный бар.

— Провал полный, ребята, — начал хозяин машины, разливая всем в рюмки. — Нужны какие-то радикальные меры.

— А к кому, — поинтересовался «Финансовый», — переходит ее состояние, если в случае…

— К опекунше, — сообщил Администратор, — а та еще «похлеще», пожалуй, будет. Но у «Березы» есть план, говорит — очень простой.

«Энергетик» сразу налил по второй.

— Сколько за него хочет?

— Двадцать процентов, и чувствую, не уступит.

— Восемьдесят миллиардов долларов? Вот пи-дараз!

* * *

Зампредгенсек нес ахинею.

Мужичок пару раз сбил его народными шуточками, и к окончанию первого раунда связно весьма изложил, что страна с бесконечным земельным ресурсом, не способная себя прокормить, и не страна вовсе, а недоразумение.

Счет зрительских симпатий шел не в пользу зампредгенсека один к десяти.

В перерыве Соколов рассказал про очередную дуэль:

— Помещик Кашкин стрелялся со своим соседом — убежденным толстовцем и пацифистом. Первой пулей Кашкин попал в верхнюю крупную мундирную пуговицу, расплющил ее, не причинив противнику ничего, кроме синяка. Сосед выстрелил в воздух. Второй пулей Кашкин угодил с тем же результатом в среднюю пуговицу. И наконец, третьей пулей расплющил нижнюю. По требованию уездного дворянского собрания Кашкин не только купил три новые пуговицы, но и самолично пришил их к мундиру соседа.

Соколов всегда заканчивал дурацкие истории про дуэли с видом человека, открывшего, как минимум, четвертый «замечательный предел» математики.

Прикинули, кому лучше ехать к «Березе» на переговоры, и вышло на «Энергетика».

Когда шли к своим машинам, Администратор сказал «Финансовому»:

— Вот посмотришь, он опустит его процентов на пять, и себе в откат заберет.

«Финансовый», собственно, и не сомневался.

Друг Иуды, с которым вместе росли, работал у Каифы прислужником и сообщал кое-что время от времени.

Каифа не добрый, но и не злой — он обычный приспособленец. А Пилат вот злой и алчный. Каифа собирает каждые три месяца для него незаконную дань, но того все равно не умаслишь. И сегодня дружок сообщил ему — Пилат хочет как-то покончить с Учителем. И еще он сказал: «Берегись, Иуда, вас всех бросят в темницу».

Иуда не очень боялся темницы, и не это сейчас занимало его.

Позавчера, когда они шли к Иерусалиму и остановились на отдых, женщина принесла большой сосуд с маслом. Безумно дорогим. И обмыв Учителю ноги, стала натирать этим маслом.

Он было сказал, что лучше продать… но Учитель не велел мешать женщине в ее хорошем порыве.

Иуда почти не спал ту ночь — монетки, кучками и по одной, будто он запомнил выпрошенную им каждую, мелькали и мелькали перед глазами. Это не было сном, он мог повернуть любую или дотронуться пальцами. Только под самое утро удалось заснуть, и он поднялся с больной совсем головой.

А от потерянного сна крепко проспал этой ночью.

Только поднялся другим человеком.

Он перестал любить Учителя.

Это непривычное чувство он еще продолжает переживать.

Второй раунд начали секунданты.

Известная всей Москве дама и представитель молодежного движения пятого транша с рекомендующим названием: «Ваши!». Оба в наглую заявили, что «Эх, Россия» профашистская организация, и дама — сама, правда, не слышала, но знает, — что это партия провозглашает лозунг: Россия для русских!

Призванный ответить, тяжело вздохнув, укоризненно посмотрел на даму, но той — как с гуся вода.

— Лозунгов таких у нас никогда не было, а про фашизм, извольте, поговорим. Слово происходит от итальянского fascio — по-нашему куст. Кустовой способ существования, значит. В нашей политической географии это какой способ? Известно, кланово-этнический. И когда же это русские таким способом существовали? Я вот, хотя времени мало совсем, но книжки почитываю, приходится, иной раз, извиняюсь, и в туалете.

— А в туалете хорошо читается, — нестеснительно поддержал Соколов.

— Да-с, философ наш Иван Александрович Ильин подчеркивал — наоборот, не солидарные мы русские люди, не корпоративные. А вы про фашизм. И как практик могу сказать: вот люди с Кавказа, я против, лично, ничего не имею, вот у них семьи-кланы огромные — деньги соберут, здесь в Москве магазинчик откроют, без кредита всякого. Поработают там сами, не отрицаю, поначалу здорово поработают. Еще раз накопят-соберут — второй магазинчик. Глядишь, в третьем уже работают девчонки из Молдавии, с Украины, а машины у хозяев с битых жигулей на иномарки поменялись. А мне где взять на мои пирожки?

Соколов: Пирожки печете?

— Да, этими вот самыми, — мужичок поднял слегка когтистые руки, — коммерческий кредит мне не по силам, а эти вот, — он ткнул пальцем на оппонента, — денежки за границей держат под три-четыре процента. Я б с удовольствием взял под четыре валютных процента, — он ткнул туда же, — так не дают. Рынок это что? — он посмотрел на ведущего. — Я вот Кейнсов-Фридманов не читал, но знаю, рынок — это условия равных возможностей. А вы фашизм, да фашизм.

Мужичок махнул рукой и совсем огорчился.

Однако тут вступили его секунданты.

— Гелла, как ты можешь быть в двух местах сразу?!

— О, милая, это совсем нетрудно. Вот в трех-четырех сразу бывает иногда затруднительно.

— Нарколог, — представилась пушистая брюнетка с зелеными глазами. — Вашей партией был принят закон, согласно которому любой человек мог иметь с собой до десяти порций сильного наркотика. Этого вполне достаточно для мелкооптовых торговцев, которые орудуют на дискотеках, да и повсюду.

— Этот закон больше не действует.

— Знаю, но когда тот принимали, чем руководствовались?

— Мы исправляем ошибки на марше.

У ведущего Соколова перекосило физиономию.

— А куда маршируете?

Не дожидаясь ответа, он предоставил слово второму секунданту.

Мужчина в строгом темном костюме и галстуке, глаза странно разные — темный и серебристый.

— Руководитель охранной фирмы ОГПУ.

Соколов: То самое?

— Охрана Граждан и Правовые Услуги.

Соколов: Фу, отлегло.

— Не буду рассказывать как легко проводить селекцию мигрантских потоков через наши представительства в странах ближнего зарубежья.

Соколов: Действительно легко?

— Небольшой дополнительный штат и элементарное сотрудничество с местными МВД. Последний закон, позволяющий регистрировать трудовых мигрантов просто в канавах, которые они роют, это издевательство над человеком. Могу сказать, что кроме профессиональных криминальных элементов огромную часть преступлений совершают люди, доведенные до края свинским состоянием и нуждой.

— Этот закон сейчас корректируется.

— Но повторю вопрос коллеги — по каким соображением принимался тот первый?

— Я уже говорил, мы исправляем ошибки на марше.

Соколов: Да слышали. Перерыв. В конце восемнадцатого века графиня фон Вейн обвинила свою кухарку в систематической краже сахарной пудры. Та, обидевшись, вызвала ее на дуэль. Умевшая хорошо фехтовать графиня благородно предложила сразиться на сковородках, — Соколов опять принял вид человека, сообщающего важную новость: — И победила в этом бою.

Поначалу редакция передачи извлекала истории про казусные дуэли из всевозможной литературы, но скоро и казусы истощились, и сама редакция поняла, что выдумывать истории проще и гораздо удобней.

Он перестал любить Учителя, и не понимает сейчас, ради чего все это было. Разве он стал бы хуже душой, если бы зарабатывал, например, как меняла. Мог не милостыню просить, а сам помогать.

И не видит он разницы в людях за те три года, что Учитель ходит и проповедует — всё столько же тех, кто любит добро, всё столько же тех, кто к нему равнодушен.

«Энергетик» позвонил Администратору и сказал только два слова:

— Вариант подходящий.

В третьем раунде вопросы задавал сам Соколов.

Как-то не очень ему хотелось спрашивать что-то у этого туфтуна — бывшего комсомольского и райкомовского проныры — поэтому он приступил к мужичку.

— Трудно в малом бизнесе? Скажите честно, обирают со всех сторон?

— Так, без штанов оставляют.

Мужик начал грамотно излагать — что и как, а Соколов сочувственно кивал головой.

Через две минуты в аппаратную позвонили, знакомый голос генерального директора канала, задыхаясь, проговорил:

— Вы там с ума сошли?!

— Почему? — очень удивился режиссер передачи.

— У вас человек без штанов стоит!

— Какой человек? — режиссер перевел взгляд с мониторов в зал.

— Мужик этот, булочник!

Он опять посмотрел — все нормально, мужик недорого, но прилично одет, вот опять тычет на оппонента, и Соколов что-то у того переспрашивает.

Он вдруг понял — Васька Безуглов — талантливый, сукин сын, который озвучивает на телевидении почти все известные голоса. Когда они с Соколовым зашли выпить кофе, группа с Безугловым, отснявшая очередной сериал, сидела за сдвинутыми столами, и Васька хитро на них посмотрел. Болтает, значит, сейчас из кафе по мобильнику.

— Кончай, Васька, мы работаем.

— Ка-кой я тебе Васька!

Режиссер положил трубку и нажал кнопку режима «молчание».

Передача откровенно шла «в одну сторону», выслушав, безразлично, очередные декларации про «стабильность» и «шаг за шагом», Соколов хотел обратиться к симпатичному мужичку-работяге, но услышал в заключение деклараций:

— На том стояла и стоять будет наша партия!

— Ну, — улыбнулся мужик, — будет стоять или не будет, мы еще посмотрим.

— А с чем пирожки печете?

— Разные: с капустой, со сладостями.

— И мясные?

— А как же — с кот… с которыми много хлопот. Да вон, попробуйте, я прихватил несколько ящичков.

Он хлопнул в ладоши, и в зале появились молодые румяные молодцы во всем белом от колпаков до бахил.

Пошла быстрая раздача пирожков публике — каждый в оберточке, чтобы не пачкались пальцы, — румяный молодец одарил также экспертов-судей, поднес оппоненту и Соколову, оппонент демонстративно отказался, а Соколов почувствовав приятный аромат мяса и хорошего теста, взял сразу два.

Кажется, он взял потом еще два.

Передача закончилась с огромнейшим перевесом в пользу хорошего мужика, зал пустой, режиссер вышел из аппаратной.

— Робертыч, ну хватит жрать. Нам бы оставили.

— А вкусные!

«Сделал дело — гуляй смело».

Смело еще потому, что семья сейчас купается в Красном море, и на удобном таком расстоянии, ну, не может он не позволить себе эту журналисточку — интеллектуалочку с умными игривыми глазками.

Рабочие разбирают сцену и говорят между собой, что кошатиной очень воняет.

С интеллектуалочками как-то иначе совсем, как-то это переходит элегантно у них от одного к другому.

Она ждет у машины, и Соколов заспешил.

Еще ему нравилось, что она зовет его на ты и по фамилии, и с хорошим юмором девочка.

Опоздал не он, а она — ах, простительно!

Он включил зажигание…

— Соколов, что это?

— Что?

— Вонь кошачья.

Откуда в салоне его автомобиля вообще какая-то вонь? Или масло где-нибудь подтекает?

— Фу, Соколов, ты нарочно?

— Что нарочно?

— Намазался чем-то, я не знаю. От тебя кошатиной невозможно прет.

Он опять удивился такой нелепости и услышал:

— Соколов… я никуда не поеду.