Шатаясь и едва не падая с ног, Флора прошла по залу. С ней не было стражника, ее не вели на веревке, как уводили обычно рабынь в комнаты для гостей, которым они должны услужить. Ей просто назвали комнату и отослали прочь.

Жгучие слезы струились по ее щекам.

Как радовалась она всего несколько минут назад!

— У меня есть для тебя сюрприз, — сказал Юлиан из рода Аврелиев своему другу. — Смотри! Я взял ее с Варны и послал в школу на летней планете, а оттуда попросил прислать на Веллмер. Теперь она умная рабыня.

Войдя, она мгновение надеялась, что глаза великана-варвара и его свирепое лицо хоть немного смягчатся, по крайней мере, он хоть как-то покажет, что узнал ее. Но почти сразу при виде рабыни на коленях, с ароматным цветком рабства в руке, его глаза — словно они взглянули на нечто безобразное — стали суровыми и холодными, как зимний лед на реках, как замерзшие камни в месяц Игона.

Она опустилась на колени, ощущая странную смесь робости, волнения, радости, смущения и боли. Именно он был ее хозяином на Варне, и теперь ей пришлось встать на колени перед своим прежним хозяином. Она помнила его еще со времен Тереннии, когда он впервые увидел ее, сняв взглядом темные судейские одежды и все белье, и рассматривал, как обнаженную, беспомощную рабыню. Она тогда схватилась за поручни, возле которых стояла, чтобы не упасть, и поймала себя на немедленном, почти ошеломляющем желании броситься к нему, встать на колени и выразить покорность. Как изумили ее эти чувства, как злилась она на себя!

Ей хотелось, чтобы мать, судья, вынесла этому негодяю смертный приговор.

Однако он выжил в цирке, а позднее получил свободу.

В силу стечения сложных обстоятельств, она, судебный исполнитель, связавшая его на арене, дочь той самой судьи, которая вынесла ему смертный приговор, оказалась рабыней этого человека.

Она не осмеливалась поднять глаза, так свирепо он разглядывал ее.

На злосчастной «Аларии», стоя на коленях в темноте рядом с пока незнакомым мужчиной, она стала рабыней по закону. Но в то время он относился к ней слишком по-доброму и не стал ускорять ее обращение в рабство. В самом деле, в жизненно важном вопросе, при бегстве с «Аларии», он всего лишь взял с нее слово молчать, не желая подвергать ее унижению и завязывать рот. Но она нарушила свое слово, предала его, закричав и зовя на помощь врагов. Вскоре после этого они расстались, но обоим удалось бежать в спасательных капсулах с «Аларии». Позднее, на Варне, она вновь оказалась в его власти. На этот раз он забыл об уважении и заклеймил ее. Теперь она носила клеймо на бедре, чтобы ее положение не вызывало сомнений. Это клеймо было известно во множестве галактик.

— Я думал, ты обрадуешься, — расстроился Юлиан.

— Это неверная, коварная, лживая рабыня, — ответил Отто.

— Прошу вас, господин, — еле слышно прошептала она.

— Она хорошо сложена, — заметил Юлиан.

— Как миллионы рабынь на тысячах планет, — возразил Отто.

— Я люблю вас, господин. Я хочу служить вам, — прошептала она.

— Она действительно красива, — сказал Юлиан.

— Как множество других, которых можно купить подешевле или подороже.

— Она держит цветок рабства и предлагает его тебе, — заметил Юлиан.

— Шлюха в ошейнике, — отозвался Отто. — Она предложит его любому, если это будет угодно хозяину.

— Думаю, охотнее всего она отдала бы его тебе, — сказал Юлиан.

— Она недостойна этого.

— Но на торгах за нее могут немало заплатить, — напомнил Юлиан.

— Может быть.

Конечно, это не вызывало сомнений.

Надсмотрщики, которые готовили рабыню перед тем, как показать ее хозяину, оставили на виду совсем немного. Ее грудь стягивала тугая повязка из алого шелка. Тонкий, черный шнурок был дважды обернут вокруг ее бедер и завязан на левом бедре скользящим узлом. Шнурок поддерживал два узких прямоугольных полотна алого шелка. При желании этим же шнурком можно было связать рабыню. Такие особенности существовали для всех видов одежды рабынь. Обычной вариацией на эту тему был кожаный ремень, несколько раз обернутый вокруг левой щиколотки. Разве такое украшение не было привлекательным? Разумеется, к тому же оно служило не только украшением, но и привязью. Черные волосы рабыни были перевязаны алой лентой. На шее виднелся плотно прилегающий стальной ошейник.

— Твое имя Флора? — приветливо спросил Юлиан.

— В другом доме меня звали так, господин, — ответила рабыня.

— Но это твое имя? — спросил Юлиан.

— Каким будет мое имя, если мне позволят его иметь, — это будет решать мой хозяин.

Она взглянула на Отто, но тот резко отвернулся.

— Взгляни на нее, друг, — настаивал Юлиан.

— Спасибо, друг за то, что ты послал ее учиться, — ответил Отто. — На нее можно будет повысить цену.

— Разве тебе разрешили войти сюда не для того, чтобы предложить цветок своему хозяину? — спросил Юлиан рабыню.

— Да, господин, — благодарно отозвалась она.

— Взгляни же на нее, — настаивал Юлиан. Отто повернулся на стуле и окинул стоящую перед ним на коленях рабыню презрительным взглядом. В ее глазах застыли слезы.

— Прошу вас, господин, — сказала она, осторожно и робко протягивая цветок Отто, — примите мой цветок рабства.

— Это хуже, чем принять дар от свиньи или собаки, — фыркнул Отто.

Она опустила голову.

— Вы правы, я всего лишь рабыня, господин, — пробормотала она.

— Хорошо запомни это, — произнес Отто.

— Да, господин, — задрожала она.

Юлиан поднял руку, подзывая стражника, которому предстояло отвести рабыню в ее клетку.

— Подожди, — вдруг с раздражением произнес Отто.

Рабыня испуганно подняла голову. Юлиан удивленно повернулся к нему. Стражник замер на месте.

— Сейчас в доме находится человек, который должен быть тебе хорошо известен, — произнес Отто. — Ты помнишь «Аларию» и ужин за столом у капитана, с Палендием и всеми другими?

— Да, господин.

— И ты не забыла цель своего путешествия на «Аларии»?

— Конечно, господин, — беспокойно ответила она. Она направлялась на планету Митон, где ей предстояло вступить в брак. Брак был рассчитан до мельчайших подробностей. Проверялись генеалогические древа, рекомендации и документы, скрупулезно изучались биографии и особенно доходы, будущие доходы — то есть брак совершался по самому точному расчету. В этом деле главными действующими лицами являлись мать девушки и ее приятельница, мэр маленького городка на Тереннии. И мать девушки, и мэр надеялись извлечь значительную пользу из этого союза, вскоре перебравшись вслед за невестой в первый провинциальный квадрант, а позже, вероятно, и в первый имперский квадрант. Помолвленные жених и невеста обменялись портретами. Оба они были из «одинаковых» — обстоятельство, которое особенно радовало мать и ее приятельницу, мэра. Это было почти так же важно, как положение и доходы жениха. Последний в то время был гражданским служащим четвертого уровня в финансовом отделе первого провинциального квадранта. Брак казался очень удачным и с точки зрения генеалогии, поскольку жених принадлежал к сто третьему колену рода Авзониев, а невеста — всего лишь к сто пятому колену рода Аврезиев. Невесту звали Трибоний Аврезий, а жениха — Туво Авзоний. Однако брак так и не состоялся, поскольку «Алария», как мы помним, не долетела до орбиты Митона ввиду досадной неприятности по дороге туда.

— Сейчас под арестом в доме находятся двое «одинаковых», — сказал Отто. — Вероятно, ты слышала об этом.

— Да, господин.

— Но мы относимся к ним как к гостям, — добавил Отто. — Одна из них — женщина, ее зовут попросту Сеселла. Другой — мужчина. Его имя — Туво Авзоний.

— Туво Авзоний! — воскликнула рабыня.

— Вижу, это имя знакомо тебе, — заметил Отто. — Ты помнишь об этом деле? — обратился он к Юлиану.

— Конечно, помню, — кивнул Юлиан.

— Я хотела выйти за него замуж, — сказала рабыня. — Это был мой жених, и мы уже были обручены.

— Тогда ты была свободной женщиной, — уточнил Отто.

— Конечно, господин.

— А кто ты сейчас?

— Я — рабыня.

— Как думаешь, следует ли проявлять радушие по отношению к гостю?

— О, нет, не надо, господин! — воскликнула она. — Прошу вас, не надо! Я ненавижу его! Это был брак по расчету! Я не хотела этого, все сделали моя мать и ее подруга! Я ненавидела, презирала его! Я хотела испортить ему жизнь, погубить его!

— Ты, конечно, не думаешь, что теперь он захочет жениться на тебе? — спросил Отто.

— Нет, господин, ибо теперь я рабыня — не более, чем животное.

Отто взглянул на нее.

— Нет-нет, господин!

— В какой комнате находится Туво Авзоний? — спросил Отто у Юлиана.

Тот ответил.

— Как туда пройти?

Юлиан подробно объяснил ему.

— Ты слышала? — обратился Отто к расстроенной рабыне. — Я посылаю тебя к нему. Возьми с собой цветок рабства — его следует предложить Туво Авзонию.

— Нет-нет! — зарыдала она.

— Иди, — приказал Отто.

— Да, господин, — сквозь рыдания отозвалась рабыня.

Шатаясь и едва не падая с ног, Флора прошла через зал. С ней не было стражника, ее не вели на привязи, как обычно уводили рабынь в комнату гостей, которым им предстояло служить. Ей просто назвали комнату и приказали идти туда.

Жгучие слезы струились по ее щекам.

Она остановилась и оперлась рукой о стену, чтобы удержаться на ногах. Она боялась упасть.

Перед одной из дверей она заметила стражника и решила, что это та самая комната. Нет, комната оказалась другой. В доме под арестом находились двое «одинаковых». Должно быть, в этой комнате содержали женщину — ее, как ни странно, не увели вниз, в клетки. Стражник наблюдал за ней. Рабыня боялась, , что она идет не так, как следует. Должно быть, за многие годы стражнику пришлось перевидать тысячи рабынь. Она слышала, как стражники называют ее «красоткой». Она была уверена, что за нее бы назначили высокую цену на торгах многих планет, хотя, конечно, не чрезмерно высокую. Стражник по-прежнему смотрел в ее сторону. Она попыталась идти ровнее, ей не хотелось подвергаться наказанию. В своем рабстве она уже привыкла к взглядам мужчин — они разглядывали ее, явно представляя, как можно было бы овладеть ею, схватить ее.

Когда она приблизилась к стражнику, то опустилась на колени и нагнула голову.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

— Да, господин.

— Подними голову. Выпрями спину. Не вставай. Он обошел ее, затем подробно разглядел. Ей нравилось стоять на коленях перед мужчинами.

— У тебя цветок рабства, — заметил он.

— Да, господин.

— Можешь идти.

— Да, господин.

Она взглянула на дверь, которую он охранял. За дверью держали ту арестованную женщину.

Тут же рабыня завернула за угол, и стражник потерял ее из виду.

Я ненавижу Туво Авзония, думала она. Пусть меня лучше отдадут стражникам, бросят на циновки, чтобы напугать меня на всю жизнь, пусть каждый из них вырвет по лепестку из моего цветка, чем я позволю прикоснуться к себе такому человеку, как Туво Авзоний.

Внезапно ей пришла мысль, что она сможет играть Туво Авзонием, вертеть им, управлять им, повергая его в отчаяние и делая виноватым. Разве он был не из «одинаковых»? Разве она не знает преимуществ сложной, тонкой программы, которую используют на планетах «одинаковых» для того, чтобы лишить мужчин мужества — программы, которая постоянно расширяется, постепенно, правило за правилом, закон за законом, так, что многие даже не осознают, что она существует. Эта программа направлена не только на то, чтобы изменить здоровые, естественные наклонности человеческих существ, но и избежать того, чтобы сами существа поняли это. Да, размышляла она, здесь нечего опасаться. Он уже уничтожен и побежден. Мне незачем бояться его. Вся его планета способствовала поражению этого человека. Несомненно, я буду победительницей.

Она огляделась. В коридоре не было стражника. Здесь располагались различные комнаты — большинство были пустыми и запертыми. В некоторых были гардеробные или кладовые для одежды. Должно быть, прежде в этом доме бывало много гостей. Некоторые из них наверняка были свободными женщинами, сестрами или родственницами хозяина дома. А может быть, эти достаточно прозрачные и скромные одежды служили как раз для украшения свободных женщин. И рабынь, которые прислуживали за столом на обедах, где присутствовали женщины, старались одевать получше. Конечно, на таких обедах рабыни не прислуживали обнаженными, в одних ошейниках. Когда же это было?

В третьей комнате она обнаружила сундук с подходящими платьями — белыми, даже с рукавами. Здесь же были чулки и даже обувь — маленькие, мягкие, украшенные пряжками туфельки. Кроме того, она нашла шарф, чтобы закутать себе горло — тогда ошейник не так бросался в глаза».

Она приколола цветок рабства к поясу, сделанному из скрученного черного шнура, и вновь вернулась к сундукам.

Спустя некоторое время из комнаты вышла совершенно другая женщина, внимательно глядящая по сторонам.

Несомненно, у двери должен был стоять охранник, но поскольку дверь располагалась в соседнем коридоре, неподалеку от комнаты арестованной женщины, один охранник мог следить за обеими комнатами.

Она не надеялась, что охранник примет ее за свободную женщину. Он наверняка узнает ее, значит, она должна встать перед ним на коленях. Она надеялась, что Туво Авзоний никогда не узнает об этом поступке.

Когда она повернула за угол, охранник вскочил со стула, спутав ее со свободной женщиной. По мере того, как она приближалась, он внимательно вглядывался в ее лицо. Она опустилась на колени в нескольких футах от него, боясь, чтобы он сам не вспомнил, кто она такая, а также потому, что желала находиться подальше от двери. Она опустила голову.

Стражник подошел к ней.

— Флора, я предпочитаю видеть на рабынях подходящую одежду, — укоризненно сказал он.

— Да, если нам позволяют одеться.

— Конечно, — кивнул он.

— Меня отправили к арестованному.

— Никогда не видел, чтобы рабыню так одевали, прежде чем отправить к арестованному, — удивился стражник.

Она промолчала.

— Правда, он из «одинаковых», — добавил он.

— Да, господин.

Флора направилась к двери, а стражник вновь занял свой пост на стуле.

У двери она помедлила, ибо, конечно, помнила, что ее маскарад не был пожеланием хозяина. Она сама переоделась, даже без его ведома. Ее рука дрожала, когда она робко постучала в дверь, как положено беспомощной, уязвимой рабыне, посланной гостю, чтобы развлекать его до утра. Внезапно с презрением вспомнив о Туво Авзоний, она ясно и отчетливо постучала в дверь.

Та тотчас же открылась.

Она отшатнулась, ибо не ожидала увидеть человека, который встал на пороге. Конечно, это был сам Туво Авзоний — сходство с его портретом казалось несомненным. Но человек на портрете казался глупым, слабым лицемером. Открывший дверь мужчина был не только высок ростом, но и, что гораздо важнее, вел себя совсем не так, как подобало «одинаковому». На мгновение она испугалась, что он не «одинаковый», а настоящий мужчина, один из тех людей, в присутствии которых женщина может быть только женщиной. Однако на нем была мешковатая одежда «одинаковых». Женщина пожалела, что сама не смогла найти такую же одежду в сундуках обследованных ей комнат.

— Туво Авзоний? — почти через силу выговорила она.

— Да, — ответил мужчина и взглянул в коридор. Неужели он ждал кого-нибудь другого? Он надеялся увидеть другую? Это разозлило ее.

— Я могу войти? — спросила она.

— Конечно.

Она решительно отстранила его и захлопнула за собой дверь. К своему удовольствию она заметила, что дверь достаточно прочная. Она решила, что аристократия Империи особенно ценит возможность уединиться, а постоянное присутствие рядом стражников требует плотных, глухих дверей и стен. Туво Авзоний казался удивленным тем, что она закрыла за собой дверь.

В центре комнаты она повернулась к нему лицом.

— В чем дело? — спросила она.

— Ни в чем, — удивленно ответил он.

— Вы ожидали другого посетителя?

— Посетителя? — переспросил он.

— Да.

— Возможно.

— Вы не узнали меня? — спросила она.

— Зачем вы пришли? — спросил он.

— Я — свободная женщина.

— Понимаю.

— Вы действительно меня не узнаете?

— Простите, — покачал головой Туво Авзоний. — Не узнаю, совсем не узнаю.

— Я — свободная женщина Трибоний Аврезий, — объявила она.

— Вряд ли, — возразил Туво Авзоний. — Вы слишком красивы.

— Красива? Как вам не стыдно!

— Вы из «одинаковых»? — спросил он.

— Конечно! — воскликнула она. — И вы, кстати, тоже!

— Но вы одеты не как женщина «одинаковых», — заметил он.

— Это не важно.

— Трибоний Аврезий была на борту «Аларии», — сказал он. — Этот корабль так и не достиг орбиты Митона.

— И тем не менее, я — это она, — ответила женщина.

— Недавно я слышал, что «Аларию» захватил флот варваров, — продолжал Туво Авзоний. — Это было ясно по сигналам бедствия, найденные обломки тоже свидетельствуют о нападении. Если на корабле и были симпатичные пассажирки, они все стали рабынями.

— Позор! — воскликнула она. — Как вы смеете даже думать так о женщинах, хотя бы предположительно, в диком порыве своего воображения! Вы — из «одинаковых»! Не смейте даже упоминать об этой ужасной для женщины участи!

— Я сомневаюсь, что вы Трибоний Аврезий, — покачал он головой.

— Почему?

— Вы гораздо более соблазнительны и красивы, чем она.

— Придержите язык! — приказала она. — Вы же видели портрет!

— На портрете была изображена тщеславная дурнушка, но, возможно, она обещала со временем похорошеть.

— Негодяй!

— Вы бежали с «Аларии»?

— Да!

— И сохранили свою свободу?

— Конечно!

— И до сих пор сохраняете ее? Ладно. Но как звали мать Трибония Аврезия? — вдруг спросил он.

— Куалелла, — сердито ответила женщина.

Он задал ей ряд сложных вопросов по различным темам, ответы на которые были известны только им двоим.

— Я — Трибоний Аврезий, — в заключение еще раз заявила она.

— Да, несомненно, это вы, — ответил Туво Авзоний.

— К чему мне обманывать вас? — спросила она.

— Меня нельзя обмануть ни в чем, — ответил он. — Но я не понимаю, что вы здесь делаете — в этом доме, в этой комнате.

— Разве вы не рады видеть меня — свою невесту? — усмехнулась она.

— Несомненно.

— Я путешествовала в горах и была приглашена в гости в этот дом, провести вечер за приятной беседой. В то время я еще не знала, что вы здесь. Наш хозяин великодушно позволил мне навестить вас.

— Это чрезвычайно любезно с его стороны, — заметил Туво Авзоний.

— Он джентльмен, хотя и не принадлежит к «одинаковым».

— Вероятно, мы могли бы воспользоваться этим случаем и возобновить наши отношения.

— Как «одинаковые»?

— Разве здесь возможны варианты? — удивился он.

— Верно.

— Должен признаться, приготовления к нашему браку были подпорчены расчетами и поиском выгоды.

— В браках патрициев без расчета не обойтись, — ответила она.

— Мне не слишком нравилось, что вы потомок Аврезиев только в сто пятом колене, — продолжал он.

— Сто пятое колено рода Аврезиев вполне сравнимо со сто третьим коленом рода Авзониев, а может быть, даже выше! — возмутилась она.

— Вряд ли, — ответил он. Она залилась румянцем.

— Это правда, — повторил он.

— Наверное, — нехотя согласилась она.

— Я полагал, что вы преследуете какие-то цели в этом браке, желаете улучшить свое положение.

— Конечно.

— Вы добиваетесь абсолютного главенства женщины? — поинтересовался он.

— И это самое малое, — ответила она. — Следует помнить, что хотя мы оба из «одинаковых», мы, женщины, должны всегда быть начеку, поскольку мы меньше и слабее вас.

— И у мужа не должно быть прав, на которых он может настаивать? — допытывался Туво Авзоний.

— До тех пор, пока мы не позволим этого.

— Значит, все происходит по воле женщин.

— Конечно!

— Все, что вы делаете, вы совершаете только ради себя.

— Разумеется.

— А как насчет природы?

— Мы усовершенствовали ее.

— Странно, — протянул он.

— Будучи «одинаковым», вы не имеете права удивляться этому, — заметила она. — Эти правила запрещено оспаривать.

— А если они абсурдны? — поинтересовался Туво Авзоний.

— Такие вопросы задавать запрещено, — ответила она. — Помните, что вы из «одинаковых»!

— Вероятно, вы хотите, чтобы я встал перед вами на колени и попросил вашей руки?

— Конечно, если вам так угодно.

— И при этом все будет сделано по правилам?

— Да.

— Меня не слишком привлекает такой брак, — заметил он.

— Что?

— Прежде я считал, что обязан жениться только из долга перед Империей.

— Долга?

— Да.

— Тогда мне тоже не по вкусу такой брак, — решительно заявила она.

— Почему же тогда вы дали согласие?

— Все решения принимали моя мать и ее подруга, — объяснила она.

— А почему вы соглашались с ними? — настаивал Туво Авзоний.

Она сердито взглянула на него.

— Почему?

— Для меня в этом браке была своя выгода, — призналась она.

— Вы слишком расчетливы, — заметил Туво Авзоний.

— Ненавижу вас! — крикнула она. — Даже на «Аларии» я продолжала вас ненавидеть!

— Похоже, вы испытываете двойственные чувства — отвращение и жадность, — спокойно ответил Туво Авзоний.

— Я презираю вас!

— Неужели вы думаете, что я позволю вам, жалкому потомку каких-то Аврезиев, занять более высокое положение?

— Мошенник!

— Ну так что, какие отношения будут между нами? — усмехнулся Туво Авзоний.

— Я сама решу это, — взорвалась она. — Уверяю вас, я обойдусь без вашей помощи!

— Вы ненавидите меня, верно?

— Да!

— Почему?

— Вы — безвольный слабак!

— И, несомненно, вы хотели бы наказать меня за это?

— Да. Я бы заставила вас страдать! Я даже решила погубить вас!

— Разве при этом вы бы не погубили и саму себя?

— Нет, — возразила она. — Я бы вытянула из вас все, что бы только смогла, а потом снова вышла бы замуж.

— Вы прагматичны, — заметил он. Она в ярости взглянула на него.

— Значит, наши прежние договоренности не имеют значения.

— Что вы имеете в виду? — вдруг опомнилась она.

— Ведь вы больше не хотите обсуждать наш брак? — спросил он.

— Если вы хотите… — неуверенно начала она.

— Вы — свободная женщина.

— Да!

— Неужели вы способны предложить себя в супруги свободному человеку?

— Разумеется.

— Даже мне?

— Возможно.

— Вы знаете, как наказывают рабынь, которые солгали? — неожиданно спросил он.

— Откуда я могу знать это? — прошептала она.

— Я думал, вы слышали об этом.

— Кажется, их наказывают очень сурово, — пробормотала она.

— Я тоже так считаю, — усмехнулся он.

— Подобные вещи меня не интересуют.

— А я считаю, что могли бы заинтересовать.

— Нет.

— Значит, вы Трибоний Аврезий с планеты Теренния, судебный исполнитель?

— Да!

— Вы — Трибоний Аврезий, свободная женщина из сословия хонестори, даже патрицианка?

— Да, конечно, — кивнул он.

— Обычно все, кто принадлежит к патрицианским семьям, носят пурпурные ленты, пришитые к одежде — символ своей знатности. Разве у вас есть такой признак?

— Это не моя одежда, — смущенно ответила она.

— Вот как? Во время путешествия на вас не ваша одежда?

— Нет. Но на вас тоже не видно пурпурных лент!

— Обычно я не ношу их, — возразил Туво Авзоний. — Они не слишком подходят к одежде «одинаковых», иногда вызывают ненужные расспросы и зависть.

— Да, низшие классы подвержены таким чувствам, — кивнула она.

— Низшие классы?

— Да.

— Меня восхищает ваш наряд, — произнес он.

— Спасибо, — поблагодарила она.

— Сразу ясно, что это одежда свободной женщины.

— Конечно, — кивнула она.

— Насколько я понимаю, рабыни, которые осмеливаются надеть такую одежду без позволения хозяина, подвергаются суровым наказаниям. Их даже убивают.

Она побледнела.

— Конечно, иногда хозяева сами приказывают рабыням облачиться в такую одежду — например, если желают сохранить в тайне их настоящее положение. Что с вами? С вами все в порядке?

— Да, да, — ответила она слабым голосом.

— Вы дрожите, — удивился он.

— Думаю, мне пора идти.

— Нет, вы останетесь здесь.

— Прошу вас, благородный Авзоний! — возмутилась она.

— Счастье, что вы не рабыня, — усмехнулся он, — потому что если рабыня осмеливается обратиться к свободному человеку по имени, да еще таким тоном, ее подвергают самым суровым наказаниям.

— Не забывайте, что вы из «одинаковых»! — воскликнула она.

— А вы — свободная женщина, даже патрицианка?

— Да, да!

— У вас красивые туфли. Снимите их, — приказал он вдруг.

Она в ужасе взглянула на него, но не осмелилась противиться такому ясному приказанию, поскольку была рабыней.

— Ладно, — сказала она.

— Нет, не здесь.

Она поднялась с постели, на которой сидела, и села на пол рядом с кроватью.

— А теперь чулки, — приказал он.

Ее ступни были тонкими и миниатюрными.

— Встань и подойди сюда.

Дрожа, она встала перед ним. Он взялся за шарф и осторожно размотал его, открывая ошейник.

— Господин! — простонала она, падая на колени.

— Неужели ты думала, что я не узнаю рабыню, если посмотрю на нее? — спросил он. — Рабыни совсем по-другому ходят, смотрят, у них другая фигура, даже если они сами не сознают этого.

— Вы же из «одинаковых»! — воскликнула она.

— Нет, — покачал головой Туво Авзоний. — В моих руках побывала рабыня, и с тех пор я перестал быть «одинаковым». Я узнал вкус рабыни.

— Простите меня, господин! — заплакала она.

— Думаешь, я не знаю, зачем к гостям отсылают рабынь? — угрожающе спросил он.

— Простите меня!

— Так вот какой стала моя бывшая невеста, гордая, практичная маленькая женщина, Трибоний Аврезий!

— Да, господин, — в ужасе произнесла она.

— Ошейник тебе идет.

— Спасибо, господин.

— Как тебя зовут?

— У меня нет настоящего имени, — ответила она. — В этом доме меня называют Флорой.

— Отличное имя для рабыни, — заметил он.

— Спасибо, господин.

— Оно тебе подходит.

— Да, господин.

— Неужели твой хозяин приказал тебе прийти сюда в одежде свободной женщины?

— Нет, господин, — прошептала она.

— Сними ее.

Она освободилась от одежды свободной женщины и встала на колени перед ним так же, как незадолго до этого становилась перед Отто — в узкой повязке на груди, с черным шнурком, поддерживающим на бедрах два шелковых полотнища. Даже в таком состоянии она вспомнила, что забыла алую шелковую ленту, красиво оттеняющую ее волосы.

— О! — воскликнул Туво Авзоний. — Что это за цветок у твоего пояса?

— Цветок рабства, который мне было приказано предложить вам.

— Твой хозяин так низко ценит тебя? — удивился Туво Авзоний.

— Да, господин, — заплакала она.

— Положи цветок на кровать и разденься полностью, — приказал он. — Нет, не вставай с коленей.

— Да, господин.

— Здесь, в углу, есть плеть для рабов, — указал он. — Подползи к ней на четвереньках и принеси мне в зубах.

Рабыня подчинилась.

Он взял у нее плеть и бросил на кровать, рядом с цветком.

— Подними руки и сложи их вместе, — приказал он.

Тотчас ее запястья были связаны. Туво Авзоний привязал рабыню к ножкам кровати, как обычно поступали в своих спальнях жители Империи.

Рабыня стояла на коленях, опустив руки перед собой.

— Ты пыталась одурачить меня, — сказал он. — Я этого так не оставлю.

Он поднял плеть и потряс ею.

— Я из рода Аврезиев! — отчаянно крикнула она.

— Неужели? — усмехнулся он.

— Нет-нет, — спохватилась она. — Я всего лишь рабыня!

— Ты пришла в комнату с тайной целью, — произнес он. — Ты осмелилась без позволения одеться в платье свободной женщины. Ты говорила, что ты свободная женщина Трибоний Аврезий, некогда бывшая моей невестой. Ты высокомерно говорила со мной, из твоих лживых губ сыпались оскорбления. Используя известные психологические приемы, ты пыталась заставить меня выполнить свои желания. Будучи тварью, ты осмелилась заговорить о браке. Ты обращалась ко мне по имени, позоря его — потому что имя оказывается опозоренным, когда его произносит рабыня!

— Пощадите! — умоляла она.

— Тебя во многом можно обвинить, Флора, — сказал он.

— Простите меня, господин!

— Только не понимаю, зачем тебе понадобилось все это?

— Я кое-что знала о вас, господин, — заплакала она, — и испытывала презрение. Сама мысль о вас была мне отвратительна. Меня передергивало, как только я представляла, как вы прикасаетесь ко мне.

— Ты считала меня «одинаковым», безвольным слабаком?

— Да.

— Ты думаешь, что была права? — спросил он.

— Нет, господин, — ответила она. — Я вижу, что ошиблась.

— Но даже если бы ты оказалась правой, разве бы это оправдывало твое поведение?

— Нет, господин!

— Разве рабыня может выбирать, кого ей придется удовлетворять?

— Нет, господин.

— От кого это зависит?

— От хозяина.

— Разве кто-нибудь считается с чувствами рабыни? — спросил Туво Авзоний.

— Нет, господин.

— Ты знаешь об этом?

— Да, господин.

— И тем не менее совершила этот поступок.

— Простите меня, господин, — простонала она.

Он взглянул на цветок рабства, лежащий в ногах кровати.

— Накажите меня, — попросила она. — Я ваша, делайте со мной, что хотите.

— Ты помнишь о своем господине?

— Я люблю его, — ответила она.

— Разве рабыни умеют любить?

— Только рабыни знают, что такое настоящая любовь.

— Я слышал, что любовь делает женщин рабынями.

— Вот почему такое запрещается «одинаковым», — объяснила она, — чтобы женщины не делались слабыми, не попадали под чужое влияние, не становились рабами. Но только в рабстве они познают самих себя и становятся по-настоящему свободными, — уточнила она.

— Любопытно, — ответил он.

— Подумайте, какими могут стать женщины, когда они становятся рабынями по закону и во всех отношениях.

— Похоже, ты боишься работы, наказаний и рабства, — сказал он.

— Да, господин. Но мы не можем выбирать хозяев — мы принадлежим и должны служить, не задавая вопросов. Однако даже в таком состоянии, при всем нашем отчаянии и ужасе, мы знаем, что мы желанны и готовы любить, что мы сексуальны, свободны и всегда являемся самими собой.

Он отложил плеть в сторону, склонился над ней и развязал ей руки.

— Ты можешь предложить мне цветок рабства, — сказал он.

Робко и смущенно она взяла цветок с кровати, опустилась на колени перед Туво Авзонием и двумя руками протянула ему цветок.

— Я отдаю вам свой цветок рабства, господин, — прошептала она.

— Встань, отвернись и сложи руки за спиной, — приказал он.

Она почувствовала, как он связывает ей запястья — грубо и жестко, за спиной. В одной руке она все еще сжимала цветок. Она была связаны так, что ее руки оказались схваченными тонким черным шнурком пониже спины.

— Господин? — спросила она.

— Ты выполнила приказ своего хозяина, — сказал он. — Ты пришла ко мне и предложила цветок рабства. Наверное, когда-нибудь ты еще придешь ко мне и будешь служить так, как я захочу, а теперь я пощажу тебя для твоего хозяина.

— Не понимаю, — произнесла она.

— Я не принял цветок, — добавил он. — Я отказываюсь от тебя. Возвращайся к своему хозяину.

— Неужели я не интересна вам? — спросила она.

— Плутовка, — ответил он, — я отсылаю тебя из комнаты, пока еще могу справиться с собой.

— Господин! — радостно воскликнула она.

— Тем более, что когда-то ты принадлежала к хонестори, гражданам Империи, патрицианскому роду.

— Но не теперь, — уточнила она.

— Да, теперь уже нет, — улыбнулся он.

Он взял из ее руки цветок и прикрепил его к шнурку на поясе. За шнурок он также заткнул шелковые повязки и юбку — возле левого бедра.

Он подошел к двери и открыл ее.

Она смотрела на него с радостью и благодарностью.

— Выходи, — хрипло приказал он.

— Господин! — вскрикнула она.

— Тебя обязательно выгонять из комнаты плетью? — осведомился он.

— Нет, господин!

У двери она остановилась и быстро поцеловала его в щеку.

— Спасибо вам, господин!

— Ну, убирайся, рабыня-красотка! — сказал он.

— О! — Она вскрикнула, почувствовав шлепок пониже спины.

Стражник поднялся со стула.

— Я отказываюсь от нее, — сказал Туво Авзоний.

— Ты хочешь другую?

— Да, есть та, которую бы я хотел, — ответил Туво Авзоний.

— Кто она? — удивился стражник.

— Это неважно, — ответил Туво Авзоний, вернулся в комнату и запер дверь.

Флора прошла мимо стражника на нижний этаж.