1. Я СОБИРАЮ СВЕДЕНИЯ О РАБЫНЕ И ПРОВОЖУ ВЕЧЕР В ТАВЕРНЕ «ЗВЕНЯЩИЙ ОШЕЙНИК»

Оказавшись у рабыни за спиной, я неожиданно схватил ее и плотно зажал рот девушки ладонью. Мусор, который она несла, рассыпался. Я потащил невольницу назад, за мусорные баки, стоявшие рядом с домом Онеандра. Там, задрав легкий стальной ошейник к подбородку рабыни, я сжал ее горло.

— Ни звука!

Присмотревшись, я узнал в этой босоногой рабыне некогда свободную женщину. Она была последней в партии невольниц Онеандра, доставленных в Ар. В той самой партии, в которую попала и мисс Хендерсон.

— Хочешь меня, так бери быстрее, — сказала она. — Я должна скоро вернуться.

— Где Онеандр? — сурово спросил я.

Со стражами у ворот его усадьбы мне не повезло. Удалось узнать, что его нет в городе — и только.

— Уехал, — ответила рабыня. — На север, по делам.

— Куда именно?

Моя рука еще крепче сжала ее горло.

— Не знаю, господин, — прошептала она. — Откуда мне знать? Я всего лишь рабыня.

— А рабыня Веминия в доме? Она варварка, невысокая, с темными волосами. Ее привезли из Вонда, купив в доме Андроникаса.

— Я узнала тебя, — неожиданно проговорила женщина. — Ты тот самый раб, что бесчинствовал на улице!

— Теперь я свободен. — Рука моя снова сжалась. — Где она? Говори!

— Ее и еще десять других увезли на север. Онеандр увез, — прошептала рабыня.

— На север? Куда именно?

— Откуда мне знать? Я всего лишь ничтожная рабыня.

— А кто знает? — настаивал я.

— Надо полагать, его советники.

— Кто еще? — не унимался я, — Должен же кто-то располагать сведениями о том, куда поехал хозяин!

— Может быть, Элисон. Рабыня-танцовщица из «Звенящего ошейника». Она ублажает Онеандра в постели, когда ему угодно.

— Вот как… — Я ослабил хватку.

— Мне ведь ничего не грозит, правда? — робко спросила девушка.

— Во всяком случае, не больше, чем любой другой рабыне.

— А ты симпатичный, — неожиданно промолвила она.

Я пожал плечами.

— Рабыня в твоей власти, — намекнула она. — Можешь воспользоваться.

— Ты просишь об этом?

— Да, господин.

— Ты тоже не лишена привлекательности, — промолвил я, задирая ее короткую тунику.

Рабыня обняла меня за шею, и наши губы встретились.

Всякий раз, когда танцовщица поворачивалась в мою сторону, я не мог оторвать взгляда от ее живота и бедер, ритмично двигавшихся в такт громкой музыке, наполнявшей таверну.

— Слышал новость? — спросил сидевший рядом со мной человек.

— Что за новость?

Девушка была обнажена, но отсутствие одежды с избытком возмещалось множеством украшений: нитками бус и золотыми браслетами, увешанными бубенцами. Звонкие колокольчики красовались и на ее золотом ошейнике, а на лоб ниспадала жемчужина, похожая на каплю. Заключенная в тонкую золотую оправу, драгоценность висела на тончайшей золотой цепочке. Поговаривали, что ее обладательница, красивая блондинка-плясунья, — родом с Земли.

— Этой новости ждали давно, — сказал мой сосед. — К югу от Вонда произошел бой. Участвовали более четырех тысяч человек. На первом этапе решающую роль сыграла подвижность наших каре: такой строй позволяет расступаться под натиском тарларионов, заманивая их в ловушки.

Я кивнул, понимая, что массированная атака всадников на тяжелых ящерах неизбежно должна была захлебнуться, упершись в линию волчьих ям и траншей, утыканных заостренными кольями.

— Но потом под натиском их фаланги нам пришлось отступить на заранее подготовленные позиции, укрепиться на скальных гребнях и уступах над расщелинами. Честь и хвала нашим командирам! Они все предусмотрели.

И снова я мотнул головой, ибо осознавал, насколько трудно противостоять напору фаланги — плотного строя, ощетинившегося копьями. Формировавшие это построение воины использовали копья разной длины — от коротких для первой шеренги до очень длинных у последней, — так что на противника надвигалась подобная неукротимой снежной лавине сплошная стена сверкающих наконечников. Такой строй обладает невероятной инерцией и мощью, позволяющей сокрушать стены. Когда две фаланги сходятся лоб в лоб, грохот разносится на много пасангов. Ничто не может остановить атакующую фалангу, кроме другой фаланги, а потому умелые полководцы стараются избежать прямого взаимодействия с ней путем искусного маневрирования.

— Ну а потом, — рассказывал воин, — когда вражеские тарларионы обезумели от боли и ярости, наши вспомогательные подразделения погнали их назад, на их же фалангу. Одновременно с этим в сторону наемников Артемидуса повернули и наши тарнсмены, следившие за ходом сражения с неба. Они обрушили на уже прорванную фалангу град стрел. И когда копейщики подняли щиты, чтобы прикрыться, наши каре устремились со склонов в контратаку.

Продолжая рассматривать танцовщицу, я взял с низенького столика свою пагу и поднес к губам.

Танцовщица, похоже, поглядывала на меня с интересом. Взгляд у нее был чувственным и жарким, как у настоящей рабыни. Я с трудом мог поверить, что она действительно с Земли.

— Короче говоря, поле боя осталось за нами, — заключил мой сосед, — и теперь Вонд беззащитен. Скоро женщины из Вонда начнут продаваться на наших невольничьих рынках.

— И это собьет цены, — недовольно буркнул другой посетитель заведения.

— Я слышал, — подал голос еще один, — что на выручку Вонду уже движутся вооруженные силы из Порт-Олни.

— Наши люди повернут на северо-восток, им навстречу.

Между тем девушка приблизилась ко мне и, стреляя глазками, простерла в танце изящную руку, словно вознамерившись меня коснуться. Я приметил, что браслет, туго обхватывавший ее тонкое запястье, замкнут крохотным замочком. Снять его по своей воле рабыня не могла.

— Ты ей понравился, — заметил мой сосед, обратив наконец внимание на танцовщицу.

Неожиданно раздался резкий щелчок кнута, и девушка в испуге отпрянула от меня.

— Ты что, вообразила, будто у меня всего один клиент? — рявкнул Бусебиус, хозяин таверны.

— Нет, господин! — воскликнула рабыня.

Послышался смех.

Потом она танцевала между столиками, перед другими посетителями, а я наблюдал за ней со стороны.

— Раньше тут выступала другая рабыня, тоже блондинка и тоже с Земли, — сказал мой сосед. — Элисон купили ей на замену.

— А что стало с прежней? — осведомился я.

— С Хелен?

— Да.

— Ее купил Марленус из Ара. Заковал в цепи и отослал кому-то в подарок.

— Понятно, — отозвался я.

— Еще паги, господин? — спросила темноволосая рабыня в ошейнике с колокольчиками, прикрытая лишь несколькими клочками просвечивающего желтого шелка. Этот намек на одеяние подчеркивал полноту нежной груди и стройность обнаженных ног, наводя на мысли об альковных утехах. Я, однако, отмахнулся от ее предложения, продолжая наблюдать за плясуньей.

Подавальщица, впрочем, не особо старалась навязать мне напиток, поскольку моя кружка была почти полна. Надо полагать, в ее лице таверна предлагала мне товар совсем иного рода.

Между тем танцовщица, покружившись по залу, опять приблизилась ко мне, и я получил приятную возможность снова полюбоваться ее прелестями.

— Господин… — промолвила она, оказавшись рядом.

Я рассматривал ее из-под опущенных век.

Девушка опустилась на колени и продолжила двигаться, — откинувшись назад и извиваясь.

Музыка, достигнув кульминации, оборвалась.

Танцовщица выпрямила спину, опустилась с колен на бедро и легла на пол, простирая ко мне руку в позе покорности.

Зал наполнился горианскими аплодисментами — хлопками правой ладонью по левому плечу.

Поднявшись, я бросил на стол два медных тарска, подошел к девушке и, легонько пнув ее ребром стопы, приказал:

— Ступай в альков.

— Повинуюсь, господин.

Она поднялась и, звеня украшениями, поспешила в альков, укрытый за кожаными занавесями.

Под продолжающиеся аплодисменты я проследовал за ней и плотно задернул шторы, застегнув их изнутри на особые крючки.

Здесь горел маленький светильник. Приняв позу рабыни для наслаждений, девушка дожидалась меня на ложе, устланном пурпурными мехами. Я осмотрел альков и увидел висящие на стене плеть, наручники и веревку.

— Если господину угодно получить особое снаряжение, Бусебиус все предоставит, — сказала она.

— Здесь имеется все нужное для твоего укрощения, — отозвался я.

— Как будет угодно господину.

— Ты Элисон?

— Пользуясь мною, господин может именовать меня по своему усмотрению.

— Ты Элисон? — повторил я.

— Да, господин.

— Это земное имя.

— Прошу тебя, господин, не терзай меня! — взмолилась она.

— Я спрашиваю, ты с Земли?

— Да, господин.

— Тебя и там звали этим именем?

— Да, господин. Но мои хозяева с Гора превратили его в прозвище рабыни.

— А как ты попала на Гор?

— Не знаю, — ответила Элисон. — Заснула на Земле, а проснулась в темнице, скованная. Вместе с другими девушками.

— Тоже рабынями?

— Да, — ответила Элисон, — только тогда нам было невдомек, что мы рабыни.

— Истинные рабыни? — уточнил я.

— Да, — подтвердила она, — истинные рабыни.

— Славное у тебя имя, — сказал я.

— Спасибо, господин.

— Очень подходящее для рабыни.

— Да, господин. Спасибо, господин.

— И выглядишь ты совсем как настоящая рабыня.

— Я и есть рабыня, господин.

— На Горе принято считать, что женщины с Земли — рабыни от природы. Это верно?

— Да, господин. И я, и те, другие девушки, скованные со мной одной цепью, быстро усвоили эту истину.

— И как она вам понравилась?

— Сначала мы были вне себя от стыда и горя, — ответила Элисон, — но потом, трезво осмыслив случившееся, смирились. Ну а со временем научились воспринимать свое положение с невыразимой радостью.

— Итак, ты истинная рабыня? — снова спросил я.

— Да, господин.

Я смерил ее оценивающим взглядом.

— Испробуй меня, господин, и суди сам.

— И при этом ты в самом деле с Земли?

— Тебя смущает, что земная женщина является прирожденной рабыней? — спросила она.

— Ляг на спину, — приказал я вместо ответа.

— Слушаюсь, господин, — ответила Элисон и принялась снимать украшения.

— Нет, — велел я, — оставь браслеты. И жемчужину на лбу — тоже.

— Хорошо, господин, — сказала она и подчинилась.

— Что ты собираешься делать? — поинтересовался я.

— Ублажать моего господина, — с улыбкой ответила Элисон.

— Это ответ рабыни.

— Это мой ответ. Я говорю искренне и горжусь этим.

— Перевернись на живот, — прозвучал мой приказ.

Элисон немедля повиновалась, но напряглась: поза ее выдавала страх.

— Господин снял со стены плеть? — спросила она. — Он будет меня пороть?

Я погладил свернутой плетью ее бок. Девушка задрожала.

— У тебя страх рабыни, — промолвил я и, вернув плеть на стену, прикоснулся к телу Элисон. Она изогнулась, вцепившись в мех тонкими пальцами.

— Да, — повторил я, — и рефлексы рабыни. Живо на спину!

Девушка торопливо перевернулась на спину и подняла на меня испуганные глаза.

Сняв со стены веревку, я связал ею руки Элисон, а потом несколько раз обмотал ее вокруг шеи рабыни, завязал и рывком швырнул девушку перед собой на колени, так, что подбородок невольницы оказался поднят. Она вынуждена была смотреть мне прямо в глаза.

— Итак, ты утверждаешь, что являешься природной рабыней. Готов в это поверить. А тебе известно, какая кара ждет рабыню, осмелившуюся лгать?

— Я во всем покорна господину, — ответила Элисон, испуганно глядя на меня снизу вверх.

— Ты знаешь человека, которого именуют Онеандром из Ара?

— Он купец. Иногда наведывается в «Звенящий ошейник», — прошептала она. — Умоляю, господин, пощади меня.

Я дернул за толстую веревку, и девушка вскрикнула.

— Ты его знаешь?

— Да! Да! — простонала она, когда я, потянув за веревку, заставил ее чуть приподняться с колен. — Я обслуживаю его. Когда ему угодно, он использует меня как презренную, жалкую рабыню.

Я смерил Элисон свирепым взглядом.

— Бусебиус повелел мне выполнять все его желания, — зачастила рабыня. — Иногда меня посылают к нему в дом.

— Где он? — взревел я. — Куда он уехал?

— В Лару, — дрожащим голосом ответила девушка. — Он уехал в Лару.

Так назывался большой город, стоявший у слияния рек Воск и Олни. Он входил в состав Салерианской конфедерации. Не удивительно, что Онеандр предпочитал не распространяться о своем маршруте.

Я отбросил девушку на меха.

Порой люди забываются и, не считая рабов за людей, болтают лишнее в их присутствии. Онеандру, надо думать, развязали язык выпивка и покорность Элисон.

— Мне нельзя было говорить этого, — пролепетала она.

Я не знал, по какой именно причине купец выболтал свой секрет. Возможно, он гордился тем, что в такое смутное время затеял столь смелое предприятие. Правда, формально Ар и Конфедерация не находились в состоянии войны — боевые действия против салерианцев ограничивались порубежными стычками с Вондом, — и, следовательно, поступок купца официально не являлся изменой, но явно и не относился к тем, по поводу которых стоило трубить на каждом углу. И все же купец лично отправился в Лару, что наводило на мысль, уж не попал ли он в затруднительное положение. Скорее всего, ему пришлось ехать в Лару потому, что рынки Вонда — а возможно, также Порт-Олни и Тай — оказались для него недоступными. Из-за просроченного кредита, например.

— Я не должна была открывать тебе этого, — повторила девушка.

Потянув ее за петлю, я привязал другой конец веревки к кольцу, вделанному в стену. Теперь Элисон стояла на коленях у стены.

— Кто приказал тебе молчать? — спросил я. — Твой хозяин Бусебиус?

— Нет, — ответила Элисон.

— Почему же тогда ты плачешь и дрожишь от страха?

— Онеандр. Это он велел мне держать язык за зубами.

— Но я повелел тебе иное, не так ли?

— Так, господин.

— И ты выполнила мой приказ?

— Да, господин.

— Как, по-твоему, разумно ли было со стороны мужчины доверить свой секрет рабыне?

— Нет, господин.

— И ты не жалеешь о том, что рассказала мне правду?

— Нет, господин.

— Как считаешь, повинуясь мне, ты поступила благоразумно?

— Да, господин. Да!

— Ты ведь обычная рабыня, да?

— Да, господин! — повторила Элисон. — Сжалься надо мной, господин.

— Следовательно, ответив правдиво на мой вопрос, ты поступила правильно, не так ли?

— Да, господин, — проговорила она сквозь рыдания. — Да, господин.

Я повернулся и принялся расстегивать застежки штор.

— Ты покидаешь меня, господин? — удивилась рабыня.

— Конечно.

— Значит, тебе были нужны только сведения?

— И теперь эти сведения у меня есть, — промолвил я, пожав плечами.

— Задержись на минутку, господин, — попросила Элисон.

Я обернулся.

— Зачем?

— Пожалуйста, — простонала она, глядя на меня через плечо.

— Не понимаю, — буркнул я с раздражением.

— Я танцевала перед тобой, — сказала девушка.

— Верно, — согласился я, — ты танцевала, как рабыня.

— Я и есть рабыня.

— Но ты родом с Земли, — заметил я, почему-то закипая от злости.

— Женщины с Земли и есть прирожденные рабыни.

— Нет! — воскликнул я.

— Не презирай нас! Постарайся нас понять.

— Нет!

— Прими меня такой, какая я есть, — взмолилась Элисон.

— Никогда!

— Разве прирожденная рабыня недостойна даже этого?

— Недостойна!

— Почему?

— Не знаю! — прорычал я, продолжая злиться. — Не знаю.

— Может быть, потому, что таким образом вы, мужчины, проявляете свое презрение к нам?

— Может быть, — проворчал я.

— Отказать рабыне в ошейнике — слишком жестоко!

Я промолчал.

— Ты видел, как страстно я танцевала перед тобой, господин?

— Да. Ну и что?

— Ты возбуждаешь меня. Разве рабыня не вправе смотреть на мужчину с восторгом и желанием? Разве она не вправе мечтать о том, чтобы он захотел ее? Разве рабыня не должна стремиться ублажить его?

— Но ты земная женщина, а не горианская рабыня.

— Разве женщина с Земли — не женщина? Разве ей не хочется, чтобы вожделели ее тела? Разве не может она умолять об этом?

— Это противоестественно. И неприлично.

— Напротив, нет ничего естественнее. И это вполне соответствует горианским понятиям о приличиях. Во всяком случае, в отношении рабынь.

Я снова промолчал.

— Попав на Гор, — продолжала Элисон, — я испытала чувства и ощущения, о существовании которых прежде даже не подозревала. То, что сковывало меня раньше, не позволяя осознавать собственные желания, исчезло. Правда, для этого мне потребовалось познать насилие со стороны мужчин, а порой и кнут. Я научилась жить и чувствовать по-настоящему, поняла, кто я такая и какова истинная цель моей жизни. Любовь и служение — вот ради чего я существую. Я подлинная рабыня для наслаждений и счастлива всякой возможности покоряться всевластному господину.

— Хватит! — отрезал я и повернулся, чтобы раздвинуть шторы.

— Неужели мой танец не заинтересовал господина?

Я снова обернулся и взглянул на нее. Элисон по-прежнему стояла на коленях рядом со стеной, притянутая к кольцу веревкой. И тут до моего слуха донеслось легкое позвякивание колокольчиков, и взгляд скользнул по варварским браслетам и тоненькой цепочке, на которой дрожала слезинка жемчужины.

— Ты танцевала хорошо, — ответил я, сжав кулаки.

— В таком случае, я прошу тебя воспользоваться мной, господин. Я знаю, что не имею права ни о чем просить. И все же униженно умоляю тебя об этом! Умоляю не пренебрегать мною! Ты ведь можешь оказать снисхождение жалкой, связанной невольнице…

Я молчал.

— Я сделаю все, чтобы оказаться достойной твоего снисхождения, — добавила она.

Присев на пол позади Элисон, я обхватил ее руками. Рабыня задрожала, вжавшись в стену.

— Что именно ты сделаешь? — спросил я.

— Отдам тебе себя — целиком. Буду служить со всей сладостью покорной рабыни.

Я не ответил.

— Ты не пожалеешь, господин.

Освободив ее шею и запястья от веревки, я обнял девушку сильнее.

— Элисон будет старательно ублажать господина, — прошептала она, нежно целуя меня, а потом совсем тихо шепнула мне на ухо: — Мы, женщины с Земли, — прирожденные рабыни.

— Прекрати, — прохрипел я.

— Суди по мне, господин.

Повалив Элисон на меха, я покрыл поцелуями ее тело. Девушка тяжело задышала, потом начала постанывать и извиваться в моих руках.

— Разве я не истинная рабыня? — спросила она задыхающимся голосом.

— Да, — согласился я, — так оно и есть.

Ошибиться в характере ее движений было невозможно, они явственно выдавали в ней рабыню от природы. Как раз это меня и беспокоило.

Элисон легла на спину. Я окинул ее взглядом.

— О чем ты думаешь? — спросила Элисон.

— Думаю, что земные мужчины, увидев такую, как ты, были бы вне себя от восторга.

— Мы всегда ждем наших господ, — промолвила она с улыбкой.

Я прислушался к звукам музыки и шуму таверны, доносившимся из-за занавеса. Любой, кто уводил девушку в альков, имел право пользоваться ею, как и сколько пожелает. Она принадлежит клиенту до тех пор, пока тот не сочтет нужным вновь раздвинуть занавески. Ну а после закрытия таверны хозяин, проводив посетителей, привязывает девушку к кольцу или запирает в конуре.

— Думаешь, быть рабыней ужасно? — спросила Элисон.

— Ничего я такого не думаю.

— Тогда ты понимаешь, что для природной рабыни допустимо стремление удовлетворять свои природные, естественные потребности?

— Понимаю, — ответил я.

— И уж конечно, господину не зазорно пойти навстречу ее желаниям. Разумеется, он ничего ей не должен, но может по доброте своей снизойти до нее.

— Это уж как ему заблагорассудится, — сказал я.

— Разумеется, — торопливо подтвердила Элисон, — ведь рабыня ни на что не имеет права.

— Но из того, что ты, Элисон, являешься прирожденной рабыней, отнюдь не следует, будто все земные женщины таковы.

— Все девушки, что были скованы со мной одной цепью, оказались таковыми.

— Это ничего не доказывает.

— Полагаешь, в нашей партии по чистой случайности собрались редкие, необычные особы?

— Не знаю, — ответил я, пожав плечами.

— Все мы были самыми обыкновенными земными женщинами, — заявила танцовщица.

— Может быть, так, а может быть, и нет.

Элисон улыбнулась.

— Ты давно поняла свою рабскую природу? — спросил я.

— Давно, — ответила она, — можно сказать, еще девочкой. В фантазиях я воображала себя игрушкой в постели сурового господина, но думала, что это извращение, предаваться которому можно только втайне. Но потом меня доставили на эту планету. Здесь я открыто ношу ошейник и, не таясь, преклоняю колени перед моими хозяевами.

— Что верно, то верно, — сказал я.

— Разве господин недоволен этим?

— Ничуть. Мне даже нравятся твои причуды. Они делают тебя идеальной рабыней для наслаждений.

— Но ты не хотел бы, чтобы все женщины были похожи на меня?

— Нет, этого бы я не хотел.

— А что, если бы такими оказались все?

Я взглянул на нее сердито.

— А может быть, — высказала догадку Элисон, — ты хочешь, чтобы только одна девушка походила на меня?

— Нет, — отрезал я.

— Ну, а если бы она все-таки была именно такой?

Я закрыл глаза. Мысль о мисс Беверли Хендерсон в качестве рабыни для наслаждений будила во мне, надо признаться, невообразимые эротические фантазии. С трудом взяв себя в руки, я выбросил Беверли из головы. О подобных вещах мне не следовало даже думать.

— Не отказывай женщине в том, чего требует ее природа! — сказала Элисон.

— На колени перед плетью! — взревел я, и девушка, дрожа от страха, пала ниц, зарывшись лицом в мех и сложив запястья крест-накрест, как будто они были связаны. Я возвышался над ней с плетью в руке.

Плеть взвилась… и была сердито отброшена мною в сторону. Я присел и, взяв Элисон за волосы, приподнял ее голову. Она тянулась ко мне губами, но я удерживал ее на расстоянии и разрешил прикоснуться к себе, лишь когда ее глаза наполнились слезами.

— Спасибо, господин, — прошептала девушка.

Ну что ж, в конце концов, она была истинной рабыней, и я позволил ей услужить мне.

— Мне пора уходить, — сказал я.

— Господин разыскивает какую-то определенную рабыню, верно? — спросила она.

— Может быть, — ответил я.

— Не позволяй ей забывать, кто она есть, — сказала девушка.

— Мне пора уходить, — повторил я.

— Возьми меня еще раз, — взмолилась она.

Так оно и вышло. Потом наконец я поднялся на ноги, расстегнул застежки и раздвинул кожаные шторы. Таверна уже опустела и была закрыта для посетителей.

Я обернулся и снова взглянул на Элисон. Та, уже успев надеть украшения, стояла на коленях в позе рабыни для наслаждений.

— Мне трудно думать о тебе как о женщине с Земли, — сказал я.

— Я всего лишь горианская рабыня, — возразила Элисон.

— Ты хорошо танцевала, — похвалил я.

Из боковой двери появился служитель и, щелкнув Элисон пальцами, приказал:

— Ко мне, девка.

— Слушаюсь, господин.

Поднявшись с колен, она торопливо подбежала к нему, и он взял ее за плечо.

— Та, кого ты ищешь, — рабыня? — снова спросила меня девушка.

— По закону — да. Но не по природе своей, — ответил я.

Потом служитель увел Элисон за боковую дверь, где, как я полагал, находились подсобные помещения таверны: кухня, кладовые, погреба и каморки для рабов.

Уже в проеме служитель позволил Элисон задержаться, и она, обернувшись ко мне, сказала:

— Удачной охоты, господин. И не оказывай ей никакой милости!

Танцовщица, коснувшись губами кончиков пальцев, послала мне воздушный поцелуй, и я ответил ей тем же. Дверь за ней затворилась, и до моего слуха донесся лязг задвигавшегося засова конуры. Вернувшийся вскоре после этого служитель вывел меня наружу через главный вход, который тоже был закрыт на тяжелую щеколду сразу за моей спиной.

Оказавшись под ночным небом Ара, я бросил взгляд на висевшие над башнями луны и звезды, поразмыслил и направил стопы к улице Тарнов. Имелась надежда, что там, среди многочисленных лавок и лачуг, мне удастся договориться о перелете на север, к салерианскому городу Лара.

 

2. ЛАГЕРЬ ПОБЕДИТЕЛЕЙ

— Приветствую тебя, леди Тайма, — произнес я.

— Джейсон! — воскликнула женщина, бившаяся в ремнях. — Не делай мне больно!

Ночное небо озарялось багровым заревом горящего города.

— Она обойдется тебе в долю тарска, — сказал неприятного вида субъект, приближаясь ко мне вдоль длинного ряда топчанов для удовольствия.

Я без возражений опустил мелочь в маленький кожаный мешочек, прибитый к раме топчана.

Тайма подалась назад в путанице ремней.

— Ближе к Ларе я тебя сейчас подбросить не могу, — промолвил мужчина, доставивший меня сюда. — Тарнсмены Ара патрулируют коридор в небе между Вондом и Аром, но их не так много, чтобы контролировать воздушное пространство за пределами этого коридора. Кроме того, завтра, когда кавалерия соберется для атаки, небесный караул будет снят.

Я кивнул и, вылезая из тяжелой корзины, вручил ему плату. Надо полагать, назад он порожним не полетит: прихватит беженцев, а может быть, плененных девушек из Вонда.

— Что слышно нового о войне? — спросил я типа, охранявшего длинную линию нар для удовольствия. — Я только что из Ара и о последних событиях ничего не слышал.

— Здесь нам сопутствовал успех, — ответил он. — Мы разбили и защитников Вонда, и тарнсменов Артемидруса из Коса. Вонд горит и подвергается разграблению. Здесь лагерь победителей, лагерь, где тратят деньги и наслаждаются.

— Надо полагать, Салерианская конфедерация не оставит без ответа нападение на Вонд, — предположил я.

Субъект пожал плечами.

— Войско из Лары движется маршем на север, — продолжал он, — а отряды из Порт-Олни, что в сотне парсангов отсюда, выступили на юг. Они не торопятся. Видать, хотят скоординировать свой удар с атакой воинов Лары.

Я кивнул, понимая суть этого тактического замысла. Полководцы Конфедерации собирались перерезать тыловые коммуникации армии Ара, зажать ее в клещи и разгромить.

— Нам грозит опасность, — сказал я. — Наверное, придется отступить.

Мой собеседник рассмеялся.

— Как бы не так! Пока эти недотепы из Олни валяют дурака в своем лагере, мы нагрянем на них, расколошматим и повернем на юг, чтобы встретить армию Лары. Рядом с пепелищем Вонда враги будут разбиты поодиночке.

— Понятно, — кивнул я.

— Если нам и стоит кого-то опасаться, так только воинов из Тая, — добавил мой собеседник.

Тай представлял собой крупнейший и сильнейший из городов Салерианской конфедерации, отказавшийся участвовать в интригах Вонда и Коса.

— Думаю, — заметил я, — что выступление Тая — лишь вопрос времени.

— Подозреваю, что так оно и есть, — согласился он. — Теперь Эбулий Гай Кассий, глава касты Воинов Тая, непременно встретится с Высшим советом города.

— Странно, что этого еще не произошло. Их промедление трудно объяснимо.

— Дело в том, что враги Ара из Коса при поддержке купцов Вонда ускорили начало военных действий, в надежде вовлечь в конфликт всю Конфедерацию.

— Выходит, меньшинство путем интриг и махинаций пытается навязать свою волю большинству?

— Выходит, так. Лично я, признаться, сильно сомневаюсь в том, чтобы власти Ара и Тая действительно хотели полномасштабной войны.

— Сколько стоит эта девка? — осведомился человек, находившийся в нескольких шагах от нас. Он указал на блондинку, привязанную ремнями к топчану.

Мой собеседник извинился передо мной и тотчас повернулся к клиенту:

— Долю тарска.

Стоял вечер, и территорию лагеря освещали лампы, установленные на высоких шестах. Множество людей сновало туда-сюда между рядами длинных палаток и укрепленными зонами, обнесенными валами и окруженными траншеями. За ограждениями по преимуществу хранили товары или держали пленных.

Мимо меня, пошатываясь, прошли два пьяных воина.

— Как тебя захватили? — спросил я леди Тайму.

— Как и всех, — ответила она, — солдаты ворвались в город, и я оказалась в их руках. Будь снисходителен ко мне, Джейсон, я совершенно беспомощна.

— Как тебя доставили сюда? — продолжал расспрашивать я.

— На веревке. Притащили, раздели и привязали к ложу.

Я окинул взглядом длинные ряды топчанов для удовольствия, протянувшиеся под фонарями.

Блондинка, привязанная неподалеку от нас, взывала к милосердию.

— Что с твоей торговлей? — спросил я.

— Торговый дом сожгли, рабынь забрали.

— Многим ли жителям Вонда удалось убежать?

— Многим.

— Наверное, только тем, кто имел возможность улететь на тарнах. Мне, во всяком случае, показалось, что загоны в лагере битком забиты женщинами.

— Это правда. Захватчики охотились в первую очередь за нами.

— Но, наверное, некоторые женщины все же спаслись.

— Главным образом те, кто догадался покинуть город вовремя. Некоторым хватило ума бежать еще до начала штурма.

Привязанная к ложу блондинка, извиваясь, молила о милосердии, которого ей, похоже, оказывать не собирались.

— Что с домом Андроникаса? — продолжил расспросы я.

— Его больше нет. Дом сожжен, служители и рабы разбежались или попали в руки захватчиков.

— А Джина? — поинтересовался я, вспоминая эту женщину не без тепла.

— Она здесь. Подает еду и напитки в трапезной палатке.

— Думаешь, ей нравится прислуживать воинам?

— Это они получают удовольствие от того, что она им прислуживает, — сердито ответила Тайма.

— Ничуть в этом не сомневаюсь. Скажи, ты помнишь Лолу, рабыню из дома Андроникаса?

— Помню, — ответила Тайма, — но ее судьба мне неизвестна.

Лола и Тела обучали меня горианскому языку. Существование подобных женщин, к тому же в качестве рабынь, в свое время явилось для меня потрясающим и восхитительным открытием. Некоторые реалии Гора предстали передо мной в привлекательном свете.

— А еще, — продолжил я, — у тебя имелась помощница, прекрасная актриса, весьма убедительно сыгравшая роль рабыни. Та, что сумела обвести меня вокруг пальца и выставить круглым дураком.

— Леди Тендрайт, — промолвила Тайма. — Не надо об этом…

— Я жалел ее. А она готовила меня к продаже на аукционе.

— Джейсон! Прошу тебя, не надо!

— Я поверил ей…

— Не надо, Джейсон! Не прикасайся ко мне!

— Должно быть, эта история хорошо вас позабавила. Вы ведь спланировали это вместе, не так ли? — продолжал я. — Странно, твое тело кажется теперь беспомощным и таким маленьким по сравнению с тем, что я помню.

— Да, да! Мы осуществили это вместе, но замысел принадлежал леди Тендрайт. Она решила, что проделать с тобой такую шутку было бы забавно.

— Понятно.

— Не прикасайся ко мне! — снова взмолилась она.

Неожиданно привязанная неподалеку от нас блондинка откинула голову назад и, беспомощно обвиснув в своих узах, пронзительно крикнула, что готова подчиниться.

Леди Тайма содрогнулась, а потом подалась ко мне. Ее остановили ремни.

— Где она теперь? — спросил я.

— Успела убежать из Вонда вовремя. Направилась в Лару, мне кажется. Пожалуйста, продолжай трогать меня…

— Ага, ты умоляешь об этом?

— Да! Я умоляю!

— А как, интересно, действует эта штуковина? — промолвил я, разглядывая топчан с ремнями.

— Джейсон, пожалуйста!

— Вижу, на тебе пока нет клейма. Как, наверное, и на остальных. Но с чего бы это?

— Джейсон!

— Отвечай!

— Нас укладывают на эти топчаны не как рабынь, а как свободных женщин, ибо, владея свободными женщинами побежденного, победитель подвергает врага особому унижению. И для мужчин Ара особое наслаждение — всего за долю тарска воспользоваться любой из более чем тысячи свободных женщин Вонда, привязанных к топчанам для удовольствий.

— Понимаю, — улыбнулся я, — это, безусловно, особое наслаждение.

— И лишь насладившись нашим унижением, мужчины Ара, коль скоро будет на то их воля, снизойдут до того, чтобы заклеймить нас, надеть ошейники и, разбив на группы, разослать на продажу по невольничьим рынкам всех больших и малых городов.

— Великолепно! — воскликнул я. — Это просто великолепно!

— Ты уроженец Гора? — спросила она, взглянув на меня с ужасом.

Я пожал плечами.

И тут неожиданно леди Тайма подалась ко мне.

— Ты пробудил меня, — сорвался с ее губ горячий шепот. — Ты знаешь, что пробудил меня, жестоко и беспощадно.

— Леди Тайма изгибается, словно рабыня, — усмехнулся я.

Издав стон, она откинулась назад. И застонала снова.

Блондинка вновь принялась всхлипывать, но восклицала она теперь нечто совсем иное:

— Господа! Господа! Возьмите меня! Я стою всего долю тарска!

— Ну и шлюха! — заметил я.

— Да, Джейсон, — прошептала леди Тайма.

— Похоже, ремни удерживают тебя как надо, — усмехнулся я.

— Я совершенно беспомощна, — ответила она.

— А этот топчан для удовольствий представляет собой весьма интересное устройство, — продолжил я, словно не слыша мольбы в ее голосе, и принялся внимательно рассматривать подвижное ложе, снабженное множеством хитроумных механизмов. Благодаря всякого рода рычагам, шестеренкам, желобам, скобам, бороздкам, запорам, положение нар можно было изменять, фиксируя привязанную к нему женщину в самых разнообразных позах. Правда, далеко не каждый топчан для удовольствий имел столь богатое оснащение. Госпожу Тайму, промышлявшую работорговлей в Вонде, захватчики привязали к лучшему, самому дорогому и сложному, какой оказался в их распоряжении. А поскольку армия вряд ли тащила с собой такого рода устройства, топчаны наверняка приволокли из города. Причем сделали это сами же горожане Вонда, закованные в цепи и впряженные в повозки.

— Джейсон! — снова взмолилась Тайма.

— В первый раз вижу подобную штуковину вблизи, — признался я.

— Джейсон! — она сорвалась на крик.

Взявшись за рычаги, я принялся менять угол наклона ложа, любуясь прелестями привязанной женщины то с одной стороны, то с другой. Потом я рассмотрел ее в нескольких оригинальных позициях, оценивая при этом скорее возможности механизма, нежели что-либо еще. Хотя следует признать, что эти эксперименты имели определенную эстетическую ценность. Что ни говори, а леди Тайма была весьма привлекательной особой.

— Замечательно, — от всего сердца высказался я.

— Джейсон! — продолжала взывать ко мне леди Тайма.

Испробовав все возможные варианты — а ложе предоставляло весьма широкие возможности как для демонстрации беспомощности пленницы, так и для практического ее использования, — я перевернул Тайму на спину, а потом на бок.

— Джейсон! Ты унизил и оскорбил меня, — гневно произнесла она. — Мало того что ты вертел меня на этой доске и рассматривал со всех сторон, как рабыню, так ты еще и пробудил во мне желание. Ты не можешь вот так просто взять и уйти!

— Еще как могу.

— Пожалуйста, не уходи! Не уходи, даже не прикоснувшись ко мне!

— Ты просишь меня овладеть тобой?

— Да!

— Умоляешь?

— Умоляю!

— Как рабыня?

— Да! Да! Я умоляю тебя как рабыня!

— Но рабыня гораздо ниже обычной шлюхи, вроде вон той, — я указал на блондинку. — Ты готова признать себя и шлюхой, и рабыней?

— Я готова на все! Я умоляю тебя. Умоляю как шлюха и как рабыня!

Я медленно подошел к топчану, и Тайма подняла на меня испуганные глаза. Манипулируя рычагами, я широко раздвинул ей ноги, покачал головой и раздвинул их еще шире, дюйма на четыре.

А потом овладел ею.

 

3. ТРАПЕЗНАЯ ПАЛАТКА

— Встань на колени, вот здесь!

Я указал леди Джине место на соломенной подстилке, у стены трапезной палатки, между другими парочками.

Преклонив колени и подняв на меня глаза, она произнесла:

— Ты первый мужчина, который позвал меня на солому.

— Полагаешь, это из-за твоей непривлекательности?

— А из-за чего нее еще?

— Для многих мужчин ты была более чем привлекательна.

— Мало ли что было раньше! Сейчас я — обнаженная, закованная в цепи пленница и, если будет угодно мужчинам Ара, скоро получу клеймо рабыни. Я прислуживала за твоим столиком, подавала тебе еду и напитки, а теперь прошу лишь не оскорблять меня и не мучить.

— За столиком ты прислуживала хорошо, — заметил я.

— Я не хочу, чтобы меня избили, а то и убили, — ответила Джина.

— Ага, значит, ты умеешь учиться. Как, впрочем, и учить. Меня, например, ты многому научила.

— А теперь, — она улыбнулась, — ты собираешься поучить кое-чему свою учительницу?

— Может быть, — усмехнулся я.

— Признаюсь, — сказала Джина, — я никогда не испытывала чувств, свойственных нормальной женщине.

— Ложись! — приказал я.

— Повинуюсь.

Она подняла глаза.

— Ты, кажется, не сердишься на меня?

— Нет, не сержусь, — ответил я, присев на солому рядом с ней. — Эй, сторож! Дай-ка мне ключи от кандалов этой шлюхи.

Он подошел на мой оклик и подал ключ, с помощью которого я разомкнул браслет кандалов на правой лодыжке Джины, на левой же цепь осталась. После чего вернул ключ сторожу.

— Похоже, — заметил я, — этого малого моя просьба не удивила и не насторожила.

— Нет, не удивила, — растерянно согласилась она.

— Значит, — заметил я, — желание мужчины освободить твои ноги не столь уж нелепо.

Джина воззрилась на меня с испугом.

— Помни, — сказал я ей, — теперь у тебя нет ни хлыста, ни цепей, ни черного кожаного облачения, символизирующего твою власть.

— Да, — прошептала моя бывшая дрессировщица, — ничего этого у меня нет.

— Но даже если бы и было, — продолжал я, — мужчина мог бы отобрать у тебя хлыст, швырнуть на пол и научить женственности.

— Я бы этого хотела, — призналась она. — Я бы хотела, чтобы мужчины сделали меня женщиной.

— Ты и есть женщина, — заметил я. — Тебе нужно лишь осмелиться быть ею.

— Нет! Это значит самой, добровольно, подчиниться мужчине.

— Конечно.

— Но я лишена чувств и потребностей нормальных женщин.

— А может быть, ты просто боишься проявить их?

— Нет! Нет!

— Попробуй. Попробуй почувствовать, кто ты на самом деле.

— Я — леди Джина! А леди Джина никогда не станет покорной рабыней!

— Выходит, стать настоящей женщиной тебе мешает гордыня?

— Выходит, так.

— Но ведь на самом деле ты женщина?

— Увы, — согласилась она, — хотя это и плохо! Гадко!

— Ты всегда можешь притвориться, будто женщина ничем не отличается от мужчин.

— По-твоему, я полная дура?

— А по-твоему, быть женщиной плохо?

— Конечно.

— Почему?

— Как это почему? Потому что женщина не мужчина.

— Но ты ведь не мужчина?

— Нет.

— Значит, ты женщина?

— Да.

— Так и оставайся тем, кто ты есть.

— Я не решаюсь.

— Почему?

— Ну… Трудно сказать.

— Может быть, тебе страшно быть женщиной?

— Да! Да! Страшно.

— Но в этом нет ничего страшного. Это естественно, а потому прекрасно.

Джина задрожала.

— Займи место, подобающее тебе от природы, — приказал я.

— Где это место? У ног мужчины?

— Именно там. Это твое настоящее место!

— Я… я начинаю испытывать ощущения, которые меня пугают, — пробормотала она с дрожью в голосе. — Боюсь, они могут захватить меня целиком, подавив мою волю.

— Такие чувства не поддаются контролю, — сказал я, — они подобны буре.

— Именно так.

— Подчинись своей природе, — посоветовал я.

— Нет! — в отчаянии воскликнула Джина. — Не хочу быть женщиной! Не хочу!

— Что случилось с домом Андроникаса?

Я неожиданно сменил тему, и Джина уставилась на меня с удивлением.

— Товары разграбили, рабов, не успевших бежать, захватили. Сам дом разрушен до основания.

— А Андроникас? Что с ним?

— Успел унести ноги.

— Лола?

— Бежала, — ответила Джина. — Но что с ней произошло потом, схватил ее кто-нибудь или нет, мне неизвестно.

— Думаешь, ей удалось спастись?

— Ускользнуть от захватчиков? Это возможно. Но ведь она все равно носит ошейник.

Я понимающе кивнул.

Лола — привлекательная девушка, и сейчас, скорее всего, кто-то уже посадил ее на цепь. Миловидные юные рабыни долго на воле не разгуливают.

— Ты знал, что порой она выкрикивала во сне твое имя? — спросила меня Джина.

— Нет.

— Ты не смог стать ей хорошим господином.

— Верно.

— Правда, это было давно.

— Очень давно.

— Мне кажется, с тех пор ты сильно изменился.

— Кто знает? — отозвался я, пожав плечами.

— Джейсон, — прошептала она.

— Что?

— Ты освободил мне ноги.

— Ага. С моей стороны это было ошибкой.

— Почему?

— Потому что ты не обладаешь чувствами нормальной женщины, и с этим, видимо, ничего не поделаешь.

Я наклонился, чтобы снова надеть цепь на ее лодыжку, но Джина торопливо отдернула ногу.

— Что такое? — спросил я.

— Пожалуйста, не надевай на меня оковы. Повремени.

— С чего бы это?

— Я хочу быть женщиной.

— Правда?

— Да, правда, — ответила она.

— В таком случае, ты должна будешь, ничего не скрывая, уступить своим глубинным, внутренним чувствам.

— Это и значит превратиться в смиренную, покорную, укрощенную рабыню…

Я обнял ее. Джина напряглась.

— Ты дрожишь? — спросил я.

— Конечно. Я ведь всего лишь женщина, причем — пленница.

— Постоянно помни об этом.

— Да уж не забуду.

— С виду ты кажешься большой и сильной, — заметил я.

— Я вовсе не такая уж большая и совсем не сильная.

— А вот тело у тебя нежное и очень приятное на ощупь.

Рывком за руки я заставил ее сесть.

— Ты считаешь, что мужчина может пожелать меня? — спросила Джина.

— Вполне, — ответил я. — Ну-ка, попробуй вырваться!

Джина попыталась высвободиться, но тщетно.

— Ты прекрасно знаешь, что мне не вырваться, — признала она наконец. — Ты сильнее!

Я швырнул ее спиной на соломенную подстилку.

— Джейсон, не будь со мной груб, — взмолилась пленница.

— Я буду обращаться с тобой так, как принято.

— Да, Джейсон.

— А тебе придется привыкать к безоговорочному повиновению.

— Да, Джейсон.

— И прежде всего приготовься отдаться своим глубинным побуждениям.

— Я стараюсь… — начала Джина, но вскрикнула, когда я дернул ее за волосы.

— Нечего стараться! Отдайся им! Понятно?

— Да.

— Что да?

— Да, господин, — сказала женщина.

— Похоже, Джина, ты сумела повиноваться своим чувствам, — заметил я, когда все кончилось.

— Еще недавно я бы не поверила, что такое возможно, — ответила она. — Мне трудно было представить, что подобные чувства вообще существуют.

— Можно подумать, будто ты не видела извивающихся и кричащих от страсти рабынь.

— Видела, конечно видела. Но мне казалось, что такие чувства присущи лишь рабыням. Только сейчас, — Джина улыбнулась, — мне довелось испытать малую толику того, что ощущают они. Не удивительно, что эти чувственные шлюхи так любят свои ошейники.

— Может быть, каждой женщине не мешает почувствовать на своей шее рабский ошейник. Тогда она поймет, что подлинное ее счастье — это радость рабыни.

— Правда, — согласилась Джина, — нет радости выше, чем счастье всецело принадлежать мужчине, любить его, повиноваться и служить ему.

— Возможно, — промолвил я.

Джина поцеловала меня.

— Ты знаешь, как обращаться с женщинами, Джейсон, — сказала она. — Тебе удалось научить меня понимать мое новое положение.

— Любой хозяин научил бы тебя этому ничуть не хуже.

— Наверное, ты прав, — прошептала она, положив голову мне на живот. — Я видела таких, как я, прикованными к колоде. Но мы не приносим высоких доходов.

— Возможно, — не стал возражать я.

— Но куда бы меня ни послали — на кухню, на мельницу или в прачечную, — продолжила Джина, — я все равно находилась бы в полной власти своего хозяина.

— А как же иначе?

— Может быть, мне пришлось бы тащить плуг под плетью крестьянина, штопать сети рыбака, готовить ему еду и согревать циновку в его лачуге, когда он того пожелает.

— Вполне возможно.

— Я угодила тебе?

— Вполне.

— Как думаешь, у меня получится угождать и другим мужчинам?

— Почему бы и нет?

— Потому, что я не столь привлекательна и желанна, как большинство женщин.

— Ты вполне привлекательна и можешь оказаться очень даже желанной.

— Как ты добр к беспомощной пленнице, которая скоро станет рабыней!

— Я говорю правду.

— Ты добр и снисходителен…

Я промолчал.

— Мне придется приложить все усилия, чтобы понравиться своим господам, — сказала она.

— Я бы рекомендовал тебе поступать именно так. Это в твоих интересах.

Джина прижалась ко мне, дрожа всем телом.

— Мужчины Ара лишили меня свободы, взяв в плен, — сказала она, — а ты лишил меня свободы, сделав женщиной.

— Отдаваясь мне и своим чувствам, ты поступала вовсе не как рабыня, которой, кстати, ты до сих пор не являешься, — указал я. — Но видимо, это самая высокая степень самоотдачи, на которую ты пока способна.

— А что, может быть и большая степень?

— На настоящем этапе ты даже представить себе не можешь всей глубины и силы страстей настоящей рабыни.

— Но то, что ты сделал со мной, необратимо, — промолвила Джина. — Мне уже никогда не вернуться к прошлому, не осознать себя гордой и сильной, свободной женщиной.

Я пожал плечами. Для меня это не имело значения.

— И все же, — пробормотала Джина, всхлипывая, — я слишком некрасива, чтобы быть рабыней.

— Ты женщина, — возразил я.

— Да, — признала она. — Я женщина. Хотя до недавнего времени даже не представляла себе, что это такое.

— Женская натура сильно отличается от природы странного существа — мужчины в женском обличье.

— Да, — согласилась она, — настоящая женщина — это нечто совсем иное.

— Вот именно.

— По существу, это рабыня.

— Так и есть.

Неожиданно Джина отчаянно зарыдала.

— В чем дело? — спросил я.

— Мне нужен господин, — отозвалась она. — Я хочу угождать ему, служить ему, делать все, что он потребует. Хочу отдавать всю себя, ничего не требуя взамен. Хочу быть его собственностью, хочу оказаться в полной его власти.

— За чем же дело стало?

— Я никому не нужна! Ни один мужчина меня не захочет.

— Эй, приятель, ты с ней закончил? — послышался грубый голос.

Встрепенувшись, я вскинул глаза и увидел стоявшего с края соломенной подстилки здоровенного, неотесанного малого в одежде тарновода.

— Да, — с улыбкой ответил я и, взяв свободный конец оков Джины, сдвинул ее лодыжки, чтобы снова сковать их вместе.

— Постой, не надо, — сказал тарновод. — Оставь как есть.

— Ладно, не надо, так не надо.

— Экая ты сдобная, — хмыкнул тарновод, глядя на Джину.

Она подняла на него робкий взгляд.

— Тебя уже заклеймили, женщина? — спросил он.

Рука Джины невольно потянулась к левому бедру.

— Нет, — ответила она. — Еще нет.

— Ты эту бабенку попробовал? Как она? Есть от нее толк? — спросил меня тарновод.

— О да, — заверил его я, — она очень хороша. А когда получит клеймо и ошейник, будет еще лучше.

— Это само собой, — буркнул он, разглядывая Джину, и она ответила ему робким, но нежным взглядом. И сама Джина в этот миг показалась мне нежной и очень уязвимой. Создавалось впечатление, будто она претерпела некое внутреннее преображение.

— Красивая бабенка, — ухмыльнулся тарновод.

— Точно, — согласился я, поскольку понял, что в определенном смысле это чистая правда. А вот Джина, услышав, что ее назвали красивой, разинула рот от изумления. И задрожала от возбуждения. Правда, в следующее мгновение он пнул ее, и она вскрикнула от боли.

— Раздвинь ноги, женщина из Вонда! — приказал тарновод. — Я хочу обладать тобой.

— Слушаюсь, господин, — вскрикнула Джина.

Несколько мгновений я наблюдал за тем, как она извивается в его руках.

— Ты будешь хорошо смотреться у колоды, — сказал тарновод.

— Да, господин.

— Может быть, я куплю тебя.

— Да, господин! — выдохнула она. — Купи меня, господин!

Оставив эту парочку совокупляться, я пробирался между столиками, занятыми солдатами и торговцами. Им прислуживали обнаженные, закованные в цепи женщины из Вонда.

— Наши уже выступили на север, — донеслись до моего слуха чьи-то слова.

— Войска из Лары доберутся сюда через два дня, — сказал кто-то другой.

— К тому времени они найдут на месте Вонда лишь пепел, — рассмеялся третий.

Направляясь к выходу, я случайно задел локтем скованную прислужницу, и та, трепеща, упала на колени. Я проследовал мимо.

— Жаль только, что война опасна для торговых караванов, — заметил кто-то из посетителей.

— Да. Грабеж идет вовсю, — поддержали его другие.

— Я слышал, — заметил его собеседник, — что больше всех свирепствуют речные пираты. С уходом войск из Лары они расхрабрились, разграбили пригороды самой Лары и удалились на галерах, нагруженных добычей.

— Может, это заставит войска Лары повернуть назад?

— Вряд ли. Они настроены решительно.

— Их будут продавать на речных рынках, — донеслась фраза, оставшаяся для меня не совсем понятной. Скорее всего, сказанное не относилось к пленницам из Вонда, ибо доставить их на речные рынки, находившиеся ниже по течению Воска, было бы затруднительно. Тем паче что на южных рынках рабыни стоили дороже. По моему предположению большинству женщин из Вонда предстояло познакомиться с невольничьими рынками Ара.

Стоило мне выйти из палатки, как меня толкнул какой-то детина в маске.

— Смотри, куда прешь! — сердито буркнул он, а потом неожиданно задержался и присмотрелся ко мне повнимательнее. Похоже, он меня знал. Да и мне этот малый, несмотря на маску, показался знакомым. Впрочем, спустя мгновение он отвернулся и, ничего больше не сказав, удалился в палатку.

Так и не вспомнив, кто он такой, я направился к насестам тарнов. Меня не оставляла надежда договориться о перелете если не до самой Лары, то к ее окрестностям. Имевшиеся при мне пять серебряных дисков — сумма весьма значительная — внушали разумную уверенность в том, что какой-нибудь тарнсмен, может быть из нейтрального города, сумеет окольным путем доставить меня, куда требуется.

Как мне показалось по прибытии на стоянку, несколько тарнов только что прилетели с запада и, по всей видимости, привезли беженцев. Я увидел раненых. Вокруг костров собрались кучки понурых, испуганных людей. Женщин, даже рабынь, среди них не наблюдалось, зато попадались люди, облаченные в белые с золотом одежды купцов. Некоторые носили маски.

— Кто они? — спросил я одного из тарноводов.

— По большей части торговцы, — ответил он, — Они пострадали от набегов речных пиратов на окрестности Лары.

— Некоторые из них в масках, — заметил я.

— Так-то оно так, но большинство из них мы знаем хоть в масках, хоть без них. Вон Сплениус, а вон и Зарто. Ты слыхал о Зарто, торговце железом?

— Нет, — признался я.

— Бедняга лишился множества возов со слитками металла. А вон тот тип в маске, что рядом с ним, — Горемиус, торговец благовониями. У него отобрали на восемь стоунов духов и ароматических масел. Дальше слева, в коричневой маске, Задрон. Этот торговал серебряными изделиями и лишился почти всего. Публиус, в красной маске, тоже занимался серебром. Теперь у него осталась только серебряная пряжка на ремне.

— Что-то женщин с ними не видно, ни одной рабыни, — заметил я.

— И рабынь, и товары эти бедолаги обменяли на свои жизни.

— Они все из Лары? — осведомился я.

— Из Лары и ближайших окрестностей. У них не хватило ума сообразить, что, раз войска Лары ушли на восток, оставшийся без прикрытия город станет желанной целью для разбойников.

— Сейчас здесь собрались все беженцы или кого-то не хватает? — спросил я, охваченный недобрым предчувствием.

— Нет, — ответил тарновод, — некоторые отправились в трапезную перекусить.

— А не было ли среди них торговца солью и кожей по имени Онеандр?

— Был, как же не быть, — прозвучал уверенный ответ.

 

4. ГОРОД ЛАРА. Я ВОЗОБНОВЛЯЮ ЗНАКОМСТВО

Девушка с подтянутыми кверху ногами, в рабском ошейнике и рабской тунике та-теера, беспокойно зашевелилась на циновке в углу общей залы трактира. Туда ее уложил я.

А сам, скрестив ноги, сидел за одним из низеньких столиков и жевал корочку хлеба. В зале было почти пусто: постояльцы по большей части ушли еще утром.

А ведь вчера вечером содержатель трактира запросил с меня десять медных дисков за тарелку каши из сула, и я заплатил эту несусветную цену.

— Ты не можешь выставить меня на улицу! — кипятилась свободная женщина возле гостиничной стойки.

— А вот и могу, — отвечал трактирщик. — Ты переночевала здесь и не заплатила. Или выкладывай денежки, или уматывай на все четыре стороны.

— Серебряный тарск всего за одну ночь! — негодовала постоялица. — Где это видано? Таких цен просто быть не может!

Еще вчера подобные сцены разыгрывались у стойки регулярно, ибо стоявшая у слияния Олни и Воска гостиница Стробиуса переполнялась беженцами из Вонда. Сотни людей, успевших покинуть город до того, как его захватил враг, буквально озолотили владельцев речных суденышек — от барж и гичек до кожаных, натянутых на каркасы из ивняка рыбачьих лодчонок.

— В своем трактире я сам назначаю цены! — ответствовал хозяин.

— Слин! — Это ругательство часто звучало из уст постояльцев.

— Кому горе, а кому прибыль, — хмыкнул какой-то малый рядом со мной.

— Я свободная женщина Вонда! — продолжала горячиться сердитая особа.

Я отправил в рот ложку каши, благо моя маска закрывала лишь верхнюю часть лица.

Неожиданно в дверь забарабанили. Вышибала выглянул в глазок и, отперев дверь, впустил очередную группу беженцев. Комнат для них уже не оставалось, однако даже за право провести ночь вповалку в коридоре с этих бедняг затребовали по серебряному тарску с человека.

Гостиница Стробиуса особыми удобствами не славилась, но была вместительной и, что немаловажно, продолжала принимать постояльцев, в то время как многие гостиницы в связи с беспокойной обстановкой закрылись вообще. Город не стремился проявить гостеприимство: беженцам без средств не позволили даже сойти на берег, и они были вынуждены плыть по реке дальше. Что их, надо думать, не обрадовало, ибо там вовсю свирепствовали пираты. Миловидных женщин ожидали клеймо и ошейник, а все прочие могли считать, что легко отделались, если их отпускали восвояси, обобрав до нитки.

Помимо меня в комнате находились и другие люди в масках.

Отведав каши, я поставил плошку на стол. Назвать это блюдо вкусным было бы трудно, но его, по крайней мере, не подали холодным.

— Ты не можешь вышвырнуть вон свободную женщину! — занудно гнула свое беженка возле стойки.

Онеандр из Ара, торговец кожами и солью, как и многие в лагере мародеров под Вондом, появлялся в маске. Видимо, ему посоветовали соблюдать осторожность, что легко понять. Предприимчивый купец намеревался извлечь выгоду из торговли с Ларой, городом, входившим в Салерианскую конфедерацию. Но это не вызвало бы одобрения в Аре и союзных ему крепостях. Кроме того, как мне удалось узнать, торговец подвергся нападению речных пиратов и был отпущен под обязательство уплатить выкуп рабами и товарами.

В столь прискорбных обстоятельствах стремление спрятаться под маской представлялось вполне объяснимым: с одной стороны, купцу не было резона раскрывать свое инкогнито перед представителями Ара, а с другой — хотелось спрятать стыд и печаль в связи с провалом задуманного предприятия.

Я дождался его у выхода из трапезной и окликнул:

— Эй, приятель! Ты Онеандр из Ара?

— Ты ошибся! — буркнул купец.

— А вот мне сдается, что я в точку попал. Онеандр и есть.

— Не ори на весь лагерь! — зашипел торговец.

— Сними маску! — сказал я.

— Эй, караул! — завопил он. — Помогите!

— Что тут происходит? — осведомился вооруженный стражник, тут же явившийся на зов.

— Мне кажется, этот малый не кто иной, как Онеандр Арский, — пояснил я.

— Слышал я, будто этот тип здесь отирается, — отозвался караульный. — Так это ты или нет?

— Я, — неохотно признал Онеандр.

— Сними маску, — снова велел я. — Сними, а не то я сам ее сдеру.

Купец, сердито ворча, снял маску.

— Точно, Онеандр, — признал его караульный.

— Воин, не оставляй меня наедине с этим подозрительным типом! — воскликнул Онеандр, но стражник уже повернулся и ушел.

— Кто ты такой? — опасливо спросил меня купец. — Мы встречались?

— Было дело. Несколько месяцев назад, в Аре, рядом с лавкой Филебаса. Помнишь, ты натравил на меня двух рабов?

— Не убивай меня, — прошептал торговец.

— Дошли до меня слухи, будто близ Лары ты попал в руки пиратов и откупился товарами и рабами. Так?

— Так. Они сцапали меня на южном берегу Олни.

— Стыдиться тут нечего, — сказал я, — ты спас свою жизнь и жизни своих людей.

— Спас-то спас, — буркнул Онеандр, — но очень многого лишился.

— А что будет дальше с твоими товарами и рабами? — осведомился я.

— Они больше не мои.

— Но как ты представляешь себе их дальнейшую судьбу?

— Маловероятно, чтобы все это продали в Ларе или на севере, — рассудил купец. — Обычно речные пираты избавляются от своей добычи где-нибудь у реки, в одном из многочисленных прибрежных городков.

— Каком именно?

— Их десятки, — ответил он. — Вен, Порт-Кос, Искандер, Тафа… Всех и не перечислишь.

— А что за шайка на вас напала? Кто ее возглавлял?

— Да на реке этих шаек видимо-невидимо, — буркнул Онеандр.

— Я спрашиваю, кто вас ограбил?

— Клиомен, подручный Поликрата, — ответил торговец.

— И в каком городе продает свою добычу этот молодец? — поинтересовался я.

— В любом из дюжины, — сказал Онеандр.

Я схватил его за тунику и основательно встряхнул.

— Не знаю! — повторил он. — Откуда мне знать!

Я встряхнул его еще разок.

— Пожалуйста, не убивай меня, — снова прошептал Онеандр.

— Хорошо, — сказал я, выпуская из рук его тунику, после чего повернулся и направился туда, где на привязи держали тарнов.

Целью моей по-прежнему оставалось договориться с каким-нибудь смелым тарнсменом о перелете к Ларе. Если не напрямую, то окольным путем, если не в сам город, то как можно ближе к его границам.

Девушка в углу комнаты снова зашевелилась и перевернулась на спину, приподняв одно колено. В своих рабских лохмотьях и ошейнике она выглядела потрясающе соблазнительно. Озираясь по сторонам, девушка то сжимала, то разжимала маленькую ладошку, и я невольно задумался о том, ощущает ли она грубые волокна подстилки под спиной. Наверное, нет. Пока еще нет.

— Я свободная женщина Вонда! — выкрикивала, как и прошлым вечером, скандалистка у гостиничной стойки. — Ты не можешь вышвырнуть меня вон!

— Либо ты заплатишь, либо тебя выставят, — отвечал на это Саробиус.

— Не имеешь права! — вопила она.

Я сделал еще глоток.

Лицо женщины у стойки скрывала вуаль, как это принято у свободных женщин из высших каст большинства городов Гора. Исполненные высокомерия, они предпочитали не открывать своих лиц на всеобщее обозрение, считая себя слишком утонченными и благородными для того, чтобы на них мог глазеть всякий сброд. Сходными соображениями наверняка объяснялась и бытующая среди свободных женщин манера носить бесформенные одеяния, скрывающие фигуру. Но с другой стороны, ношение вуалей и покрывал представляет собой обычай естественный и более чем оправданный в рамках культуры, для которой захват женщин в плен и обращение их в рабство суть вещи вполне заурядные. Сокрытие внешности служит своего рода защитой. Кому захотелось бы, рискуя жизнью, похищать женщину, которая, чего доброго, может оказаться безобразной, как тарларион?

А вот рабыням, напротив, почти никогда не дозволялось носить вуали. Обычно они одевались так, чтобы все их прелести оставались открытыми даже для случайных взоров. Во-первых, это помогало девушкам помнить, что они только рабыни, существующие для того, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. А во-вторых, обнажение их тел побуждало мужчин, поддавшихся вожделению, похищать для удовлетворения своей похоти именно рабынь, а не свободных женщин.

По моему разумению, такой подход в известном смысле себя оправдывал: похищение рабынь как для собственных нужд, так и с целью перепродажи было на Горе явлением, распространенным более широко, нежели захват свободных женщин. С другой стороны, как бы ни обстояло дело с точки зрения теории или статистики, свободная женщина тоже вполне могла ощутить на шее рабский ошейник. Иные мужчины полагали, что риск придает особую сладость обладанию еще недавно свободной женщиной, а некоторые работорговцы специализировались как раз на похищении и продаже таковых. И то сказать, помимо изначального риска особую пряность и аромат такого рода удовольствию придавала перспектива последующего укрощения строптивой невольницы.

— Ты не можешь выставить меня на улицу! — все повторяла и повторяла скандалистка.

— Еще как могу, — упорствовал трактирщик.

— Я свободная женщина Вонда, города, состоящего в Конфедерации!

— А я трактирщик, — отвечал он. — Мое дело вести счетные книги да подсчитывать серебро.

Я отпил еще глоток сула, рассеянно прислушиваясь к этому разговору.

Если свободные женщины Гора носили вуали, то некоторые мужчины скрывали лица под масками. Причины тому могли быть самые разные. Скажем, Онеандр носил маску из страха перед воинами Ара, с точки зрения которых законность его торговли с Ларой выглядела, мягко говоря, сомнительно, а также потому, что стыдился горького провала, каким завершилась его затея. Некоторые из посетителей сидели в общей зале трактира в масках, вероятно, потому, что в силу каких-либо соображений не желали быть узнанными. Времена наступили смутные, тревожные, и люди состоятельные и влиятельные вовсе не стремились сделать всеобщим достоянием сведения о своем трудном положении. Кто-то, возможно, опасался, что его могут захватить в заложники с целью получения выкупа. Иные просто стеснялись того, что в одночасье превратились в бездомных бродяг. Наконец, маски носили лица, путешествовавшие инкогнито, а также те, кому приходилось скрываться из-за совершенного прежде бесчестного поступка.

Я непроизвольно вспомнил леди Флоренс. Несомненно, молодые люди, посетители ее тайных аукционов, тоже носили маски. Скорее всего, она сама не знала имени покупателя до тех пор, пока рабыня не преклоняла колен у подножия его ложа.

Я же надел маску потому, что предпочитал остаться в Ларе неузнанным. В этом городе было полно беженцев из Вонда и его окрестностей, некоторые из них наверняка видели меня на арене. Разумеется, если кто-то во мне узнает бывшего гладиатора, это существенно осложнит мою задачу. Впрочем, в настоящий момент имелась и другая причина. Порой свободные молодые люди, укрывшись под масками, похищали свободных женщин, срывали с них одежду и обходились с ними как с рабынями. Опозоренные таким образом женщины обычно бежали, после чего их ловили и уже по праву обращали в рабство, продавая с торгов. Нередко покупателем становился сам похититель, которого, однако, жертва в лицо не знала.

— Я свободная женщина! — невесть в какой раз выкрикнула постоялица.

— Это положение может оказаться временным, — заметил хозяин гостиницы.

— Мне некуда податься, — призналась женщина. — Здесь я, по крайней мере, в безопасности. Речные пираты вполне могут проникнуть даже за черту города. В такой ситуации опасно оказаться на улице.

— За прошлую ночь ты задолжала мне серебряный тарск, — заявил трактирщик. — Хочешь остаться — отдай долг, а за следующую ночь заплати вперед. Еще одну серебряную монету.

— У меня нет денег, — простонала она.

— Нет денег — скатертью дорога!

— Возьми мой багаж, — предложила беженка, — мои дорожные сундуки!

— Мне они не нужны.

Я планировал поутру договориться о транспортировке вниз по реке. Скорее всего, цель моего путешествия ожидала меня не в самой Ларе, а дальше к западу. Многие беженцы предпочитали не оставаться в городе, ибо он находился слишком близко от зоны военных действий. Малые суда совершали челночные рейды между Ларой и малыми городами, такими как Беловодье или Танкредова Пристань, лежавшими ниже по течению.

— Ты не имеешь права выкинуть меня на улицу! — крикнула женщина.

И тогда Стробиус, владелец гостиницы, в раздражении махнул рукой одному из своих помощников. Зайдя за спину беженки, парень крепко взял ее за локти.

— Вышвырни ее, — велел Стробиус.

— Не имеешь права!

— Радуйся и тому, — произнес трактирщик, — что я не раздел тебя догола и не продал в рабство.

— Что здесь происходит? — спросил я, подойдя к стойке.

— Мы ее выставляем, — пояснил Стробиус. — Она задолжала за ночлег, а платить ей нечем.

— Но она свободная женщина, — заметил я.

— Свободного человека никто не обязан содержать, в отличие от раба, — резонно заявил трактирщик.

— Сколько она должна?

— Серебряный тарск за прошлую ночь, — ответил он. — А захочет остаться еще на ночь, так пусть гонит еще один, причем вперед.

— Было бы из-за чего шум поднимать. — Я выложил на стойку два серебряных кругляша. — Цена разумная.

— То-то и оно, что разумная. — Стробиус смахнул монеты со стойки в ладонь и спрятал их в карман фартука.

— Вот твои деньги, сквалыга, — заявила свободная женщина Стробиусу со всем достоинством, на какое была способна беспомощная пленница, все еще удерживаемая вышибалой.

— Да, госпожа, — промолвил трактирщик, почтительно ей кланяясь.

— Может быть, теперь, — сказала она язвительно, — ты велишь своему громиле отпустить меня?

Трактирщик пристально посмотрел на нее.

Женщина задрожала. Ее Домашний камень не был камнем Лары, времена стояли смутные, а Стробиус находился у себя дома, в собственной гостинице. К тому же некоторое время она оставалась его должницей. Не захочется ли Стробиусу увидеть ее раздетой, в рабском ошейнике?

— Пожалуйста, добрый господин, — пролепетала она.

Заполучив в руки женщину, горианец не будет торопиться с ее освобождением. Ему нравится удерживать пленницу насильно, ведь на то он и мужчина.

— Конечно, леди, — улыбнулся Стробиус, снова поклонился и лишь после этого велел помощнику разжать руки.

Высвободившись, женщина сердито разгладила свои одеяния, после чего со вновь обретенным достоинством величаво подошла ко мне.

— Благодарю тебя, господин, — сказала беженка, подняв на меня глаза.

— Пустяки, — отозвался я.

— Я искренне благодарна тебе.

— Может быть, ты присядешь за мой столик? — предложил я. — Правда, ничего, кроме каши из сула, тут не подают, уж чем богаты…

— Когда терпишь невзгоды, приходится довольствоваться тем, что есть, — сказала она.

— У тебя есть какое-нибудь вино? — спросил я Стробиуса.

Трактирщик кивнул.

— Найдется.

— Не хочешь ли вина? — обратился я к женщине.

Ее глаза блеснули поверх вуали. Конечно, бедняжка уже несколько дней не могла позволить себе вина.

— Да, — ответила беженка. — Я выпила бы с удовольствием.

— Садись за мой столик, а я сделаю заказ.

— Очень хорошо. — Повернувшись, она направилась к столику.

— Каша, — сказал Стробиус, — стоит десять медных тарсков. А еще сорок я возьму с тебя за два бокала вина.

— Годится, — ответил я.

Через несколько мгновений прислужник доставил к стойке поднос с кашей и вином. Вручая трактирщику деньги, я спросил:

— Кстати, у тебя не найдется порошка Тасса?

Он ухмыльнулся и полез под стойку.

— Держи.

— Сколько я тебе должен за это?

— Порошок бесплатно, — хмыкнул трактирщик. — За счет заведения.

— Раз так, то спасибо.

Девушка беспокойно повернулась на циновке, снова оказавшись на боку, и поджала ноги. Она застонала. Я увидел, как нежные маленькие пальчики ее правой руки коснулись грубых волокон циновки. Эти волокна оставили следы на шелковистой коже ее обнаженных ног.

Я приберег недоеденную корочку хлеба.

Девушка беспокойно зашевелилась и издала тихий стон. Должно быть, почувствовала, что наступило утро.

Я огляделся по сторонам. Гостиница опустела. Судя по всем признакам, покидали ее в спешке. По слухам, тарнсмены Ара должны были вот-вот появиться в небе над Ларой, так что бегство постояльцев — лишь продолжение исхода из города. Улицы были пусты и тихи. Людей в Ларе осталось совсем немного. Включая, разумеется, эту девушку и меня.

Она перевернулась на живот и теперь лежала, прижавшись к циновке левой щекой.

Наблюдая за ней, я увидел, как ее маленькие пальцы слегка зашевелились, а их кончики снова коснулись волокон циновки. Приметив мой взгляд, она отдернула их, потом снова вцепилась в солому и напряглась.

— Ну вот ты и проснулась, — заметил я.

— Что это такое? На чем я лежу? — испуганно спросила девушка.

— Разве не ясно? Это рабская: подстилка!

— Где я?

— В холле гостиницы Стробиуса, — сказал я. — В городе Лара.

Она приподнялась на четвереньки. Я заметил, что лохмотья подчеркивают красоту ее груди.

— Что случилось?

— Тебя опоили зельем.

Девушка замотала головой, стараясь сосредоточить взгляд, — бедняжка еще не вполне пришла в себя.

— Не стоило тебе пить мое вино, — сказал я.

— Где моя одежда? — испуганно спросила она.

— Я ее выбросил, как и все твои пожитки. Тебе оставлены только та-теера и ошейник. То, что сейчас на тебе.

— На мне ошейник? — прошептала она, недоверчиво и опасливо коснувшись пальцами железа.

— Он на замке, — заверил я.

Я приметил, как ее рука украдкой касается та-тееры.

— Там больше ничего нет, — сообщил я ей. — К тому же я отпорол и кармашек, который ты туда вшила. Рабыням не разрешается носить вещи в одежде. Тебе это прекрасно известно.

— Где ключ? — прошептала она.

— Я его выбросил.

Пленница покачала головой.

— Я помню тебя. Ты заплатил за мое пребывание в гостинице. Ты угостил меня вином…

— Совершенно верно, — подтвердил я.

— Ты подмешал туда наркотик, — догадалась она.

— Конечно.

— Отдай мне ключ! — вскрикнула женщина, вскочив на ноги и вцепившись в ошейник руками.

— Не вздумай сойти с циновки, — предупредил я. — Не забудь, ключ выброшен.

— Выброшен? — недоверчиво переспросила она.

— Да.

— Но это настоящий ошейник, — проговорила пленница, — Я не могу его снять.

— Естественно, — сказал я. — Он для того и сделан, чтобы рабыня не могла его снять.

Пленница посмотрела на меня с ужасом.

— Не сходи с циновки, — повторил я.

Она попятилась.

— Встань на колени!

Девушка опустилась на колени, плотно сдвинув ноги.

— Между прочим, — заметил я, — и та-теера, и ошейник найдены среди твоих пожитков. Согласись, странно видеть такие предметы в гардеробе свободной женщины.

Она промолчала.

— Может быть, ты сбежавшая рабыня? — предположил я.

— Нет! — вскричала девушка. — Я не рабыня! На мне нет клейма!

— Это верно, — улыбнулся я.

— Зачем ты так со мной поступаешь? — спросила она. — Кто ты? Это какая-то нелепая шутка?

— Нет, — возразил я. — Какие уж тут шутки.

— Отпусти меня, — побледнев, взмолилась девушка.

— Есть хочешь?

— Да, очень, — смущенно призналась она.

Я кинул ей то, что осталось от корочки хлеба. Огрызок упал на циновку перед ней.

Пленница потянулась за ним.

— Не трогай руками, — предостерег я.

— Я свободная женщина, — заявила она.

— Встань на четвереньки и ешь с подстилки! — Я свободная женщина, — повторила девушка.

— Ешь, кому сказано!

После того как она съела хлеб, не прибегая к помощи рук, я поставил на подстилку миску и заставил ее вылакать воду, оставаясь на четвереньках. Затем, убрав миску в сторону, я вернулся за маленький столик и уселся, скрестив ноги. Девушка подняла на меня глаза. Во всяком случае, теперь она не была голодна и не изнывала от жажды.

— Чего ты от меня хочешь? — спросила она. — Кто ты такой?

— Раздвинь колени, — велел я вместо ответа.

Пленница неохотно повиновалась.

— Как же так получилось, — поинтересовался я, — что в багаже свободной женщины оказались такие необычные предметы, как та-теера и ошейник?

— Я была связана с женщинами-работорговцами из дома леди Таймы, — прозвучал ее ответ. — Порой мне доводилось использовать такие предметы в работе.

— Понятно, — хмыкнул я.

— Я тебя знаю? — спросила она.

— А сама ты как думаешь?

— Ты в маске. Я в невыгодном положении по сравнению с тобой.

— Точно, уж ты-то передо мной в лучшем виде.

Пленница покраснела.

— Тебе известно, кто я такая?

— Да.

— Откуда?

— Из Вонда, — коротко сказал я.

Девушка сердито пожала плечами.

— Ты можешь оказаться любым из многих тысяч мужчин.

— Ну уж нет!

— Нет так нет, — согласилась она.

— Подойди сюда, — велел я, — и ляг на стол, на спину.

Она выполнила приказ.

— Что ты собираешься делать со мной?

— Скоро узнаешь.

Стол был низенький и крепкий.

— Хочешь поступить со мной как с рабыней?

— Очень может быть.

— Я вижу, у тебя приготовлена веревка, — заметила девушка.

— Верно.

Я не торопясь начал привязывать свою пленницу к столу. Первым делом крепко примотал левое запястье девушки к одной из ножек.

— А где все остальные постояльцы? — спросила она.

— Город эвакуирован.

— Почему?

— Местные жители опасаются нападения тарнсменов из Ара, — пояснил я, прикручивая ее правое запястье к другой ножке и проверяя, надежно ли все закреплено.

После чего задрал тунику девушки, чтобы раздвинуть ноги.

— Ты действительно выбросил ключ от ошейника?

— Конечно.

— В таком случае, ты должен помочь мне выбраться отсюда, и поскорее, — сказала она. — Может быть, воспользуешься инструментами?

— Это еще почему? — поинтересовался я, приматывая ее левую ногу.

— Ты наверняка уже прочел…

На таких ошейниках обычно имеется «легенда». Данные о хозяине, чтобы сбежавшую или потерявшуюся рабыню можно было вернуть.

— Ничего я не читал, я горианской грамоте не обучен. На ошейнике написано имя твоего хозяина?

— Нет, — сказала девушка и вскрикнула, когда я, грубо подтянув ее правую лодыжку к углу стола, крепко прихватил ее прочной веревкой. После чего разорвал тунику, обнажив все ее прелести. Ахнув, пленница изогнулась и задрожала, а я отступил на шаг, любуясь на дело своих рук.

Убедившись в полной своей беспомощности, она взглянула на меня и произнесла:

— Да ты умелец!

Я промолчал.

Девушка поерзала еще и, признавая свое бессилие, откинулась назад.

— Да, связал ты меня как следует.

Я пожал плечами.

— Полагаю, — продолжала она, — тебе захочется, чтобы я называла тебя господином?

— Как тебе угодно, — сказал я, — для меня это не имеет значения.

— Мне кажется, раз уж я в полной твоей власти, с моей стороны будет вполне уместно называть тебя господином.

Я ничего не ответил.

— Я прошу твоего разрешения на это, — тихо произнесла пленница.

— Разрешаю, — сказал я. — А что написано на твоем ошейнике?

Неожиданно девушка обмякла в своих путах и умоляюще воскликнула:

— Ты должен помочь мне снять его!

— Что там написано?

— Мое имя. Рабыня Дарлин.

— Это земное имя.

— Так оно и есть. Ты вполне можешь себе представить, что со мной сделают, если поймают в этом ошейнике. Люди решат, что я женщина с Земли!

Я улыбнулся.

— Тебе, конечно, понятны мои страхи, — добавила она.

— Еще бы.

— Я раньше обучала земных девушек, — продолжала пленница, — и потому хорошо знаю, как относятся к ним мужчины.

Я кивнул. Мужчины Гора не привыкли церемониться с земными девушками. Они смотрят на них как на природных рабынь и обращаются с ними соответствующим образом.

— Ты ведь поможешь мне избавиться от этого ошейника как можно скорее, правда? — умоляюще спросила она.

— Помогу, если это будет мне угодно, — ответил я.

— Я в твоей власти!

Я присел на корточки рядом с ней.

— Ты ведь знаешь мое имя, верно? — спросила девушка.

— Знаю, — подтвердил я.

— Наверное, слышал его в гостинице?

— Я узнал бы тебя и без этого.

— Даже под вуалью?

— Даже под вуалью.

— Значит, — произнесла моя пленница, — у тебя хорошая память на женщин.

— Да уж не сомневайся.

— Как, в таком случае, меня зовут?

— Леди Тендрайт из Вонда, — сказал я. — Ты была помощницей леди Таймы, хозяйки работоргового дома.

— Кто ты? — воскликнула она в крайнем испуге.

Я снял маску.

— Кто ты? — повторила она вопрос.

— Неужели ты не узнаешь меня? — осведомился я. — Некогда я был шелковым рабом. Меня зовут Джейсон.

Не сразу, но все же в ее глазах появился ужас.

— Нет! — прошептала она, неистово забилась в своих путах, а потом беспомощно обмякла. — Нет! Нет!

— Да, — шепнул я ей. — Еще как да!

Леди Тендрайт лежала на рабской циновке. Я уложил ее туда после того, как отвязал от стола.

— Ты ведь поможешь мне избавиться от этого ненавистного ошейника? — мурлыкала она, обвивая руками мою шею и припадая губами к моим губам.

— Меня просит об этом Дарлин? — спросил я.

— Почему Дарлин? — проворчала Тендрайт, откинувшись назад.

— А разве не это имя значится на ошейнике?

— Да, — ответила она, — это.

— Так кто меня просит? Рабыня Дарлин?

— Да, — замурлыкала она, снова обвивая мою шею, — Да, тебя умоляет Дарлин.

Потом последовал поцелуй.

— В просьбе Дарлин отказано, — усмехнулся я.

Приподнявшись на колени, пленница подергала ошейник и, бросив на меня яростный взгляд, прошипела:

— Слин!

Я улыбнулся.

Туника на ней была наполовину разорвана.

— Слин! Слин! — повторяла она в злобе и отчаянии, но беспомощность и почти полная нагота делали ее особенно привлекательной и желанной. Глядя на нее, я легко понимал, почему мужчины так любят обращать женщин в рабство.

— Умолкни! — неожиданно рявкнул я.

Тендрайт взглянула на меня с испугом.

— Не вздумай сойти с циновки.

Я поднялся и подошел к одному из узких зарешеченных окошек гостиницы. По улице бежали пятеро вооруженных мужчин.

— Речные пираты, — сказал я. — По моему разумению, это могут быть только они.

Тендрайт застонала и предприняла нелепую попытку прикрыть свои прелести.

— Уж не думаешь ли ты, что, угодив в руки этих разбойников, сможешь уберечь от них свою красоту? — хмыкнул я и, вернувшись к ней, добавил: — Впрочем, вряд ли ты им достанешься. Пираты направляются не сюда. Да и вообще, как мне кажется, они решили унести ноги из Лары.

— Почему? — спросила она.

— Странно, дымом не пахнет, — пробормотал я, словно не услышав ее вопроса. — Это интересно…

— Что происходит? — снова спросила пленница.

— Неужели не догадываешься?

— Нет. Я ничего не понимаю. В чем дело?

Вместо ответа я взял ее за руки, бросил спиной на циновку и сказал:

— Моя дорогая леди Тендрайт, или Дарлин, как, может быть, мне будет угодно тебя называть! Похоже, нам стоит последовать примеру пиратов и не задерживаться здесь надолго.

— Что ты этим хочешь сказать?

— И тебе нужно будет покинуть это место чуть пораньше, чем мне, — добавил я.

— Не понимаю, — сказала она, но тут же охнула, так как я навалился на нее. Тендрайт попыталась вырваться, однако не смогла — и вцепилась в меня.

— Превосходно, Дарлин.

— Чего ты хочешь?

— Неужели трудно догадаться?

— Ты победил, Джейсон, — прошептала моя пленница, лежа рядом со мной, подложив руку под голову. — Ты заставил меня отдаться тебе, как рабыню.

— Будучи свободной женщиной, — ответил я, — ты не можешь даже отчасти осознать всю полноту той беспомощности, с какой отдается истинная рабыня.

— А мне кажется, я начинаю понимать, что значит оказаться в полной, и физической и юридической, зависимости от воли своего господина.

— Интригующие мысли, не правда ли?

— Я должна выбросить их из головы. Мне нельзя позволять себе задумываться о чем-либо подобном!

— Это еще почему?

— Потому что такого рода мысли по самой своей сути являются слишком женскими.

— А для гордой свободной женщины столь женские мысли не годятся?

— Совершенно не годятся, — заявила Тендрайт.

— Но для рабыни они, по-моему, вполне уместны и как нельзя лучше соответствуют ее положению, — заметил я.

— Да, — улыбнулась она. — Такой женщине позволительно сохранять верность своей природе.

— Подозреваю, — хмыкнул я, — что у нее просто нет иного выбора.

— Да, — согласилась моя пленница, — никакого выбора у нее нет. Она должна признать, что ее положение соответствует ее природе, причем признать это с готовностью и охотой. В противном случае о мировоззрении рабыни позаботятся хозяин и плеть.

— Похоже, ты в чем-то завидуешь этим несчастным.

— Не исключено, — признала Тендрайт.

— Но теперь на тебе тоже ошейник, — указал я.

— Однако я остаюсь свободной.

— Возможно, это лишь на время.

— Что ты имеешь в виду?

— Вставай, — приказал я вместо ответа.

Мы поднялись, и она заглянула мне в глаза.

— Ты не собираешься помочь мне избавиться от ошейника, так?

Ее пальцы легонько коснулись моего плеча.

— Не собираюсь, — ответил я.

— Ты пробуждаешь во мне странные чувства, Джейсон, — призналась она.

— Вот как? Какого рода?

— Я привыкла к другому обращению. К тому, что мужчины выполняют любые мои желания.

— Полагаю, леди Тендрайт, — усмехнулся я, — тебе пора привыкать к противоположному. Теперь тебе самой придется выполнять желания мужчин.

— Что ты делаешь?

Услышав неподалеку людские голоса и звон оружия, я оставил вопрос без ответа и потащил ее к дверям. Приоткрыл смотровую заслонку и выглянул наружу. На улице не оказалось ни души, и я поднял тяжелые запоры, открыл дверь и высунулся наружу. Поблизости действительно никого не было.

Леди Тендрайт — босую, в короткой рваной тунике и стальном ошейнике — я выволок за руку и швырнул вниз с крыльца. Слетев с широких пологих ступеней, она приземлилась на четвереньки футах в пятнадцати. Поднявшись на ноги, Тендрайт огляделась по сторонам, а я тем временем вновь закрыл дверь и задвинул засовы. Вскрикнув от испуга, Тендрайт взбежала вверх по ступеням и забарабанила в дверную панель.

— Впусти меня! — истошно кричала она. — Впусти!

Я вышел из общей залы и поднялся на второй этаж, откуда открывался лучший обзор. Снизу по-прежнему доносились стук маленьких кулачков и испуганные, жалобные крики.

— Впусти меня, Джейсон! — голосила она. — Впусти меня, господин! Я буду твоей рабыней, господин! Смилуйся надо мной! Господин мой, сжалься над своей рабыней!

Потом — из окна мне это было хорошо видно — девушка выбежала на середину улицы, сотрясаясь от рыданий и затравленно озираясь по сторонам.

— Э, да тут рабыня! Хватайте ее! — послышались мужские возгласы, и на улице появились вооруженные люди. Как я и ожидал — в мундирах армии Ара.

Тендрайт повернулась и в ужасе устремилась прочь, однако, не пробежав и нескольких шагов, застыла, когда увидела, что навстречу ей приближаются еще пятеро вояк. Она остановилась, и воины тут же обступили ее.

— Я не та, кем кажусь! — закричала Тендрайт. — Я не рабыня!

Один из воинов схватил ее за волосы, заставил наклониться и прочел надпись на ошейнике.

— Эту рабыню зовут Дарлин, — объявил он.

— Нет! — взвизгнула она. — Я леди Тендрайт, свободная женщина из Вонда!

Один из воинов завел ей руки за спину и защелкнул на запястьях рабские оковы.

— Я не рабыня! — твердила Тендрайт.

— Дарлин — самое подходящее имя для такой рабыни, — заметил один из бойцов. — Мне уже не терпится ее отведать.

— Подожди, пока мы приведем ее в лагерь, — сказал командир отряда.

— Славный улов, — промолвил другой воин, пристегивая поводок к ее ошейнику.

— Эй, девка, ты с Земли? — спросил один из них.

— Нет, — отвечала пленница. — Нет!

— Врет она все, — хмыкнул другой.

— Я не рабыня! — вскричала Тендрайт, приподнимая рваную тунику, чтобы показать бедро. — На мне нет клейма!

— Никто, кроме рабыни, не стал бы показывать свои ляжки свободным мужчинам, — хмыкнул кто-то из воинов.

— А клейма-то и вправду нет, — заметил другой.

— Эту оплошность легко исправит любой кузнец, — усмехнулся их товарищ. — Эй, Дарлин! А ну отвечай, почему на тебе нет клейма?

— Я не рабыня! И зовут меня по-другому!

— Ты слишком много болтаешь, Дарлин, — отвечали ей.

— Заберем девку с собой, — распорядился командир, — Нам нужно закончить обход.

Тендрайт почувствовала, как натянулся поводок ошейника, и попыталась упереться.

— Я не рабыня, — снова завопила она. — Я леди Тендрайт из Вонда!

— Неужто все женщины Вонда бегают по улицам полуголые, в рабском тряпье да еще и с ошейниками? — глумливо осведомился командир.

— Нет, — ответила пленница, — конечно нет. Меня поймали, привязали к столу и воспользовались мною, словно рабыней для наслаждений. Но это еще не все. Мой похититель заставлял меня притворяться, будто я и вправду его собственность.

— Прекрасно, — рассмеялся один из бойцов.

Женщина смерила его гневным взглядом.

— Бьюсь об заклад, что и я могу принудить ее к этому, — подал голос другой.

— Попозже, в лагере, — повторил командир и, обернувшись к леди Тендрайт, отвесил ей издевательски низкий поклон.

— Почтеннейшая леди Тендрайт, окажи нам честь и соблаговоли проследовать с нами в наш лагерь. Там ты сможешь убедиться в том, что женщины Вонда нам вообще-то уже знакомы. Многие из них любезно согласились подставить свои бедра для клеймения, а шеи — для ошейников. Мы полагаем, что и ты проявишь подобное великодушие.

— Эта девка будет прекрасно смотреться на помосте для продажи, — заметил один из солдат.

— Верно, — поддержал его другой.

— И вот что, леди Тендрайт, — продолжал предводитель, — пока тебя не обратят в рабство должным образом, ты будешь отзываться на имя, написанное на твоем ошейнике. А ну скажи, как тебя зовут? — рявкнул он, мигом отбросив фальшивую учтивость.

— Дарлин! — воскликнула Тендрайт. — Меня зовут Дарлин.

— Хорошо, — кивнул командир. — Кроме того, предупреждаю: коль скоро ты носишь ошейник и в ближайшее время будешь заклеймена, тебе следует вести себя по отношению ко всем нам так, как должно рабыне. Понятно?

— Да, — сказала пленница и тут же получила чувствительный тычок древком копья.

— Да, господин! — вскричала она, содрогаясь от рыданий.

Патруль продолжил путь. Леди Тендрайт со скованными руками поволокли на привязи позади солдат. Ярдов через двадцать она обернулась и, увидев в окне мое улыбающееся лицо, непроизвольно остановилась. Солдат тут же грубо дернул поводок, и женщина, спотыкаясь, заковыляла вдоль по улице следом за своими конвоирами.

 

5. ПОИСКИ МИСС БЕВЕРЛИ ХЕНДЕРСОН

Ухватив рыжеволосую танцовщицу, все одеяние которой составлял десяток серебряных цепочек, прикрепленных к ошейнику, владелец таверны вышвырнул ее за пределы песчаного круга. Девушка упала и оглянулась, не смея подняться на ноги.

— Этого малого зовут Джейсон! — объявил трактирщик, указывая на меня. — Он ставит десять медных тарсков на то, что одолеет любого, кто примет его вызов.

— Так оно и есть, — подтвердил я, выходя на песчаную арену и скидывая тунику.

— А я бьюсь об заклад, что это пустое хвастовство! — заявил дюжий крестьянин, прибывший откуда-то с северных верховий реки.

Подручный трактирщика держал деньги. Прислуга сновала по залу, собирая монеты у желающих сделать ставку.

Зеваки, включая и нескольких полуголых рабов в ошейниках, с бронзовыми сосудами паги на кожаных ремнях, сгрудились вокруг арены.

Деревенский здоровяк, не теряя времени, бросился на меня. Я позволил ему нанести удар и лишь в последнее мгновение отпрянул назад, так что его бросок пришелся впустую. Зрители разразились одобрительными возгласами. Парня, впрочем, это не обескураживало: он наседал и наседал, но я, держась начеку, отбивал все его наскоки и уворачивался, не давая ему схватиться со мной вплотную.

— Он хорошо дерется, — заметил кто-то из толпы.

Собравшись с силами, я улучил момент и захватил обе руки противника, лишив его возможности наносить удары.

Мне вовсе не хотелось демонстрировать, насколько велико мое превосходство над ним, ибо слишком явное неравенство сил делает поединок неинтересным. В Танкредовой Пристани я допустил подобную ошибку, с легкостью одолев лучшего тамошнего бойца. В результате никто больше на мой вызов не откликнулся, а местный начальник стражи дал понять, что мне лучше убраться из его городка куда глаза глядят.

Из-за собственной недальновидности в Танкредовой Пристани мне удалось разжиться всего лишь десятью медяками.

— Бейся как следует! — зазвучали недовольные голоса.

— Увалень неуклюжий! — заорал кто-то.

— Трус! — крикнул другой.

— Трус! — подхватил мой соперник.

Меня это разозлило, и я стал драться активнее, хотя далеко не в полную силу. Серией быстрых ударов я сшиб моего противника на песок, но при этом изо всех сил притворялся, будто и сам вымотан настолько, что едва держусь на ногах.

— Ловко он его! Славные удары! Молодчина! — кричали зеваки.

Я глянул на северянина, сидевшего на песке, и сделал вид, что и сам не могу поверить своей победе.

— Поднимайся! — орали зрители.

Крестьянина подхватили под мышки и утащили с арены.

— Десять тарсков! — выкрикнул другой крестьянин. — Ставлю десять медяков, что я вываляю этого парня в песке!

— Можешь ты драться дальше, Джейсон? — обеспокоенно спросил трактирщик.

Такого рода потасовки привлекали народ в его заведение. Он имел на этом барыш и, так же как и я, был заинтересован в проведении как можно большего числа поединков.

— Попробую, — сказал я.

Второй доброволец, сорвав тунику, ринулся на арену и принялся размахивать увесистыми кулаками. Надо думать, его несколько удивляло, почему из такого множества ударов ни один по-настоящему не достигает цели, хотя несколько тумаков, ради иллюзии равного поединка, я все-таки пропустил. С этим парнем мне пришлось повозиться даже дольше, чем с его предшественником. Но едва стало ясно, что зрительский интерес ослабевает, мой соперник полетел на песок.

С арены его уволокли за ноги.

— В толк не возьму, как такой неуклюжий парень может так часто выигрывать, — заметил мужчина, стоявший у самого края арены.

— Он еще не встречался с Хаскуном, — уверенно произнес кто-то.

— А вот и я, Хаскун, — заявил здоровенный громила, выходя на песок.

Хаскун был силен, но слишком высоко задирал руки.

Следующий после Хаскуна больше походил на борца, чем на кулачного бойца.

Пятый оказался гребцом с зерновой галеры. Мускулы его выглядели устрашающе, но вот навыков рукопашного боя ему явно недоставало. То, что стычка со мной закончилась для него переломом челюсти, было чистой случайностью — он сам напоролся физиономией на мой кулак.

— Теперь уж Джейсон вконец вымотан, дунь — и свалится, — бодро объявил трактирщик. — Кто еще выйдет на песок?

Однако, как я и ожидал, желающих помериться со мной силами больше не нашлось.

Я поднял руки, а потом натянул свою тунику. Проведенные поединки не заставили меня даже особо запыхаться. Всех пятерых парней, что помогли мне заработать денег на проезд вниз по реке, за мой счет щедро угостили пагой. Это позволило им забыть о своих шишках да синяках.

Деньги пришлись мне как нельзя кстати, поскольку десять серебряных монет, вырученных за продажу моей бывшей хозяйки, уже изрядно истощились. Вообще-то на Горе такой суммы хватало на несколько месяцев безбедной жизни. Но в нынешние смутные времена цены, особенно в Ларе и окрестностях, сильно подскочили, и мне поневоле пришлось искать дополнительные источники дохода.

— Ты не обычный драчун, — заявил первый из побежденных мною парней, здоровяк северянин.

— Не говори об этом слишком громко, — попросил я.

— И то, — согласился он.

— Сказать по правде, — произнес другой, — давненько я не получал такой взбучки.

— Спасибо вам, ребята, — искренне поблагодарил я всю компанию.

Молоденькие рабыни в ошейниках, прекрасно смотревшихся на их стройных шеях, столпились вокруг меня, чтобы налить мне паги. Трактирщик подошел к моему столику, и я с кубком в руках встал, чтобы его приветствовать.

— Ты хорошо дрался, Джейсон, — сказал он.

— Спасибо, — ответил я и посмотрел вниз. У моих ног, робко поглядывая на меня снизу вверх и прижимаясь щекой к моему правому колену, сидела на корточках рыжеволосая танцовщица. Цепочки, свисавшие с ее ошейника, ниспадали на пол.

— Ты здорово дрался, Джейсон, — повторил кабатчик. — Она твоя на всю ночь. Используй ее в свое удовольствие.

— Премного благодарен, почтеннейший, — отозвался я и, высоко подняв кубок, отсалютовал ему и своим недавним соперникам. — Еще раз спасибо вам всем!

Последовал обмен поздравлениями и благодарностями. Потом я взял кубок в левую руку, щелкнул пальцами правой у своего бедра и раскрыл ладонь. Рабыня приподнялась, так что ее затылок оказался как раз под моей рукой, и я запустил пальцы в густые, шелковистые рыжие волосы. Девушка вздрогнула и поцеловала мое бедро. Не оставляя бокала, я потащил ее за волосы к ближайшему пустому алькову. Длинные тонкие цепочки нежно позвякивали.

 

6. УЗНАВ О РЫНКАХ ВИКТОРИИ, Я РЕШАЮ ОТПРАВИТЬСЯ ТУДА

Женщин почти всегда выставляют на продажу обнаженными. Таким образом мужчина может увидеть, что, собственно, он покупает.

Я отошел от загона для рабынь, походившего на большой сарай, но продолжал слышать доносившиеся оттуда выкрики аукционера. Потом они стихли. Я подумал, что за ту симпатичную брюнетку торговец наверняка содрал хорошую цену. Она была из последних, кого выставили на продажу в тот вечер. Еще до того, как брюнетку выволокли на торговую площадку, я осмотрел девушек, оставшихся в клетках, и убедился в том, что среди них не было той, кого я разыскивал.

Во дворе меня остановили двое охранников.

— Ты, что ли, будешь Джейсон-драчун? — спросил один из них.

— Ну, я. А что с того?

— Да то, приятель, что я советую тебе убраться из Фины подобру-поздорову.

— Ладно, как скажешь. Спасибо за совет.

Спорить с ними не имело смысла, тем паче что я все равно собирался покинуть Фину до утра. В общем-то, меня выставляли из города не в первый раз — достаточно вспомнить ту же Танкредову Пристань.

Несколько дней назад я покинул Лару. Как ни странно, солдаты из Ара натворили в городе не так уж много бед — они очистили его от речных пиратов, малость пограбили и, конечно, разжились рабынями.

Однако эта акция произвела переполох среди воинов Лары, двигавшихся к Вонду. Таким образом, стратеги Ара добились желаемого — в страхе за родной город, оставленный без защиты, полководцы Лары приостановили продвижение на север и не приняли участия в боевых действиях, развернувшихся вскоре к северо-востоку от Вонда.

Подошедшие туда силы из Порт-Олни получили неожиданное подкрепление из Тая — целый отряд под командованием Тандара Тайского, одного из сыновей Эбулия Гая Кассия. Произошло сражение, ожесточенное, но не принесшее никому решающего успеха. На второй день обе армии оставили поле боя. Брошенная в атаку пехота Ара нарвалась на превосходящие силы противника, но ее мобильность и умелое взаимодействие с тарнсменами в известной степени позволили компенсировать нехватку численности.

Интересно, что Тандар из Тая так и не бросил вызов Ару в небе. Он использовал наемников Артемидориуса Косского исключительно в действиях против арских тыловых и снабженческих коммуникаций.

В конце концов после нескольких дней, прошедших в нелегких попытках переломить ситуацию, полководцы Порт-Олни, Тая и Ара заключили перемирие и, положившись на волю высших сил, совершили ритуал гадания по печени и внутренностям убитого верра. Оказалось, что для блага всех участников церемонии будет лучше, если войска воздержатся от дальнейших боевых действий и разойдутся. Такой исход не нанесет урона чести ни одной из сторон.

Гарусники Вонда и Коса восприняли результат гадания без восторга. Но остальных вождей это вполне устроило. Было объявлено, что ни город Ар, ни Салерианская конфедерация не желают кровопролития; случившееся же столкновение было спровоцировано интригами и кознями властей Вонда и Коса.

Разорив и разграбив Вонд и Кос, Ар получил богатую добычу, что делало его победителем. А Салерианская конфедерация, остановив наступление противника, «сохранила лицо».

Тарнсмены Артемидориуса даже не попытались остановить двигавшиеся на юг обозы с рабынями. Как только крылатые всадники появились над их головами, возницы откинули парусину с тентов, показав скованных цепями пленниц. Те, воздев руки, взывали о помощи, но тарнсмены Артемидориуса и не подумали вступиться за женщин, еще недавно бывших свободными. Согласно бытующему на Горе убеждению, раз уж женщина стала рабыней, стало быть, рабыней она и останется. Пленниц живо успокоили с помощью плетей, и караваны невозбранно продолжили путь.

По моему мнению, столь благополучному завершению конфликта способствовало великодушие вождей Ара, высадивших в Ларе воздушный десант, но пощадивших город. Противнику дали понять, что Лара вполне могла бы разделить судьбу Вонда, и если этого не произошло, то лишь потому, что трогать Лару не сочли нужным.

Это было воспринято как свидетельство нежелания Ара усугублять конфликт, а в будущем могло способствовать и возникновению в некоторых городах Конфедерации проарских настроений. Во всяком случае, когда стало ясно, что Ар, имея полную возможность подвергнуть Лару полному разорению, воздержался от этого, Ларский экспедиционный корпус и думать забыл о соединении с силами Порт-Олни.

Теперь в Ларе преобладали симпатии к Ару, что укрепляло политическое влияние этого города, расположенного в столь важном стратегическом пункте. Ведь Лара лежала на слиянии рек Олни и Воска, и если бы Кос когда-нибудь вздумал двинуть вдоль Воска свои основные силы, то именно Лара должна была стать связующим звеном между прибрежными городами и территорией Конфедерации.

— Поторопись, приятель!

Оклик стражника оторвал меня от размышлений на темы стратегии и политики. Я помахал рукой, давая понять, что совет услышан, и продолжил путь к пристаням Фины.

На протяжении нескольких следующих недель я передвигался из одного речного городка к следующему, изучая рабовладельческие рынки и пытаясь разузнать что-нибудь путное относительно пирата Клиомена. Понятное дело, желающих поделиться со мной нужными сведениями находилось немного.

Я, правда, ничуть не сомневался в том, что многие знают о пирате больше, чем рассказывают. Его имя, как и имя его капитана Поликрата, наводило ужас на прибрежных жителей. Их можно было понять, ведь им приходилось иметь дело не просто с разрозненными шайками головорезов, а с настоящими пиратскими армиями, располагавшими собственными укрепленными базами и флотилиями. Шайка в три-четыре сотни человек, имевшая в своем распоряжении восемь-десять кораблей, не представляла собой ничего необычного.

Пиратские капитаны, точно так же как правители городов, заключали между собой союзы и делили сферы влияния. Короче говоря, пираты представляли собой реальную силу, с которой нельзя было не считаться.

Размышляя об этом, я машинально посторонился, чтобы дать пройти свободной женщине с ребенком.

Из Лары в Беловодье я прибыл по каналу, прорытому в обход порогов и стремнин. Оттуда мой путь лежал в Танкредову Пристань и далее вниз по течению через Искандер и Лесной порт в Арскую факторию. Последняя находилась неподалеку от того самого места, где несколько лет тому назад Па-Кур из касты убийц собрал против Ара ополчение двенадцати городов, подкрепленное наемниками и профессиональными убийцами. Об этой военной кампании по обычаю Гора были сложены песни, самыми знаменитыми из которых слыли, пожалуй, песни о Тэрле из Бристоля. Считается, что война разразилась в 10 110 году от основания Ара. Нынче, в соответствии с этой хронологией, шел 10 117 год.

Во время сбора орды Па-Кура поселения еще не существовало, его заложили четыре года спустя как сторожевую заставу и торговый аванпост на южном берегу Воска. По существу, эта крепость контролирует южный участок одной из великих дорог, именуемой Виктел Ариа, то есть Торжество Ара. В народе, особенно среди приречных жителей, эта дорога больше известна как Речной большак.

К западу от Фактории я посетил Джортову переправу, Альфредов мыс, Жасмин, Сибу, Сэйс и Хлебный порт. Мне довелось останавливаться и в Хаммерфесте, и в деревушке Рангара, которая, впрочем, уже разрослась до городка вполне приличных размеров. Быстрый рост этого населенного пункта заставлял вспомнить историю находившегося ниже по реке Тетраполиса. Если Рангара начинался с крохотной деревушки, вокруг которой и закладывались поселения, то отдельные городки — Ри, Тейбар, Хейбан и Аздак, основанные некогда четырьмя братьями, — напротив, со временем слились в один город, получивший название Тетраполис. На местном наречии это означает Четвероград. Впрочем, старые названия все равно сохранились за городскими районами.

Теперь я направлялся к причалам Фины. До порта оставалось уже недалеко, и мимо то и дело проходили люди. Мне пришлось посторониться, чтобы пропустить вереницу скованных одной цепью полуобнаженных девушек. Их вели к бревенчатому амбару со знаком «кейджера» на дверях. Предназначавшиеся для продажи пленницы были невеселы, но на меня многие из них посматривали с интересом, как на возможного покупателя.

Бревенчатые дома для рабов обычно имеют двойные стены. Девушек, если только хозяева не пожелают иначе, держат там обнаженными, с цепями на лодыжках. Побеги рабынь на Горе очень редки, ибо, во-первых, убежать практически невозможно, а во-вторых, любые попытки такого рода наказываются весьма сурово.

Умышленное членовредительство — тоже нечастое дело, ибо обращенные в рабство девушки Гора, как правило, связывают свои лучшие надежды не с иллюзорной свободой, а с возможностью угодить господину и снискать его милостивое расположение.

Я внимательно пригляделся к проходившим мимо рабыням, но той, кого искал, среди них не увидел.

— Проезд, почтеннейший? — осведомился какой-то малый.

— С другими договорюсь, — отрезал я.

— У нас дешево, — сказал он, — Очень дешево!

— Спасибо, нет, — ответил я и пошел дальше.

Опыт научил меня, что чем дальше от причала, тем выше заламывают цену. Нанять лодку или баржу за самую низкую плату можно в порту, у самой пристани.

По пути к реке я прошел мимо четырех бревенчатых сараев с высоко расположенными, крохотными зарешеченными оконцами. Они также служили для содержания рабынь. Мне было известно, что окна, прорезанные во внешних стенах, находятся выше маленьких оконец, сделанных во внутренних стенах, так что дневного света в барак попадает совсем немного. Полы бараков утоплены глубоко в землю, поэтому световые отверстия находятся очень высоко над головами рабынь.

Там всегда царит сумрак. Полы обычно дощатые, однако в каждом помещении оставлена для дренажа полоса голой земли. Под деревянным настилом и утрамбованной землей для предотвращения подкопа вделывается железная решетка. На досках разбрасывают солому, а в стенах, на разной высоте, укрепляют кольца для цепей. Подъем на уровень земли обычно осуществляется по пологому земляному скату. Нетрудно понять, что подобные места, предназначенные для содержания живого товара, отличаются специфическими запахами.

— Ешь, кому сказано! — услышал я донесшийся изнутри грубый крик, за которым последовал хлесткий звук удара плетью и жалобный женский возглас.

— Повинуюсь, господин! Повинуюсь!

Я продолжил свой путь. Порой мне бывало трудно не поддаться отчаянию: как можно было надеяться найти мисс Беверли Хендерсон среди тысяч, да что там, среди десятков тысяч рабынь, разбросанных по большим и малым городам, городкам, фермам и деревушкам? Невольничьим караваном или тем более на тарне ее могли доставить куда угодно, в самый отдаленный уголок планеты. Однако намерения отступиться и прекратить поиски у меня отнюдь не было.

Некоторые обстоятельства позволяли мне надеяться на успех. Я знал, что Беверли угодила в руки пирата Клиомена. Не приходилось сомневаться в том, что, отыскав рынок, где речной грабитель распродает свою добычу, я если и не настигну ее, то, по крайней мере, нападу на след.

— Эй ты, там! Парень, — окликнул меня у пристани речной капитан. — Ты, часом, не работу ищешь?

— Я хочу спуститься вниз по реке, — ответил я.

— Мы направляемся в Тафу, — сказал он, — Нам не хватает гребца.

Ниже по реке находились города Виктория и Тафа, а еще дальше, западнее Тафы, — Порт-Кос, основанный боле ста лет назад выходцами из Коса. За ним, если не упоминать мелкие поселения, находились Тетроиоль, Вен, стоящий на слиянии Та-Тасса, Картиуса и Воска, да Турмус, последний речной порт на восточной оконечности дельты Воска.

— Вообще-то мне в Викторию, — сказал я капитану, назвав ближайший городок, находившийся ниже по течению.

— Ты ведь честный малый, не так ли? — озадачил меня капитан неожиданным вопросом.

— Думаю, да, — осторожно ответил я. — А что?

— Если ты честный малый, то какого рожна тебе надо в Виктории?

— Так ведь и там, надо думать, не лишни честные работники.

Капитан хмыкнул.

— Это что, опасное место? — осведомился я.

— Ты, должно быть, на реке новичок, — заметил мой собеседник.

— Это точно, я здесь впервые.

— Держись подальше от Виктории, — посоветовал капитан.

— Почему?

— Ты работорговец?

— Нет конечно.

— Тогда держись от Виктории подальше, — повторил он.

— Почему? — снова спросил я.

— Это логовище ворья. Весь город — не более чем бандитский притон и большой невольничий рынок.

— А рынок действительно велик?

— Еще как. И, по правде сказать, там можно разжиться хорошим товаром по бросовой цене.

— Значит, там дешево продают? А почему? — осведомился я.

— Если девчонки достаются даром, нет смысла заламывать за них втридорога. По низкой цене товар расходится быстрее, а хозяин все равно с барышом.

— Ага, стало быть, там торгуют главным образом пиратской добычей. Так?

— Само собой, — сказал капитан, — у нас на реке это каждому сосунку известно.

— Что известно?

— Да то, что я тебе только что сказал. Что в Виктории разбойничий рынок, где можно недорого разжиться награбленным. Я направляюсь в Тафу, — продолжал речник, — и ни в какой Виктории бросать якорь не собираюсь.

— Возьми меня гребцом, — предложил я, — а коли не хочешь швартоваться в Виктории, высади на берег где-нибудь в окрестностях. До города я уж как-нибудь пешком доберусь.

— Вообще-то, — проговорил капитан, размышляя вслух, — лишний гребец мне не помешает. Пусть даже только до Виктории.

— А я что говорю?

— К тому же, — добавил он, — западнее Виктории мы, скорее всего, найдем другого желающего помахать веслами.

— Вот-вот, — поддакнул я. — К тому же до Виктории я буду грести на твоем корыте бесплатно. Только за проезд.

— Не шутишь?

— Вполне серьезно. Денег мне не надо.

Капитан ухмыльнулся.

— Коли так, приятель, то мы отчалим не позднее чем через час.

 

7. Я ПРИБЫВАЮ В ВИКТОРИЮ И УЗНАЮ О НЕВОЛЬНИЧЬЕМ БАЗАРЕ В ЛИСАНДЕРЕ

— Сколько предложат за эту девушку? Сколько? — выкликал аукционер. — Слушаю вас, почтенные покупатели!

На грубом помосте верфей Виктории стояла ладная крестьянка с южного течения Воска. Разумеется, в ошейнике и на цепи. Это была светловолосая девушка с плотными лодыжками, здоровая и крепкая, типичная южанка.

— Две доли тарска, — донеслось из толпы.

Я протискивался сквозь толпу, запрудившую пристань, огибая клети с товарами. Над причалами торчали мачты речных судов. Пахло водой и рыбой.

— Я слышал, что топаз везут на восток, — сказал один торговец другому.

— Для безопасности речной навигации это не сулит ничего хорошего, — отозвался его приятель.

Я протиснулся мимо них и тут же отпрянул, едва не натолкнувшись на бурого слина. Зверь натянул толстую короткую цепь и зарычал, оскалив страшные клыки. Такому зверюге ничего не стоит отхватить человеку ногу у самого бедра.

— Фу, Таба! Сидеть! — приказал один из купцов.

Зверь с шипением припал на четыре задние лапы, но шерсть его оставалась вздыбленной. Он запросто вырвал бы из деревянной стены кольцо своей цепи, взбреди ему это в голову. Я попятился, а купцы, не обращая на меня внимания, продолжили свою беседу.

— Виктория отказалась платить дань, — сказал один из них.

— Здешние заправилы воображают, будто работорговцам не найти других рынков, — отозвался другой.

— Вот уж глупо, так глупо.

— Им ничего не стоит перенести свои операции в Тафу.

— И вернуться в Викторию, когда пираты накажут город, — добавил первый.

— Это как пить дать, — согласился второй.

— Да и как иначе! Не могут же речные разбойники спустить с рук подобную наглость, — сказал первый. — Иначе примеру Виктории могут последовать все небольшие города на реке.

— Да, Виктория понесет наказание.

— Может быть, именно поэтому топаз и отправили на восток. — Впервые аж за десять лет.

— Хотя, — продолжил первый, — я думаю, что можно сбить спесь с Виктории и без топаза.

— Да, сил у них и без того более чем достаточно.

— А может быть, это просто слухи? Я имею в виду, насчет отправки топаза на восток.

— Будем надеяться, что так.

— А если не так и его все-таки повезут на восток, то дело пахнет чем-то худшим, чем простое усмирение Виктории, — сделал вывод первый.

— Похоже на то, — опять согласился второй.

Продолжения разговора я не услышал, ибо отошел слишком далеко. Впрочем, о чем шла речь — так и осталось для меня загадкой.

Этим утром, еще до рассвета, меня высадили в нескольких пасангах выше города по течению. Сначала я отошел на добрый пасанг от берега, чтобы не подвергнуться нападению речного тарлариона. Потом продолжил идти параллельно руслу. Путь этот примерно час тому назад привел меня в Викторию.

— Конфеты! Конфеты! — выкрикивала свободная женщина под вуалью. Лоток с конфетами висел у нее на шее на широком ремне.

— Жаркое! — кричал другой уличный торговец. — Кому жаркого?

— Свежие овощи! Самые свежие овощи!

— Молоко верра, яйца вулоса!

Мимо меня прошел еще один купец, за которым со свертком на голове следовала изящная брюнетка в короткой тунике и ошейнике.

Мне пришлось посторониться, чтобы пропустить вереницу из восьми крестьян, тащивших к портовым складам мешки с зерном са-тарна.

— Вот уж это точно жаркое, — произнес кто-то. — Горячее, сочное, настоящее жаркое!

Но тут его слова заглушил женский возглас. Я оглянулся и увидел рабыню, лежавшую на досках. Колени ее были согнуты, лодыжки связаны с запястьями грубыми веревками.

— Возьмите меня, добрые господа! — жалобно молила она. — Умоляю вас, воспользуйтесь мною.

Ее хозяин, толстый детина, сидел рядом на табурете, держа в руках легкую цепь, прикрепленную к ошейнику.

— Эта девка стоит всего одну долю тарска, — выкрикнул толстяк, и я услышал, как в медной чашке рядом с невольницей звякнула монета.

Кряжистый кожемяка, протолкнувшись мимо меня, опустился на корточки перед рабыней, и та покорно подалась всем телом ему навстречу.

— Украшения! — слышался голос зазывалы. — Золотые и серебряные изделия!

Неподалеку находились четыре девушки в общем деревянном ошейнике, представлявшем собой две соединенные вместе доски с вырезанными в них полукругами для шей. Такого рода ошейники скрепляются металлическими защелками и запираются на два висячих замка.

Девушки, скованные колодкой, обнаженные, стояли на коленях, дожидаясь, когда их хозяин завершит какое-то дело.

— Надо же, — сказала одна из них, — когда мы бежали от разбойников, я искренне рассчитывала найти убежище у крестьян. Мне и в голову не приходило, что нас могут схватить и обратить в рабство.

— В деревнях не больно-то жалуют свободных людей из больших городов, — заметила другая.

— Мы не из их деревни, а значит, чужие, — высказалась третья.

— Надо думать, вырученные за нас деньги они пустят на покупку скотины да семян, — фыркнула первая.

— Если не пропьют все до медяка в тавернах. Налижутся паги, вот и все, — с горечью промолвила ее подруга по несчастью.

— Мы свободные женщины, — возмущенно сказала первая девушка. — Они не могут просто так взять и продать нас!

— Можешь утешать себя подобными мыслями, но, боюсь, это продлится недолго, — откликнулась крайняя в ряду. — Скоро нас заклеймят, и мы станем настоящими рабынями.

— Посмотри только, что проделывает эта несчастная шлюха! — промолвила другая, указывая на девушку, извивавшуюся и стонавшую под кожемякой.

— Какой ужас!

— Неужели и нас могут заставить делать что-то подобное?

— И это, и все, что им будет угодно. Рабыни обязаны выполнять все прихоти своих господ.

— Украшения! — снова услышал я. — Покупайте украшения!

Я отступил в сторону и остановился перед покрывалом, расстеленным прямо на досках. На нем блестели дюжины заколок и брошей, застежек и пряжек, колец и бус, сережек, браслетов, надеваемых на запястье или щиколотку, и цепочек на тело. Позади покрывала, скрестив ноги, сидел приятного вида малый в шерстяной тунике.

— Купи у меня что-нибудь, — предложил он. — Дешево и красиво. Твои рабыни будут выглядеть гораздо лучше.

— Посмотри на меня, господин. — Обнаженная девушка в ошейнике, стоявшая на коленях рядом с торговцем, подняла руки. Одежды на ней не было вовсе, зато украшений — хоть отбавляй. Одну только шею обвивало штук двадцать ожерелий, которые она заставила позвякивать и переливаться. Потом рабыня протянула правую руку, чтобы я рассмотрел браслеты и кольца, почти полностью скрывавшие тело.

— Купи что-нибудь для своей рабыни, — предложил торговец. — Хотя бы вот это ожерелье. Оно было снято со свободной женщины, которая теперь моет камни мостовой на площади Ификратеса.

— У меня нет рабыни, — сказал я.

— Я продам тебе эту, — он указал на девушку, служившую «витриной» для его товара. — Серебряный тарск — и она твоя.

— Купи меня, господин, — рассмеялась невольница. — Я симпатичная и усердная. Я знаю, как угодить мужчине на мехах.

— Это верно, — улыбнулся торговец.

— По-моему, в Виктории девушку можно купить и дешевле, — отозвался я с ответной улыбкой.

— Твоя правда, — хмыкнул торговец. Похоже, он вовсе не собирался продавать свою хорошенькую служанку.

— Ты сказал, — промолвил я, — что это ожерелье отобрано у свободной женщины.

— Не мной, конечно, а пиратом, — уточнил он.

— И ты говоришь об этом открыто?

— Это Виктория, здесь свои порядки.

— Могу я узнать, из какой шайки был этот пират?

— Из банды Поликрата, — ответил торговец. — Их база находится неподалеку от Турмуса.

— Надо думать, эти головорезы держат под контролем торговые пути, ведущие в обход дельты Воска?

— Бывает, — сказал он. — Именно там они и сцапали эту славную малышку. — Он указал на девушку, сидевшую рядом. — Поверишь ли, она была дочкой богатого купчины.

— Это кажется невероятным, — сказал я.

— Хозяин быстро приучил меня к ошейнику, — промурлыкала девушка, коснувшись губами господской руки.

— Это можно сделать с любой женщиной, — заявил торговец с довольным видом.

— А ты, часом, не слышал про пирата по имени Клиомен?

— Как не слышать! Тот еще разбойник, помощник самого Поликрата.

— Не знаешь, он нынче здесь?

— Здесь! Явился, чтобы продать товары и рабов.

— Где он торгует?

— Товары уже проданы, все расхватали прямо с портовых складов.

— А как насчет рабов?

— Аукцион назначен на сегодняшний вечер и будет проходить на торговой площадке Лисандера.

— Неплохая безделушка, — сказал я, указав на одну из цепочек. — Пожалуй, мне она пригодится. Беру.

— Но ты вроде бы сказал, что у тебя нет рабыни.

— Это дело наживное. К тому же я хочу отблагодарить тебя. Ты мне здорово помог. Сколько с меня?

— Доля тарска.

Цепочка имела пять в длину пять футов и предназначалась для того, чтобы ее обматывать вокруг шеи или тела женщины самыми различными способами. Прочная, среднего веса, с крепкими звеньями, она могла служить и украшением, ибо к ней крепились деревянные бусины, полудрагоценные камни и кусочки кожи, но, с другой стороны, ее ничего не стоило превратить в надежный поводок. Два комплекта съемных зажимов позволяли пристегивать цепь к ошейнику или стенному кольцу. Таким образом цепочка могла и украсить женщину, и смирить ее.

Торговец убрал полученную от меня монетку в кошель и с усмешкой сказал:

— Не вздумай подарить эту побрякушку свободной женщине.

— А что, разве она не славная? — отозвался я, сворачивая покупку и пряча в собственный кошель.

— Цепь — она и есть цепь.

— Но ведь красивая же, — промолвил я, внутренне удивляясь, с чего это мне вообще приспичило ее купить. Впрочем, что тут гадать? Наверное, потому и купил, что она красивая.

— Когда я была свободной, — заметила девушка, — я не могла носить такие вещи.

— Они не для свободных женщин, — подтвердил ее хозяин.

— Нет, господин, — торопливо продолжала она. — Но теперь я рабыня и с позволения моего господина могу надевать все, что делает меня красивой и привлекательной.

— Что тебе надевать, решаю я, — заявил торговец.

— Разумеется, мой господин. В том числе и надевать ли мне вообще хоть что-то.

— Не забывай об этом.

— Никогда, мой господин.

— Так значит, — вернулся я к прежней теме, — Клиомен выставит своих рабынь на торговой площадке Лисандера?

— Да.

— Большое спасибо. Желаю тебе удачи во всех твоих делах.

— И тебе того же.

Я направился дальше по узкой улочке, размышляя о том, куда мне приспособить купленную цепочку. Ведь предназначалась она, как ни крути, для рабыни.

 

8. Я МЕРЯЮСЬ СИЛАМИ С ЖЕЛАЮЩИМИ В ТАВЕРНЕ ТАСДРОНА И СПЕШУ НА НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК ЛИСАНДЕРА

— Есть еще желающие бросить мне вызов? — спросил я, утирая с лица пот и песок.

Перед тем как заявиться в таверну Тасдрона, что в стороне от улицы Ликурга, я пересчитал содержимое своего кошелька и обнаружил там всего семьдесят медяков, да и то лишь благодаря щедрости капитана, заплатившего-таки мне за работу. Плохо представляя себе, сколько может стоить рабыня на площадке Лисандера, я, разумеется, предпочитал иметь при себе достаточно денег, чтобы нужный товар у меня не перебили. Если, конечно, этот товар вообще будет выставлен на продажу.

Сплюнув в песок, я потер руки о бедра.

Все семь проведенных мною поединков закончились победами. Мои наставники Кеннет и Барус гордились бы мною.

Возможно, удалось бы подбить на состязание еще нескольких смельчаков, однако мне хотелось поспеть на рынок Лисандера к самому началу торгов. Впрочем, оснований для недовольства у меня не имелось — я заработал две серебряные монеты и шестнадцать медяков. Хотелось лишь надеяться, что городская стража не выставит меня из городка раньше времени.

— Так хочет кто-нибудь подраться? — выкрикнул я и, поскольку ответа не последовало, склонился над низеньким столиком, чтобы собрать выигрыш.

— Ставлю серебряный тарск, — раздался вдруг голос, который мне сразу не понравился.

Я выпрямился.

Человек, решивший биться об заклад, поднялся из-за столика, стоявшего футах в пятидесяти от меня, на противоположном конце помещения. Он сидел там в компании небритых угрюмых громил. Некоторые физиономии украшали шрамы, двое носили серьги, головы большинства были повязаны платками на манер гребцов. При каждом имелось оружие.

— Нет, почтеннейшие, не надо! — подал голос Тасдрон, владелец таверны.

В ответ лязгнул извлеченный из ножен клинок.

— Серебряный тарск! — повторил головорез. В руке он держал меч.

Мне было хорошо известно, что горианцы редко обнажают сталь, если не имеют твердого намерения пустить ее в ход.

— Я не очень-то хорошо знаком с холодным оружием, — промолвил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно дружелюбнее.

— Тогда тебе не стоит носить его, — заявил задира.

Его приятели дружно загоготали.

— В моем заведении принято драться без оружия, — попытался возразить Тасдрон. Голос его противно дрожал.

— Бери свою ковырялку, парень, — сказал зачинщик ссоры, указывая острием меча туда, где среди прочих моих вещей лежал и поясной нож.

— Я не умею драться на клинках, — продолжал отказываться я.

— Беги, — шепнул мне Тасдрон.

— Закройте выходы, — приказал громила своим подручным.

Один из них тут же побежал к боковой двери, другой — к проходу на кухню. Отрезав путь наружу, они тоже обнажили клинки, давая понять, что совет трактирщика запоздал.

За столом остались только двое незнакомцев, причем один из них, похоже, был главарем этой компании. Потягивая пагу, он пристально наблюдал за мной.

— Бери свой клинок, — снова повторил заводила.

— Не хочу, — ответил я.

— Как хочешь. Это твой выбор.

Он обошел свой столик и, не сводя с меня глаз, двинулся вперед. Не дойдя до меня футов десять, разбойник остановился и пинком ноги отбросил столик, преграждавший ему дорогу. Двое сидевших за ним людей отскочили в стороны. Рабыня, подававшая им пагу, вскрикнула и съежилась от страха.

— У меня нет оружия, — напомнил я.

Парень ухмыльнулся и сделал еще один шаг вперед.

— Позволь, я возьму свой нож.

Последовали очередная усмешка и еще один шаг.

Было ясно, что схватить нож, лежавший на столе, я уже не успеваю, да признаться, и толку от него было бы мало. Судя по тому, как обращался этот малый с мечом, его клинок не раз омывала кровь. А нож против меча да еще в руках неопытного бойца — слабая защита.

— Мои руки пусты, — сказал я. — Ты вознамерился хладнокровно убить безоружного человека?

— Вот именно, — ухмыльнулся он.

— Зачем?

— Это доставит мне удовольствие, — ответил разбойник, угрожающе взмахнув клинком.

— Постой-ка! — прозвучал чей-то голос.

Задира отступил назад и посмотрел мимо меня.

Я обернулся. Футах в двадцати от меня стоял рослый небритый мужчина в грязной шерстяной накидке. Вид его не внушал доверия, но держался он уверенно.

— Парень, тебе не нужен защитник? — спросил он у меня.

Теперь я заметил, что за спиной этого человека висит меч в кожаных ножнах. Клинка он пока не извлекал.

— Ты кто такой? — спросил его угрожавший мне громила.

— Так что, нужен тебе защитник? — повторил незнакомец свой вопрос, не удостоив грубияна вниманием.

— Нужен, — ответил я. — Очень даже нужен.

— Кто ты? — снова спросил задиравшийся ко мне малый.

— Ты вынуждаешь меня обнажить мой клинок? — ответил вопросом на вопрос рослый незнакомец. Он говорил таким тоном, что волосы у меня на загривке встали дыбом.

— Да кто ты, в конце концов, такой? — проворчал буян, однако на сей раз отступил на шаг.

Вместо ответа незнакомец распахнул широкую накидку, и все в помещении увидели алую тунику касты Воинов.

Послышались восклицания.

— Нет-нет, — торопливо забормотал грубиян, только что угрожавший мне клинком. — Я ничего подобного не хотел.

Попятившись, он вернулся к своему столику, сердито вложил клинок в ножны и, хлопнув дверью, покинул таверну. Его приятели, сторожившие у дверей, последовали его примеру.

— Пагу, пагу для всех! — выкрикнул Тасдрон, и рабыни-подавальщицы принялись разливать и разносить напиток.

— Музыка! — воскликнул трактирщик, и пятеро музыкантов, пристроившихся на время поближе к кухне, поспешили занять свои места. Тасдрон дважды хлопнул в ладоши, и на песок выбежала танцовщица. Ее тело было покрыто татуировками.

Пошатываясь, я направился к столику рослого незнакомца, который, похоже, утратил ко мне всякий интерес. Странно, но когда он принял у девушки пагу, руки его дрожали, да так сильно, что часть напитка выплеснулась на стол. Незнакомца трясло, словно в лихорадке.

— Я обязан тебе жизнью, — сказал я. — Спасибо.

— Уходи, — резко промолвил он.

Его глаза казались остекленевшими, и он уже не выглядел таким горделивым и сильным. Кубок дрожал в его руках.

— Уходи, — повторил он.

— Я вижу, что ты все еще носишь алое, Каллимах, — произнес чей-то голос.

— Не потешайся надо мной, — сказал мой заступник.

По имени его назвал сидевший за столиком человек, которого я принял за главаря громил. Сам он мне не угрожал, в ссоре никак не участвовал, но и спутников своих унять не захотел. Видимо, считал трактирную ссору недостойной своего внимания. По моему мнению, он держался как человек авторитетный.

— Прошло немало времени с тех пор, как мы встречались с тобой в окрестностях Порт-Коса, — промолвил он, подходя к столику моего заступника.

Тот промолчал, уставясь в свой кубок.

— Эта часть реки принадлежит мне, — продолжил незнакомец.

Воитель осушил свой кубок. Руки его тряслись по-прежнему.

— Ты отважный малый, Каллимах, — сказал незнакомец. — Я всегда высоко ценил твое мужество, и не будь ты столь привержен закону, перед тобой открылись бы широчайшие возможности. Я, пожалуй, сам подыскал бы для тебя подходящую должность.

— А вместо этого мы встретились у Порт-Коса, — мрачно отвечал Каллимах.

— В тот вечер удача улыбнулась тебе, — отозвался подошедший, — но на будущее я посоветовал бы тебе не проявлять подобной самонадеянности.

Воитель промолчал.

— К счастью для тебя, мой дорогой Каллимах, тот неприятный тип, покинувший таверну, тебя не знает. В отличие от меня ему неведомо, что рука твоя давно уже лишилась былой ловкости и силы, и твоя алая туника — не более чем напоминание о былой славе.

Каллимах потряс кубок и допил последние капли.

— Если бы он знал тебя так же хорошо, как я, — продолжал незнакомец, — ты уже был бы мертв.

Воин с надеждой заглянул в кубок, но тот был уже совершенно пуст. Пальцы, сжимавшие сосуд, побледнели, глаза казались пустыми, небритые щеки ввалились.

— Паги! — крикнул незнакомец. — Подать еще паги!

Обнаженная блондинка с ниткой жемчуга, обмотанной вокруг стального ошейника, метнулась к столику и из бронзового сосуда наполнила стоявший на столике опустевший кубок.

Незнакомец, почти не глядя на прислужницу, вложил ей в рот медную монету, и она убежала к стойке, где под взглядом старшего слуги выплюнула ее в миску.

Служанка показалась мне смутно знакомой, но где и когда я мог ее видеть, вспомнить не удавалось.

— Выпей, Каллимах, — предложил подошедший. — Выпей.

Воин дрожащей рукой поднес пагу к губам, а угостивший его незнакомец повернулся и ушел.

Я тоже отошел от столика и обратился к Тасдрону:

— Ты знаешь того типа, который ни с того ни с сего стал ко мне задираться? Кто он?

— Это Клиомен, пират, помощник Поликрата, — сказал Тасдрон.

— А другой? Который заказал пагу для моего заступника?

— А это и есть его капитан. Сам пиратский вожак Поликрат, собственной персоной.

Я тяжело сглотнул.

— Тебе повезло, что ты остался в живых, — сказал Тасдрон. — И я бы на твоем месте убрался из Виктории подобру-поздорову.

— Когда начинаются торги у Лисандера? — спросил я.

— Уже начались.

Поспешив к столику, на котором остались мои вещи, я натянул тунику, торопливо перекинул через левое плечо ремень с ножнами и собрал свой выигрыш. Девушка с жемчужными бусами поверх ошейника поглядывала на меня с интересом, и мне было никак не отделаться от ощущения, что она мне знакома. Правда, это могло и почудиться. Кто она такая, при всей ее привлекательности, я решительно не помнил. Да и вспоминать было некогда. Покинув таверну, я поспешил к торговому бараку Лисандера.

 

9. ЧТО ПРОИЗОШЛО В ТОРГОВОМ БАРАКЕ ЛИСАНДЕРА

— Эта рыженькая красотка — добыча капитана Тразимидиса. Она умеет играть на лютне! — выкрикнул аукционер.

Послышался хриплый смех.

— А насколько хороша она на мехах? — осведомился чей-то голос.

Девушка была продана за четыре медных тарска.

— А что, рабыни Клиомена уже разошлись по рукам?. — спросил я одного из участников торгов.

— Вроде бы, — отвечал он.

Я издал страдальческий стон.

— По большей части, — добавил другой.

— Ага, значит, не все? — с надеждой уточнил я.

— По-моему, не все. Кажется, тех, кого захватили близ Лары, еще не разобрали.

— А вот блондинка! — донеслось с помоста. — Кто хочет эту блондинку? Жду предложений!

Проталкиваясь сквозь толпу, я направился к ближайшему помосту, высокому и круглому, посыпанному опилками.

— Смотри, куда прешь, приятель! — проворчал кто-то.

Не обращая внимания на окрик, я остановился у предпродажной клетки. За ее крепкими прутьями на деревянной скамье подготовленные к продаже девицы робко кутались в простыни.

Ухватившись за решетку, я приник к ней, но среди десятка сидевших в клетке рабынь Беверли не оказалось.

Одна из девушек встала со скамьи, опустила простыню, обнажившись до талии, и, протянув ко мне руку, проговорила:

— Купи меня, господин.

Я слегка подался назад.

— Эй, парень, — смотритель торгов положил руку мне на плечо. — Это не выставочная клетка, нечего здесь околачиваться!

— Купи меня, господин, — повторила девушка, потянувшись ко мне.

Я решил, что она, в отличие от остальных, была рабыней и раньше.

— Это что, весь нераспроданный товар? — спросил я служителя.

— Нет, не весь, — ответил он.

— Остались ли девушки из добычи Клиомена? — осведомился я, силясь не выдать своего волнения.

— А кто их знает? — буркнул служитель. — У меня списков нет.

Тяжело вздохнув, я повернулся и отправился к остальным зрителям. Блондинку очень быстро приобрели за шесть монет.

— Итак, — возгласил распорядитель торгов, — блондинка обрела себе господина. Но я порадую вас, почтенные покупатели: она у нас не последняя. Сейчас вашему вниманию будет предложена еще одна. Замечу: как и многие, дожидающиеся своей очереди в клетке, эта пташка еще недавно была свободной.

Зеваки загоготали.

— Заставь ее поцеловать плеть! — выкрикнул кто-то.

— На колени, шлюха! — рявкнул аукционер рабыне, которая вышла вперед. — Слышала, чего желают господа покупатели?

Девушка покорно преклонила колени и поцеловала плеть.

Зрители одобрительно загоготали, и распорядитель призвал желающих называть свою цену.

На аукционе присутствовало человек двести. Такого рода торги зачастую проводились одновременно во многих торговых бараках Виктории и продолжались не один день. Самая оживленная торговля происходит весной и летом, совпадая по времени с пиком речной навигации. Соответственно, в это время на рынок в изобилии поступает пиратская добыча. Многие из посетителей торговых бараков являлись перекупщиками, представителями работорговых домов из других городов. Невольничьи рынки Виктории издавна славились своей дешевизной, и многие купцы рассчитывали разжиться здесь качественным товаром по самой низкой цене.

— Продано! — объявил распорядитель. — Почтенный Тарго из Ара может забрать покупку.

Блондинку заковали в цепи и стащили с помоста.

Я знать не знал, выставят ли мисс Хендерсон на продажу или ее уже продали. Дурацкое положение, в котором я находился, выводило меня из себя. Могло случиться так, что, пока я стоял столбом в бараке, Беверли в оковах и ошейнике уже увозят из Виктории неизвестно куда. От бессилия я сжал кулаки, ладони мои покрылись потом.

Следующие две девушки оказались проданы Лусиллусу из Тироса. За ними последовали еще четыре рабыни, приобретенные со скидкой малым по имени Публиус, агентом некоего Минтара из Ара.

По ходу дела народу в помещении прибавлялось, и накал торгов нарастал. Пять раз подряд клетка пустела — находившиеся в ней девушки поднимались на помост, — после чего наполнялась снова.

— Нравится тебе какая-нибудь из этих? — спросил меня стоявший рядом мужчина.

— Многие очень хороши, — искренне ответил я.

Если бы не отчаянные поиски мисс Хендерсон, возможно, я поддался бы искушению и поучаствовал в торгах за право обладания какой-нибудь красоткой. Это стало бы для меня радостью, понятной каждому мужчине. Впрочем, и те, кто не удостоился подобного счастья, могут приблизительно представить его себе. Мне неведомо наслаждение более острое и пьянящее, чем полное и безраздельное обладание женщиной. Вне всякого сомнения, именно в этом и реализуется подлинное мужское начало.

Никакие другие удовольствия интеллектуального и эмоционального плана, навязанные землянам, не могут даже отдаленно сравниться с осознанием господства над покорной рабыней. Человек, утверждающий иное, либо гнусный лицемер, либо жалкий неудачник, неспособный покорить существо противоположного пола.

— Та брюнетка, — продолжал незнакомец, — разве она не была великолепна?

— Да, — согласился я.

Она и впрямь поражала воображение, но была куплена всего-навсего за четырнадцать медных тарсков. Ее приобрел агент Кларка из Тентиса. Следующую девушку, по моему мнению еще более ослепительную красавицу, купил Клеантес из Телетуса за пятнадцать медяков.

— Торги выиграл Варт из Порт-Кара! — объявил аукционер.

Очередную проданную рабыню, на сей раз рыжеволосую, увели с помоста.

— Свежий товар! — выкрикнул неутомимый распорядитель. — Добыча Клиоменоса, захваченная близ Лары.

С этими словами он сорвал и отбросил простыню с очередной девушки, выведенной на помост.

Она осталась в одном лишь временном ошейнике с биркой — ее аукционным номером.

— Маленькая шлюха с Земли, — провозгласил распорядитель, — необъезженная, необученная, но, как сами можете видеть, не лишенная привлекательности.

Схватив девушку за волосы, он заставил ее прогнуться назад, чтобы продемонстрировать мужчинам свои прелести в самом выгодном свете.

Толпа одобрительно загудела.

— Ее уже заклеймили, — продолжал распорядитель, — но хозяина у нее еще не было, так что по назначению она не использовалась ни разу.

Аукционер повернул рабыню так, чтобы продемонстрировать ее телесные достоинства зрителям, стоявшим не только перед помостом, но и слева от него.

— Соответственно, ее еще не успели по-настоящему приучить к ошейнику.

Зеваки дружно загоготали.

Распорядитель развернул девушку в другую сторону.

— Не знаю, как по-вашему, — усмехнулся он, — а мне сдается, что ей пришло время понять, каково предназначение рабыни.

— Точно! — заорали в толпе, — Давно пора!

— Вы только посмотрите, — продолжал он, грубо вертя свою пленницу то в одну, то в другую сторону. — Ну разве она не готова к тому, чтобы ее обуздали, укротили и усмирили?

— Еще как готова! — заорали в толпе.

Девушка задрожала. Она поняла, что очень скоро может оказаться собственностью любого из этих людей.

— Кто сколько даст? — вопросил аукционер.

— Два медных тарска, — предложил кто-то.

— Четыре! — крикнул другой.

— Шесть!

— Семь!

— Девять!

— Одиннадцать!

— Надбавляйте, почтеннейшие! Тот, кому достанется эта маленькая шлюшка, получит огромное удовольствие, — воскликнул распорядитель и, обращаясь к девушке, рявкнул: — Стой прямо!

Она выпрямилась.

Распорядитель прошелся по помосту с плетью.

— Двенадцать!

— Тринадцать!

— Она настолько красива, что ее выставили напоказ. Надбавляйте, почтеннейшие, не скупитесь!

— Четырнадцать!

— Пятнадцать!

— Представьте себе ее покорной, смиренной, извивающейся на ваших мехах!

— Шестнадцать!

— Всего-то шестнадцать тарсков за столь удачную покупку?

Новых предложений не последовало.

— Шестнадцать, — повторил покупатель.

Аукционер развернулся лицом к девушке.

— Встань на колени и поцелуй плеть, — велел он ей.

Напуганная девушка поспешно преклонила перед ним колени, взяла свернутую плеть в свои маленькие ручки и, склонив голову, прикоснулась к ней губами.

— А ну вставай! — завопил аукционер. — Я желаю, чтобы за тебя дали настоящую цену!

Перепуганная девушка вскочила на ноги.

Раздались новые выкрики:

— Ну-ка, пусть покажет себя в разных позах! Нечего стоять как статуя!

Аукционер взмахнул плетью, а потом громко и отчетливо принялся отдавать приказы. Следуя его командам, девушка стала принимать всевозможные соблазнительные и манящие позы. Не так уж часто случается женщине столь полно продемонстрировать свои прелести за такое короткое время.

Щелкнув плетью, распорядитель приказал ей встать смирно, и девушка замерла неподвижно. Тяжелое дыхание заставляло колыхаться ее грудь, на коже выступил пот, в уголках глаз дрожали слезы. Зато покупатели воодушевились. Теперь они хорошо представляли себе, что за товар могут приобрести. Торги мигом оживились.

— Двадцать два тарска!

— Двадцать три!

Я был настолько ошеломлен, что даже не пытался торговаться. Мне и в голову не приходило, что она может быть так соблазнительна. «Что за глупцы эти земляне», — подумалось мне. Рабыня на помосте наглядно продемонстрировала, сколь привлекательны могут быть земные женщины, но тамошние мужчины не ценят и не понимают этого. Впрочем, они ведь не хозяева своим женам. Земляне лишают себя наивысшего наслаждения, в то время как множество женщин прозябают в тоске, так и не познав своего истинного предназначения.

— Двадцать пять тарсков!

— Двадцать шесть!

— Двадцать семь!

— Двадцать восемь!

— Тридцать!

— Купи ее! — Мне почудилось, будто это прозвучал мой внутренний голос. — Купи эту рабыню! Сделай ее своей!

— Нет-нет! — произнес я вслух. — Не могу!

— Что ты сказал? — спросил человек рядом со мной.

— Ничего. Ничего! — торопливо заверил его я.

— Тридцать пять, — услышал я.

— Сорок!

— Сорок два!

Я едва дышал. Сердце мое колотилось, тело дрожало от возбуждения, а глаза были прикованы к девушке на освещенном факелами помосте. Ее изумительная красота лишила меня дара речи.

— Сорок четыре!

— Сорок шесть!

Меня била дрожь. На моих глазах мисс Беверли Хендерсон целовала плеть и, повинуясь приказам работорговца, принимала перед толпой мужчин соблазнительные позы. Я это видел.

— Сорок семь!

— Сорок восемь!

— Пятьдесят!

Неожиданно девушка издала испуганный крик. Возглас, надо полагать, вырвался у нее непроизвольно. В следующее мгновение она обхватила голову руками и зарыдала. Отблески факелов придавали ее коже красноватый оттенок.

— Девяносто тарсков! — прозвучало из толпы.

Аукционер, сжимая плеть, отступил от девушки на шаг.

— Девяносто! — проревел он. — Кто даст больше?

— Торги-то развернулись нешуточные, — заметил мой сосед.

— Это точно, — согласился я.

— Девяносто два тарска!

— Девяносто четыре!

— Девяносто четыре тарска, — повторил аукционер, — Кто больше? Если никто не повысит цену, я закрою торг.

— Девяносто восемь! Предлагаю девяносто восемь! — вдруг выкрикнул я и сам поразился звуку собственного голоса.

— Девяносто восемь, — повторил за мной аукционер. — Кто больше? Кто предложит больше?

Последовало молчание.

— Девяносто восемь! Если это последнее предложение, я закрываю торг! Девяносто восемь раз… девяносто восемь два… девяносто восемь три… Продано!

Я стал владельцем мисс Беверли Хендерсон.

 

10. МЫ ПОКИДАЕМ ТОРГОВЫЙ БАРАК ЛИСАНДЕРА, С ТЕМ ЧТОБЫ МИСС ХЕНДЕРСОН РАЗДЕЛИЛА СО МНОЙ ЖИЛИЩЕ

Мисс Хендерсон столкнули с помоста, и я, двигаясь как в тумане, направился к его подножию.

— Джейсон? — воскликнула она. — Это ты, Джейсон?

На ее левую лодыжку уже успели надеть браслет от кандалов.

Я вручил сторожу клетки свидетельство о покупке и заплатил девяносто восемь медяков. Тем временем служители сняли с шеи Беверли бирку с номером, освободили ее лодыжку от цепи и вытолкнули мою покупку мне навстречу.

— Неужели это и вправду ты? — воскликнула она, устремляясь ко мне.

— Эй, рабыня! — окликнул ее один из служителей. — Ты что, не знаешь, как следует приветствовать господина?

Беверли поспешно опустилась на колени.

Я поднял ее на ноги и сжал в объятиях.

— Это ты, Джейсон? — шептала она. — Это правда ты?

— Да, это я.

Беверли заплакала. Я сжал ее еще крепче, отчего девушка задрожала и разразилась рыданиями. Моя туника мигом намокла от слез.

— Джейсон… — повторяла она, всхлипывая и сотрясаясь от плача. — Джейсон!.. Я так счастлива! Так счастлива!

Я по-прежнему прижимал ее к себе.

— Ты ведь купил меня, Джейсон, да? Выходит, ты стал моим господином, а я теперь — твоя рабыня?

— О чем ты говоришь? — спросил я.

Чуть подавшись назад в моих объятиях, мисс Хендерсон подняла голову. В глазах ее стояли слезы, губы дрожали. Похоже, она не верила собственному счастью.

— Я вспоминаю девушку, что была выставлена у лавки Филебаса в Аре. Ту, со стянутыми веревкой запястьями, привязанную к стенному кольцу. Теперь и ты, если пожелаешь, сможешь обращаться со мной подобным образом. Заставлять меня исполнять все твои прихоти, ничуть не считаясь с моими собственными желаниями!

Я посмотрел на нее озадаченно.

Беверли снова уткнулась головой мне в грудь, прижав щеку к моему плечу.

— Теперь ты сможешь получить от меня то, чего всегда хотел, но не мог добиться раньше. Сможешь обращаться со мной, как тебе заблагорассудится, а мне останется лишь покорно повиноваться…

Она подняла глаза, полные слез.

— Ну что ж, не щади меня. Не проявляй ко мне ни малейшего снисхождения! Владей своей рабыней!

— Ключ! — воскликнул я, — Ключ!

— Что угодно моему господину? — не поняла Беверли.

— Ключ!

Один из служителей вручил мне ключ от ошейника.

Плотно облегавший ее стройную шею стальной ошейник выглядел невероятно возбуждающе. Сама она не могла его снять. Мгновенно вспотев, я едва сумел взять себя в руки и торопливо вставил крохотный ключик в скважину.

— Что господин хочет сделать? — испуганно спросила Беверли.

— Не называй меня господином! — выкрикнул я задыхающимся голосом. Несколько человек обернулись. Отомкнув запор, я снял маленький, но тяжелый замок с восемью язычками. Как известно, каждый язычок символизирует одну букву из слова «кейджера», слова, которое на Горе означает «рабыня».

— Какой ошейник ты приготовил для меня, господин? — спросила она.

— Нет у меня для тебя никакого ошейника. И не называй меня господином.

— Слушаюсь, господин, — промолвила Беверли. — То есть я хотела сказать: «Да, Джейсон».

Я поднес руки к ее ошейнику, чтобы сорвать его, но Беверли удержала меня.

— Господин… то есть Джейсон, что ты делаешь?

— Ты ведь женщина с Земли и должна сама понимать, что к чему.

— Но я не понимаю…

— Что тут непонятного? Ты не должна называть меня господином и говорить о повиновении.

— Но как же иначе? Я рабыня и принадлежу тебе.

— Никакая ты не рабыня!

— На мне рабское клеймо.

— Пустяки, — заявил я.

— Ничего себе! У девушки клеймо на бедре, а он называет это пустяками!

— Стоит ли придавать клейму такое серьезное значение? Ты ведь не виновата в том, что тебя заклеймили.

— Конечно нет. Заклеймили меня мужчины, они и виноваты. А мне теперь всю жизнь ходить с этой дурацкой отметиной.

Я снова попытался стянуть с нее ошейник, но Беверли опять удержала его изящными пальчиками.

— Раз уж ты заполучил меня в собственность, так скажи, как ты намерен мною распорядиться?

— Я намерен снять с тебя ошейник и вернуть тебе свободу.

С этими словами я принялся решительно стаскивать с нее ошейник. И уже в который раз ее маленькие ручки крепко за него ухватились.

Беверли воззрилась на меня в полном изумлении.

Наконец я сорвал проклятый ошейник и отшвырнул прочь вместе с замком.

— Я не нужна тебе? — прошептала она.

— Не бойся. Я не собираюсь злоупотреблять своим положением. Обещаю относиться к тебе с подобающим уважением. Ты будешь во всем равна мне. То есть, — тут же поправился я, — во всем, кроме красоты. Ты прекрасна в отличие от меня. Но во всем прочем мы с тобой равны.

— Как может рабыня быть равной своему господину?

— Ты больше не рабыня. Ты свободна.

— Меня мог бы купить уроженец Гора, который, возможно, дорожил бы такой покупкой и сделал бы все, чтобы заставить меня оправдать свои затраты. Мне пришлось бы очень стараться, чтобы снискать его милость и доказать, что он израсходовал деньги не зря. — Но мне-то ничего не надо доказывать, — промолвил я в некоторой растерянности, — Или ты не рада свободе?

— Значит, я свободна?

— Конечно.

— Свободна, а стою тут перед всеми голая. Как рабыня.

— Прости меня! — воскликнул я, торопливо подбежал к одному из служителей клеток и купил у него за медяк простыню.

С этим куском ткани я поспешил к девушке, но когда вернулся, мне стало не по себе. В своей наготе Беверли была так прекрасна, что мне вовсе не хотелось скрывать подобную прелесть под обычной тканью. Может, лучше было бы провести ее по улицам Виктории обнаженной? Таким образом я порадовался бы ее очарованию сам и порадовал бы местных жителей. Как приятно было бы выслушивать их восхищенные возгласы, поздравления с удачной покупкой и завистливые вздохи — ведь не каждому выпадет счастье стать повелителем подобной красавицы.

— Ну, что с одеждой? — спросила Беверли.

Я подошел поближе, намереваясь завернуть ее в простыню.

— Не тяни! — прошипела она. — Прикрой меня поскорее. И нечего таращиться на меня, пуская слюни, как похотливое животное.

Я быстро накинул на нее простыню, и она замоталась в нее так плотно, что из-под ткани выступили очертания ее маленьких кулачков.

— Не глазей на мои икры и лодыжки, — буркнула она.

— Извини, — сказал я. — Давай уйдем отсюда поскорее.

— Охотно, — согласилась мисс Хендерсон. — Это мерзкое место. Здесь все пропахло рабством.

Не мешкая больше ни мгновения, мы покинули торговый барак.

— Где ты живешь? — поинтересовалась она.

— Снял маленькую комнату неподалеку от верфей, — ответил я.

— Мне тоже понадобится комната, — заявила Беверли.

— На две комнаты у меня нет денег.

— Тогда придется разделить надвое твою. Ширмой или какой-нибудь перегородкой.

— Конечно, — согласился я.

— А еще тебе придется добыть мне приличную одежду. Не могу же я разгуливать в простыне!

— А как насчет туники, в каких ходят все рабыни?

— Нечего надо мной издеваться, Джейсон! Это не самая удачная шутка!

— Нам туда, — промолвил я, указывая на улочку, ведущую к реке.

— У меня нет ни денег, ни Домашнего камня, — произнесла Беверли, но, не закончив свою мысль, прислушалась к чему-то. — Что это?

Под звон колокольчика, которому вторило звяканье монет, из тени выступила девушка в лохмотьях рабыни. Бронзовый колокольчик свисал на цепочке с ее ошейника, на другой цепи болталась металлическая коробка с прорезью для монет. Упав на колени и ухватившись за край моей туники, рабыня поцеловала мне ногу и умоляюще произнесла:

— Возьми меня, господин. Это стоит всего лишь малый тарск.

Руки ее были скованы за спиной.

— Не хочу, — ответил я.

— Убирайся прочь, грязная тварь! — крикнула мисс Хендерсон.

— Если я вернусь, не набрав мелочи хотя бы на медный тарск, хозяин меня выпорет, — промолвила девушка, не вставая с колен.

— Проваливай! — повторила мисс Хендерсон.

— Твоя рабыня не слишком-то вышколена, — заметила девушка.

— Она не рабыня, — сказал я.

— Но рабыня из нее могла бы выйти неплохая.

Я достал медяк, вознамерившись бросить его в прорезь коробки, однако не успел я сделать это, как девушка быстро легла передо мной на спину прямо на камнях мостовой.

— Сначала воспользуйся мною, господин, а заплатишь потом, если я сумею тебе угодить.

— Нечего переводить наши деньги на шлюх! — заявила Беверли.

— Это мои деньги, — заметил я.

— Ты же сам сказал, что у тебя их немного.

— Много ли, мало ли, но они мои, и распоряжаться ими я буду по своему усмотрению. А не по твоему!

— Как хочешь, Джейсон, — недовольно проворчала она.

— Я не стану пользоваться тобой, но монету дам, — сказал я, но когда потянулся, чтобы бросить медяк в щель коробки, рабыня быстро перекатилась и встала на ноги.

— Я стою медяк, — заявила она. — Мой господин — гордый человек, он посылает меня торговать собой, а не побираться.

— Но тебя могут выпороть, — напомнил ей я.

— Я добуду деньги где-нибудь в другом месте.

Вот кого несомненно стоило бы выпороть, так это ту дерзкую рабыню, которая стоит рядом с тобой.

— Проваливай! — закричала мисс Хендерсон.

Девушка убежала, позвякивая колокольчиками и монетами.

— Какой ужас! — повторяла Беверли. — Это отвратительно! Отвратительно!

— Некоторые мужчины покупают подобных девиц не для собственного использования, а для извлечения материальной выгоды. Их держат в конурах и посылают на улицы торговать своим телом. Таким образом они отрабатывают питание и приносят хозяину доход. Тебе, кстати, тоже стоит подумать о средствах к существованию.

— Я уже говорила, что у меня нет ни денег, ни Домашнего камня, ни ремесла, способного дать заработок.

— Существует ремесло, доступное каждой женщине, — заметил я.

— Нечего надо мной насмехаться, Джейсон. То, что ты имеешь в виду, для меня не подходит.

— Да? Вообще-то я имел в виду ремесло поварихи.

— Очень смешно! — фыркнула Беверли.

— А как ты собираешься зарабатывать себе на жизнь?

— Вот чего я не собираюсь делать, так это зарабатывать. Я рассчитываю, что меня будешь обеспечивать ты.

— А что ты предложишь мне взамен?

— Ничего, — объявила мисс Хендерсон. — Я, между прочим, не просила меня покупать.

— Сдается мне, что я сделал не самую выгодную покупку, — буркнул я.

— Ну, если тебя так заботит выгода, можешь повесить мне на шею ошейник с колокольчиком да коробку для монет и отправить собирать медяки.

— А что, интересное предложение…

Она буркнула что-то невнятное, и мы пошли дальше.

— У тебя есть работа? — спросила мисс Хендерсон некоторое время спустя.

— Нет, — ответил я.

— Придется найти.

— Наверное, стоит.

Меня, с моими мускулами, охотно наняли бы гребцом или портовым грузчиком. Во всяком случае, зарабатывать, участвуя на пари в кулачных боях, мне больше не хотелось. Этак недолго нарваться на нож или на меч. Неизвестно, чем бы обернулась для меня встреча с задиристым пиратом по имени Клиомен, не вступись за меня тот спившийся малый — кажется, из Порт-Коса, — которого звали Каллимахом.

— Нам потребуются деньги, — напомнила мисс Хендерсон.

Я промолчал.

— Ты можешь называть меня Беверли, — сказала она.

— А как насчет Веминии? — спросил я. Так назывался голубой горианский цветок, маленький, красивый, с нежными лепестками.

— Это рабская кличка, — ответила она, — так меня называли в доме Онеандра из Ара.

— Для слуха большинства жителей Гора имя Беверли тоже звучит как рабское.

— А как, интересно, звучит для них имя Джейсон? — сердито осведомилась она.

— Прости, если разочарую тебя, — сказал я, — но это довольно распространенное имя на Горе, особенно, насколько мне известно, к западу по реке, а также на островах Кос и Тирос.

— Вот оно что!

— К тому же, — добавил я, — оно везде рассматривается как имя свободного человека.

— Вот как!

— Да. В отличие от Беверли.

— Понятно, — промолвила она язвительным тоном. — Но имя Беверли может принадлежать не только рабыне. Я буду носить его как свободная женщина.

— Дело твое.

— А еще нам с тобой надо будет договориться о всех деталях, касающихся нашего совместного проживания.

— Само собой.

— Первым делом мне хотелось бы помыться.

— У меня есть маленькая медная ванна.

— Что же до готовки, уборки и прочих домашних дел, то мы поделим их поровну, и каждый будет отвечать за свою долю, — заявила Беверли.

— Интересно! — возмутился я. — Выходит, мне предстоит целыми днями работать, а потом, приходя домой, еще и хлопотать по хозяйству?

— Не рассчитывай, будто я буду выполнять за тебя черную работу, — отрезала она. — Я свободная женщина. Я буду делать свои дела, а ты свои. Понятно?

— Чего тут непонятного?

— Надеюсь, ты снял комнату не в этом убогом квартале? — осведомилась Беверли, подняв глаза на фонарь, раскачивающийся над входом в трактир.

— Зря надеешься, — сказал я.

— Надо будет присмотреть что-нибудь получше.

Я промолчал, подумывая, что было бы недурно сорвать с Беверли простыню. Надо полагать, она прекрасно смотрелась бы с колокольчиком на ошейнике.

— Я обошлась тебе меньше чем в сребреник, — сердито проворчала Беверли после непродолжительного молчания. — А между тем некоторых девушек покупали за два, а то и за три серебряных тарска.

— Это были очень красивые женщины, — пояснил я — некоторые принадлежали к высокой касте, а две были даже особо обучены для утонченных удовольствий.

— Но уж я-то, конечно, куда дороже, чем любая из них, — раздраженно заявила она.

— Ты сердишься? — удивился я.

— Конечно! Я стою гораздо больше, чем девяносто восемь медных тарсков.

— А вот я вовсе не уверен в том, что ты стоишь и этих девяноста восьми медных тарсков.

Беверли охнула от злости.

— Если девушке на рынке Гора цена полновесный сребреник, так за нее сребреник и дадут, — пояснил я.

— Ты отвратителен!

— А ты никак не стоишь серебряного тарска.

— Ненавижу тебя!

— По мне, так ты не стоишь и пары медяков.

— Животное! — воскликнула Беверли. — Животное!

— Помни, — сказал я ей, — у тебя нет Домашнего камня.

— Иными словами, ты говоришь, чтобы я попридержала язык?

— Тебе бы это не повредило.

— Ну конечно. У меня нет Домашнего камня, значит, надо мной можно измываться как вздумается. Можно сорвать с меня эту простыню, швырнуть прямо на камни, овладеть мною силой и снова обратить в рабыню!

— У меня и в мыслях не было ничего подобного. Хотя… такое возможно.

— Ха, возможно! Да у тебя духу не хватит!

— Не дразни меня.

— Ты слишком слаб для этого. Куда тебе?

Я схватил ее за укутанные простыней плечи и яростно встряхнул.

— Ой! — воскликнула она. — Не гневайся, господин. Пощади меня.

— Слово «господин» легко слетело с твоих губ, — заметил я.

Беверли поспешно завернулась в простыню. Выглядела она подавленно.

— Не сердись, — сказал я, — мне следовало вести себя сдержаннее.

— Мне угрожает опасность, Джейсон? — спросила она.

— Нет, — постарался успокоить ее я, — конечно нет.

Беверли подняла на меня глаза.

— Я женщина Земли, а не девушка Гора.

— Я прекрасно это понимаю, — сказал я, — Мне действительно очень жаль, что так получилось.

— Надеюсь, ты никогда не будешь вести себя со мной с позиции силы.

— Я ведь уже извинился.

Происходящее начинало действовать мне на нервы.

— Ты ведь тоже уроженец Земли, настоящий джентльмен, а не здешний невежественный дикарь. Такие мужчины, как ты, служат и угождают женщинам, поэтому бояться их нечего. Намотай это себе на ус.

— Прости меня, — повторил я, — мне очень жаль.

— На будущее — не вздумай распускать руки. Я не игрушка для удовольствий. Сегодня на этом торжище ты наверняка видел, как меня заставляли принимать разные позы и проделывать всякие гадкие вещи?

— Видел, — согласился я.

— Так вот, забудь об этом. Никогда даже не думай ни о чем подобном. Торговец, гнусная скотина, захватил меня врасплох. От неожиданности и растерянности я словно перестала быть собой. Можешь считать, что там, на помосте, находилась другая девушка. Так что успокойся. Ни на что, подобное тем извращенным удовольствиям, тебе рассчитывать не приходится. Я гораздо сильнее, чем может показаться, и ты скоро убедишься в этом.

— Понятно, — сказал я.

— Я не какая-то потаскуха, дрожащая при мысли о плети. Мне легко будет доказать, что я достойна уважения, как и подобает свободной женщине.

— Я понял, — сказал я.

— Давай теперь зайдем внутрь. Комнату надо как следует разгородить.

— А ты разве не благодарна мне за то, что я избавил тебя от уз рабства? — поинтересовался я.

— Чрезвычайно благодарна, — сказала Беверли. — Ты даже не представляешь себе, как прекрасно вновь обрести свободу. Именно это и нужно каждой женщине.

— Что-то ты не слишком выразила свою благодарность, — заметил я.

— И каким, интересно, образом ты предлагаешь мне ее выразить? — язвительно осведомилась она.

Я покраснел.

— Я не рабыня, Джейсон, — проговорила мисс Хендерсон. — Я свободная женщина. А ты, надо думать, купил меня для того, чтобы я, слабая и глупая, преисполнившись благодарности, принялась исполнять все твои желания? Впрочем, не думай, что я неблагодарна, — добавила она, помолчав. — Я научу тебя, как стать истинным мужчиной, заботливым, внимательным и нежным.

— Понятно, — повторил я.

— Но не вздумай ко мне прикасаться!

— Позволь мне хотя бы поцеловать тебя, — попросил я, продолжая любоваться ее потрясающей красотой.

— Нет, — отрезала Беверли. — Я не объект для удовольствий.

Похоже, мне суждено все время попадать впросак.

— Впрочем, я действительно признательна тебе, — добавила она, — а потому легкий, быстрый поцелуй тебе позволяется.

Я коснулся губами ее щеки.

— Достаточно! — сказала Беверли.

Мои руки крепко сжали ее плечи, укутанные простыней.

— Ты очень сильный, Джейсон, — заметила она.

Я приподнял ее на цыпочки и, держа почти на весу, прижал к стене гостиницы, Беверли посмотрела на меня испуганно. Я увидел прелестные вишневые губы, маленькие белые зубы за ними и захотел подарить ей поцелуй господина.

— Нет! — воскликнула она.

Руки мои дрожали, тело переполняло желание.

— Мы оба с Земли, и ты и я! — настаивала Беверли.

Я не отпускал ее.

— Ты не должен применять ко мне силу, Джейсон!

— Не буду.

Со вздохом я поставил ее на ноги и разжал объятия.

— Сейчас же проси прощения! — велела она.

— Прости меня, — сказал я, — Прости!

— Никогда больше не смей смотреть на меня так похотливо и властно! Я женщина Земли!

— Прости…

— Вижу, тебя нелегко будет научить быть истинным мужчиной, — сердито произнесла Беверли.

Я пожал плечами.

— Но, думаю, Джейсон, у тебя получится.

— Может быть.

— Ладно, зайдем внутрь, посмотрим твою каморку.

— Пожалуйста, позволь мне поцеловать тебя еще раз, — попросил я.

— Сегодня у меня был тяжелый день. Не думаю, что я разрешу тебе целовать себя в ближайшее время. И не уверена в том, что вообще когда-нибудь разрешу.

— Может быть, ты позволишь мне целовать тебя время от времени? Это поощряло бы меня к хорошей работе.

— Не исключено, — буркнула она. — Поживем — увидим.

— Ну пожалуйста, Беверли!

— Нет.

— Пожалуйста…

— Я устала, у меня голова болит. Отстань!

— Давай еще немножко побудем здесь.

— Становится прохладно, а я неважно себя чувствую.

— Пожалуйста, — настаивал я.

— Не будь таким бесчувственным, Джейсон. Сказано же тебе, у меня болит голова.

— Прошу прощения, мне вовсе не хотелось быть бесчувственным, — промолвил я, вообразив ее обнаженной, привязанной к кольцу и основательно отхлестанной плетью.

— Пошли внутрь, нечего тянуть, — заявила Беверли. — Завтра тебе рано вставать. Ты должен будешь пройти на рынок, купить мне одежду и отправиться искать себе работу.

— Да, Беверли.

Я придержал для нее дверь, и она вошла первой. Трактирщик озадаченно поднял голову, недоумевая, с чего это девушка не следует за мной по пятам.

Я указал на лестницу, и она опять же первой начала подниматься по ступенькам.

— Нам обязательно надо будет подыскать жилье получше. Причем не мешкая, — потребовала она.

— Хорошо, Беверли, — отозвался я.

На лестнице было темно, если не считать маленьких дрожащих лужиц света, отбрасываемых от мерцающих ламп на масле тарлариона.

Когда мисс Хендерсон поднималась по лестнице, я смотрел на ее лодыжки. В кандалах, на рынке, они смотрелись совсем неплохо. Потом мне вспомнилось кое-что. Давным-давно, перед тем как потерять сознание в салоне такси, я видел ее на заднем сиденье с задранными ногами. Лодыжки и тогда выглядели что надо! А уж как бы они смотрелись в оковах!

 

11. ПЕГГИ

— Возьму ту, что в алькове, — сказал я Тасдрону и кинул монету на заляпанный прилавок.

— Она твоя, — ответил Тасдрон, протирая кубок для паги мягким полотенцем. Я пересек таверну и вошел в альков. Там, у стены, выложенной красной плиткой, дожидалась на коленях обнаженная блондинка. Отвернувшись, я задернул и застегнул тяжелые кожаные занавеси, после чего снова обратился к ней.

Запястья рабыни были привязаны к железным кольцам по обе стороны ее тела, чуть ниже уровня плеч. Предыдущий клиент, воспользовавшись девушкой, оставил ее в этом положении, и не подумав освободить. Меня это вполне устраивало, ибо я собирался допросить эту рабыню.

Девушка стояла коленями на рыже-красных мехах в тусклом свете крохотной коптилки с жиром тарлариона.

— Что угодно господину? — спросила она, вжимаясь спиной в красную плитку.

— Помнишь меня? Я тот самый малый, который на пари бился в этой таверне врукопашную и к которому потом стал задираться пират по имени Клиомен. Тогда меня выручил некто Каллимах.

— Да, господин, — отвечала она. — Я находилась здесь и все помню. Это Каллимах из Порт-Коса.

— Он когда-то был воином, да?

— Среди девушек хотят такие слухи.

— А раньше ты меня не видела?

— Навряд ли, господин. Я всего лишь рабыня.

— А вот мне показалось, будто в тот раз ты смотрела на меня по-особенному, словно я тебе знаком.

— Это правда, господин. Мне действительно показалось, будто я видела тебя раньше. Но почему — я и сама не знаю.

— Ты всегда была рабыней?

— Нет, господин, я родилась свободной женщиной.

— На Горе? — уточнил я.

— Нет, господин, — девушка улыбнулась. — Боюсь, что на Горе таких женщин, как я, считают созданными для рабства.

— Так где же ты была свободной? — спросил я.

— В далеком, нездешнем мире.

— Где не существует рабства?

— Да, господин.

— Как тебя зовут?

— Пегги, если гак будет угодно господину.

— Это земное имя, — сказал я, — Ты с планеты Земля?

— Да, господин, но, пожалуйста, не бей меня. Я ведь не виновата, что родилась на Земле, и сделаю все, чтобы угодить тебе. Из земных девушек выходят превосходные рабыни.

— Ты говоришь по-английски? — спросил я.

— Да, господин, — ответила девушка по-английски.

— Какое имя было у тебя на Земле?

— Пегги, — проговорила она, — Пегги Бакстер.

— Где ты работала?

— В городе под названием Нью-Йорк, в тамошней таверне, которую называли рестораном.

— Да! — воскликнул я. — Именно!

— Что, господин? — растерянно произнесла она.

— Я вспомнил. Это было там.

— Где?

— На тебе были черные туфли на высоких каблуках, без ремешков.

— Лодочки, — поправила Пегги.

— А еще чулки в черную сеточку, черная мини-юбка и белая блузка с длинным рукавом и глубоким декольте. И черная лента в волосах.

— Не чулки, а колготки, — покачала головой Пегги, — У меня их забрали.

Я понимающе кивнул. Мужчины Гора редко позволяют рабыням прикрывать свои прелести.

— Очевидно, я был не единственным, кто видел тебя. Некто рассудил, что на Горе ты сможешь стать прекрасной рабыней.

— Именно так, господин.

— Не могу не воздать должное вкусу этих людей.

— Спасибо, господин.

— Как же случилось, что ты попала сюда?

— После работы, в поздний час я вышла из ресторана и очень обрадовалась, увидев поблизости свободное такси, — рассказала Пегги. — Это оказалось ловушкой для таких беспечных девушек, как я. Пассажирский салон превратился в камеру, куда накачали усыпляющий газ.

Я потеряла сознание, а пришла в себя уже на Горе, закованная в цепи. Ну а уж потом жестокий хозяин с помощью плети быстро заставил меня усвоить, кто я такая. Ничтожная, жалкая рабыня!

— Я и сам попал на Гор таким же образом. Ты ушла с работы в два часа ночи? — спросил я.

— Да, — ответила девушка, — откуда ты это знаешь?

— Этот чертов таксист говорил, что собирается захватить еще кого-то, кто заканчивает работу около двух ночи.

— Несомненно, речь шла обо мне, — промолвила Пегги с дрожью в голосе.

— Мне тоже так кажется. А куда тебя доставили? В Вонд, в Дом Андроникаса?

— Да. Там меня научили подобающему поведению, а заодно и основам горианского языка, после чего продали владельцу таверны в Танкредовой Пристани. Там меня и увидел мой нынешний хозяин. Я понравилась ему и теперь ношу его ошейник. А ты, господин, — она робко взглянула на меня, — тоже работорговец?

— Нет, — сказал я.

— Откуда же господин знает английский язык? — спросила она.

— Это мой родной язык, — ответил я. — Меня привезли на Гор в общем-то случайно, тоже в качестве раба. Но я стал свободным.

— Господин говорит это нарочно, чтобы поиздеваться над несчастной рабыней?

— В чем тут издевательство? — не понял я.

Пегги рассмеялась:

— Не жди, чтобы я поверила, будто господин тоже с Земли. Я не такая уж дурочка.

— Но я действительно с Земли.

— Если господину угодно потешаться над жалкой рабыней…

— Почему ты мне не веришь? — Мужчины с Земли не такие, как господин. Они сострадательны и слабы, а ты властен и суров. Кроме того, ты смотришь на меня как на рабыню. Именно так смотрят настоящие горианцы.

Я улыбнулся.

— Мужчины Гора, — продолжила Пегги, — натуры сильные и цельные, последовательные и гордые. Они не терзаются сомнениями, ибо убеждены в том, что мужчинам самой природой предначертано повелевать и покорять, а женщинам — смиренно служить своим господам. Настоящие женщины есть только там, где есть настоящие мужчины.

— Как смеешь ты рассуждать об этом, рабыня, прикованная к стене в алькове питейного заведения? — усмехнулся я.

— Я женщина, — с улыбкой ответила Пегги. — Мы маленькие, слабые, нежные, и нам предначертано покоряться, любить и служить. Служить бескорыстно, не рассчитывая на награду. Нам необходимы господа, которые властвовали бы над нами. Первое, что мы видим, попав на Гор, — это плеть в руке безжалостного повелителя, который не потерпит вздорных капризов, которыми мы изводили мужчин на Земле. Что же удивительного в том, что мы преданно любим тех, кому принадлежим полностью?

— Но я действительно землянин!

— В это невозможно поверить.

Я пожал плечами.

— Взгляни на меня, господин, — продолжала она, покраснев. — Кого ты видишь перед собою? Поруганную женщину, которую нужно немедленно освободить, или рабыню, привязанную по прихоти мужчины и для его удовольствия?

— Конечно рабыню.

— Вот именно, — улыбнулась Пегги, — ты смотришь на жизнь как мужчина с планеты Гор.

— Ну а ты кем видишь себя? — спросил я. — Поруганной женщиной, жаждущей освобождения, или рабыней, трепетно ждущей, когда господину будет угодно сделать с ней то, что ему заблагорассудится?

— Конечно рабыней, беспомощной, ничтожной рабыней, мечтающей лишь понравиться господину и доставить ему удовольствие.

— А не хочешь ли ты обрести свободу?

Пегги рассмеялась.

— Для такой женщины, как я, свободы на Горе не существует.

Сомневаться в этом не приходилось.

— Но разве ты не желаешь свободы?

— Нет, господин.

— Но ведь ты с Земли!

— И что из этого?

— Земные женщины стремятся к свободе!

— Ты думаешь, земные женщины не таят в себе непробужденных страстей?

— Не знаю, — признался я.

— Но ведь женщины Земли — всего только женщины.

— Странно это слышать.

— Понимаю, — сказала она. — На Земле я не проявляла своих подлинных чувств — не осмеливалась да и не хотела. Там меня не поняли бы ни мужчины, ни женщины, стыдящиеся свой истинной природы.

Я кивнул. Лживая земная культура сурово отторгала тех, кто пытался следовать зову своей природы.

— Там я думала, будто ищу себя. А на самом деле я искала для себя господина.

— Но разве свобода не драгоценна?

— Я была свободной, — сказала Пегги. — Я знаю, что это такое. Да, она драгоценна. Более чем драгоценна. И порой мне ее очень недостает. Иногда мне снова хочется быть свободной. Такое бывает, когда меня сажают на цепь, или подвергают порке, или приказывают делать то, чего мне вовсе не хочется. Тогда я сожалею о том, что не свободна. Случается, мысль о безмерной власти, которой обладает надо мной мой хозяин, устрашает меня.

Но потом я ловлю себя на том, что именно безмерность этой власти вызывает во мне ни с чем не сравнимые возбуждение и восторг. Это затрагивает самые глубинные струны моей души.

Подчас по ночам, оставшись в одиночестве, я лижу прутья моей клетки или целую оковы.

— Ты боишься своих хозяев? — спросил я.

— Конечно, ведь они имеют власть над моей жизнью и смертью.

— Но это не только пугает, но и возбуждает?

— Невероятно, немыслимо возбуждает. Отдаваясь и повинуясь, испытывая трепет и ужас, я чувствую самое острое наслаждение.

— Они владеют тобой, — продолжал я, — тебя возбуждают их похотливые взгляды…

— О да!

— А что бывает, когда господин, щелкнув плетью, приказывает тебе лечь на пол?

— Я немедленно повинуюсь, как и подобает рабыне. Но тебя, — улыбнулась Пегги, — удивляет не то, что рабыня способна испытывать подобные чувства, а то, что их испытывает женщина с Земли.

— Наверное. Хотя в тебе мало что осталось от женщины с Земли.

— Верно. Потому что теперь я всего-навсего рабыня.

Я промолчал.

— В том, чтобы быть женщиной, нет ничего постыдного, ибо существование женского пола столь же естественно, как и существование мужского, — продолжала девушка. — Разумеется, когда случай вырывает нас из нашего искаженного мира и помещает в лоно культуры, развивающейся в соответствии с биологически обоснованными принципами, мы откликаемся на зов природы. Вне земной цивилизации мы ведем себя именно так, как должно, хотя на Земле не каждая из нас понимает суть своих желаний.

Земной мужчина пугается или негодует по этому поводу. Не является ли его реакция проявлением зависти к жестокому самцу, живущему в соответствии со своим мужским началом? Подумай, разве это не правда? Разве мало на Земле мужчин, которые в своих мечтах видят какую-нибудь земную красотку в рабском ошейнике? Но если так, чем они отличаются от варваров и дикарей с Гора? Может быть, всего лишь слабостью и трусостью? И наша ли вина в том, что мужчины Земли неведомо по какой причине преисполнились решимости уподобить нас себе?

Пегги вновь потянула ремни и улыбнулась.

— Неужели ты счастлива? — спросил я.

— Да, я восхитительно счастлива. Здесь, на Горе, я впервые в жизни почувствовала себя настоящей женщиной, а потому могу с чистым сердцем сказать: я не просто довольна своим положением, но и безмерно счастлива!

— Хотела бы ты вернуться на Землю?

— Нет, господин.

Я внимательно посмотрел на нее.

— Взгляни на мое клеймо, господин.

Это был обычный знак «кейджера», точно такой же, как и у мисс Хендерсон на левом бедре.

— А теперь на ошейник.

Я осмотрел и его.

— И на ремни на моих запястьях. Разве вид моего обнаженного, связанного тела не приятен господину?

— Приятен.

— Разве я не настоящая рабыня?

— Самая настоящая.

— И вместе с тем, — продолжала Пегги, — я земная женщина. Развяжи меня, — попросила она.

— Зачем? — заинтересовался я.

— Я докажу тебе, что я рабыня.

Я молча поднял брови.

— Ты обладал рабынями?

— А как же! Много раз.

— Тогда возьми меня и проверь, отличаюсь ли я от них.

Я молчал.

— Возьми меня, — повторила Пегги.

Я усмехнулся.

Она откинулась назад и воскликнула:

— Ты истинный мужчина Гора, господин и повелитель. Я склоняюсь перед твоей волей.

Я молча сидел, скрестив ноги, и наблюдал за ней. Рабыня смотрела на меня со страстью и мольбой во взоре.

— Ты просишь, чтобы я использовал тебя как рабыню?

— Да, господин, — прошептала она, — я умоляю тебя овладеть мною.

Тогда я медленно развязал ремни.

— Ну как, — спросила она потом, лежа на животе рядом со мной, — есть ли какие-нибудь различия?

— Я не заметил, — сказал я.

— Ты устроил мне настоящее испытание, — рассмеялась Пегги.

Я слегка коснулся ошейника у ее горла.

— Больше не сомневаешься в том, что я рабыня?

— Нет, — сказал я.

— И хорошая рабыня, ведь правда?

— Чистая правда.

— Разве я не ублажала тебя со всей страстью и покорностью?

— Так оно и было.

— Значит, я по праву ношу свой рабский ошейник.

— В этом не может быть никаких сомнений.

— Тасдрон купил меня за серебряный тарск, — похвасталась она.

— Дешево, — сказал я, — ты стоишь гораздо больше.

— Я стала лучше и многому научилась.

— Я бы сказал, что теперь ты стоишь как минимум два серебряных тарска.

— Спасибо, господин. — Пегги поцеловала меня с радостью. — Признайся, когда ты увидел меня на Земле, тебе захотелось овладеть мною, но ты не мог себе этого позволить?

— Не мог.

— А теперь ты в праве делать со мной что угодно и сколько угодно. Я в полной твоей власти.

— Это точно.

— Когда я увидела тебя там, в ресторане, — проговорила Пегги, — мне тоже пришло в голову, что было бы неплохо оказаться в твоих объятиях.

— Смелое признание, — сказал я.

— Для земной девушки, которая считает себя свободной, — возможно, — рассмеялась она, — но не для рабыни. Рабыне нет нужды стыдиться правды. Но я и представить себе не могла, что когда-нибудь в чужом, незнакомом мире буду лежать рядом с тобой нагая, в ошейнике…

Я взял ее за руку и подмял под себя.

— Господину угодно овладеть мною снова? — спросила Пегги, подняв на меня счастливый взгляд.

— Угодно, — сказал я.

— Пегги рада, что оказалась достойной внимания господина, — прошептала она, после чего застонала. — О! Как ты силен! Ты истинный господин, настоящий мужчина Гора! Пегги счастлива отдаться своему повелителю!

Любому мужчине приятно владеть покорной рабыней. В такие моменты проявляется подлинная, глубинная суть отношений между полами.

Цивилизация может стараться сколь угодно удалиться от реалий природы, но исключительно на свой страх и риск. Существуя и действуя вопреки своей натуре, человеческие существа не могут полностью раскрыться и по-настоящему познать себя. Однако биология всегда возьмет верх над идеологией. Она не следует лозунгам и девизам, и даже когда всевозможные табу мешают проявлению глубинных, генетически обусловленных человеческих стремлений, они все равно рано или поздно прорываются на поверхность.

— Позволь мне поцеловать тебя, — попросила Пегги.

— Разрешаю, — промолвил я, размышляя о том, что в каждом из нас кроется зверь. Даже если мы держим его взаперти, пытаясь сломить запретами, нелепо пытаться отрицать факт существования этого зверя. Каждая клетка нашего организма — живая клетка, и ненавидеть в себе животное начало — значит ненавидеть собственную кровь и плоть. В действительности мы, будучи сами собой, не столь уж ужасны. Дело лишь в том, что все мы родимся на свет мужчинами и женщинами, а не некими бесполыми существами. Возможно, с точки зрения некоторых умников нам лучше бы не иметь пола. Однако если даже мы признаем правоту сторонников этой точки зрения и, следуя их указкам, начнем ломать себя, это все равно ничего по существу не изменит. Мужчины в большинстве своем останутся мужчинами, а женщины — женщинами. Только вот не полноценными и счастливыми, а убогими, искалеченными и несчастными существами.

Мы то, что мы есть, и останемся таковыми независимо от того, во что нас научили верить. Страх перед собой не делает нас иными. Да и может ли человеческая суть во всей ее полноте действительно быть столь уж ужасающей и отвращающей? По моему глубокому убеждению, отнюдь нет! Куда более пугающим мне представляется стремление навязать людям модель поведения, заставляющую их не верить своей истинной природе и бояться себя. Сколько же мук должен претерпеть человек, сколько кошмаров преодолеть для того, чтобы наконец отбросить всю эту шелуху и громко сказать: «Нет!»

Прискорбно, конечно, что между нуждами людей и установками общества существуют противоречия, но велика ли в этом доля вины самих человеческих существ? Возможно, причина коренится как раз в том, что упомянутые выше социальные императивы за столетия развития земной цивилизации удалились от первоначальных, естественных целей, обрели, можно сказать, самостоятельное существование, обслуживая не людей, а некое абстрактное общество.

Говорят, в древней Аттике жил великан по имени Прокруст, который заманивал к себе путников, а потом привязывал их к железной кровати. Тех, чей рост оказывался слишком мал, он растягивал вровень с кроватью, ломая им суставы и кости; слишком же высоким, напротив, отрубал ноги. Возможно, общественно значимые истины представляют собой нечто вроде прокрустова ложа.

Существует альтернатива подобному подходу, хотя сам Прокруст об этом не догадывался. Имеет смысл добиваться не соответствия гостя ложу, а, напротив, соответствия ложа гостю. Лично я предпочел бы воспользоваться ложем подходящим и удобным. Иными словами, я судил бы не о человеке по ложу, а о ложе по человеку. В конце концов, именно человек должен стать мерою всех вещей. И было бы куда разумнее и гуманнее не искажать его природу. Тем паче что все муки, претерпеваемые во имя соответствия неким высшим требованиям, отнюдь не приводят к появлению каких-то новых, особенных, более совершенных, возвышенных или чистых духом людей. Люди остаются теми же, что и прежде.

— Возьми меня еще раз, господин, — взмолилась Пегги.

— Хорошо, — согласился я.

Но даже когда она стонала и вскрикивала в моих объятиях, я, наслаждаясь ее телом, продолжал размышлять о человеческой природе, пока наконец не забыл обо всем.

— Ты доставила мне удовольствие, рабыня, — сказал я ей, когда все кончилось.

— Я счастлива, господин, — отозвалась Пегги, всхлипывая от восторга.

Некоторое время мы неподвижно лежали бок о бок, и ко мне снова вернулись мои мысли.

Может быть, то, что мы не являемся бесплотными и бесполыми существами неправильно, но так распорядилась природа. Что дурного в исполнении предначертанного? Может ли землянин, живущий в оковах, налагаемых обществом, не завидовать жителям Гора? Горианцам по наивности и простоте не приходит в голову задуматься об этическом содержании естественных желаний. Пожалуй, вздумай кто-то заговорить об этом, его бы не поняли или сочли умалишенным. Считая, что жажду следует утолять, а не пестовать и лелеять, горианцы избавляют себя от некоторых эксцентрических неврозов.

Как я жалел тех, кому приходилось публично декларировать свою приверженность подобным вздорным доктринам! Увы, в извращенном мире подлинная отвага есть великая редкость.

— А еще я узнала, — продолжила Пегги, — что мужчины, то есть настоящие мужчины, горианцы, — прирожденные господа.

— Оближи и поцелуй меня, — приказал я.

— Облизать и поцеловать?

— Живо!

— Слушаюсь, господин, — сказала Пегги.

— У тебя это хорошо получается.

— Тасдрон научил меня этому, — призналась она с дрожью в голосе.

Я улыбнулся, представляя себе процесс обучения. Если у Пегги что-то не получалось, она трепетала, ибо знала: господин волен не только выпороть ее, но и скормить голодному слину. В таких условиях девушки учатся быстро и старательно.

Я хмыкнул.

— Доволен ли господин? — спросила рабыня.

— Вполне, — сказал я.

— Пегги счастлива это слышать.

— Заканчивай свое дело, — велел я.

— Слушаюсь, господин.

Ее голова покоилась на моем бедре, а моя рука сначала блуждала в ее волосах, а потом, спустившись на шею, нащупала тонкий стальной ошейник.

Пегги коснулась губами моего бедра, и я ощутил тепло ее дыхания, горячее прикосновение губ и языка. Она страстно поцеловала мою плоть и снова вытянулась рядом со мной, сказав при этом:

— Я сумела убедить тебя в своей рабской сущности.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Ты владел и повелевал мною так естественно, небрежно и бездумно, как если бы на моем месте оказалась любая местная уроженка в ошейнике. Это позволило мне понять, что ты позабыл о моем земном происхождении и стал относиться ко мне только как к рабыне.

— Понятно.

— Теперь ты видишь, что я точно такая же, как и все прочие рабыни, обязанные повиноваться, ублажать и доставлять удовольствие.

— А сама ты довольна?

— Да, господин, довольна и счастлива, как была бы довольна и счастлива любая женщина, оказавшись во власти такого мужчины, как ты.

— Мне пора уходить, — сказал я.

Пегги испуганно подняла голову.

— Помедли, господин. Позволь мне еще раз ублажить тебя!

— Да ты, я смотрю, рабыня с желаниями, — усмехнулся я.

— Здесь, на Горе, я усвоила, что мое подлинное желание — служить мужчинам. И это, в свою очередь, разжигает желание в них.

— В твоем лоне пылает жар рабыни, не так ли?

— Да, господин, истинное пламя настоящей рабыни. Не стану притворяться, будто это не так.

— Бесстыдница…

— Да, господин.

— Для кого полыхает твой жар в данный момент?

— Для тебя, господин, — прошептала Пегги.

Я заколебался.

— Будь милостив, господин, — умоляюще произнесла рабыня. — Снизойди до меня.

Я подмял ее под себя и овладел ею так, как будто бы насиловал.

При этом Пегги кричала от наслаждения, хотя я был нарочито груб и бесцеремонен. Насытившись, я отшвырнул ее в сторону и надел тунику. Наслаждаться рабынями, конечно, приятно, но меня ждали и другие занятия, не столь восхитительные. Мне предстояло отправиться на верфи в поисках работы.

— Господин. — окликнула меня Пегги.

Я обернулся.

— Для тебя важно, что я, девушка с Земли, стала настоящей рабыней, так ведь?

— Да, важно, — согласился я.

— Мне кажется, это связано с интересом к другой девушке. Тоже с Земли. Я права?

— Может быть, — сказал я.

— Она рабыня?

— Уже нет. Я освободил ее.

— Жаль.

Я пожал плечами.

— Есть у нее Домашний камень? — поинтересовалась Пегги.

— Нет.

— Так возьми и обрати ее в рабство!

— Она не такая, как ты, — сказал я.

— Хорошенькая?

— Даже очень.

— Тогда она не так уж отличается от меня, — сказала рабыня. — Я ее видела?

— Давно. Она была со мной в том ресторане.

— Ах, эта! — рассмеялась девушка.

— Да, она, — подтвердил я.

— И вправду хорошенькая. Она теперь здесь, на Горе?

— Да.

— Свободна?

— Да, свободна.

— Мне это не нравится. Почему я рабыня, а она свободна?

— Будь она здесь, тебе пришлось бы пасть перед ней на колени и повиноваться ей.

Девушка в ошейнике содрогнулась.

— Мы, рабыни, боимся свободных женщин, — призналась она. — И в этом нет ничего удивительного. Свободные женщины завидуют нашим ошейникам, а потому зачастую бывают к нам очень жестоки.

— Как ты думаешь, из нее вышла бы хорошая рабыня? — спросил я.

Девушка улыбнулась.

— Я думаю, господин, из нее получилась бы превосходная рабыня.

— Я буду иметь это в виду.

Пегги быстро опустилась передо мной на колени.

— Заверяю тебя, что она истинная рабыня. Я помню ее. Она из тех, кому необходим ошейник.

— Но ты же ее не знаешь!

— Возможно, господин, это ты по-настоящему ее не знаешь.

Слова невольницы вызвали у меня улыбку.

— Как ты думаешь, поймет одна рабыня другую? — спросила Пегги.

Я рассмеялся.

— Не церемонься с ней, надень на нее ошейник, брось ее к своим ногам. Вот увидишь, это пойдет ей на пользу.

Я расхохотался еще пуще. Настойчивые советы стоявшей на коленях прелестной рабыни казались мне несуразными. Ясно ведь, что мисс Беверли Хендерсон и рабство — понятия абсолютно взаимоисключающие.

— Заверяю тебя, — продолжила Пегги, откинувшись на пятки, — она истинная, прирожденная рабыня, причем рабское начало в ней даже сильнее, чем во мне.

— Следи за своим языком, девка! Как бы его тебе не урезали! — рявкнул я.

Пегги задрожала и, опустив голову, пролепетала:

— Прости меня, господин.

— Она не имеет с тобой ничего общего, — рычал я. — Ты всего лишь жалкая, низкая, ничтожная рабыня!

— Речь не обо мне, а о ней. Ты желаешь, чтобы она следовала своей природе или подстраивалась под искусственный образ женщины, выработанный на другой планете?

Я промолчал.

— Она женщина, а не мужчина! — пылко воскликнула Пегги.

— Мужчины и женщины равны, — заявил я.

— Это нелепость!

— Сам знаю, — сердито буркнул я. — Можно подумать, я не вижу, что она не мужчина.

— Но если она женщина, то почему ты не относишься к ней соответственно?

— Сам не знаю, — вырвалось у меня.

— Похоже, господин и вправду с Земли, — сказала Пегги.

— Я землянин и должен относиться к земной женщине с уважением.

— Это ошибка. В чем она не нуждается, так это в уважении. Поступи с ней, как должно.

— Это как?

— Подчини ее себе. Сделай ее рабыней.

— Не могу, — признался я.

— Но ведь господин знает, что он принадлежит к властвующему полу!

— Долг предписывает мне думать по-другому.

— Твой долг состоит во лжи?

— Вполне возможно. Важно придерживаться мнения, признанного правильным, независимо от того, насколько оно соотносится с реальностью.

— Едва ли это мнение способствует достижению гармонии.

— Важно соблюдать принятые правила, а остальное не имеет значения.

— Это безумие, — сказала Пегги.

— Так устроен наш мир.

— Но это уже не наш мир, господин, — заметила она. — И ты сам теперь имеешь к нему весьма отдаленное отношение.

— Откуда тебе знать?

— Мне ли этого не знать? Ведь совсем недавно ты владел мною.

Я пожал плечами.

— Отбрось нелепые предрассудки, господин, и прислушайся к голосу своей природы. Забудь болезнь и безумие, — сказала она. — Вернись к порядку, установленному самой природой.

— Правда может оказаться пугающей, — сказал я.

— Да, господин, — прошептала Пегги, склонив голову так, что стал виден ее ошейник.

Я схватил ее за волосы и заставил встать на четвереньки. Рабыня застонала.

— Впрочем, — процедил я, — это может быть и довольно приятно.

Она отдалась мне, извиваясь и крича, как подобает рабыне.

Когда все кончилось, я рассмеялся, чувствуя удовлетворение.

— Та, другая девушка, — шепотом спросила Пегги, — тебе трудно с ней ладить?

— Бывает.

— Порой она раздражает тебя или повергает в досаду?

— Не без того, — признался я.

— Можно, я дам тебе совет?

— Слушаю тебя.

— Купи для нее плеть.

 

12. ЖЕНЩИНА, НАХОДЯЩАЯСЯ НА МОЕМ СОДЕРЖАНИИ, НАЧИНАЕТ РАЗДРАЖАТЬ МЕНЯ, И Я САЖАЮ ЕЕ В КОНУРУ

— Не забывай, ты у меня на содержании, — сказал я Беверли.

— Я содержанка? — возмутилась она.

— Вот именно.

— Да мне об этом даже думать противно!

— И тем не менее это чистая правда.

— Где ты шляешься вечерами? — требовательно спросила Беверли, сменив тему.

— Я не обязан перед тобой отчитываться. Мой ужин готов?

— Я уже поела.

— Я спрашиваю про мой ужин!

— Ты можешь приготовить его сам.

— В доме не прибрано, — указал я.

— Такая работа не для меня, — отрезала Беверли. — Хочешь, чтобы кто-то присматривал за твоей лачугой, купи себе рабыню. Лачугой она называла арендованный мною в нескольких кварталах от верфи небольшой, но крепкий и ладный двухэтажный домик. Честно говоря, по тем деньгам, что я зарабатывал, он был для меня малость дороговат, но зато удобен. Наверху имелись две спальни, внизу кухня, гостиная и прихожая. К спальне мисс Хендерсон примыкал маленький балкон, выходивший в садик, обнесенный высокой стеной.

— Не нравится тебе лачуга, можешь вернуться в гостиницу, — сказал я.

— Ну, вообще-то дом не так уж плох, — смягчилась Беверли, — хотя кое-что в нем просто бесит.

— Что именно? — поинтересовался я. Мне лично дом казался весьма уютным.

— Взять хотя бы кушетку в моей спальне. В ее основание вделано железное кольцо.

— Это рабское кольцо, — пожал я плечами. — Ты, надо полагать, знаешь, каково его назначение.

— Надо полагать, знаю, — язвительно фыркнула она.

К таким кольцам приковывают рабынь у господской постели.

— К тому же, — продолжила Беверли, — мне не нравятся конуры для рабов, те, что в холле.

— Это горианский дом, — отозвался я равнодушно.

— Ты принес с рынка сул? — осведомилась она.

— Нет, не принес.

— А сколько сегодня заработал?

Заработанные мною суммы сильно рознились в зависимости от количества прибывавших в порт судов и, соответственно, спроса на наемную рабочую силу.

— Сколько ни заработал, все мои. Это не твое дело!

Даже под бесформенным платьем свободной женщины было видно, как напряглись ее плечи. Глаза Беверли сердито сверкнули поверх шелковой домашней вуали, сквозь которую угадывались очертания губ.

— Так ты, выходит, пришел ко мне с пустыми руками? Ну что ж, тогда не удивляйся, что в доме для тебя не найдется еды.

— Разве ты не ходила в лавку? Я ведь оставлял тебе деньги.

— У меня не было желания.

— В таком случае, подкреплюсь где-нибудь в таверне.

— Это дорого. Так и быть, дам тебе немного хлеба и сушеного мяса.

— Нет уж, лучше я пойду в трактир. Там есть горячее.

— И симпатичные рабыни, не так ли? Тоже в своем роде горячие?

— А как же иначе? В противном случае они не приносили бы дохода своим хозяевам.

— И что, они правда такие горячие?

— Это одно из их многочисленных достоинств.

— Понятно, — прошипела Беверли в холодной ярости. — А что, если они окажутся не в настроении?

— Рабыни обучены всегда быть в настроении.

— Но если клиент все-таки останется недоволен?

— Тогда девушку хорошенько выпорют, — ответил я.

— А если бы ты остался недоволен услугами такой девушки, ты тоже велел бы ее выпороть?

— Непременно.

— Даже окажись на ее месте я? Ты и меня бы велел выпороть?

— Непременно.

— Понятно, — процедила Беверли вне себя от злости и встала, поплотнее запахнув свое одеяние. — Ладно, нечего мне с тобой тут болтать. Я устала. Пойду к себе.

— Не запирай свою дверь на засов, — предупредил я. Она поступала так постоянно, и с каждым разом это раздражало меня все больше.

— Это моя спальня, — возмутилась Беверли.

— Ничего твоего тут нет, — заявил я. — Дом нанят мною, на мои деньги и на мое имя, а если ты и пользуешься в нем отдельной спальней, то только с моего позволения.

— Ну конечно, — сказала Беверли холодно, — я ведь у тебя на содержании.

— Не нравится, можешь уйти куда угодно.

— Конечно! Интересно только знать, далеко ли я успею уйти, прежде чем меня схватят и посадят на цепь?

— Ты можешь сама продать себя какому-нибудь важному господину.

— Еще чего не хватало!

Ее глаза сверкнули гневом над белым шелком домашней вуали.

— Я предлагаю тебе уйти.

— Я не хочу уходить, — сказала Беверли.

— Значит, предпочитаешь остаться на содержании?

— Да, — ледяным тоном произнесла она, — предпочитаю.

Потом мисс Хендерсон повернулась, покинула кухню, пересекла гостиную и стала подниматься по лестнице.

— Не запирай дверь на засов! — крикнул я ей вслед.

— Это еще почему? — сердито отозвалась она.

— Содержанку и того, кто ее содержит, не должно разделять железо, за исключением используемого по усмотрению хозяина. Такого, как прутья клетки, оковы или ошейник.

— Я буду вести себя так, как мне угодно.

— Тот, кто содержит женщину, должен всегда иметь к ней доступ.

— Можешь говорить, что хочешь, а я буду делать то, что считаю нужным.

Я услышал, как захлопнулась дверь спальни. До моего слуха донесся стук задвигавшегося засова.

Поднявшись из-за маленького столика на кухне, я подошел к кухонному шкафчику, достал оттуда хлеб и сушеное мясо, расправился с этим скудным пайком, утер губы, направился к лестнице и поднялся наверх.

Беверли пронзительно завизжала, прижимая к себе снятую одежду. Я стоял на пороге. Выбитая дверь болталась на одной петле. Засов был сорван вместе с железными скобами.

Пытаясь прикрыть наготу схваченной в охапку одеждой, Беверли попятилась.

— Не трогай меня! — воскликнула она. — И нечего двери ломать. Мог бы постучать, я бы открыла.

Шагнув вперед, я остановился перед ней.

— Я бы открыла дверь, — повторила Беверли.

— Рабыню за такую ложь можно и убить.

— Приличные люди, — пробормотала она, стараясь не встречаться со мной взглядом, — стучатся перед тем, как войти в спальню дамы. И спрашивают разрешения.

Я вырвал из ее рук охапку одежды и отшвырнул в сторону. Девушка осталась лишь в легком, горианского фасона нижнем белье, практически не скрывавшем ее прелестей.

— Я не одета! — возмущенно воскликнула Беверли.

Я сграбастал ее и швырнул животом на кушетку.

— Что ты собираешься со мной делать? — спросила она.

— Раздеть тебя, — ответил я и в подтверждение своих слов разорвал чуть прикрывавшую ее белую ткань.

— Убирайся из моей спальни! — прорыдала она.

— Этой ночью твоя спальня будет не здесь.

Схватив девушку за волосы, я стащил ее вниз по ступенькам, остановился в холле, перед ближайшим чуланом для рабов, рывком левой руки отворил крепкую решетчатую дверь, поставил мисс Хендерсон на четвереньки перед проходом и наконец, держа одной рукой за волосы а другой подталкивая под ягодицы, запихнул в конуру.

— Сегодня ты спишь здесь, — сообщил я.

С трудом развернувшись в тесном чулане, Беверли вцепилась в решетку, но я уже повернул ключ в замке.

— Сказано же тебе было, что мужчину и его содержанку не может разделять никакое железо, кроме прутьев клетки, оков или ошейника!

Отступив к стене, я поднял ключ так, чтобы она его видела, и добавил:

— Если мужчина содержит женщину, он всегда должен иметь к ней доступ. У меня, как видишь, теперь такая возможность имеется.

С этими словами я повесил ключ на стену так, чтобы Беверли могла его видеть, но не могла дотянуться.

— Джейсон, — позвала она.

— Я ухожу.

— Выпусти меня. Мне здесь плохо. Цементный пол, стальные прутья… Мне неудобно. Мне холодно!

— Ручаюсь, поутру тебе будет гораздо хуже, — заметил я.

— Джейсон! Джейсон, опомнись! Выпусти меня!

Я повернулся и вышел вон.

— Ты животное! — раздался вдогонку ее крик. — Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя!

Заперев дверь снаружи, я ушел.

 

13. ТОПАЗ

Домой я вернулся рано поутру, поскольку немного поспал в таверне Клеантеса. Вообще-то мне нравилось посещать злачные места Виктории; их в городке было несколько, и в каждом имелись свои изюминки. Правда, больше всего мне по душе была таверна Тасдрона, где в алькове для утех содержалась некогда земная девушка, а ныне клейменая рабыня для наслаждений по имени Пегги Бакстер.

Войдя в прихожую, я засветил плошку с жиром тарлариона, сходил в спальню и, взяв одежду, спустился вниз, где за решеткой, держась за прутья, стояла на коленях прелестная обнаженная девушка.

— Отпусти решетку, — велел я.

Беверли подалась назад, я повернул ключ, отпер замок и распахнул дверь.

Беверли выползла на четвереньках наружу, и я бросил ей одежду. Подхватив ее, она торопливо прикрыла наготу и тут же недовольно проворчала:

— Это короткая рубашонка, а не платье.

— Точно, — сказал я, ибо этот наряд не столько скрывал, сколько подчеркивал ее наготу.

— Для содержанки такая одежонка в самый раз.

— Вот именно, — подтвердил я.

— Я замерзла и проголодалась, — пожаловалась Беверли.

— Ступай на кухню, я оставил тебе немного хлеба и сушеного мяса. Есть и немного денег, так что можешь сходить на рынок. Ты поспала?

— Разве тут уснешь?

— Так или иначе, мне пора в порт.

— От тебя воняет питейными заведениями, — брезгливо сказала она.

Промолчав, я отложил на полку свой кошель, который обычно не брал в доки.

— Там, наверное, симпатичные рабыни? — промолвила Беверли.

— Очень симпатичные, — подтвердил я.

— Такие же хорошенькие, как я?

— Пожалуй, да. Во всяком случае, некоторые.

— Ты, надо думать, хорошо провел время?

— Замечательно!

Я направился к ведру с водой, стоявшему в углу комнаты.

— Что нового слышно в тавернах? — поинтересовалась Беверли, пока я умывал лицо.

— Представляешь, я видел нескольких стражников из Арской фактории, — отозвался я.

— А их-то как сюда занесло?

— Ты слышала о топазе?

— Да, — ответила Беверли. — Я слышала, как о нем говорили люди на рынке.

— Это символ, который речные пираты используют как знак общего сбора своих сил.

— И что, люди Ара ищут этот топаз? — поинтересовалась она.

— Еще как ищут, — сообщил я.

— Наверное, они боятся, что их фактория подвергнется нападению?

— Верно, — ответил я, утирая лицо полотенцем. — Если фактория будет разрушена, весь участок реки между Тафой и Ларой окажется во власти речных разбойников.

— Тогда наступит черед Коса? — спросила она.

— Это лишь предположение, — уточнил я, отложив полотенце в сторону.

— А стражи из Ара нашли этот топаз? — осведомилась Беверли.

— Насколько мне известно, нет. Они обыскивали подозрительных возле таверны Клеантеса, а потом обшарили саму таверну. И всех посетителей, кроме тех, кого уже проверили снаружи. Похоже, их методы не принесли успеха.

— Если топаз доберется до опорного пункта Поликрата, — заметила она, — это откроет путь для объединения разбойничьих шаек востока и запада.

— Думаю, топаз уже попал к Поликрату.

— Но ведь пути к такой важной цитадели должны были блокировать.

— Этот путь невозможно перекрыть полностью, не располагая значительными силами, — пояснил я. — Полагаю, толковому гонцу не составило особого труда добраться до логова Поликрата.

— А на что рассчитывают власти?

— На то, что им удастся перехватить гонца в пути. Надежда слабая, но она существует.

— Однако шансы невелики, — заметила Беверли.

— Согласен.

— Не хотелось бы мне оказаться на месте того, кому доверен этот топаз.

— Мне тоже, — промолвил я.

— Ты, — Беверли резко сменила тему, — запер меня на всю ночь в этой конуре!

— Понравилось? Для меня это самое обычное дело.

— Я больше не буду запирать дверь между нами, — пообещала она.

— Настоятельно рекомендую. Это в твоих же интересах.

Беверли подошла ко мне и остановилась так близко, что мне стоило огромного труда справиться с желанием сжать ее в объятиях и швырнуть на пол прямо в прихожей.

— Джейсон… — произнесла она.

— Ну?

Мисс Хендерсон слегка спустила рубашонку с плеча.

— Ну?

— Я готова заработать на свое содержание!

— Ты говоришь как рабыня, — пристыдил ее я.

— Рабыни не зарабатывают на свое содержание, а делают, что им велят, — возразила она.

— Будь ты рабыней, ты тоже подчинялась бы?

— А куда бы я делась? Мне бы пришлось.

— Это верно.

Беверли заглянула мне в глаза и поняла: это и вправду верно.

— Интересно, вышла бы из тебя хорошая рабыня? — промолвил я.

— Обрати меня в рабство, вот и увидишь.

— Я бы рад, но ты женщина с Земли.

— В этом мире полным-полно женщин с Земли, которые теперь ублажают своих хозяев.

Я смерил ее взглядом, и Беверли неожиданно опустилась передо мной на колени.

— Обрати меня в рабство, — умоляюще произнесла она. — Я буду для тебя хорошей рабыней.

— Встань, — смущенно попросил я. — Неужели такой плохой феминист, как я, должен напоминать тебе о том, что такое достоинство женщины?

— Здесь Гор, а не Земля, и все, чему я верила на Земле, там и осталось. Я многому научилась…

— Встань, — повторил я.

— На Горе, — продолжала Беверли, — мне не нужно притворяться. Здесь мне нет нужды прикидываться сторонницей ложных взглядов. Я наконец обрела право быть женщиной.

— Встань! — крикнул я.

— Выполни мою просьбу, пожалуйста! — взмолилась Беверли.

— А ну встань сейчас же! Мне стыдно за тебя!

— Нет, Джейсон, ты не прав. Я была честна перед тобой, а ты пристыдил меня за необдуманную честность. В каком-то смысле это моя вина, ведь ты все еще человек с Земли. Мне следовало иметь это в виду.

— Тебе попросту нужно вести себя по-другому.

— Но мои желания именно таковы!

— Измени их.

— Я не могу, — сказала Беверли.

— Но наверняка хочешь.

— Нет, — сказала она, — уже не хочу. Я полюбила эти желания. Они отражают мою глубинную суть.

— Раз уж тебе не под силу отказаться от столь постыдных желаний, ты должна скрыть их. Сделать вид, будто у тебя их нет.

— Зачем?

— Может быть, затем, чтобы твое поведение согласовалось с базовыми социальными ценностями.

— Здесь не Земля! Так с какой же стати я должна подстраиваться под моральные нормы другой планеты?

— Понятия не имею, — честно признался я. — Это какой-то дурной сон!

— Мужчины и женщины имеют свои достоинства и свои недостатки, но каждый хорош именно на своем месте. Достойное в мужчине является недостатком в женщине, и наоборот. Мнение же о том, будто мы одинаковы, совершенно несостоятельно.

— Может быть, и так, — сказал я.

— Почему ты позволяешь робким, лживым и мелким людям навязывать тебе свои взгляды?

— Не знаю, — отозвался я.

— Где доказательства того, что провозглашаемые ими принципы верны?

— Я не встречал таких доказательств.

— Следуя подобным принципам, человек оказывается в разладе с самим собой, а это приводит его к мучениям, физическим и духовным. Расстройство здоровья способно укоротить жизнь. Можно ли считать верными принципы, руководствуясь которыми человек приводит себя к краху? Не являются ли они порождениями больного воображения? Неужели самообман и нелепое самоограничение должны считаться нормой?

— Не знаю!

— Прошу прощения, если я тебя смутила.

— Ступай в свою комнату.

— Ты отказываешь мне как женщине?

— Отправляйтесь к себе, мисс Хендерсон.

— Слушаюсь, — ответила Беверли, — ты ведь меня содержишь.

С этими словами она повернулась и направилась к лестнице, но у подножия ее вновь обернулась ко мне.

— Я все еще готова отработать свое содержание.

— Ты земная женщина, так что тебе необязательно отрабатывать содержание.

— Отведи меня на рынок.

— Зачем?

— Может быть, какой-нибудь мужчина пожелает меня купить.

— Но ведь я не отказываю тебе в свободе.

— Ты поступаешь гораздо хуже: отказываешь мне в рабстве.

— Ты начинаешь меня сердить.

— Тогда избей меня, изнасилуй и посади на цепь.

— Иди в свою комнату и не гневи меня, — предостерег я.

— Следует ли мне раздеться и ждать, когда ты захочешь воспользоваться мною?

— Этого не будет.

— Ясно. Ты благородный землянин, и наедине с тобой порядочной девушке ничто не угрожает.

Я промолчал.

— А на девушек из таверны твое благородство не распространяется?

— Они всего-навсего рабыни.

— Понятно, — сказала Беверли. — Знал бы ты, как я завидую этим жалким созданиям.

— Не завидуй, не стоит. Ты не знаешь, каково быть рабыней.

— Я была рабыней, — напомнила она.

— Тебя всего лишь выставили на продажу. Ты не имеешь ни малейшего представления о том, каково быть настоящей рабыней.

— Надень на меня ошейник и научи этому.

— Ты женщина с Земли, — повторил я. — У меня нет намерения тебя обижать.

— Большое спасибо, — язвительно произнесла Беверли. — Как тебе будет угодно, ты ведь меня содержишь.

Я потянулся к кошельку, чтобы дать ей денег, открыл его и удивленно поднял брови.

— Что такое? — спросила она, заметив мое изумление.

— Да вот… Ничего подобного у меня еще не было! — С этими словами я достал из кошелька какой-то незнакомый предмет.

— Что это?

Я медленно повертел пальцами осколок полированного камня. Похоже, будучи целым, он имел форму конуса. Фрагмент размером примерно с кулак имел желтоватый цвет, с прожилками и осветлением, особенно заметным на месте скола.

— Что это? — повторила Беверли.

— Уверенности у меня нет, — ответил я, — но сдается мне, это топаз.

 

14. ЛОЛА

Купив все, что нужно, я вернулся домой, закрыл за собой дверь и запер ее на засов.

— Кто там? — крикнула с верхнего этажа мисс Хендерсон.

— Это я, Джейсон. Рабыня не в счет.

— Кто?

— Разве не ясно? Рабыня. Я зову ее Лола. Мне это имя показалось подходящим, поскольку именно так ее называли в Доме Андроникаса.

— Кто это? — спросила Лола, и я улыбнулся про себя. В присутствии постороннего мужчины она никогда не позволила бы себе столь вольного вопроса.

Мисс Хендерсон стояла на вершине лестницы, пребывая в полном ошеломлении. Купив рабыню, я, похоже, выбил ее из колеи.

— Хорошенькую женщину держишь ты в своем доме, господин, — заметила Лола. — Причем, как я вижу, без ошейника. Похоже, Джейсон, с того времени, как мы виделись в Доме Андроникаса, ты не слишком изменился.

— Нахальная рабыня! — воскликнула мисс Хендерсон, покраснев от гнева. Это было особенно заметно, поскольку с той самой ночи, когда я запер ее в чулане, она не носила больше домашней вуали.

Заметив, что Лола обратилась ко мне по имени, я решил, что это обойдется ей в пять дополнительных ударов плетью.

— Нужно сделать покупки, — сказал я мисс Хендерсон, — Займись этим.

— Не хочу, — заявила Беверли.

— Займись этим! — повторил я, повышая голос.

— Да, Джейсон, — сердито отозвалась она, после чего спустилась по лестнице, взяла из ящика кухонного шкафа несколько монет, подняла засов и ушла.

Я снова запер дверь.

— По крайней мере, — промолвила, поглядев на меня, Лола, — моя рабская доля не будет тяжелой.

Я нашел ее ближе к полудню, во время обеденного перерыва, когда прогуливался забавы ради по портовому рынку. Там по дешевке продавали девушек, среди которых попадались и настоящие красотки, а смотреть, как продают красивых женщин, приятно каждому мужчине.

Она, нагая, стояла на коленях на грубых смолистых досках помоста для торговли. Было жарко, и на шершавом дереве выступали капельки смолы. На запястьях женщины красовались кандалы, короткой цепью прикрепленные к ввинченному в доски массивному железному кольцу.

— Никак Лола! — невнятно пробормотал я, поскольку рот мой был набит еще непрожеванным мясом.

Узнав меня, девушка вздрогнула. Торги еще не начались.

— Сколько хочешь за эту? — спросил я торговца, державшего ключи и плеть.

— Десять медных тарсков.

— По рукам, — сказал я.

— Нет! — крикнула она.

— Заткнись, шлюха! — рявкнул на нее работорговец.

Я достал из складок туники монету соответствующего достоинства. Кошелька у меня с собой не было, ибо я, как правило, не брал его с собой на работу.

— Не продавай меня ему, — взмолилась девушка, — пожалуйста!

В ответ торговец наградил ее увесистым пинком, и она умолкла.

Получив деньги, купец снял с нее оковы и ошейник.

— Идем, — сказал я ей и двинулся своей дорогой. Лола, как была обнаженная, спустилась с помоста и последовала за мной, держась позади. Убежать она не пыталась, ибо хорошо знала, что на Горе побег невозможен.

Остановившись у портового склада, я получил жалованье за полдня, и мой работодатель отнесся к этому с пониманием, ибо видел, что я приобрел нечто, представляющее интерес. Ясно было, что мне не терпится доставить свою покупку домой.

— Эй, Джейсон, — крикнул мне один из парней. — Иди лучше поработай, а девку оставь здесь, на складе. Мы с ребятами о ней позаботимся. Не бойся, от нее не убудет.

Грузчики разразились хохотом.

Усмехнувшись, я помахал им и направился прочь.

— Поимей ее разок за меня! — крикнул вдогонку один из моих товарищей.

— Плохо же они тебя знают, — с горечью сказала Лола.

Я оставил это без внимания.

По дороге мне пришлось задержаться на рынке, чтобы сделать кое-какие приобретения. По моему разумению, этим вещи могли пригодиться.

— Зачем ты покупаешь плеть? — спросила рабыня.

— Потерпи, — ответил я. — Может быть, скоро узнаешь.

Помимо плети я прикупил оковы, веревки и еще кое-какие мелочи. Причем кое-какие из этих специфических предметов приобрел в двойном комплекте.

Кроме того, уже ближе к дому я присмотрел для Лолы рабскую тунику и завернул в кузницу, где с рабыни сняли мерку и быстренько подобрали подходящий ошейник. Следуя моим указаниям, на нем сделали надпись. Ошейник и два привязанных к нему ключа отправились в мешок.

Я щелкнул пальцами, и девушка, поднявшись с колен, подошла к столу.

— Убери со стола, Лола, — приказал я.

— Повинуюсь, господин, — ответила она и принялась собирать тарелки.

— Почтительная шлюха, — заметила мисс Хендерсон, стоявшая на коленях напротив, через стол от меня. Лола не подняла головы.

— Утром она держалась совсем по-другому. Что ты с ней сделал?

— Напомнил ей, что она рабыня.

— Понятно, — сказала мисс Хендерсон.

Лола поднялась и, легко переступая босыми ногами, понесла посуду на кухню.

— Туника у нее без рукавов и слишком короткая, — заметила мисс Хендерсон.

— Мне нравится.

— Ну конечно, — поморщилась Беверли, — она же твоя.

— Почему ты опутал меня таким образом? — спросила Лола.

Я связал ее запястья вместе, оставив болтаться кусок веревки примерно в фут длиной.

Не отвечая, я сгреб рабыню, перенес через порог в дом и поставил на ноги возле стены.

— Зачем ты внес меня в дом, словно захваченную добычу? — снова удивилась она.

Отодвинув засов, я открыл дверь сразу после того, как отослал мисс Хендерсон за покупками. Теперь мы Лолой оставались в доме одни.

Рабыня взглянула на меня и повторила:

— Моя рабская доля будет легкой.

— Встань здесь, — приказал я и поместил ее под крепкой потолочной балкой.

— Из меня выйдет плохая рабыня, — сказала Лола.

Я высвободил цепь, пропущенную через балку, опустил на ней широкое, примерно шести дюймов в диаметре, стальное кольцо.

— Знаешь, что это такое? — спросил я.

— Я рабыня, — промолвила она.

— Отвечай, если тебя спрашивают.

— Конечно знаю. Это кольцо для порки.

— Правильно!

Свободным концом веревки я привязал ее связанные запястья к кольцу.

— Что ты делаешь? — спросила Лола, недоумевая.

— А ты как думаешь?

— Собираешься взять меня на испуг, — недоверчиво произнесла она. — Не можешь же ты в самом деле…

Не произнося ни слова, я подтянул цепь, так что ее руки оказались поднятыми высоко над головой.

— Еще как могу.

— Из меня выйдет плохая рабыня, — снова промолвила она и неожиданно вскрикнула, почувствовав боль.

— Это мы еще посмотрим, — сказал я.

— Развяжи меня, — попросила Лола, морщась от боли.

Я подтянул цепь еще на четверть дюйма и, зацепив звеном за крюк, закрепил в этой позиции.

— Отпусти меня!

Я обошел вокруг рабыни и остановился лицом к ее лицу.

— Ты чувственна, — сказал я, — думаю, из тебя выйдет превосходная рабыня.

— Отпусти меня! — повторила она, извиваясь в путах.

— Да, превосходная, — повторил я, после чего зашел сзади.

— Тебе меня не испугать, — заявила Лола. — Я прекрасно знаю, что ты слишком слаб. Землянин не годится для того, чтобы принудить рабыню к повиновению.

— Помнится, давным-давно, в Доме Андроникаса, ты приказала меня высечь. Будучи свободной женщиной, занятой обучением рабов, ты намеренно разлила вино, а потом обвинила меня, чтобы я понес наказание.

Она не ответила.

— За это ты со мной так и не расплатилась. Ты моя должница.

— Должница?

— Именно.

— Но не забывай, ты ведь с Земли.

— Ах, да, — сказал я, — мужчины с Земли никогда не заставляют женщин расплачиваться. Женщина может унижать мужчину, насмехаться над ним — и все это совершенно безнаказанно. Так?

— Так! Именно так!

— Но не всегда, — сказал я.

— Господин, — встревоженно заговорила Лола, — но ведь…

— И тут не Земля, — добавил я.

— Господин!

Это слово оборвалось пронзительным криком: я нанес Лоле хлесткий удар горианской плеткой-пятихвосткой, предназначенной специально для наказания рабов.

Таких ударов ей достался десяток.

По окончании экзекуции рабыня, рыдая, обвисла на цепи под балкой.

— Как ты можешь бить женщину? — спросила Лола с дрожью в голосе. — Ты, уроженец Земли?

Подойдя к ней, я рывком за волосы откинул ее голову назад, заставив рабыню закричать от боли.

— Это прикосновение слабака землянина? — спросил я.

— Нет! — испуганно простонала Лола.

— К тому же ты моя новая рабыня, которую я только что привел с рынка в дом, — прошептал я ей на ухо.

— Нет, — воскликнула она. — Нет!

Иногда девушку порют, когда впервые приводят в новый дом. В некоторых городах, включая Викторию, это считается способом дать ей понять, что в этот дом она приведена именно как рабыня.

Я выдал красотке Лоле еще десять ударов.

— Это за то, что ты чуть раньше осмелилась назвать меня по имени.

— Прости мне, господин, — прорыдала Лола.

— За это тебе полагается еще пять ударов, — сообщил я ей.

Рабыня застонала, и еще пять ударов обожгли ее тело.

Когда я опустил плеть, Лола обвисла на кольце, лишившись чувств. Пришлось привести ее в себя несколькими звонкими пощечинами. Очнувшись, она воззрилась на меня в ужасе.

— Еще один удар, — сообщил я, — полагается тебе исключительно для того, чтобы напомнить, кто ты такая.

— Да, господин, — прошептала Лола.

Этот удар был самым сильным за всю порку, но, произведя его, я сразу же отложил плеть и опустил цепь. Лола упала на пол, после чего я отвязал ее от кольца.

Лежа на плитках прихожей, она медленно подняла голову, помотала ею, чтобы восстановить зрение, и воззрилась на меня, не веря своим глазам.

Сняв сандалии, я бросил их на пол, и Лола, одну за другой, принесла их мне в зубах, двигаясь на четвереньках. Потом она подняла глаза.

— Целуй плеть! — приказал я.

— Повинуюсь, господин.

Стоя на коленях, рабыня обеими руками подняла плетку и с жаром прижалась к ней губами. Потом Лола снова взглянула на меня, в ее влажных испуганных глазах я прочел, что действительно стал ее господином.

Тогда я надел на нее ошейник.

— Твои обязанности в этом доме, Лола, — сказал я, — окажутся многочисленными и сложными. В частности, ты будешь прибираться в доме, да так, чтобы он сверкал, стирать, шить, чистить обувь, гладить, ходить на рынок и в лавки, стряпать, прислуживать за столом и заниматься всем прочим, что не подобает свободной женщине.

— Да, господин.

— Кроме меня ты будешь слушаться мисс Беверли Хендерсон, живущую в этом доме на правах свободной женщины. Ее приказания должны выполняться так же, как и мои, но при этом ты должна помнить, что принадлежишь мне. Твой хозяин я, а не она. Понятно?

— Да, господин, — промолвила Лола. — Но неужели мой господин будет использовать меня только как домашнюю прислугу?

— Ничуть, — сказал я. — Ты слишком красива.

— О господин, — сказала она. — Пожалуйста, прости за то, что не угодила тебе раньше.

— Ты хочешь, чтобы тебя снова выпороли? — спросил я.

— Нет, господин!

Порка убедила Лолу в том, что у нее есть хозяин. Дело, конечно, заключалось не только в испытанной боли. Важна не боль сама по себе, она лишь помогает девушке осознать, что такое власть мужчины. Прочувствовав это своей кожей, рабыня усваивает такого рода урок очень прочно. Ну и конечно же, девушке, осознавшей свое подчиненное положение, полезно знать не понаслышке, что такое плеть.

— Тогда, может быть, тебе следует начать угождать мне прямо сейчас, — сказал я.

— Да, господин! — сказала Лола и принялась целовать мои ноги.

— Но с другой стороны, — хмыкнул я, — тебе стоило бы просто завязать мои сандалии.

— Позволь мне завязать их попозже, — попросила она, — Разреши мне ублажить тебя прямо сейчас.

— Ты просишь об этом?

— Умоляю, господин.

— Так и быть, — промолвил я, — Позволяю.

— Ты стал не таким, как раньше, — промолвила Лола, глядя на меня сквозь прутья рабской конуры.

Я пожал плечами.

Она робко протянула руку сквозь решетку, чтобы прикоснуться ко мне.

— Ты когда-нибудь еще снизойдешь до того, чтобы воспользоваться моим телом, господин?

— Может быть.

— Я счастлива, что ты купил меня, господин, — прошептала Лола. — Ты будешь мною доволен.

— В этом доме тебе придется нелегко. Не забывай, здесь живет свободная женщина.

— Я буду беспрекословно повиноваться ей, — заверила Лола.

— Однако помни, что твой хозяин — только я.

— Не забуду, господин, — с улыбкой пообещала Лола и, поцеловав кончики пальцев, просунула руку сквозь решетку, чтобы прикоснуться ко мне. — Я уже хорошо усвоила, кто мой господин.

— Теперь отдыхай, — сказал я. — Скоро мисс Хендерсон вернется домой и, надо думать, загрузит тебя домашней работой.

— Да, господин, — сказала Лола.

Вернувшись к маленькому столику и опустившись на колени, Лола подала нам десерт — ломтики тоспита, сбрызнутые четырьмя видами горианского сахара.

— Я вижу, наличие в доме рабыни имеет свои плюсы, — заметила мисс Хендерсон.

— Я и не сомневался в этом.

— Ты можешь подать черное вино в маленьких чашечках, Лола, — распорядилась мисс Хендерсон.

— Да, госпожа, — прошептала Лола.

Черное вино — деликатес. Я купил его несколько дней тому назад, но мы его еще не пробовали. Через несколько минут Лола вернулась с подносом, на котором стоял сосуд с дымящейся жидкостью, а также сливочницы, сахарницы, крошечные чашечки, ложечки и все прочее, необходимое для смешивания и дозировки.

— Восхитительно, — промолвила мисс Хендерсон.

— Спасибо, госпожа, — отозвалась Лола и, оставаясь на коленях, слегка отступила, чтобы не мозолить глаза.

— Ты весьма привлекательная девушка, Лола, — сказала мисс Хендерсон, оглядывая ее.

— Спасибо, госпожа, — промолвила Лола, не поднимая головы.

— Мужчины, должно быть, находят тебя красивой.

— Может быть, госпожа, некоторые из них, — отозвалась Лола.

Я мысленно усмехнулся: не счесть Лолу привлекательной мог бы разве что бесчувственный круглый болван.

— Давно ты в рабстве? — спросила мисс Хендерсон.

— Четыре года, госпожа, — ответила Лола.

— Меняла хозяев?

— Да, госпожа.

— И они использовали тебя как рабыню?

— Да, госпожа.

— Во всех смыслах?

— Во всех, госпожа, — подтвердила Лола, опустив голову еще ниже.

— Тебе доставляло удовольствие ощущать их руки на твоем теле?

— Да, госпожа, — прошептала Лола.

— Я вижу, что ты истинная рабыня.

— Это правда, госпожа, — прошептала Лола.

— Кстати, — обратился я к мисс Хендерсон, — убери свои вещи из главной спальни.

— Это моя спальня! — возмутилась она.

— Теперь ее займу я. Она просторнее, к тому же там есть балкон с видом на сад и небо. Дом арендую я, так что мне решать, где кому жить.

— Ну уж нет, — проворчала Беверли.

— Впрочем, можешь остаться. Я вспомнил, что там к кушетке приделано кольцо для рабынь.

— Я все поняла, — торопливо промолвила мисс Хендерсон, бросив сердитый взгляд на Лолу. — Все поняла.

С этими словами она встала из-за стола и поспешила вверх по лестнице.

Смакуя, я допил черное вино, после чего велел Лоле убрать со стола и помыть посуду, а сам поднялся наверх. Беверли уже убрала свои вещи. Я посмотрел на массивное кольцо, вделанное в пол у кровати, и направился к Беверли.

Та сидела в своей новой комнате на кушетке.

— Ты не постучался, — промолвила она, когда я переступил порог.

— Еще не хватало, стучаться в собственном доме, входя в комнату содержанки, — сказал я, после чего собрал свои вещи, отнес их в главную спальню и, бросив взгляд на дивное безоблачное небо сквозь балконную дверь, вышел на лестницу.

Как оказалось, мисс Хендерсон тоже спускалась вниз.

— Ты, кажется, рассердилась? — спросил я.

— Что ты, нисколько, — заверила меня она.

— А куда собралась?

— Присмотреть за рабыней, — пояснила Беверли. — Эти девицы чертовски ленивы, за ними необходим хороший пригляд.

Я посторонился и дал ей спуститься по лестнице передо мной. Она свободная женщина, причем женщина с Земли, а не рабыня, которая должна следовать по пятам за своим господином.

— Лола, ко мне!

Был ранний вечер. Мисс Хендерсон и я с маленькими чашечками турианского вина расположились в гостиной. Лампа на масле тарлариона освещала комнату.

— Стой здесь, — сказал я Лоле.

— Да, господин, — отозвалась она.

— Ты, конечно, не сердишься за то, что я купил эту рабыню, — обратился я к Беверли, — Только посмотри, — я взял Лолу за лодыжку, и она задрожала. — Какие ножки! Какие икры! А бедра? Ты только посмотри, что за бедра! И ягодицы, и грудь, разве все это не возбуждает? И шея, — по моему знаку Лола склонила голову, показывая серебристую сталь, — эта шея в моем ошейнике. Как видишь, я не зря потратил деньги.

— Да, — недовольно проворчала Беверли, — превосходное приобретение.

— Лола, — распорядился я, — сегодня вечером, по окончании работы, ты поднимешься в главную спальню на втором этаже, снимешь одежду и встанешь на колени у железного кольца, чтобы по моему повелению доставить мне удовольствие.

— Повинуюсь, господин, — промолвила она и торопливо отправилась на кухню.

— Прямо вот так? — хмыкнула мисс Хендерсон.

— Она рабыня. С рабынями не церемонятся.

— Должно быть, приятно обладать абсолютной властью над женщиной.

— Еще как приятно.

После того как мы с Беверли расправились с напитком, Лола вымыла посуду и, проскользнув мимо нас, направилась по лестнице наверх, в мою спальню.

— Ты считаешь, что она красивее меня? — спросила мисс Хендерсон.

— Она красива, — ответил я, — хотя, по-моему, не красивее тебя. Ты тоже очень хороша.

— Однако ты ставишь на колени у кольца ее, а не меня?

Я стиснул зубы. Для меня Беверли оставалась самой красивой женщиной, какую я когда-либо видел.

— Ты свободная, — напомнил я.

— Может быть, из меня вышла бы неплохая рабыня.

— Сомневаюсь. Ты женщина с Земли.

— Мужчины Гора утверждают, что из нас получаются превосходные рабыни, — возразила Беверли, — Для этого только и нужно, что научить нас повиновению. Тогда мы угождаем господам не хуже, а даже лучше, чем уроженки Гора.

— Я отношусь к тебе с уважением, предоставил тебе свободу, даю тебе деньги и не заставляю работать. Ты ни в чем не знаешь отказа, но все равно недовольна.

— Ты отказал мне в одном, — заявила Беверли.

— В чем же?

— В ошейнике.

— Ступай в свою комнату, — велел я.

— Конечно, — сказала она. — Чтобы ты поскорее отправился к своей шлюхе.

Беверли встала из-за стола и, приподняв подол своего платья, направилась к лестнице.

— Лола наверняка уже разделась и ждет у твоего кольца, — обронила Беверли.

— Как ей и следует, — ответил я, — если она не хочет, чтобы ее выпороли.

Сердито фыркнув, Беверли стала подниматься по ступенькам.

— Мисс Хендерсон, — окликнул я.

— Да, мистер Маршал, — отозвалась она.

— Помни, что ты не должна запирать дверь.

— Я помню, что женщина, находящаяся на содержании, не имеет права запирать дверь.

С этими словами Беверли вошла в свою спальню. Я прислушался. Засова Беверли так и не задвинула.

Тогда я не спеша поднялся к себе, закрыл за собой дверь, задвинул щеколду и повернулся к Лоле. Та, нагая, стояла на коленях возле железного кольца. Подняв глаза, девушка улыбнулась.

— Я жду повелений своего господина.

— Расстели меха и зажги лампу для утех, — приказал я, снимая тунику и отбрасывая ее в сторону.

В считанные мгновения Лола уже лежала на животе, поверх расстеленных мехов. Руки ее были вытянуты вдоль тела, ладонями вверх.

Присев рядом с ней, я взял ближнюю цепь и, надев тяжелый стальной ошейник поверх другого, уже находившегося на шее рабыни, пристегнул цепь к кольцу. Потом я приподнял Лолу — в моих руках она была легкой как перышко — и положил на спину.

Затаив дыхание, она обвила руками мою шею и прошептала:

— Я твоя, господин.

— Я знаю.

— Твоя, мой господин, — повторила Лола и прикоснулась губами к моим губам.

 

15. МОЙ ДОМ ПОДВЕРГАЮТ ОБЫСКУ, А С МИСС БЕВЕРЛИ ОБХОДЯТСЯ КАК С РАБЫНЕЙ

Вернувшись из порта раньше обычного — в тот день было мало работы, — я обнаружил, что дверь приоткрыта. Мне это не понравилось.

— Лола! — позвал я с порога. — Лола!

В ответ до моего слуха донеслось какое-то невнятное, приглушенное нытье.

Метнувшись к левому чулану, я обнаружил там Лолу, связанную по рукам и ногам, с кляпом во рту.

Ключ валялся рядом, так что мне не составило труда отпереть чулан и вытащить оттуда рабыню. Освободить ее от кляпа оказалось малость посложнее, но я справился и с этой задачей.

— Госпожа… она наверху, — выдохнула рабыня, едва я вытащил из ее рта тряпичный ком.

Я огляделся по сторонам. Дом был перевернут вверх дном, вещи разбросаны, мой кошель, вывернутый наизнанку, валялся на полу.

— Кто это сделал? — спросил я.

— Мужчина, — ответила Лола. — Здоровенный мужчина. На нем была пурпурная маска.

— Он еще в доме?

— Нет, — тяжело дыша, вымолвила она.

Развязав руки рабыни, я взглянул на ее лодыжки, понял, что ей не хватит сил справиться с такими тугими узлами, и освободил от пут и ноги.

— Что ему было нужно? — спросил я.

— Не знаю, господин, — ответила рабыня.

Я поспешил наверх. Мисс Хендерсон находилась в главной спальне на большой кровати. Она встретила меня страдальческим взглядом, что и не диво, ибо тело ее покрывали синяки и ссадины, не говоря уж о том, что Беверли связали, как рабыню. Сказать она ничего не могла и только мычала, поскольку из ее рта тоже торчал здоровенный кляп.

По всей спальне были разбросаны мои вещи.

Я с интересом посмотрел на мисс Хендерсон. Ее ноги были широко раздвинуты и привязаны к маленьким кольцам по обе стороны кровати. То же самое неизвестный проделал и с руками Беверли, поскольку кольца имелись и в изголовье. Как правило, мужчины Гора овладевали рабынями на мехах, однако на тот случай, если кому-то захочется насладиться девушкой на постели, здешние кровати оснащались подобными приспособлениями.

В глазах Беверли стояли слезы. Она издавала приглушенные стоны, столь слабые, что, даже стоя в ногах кровати, я едва их слышал.

Лола, уже успевшая надеть тунику, появилась на пороге спальни.

— Госпожа проявила неосторожность, — пояснила рабыня, — она открыла дверь, и посторонний мужчина ворвался в дом. Он схватил ее, приставил нож к горлу и пригрозил, что стоит мне пикнуть — и госпожа умрет. Потом он велел принести ткань и веревку. Я повиновалась.

«Разденься», — приказал мужчина.

Мне пришлось снять тунику.

«Ложитесь на пол, обе! — скомандовал налетчик. — На живот».

Потом он встал коленями на спину госпожи, чтобы она не могла убежать, связал меня по рукам и ногам и заткнул мой рот кляпом. После этого неизвестный достал нож и не спеша — видимо, это доставляло ему удовольствие — стал разрезать на госпоже одежду. Когда госпожа осталась нагой, этот человек связал ее и заткнул рот кляпом. Так и вышло, что мы с ней оказались в одинаковом положении — лежали перед незнакомцем нагие, связанные, с заткнутыми ртами. Меня он зашвырнул в конуру, а ее отволок наверх.

Я посмотрел на мисс Хендерсон с раздражением: это ж какой надо быть дурой, чтобы в отсутствие в доме мужчины открыть дверь неизвестно кому!

Она в это время извивалась в путах и смотрела на меня умоляющим взглядом.

— Мне развязать госпожу? — спросила Лола.

— Нет, — сердито сказал я и отправился в спальню мисс Хендерсон. Там тоже все было перевернуто вверх дном.

— Кухню, надо думать, он тоже обшарил? — спросил я Лолу, вернувшись в большую спальню.

— Да, господин.

— И что он забрал?

— Насколько я видела, ничего.

— Хорошо. Ступай на кухню и приведи все в порядок.

— Слушаюсь, господин.

Я закрыл за ней дверь. У меня не было сомнений насчет того, что искал незваный гость.

Беверли заскулила.

— Только круглая дура могла открыть дверь неведомо кому, — заявил я.

Гнев закипел в ее глазах, смешиваясь со слезами.

— Да, теперь я вижу, что ты бестолковая, пустоголовая дура! Хотя и хорошенькая!

Она изогнулась, напрягшись в своих узах.

Я приблизился, повернул ее голову набок, развязал узлы на шее и, развернув лицом к себе, вытащил изо рта Беверли ком тряпья.

— Рты вам заткнули умело, что тебе, что Лоле, — заметил я. — Малый, который вами занимался, явно поднаторел в укрощении пленниц.

— Когда этот тип притащил меня сюда и привязал к кровати, то на время вытащил кляп, — сказала Беверли.

— Зачем? — осведомился я.

— Он избил меня и заявил, что я должна умолять его овладеть мною.

— И что, — с улыбкой поинтересовался я, — случилось после того, как ты упросила его изнасиловать тебя?

— Он рассмеялся. А потом сделал это, — в ярости прошипела Беверли.

— Ну а как же иначе, — рассмеялся я, — ты ведь его об этом просила. Как он мог не откликнуться на твою мольбу?

— Он смотрел на меня как на рабыню, овладел мною небрежно, мимоходом, точно рабыней, и даже обращался ко мне не иначе как «эй ты, рабыня».

— Мужчины Гора поднаторели в такого рода делах, — промолвил я, — возможно, тот малый знал про тебя что-то такое, чего не знаю я.

— Посмотри на меня. Я ведь связана так, как связывают рабынь.

— Да, и в таком положении ты прекрасно выглядишь. Это лишнее подтверждение того, что наш гость знал свое дело.

Беверли беспомощно дернулась, скрипнула от бессильной злости зубами и попросила:

— Развяжи меня.

Я промолчал.

— Топаз пропал, — сказала она.

— Тише! — шикнул на нее я. — В доме рабыня! Ей незачем знать про топаз.

— Он пропал, — тихонько повторила Беверли.

— С чего ты взяла?

— Я перепугалась и тут же рассказала грабителю, где находится самое ценное в этом доме. А он, — глаза Беверли сердито вспыхнули, — в благодарность за это назвал меня рабыней и овладел мной ради забавы!

— И где, по твоему, хранился топаз?

— В твоем кошельке, на нижнем этаже, — сказала она, — ты при мне его туда положил.

— Положить-то положил, да потом вынул. Камня там уже несколько дней как нет.

— Где же он?

— В другом месте, — сказал я.

Беверли подняла на меня глаза.

— К счастью, этот тип принял тебя за рабыню. В противном случае, боюсь, лежать бы тебе здесь с перерезанной глоткой. Свободной женщине грабитель обмана бы не простил, а насчет рабыни мог решить, что она просто не знает, где прячет ценности ее хозяин. К тому же он наверняка подумал — ни к чему убивать такую покорную и услужливую рабыню. Вдруг ты опять угодишь в его лапы и сможешь снова ублажить его.

— Использовав меня, этот негодяй снова заткнул мой рот кляпом, — пожаловалась Беверли.

— И хорошо заткнул, со знанием дела, — заметил я.

— Да уж.

— Если он, по-твоему, сразу нашел топаз, — сказал я, — зачем ему обшаривать весь дом?

— Я подумала, что он ищет деньги и ценности. Правда, не поняла, отчего он так гневался.

— Он не нашел топаза, — пояснил я.

— Но мне на сей счет грабитель ничего не сообщил. Я думала, что он забрал камень.

Я пожал плечами. Станет мужчина, тем более грабитель, ставить о чем-то в известность какую-то рабыню?

— Но раз ты перепрятал камень, не сказав мне ни слова, значит, и ты отнесся ко мне как к рабыне. Разве не так, Джейсон?

— Возможно, я спас тебе жизнь, — указал я. — Свободную женщину разбойник, скорее всего, не оставил бы в живых.

— Понятно, — буркнула она.

— Кроме того, я оказался прав, предположив, что в случае чего ты немедленно разболтаешь секрет первому, кто как следует тебя прижмет. Между тем очень важно, чтобы топаз не попал к Поликрату и силы пиратов с западного и восточного течения Воска не объединились. Этому необходимо помешать всеми возможными средствами. Я резонно рассудил, что, не зная истинного местонахождения топаза, ты не сможешь о нем проболтаться. Чем меньше знаешь, тем спокойней.

— Ты относишься ко мне как к рабыне, Джейсон? — спросила Беверли.

— Я решил, что всякий, кто может наведаться в мой дом в поисках топаза, отнесется к тебе именно так. По понятиям горианцев ты принадлежишь к типу красивых, чувственных женщин, которым самой природой предназначено быть рабынями для наслаждения. К тому же не забывай, твое левое бедро украшает прелестное клеймо.

— Ты считаешь меня рабыней, Джейсон?

— С чего ты взяла?

— Ты так и не развязал меня. Оставил связанной, причем так, как связывают рабынь.

Я промолчал.

— Я совершенно беспомощна. Воспользуйся этим, если желаешь.

Я не сказал ни слова.

— Тогда развяжи меня, — попросила Беверли.

— Нет, — сказал я.

— Почему?

— Связанной ты выглядишь очень хорошо. Как настоящая рабыня.

— Может быть, все дело в том, что я и есть рабыня?

— Может быть.

— Ты наказываешь меня?

— Да, — сказал я.

— Но при этом не считаешь своей рабыней?

— Ты женщина с Земли, как же ты можешь быть рабыней?

— Вот именно, я женщина с Земли. Как же я могу не быть рабыней?

Я повернулся и направился к двери.

— Где топаз, Джейсон? — крикнула Беверли мне вдогонку.

— Предпочту тебе об этом не рассказывать.

— Ну конечно, зачем твоим рабыням знать такие вещи?

— Ты не рабыня, Беверли. Если бы я думал иначе, ты бы об этом быстро узнала.

— Занятно, — обронила она.

Я оглянулся и смерил ее взглядом. Что ни говори, а хороший стальной ошейник с надписью, удостоверяющей, что эта женщина является моей собственностью, выглядел бы на ее стройной шейке совсем неплохо. Но я быстро выбросил эти глупости из головы.

— Могу я поинтересоваться, как долго продлится мое наказание? — спросила Беверли.

— Час или два. Я велю Лоле привести дом в порядок, после чего ты сможешь отправиться в свою комнату. До утра.

— Ага, — с горечью промолвила Беверли, — я отправлюсь к себе, а малышка Лола — к тебе, лизать твои ноги.

— Она будет делать, что ей прикажут. Может быть, это, может быть, что-нибудь другое.

— Что ты за человек? — в ужасе воскликнула Беверли.

— Я нормальный мужчина, не имеющий ничего против того, чтобы красивая обнаженная женщина облизала ему ноги.

— Рабское состояние необыкновенно возбуждает! — простонала она.

— Наслаждайся своей свободой, — хмыкнул я и открыл дверь, собираясь выйти.

— Джейсон, — окликнула Беверли.

— Да?

— Я отдалась насильнику.

— Как рабыня? — спросил я.

— Да, — сказала она. — Разве я не рабыня в таком случае?

— Может быть, — сказал я.

— Но тебе мною не овладеть! Так и знай, ты меня к этому не принудишь!

Я усмехнулся. Мисс Хендерсон тоже женщина и в этом смысле не отличается от всех прочих особ своего пола.

Я тихонько прикрыл дверь за собой.

— Ненавижу тебя! — донеслось изнутри.

 

16. ВЕРНУВШИСЬ ДОМОЙ, Я НЕ НАХОЖУ ЛОЛЫ И СПЕШУ В ПОРТ

— Лола! — позвал я, — Лола!

На сей раз работы было много, и после трудного дня я предвкушал внимание и услуги этой маленькой сучки.

— Лола! — крикнул я еще раз, недоумевая, куда могла запропаститься рабыня, которой давно бы пора выбежать мне навстречу.

— Лола! — позвал я. — Лола!

Это начинало меня сердить. Похоже, девица распустилась и придется ею заняться. Нельзя оставлять подобную расхлябанность без наказания.

— Ее здесь нет, — небрежно произнесла мисс Хендерсон.

— Ты послала ее за покупками? — спросил я.

— Нет, — ответила она.

— Где же она? — удивился я. — Ты ведь знаешь, что я люблю, приходя домой, видеть ее у своих ног.

— Ее здесь нет, — повторила мисс Хендерсон с несколько, как мне показалось, смущенным видом.

— Так где же она? — повысил голос я.

— Она была ленивой рабыней, — сказала Беверли. — По дому работала никудышно, кормежки — и той не оправдывала.

— Где она? — прорычал я.

— Она стала меня раздражать, — сказала мисс Хендерсон.

— Я тебя спрашиваю не о том, какая она служанка, а о том, где она!

— Я продала ее, — неохотно ответила мисс Хендерсон.

Я подумал, что ослышался.

— Я была недовольна ее работой, а потому сковала ее, отвела на рынок и продала.

— Кому?

— Я не спрашивала у покупателя имени.

— На каком рынке ты ее продала?

— Я выручила за нее два медяка.

— Отвечай, на какой рынок ты ее отвела?

— Я отдам тебе эти два медных тарска, если хочешь, — предложила она.

— Что это был за рынок?

— Я не обратила внимания. Какая разница? Что такое, Джейсон, убери руки!

Я схватил мисс Хендерсон за плечи и держал на весу, оторвав от пола.

— Ты не имела права продавать мою рабыню! Она не твоя!

— Она ничего не умела делать. Мне приходилось самой следить, чтобы в доме был порядок.

— Она не принадлежала тебе, и ты не имела права ее продавать, — повторил я.

— Я отдам тебе два медных тарска, если хочешь, — повторила Беверли. — Кроме того, мы можем купить для домашней работы и другую рабыню, такую, которая устроит нас обоих.

— Лола прекрасно справлялась с работой.

— Справлялась не справлялась, а меня она не устраивала!

В гневе я отшвырнул мисс Хендерсон к стене.

— Не смей так со мной обращаться, Джейсон! Я свободная женщина!

— Ты не имеешь права продавать чужих рабынь!

— Я свободная, и никто не вправе указывать мне, что делать, а чего не делать!

Бросив на нее гневный взгляд, я повернулся к выходу.

— Куда собрался?

— В порт.

— Ищи ветра в поле. Ее давно уже продали!

— Когда ты отвела ее на рынок?

— Рано утром. Как только ты отправился на работу.

— Хорошо придумано. Ты спланировала все заранее!

— Обыщи хоть весь город, теперь тебе ее не найти!

Я выскочил из дома.

— Не найдешь! — донеслось из-за двери.

Я помчался в сторону порта.

 

17. Я РАЗМЫШЛЯЮ О ТОМ, В ЧЕМ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ УДОВЛЕТВОРЕНИЕ РАБЫНИ

— Ты выглядишь недовольным, господин, — сказала Пегги, — я чем-то тебе не угодила?

— Ты тут ни при чем. Я зол, но по другой причине.

— Можешь сорвать свое раздражение на мне. Рабыни для того и существуют. Не угодно ли господину выпороть меня?

— Не угодно. Если мне и хочется заставить кого-то страдать, то это вовсе не ты.

— Значит, тебя огорчила какая-то свободная женщина, — предположила она.

— Да, — подтвердил я.

— Тогда посчитайся с ней. Надень на нее ошейник и сделай своей рабыней.

— Она с Земли, — сказал я.

— Какая разница? Женщины Земли устроены так же, как и женщины Гора, а рабыни из нас получаются даже лучше, чем из местных.

Пегги откинулась назад на мехах алькова.

— Это та самая женщина, о которой мы говорили? С которой ты был в ресторане?

— Она самая.

— Такая хорошенькая маленькая стерва.

— Точные слова.

— И ты, господин, до сих пор не обратил ее в рабство? Господин медлит напрасно.

— Ты так считаешь?

— Любой горианец уже давно заключил бы ее шейку в подходящий стальной ошейник.

— Но она с Земли!

— Ты, господин, более чем оригинален в своих суждениях, — рассмеялась Пегги и тут же испугалась допущенной вольности. — Прости меня за дерзкие речи, господин.

— Ладно, я не сержусь.

— Могу я спросить господина, чем эта негодница его прогневила?

— Она продала рабыню, — с горечью ответил я. — Мою рабыню, на которую она не имела никакого права.

— По законам Гора продажа чужой рабыни является преступлением, — указала Пегги. — Совершивший его мужчина, как правило, наказывается изгнанием, а свободная женщина — обращением в рабство. На нее надевают ошейник и отдают в собственность мужчине, которому она причинила ущерб.

— Неужели?

— Да, — кивнула Пегги. — Сделай ее своей рабыней, вот и все.

— Не могу.

— Неужели, — улыбнулась она, — женщину с Земли нельзя наказать, что бы она ни сделала?

— Нельзя.

— А вот мужчины Гора вовсе не так терпимы к нашим проступкам и промахам. Нас сурово наказывают, стоит нам навлечь на себя их малейшее неудовольствие.

— Тебя могут наказать и просто так, оттого что подвернешься под горячую руку.

— Да, — подтвердила Пегги, — такое случается.

— Но ты рабыня и говоришь о рабынях.

— Это правда. Меня и таких, как я, доставили на Гор именно для того, чтобы обратить в рабство.

— А она свободная.

— Это поправимо.

— Тогда она станет такой же рабыней для наслаждения, как и все клейменые, носящие ошейники девушки?

— Конечно.

— И будет делать все, что я ей прикажу, выполняя малейшие мои прихоти?

— Именно, — подтвердила Пегги и вскрикнула, когда я судорожно ее стиснул, — Господин такой сильный!

— Я должен выбросить столь неподобающие мысли из головы, — объявил я.

— Почему? — спросила она, крепко прижимаясь ко мне.

— Мужчины не должны думать о таких вещах.

— Разве избавившись от естественных, по-настоящему мужских мыслей, они укрепят в себе мужское начало? Я, как и любая женщина, предпочла бы видеть мужчин избавившимися от несвойственных их полу слабостей и нелепых предрассудков. Мысли, дарующие мужчинам силу, не могут быть неуместными. Взгляни на меня, господин. Я рабыня, и то, что я нагая лежу рядом с тобой, находясь в полной твоей власти, заставляет бурлить мою кровь, вызывая единственное желание — отдать тебе всю себя без остатка! Но разве тебя не возбуждает власть над женщиной, обязанной повиноваться каждому твоему желанию? Господин мой, возьми меня! Пегги умоляет тебя овладеть ею! Осчастливь свою рабыню!

Я подмял ее под себя, и она закричала от удовольствия.

Потом я крепко сжал ее и спросил:

— Рабыня, ты довольна своей участью?

— Какая разница, довольна я или нет?

— Отвечай, коли тебя спрашивают.

— Да, господин, — тихонько прошептала Пегги, — я всем довольна.

 

18. Я СВОЖУ ЗНАКОМСТВО СО СТРАЖНИКАМИ ИЗ ПОРТ-КОСА И НЕ ПРЕДПРИНИМАЮ НИЧЕГО ПРОТИВ МИСС ХЕНДЕРСОН, ИБО ОНА СВОБОДНАЯ ЖЕНЩИНА

Я висел на веревках. Моя спина болела от порки.

— Насколько мы можем судить, — сказал стражник, — он ничего не знает о местонахождении топаза.

— Я могу поручиться за него, — сказал Тасдрон, — Джейсон честный работник, хорошо известный на верфях. В Виктории этот малый уже не первую неделю.

Стражники в мундирах неожиданно окружили меня сразу по выходе из таверны Тасдрона.

— Не вздумай хвататься за оружие или сопротивляться, — сказал один из них, тогда как другие навели на меня заряженные арбалеты.

— Он? — спросил командир стражников.

— Он, — подтвердила мисс Хендерсон.

— Ты арестован, — сказал командир.

— По какому обвинению? — спросил я.

— За бродяжничество.

— Это нелепость, — сказал я.

— Если ты невиновен, тебя отпустят.

— Это Виктория, а не Порт-Кос, — сказал я.

— Власть Порт-Коса распространяется на все места, куда прибывают его воины, — обронил командир. — Свяжите его!

Мои руки скрутили за спиной.

— Ну вот, Джейсон, я с тобой и разобралась, — промолвила мисс Хендерсон, глядя мне в лицо, и повернулась к командиру стражи. — Заплати мне.

— Свяжите и эту женщину, — приказал он, и, к величайшему испугу Беверли, ее тонкие запястья тут же скрутили веревкой. — Отведите обоих в нашу штаб-квартиру.

— Я ручаюсь за него, — повторял Тасдрон. — Джейсон честный работник, хорошо известный на верфях. Да и в Виктории он уже не первую неделю. Точно.

— Он прибыл по реке с востока или с запада? — спросил стражник.

— Насколько мне известно, с востока, из Лары, — ответил Тасдрон.

— Именно это утверждает и он, — сказал стражник.

— В моей таверне, — сказал Тасдрон, — у него едва не вышла стычка с Клиоменом, пиратом. Его чуть не убили, что едва ли было бы возможно по отношению к гонцу Рагнара Воскджарда. Да и мечом этот парень, похоже, не владеет.

— Никто и не говорит, что это гонец, — заметил стражник. — К нам поступили сведения насчет того, что ему известно местонахождение топаза. Быть гонцом и знать, где камушек, — не совсем одно и то же.

— А эти сведения заслуживают доверия? — осведомился Тасдрон.

— Они заслуживают проверки. Их источник — донос, поступивший от свободной женщины, которую он же и содержит, — ответил стражник.

— Понятно, — хмыкнул Тасдрон. — Надо думать, у вас это не первый случай такого рода?

— Уже четвертый, — ответил стражник, скривившись.

— А жилище его вы обыскали как следует?

— Ясное дело. Дом небольшой, и мы там обшарили все, от пола до потолка. И сад осмотрели.

— Ну и что нашли? — спросил Тасдрон.

— Ничего, — сказал стражник.

— А содержанка хорошо к нему относится?

— На дух его не переносит.

— Тебе не кажется, что она просто-напросто решила содрать с вас деньжат?

— Похоже на то, что деньги ей небезразличны, — согласился стражник.

— Десять серебряных монет — сумма нешуточная, — произнес трактирщик. — Стражники из Арской фактории, которые тоже ищут топаз, сулят доносчику только шесть.

— Обрежь веревки, — приказал командир одному из своих подчиненных.

Тот полоснул по путам клинком, и я упал с высоты, но ухитрился встать на ноги.

— Крепкий малый, — заметил стражник.

— Спасибо на добром слове, — буркнул я. — И тебе, Тасдрон, спасибо. За заступничество.

— Пустяки, не за что, — отозвался трактирщик и ушел.

— Ты можешь идти, — сказал мне командир. — Забери свои вещи, они у двери.

— А что бы со мной было, найди вы у меня топаз? — спросил я.

— В лучшем случае — это при большом везении! — тебя ждала бы скамья гребца на казенной галере. Пожизненно.

— Понятно, — сказал я.

— Иди, иди. И вещички свои не забудь.

— Ухожу, ухожу.

У двери я натянул на себя обрывки туники, забрал свой кошель и пояс для меча со вложенным в ножны клинком. Рядом с охапкой моих вещей в одежде свободной женщины, но со связанными руками и лодыжками лежала мисс Хендерсон.

— Забирай ее, — сказал стражник. — Она твоя.

Я окинул Беверли взглядом. Та отвела глаза.

— Парни, которых ложно обвиняли подобные потаскухи, раздевали этих мерзавок, отводили на рынок и продавали.

Присев рядом с ней, я развязал путы на ее ногах, помог ей встать, освободил ее руки и вышел из помещения. Беверли последовала за мной. Отойдя на некоторое расстояние от штаб-квартиры стражи, я остановился, повернулся к ней и сказал:

— Если тебе нужны были деньги, могла бы попросить у меня. Я бы не отказал.

— Останься со мной сегодня ночью, — попросила она.

— Сегодняшнюю ночь я проведу в какой-нибудь таверне.

— Зачем ты туда пойдешь?

— Там есть интересные женщины, — сказал я.

— Какие-то жалкие рабыни!

— Они самые, — подтвердил я.

— Я свободная женщина, — промолвила Беверли. — Неужели ты находишь каких-то рабынь более привлекательными, чем я?

— Конечно, — хмыкнул я.

— Но почему? — спросила она.

— Да по одной-единственной причине. Они рабыни, и ими можно владеть безраздельно.

— Это делает их достойными восхищения, не так ли? — с горечью вымолвила мисс Хендерсон.

— Именно так.

— И несомненно, — сердито добавила Беверли, — они очень страстны и чувственны. В отличие от своих свободных сестер они не проявляют холодности и безразличия.

— Им это не позволяется, — сказал я.

— Терпеть не могу этих рабынь! — воскликнула мисс Хендерсон.

Я ограничился тем, что пожал плечами.

— Ну почему, почему мужчины предпочитают их свободным женщинам?

— Да потому, что они рабыни.

— А в чем разница? — спросила она.

— Во многом. Различий тысячи, но основное заключается в том, что рабыня во всем повинуется мужчине. И это делает ее настоящей женщиной. Женщиной в полном смысле этого слова.

— Отвратительно!

— Может быть, — сказал я.

— Ни один мужчина никогда не сможет сломить мою волю.

— Обычно нечто подобное произносит женщина, желающая, чтобы ее волю сломил сильный мужчина.

— Ненавижу рабынь! — повторила она. Я промолчал.

— Останься сегодня ночью со мной.

— Зачем?

— Чтобы сломить мою волю. Обойдись со мной как с рабыней и обрати меня в рабство.

— Ты женщина с Земли.

— Понятно. Я не такая, как они, да?

— А ты нуждаешься в том, чтобы тебе это сказали?

— Нет! Я это и так знаю.

— Вот и прекрасно!

Я окинул ее взглядом.

— Сломи мою волю, чтобы я отдавалась тебе так же покорно, так же безропотно, так же страстно, как эти шлюхи из трактиров. Овладей мною, Джейсон!

— Лучше уж я пойду в таверну.

— Ненавижу тебя! — крикнула Беверли.

Я отвернулся от нее и направился к дому. Спустя мгновение, потребовавшееся чтобы надеть сандалии, она побежала за мной.

— Джейсон! Подожди! Подожди меня!

Ждать я не стал.

Дойдя до дома, я открыл дверь, заглянул внутрь и, отступив в сторону, знаком предложил ей войти первой.

— Я думала, что войду в дом следом за тобой, — сказала Беверли.

— Ты свободная женщина, — указал я. — Тебе следует войти первой.

Она глянула на меня с опаской.

— А что ты собираешься делать со мной внутри?

— Ничего.

— Куда ты спрятал топаз?

— Какой топаз?

Застонав от ярости, Беверли вошла в дом. Первой, как подобает свободной женщине.

 

19. Я ПОЛУЧАЮ СЕРЕБРЯНЫЙ ТАРСК ОТ ГЛИКО ИЗ ПОРТ-КОСА, КОТОРЫЙ ИЩЕТ КАЛЛИМАХА

— Стой, вор! — заорал осанистый мужчина в просторном развевавшемся одеянии.

Маленький шустрый малый метнулся прочь от него, сжимая в руке пухлый кошель со срезанным ремешком. В правой руке вор держал обнаженный кинжал, в связи с чем прохожие почитали за благо расступиться.

— Остановите его! — кричал дородный господин, пытаясь догнать резвого парнишку.

Я наблюдал эту картину близ репсовой пристани, держа на весу тяжелый тюк. Когда бегущий человек поравнялся со мной, я позволил кипе соскользнуть с моего плеча ему под ноги, в результате чего он споткнулся, перелетел через тюк и грохнулся на доски. Я бросился на него, а когда он, не успев встать, замахнулся на меня ножом, перехватил его правое запястье обеими руками и рывком поднял жулика на ноги.

Воришка выронил кошель, а я, перекрутив за запястье его руку, швырнул паренька на сложенные штабелем бочонки с гвоздями. Они каскадом покатились вниз. Парень мало того что еле держался на ногах, был теперь весь в ссадинах и занозах. Еще раз крутанув кисть, я сломал ему запястье, заставив выронить кинжал, и развернул лицом к себе. В глазах вора застыли изумление и боль. Он схватился за сломанное запястье и истошно заорал, получив от меня вдобавок еще и увесистый пинок.

На этом расправа не закончилась: развернув этого малого спиной к себе, я схватил его за шкирку, пинками подогнал к пристани и сбросил в воду.

С криками барахтаясь в воде, он выбрался на мелководье и остановился среди свай, где глубина составляла не больше фута. Левой здоровой рукой парень стряхнул с себя пару уже присосавшихся к нему портовых угрей. Шатаясь и тяжело волоча по песку ноги, он побрел к берегу.

— Где стража? — кричал ограбленный толстяк в бело-золотом одеянии касты купцов. — Вора необходимо задержать!

— В Виктории нет никаких стражников, — напомнил я.

— Два медных тарска, по одному каждому из вас, — сказал купец двум стоявшим поблизости портовым рабочим, — чтобы задержать и связать этого малого!

Оба грузчика не мешкая погнались за воришкой.

Хотя вокруг толпилась уйма людей, на толстый кошель купчины, валявшийся неподалеку у всех на виду, никто не покусился. Народ в Виктории в большинстве своем честный.

Один из них вернул кошель купцу, который поблагодарил его.

— Тебя как звать, парень? — спросил меня купец.

— Джейсон.

— Ты здешний?

— Сейчас — здешний.

Торговец понимающе усмехнулся: в речных портовых городах всегда полно всякого рода бродяг и прочего приблудного люда, стекающегося туда со всего Гора.

— Что, приятель, небось, у тебя были нелады со стражами порядка?

— Пустяки, — ответил я. — Моя физиономия почему-то не глянулась стражникам Танкредовой Пристани.

— Меня зовут Глико, — представился торговец, — я из касты купцов Порт-Коса. А ты, вижу, малый неробкого десятка. Спасибо тебе за помощь.

— Не за что, — сказал я.

Двое грузчиков подтащили к нам воришку, промокшего, дрожащего, почти обезумевшего от боли и еле стоящего на ногах. Его тунику разорвали на полосы, которыми связали руки за спиной. На шею ему грузчики накинули петлю, тоже свитую из обрывков туники.

Сломанная правая рука парня кровоточила, на левой ноге, в тех местах, где в нее вцепились черные портовые угри, виднелись два глубоких болезненных укуса. Эти твари обладают исключительно острыми зубами и сильными челюстями, так что стряхнуть их с себя он смог лишь вместе с откушенной плотью.

Грузчики бросили вора на колени перед купцом, который, повернувшись ко мне, протянул выуженный из кошелька серебряный тарск.

— Ты мне ничего не должен, — сказал я. — Я ничего особенного не сделал.

— Ты поступил как честный человек, и я прошу тебя принять эту серебряную монету в знак моей благодарности.

Взяв монету, я поблагодарил торговца за щедрость, а окружающие выразили свое одобрение на горианский манер — громко хлопнув себя ладонью по плечу. Плата и впрямь была великодушной.

В большинстве городов-государств Гора один серебряный тарск (то есть диск) равен ста медным, каждый из которых, в зависимости от местности, стоит от десяти до двадцати малых тарсков. Десять сребреников, как правило, приравниваются к одному золотому диску, какие чеканят только в важнейших городах.

Конечно, следует иметь в виду, что денежная система Гора недостаточно стандартизирована и стоимость конкретной монеты зависит не столько от номинала, сколько от веса или содержания в ней драгоценного металла. Случается, что металл с краев соскабливают, уменьшая вес диска, да и прочие махинации отнюдь не редки. Не удивительно, что купцы и менялы полагаются не столько на номинал, сколько на весы, не пренебрегая и пробой монет на зуб.

Одной из главных, как сказали бы на Земле — эталонных, денежных единиц Гора является золотой диск Ара, с весом и пробой которого сверяют свои монеты другие богатые города. Кроме того, заслуженным доверием пользуются серебряный тарск Тарна, золотой диск Ко-ро-ба и золотой тарн Порт-Кара. Последний особенно распространен на побережье залива Тамбер и в сотнях пасангов к северу и югу от дельты Воска.

— Отправлю-ка я этого малого в Порт-Кос, — промолвил купец, глядя на дрожащего связанного воришку. — Там есть преторы и закон.

— Нет, господин! — взмолился пойманный вор, — не отдавай меня на расправу преторам!

— Стало быть, ты дорожишь своими вороватыми ручонками, — хмыкнул купец.

Я только сейчас заметил, что ухо воришки уже познакомилось с ножом палача. Разумеется, это произошло не в Виктории, а в каком-то другом месте.

— Сжалься, господин! Сжаться! — умолял преступник.

— По правде сказать, ему и так сегодня досталось, — вступился я. — Зачем обрекать парня на лишние муки?

— И то правда, — подхватил кто-то из толпы, — Располосовать ему глотку — да и дело с концом!

— Нет! — в ужасе закричал вор.

— Ну, Джейсон, — обратился ко мне купец, — что, по-твоему, надо сделать с этим проходимцем?

— Если тебе он не нужен, отдай мне.

— Пожалуйста, господин, — заскулил любитель чужих кошельков.

— Он твой, — сказал купец.

Я рывком поднял парня за поводок из крученой ткани, поставил на ноги, сунул ему в рот сребреник, чтобы он не мог ответить, и сказал:

— Поищи лекаря, пусть займется твоим запястьем. Похоже, оно у тебя сломано. И чтобы к утру духу твоего в Виктории не было.

После этого напутствия я развернул малого к себе задом и мощным пинком по мягкому месту отправил его в полет вдоль причала. Поднявшись, воришка припустил со всей прытью, на какую был способен.

— Сдается мне, ты страж порядка, — заметил купец.

— Отроду им не был, — возразил я.

Толпа на пристани провожала улепетывавшего воришку смехом.

— Ты великодушен, — сказал торговец.

— Он не женщина, — хмыкнул я, — к тому же стянул не мой кошель.

Купец весело рассмеялся.

Проводив взглядом незадачливого вора, уже норовившего затеряться между портовыми складами, я подумал, что в ближайшее время он едва ли доставит честным гражданам Виктории много хлопот.

— Слушай, парень, — обратился ко мне Глико, — я здесь, в Виктории, по делу. Ищу одного малого, бывшего воина из Порт-Коса. Его Каллимахом звать, не слышал про такого?

Услышав имя того самого человека, который не так давно спас меня от клинка пирата Клиомена, я удивился.

— Как не слышать. Вечерами он частенько выпивает в таверне Тасдрона. Думаю, ты легко найдешь его там.

— Спасибо, приятель, — с улыбкой молвил купец и, повернувшись, пошел прочь по пристани, заваленной клетями, мешками и ящиками.

— Тебе что, нечем заняться? — спросил человек, нанявший меня на этот рабочий день.

— Есть, еще как есть, — ответил я и вернулся к своим обязанностям.

 

20. ТАВЕРНА ХИБРОНА. Я ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ ОДИН

— Назад, — сказал пират.

Два клинка нацелились в мою грудь.

— Беверли! — позвал я.

Моя вспотевшая ладонь потянулась к рукояти меча.

— Не делай лишних движений, это может плохо кончиться, — предостерег меня пират.

— Надо же, кто пожаловал! — беззаботно промолвила Беверли, стоявшая за низеньким столиком в одежде свободной женщины.

— Пойдем домой, мне пришлось долго тебя искать, — сказал я.

Вернувшись домой с работы, я не обнаружил Беверли дома, однако, поскольку никаких признаков насильственного вторжения или борьбы не было, стало очевидным, что она ушла сама, по собственной воле. Встревожившись, я бросился разыскивать мисс Хендерсон по злачным местам Виктории и спустя пару часов наткнулся на нее здесь, неподалеку от порта, в таверне Хиброна. Дешевой низкопробной таверне под названием «Пиратская цепь».

— Не хочу я домой, — беззаботно ответила Беверли, расплескав немножечко вина ка-ла-на из своего серебряного кубка.

По знаку Клиомена, сидевшего рядом с ней, полуобнаженная рабыня тут же снова наполнила ее кубок доверху.

— Пойдем со мной, дурочка, — повторил я и почувствовал сквозь тунику острия упершихся в мою грудь мечей.

— Если ты можешь развлекаться в тавернах, — заявила Беверли, — то почему бы не развлечься и мне?

— Свободные женщины не посещают подобные злачные места, — заявил я. — Появляться в такой близости от доков без сопровождения мужчины опасно. Это Гор, а не Земля.

— Я ничего не боюсь, — рассмеялась она.

— Ты просто не осознаешь, чем рискуешь.

— Позволь мне представить тебе моего нового друга, — сказала Беверли, — Клиомен, речной капитан.

— Не такой уж он новый, — хмыкнул я. — Тебе следовало бы его хорошо помнить, ведь это он и его подручные отобрали тебя у Онеандра и выставили на продажу.

— Возможно, это было ошибкой, — сказал Клиомен. Он ухмыльнулся ей, а Беверли в ответ откинула свой капюшон и отстегнула вуаль.

Ее лицо было открыто, темно-каштановые шелковистые волосы каскадом рассыпались по плечам, и это, разумеется, не осталось незамеченным. Надо полагать, в таверне не нашлось бы ни одного мужчины, который сейчас не представил бы себе ее обнаженной и в ошейнике.

— Так что, ты и правда захватил меня? — игриво спросила она пиратского главаря.

— Нет, — загоготал он, — я тебя только продал.

— Не смей оскорблять свободную женщину, слин, — смеясь, промолвила Беверли, награждая собеседника шутливым толчком.

Пират снова расхохотался. Мне в этом смехе отчетливо слышалась угроза, но девушка по своей неопытности ничего не ощутила.

— Впрочем, — молвила Беверли, — это все давнее прошлое, и меня оно больше не интересует.

Она запрокинула голову и принялась большими глотками пить из кубка густое рубиново-красное вино ка-ла-на.

— Я теперь свободная женщина, Клиомен-купец, и встретились мы совсем в других обстоятельствах. Как равные.

— Пойдем домой, — повторил я. — Немедленно пойдем домой.

— Вот прицепился, — фыркнула Беверли. — Сказано ведь, не хочу!

Клиомен снова подал знак рабыне с колокольчиком на лодыжке, и коротко стриженная девушка в стальном ошейнике вновь наполнила только что опустевший кубок пьянящим напитком.

— Сейчас же домой! — рявкнул я.

— Клиомен угощает меня выпивкой, — усмехнулась Беверли, — Он джентльмен и настоящий мужчина.

— А я и не знал, что это твоя женщина, — промолвил с усмешкой пиратский вожак.

— Что значит — его? — возмутилась Беверли. — Я свободная женщина!

— Ты его спутница? — спросил Клиомен.

— Нет! — сказала Беверли.

— Это твоя прислужница? — спросил Клиомен у меня.

— Нет, — сердито ответил я.

— Я всего-навсего проживаю с этим молодчиком в одном доме, — насмешливо произнесла мисс Хендерсон. — Мы с ним даже не друзья.

— Ты неравнодушен к ней? — с издевкой осведомился Клиомен.

— Я хочу, чтобы она вернулась домой, — сказал я.

— Ты, может быть, и хочешь, а вот она — нет! — улыбнулся пират. — Эй, красотка, пойдешь с этим парнем?

— Даже и не подумаю, — ответила Беверли, прижимаясь к нему.

— Видишь? — спросил меня Клиомен.

— Я во всех отношениях свободная женщина и могу вести себя так, как мне вздумается, — заявила мисс Хендерсон.

— Слышал, что сказала дама? — осведомился Клиомен, положив руку на ее плечо.

— Клиомен, познакомься с Джейсоном, — проворковала она, — Джейсон, это Клиомен.

Клиомен, потешаясь, наклонил голову.

— Проваливай подобру-поздорову, придурок, — промолвил он, и я снова ощутил сквозь одежду острия мечей.

— Проваливай, проваливай, придурок! — смеясь, поддакнула ему Беверли.

— А за красотку не беспокойся, — добавил пират. — Мы знаем толк в девицах, и я лично позабочусь о том, чтобы с ней обошлись как следует.

Вся таверна покатилась со смеху.

— Убирайся, придурок! — рассмеялась Беверли.

— Если только, — добавил Клиомен, поднявшись на ноги, — ты не хочешь встретиться со мной с клинком в руке.

Мои мокрые от пота пальцы сжимались и разжимались на рукояти меча. Клиомен смотрел на меня с выжидающей ухмылкой.

— Господа, не надо смертоубийства, — подал голос трактирщик Хиброн. — Мне не нужны неприятности.

Я повернулся и, хлопнув дверью, покинул таверну. В моих глазах стояли слезы бессильной ярости. Хотя на бедре моем и висел меч, я прекрасно понимал, что не владею оружием настолько, чтобы выстоять в поединке против любого из пиратской шайки.

До моего слуха донесся новый взрыв издевательского смеха, грубого мужского и звонкого женского. Мисс Хендерсон смеялась надо мной громче всех.

Потом Клиомен выкрикнул:

— Еще вина для леди Беверли, свободной женщины!

Раздался смех.

— Да, господин, — услышал я отклик рабыни и чувственный звон колокольчика на ее лодыжке. Я сжал кулаки, но мне не оставалось ничего другого, кроме как уйти домой.

Всю ночь, не смыкая глаз, я ждал Беверли, но она так и не появилась. Рано поутру мне, как обычно, пришлось отправиться в доки искать работу, но и по возвращении после трудового дня я обнаружил свой дом пустым. Мисс Хендерсон не вернулась.

 

21. Я СЛЫШУ ЗВОН ТРЕВОЖНОГО НАБАТА, И МЕНЯ НЕ СОПРОВОЖДАЮТ В ПОРТ

— Забудь о ней, господин, — прошептала Пегги, приподнимаясь с мехов и целуя меня. Цепочка, крепившая ее ошейник к кольцу в глубине алькова, тихонько звякнула. Мысль зарезервировать эту девушку на сегодняшний вечер оказалась более чем удачной.

— Уже забыл, — откликнулся я.

— Я рабыня, но ведь не идиотка, — сказала Пегги.

— Трудно забыть эту маленькую стерву, — признался я.

— В Виктории хорошо известно, как она предала тебя, — заметила Пегги.

— Где ты слышала об этом? — спросил я, — Неужто я, простой поденщик из порта, — такая заметная персона, чтобы обо мне толковал весь город?

— Тасдрон рассказывал об этом посетителям, ну а мы, рабыни, всегда слышим, о чем говорят свободные люди. От нас ведь никто особо и не таится.

Это соответствовало действительности. Полуголых девушек в ошейниках зачастую воспринимали как предмет обстановки, и именно по этой причине они бывали осведомлены о происходящем едва ли не лучше свободных горожан.

— Надо полагать, вся Виктория надо мной потешается, — с горечью промолвил я.

— Нет, господин, — заверила меня Пегги. — Тебе сочувствуют, хотя многие удивляются, почему ты, имея такую возможность, не сделал ее своей рабыней?

Я промолчал.

— В Виктории тебя знают и уважают, — продолжила девушка. — За тобой закрепилась слава непобедимого кулачного бойца, силача и хорошего работника. Это качества, которые ценятся горианцами.

— А известно людям о том, как мне пришлось уйти из Хиброновой «Пиратской цепи», оставив там леди Беверли? — спросил я с тяжелым вздохом.

— Ты называешь эту маленькую шлюху леди? — удивилась она.

Я посмотрел на нее строго.

— Прости меня, господин, — улыбнулась девушка, — но я ведь видела ее на Земле и могу с уверенностью сказать, что звания шлюхи эта особа вполне достойна. И уж конечно, она относится к тому типу женщин, которые самой природой предназначены для ошейника.

Я молча уставился в низкий потолок алькова.

— Да, — улыбнулась Пегги, — в Виктории хорошо известно, что произошло в таверне Хиброна, но никто тебя не осуждает. Ты ведь не мастер меча. А хоть бы и был им, пираты все равно имели большой численный перевес. Люди не упрекают тебя, честное слово. Многие считают, тот факт, что ты решился войти в таверну и попытался вырвать женщину из рук пиратов, уже служит признаком немалого мужества.

— Какое уж тут мужество, когда я не стал драться?

— У тебя не было выбора, — сказала она.

— Я просто ушел…

— У тебя не было выбора, — повторила она.

— Ушел как трус.

— Это неправда. Драться в таких обстоятельствах решился бы лишь мастер меча или безумец.

— Ясное дело.

— Разумный человек поступил бы как ты.

— Так поступил бы трус.

— Ты не трус, — возразила Пегги. — Глико, купец из Порт-Коса, всем рассказал о том, как храбро ты вел себя в порту, когда у него срезали мошну.

— Вот как?

— Да, он тебя вовсю расхваливал. И все видели, как вор Грат Быстроногий, от которого в Виктории не ведали, как избавиться, по твоему приказу убрался прочь из города.

— Интересно. Я ведь не знал даже имени этого прохвоста.

— Есть и такие, кто говорит, что Виктории пора обзавестись городской стражей, а тебя назначить начальником.

Я рассмеялся. Мысль о стражнике, который даже не владеет мечом, показалась мне забавной.

Мы помолчали.

— Укрепленная база Поликрата неприступна, — сказала Пегги.

— Ты умная женщина, — отозвался я.

— Лучше не пытайся.

Я промолчал, зная, что располагаю средством, которое в случае необходимости откроет мне доступ в мрачную цитадель, контролирующую речную бухту.

— Забудь о ней, господин, — посоветовала Пегги.

— Я видел в таверне Глико из Порт-Коса, — сказал я. — Он искал Каллимаха, а когда нашел, они стали проводить много времени в разговорах. При этом Каллимах угрюм и сдержан, а Глико, напротив, многословен и пылок.

— Да, это так, — подтвердила Пегги. — Они частенько проводят вечера у нас в таверне.

— А о чем они говорят?

— Не знаю, господин. Девушкам велено не подходить к их столику без приказа, а подзывают они нас только затем, чтобы приказать подать напитки или закуски.

— Как долго собирается Глико пробыть в Виктории? — спросил я.

— Я не знаю, господин, — сказала она, — Может быть, он уже уехал, потому что сегодня вечером его в таверне не было.

Пегги потрогала цепочку, свисавшую с ее ошейника, и добавила:

— Похоже, господин любопытен.

— Мне бы хотелось узнать о том, какое дело связывает Глико с Каллимахом.

— Это мне неизвестно, но я совершенно случайно узнала, что Глико остановился неподалеку от доков.

— Выходит, он живет не в гостинице?

— То-то и оно.

— Интересно, — сказал я.

— А еще говорят, — прошептала Пегги, приблизившись ко мне так, что ее цепочка коснулась моей груди, — будто Глико не простой купец, а важный член купеческого совета Порт-Коса.

— Интересно, что делает такой важный человек в Виктории и что за дела у него с Каллимахом?

— Не знаю, господин, — сказала она, прижавшись ко мне всем телом. — Я всего лишь рабыня, которой позволено жить исключительно по снисхождению господ, которых она покорно и старательно ублажает.

Охваченный желанием, я заключил Пегги в свои объятия.

После того как все кончилось, мы некоторое время лежали неподвижно. Ее голова покоилась на моем бедре.

Я снова посмотрел на потолок, на едва различимую в мерцающем красноватом свете грубую фактуру потрескавшейся оштукатуренной древесины.

— Господин задумался о своем? — спросила рабыня.

— Может быть.

— Ты все еще помнишь ее, верно?

— Может быть, — повторил я, с грубоватой нежностью запуская руку в ее волосы.

— Ты хорошо овладел мною, господин, — прошептала Пегги.

— Ты умеешь отдаваться.

— Я не могу отдаваться тебе неумело или без желания, — промолвила она.

— Ты просто боишься плети, — улыбнулся я.

— Конечно боюсь, — призналась Пегги, — мне ведь известно, как сурово накажет меня Тасдрон, если я своим поведением вызову хотя бы малейшее неудовольствие господина, снизошедшего до того, чтобы владеть мною в этом алькове. Но и не будь этой угрозы, я все равно отдавалась бы тебе со всем желанием и страстью настоящей рабыни.

Я выпустил волосы девушки и снова обнял ее, отбросив цепь назад через плечо.

— Какая женщина не захотела бы быть рабыней в твоих объятиях, — простонала она. — Умоляю, господин, возьми меня снова.

— Хорошо.

На сей раз я наслаждался ею особенно долго.

Что ни говори, а обладать покорной рабыней очень приятно.

— Цитадель Поликрата неприступна, — сказала она. — Забудь про нее.

— Откуда ты знаешь, о чем я думаю? — спросил я с улыбкой.

— Девушки-рабыни обязаны быть внимательны по отношению к мужчинам, ибо те являются их господами.

Я улыбнулся. Рабыням и вправду приходилось проявлять особую чуткость и внимание, дабы угождать мужчинам, предугадывая их желания.

— Сейчас она наверняка носит стальные оковы и служит пирату рабыней для наслаждения, — сказала Пегги.

Мне подумалось, что это более чем вероятно.

— У тебя есть деньги, — продолжила она. — Купи себе другую девушку, чтобы она лизала твои ноги и служила твоему удовольствию.

Рабыни обычно говорят открыто и честно. Они не испытывают иллюзий и заблуждений относительно желаний мужчин, да и лицемерие среди них, в отличие от их свободных сестер, не поощряется. Надо сказать, что и мужчины Гора в такого рода вопросах совершенно чужды ханжества.

Основные различия между горианцами и мужчинами Земли заключаются в том, что мужчины Гора совершенно прямо и открыто говорят об этом. Жизнь на Горе соответствует человеческой природе, а поскольку животное начало в человеке очень сильно, его проявления здесь считаются естественными и не встречают в обществе обычного для Земли ханжеского осуждения.

Девушка приложила губы к моему уху — я услышал, как трутся одно о другое звенья цепи, — и прошептала:

— Купи для себя Пегги, господин.

— Ты правда хочешь, чтобы я купил тебя?

— На всем Горе есть только еще один мужчина, в чьей собственности я хотела бы оказаться, хотя он даже ни разу не обладал мною, — ответила девушка. — Он не замечает меня и, скорее всего, не догадывается о моем существовании. А вот я при одной лишь мысли о счастье служить ему едва не лишаюсь чувств.

Я взглянул на Пегги с интересом.

— Но я недостойна даже думать о нем, — продолжила девушка. — Кто я такая? Ничтожная земная женщина, помеченная рабским клеймом!

— Что это за мужчина? — полюбопытствовал я.

— Пожалуйста, господин, не заставляй меня произносить его имя!

— Так и быть.

Некоторое время мы лежали молча. Из-за занавеси доносился людской гомон.

Потом я спросил:

— Пегги, ты слышала что-нибудь про топаз?

— Нет, господин. Но многие считают, что он находится в Виктории.

— Жители Виктории решительно настроены не платить дань Поликрату, — заметил я.

— Да, господин, — улыбнулась девушка.

Мне подумалось, что смелым подобное решение признать можно, а вот разумным — едва ли. Такое случилось впервые за пять лет. В прошлый раз пираты из мрачной цитадели ответили на подобный отказ сожжением дюжины стоявших в порту кораблей, после чего горожане безропотно выплатили дань. С другой стороны за последние годы пираты стали все более и более зависеть от рынков Виктории, где они сбывали награбленное, и горожане, видимо, решили, что настало время избавиться от унизительной дани.

— Спасибо господину за то, что он щадит мои чувства, — промолвила Пегги.

Я улыбнулся. Она благодарила меня за то, что я не стал допытываться, чей ошейник ей так хотелось бы носить.

— Выбрось ее из головы, господин, — сказала девушка. — На рынках продается много красивых женщин. Купи себе женщину, надень на нее ошейник и с помощью плети внуши ей, кому она принадлежит. Сделай ее своей.

Я молча смотрел в низкий потолок.

— Она кажется тебе особенной потому, что происходит с Земли, или потому, что ты знал ее там?

— Не знаю, — признался я.

— Почему же ты не можешь забыть ее? Почему она тебя так волнует?

— Не знаю, — повторил я.

— Но ведь на Горе тысячи девушек с Земли, которые носят ошейники.

— Верно, — согласился я, — так оно и есть.

— Так что же тогда в ней особенного?

— Если б я знал!

— Представь себе толстую каменную стену в восемь футов высотой и в сто футов длиной и сотню прекрасных обнаженных девушек, прикованных цепями к этой стене. Разумеется, это стена рынка. В компании работорговца ты осматриваешь выставленных на продажу рабынь, причем каждая из них становится перед тобой на колени и просит купить ее. Одной из них оказывается девушка по имени Беверли, но никогда раньше ты ее не видел. Купил бы ты именно ее?

Я поднял на Пегги глаза.

— Кого из этой сотни женщин выбрал бы ты для себя? Кого ты приказал бы отвязать от стены? На чьей шее замкнул бы ты ошейник, чьи запястья сковал бы браслетами своих кандалов? Кого из них ты отвел бы в свой дом как рабыню?

— Ту, которую назвали Беверли, — ответил я.

— В таком случае, — промолвила Пегги, подавшись назад, — боюсь, что она и есть самая подходящая тебе рабыня для наслаждений.

— Она слишком утонченная, чтобы быть рабыней, — сказал я.

— Далее если это то, чего она хочет больше всего в самой глубине души? — спросила Пегги.

— Конечно, — буркнул я.

— Но что, если она рабыня, истинная рабыня по своей природе?

— Это не имеет значения.

— Но ты ведь признаешь, что женщины Гора могут быть рабынями, и относишься к ним соответственно.

— Безусловно, — ответил я, глядя на Пегги, и она покраснела. Вот уж к кому я относился именно как к рабыне!

— Так чем же тогда та женщина отличается от них? — спросила Пегги с робкой улыбкой.

— Тем, что она другая! — отрезал я.

— И ты не допускаешь ни малейшей возможности того, что на самом деле она такая же, как все?

— Нет! Не допускаю!

— Почему? — спросила Пегги.

— Тогда она была бы всего лишь рабыней, — сердито сказал я.

— Но если она по сути своей и является рабыней? Если это именно то, о чем она мечтает и к чему стремится?

— Это не имеет значения! — проворчал я.

— Неужели природа женщины, ее чувства, ее стремления действительно не имеют для тебя значения?

Я промолчал.

— Неужели, — продолжила она, — тебе никогда не хотелось увидеть ее в цепях?

— В первое же мгновение, как только я ее увидел, мне сразу захотелось надеть на нее цепи.

Пегги поцеловала меня.

— Но я не должен забивать себе голову подобными мыслями.

— Почему?

— Не знаю… но не должен.

— Природа сурова, но, по правде говоря, не столь уж ужасна, — промолвила она.

— Мне пора идти.

— Еще не настал и двенадцатый час! — воскликнула девушка, поспешно встав на колени. — Неужели Пегги глупым неосторожным словом навлекла на себя неудовольствие господина?

— Нет, — промолвил я, поглядев на нее с улыбкой.

— Стань истинным горианцем, господин.

— Может быть, я так и поступлю.

Пегги прижалась ко мне, явно не желая, чтобы я уходил.

— Спасибо тебе за то, что поговорил с простой рабыней, — прошептала она.

— Почему бы тебе просто не лечь на живот перед тем — чей ошейник ты хочешь носить, — спросил я, — и со слезами, целуя его ноги, не взмолиться, чтобы он купил тебя?

— Я не осмеливаюсь.

— Понятно, — сказал я.

— Он может рассердиться и убить меня. Или Тасдрон, мой хозяин, обнаружив подобное преступление, убьет меня за такую дерзость.

— Понятно.

— Я вижу его почти каждый день, — продолжила Пегги, — но при этом не смею выказать никаких чувств, кроме чувств альковной рабыни, обязанной ублажать любого мужчину, который может позволить себе купить у ее хозяина кружку паги.

Я крепко обнял девушку.

— Видишь, господин, не так уж сильно мы отличаемся друг от друга. Ты лишился рабыни, я не могу позволить себе обрести своего господина.

Я нежно поцеловал ее. Пегги задрожала, всхлипывая в моих объятиях, и подняла на меня глаза, полные слез.

— Трудно быть рабыней? — спросил я.

— Да, господин… Могу я попросить господина о снисхождении?

— Проси.

— Пожалуйста, господин, хоть я и рабыня, возьми меня нежно.

— Будь по-твоему, рабыня.

— Спасибо, господин, — еле слышно прошептала она.

Пегги лежала рядом со мной, перебирая пальцами свою цепь.

— Мне нравится быть на цепи, — промолвила она.

— Цепи полезны тем, что позволяют женщине осознать ее рабское положение, — отозвался я.

— И не позволяют ей ни на миг позабыть о том, что у нее есть господин, — улыбнулась рабыня.

От ответа я воздержался, однако по существу она сказала чистую правду. Цепь или веревка порой оказывают на сексуальность женщины потрясающее воздействие, и это особенно справедливо в отношении только что обращенных в рабство девушек. Рабыня, освоившаяся со своим положением, как правило, возбуждается уже от простого щелчка пальцами или повелительного кивка ее господина. Покорность, однако не пассивная, а сопряженная со страстным, всепоглощающим желанием, — это то, к чему земляне оказываются совершенно не готовыми.

Чтобы довести обычную, вовсе не фригидную свободную земную женщину до оргазма, требуется, как правило, не менее пятнадцати — двадцати минут, в то время как горианская рабыня или обращенная в рабство и соответствующим образом обученная земная девушка начинает испытывать близкое к оргазму состояние уже в тот момент, когда взгляд господина небрежно скользнет по ее телу. Разумеется, эти различия имеют почти исключительно психологическую природу.

Сексуальность, как известно, практически полностью представляет собой функцию мозга, сопряженную с воображением. Рабыня даже на уровне подсознания осознает, что, коль скоро она рабыня, страстная сексуальность не только разрешена ей, но и вменяется в обязанность. Если девушка покажется господину недостаточно страстной, если он вообразит, будто она отдается ему лишь по обязанности, но без желания, ее ждет самое суровое наказание.

Таким образом, в ее подсознании образуется рефлекторная связь между сексуальным возбуждением и чувством самосохранения.

Поначалу (и господам это прекрасно известно) обращенные в рабство девушки лишь изображают страсть, чтобы избежать порки, но очень скоро, к собственному стыду и испугу, обнаруживают, что они действительно всецело желают, чтобы господа владели ими. Притворяться больше не приходится, ибо покорность и самоотдача доставляют рабыне подлинное, не сравнимое ни с каким другим наслаждение.

К тому же связь между рабским положением и сексуальностью закрепляется с помощью множества специфических приемов: например, рабыне предписываются особые позы и особая манера речи. Скажем, обращаясь к свободному человеку, рабыня именует его не иначе как господином или хозяином и, если ей не приказано иное, становится перед ним на колени.

Одежда рабынь, как правило, недорога и чрезвычайно откровенна. Иногда это едва прикрывающие наготу лохмотья, призванные, с одной стороны, напоминать женщине о ее положении, а с другой — подчеркивать и выставлять на всеобщее обозрение ее сексуальную привлекательность. Шея такой девушки, само собой, охвачена стальным ошейником, на каковом выбито имя хозяина, а порой еще и кличка, которую ему было угодно присвоить своей рабыне. На бедро — реже на ягодицу — девушки ставится клеймо.

Все это в совокупности превращает ее в красивое, чувственное, всецело принадлежащее своему владельцу животное. Даже кличка дается ей господином, лишь если ему заблагорассудится: он вполне может обойтись и без этого.

Кроме того, на психику рабыни оказывает влияние весь склад горианской цивилизации, сложной, многогранной, яркой, цветистой и чрезвычайно чувственной. В этом великолепном, богатом, одаряющем впечатлениями мире рабыне отводится особая роль, и место ее определяется обычаями, традицией, историей и всем жизненным укладом.

Избежать своей участи в этом структурированном кастовом обществе решительно невозможно, и рабыня воспринимает свое положение в нем как нечто совершенно естественное. Не станет же птица огорчаться из-за того, что она не рыба? Ну а из естественного положения всегда можно извлечь радость.

— Мне нравится, когда ты силен и властен, — сказала Пегги. Она лежала рядом со мной, приподнявшись на локтях, цепь свисала с ее ошейника.

— Женщина, — пробормотал я.

— Да, и как женщина я презираю слабых мужчин, — сказала она. — Я знаю, что я женщина. Я хочу, чтобы со мной обращались как с таковой. Как иначе могу я исполнить свое природное предназначение? Я желаю, чтобы они властвовали надо мною, унижали меня. Это позволяет мне ощутить власть господина и отдаться ему во всей полноте счастья.

— Но ведь еще недавно ты просила взять тебя нежно, — напомнил я.

— Да, господин, у меня появилось такое желание, и я безмерно благодарна тебе за то, что ты снизошел до него.

— Но я могу быть и грубым.

— Мне ли этого не знать, господин. Ведь потом, когда у тебя снова появилось желание, ты овладел мною именно так, как господин владеет жалкой рабыней.

— Ты отдалась мне, как подобает.

— Могло ли быть иначе, господин?

Пегги взяла мою руку и, покрывая ее поцелуями, прошептала:

— Ты сильный, господин.

Я промолчал.

— Господин?

— Что тебе?

— Возьми Пегги еще раз. Пегги молит об этом.

— Я подумаю. Возможно, так и быть, снизойду до твоей мольбы.

Она заскулила и положила голову мне на плечо.

Я подумал, что для женщин, освобожденных клеймом и ошейником от необходимости копировать мужские стереотипы поведения, потребность в сексуальном служении становится самой сильной из потребностей, зависимостью даже более полной, чем их зависимость от всевластного хозяина.

Я находил это забавным. Может быть, потому, что был родом с Земли. Для земной девушки было бы особенно унизительно понять, что она обладает глубочайшими внутренними потребностями, для удовлетворения которых ей необходимо покоряться. Этот аспект женской сексуальности наверняка был бы воспринят земными феминистками как нечто неподобающее, непристойное, возмутительное и недопустимое.

А вот для рабыни нет ничего необычного в том, чтобы пасть перед мужчиной на колени и, склонив голову, молить его овладеть ею. Нередко рабовладельцы перед тем, как выставить девушку на продажу, лишают ее на несколько дней счастья принадлежать мужчине: как правило, это приводит к потрясающему подъему ее сексуальности, а стало быть, и к повышению продажной цены.

Стремление отдаться, выраженное в жестах и позах, неизбежно возбуждает покупателей.

Любопытно, подумалось мне, многие ли женщины Земли медленно обнажаются перед мужчиной, становятся перед ним на колени, целуют его ноги и, робко подняв на него глаза, умоляют овладеть ими?

— Ты на цепи, — заметил я.

— Да, господин.

Я взял Пегги рукой за подбородок и легонько, но твердо задрал его. Цепь натянулась.

— Ты и вправду на цепи.

— Да, господин.

— Почему? — спросил я.

— Потому что так было угодно господину, — сказала Пегги, целуя мою руку. — Пожалуйста, господин, овладей своей рабыней.

— Подумаю. Возможно, я снизойду до твоей мольбы, а возможно, и нет.

Пегги заплакала.

— Пожалуйста, господин, — рыдала она.

— Помолчи!

— Да, господин.

Иногда рабыню приходится буквально отрывать от чьих-то ног, и в таких случаях оказывается очень кстати, если она сидит на цепи, прикованная к стене.

Я рассмеялся, схватил ее и грубо подмял под себя.

Пегги вскрикнула от удовольствия.

— Что это за звуки? — спросил я.

— Я так счастлива, господин, — простонала она, вытянувшись рядом со мной.

— Разве ты не слышишь?

— Я слышу только людской гомон да звон чаш.

— Сандалии! — неожиданно рявкнул я.

Горианскую команду нет нужды повторять. Пегги с широко раскрытыми глазами поднялась на колени и схватила мои сандалии. Привстав — в низком алькове мне едва удавалось выпрямиться, — я натянул тунику, а она поцеловала мои сандалии, надела их мне на ноги и плотно завязала ремешки. Я застегнул пояс с подвешенным к нему кошельком и перекинул через левое плечо ремень, прикрепленный к заплечным ножнам меча.

— Что встревожило господина? — робко спросила Пегги.

— Неужели ты не слышишь это? — спросил я.

Закончив завязывать ремешки моих сандалий, она поцеловала каждый узелок, после чего склонила голову к моим стопам в выражении покорности. Такую услугу оказывают своим господам как домашние рабыни, так и альковные девушки для удовольствий. Однако когда Пегги подняла глаза, в них угадывалось недоумение: моего вопроса, она, похоже, не поняла.

— Неужели не слышишь? — повторил я.

— Из таверны больше не доносится гомон, — растерянно промолвила она. — Разговоры почему-то смолкли.

— Вот именно. Теперь уж ты должна услышать. Прислушайся!

— Да, господин. Я слышу… но что это?

— Неужели ты не слышишь? Это тревожный набат, — пояснил я. — Он доносится с пристани.

— Но что он означает? — спросила девушка.

— Сам не знаю, — ответил я, торопливо расстегивая кожаные занавески. — Боюсь, ничего хорошего.

— А куда собрался господин?

— В порт, куда же еще? — ответил я.

— Не надо, не ходи!

Уже раздвинув занавеси, я оглянулся на испуганную девушку, стоявшую на коленях с цепью на шее.

— Не ходи, господин, — умоляюще произнесла она мне вдогонку.

Я повернулся и быстро зашагал между столиками. Пегги рванулась следом, но надежная цепь, разумеется, удержала ее на месте. Люди, сидевшие за столиками, отводили от меня глаза. Желающих встать и присоединиться ко мне в таверне не нашлось.

— Не ходи, — посоветовал Тасдрон.

Не удостоив его ответом, я вышел из таверны и бегом припустил к речным причалам.

 

22. ЧТО ПРОИЗОШЛО НА ВЕРФЯХ И В ОКРЕСТНОСТЯХ ТАВЕРНЫ ТАСДРОНА

— Назад! Тебе что, жить надоело? — крикнул кто-то.

Двое молодцов схватили меня и оттащили назад, в толпу. На моей разрезанной тунике выступила кровь: меч пьяного пирата задел мою грудь, оставив длинную царапину. Несколько человек с помощью шестов, какими обычно отталкивают от причала галеры, оттесняли негодующую толпу. Я оказался в самой ее гуще, меня сдавили со всех сторон. Ранивший меня пират расхохотался и отвернулся.

— Где стражники? — закричал я, — В городе квартируют бойцы из Порт-Коса и из Ара. Где они?

— Заняты важным делом, — хмуро обронил какой-то портовый рабочий, — защищают дома, в которых обосновались. До Виктории им нет дела.

На моих глазах около полусотни пиратов, не встречая никакого отпора, грабили портовые склады, в то время как горожане под угрозой оружия грузили награбленное добро на повозки, стоявшие у причала. Некоторые из речных разбойников несли факелы, явно собираясь после разграбления поджечь склады.

— К утру они соберут свою дань в полном объеме, — сказал человек, стоявший рядом со мной.

Пираты, расхаживая по причалу с бутылками паги, пили из горлышка, проливая себе на грудь. Они разбивали бочки, ломали клети и потрошили ящики. Это не имело смысла, однако пираты, видимо, хотели не только ограбить, но и запугать город.

— У нас численный перевес пятьдесят к одному, — сказал я. — Почему бы нам не задать им взбучку? Давайте я нападу на них первым.

— Ты что? — испуганно шикнул на меня мой сосед. — Это же настоящие головорезы! Лучше не дергайся, глядишь, и не тронут. В Виктории они всегда ведут себя как хозяева.

Я услышал крик и увидел, как один из пиратов, рослый, мускулистый малый, вскинув на плечо женщину, понес ее на свое судно.

— Что с ней будет? — спросила какая-то женщина из толпы.

— Если она красива, — отозвался мужчина, находившийся рядом с нами, — на нее наденут ошейник и оставят в цитадели Поликрата ублажать его молодцов. Ну а коли сочтут дурнушкой, то перережут глотку и выбросят за борт.

Женщина ахнула и схватилась за вуаль.

Швырнув пленницу к своим ногам на доски пристани, пират сорвал с нее одежду и передал товарищу, стоявшему на палубе ближайшей галеры. Тот, ловко орудуя веревкой, привязал обнаженную женщину снаружи бортового ограждения. Борта галеры уже украшали другие пленницы, выставленные таким же образом на всеобщее обозрение. С одной стороны, это тешило самолюбие разжившихся добычей разбойников, а с другой — должно было охладить горячие головы из числа местных жителей: вздумай кто-то стрелять по судну, первыми пострадали бы ни в чем не повинные пленницы.

Правда, эта женщина оказалась миловидной, и глотку ей, скорее всего, не перережут. Похотливые брутальные мужчины, какими в большинстве своем являются разбойники, находят подобным милашкам лучшее применение. Но вот клеймо и ошейник, надо полагать, ждали ее в самом ближайшем будущем.

— На твоем месте, — сказал мой сосед стоявшей рядом с нами женщине, — я постарался бы потихоньку отступить назад да пустился бы наутек.

— Я свободная женщина! — возразила она.

— Те красотки, что привязаны голышом к борту, тоже были свободными, — сердито проворчал он.

Его собеседница отпрянула, видимо испугавшись.

Ярдах в семидесяти я углядел Клиомена, командовавшего своими подручными.

— Эй ты там, бабенка! — крикнул один из громил, обшаривавший взглядом толпу. — А ну выйди вперед!

Один из шестов, которыми отделяли толпу, по его приказу опустили.

— А ну выходи! — повторил он. — Живо!

Женщина покачала головой и попятилась, рассчитывая укрыться за людскими спинами.

— А ну, сорвите с нее вуаль! — распорядился пират.

— Спасите, помогите! — заголосила женщина, но сильные руки уже сорвали капюшон с ее головы.

Она оказалась прелестной: за такую красотку на любом рынке дали бы хорошую цену. Одно непонятно: чего ради свободная женщина потащилась в порт, в то время как там свирепствовали налетчики? Она должна была хорошо понимать, чем это может обернуться.

— Ко мне, милашка! — приказал пират.

Женщина, дрожа от страха, приблизилась к нему.

Я едва не рванулся ей на выручку. Но двое ближайших соседей повисли у меня на плечах и не пустили.

Острием меча пират разрезал ее одежду, и она в свете разбойничьих факелов предстала перед всеми нагой.

— Ложись! — приказал громила.

Женщина заколебалась, затравленно озираясь по сторонам.

— Делай, что сказано, если не хочешь, чтобы я вспорол твое брюхо так же, как вспорол тряпье! — проревел головорез, уткнув острие меча в ее обнаженный живот. Потом он расхохотался и, оглядев толпу, проорал: — Эй, граждане Виктории! Я только что раздел свободную женщину из вашего паршивого городишки и намерен использовать ее, как мне того захочется. Может быть, кто-то из вас имеет намерение мне помешать?

Двое мужчин продолжали крепко удерживать меня на месте. Никто другой даже не шевельнулся.

— На колени! — приказал пират женщине.

Та повиновалась. Потом он приставил острие меча к самому ее горлу. Медленно, словно в оцепенении, женщина подняла руки к волосам, связала их узлом и, подняв взгляд на разбойника, произнесла:

— Пощади меня, господин! Молю о пощаде!

Некоторое время пират не отводил меча от ее горла, в то время как его взгляд похотливо скользил по обнаженным прелестям соблазнительной пленницы. Потом он рассмеялся и убрал клинок в ножны. От нахлынувшего облегчения она едва не лишилась чувств.

— Встань! — приказал он. — Бегом к ближайшей галере! Умоляй парней на ней, чтобы они привязали тебя к борту.

— Да, господин! — воскликнула женщина и, как подобает получившей приказ рабыне, стремглав бросилась исполнять его.

— В Виктории мы можем делать все, что нам угодно, — заявил пират. — Может, кто-то из вас со мной не согласен? Ну?

Возражений не последовало, и он, снова рассмеявшись, направился к кораблям.

На моих глазах новую рабыню привязали к поручням рядом с остальными.

— По-моему, она хотела, чтобы на нее надели ошейник, — промолвил кто-то.

— Они все этого хотят, — отозвался другой.

Разумеется, мужчины в толпе никогда не встречали такой женщины, как мисс Беверли. Женщины, которая не может быть рабыней! Но что, если на самом деле в глубинах своей души как раз она-то и является истинной прирожденной рабыней?

Если она такова, то сделала из меня большого дурака, ловко притворившись, будто является по натуре свободной женщиной. Как вообще следовало понимать ее постоянное раздражение, продажу Лолы, попытку натравить на меня стражников Порт-Коса и, наконец, ее поведение в таверне Хиброна, поставившее меня в унизительное положение?

Что, если на самом деле по своей природе она рабыня? Могла ли Беверли оказаться прирожденной рабыней? Одна эта мысль едва не заставила меня исторгнуть крик ярости и удовольствия. Если она и вправду рабыня, я выясню это. И тогда, несмотря ни на какие препятствия, Беверли станет моей собственностью.

Я буду для нее суровым господином. Беверли обязана мне очень многим, и если все ее притязания на статус свободной женщины окажутся ложными, она узнает, что такое моя плеть! Да, эта маленькая дерзкая стерва покорится моей безжалостной власти, о чем непременно узнает вся Виктория!

— Утром мы заплатим им дань, — промолвил кто-то в толпе.

— У нас нет выбора, — отвечал другой.

— Не стоило нам все это затевать, — подал голос еще кто-то, — Хотели сэкономить, а нажили крупные неприятности.

— Верно, — поддержали его другие.

Мои глаза слезились от дыма. Набат уже давно смолк, народ тоже в основном безмолвствовал. Зато отлично был слышен шум и треск пламени.

— Нам преподали хороший урок, — сказал кто-то.

— Поликрат владеет Викторией, — подхватил кто-то еще.

— Верно, — согласился другой.

Я повернулся и медленно пошел прочь с пристани, направляясь назад, к таверне Тасдрона.

В голове моей теснилось множество мыслей.

Я видел, как свободную женщину Виктории раздели, проявив к ней не больше снисхождения, чем к клейменой рабыне, и она, нагая, на коленях перед пиратом, собственными руками на глазах у сотен сограждан завязала на своей голове узел покорности. Я был свидетелем трусости, безволия и покорности с одной стороны и беспримерной наглости с другой.

Пираты захватывали женщин, грабили склады, поджигали здания, а граждане Виктории, имевшие огромный численный перевес, сносили все это с безропотностью обреченных. Они предпочли не драться, а откупиться, заплатив дань.

И еще я размышлял о сделанном мною открытии: О том, что я, оказывается, хочу владеть мисс Беверли Хендерсон. Именно владеть, как землянин может владеть парой сапог, свиньей или собакой, а житель Гора — тарном, домашним слином или существом еще более ничтожным и низким. Рабыней.

— Не надо! — крикнул я человеку, который скрючился над мечом, приставив его острие к собственному животу. — Нет!

Прежде чем он успел хоть как-то отреагировать, я прыгнул и ударом ноги выбил у него меч. Клинок, успев все-таки скользнуть вверх и разрезать его тунику, со звоном покатился по темной улочке. Человек упал на колени. Его вырвало, но он потянулся за своим мечом, схватил его снова, шатаясь, поднялся на ноги. В ярости он прорычал:

— Кто ты такой? Зачем ты лезешь не в свое дело?

Самоубийца двинулся на меня, выставив перед собой меч, однако я приметил, что клинок дрожит, и ему даже пришлось взяться за рукоять обеими руками. Острие смотрело прямо на меня, но я не отступил, уверенный в том, что удара не последует.

Так и вышло. Опустив меч, незнакомец попятился, сполз, сотрясаясь от рыданий, по каменной стене и, уже сидя у ее подножия, обхватив голову руками, повторил свой вопрос:

— Кто ты такой? Зачем лезешь не в свое дело?

— Да хоть бы затем, чтобы сказать: если уж тебе приспичило проткнуть кого-нибудь мечом, так неужели ты не можешь найти другое брюхо?

— Дай выпить, — простонал он.

— Неужели дошло до этого? — спросил я. — А как же слава, честь, сталь?

— Мне нужно выпить! — угрюмо повторил человек.

— Я только что вернулся с пристани, — сказал я. — Ты как и все прочие в таверне Тасдрона, не мог не слышать набата.

— Мне нет дела ни до какого набата! И в порту мне делать нечего!

— Однако из таверны ты все-таки ушел, — заметил я. — Хочешь сказать, что направлялся вовсе не в порт?

— Я все равно ничего не мог поделать! — прохрипел он, — Ничего!

— Мутит, да? Гляжу, ты вышел из таверны не в лучшем виде. Но почему-то оказался на улице, ведущей к порту.

— Я упал, — проворчал мужчина. — Я не мог даже идти.

— Не можешь — не надо. А хочешь узнать, что произошло на пристани?

— Какая разница? От меня все равно никакого толку.

— Нет, ты все-таки послушай. Там, у пристани, причалили две пиратские галеры. Пираты, числом чуть поболее полусотни, под началом известного Поликратова подручного Клиомена…

— Я не хочу слышать об их делишках!

— На виду у сотен жителей Виктории они разграбили и пожгли портовые склады. Прямо на глазах у сотен негодующих, но отчаявшихся, дрожавших от страха людей они, с наглым смехом потешаясь над ними, творят все, что им заблагорассудится. Со свободных женщин срывают одежду и привязывают их к судовым бортам, чтобы потом обречь на ношение пиратских ошейников.

— Ошейник для женщины — самое подходящее украшение, — хмуро заметил мой собеседник.

— Может быть, но чей? Неужели ты, подобно этим трусам, с готовностью уступил бы свою женщину первому попавшемуся насильнику? Выходит, Поликрат с Клиоменом настоящие мужчины в отличие от тебя и прочих местных ротозеев. Ты находишь справедливым, чтобы лучшие красавицы Виктории стояли на коленях у ног пиратов, вместо того чтобы валяться у твоих ног?

Он со стоном обхватил голову руками.

— А мне-то думалось, — продолжил я, — что именно такие мужчины, как ты, способны внушать настоящий ужас, и, значит, робеющие перед плетью, готовые пресмыкаться рабыни должны бояться их больше, чем любых пиратов.

— Дай выпить! — прохрипел он.

— Но, оказывается, ты так боишься Поликрата с Клиоменом, что готов уступить им и женщин, и все прочие богатства своего города.

— Я родом не отсюда.

— Мало кто из жителей Виктории является здешним уроженцем, однако все они постоянно живут здесь. Кто, если не мы, — настоящие граждане Виктории?

— Мне плохо…

— В порту пираты нанесли оскорбление всему городу и его жителям, потому что горожан некому было возглавить. Я видел сотни людей, толпившихся у причалов, но не решавшихся воспрепятствовать грабежу, потому что у них не нашлось вождя. Наглые, тщеславные, безжалостные разбойники заставляли свободных людей грузить награбленные товары на разбойничьи суда! Я видел, как люди, чье добро расхищали или просто уничтожали ради потехи, не осмеливались поднять в свою защиту не только руку, но даже и голос. В порту до сих пор не продохнуть от дыма, а некоторые строения еще полыхают.

Он молчал.

— Кого там не хватало, так это тебя, — сказал я.

— Что ты ко мне цепляешься?

— Как-то раз в таверне Тасдрона ты спас мне жизнь. Разве я не вправе в ответ спасти твою?

— Коли так, значит, мы квиты, — с горечью промолвил мужчина. — Больше никто из нас никому ничего не должен. Ступай своей дорогой и оставь меня в покое.

— Я заметил, что Глико, не последний человек в купеческой гильдии Порт-Коса, в последнее время постоянно вел с тобой какие-то разговоры. И хотя содержание ваших бесед мне, конечно, неизвестно, можно предположить, что он, опасаясь объединения пиратов востока и запада, уговаривал тебя принять участие в каком-то плане, имеющем целью воспрепятствовать этому объединению.

— Голова у тебя, вижу, варит…

— Однако, как я понимаю, все уговоры оказались тщетны.

— Я ничего не могу для него сделать.

— Позволь заметить, что раз уж он счел нужным обратиться по такому вопросу именно к тебе, значит, у него были на то основания. Видимо, люди помнят о твоем мужестве и воинском искусстве.

— Все это в прошлом. Нынче я уже не тот, что был прежде.

— Мне кажется, когда-то ты занимал высокое положение среди стражей Порт-Коса, — сказал я.

— Я был их капитаном, — признался мой собеседник. — Да, именно я прогнал оттуда взашей шайку Поликрата. Это дело давнее. Но того капитана больше нет.

— А что с ним случилось?

— Да то, что он стал больше интересоваться нагой, чем законами чести, опозорил свое имя — и в результате был уволен со службы. Покинул свой город и обосновался в Виктории.

— А как звали того доблестного капитана? — осведомился я.

— Имя этого опозорившего себя пьяницы я забыл, — мрачно ответил он.

— Окажись ты в порту, все могло бы сложиться по-другому, — сказал я.

— А почему ты сам не возглавил народ?

— Куда мне? Я не воин, не владею оружием и не умею вести людей за собой.

Он промолчал.

— А вот такой человек, как ты, мог бы в корне изменить ход событий.

Вместо ответа мужчина вытянул вперед правую руку. Большая, сильная, она ощутимо дрожала. Да что там дрожала — тряслась.

— Когда-то, — мрачно промолвил он, — я мог нанести тысячу ударов подряд с точностью до волоска. Произведя тысячу выпадов, я всякий раз попадал в кольцо диаметром с медную монету. Но теперь… Сам видишь, что теперь со мной стало.

Он уронил трясущуюся руку, ударил кулаком по каменной кладке и зарыдал.

— Тогда в таверне Поликрат запросто мог меня убить. Ему прекрасно известны все мои слабости, и если он не сделал этого, то лишь в память о былом. Дело в том, что мы вместе росли на причалах Порт-Коса, и лишь потом наши пути разошлись. Оба мы посвятили себя мечу, но я стал служителем закона, а он — разбойничьим вожаком.

— Чего хотел от тебя Глико? — поинтересовался я.

— Много чего. Ему нужен тот, кто сможет собрать вокруг себя людей, воодушевить их и подвигнуть на осуществление плана штурма цитадели Поликрата.

— И что ты ответил ему? — спросил я.

— Для того чтобы такой план стал реальностью, потребовались бы сотня осадных кораблей и десять тысяч человек.

Я кивнул, подумав, что такая оценка вполне реалистична. Для тех сил, которые речные города были в состоянии собрать на реке, твердыня Поликрата, пожалуй, и впрямь могла считаться неприступной. Мне уже доводилось слышать такие отзывы от других, и сказанное бывшим воином лишь подтвердило печальный факт. Печальный, ибо красота мисс Беверли Хендерсон сделалась достоянием тех, кто укрывался за мрачными стенами разбойничьего оплота.

— Значит, положение безвыходное? — спросил я.

— Совершенно безвыходное.

— Завтра Виктория должна уплатить дань Поликрату.

Мой собеседник пожал плечами.

— Люди говорят, будто пираты — подлинные хозяева города.

— Так оно и есть.

— И никто не в состоянии бросить им вызов?

— Никто.

— Могу ли я чем-то тебе помочь? — спросил я с печальным вздохом.

— Можешь. Дай мне выпить…

Я отвернулся и зашагал по улице к таверне Тасдрона. Она оставалась открытой, хотя обычное оживление в ее зале сменилось всеобщим унынием. Когда я зашел внутрь, никто со мной не заговорил. Люди старались не встречаться со мной взглядом. Вместо обычной кружки я приобрел бутыль паги навынос и вернулся к бывшему капитану стражи, понуро сидевшему под каменным забором.

Когда я остановился перед ним, он вскинул на меня мутные глаза. При виде бутыли, однако, взгляд его оживился. Схватив протянутую мною бутылку, спившийся воин зубами вытащил пробку и припал к горлышку.

— Прости за мои необдуманные слова, — сказал я. — Никто не давал мне права так говорить с тобой. Гнев и досада не оправдание — мне следовало быть сдержаннее.

— Ты жалеешь меня?

— Да, — сказал я, — мне тебя жаль.

Медленно, собрав все остатки воли, понукаемый холодной яростью, бывший стражник поднялся на ноги. Глаза его были полны гнева.

— Жалеешь? — повторил он. — Меня?

— Мне известно, что ты проштрафился и лишился права на алые одежды воина.

— Вздор! Никто не может лишить меня пурпура, коль скоро он мне дарован.

Он разорвал на груди верхнюю тунику, и под ней обнаружилась вторая, в лунном свете отливавшая алым.

— Видишь! Отобрать у меня это можно только мечом! И пусть кто-нибудь, если ему надоела жизнь, попытается оспорить мое право на ношение одеяния воина!

— Ты сам лишаешь себя всех прав, — заметил я. — Ты конченный человек. Пей!

Он злобно воззрился на бутылку. — Ты ведь даже забыл имя того капитана, который отогнал пиратов от Порт-Коса. Его больше нет. Пей!

Бывший воин, обеими руками сжимавший бутыль близ горлышка, понурясь, уставился на него, а потом неожиданно вскинул глаза к двум горианским лунам и издал долгий громкий крик, начавшийся как горестный стон, но закончившийся яростным ревом. Неожиданно он развернулся и изо всех сил ударил бутыль о каменную стену. Она разлетелась вдребезги, осыпав его острыми осколками.

— Я вспомнил того воина, — промолвил он.

— Как его звали? — спросил я.

— Каллимах. Его звали Каллимах из Порт-Коса.

— Но его больше нет, не так ли? — спросил я.

— Он жив! — проревел бывший стражник и со страшной силой обрушил на камень оба тяжелых кулака. Между его пальцами сочилась густая темная кровь.

— И где же он?

— Здесь, — ответил мой собеседник, медленно поворачиваясь ко мне лицом. — Это я.

— Рад слышать, — произнес я и, наклонившись, поднял с земли его упавший клинок. — Возьми меч, Каллимах. Он твой и тебе еще пригодится.

Вложив меч в ножны, воин смерил меня долгим, очень долгим взглядом, после чего сказал:

— Ты оказал мне услугу. Чем я могу отплатить тебе?

— Как раз на сей счет у меня имеется некий план. Научи меня владеть мечом.

 

23. МЕНЯ ВСТРЕЧАЮТ В ЦИТАДЕЛИ ПОЛИКРАТА. КЛИОМЕН УСТРАИВАЕТ МНЕ ИСПЫТАНИЕ. Я ВЫБИРАЮ СЕБЕ ДЕВУШКУ НА НОЧЬ

Обнаженная рабыня, обвешанная цепочками и бубенцами, извивалась перед нами на красных плитках пола.

Поликрат, сидевший рядом со мной за широким низеньким столиком, задумчиво соединил вместе куски желтовато-коричневого камня, две половинки некогда расколотого топаза. После соединения осколков из коричневых прожилков на их поверхности образовался контур речной галеры. Не могло быть никаких сомнений в том, что две эти части некогда представляли собой единое целое.

— Замечательно, — сказал Поликрат. — А как поживает мой друг, Рагнар Воскджар?

— Прекрасно, — ответил я, — и, конечно же, он велел справиться о твоем самочувствии.

— У меня все в порядке, и ты по возвращении можешь заверить его, что я готов поучаствовать в нашем общем деле.

— Через двадцать дней, — сказал я, — считая время на мое возвращение и подготовку наших кораблей, мы будем у ворот твоей гавани.

— Превосходно, — одобрил Поликрат.

— Потом, — продолжил я, — мы проследуем к Арской фактории, чтобы разорить ее пакгаузы и сжечь тамошние суда. Вслед за этим настанет черед Порт-Коса. Оба этих порта, обеспечивающих контроль над рекой, должны стать нашими.

— Забавно, — сказал Поликрат, — что в то время, как мы объединяем свои усилия, раздоры между Аром и Косом не позволяют им выступить против нас совместно.

— Их недальновидность и глупость, — подхватил я, — должны стать залогом нашего успеха.

— Верно, — рассмеялся Поликрат. — Давай же выпьем за это!

Он поднял свой кубок. Чокнувшись с ним, я протянул свой кубок и к Клиомену, сидевшему с хмурым видом по правую руку от Поликрата.

Соприкоснувшись краями бокалов, мы выпили. Клиомен не переставая сверлил меня взглядом, но я отвернулся и сосредоточил внимание на рабыне, продолжавшей извиваться по полу, выложенному красной плиткой. Она исполняла танец желания, весьма распространенный среди горианских невольниц, состоящий, как правило, из нескольких четко разделяющихся фаз, каждой из которых, согласно ее эмоциональному и сексуальному настрою, соответствует определенный набор поз и движений. При этом изменяется и характер музыкального сопровождения.

Таких фаз в большинстве версий танца обычно пять. В первой девушка танцует с напускным равнодушием, делая вид, будто мужчины, перед которыми она по обязанности должна выступать, совершенно не волнуют и не привлекают ее. Во второй фазе деланное равнодушие сменяется беспокойством по поводу того, что никто из зрителей не возбудился видом ее наготы и не пожелал ее. На этой стадии она уже начинает проявлять свою сексуальность, но пока робко и сдержанно. Впрочем, к концу данной фазы становится ясно, что сдерживать глубинное желание ей более не под силу. Рабыня обнаруживает не только свои сексуальные потребности, но и боязнь того, что мужчины могут счесть ее недостаточно привлекательной. С каждым тактом, каждым движением ее возбуждение становится все более очевидным.

В третьей фазе танца плясунья пока еще в достаточно сдержанных движениях дает понять, что ее попытки не увенчались успехом. Выставляя себя напоказ, девушка языком мимики и жеста демонстрирует мужчинам свою готовность удовлетворить их желания. Она приглашает их овладеть ею, но что, если танец не возбудил похоти ни в ком из господ? Ее охватывает страх, ибо рабыню, не сумевшую понравиться, ждет суровое наказание. Ее могут заковать в цепи и бросить в конуру. В конце концов, рабыня, не вызывающая желания, никому не нужна, и ее могут просто убить.

Обычаи Гора практически не ставят преград на пути женской сексуальности. На данной стадии женщина чувственно и бесстыдно выражает танцем свое стремление отдаться и страстный призыв овладеть ею. Эту фазу порой называют «течка суки на цепи», подчеркивая тем самым животный характер женской чувственности.

Пятая, завершающая фаза танца не только сексуальна, но и драматична. В этой фазе девушка, переполняемая сексуальным желанием, недвусмысленно демонстрирует свою рабскую сущность. На этой стадии танцовщица редко поднимается на ноги — она перекатывается по полу, извиваясь на спине, на животе или на боку, приподнимается на четвереньки или ползает на коленях, старясь представить свое тело в наиболее выгодном, возбуждающем ракурсе. Все это сопровождается страстными призывными стонами и выкриками. Рабыня уже не предлагает себя, но униженно и страстно умоляет господ снизойти до ее тела. Эту фазу, самую бесстыдную и возбуждающую, именуют «течкой рабыни», давая тем самым понять, что в такой женщине сексуальное начало гораздо сильнее, чем в животном.

— Я рассчитывал, что топаз попадет ко мне раньше, — заметил Поликрат. — Мое послание Рагнару Воскджару было отправлено более пятидесяти дней назад.

— В крепости Рагнара не сразу пришли к решению, — ответил я. — Такого рода союзы заключаются не с бухты-барахты, а после зрелого размышления. Кроме того, мне пришлось застрять в Виктории. По всей реке полно патрулей. Стражники спят и видят, как бы им перехватить гонца с топазом.

— Я бы чувствовал себя лучше, — сказал Клиомен, — если бы увидел твое лицо.

— Но я ношу маску именно для того, чтобы никто не мог меня узнать, — пояснил я.

— Это обычное дело, Клиомен, — поддержал меня Поликрат. — Гонец, перевозящий топаз, всегда скрывает свое лицо в чужих крепостях. Тайна личности — обязательное условие его работы.

— Откуда ты знаешь, может, я сам Рагнар Воскджар, — сказал я Клиомену.

Пират отпрянул.

— Но ты не он, — усмехнулся Поликрат. — Такой осторожный, расчетливый и осмотрительный человек, как Рагнар, никогда не рискнул бы лично заняться опасным делом.

— Думаю, ты прав, — ухмыльнулся я. — Во всяком случае, в отношении того, что я действительно никакой не Рагнар Воскджар.

— Кого-то ты мне определенно напоминаешь, — покачал головой Клиомен. — Мы нигде не могли встречаться?

— Возможно, — ответил я, пожав плечами.

— Пойми, Клиомен, — промолвил Поликрат, — не исключено, что наш друг очень хорошо известен в речных городах. В таком случае, ни ему, ни Рагнару, ни нам не выгодно раскрывать его инкогнито. Если он занимает высокое положение в каком-нибудь прибрежном городе, то разглашение его имени пойдет во вред нашему делу. Зачем людям знать, что столь важная персона связана со мной или Рагнаром?

— Тут ты прав, — согласился Клиомен.

— Кроме того, — добавил Поликрат, — мне кажется, что по меньшей мере в одном прибрежном городе наш друг и впрямь очень хорошо известен.

— Это так, — не кривя душой, подтвердил я, ибо в Виктории меня и вправду неплохо знали.

Музыка закончилась, и девушка, звякнув бубенцами, простерлась ниц перед столом Поликрата, умоляюще протянув руку. Когда она подняла голову, я безошибочно прочел в ее взоре глубокое искреннее желание отдаться. Она была подлинной рабыней.

— Господин! — простонала девушка. — Умоляю, господин!

Поликрат, едва ли обращавший на рабыню внимание во время танца, скользнул по ней небрежным взглядом.

— Отдай меня своим людям, господин! — взмолилась девушка. — Брось меня им!

Поликрат кивнул крепкому, мускулистому детине, и тот, подойдя к девушке сзади, наклонился и за плечи поднял ее с пола. Беспомощная, она повисла в его могучих руках, касаясь пола лишь пальцами ног.

Поликрат подал знак, указав на один из столов. Плечистый пират мигом отнес рабыню туда и швырнул на столешницу, так что бубенцы звякнули, а тарелки и бокалы полетели в стороны. Разбойники с хохотом разложили девушку на столе, широко разведя в стороны ее руки и ноги.

Стол окружили возбужденные мужчины, и она издала крик восторга и наслаждения.

— Я понял, кого ты мне напоминаешь, — сказал Клиомен.

— Кого? — поинтересовался я.

— Одного портового грузчика и кабацкого драчуна из Виктории по имени Джейсон.

Я улыбнулся.

— Сходство есть, — сказал Поликрат.

— Джейсон из Виктории неплохо бился на кулаках, но совершено не владел мечом, — добавил Клиомен.

— Тогда как же я могу быть им? — спросил я.

— А вот посмотрим! — вскричал Клиомен, одним прыжком перемахнул через стол и выхватил свой клинок.

Я невозмутимо взглянул на Поликрата.

— О том, что я именно тот, за кого себя выдаю, свидетельствует топаз. Посуди сам, сумей кто-то из врагов Рагнара Воскджара завладеть камнем, чего ради он потащил бы топаз сюда? Какой в этом смысл?

— Твои рассуждения убедительны и кажутся мне справедливыми, — согласился Поликрат. — Но и Клиомен прав. Сходство с тем малым у тебя имеется.

— Ну уж это-то точно не моя вина, — с улыбкой заметил я.

— Ты, надеюсь, не обидишься, если мы проведем испытание? — осведомился Поликрат.

— Ничуть, — с усмешкой ответил я. — С другой стороны, слава о боевом мастерстве Клиомена распространилась по всей реке. Надеюсь, все понимают, что у меня нет охоты оказаться насаженным на его клинок, словно туша на вертел?

— К бою! — с усмешкой скомандовал Поликрат.

Я откинул плащ, обнажил висевший у бедра клинок и ударом ноги отшвырнул с дороги низенький столик, не спуская глаз с соперника, который вполне мог броситься на меня прежде, чем я приму защитную стойку. Пираты, сидевшие за столами, оторвались от еды и питья в предвкушении интересного поединка. Нагие, но обильно увешанные украшениями рабыни, разносившие напитки и закуски, перестали сновать между столиками и, опустившись на колени, замерли, чтобы не мешать господам любоваться зрелищем.

Клиомен сделал неожиданный выпад, но я ловко отразил его. Пират атаковал меня трижды, из разных позиций, но всякий раз я легко уклонялся, и его уколы не достигали цели.

В помещении послышался приглушенный гомон: интерес к поединку возрастал. Стало ясно, что Клиомен напрасно рассчитывал на легкую и скорую победу.

Пират рассердился и обрушился на меня, как буря. Теперь он не колол, а рубил сплеча, однако результат оказался тем же, что и раньше. Через несколько минут запыхавшийся и вспотевший разбойник опустил свой клинок.

Я по-прежнему воздерживался от контратак, но отбивал каждый его замах со всей своей немалой силой.

Люди, плохо знакомые с боевыми искусствами, не знают, что в поединке на мечах значение имеет не только мастерство, но и сила. Последнее качество приобретает особое значение, если поединок затягивается. Коль скоро боец, достаточно умелый, чтобы отражать удары соперника, не просто блокирует, но и отбивает их, рука врага быстро устает, не говоря уж о том, что клинок его при каждом столкновении отскакивает в сторону и противнику приходится производить новый замах по более широкой дуге, затрачивая на это дополнительные усилия.

Говоря проще, оружие, отбитое с большой силой, труднее вернуть в первоначальное положение, чтобы продолжить атаку. Действуя без излишней нарочитости, я не отводил удары Клиомена, а отбивал их, так что у него, наверное, заныли и онемели руки.

— Кем-кем, а неумехой Джейсоном из Виктории этот малый быть не может, — со смехом заявил Поликрат.

Клиомен сердитым рывком бросил свой клинок в ножны. Я сделал то же самое, но спокойно, без злобы. За весь поединок мною не было предпринято ни единой настоящей атаки, а поскольку именно нападающий неизбежно хоть на миг открывается и становится уязвимым, я, ограничившись защитой, почти ничем не рисковал.

Конечно, нанести удар мастеру меча весьма непросто, но, полагаясь исключительно на защиту, боец тоже сталкивается с определенными затруднениями. Так, встречая не активное, а лишь пассивное сопротивление, противник обретает кураж и может предпринять более сложные и опасные наступательные действия, на какие едва ли решился бы, имея необходимость обороняться.

Кроме того, защищающийся тоже может утратить бдительность, и последствия его малейшей невнимательности или небрежности окажутся непоправимыми. В конце концов, тот, кто ограничивается исключительно обороной, отказывается тем самым и от шансов на победу. Другое дело, что я в данном случае к победе и не стремился.

Мой противник вернулся на свое место, и я сделал то же самое.

— Клиомен, — заметил Поликрат, — ты, похоже, устал.

— Я хотел лишь проверить, знаком ли с клинком наш гость, — отозвался пират.

— Ну и что скажешь? — спросил Поликрат.

— Кажется, он умеет держать меч в руках.

— Мне тоже так показалось, — с улыбкой сказал Поликрат.

Я мысленно возблагодарил своего учителя, Каллимаха из Порт-Коса. Целыми днями от рассвета до заката, а в последнее время даже при свете лампы он прививал мне навыки владения оружием, доводя знание приемов защиты и нападения до автоматизма, уча предугадывать действия противника и определять его слабые места. По моему скромному суждению, я не был вовсе уж бестолковым учеником, хотя, конечно, отчетливо понимал: стать подлинным мастером клинка в столь короткий срок невозможно. Однако даже первичные навыки кое-чего стоили.

— Я хотел только испытать его, — повторил Клиомен. — Ясно же, что мне бы и в голову не пришло убивать гонца Рагнара Воскджара.

— Это само собой, — кивнул Поликрат. — Ну что ж, раз испытание закончено, давайте веселиться. Музыканты, играйте! Служанки, вина! Пусть выйдет новая танцовщица. Праздник продолжается!

Оркестр снова принялся играть одну из диких, волнующих, потрясающе чувственных горианских мелодий. Взяв с блюда ножку вулоса, я вгрызся в нее, стараясь не выдать своего облегчения. Клиомен больше налегал на вино, и вид у него был сердитый.

Новая танцовщица вышла на площадку в сопровождении рослого грубого детины, чтобы исполнить танец с плетью. Нагие и полунагие служанки сновали между столиками, разнося угощение и напитки. Я пригляделся к прислужницам. Мисс Хендерсон среди них не было, зато нашлось несколько таких, кем бы я овладел с удовольствием.

— Вина, господин? — спросила рыжеволосая рабыня, все одеяние которой составляли обвитые вокруг тела кожаные ремни.

Я принял у нее вино и перевел свое внимание на танцовщицу, привлекательную темноволосую девушку. В танце с плеткой, известном в различных местных вариациях, танцовщицу почти никогда по-настоящему не бьют, если только, конечно, она не танцует плохо. Однако когда плетью щелкают, девушка реагирует так, как будто ее ударили.

Такого рода движения в сочетании с возбуждающей музыкой, красотой тела и символикой танца, подчеркивающей полную зависимость слабого женского начала от грубой и жестокой власти мужчины, производят необычайно сильное впечатление. В данном случае средствами музыки и танца выражается глубинная суть исконных принципов взаимоотношений полов.

Горианцы уверены, что люди не могут быть счастливы, если они не следуют зову своей природы. Можно победить человека, но никак не природу. Пытаясь жить в противоречии с натурой, мы наносим поражение самим себе. Истинная свобода и счастье — в способности отбросить предрассудки и стать собой в полном смысле этого слова.

— Хлеба, господин? — спросила красавица блондинка, встав на колени рядом со мной. Она предложила мне серебряный поднос, на котором лежали горячие, исходившие паром ломтики горианского хлеба, испеченного из лучшего зерна са-тарна.

Взяв один ломтик, я полил его горячим маслом из серебряного кувшинчика, тоже стоявшего на подносе, и небрежным кивком отпустил рабыню. Грациозно поднявшись на ноги, девушка отправилась обслуживать других господ. Одежды на ней не было вовсе.

— Мне было бы спокойнее, если бы наш гость обошелся без маски, — проворчал Клиомен.

— Но ты должен понимать, что сохранение его инкогнито в наших общих интересах, — терпеливо объяснял Поликрат. — Даже здесь, в нашей цитадели, может найтись предатель, который, узнав нашего гостя, выдаст его за вознаграждение. Более того, любая ничтожная рабыня способна запомнить его черты, а кто поручится, что она, будучи проданной, не попадет в руки тех, кому вовсе не следует знать о посещении друга?

Клиомен угрюмо кивнул и снова припал к чаше с вином.

— Неужели у вас даже рабыни знают, что я гонец Рагнара Воскджара? — спросил я.

— Конечно знают, — сказал Поликрат. — Этот праздник был устроен специально в честь твоего прибытия. Но даже если бы об этом не объявлялось открыто, трудно скрыть что-то от кухонь и чуланов. Маленькие сучки, сколько ни сажай их на цепь, любопытны и любят посплетничать. С этим ничего не поделаешь.

Я улыбнулся, признавая его правоту.

— Мяса, господин? — спросила девушка, опустившись передо мной на колени с полным подносом жареного мяса боска, нарезанного кубиками и нанизанного на палочки.

Взяв несколько палочек, я окунул одну из них в соус и присмотрелся к склонившей голову девушке. Волосы ее были коротко обрезаны, вероятно в качестве наказания, и, предлагая мясо мужчинам, эта нагая рабыня, по существу, предлагала им себя.

Пожалуй, даже в первую очередь себя, а потом уж горячее лакомство. Это вполне соответствует горианским обычаям, и такого рода вопрос, обращенный к мужчине, обычно трактуется шире, нежели простой интерес к его кулинарным пристрастиям. Точно так же понимается и другой, весьма распространенный в тавернах и пиршественных залах Гора вопрос: «Вина, господин?».

— Ты действительно считаешь, — спросил Поликрат, — что флот Рагнара Воскджара, полностью оснащенный и подготовленный, может прибыть сюда через двадцать дней?

— Не предвижу особых затруднений, — заверил его я.

— Хорошо.

Я огляделся по сторонам, рассматривая рабынь, двигавшихся между столиками. Некоторые из них носили на теле по пять стальных обручей: узкий стальной ошейник и такие же браслеты на запястьях и лодыжках. Эти обручи предоставляют богатые возможности желающему связать рабыню тем или иным способом, каковых на Горе существует великое множество. Для этого требуется лишь шнур да умение. Того и другого мужчинам Гора не занимать. Разумеется, девушек связывают по-разному, в зависимости от поставленной цели, но в основном различают три типа уз: «узы удержания», «узы наказания» и «узы наслаждения». К последним относятся особые, наиболее изысканные и изощренные способы связывания.

— Винограда, господин? — произнес нежный женский голос рядом со мной, и я, оглянувшись, узнал ту самую свободную женщину из Виктории, которую на моих глазах вывели из толпы и раздели донага, после чего она сама завязала свои волосы узлом покорности.

— Господин? — вновь спросила она почтительно и покорно.

За время пленения эта женщина буквально преобразилась: красота осталась при ней, но привлекательность ее значительно усилилась. Мне захотелось немедленно заключить ее в объятия. Женщина предложила мне поднос с виноградом «та», причем каждая виноградина была очищена от кожицы. Я улыбнулся: надо полагать, она чистила виноград собственноручно. Рабыням нередко дают такого рода трудоемкие задания.

Я окинул взглядом ей стройную фигурку, едва прикрытую полосками желтого шелка.

— Вижу, она тебе нравится, — сказал Поликрат. — Если хочешь, забери ее на ночь в свои покои.

— Подумаю, — ответил я, пожав плечами.

На площадке перед нами продолжался танец с плетью.

— Фруктов, господин? — тихонько проговорила другая девушка, опускаясь передо мной на колени.

Голос ее звучал испуганно, голова была опущена. Когда я повернулся к ней, она задрожала и не подняла головы.

— Робеет, — со смехом сказал Поликрат. — Наверное, знает, что ты гонец Рагнара Воскджара и боится тебя. А заодно и меня с Клиоменом, ведь из всех, кто находится сейчас в зале, мы занимаем самое высокое положение.

Я снова улыбнулся. Разумеется, любая рабыня будет испытывать робость в присутствии людей, властных над ее жизнью и смертью.

В руках девушка держала поднос со спелыми сочными фруктами. Одежда ее, как, впрочем, и остальных служанок, отражала представление хозяина о том, что надлежит носить рабыне: узкие полоски шелка ничуть не скрывали ее женских прелестей, но, напротив, привлекали к ним внимание. Так, шелковая лента, повязанная под грудь, приподнимала ее, распаляя мужскую похоть.

Впрочем, все же это была одежда; предшественница этой девушки прислуживала за столом совершенно нагой.

— Это новая рабыня, — сказал Поликрат, — мы даже еще не успели толком приучить ее к ошейнику.

Ее темные, довольно длинные волосы повязывались плетеным желтым шнуром, достаточно прочным, чтобы при случае им можно было бы связать рабыню. Если бы волосы распустились, они бы темной волной упали до ее ягодиц.

— Хороша, не так ли? — спросил Поликрат.

Взяв девушку пальцами за подбородок, я поднял ее голову, и нежные испуганные карие глаза рабыни встретились с моими. Их выражение заинтересовало меня. Я не раз видел его раньше в глазах рабыни, встретившейся взглядом со своим господином. Правда, эта рабыня попыталась отвести глаза в сторону и даже отвернуться, хотя я и удерживал ее подбородок. Меня она явно не узнавала.

— Она боится, что ты захочешь ее, и, думаю, одновременно желает этого, — заметил Поликрат.

Девушка задрожала.

Я отпустил ее подбородок, и она опустила голову.

Поликрат осмотрел ее с ног до головы.

— Эй, маленькая шлюха, ты зачем подошла к нашему столу?

Девушка подняла голову и робко протянула мне поднос с горианскими персиками и сливами. Взгляд ее вновь встретился с моим, и она, покраснев, потупилась. Мне стало ясно, для чего служит шелковая лента, так волнующе приподнимающая ее нежную округлую грудь. Жест, которым были предложены фрукты, безошибочно указывал на то, что она с покорным ожиданием предлагает мне и свою красоту.

Приняв один из персиков, я вгрызся в него, одновременно обшаривая девушку взглядом. Рабыня дрожала.

— Можешь идти, — сказал ей Поликрат.

— Повинуюсь, господин, — испуганным голосом отозвалась она и, легко поднявшись, поспешила покорно служить другим господам.

Проводив ее взглядом, я пришел к выводу, что из мисс Беверли Хендерсон получилась прелестная рабыня.

Танец с плетью теперь приближался к своей кульминации.

— Соблазнительная малышка, — сказал я, глядя вслед мисс Хендерсон. — Как ты ее называешь?

— Беверли, — ответил Поликрат.

— Ты жестокий хозяин, раз велел ей носить земное имя, — с усмешкой заметил я.

— Так ведь она с Земли, — ухмыльнулся он в ответ.

— Вот оно что!

— Тебе нравятся земные девушки?

— Еще как, — сказал я.

— Эта пока не вышколена, но со временем из нее выйдет превосходная рабыня.

— Ты думаешь, она рождена для этого? — спросил я.

— Вне всякого сомнения. Я имел в виду лишь то, что пока она еще не полностью приучена к ошейнику.

— Понятно.

— Клиомен подцепил ее в «Пиратской цепи», таверне Хиброна, что в Виктории. Она, дурочка, думала, что он видит в ней свободную женщину, и в разговоре назвала свое земное имя — Беверли. Ну а Клиомен, с самого начала видевший в ней будущую рабыню, решил, что для рабской клички это словечко подходит как нельзя лучше. Так мы ее и зовем.

— Ясно.

— Она вроде бы и вправду была свободной женщиной, но сама изо всех сил напрашивалась на ошейник. Малый по имени Джейсон пытался увести ее из таверны, но эта дурочка не только отказалась от его помощи, но и всячески издевалась над ним. Кстати, ты и ростом и статью действительно напоминаешь этого парня.

— Неужели?

— Представь себе, Клиомену даже не пришлось опаивать ее порошком тасса. Он просто связал девчонку и отнес на корабль. Она малость побрыкалась, но теперь, — он указал на девушку, коленопреклоненно прислуживавшую за соседним столиком, — неплохо справляется.

Я кивнул, любуясь спиной, бедрами и лодыжками Беверли, после чего перевел взгляд на танцовщицу. Она лежала на спине, подняв одно колено и вытянув руки вдоль тела ладонями вниз. Громила с плетью в руке высился над ней, как гора. Повернув голову к жестокому повелителю, танцовщица взглянула ему в глаза и изящным жестом повернула руки ладонями к нему — в знак своей покорности, зависимости и готовности к повиновению.

Зрители, выражая удовлетворение, принялись хлопать ладонями. Здоровяк присел рядом с ней, намотал свою плеть на ее шею и грубым рывком поднял ее, поставив перед собой на колени. Танцовщица подняла на него бесконечно покорный взгляд подлинной рабыни.

Зрители за столами захлопали еще громче. Мужчина покосился на Поликрата, который указал ему на один из столов. В ответ на этот жест верзила поднял девушку на ноги, протащил по полу к указанному месту и, размотав плеть, швырнул в руки поджидавших пиратов. Те схватили ее и, разложив на столе, занялись удовлетворением своего вожделения.

Другие, глядя на это, поощряли их одобрительными криками и хлопками.

Я поднялся на ноги.

— Праздник только начался, — рассмеялся Поликрат.

— Жаль, да только я притомился. Пожалуй, мне лучше уйти в свою комнату.

— Конечно, — рассмеялся пират, — ты ведь проделал долгий путь. Но, думаю, не стоит проводить ночь одному. Возьми девушку, чтобы вымыла твое тело и доставила тебе удовольствие.

— Поликрат великодушен, — сказал я.

— Пустяки!

Такая форма гостеприимства весьма распространена на Горе. Предоставить гостю девушку, чтобы она ублажала его ночью, здесь обычное дело, однако моя похвала в адрес хозяина дома была столь же уместна, как и его ответ. В подобных обстоятельствах обычай предписывает гостю и хозяину непременный обмен любезностями.

Поликрат тоже встал, и мы вместе оглядели зал, присматриваясь к обнаженным и полуобнаженным рабыням.

— Девок выбирай, каких хочешь, — радушно предложил он.

Я продолжал рассматривать невольниц, многие из которых даже не замечали моего взгляда. Впрочем, это не имело значения. Мне достаточно было указать на одну из них, чтобы ее отослали на ночь в мою спальню.

— Вот Таис, она недурна, — заметил Поликрат.

Темноволосая девушка быстро отвела взгляд и, опустив голову, поспешила к ближайшему столику, откуда потребовали вина. С ее ошейника свисали две серебряные цепочки, прикрепленные к браслетам на запястьях.

— А это Релия, взгляни на нее.

Пират указал еще на одну темноволосую девушку в красивом красном одеянии, длинном, открытом сверху до талии, открывая взгляду гибкий тонкий стан и нежную упругую грудь. В руках рабыня держала поднос с крохотными чашечками, наполненными хмельным напитком. Ее стройную шею плотно охватывал серебристый ошейник.

— Вот эта, Тела, когда ее захватили в плен, умоляла, чтобы ей позволили носить белый шелк, — со смехом промолвил Поликрат, указывая на блондинку, — Ну что ж, команде мы ее бросили без одежды, но когда ребята вдоволь натешились ее телом, ей разрешили надеть белое.

— Забавно, — сказал я.

— Особенно забавно то, что теперь она частенько просит о красном шелке. Может быть, когда-нибудь мы снизойдем и до этой ее просьбы. Теперь она рьяно лижет мужские ноги, — добавил он.

— Великолепно, — сказал я.

— Бикки, — пират указал на невысокую темноволосую девушку, — тоже недурна. Еще есть Мира и Тала, обе блондинки, сестры из Коса.

Пират показал двух девушек, внешне похожих, но несколько различавшихся по возрасту. Одной было лет девятнадцать, другой примерно семнадцать. Ошейники обеих соединялись вместе красным ремешком длиною примерно четыре фута.

— Хочешь, бери обеих, — сказал пиратский главарь.

Они мне нравились, но здесь было и много других, так что я продолжил осматривать зал.

— Вижу, тебя заинтересовала Лита, — сказал пиратский главарь, когда мой взгляд задержался на женщине, обращенной в рабство в порту Виктории всего несколько дней назад. Волосы ее по-прежнему были завязаны узлом покорности.

— Она не слишком хорошо обучена, — продолжил пират, — но изо всех сил старается улучшить свои навыки, и я думаю, скоро будет готова к продаже за хорошую цену. Если хочешь, можешь заняться ее обучением. — Может быть, как-нибудь в другой раз, — сказал я.

— Есть, конечно, и другие, — сказал он, — но они внизу, в клетках.

— О, кажется, вон та мне подойдет.

— Которая?

— Та, — я указал рукой.

— Беверли? Земная девушка?

— Она самая.

— Выбери другую, — предложил пират.

— Почему?

— Она совершенно не подготовлена к настоящему служению. Плохая рабыня.

— А мне она кажется интересной.

— Дело твое. Я прикажу послать ее в твою спальню. В ближайший час она будет у тебя.

— Спасибо, Поликрат. Но, может быть, у себя в комнате мне захочется снять эту надоевшую маску.

— Я понял, — сказал он. — Она явится к тебе с завязанными глазами.

— Благодарю, Поликрат.

— Пустяки, не за что.

Я любезно поклонился гостеприимному Поликрату и его доверенному помощнику Клиомену, после чего повернулся и направился в отведенные мне покои.

 

24. ЧТО ПРОИЗОШЛО В МОИХ ПОКОЯХ, КОГДА МИСС ХЕНДЕРСОН ПРИНЯЛА МЕНЯ ЗА КУРЬЕРА РАГНАРА ВОСКДЖАРА

— Господин?

Беверли стояла в дверях моей спальни. Дверь позади нее уже закрылась. Стражник привел Беверли за руку, открыл дверь, втащил рабыню с повязкой на глазах и удалился, не преминув закрыть дверь. Теперь мы остались наедине.

— Господин, ты здесь? Я явилась, чтобы служить тебе.

Я не ответил, но оглядел ее с головы до ног. Робко, не смея двинуться с места, Беверли стояла у входа. Ее одеяние составлял кусок полупрозрачного коричневого шелка, открывавший правое плечо и поддерживавшийся на левом небрежно завязанной узкой бретелькой. Стоило чуть потянуть, и эта тряпица упала бы к ее лодыжкам.

В руках она держала несколько сложенных стопкой больших мягких полотенец, две губки, масло для ванной и еще кое-что. Поверх стопки полотенец лежал стальной ошейник, который ранее, в пиршественном зале, красовался на ее шее. Тут же находился и ключ. Ошейник сняли, поскольку ей предстояло мыть меня в ванной, но предполагалось, что после купания я снова надену этот обруч на ее шею.

Стальные браслеты для рук и ног тоже отсутствовали, но сюда она их не принесла. Видимо, ее хозяин решил, что мне они не понадобятся. В отличие от плети, рабских наручников и кожаных браслетов с застежками.

Стоит упомянуть, что в моей спальне в ногах широкой кровати имелись цепи, которые можно было удлинить или укоротить по желанию. Одна цепочка заканчивалась запиравшимся на замок ошейником, другая — стальным кольцом меньшего диаметра, по размеру подходившим как раз для женской лодыжки.

Я разглядывал ее.

Волосы девушки оставались прибранными кверху и перевязанными шнуром, достаточно прочным, чтобы им можно было ее связать.

— Господин, — снова окликнула рабыня, — ты здесь?

Я шевельнулся, чтобы Беверли узнала о моем присутствии.

— Прости меня, господин, если я разбудила тебя, — пролепетала девушка.

Я снял маску, бросил ее на широкую кровать и щелкнул пальцами.

— Повинуюсь, господин, — промолвила Беверли, после чего приблизилась, встала передо мной колени и сказала: — Я Беверли. Меня прислали сюда, чтобы я служила господину.

Я молчал.

— То, что господин выбрал себе для услуг именно Беверли, для нее большая честь, — промолвила она.

Я снова ничего не ответил.

— Я приготовлю ванну, — сказала Беверли. Рядом с кроватью находилась большая, утопленная в пол ванна, наполненная водой примерно дюймов на шесть. Рядом стояли кувшины для ополаскивания. Предметы, принесенные с собой, девушка положила на пол справа от себя.

— Вот, господин, — сказала она, нашарив вслепую стальной обруч, — это рабский ошейник. Ты можешь надеть его на меня, когда тебе будет угодно.

Беверли положила ошейник и ключ к моим ногам. Рядом с ошейником легли и остальные предметы.

— А вот твоя плеть, господин.

Рабыня поцеловала плеть и промолвила:

— Теперь Беверли готова служить своему господину.

Я снова щелкнул пальцами, и девушка встала, выпрямившись и опустив руки.

— Должна ли я искупать тебя теперь, господин? — спросила она.

Я разглядывал ее глазную повязку горианского образца, весьма эффективную в отличие от используемых на Земле. У нас глаза завязывают обычной тканью, и из-под нее можно подглядывать. Иное дело — горианская повязка. Обычно она состоит из трех частей — двух закругленных кусочков мягкого войлока диаметром в три или четыре дюйма и ленты или шарфа из плотной темной ткани, длина которой позволяет обернуть ее вокруг головы не менее чем дважды и завязать узлом на затылке. Ослепляющие повязки редко используют при транспортировке рабов; для таких целей, как правило, применяются капюшоны и кляпы. Однако повязка имеет определенные преимущества. В частности, она позволяет видеть часть лица рабыни, например ее дрожащие губы. Она не мешает девушке целовать своего хозяина, а ему дает возможность пробежаться пальцем по щеке невольницы.

— Позволит ли господин искупать его прямо сейчас? — спросила Беверли.

Вместо ответа я развязал узелок на ее левом плече, и легкое одеяние упало, оставив Беверли нагой. Обойдя девушку, я остановился позади нее, а она, ощущая мое присутствие, напряглась и слегка приподняла подбородок. Я подался вперед, вдыхая легкий аромат ее благовоний, и Беверли задрожала, почувствовав на шее мое дыхание.

Затем я обошел ее снова и остановился напротив.

— Господин… — вдохнула она и, протянув вслепую руки, коснулась моей груди.

На миг ее пальцы задержались, нащупывая пояс из мягкой ткани, которым я подпоясал домашнюю тунику. Потом она распустила узел, раздвинула края одежды и поцеловала меня в живот. Зайдя сзади, она осторожно сняла с меня тунику, поцеловав под левой лопаткой. Вновь обошла меня, сложила одежду у моих ног, поцеловала их и застыла передо мной на коленях.

Я улыбнулся: возможно, Беверли еще и не являлась хорошо вышколенной рабыней, но раздевать господина перед купанием ее уже научили.

Вложив принадлежности для умывания ей в руки, я подвел ее к краю ванны, и она положила их сбоку, там, где легко могла найти и вслепую. Затем девушка взяла одну из губок и флакон с маслом, а я помог ей войти в воду и задержался, глядя на нее.

Мисс Беверли Хендерсон — некогда гордая земная девушка, а ныне ничтожная горианская рабыня — стояла нагая, с повязкой на глазах и дожидалась мужчину, которому ей надлежало угождать.

Я вошел в ванну, и Беверли, то опускаясь на колени, то вставая, со всей подобающей рабыне покорностью принялась массировать мое тело губкой, умащать маслом и ополаскивать водой. Через несколько минут, закончив умывание, она насухо вытерла меня полотенцем и вновь встала передо мной на колени, склонив голову.

Я щелкнул пальцами, и девушка поднялась на ноги. Я присмотрелся к ней повнимательнее, оценивая характер ее дыхания, и коснулся пальцами талии. Беверли непроизвольно вздрогнула, и я улыбнулся. Ванна по-гориански — это не просто купание. Разумеется, мытье было и остается гигиенической процедурой, но в плане эмоционального воздействия на девушку более существенными представляются иные аспекты.

Во-первых, рабыня выполняет унизительное действие. Во-вторых, покорное служение, видимо в силу глубинных биологических причин, весьма способствует сексуальному возбуждению. Многие мужчины, мне кажется, не понимают этого. Когда девушка приносит мужчине сандалии, завязывает их на его ногах и целует ремни, она переживает сексуальные ощущения и получает сексуальный опыт. По моему мнению, мужчины, не осознающие глубину и контекстуальное богатство женской сексуальности, недооценивающие степень потребности женщины в покорности, служении и самоотдаче, лишают женщин возможности осознать и проявить себя. По моему разумению, такой мужчина не только глуп, но и жесток. Отказываясь властвовать и покорять, он лишает женщину возможности получить полноценное сексуальное удовлетворение, невозможное для нее вне подчинения и служения.

На самом деле демонстрация покорности является для женщины внутренней потребностью. Что же до рабыни, то для нее это одновременно и потребность, и обязанность. Мне кажется, именно это объясняет радость, которую доставляет рабыням их служение.

Другой аспект воздействия этой процедуры заключается в том, что, умывая мужчину, она постоянно ласкает его тело. Рабыня оказывается весьма близка к мужчине, что не может не возбуждать любую здоровую, гормонально активную женщину. Рабыню же это возбуждает вдвойне, ибо она осознает, что является бесправным объектом животного вожделения. Разве не об этом говорит само ее положение?

Кроме того, в то время как сама она прикасается к мужскому телу, мужчина ее не трогает. Соответственно, процедура умывания рабыней оказывает возбуждающее воздействие и на мужчин. Любому мужчине приятно, когда его моет красивая нагая женщина. К тому же от него отнюдь не укрывается тот факт, что оказываемая услуга приводит женщину в крайнее возбуждение.

Обычно после того, как красавица вымоет мужчину и насухо оботрет его полотенцем, она становится перед ним на колени и умоляет овладеть ею.

— Господин, твоя рабыня вымыла тебя, — произнесла Беверли, стоя передо мной на коленях.

Я распустил шнур, удерживавший ее волосы, и этим шнуром связал ей запястья у нее за спиной, рассудив, что ей не помешает почувствовать себя совершенно беспомощной. Потом я расстелил у изножья кровати пышные любовные меха и положил на них цепи.

Девушка услышала их звон. Я подтолкнул ее к ногам кровати и заставил встать на меха. На Горе рабынь редко допускают в постель: их используют на звериных шкурах, расстилаемых на полу.

Взяв стальной обруч, я защелкнул его на шее Беверли. Ошейник подошел идеально.

— Теперь твоя рабыня в ошейнике, — промолвила она.

— Мое клеймо — это обычный знак «кейджера», — промолвила девушка, чувствуя на себе мой взгляд. — Надеюсь, оно устроит господина.

Я присмотрелся к клейму, представлявшему собой узор из переплетенных ветвей и листьев то ли папоротника, то ли пальмы, изящный, но глубоко въевшийся в плоть. Превосходное сочетание красоты и символа суровой власти.

Я резко щелкнул пальцами, и Беверли не мешкая опустилась на меховую подстилку рядом с цепями. В следующее мгновение она, не вставая с колен, откинулась назад и широко раздвинула ноги. Я разглядывал ее, сидя на краю кровати, и едва сдерживался, чтобы не зарычать от удовольствия.

Мисс Беверли Хендерсон, нагая, связанная, с клеймом на бедре и ошейником на шее, стояла передо мной в позе рабыни для наслаждений.

Я заметил, что она приняла эту позу спонтанно. Это меня заинтересовало.

— У господина есть пожелания? — осведомилась Беверли.

Я знал, что мне следует использовать ее, желательно грубо и даже жестоко. Если поутру она не вернется в свою клетку в синяках и ссадинах, пираты в крепости да и сам ее хозяин невольно призадумаются. Все они привыкли обращаться с рабынями как алчные хищники, и если обнаружится, что гонец Рагнара Воскджара разводил церемонии с какой-то ничтожной невольницей, это может вызвать подозрения. Подлинный курьер пиратского вожака не мог проявлять мягкотелость в отношении девушки для удовольствий.

— Господину не угодно говорить со мной, — жалобно произнесла Беверли, подергав петли плетеного же что го шнура, связывавшего ее запястья. — Я чем-то не угодила ему и буду наказана?

Я, разумеется, не ответил.

— Разве господин не хочет овладеть мною? — спросила она. — Разве господин не выбрал меня среди других девушек для своего удовольствия?

Беверли принялась извиваться передо мной с жалким, несчастным видом.

— Может быть, теперь, когда господин рассмотрел меня поближе, он счел меня недостаточно красивой? Я знаю, в доме есть девушки красивее меня. Говорят, что я еще плохая рабыня, ибо недостаточно приучена к ошейнику, но если господин снизойдет до меня, я сделаю все, чтобы угодить ему.

Мне было интересно ее послушать, ибо ее речь была речью настоящей горианской рабыни. Неужто мисс Хендерсон уже забыла, что она с Земли?

— Я не умею танцевать и еще не знаю любовных песен, подобающих разгоряченным рабыням, — сказала Беверли. — Этому меня пока не обучили. Чего желает от меня господин? — жалобно спросила она наконец.

И на сей раз я не ответил.

— Ты могущественный господин, посланец самого Рагнара Воскджара, — простонала Беверли, — тогда как я всего лишь ничтожная, жалкая рабыня. Для меня великая честь оказаться избранной среди прочих.

Повязка скрывала ее глаза, но я прекрасно представлял, каким жалобным был ее взгляд.

— Я постараюсь оказаться достойной твоего выбора, сделаю все от меня зависящее, чтобы угодить тебе!

И вновь ответом с моей стороны было молчание.

— Мне страшно! — пролепетала она. — Видимо, я не устраиваю господина. Если так, то пусть господин выпорет меня и прикажет прислать ему другую девушку.

Я по-прежнему не реагировал.

— Нет, ты не бьешь меня и не приказываешь прислать другую девушку, — с дрожью в голосе промолвила она через некоторое время. — Теперь мне становится по-настоящему страшно. Видимо, я представляю для тебя определенный интерес и ты хочешь меня использовать. Но какого рода этот интерес и как может захотеть использовать меня такой человек, как ты? О господин, поговори со мной! Умоляю, скажи хоть слово! Позволь мне догадаться, каковы твои намерения. Я вся в твоей власти, господин! Вся в твоей власти!

Тело Беверли сотрясалось от рыданий, а я молча рассматривал ее стальной ошейник.

Потом Беверли вскинула голову и улыбнулась.

— Ты волен сделать со мной все, что хочешь, ибо ты силен и свободен. Но молю тебя, удостой меня хотя бы одним словом!

Губы ее дрожали. В страхе и унижении, стянутая петлями желтого шнура, она была потрясающе красива.

— Я поняла, господин, — сказала рабыня, — почему мне завязали глаза. В своих покоях, где нет посторонних, господин, наверное, предпочитает обходиться без маски, и мне не позволено узреть лицо курьера Рагнара Воскджара. Кто знает, через какие руки пройдет и к какому хозяину попадет невольница? Разумеется, ты не можешь допустить даже малейшей возможности того чтобы в будущем я, хотя бы случайно, могла тебя выдать неосторожным словом, восклицанием или пылким стремлением облизать твои ноги.

О желании облизать мне ноги Беверли высказалась как о чем-то совершенно естественном. Для рабынь Гора это обычная вещь, но на Земле дело обстоит иначе. Неужели она забыла о своем земном происхождении и воспитании?

— Но почему, господин, ты не позволяешь мне не только видеть тебя, но и слышать твой голос? О! Кажется, я поняла! Узнать человека можно не только по его облику, но и по голосу. Ты не хочешь, чтобы я запомнила даже твой голос! Или, — Беверли задрожала, — просто ты считаешь рабыню существом слишком низким, чтобы снизойти до разговора с ней?

Я улыбнулся. Напуганная, подобострастная рабыня не узнала меня в гонце Рагнара Воскджара, вальяжно восседавшем за пиршественным столом, но я ничуть не сомневался, что по голосу Беверли опознает меня мгновенно.

— Я придумала, господин, — сказала она, радуясь своей догадке. — Если ты молчишь для того, чтобы остаться неузнанным, прикоснись к моему левому плечу, а если твое молчание есть знак презрения к недостойной слов жалкой рабыне — коснись правой руки.

Она напряглась, трепетно ожидая моего знака.

— Пожалуйста, господин! — молила девушка, но я не шелохнулся. — Понимаю, — горестно промолвила Беверли, — господин считает, что рабыня не вправе знать даже это. На то его воля. Однако, — она поежилась, — ты не знаешь, как страшно беспомощной, беззащитной девушке с завязанными глазами. Впрочем, может быть, ты это прекрасно знаешь? — Беверли улыбнулась. — Ну конечно, господин, ты прекрасно знаешь, как следует обращаться с рабыней.

О себе как о рабыне Беверли говорила как о чем-то само собой разумеющемся.

— Но все же, — продолжила девушка, — ты позволяешь мне говорить. Ты не ударил меня, чтобы я замолчала, не вставил мне в рот деревяшку и не засунул кляп. Следовательно, по крайней мере до тех пор, пока я не почувствую твой пинок или удар твоей плети, мне позволено говорить. Возможно, ты хочешь меня слышать. Но с чего бы это? Разве могут интересовать господина слова ничтожной рабыни?

Будучи искренне озадаченной, она непроизвольно подергала петли своего шнура.

— Чем я отличаюсь от других девушек? — спросила себя Беверли, размышляя вслух, и тут же, найдя ответ, радостно воскликнула: — Ну конечно! Во всей крепости я единственная рабыня родом с Земли! Тебе ведь рассказали об этом, не так ли? Наверное, господину еще не случалось обладать земными девушками и мое происхождение заинтриговало его. Да, скорее всего, тебе рассказали, откуда я прибыла. Ты ведь не раздвинул мне рот, чтобы посмотреть, нет ли в моих зубах кусочков металла. Не думаю, чтобы меня выдало произношение, ибо на Горе множество варварских акцентов, а я уже выучилась говорить по-гориански вполне сносно.

Я усмехнулся, признавая, что маленькая хвастунья не лжет: по-гориански она и впрямь говорила бегло и непринужденно. Мне языки давались с необыкновенной легкостью, но нельзя было не признать, что ее лингвистические способности не намного уступали моим.

— То, что мои хозяева назвали меня Беверли, — продолжала рассуждать она, — само по себе еще ничего не значит. Земные имена на Горе дают и местным девушкам, предназначенным для рабского служения. Правда, ты мог заметить крохотный шрам на моей левой руке. Он земного происхождения и называется «метка вакцинации».

Я улыбнулся. Такие метки и пломбы в зубах используются работорговцами как почти безошибочные признаки земного происхождения. И горе девушке, у которой они есть, ибо тогда ее почти наверняка ждут более тяжкие цепи и более жестокое, безжалостное обращение.

— Все-таки, скорее всего, тебе сказали, что я с Земли, и тебя это заинтересовало, — продолжила она. — Вот тогда ты и решил призвать меня на сегодняшнюю ночь в свои покои. Наверное, ты захотел узнать, верно ли, что земные женщины представляют собой сочный пудинг?

Меня позабавило то, что мисс Хендерсон воспользовалась горианским выражением, обозначавшим сочетание страстности и покорности в рабыне. Сам я по собственному опыту знал, что приписывать качества сочного пудинга только земным девушкам столь же ошибочно, как и присваивать его только горианским рабыням. Верно было лишь то, что рабыни в любом случае обладают этим свойством в большей степени, нежели свободные женщины. Что же до достоинств, в первую очередь сексуальных, то они редко зависят от места рождения. В чем-то одном хороши уроженки Земли, в чем-то другом — Гора; главное, чтобы они осознавали себя рабынями.

Представьте себе, какой ужас должен наполнять рабыню, познавшую свою истинную природу, при мысли о мире, где она вынуждена была бы влачить унылое существование, подражая мужским стереотипам поведения и не имея возможности обрести господина! Не удивительно, что, будучи обращенными в рабство, такие женщины скоро начинают воспринимать свой ошейник с радостью и восторгом. К покорности их, разумеется, принуждают, но коль скоро такого рода насилие позволяет им обрести себя, они воспринимают его как принуждение к счастью.

Для свободной горианской женщины радости рабства представляют предмет тайной зависти. А вот для земной женщины, оказавшейся во власти горианского господина, такого рода радости являются подлинным откровением.

— Я думаю, — сказала мисс Хендерсон, — что ты намерен опробовать меня, чтобы узнать, заслуживают ли земные девушки твоего внимания. Однако, хотя я и нахожусь в полной твоей власти, ты пока еще не счел нужным как-либо меня использовать. Наверное, ты сделаешь со мной что тебе вздумается, когда на то будет твоя воля, но пока мне, ничтожной невольнице, не приказано иное, я должна говорить.

Поскольку Беверли принимала меня за уроженца Гора, она полагала, что мне интересны сведения о природе земных девушек, а также и о самом мире, из которого этих девушек изъяли. Земные рабыни занимают на Горе спорное положение, хотя, как мне кажется, в последнее время отношение к ним несколько изменилось, причем в их пользу. Некоторые горианцы особо пристрастны к рабыням с Земли, тогда как другие решительно предпочитают местных уроженок.

Как правило, женщине с Земли приходится прилагать много старания, чтобы добиться привязанности хозяина, который презирает ее и ценит куда ниже любого домашнего животного. Долгие месяцы усердного прилежания, внимательности и учебы, бескорыстной любви и службы могут потребоваться такой женщине, чтобы убедить владеющего ею жестокосердого самца в том, что она достойна носить его ошейник. Тогда, возможно, в один прекрасный день, увидев ее преклонившей перед ним колени, хозяин небрежно коснется ее щеки, и рабыня, рыдая от счастья, покроет его руку горячими поцелуями. Хозяин возьмет ее за плечи, уложит, вдавив спиной в пол, и овладеет ею. Когда все закончится, он возьмет плеть и прикажет ей встать на колени, после чего, может быть, ударит ее, а может — лишь прикажет поцеловать плеть. Когда господин уйдет, рабыня останется на коленях, с опущенной головой и счастливой смущенной улыбкой на губах.

— Меня зовут Беверли Хендерсон, — поведала она, — и я из мира, называемого Земля. Наверняка ты что-то слышал о нем. Заверяю тебе, это не сказки, он существует на самом деле. Работорговцы захватили меня там и доставили на Гор, чтобы я носила ошейник и училась служить настоящим мужчинам. Таким, как мой господин, который, — Беверли улыбнулась, — раздел меня, связал и поставил на колени у своих ног. Ни один мужчина на Земле не силен настолько, чтобы позволить себе нечто подобное.

Улыбнулся и я.

— Женщины Земли, — продолжала она, — изголодались по сильным мужчинам. Мне не под силу передать тебе, в сколь бедственном и плачевном положении пребывают они в своем мире. Увы, мужчины Земли — вовсе не настоящие мужчины. Когда-то в древности они обладали способностью и желанием властвовать и подчинять, но теперь это уже история. Нынешний их удел — слабость и безволие. Современные представления о приличиях, о культуре и цивилизации требуют, чтобы даже те, в ком еще сохранилось некое подобие мужского начала, всячески его скрывали. Подлинная мужественность на Земле уже не встречается.

Последнее утверждение показалось мне спорным, но возражать я, разумеется, не намеревался и решил, что лучше позволить Беверли выговориться.

— По своей природе, — говорила Беверли, — женщины являются собственностью мужчин, однако не всяких. Они принадлежат настоящим мужчинам, таким, как горианцы. В отличие от землян мужчины Гора понимают: наша красота существует для того, чтобы ею пользовались. Они принуждают нас служить себе и делают с нами, что захотят. Мы же обязаны повиноваться безропотно и смиренно, подобно тому, как сейчас я, обнаженная и связанная, стою на коленях у ног своего господина.

Беверли непроизвольно изогнулась, но узлы плетеного желтого шнура крепко удерживали ее.

— После похищения, — продолжила Беверли, — меня доставили в Вонд, в Дом Андроникаса, где и поставили клеймо. Одно из первых моих впечатлений: девушка рядом со мной, после того как к ее телу приложили раскаленный метал, сначала завопила от боли, а потом радостно закричала: «Я рабыня»! Тогда это поразило меня, но когда на моем бедре тоже выжгли клеймо и, посадив на цепь, оставили на соломенной подстилке в сырой конуре, я вдруг поняла — хотя мне и трудно было признаться в этом даже себе самой, — боль доставила мне странную, непривычную радость.

«Ты была рождена для клейма, — прошептала я себе, — и вот теперь, попав в удивительный и чудесный мир, ты получила то, для чего появилась на свет. Благодари свою боль, рабыня! Ликуй, ибо теперь ты носишь знак рабства, к которому стремилась всегда. Служи своим господам, рабыня, пресмыкайся перед ними и угождай им!»

Я сидел на кровати, сжав кулаки. Как могло быть, что она с такой легкостью и готовностью отказалась от всего привитого ей на Земле?

— Конечно, мы не осмеливались признаться в том, что радуемся своим клеймам, а горько плакали и притворно кляли свою несчастную долю. Правда, наши хозяева не слишком-то позволяли нам распускать нюни — нас следовало подготовить для продажи. Новых рабынь разделили и развели по конурам. Меня поставили на колени, надели на меня домашний ошейник, посадили на цепь и задали мне первую порку. Так я впервые в жизни почувствовала, что такое плеть, и поняла, что мой удел — полная покорность. Порка пробудила во мне рабские инстинкты: я, как и большинство земных девушек в подобной ситуации, ощутила сексуальное возбуждение. Потом мне зажали нос и влили в рот «вино покорности». Мне пришлось его проглотить. На мою голову натянули капюшон и отдали на потеху нескольким мужчинам. Те делали со мной что хотели, а использовав по своему усмотрению, вернули меня в центральный застенок.

Беверли выжидающе умолкла и, поскольку с моей стороны не последовало никаких действий, произнесла:

— Господин не счел нужным ударить рабыню, и она осмеливается увидеть в этом позволение продолжить рассказ.

«Как ты красива», — сказала мне девушка в застенке, когда с меня сняли капюшон.

«Как ты красива», — прошептала я, разглядев ее.

«Тебя пороли?» — спросила она.

«Да», — ответила я.

«Меня тоже», — призналась рабыня, опустив голову.

Я огляделась по сторонам, поражаясь тому, какими нежными и прекрасными выглядели в своих ошейниках пленницы, находившиеся рядом. Господину ведомо, что ошейник весьма усиливает красоту и привлекательность любой женщины.

«Тебя насиловали?» — спросила прелестная блондинка.

«Да, — ответила я, — несколько человек. Они творили со мной что хотели».

«Со мной тоже, — вступила в разговор рыжеволосая красавица. — Как прекрасно было чувствовать себя в полной их власти»!

«Ты говоришь как рабыня!» — прошипела другая девушка.

«Да, я рабыня, — улыбнулась рыжая, — и горжусь этим».

Тогда я поразилась ее прямоте и смелости, ибо мне самой не хватило бы духу признаться в этом другой женщине. Что бы обо мне могли подумать? Да что там, я и себе-то едва признавалась в том, что, когда на меня грубо навалился пятый по счету насильник, я не смогла сдержать крик наслаждения. Если о чем-то и жалела в ту минуту, то лишь о том, что акт насилия закончился слишком скоро.

Голодная, ослепленная капюшоном, я провела ту ночь, вспоминая ощущения, которые пробудило во мне это насилие. Уже тогда я поняла, что эти люди разожгли во мне огонь подлинно рабской страсти.

Еще до того, как я оказалась в их руках, я осознала себя прирожденной рабыней, но пока господа не распорядились моим телом по собственному усмотрению, я и не знала, сколь жалкой, беспомощной и покорной мне суждено стать.

Я едва мог поверить своим ушам. Мисс Хендерсон без всякой задней мысли откровенно признавалась в том, что является прирожденной рабыней. Она, женщина с Земли!

Рассказ Беверли между тем продолжался.

«Что с нами будет теперь?» — поинтересовалась одна из девушек.

«Думаю, нас приготовят для продажи на рынке», — предположила другая, но тут послышался лязг замка, и мы поспешно опустились на колени.

Вошел человек с плетью. Начался новый этап нашего обучения.

Нас учили становиться на колени и ползать, двигаться и ходить. Нас учили использовать руки, рты и языки для ублажения господ. Первыми выученными мною словами на горианском языке были слова «я рабыня». Но, впрочем, наши хозяева потратили на обучение не так уж много времени, резонно полагая, что господа, которым заблагорассудится нас купить, сумеют обучить нас в соответствии со своими вкусами и потребностями. В ночь накануне продажи нам разрешили поболтать между собой. Мы расцеловались, поплакали, понимая, что, скорее всего, расстанемся навсегда. Ни одной из нас еще не случалось быть проданной на рынке, но, как ни странно, мы ожидали начала торгов с волнением и надеждой. И не потому, что нам так уж хотелось поскорее покинуть Дом Андроникаса, просто каждая из нас уже мечтала принадлежать хозяину.

Видишь ли, господин, за несколько дней, проведенных в ошейниках, со всеми нами произошла удивительная трансформация. Рабыни редко рассказывают об этом — да и кто их спрашивает? — но среди нас не было ни одной, которая не признала бы своего преображения. Мы стали настоящими женщинами, настоящими рабынями.

Замечу, что само слово «рабство» можно понимать двояко. В юридическом смысле — как состояние бесправия, при котором женщина не имеет ничего своего и является такой же собственностью, как и любая вещь. И в психологическом — как внутреннее состояние, суть которого составляет стремление повиноваться и отдаваться.

Полноценной рабыней является женщина, которая, будучи рабыней по своей природе, носит чей-то ошейник и юридически принадлежит господину.

Все мы, девушки, оказавшиеся в Доме Андроникаса, являлись прирожденными рабынями, однако многие из нас до захвата работорговцами не имели верного представления о своих глубинных, внутренних потребностях. Однако наши хозяева пробудили в нас скрытые стремления и потребности с помощью таких простых и эффективных средств, как клетки, плети, клейма, ошейники, капюшоны и безжалостное насилие.

Не скрою, понимание собственной рабской сути смутило и напугало многих из нас, однако, так или иначе, с ложью и притворством было покончено. Мы уже не могли не признавать очевидного, делая вид, будто стремимся к свободе, равноправию и прочим извращенным ценностям, навязанным нам цивилизацией Земли. Осознание своего предназначения преисполнило нас радости, пугало и в то же время захватывало и волновало. Ведь мы были абсолютно беспомощны, бесправны и беззащитны. Кричи, стенай, рви свои цепи — любая из нас все равно остается рабыней. Но рабыней, причиняющей беспокойство. Рабыней, которую надлежало немедленно привести к должному послушанию самыми суровыми и жесткими средствами. Да и в чем смысл протеста, если каждый человек на улице, взглянув на любую из нас, знал, что видит рабыню. Даже дети понимают, что рабыни — ходячие вещи, или, иными словами, говорящие животные.

Ты мужчина, господин, так что тебе, наверное, не понять, насколько волнительно для женщины оказаться чьей-то собственностью. Я, рабыня и по природе, и по закону, трепещу, но вместе с тем и радуюсь.

Сердито вскочив с кровати, я схватил плеть и резко ткнул Беверли в губы.

— О господин, — простонала она, — целовать твою плеть для меня — счастье!

На моих глазах коленопреклоненная мисс Беверли Хендерсон припала губами к плети. Трудно было представить себе что-либо более возбуждающее.

— Что еще угодно господину? — спросила она, прекрасная в своей беспомощной покорности.

Не ответив, я снова уселся на кровать и продолжил разглядывать связанную нагую красавицу.

Беверли робко улыбнулась и нерешительно промолвила:

— Я поцеловала плеть господина. Разве он не хочет использовать меня? Разве он не желает испробовать девушку с Земли?

Я не ответил.

— Я уже немало поведала господину о себе и, признаться, осмелилась подумать, что его любопытство удовлетворено.

Я промолчал, и девушка сочла это повелением продолжить рассказ.

— После той ночи нас разбили на мелкие группы и распределили по разным рынкам. Наверное, хозяева, исходя из каких-то своих соображений, решили не выставлять на продажу много земных девушек одновременно. Для меня первые торги стали незабываемым, волнующим событием.

Меня выставили напоказ обнаженной и вынудили принимать на помосте сладострастные позы, дабы показать господам, что я способна ублажить их, как им будет угодно. Мне казалось, что напоказ перед толпой выставлено не только мое нагое тело, но и сама моя рабская суть.

Мне посчастливилось понравиться нескольким господам, так что произошел аукцион, в результате которого моим хозяином стал тот, кто заплатил большую сумму.

После этого, — Беверли улыбнулась, — у меня были разные хозяева и разные клички, но в конце концов, переходя из рук в руки, я попала в цитадель Поликрата. Вот и вся моя история, господин.

Я продолжал молчать.

— Здесь меня зовут Беверли, — сказала она. — Если ты помнишь, я уже упоминала, что носила такое имя и на Земле. Разумеется, там это было настоящее имя, теперь же я ношу его лишь как кличку с соизволения господ. Однако оно мне нравится. По-моему, это подходящее имя для рабыни.

Я, глядя на нее, не мог с этим не согласиться.

— Ты, конечно, понимаешь, господин, что мужчина с Земли, жалкий, безвольный глупец, никогда не дождался бы от меня такой откровенности.

Я промолчал.

— Землю населяют не мужчины, а жалкие, презренные слабаки!

С моей стороны возражений не последовало.

Неожиданно Беверли подалась вперед, напряглась, так что натянулся связывавший ее запястья желтый плетеный шнур, и, ерзая коленями на мехах, простонала:

— Твоя рабыня жаждет ублажить тебя, господин! Умоляю! Умоляю!

Я встал и посмотрел на нее сверху вниз.

— Я рабыня, господин! Возьми меня!

Резко схватив девушку за плечи, я вытащил ее на середину комнаты и поднял над собой, любуясь рассыпавшимися по нагому телу распущенными темными волосами. Потом я опустил ее, но так, что пальцы ног лишь слегка коснулись пола, и внезапно грубо встряхнул.

— Господин! — в испуге воскликнула Беверли, — Чем я не угодила тебе?

Не ответив, я снова оттащил женщину к кровати и, как только она почувствовала под ногами меха, щелкнул пальцами. В тот же миг связанная красавица упала передо мной на колени и подняла голову, хотя повязка не позволяла ей ничего увидеть.

Я молча смотрел на нее. На мисс Беверли Хендерсон, самую прекрасную и желанную женщину, какую я когда-либо знал. Связанная, обнаженная, она стояла на коленях у моих ног.

Трудно описать переполнявшие меня чувства, бурные, дикие, примитивные, более подобающие дикарю, чем цивилизованному человеку. Великолепные, всеподавляющие чувства, на уровне инстинкта раскрывающие подлинную суть мужского начала по отношению к женскому. Мог ли я отвергнуть зов своей крови? Мог ли я отвергнуть требования своей мужской сути? Это казалось невозможным! Мясо мамонта снова жарилось на вертеле в первобытной пещере. Снова, как и десять тысяч лет назад, кремень высекал искры, когда мощные волосатые руки придавали форму каменному наконечнику копья. Снова в ушах звучал любовный лепет связанной женщины, не угодившей своему владыке.

Глядя на пресмыкающуюся у моих ног мисс Беверли Хендерсон, я бесповоротно осознал, что всегда хотел не просто добиться ее любви, но и овладеть ею полностью, безраздельно. Всегда, с того момента, как увидел ее впервые. Я желал, чтобы она стала моей рабыней!

— Господин, — жалобно захныкала Беверли. — Господин!

Я стоял перед ней, сжав кулаки, откинув назад голову, и мне хотелось завыть от горя. По моим понятиям, она должна была быть свободной женщиной. Свободной, ведь она же с Земли! Чему верить: принципам, понятиям и стереотипам, истинность и ценность которых внушали мне всю мою жизнь, или голосу крови, зову древних звериных инстинктов? Но если этот голос отражает истину, то вся земная цивилизация основана на лжи, притворстве и фальши и обречена на неизбежную гибель!

В конце концов я пришел к решению: истина должна быть установлена опытным путем. Пусть этот опыт и будет жестоким.

Я развязал Беверли руки, ожидая, что сейчас она отпрянет и попытается хотя бы отползти к стене, где съежится от ужаса.

Однако женщина осталась на коленях. Более того, голова ее склонилась ниже, и я почувствовал, как она припала губами к моим ногам.

Мисс Беверли Хендерсон целовала мне ноги!

— Прости, господин, если я чем-то невольно не угодила тебе.

Она прижалась к моей ноге щекой, потом снова губами и прошептала:

— Прости твою рабыню, господин, и позволь ей заслужить прощение, доставив тебе удовольствие.

Вместо ответа я схватил ее за плечи, рывком поставил на ноги, резко заломил ей руки за спину и снова туго связал желтым шнуром.

Беверли испугалась.

— Что тебе угодно, господин? — жалобно спросила она. — Рабыня исполнит любое твое желание.

Я щелкнул пальцами. Женщина опустилась на колени. Новый щелчок, и она вскочила. Тогда я швырнул ее на пышные меха и взмахнул плетью так, что она развернулась. Услышав этот звук, Беверли застонала. Я подошел к ней вплотную.

Беверли задрожала, почувствовав прикосновение плети к своей правой икре. Она тяжело дышала, в то время как я медленно водил плетью по ее телу, с любопытством наблюдая за реакцией.

— Пожалуйста, не бей меня, господин, — попросила Беверли.

Я приложил плоские кожаные ремни плети к ее губам, и она, лежа на боку, стала целовать их со страстью и страхом.

— Не бей меня, господин, пощади! — звучало в промежутках между поцелуями.

Я положил плетку на кровать, чтобы она была под рукой на тот случай, если мне захочется пустить ее в ход. Потом рванул Беверли на кровать и овладел ею. Она вскрикнула, отдаваясь моей власти. Когда все кончилось, я тут же сбросил ее на меха, и теперь Беверли лежала в ногах кровати возле рабского кольца, где и надлежало находиться рабыне.

Беверли тяжело дышала и дрожала всем телом. Порой проходят месяцы, прежде чем девушке дозволяется отдаться господину на его кровати, но даже при этом ей, как правило, предписывается не просто лечь туда, но соблюсти ритуал: встать на колени, поцеловать подножие и вползти на постель, причем ни в коем случае не справа и не с изголовья.

Спустя несколько мгновений во мне вновь вскипело желание, и невольница вскрикнула, когда я грубо схватил ее.

— О господин! — простонала Беверли, — Господин!

Опустившись на меха рядом с ней, я повалил ее на бок, так что она, рыдая и задыхаясь, валялась теперь у подножия кровати. На ее нежной коже остались следы от моей грубой хватки.

Дрожа от страха, Беверли приподнялась, но вместо того, чтобы избежать болезненного надругательства, ударилась о край кровати, заработав несколько синяков и ссадин. Она отпрянула, но поскольку ничего не видела, споткнулась, потеряла равновесие и свалилась в ванну. Плача, девушка поднялась на ноги, чтобы выбраться, и тут же была мною схвачена.

Я силой поставил ее на колени в воде, после чего, держа за волосы и не позволяя подняться с колен, намотал на руку ее великолепные темные волосы.

— Господин, — взмолилась Беверли, — не будь жесток со мной!

У меня, однако, на сей счет имелись иные соображения. Продолжая удерживать девушку за волосы, я резко наклонил ее вперед, окунул лицом в воду и вытащил лишь тогда, когда ей едва ли не впору было захлебнуться.

— Пощади, господин! — взмолилась она, — твоя рабыня не знает, чем перед тобой провинилась! Пощади ее!

В качестве ответа на эту мольбу, я опрокинул Беверли на спину и в то время, как она, трепыхаясь, старалась удержать голову над водой, навалился на нее и взял прямо в ванне. А использовав, рывком приподнял в полусидячее положение, прислонив к краю бассейна. Девушка тяжело дышала, повязка ее промокла насквозь, но держалась крепко. Мокрыми были и волосы, вода стекала с них, струясь по нагому телу. Шнур тоже намок, однако набухшие узлы стали еще прочнее. Влажное тело вновь пробудило во мне желание, которое я незамедлительно удовлетворил.

— Господин! — выдохнула Беверли.

Я встал, выбрался из ванны, медленно, все еще подрагивая, прошелся по комнате и, лишь несколько успокоившись, оглянулся на нее. Рабыня оставалась в ванне, привстав на колени и привалившись к стенке.

Подойдя к Беверли, я схватил ее за ошейник, рывком поднял на ноги и отволок к кровати, у подножия которой поставил на колени. Пристроившись рядом с ней, я насухо вытер полотенцем принадлежавший Поликрату стальной обруч на ее шее, обсушил волосы и завернул их в полотенце. Вытирать что-либо еще мне не пришло в голову, однако имущество гостеприимного хозяина — стальные обручи для шеи и для лодыжки — следовало поберечь от ржавчины.

Потом я замкнул стальное кольцо на ее левой лодыжке, посадив Беверли на цепь в ногах моей кровати. Будь она моей собственностью, я, наверное, вытер бы ее полностью. Вытирать собственную рабыню тоже своего рода удовольствие.

— Господин! — всхлипывая, лепетала Беверли. — О господин!

Удовлетворенный исполнением желаний, которые не так давно казались мне неосуществимыми, я устало растянулся на постели.

— Господин… — продолжала лепетать Беверли. Под ее всхлипывания меня сморил сои.

Мне снилась мисс Хендерсон, обнаженная, сидящая на цепи в ногах моей кровати.

По пробуждении я встал, подошел к Беверли, которая и наяву находилась там, и легонько пнул ее ребром стопы.

Она не спала, а после моего пинка мгновенно поднялась на колени и покорно склонила голову.

Близился рассвет. Серый утренний свет уже проник в комнату. Запястья Беверли были по-прежнему связаны за спиной — я так и не развязал их.

— Наверное, скоро утро, господин, — робко промолвила Беверли, неспособная из-за повязки на глазах определить, светает или еще нет.

Я приподнял ее за плечи и поставил за ноги. Полотенце за ночь соскользнуло с ее волос, и когда я коснулся их, они оставались еще влажными.

Тогда я мягко усадил Беверли на край кровати.

— Спасибо тебе, господин, за то, что ты удостоил рабыню чести коснуться твоей постели, — промолвила она.

Я промолчал.

— Мне трудно судить об этом, но, кажется, уже недолго и до зари. Господин, наверное, отдохнул. Он поднял меня и посадил на кровать. Наверное, теперь я снова должна буду ублажить его?

Я по-прежнему сохранял молчание.

— Вчера господин владел мною сурово, как настоящий хозяин. Он не позволил мне забыть о том, что я жалкая рабыня. Я постараюсь угодить ему.

Я не издал ни звука.

— Но как я могу угодить господину? Я связана.

Ответа, разумеется, не последовало.

— Ах да! — сказала Беверли. — Я с Земли, а господин, наверное, все еще интересуется особенностями земных рабынь. Ему любопытно, умеем ли мы доставлять удовольствие господам.

И она старательно и сладострастно постаралась ублажить меня так, как может сделать это рабыня со связанными руками.

Что ей вполне удалось.

Когда Беверли закончила, я, передохнув, бросил ее на живот и развязал ей руки. Она, тут же нащупав мои ноги, встала передо мной на колени и сказала:

— Сейчас, господин, если ты позволишь, я покажу тебе, как может служить земная девушка!

Я лежал и думал, доводилось ли когда-нибудь хоть кому-то из мужчин Земли испытывать подобное удовольствие.

— Вот так, — прошептала мне мисс Хендерсон, — мы обслуживаем наших господ! Теперь, наверное, ты понимаешь, — прошептала она со счастливым смехом, прижимаясь к моим ногам, — почему на таких, как я, всегда есть спрос. За нас дают хорошую цену.

В самом деле, ее умение оказывать мужчинам услуги явилось для меня откровением. Мне и в голову не приходило, что земные женщины способны на такие чудеса.

Оказывается, ошейник и плеть способны превратить вздорных холодных феминисток в подлинные сокровища, бесценные живые игрушки. Не удивительно, что за обладание такой собственностью мужчины готовы сражаться насмерть.

А вот мужчины Земли, имея дело с наглыми, бойкими, капризными, бесчувственными женщинами, понятия не имеют, что под тонким слоем наносного, фальшивого и противоестественного таится подлинное золото, которое не так уж сложно обнаружить. Достаточно проявить волю и силу, чтобы эти создания с мольбой пали на колени к ногам своих господ.

— Как я презираю мужчин Земли, — сказала мне Беверли. — Как люблю моего горианского господина!

И тогда я в первый раз не взял ее сразу, а начал ласкать.

— О господин, я сейчас закричу, — прошептала Беверли, тяжело дыша и страстно отзываясь на мои ласки.

Я продолжил медленно гладить ее тело. Беверли била дрожь, она то пыталась отпрянуть, то прижималась ко мне. Я продолжал властвовать над ней, порой позволяя ей делать что хочется, а порой — отказывая. Лежа на спине и раздвинув губы, Беверли начала скулить и повизгивать, как и подобает рабыне в ошейнике. Чувствуя ее страсть, податливость и готовность на все, я мысленно усмехнулся: эта маленькая стерва была по-настоящему чувственной рабыней. Я остался ею доволен.

— Я твоя, господин, — прошептала мисс Беверли Хендерсон, — умоляю, возьми меня.

Я откликнулся на этот страстный призыв, и она вскрикнула от наслаждения, доступного лишь рабыне. Потом, поняв, что мне нравится сжимать в руках ее покорное тело, Беверли принялась целовать меня, время от времени нашептывая:

— О господин, ты покорил меня, как, несомненно, покорял многих. Какое счастье принадлежать тебе!

Начиная возбуждаться вновь, я поцеловал ее в шею.

Беверли откинула голову и, радостно смеясь, спросила:

— Господину понравилась девушка с Земли?

Я продолжал целовать ее.

— Ну разве такие, как я, не то, что называют здесь сочным пудингом? — продолжила Беверли. — Разве не понятно, почему горианские мужчины так охотно нас покупают?

Она снова прижалась ко мне, пылко поцеловала и спросила:

— Разве господину не хотелось бы купить земную девушку?

Я отстранил ее от себя.

— Купи меня, господин! — неожиданно воскликнула Беверли. — Купи меня!

Я не позволил ей прикоснуться ко мне, хоть она и тянулась всем телом, изнемогая от желания.

— Мною еще никогда не владел такой мужчина, как ты, — срывался с ее уст жаркий шепот. — Я люблю тебя. Я жажду, мечтаю быть твоей рабыней!

Я промолчал.

— Посади меня на твою цепь, — молила она, — дай мне отведать твоей плети. Надень мне на шею твой ошейник! Владей мною!

Я окинул ее взглядом.

— Пожалуйста, купи Беверли для себя, — молила она. — Стань моим хозяином. Я сделаю все, чтобы быть хорошей рабыней.

Я по-прежнему не позволял ей прикоснуться к себе.

Потом Беверли рассмеялась, хотя из-под ее глазной повязки выкатилась слеза.

— Наверное, мы, земные девушки, слишком наглые и бесстыжие. Мы смеем умолять господ, чтобы нас купили! Как, наверное, презираешь ты низкую, жалкую рабыню, осмелившуюся высказывать желания и просьбы!

Я схватил мисс Хендерсон и вошел в нее. Она охнула. На моих губах играла усмешка.

В том, что рабыня страстно желает быть купленной тем или иным человеком, нет ничего необычного. Такое случается часто, но у рабыни, выведенной на публичные торги, нет возможности обратиться к мужчине с подобной мольбой. Она может вызвать его благосклонное внимание, демонстрируя на помосте достоинства своего тела, чувственность и покорность. Выбор, однако, всецело остается за мужчиной.

Мне нередко доводилось видеть, как выставленная на продажу девушка изо всех сил старается привлечь к себе внимание какого-то определенного мужчины, выделенного ею из толпы. Надо заметить, что подобные попытки нередко увенчиваются успехом, ибо потенциальный покупатель, оценив старания девушки, приходит к выводу, что, став его собственностью, она продемонстрирует ему чудеса рабского служения. Но ее уделом, в любом случае, остаются лишь надежда и робкое, покорное ожидание. Покупать рабыню или пренебречь ею — решает мужчина, и только мужчина.

— Я люблю моего горианского господина, — выдохнула женщина. — Купи Беверли, пожалуйста!

На торгах порывы такого рода порой сурово пресекаются плеткой распорядителя. Рабыню выводят напоказ для того, чтобы продать не тому, кому ей хочется принадлежать, а тому, кто даст за нее больше денег. Кроме того, процедура проведения большинства публичных торгов такова, что девушке непросто добиться осуществления своей мечты. Днем мужчины в большинстве своем заняты на работе, а потому аукционы проводятся вечерами, при свете факелов или масляных фонарей. Освещается при этом в основном помост, тогда как само помещение аукциона остается почти в темноте. Выставленный товар виден потенциальным покупателям очень хорошо, но сами девушки почти не могут рассмотреть своих покупателей.

Другое дело, что они прекрасно осознают присутствие множества мужчин, слышат их выкрики, воспринимают их движения, вдыхают их запахи, чувствуют на себе их плотоядные взгляды. Таким образом, невольнице остается одно: продемонстрировать себя в самом выгодном свете в надежде на то, что цена поднимется и она достанется состоятельному владельцу. Однако большинство рабынь уходят по средней цене. Лишь немногие на Горе не имеют возможности обзавестись собственностью для удовлетворения своей похоти.

Нередко бывает, что, когда торги закрываются, проданная рабыня не знает, кто стал ее хозяином: она не видела покупателя или вовсе была приобретена через посредника. Случается, девушка узнает хозяина лишь через день или два после аукциона и остается в неведении — придется ей радостно и самозабвенно служить мужчине своей мечты или ублажать жестокого тирана, который превратит ее жизнь в каждодневный ужас. Правда, рано или поздно она это узнает.

— Купи меня, господин, — умоляла Беверли.

Тогда я заставил ее реагировать на мое возбуждение, и она принялась издавать стоны, то и дело перемежавшиеся с выкриками:

— Купи меня! Беверли мечтает служить тебе!

По горианским представлением искренняя, идущая из глубины естества просьба есть подлинно рабское действо, присущее истинным рабыням. С моей точки зрения, это правда. Таким образом, умоляя купить себя, мисс Беверли Хендерсон лишний раз доказала, что носит рабский ошейник в соответствии со своим предназначением.

— Если я сумею хорошо угодить тебе, — подольщалась мисс Хендерсон, — ты купишь меня?

Вместо ответа я наградил ее несколькими звонкими, хлесткими пощечинами.

— Прости меня, господин, — воскликнула она, — я не хотела торговаться! Я сделаю все, чтобы угодить тебе, лишь подай знак! Пощади, не убивай меня! Я виновата, но мне лишь хотелось стать твоей!

На моей руке и на ее губах оказалась кровь.

Я поцеловал ее в распухшую губу, попробовав кровь на вкус. Беверли заскулила.

— Пощади! — молила она. — Накажи меня, но не убивай!

Эта жалкая мольба пробудила во мне новый прилив желания, и я овладел ею.

Закончив, я встал, а женщина осталась лежать, все еще в страхе.

— Я не хотела рассердить моего горианского господина, — сказала она. — Дерзость была допущена мною лишь по недомыслию. Сжалься! Я всего лишь рабыня.

Я сдернул Беверли с кровати и бросил на колени у кольца.

— Позволь мне доставить тебе удовольствие, господин, — жалобно умоляла Беверли, и я снизошел до ее мольбы, позволив оказать мне еще одну интимную услугу. Но сразу после этого на ее запястьях застегнулись плотные кожаные наручники.

— Чего желает господин? — пролепетала Беверли, я же в ответ прикрепил наручники к рабскому кольцу.

Она услышала, как встряхнулись ремни плетки.

— Пожалуйста, не бей меня, господин, — попросила рабыня и покорно опустила голову.

Я хлестнул ее наотмашь и отбросил плетку. Беверли, всхлипывая, повернула голову в мою сторону, но повязка по-прежнему крепко держалась на ее глазах. Коленопреклоненная, обнаженная, прикованная к кольцу, с ошейником на шее, мисс Хендерсон продолжала жалобно стенать и взывать ко мне.

— Я люблю тебя, господин, — повторила она. — Именно такому мужчине, как ты, мне бы хотелось принадлежать.

Сложив свои вещи у двери, я вернулся к ней и потянул за кожаные наручники, которыми были пристегнуты к кольцу ее руки.

— Прости меня, если я огорчила тебя, господин, — попросила она.

Я молча смерил ее взглядом.

— Я люблю тебя, мой горианский господин, — повторила Беверли, и эти слова снова пробудили во мне желание. Я схватил ее и опять овладел ею, она же отдалась мне с таким жаром и страстью, что до сего случая мне вообще трудно было поверить, что женщина способна на такую самоотдачу. Она извивалась, рыдала и кричала в судорожном экстазе.

— Я повинуюсь тебе всегда и во всем, — прорыдала женщина. — Ты мой господин. Я твоя рабыня. Не оставляй меня, господин. Возьми меня с собой. Поликрат, мой хозяин, отдаст меня, стоит тебе только попросить.

Я собрал лежавшие у двери вещи, закинул узел на плечо и надел маску. Как раз в этот момент послышался стук в дверь, и я отворил. Пират — тот самый, что вчера привел Беверли, — явился пригласить меня к завтраку. Предполагалось, что вскоре я покину твердыню Поликрата, дабы спуститься вниз по течению к оплоту Рангара Воскраджа и доложить ему о выполнении моей миссии, благодаря чему две пиратские флотилии, объединившись, обрушат свою свирепую мощь на Арскую факторию, а затем и на Порт-Кос. После чего река на сотни парсангов вверх и вниз окажется в полной власти разбойников, которые обложат данью все прибрежные поселения.

Я кивнул пирату, выразив готовность отправиться с ним в трапезную. Он посмотрел мимо меня. Девушка стояла на коленях, по-прежнему пристегнутая к кольцу кожаными наручниками. Пират выглядел несколько удивленным.

— Это Беверли? — спросил он, и при звуке его голоса девушка отпрянула, ударившись о подножие кровати.

Пират, явно заинтересовавшись, прошел мимо меня, приблизился к ней и присел рядом на корточки.

— Точно, это Беверли.

Она задрожала. Разбойник протянул руку и коснулся ее плеча. Она съежилась и опустила голову еще ниже.

— Что ты с ней сделал? — спросил он, ухмыльнувшись. — Еще вчера эта девка никуда не годилась, а сегодня стала подлинной рабыней.

Протянув руку, громила взял ее пальцами за подбородок и горло. Девушка съежилась еще сильнее.

— Я бы сказал, — с усмешкой произнес пират, — что благодаря тебе она стала гораздо лучше. А, Беверли? Похоже, этот господин умеет превращать необученных девушек в настоящих рабынь.

— Да, господин, — подтвердила она.

— Поликрат предупредил меня: если ты не доставишь господину удовольствие, тебя скормят слинам.

Беверли задрожала.

— Но теперь видно, что ты не доставила господину никаких хлопот. Не так ли?

— Так, господин, — пролепетала она.

Отняв руку от ее подбородка, пират продолжал бесцеремонно разглядывать дрожащую невольницу.

— По сравнению со вчерашним днем ты очень сильно изменилась.

— Да, господин, — прошептала она.

Пират коснулся рукой ее левой икры и легонько пробежался по ней пальцами. Беверли заскулила и отпрянула назад.

— Интересно, — заметил он.

Ее реакция была реакцией беспомощной и безвольной истинной рабыни.

— Что с тобой делали прошлой ночью?

— Господин обладал мною и всецело покорил меня.

— Это очевидно, — встав на ноги, пират с ухмылкой повернулся ко мне. — Поликрат будет доволен, — заявил он, ткнув пальцем в сторону стоявшей на коленях рабыни.

Я пожал плечами.

Разумеется, всецело покоренная женщина представляет для мужчин особый интерес. Мисс Хендерсон, стоявшая на коленях у кольца, повернулась, насколько позволяли узы, в нашу сторону.

Пират рассмеялся.

Девушка отпрянула, ударившись о кушетку. Ремни наручников терлись о кольцо. Пират медленно направился к ней, и Беверли скорчилась от страха, ожидая удара. Он остановился перед рабыней, и она подняла голову, хотя видеть его, конечно же, не могла. Дрожа от ужаса, Беверли изогнулась в наручниках, проявляя подлинно рабский страх перед всевластием господина.

Пират, подбоченясь, любовался ее порабощенной, беспомощной красотой. В нынешнем своем состоянии Беверли стала мечтой любого мужчины.

— Кто владеет тобой? — спросил разбойник.

— Поликрат, — ответила Беверли.

— Он твой хозяин. А кто владеет тобой обычно?

— Мужчины.

Хмыкнув, пират отвернулся от нее и вышел из комнаты. Я направился следом за ним, но с порога все же обернулся и взглянул на женщину.

— Господин! — донеслось до меня ее жалобное восклицание. — Господин!

Усмехнувшись, я закрыл за собой дверь, отрезав последний умоляющий возглас.

Беверли осталась внутри. В конце концов, она была всего лишь рабыней. Ничтожной рабыней, покорно обслужившей одного из гостей своего хозяина.

 

25. ТАЙНАЯ ВСТРЕЧА В ТАВЕРНЕ ТАСДРОНА

— Удались, рабыня, — повелел Тасдрон, владелец таверны на Ликурговой улице в Виктории.

— Слушаюсь, господин, — сказала Пегги, склонив голову, и с подобающей рабыне почтительной грацией попятилась от столика.

Она была босая, ее одежду составлял клочок прозрачного желтого шелка, длинные светлые волосы перевязывала сзади желтая лента, а плотно прилегающий стальной ошейник подчеркивал красоту стройной шеи. Бубенцы, прикрепленные к браслету на ее левой лодыжке, позванивали негромко и удивительно чувственно. Отойдя к дальней стене, девушка опустилась на колени, присела, выпрямившись и раздвинув колени, как и положено трактирной рабыне.

Каллимах, сидевший напротив меня, оглядел ее, и Пегги опустила голову, боясь встретиться с ним взглядом. Я заметил, что рабыня задрожала под его взором, и улыбнулся, вспомнив, как смотрела она на бывшего воина, когда прислуживала ему у столика. Глаза ее были нежными, страстными и покорными.

Я подметил и то, как Пегги подавила в себе желание мягко опуститься перед ним на живот и протянуть руку, умоляя сделать ее своей. Пегги очень хотелось этого, но ничтожной рабыне с Земли вряд ли простили бы подобную дерзость.

Мне вспомнились слова Пегги о том, что на всем Горе есть лишь один человек, чьей собственностью она мечтала бы стать, но этот человек никогда не обладал ею и даже едва ли догадывается о ее существовании. Тогда я снизошел до ее просьбы и не стал выпытывать имя этого человека, но теперь у меня не осталось сомнений в том, что тайна раскрыта. Обращенная в рабство земная девушка в глубине души питала тайную любовь к Каллимаху, бывшему капитану городской стражи Порт-Коса.

Она не осмеливалась открыть ему свои чувства, боясь, что за подобную дерзость ее может постигнуть самая суровая кара, а потому оставалась для него не более чем одной из множества трактирных рабынь. Воин почти не замечал ее и ни разу не порывался с плетью в руке увести рабыню в альков. Переживший глубокий жизненный кризис, лишившийся прежнего положения в обществе, Каллимах искал утешения не столько в обладании сердцами и телами покорных рабынь, сколько в том иллюзорном забвении, которое дарует пага. Правда, впоследствии он вспомнил о чести, гордости и достоинстве касты Воинов и принял сознательное решение отказаться от многих радостей и удовольствий жизни — до тех пор, пока ему не удастся осуществить некие амбициозные планы. Как раз с воплощением в жизнь такого рода замыслов и была связана наша ночная встреча в таверне Тасдрона.

— Ты должен понимать, что для меня опасно даже слышать о подобных вещах, — сказал трактирщик.

Каллимах рассеянно отвел взгляд от рабыни, стоявшей на коленях у стены, и повернулся к хозяину заведения.

— Если такие люди, как Клиомен или Поликрат, прознают о наших встречах, от моей таверны останется лишь кучка пепла, — продолжал Тасдрон.

— Это понятно, Тасдрон, — отозвался Каллимах. — Мы знаем, как ты рискуешь.

— Ты, однако, рискуешь несравненно больше, — заметил трактирщик.

— Мы готовы рискнуть, — заявил Каллимах.

— Ну что ж, — промолвил Тасдрон, — в конце концов, кто не рискует, тот не выигрывает. Рискну и я.

— Рад это слышать, — сказал Каллимах.

Разговор велся вполголоса за маленьким столиком в задней комнате таверны. Хотя Каллимах воспрял духом и больше не топил свое горе в паге, для жителей Виктории это оставалось тайной. Бывший воин по-прежнему ходил понурясь, нетвердой походкой, с затуманенными глазами и дрожащими руками. Выглядел Каллимах или пьяным, или ищущим возможности опохмелиться. Лишь те, кому он полностью доверял, знали о произошедшей в нем перемене. Мы полагали, что для успеха нашего дела будет лучше, если жители Виктории, среди которых, очевидно, имелось немало пиратских соглядатаев, будут считать его опустившимся пьяницей, навсегда забывшем о кодексе чести воинской касты. Им незачем знать, что этот человек, некогда махнувший на себя рукой, распрямился, разорвал узы своего безволия, как разъяренный ларл рвет сети загонщиков, и, вспомнив о своей принадлежности к благородному воинскому сообществу, вновь встал на стезю чести. Как казалось мне — навсегда: трудно было поверить, что после всего пережитого он вновь собьется с пути.

— Я разговаривал с Глико, купцом из Порт-Коса, — сообщил Каллимах. — Он собирался привлечь к делу Каллистена, капитана воинов, которые занимаются в Виктории поисками топаза. Капитан явится сюда к двенадцатому часу.

— Надеюсь, он догадается скрыть свое лицо, — обеспокоился Тасдрон. — Виктория кишмя кишит лазутчиками.

— Глико, разумеется, предостерег его, — успокоил трактирщика Каллимах.

Прислушиваясь к разговору, я тем не менее приметил, что плечи Пегги сотрясаются от рыданий. Девушка не могла сдержать слез: находясь так близко от мужчины, которого она мечтала видеть своим господином, которого безнадежно и страстно любила, она была обречена на молчание.

— Ты наводил справки среди жителей Виктории? — спросил Каллимах у Тасдрона. — Можем ли мы рассчитывать на поддержку горожан?

— Справки я со всей возможной осторожностью навел, — хмуро ответил Тасдрон, — но, боюсь, ничего утешительного по этому поводу сказать не смогу. Возможно, люди относятся к нашему делу с сочувствием, но мы едва ли можем надеяться на практическую поддержку. Опасность велика, и никто не хочет рисковать жизнью.

— Иными словами, в Виктории мы реальной помощи не получим, — уточнил Каллимах.

— Никакой, — подтвердил Тасдрон.

Я продолжал наблюдать за девушкой. Ей приказали отойти, чтобы она не могла подслушать разговор мужчин, однако велели оставаться в пределах досягаемости на тот случай, если кому-то вздумается потребовать от нее услуг. Плечи рабыни продолжали дрожать, и я отвел взгляд. В конце концов, Пегги была всего лишь рабыней.

— Мы должны устроить так, чтобы на сегодняшнюю встречу явился и Армилиан, командир находящихся в Виктории стражников из Арской фактории, — заявил Каллимах.

— Но ты, надо полагать, в курсе того, что в настоящее время Кос и Ар находятся в состоянии войны, — хмыкнул Тасдрон.

— Конечно в курсе, — отозвался Каллимах, — но мне кажется, что Порт-Кос и Арская фактория, а в конечном счете и их метрополии в равной степени заинтересованы не допустить установления пиратской гегемонии над всем течением реки. Это должно заставить их внимательно отнестись к нашему плану.

— Представители Порт-Коса и Арской фактории скорее вцепятся друг другу в глотки, чем станут совместно распивать в Виктории вино да обсуждать планы совместных действий, — заметил Тасдрон.

— Проблемы Порт-Коса отличаются от проблем Коса, — отозвался Каллимах, — точно так же как проблемы Арской фактории не во всем совпадают с проблемами самого Ара.

Арская фактория по сути представляет собой аванпост Ара. Это отличает ее от Порт-Коса, чьи связи с Косом, городом-основателем, имеют не административный, а скорее культурный и исторический характер. Стражники из этих двух городов околачиваются в Виктории уже не одну неделю, но хотя и заняты они одним и тем же делом, они все же не предприняли ни единой попытки хоть как-то скоординировать свои действия.

— Что там скоординировать, — хмыкнул Тасдрон, — они старательно избегают друг друга.

— Но оба командира знают, где разместились стражники из другого города, — указал Каллимах.

— Конечно, — согласился Тасдрон, — как не знать.

— И все же ни один из них не напал на штаб-квартиру другого.

— А ведь верно, — подтвердил трактирщик.

— Разве это не признак того, что командиры предпочитают не усугублять раздоры, а заниматься другими, боле важными делами?

— Может быть, и так.

— Я полагаю, — сказал Каллимах, — что они разумные люди и безопасность реки имеет для них обоих большее значение, нежели распри далеких метрополий.

— Может быть, это правда, — сказал Тасдрон, — но, конечно, они ничего не признают открыто. Одно дело избегать конфликтов, а другое — осуществлять сотрудничество. Амилиан не только не согласился бы участвовать в наших планах, но и просто не явился бы ни на какую встречу, если бы узнал о присутствии на ней Каллистена. Каллистен также не позволит себе присутствовать при встрече, на которую приглашен представитель Арской фактории.

— Именно поэтому их не предупреждали о присутствии друг друга, — указал Каллимах.

— Да, но что мы им скажем после того, как они увидят друг друга? — обеспокоился Тасдрон.

— Прежде всего попытаемся предотвратить кровопролитие, — ответил Каллимах.

— Хочется верить, что ты в этом преуспеешь, — проворчал Тасдрон. — Если Амилиан схватится с Каллистеном и кто-то из них пострадает, в моей таверне этот инцидент едва ли останется без внимания стражников.

— Что правда, то правда, — улыбнулся Каллимах. — Их месть наверняка будет безжалостной и скорой.

Тасдрон поежился. Горианцы в некоторых вопросах обычно не отличаются сдержанностью.

— Глико, о котором я говорил, может открыто встречаться с Каллистеном, не возбуждая подозрений. Таким образом, его появление на нашей встрече не сулит особых проблем. Но вот с Амилианом дело обстоит сложнее. Трудно предсказать, как поведет он себя в столь щекотливых обстоятельствах, тем паче что он прекрасно знает, до какой степени нашпигованы осведомителями и соглядатаями таверны прибрежных городов.

— Что-то мне есть захотелось, — сказал я.

— Пегги, — позвал Тасдрон, возвысив голос.

Девушка быстро вскочила на ноги и поспешила к столику, рядом с которым встала на колени.

— Что угодно господину?

— Принеси мне хлеба и мяса, — велел я.

— Заодно и мне, — распорядился Каллимах, глядя словно бы сквозь нее.

— Да, господин. А что будут пить господа?

Тасдрон посмотрел на Каллимаха.

— Воды, — сказал тот.

— Черного вина, — велел я, решив, что лучше всего держать голову ясной до завершения нашего вечернего дела.

— Черного вина, — сказал Тасдрон.

— Слушаюсь, господин. — Девушка поспешила уйти.

— Хорошо, что сегодня вечером можно обойтись без паги, — заметил Тасдрон.

— Я тоже так думаю, — улыбнулся Каллимах.

— Ты боишься? — спросил Тасдрон.

— Конечно, — ответил Каллимах. — Я не глупец.

— А мне-то казалось, будто ты ничего не боишься, — сказал Тасдрон.

— Ничего не боятся только дураки, — сказал Каллимах.

— Что тебе известно о Каллистене? — спросил я Каллимаха.

— Он капитан стражников Порт-Коса. Мечом владеет отменно, умен, проницателен. Я считаю его хорошим офицером.

— Это ведь он занял твое место после того, как тебя отстранили от должности?

— Он, — улыбнулся Каллимах, — но поверь мне, я не держу на него зла и вполне готов с ним сотрудничать.

— Если он согласится сотрудничать с тобой, — заметил я.

— Конечно, — пожал плечами Каллимах.

— Думаешь, он тебя вспомнит?

— Думаю, да, — невесело буркнул Каллимах.

— Пять лет назад, — пояснил Тасдрон, — Каллимах поддержал предъявленное Каллистену обвинение в мелкой растрате и тем самым сорвал намечавшееся досрочное повышение Каллистена в чине.

— Конечно, преступление не слишком тяжкое, — промолвил Каллимах, — но я не мог допустить, чтобы поступок, позорящий мой отряд, остался безнаказанным.

— Ясно, — ответил я, ибо и вправду понимал подобное отношение к вопросам кастовой чести.

Честь есть честь, это в равной степени относится как к крупным вопросам, так и к мелочам. Действительно, можно ли сохранить ее незапятнанной в великих делах, если пренебрегаешь ею в малых?

— А потом, — добавил Тасдрон, — именно показания Каллистена и привели к тому, что Каллимах лишился командования.

— Он исполнил свой долг, как я ранее исполнил свой, — сказал Каллимах. — Я не могу ставить это ему в вину и сожалею только о том, что вовремя не сложил с себя командование. Это позволило бы мне избежать публичного осуждения, порицания со стороны офицеров и увольнения со службы по позорящим основаниям.

— Это, конечно, дела прошлые, — заметил Тасдрон, — но, боюсь, они могут не лучшим образом повлиять на осуществление наших нынешних планов.

— Так-то оно так, но прошлого не изменишь, — отозвался Каллимах. — Единственное, что я могу сделать, это отстраниться от участия в переговорах.

— Чепуха, — отрезал Тасдрон. — В Порт-Косе тебя вспоминают только добрым словом, я слышал это от Глико, а уж он-то в курсе. Как полагаешь, стал бы влиятельный купец искать встречи с тобой, будь это не так?

— Я обещаю тебе, что постараюсь найти с Каллистеном общий язык, — заверил его Каллимах.

— Виктория ближе к Порт-Косу, чем к Арской фактории, — продолжил трактирщик. — Ар, по существу, держава сухопутная, и о таких людях, как Амилиан, мы почти ничего не знаем. Но мне говорили, что он способный офицер.

— Об этом человеке я знаю лишь то, что он служит Ару, — промолвил Каллимах, и в голосе его послышались стальные нотки.

— Он и должен служить своему городу, а не чужому. — указал я. — А мы должны хотя бы на время отбросить старые разногласия ради общей цели. Что хорошего, если ты, встретив офицера из Ара, начнешь с ним задираться и вы изрубите друг друга в куски?

— Особенно в моей таверне, — проворчал Тасдрон.

— Прежде чем задираться да рубиться, надо еще встретиться, — заметил Каллимах. — Как нам связаться с этим Амилианом и привести его сюда, не привлекая внимания Поликратовых лазутчиков?

— Боюсь, — ответил Тасдрон, — у нас нет иного выхода, кроме как пойти на риск и связаться с ним напрямую.

— И ты полагаешь, что воин Ара откликнется на такое обращение и, надев маску, поспешит на подозрительную тайную встречу? Ему ведь известно, что многие в Виктории не питают особой любви к Ару. Не заподозрит ли он подвоха?

— Он может потребовать проведения встречи на своей территории, — предположил трактирщик.

— Значит, — с горечью сказал Каллимах, — нам остается лишь одна малость: убедить Каллистена добровольно отдаться в руки представителя вражеского города.

— Он может оказаться смелее, чем мы думаем, — сказал я.

— Не понял, — поднял брови Тасдрон.

— С какой целью он приехал в Викторию?

— Ясно с какой, найти топаз, — сказал Тасдрон.

— У меня есть план, — заявил я.

— Какой? — осведомился трактирщик.

— У тебя есть общие ключи к ошейникам и бубенцам твоих девушек?

— Конечно, — отозвался Тасдрон, — но при чем тут ключи?

Вместо ответа я извлек из кармана кусочек шелка, в который было завернуто нечто твердое и тяжелое, бережно положил его на стол и сказал:

— Надеюсь, проблема будет не такой сложной, как это могло бы показаться.

— Я понял, — сказал Тасдрон, глядя на предмет, положенный мною на стол. Что это такое, он догадался по стуку.

— Господа, — сказала Пегги, приблизившись к столу и опустившись на колени с подносом в руках. Поставив поднос на столешницу, она сдвинула три тарелки с хлебом и мясом, блюдо с различными сырами, миску с финиками, кувшин воды, дымящийся сосуд с черным вином, крошечные сахарницы, сливочницы и три чаши. У каждой чаши девушка положила по серебряной ложечке из Тарна, какими размешивают сахар, и сливки в черном вине, еще — по зубцу для еды, с рукояткой, сработанной из рога обитавшего в далекой Турии какиолика. Затем рабыня утвердила на столе тазик для омовения пальцев и полагающиеся к нему полотенца. Тазик тоже был из тарнийского серебра. Пока девушка расставляла эти предметы, я поднялся и запер комнату изнутри. Пегги задрожала, понимая, что господа могут сделать с ней все, что им заблагорассудится.

— Оставь поднос там, где он находится, — распорядился Тасдрон, — а сама оставайся на коленях. Но сними свой шелк.

— Да, господин, — промолвила Пегги, и тончайшая ткань мигом соскользнула с ее плеч. На щеках девушки выступил румянец, ибо она, нагая, стояла перед человеком, которого тайно любила. Правда, сам он не видел в этом ничего особенного: вид рабыни, обнажившейся по приказу хозяина, был для него делом обыкновенным.

Я развернул шелковую тряпицу, скрывавшую предмет на столе, и в узком, чуть сплющенном по бокам колокольчике звякнул металлический язычок, а цепочка со скрипом потерлась о бок металлической денежной коробки. Я помахал колокольчиком, цепью и коробкой перед глазами девушки.

— Ты знаешь, что это такое?

— Да, господин, — испуганно прошептала она.

— Превосходно, — сказал Тасдрон, — и, поднявшись из-за стола, вышел из комнаты через боковую дверь, что вела наверх, в его личные жилые помещения. Уходя, трактирщик запер за собой дверь, но вскоре вернулся с ключами от колокольчиков и ошейника.

— Встань, рабыня, — приказал я.

Пегги грациозно поднялась.

Тасдрон присел рядом с ее левой лодыжкой и, отомкнув замок своим ключом, снял браслет с рабскими бубенцами. Такие колокольчики никогда не надеваются и не снимаются самой рабыней — почти всегда их надевает или снимает тот, кто имеет над ней власть. Рабыне остается лишь ходить с ними или без них, столько будет угодно хозяину.

Потом я не спеша обернул тяжелую цепь с колокольчиком и коробочкой вокруг шеи девушки, зашел сзади и защелкнул замок. Пегги содрогнулась: цепь была уже на ней, хотя рабыня и не ощущала веса металла, пока я удерживал замок в руках. Тасдрон тем временем снял с нее ошейник. Я отпустил цепь, и тяжелые черные звенья легли на нежную кожу, придавив пряди шелковистых волос. Я выпростал волосы из-под цепи, обошел девушку вокруг и остановился перед ней. Пегги Бакстер, уроженка Земли, стояла передо мной нагая, с атрибутом горианской рабыни, направляемой на сбор монет.

— Превосходная идея, — сказал Тасдрон. — Теперь на нее будут обращать внимание лишь как на шлюху.

— Правда, ее могут узнать, — заметил я.

— Не думаю, — отмахнулся Тасдрон, — многие ли запоминают трактирных девок? А хоть и узнают — подумают, что она отправлена на улицу в наказание.

— Мне тоже так кажется, — согласился я.

Как правило, для горианских добытчиц такого рода работа являлась основной: некоторые мужчины содержали целый хлев девушек, которых посылали на улицы зарабатывать деньги, предлагая себя прохожим. Горе было рабыне, принесшей недостаточно монет: такую жестоко избивали, а могли даже убить. Но бывало, что служанка, альковная прислужница или даже личная хозяйская наложница отсылалась на улицу за какую-нибудь оплошность. Унижения и опасности улицы служили прекрасным средством воспитания. Все побывавшие там девушки по возвращении к господам выказывали чрезвычайное рвение во всех формах угождения.

— Ты поняла, что должна делать? — спросил я девушку.

— Да, господин, — сказала она. — Ты полностью объяснил, в чем моя задача.

— Смотри, «добытчица», не подведи! — пригрозил я.

— Пегги сделает все, что в ее силах, — прошептала рабыня.

— Это может сработать, — сказал Тасдрон, оглядывая ее, и перевел взгляд на Каллимаха. — Как думаешь?

— Вполне. Во всяком случае, будем надеяться.

— Она ведь хорошенькая, а? Что скажешь?

Пегги напряглась, едва осмеливаясь дышать. В этот миг она была потрясающе красива.

— Да, — буркнул Каллимах, — страшной ее не назовешь.

Взяв девушку за руку, трактирщик оттащил ее к задней двери.

— Господа приказывают Пегги отправиться на улицу, не надев даже та-теера? — спросила она, пока трактирщик возился с запором.

— Голая ты будешь выглядеть еще более завлекательно, — сказал я.

— Как будет угодно господину.

Тасдрон тем временем отпер дверь и снова взял ее за руку.

— Но что, если люди, увидевшие меня на улице в таком виде, захотят использовать меня как настоящую добытчицу? — спросила Пегги.

— Как это что? — промолвил я. — Позаботиться о том, чтобы они остались тобой довольны.

— Слушаюсь, господин, — прошептала она.

Тасдрон вытащил ее за руку в коридор и повлек к наружной двери. Колокольчик «добытчицы» призывно звенел на ее шее. Трактирщик отодвинул засов и вышвырнул девушку во тьму переулка. Бросив на нас последний взгляд, она, сопровождаемая мелодичным звоном, поспешила выполнять наше повеление. Тасдрон закрыл дверь и задвинул щеколду.

— Как ты думаешь, у нее получится? — спросил Каллимах Тасдрона, когда тот вернулся в комнату.

— Она рабыня, — сказал Тасдрон. — В ее интересах постараться как следует.

— Давайте поедим, — предложил я. — Давно уже хочется.

— И мне, — сказал Каллимах.

— И мне, — поддержал нас трактирщик.

 

26. ФЛОРЕНС И МАЙЛЗ ИЗ ВОНДА

— Флоренс! — воскликнул я.

— Господин! — отозвалась она с довольным видом.

— Это ты! — рассмеялся я.

— Да, это я, — сказала она.

— Как приятно тебя увидеть!

— Мужчине, несомненно, приятно видеть меня такой, какая я есть, — улыбнулась Флоренс.

Шел восемнадцатый час. Близилась горианская полночь. Мы с Тасдроном и Каллимахом поужинали в задней комнате, после чего я оставил своих собеседников и вышел в главную залу таверны. Тайная встреча намечалась на двадцатый час, и у меня было время прогуляться.

— Ты хорошо выглядишь, — заметил я.

— Мой хозяин об этом позаботился.

В таверне Тасдрона, как и во многих других, вдоль одной стены тянулся ряд рабских колец, к которым хозяева могли привязать своих рабынь, в то время как сами выпивали и закусывали. Для посетителей это было очень удобно.

— Какая ты красавица, — сказал я, присев рядом с ней.

— Спасибо, господин.

— Вижу, рабство пошло тебе на пользу.

— Да, господин, — ответила она тихонько.

Я мягко взял ее за подбородок и повернул к себе лицом.

— Должен сказать, что твое преображение просто невероятно.

— Ты просто не привык видеть меня в рабской тунике и ошейнике.

— Нет, — возразил я, опуская руку, — Перемена слишком сильна, чтобы ее можно было объяснить так просто.

— Да, господин, — улыбнулась Флоренс.

Я присмотрелся к ней в той манере, в какой обычно осматривает мужчина порабощенную женщину, в то время как она смущенно опустила голову. Одежда ее сводилась к минимуму, но это, разумеется, ничуть не портило Флоренс, а лишь подчеркивало ее привлекательность. Я сразу понял, что нынешний хозяин этой женщины гордится красотой своей рабыни и потому с удовольствием выставляет ее напоказ. Флоренс стояла на коленях, спиной к стене, с широко раздвинутыми ногами и поднятыми вверх руками. Сталь оков подчеркивала и оттеняла ее нежную, шелковистую кожу. Я с удовольствием обвел взглядом чувственные изгибы ее тела, красоту упругой высокой груди, манящую округлость бедер, выпуклость ягодиц, стройность икр и маленькие ступни. Как и подобает рабыне, она была босой.

— Ты поразительно красива, Флоренс, — повторил я.

— Спасибо, господин, — поблагодарила она.

— Особенно приятно любоваться тобой, когда ты прикована цепями к кольцу.

— Да, господин.

Обычно хозяин сажает рабыню на две цепи, ручную и ножную, когда находится в незнакомой обстановке и не совсем хорошо представляет, чего можно ожидать. В привычном окружении господа ограничиваются одной цепью, а то и просто приказывают рабыне сидеть под кольцом. Девушка сама держится за него и не выпустит до тех пор, пока не получит разрешения от хозяина. Случалось, рабынь насиловали возле таких колец, и они вели себя так же, как если бы были к ним прикованы: приказ господина способен удержать любую из них на месте не хуже, чем сталь или веревки.

— Твой хозяин всегда приковывает тебя в тавернах таким образом? — спросил я.

— Да, господин, — подтвердила Флоренс.

— Наверное, тебя не так-то просто украсть, — улыбнулся я.

— Да, господин, — улыбнулась Флоренс в ответ.

— Твой господин, должно быть, высоко тебя ценит.

— Я всего лишь рабыня, — с улыбкой промолвила она, опустив голову.

— А кто твой хозяин?

— Майлз из Вонда.

— Вообще-то я так и думал.

— Он купил меня на тайных торгах, состоявшихся в лагере работорговца Теналиона.

— И сколько он за тебя дал?

— Сто золотых монет, — ответила Флоренс, расцветая горделивой улыбкой.

— Тщеславная сучка! — рассмеялся я.

— Верно, — улыбнулась она.

— Здорово! — сказал я. — Самому-то мне, когда я продал тебя Теналиону, досталось всего десять серебряных монет.

— Мой господин дал за меня гораздо больше того, что я стою на самом деле.

— Майлз из Вонда наверняка думает иначе.

— Нет, — улыбнулась Флоренс.

— Ты счастлива?

Она подняла сияющие глаза.

— О да, господин! Я счастлива!

— Прекрасно, — сказал я.

— Он раздел меня, выпорол и быстро дал мне понять, что я являюсь его собственностью.

— Я очень рад за тебя.

— Когда я была свободной, мне не приходилось и мечтать о таком мужчине. Я и представить себе не могла, что, когда он сорвет с меня одежду и бросит к своим ногам, я стану умолять его надеть на меня ошейник.

— Будь ты свободной, он не мог бы обойтись с тобой таким образом.

— Это верно, — согласилась Флоренс. — Будь я свободной, он не мог бы относиться ко мне и обращаться со мной, как ему угодно. Не мог бы насиловать меня, как подобает самцу. Но когда меня сделали рабыней и обучили повиновению, я поняла, чего желаю от жизни.

— Я рад, что ты так счастлива, — сказал я.

— Но он строг со мной, — заметила она. — Я должна слушаться его во всем.

— Само собой.

— Единственное, чего я боюсь, так это надоесть ему. Тогда он не задумываясь продаст меня. Я угождаю ему изо всех сил.

— Надо полагать, чтобы избежать порки? — усмехнулся я.

— Я люблю его! — возразила Флоренс. — Люблю Майлза из Вонда.

— Любовью свободной спутницы? — осведомился я.

— Нет, — ответила она, — безнадежной и всепоглощающей любовью рабыни к своему господину.

— Ему повезло.

— Я всецело принадлежу ему, — сказала со смущенной улыбкой дивная, лучащаяся счастьем красавица с каштановыми волосами, и я снова подумал о том, как чудесно может преобразить женщину рабство.

— Как тебя зовут теперь? — спросил я.

— Флоренс, — ответила она.

— Он оставил тебе старое имя уже в качестве клички?

— Разве оно мне не подходит?

— Еще как подходит.

— Да, — рассмеялась Флоренс с восторгом, — оно полностью подошло. Я была рабыней и раньше, когда являлась свободной. Даже тогда я в глубине души чувствовала это. Таким образом, мое прежнее имя полностью отражает мою суть и соответствует нынешнему положению.

— Это нравится тебе, верно? — спросил я.

— Да, господин, — подтвердила она, сияя от счастья. — Это мне очень нравится.

— Ну а как дела у твоего хозяина, у Майлза из Вонда? — спросил я.

Ее глаза затуманились.

— Увы, у него серьезные неприятности. Солдаты Ара во время похода на юг останавливались на постой в его поместьях, и он, раздосадованный этим, как-то раз плохо отозвался об Аре и арских войсках. Это кончилось плохо: они разграбили и сожгли его усадьбу.

— Что он делает в Виктории? — спросил я.

— Остановился по пути на запад, в Турмус, где у него есть друзья. Хозяин хочет договориться о займе на восстановление своих имений.

— Сейчас опасно путешествовать по реке. Пираты осмелели и стали очень активны. Большой ли с ним эскорт? — осведомился я, ибо с точки зрения безопасности это имело едва ли не решающее значение.

— Только я да Крондар, гладиатор.

— Всего двое? — удивился я.

— Да, — ответила Флоренс. — Остальных рабов хозяину пришлось распродать, чтобы набрать денег на дорогу.

— Но тебя он не продал, — заметил я.

— Да, господин не пожелал со мной расстаться, — с улыбкой ответила женщина, звякнув цепями.

— И с Крондаром тоже.

— Хозяин ценит Крондара, к тому же гладиатор может сослужить в пути хорошую службу.

— Верно, — согласился я, поскольку хорошо помнил Крондара. В бытность мою гладиатором мне довелось с ним драться. Крондар был ветераном бойцовых арен Ара. Он дрался как голыми руками, так и с шипастым кастетом или боевыми рукавицами. Лицо и тело этого кряжистого богатыря покрывали шрамы, отметины кровавых схваток.

— Вам не стоит покидать Викторию, пока на запад не отправится караван из нескольких кораблей, — посоветовал я.

— Боюсь, мой господин нетерпелив, — отозвалась Флоренс.

— Ну что ж, — сказал я, поднимаясь. — Рад был повидаться с тобой… рабыня.

— Господин, — окликнула меня Флоренс, когда я уже повернулся, чтобы уйти.

— Ну?

— Спасибо тебе за то, что в свое время ты продал меня в рабство. Именно ты первый открыл во мне женское начало и внушил мне, что мое предназначение в служении мужчинам. Если б не ты, мне, возможно, так и не посчастливилось бы стать рабыней моего возлюбленного хозяина.

Я пожал плечами и улыбнулся.

— Желаю тебе всех благ, рабыня.

— И я желаю тебе всего хорошего, господин.

Выйдя из таверны и оглядевшись, я увидел коренастого, мускулистого мужчину, присевшего у стены таверны возле нескольких тюков и свертков.

Ухмыльнувшись, я направился к нему, но он, заметив это, предостерегающе зарычал и угрожающе поднял руки.

— Крондар! — воскликнул я.

Старый боец сморщил пологий лоб и окинул меня недоумевающим взглядом. На его шее поблескивал массивный металлический ошейник.

— Господин меня знает?

— Не называй меня господином. Меня зовут Джейсон. Теперь я свободный человек, но мы бились друг против друга близ Вонда.

— Свободный? — переспросил детина и опустился на колени.

Я поднял его на ноги.

— Ты что, меня не помнишь? Я Джейсон. Мы с тобой дрались.

Прищурившись, Крондар присмотрелся ко мне, а потом хмыкнул:

— Это был славный бой.

Мы обнялись в лунном свете, ибо нас, вне зависимости от нынешнего положения, сближало братство схватки и крови.

— Рад тебя видеть, Крондар, — сказал я.

— Приятно с тобой встретиться, Джейсон.

Неожиданно я услышал звон извлекаемой из ножен стали и резко обернулся.

Майлз из Вонда грозно взирал на меня с обнаженным мечом в руке. Позади него робко жалась прелестная в своей короткой серой тунике рабыня Флоренс.

Отпрянув от Крондара, я попятился. Майлз из Бонда с мечом наготове сделал шаг вперед.

— Эй, малый, по-моему, ты цеплялся в таверне к моей рабыне!

— Я просто поговорил с нею.

— Нечего отговариваться, доставай свой клинок.

— Майлз, ты меня не узнаешь?

— Ты Джейсон. Раньше ты был гладиатором.

— Верно, — подтвердил я.

— Доставай меч!

— Господин! — умоляющим тоном заговорила Флоренс, — он не умышлял ничего дурного. Не гневайся, господин!

— Молчи, рабыня! — отрезал он.

— Повинуюсь, господин, — ответила она с несчастным видом.

Вокруг нас между тем уже начали собираться зеваки.

— Ты что, собираешься умереть, так и не обнажив меча? — спросил Майлз.

— Пожалуйста, не надо, господин! — зарыдала Флоренс, упав на колени перед ним и хватаясь за его ноги. Он отшвырнул ее в сторону пинком, и Флоренс с плачем распласталась на камнях. Девушка совершила тяжкий проступок: заговорила без разрешения господина и даже попыталась вмешаться в мужские дела. Не приходилось сомневаться в том, что сегодня вечером ее ожидала порка.

— Обнажи свой меч, — снова потребовал Майлз из Вонда.

Народу вокруг нас собралось еще больше, и некоторым задиристый тон Майлза не понравился. Руки нескольких прохожих лежали на рукоятях мечей, и я с запоздалой благодарностью сообразил, что они на моей стороне. Не обратив поначалу внимания на слова Пегги о том, что в Виктории меня уважают, теперь я имел возможность убедиться в ее правоте. Люди знали меня по работе в порту, многие слышали, как я прогнал из Виктории вора Грага Быстроногого, да и то, что я не побоялся зайти в таверну Хиброна, чтобы попытаться выручить мисс Хендерсон, при всей неудачности этой попытки свидетельствовало в их глазах в мою пользу. Возможно, кто-то знал о и том, что, когда пираты злодействовали в порту, меня лишь силой удержали от открытого выражения возмущения, а с иными из них мне просто доводилось выпивать или бок о бок работать на причалах.

— Ну, достанешь ты меч или нет! — нетерпеливо воскликнул Майлз из Вонда. Похоже, он неверно оценивал обстановку и не представлял себе, какая опасность ему угрожает. Я решил, что его надо выручать, пока не поздно.

— Ты казался мне человеком чести, — промолвил я, обращаясь к нему.

— Надеюсь, так оно и есть, — отозвался Майлз.

— Я работаю в доках, — сказал я, приметив краешком глаза, что Крондар развернулся, готовясь встретить опасность лицом к лицу. У меня не было сомнений в том, что гладиатор не побоится преградить им путь, хотя, скорее всего, падет под ударами мечей. — Как ты думаешь, когда и где портовый грузчик мог выучиться обращению с мечом так, чтобы иметь возможность потягаться с тобой?

Майлз из Вонда, согласившись с моим доводом, сердито засунул меч обратно в ножны.

Знать о том, что у меня нашлось время на обучение этому искусству, ему было вовсе не обязательно. Каллимах оказался превосходным учителем, к тому же не жалел ни времени ни усилий, чтобы усовершенствовать мои навыки. Да и я, возможно, благодаря хорошей реакции и владению приемами рукопашного боя проявил себя способным учеником.

Мне удалось освоиться со смертоносным горианским клинком настолько, что я, возможно, не ударил бы в грязь лицом и в поединке с гордым жителем Вонда. Мне даже было любопытно, сумел бы я справиться с ним, дойди дело до настоящей схватки? Но вот желания ранить, тем более убить его у меня не имелось ни малейшего.

Кроме того, я не хотел, чтобы о моем недавно обретенном умении обращаться с оружием стало известно в городе. Для местных жителей славный парень Джейсон оставался портовым грузчиком, неплохим кулачным бойцом, не имеющим, однако, ни малейшего понятия о том, с какого конца берутся за боевую сталь. Подобно тому, как Каллимах продолжал притворяться опустившимся пропойцей, я делал вид, будто совершено не владею холодным оружием.

— Я не стану тебя убивать, — раздраженно сказал Майлз из Вонда.

— Приятная новость, — улыбнулся я, приметив, что окружающие расслабились. Майлз из Вонда, сам того не подозревая, только что спас собственную жизнь, жизнь Крондара и, возможно, жизнь рабыни. Прежде чем он успел бы дотянуться до меня своим клинком, добрая дюжина чужих могла пронзить его самого.

Само собой, что к гражданам Виктории я испытывал самые теплые чувства.

— Крондар, — сказал Майлз из Вонда, указав на меня, — отлупи этого малого.

— Если тебе так угодно, господин, — сказал Крондар, — я нападу на Джейсона, но отлупить его мне не удастся.

— Каким же, интересно, образом, я могу получить удовлетворение за нанесенное мне оскорбление? — спросил Майлз из Вонда, глядя на меня.

— Мне почем знать? — отозвался я.

Сделав шаг вперед, Майлз со всего размаху отвесил мне звонкую оплеуху, после чего отступил и вдобавок наградил меня еще и плевком. В толпе послышались сердитые возгласы, Крондар ахнул. Флоренс издала стон. Я напрягся, но сдержался и не отреагировал.

Майлз из Вонда развернулся и, знаком приказав Крондару взвалить на плечи тюки, которые тог сторожил, зашагал вдоль Ликурговой улицы. Флоренс семенила за ним, а последним, отстав на несколько шагов, плелся тяжело нагруженный Крондар.

Я стер с туники плевок и вытер руку.

— Почему ты не свернул этому малому шею? — поинтересовался кто-то из зевак.

— Он неплохой парень, — ответил я. — Кроме того, взгляни на его рабыню.

Мы проводили взглядом полуодетую красавицу, следовавшую за своим господином.

— Видишь, какая красотка? Не удивительно, что он взъярился, вообразив, будто я хочу на нее посягнуть.

— Да, из-за такой взъяришься… — понимающе хмыкнул мой собеседник.

 

27. ЧТО ПРОИЗОШЛО В ПОРТУ НЕЗАДОЛГО ДО ПОЛУНОЧИ

Шел уже девятнадцатый час, последний перед двадцатым, горианской полуночью.

Я вел себя менее осторожно, чем следовало.

— Стой! — угрожающе произнес чей-то голос, когда я проходил мимо штабеля бревен.

Я развернулся, но обнажить меч у меня не было ни малейшей возможности, ибо острие чужого клинка упиралось мне в живот. Я вжался спиной в бревна.

— Выходит, ты последовал за мной, Майлз из Вонда, — сказал я.

Малый с мечом промолчал.

— Нет нужды прятать лицо под маской, — сказал я. — Здесь темно и, кроме нас, никого нет.

Клинок отодвинулся назад на несколько дюймов.

— Держи руки по швам и встань на колени, очень медленно, — велел человек в маске.

Я выполнил его требование.

— А теперь медленно, очень медленно сними пояс с мечом и положи на доски.

Я подчинился.

— Ты не Майлз из Вонда. — Я понял, что голос человека в маске мне незнаком. — Что тебе надо? Ты разбойник?

Он ничего не ответил. Я следил за его клинком.

— Если тебе нужны деньги, то у меня есть с собой несколько монет. Забери их. Зачем тебе убивать меня?

— Не будь дураком, — проворчал незнакомец. — Говори, где «это»?

— Что — «это»? — спросил я.

— Топаз.

— Ты курьер Рагнара Воскджара! — догадался я.

Именно он положил топаз в мой кошель, чтобы защитить себя во время обыска, устроенного стражниками Арской фактории в таверне Клеанта. Меня не обыскали в таверне, потому что я, как и некоторые другие, подвергся обыску у входа в нее всего лишь несколько минут назад. Он явно тянул на важную персону и, естественно, стремился сохранить тайну своей личности.

— Где топаз? — настаивал незнакомец.

— Значит, это ты ворвался в мой дом, перевернул все вверх дном и подверг допросу леди Беверли Хендерсон?

— Я его там не нашел, — угрожающе произнес он.

— Но ты получил кое-что за свои хлопоты, — напомнил я ему. — Ты связал леди Беверли, как рабыню, заставил умолять об изнасиловании, после чего любезно откликнулся на ее просьбу.

— Она осталась довольна, — буркнул он.

— Изнасилование свободной женщины — это серьезный проступок, — напомнил я.

— Я разбираюсь в женщинах, — сказал пират, — Она была природной рабыней.

— С этим не спорю, — промолвил я, ибо, побывав в крепости Поликрата, убедился в том, что прекрасная мисс Хендерсон по своей внутренней сути и впрямь являлась рабыней из рабынь. Исходя из этого, обращение, которому подверг ее пиратский гонец, можно было счесть вполне уместным.

— Стражники Порт-Коса, которые также обыскали твой дом и сады, причем по доносу той самой леди Беверли, тоже не добились успеха.

— Ты хорошо информирован, — заметил я.

— Так где же находится топаз? — спросил он.

— В надежном месте, — ответил я, ибо пирату, разумеется, не следовало знать, что в соответствии с нашим планом я уже доставил камень в цитадель Поликрата.

— Хочешь, чтобы я убил тебя прямо сейчас? — осведомился пират.

— Убить меня ты, конечно, можешь, — пожал я плечами, — но как, интересно, ты тогда найдешь топаз?

— Я наблюдал за тобой, — промолвил он, чуточку отведя меч назад. — Пришлось набраться терпения, но, признаюсь, и это не помогло. Ты так и не вывел меня к топазу, а ждать бесконечно я не могу. Тебе следовало бы понять это, ведь есть люди, перед которыми я должен отчитываться.

— Я отношусь к таким вещам с большим пониманием.

— Кончай болтать! Где топаз?

— Скажи на милость, какую ценность будет представлять для тебя моя жизнь спустя мгновение после того, как ты заполучишь камень?

— Решительно никакой.

— В таком случае ты, надо полагать, без труда поймешь что у меня нет особой охоты выполнить твое требование.

— Плевать мне на твою охоту или неохоту. Если топаз не будет доставлен по назначению, меня самого прикончат!

— Рагнар Воскджар конечно же знает, кто ты такой?

— Разумеется знает.

— В таком случае ты влип. Тебе не позавидуешь.

— Может быть, но уж тебе-то тем более завидовать не приходится. Убьет меня Рагнар или нет — это дело будущего, а вот прикончить тебя я могу прямо сейчас, не сходя с этого места.

— Такая возможность существует, и меня она вовсе не радует, — признался я.

— Однако, — промолвил пиратский гонец, — существует решение, приемлемое для нас обоих.

— Я отдаю тебе топаз, а ты оставляешь меня в живых, да? — высказал догадку я.

— Совершенно верно.

— Но какая у меня гарантия того, что, получив камень, ты не нарушишь условия сделки?

— Порукой тому мое слово и моя честь.

— Ты уж не обессудь, но пираты, равно как и все, кто с ними сотрудничает, не пользуются репутацией людей чести.

— А у тебя есть выбор?

Острие меча вновь коснулось моего живота.

— Ладно, вижу, деваться мне некуда. Пойдем, я покажу тебе, где спрятан топаз.

— Пойдем. Но поднимайся медленно и не вздумай потянуться за своим мечом.

Медленно встав на ноги, я двинулся вдоль штабелей с грузами. Пиратский курьер следовал за мной, держа меч наготове, и наверняка при малейшей попытке повернуться к нему или бежать, сразил бы меня наповал.

— Не спеши, — сказал он. — Иди медленно.

— Как хочешь. Мы идем туда, где я спрятал топаз.

Надо сказать, что мои слова соответствовали действительности: топаз и вправду был спрятан мною в порту, но впоследствии я забрал его оттуда, чтобы доставить в цитадель Поликрата.

— Мы пришли, — объявил я. — Доставать?

— Доставай.

Я осторожно сдвинул одну из предназначенных для мощения улиц прямоугольных гранитных плит, доставленных кораблем из карьера некоторое время назад. Предполагаемый покупатель в нарушение контракта не выкупил строительный материал вовремя, и теперь камню предстояло храниться на территории порта до окончания зимы. Продавать его раньше не имело смысла, ибо цены на такой товар поднимаются с началом строительного сезона.

Мне показалось, что в стопке плитняка можно устроить надежный тайник: камень прочен, и его долго не потревожат. Кроме того, сложен он был не более чем в четырех сотнях ярдов от портового двора, куда я частенько являлся наниматься на работу.

— Видишь, какое я подобрал местечко. Никому бы и в голову не пришло искать топаз среди строительного камня.

— Он все еще там? — спросил человек в маске, стоявший позади меня с мечом наготове.

Он был высок ростом и худощав, почему я с первого взгляда и принял его за Майлза из Вонда.

Нетерпение в голосе этого малого напомнило мне о том, что времени у меня в обрез. Осторожно сдвинув еще одну плитку, я взялся за другую, делая вид, будто ее зажало.

— Ты обещал отпустить меня, если получишь топаз, — напомнил я.

— Сказал же, отпущу. Мне нужен камень, а не твоя дурацкая жизнь.

— Камень здесь.

Он с размаху обрушил на меня меч, но я, резко развернувшись, подставил под клинок гранитную плиту. Сталь лязгнула о камень, выбив искры и отбив от камня мелкие осколки. Не выпуская куска гранита, я пнул нападавшего ногой, и он, пошатнувшись, отпрянул. Прежде чем мой противник успел восстановить равновесие и нанести новый удар, я обеими руками швырнул в него камень, угодив в левое плечо.

Пиратский курьер охнул, попытался поразить меня клинком, но его выпад не достиг цели. Левая рука незнакомца обвисла как плеть. Он тяжело дышал и не спешил с новой атакой. Я полагал, что левое плечо этого малого онемело и драться ему сейчас не с руки.

— Был здесь камень, да сплыл, — промолвил я, отступив примерно на фут. — Похоже, я привел тебя не туда.

Мой противник, шатаясь, двинулся ко мне, но я, не дожидаясь, когда он окончательно оправится, повернулся и бегом припустил назад, к штабелю бревен. Туда, где остался мой меч. Подобрав клинок, я повернулся и увидел своего преследователя, ковылявшего за мной яростно, но не слишком резво.

Увидев в моей руке меч, он остановился. Кем бы сей малый ни был, он не из Виктории. Местный житель, будучи вооружен, продолжал бы атаку, даже получив ушиб камнем. Этот малый, однако, понятия не имел, каковы мои возможности, а поскольку полученная травма могла затруднить для него дальнейший поединок, заколебался. Похоже, он растерялся и не знал, что делать.

— Слип! — прорычал пиратский гонец. — Гнусный обманщик!

— Первый удар был нанесен не мной, — резонно указал я.

— Слин! — снова выругался он.

— Эй! — заорал я со всей мочи. — Эй, парень, ты кто такой? Что ты тут высматриваешь? Кто тебе разрешил шататься в темноте рядом со складами, где добрые люди хранят свои товары? Решил поживиться, проходимец?!

Задрожав от ярости, охотник за топазом сделал шаг вперед.

— Ворюга! — завопил я еще пуще. — Убирайся вон, негодяй! Мы в Виктории таких не терпим!

— Молчи, дурак! — прошипел незнакомец.

— Вор! Вор! — кричал я. — Люди! Держите вора!

— Что здесь происходит? — прозвучал голос со стороны причала.

— Вор! — крикнул я. — На помощь! На помощь!

Оглянувшись, я увидел приближающийся фонарь.

Двое свободных мужчин, да еще и в сопровождении рабов, спешили на мой крик.

— Слин! — прорычал человек в маске, развернулся и заковылял во тьму.

— Это ты, Джейсон? — спросил один из них.

— Кто же еще? — отозвался я, вкладывая меч в ножны.

— А что за шум? — спросил другой.

— Да шастал тут какой-то подозрительный тип, а стоило спросить его, что да как, задал стрекача. Наверняка он затевал недоброе.

— Похоже, он убрался восвояси, — заметил первый горожанин.

— Да, — подтвердил я. — Этот малый отирался возле склада строительных материалов. Копался в куче гранита, того самого, что не вывезли по вине покупателя.

— Там же нет ничего ценного, — хмыкнул горожанин.

— Ну и хорошо, — отозвался я. — Значит, все в порядке.

 

28. ДВА КАПИТАНА ПРИХОДЯТ В ТАВЕРНУ ТАСДРОНА. МЫ ПРЕДОТВРАЩАЕМ КРОВОПРОЛИТИЕ

— Уже второй час, — сказал Каллимах, — они, конечно, не придут.

Пегги стояла на коленях, склонив голову к ногам Тасдрона, своего хозяина. Тяжелая цепь с колокольчиком и коробкой для сбора денег все еще висела на ее шее.

Взяв девушку за волосы, я нагнул ей голову и поднял цепь, в то время как Тасдрон снова надел свой ошейник на ее горло.

— Ты все сделала, как сказал тебе Джейсон? — спросил Тасдрон.

— Да, господин, — ответила Пегги.

Вставив ключ в замок на цепи, я отомкнул его и снял с ее шеи атрибуты добытчицы.

— Я нашла Амилиана, капитана стражи Арской фактории, — продолжила девушка, — и преклонила перед ним колени, стала униженно и смиренно лизать и целовать его ноги.

— Как тебе и подобало, — сказал Тасдрон.

— Потом я, всячески пресмыкаясь перед ним, сообщила, что послана к нему людьми, знающими о местонахождении топаза. Если он хочет и сам узнать, где находится камень, ему следует прийти в таверну Тасдрона сегодня ночью, к двадцатому часу.

— Но сама ты вернулась только к первому часу, — указал Тасдрон.

— Мне удалось найти Амилиана уже после девятнадцатого часа, — ответила рабыня.

— Это еще почему? — строго спросил Тасдрон.

— Меня задержали мужчины, — пролепетала девушка. — Я была обнажена, с бубенцом и денежной коробкой…

Я встряхнул коробку, и в ней зазвенели монетки. Когда Пегги ушла из таврены, денег там не было.

— Сам Амилиан воспользовался мною, — промолвила Пегги. — Связал мои руки за спиной и оттащил в свою спальню.

— А монету он тебе заплатил? — спросил Тасдрон.

— Да, господин. — Пегги покраснела.

— Ты угодила своим клиентам? — поинтересовался ее хозяин.

— Я старалась, господин.

— Ты отдавалась им? Амилиану и прочим?

— Пожалуйста, не заставляй меня говорить, господин, — взмолилась она, ибо стыдилась рассказывать об этом в присутствии Каллимаха.

— Говори, рабыня, — рявкнул Тасдрон.

— Да, господин, — прошептала она, не поднимая головы. — Я отдавалась им.

— Старательно отдавалась?

— Да, господин. — На глазах ее выступили слезы. — Что мне еще оставалось делать? Ведь я рабыня!

Пегги обращалась вроде бы к Тасдрону, но я-то знал, кому на самом деле адресованы эти слова.

— Не понял, — проворчал Тасдрон, — в чем загвоздка? Ты ведь и обязана была отдаваться им старательно и самозабвенно.

Так и не подняв головы, Пегги залилась слезами. Я покосился на него и пришел к выводу, что воин оставил все эти признания без какого-либо внимания. Что за дело ему могло быть до переживаний и чувств ничтожной рабыни?

— Амилиана здесь нет, — заметил я.

— Воспользовавшись мною, он развязал меня и велел возвращаться к своему господину. Просто выставил из спальни, не сказав, собирается он прийти или нет.

— Во всяком случае, обращаться с женщинами этот Амилиан умеет, — заметил Тасдрон.

— Да, господин, — сказала девушка.

Я положил цепь с колокольчиком и коробкой для сбора денег на низенький столик, а Тасдрон замкнул на левой лодыжке невольницы браслет с рабскими бубенчиками и, швырнув ей клочок шелка, который приказал снять перед этим, сказал:

— Можешь надеть.

— Да, господин.

Меня позабавило то, с какой радостью надела Пегги эту прозрачную, ничего не скрывающую тряпицу. Некоторые свободные женщины утверждают, что скорее готовы выйти на люди голыми, чем в столь позорном наряде. Правда, они утверждают это, пока свободны, а будучи обращенными в рабство, быстро приучаются ценить крохотные кусочки шелка как нечто прекрасное и драгоценное.

— Принеси нам поесть и выпить, — приказал ей Тасдрон.

— Слушаюсь, господин, — сказала Пегги и, звеня колокольчиками, поспешно покинула комнату.

— Где Глико? — спросил Тасдрон. — Его попросили всего лишь привести Каллистена. Никаких затруднений с этим быть не должно, однако им следовало прийти уже добрый час назад. Что их задержало?

— Вот уж не знаю, — отозвался я.

— Может, непредвиденная встреча? — предположил трактирщик.

— Шпионы повсюду просто кишмя кишат, — продолжал сокрушаться Тасдрон. — Вдруг наши планы уже раскрыты?

— Твое заведение пока еще не сожгли, — заметил я.

— Есть чему порадоваться, — раздраженно буркнул он.

Я улыбнулся.

— Ты понимаешь, чем чреваты эти попытки, не так ли? — осведомился Тасдрон.

— Думаю, да.

— Кто-то у двери, с заднего хода, — прервал нашу перепалку Каллимах.

Тасдрон вышел в заднюю дверь комнаты и поспешил по коридору к наружному входу. Сдвинув узкую панель, он всмотрелся в щель, после чего вернул панель на место, отпер дверь, впустил двух человек и тут же запер замок. В одном из вошедших, полном, осанистом мужчине, кутавшемся в белую с золотом тунику купца высшей гильдии, я тут же узнал своего знакомца Глико. Спутником его был рослый, властного вида малый, тот самый, что несколько дней назад допрашивал меня в резиденции стражников Порт-Коса по доносу мисс Хендерсон.

Поверх мундира он облачался в коричневый плащ, а под мышкой левой руки держал шлем с гребнем из волос слина. Я понял, что это Каллистен.

Его левое плечо было сгорблено, но зато правая рука казалась крепкой и весьма привычной к рукояти горианского боевого клинка.

— Приветствую тебя, Каллистен, — сказал Каллимах, поднявшись, чтобы поздороваться с ним.

— Приветствую, капитан, — сказал Каллистен. — Глико предупредил меня, что ты будешь здесь.

— Я больше не капитан, — сказал Каллимах. — Теперь капитан ты.

— В Порт-Косе есть разные капитаны, — ухмыльнулся Каллистен.

— Как там бойцы? — спросил Каллимах.

— Они вспоминают тебя с теплотой, как и я.

Воины крепко пожали друг другу руки, и мне это понравилось — я опасался, что между ними могут возникнуть трения. Как-никак, Каллимаха отстранили от командования на основании свидетельства Каллистена. Однако Каллимах не затаил зла по этому поводу, ибо, похоже, искренне считал, что у Каллистена не было выбора. Он поступил так, как предписывал ему долг стража порядка и офицера, нравилось ему это или нет.

— В прежние времена нам случалось выпивать вместе, — сказал Каллимах Тасдрону.

— Я и капитаном-то стал благодаря Каллимаху, — признался Каллистен. — Когда его отстранили от должности, он сам рекомендовал меня в качестве своего преемника.

— Благородный поступок, — искренне сказал Тасдрон, глядя на Каллимаха с уважением.

— Он был самым знающим, умелым и дисциплинированным офицером, — пояснил Каллимах, — В противном случае я не стал бы рекомендовать его, вне зависимости от моего личного отношения.

— Я стараюсь оправдать твое доверие, — вымолвил Каллистен.

— Доверие опустившегося пьянчуги? — усмехнулся Каллимах.

— Мы всегда будем помнить о тебе как о нашем капитане.

— Ты прекрасный офицер, — повторил Каллимах, — и принял командование по праву.

— Если это и так, — отозвался Каллистен, — то лишь благодаря тому, что ты многому меня научил.

И снова они обменялись теплым рукопожатием.

Я встал и молча кивнул вошедшему.

— Я тебя знаю? — спросил Каллистен, обернувшись ко мне.

— Мы встречались. Я был одним из нескольких задержанных, которых ты допрашивал в связи с делом о топазе.

— Точно! — вспомнил Каллистен. — А Тасдрон тогда за тебя поручился.

— Так оно и было, — подтвердил трактирщик.

— Как тебя зовут? — спросил Каллистен.

— Джейсон, — напомнил я ему.

— Да, — сказал Каллистен. — Джейсон с доков.

— Он самый.

— Я бы пришел пораньше, но никак не мог найти Каллистена, — вставил Глико.

— Я был занят, — пояснил капитан, — у нашего брата стражника всегда дел по горло.

— У тебя что-то с плечом, — заметил Тасдрон. — Ты не ранен?

— Я упал, — сказал Каллистен.

— Можем ли мы тебе как-нибудь помочь? — осведомился Тасдрон.

— Пустяки, — отмахнулся Каллистен, после чего оглядел всех присутствующих и обратился к Каллимаху.

— Что у вас нового? Верно ли, что я могу узнать что-то насчет топаза?

— Это правда, — ответил Каллимах. — Мы все тебе расскажем, но чуть позднее.

— А в чем задержка? — осведомился Каллистен.

— Ждем еще одного человека.

— Можно узнать кого?

В этот момент в дверь тихонько постучали.

— Человека, с которым тебе необходимо встретиться, — сказал Каллимах.

— Войди! — пригласил Тасдрон.

Пегги, удерживая поднос на одной руке, впорхнула в помещение.

— Господа, — промолвила она, опустив голову.

— Обслужи! — велел ей Тасдрон.

— Да, господин, — сказала Пегги.

Скрестив ноги, мы расселись вокруг низенького стола. Каллистен положил свой шлем рядом и откинул плащ, открыв тунику с эмблемой Порт-Коса. Пегги опустилась на колени перед столиком и принялась расставлять чашки, сосуды и тарелки. На одной тарелке было мясо, на другой хлеб, еще на одной — порезанные ломтиками фрукты, на четвертой — орехи и сыр. Каждый мог брать с любой из тарелок что хотел. Пегги принесла также пагу, вино и воду.

— Хорошенькая рабыня, — заметил Каллистен.

Мы посмотрели на Пегги, едва прикрытую клочком желтого шелка. На ее левой лодыжке позвякивали бубенчики, на шее красовался ошейник, длинные светлые волосы рассыпались по плечам.

— Она с Земли, — сказал Тасдрон.

— Интересно, — отозвался Каллистен.

Пегги в почтительном молчании расставила по столу блюда с едой и напитки.

— Нам нужны приборы для нашего друга и еще одного человека, который должен прийти, — сказал Тасдрон.

— Да, господин, — отозвалась Пегги.

— Я полагаю, что он все-таки придет.

— Я тоже так думаю, мой господин, — прошептала рабыня, поднялась и, забрав поднос, упорхнула из комнаты.

Я улыбнулся. Пегги, разумеется, была заинтересована в том, чтобы Амилиан, капитан стражников Арской фактории, принял переданное ею приглашение. В противном случае рабыню ожидала порка, причем основательная.

— Кто же этот таинственный гость, которого мы ждем? — снова поинтересовался Каллистен.

— Тот, с кем тебе важно встретиться, — повторил Каллимах.

— Хорошо, — улыбнулся Каллистен.

Послышался стук в наружную дверь, решительный и громкий. Он повторился три раза.

Мы переглянулись. Глико натянул на себя плащ, скрыв белый и золотой цвета своего одеяния; Каллистен, увидев это, тоже накинул плащ, скрыв эмблемы Порт-Коса. Тасдрон поднялся и вышел в коридор. Мы тоже встали.

Вскоре трактирщик вернулся в комнату в сопровождении рослого мужчины, несшего под мышкой шлем. Он откинул капюшон длинного коричневого дорожного плаща, и я приметил, что плащ оттопыривается висящим на поясе клинком. Каштановые волосы новоприбывшего были коротко острижены, на гладко выбритом лице выделялись ясные, проницательные глаза и волевая квадратная челюсть.

— Я Тасдрон, владелец этой таверны, который и пригласил тебя сюда, — представился трактирщик.

— Меня зовут Джейсон. Я обычно работаю в речном порту Виктории, — представился я.

— Я Глико, из касты купцов.

— Я Каллимах, — сказал бывший капитан и, помедлив, добавил: — из касты Воинов.

— Мне известен лишь один воин по имени Каллимах, — заявил новоприбывший.

— Кто этот человек? — сурово спросил Каллистен у Тасдрона. Я заметил, что правая рука Каллистена скользнула под плащ к рукояти меча.

— Мы собрались здесь ради дела, важного для нас всех, — поспешно заявил Тасдрон.

— Кто он такой? — спросил у трактирщика последний гость, кивнув в сторону Каллистена.

У двери послышался тихий звук, и новопришедший мгновенно прислонился к стене, глядя на нас с подозрением.

Вошла Пегги с дополнительными столовыми приборами. Тасдрон облегченно вздохнул.

Увидев нового гостя, Пегги поспешно встала на колени и опустила голову. Она хорошо помнила, что он с ней сделал.

— О рабыня, — хмыкнул воин.

— Да, это моя рабыня, — подтвердил Тасдрон.

— Я вижу, что пришел в нужное место, — заметил гость.

— Несомненно, — сказал Тасдрон и, обернувшись к Пегги, бросил: — Обслужи.

— Да, господин.

Поднявшись, девушка подошла к низенькому столу, снова опустилась на колени и выставила на стол посуду.

— Была ли она хороша? — спросил Тасдрон.

— Да, — сказал воин. — Она пьянит, как пага.

Пегги, покраснев, опустила голову, хотя не было ничего необычного в том, что господа обсуждали сексуальные достоинства рабынь.

— С какой целью меня пригласили на эту встречу? — спросил гость.

— Мы хотим предложить сотрудничество в осуществлении проекта, представляющего большой взаимный интерес, — ответил Тасдрон.

— Кто он? — спросил новоприбывший, кивнув на Каллистена.

— Кто он? — угрожающе спросил Каллистен Тасдрона, указывая на новоприбывшего.

Я напрягся. Рука Каллимаха незаметно потянулась к мечу.

— Давайте проявим выдержку, — промолвил Тасдрон.

— Я Каллистен, капитан Порт-Коса, — сказал Каллистен.

— Я Амилиан, капитан Арской фактории, — сказал новопришедший.

Два плаща одновременно были откинуты назад, открыв взору гербы Порт-Коса и Арской фактории. Два меча в одно мгновение с лязгом вылетели из ножен. Девушка пронзительно вскрикнула. Я попятился.

— Порт-Кос! — крикнул Каллистен.

— Слава Ару! — вскричал Амилиан.

Но едва клинки успели скреститься, как взлетели вверх, рассыпав сноп искр. Воины отпрянули друг от друга, ибо между ними встал Каллимах. Именно его меч отбил вверх оба клинка.

— Ты не прав, — сказал Амилиан Каллимаху.

Каллимах убрал свой меч в ножны.

— Если ты, Амилиан, капитан Арской фактории, хочешь кого-нибудь зарубить, начни с меня. А ты, — он обернулся к Каллистену, — намерен поднять меч на старого товарища?

Каллистен заколебался.

— Это что, ловушка? — спросил Амилиан.

— Самая большая опасность для нас, — сказал Каллимах, — состоит в том, что мы можем не понять друг друга и повести себя как враги.

— Капитаны, — попросил Глико, — вложите мечи в ножны.

— Меня заманила сюда эта презренная рабыня, — промолвил Амилиан, указывая горианским клинком на Пегги, и девушка в ужасе отпрянула, ибо знала, что даже легкое прикосновение отточенной стали чревато для нее расставанием если не с жизнью, то с красотой нежной, шелковистой кожи.

— Она была лишь орудием, использованным нами, чтобы передать тебе приглашение, — пояснил Тасдрон.

— А ты откуда, купец? — спросил Амилиан.

— Из Порт-Коса.

— А ты? — спросил Амилиан у Каллимаха.

— А я тот самый Каллимах из касты Воинов, о котором ты наслышан. Я тоже из Порт-Коса.

Амилиан отступил на шаг.

— Мы с Джейсоном, — вновь вступил в разговор Тасдрон, — оба представляем Викторию, а Виктория по отношению к распрям Ара и Коса нейтральна. Вот почему вам обоим, Каллистену и тебе, предложили встретиться на нейтральной территории.

Я отметил, что Тасдрон не задумываясь назвал меня представителем Виктории. До сего момента мне не приходилось размышлять на сей счет, но теперь я решил, что и впрямь могу считать себя таковым. Конечно, жить и работать в городе еще не означает стать его гражданином, но для меня, похоже, это было не так уж невозможно.

— Я готов дорого продать мою жизнь, — заявил Амилиан.

— Тебе ничто не угрожает, — сказал Тасдрон, — или, во всяком случае, не больше, чем всем нам, остальным.

— Ты хорошо справилась со своей ролью, рабыня, — презрительно усмехнулся Амилиан. — Теперь ты, наверное, получишь корку помягче, цепи полегче и конуру побольше.

Пегги попятилась, приложив руку ко рту.

— Но если я уцелею, — продолжил капитан, — ты узнаешь, как умеют мужчины Ара наказывать коварных рабынь.

Девушка задрожала от ужаса.

— Мы не хотим тебе никакого зла, — сказал я Амилиану. — Пегги, подойди к капитану, встань перед ним на колени и подставь обнаженную грудь под его клинок.

Девушка растерянно оглянулась на Тасдрона, не преминув покоситься и на Каллимаха. Тасдрон являлся ее хозяином, так что она обязана была заручиться его разрешением, но, взглянув на Каллимаха, Пегги непроизвольно дала понять, что в душе числит его своим господином.

— Сделай это, — сказал Тасдрон.

— Сделай это, — повторил Каллимах. В конце концов, для него она была всего лишь рабыней, к тому же чужой.

Пегги встала и, понурясь, преклонила колени перед изумленным Амилианом. Потом, у его ног, она подняла голову, раздвинула на груди желтый шелк и обнажила грудь перед его мечом.

Я приметил улыбку Тасдрона. Взгляд, брошенный Пегги на Каллимаха, не укрылся от трактирщика, и он понял, что рабыня, принадлежащая ему по закону, смиренно и безнадежно влюблена в одного из посетителей таверны. Не думаю, чтобы это открытие огорчила Тасдрона: в отношениях с рабыней оно ничего не меняло и, пожалуй, даже делало ее еще более управляемой.

Озадаченный Амилиан опустил острие меча и посмотрел на нас.

— Мы не хотим тебе зла, — снова сказал я.

— Это не ловушка? — спросил Амилиан.

— Ни в коем случае! — заверил я.

— Каллистен, — сказал Каллимах, повернувшись к капитану Порт-Коса, — ты имеешь желание сразить меня своим мечом?

— Нет, — ответил Каллистен, — Конечно нет.

— Тогда убери его.

Каллистен вложил в ножны свой меч, а спустя мгновение Амилиан последовал его примеру.

— Давай сядем за стол, — предложил Тасдрон. — Нам есть что обсудить.

Так мы и поступили.

— Прикрой грудь и ступай к стене, встань там на колени и жди, — приказал Тасдрон Пегги. — Если господам что-то понадобится, я тебя позову.

— Повинуюсь, господин.

— Хочешь, чтобы она разделась, облизала твои ноги и обслужила тебя, пока мы тут выпиваем и закусываем? — поинтересовался трактирщик у Амилиана.

На горианских пирушках принято предлагать гостям услуги своих рабынь, которые не только всячески ублажают господ, но порой даже кладут еду им в рот. Присутствие покорных обнаженных красоток придает таким дружеским попойкам особую прелесть.

— Полагаю, ты предлагаешь такое обслуживание не всем, — заметил Амилиан.

— Не думаю, что это было бы разумно, — сказал Тасдрон.

— Тогда и я пока воздержусь.

— Нам предстоит серьезный разговор, — промолвил трактирщик.

Я мысленно улыбнулся. Рабыни, разумеется, украшают жизнь мужчины, но имеют свойство отвлекать от серьезных мыслей и дел.

— А она что-то знает? — спросил Амилиан.

— Очень мало, — заверил его Тасдрон.

— Держи ее в неведении.

— Конечно.

Пегги между тем прикрыла грудь желтым шелком, грациозно, чуть звеня бубенцами, отошла к стене и тихонько, стараясь не привлекать к себе внимания, опустилась там на колени.

— Будем говорить тихо, — предложил Тасдрон.

Каллистен и Амилиан единодушно кивнули.

 

29. ВРАТА РЕКИ. Я СНОВА ПОПАДАЮ ВО ВЛАДЕНИЯ ПОЛИКРАТА

— Если бы остальные поддержали нас в полной мере, этот план был бы вполне осуществим, — сказал Каллимах. — Но в нынешнем положении, боюсь, у нас мало шансов на успех.

Палуба низкой речной галеры так и норовила уйти из-под ног. Пересекая небольшую бухту, судно приближалось к уединенной крепости Поликрата.

— Изначально, — продолжил Каллимах, — твой план казался превосходным, но после того, как в него пришлось внести изменения, я не поручусь за удачу.

Мы с Каллимахом стояли на палубе галеры. Я был в маске, той самой, в которой выдавал себя за гонца Рагнара Воскджара. Пароли и отзывы для допуска в крепость через речные ворота мне сообщил сам ее хозяин: их надлежало передать Воскджару, дабы корабли последнего получили доступ в твердыню. Мой план состоял в том, чтобы собрать достаточно судов, в первую очередь из Порт-Коса и Арской фактории, и выдать их за ожидавшуюся Поликратом пиратскую флотилию Рагнара Воскджара. Воины обоих городов должны были проникнуть в пиратскую крепость под видом речных разбойников и захватить Поликрата врасплох. Дерзкий план выглядел вполне осуществимым, тем паче что пиратские вожаки, Поликрат и Рагнар, никогда не виделись. Каллимах, человек, искушенный в воинских хитростях, отнесся к этому замыслу с одобрением, да и Глико тоже. Более того, оба они, люди вроде бы трезвомыслящие и осторожные, чрезвычайно увлеклись этой идеей. Куда большую осмотрительность проявили оба капитана: они нашли его чрезмерно рискованным. Особенно рьяно возражал Каллистен.

Близился двадцатый час, горианская полночь. Небо затягивали тучи, но в свете трех висевших над окаймлявшими бухту деревьями лун были видны мрачные высокие стены пиратской твердыни с забранными прочной стальной решеткой морскими воротами.

— Флот Рагнара Воскджара никогда не сможет соединиться с флотом Поликрата, — утверждал Каллистен, — Этому помешает цепь.

— Но если ты считаешь объединение пиратских флотилий делом невозможным, почему тебя так беспокоило, как бы топаз не попал к Поликрату? — поинтересовался Глико.

— Это беспокоило не меня, а Купеческий совет, — возразил капитан. — Я человек военный и выполнял приказ, а некоторые члены совета, видимо, не верят, что эта цепь может сыграть такую роль.

— К таким членам совета отношусь и я, — указал Глико.

— Я знаю, — сказал Каллистен.

— А что, цепь сейчас на месте? — поинтересовался купец.

— На месте, — ответил капитан стражи.

— Эта работа была проделана тайно, не так ли? — спросил я.

Мне не доводилось слышать об этом, да и Каллимаху с Тасдроном, насколько могу судить, тоже.

— Действительно, всё старались проделать в секрете, — подтвердил Каллистен, — хотя теперь о существовании цепи, несомненно, прознали в западных городах.

— Ее выковали в самом Косе, — сказал Глико, — после чего тысячу фрагментов погрузили на подводы и кружным путем в обход дельты доставили в Турмус. Оттуда на галерах цепь переправили в Порт-Кос. Работы по установке пилонов, опор и креплений велись в основном по ночам. Цепь установлена к западу от города, и мы считаем, что с той стороны город надежно защищен от возможного нападения.

— Кроме того, цепь позволит Порт-Косу взять под контроль речное судоходство, решая, пропускать или не пропускать корабли с запада. А если пропускать, то на каких условиях, — сердито добавил Тасдрон.

— Порт-Кос не полностью независим, и мы испытывали сильное давление со стороны великого Коса, — пояснил Глико. — Сам я как купец был против установки цепи. Защищаться от пиратов, конечно, необходимо, но не в ущерб свободе торговли. Кроме того, история с цепью наверняка настроит против Порт-Коса другие прибрежные города.

— Это уж точно, — согласился Тасдрон. — Причем даже те, которые, как, например, Виктория, до сих пор симпатизировали скорее Косу, чем Ару.

— Нам в Арской фактории и голову бы не пришло преграждать реку и препятствовать свободному судоходству, — заявил Амилиан. — С моей точки зрения, это бессмысленно.

— Вероятно, вы плохо представляете себе, какое воздействие это может оказать на расстановку сил, — заметил Каллистен.

— Боюсь, капитан, — промолвил Каллимах, — что это касается прежде всего расстановки сил и политических интересов Коса и Ара. Но здесь, на реке, нам стоило бы в первую очередь подумать о себе.

— О каких политических интересах может идти речь, если Кос и Ар находятся в состоянии войны? — осведомился Каллистен.

— Ни Ар, ни Арская фактория не ведут войны с Порт-Косом, — указал Амилиан.

— Это верно, — поспешно согласился Тасдрон и был прав.

Колониальные поселения Гора отличаются от колоний земных великих держав, каковые, как правило, находятся в полном подчинении и под административным управлением метрополии. Горианские города основывают колонии, как правило, в результате перенаселения или внутренних политических разногласий, и будущие колонисты еще до отселения разрабатывают собственную хартию, конституцию и законы. С горианской точки зрения весьма существенным признаком самостоятельности основанной колонии являлось наличие Домашнего камня. Порт-Кос обладал собственным Домашним камнем, тогда как таковым в Арской фактории считался Домашний камень Ара. Разумеется, колония, даже если она обзавелась отдельным Домашним камнем, вовсе не разрывала все связи с городом-основателем, а, напротив, поддерживала самые тесные политические и экономические отношения.

— Эта цепь стоит слишком дорого, и я не думаю, чтобы эти безумные затраты когда-нибудь окупились, — заявил Глико.

— Ее выковали в Косе за счет города, — указал Каллистен.

— Это правда, но устанавливать и монтировать ее нам пришлось самим, — парировал Глико. — Я уж не говорю о затратах на содержание и обслуживание такого устройства.

— Но это лишь справедливо, — сказал Каллистен. — Ведь защищать она будет не Кос, а нас, и все возможные выгоды от ее существования тоже достанутся нам.

— Если нам вообще удастся извлечь из этого хоть какие-то выгоды, — хмуро покачал головой Глико.

— Разве защищенность от пиратских набегов сама по себе уже не сулит немалые выгоды?

— В том, что цепь обеспечит нам такую уж надежную защиту, у меня имеются сильные сомнения, — сказал Глико. — Я потому и отправился в Викторию искать Каллимаха, что уверен: в столь смутные времена, когда топаз собирает речных разбойников, нам понадобятся и его клинок, и его совет.

— Конечно, наличие цепи не полностью лишает топаз его значения, — пожал плечами Каллистен. — Мне было поручено его перехватить, но стараниями нашего юного друга, — тут он многозначительно посмотрел на меня, — эта задача осталась невыполненной. Что же до его идеи взять и самолично вручить камень Поликрату, то мне, уж не обессудьте, она кажется граничащей с идиотизмом.

Я пожал плечами.

— Ты ведь знаком с моим планом. Получив топаз, Поликрат стал ждать прибытия флотилии Рагнара Воскджара. Вся идея состоит в том, чтобы собрать корабли, войти под видом пиратской флотилии в гавань Поликрата и захватить его крепость.

— Дурацкая авантюра, — отрезал Каллистен. — Как можно надеяться выдать один флот за другой? На реке не протолкнуться от лазутчиков. Ничуть не сомневаюсь в том, что пираты прекрасно осведомлены обо всем происходящем.

— Обо всем, что относится к этому плану, не знают даже капитаны кораблей. Общий замысел известен лишь нам, участникам тайного совещания в таверне, — указал я.

— Твой план представляет больший интерес для Амилиана, — промолвил Каллистен. — Пираты восточного Воска — это забота скорее Арской фактории, чем Порт-Коса, пиратам запада до нас не добраться благодаря цепи.

— Я не хочу рисковать несколькими кораблями и сотнями людей в такой авантюре, — заявил Амилиан. — Кроме того, это может оказаться не чем иным, как пиратским трюком: заманить флот Фактории в тесную бухту под стенами крепости и уничтожить его.

— Я даю тебе слово воина в том, что здесь нет никакого подвоха! — заявил Каллимах. — Или ты сомневаешься в моей честности?

— В честности — нет, ничуть. Но честность и мудрость не одно и то же. Разве тебя самого не могли одурачить? Ты ведь сам воин и должен понимать: в первую очередь я обязан заботиться о безопасности своих людей и судов. Вот ты, — Амилиан повернулся ко мне, — ты из Ара?

— Нет, — сказал я.

— Ты принадлежишь к касте Воинов?

— Нет.

Амилиан развел руками.

— И как же, по-вашему, — обратился он к остальным, — я могу в столь важном опасном деле положиться на непроверенного, ненадежного человека. Не соотечественника и не собрата по воинскому ремеслу?

— Придется, — сказал Тасдрон.

— Придется, — поддакнул Глико.

— Самому-то тебе зачем идти на такой риск? — спросил меня Амилиан.

— Я хочу отбить у Поликрата одну рабыню. Она содержится в его крепости.

— И все? Ты готов рисковать головой из-за какой-то женщины?

— Я желаю ее. Хочу ею владеть.

— И только?

Я пожал плечами.

— Это главное. Кроме того, у меня есть желание поквитаться с пиратами. Эти молодчики дважды унизили меня в таверне Тасдрона и в «Пиратской цепи», таверне Хиброна.

— Извини, но почему мы должны рисковать из-за твоей рабыни или твоей обиды? Нас это не касается, — промолвил Амилиан.

— Дело не в его рабыне или в обиде, — указал Каллимах, — а в его плане. А план смелый. Блестящий план!

— Прошу прощения, но очень уж он рискованный, — сказала Амилиан.

— И не только рискованный, — подхватил Каллистен, — хотя, конечно, любой капитан должен прежде всего думать о своих людях и кораблях. Он бессмысленный. Зачем пытаться воспрепятствовать объединению пиратских сил, если они все равно не смогут объединиться благодаря цепи? Цепь не позволит пиратам запада прорваться восточнее Порт-Коса.

— Никого она не выручит, эта железяка! — махнул рукой Глико.

— Еще как выручит, — возразил Каллистен. — Это непреодолимая преграда.

— Цепь можно сковать, можно и разрезать, — указал я.

— Не так-то это просто, ее ведь патрулируют, — проворчал Каллистен. — К тому же, если у цепи будет замечено скопление пиратских судов, из Порт-Коса выйдут наши корабли.

— Что ты скажешь, Каллимах? — спросил Глико. Он, конечно, был не из воинов.

— При всем моем уважении, мой друг Каллистен, — сказал Каллимах, — я должен согласиться с Глико, ибо его суждение в этом вопросе кажется здравым.

— Но он купец, — заметил Каллистен.

— Он человек проницательный и практичный, — возразил Каллимах. — И на мой взгляд, его опасения вполне обоснованны.

— Когда цепь установлена, — сказал Каллистен, — бояться нам нечего.

— Цепь очень длинна и представляет собой сугубо защитное устройство. Невозможно обеспечить ее защиту от множества целенаправленных атак по всей протяженности. Не дай убаюкать себя, друг мой, ощущение безопасности обманчиво.

— Если цепь будет атакована, — подал голос Амилиан, — я готов одолжить корабли Арской фактории, чтобы подкрепить оборону.

— Мы в Порт-Косе способны обойтись и собственными силами, — проворчал в ответ Каллистен. — Сомневаюсь, чтобы в наших водах были рады приветствовать корабли Арской фактории.

— На этой реке нет заводи, дно которой флотоводцы Арской фактории не могли бы увидеть под своими килями, — невозмутимо промолвил Амилиан.

— Если ты хочешь предпринять что-либо подобное, уважаемый капитан, то только на свой страх и риск, — угрюмо отрезал Каллистен.

— Горе нам, — простонал Тасдрон. — Боюсь, наши планы обречены на провал.

— Капитан Каллистен, — сказал я, — как ты сам и предполагал, пираты наверняка хорошо осведомлены.

— Да, — подтвердил он. — Похоже, все происходящее на реке для них не секрет.

— Если дело обстоит так, — сказал я, — то, несомненно, изготовление цепи или, во всяком случае, ее транспортировка в Турнус, а позднее в Порт-Кос, равно как и масштабные, потребовавшие немалого времени и усилий работы по ее монтировке, соединению фрагментов и установке на место, никак не могли остаться ими незамеченными.

— Предполагалось, что все делается втайне, — сказал Каллистен, — но у меня почти нет сомнений в том, что пираты проведали о ведущихся работах и догадались, что происходит. По всей реке ходили слухи о крупных заказах, выполнявшихся секретно. Об этом говорили в западных городах, в Турмусе и Вене, в Тетраполе и Тафе.

— Действительно, — улыбнулся Глико, — Вен даже обратился в наш Совет с протестом.

— Но раз пираты все равно поняли, что происходит, — сказал я Каллистену, — почему же они не предприняли ни одной попытки помешать установке цепи? Сорвать работы гораздо легче, чем прорвать цепь, когда она уже натянута. Тебе это не кажется странным?

— Работы производились под охраной.

— Это само собой. Но я спрашиваю не о том, почему пираты не сорвали установку цепи — это могло бы им и не удасться, — а почему не предприняли даже малейшей попытки? Дело стоило риска, а пираты — народ отчаянный.

— Судить за них я не берусь, но, насколько мне известно, ни одной такой попытки предпринято не было.

— Ты сам, похоже, очень хорошо информирован, — заметил я.

— Не спорю, — кивнул Каллистен.

— И тебя не удивляет отсутствие какого-либо противодействия этому оборонительному проекту со стороны столь сильной и хорошо организованной пиратской флотилии, как та, которой командует Рагнар Воскджар?

— Да, — согласился Каллистен, — это кажется более чем странным.

— К какому выводу подталкивает тебя отсутствие интереса с их стороны к столь важному, направленному против них оборонительному мероприятию?

— Теряюсь в догадках, — сердито буркнул Каллистен.

— Вывод ясен, — сказал Глико.

— И каков же, по-твоему, этот вывод? — осведомился Каллистен.

— Да таков, — ответил Глико, — что они не видят в этой цепи никакой угрозы, а потому не считают нужным мешать всей этой возне.

Каллистен окинул дородного купца хмурым взглядом.

— Если их мнение действительно таково, — проворчал он, — то они, на мой взгляд, серьезно заблуждаются.

— Ты и вправду считаешь, что цепь способна остановить флот Рагнара Воскджара? — спросил Каллимах.

— Конечно, — ответил Каллистен. — Разумеется, не сама по себе, а во взаимодействии с кораблями Порт-Коса.

— Мы знаем, — сказал Тасдрон, — что топаз попал в Викторию по пути к твердыне Поликрата, куда был отправлен как знак согласия Рагнара Воскджара соединить силы обеих шаек. Не приходится сомневаться в том, что довольно скоро флот Рагнара Воскджара последует за камнем.

Глико тяжело вздохнул.

— Не исключено, — сказал Каллимах, — что корабли уже отплыли и сейчас вовсю движутся на восток.

— А Поликрат, — добавил я, — ожидает их прибытия. Именно это и делает мой план осуществимым.

— Но пиратским кораблям не пройти, — сказал Каллистен, — И остановит их цепь.

— Боюсь, — промолвил Глико, — мне следует немедленно вернуться в Порт-Кос. Нужно подготовить Воскджару встречу у цепи.

Мы все поднялись.

— Как же быть с крепостью Поликрата? — спросил я. — Неужто вы хотите оставить у себя за спиной такого противника?

— Для штурма такой цитадели необходимо десятитысячное войско, — указал Каллистен.

— Его вполне могут заменить пятьсот человек, прошедшие через речные ворота, — возразил я.

— Нелепая выдумка безумца! — фыркнул Каллистен.

— В отличие от тебя мне довелось побывать в той крепости, и я могу со всей ответственностью утверждать, что взять ее вполне реально.

— Рисковать ради этакой химеры большим количеством людей я не могу и не стану, — отозвался Каллистен, — но, пожалуй, соглашусь позволить попытать счастья паре десятков добровольцев. Если такие найдутся. И если Амилиан из Арской фактории согласится выделить отряд не меньшей численности. Разумеется, захватить крепость силами сорока воинов ты не сможешь, но ежели, как ты утверждаешь, Поликрат пропустит тебя в речные ворота, у тебя появится возможность овладеть ими и поставить сигнальный маяк. Вот тогда мы бросим свои силы на штурм. В Виктории у меня под рукой имеется около двух сотен человек, да и Амилиан, согласно моим источникам, располагает примерно такими же силами.

— Гарнизон крепости насчитывает от четырехсот до пятисот головорезов, — сказал я, — И ты предлагаешь мне силами сорока человек удерживать против них речные ворота на протяжении не менее чем двух часов?

— Конечно, — кивнул Каллистен. — Почему бы и нет?

— Но ведь оборонять придется не только сами ворота, но и прилегающий участок стены, и башню с лебедкой, и все пространство бухты у входа в главную цитадель.

— Никто и не говорит, что это легко, — сказал Каллистен.

— Конечно, Джейсон, при таком подходе дело кажется безнадежным, — промолвил Каллимах. — Трудно представить себе, что горсточка людей, растянувшихся вдоль всей линии обороны, сможет продержаться так долго. Хотя, с другой стороны, несколько человек, проявив смелость и решительность, способны порой добиться удивительного успеха.

— Даже если бы мне удалось удержать ворота силами сорока человек, в эти ворота надо еще проникнуть, — указал я. — Поликрат ждет целую флотилию и едва ли откроет доступ паре кораблей с четырьмя десятками людей на борту.

— Разумно, — произнес Каллистен, размышляя вслух. — Но если взять на буксир баржи, на каких перевозят зерно, то под покровом тьмы они, пожалуй, могут сойти за пиратские суда.

— Друг Каллистен, надо решать. Примем мы этот план за основу или откажемся от него вовсе, — сказал Каллимах.

— Да, — подтвердил Глико.

— Разумнее всего было бы сделать последнее, — буркнул капитан Порт-Коса.

— Да, — сказал Глико.

— Это, несомненно, наилучший вариант, — одобрил Калистен.

— Но мне все же хочется его опробовать, — заявил я.

— Ничуть в этом не сомневался, — хмыкнул Каллистен.

— Как думаешь, какие у нас шансы? — спросил я у Каллимаха.

— Один из тысячи, — отвечал тот с кривой усмешкой. — В лучшем случае два.

— Но на нашей стороне преимущество внезапности, — добавил я.

— Это так, зато подкрепление прибудет далеко не сразу, — откликнулся Каллимах.

— Порталы и проходы, которые нужно будет защищать, довольно узки, — высказал я свое мнение.

— Зато их много, — сказал Каллимах. — К тому же там вполне могут оказаться и тайные ходы, о которых ты не знаешь. В этом случае пираты легко смогут обойти тебя с флангов.

Я подумал о рабыне, той, что некогда была мисс Хендерсон, и, обернувшись к Каллистену, сказал:

— Дай мне два десятка бойцов.

— Думаю, что предоставить в твое распоряжение двадцать добровольцев я в состоянии.

Я молча посмотрел на Амилиана.

— Если Порт-Кос согласен выделить для участия в столь рискованном предприятии отряд в двадцать человек, то уж Арская фактория предоставит в твое распоряжение никак не меньше, — заявил тот.

— Вообще-то, Джейсон, это чистой воды безумие, — сказал Каллимах. — Вздорная затея: разумный человек ни в чем подобном участия не примет.

— И что ты собираешься делать, приятель? — спросил я.

— Как это что? Разумеется, я пойду с тобой.

Теперь мы находились под мрачными стенами крепости Поликрата, возвышавшимися над водой на добрую сотню футов. Медленно подгребая веслами, наши корабли уже приближались к морским воротам. За ними, на расстоянии футов в триста, горел огонь маяка. Сами ворота в высоту достигают футов пятьдесят, это позволяет при поднятой железной решетке пропустить внутрь любое речное судно без риска задеть мачтой за арку.

По обе стороны ворот высились защитные башни, причем в правой, если смотреть со стороны реки, находилась лебедка, с помощью которой поднималась и опускалась решетка, перекрывавшая водный проход. Ее приводили в движение рабы, прикованные к поворотному механизму, но они не смогли бы даже сдвинуть решетку с места без гигантских противовесов, находившихся там же, в башне.

— Кто там? — окликнули нас со стены.

— Отойди назад, — сказал я Каллимаху. — Тебя могут узнать.

Оставшись на мостике галеры один, я, стараясь быть на виду, поднес левую руку к носу, обращая внимание стражи на маску.

— Кто там? — повторил часовой.

— Посланец Рагнара Воскджара! — сказал я. — Я привел авангард его флотилии, высланный вперед.

«Авангард» состоял всего из четырех кораблей, причем на трех из них не было никого, кроме нескольких матросов, обеспечивавших плавучесть. Тасдрон арендовал их в Виктории под предлогом перевозки партии сырья на пивоварню Люциана, находившуюся близ Фирны, к востоку от нашего города. Трактирщики поддерживали с пивоварней постоянные отношения, так что это не должно было вызвать никаких подозрений.

— Корабли Рагнара? Так скоро? — удивился человек на стене. — Мы ждали вас дней через десять.

— Это только авангард, — повторил я. — Остальные подойдут позже, но и они отстают от нас только на пару дней.

— Я смотрю, этому Воскджару не терпится позабавиться, — рассмеялся стражник.

— На реке полно городов, которые давно пора сжечь, — в тон ему откликнулся я. — На складах у купчин залежалось всякого добра, а их женщины ждут не дождутся, когда мы наденем на них свои ошейники.

— А как вам удалось прорваться за цепь? — поинтересовался страж.

— С боем. Железяка распилена и больше уже никому не помешает!

— Не нравится мне это, — послышался сзади голос Каллимаха. — Больно уж мало у них на стенах народу.

— Чем меньше, тем лучше, — пожал я плечами. — Меня это вполне устраивает.

— А когда они ожидали прибытия Рагнара Воскджара? — уточнил он.

— Не раньше чем дней через десять.

— Лучше бы нам повернуть назад, — вздохнул Каллимах.

— Кубки из Коса не похожи на кубки из Ара, — крикнул я человеку на стене.

— Но и те и другие можно наполнить превосходным вином, — откликнулся он.

— Корабли Коса отличаются от кораблей Ара, — продолжил я.

— Но в трюмах тех и других могут храниться настоящие сокровища.

— На одеждах граждан Коса и Ара изображены разные эмблемы.

— Но скрывают они тела наших будущих рабов, — завершил я этот обмен паролями.

— Поднять решетку! — приказал начальник стражи ворот.

Заскрежетал механизм, и тяжелая решетка медленно, фут за футом, поползла вверх, чернея в свете трех лун. С железных прутьев стекала вода.

— Слишком все гладко, — прошептал Каллимах, — давай уберемся, пока не поздно.

— На нашей стороне преимущество внезапности, — возразил я.

— Это единственное, что имеется на нашей стороне.

Завершить спор мы не успели.

— Опускай! — неожиданно выкрикнул человек на воротах, и решетка загрохотала, стремительно падая, чтобы закрыть за нами проем.

— Греби назад! — заорал кормчий, опытный речник из Порт-Коса. — Назад!

Увы, было уже поздно. В нескольких футах позади меня чудовищная железная решетка обрушилась прямо на палубу галеры. Меня подбросило в воздух, толстые доски со страшным треском переломились, словно тонкие прутики, разрубленные огромным топором Каллимаха. Некоторых из наших людей толчок сбросил в воду, другие пытались уцепиться за обломки разбитого судна. А на стене, как по волшебству, появились лучники, скрывавшиеся до сего момента за ее зубцами.

Долю мгновения я держался за подскочивший вверх нос галеры, а когда он стал падать в воду, прыгнул и сам, стараясь не угодить под обломки. Вынырнув, тяжело дыша, отплевываясь и моргая, я попытался сориентироваться. Обрубленный нос галеры ушел на дно, вокруг меня плавали щепки. Позади за решеткой стремительно погружалась в воду остальная часть судна.

Лучники со стен поливали дождем стрел барахтавшихся в воде или пытавшихся уцепиться за деревянные обломки. Нырнув, я проплыл под водой к воротам, но решетка уже опустилась полностью.

Металлические прутья погрузились в круглые шестидюймовые отверстия, проделанные в твердом каменистом дне. Поднырнуть под нее было невозможно, так же как и протиснуться между прутьями, — решетка оказалась слишком плотной.

Наконец, когда воздух кончился и оставаться под водой было уже невмоготу, я вынырнул и уцепился за решетку, пытаясь восстановить дыхание и способность видеть.

За воротами я не увидел ничего, кроме плававших в лунном свете обломков да качавшихся между ними стрел. Не приходилось сомневаться в том, что их соберут, высушат и снова пустят в дело. Галеры, которые мы вели на буксире, теперь были брошены на произвол судьбы и дрейфовали в отдалении.

Со стены донесся язвительный смех.

Потом над водой появился свет фонаря и к решетке приблизилась маленькая лодка. Прильнув к железу, я почувствовал, как на мою шею накинули веревку.

 

30. МЕНЯ ДОПРАШИВАЮТ И ОТПРАВЛЯЮТ В КАЗЕМАТ, ГДЕ НАХОДИТСЯ ПОДЪЕМНЫЙ МЕХАНИЗМ. ДЕВУШКУ ОЖИДАЕТ ПОРКА

— Ну-ка, посмеемся над ним, — сказал Поликрат.

Обнаженная рыжеволосая красотка прижалась ко мне и стала ласкать, страстно и чувственно. Я напрягся в своих цепях. Волосы мои оставались мокрыми после купания во внутреннем озере пиратской крепости, на шее вздулся след от веревочной петли, с помощью которой меня выудили из воды. Одежду с меня, разумеется, сорвали. Руки и ноги приковали цепями к четырем железным кольцам перед помостом, на котором сидел пиратский вожак.

Лениво развалившийся в своем кресле Поликрат поднял палец, и еще одна девушка — я вспомнил, что ее звали Таис, — темноволосая обнаженная красотка, опустилась на колени и стала облизывать мою правую ступню.

— На кого ты работаешь? — осведомился Поликрат.

— Ни на кого, — сердито ответил я.

Поликрат подал еще один знак, и Лита, являвшаяся не так давно свободной гражданкой Виктории, поспешила ко мне. Я вспомнил, как эту самую женщину на глазах у напуганной толпы ее сограждан раздели и бросили на колени. Клочок шелка, сброшенный ею, ниспадал с одной ступеньки на другую. Ткань была очень тонка и облегала все, к чему прикасалась, будь то камень или женское тело. Зернистая структура мрамора просвечивала сквозь шелк.

Девушка принялась целовать мою левую ступню, причем делала это так пылко и самозабвенно, что стало понятно: она самой природой предназначена для ошейника.

«Увы, — подумал я, — это открытие было сделано не свободными гражданами Виктории, а разнузданными разбойниками. Свободные, но законопослушные люди часто бывают слишком наивны, простодушны или нерешительны для того, чтобы лишить свободы женщину, пусть она и мечтает об этом. Конечно, распознать под одеждами и вуалью свободной женщины прирожденную рабыню не так-то просто: лишь ошейник и рабская туника позволяют ее натуре проявиться безошибочно. На Горе говорят, что одежда призвана скрывать рабскую суть женщины, тогда как туника та-теера, ошейник, клеймо и все прочее — чтобы ее подчеркнуть».

— Ты Джейсон из Виктории, не так ли? — спросил Поликрат.

— Да, — признал я.

Клиомен, стоявший рядом с креслом Поликрата, улыбнулся. Четверо или пятеро головорезов-телохранителей замерли возле помоста, скрестив руки на груди. Тут же на расстеленных мехах лежали предназначенные на потеху пиратам рабыни.

На некоторых красовались полоски кожи, на других — живописные лоскуты ткани, иных украшали только цепи. Кое-кого из этих девиц я помнил по пиру, который давал Поликрат в мою честь. Там были темноволосая Релия, блондинка Тела, по-прежнему носившая белый шелк, хотя, наверное, ублажила пиратов уже тысячу раз, светловолосые сестренки из Коса Мира и Тала, невысокая смуглянка Бикки, девушки, танцевавшие на празднике, а потом отданные на потребу распаленным мужчинам, и некоторые другие. Большинства из них я, однако, не знал. У таких людей, как Поликрат, в избытке всего, как золота, так и женщин.

— Действуешь ли ты по наущению Тасдрона, трактирщика из Виктории, состоящего в сговоре с Глико, купцом из Порт-Коса? — спросил Поликрат.

— Нет, — сказал я.

— Очень скоро, — заявил пиратский главарь, — мы разделаемся с этими глупцами, а Викторию покараем так, что тамошний сброд сотню лет не осмелится сказать ни слова нам поперек.

— Этот заговор существует только в твоем воображении, — заявил я. — Мне просто удалось собрать несколько смельчаков, чтобы попытаться захватить твою крепость.

— А как насчет маяка, который ты собирался установить? — со смехом осведомился Поликрат. — И зачем, в таком случае, тебе понадобились корабли, которые остались болтаться без толку за воротами?

Я промолчал. Очевидно, Поликрат знал о многом.

— Релия, Тела, — к нему! — велел Поликрат.

Две девушки торопливо опустились на колени рядом со мной. Релия стала целовать и покусывать мою правую руку от ладони до плеча. Тела проделывала то же самое с левой. Я напрягся в цепях, но поделать ничего не мог.

— Неужто ты и вправду надеялся проникнуть в мою крепость с помощью такой нехитрой уловки? — спросил Поликрат.

— Да, — ответил я, тяжело дыша в своих оковах.

— Нелепый план! — заявил Поликрат. — Глупее не придумаешь.

— План был превосходный, — возразил я. — Но как ты догадался, что мы не те, за кого пытались себя выдать? Ведь я знал все пароли и отзывы.

— Разве это не ясно? — улыбнулся пират.

— Нас предали, — вздохнул я.

— Ну конечно. — Пират снова улыбнулся. — Тебя действительно предали.

— Ты знал, что я попытаюсь захватить ворота?

— Конечно знал, — ответил Поликрат.

Каких же дураков сделал он из нас! С каким грохотом обрушилась решетка ворот, уничтожив нашу передовую галеру!

— Кто этот предатель? — спросил я.

— Может быть, сам Тасдрон, — сказал Поликрат, — может быть, даже Глико, прикинувшийся душой заговора. Не исключено, что твой распрекрасный друг Каллимах состоял у нас платным осведомителем, хотя с тем же успехом вас могла выдать случайно прознавшая о ваших кознях ничтожная рабыня.

— А мог и какой-нибудь солдат или матрос с наших галер, — вздохнул я.

— Конечно, — согласился Поликрат.

Я забился в цепях.

— Да не дергайся ты так, господин, — укоризненно прошептала рыжеволосая девушка. — Ты ведь сам понимаешь, что тебе не убежать. Ты беспомощен, так что расслабься и наслаждайся прикосновениями моих рук и губ… Пока есть такая возможность.

Я заскрежетал зубами от ярости, подумав о другой рабыне. Уж не Пегги ли, девушка с Земли, выдала наш замысел пиратам? Она могла подслушать наш разговор, а уж с тем, чтобы передать кому-то полученные сведения, у трактирной рабыни сложностей бы не возникло. Она могла сделать это в уединении алькова, ублажая какого-нибудь пирата.

— Господин, — укоряюще промолвила рыжеволосая рабыня, целуя меня.

Я напрягался, силясь ослабить цепи, но горианская сталь была крепка. И по мере того, как одна рабыня ласкала меня все жарче, во мне крепла уверенность в том, что в предательстве виновна другая. Кому, кроме Пегги, могли быть известны наши планы? От кого, кроме женщины, следует ждать измены? От ярости я потерял контроль над собой, взревев, точно зверь. Попадись прелестная блондинка мне в руки, ей не позавидуешь. Странно, однако, что у нее хватило на это смелости. Ради чего она шла на такой риск? Ведь наверняка она понимала, что в отношении рабынь-изменниц мужчины Гора не проявляют ни малейшей снисходительности.

— А скажи-ка мне, Джейсон из Виктории, не тебя ли мы принимали и чествовали здесь как посланца Рагнара Воскджара? — осведомился Поликрат.

— Конечно меня, — огрызнулся я.

— Лжец! — воскликнул Клиомен, чем основательно меня удивил. Если Пегги выдала нас, то должна была рассказать и об этом.

— Мне тоже кажется, что сейчас ты лжешь, — промолвил Поликрат. — Хотя на галере ты красовался в той самой маске, что была на курьере Рагнара Воскджара.

— Естественно, та же самая, — фыркнул я. — А как же иначе, если я и был этим курьером.

— Все шутишь, да? — повысил голос пиратский главарь.

— Маска маской, — сказал я, — но неужели ты не узнаешь меня по телосложению и голосу?

— Вообще-то, — Поликрат задумался, — сходство имеется. Я бы даже сказал, сильное сходство.

— А почему ты думаешь, что это был кто-то другой? — спросил я. — Разве твой лазутчик не сообщил, кто именно доставил тебе топаз?

— Топаз, — сказал Поликрат, — был доставлен нам курьером Рагнара Воскджара.

— Каким? — спросил я.

— Настоящим курьером, — буркнул Поликрат.

— Ну-ну.

— Что ты с ним сделал? — осведомился пиратский вожак.

Я промолчал.

— Надеюсь, он жив, — сказал Поликрат. — Это в твоих интересах, поскольку, как мне кажется, Рагнар Воскджар не обрадуется известию о смерти своего доверенного подручного.

— Не понял, — пробормотал я, ибо с какого-то момента действительно плохо стал понимать, о чем идет речь.

— Каким-то образом, — сказал Поликрат, — тебе удалось перехватить возвращавшегося к Рагнару гонца и от него или из находившихся при нем документов узнать пароли и отзывы для проникновения в крепость.

— Ничего себе! — воскликнул я. — Да ты сам сообщил мне все эти пароли и отзывы, когда мы пировали по случаю доставки топаза.

— Это ложь! — вскричал Поликрат.

— Это правда! — воскликнул я. — Правда!

Я застонал, пытаясь шевельнуться в своих цепях. Почему этот пират не отзывает своих рабынь?

Двое из людей Поликрата рассмеялись.

— Бикки, твоя очередь! — скомандовал вожак разбойников.

Клиомен осклабился.

— Слушаюсь, господин, — откликнулась невысокая темноволосая девушка и, с улыбкой на устах ступая маленькими босыми ногами по мраморным ступеням, приблизилась ко мне.

— Я угождаю ему изо всех сил, — промолвила рыжеволосая справа от меня.

— А я смогу угодить лучше, — заявила темноволосая.

Я молчал, понимая, что просить Поликрата оставить меня в покое не имеет смысла. Бикки оказалась великолепна — у меня не осталось сомнений в том, что это превосходная рабыня, за которую можно выручить хорошие деньги. Как и многие другие девушки, собравшиеся у подножия помоста, она носила что-то вроде накидки из дюжины кожаных ремешков, крепившихся к обшивке ее стального ошейника. Открыта эта накидка была лишь сзади, где ошейник запирался на ключ, а спереди к ней крепилась маленькая заплатка из красной кожи, выполненная в форме сердечка. Для жителей Гора, так же как и Земли, сердце служит символом любви, а жизнь рабыни для наслаждений считается посвященной этому чувству. Кожаные полоски, свисающие с ошейника, достаточно прочны, чтобы при желании можно было связать ими рабыню, но слишком тонки, чтобы удержать мужчину. Кроме того, они подчеркивают красоту тела и при манящих, завлекающих телодвижениях способствуют возбуждению мужской похоти. Касаясь господина этими ремешками, рабыня всегда помнит о том, что, пожелав ее, он может ими же связать ее и использовать, как ему заблагорассудится.

Я повернулся. Ничего другого мне не оставалось.

— Ты по-прежнему настаиваешь, что сам лично пробрался в мою крепость, выдав себя за гонца Рагнара Воскджара? — спросил Поликрат.

— Да! — сказал я. — Да!

— Но мы знаем, что это неправда.

— Откуда вы можете это знать? — спросил я.

Мне ничего не стоило доказать свою правоту, описав крепость, данный в мою честь пир и наши застольные разговоры в таких подробностях, какие могли быть известны только нам. Пленник может выложить все, о чем его спросят, но чтобы выпытать мельчайшие детали, нужно знать, о чем спрашивать.

— У нас есть ряд причин не верить твоим утверждениям, — заявил Поликрат. — Первая заключается в том, что ты родом с Земли, а выходцы из этого унылого, убогого мирка неспособны на дерзкие и отважные поступки.

— Откуда ты знаешь, что я с Земли?

— От Беверли, рабыни, содержащейся в этой крепости.

— И тем не менее именно я проник в твою цитадель, обманул тебя, выдав себя за курьера Рагнара Воскджара, а потом еще и попытался захватить крепость, воспользовавшись знанием паролей.

— Это невозможно! — отрезал Поликрат.

— Но это правда! — упорствовал я. Презрение, с которым пиратский вожак и его подручные относились к моей родной планете, не могло меня не возмутить.

По моему глубокому убеждению, невзирая на все издержки земной культуры, несмотря на засилье ложных извращенных представлений, навязываемых землянам средствами массовой информации с подачи властей, далеко не все земляне являлись столь жалкими, ничтожными существами, как то представлялось Поликрату и его шайке. Иные мужчины оставались мужчинами, как бы ни пытались навязать им обратное. В конце концов, почему я должен перестать мыслить и чувствовать как мужчина, если я появился на свет существом мужского пола?

— Я скрестил меч с курьером Рагнара Воскджара в большом зале нашей крепости, — сказал Клиомен. — Этот человек умел владеть оружием. Между тем всем известно, что Джейсон из Виктории не имеет навыков обращения с клинком.

— И ты считаешь, что это не мог быть я?

— Конечно, — хмыкнул Клиомен.

— Не говоря уж о том, что прибывший к нам человек имел при себе топаз, каковым мог обладать лишь настоящий гонец. Но у нас есть и другие сведения, позволяющие считать, что мы имели дело с подлинным курьером.

— Сведения? — Меня это заинтересовало.

— Каковые сведения, — продолжил Поликрат, — убеждают нас в том, что посланец Рагнара Воскджара попал в плен и находится в руках Тасдрона и Глико.

Неожиданно я начал понимать, в чем дело. Предавший нас человек наверняка поддерживал контакт с подлинным гонцом Воскджара, тем самым малым, который пытался отобрать у меня топаз в порту Виктории. Именно курьер поручил предателю сообщить о нас Поликрату, но о том, что топаз был передан не им, хитрец предпочел умолчать. Что, если поразмыслить естественно. Этот малый заботился о своей шкуре, ведь узнай Рагнар, как облапошился гонец, по головке бы его не погладили. Кому охота оказаться привязанным к веслу одной из галер Воскджара? Впоследствии этот проходимец всегда мог объявить, будто сбежал из плена, и выставить себя не провалившим задание глупцом, а чуть ли не героем.

И тут меня озарило. Похоже, сложившаяся ситуация создавала для меня возможность спасения.

— Нет, все это было проделано мною, — заявил я, но голос мой заметно дрогнул.

Поликрат усмехнулся.

— Не бойся, господин, — сказала ласкавшая меня рыжеволосая девушка.

— Не бойся, — повторила за ней темноволосая Бикки, проявлявшая сладострастную активность слева, — ты всего-навсего закован в цепи перед лицом своих врагов.

— Так что, Джейсон, ты по-прежнему будешь уверять нас, будто побывал тут, выдавая себя за гонца Рагнара Воскджара?

— Да, буду! Каковы бы ни были ваши сведения, но топаз ты получил от меня.

Произнося эти слова, я заставил свой голос дрожать еще сильнее.

— Имей в виду, — пригрозил Поликрат, — у меня в крепости найдутся средства убеждения и похлеще, чем ласки рабынь. Дыба, кнут, раскаленное железо — все, что душе угодно.

Девушки рассмеялись.

— Заставим дурака корчиться от боли, — сказал Поликрат.

Я заскрежетал зубами, но промолчал.

— Беверли! — отрывисто выкрикнул пиратский главарь.

Мне потребовались усилия, чтобы взять себя в руки. Спустя секунду на зов своего хозяина торопливо явилась рабыня Беверли, в прошлом — Беверли Хендерсон. Подбежав к ступенькам перед помостом, на котором стояло Поликратово кресло, она преклонила колени и опустила голову. Клочок желтого шелка, ошейник и клеймо подчеркивали ее хрупкую прелесть.

— Господин звал Беверли?

— Встань, рабыня. Обернись и приглядись к этому пленнику.

Девушка грациозно поднялась на ноги и, увидев меня, замерла от изумления. Рабыни, изводившие меня ласками, по знаку Поликрата прекратили свое занятие. Мои руки, скованные цепями, судорожно сжались в кулаки.

— Ты знаешь его? — спросил Поликрат.

— Да, господин, — ответила пиратская невольница, — Это Джейсон из Виктории. Некогда он жил на Земле, как и я, твоя рабыня.

Поликрат поднял палец, и девушки вокруг меня снова принялись ласкать, целовать и гладить мое тело.

Беверли, как решили назвать ее хозяева, смотрела на меня невозмутимо.

— Как ты относишься к мужчинам Земли? — спросил ее Поликрат.

— Я отношусь к ним с презрением, — ответила она.

— Кому ты принадлежишь? — спросил Поликрат.

— Мужчинам Гора, которые являются моими природными господами.

Я тщетно пытался уклониться от принудительных ласк.

— А могла бы ты принадлежать такому мужчине, как он? — спросил Поликрат.

— Никогда!

Я смотрел на рабыню Беверли, стоявшую босиком на мраморных плитах, почти обнаженную, любовался ее ошейником и ниспадавшими на плечи темными волосами, и от восхищения у меня захватывало дух. Мне вспомнилось, как на Земле, во время той давней встречи в ресторане, она высказала желание поговорить со мной по душам о своих страхах и снах, о тех неосознанных мечтаниях, которые не давали ей покоя. Я подозревал, что как минимум одну тему она замолчала. Точнее, в ее словах проскальзывали намеки на нечто важное, но поскольку открыто она на сей счет так и не высказалась, мне оставалось лишь гадать, что у нее на уме.

Потом я вспомнил, как она тогда выглядела: в белом атласном облегающем платье с открытыми плечами и со строго зачесанными назад, прибранными в пучок волосами. Губы ее были чуть тронуты помадой, на веках лежали тени, вокруг витал легкий аромат духов. Изящные туфли-лодочки крепились к ее маленьким ножкам кружевом золотистых ремешков. У нее имелась маленькая, с серебряными бусинками сумочка, а белоснежное шелковистое платье отливало глянцем в мерцающем свете свечей. Будь у меня тогда нынешний горианский опыт, я бы мигом распознал под уловками и ухищрениями свободной женщины ее рабскую сущность и понял бы, что эта удивительная красавица предназначена для ошейника.

— Этот малый утверждает, будто он выдал себя за курьера Рагнара Воскджара и тем самым провел всех нас, — сказал девушке Поликрат.

Девушка окинула меня изумленным недоверчивым взглядом.

— Нелепая ложь, господин, — промолвила она.

— Ты ведь ублажала посланца Рагнара Воскджара всю ночь, не так ли? — спросил Поликрат.

— Да, господин, таково было твое повеление. Ты приказал отправить меня в его покои.

— Заставил ли он тебя отдаться ему? — осведомился Поликрат.

— Да, господин, — подтвердила Беверли, не поднимая головы. — Заставил, и не единожды. Он владел мною много раз, полностью подчиняя своей воле.

— Стала ли та ночь для тебя уроком?

— О да, господин. Именно в ту ночь мне было дано по-настоящему осознать себя женщиной.

— И что? — осведомился Поликрат.

— О господин, — продолжила женщина, потупясь, — я полюбила это состояние. Полюбила быть женщиной.

— Отвечай, тобой владел тот самый человек, которого ты видишь сейчас закованным в цепи?

— Конечно нет, господин! — воскликнула Беверли, возмущенно вскинув голову.

— Ты уверена?

— Полностью, господин. Человек, которого ты соизволил заковать в цепи, является выходцем с Земли, а ни один мужчина с этой планеты вырожденцев на смог бы заставить меня отдаться ему так, как сумел сделать это господин в маске.

— Ты уверена? — повторил свой вопрос пират.

— Да, господин. Я покорялась и отдавалась власти истинного горианца! — с гордостью заявила Беверли.

— Я так и думал, — улыбнулся Поликрат.

Я извивался, не в силах устоять перед ласками рабынь.

— Могу я теперь удалиться, господин? — спросила Беверли. — Мне неприятен вид этого жалкого слабака.

— Обнажись, рабыня, — повелел Поликрат.

Девушка мгновенно повиновалась.

— Ступай к нему!

— Но, господин, это ведь всего лишь человек с Земли, — осмелилась возразить девушка.

Поликрат сдвинул брови.

— Прости меня, господин! — Подбежав ко мне, Беверли опустилась на колени рядом с остальными рабынями. Спустя долю мгновения, я ощутил на своем теле и ее губы, губы той, что некогда называлась Беверли Хендерсон. Мои кулаки сжались, я заскрежетал зубами, но ни малейшей возможности сопротивляться у меня не было.

— Если ты и вправду выступал в качестве курьера Рагнара Воскджара, то изволь описать характер и обстановку покоев, в которых ты провел ночь с этой рабыней, — потребовал Поликрат.

— Я не могу. Не могу! — вырвался у меня крик. В полном соответствии с моим планом.

Поликрат с Клиоменом рассмеялись: они окончательно удостоверились в том, что топаз был передан не мною. Ну что ж, пусть они до поры думают, будто получили его от настоящего курьера.

Между тем знаки внимания рабынь уже заставляли меня содрогаться и биться в цепях. Не имея возможности освободиться, я мог лишь корчиться перед лицом врага, возбуждаемый принадлежавшими ему женщинами ради его забавы.

— Ублажи его, Беверли! — приказал Поликрат.

— Повинуюсь, господин.

Она опустила голову, выставив напоказ сталь ошейника, а потом припала ко мне своими жаркими губами.

С губ моих сорвался стон, переходящий в крик. Крик стыда и унижения, крик ярости и наслаждения!

Я смотрел на Беверли, женщину с Земли, остававшуюся для меня самой изысканно-красивой и сексуально возбуждающей девушкой, какую мне доводилось встречать. На Земле я не только ни разу не поцеловал ее, но даже не осмелился коснуться ее руки. Здесь, на Горе, она по приказу Поликрата ублажала меня, как только могла!

— Ненавижу тебя! — сердито прошипела она, откинув голову, и я вновь пожалел, но уже о другом — о том, что сейчас Беверли не в моей власти. Над рабыней надлежит властвовать! В этот момент я твердо решил, что непременно стану ее хозяином. Эта красотка с Земли будет пресмыкаться у моих ног в ошейнике, с рабским клеймом на бедре.

— Заберите этого проходимца и посадите на цепь в башне с лебедкой! — распорядился Поликрат. — И пусть он молится о том, чтобы его приятели не причинили вреда посланцу Рагнара Воскджара, ибо в противном случае участь его будет ужасной.

Девушки отпрянули, уступив место мужчинам, начавшим снимать оковы.

— Ты хорошо ублажила этого малого, — сказала рыжеволосая девица, обращаясь к Беверли.

— А по-моему, — вмешалась Бикки, — она удовлетворила его слишком быстро. Я непременно поучу ее, как доставлять удовольствие господину, когда буду владеть ею.

— Унизительно ублажать мужчину с Земли, — сказала Беверли.

— Он вроде бы сильный и красивый, — заметила рыжеволосая.

— Я бы не возражала против того, чтобы стать его рабыней, — поддержала ее Бикки.

— Ты не знаешь его так, как знаю его я, — возразила Беверли. — Я презираю его, ибо он, как и все земляне, ничтожный слабак. А мы, рабыни, принадлежим настоящим мужчинам.

Мои руки сковали за спиной, после чего, сняв оковы с лодыжек, рывком поставили на ноги.

Поликрат разговаривал с Клиоменом.

— Ты получила удовольствие от того, что с ним делала, не так ли? — спросила рыжеволосая девица.

— Удовольствие я получила лишь от того, что повиновалась приказу моего хозяина, — ответила Беверли.

— А вот и не только от этого, — заявила Бикки. — Не обманывай, я все видела.

— Нет! — воскликнула Беверли.

— Ты ведь сглотнула, разве нет? — спросила рыжеволосая девица.

— Пришлось, — сказала Беверли. — Я же рабыня.

— Причем настолько низкая, что способна получить удовольствие, даже ублажая выходца с Земли!

— Нет! — твердила Беверли.

— Мы видели! — рассмеялась Бикки.

— Нет!

— А по мне, — заметила рыжеволосая, — если мужчина силен и красив, так пусть он будет откуда угодно. Хоть с Земли.

— Я думаю, — заметила Бикки, — в нем что-то есть от настоящего господина.

— Скажешь тоже! — презрительно фыркнула Беверли. — Да стань этот малый вашим хозяином, знаете, что бы он сделал в первую очередь? Отпустил бы вас на свободу!

— На свободу? — рассмеялась рыжеволосая девица.

— Освободил нас? — недоверчиво переспросила другая девушка, коснувшись своего ошейника.

— Какому мужчине не нужна красивая рабыня? — спросила Таис.

— Он или болен, или просто безумен, — заметила еще одна рабыня.

— Для него это не важно! — встряхнула головой Беверли.

— Я тебе не верю, — заявила Бикки.

— Когда-то он освободил и меня.

— А вот случись ему владеть мною — не освободил бы, — заявила Бикки. — Подарил бы кому-нибудь или продал — это возможно, но освобождать бы не стал.

— Это еще почему? — сердито осведомилась Беверли.

— Да потому, глупышка, что я слишком желанна и ни один мужчина не захочет видеть меня свободной.

Беверли с криком ярости замахнулась рукой, чтобы влепить Бикки пощечину, но другая девушка перехватила ее руку.

— А ну тихо тут, рабыни! — прикрикнул на них один из мужчин, снимавших мои оковы.

— Да, господин, — отозвались девушки в несколько голосов.

— Господин, — обратилась ко мне Бикки, подойдя поближе, — если бы ты владел мной, то освободил бы меня?

— Нет, — ответил я.

— Могу я спросить почему, господин?

— Конечно.

— Почему, господин?

Я смотрел на Беверли, но ответил Бикки:

— Ты слишком желанна, чтобы мужчина захотел видеть тебя свободной.

Беверли посмотрела на меня в ярости, тогда как Бикки обратилась к ней с торжеством.

— Видишь? — сказала она. — Похоже, рабыня рабыне рознь!

— Выходит, что так, — согласилась Беверли.

Я внутренне улыбнулся. Если она когда-нибудь окажется в моей власти, пусть попробует разорвать цепи, в которые я ее закую.

— Тобой когда-нибудь владели по-настоящему, Беверли? — спросила рыжеволосая.

— Конечно. Многие мужчины владели мной.

— По-настоящему ты стала похожа на рабыню только после того, как провела ночь с курьером.

Беверли мечтательно улыбнулась.

— Это верно, — призналась она, — по-настоящему впервые овладел мною именно он. Этот человек — подлинный господин и повелитель, я в его руках оказалась податливой и покорной. Прежде я даже не догадывалась о существовании таких мужчин. Он заставил меня рыдать от восторга. В ту ночь я окончательно осознала свое предназначение как женщина и как рабыня.

— Я вижу, ты так и не забыла его, — заметила одна из девушек.

— Не забыла и не забуду, — подтвердила Беверли.

— Ты влюблена в него? — спросила рыжеволосая девица.

— Да, — ответила она.

Мне было приятно услышать это от женщины, которой я владел.

— Может быть, когда-нибудь тебе выпадет счастье принадлежать ему, — тихонько промолвила одна из девушек.

— Он не пытался купить меня, — сказала Беверли. — Для него я была всего лишь одной из рабынь, какими хозяева всегда угощают гостей. Тот господин наверняка давно уже забыл, с кем развлекался однажды ночью в чужой крепости.

— Порой трудно быть рабыней, — вздохнула одна из девушек.

— Мы все рабыни, — добавила другая.

— Я поведу наш флот на восток по реке, — сказал Поликрат Клиомену. — Это быстро остудит пыл жителей восточных городов и собьет с них спесь.

— Да, капитан, — ответил Клиомен.

Потом Поликрат обернулся и посмотрел на меня.

— В каземате с лебедкой обнаженные красотки ублажать тебя не станут, — заявил пират со смехом.

Я промолчал.

— Ах да, Беверли, — окликнул Поликрат.

— Что угодно господину? — отозвалась рабыня и, поспешив вперед, упала перед ним на колени.

— Ты хоть и недолго, но все же колебалась, прежде чем выполнить мой приказ.

— Прости меня, господин, — взмолилась она, побледнев от страха.

— Встать в позу покорности! — приказал пират.

Дрожа и всхлипывая, Беверли опустилась на четвереньки. Подошедший стражник схватил ее за волосы.

— Выпороть ее! — коротко приказал Поликрат.

— Есть, капитан! — ответил стражник и отправился прочь, таща рыдавшую рабыню за собой. То, как обошелся с ней Поликрат, мне понравилось. Рабыням надлежит повиноваться без раздумий, и малейшее колебание совершенно непростительно.

Потом пиратский главарь обернулся к стражникам, державшим меня.

— Уберите его! — распорядился он.

Меня поволокли прочь.

 

31. ОКАЗАВШИСЬ В КАЗЕМАТЕ ПОДЪЕМНОГО МЕХАНИЗМА, Я ПРИСТУПАЮ К ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ СВОЕГО ПЛАНА

— Кончай бездельничать, — заорал пират. — А ну, упрись как следует!

— Есть, капитан, — отозвался я, хотя этот малый, скорее всего, был простым матросом. Плеть хлестко прошлась по моей спине. Вспотевший, скованный цепями, я упирался босыми ступнями в деревянные планки, приколоченные гвоздями к круглой ступенчатой платформе, приподнимавшейся футов на пять над полом. До моего слуха доносился скрежет цепи, наматывавшейся на вал, расположенный ниже уровня платформы.

Подъем ворот осуществлялся посредством мускульной силы, действие которой подкреплялось двумя тяжелыми грузами-противовесами. Лебедка вращалась с помощью зубчатых колес. Подъемно-опускной механизм в целом был устроен по принципу кабестана. Я налегал на толстенный, почти пять футов в диаметре, металлический брус-рычаг, зафиксированный как спица в центральном стержне лебедки. К этому брусу крепилась цепь моего ошейника, так что покинуть «рабочее место» у меня не оставалось ни малейшей возможности. Ручные и ножные кандалы предоставляли мне определенную «свободу движения» — дюймов восемнадцать для рук и примерно двадцать четыре дюйма для ног.

Такого рода оковы надежно удерживают пленника на месте и вместе с тем позволяют ему совершать минимум движений, необходимый для того, чтобы вращать поворотный вал механизма.

— Налегай! — проорал пират и ожег мою спину плетью.

Я изо всех сил навалился на брус. Плеть свистнула снова, и позади меня другой пленник вскрикнул от боли.

Всего в главный стержень поворотного механизма вставлялись пять больших стальных рычагов. У каждого трудились пять человек, закованных в цепи. Когда лебедка работает, люди движутся по кругу, налегая на рычаги, зафиксированные примерно на уровне смиренно опущенной головы.

— Налегай! — орал пират. — Пошевеливайся!

По потным напряженным спинам вовсю гуляла плеть. Мы улавливали движение противовесов, качавшихся на цепях. Без них наших усилий не хватило бы даже на то, чтобы сдвинуть решетку.

Пират, расхаживавший с плетью, вновь и вновь пускал ее в ход. Досталось в очередной раз и мне.

В каземате подъемного механизма царили сумрак и затхлость. Днем здесь жарко, и мои потные ладони скользят по стали рычага, а ночью может быть очень даже холодно. Воняет нечистотами. Возможно, нам было бы малость полегче, будь у нас хоть какая-то одежда.

— Работать! Работать! — гаркнул пират, почему-то на сей раз не сопроводив выкрик ударом. — Не отлынивать!

Под нашим напором противовесы пришли в движение.

Единственными отдушинами прикованных к механизму узников являются еда, питье и сон. Вода наполняет мелкое углубление, вытесанное в камне возле стены, из которого ее приходится лакать. Корм — иначе нашу пищу, состоящую из пиратских огрызков и объедков, не назовешь — швыряют прямо на пол, и лишь когда сморенные тяжким трудом невольники засыпают, сны приносят им недолгое утешение. Снятся, как правило, рабыни — нежные, чувственные, страстные и покорные. Но увы — крик надсмотрщика вырывает пленников из сладких грез, возвращая их к реальности: холоду, сырым камням, бичу, надсадному труду и тяжким железным оковам.

Как и говорил мне Поликрат, никаких красоток рабынь в каземате не было, а если одна, мисс Беверли Хендерсон, и появлялась там, то только в моих снах. Она снилась мне то на городской улице, обернувшаяся, чтобы приветствовать меня, то на рынке, умоляющая купить ее, в то время как я стоял перед помостом с полным кошельком золота. Иногда она принимала облик воровки, пойманной с поличным. И всегда Беверли оказывалась именно рабыней, а не свободной красавицей с Земли.

«Мой господин!» — произносила мисс Хендерсон и опускалась передо мной на колени, признавая себя моей собственностью.

Один и тот же сон повторялся несколько раз. Точно так же, как это было давным-давно, на Земле, когда мы сидели с ней в ресторане. На ней было белое атласное платье с открытыми плечами, в руках — вышитая бисером сумочка. Дрожащий свет свечей подчеркивал ее красоту. Закончив ужин, я расплачивался по счету, после чего говорил ей:

«Раздевайся! Я сделаю тебя рабыней!»

«Это невозможно!»

«Ты ошибаешься, очень даже возможно».

«Как я могу ошибаться? Ведь рабовладение давно отменено!»

«Очень просто. Нельзя отменить то, что заложено в человеческой природе».

«Но это общественное место».

«Ничего страшного».

Растерянная мисс Хендерсон оборачивается к мужчине, сидящему за соседним столиком, и говорит:

«Вы только послушайте, какой ужас! Этот тип хочет сделать меня рабыней!»

«Ничего страшного, — повторяет мои слова посетитель ресторана, — ты и есть рабыня».

«А ну раздевайся и не тяни время, женщина!» — произношу я с нетерпением и угрозой в голосе.

И тут — разумеется, это происходит только во сне — одежда, словно сама по себе, спадает, и мисс Хендерсон остается совершенно нагой. Я распускаю ее волосы.

Никто в ресторане не обращает на нас ни малейшего внимания. Достав из кармана черный кожаный шнур, я связываю запястья Беверли у нее за спиной. Шнур оказывается таким длинным, что его свободные концы свисают сзади до колен.

«Сейчас мы выйдем из ресторана, — говорю ей я. — Иди вперед: мне хочется посмотреть, как ты движешься».

Беверли направляется в проход между столиками и по пути к выходу минует сидящих за столом знакомых женщин.

«Мой господин раздел и связал меня», — сообщает она им.

«Да, вижу», — пожимает плечами та, что повыше ростом.

Другая, миниатюрная, просто понимающе кивает.

Приближаясь к двери, мы проходим мимо гардероба, и белокурая гардеробщица Пегги, провожая Беверли взглядом, говорит:

«Прекрасная рабыня, вполне годна к употреблению».

«Так же как и ты», — отзываюсь я.

«Но господин еще не призвал меня служить ему», — возражает Пегги.

«Наберись терпения, настанет и твой черед».

«Пегги будет терпеливо ждать, господин», — звучит покорный ответ.

У самого выхода я приказываю Беверли остановиться.

«Там, за порогом, находится другой мир, — сообщаю я ей. — Он называется Гор и совершенно не похож на тот, к которому ты привыкла. Оказавшись там, ты уже не сможешь вернуться. Поняла?»

«Да, Джейсон», — отвечает Беверли.

«И в том мире, — продолжаю я, — ты будешь моей рабыней».

«Да, Джейсон».

Я открываю дверь, и оказывается, что за порогом находится не грязная, замусоренная и задымленная улица со сточными канавами, мусорными баками и нескончаемым потоком вонючего транспорта, а бескрайние изумрудно-зеленые луга, раскинувшиеся под восхитительно голубым небом, усеянным плывущими белоснежными облаками. Снаружи веет свежестью и чистотой воздуха, свободного от выхлопных газов. Переступив последнюю затоптанную половицу, Беверли выходит навстречу траве, лучам солнца и ветерку.

«Ты переступила порог в мир Гора», — говорю я.

«Да, господин», — отвечает она, обернувшись.

Я затворяю массивную дверь, темную, застекленную и завешенную изнутри, и в тот же миг эта дверь, ресторан и весь земной мир исчезают. Мы остаемся вдвоем посреди просторного, освещенного солнцем луга.

«Тебе пора начинать приучаться к рабству», — говорю я девушке.

«Да, господин», — покорно отвечает она.

«А ну ложись на спину, рабыня!»

«Повинуюсь, господин…»

«А ну не ленись, поганая самка слина!»

На сей раз мои сладкие грезы прерывают крик надсмотрщика и свист плети.

— Работать! Работать!

В течение нескольких последних дней нам приходилось поднимать и опускать решетку ворот множество раз. Поразмыслив, я пришел к выводу, что эта деятельность связана с приходом и отплытием разведывательных кораблей и судов с припасами. Обычно ворота открывались ненадолго, но вчера решетка оставалась поднятой около четырех часов. По-видимому, в это время флот Поликрата выходил из крепости. Еще в тот день, когда рабыни пирата старались довести меня до экстаза, мне довелось услышать, как в разговоре с Клиоменом он обмолвился о намерении отправить корабли на восток. По всему выходило, что теперь это намерение осуществилось. Разумеется, он сделал это, чтобы отбить у восточных городов охоту даже пытаться сформировать противопиратский альянс.

— Нажимай, нажимай! — командовал надсмотрщик, щелкая плетью.

На глаза мне попались еще две группы пленников. Они, как и мы, были прикованы к сменным стальным брусьям и находились сейчас у задней стены, рядом с углублением для питьевой воды. Из этого следовало, что в распоряжении пиратов имелся резерв рабочей силы. Само собой, ни один из впряженных в поворотное устройство невольников не был незаменимым. Но когда он видел, что хозяевам ничего не стоит избавиться от него в любую секунду, это оказывало на пленника удивительно стимулирующее воздействие. Все мы должны были знать, что при малейшей попытке неповиновения или просто по прихоти надсмотрщика любой из нас может быть изъят из каземата. Что означало для него лишь одно: смерть.

— Стой! — выкрикнул пират.

Мы замерли.

Решетка поднялась.

Надсмотрщик поставил предохранитель, после чего она уже не могла упасть. Гири противовесов, покачавшись из стороны в сторону, замерли. Ворота уже не требовалось удерживать на весу, и мы, радуясь возможности отдохнуть, положили головы на брусья. Что ни говори, а подъем ворот стоил нам немалых усилий.

Я полагал, что сейчас одна или несколько изящных речных галер проходят сквозь проем водных ворот, покидая или, напротив, возвращаясь в заводь, служившую своеобразным внутренним двором Поликратовой твердыни. Сигнал, по которому ворота открывались или закрывались, подавался стражником со стены у западной надвратной башни. Обычно он просто выкликал соответствующее требование, хотя, наверное, мог ударить в гонг или задуть в горн.

Возможность отдохнуть весьма радовала. Вчера, поскольку ворота оставались открытыми примерно четыре часа, я предположил, что весь флот покинул крепость и даже сам пиратский главарь отправился в поход во главе своего воинства. Из услышанного в зале следовало, что Поликрат лично возглавит задуманную операцию, масштаб и серьезность которой не позволяли передоверить столь ответственное задание кому-нибудь из подчиненных. По моим прикидкам выходило, что на время отсутствия Поликрата крепость останется на попечении Клиомена. Во всяком случае, я на это надеялся.

— Эй, не разнеживаться! — гаркнул пират, — Не думайте, будто вам выпадет долгий отдых. Ворота скоро потребуется закрыть.

На опускание решетки уходило меньше времени, чем на подъем, однако и этот процесс был весьма трудоемким.

Кстати, чтобы заставить ворота упасть с чрезвычайной быстротой, как и было сделано, когда понадобилось раздробить мою галеру, необходимо лишь открепить один из противовесов. Правда, прежде чем это сделать, необходимо отсоединить от центрального стержня лебедки вставные спицы-брусья. В противном случае они вместе со стержнем завертятся со страшной скоростью, что смертельно опасно для каждого находящегося рядом. В первую очередь для прикованных к лебедке невольников.

Откреплять оба противовеса также опасно, ибо дикая скорость падения будет чревата повреждением самой решетки.

— Приготовиться! — крикнул пират.

Я поднял голову, ошейник скользнул по моей потной шее. Снаружи светило солнце, и проникший в каземат золотистый луч высветил мириады пляшущих пылинок. Это зрелище завораживало своей красотой. Оно очаровывало, но вот другое, сопряженное с ним открытие меня, увы, разочаровало. Я приметил, что отверстие, сквозь которое падал луч, слишком узко. Человеку там не пролезть.

— Мне удалось одурачить самого Поликрата, — сказал я малому, налегавшему на брус рядом со мной. — Представь себе, получив от меня топаз, ни он, ни его прихвостень Клиомен не заподозрили во мне обманщика.

Парень воззрился на меня с недоумением.

— Лжец! — взвизгнул пират. — Тебя же предупреждали насчет твоих вздорных выдумок!

Удары плети посыпались на меня один за другим.

— Получи! — крикнул надсмотрщик. — А не уймешься, я доведу твои слова до сведения самого Клиомена!

— Прости, капитан, — пробормотал я с испуганным видом, в то время как на самом деле мне столь нехитрым способом удалось проверить свою догадку. Поликрат покинул твердыню, и теперь здесь вовсю распоряжался его помощник. Будь сам главарь в крепости, надсмотрщик не стал бы запугивать меня Клиоменом. Пока обстановка складывалась благоприятно для осуществления моего замысла.

— Опустить ворота! — прозвучал приказ. — Опустить ворота!

Высоко над нами на маленьком балконе появился другой пират.

— Что там у вас внизу? — крикнул он.

— Все в порядке, ничего важного! — отозвался малый, только что отходивший меня плетью.

— Тогда почему твои рабы прохлаждаются? Вы что, приказа не слышали?

Надсмотрщик бросил на меня свирепый взгляд, после чего высвободил предохранительный шпингалет. Вес передался на брусья, что мы, разумеется, немедленно ощутили.

— Не зевай, дурья башка! — крикнул стражник с галереи нашему надсмотрщику. — Погоняй своих бездельников! Опускай!

Противовесы поползли вверх, тогда как мы, налегая на брусья, тормозили вращение лебедки.

Когда ворота закрылись, я встретился взглядом с пиратом и тут же потупился, как будто от испуга. Но на самом деле то, как развивались сегодня события, меня вполне устраивало.

 

32. УСПЕХ МОЕГО ПЛАНА. Я ПОКИДАЮ ЦИТАДЕЛЬ ПОЛИКРАТА

— Выпороть их, — приказал Клиомеи, — сразу обеих.

Он откинулся в кресле Поликрата, с которого и вершил свой суд.

Мира и Тала, белокурые сестры из Коса, связанные одна с другой за шеи, стояли перед ним на коленях и жалобно стонали. Вина их была очевидна: им не удалось должным образом ублажить Джандара, одного из младших командиров гарнизона крепости. По мнению этого пирата, сестры недостаточно усердно старалась перещеголять друг дружку в стремлении доставить ему удовольствие. Возможно, их сдерживало родство, но если одна сестра не хотела показать себя более сладострастной рабыней, чем другая, это никак не могло служить ей оправданием. Рабыня не имеет права на такого рода соображения. Она вообще не имеет никаких прав и должна либо усвоить это, либо умереть. Мне, однако, думалось, что дело в другом: пират просто-напросто не умел толком обращаться с женщинами. При правильном подходе обе сестрички лезли бы из кожи вон, выбросив прочь из своих симпатичных головок всякого рода предрассудки. При правильном подходе они не просто стремились бы превзойти одна другую в любовном усердии, но и соперничали бы со всем пылом и страстью настоящих рабынь.

— Если ко мне еще раз обратятся с подобной жалобой, — пригрозил девушкам Клиомен, — я велю бросить вас обнаженными в пасть тарлариона.

— Да, господин! — хором сказали Мира и Тала.

— Уведите их, — велел Клиомен.

Рыдающих девушек схватили за шнур, связывавший их вместе, и уволокли из зала.

— А меня зачем сюда притащили, капитан? — спросил я у надсмотрщика.

— Клиомен вершит суд, — ответил он.

— Но за мной нет никакой вины! — воскликнул я, прикинувшись испуганным.

— Клиомену решать, виновен ты или нет.

— Пощади, капитан!

— Заткнись, — с усмешкой отрезал надсмотрщик.

Ошейник и цепь с меня сняли, но мои руки и ноги, как и в каземате, оставались в оковах.

— Что у нас на очереди? — осведомился Клиомен.

— Дележ добычи, — ответил пират.

Перед креслом поставили пять плоских кофров с монетами, кубок, полный драгоценных камней, и миску рассыпного жемчуга.

— И вот еще эта, — добавил пират, выталкивая вперед девушку, на руках и ногах которой красовались тонкие, легкие кандалы с цепями по два фута длиной. Такого рода цепи служат не столько для недопущения побега, сколько в качестве украшения. — А она хорошенькая? — поинтересовался Клиомен, ибо лицо девушки скрывала полупрозрачная красная ткань, ниспадавшая до икр и завязанная на шее мягким плетеным шнуром. Тонкая ткань не скрывала изящных линий тела, клейма на ее левом бедре. То был обычный знак «кейджера», какой можно увидеть на бедре любой невольницы, от самой заурядной трактирной прислужницы, до стоящей целого состояния обитательницы Садов наслаждений убара.

Пират, доставивший девушку, толкнул ее вперед, однако продолжал придерживать ткань рукой, так что лицо рабыни оставалось закрытым. Наверное, она могла видеть сквозь эту ткань, но не очень хорошо. Что-то в пленнице показалось мне знакомым.

Потом пират сорвал покрывало и бросил на пол позади девушки. Она без промедления опустилась на колени, а я отпрянул, узнав леди Флоренс из Вонда. Точнее, уже давно не леди, а просто рабыню Флоренс. Безусловно, эта девушка представляла собой восхитительную, драгоценную добычу.

— Тебе разрешается оказать мне почтение, рабыня, — промолвил Клиомен.

Флоренс поднялась, приблизилась к нему, снова встала на колени и, опустив голову, покрыла поцелуями его ноги. После этого красавица попятилась, встала, отступила на несколько шагов, еще раз преклонила колени, коснувшись лбом пола, и, выпрямив спину, приняла позу рабыни для наслаждений. Голова ее при этом осталась почтительно склоненной.

— Эй, рабыня! — обратился к ней Клиомен.

— Да, господин? — промолвила Флоренс, подняв голову.

— Как тебя захватили?

— Силой, господин, — сказала она. — Мой хозяин, Майлз из Вонда, зафрахтовал в Виктории корабль «Цветок Сибы».

Я знал этот корабль. Сибой назывался один из прибрежных городов Воска, располагавшийся восточнее Саиса.

— Майлзу нужно было попасть в Турмус, — продолжила рабыня, — Он взял с собой меня и раба по имени Крондар.

По моему мнению, Майлз из Вонда поступил опрометчиво. Я еще в таверне Тасдрона предостерегал Флоренс насчет того, что путешествовать по реке в столь смутное время небезопасно. Наверняка рабыня пересказала эти соображения своему хозяину. Однако гордый вондиец, по-видимому, оставил их без внимания. Как, впрочем, и советы других осмотрительных людей.

Ни для кого не секрет, что речная навигация сопряжена с риском. В тавернах, на рынках и в порту больше всего толкуют именно об опасностях плавания.

— К западу от Тафы на нас напали два корабля. Одним из них была галера «Телия» под началом капитана Сирнака, который и доставил меня сюда вместе с другой добычей. Второй галерой, «Тамирой», командовал капитан Реджинальд, состоящий на жалованье у Рагнара Воскджара.

— Ты должен был сопровождать «Тамиру» от самой цепи до наших внутренних вод, — промолвил Клиомен, пристально глядя на пирата, доставившего добычу. — Как получилось, что в пути ты отвлекся и занялся грабежом?

— Как можно не подобрать золото, валяющееся на земле, или не сорвать спелый фрукт, который сам просится в руки? — пожал плечами пират.

— Но тебе ведь известно, что «Тамира» — курьерский корабль, который должен доставить нам пароли и отзывы?

— Они в целости и сохранности, — заверил его пират.

— Что собой представляет «Тамира»? — спросил я у надсмотрщика.

— Это разведывательный корабль Рагнара Воскджара, — ответил он.

Я так и предполагал. Моя неудавшаяся хитрость, разоблаченная, скорее всего, из-за предательства Пегги, как раз и заключалась в попытке выдать себя за командира авангарда, высланного вперед Рагнаром Воскджаром.

Похоже, пришло время появления настоящих кораблей Воскджара, хотя, по-видимому, лишь одному из них удалось выполнить поставленную задачу и соединиться с пиратами Поликрата. Надо полагать, сейчас этот корабль снова плыл на запад, на встречу с основными силами Воскджара.

В чрезвычайно важной операции задействован лишь один корабль — это говорило о крайней самонадеянности западных пиратов. Неужто им и вправду нечего опасаться?

— Цепь еще не распилили? — поинтересовался я. Из услышанного разговора можно было понять, что она цела. Но в таком случае оставалось неясным, как мог корабль Воскджара появиться в здешних водах.

— Нет, — ответил надсмотрщик.

— Как же капитан Воскджара ухитрился перетащить через нее свою галеру?

— Он ведь не такой дурак, чтобы идти мимо Порт-Коса под пиратским флагом. Выдал себя за купца и был пропущен без каких либо затруднений.

— Для него опустили цепь?

— Как для всякого честного торговца, — ухмыльнулся речной разбойник.

— И его не разоблачили? Пиратская галера здорово отличается от торгового судна.

— У Рагнара Воскджара есть свои люди среди тех, кто контролирует проход.

— Понятно, — сказал я.

— Наш друг и назад вернется так же легко, как пришел, — добавил собеседник.

— Понятно, — повторил я.

Меня переполняло негодование. Глико оказался прав: дорогостоящая громоздкая цепь отнюдь не обеспечивала городу надежную защиту.

Между тем Клиомен оглядел плоские кофры с монетами, кубок самоцветов, плошку с жемчугом и девушку, после чего спросил:

— Добыча с «Цветка Сибы» поделена между нами и людьми Воскджара поровну?

— Ее поделили справедливо, — ответил пират.

— Ясно.

— По нашим временам, капитан, — продолжил пират, — добыча весьма недурна. Купчины на реке напуганы всяческими слухами, торговля замерла, и все ценности хранятся за городскими стенами.

— Когда мы объединимся с Воскджаром, — сказал Клиомен, — стены перестанут быть для нас серьезным препятствием. Мы сможем забрать у городских толстосумов все, что нам заблагорассудится.

— Верно, капитан, — согласился пират.

Клиомен улыбнулся: обращение «капитан» льстило ему, хотя обязанности капитана крепости исполнялись им лишь во время отсутствия Поликрата.

— Сложите монеты, драгоценности и жемчуг в общие кофры, — распорядился Клиомен.

Командир корабля подал знак матросам, и они унесли награбленное.

— А что делать с этой девкой? — спросил пират и, взяв девушку за волосы, повертел ею из стороны в сторону, демонстрируя в наивыгоднейшем ракурсе изгибы прелестного тела.

Клиомен задумался.

— Стоимость монет или драгоценных камней всегда очевидна, — пояснил он, — а вот определить истинную цену рабыни бывает непросто. Отпусти ее.

Пират выпустил волосы, и девушка немедленно опустилась на колени, покорно ожидая своей участи.

— Твоя ценность сводится лишь к красоте? — спросил Клиомен.

Всхлипнув, пленница опустила голову.

— Оставь ее в крепости, — распорядился Клиомен, — сегодня ночью я сам испробую и оценю ее.

Плачущую Флоренс уволокли прочь.

Клиомен покосился в мою сторону, и меня вытолкнули вперед, к помосту. Я без приказа преклонил колени, и собравшиеся в зале пираты расхохотались. Клиомен усмехнулся — мое дело он приберег на конец судебного дня.

— Мне следовало прикончить тебя давным-давно, в таверне Тасдрона, в Виктории, — заявил он.

— Прости, капитан, — сказал я, не поднимая головы.

— Я так понял, что ты любитель прихвастнуть и приврать.

— Нет-нет! — торопливо воскликнул я.

— Еще какой любитель, — возразил надсмотрщик каземата. — Этот малый до сих про твердит, будто провел и тебя, и Поликрата, выдав себя за посланца.

— Неужели тебе так неймется обрести славу ловкача и храбреца среди подобных тебе паршивых слинов, что ты готов ради этого рискнуть своей жизнью? — осведомился Клиомен.

Я не поднимал головы и старательно делал вид, будто дрожу от страха.

— Ты предупреждал его, не так ли? — спросил Клиомен у моего стража.

— И не единожды, — отвечал тот. — Но даже сегодня, думая, что я стою слишком далеко и ничего не услышу, он продолжал морочить головы своим враньем другим невольникам.

— Понятно, — угрожающе произнес Клиомен.

— А вчера, — добавил надсмотрщик, — он отозвался о тебе весьма пренебрежительно.

— Вот как? — заинтересовался Клиомен. — И что именно он сказал?

— Назвал тебя дурнем… или кем-то в этом роде.

Присутствующие покатились со смеху. Но вот Клиомена услышанное вовсе не развеселило. Я заподозрил, что далеко не все в крепости относятся к нему с уважением и симпатией. Кое-кто с радостью занял бы его место. Однако, как только Клиомен обвел зал хмурым взглядом, смех мигом стих.

— Действительно забавно, — проворчал он, вновь обратив взор на меня.

— Прости, капитан, — пролепетал я дрожащим голосом.

— Курьер Рагнара Воскджара имел некоторый опыт обращения с оружием, — заметил Клиомен.

— Не убивай его, — подал голос один из пиратов, стоявших рядом с креслом. — Этот малый может пригодиться нам для обмена на настоящего посланца, который наверняка томится в Виктории в плену у наших врагов.

— Они не станут менять такого ценного пленника на никчемного портового грузчика, — возразил Клиомен.

— Подожди Поликрата, — предложил пират, — пусть он решит, что да как.

— Пока Поликрата нет, я имею право принимать самостоятельные решения.

— Я с этим не спорю, — проворчал пират, отступая от кресла.

Клиомен снова посмотрел на меня.

— Таким образом, — сказал он, — если ты и есть тот удалец, что выдавал себя за посланца Воскджара, то должен иметь представление о том, с какого конца берутся за меч.

— Прости меня, капитан, — канючил я.

Надсмотрщик вынул из ножен свой клинок и протянул мне рукоятью вперед.

— Нет, — прошептал я, — нет!

— Лучше возьми его, — угрожающе произнес Клиомен.

Рукой, закованной в цепь, я принял у него меч, стараясь держать оружие нарочито неправильно — не как боевой клинок, а как молот или кувалду.

Двое или трое пиратов загоготали. Клиомен, однако, следил за мной внимательно. Помощник Поликрата был человеком надменным, тщеславным, но отнюдь не глупым, в противном случае ему не удалось бы занять столь высокое положение.

— Неужели нельзя обойтись без лишнего позора? — сказал я. — Убей меня, и покончим с этим!

— Выведите его наружу, — распорядился Клиомен, поднимаясь с кресла.

— Прошу об одной милости, капитан! — крикнул я ему, когда меня уже потянули за цепь, чтобы увести из помещения.

— Ну?

— Пусть те, с кем мне выпало работать у лебедки, не узнают, что здесь случится.

Пират усмехнулся.

— Приведите всех, с кем он работал. Для них это зрелище тоже будет поучительным.

— Нет, капитан, пожалуйста! — молил я, но двое пиратов ухватили меня за руки и поволокли из зала.

Солнечный свет заставил меня зажмуриться. Я почувствовал, как с моих рук снимают оковы. Со всех сторон стояли вооруженные люди.

Я продолжал держать меч с таким видом, будто боялся его.

Когда глаза приспособились к свету, мне удалось оглядеться. Мы находились на замощенной полосе суши, окаймлявшей озеро, — это пространство служило крепости внутренним двором. С одной стороны эту полосу ограничивала вода, с другой — внушительная крепостная стена. От меня не укрылось, что на внутреннем рейде и у причала крепости находилось всего пять больших кораблей: мелкие суденышки в счет не шли. Справа от меня имела место большая дверь, окованная темным железом, — она вела во внутренние помещения твердыни. По ту сторону озера я приметил лестницу, ведущую на парапет, и огромный проем водных ворот.

— Скоро ты узнаешь, что бывает с бахвалами и брехунами, — заявил надсмотрщик.

Вокруг нас раздался смех.

Потом до моего слуха донесся ритмичный звон цепей. Моих товарищей по работе у лебедки вывели из каземата на двор, чтобы на моем примере преподать им наглядный урок повиновения и смирения.

Я понурился, делая вид, будто смущен и пристыжен, тогда как в действительности мне пришлось поспешно спрятать довольную улыбку. Все шло, как и было задумано: невольники находились вне каземата, в целях безопасности скованные по рукам и ногам. Стало быть, они никак не могли вернуться в башню и поднять решетку быстрее чем за несколько минут.

— Все назад! — скомандовал Клиомен. — Освободите место!

Зрители расступились. Поежившись, я подался назад. Передав свой меч матросу, Клиомен стянул тунику, обнажив торс, забрал меч назад и сделал несколько выпадов, разминая руку. Я отметил легкость и быстроту его движений, однако понял и другое: мой клинок мог двигаться еще быстрее.

— Шире круг! — приказал Клиомен.

Зеваки и стражники отступили еще дальше, но двое ближайших сподвижников Клиомена остались рядом с мечами наголо. Я не сомневался в том, что, если их главарю придется худо, эти головорезы пустят свое оружие в ход. Такой поворот событий не сулил мне ничего хорошего даже в том случае, если бы я исхитрился ранить, а то и убить Клиомена.

Моя цель заключалась не в том, чтобы свести с ним счеты. Я должен был убраться из пиратской цитадели. Задача могла показаться безнадежной, но я надеялся сыграть на тщеславии Клиомена и, если повезет, на безрассудстве, сопутствующем тщеславию.

— Ну что, красавчик, ты готов ответить за свою наглую брехню? — спросил, потешаясь, Клиомен.

Я взглянул на своих товарищей по несчастью, угрюмо сгрудившихся под присмотром стражников, и остался доволен. Меня устраивало то, что эта убогая команда совершенно очевидно пребывает в унынии. Даже если им и осточертели мои хвастливые рассказы о том, как я утер нос Поликрату и Клиомену, желания полюбоваться тем, как меня безжалостно разрубят на куски, ни у кого не возникло.

Клинок Клиомена неожиданно метнулся ко мне, и я, едва отпрянув, потерял равновесие.

— Славный выпад, — заметил один из пиратов.

— Каллимаха тут нет, так что спасать твою пустую башку некому, — промолвил Клиомен, вращая клинок примерно в ярде от моей груди и оценивая расстояние.

Следующий выпад оказался еще более стремителен, чем первый. Но тоже чуть-чуть не достиг цели.

— Везет же этому грузчику! — промолвил кто-то из зевак.

Я понял, что мне придется усилить бдительность, ибо если Клиомен до сих пор и валял дурака, то больше он шутить не будет.

И действительно, мой противник отступил на полшага, присматриваясь ко мне с пробудившимся интересом. Конечно, то, что мне удалось уклониться от двух выпадов подряд, можно списать на простое везение. Однако опытного бойца — а Клиомен, безусловно, был именно таким — это не могло не насторожить.

— Не такой уж он неумеха, — заметил Клиомен.

— Он неуклюжий, — рассмеялся кто-то из пиратов.

— Ты что, Клиомен? Испугался какого-то грузчика? — спросил другой.

Клиомен оглянулся на ближайших приспешников, тех, что держали мечи наголо. По первому знаку они, конечно же, бросятся на меня. А возможно, к ним присоединятся и другие.

Я уронил меч на землю.

Клиомен напрягся, но удара не нанес.

— Этот тип был на волосок от смерти, — хохотнул кто-то.

Имитируя одышку и таращась на противника с испуганным видом, я неуклюже подобрал оружие.

Клиомен смотрел на меня в нерешительности. Он знал: я успел бы подобрать меч раньше, чем меня настиг его удар, но не понимал, догадываюсь ли об этом я.

— Пощади, капитан! — воскликнул я.

— Ага, струсил! — выкрикнул кто-то из пиратов, и я понял, что играю в весьма опасную игру. Мне необходимо убедить в полном своем неумении обращаться с клинком не кого-то из зевак, но самого Клиомена. Остальные не в счет.

— Пощади меня, капитан! — повторил я, преклонил колени, положил меч наземь перед собой и подтолкнул его вперед, рукоятью к противнику.

Пираты вокруг презрительно зафыркали.

— Пожалуйста, капитан, — взмолился я, — позволь мне вернуться к лебедке!

Клиомен улыбнулся.

— Трус! Жалкий трус! — орали разочарованные пираты.

Стоя на коленях и умоляя Клиомена о снисхождении, я был совершенно беззащитен. При желании он мог бы просто заколоть меня, как связанного верра.

Клиомен огляделся по сторонам, усмехнулся и ногой отбросил клинок ко мне.

— Возьми меч, ничтожество!

Тяжело вздохнув, я потянулся за клинком, и тут Клиомен, метнувшись вперед, обрушил на меня сверху рубящий удар. Уклониться было невозможно, и я парировал его своим клинком. Сталь, высекая искры, лязгнула о сталь, и мой противник от неожиданности потерял равновесие. Прежде чем он успел выправиться, я метнулся к нему и, оказавшись за его спиной, схватил пирата за волосы.

— Назад! Все назад! — закричал я.

— Назад! — хрипло выдохнул Клиомен, подтверждая мой приказ.

Удерживая меч у его кадыка, я заставлял Клиомена поворачиваться, чтобы держать остальных в поле зрения.

— Не приближайтесь, — предостерег я разбойников, — иначе я мигом располосую ему глотку.

— Как же я ошибся, — прохрипел Клиомен. — Как я ошибся!

— Брось меч, — велел я.

Он так и сделал.

— Освободи его, — сказал один из пиратов. — Тебе все равно не убежать.

— Опустите свои мечи, — велел я. — Положите их на дорожку.

Разбойники заколебались, но стоило Клиомену ощутить нажим острого лезвия, как он истошно заорал:

— Бросайте мечи, дурачье! Делайте, как он велит!

На моих глазах пираты неохотно извлекали клинки из ножен и клали на камень. В свою очередь, я убрал меч от горла Клиомена и приставил острие к его спине.

— Ступай вперед, к лестнице, что ведет на парапет. А вы, — эти слова были обращены к пиратам, — не вздумайте следовать за нами.

— Лучше бы тебе самому отдать свой меч, — сказал Клиомен.

— Пошевеливайся, — отозвался я. — У тебя нет ни одного козыря, — проворчал Клиомен.

— Разве? Но в моем распоряжении твоя жизнь. И не пытайся удрать. Ты и двух шагов не сделаешь, как я снесу твою башку или разрублю тебя надвое.

— Это еще вопрос, успеешь ли? — отозвался Клиомен, хорохорясь, но с беспокойством.

— Согласен, — не стал спорить я. — В моей затее, безусловно, присутствует элемент риска. Если ты успеешь отскочить от меня на безопасное расстояние, мне, можно считать, конец. Но если не успеешь — конец тебе. Пусть потом казнят и меня, тебе от этого легче не станет. Ну что, хочешь попытать счастья?

Он промолчал.

— Если понадобится, — пообещал я, — мне не составит труда подвести тебя к парапету и перекинуть через него, как рабыню.

— Не понадобится, — хмуро проворчал Клиомен и, повернувшись, зашагал к лестнице. Оглянувшись, я убедился, что пираты выполнили мое указание. Они оставались на месте, а оружие по-прежнему лежало у их ног.

— Убери лук! — бросил я часовому, когда мы с Клиоменом стали подниматься по лестнице.

— Убери лук! — мрачно повторил мой приказ Клиомен.

Мы поднялись на стену и направились по ней к западной привратной башне, на нижнем ярусе которой находился каземат с лебедкой.

Вход охраняли трое лучников.

— Уберите луки! — велел я им.

— Делайте, что сказано! — рявкнул Клиомен.

Короткие корабельные луки оказались на полу. Тугие и скорострельные, они очень удобны, когда приходится стрелять в упор через фальшборты сошедшихся в абордажной схватке галер. Такие луки мне не доводилось видеть нигде, кроме Поликратовой твердыни. Скорострельностью они значительно превосходят арбалеты и даже длинные, так называемые крестьянские луки.

Взглянув за край стены, я установил, что мы, как и предполагалось, находимся по соседству с воротами. Насколько глубока там вода, мне известно не было, однако я точно знал, что тяжело нагруженные награбленным добром корабли проходят этим фарватером, не задевая килями дна.

— Что ты собираешься делать? — спросил Клиомен.

— Вели им принести канат, — сказал я, указав на людей на стене.

Клиомен усмехнулся.

— Выполняйте.

Пираты поспешили вниз по лестнице.

— Похоже, что побег тебе удастся, — сказал Клиомен. Он и вправду решил, будто я намерен спуститься по канату со стены. Само собой, пока я болтался бы на веревке, как паук на паутине, его молодчики или истыкали бы меня стрелами, или просто перерезали бы канат, предоставив мне возможность плюхнуться в воду с головокружительной высоты.

— Ну вот, теперь мы одни на стене, — сказал я Клиомену, приставив меч к его животу. Он попятился и, неожиданно побледнев, проговорил:

— Не убивай меня.

Я отвел руку, словно намереваясь нанести удар, и знаменитый головорез, испустив крик ужаса, помчался по стене к ведущей вниз лестнице. Я усмехнулся: у меня и в мыслях не было за ним гнаться. Главное, я удалил со стены всех стрелков, и когда этот тип добежит до своих людей, будет уже поздно.

Не теряя времени, я отбросил меч, вскочил на парапет и солдатиком прыгнул вниз. Полет с высоченной стены показался мне бесконечным. Потом я, словно свинцовый груз, на полной скорости врезался в обжигающе холодную воду, погрузился на всю глубину, прошил ногами слой донного ила и так ударился ступнями о дно, что испугался, не сломал ли ноги. В ушах шумело. Оттолкнувшись от дна, я рывком устремился наверх и спустя несколько мгновений, на которые как раз хватило воздуха в моих легких, вынырнул, задыхаясь и отплевываясь.

После того как мне удалось набрать воздуха и проморгаться, я поднял глаза на стену. Казалось снизу, что она вздымается чуть ли не до небес.

Лучники на ней еще не появились — ни одна стрела не упала в воду поблизости от меня. Пошевелив ногами, я убедился, что они не сломаны.

Наполнив легкие воздухом, я нырнул и поплыл под водой по направлению к прибрежным кустам и деревьям, окаймлявшим канал, ведущий к воротам. Моя голова вновь появилась над водной гладью уже среди прибрежных камышей, под прикрытием которых я снова присмотрелся к стене. Теперь на ней метались люди. Они понятия не имели, куда я подевался.

Отдышавшись, я снова нырнул, потом вынырнул и, повторив эту процедуру несколько раз, оказался на солидном расстоянии к северо-западу от цитадели. По моим прикидкам погоню должны были выслать к северо-востоку от канала, ибо там пролегал кратчайший путь к Виктории. Но даже если я и ошибся, у меня оставалась неплохая фора. Ворота крепости никак не удалось бы поднять быстрее чем за несколько минут. С выбором дальнейшего пути я пока не определился. Можно было, дождавшись темноты, перебраться через канал и двинуться прямиком в Викторию или же, не мудрствуя, отправиться к южному берегу Воска. Уж оттуда-то до Виктории добраться будет нетрудно — на реке всегда полно мелких суденышек.

Первым делом следовало увеличить разрыв между собой и возможными преследователями, а потому я не мешкая продолжил движение. Пребывание в ледяной воде не прошло даром: от холода у меня зуб на зуб не попадал, но зато я был бодр и в прекрасном настроении.

 

33. БОЕВЫЕ РОГА

— Мы рады тому, что твой меч теперь с нами, — сказал Каллимах.

Мы стояли на носу боевой галеры близ форштевня. Единственная мачта, опущенная и надежно принайтованная, лежала вдоль палубы между скамьями гребцов.

Наш корабль находился к востоку от большой заградительной цепи. Утро выдалось холодное, промозглое, и видимость из-за сильного тумана была очень плохой. Вода лизала обшивку, издали доносился крик невидимой речной чайки.

— Ты мог бы и не присоединяться к флоту, — сказал Каллимах.

— Мне здесь самое место, — возразил я.

— Ты и так рисковал жизнью.

— Только из-за того, что нас предали.

— Это верно, — согласился воин.

Так вышло, что вчера вечером я поднялся на борт «Тины», вышедшей из Виктории под началом капитана Каллимаха.

— Если Воскджар попытается прорваться за цепь, нам все равно не удастся его остановить, — угрюмо заметил Каллимах. — Нас предала Пегги, рабыня с Земли, принадлежащая Тасдрону, — сказал я.

— Ты уверен?

— Почти. Больше вроде бы некому. Вот как по-твоему, мог это сделать Каллистен?

— Исключено! — заявил Каллимах. — Я знаю этого человека. К тому же он принадлежит к нашей воинской касте.

Я посмотрел поверх планширов. И справа и слева по борту все скрывала от глаз плотная пелена тумана, сквозь которую время от времени проступали очертания двух других кораблей — «Миры» из Виктории и «Талендера» из Фины.

— К тому же, — заключил Каллимах, — он мой друг.

Было холодно.

— А как насчет Тасдрона или Глико? — спросил я.

— Тасдрон исключается, это совершенно не в его интересах. В конце концов, именно он возглавляет в Виктории тех, кто противится тирании Поликрата.

— Может быть, это все-таки Глико? — хмуро предположил я.

— Он не принадлежит к моей касте, — признал Каллимах.

— Как и Тасдрон, — указал я.

— Верно, — согласился Каллимах.

— В пользу Глико говорит то, что это он разыскал тебя в Виктории, чтобы привлечь к выступлению против пиратов, — заметил я.

— А против — то, что сейчас он не с флотом, — парировал Каллимах.

— Но ведь он отправился на восток, пытаясь заручиться там поддержкой нашего дела!

— Может, и так, — пожал плечами Каллимах, — только вот где она, эта поддержка? Что-то я не вижу никаких кораблей.

— Боюсь, Глико не добьется успеха, — сказал я. — Прибрежные города не доверяют друг другу, да и страх перед пиратами слишком велик. К тому же флот Поликрата находится сейчас к востоку от Виктории как раз ради того, чтобы не дать никому возможности оказать нам помощь. Я ведь говорил тебе об этом.

Каллимах промолчал.

— А почему ты сомневаешься в предательстве Пегги? — поинтересовался я.

— Она не могла ничего слышать, — буркнул воин неуверенно, а оттого сердито.

— Пегги находилась с нами в одном помещении, — возразил я, — так что слышать при желании могла почти все. Голова у нее, хоть она и рабыня, варит, и сообразить, о чем речь, ей ничего не стоило. Надо полагать, она выдала наши плану посланцу Рагнара Воскджара или другому пирату, который, посетив таверну, воспользовался ее услугами в алькове. Небось надеялась, что в награду за измену ей даруют свободу.

— Никто бы ее не освободил, — проворчал Каллимах. — Рабыня-изменница навсегда останется рабыней, только вот обращаться с ней будут не в пример более сурово.

— Откуда ей знать, что к чему, она ведь с Земли.

Горианские обычаи настолько отличаются от земных, что проникнуться здешними традициями можно, лишь проведя на Горе долгие годы. Но одно очевидно: с рабами на Горе церемониться не принято.

— Может быть, нас выдал кто-то из людей Каллистена или Амилиана? — предположил Каллимах.

— Ты же сам не раз и не два твердил мне, что члены воинской касты неспособны на предательство, — раздраженно промолвил я. К тому же у них практически не оставалось времени, чтобы связаться с врагом. Как ты не понимаешь — кроме этой рабыни выдать нас было некому!

Упорное нежелание Каллимаха признать виновность Пегги заставило меня заподозрить, что он тоже к ней неравнодушен.

— Да, больше некому, — угрюмо и неохотно согласился воин. Тон его и выражение лица произвели на меня странное впечатление. Такое, будто предали не нас всех, а лично Каллимаха.

Я попытался посмотреть вперед, но туман не позволял увидеть что-либо дальше корабельного носа.

— Если нам повезет и мы выберемся из этой переделки живыми, я сам прослежу, чтобы с предательницей поступили как подобает! — пообещал Каллимах.

— Что с ней сделают?

— С ней поступят так, как поступают с рабыней, не сумевшей угодить господину, — спокойно ответил он.

Я поежился.

— Холодно? — спросил Каллимах.

— Совсем замерз, — признался я, кутаясь в плащ.

— Возможно, никакого боя и не будет, — проворчал воин. — Мы торчим у цепи уже два дня.

— «Тамира» прошла за цепь, не так ли? — спросил я.

— Да, прошла.

— Это сулит нам неизбежную схватку.

— Почему? «Тамира» — мирное торговое судно.

— Как бы не так! Это разведывательный корабль Рагнара Воскджара, который уже нанес визит Клиомену в цитадели Поликрата.

— Мне трудно в это поверить, — сказал Каллимах.

— Ее осматривали у цепи, эту «Тамиру»? — спросил я.

— Нет, — сказал Каллимах.

— Если бы его осмотрели, сразу бы выяснилось, что он везет награбленное добро с «Цветка Сибы». И, что более важно, на его борту имелись важнейшие документы, свидетельствующие о связи Рагнара с Поликратом. Согласованные обоими главарями пароли и прочие тайные знаки, позволяющие руководить действиями объединенной пиратской флотилии.

— Ты ошибаешься, — возразил Каллимах. — Реджинальд, капитан этого судна, — человек, хорошо известный на реке.

— Я услышал обо всем этом в крепости, когда Клиомен делил добычу.

— Все равно тут какая-то ошибка.

— Ошибка не ошибка, а мне кажется, битвы не миновать.

— Будь оно так, она бы уже разразилась.

— В твоих словах есть резон, — признал я.

— Может быть, Воскджар боится цепи, — сказал Каллимах.

— Не исключено.

Время от времени до нас доносилось беспокойное поскрипывание могучих звеньев цепи, закрепленной на пилонах и перекрывающей все русло широкой реки. Каждое звено имело примерно полтора фута в длину и фут в ширину, причем выковано оно было из сплошного металлического прута толщиной в руку мужчины. Местами цепь погружалась в воду примерно на фут, местами — ближе к опорам — поднималась над поверхностью на высоту от фута до ярда. К пилонам цепь крепилась большими кольцами. Цепь не представляла собой сплошную преграду: проход в ней мог открываться в разных местах, на пяти участках между опорами. Цепь отводили в сторону на большом плоту. На нем дежурил караул. Кроме того, сторожевые пункты были установлены возле главных, конечных опор на южном и северном берегах реки.

— Где Каллистен? — поинтересовался я.

— На южной сторожевой станции, — ответил Каллимах.

Береговой пост считался особенно опасным. Горианские речные суда, даже грузовые, не столь уж велики, и в тех местах, где нет оборудованных причалов, команды частенько просто вытаскивают их на берег. Таким образом, цепь, даже в теории, не представляла собой непреодолимого препятствия. Если ее не отводили ни на одном из пропускных участков, существовала возможность перетащить судно по берегу волоком и спустить на воду уже выше или ниже преграды.

Южный караульный пост считался более уязвимым и опасным, чем северный, в силу большей удаленности от Порт-Коса — переброска туда подкрепления требовала большего времени. Мне было приятно услышать, что Каллистен принял на себя ответственность за столь важный участок, где настоятельно требовались опытные и смелые люди. Другое дело, что, вздумай Воскджар все-таки атаковать цепь в лоб, меч Каллистена пригодился бы и нам.

— Может быть, нам самим разумнее засесть там, на берегу, — промолвил, размышляя вслух, Каллимах.

— Цепь выглядит устрашающе, — заметил я.

Мы с Каллимахом оба до прибытия на запад в глаза не видели пресловутой цепи и не были готовы к столь впечатляющему зрелищу. В целом то было колоссальное инженерное сооружение. Масштабы его поражали, и все высказывавшиеся ранее сомнения в эффективности столь мощной конструкции начинали казаться неубедительными. Во всяком случае, становилось ясно, почему многие из видевших цепь воочию, искренне считали ее совершенно непреодолимой.

— Может быть, Воскджар все-таки боится ее, — задумчиво повторил я, прислушиваясь к плеску воды и доносившимся из тумана выкрикам чаек.

— Во всяком случае, ему есть кого пограбить и к западу от нее, — отозвался Каллимах.

— Мне тоже так кажется.

В задумчивости я смотрел поверх бортового ограждения на частично выступавший над водой деревянный таран. Потом мой взор скользнул за правый борт, где от корпуса судна отходила в сторону острая изогнутая стальная лопасть. Точно такой же семифутовый стальной полумесяц крепился и к противоположенному борту судна. Говорили, что эти устройства изобрел некто Терсит, знаменитый кораблестроитель из Порт-Кара. Полюбовавшись блеском стали, я снова повернулся к Каллимаху.

— Тебе ведь не доводилось сражаться на воде, верно? — спросил он.

— Не приходилось, — подтвердил я.

Теперь туман сгустился настолько, что «Мира» и «Талендер» пропали из виду.

— Холодно, — проворчал воин.

— Зуб на зуб не попадает, — подтвердил я. — Слышь, Каллимах?

— Что?

— Как думаешь, Воскджар все-таки появится?

— Думал, что появится. А теперь уж и не знаю.

— Почему?

— Если бы он собрался появиться, то сейчас — самое время.

— Ты решил, что его не будет?

— Ничего я не решал. Просто былой уверенности у меня уже нет.

— Должно быть, бой на воде — страшная вещь, — сменил я тему.

— Я из касты Воинов, — произнес Каллимах и облизал губы.

На миг мне показалось, что передо мной совершенно незнакомый человек. Пугающе незнакомый и совершенно непохожий на меня.

— Тебе страшно? — спросил он.

— Да, — признался я.

— Это естественно.

— Какие силы могут быть вовлечены в схватку? — спросил я.

Каллимах усмехнулся.

— Это вопрос воина.

— Наверняка по этому вопросу имеются какие-нибудь разведывательные данные, — хмыкнул я.

— Есть предположение, — сказал Каллимах, — будто Воскджар сильнее, чем Поликрат. Считают, что под его началом примерно пятьдесят кораблей и двадцать пять сотен человек. Но это догадки, а вот сведения насчет Поликрата у нас точные. Он располагает сорока кораблями и примерно двумя тысячами человек.

— Объединившись, эти разбойники будут представлять собой грозную силу, — заметил я.

— Само собой, — сказал Каллимах, — однако Порт-Кос в состоянии вывести на реку примерно пятьдесят кораблей, а Фактория — около сорока пяти. Вот и получается, что, выступив против пиратов совместно, они могли бы достичь не только равенства сил, но даже рассчитывать на победу.

— И сколько кораблей Арской фактории поддержит нас у цепи?

— Десять, — ответил Каллимах. — Это все, что они согласны выделить.

— А сколько здесь кораблей Порт-Коса?

— Десяток — у самой цепи и еще двадцать по соседству с южным сторожевым постом.

— Всего, стало быть, тридцать кораблей.

— Так оно и есть. Порт-Кос располагает еще двумя десятками кораблей, но их держат на городском рейде, чтобы в случае необходимости защитить сам город.

— Какое количество судов пришло из других портов?

— Семь, — ответил Каллимах. — Два из Виктории, два из Джортова Перевоза, два из Альфредова Мыса и один из Фины.

Джортов Перевоз и Альфредов Мыс лежат к западу от Арской фактории. Как правило, эти поселения поддерживают во всех начинаниях своего крупного соседа.

— Значит, сейчас на реке находятся сорок пять наших кораблей. Так?

— Совершенно верно.

— И флот Воскджара оценивается примерно в пятьдесят кораблей?

— Да, — сказал Каллимах.

— Получается, что шансы примерно равны.

— С учетом цепи мы даже имеем определенное преимущество, — отозвался Каллимах.

— А что, может быть, и так, — задумчиво промолвил я.

— Но ты, кажется, настроен скептически?

— Не без того, — согласился я, — Наши корабли рассредоточены вдоль цепи, и если флот Воскджара обрушится на какую-то определенную точку, то именно там пираты получат решающее превосходство. Это даст им возможность разрезать цепь, а потом — прорвать тонкую линию наших судов. Конечно, — продолжил я, — есть надежда, что на любом участке атаки цепь задержит пиратов на время, достаточное, чтобы мы собрали силы в кулак.

— Надежда, разумеется, есть, — пожал плечами Каллимах.

— Но ты, помнится, говорил, что не очень-то веришь в нашу способность отбить атаку.

— Говорил.

— А почему?

— Подумай сам, — сказал он. — Команды кораблей Арской фактории состоят в основном из пехотинцев Ара, посаженных на весла галер. Может быть, они умеют драться на суше, но о тактике корабельного боя не имеют ни малейшего представления. А независимые суда, такие как «Тина», и вовсе укомплектованы не воинами, а добровольцами из низших каст, крепкими, но совершенно необученными парнями. Вот и получается, что в действительности защищать цепь смогут только корабли Порт-Коса.

— Значит, — уныло уточнил я, — против полусотни кораблей Рагнара Воскджара мы, по существу, можем выставить только тридцать?

— По существу — да.

— Но что, в таком случае, ты здесь делаешь?

— Жду сражения. Я воин. А вот ты, Джейсон, что ты здесь делаешь?

— Честно говоря, сам не знаю.

— То же, что и я, — сказал Каллимах, — Потому что ты тоже воин.

— С чего ты взял? Я вовсе не из вашей касты.

— Не каждый воин знает, что принадлежит к касте Воинов, — заметил Каллимах.

— Я тебя не понимаю.

— То, что ты принадлежишь к нашей касте, я прочел в твоих глазах, — пояснил Каллимах.

— Ты спятил!

— Эта каста стала твоей десять тысяч лет назад, в смешении крови и насилии над захваченными у побежденных женщинами…

— Ты определенно сошел с ума.

— Скоро увидим, — усмехнулся он и обнажил меч.

— Что это ты схватился за клинок? — спросил я.

— Ты что, не слышишь?

— Чего я не слышу? О чем речь?

— Должен признаться, — сказал Каллимах, — что я ошибался. Мне уже стало казаться, что сражения может и не быть.

— Ничего не понимаю!

— Однако, — продолжал Каллимах, — если «Тамира» действительно корабль-разведчик, то пиратам самое время появиться здесь.

— О чем ты говоришь? — спросил я.

— Неужто ты не слышишь? — повторил он.

— Ничего я не слышу! Ничего! Ты сошел с ума!

Я слышал лишь, как плещется о корпус вода, поскрипывает цепь, ерзают в уключинах весла и кричат в тумане речные чайки.

— Все тихо, — сказал я.

И тут мои волосы встали дыбом, а по коже пробежали мурашки.

— Видишь? — спросил Каллимах, подняв меч и указав вдаль, в туман.

— Нет.

Видеть я и вправду ничего не видел. Но слышал уже отчетливо. Потом неожиданно в стене тумана образовался разрыв, и моему взору ярдах в ста за цепью предстала бесчисленная пиратская армада.

— Это флот Рагнара Воскджара, — сказал Каллимах, и в голосе его впервые за время разговора прозвучала искренняя радость. Что же до меня, то я на некоторое время остолбенел и стоял на передней палубе неподвижно, словно статуя.

— А меч-то у тебя уже в руке, — с улыбкой заметил Каллимах.

Это действительно было так, хотя я совершенно не помнил, как и когда обнажил клинок.

— Трубите в боевые рога! — крикнул Каллимах людям на корабле. — Трубите в боевые рога!