Я, оторвав глаза от доски, без особого интереса скользнул взглядом по двум охранникам, прижавшим какую-то вырывающуюся из их рук женщину, в непосредственной близости от нашего стола.

— Твой ход, — напомнил Самос.

Оценив расстановку сил на доске, я переставил своего Тарнсмэна Убара на Тарнсмэна Убары — Пять. Это был позиционный ход. При таком ходе Тарнсмэн может переместиться только не одну клетку. Зато при атаке его можно двинуть на большее расстояние.

Женщина отчаянно брыкалась в руках охранников, впрочем, без особого результата. Где ей было освободить себя!

Теперь уже Самос задумался, изучая ситуацию. Он сделал ход своим Домашним Камнем. Это был, судя по маленьким чёткам на краю доски, его десятый ход. Кстати, большинство стандартных досок Каиссы таких чёток не имеют. Они представляли собой десяток крохотных, цилиндрических деревянных бусин, нанизанных на проволоку. Домашний Камень выводится на поле игровой доски не позднее десятого хода. Самос поставил его на освободившееся место Посвящённого Убара — Один. В этой позиции, на клетке Посвящённого Убара — Один, он может подвергнуться атаке только по трём линиям. Другие возможные позиции предполагают удар с пяти сторон. Кстати, мой друг предпочитал позднее выведение Домашнего Камня, обычно, на девятом или десятом ходу. Таким образом, он мог учесть предыдущие ходы своего противника, и ответить на дебют и развитие позиции.

Что до меня, то я предпочитал более ранний вывод Домашнего Камня, который, кстати, уже был на поле, и его центральную позицию. Мне не хотелось бы, жертвовать мобильностью своего Домашнего Камня, размещая его в углу, и оказаться вынужденным отвлекать от атаки дополнительные фигуры для его защиты, что в конечном итоге могло бы стоить мне потери инициативы. Ведь расположение этой фигуры в центре, не только подставляет её большему количеству линий нападения, но и предоставляет большую маневренность и, таким образом, возможность самостоятельно выйти из под удара фигур противника. Впрочем, все эти соображения весьма спорны, и являются не более чем теорией. В действительности многое, если не всё, зависит от психологии и мастерства каждого отдельно взятого игрока.

Кстати, существует великое множество версий Каиссы, характерных для разных частей Гора. В некоторых из этих версий отличия сводятся лишь к разнице в названиях фигур. Но существуют и версии, в которых различия доходят до характера и силы фигур. Представители Касты Игроков, используя своё влияние, уже в течение многих лет всячески пытались ввести единые правила Каиссы.

Главный прорыв в этом вопросе произошёл всего несколько лет назад, когда каста Торговцев, организующая Сардарские Ярмарки и управляющая ими, предложила для турниров Сардара, одной из основных достопримечательностей Ярмарки, стандартизированную версию, выдвинутую, и предварительно одобренную высшим советом касты Игроков. Теперь Каиссой официально называлась игра по этим правилам, и именно по этим правилам проводились турниры. Об остальных же принято упоминать просто как о версиях Каиссы. Однако иногда, чтобы отличить стандартизованную Каиссу от иных версий этой игры, её называют «Торговая Каисса», отдавая должное той роли, что сыграли Торговцы в создании и продвижении этой официальной формы Каиссы для Ярмарочных турниров, или «Каиссой Игроков», за ту роль, что сыграли Игроки в разработке общих правил. Есть ещё одно название: «Каисса Ен-Кара», основанное на дате первого официального провозглашения правил на одной из ярмарок Ен-Кара, что произошла в 10 124 году со дня основания Ара, или в пятом году Суверенитета Совета Капитанов, в Порт-Каре.

Ярмарка Ен-Кара происходит весной. Она первая в ежегодном цикле Сардарских Ярмарок — гигантских ярмарок, которые организуются на равнинах, лежащих ниже западных отрогов Гор Сардара. Эти ярмарки, как и другие подобные, играют важную роль в культуре и экономике Гора. Они представляют собой важнейшую площадку для обмена идеями и товарами, среди которых немаловажную нишу занимают рабыни.

Женщина, задыхаясь от крика, сучила ногами.

Самос, выставив свой Домашний Камень, оторвался от доски и осмотрелся.

До Руки Двенадцатого Прохода оставалось два дня. На дворе стоял 10 129 год с основания Ара, или Одиннадцатый год Суверенитета Совета Капитанов Порт-Кар. А ведь, казалось бы, совсем недавно, были свержены те пять Убаров, что делили между собой власть в Порт-Каре. Коренастый, блестящий Чанг, и высокий, длинноволосый, похожий на ярла из Торвальдслэнда, Найджел, вместе с нами выступили навстречу флотам Коса и Тироса, и вместе с нами одержали победу в великом морском сражении Двадцать Пятого Се-Кара, в Первом Году Совета Капитанов. Оба остались в Порте-Каре уважаемыми людьми, членами Совета Капитанов, адмиралами нашего флота.

А Саллиус Максимус стал теперь всеми презираемым и мелким придворным при дворе Ченбара из Касры, Убара Тироса по прозвищу Морской Слин. Хенриус Севариус, теперь уже свободный молодой мужчина, имел собственный корабль и держал в Порт-Каре свой торговый дом. А ещё ему принадлежала соблазнительная молодая рабыня — Вина, которой он бескомпромиссно владел. Это ныне она его любимая рабыня, а прежде девушка была воспитанницей Ченбара — Убара Тироса, и когда-то её судьбой было стать партнёршей жирдяя Луриуса из Джада — Убара Коса, и быть провозглашённой Убарой Коса, дабы ещё больше упрочить союз двух великих островных Убаратов. Вот только судьба распорядилась иначе, и девушка была захвачена в море превратившись в рабыню. Естественно, что после того, как мы её заклеймили и одели ей ошейник, её политическое значение упало до нуля, и для неё началась новая жизнь, та, что характерна для простой рабыни. А вот местонахождение пятого Убара — Этеоклеса для меня и по сей день оставалось тайной.

Мы сидели в большом зале торгового дома Самоса в Порт-Каре. В зале освещённом множеством факелов, помимо нас присутствовали и многие из служащих Самоса. Также как и мы, они сидели со скрещенными ногами за низкими столами, и поглощали пищу и напитки, подаваемые рабынями. Мы с моим другом сидели несколько в стороне от остальных. Присутствовали в зале и музыканты, в данный момент отложившие свои инструменты. Послышался весёлый смех какой-то рабыни, одной из находившихся в зале.

Из-за окна, с каналов доносились звуки барабанов, цимбал и труб, сопровождаемые мужскими криками. Зазывала рекламировал превосходство некой театральной труппы, восхваляя ум её клоунов и красоту её актрис, подозреваю, что рабынь. Он объявлял, что они выступали в высоких городах и даже перед Убарами. Подобные странствующие ансамбли, театральные труппы, карнавальные группировки, и тому подобные группы, были весьма распространенным явлением на Горе. Обычно они состоят из бродяг и изгоев. Со своими фургонами и палатками, зачастую скрываясь от кредиторов и судей, они скитаются с места на место, разворачивая свои нехитрые подмостки на рынках и базарах, на площадях сёл и городов, во дворах и на улицах, и даже на пыльных перекрёстках оживлённых дорог, везде, где может быть найдена непритязательная аудитория.

Всего лишь с несколькими досками и масками, и изрядной долей смелости и нахальства, они создают таинство лицедейства, волшебство театра. Они — эксцентричные и несравненные бродяги. Их любят, но им отказывают в достоинстве похоронного костра и других формах благородных похорон.

Труппа снаружи, скорее всего, передвигавшаяся на зафрахтованной барже, была далеко не первой за этот вечер, проследовавшей под узкими окнами дома Самоса. В данный момент в городе находилось несколько подобных групп. Их рукописные афиши и нарисованные от руки плакаты, расклеенные на стенах домов и на досках новостей, не могли не броситься в глаза. Всё это было связано с приближением Руки Двенадцатого Прохода, предшествовавшей Руке Ожидания.

Рукой Ожидания назывался пятидневный период, предшествующий весеннему равноденствию, считающемуся на Горе первым днём весны, и являющемуся священным праздником для большинства гореан. В эти дни не принято начинать рискованные предприятия, вести дела, или заключать сделки. В это время большинство гореан сидит дома, зачастую за дверями запечатанными смолой и украшенными ветками брака, кустарника, чьи листья обладают очищающим организм, слабительным эффектом. Эти предосторожности, как и другие, им подобные, должны воспрепятствовать проникновению в дом неудач и несчастий.

В домах в эти дни предпочитают свести разговоры к минимуму и ни в коем случае не петь. Это вообще, время траура, размышлений и поста. Всё это, конечно, сменяется радостью наступления весеннего равноденствия, в большинстве гореанских городов отмечаемого как Новый год.

На рассвете, в день весеннего равноденствия, обычно Убаром или иным правителем города проводится церемониальное приветствие Солнца. В Порт-Каре, честь встретить Новый год выпала Самосу, первому капитану в Совете Капитанов, и должностным лицам совета. По завершении этого приветствия, по всему городу разносится звон больших сигнальных рельсов, на это время развешанных в разных районах города. Под этот звон люди с радостью и весельем покидают свои дома. Ветки кустарника брака сжигаются на пороге, а смола отмывается. Везде проходят праздничные шествия, конкурсы, состязания и игры. Это — время празднеств и фестивалей. День празднования Нового года.

Эти празднества, конечно, заметно контрастируют с торжественностью и трезвенностью Руки Ожидания, времени страданий, тишины и поста, а также, для многих гореан, особенно представителей низших каст, время беспокойства, трепета и дурных предчувствий. Кто знает, что за вещи, видимые или невидимые, могли бы притаиться за дверями в течение этого ужасного времени? Соответственно, во многих гореанских городах, эти пять дней Руки Двенадцатого Прохода, предшествующие Руке Ожидания, являются временем, которого большинство гореан ожидают с нетерпением. Это дни Карнавала. Именно тот факт, что до Руки Двенадцатого Прохода оставалось всего два дня, объяснял присутствие в городе необычного числа театральных и карнавальных трупп.

Кстати, такие труппы, прежде чем выступить в городе, должны подать в магистратуру прошение относительно права на это. Обычно для получения разрешения, артистам необходимо показать свой репертуар, или часть репертуара перед высоким советом, или комитетом, состоящим из чиновников, делегированных советом. Зачастую от актрис ожидают конфиденциального выступления для более тщательной, если можно так выразиться, «проверки» перед этими отобранными чиновниками. Если труппа одобрена, то уплатив определённый налог в казну, она может получить лицензию.

Ни одной труппе не разрешат выступить в городе, если у неё нет такой лицензии, действительной, обычно, в течение пяти дней Горенской недели. Иногда они выдаются на одну ночь или на одно конкретное выступление. Кстати возобновить такую лицензию в течение данного сезона, труда не составит, надо лишь уплатить всё тот же налог. Ну и конечно, в связи с этими взносами на лицензирование, взяточничество рассветает махровым цветом. Это особенно актуально, когда лицензированием занимаются небольшие комитеты, а то и вовсе их полномочия отданы на откуп, таких людей, как распорядители городских развлечений или мастера банкетов. Впрочем, из того, что за лицензию предстоит кроме официального налога уплатить ещё и мзду, уже никто и не делает особой тайны. Существует даже довольно понятная шкала взяток, базирующаяся на типе труппы, её предполагаемых сборах, сроке лицензии, и так далее. Эти сведения настолько открыты, и так хорошо известны, что, похоже, о них нужно думать скорее как о таксе или взносах за услуги, чем как о взятках. Большинство чиновников занимающихся городскими увеселениями расценивают их как вполне честный побочный доход его конторы.

А женщина всё пыталась вырваться из рук охранников. Она даже попыталась пнуть одного из них.

— Прикажите этим негодяям отпустить меня! — потребовала она.

Теперь уже и я оторвался от обдумывания очередного хода и уставился на неё. Женщина сердито сверкала глазами то на Самоса, то на меня поверх своих вуалей.

— Немедленно! — крикнула она, топая ногой.

Самос незаметно кивнул своим охранникам.

— Так-то лучше! — сказала она, сердито отскакивая от охранников, делая вид, как если бы она, освободилась сама.

Она раздражённо пригладила свои длинные, шёлковые, расширяющиеся книзу рукава. При этом, я успел заметить, как в проёме рукавов мелькнуло весьма очаровательное округлое предплечье, тонкое запястье и спрятанная под изящной белой перчаткой кисть.

— Это — произвол! — заявила она.

А ещё она носила маленькие, позолоченные сандалии. И её шёлковые одежды сокрытия, струились и мерцали в колеблющемся свете факелов. Женщина поправила свою вуаль, небрежным, почти бессознательным жестом, с головой, выдавшим её природное тщеславие.

— И что всё это означает? — с гордым видом спросила она. — Я требую освободить меня, немедленно!

Одна из рабынь, стоявшая на коленях в нескольких футах справа от нашего стола, одна из тех на ком из одежды был только ошейник непроизвольно засмеялась, но тут же замолкла и испуганно побледнела. До неё дошло, что она осмелилась смеяться над свободной женщиной!

— Пятнадцать ударов, — бросил Самос, повернувшись к охранникам и указав на провинившуюся рабыню.

Девица в страдании замотала головой, и залилась слезами ужаса. Она прекрасно знала, что под ударами, о которых шла речь, подразумевалась гореанская рабская плеть. О, это очень эффективный инструмент для наказания женщин!

Надсмотрщик наносил удары тщательно выверенными силой, местом приложения и периодичностью. В его действиях не было ничего связанного с личным отношением к этой женщине или эмоциональной составляющей. Он действовал почти с точностью циклического природного процесса или часового механизма, оставляя между ударами ровно столько времени, чтобы дать ей почувствовать боль от каждого индивидуально и полностью, и тем увеличить, и увеличить до предела, ощущения от предыдущих, при этом предоставляя женщине достаточно времени, чтобы погружённая в пучину боли, воображения и ужаса, она, жутко и остро, готовилась и ожидала следующего удара. В конечном счете, это не было избиением до полусмерти ради удовольствия. Она допустила оплошность, и была наказана. Её лежащую на животе, на каменном полу зала просто выпороли. И она даже не смела пошевелить своим телом, реагируя на вспышки боли. Вынужден признать, что Самос был довольно милосерден с ней. Рассердись он на неё всерьёз, и, возможно, её бы уже доедали слины.

Меж тем мы вновь обратили наше внимание на женщину в шёлковых, поблёскивающих одеждах сокрытия, стоявшую перед нашим столом. Кажется, что в её глазах, выглядывающих из-под вуали, поселился страх. Я не мог не отметить, что произошедшая на её глазах порка рабыни произвела на неё неизгладимое впечатление. Она глубоко дышала. Её груди, поднимающиеся и опускающиеся под шёлком, радовали глаз.

— Могу я представить Вас моему другу, — поинтересовался Самос, — Леди Ровэна из Лидиуса?

— Леди, — уважительно склонив голову, сказал я, подтверждая представление, как это приличествовало при знакомстве со свободной женщиной, особенно с одной из таких, как Леди Ровэна, очевидно, бывшей довольно высокопоставленной особой, во всяком случае, до настоящего времени.

Она, в свою очередь, склонила голову в мою сторону, затем выпрямившись, отвечая на мое приветствие.

Лидиус — шумный, густонаселенный город, расположенный в устье Реки Лауриус, был центром оживлённой торговли на севере. Многие города держат там свои склады и небольшие торговые представительства. Множество товаров, в особенности древесина и шкуры, оседают в Лидиусе, попадая туда по Лауриусу, чтобы позже быть загруженными на суда различных городов, компаний и ассоциаций для доставки на юг. Таким образам, как и следовало бы ожидать, население Лидиуса является смешанным, состоящим из людей различных рас и оттенков кожи.

Женщина выпрямилась во весь свой рост, и теперь сердито, свысока смотрела на Самоса.

— И в чём причина моего здесь нахождения? — потребовала она ответа.

— Леди Ровэна из касты торговцев, — не обращая на её вопрос никакого внимания, пояснил мне Самос. — Судно, на котором она следовала из Лидиуса на Кос было захвачено двумя моими рейдерами. А её капитан любезно согласился передать груз нам.

— Так в чём причина моего присутствия здесь? — сердито повторила женщина.

— Конечно, Вы знаете какое сейчас время года? — поинтересовался Самос.

— Я не понимаю, причём здесь это, — ответила она. — Где мои служанки?

— В загонах, — усмехнулся Самос.

— В загонах? — задохнулась Леди Ровэна от возмущения.

— Да, — кивнул Самос. — За них можете не беспокоиться. Они в полной безопасности в своих цепях.

Работорговцы активны на Горе круглый год, но пик их деятельности приходится на весну и начало лета. Это является результатом погодных условий на море, и большим спросом на рынке, связанным с проводимыми а это время пирами и празднованиями, ярким примером которых является «Пир Любви» в Аре, который даётся в конце лета, и длится целых пять дней Руки Пятого Прохода. Кроме того, в течение этого сезона, происходят большие торги, связанные с ярмарками Ен-Кара и Ен-Вера. На них совершаются самые крупные сделки на Горе, по объёму проданных женщин превышающие все остальные вместе взятые.

— В цепях? — эхом прошептала она, отпрянув и прижимая руки к груди.

— Да, — подтвердил Самос.

— Мне на голову надели мешок, — сказала она. — Я даже не знаю, где я.

— Вы находитесь в Порт-Каре, — снизошёл до ответа мой друг, и женщина покачнулась так, что я забеспокоился, что она упадёт в обморок.

— Кто Вы? — дрожащим шёпотом спросила Леди Ровэна.

— Я — Самос, — представился он, — первый работорговец Порт-Кара.

Она, с тихим стоном, вздрогнула. Похоже, что она многое слышала о Самосе из Порт-Кара.

— У меня есть какая-нибудь надежда? — поинтересовалась женщина.

— Никакой, — усмехнулся Самос. — Снимите вуаль.

— Сделайте рабынями моих служанок, — отчаянно крикнула она. — Ни для чего другого они не годятся. Но я — свободная женщина!

— Вы думаете, что Вы чем-то лучше их? — удивлённо спросил Самос.

— Да, — гордо ответила Леди Ровэна.

— Вы ничем не отличаетесь от них, — осадил её работорговец. — Вы, также как и они, всего лишь женщина.

— Нет! — крикнула женщина.

— Снимите вуаль, будьте так любезны, — попросил Самос.

— Я слишком красива, чтобы быть рабыней, — простонала она.

— Вашу вуаль, пожалуйста, — повторил Самос, причём довольно мягко, всё же она была, по крайней мере, пока, свободной женщиной.

Рабыни, находившиеся в зале, частью полностью нагие, а частью одетые так скудно, что ненамного отличались от первых, посмотрели друг на дружку. Если бы они попробовали затянуть или поколебаться, хотя бы на миг с их повиновением приказу мужчины, несомненно, их ждали бы серьезные наказания. Впрочем, они-то, конечно, уже были рабынями.

— Пожалуйста, не надо, — взмолилась Леди Ровэна.

— Вы — моя пленница, — напомнил ей Самос. — Думаю, Вы понимаете, что стоило бы мне отдать приказ раздеть Вас, и Вы бы уже стояли бы передо мной абсолютно голой.

Дрожащими руками женщина расстегнула булавки с одной стороны, и позволила вуали опуститься и повиснуть на булавках другой стороны.

— Откиньте капюшон, — велел Самос.

Леди Ровэна провела по голове обеими руками, как будто причёсываясь, и капюшон до этого скрывавший её золотистые волосы упал на спину. Женщина, гордо вскинув голову, освободила свои длинные косы и перебросила их себе на грудь. Её косы, ниспадая вниз, лишь немного не доставали до её колен.

— Расплетите волосы, Леди, — приказал Самос.

Она, опустив голову, расплела волосы и пригладила их. После этого женщина снова подняла голову.

— Откиньте волосы за спину, — велел Самос, и, сделав это, она как настоящая женщина представила себя нам для внимательного осмотра.

— Могу я узнать, какова теперь будет моя судьба? — осторожно поинтересовалась она.

Мы с Самосом восхищенно рассматривали её. Впрочем, немногие из мужчин, находившихся в зале, смогли удержаться от этого. Некоторые из них даже встали и приблизились к нашему столу, правда, держась позади, откуда они могли бы разглядеть пленницу получше. Я услышал даже тихие восхищённые крики нескольких рабынь. Даже они оказались под впечатлением от увиденного. Женщина выпрямилась и расправила плечи, похоже, ей было лестно нашей восторженное внимание.

Я немного обернулся и бросил косой взгляд в сторону. Меня заинтересовала реакция рабыни с белокурыми волосами, в короткой, откровенной тунике, незаметно подкравшейся и теперь стоявшей на коленях около Самоса. Это была Линда, в прошлом земная девушка, одна из самых любимых рабынь Самоса. Она смотрела на стоящую перед мужчинами женщину со страхом и злостью. Линда потянулась и коснулась рукава своего господина, заставив того слегка вздрогнуть от её неожиданного прикосновения.

Улыбнувшись, я вновь перенёс своё внимание к стоявшей перед нами женщине.

— Как Вы можете видеть, — заявила та Самосу, — я слишком красива, чтобы быть рабыней.

Что до меня, так мне приходилось видеть тысячи рабынь, которые были гораздо красивей её, но, и это надо признать, без сомнений она была весьма лакомым кусочком.

Самос, молча, рассматривал своё новое приобретение.

— Что Вы собираетесь сделать со мной? — беспокойно спросила она.

— Вы слишком красивы, чтобы не быть рабыней, — заметил Самос.

— Нет! — закричала она испуганно. — Нет!

— Уведите её вниз, — приказал Самос одному из своих охранников, обрамляющих женщину. — Поставьте на её левое бедро, обычное клеймо кейджеры, и, как мне кажется, общий ошейник нашего дома подойдёт для неё.

Ошеломленная женщина смотрела на него, вытаращив глаза, кажется, она даже не поняла, что обе её руки снова оказались в захвате у охранников.

— Твой ход, — бросил он мне, снова глядя на доску.

Я, также, обратил своё внимание к игре. Охранники сделали вид, как если бы собирались увести женщину прочь с наших глаз. Мы с Самосом, тоже всем своим видом показывали, что все дела с нею закончены.

— Нет! — закричала и задёргалась в руках охранников Леди Ровэна. — Нет!

Самос удивлённо посмотрел на неё, удерживаемую между двух дюжих мужчин.

— Вы протестуете? — спросил он.

— Конечно, — выкрикнула женщина.

— На каком основании? — как бы озадаченно поинтересовался работорговец.

Она была его законной добычей, и он мог делать с нею вообще всё что угодно. Любой суд на Горе поддержал бы его.

— На том основании, что я — свободная женщина! — гордо заявила она.

— О-о-о? — протянул Самос.

— Да! — воскликнула Леди Ровэна.

Самос сделал вид, что начал раздражался, и ему не терпелось вернуться к его игре.

— Я лучше умру, чем стану рабыней! — бешено кричала и рвалась она.

— Замечательно, — кивнул Самос. — Разденьте её.

В следующий момент её одежда была наполовину сорвана с неё, и осталась висеть на её бедрах.

— Как Вы посмели снять мою одежду! — возмутилась женщина.

— Во-первых, не твою, а мою, а во-вторых, я не хочу запачкать её кровью, — ответил он.

— Кровью, почему кровью! — испуганно крикнула она. — Я не понимаю!

Затем, уже полностью раздетую, её бросили на колени, правым боком к нам. С неё сняли даже её перчатки и сандалии. Один из охранников за заломленные назад руки удерживал её согнутой, на коленях. Другой взял её обеими руками за волосы, обнажая её шею, и оттягивая её голову вперёд и вниз.

— Что Вы собираетесь делать? — в ужасе завизжала она.

Самос махнул одному из своих мужчин, и тот, вытащив свой меч из ножен,

аккуратно приложил остриё клинка к её шее, и затем он поднял оружие над своей головой, словно замахиваясь для удара. Мужчина держал меч обеими руками, причём левая ладонь, слегка выступала за край эфеса. Всё было готово к казни. Многие рабыни отвели взгляд и старались не смотреть на происходящее.

— Что Вы собираетесь делать! — заверещала Леди Ровэна.

— Голову Тебе отрубить, — спокойно осведомил женщину Самос.

— Почему-у-у! — выкрикнула она.

— В моём доме нет места свободным женщинам, — объяснил он.

— Ну, так поработите меня! — закричала женщина.

— Я не верю своим ушам, — заявил работорговец, скептически.

— Поработите меня! — заплакала Леди Ровэна. — Поработите меня!

Мужчина, стоявший с занесённым над головой женщины мечём, слегка опустил его, и выжидающе посмотрел на Самоса.

— Неужели это действительно говорит гордая Леди Ровэна из Лидиуса? — спросил Самос.

— Да, — сквозь рыдания проговорила она, беспомощно растянутая руками охранников за руки и волосы.

— Гордая свободная женщина? — уточнил он.

— Да, — прорыдала Леди Ровэна.

— Давай-ка мы с Тобой уточним, — предложил Самос. — Несмотря на то, что я был готов предоставить Тебе достоинство быстрой и благородной смерти, столь подходящие свободной женщине, Ты вместо этого выбрала и предпочла унижение рабства?

— Да, — прошептала она.

— Говори яснее, чего Ты от меня хочешь, — потребовал Самос.

— Я прошу рабства, — сказала она.

— Надеюсь, Ты понимаешь, — заметил он, — что, рабство, о котором Ты просишь, будет полным и абсолютным?

— Да, — признала женщина.

Я улыбнулся про себя. Гореанское рабство иного и не предполагало.

— А мне показалось, что раньше Ты думала, что такое рабство могло бы быть в порядке вещей для твоих служанок, но не для Тебя самой, — напомнил её Самос.

— Я была неправа, — проговорила она. — Я действительно ничем не отличаюсь от них. Я, такая же женщина, как и они.

Мужчина, стоявший над ней, наконец, опустил свой занесённый меч. Но теперь Леди Ровэна, несомненно, видела его прямо около своей шеи.

— Я расстроен, — задумался Самос.

Леди Ровэна с трудом повернула голову вправо, морщась от боли из-за оттянутых охранником волос, и попыталась в глазах Самоса прочитать свой приговор. На её лице отпечаталось страдание и безысходность, губы женщины дрожали.

— Предоставьте мне шанс, прошу Вас, — взмолилась она.

— Признаться, я сомневаюсь, — заметил Самос, делая задумчивый вид.

— Вы сомневаетесь, из-за некой неуверенности относительно моего характера, из-за опасения в уместности или приемлемости для меня этого действия?

Самос неопределённо пожал плечами.

— Выбросьте такие сомнения из своей головы, — заявила она, не переставая вздрагивать от рыданий. — Мои претензии на свободу всегда были обманом. Теперь я готова, наконец, стать женщиной. В действительности, в этом, я чувствую возможность осуществить всё, о чём я до настоящего времени мечтала, и даже больше. Как изумительно, наконец, отвергнуть фальшь взятой на себя роли и стать, той кем я действительно являюсь!

— Говори яснее, — попросил Самос.

— Моё порабощение будет совершенно уместным, — заявила она.

— И почему же? — поинтересовался он.

— Да потому, что в самых глубинах моих сердца и живота, я уже являюсь рабыней.

— Откуда же Тебе это стало известно? — спросил работорговец.

— Это ясно дали мне понять мои потребности, — призналась Леди Ровэна. — Это ясно мне исходя из моих чувств. В течение многих лет со всей очевидностью это проявлялось в скрываемых от всех мыслях и желаниях, в бесчисленных повторяющихся снах и фантазиях.

— Интересно, — заметил Самос.

— Поработите меня, — тихим голосом попросила женщина.

— Нет, — вдруг отказал он ей.

Затрясшаяся от охватившего её ужаса, Леди Ровэна умоляюще посмотрела на него. Палач снова взялся за эфес меча двумя руками.

— Объяви себя рабыней, — приказал Самос, и его работник ослабил хватку на мече.

— Прошу Вас, не заставляйте меня делать это, — взмолилась она. — Пожалейте меня! Вспомните о моей чувствительности!

На бесстрастном лице работорговца не дрогнул ни один мускул.

— Я — рабыня, — наконец смогла выговорить женщина, объявляя себя рабыня.

Несколько рабынь в зале вскрикнули, и их крик ознаменовал появление на Горе ещё одной новой невольницы.

Повинуясь жесту Самоса, палач вложил своё оружие в ножны, а два охранника, до того удерживавшие девушку в положении для казни, отпустили её и встали на ноги.

Та, что ещё несколько мгновений назад была Леди Ровэной, осталась стоять на руках и коленях, голой, на плитках, перед нашим столом. Она дикими глазами уставилась на Самоса.

— Посмотрите на эту рабыню! — засмеялись насколько девушек, тыкая в неё пальцами.

И на этот раз никто не сделал им даже замечания. Испуганная женщина, переводила взгляд с одного лица на другое. Роковые слова были произнесены, и забрать их назад она была уже не в силах. Отныне она была бесправным, безымянным домашним животным, неспособным сделать что-либо вообще, дабы изменить свою судьбу или повысить свой статус.

— Рабыня! Рабыня! — смеялись присутствовавшие в зале женщины.

По жесту Самоса двое охранников, схватив новую рабыню за плечи, вздёрнули её на ноги, держа перед нами.

— Уберите её отсюда, — скомандовал Самос, — и бросьте её к слинам.

— Нет, Господин! — закричала она, пытаясь упасть на колени. — Пожалуйста, нет, Господин! Будьте милосердны, Господин!

Могло показаться, что Самос был не слишком доволен её, той, кто прежде была Леди Ровэной из Лидиуса.

— Господин! — заливалась слезами женщина.

Охранники легко подхватили её и развернулись якобы собираясь вытащить из зала. Женщина оказалась практически беспомощна в их руках. Пальцы её ног едва касались пола. Она вывернула голову, отчаянно пытаясь поймать взгляд Самоса.

— Почему Вы это делаете? — прокричала она, в этот раз, уже не оспаривая его права, сделать с нею всё чего бы ему захотелось.

Охранники как будто заколебались, удерживая её в месте, спиной к нам, и ожидая, не захочет ли Самос ответить на её вопрос. Если бы Самос не заговорил, то через мгновение они продолжили бы свой путь к клеткам со слинами, прихватив с собой их предполагаемый ужин.

— Есть разница между тем, чтобы быть рабыней, — снизошёл до объяснений Самос, — и тем, чтобы Тебе разрешили жить.

— Почему Вы собираетесь сделать это со мной? — прорыдала она, глядя через плечо. — Почему Вам приказали бросить меня к слинам?

— Просто я уверен, что в Тебе ещё осталось слишком много от свободной женщины.

— Нет! — отчаянно закричала она. — Во мне ничего больше нет от свободной женщины! Свободная женщина ушла!

— И это правда? — спросил Самос.

— Да, — крикнула женщина. — Да, Господин!

— И что же, тогда, осталось в Тебе? — уточнил он.

— Только рабыня!

— А что Ты имела в виду, говоря «во мне»? — поинтересовался он.

— Я сказала неточно, Господин, — прорыдала женщина. — Простите меня. Теперь я всего лишь рабыня, полностью!

— Но это разные вещи, быть рабыней, и быть полезной рабыней, — усмехнулся работорговец.

— Господин? — воскликнула она со страданием и непониманием в голосе.

— Содержание Тебя, скорее всего, будет пустым расходом ошейника и каши, — пояснил он.

— Нет, Господин. Я буду стремиться служить Вам хорошо. Я буду отчаянно стремиться, чтобы Вы нашли меня достойной того, чтобы сохранить меня в Вашем ошейнике!

— В Тебе нет того, что требуется, чтобы стать хорошей рабыней, — пожал плечами Самос. — Ты слишком глупа, холодна и эгоистична.

— Нет, Господин!

— Отпустите её, — приказал Самос двум своим охранникам.

Женщина, наконец освобожденная из их рук, обернулась и бросилась на живот перед нашим столом.

— Позвольте мне доказать Вам, что я могу стать полезной рабыней! — со слезами в её глазах, взмолилась она, поднимая голову.

— Надеюсь, Ты понимаешь то, о чём меня просишь? — поинтересовался он.

— Да, Господин, — ответила женщина не переставая плакать.

— Что Ты думаешь по её поводу? — обратился Самос ко мне.

Я лишь пожал плечами. На мой взгляд, решение в этом вопросе следовало принимать не мне, а ему самому.

— Пожалуйста, Господин, — простонала женщина, глотая слезы.

— Ты думаешь, что сможешь доставлять удовольствие мужчинам? — спросил Самос рабыню.

— Я буду отчаянно добиваться этого, Господин, — пообещала она.

— Встать, — отрывисто скомандовал работорговец, и женщина подскочила как ужаленная.

— Спину выпрями, — скомандовал Самос хныкающей женщине. — Живот втяни. Грудь выпяти. Вот так. Запомни, моя дорогая — Ты больше не свободная женщина. Ты уже вошла в новую жизнь целиком и полностью. В жизнь, в которой холодность и комплексы для Тебя под запретом, в жизнь, в который, Тобой строго и бескомпромиссно управляют, причём самыми разными способами, а твои самые скрытые желания и потребности больше не только нельзя сдерживать, но Ты должны их полностью высвободить. В этой жизни, Ты, хотя и будешь подвергнута совершенной и абсолютной дисциплине, той в которой всегда держат полных рабынь, как это ни парадоксально, будешь свободна быть собой.

Женщина, ещё в слезах, но уже смотрела на Самоса с любопытством.

— Пока, это может показаться трудным для твоего понимания, — добавил Самос, — но истинность этого вскоре прояснится для Тебя, если конечно, Тебе сохранят жизнь.

— Да, Господин, — сказала она с благодарностью.

Я заметил, что она, уже теперь будучи рабыней, ощутила, что его слова правдивы. В её глазах появилась решительность, и она задрожала.

— Подними руки на уровень плеч, — приказал Самос, — колени слегка согни.

Женщина послушно выполнила приказ, и Самос тогда жестом показал музыкантам, сидевшим неподалёку, что именно они должны быть готовы сыграть.

— Ты знаешь то, что мужчина хочет от женщины? — спросил Самос.

— Всё, и даже больше, — прошептала она.

— Точно, — улыбнулся работорговец, и рабыня вздрогнула. — И я советую Тебе преуспеть в этом, — намекнул Самос.

— Да, Господин.

— А сейчас Ты станцуешь и покажешь себя, если конечно, хочешь жить, — велел он.

— Да, Господин.

— Ты готова?

— Да, Господин, — прошептала рабыня, и Самос вновь махнул музыкантам.

По залу потекла чувственная, медленная мелодия.

— Я выставил свой Домашний Камень, — напомнил Самос, возвращаясь к игре. — Теперь твой ход.

И то верно. Мой одиннадцатый ход. Изучив расстановку сил на доске и размещение его Домашнего Камня, я решил, что нападать сейчас будет преждевременно. Пожалуй, стоило развивать ситуацию и подготавливать комбинацию для атаки. На мой взгляд, следовало попытаться занять центр доски, сохраняя, таким образом, мобильность своих фигур, и держа под контролем все, обычно самые важные, направления линий атаки. Некоторые говорят, что тот, кто контролирует дороги, тот правит городами. Это, конечно, верно, в мире, где большинство товаров переносится на спине людей и животных, но далеко не так очевидно в мире, где есть тарны.

— Её место к клетке со слинами, — услышал я, недовольный мужской голос неподалёку от нас, и Самос вновь отвлёкся от игры, поглядев на танцующую рабыню.

Я, также, не выдержал и взглянул с ту сторону. Да, с первого взгляда видно, что она ничему не обучалась. Танец рабыни ей был совершенно не знаком. Её движения были характерны для девственницы, рабыни белого шёлка. Её ещё никто не научил, что значит быть беспомощной рабыней. Ни один мужчина ещё не преподал ей, что это значит, оказавшись в руках господина, испытать изящные преобразования униженной и используемой рабыни, сопровождаемые мучительными судорогами рабского оргазма, вызванными у неё его желанием. Она ещё не познала опыта покорённой невольницы. Того опыта, который стоит только получить, и она никогда не забудет его. Опыта, который она будет испытывать страстную потребность повторить, и ради его повторения будет готова на всё. Того опыта, который, желает она этого или нет, полностью отдаёт её в зависимость от милосердия мужчин.

— Она неуклюжа, — раздраженно поморщился Самос, но я не мог не заметить, что в действительности у него не было намерения убивать её.

Мужчина, перед которым она попыталась танцевать, засмеялся над нею.

— Спорим, что её горло будет перерезано не позднее ана, — со смехом поддержал его второй.

Рабыня попыталась танцевать перед ещё одним из гостей, но тот отвернулся от неё, стоило только ей приблизиться к нему, ради кубка паги, наполняемого соблазнительной, полуголой рабыней в ошейнике дома.

— Неуклюжая, и неповоротливая, — покачав головой, проворчал Самос. — А я-то думал, что у неё могли бы быть задатки рабыни для удовольствий.

— Ничего, зато она старается, — заметил я.

— Она понятия не имеет, как это надо делать, — бросил Самос.

— Её тело прекрасно сформировано, — обратил я его внимание. — Это предлагает обилие женских гормонов, а это, в свою очередь, обещает большие потенциальные возможности, способность к любви, чувственности и предрасположенность к рабским удовольствиям.

— Она не годится, — презрительно отмахнулся Самос. — Толку с неё не будет.

— Зато обрати внимание, как отчаянно она пытается понравиться, — указал я.

— Но и не преуспевает в этом, — ответил он.

— У неё есть прекрасное тело, — продолжил я защищать женщину. — Возможно, за гроши кто-нибудь и купит её в качестве кувшинной девки.

— Она бесполезна. В моём доме она годится только на корм слину, — отрезал Самос, и вернулся к ситуации на доске.

Краем глаза я заметил, как некоторые из рабынь, услышавших слова Самоса, испуганно посмотрели друг на дружку. Я не думаю, что они питали столь нежные чувства к своей новой сестре по неволе, прежней Леди Ровэне из Лидиуса, которая ещё совсем недавно, в силу её бывшего статуса, считала себя неизмеримо выше их. Но я также не думаю, что они хотели бы видеть как её живую и кричащую от ужаса и боли, рвут слины. В конце концов, теперь, она была всего лишь рабыней, мало чем отличавшейся от них.

— Танцуй, Ты глупая рабыня, — прошипела одна из невольниц. — Ты что, не понимаешь, что Ты теперь рабыня? Ты что, не никак не можешь поверить, что Ты теперь собственность?

По лицу танцующей невольницы пробежала тень внезапного озарения. Мелькнул её дикий взгляд испуганный взгляд. Совершенно определенно, до этого момента она не думала о происходящем с ней с этой стороны. Конечно же, она принадлежала. Теперь она была собственностью. Её в любой момент могли купить и продать, как тарска, для удоволетворения тех или иных потребностей хозяев.

Конечно, она принадлежала Самосу. Это было в рамках обстоятельств, по праву пленения её им как свободной женщины, и её добровольного произнесения формулы порабощения. Учитывая всё это, она автоматически стала его собственностью. В данном случае требования закона ясны и категоричны. Вопрос оказывается несколько более спорным, когда женщина находится вне рамок ситуации с правами пленения. Здесь уже законы отличаются в зависимости от того в каком городе это произошло.

В некоторых городах женщина не может, юридически обоснованно, представить себя определенному мужчине в качестве рабыни. В этих городах её интерпретируют как, по крайней мере, временно помещённую в условия рабства на согласованных условиях, но в тоже время такое её признание будет обладать законной силой, а её рабство будет абсолютным. В таких городах, женщина делает себя рабыней, безоговорочно. И уже от рассматриваемого мужчины, зависит примет ли он её как свою рабыню или нет. В этом вопросе он волен поступать по своему усмотрению. Но как бы он не поступил, в любом случае она, со времени её заявления, является рабыней, и только ей.

С другой стороны, в остальных городах, причём в большинстве их, к такому признанию свободной женщины, относятся более терпимо с точки зрения закона, и она может представить себя в качестве рабыни определенному мужчине. Если же он отказывается от неё, то она всё ещё остаётся свободной. Но, стоит ему принять её, и она становится рабыней, с которой тот может сделать всё, что ему заблагорассудится, продать или подарить, или даже убить.

Здесь стоит отметить, что существует различие между законами и кодексами. Согласно кодексам воинов, если воин принял женщину в качестве рабыни, то ему предписывается, по крайней мере, какое-то время, причём какое именно на его усмотрение, сохранять её. Но в случае, если она вызовет, хотя бы минимальное количество его недовольства, или выкажет непокорность, даже наименьшую, он может немедленно от неё избавиться, причём любым способом по своему выбору.

Надо добавить, что это не накладывает на воина каких-либо юридических обязательств. Скорее он должен так поступать во исполнение норм поведения и морали, предписанных кодексом воина, основанным на многовековых традициях. Если женщина, находясь вне ясных рамок, таких как право пленения, право дома, или право лагеря, вынуждена объявить себя рабыней, то она, безусловно, становится субъектом, на который он заявил свои права. Воин может сделать это в явно видимой форме, например, поставив клеймо или временную метку, связать или надеть ошейник, или произнеся предписанную фразу, такую как: «Ты принадлежишь мне», или «Ты — моя», или «Ты — моя рабыня», так и в неявной форме, например, разрешая рабыне питаться со своей руки или следовать за собой.

— Танцуй, дура! — крикнула одна из рабынь той, что прежде была Леди Ровэной из Лидиуса.

— Вы только посмотрите на эту свободную женщину! — засмеялась другая её товарка.

— Да за такой танец, она и правда заслуживает знакомство со слином, — поддержала третья.

— Пожалуйста, мужчины! — крикнула ещё одна. — Кажется, она думает, что это Вы для неё, а не она для Вас!

— Смотри как надо! — выкрикнула брюнетка, выскакивая из-за столов, и срывая с себя рабский шёлк и отбрасывая его в сторону.

— А ну не вмешивайся, — рявкнул на неё мужчина, и испуганная брюнетка, подхватив шёлковый лоскут, поспешила исчезнуть за столами, в тени, забившись среди стоявших там на коленях других рабынь.

А та кто ещё недавно была Леди Ровэной, зарыдав, упала на колени, беспомощно закрыв лицо руками. Музыка оборвалась на полуноте.

— Какие же Вы жестокие, Вы все! — выкрикнула блондинка Линда, рабыня Самоса, а в прошлом землянка, вскакивая на ноги.

Удивлённые глаза всех мужчин, да и не только их, вперились в неё.

— Вы заковываете нас в ошейники! Вы отбираете нашу одежду! Вы заставляете нас служить Вам! Вы делаете с нами всё, что Вам заблагорассудится!

Как прекрасно она смотрелась, в её короткой тунике, босиком, с наполненным страстью телом, со сжатыми маленькими кулачками и в ошейнике!

— И Вам это нравится! — рассмеялся один из мужчин, разрядив обстановку.

— Да! — закричала Линда. — Мне это нравится! И Вы даже не сможете представить себе, насколько я люблю это! Я происхожу из мира, где нет, или почти не осталось настоящих мужчин, мира, где мужество почти упразднено и вычеркнуто из жизни общества. Я происхожу из мира голодных до любви женщин. Я не знала того, что такое настоящие мужчины, пока не попала на Гор, и не оказалась в ошейнике! Здесь меня дрессируют и наказывают, здесь я принадлежу и служу! И здесь я счастлива! И мне даже жаль своих свободных гореанских сестёр, которые до сих пор являясь выше меня, не могут познать той ошеломительной радости от исполнения своего предназначения, что досталось мне, и в тысячу раз больше мне жаль своих несчастных свободных земных сестёр, находящихся столь далеко отсюда, и втайне жаждущих познать своих владельцев и их ошейники!

В зале повисла гробовая тишина. Линда подошла к коленопреклонённой на полу женщине, и присев рядом, обняла её за плечи. Не отпуская её, отважная девушка обвела нас взглядом и проговорила:

— Она же всего лишь бедная рабыня, совершенно не знакомая со своей новой реальностью. Она изо всех сил пытается понравиться Вам, просто она пока ещё не знает, как это надо делать. Пожалуйста, будьте же добры к ней. Дайте ей время. Позвольте ей научиться. Разве она не красива? Разве Вы не видите, что она может и хочет научиться доставлять Вам удовольствие? Так окажите же ей милосердие!

И снова в зале воцарилось напряженное молчание.

Линда, в каком-то оцепенение встала и отошла от рабыни. Она встала на колени позади нашего стола, смиренно опустив голову. Кажется, она сама была ошеломлена своей дерзостью.

— С твоего разрешения, — сказал я Самосу и, встав из-за стола, подошёл к женщине, склонив голову сидевшей на полу. Присев рядом, я заглянул в её красные от слёз глаза.

— Ой! — вскрикнула она, когда бросил её спиной на пол.

Я обращался с ней так, как и положено обращаться с рабыней. Женщина испуганно смотрела на меня. Несомненно, никто и никогда прежде не обходился с ней подобным образом.

— Её лицо красиво, — отметил я, — тело соблазнительно, ноги и руки развиты пропорционально. Кажется, она должна принести хорошую цену.

Она задохнулась, оцененная как женщина.

— Но в женщине важнее то, что у неё внутри, — заметил мой друг.

— И это верно, — признал я.

Некоторые наиболее сочные и возбуждающие рабыни, которых я знал, обладали, по крайней мере, на мой взгляд, и по сравнению с другими их сестрами по неволе, весьма заурядной внешностью. Именно такие женщины оказываются наиболее изумительным приобретением на невольничьих рынках. Да, они стоят гораздо меньше, чем любая из их более дорогих и красивых конкуренток, но всё же, в конечном итоге, оказываются гораздо ценнее. Частенько мужчины, возвратившись домой с невольничьего рынка, полагая, что они купили девку по своим средствам, внезапно, к своему восхищению обнаруживали, что вместо серой мышки они нашли свою мечту. Безусловно, не всё так просто. Например, рабство удивительным образом, искусно увеличивает красоту женщины. Красота многих женщин, после пары лет проведённых в неволи, расцветает настолько, что их цена может удвоиться или даже утроиться от начального уровня.

— Мужчины страстно хотят женщин, — пояснил я ей.

— Да, Господин, — всхлипнула она.

— А Ты как раз и принадлежишь к этому полу, — улыбнулся я, — такому изящному и невыносимо желанному.

— Да, Господин.

— И Ты, на мой весьма искушённый взгляд, — добавил я, — объективно, одна из самых красивых представительниц этого пола.

— Спасибо, Господин, — шепнула женщина.

— Поэтому, нет ничего удивительного в том, что мужчины могут найти Тебя желанной.

— Да, Господин.

— Неужели Тебе это не нравится? — поинтересовался я.

— Это пугает меня, — вздрогнув, призналась она.

— Но ведь у Тебя возникают нормальные чувства к мужчинам, не так ли? — спросил я.

— Мне кажется, да, Господин, — кивнула она.

— Теперь, когда Ты стала рабыней, Тебе не только допустимо уступить этим чувствам, но Ты должна это сделать так, — объяснил я ей.

— Господин! — задохнувшись, прошептала женщина.

— Да, — сказал я, — и Ты теперь рабыня.

— Да, Господин, — вздрогнула она.

— Это всё существенно меняет, не так ли? — спросил я.

— Да, Господин, — согласилась она.

— Да у неё же совсем нет рабских рефлексов, — презрительно бросил один из сидевших поблизости мужчин.

Взяв её за волосы, я вытянул её до сидящего положения, а затем, опять же за волосы, запрокинул ей голову.

— Ой! — вздрогнув, пискнула женщина.

— Держи ладони рук прижатыми к полу, — приказал я.

Когда её ладони оказались на полу, она оказалась в сидячем положении передо мной со слегка согнутыми и разведёнными коленями.

— Ой! О-о-ох! — внезапно вскрикнула она.

— Ладони на пол, — напомнил я.

— Да, Господин, — вздохнула она. — Простите, Господин!

— Есть у неё рефлексы рабыни, — сообщил я.

— Да, — признал один из мужчин.

— Точно, — поддержал его другой.

— Кажется, у мужчин появился несколько больший интерес к Тебе, не находишь? — поинтересовался я.

— Да, Господин! — заметила она осмотревшись.

— А теперь мы попробуем соединить две вещи, — сказал я. — Первое, Ты — изящная желанная женщина. Ты — тот вид женщины, что может завести любого мужчину до безумной страсти. Ты — такая женщина, ради обладания, которой мужчины готовы перегрызть горло своему сопернику. Кроме того, Твоя красота и желанность увеличены тысячекратно, потому что Ты — чья-то собственность, Ты — рабыня.

— Да, Господин, — прошептала она. — О-о-ох, Господин!

— Ты заметила, как возрос интерес к Тебе у этих мужчин, не так ли? — спросил я.

— Да, Господин! — всхлипнула она.

— Ладони на пол, — повторил я.

— Да, Господин, — простонала она.

— Всё это весьма важно с точки зрения мужчины, — пояснил я ей.

— Да, Господин.

— А теперь второе, давай-ка рассмотрим эти вещи с точки зрения женщины, с твоей точки зрения, — предложил я.

— Господи-и-ин! — вдруг вскрикнула женщина.

— Ладони на пол, — сказал я.

— Да, Господин.

— Как рабыне, зашептал я ей, — Тебе не только допустимо отдаться своим самым глубоким, самым волнующим, самым примитивным, и всецело женским порывам, но Ты ещё и должна сделать это, и сделать это, забыв о стыде, ярко и полно.

— Да-а, Господи-и-иннн, — закричала она, и внезапно отчаянно попытавшись плотнее прижаться к моей руке.

Но я, резко отстранившись и потянув волосы, бросил её ничком на пол. Она изо всех сил вывернула голову, чтобы посмотреть на меня через плечо. Я рассмотрел в её глазах закипающую страсть. От меня не скрылось, что она начала ощущать то, что должна чувствовать пробужденная рабыня.

— Плеть, — скомандовал я тому мужчине, который ранее наказывал глупую рабыню, что позволила себе, выказать веселье по поводу тяжёлого положения свободной женщины.

— Господин? — испуганно вздохнула девушка, увидев вложенную в мою руку плеть.

— Я не заметил, что Тебе дали разрешение прекратить танец, — объяснил я.

— Да, Господин, — признала она.

— Учитывая, что Ты — глупая девка, оказавшаяся в новых для Тебя условиях, наказание, на первый раз, будет легким. Три удара плетью.

— Три! — зарыдав, воскликнула она.

— Не ожидай, что все рабовладельцы будут настолько снисходительны к твоей глупости в будущем, — предупредил я её.

— Да, Господин, — залилась она слезами.

И вот, несомненно, впервые в её жизни, она, та, кто ещё несколько енов назад была гордой свободной женщиной, Леди Ровэной из Лидиуса, а сейчас валявшаяся на полу голой, как обычная девка, впрочем, которой она теперь и была, почувствовала на своей коже, что такое гореанская рабская плеть.

— Встать, — скомандовал я ей. — Спину прямо, живот втянуть, груди выпятить. Руки к плечам, колени слегка согнуть.

— Меня выпороли, — всё ещё не веря, пробормотала она.

— Видишь разницу в том, как она стоит? — указал один из мужчин своему соседу по столу.

— Да, — признал тот.

Я, трогая её плетью то тут, то там, умело подправил её позу, вынуждая выставить напоказ самые выгодные линии её фигуры.

Женщина вздрагивала при каждом прикосновении плети. Теперь она знала, какую невероятную боль может доставить ей этот инструмент. Она почувствовала её на своей коже. Любая девушка, единожды познакомившись с плетью, больше никогда не захочет повторить этого знакомства. С этого момента одного вида плети обычно бывает достаточно, чтобы немедленно привести её в чувство.

— Что висит на стене? — обычно может спросить недовольный хозяин.

— Рабская плеть, Господин, — отвечает она, и покорно спрашивает: — Как я могу стать более приятной?

Я вернул плеть надсмотрщику, и с чувством выполненного долга, сел на своё место за столом Самоса. Тот махнул рукой музыкантам, и по залу вновь поплыла тягучая мелодия. А я уделил своё внимание позиции на доске. Я всё ещё не сделал своего хода. На прежнюю Леди Ровэну из Лидиуса я больше не обращал внимания. Она была простой рабыней, танцующей для своих владельцев. Несомненно, на протяжении этого вечера, и другие девушки, возможно Тула, Сьюзан, и даже Линда, будут вызваны на пол, танцевать перед сильными мужчинами, и тогда, скорее всего, каждая из них в свою очередь, будет брошена поперёк стола.

Я сделал ход своим Наездником Высокого Тарлариона Убары переставив его на Писца Убары — три. Это, поддерживая центр, также открывало бы вертикаль, развивая фигуру Строителя Убары. От гореанской танцовщицы, обычно ожидают, что она удовлетворит страсть, которую она сама же и разожгла в мужчине.

— Твой ход, — сказал я Самосу.

Судя по крикам удовольствия, аплодисментам — хлопкам ладонью по плечу, я сделал вывод, что на этот раз новая рабыня показалась мужчинам весьма приемлемой.

— Ну и как она? — поинтересовался я.

— Думаю, что нет необходимости, по крайней мере, немедленно, бросать её слинам, — признал Самос, присматриваясь к танцовщице.

— Твой ход, — напомнил я, и Самос, уставившись на доску и оперевшись подбородком на кулаки, погрузился в размышления.

А я, тем временем, подняв голову, бросил взгляд через зал, залюбовавшись рабыней, танцевавшей перед мужчинами. Она покрутилась в каких-то дюймах от дюжего гребца, но вовремя отпрыгнула от него, уклоняясь от его пьяной попытки схватить её. Довольно грациозно проскользнула между столами, прямо как настоящая рабыня и давно находящаяся в собственности женщина. Опустившись на колени перед другим мужчиной, целуя и лаская его, при этом держа руки скрещенными за спиной, и вдруг сделав вид, как будто бы её насильно оттаскивают за воображаемую верёвку, привязанную к её рукам, отступила от него. Через мгновение она уже покрывала следующего мужчину своими волосами и поцелуями. Затем, прижав кубок к низу своего живота, и чувственно извиваясь при этом, она предложила мужчине вина. И вот она уже с другой стороны столов, в центре зала. Она сделала вид, якобы собиралась заговорить, но внезапно, остановилась, как будто бы пораженно, и, подхватив свои золотые локоны, быстро свив их в клубок, с высокомерным видом запихнула его себе в рот, и укоризненно посмотрела на мужчин. Это было похоже, как если бы мужчина, не желая больше слушать её вздор, заткнул ей рот кляпом из её собственных волос. По залу прокатился одобрительный смех. Затем женщина изобразила движение, как если бы развязала шнур удерживавший кляп глубоко между её зубов, и, вытянув волосы изо рта, круговым движением головы, красиво рассыпала их, задрапировав своё тело. Причём всё это делалось в ритме музыки. Теперь казалось, что она скромно и испуганно, используя свои волосы, как если бы это был плащ или покрывало, отчаянно надеялась скрыть, по крайней мере, хотя бы минимальную часть своей красоты от грубого мужского исследования. Но даже это отныне ей было не разрешено.

Медленно кружась в водовороте музыки, она сжала ладони вместе, и, склонившись вперёд, просунула их сквозь волосы перед телом, а затем, как будто получив команду господина, резким движением бросила руки в стороны и выпрямила тело. Вся её красота внезапно оказалась бесстыдно обнажена перед жадными глазами мужчин.

— Хорошо! Здорово! Отлично! — послышались со всех сторон одобрительные мужские голоса, сопровождаемые гореанскими аплодисментами.

Даже кое-кто из рабынь, не выдержав, вскрикнули от удовольствия. Что и говорить, девушка постаралась на славу! Она не остановливалась на достигнутом, ведь музыка не прекращалась. Теперь она снова двигалась среди столов, и плавные движения её танца приковывали к себе внимание и радовали глаз. Надо признать, что теперь она отлично справлялась с задачей развлечения мужчин. Если бы Самос мог знать, что она так удачно докажет свою полезность, то он, возможно, сразу бы выдал ей непременные в таком случае колокольчики или цепи. Что до меня, то я сильно сомневался, что некоторые из показанных ей вещей, исполненных во всём их изобилии и яркости, были просто навеяны ей под влиянием обстоятельств и музыки. Меня не оставляли подозрения, что это всё было многократно продумано и проиграно ей в мечтах и фантазиях, где она точно также танцевала перед мужчинами как рабыня. И всё это пригодилось ей, чтобы однажды ночью в Порт-Каре, действительно став рабыней, своим танцем спасти свою жизнь.

Меж тем музыка приблизилась к кульминации, которую она встретила перед нашим столом, танцуя отчаянно и умоляюще, перед тем, кто должен был стать её первым господином. Она вначале опустилась на колени, потом по змеиному извиваясь, опустилась на бок, перетекла вначале на живот, потом на спину, и продолжила свой танец уже лёжа.

Мужчины одобрительными криками подбадривали её. Движения на полу считаются самыми стимулирующих среди большинства аспектов рабских танцев.

Я внимательно следил за каждым её движением. Надо признать, она была неплоха. Конечно, она была совершенно необучена. Истинные ценители рабских танцев, я полагаю, наверняка указали бы на многочисленные ошибки в акцентировании пальца ноги, вытягивании конечностей, использовании рук, неверное положение тела, отсутствие тонкого приглашения зрителю заглянуть в глубину её глаз, и тому подобные аспекты, но, в целом, она определенно неплохо справилась. Учитывая нехватку обучения, впрочем, нехватка эта могла быть легко исправлена, она действительно отлично справилась. Большая часть того, что она нам показала, как мне кажется, заложена в женщине на уровне инстинктов. Ну и, конечно же, не надо забывать, что она своим танцем зарабатывала право жить.

Она прекрасно извивалась, совершенно беспомощная, умоляющая рабыня. И вдруг музыка резко оборвалась, и она замерла перед нами, стоя на коленях, опустив голову, всем своим видом выказывая покорность Самосу. Осторожно подняв голову, она, по лицу своего господина, попыталась предугадать свою судьбу. Она разглядывала его лицо, и ожидала вердикта. Именно он имел право решать, жить ей или умереть.

— Я хочу надеяться, Господин, — осторожно сказала она, — что со временем я смогу стать не совсем бесполезной как рабыня.

— Пожалуй, Ты сможешь к этому приблизиться, — кивнул Самос.

Она не осмелилась встать, и на четвереньках, с опущенной головой приблизилась почти вплотную к краю стола. Там она, опустив голову ещё ниже, поцеловала каменные плитки пола. Потом, немного приподнявшись, всё так же на карачках, подползла совсем вплотную к нам, изящно изогнувшись, и коснулась губами края стола.

— Ты умоляешь оставить Тебе жизнь? — спросил Самос.

— Да, я умоляю Вас, мой Господин, позволить мне жить, — подтвердила она.

— На каких условиях? — уточнил он.

— Условия Ваши, Господин, — ответила женщина, — ведь я всего лишь рабыня полностью в Вашей власти.

— На колени, — скомандовал Самос, и она встала на колени, откинувшись на пятки.

Кое-кто из людей Самоса подошёл поближе, и теперь стоя вокруг стола, с интересом наблюдали за ней.

— Ну, что ж, по крайней мере, в настоящий момент, — сказал Самос, — Тебя не бросят к слинам.

— Спасибо, Господин! — крикнула она. — Спасибо, Мой Господин!

Самос кивнул одному из мужчин, стоящих поблизости, тому самому дюжему гребцу, от которого она ранее, ускользнула. Тот взял её запястья и небрежно связал их спереди, её собственными волосами, причём оставив небольшой отрезок в качестве поводка.

Женщина с интересом, снизу вверх, смотрела на возвышавшегося над ней гребца.

— И смотри, чтобы Ты вдруг снова не оказалась бесполезной, — пригрозил Самос.

— Да, Господин! — ответила она, вздёрнутая на ноги рывком привязи из её собственных волос была уведена к столу гребца.

— Тула! — закричал один из мужчин. — Пусть Тула станцует!

Несколько мужчин своими одобрительными криками, поддержали это предложение, длинноногую брюнетку вытолкнули в центр зала, по пути сорвав с неё лоскут шёлка, бывший всей её одеждой. Девушку отличали скуластое лицо, смуглая кожа и золотой ошейник.

— Тула! — радостно приветствовали её мужчины, и она чувственно подняла руки, приняв возбуждающую позу, и замерла в ожидании начала музыки.

Всем своим видом она показывала мужчинам, что сейчас они увидят, каким должен быть настоящий танец рабыни.

А в другом конце зала я увидел как та, что прежде была Леди Ровэной из Лидиуса, закинув свои по-прежнему связанные её собственными волосами руки на шею гребца, жадно прижималась своими губами к его. Руки мужчины блуждали по её телу. Затем он аккуратно уложил женщину на пол около своего стола, и они исчезли из вида.

Вновь музыка наполнила зал, и Тула начала своё выступление. Я заметил, что остальные девушки придвинулись поближе к столам, ловко занимая места более удобные с точки зрения их заметности для мужчин, таким образом, видимо, надеясь оказаться у тех под рукой в момент необходимости. Тула считалась, и не без оснований, самой блестящей танцовщицей Самоса. Остальные его женщины отчаянно конкурировали между собой за второе место. Моей собственной лучшей танцовщицей была распутная девка по кличке Сандра. Некоторые другие, например, Арлин, Дженис, Эвелин, Мира и Вэлла, были также довольно хороши в этом виде рабских искусств.

С той стороны, где мужчина подмял под себя ту, что была Леди Ровэной из Лидиуса, внезапно, донёсся приглушённый вскрик.

— Твой ход, — напомнил я Самосу.

— Я помню, — встрепенулся он, отрывая глаза от танцующей Тулы, и на какое-то время задумываясь на доской.

Он сходил Наездником Высокого Тарлариона своей Убары на Строителя Убары — три. Его ход показался мне не слишком удачным, ведь он открывал диагональ Посвящённого Убары. Мой Наездник Высокого Тарлариона оставался достаточно надёжно прикрыт от атаки, и я использовал первый трёхклеточный ход Копейщиком по линии Писца Убара. Далее, я планировал выдвинуть Строителя Убара на Писца Убара — один, и этим держать под боем колонны Писца Убара.

У меня всё больше складывалось впечатление, что Самос играл не в своей обычной манере. Его дебют, в частности, показался мне неудачным. Он преждевременно выдвинул наиболее значимые фигуры, а затем потерял инициативу и время, отводя их назад. Казалось, что он собирался предпринять некие существенные ходы, или чувствовал, что он должен их сделать, но никак не мог решиться на это.

Он как-то нерешительно сходил копейщиком.

— Это не кажется мне сильным ходом, — заметил я.

Самос лишь пожал плечами.

Я, как и планировал, переставил Строителя Убара но Писца Убара — один. Безусловно, его необычное начало партии вынудило и меня не раз изменить свои планы относительно ходов некоторыми фигурами в моём собственном дебюте.

Тула теперь похотливо, настойчиво и развязно извивалась перед нашим столом. Трудно было не заметить, какие полные ярости взгляды бросает на неё Линда, стоявшая на коленях несколько позади Самоса. Рабыни обычно бесстыдно конкурирует между собой за место фаворитки в постели рабовладельца. Тула, со своими длинными, стройными, загорелыми ногами, высокими скулами, и чёрными волосами, выглядела просто прекрасно в своём золотом ошейнике. Приятно владеть женщинами. Но Самос практически не обратил на неё своего внимания, и, тряхнув головой, она, вращаясь в танце, заскользила дальше. Похоже, что эту ночь она проведёт в руках другого господина.

На мой следующий ход Самос ответил своим.

Я услышал тихие приглушённые крики с дальнего конца зала, сопровождавшиеся звоном упавшего кубка. Оказывается, прежняя Леди Ровэна из Лидиуса больше не была связана, но теперь её руки оказались в мощных кулаках уже другого мужчины, и прижавших их за её головой. Теперь она лежала на спине, брошенная на один из низких столов.

Мне показалось, что этим вечером Самос как будто постоянно выпадал из игры. Похоже, его мысли были заняты чем-то другим. И меня крайне волновал вопрос, не могло ли что-то в наших общих делах пойти не так.

— Ты хотел видеть меня? — спросил я Самоса, для которого приглашение меня в его торговый дом просто на партию в Каиссу было весьма необычным.

Он не ответил. Он ушёл в свои мысли, и было трудно сказать касались ли они обстановки сложившейся в нашей партии, или же обстановки на несколько иной доске. Самос хорошо играл, но он не был ярым энтузиастом Каиссы. Как-то он сказал мне, что он предпочитает другую Каиссу, ту в которой вместо фигур выступают политики и воины.

— Подозреваю, что Ты пригласил меня сюда, не ради партии Каиссы, не так ли? — напрямую спросил я, но Самос предпочёл отмолчаться. — Побереги своего Убара.

Самос задумчиво вернул фигуру на место и снова задумался.

— Что слышно о кюрах? — зашёл я с другой стороны.

— Немногое, если не сказать вообще ничего, — ответил он.

Наш последний крупный источник информации по этому вопросу, насколько я знал, оказался белокурой рабыней по имени Шейла. Я запомнил её, стоящую на коленях перед нами, и имеющей на себе из одежды лишь ременную рабскую сбрую. Она ничего не скрывала, но зато сильно увеличивала её привлекательность. Женщина покорно рассказала нам всё, что ей было известно. Но при всей её разговорчивости, толку от её показаний для нас оказалось немного. Кюры, несомненно, из соображений безопасности, выдают информацию своим человеческим агентам строго дозировано.

Эта Шейла когда-то была Татрикс Корцируса, но к нам в руки она попала уже невольницей Хассана из Касры, больше известного как Хассан — Охотник на рабынь. Мне приходилось прежде бывать в Касре. Это — речной порт на Нижнем Файене, и важный перевалочный пункт в торговле солью из Тахари. Едва Самос закончил с её допросам, как она по команде Хассана, всё также находясь в рабской сбруе, принялась ублажать нас обоих. Лишь после этого, Хассан накинув на её прелестную белокурую головку непрозрачный рабский мешок, забрал её из камеры пыток. В последний раз, я видел её, уже лежащей на дне баркаса под ногами её господина направлявшегося к каналу. Щиколотки красотки были связаны вместе и притянуты к ягодицам ремнём, пристёгнутым к кольцу на спине, закреплённому в рабской сбруе. Что-то меня заставляло думать, за исключением кормёжки, всё остальное долгое время вплоть до прибытия в Касру она проведёт в этом мешке. Можно не сомневаться, что Хассан проследит за тем, чтобы эта блондинка служила ему с великолепием гореанской рабыни.

Я кивнул своим мыслям. Исходя из сведений, полученных от Шейлы, а также и от других источников, которые, казалось, независимо друг от друга подтверждали её показания, мы пришли к выводу, что кюры от нетерпеливых лобовых ударов и прямых попыток уничтожения противника, перешли теперь к неторопливым хитростям, и подрывной деятельности, к взятию под свой контроль городов, с помощью постепенной инфильтрации во властные структуры своих агентов. Похоже, теперь они поставили задачу, завоевать этот мир, держась в рамках законов и правил Царствующих Жрецов. Надо признать, что придерживаясь такой стратегии, в конечном счете, достижение их целей уже не казалось маловероятным, по крайней мере, терпимость самого Сардара к своим действиям они себе обеспечат. Я вздрогнул, подумав, что появление неких связей и договорённостей между Царствующими Жрецами и кюрами не сулит ничего хорошего людям.

— Может какие-нибудь новости из Сардара? — осторожно поинтересовался я, и Самос, наконец, оторвался от созерцания доски.

Снаружи донеслись хриплые крики, бой барабанов и рёв труб ещё одной труппы, пересекавшей канал. Я уже сбился со счёта, которая это была труппа за этот вечер. До карнавала Руки Двенадцатого Прохода оставалось всего два дня.

— В конце Се-Вара, — заговорил Самос, — моряк из Торвальдслэнда, Ингвар Странник, покупал пагу в Четырёх Цепях.

Я понимающе кивнул. Я знал о каких Четырёх Цепях идёт речь. Это была таверна, принадлежавшая Прокопию — Младшему. Она находилась неподалёку от Шестнадцатого волнолома. Не стоит путать этого Прокопия с Прокопием — Старшим, важным торговцем в Порт-Каре, интересы которого не ограничивались одними только тавернами, но распространялись на бумагу, железо, шерсть и соль. Зато об Ингваре Страннике я услышал впервые. Никогда прежде это имя мне не встречалось. Случай, о котором упомянул Самос, произошёл приблизительно два месяца назад.

— В подпитие этот Ингвар рассказал множество историй. В целом ничего интересного, обычный трёп и морские байки, но вот одна меня напугала и озадачила. Приблизительно в пятидесяти пасангах к северо-востоку от острова Скангар, по его утверждению, он и его команда видели, как нечто кувыркалось и вращалось в небе, нечто похожее на гранёный стакан, нечто сверкающее в лучах солнца. А ещё они видели второй объект серебристый и дискообразный поблизости от первого. Оба объекта, казалось, спустились на поверхность моря. Чуть позже, второй объект, серебристый диск поднялся над морем и исчез в небе. Испуганные, но переполненные любопытством они повернули свой драккар к тому месту, где, по их мнению, должны были сесть странные объекты. Но там не было даже скалы, за которую можно было бы зацепиться. Моряки уже собирались вернуться на прежний курс, когда один из них заметил нечто. Оно, полузатонувшее, было не более чем в двадцати ярдах от судна. Они решили, что это какое-то довольно крупное крылатое существо. Никто из них никогда прежде не видел ничего подобного. Оно было мертво. Они ткнули его несколько раз копьями. А через несколько енов оно скрылось под водой и исчезло в глубине.

— Я слышал эту историю, — кивнул я.

Правда, надо признать, что слышал я это всего несколько дней назад. Эта, как и другие похожие истории, оказывается, уже давно гуляли из таверны в таверну. Ингвар со своими соратниками из Торвальдслэнда, вскоре подписал бумаги и сев на свой корабль и отбыл на север. Мы с Самосом уже были не в состоянии опросить их лично.

— Дата этого события вызывает некоторые сомнения, — заметил я.

— Но совершенно очевидно, что произошло это давно, — признал Самос.

Скорее всего, произошло это уже после моего похода в Торвальдслэнд, иначе, как мне кажется, я услышал бы эту историю ещё тогда. Интересные истории имеют способность распространяться стремительно от зала к залу, от города к городу, благодаря торговцами и певцами. Несомненно, такая история, случись он раньше, была бы широко известна, уж наверняка на Большой Ярмарке её бы рассказывали на каждом углу. А я ходил в Торвальдслэнд 1006-м Рунном году.

В хронологии Торвальдслэнда, отсчёт ведётся со времени когда Тор подарил Торвальду, легендарному основателю и герою северных земель ручей Торвальда. Календарь хранится Жрецами Рун. По другому летоисчислению это было 10 122 года от основания Ара, или 3 года Суверенитета Совета Капитанов Порт-Кара. По моим расчётам, хотя уверенности у меня не было, описанные Ингваром Странником события, имели место от четырёх до пяти лет назад.

— Скорее всего, этим событиям уже несколько лет, — озвучил мои подсчёты Самос.

— Вполне возможно, — поддержал его я.

— А судно, вероятно, принадлежало Царствующим Жрецам, — предположил он.

— Я тоже так думаю, — кивнул я, соглашаясь, ибо мне казалось маловероятным, что корабль кюров осмелится бы открыто вторгаться в гореанское воздушное пространство.

— Но история интересная, — задумчиво сказал Самос.

— Да, — не мог не признать я.

— И возможно, весьма значимая, — добавил работорговец.

— Возможно, — задумчиво проговорил я, погружаясь в воспоминания.

Перед моими глазами снова всплыла сцена в Гнезде. Я стоял перед умирающей Матерью.

— Я вижу его…, я вижу его, и его крылья подобны золотому дождю, — прошептала она, и неподвижно замерла на камне.

— Мать умерла, — сказал Миск.

Вероятно, её последним воспоминанием был её Свадебный Полет. Я больше не сомневался, в Гнезде теперь была новая Мать. Уверен, что Ингвар Странник со своими товарищами оказались невольными свидетелями инаугурации новой династии Царствующих Жрецов.

— Так есть ли какие-нибудь новости из Сардара? — решил я спросить снова.

Самос уже смотрел на доску. Я не стал давить на него, хотя, признаться, его молчание, вместо прямого ответа меня здорово озадачило. Конечно, если у него и имелись какие-нибудь сведения, то, в конечном счете, это было не моим делом. У меня не было намерений совать нос в его дела, или дела Царствующих Жрецов. А может, всё было ещё проще, и ему просто нечего было мне поведать.

— Ты играете совсем не так, как обычно, — заметил я.

— Извини, — вздохнул он.

Я осмотрел зал. Кажется, веселье разгоралось. Уже танцевала следующая девушка — Сьюзан. Та, что была Леди Ровэной из Лидиуса, лежала животом вниз на столе, вцепившись в края столешницы и до скрежета сжимая зубы. Тулу мужчины передавали из рук в руки. Кое-кто из девушек, также, уже лежали под мужчинами. Другие, ещё не достигнув желаемого, облизывали, целовали, шептали в уши мужчин, умоляя уделить им внимание.

Мы с Самосом обменялись ещё парой ходов.

— И всё же, что беспокоит Вас? — не выдержал я.

— Ничего, — ушёл он от ответа.

— А как на счёт других новостей? — поинтересовался я.

— Тарнсмэны из Трева совершили набег на предместья Ара, — сказал Самос.

— Ребята осмелели, — заметил я, усмехнувшись.

— Кос и Ар по-прежнему делят сферы влияния, — добавил Самос.

— Ну, в этом ничего нового, — отмахнулся я.

— Тирос продолжает активно строить корабли, — сообщил он.

— Ченбар злопамятен, — кивнул я.

Большая часть военно-морской мощи Тироса отправилась на дно в морской битве 25-ого Се-Кара в первый год Суверенитета Совета Капитанов Порт-Кара.

— Мои агенты на Косе докладывают, что проводятся воинские тренировки мужчин, и развёрнута вербовка наемников.

— Мы вполне можем устроить рейд, и уничтожить верфи Тироса, — предложил я, — десять галер с тысячей отборных десантников.

— Их верфи слишком хорошо укреплены, — заметил он.

— Ты думаешь, Кос и Тирос готовятся к нападению? — уточнил я.

— Да, — уверенно ответил Самос.

— Когда? — спросил я.

— Этого я не знаю.

— Вот это уже интересно, — признал я. — Пожалуй, я бы не стал рассматривать Порт-Кар как большую угрозу для них. И вот возрастающее влияние Ара в бассейне Воска кажется мне намного большей угрозой для их торговых и политических интересов.

— Возможно, Ты и прав, — пожал плечами Самос.

— А ситуация там запуталась ещё сильнее после формирования Лиги Воска, — добавил я

— И это верно, — согласился со мной Самос.

— Для каких действий тренируют новобранцев на Косе? — уточнил я.

— Пехота, — коротко ответил он.

— Совсем интересно, — задумался я.

Пехота при нападении на Порт-Кар, на мой взгляд, практически бесполезна, по крайней мере, при её классическом использовании и тактике. Прежде всего, это обусловлено расположением города, в северо-западной части устья Воска, с юга защищённого водами залива Тамбер и моря Тасса, а с севера обширными труднопроходимыми болотами дельты Воска.

— Это что же получается, — удивился я, — Кос планирует бросить вызов Ару на суше?

— Это было бы безумием для них, — заметил Самос.

Я кивнул, признавая его правоту. Ар у всех ассоциируется с самой мощной сухопутной армией на известном Горе. Пехота Коса, встреться она с пехотой Ара в открытом сухопутном сражении, была бы просто раздавлена.

— Значит, остаётся только один вариант, — предположил Самос, — они планируют каким-то образом применить пехоту против Порт-Кара.

Я опять кивнул. Кос никогда не бросит вызов Ару на его территории. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда.

— Так вот значит что, беспокоит Тебя, — наконец-то понял я.

— Что? — удивился он.

— Возможность того, что, Кос и Тирос могут вскоре выступить против Порт-Кара, — ответил я.

— Нет, — огорошил меня Самос.

— Тогда что же столь обеспокоило Тебя? — совершенно запутавшись, спросил я.

— Ничего, — вновь отмахнулся он от меня.

— Тебя что, тревожит близость Руки Ожидания?

Это, действительно, пугающее и трудное время для многих гореан.

— Нет.

— Давай остановим партию и признаем ничью, — предложил я.

— Нет, — ответил он. — Мы продолжим. Я в порядке.

Я сходил Строителем Убары, угрожая его Убару. Это совершенно явно предполагало последующую атаку моего Посвящённого Убары на его Домашний Камень. Самос прикрылся своим Строителем Убара, которого я, конечно тут же взял Посвящённым, фигурой менее ценной, причём угроза домашнему камню, конечно, никуда не исчезла, и Самос вынужденно взял моего Посвящённого своим Строителем Убары. Размен фигур оказался в мою пользу, к тому же, я, конечно, удалил с доски его Убара своим Строителем Убары.

Самос поворачивался к Линде и бросил:

— Танцуй!

Девушка вскочила на ноги и поспешила в центр зала, на место Сьюзан, которую уже за волосами тянул к своему месту келеустес, тот, кто с помощью барабана задаёт ритм гребцам. В некоторых военных флотах, и на торговых судах некоторых городов, келеустеса ещё называют — хоратор. Он подчиняется непосредственно гребному мастеру. А сам гребной мастер наряду с рулевыми, которых на каждой вахте обычно по двое, ведь большинство гореанских судов имеют по два рулевых весла, подчиняется только капитану.

Мы на некоторое время оторвались от игры, чтобы полюбоваться на танцующую Линду. Казалось, что её глаза не отрывались от Самоса. Своими пальчиками она дразняще поигрывала с концами шёлка, торчащими из узла на её левом плече.

— Раздевайся, рабыня, — скомандовал Самос.

Лёгкий рывок узла, и лоскут шёлка, сопровождаемый аплодисментами восторженных мужчин, полетел на пол. Линда прекрасно танцевала. Как же мало осталось в ней сейчас от Земной женщины. Сколь счастливой и завершённой стала она на Горе. Безусловно, вначале став простой рабыней.

Я, вслед за Самосом вновь обратил своё внимание на доску. Впрочем, думать там уже было не над чем.

— Захват Домашнего Камня в четыре хода, — объявил я свой вердикт.

Мой друг согласно кивнул, и снял с доски свой Домашний Камень, признавая поражение.

— Она прелестна, — сказал Самос, подняв голову и задумчиво глядя на Линду.

— Да, — не мог не признать я.

— Ты доверяешь мне? — вдруг спросил он.

— Да. Конечно, — озадаченно ответил я.

Она отлично извивалась, соблазнительная гореанская рабыня.

— И всё же, почему Ты пригласил меня этим вечером? — вновь спросил я. — Не за тем же, чтобы сыграть партию в Каиссу?

Самос спокойно расставил фигуры, на сей раз, выбрав для себя жёлтые.

— Копейщик Убара на Убара — пять, — вместо ответа сказал он.

Этот ход начинает атаку с претензией на захват центра и открывает диагональ для Убары. Это также делает возможными только позиционные ходы, для фигур противника в центре, тем самым не давая ему развивать свои тяжёлые фигуры на этой вертикали, и в то же время, обеспечивая преимущества для своих Убары и Тарнсмэна Убара. Это — вообще один из наиболее распространенных первых ходов в Каиссе.

Мы сыграли ещё дважды той ночью. Я выиграл обе, и выиграл легко. Первую таранным ударом Копейщиков при поддержке Наездников Высокого Тарлариона с фланга Убара, а вторую в миттельшпиле комбинацией Писца Убары, самой Убары и Тарнсмэна Убара.

Уже было довольно поздно. Линда, свернувшись, лежала на полу подле Самоса. За исключением ошейника на девушке ничего не было. Она была красивой и соблазнительной, и она была его.

— Капитан, — обратился к Самосу один из двух охранников, подошедших к нашему столу.

Это были те самые ребята, которые представили нашему вниманию свободную женщину, Леди Ровэну из Лидиуса. И вот, женщина, которая в начале вечера ещё была Леди Ровэной из Лидиуса, теперь снова была на их попечении. Теперь она стояла на коленях между ними, лицом к нам, а охранники крепко держали её руки, вверх и в стороны. Теперь она уже без всяких сомнений была рабыней.

— Должны ли мы отвести её к слинам, Капитана? — уточнил тот, кто был старшим из них.

— Дорто! Крембар! — крикнул Самос.

— Да, Капитан, — послышались мужские голоса из другого конца зала, и двое здоровяков направились в нашу сторону.

Дорто был тем самым гребцом, который вскрыл прежнюю Леди Ровэну из Лидиуса для использования мужчин. Крембар, также гребец, использовавший женщину дважды за вечер, предварительно заставив её принимать замысловатые рабские позы.

— Как по вашему, парни, — обратился к ним Самос, — это девка смогла показать что-нибудь, ради чего мне стоило бы сохранить ей жизни и даровать свой ошейник? Рабыня из неё получится?

— Да, Капитан, — один за другим признали Дорто и Кренбар.

— Этим вечером, как Ты знаешь, моя дорогая, — сказал Самос, — Ты танцевала и отдавалась ради сохранения своей никчёмной жизни.

— Я прошу Вас о милосердии Господин, — проговорила она.

— На основании свидетельств Дорто и Кренбара, и по моим собственным наблюдениям за Тобой, твои действия я считаю приемлемыми, но лишь со скидкой на то, что Ты новая рабыня.

Мне показалось, что она чуть не упала в обморок от облегчения.

— Так что, по крайней мере, в этот раз, Твой визит в клетку к слинам отменяется.

— Спасибо, Господин! — со вздохом облегчения поблагодарила она.

— Ты — Ровэна, — назвал он женщину.

— Спасибо, Господин, — радостно сказала она, получив свою первую кличку.

Надо отметить, что рабыня, получив имя, чувствует себя несколько более уверенно. Большинство рабовладельцев не будет называть рабыню, если они планируют немедленно избавиться от неё, тем или иным способом. Это было бы бесполезной тратой имени. Но, безусловно, надо помнить, что имена могут быть как даны рабыням, и также легко отобраны по прихоти их хозяина.

— И хотя Тебе сохранили жизнь, по крайней мере, пока, не советую Тебе останавливаться на достигнутом, — предупредил Самос.

— Да, Господин!

— Теперь Ты, как и любая другая рабыня, должна осознать, что жить Ты будешь в условиях стандартной, безоговорочной рабской дисциплины.

— Да, Господин! — ответила Ровэна, которая уже теперь отлично поняла, что была рабыней как и любая другая женщина в этом доме, ни больше и ни меньше.

— Отведите её вниз, — велел Самос старшему из двух охранников. — На левое бедро стандартное клеймо Кейджеры. На шею обычный ошейник дома.

— Да, Капитан, — кивнул охранник.

В случае девушки, такой как Ровэна, уже самой объявившей себя рабыней, клеймо и ошейник были немногим более чем простыми идентификационными формальностями. Тем не менее, она будет носить их. Их поставят ей, явно и ясно отмечая её статус. Это делается в соответствии с предписаниями законов касты торговцев. Ну и, конечно же, они делают побег совершенно невозможным делом для гореанской рабыни.

— Когда закончите с ней, приведите её в мою спальню, — приказал Самос.

— Да, Капитан, — кивнул старший из этих двух охранников.

— Господин! — попробовала возмутиться Линда, но под строгим взглядом Самоса, сразу пожухла и, опустив голову, пролепетала: — Простите меня, Господин.

— Я буду стараться доставить Вам удовольствие, Господин! — пообещала испуганная Ровэна, и тут же была вздёрнута на ноги охранниками и выведена из зала.

— Она толстая, — сердито буркнула Линда глядя ей вслед.

Честно говоря, это замечание Линды, было не совсем справедливо. Новая рабыня — Ровэна, вовсе не была толстой. Фигурка у неё была вполне себе привлекательной, для новой рабыни. Безусловно, посаженная на строгую диету, и проведённая через специально разработанный комплекс упражнений, она быстро доведёт свою фигуру до совершенства рабыни.

Гореанская рабыня — это уже не свободная женщина, соответственно она должна поддерживать себя в строгих рамках, быть красивой и желанной.

— Неужели Линда Вам больше не нравится? — обиженно проворчала Линда.

— Ты мне нравишься, — терпеливо ответил Самос.

— Линда может доставить Вам удовольствия гораздо больше, чем Ровэна, — заявила она.

— Возможно, — улыбнулся Самос.

— Я могу, и я сделаю это! — гордо говорит рабыня.

— Кто? — строго уточняет Самос.

— Линда может, Линда сделает! — тут же исправляется она.

— В конуру! — отрывисто командует Самос.

— Да, Господин, — покорно ответила невольница и, со слезами на глазах подобрав тунику с пола, поднялась на ноги.

— Не волнуйся, — с улыбкой успокоил её Самос. — Завтра ночью уже Ты будешь той, кто будет прикована цепью рабскому кольцу моей кровати.

— Спасибо, Господин! — радостно крикнула она.

— Но сегодня вечером, Ты вызвала моё неудовольствие, — добавил он, — передай надсмотрщику, что эту ночь Тебе следует провести в строгих кандалах.

— Да, Господин! — засмеялась она со счастливым видом и, поклонившись хозяину, сжимая в руке свою тунику, выскочила из зала.

У неё впереди была тяжёлая ночь. Довольно трудно спать в строгих кандалах, не имея возможности развести в стороны ноги или руки, но она просто светилась от счастья и радости. Она была уверена в своей интересности для господина.

— Какие у Тебя планы относительно рабыни Ровэны? — поинтересовался я.

— Она, одна из сотни девок, что должны быть проданы на ярмарке Ен-Кара — не стал скрывать своих планов Самос.

— Несомненно, рабыня Линда, — улыбнулся я, — будет рада услышать это.

— Уверен, она узнает об этом, так или иначе, рано или поздно, — заметил Самос.

— Кто бы сомневался, — со смехом поддержал я его, вставая из-за стола.

Да, долго же мы просидели! Всё тело затекло. Готов поспорить, что Самос просто влюблён в эту землянку, рабыню Линду. Впрочем, уже ни для кого в Порт-Каре не было секретом, что смазливая шлюха в ошейнике дома Самоса была первой на его цепи.

Самос, также, с кряхтением, встал на ноги. Мы осмотрелись. В зале было пусто, мужчины и рабыни разошлись по своим комнатам и конурам. Мы остались одни. Наши взгляды встретились, и в его глазах я прочитал, что ему страстно хочется о чём-то поговорить со мной. Но он опять промолчал.

— Твои люди ждут Тебя в лодке, — вздохнул он.

Самос проводил меня от зала, до самого лодочного причала. Перебравшись на баркас, я осторожно потряс за плечо, и разбудил Турнока, светловолосого гиганта, в прошлом крестьянина, а уже он поднял гребцов. Стоило мне занять своё место на кормовой банке у румпеля, как один из людей Самоса сбросив огон с кнехта, швырнул швартовный конец в лодку.

— Всего хорошего, — крикнул мне Самос, поднимая руку.

— И Тебе всего хорошего, — махнул я рукой в ответ.

Мои гребцы, упёрлись вёслами в причал и, поднатужившись, оттолкнули лодку на фарватер. Через мгновение, подгоняя баркас неторопливыми ударами вёсел, мы уже шли вдоль канала, назад к моему дому. Канал тонул в ночной мгле, но мы все отлично знали дорогу. А ведь всего через два дня, здесь всё будет сиять огнями. Со стен домов ограждающих канал, подобно утесам, на длинных шестах вывесят разноцветные фонари, натянут гирлянды и флаги. Всего лишь два дня осталось до Руки Двенадцатого Прохода, до время карнавала.

Из ночной тьмы, расколов тишину, до нас долетел звон сигнального рельса. Наступил двадцатый ан — гореанская полночь.

А меня по-прежнему озадачивал и не давал покоя всё тот же вопрос, зачем Самос пригласил меня в свой дом этим вечером. Меня не покидало чувство уверенности, что он хотел о чём-то поговорить со мной. Но почему же тогда он этого не сделал.

Я постарался отбросить эти мысли в сторону. Если у него возникли некие собственные секретные дела, то это было его личным делом, и не мне в них вмешиваться, и выяснять его побуждения. Лучше уж подумать о том, как неплохо я сыграл в Каиссу сегодняшним вечером. Безусловно, Самос не относился к истинным энтузиастам этой игры. Насколько я помню его слова, он предпочитал другую каиссу, ту, в которой фигурами были политики и воины.