John Norman

SWORDSMEN OF GOR

Copyright © 2010 by John Norman

Переведено специально для группы «Джон Норман»

* * *

 

Глава 1

На краю леса

— Такого я даже представить себе не могла, — восхищённо сказала она. — Неужели такая красота может существовать на самом деле?

Она стояла на пляже. Перед нею раскинулась бескрайняя гладь Тассы, моря, спокойного в данный момент. А позади, за её спиной тянули в небо свои кроны могучие деревья северного леса.

Мы только что проводили взглядом унёсшейся почти вертикально ввысь корабль Пейсистрата, пока он не превратился в искрящуюся точку в ярко синем небе.

— Просто до сих пор Ты видела только Землю, — пожал я плечами, вспомнив тот далёкий, загаженный, наполовину уничтоженный мир из моего прошлого, — и Стальной Мир, которым когда-то правил Агамемнон.

Имя «Агамемнон» не было подлинным именем того, кто когда-то был хозяином Стального Мира, но оно было выбрано по причине каких-то не вполне ясных ассоциаций. В любом случае его подлинное кюрское имя не могло быть передано в фонемах, доступных для человеческого горла.

Как бы то ни было, нам нет нужды интересоваться Агамемноном, поскольку он уже смещён, удален из рассматриваемого Стального Мира и принесён на Гор оставшимися преданными ему сторонниками сосланными сюда. Впрочем, без тела он не представлял опасности.

Стальные Миры невозможно увидеть не только невооруженным глазом, но даже с помощью относительно современных телескопов. К тому же, они скрываются, подобно затаившимся волкам, среди рассеянных каменных глыб, некоторые из которых совсем крохотные, но многие огромны. На Земле это место обычно упоминается как пояс астероидов, а на Горе, те, кто знаком со Вторым Знанием, говорят о нём как о рифах космоса.

Рамар, хромой слин, потёрся о моё бедро.

— Ну вот, дружище, Ты теперь сможешь жить в этом месте, — сообщил я ему. — Правда, я даже не знаю, где мы оказались.

Нет, разумеется, я знал, что мы находились где-то в районе северных лесов, к северу от залива Тамбер, на восточном берегу Тассы, значительно южнее Торвальдслэнда. Вообще-то указанная ориентация не является типичной для Гора, обычный компас которого, с его восемью сторонами света, ориентирован на Сардар, загадочное, окружённое стеной высоких гор жилище Царствующих Жрецов, выбранное гореанами в качестве полюса. Я рассказываю в этой манере, поскольку мне кажется, что так будет не только удобнее, но и понятнее. Если эта рукопись, написанная на английском языке и, следовательно, непонятная для большинства гореан, попадёт им на глаза, она, скорее всего, будет сочтена ими неким секретным зашифрованным посланием, что можно считать благом для автора, поскольку это гарантирует ему капельку частной жизни. Если же она окажется в руках любого, кто мог бы быть знаком с английским языком, эти направления покажутся разумными и легко понятными. Я пишу на английском языке, потому что это для меня легче всего. Хотя по-гореански я говорю бегло, читаю без труда, но вот пишу я на этом языке по-прежнему с трудом. Впрочем, это не редкость среди представителей моей касты. Многие из моих товарищей, по собственному выбору, высокомерно и гордо предпочитают оставаться неграмотными, считая себя выше того, что они презирают как тривиальную, вульгарную учёбу. Бизнес их касты, с их точки зрения, не перья, а сталь, они пишут не чернилами, а кровью. Пусть писцы будут адептами букв, поскольку это их дело царапать и пачкать свитки и листы. Но это не для них, не для Алой Касты. Но, кстати, разве не должна каждая каста интересоваться своим собственным бизнесом, кузнецы — металлами, крестьяне — землёй, моряки — морем и так далее? Я вовсе не рекламирую подобные взгляды, я лишь сообщаю об их наличии. Однако если быть до конца честными, среди членов моей касты найдётся немало рафинированных, грамотных мужчин. Я бы даже сказал, что они далеко не редкость, причём некоторых из них можно счесть образованными джентльменами, образованными, безупречными, опасными джентльменами. Гореане, кстати, пишут, «как пашет боск», то есть, чередуя направление написания строк, первая строка слева направо, вторая справа налево и так далее. Я мог бы также упомянуть, что определенные единицы измерений, скажем, длины и веса, будут приближены к английской системе мер, то есть будут написаны с точки зрения фунтов, ярдов, дюймов и так далее, а не с точки зрения стоунов, шагов, хортов или чего-нибудь подобного. Гореанский шаг очень близок к английскому ярду, но стоун — значительно больше фунта, а хорт несколько длиннее дюйма. Я думаю, что этим способом я сделаю текст понятнее для англоязычного читателя. Исключением, хотя, возможно, не единственным будет пасанг, удобная, часто употребляемая мера расстояния, которую, как мне кажется, нетрудно понять и легко привыкнуть. Лично я, ещё в самом начале своей жизни на Горе, измерив шагами расстояние между пасанговыми камнями около Ко-ро-ба, определил, что пасанг составляет приблизительно семь десятых английской мили.

— Воздух, — глубоко вдохнув, сказала она, — бодрит меня!

— Воздух здесь никто не загрязнял, — объяснил я. — Гореане любят свой мир.

— Здесь всё такое красивое, — восхитилась девушка.

— Земля, — хмыкнул я, — несомненно, когда-то была такой же красивой.

— Сила тяжести здесь, — заметила она, — очень похожа на ту, что была в Стальном Мире.

— Она должна быть идентичной, — сообщил я. — Вращение Стальных Миров, которое и создаёт в них искусственную гравитацию, отрегулировано так, чтобы моделировать силу тяжести Гора.

— Это сделано с какой-то целью? — встревожено спросила брюнетка.

— Конечно, — кивнул я. — Кюры хотят получить Гор. А разве Ты на их месте, не захотела бы заполучить Гор?

— Но, принимая во внимание падение Агамемнона, — сказала она, — Гору больше ничего бояться.

— Это не так, — разочаровал я её. — Агамемнон хотел действовать в одиночку, и забрать Гор себе. Многие другие, и даже многие в его собственном мире, нашли это его стремление недопустимым, или, по крайней мере, нереалистичным. Обитатели Стальных Миров, в массе своей, хотят получить Гор совместными усилиями, а уже после того, как возьмут его под свой контроль, они смогут поспорить за него между собой.

— И они сделали бы это?

— Конечно, — заверил её я. — Они же кюры.

— Боюсь, что люди могли бы поступить точно так же, — вздохнула девушка.

— Это многое объясняет в истории Земли, — пожал плечами я, — борьба за территорию, ресурсы, рынки сбыта и так далее.

— И женщин? — уточнила брюнетка.

— Конечно, — улыбнулся я, — женщины — очень желанный ресурс.

— Как добыча, как собственность и рабыни, — констатировала она.

— Конечно, — кивнул я. — Они всегда ценились как мерило богатства и много чего ещё.

— А ещё, предположительно, как беспомощные, уязвимые сосуды удовольствия, — добавила девушка.

— Конечно, — не мог не согласиться я, — как беспомощные, уязвимые сосуды удовольствия, сосуды беспрецедентного удовольствия.

— И как животные, которых вы используете, как вам вздумается? — добавила она.

— Разумеется, — подтвердил я.

— Мужчины — монстры, — заявила девушка.

— Они такие, какие они есть, — развёл я руками. — И на Горе они не притворяются, что они не таковы.

Рука девушки непроизвольно, фактически нечаянно потянулась к её горлу. У неё не было никакой возможности, снять светлую, плоскую, узкую полосу металла, которая плотно окружала его, притягивая к себе внимание.

— Гор прекрасен, — сказал я.

— Да, — поддержала она, глядя на море.

— Иногда Царствующие Жрецы, — сообщил я, — в качестве самого жестокого наказания, приговаривают человека к ссылке на Землю.

— Приговаривают?

— Точно.

— Земляне не сознают природы их мира, — вздохнула она.

— Они не очень возражают против этого, — пожал я плечами, — поскольку они не знали ничего иного, ничего лучшего. Но бедный мужчина или женщина, которых ссылают с Гора на Землю, слишком хорошо понимают суровость своего приговора.

— Полагаю, что они, поняв разницу и выучив урок, могут надеяться со временем на милосердие, прощение, отмену приговора, — предположила брюнетка.

— Некоторых приговаривают пожизненно, — объяснил я.

— Я очень рада, что оказалась здесь, — призналась она.

— Даже такой, как Ты есть? — уточнил я.

— Конечно, — улыбнулась девушка.

У неё были прекрасные ноги, соблазнительно широкие бёдра, узкая талия и изумительная грудь. Я не думал, что она могла быть разочарованна той ценой, которой, вероятно, закончились бы её торги.

Она принадлежала к тому типу женщин, которые были чрезвычайно ходким товаром. Сцена аукциона была придумана именно для таких как она.

— Даже, несмотря на то, кем Ты здесь будешь? — осведомился я.

— О, да, — заверила меня девушка. — Да! Да! Именно так! И особенно поэтому!

— Это ведь правильно для тебя, не так ли?

— Да, и это более чем правильно! — признала она.

— Окончательно?

— Абсолютно и совершенно!

— Не думаю, что на Земле Ты ожидала этого, — усмехнулся я.

— Конечно, нет, — согласилась брюнетка, — хотя теперь я понимаю, насколько жалобно, настойчиво, подсознательно, а порой и полностью сознательно, я жаждала этого.

— Понимаю, — кивнул я.

— Но тогда я ещё была не в силах понять того, каково это могло бы быть, каково это будет, быть ошеломлённой, принадлежащей и покорённой.

— Теперь Ты довольна? — поинтересовался я.

— Да, — призналась девушка, — полностью и с радостью.

— Но ведь это, так или иначе, не имеет значения, — улыбнулся я. — Не правда ли?

— Да, — кивнула она. — Я знаю это. Это не имеет никакого значения.

Я присмотрелся к морю, раскинувшемуся до самого горизонта. Ни единого паруса не виднелось на его искрящейся глади. Горизонт был чист.

— Но ведь Вы, и другие люди, — заметила девушка, — боролись против Агамемнона, тем самым помогая борьбе других кюров, настроенных против него. Разве Вы и ваши коллеги теперь с ними не друзья, не союзники?

— На мгновение мы ими были, — усмехнулся я. — Это было мимолётное пересечение интересов, момент, когда мы ехали по одной дороге.

— И что теперь, — спросила брюнетка, — эта дорога пришла к развилке?

— Думаю, да, — ответил я. — Кюры решительны и настойчивы.

— Но они доставили нас сюда, высадили здесь, живых.

— Несомненно, в силу договоренностей с Царствующими Жрецами, — пожал я плечами.

— А кто такие эти Царствующие Жрецы? — полюбопытствовала она. — Какие они, Царствующие Жрецы?

— Не интересуйся этим вопросом, — предупредил её я.

— Любопытство, — улыбнулась брюнетка, — не для таких как я?

— Разумеется, — заверил её я. — Такие как Ты нужны для других вещей.

— Для других вещей? — переспросила она.

— Конечно, — подтвердил я.

— Я больше не вижу корабль Пейсистрата, — сказала девушка, запрокинув голову и, прищурившись, глядя в небо, в то место, где не так давно исчезла светящаяся точка.

— Насколько я понимаю, оно ещё должно осуществить посадку где-то на территориях подконтрольных Ару, чтобы там выгрузить Леди Бину и её сопровождающего и телохранителя, Лорда Гренделя.

— Почему именно там?

— Понятия не имею, — ответил я.

— Она собирается стать Убарой, — напомнила мне девушка.

— Она умна и красива, — признал я, — но её намерение — безумие.

— Но у неё будет охрана и поддержка Лорда Гренделя. А Вы не думаете, что это может быть вознаграждением за некие неясные услуги, которые она оказывала, или подарком Лорду Гренделю?

— Лично мне это кажется маловероятным, — сказал я.

— Если вас высадили здесь, в этой дикой местности согласно желанию Царствующих Жрецов, кем бы они ни были или чем бы они не могут быть, то может и у Леди Бины с Лордом Гренделем есть свои цели?

— Откуда мне знать?

— Но почему вас высадили именно здесь?

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

— Я ничего не вижу вокруг, — констатировала девушка.

— Точно так же, как и я, — сказал я.

— У вас есть лук, стрелы, меч и нож, — прокомментировала она.

— Повод для радости, — проворчал я, окидывая взглядом лес, подступавший почти вплотную в берегу моря.

— Не похоже на то, что нас оставили здесь на погибель, — заключила она.

— Не похоже, — согласился я, не отрывая взгляда от деревьев, — но погибнуть мы здесь можем запросто.

— Здесь есть хищники? — опасливо поинтересовалась девушка.

— Несомненно, — заверил её я.

— А люди? — уточнила она.

— Кто может сказать это наверняка? — пожал я плечами.

— У нас есть кое-какая провизия, — заметила брюнетка, — хлеб, бурдюк с ка-ла-на.

— Я буду охотиться, — сказал я. — Но первым делом нам следует заняться поисками воды.

— Когда Пейсистрат высадит Бину… — начала брюнетка.

— Леди Бину, — резко и грубо оборвал я девушку.

— Да, — запнулась она, и быстро исправилась, — Леди Бину.

Признаться, мне стало интересно, не проверяла ли она меня. Это было бы неблагоразумно с её стороны. Понятно, что между нею и прекрасной Леди Биной нет и не могло быть какой-либо приязни, но это ни в коем случае не могло служить оправданием её неуместности в данном вопросе, даже небрежной или незначительной. Существуют правила, которые должны соблюдаться неукоснительно. К тому же её отделяла от Леди Бины пропасть шириной в целый мир. Бездна, лежащая между тарском и Убарой, пожалуй, была меньше, чем расстояние между такой как она, и такими как Леди Бина. Безусловно, я частенько думал, что Леди Бина и сама будет вполне себе неплохо смотреться в ошейнике.

Как ей хватало наглости планировать стать Убарой? У неё даже не было Домашнего Камня.

К тому же в Аре уже есть Убара, пусть и всего лишь Косианская марионетка посаженная на трон оккупантами, Талена, предательница своего Домашнего Камня, Талена, прежде бывшая дочерью великого Убара Марленуса из Ара, чье местонахождение, насколько я знал, по-прежнему оставалось неизвестным.

— Когда Пейсистрат высадит Леди Бину и Лорда Гренделя, — на этот раз без ошибки заговорила брюнетка, — куда он направится дальше?

— Несомненно, займётся своим бизнесом, — ответил я, не уточняя характер его бизнеса.

Впрочем, она была прекрасно знакома с этим. Пейсистрат и его команда, по сути, были своего рода моряками и торговцами. Можно было не сомневаться, что у него имелось по одной или по несколько баз или портов на Земле и на Горе, и, это я уже знал точно, одна из его баз находилась в Стальном Мире, теперь управлявшемся Арцесилой, ставшим Теократом того мира, и получившим титул Двенадцатого Лика Неназванного. Собственно с того самого Мира мы сюда и были доставлены.

— Он ведь работорговец, — не удержалась девушка.

— Несомненно, но его бизнес связан с различными предметами потребления и разнообразными видами товаров, — заметил я.

— Он — работорговец, — стояла на своём она.

— Да, — согласился я, — конечно, как минимум это.

— В основном это, — заявила брюнетка.

— Возможно, — не стал спорить я. — Я не знаю.

— Я своими глазами видела капсулы в трюме его судна, — напомнила она.

— Ну хорошо, конечно, он — работорговец, — признал я.

— Возможно, он думает, что спасает женщин от разрушительного воздействия Земли, — предположила девушка.

— А вот это мне кажется очень маловероятным, — усмехнулся я.

— Беря за спасение высокую цену, конечно, — добавила она.

— Какую же? — полюбопытствовал я.

— Тряпку, если позволят, клеймо и ошейник, — ответила брюнетка.

— Признаться, я сомневаюсь, что его побуждения настолько филантропические и заботливые, — сказал я, — даже частично. Но с другой стороны его мотивы, конечно, не являются, ни злодейскими, ни подлыми. Не думай так. Впрочем, Ты знаешь его слишком хорошо для этого. Я думаю о нём, прежде всего, как о бизнесмене, получающем, перевозящем и продающем, обычно оптом, товар представляющий интерес.

— Женщин, — вставила девушка.

— Возможно, при случае и шёлкового раба, чтобы порадовать свободную женщину, — добавил я.

— Но главным образом женщин, — не унималась она.

— Почти всегда, — согласился я.

— Н них спрос выше, — прокомментировала брюнетка.

— Разумеется, — кивнул я. — Они самый подходящий, соответствующий и естественный вид такого товара.

— Товара? — переспросила она.

— Верно, — подтвердил я.

— Товара? — повторила девушка.

— Конечно.

— Они рассматривают нас, как животных, как скот, — обиженно произнесла она.

— В этом нет ничего личного или, по крайней мере, чаще всего, — заметил я. — Безусловно, можно было бы взять особую женщину, которая тем или иным способом вызвала чьё-либо недовольство, и привезти её на Гор, чтобы сделать своей или полюбоваться на то, как её продадут тому, кто предложит самую высокую цену, за такой товар.

— Как скот! — возмутилась она.

— Нет, — не согласился я с ней, — как меньшее, как женщину.

— Кажется, что при этом у меня всё же есть идентичность и ценность, — заявила брюнетка.

— Конечно, — согласился я.

— Но меня на Тюремную Луну доставил не он, и кто-то из таких как он, — заметила она.

— Верно, — подтвердил я. — Но не беспокойся, ведь он заверил тебя, что Ты была бы более чем достойны отбора и транспортировки его коллегами, поскольку Ты именно тот вид товара, который отлично подошёл бы, если можно так выразиться, к одной из тех капсул.

Так вышло, что несколько месяцев назад, я оказался узником контейнера на Тюремной Луне, разделив этот контейнер с двумя представительницами человеческого рода, молодой англичанкой мисс Вирджинией Сесилией Джин Пим и прекрасным домашним животным кюров, которая позже стала Леди Биной. Обе они были свободными женщинами и были подсажены ко мне, по-видимому, вызвавшему недовольство Царствующих Жрецов, очевидно, в качестве коварной пытки и наказания, чтобы я, рано или поздно, ослабнув, став более расстроенным, оскорблённым и ожесточённым потребностями, поставил под угрозу свою честь, а то и вовсе потерял её. Затрудняюсь сказать, какую судьбу они могли планировать для меня после этого, возможно, жестокую смерть, а может жизнь в изгнании, скитаниях, нищете и позоре. Трудно даже предположить. Конечно, обе они, в то время, хотя и не имели Домашних Камней, но всё же являлись свободными женщинами, и следовательно, принимая во внимание благородство их статуса, не могли быть бездумно и безнаказанно использованы в своё удовольствие. Мне будет трудно передать достоинство, важность и социальный статус гореанской свободной женщины тому, у кого нет даже примерного понимания этого вопроса. Их положение и статус в обществе далеко превосходят таковые, скажем, свободной женщины Земли, которая обычно не столько свободна, сколько просто пока не порабощена. Аналогия несовершенна, но представьте себе общество твёрдого статуса, серьезной иерархии, и какой статус и достоинство могла бы иметь в нём дочь, скажем, представителя королевского или знатного дома. Мужчина в таком обществе, вероятно, не стал бы думать о ней с точки постельных принадлежностей, по крайней мере, всерьёз. Безусловно, у гота, турка, сарацина или норманна могло бы быть значительно меньше запретов в таком вопросе.

Кюры совершили набег на Тюремную Луну и, освободив меня, доставили в место, которое в тот момент было Стальным Миром Агамемнона. Впрочем, это событие, как и различные последовавшие за ним, насколько я понимаю, были описаны в другом рассказе.

— Что Вы делаете? — полюбопытствовала моя спутница.

— Рамар должен быть освобождён, — объяснил я.

— Это разумно? — спросила она.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Но именно по этой причине, я попросил доставить его на Гор.

Впервые я увидел Рамара на арене Стального Мира, в обстановке, в которой он своей свирепостью, мощью и хитростью, в очередной раз подтвердил законность прежних своих кровавых побед. Выведенный кюрскими кинологами для кровавых состязаний, обученный охотиться и убивать, он стал венцом своей породы, чемпионом своего вида. Позже, когда началось восстание, он, вместе с другими слинами, по причине того, что Агамемнон начал терять уверенность, становясь более отчаянным и напуганным, был выпущен на свободу, чтобы выслеживать, уничтожать и пожрать противников теократа, особенно плохо вооруженных людей, которые оказывали активную поддержку повстанцам. Кюр, безоружный, не уступает слину. У кюра вооружённого нет особых причин для беспокойства, если только он не захвачен врасплох. В свою очередь повстанцы, прежде всего кюры, и прежде всего, ради своих человеческих союзников, расставили множество тяжёлых, фунтов под двести весом, металлических капканов, прикованных прочными цепями к ближайшим деревьям. Для верности в ловушки положили тарсковые окорока. Вот в один из таких капканов и попался этот большой и красивый, но жестокий и опасный, шестиногий монстр по кличке Рамар. Ему предстояло умереть в этой ловушке от жажды, в мучениях, с левой задней лапой, удерживаемой глубоко вонзившимися в неё стальными зубами. Он был большим, благородным и по своему красивым зверем, тем пугающим способом, каким может быть красив слин, и мне была отвратительна даже мысль о том, что такое существо должно окончить свою жизнь столь ужасно, а просто прикончить его, признаться, у меня не поднялась рука. Несомненно, это было неблагоразумно с моей стороны, но мне удалось с немалым трудом, растянуть челюсти капкана, и зверь, получив свободу, прихрамывая, исчез в кустах. И он не напал на меня. Возможно, ему даже не пришло в голову, так поступить с тем, кто его освободил. Позже, время от времени, мы сталкивались друг с другом. Я думаю, что некоторую информацию об этом можно получить в другом месте. После развязки восстания в рассматриваемом Стальном Мире и, по-видимому, в силу некого взаимного решения или соглашения между Царствующими Жрецами и победившей партией кюров, было решено, что я и другие, должны были быть возвращены на Гор. Мог ли я надеяться, что мои действия в Стальном Мире удовлетворили или, по крайней мере, успокоили Царствующих Жрецов? Могли ли вообще успокоиться такие формы жизни? И могло ли быть так, что они, в конечном итоге, были удовлетворены моими действиями, настолько, что сочли целесообразным, в своей мудрости, избавить меня от своих интересов? Конечно, мы все или, по крайней мере, некоторые из нас, пусть и неумышленно, служили им. Конечно, теперь им можно было не опасаться одного из самых великих и опасных из кюров, Лорда Агамемнона, честолюбивого, умного, решительного, блестящего, одарённого, непримиримого противника. В любом случае меня не убили и не возвратили к ужасам Тюремной Луны. Я снова на Горе, правда, я не тешу себя надеждой, что Царствующие Жрецы забыли обо мне, чего я так пылко желал. Будь это так, разве меня не вернули бы с благодарностью, возможно, даже со щедрым вознаграждением к дверям моего дома в Порт-Каре? Вместо этого я стою здесь, на этом далёком пустынном берегу, между лесом и морем. Отбывая со Стального Мира, я забрал Рамара с собой, решив, что он заслужил лес и деревья, степи и травы, горы и скалы, простор и свободу Гора, взамен стальных плит, загонов, искусственных лесов и рельефа Стального Мира. Пусть он, как настоящий слин, живёт в мире, пригодном для него. А в действительности, пусть мужчины, люди и кюры живут в мирах, пригодных для них. Слишком многие, живя в своих Стальных Мирах, даже не знают того, что это их тюрьмы.

— Он одичает, — предупредила девушка.

— Он и так дикий, — заметил я.

— Он станет опасным, — сказала она.

— Он опасен даже сейчас, — пожал я плечами, расстёгивая толстый, кожаный ошейник, усыпанный стальными шипами, охватывавший шею гигантского, хромого слина.

Отбросив ошейник, я указал зверю на лес. Большие круглые глаза Рамара, словно насмешливо, уставились меня.

— Да, друг, — кивнул я. — Иди.

Протестующее рычание заклокотало в горле зверя. Он, казалось, обвил меня своим гибким телом, но я оттолкнул его от себя.

— Иди, — строго сказал я. — Да, я так хочу.

— Но он не хочет уходить, — прокомментировала девушка.

— Иди, — велел я слину.

Внезапно, повинуясь импульсу, я опустился на колени и, обхватив его массивную шею руками, зарылся лицом в мех на его плече.

— Вы плачете, — заметила она.

— Нет, — буркнул я, вставая на ноги и вытирая глаза тыльной стороной ладони.

— Вы плачете, — повторила брюнетка.

Я не счёл нужным отвечать на столь глупое утверждение.

Рамар заскулил.

— Лес там! — сказал я ему, обхватив его голову руками и поворачивая к лесу. — Там твой дом! Иди туда! Беги!

Я смотрел вслед уходящему, подволакивая левую заднюю лапу слину, пока тот, наконец, не исчез за деревьями, после чего обернулся, и окинул взглядом девушку.

— Вытри слезы со щеки, — бросил я ей.

Она послушно провела ладонями по лицу.

Безусловно, эмоции приемлемы для женщин, особенно, для таких как она, которые, хотя и унижены, но являются самым женскими из всех женщин.

Она была одной из двух женщин, которые были посажены вместе со мной в тесную, прозрачную камеру на Тюремной Луне, одной из двух, специально, тщательно отобранных Царствующими Жрецами, со всей их проницательностью и наукой, со всей их злой эрудицией, чтобы стать для меня невыносимым искушением, теми кто будет непреодолимым соблазном для меня. Любая из них была подходящим мотивом, который со временем мог довести меня до полного бесчестия. Любая из них была яством, предназначенным для моего соблазнения и пытки, для разжигания моего голода, который неизбежно, рано или поздно, заставил бы меня отступить от суровости моих кодексов.

Я внимательно разглядывал её, оценивая детали и нюансы.

Та, которая тогда, много месяцев тому назад, оказавшись в одном контейнере со мной, была не больше, чем домашним животным кюра, человеческим домашним животным вышестоящей формы жизни, на тот момент даже неспособной говорить, не больше чем простым, наивным, соблазнительным, аппетитным маленьким животным, теперь стала Леди Биной. Конечно, это маленькое животное было волнующе желанно, кто бы отрицал, но даже тогда другая пленница, темноволосая англичанка, мисс Вирджиния Сесилия Джин Пим, явный продукт патологической культуры, закомплексованная, недовольная, высокомерная, недоброжелательная, настроенная враждебно к мужчинам, но при этом питавшая к ним весьма двойственные чувства, показалась мне наиболее желанной с точки зрения присвоения, захвата и подчинения. Именно глядя на неё, я сразу стал думать о том, как было бы забавно держать её в своих руках, и заставлять, брыкаться и извиваться, скулить и умолять, вскрикивать и просить, плакать и стонать в моих руках, как беспомощную, безоговорочно сдавшуюся, благодарную, восторженно подчинённую, разрушено опустошенную, умоляющую самку покорную желанию сильного, бескомпромиссного, властного самца. Не думаю, что объективно она в чём-то превосходила домашнее животное кюра, и, не исключено, что на большинстве рынков даже принесла бы меньшие деньги чем вторая моя сокамерница, но, так или иначе она была совершенно особенной для меня лично. Фактически, у меня нет ни малейших сомнений в том, что она была отобрана именно для меня, с большим вниманием и умением, возможно среди тысяч других кандидаток, чтобы полностью соответствовать моим вкусам, предпочтениям, потребностям и склонностям. Возможно даже с учётом тех моих предпочтений и потребностей, о которых я сам даже понятия не имел. Подозреваю, что здесь были вовлечены ещё и два других фактора. Уверен, что точно так же, как она была подобрана полностью подходящей для меня, так же точно и я подходил для неё. Царствующие Жрецы, насколько я понимаю, свели нас как, если можно так выразиться, полностью соответствующие части единого целого. Не имей она никакой потребности в таком как я, будь искушение односторонним, только моим, и оно потерялось бы в разрушительной симметричности. Так могли ли мы, в такой ситуации, не оказаться в объятиях друг друга, тем самым не последовав воле и интриге Царствующих Жрецов?

Разве они не используют нас в качестве своих пешек, простаков и инструментов? И могли ли мы не танцевать на их нитях подобно марионеткам, когда они так тонко управляли нами, используя такую подходящесть наших характеров?

Другим вовлечённым фактором был тот, который я ощутил сразу, глубинную природу прекрасной англичанки, правда подтвердилось это только после нападения на Тюремную Луну, после того как часть стены коридора была вырезана, после вскрытия контейнера, то есть в результате событий связанных с лихим рейдом кюров и их быстрым, но кратковременным захватом искусственной луны Гора, точнее её части, результатом демонстративного пересечения границ, авантюры, возможно, неблагоразумной и странной, цель которой, освобождение одного единственного заключённого в тюрьму воина, причём их непримиримого противника, может показаться мелкой, на фоне вовлечённых рисков, вероятных потерь, возможного возмездия и репрессалий Царствующих Жрецов, хозяев Гора и его окрестностей.

Разумеется, ставка была сделана на скорость и внезапность.

По-видимому, кораблям Царствующих Жрецов не хватило считанных енов, чтобы прибыть, оценить ситуацию, вмешаться, оказать помощь, принять ответные меры, ликвидировать угрозу, вернуть спокойствие нарушенным границам их сферы влияния.

Корчась в ужасе на металлическом настиле тюремного коридора рядом с разрушенным контейнером, среди когтистых ног кюров, ожидая в любое мгновение быть убитой и даже съеденной, этими, как ей казалось, жестокими и ужасными монстрами, она выкрикнула «Господа!».

В первый момент это удивило меня. Да, я был поражен, даже несмотря на то, что уже успел ощутить, даже за то недолгое время, что мы провели в контейнере, что-то вроде глубинной природы, спрятавшейся внутри прекрасной, мелочной, снобистской, надменной мисс Пим.

Кто может знать, какие тайные мысли скрыты в дневнике снов женщины? Сколь немногие из них осмелились бы открыть страницы этого интимного журнала для прочтения незнакомца.

Как трагично одиноки такие женщины!

И насколько естественно, что они вынуждены бояться, прежде всего того, чтобы не стать неодинокими! Многие боятся признаться в этом даже самим себе, уже не говоря о ком-то другом.

В том тяжёлом положении, в котором она оказалась, её выбор произнесения определённых слов, конечно, не был столь уж неожиданными для женщины.

Это часто имело место в истории многих миров и цивилизаций.

А что ещё у них есть, что они могли бы предложить, за исключением их красоты? Но будет ли этого достаточно?

Достаточно ли этого для того, чтобы им сохранили жизнь, и не приведёт ли это их, скорее раньше чем позже, на невольничий рынок?

Но такого крика можно было бы ожидать, не столько от любой женщины, оказавшиеся у ног мужчин, сколько, и в особенности от такой, как она, в ком я тысячей способов различал и ощущал подходящесть к этому распростёртому положению.

Разве не приходилось ей лежать так или как-то иначе, в её снах, на гладких алых плитах дворца завоевателя, утопать в длинном ворсе ковра в шатре вождя пустыни, или на палубе пиратской бригантины?

В патологической культуре, конечно, многое приходится скрывать от окружающих, зачастую именно то, что является наиболее ярким, значимым и самым важным.

И уже в следующее мгновение она явно и недвусмысленно предложила себя в качестве рабыни, фактически жалобно попросив о неволе, а затем ещё ясно и однозначно объявила себя рабыней. И эти слова: «Я — рабыня», она выкрикнула полностью осознанно. Они исходили из тайных глубин дрожащего, беспомощного, неожиданно извергшего правду вулкана её «Я».

Каким моментом облегчения, взрыва эмоций, должно быть это стало для неё! В это мгновение она осознала свою женственность, правда, что и говорить, чтобы немедленно захотеть снова спрятать её и как можно глубже.

Но было слишком поздно.

С этими словами она по своей собственной воле стала рабыней. И такие слова не могут забраны назад.

Дело сделано. С этого момента она беспомощна переквалифицировать, умалить, уменьшить или отменить эти слова, поскольку она теперь рабыня.

Всё, что осталось — это только заявить на неё права. Что и было сделано позже, несколькими неделями спустя в Цилиндре Удовольствий, небольшом дополнительном или вспомогательном мире, спутнике основного Стального Мира, которым в тот момент ещё правил Агамемнон, Теократ Мира, Одиннадцатый Лик Неназванного. Было ещё четыре других таких мира-спутника: Охотничий цилиндр, используемый для развлечения кюров, Индустриальный, в котором было сосредоточена промышленность, и два Сельскохозяйственных Мира, в которых, в значительной степени в автоматизированном режиме, выращивалось множество зерновых культур. Кюры — естественные хищники и, разумеется, они — плотоядны, но в ограниченной среде Стальных Миров они вынуждены были разработать множество консервированных продуктов, годных для их питания. Конечно, было у них и животноводство, на мясо они разводили различных животных, в том числе и людей. Однако после тех услуг, которые оказали повстанцам их многочисленные человеческие союзники, в рассматриваемом Стальном Мире людей больше не едят. Впрочем, насколько я понимаю, во многих других тоже. Прежних людей из скотских загонов, выведенных специально на мясо, теперь подкармливают, заботятся или отгоняют, но больше не съедают. Предполагается, что в конечном итоге они вымрут и исчезнут сами собой, поскольку у этих больших, неуклюжих, тучных животных отсутствует желание размножаться. В прошлом их численность поддерживалась посредством искусственного оплодотворения.

Корабли Пейсистрата, кстати, были пришвартованы в доках Цилиндра Удовольствий, и именно оттуда вышел один из его кораблей, взявший курс на Гор.

— Рамар ушёл, — констатировала брюнетка, не отрывая глаз от леса.

— Да, — кивнул я.

— Вы освободили его, — сказала она.

— Конечно. Он должен быть свободным.

— А разве я не должна быть свободной? — поинтересовалась девушка.

— Нет, — отрезал я.

— Я не возражаю быть той, кто я есть, — поспешила заверить меня она.

— Не имеет никакого значения, возражаешь ли Ты или нет, — пожал я плечами.

— Я понимаю, — вздохнула девушка. — Моё желание — ничто.

— Точно, — согласился я.

— Вы предпочитаете держать меня таковой?

— Конечно.

— Почему? — спросила она.

— Ты — женщина, — напомнил я.

— Есть много свободных женщин, — заметила брюнетка.

— Верно, — не стал отрицать я.

— Вы полагаете, что все женщины должны быть рабынями?

— По крайней мере, самые желанные — обязательно, — заявил я. — Они представляют наибольший интерес. Другие не имеют значения.

— Я слышала, что гореане считают, что все женщины должны быть рабынями, — сказала она.

— Вероятно, тебе не сложно было бы найти свободную гореанку, которая будет яростно отрицать это, но, с другой стороны, она просто не была в ошейнике.

— А если бы она побывала в ошейнике, то она бы передумала?

— Если она побывала в ошейнике, — усмехнулся я, — то не имеет значения, передумала бы она или нет.

— Она по-прежнему оставалась бы в ошейнике, — заключила девушка.

— Разумеется.

— Мне кажется, что мужчины Гора, — заметила она, — правда, верят, что все женщины должны быть рабынями.

— Я не стал бы утверждать что в это верят все гореанские мужчины, поскольку не общался со всеми, — улыбнулся я, — но знаю, что многие из гореан полагают, что все женщины — рабыни, просто не на всех надели ошейники, как это следовало бы сделать.

— Понимаю, — улыбнулась она в ответ.

Я разглядывал её так, как можно разглядывать таких как она.

Поймав мой взгляд, девушка выправила тело и поинтересовалась:

— Мне раздеться и принять положение осмотра?

Я не стал отвечать на её вопрос. Мне вспомнилось, как она, только что упомянув Леди Бину, опустила её титул «Леди». Это звание позволено носить только свободным женщинам, однако, бывают ситуации, когда им могли бы титуловать такую как, чтобы в силу неуместности этого, напугать её.

В положении осмотра, такая женщина как она, обычно раздевшись, должна встать, расставив ноги, а руки положить на затылок или сзади на шею. Это соблазнительно приподнимет её груди, и к тому же, учитывая положение рук, она не сможет помешать, ни визуальному осмотру, ни проверке её на ощупь, на живость реакции и так далее. Часто при этом исследуют ещё и зубы. Варварскую девку, доставленную с Земли, зачастую легко можно определить по наличию пломб в зубах. Ещё одним явным свидетельством земного происхождения являются шрамы от прививок, которые на Горе обычно принимают за земное клеймо. Гореане, разумеется, предпочитают свои, гореанские клейма, которые обычно ясны, безошибочны, изящны и красивы.

— Ты больше не в Стальном Мире, — сказал я. — Перед тобой лежит планета открытых просторов. Тебя больше не окружают изогнутые стальные стены. Быть может, Ты думаешь, что здесь для тебя всё будет как-то по-другому?

— Несомненно, в некотором отношении, — ответила она.

— А по существу?

— Я не знаю, — растерялась девушка.

— Ничего не изменится, — сказал я. — Это — Гор.

— Я ношу ошейник, — кивнула она.

— Вот именно, — усмехнулся я и тут же бросил: — Ошейник!

Брюнетка немедленно повернулась ко мне лицом, отвела руки немного назад и приподняла подбородок.

Про себя я ответил, что она получила некоторые навыки в Цилиндре Удовольствия. Причём это произошло даже прежде, чем на неё были заявлены права. Впрочем, было вполне уместно, проинформировать её о таких вещах или, по крайней мере, о некоторых из таких вещей, не дожидаясь предъявления прав. Тем самым, столь простым способом, девушка может избежать преждевременной встречи с кожей.

В этой позе удобно читать надпись на ошейнике, и, взяв его обеими руками, я спросил:

— И что говорит нам ошейник?

— Я не умею читать, — ответила брюнетка. — Но мне сообщили, что надпись гласит: «Я — собственность Тэрла Кэбота».

— Всё правильно, — подтвердил я. — А я кто?

— Вы — Тэрл Кэбот, — сказала она.

— Тогда, чья Ты собственность? — уточнил я.

— Ваша, — признала девушка и, запнувшись, добавила, — Господин.

— Ты — рабыня, — заключил я.

— Я? — переспросила она.

— Да, Ты, — заверил её я.

— Даже здесь? — прошептала рабыня.

— Да, — кивнул я.

— А Ты хотела бы, чтобы тебя освободили? — осведомился я.

— Мне некуда здесь идти, — пожала она плечами. — Я не смогу выжить.

— Ты хочешь быть свободной? — повторил я свой вопрос.

— Нет, — покачала головой брюнетка.

— Почему «Нет»?

— Я прошу, не заставляйте меня говорить, — взмолилась девушка.

— Ты одета, как рабыня, — констатировал я.

— Да, — согласилась она.

На ней была гореанская рабская туника.

Это была короткая, серая корабельная туника с судна Пейсистрата. Слева вверху было написано число двадцать семь. Это число, как все другие, соответствовало номеру кольца на переборке, к которому крепилась цепь с ошейником. Брюнетка, вместе с другими женщинами её вида, была прикована в одном из коридоров судна. Номера позволяли, если девушка была забрана от её кольца, возвратить её на то же самое место. Порядок, дисциплина и точность важны в закрытом корабельнои мирке. За время путешествия я несколько раз забирал её от кольца.

С другой стороны Леди Бина, само собой, настояв на этом, получила каюту самого Пейсистрата, капитана судна, вынужденного перебраться в кубрик к своим людям. Кстати, туда же поселили и Гренделя, телохранителя блондинки. Не надо думать, что в этом было что-то удивительное или необычное, поскольку Леди Бина была свободной женщиной.

Девушка, стоявшая передо мной, выглядела крайне соблазнительно в своей корабельной тунике, впрочем, в этом не было ничего удивительного, поскольку туники в целом, и данная конкретная в частности, придуманы не для того, чтобы скрыть очарование их носительниц.

Гореанская рабская туника, кстати, служит несколькими целям. В своей откровенной краткости и лёгкости она хорошо подчёркивает различие между рабыней и свободной женщиной, а на Горе это различие имеет огромное значение. С точки зрения свободной женщины это, предположительно, оскорбляет и унижает рабыню, напоминая ей о её бесполезности, о том, что её могут купить и продать, что она — не больше, чем домашнее животное, товар и так далее. С другой стороны, рабыня, как только она привыкнет к своему статусу и его замечательной ценности в глазах мужчин, склонна упиваться тем как такая одежда усиливает её очарование. Фактически она получает от этого удовольствие, которому, вероятно, всерьёз завидуют её, закутанные в тяжёлые одежды, свободные сёстры. Думаю, найдётся немного женщин, которые стали бы возражать против того, чтобы мужчины находили их привлекательными, и даже мучительно желанными. Разве не случается так, что даже свободные женщин иногда, как бы не нарочно, приоткрывают свои вуали? Зато как многие рабыни, по крайней мере, в отсутствии свободных женщин, перед которыми они, вероятно, унижались бы и сжимались, и это было бы мудро с их стороны, если они не хотят быть избитыми, наслаждаются и радуются своей красоте и тому, что они могут её показать. Рабская туника, знаете ли, оставляет немного места полёту воображения. Имеются у таких предметов одежды и другие преимущества. Например, благодаря отсутствию какого-либо закрытия снизу, за исключением разве что Турианского камиска, рабыня постоянно, исподволь, намекает о своей восхитительной уязвимости как собственности, и напоминает господину о том, что одной из её главных задач является то, что она должна немедленно и без сомнений приложить все силы, чтобы доставить ему такое удовольствие, которое он только может пожелать. С другой стороны, такие предметы одежды не могут не возбудить и саму их носительницу. Они по-своему служат, чтобы раздувать и подкидывать топлива в пламя рабских огней, тлеющих в её прекрасном животе. Так что нет ничего удивительного в том, что рабыни часто оказываются у ног их господина, на коленях умоляя о прикосновении. Кроме того, предполагается, что такие предметы одежды не позволяют спрятать оружие. У таких одежд не найдётся места, например, чтобы пронести кинжал. Безусловно, для несвободного человека даже попытка коснуться оружия без разрешения свободного человека может рассматриваться как преступление, караемое смертной казнью, так что опасность того, что рабыня попытается скрыть оружие, невелика. Но предмет рабской одежды также мешает или делает невозможным спрятать украденную булку, ларму или что-то в этом роде. Кстати, когда рабыню посылают в магазин, и, если ей при этом разрешают пользоваться руками, а не посылают, заковав их в наручники за спиной, привязав мешочек с деньгами к ошейнику, она обычно держит монеты зажатыми в кулаке, или зачастую прячет их за щекой. Добавим, что такие предметы одежды дёшевы и, конечно, не требуют большого количества ткани. Многие сделаны так, что снять их можно мгновенно, достаточно дёрнуть за кончик раздевающего узла, и наряд соскользнёт вниз, упав вокруг лодыжек девушки, или может быть легко стянут через голову, в зависимости от типа одежды. Такой узел обычно располагается на левом плече, поскольку большинство мужчин — правши.

Брюнетка отвернулась от меня.

— Мы теперь не в Стальном Мире, — заметила она.

— Так, и что? — осведомился я.

— Вы освободили Рамара, — продолжила девушка.

— Да, — кивнул я.

— Неужели Вы теперь не освободите меня? — спросила она.

— Нет, конечно, — ответил я. — Не говори глупости. Ты же не слин. Ты — ничто, Ты всего лишь человеческая женщина.

— Причём та, которая принадлежит ошейнику?

— Это очевидно, — подтвердил я.

— Вашему ошейнику?

— Ошейнику того, — поправил её я, — кто его на тебя наденет, кем бы он ни был.

— То есть, ошейнику любого мужчины? — уточнила рабыня.

— Некого мужчины, — сказал я.

— Но вашему обязательно?

— Вовсе не обязательно, — пожал я плечами, — просто ошейнику некого мужчины.

— Значит, я принадлежу ошейнику?

— Само собой, — заверил её я.

— Из этого я заключаю, — сказала брюнетка, — что женское рабство на этой планете существует?

— Совершенно верно, — подтвердил я, — и мужское, кстати, тоже.

— Но женщины-рабыни в большинстве, не так ли?

— Правильно, — кивнул я. — Для мужчины рабство — несчастье. Для мужчины, или точнее для большинства мужчин естественно быть свободными и рабовладельцами, но для женщины неволя уместна и естественна.

— Женщины не то же самое, что мужчины? — уточнила брюнетка.

— Верно, — подтвердил я. — Они совершенно отличаются, они глубоко, радикально другие.

— Мужчине должны принадлежать, а женщина должна принадлежать?

— Женщина, — сказал я, — может найти себя женщиной, чувствовать себя полностью удовлетворённой, только в неволе, только у ног сильного мужчины, который будет рассматривать её и относиться к ней как к собственности, которой она сама хочет быть, и для чего предназначила её природа.

— Я понимаю, — вздохнула она.

— Не имеет значения, понимаешь Ты это или нет, — заметил я.

— Потому, что на мне ошейник?

— Да.

Девушка отвела взгляд и сказала:

— Полагаю, что женской неволе есть оправдание.

— Разумеется, — подтвердил я.

— Природа, — произнесла она.

— Именно, — согласился я. — Природа. Позволь ей рассказать тебе о законности ошейника на твоей шее.

Девушка резко повернулась ко мне лицом. Слёзы сверкнули в её глазах и на щеках. Она прижала ладонь к своему ошейнику и крикнула:

— Она уже всё сказала мне!

— Я знаю, — кивнул я.

— Но мы больше не в Стальном Мире, — всхлипнула рабыня. — Я уверена, что здесь, хочу я того или нет, Вы освободите меня!

— Если Ты проверяешь меня, испытываешь моё терпение, — заметил я, — то мне это безразлично.

— Но мы одни, — сказала она. — Теперь вам нет нужды продолжить держать меня в неволе!

— Ты хочешь получить свободу? — повторил я свой вопрос.

— Нет! — выкрикнула девушка. — Я не хочу быть свободной! Но Вы должны освободить меня! Вы же не гореанин! Вы с Земли! С Земли! У Вас нет иного выбора, кроме как освободить меня!

— Что-то я тебя не понимаю, — признался я.

Она что, не знала, что её ноги стоят на земле Гора, и что на её горле ошейник?

— Вы должны забрать меня у меня самой! — всхлипнула девушка. — Вы должны отнять меня у меня!

— Не понимаю, что Ты имеешь в виду, — сказал я.

— Но Вы же с Земли! С Земли! — воскликнула она. — У Вас нет выбора, кроме как освободить меня! Вы должны освободить меня!

— Ты, правда, так думаешь? — удивился я.

— Конечно, — заплакала рабыня.

— Конечно? — переспросил я.

— Конечно, — повторила она, глотая слёзы.

— Ну-ка снимай свою одежду, — приказал я, — теперь скрести запястья перед собой и иди ко мне.

— Что? — не поверила она своим ушам.

— Живо, — прикрикнул на неё я.

Через мгновение верёвка стянула её запястья, и я потащил спотыкающуюся брюнетку к краю леса. Там, подведя её к дереву, подтолкнул к стволу, и перебросил свободный конец верёвки через сук.

— Господин! — вскрикнула она, когда я резко натянул верёвку, заставившую её высоко поднять руки, вытянуться всем телом и встать на цыпочки.

Не обращая внимания на её крик, я прокинул свободный конец верёвки под связанными запястьями и завязал на узел.

— Господин! — простонала она.

— Я тобой недоволен, — сообщил я ей.

— Простите меня, Господин! — всхлипнула брюнетка, с тревогой глядя, как я освобождаю от ножен и кошелька свой ремень.

В этот раз я закончил с ней быстро, но ей этого было более чем достаточно.

— Ну что, Ты всё ещё думаешь, что будешь освобождена? — осведомился я.

— Нет, Господин! — прорыдала рабыня.

— Возможно, я продам тебя, — предупредил я, прежнюю мисс Вирджинию Сесилию Джин Пим, решившую, что она может безнаказанно вызвать моё неудовольствие.

— Пожалуйста, не продавайте меня — взмолилась она.

Я же вернул ремень на прежнее место, отвязал девушку и отвернулся.

Уже через мгновение она бросилась вслед за мной, обогнала и, упав передо мной на песок, растянулась на животе и принялась целовать мои ноги в жалобной мольбе. Её тело содрогалось от рыданий.

— Ты по-прежнему думаешь, что я тебя освобожу? — поинтересовался я.

— Нет, Господин! — прорыдала она. — Нет, Господин!

— Я давно стал гореанином, — усмехнулся я.

— Да, Господин! — согласилась девушка.

— Теперь у тебя пропали сомнения в этом, земная женщина? — спросил я. — Ты принадлежишь. И принадлежишь гореанину.

— Да, Господин!

— Надеюсь, Ты понимаешь значение этого?

— Да, Господин! — заверила меня брюнетка, глотая слёзы. — Я — рабыня, только это и ничего кроме этого!

— Причём самая презренная, никчёмная и бесполезная из рабынь, — добавил я.

— Да, Господин! — всхлипнула она.

— Какая несчастная тебе досталась судьба, — усмехнулся я, — участь беспомощной, презренной неволи.

— Да, Господин, — не стала спорить со мной невольница.

— Возможно, теперь Ты лучше понимаешь опасности и унижения твоего статуса?

— Да, Господин!

— Ну что, Ты всё ещё хочешь быть рабыней? — осведомился я.

— Не заставляйте меня отвечать! — взмолилась девушка.

— Говори, — потребовал я.

— Да, Господин! — призналась она. — Да, Господин!

— Почему? — спросил я.

— Потому, что только так я чувствую себя полностью женщиной, — ответила брюнетка.

— Не думаешь ли Ты, что останешься рабыня по какой-либо своей причине? — поинтересовался я у неё. — Возможно, потому что Ты хочешь быть рабыней?

— Господин? — не поняла девушка.

— То, что Ты могла бы чего-то желать, не только незначительно, — усмехнулся я, — но и бессмысленно, нелепо, неважно.

Рабыня повернула ко мне блестящее от слёз лицо и уставилась на меня.

— Не имеет никакого значения, — сообщил я ей, — хочешь ли Ты быть рабыней, жаждешь ли или должна ей быть.

— Господин? — растерялась девушка.

— Ты останешься рабыней, — объяснил я, — потому что Ты — рабыня, должна быть рабыней, и мужчины приняли решение, что, такие как Ты должны принадлежать им.

— Да, Господин, — всхлипнула рабыня.

— Твоё желание — ничто, — подытожил я.

— Да, Господин, — согласилась она.

— Ты вызвала моё неудовольствие, — сообщил я ей. — А рабыней должны быть довольны полностью и в мельчайших деталях.

— Да, Господин! — всхлипнула распростёртая передо мной девушка.

— Думаю, что мне стоит продать тебя, — объявил я.

— Пожалуйста, нет, Господин! — завыла она. — Я постараюсь сделать всё возможное, чтобы Вы были довольны, Господин, полностью, Господин, полностью, полностью, абсолютно, всеми способами! Пожалуйста, не продавайте меня, Господин! Оставьте меня с собой, я прошу Вас!

— Я сделаю так, как я пожелаю, — сообщил я ей.

— Да, Господин, — заплакала бывшая мисс Пим.

— Быть может, Ты теперь лучше понимаешь, что значит быть рабыней?

— Да, Господин, — прошептала она, глядя на меня снизу вверх. — Да, Господин.

Я окинул её оценивающим взглядом. По её щекам бежали слёзы. Губы дрожали от переполнявших её эмоций. Лицо казалось чувственным, нежным и милым. Его красиво обрамляли блестящие, тёмные волосы, возможно, всё ещё несколько коротковатые, но это было делом времени. Как известно, длинные волосы приветствуются в таких как она. С ними много чего может быть сделано, как в эстетическом плане, так и в чисто практическом, например, на мехах. Возможно, следует мимоходом отметить, что эта женщина, помимо того, что была красива, обладала очень высоким интеллектом. А это был именно тот фактор, который значительно повышает цену девушки. Это было бы важно, если бы я захотел её продать. Из таких женщин получаются лучшие рабыни. Они быстро осознают, кто они теперь. К тому же, по сравнению с обычной или среднестатистической, женщиной, они имеют тенденцию находиться, по крайней мере, первоначально, в более тесном контакте со своими самыми глубинными потребностями, больше знать о них, быть более открытыми им и своим желаниям. Таким образом, они входят в ошейник, будучи полуподготовленными к неволе.

Гореанские работорговцы не привозят на Гор глупых женщин. Они не пользуются спросом.

Я продолжал любоваться распростёртой передо мной девушкой. Она нравилась мне такой, лежащей на животе у моих ног, нагой и в ошейнике.

Это было её истинное место.

— Теперь, — сообщил я, — мы должны поприветствовать нашего гостя.

Рабыня ошеломлённо уставилась на меня.

— Оденься, девка, — бросил я ей.

Она вскочила, метнулась к своей тунике, оставленной на песке, опустилась там на колени, и торопливо нырнула в неё и натянула на себя. Затем девушка, не вставая с колен, повернулась лицом к нашему гостю.

Она так и должна была оставаться на коленях, вплоть до получения разрешение встать, поскольку она была рабыней находившейся в присутствии свободных мужчин.

— Тал, — поздоровался человек, стоявший среди деревьев, почти не заметный в их тени.

— Тал, — возвратил я приветствие.

 

Глава 2

Пертинакс

— Подойди сюда, — подозвал меня мужчина, подкрепляя своё приглашение взмахом руки в направлении леса.

— Лучше Ты сюда, — предложил я, повторив его жест, но указывая на пляж.

Откуда мне было знать, кто ещё мог бы скрываться в лесу.

— Хочешь, чтобы я оказался в пределах досягаемость твоей стали? — осведомился незнакомец.

— Тебе не обязательно приближаться ко мне так близко, — пожал я плечами. — Тем более, что мой клинок в ножнах.

— Это не выглядит благоразумным, — заметил он, — когда приветствуешь незнакомца.

— Кажется, Ты вообще не вооружён, — констатировал я.

«Интересно, — подумал я, — понимает ли он, насколько стремительно меч может покинуть ножны».

— Ты — один из них? — осведомился мой собеседник.

— Один из кого? — не понял я.

— Я не видел здесь кораблей, — сказал он.

— С неба, — пояснил я. — Ты знаешь про такие корабли?

Одет он был в простую тунику, покрытую случайно разбросанными пятнами зелёного и коричневого цветов. Она словно сливалась с фоном поднимавшегося за спиной мужчины леса.

Я не заметил на его рукаве сине-жёлтых шевронов, которые обычно носят на левой руке работорговцы, когда не надевают своих официальных регалий или одежд, обычно сине-жёлтых цветов их касты. Некоторые рассматривают Работорговцев как отдельную касту, другие считают их подкастой Торговцев, чьими цветами являются желтый и белый, или золотой и серебряный.

Если бы он был работорговцем, то не исключено, что он вполне мог знать о небесных кораблях, если можно так выразиться, вроде дискообразного судна Пейсистрата. С другой стороны, многие, а в действительности подавляющее большинство гореанских работорговцев, как и гореане других каст, предположительно, никогда не видели таких кораблей. Фактически, многие из гореанских работорговцев, да и все остальные гореане, скорее всего даже не поверят в существование таких средств передвижения. Конечно, работорговцы, как и большинство гореан, отлично знали о существовании такого места, как Земля, как минимум от земных девок с рынков, если ни из какого-либо другого источника, но дело в том, что многие гореане предполагают, что это находится где-то на Горе, просто очень далеко. Большая часть Гора, знаете ли, даже с точки зрения гореан, представляет собой, если можно так выразиться, Terra Incognita. Гор несколько меньше Земли, но его миновал катаклизм, который вырвал одну шестую часть планеты и выбросил её в космос, чтобы сформировать из этого обломка великолепную единственную луну, оставив позади гигантскую воронку, со временем ставшую обширным океаном. Так что площадь суши вполне возможно даже больше, чем та же поверхность Земли. В любом случае большая часть Гора для большинства гореан — неизведанная территория ненанесённая на карту. Таким образом, нет никаких причин не предположить существования неизвестных земель, и даже многочисленных, одна из которых могла бы назваться Землей. К тому же большинство гореан даже сегодня столь же незнакомы и столь же скептически относятся к возможности космических полётов, как люди Земли относились к этому тысячу или более лет тому назад.

Незнакомец, не сводя с меня настороженного взгляда, вышел из-за деревьев и сделал несколько шагов по пляжу в моём направлении.

Он оказался довольно высоким мужчиной.

Приглядевшись к рабыне, он не без удивления спросил:

— Её что, зовут Двадцать семь?

— Умеешь читать? — уточнил я.

— Сносно, — кивнул незнакомец.

— Двадцать семь, это был номер кольца, к которому её приковывали во время рейса, — объяснил я. — Зовут её — Сесилия.

— Странное имя, — заметил он.

— Она с Земли, — сообщил я.

— Издалека, — прокомментировал мужчина.

— Это точно, — не мог не согласиться я.

— Мне такие женщины не в новинку, — признался незнакомец. — Некоторых доставляли сюда для нашего удовольствия.

— Ага, значит, есть и другие, — заключил я.

— Несколько, — уклончиво подтвердил он.

Гореанские мужчины нуждаются в женщинах, а под «женщинами» они обычно понимают самых соблазнительных и желанных из женщин, то есть рабынь. Добавим к этому то, что леса опасны, а какая свободная женщина захотела бы часто посещать их? Зато девки приведённые на цепи, конечно, имеют мало возможностей, что-либо сказать по этому поводу.

— Смазливая, — констатировал незнакомец.

— Она не слишком обучена, — развёл я руками, — и, несомненно, найдутся тысячи тех, которые стоят дороже.

— Тем не менее, она очень даже привлекательна, — заметил он.

— Есть желание бросить мне вызов из-за неё? — осведомился я.

— Нет, — отмахнулся наш гость. — У меня есть лучше.

Чтобы здесь не возникло некоторого недопонимания, стоит отметить, что такие проблемы не являются частыми, и обычно требуют почти ритуальных обстоятельств. Например, кроме обычной неуместности споров тем, с кем Вы могли бы делить Домашний Камень, гореанская честь препятствует, если не полностью устраняет случайные или неспровоцированные проблемы. Очевидно, опытный фехтовальщик в таких вопросах имеет преимущество, которые было бы несовместным с его честью, для него было бы даже постыдным настаивать на этом. Обычно такой вопрос может встать в ситуации, когда есть желание вернуть украденную рабыню, защитить невольницу, которой грозит смерть, или, возможно, получить назад девушку, от которой мужчина, однажды, по глупости, избавился, и без которой, как выяснилось позднее, не может жить. Также в это могут быть вовлечены экономические ограничения, поскольку, если вызов не принят, то иногда ожидается, в зависимости от города, касты и обстоятельств, что вызывающая сторона отдаст за рабыню кошелёк в несколько раз превышающий её ценность. Немногие потенциальные претенденты захотят рискнуть, зная, что получив отказ на свой вызов, вынуждены будут отступить, несолоно хлебавши, поскольку не смогут выплатить штраф и получить рабыню. Короче, здесь вовлечено множество оговорок и уточнений, но то, что уже сказано, как мне кажется, даёт вполне достаточное понимание сложностей, обычаев и традиций связанных с этим вопросом. Безусловно, разбойники, пираты, налётчики и прочие им подобные личности, вряд ли будут интересоваться этими проблемами, предпочтя более надёжный и целесообразный, с их точки зрения, вариант, просто напасть и убить. Точно так же, во время набегов и войн подразумевается, что собственность врага, включая не только его домашний скот и рабынь, но даже и его свободных женщин, являются законной военной добычей или трофеем.

С другой стороны, вышеописанная проблема, в целом, является чем-то родственным дуэли, иногда даже с назначением времени и места поединка.

— Ты — лесничий? — уточнил я.

— Да, — кивнул мой собеседник и предупредил. — Ты находишься в окрестностях зоны экономических интересов Порт-Кара.

— Не знал, — развёл руками я.

В структуру Большого Арсенала Порт-Кара помимо самого арсенала входят свои верфи, склады и причалы. Чтобы гарантировать поставки ценной, подходящей древесины, например досок из туровых деревьев для обшивки, килей и палубы, брёвен хвойных деревьев для мачт и редкой жёлтой древесины темового дерева для вёсел, сотрудники арсенала выбирали и метили деревья в некоторых районах северных лесов. Отсюда шли поставки древесины в основном необработанной, а также и продукции более глубокой переработки, вроде смолы, дёгтя, скипидара и других товаров, необходимых, прежде всего, для военного судостроения. Все эти товары производятся и готовятся к отправке здесь, а затем переправляются по морю на юг в залив Тамбер. Ходят слухи, что иногда на подобные деляны Порт-Кара совершают набеги, или эксплуатируют, или ведут незаконный промысел военно-морские силы других держав, особенно Тироса и Коса. С другой стороны, я, откровенно говоря, сомневаюсь в правдивости такой информации. У обоих этих мощных морских убаратов имеются свои собственные запасы, причём значительно превышающие возможности Порт-Кара. Очевидно, подобные слухи ходят и о том, что Порт-Кар хищничает на территориях подконтрольных Тиросу и Косу, или других морских убаратов. Лично я считаю эти слухи такой же выдумкой, как и предыдущие. Война на суше, которую пришлось бы вести, прежде всего, руками наёмников, это последнее, что пришло бы в голову властям Порт-Кара, или в столицах других центров силы. Кос уже надрывается, развязав сухопутную компанию на юге, в Аре. Фактически, в данный момент среди этих игроков имеет место тенденция всячески избегать прямых столкновений, по крайней мере, на суше. Чего, однако, не скажешь о морском театре, где конкуренция за контроль над определенными маршрутами, особенно на юге, в направлении Табора и Асперича, и далее к Бази, Ананго и Шенди не прекращается ни на мгновение. Конечно, если бы лесные районы были не так изобильны, если бы это был недостаточный или истощающийся ресурс, то, можно не сомневаться, за него бы тоже велись ожесточённые войны. Однако огороженные или отмеченные деревья в различных делянах в целом остаются нетронутыми.

Впрочем, вскоре мне пришлось узнать, что эти мои предположения, хотя и вполне логичные, требовали определенных оговорок.

— Твой Домашний Камень, тот же что и у Порт-Кара? — уточнил я.

— Да, — ответил лесничий, — но я не видел его уже много лет.

— Ты родился не в лесах?

— Нет, — усмехнулся он. — В лесах слишком мало свободных женщин.

Рабынь обычно используются для работ и удовольствия. Их могут разводить, как домашний скот, если на то будет в желание рабовладельца. Местами даже есть фермы по разведения рабынь, но они достаточно редки и зачастую специализируются на экзотиках различных видов. Всё же растить и воспитывать рабынь с самого рождения — это процесс дорогой и трудоёмкий. Куда легче и дешевле переложить это на плечи других, если можно так выразиться, а затем, когда придёт время, уделить внимание к сбору урожая и надеванию ошейников. На Горе много рабынь, и, к раздражению розничных торговцев и к огорчению самих рабынь, это зачастую рынок, на котором правила диктуют покупатели. Почти все гореанские рабыни — результат захвата, то есть, бывшие свободные женщины. Потомственные, племенные рабыни — явление достаточно редкое, если, конечно, не в том смысле, что все женщины в чём-то по-своему потомственные рабыни.

Пожалуй, в этом месте можно было бы сказать несколько слов о сыворотках стабилизации, которые несколько столетий назад были разработаны зелёной кастой, то есть Врачами. С помощью этих сывороток определённая фаза возраста, скажем, когда женщина наиболее красива, а мужчина наиболее силён, может быть сохранена неопределенно долго. Каста Врачей, когда-то давно, начала рассматривать старение как болезнь, «болезнь увядания и высыхания», и не как неизбежность или несчастье, и рьяно взялась за работу, если можно так выразиться, по её излечению. Ученые Земли, насколько я это понимаю, только теперь начинают подступаться к границам этой проблемы. Но в перспективе, здесь, конечно, необходимо радикальное изменение в подходе. Однако такое переформатирование концепции, как известно, является трудным, редким и, как ни странно, зачастую не приветствуется. Часто главные истины, независимо от обилия доказательств, говорящих в их пользу, изначально отрицаются, затем высмеиваются, затем с ними борются, и лишь потом, если позволяет культурная ситуация, и не все еретики или сторонники новых концепций заключены в тюрьмы или казнены, начинают с неохотой принимать, чтобы позже провозгласить как очевидные. Причём самые непреклонные реакционеры, возможно, когда не останется мест в тюрьмах и закончатся дрова, начнут требовать кредитов на открытия, которым они так яростно противостояли и так неохотно уступили. Действительно, разве они не могут найти в своих текстах некие цитаты, намекающие на те самые тайны, или другие отрывки, которые ссылаются на них в ныне прозрачных метафорах?

Утверждение что старение является или, наоборот, не является болезнью, как минимум, когнитивно. Оно может быть как верным, так и неверным. Его следует отличать от утверждений, или кажущихся утверждений, которые некогнитивны, а именно, которые испытывают недостаток как в истинности, так и в ошибочности. Например, невозможно опровергнуть ерунду, потому что это не правда, и не ложь, и то сему не может быть показана ни тем, ни другим. Правда или ошибочность таких нюансов не скрыта. Её просто не существует. Однако в этих вопросах не стоит упускать виду тот факт, что ерунда часто хорошо вооружена. Рассмотрите, например, яд. Он тоже, не является ни правдой, ни ложью, но он опасен, и он может убить.

Пожалуйста, простите меня за это отступление от повествования.

Мне показалось, что это уместно в данном рассказе, в связи с упоминанием сывороток стабилизации, в контексте ссылки на редкость «племенных рабынь». Двумя характеристиками экономического состояния, как известно, являются дефицит ресурсов и обесценивание труда. Оба этих условия препятствуют разведению рабынь, за исключением особых случаев, таких как, экзотики, где редкость, как предполагается, оправдывает сопутствующие расходы. Это дорого и проблематично, растить рабыню с самого рождения за свой собственный счёт, и именно поэтому рабынь разводят достаточно редко, по крайней мере, не в широких масштабах. Намного удобнее и выгоднее приобрести их, когда они уже готовы, так сказать, к сбору урожая. Зачем растить виноград, когда его грозди уже висят вокруг, достаточно только выбрать самые спелые, самые понравившиеся и сорвать их? Безусловно, кое-где существуют фермы, занимающиеся разведением рабынь, после нескольких лет труда и вложений, производящие некий продукт, если можно так выразиться. Однако такие предприятия обычно требуют значительных начальных инвестиций, скажем, больших сооружений и сотен племенных рабынь и рабов, тщательно подобранных друг к другу, и обычно требуются годы до того момента, когда, так сказать, первый урожай будет готов для рынка. И, как уже было упомянуто, такие фермы обычно имеют дело с экзотиками. Наиболее распространёнными из экзотиков являются девственные рабыни, которых растили в невежестве относительно существования мужчин. Рабынь также могут разводить ради того или иного цвета кожи или волос, черт лица и так далее.

Существует, кстати, технология, основанная на видоизменённых сыворотках стабилизации, позволяющая ускорить физическое созревание, но она не нашла широкого применения, потому что в результате получается просто странный, выглядящий необычно взрослым, ребёнок. Может многое сделать с телом, но мало что с сознанием и умом, за исключением, возможно, технологий Царствующих Жрецов, живущих в пещерах Сардара. Гореанские мужчины не интересуются детьми, даже если у них тела вполне взрослых женщин. Они не находят их интересными, и вряд ли найдут, по крайней мере, пока не пройдёт несколько лет. Вот тогда они могут стать интересными, возможно, даже очень интересными. Человеческая природа, как мне кажется, выходит за рамки одной лишь физиологии. К несчастью, многие из таких детей будут страдать от стресса, поскольку, испытывают недостаток в эмоциональном созревании, они имеют потребности и требования их искусственно выращенных тел, потребности лежащие вне горизонтов понимания ребёнка. Соответственно, подобное применение сывороток стабилизации в гореанском обществе осуждается, и во многих городах признано противозаконным. Намного более полезное, или, по крайней мере, более приемлемое, применение дальнейшего развития сывороток стабилизации связанном с противоположным действием, с обратимостью всех физических процессов. В этом варианте, регуляторы сывороток в определенных рамках могут привести к восстановлению молодости. Обычное применение этой технологии, как и следует ожидать, состоит в том, чтобы вернуть женщин средних лет или даже пожилых, к годам их юности, здоровья, энергии и красоты. Насколько я понимаю, это обычно делается только с особо отборными женщинами, чья некогда блистательная красота давно осталась в прошлом, но была определена по старым рисункам, картинам и фотографиям. И не удивительно, что доставленные на Гор, возвращённые к их прежней молодости и красоте, они найдут себя в ошейнике и очень заинтересуют покупателей, выйдя на сцену торгов. Ведь красота не ограничена одним, особым поколением. Разве не было бы интересно увидеть на аукционе Таис, Фирну, Клеопатру и им подобных женщин?

Обычное дело, по крайней мере, в ситуациях связанных с девушками с Земли, поскольку любой свободный гореанин имеет доступ к этим сывороткам, состоит в том, чтобы выбрать молодой, превосходный рабский фрукт, а затем, доставив его в цепи Гора, уже здесь, в рабских загонах или где-то ещё, но в самые первые дни неволи, обработать сыворотками стабилизации, чтобы защитить от разрушительного воздействия возраста и связанных с этим изменений и ухудшений. Гореанские рабовладельцы, по понятным причинам, склонны одобрять молодых, соблазнительных рабынь. Работорговцы, бизнес которых в том и состоит, чтобы покупать и продавать рабынь, тоже хотят, чтобы их товар оставался таковым, поскольку это не даёт падать его цене, а во многих случаях и повышает её. Сесилия, которую мы встретили на предыдущих страницах, была обработана сывороткам не на Горе, а в Цилиндре Удовольствий, одном из спутников Стального Мира, которым в тот момент управлял Агамемнон, Одиннадцатый Лик Неназванного. Хотя она отнюдь не стала бессмертной, и никакие сыворотки не защитят её от скармливания слину, в случае фатальной ошибки, но свои юность и красоту она сохранит. Безусловно, она навсегда останется в ошейнике.

Несомненно, в данном случае имеет смысл оценить ценности. Представьте себе весы на одной чаше которых лежит, скажем свобода, страдание и смерть, а на другой неволя, счастье и жизнь.

Можно было бы рассмотреть две жизни. В одной, женщина, которая, при некоторой удаче, могла бы дожить, скажем, лет до восьмидесяти — девяноста, будет жить, наблюдая, как исчезает красота, как некогда прекрасное тело сдаётся медленным деградациям возраста, сохнет, увядает, страдает, распадается и слабеет, пока не впадёт в инфантильную беспомощность, с характерными для неё страданием и болью, а возможно и полукоматозным состоянием, в котором она прикованная к постели, напичканная лекарствами до безразличия, ждёт закономерного конца, который она больше даже не понимает. Очевидно это мог быть выбор данной женщины. Довольна ли она этим? Сделало ли её это счастливой? Была ли её жизнь хорошей? Будем надеяться на это. Но теперь давайте рассмотрим другую жизнь. Давайте предположим, что молодая женщина была похищена и доставлена на Гор, закономерно оказалась в ошейнике и была продана как мясо с прилавка. Ей предстоит узнать, что она — собственность и рабыня. Она окажется у ног мужчин, станет объектом наказания, цепей и плети. Она найдёт себя самой униженной и презираемой, и одновременно самой ценимой и желанной из женщин. От неё ожидается, что она будет вставать на колени и повиноваться. Она будет одета в откровенные наряды. Она научится работать. Она узнает, что значит быть связанной, закованной в цепи, посаженной тесную запертую клетку. Она изучит жизнь радикальной и глубокой сексуальности, в которой она, как ожидается, будет доставлять удовольствие рабовладельцам способами, которые, возможно, были вне её надежд, фантазий и кругозора, в бытность её простой женщиной Земли. Она, впервые в своей жизни узнает, каково это, вдыхать чистый незагрязненный воздух, смотреть в синее небо, видеть незамутнённый смогом закат или восход солнца, есть свежие и натуральные продукты, наслаждаться вкусом свежего хлеба, быть благодарной за кусочек мяса, взятый губами с руки хозяина, попробовать на вкус, если разрешат, вино о существовании которого она даже не подозревала. Цель её жизни будет состоять в том, чтобы ублажать господина. Она может влюбиться в него, но ей придётся опасаться того, что он заподозрит это, и разумеется, она не должна говорить об этом, если не хочет быть безжалостно проданной. И в таком унижении она может жить неопределённо долго. Она научится понимать мужчин и саму себя. Вероятно, в большинстве случаев, она будет восторженно удовлетворена и, скорее всего, будет жить в радости, однако при этом, в конечном итоге, она останется только рабыней. Она в ошейнике. Это даёт ей безопасность и значимость, счастье и идентичность. Возможно, это правильно для неё. Может ли такое быть? Неважно. Правильно ли это для неё или нет, она не может изменить этого. Она — рабыня.

— С чего это вдруг, лесничий, — поинтересовался я, — утверждает, что его Домашний Камень — Домашний Камень Порт-Кара?

— Когда-то я жил там, — пожал он плечами, — прежде чем вступить в касту. В те времена, в Порт-Каре было немного каст, если таковые вообще там имелись. У него тогда вообще не было никакого Домашнего Камня. Он был, как о нём говорилось, логовом воров и головорезов, зловонным лабиринтом каналов посреди болот, запущенных, грязных и загаженных.

— И без чести, — добавил я.

— Да, — согласился лесничий, — и без чести.

— Думаю, виной тому было отсутствие Домашнего Камня, — заметил я.

— Это верно, — признал незнакомец. — Ты можешь представить себе город, посёлок, деревню без Домашнего Камня?

— Вероятно, есть и такие места, — предположил я.

— А потом, — сказал он, — вдруг всё изменилось. В момент кризиса, во время бардака и паники, когда беззащитный Порт-Кар ждал нападения объединенных флотов Тироса и Коса, по городу пролетела весть, потрясающая таинственная весть, весть подобная вспышке молнии, весть, перечёркивающая тьму, весть, столь же могучая как одновременный рёв тысячи сигнальных горнов во время сражения, столь же быстрая как полет тарна, весть о том, что в Порт-Каре теперь есть Домашний Камень.

— Бриллиант Сияющей Тассы, — улыбнулся я.

— Убар морей, — добавил мой собеседник.

— Так значит, Ты выбрал касту лесничих и прибыл сюда, чтобы служить Домашнему Камню за сотни пасангов от него?

— Домашнему Камню Порт-Кара можно служить здесь, точно так же, как и в заливе, как в складах арсенала, на причалах, на палубах и скамьях его кораблей.

— Верно, — не мог не согласиться я.

— Я люблю лес, — признался он. — Большинство рождается, сразу имея касту. А я себе выбрал сам.

— Некоторые так делают, — кивнул я.

Разумеется, сменить касту нелегко, и делается это нечасто. В действительности, очень немногие хотели бы сделать это. Гореане склонны быть чрезвычайно преданными своим кастам. В некотором смысле, они принадлежат своей касте. Это — часть их самоидентичности, и не только в их собственных глазах, но также и в глазах других. И, кстати, найдётся не так много членов касты, которые не были бы убеждены, что их каста, так или иначе, особенно важна, и даже что она может быть, в некотором роде, самой важной или самой почтенной из всех. Конечно, считается, что Крестьяне самая низшая из всех каст, но даже у них есть своя точка зрения в этом вопросе. Они расценивают себя как «вола, который подпирает Домашний Камень», и, в некотором смысле, они могут быть правы. С другой стороны, где были бы все остальные касты, да и вся цивилизация в целом, если бы не моя каста, каста Воинов?

— Ну и как, Ты доволен этими лесами? — полюбопытствовал я.

— Само собой, — расплылся он в счастливой улыбке. — Когда Ты увидишь их, Ты меня поймёшь.

— Возможно, — сказал я.

Мне по-прежнему было неясно, почему Царствующие Жрецы устроили так, что я оказался в этом месте и в это время. Признаться, у меня были веские основания подозревать, что у них были на то свои причины. Немногое из того, что делалось в Сардаре, не было запланировано так, чтобы дело пришло к тому результату, который был им выгоден.

— А каков твой Домашний Камень? — осведомился лесничий.

— Уж точно не Коса или Тироса, — усмехнулся я.

— Это я уже понял, — кивнул он. — У тебя акцент другой.

Учитывая, что он был из Порт-Кара, или предположительно оттуда, для него не составило труда установить этот факт. Война между Порт-Каром и упомянутыми морскими убаратами не прекращалась никогда. Безусловно, порой враги встречаются достаточно приветливо.

— Когда-то, давным-давно, — ответил я, — я присягал на своём мече Домашнему Камню Ко-ро-ба.

— Давным-давно, — выжидающе посмотрел на меня он.

— Потом я служил Порт-Кару, — закончил я.

— Ты был там двадцать пятого Се-кара? — поинтересовался мужчина.

— Да, — кивнул я. — А Ты был?

— Был, — ответил он.

Двадцать пятого Се-Кара, в первом году Суверенитета Совета Капитанов, произошло великое морское сражение. В бой вступили эскадра Порт-Кара и объединённый флот Коса и Тироса. Порт-Кар в той битве одержал победу. По самой распространённой на Горе хронологии это было в 10 120 году от основания Ара. Хотя, честно говоря, я сомневаюсь, что кому-то действительно известно, когда был основан Ар.

— Значит мы, можно сказать, «братья по оружию», не так ли? — спросил он.

— Похоже на то, — кивнул я.

Конечно, узы братства навсегда объединили тех, кто вышел в море двадцать пятого Се-Кара на встречу Тиросу и Косу.

В тот день они стали другими. «Ты был там?» — мог бы спросить один моряк другого в таверне Порт-Кара, за партией каиссы или кубком паги, с выбранной девкой, лежащей связанной по рукам и ногам у его стола, ожидая, когда её забросят на плечо и понесут в альков, или везде, где, могли бы встретиться двое товарищей объединённых в это необычное братство. Такое могло бы произойти даже на далёком пляже, на границе леса, и не нужно было переспрашивать: — «Где?».

Однако он, задав свой вопрос, уточнил дату.

— Ты когда-нибудь видел Домашний Камень Порт-Кара? — поинтересовался незнакомец.

— Как мог бы я, не гражданин Порт-Кара, видеть его Домашний Камень? — спросил я. — А Ты сам-то его видел?

— Конечно, — заверил меня он.

— Я слышал, — сказал я, — что он большой, покрыт искусной резьбой и инкрустирован серебром.

— Вообще-то, золотом, — поправил меня он.

— Не удивлён, — усмехнулся я. — Говорят, в буфетах Порт-Кара, найти золото столь же вероятно, как хлеб.

Это была поговорка. Корсары Порт-Кара, рыскающие в море, разбойничающие на торговых путях, внезапно появляющиеся в прибрежных городах, часто возвращаются в порт, тяжелогружёные различными товарами, фруктами и зерном, оружием и инструментами, кожей и мехами, продуктами и винами, драгоценными металлами и камнями, украшениями, кремами, духами, шелками, женщинами и так далее. Эти женщины, учитывая их количество, зачастую идут на продажу оптом. Весьма часто их продают на юг, в Шенди, поскольку тамошние жители любят рабынь с белой кожей. Разумеется, работорговцы прибывают в Порт-Кар из разных городов, спеша предложить цену и закупить оптовые партии. Порт-Кар славится высоким качеством «свежего рабского мяса». С другой стороны многих из этих женщин, капитаны распределяют как подарки, или, более вероятно, продают в розницу на местном рынке, например, владельцам различных местных пага-таверн. Женщины обычно оказываются самого высокого качества, в противном случае, их бы просто не стали бы брать. Если их захватили на берегу, то перед погрузкой их раздевают, чтобы определить, являются ли они, как говорится, «рабски красивыми». Если они не таковы, их освобождают и прогоняют. Если же их всё же возьмут на борт, то приковывать цепями, иногда на палубе, иногда в трюме. В море тех, кого сочли менее чем «рабски красивыми», держат отдельно от других, словно они могли бы испачкать их, и сохраняют, чтобы сделать из них кувшинных девок, прачек, девок чайника-и-циновки и тому подобных невольниц. Интересно, что даже девка чайника-и-циновки, в ошейнике, зачастую становится красивой. По моему мнению, этот вопрос выходит далеко за рамки простой диеты и упражнений. В неволе женщина, даже та, которая была красавицей изначально, становится ещё красивее. Похоже, ошейник замечательно и прекрасно влияет на женщину. Он смягчает её, в нём она, оказавшись на своём месте, предначертанном ей природой, несомненно впервые в своей жизни, становится той, кем она должна быть, полностью женщиной. У ног мужчины, в его власти, она находит удовольствие, которое было вне её кругозора в бытность свободной женщиной. Она находит внутреннее значение и счастье, и это неизбежно отражается в чертах её лица, в языке тела и поведении.

Свободную женщину в ней следует разыскать и добить. Рабыня должна быть найдена, вызвана и проинструктирована.

— Странно, что я повстречал тебя здесь, — заметил я. — Берег казался мне пустынным.

— Я проходил мимо, — пожал плечами мой собеседник, — и заметил вас.

— К тому же гражданина Порт-Кара, — добавил я.

— В этом как раз нет ничего удивительного, — сказал он. — Здесь поблизости находится одна из главных делян Порт-Кара, один из его главных запасов древесины.

— Тогда, конечно, — кивнул я.

Я был уверен, что Пейсистрат высадил нас на этом берегу не наугад. Координаты, насколько мне было известно, ему были предоставлены, ещё в Стальном Мире.

— Как тебя зовут? — спросил мужчина.

— Тэрл, — представился я.

— Торвальдслэндское имя, — определил он.

— Скорее, распространённое в Торвальдслэнде, — поправил его я.

— Ну а меня зовут Пертинаксом, — сообщил мой собеседник.

— Алар? — уточнил я.

— Возможно, кто-то из предков был из них, — пожал он плечами. — Я не знаю.

— У вас здесь поблизости деревня? — поинтересовался я.

— Несколько хижин, — ответил он, — там только лесники и охранники.

— А почему Ты не вооружён? — спросил я.

— Так ведь до посёлка рукой подать, — объяснил Пертинакс.

Учитывая, что на Горе хватает разбойников и убийц, которые не постесняются напасть на невооруженного человека, сомнительно, чтобы среднестатистический гореанин поступил так опрометчиво. Мне казалось очевидным, что появление здесь без оружия было не более чем демонстрацией, должной заверить меня в том, что вероятность нападения с его стороны минимальна, а то и вовсе отсутствует. В гореанском языке «незнакомец» и «враг» обозначаются одним словом. Кроме того, в кодексах сказано, что тот, кто бьёт первым обычно живёт дольше того, кто бьёт вторым.

— А вот интересно, что Ты здесь делаешь? — осведомился мужчина.

— Понятия не имею, — честно ответил я.

— Тебя что, высадили на берег, бросили? — уточнил он.

— Возможно, меня должны были встретить, — предположил я.

— Здесь? — удивился Пертинакс.

— Да, — кивнул я.

Мужчина настороженно осмотрелся.

— Ранее Ты спросил, не был ли я «одним из них», — припомнил я. — Из кого «из них»?

— Бандиты, убийцы, наёмники, — перечислил он. — Думаю, что они прибыли с юга, возможно, даже из Ара. Их сотни на многих судах.

— В такие отдалённые места? — удивился я.

— Да, — кивнул Пертинакс.

— Вряд ли они могут быть из Ара, — отмахнулся я. — Ар пал и лежит под пятой Ченбара с Тироса и Луриуса из Джада. Там теперь размещены войска Коса и Тироса. Ар разграблен, обескровлен и закован в цепи. Ар разгромлен, подчинён и беспомощен. Его богатства вывезены. Многих из его женщин ведут голыми в караванах к Брундизиуму, чтобы погрузить в трюмы невольничьих судов, направляющихся на Тирос, Кос и другие острова. Мирон из Темоса, теперь Полемаркос в Аре. На троне Ара сидит высокомерная Убара-марионетка, предательница своего Домашнего Камня, женщина по имени Талена, лицемерная преступница, прежде бывшая дочерью великого Марленуса из Ара, пока тот от неё не отрёкся.

— Возможно, в Аре что-то изменилось, — предположил мой собеседник.

— Это невозможно, — покачал я головой.

Мне приходилось бывать в Аре. Я видел его беспомощность и деградацию, о многом говорил хотя бы тот факт, что его жителей приучили славить своих завоевателей, винить себя в ошибках других, просить прощения за преступления, жертвами которых были они сами. Войны можно вести разным оружием, и, пожалуй, самым эффективным стало то, которое способно побудить противника побеждать самого себя. И таким образом, люди, побеждённые и разоруженные, должны научиться радоваться своей слабости, объявляя её достоинством. В каждом обществе найдутся свои слабаки и трусы. Но не каждое общество требует чествовать их как своих самых мудрых, самых благородных, самых смелых и самых отважных членов.

— Сотни незнакомцев высаживались с одного корабля за другим, строились в длинные колонны и направлялись в лес, — сообщил он. — Они — подонки и проходимцы Гора. Понятия не имею, что им здесь понадобилось.

— То есть, Ты пришёл сюда не для того, чтобы встретить нас? — уточнил я.

— Конечно, нет, — заверил меня мужчина. — И тот факт, что здесь могут быть другие, кто должен был встретить тебя, меня настораживает.

— Ты боишься?

— Да, — не стал отрицать Пертинакс.

— Но меня же Ты не боишься?

— Нет, — ответил он. — Разве мы с тобой не были вместе двадцать пятого Се-Кара?

— Тогда давай пожмём руки в честь этого, — предложил я.

— Нет, — отказался Пертинакс. — Боюсь, моя рука огрубела от топора.

— Прости, — сказал я.

— Но может Ты, в память о двадцать пятом Се-Кара разделишь моё гостеприимство? — предложил он.

— С удовольствием, — согласился я.

Затем мужчина, обозначивший себя как лесничий по имени Пертинакс, улыбнулся и перевёл взгляд на стоявшую на коленях рабыню, которая, как это и было подходяще для неё в присутствии свободных людей, и поскольку к ней не обращались, соблюдала молчание.

— Она может говорить? — полюбопытствовал он.

— У неё есть общее разрешение говорить, — сообщил я.

Разумеется, такое разрешение может быть отменено мгновенно, словом или жестом.

— Ты великодушен к рабыне, — заметил Пертинакс.

— Такую свободу позволяют своим девкам многие, — пожал я плечами.

Безусловно, при этом девушка должна говорить как рабыня, и действовать как рабыня, с подходящим уважением в словах, в тоне голоса, в поведении и прочих нюансах. Она, в конце концов, не свободная женщина. Иногда новообращённая рабыня полагает, что может намекнуть на дерзость, или даже проявить открытое неуважение, или подумать о неповиновении, скажем, тоном, голосом, жестом или выражением лица, но ей редко придёт в голову повторить подобное нарушение, даже в самой мимолетной и неприметной манере. Вероятно, она уже будет знать, что может немедленно оказаться под стрекалом или плетью, с кляпом во рту или просто с запретом на человеческую речь, под наказанием «четвероногое животное», или что-нибудь похуже.

— Девка, — окликнул Пертинакс рабыню.

— Да, Господин, — отозвалась та.

— Я так понимаю, что тебя назвали — Сесилией, — сказал он.

— Да, Господин, — ответила рабыня, — если это нравится господину.

— Если это нравится твоему господину, — усмехнулся Пертинакс.

— Да, Господин, — согласилась она, опуская голову.

— Ты — очень привлекательная, Сесилия, — похвалил мужчина.

— Спасибо, Господин, — сказала девушка.

— Сесилия, — позвал я.

— Да, Господин, — подняла она голову.

— Ты в присутствии свободного мужчины, — напомнил я. — Окажи ему уважение. Подойди к нему, склони голову, поцелуй его ноги, затем снова встань на колени перед ним, возьми его руки и поцелуй его ладони, мягко, нежно, влажно, с любовью.

— Да, Господин, — вздохнула брюнетка.

— Да, — кивнул Пертинакс, через некоторое время. — Она — превосходная рабыня.

Встать на колени, поцеловать и облизать ноги мужчины — это обычный акт уважения, ожидаемый от рабыни. Точно так же, можно взять его руки и прижаться губами и языком к ладоням, кротко и с благодарностью. Это тоже красивый жест, который, кстати, может разжечь мужское желание. Рабыня ласкает те самые руки, которые, если ею будут недовольны, могут ударить её. Интересно, что этот же самый акт вполне может оказаться возбуждающим и для самой рабыни. Впрочем, порой ей для этого достаточно просто встать на колени перед мужчиной.

— Назад, девка, — скомандовал я. — Позиция.

Я не думал, что было бы мудро позволять ей слишком долго оказывать такой уход гореанскому мужчине.

Сесилия отступила и встала на колени около меня по левую руку.

— Рабыня Удовольствия, — одобрительно сказал Пертинакс.

— Да, — подтвердил я. — Она с Земли, как я уже говорил. Из того места, которое там называется Англия.

— Никогда не слышал о таком месте, — признался Пертинакс. — А она, правда, была там свободной?

— Правда, — кивнул я.

Он окинул брюнетку оценивающим взглядом, каким только гореанин может смотреть на рабыню, и однозначно заключил:

— Абсурд.

— Согласен, — поддержал его я.

— Ну и как она в деле? — полюбопытствовал Пертинакс.

— Теперь она знает, что она в ошейнике, — пожал я плечами.

— Отлично, — кивнул он.

В этот момент мне пришло в голову, что Сесилия будет замечательно выглядеть в камиске, в обычном, а не в турианском. Камиск — намного более открыт чем обычная рабская туника. Это — чрезвычайно простой и подходящий для рабынь предмет одежды, состоящий из одной узкой полосы ткани с прорезью для головы посередине, наподобие пончо. Его обычно подпоясывают одним или двумя оборотами шнура, завязанного слева, поскольку большинство рабовладельцев является правшами, на легко распускающийся узел, который можно развязать лёгким рывком. Этот пояс также можно использовать для того чтобы, чтобы связать рабыню. Обычный камиск, кстати, в городах редко носят публично. Думаю, что причины этого ясны.

— Из женщин получаются превосходные рабыни, — сказал Пертинакс, как мне показалось с тоской в голосе.

— Думаю, тебе это известно от ваших рабынь, — заметил я.

— Конечно, — кивнул он.

— Они рождены для ошейника, — добавил я, — и не будут цельными, пока не окажутся в нём.

— Верно, — согласился мой собеседник и вдруг, прищурив глаза, уставился в море и воскликнул: — Ай-и!

Я повернулся и тоже присмотрелся к горизонту. Рабыня дёрнулась было, но всё же осталась в прежнем положении, не посмев обернуться без разрешения.

— Парус, — прокомментировал я, рассмотрев вдали белый треугольник.

Судя по всему судно было с юга, а не севера. В Торвальдслэнде предпочитают квадратный парус. Ещё их отличает то, что обшивка их драккаров обычно выполнена внахлёст, что даёт более гибкую конструкцию, лучше приспособленную для плаванья в суровых условиях. У большинства южных судов, напротив, доски подогнаны встык, в результате они пропускают меньше воды внутрь корпуса. Также корабли северян используют одно рулевое весло, по крайней мере, обычно, тогда как у большинства южных судов — их два.

— Давайте-ка вернёмся в лес, — предложил Пертинакс с тревогой в голосе.

— Не думаю, что они могут разглядеть нас оттуда, — пожал я плечами, — но мы присоединимся к тебе через пару мгновений.

Сказав это, я наклонился, чтобы собрать свои вещи и кое-какие продукты, с которыми мы покинули судно Пейсистрата. Девушка тут же поспешила помочь мне.

— Ладони рук нашего друга? — негромко спросил я.

— Мягкие, гладкие, — шёпотом ответила Сесилия.

— Он не лесник, — заключил я.

— А кто же он, Господин? — полюбопытствовала она.

— Понятия не имею, — проворчал я. — Знаю только, что он — лгун и лицемер.

— Господин? — удивилась рабыня.

— Притворись, будто бы что-то уронила и теперь ищешь это, в песке, — велел я, и девушка принялась рыться в песке, просеивая его между пальцев. — Он никогда не видел Домашний Камень Порт-Кара. Он вовсе не покрыт резьбой и уж тем более не инкрустирован золотом. Это грубый булыжник, небольшой кусок гранита, всего-то чуть крупнее кулака мужчины. Он серый, тяжёлый, зернистый, не впечатляющий и не поддающийся описанию. Единственное, что его отличает от любого другого булыжника, первые буквы названия города, Порт-Кара, процарапанные на его поверхности остриём ножа.

— Откуда Вы знаете? — спросила Сесилия.

— Я сам их нацарапал, — усмехнулся я.

— То есть, он не из Порт-Кара? — уточнила она.

— По крайней мере, я так не думаю, — ответил я. — Кроме того, он не стал бы упоминать о двадцать пятом Се-Кара, если бы был из Порт-Кара. Уверен, что его не было ни на одном из кораблей бороздивших бурную, зелёную Тассу в тот замечательный и необыкновенный день.

— Значит, он вам не «брат по оружию», — констатировала брюнетка.

— Он мне такой же «брат по оружию», — усмехнулся я, — как Мирон Полемаркос из Темоса.

— Мне страшно, — призналась рабыня.

— Только не показывай своего страха, — предупредил её я. — К тому же, хотя мы и знаем, что он лгун и лицемер, но он может быть добрым лгуном и лицемером.

— Господин? — не поняла Сесилия.

— У меня есть подозрение, что он должен был встретить нас, — объяснил я. — В противном случае многое теряет смысл.

— Но тогда на кого он работает, кому он может служить, Господин? — задала Сесилия вопрос, мучивший меня самого.

— На мой взгляд, скорее всего, на Царствующих Жрецов Гора, — ответил я.

— Другой возможности никакой нет? — поинтересовалась она.

— Есть и другая возможность, — кивнул я.

— Господин?

— Кюры, — сказал я. — Но не те, с кем мы были союзникам. Другие. Координаты точки высадки могли быть и у других.

— Бывшие сторонники Агамемнона? — предположила Сесилия.

— Или других, — пожал я плечами. — Всё, Ты нашла то, что искала. Теперь положи это в мешок.

Брюнетка послушно сыграла порученную ей роль. Я встал, и она поднялась следом, замерев около меня. Я повернулся к морю и вгляделся в горизонт. Парус теперь увеличился в размере.

— Скорее! Поторопитесь! — позвал Пертинакс, уже стоявший среди деревьев, и вскоре мы присоединились к нему, скрывшись в тени леса.

Судно оказалось обычной гореанской малой вёсельной галерой, лёгкой, с прямым килем и таранным выступом на носу. Осадка такой галеры позволяет ей подходить вплотную к берегу, и даже вытаскивать её на пологий пляж, если планируется провести ночь на берегу. Однако это судно остановилось в нескольких ярдах от берега.

— Уходим, — прошептал Пертинакс. — Здесь оставаться опасно.

Мужчины, кто-то, неловко карабкаясь по бортам, другие, просто спрыгивая, начали высаживаться прямо в воду, в том месте доходившую им до груди, и брести к берегу. Все были вооружены они, но единообразия не наблюдалось. Большинство имело при себе мешки, которые держали над водой. Многие, двигаясь по грудь в воде, опирались на копья.

— Кто это такие? — спросил я, разглядывая странный, неподдающийся квалификации отряд из примерно полусотни мужчин, выглядевших явно опасными.

— Бандиты, наёмники, убийцы, изгои, люди без капитанов, незнакомцы, — прокомментировал Пертинакс.

— Что им здесь надо? — спросил я.

— Понятия не имею, — буркнул мой собеседник. — Только не позволяйте им вас заметить.

— Куда они собираются идти? — поинтересовался я.

— Они следуют за штандартами, флагами, — пояснил он.

— Но куда? — не отставал я.

— Да не знаю я, — развёл руками Пертинакс. — Куда-то вглубь леса, на юго-восток от деляны Порт-Кара. Возможно к истокам реки.

— А что за река? — осведомился я.

— Александра, — ответил он.

— Не знаю такой, — признался я.

— Это небольшая река, — отмахнулся Пертинакс.

— И что же им могло бы понадобиться у истока этой реки? — спросил я.

— Откуда мне знать? — проворчал мужчина.

— Река, насколько я понимаю, — предположил я, — узкая, но глубокая, похожая на фьорд. Вход в неё, скорее всего, закрыт скалой.

— Мне показалось, что Ты сказал, что не знаешь эту реку, — удивлённо уставился на меня Пертинакс.

— Правда, не знаю, — заверил его я, — но определенные вещи очевидны,

— Эти люди явно вне закона и наверняка опасны. Уходим, — сказал он, и осторожно пошёл вглубь леса.

Мы с рабыней последовали за ним. Один раз я обернулся. Галера покачивалась у берега. Вёсла зависли над водой. Её явно не собирались вытаскивать на берег.

Быстро темнело.

 

Глава 3

Ужин с Пертинаксом

— Она — первая девушка, Господин? — спросила Сесилия, в голосе которой прорезались сердитые нотки.

— Нет, — ответил я. — Если бы она была таковой, то Ты бы уже была у её ног.

— Слышала это? — раздражённо буркнула Сесилия, посмотрев на другую девушку.

— Мешай суп, — бросила та.

— Не ссорьтесь, девушки, — сказал Пертинакс, примирительно.

Рабовладельцы редко вмешиваются в ссоры рабынь.

Рабыня Пертинакса, которую звали Константина, бросила на него недовольный взгляд. Мне это показалось интересным. Не трудно догадаться, что она была недовольна порученной ей рутиной. Правда, сама она сделала немного, только проследила, чтобы основная работа легла на плечи Сесилии, в том числе и сбор хвороста.

Мы с Пертинаксом сидели со скрещенными ногами, ожидая, когда нам подадут ужин.

Его рабыня, Константина, показалась мне неприятной, раздражительной и даже неприветливой. Возможно, виной тому была Сесилия. Нет ничего необычного в том, что когда одна привлекательная рабыня видит около своего господина другую такую же, могут возникнуть определенные трения. Просто обе они знают, что они бессмысленны, что они, если можно так выразиться, не больше чем сочные игрушки мужчин, игрушки, от которых, к их горю и страху, можно легко избавиться или найти замену, соответственно, они склонны остро ревновать к вниманию своих владельцев.

Рабыня знает о своём эффекте на мужчин, и имент основания подозревать, что эффект от других рабынь может быть не меньше.

Все они прекрасно знают о том, что не только они, но и другие женщины их вида, представляют собой соблазнительные, заманчивые кусочки для мужского аппетита.

Рабыня оказавшаяся среди сильных мужчин мало чем отличается от дымящегося, сочного, жареного мяса брошенного среди голодных слинов.

Фактически, немногих из женщин Земли жизнь в их родном мире подготовила к пониманию того, чем должна была бы быть женщина среди мужчин, таких, какими являются мужчины Гора. Немного из таких женщин оказались подготовлены к собственничеству и властности, мужеству и похоти таких мужчин, натуральных мужчин и рабовладельцев. И немногие из них могли ожидать, насколько изящно желанными они покажутся для таких мужчин, и ещё меньше среди них было тех, которые подозревали, какими беспомощными и уязвимыми они сами будут среди таких мужчин, особенно когда их шеи окажутся окружены рабскими ошейниками.

И всё же у меня возникло ощущение, что отношения Константины могли не быть типичными для обычной рабыни, боящейся потерять интерес или внимание своего хозяина.

В действительности, она, как я заметил, не была склонна выказывать должного уважения не только ко мне, незнакомцу, но и к своему собственному хозяину. И мне показалось интересным, если не сказать странным, что он со своей стороны, казалось, был готов принять это. Я счел подобную толерантность с его стороны необычной, а её халатность непостижимой. Признаться, я не ожидал такого в гореанском обществе, и если бы, необъяснимо, это произошло, то был бы готов к тому, что рабыня будет подвергнута немедленному строгому наказанию, имеющему последствия вроде заковывания в цепи в неудобной позе на несколько анов, или помещения в тесный рабский ящик на сутки, или обмазывание мёдом и выставление насекомым, и так далее. У меня даже возникли сомнения, а точно ли этот Пертинакс был гореанином.

Её поведение также казалось нетипичным, по крайней мере, для рабыни, господин которой прибыл с компанией. Поначалу, я даже задался вопросом, не была ли её реакция, той которая ожидается от сварливой, несчастливой земной жены, или гореанской свободной спутницы, муж или компаньон которой, заявился во время ужина без предупреждения с нежданными гостями. Однако вскоре мне стало казаться, что её раздражение было не столько раздражением той, кого захватили врасплох, неподготовленной к приёму гостей, смущённой и ошеломлённой, сколько простой несклонностью собственно к работе как таковой. Казалось, это было не столько социальное осложнение, сколько убеждение, что она, чего бы от неё ни ожидали, не будет работать вообще. У меня сложилось стойкое впечатление, что она была из тех, кто не только уклоняются и негодуют на исполнение различных домашних обязанностей, даже тех, которые обычно ожидаются от неё, но также была буквально непривычна к ним. Возможно, подумал я, она ещё плохо знакома со своим ошейником. И у меня опять появилось сомнение относительно того, что Пертинакс был гореанином. Всё же для мужчины Гора весьма необычно прощать рабыне небрежность.

Также мне пришло в голову, что ей была полезна встреча с плетью. Это именно тот инструмент, который идеально подходит для напоминания рабыне о том, что она — рабыня. Я задавался вопросом, когда он в последний раз раздевал и связывал Константину, чтобы заставить её извиваться, дёргаться и рыдать под этим орудием. Да и делал ли он это вообще когда-нибудь?

Всё же ей пошло бы на пользу знакомство с плетью.

Константина может показаться неплохим именем для рабыни, подумал я. Однако оно распространено и среди свободных женщин. Фактически, для рабыни он казалось слегка вычурным.

Её туника выглядела несколько более скромной, чем это принято для рабской одежды, подол доходил до колен, а ворот поднимался слишком высоко, хотя и был достаточно открытым, чтобы не скрывать ошейник.

Да и ткань туники казалась тяжелее, богаче и плотнее, чем это было типично для таких предметов одежды. Всё выглядело почти так, как если бы она сама смоделировала это, но не как одежду рабыни, а как предмет должный напоминать то, что носят рабыни.

Ноги у неё были превосходные, и мне казалось странным, что её хозяин не проявил тщеславия, и не выставил их в выгодном свете. Гореанские рабовладельцы имеют склонность гордиться своими рабынями, примерно так же, как мужчины на Земле гордятся своими собаками или лошадями.

Мне подумалось, что фигура у неё была прекрасной, хотя длина туники, тяжесть и структура ткани до некоторой степени скрывали это.

Кстати, её туника надевалась через голову. Соответственно, не было никакого раздевающего узла на левом плече. С другой стороны, даже в этом случае команду «раздеться», можно выполнить с изяществом и живостью. Такой предмет одежды обычно стягивается через голову, одновременно с тем, как девушка опускается на колени.

Ожидается, что даже в ответ на простую, прямую команду, рабыня будет изящна. Неуклюжесть не приемлема в кейджере. Она же не свободная женщина. Она нечто совсем другое, совершенно отличное, она, знаете ли, рабыня.

Конечно, в гореанском словаре имеется множество команд для данного случая, не столь кратких и брутальных, как прямая, тупая, почти военная «раздеться». Например, можно было бы услышать: «Удали свою одежду», «Обнажи себя», «Сними с себя всё», «Покажи мою рабыню», «Я хотел бы увидеть свою рабыню», «Почему Ты одета передо мной?», «Продемонстрируй мою собственность», «Покажи себя», «Ты не должна носить тунику в данный момент», «Удали препятствия с моих глаз», «Раздетая Ты красивее, чем одетая, не так ли?», «Чем я владею?», «К ошейнику и клейму, девка», «Как Ты выглядела на торгах?» и так далее.

Ошейник, как было отмечено, на её шее имелся. Но вскоре мне стало интересно, был ли он заперт. Предположительно, да. Вот только, у кого был ключ от него? Конечно, не у неё, если только она была рабыней.

По-своему, она была весьма привлекательной особой, но это ожидаемо в той, кто была рабыней или, по крайней мере, претендовала на то, чтобы выглядеть как рабыня.

Лично я, со своей стороны, не думал, что большинство гореан будут гореть желанием предлагать за неё цену, так как было видно невооружённым взглядом, что она ещё не дошла до той кондиции, когда о женщине говорят рабски мягкая, или рабски готовая. Женщины в этих вопросах разительно отличаются друг от друга.

Хотя, как я предположил, она была весьма привлекательна, нужно подразумевать, что это скорее была земная точка зрения на то, почему могут считаться привлекательными большинство земных женщин, то есть, не в смысле того, каковы они в настоящее время, а скорее в том смысле, какими они могли бы стать со временем. Я имею в виду, что, несмотря на определенную притягательность её лица и фигуры, от неё веяло чем-то вроде напряженности, очевидных комплексов, неуверенности и смущения, замаскированных и компенсированным высокомерием, недоброжелательностью и дерзостью, характерными для многих земных женщин, страдающих от общепринятого двойственного отношения к их полу. Такие черты характера землянок, как мне представляется, вполне постижимы, достаточно вспомнить их окружение, образование и воспитание, а также необходимость подчиняться среде, по-видимому, специально спроектированной, чтобы породить в человеке, вне зависимости от обстоятельств и его личных качеств, симптомы беспокойства и невроза, в конечном итоге приводящие к ухудшению характера, страданиям, раздражительности, мелочности, скуке и депрессии.

— Суп готов, — прокомментировала Константина. — Уверена, Ты и сама можешь заметить это, глупая рабыня. Поторопись, нанизывай куски мяса табука на шампуры и раскладывай их над углями. Проверь, готовы ли сулы и турпахи?

— Если мои глаза меня не обманывают, — возмутилась Сесилия, — моя шея здесь не единственная, на которой надет рабский ошейник.

Константина в раздражении отвела руку вбок, явно намереваясь ударить Сесилию, но внезапно остановилась, поскольку сердито сверкнувшие глаза последней, ясно дали понять, что та готова вернуть удар и даже с процентами. Драки среди рабыни временами вспыхивают и могут представлять собой крайне неприятное зрелище, с кувырками, вырыванием волос, укусами, царапаньем и так далее. Мне они порой напоминают своего рода свары, иногда случающиеся между слинами, когда те оспаривают территорию, самку или добычу. В таких драках, в путанице, рычании, скручивании, мелькании клыков, когтей, лап и хвостов, порой бывает трудно разобрать, где заканчивается одно животное, и начинается другое. Можно запросто лишиться руки пытаясь разнять дерущихся слинов.

— Почему бы не приказать ей подавать ужин голой, — предложила Константина. — Разве не так это обычно делают шлюхи в ошейниках?

— Почему бы вам обеим не обслуживать нас голыми? — поинтересовался я в ответ.

Константина тут же заметно побледнела. Она что, никогда не прислуживала так, покорно, в надежде, что ею будут довольны, и в страхе перед стрекалом?

— Нет-нет, не стоит, — примирительно сказал Пертинакс.

Цвет Константины постепенно вернулся в норму. Но выглядела она потрясённой. И этот момент показался мне интересным. Неужели она не понимала, что, как рабыня, являлась домашним животным, а посему для неё, как и для верра или тарска, скромность была непозволительной роскошью?

Сесилия выглядела довольной подобным поворотом событий.

Константина была светловолосой и голубоглазой, в противоположность темноглазой брюнетке Сесилии. Константина могла бы похвастать более длинными чем у Сесилии волосами. К тому же девушка Пертинакса была немного выше и тоньше моей рабыни. Впрочем обе они хорошо смотрелись бы на конце цепи мужчины. Я предположил, что Константина должна быть натуральной блондинкой, поскольку гореане склонны быть очень щепетильными в таких вопросах. Немногие работорговцы попытаются продать девушку, скажем, осветлив или перекрасив её волосы в золотисто-каштановый цвет. Бывали, знаете ли случаи, когда результатом таких ухищрений становилась конфискация товара в пользу города, а дом самого хитреца сжигали дотла возмущённые покупатели. Если волосы земной девушки, доставленной на Гор оказались окрашенными, то её обычно, первым делом после того как доставят в рабские загоны, обривают наголо, чтобы в дальнейшем они отрастали своего естественного цвета. Среди рабынь, кстати, большинство составляют брюнетки, такие как моя Сесилия, исключением являются северные регионы, где блондинки рождаются чаще. Я задавался вопросом, не была ли Константина куплена исходя из чьего-то понимания того, чем могла бы быть привлекательная рабыня. Если всё было так, то меня удивляло, что они не выбрали девушку с золотисто-каштановыми волосами, всё же именно этот оттенок ценится на большинстве рынков выше остальных. Вот только знал ли об этом покупатель Константины. Безусловно, он мог, по тем или иным причинам, находить таких женщин, блондинок, привлекательными лично для себя. Среди некоторых покупателей существует предупреждение, что белокурые рабыни склонны быть более сексуально инертными, и менее трогательно страстными в мехах, чем их темноволосые сёстры, но это мнение ошибочно. Независимо от того, каково бы это могло бы быть первоначально, с того момента рабские огни загорелись в животе женщины, в ваших руках, у ваших ног — рабыня, и совершенно неважно какого цвета её волосы. Блондинка может стонать, просить и пресмыкаться, мучимая своими потребностями точно так же, как и любая другая рабыня.

Приятно иметь женщин у своих ног.

Безусловно, те женщины, в животах которых рабские огни зажжены не были, вряд ли будут в состоянии понять потребности, эмоции, страдания и мучения, которым подвержены их порабощённые сёстры. Так что не стоит удивляться, что свободные женщины обычно презирают рабынь за их потребности.

«Насколько они слабы», — думают свободные женщины.

Зато насколько они по-настоящему живые! И насколько боится сама свободная женщина исследовать границы своего сознания, тревожно, а возможно и сердито, а то и безутешно ощущая, насколько она потеряна для себя самой только из-за того, что не нашла себя в руках доминирующего мужчины, господина!

Я обвёл внимательным взглядом хижину, но так и не нашёл рабской плети, которая должна была бы висеть на видном месте. Это казалось странным упущением для гореанского жилища, по крайней мере, того, в котором присутствовала рабыня, одна или более. Не то, чтобы плеть используется часто. Фактически, нужда в её применении возникает крайне редко, если вообще когда-либо возникает, в виду отсутствия каких-либо поводов. Девка знает, что плеть будет использована, если ею будут хоть в малейшей степени не удовлетворены, и это вполне достаточный стимул не доводить дело до её применения. То, что плеть на виду и будет использована, если рабовладелец сочтёт целесообразным, обычно является всем, что нужно, чтобы она спокойно висела на своём крюке.

У меня возникло ощущение, что эта рабыня, Константина, была откровенно, демонстративно неприветлива. Складывалось впечатление что она была расстроена тем, что от неё ожидали, что она проявит внимание к своим обязанностям. У меня сразу возник вопрос, чем она вообще занималась в этой хижине? Может Пертинакс, наш воображаемый лесничий, сам занимался дровами, готовкой, уборкой и прочими делами? Или здесь были другие рабыни?

— Полагаю, — сказал я, обращаясь к Пертинаксу, — Ты здесь получаешь весточки из Порт-Кара.

— Время от времени до меня доходят кое-какие новости, — пожал он плечами. — Случайные гости, вроде тебя, прибрежный торговец, инспектор и писец, прибывающие дважды в год, чтобы осмотреть деревья, и провести инвентаризацию запасов.

— Ранее Ты говорил, — напомнил я, — что в Аре могли произойти изменения?

— Я? — удивлённо переспросил Пертинакс.

— Мне так показалось, — кивнул я.

— Это было всего лишь предположение, — объяснил он, — основанное на появлении множества незваных гостей.

— Уверен, сборщики, лесорубы и прочие, иногда прибывают сюда за древесиной и другим лесным товаром.

— Конечно, — подтвердил Пертинакс, как мне показалось, с тревогой в голосе.

— Когда они должны появиться в следующий раз? — осведомился я.

— Понятия не имею, — развёл он руками. — Нет никакого чёткого графика. Всё зависит от потребностей арсенала флота.

— Те парни, что высаживались с галеры, — заметил я, — не выглядят сборщиками или лесорубами.

— Да уж, — согласился мой собеседник. — Это точно не они.

— Тогда кто же они? — спросил я. — В чём их интерес?

— Откуда мне знать, — пожал он плечами.

— Брёвна должны свозиться к берегу для погрузки, — сказал я.

— Конечно, — кивнул мужчина.

— Но я не видел следов волочения среди деревьев, и ничего похожего на дорогу, — констатировал я.

— Это в другом месте, — отмахнулся он.

— Не видел я и стойл для тарларионов, — продолжил я.

— Они тоже не в этом месте, — развёл руками Пертинакс.

— Признаться, меня удивило, что здесь нет никаких бригад лесорубов и плотников, чтобы рубить и ошкуривать лес, чтобы пилить доски и прочие заготовки.

— Но сейчас не сезон, — указал хозяин хижины.

— Понятно, — кивнул я.

У меня уже было более чем достаточно доказательств того, что наш друг, Пертинакс и, возможно, его рабыня Константина, были не теми, за кого себя выдавали. Для того, кто не знаком с реалиями Порт-Кара, было бы естественным предположить, что я и подталкивал сделать, что ошкуриванием брёвен и распиловкой их на брусья и доски занимаются специальные бригады здесь, чтобы потом отправить на юг почти готовую продукцию. Признаться, я и сам частенько думал, что это было бы разумной практикой. Однако ремесленники арсенала, под командой опытных судостроителей, предпочитают заниматься этими вопросами лично и уже в арсенале. Причиной этого, как мне объяснили, было то, что каждая мачта, каждый брус, каждая доска, каждый элемент судна, должны быть выполнены и обработаны под наблюдением морских архитекторов арсенала. Соответственно, в практике Порт-Кара было бы редкостью, если бы такое было позволено вообще, возможно, по причине тщеславия и высокомерия его мастеров, предпочитающих держать под строжайшим контролем каждую деталь их работы, позволить производить эти плотницкие работы в столь отдалённом месте, и без их непосредственного наблюдения.

Однако позже мне предстояло узнать, что кое-что близкое к этим соображениям имело место в этих лесах, но вне зоны интересов Порт-Кара, а несколькими пасангами южнее. Это имело отношение к незнакомцам и реке Александре. Но в тот момент у меня были только смутные подозрения. И к тому же, это имело мало общего с резервами Порт-Кара и потребностями его арсенала.

— Лесничие, — продолжил я, — обычно ставят свои хижины группами, огораживая их частоколом. Однако я не видел здесь никаких других хижин кроме вашей, впрочем, как и палисада.

Я поймал на себе быстрый взгляд Константины, брошенный в мою сторону, а Пертинакс уставился в пол.

— Деревня находится в другом месте, — наконец сказал он. — Эта хижина, просто застава вблизи берега, с которого мы можем наблюдать за круглыми судами.

— Ясно, — принял я его объяснение.

Под «круглыми судами» подразумеваются грузовыми суда. Гореанское «круглое судно» конечно, вовсе не является круглым по форме, хотя точный перевод с гореанского, звучит именно так, как я это указываю. Просто отношение длины к ширине у длинного корабля, или попросту военной галеры, значительно больше, чем это соотношение у «круглого судна».

Круглое судно построено перевозки груза. Длинное судно — для скорости и манёвренности. На воде оно подобно клинку.

— Ты ведь из Воинов, не так ли? — осведомился Пертинакс.

— Почему Ты так решил? — полюбопытствовал я.

— Ты держишься как воин, — пожал он плечами. — Кроме того, на это указывает твоё оружие.

При мне был гореанский короткий меч, называемый гладий, лёгкий, мгновенно выскакивающий из ножен, удобный, предназначенный для ближнего боя, чтобы подныривать под гарды более тяжёлых клинков, чтобы обходить защиту щитов или баклеров. Он обоюдоострый, так что им можно рубить, и сужающийся к острию, что позволяет колоть. При правильной заточке им можно рассечь шёлковый шарф.

— Мне приходилось сражаться, — уклончиво ответил я.

— Конечно, Ты мог бы быть наёмником, — размышлял мужчина.

— Логично, — признал я.

— Но, всё же, я думаю, что Ты из Воинов, — заключил Пертинакс.

— А может, из Ассасинов, — намекнул я.

— Нет, — покачал он головой, — у тебя глаза не ассасина.

— А какие у них глаза? — поинтересовался я.

— Такие как у наёмных убийц, как у ассасинов, — пожал плечами мой собеседник.

— Понятно, — усмехнулся я.

— Ты — тарнсмэн, не так ли? — уточнил Пертинакс.

— Я этого не утверждал, — заметил я.

— Но это так, я прав?

— Мне приходилось летать на тарнах, — опять уклонился я от прямого ответа.

— Те, кто познал тарна, не такие как остальные мужчины, — сказал он.

— Они такие же, как и все остальные, — пожал я плечами. — Просто, они научились управлять тарном.

— Тогда они всё же стали другими, — сказал Пертинакс.

— Возможно, — не стал спорить я.

— Те из них, кто выжил, — добавил он.

— Это точно, — не мог не согласиться я.

Многие погибли, пытаясь научиться управлять тарном. Тарн — птица опасная, агрессивная, хищная, часто непредсказуемая. Размах крыльев многих из них достигает сорока футов. Люди рядом с ними кажутся крохотными. Да и не так много среди людей тех, кто решается приближаться к ним. Тарн, как и многие дикие животные, может почувствовать страх, и это возбуждает его агрессию. В случае нападения тарна, человек мало что может противопоставить его клюву и когтями. Однако, есть много одомашненных тарнов, если можно так выразиться, чаще всего росших рядом с людьми с самого появления из яйца, привыкших получать пищу из рук человека, приученных к седлу с возраста птенца и так далее. В прошлом прирученных тарнов зачастую отпускали, чтобы те охотились, добывая себе пропитание самостоятельно, и позже возвращаясь на свои насесты, по трелям тарновых свистков. Теперь это делается редко. Голодный тарн, знаете ли, существо крайне опасное и тростник его приручения хрупок. Нет никакой гарантии, что его удар будет направлен на табука, дикого тарска или верра. К тому же, не редки случаи, когда такой тарн возвращался в дикое состояние. Я вообще считаю, что ни один тарн, каким бы прирученным он ни был, не ушёл далеко от дикости. В их крови, как говорят, кипит ветер и небо.

Мне вдруг вспомнился один тарн, чёрный как ночь монстр, Убар Небес, чей вызов на бой можно было услышать за несколько пасангов.

Так вышло, что между нами встала женщина, Элизабет Кардвелл, которую я, ради её же собственной пользы, надеясь спасти от опасностей Гора, собирался вернуть на Землю. Но решила по-другому, и сбежала с моим тарном, стремясь избежать возвращения домой. Когда тарн вернулся один, я в глупом гневе прогнал его. Нам случилось столкнуться с тем тарном снова, несколько лет спустя, в Прериях, и мы снова были одним целым. Однако по окончании местных войн я освободил его, чтобы он мог снова занять своё место повелителя могучей стаи, чтобы он мог снова внушать страх в широких, диких небесах, снова быть принцем облаков, лордом ветров, королём обширных степей, расстилавшихся под его крыльями.

Ну, а женщина, предсказуемо, стала рабыней. И встретившись с нею снова, я оставил её рабыней. Чтобы столкнуться с ней снова, позже, в Тахари.

Однажды, я готов был дать ей подарок, возвратив её на Землю, к свободам её родного мира, но она сбежала. Она выбрала Гор. Это был её выбор.

Где она теперь? В ошейнике, которому она принадлежала.

Я предполагал, что мне стоило бы продать её, возможно, на острова к косианцам, или в расшитые бисером кожаные ошейники Прерий, или быть может на юг, в Шенди. Мужчины Прерий и джунглей Шенди хорошо знают, что надо делать с белыми рабынями.

Она сделала свой выбор. Она рискнула сделать ставку. Она проиграла. Она хорошо выглядит в ошейнике, впрочем, как и любая женщина.

— Но Ты — тарнсмэн, не так ли? — настаивал Пертинакс.

— Мне приходилось летать, — повторил я, по-прежнему не понимая, почему это было для него так важно.

— Кажется мясо табука, сулы, турпахи и суп готовы, — заметил Пертинакс. — Давайте ужинать.

Хижина уже и вправду благоухала ароматами, которые, по крайней мере, для лесника должны были казаться пиршеством.

— Есть пага, — сообщил Пертинакс.

— Уж не с пагаваренного ли завода Темуса из Ара? — поинтересовался я.

— С него самого, — подтвердил мнимый лесничий.

— Должно быть, ужасная редкость в этих лесах, — заметил я.

— Это точно, — усмехнулся Пертинакс.

— Это моя любимая, — признался я.

— Рад это слышать, — сказал он.

— Обслужи мужчин, рабыня, — скомандовала Константина Сесилии, отчего та поражённо уставилась на неё.

— Уверен, вы обе будете прислуживать нам, — хмыкнул я.

— Он прав, — поддержал меня Пертинакс, но как-то неуверенно, словно боялся вызвать неудовольствие рабыни.

Сердито насупившаяся, Константина отошла в сторону за дощечками и посудой, и вернулась чтобы помочь Сесилии, которая уже поварёшкой помешивала суп в котелке, собираясь разлить его по двум тарелкам. Поодаль стояли две других тарелки, из которых позже предстояло питаться рабыням, если они получили бы на это разрешение. Первая ложка еда или глоток питья всегда достаётся рабовладельцу, но, обычно сразу после этого, рабыня получает разрешение разделить с ним трапезу.

Сесилия, встав на колени и склонив голову, поставила одну из тарелок перед Пертинаксом, как это приличествовало, поскольку он был хозяином дома. Затем был обслужен и я.

Константина, даже не пытаясь скрыть раздражения, раскладывала еду по дощечкам, практически бросая её на простые, деревянные поверхности. Я отметил также и то, что она сразу делила на четыре дощечки. Откуда, интересно, она узнала, что ей дадут разрешение поесть? Обратил я внимание и на тот факт, что на одну из дощечек она положила очень немного еды. Что-то меня заставляло предположить, что это достанется Сесилии. Признаться, меня это рассердило. Сесилия в конце концов, была рабыней гостя. Не думаю, что в тот момент брюнетка обратила на это внимание, но позже она не могла бы этого не заметить.

— А где у тебя здесь Домашний Камень? — спросил я у Пертинакса.

Обычно Домашний Камень выставлен на месте чести. Однако я так и не смог обнаружить его присутствия. Говорят, в своей собственной хижине, даже нищий — Убар, если у этого есть Домашний Камень.

— Это — хижина заставы, — пояснил Пертинакс, — временное место жительства, просто, чтобы нести дежурство с удобствами. Здесь у меня нет никакого Домашнего Камня.

— А в другом месте?

— Мой Домашний Камень, — заявил он, — Домашний Камень Порт-Кара.

— Разумеется, — кивнул я, попутно отметив, что Константина берёт кусочек мяса с одной из дощечек, по-видимому, со своей собственной.

Сесилия осторожно сняла мясо с шампуров на блюдо и отставила его в сторону. Оттуда уже Константина переложила мясо сначала на свою дощечку, а потом и для других. Сулы и турпахи также были отложены в сторону для того, чтобы разместить их на дощечках.

Константина, должно быть, заметив, что я смотрю на неё, поставила свою дощечку на маленький столик в стороне, и, наклонившись, вручила другую дощечку Пертинаксу.

— Спасибо, — сказал тот.

Это уже было интересно. Он благодарил ту, кто была простой рабыней.

Затем блондинка принесла другую дощечку мне и, опять же наклонившись, протянула её мне, ожидая, что я возьму. Однако я не спешил забирать её.

Константина озадаченно и раздражённо уставилась на меня.

— На коленях, — недовольно указал я ей на её ошибку.

Рабыня обожгла меня полным ярости взглядом.

— На колени, — приказал я ей.

Девушка сердито посмотрела на Пертинакса, но тот просто улыбнулся.

— Живо, — рыкнул я.

Блондинка всё же опустилась на колени подле меня, сжав дощечку так, что костяшки пальцев побелели.

Мне пришлось повторить команду, а это не допустимо. Это веская причина для наказания. Сесилия выглядела испуганной. Конечно, ведь рабыни должны повиноваться немедленно и без сомнений. Исключением в этой практике может считаться только ситуация когда рабыня не услышала команду или не понимает, чего от неё хотят. Если рабовладелец вынужден будет спросить: «Мне нужно повторить команду?» рабыня знает, что находится под угрозой наказания. Как минимум её господин подразумевает «Плеть». В такой ситуации рабыня, несомненно, приложит все свои силы, чтобы объяснить хозяину, честно, что она либо не слышала команду, либо не понимает её. «Пожалуйста, будьте милосердны, Господин, — могла бы сказать она. — Я не услышала Господина». Или, скажем, вот так: «Ваша девка хочет, чтобы Господин был доволен, но она не понимает, что она должна сделать. Пожалуйста, объясните ей, Господин». Девушка могла бы, конечно, честно подозревать, что её владелец не сказал вслух то, о чём подумал, что хотел от неё. Проблема в таком случае решается просто, и всего лишь разъяснением сути вопроса. Она могла бы, конечно, попросив разрешения говорить, попытаться обсудить или пересмотреть команду, возможно, если она боится, что требование может быть плохо обдумано, и не исключено, может навредить собственным интересам её господина. Например, это не было бы расценено, или, возможно, лучше сказать, не должно быть расценено, как нарушение дисциплины, если рабыня выразит протест или, по крайней мере, поднимет вопрос против желания рабовладельца поставить под угрозу его собственную жизнь или благосостояние. Немногие рабыни с радость принесут своему господину его плащ, если он собирается прогуляться по высоким мостам, будучи не в состоянии стоять на ногах, или, по некоторым причинам решил пойти безоружным в дом к своим врагам. В конечном итоге, конечно, желание владельца является первичным. А рабыне остаётся только услышать и повиноваться. Однако во всех подобных вопросах, в идеале, должны господствовать здравый смысл и рассудительность.

— Голову вниз, — приказал я Константине, и рабыня склонила передо мной голову.

Я подождал несколько мгновений, а потом, взяв дощечку, велел:

— Теперь отступи, и жди, оставаясь на коленях.

Блондинка попятилась немного, сверля меня яростным взглядом, но послушно осталась стоять на коленях.

— Ты хорошо выглядишь на коленях, — похвалил я.

Константина лишь издала сдавленное сердитое бульканье, но осталась стоять как приказано.

Я взглянул на Пертинакса, проверяя, не станет ли он возражать против моего исправления его рабыни. Но его глаза светились отнюдь не возмущением. Мне даже стало интересно, видел ли он когда-нибудь свою собственную рабыню в таком виде?

Впрочем, ещё интереснее мне было другое, а была ли она вообще рабыней?

По крайней мере, Пертинакс лесничим точно не был.

— Быть может, теперь позволим рабыням поесть, — предложил мужчина, разряжая обстановку.

— Конечно, — согласился я.

Вот этот момент Сесилия и обнаружила, что её дощечка, мягко говоря, довольно легка. Константина выделила ей немного, и, я подозревал, далеко не лучшие кусочки.

Немного погодя, я легонько щёлкнул пальцами, давая понять Сесилии, что ей следует приблизиться ко мне и встать на колени, а затем, медленно, вынуждая девушку изящно вытягивать шею, накормил её. Разумеется, при этом она не должна была пользоваться руками. Такие простые методы напоминают рабыне, что она зависит от хозяина во всём, не только в плане ошейника и одежды, если таковая ей позволена, но и в плане жизни, но даже самого крохотного кусочка пищи. Я кормил Сесилию постепенно, наблюдая, как она изящно брала с моей руки своими прекрасными мелкими белыми зубами. Кусочек сула я позволил ей слизнуть с пальцев.

Краем глаз я наблюдал за реакцией Пертинакса, отметив, что он, как я и подозревал, смотрел на это действо почти горя восхищением и трепетом, с удовольствием и завистью. Иметь красавицу в собственности, настолько в своей власти, настолько зависимой, переполняет мужчину триумфом и радостью, и даже ликованием. Только тогда он начинает понимать, каково это может быть, быть тем, кто Ты есть, мужчиной. Безусловно, гореане считают подобное само собой разумеющимся.

Сесилия брала пищу с моей ладони с благодарностью. Она выглядела почти мечтательно довольной. Иногда, склоняя голову, она нежно целовала мою ладонь и пальцы.

— Рабыня, рабыня! — прошипела Константина.

— Ваша, Господин, — шепнула мне Сесилия.

— Рабыня! — выкрикнула блондинка.

— Возможно, — обратился я к Пертинаксу, — Ты тоже мог бы покормить свою девку таким способом.

— Никогда! — отпрянула Константина.

— В этом нет необходимости, — заверил Пертинакс.

— Так может, самое время для паги, — намекнул я.

Пертинакс дёрнулся, явно собираясь подняться, но я остановил его жестом, показывая, что он должен оставаться на месте, и он, бросив на Константину, почти извиняющийся взгляд, вернулся в прежнюю позу.

— Сесилия, — окликнул я свою рабыню, и та поднялась и направилась к стене.

Через мгновение девушка, вытащив пробку из кувшинчика, наполнила два кубка наполовину их ёмкости. Один кубок она поставила там, где Константина могла бы дотянуться до него, а с другим, держа его перед собой, проследовала к моему месту и, опустившись на колени, подняла на меня глаза, ожидая сигнала к началу ритуала. Однако я взглядом предостерёг её от этого, давая понять, что ей следует ждать.

Я оглянулся и посмотрел на Константину, стоявшую на коленях на прежнем месте и кипевшую от гнева и оскорблённого достоинства.

— Она у тебя рабыня для удовольствий? — спросил я Пертинакса.

— Едва ли, — отмахнулся он, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться, словно то что я сказал, было полной нелепицей.

Если бы взгляды могли сжигать, то после того, как Константина посмотрела на него, от Пертинакса должна была остаться горка пепла.

Разумеется, то, что она не была рабыней для удовольствий, я мог определить и сам, по её манере стоять на коленях. Есть множество способов, которыми рабыня для удовольствий может становиться на колени, но наиболее распространено сидеть на пятках, расставив колени широко, выпрямив спину, высоко подняв голову, прижимая ладони рук к бёдрам. Иногда, когда её потребности становятся особенно мучительными, она может несколько изменить позу, кротко опустив голову, не осмеливаясь встречать глаза своего господина, и прижимать руки к бёдрам не ладонями, а тыльной стороной, выставляя ладони взору владельца, намекая на просьбу и надежду. Известно, что маленькие, мягкие ладони женских рук необыкновенно чувствительны, поскольку обилуют нервными окончаниями, хотя и в гораздо меньшей степени чем то, что они символизируют, влажные нежные ткани её просящего, нагретого живота.

— Из любой женщины можно сделать рабыню для удовольствий, — сообщил я Пертинаксу.

— Хотел бы я в это верить, — хмыкнул он.

Опять у Константины вырвался сердитый звук.

— Где твоя плеть? — поинтересовался я.

— Да у меня её и нет, — развёл руками Пертинакс. — Просто нет необходимости.

— Ошибаешься, — хмыкнул я.

— Вы посмели бы меня ударить? — спросила Константина, обращаясь ко мне.

— А тебе дали разрешение говорить? — осведомился я.

— У неё есть постоянное разрешение говорить, — поспешил заверить меня Пертинакс.

В её случае это может быть ошибкой, — покачал я головой.

Мужчина промолчал и отвёл взгляд.

— Вы посмели бы меня ударить? — повторила свой вопрос Константина.

— Это дело твоего хозяина, — ответил я.

— Он не посмеет так поступить, — надменно заявила она.

— Почему нет? — поинтересовался я.

— Давайте уже пить пагу, — поспешил примирительно предложить Пертинакс.

— Обслужи своего господина, — приказал я Константине.

Та, казалось, была ошеломлена моим требованием, однако, как мне показалось, не больше, чем сам Пертинакс.

Не трудно было прийти к выводу, что эти отношения, ритуал подачи напитка владельцу рабыней, был незнаком им.

К этому моменту мне уже было более чем ясно, что отношения Константины к Пертинаксу не были отношениями рабыни к её господину, даже если она и была рабыней в неком юридическом смысле.

Блондинка нерешительно подняла кубок.

— Обеими руками, — уточнил я, и девушка взяла кубок в обе руки.

Держать кубок так, во-первых практично, а во-вторых эстетично. Практично в смысле большего контроля сосуда, а эстетичность имеет отношение к симметрии, подчёркивающей красоту рабыни. Но, помимо этого, при таком способе обе руки рабыни ясно видны. У неё нет свободной руки, например, чтобы выхватить кинжал, или насыпать порошок в кубок. Говорят, что когда-то давно, в Турии, свободная женщина, вооруженная кинжалом, переодевшись рабыней, попыталась убить Убара, подавая ему напиток. К счастью для Убара нападение провалилось. К сожалению для потенциальной убийцы, она оказалась не в состоянии убежать. Похоже, её анонимные наниматели и не собирались предоставлять ей возможность убежать, поскольку приготовления для такого отступления могли быть замечены и, возможно, закончились бы тем, что заговорщики оказались схваченными, лишившись прикрытия своей анонимности. Пытаясь убежать, женщина упёрлась запертые перед нею двери, была схвачена и подвергнута раскалённому железу, а Убар позже получил от неё большое удовольствие. Также, учитывая, что она происходила из благородного семейства Турии, её публичное порабощение, демонстрация на триумфах и прочие унижения, порадовали горожан. Её больше не носили в её портшезе рабы, из-за чего гражданам приходилось прижиматься к стенам, теперь в городе она была ниже тарска. И, конечно, ей, закованной в цепи, пришлось побывать во многих пага-тавернах. Порой мы задаём себе вопрос, почему женщина готова рискнуть столь многим? Иногда мы спрашиваем себя, нет ли секретных шестерёнок, пружин и моторов глубоко в уме и сердце женщины, которые побуждают их выходить на пугающие, но манящие дороги. Мы задаёмся вопросом, почему некоторые из них подвергают себя опасности, почему они отправляются в опасные поездки и путешествия, почему они выходят ночью на высокие мосты. Возможно, та женщина, нашла свой собственный путь, искать ошейник. Если так, то она нашла то, что искала. Трудно понять ум, но ещё труднее, как мне кажется, понять сердце.

В любом случае обе руки должны быть на кубке.

Константина встала, держа кубок обеими руками, и приблизилась к Пертинаксу. Она наклонилась и, не скрывая раздражения, протянула кубок мужчине.

— На коленях, — указал я ей, и блондинка, с сердитым видом, опустилась на колени.

Пертинаксу, насколько я мог это сказать, понравилось видеть её перед собой на коленях. Как правильно она смотрелась в этой позе.

Интересно, подумалось мне, не мог ли где-то внутри Пертинакса прятаться мужчина.

Константина снова протянула кубок своему владельцу.

— Нет, — остановил я её.

— Я на коленях, — возмутилась она. — Чего ещё Вы от меня хотите?

— Ты что, никогда не подавала вино или пагу мужчине? — полюбопытствовал я.

— Чего Вы хотите? — повторила свой вопрос девица.

— Сесилия, — позвал я, — похоже, у нас здесь имеется невежественная рабыня. Проинструктируй её.

— Но я тоже, во многом невежественна Господин, — призналась моя рабыня, — Я научилась лишь немногому.

— Это верно, — согласился я, — просто сделай то, что Ты можешь.

— Меня не будет инструктировать рабыня, — заявила Константина, и поспешила добавить: — Такая рабыня.

— Тогда Ты будешь раздета и проинструктированы моим ремнём, — предупредил я.

— Я протестую, — возмутился Пертинакс.

— У Вас здесь нет Домашнего Камня, — отмахнулся я.

— Это — моя хижина, — напомнил он.

— А я в этом не уверен, — усмехнулся я.

— Вы не мой владелец, — сказала Константина. — Вы не можете бить меня!

— Ты, правда, так думаешь? — спросил я.

— Нет, — призналась она.

Теперь блондинка смотрела на меня без особой уверенности. Возможно, она впервые ощутила на себе глаза мужчины, который может пройтись плетью по её спине и бёдрам. Я видел, что она пыталась свыкнуться с этой мыслью. Также, я заметил, как в её глазах вспыхнул страх, но одновременно, возможно, что-то ещё.

Я подозревал, что прежде она никогда не была подчинена воле мужчины.

Конечно, мужчины обычно не спешат наказывать чужих рабынь, зачастую ограничиваясь строгим выговором и требованием сообщить о проступке хозяину, ну максимум пощёчиной, чего не скажешь о свободных женщинах, склонных быть довольно свободными в этом отношении. Но разве рабыни не называют любого свободного мужчину «Господином», а свободную женщину «Госпожой»?

Кроме того, Константина явно нуждалась в исправлении поведения, и я подозревал, что в её случае мог бы быть готов отступить от своих обычных принципов и сделать исключение лично для неё.

Безусловно, если будь она свободной женщиной, то о плети не шло бы речи от слова вообще. Свободные женщины на Горе, впрочем, как и на Земле, свободны делать многое из того, чего бы им хотелось, практически не опасаясь последствий. Они свободны делать почти всё что угодно без страха перед наказанием. Эта снисходительность и терпимость, разумеется, не распространяется на рабынь.

— Господин? — спросила разрешения Сесилия.

— Начиная, — кивнул я.

— Ты перед своим господином, — сказала брюнетка. — Расставь колени.

Я буквально ощутил, что Сесилия будет наслаждаться этим процессом.

— Никогда! — возмутилась Константина.

— Живо, рабыня! — бросила Сесилия.

Константина бросила меня умоляющий взгляд, но, боюсь, нашла мало утешительного в моих глазах.

— Ай-и! — негромко протянул Пертинакс.

Константина теперь стояла перед ним, широко расставив колени, в позе гореанской рабыни для удовольствий. Я пришёл к выводу, что он никогда не видел эту женщину в такой позиции.

Очевидно, что ему это доставило удовольствие, чего не скажешь и Константине.

— Прижми металл кубка к животу, — приказала Сесилия. — Придави так, чтобы Ты могла почувствовать его. По-настоящему чувствовать металл прижатый к твоему животу. Уверена, Ты понимаешь это. Металл у твоего живота. Сильнее. Уже лучше. Сильнее. Вот так хорошо. Теперь к груди, мягко, но твердо. Почувствуй металл.

Я не мог не отметить, что Константина теперь дышала по-другому. Её взгляд, обращённый ко мне стал почти жалобным. Думаю, она не понимала своих эмоций.

— И смотри на своего господина, а не на моего, — раздражённо бросила Сесилия.

Константина, как мне показалось неохотно, повернулась к Пертинаксу, продолжая удерживать кубок у груди.

— Теперь, — продолжила инструктаж Сесилия, — подними кубок к губам и, глядя поверх края на своего хозяина, поцелуй кубок. Нежно. А теперь лизни его, медленно и с любовью, поскольку он — твой господин, и он разрешил тебе, простой рабыне, прислуживать ему. И не отводи глаз от твоего собственного хозяина, рабыня!

Константина вернула взгляд на Пертинакса, и тут же испуганно опустила голову. Возможно, это был первый раз, когда она видела, что он смотрит на неё, как на ту кем она была, или, предположительно была, как на рабыню.

— Теперь, — сказала Сесилия, — вытяни руки с кубком вперёд к своему владельцу и покорно склони голову между ними.

Это, конечно, красиво смотрится.

Пертинакс, казалось, даже забыл, что ему надо было принять кубок. А может, он просто не хотел, чтобы этот момент закончился слишком быстро. Наконец, он взял кубок и отпил из него.

— Спасибо, — на автомате поблагодарил он.

— А вот благодарить её не надо, — сообщил я ему. — Это большая честь и привилегия для рабыни, когда ей позволяют обслужить её господина. Кроме того, это ведь именно то, для чего она нужна.

— Верно, — согласился Пертинакс.

— Ну что, девка, это было не настолько трудно, не так ли? — спросил я у Константина.

— Нет, — буркнула она.

— Нет, что? — уточнил я.

— Нет, Господин, — исправилась блондинка.

— Теперь Ты можешь отступить, — подсказал я, — но оставаться поблизости, стоя на коленях. Ты можешь потребоваться позже.

— Потребоваться? — неуверенно переспросила она.

— Для дальнейшего обслуживания, — пояснил я.

— Да, — сказала она и, споткнувшись, добавила: — Господин.

Пертинакс, казалось, был не способен оторвать глаза от своей рабыни. Меня всё мучил вопросом, что же за отношения могли быть между ними?

— Я могу подать пагу Господину? — поинтересовалась Сесилия.

— Давай, — кивнул я, и девушка протянула мне кубок.

У неё это прекрасно получилось. Я отвлёкся, но был уверен, что Константина внимательно наблюдала за всем процессом со стороны.

Какой невероятно красивой стала прежняя мисс Вирджиния Сесилия Джин Пим!

Затем брюнетка отползла немного и замерла, стоя на коленях чуть в стороне, где она была незаметна, но оставалась под рукой, в готовности если потребуется, если в ней появится необходимость, или если её захотят. Рабыня не уходит от господина без его разрешения.

Я осушил кубок и поставил его рядом с собой.

— Благодарю за гостеприимство, — сказал я, обращаясь к Пертинаксу.

— Это — пустяк, — отмахнулся тот. — Я надеюсь, что Ты останешься на ночь.

— Другие, я так понимаю, — предположил я, — ещё не прибыли.

— Какие другие? — опешил мужчина.

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

— Я не понимаю, — растерялся он.

— Так может, нам стоит поговорить? — осведомился я и, повернувшись к Константине, которая пошевелилась и, казалось, собиралась встать, приказал: — Оставайся, на своём месте.

Похоже, блондинка совершенно не была приучена повиноваться мужчинам. Мне это казалось более чем странным, поскольку на её шее красовался ошейник.

— Как скажешь, — неуверенно сказал Пертинакс. — Но о чём Ты хочешь поговорить?

В этот самый момент, крыша хижины вдруг затряслась, сверху, с неба, послышался шум. Это было как внезапно налетевший шквал, мгновенно разразившийся в ясном небе шторм. Это длилось не дольше доли ена.

— Господин? — только и смогла выговорить ошеломлённая Сесилия.

Константина выглядела здорово напуганной. Возможно, ей уже приходилось видеть тарнов.

Я же остался невозмутимо сидеть на своём месте.

— Мигрирующие тарны, — прокомментировал Пертинакс.

— С каких пор тарн стал перелётной птицей? — осведомился я.

— Тогда лесные тарны, — пожал он плечами.

— Тарны живут в горах и на равнинах, — заметил я. — Они нечасто посещают леса, поскольку не могут охотиться в них из-за близко стоящих деревьев.

— Быть может, это был гром, — предположил Пертинакс.

— Тебе, конечно, может быть не знаком этот звук, — хмыкнул я, — но только не мне. Это было пролёт нескольких тарнов, возможно, отряда тарновой кавалерии.

— Нет, — покачал он головой, — это не кавалерия.

— Во всяком случае, не дисциплинированная, — уточнил я.

В тарновой кавалерии удары крыльев синхронны, примерно как шаг марширующей колонный солдат. Обычно ритм задаётся ударами барабана. Это одно из величественных зрелищ Гора — пролёт, маневрирование и кружение отрядов такой кавалерии в небе, грандиозный вид, по-своему, мало чем отличающийся от слаженных манёвров флота галер на просторах сверкающей Тассы.

— Многочисленная группа наёмников или рейдеров? — предположил я.

— Они не осёдланы, — сообщил Пертинакс.

— Тогда, не понимаю, — прищурился я.

— Не говорите, — прошипела Константина. — Молчите, дурак!

Пертинакс как-то съёжился и уставился в пол перед собой.

Тогда я встал, подошёл к своему мешку, покопался в вещах, ища то, что мне было нужно, а затем вернулся и встал перед Константиной, всё так же стоявшей на коленях. Я намотал её волосы на кулак и, когда она вскрикнула, повернул руку, прокрутив блондинку вокруг оси, бросил её на спину, и тут же переступил через её тело и опустился на колени. Рабыня беспомощно задёргалась, придавленная к полу моим весом. Она дикими глазами смотрела на меня, когда я заталкивал плотно сложенную тряпку ей в рот. Затем, перевернув её на живот, я закрепил кляп на месте, закрепив завязки на её затылке. После этого я, заломил руки женщины за спину, скрестил её запястья и стянул их верёвкой. Точно так же я поступил с её лодыжками, после чего притянул их и привязал вплотную к запястьям. Такой способ связывания, надо признать, крайне неприятен. Закончив со связыванием, я поднял Константину, вынес наружу и бросил в кучу сухих листьев в нескольких шагах от входа хижины. Оставив её одну в темноте, я вернулся назад, сел со скрещенными ногами на прежнее место и, пристально посмотрев на Пертинакса, сказал:

— У меня нет никакого интереса убивать тебя, но мне кажется, мы должны поговорить.

— Конечно, — согласился он.

— Признаться, я сомневаюсь, что Ты — гореанин, — начал я. — А вот то, что Ты не из Порт-Кара, и не лесничий, знаю точно. Мы с моей рабыней были высажены на том пляже неслучайно, и несомненно нас должны были встретить. И, какое совпадение, появляешься Ты, естественно, случайно. Не верю я в такие совпадения и случайности. На кого Ты работаешь?

— На неких людей, — неопределённо ответил Пертинакс.

— На Царствующих Жрецов? Или на кюров? — уточнил я своё вопрос.

Разумеется, Царствующие Жрецы знали координаты приземления корабля Пейсистрата, но, точно так же, это знали и кюры, ведь именно через них координаты безопасного места посадки были переданы работорговцу.

— Я ничего не знаю, ни о Царствующих Жрецах, ни о кюрах, — заявил Пертинакс. — Разве они не мифические существа?

— Нет, — хмыкнул я, — точно не мифические.

— Люди, — повторил Пертинакс, — некие мужчины.

— А эти мужчины, служат Царствующим Жрецам или кюрам? — настаивал я.

— Это мужчины, — стоял на своём он. — Больше я ничего не знаю.

— Не думаю, что Ты боишься незнакомцев, прибывающих в эти леса на галерах, — предположил я. — Подозреваю, что тебе о них что-то известно.

Хозяин хижины промолчал, и тогда я продолжил:

— Объясни мне что это были за тарны.

— Они из Тентиса, — ответил Пертинакс. — По крайней мере, большинство из них. Некоторые их других мест.

Тентис — один из высоких гореанских городов, расположенный к северо-востоку от Ко-ро-ба и славящийся своими стаями тарнов.

«Тентис, славящийся стаями тарнов» — это точно такое же устойчивое выражение, как «Великолепный Ар», или «Ко-ро-ба, башни утреней зари», или «Порт-Кар, бриллиант сверкающей Тассы» и так далее.

— Откуда Ты знаешь, что они не были осёдланы? — спросил я.

— Они взрослые, но молодые и не обученные, — сообщил мой собеседник. — Немногие, разве что опытные тарнстеры или крутые тарнсмэны, осмелились бы приближаться к ним в их теперешнем состоянии. Они связаны в караван длинными верёвками. Их доставляют в точку рандеву в лесу.

— Около Александры, — подытожил я.

— Да, — кивнул он, поражённо уставившись на меня.

— Здесь какая-то тайна, — сказал я. — Не хочешь поведать о её природе?

— Я знаю очень немногое, — развёл руками Пертинакс, — но я могу организовать тебе встречу с теми, кто знает больше.

— Из того что Ты сказал, я могу заключить, — сказал я, — что в том лесу на берегу моря, Ты мог ждать не меня, а неких других.

— Они находятся в лесу, — кивнул он. — Но они не придут сюда. Я отведу тебя туда через два дня.

— Твоя рабыня, — заметил я, — крайне нуждается в том, чтобы призвать её к порядку.

— После того, как Ты обошёлся с ней этим вечером, — усмехнулся Пертинакс, — я больше чем уверен, что она гораздо лучше чем прежде узнала о том, что она — женщина.

— Очень жаль, — хмыкнул я, — что некоторым женщинам нужно напоминать об этом.

— Она думает о себе, как о мужчине, — сказал он.

— Она сильно ошибается, — заверил его я. — Следует помочь ей пересмотреть её взгляды.

То, что она была женщиной, любой мог увидеть с первого взгляда, даже если сама она этого умом не понимала.

Конечно, она была отлично сложена, и, на мой взгляд, после некоторого обучения и осмысления того, чем должна быть рабыня, могла бы иметь хороший спрос.

Интересная вещь, подумал я, эта Книга Женщины. Сколь немногие решились открыть эту книгу. Неужели она так надежно запечатана? Так ли трудно взломать эту печать и открыть обложку? А сколько самих женщин побоялось открыть эту книгу и прочитать то, что в ней написано. Но находятся и те, пусть немногие, кто осмеливается, с любопытством и трепетом, открыть книгу и начать читать то, что там написано. А затем, страницу за страницей, они просматривают древний текст, и внимательно вчитываясь в строки, обнаруживают в них себя. Только я думаю, что в той книге нет заключительной страницы, потому что это книга без конца, потому что это — Книга Женщины.

— Она ведь с Земли, не так ли? — поинтересовался я.

— Да, — кивнул Пертинакс.

— Как и Ты сам?

— Да, — не стал отрицать мужчина. — Но, нетрудно догадаться, что Ты и твоя рабыня тоже оттуда. Судя по акценту.

— Английский, — признал я.

— Я так и подумал, — усмехнулся Пертинакс.

— Ты канадец или американец? — уточнил я.

— Канадец, — ответил он.

— А твоя рабыня? — полюбопытствовал я. — Тоже из Канады?

— Нет, — покачал головой канадец. — Она американка, с восточного побережья Штатов.

— Превосходное место для отлова рабынь, насколько я понимаю, — заметил я.

— Возможно, — пожал плечами Пертинакс. — Мне трудно судить.

Мне вспомнилось, что Пейсистрат, попробовавший множество женщин разных стран и континентов, чрезвычайно лестно отзывался о нескольких регионах: Канада, Австралия, Англия, Франция, Германия, Япония, Тайвань, Гавайи, юго-запад, западное и восточное побережье Соединенных Штатов и ещё некоторые места. Ещё он говорил, что ему бывает приятно брать красивых, очень умных, рафинированных, цивилизованных женщин, которые, кстати, часто бывают недовольны своей жизнью, и даже по глупости пребывают в состоянии войны со своим полом, и преподать им их ошейники.

— Она из Нью-Йорка, — сообщил Пертинакс.

— Не правда, — не согласился я. — У неё другой акцент. Я жил там одно время.

— Тогда откуда-то ещё, — пожал он плечами.

— Вероятно, приезжая, — предположил я, — возможно, из Кливленда, Цинциннати, Чикаго, Лос-Анджелеса или Сан-Франциско.

— Честно говоря, не знаю, — развёл руками Пертинакс.

— Возможно, одна из тех решительных и честолюбивых, но не слишком скрупулезных особ, намеревавшихся, перебравшись в мегаполис, добиться богатства и успеха любой ценой.

— Это точно, — улыбнулся мой собеседник.

— Таких как она пруд пруди, — констатировал я.

— Согласен, — кивнул Пертинакс.

— В результате, — подытожил я, — эта дорожка привела её на Гор, прямиком в ошейник.

— Да.

— Вот только, как мне кажется, она ещё не понимает значения своего ошейника, — заметил я.

— Не понимает, — согласился мужчина.

— Так преподавай ей это, — предложил я.

— Ты не понимаешь, — покачал он головой. — Она мне начальник. За её спиной стоят большие деньги. Именно она наняла меня на работу.

— У рабыни такая власть? — удивился я.

— Выглядит именно так, — развёл руками Пертинакс.

— Через два дня, насколько я понимаю, Ты будешь готов приоткрыть для меня эту тайну, не правда ли?

— Мы уйдём через два дня, — кивнул он. — Намечено рандеву, и я отведу тебя к его месту.

— Ты думаешь, что после этого ты останешься в деле? — поинтересовался я.

— Конечно.

— Кажется, Ты запутался, парень, — покачал я головой.

Он озадаченно посмотрел на меня, и в его глазах мелькнула тревога.

— Нет, — наконец, сказал Пертинакс.

— Поживём, увидим, — пожал я плечами.

— Не пора ли освободить Константину? — спросил он.

— Оставим её там, — остановил я его движение. — Пусть она поёрзает в темноте какое-то время. Это будет полезно для неё.

— Это подходяще? — уточнил канадец.

— Вполне, — заверил его я, — она же рабыня.

— Не исключено, что она сможет освободиться сама, — предположил Пертинакс.

Тут Сесилия не выдержала и прыснула смехом в ладошку. Похоже, её позабавило это предположение.

Пертинакс озадаченно посмотрел на девушку.

— Её связал воин, — объяснил я веселье моей рабыни.

— Понятно, — хмыкнул Пертинакс.

— Её, конечно, могут украсть, — заметил я, — скажем, кто-нибудь из тех проходимцев, на которых Ты иногда ссылался, или, её может утащить слин, чтобы съесть в неком укромном месте.

— Мы должны вернуть её, немедленно, — забеспокоился канадец. — И развяжи её!

— Как только, так сразу, — усмехнулся я. — Насколько я понял, Ты знаешь, кто я такой.

— Ты — тарнсмэн, известный как Тэрл Кэбот.

— Ты прочитал ошейник моей девки? — спросил я.

— Нет, — ответил он.

— Значит, Ты всё-таки ждал именно меня, — заключил я.

— Да, — признал Пертинакс.

— Да, я — Тэрл Кэбот, — кивнул я. — Но похоже этот факт менее интересен, чем то, что я тарновый наездник.

— Думаю да, — подтвердил он мою догадку.

— Господин! — встрепенулась Сесилия. — Я слышу движение снаружи.

— Да, — кивнул я, — это — слин.

— Господин! — испуганно вскрикнула девушка.

— Он там уже некоторое время, — отмахнулся я.

— Я не смогу выйти, — заявил Пертинакс, резко бледнея. — Я не охотник, и не дрессировщик слинов. Я не справлюсь со слином. Он меня просто убьёт!

— Да не волнуйся Ты так, — успокоил я Пертинакса. — Я видел его, когда выходил. Слин — упорный охотник. Он явно шёл по другому следу, которым был заинтересован больше всего на свете. Самое большее что он может сделать, это обнюхает твою Константину, ну потыкается немного в неё своей мордой. В его охоте она будет не больше, чем помехой или отвлекающим внимание фактором. Он даже мог быть не голоден. Скорее всего, к настоящему времени его уже и нет поблизости.

— Приведи её, — потребовал Пертинакс. — Я прошу!

— Она всего лишь рабыня, — напомнил я ему.

— Пожалуйста! — попросил он.

— Безусловно, — признал я, — за неё не получится выручить хороших денег, если она будет порвана слином.

— Пожалуйста! — взмолился Пертинакс.

— Я видел зверя, — сказал я. — Я наблюдал за ним. Нет никакой опасности.

— Пожалуйста! — простонал он.

— Этот был занят, — сообщил я.

— Здесь может быть другой, — предположил мужчина.

— Слин — животное территориальное, — пояснил я. — Маловероятно, чтобы поблизости был ещё один.

— Пожалуйста! Пожалуйста!

— Ну ладно, — махнул я рукой и, нехотя, поднялся на ноги.

Покинув хижину, я подошёл к тому месту, где оставил девушку. Слина не было, как я и ожидал. При свете одной из лун, пусть самой крупной, но ещё не полной, я смог разглядеть немногое. Листья вокруг неё были разбросаны, что позволяло предположить, что рабыня, по крайней мере, поначалу, сильно дёргалась, извивалась и перекатываясь. Также я рассмотрел следы слина около неё, и смог унюхать его запах оставшийся на листьях. Константина, учитывая кляп, была неспособна привлечь внимание к тому, что, как ей казалось, было ужасной опасностью. Услышать что-либо можно было бы только если находиться рядом с ней. Когда я появился около девушки, она тут же потеряла сознание. Подобрав бесчувственное тело, я занёс её в хижину, а Пертинакс, бросив на меня взгляд полный благодарности, немедленно закрыл и запер дверь. Я развязал узлы, вытащил кляп изо рта пребывавшей в обмороке девушки, после чего прибрал верёвки в свой мешок, а лоскут ткани встряхнул и разложил просушиться. Константина, всё ещё лежавшая в полубессознательном состоянии на полу хижины, что-то пробормотала, свернулась в позу эмбриона и задрожала.

— Давай-ка, посмотрим на её ноги, — предложил я.

— Нет! — вскрикнул Пертинакс.

Но я уже задрал подол туники так, чтобы открыть большую часть её ног, на которые, что и говорить, приятно было посмотреть. Впрочем, в рабыне это ожидается.

Девушка заскулила, но, испуганная, не сделала ни малейшей попытки одёрнуть тунику. Похоже до неё начало доходить, что с ней могло быть сделано много чего, что понравилось бы другим, и что она должна была покорно подчиниться их желанию.

Пертинакс рассматривал её с явным волнением. Он что, никогда не видел рабыню?

— Уже поздно, — заметил я. — Возможно, нам стоит ложиться отдыхать.

— Здесь есть одеяла, — сообщил Пертинакс.

— Хорошо, — кивнул я.

— И есть два набитых травой матраса, — добавил он.

— Почему у тебя их два? — осведомился я и, не дождавшись ответа Пертинакса, сказал: — Мы с Сесилией, если у тебя нет возражений, разделим этот матрас.

— Конечно, — не стал возражать Пертинакс.

— Конечно, матрас должен быть у вас, Господин, — заметил Сесилия, — а я должна спать в ваших ногах.

То, что она имела в виду, было обычным порядком в гореанском жилище, о котором ей рассказали другие рабыни во время её пребывания в Цилиндре Удовольствий, спутнике Стального Мира, который мы не так давно покинули. Рабыне свойственно спать в ногах кровати хозяина, прикованной там цепью к рабскому кольцу. Однако в такой ситуации у неё, вероятно, будет как минимум циновка, а зачастую глубокие роскошные меха, на которых можно с комфортом вытянуться. Фактически, рабыня чаще всего используется на таких мехах, из-за чего о них обычно говорят как о «мехах любви». Разумеется, если ею оказались не удовлетворены, её могут оставить спать на цепи в ногах постели на голом полу, причём без одеяла. Это, между прочим, далеко не так приятно, и, конечно, у рабыни будет некоторое время, чтобы обдумать, каким образом она могла бы пытаться стать более приятной для своего владельца. А если рабыне позволено разделить с господином поверхность кровати, то это признак его явного расположения. С другой стороны, я подозреваю, что это отнюдь не редкость, и, возможно, этим могут похвастать многие рабыни. В конце концов, приятно иметь под боком рабыню, которую можно использовать в любом ане ночи или утра. Это — переломный момент в неволе рабыни, когда ей впервые разрешают подняться на поверхность кровати господина.

— Возможно, позже, — хмыкнул я. — Я воздерживался уже больше двадцати анов.

— Да, Господин, — улыбнулась Сесилия, лучась удовольствием и предвкушением.

А Пертинакс присел около Константины, лежавшей неподвижно, напуганной, оцепенелой, не верящей в произошедшее, и сказал:

— Позволь я помогу тебе перебраться на твою постель.

— Э нет, — остановил я его, вставая и приближаясь к ним. — Ты, Пертинакс, являешься господином. Это у тебя будет постель, а не у рабыни. Она будет спать либо на полу в ногах кровати, либо снаружи.

— Конечно, нет, — возразил мужчина.

Я ткнул блондинку ногой, причём без особой нежности, отчего та вздрогнула и захныкала.

— Ты понимаешь, рабыня? — спросил я.

— Да, — всхлипнула она, — Господин.

— Тогда ползи к своему хозяину, — велел я, — целуй его ноги и проси разрешить тебе спать в ногах его постели.

Константина, поднявшись на четвереньки, опустив голову, подметая волосами пол, подползла к Пертинаксу, наклонилась и, поцеловав его ноги, выдавила из себя:

— Я прошу разрешить мне спать в ногах вашей постели, Господин.

— Ой! — вскрикнул Пертинакс, наполовину испуганно, наполовину восхищённо.

— Нравится? — спросил я его. — Рабыня ждёт ответа на свою просьбу.

— Ты можешь сделать так, — дрожащим голосом сообщил ей Пертинакс.

— Спасибо, Господин, — пробормотала рабыня, и поползла к своему месту.

Сесилия сдёрнула с себя тунику, как красивое, свободное, бесстыдное маленькое животное, которым она собственно и была, и опустилась на колени в ногах матраса с левой стороны от него. Затем она приподняла его край, наклонилась и, поцеловав его, нетерпеливо и с надеждой посмотрела на меня, стараясь прочитать моё желание. Но я уже был не в силах терпеть и, протянув руку, схватил её за волосы, и бросил её, вскрикнувшую от боли и восхищения, рядом с собой на матрас.

Даже в Цилиндре Удовольствий рабские огни неплохо горели в прекрасном, беспомощном, уязвимом маленьком животике Сесилии, а вскоре, как это распространено с рабынями, она превратилась в их жертву и пленницу.

Вот так пламя их потребностей бросает рабынь к ногам рабовладельцев, даже к ногам тех, кого они могут ненавидеть всем сердцем.

Я не скупился на экстазы Сесилии, и при этом я не препятствовал им. Кое-кто из рабовладельцев пытается стыдить своих рабынь из-за того, с чем они ничего не могут поделать, фактически, за те реакции, за которые сами же, возможно, несут значительную долю ответственности, особенно если они знали своих невольниц в бытность высокими, холодными свободными женщинами, а теперь, своим желанием, унизили до скулящих, умоляющих животных. Лично мне это кажется жестоким. Впрочем, это действительно помогает девушке в страдании и позоре смотреть на себя, как на рабыню, поскольку она вспоминает своё прежнее презрение к подобным реакциям рабынь. Теперь она сама понимает то, чем это может быть, испытав на своём опыте муки и экстазы подчинения. И, наконец, запрокидывает голову и говорит: «Да, да!» своему ошейнику и всему остальному.

Сесилия потерявшаяся в своих экстазах была полностью довольна произошедшим, да и её хозяин, если кому-то интересно, был более чем доволен своей рабыней.

Константина, поднявшись на колени, смотрела на нас с той стороны хижины круглыми сухими глазами. В помещении стоял полумрак, подсвеченный углями тлеющими в очаге.

— Она — рабыня, рабыня! — заявила блондинка.

— Да, да, да, — задыхаясь, проговорила Сесилия, всё ещё пребывавшая вне себя от «восторга ошейника».

— Отвратительный! Омерзительно! — прошипела Константина.

— Пертинакс, — позвал я. — А не взять ли тебе свою рабыню, и не разложить её для соответствующего использования.

— Нет, нет! — воскликнул мужчина, явно напуганный подобным предложением.

Тогда я перекатился на бок и продолжил борьбу с живой вещью, зажатой в моих руках, целующей и облизывающей меня, задыхающейся и дёргающейся, желающей большего и большего.

Позже, спустя ан или даже больше, утомлённая Сесилия уснула. Насколько я понял, Константина тоже уже видела десятый сон. Я же лежал с открытыми глазами, уставившись в балки и солому крыши хижины, размышляя над тем, кого мне предстояло встретить через два дня, или около того?

— Кэбот, — услышал я тихий шёпот.

— Что, — стараясь не разбудить девушек, отозвался я.

— Ты что-то говорил о том, что я запутался, — напомнил Пертинакс.

— Да, — ответил я.

— Мне должны заплатить, — сообщил он, — и на этом мои дела с ними заканчиваются.

— Я так не думаю, — буркнул я.

— А что на счёт неё? — спросил он.

— Ты о рабыне? — уточнил я.

— О Константине, — сказал он.

— Она тоже запуталась, — заверил его я.

Теперь я был больше чем уверен, что его работодатели представляли не Царствующих Жрецов, но других, возможно бандитов или торговцев, так или иначе связанных с кюрами. Я был уверен, что некая группа кюров в Стальном Мире, могла получить доступ к координатам нашего приземления. Конечно, ведь безопасность в тот момент была серьёзно ослаблена, а могла и сознательно быть подвергнута компромиссу.

Обычной практикой для кюров было нанимать агентов на Земле, обычно через союзников, чаще всего, работорговцев. Несомненно, имелось несколько возможных сетей, вовлечённых в такие вопросы. Щупальца Стальных Миров многочисленны, разнообразны и искусны.

Мои суждения в данном вопросе строились прежде всего на участии в этом деле Константины. Просто казалось очень сомнительным, что её могли бы использовать в своих целях Царствующие Жрецы. Какой смысл им, при их полноте власти, в таких инструментах? А с другой стороны, она была именно тем типом женщины, которую работорговцы, следуя схемам кюров, захотели бы нанять на работу. Когда нужда в услугах таких как она отпадала, всегда находились другие вещи, которые могли быть сделаны с ними. Всегда есть рынок и ошейник. Такие женщины, тщеславные и самовлюблённые, корыстные и жадные, лживые, ослеплённые мечтами о богатстве и власти, не задумываясь предают других, но почему-то уверены, что с ними так не поступят.

Ожидая, что будут возвращены на Землю, к власти и богатству, они обычно оказывались за решёткой, возможно, втиснутыми в тесные клетки, из которых в изумлении выглядывали сквозь прутья в ожидании своей продажи.

Почему нет? Они выполнили свою задачу. Пусть теперь послужат ещё немного, заработав, скажем, горстку монет на невольничьем аукционе.

— Что в таком случае мы можем сделать? — поинтересовался Пертинакс.

— Просто свяжи меня с теми, кто нанимал тебя, — посоветовал я.

Признаться, я не знаю, спал ли он той ночью.

Со своей стороны я знал, что Царствующие Жрецы по неким причинам договорились с кюрами, чтобы те высадили меня на берегу не дальше, чем в четверти пасанга от этой хижины. Правда, поначалу я был уверен, что меня должен был встретить кто-то другой, тот, кто действительно состоял на службе у Царствующих Жрецов.

На следующий день я снова пошёл на пляж, на то место, где меня высадили с корабля Пейсистрата.

Конечно, меня должны были встретить там.

Ночью прошёл сильный дождь. Штормило. Осмотрев небо и горизонт, я предположил, что шторм может затянуться на пару дней. Возможно, циклон раскинулся на сотни пасангов от берега. Это могло задержать прибытие следующего судна, шедшего с запада, скажем, со стороны Тироса или Коса. Гореанские корабли, кстати, обычно строятся мелкосидящими и моряки зачастую стараются не терять землю их виду. В сезон штормов немногие рискнули бы выйти в открытое море, предпочтя вытащить свой корабль на берег. С другой стороны суда Тироса и Коса, если собирались достичь берегов материка, лежащего к востоку от них, хотели они того не нет, но должны были пересекать открытое морю, причём в течение многих дней.

Я решил, что снова приду на этот пляж на следующий день.

 

Глава 4

Парус

Отступив за деревья, я наблюдал за морем.

Было раннее утром. Несколькими енами ранее я покинул хижину Пертинакса.

От близкого берега тянуло ни с чем несравнимым запахом Тассы. Так пахла прохлада, пронизывающий ветер, соль её волн, шум прибоя, накат прилива, морские водоросли на берегу. Вода с мягким шелестом забегала на песок, разбивалась на сотни струй среди камней, а затем тем же путём возвращалась обратно на родину, чтобы, влившись в следующую волну вернуться и попытаться забежать немного дальше оставленной ею на пляже мокрой границы. Над полосой прибоя широко раскинув свои узкие длинные крылья, реяли кресты прибережных чаек, оглашая окрестности своими пронзительными криками. Скалы и песок выше линии прибоя после ливня, обрушившегося ночью на окрестности, всё ещё оставались тёмными от накопленной влаги. Лес был омыт и напитан дождевой водой, бриллиантами сверкавшей на шелестящих на ветру листьях. Была во всём этом некая сладость жизни.

Интересно, подумалось мне, было ли правильно, что люди населяли такой мир?

Впрочем, не населяй они его, разве такой мир не был бы чем-то вроде потерянного пространства? В конце концов, кто тогда будет знать, насколько он красив?

У гореанина, кстати, нет привычки загрязнять и поганить свой мир. Он чужд высокомерной уверенности считать себя выше мира, и не склонен относится к нему как к слуге или охраннику. Скорее он расценивает себя, как часть его, такую же как лист или дерево, но, конечно, как часть необычную, часть, которая сознает себя частью этого мира. Он разделяет со своим миром тепло и холод, зимы и лета, свет и тьму, дни и ночи, штормы и штили. Он любит свой мир, и не мыслит себя вне него. Мир прекрасен, но, одновременно, он удивителен и ужасен. Хладнокровно и беззаботно несёт он жизнь и смерть, процветание и разрушение, развитие и упадок. Этом мир не только красоты трав и цветущих талендеров, но и клыков оста, петель хитха, челюстей ларла, безумства стай пирующих джардов, внезапного смертельного броска девятижаберной акулы, когтей слина и клюва тарна.

На пляже было пусто.

Ни одна полоса не отмечала пляж, намекая, что здесь мог бы пробороздить по песку киль длинного корабля, вытянутого на берег.

Горизонт казался чистым, серым, затянутым облаками, но чистым.

Прежде мне казалось наиболее вероятным, что меня встретят агенты Царствующих Жрецов, но столкнулся я здесь только с Пертинаксом и женщиной называемой Константиной. Они, у меня не было сомнений, держали сторону кюров, или точнее, сторону некоторой части кюров. Правда, я не мог сказать, насколько глубоко они были посвящены в свои роли в этих событиях. Кюры, как мне было известно, редко просвещали своих человеческих агентов в хитросплетения и глубину планов их работодателей, как и в отдалённые последствия и конечные цели таких планов. Я знал какая судьба обычно ждала их агентов-женщин, стоило им только выполнить свою задачу. Ни одна из них не была возвращена на Землю с обещанной за их службу платой. В конце концов, это могло бы привести к осложнениям, лишним вопросам, требованиям объяснить происхождение богатства и так далее. Кюры, так большинство хищников, предпочитают скрываться, пока не наступит время действовать. Точно так же их агенты не могли бы влиться в гореанское общество, с его обычаями, клановостью и кастовостью, его системой рангов, статусов и иерархией. У таких женщин даже не было защиты Домашнего Камня. К тому же, они изначально, как и рабыни, были отобраны за их красоту, что не могло не поставить их под угрозу в таком мире, как Гор. Самка табука, если можно так выразиться, оказавшись среди ларлов, недолго будет оставаться без ошейника. Гореане это вам не мужчины Земли. Я не был столь уверен относительно судьбы агентов-мужчин, таких как Пертинакс. На мой взгляд, в посылке их в карьеры или шахты не было никакого смысла. Возможно, в конце их могли попросту ликвидировать. Конечно, кюры не позволили бы им выйти из сферы своих интересов. Это было бы крайне маловероятно. Лично я рискнул бы предположить, что их могли сохранять в резерве, если можно так выразиться, чтобы впоследствии использовать снова. Благодаря знании родного языка Земли, их навыкам и опыту они продолжали представлять ценность как агенты. Кроме того, их могли бы вознаградить и оставить на Горе, если не на Земле, где они могли бы возбудить любопытство. И это был по-своему привлекательный вариант для мужчин. В действительности, как мне кажется, многие из мужчин, могли бы предпочесть гореанские награды, например, золото, власть, рабынь и так далее.

По пути к берегу, мой мозг привычно и автоматически фиксировал множество нюансов, сведений, движений, теней, целостности кустов и веток над головой, состояние грунта ногами, не прижат ли тот лист сильнее соседнего, не смещён ли тот камень на тропе и так далее. В этом не было ничего необычного. Осмотрительность, настороженность, предельная собранность в походе типичны для членов моей касты, особенно когда находишься в незнакомой и потенциально опасной местности. Тем более, что у меня были веские основания подозревать, что в округе мог бы быть другой или другие. Разве меня не должны были встретить?

Но я так и не увидел никого, кто мог бы быть агентом Царствующих Жрецов.

Мне приходило в голову, что такой агент или агенты, возможно, ждали меня здесь, но были убиты.

Однако я не заметил какой-либо обеспокоенности со стороны Пертинакса или его рабыни, Константины, которая могла бы проявиться, будь они замешаны в таком деле.

Безусловно, они могли быть использованы, что называется, втёмную и ничего не знать об этом. А вот кюры могли бы знать. Но с какой вообще стати меня здесь встречают агенты кюров?

Предположительно это должно было быть как-то связано с высадившимися на берегу незнакомцами и с пролетами тарнов, но я не мог взять в толк каким образом.

Или может это всё же было как-то связано с Царствующими Жрецами и их планами? А кюры в этом случае просто решили предотвратить их осуществление или обернуть к их собственной выгоде?

Из тени леса я всматривался в раскинувшееся передо мной море, по-прежнему чистое до самого горизонта.

Когда я покидал хижину Пертинакса, или точнее, которую он использовал, и он, и Сесилия спали. Правда я не был уверен в том, что спала Константина. Хотя, надо признать, выглядела спящей.

Что меня заинтересовало, так это то, что Пертинакс идентифицировал Константину как свою начальницу. Он сам сообщил мне, что, фактически, это она наняла его на работу.

Казалось маловероятным, что на рабыню могли бы возложить такие обязанности и привилегии.

Наконец, в нескольких ярдах от меня раздался негромкий шорох.

Я давно ждал этого.

Значит, Константина действительно не спала. Признаться я не сильно сомневался в этом.

По пути к берегу я оставил явный след, но затем сделал петлю, и занял позицию в укромном месте среди деревьев, в нескольких ярдах позади и в стороне, от того наблюдательного пункта откуда лучше всего был виден берег и к которому вёл мой след.

Как я и ожидал, Константина двигалась к пляжу. Правда, меня несколько удивило, что она, казалось, не придерживалась моего следа, который был достаточно заметен, как мне казалось. Девушка двигалась осторожно, но скорее просто направляясь в сторону берега. У меня не было особых сомнений, что она пыталась шпионить за мной, однако теперь, видя её явную неуклюжесть, и очевидное неумение читать оставленный мною след, я понял, что я ей сильно польстил.

Кюры, конечно, знали, что координаты моей высадки будут известны Царствующим Жрецам. Фактически, они и были предоставлены Царствующими Жрецами.

Эти же координаты, или, лучше сказать, данное место действия, были предоставлены Пертинаксу с Константиной.

Выходило, что агент или агенты, Царствующих Жрецов, казалось, либо опаздывали на точку рандеву, либо были убиты, а от их тел избавились тем или иным способом. То, что Константина всё же пришла на берег, чтобы шпионить за мной, намекало на то, что либо агент или агенты Царствующих Жрецов ещё не прибыли, и блондинка была заинтересована в их обнаружении, либо же, если они всё же прибыли и были убиты, то Константина не знала об этом.

Как уже было обозначено ранее, я был обоснованно уверен, что ни Константина, ни Пертинакс не имели, ни малейшего понятия о каких-либо убийствах произошедших здесь недавно. Если бы такие убийства имели место, то вряд ли бы кюры рискнули поручать это Константине или Пертинаксу, ни даже ставить их в известность об этом, поскольку, обладая таким знанием легче лёгкого выдать себя небрежно брошенным словом, выражением лица, удивлённым колебанием, неловкой неосторожной фразой или паузой.

Вчера вечером был шторм, пришедший с запада, со стороны Тассы. Это могло задержать судно, заставив держаться мористее, или сбить его от курса. Также, откуда мне было знать, какая погода преобладала в предшествовавшие моей высадке несколько дней.

Царствующие Жрецы, знаете ли, редко используют свои собственные корабли на поверхности Гора. Они склонны рьяно хранить свои тайны и приватность. Тёмный, окружённый непроходимыми горами Сардар, местожительство Царствующих Жрецов, надёжно отгорожен от всего остального мира. Это самое священное и запретное место Гора. Соответственно, агенты Царствующих Жрецов по поверхности Гора зачастую передвигаются точно так же, как и все остальные гореане, и обычно от них неотличимы. Зрелище огромных металлических кораблей, снующих туда-сюда в атмосфере Гора, могло бы сделать Царствующих Жрецов слишком постижимыми. Да, поразительными и могущественными, но постижимыми. Вероятно, они считают, что люди будут бояться их сильнее, если не смогут ничего увидеть. А вот то, что они могут видеть, они немедленно начнут исследовать. К тому же, каста Посвященных, утверждающая, что является посредником между людьми и Царствующими Жрецами, со своими жертвами, ритуалами и тому подобной чепухой, очевидно предпочла бы, чтобы Царствующие Жрецы оставались настолько невидимыми и таинственными насколько это возможно. Это позволяет им интерпретировать «волю богов» так, как им вздумается, как правая нога захочет, если можно так выразиться, или, возможно, правильнее было бы сказать, как золото нажмёт на весы. Безусловно, многие Посвященные относятся к своей деятельности более чем серьёзно.

Константина уже была совсем рядом. Она прилагала максимум старания, чтобы двигаться скрытно. Какими бы ни были различные её качества, свойства, ценности и достоинства, делавшие её интересной для мужчин, знание леса в список её сильных сторон точно не входило.

Она озадаченно уставилась на берег моря, покрутила головой из стороны в сторону. Похоже её удивило то, что она не увидела меня.

И где же это я мог быть?

Внезапно она вздрогнула и напрягалась, прижатая спиной ко мне. Рвущийся наружу крик был задушен моей рукой прижатой к её рту.

— Тал, — сказал я на ухо отчаянно извивающейся, но абсолютно беспомощной блондинке.

Я удерживал её некоторое время, пока она не прекратила дёргаться и не расслабилась, то есть пока она окончательно не осознала себя моей пленницей. После этого я убрал руку от её рта, но продолжил держать её спиной к себе.

— И что же Ты здесь делаешь, девка? — полюбопытствовал я.

— «Девка»! — возмущённо повторила она.

— «Девка», «Рабыня», — подтвердил я.

Константина снова задёргалась в моих руках, пытаясь высвободиться, безрезультатно, само собой.

— Девка, рабыня, — повторил я.

— Нисколько! — заявила она.

— Думаю, что у нам нужно поговорить, — заметил я.

— Я пришла сюда за водой! — заявила блондинка.

— Ты собираешься пить воду из Тассы? — усмехнулся я. — Если в округе и есть источник, то он явно не здесь.

— Я заблудилась, — не унималась она.

— А где твоё коромысло с вёдрами? — поинтересовался я. — Несомненно, Ты неплохо выглядела бы, неся воду на подобном устройстве.

— Я пошла поискать родник, — сказала Константина.

Тогда схватил её за правую руку, вывел на границу леса и пляжа и, прислонив спиной к небольшому дереву, связал её запястья позади ствола.

Теперь она стояла ко мне лицом, закреплённая на месте, и бесполезно дёргала руками пытаясь вытянуть их из петель верёвки.

— Отпустите меня! — потребовала Константина, сердито глядя на меня.

— Зачем Ты следила за мной? — спросил я.

— Я не следила за вами! — заявила она.

— А Ты знаешь, что тебя здесь хорошо видно с берега? — поинтересовался я.

Она испуганно осмотрелась и осторожно поинтересовалась

— И что?

— Там в любой момент могут появиться некие незнакомцы, — намекнул я. — Нескольких я видел здесь вчера. Они высаживались с галеры. Пертинакс говорил мне, что они были здесь не единственными. Не исключено, что кое-кто их них может всё ещё быть поблизости. А другие могут прибыть в любой момент.

— Я не понимаю, — заявила блондинка.

— А могла бы, — усмехнулся я.

— Это — Гор, — вдруг сказала она. — Не оставляйте меня здесь, женщину, связанную так!

— То есть Ты признаёшь, что Ты — женщина? — уточнил я.

— Конечно! — воскликнула Константина.

— И Ты не мужчина?

— Нет, — сказала она, — не мужчина, я полагаю.

— Ты полагаешь? — переспросил я.

— Я не мужчина, — ответила она.

— И Ты совсем другая?

— Возможно, — заявила блондинка, всё ещё пытаясь выкрутить руки из петель.

— Ах возможно, — хмыкнул я.

— Да, — вынуждена была признать Константина. — Я совершенно другая!

— Интересно, понимаешь ли Ты это на самом деле, — покачал я головой. — То, что Ты радикально другая, полностью и абсолютно отличаешься, то что Ты восхитительно другая.

— Восхитительно другая? — повторила девушка.

— Да, — кивнул я. — Просто Ты ещё не изучила свою женственность.

— Я ненавижу быть женщиной! — вдруг заявила она.

— Это потому, что Ты ещё не была брошена к ногам мужчин, — пояснил я.

— Развяжите меня, — потребовала Константина.

— Такой Ты мне нравишься больше, — пожал я плечами.

— Развяжите меня! — повторила она.

— Попробуй сама себя развязать, — предложил я.

— Я не могу! — призналась рабыня.

— Значит Ты останешься, связанной, — заключил я.

— Я не следила за вами, — заявила она. — Я пошла за водой и заблудилась.

— И забыла вёдра, в которых должна была принести воду? — усмехнулся я и, не дождавшись её очередного вранья, предположил: — А может, тебе просто захотелось полюбоваться на море рано утром, послушать чаек и всё такое.

— Да, — поспешила согласиться она. — Всё так и было!

— Вероятно Ты боялась быть пойманной за отлыниванием от работы, за что Пертинакс, твой хозяин, мог бы избить тебя?

— Вы раскрыли меня, — натянув печаль на лицо заявила Константина. — Пожалуйста, не выдавайте моему господину.

— У тебя суровый господин?

— Да, — подтвердила она, опустив голова, — я не хочу быть избитой.

— Тебя же за всё твою жизнь ни разу не ударили, — усмехнулся я, и блондинка, вскинув голову, сердито уставилась на меня. — Признаться, мне трудно сказать, есть ли в Пертинаксе мужчина или нет. Если и есть, то его трудно рассмотреть под маской бесхребетного урта.

На мгновение пренебрежительная улыбка мелькнула на её лице.

Как, оказывается, она презирала его!

Что поделать, женщины презирают мужчин за их слабости, и боятся их силы.

— И я сомневаюсь, что Ты когда-либо делала хоть что-то, — заметил я, — не прикинув вначале, как это могло бы быть использовано в твоих интересах.

— Это не правда! — воскликнула блондинка.

— Возможно, когда Ты была моложе, — предположил я.

— Позвольте мне уйти! — попросила она.

— Ты ведь своего рода наёмник, — констатировал я.

— Я — простая, ничего не стоящая рабыня, — смиренно заявила Константина, — всего лишь гореанская рабская девка.

— Так у нас будет разговор? — уточнил я.

— Сначала освободи меня! — тут же потребовала она.

Я отступил и некоторое время рассматривал её.

— И не смотри на меня так! — возмутилась Константина.

— И почему же я не должен этого делать? — осведомился я.

— Ты смущаешь меня! — процедила она.

Безусловно, туника была несколько длинновата и тяжела, но, по крайней мере, её руки были обнажены.

— Пожалуйста, — попросила девушка.

— Рабыня, — сообщил ей я, — должна надеяться, что на неё будут смотреть вот так, и должна надеяться на то, что она сможет добиться расположения в глазах мужчины.

— Животное! — бросила она.

— Ты — рабыня, не так ли? — спросил я.

— Конечно! — признала Константина.

— А твой владелец — Пертинакс? — уточнил я.

— Да! — кивнула девушка.

— Какое у тебя клеймо? — поинтересовался я.

— Я не заклеймена! — сообщила Константина. — Это — жестоко, и Пертинакс, мой господин, не стал так поступать со мной.

— Рабыня должна быть заклеймена, — заметил я.

— А я не заклеймена, — заявила она.

— Ты можешь гарантировать мне это? — спросил я.

— Конечно! — с жаром заверила меня рабыня.

Тогда я шагнул к ней и приподнял подол туники, обнажив левое бедро.

— Монстр! — задохнулась она и опять попыталась натянуть верёвки.

Самое частое место для простановки клейма — левое бедро, сразу под ягодицей. Обычная туника клеймо прикрывает, в отличие от неё, туника с разрезами по бокам делает клеймо легко обнаружимым, точно так же как и другие предметы рабской одежды, например, обычный камиск.

— Не делайте этого! — попросила Константина, пытаясь отстраниться.

Среди рабовладельцев, в конце концов, встречаются левши.

— Животное, монстр! — простонала она.

Я одёрнул тунику и расправил с обеих сторон. Блондинка прижалась спиной к тонкому стволу дерева, и сердито отвернула голову, демонстративно глядя в сторону.

— На тебе нет клейма, — констатировал я, — по крайней мере, в очевидных местах.

— Я вам это сказала, — раздражённо процедила Константина.

— Мне подумалось, что Ты могла лгать, — пожал я плечами.

— Я не лгала, — сказала Константина.

— Рабыня должна быть заклеймена, — заметил я. — Это — недвусмысленная рекомендация Торгового Закона.

— Мой господин слишком добрый человек, чтобы клеймить меня, — заявила она.

— Это не вопрос доброты, — сообщил я. — Это — просто то, что обычно делают с рабыней.

— Хорошо, я не заклеймена, и что? — сказала Константина, поворачиваясь и сердито глядя на меня.

— Ты уверена, что Ты — рабыня? — поинтересовался я.

— Конечно, — кивнула девушка. — Если Вы присмотритесь повнимательнее, возможно, Вы сможете увидеть, что на мне ошейник!

— Ну и как, тебе нравится твой ошейник? — полюбопытствовал я.

— Конечно, нет, — вскинулась она. — Это оскорбительно, унизительно и отвратительно.

— Он что, такой неудобный? — уточнил я.

— Нет, — буркнула девушка.

— Странно, большинство рабынь любят свои ошейники, — заметил я. — Многие не променяли бы их на целый мир.

— Я в курсе, — поморщилась она.

— Это свидетельство их привлекательности, того, что они представляют интерес для мужчин, того, что их нашли достойными этого.

— Я понимаю, — кивнула девушка.

— Ошейник! — бросил я.

— Чего? — озадаченно уставилась на меня Константина, вместо того, чтобы поднять подбородок, и открыть своё горло и окружающий его ошейник.

Я снова приблизился к ней вплотную и, осмотрев ошейник, констатировал:

— На этом ошейнике нет гравировки. Разве он не должен идентифицировать тебя, как собственность Пертинакса из Порт-Кара?

— Это — простой ошейник, — пожала она плечами.

— Несомненно, он заперт, — предположил я.

— Конечно, — кивнула девушка. — Ведь я — рабыня.

Я повернул ошейник и, проверив замок, вернул его в исходное состояние, замком назад.

— Вот видишь! — фыркнула Константина.

То, что она казалась такой спокойной в отношении ошейника, убедило меня в том, что у неё был доступ к ключу. Или он спрятан где-то в хижине, или, что более вероятно, на ней самой. Судя по их отношениям с Пертинаксом, мне казалось ясным, ключ точно не у её воображаемого хозяина.

У меня было достаточно оснований быть уверенным в том, что она не пошла бы на то, чтобы доверить ключ кому бы то ни было, кроме себя самой. В хижине он мог бы быть доступен для других.

Следовательно, ключ должен быть при ней, где-то на её теле.

— Ты что делаешь! — возмутилась блондинка.

— Вот он, — усмехнулся я, — в кайме.

— Не надо! — закричала она, пытаясь отстраниться.

Это была секундное дело, поддеть остриём ножа шов, и вытащить ключ, который я тут же продемонстрировал ей.

Константина отвернула голову в сторону.

Мне даже стало интересно, знала ли она какое наказание ждало гореанскую рабыню за такое преступление. Скорее всего нет.

— Вернитесь! — закричала она мне вслед.

Но я, уже не оборачиваясь, шёл к берегу. Зайдя в воду по щиколотки я, поднял руку.

— Нет! — донёсся до меня отчаянный крик.

С размаха я зашвырнул ключ далеко в волны.

— Нет, нет! — вопила Константина.

Наконец, я вернулся туда, где оставил её.

— Ошейник заперт! — всхлипнула она. — Я не смогу снять его!

— Это обычное дело для рабынь, — пожал я плечами.

— Ты не понимаешь! — прошипела блондинка.

— Чего я не понимаю? — полюбопытствовал я.

— Ничего, — угрюмо буркнула она.

— Не волнуйся, — успокоил я её. — Соответствующими инструментами ошейник снять не сложно. Любой кузнец справится с этим делом без труда.

— Животное! — сквозь зубы процедила Константина.

— Ну и каково чувствовать себя в ошейнике по-настоящему? — поинтересовался я.

— Ненавижу тебя! — прошипела она.

— Теперь, когда Ты на самом деле в ошейнике, — сообщил я ей, — должны вступить в силу другие правила.

— Стойте! — воскликнула блондинка.

Однако, привязанная к дереву, она не могла ни в малейшей степени помешать мне делать своё дело. Я аккуратно, не переходя определённых границ, пожалуй, правильнее сказать, не заходя за них слишком далеко, подрезал её подол так, чтобы он соответствовал типичной длине туники гореанской рабской девки.

— Животное, монстр! — прошипела Константина.

— Не думаю, что Пертинакс будет возражать, — усмехнулся я. — И если ему захочется подрезать ещё больше, сделать тунику по-настоящему «рабски короткой», или «рабски восхитительной», он волен так поступить.

— Ты что, не понимаешь! — воскликнула она. — Если кто-то увидит меня в таком виде, то меня примут за рабыню!

— Так Ты рабыня, или нет? — уточнил я.

— Да, да, — прошептала Константина.

— Кстати, я не сделал тебе разрез слева, — заметил я, — так что гореане подумают, что там клеймо. Если выяснится, что клейма там нет, то они, несомненно, быстро исправят эту оплошность. Уж они-то проследят за этим, можешь мне поверить.

Честно говоря, я сомневался, что она, в том состоянии, в котором была, до конца понимала то, что я говорил.

Тогда я сжал кулаки на вороте туники.

— Нет, — замотала она головой. — Нет!

— Почему нет? — поинтересовался я.

— Я не рабыня! — заявила Константина. — Я — свободная женщина!

— А может, Ты всё-таки рабыня, просто не знаешь об этом, — предположил я.

— Нет, нет! — сказала она. — Я свободная, свободная!

Но я не убирал руки с ворота туники.

— Говори! — потребовал я.

— Меня наняли! — призналась Константина.

— Тебя и Пертинакса, — поправил я.

— Да! — согласилась она.

— Кто вам платит? — спросил я.

— Мужчины, — ответила блондинка, — анонимы. Они связались со мной на Земле, и именно я приняла на работу того, кого Вы знаете как Пертинакса.

— Твой гореанский весьма неплох, — констатировал я.

— На Земле мы несколько недель проходили курс интенсивного обучения, — сказала она, — а потом продолжили его на Горе.

— Продолжай, — кивнул я.

— Мне дали сто тысяч долларов предоплаты, — сообщила Константина, — столько же получил Пертинакс. По выполнении нашей миссии, мы должны были получить по миллиону долларов каждый.

— Транзакция, по-видимому, была сделана в некий банк, случайно выбранный, а вам предоставили то, что выглядело, как документальное подтверждение этого, — прокомментировал я. — Но я уверен, что деньги в действительности никогда не переводились на ваши счета.

Блондинка ошарашено уставилась на меня.

— Разумеется, — продолжил я, — вам позволили снять некие суммы, которые должны были заставить вас поверить в серьёзность нанимателей.

— Больше пяти тысяч долларов, — прошептала женщина.

— Понятно, — сказал я.

— Я заберу остальное, когда вернусь на Землю, — заявила Константина.

— Ну конечно, — хмыкнул я.

— Я вернусь на Землю, ведь так? — сказала она.

— Ты на Горе, детка, — усмехнулся я, — и на Горе Ты и останешься.

— Нет, — замотала она головой. — Нет!

— Будут и другие, — кивнул я, — такие же жадные и глупые, как Ты.

Казалось, её глаза сейчас вылезут на лоб.

— Ты, несомненно сама того не понимая, встала на сторону существ, известных как кюры, — сообщил я. — Однако Кюры, как бы к ним не относились, имеют понимание чести, и того, что является соответствующим и надлежащим. Можешь мне поверить, они не испытывают никакого уважения к предательницам.

— Я не верю тебе! — заявила Константина.

— Это как тебе нравится, — пожал я плечами.

— Что меня может ожидать? — спросила блондинка.

— У тебя приятное лицо и неплохая фигура, — намекнул я.

— Нет! — дёрнулась она.

— Кюров позабавит, — заверил её я, — когда тебя продадут за пригоршню монет.

— Ты пытаешься запугать меня, — предположила Константина.

— Ты знаешь, что тебе никогда нельзя было доверять, — усмехнулся я. — Почему Ты решила, что другим доверять было можно?

— Тебе меня не запугать! — заявила она.

— Когда к твоему бедру прижмут железо, — пообещал я, — Ты узнаешь, кто Ты на самом деле.

— Нет! — воскликнула женщина.

— И тогда Ты наконец будешь чего-то стоить. Кто-то сможет получить от тебя некоторую пользу.

— Нет!

— Продолжай улучшать свой гореанский, — посоветовал я. — Тебя могут сурово наказать за ошибки.

— Отпусти меня! — попросила Константина.

— Куда это Ты собралась? — полюбопытствовал я. — Мы же ещё не закончили наш разговор.

— Освободи меня, — потребовала блондинка. — Что, если кто-то увидит меня в таком виде?

— Каково твой задание здесь? — спросил я.

— Ты же не ожидаешь, что я отвечу на этот вопрос? — осведомилась она.

— Ну, как хочешь, — хмыкнул я, напрягая руки на вороте её туники.

— Не делай этого! — остановила меня женщина. — Ты ведь воин. И у вас есть кодексы. А я свободна, я — свободная женщина! Меня нельзя трогать! Ко мне следует относиться с уважением и достоинством! Я не рабыня! Я — свободная женщина!

Я разжал руки, выпустив ворот её туники, и отстранился.

— А теперь развяжи меня, — потребовала блондинка.

Но я оставил её связанной. У неё действительно были неплохие ноги. Женщины с такими ногами порой вызывают желание наплевать на кодексы.

— Думаю, — кивнул я, — что Ты — действительно свободная женщина, но, тебе стоило бы помнить, что Ты с Земли, а не с Гора. В этом, знаешь ли, кроется значительное отличие. Например, у тебя нет Домашнего Камня.

— А что такое Домашний Камень? — спросила она.

— Уверен, Ты слышала о них, — пожал я плечами.

— Да, — признала Константина, — но я ничего о них не поняла.

— Почему-то я не удивлён, — хмыкнул я.

— И не смотри на меня так! — потребовала женщина, напрягая связанные руки.

— Разве Ты не знаешь, как действует на мужчин вид связанной женщины? — поинтересовался я. — Владельцы довольно часто связывают своих рабынь и приказывают им, извиваться. Рабыне это превосходно напоминает о её зависимости и беспомощности. А владелец, со своей стороны, ещё лучше узнаёт, что эта рабыня — полностью его, распростёртая под его властью, и он находит это приятным и возбуждающим. И женщину тоже возбуждает осознание своей беспомощности и полнота власти её господина, и это быстро приводит её в готовность. Это имеет непосредственное касательство к отношениям доминирования и подчинения, которые распространены в природе. Также, многого в этом направлении можно достигнуть, просто одевая женщину, как тебе понравится, и, уделяя внимание её повиновению и службе. Отношения господин-рабыня обширны и сложны. Они не ограничиваются вопросом использования рабыни для своего удовольствия, хотя, чтобы быть до конца точным, без этого они — ничто.

Константина стояла у дерева практически неподвижно.

— Да, — кивнул я. — Такие женщины, как Ты искушают кодексы.

— Я свободна, — напомнила она. — Свободна!

— Да, — согласился я, — Ты — свободная женщина, но только с Земли. У тебя нет статуса гореанской свободной женщины. В сравнении с гореанской свободной женщиной, защищённой её Домашним Камнем, находящейся в безопасности в пределах стен её города, самодовольной в не подвергаемом сомнению высокомерии её статуса, женщины Земли даже не понимают того, что значит быть свободной. Гореанская свободная женщина величественна в своей свободе. Свободные женщины Земли — не больше, чем вид женщин, порабощение которых гореанские работорговцы считают своей обязанностью. Они смотрят на женщин Земли не как на свободных женщин, а как на рабынь, на которых просто ещё не надели их ошейники.

— Я — женщина Земли! — заявила Константина.

— Это точно, — хмыкнул я.

— Монстр! — выплюнула она.

— Но также верно и то, — продолжил я, — что Ты — свободная женщина Земли, по крайней мере, насколько те женщины могут быть свободными, таким образом, мои кодексы, хотя в данной ситуации это вопрос спорный и очень зависит от интерпретации, действительно достаточны, чтобы остановить меня.

— Превосходно, — улыбнулась блондинка. — А теперь развяжи меня.

— Однако Ты ещё не прояснила для меня свою роль в этом деле, — напомнил я, — как и роль Пертинакса.

— Я и не собираюсь этого делать, — заявила Константина.

— Ну и хорошо, — пожал я плечами.

— Развяжи меня, — настаивала женщина.

Я обернулся и присмотрелся к морю. Теперь я был уверен в том, что точка, недавно появившаяся на горизонте, и казавшаяся не больше, чем морской птицей отдыхающей или спящей на волны, была парусом, хотя всё ещё маленьким из-за разделявшего нас расстояния.

— Корабль, — констатировал я, прищуривая глаза и прикрывая их ладонью.

— Сюда прибыло много таких кораблей, — сказала Константина, всматриваясь вдаль и приподнимаясь на цыпочки.

— Например, тот, который подходил к берегу позавчера, — сказал я, — и с которого высадились, как сказал Пертинакс, твой подчинённый, а вовсе не господин, бандиты, проходимцы и всё такое.

— Развяжи меня! Развяжи меня немедленно! — задёргалась блондинка.

В тот момент меня больше всего интересовало, могло ли это судно, всё ещё казавшиеся крошечными, быть тем, на борту которого находился агент или агенты Царствующих Жрецов.

— Развяжи меня, немедленно! — закричала Константина.

— Раз уж Ты — свободная женщина, — развёл я руками, — пусть и с Земли, я должен обращаться с тобой с некоторой осмотрительностью. В кодексах в данном вопросе много туманного, поскольку обычно предполагается, что Домашний Камень имеется. Конечно, если бы Ты была рабыней, то вопрос с Земли Ты или нет, даже не поднимался бы. Также, хотя тебе это может быть трудно понять, даже от гореанской свободной женщины, ожидается проявление такого же уважения как и от любого другого свободного человека. Если она оскорбляет мужчину, унижает, высмеивает его, или как-либо относится к нему неподходящим или неподобающим с его точки зрения образом, причём тут многое зависит от данного конкретного товарища, некоторым бывает достаточно косого взгляда, её рассматривают как лишившуюся брони её статуса, и мужчина может поступать с ней так, как посчитает целесообразным. В особенности это имеет место, когда между ними не стоит общий Домашний Камень. Другими ситуациями рассматриваемыми как достаточные для лишения женщины социальных и культурных мантий обычно достаточных для защиты её свободы и достоинства могут стать такие действия как ходьба ночью по высоким мостам, предприятие явно небезопасных экспедиций или путешествий, пересечение в одиночку некоторых районов города, вход в пага-таверну и так далее.

— Там точно корабль! — воскликнула блондинка. — Теперь я ясно могу разглядеть его!

— Правильно, — подтвердил я.

— А они могут видеть нас? — даже не пытаясь скрыть своего отчаяния, спросила она.

— Возможно, — пожал я плечами. — У них должны быть подзорные трубы Строителей.

— Что они сделают со мной, — осведомилась Константина, — если увидят меня здесь наполовину голой, связанной и в ошейнике?

— Посадят тебя на цепь, конечно, — ответил я.

— Но я свободна! — возмутилась она.

— Возможно, в лучшем случае ещё пол-ана, или около того, Ты будешь оставаться таковой, — усмехнулся я.

— Я свободна, — повторила женщина. — Как же ваши кодексы! Ваши кодексы! Вы должны защитить меня!

— Вообще-то, мои кодексы не требуют этого, — развёл я руками.

— Но Вы же не оставите меня здесь, в таком виде! — закричала Константина.

— Ошибаешься, — заверил её я. — Это именно то, что я сделаю.

Сказав это, я отвернулся, делая вид, что собираясь уйти в лес.

— Постойте! — взмолилась она. — Подождите!

Я снова повернулся лицом к женщине и выжидающе посмотрел на неё.

— Я расскажу, я буду говорить! — крикнула Константина.

— Как тебе будет угодно, — пожал я плечами.

— Только развяжите меня! — попросила она. — Давайте спрячемся! Они могут увидеть нас здесь. Возможно, они уже увидели нас здесь.

— Не исключено, — не стал успокаивать её я.

— Развяжите меня! — снова попросила Константина, дикими глазами глядя в море.

— Сначала рассказывай, — потребовал я.

— Нас с Пертинаксом доставили сюда на большом корабле и приказали ждать вас, — призналась она, глотая слёзы. — Мы должны были как бы случайно столкнуться с вами и оказать гостеприимство, а затем привести вас в лес к точке рандеву. Пертинакс не знает место, он не был там. Но дорога туда отмечена.

— Что это должно быть за рандеву, — уточнил я, — с кем и с какой целью?

— Мне известно немногое, — ответила она, — знаю только, что они планировали нанять вас для некой услуги.

— Мои услуги не так-то легко заполучить, — хмыкнул я.

— Они собирались повлиять на вас, — пояснила Константина. — Через женщину.

— Какую женщину? — спросил я.

— Этого я не знаю! — заплакала она.

— Я немногое понял из твоих объяснений, — констатировал я.

— Это как-то связано с тарнами и кораблём, большим кораблём, — добавила блондинка.

— Что за женщина? — повторил я вопрос. — О какой женщине идёт речь?

— Я, правда, не знаю, — сказала она.

Наконец я развязал ей руки, и блондинка, отпрянув от дерева, с плачем отбежала на несколько ярдов в лес. Там она остановилась на мгновение и, вцепившись в свой ошейник, принялась дико и истерично пытаться открыть его. Разумеется, у неё ничего не получилось. Прочный, плоский, плотно прилегающий, распространённый в северном полушарии, типичный гореанский ошейник безупречно сидел на ней. Затем женщина попыталась стянуть ниже кромку подрезанной туники, но она прыгнула на место, стоило ей отпустить руки. Тогда, вскрикнув от разочарования, она исчезла за деревьями, по-видимому, спеша предупредить Пертинакса.

Думаю, теперь он будет смотреть на неё несколько по-другому, учитывая изменения произошедшие с её туникой. Надеюсь, он отметит также и разрез на одном из швов, и догадается, что ключа больше нет на его прежнем месте.

«Да, — подумал я, — теперь он точно будет смотреть на неё по-другому».

Несомненно и она сможет заметить тот факт, что на неё теперь смотрят другими глазами.

Правда, я не думал, что у неё были какие-либо причины бояться Пертинакса. А вот с гореанскими мужчинами всё было бы совершенно по-другому.

Я же повернулся в сторону моря, уделив всё своё внимание прибывшему судну, уже покачивавшемуся в каких-то ста ярдах от берега.

Это было круглое судно, с большей осадкой и шириной корпуса, чем у длинного корабля.

Такие суда не предназначены для вытаскивания на берег. Для высадки используются баркасы, один из которых как раз спешно спускали на воду.

Команда баркаса состояла из четырёх гребцов и рулевого. И ещё один человек сидел на носу. Я предположил, что именно он будет тем, кого я ждал, агентом Царствующих Жрецов.

Я подозревал, что Константина к настоящему времени уже должна была добраться до хижины. Вероятно, она сейчас, пребывая в отчаянии, упрашивала Пертинакса, возможно на коленях, учитывая то, как она была теперь одета, бежать.

Безусловно, для меня не имел особого значения тот факт, что она могла бы следить за прибытием нового действующего лица.

 

Глава 5

Старый знакомый

Похоже, баркас не решились вытаскивать на пляж, так что мужчина, сидевший на носу, просто спрыгнул в воду и побрёл к берегу.

— Ты? — удивился я.

— Вижу Ты не забыл времена Пяти Убаров в Порт-Каре, — усмехнулся он.

— Теперь там правит Совет Капитанов, — проворчал я.

— Да, давно это было, — кивнул вновь прибывший, — сколько воды утекло.

— Не подходи слишком близко, — предупредил я его.

— Я без оружия, — сообщил он, разводя руки в стороны и демонстрируя открытые ладони. — Но к другим это не относится.

Мой меч по-прежнему оставался в ножнах.

Две из гребцов спрыгнули с баркаса и теперь стояли по пояс в воде, держа наготове взведённые арбалеты. Тетивы натянуты, болты на направляющих.

Двое оставшихся в лодке гребцов, подрабатывали вёслами, удерживая покачивающееся на волнах судёнышко от вращения. Рулевой так же остался на своём месте, держа руки на рулевом весле.

— Сулла Максим, — выплюнул я.

— Офицер Ченбара из Касры, Убара Тироса, — представился он.

— Предатель Порт-Кара, — добавил я. — Изобретатель ядов.

Мужчина поклонился с шутовской любезностью и с улыбкой сказал:

— Вижу что Ты не забыл.

— Но тебе приходилось варить и противоядия, — заметил я.

— Не по своей воле, — улыбнулся Сулла.

Он получил дозу яда его собственного изобретения, токсин которого со временем вызывал обширный паралич. Ему хватило времени на то, чтобы приготовить противоядие. Его лорд, Ченбар Морской Слин, был не из тех людей, кто одобрил бы отравленную сталь, а я когда-то, двадцать пятого Се-Кара сберёг Убару жизнь. Противоядие, первым делом испытанное на самом Сулле Максиме, было передано в Порт-Кар.

— Не поверишь, но я рад видеть, что с тобой всё в порядке, — заявил Сулла Максим.

— Как вышло, что я вижу тебя здесь? — задал я вопрос мучивший меня с того самого момента, как я его узнал.

— Уверен, Ты И сам знаешь, — усмехнулся он.

— Едва ли, — буркнул я.

— Но Ты же не думаешь, что это некое странное совпадение? — поинтересовался мой собеседник.

— Нет, — признал я.

— Ты ждёшь агента Царствующих Жрецов, — сказал он и, видя, что я не собираюсь отвечать, сообщил: — Так вот Я — он и есть.

— Не может быть, — не поверил я.

— Как ещё я мог узнать о том, где тебя искать?

— Например, от кюров, — предположил я.

— Кто такие кюры? — удивился Сулла.

— А то Ты не знаешь, — хмыкнул я.

— Не знаю, — покачал головой он.

— Как такое может быть, чтобы агент Царствующих Жрецов не знал о кюрах?

— Чтобы служить нашим лордам, владельцам Сардара, — заявил мужчина, — достаточно знать ровно столько, сколько они посчитают необходимым.

— Может, тебе — они лорды, — сказал я. — Но для меня они таковыми не являются.

— А разве они не лорды для всех нас, — осведомился Сулла, — разве они не боги Гора?

— Ага, а Посвященные их министры и служители, — усмехнулся я.

— У всех каст должно быть своё тщеславие, — развёл он руками.

— Несомненно, — кивнул я.

— Насколько я понимаю, — заметил мой собеседник, — Ты, время от времени, действовал, можно сказать, от имени Царствующих Жрецов.

— Возможно, — уклончиво ответил я.

— Мне кажется странным их подход к выбору агентов, — сказал он. — Ты — варвар, в тебе больше от ларла, чем от человека. В тебе нет поэзии, и твоя каисса незамысловата.

— Меня моя каисса устраивает, — проворчал я. — Она вполне достаточна для не Игрока.

— Ты даже не стал чемпионом касты или города, — усмехнулся он.

— А Ты? — поинтересовался я.

— Игры — это для детей, — отмахнулся Сулла.

— Каисса — это не детская игра, — покачал я головой.

Бывало, что жизнь и смерть, война и мир зависели от результата партии в каиссу. Целые города переходили из рук в руки по окончании таких турниров, а уж рабыни меняли владельцев бессчетное число раз.

А ещё это красивая игра. У неё есть своё обаяние, очарование, восторг, так же, как, например, у искусства и музыки.

— Конечно, — продолжил он, — мне известно, что за тобой закрепилась определенная известность знатока определенных формах вульгарного оружия.

— Несомненно, не такого сложного и изысканного оружия, — хмыкнул я, — как композиции ядов.

— Не будь столь злопамятным, — поморщился мой собеседник. — Всё это дела давно минувших дней. Времена изменились.

— Времена, как вражда, приливы имеют свойство возвращаться, не правда ли? — спросил я.

— Я пришёл к тебе с чистым сердцем, — заявил он, — как приверженец одного дела.

— Я не верю, что Ты — агент Царствующих Жрецов, — сказал я.

— Признаться мне тоже трудно было поверить, — усмехнулся Сулла, — что Ты можешь быть агентом Царствующих Жрецов.

— А я о себе и не думаю с таком ключе, — заверил его я.

— Но Ты здесь, — указал он.

— Да, — кивнул я, — причём по желанию Царствующих Жрецов, вот только я не знаю для чего.

— Вот как раз я и прибыл сюда, чтобы сообщить тебе это, — заявил Сулла Максим.

— А как я узнаю, что Ты на самом деле агент Царствующих Жрецов? — осведомился я.

— Возможно, меня нельзя назвать очень вероятным агентом, — признал он. — Кто я такой, чтобы много знать? Но ведь то же самое можно было бы сказать и о тебе, если, конечно, Ты действительно агент. Кто может подсказать Царствующим Жрецам, кого назначить своим инструментом? Ты настолько причастен к их советам, что можешь заглянуть за туман и облака, которые покрывают Сардар?

Немного поразмыслив, я вынужден был признать, что этот человек вполне мог бы быть агентом Царствующих Жрецов. Несомненно, они выбирали своих человеческих агентов исходя из их честности и полезности, а не благородства и чести. Дело в том, что этика Царствующих Жрецов не была такой же как у людей или кюров. К тому же, мне было известно, что в Гнезде теперь правила новая династия. Остатки старого порядка к настоящему времени вполне могли бы быть лишены влияния и заменены, а то и вовсе, подвергнутые остракизму и презрению, давно отправились искать удовольствия Золотого Жука.

— Есть ли к тебя некий символ, знак, мандат или что-нибудь в этом роде, что могло бы засвидетельствовать законности твоего пребывания здесь, что-то, что могло бы удостоверить правдивость твоих слов?

— Разумеется, — кивнул он, сунув руку за отворот туники.

Одновременно моя рука напряглась, дернувшись к рукояти меча.

Сулла Максим понимающе улыбнулся, и вытащил кожаный шнурок, продетый сквозь золотое кольцо диаметром около двух дюймом. То, как оно висело на шнурке, заставляло предложить его приличную тяжесть.

Золотой круг, кстати, принят в качестве символа Царствующих Жрецов. Высшие Посвященные часто носят такие круги на золотых цепях на шеях. Также их можно часто увидеть на стенах и воротах храмов, а внутри храмом они неизменно венчают алтари. Шест увенчанный этим символом, часто Посвященные проносят по улицам во время своих церемониальных процессий. Золото — символ редкости, драгоценности, постоянства и незамутнённости. Круглая форма — символ вечности, то, у чего нет ни начала, ни конца. Благословения Посвященных сопровождаются знаком Царствующих Жрецов, круговым движением правой руки. Эти благословения, на праздниках, могут дароваться верующим бесплатно. Иногда, конечно, за такие благословения следует заплатить. Расположение Царствующих Жрецов не так легко получить, а Посвященные, как и представители других каст, должны что-то кушать.

— Любой, мог бы подвесить золотое кольцо на кожаный шнурок, — хмыкнул я.

— Но именно это укажет тебе на его подлинность, — заметил Сулла Максим. — Тот кто закрепил бы кольцо на золотой цепи сразу попался бы на мошенничестве.

— Могу я осмотреть кольцо? — осведомился я.

Вообще-то меня интересовало не кольцо, а кожаный шнурок, поскольку кожа может впитывать определенные вещества, такие как масла или выделения коммуникативного органа.

Сулла Максим бросил мне шнурок с кольцом. Он явно не горел желанием подходить ко мне слишком близко. Я бы не стал винить его за такую осторожность. Кто мог бы гарантировать, что стоит ему приблизиться, как нож, так же стремительно, как атакующая гадюка, не вылетит из ножен, чтобы найти себе место в его сердце? И разве не могло бы собственное тело того сердца послужить убийце в качестве щита, защищая его от мести арбалетов, выпустивших стальную, оперённую, быстро летящую смерть?

Я сделал вид, что осматриваю золото, и даже чуть склонил голову с уважением к символу, словно приветствовал Сардар. Правда я при этом не опускал своих глаз, продолжая держать курьера в поле зрения. Шнурок, которым я интересовался прежде всего, был намотан на мою руку, и я почувствовал исходящий от него запах. Без переводчика у меня не было никакой надежды на интерпретацию аромата, но я узнал голос, если можно так выразиться, Царствующих Жрецов, общавшихся друг с другом посредством запахов. У меня не осталось сомнений, что на этой коже был отпечатано сообщение Царствующих Жрецов. Вот только у меня не было ни малейшего шанса прочитать его.

Я не стал сразу приставать к Сулле Максиму с вопросом относительно местоположения или судьбы соответствующего переводчика, поскольку был уверен, что тот ничего не знает о подобном устройстве.

Теперь, когда кое-что стало яснее, я внимательно, не скрываясь, осмотрел шнурок. В двух местах на нём обнаружились буроватые пятна.

— Шнурок испачкан, — прокомментировал я.

— Что там? — спросил Сулла Максим.

— Кровь, — сообщил я.

— Интересно, — сказал он. — Мне его дали именно в таком виде.

— Да я и не сомневаюсь, что он попал в твои руки уже таким, — заверил его я.

Мужчина слегка склонил голову в знак согласия.

Теперь я точно знал, что никаких агентов Царствующих Жрецов я здесь не дождусь. Их агента перехватили.

Ну и как мне теперь узнать волю жителей Сардара не говоря уже о том, чтобы выполнить её? Или хотя бы как я узнаю, в чести я у них теперь или всё ещё нет?

— Ты был в Сардаре? — поинтересовался я.

— Да, — кивнул Сулла Максим, пристально глядя на меня.

— Давно?

— Нет, конечно, — ответил он, — Когда получал кольцо и сообщение.

— Каковы они, Царствующие Жрецы? — спросил я.

— Уверен, Ты и сам знаешь, — сказал мужчина.

— Расскажи мне.

— Они похожи на нас, — пожал плечами он.

— Рад слышать это, — сказал я.

— Только крупнее, сильнее, могущественнее, — добавил он.

— Конечно, — поддакнул я.

— Как это приличествует богам.

— Конечно, — повторил я.

— Я понимаю, уважаю и чествую, твою настороженность, — заверил меня Сулла Максим. — Но теперь, если Ты удовлетворён своей проверкой, я должен выполнить своё задание. Я передам сообщение Царствующих Жрецов и уйду.

— Ты получил это сообщение, — уточнил я, — от великого Царствующего Жреца, лорда Сарма?

— Да, — ответил он, слегка запнувшись.

Сарм, разумеется, несколько лет назад поддался удовольствиям Золотого Жука. Я получил дополнительное доказательство того, что кюры по-прежнему крайне мало знали о жителях Сардара.

Трудно состязаться с могущественным врагом, который при этом остаётся таинственным.

С некоторых пор я не питал особой любви к Царствующим Жрецам, но это они были тем законом и скипетром, который сдерживал изобретательную и несдержанную агрессивность людей в этом мире, в их мире. Если бы не было этого правления Царствующих Жрецов, их наблюдения и проведения в жизнь их запретов на технологии и оружие, у меня не было практически никаких сомнений относительно того, что подозрительность, страхи и обезьянья изобретательность представителей моего вида к настоящему времени довели бы Гор до разрушений, эквивалентных, если не больших, тому безумии, которое сейчас угрожало уничтожению другого мира, разрушению его экологии и исчезновению местных видов и моего собственного в том числе. Лапа, которая вначале схватила заострённый камень, в конечном итоге может стать рукой, которая поворотом переключателя может стереть с лица земли континенты. Как легко оказалось отравить атмосферу, и как легко и быстро можно сместить ось планеты и превратить мир в пылающую утробу звезды. На мой взгляд человеческий вид является одним из немногих способных довести себя до уничтожения. Я сомневаюсь, что Царствующие Жрецы чрезмерно заботились о благосостоянии людей, но казалось ясным, что у них не было никакого желания участвовать в безумных развлечениях человеческого вида, или терпеть последствия его глупостей, отсюда их законы об оружии и технологических ограничениях. Но щит Царствующих Жрецов распространялся не только на то, чтобы защитить их собственный мир от потенциальных опасностей связанных с продвинутыми и технологически вооружёнными людьми, изначально доставленными на Гор с Земли в Путешествиях Приобретения ради каких-то биологических интересов, вместе со многими другими формами животных не являвшихся уроженцами этого мира, но также и от вторжения кюров, особенно экспансивной и хищной формы жизни. Также, что интересно, спасительное крыло Царствующих Жрецов распростёрлось и на другой мир, на Землю. Она, и её ресурсы должны были быть защищены от кюров. Нельзя было позволить кюрам получить Землю, с её обилием воды и водорода, нельзя было дать им такую точку опоры и плацдарм для их проектов, такой превосходный район сосредоточения войск для похода на Гор. Пусть они остаются в своих отдалённых, изолированных, металлических мирах, прячась в архипелаге обломков между Марсом и Юпитером, в Рифах Космоса, в Поясе Астероидов.

«Как интересно, — подумал я, — что жители Земли были настолько обязаны, своим миром, каким они его знали, да и по большому счёту своими жизнями, неизвестному благотворителю, форме жизни, о чьём существовании они не имели ни малейшего понятия. Разумеется, я был уверен, что Царствующие Жрецы действовали из соображений пользы и благоразумия, а не из соображений морали, или, по крайней мере, не той морали, как её могли бы понимать люди. Если здесь вступали в силу некие тайные планы, то они не были нашими, это были планы Сардара.»

— Итак, что передали мне Царствующие Жрецы? — осведомился я.

— Прежде всего, верни мне кольцо.

— А разве я не должен оставить его себе? — уточнил я.

— Нет, — мотнул он головой. — Для тебя оно бессмысленно. Зато важно для меня. Это мой знак, моё доказательство того, что я говорю от лица Царствующих Жрецов.

— Ты должен передать ещё сообщения, — поинтересовался я, — кому-то ещё, в других местах?

— Я не знаю, — развёл руками мой собеседник. — Положи кольцо на песок и отойди назад. Я подниму его.

Безусловно, у меня не было переводчика, соответственно, не было и возможности прочитать сообщение. Но мне, признаться, было интересно, подозревал ли Сулла Максим, что в этом кожаном шнурке, продетом сквозь золотое кольцо, было скрыто некое значение, кроме того, которое он угадал. Он был очень умным человеком, так что, я не исключал бы такой возможности.

— А Лорд Сарм передавал тебе этот символ, — спросил я, — случайно не в коробке или контейнере некоторого рода?

В глазах Суллы Максима внезапно мелькнула настороженность.

«Да, — подумал я, — он очень умён».

По-видимому, от перехваченного ими агента Царствующих Жрецов, им досталось не только сообщение, но и переводчик. Переводчик этот, скорее всего, как это обычно делалось вне Сардара, можно было включить только зная код, только в определенное время и только в течение определенного периода. Скорее всего, был установлен график или диапазон из двух или трёх дней, в течение которых его можно было использовать. Агента должны были проинструктировать, использовать кожаный шнур, который в действительности являлся лентой записи запахов, только в моём присутствии, или, что более вероятно, передать мне код, а затем уйти. Сам же запах, учитывая его недолговечную природу, через некоторое время просто выветрился бы, унеся вместе с собой и тайну сообщения отпечатанного на ленте. Это казалось бы, было довольно очевидными мерами безопасности.

— Была коробка, — признал Сулла Максим.

— Но она была необычной, не так ли? — спросил я.

— Немного, — кивнул он.

Я был уверен, что Сулла Максим и его предполагаемые подельники, предположили, что сообщение было в коробке, которая, фактически, была или переводчиком, или содержала переводчик, о чём они знать не могли и попытались открыть её. Я не думал, что они смогли бы догадаться о связи кольца и кожаного шнура с коробкой. У меня не было особых сомнений относительно того, что их усилия привели к ошеломительному результату. Я надолго запомнил металлический контейнер, в котором, несколько лет назад, во время своего одинокого похода, зимой, в Белых Горах Нью-Хэмпшира, получил сообщение. У меня вылетела из головы инструкция, касавшаяся того, что контейнер следовало выбросить. Он внезапно вспыхнул ослепительным пламенем. Подозреваю, что неожиданное самоуничтожение объекта не только разрушило его, но и как минимум ослепило тех, в чьих руках он находился, а скорее сожгло их заживо. В моём случае контейнер лежал в моём ранце, и я успел скинуть его и отбросит в снег, котором потом растаял на несколько ярдов вокруг.

— В каком смысле? — уточнил я.

— Декорированный, — пояснил Сулла Максим, — маленький, инкрустированный драгоценными камнями.

— Понятно, — кивнул я.

Признаться, мне было интересно, не сгорел ли один или больше из его товарищей, при попытке взломать контейнер. Несомненно, агент Царствующих Жрецов сопротивлялся захвату и, скорее всего, был убит быстро и жестоко. В конце концов, вероятно, они предполагали, что его жизнь не представляла большой ценности, что он был простым курьером, а сообщение по-видимому в коробке. Ну не в шнурке же с кольцом ему быть! Чем ещё может быть это кольцо, кроме как символом его миссии, его идентификационным знаком, его свидетельством того, что он был тем, кому Царствующие Жрецы поручили передачу сообщения.

Получается, что Сулла Максим и его подельники, понятия не имели о фактическом содержании сообщения. Впрочем, как и я сам.

Безусловно, содержание сообщения кюры, даже если бы знали, в любом случае мне бы не передали, но я нисколько не сомневался в том, что оно для них было не менее интересно, чем даже передача мне их сообщения, как якобы информацию от Царствующих Жрецов. Понятно, что в планы кюров входило передать мне свои требования, под видом того, что это была воля Царствующих Жрецов. Если бы их план был осуществлён, а их уловка сработала, я бы, предполагая, что действую по заданию Царствующих Жрецов, на самом деле начал бы работать на их противников.

И вот теперь, поскольку «коробка», якобы содержавшая оригинальное сообщение предположительно самоуничтожилась, кюры или их клевреты, используя «символ», и не понимая природу вплетённого в него сообщения, решили воспользоваться ситуацией, предположив, что лучше всего будет передать мне их собственное сообщение устно.

К счастью для меня, они слишком мало знали о Сардаре и Царствующих Жрецах, их способах общения, их предосторожностях и мерах безопасности.

— Кольцо, пожалуйста, — потребовал Сулла Максим.

Я положил кольцо вместе с его шнурком на песок и отступил на несколько шагов назад.

Мужчина приблизился и, не отводя от меня настороженного взгляда, подняло предмет.

— Благодарю, — сказал он, выпрямившись.

— Понюхай кожу, — предложил я. — Кажется, она надушена.

— Я в курсе, — кивнул Сулла Максим. — Но я сомневаюсь, чтобы эти духи стали бы популярны в пага-тавернах Касры.

— Как и в любом другом месте, — заметил я.

Он на мгновение поднёс шнурок к носу, а затем с выражением отвращения на лице вернул кольцо в потайной карман под его туникой.

— Возможно, они созданы для свободных женщин, — предположил я, — с намерением погасить страсть поклонника.

— Нет, — усмехнулся он. — Свободные женщины — тоже женщины, и они тоже хотят быть желанными. Им доставляет огромное удовольствие сначала привлечь к себе, и затем отвергнуть и помучить поклонников. Они находят в этом удовольствие. Это для них проявление их власти.

— Верно, — согласился с ним я.

Гореанские свободные женщины славятся своим высокомерием и гордостью. Надо ли удивляться тому, что мужчины часто лишают их таких прав. Каким ужасом будет для свободной женщины, опущенной до неволи, понимание того, что кто-либо из отвергнутых ею поклонников, может найти её, а может даже целенаправленно искать, с целью покупки. Когда на женщине вместо одежды ошейник, она стоит на коленях с губами прижатыми к плети, она едва ли получит возможность причинить неудобство или помучить мужчину. Скорее теперь она должна быть всерьёз заинтересована и надеяться, что ею будут полностью удовлетворены, в конце концов, от этого теперь зависит её жизнь.

— Несколько дней назад запах был намного сильнее, — сообщил он. — Сейчас он уже почти выветрился.

— Даже за прошедшие сутки? — полюбопытствовал я.

— Да, — кивнул мужчина, выглядевший теперь озадаченно.

Предположительно Агент Царствующих Жрецов должен был связаться со мной позавчера, в день моего прибытия на этот пляж, вероятно, сражу после высадки с судна Пейсистрата. Вместо него меня встречал Пертинакс.

— Если этот запах казался тебе таким противным, — пожал я плечами, — Ты мог бы помыть шнур, оттереть его от запаха и от крови.

— Я так и сделаю, — сказал Сулла Максим и, помолчав, добавил: — Теперь.

— Теперь? — переспросил я.

— Я думал, что запах мог бы быть оставлен для подтверждения подлинности символа, — пояснил он. — Я заметил, как Ты принюхивался.

— Ты проницателен, — усмехнулся я.

— Но запах исчезает, — развёл он руками. — Если я получу новое задание от Царствующих Жрецов, то они, несомненно, обеспечат меня новым шнурком, пропитанным соответствующим ароматом.

— А теперь Ты хочешь избавиться от загрязнения на шнурке?

— Да, — кивнул мужчина.

— Почему бы просто не выбросить его? — поинтересовался я.

Хотя я не был уверен, что сообщение всё ещё оставалось читаемым, и в моем распоряжении не было переводчика, даже если бы оно было читаемым, но я был бы заинтересован в том, чтобы оставить шнур себе.

— Нет, — покачал головой Сулла Максим. — Я думаю, что лучше всего сохранять всё в целости, мало ли какие вопросы могут возникнуть.

— Лично я склонен полагать, — заметил я, — что знаком является именно кольцо.

— Но на кожаном шнурке, а не на золотой цепи, — добавил он.

— Несомненно, Ты прав, — не стал отрицать я.

— Ты думаешь, что запах важен? — спросил Сулла Максим.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Это, как Ты предположил, может иметь отношение к подлинности знака.

— Но Ты принюхивался, — заметил он.

— Запах был странным, — прокомментировал я. — Мне стало любопытно.

— Значит, для тебя это ничего не значило?

— Немного или почти ничего, — ответил я.

— Похоже, — вздохнул мой собеседник, — Ты об этом знаешь не многим больше моего.

— Боюсь, что так, — согласился я.

В конце концов, я действительно понятия не имел, что могло быть в сообщении, записанном на шнурке.

— Поторопитесь! — раздался крик рулевого с баркаса, смотревшего в сторону судна.

Я тоже посмотрел туда. Над баком круглого судна поднималась узкая полоска дыма. Вероятно, это был сигнал возвращаться. Такие сигналы беззвучны, и в водах, где было бы разумно соблюдать осторожность, барабанами или горнами пользоваться не стоит. Ночью могут применяться потайные фонари и подвижными шторками. Другим способом передачи сигналов, более распространенным на военных кораблях, являются флаги и вымпелы. Само собой, используемые коды периодически меняются, в зависимости от ситуации.

Сулла Максим отступил на пару шагов и бросил быстрый взгляд на своё судно, покачивавшиеся приблизительно в сотне ярдов от берега. Оно начало медленно разворачиваться носом к горизонту.

— Здесь становится опасно, — констатировал он. — Я должен спешить.

— Скорее! — снова крикнул моряк, сидевший на кормовой банке, а двое гребцов, опустив вёсла на воду, повернули баркас в направлении судна.

— Почему? — спросил я. — В чём опасность?

Конечно, за его спиной стояли два арбалетчика. И пляж позади меня был открыт на несколько ярдов. Он был вне броска копья из-за деревьев. Правда, он оставался в пределах досягаемости большого лука.

— Внимай, — торжественно начал Сулла, — верный приверженец планов Царствующих Жрецов, внимай приказам Сардара!

— Ты чего вдруг так забеспокоился? — оборвал я его торжественное вступление.

Я не видел новых парусов на горизонте. Конечно, что-то мог заметить наблюдатель с высоты мачты круглого судна. Дежурящим там часто выдают подзорный трубы. Обычно они стоят там на небольшой платформе, привязавшись к мачте, или такое место может быть окружено высоким реллингом. Можно отметить, что мачты круглых судов обычно делают постоянными, а вот у обычного гореанского военного корабля они могут убираться, что и делается перед тем как вступить в бой. Корабль становится более послушным вёслам и менее уязвимым для зажигательных снарядов.

Странно, что Сулла Максим не был доставлен сюда длинным кораблём. В конце концов, Тирос обладает одним из самых крупных флотов на Тассе.

Впрочем, это дело могло не иметь никакого отношения к Тиросу. А может, круглое судно вызывало меньше подозрений? Или, не было ли оно тем же самым судном, на котором должен был прибыть сюда агент Царствующих Жрецов?

— Я говорю от имени и по поручению Царствующих Жрецов, — зачастил Сулла Максим, словно читал текст наизусть. — Ты должен внимательно выслушать меня, и повиноваться полностью.

— Вообще-то, я — свободный мужчина, — напомнил я ему.

— Услышь волю Царствующих Жрецов! — объявил он, не обратив внимания на моё замечание.

Итак, я приготовился выслушать желание кюров.

— Ты должен пойти в лес, — продолжил Сулла Максим, — и разыскать там лесничего, по имени, Пертинакс. Его хижина находится неподалёку. Ты узнаешь его по имени, и по его голубоглазой белокурой рабыне. Она — варварка. У неё в двух зубах вставлены крошечные кусочки металла, и имеется маленькое клеймо на левом плече. Её зовут Константина. Они должны отвести тебя в лес, к месту рандеву с моряком с земель, что лежат к западу от Тироса и Коса.

Это уже показалось мне интересным. Насколько я знал, немногие корабли путешествовали на запад от указанных морских убаратов. Конечно, за Тиросом и Косом были какие-то небольшие острова, которые обычно называют, Дальние Острова. Значит, предположительно, упомянутый «моряк», если он был моряком, должен быть родом с одного из этих Дальних Островов. Лично я не был знаком с кем-либо, кто ходил к тем островам и вернулся.

То, что Сулла Максим назвал клеймом на левом плече Константины, несомненно, было шрамом от прививки. На Горе практически не существовало болезней, с которыми на Земле боролись методами вакцинации. Так что для гореан было естественно предположить, что эти шрамы могли быть клеймом, или сознательно проставленной отметиной, хотя и не обязательно свидетельствовавшей о неволе. Ритуальные шрамы не то что бы распространены на Горе, но и не неизвестны, например среди Народов Фургонов, кочующих по южным равнинам, у определенных племен к югу и к востоку от Шенди, около Уа и в некоторых других местах. Девушки с такими отметинами, конечно, могли быть только варварками. Некоторые гореане предполагали, что крошечные шрамы были «метками отбора», отметинами, идентифицирующими отобранных женщин, подходящих для возможного порабощения. Это недопонимание, по-видимому, было следствием того, что подавляющее большинство земных женщин, доставленных на Гор, оказались, каждая по-своему, отборным товаром, или, если говорить вульгарно, превосходным «рабским мясом», пригодным для торгов.

— Ты получишь дальнейшие приказы от этого человека, или его вышестоящих начальников, — сообщил Сулла Максим.

— Признаться, я не понимаю того, что здесь происходит, — сказал я.

— Тебе объяснят твои обязанности, — пообещал Сулла Максим.

— Как зовут того «моряка»? — спросил я.

— Нисида, — ответил он. — Лорд Нисида.

— Скорее! Торопитесь! — крикнул рулевой с баркаса, Сулла Максим повернулся и поспешно шагнул в набежавшую волну.

Добредя до баркаса, Сулла запрыгнул в него и сел на носовую банку, и лишь после эти двое его мужчин с арбалетами последовали за ним. Рассевшись по местам и отложив оружие, они взялись за вёсла и, вместе с двумя другими гребцами, двинули баркас к судну. Рулевой своё дело знал туго, баркас шёл как по нитке и вскоре оказался у борта. Лодку ещё не успели перевалить через планширь, а большой треугольный парус уже был поднят. Он поймал ветер, с хлопком натянулся, и судно, словно величественная птица, стронулось с места и, оставляя за собой пенный след, начало набирать ход.

У Суллы Максима не было никакой возможности узнать о том, что я уже завел знакомство Пертинаксом и Леди Константиной, впрочем, это в любом случае не имело особого значения. Основной целью его появления на этом берегу, как я предположил, было убедить меня в том, что агент Царствующих Жрецов меня встретил, свои инструкции из Сардара я получил, таким образом, мне больше нет нужды сидеть здесь в ожидании этого контакта, можно засунуть возникшие у меня возможные подозрения куда подальше, и начинать выполнять свои обязанности. По-видимому, принимая меня за послушного воле Царствующих Жрецов исполнителя, кюры полагали, что я теперь буду наивно следовать их махинациям, будучи уверен, что исполняю работу по заданию Сардара.

Информация, полученная мною от Пертинакса и Леди Константина, конечно, совпадала с теми инструкциями, которые я получил от Суллы Максима, что всего лишь подтверждало то, что они, как и ожидалось, действовали заодно, хотя, возможно, без ведома друг друга. Со слов Пертинакса я знал, что рандеву в лесу запланировано на завтра. Сулла Максим уточнил, что встретиться я должен с «моряком» по имени Нисида. Странное имя, по мне так звучавшее совершенно не по-гореански. К тому же курьер упомянул о нём как о «Лорде Нисиде», что намекало на то, что этот человек, если он вообще моряк, то вряд ли будет простым моряком. От Леди Константины я узнал, что здесь был замешан какой-то корабль и тарны. Также она предположила, что я могу подвергнуться шантажу некоторого рода, по-видимому, чем-то, что гарантировало бы мою верность взятым на себя обязательствам. К этому шантажу, насколько я понял, имела какое-то отношение женщина. В общем, той информации, что была у меня, явно не хватало для того, чтобы понимать сложившуюся ситуацию.

И мне казалось сомнительным, что по окончании этого рандеву, у кюров найдётся какое-либо дело для Леди Константины. Я кстати очень сомневался, что её отдадут Пертинаксу, поскольку в нём, казалось, всё ещё оставалось слишком много земного. Он не казался мне господином. Естественно, было бы уместно отдать женщину, особенно красивую женщину, каковой была Константина, только тому, кто был настоящим господином. Уж они-то знают, что делать с такими женщинами.

Я решил, что мне пора возвращаться в хижину Пертинакса.

Я предположил, что он всё ещё должен был быть там, даже если Леди Констинтина и сделала попытку убедить его бежать. Ну а уж в том, что Сесилия будет на месте, я был более чем уверен. Ей не было дано разрешение покинуть хижину, и это притом, что я сомневался, что она сама захочет это сделать. Однажды, в Стальном Мире, она уже сбегала от меня. Разумеется, вернуть её, полуголую заклеймённую рабыню в ошейнике большого труда не составило. Я достойно наказал земную девку за её неосмотрительность. К настоящему моменту она была, как говориться, лучше знакома со своим ошейником. Теперь, сама мысль о побеге, или даже о том чтобы вызвать малейшее моё неудовольствие, заставляла её дрожать от ужаса.

Что касается Константины, которая, как я раньше подозревал, а теперь знал наверняка, была свободной женщиной, то я не думал, что она поспешит сообщить Пертинаксу о том, что я раскрыл её тайну. Это было, конечно, не то, во что она хотела бы его посвящать. Для неё, конечно, было важно попытаться сохранить отговорку неволи, по крайней мере, перед Пертинаксом, когда я находился рядом. Также она не была уверена в том, как могли бы отреагировать её работодатели, узнай они о её разговорчивости на берегу. Лучше было бы делать вид, что всё идёт как прежде. И, действительно, разве ей не требовалась такая маскировка, чтобы она могла бы в относительной безопасности и не возбуждая особых подозрений, вести дела в гореанских реалиях, на рынках и улицах, в полях и на мостах, у причалов и дорог? Гореане, встретив свободную женщину с Земли, как минимум удивились бы. Кроме того, трудно было бы встретить свободную женщину в этих лесах, если таковые тут вообще имеются. Это были не те места, в которые свободная женщина могла бы забраться, как и не те, которые она могла бы захотеть посетить.

Так что мне казалось, что я спокойно могу продолжать вести себя с Леди Константиной как прежде, словно по-прежнему принимаю её за рабыню Пертинакса. Признаться, мне теперь доставило бы особое удовольствие обращаться с ней как с рабыней, роль которой она играла. Пусть-ка она, гордая, наглая свободная женщина Земли, привыкшая к тамошним мужчинам, таким как Пертинакс, к мужчинам, которых она презирала и могла безнаказанно оскорблять, а при случае, дорвавшись до богатства и власти, командовать ими, попытается теперь вести себя передо мной и Пертинаксом как простая рабыня.

«Интересно, — подумал я, — не могли ли корректировки, которые я внёс в её одежду, и тот факт, что она больше не контролировала свой ошейник, помочь ей лучше осмыслить то, что значит быть рабыней?»

Конечно, она была встревожена и смущена. Я решил, что мне эта ситуация доставит немалое удовольствие. И я был уверен, что Сесилия тоже насладится этим.

Сесилия, несомненно, верила, что перед ней рабыня, просто на удивление недисциплинированная и нуждающаяся в основательной корректировке поведения. Рабыни хотят, чтобы их держали в определённых рамках и, конечно, ожидают, что и другие рабыни будут оставаться в тех же рамках. Они считают нарушения дисциплины почти непостижимыми, возможно, потому что это редко происходит, а когда всё же происходит, то наказание обычно бывает быстрым и резким. Рабыня ожидает, что будет наказана, если ею не будут довольны. Фактически, если она знает, что была небрежна или неаккуратна, она может сама попросить о наказании, чтобы почувствовать, что баланс, гармония и порядок её существования был восстановлен. Если с рабыней начнут обращаться не как с рабыней, она может быть сбита с толку и напугана, поскольку она-то знает, что она — рабыня и как следует к ней относиться. Если хозяин начинает вести себя с рабыней, словно она могла бы быть свободной женщиной, та, вероятно, бросится к его ногам и начнёт умолять не продавать её.

Ценность ошейника для рабыни и её удовольствие от неволи, не должны быть минимизированы. Как правило она живет, чтобы любить своего господина и служить ему, прилагая к этому все свои силы и способности. Она знает, что она — рабыня, и знает, какого поведения ожидают от рабыни. Соответственно, именно так она и ведет себя, действительно, как рабыня.

И даже у свободных женщин, как мне кажется, имеется некоторое понимание этих замечательных и глубоких удовольствий, и именно в этом, на мой взгляд, кроется основная причина их почти неизменной враждебности и презрения к их порабощённым сёстрам.

Можно отметить, что рабыню редко, если вообще когда-либо, подвергают беспричинной или чрезмерной жестокостью. Конечно, с ней можно так поступать, но каков смысл этого? Для гореанина подобное поведение было бы непостижимо или абсурдно. Что действительно важно, так это то, чтобы доминирование и подчинение оставались незыблемыми и принимались обеими сторонами господином и рабыней. Однако надо заметить доминирование и подчинение — бескомпромиссны и суровы, категорически и абсолютно.

Когда мужчина получает от женщины то, что он хочет, горячую, беспомощную, благодарную рабыню, любящую и послушную, прекрасную, уязвимую собственность в его ошейнике, почему он не должен быть удовлетворённым, благожелательным и добрым?

Мужчина находит себя, когда видит рабыню у своих ног, а женщина находит себя, когда становится рабыней у ног своего господина.

Так говорят в нас пещеры, танцы у походных костров и шнуры. Так говорят в нас усовершенствования цивилизации, наручники, ошейник и сцена аукциона.

Я подумывал над тем, чтобы забрать Сесилию и отправиться на юг, в направлении Порт-Кара.

Однако это могло бы подвергнуть меня, мой дом, имущество, корабли, богатство, рабынь и всё прочее опасности гнева Царствующих Жрецов. Кроме того, ускользая из сферы интересов кюров и их клевретов, я опять же подвергаю серьёзной опасности себя и других. Например, Пертинакс, казавшийся мне весьма неплохим парнем, мог бы быть наказан за то, что подвел своих работодателей. Зная кюров, я сомневался, что их недовольство будет легко погасить.

Но прежде всего, мне было любопытно. Я понятия не имел, чего хотели и что планировали Царствующие Жрецы, соответственно, даже если бы я хотел следовать их планам, я не знал, помогут им мои действия или помешают. Точно так же я не знал того, что запланировали кюры.

Но мне было любопытно.

Я решил, что останусь в лесу.

Иногда воины высоких рангов, владельцы городов, Убары, генералы и им подобные персоны развлекают себя игрой в «слепую каиссу». В этом случае используются две доски, разделённые непрозрачным барьером, таким образом, игроки не могут видеть фигуры своего противника. Обе доски видит только судья, который и сообщает игрокам результат их ходов. Таким образом, в некотором смысле, игра проходит в темноте. Однако постепенно, основываясь на сообщениях судьи и на собственном опыте, игроки начинают чувствовать положение фигур и тактику соперника. Эта игра предназначена для того, чтобы развить и усилить интуицию, столь необходимую в сражениях. В гореанских войнах, как и в большинстве традиционных военных компаний, происходивших до появления электронных ухищрений, полководцы зачастую не уверены в дислокации, силах и планах врага. Слишком многое на войне представляет такую вот «слепую каиссу» и зачастую это самый пугающий момент ведения боевых действий.

«Итак, — подумал я, — похоже в северных лесах, у меня появился шанс попробовать свои силы в „слепой каиссе“».

Уже собираясь возвращаться в хижину Пертинакса, я окинул взглядом море, и для меня стало ясно значение дымового сигнала на баке круглого судна, как и причина столь поспешного отзыва баркаса, и подъёма паруса. По-видимому, их наблюдатель заметил появление на горизонте по правому борту другого паруса. Гореанские суда редко сближаются друг с другом, а если они всё же это делают, то, скорее всего, у одного из них, а то и у обоих на уме грабёж или бой.

Позавчера, по словам и поведению Пертинакса я заключил, что корабли, прибывающие к этим берегам, высаживают неких товарищей, заводить знакомство с которыми, он явно не стремился. В общем-то, как раз во время нашей с ним первой встречи, одно такое судно высадило множество вооружённых мужчин.

Небольшой корабль ещё на подходе к берегу спустил парус и теперь двигался на вёслах, которых у него было по десять с каждого борта. Прибывшая галера была меньше моей Тесифоны. Это был корабль, который обычно используется для передачи сообщений, как своего рода курьерское судно. Наконец, вновь прибывший остановился, повернувшись параллельно берегу носом на юг и покачиваясь на волне. Порядка двух десятков мужчин спрыгнули с левого борта. Вслед им в воду полетели какие-то ящики и коробки, возможно, со снабжением того или иного рода. Мужчины подхватывали груз, брели к берегу, и складывали в кучу на пляже. Кстати, на этот раз я заметил груз другого вида, которого не было у высаживавшихся с предыдущего судна. Товар связанный вместе, выгружали предельно грубо, попросту перебрасывая через борт в холодную воду. Этот товар, побрёл берегу сам, порой падая, отчаянно стараясь держать головы над водой, что было не просто, учитывая гулявшую у берега волну. Наконец, добравшись до полосы прибоя босые, спотыкающиеся, дрожащие от холода, они опустились на колени на омываемом солёной водой песке. Волна то и дело накатывавшая на берег, пенилась вокруг их коленей и бёдер. Они обхватили себя руками и прижались друг к дружке, стараясь хоть немного согреться. Я прикинул, что их было пятнадцать, хотя сказать точно было трудно из-за расстояния, и потому что они сразу столпились. Иногда такой товар, связанный подобным образом, называют «ожерелье работорговца», соблазнительные бусинки, если можно так выразиться, на общем шнурке. В любом случае они были скованы между собой цепью за шеи. Цепь выглядела более тяжёлой, чем это необходимо, а ошейники были высокими и тёмными. В таком ошейнике, если девушка стоит на коленях вертикально, с прямой спина, как обычно ожидается от рабыни, она не может опустить голову, вынужденная держать её поднятой к владельцу. Это может быть довольно пугающим опытом для рабыни. Она может опустить голову, только согнувшись в талии. Я предположил, что это могли быть низкие рабыни. Безусловно, такие устройства иногда надевают на недавних свободных женщин, чтобы они быстрее привыкали к своему новому статусу, к тому, что они больше не свободны, являясь теперь товаром, имуществом, рабынями.

Пертинакс избегал встреч с такими товарищами, а вот меня мучило любопытство относительно их происхождения и того, что они здесь, в этом отдалённом регионе Гора собирались делать.

Тем более, что я был вооружён.

Так что, я смело приблизился к ним, словно я мог ждать здесь именно их. Несомненно, их должны были встречать, если не на пляже, то позже, в лесу.

— Тал, — поприветствовал я поднимая руку.

— Тал, — отозвался один их прибывших, а затем к нему присоединились ещё некоторые из них.

— Опаздываете, — сказал я.

Я понятия не имел, было ли это верно или нет, но ведь недавно отбывшее круглое судно явно припозднилось. Разве оно не должно было прибыть позавчера, когда я сошёл с корабля Пейсистрата?

— Встречный ветер, — развёл руками мужчина. — Мы почти всю дорогу шли на вёслах. Да и волнение было неслабым.

Его акцент я опознал, как Тиросский или Косианский. В общем-то они мало чем отличаются.

— Как дела в Касре? — поинтересовался я. — В Джаде?

Это были основные порты, соответственно, Тироса и Коса

Один из вновь прибывших как-то странно посмотрел на меня.

— Я уже несколько лет не был в Касре, — вздохнул он.

— А я не видел террасы Коса с самого падения Ара, — сообщил его товарищ.

— Они — моряки, — пояснил тот мужчина, который первым ответил на моё приветствие. — В основном-то здесь наёмники, те, кто воюет за деньги.

— Ну да, за кадровых военных вас принять сложно, — усмехнулся ему.

Посмотрев в море, я увидел, что на небольшой галере опустили вёсла на воду, и она начала набирать ход, держа курс на юг. Удалившись ярдов на сто или около того от берега, на корабле развернули парус.

— Здесь было другое судно, — заметил наёмник. — Мы слышали крик наблюдателя, сообщавшего о её положении.

— Круглое судно, — подтвердил я. — Простите, парни, я не смог уговорить их задержаться.

Кое-кто из мужчин засмеялся. Это был тот смех, который вряд ли подействовал бы успокаивающе на Пертинакса.

— А как дела в Аре? — полюбопытствовал я.

— А Ты что, не слышал? — недоверчиво переспросил один из них.

— Нет, — покачал я головой.

— Ар восстал, — сообщил мне другой. — Нам пришлось прорываться и уносить ноги оттуда. Только благодаря спешному отступлению, нам удалось ускользнуть от горящих местью горожан.

— А сотням других не повезло, и они попали в плен. Их пытали и посадили на кол, — добавил третий.

— Мы и ещё несколько сотен прорвались через улицы, которые горожане забаррикадировали, чтобы не дать нам уйти, и утопить нас в том море огня и крови, в которое превратился Ар, — сказал четвёртый, заметно вздрогнув.

— Некоторые из наших, — заметил первый, — поверив слухам, взяли то, что смогли унести из добычи, и убежали ещё ночью, прежде чем сигнальщики ударили в набат, давая сигнал к восстанию.

— Те повезло больше чем остальным, — мрачно проворчал третий.

— Ничего не понимаю, — растерянно признался я.

— Ты, конечно, слышал о Марленусе? — уточнил второй.

— Разумеется, — кивнул я, — Марленус из Ара, Великолепного Ара, Убар Убаров.

— Долгое время его не было в Аре, — сообщил четвёртый. — Он исчез во время карательного рейда в Волтае.

— Со временем о нём стали думать как об умершем, — добавил первый. — Уверен, Ты знаешь о войне между Аром с одной стороны и союзом Тироса и Коса, к которому присоединились другие государства, с другой?

— Разумеется, — кивнул я, вспомнив сотни флагов и вымпелов, развёрнутых на улицах Ара.

— Тиросу, Косу и их союзникам дико повезло, — заметил третий, — что Марленуса в тот момент не было в городе.

С этим я не мог не согласиться.

— Было принято на службу множество наёмников и наёмных отрядов из десятков государств, брали даже шайки разбойников и группы изгоев, думавших только о грабеже, — сообщил второй.

Послышались жиденькие смешки от некоторых из них.

— Они наполнили шеренги копейщиков островных убаратов, — пожал плечами четвёртый.

Понятно, что сила морских убаратов заключалась в их флотах, а не в пехоте.

— Ар пренебрег мерами предосторожности, — неодобрительно проворчал первый из них, и я задумался, не мог ли он быть воином, изгнанным из некого города, уж больно к лицу была бы ему алая туника. — Он оказался не в состоянии вооружить и развернуть свои огромные пехотные легионы.

— Понятно, — кивнул я.

Пока они не сказали ничего для меня нового.

Мне вспомнилось, как Дитрих из Тарнбурга лихим броском взял, а потом долгое время удерживал Торкадино, тем самым задержав продвижение армии вторжения к Ару, давая последнему время на мобилизацию и подготовку к встрече лавины вооруженных мужчин, неумолимо катившейся к его стенам. Но манёвр Дитриха пропал даром, и Ар остался спокойным и даже инертным, хотя, конечно, клёкот боевых тарнов не мог не долететь до его стен. Как они могли не принять во внимание стенания беженцев, не услышать барабаны копейщиков, не почувствовать тяжёлую поступь боевых тарларионов? Многим вскоре стало ясно, что в Центральной Башне поселился заговор и предательство, и что даже сам трон теперь может быть украшен обещаниями и богатством островных убаратов. Ар, жалкий, смущённый, дезорганизованный и обезумевший, оказался неспособен оказать даже самого слабого сопротивления, будучи преданным командирами, засевшими в Центральной Башне. Большая часть лучших сил Ара, его самых отборных войск, возглавляемых наиболее подготовленными офицерами, намеренно уведённая от города и брошенная в обширную дельту Воска, там и погибла, пытаясь осуществить предполагаемую карательную экспедицию против воображаемых экспедиционных сил Коса и Тироса. Эти войска были сознательно направлены на гибельную дорогу и оставлены без связи и снабжения. Им сознательно отдавали неясные, путанные и даже противоречивые приказы, выполняя которые они забирались всё глубже в почти смертоносную местность. Эти войска, в соответствии с планами заговорщиков, были обескровлены в дельте Воска, понеся ужасные потери от жары, насекомых, солёной воды, зыбучих песков, стрел ренсоводов, змей и тарларионов, даже не встретившись с противником лицом к лицу. Немногим из них посчастливилось вернуться домой. Некоторые, ошеломлённые и голодные, наполовину обезумевшие, всё же смогли достичь южных плотин Порт-Кара, отделявших город от дельты. А когда некоторым из них удалось добраться до Ара, они обнаружили его отданным врагу, оккупированным войсками противника. Фактически городом правил Мирон из Темоса, Полемаркос сил Коса на континенте, кузен Луриуса из Джада, хотя он и держал свой штаб вне городского помериума.

Это позволило объявить, что Ар был освобожден, в нём началась новая эра, эпоха гармонии, мира и дружелюбия. Тем временем граждане Ара должны были привыкнуть считать, что их потери были выгодой, а их поражение — победой. Теперь они должны были искупить былую славу Ара, каяться и жалеть о его прежней мощи, влиянии и власти. Теперь они должны были признавать свои преступления и праздновать их искупление вместе с друзьями и союзниками, с дружественными войсками Коса, Тироса и их приспешников. И многие под песнопения, поздравления самих себя со своим недавно обретённым достоинством и под презрительную музыке девок флейтисток, разбирали стены своего собственного города. А тем временем, захватчики зажимали гайки своей власти и, в течение многих месяцев, в своё удовольствие, где беспорядочно, где систематически, в соответствии с директивами Полемаркоса грабили Ар, его богатства, его серебро и золото, его достопримечательности и драгоценные камни, его медицинские эликсиры и мази, его пагу и вина, его продукцию, животных, рабынь, а зачастую свободных женщин, некоторых отправляя в пага-таверны и бордели, других раздев и заковав в караваны, уводя на рынки чужих городов. Некоторые из них, добредя до Брундизиума, были погружены на невольничьи суда и отправлены на Кос и Тирос.

Безусловно, не всё прошло так гладко, как того могли бы хотеть оккупанты, и в конце концов начались спорадические акты неповиновения. В целом их приписывали действиям небольшой группы борцов сопротивления, ставших известными под названием Бригада Дельта. Из-за обширного, треугольного по форме устья Воска, распадающегося в нижнем течении на десятки меньших рек и рукавов, часто снова сливающихся и разветвляющихся на своём пути к Заливу Тамбер, и в конечном итоге к Тассе, этот регион получил имя, по-гореански звучащее как Дэлька, или, точнее Дэлька Воска. «Дэлька» — это четвертая буква гореанского алфавита, представляющая собой равносторонний треугольник, и, судя по всему, произошедшая от греческой буквы «Дельта». Ядро Бригады Дельта, предположительно, составляли ветераны, возвратившиеся из неудачно проведённой, злополучной кампании в дельте Воска. Собственно, оттуда и название «Бригада Дельта».

— Расскажите мне о мятеже, о восстании, — попросил я.

— На беду Коса и Тироса, — сообщил тот из них, который первым ответил на моё приветствие, — Марленус вернулся.

— Откуда он взялся? — спросил я. — Чем он занимался всё это время?

— С этим много неясностей, — сказал второй. — Кажется, что он был ранен и контужен при падении во время охоты, потерял память, долго бродил, вероятно, не понимая, кто он такой.

— Некоторые полагают, что его могли взять в плен и заточить в тюрьму в Треве, — добавил третий.

— Это вряд ли, — не согласился с ним четвёртый.

— В любом случае, — присоединился к разговору пятый, заросший густой бородой товарищ, — кажется, что вернувшись из Волтая, он думал о себе как о Крестьянине, и работал вместе с ними.

— Но, в конечном итоге, его опознали в Аре, — сказал второй.

— Говорят, его узнала простая рабыня, — поделился сплетней четвёртый.

— Интересно, — хмыкнул я. — Её за это освободили?

Кое-кто из окружавших меня мужчин засмеялись.

— Простите, парни, — поднял я руки. — Сморозил глупость.

На Горе рабынь освобождали редко. Есть даже поговорка на тему, что только дурак может освободить рабскую девку.

— Вскоре его признали и другие, — сказал первый. — После этого он был спрятан его приверженцами.

— Насколько я пониманию, память к нему вернулась, — предположил я.

— Это было довольно странно, — заметил второй.

— Нам известны только сплетни об этой истории, — прокомментировал бородач.

— Говорят, он был как ребёнок, — сказал третий, — могучий, опасный ребёнок. Он слушал то, о чём ему рассказывали. А узнав о случившемся, сначала он сделался печальным, затем, постепенно, обозлился. И наконец, спросил: «А где Марленус?».

— То, что он смог вспомнить это имя, привело прятавших его мятежников в восторг, — продолжил первый. — «Где Марленус?» — спрашивал он, снова и снова. И ему каждый раз отвечали: «Он должен вернуться». «Где он?» спрашивал он. «В городе все об этом думают», — говорили ему.

— То есть он не сознавал себя Марленусом? — уточнил я.

— В том то и дело, — подтвердил третий.

— Продолжайте, — нетерпеливо поторопил я.

— «Кто правит в Аре?» — спросил он, — продолжил рассказ бородатый наёмник. — «На самом деле, или, кто сидит на троне?» — уточнил его собеседник. Марленус захотел знать правду, кто реально правит Аром, и ему ответили, что это Луриус из Джада, с далёкого Коса, но через Мирона Полемаркоса, в сговоре с Серемидием, командиром таурентианцев, дворцовой гвардии. А затем он спросил о том, кто является их ширмой, и мужчины побоялись рассказать ему, что это именно та, кто когда-то была его дочерью, до того как оскорбила и запятнала его честь. За это он отрёкся от неё.

Я знал кое-что об этой истории.

Когда-то она была захвачена и порабощена тарнсмэном, Раском из Трева, однако тот неожиданно очарованный белокурой рабыней-варваркой, названной им Эль-ин-ор, отдал тогда ещё дочь Марленуса Верне, возглавлявшей девушек-пантер. После этого она оказалась в северных лесах и была выставлена на продажу на северном побережье. Там она попалась на глаза Самосу, работорговцу и первому Капитану в Совете Капитанов Порт-Кара. Страстно желая выскользнуть рук своих жестоких владелиц и надеясь, что её вернут к цивилизации и даже освободят, она обратилась е нему с просьбой купить её, тем самым совершив акт рабыни, поскольку тот, кто просит себя купить, в конечном итоге признаёт себя товаром и, следовательно, рабыней. Позже, я, к тому времени уже потерявший способность ходить, и почти полностью парализованный ядом Суллы Максима, встретился с нею в доме Самоса. Я освободил её и попросил вернуть в Ар. Однако к тому времени стало общеизвестной истиной, что она — рабыня, и каким образом она попала в собственность Самоса. Честь и гордость такого мужчины, как Марленус из Ара, Убар Ара, Убар Убаров, не перенесли столь чудовищного бесчестия. Это было оскорбление, глубокое и тяжкое, его крови и трону Ара! В результате, он отрёкся от неё, запретил называть своей дочерью, и приказал изолировать в Центральной Башне, чтобы её позор мог бы быть скрыт от города и мира.

Если бы, прибыв в Ар она не была юридически свободна, то очень вероятно, что её избили плетью и продали бы в каком-нибудь другом городе.

Если бы она, будучи свободной, а не рабыней, была признана виновной в пятнании чести Ара, она, вполне возможно, была бы публично посажена на кол.

— Но он спрашивал снова, и снова, негромко, настойчиво и искренни, кто теперь сидел на троне в Аре, — сказал первый из моих собеседников, — и тогда его приверженцы устроили совет и, в конце концов, решили рискнуть и раскрыть имя, хотя и не знали того, какой эффект это могло бы иметь. «Талена, — ответили они ему, — дочь Марленуса из Ара». И тогда, как об этом говорят, он поднял голову и выражение его лица изменилось, его тело, казалось, увеличилось в размере и наполнилось силой, а в глазах загорелся странный, жестокий, злой огонь. А затем он сказал, спокойно, но уже не своим прежним тихим, невинным, удивлённым, искренним голосом, а другим, от которого тянуло железом и льдом: «У Марленуса из Ара нет дочери».

— Его приверженцы посмотрели друг на друга, и их глаза сверкнули радостью, — перехватил инициативу бородач. — И тогда, если верить слухам, он встал среди своих приверженцев, как ларл среди пантер, и потребовал: «Принесите мне знамя Ара». «Кто Ты такой? — спросили его, — чтобы осмеливаться требовать знамя Ара? Их запретили. Они спрятаны». «Принесите мне знамя, — повторил он свой приказ, — большое и широкое». «Свернутое или развернутое?» — спросили его приверженцы. «Свернутое, — ответил он и добавил: — чтобы его можно было развернуть». У его сторонников в тот момент перехватило дыхание, от понимания того, кем был тот, кто стоял среди них. «Кто посмеет развернуть знамя Ара?» — спросили они его. «Я, — заявил он, — Марленус, Убар Ара».

При данных обстоятельствах разворачивание свернутого знамени, когда это делается осознанно, медленно и ритуально, намного больше, чем знак объявления войны, это — знак непримиримой воли, неукротимых намерений, непреклонной решимости. Бывали случаи, когда капитуляция городов не принималась, и они были сожжены и сровнены с землёй, просто потому что знамя было развёрнуто.

— Говорят, что потом Марленус сразу перешёл к делу, — продолжил тот из них, что поздоровался со мной первым. — «Сколько мечей есть у нас?» — спросил он, а затем потребовал карты города, и чтобы ему показали дислокацию оккупационных гарнизонов. Мужчин, находившихся в тот момент рядом с ним он, своим решением, назначил высшими офицерами.

Это было возможно, поскольку слово Убара имеет приоритет перед решениями советов.

— Знай мы, что Марленус появился в городе, — вздохнул один из наёмников, — мы бы немедленно ушли оттуда.

— Новость об этом, — сказал бородач, — вскоре была на улицах, пронеслась от инсулы к инсулы, а потом побежала по малым башням. Только мы не сразу узнали об этом. Конечно, ведь в большой набат, ставший сигналом к мятежу, ещё не ударили.

— Они всё спланировали быстро и грамотно, — сказал первый, передёрнув плечами.

— Оружие для горожан было под запретом, — продолжил второй, но многие припрятали его, и есть немало того, что не может считаться оружием, топоры и молоты, сельскохозяйственный инвентарь, доски, шесты и палки, да даже сами камни мостовой в определённых условиях действует не хуже.

Я понимающе кивнул. Тирания всегда хочет разоружить население, поскольку для неё не секрет её тайные намерения по отношению к этому населению, и предпочитает видеть его в своей власти. И, конечно, это разоружение всегда преподносится как отвечающее интересам общества, как если бы общество оказалось в безопасности, став наименее способным к самозащите.

— Многие в Аре, особенно в самых высоких, наиболее богатых башнях, — заметил бородач, — сотрудничали с нами, подстрекали оккупацию, участвовали в грабеже города.

Я не сомневался, что это было верно. Всегда, во всех городах, находились такие, внимательные к направлению, в котором дует ветер.

— Проскрипционные листы тоже успели подготовить, — кивнул второй.

Признаться, у меня от его слов словно мороз пробежал по коже.

— В тот момент стало безопаснее, быть в синей тунике Косианских кадровых солдат, — усмехнулся бородач, — чем в атласных одеждах предателей.

Признаться, я испугался за Талену, высокомерную предательницу, Убару-марионетку, обитательницу трона по попустительству оккупантов, оскорбительницу своего Домашнего Камня.

Марленус вернулся!

— А на рассвете нас, поражённых и изумлённых, разбудил звон большого набата. Мы выскочили улицы и были встречены сталью и камнями. Они появлялись отовсюду, их было много, как роящихся насекомых. Они нападали повсюду. Арсенал был захвачен. Со всех сторон неслись воинственные крики «За великий Ар». Мы рубили тех, кто попадался нам на пути, но они были всюду. Они с криками бросались на нас. Можно было убить двоих, но третий всё равно добрался бы до тебя и перерезал горло.

— Нас превосходили численностью, в соотношении десятки к одному, — вздохнул один из наёмников. — И они словно взбесились, они не знали пощады. Они были как голодные слины, почуявшие кровь!

— Они всё грамотно спланировали, — прокомментировал другой, тот кому так пошла бы алая туника. — Тысячи путей для отступления были перекрыты, местами они даже обрушили стены домов, забаррикадировав улицы. Мы потеряли очень многих, преодолевая такие препятствия, пробиваясь на выход из города.

— К счастью для нас, — сказал третий, — большая часть стен Ара была к этому времени демонтирована его же собственными гражданами. Если бы не это, мы, скорее всего, не смогли бы достичь полей, болот и Виктэль Арии.

— А что же Мирон, — удивился я, — его войска?

— Он валялся в своём шатре пьяный в стельку, — ответил бородач, с горечью в голосе.

— Большую часть его войск, — пояснил второй, — составляли наёмники. После того как Ар был в целом разграблен и брать там стало нечего, многие наёмные капитаны увели свои отряды.

— Но ведь там были и регулярные войска, — заметил я.

— Их было слишком мало, — развёл руками бородач. — Считалось, что Ар умиротворён, и что не требуется больших сил и особого внимания, что косианская пропаганда сделала своё дело, ослабив и запутав Ар, повернув его против самого себя. Многие регулярные части были отозваны на острова, либо в другие косианские владения на Воске.

— В действительности, они приняли участие в сражении, — усмехнулся один их них, — только не так, как они бы предпочли. Им оставили слишком мало времени на то, чтобы построиться и подготовиться. Тысячи разъярённых горожан, многие из которых к этому времени вооружились трофейным оружием, выбежали из города, чтобы покончить и с ними.

Обычно большой гореанский военный лагерь строится квадратным или прямоугольным. Он тщательно спланирован и часто имеет несколько ворот, чтобы войска могли покинуть его как можно быстрее. Также его принято окапывать рвом и обносить частоколом с наблюдательными башнями по углам. Дежурства внутри поддерживаются очень строго, и весьма часто по окрестностям рыскают патрули и выставляются пикеты. Однако, насколько я помню по своему последнему посещению лагеря Полемаркоса, многие из этих правил не соблюдались. Пусть у Мирона и были слабости, особенно к выпивке и смазливым рабыням, но как офицер он вовсе не был плох. Отказ от укрепления лагеря был намеренным, частью пропаганды того, что Тирос, Кос и их союзники прибыли в Ар не как завоеватели, а как освободители.

— Вскоре мы узнали, — сказал бородач, — что знамя Ара развёрнуто.

— И о том, что Марленус вернулся, — добавил кто-то. — Это подорвало дух сотням из нас.

«Интересно, — подумал я, — каким может быть влияние воли масс и появление определённой личности на ход событий. Как такие вещи, как воля и вождь, словно по волшебству, могут порождать бури, потрясать землю, и даже превращать уртов в ларлов, а джардов в тарнов. Откуда вождь может знать, что это произойдёт? Да и знает ли?»

— Сотни бежали, спасая свои жизни, — сказал мужчина, поздоровавшийся со мной первым.

— А тысячи не смогли, — покачал головой бородач.

— Улицы Ара были залиты кровью. Сотни предателей, попавших в проскрипционные списки, были схвачены, выведены из города и посажены на кол.

— Большая дорога, Виктэль Ария, на несколько пасангов по обе стороны была огорожена кольями на которых извивались и выли связанные тела.

Я понимающе кивнул. Я и не сомневался, что месть Марленуса будет ужасной.

— Много трупов бросили в болота на корм тарларионам, — сообщил бородатый наёмник.

— Или в карнариумы, — добавил другой.

Имелись в виду глубокие ямами за городскими стенами, используемые для сброса грязи, мусора и прочих городских отходов. Иногда отрывались новые ямы, а старые закапывались. Иногда, спустя поколения после закрытия, старый карнариум вскрывали снова, чтобы использовать вторично. Зловоние, которое стоит в таких местах может вывернуть наизнанку желудок даже крепкого мужчины. Обычно такие ямы обслуживали рабы-мужчины с лопатами, заматывая нижнюю часть лиц шарфами.

— Стены Ара, несомненно, восстанавливают, — предположил я, стараясь не показать свою заинтересованность в этом вопросе.

— С душевным подъёмом и пением, — кивнул бородач.

— А как поживают девки-флейтистки, которые раньше смущали и дразнили тех, кто разбирал стены? — полюбопытствовал я.

— В ошейниках, голые и потные, подгоняемые плетями, — усмехнулся наёмник, — трудятся изо всех сил, подносят камни строителям.

— Позже их распределят, как бригадиры посчитают нужным, — добавил другой.

— Превосходно, — сказал я, пытаясь держать свой голос ровным. — А что стало с Таленой?

— За её голову назначена высокая награда, — ответил кто-то.

— Десять тысяч золотых тарнов, — добавил другой.

— Двойных тарнов, — поправил его третий.

— Значит, ей удалось сбежать из города, — заключил я. — Её не схватили.

— Кажется, Ты доволен, — заметил бородатый наёмник.

— Может, он охотник за головами, — усмехнулся его товарищ.

— Боюсь, твой шанс накинуть на неё свой аркан крайне невелик, — констатировал другой.

— Это точно, её будут искать все охотники за головами, которые только есть на Горе, — сказал третий.

— Куда ей деваться? Как она сможет избежать захвата? — поинтересовался четвёртый. — Держу пари, что её уже поймали, а её нынешний владелец обдумывает, как бы её благополучно доставить в Ар.

— Сейчас он может даже поторговаться за лучшую награду, — хмыкнул пятый.

— Ну, может она скрылась и бежала на Кос, — предположил я. — Уверен, они ей многим обязаны. Она столько сделала на их службе.

— Ар поднимается, — констатировал бородатый наёмник. — Если она доберётся до Коса, то Луриус тут же выдаст её Марленусу, в качестве жеста доброй воли, как знак согласия и предложение дружбы.

— Не думаю, что она может находиться или направляться на Кос, — покачал головой тот из них, который раньше мог носить алую тунику, — впрочем, как и на Тирос.

— Тогда, где она может скрываться? — спросил у него бородач.

— Понятия не имею, — ответил тот.

— Куда она может пойти? — полюбопытствовал бородатый. — Кто её теперь защитит? Она не может просто войти в какой-либо город или даже деревню.

Я понял его мысль. Извечный гореанский вопрос клановости, кастовости, идентичности Домашнего Камня никто не отменял. В тесно сплочённом гореанском сообществе не так легко как кажется натянуть на себя вуали анонимности.

— Впрочем, она вполне могла бы купить себе свободу действий, — заметил один из них.

— И сколько же должна предложить свергнутая с трона, всеми разыскиваемая беглянка, за которую обещана награда в десять тысяч золотых тарнов? — поинтересовался косианец.

— В два раз больше! — рассмеялся моряк с Тироса.

«Интересно, задался я вопросом, — сколько могла взять с собой убегающая Убара, учитывая внезапный поворот событий и неожиданность восстания. Той пригоршни ценностей, захваченной впопыхах за мгновение перед паническим бегством, вряд ли хватило бы надолго».

— А разве у неё не могло бы быть верных сторонников? — поинтересовался я. — Мужчин, которые были бы готовы умереть за неё?

— Стоило ей только лишиться частокола копий, ограждавших её, и никто не захотел оказать ей поддержку, — заверил меня бородач.

— Её презирали, — сказал другой мужчина, — даже те, изменники, что приветствовали её в коридорах дворца.

«К тому же, — подумал я, — было бы глупо искать верность среди неверных, и надеяться найти честь в тех, кто свою честь продал. Не станет ли, в конечном итоге для заговорщиков важнее неприкосновенность их собственных шкур? Напуганные урты часто набрасываются на своих товарищей и разрывают их. Они загрызут друг друга за каплю крови. Предательство — не такое редкое поведение, как кому-то кажется, и это то, к чему быстро привыкают».

— Это всего лишь вопрос времени, — пожал плечами бородач, — когда её голую, закованную в цепи, бросят к подножию трона Убара.

— Горе Талене, — кивнул другой мужчина.

— Она предала свой Домашний Камень, — сказал третий.

— Верно, — кивнул четвёртый. — Так пусть она ответит за это по закону Гора.

— И по воле Марленуса, — добавил пятый.

Это было сказано с грубым, жестоким, мстительным весельем.

«А ведь это те самые парни, — подумал я, — от которых она, возможно, надеялась получить помощь, поскольку это их клинки когда-то захватили и удерживали для неё трон Ара».

Но они были гореанами, а она была женщиной, причём той, которая предала свой Домашний Камень. Я нисколько не сомневался, но что любой из них будет рад увидеть её связанной у своих ног.

На Горе предательница — приз. С нею может быть сделано всё, что угодно.

— Мы должны разбить лагерь здесь? — осведомился один из вновь прибывших.

— Нет, — ответил я.

Отряд, высадившийся вчера, не пробыв на берегу и ана, растворился в лесу. Не трудно было догадаться, что их работодатели, кем бы они ни были, не хотеть, чтобы они располагались лагерем на открытом месте. Судя по всему, прибытие этих загадочных вооружённых гостей стремились держать в тайне.

Понятно, что я не мог спросить просто взять и спросить об их делах, ожиданиях и планах. Всё же предполагалось, что я должен был знать об этом едва ли не больше, чем они сами. Я достаточно многое узнал за прошедший ан, но пока ещё оставалось много того, что пока оставалось не выясненным.

Я подошёл к сгрудившемуся, стоявшему на коленях товару, грубо выгруженному прямо в воду, вместе с ящиками, мешками и прочими предметами.

Четверо или пятеро из вновь прибывших последовали за мной.

— В колонну, — скомандовал я девушкам, — лицом ко мне.

Встав на четвереньки, они сформировали линию по направлению ко мне. Как я ранее и предположил, их было пятнадцать, скованных между собой тяжёлой чёрной цепью. Причём эта цепь была намного тяжелее тех цепей, которые обычно используются для таких целей. Ошейники, как я уже отметил, тоже были несколько необычны. Скорее это были ошейники наказания.

С Тассы тянуло прохладным бризом. Этот груз на пляж вовсе не был аккуратно принесён, а дошёл сам, промокнув насквозь. Да и теперь они стояли на четвереньках, омываемые прохладным прибоем. Волна то и дело набегала с моря, кружилась и пенилась вокруг их ног и рук, скрывая их колени и запястья. Тела девушек блестели от воды, солёные капли блестели на их ресницах. Их волосы свисали мокрыми сосульками, у некоторых закрывая лица. Похоже, у нескольких их них волосы были подрезаны, торопливо и неровно. И это притом, что длинные волосы у рабынь обычно одобряются, и не редко девушка выходит на торги с волосами до щиколоток. С другой стороны на Горе свободные женщины зачастую тоже отращивают довольно длинные волосы, порой до колен, которыми они по праву гордятся. Правда, когда их порабощают, то обычно им причёску значительно укорачивают. Насколько я понимаю, тому есть разные причины, например, рабыне дают понять, что отныне она больше не свободная женщина, что её волосы, их длина, причёска и всё прочее, теперь в распоряжении её владельцев, что различие между нею и свободной женщиной должно быть ясно заметно, даже в таком вопросе, как волосы. Рабыне не стоит возбуждать в свободной женщине зависть видом своих волос. Кроме того, остриженные волосы имеют ценность и могут быть использованы многими способами, и не только для париков, шиньонов и чего-то в этом роде. Из них получаются самые лучшие троса для катапульт, значительно превосходящие обычные пеньковые. Так же, как мне кажется, волосы могли быть острижены, если кому-то по неким причинам захотелось бы изменить внешность свободной женщины, или, что более вероятно, бывшей свободной женщины, возможно предоставив ей что-то вроде маскировки.

Тела девушек во многих местах покрывал влажный песок. Цепь и ошейники потемнели от воды. Некоторые из них дрожали и хныкали, от страха или холода.

Все они были раздеты. Именно так обычно перевозят рабынь. Это избавляет от проблем с одеждой, её пачканием, стиркой, ремонтом и так далее. К тому же, так легче поддерживать девушек в чистоте, загнав их в заводь или в ручей, или попросту окатив водой из ведра. На невольничьих судах головы рабынь обычно выбривают наголо, тем самым сокращая до некоторой степени опасность поражения насекомыми-паразитами. Помимо этого, по окончании транспортировки рабыням весьма обычно устраивают дезинсекцию в ваннах со специальным раствором.

— Не все заклеймены, — констатировал я, исследовав колонну.

— Пока не все, — прокомментировал один из мужчин пошедших со мной.

— Позиция! — бросил я.

Три девушки немедленно приняли положенную позу. Остальные принялись озадаченно и испуганно озираться, пытаясь понять, что и как они должны сделать, а может даже в надежде, что никакой «позиции» от них, в действительности, не ожидалось.

Многие свободные женщины, кстати, никогда не видели рабыню в «позиции», хотя они могут с отвращением, или восхищением и завистью, слушать описание тех отношений, что бывают между рабынями и мужчинами. Это не столь уж удивительно, как может показаться, ведь свободным женщинам не позволено появляться в пага-тавернах и других подобных местах, так что им редко случается наблюдать то, что происходит между рабыней, особенно рабыней для удовольствий и её господином. К тому же, рабыня хотя и опускается на колени перед свободной женщиной, но, конечно, скромно, вовсе не так, как она стояла бы, и должна стоять, если она — рабыня для удовольствий, перед мужчиной.

Я ткнул пальцем в одну из девушек и сообщил остальным:

— Вот это и есть «позиция».

Тогда другие девушки, хотя, несомненно, некоторые с дурными предчувствиями, поскольку женщины чувствуют себя чрезвычайно уязвимыми, когда находится в «позиции» перед мужчиной, предприняли попытки в той или иной степени скопировать позу рабыни, к которой я привлёк их внимание.

Я прошёлся вдоль колонны.

— Ой! Ох! — вскрикивали некоторые из них, когда я пинком раздвигал их колени шире.

Затем я указал стоявшим рядом со мной мужчинам на одну из девушек, на бедре которой не было клейма, и которая теперь, как и все остальные, стояла в правильной позе. Её губы были немного приоткрыты, в глазах застыло немного ошеломлённое выражение, словно она внезапно ощутила некие возможности и эмоции.

— У этой, — сказал я мужчинам, — скоро начнётся течка.

Девушка скосила глаза вниз, но голову не опустила, из-за ошейника и боязни нарушить предписанную позу.

— Это точно, — согласился со мной один из товарищей.

Девушка задрожала. Уж не от озноба ли? Или всё же причина была в другом, в том, что она внезапно ощутила, с тревогой или любопытством, а может и нетерпеливым ожиданием, давно подозреваемые ею, но до поры скрытые потребности её прекрасного живота?

— Очень скоро, — поддержал другой парень. — Они все быстро загораются.

Я согласно кивнул, нисколько не сомневаясь в этом.

— Некоторые из них совсем недавно в ошейнике, — заметил я, — не говоря уже о том, что не заклеймены. Где Вы их раздобыли?

— Они все из Ара, — ответил первый из сопровождавших меня. — Тех трёх, которые немедленно приняли правильное положение, мы прихватили из одной пага-таверны, купившей их, после того как они были приговорены к ошейнику судом Талены, тогда ещё Убары.

Мне вспомнилось, как в различные дни многих женщин приводили на открытую платформу, установленную около Центральной Башни, для публичного суда Талены. Я предполагал, что ей была дана разнарядка, которую надо было выполнить под предлогом компенсаций, наложенных оккупантами на Ар за его преступления, но как она выполняла поручение, уже в целом зависело от неё самой. Фактически это предоставляло ей удобную возможность расквитаться со многими из неугодных ей свободных женщин, возможно, вызвавших её недовольство, получив от этого не только некоторое удовлетворения или развлечение, но и конфисковав их имущество. Я помнил, как она отправила в ошейник Клавдию Тентию Хинрабию, дочь бывшего администратора Ара, Мина Тэнтия Хинрабия. Клавдия, вечная соперница и критик Талены, была последней из Хинрабиев, и составляла конкуренцию красоте Убары. Однако этих женщин я не помнил. Они были мне не знакомы.

— Когда начались бои, и стало ясно, насколько отчаянными они будут, — решил объяснить мне один из наёмников, — как и то, что город мы уже потеряли, мы решили не терять времени даром и по пути к помериуму прихватить с собой всё, что позволило бы заработать монету другую. Вот во время одного из затиший подобрали этих.

— Да, заглянули в пага-таверну под названием «Кеф», там и забрали этот живой трофей, — усмехнулся другой, указав на трёх женщин с клеймами на бёдрах, не мешкая принявших позу в соответствии с моей командой.

Я понимающе кивнул. Значит это были женщины, взятые из пага-таверны. Возможно, когда-то они были свободными женщинами Великолепного Ара, но теперь они были девками клейменого бедра, рабынями.

Кстати, все они были весьма привлекательными. Впрочем, это обычное дело, когда речь заходит о гореанских рабынях.

«Кеф», кстати, это первая буква в слове кейджера, что в гореанском языке является наиболее распространённым словом для рабыни. Пага-таверн с таким названием пруд пруди в любом гореанском городе, хотя, конечно, не на одной и той же улице. Я точно знал о таком заведении на Тэйбане, ещё по одному «Кефу» имелось на Венатика и на Эмеральд. Кроме того, маленький курсивный «Кеф» это ещё и наиболее распространенное на Горе клеймо для рабынь. Каждая из этих трёх рабынь носила такое на левом бедре чуть ниже ягодицы.

— Они охотно пошли с нами, — добавил наёмник.

— И даже более чем охотно, — засмеялся другой.

— Неудивительно, — кивнул я.

Незнакомые с традициями Гора могли бы подумать, что неизбежным следствием освобождения города станет и освобождение определённых рабынь, скажем, тех из них, что прежде были гражданками этого города, но были обращены в неволю. Однако гореанин смотрит на такие вещи несколько иначе. Многие из гореан — фаталисты, они полагают, что любая женщина попадав в неволю, принадлежит этой неволе, и даже уверены, что раз уж её горло должно было быть окружено прекрасным символом рабства, то таково было желание Царствующих Жрецов. Однако ещё важнее то, и это надо понимать, что, если женщина носила ошейник, то более чем вероятно, что она, в своём сердце, даже будучи освобождённой, будет носить его всегда. Она будет нуждаться в господине и жаждать его. Она понимает себя как что-то, что, принадлежит мужчине, идеально и полностью. В своём сердце и животе, она всегда будет дорожить своим ошейником. Тщеславие и пустота свободной женщины, её лицемерие и претензии, больше не доставят ей удовольствия. Она никогда не сможет забыть, каково это было, стоять на коленях, быть связанной и любить. Она всегда будет помнить цельность и красоту своей жизни в рабстве и о восторгах ошейника. Она будет, как говорится, «испорчена для свободы». Кроме того, в эти вопросы вовлечена гореанская честь. Скажем, если чья-то дочь окажется в рабстве, то это будет воспринято не в качестве прискорбной трагедии, как это могло бы быть в некоторых культурах, а как невыносимое оскорбление для чести семьи. Гореане, в конце концов, хорошо знают о множестве замечательных аспектов женской неволи, поскольку они могут иметь невольниц в своей собственности. У них нет никаких сомнений в том, что их порабощённая дочь будет хорошо служить своему владельцу. В действительности, если с ней такое случится, то лучше бы ей именно так и поступить. В конечном итоге, она теперь считается животным и расценивается как потерянная, причём полностью, для её семьи и для Домашнего Камня. Ведь нет же Домашних Камней у тарсков, верров, кайил и других животных. Таким образом, семья перестаёт даже думать о ней, поскольку она теперь рабыня. И, конечно, чтобы не бередить честь семьи её оставят рабыней. Безусловно, женщина, порабощённая в родном городе, обычно продаётся за пределы своего бывшего города. Работорговцы, например, крайне редко повезут продавать женщину туда, где когда-то было её родное место. Так что я не был удивлён тем, что эти три пага-рабыни, бывшие свободные женщины Ара, охотно и даже нетерпеливо сопровождали наёмников. Это было намного предпочтительнее того, чтобы быть привязанной голой к позорному столбу, и подвергаться ударам и издевательствам возмущённых горожан, а потом быть публично, церемониально выпоротой и под насмешки свободных граждан вывезенной из города, в открытом рабском фургоне, стоя в нём голой с привязанными к верхним дугам запястьями. Считается, что таким способом, по крайней мере, до некоторой степени мог бы быть стёрт позор, который она причинила городу своим рабством.

— Вы знали этих женщин? — поинтересовался я.

— Они частенько приносили нам пагу, — кивнул наёмник.

— Понятно, — хмыкнул я.

— Мы можем сдавать их внаём, — сообщил он. — На мехах они принесут хорошие деньги.

— Что, такие горячие? — полюбопытствовал я.

— Заводятся с одного прикосновения, — заверил меня другой товарищ.

— Отличные штучки, — похвалил я и, окинув взглядом остальных женщин, спросил: — А этих других тоже Талена к ошейнику приговорила?

— Ничуть, — ответил один из моих собеседников. — Они были наперсницами и даже соучастницами Убары, женщины из высших каст, богатые, занимавшие хорошее положение, сторонницы политики оккупации. Эти из тех, кто не только попустительствовали, но и участвовали в грабежах Тироса и Коса. Некоторые из них даже разбогатели.

— Коллаборационистки? — уточнил я.

— Они самые, — подтвердил мужчина.

— Некоторые из них узнали о том, что попали в проскрипционные списки, копии которых были расклеены по всему городу, — сообщил другой.

— Они поняли, что оказались в ужасной опасности, — сказал третий.

— И как только увидели нас, бросились в ноги, и принялись умолять о защите и разрешении сопровождать нас в нашем прорыве.

— Нам признаться, было не до них, — усмехнулся четвёртый, — самим бы ноги унести. Можешь себе представить нашу ситуацию. Вокруг враги, рыскают в зданиях, обыскивают мосты, прочёсывают башни, и всё ближе подбираются к нам. Тут о своих головах надо было думать. Всё чего мы хотели в тот момент, прихватить то, что могло представлять хоть какую-то ценность и бежать, спасая свои жизни. А тут эти пристали: «Возьмите, — говорят, — нас с собой!». Ну, мы от них, конечно, отмахнулись: «Оставайтесь, — говорим, — здесь, как заслужили своими преступлениями». «Нет! Милосердия!» — наперебой закричали они. «Вонючие самки уртов, мерзкие спекулянтки и предательницы, — обругали мы их, — оставайтесь здесь, посмотрите на город, который предали с высоты кольев, на которые вас посадят, а может, накормите угрей или кусты-пиявки!». Ну, они конечно, зарыдали и взмолились: «Нет, пожалуйста! Окажите нам милосердие!» «Какой интерес могут представлять для нас свободные женщины?» — спросили мы. «Свободные женщины?» — удивились они. «Никакого», — сообщили им мы. К тому времени мы уже могли слышать крики врагов, приближавшихся к нашему укрытию. Но и мы уже собрали всё, что смогли бы унести. «Возьмите нас с собой!» — заплакали они, стоя на коленях и протягивая к нам руки. Времени у нас почти не оставалось, и мы уже собрались уходить, когда они опять завопили: «Заберите нас с собой!». «Зачем вы нам?» — поинтересовались мы.

— Они даже не поняли этого вопроса, — засмеялся один из наёмников.

— Свободные женщины такие глупые, — заметил другой.

— «Пожалуйста, пожалуйста!» — закричали они, — сказал третий, — и тогда Торгус, вон тот здоровяк, приказал им: «Снимайте свои вуали».

— Они, конечно, опешили, и заверещали, что мол никогда, — усмехаясь, вспомнил Торгус.

— Ну, а мы повернулись, чтобы уходить, — продолжил рассказчик, — и сразу же услышали: «Подождите! Пожалуйста, подождите!». Короче, когда мы оглянулись, они начали просить, чтобы мы сами сорвали с них вуали. Но мы в гневе и презрении отказались это сделать и потребовали, чтобы они сами, своими собственными руками снимали свои вуали. Они сначала принялись умолять: «Не позорьте нас!», но стоило нам шагнуть к выходу, и они тут же обнажили свои лица перед мужчинам, которые не были ни членами их семей, ни компаньонами.

— Вот-вот, своими собственными руками раздели свои лица, — подчеркнул один из товарищей рассказчика.

В этот момент три или четыре девушки из прикованных к цепи разрыдались.

Возможно, для тех, кто не знаком с Гором будет трудно понять данную ситуацию, но это вопрос культуры, особенно в высоких городах. Лицо свободной женщины, в особенности представительницы высшей касты, должно оставаться секретом, её личным и того перед кем она могла бы захотеть его обнажить. Это же не лицо какой-то рабыни, выставленное любому пастуху или коробейнику, любому прохожему, который мог бы захотеть мимоходом полюбоваться на него.

Некоторые из девушек заплакали, но при этом тщательно стараясь сохранить позу, в которой они стояли, по-видимому, обоснованно опасаясь, что их могли ударить. Похоже, они не забыли того момента. Позже острота того оскорбления исчезнет, и они будут радоваться тому, что освобождены от неудобства вуалей, и упиваться ощущением свежего воздуха на их лицах, и тем, что их мягкие, соблазнительные, уязвимые губы теперь открыты взглядам и поцелуям мужчин.

Возможно, самой близкой аналогией этому, которую я могу придумать, будет то, как если бы женщина Земли выполнила приказ надменного незнакомца, снять перед ним одежду. С гореанской точки зрения, знаете ли, лицо женщины является ключом к ней самой, лицо с его красотой, мягкостью, уникальностью, бесчисленными выражениями, является зеркалом её чувств, мыслей и капризов. Насколько красиво лицо женщины, и как его самые тонкие выражения, порой нечаянные, появляющиеся без ведома ей самой, могут быть чреваты восхитительными сокровищами предательских открытий! Рабовладелец читает лицо своей рабыни, о мыслях же, побуждениях и намерениях скрытой под вуалью свободной женщины он может только догадываться.

Насколько драгоценна вуаль для свободной женщине. Она отличает её от рабыни. Свободная женщина — тайна, а рабыня открытая книга. Она у ног мужчины.

— «Живее, живее!» — подгоняли мы их, — вспомнил один из товарищей. — Мы уже отчётливо слышали мужчин Ара на улице, выбивавших двери вдалеке. «Подчиняйтесь, раздевайтесь, объявляйте себя рабынями и бегом к верёвке», — рявкнул тогда Торгус встревоженным напуганным женщинам, и те моментально поспешили подчиняться.

Подчинение может быть обставлено многими способами. Самое важное здесь, чтобы подчинение было ясно и недвусмысленно. Обычное положение подчинения — встать на колени, опустить голову и вытянуть руки, скрестив запястья, предоставляя их для связывания. Чаще всего при этом произносится некая простая фраза или формула, вроде: «Я подчиняюсь», «Я ваша», «Делайте со мной всё, что захотите» или что-то ещё. Если Вы — Воин, то в этом случае кодексы требуют от вас, либо принять подчинение, либо убить пленницу. Почти неизменно подчинение принимается, поскольку женщины на Горе считаются одним из видов материальных ценностей, по крайней мере, после того, как они окажутся в ошейнике. Я знаю только об одном исключении из этого правила почти неизменного принятия подчинения. Подчинившаяся женщина позже изменила своему подчинению и нанесла удар тому, кому она подчинилась. В следующий раз, когда она попыталась подчиниться снова, ей отрубили голову. Тут можно было бы отметить, что подчинение, само по себе, строго говоря, не влечёт за собой неволю. Это пока только плен. Тем не менее, это почти всегда сопровождается последующим порабощением пленницы. Женщина, подчиняясь, должна понимать, что ошейник не за горами.

— В общем, каждая из них быстро избавилась от одежд, объявила себя рабыней и поспешила к Торгусу, который связывал их между собой за шеи грубой верёвкой.

— Мы удостоверились, что каждая была голой, хоть сейчас на прилавок ставь, — сказал наёмник.

— Только некоторые по глупости то ли пренебрегли, то ли забыли снять обувь, — усмехнулся другой его товарищ.

— Ну и что, получили по заслуженной оплеухе? — осведомился я у него.

— Само собой, — хмыкнул он.

Это было приемлемо, поскольку в тот момент они уже стали рабынями. Вероятно, это были первые удары, которые они чувствовали в своей жизни.

— Мы уже думали, что нам конец, — продолжил рассказ наёмник, — потому что восставшие горожане стояли у двери. И тут заговорил Торгус: «Мы наёмники, — говорит, — на нас нет униформы». Откуда тем, что снаружи знать, что мы не из Ара? Ар — большой город, кто может знать всех его жителей? Распахиваем дверь, кричим «За великий Ар», только с подходящим акцентом, и тащим наши призы на улицу. Учитывая длину их волос, мужчины Ара, скорее всего, предположат, что это свободные женщины, захваченные в соответствии с проскрипционными списками. По пути кричим, что ведём их к кольям для казни.

— А Ты хитрый парень, — польстил я Торгусу. — Насколько я понимаю, твоя уловка сработала.

— На какое-то время, — пожал плечами здоровяк.

— Пока не стало ясно, что мы направляемся из города, — пояснил его товарищ.

— Это возбудило подозрение, и нас вынудили говорить. В результате нас выдал акцент, присутствовавший у некоторых. Всё же не все могли имитировать говор Ара. И тогда горожане схватились за мечи.

— Да, кровавое было дельце, — усмехнулся Торгус. — Пришлось поработать клинками, пока рабыни лежали на земле, прикрывая головы руками, стеная и вопя от ужаса.

Я кивнул. Они рабыни, и должны были ждать результата жестоких мужских игр, точно так же, как могла бы ждать его стреноженная кайила. Они должны были ждать, чтобы в конечном итоге узнать судьбу, которую им назначат решительные мужчины.

— На некоторых наступали, — сказал наёмник, — а искры сыпались им на спины.

— Однако мы почти добрались до помериума, — продолжил рассказ другой мужчина, — и нас уже не превосходили числом настолько, как это было в городе. К тому же мы давно воевали за деньги, а нам противостояли простые горожане.

— Мы там потеряли многих товарищей, но они потеряли больше, и в конце концов мы прорубили себе дорогу к бреши в наполовину разобранной стене.

— Наши противники поняли, что мы им не по зубам и отступили, наверняка, чтобы вызвать подкрепление. Тогда мы, не теряя времени, вскарабкались по щебню, таща рабынь за собой, и вскоре были вне помериума. Лагерь Мирона к этому времени уже был наводнён повстанцами, но Косианские регулярные части, поддерживаемые солдатами с Тироса и некоторыми союзниками, успели перегруппироваться и, построившись в каре начали отходить на север в направлении к Торкадино. Оттуда, позже, они отступили к большому порту Брундизиума, где их ждали суда с Тироса и Коса.

— Мы, вместе с сотнями беглецов, нагруженные трофеями, вещами и рабынями, присоединились к этим отрядам и держались вблизи периметров их лагерей, — сообщил один из мужчин на пляже.

— Мы сразу подрезали волосы наших пленниц, этих мерзких изменниц, — сказал другой, — до длины, подходящей для их нового статуса, чтобы все видели, что они рабыни. Мы опасались, как бы тарнсмэны-развечики, вылетевшие из Ара, не заподозрили, что они были беженки из проскрипционных списков, и не предприняли решительных действий по их возвращению.

Нетрудно догадаться, что у этих женщин не возникло никаких возражений на это, несмотря на то, что стрижка их любимых локонов являлась по-своему символом их деградации и рабства. Разумеется, лучше лишиться этих бережно хранимых локонов, чем из-за них оказаться в руках мстительных горожан. И, конечно, лучше деградация ошейников и прижатие их губ к ногам рабовладельцев, чем медленная, долгая смерть на колу.

В отличие от них, у трёх пага-рабынь было немного поводов для опасений, поскольку их защищали их клейма. Они были, пусть привлекательными, но домашними животными. Но всё же, они тоже стремились убежать подальше от Ара, поскольку его Домашний Камень когда-то был и их собственным.

К тому же они теперь отличались от тех, кем они были когда-то, очень отличались, поскольку они познали прикосновение рабовладельцев.

— Да, это был ужасный марш-бросок, — вздохнул один из наёмников. — Нас то и дело атаковали с воздуха. Мстительные арские тарнсмэны осыпали нас стрелами. Иногда небольшие отряды напали на фланги наших колонн. Не знаем, были ли это союзники Ара, или просто ищущие добычи, или пытавшиеся выслужиться перед Марленусом.

— Да нам и без них хватало проблем с мародёрами и ворами в наших собственных лагерях, — проворчал его товарищ. — Многие просто дезертировали.

— Босков, верров и тарсков распугивали с нашего пути, — пожаловался другой мужчина. — Поля поджигали, источники закапывали. Вскоре начались проблемы с продовольствием и водой. Приходилось вскрывать вены кайилам и сцеживать их кровь во фляги. За тушку пойманного урта просили серебряный тарск.

— Но мы в конце концов добрались до Торкадино, — сказал здоровяк Торгус, — и укрылись в безопасности его стен. Это именно там мы надели железо на шеи наших шлюх. Впрочем, к тому времени они уже хорошо узнали, что они рабыни.

— После десятидневной передышки мы направились в Брундизиум, — продолжил другой мужчина. — Там кадровые части Тироса и Коса прихватив с собой рабынь, погрузились на корабли и, с комфортом и радостными песнями, отплыли к своим родным островам. А нас, тех кто служил островным убаратам за деньги, ждала иная судьба.

— Портовый полис даже не позволил нам войти внутрь своих стен, — проворчал третий из собравшихся. — Беженцы им были не нужны. Они ничего не несли городу кроме проблем. Для них не было никакого подходящего дела, а кормить их просто так было бы дорого. К тому же они были опасны.

— Герольды встретили нас далеко от стен, — сказал четвёртый. — Они потребовали, чтобы мы не приближались к городу и разошлись.

— Прошёл даже слух нас всех планируют вырезать, — сказал Торгус. — А потом появились эти странные люди и связались с нами.

— Конечно, — кивнул я.

Разумеется, я в тот момент не понимал, что они имели в виду, но они-то должны были предположить, что я знаю, о чём они говорят. «Странные люди», по крайней мере, были людьми, а не кюрами, скажем. Но само их определение «странные», меня крайне заинтересовало. В чём заключалась их «странность»? В поведении, на языке, в одежде? Понятно, что независимо от того, что могло бы иметь место, это были некие люди, которые были в чём-то непривычны, незнакомы этим наёмникам.

— Несколько сотен из нас вскоре были пропущены внутрь стен Брундизиума, — продолжил человек, — проведены к причалам, а оттуда, спустя несколько дней, погрузившись на различные суда, отбыли в неизвестном направлении.

— В смысле сюда, — констатировал я.

— Похоже на то, — кивнул он, окидывая взглядом лес, пляж и море с треугольником паруса удалявшегося корабля.

— Суда, по-видимому, отбывали с не все разом, — предположил я.

— Наём и фрахт занимали время, — развёл руками мой собеседник.

— Уверен, — заметил я, — на время ожидания вас удобно разместили.

— В постоялых дворах для моряков, — сказал он.

— Странные люди оказались щедрыми, — добавил другой. — Каждому из нас отсыпали медных тарсков, на сумму серебряного статерия Брундизиума.

— Действительно, щедрые парни, — согласился я.

— Нам хватило, чтобы несколько ночей покутить в тавернах, — усмехнулся третий.

— А что насчёт ваших рабынь? — полюбопытствовал я.

— Мы приковывали их в подвале одного из постоялых дворов, — ответил первый.

— Очевидно, наниматели были не против, того, что вы возьмёте их с собой, — заключил я.

— Да, — подтвердил Торгус. — Нам сказали, что для таки как они всегда найдётся применение.

— В этом я нисколько не сомневаюсь, — усмехнулся я, глядя на скованных за шеи девушек, замерших в позе рабынь для удовольствий. Они вздрагивали каждый раз, когда волна добегала до них, окатывая холодом их колени. Они были нежными, жалкими и испуганными. Они были беспомощны. Они были собственностью.

«Интересно, — подумал я, — мог ли Пертинакс почувствовать жалость к ним».

Впрочем, это было бы абсурдное чувство, поскольку это были рабыни. С тем же успехом можно было бы чувствовать жалость к кайиле или тарску. С рабыней нельзя нянчиться, над ней надо доминировать.

«Да, — мысленно усмехнулся я, — для таких как они всегда найдётся применение. Везде, где есть сильные мужчины, применение для них однозначно найдётся».

Они были рабынями.

— Говорят, что Брундизиум славится изобилием пага-таверн, — сказал я.

— Более чем верно! — согласился Торгус.

Разумеется, чего ещё ожидать от портового города, часто посещаемого моряками, торговцами, разнообразными путешественниками и временными работниками.

— На мой взгляд, одна из лучших — таверна Хендоу, — добавил он.

— Это Доковой улице, — сообщил его товарищ.

Слышал я об этом заведении, известном красотой рабынь и умением танцовщиц.

— Рабыни там готовы порвать друг дружку за разрешение приблизиться к твоему столу, — усмехнулся другой наёмник. — Они все просто жаждут обслужить тебя пагой.

— Ну, это не новость в любой пага-таверне, — хмыкнул я.

— Это точно, — засмеялся Торгус.

Иногда пага-рабыни становятся на колени вдоль стены, и мужчина просто указывает на то, которая ему по вкусу, разрешая ей обслужить себя.

— А в альковах они скулят в своих цепях, — сказал его товарищ, — выпрашивая разрешения доставить тебе самые изысканные и длительные из радостей кейджеры.

— Сейчас-то у таверну другой хозяин, а про прежнего, про Хендоу, говорят, был настоящий монстр, — усмехнулся один из мужчин. — Так что нечего удивляться тому, что его рабыни из кожи лезли вон, чтобы всей своей нежностью и красотой на славу обслужить его клиентов. Горе той девке, которая не понравилась клиенту сурового, огромного Хендоу.

— Верно, — подтвердил другой, — но, нынешнего они боятся не меньше. Только, возможно, поначалу они стараются из страха перед хозяином, а потом, покорные твоим рукам, они — не больше чем рабыни.

— Не думаю, — заметил Торгус, — что нам стоит оставаться на берегу слишком долго.

— Конечно, не стоит, — согласился я.

— У меня есть отзыв, — сказал он. — Но мне нужен пароль.

— Просто ещё не время, — пожал я плечами.

— А мне кажется, самое время, — заявил Торгус.

— А Ты вообще-то кто? — внезапно спросил один из наёмников.

— Скажи нам пароль, — потребовал другой мужчина.

— Судно позавчера прибыло, — словно не услышав его требования сказал я.

— Наше судно — последнее, — сообщил Торгус.

— Пароль у меня есть, — пожал я плечами, — «Тарны в полёте».

— У меня нет отзыва на такой пароль, — спокойно ответил Торгус, слишком спокойно.

— Отзыв для позавчерашнего судна, — заметил я, — был «из Ара».

— Это не тот пароль, которого я ожидал, на который мне дан отзыв.

— Подозреваю, что здесь возникло какое-то недоразумение, — предположил я, отметив, что меня окружают помрачневшие товарищи, но не приближаются, а оставляют пространство, достаточное, чтобы выхватить мечи.

Торгус шагнул назад, разрывая дистанцию между нами.

— Он должен быть нашим контактом, — заметил один из них. — Как ещё он мог здесь оказаться и встретить нас?

— Нас предупреждали относительно незнакомцев, — напомнил Торгус.

— «Тарны в полёте», — повторил я.

— «Из Ара», «Из Ара», — откликнулся один из окруживших меня мужчин.

— Точно, — бодро кивнул я, — «от Ара».

И заметил, что руки Торгуса и нескольких других потянулись в эфесам мечей. Ножны у большинства, как и у меня самого, были на левом бедре, свисая с плеч поперёк тела на перевязи. Это обычное дело, когда не ожидается немедленный конфликт. Если столкновение неизбежно, то перевязь ножен часто перебрасывают на левое плечо, чтобы, выхватив клинок, немедленно отбросить их, лишив тем самым противника возможности схватить ремень, придержать вас или вывести из равновесия.

Пока ни я, ни кто-либо из них не делал попыток обнажить оружие. Похоже они не были до конца уверены в том, что им следует делать.

— Рабыни у вас очень привлекательные, — заметил я. — Что вы хотите за них?

— Их у нас уже купили наши работодатели, — сообщил Торгус. — Мы просто доставили им товар.

Некоторые из девушек, услышав это, поражённо уставились на него. Похоже, они сами не знали, что были проданы.

— Пароль, — потребовал Торгус, — скажи пароль.

— Конечно, — кивнул я, озираясь и, заметив движение в лесу, добавил: — Мой начальник предоставит вам его. Очевидно мой был годен только для предыдущего корабля. Кажется, имела место какая-то путаница.

— Очевидно, — хмыкнул Торгус.

— Подождите немного, — подложил я. — Он сейчас будет здесь.

— А разве не Ты должен отвести нас? — спросил кто-то из наёмников.

— Нет, не я, — ответил я, — это дело моего начальника.

— И сколько же мы должны ждать? — осведомился Торгус, обводя взглядом округу.

Очевидно, этот открытый пляж не вызывал у него особой симпатии.

Я был уверен, что это судно должны были встретить, и мне оставалось только попытаться держать ситуацию под контролем и надеяться, что контакт скоро покажет себя, и чем скорее, тем лучше. Торгус был человеком спокойным, но подозрительным, и, что характерно, дураком он не был.

— Так сколько нам ждать? — повторил свой вопрос Торгус.

— Недолго, — поспешил успокоить его я. — Несколько енов, может, немного больше.

Я видел движение в лесу, и, учитывая отдаленность этой местности, был уверен, что это могло было быть связано только с вновь прибывшими.

Спустя некоторое время Торгус сказал:

— Кажется, мы ждали достаточно долго.

— Давай подождём ещё немного, — предложил один из его мужчин, тот самый, на которого я ранее подумал, что он мог носить алую тунику.

Торгус пожал плечами. Похоже, что он прислушивался к этому мужчине и уважал его.

— Может, я схожу в лес, — сказал я, — и поищу моего начальника.

— Оставайся, где стоишь, — нахмурился Торгус.

— Ну и ладно, — пожал я плечами, прикидывая, что, в принципе, смогу уложить двух — трёх из них, прежде чем они покончат со мной.

Косианцы платили этим парням хорошие деньги за их работу в Аре, следовательно, разумно было предположить, что они знали с какой стороны держать меч. Также, помнится, в разговоре со мной они утверждали, что прорубили себе путь сквозь восставших граждан Ара, пробились в помериум, а потом, несомненно, вместе с другими остатками оккупационного гарнизона, которым удалось избежать смерти в городе, участвовали в общем отступлении от Ара.

— Он — шпион, — заявил один из наёмников. — Его следует убить.

Торгус обнажил свой меч.

— Откуда нам знать, что он — шпион? — осведомился всё тот же товарищ, который, прежде мог носить алое.

— Он точно шпион, — хмыкнул Торгус.

— Если так, — сказал его товарищ, — то будет разумнее задержать его, связать и сохранить для допроса.

— Логично, — признал его правоту Торгус, — это действительно лучший вариант.

— Ну и кто пойдёт за верёвкой? — осведомился я, к тому времени стоявший в кольце врагов.

— У него меч в руке! — предупредил наёмник.

— Когда он успел? — удивился другой.

— Он Воин, — заключил третий.

В алой касте обучают так выхватывать оружие. Не показывая, что собираешься его обнажать. Не глядя на рукоять. Не напрягаясь заранее. Не привлекая внимания к своей руке. Смотря в глаза противника. Рука не замечена. В чём-то это сродни ловкости рук фокусника. А затем, изумлённый враг видит обнажённое оружие перед собой.

— Хо! — донёсся крик со стороны края леса.

Я был прав. Теперь можно было увидеть группу людей стоявших среди деревьев.

Я немного отстранился от товарищей на пляже, внимание которых переключилось на вновь прибывших. Те, возможно, заметив на пляже что-то вроде спора, выходить не спешили. Такие проблемы не редкость среди тех, кто продаёт своё умение воевать, грубых, жестоких, опасных, не признающих дисциплины мужчин. Такие люди часто решают возникшие разногласия сталью. Я не был одет в алое, и следовательно, с точки зрения встречающих, мог быть, одним из тех, кого они прибыли встретить. Откуда, по крайней мере, в данный моментов, они могли знать что это не так?

Я демонстративно вложил меч в ножны.

— На твоём месте, парень, я бы поскорее ушёл, — намекнул мне товарищ, отступивший вслед за мной и вставший рядом.

Это был тот самый, о котором я думал, что он мог когда-то принадлежать к касте Воинов. Возможно, он кого-то убил, предал Домашний Камень или сделал нечто подобное. Признаться, меня казалось странным, что он находился среди таких людей.

— Благодарю, — шепнул я, но с места не двинулся.

Его акцент был похож на косианский, а вот мой он, скорее всего, определить не смог.

Конечно, Порт-Кар находился в состоянии перманентной войны с Косом, но это не означает, что при встрече каждый обязательно должен хвататься за оружие. Есть время, чтобы убивать, и время когда можно сыграть в каиссу, или разделить пагу, или поторговаться, или обменяться рабынями и так далее. Воины — это вам не политики, среди них перемирия явление частое, их салюты искренни.

Кроме того, он мог и не быть с Коса. На многих островах на запад от материка акценты похожи.

Я немного продвинулся вперёд.

Один из вновь прибывших, державшийся чуть спереди своих товарищей, шагнул вперёд, поднял руку и, обращаясь к Торгусу, также вышедшему из строя наёмников, поприветствовал:

— Тал.

— Тал — ответил на его приветствие Торгус.

Позади него держалось порядка двух десятков крепких мужчин. За деревьями маячили семь или восемь одетых в короткие туники рабынь. Некоторые из девушек держали шесты, с которых свисали мотки верёвок. Такие шесты обычно использовали для переноски багажа, привязанного к ним. Иногда, поймав девушку-пантеру, немногочисленные группы которых иногда рыскают по лесам в сотням пасангов южнее, охотники привязывают её за руки и за ноги к такому вот шесту, примерно как убитую или пойманную пантеру, животные, благодаря которому эти женщины получили своё прозвище. Прикреплённая к шесту таким способом, она свисает спиной вниз, покачиваясь, когда её несут рабыни, что само по себе тяжёлое оскорбление для девушки-пантеры, презирающей рабынь всеми фибрами своей души. И, конечно, она догадывается, какая судьба ждёт её в конце пути. По возвращении в цивилизованные места, пленённых девушек-пантер, большинство из которых страдает от своей подавляемой сексуальности, раздевают, клеймят, надевают ошейник и преподают им их женственность. На них имеется устойчивый спрос, и некоторые мужчины специально ищут их в тавернах. Говорят, что стрекало и рука рабовладельца могут сделать удивительные вещи с такими женщинами. Предполагается, что из них получаются превосходные рабыни. И как только в их животах начинают пылать рабские огни, они, конечно, становятся столь же беспомощными и полными потребностей, как и любая другая гореанская рабыня.

— Дальше Тироса! — сказал вновь прибывший.

— Дальше Коса! — отозвался Торгус.

Кое-кто из его товарищей встревожено посмотрели друг на друга.

Насколько было известно, западнее Тироса и Коса практически ничего не было, за исключением нескольких небольших островов, о которых обычно говорили как о Дальних Островах, а дальше лежало то, что считалось Концом Мире, край моря, предположительно обрыв в пропасть, Ничто.

Немногие моряки рискнули направить форштевни своих кораблей на запад Дальних Островов, и, насколько я знал, ни один из них не вернулся.

Похоже, Тасса склонна ревниво относиться к своим тайнам.

— Тал, — сказал я вожаку вновь прибывших.

— Тал, — ответил тот на моё приветствие.

Я обратился к нему довольно фамильярно, и это, казалось, убедило даже Торгуса в том, что я знал этого человек. Также я рассчитывал на то, что вновь прибывший предположит, что перед ним такой же наёмник, и остальные, хотя, возможно, несколько более нескромный или скорее более наглый чем, следовало бы.

Организация в прибывшей команде оказалась на высоком уровне, и уже через пару мгновений, большая часть багажа была подвешена к шестам, а одетые в короткие туники рабыни поняли нагруженные шесты на плечи и приготовились к отбытию. Они были прекрасно подобранной группой рабынь, очарование которых не в силах были скрыть их короткие туники. Впрочем, подобные предметы одежды на это и не были рассчитаны. Девушки стояли очень прямо, но с грацией, ожидаемой от рабынь. Неуклюжесть, неловкость, зажатость и всё такое, рабыням не позволены, в конце концов, они же не свободные женщины. Я отметил, что рабыни то и дело украдкой бросали взгляды на некоторых из мужчин на пляже, отлично понимая, что любая из них запросто может быть отдана этим парням.

Встав позади одной из женщин, поддерживавшей задний конец шеста, я осторожно повернул её ошейник. Невольница замерла, казалось, едва осмеливаясь дышать. Это мне ничего не дало, ошейник оказался девственно чистым, и я отрегулировал его так, чтобы замок снова оказался на тыльной стороне шеи, где ему и надлежит быть.

Тогда я, чтобы не стоять без дела, приказал пятнадцати скованным за шеи девушкам, подняться на ноги и построиться в колонну, в затылок друг дружке. Сразу стало понятно, что они были скованны по росту, так, чтобы впереди стояла самая высокая девушка впереди. Обычно именно так работорговцы нанизывают «бусинки» на свои «ожерелья». Затем я распределил между построенными рабынями несколько меньших коробок, которые остались лежать на песке, несомненно, не случайно. Причём самый тяжёлый груз достался более высоким и крупным девушкам. В общем-то, таких коробок, не нагруженных на шесты прибывших из леса соблазнительных носильщиц на берегу оставалось ровно пятнадцать. Разумеется, это не было, да и не могло быть совпадением. Новые девушки тоже должны были нести тяжести, возможно, впервые в их жизни.

— Поставьте коробки на головы, — велел я им, — придерживая их обеими руками.

Обычно гореанские рабыни, а в действительности и свободные женщины низших каст, носят коробки, корзины, пакеты и прочий груз именно так. Этот способ ношения тяжестей особенно красиво смотрится в случае рабынь, поскольку их руки в этом случае подняты над головой, почти как если бы были там скованы наручниками, что соблазнительно приподнимает грудь. Кроме того, они сознают, что мужчины их используют для переноски груза примерно так же, как могли бы использовать вьючную кайилу, имея.

Едва поклажа оказалась на головах рабынь, вожак лидер мужчин вышедших из леса направился к деревьям. Остальные последовали за ним. Сначала его собственные люди, за ними рабыни-носильщицы с нагруженными шестами на плечах, потом Торгус и наёмники с судна, и в конце караван и из пятнадцати красивых вьючных животных.

Я не мог не полюбоваться на них, уж очень хорошо они выглядели на своей цепи и с грузом на головах.

Однако перед самым краем леса, цепочка девушек замерла. Похоже, что они были напуганы тем, что им предстояло войти в этот сумрак.

Их никто не контролировал. За ними не шёл никто из мужчин, не было даже рабыни со стрекалом.

«Интересная ситуация, — подумал я. — Вот только что они могут сделать, куда им пойти? Как им выжить в лесу, голым и скованным цепью?»

Само их выживание зависело от мужчин, их владельцев, а поскольку они были рабынями, то от удовлетворённых владельцев.

Девушки на цепи были явно напуганы. Всё, что они знали и с чем были знакомы, лежало позади них.

Одна из девушек, последняя на цепи, повернулась, и дикими глазами посмотрела назад на меня. Это именно она, находясь в «позиции», казалось, возможно, впервые в своей жизни, была готова прийти новому пониманию себя, к новому удивительному пониманию своей сущности. Зачастую сама мысль о «позиции» может иметь такой эффект на женщину. И ещё труднее стоять в «позиции» и не поучаствовать себя женщиной, точнее особым видом женщины. Для женщины это не только символическая поза, в которой она хорошо понимает свой статус, уязвимость и всё что с этим связано, но это ещё и возбуждающая поза. Я видел её лицо, на котором одно за другим менялись выражения удивления, предчувствия, страха, любопытства и, наконец, приближающейся готовности. У меня не было ни малейших сомнений относительно того, что она быстро загорится, и возможно станет первой из их партии, кто начнёт кричать от потребностей при малейшем прикосновении мужчины.

Наконец, девушка стоявшая первой, по-видимому, боясь оставаться в этом месте, шагнула в лес. Цепь потянула за собой сначала одну, затем другую, и вот уже и последняя невольница, вынужденная спешить за остальными, скрылась за деревьями.

Я предположил, что женщинам ещё не дали имён. Помниться, они были проданы совсем недавно, хотя кому и почему, я понятия не имел. В любом случае имена, если рабыни должны будут их получить, им дадут их владельцами. У самой рабыни нет никакого имени, не больше, чем у любого другого животного. Обычно, когда невольница переходит от одного владельца к другому, её переименовывают.

Я смотрел вслед ушедшей в лес колонне, пока она не пропала из виду. А затем, к своему удивлению, я услышал, донёсшийся из глубины леса звук, который мог быть только рёвом ларла.

Это было странно, если не сказать аномально. Ларлы не обитают в северных лесах.

Я позволил колонне следовать своим путём без меня, и, казалось бы, это никого не обеспокоило.

Мой желудок начал подавать недвусмысленные сигналы о том, что пора бы подкрепиться, и я направился к хижине Пертинакса.

 

Глава 6

Поход через лес

На следующий день после встречи на пляже, сначала с Суллой Максимом, а чуть позже с Торгусом и его отрядом наёмников, Пертинакс повёл меня в лес.

Мы шли к месту намеченного рандеву с агентом Царствующих Жрецов, точнее с тем, кого меня, как предполагалось, убедили считать таковым. Разумеется, по причинам, ранее изложенным, я был уверен, что тот, с кем мне предстояло встретиться, будет агентом не Царствующих Жрецов, я, скорее всего, кюров.

Как выяснилось позднее, всё оказалось куда темнее и запутанней, чем я тогда ожидал, и, в некотором смысле, обе силы, и Царствующие Жрецы, и кюры, возможно сами того не подозревая, каждые по-своему, были использованы в этой игре.

Похоже, на этот раз агенты, и Царствующих Жрецов, и кюров, действовали, даже не понимая этого, в интересах третьей силы, или, не исключено, было бы лучше сказать, что в дело вступили сразу три стратегии, три хитрости, которые иногда переплетались. Но, разве тёмные реки иногда не текут в одних и тех же берегах?

Солнечный свет, проникая сквозь кроны деревьев, рассыпался на множество ярких пятен.

— Мы сейчас не в деляне Порт-Кара, — констатировал я.

Лично для меня это было очевидно, поскольку за такими местами леса ухаживают почти как за садом или парком. Кустарник вырублен, кривые, негодные деревья свалены, а оставшиеся располагаются на приличном расстоянии одно от другого. Ничто не должно мешать им расти прямыми и высокими. Лелеют, если можно так выразиться, самые лучшие деревья, готовя к его будущему использованию. Кроме того, мы не пересекли ни одной из тех канав, которые разграничивают зоны интересов, как Порт-Кара, так и других государств.

Эта часть леса заросла кустарником и порослью. Тут и там валялись сломанные ветки и сучья, попадался сухостой. Деревья здесь росли плотно, борясь друг с другом за солнечный свет и место для корней, устраивавших под землёй соревнования, кто больше всосёт воды и необходимых для роста минералов.

— Верно, — согласился Пертинакс.

— Ты не ходил этим путем прежде, — заметил я.

— И это верно, — не стал отрицать он.

— Впрочем, тропа видна ясно, — сказал я.

— Ты видишь её? — удивился мой проводник.

— Разумеется, — кивнул я.

В действительности, это было нетрудно. Конечно, изначально, я не знал меток тропы, но вычислил их быстро. Они появлялись тут и там, были хорошо заметны издали, располагались ярдах в пятидесяти одна от другой. Это были пятна жёлтого цвета, словно в тех местах коры деревьев касались талендеры, однако, если присмотреться внимательнее, то сразу становилось понятно, что это явно было дело рук человека.

— Подозреваю, что мы должны были пройти этим путём именно сегодня, — предположил я, вспомнив, что его недвусмысленное указание на время выхода в лес.

— Да, — ответил Пертинакс, подтвердив мои подозрения, что краска, независимо от того, каким мог бы быть её состав, была временной, испаряющей или выцветающей в течение примерно двадцати анов.

Я принял это за ещё одно доказательство моего предположения, что к этому приложили руки кюры, ведь для их науки не сложно было создать подобный состав. Безусловно, точно так же могли бы действовать и Царствующие Жрецы. Тогда бы, мог присутствовать некий запах или вкус, чтобы привлечь насекомых, которые устранили бы любые возможные следы.

— Ой! — вскрикнула Константина, и я раздражённо дёрнул за поводок.

Она, конечно, ничего не могла видеть, поскольку я надел на неё капюшон Кроме того, её запястья были связаны за спиной. Сесилия была в том же положении, то есть её голова была закрыта капюшоном, а тонкие, прекрасные запястья закреплены сзади.

Этим утром, к испугу Константины, я изготовил для неё капюшон из непрозрачной ткани, который, натянув ей на голову, закрепил на месте, обвязав шнурком вокруг шеи. После этого я связал женщине руки за спиной и поставил её на колени.

— Что Ты делаешь? — напрягся Пертинакс, однако я не думаю, что его теперь особо беспокоил вид Константины, в том положении, в каком она оказалась, по крайней мере, не в том смысле, как раньше.

Конечно, я не мог не заметить какие взгляды он то и дело кидал на Константину предыдущим вечером. Её привлекательность для Пертинакса резко очень увеличилась благодаря моим, как мне кажется, вполне оправданными корректировками её туалета.

Несомненно, он уже заподозрил, что у Константины больше не было возможности избавиться от её ошейника. Это, само собой, может сильно повлиять на то, каким глазами мужчина смотрит на женщину.

В целом же, как мне кажется, его забавляло, думать о ней, как о рабыне. Каково бы это могло быть, если бы она действительно была рабыней?

Разве это не доставило бы мужчине удовольствие?

Константина, по понятной причине, не стала возражать, против капюшона и связывания. Перед Пертинаксом она продолжала всячески пытаться поддерживать на должном уровне свою роль мнимой неволи. Предполагалось, что я по-прежнему ничего не знаю о том, что она была свободной женщиной.

— А разве это не очевидно? — поинтересовался я.

— Но, зачем? — спросил Пертинакс.

— Она — рабыня, — пожал я плечами. — К чему ей знать, куда она идет?

— Понятно, — протянул он.

Подобные методы помогают держать рабыню в беспомощности и зависимости от рабовладельца.

— А на меня Вы тоже наденете капюшон, Господин, — спросила Сесилия.

— А для кого, по-твоему, предназначен второй? — усмехнулся я.

Брюнетка чуть не замурлыкала от восторга. Рабыня хорошо реагирует на узы и бескомпромиссное доминирование, по которому она тоскует всем сердцем. Очевидно, что она не хочет, чтобы ей причиняли боль, за исключением, разве что тех случаев, когда она чем-либо вызвала недовольство, тем самым заслужив наказание, но она действительно хочет сознавать себя рабыней, принадлежащей и покоряемой. Соответственно ей нравится быть во власти господина, и не столь важно, просто ли покорно следуя его слову, или в расстройстве понимая, что независимо от того, как бы она ни хотела сделать что-то, ей не позволят этого сделать, или, корчась в его верёвках, беспомощно подставленная его милосердию и ласкам, ожидая, захочет ли он даровать ей облегчение. Рабыни хорошо реагируют на капюшоны, повязки на глаза, кляпы, верёвки, ремни, ошейники, наручники, цепи и прочие аксессуары неволи. Когда я связывал брюнетке руки за спиной, она запрокинула голову, уже скрытую в капюшоне, и нежно прижалась ко мне.

«Ну что ж, — подумал я, — Сесилия неплохо прогрессирует».

В качестве импровизированного поводка я использовал верёвку, привязав её концы к шеям девушек, так что, ухватившись за середину, я мог вести их обеих.

Таким образом я и вёл их через лес.

Позже, когда с них были сняты капюшоны, они понятия не имели, ни где они оказались, ни как они туда попали, ни где находится хижина Пертинакса. Единственное, что они могли бы сделать, это обратить внимание на местоположение Тор-ту-Гора, или «света над Домашним Камнем», общего светила Гора и Земли, на закате, что помогло бы им достичь побережья, но, даже в этом случае, где искать хижину Пертинакса, на севере или на юге? И, конечно, одинокая женщина или женщины, на Горе, хоть в ошейнике, хоть без оного, без защиты мужчин, стали бы законной добычей почти для любого гореанского мужчины. Это было бы всё равно, что подобрать раковину на пляже.

Константина просто споткнулась.

— Я прошу снять с меня капюшон! — всхлипнула она.

Я замер, и Константина, облегчённо вздохнув, тоже остановилась, похоже, ожидая, что с неё сейчас будут снимать капюшон. Она даже на несколько дюймов отставила от спины свои связанные запястья и попросила:

— Пожалуйста, также, развяжите меня.

Пертинакс, казалось, был доволен тем, что гордячка Константина просила, да ещё и сказала при этом «Пожалуйста».

Это была совсем не та Константина, с которой он был знаком.

Итак, она остановилась, ожидая, что я сниму с неё капюшон и развяжу.

Сесилия, покорно склонив голову, стояла рядом, не протестую ни против капюшона, ни против поводка. Она знала, что с нею будет сделано то, что понравится господину, и она, как рабыня, хотела, чтобы с нею было сделанной то, что захочет её господин.

Я нашёл подходящий тонкий гибкий побег и отломил его.

— О-у-у! — взвыла Константина от жгучей боли, вспыхнувшей поперёк задней поверхности её бёдер.

— А теперь, — объявил я, поднимая поводок, — продолжим наш путь, что мы все и сделали.

 

Глава 7

Знаки закончились

Спустя ан нашего движения в восточном направлении, мы остановились на краю глубокой канавы, футов двенадцать или около того глубиной, и столько же шириной, простиравшейся на несколько сотен ярдов влево и вправо. С того места где мы стояли, нельзя было разглядеть углы, где этот ров поворачивал, отсекая большой прямоугольник земли.

После нашего предыдущего похода через чащобу можно было вздохнуть с облегчением.

— Замрите и не двигайтесь, — скомандовал я Константине и Сесилии. — Впереди обрыв.

Трудно было не восхититься открывавшимся впереди внушительным зрелищем.

— Ты бывал здесь прежде? — спросил я Пертинакса.

— Нет, — покачал он головой.

— Видишь знаки на той стороне, — указал я на колышек, воткнутый в противоположный край канавы, чуть левее того места где мы стояли.

С него свисала лента. Такие колышки я мог видеть в сотне ярдов справа и слева от меня. Не трудно было догадаться, что такими вешками размечали края канавы.

— Это зона запасов Порт-Кара, — заметил я.

— Возможно, — пожал плечами Пертинакс.

— Зелёные ленты на это указывают, — пояснил я.

Этот цвет предлагал Порт-Кар. Воды в Тассе имеют зеленоватый оттенок, отчего пираты обычно красят свои суда зелёной краской, делая их менее заметными в море, конечно, в тот момент когда идут на вёслах с заваленной мачтой. Вообще, у цветов в гореанской культуре, как и во многих других культурах, имеются свои подтексты или символизм. Также, на Горе, определенные цвета склонны связывать с определёнными кастами, например зеленый с Врачами, красный или алый с Воинами, жёлтый со Строителями, синий с Писцами, белый с Посвященными и так далее.

— Выглядит впечатляюще, — сказал я. — Думаю, что стоит ненадолго снять капюшон с Сесилии. Ты тоже можешь приподнять капюшон своей рабыни, если хочешь.

— Как же здесь красиво! — восхитилась Сесилия.

— Сними с меня капюшон! — потребовала Леди Константина.

— Похоже, — усмехнулся я, — твоей рабыне захотелось получить ещё несколько наставительный ударов хворостиной.

— Нет! — вскрикнула Леди Константина, задёргавшись, крутя головой из стороны в сторону, неуклюже двигаясь и пытаясь вытащить запястья из стягивавших их верёвок.

Она была испугана, ошеломлена, запутана и беспомощна в темноте капюшона.

Может, мне снова стоило встать с прутом за её спиной?

— Ты бы поосторожнее, — посоветовал я ей. — Тут обрыв рядом.

Женщина тут же замерла там где стояла.

— Стой спокойно, — велел ей Пертинакс. — Я сниму с тебя капюшон.

— Э нет, подожди, — остановил я мужчину. — Я не услышал подходящей просьбы.

Константина выпрямилась и, обращаясь к Пертинаксу, сказала:

— Пожалуйста, снимите с меня капюшон, — а в конце добавила: — Господин.

Голос её был полон ядовитой иронии, а просьба была больше оскорблением, чем чем-либо еще.

— Конечно, — отозвался Пертинакс, возясь с узлом на её шее.

Уверен, со мной она не решилась бы говорить так, как обратилась к Пертинаксу. Её презрение к нему никоим образом не было замаскировано. Впрочем, в конечном итоге, она была его работодателем, если можно так выразиться.

Само собой, меня это раздражало, но я не спешил вмешиваться. В конце концов, Константина была свободной женщиной. Рабыня, осмелившаяся заговорить так с гореанским рабовладельцем, была бы немедленно сурово наказана, если не убита. В любом случае она никогда не заговорила бы так со своим господином снова.

— Да, красиво, — сказал я, соглашаясь с Сесилией.

— Вид неплох, — проворчала освобожденная от капюшона Константина.

Волосы обеих девушек после капюшона были влажными.

Высоченные деревья отстояли на многие ярды друг от друга. От перспективы вняло торжественностью. Лес впереди напоминал колоннаду храма, живые колонны которого простирались высоко вверх, переходя в далёкие тенистые капители крон.

Это были туровые деревья. Их древесина главным образом идёт на доски обшивки, килей, бимсов и настила палуб.

Для мачт обычно используются хвойные деревья, которых здесь не наблюдалось. Их древесина мягче, не такая твёрдая, зато более гибкая. Мачты и реи должны гнутся под ударами ветра, но, ни в коем случае, не ломаться. Кроме того, такие мачты легче, а это немаловажно там, где их приходится то и дело укладывать и устанавливать. К тому же хвойные деревья быстрее, по сравнению с туровыми, вырастают до нужного состояния, и, таким образом, спиливать их можно чаще.

— Надень капюшон на свою рабыню, — велел я Пертинаксу, уделяя вниманию Сесилии.

Константина сердито и бесполезно задёргала своими связанными запястьях и обожгла Пертинакса полным ярости взглядом, словно предостерегая его от выполнения моего требования.

— Быстро, — бросил я мужчине.

— Ты думаешь, что это необходимо? — поинтересовался тот.

— Делай, что сказано, — буркнул я.

— Как скажешь, — пожал он плечами, и сердитое лицо Константины исчезло под тканью капюшона.

— Ой! — пискнула она.

Пертинакс рывком затянул шнурок капюшона на тыльной стороне её шеи, и завязал концы на узел, плотно прижав ткань к коже женщины. Константина снова почувствовала себя совершенно ослеплённой. Мне показалось, что Пертинаксу этот момент доставил определённое удовольствие, и я даже подумал, что где-то внутри него мог бы прятаться мужчина. Честно говоря, я подозревал, что он уже мог бы быть готов изучить, как следует обращаться с взятой на поводок рабыней, и, насколько я понимаю, он не был бы недоволен иметь Константину на таком поводке.

Переводить девушек через ров на общем поводке, было бы неудобно. Так что я перерезал верёвку посередине, тем самым сделав из неё два поводка.

Затем, я перебросил Сесилию через плечо, головой назад, как принято носить рабынь.

Я порадовался, увидев, что Пертинакс подтянул Константину к себе за поводок. Думаю, что это стало для неё сюрпризом. Впрочем, она ведь могла подумать, что это делаю я. Когда на голове капюшон трудно понять, в чьей руке находится поводок. К примеру, девушка могла бы быть взята из загона, одним мужчиной, который надел на неё капюшон и поводок, а позже, в результате определенных событий, имевших место ранее, и оставшихся для неё неизвестными, она, поставленная на колени и лишённая капюшона, может увидеть на собой глаза незнакомца и узнать, что была им куплена.

Безусловно, я предполагал, что Пертинакс в настоящее время мог бы всё ещё быть несколько застенчивым в обращении с женщиной, оказавшейся на его поводке.

Несомненно, в нём по-прежнему оставалось много земного.

Но у него ещё был шанс научиться.

Лично я полагаю, что женщина, даже в капюшоне, по способу, которым используется поводок, зачастую может сказать, держит ли его опытная рука или нет, привычен мужчина к доминированию над женщиной или нет.

Порой, когда женщину проводят через позы рабыни, её берут на поводок. Иногда рабовладельцы даже устраивают что вроде соревнований между своими девушками. Победившая рабыня может получить конфету, ну а проигравшая пару ударов стрекалом, чтобы поощрить её лучше стараться в следующий раз.

На улицах гореанских городов не редко можно увидеть рабынь, которых выгуливают на поводке.

— Знаки ведут на ту сторону, — констатировал я. — Так что идём туда.

Пертинакс уже приготовился поднять Константину на руки, но был остановлен моим вопросом:

— Ты думаешь, что она — свободная женщина?

Мужчина озадаченно посмотрел на меня.

— Видишь, как я несу Сесилию, — намекнул я.

Девушка свисала с моего левого плеча головой назад. Сомнительно, чтобы рабыне предоставили достоинство, подходящее для свободной женщины. Разумеется, когда возникает необходимость нести свободную женщину, например, если она не хочет испачкать кромку своих богатых одежд, или парчу туфель, то делать это следует мягко, с уважением, на открытых руках. Иногда свободная женщина специально будет ждать, скажем, перед ручьём или лужей, даже не глубокой, чтобы её перенёс на другую сторону некий удачливый товарищ. Рабыню обычно носят совсем по-другому. Её закидывают на плечо, как имущество, словно она могла бы быть не больше, чем товаром. Её голова смотрит назад, так что, даже если на неё не надели капюшон, она не может видеть, куда её несут. Только господин может знать, а рабыня должна узнавать. Вот так, даже в такой незначительной манере, даже в таких мелочах, проявляется различие между рабыней и свободной женщиной. Вообще, если надо перейти вброд небольшую речку, глубина которой не выше колен, то рабыня обычно будет брести следом за своим хозяином.

Разумеется, свободным женщинам тоже могут принадлежать рабыни, к которым они часто относятся с неописуемой жестокостью. Например, если рабыня, принадлежащая свободной женщине, посмеет посмотреть на мужчину, её могут высечь. Так вот, не редки случаи, когда при необходимости перейти через лужу, свободная женщина приказывает своей служанке лечь в грязь, чтобы использовать её тело в качестве моста, сохранив тем самым свою одежду и обувь в чистоте.

Через мгновение Пертинакс подхватил Леди Константину под колени и забросил себе на плечо, как и положено, головой назад.

В этом положении даже несвязанная свободная женщина была бы беспомощна. Мне приходилось видеть, как многих из них носили таким способом, захваченных во время войны. Всё что может сделать женщина в таком положении, это кричать и бесполезно стучать своими маленькими кулачками на спине мужчины, ну ещё дёргаться и попытаться пнуть его ногой.

Я осторожно, не без труда, спустился по откосу на дно рва, а затем, медленно, тщательно выбирая, куда поставить ногу, поднялся по противоположному склону. Через мгновение вслед за мной на поверхность выбрался Пертинакс. Ров, хотя и был достаточно глубок, но его склоны не были крутыми. Всё же эта траншея предназначалась не для обороны. Прежде всего, это была граница, но одновременно, она препятствовала заходу в зону животных.

Благополучно закончив переход, мы удалились ото рва ещё на несколько шагов и поставили девушек на ноги.

— Вон следующая метка, — указал Пертинакс.

— Вижу, — кивнул я, но пошёл не туда, а к ближайшей вешке.

Взяв двумя руками зелёную ленту, свисавшую с колышка, я расправил её и осмотрел. Как я и предполагал, на ленте имелась надпись.

— Читать умеешь? — поинтересовался я у Пертинакса.

— Не слишком хорошо, — признался он. — Что там сказано?

— Надпись проста, — ответил я. — Она гласит: «Это деревья Порт-Кара».

— Значит, это действительно деляна Порт-Кара, — заключил мой спутник.

— Точнее, одна из них, — сказал я. — Похоже, здесь растут одни только туровые деревья.

Я подошёл к одному из деревьев, росшему в нескольких ярдах позади и левее. На нём имелась метка, со знаком Порт-Кара.

— Эта красавица помечена, — сообщил я, глядя вверх. — Она отобрана для арсенала, для верфи Клеомена.

Я предположил, что это дерево будет срублено по осени. В данный момент, судя по состоянию растительности, был конец лета. Я надеялся, что мне удастся закончить с делом, возникшем у меня в этом регионе до начала зимы. Просто зимы в северных лесах довольно суровы. Верфь Клеомена была одной из многих верфей находившейся под эгидой арсенала Порт-Кара.

Я посмотрел вперёд, где в нескольких ярдах правее и глубже в лес, желтела следующая отметина, указывавшая наш маршрут.

— Давай-ка продолжим наш поход, — предложил я.

Пертинакс протянул мне поводок Константины.

— Сам веди свою рабыню, — отмахнулся я и пошёл вперёд, потянув за собой Сесилию.

Сзади до меня донёсся возмущённый вздох Константины. Её поводок натянулся и потащил женщину за Пертинаксом.

Мы прошли по деляне ещё половину ана или даже чуть больше, когда знаки, которых мы придерживались, пропали.

Я внимательно осмотрел последний знак, тот, за которым мы не смогли обнаружить ни одного другого. Краска была ясно видна, и не было похоже, что она собирается исчезать. Так что казалось маловероятным, что следующая метка, если таковая имелась, истаяла, обесцветилась, либо как-то ещё стала невидимой.

— Похоже, это последний знак, — заметил я.

— Не может быть! — встревожился Пертинакс.

— Тем не менее, продолжения не видно, — пожал я плечами.

— Они должны быть! — настаивал мой спутник.

Мы осмотрелись. Все предыдущие жёлтые отметины на деревьях были хорошо заметны. Каждая последующая была чётко видна от предыдущей. Однако в этом случае это правило было нарушено.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Пертинакс, явно озабоченный.

— Что случилось! — потребовала разъяснений Константина.

— Ты давал своей рабыне разрешение говорить? — поинтересовался я.

— У неё же есть постоянное разрешение, — напомнил Пертинакс, тревожно вглядываясь в окрестности.

— Но ведь не тогда, когда на ней капюшон, — заметил я.

— Это так важно? — уточнил Пертинакс.

— Разумеется, — заверил его я.

— Я могу говорить? — тут же исправилась Константина.

Пертинакс вопросительно посмотрел на меня, и дождавшись моего кивка, сообщил:

— Можешь.

— Что-то пошло не так! — заявила женщина. — Что могло случиться? В чём дело?

Я позволил себе улыбнуться. Женщины такие беспомощные и зависимые, когда связаны и лишены возможности видеть.

Я подошёл к ней со спины и, взяв за плечи, сказал:

— Ничего неправильного не происходит. И, кроме того, любопытство не подобает кейджере.

— Но что-то всё же идёт неправильно, разве нет? — осведомился Пертинакс.

— Я так не думаю, — успокоил я его.

— И что же мы должны теперь делать? — спросил он.

— Ждать, — пожал я плечами.

— Мы долго шли по лесу, — заметил Пертинакс. — Скоро стемнеет.

— У нас есть с собой немного еды и бурдюк с водой, — напомнил я.

— Но здесь может быть опасно, — поёжился он. — Кто знает, какие животные тут водятся.

— Такая опасность, конечно, существует, — согласился я, — но я не думаю, что нам есть чего бояться в этой зоне. Странность рва отпугивает животных. К тому же, здесь мало травы и кустарника, следовательно, травоядным животным здесь делать нечего, а там где нет травоядных, вряд ли появятся хищники. Кроме того, человек — для большинства плотоядных, пантер, слинов и ларлов добыча незнакомая. Они, конечно, могут напасть на людей, поскольку мы для них мясо, и, следовательно, добыча, но если у них будет выбор, они предпочтут охотиться на тех животных, к которым они приучены, на диких тарсков, верров, табуков и так далее.

— Хорошо ещё, что мы на севере, и здесь не водятся какие-нибудь ларлы, — проворчал Пертинакс.

— Вообще-то, как раз вчера на пляже, — разочаровал его я, — я слышал рёв одного из них.

Пертинакс мгновенно бледнел.

— Зато мы наверняка, значительно севернее ареала пантер, — добавил я. — С ними с большей вероятностью можно столкнуться в лесах южнее.

— Это хорошо, — вздохнул Пертинакс.

— Хотя бывает, что отдельные особи забредают далеко на север, но это скорее исключение их правил. Однако, слины здесь водятся.

Кстати, одного из них я как раз видел около хижины, когда вытащил наружу связанную по рукам и ногам Константину, решившую, что может безнаказанно злить меня. Связал я её, кстати, очень неприятным способом, а надежде на то, что она сочтёт это поучительным.

Обычно слины роют себе норы, углубляя их ниже уровня промерзания. Стоит признать, что они являются успешной, легко адаптирующейся к любым условиям формой жизни. В землях Красных Охотников водятся полярные слины. В некоторых морях обитают морские его разновидности и так далее.

— Жаль, что у меня нет винтовки, — вздохнул Пертинакс.

— Лучше радуйся, что у тебя её нет, — проворчал я. — Обладание таким оружием является нарушением законов об оружии Царствующих Жрецов, и наказывается огненной смертью.

— Уверен, что сначала было бы проведено расследование, допросы и всё такое, — предположил он.

— Нет, — бросил я.

— По крайней мере, у тебя есть при себе меч и нож, — заметил мужчина.

— Такое оружие несильно поможет против крупных хищников, — разочаровал его я. — Копье было бы полезнее, или, ещё лучше большой лук и несколько стрел к нему.

— Не нравится мне всё это, — проворчал Пертинакс.

— Как и мне, — признал я. — Давай снимем капюшоны с рабынь. Всё равно они знают, что находятся в деляне Порт-Кара, так что в секретности нет никакого смысла.

Обе девушки были освобождены от капюшонов, и я усадил их лицом друг к дружке. Но поводки мы оставили на их шеях.

— Что Ты делаешь? — удивился Пертинакс.

— Связываю их лодыжки, — ответил я. — Вот так, а теперь давай поедим. Этих мы можем накормить позже.

После того, как мы с Пертинаксом перекусили, я подошёл к Сесилии и присел рядом. Девушка чуть склонилась вперёд, её руки, связанные сзади немного приподнялись над спиной. Я принёс немного хлеба для неё. Рабыня с надеждой посмотрела на меня, и я протянул к ней руку, которую она тут же с благодарностью поцеловала и облизала. Ведь это была рука её господина. Затем я кусочек за кусочком накормил её с руки, а когда принесённый хлеб закончился, то напоил её из бурдюка.

Поднявшись на ноги, я окинул оценивающим взглядом своё красивое животное, накормленное и напоенное.

— А как же я? — возмутилась Константина.

— Что будет с тобой, решать твоему владельцу, — пожал я плечами. — Уверен, Ты и сама знаешь об этом, рабыня.

— Развяжи меня, — потребовала она, повернувшись к Пертинаксу.

— Не вздумай, — предупредил я мужчину.

— Но я же голодна! — сказала Константина.

— Тогда возьмёшь еду с руки твоего хозяина, — пояснил я.

— Никогда! — заявила она.

— Значит, останешься голодной, — развёл я руками.

Константина попыталась вскочить, но, поскольку её ноги были скрещены в щиколотках и связаны с ногами Сесилии, она просто завалилась на бок. Даже сесть после этого ей удалось с трудом, приложив немалые силы. Зато теперь она выяснила, что встать у неё не получится.

Женщина обожгла меня полным ярости взглядом, но, боюсь, что это ещё была умеренная ярости, по сравнению с той, что полыхнула в её глазах, когда она посмотрела на Пертинакса, который поспешил отвернуться, сделав вид, что заинтересовался ближайшим деревом.

Спустя примерно ан ночь вступила в свои права.

— Я голодна, — проворчала Константина. — Пожалуйста, накормите меня.

— Ты уже готова взять еду с руки твоего хозяина? — осведомился я.

— Да! — сердито буркнула она.

Пертинакс с готовностью приблизился и опустился рядом с ней на колени.

— Ещё нет, — остановил его я и, посмотрев на Константину, сказал: — Ты можешь попросить покормить тебя.

— Я прошу накормить меня, — проговорила женщина.

— Ты ничего не забыла? — уточнил я.

— Господин, — выдавила из себя она.

Пертинакс наклонился вперёд, но я опять остановил его порыв.

— Ещё нет, — сказал я ему и, снова обратился к Леди Константине: — Ты должна быть благодарна, что твой господин согласился накормить тебя.

Она сердито сверкнула в мою сторону глазами.

— Протяни руку к своей рабыне, — подсказал я Пертинаксу. — Вот так, хорошо. А теперь Ты, облизывай и целуй его руку, мягко, нежно и с благодарностью.

— Ай-и! — выдохнул мужчина.

Похоже, Леди Константина, действительно, была очень голодна.

— Вот теперь Ты можешь накормить рабыню, — сообщил я Пертинаксу.

Я решил, что это небольшое упражнение будет полезно для гордой Леди Константины. Уверен, теперь, она должна была лучше понимать, хотя и на уровне свободной женщины, насколько она была во власти мужчин, и что с ней стало бы, реши они осуществить свою власть.

Позже, мы отделили рабынь друг от дружки и привязали поводки каждой к дереву. Руки девушек оставались связанными, но щиколотки мы связывать не стали.

Я окинул взглядом Леди Константину, лежавшую на боку у моих ног. Она тоже смотрела на меня.

Переведя взгляд на её ноги, я поинтересовался:

— Тебе давали рабское вино?

— А что такое это рабское вино? — спросила женщина.

— Оно предотвращает беременность, — пояснил я. — Рабыни не должны размножаться беспорядочно. Когда и от кого они будут беременеть, решают их владельцы.

— Не давали мне никакого рабского вина! — заявила она.

— Жаль, — покачал я головой.

— Но я выпила то, что как мне сказали, было вином «благородной свободной женщины», — добавила Константина.

— Странно, — хмыкнул я, — учитывая, что Ты — рабыня.

— Но Вы же знаете, что я не рабыня! — прошептала женщина.

— Ах, да, — усмехнулся я, — просто иногда, глядя на твои ноги, я забываю об этом.

— Животное! — прошипела она.

— Однако это не имеет особого значения, — заметил я, — дали тебе выпить «вино благородной свободной женщины», или напоили рабским вином. Состав этих напитков, за исключением подсластителей, эквивалентен. На самом деле, активный ингредиент у них один — корень сипа.

— Не трогайте меня! — сжалась она.

— Да я и не собирался, — отмахнулся я.

— Я — девственница! — сообщила Константина.

— Это странно, — покачал я головой.

— Чему Вы улыбаетесь? — спросила женщина.

— Да так, ерунда, — усмехнулся я.

На некоторых рынках на девственниц имеется устойчивый спрос. Мне это всегда казалось немного странным. В любом случае рабыни-девственницы на Горе редкость.

— Вы думаете, что я непривлекательна? — поинтересовалась она.

— Думаю, что как свободная женщина Земли, — ответил я, — Ты весьма привлекательна.

— Так и есть! — заявила Константина.

— Я смотрю, Ты тщеславна, — констатировал я.

— Возможно, — не стала отрицать она, — но обоснованно. Моя красота очевидна. Это — реальность, не подвергаемая сомнению.

— Вижу, — хмыкнул я.

— Я красива, — сказала Константина. — Я чрезвычайно красива!

— Для свободной женщины Земли, — повторил я. — Но тебя ещё даже не открыли.

— Не открыли? — удивлённо переспросила она.

— Для удовольствий мужчин, — пояснил я.

— Теперь понимаю, — ледяным тоном сказала моя собеседница.

— Но что ещё важнее, — продолжил я, — Ты ещё не была разбужена, смягчена и сделана чувствительной. Твоё тело пока ещё остаётся чистым листом. Ты пока ещё ничего знаешь о чувствах, о тонких ощущениях. Прислушайся сейчас к чувству верёвки на твоих запястьях.

Она вздрогнула.

— У твоего пола есть горизонты и перспективы, — сказал я, — эмоции и чувства, надежды и предчувствия, понимание и страхи, ожидания и тоска которых Ты пока не в силах полностью осмыслить. Ты ещё даже не начинала изучать себя. Ты — всё ещё незнакома со своей собственной природой и миром. Ты ещё не знаешь, кто Ты или что Ты.

— Я отлично знаю, кто я и что я, — заявила женщина.

— Нет, — протянул я, покачав головой. — Только в ошейнике женщины изучают себя. Только в ошейнике бутон их пола открывает один за другим свои уязвимые лепестки. Только в ошейнике женщина приходит к своему истинному счастью и истинной красоте.

— Становясь на колени перед мужчиной, — сердито буркнула Константина, — и прижимаясь губами к его ногам?

— Разумеется, — кивнул я. — А разве тебе сложно представить себя саму в таком положении?

— Да, — ответила она, — содрогаясь от ужаса и отвращения.

— Да, — улыбнулся я, — это часто начинается именно так.

— Оставьте меня, — потребовала Константина.

— Что Ты думаешь о Пертинаксе? — полюбопытствовал я.

— Он — презренный слабак, — заявила она.

После этого я оставил ее, как она и пожелала. Гореанский мужчина обычно выполняет просьбы свободной женщины. В конце концов, они свободны.

— Возьмёшь на себя первое дежурство, — сказал я, подойдя к Пертинаксу.

Сам я лёг неподалёку от Сесилии.

— Господин, — шепотом позвала меня девушка.

— Что? — спросил я.

— Мои потребности снова беспокоят меня, — призналась она. — Поласкайте меня, пожалуйста.

— Нет, — отрезал я.

Удовлетворение потребностей рабыни целиком и полностью в руках рабовладельца. Время от времени он отказывает в их облегчении. Это помогает девушке иметь в виду, что она — рабыня. С другой стороны сексуальная жизнь рабыни тысячекратно богаче и глубже, чем сексуальная жизнь свободной женщины, если у последней, при её высокомерии и великолепии, есть хоть что-либо, что достойно быть названным сексуальной жизнью. Нечего даже начинать сравнивать их ощущения. Сексуальные переживания рабынь, обильные, частые и длительные совершенно отличаются от того, что испытывают свободные женщины. Сексуальные переживания свободной женщины обычно кратки и ничего кроме разочарования не вызывают. С другой стороны, вся жизнь рабыни по существу является сплошным сексуальным приключением. Сексуальность освещает всё её существование. Она не начинается и заканчивается лаской. В ошейнике рабыня знает, что она, по своей сути, сексуальное существо, находящееся в полном распоряжении её владельца, и это знание наполняет всю её жизнь эротическим жаром, окружающим и проникающим в неё. Для рабыни даже полировка сапог её господина, завязывание его сандалий, подача еды, приветствие у двери, стояние на коленях и многое другое, тесно связаны с сексуальным опытом. Обычно, конечно, просьбы рабыни уделить ей внимание забавляют, и зачастую приниматься, причём с готовностью. Думаю, это нетрудно понять. В конце концов, что может быть приятнее процесса успокоения потребностей рабыни? Любой, кто делал это, сможет подтвердить. Приятно иметь рабыню в своей власти и заставлять её проходить через спазмы экстаза, вынуждать дёргаться в цепях, в череде выворачивающих её живот оргазмов. Разве найдётся среди мужчин тот, кто не хочет иметь голую рабыню, рыдающую, брыкающуюся, извивающуюся и умоляющую о большем? Кроме того, обычно хозяин имеет, не то чтобы обязанность удовлетворить рабыню, он ни чего рабыне не должен, но расположенность сделать это. Уверен, это тоже несложно понять. Ведь она такая красивая и переполненная потребностями! К тому же, разве не мужчины ответственны за мучительную остроту этих самых потребностей, ставших для неё настоящим бедствием? Разве это не мужчины с почти жестокой злонамеренностью проследили, чтобы рабские огни запылали в её прекрасном животе? И разве не должны теперь те, кто поджёг этот трут, сделал так много, чтобы раздуть и усилить его пламя, удовлетворить эти самые потребности?

Со стороны Сесилии донёсся негромкий стон.

— А ну тихо, — шикнул я на неё.

— Да, Господин, — прошептала она. — Простите меня, Господин.

Я знал, что через несколько анов, она станет даже более отчаянной из-за своих потребностей. Одним из средств влияния на рабыню, которые есть в руках рабовладельца, наряду с контролем её еды, одежды, если таковая ей вообще будет позволена, является контроль её сексуальных потребностей. Рабские огни, даже умиротворённые милосердием господина, очень скоро запылают вновь.

Любая женщина, живот которой опалили рабские огни, сознаёт себя рабыней. Такие огни бросят её во власть даже ненавистного рабовладельца.

— Господин, — шёпотом позвала меня Сесилия.

— Что? — откликнулся я.

— Знаки исчезли, — заметила она. — Почему мы остались в этом месте?

— Именно потому, что знаки исчезли в этом месте, — ответил я.

— Я не понимаю, — вздохнула девушка.

— Нас должны встретить, — сказал я. — Дальше нас поведёт проводник.

— А разве идя за этими знаками, мы не рисковали? — поинтересовалась она.

— По крайней мере, не до этого места, я надеюсь, — проворчал я.

— Понимаю, — прошептала Сесилия.

 

Глава 8

Таджима

Дело было на следующее утро. Шло моё второе дежурство.

— Не отвлекай его, — сказал я.

— Он знает, что мы здесь? — шёпотом осведомился Пертинакс.

— Разумеется, — кивнул я. — Садись здесь, рядом со мной.

Когда мужчина опустился около меня на землю и скрестил ноги, я просмотрел через плечо на девушек, замерших позади, и сказал:

— А вы, рабыни, становитесь на колени.

Девушки по-прежнему оставались связанными. Верёвки поводков свисали с их шей.

Общались мы шёпотом.

Примерно в двадцати ярдах от нас находился мужчина, занятый, как мне показалось, некими воинским упражнениями, конечно, скорее стилизованного, формального характера. Я точно никогда не видел ничего подобного прежде. По большей части он стоял на месте, лишь иногда поворачиваясь вокруг своей оси, что, надо признать, получалось у него даже изящно. У мужчины был довольно необычный меч, который он держал двумя руками, и которым он описывал определённые эволюции, то нанося удары, то уколы, то возвращаясь в оборонительную стойку, и так далее. Всё это выглядело неким ритуалом, хотя он сам, конечно, к своим действиям относился с полной серьёзностью. Я буквально чувствовал его собранность и концентрацию.

Мне это чем-то напомнило о пиррихийных танцах гореанской пехоты, особенно тех, которые относились к тактике фаланг, а не переменчивой, текучей тактике каре. Ничто не в состоянии противостоять фаланге на равнинном ландшафте. Однако каре более гибки и лучше годятся для пересечённой местности. Пиррихийные танцы используются, прежде всего, в качестве учебных упражнений, но также они могут фигурировать на парадах и показах воинского мастерства, когда бойцы, то ритмично бьют копьями по щитам, то одновременно поднимают или опускают их, то поворачиваются кругом, и всё это с криками и под музыку. Это выглядит очень впечатляюще. Но упражнения этого мужчины выполнялись в одиночку, насколько я мог судить на таком расстоянии, в полной тишине.

Он был одет в лёгкую, свободную, белую одежду, доходившую до колен. Бросались в глаза необычные рукава, широкие, но короткие.

— Мне рассказывали о таких людях, — прошептал Пертинакс. — Это — тачак.

— Я так не думаю так, — шёпотом ответил я.

Лично я не заметил в нём ничего тачакского. По большей части они невысокие, широкоплечие, сильные парни, искусные наездники. Этот же товарищ выглядел несколько более высоким и значительно более тонким и гибким. Он чем-то напомнил мне пантеру.

— Тачак, — настаивал Пертинакс.

— У него на лице нет шрамов, — указал я.

— Но ведь не у всех же тачаков лица изуродованы, — заметил Пертинакс.

— Они думают об этом не как об уродстве, — сообщил я, — в скорее как об украшении.

— Уверен, не у всех у них есть шрамы на лицах, — сказал Пертинакс.

— Верно, — согласился я.

И это действительно было верно. Не у всех тачаков на лицах имелись шрамы. Право на нанесение такого шрама нелегко было заслужить. Для этого необходимо было проявить себя на войне, в походе, в набеге.

Как уже было отмечено, шло время моего второго дежурства.

Я увидел его фигуру, появившуюся среди деревьев, незадолго перед рассветом. Он шёл с непокрытой головой и при себе имел только меч. Мы почти одновременно увидели друг друга, но даже не обменялись приветствиями. Незнакомец, поняв, что большинство в нашем лагере ещё спит, отступил назад, по-видимому, решив подождать. Некоторое время он сидел со скрещенными ногами лицом к нашему биваку. Однако немного погодя он поднялся, вытащил из ножен свой необычный меч и начал эти упражнения.

Насколько я понял, он не хотел нарушать наш отдых, решив, что правильнее было бы подождать, пока все не проснутся.

Вероятно, это было своеобразным проявлением вежливости, признаться, меня несколько удивившим.

Безусловно, опасно подходить к спящему воину, за которого он, по-видимому, принял Пертинакса. Обычно, человек, подходя к некому лагерю с мирными намерениями, прежде всего, удостоверяется, что там знают о его приближении, например, начинает напевать, предупреждает криком или ударом по щиту или как-либо ещё. Скрытное приближение обычно рассматривается как наличие недружественных намерений и акт войны.

На девушек, как я заметил, он обратил немного внимания, ровно столько, сколько было нужно, чтобы отметить, что их запястья связаны сзади, и каждая из низ привязана за шею к дереву. Фактически они были привязаны, как можно было бы привязать кайилу. С его места он вряд ли смог бы оценить их качество как женщин, например, их ценность с точки зрения собственности. Безусловно, Константина, будучи свободной женщиной, была бесценной.

Когда он начал свои упражнения, я встал и подошёл поближе, к месту, где я мог сидеть и смотреть без помех. Но я соблюдал осторожность, конечно, не приближаясь слишком близко.

Пертинакс, проснувшись и, несомненно к своему немалому беспокойству, не обнаружив меня рядом, по-видимому, сразу устремился на поиски, которые, впрочем не потребовали слишком много времени. Успокоившись, он разбудил девушек и, отвязав их верёвки от деревьев, но оставив висеть на шеях, вместе с ними приблизился ко мне.

Спустя некоторое время незнакомец вложил свой меч в ножны, поклонился на юго-восток, повернулся и направился к нам.

Он остановился, не дойдя до нас приблизительно пятнадцать футов. Мы с Пертинаксом встали, тем самым, хотя я не думаю, что мой спутник понял это, мы оказали вновь прибывшему честь. Останься мы сидеть, и это могло бы выглядеть так, словно подчинённый прибыл к нам с докладом.

— Оставайтесь на коленях, — предупредил я девушек.

Сесилия, разумеется, отлично поняла, что она оказалась в присутствии незнакомого мужчины, наверняка свободного, а потому даже не подумала пошевелиться. А вот Константина, как мне показалась, уже собиралась подняться на ноги. Остановленная моей командой, женщина, хотя и не выглядевшая очень довольной этим, осталась на коленях.

— Тал, — сказал я, подняв правую руку и надеясь, что он говорил по-гореански.

Мне показалось, что он удивился тому, что я поприветствовал его первым. Учитывая, что он пришёл сюда, по-видимому, чтобы оказать нам услугу, провести нас куда-то, то, вполне возможно, его положение по отношению к нам было бы подчинённым. Впрочем, я никогда не придавал большого значения протоколу. Конечно, я англичанин, но я происходил не из тех, насколько я знаю, слоёв английского общества, где такие формальности или протоколы были в ходу. Кроме того, в течение нескольких месяцев я жил в колониях, если можно так выразиться, где как известно, в таких вопросах склонны быть небрежными, порой даже на грани смущающей бестактности. Однако у меня появилось ощущение, что правила приличия того или иного вида могут быть не только чрезвычайно важны для этого человека, но и в значительной степени могут управлять его жизнью.

— Тал, — ответил на моё приветствие он.

— Тал, — поздоровался Пертинакс. — Рискну предположить, что Вы прибыли, чтобы встретить нас. Вы — первый тачак, которого я вижу в своей жизни.

Незнакомец озадаченно посмотрел на него.

У меня было достаточно оснований быть уверенным с том, что перед нами стоял не тачак. У тех лица обычно смуглые и широкие. Кожа этого человека имела тонкий желтовато-коричневый цвет, а лицо было уже, чем это распространено у тачаков. С последними его роднили высокие скулы и эпикантус.

У меня уже не было ни малейшего сомнения в том, это был один из тех, о ком позавчера на пляже мне говорили, как о «странных людях».

— Как боски? — спросил я у него.

— В лесу встречаются, — озадаченно ответил незнакомец, — вне этой зоны.

Он имел в виду диких босков, животных неприветливых и территориальных. Разновидность, обитающая в лесистых местностях, имеет прямые рога. Такие быки обычно атакуют в лоб, опустив голову вниз. С другой стороны, у тачакских босков рога обычно растут широко в стороны. Если такого быка разъярить, то он, нападая, будет держаться немного в сторону, чтобы поймать врага на остриё рога. Если ему удастся это сделать, то он может отшвырнуть вас футов на сто. Это крупные и сильные звери. Более прямые рога лесного боска, по-видимому, результат адаптации к лесной среде обитания.

— Наточены ли кайвы? — задал я следующий вопрос.

— Я не знаю такого слова, — ответил мужчина.

— Важно смазывать оси фургонов, — продолжил я.

— Полагаю, что Вы правы, — сказал он, озадаченно глядя на меня. — Думаю, извозчики должны уделять внимание таким вопросам.

— Прошу меня простить, — улыбнулся я ему.

— Это была проверка? — уточнил незнакомец.

— В некотором смысле, — кивнул я.

— Я её провалил? — спросил он, и в его голосе послышались нотки беспокойства.

— Нисколько, — успокоил я мужчину. — Вы всё сделали блестяще.

Затем я повернулся к Пертинаксу и сообщил:

— Он не тачак.

— Ну и ладно, — пожал плечами тот.

Хотя в этих вопросах могут быть некоторые вариации, но в целом я просто процитировал обычное официально приветствие, которым обмениваются тачаки при встрече. На мой первый вопрос тачак, скорее всего, сообщил бы, что боски делают то, что от них ожидают. Вторым ответом было бы то, что он пытается держать их такими, то есть, наточенными. Кайва — это тачакский седельный нож. Обычно их семь в седельных ножнах. Они отлично сбалансированы для метания. В ответ на мой третий вопрос то тачака следовало бы ожидать, дружеского согласия с неким замечанием вроде: «Думаю, да», или «Да, я так думаю».

— Находится ли среди вас тот, кого называют Тэрлом Кэботом, тарнсмэном? — поинтересовался незнакомец.

— Тэрл Кэбот — это я, — поднял я руку.

— Для меня честь, — заявил он, — приветствовать двуимённного человека.

Я промолчал, поскольку не понял того, что он имел в виду.

— Я — Таджима, — представился мужчина. — Я — человек с одним именем, но я надеюсь, однажды, стану тем, у кого будет два имени.

— Я тоже надеюсь, — сказал я, — что Вы однажды станете двуимённым человеком.

Откровенно говоря, поначалу я не был уверен, правильно ли я поступил, но судя по тому, как благосклонно он поклонился, я заключил, что должно быть, правильно. Я склонил голову в ответ, по-прежнему не понимая, что здесь происходило.

— Мы определили местонахождение Кэбота и привели его сюда, — вмешался в нашу непонятную беседу Пертинакс. — Отведите нас своему командиру.

— Разговор должна вести я, — заявила Константина, поднимаясь на ноги. — Развяжите меня! И уберите эту мерзкую верёвку с моей шеи.

Судя по выражению лица, Таджима был поражён.

— Кто эта рыжеволосая девка в ошейнике? — осведомился он.

— Я — Маргарет Вентворт, — представилась она. — Я здесь командую. Тэрл Кэбот идентифицировал себя. Это Грегори Вайт, мой коллега. Развяжите меня! И освободите меня от этой унизительной привязи.

— Она что, свободная женщина? — спросил Таджима.

— Да, — кивнул тот, о ком я прежде думал как о Пертинаксе.

— А что насчёт темноволосой девки в ошейнике? — поинтересовался Таджима.

— Она — рабыня, — сообщил я ему.

— Она ваша рабыня? — уточнил он.

— Моя, — подтвердил я.

— Мне сказали встретить здесь двух свободных мужчин и рабыню, — сказал Таджима, — но я вижу двух свободных мужчин при двух рабынях.

— Я привёл рабыня с собой, — пояснил я.

— А я не рабыня! — заявила та, которая прежде представлялась как Константина.

— Лорду Нисиде, — улыбнулся Таджима, — нравятся рыжеволосые девушки в ошейниках.

— Никакая я не девка в ошейнике! — возмутилась она.

Я предположил, что в некотором смысле мисс Вентворт была рабыней уже в течение некоторого времени, возможно, с того самого момента, когда её имя было внесено в определенные списки, или листы приобретения, по крайней мере, с точки зрения работорговцев. Они склонны расценивать такую запись как свершившееся порабощение, тем не менее, если быть до конца точным, остаются ещё различные нюансы, к которым проявят внимание позже, выжигание клейма, надевание ошейника и так далее. Если кто-то не согласен с точкой зрения работорговцев на эти вопросы, то он может считать таких женщин кем-то вроде новобранцев, предназначенных для неволи.

«Интересно, — подумал я, — не этот ли „Лорд Нисида“ подал запрос о том, чтобы рыжеволосая девка, если таковая найдётся, была бы включена в „лист желательности“, лично для его ошейника».

— Мисс Вентворт замаскирована — решил объяснить Пертинакс, которого я, пожалуй, продолжу называть этим именем, поскольку оно уже знакомо, удобно и станет его гореанским именем. — Поскольку свободные женщины редко, если вообще когда-либо, появляются в этих местах, нам посоветовали скрыть её личность, и замаскировать под простую, униженную рабыню, самую что ни на есть малоценную, ту, которую только и могли бы доставить сюда.

— Малоценную! — прошипела мисс Вентворт.

— А я тем временем, — продолжил Пертинакс, — играл роль простого лесничего, назначенного присматривать за деляной Порт-Кара.

— Освободи меня! — потребовала мисс Вентворт, и Пертинакс подошёл к ней сзади, чтобы развязать её запястья.

— Подождите, пожалуйста, — попросил Таджима.

— Не спеши, — сказал я Пертинаксу.

— Похоже, в этом вопросе если некоторая путаница, — заметил Таджима, — думаю, всё разъяснится через три дня, в лагере.

— Три дня! — воскликнула мисс Вентворт.

— Через два дня с мужчинами, — добавил Таджима, — и через три, с женщинами.

— О каком лагере идёт речь? — уточнил я.

— О лагере Лорда Нисиды, — ответил он, — в котором мужчины, некоторые мужчины, будут учиться управлять тарнами.

— «Некоторые мужчины»? — переспросил я.

— Мы ожидаем, что будут потери, — пояснил Таджима.

— Послушай-ка меня, — сказал Пертинакс, который, боюсь, принял учтивое обращение нашего гида за робость или застенчивость, и как законный повод вести разговор в агрессивном, безапелляционном ключе, — Мы с Мисс Вентворт выполнили нашу часть сделки. Мы доставили Кэбота сюда, как и было оговорено. Теперь мы должны вернуться на побережье, где нас будет ждать корабль, получить причитающуюся нам плату и отправиться домой, на Землю.

— На Землю? — озадаченно повторил Таджима.

— Это очень далёкое место, — пояснил я.

Я понятия не имел, был ли Таджима знаком со Вторым Знанием, или его познания ограничивались только Первым, да и были ли вообще применимы эти понятия в его случае. В любом случае место под названием «Земля», насколько я мог сказать в то время, не было ему известно.

— Это наш дом, придурок, — буркнул Пертинакс.

Я успел заметить, как на мгновение в глазах Таджимы вспыхнуло недовольство. Впрочем, его самообладание оказалось на высоте, и он почти немедленно вернулся в своё прежнее состояние заботливого внимания. Я не знал Таджиму, и даже я не был знаком с его происхождением и воспитанием, но я чувствовал, что он относился к тому типу людей, которые были остро, если не сказать, патологически чувствительными к тому, как их рассматривали другие. Человек более простой или добродушный, возможно, отмахнулся бы или не обратил внимания на грубость Пертинакса, сочтя её просто следствием глупости или отсутствия вкуса, а возможно даже сочли бы это забавным, но я не думал, что так может поступить Таджима. Он, как мне показалось, не принадлежал к тому типу людей, которые, проявив мудрость, отнеслись к этому с презрением. Такие как он, склонны относиться к таким вещам куда серьёзнее, чем другие люди. Они будут терзаться этим, держать это в себе, разрушая этим свою гордость, будучи не в состоянии забыть.

— Он устал и расстроен, — поспешил объяснить я Таджиме. — Пожалуйста, не обращайте на него внимания. Он сказал это без задней мысли. Он не имел в виду того, что было сказано. Я приношу свои извинения за него и прошу, чтобы Вы простили его. Он сожалеет, очень сожалеет.

Затем я повернулся к Пертинаксу и, перейдя на английский, процедил:

— Ты что, хочешь, чтобы он снёс твою голову. Приноси извинения, быстро.

— Он — просто слуга, — ответил мне Пертинакс, тоже по-английски.

— Это не важно, — отрезал я.

Я предположил, что среди этих «странных людей» могли иметь место определённые формальности, которые следовало соблюдать неукоснительно, и что среди них мы встретим чрезвычайно сложные человеческие отношения, чётко и, вполне возможно, детально сформулированные культурно. Его поведение указывало на то, что он происходил из иерархического общества. Чего стоило одно только его беспокойство о двуименных и одноименных людях. В таком обществе, несомненно, должны были существовать жёсткие протоколы бы между вышестоящими и нижестоящими, причём каждым из них, каждый по-своему, обязан был неким взаимно понятым способом выказывать должное уважение другому. Я подозревал, что этикет и вежливость будут важны для них.

— Я сожалею, — обратился Пертинакс к Таджиме. — Дело в том, что я стремлюсь поскорее отправиться на побережье, встретить там наш корабль и вернуться домой. Пожалуйста, простите меня.

— А теперь скажи ему, — подсказал я Пертинаксу, опять же по-английски, — что, это не он придурок, а Ты сам.

— Это я — придурок, — повторил за мной Пертинакс по-гореански, — а не Вы. Не Вы, а именно я — дурак. Я очень сожалею.

Таджима, что интересно, смотрел на меня.

— Он сожалеет, по-настоящему сожалеет, — заверил его я. — Пожалуйста, примите его извинения.

Таджима повернулся к Пертинаксу и коротко склонил голову.

— Твои извинении приняты, — прокомментировал я Пертинаксу, подумав, что поступил правильно, прояснив этот вопрос.

Если бы извинения не были приняты, или было бы приняты с некоторыми оговорками, по-видимому, это было бы очень важно иметь в виду. Я был уверен, что в эти вопросы, так или иначе, была вплетена честь.

— Я не дурак, — заявила Таджима Пертинаксу.

— Конечно, нет, — заверил его тот.

— И не будет никакого корабля, — сообщил Таджима.

— Что? — в один голос воскликнули Пертинакс и Мисс Вентворт.

— Никакого корабля, — повторил Таджима.

— Не понял, — нахмурился Пертинакс.

— Я же говорю, что вы — дураки, — пожал плечами Таджима.

— Где наши деньги, наше золото? — возмутился Пертинакс.

— Если оно существует, — ответил Таджима, — то оно будет использовано в другом месте, и не для того, чтобы наполнить кошельки, таких как вы.

— Отведите нас к своему начальству! — потребовала Мисс Вентворт.

— Отведу, — кивнул Таджима. — Именно поэтому я здесь.

— Мы займёмся этим! — заявила мисс Вентворт. — Я вытерпела достаточно неуважения. Никакой больше маскировки. Хватит.

— Это возможно, — вежливо сказал Таджима.

— Ты — болван, — ярилась женщина. — И Лорд Нисида тебе это популярно разъяснит. Он всем всё разъяснит.

— Я уверен, что именно так он и поступит, — любезно согласился с ней Таджима.

Мне показалось интересным, что Таджима, похоже, совершенно не воспринял отношение и слова Мисс Вентворт как обидные. Это очень отличалось от его поведения в случае с Пертинаксом. Таджима, казалось, полагал, что её оскорбление никоим образом не касается вопросов чести, хотя, не исключено, что с этим можно было бы разобраться и вне пределов этого контекста, возможно, рассматривая это, как поведение маленького, непослушного животного, с которым следует поступать соответствующим образом.

— Ты был несговорчив и даже высокомерен, — сказала Мисс Вентворт Таджиме. — Я потребую, чтобы Лорд Нисида наказал тебя.

— Ваше платье слишком коротко, — заметил Таджима, так же вежливо, как и прежде.

— Животное! — прошипела она, а потом, повернувшись лицом ко мне, заговорила: — Это Ты, Кэбот виноват во всём этом! И Ты тоже ответишь за мой позор, моё оскорбление! Я потребую от Лорда Нисиды, чтобы он проследил за тем, чтобы тебя тоже наказали. Связать мне руки! Надеть на меня капюшон! Водить меня на поводке как рабыню! Мы разберёмся с этими вопросами! Я — свободная женщина, свободная женщина!

Я не счёл нужным отвечать на её выпад. Я не думал, что у меня были причины чего-то бояться, по крайней мере, в данный момент, от Лорда Нисиды, кем бы он не мог быть. Я был доставлен в северные леса по некой причине. Правда, мне всё ещё не было до конца ясно какова, в конечном итоге, могла бы быть эта причина.

— Веди меня к Лорду Нисиде, и как можно скорее, — потребовала Мисс Вентворт. — Я буду очень рада его видеть!

— Думаю, что он тоже будет рад вас видеть, — улыбнулся Таджима.

— Я надеюсь, что так и будет, — заметила она, полным яда голосом.

— Да, — кивнул Таджима, — я думаю, что Вы должны надеяться это.

— Я не понимаю, — сказала женщина, и в её тоне послышались нотки неуверенности.

— Для вас будет неподходяще, если он будет разочарован, — намекнул Таджима.

— Я не понимаю, — повторила она.

Но Таджима уже повернулся к Пертинаксу.

— В вас больше нет необходимости, — сообщил он. — Вы можете уйти.

— Уйти? — переспросил Пертинакс. — Куда?

— Куда угодно, — развёл руками Таджима. — Куда пожелаете.

— Я безоружен, — заметил Пертинакс. — Вы не можете просто оставить меня здесь.

Он был явно встревожен, и вполне оправданно. Он него не было навыков обращения с местным оружием, насколько я знал, как и навыков выживания в леса. Гор красивый мир, но опасный и суровый. Разумеется, он совершенно отличался от того мира, который знал Пертинакс, причём во множестве путей. Он мог быть неумолимым и беспощадным. К нему следовало подходить на его собственных условиях, с отвагой в сердце и сталью в руке. Кроме того, Пертинакс не был гореанином. Он не знал путей Гора. За его спиной не стоял клан, каста, у него не было никакого Домашнего Камня.

— Тогда сопровождай нас, — предложил я ему.

— Да, да! — закивал Пертинакс. — Тогда мы сможем прояснить эти вопросы с его начальством.

— Как пожелаете, — сказал Таджима.

— Конечно, прерогатива уйти распространяется также и на меня, — предположила Мисс Вентворт.

— Нет, — ответил Таджима.

— «Нет»? — переспросила она.

— Нет, — отрезал мужчина и, повернувшись ко мне, сказал: — Быть может, Вы представите девку Лорду Нисиде? Я уверен, что он отнёсся бы доброжелательнее к тому, кто представит её.

— Вы проделали долгий путь, — заметил я. — К тому же, насколько я понимаю, верный и доверенный сторонник Лорда Нисиды. Потому мне кажется, что было бы более уместно, если бы Вы стали тем, кто представит её вашему лорду.

— Я на службе, — пояснил Таджима. — Вы, действительно, друг того, который может пойти с нами?

— Я не желаю ему вреда, — ответил я.

— Тогда, — заключил Таджима, — я думаю, что для него было бы полезно представить её Лорду Нисида. В этом случае Лорд Нисида может отнестись к нему по-доброму, возможно даже выказать своё расположение.

— И может склониться к мысли сохранить ему жизнь? — закончил я его мысль.

— Точно, — кивнул Таджима.

— Ну что, Ты согласен представить мисс Вентворт Лорду Нисиде? — осведомился я, повернувшись к Пертинаксу.

— Да, — ответил тот после короткой заминки.

— Что здесь происходит? — возмущённо спросила Мисс Вентворт. — Развяжите меня! Немедленно освободите меня!

Я окинул её оценивающим взглядом. Девушка была по-своему симпатична в своём бесполезном гневе. Мне даже стало интересно, понимала ли она настолько беспомощной, уязвимой и прекрасной она при этом выглядела.

— Чего Ты на меня так уставился! — выплюнула она.

Пожалуй, она было права. Боюсь, я смотрел на неё не тем способом, которым подходяще смотреть на свободную женщину.

— Вынужден согласиться с нашим другом, — усмехнулся я. — Твоё платье слишком коротко.

— Я — свободная женщина! — крикнула блондинка. — Развяжите мои руки! И уберите наконец эту унизительную верёвку с моей шеи!

— Было бы лучше, если бы они не знали дороги, — намекнул Таджима.

— Само собой, — согласился я, и через мгновение капюшоны были на своих местах.

— Покрутите их, — попросил Таджима, что и было сделано немедленно.

Женщин несколько раз без всякого порядка повернули то влево, то вправо.

Вскоре, полагаю почти немедленно, задолго до того, как мы закончены, обе они были полностью дезориентированы. Ни одна из них понятия не имела, в каком направлении их поведут. Теперь, когда мы доберёмся места назначения, где бы оно ни было, они не будут знать, ни как они туда попали, ни откуда они пришли.

Подняв поводок Сесилии, я повернулся к Пертинаксу, и сказал:

— Возьми поводок Мисс Вентворт. В конце концов, Ты будешь представлять её Лорду Нисиде. Ты ведь не возражаешь иметь её на своём поводке, не так ли?

— Нет, — признал он, подняв верёвку и пару раз потянув за неё.

Мисс Вентворт отпрянула назад в сердитом негодовании.

— Всё в этом мире имеет свойство меняться, не правда ли? — усмехнулся Пертинакс.

— Это точно, — согласился я.

И тогда он снова дважды натянул поводок, на этот раз уверено, быстро, твёрдо, и его скрытая под капюшоном подопечная вынуждена была, споткнувшись, шагнуть к нему. Теперь они стояли вплотную друг к другу. Должно быть, женщина ощутила его близость. Она задрожала. В конце концов, она была женщиной, стоявшей перед мужчиной. Несомненно, это заставило её почувствовать себя неловко. К тому же, он был крупным мужчиной, кстати, значительно выше и сильнее её. Тогда женщина выпрямилась и замерла, всем своим видом демонстрируя чопорностью свободной женщины. Пертинакс намотал поводок на кулак так, что он оказался примерно в четырёх дюймах от её горла, и потянул вверх, вынудив женщину поднять подбородок. Если бы на ней не было капюшона, и она посмела открыть глаза, то она обнаружила бы, что стоит лицом к лицу с ним.

— Стой! — сказала Мисс Вентворт ему. — Подожди! Я прослежу, чтобы тебя тоже наказали.

Пертинакс ослабил поводок и отстранился, встав футах в семи или восьми от неё.

— Вот так, — кивнула она, почувствовав, что мужчина отошёл, — держи дистанцию!

Верёвка поводка вилась от руки Пертинакса к её шее.

Теперь, когда он отступил, блондинка почувствовала себя уверенней, что сразу проявилось в её позе.

— А они правы, — заметил Пертинакс.

— В чём? — спросила женщина.

— Платье у тебя слишком короткое, — пояснил он.

У Мисс Вентворт даже дыхание перехватило от охватившего её гнева.

— И ноги у неё симпатичные, не так ли? — обратился с вопросом ко мне Пертинакс.

— Да, — не мог не признать я. — Чудо как хороши.

В действительности, это было одной из причин, по которым я укоротил её тунику. И конечно, это улучшало её маскировку, разве нет? Впрочем, большинство рабынь могут похвастать прекрасными ногами. Несомненно, это один из параметров, на который ориентируются работорговцы, когда выбирают свой товар.

— Нам пора отправляться в путь, — сообщил Таджима.

Я присоединился к нему, держа «мягкой рукой» поводок Сесилии. Также я позволил ей комфортную слабину верёвки. Этим способом рабыня хорошо управляется, но при этом, конечно, никогда не выходит из-под контроля владельца. «Твёрдая рука» на поводке обычно используется только с пленной свободной женщиной или новообращённой рабыней. Поводок, разумеется, значительно укорачивают, если поблизости есть опасность, скажем, хищники, неудобная для передвижения местность, вода или когда пробираешься через толпу. В городах иногда используются декорированные поводки, из цветной кожи, расшитые бисером и даже украшенные драгоценными камнями. Порой попадаются и лёгкие, мелкозвённые цепи, иногда серебряные или золотые. Впрочем, большинство поводков всё же чисто функциональные аксессуары, обычно сделанные из коричневой или чёрной кожи. Металлический поводок обычно используются, если вам надо приковать свою девушку к рабскому кольцу, которые обычно в изобилии встречаются на улицах гореанских городов. Типичный поводок имеет достаточную длину, чтобы можно было привязать или связать рабыню, если возникнет необходимость сделать это. При ходьбе с рабыней, особенно во время прогулки, обычно стараются, чтобы поводок описывал изящную дугу от руки господина к ошейнику рабыни.

— Ты с Земли, — заметил Таджима.

— Да, — признал я. — Это далеко.

— Это — другая планета, — сказал он.

— Верно, — кивнул я, и только спустя мгновение до меня дошло, что сказано это было по-английски.

 

Глава 9

Соломенная хижина

— Когда нам, наконец, предоставят возможность встретиться с кем-нибудь важным? — спросила мисс Вентворт.

— Сожалею о своей неважности, — ответил ей Таджима.

— Убирайтесь! — прошипела блондинка.

С учтивым поклоном Таджима покинул нас.

Лагерь оказался довольно большим. Признаться, я ожидал, что он будет находиться на северном берегу Александры, но, как выяснилось, ошибся. Это место было по пути к реке, но прилично не доходя до её русла.

— Кто-то заплатит мне за это! — не унималась мисс Вентворт. — Я не позволю заставлять себя ждать!

— Не будет никакого корабля, — напомнил ей Пертинакс.

— А я прослежу за тем, чтобы он был! — заявила она. — Наш договор был ясен. Всё было оговорено. Мы выполнили свою часть работы, и теперь нам должны заплатить и вернуть на Землю с причитающейся оплатой!

— Не будет никакого корабля, — повторил Пертинакс.

— Нас не могут предать! — воскликнула Мисс Вентворт.

— А разве мы, со своей стороны, столь уж невинны? — поинтересовался Пертинакс. — Разве нас самих нельзя обвинить в предательстве? Разве мы не нанялись, с энтузиазмом и без сомнений, на дело от которого на милю воняет предательством? Разве мы не выдавали себя за тех, кем мы не были, с целью привести человека, которого мы даже не знали к неясной судьбе, которая, вполне возможно, могла оказаться фатальной?

Тут мне подумалось, что, в некотором смысле, их предательство было намного глубже, чем они понимали, поскольку они работали, пусть и не подозревая того, на монстров, на кюров, жаждавших захватить не только Гор, но и Землю. Можно сказать, что они предали свой мир и свой вид.

— Думаю, — вздохнул Пертинакс, — мы были преданы не столько другими, сколько своей собственной жадностью.

— Не неси чушь! — бросила блондинка.

— За деньги Ты готова сделать всё что угодно, — заметил Пертинакс.

— Так же, как и любой другой! — усмехнулась она.

— Раньше я тоже так думал, — признал Пертинакс. — Теперь я в этом больше не уверен.

— Ты — дурак, — заключила Мисс Вентворт.

— Не будет никакого корабля, — заверил её мужчина.

— Будет, — процедила блондинка сквозь зубы. — Я потребую этого!

— Возможно, тебе повезёт, — пожал он плечами. — Твоя улыбка может быть подобна ножу проворачиваемому в кишках мужчины. Уж я-то знаю.

— Это точно! — рассмеялась женщина.

Не трудно догадаться, что у неё не возникало трудностей в манипулировании мужчинами.

— Завари для меня чай, — приказала блондинка Сесилии, но та первым делом посмотрела на меня и дождалась моего кивка.

— Да, Госпожа, — сказала моя рабыня.

Сесилия знала достаточно, чтобы обращаясь ко всем свободным женщинам употреблять слово «Госпожа», а любого свободного мужчину называть «Господин». С другой стороны, будучи порабощённой в Стальном Мире Агамемнона, позже ставшем Миром Арцесилы, месте в котором вероятность столкнуться со свободными женщинами была исчезающее мала, она не могла похвастать, что знала многих свободных женщин, по крайней мере, гореанского вида. Единственной свободной женщиной, с которой она встречалась в Стальном Мире, была Леди Бина, прежде бывшая домашним животным кюра, и которая была не столько гореанской свободной женщиной, сколько удивительно красивым, честолюбивым, тщеславным маленьким животным. Разумеется, я предупреждал Сесилию о свободных женщинах, но, боюсь, что она слишком легкомысленно отнеслась к моим предостережениям. Вероятно, она сочла проблему надуманной, преувеличенной и непропорциональной реальности. Однако, по моему мнению, мои предостережения о её возможных проблемах вовсе не были чрезмерными, скорее они были практичными и разумными. Казалось, она полагала что, поскольку, и рабыня, и свободная женщина обе были женщинами, то между ними будет сочувствие, понимание, согласие. Она всё ещё так мало знала о жизни. Свободная женщина была человеком, в то время как рабыня — собственностью, животным, причём таким животным, которое, если не принимать во внимание вопросы социального лифта, положения, богатства и статуса, зачастую тысячекратно предпочиталась мужчинами по сравнению со свободной женщиной. Впрочем, Сесилия отличалась гибким умом, так что она быстро всему научится, если не на чужом опыте, то под стрекалом свободной женщины. Зона её безопасности, разумеется, лежала рядом с мужчинами, прежде всего, рядом с хозяином, который будет, в меру своих возможностей, учитывая статус свободной женщины и привилегии, защищать её.

Нас разместили в небольшой, соломенной хижине. Дверь хижины не запиралась, но при желании её можно было закрыть и завязать шнурами.

По прибытии в лагерь, с разрешения Таджимы, которого мы считали нашим наставником и гидом в этих вопросах, мы освободили девушек от капюшонов и поводков, а затем развязали их маленькие запястья. Запястья женщин, надо признать, прекрасно выглядят, будучи связаны или закованы в наручники.

— Я — свободная женщина, — заявила Мисс Вентворт Таджиме, массируя запястья. — Теперь принесите мне какую-нибудь приличную одежду и организуйте аудиенцию с вашим начальником. Немедленно. Я не хочу появляться перед ним, в таком виде, так позорно одетой.

— Я уверен, что Вы не появитесь перед ним так одетой, — привычно вежливо сказал Таджима и спокойно ушёл.

Однако с того момента минуло уже два дня.

— Сходи, — обратилась блондинка к Пертинаксу, — и потребуй аудиенцию с кем-нибудь. С любым начальником!

— На мой взгляд, нам правильнее будет подождать, — заметил я.

— Я тоже думаю, что так будет лучше, — согласился со мной Пертинакс.

— Тогда пойду я! — закричала она.

— На твоём месте, я бы этого не делал, — усмехнулся я. — Там, между прочим, полно сильных мужчин, гореан.

Мисс Вентворт раздражённо топнула своей маленькой ножкой и снова, уже в который раз, подёргала дужки ошейника. Можно напомнить, что ключ от него несколько дней назад утонул в Тассе. С тех пор она не могла снять его. Безусловно, его не сложно было бы удалить, но при наличии подходящих инструментов.

Как бы то ни было, но ошейник оставался на её шее.

Из более ранних бесед между Пертинаксом и Мисс Вентворт, я заключил, что прежде она была служащей крупной инвестиционной компании и её таланты использовались, прежде всего, когда требовалось получить инвестиций от клиентов мужчин. В этом деле ей, очевидно, не была равных. Однако её устремления простирались значительно дальше удачного вложения средств фирмы её работодателя, и получения от этого зарплаты и комиссионных. Почему бы ей самой не получать те богатства, которое она так успешно направляла в каналы других, призрачные богатства, к потоку которых она стояла так близко, но от которых по-прежнему оставалась так далеко? Она казалась мне немногим больше, чем лишённым воображения существом, характерным для её времени, созданием амбиций и эгоизма, бездумно преследующим сверкающие, привлекательные пузыри культуры потребления. Безусловно, она была довольно красива, чем, несомненно, привлекла к себе внимание гореанских работорговцев. Однако она оказалась не только той женщиной, которая будет хорошо смотреться в кандалах, но и той, которую можно использовать для целей простирающихся далеко за пределы простого получения прибыли, которую она могла бы принести, будучи проданной с аукциона. Таким образом, к ней пришли с интересным предложением. А Пертинакс был незначительным клерком в той же самой фирме.

Передвижения свободных женщин на Горе имеют тенденцию быть ограниченными и держаться под наблюдением. Любой мужчина всегда знает, когда они есть рядом. Они драгоценны. Каждый обратит на них внимание. С другой стороны, рабыни в целом свободны приходить и уходить, как им нравится, оставаясь практически не замеченными. Понятно, что им придётся спросить разрешение у своего хозяина на то, чтобы оставить их место жительства, и им, вероятно, под угрозой наказания, придётся вернуться в предписанное время. И, действительно, их можно часто заметить отчаянно спешащими по улицам, надеясь пересечь порог дома их владельца до того как прозвонит пятнадцатый ан. Но горожане привыкли к ним, и не обращают на них особого внимания, встречая на улицах, рынках, площадях, в переулках и парках. Ну разве что поразмышляют о чертах их лиц или прикинут, как они могли бы смотреться у рабского кольца. Соответственно, не редкость, что агентесса кюров на Горе, чтобы увеличить свою мобильность и анонимность, несмотря на свою свободу и важность может быть одета, словно она не больше, чем рабыня. А если это так, то разве ей не потребуется мужчина для завершённости её маскировки, тот, который изобразит её хозяина?

И, как уже было отмечено ранее, свободные женщины редко появляются в определённых местах Гора, например в северных лесах. Так что, если планы предусматривают действия в таком регионе, и здесь потребуется иметь под рукой женщину-агента, которая может быть полезна для успеха проекта, почти без исключения она будет замаскирована под рабыню, и, чтобы её маскировка была безукоризненной, рядом должен быть кто-то, кто будет казаться её господином.

Мистер Грегори Вайт, младший клерк той же инвестиционной компании, был столь же уязвим перед очарованием Мисс Маргарет Вентворт, сколь ему были подвержены очень многие из других мужчин. В действительности, он давно исподволь любовался ею, но издалека, хорошо осознавая те пропасти, социальные и коммерческие, которые отделяли его от такого необыкновенного и особенного существа. Однако умная и красивая молодая женщина, отлично знала о его несчастной, безумной одержимости, впрочем, как она знала о многих других увлечённых ею, но не представлявших для неё интереса или важности мужчинах, которых она едва удостаивала взгляда. И это доставляло ей огромное удовольствие, быть выше их, недоступной, холодной, деловой, недосягаемой, остающейся вне их уровня, вне их рук. Она была выше их, а они были ниже её. Именно она была вхожа в двери великих и сильных, двери, к порогу которых они не могли даже приблизиться. Агенты кюров, конечно, часто нанимали на работу пары, предположительно, прежде всего, по причинам изложенным выше. Правда, когда она узнала, что ей, возможно, придётся замаскироваться под рабыню, она почти отказалась от предложенной работы. Она, рабыня?! Что за абсурд! Как отвратительно! Безусловно, это означало бы только то, что на её место будет найдена другая, а она сама окажется в списке приобретения, чтобы позднее, оказаться там же, но уже не как агент, а просто как ещё одна рабыня, красотка, ничем не выделяющаяся среди многих других. Клетки и загоны, в конце концов, заполнены именно такими красотками. Однако как только ей стало ясно, что заманчивое предложение вот-вот будет отозвано, и её мечты о необыкновенном богатстве могут развеяться как дым, она быстро смягчалась, согласившись, что играть роль простой рабыни может быть забавно. Но теперь, разумеется, ей понадобился некий товарищ на роль рабовладельца. Работодатели готовы были найти для неё подходящую кандидатуру, но, что интересно, по неким своим причинам, она предложила Вайта. По-видимому, она сделала это исходя из того соображения, что думала о нём, как о типичном, застенчивом мужчине Земли, легкоуправляемом, легкодоминируемом. Кроме того, она, конечно, прекрасно знала о его безумном увлечении ею, и это могло добавить восхитительный, пригодный для использования нюанс к их отношениям, поместив мужчину полностью в её власть. Вероятно, ей казалось забавным доминировать над ним, приказывать ему. Она легко могла представить себе его, торопящегося услужить ей, тем или иным образом. Да, это было бы забавно.

Её именем стало «Константина». Не лучшим выбором, возможно, поскольку это было скорее имя свободной женщины, а не кличка рабыни, но она хотела что-то величественное и внушительное. Более типичной рабской кличкой были бы, скажем, Лана или Лита, или, например, более привычные земные женские имена вроде Джейн, Одри или Сесилия. Дело в том, что земные имена на Горе обычно служат рабскими кличками. Возможно, причина этого кроется в том, что гореане думают о земных девушках, как о рабском мясе, причём, как о превосходном рабском мясе. Фактически, некоторые гореане специально ищут их на рынках и, говорят, редко разочаровываются. В результате, тот, кого звали Грегори Вайт, и кого она легко уговорила принять предложение, стал Пертинаксом.

Мисс Вентворт в раздражении металась туда-сюда по хижине.

Позже, у неё появились сомнения относительно мудрости её выбора, поскольку Вайт оказался намного крупнее и сильнее её, чего она как-то раньше не замечала. К тому же он на удивление хорошо выглядел, и раздражающе быстрее её, если не сказать больше, продвигался в изучении гореанского и определенных традиций и методов Гора. Но ведь этот болван не мог быть умнее её! Для неё это было просто невыносимо. Соответственно, любые доказательства его интеллектуального превосходства она стремилась тут же обесценить. Конечно, он был мужчиной Земли, так что у неё было немного причин его бояться. Правда, иногда она чувствовала явный дискомфорт, когда находилась рядом с ним как женщина, а не как начальница, особенно когда на ней был надет её костюм рабыни. А однажды, как я узнал позднее, ей приснился настоящий кошмар. В этом пугающем сне он раздел её прилюдно, прямо в офисе компании, пока другие наблюдали, кто смущённо, кто беззаботно. Потом он бросил её к своим ногам, пнул и надел на неё ошейник, а в конце ещё и использовал для своего удовольствия, в то время как другие продолжали наблюдать, а позже ещё и вежливо похлопали в ладоши. Ей запоминалось, как она подползла к нему на животе, склонила голова и поцеловала его ботинки.

После того сна она стала ещё более неприветлива и придирчива к нему.

Если бы она только заподозрила, что он разглядывает её, возможно, любуясь подъёмом её подбородка, изгибом икры, поворотом лодыжки, то она бы его жестоко отругала.

И она получала большое удовольствие, командуя им.

Пертинакс, или Грегори Вайт, кому как удобно, мало что понимал в этой ситуации, и просто, как и положено мужчине Земли, удваивал усилия, стараясь угодить своей требовательной работодательнице.

К настоящему времени, спустя приблизительно пять дней после того нас встретили на одной из делян Порт-Кара, жёлтые знаки, за которыми мы поначалу следовали на восток от побережья, полностью исчезли. Тот, кто последовал бы за ними позднее, и не был бы встречен, скорее всего, предположил бы, что наиболее вероятное место назначения нашего похода должно было лежать ещё дальше на востоке. Если бы он продолжил двигаться в том направлении, то просто углубился бы в леса, что было бесполезно и даже опасно. Прямой маршрут от хижины Пертинакса до лагеря, насколько я смог определить без карты и координат, лежал где-то между югом и юго-востоком, пожалуй, ближе к юго-востоку.

Окольный путь или извилистость нашего маршрута была вопросом, как я понял, вопросом безопасности. Независимо от того, какие проекты могли бы осуществляться в этих лесах, они были покрыты завесой тайны.

В любом случае, у меня тогда было лишь приблизительное представление того, куда мы могли бы направляться. Вероятно к Александре, на несколько пасангов вверх по реке, но насколько пасангов я понятия не имел, меньше, если бы прямой маршрут от хижины пролегал, скажем, на юго-юго-восток, и больше, если бы это было юго-восточное направление. Это моё предположение, однако, как выяснилось позже, было не совсем верным, по крайней мере, относительно нашего места назначения, являющегося берегом Александры, или, возможно, лучше сказать, оно было не столько неверным, сколько преждевременным.

С каждым днём я всё больше убеждался, что Александра всё же будет фигурировать в этих вопросах.

— Готов ли мой чай? — осведомилась Мисс Вентворт.

— Почти, Госпожа, — ответила Сесилия, которая корпела над маленьким котелком, стоявшим на стойке, над маленьким костерком, разведённым в небольшом углублении, выкопанном в земляном полу хижины.

— Какая же Ты медлительная, — бросила Мисс Вентворт.

— Простите меня, Госпожа, — пробормотала Сесилия.

— А ну-ка снимай свою одежду, — потребовала блондинка.

— Что? — не поверила своим ушам Сесилия.

— Полностью, — добавила Мисс Вентворт.

— Госпожа, — напомнил я своей рабыне.

— Госпожа? — исправилась она.

— Живо, — рявкнула Мисс Вентворт.

— Тебе обязательно оскорблять её? — проворчал Пертинакс.

— Конечно, — бросила блондинка. — Она — не больше, чем рабыня. Они существуют, чтобы их унижали и оскорбляли.

Вообще-то, несмотря на то, что рабыня может быть унижена или оскорблена, или даже избита и посажена на цепь по малейшему капризу рабовладельца, делается это крайне редко. В этом нет никакого смысла, особенно в случае девушки, которая изо всех сил пытается доставить удовольствие господину. С рабыней, как с любым другим животным, следует обращаться с умом, пониманием и сочувствием. К тому же, гореанский рабовладелец зачастую питает к своей рабыне весьма тёплые чувства, хотя насколько я знаю, очень немногие готовы согласиться или открыто признать это. Впрочем, любят её или нет, но дисциплина не должна быть поставлена под угрозу. Дисциплина должна быть стойкой, строгой и твёрдой. В конце концов, мы имеем дело с рабыней. Она должна удерживаться под точной, бескомпромиссной, непоколебимой дисциплиной. Она ожидает этого, и не должна быть разочарована. Она знает, что за минимальное нарушение может быть наказана стрекалом, хлыстом или плетью.

Несомненно, в этом кроется причина того, что нарушений так мало. Рабыня расцветает под дисциплиной. Это утешает её, регулирует и упорядочивает её жизнь. Она довольна, над нею доминируют. Она радуется дисциплине, которой она подвергается. Она не желает ничего другого.

Самая большая доброта, которую мужчина может оказать рабыне, это бросить её к своим ногам.

Сесилия бросала меня взгляд полный отчаяния и жалобной мольбы.

Думаю, что в этот момент она ненавидела Мисс Вентворт, которая, к тому же, не была её госпожой. Отношение Сесилии к ней, конечно, претерпели радикальные изменения, после неожиданного и нежеланного открытия, что её белокурая, голубоглазая конкурента по красоте, если можно так выразиться, оказалась не рабыней, а свободной женщиной.

— Сделай это, — ласково сказал я.

Со слезами в глазах, Сесилия выскользнула из своей туники.

— А теперь прислуживай мне, — приказала ей блондинка.

— Да, Госпожа, — всхлипнула Сесилия.

— Нет, — остановил её я. — Обслуживай меня.

— Да, Господин, — с благодарностью сказала рабыня.

Слово хозяина, разумеется, имеет приоритет перед словом любого другого свободного человека, который не является владельцем или владелицей рабыни.

— А что насчёт меня? — недовольно поинтересовалась Мисс Вентворт.

— Сама себя обслужишь, — отмахнулся я.

— Пертинакс! — бросила она, и мужчина тут же поспешил наполнить другую чашку, которую затем протянул блондинке.

Рабская девка, кстати, и я полагаю, что это очевидно, подаёт напиток свободной женщине совсем не так, как она подала бы его мужчине, и конечно не тем способом, которым она обслужила бы своего владельца. Например, подача паги в таверне осуществляется таким образом, чтобы фактически соблазнить и обольстить мужчину. В такой ситуации девушка пытается заинтересовать и возбудить клиента, по крайней мере, привлечь его внимание к себе и намекнуть на альков. Использование девушки включено в цену напитка, и, следовательно, каждая рабыня, вызванная к столу, или приближающаяся к столу сама, понимает, что подразумевается вероятность, которая не могла бы быть неочевидной для тех, кто знаком с подобными заведениями. Безусловно, многие посетители заходят туда просто, чтобы опрокинуть кубок, другой выпивки. Они заходят, выпивают, беседуют и уходят. Клиент ведь не обязан делать выбор. Но даже если Вы не уведёте официантку, если можно так выразиться, в альков, в любом случае, приятно быть обслуженным красоткой а ошейнике, возможно, с колокольчиками на лодыжке, одетой в лоскут прозрачного шёлка, если вообще одетой.

Однако, как было отмечено выше, рабыня обслужит свободную женщину совсем не в той манере, в какой она, вероятно, прислуживала бы мужчине, особенно своему хозяину. Она была бы жестоко избита, если не убита, поступи она так по невежеству или глупости. Рабская девка для свободной женщины, в лучшем случае, презираемое удобство. Причём, ненавидимое, вероятно, из-за её интересности для мужчин. Жестокость свободных женщин к рабыням поистине легендарна. Это кардинально отличается от обычных отношений между рабовладельцем-мужчиной и его рабыней. Гореанская рабыня боится свободных женщин до слабости в животе. Ей остаётся только пылко надеяться, что её купит привлекательный мужчина, чтобы, в идеале, быть его единственной рабыней.

Иногда, конечно, в качестве акта жестокости, свободная женщина, своего развлечения ради, перед компанией подобных ей кумушек, может приказать испуганной рабыне предложить напиток так, как она могла бы сделать это мужчине, а затем, когда та исполнит её требование, устроить обструкцию. «Что Ты творишь, неотёсанная шлюха? Как Ты посмела! Ты что, подумала, что я — грубое, похотливое животное! Я — благородная свободная женщина, Ты жалкая, мерзкая, вульгарная девка, Ты презренная тарскоматка в ошейнике! Ты оскорбила меня и теперь заплатишь за это! Неси мне плеть!» «Да, Госпожа», — рыдает рабыня и спешит принести плеть, которая, к развлечению свободной женщины и её гостей, будет использована на ней.

Это место, выглядело как лагерь лесорубов, собравшихся здесь для заготовки брёвен. Время от времени слышались удары топоров и треск падающих деревьев. Позже сваленные стволы избавляли от сучьев, распиливали на более короткие брёвна, после чего в них запрягали тягловых тарларионов и волоком утаскивали к местам сбора, где очищали от коры, складывали в штабеля в ожидании, когда за ними прибудет заказчик. Затем готовые брёвна с помощью рычагов и шкивов поднимали на телеги, заряжённые тарларионами, которые утаскивали их вниз по узкой, грунтовой дороге, исчезавшей среди деревьев. Интересно, что просека, казалось, вела не на запад к побережью, а скорее на юго-восток. Причём некоторые из брёвен несли на себе отметки Порт-Кара, что указывало на то, что срублены они были в деляне и, само собой, незаконно.

И я, действительно, временами слышал крики тарнов, прилетавшие откуда-то из глубины леса.

Лагерь не был огорожен частоколом, но его периметр, для тех, кто не был в рабочих бригадах и от кого ожидалось, что они будут оставаться в лагере, был отмечен рядом вешек, примерно таких же как те, которые отмечали деляны, разве что на их лентах не было надписей.

Как-то прогуливаясь по лагерю, я хотел было, из простого любопытства, пересечь границу вешек, разведать округу, но был остановлен и загнан назад высунувшимся из кустов ларлом, который, как я понял, был животным охраны, хотя на нём и не было ошейника. Тогда-то до меня дошло, почему лагерь, несмотря на обилие материала в округе, не был огорожен, в том смысле, что не был обнесён стеной плотно поставленных заострённых кольев. В этом просто не было смысла. Такие животные были самой надёжной стеной.

Я держал чашку с чаем, и любовался Сесилией, стоявшей передо мной на коленях в позе рабыни башни, поскольку здесь присутствовали свободная женщина. Сесилия застенчиво смотрела на меня, и её лицо расплылось в довольной улыбке. Я улыбнулся ей в ответ. Ну что ж, она хорошо знала, что любая обнажённая красотка на коленях и в ошейнике, выглядит превосходно, каким бы способом, она ни стояла.

Поза рабыни башни является почтительной и скромной. Кроме того, девушка обычно одета в достаточно скромную тунику или даже платье. Безусловно, её ошейник всегда должен быть видим. Её не должны спутать со свободной женщиной. Положение рабыни удовольствия, конечно, тоже почтительно, но при этом оно ещё и является провокацией и приглашением. У того, кто её видит не должно оставаться сомнений относительно того, что за рабыня перед ним. Ладони её рук обычно прижимаются к бёдрам, а голова поднята, но, если она хочет попросить о ласке, то она прижимает руки к бёдрам тыльной стороной. Ладони рук женщины, как известно, необычайно чувствительны. В этом может убедиться каждый, например, прочертить, едва касаясь её ладони кончиком пальца, букву «Кеф». В этом случае ладони, выставленные на показ, нежные, чувствительные, сложенные в чашечки, как бы предлагаются господину, при этом их тыльные стороны прижаты, словно привязаны к бёдрам, словно они не могут оставить их без разрешения. Такой знак нетрудно прочитать. Также, одновременно с этим девушка обычно опускает голову. Этим она ясно дает понять своё смирение и потребности, и то насколько она, находясь во власти господина, жаждет хотя бы малейшего его прикосновения. Разумеется, имеют место и некоторые варианты. Например, иногда, особенно на рынках, девушка может стоять на коленях, заведя руки за спину, как будто её запястьями связаны, или сжимая руки на затылке или тыльной стороне шеи. Это красиво поднимает грудь.

— Ах Ты, — задохнулась от возмущения Мисс Вентворт, — грязная мелкая девка, омерзительная проститутка, а ну немедленно надень свою одежду!

— Она не проститутка, — заметил я. — Она — рабыня. Это гораздо ниже.

Прежняя мисс Вирджиния Сесилия Джин Пим улыбнулась. Как далека она теперь была от своего прошлого, от Мейфэра и от Оксфорда.

Теперь она была ничем, всего лишь гореанской рабской девкой в мире, в котором мужчины знали, что делать с таким как она.

Я не спешил, кстати, несмотря на требование Мисс Вентворт, дать Сесилии разрешение снова одеться. А без этого разрешения она оставалась голой.

Сесилия была весьма соблазнительной девушкой.

И это не удивительно. Может ли обнажённая женщина в рабском ошейнике не быть самой соблазнительной?

— Ну Ты и шлюха! — проворчала Мисс Вентворт.

— Каждая хорошая рабыня, — пожал я плечами, — должна быть шлюхой у ног своего господина.

— Омерзительно! — заявила блондинка.

— Ничуть, — усмехнулся я.

— Значит, этого хотят мужчины, шлюх? — спросила Мисс Вентворт.

— Намного больше чем это, — поправил её я, — рабынь. Каждый мужчина хочет рабыню, беспомощную, уязвимую, горячую, полную потребностей рабыню.

— А вот Вайт, — заявила она, — не хочет!

— Я — Пертинакс, — равнодушно сказал мужчина.

— Что? — удивилась Мисс Вентворт.

— Не будет никакого корабля, — тем же безразличным тоном проговорил он.

— Будет корабль! — крикнула блондинка. — Я потребую этого!

— Я — Пертинакс, — меланхолично повторил он.

— Ты с ума сошёл! — заключила женщина. — Всё закончилось!

— Нет, — спокойно сказал Пертинакс. — Всё только начинается.

— Пертинакс, — раздражённо бросила она, — Ты же мужчина Земли. Ты цивилизованный человек!

— Во всех развитых цивилизациях, — хмыкнул я, — неизменно держали рабынь.

— Он — джентльмен! — заявила Мисс Вентворт. — Он не захотел бы рабыню.

— Джентльмены, — усмехнулся я, — тоже часто владели рабынями.

— Подтверди, Пертинакс, — потребовала она. — Скажи ему, что ни один настоящий мужчина не захотел бы рабыню!

«Интересно, — подумал я, — как легко слова могут быть перевраны, и использованы в качестве рычагов, дубин, плетей или чего-то подобного».

— Я в этом не уверен, — отозвался мужчина. — Возможно, всё наоборот. Возможно, скорее того мужчину, который не хочет рабыню, нельзя считать настоящим мужчиной.

— Конечно, мужчины хотят рабынь, — сказал я Мисс Вентворт. — Думаю, что это ясно. Кроме того этот спор мне кажется просто оскорбительным. С тем же успехом можно было бы заявлять, что настоящий тарн это тот, который не летает, на истинный ларл это тот, который не охотится и так далее. Только я сомневаюсь, что это окажется полезным для понимания мира. Отложив в сторону культурные и исторические соображения, как неважные, как бы это удивительно кому-то ни показалось, или даже ошибочные, как бы это кого-то ни поразило, и рассмотрев данный вопрос с точки зрения биологии, можно увидеть, например, радикальный половой диморфизм характерный для человеческого рода, предрасположенности, обусловленные генетикой, всепроникающие отношения доминирования и подчинения, и многое другое.

— Я — свободная женщина! — заявила Мисс Вентворт.

Признаться, я не был уверен в уместности её утверждения, произнесённого почти истерично.

— Есть ещё и критерий обстоятельств жизни, — сказал я. — Например, каков будет эффект одной модальности жизни в противоположность другой? Предположи, что один образ жизни снижает качество жизни, порождает несчастье, скуку и даже страдание, аномию и осознание собственной бессмысленности, зато другая модальность повышает качество жизни, приносит счастье, заряжает энергией, наполняет существование смыслом и так далее. И что предпочтительнее?

— Я — свободная женщина! — закричала Мисс Вентворт.

Я не стал спорить, но меня заинтересовала её вспышка.

Она всё ещё была одета в свою прежнюю тунику. Может быть, именно это стало причиной её раздражительности. Возможно, она хотела бы произнести что-то, но её слова могли бы показаться несовместимыми с её внешностью, что, несомненно, поставило бы её неудобное положение, или, так или иначе, смутило бы её. Конечно, у нас с Пертинаксом не было никаких трудностей в принятии того факта, что она была свободной женщиной. То есть, ей не было никакого смысла убеждать нас в этом. Тогда кого она пыталась убедить? На основе того, что я узнал о нём за прошедшие дни, Пертинакс, в силу своего происхождения, естественно будет думать о ней как о свободной женщине. Впрочем, я тоже думал о ней как о свободной женщине, особенно ввиду её неловкости, неуклюжести, чопорности и прочих качествах, не говоря уже о её явных психологических и эмоциональных проблемах. Контраст с Сесилией был очевиден. Моя рабыня, теперь, не только приняла свой пол, но и наслаждалась им. У ног мужчины, принадлежа ему и управляясь им, она нашла себя.

Она покончила со своим смятением и конфликтами, и познала радость и цельность в полной капитуляции перед мужчиной, её господином.

Она поцеловала его ноги и стала собой.

— Я — свободная женщина, — повторила Мисс Вентворт, — свободная женщина, свободная женщина!

— Конечно, — заверил её я.

— Интересно, — задумчиво протянул Пертинакс.

Признаться, замечание Пертинакса меня удивило. Я не ожидал этого.

— Что тебе интересно? — воскликнула Мисс Вентворт.

— В офисе, среди столов, — продолжил он, — не я ли часто представлял тебя не в твоём строгом деловом костюме и в туфлях на высоком каблуке, столь шикарную и провоцирующую, такую высокомерно, нагло, расчётливо, сознательно провоцирующую, а скорее босиком на ковре, голой и в ошейнике?

— Ты животное, Вайт! — выкрикнула блондинка.

— Называй меня Пертинаксом, — попросил он.

— Я не понимаю тебя, — развела рукам женщина.

— Не будет никакого корабля, — пояснил Пертинакс. — Многое изменилось.

— Будет корабль! — крикнула она. — И ничего не изменилось!

— Я изменился, — усмехнулся он.

У меня появилась мысль, что теперь Пертинакс мог бы покинуть хижину, чтобы позаботиться о своей связанной собственности, даже если бы поблизости рыскал слин. И конечно, его собственность, беспомощно связанная, лежащая снаружи в темноте, могла бы страстно надеяться, что он мог бы сделать это.

— Уверена, — заявила блондинка, — Ты не рассматриваешь всерьёз возможное значение твоей скотской силы, и не соблазняешься признать свои желания.

Во взгляде Пертинакса направленном на неё мелькнуло раздражение.

Как же ей повезло, что он не был гореанином!

— Ты должен игнорировать свою силу и свои желания, — потребовала Мисс Вентворт. — А ещё лучше, если Ты сможешь убедить себя, что их не существует. Приложи все силы, чтобы добиться этого. Если не сможешь, Ты должен выбросить их из головы. Нужно предпочесть горе и справедливую печаль возможности и удовлетворению.

«Да, действительно, — усмехнулся я про себя, — ей очень повезло».

— Почему? — поинтересовался Пертинакс.

— Потому, что Ты землянин! — пожала она плечами.

— Боюсь, что Земля, которая слишком долго игнорировала определенные истины, — покачал головой мужчина, — и отчаянно нуждается в преобразовании и возврату к основам.

— Ты — культурное создание, — сказала она. — Ты создан, чтобы соответствовать определённым стандартам, ровно так же, как конверт или двигатель.

— Нет, — хмыкнул он, — Я — мужчина.

— Культурное создание! — настаивала блондинка. — Продукт, разработанный и произведённый, чтобы соответствовать сложным наборам систематически взаимосвязанных ролей.

— Уверен, — заметил я, — критерии культурных ценностей должны иметь некое отношение к счастью и удовольствию людей.

— Нет, — отмахнулась от меня Мисс Вентворт.

— К чему же тогда? — осведомился я.

— К самой культуре, — ответила она, — к её распространению.

— Понятно, — кивнул я.

У культуры, казалось бы, есть своя собственная динамика, своя жизнь, своя биография, с которой благосостояние или счастье отдельных её компонентов могли бы быть связаны лишь косвенно, если связаны вообще. Растение — органическое создание, и здоровье растения гарантируется здоровьем своих компонентов. С другой стороны, культура, хотя она тоже может погибнуть, деградировать и устареть, обычно продукт не органический, а механистический. Функционированию машины, требуется не счастье, здоровье или благосостояние его частей, но лишь то, чтобы они правильно функционировали, обеспечивая бессмысленную долговечность самой машины.

— А разве нет такой вещи как природа? — спросил я. — Разве только страдания, тюрьмы, оружие и ненависть имеют право на существование?

— Природы не существует, — заявила блондинка.

— Ты же это не серьёзно? — полюбопытствовал я.

— Её не существует в каком-либо важном смысле, — поправилась она.

— Если это так, — пожал я плечами, — то, почему тогда её должны так отчаянно оспаривать? Почему с ней приходится бороться с таким напряжением?

— Она недружественна к цивилизации, — объяснила Мисс Вентворт.

— Только к цивилизации, оторванной от природы, — поправил её я.

— Все цивилизации оторваны от природы, — сказала она.

— Не обязательно, — не согласился я с ней. — Нет никаких причин, для того, чтобы цивилизация не могла быть выражением природы, а не её врагом. Почему она не может по-своему улучшать природу, праздновать её?

— Нет таких цивилизаций! — буркнула она.

— Было несколько, — заметил я.

— Но теперь их нет! — воскликнула блондинка.

— Я знаю, по крайней мере, об одной, — усмехнулся я.

— Нет! — крикнула женщина. — Нет, нет и нет!

— Чего Ты боишься? — поинтересовался я.

— Ничего я не боюсь! — выкрикнула она.

Женщина вцепилась обеими руками в подол своей туники и отчаянно попыталась стянуть его ниже. А потом, поймав на себе взгляд Пертинакса, прошипела:

— И не смотри на меня так!

— Не будет никакого корабля, — повторил он.

Я думаю, что в Пертинаксе начало появляться ощущение того, что женщину можно было рассматривать именно так, особенно ту, которая носит такую вот тунику.

Женщины ведь не мужчины. Они совершенно другие.

— Не смотри на меня так! — повторила Мисс Вентворт. — Ты что, какой-нибудь хам или животное? Ты забыл о своём образовании?

— Не было у меня никакого образования, — хмыкнул Пертинакс. — В лучшем случае дрессировка и внушение доктрин. Возможно, только теперь я начал своё образование.

— Животное! — выплюнула блондинка.

— Так что там насчёт критериев обстоятельств жизни? — напомнил я.

— Я не понимаю! — всхлипнула Мисс Вентворт.

— Разве доминирование не наполняет мужчину властью, — уточнил я, — интересом, энергией, пониманием реальности и своей идентичности, пониманием приемлемости и, наконец, того, что он является частью природы, а не потерянным, заблудшим её фрагментом, который от неё оторвали?

— Почему нас до сих пор не представили Лорду Нисиде! — крикнула она.

— Доминирование завершает мужчину, — добавил я. — Какой мужчина может быть полон, пока у его ног нет рабыни?

— Рабыня! О да, рабыня! — презрительно рассмеялась Мисс Вентворт, а потом повернулась к Сесилии, и окликнула её: — Рабыня!

— Госпожа? — отозвалась та.

— Ты ведь рабыня, не правда ли? — спросила блондинка.

— Да, Госпожа, — подтвердила Сесилия, явно напуганная происходящим.

Конечно, Мисс Вентворт не могла не видеть, что её прекрасное горло было окружено кольцом неволи.

— Никчёмная, деградировавшая, бессмысленная, голая рабыня! — обругала её Мисс Вентворт.

— Да, Госпожа, — прошептала Сесилия, губы которой задрожали.

— Ты, рабыня, — презрительно выплюнула блондинка, — счастлива ли Ты, как рабыня, хочешь ли Ты быть рабыней, довольна ли Ты быть рабыней?

— Это не имеет значения, Госпожа, — ответила Сесилия, — счастлива ли я быть рабыней, хочу ли этого, довольна ли я. Я — рабыня.

— Отвечай мне, шлюха, — прошипела Мисс Вентворт. — Правду говори!

— Я должна говорить правду, Госпожа, — пояснила Сесилия. — Я — рабыня.

— Это верно, — подтвердил я. — Рабыня должна говорить только правду. Она же не свободная женщина.

— Да, Госпожа, — ответила Сесилия. — Я счастлива быть рабыней. Я хочу быть рабыней. Я довольна тем, что я рабыня! Это то, кем я всегда была, знала, что я ей была, и теперь ошейник находится на мне! Я — рабыня, и должна быть рабыней. Это то, что я есть, чем я хочу быть, чем я должна быть!

— Отвратительно, омерзительно, мерзко, — возмутилась женщина.

Честно говоря, мне было непонятно её беспокойство. Если некоторые женщины были рабынями, и хотели быть рабынями, и им нравилось принадлежать, и они жаждали оказаться у ног рабовладельца, почему она должна возражать? Какое ей до этого дело?

— Я пришёл в неподходящее время? — осведомился Таджима.

— Конечно, нет, — поспешил заверить его я.

Он вошёл как обычно, незаметно, своим неслышным, учтивым способом.

— Лорд Нисида, — сообщил Таджима, — сожалеет о задержке, но он ждал посланника, одну от высоких персон.

У меня сразу мелькнула мысль, что имеется в виду некий гореанин. Это, кстати, вполне мог бы быть Сулла Максим, снова притворившийся агентом Царствующих Жрецов. Я нисколько не сомневался, что от настоящего агента избавились, причём давно, вероятно выбросив его за борт, на корм девятижаберным акулам Тассы. Они часто следуют за судами, подбирая мусор.

— Вот! — воскликнула Мисс Вентворт. — Наконец-то! Теперь мы получим наши деньги, вернёмся на побережье, сядем на корабль, который отвезёт нас на соответствующую базу, и вскоре снова окажемся на Земле.

— Ваша рабыня очень симпатична, — сказал Таджима, глядя на Сесилию.

Он смотрел на неё как на ту, кем она была, как на прекрасное животное, возможно даже на призовое животное.

— Спасибо, — поблагодарил я.

Рабовладельцев радует, когда их животных хвалят. Такая благодарность, знаете ли, подтверждает его репутацию. Таким способом отмечается его вкус в женщинах и в рабынях.

— Ты можешь допить мой чай, — разрешил я рабыне, передавая ей чашку, с остатком чая, — а затем Ты можешь одеться.

— Да, Господин, — ответила она. — Спасибо, Господин.

Девушка склонила голову и, удерживая чашку двумя руками, гореанскую чашку обычно держат именно так, сделала первый глоток.

— Из белых женщин получаются хорошие рабыни? — поинтересовался Таджима.

— Отличные, — заверил его я.

— Это хорошо, — кивнул он.

— Я не могу предстать перед Лордом Нисидой в таком виде, — заявила Мисс Вентворт, указывая на свою короткую тунику, теперь, после нашего похода по лесу, больше напоминавшую тряпку. — Принесите мне что-нибудь подходящее!

— Уже принёс, — сообщил Таджима, с левого предплечья которого свисало что-то, выглядевшее сложенным несколько раз отрезом реповой ткани.

— Дайте это мне, — тут же протянула руку Мисс Вентворт.

— Снаружи, — сказал Таджима, не спеша выполнять её требование, — есть три ванны, наполненные горячей водой, в которых Вы можете отмокнуть и насладиться. Это будет очень приятно. Там же найдутся гладкие скребки сандалового дерева, ароматы, масла и полотенца.

— Снаружи? — удивлённо переспросила Мисс Вентворт.

— Она не привыкла к общественному купанию, — пояснил я.

— Интересно, — в свою очередь удивился Таджима. — В таком случае, одну из ванн мы перенесём в хижину.

— Нет, — остановила его блондинка.

— Нет? — окончательно запутался Таджима.

— Я настаиваю, чтобы нас немедленно отвели к Лорду Нисиде, — заявила она.

— Вы не хотите принять ванну? — ещё больше удивился Таджима.

— Нет, — подтвердила женщина. — Отведите нас к Лорду Нисиде немедленно.

— Ну тогда мы пройдём туда немедленно, — пожал плечами Таджима.

— Нет, нет, — внезапно сказала Мисс Вентворт. — Я должна переодеться!

— Возможно, нам могли бы оказать честь приветствовать Лорда Нисида первыми, — предложил я, — а Мисс Вентворт могла бы последовать за нами сразу, как только закончит с переодеванием.

— Самое подходящее решение, — поддержал меня Таджима. — А рыжеволосая может, если она так хочет переодеться в приватной обстановке.

— Конечно, я так хочу, — заявила блондинка, и тут же вцепилась в отрез реповой ткани, который ей протянул Таджима.

— Я пришлю двух мужчин, чтобы они провели вас на аудиенцию, — пообещал он при этом.

— Пожалуй, я подожду снаружи и сопровожу её, — решил Пертинакс.

— Как пожелаете, — пожал плечами Таджима. — Кроме того, если мне не изменяет память, именно Вы должнны представить Мисс Вентворт Лорду Нисиде.

— Уверяю вас, я могу представиться сама, — сказала блондинка.

— Это не принято, — пояснил Таджима и, повернувшись, покинул хижину.

Мы с Пертинаксом вышли следом, после чего я последовали за Таджимой, а моё спутник остался ждать у двери, пока Мисс Вентворт не будет готова к аудиенции.

Сесилия, уже накинувшая на себя тунику, семенила за мной по пятам, как и полагается рабыне.

Отходя от хижины, я с грустью окинул взглядом три ванны. Я был бы рад помыться. Безусловно, при этом я держал бы своё оружие под рукой, на борту ванны. Если бы кто-нибудь подошёл бы слишком близко, то меч немедленно оказался бы в моей руке. Немало воинов рассталось с жизнью, принимая ванну.

Кстати, около трёх упомянутых ванны стояли две хорошенькие молодые женщины. Они могли быть из Ара, Венны или Тельнуса, да почти откуда угодно.

— Они должны были купать вас, — сообщил Таджима.

— Я догадался, — проворчал я.

Обе женщины были обнажены, не поднимали глаз и выглядели напуганными. Возможно, они пока были плохо знакомы со своими ошейниками.

— Вы можете смотреть на них, как вам хочется, — сказал Таджима. — Они не контрактные женщины, обученные, рафинированные и всё такое. Это простые, сырые рабыни, ничем не отличающиеся от тех, с которыми Вы знакомы. Как видите, их шеи окружены ошейниками, и можете быть уверены, что ошейники заперты. Также, если Вы захотите, то можете исследовать их левые бёдра. Вы легко найдёте клеймо прямо под ягодицей.

Я действительно осмотрел их клейма. Обе девушки носили курсивный «кеф», наиболее распространенное гореанское клеймо для рабынь.

— Прежде обе они были свободными женщинами Ара, и даже высокопоставленными, — пояснил Таджима. — Несколько таких недавно попали в наши руки.

— В Аре, в последнее время, неспокойно, — заметил я.

— Я слышал об этом, — кивнул Таджима.

— Честно говоря, удивлён, — признался я. — Я думал, что такие женщины не могут быть культурными для вас.

У меня имелось некоторое понимание культурной среды, из которой, возможно, происходили «странные люди». Я не сомневался, что их предки сотни, а возможно и тысячи лет назад были принесены на Гор Царствующими Жрецами во время их Путешествий Приобретения, наряду с представителями, или, возможно лучше сказать, с экземплярами вырванными из многих других фонов и культур. Сад Гора, если можно так выразиться, как ботанически, так и зоологически, по-видимому, был засажен с заботой и знанием дела, по крайней мере, когда-то, очевидно ради научного или эстетического интереса.

С другой стороны, и я был в этом уверен, большинство гореан было абсолютно незнакомо со «странными людьми».

Впрочем, большая часть Гора всё ещё остаётся terra incognita.

По-прежнему меня мучил вопрос, что сулил, или на что указывал тот факт, что некоторые из этих «странных людей» появились именно здесь и именно в этот время. Что они делали в северных лесах? Какой проект реализовывали? Почему он был настолько секретным?

Я был высажен на открытом месте, на северном побережье, в координатах, предположительно, определенных Царствующими Жрецами, хотя кюры, очевидно, тоже были проинформированы об этих координатах.

В чём мог бы состоять, спрашивал я себя, интерес Царствующих Жрецов, а может быть и кюров, в этом месте и в это время?

— Мы люди строгих правил и традиций, — пожал плечами Таджима. — Старые пути важны для нас. Но также мы умные, адаптивные люди, и всегда готовы, и стремимся принять полезные устройства, приятные обычаи и всё такое.

— Я понимаю, — кивнул я.

— Кроме того, нет ничего необычного в том, что женщины попадают в наши руки в результате продажи, набега, войны и так далее.

— Однако меня удивляет другое, — пояснил я. — Я думал, что такие идентификационные атрибуты, как клейма и ошейники, не могли бы быть культурными для вас.

— У нас они были на протяжении многих столетий, — сказал Таджима. — Я затрудняюсь сказать, были ли они привнёсёнными извне или оригинальными для нас, но с другой стороны, разве человеку не свойственно метить своих животных?

— Конечно, — согласился я.

— Так что, мы запросто могли придумать это всё сами, независимо от остального мира, но, одновременно, были бы не против перенять это от других. Жители высоких городов оказались настолько элегантны и эффективны в этих вопросах, что для нас было бы большой честью признать, если бы мы достигли такого же совершенства, которое они развили в обработке женщин.

— Рабынь, — поправил я его.

— Конечно, — согласился он.

Это было верно. За столетия гореане довели обработку рабынь до состояния тонкого искусства.

Это то, о чём Земная женщина должна помнить, если её угораздит оказаться рабыней на Горе.

— Там три ванны, — заметил я, — а рабынь только две.

— Одна рабыня, чтобы купать вас, — пожал плечами Таджима, — другая для Пертинакса.

— Мы могли помыться и сами, — сказал я.

— Конечно, — кивнул Таджима, — но разве не приятно, когда тебя купает голая рабыня?

— Да, — не мог не признать я.

— Маленькие удовольствия жизни, — заметил Таджима, — нет нужды презирать.

— Верно, — согласился я.

— Кроме того, — добавил Таджима, — это также полезно и для женщин. Это помогает им понять, что они — женщины, и что, как женщины, они могут иметь некоторую ценность, пусть и скромную.

— А что насчёт Мисс Вентворт? — поинтересовался я.

— Мисс Вентворт, поскольку она — женщина, может помыться сама.

— А почему было только три ванны? — спросил я.

— Ваша рабыня, — ответил Таджима, — воспользовалась бы вашей ванной, после вас.

— Мне кажется, что Вы говорите по-английски, — заметил я, вспомнив его слова во время нашей первой встречи.

— Я изучал его далеко отсюда, — сказал он.

— На Земле? — предположил я.

— Да, — не стал отрицать мой собеседник.

— Вы недавно прибыли с Земли?

— Да, — ответил он.

В этот момент я услышал рев ларла.

— Не тревожьтесь, — поспешил успокоить меня Таджима, — это из павильона Лорда Нисиды.

— Похоже, это где-то близко, — констатировал я.

— Так и есть, — подтвердил Таджима. — Вон он павильон.

 

Глава 10

В павильоне Лорда Нисиды

— Приветствую, Тэрла Кэбота, тарнсмэна, — сказал Лорд Нисида. — Добро пожаловать в тарновый лагерь.

— Приветствую, — отозвался я и вежливо поклонился.

Судя по тому как любезно склонил голову Лорд Нисида, мой жест был принят с благосклонностью. Мужчина был одет в одежды белого цвета. Он сидел со скрещенными ногами на низкой, плоской платформе сколоченной из лакированных досок, представлявшей квадрат со стороной футов двенадцать, установленный посреди его павильона. По обе стороны от него лежали два меча с большими, немного искривлёнными эфесами обёрнутыми шёлком и изогнутыми клинками. Один был короче другого, а более длинный мало чем отличался того, который Таджима носил заткнутым за пояс режущей кромкой вверх. Черты лица Лорда Нисиды были совершенны, даже деликатны, в том смысле, в каком может быть совершенно и деликатно тщательно отточенное оружие, например, как более короткий клинок, что лежал около него.

— Я надеюсь, что ваше путешествие сюда было приятным и прошло без происшествий, — продолжил Лорд Нисида.

— Да, — кивнул я, подумав, что оно, конечно, было значительно менее приятно для девушек, поскольку те были связаны, закрыты капюшонами и большую часть маршрута шли за нами на поводке.

— Я также полагаю, что ваши апартаменты, хотя и прискорбно примитивны, вследствие грубого и временного характера нашего лагеря, вполне приемлемы.

— Полностью приемлемы, — заверил его я.

— Я рад слышать это, — сказал Лорд Нисида.

— Вы, конечно, уже познакомились, — добавил он, — с нашим доверенным и верным слугой, Таджимой.

— Да, — подтвердил я.

— Надеюсь, что его служба была удовлетворительной.

— В высшей степени удовлетворительной, — ответил я.

Таджима стоял чуть позади и правее меня.

— Он проходит обучение, — сообщил мне Лорд Нисида.

— Я более чем уверен, что он преуспеет в этом, — сказал я.

— Посмотрим, — кивнул Лорд Нисида. — Ему ещё многому предстоит научиться. Мы благодарны, что Вы соизволили принять наше приглашение в тарновый лагерь.

— Для меня это было удовольствием, — заверил его я.

Я слышал крики тарнов, явно находившихся где-то поблизости, но пока не видел ни одного, ни в лагере, ни взлетающим, ни заходящим на посадку.

На лице Лорда Нисиды появился намёк на улыбку.

— А разве это не было моим удовольствием? — поинтересовался я.

Его глаза на миг словно набежала тень.

— Это было бы прискорбно, — сказал он.

Рядом с ним, по правую руку, так же, как и он сам со скрещенными ногами, сидел мужчина, всё время разговора остававшийся бесстрастным. Причём он был не из «странных людей». Это был светловолосый, коротко стриженый мужчина с почти квадратными, тяжёлыми чертами лица. Он был одет в неофициальную, коричневую одежду, которая, в частности, не несла на себе признаков касты. Насколько я понял, это и был тот посланник, прибытия которого так ждал Лорд Нисида. Я рискнул предположить, что это и есть агент кюров, который мог бы изображать из себя агента Царствующих Жрецов. Однако, это оказался не Сулла Максим.

По краям лакированной платформы, по одному с каждой стороны, восседали два ларла. Позади Лорда Нисиды, но не поверхности платформы, стояли шестеро из «странных людей», вооружённые глефами, неким гибридом меча и копья, длинными, порядка двух с половиной футов, изогнутыми клинками, закреплёнными на крепких шестах. По-видимому, это было оружие их пехоты, которое можно было использовать, как в качестве колющего, так и рубящего, но вряд ли, оно годилось как метательное. Хотя я и не видел трудность в том, чтобы поднырнуть под такой клинок, но вынужден был признать, что оно было чрезвычайно опасно, особенно, если имеешь дело с двумя бойцами вооружёнными таким оружием, поскольку уйдя из-под атаки одного, вероятно, окажешься уязвимым для удара второго. Поскольку глефа наиболее эффективно работает вперёд или влево от солдата, конечно, если он правша, то можно было бы попытаться держаться правее бойца вооруженного таким образом. Позади и слева от Лорда Нисиды стояли две женщины, как и их мужчины, заслуживавшие того, чтобы быть причисленными к «странным людям». Обе были по-настоящему красивы, полностью одеты, но, в отличие от большинства гореанских свободных женщин, особенно представительниц богатых слоёв населения или высших каст, они не скрывали своих лиц под вуалями. Их одежду, как я подозревал, на Земле назвали бы кимоно, в любом случае, в дальнейшем для таких предметов одежды я буду использовать это слово. Предмет одежды, который носил Лорд Нисида, я, для простоты, также буду именовать кимоно. Что интересно, и то и другое одеяние в гореанском тоже имеет одинаковое название — корти. Женское кимоно довольно сильно отличается от того, что носят мужчины. Кимоно мужчины — одежда простая, но по-своему изящная, и главное свободная, не стесняющая движений. Женское кимоно гораздо уже, особенно от талии книзу, настолько, что женщина вынуждена делать короткие, изящные шажки, что делает её походку необычной и приметной. У одежд гореанской свободной женщины, при всей их многослойности и тяжести, кромка подола намного шире, что предоставляет большую свободу движений. «Странные люди», кстати, не позволяют носить кимоно своим девушкам в ошейниках. В этом, конечно, нет ничего удивительного, ведь это животные.

А вот были ли они примером «контрактных женщин», о которых говорил Таджима, вопрос пока оставался открытым. В любом случае обе они были на платформе рядом с Лордом Нисидой, что предлагало некий статус, хотя и явно зависимое положение. Мне казалось ясным, что ни одна из них не была, если можно так выразиться, Убарой, той с кем Убар разделил бы трон, если не свою власть. Но также ни одна их них не казалась «женщиной показа», «женщиной-трофеем» или чем-то подобным. В высоких городах «рабыни показа», явление не редкое. Например, паланкин богатого горожанина, несомый рабами, может сопровождаться одной, а то и двумя цепочками «рабынь показа», одетых в одинаковые туники, закованных в наручники и скованный цепью за шеи. Они — демонстрируют богатство своего хозяина. Точно так же рабынь могли бы выставить к подножия трона Убара, раздетых и закованных в цепи. Обычно в таких случаях используются бывшие, плененные во время войны. Например, высокопоставленные женщины, дочери Убара, побежденного в сражении, а ныне рабыни его победителя, могут быть продемонстрированы в качестве подтверждения силы и умения полководца.

— Я смотрю, у вас прекрасная рабыня, — заметил Лорд Нисида.

Сесилия последовала за мной в павильон, однако, войдя внутрь, она приняла, как и положено, в присутствии свободных людей, первое положение почтения. Она встала на колени подле меня, но немного позади и слева, склонившись вперёд в поклоне, опустив голову между прижатыми к земле ладонями рук. Во втором положении почтения от рабыни требуется лечь на живот, опять же положив руки по обе стороны от головы.

— Спасибо, — поблагодарил я его за комплимент моему вкусу.

— Пожалуйста, позвольте ей встать на колени, — попросил Лорд Нисида.

— На колени, — скомандовал я Сесилии, и девушка поднялась, выпрямив спину, подняв голову, положив руки на бёдра, но держа колени скромно сжатыми, что соответствовало сложившейся ситуации.

— Превосходно, превосходно, — прокомментировал Лорд Нисида. — Какая она привлекательная.

Я же присмотрелся к двум женщинам «странных людей», стоявшим на лакированной платформе. Их внимание было приковано к Сесилии, но я не заметил каких-либо признаков зависти, враждебности или ревности. Это очень отличалось от того, как смотрят на рабыню гореанские свободные женщины. Те относятся к рабыне как уязвимой, но ненавистной сопернице, конкурировать с которой за интерес мужчин они не могут даже начать. Эти же две женщины, казалось, смотрели на Сесилию скорее, как можно было бы смотреть на красивое домашнее животное, несомненно очень интересное для мужчин, но в действительности не представляющее для них и их положения какой-либо угрозы. Позже я выяснил, что они действительно были «контрактными женщинам», которых часто ещё девочками, продавали в дома удовольствий, зачастую их родители. Иногда, они продавали себя такому дому сами, чтобы обучаться искусствам удовольствий, например, музыке, танцам, пению, ведению беседы и многому другому. Поскольку их контракты можно было перекупать и перепродавать, то фактически они были рабынями, но таковыми не считались. Они занимали понятную, принятую и весьма уважаемую нишу в их обществе. Они не были одеты в туники, на них не было клейм, они не носили ошейников и так далее. В общем, они не были «ошейниковыми девками». Они расценивали себя, без высокомерия, но вполне обоснованно, намного выше девушек в ошейниках. С их точки зрения, они, в целом, находились в разных категориях. «Ошейниковая девка» считалась животным, которое можно было отправить на солому в конюшню, и которой не позволили бы даже близко подойти к окрестностям дома удовольствий. Ошейниковая девка была невежественна даже в самых простых вещах, вроде правил чайной церемонии, тонкого символизма создания букетов и прочих нюансов. Она была бы малоинтересна для джентльмена, за исключением рабского труда и своего извивания, вздохов, стонов, спазмов и криков в его руках. Конечно, контрактные женщины знали о привлекательности для мужчин простых ошейниковых девушек, но они не видели в них конкуренток. Когда, утомлённый проблемы мира, мужчина захочет провести неторопливый, изящный вечер, способный удовлетворить его различные культурные, физические, интеллектуальные и эстетические чувства, его выбором будет не ошейниковая девка, а женщины, обученные успокоить и восхитить его традиционными и культурными манерами. Что интересно, хотя я предполагаю, что в этом правиле хватает исключений, женщины «странных людей», кажется, в целом смирились, и будут даже ожидать, что их мужчины ищут удовлетворение вне стен их собственных жилищ. Думаю, с этим вопросом не связано ничего культурно отвратительного. Поскольку многие компаньонские соглашения были устроены между семьями, из соображений не любви или даже привлекательности, но в первую очередь из соображений богатства, престижа, статуса и так далее, а мнение молодых людей в данном вопросе зачастую вообще не рассматривается, то это, как мне кажется, можно понять. Спокойствие компаньонки или её понимание и терпимость в этом вопросе, резко контрастирует с тем, что ожидалось бы в случае, скажем, гореанской свободной спутницы, которая, обычно, сочтёт подобное поведение возмутительными и нетерпимым. Например, я плохо себе представляю, чтобы она покорно согласилась оплатить счёт, пришедший к ней из дома удовольствий, имеющий отношение к приятно проведённому её компаньоном вечеру. В свете этих соображений до той степени, до которой они могли бы применяться, должно быть ясно, почему «контрактные женщины» не слишком волновались из-за девок ошейника. Во-первых, они расценивают последних, как существ далеко ниже себя, и таким образом, едва ли способным войти в категорию их конкуренток, а во-вторых, насколько я понимаю, они разделяют общее мнение женщин «странных людей», а именно, что их не должно заботить, что мужчина сорвёт цветок, если можно так выразиться, там где ему захочется, скорее от него этого стоит ожидать. Однако, если контрактная женщина влюбится в клиента, она, поскольку ничто человеческое ей не чуждо, будучи совершенно беспомощной в своём контрактном статусе, понятно, могла бы негодовать на его интерес, скажем, к другой контрактной женщине, или, даже, как бы это ни показалось абсурдно, к ошейниковой девке.

В любом случае ни одна из этих двух женщин, которых я принял за контрактных женщин, не заинтересовалась Сесилией, по крайней мере, не уделила ей много внимания. Безусловно, они не могли не признать, что она была привлекательна, соответственно, могла бы представлять интерес, и даже большой интерес для мужчин, но какое им до этого дело? Она другая. Она ничто. Она ошейниковая девка.

Лорд Нисида повернулся к человеку, сидевшему по правую руку от него, и сказал:

— Нашего друга Тэрла Кэбота встретили и привели его к месту его рандеву с Таджимой, как и было запланировано, двое.

— Верно, — кивнул коротко стриженый блондин.

— Была ли одна их этих двоих, — спросил Лорд Нисида, — отобрана в соответствии с нашим договором?

— К её отбору подошли с большой заботой, — ответил белокурый мужчина. — На ней остановились после тщательного опроса и внимательных исследований более чем двухсот кандидатур. Всё было сделано согласно вашим требованиям.

— Вы выбирали лично? — осведомился Лорд Нисида.

— Я не доверил бы это дело кому-либо другому, — заверил его блондин.

— Соответствующее прошлое, соответствующие особенности, эгоизм, амбиции, жадность, нехватка щепетильности и всё такое?

— Разумеется, — подтвердил его собеседник.

— То есть мои пожелания будут удовлетворены? — уточнил Лорд Нисида.

— Я думаю, что Вы будете довольны, — предположил он. — Честно говоря, два бизнесмена, работающих на нас согласились с моим мнением.

— Превосходно, — потёр руками Лорд Нисида.

— Второй не имел особого значения, — добавил блондин.

— Верно, — кивнул Лорд Нисида, а потом повернулся к нам и позвал: — Таджима.

— Да, — откликнулся тот.

— Другой свою задачу выполнил, когда пришёл на точку рандеву, — сказал Лорд Нисида. — Но насколько я понимаю, он сейчас находится в лагере. Почему Ты его не убил?

— Мне было противно пачкать свой меч низшей кровью, кровью слабака, — объяснил Таджима. — Я собирался оставить его животным, но Тэрл Кэбот, тарнсмэн и наш гость, пожелал, чтобы ему было разрешено сопровождать нас.

— Понятно, — кивнул Лорд Нисида. — В таком случае, Ты всё сделал правильно, приведя его в лагерь.

Таджима немного склонил голову, признавая суждение Лорда Нисиды.

— Мы можем избавиться от него позже, — заявил Лорд Нисида.

— Я уверен, — сказал я, — он ещё может быть полезен.

— В этом лагере нет места, — нахмурился Лорд Нисида, — ни для трусов, ни для слабаков.

— Возможно, он ни то, ни другое, — пожал я плечами.

— Позовите его сюда, — приказал Лорд Нисида. — Вложите меч в его руку и поставьте его против нашего слуги Таджимы.

— Но он менее чем неопытен, — возмутился я. — Он вообще ничего не знает о мече.

— Позовите его, — потребовал Лорд Нисида, не обращая внимание на мои слова.

— Я протестую, — предупредил я.

— Позовите его, — повторил Лорд Нисида, причём, весьма любезно.

Его отношение слегка приободрило меня.

Вскоре Пертинакса ввели в павильон. Очевидно, он был где-то поблизости, что дало мне повод полагать, что и Мисс Вентворт также должна уже быть рядом, хотя, возможно, ей ещё не дали разрешения войти внутрь.

Один из длинных, изогнутых мечей, с большой рукояти которого свисал цветной шнур, заканчивавшийся синей кисточкой, был вложен в руки Пертинакса. Тот со страхом уставился на оружие. Таджима же отступил от него и плавно вытащил свой собственный клинок, который тут же взял двумя руками и принял то, что для такого оружия, очевидно, было положением «к бою». Положение казалось формальным и довольно стилизованным, тем не менее, его невозможно было с чем-либо перепутать, такой готовностью и угрозой от него веяло.

— Ты будешь драться, — сообщил Лорд Нисида землянину. — Один из вас должен умереть. Приготовься к бою.

Пертинакс бросил на меня взгляд полный замешательства и страдания. Но он не повернулся и не побежал. Признаться, во мне даже зашевелилось что-то вроде гордости за него. Правда, я не думал, что он добрался бы до выхода из павильона. На его пути стояли четверо, двое с глефами и двое с мечами.

Таджима начал было кружить вокруг Пертинакса и даже сделал два ложных выпада. Его противник неуверенно поднял свой клинок, но затем снова опустил, склонив голову.

— Теперь убей его, — велел Лорд Нисида Таджиме.

Мне вспомнилось, что он говорил, что Таджима учился.

Молодой человек отступил от Пертинакса и, встав лицом к Лорду Нисиде, сказал:

— Лорд, лучше прикажите мне зарезать привязанного верра.

Таджима стоял спиной к Пертинаксу, но моего опыта хватало, чтобы заметить, что каждый его нерв был напряжён, он был подобен лезвию меча или застывшему пламени.

Я верил, что Пертинакс не станет ничего предпринимать.

Таджима казался полностью расслабленным, от него веяло презрением и даже праздностью. Само его положении казалось оскорблением.

Но я верил, что Пертинакс воздержится от каких-либо действий, и через мгновение мне стало ясно, что Пертинакс не станет использовать благоприятный момент.

Улыбнувшись про себя, я внезапно, почти неслышно, быстро двинул ногой по земле.

Таджима обернулся немедленно. Его меч был готов отразить удар.

Его действие было настолько быстро, что даже я, знакомый с реакцией воинов, которые часто живут на грани жизни и смерти, восхитился им. А у Пертинакс от неожиданности перехватило дыхание. Его меч всё так же несчастно смотрел в землю.

— Ему можно разрешить жить, — заключил Лорд Нисида, — в течение какого-то времени.

Один из охранников вытащил оружие из рук Пертинакса.

— Хорошо сделано! — похвалил я Пертинакса.

— Но я же ничего не сделал, — растерянно сказал он.

— Именно поэтому Ты всё ещё жив, — пожал я плечами, а потом, повернувшись к Лорду Нисиде, сказал: — Благодарю вас, великий лорд.

Тот чуть заметно склонил голову.

Таджима же вернул свой меч за пояс.

Пертинакс отступил назад. Его заметно потряхивало.

— Теперь, если можно, — обратился я к Лорду Нисиде, — хотелось бы поговорить о важных вопросах.

А вопросов, требовавших разъяснений у меня накопилось предостаточно. Что здесь происходило? Почему я был высажен именно здесь? Что я должен был здесь делать? Чего от меня ожидали? Понятно, что всё это имело некоторое отношение к тому факту, что я был тарнсмэном, но, кроме этого, я понимал очень немного или, точнее, ничего.

— Согласен, — кивнул Лорд Нисида, — мы должны поговорить о важных вопросах, и вскоре мы это сделаем, но сначала мы должны уделить внимание к вопросу, который неважен.

Я отступил на шаг назад.

Тем временем Лорд Нисида посмотрел на белокурого мужчину, одетого в тунику неопределённого коричневого цвета, который не много говорил, но был очень внимателен ко всему, что происходило в павильоне. Своим видом сонной флегматичности он немного напоминал безразличных ларлов, сидевших по краям платформы. Я надеялся, что их хорошо накормили, прежде чем привести сюда.

— Я думаю, что Вы будете довольны, — заверил его блондин.

Лорд Нисида перевёл взгляд на Таджиму.

— Мы подумали, что было бы подходяще, — сказал тот, — если бы один агент, Мистер Грегори Вайт, представит другого агента, и по совместительству свою начальницу и коллегу, Мисс Маргарет Вентворт.

— Гре-гор-и-вайт и Мар-гар-ет-вент-ворт, — по слогам повторил Лорд Нисида. — Эти варварские имена такие трудные. Пожалуйста, продолжай.

Таджима вежливо поклонился, и затем кивнул Пертинаксу, давая понять, что тот должен следовать за ним, и направился к выходу их павильона. Вскоре после этого внутрь была введена невысокая фигура, полностью, с головы до пят, закутанная в большой кусок белой реповой ткани. С обеих сторон от фигуры возвышались охранники. Пертинакс шёл немного впереди и левее, а Таджима позади.

Наконец, вся группа остановилась перед платформой или постаментом.

Лорд Нисида слегка наклонился вперёд.

Невысокая фигура, как уже было отмечено выше, была скрыта с головы до пят реповой ткани.

Я предположил, что это должна была быть Мисс Вентворт, по крайней мере, рост, миниатюрность форм и реповая ткань указывали на это. Однако я ожидал, что Мисс Вентворт войдя в павильон, сразу проявит своё нетерпение и вокальные данные, а эта фигура сохраняла спокойствие и молчание. Так что я не исключал, что это могла быть и не она.

Судя по размерам фигуры и намёкам на скрытые под тканью формы, казалось ясным, что это была женщина, причём, вполне возможно, такая, за которую мог бы начаться энергичный торг на аукционе.

Я мог видеть, что материя была собрана в узел перед её телом, и удерживалась там изнутри двумя маленькими кулачками. Кроме того, было заметно, что женщина была босой.

Это должна быть Мисс Вентворт, но её молчание удивляло. По крайней мере, я от неё этого не ожидал. Возможно, она не понимала, что уже находилась в павильоне, и стояла перед постаментом Лорда Нисиды.

Мисс Вентворт очень смущала её туника, особенно после того, как я слегка изменил её, приведя к тому виду, который больше всего нравится мужчинам. Похоже, она расценила этот простой, изящный предмет одежды, как не только чрезмерно короткий, но и как непередаваемо оскорбительный. Также, насколько я понимаю, она подозревала о том влиянии, которое это могло оказать на мужчин, и это не могло не вызвать её серьёзной озабоченности.

Пожалуй, тут она была права. Любой мужчина, увидев её в таком наряде, несомненно, заключил бы, что она была точно тем, чем казалось, то есть рабыней.

И кто мог предсказать, что может за этим последовать?

Думай, что будет правильно, вставить здесь небольшое поясняющее примечание.

Дело в том, что гореанская свободная женщина, привыкшая к срывающим одеждам и вуалям, будучи униженной до неволи и одетой только в тунику, вынужденная ходить не только с обнажённым лицом, ввиду запрета носить вуаль, но ещё и одетой предельно откровенно, могла бы быть близка к смерти от стыда от того, что её увидят в таком виде. А вот у девушки с Земли столь эмоциональная реакция на короткую или отрытую одежду будет намного менее вероятной. Например, она знакома с мини-юбками, купальниками для загара и пляжного отдыха и многими другими видами современной одежды. Фактически, типичная гореанская рабская туника выглядит даже более скромно, чем большая часть того, с чем можно было бы столкнуться около бассейна на различных курортах, отелях, спортивных центрах и так далее. Приемлемость такой одежды для земной женщины гореанами, склонными к некоторому ханжеству в таких вопросах, разумеется, исключая рабынь, обычно принимается в качестве доказательства пригодности женщин Земли для ошейника. Любая гореанская женщина, появись она в таком виде публично, будет сочтена «ищущей ошейник». В такой ситуации государство может взять её в свои руки, заклеймить и продать. Нужно ли говорить о том, характер большой части земного женского нижнего белья только подтверждает мнение гореан и женщинах Земли? Рассмотрите миниатюрность, прозрачность и мягкость таких предметов одежды. Разве те, кто надевают их на себя, не являются тайными рабынями, только и ждущими своих рабовладельцев? Так что землянкам, попавшим на Гор, ещё предстоит изучить позорность и унизительность туники, что, впрочем, не слишком трудно сделать, стоит только присмотреться к контрасту между своей одеждой, и тем во что одеты свободные женщины, чтобы понять, как на тебя смотрят. Тогда они тоже научатся плакать от стыда от того, что их выставляют напоказ. Конечно, это будет всего лишь временная фаза, поскольку, вскоре рабыня, хоть варварка, доставленная сюда для продажи, хоть бывшая гореанская свободная женщина, униженная до неволи, обнаруживает, какой особенной, отличающейся и замечательной она вдруг стала, став простой рабыней. Они приходят к пониманию того, что они теперь желанны, как никогда прежде. Они начинают смотреть на свободных женщин как на опасные, но трогательно несчастные, подавленные существа. Они боятся свободных женщин, но, одновременно, по-своему жалеют их, поскольку им неизвестны экстазы, удовольствия и радости рабыни. Они приходят к новому пониманию своих тел, к миру с ними, возможно впервые в своей жизни, они радуются им и любят их, и начинают видеть их восхитительный и прекрасный контраст на фоне суровости и мощи, грубости и жёсткости мужских тел, которым они будут вынуждены подчиниться. Они приходят к пониманию великолепной взаимозависимости природы, и своей прекрасной роли в этой взаимозависимости. Они теперь стали самими собой и ничем более, поскольку они, наконец, пришли к пониманию своей выдающейся ценности, даже притом, что они могут быть проданы не больше, чем за пригоршню медных тарсков. Рабыня знает, что она красива и желанна. Соответственно, она вскоре она начинает ходить счастливо и красиво, как ходит желанная женщина, как самая желанная из всех женщин, как рабыня, как кто-то, за кого мужчины готовы заплатить. Она теперь носит тунику или камиск? Ну и замечательно! Её больше не тревожит то, что её красота нагло выставлена напоказ. Наоборот, она теперь довольна этим! «Заметьте меня, Господа. Посмотрите на меня! Это та, на кого вы надели ошейник!» Красивое женское тело перестало быть тем, что следует прятать, как если оно было пятном или шрамом, чем-то, чего, как предполагается, надо стыдиться, а не тем, что следует принимать и наслаждаться. Итак, рабыня теперь радуется своей красоте. Она со всем своим женским тщеславием смакует тот факт, что её красота теперь, волей мужчин, но и её желанием тоже, демонстрируется для их удовольствия. И вот она, рабски одетая, появляется на публике. Рабыни города являются самыми красивыми и заметными его достопримечательностями. Любуйтесь на них на улицах и рынках! Как они волнующи, как красивы! Да разве может красота рабыни, которая так бесстыдно щеголяет ею перед господином, не соблазнить его взять её в свои руки! Как это мучает его и заводит! И эти, откровенно одетые, гибкие самки слина хорошо знают о том, что они делают. Они хорошо знают о той власти, которая скрывается в лодыжке или повороте головы. И пусть рабовладельцы нередко связывают и секут своих рабынь за их дерзость и тщеславие, зато потом, у его ног они смогут предложить свою красоту, жалобно напоминая, что всё это принадлежит ему, и что он может сделать с этим всё, чего бы ему ни захотелось. Разве они порой не улыбаются или даже смеются под плетью, скажем, до третьего или четвертого удара, получив неопровержимые доказательства своего влияния на него.

И я подозревал, что Мисс Вентворт с благодарностью сдёрнула с себя тунику и обрадовалась отрезу ткани, как спасению, в ожидании получения подходящего одеяния. Её озабоченность тем, чтобы появиться перед Лордом Нисидой как можно скорее и потребовать вернуть её на Землю без дальнейших проволочек, несомненно, предопределило её решение воспользоваться любым, что сошло бы за одежду, пусть простым куском ткани, лишь бы свет не был направлен сзади, сделав его прозрачным. В любом случае, я почти не сомневался, что под тканью не может быть никого другого, кроме Мисс Вентворт собственной персоной.

Безусловно, она по-прежнему должна была быть в ошейнике. Я проследил за этим.

Но с другой стороны, могло ведь быть и так, что это была не Мисс Вентворт. Вошедшая действительно казалась слишком молчаливой. На мой взгляд, это было необычно для Мисс Вентворт, не только по причине её предрасположенности и индивидуальных особенностей, но из-за её взвинченности и острого желания предъявить свои требования.

В любом случае эта тайна, если это была тайна, вот-вот должна была быть рассеяна.

Лорд Нисида сделал едва заметный жест правой рукой, и Таджима аккуратно поднёс руки к той части ткани, которая была обёрнута вокруг головы и лицу укутанной фигуры.

Как только она почувствовала, что руки молодого человека коснулись материи, изнутри донеслась череда недовольных, но нечленораздельных звуков.

Теперь появилось, по крайней мере, одно объяснение молчаливости миниатюрной фигуры.

Рабыня может просто получить приказ соблюдать тишину, и она будет молчать ровно до тех пор, пока ей снова не разрешат говорить. С другой стороны, свободной женщине, или женщине, которая полагает, что она свободна, может потребоваться что-то большее.

Наконец, Таджима аккуратно убрал ткань с головы фигуры. Ну что ж, это, действительно, была Мисс Вентворт, сердито замотавшая головой, словно собиралась как можно быстрее избавиться от складок ткани.

Блондинка принялась дико озираться, её встревоженный взгляд заметался по внутренностям павильона. Она издала сдавленный испуганный звук, и её ноги подкосились. Упасть ей не дали два охранника, схватившие её за спрятанные под тканью плечи и удержавшие ей вертикально. Её страх, был достаточно понятной реакцией на зрелище двух ларлов, замерших по сторонам платформы. Возможно, она никогда не видела ларлов прежде. Но даже если бы она и была знакома с этими огромными хищниками, то нахождение поблизости от них, когда они не отделены от тебя толстыми прутьями решётки или, скажем, не прикованы крепкими цепями, было достаточно серьёзным испытанием, способным заставить забиться быстрее сердце, даже более опытное и крепкое чем её. В любом случае, я, признаться, разделил с ней подобное нехорошее предчувствие, когда входил в этот павильон. Тот факт, что животные выглядели полусонными и, казалось, не вызывали особого беспокойства у остальных людей, присутствовавших в павильоне, конечно, значительно, если не полностью, успокоил мои опасения. Однако, не стоило забывать, что ларла полностью приручить невозможно. В нём, как и в тарне, бурлит дикая кровь. Кроме того, надо помнить о его инстинктах хищника. Ведь если Вы сделаете внезапное движение поблизости от него, он может чисто рефлекторно выбросить вперёд лапу, и Вы лишитесь кисти, а может и всей руки.

Мисс Вентворт продолжала отчаянно сжимать кулаки, удерживая ткань, не давая ей упасть.

Наконец, она успокоилась и выправила тело. До неё дошло, что эти два ларла, скорее всего, не представляют опасности. Вообще-то она сильно ошибалась, но это была рациональная догадка, основанная на том, что оба животных вели себя тихо, сидели на месте, и их присутствие, казалось, не беспокоило других присутствующих. Вероятно, женщина была бы не столь уверенна, знай она о ларлах больше. Очевидно, что эти два зверя были ручными ларлами, скорее всего, забранными у матери до того, как открылись их глаза, выращенными среди людей и обученными реагировать на определенные команды. С другой стороны, как уже было отмечено ранее, ларл никогда не приручается полностью. Тысячи поколений охоты и убийства дремлют, ждут своего часа, в каждой клеточке этих мохнатых, флегматичных гигантов.

Снова от Мисс Вентворт донеслись сдавленные, нечленораздельные звуки. В её глазах светилось что-то среднее между смущением, гневом и досадой. Её рот был широко открыт, ровно настолько, чтобы в нём поместился шар, закреплённый на месте ремешками, скреплёнными пряжкой на тыльной стороне её шеи.

Это — очень смущающий и оскорбительный кляп, особенно для гордой женщины. Действительно, она выглядит смешно или глупо, с широко открытым ртом, из которого торчит шар, избавиться от которого не получается при всём желании. Обычный гореанский кляп, прикреплённый к капюшону или нет, состоит из мягкой затычки и завязок или ремешков. Такая конструкция весьма эффективно глушит звуки и обычно используется, если, скажем, необходимо пронести связанную пленницу между спящими охранниками, скрыть закованную в наручники женщину в фургоне, пробирающемся через ворота города или в других похожих ситуациях. Пленница такого устройства может издавать только тихие, жалобные звуки. Обычный код в таком случае, если её следует допросить: один звук — «Да», и два «Нет». Кляп, закрепленный на Мисс Вентворт, напротив, позволяет издавать достаточно громкие звуки, и не годился бы для обычных ситуаций, в которых принимаются во внимание, прежде всего, вопросы тишины и безопасности. Тем не менее, он делит с общим кляпом одно неоспоримое достоинство, оно делает членораздельную речь невозможной. Когда женщина не может говорить, она обычно чувствует себя подавленной и беспомощной. Завязанные глаза или капюшон, в принципе, производят подобный эффект. Однако шаровой кляпа имеет один эффект, которого нет у обычного кляпа. Дело в том, что он заставляет женщину казаться смешной, с широко открытым ртом и торчащим из него шаром. Это наносит удар по тщеславию женщины, в результате чего она часто становится очень послушной, в надежде на то, что её как можно скорее избавят от этого неуважения. Впоследствии, простого хмурого взгляда или брошенного слова, может оказаться достаточно, чтобы заставить её замолчать. Она же не хочет снова подвергнуться оскорблению шара и ремня. Возможно, она запомнит, что не стоит говорить, если мужчины того не желают. Раз уж мы коснулись темы кляпа, то можно будет её развить и упомянуть ещё кое-что. Они могут быть закреплённым на месте, а могут быть просто палкой, которую женщине приказали держать в зубах и запретили уронить. Однако, и шар, и прикушенная палка в целом безопаснее обычного мягкого кляпа, поскольку они позволяют дышать через рот. Пленницу никогда нельзя оставлять без присмотра, если на ней использован обычный кляп. Например, в случае определенных недомоганий, скажем тошноты, кляп должен быть удалён немедленно. Пленницу же следует благополучно доставить в ваши цепи, а не потерять по дороге.

Шар в прекрасном, но широко распахнутом рту Мисс Вентворт был синим, а ремешки, которые его удерживали на месте — жёлтыми. Цвета работорговцев.

Мисс Вентворт теперь соблюдала тишину, абсолютную, по-видимому, не желая и дальше выставлять себя на посмешище.

Она бросала жалобные взгляды на Лорда Нисиду, в которых уже было меньше гнева и больше мольбы. Конечно, он ведь должен понять тяжесть её положения, и сжалиться над нею.

Похоже, предположил я, она теперь поняла кое-что о том, что значит, быть во власти мужчин. Она продолжала плотно сжимать ткань в своих кулаках, а тем временем двое охранников придерживали её за плечи.

Я отметил покраснение на левой стороне её лица и некоторое загрязнение на ткани в районе её коленей.

Палец Лорда Нисиды чуть шевельнулся, указывая, что столь смущающее женщину препятствие для её речи можно было удалить.

Она сердито посмотрела на одного из охранников, того что справа, и в её взгляде мелькнуло что-то вроде мстительного триумфа.

Я предположил, что, должно быть, именно он был тем, кто проследил за её неудобством и замешательством. Таджима, неторопливо и аккуратно, расстегнул пряжку, извлёк кляп и вручил его охраннику, стоявшему по левую руку от Мисс Вентворт. Тот сразу прибрал его в свой кошель. По-видимому, это он предоставил данный аксессуар своему коллеге.

— Лорд Нисида! — воскликнула блондинка.

— Пожалуйста, — заговорил Таджима из-за её спины, — сохраняйте пока молчание. Вы ещё не были представлены.

— Я сама могу себя представить! — сердито выкрикнула она, прижимая ткань ещё плотнее к себе. Две контрактные женщины не без интереса смотрели на неё. Я предположил, что им было в новинку, что женщина говорила с мужчиной в таком тоне.

Но Лорд Нисида только улыбнулся и чуть заметно, отрицательно покачал головой, а затем поднял руку в доброжелательном, но предостерегающем жесте.

— Тогда представьте меня! — в ярости потребовала Мисс Вентворт.

— Один момент, — сказал Таджима и потянулся к её волосам.

— Что Вы делаете? — возмутилась она.

— Пожалуйста, — вежливо попросил Таджима.

Он вытащил волосы Мисс Вентворт из-под покрывала и сначала поднял их в стороны, продемонстрировав их длину и блеск, а затем тщательно уложил за спиной, равномерно распределив по ткани.

Лорд Нисида кивал, явно довольный увиденным.

Я отметил также интерес двух контрактных женщин, стоявших на возвышении позади и левее Лорда Нисиды. Похоже, они, учитывая их предполагаемое происхождение, видели немного примеров таких волос, длинных, блестящих, шелковистых рыжих или вообще светлых волос.

Таджима, казалось, удовлетворенный делом своих рук, отступил на шаг назад.

А вот Мисс Вентворт, выглядела так, словно в ней уже клокотала и бурлила ярость.

Наконец Таджима повернулся к Пертинаксу и вежливо попросил:

— Мистер Вайт, пожалуйста, окажите нам честь и представьте Мисс Вентворт Лорду Нисиде.

— Сделай это поскорее, болван, — бросила блондинка.

— Лорд Нисида, — объявил Пертинакс, — перед вами мисс Маргарет Вентворт.

Лорд Нисида немного склонил его голову, любезно признавая её присутствие.

— Меня заставили ждать, — тут же заговорила женщина. — С какой стати?

— К сожалению, прежде чем у нас появилась возможность уделить время вашему августейшему присутствии, нам было необходимо проявить внимание к некоторым определённым незначительным деталям наших дел, — ответил Лорд Нисида.

— Задержка, была оскорбительна и непростительна, — заявила она. — Я вижу, что неотёсанный воин, полуголая никчёмная рабыня и мой служащий, Вайт, оказались здесь раньше меня. Между тем, именно у меня приоритет перед каждым из них. Очевидно, что никакие дела не могут быть важнее моего.

— И каково же ваше дело ко мне? — поинтересовался Лорда Нисида.

— Прежде всего, — сказала Мисс Вентворт, — давайте разберёмся с тем, что меня не только держали снаружи, заставив ждать, но ещё подвергли насилию!

— Да что Вы говорите? — покачал головой Лорд Нисида.

— Я потребовала впустить меня, но получила отказ от этого животного, — пояснила блондинка, кивнув на одного из охранников, стоявших по бокам от неё. — От меня потребовали замолчать, чего я делать не собиралась. А потом меня ударили! Ударили!

Теперь я понял причину покраснения на её левой щеке. По-видимому, она получила пощёчину, шлепок открытой ладонью. Женщин не бьют кулаком, как могли бы ударить мужчину.

— Я даже представить себе не могла, что кто-то посмел бы поднять на меня руку, — возмущённо заявила она. — Когда я выразила своё негодование и предупредила его, что прослежу, чтобы он был примерно наказан. Вместо извинений он вставил мне в рот это отвратительное, унизительное устройство, которое Вы видели. А затем меня вынудили встать на колени. Меня, свободную женщину! Я должна была ждать снаружи, неспособная говорить, да ещё и стоя на коленях, в ожидании пока меня не пропустят внутрь.

— Прискорбно, — признал Лорд Нисида.

Теперь стали понятны грязные пятна в районе её коленей. Выходит, всё это время она простояла на коленях. Учитывая личность, происхождение и понимание ситуации Мисс Вентворт, я мог понять её расстройство и возмущение.

Впрочем, она, конечно, сама виновата в большей часть того, если не во всём, что навлекла на себя.

Послушную рабыню, разумеется, почти никогда бы не ударили. В этом не было бы никакого смысла. Точно так же, если бы она стояла на коленях, скажем, скрытая под капюшоном, то не придала бы этому особого значения, поскольку она — рабыня, а рабыня, как правило, знает, что с ней будет сделано всё, что рабовладельцу понравится.

— А потом, — продолжила Мисс Вентворт, — когда меня поставили на ноги, и я уже приготовилась войти внутрь, мне на голову натянули покрывало так, что, я не могла видеть куда иду!

— Это распространено, — пояснил Лорд Нисида, — когда такая как Вы должна быть представлена перед даймё.

— Что? — не поняла Мисс Вентворт.

— Лорд, — сказал Таджима.

— Что значит, такая как я? — спросила блондинка.

— Да, — поддакнул Таджима.

Это мало чем отличалось от практики при дворах некоторых Убаров, когда ему представляют подарок определённого вида или дань.

Позже я узнал, что даймё, или «великие имена» были вассалами сёгуна, верховного лорда, обычно военного правителя, имеющего в своём распоряжении армию. Номинально сёгун подчинялся императору, однако роль последнего была в значительной степени церемониальной, а истинная власть, как это обычно случается, была в руках тех, кому подчинялись мужчины с оружием.

— Я по праву обвиняю это животное, — заявила Мисс Вентворт. — Он ударил меня, он лишил меня возможности говорить, да ещё и посредством оскорбительного предмета, закреплённого в моем рту, и он поставил меня перед ним колени. Я, на коленях, перед мужчиной! Я требую его наказать. Он должен быть убит или запорот до полусмерти!

— Так каково ваше дело ко мне, о котором Вы так хотели поговорить? — осведомился Лорда Нисида, направляя разговор в более конструктивное русло.

— А разве это не очевидно? — спросила блондинка.

— Пожалуйста, объясните, — предложил Лорд Нисида.

— Вы, я полагаю, слышали о мире, называемом Земля, — начала Мисс Вентворт.

— Да, — кивнул Лорд Нисида.

— Так вот, на Земле на меня вышел агент, несомненно, работавший на вас, — продолжила она, — и нанял меня от вашего имени за оговоренную компенсацию выполнить определённую работу по проведению в жизнь неких планов на этой планете, а именно, вступить в контакт с Тэрлом Кэбот и проследить, чтобы он прибыл на встречу с вашим агентом в зоне интересов города, называемого Порт-Каром. Чтобы осуществление этого проекта прошло без проблем, было решено, что я буду замаскирована под гореанскую рабскую девку. И я даже позволила одеть себя в оскорбительную отвратительную одежду этих холёных, никчёмных, похотливых, деградировавших, мелких животных. Чтобы маскировка была безупречной, нужен был кто-то, кто играл бы роль рабовладельца, и я потребовала, чтобы это был мой подчиненный. У меня не возникло каких-либо трудностей с подбором для этой роли подходящего слабака, незначительного служащего из той же самой компании, в которой я работала. Это был один из нескольких, безнадежно опьяненных моей красотой дураков, который стал бы слушаться меня, без сомнений и оговорок.

— Имеется в виду Мистер Вайт? — уточнил Лорд Нисида.

— Да, — подтвердила Мисс Вентворт. — И теперь я пришла выставить свои требования.

— Но, простите, — сказал Лорд Нисида. — Никто из моих агентов на контакт с вами не выходил.

— Я не понимаю вас, — растерялась женщина.

— Вы можете заварить чай? — поинтересовался он и добавил: — Должным образом?

— А это как? — озадаченно переспросила блондинка.

— А можете ли Вы правильно расставить цветы?

— Нет, — призналась она.

— Вы умеете играть на струнных инструментах, на лире, лютне, сямисэне?

— Нет, — ответила блондинка.

Я видел, что две контрактных женщины обменялись удивленными взглядами. Одна из них, та, что справа даже тихонько хихикнула. Её реакция явно не понравилась Таджиме, но девушка не казалась сколь-нибудь смущенной его неодобрительным взглядом.

Лорд Нисида вообще не посчитал нужным как-то реагировать на неучтивость контрактной женщины.

Как я узнал позже, эту женщины звали Сумомо, и Таджима интересовался её контрактом, но не смог себе этого позволить.

— Может быть, Вы умеете танцевать, — предположил Лорд Нисида.

— Нет, — снова ответила Мисс Вентворт.

Лорд Нисида, конечно, вряд ли имел в виду танцы, которые могли бы быть характерными для его собственной культуры. У Мисс Вентворт, по определению, не могло быть таких навыков. Они были совершенно чужды ей.

Скорее он должен был бы подразумевать, как мне казалось, гореанский рабский танец.

Впрочем, я нисколько не сомневался, что она точно так же ничего не знала и об этом виде искусства.

Я предположил, что танцы женщин «странных людей», должны быть прекрасны и основаны на богатых культурных традициях, однако я также был уверен, что они будут сильно отличаться от рабского танца известного на всём остальном Горе.

Хоть гореанский рабский танец может быть столь же тонким как раскрытие лепестков цветка, обычно он богато, обильно, явно, откровенно, нахально эротичен. Трудно представить себе, что женщина может быть более красивой чем в рабском танце, когда рабыня, босиком на песке, в круговороте прозрачного шёлка, в монистах, колокольчиках и ошейнике танцует перед сильными мужчинами.

Квалифицированная танцовщица обычно стоит хороших денег. Мне когда-то давно принадлежала одна такая, по имени Сандра. Я продал её перекупщику заработав на этом золотой тарн.

Многие рабовладельцы требуют от своих рабынь, научиться хотя бы основам такого танца. Думаю, не сложно догадаться, что является побуждением этого.

— А может, Вы искусны, — не отставал от неё Лорд Нисида, — в умении поддержать беседу?

— Нет, — буркнула Мисс Вентворт, — и я не понимаю смысла этих странных вопросов.

— Для чего же тогда Вы хороши? — спросил Лорд Нисида.

— Я не понимаю, — пожала она плечами. — Я выполнила свою часть сделки, и теперь требую причитающейся мне оплаты, а также чтобы меня проводили к некому месту, из которого я могу быть быстро возвращена на Землю в город Нью-Йорк. Пожалуйста, обеспечьте необходимую сумму как можно скорее, или проследите за её отправкой на Землю, поскольку я не намерена задерживаться здесь и тратить впустую своё время.

— Мы проследим, — заверил её Лорд Нисида, — чтобы ваше время не было потрачено впустую.

— Отлично! — обрадовалась блондинка.

— Но я боюсь, что это не в пределах моей власти, — продолжил мужчина, — обеспечить ваше возвращение на вашу планету.

— Но мне обещали! — возмутилась она. — Ваш агент или какой-то агент, который улаживал это дело! И вообще, я не понимаю, что здесь происходит.

Не трудно было заметить, что Мисс Вентворт теперь была не только озадачена, но напугана. Она, как было указано, выполнила свою часть сделки, пусть это и означало попросту предательство, и теперь она оказалась в чужой среде, о которой она немного, а точнее практически ничего не знала.

— Вайт, Вайт, — обернувшись воскликнула она, — что здесь происходит?

— Не будет никакого корабля, — развёл руками Пертинакс.

— Нет, нет! — закричала блондинка. — Будет!

— Нет, — покачал головой её коллега.

— Возможно, я смогу объяснить, — раздался мужской голос.

— Вы? — вопросительно, сказала женщина, и через мгновение выкрикнула: — Вы!

Это заговорил тот товарищ, что сидел на платформе по правую руку от Лорда Нисиды, одетый в неброскую коричневую одежду, которая не несла на себе никакой символики его касты. Этого коротко стриженого блондина с грубыми чертами лица, я сразу принял за агента кюров.

— Какая удача! — внезапно воскликнула Мисс Вентворт.

В голосе женщины звенело дикое облегчение, бесспорно от радости, что увидела его здесь. Затем она перевела взгляд на Лорда Нисиду и заявила:

— Вот! Он скажет вам! Он всё вам объяснит! Теперь всё в порядке! Теперь, вам всё объяснят!

— Вы встречались прежде? — уточнил Лорд Нисида.

— Ну разумеется! — воскликнула блондинка. — Это же он, Мистер Стивенс! Это он вступил со мной в контакт! Это с ним я заключила соглашение! Я получила от него авансом несколько тысяч долларов! Мистер Стивенс, объясните этим глупцам!

— Вы знаете его? — спросил Лорд Нисида.

— Конечно! — кивнула Мисс Вентворт. — Он — Таддеуш Стивенс из компании «Стивенс и Партнеры».

— Я — Трасилик, — заявил светловолосый мужчина. — Как Ты была замаскирована на Горе, точно так же и я выдавал себя на Земле за другого. Нет такой компании «Стивенс и Партнеры».

На мой взгляд, не было ничего удивительно, что Мисс Вентворт не узнала Трасилика немедленно. Очень вероятно, что она встречалась с ним всего считанное число раз, причём несколько месяцев назад, совсем при других обстоятельствах и совсем в другой одежде. Здесь он мог выглядеть во многом иначе, в иной одежде, на ином фоне. К тому же, здесь он не бросался в глаза, всё это время оставаясь на заднем плане. В конце концов, всё внимание женщины было приковано к Лорду Нисиде, занимавшему центральное место на платформе. Кроме того, мысли Мисс Вентворт были отвлечены её собственными проблемами и, возможно, пугающей непривычностью обстановки павильона. Не будем забывать и о том, что его облик, во время пребывания на Земле мог несколько отличаться от теперешнего. Например, там он, наверняка, пытался копировать застенчивый, полуизвиняющийся язык тела мужчин Земли, и лебезящую речь типичную для униженных мужчин Земли, чья культура вынуждает их предавать свою естественную власть и мужественность.

— Объясните этим идиотам, кто я такая! — потребовала Мисс Вентворт. — И заберите меня отсюда!

— У тебя ведь не было раньше больших трудностей, — заметил Трасилик, — в использовании мужчин в своих целях.

— И что? — не поняла она.

— Все мужчины стремились понравиться тебе, — добавил блондин.

— Да, — признала Мисс Вентворт.

— Возможно, теперь, — усмехнулся он, — мужчины будут использовать тебя, а Ты будешь стремиться понравиться им.

— Я не понимаю вас, — бросила блондинка. — Объясните, наконец, этим глупцам суть нашего договора и заберите меня отсюда!

Тогда Трасилик повернулся к Лорду Нисиде и объяснил:

— Мисс Вентворт была служащей в большом, в некотором роде деловом предприятии, деятельность которого вам наверняка незнакома, и я сомневаюсь, что узнав её суть, Вы одобрили бы это. Её задачей было выпрашивать средства у клиентов-мужчин, чтобы инвестировать их в другие коппании, которые находились под покровительством делового предприятия, которое она представляла.

— И насколько она была успешна в этом деле? — спросил Лорда Нисида, с явным интересом.

— Более чем, — заверил его Трасилик. — Мужчины были готовы пойти на многое, чтобы понравиться ей, заслужить улыбку, благодарный взгляд, чтобы избежать нахмуренной брови, слезы, дрожащей губы. Она очень умная, искушенная, красивая женщина, и она научилась блестяще использовать свой пол. Немногие мужчины поняли, сколь очевидно ими манипулировали. Кое-кто из других, наоборот, раскусили её игру, и играли в эту игру уже с нею, причём сама она понятия не имела, что с ней играют. Она держала их за жертв своего очарования и красоты, таких же, как их более простые собратья. В любом случае она принесла большую прибыль своим работодателям и, соответственно, вскоре заняла высокое положение в компании, получала хорошие деньги, была вхожа в кабинеты её работодателей и так далее. Мои коллеги, в целях, о которых Вы легко можете догадаться, следят за привлекательными женщинами. В действительности, даже сейчас на Земле найдётся немало женщин, которые, сами того не подозревая находятся под наблюдением.

— О чём это Вы говорите! — крикнула Мисс Вентворт.

— Пожалуйста, — сказал Лорд Нисида, мягко предупреждая Мисс Вентворт о соблюдении тишины.

— Так вот, — продолжил Трасилик, — эти мои коллеги, когда убедятся в потенциальной ценности той или иной женщины, вносят её в список приобретения.

— Я не понимаю! — сказала Мисс Вентворт.

— Я лично, — сообщил Трасилик, — был первым, кто заметил Мисс Вентворт во время делового завтрака, когда она, очевидно, завлекала потенциальных клиентов. Для женщины Земли она была необычно привлекательна, и я подумал, что она может представлять определённый интерес. Разумеется, я там был в образе Стивенса, из «Стивенс и Партнеры». Она представилась и, между делом, за разговором, как бы беззаботно подшучивая, но тонко попыталась намекнуть мне, что нашла меня физически привлекательным. Я сделал вид, что отнёсся к этому серьёзно, и она осмелела настолько, что даже коснулась моей руки, а затем отступила, словно в затруднении или смущении, как будто испугалась, что зашла слишком далеко. Думаю, что она прекрасно знала свою работу. Естественно, я поощрял её полагать, что в руках «Стивенс и Партнеры» мог бы быть значительный инвестиционный капитал, давая ей надежду, что мы собирались вложить его, ожидали предложения подходящей фирмы, готовой заняться этим вопросом. К концу завтрака, после которого мы задержались для напитков, я уже много чего знал о Мисс Вентворт, и о том, как она действовала, и о клиентах, которых она заполучила для своей фирмы и так далее. Что интересно, двое из этих клиентов оказались моими партнерами. В любом случае, очень быстро, задолго до того, как мы завершили нашу беседу, визитная карточка Мисс Вентворт перекочевала в мой бумажник, а она сама, понятия о том не имея, стала кандидатурой на гореанский невольничий рынок. Честно говоря, я лично, в тот же самый день, нисколько не сомневаясь в этом вопросе и без малейших колебаний, своей собственной рукой внёс её в список приобретения. В общем, с того момента вопрос был улажен. Всё, что оставалось, определить подходящее время для сбора урожая. Я ещё подумал, что некий товарищ занятно проведёт время, преподавая ей её ошейник.

— Ошейник? — переспросила Мисс Вентворт.

— Но у нас, конечно, есть не только списки приобретения, — продолжил Трасилик, — но и списки пожеланий, и новый клиент, которому мы по различным причинам были очень заинтересованы услужить, выставил особые требования к товару. Мы изучили списки приобретения, и для начала отобрали из них большое количество потенциальных кандидатур, больше двухсот, я полагаю. В результате дальнейшего рассмотрения этих женщин, как уже находящихся в списках, так и тех, кто находился на рассмотрении для попадания в него, мне лично, да и другим тоже, показалось, что Мисс Вентворт стала бы роскошным выбором. Безусловно, я допускаю возможность того, что некоторые аспекты её личности и некоторое моё персональное раздражение ею, прежде всего тем, как она попыталась манипулировать мною, могли иметь кое-какое влияние на моё решение. Признаться, я даже надеюсь на это. И хотя заключительный выбор был за мной, я решил, что было бы разумно представить её на рассмотрение двух моих партнеров, ведущих бизнес в Нью-Йорке и знающих о моих проблемах и интересах к определенным вопросам, а также более чем хорошо, на собственном опыте, поскольку были её клиентами, знакомых с Мисс Вентворт, её методами, приёмами и действиями. Конечно, они были двумя из, по-видимому, нескольких мужчин, которые отлично поняли, что именно она пыталась сделать, и, ради своего развлечения или из презрения, позволили ей полагать, что они были приняты, если можно так выразиться, в клуб многих других, невольных простофиль, павших жертвами её очарования и красоты. Разумеется, они знали о том, что мои вышестоящие товарищи часто пользуются услугами таких женщин. В любом случае они согласились с моим мнением, так что, вопрос был улажен, под выпивку и звон бокалов, полумраке одного из баров Манхэттена, это такое питейное заведение на планете Земле. Мисс Вентворт попала одной стрелой в две мишени сразу, если можно так выразиться, став подходящей кандидатурой для интересов моих вышестоящих товарищей на севере, и удовлетворив требованиям нового и ценного клиента, в настоящее время находившегося в том же самом регионе.

— Великолепно, — прокомментировал Лорд Нисида.

— Всё, что оставалось, — сказал Трасилик, — довести до сведения жадной, беспринципной, но красивой Мисс Вентворт информацию о возможном богатстве. И она помчалась к этому как вуло к Са-Тарне.

— Неплохо, — похвалил Лорд Нисида.

Я заключил, что Мисс Вентворт была точно тем, что подразумевал Лорд Нисида.

— Я не понимаю ничего из того, что Вы здесь рассказали, — проворчала блондинка.

— Ты ничего не стоишь, — сообщил ей Трасилик.

— Я ничего не понимаю! — выкрикнула она. — Вы наняли меня! У нас был договор! Вы заплатили мне! Вы перевели мне аванс, символический предварительный гонорар, как Вы это назвали, сто тысяч долларов!

— Эти деньги никогда не переводились, — пожал плечами мужчина.

— Но я же видела бумаги, подтверждение, — напомнила Мисс Вентворт.

— Конечно, — кивнул светловолосый мужчина.

— Я не понимаю!

— Не думаю, что это настолько трудно понять, — усмехнулся Трасилик.

— Кто были те бизнесмены, о которых Вы говорили? — спросила Мисс Вентворт.

— Двое моих знакомых, — отмахнулся от неё Трасилик.

— Вы всё выдумали, — заявила она. — Не было ни одного такого! Все заискивали передо мной. Не было ни одного, кого бы я не ослепила и не очаровала! Все искали моего расположения, моей улыбки. Я была популярна!

— Да я и не сомневаюсь в твоей популярности, — заверил её Трасилик. — Вероятно, не было ни одного, кто время от времени не прикидывал, как Ты могла бы смотреться голой и связанной у их ног.

— Нет! — возмутилась женщина. — Они были джентльменами!

— Джентльмен, — хмыкнул Трасилик, — далеко не всегда исключает мужчину.

— Женщина, — заявила Мисс Вентворт, — наделена правом использовать своё очарование, дразнить, притворяться и так далее.

— Возможно, но только женщины определённого вида, — заметил Трасилик.

— Я была успешна, — сказала блондинка. — Я привлекла много инвестиций, много щедрых клиентов, значительные капиталовложения для моей компании!

— Это верно, — признал Трасилик. — И твоя практика всегда носила вуаль взаимного интереса, основательной эксплуатации уместных возможностей, предельной деловой эффективности, самых высоких стандартов коммерческого профессионализма, но, под всем этим скрывались планы одностороннего преимущества, как для вашей конторы, так и для тебя лично, и наконец, Ты бесстыдно добивалась своих целей, пытаясь очаровать мужчин, разбудить их потребности, тысячей улыбок, предположением обещаний, разбрасыванием различных обольстительных намёков.

— И я был успешна в этом, — заявила Мисс Вентворт. — Я одурачила их всех!

— Некоторые из твоих клиентов, насколько я понимаю, — хмыкнул Трасилик, — потеряли много денег.

— Это не мои проблемы, — пожала она плечами. — Они были простофилями, легковерными болванами, все они!

— Интересно, — протянул Трасилик. — Мне кажется, что Ты уверена, что ни один из тех мужчин не раскусил твоих методов и уловок, что ни один из них не понял того, что Ты делала, и как Ты это делала.

— Ни один! — уверенно сказала женщина.

— Некоторые точно поняли, — заверили её Трасилик, — и несомненно кое-кто их других тоже. Не все мужчины наивны, не все — глупцы и простофили.

— Ни один ничего не понял, — настаивала Мисс Вентворт.

— Некоторые поняли тебя даже слишком хорошо, — усмехнулся Трасилик. — Сделав вид, что уступили твоей довольно топорной хитрости, сочтя твои нарочитые уловки прозрачными, они втайне потешались над тобой и даже презирали.

— Нет! — буркнула блондинка. — И могу я спросить, кем были те два предполагаемых бизнесмена, о которых Вы упомянули ранее?

— Спросить Ты можешь, — кивнул он. — Но и только.

— Кем они были? — потребовала ответа Мисс Вентворт.

— Любопытство, — хмыкнул светловолосый, — не подобает такой как Ты.

— Такой как я? — озадаченно повторила она.

— Если Ты будешь упорствовать в этом вопросе, — предупредил Таджима, — может встать вопрос о необходимость снова ограничить твою речь.

Мисс Вентворт сердито посмотрела на него через плечо, но ничего не сказала. Понятно, что у неё не было желания, впрочем, как и большинства женщин, повторно подвергнуться позорному унижению шара и ремня, который уже один раз представил ей доказательства того, что в этом мире женщине не всегда можно было говорить, как и когда она хотела.

Я думаю, что в этот момент она начала подозревать более глубокие значения своего пола, чем ей были известны на Земле.

— Я много слышал о женщинах вашего вида, — сказал Лорд Нисида, обращаясь к Мисс Вентворт. — И я долго надеялся встретить одну из них.

— Моего вида? — не поняла она. — Одну из нас?

— Да, — кивнул он, а затем, посмотрев на Таджиму, велел: — Будь добр, опустите ткань до её плеч.

Мисс Вентворт дёрнулась, но была удержана на месте двумя охранниками. Таджима приспустил ткань.

— Ты носишь рабский ошейник, — прокомментировал Лорд Нисида.

— Это была часть моей маскировки! — воскликнула Мисс Вентворт. — Я — свободная женщина!

— Он смотрится очень привлекательно, — заметил Лорд Нисида. — Снимите его.

— Я не могу! — раздражённо буркнула она.

— Вы не можете? — удивился Лорда Нисида.

— Нет, — крикнула женщина. — У меня был ключ, и я могла бы избавиться от него, но это животное, этот монстр, Тэрл Кэбот, тот, кого мы доставили сюда для Вас, отобрал у меня ключ и выбросил его в море!

— Понятно, — улыбнулся Лорд Нисида.

Рабские ошейники сделаны не для того, чтобы их могли снять рабыни.

— Снимите эту ненавистную вещь с моей шеи! — крикнула блондинка.

Сесилия поражённо уставилась на неё. Девушка любила свой ошейник. Если бы у неё было право владеть собственностью, это было бы её самое любимое имущество. Фактически, конечно, ошейник, как и она сама, принадлежал её владельцу. В ошейнике у неё были безопасность и идентичность. По-своему, это определяло её и управляло её поведением, как она должна действовать, как и когда она могла говорить, что она могла делать, или не сделать, и так далее. Она хотела принадлежать и, принадлежа, быть любимой. Ей нравилось принадлежать мужчине, быть его беспомощной, уязвимой, абсолютной собственностью. Насколько свободна она была, стоя на коленях у его ног, как правильна и прекрасна! А кроме того, это означало что, она была женщиной имеющей значение, что у неё была ценность, что она могла быть куплена и продана. К тому же, далеко не каждая женщина могла оказаться в ошейнике. Ошейник был свидетельством её желанности как женщины. Он как бы говорил: «Вот женщина, которая была найдена интересной для мужчин». А со стороны женщины могло бы быть сказало, что-то вроде: «Взгляните на меня. Присмотритесь ко мне. Я была признана достойной ошейника». Это был своеобразный знак качества, свидетельство превосходства.

Лорд Нисида перевёл взгляд на одного из своих подчиненных, стоявших около входа в павильон, и приказал:

— Принеси подходящие инструменты.

— Отлично! — вздохнула Мисс Вентворт.

Охранник через мгновение исчез по ту сторону занавеса, а Мисс Вентворт посмотрела на меня с триумфальным видом.

Затем в прицел её глаз попал Трасилик.

— Похоже здесь возникло недоразумение, Мистер Стивенс, — констатировала она. — Это очевидно. Теперь, в свете сочувствующего понимания и вдумчивого внимания нашего общего друга, благородного Лорда Нисиды, от которого, как я понимаю, Вы зависимы, мы можем вкратце пересмотреть наши проблемы. У нас по-прежнему остались нерешённые вопросы, например, моё вознаграждение, которое, кстати, теперь должно быть значительно увеличено, учитывая мои неудобства и затруднения, затем моё возвращение на Землю и всё такое.

— Дело в том, Мисс Вентворт, — усмехнулся Трасилик, — что фактически Лорд Нисида и я, в некотором смысле, союзники, и ни один из нас не зависим от другого.

— Однако я вижу, что пожелания Лорда Нисида имеют для вас большое значение.

— Разумеется, — не стал отрицать он.

Тогда Мисс Вентворт повернулась к Лорду Нисиде и заявила:

— Мне понадобится гардероб. Это не обязательно должна быть земная одежда, дорогая, элегантная, изящная, модная, к которой я привыкла на Земле, поскольку я прекрасно понимаю, что такую здесь раздобыть будет трудно. Но, Вы же понимаете, что мне нужно что-то, что будет скрывать меня вполне достаточно и в рамках приличий. Думаю, одежды сокрытия, те, которые носят свободные женщины Гора вполне подойдут. Вуаль, учитывая определенные аспекты местной культуры, также не была бы лишней.

Лорд Нисида улыбнулся.

В этот момент вернулся мужчина, покинувший павильон некоторое время назад. Он ввёл внутрь крупного товарища, причём не из «странных людей», принесшего инструменты. Трудно сказать, был ли он из касты кузнецов, но определёнными навыками их ремесла он владел неплохо.

Через пару моментов тонкое, аристократичное, прекрасное горло Мисс Вентворт было освобождено от лёгкого, привлекательного ошейника.

Женщина сразу распрямилась и, тряхнув головой, пустила волну по своим волосам, разбросав их по плечам. Надо признать, это получилось у неё неплохо. Да что там неплохо, это было чертовски привлекательно. Несомненно, это предназначалось, чтобы произвести эффект на Лорда Нисиду. Мне нетрудно было понять, почему столь многие мужчины так стремились понравиться этой женщине.

— Спасибо, — поблагодарила она Лорда Нисиду.

— Ну, а теперь, — сказал Лорд Нисида Таджиме, — давайте посмотрим на неё.

Ошеломлённая блондинка, не веря своим ушам, уставилась на Лорда Нисиду.

Таджима шевельнул пальцем, и каждой из охранников, что стояли по бокам Мисс Вентворт, взялись за её запястья и мгновением спустя за плечи.

— Что Вы делаете! — вскрикнула Мисс Вентворт. — Нет! Нет!

Она ещё попыталась бороться, цепляться за ткань, удерживать её, но женская сила была ничем по сравнению с мощью двух мужчин. Ткань была вырвана из её пальцев, руки разделены и отведены в стороны. Блондинка опустила голову вниз, наклонилась вперёд и принялась дико, отчаянно, изо всех сил бороться.

— Пожалуйста, пожалуйста, — уговаривал её Таджима. — Это должно быть сделано изящно.

— Прекратите! Прекратите! — вопила Мисс Вентворт, извиваясь в руках охранников.

Конечно, изящного в этом было мало. Когда женщина подарок или приз, должна быть показана владельцу, торговцу, капитану, Убару или кому-то подобному, подарок или приз обычно показывается официально, изящно где-то даже церемониально.

Тогда охранники оттянули её руки немного назад, держа одной рукой за запястье, а другим придерживая выше локтя. Это вынудило её выпятить грудь, что подчеркнуло фигуру.

Её глаза были широко распахнуты. Черты лица исказило выражение чрезвычайной тревоги.

Земная женщина была хорошо продемонстрирована Лорду Нисиде, который тщательно осмотрел её тело, и, по-видимому, хотя на его лице не дрогнул ни один мускул, одобрил увиденное.

Я рискнул предположить, что его чувство прекрасного удовлетворено, и даже очень удовлетворено.

— Что Вы делаете! — крикнула ошеломлённая женщина.

— Оцениваю свою новую рабыню, — снизошёл до ответа Лорд Нисида.

— Я не рабыня! — возмутилась она. — Я — свободная женщина!

— Вовсе нет, — усмехнулся Трасилик. — Ты уже в течение многих месяцев, сама того не понимая, была рабыней. Ты была ею даже в течение нескольких недель на Земле, продолжая проворачивать свои мелких, коварные делишки от имени вашей конторы, как бы невинно используя свою хитрость и очарование, чтобы подольщаться к богатым клиентам, выманивая их деньги. У тебя хорошо получалось ослеплять мужчин, которых Ты, по твоим же собственным недавно сказанным словам, презирала. Ты была рабыней с того самого момента, как твоё имя появилось в списках приобретения.

— Нет, — закричала блондинка, — нет!

— Я внёс его лично, — напомнил Трасилик, — причём в тот самый день, когда мы познакомились за завтраком, во время которого, если Ты помнишь, Ты пыталась соблазнить меня присоединиться к списку твоих клиентов, к длинной веренице наивных людей, добивавшихся твоего внимания, стремившихся понравиться тебе, воздать должное твоему очарованию и красоте, готовых обменять капитал, часто не их собственный, на одну из твоих улыбок. Мой интерес к тебе, можешь считать это хоть лестью, хоть комплиментом, вспыхнул моментально. Фактически, как только Ты приблизилась к моему столу, этакое невинное, очаровательное, холёное, хищное маленькое животное, я сразу решил, что Ты будешь гораздо лучше выглядеть, не сидя со мной за одним столом в своём тщательно подобранном шикарном деловом костюме, а стоя на колени около него, на ковре, опустив голову, полностью голой, если не считать ошейника. А уже через несколько фраз нашей беседы я решил, что внесу тебя в список приобретения для ближайшей отправки товара. И я это сделал, и, как только твоё имя появилось в том списке, Ты перестала быть свободной женщиной. Ты стала рабыней.

— Нет! — снова крикнула женщина.

— Теперь можешь начинать причитать, — усмехнулся он. — Учитывая твой характер, природу, предрасположенность, действия и так далее, это было более чем уместно, чтобы Ты была порабощена. Неволя является правильным выбором для такой как Ты. Такие женщины как Ты должны быть рабынями. Ты заслужила свою неволю. Для такой как Ты неволя не просто подходящая судьба, но и полностью соответствующая и необходимая.

— Лорд Нисида! — воскликнула Мисс Вентворт. — Не позвольте этой жестокой шутке продолжаться и далее. Я голая, и мужчины могут пялиться на меня!

— Разумеется, — кивнул Лорд Нисида, — ведь Ты — рабыня.

— Но Вы же избавили меня от ошейника! — напомнила она.

— Только для того, чтобы его можно было заменить другим, — пояснил он. — Моим.

— Я готова и дальше притворяться рабыней! — крикнула блондинка. — Давайте я снова приму свою маскировку. Я выставлена на показ! Я охотно буду носить даже ту позорную тунику, что у меня была, как бы оскорбительно это ни было!

— Ты — рабыня, глупая Ты шлюха, — засмеялся Трасилик.

— Нет, нет! — закричала она, снова безуспешно попытавшись вырваться из захвата двоих охранников.

Таджима поднял отрез ткани, встряхнул, аккуратно свернул его и повесил на предплечье.

— Видите, какая светлая кожа у моей новой рабыни, — сказал Лорд Нисида двум своим контрактным женщинам.

Обе захихикали. Та что слева, если смотреть с моей стороны, повела носом и осведомилась:

— А это не от неё воняет, Лорд Нисида?

— Её следует отмыть, — констатировал тот.

— Пожалуйста, пожалуйста, — взмолилась бывшая Мисс Вентворт, — верните мне мою тунику!

— Ты просишь об этом? — уточнил Лорд Нисида.

— Да, да! — отчаянно закивала она головой.

— Ту позорную туника, которая является всего лишь оскорбительным знаком деградации? — добавил мужчина.

— Да, — заверила его блондинка, — да, пожалуйста!

— Нужно будет постараться стать достойной туники, — сообщил ей Лорд Нисида, а затем, обращаясь у двоим охранникам, удерживавшим обезумевшую белокурую рабыню, приказал: — Проследите, чтобы она была тщательно отмыта, а затем уделите внимание её клейму и ошейнику. И пусть клеймом будет «Кеф».

Это было наиболее распространённое рабское клеймо на Горе. Его носило большинство рабынь. Обычно его выжигают на левом бедре, чуть ниже ягодицы, возможно, из-за того, что большинство рабовладельцев праворукие. По-видимому, раздевающий узел на некоторых видах туник располагается на левом плече по той же самой причине.

— Вайт! Грегори! Грегори! — закричала та, кто когда-то была Маргарет Вентворт.

— Ого, я уже «Грегори», — хмыкнул он.

— Да, Грегори, Грегори! Пожалуйста, Грегори, объясни им, что это какая-то ужасная ошибка.

— Раньше Ты никогда не называла меня Грегори, — заметил мужчина.

— Помоги мне, Грегори! — заплакала блондинка.

— Почему? — поинтересовался тот.

— Я позволю тебе обнять меня! — пообещала она. — Я позволю тебе целовать меня! Я знаю, что Ты всегда хотел этого! Помоги мне! Помоги мне!

— Ты думаешь, что можешь заключить сделку со свободным мужчиной, рабыня? — уточнил Лорд Нисида. — Падай на коленях, целуй и облизывай его ноги, вымаливая прощения.

Охранники тут же отпустили рабыню, и она, испуганная до полусмерти, опустилась на колени перед Пертинаксом, опустила голову и принялась вылизывать и целовать его ноги.

— Мне очень жаль, — всхлипнула женщина. — Простите меня, Грегори.

— Я — Пертинакс, — сообщил он ей.

— Да, да, — закивала головой она. — Вы — Пертинакс. Пожалуйста, Пертинакс, простите меня.

— Рабыни, — предупредил я, — не имеют права обращаться к свободному человеку по имени. Любому свободному мужчине они должны говорить «Господин», а свободной женщине — «Госпожа».

Рабыня подняла на меня взгляд, в её глазах, блестевших от заполнивших их слёз, застыло страдание, затем она снова склонила голову к ногам Пертинакса и, всхлипнув, произнесла:

— Простите меня, Господин.

— Продолжай, — безжалостно потребовал Пертинакс.

И прежняя Мисс Вентворт мягко и испуганно вернулась к прежнему занятию у ног свободного мужчины.

Думаю, что я заметил, краткое движение внезапного понимания, глубокого осознания, промелькнувшее в теле рабыни. Несомненно, это был первый раз в её жизни, когда она вот так стояла на коленях перед мужчиной, уже не говоря о выполнении подобного действия.

Она хорошо выглядела у его ног как рабыня, но, впрочем, разве не любая женщина хорошо выглядят у ног мужчины, будучи его рабыней?

— Пожалуйста, простите меня, Господин, — прошептала блондинка.

— Прощаю, — благожелательно сказал Пертинакс.

— Помогите мне, — попросила она, посмотрев на него снизу.

— Боюсь, что ничего не смогу сделать, — развёл руками Пертинакс.

— Пожалуйста, скажите им, что я не рабыня, — предложила она.

— Подозреваю, — заметил Пертинакс, — что Ты как раз таки рабыня, или скоро ей станешь.

Выпрямившись на коленях, женщина спрятала лицо в руках и заплакала.

— Уведите её, — приказал Лорд Нисида.

Один из охранников наклонился и, схватив блондинку за левое плечо, рывком поставил её на ноги.

Тогда она обернулась ко мне и дико закричала:

— Спасите меня! Сделайте что-нибудь! Деритесь за меня! Спасите меня!

Признаться, меня заинтересовало, что прежняя Мисс Вентворт, в этой ситуации, если ни в какой другой, внезапно поняла зависимость женщин от мужчин. Мужчины, если бы они захотели, могли сделать с женщинами всё, что бы им ни вздумалось. Этот простой очевидный факт не был настолько ясен на её прежней планете, хотя он оставался фактом и там, точно так же как и здесь. В том мире женщины обычно жили в убежищах цивилизованных правил приличий, за заборами общества, окружённые неисчислимыми традициями и законами, с их разнообразными способами принуждения и санкциями. В такой ситуации женщины считают, что им многое позволено, даже не задумываясь над тем, что это просто принято, что им всё позволенным.

— Боюсь, Лорд Нисида, — покачал головой Таджима, — эта женщина непередаваемо глупа.

— Э нет, — не согласился с ним Трасилик, — она не глупа. Она просто невежественна. На данный момент, боюсь, верно то, что она плохо понимает свой ошейник, и ничего не знает о мехах.

— Ей стоит научиться, причём как можно скорее, — заметил Лорд Нисида.

— Плеть быстро научит её, — заверил его Таджима, бросив странный взгляд на Сумомо, контрактную женщину, стоявшую справа.

Она, действительно, была прекрасной молодой штучкой.

Она насмехалась над Таджимой, и я заключил, что у него был довольно низкий статус, поскольку женщины «странных людей» приучены уважать мужчин. Даже старшая сестра должна поклониться первой перед младшим братом.

— Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — позвал меня Лорд Нисида, — что Вы думаете о моей новой рабыне?

Я только пожал плечами. Мне показалось, что не было смысла, что-то говорить о ней.

— Понятно, — кивнул Лорд Нисида. — Вы хотели бы получить её?

Рабыня посмотрела на Лорда Нисиду с недоверием. Думаю, в этот момент, она впервые начала понимать себя собственностью, которую можно было бы передать, обменять, купить или продать и так далее.

В глазах Сесилии, поднявшей взгляд на меня, мелькнуло беспокойство. Она-то сознавала себя собственностью. И ей нравилось быть собственностью, и сознавать себя этим, но я не думал, что она стремилась к тому, чтобы её подарили или продали. Конечно, ей нравилось то, что ею владели, но при этом было ясно, если я не ошибаюсь, она жаждала оставаться собственностью одного, особого владельца. Она хотела, чтобы именно я оставался её владельцем. Её беспокойство, как мне кажется, имело отношение к тому, что ей только что в очередной раз недвусмысленно дали понять, что она без долгих размышлений могла быть переданной или проданной кому-то другому. Рабыня является собственностью, она полностью во власти владельца. Кроме того, она, похоже, боялась, что я мог бы принять предложение Лорда Нисиды, после чего она больше не будет моей единственной рабыней. Большинство рабынь отчаянно жаждут быть единственными рабынями одного мужчины. То, что она при этом могла бы стать «первой девкой» по отношению к наглой «Константине», может оказаться слабым утешением в случае, если придётся бороться с ней за внимание господина. Некоторые рабовладельцы, конечно, если они могут себе это позволить, имеют по несколько рабынь, чтобы каждая старалась превзойти другую в том, чтобы лучше его ублажить. Лично я считаю, что лучше иметь одну рабыню, но такую, которая стремилась бы настолько любить, доставлять удовольствие, быть настолько горячей и страстной, чтобы у её господина не возникло желания завести другую. Разумеется, у рабовладельца может быть много рабынь, у торговца, скажем, могут быть десятки, к Убара сотни и так далее, но рабыня, в её полной потребностей женственности, обычно хочет быть единственной собственностью одного господина, которого ей не придётся делить с другими.

— Благодарю вас, великий лорд, — ответил я, — но я доволен той, которая стоит на колени по левую руку от меня.

Лорд Нисида понимающе кивнул. Его предложение должно было быть подлинным, но я уверен, что он не ожидал, что оно будет принято.

— Значит, тебя зовут Пертинакс? — уточнил Лорд Нисида у прежнего Грегори Вайта.

— Да, — ответил тот.

— Ты хотел бы иметь эту рабыню? — спросил Лорд.

— Нет, — покачал головой Пертинакс.

Рабыня недоверчиво уставилась на него.

— Но Вы же всегда хотели меня! — воскликнула она.

— Тогда я ещё не знал тебя, — развёл руками мужчина. — Здесь я впервые изучил твою истинную природу и характер, кто Ты, и чем Ты занималась.

— Примите меня! Заберите меня себе! Владейте мной! — взмолилась она.

— Нет, — отмахнулся от неё Пертинакс.

— Пожалуйста! — попросила прежняя Мисс Вентворт. — Владейте мною!

— В этом случае Ты принадлежала бы, — пояснил он, — но Ты не думала бы о себе как о принадлежащей. Но, я уверен, что со временем Ты поймёшь, своим сердцем и своим животом, что Ты принадлежишь, по-настоящему принадлежишь.

— Спасите меня от этой судьбы! — всхлипнула она.

— Мне было приятно чувствовать твои губы и язык на моих ногах, — сказал он.

— Так оставьте меня себе, — предложила женщина. — Владейте мной!

— Нет, — снова отказался Пертинакс.

— Я не понимаю, — всхлипнула блондинка.

— Ты никчёмная, — пожал он плечами. — Ты мелочная, радикально, до мозга костей мелочная.

Она стояла перед нами, во власти охранника, голая, несчастная, потрясённая, ошеломлённая.

И снова я подумал, что предложение Лорда Нисиды было подлинным, но, и в этот раз я был уверен, что он не ожидал, что оно будет принято. Судя по всему, он был проницательным знатоком мужчин. Лично я не видел в этом ничего удивительного, на мой взгляд, очевидно, что человеку, не имеющему такой остроты оценки, просто нечего делать на его месте. В действительности, я был убеждён, что эти формальные предложения с его стороны, по большей части были предназначены, чтобы выразить его презрение к рабыне. Некоторые мужчины, конечно, сочтут приятным поработить женщину, к которой они относятся с презрением, а затем относится к ней соответственно. А потом, когда рабские огни запылают в её животе, и она превратится в беспомощную пленницу своих потребностей, с удовольствием наблюдать, как она пресмыкается в ногах, обессиленная, жалкая, умоляющая хотя бы о легчайшем прикосновении.

— Я надеюсь, Лорд Нисида, — предположил Трасилик, — рабыня пришлась по вкусу вашим чувствам.

— Моим чувствам она пришлась по вкусу, — ответил Нисида, — но я не уверен, что она по вкусу моему сердцу.

— В неволе, — заметил я, — женщина зачастую полностью преображается.

И это было не голословное утверждение. Неволя, в которой женщина изучает свою женственность, воздействует на женщину не только сексуально, но и исправляет её моральные и личные качества. В ошейнике и в подчинении, она познаёт служение, удовольствие, цельность и любовь. В ошейнике, и в полном и категорическом подчинении своему господину, сексуально, эмоционально и личностно, она становится собой, она становится счастливой.

— Если Лорд Нисида не рад, — сказал Трасилик, — мы можем подобрать для него другую.

— А эту, — предложил Таджима, у которого, насколько я понял, с самого начала имелись большие сомнения относительно прежней Мисс Вентворт, — поскольку она вряд ли будет достойным мясом для ларлов или слинов, можно связать и бросить в мусорную яму на радость копошащихся там уртов.

Судя по всему, большинство присутствующих в целом были согласны с его предложением. Похоже, она была признана никуда не годным рабским материалом.

Что до меня, так я не думал, что она будет плохо смотреться на сцене торгов, если, конечно, будет хорошо продемонстрирована.

— Поживём, увидим, — подытожил Лорд Нисида, я затем перевёл взгляд на двух охранников, державших прежнюю Мисс Вентворт и приказал: — После клеймения и ошейника, обрить её голову, отправить в стойла и проследить, что она поняла, что она — рабыня.

— Да, великий лорд, — хором отвалили охранники и покинули павильон, уводя с собой прежнюю Мисс Вентворт, плачущую, но боящуюся говорить.

— Прискорбно, — сказал Лорд Нисида.

— Мы можем раздобыть для вас другую, — предложил Трасилик, явно обеспокоенный. — А эту Вы можете вернуть мне. Я не возражал бы иметь её под своей плетью.

— Ваш выбор был превосходен, — успокоил его Лорд Нисида и, видя удивление на лице Трасилика, пояснил: — Если она хорошо изучит свой ошейник, другой может найти её приемлемой.

— Я думал, что Вы хотели её для себя, — сказал Трасилик.

— Нет, — покачал головой Лорд Нисида. — Её рыжие волосы, голубые глаза и светлая кожа будут редкостью у нас дома. Она может фигурировать среди множества подарков для другого.

— И для кого же? — полюбопытствовал Трасилик.

— Для сёгуна, конечно, — ответил ему Лорд Нисида, а потом, посмотрев на меня, сообщил: — Вот теперь мы можем перейти к действительно важным вопросам.

 

Глава 11

Прежняя Мисс Вентворт

Спустя несколько дней после нашей первой встречи с Лордом Нисидой в его павильоне, признаться, мучимый любопытством, я решил заглянуть к прежней Мисс Вентворт. После пары уточняющих вопросов, я, в сопровождении следовавшей за мной по пятам Сесилии, направился в один из больших загонов, в котором держали тягловых тарларионов, тех, что использовались при заготовке леса, и перевозке брёвен по узкой просеке, вившейся между деревьями куда-то на юго-восток. Загон представлял собой длинное, большое здание с высокой крышей, способное содержать длинношеих тарларионов. Здесь могло поместиться несколько животных, но я предположил, в это времени суток, большинство, если не все, будут вне лагере, либо занятые на валке леса, либо таща на юго-восток готовые брёвна, либо возвращаясь обратно. Ближе к сумеркам, прежде чем животных вернут в их стойла, загон должен быть вычищен, устлан толстым слоем свежей соломы, а корыта заполнены кормом и водой. Я специально для своего визита выбрал конец дня, полагая, что это самое подходящее время суток, чтобы застать прежнюю Мисс Вентворт в одиночестве. Дело в том, что ближе к вечеру многие из «странных людей» наслаждаются приятным отдыхом в тёплой ванне. Я рискнул предположить, что и работники стойл могли бы отдать должное этому приятному времяпрепровождению. Несколько ошейниковых девок, вроде тех, что прежде были свободными женщинами Ара, тут и там, кротко, внимательно, молчаливо, омывали мужчин. Я сомневался, что увижу среди них искомую блондинку, поскольку этот вид деятельности расценивался как большая привилегия для рабыни. Далеко не всем разрешали купать господина. В действительности, это — одно из тех прекрасных занятий, в которых должна быть искушена контрактная женщина.

Прежнюю Мисс Вентворт я нашёл в дальнем углу загона, по правую сторону от больших двойных ворот, через которые можно было попасть внутрь помещения. Некоторое время я, оставаясь незамеченным, наблюдал за нею. Девушка стояла на коленях спиной к нам и лицом к стене, согбенная, маленькая, жалкая фигурка. Она то и дело сгибалась, и голыми руками, измазанными по самые локти, сгребала в кучу навоз тарларионов. Набрав подходящую кучу, ей предстояло, снова голыми руками, переместить её на низкую плоскую тачку, стоявшую подле неё. Она была вымазана с ног до головы, и, несомненно, пахло от неё далеко не духами. Блондинка была полностью обнажена, всё ещё не получив разрешения носить не то что тунику, но даже рабскую полосу.

Обычно, под рабской полосой понимается одиночный, узкий, свисающий спереди лоскут ткани, подсунутый под шнур, дважды обмотанный вокруг талии рабыни. Шнур зачастую затягивается в тугую, чтобы подчеркнуть фигуру девушки, и завязывается на бантик, чтобы его можно было легко, одним рывком, развязать. Шнур не случайно обматывается дважды, его длины должно хватать, чтобы связать рабыню по рукам и ногам, или, если возникнет желание, послужить поводком. В последнем случае рабская полоса обычно сворачивается и вкладывается между зубов рабыни, которые она не осмеливается разжать. Но иногда шнур может быть обмотан более свободно, и располагаться не на талии, а низко на бедрах, открывая пупок. Такой способ ношения, на Горе известен как «рабский животик». Гореанские свободные женщины, насколько я знаю, даже не переодеваются перед своими компаньонами, опасаясь показать ему «рабский животик», из-за постыдности такого акта. А что, если он так возбудится, что сорвёт с неё остатки одежд, и начнёт использовать с той же смелостью, агрессией, напором и ликованием, с каким он мог бы использовать уязвимое, бессмысленное животное, скажем, девку из пага-таверны или шлюху с цепи?

Какое-то время я наблюдал за прежней Мисс Вентворт, не подозревающей о моём присутствии.

Ей преподавали то, чем должна быть рабыня. И всё же я подозревал, что она пока ещё была далека даже от того, чтобы начать учиться.

Я разглядывал девушку. Как далеко её занесло от коммерческой власти, от зданий наполненных сокровищами и богатствами, от обшитых панелями залов заседаний, длинных коридоров, рядов столов и светлых офисов. Это был совсем не тот мир, к которому она привыкла. Здесь не было места для богатства и праздности.

Я видел на её шее ошейник. Замок был сзади, как это распространено на Горе. Несомненно, это был ошейник Лорда Нисиды. Можно было не сомневаться, что никому не пришло в голову, предоставить ей доступ к ключу. Теперь, как никогда прежде, она знала, что значит быть в рабском ошейнике.

— Сару, — позвал я.

Девушка бросилась на живот в солому головой от меня и, прикрыв голову руками, взмолилась:

— Пожалуйста, пожалуйста, не бейте меня!

Рабыне дали имя Сару.

Сару встречаются в разных местах Гора, но обычно в тропических регионах. Например, их много в джунглях Уа. Кроме того, из рассказов Таджимы следует, что они встречаются и на родине «странных людей». Сару — маленькое, бесхвостое, обычно живущее на деревьях животное. Обычно к ним относятся с насмешкой или презрением. Они фигурируют в детских рассказах как симпатичные, любопытные, озорные маленькие животные. Но у этого слова есть и переносное значение, так называют того, кто глуп, тщеславен и невежественен. Хотя сару, насколько я могу сказать, не является обезьяной биологически, но, конечно, она занимает подобную экологическую нишу и напоминает обезьяну по своему питанию, привычкам, повадкам, образу жизни и многому другому. Думаю, что не будет неправильно думать о сару как о гореанской обезьяне. В любом случае Таджима, когда он в этом самом загоне поставил рабыню перед собой на колени, называя её, на чистом английском языке, чтобы не возникло каких-либо сомнений в данном вопросе, и она ясно понимала, что с ней делалось, объяснил, что такое Сару, и каковы его коннотации. Фактически, он сообщил бывшей Мисс Вентворт, что собирается назвать её «Обезьяной».

— Да Господин, — прошептала она.

Рабыню, разумеется, называют владельцы. У неё нет никакой возможности как-то повлиять на то, как её назовут, не больше, чем у слина или кайилы. Имена, время от времени, могут меняться. Некоторые клички, как например, «Сару», несут на себе оттенок унижения или презрения. Есть имена пригодные для низких рабынь, другие дают дорогим, ценным невольницам и так далее. Имена могут использоваться для того, чтобы наказать или наградить, оскорбить или восхититься. Земные женские имена, которые, в принципе, могут быть наложены на любую рабыню, независимо от мира её происхождения, обычно используются для низких рабынь. «Сесилия», имя моей рабыни, когда-то было одним из её имён, в бытность её свободной женщиной. Теперь, несмотря на то же самое звучание, это было совсем не то же самое имя, поскольку я дал это ей как рабскую кличку. Разумеется, рабыня понимает, что в юридическом смысле у неё нет никакого имени, что то, как её называют, является именем, даруемым ей рабовладельцем, и точно так же им же может быть изменено. Даже то имя, которое может быть указано в официальных бумагах рабыни, является рабской кличкой.

— Ты больше не Мисс Маргарет Вентворт, — объяснил ей Таджима. — В тот момент, как Ты была внесена в список приобретения, несколько месяцев назад, Ты стала всего лишь безымянной рабыней.

— Да, Господин, — признала его правоту, стоящая перед ним на коленях девушка.

— Я объяснил тебе значение «Сару», — продолжил он. — Ты всё поняла?

— Да, Господин, — прошептала блондинка.

— А сейчас я назову тебя, — сообщил молодой человек.

— Да, Господин.

— Ты — Сару, — объявил Таджима. — Радуйся, что Ты больше не безымянная рабыня.

— Да, Господин, — испуганно сказала Сару.

— Ты можешь поблагодарить меня, — намекнул он.

— Спасибо, Господин.

— Как тебя зовут? — спросил Таджима.

— Сару, Господин, — ответила бывшая Мисс Маргарет Вентворт.

— Кто Ты?

— Я — Сару, — повторила она, — Господин.

Таджима отвернулся и ушёл, оставив девушку наедине с самой собой. Она без сил рухнула в солому стойла, сотрясаясь от рыданий.

— Пожалуйста, не бейте меня! — повторила дрожащая голая рабыня, распростёртая на соломе.

— Это я, Тэрл Кэбот, — сообщил я ей. — Не бойся. Я пришёл не для того, чтобы избить тебя.

Сару поднялась на четвереньки и, обернувшись, посмотрела на меня. Подозреваю, что в полумраке загона она не сразу узнала меня.

Сесилия стояла позади и слева от меня.

— Не бойся, — постарался успокоить её я, а затем щёлкнул пальцами, и указал на пол перед собой. Девушка на четвереньках подползала к этому месту и, подняла выбритую наголо голову.

Её «стрижка» намекала на то, что её дарение сёгуну, что, насколько я понял, входило в намерения Лорд Нисиды, не будет немедленным, скорее до этого ещё месяцы.

Пожалуй от такого подарка, в её текущем состоянии, отказались бы даже тарскопас и непритязательный пастух скачущих хуртов.

Но её вхождение в неволю началось. И со временем, когда она изучит свой ошейник, её кожа снова засияет чистотой, волосы станут предметом гордости, в её глазах будет отражаться не ужас, а скорее рвение покорённой рабыни, надеющейся, что её владелец будет ею доволен, я был уверен, она станет достойна шёлкового покрывала, удалённого перед сёгуном или даже Убаром.

— Господин? — позвала она, глядя на меня снизу вверх.

— Что, рабыня? — осведомился я.

— Интересовался ли мною господин Пертинакс? — спросила она.

— Нет, — ответил я. — Почему Ты спрашиваешь об этом?

— Просто так, Господин, — прошептала она, опустив голову.

— Быть может, — уточнил я, — это его плеть, Ты хотела бы почувствовать?

Среди рабынь распространено, когда одна хочет узнать о том, кто является владельцем другом, спросить: «Чья плеть хлещет тебя?»

Безусловно, рабыня может быть никогда не порота плетью. Однако она наверняка знает, что является объектом применения плети рабовладельца, так как она — рабыня. Иногда девушку могут связать и высечь, просто чтобы напомнить ей, что она — рабыня. После этого у неё не остаётся никаких иллюзий относительно своего статуса. Ей напомнили, кто она, что она — рабыня, и только это.

Рабыня молчала, лишь её тело заметно подрагивало.

— Как рабыня, конечно, — заметил я, — Ты не достойна интереса любого свободного мужчины.

— Да, Господин, — вынуждена была согласиться она, а затем, посмотрев на Сесилию, сказала: — Она стоит.

— Конечно, — кивнул я. — Ведь Ты — рабыня. Если бы Ты была свободным человеком, то она стояла бы на коленях.

— Я очень сожалею, — призналась бывшая Мисс Вентворт, глядя на Сесилию, — что была жестока с вами.

— Это пустяк, — отмахнулась моя рабыня.

— Могу ли я встать на колени, Господин, — спросила Сару.

— Можешь, — разрешил я.

Про себя я отметил, что она не попросила разрешение встать на ноги. Она уже понимала, что находится в присутствии свободного мужчины.

«Интересно, — подумал я, — ищет ли Трасилик другую рабыню для Лорда Нисида. Вероятно, он смог бы найти кого-нибудь получше её».

— Спину прямо, голову выше, — скомандовал я ей.

— Да, Господин, — отозвалась девушка.

— Колени, — напомнил я.

— Перед нею? — в ужасе спросила Сару, покосившись на стоявшую левее меня Сесилию.

— Передо мной, — указал я.

— Да, Господин, — всхлипнула она.

— Шире, — потребовал я.

— Да, Господин.

— Вижу, что на тебе ошейник, — констатировал я.

— Да, Господин.

— Была ли Ты заклеймена? — уточнил я.

— Да, Господин.

— Превосходная отметина, — заметил я, присев подле неё на корточки и оценив выжженный на её бедре обычный «Кеф».

— Другие сказали мне то же самое, — сообщила Сару. — Я теперь хорошо отмечена. Теперь никто не спутает меня со свободной женщиной.

— И притом, что этого ни в коем случае не должно случиться, — добавил я.

— Да, Господин, — согласилась она.

— Ты хорошо выглядишь, стоя на широко расставленных коленях, — прокомментировал я.

— Спасибо, Господин, — прошептала блондинка.

— Рабыня должна радоваться, если ею довольны, — намекнул я.

— Я рада, что господин мною доволен, — сказала она.

— Не забывай об этом, — посоветовал я.

— Да, Господин, — всхлипнула девушка, и я заметил, что на её щеке блеснула слеза.

Я был уверен, что недалёк тот день, когда она, как рабыня, кроме страха, будет чувствовать большое удовольствие от того, что ею довольны, и даже будет по-настоящему благодарной за это, в противном случае всегда есть упругая кожа плети.

Насколько отчаянными становятся рабыни в том, чтобы добиться расположения хозяина, стоит им только понять свой статус. Конечно, ведь встреча со стрекалом или плетью не несёт с собой приятных ощущений. Сару по-прежнему была в новинку её неволя, однако, спасибо работникам загона, она уже хорошо узнала о том, к каким последствиям приводит любое, вызванное ею, неудовольствие свободных мужчин.

Но желательнее всего, если рабыня, в конечном итоге, сама будет хотеть, чтобы ею были довольны, сама будет стремиться быть такой, чтобы нравиться господину, ради радости от этого, а не из страха перед его ботинком или плетью.

— Кому Ты принадлежишь? — спросил я.

— Лорду Нисиде, — ответила Сару.

Я предполагал, что так и будет. Впрочем, если будет найдена другая рабыня с похожим цветом волос и прочими параметрами, то не исключено, что её могут отдать кому-то другому.

— Я не могу прочитать ошейник, — сказал я, исследовав гравировку на нём.

Я предположил, что надпись была сделана на гореанском, но вот использованная письменность не имела ничего общего с гореанским алфавитом. Мне уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным, давно, в Тахари, где гореанские слова записывались совершенно иным шрифтом, красивыми, элегантными письменами, распространёнными на просторах Тахари.

— Мне показали его, — сказала девушка, — но я тоже не смогла ничего разобрать.

— Вы умеешь читать по-гореански? — поинтересовался я.

— Это не сочли необходимым, когда готовили меня к отправке сюда.

— Многие из землянок, ставших рабынями на Горе, остаются неграмотными в гореанской письменности, — пожал я плечами. — К чему нужно учить рабыню читать?

— Но я не была рабыней! — напомнила она.

— Похоже, что в представлении некоторых Ты ею была, — заметил я. — В любом случае, неграмотность казалась бы подходящим аспектом твоей маскировки.

— Теперь-то я понимаю, — горько вздохнула блондинка, — что они с самого начала приготовили для меня ошейник.

— Конечно, — кивнул я.

— Да, конечно, — заплакала рабыня.

— Подозреваю, что тебя ознакомили с тем, что написано на твоём ошейнике, — предположил я.

— Да, — подтвердила она.

— И что же там сказано? — полюбопытствовал я.

— «Я — собственность Нисиды из Нары», — сообщила Сару.

Это, несомненно, подразумевался Лорд Нисида.

— Что такое Нара? — спросил я.

— Я не знаю, — пожала она плечами.

Обычно на гореанском ошейнике может быть указан город, район или даже башня. Я понятия не имел, что именно имелось в виду в случае её ошейника, это могло быть некая местность, порт, каста, семья, клан, да всё что угодно. В тот момент это оставалось для меня загадкой. Однако позже я узнал, что это была цитадель, высокий укреплённый замок.

— Тебя напоили рабским вином? — осведомился я, вспомнив, что ей уже давали «вино благородной свободной женщины».

Рабыня зажмурилась и, невольно вздрогнула от отвращения. Но потом она справилась с собой, и посмотрев на меня, рассказала:

— Мне связали руки за спиной, постановили колени, схватили за волосы, запрокинули голова и, удерживая в таком положении, разжали мне зубами, зажали ноздри и вылили в меня эту гадость. Я должна была либо проглотить это пойло, либо задохнуться. Это было самое горькое, самое отвратительное, что я пробовала в жизни. Меня оставили со связанными руками, чтобы я не вызвала у себя рвоту и не избавилась от этой микстуры. А позже они обрили мою голову.

— Бритьё головы, несомненно, должно было помочь тебе лучше понять свою неволю, — пояснил я, — но, одновременно, возможно, это было даже в чём-то милостиво с их стороны, учитывая, к какой работе тебя приставили. Твои волосы были слишком красивы, они были предметом твоего тщеславия. Тебе было бы жаль пачкать их тарларионовом навозе.

— Я попыталась возражать против такой работы, когда меня впервые привели сюда, и объяснили, что я должна делать, — всхлипнула Сару. — Они ткнули меня лицом в кучу навоза. Больше я не протестовала.

Несмотря на то, что, как было указано ранее, эффект от рабского вина и от «вина благородной свободной женщины» идентичен, как и их общий активный компонент, являющийся вытяжкой из корня сипа, между ними есть значительная разница. Рабское вино изготавливается без попытки скрыть изначальную горечь сырого корня сипа, тогда как «вино благородной свободной женщины» приправлено пряностями и подслащено так, чтобы не оскорблять вкус тонкой, рафинированной, чувствительной свободной женщины. Рабыня, как и любое другое домашнее животное, может быть оплодотворена только, если, когда, с кем и как того пожелает хозяин. Противоядие, что интересно, довольно приемлемое на вкус, выдаётся рабыне перед её спариванием. Во время спаривания, которое происходит под контролем рабовладельца, она будет оплодотворена рабом-мужчиной. Оба они, и раб, и рабыня будут в капюшонах, и под запретом говорить, так что ни один из них позже не сможет узнать другого, если им случится встретиться.

— Насколько я помню, — сказал я, — несколько дней назад на пляже Ты сообщала мне, что была девственницей. В тот момент, конечно.

— Да, — вздохнула она, опустив взгляд.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Я ненавидела мужчин, — ответила рабыня. — Я презирала их. Мне была невыносима мысль, что один из них, сделал бы это со мною. Это было бы так вульгарно. Я была бы такой беспомощной! В их руках я была бы ничем не лучше рабыни.

— А теперь, Ты — всё ещё девственница? — осведомился я.

Сару бросила быстрый, несчастный взгляд на Сесилию, выглядывавшую из-за моей спины.

— Я должна говорить? — спросила она.

— Разумеется, — кивнул я.

— Нет, — ответила рабыня, уставившись вниз в солому. — Я больше не девственница.

— Лорд Нисида вскрыл тебя, — констатировал я.

— Вскрыл? — повторила она, удивлённо посмотрев на меня.

— Да, чтобы сделать тебя готовой, для удовольствия мужчин, — пояснил я.

— Нет, — покачала головой Сару. — Это был не он.

— Признаться, удивлен, — хмыкнул я.

— После той встречи в павильоне, — сказала она, — он больше не проявлял интереса ко мне, даже к тому, чтобы сорвать урожай девственности с такой как я, не больше чем к девственности тарскоматки. На меня надели капюшон и отдали работникам этого сарая.

— Отличаешься ли Ты теперь от себя прежней? — спросил я.

— Они используют меня, как им захочется, — всхлипнула Сару.

— Отличаешься ли Ты теперь от себя прежней? — повторил я свой вопрос.

— Но не так как прежде, — прошептала рабыня, словно не слыша меня. — Теперь они часто заставляют меня ждать.

— Несомненно, по приказу Лорда Нисиды, — предположил я.

— Возможно, — растерянно кивнула она. — Я не знаю.

— Да, я вижу, что Ты теперь отличаешься, — заключил я.

— Да, — одними губами прошептала бывшая Мисс Вентвотр, — теперь я отличаюсь.

— Они заставили твой живот дёргаться, — прокомментировал я.

— Да, — признала она, опуская глаза. — Они сделали так, что мой живот задёргался.

— Понимаю, — кивнул я.

Она вскинула голову, и в глазах её блеснули слёзы отчаяния.

— Как Вы можете понять меня? — крикнула девушка. — Я больше не могу себя контролировать!

— Ты и не должна, — пожал я плечами. — Ты наполняешься жизнью. Ты заряжаешься здоровьем, едва подозреваемым свободной женщиной. Ты освобождаешься как женщина.

— Я загораюсь снова и снова, как тарскоматка во время течки! — выкрикнула она.

— Скорее как рабыня, — поправил её я.

— Да, — всхлипнула блондинка, — как рабыня!

— Превосходно, — заключил я. — Безусловно, часто это может причинять страдания.

— Впервые в своей жизни, — призналась она, — я теперь хочу прикосновения мужчин! Нет! Я жажду его! Они должны прикоснуться ко мне! Теперь я нуждаюсь, отчаянно, беспомощно нуждаюсь в прикосновении мужчин!

— Конечно, — кивнул я, — Ты ведь женщина.

— Прежде я была женщиной! — прошептала бывшая Мисс Вентвотр.

— Да, — согласился я, — но не рабыней.

— Нет, — всхлипнула она, — не рабыней.

— У тебя есть работа, которую следует доделать, — заметил я. — Тарларионов скоро пригонят обратно.

— Да, — вздохнула рабыня.

— Где тебя разместили? — поинтересовался я.

— Там, в углу, — указала она в дальний конец сарая, правее того места, где мы находились.

— На ночь меня там приковывают за шею к кольцу в полу цепью. Кашу и воду мне оставляют в двух мисках, есть и пить их которых я должна как тарскоматка, на четвереньках, головой вниз, руками мне пользоваться запрещено.

— В этом нет ничего необычного, — сказал я. — С девушкой, которой только начали преподавать её ошейник, что она в полной власти мужчин, часто так поступают.

— Да, Господин, — всхлипнула Сару.

— Уверен, там у тебя ещё есть ведро для твоих нужд, — предположил я.

— Нет, — покачала она головой, — я должна использовать навозную тачку.

— Понятно, — кивнул я.

— Почему Господин Пертинакс не пришёл, чтобы повидаться со мной? — спросила она.

— Понятия не имею, — пожал я плечами. — Ты хотела бы его видеть?

— В таком виде, как я теперь? — отшатнулась прежняя Мисс Вентворт.

— А как ещё? — поинтересовался я.

— Я в ошейнике! — заплакала она.

— Вы и раньше была в ошейнике, — напомнил я ей.

— Но теперь я в нём на самом деле, — всхлипнула девушка. — Я рабыня.

— Ты думаешь о Пертинаксе? — угадал я.

— Да, — прошептала рабыня.

— Не сомневаюсь, что Ты в ужасе от того, что он может увидеть тебя такой, как Ты сейчас, но, тем не менее, Ты хотела бы видеть его.

— Да, — шёпотом признала она.

— Возможно, Ты думаешь, что он посочувствует тебе, будет взволнован судьбой, которая выпала на твою долю? — спросил я.

— Я не знаю, — пожала плечами Сару.

— Подозреваю, — хмыкнул я, — что он может подумать, что это та самая судьба, которую Ты заработала, которой Ты полностью заслуживаешь.

— Я не знаю, — в отчаянии повторила она.

— А может, Ты вспоминаешь ещё и о том, — поинтересовался я, — как стояла перед ним на коленях, и обслуживала его ноги своими губами и языком?

— Да, Господин, — прошептала бывшая Мисс Вентворт.

Исполняя этот простой акт перед мужчиной, женщина, к своему беспокойству и удивлению, может ощутить, что находится на своём месте в природе, и может ощутить в себя неудержимо растущее возбуждение.

— Я могу говорить, Господин? — спросила Сесилия из-за моей спины.

— Да, — разрешил я.

— Я могла бы поговорить с Господином Пертинаксом, — предложила моя рабыня. — Я могу попытаться уговорить его навестить тебя.

— Я больше не свободная женщина, — вздохнула Сару. — Он больше не сможет уважать меня.

— Верно, — согласился я, — но он этого и не должен делать, зато он мог бы найти тебя интересной.

— Интересной! — воскликнула бывшая Мисс Вентворт.

— Да, — кивнул я, — интересной, как рабыня.

— Я мечтаю о том, чтобы оказаться у его ног, — вдруг призналась она. — Я мечтаю почувствовать себя голой в его руках!

— В ошейнике? — уточнил я.

— Да, — подтвердила девушка, — в ошейнике!

— Я мог попросить его, чтобы он пришёл к тебе, когда здешние работники будут отсутствовать, — предложила Сесилия.

— Только посоветуй ему прихватить стрекало, — добавил я.

У меня были веские основания быть уверенным, что Сару, независимо от того, каковы могли бы быть её побуждения, может попытаться снова начать крутить Пертинаксом по своему желанию, возможно даже, по глупости, склонить его к попытке побега.

В конце концов, она ведь ещё не узнала, что у гореанской рабской девки нет никаких шансов на побег.

Безусловно, я подозревал, что теперь она думала о Пертинаксе совсем иначе, чем это имело место в недавнем прошлом, на более ранних стадиях их отношений, зная чем найдет себя рабыня перед мужчиной, как и зная то, что он был именно мужчиной.

Мне даже стало любопытно, если он сочтёт целесообразным заглянуть к ней, примет ли она, оказавшись в его присутствии, немедленно, первое положение почтения.

Если бы бывшая Мисс Вентворт этого не сделала, я почему-то был уверен, что он основательно воспользовался бы стрекалом.

— Я не знаю, узнаешь ли Ты теперь Пертинакса, — заметил я.

— Господин? — удивилась девушка.

— Он теперь стал другим, — сообщил я. — Он помогает на заготовке леса. Он взял в руки топор, и у него неплохо получается. Он загорел. Его мускулы становятся всё крепче. Если он теперь возьмёт тебя в свои руки, то Ты почувствуешь себя беспомощной и покорённой.

— И я буду чувствовать себя рабыней? — спросила она.

— Ты не только будешь чувствовать себя рабыней, Ты будешь рабыней, — заверил её я.

Бывшая Мисс Вентворт испуганно уставилась на меня.

— Так Ты хотела бы, чтобы я попросила Господина Пертинакса посетить тебя? — спросила Сесилия.

— Да, — закивала головой рабыня. — Пожалуйста! Пожалуйста!

— Ты хотела бы повидаться с ним, насколько я понимаю, — заключил я.

— Да! — подтвердила она.

— Вы просишь? — осведомился я.

— Прошу? — не поняла Сару.

— Да, — кивнул я.

— Да! — воскликнула рабыня. — Я прошу этого.

— Как рабыня? — уточнил я.

— Да, — заверила меня блондинка.

— Кто просит? — спросил я.

— Сару просит, — ответила она.

— Покорно? — продолжил я допрос. — Склонив голову? Как рабыня, которой она является?

— Да, — ответила она, склонив голову. — Да, да, да. Пожалуйста, передайте Господину Пертинаксу, что Сару, рабыня, как рабыня, которой она является, склонив голову, просит Господина Пертинакса повидать её, покорно просит об этом.

— Сесилия, — позвал я, — Ты можешь сообщить Пертинаксу о просьбе стойловой девки.

— Да, Господин, — обрадовалась Сесилия.

В этот момент снаружи послышался рёв тарлариона.

— Пожалуй, мы пойдём, — сказал я.

— Я могу поцеловать ваши ноги, Господин? — спросила Сару.

— Нет, — ответил я. — Ты слишком грязна.

— Да, Господин, — прошептала рабыня.

Я, в сопровождении семенившей следом Сесилии, покинул загон.

— Как Вы думаете, Господин, — поинтересовалась моя рабыня, — Господин Пертинакс придёт, чтобы повидать её?

— Не знаю, — пожал я плечами, — но подозреваю, что да. И я полагаю, что он захватит с собой стрекало.

— Да, Господин, — обрадовано сказала Сесилия. — А куда мы теперь?

— Здесь неподалёку в лесу есть тёплый пруд, — ответил я. — Им пользуются «странные люди» и другие тоже. Его показал мне Таджима, который часто бывает в тех местах, хотя, по какой причине помимо воды, я не знаю. Ты можешь искупать меня там и освежиться сама, а затем, на мелком месте, мы могли бы немного поплескаться.

— Да, Господин! — рассмеялась она.

— Позже мы вернёмся в хижину, и Ты приготовишь для меня ужин.

— Да, Господин.

— И после того, как Ты закончишь с работой, — пообещал я, — мы посвятим вечер нашим общим развлечениям.

— Я полагаю, что Господин будет доволен мною на одеяле, — заявила она.

— Если нет, — усмехнулся я, — мы освежим твоё знакомство с моей плетью.

— Да, Господин, — улыбнулась Сесилия.

— Я подумываю о покупке рабыни для Пертинакса, — поделился я с ней своими соображениями. — Была одна брюнетка на цепи человека по имени Торгус, с которым я познакомился на пляже. Мне она показалась готовой к владельцу.

Помнится, в прошлом она была высокопоставленной женщиной Ара, которая с вместе с несколькими другими была выведена из Ара, когда в городе произошло восстание. Все они были порабощены, а их волосы острижены, чтобы не привлекать внимания. Если бы их поймали в городе, несомненно, они были бы посажены на кол, или для них, как изменниц, спекулянток и коллаборационисток придумали бы что-нибудь похуже.

— Я думаю, Господин, — сказала брюнетка, — что Господин Пертинакс может предпочесть другую рабыню.

— А, эта другая рабыня, — усмехнулся я, — может принадлежать другому.

— Верно, — вздохнула девушка.

— Однако все рабыни одинаково хороши, — заметил я.

— Честно говоря, я сомневаюсь в правильности этого утверждения, — заявила плутовка.

— Это верно, — согласился я, — некоторые продаются дороже, чем другие.

— А Вы продали бы меня? — спросила она.

— Смотря сколько мне предложат, — пожал я плечами.

— Я постараюсь быть настолько хорошей на одеяле, — немедленно заявила Сесилия, — чтобы у вас не возникло бы даже мысли о том, чтобы продать меня!

— Да Ты в общем-то и так хорошо подходишь к моим рукам, — заверил её я, — не говоря уже о соблазнительных формах, и том как, страстно Ты стонешь и извиваешься.

— Я ничего не могу поделать с собой в такие моменты, Господину, — призналась она.

— Но Ты и не должна ничего с этим делать, — напомнил я ей.

— Да, Господин, — согласилась Сесилия и, немного помолчав, окликнула меня: — Господин.

— Да? — отозвался я.

— А можно я завтра разыщу Господина Пертинакса и сообщу ему просьбе стойловой рабыни?

Пертинакс в настоящее время проживал в одном из бараков вместе с лесорубами.

— Подожди три дня, — велел я.

— Господин! — начала было протестовать Сесилия.

— Три дня, — отрезал я.

— Да, Господин, — вздохнула она.

— Давай дадим ей несколько дней поволноваться, — пояснил я. — Пусть она побоится, что Ты забыла, или что тебе запретили встречаться с Пертинаксом, или что он, получив информацию о её просьбе, предпочёл проигнорировать её. Позволим ей поразмыслить о таких возможностях, да и о многих других тоже.

— Но ведь она же будет мучиться, страдать, изводить себя, — посочувствовала Сесилия.

— Конечно, — кивнул я и, решив сменить тему, поинтересовался: — А не самое ли время сейчас, чтобы нам искупаться?

— Верно, — поддержала она. — Эти стойла были ужасны.

— Обычно, — объяснил я, — рабство в стойлах не столь уж и трудно или ужасно, поскольку у тамошних девок есть надлежащие инструменты для их работы. Безусловно, им обычно выбривают головы, или, как минимум, коротко стригут, по причинам простой гигиены. На Горе есть много рабств и похуже. Бесспорно, это — низкое рабство, и рабыни, готовы пойти на многое, своими женскими способами, чтобы заработать для себя неволю полегче и поприятнее.

— Надеюсь, Вы нас не обвиняете, — проворчала девушка.

— Конечно же, нет, — усмехнулся я.

— А ещё я надеюсь, что мой господин будет доволен мною на одеяле, — добавила Сесилия.

— Я уверен, что Ты приложишь все силы к этому, — кивнул я.

— Ну, я же не хочу освежать знакомство с плетью, — сказала она.

— Уверен, что в этом не будет нужды, — улыбнулся я.

— А что будет сделано со мной потом, Господин? — поинтересовалась Сесилия.

— На ночь я прикую тебя цепью в моих ногах, — ответил я.

— Да, Господин, — вздохнула девушка.

 

Глава 12

Тренировочная площадка

— А тренеры-то у вас есть? — спросил я Таджиму.

— Несколько человек, — ответил он. — Те, кто доставил тарнов из Тентиса сюда, и кое-кто из других мест.

Тентис славится стаями своих тарнов.

— Я спрашиваю, потому что сам я тарнов не тренирую, — пояснил я.

Мы шли по тропе, ведущей из лагеря лесорубов в глубину леса. Путь был отмечен вешками, простыми колышками, вбитыми по обе стороны тропы, но их вполне хватало, чтобы ларлы-охранники, которые порой мелькали среди деревьев, не трогали тех, кто идёт по тропе.

— Я знаю, — кивнул Таджима, — Вы — всадник и воин.

— Моя роль здесь, как мне дали понять, состоит в том, чтобы сформировать и натренировать отряд тарновой кавалерии, — сказал я.

В этот самый момент, издалека, возможно ярдов с двухсот — двухсот пятидесяти, справа и спереди от нас, раздался ужасный рёв, который мог издать только ларл. А мгновением спустя, последовал вопль боли и отчаяния.

— Нет! — крикнул Таджима, схватив меня за руку. — Не выходите за линию вешек!

— Кому-то нужна помощь! — закричал я, таща его за собой.

— Нет, — сказал Таджима. — Уже не нужна. Он уже мёртв. Не стоит беспокоить ларла, когда он ест.

— Кто-то вышел за пределы вешек? — предположил я.

— Сейчас и снова, — подтвердил Таджима, — некоторые пытаются убежать из лагеря.

Ларла обычно своим рёвом ошеломляет и обездвиживает добычу, а уже потом нападает.

— Лагерь, насколько я понимаю, покидать нельзя?

— Верно, — кивнул Таджима, — это запрещено.

— Почему люди бегут из лагеря? — поинтересовался я.

— Они боятся, — ответил Таджима. — Они не хотят умирать, но убегая, они умирают.

— А ещё здесь есть тайны, — добавил я, — и люди могут бежать, чтобы продать их.

— И это тоже, — не стал отрицать Таджима.

— Опасная авантюра, — покачал я головой.

— Верно, — согласился Таджима.

Люди, прибывшие в тарновый лагерь, были, если верить Пертинаксу, наёмниками, бандитами, разбойникам, ворами, убийцами, бродягами, изгоями, отлучёнными от Домашних Камней и прочим отребьем. Многие, насколько я понял, прежде входили в оккупационные силы, ныне выбитые из Ара. Слово таких людей всё равно, что шелест ветра среди кустов-пиявок. Верность большинства из них принадлежала их собственным шкурам и кошелькам. В целом они нанимались на самые тёмные дела подобно Ассасинам, за исключением того, что Ассасин, нарисовав на своём лбу чёрный кинжал, символ охоты, остаётся верен заказчику.

— Зачем вам и вашим людям понадобилась тарновая кавалерия? — полюбопытствовал я.

— Для войны, конечно, — пожал плечами Таджима.

— На континентальном Горе? — уточнил я.

— В другом месте, — неопределённо ответил Таджима.

В принципе, мне было понятно, что, независимо от того, какие планы могли бы осуществляться в этом лесу, они вряд ли будут иметь достаточный размах и потенциал, чтобы представлять угрозу для гореанских городов с их собственными силами тарновой кавалерии, исчислявшимися сотнями, а в прежнем Аре и тысячами всадников. Впрочем, у мощных островных убаратов, таких как Тирос и Кос, тоже не было особых причин опасаться, скажем, эскадрона разбойничающих тарнсмэнов. А ещё потребовались бы немалые средства, чтобы достигнуть этих государств, лежавших за сотни пасангов на запад от побережья. Тарн — птица сухопутная, и просто не полетит над морем. И даже если бы тарн мог бы сделать это, ни один тарн не выдержал бы перелёта такой дальности и просто упал бы в море, исчерпав силы. Они не морские птицы, которые могут планировать на ветру в течение многих анов, просто расправив неподвижные крылья, а если пожелают, то могут просто сесть на воду и отдохнуть.

— И где же? — спросил я.

— В другом месте, — вежливо, непреклонно уклонился от ответа Таджима.

— Ваши силы, — заметил я, — по-видимому, не испытывают недостатка в средствах. Почему бы вам просто не нанять отряд тарновой кавалерии из другого города, скажем, из Трева на Волтае?

— Такая кавалерия, — усмехнулся Таджима, — будет их, а не нашей. Кроме того, как можно было бы скрыть такой наём?

— Правильно ли я понимаю, что вы уже потеряли несколько человек? — спросил я.

— Мы потеряли двадцать два человека, — признал он, — в когтях и клювах тарнов. Некоторые из них были тренерами.

— Значит, Вы имеете дело с дикими тарнами, — заключил я.

Такие потери вряд ли можно было бы ожидать, имея дело с обученными, одомашненными тарнами.

— Да, — подтвердил мою догадку Таджима, — но взятых поблизости от Тентиса, из Тентисских гор. Любая покупка значительного числа тарнов из вольер привлекла бы внимание.

— Несомненно, — согласился я.

В Тентисских горах дикие тарны обитают во множестве.

— Четверо из моих людей, — вздохнул Таджима, — убежали от тарнов, а двое не смогли заставить себя к ним приблизиться.

— Это понятно, — кивнул я.

— Но не приемлемо, — заявил Таджима. — Впрочем, каждый из них вернул свою честь.

— Признаться, не вижу, каким образом в этом случае может быть вовлечена честь, — заметил я, — храбрость, возможно, но причём здесь честь?

— Для нас честь вовлечена, — сказала Таджима. — Но не бойтесь, поскольку они вернули свою честь.

— Это каким же образом? — поинтересовался я.

— Ножом, — ответил он.

И тогда мы услышали крик тарна. Он раздался не дальше чем в сотне ярдов впереди нас.

— Мы около места обучения, — сообщил Таджима.

* * *

— А теперь, если можно, мне хотелось бы сказать несколько слов, — сказал я в павильоне.

— Конечно, — разрешил Лорд Нисида.

— Я — благодарен, великий лорд, — начал я, — за ваше гостеприимство. Но я мало что понимаю в том, что здесь происходит. Я оказался в этом месте в результате сложной операции, потребовавшей много времени и средств. Агенты или сотрудники, тайно договорились о моём присутствии здесь. Я, наконец, хотел бы знать, что я должен делать, и как получилось, что я могу оказаться у вас на службе.

— Я полагаю, — заговорил светловолосый мужчина, — что Вы и сами знаете, что Вы здесь служите Царствующим Жрецам, богам Гора. Мы будем передавать их волю, а Вы будете повиноваться.

— Значит, Вы агент Царствующих Жрецов? — уточнил я.

— Да, — кивнул он.

— Действительно, — признал я, — Вы должны быть агентом Царствующих Жрецов. Просто потому, что иначе не может быть. Поскольку я был высажен на северном побережье в координатах предоставленных Царствующими Жрецами, разумеется, в секретных координатах. Здесь меня встретили двое агентов, несомненно, тоже служивших Царствующим Жрецам, хотя, очевидно, этого не знавших, провели меня на деляну Порт-Кара, свели с Таджимой, слугой Лорда Нисиды, который в свою очередь привёл меня сюда.

— Всё правильно, — кивнул Трасилик.

На лице Лорда Нисиды, казалось, мелькнула едва заметная улыбка.

Я сомневался, что Трасилик или Лорд Нисида надеялись на то, что я поверил, что они действительно работали на Царствующих Жрецов. Впрочем, очевидно, что им не казалось разумным, выражать сомнение относительно моих осуждений в данном вопросе. При этом мне и самому не казалось разумным, высказывать сомнения в их заявлении, или, возможно, правильнее сказать, в заявлении Трасилика, поскольку Лорд Нисида ни разу не этого не объявлял. Кстати, насколько я мог судить, его нисколько не заботило, чему я мог бы верить в этом вопросе.

По-видимому, оба они знали, что Царствующие Жрецы предоставили координаты кюрам Стального Мира прежде управляемого Агамемноном, а ныне Арцесилой, так что, по крайней мере, некоторые кюры, возможно, даже те, кто кому этого знать было не положено, несмотря на воображаемую конфиденциальность, могли получить доступ к ним. Кстати, такие имена как Агамемнон и Арцесила используются для удобства, поскольку подлинные имена, сказанные по-кюрски, невозможно передать в фонемах английского или гореанского. Два данных имени использовались людьми рассматриваемого Стального Мира, чтобы упоминать об упомянутых персонах. Я решил сохранить данную традицию.

В общем, я пришёл к выводу, что ни для Трасилика, ни для Лорда Нисиды не имело особого значения, поверил ли я в то, что они работают на Царствующих Жрецов или нет.

К тому же, почему они должны полагать, что я сам хотел бы работать на Царствующих Жрецов? В конце концов, Царствующие Жрецы обошлись со мной, мягко говоря, не слишком по-доброму.

С другой стороны, если для них не имело значения, чему я верил в этом вопросе, а чему нет, то почему это не имело для них значения?

Я помнил, что бывшая Мисс Вентворт, в тот момент Константина, говорила, что на меня собираются повлиять через некую женщину. Правда, мне не было ясно дано понять через какую именно. К тому же, я предположил, что этот вариант предусматривался только на тот случай, если я оказался бы колеблющимся или строптивым. Давление это, я был уверен, никоим образом не было связано с рабыней, Сесилией, которая, во-первых, была обесценена, поскольку являлась рабыней, а во-вторых, они, судя по всему, не знали о том, что я привёз её собой на Гор. Всё, что я знал, это то, что Царствующие Жрецы хотели, чтобы я был доставлен на открытое место северного побережья, в строго определённых координатах, из чего следовало, что они имели в виду некое задание для меня. Знать бы ещё какое. Возможно, я смог бы по косвенным признакам разобраться с этим, если бы продолжил потакать пожеланиям Трасилика и Лорда Нисиды. Трасилик, по моему убеждению, явно работал на кюров. Совершенно очевидно, что он был связан с определённой группой гореанских работорговцев, имевших доступ на Землю. Эти работорговцы получили от кюров корабли, и снабжались ими по мере надобности со Стальных Миров. В это были вовлечены настолько сложные технологии, что они лежали далеко вне возможностей не только людей Гора, но и, по крайней мере, в настоящее время, вне возможностей землям, которые даже не были подвергнуты законам Царствующих Жрецов ограничивающим оружие и технологии. Хозяева Гора обеспокоились тем, чтобы защитить себя и свой мир от невежества, хитрости и жадности тех, кого они, кстати, небезосновательно, расценивали как низшую форму жизни. Свобода, очевидно, не является абсолютной ценностью, как могли полагать глупцы. Свобода хороша лишь для тех, кто достиг определённого уровня развития. Детей нельзя выпускать играть на высоких мостах. Тарлариону нельзя позволять топтать засеянные поля. Рабыням нельзя разрешать носить предметы одежды свободной женщины и так далее. Экипажи кораблей со Стальных Миров могли состоять либо из людей, либо из кюров, но, я рискнул предположить, что редко команды были смешанными. Кюры — сильные и опасные существа, зачастую бывающие несдержанными. Лично я не хотел бы делить с ними ограниченное пространство корабля в течение многих дней подряд. Так же, я полагал, что большую часть дел кюров, как на Горе, так и на Земле, по очевидным причинам, вели их человеческие союзники. Очевидным стимулом для сотрудничества с кюрами у определенных гореан, например, некоторых членов касты работорговцев, был тот, который понятен всем мужчинам — женщины. На Горе женщины, точнее, рабыни, являются вполне ликвидным, ценным товаром, имеющим значение своего рода валюты. В действительности, на Горе даже зарплату могут выплатить в женщинах. Иногда гонорар гореанина может быть равен двум или трём рабыням. Женщины Земли, в отличие от гореанок, которые защищены всей силой гореанских традиций и законов, практически беззащитны и легко достижимы. В чём-то они подобны дикорастущим фруктам, которые могут быть выбраны и сорваны, как кому понравится, для личного пользования, для торговли и так далее. Соответственно, доступ к женщинам Земли, рабским фруктам, созревшим для сбора, является значительным стимулом для гореан, чьи представления о женщинах имеют тенденцию быть менее романтичными, и более утилитарными и сексуальными. Фактически, один из сюрпризов для многих землянок, оказавшихся на Горе в клетках работорговцев, как раз в том и состоит, что в этом мире на них более не смотрят через призму искажения и вздора, но рассматривают, радикально и глубоко, как тех, кто они есть в своей основе и существе, как самок. Также, будучи рабынями, они узнают, что мужчины действительно существуют. Мужчины не в том смысле, к которому они были приучены на Земле, а в другом, совершенно отличающемся от того смысле. И они будут принадлежать этим мужчинам, мужчинам совсем другого вида, которые будут их владельцами, точно так же, или даже больше, как если бы они были, скажем, свиньями или собаками. Что интересно, мне всё больше казалось, что далеко не каждое судно, которое следует по трассе между Землей и Гором, находится на службе кюров. Похоже, что некоторое их количество, если вообще не большинство, теперь независимы, занимаются своим собственным бизнесом, ведут собственную разведку, составляют собственные списки приобретения и так далее. Вероятно, они уже обзавелись своими собственными базами на Земле или на Горе. Однако, у меня не было сомнений в том, что Трасилик был тесно связан с кюрами.

Дело в том, что нормальный гореанский работорговец обычно собирает свои «рабские фрукты», доставляет их на Гор, обеспечивает клеймом, ошейником и местом в загоне, даёт им некоторое обучение, чтобы они могли пережить первую ночь, после того как уйдут с платформы торгов, а затем продаёт их. Он не стал бы устраивать сложных игр, которые сопровождали появление на Горе Мисс Вентворт, с её использованием в особом обмане и всё такое. Ясно, что она была нанята как агент кюров, даже если она понятия не имела, кем могли бы быть эти кюры. Затем, по окончании её миссии, от неё можно было избавиться, тем или иным способом, обычно, предполагающим поход на рынок, причём не в качестве покупателя. Так что, нет ничего удивительного в том, что агентессы кюров почти всегда были весьма хороши собой. В конце концов, позже их собираются продать, а красавицы имеют тенденцию приносить более высокие доходы. Кроме того, большинство, как гореан, так и кюров, несмотря на их готовность пользоваться услугами подобных существ, к лгунам, лицемерам, предателям относятся крайне неодобрительно. Таким образом, судьба, выпавшая на долю прежней Мисс Вентворт, была ей предначертана с самого начала. Иногда такую агентессу, после порабощения и клеймения, отдают агенту мужчине, с которым она, возможно, была связана. Разве что обычно, устраивается продажа на рынке, чаще всего на самом низком, дабы избежать привлечения к ней внимания. Мисс Вентворт попутно была предназначена, чтобы удовлетворить особого заказчика из списка желательности.

— И чем же я могу быть полезным для вас? — наконец, прямо спросил я у Лорда Нисиды.

— Насколько мне известно, вам приходилось командовать отрядом на далёком юге, — сказал Лорд Нисида.

— Как-то раз, в землях Народа Фургона, — не стал отрицать я, — Я имел честь командовать тысячей всадников тачаков.

— Значит, Вы знакомы, — заключил Лорд Нисида, — с тактикой кавалерии, её движением, назначением и так далее.

— С лёгкой кавалерией, — уточнил я, поскольку мне никогда не приходилось возглавлять массированные, грохочущие, сотрясающие землю атаки отрядов на высоких тарларионах.

— Превосходно, — кивнул Лорд Нисида.

Всадники тачаков были подобны тучам, к которым было почти невозможно приблизиться. Грозные лучники, со своими короткими, роговыми луками, пригодными для стрельбы с седла в обе стороны, они могли, словно смертельным дождём, накрыть противника тысячей стрел, выпущенных почти мгновенно, а затем раствориться в степи. Потом они налетали снова, как шторм смерти, но уже с другой стороны, появляясь крошечными точками на горизонте, чтобы через считанные мгновения оказаться рядом, нанести удар и опять исчезнуть. А когда тачак оказывался рядом, впереди него летела кайва, а затем чёрная пика, сделанная из лёгкого темового дерева, как оса своим жалом, била и отступала, снова била и отступала, зачастую добивая убегающего пешего противника.

В общем, тачаки были ловкими и опасными противниками. Их тактика строилась стремительности и точности. Возможно, они были бы более известными, да только немного оставалось тех, кто мог бы рассказать о них, чтобы распространить эту известность. Даже их отступление могло быть не больше чем уловкой. Это одна из их излюбленных тактик. Увлекать за собой противника, а потом засыпать его стрелами, выпущенными назад с плавно скачущей кайилы. Войны тачаков можно охарактеризовать тремя словами, обман, хитрость и безжалостность.

— Не Вы ли командовали двадцать пятого Се-Кара? — спросил Лорд Нисида.

— Я, — ответил я, не видя смысла скрывать этот факт.

Однако, на мой взгляд, то, что произошло в тот день мало походило на столкновение небесных кавалерий.

— С каким противником Вы планируете встретиться? — поинтересовался я.

— Вы ведь разбираетесь, — спросил он, не обратив внимания на мой вопрос, — в командах барабанов, синхронности, взлётах и спусках, кружении, разворотах и прочих манёврах, не так ли?

— Боюсь, что вам нужен не я, великий лорд, — сказал я, — уверен, тысяча тарнсмэнов могла бы послужить вашим целям куда лучше меня.

— Но Вы разбираетесь в таких вещах? — не отставал от меня Лорд Нисида.

— Да, — признал я.

— Превосходно, — кивнул он.

— Возможно, другие могли бы сослужить такую же службу, — заметил Трасилик, — судить об этом мне не хватает опыта. Но Царствующие Жрецы выбрали Вас.

— Точнее, кто-то выбрал меня, — поправил его я.

— Царствующие Жрецы, — заявил коротко стриженый блондин.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Кто может понять мудрость Сардара? — развёл руками Трасилик.

— Несомненно, — согласился с ним я.

— Кто отказался бы передать это дело в руки Боска из Порт-Кара? — улыбнулся Лорд Нисида.

— Я предположил бы, что многие, — хмыкнул я. — Не исключено, что и Царствующие Жрецы в том числе.

— Царствующие Жрецы, — проворчал Трасилик, — приказывают тебе, принять Лорда Нисиду в качестве своего командующего, стать его капитаном, следовать его инструкциям, и всеми возможными способами поддерживать его проекты.

— Понимаю, — кивнул я.

Разумеется, кюры хорошо знали о моем неоднозначном отношении к Царствующим Жрецам. Разве с приходом к власти в Гнезде новой династии, они не повернулись против меня? Разве я не был заключен в прозрачную капсулу на Тюремной Луне, да ещё в такой манере, чтобы мучить меня, подвергая опасности мою честь?

Разве не мог я, после такого оскорбления, по собственной воле, отвернуться от Сардара, и искать союза со Стальными Мирами?

— Наша верный слуга, Таджима, — сообщил Лорд Нисида, — многое объяснит вам, и будет сопровождать вас.

Поняв, что аудиенция закончена, и я повернулся и, сопровождаемый Таджимой, покинул павильон.

Оказавшись снаружи, я встал лицом к Таджиме и прямо спросил:

— В ваши обязанности входит шпионить за мной?

— Боюсь, что так, — развёл он руками, — Тэрл Кэбот, тарнсмэн.

* * *

Через несколько шагов тропа вывела нас с Таджимой на широкую, не меньше ста ярдов шириной, площадку, очищенную от деревьев.

По краям этой площадки, возвышалось несколько строений, по большей части грубых деревянных срубов, причём в основном без окон. С другой стороны, у некоторых из строений стена, выходившая на площадку, вовсе отсутствовала, причём два из них явно были мастерскими, одна кузней, другая шорницкой. Часть строений, похоже, служила складами, для продуктов и таких вещей как седла и сбруи. Другие помещения заняли под жильё тренеры и мастера, а также те, о которых можно было бы думать, в некотором смысле, как о курсантах. Было ещё одно здание с открытой стеной, отличавшиеся от других дощатым полом и большим размером. Как мне позже объяснили, это был додзё или тренировочный зал. С другой стороны имелся большой резервуар для воды и несколько стоек с которых свисало мясо, вероятно табук, лесной тарск и лесной боск. Больший лесной тарск, в отличие от обычного одомашненного тарска, может быть вырастать до весьма немалых размеров. В самом начале, когда только прибыл на Гор, мне на глаза попался гобелен с изображением охоты тарна на таких зверей, и оценив размеры, я решил, что сценка была основана на неком мифе или фантазии. Однако позже я обнаружил, что животные такого размера действительно не выдумка. Обычный тарск намного меньше. Когда рабыню или даже свободную женщину обзывают тарскоматкой, предполагается именно меньшее животное, обычный тарск. Иначе метафора была бы непонятной. Правда, стоит заметить, что большинство гореан никогда не видели лесного тарска, а многие так и не знают о его существовании. Лесные боски — животные территориальные, и, как я уже упомянул, довольно агрессивные и опасные.

Наиболее интересными для меня, конечно, были вольеры, которых в этом месте было несколько. В целом, это были импровизированные сооружения. Попросту области, огороженные верёвочными сетями, натянутыми между деревьями и большими, мощными столбами, несомненно, прежде бывшими местными деревьями, очищенными от коры и веток. Понятно, что использование верёвочных сетей, а не проволочных, было связано с желанием не повредить птиц. Противотарновая проволока, например, часто используемая, чтобы «покрыть крышу города», то есть защититься это от нападений с воздуха, почти невидима, и может легко срезать крыло пикирующей птицы. Есть и более легкая форма проволоки, называемая «рабской проволокой», но от этого она не становится менее опасной. Раб или рабыня, пытающиеся пробраться через такую проволоку, вероятно, окажутся порезанными в клочья и совершенно беспомощными внутри её витков. Всё что им останется, это жалобно просить о пощаде и помощи.

Две вольеры представляли собой большие конуса, сформированные из лёгких металлических трубок, соединённых в единую конструкцию. Это был весьма типичный вид вольера, встречающегося в открытых лагерях. Я предположил, что детали для них были приобретены в Тентисе, потом доставлены на побережье фургонами, а затем уже на север в трюме судна, как, несомненно, и многое другое, оказавшееся здесь снабжение.

— Я смотрю, у вас здесь много тарнов, — заметил я.

— В данный момент уже больше полутора сотен, — сообщил мне Таджима, — и ещё больше должны быть доставлены.

— А тарнсмэны есть? — спросил я.

— Их немного, — вздохнул он, — и все они из ваших людей. Моим ещё предстоит научиться управлять тарнами.

Обучение происходило на открытой площадке.

Между двумя наборами столбов были натянуты верёвки с закреплённой на них парой сёдел, в каждом из которых сидел мужчина. Курсантов раскачивало из стороны в сторону, швыряло то вниз, то вверх, вращало вокруг оси. Этими движениями управлял другие, дёргая за определённые верёвки. Парни продержались недолго, вскоре вылетев из сёдел и рухнув на песок с высоты порядка десяти футов. Их место тут же заняли другие. А двоих упавших поставили на узкую доску, лежавшую в стороне, и заставили пройти по ней до конца, под крики и проклятия, летевшие со всех сторон. Едва один из них упал с доски, по-видимому, от головокружения, на него набросились со стрекалами.

— Нормальное тарновое седло, — прокомментировал я, — имеет страховочный ремень. Если он пристёгнут, то выпасть из седла невозможно.

— Верно, — согласился Таджима. — Но что, если ремень будет перерезан в сражении?

— Тогда, если есть риск падения, всадник хватается за одно из седельных колец, — пожал я плечами.

— Да, — кивнул Таджима, — но те, которые только что упали, как мне кажется, выпустили кольцо.

— Верно, — улыбнулся я.

— Так что позвольте им улучшить свои навыки, — сказал Таджима.

— Верно, — вынужден был признать я.

Лучше изучить это, когда тебе угрожает падение на песок не более чем с десятифутовой высоты, чем когда тебя от земли отделяет пропасть в тысячи футов.

Второй из людей Таджимы, упал с доски, после чего, не сопротивляясь, перенёс насмешки и удары.

— Меня так не обучали, — сообщил я Таджиме.

— В этом не было необходимости, — развёл руками тот. — Такое обучение опозорило бы вас.

— В каком смысле? — не понял я его.

— В ваших венах, — пояснил он, — течёт кровь воинов, тарнсмэнов.

— Ну и что? — снова не понял я.

— Никто, — сказал мой собеседник, — не учит тарна летать, а кайилу скакать.

Другой конец открытой учебной площадки, занимали несколько тарнов, некоторые со связанными крыльями, другие, продвинувшиеся дальше в процессе их обучении, с прикованными цепями к когтистым лапам тяжёлыми брёвнами, удерживаемыми верёвочными петлями, накинутыми на шеи так, чтобы если тарн попробует напасть на одного тренера, его могли бы удержать трое или четверо других.

— Я не вижу тарновых стрекал, — констатировал я.

— Их нет, — пояснил Таджима. — Механизм может дать сбой, заряд в батарее закончиться. Лучше использовать простую палку или даже прут, для ударов по щеке или по клюву. К тому же использование стрекала, сопровождается снопом искр, что ночью может привлечь внимание.

В другом месте я заметил человека, восседавшего на птице, которая была привязана и лишена возможности взлететь, как и все остальные здесь. Клюв тарна был завязан так, чтобы он не мог, повернувшись, схватить всадника. Стоило гиганту повернуть голову, как следовал мощный удар по стороне головы. Чуть дальше другой товарища, занимался приучением птицы к использованию сбруи, колец и ремней, которыми он двигал голову птицы, вверх-вниз, вправо-влево.

— Я не заметил здесь рабынь, — сказал я. — Я думал, что их могли бы использовать для удовольствия мужчин, приготовления пищи, наполнения бака водой и прочих надобностей.

— Поблизости от тарнов, — усмехнулся Таджима, — женщин лучше держать в капюшоне и связанными.

— Несомненно, в целом с этим не поспоришь, — признал я.

Известно, что большинство женщин боялось тарнов панически, и небезосновательно. Особенно это касалось умных женщин, наделённых образным мышлением, и хорошо знающих об опасности этой птицы и своей собственной незначительности, слабости и уязвимости. Фактически, для многих из женщин единственный их опыт полёта на тарне, ограничивался тем, что они голыми свисали с одного из пары колец, имеющихся с каждой стороны седла, или же, если они были единственным трофеем, то будучи уложенными на спину поперёк седла, привязанными за запястья и лодыжки прямо перед своим похитителем, извивались и вскрикивали под его праздной лаской, во время долгого обратного пути к его городу или лагерю. Разумеется, не столь страшно, путешествовать привязанной в тарновой корзине, подвешенной под брюхом тарна, обычно грузовой птицы.

— В городах, местами используют рабынь для работ в вольерах, — сказал я. — Оказывается, со временем они тоже привыкают к тарнам.

— Они примерно как стойловые шлюхи? — уточнил Таджима.

— Да, — кивнул я, вспомнив о прежней Мисс Вентворт, которая теперь, технически, как раз и была такой шлюхой.

— Еду сюда привозят мужчины, — сообщил Таджима, — на телеге, запряжённой тарларионом, а если кто-то желает, то он может прогуляться до столовой в главный лагерь.

— Уверен, — усмехнулся я, — там же можно несколько приглушить и муки другого голода.

— Если Вы подразумеваете муки того голода, который связан с рабынями, — улыбнулся Таджима. — То в рабских домах вдоль стен уложены циновки, и у каждой циновки есть своё кольцо, цепь и рабыня. Поскольку внутри темно, то следует взять с собой свечу, чтобы выбрать рабыню по вкусу. Кроме того, каждому входящему в дом, выдают стрекало, которое можно применить, если он не будет удовлетворён обслуживанием. Само собой, по выходе стрекало надо сдать.

Я предположил, что некоторых из рабынь, бывших свободных женщинах Ара, привезённых Торгусом и его товарищами, с которыми я столкнулся на берегу, если они ещё не были разобраны частными владельцам, можно найти на циновках такого рабского дома. Далеко забросила судьба бывших изменниц, спекулянток и коллаборационисток, от их богатств и паланкинов, от их тонких яств и сладких вин, от их садов на балконах и квартир в высоких башнях. Кардинально изменило их жизнь, как, несомненно, и жизнь многих других, народное восстание в Аре. Так что пусть теперь их шеи почувствуют на себе несгибаемое кольцо рабской стали плотно прилегающее к горлу, и пусть они лежат в темноте, ожидая, когда их осветит тонкий огонёк свечи, и они получат приказ ползти на коленях и целовать ноги очередного клиента, и надеяться, что он будет ими доволен.

Затем моё внимание привлёк человек, неподвижно стоявший перед опутанным верёвками тарном. Клюв гиганта был развязан, и он поднял свою когтистую лапу, словно собирался схватить стоявшего перед ним смельчака. Тарн открывал и со щелчком закрывал свой огромный, острый как бритва, клюв. Падая на табука, тарн ударом лапы ломает ему спинной хребет, а затем клювом, словно секатором, перерезает его шею. У мужчины не было при себе ни палки, ни прута, ни дубинки. Фактически, он был беззащитен перед птицей, реши та напасть. Не хотел бы я оказаться на его месте. Внезапно тарн закричал, страшно, угрожающе. В конце его крик перешёл в почти змеиное шипение. Этот звук предназначен для того, чтобы устрашить противника. Это весьма распространено во внутривидовых стычках. По этому звуку меньшая птица, или младшая, или менее агрессивная, обычно отступает. Такая реакция, по-видимому, будет принята благосклонно. Если нет, то с их стае, скорее всего, станет на одного самца меньше. Конечно, не факт, что самец, отступивший сегодня, отступит и завтра, и тогда дело кончится смертельной битвой гигантов, и горе побеждённому. Однако, в конце концов, младшая птица может оказаться сильнее и решительнее, а старик, рано или поздно, ослабеет, и тогда новый небесный Убар, стоя над дрожащим телом своего поверженного противника, будет кричать о своей победе и своих правах на власть в стае.

Но мужчина, несмотря на угрозу, явно исходившую от тарна, даже не пошевелился.

— Он станет тарнсмэном, — констатировал я.

— Я тоже так думаю, — поддержал меня Таджима.

Вдруг храбрец, протянул руку и потрогал клюв птицы. Тарн, как будто озадаченный такой наглостью, оставил это действие без последствий. Трудно не показать свой страх стоя перед таким монстром, но крайне опасно его показать. Тарн, так и многие хищники, может почувствовать страх, и это может вызвать его агрессию. Стоявший перед тарном, конечно, не был ни другой птицей, ни табуком, ни верром, он был другой формой жизни, человеком, не то, чтобы неизвестным для тарна видом добычи, просто существом, обычно не входящим в его рацион. Кроме того, тарн обычно нападает с воздуха. Известны случай, когда табуки спокойно паслись в присутствии сидящего тарна.

Мужчина приобнял, насколько ему хватило рук склонённую к нему огромную голову. Глаз птицы сверкнул злобой, но голову она не убрала. Тогда человек начал поглаживать перья гиганта. Тарн поднял было свою увенчанную гребнем голову к небу, но затем снова опустил, по-видимому, почувствовав удовольствие от прикосновения мужчины. Я не мог слышать, но я предположил, что человек говорил ему что-то успокаивающее. Человеческая речь, а ещё лучше плавное тихое пение, может успокоить встревоженного тарна. Девушки, которым иногда поручают присматривать за тарновыми вольерами, по вечерам, после кормления, что-нибудь напевают своим подопечным. Иногда трудно понять, когда тарн спит, а когда бодрствует, поскольку он, так и многие птицы, спит с открытыми глазами. Безусловно, он, очевидно, ничего в этот момент не видит, даже несмотря на то, что глаза открыты. Это в чём-то похоже на окно, через которое никто не смотрит. Порой спящий тарн может тревожно двигаться, вскидывать голову, сжимать лапу, иногда оставляя царапины на полу вольеры. Можно предположить, что птицы видят сны, в которых они, несомненно, летают, возможно, и охотятся. Некоторые люди, кстати, тоже иногда спят с открытыми глазами. Это может несколько нервировать наблюдателя. Безусловно, лунатики тоже спят с открытыми глазами, но, как раз они-то при этом явно всё видят, учитывая то, как они минуют препятствия.

— Я хотел бы, чтобы Вы осмотрели учебную зону и тарнов, — сказал Таджима. — В настоящий момент здесь найдётся немного работы для вас, но будем рады вам всякий раз, когда Вы пожелаете посетить это место. Обучение продолжается. Кроме того, мы ожидаем прибытия большой партии кожи для сёдел и сбруй. И как только у нас наберётся сотня или больше мужчин, полетевших на тарне и при этом выживших, мы перейдём к следующей ступени и попытаемся сформировать прайд всадников, из которого вам предстоит создать отряд тарновой кавалерии.

Выражение «прайд» в данном контексте, было, своего рода, метафорой. Дело в том, что прайдом называют группу ларлов. Термин является гореанским, но, как и очень многие слова в языке Гора, что не удивительно, учитывая путешествия приобретения, он был взят с другого языка, в данном случае, из английского.

— Я уже жажду приступить к делу, — заверил его я.

Признаться, я уже давно задумывался о возможных новшествах, как в тактике применения тарнов, так и в вооружении всадников. На мой взгляд, тарнсмэн по-прежнему оставался по сути посаженным в седло пехотинцем, не более чем пассажиром птицы, а не органичной частью единой боевой системы. В качестве аналогии, хотя и довольно несовершенной, можно было бы привести переход, который произошёл кавалерии с изобретением стремени. Тогда из второстепенного рода войск, служащего для поддержки, разведки, беспокоящих действий и преследования бегущего врага, кавалерия превратилась в основной род, в рыцарскую конницу, шокирующую, сметающую всё на своём пути, раскалывающую и крушащую сомкнутые ряды пехоты. Роль такой конницы на Горе, конечно, играла тарларионовая кавалерия. Но я много думал над тем, как можно было бы реформировать тарновую кавалерию. Например, мне казалось, что логично было бы изучить и применить на практике тактику летучих отрядов тачаков с их внезапными наскоками и мгновенными отходами. Кроме того, нужно было что-то делать с метательным оружием тарнсмэна. Большой или, как его ещё называют, крестьянский лук, в седле непрактичен, а арбалет, обычное оружие всадника, в полёте было трудно перезарядить, соответственно, его скорострельность была крайне неудовлетворительна. Обычной практикой была та, при которой, выстрелив из своего арбалета, тарнсмэн выходил из боя, чтобы натянуть тетиву, рычагом, лебёдкой или с помощью ноги и стремени, что было быстрее, но давало меньшую мощность. А потом ещё и следовало произвести дополнительную операцию, закрепить болт на направляющей. В любом случае, по моему мнению, скорострельность была непозволительно низкой.

— Очень рад, — сказал Таджима. — Уверен, точно так же будет рад и Лорд Нисида.

— Вскоре мне потребуется переговорить с ним, — предупредил я, — о многом, что надо будет сделать.

— А что насчёт всадников? — уточнил Таджима.

— В данный момент мы не знаем, кто именно станет всадниками, — пожал я плечами, — и кто из них выживет в процессе обучения.

— Верно, — согласился Таджима. — И я боюсь, что у ларлов будет на кого охотиться.

— Я поговорю с всадниками когда они хорошо освоятся в седле, — пообещал я, — но не раньше.

— Так и сделаем, — кивнул Таджима.

Я уже собирался покинуть площадку, но, поворачиваясь, я увидел то, что мне, но не Таджиме и его людям, показалось чрезвычайно странным.

— Что там происходит? — спросил я.

— Кто-то готовится вернуть свою честь, — пожал плечами Таджима.

На небольшой платформе, в белом кимоно, на коленях стоял один из людей Таджимы, которых я впредь буду именовать «Пани», поскольку именно так они сами себя называют. Его голова была склонена, а на платформе перед ним лежали кривые деревянные ножны, несомненно, скрывавшие нож. Подле него стоял мужчина, также одетый в выглядевшее церемониальным белое кимоно, с обнажённым мечом в руках.

— Не вмешивайтесь, — предупредил Таджима.

— Что там делает человек с мечом? — поинтересовался я.

— Иногда бывает трудно совершить действие, — пояснил Таджима. — Если кто-то не может завершить его сам, человек с мечом поможет. В этом нет потери чести.

— Прекратить это! — возмутился я.

— Не вмешивайтесь! — крикнул Таджима, учтивое спокойствие, которого в этот раз дало трещину.

Но я просто отпихнул Таджиму со своей дороги и зашагал к коленопреклонённой фигуре на платформе. Тот уже расслабил одежду и вынул небольшой кинжал из ножен.

Мужчина, стоявший рядом и державший меч двумя руками, посмотрел на меня. Он не казался возмущённым, оскорблённым или что-то в этом роде, скорее он был озадачен. Он не ожидал чьего-либо вмешательства, впрочем, как и тот парень на платформе, что теперь сжимал нож в руке.

Думаю, в этот момент кровь отлила от его руки. Он поднял голову, похоже не в силах понять происходившее вокруг него. Я понял, что он уже отдал себя ножу, и всё, что ему теперь оставалось, это закончить дело.

— Позвольте ему его достоинство! — попросил Таджима.

— Не позволю, — отрезал я.

— Кто Вы такой, чтобы останавливать это? — спросил Таджима, снова теряя контроль над своими эмоциями.

Пани, как я узнал в дальнейшем, чрезвычайно эмоциональный и вспыльчивый народ, и их внешнего спокойствие, их кажущаяся бесстрастность и даже апатичность, была не столько чертой их национального характера, сколько результатом постоянного самоконтроля.

Вежливость не украшение, а необходимость. Разве не монстр всегда прячется в каком-то локте от тебя? За фасадом разрисованной ширмы может скрываться ларл. Любая цепь может лопнуть, любую верёвку можно порвать. Дикость постоянно скрывается неподалёку от окрестностей цивилизации. Пограничье между ними узко и легко преодолимо. Не стоит, знаете ли, всегда понимать любезность или вежливость, за трусость, слабость или недостаток. Не стоит опрометчиво сдвигать ширму. Позади неё может оказаться такое, о чём Вы предпочли бы не знать. Тот, кто пишет стихи, потягивая чай в ожидании, когда распустится бутон цветка, на поле боя может в кровавом безумстве срубать одну голову за другой.

В любом случае неблагоразумно считать горы чем-то само собой разумеющимся. Под ними могут скрываться вулканы.

— Я — командир, я — капитан, — заявил я Таджиме.

— Этот человек — трус, — обвинил Таджима.

— Нет, — ответил я, — он не трус.

Лично мне казалось что, то действие, на которое он решился, было достаточным доказательством моей правоты.

— Он убежал от тарна, — объяснил Таджима.

— Но он не повторит этого снова, — сказал я.

— Не вмешивайтесь, — потребовал Таджима. — Вы всё равно ничего сможете изменить. Он просто закончит это позже, когда вас не будет рядом.

— Нет, он этого не сделает, — заявил я.

— Почему нет? — осведомился Таджима, и в нем действительно чувствовалась неподдельная заинтересованность.

— Потому, что я запрещаю это, — объявил я. — Этого больше не будет среди тех, кто отважился учиться полёту на тарне.

— Это — наш путь, — объяснил Таджима.

— Кто здесь капитан? — уточнил я.

— Вы, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — ответил Таджима.

— Это не мой путь, — развёл я руками.

— Вы — капитан, — спокойно подтвердил Таджима.

— Вот именно, и я не собираюсь терять людей подобным способом, — предупредил я.

— Таких людей лучше потерять, — презрительно бросил Таджима.

— Если тебе так хочется умереть, — обратился я к стоящему на коленях на платформу парню, — сделайте это под когтями тарна.

— Для вас было неправильно вмешаться в это, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — сказал Таджима. — Честь нужно вернуть.

— Честь возвращают в жизни, — объяснил я, — а не в смерти. Если он жив, то он может начать заново и вернуть честь.

— Это не наш путь, — покачал головой Таджима.

— Но это — путь, — заметил я.

— Несомненно, — согласился он.

— И это мой путь, — добавил я.

— Да, — кивнула Таджима. — Это — ваш путь.

— И я здесь капитан, — подытожил я.

— Да, — не мог не признать Таджима. — Вы — капитан.

— Встать, вернуться к тренировке, — скомандовал я, повернувшись к парню, стоявшему на коленях. — Ты теряешь время.

— Да, Капитан-Сан, — отозвался тот и, спотыкаясь и трясясь всем телом, направился к баракам.

— Я прослежу, чтобы ваши представления об этом вопросе были доведены до всех, — пообещал Таджима.

Я же поклонился мужчине с мечом и сказал ему:

— Спасибо за вашу службу, но ваша благородная помощь больше не потребуется.

Он вернул мне поклон, вложил меч в ножны и покинул платформу.

— Это, как Вы понимаете, касается только вашей команды, — предупредил Таджима.

— По крайней мере, в данный момент, — сообщил ему я. — У вас есть что-то интересное, что следует довести до сведения Лорда Нисиды.

— Это верно, — улыбнулся Таджима.

 

Глава 13

Поиски информации в рабском доме

Стемнело. Ночь вступила в свои права.

Получив на входе зажжённую тонкую свечу и стрекало, я вошёл в рабский дом. Само собой, я здесь был не единственным посетителем. Судя по мерцавшим в темноте огонькам, здесь было человек семь или восемь мужчин, экипированных точно так же, как и я.

Дом представлял собой узкий, не меньше ста длиной и порядка двадцати футов шириной, построенный из толстых брёвен и крытый ветками и соломой барак без единого окна. Высота от настила до потолка составляла приблизительно восемь футов. Вдоль каждой из стен лежало примерно по двадцать пять — тридцать матрасов, шириной около ярда, сшитых из грубого полосатого холста и набитых соломой так, что толщиной они были дюйма три — четыре.

Первое, что я услышал, шагнув в темноту, было тихое испуганное хныканье тут и там, лязг цепей, шорох тела ерзавших по набитым соломой матрасам.

Меня интересовала одна, особая рабыня. Медленно идя вдоль прохода, я перемещал тонкую свечу то влево, то право.

Каждая из девушек была прикована за шею к кольцу, закреплённому в полу, слева от её матраса, если смотреть с её стороны в сторону прохода. Длина цепей у всех невольниц составляла примерно четыре фута.

Когда я поднял свечу над одной из рабынь, она съёжилась, опустила голову, присела и попыталась прикрыться. Вообще-то, и она, конечно, не могла этого не знать, такое поведение не было разрешено. Но я не стал её бить.

Следующая девушка лежала на боку, плотно сжав ноги, согнувшись калачиком, обхватив себя руками, и испугано смотрела на меня. Это также было запрещено, но и её я оставил без наказания.

Обе были встревожены и напуганы. Не трудно догадаться, что они совсем немного времени провели на этих матрасах.

Торгус, вожак наёмников, с которым мы как-то повстречались на берегу, сдал в аренду некоторых из своих пленниц, некогда высоких женщин Ара, в этот дом.

Я установил, что среди тех, кого он продал лесорубам, мастерам, тренерам или самим Пани, той, которую я искал, не оказалось.

Соответственно, оставалось поискать её здесь.

Некоторые из матрасов пустовали, но по моим прикидкам, в этом бараке одновременно могло находиться что-то около шестидесяти девушек.

Я поднял свечу над очередным матрасом.

Девушка, попавшая в круг света, так же как и предыдущие, сжалась и отпрянула к стене, наполовину стоя на коленях, наполовину лёжа.

— Не бойся, — успокоил её я и продолжил путь.

Конечно, многим из них было в новинку лежать на матрасах, их пугал свет свечей, выхватывавший из темноты их обнажённые тела, они боялись цепей на своих шеях, опасались стрекал мужчин. Эти женщины, уже знали, что они больше не свободные, но ещё не полностью сознавали то, чем должна быть рабыня. Впрочем, это понимание уже было не за горами.

Та девушка, которую я искал и рассматривал возможность её покупки для Пертинакса, была той самой, которую я заметил на цепи Торгуса, когда она вместе с остальными стояла на коленях на песке в полосе прибоя, и которая как я заключил, была самой готовой и полной потребностей, чтобы стать первой, кто начнёт умолять о прикосновении мужчины. Иногда страсть в женщине начинает разгораться, стоит ей только почувствовать, что ошейник обнял её шею, и понять, что снять его она уже не сможет. У других это может быть связано со столь простым действием, как её раздевание и связывание её запястий за спиной. Иногда для этого может быть достаточно, просто обнаружить себя голой рабыней, стоящей на коленях перед мужчиной. Бывает, что это вспыхивает, когда она начинает целовать ноги мужчины, или, когда чувствует тяжесть цепей на своём теле и так далее. Эти действия сами по себе, что интересно, зачастую являются не больше, чем ключами, которые отпирают дверь, столь долго державшую в темнице несчастную тоскующую рабыню. В своей душе она жаждала, чтобы её взяли, ей овладели и направили. Она никогда не была более свободной, чем в тот момент, когда стала полностью его.

Я поднял свечу над следующим матрасом, и лежавшая на нём рабыня тут же вскарабкалась на колени и согнула спину, ткнувшись лбом в матрас, принимая первое положение почтения. Её волосы казались влажными, а на спине виднелись красные полосы.

Её реакция была близка к той, которая ожидалась от такой как она, но ещё не той, какой она должна была быть.

Когда рабыня попадает с круг света, она должна продемонстрировать себя настолько вызывающе, насколько это возможно. Это не является чем-то устоявшимся, и может меняться от девушки к девушке. Многие принимают какое-нибудь подходящее положение из набора демонстрационных рабских поз. И действительно, когда женщина проводится через рабские позы, хоть на поводке, хоть так, чем это может быть ещё, как не подробной демонстрацией порой мучительной прекрасной собственности её владельца? А вот если мужчина со свечой задерживается или выглядит заинтересованным, вот тогда девушка принимает первое положение почтения и просит позволить ей доставить ему удовольствие. Интересно, что к шеям рабынь не были подвешены коробочки для монет, как это имело бы место с «монетными девками» в некоторых, обычно портовых городах, как не было и миски для монет около матраса, как в больших лагерях, где клиенты могли бы оставить оплату услуг. С меня даже не спросили бит-тарск на входе. Эти рабыни были своего рода удобством лагеря, предназначенным для удовлетворения потребностей мужчин, у которых не было их собственной рабыни. По-видимому, пани выплачивали арендную плату за нанятых за девушек, например, тому же Торгусу, из бюджета, рассматривая это как одну из форм довольствия, наряду с прочими, вроде одежды, постельных принадлежностей, жилья, инструментов, оружия, еды, ка-ла-на, паги, кал-да и так далее.

Я продолжил свой путь.

Та женщина, которую я искал, насколько мне удалось выяснить, потолкавшись среди наёмников, прежде была Леди Портией Лией Серизией из Башен Солнечных Ворот, привилегированного района Ара, неподалёку от улицы Монет, где были расположено большинство банкирских домов города. Анклав получил своё название от Солнечных Ворот, одних из главных ворот Ара, хотя до самих ворот было не меньше двух пасангов. А сами эти ворота были названы исходя из того факта, что они регулярно открывались с восходом солнца и закрывались на закате. Многие крупные торговые анклавы находились вблизи стен города, рядом с которыми располагались склады. Это удобно, как для получения товаров, прибывающих в город, так и для их отправки из города. Караваны обычно формируются вне стен. Товары с этих складов, конечно, позже распределяются по рынкам и магазинам, разбросанным всюду по городу, где распродаются в розницу. Можно вкратце пояснить, что Леди Серизия принадлежала к одной из ветвей Серизиев, одной из наиболее старых банковских семей Ара, чьё влияние было серьёзно подорвано после восстания. Похоже, банкирский дом пошёл на сотрудничество с оккупационными силами, активно кредитовал их, пополнив их казну, когда средства, предназначенные для этого, по тем или иным причинам, оказались не в состоянии достичь города. Кроме того, стало известно о скупке большого количества трофеев, включая женщин, для последующей перепродажи в других местах, а также об интригах, приведших к конфискации активов конкурирующего дома. На какое-то время дом Серизиев стал самым богатым и сильным в Аре, но затем произошло восстание. Я подозревал, что Леди Серизия могла быть последним выжившим членом этого дома. Проскрипционные списки — штука серьёзная, а гореанское правосудие, и без того склонное быть быстрым и эффективным, в таких вопросах действует с особым усердием. Я не сомневался в том, что многие спекулянты, предатели и прочие коллаборационисты украсили своими телами колья в первые же аны после начала восстания. Свободные женщины принимают участие в коммерческой жизни гореанских государств наравне с мужчинами, владея и руководя компаниями, ссужая монеты, договариваясь о кредитах, организуя караваны, инвестируя капитал, осторожно или рискуя им, в сделках с недвижимостью, путешествиях, предметах потребления, в переводе товаров и капиталов на благоприятные рынки и так далее. Безусловно, большая часть этого делается через агентов-мужчин, поскольку в теории такие проблемы расцениваются ниже достоинства и внимания свободной женщины. Предполагается, что в своём достоинстве и благородстве, она выше таких мелких проблем. Достаточно уже того, что она существует во славе своей свободы, что она настолько отличается от постыдной рабыни, что она добавляет блеск городу и его Домашнему Камню. Считается достаточным, что она может посвятить себя тонким делам вроде посещения театров, песенных конкурсов, чтению поэзии и так далее. По существу, свободную женщину, помимо того, что её расценивают как бесценное сокровище, кардинально отличающееся от рабыни, которую, словно животное, можно купить за определённое количество монет, считают украшением города, украшением государства. Но многие из них становятся богатыми и влиятельными, а другие терпят неудачу.

Я поднял свечу над следующим матрасом, на этот раз слева, и женщина, теперь, фактически, девка, поскольку она была рабыней, выставила руку перед глазами, прикрывая их от света.

Это была она.

Послышался лязг цепи. Это она приняла первое положение почтения.

— На колени, — приказал я ей, и девушка приняла указанную позу.

Я не думал, что она могла узнать меня в первый же момент.

— Разве тебе не объяснили как вести себя на матрасе, девка? — поинтересовался я.

— Господин? — не поняла она.

— Ты что, не понимаешь значение циновки и цепи? — спросил я. — Заинтересуй меня.

— Я не знаю, как, — прошептала рабыня. — Моё тело перед вами, перед мужчиной, разве этого недостаточно?

Её слова вызвали у меня невольную улыбку. Какой глупой она всё ещё оставалась, прямо как сводная женщина! Вот так же они, свободные женщины, думают, что ей не нужно ничто большего для привлечения мужчины, чем быть женщиной. Безусловно, намёк на грудь, на соблазнительную ширину бёдер под одеждами сокрытия, действительно был привлекателен, и это понятно даже свободным женщинам, в конце концов, хорошо известно, что не все рабыни носили ошейники. Так же и тон голоса, поворот головы, возможно провокационная, поспешная поправка вуали, тем или иным путём вдруг сбившейся, может стать актом, подобным повёрнутому ножу в животе мужчины.

«Да, — подумал я, — возможно, что не так уж она и не права. То, что женщина — это женщина, так сказать, может быть тысячу раз более чем достаточно».

Разве не самой природой, в её равнодушной мудрости, создана эта взаимозависимость? Представьте себе десять тысяч случайностей. Среди них есть некоторые, которые с большей вероятностью, чем другие, всего привели бы к закреплению генов. Разве стремительность табука закрепилась в генах не для того, чтобы он мог убежать от слина или ларла? Как получилось, что глаз тарна может различить даже пошевелившегося в траве урта за тысячу футов? А акула, которая чует издалека след крови в воде, разве она не станет первой, кто доберётся до добычи? Разве мотылёк, который в тёплом ночном воздухе чувствует аромат своей самки за четыре пасанга, не окажется первым, кто будет парить рядом с нею? Существо, которое, так или иначе, считает целесообразным защищать своё потомство, вероятно, добьётся того, что его дети переживут его. Среди всех предложенных случайностей некоторые реализуют будущее, некоторые, но не все.

«Да, — подумал я, — полагаю, что для женщины достаточно просто быть женщиной. Что-нибудь в этой соблазнительной конфигурации вызовет генетический ответ, отобранный для этого за тысячелетия эволюции. Вероятно, с точки зрения рациональности одна форма несильно отличается от другой. Какая разница, что выбрать, круг или треугольник, но кровь и время настроены на другую геометрию».

И, конечно, эта рабыня, как все остальные на их матрасах, была обнажена для удобства обзора свободных мужчин.

«Насколько отличаются они от нас», — подумал я, и признаться, не без удовольствия.

Мне также пришло в голову, что женщины идут на многое, почти на всё, чтобы привлекательно одеться, если, конечно, они гормонально нормальные, неслабоумные, не безумные, неподавленные культурой или идеологией. Например, одежды сокрытия, предписанные и почти повсеместно принятые для гореанских свободных женщин, конечно, более высоких каст, не были однородной, серой массой, наложенной на них, скажем, репрессивным обществом, которое расценивало женщин, как низшие, грязные и нравственно опасные создания. Наоборот, в их обилии, в их слоях и вуалях, в их складках и манере ношения, присутствовали вкус и привлекательность. И само собой, они были яркими и красочными. Возможно, мы не видим большую часть женщины, когда она в одеждах сокрытия, но нет сомнения в том, что она там есть, и не заметить этого факта невозможно. Да, женщина может быть довольно привлекательной даже в одеждах сокрытия, и в этом нет сомнений. Ещё раз мы отметим, что не все рабыни носят ошейники. Безусловно, одежды сокрытия, по-своему, дразнящи, провокационны. И, конечно, женщины подозревают об этом. Возможно, это — одна из причин того, что мужчины так хотят избавить от них их носительниц и заменить на более откровенные и восхитительные одеяния рабынь. «Ты больше не будешь меня дразнить. Теперь я рассмотрю тебя, как мне захочется, поскольку теперь Ты больше не своя, но наша, Ты — собственность мужчин. Радуйся, игры закончены. Ты красива. Знай себя выставленной напоказ и принадлежащей».

Но девушкам на матрасах, конечно, не предоставили даже рабской полосы. Они были матрасными рабынями, и обнажены были соответственно.

Было ли недостаточно её тела?

В некотором смысле, конечно, вполне достаточно, но ведь помимо этого была плавность и грациозность, аппетитность, игра, тонкость, движения, потребности, готовность и мольба рабыни!

— С одной стороны, — сказал я вслух, — твоего тела достаточно, и даже более чем достаточно, но с другой, причём с ещё более важной стороны, вне коротких, бессмысленных актов, это тело — не больше, чем начало, что-то необходимое, но само по себе недостаточное, далеко недостаточное.

— Но почему, Господин? — спросила она.

— Потому, что Ты больше не свободная женщина, — пояснил я. — Потому, что Ты теперь рабыня.

— Я не понимаю, — прошептала девушка.

— Потому, что Ты теперь в тысячу раз больше женщина, чем прежде, — добавил я.

— Господин?

— Потому, что Ты теперь рабыня, — повторил я.

— Пожалейте меня! — всхлипнула она.

— Покажи себя, — потребовал я, — девка.

— Но я не знаю как! — растерялась рабыня.

— Это живёт в тебе на уровне инстинкта, — усмехнулся я. — Это спрятано в твоей крови. Ты же самка.

— Не оскорбляйте меня так! — попросила она, глотая слёзы.

— Начинай, — приказал я, — рабыня.

— Да, — заплакала девушка, — Я — рабыня!

— Живо, — прикрикнул я.

— Да, Господин, — всхлипнул она.

— Ага, — протянул я, — вижу, что раньше Ты уже думала об этом, возможно в своих снах, в одиночестве своей спальни, или в своих фантазиях, возможно даже надевая петлю ремня на своё левое запястье и внезапно, резко, затягивая её.

Девушка горько зарыдала.

— Превосходно, — сказал я. — Стройная ножка, не правда ли? Разве она не здорово смотрелась бы в кандалах на лодыжке?

— Пощадите! — взмолилась она.

— Ты хорошо понимаешь тяжесть цепи на твоём ошейнике, перестук её звеньев, и то, что Ты прикована ею к кольцу в полу, голая перед мужчиной, не так ли?

— Господин! — попыталась протестовать рабыня.

— Продолжай, — велел я.

— Я должна? — неуверенно спросила она.

— Живо, — бросил я.

— Я была свободна, — напомнила она. — А Вы заставляете меня вести себя как рабыня!

— И как же Ты себя ведёшь? — осведомился я.

— Как рабыня! — всхлипнула девушка. — Я веду себя как рабыня!

— А разве это не является соответствующим? — уточнил я.

— Да, Господин, — признала она.

— И почему же? — спросил я.

— Потому, что я — рабыня! — ответила она и, повалившись на матрас, затряслась от рыданий.

— Поднимись на колени, — доброжелательно сказал я ей. — Ты преуспела.

Она не без труда, не переставая плакать, поднялась на колени.

— Держи колени вместе, — предупредил я.

В конце концов, я был всего лишь человеком.

Затем протянул к ней стрекало, и рабыня, слегка наклонившись впёред, робко, облизала и поцеловала податливое, обшитое кожей орудие. А потом, она подняла глаза и прошептала:

— Возьмите меня. Пожалуйста.

Рядом с матрасом имелась маленькая стойка, на которой можно было закрепить свечу.

— Как свободную женщину? — уточнил я.

— Нет, Господин, — глотая слёзы, ответила она, — как ты, кто я есть, как рабыню.

Я заключил, что она часто задумывалась над тем, каково бы это могло быть, быть рабыней в руках господина.

— Ты, — сказал я, — бывшая Леди Портия Лия Серизия и из Башен Солнечных Ворот.

Девушка испуганно уставилась на меня.

— Не отрицай этого, — посоветовал я. — Я знаю это наверняка.

— Не убивайте меня! — взмолилась она.

— Да я и не собирался, — успокоил её я.

— Вы не из Ара? — спросила рабыня.

— Нет, — ответил я.

— Вы искали меня, ради премии? — предположила она.

Меня не удивило бы, что премии были назначены за головы определенных граждан Ара, которым удалось избежать гнева мстительных толп. Этими теперь занимались имеющие лицензию, впрочем, как и не имеющие таковой, отряды охотников за головами.

— Нет, — отмахнулся я. — И, насколько я знаю, за тебя не назначено никакой премии.

— Но я видела своё имя в проскрипционном листе, вывешенном на досках объявлений, — удивилась она.

— В этом я не сомневаюсь, — кивнул я.

— Они хотят меня, чтобы убить, — дрожащим голосом сказала девушка.

— Если бы Ты попалась им под горячую руку, возможно, — согласился я. — Но теперь, по прошествии времени, узнай они что Ты носишь ошейник в северных лесах, я уверен, их чувство мести было бы более чем удовлетворено. И вообще, от других я узнал, что многих женщин твоего вида просто публично выпороли и надели на них ошейники. Некоторые после этого стали государственными рабынями, а большую часть отправили в другие города, чтобы распределить по самым низким рынкам и распродать.

— Но разве проскрипции не предполагают простую смерть? — спросила бывшая Леди Серизия.

— Строго говоря, — объяснил я, — это означает арест, но верно и то, что зачастую под этим подразумевается смертный приговор, конечно, для мужчин, но бывает, что и для женщин, для свободных женщин.

— Они хотели нашей крови, — с содроганием вспомнила она.

— В тот момент, я нисколько не сомневаюсь, что разъярённая толпа жаждала этого, — признал я. — Но теперь, тебя, скорее всего, просто доставили бы к претору для железа и ошейника.

— Это правда? — спросила девушка.

— Не знаю, — пожал я плечами я. — Но мы всегда можем отвезти тебя туда, и проверить.

— Нет! — вскрикнула она. — Не надо!

Её реакция вызвала у меня улыбку.

— Я уже не та, кем я была, — быстро добавила рабыня. — Кеф выжжен на моём бедре, сталь окружает мою шею.

— Это верно, — усмехнулся я. — Ты не та, кем Ты была.

— И я даже не занимала высокого положения среди Серизиев, — призналась она. — Я не принимала участия в их делах. Я была простой дочерью, избалованной и, возможно, даже испорченной, учитывая роскошную жизнь и праздность! Но я не имела никакого влияния на дела дома!

— Но Ты носила имя, — напомнил я.

— Да, — вздохнула девушка. — Я носила имя.

— И больше Ты его не носишь, — подытожил я.

— Да, — согласилась она, — больше не ношу.

Это было верно. Не было больше никакой Леди Портии Лии Серизии из Башен Солнечных ворот. Она исчезла. Теперь вместо неё было, и в действительности даже не на её месте, всего лишь животное, прекрасное животное. Насколько я знал, Торгус пока ещё даже не счёл целесообразным дать ей имя.

Вдруг в её взгляде мелькнул испуг.

— Вы знаете меня, — заключила девушка, — или, точнее, кем я была. Что вам от меня нужно? Если Вы не хотите моей крови, или не собираетесь связать меня и обменять на премию, то чего Вы хотите? Почему Вы искали меня?

— Женщине в ошейнике, — заметил я, — нет нужды любопытствовать относительно того, почему мужчина мог бы искать её.

— Нет, нет, — покачала она головой. — Вы хотите чего-то большего.

— Возможно, я хочу купить тебя для друга, — предположил я.

В конце концов, я действительно обдумывал идею купить её для Пертинакса. Она была довольно привлекательной женщиной. Разве она плохо смотрелась прикованная цепью к его койке в бараке? Сильный мужчина нуждается в рабыне, и никогда не удовлетворится меньшим. Пертинаксу, конечно, не помешает наличие его ошейника на такой как она.

Испуг в её глаз не только не исчез, но стал ещё больше. Думаю, что до сих пор возможность её продажи по-прежнему оставалась для неё не больше чем абстрактной возможностью, а сейчас бывшая Леди Серизия вдруг осознала, что реально могла бы быть куплена и кому-то передана.

— Купить меня? — дрожащим голосом переспросила она.

— Да, — пожал я плечами, — как кайилу или тарска.

— И после этого я буду принадлежать другому?

— Разумеется, — кивнул я.

— Нет, — покачала головой рабыня. — Есть что-то ещё, я уверена, и это пугает меня.

Она смотрела на меня, щурясь из-за света свечи, разделявшего нас.

— Что вам надо? — наконец, спросила она.

— Я хочу поговорить с тобой, — объяснил я. — У меня есть вопросы. Мне нужна информация.

— Но я же ничего не знаю, — растерялась девушка. — Что могу знать я, сидящая голой на цепи рабыня.

— Серизии занимали высокое положение в Аре, — сказал я, — весьма близкое к трону. Вы, и другие такие же, должны были предусмотреть побег из города. У вас должны были быть планы на случай восстания. Ты не могла не слышать что-нибудь об этом.

— Господин? — спросила она.

— Ты что-нибудь знаешь о Серемидии? — осведомился я. — Он был одной из самых влиятельных персон в Аре, представителем, если можно так выразиться, Мирона Полемаркоса.

— Думаю, его схватили и посадили на кол, — предположила рабыня.

— Мне об этом ничего неизвестно, — сказал я.

Известие о захвате и казни такого высокопоставленного чиновника, наверняка, распространилось бы и обросло подробностями по дюжинам городов и сотням лагерей.

Рабыня молчала, и я решил уточнить:

— То есть, Ты ничего не слышала об этом?

— Ничего, — подтвердила она.

Также, я думал, что захват личности такой важности будет новостью настолько значительной, что её заметили бы и ещё долго обсуждали у досок информации в городах, шептались бы вокруг походных костров, и она наверняка дошла бы и до далеких северных лесов, но здесь я пока ничего об этом не услышал.

— Не была ли Ты, — поинтересовался я, — как отпрыск Серизиев, вхожа в ближний круг Убары?

— Конечно, нет, Господин, — отпрянула девушка. — Бывало, что Серизиев, успехи которых было тесно связаны с действиями, Коса и Тироса, меня и других, приглашали развлечься в Центральной Башне.

— И какова была природа этих развлечений? — полюбопытствовал я.

— Они были весьма обычны, — пожала она плечами, — для времён оккупации. Изысканные пиршества от щедрости Ара. Пока на улицах некоторые горожане охотились на уртов, чтобы выжить, мы наслаждались самыми тонкими яствами, и богатыми букетами редчайших вин. Самые известные поэты города зачитывали для нас свои оды. Выдающиеся музыканты из тех, которые остались городе, играли для нас. Для нас организовывали спектакли, нанимали акробатов и жонглёров. Бывшие свободные женщины Ара, в ошейниках, но прилично одетые, прислуживали нам за столами. Иногда впускали рабынь, чтобы они танцевали для нас, хотя, вероятно, по большей части для мужчин, офицеров с Тироса и Коса, капитанов наёмников, банкиров, таких как Серизии, высоких Торговцев, известных купцов и прочих присутствующих. Одна рабыня, очень красивая, которая была отдана Мирону Полемаркосу, была выставлена несколько раз и вынуждена танцевать перед мужчинами. Она танцевала под плетями, увешенная драгоценностями, браслетами и ожерельями, но полностью раздетая. Её звали Клавдия.

— Прежде её именем было Клавдия Тентия Хинрабия, — прокомментировал я, — последняя из Хинрабиев.

Клавдий Тэнтий Хинрабий одно время был администратором Ара, но позже был свергнут. Его место на троне Ара занял Цернус, по существу бывший узурпатором.

— Да, — кивнула рабыня.

Талена относилась к Клавдии как к сопернице, конкурировавшей с её красотой, которая, как предполагалось, была непревзойдённой на всём Горе. Подобные притязания, конечно, абсурдны сами по себе. Гор не испытывает недостатка в красотках. Рынки просто забиты ими. Кто должен оценить и сказать, что эта очень красивая женщина более или, наоборот, менее красива, чем та другая? Безусловно, и Талена, и Клавдия, каждая по-своему, были очень красивыми женщинами. Я подозревал, что враждебность Талены к Клавдии была замешана на политике и тщеславии. Клавдия была дочерью бывшего администратора Ара, а Талена — просто отвергнутой дочерью великого Убара Марленуса, местонахождение которого на тот момент было неизвестно. Её положение было даровано ей оккупантами, которые сочли целесообразным иметь на троне Ара марионетку. В действительности, притязания Клавдии на высокое положение в Аре имели под собой гораздо более веские основания, чем у самой Талены, которая долгое время, опозоренная и изолированная, фактически являлась пленницей Центральной Башни. Это продолжалось вплоть до того момента, когда Марленус следуя интересам города отправился в свой поход на Волтай, где и пропал без вести, долгое время считаясь погибшим.

— Как-то раз, — сказала рабыня, — Клавдия, в конце своего танца, схватила кубок и выплеснула вино на Убару. Мы испугались, что рабыню немедленно убьют. Её действительно бросили на пол, и занесли не менее дюжины клинков, и только рука её владельца, Мирона Полемаркоса, выставленная над ней, остановила кровопролитие. Убара была в бешенстве, кричала, вопила, много раз била, пинала и даже топтала рабыню. В конце концов, рабыня, рыдающая, униженная, дрожащая, избитая, несчастная и сломленная, хорошо проинформированная о том, что независимо от того, кем она могла бы быть прежде, теперь была не больше чем рабыней, покорной и беспомощной, подползла к ногам Убары и принялась целовать их, прося, милосердия и прощения. Ей сохранили жизнь, но я думаю, только чтобы угодить Полемаркосу. Говорят, что после того случая Клавдия стала настоящей рабыней своего владельца. Мирон, конечно, больше никогда не разрешал ей танцевать на мероприятиях в Центральной Башне. Однако ходили слухи, что она часто танцевала в штабе и в косианском лагере за стенами города, для Мирона и его высших офицеров. Ещё поговаривали, что многие очень завидовали Полемаркосу из-за его рабыни.

— Расскажи мне об Убаре, — велел я.

— Она была очень красива, — вздохнула бывшая Леди Серизия, — и я уверена, что она хорошо знала об этом. Это было несложно заметить, поскольку, когда в зале оставались одни женщины, то мы могли обедать без вуалей, это не считалось непристойным.

— Это понятно, — кивнул я.

Ношение вуали на публике для свободных женщин считается обязательным. Однако ходить в вуали ещё и дома было бы слишком. Очень немногие женщины согласны скрывать своя лица находясь в своём собственном доме, если только в гостях не будет каких-либо незнакомцев. Обедая на публике женщина может есть осторожно, изящно, занося пищу под вуаль. Некоторые женщины из низших каст, на улице, предпочитают пить прямо сквозь вуаль.

— Продолжай, — подтолкнул её я.

— Что интересно, — задумчиво сказала рабыня. — В течение долгого времени Убара вела себя, как Убара. Она могла быть неофициальной или величественной, в зависимости от требований обстановки, грозной правительницей или радушной хозяйкой, остроумной и очаровательной, или холодной и требовательной. Она могла согреть вас одной своей улыбкой, а в следующий момент охладить хмурым взглядом. В определенных пределах Ар был её. Она была чрезвычайно гордой женщиной, даже самонадеянной, уверенной в себе и в своём месте. Для окружающих было бы правильнее всего изо всех сил пытаться понравиться ей. Её слово могло разжаловать офицера Ара, фраза изгнать советника, или разорить и выслать торговца. Она могла унизить любую женщину, даже самую высокопоставленную до ошейника. Она была очаровательна, тщеславна, защищена и высокомерна. Можно сказать, что она по-настоящему наслаждалась своей властью, в том виде, в каком она была. Её власть, ограниченная в решении серьёзных вопросов, была неограниченной в том, что не касалось оккупации. Мужчины и женщины стремились понравиться ей. Она была той, кого боятся. Но вдруг, с Убарой произошли странные изменения. Очередное запланированное пиршество внезапно было отменено, по-видимому, из-за нездоровья Убары. Но, после этого, она стала другой. Развлечений стало меньше, а затем они и вовсе прекратились. Казалось, Убара иногда уходила в себя, и даже чего-то боялась. Она больше не покидала Центральную Башню, а возможно и своих апартаментов в ней, которые были заперты и надёжно охранялись. Поговаривали даже о том, что в ночные часы она держала свечи зажжёнными. Она боялась есть и пить, возможно, опасаясь, что её могли отравить или усыпить. Всю её пищу и напитки вначале пробовали испуганные рабыни, бывшие свободные женщины Ара, используемые в качестве дегустаторов. Такое впечатление, что на неё была объявлена охота. Выглядело так, словно она, столь охраняемая, являющаяся Убарой, боялась, каким бы абсурдным это ни показалось, что в любой момент могла бы почувствовать на себе аркан, как обычная женщина, и быть унесена к судьбе которой она не могла знать, возможно даже к такой ужасной, как ошейник. Вы только представьте себе её, Убару, в ошейнике! Какой город мог бы быть достаточно сильным, хитрым и смелым, чтобы захватить Убару? Какой Убар мог быть достаточно могущественным, чтобы владеть ей, демонстрировать её голой, в цепях, у подножия своего трона? Изменения, произошедшие в ней, казались странными и непостижимыми. А затем, позже, произошло восстание.

— И что дальше? — спросил я. — Какова была судьба Убары?

— Я не знаю, — пожала плечами рабыня. — Восстание было внезапным, для многих улицы стали смертельно опасным местом. Я, вместе с некоторыми другими, передала себя в руки наёмников, разделась, самопровозгласила себя рабыней, и была привязана за шею к остальным. Нас использовали в качестве уловки, чтобы пробраться к стенам. Наёмники представлялись гражданами Ара, ведущими нас на казнь. Но ближе к стене их хитрость не подействовала, и им пришлось пробиваться с боем. В конечном итоге, наёмники прорубили себе путь за город, и присоединились к отступавшим косианцам. Волосы они нам остригли, чтобы мы не выглядели свободными женщинами для пролетавших над нами тарнсмэнов. А вскоре верёвку на наших шеях заменили на цепь и ошейники. Так нас вели от одного лагеря до другого, пока мы не оказались в окрестностях Брундизиума. Уже из этого порта нас погрузили на корабль и морем доставили на север, где и высадили на берег.

— Ты меня не узнаёшь? — поинтересовался я.

— Здесь темно, Господин, — сказала она. — Свеча крошечная и тусклая. К тому же Вы в тени. Мы знакомы?

— На самом деле, нет, — ответил я. — Но мы сталкивались. Я встречал вашу группу на пляже.

— Так Вы — тот самый мужчина? — спросила девушка.

— Да, — кивнул я.

— Я подумала, что это могли быть Вы, — призналась она. — Но я не осмелилась говорить.

— Ты произвела на меня впечатление уже тогда, — сказал я, — как шлюха, по праву оказавшаяся в ошейнике.

— Господин! — простонала рабыня.

— А сейчас, — добавил я, — Ты неплохо продемонстрировала себя.

— Да, — сказала она, опустив голову. — Я — шлюха, по праву оказавшаяся ошейнике.

— Талена, — предположил я, — должна была как-то убежать.

— Возможно, — согласилась девушка. — Но это кажется невозможным. Центральную Башню окружили ещё до того, как ударили в набат, сигнализируя о начале восстания.

— Но я не слышал ни слова, — заметил я, — о захвате, пытках или казни Убары.

— Верно, — кивнула головой рабыня.

Я не сомневался, что Центральную Башню обыскали от фундамента до крыши, комнату за комнатой, не исключено, что промерили даже толщину стен.

— Должно быть, она всё-таки бежала, — заключил я.

— Возможно, она попалась толпе, и её разорвали в клочья, скормив потом то, что осталось слинами, — предположила она.

— Скорее она покинула Центральную Башню, улетев на тарне, — хмыкнул я.

— Возможно, Господин, — не стала спорить моя собеседница.

Безусловно, это тоже было очень маловероятно, поскольку это был самый очевидный способ побега, и наблюдение за небом должно было вестись с особой тщательностью, дабы не выпустить птичку из клетки.

— Если она и убежала, Господин, — заметила рабыня, — я сомневаюсь, что ей удастся долго оставаться на свободе.

Я молча кивнул. Её догадка казалась мне очень даже вероятной.

— Я слышала, как в лагерях господа говорили, — сказала рабыня, — о вознаграждении в десять тысяч тарнов двойного веса, назначенном за голову Убары.

Я снова кивнул. То же самое я и сам слышал от Торгуса, на пляже в день его прибытия. Каждый охотник за головами на Горе, профессионал или любитель, искал сейчас Убару. Было маловероятно, что она сможет долго скрываться от преследования, учитывая цену, назначенную за её голову, и ту враждебность, с которой к ней теперь относились. Те тщеславие, высокомерие и дерзость, с которыми она злоупотребляла властью, её предательство Домашнего Камня, сделали возможность того, что кто-то согласился бы спрятать её, крайне маловероятной. Возможно, как предположил Торгус, она уже была схвачена, и её похитители теперь вели переговоры относительно увеличения суммы вознаграждения.

— Ты мне очень помогла, — сказал я рабыне.

— Так Вы не собираетесь забрать меня и доставить в Ар?

— Нет, — покачал я головой. — Это теперь для тебя в прошлом.

Я уже отворачивался, чтобы уйти, как вдруг услышал:

— Господин, — тихонько позвала она меня.

Я повернулся к ней.

— Что такое рабские огни? — спросила бывшая Леди Серизия.

— Расставь колени в стороны, — велел я ей.

У девушки перехватило дыхание, но она повиновалась.

Она казалась жалкой, освещённая тусклым огоньком свечи, стоявшая на коленях на тонком полосатом матрасе, светлокожая фигурка.

Свет играл бликами на звеньях цепи, свисавшей с её шеи.

— Разве Ты сама ещё не ощутила, чем могли бы быть рабские огни? — осведомился я.

— Да, — шёпотом ответила она. — Я думаю да.

— Бойся их, — предупредил я. — Сопротивляйся им изо всех сил. Если они разгорятся в твоём животе, Ты никогда уже не сможешь снова стать по-настоящему свободной. Вы всегда будешь рабыней мужчин.

— Но мне не разрешают сопротивляться им, — прошептала девушка, — потому, что я — рабыня.

— Это верно, — подтвердил я.

— Господин, — снова позвала она.

— Что?

— Кажется, я уже могу ощутить, какими они могут быть, — призналась рабыня. — И я не хочу им сопротивляться.

— Они изменят тебя, — сказал я, — навсегда.

— Но я хочу этого изменения, — прошептала она.

— Сведи колени и прими первое положение почтения, — приказал я.

Проскрежетав цепью, бывшая Леди Серизия повиновалась.

— Ты — матрасная девка, — сказал я ей. — Теперь Ты можешь попросить как одна из них.

— Господин? — не поняла она.

— Ты можешь поцеловать ноги свободного мужчины и попросить позволить тебе доставить ему удовольствие, — объяснил я и уже в следующее мгновение почувствовал её губы на своих ногах.

— Ты могла бы поцеловать и облизывать их с любовью и почтением, — заметил я. — Для рабской девки делать это — большая честь, поскольку перед ней свободный мужчина, и она простая рабыня.

Это было верно, поскольку некоторые рабовладельцы могут не разрешить рабыне совершить это простое действие, даже тогда, когда она просит о нём, как о привилегии. С точки зрения свободной женщины этот акт может показаться оскорбительным, и возможно, что для свободной женщины всё так и есть, но только не для рабыни. Для неё это — красивый акт подчинения и даже любви, которым она свидетельствует о своём удовольствии от неволи, и выражает, покорно и символически, свою благодарность господину за то, что он согласился владеть ею, такой, какая она есть, всего лишь рабыней в его ошейнике.

Многие свободные женщин не могут даже начать понимать любовь рабыни к своему владельца, но, возможно, это и есть самая глубокая и самая чистая любовь, которая только может быть между мужчиной и женщиной, между человеческими самцом и самкой. В действительности, в представлении многих, это и есть самая глубокая и самая чистая любовь, возможная между женщиной и мужчиной, рабыни к своему господину, и господина к своей рабыне.

А что ещё может настолько исполнить природу обоих?

Девушка встала на колени у моих ног. Её голова была опущена. С шеи свисала цепь. Слышался негромкий скрип звеньев. Она дрожала, похоже, заново пытаясь осознать где она была и что она делала. Но мгновением спустя она снова склонилась, вернувшись к своей задаче.

— Кто Ты? — спросил я.

— Рабыня, — шёпотом ответила она, — матрасная девка.

Я присмотрелся к её волосам. Обрезаны они были неровно, как попало.

— Достаточно, — сказал я. — Не поднимай головы.

Она была очень красива. Мне это было ясно ещё, когда я впервые увидел её стоявшей на коленях не песке, омываемом холодным прибоем, время от времени добегавшим до неё и омывавшем её руки, бёдрах и икры. Она была не менее красива и теперь в мерцающем свете тонкой свечи.

— Теперь можешь просить, — разрешил я.

— Я прошу позволить мне доставить господину удовольствие, — прошептала девушка.

Торгус и его товарищи, по моему мнению, выказывали ей и её сестрам по цепи, слишком мало уважения. Они расценивали свою цепь сырым бедным материалом, ничего не стоящим товаром, немногим лучшим, чем свободные женщины. Неужели они не смогли посмотреть на этих женщин с точки зрения того, кем они могли бы стать? Вымытые, вычищенные, причёсанные, немного обученные, одетые в шёлк или в туники, с пылающими в животах рабскими огнями, приученные бояться плети, они могли бы стать образцовым товаром. И снова я задумался, не могла ли она понравиться Пертинаксу? Ему никогда ещё не принадлежала рабыня. Откуда ему было знать, чем должен был быть цельный мужчина?

— Ты можешь подняться на коленях, — сообщил я ей.

— Господин? — посмотрела она на меня.

— Ты красива, и у тебя неплохо получилось, — констатировал я. — Я могу надеяться, что тебе разрешат жить.

— Но Вы же не уйдёте? — растерялась рабыня.

— Именно это я и сделаю, — пожал я плечами.

— Но Вы искали меня! — напомнила она.

— Искал, — кивнул я.

— Разве Вы не хотели моё тело? — спросила бывшая Леди Серизия.

Я улыбнулся. Насколько много всё ещё оставалось в ней от глупой свободной женщины, которая зачастую так плохо понимает мужчин. Гореанский рабовладелец владеет всей рабыней, целиком. И рабыня понимает, что ею владеют полностью. У него будет вся она, со всеми её чувствами и мыслями, грезами и надеждами, мечтами и страхами, вся, и в случае необходимости, он заберёт это у неё с помощью плети. А скоро рабыня сама, также отчаянно, будет желать отдать господину всю свою цельность. Она знает, конечно, что её красота должна быть брошена к его ногам, чтобы он мог делать с этим, всё, чего бы ему ни захотелось, но ей также предстоит узнать, что он будет иметь, если ему это потребуется, сокровища её внутренней жизни, рассыпанные у его ног подобно её локонам. Несчастна та рабыня, в которой видят просто тело.

Очень многое, конечно, зависит от конкретного господина и конкретной рабыни. Неволя — многогранна и многолика.

Рабыню могут держать в презрении, относясь как к пустому месту. Она в страхе может падать ниц в присутствии своего хозяина. Она может ползти к нему, не зная чего ей ждать, удара или пощады.

Рабыня может быть для него восхищением и радостью, порой почти компаньонкой, с той лишь разницей, что по первому его слову она будет обнажённой лежать перед ним на животе.

Есть рабыни больших домов, и те, что украшают сады удовольствий, другие ходят прикованными цепью позади паланкинов для демонстрации состоятельности владельца. Кого-то продают в бордели и таверны, а кому-то предстоит трудиться в полях и шахтах, прачечных и на мануфактурах, в стойлах, бараках и постоялых дворах. Есть те, которые принадлежат полкам, кораблям, владельцам караванов и так далее. Страна неволи — широка и огромна.

Рабовладелец может иметь много рабынь, но у рабыни, согласно закону, может быть только один владелец, даже если это будет государство, или некое корпоративное юридическое лицо.

Большинство невольниц, разумеется, желает быть собственностью одного господина, и при этом они надеются быть единственной его рабыней.

Самые личные и интимные отношения, возможны между мужчиной и женщиной, когда она его рабыня. Может ли существовать большая близость между мужчиной и женщиной, чем та, в которой женщина — полностью его, в которой она в прямом смысле этого слова принадлежит, в которой она — его собственность, его рабыня?

— Твоё тело заслуживает того, чтобы его желать, — признал я, — но если бы оно не было живым, оживлённым, полным чувств, эмоций и мыслей, оно не стоило бы желания. Это было бы мясо, а не рабыня.

— Неужели, нужна вся я? — спросила она.

— Представь себе, — улыбнулся я. — И не забывай, что именно вся Ты находишься в ошейнике.

— В моём сердце и уме, — призналась рабыня, — я хочу отдаться!

— Конечно, — кивнул я, — потому, что всё в тебе находится в ошейнике.

— Но Вы уходите? — спросила она.

— Да, — ответил я, отворачиваясь.

— Подождите! — попросила девушка.

Снова повернувшись к ней лицом, я поднял свечу. На её щеках блестели слёзы.

— Зачем Вы приходили сюда? — спросила рабыня.

— Чтобы задать тебе вопросы, — ответил я, — как бывшей женщине Ара, занимавшей там определённое положение, члену важного дома, той, кто могла бы знать что-нибудь об Убаре.

— Но почему, Господин? — не унималась она. — Какое вам дело до Убары, и её судьбы?

— Любопытство не подобает кейджере, — процитировал я.

— Не уходите! — всхлипнула она.

Я на миг задумался.

Девушка перекинула цепь через левое плечо себе за спину. В её глазах стояли слёзы, губы дрожали.

— Я прошу позволить доставить вам удовольствие, — решительно сказала она.

— У тебя есть имя? — поинтересовался я.

— Нет, — покачала рабыня головой, и я поставил свечу на стойку около её матраса.

 

Глава 14

Беседа с Таджимой

— Вы быстры, — констатировал Таджима, опуская деревянный меч.

— И Вы тоже, — польстил я ему.

Несколько пани сидели со скрещенными ногами вдоль стены внутри открытого деревянного строения, называемого додзё. Оно стояло, если кто забыл, напомню, на дальнем краю тренировочной площадки.

Мы с Таджимой поклонились друг другу, а затем, скрестив ноги, сели рядом у задней стены.

Восемь пани, все безоружные, встали со своих мест, вышли на середину додзё, разбились на четвёрки, встали в две шеренги лицом друг к другу и поклонились. Затем приняли боевую стойку и начали поединки. Другой пани, судья, рефери или, полагаю лучше сказать, арбитр, наблюдал и контролировал тренировку со стороны. Он иногда комментировал происходящее и даже ругался. В этих поединках, конечно, смертельные удары были запрещены, и когда удар, следствием которого была бы смерть или выведение из строя, мог быть нанесён, арбитр останавливал схватку и объявил свой приговор, после которого один из бойцов, вежливо поклонившись, выходил из поединка, фактически признаваемый мёртвым или инвалидом. Поединок один на один у пани может быть стилизован, и может проходить с множеством формальностей, при всей его внезапной стремительности и жестокости, чередующимися с почти неестественной неподвижностью, смотря на которую на ум приходит ларл или пантера, сконцентрированные, неподвижные, чуть заметно дрожащие, перед своей атакой. Что интересно, хотя бой шёл четыре на четыре, но после того, как один из бойцов удалялся из соревнования, его противник не присоединялся к товарищами, чтобы сокрушить оставшихся, а тоже отступал. Фактически, здесь имели место четыре поединка один на один. Не думаю, что в реальной войне, подобную вежливость кто-нибудь стал бы соблюдать. Вежливость — дело хорошее, но вежливость за счет победы казалась мне сомнительными тактическим решением. Наконец в центре додзё остался один боец, из той команды, из которой трое уже выбыли как побеждённые. Соответственно, теперь ему предстояло сразиться с тремя противниками из другой четвёрки, конечно, по очереди. Он победил двоих, третьего одолеть не смог. Все восемь пани встали, обменялись поклонами и вернулись на свои места.

— Мы можем поговорить? — спросил я Таджиму.

— Не сейчас, — негромко ответил мне он.

В додзё проводилось много поединков различных видов, в основном с деревянным оружием. Оно заменяло разные виды настоящего оружия, в частности длинный и короткий мечи, последний ещё называли дополнительным. Использовались и древки глеф. Интересным вариантом среди этих заменителей оружия были длинные шесты, лёгкие, гибкие словно змеи, очищенные от коры жерди, которые могли мелькать так, что и едва мог уловить глаз. Как я понял, они были не столько заменой оружия, сколько учебными устройствами, позволявшими ускорить реакцию и развить навыки. Иногда использовалась и сталь, но, конечно, удары задерживались. Иногда бойцы выходили на поединок с разными видами деревянного оружия. Бывало, что безоружный должен был сразиться с вооружённым, скажем, кинжалом. Понятно, что в додзё принимались разумные предосторожности, избежать, или по крайней мере, снизить травматизм и, конечно, предотвратить смерть. Удары старались задерживать, но, тем не менее, кровопролитие было делом весьма частыми, и сломанные конечности, в основном запястья и руки, не были чем-то неизвестным. Эти травмы, казалось, принимались спокойно, за исключением тех случаем, когда были подозрения, что это было сделано намеренно. Пани, казалось, чувствовали в таких ситуациях что-то вроде некоторого дисбаланса, который требовалось урегулировать. Дисгармония нуждалась в исправлении. В таком случае работал принцип зуб за зуб, и за один окрасившийся в красное деревянный клинок, отвечал другой такой же.

— Сейчас? — поинтересовался я.

— Нет, — ответил Таджима.

Упражнения и поединки в додзё очевидно были предназначены, чтобы обеспечить серьезное и детальное воинское обучение, и я уверен, что в этом отношении у них была значительная ценность. Почему бы нет? В конце концов, разве я сам, давно, в Ко-ро-ба, в Городе Утренних Башен, не проводил большую часть дня за подобными упражнениями? Правда, я обычно занимался с настоящим оружием. Только так, только такими тренировками чего-то можно достичь и неважно со сталью Ты тренируешься или с деревом. Однако одно дело стоять перед противником с деревянным мечом, удар которого можно пережить и совсем другой, встретиться лицом к лицу с врагом вооруженным отточенной сталью, вышедшем с явным намерением убить вас. В последнем случае оживает каждая клеточка тела, и всё дело обычно заканчивается в пределах одного или двух взмахов стали. Как говорят пани, ни одна учёба не может сравниться с додзё крови.

За два дня до этого у меня был разговор с Лордом Нисидой, снова в его павильоне, и он оказался восприимчивым к моим рекомендациям. Соответственно, я был занят поисками определенных мастеров в лагере, шорников и кузнецов, а также поставщиков, которые в течение следующих месяцев, могли бы обеспечить нужным ассортиментом товаров, сформированным в соответствии с моими требованиями.

В плане оружия гореанский воин обычно обучается обращению с мечом, щитом и копьём. Под мечом обычно понимается гладий, быстрый, лёгкий, обоюдоострый, колюще-рубящий клинок. Это превосходное оружие пехоты. На спине тарна, естественно, для него найдётся немного работы. Точно так же и от сабли, которая могла бы использоваться с некоторой эффективностью, скажем, со спины лошади, будет мало толку, что на кайиле, что на тарне. Кайила — животное рослое, и плечи его заходятся слишком высоко, чтобы работать саблей. Тачаки, например, используют длинные пики из темового дерева, лёгкие, упругие и гибкие. У них нет никаких трудностей в том, чтобы поразить пешего противника. Также, тачаки используют кайву, или седельный нож, баланс которого рассчитан на метание. Я подумал, что мы могли бы заменить кайву ананганским дротиком, увесистым металлическим метательным оружием, длиной около восемнадцати дюймов и имеющим оперение, так что от бойца требуется меньше умения по сравнению метанием кайвы, а брошенный сверху вниз такой дротик становится смертельно опасным. Но это, на мой взгляд, будет, прежде всего, вспомогательное оружие, прибегать к которому следует в особых обстоятельствах, в тех, например, в которых на земле можно было бы использовать кайву. Такие обстоятельства обычно возникают в горячке ближнего боя, где лук уже не будет практичным оружием. Типичный гореанский щит представляет собой большой, тяжёлый круг, обшитый слоями кожи, усиленной металлическим бандажом. Он может оградить бойца, но не в силах защитить тарна. В целом более практичным, как мне показался, после рассмотрения всех вариантов, металлический баклер, меньший, более лёгкий, управляемый одной кистью, а не всем предплечьем. Им можно отвести копьё в сторону, тогда как удар или бросок копья в обычный щит, выведет последний из строя, просто завязнув в нём. По сути, тактика пехотинца в основном в том и состоит, что следует повредить щит противника, воткнув в него копьё. Фактически это делает щит не только неэффективным, но и превращает его в помеху, открывая бойца атаке гладия. У шита же, который приглянулся мне, имелись, помимо его управляемости, ещё два дополнительных интересных преимущества. Во-первых, в седле от него легко избавиться, освободив руки тарнсмэна для задачи, которая вскоре станет очевидной, для использования лука. И во-вторых, одну кромку можно было бы заточить на манер лезвия, как это сделано на некоторых гладиаторских баклерах, что позволяет использовать щит в качестве оружия, нанося им режущие удары по телу противника, в идеале по горлу. Я не ожидал, что от последней особенности будет много проку в бою, если только тарнсмэн не будет вынужден спешиться, однако иногда даже в воздухе случаются схватки накоротке, поскольку птицы тоже не являются пассивными участниками боя, и могут сцепиться друг с дружкой, устроив в небе карусель с криками, ударами крыльями, клювами и когтями. Также, баклер, хотя и с меньшей эффективностью по сравнению с большим щитом, обеспечит некоторую защиту от арбалетных болтов, по крайней мере, в части самых уязвимых мест тела, чаще всего и являющихся целью стрелка. И наконец, его лёгкость, по сравнению с обычным пехотным щитом, была бы некоторым подспорьем, хотя и довольно незначительным, увеличивающим скорость и маневренность птицы.

Учитывая размер тарна и размах его крыльев, не существует никакого надёжного способа защитить его от стрел, выпущенных как с воздуха, так и с земли. В те времена, когда я только появился на Горе, на боевых тарнов, ещё пытались навешивать лёгкую броню, а клюв и когти покрывать отточенными стальными пластинами. Броня, даже самая лёгкая, утяжеляла птица и мешала её полёту, при этом значительно снижалась не только скорость, но и её манёвренность. Кроме того, все эти чужеродные аксессуары, имели тенденцию снижать управляемость птицы. Ну а усиления клюва и когтей оказались просто ненужными по двум причинам. Во-первых, в большинстве вылетов клюв и когти не играют никакой роли, а во-вторых, когда дело действительно доходит до клювов и когтей, они сами по себе являются опасным оружием, скажем, чтобы рвать в клочья тело вражеской птицы. Эволюция того мира, из которого происходили тарны, каким бы он ни был, хорошо позаботилась о его вооружении. Я подозревал, что мир, породивший этих гигантов был планетой с высокой силой тяжести, планетой глубокого гравитационного колодца. Откуда ещё было взяться такой силе тарнов, значительно превосходившей ту, что можно было бы ожидать обычного представителя рода пернатых более типичного мира, такого как Земля или Гор. Я всегда именовал тарнов птицами, и продолжу это делать впоследствии, поскольку они, по крайней мере, в некотором смысле, учитывая их экологическое место, перья, крылья и прочие признаки на них очень похожи, но, физиологически они являются чем-то очень отличающимся от тех, кого обычно считают птицами, как на Земле, так и на Горе. Возможно лучше было бы сказать, что это — необычная птица. Огромный размер и размах крыльев — это не единственные их замечательные особенности. Они действительно строят гнёзда и размножаются, откладывая в них яйца. А вскоре я узнал, что многочисленные экземпляры этих, необычайной ценности артефактов хранились в тепле одного из сараев на тренировочной площадке.

Обычное гореанское копье составляет приблизительно в длину семь футов и с увенчано листовым бронзовым наконечником дюймов от четырнадцати до восемнадцати длиной. На земле — это страшное оружие, но на спине тарна, встречать нападение другого воздушного наездника, на мой взгляд, больше подошла бы лёгкая, тонкая пика, излюбленное оружие тачаков. Она будет смертоноснее благодаря своей быстроте и лёгкости, и при этом ещё и даст преимущество большего радиуса досягаемости. Также, учитывая ремень запястья, потерять пику было бы сложнее. Очевидно, что потеря пики для бойца сидящего на спине кайилы, мягко говоря, неприятно. Никто ему не позволит посреди боя спешиваться и подбирать своё оружие. Но он хотя бы сможет найти его после сражения, если выживет. А вот, если Вы в полёте, то очень сомнительно, что вам удастся вернуть потерянное копьё.

Теперь вернёмся к дальнобойному оружию тарнсмэна и вспомним, что обычно эту нишу занимает арбалет, взводимый воротом или с помощью стремени. Мощный крестьянский лук, из-за своего размера, очевидно, не может быть использован с седла достаточно эффективно. Кроме того, скорострельность обоих видов этого метательного оружия, особенно у арбалета взводимого воротом, была крайне неудовлетворительной. Мало того, что очень ограниченное количество болтов или стрел, могло быть выпущено в установленный период времени, так ещё и стрелок, если он для перезарядки не уходит на безопасной расстояние, подвергается серьёзной опасности. Да даже если и уходит, что мешает противнику преследовать его и сбить, пока тот безоружен? Очевидным решением данной проблемы становится седельный лук тачаков, который легко может быть использован с седла для стрельбы как влево, так и вправо, и даже, при некоторой сноровке, всадник, повернувшись назад, может стрелять в преследователей. Седельному луку, конечно, недостаёт мощи крестьянского лука, но он практичен в седле, а недостаток мощности может быть компенсирован большей скорострельностью.

Кузнецам не потребуется много времени на то, чтобы наковать в достаточном количестве ананганские дротики.

Я уже поручил им заняться этой работой. Кроме того, я также переговорил с шорниками в из мастерской на тренировочной площадке. Мне нужны были регулируемые стремена. В долгих полетах удобнее было бы использовать обычные стремена, но в бою, если нужно воспользоваться луком, требовались более высокие стремена, чтобы, опираясь на них можно было подняться и стрелять поверх головы птицы, или над её крыльями. Тачаки постоянно используют укороченные стремена, но мои нынешние товарищи не были тачаками, никто их в течение многих лет к седлу не приучал. Это у кочевников принято сажать ребёнка в седло, ещё до того как он научится ходить, лишь бы он достаточно подрос, чтобы сидеть.

В довершение к основному оружию, я заказал производство сетей с грузами по углам. Сети как оружие на Горе не в новинку. Есть, например, боевые сети, если можно так выразиться, вроде сети «рыбаков» на арене, гладиаторов, вооружённых сетью и трезубцем, есть ловчие сети, те, которые используются охотниками для ловли мелких животных, а работорговцами для женщин. Такую сеть легко метнуть, и я надеялся, что в небе, при некоторых сноровке и удаче, её можно было бы накинуть на вражеского тарна или его всадника, тем самым, помешать полету первого, и снизить боеспособность второго. Кроме того, я предположил, что сети можно было бы использовать, с низколетящего тарна для поддержки наземных войск.

Я полагал, что если объединить некоторые из этих новшеств, то тарнсмэн перестанет быть пехотинцем в седле, если можно так выразиться, копейщиком или арбалетчиком, а станет чем-то другим, новым типом воина, компонентом в единой боевой системе, состоящей из человека и тарна.

Лорд Нисида так и не сообщил мне предполагаемого применениях создаваемой им тарновой кавалерии, так что, я решил готовить отряд для чего-то большего, чем разведка и нападение с воздуха на наземные цели. Я планировал создать кавалерию способную эффективно вести воздушный бой, тарнсмэн против тарнсмэна, тарн против тарна.

Что интересно, но именно то, что Лорд Нисида отказался сообщить мне для какой цели предполагалось использовать эту силу, убедило меня что нужно быть готовым к обеим формам ведения войны.

То, что эти люди народа пани, такие как Лорд Нисида, Таджима и их товарищи, столь необычные для континентального Гора, впрочем, и для западных островов тоже, оказались на юге в Брундизиуме, или здесь в северных лесах, мне в то время казалось необъяснимым. Я не сомневался, что к этому приложили свою руку Царствующие Жрецы или кюры. Кстати, здесь в тарновом лагере, по моим подсчётам пани было не больше двух, максимум двух с половиной сотен. Я подозревал, что здесь, а также и в другом месте, скажите на том конце таинственной просеки, ведущей на юго-восток, гореан знакомого вида, было гораздо больше чем пани. Со слов Пертинакса я знал, что на северном побережье высадились сотни мужчин, самого бандитского вида, вероятно, оказавшихся не у дел после восстания в Аре. Но было ясно, что в самом тарновом лагере находились лишь многие из них, и, тем не менее, как я уже упомянул, даже то их количество, что было, значительно превосходило пани по численности.

Итак, резюмируя всё вышесказанное, я предполагал, что тарнсмэн будет прежде всего лучником, который, благодаря своей птице будет иметь под рукой большое количество стрел, намного большее, чем мог бы нести в своём колчане обычный пехотинец. Пика из темового дерева и ананганские дротики служили для ближнего боя, если в таковой придётся вступить. Для защиты от копья и частично от стрел предусматривался лёгкий баклер. Его отточенный круглый край, в некоторых ситуациях, мог также позволить использовать его не только как защиту, но и как оружие. Признаться, я не был уверен в практичности сети в воздушном бою, но эффективность её использования для создания препятствий противникам на земле, а также для ловли кого-либо, сомнений не вызывала. В обычный комплект снаряжения тарнсмэна часто входили ещё и такие аксессуары, как верёвка и рабские наручники, поскольку на гореанской войне взятие рабынь было обычным делом. В действительности, гореанская женщина отлично знает, что вне пределов действия её Домашнего Камня, вне определенного круга любезности, вне привычного окружения, в котором её благородство и ценность не подвергается сомнению, на неё, очень вероятно, будут смотреть не как на уважаемую гражданку и неприкосновенное прекрасное украшение благодарного государства, а как на добычу, трофей и приз, как на то, что можно, а зачастую и нужно, захватить, заклеймить и надеть ошейник, и затем либо оставить себе, либо продать, как захватившему понравится.

— Нам понадобятся, как минимум, двести луков, седельных луков, и тысячи стрел к ним, — сообщил я Лорду Нисиде.

— Они будут доставлены, — невозмутимо пообещал тот.

— Также будут необходимы и кое-какие другие вещи, — добавил я.

— Вы всё получите, — сказал Нисида, давая понять, что аудиенция окончена.

Выйдя из додзё, я всё же решил поговорить с Таджимой.

— Ваше обучение, простирается вне додзё, — заметил я и, не дождавшись его ответа, продолжил: — По случаю, я заметил, что Вы часто посещаете окрестности тёплого пруда, который кое-кто предпочитает ваннам.

Признаться, порой его неразговорчивость меня раздражала.

— Также, я видел некоторых других частых гостей того места, и что-то мне подсказывает, что приходят они туда не ради тёплой воды.

Мы шли в направлении хижины, которую я занимал с Сесилией.

— Я видел, что некоторые даже еду приносят с собой, — сказал я.

— О-о? — протянул Таджима.

— Как я подозреваю, Вы и сами иногда так делаете, — намекнул я.

— А разве это не я должен шпионить за вами? — осведомился Таджима.

— Разумеется, — улыбнулся я. — Но я надеюсь, Вы не возражаете против взаимности в таких вопросах.

— Это было бы грубостью с моей стороны, — признал он. — Чем я могу быть полезным для вас, Тэрл Кэбот, тарнсмэн?

— В лесу, — сказал я, — хотя, несомненно, в пределах огороженного вешками пространства, один учитель, мастер, даёт дополнительные уроки для некоторых, очень немногих, среди которых, насколько я понимаю, есть и Вы.

— Вы проницательны, — кивнул он.

— Безусловно, — хмыкнул я, — возможно, Вы просто прокрадываетесь для тайных свиданий с красоткой Сумомо.

— Значит, Вы заметили мой интерес к ней, — прокомментировал Таджима.

— Выражение вашего лица безупречно, — признал я, — но зрачки ваших глаз вас выдают.

— Довольно трудно управлять такими вещами, — вздохнул Таджима. — Передвижения контрактных женщин строго контролируются. У ошейниковых девок свободы намного больше, примерно как у домашнего слина или и тарска. Но вообще-то, она меня презирает.

— Возможно, у неё соблазнительное тело, — заметил я, — которое неплохо смотрелось бы в ошейнике.

— Она — контрактная женщина, — напомнил Таджима.

— Уверен, там, откуда Вы родом, подозреваю, что это очень далеко, у вас есть ошейниковые девки.

— Да, — не стал отрицать он.

— Рискну предположить, что не все они являются светлокожими или темнокожими.

— Нет, — подтвердил Таджима, — но они не пани.

— Как это? — удивился я.

— Как только на них надели ошейник, они перестали быть пани, став только рабскими животными.

— Понятно, — кивнул я.

— Таких рабских животных у нас много, — добавил он. — Войны среди пани случаются часто.

— И разве Сумомо, — поинтересовался я, — не превосходно выглядела бы, будь она таким рабским животным?

— Возможно, — ответил мой собеседник. — Я всё равно не могу позволить себе её контракт.

— А что если бы смогли? — спросил я.

— Интересная мысль, — покачал он головой.

— Разве в этом случае она не была бы вашей, и Вы могли бы делать с ней всё, что могли бы пожелать? — осведомился я.

— Существуют традиции, ожидаемые действия и так далее, — ответил Таджима, — но в целом, да, она тогда была бы моей, и я мог бы делать с ней всё, чего я бы пожелал.

— Абсолютно? — уточнил я.

— Да, — кивнул он. — Абсолютно.

— В таком случае, не думаете ли Вы, что она могла бы неплохо выглядеть как рабское животное?

— Да, — согласился Таджима, — думаю да.

— У кого Вы обучаетесь в лесу? — поинтересовался я.

— У Нодати, — ответил он.

— Он не двуимённый мужчина? — спросил я.

— Это не его настоящее имя, — пожал плечами Таджима. — Как его зовут на самом деле — тайна. Он скрывает это. Его называют Нодати. Это — просто название боевого меча, одного из тех, которые используются на поле боя.

— Признаться, я мало что понял из этого, — сказал я.

— Он — ронин, — пояснил Таджима. — О таких у нас говорят — человек волн, плывущий по течению, без дома, без правителя, без капитана. Таких как он много.

— Наёмник? — предложил я более понятный для меня термин.

— Ах, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — вздохнул Таджима, — как мало Вы знаете об этом.

— Кто бы сомневался, — буркнул я.

— От воина требуется верность, — заявил Таджима. — Лорд ронина может быть мёртв или заключён в тюрьму. Или может быть так, что его лорд предал его, или оказался недостойным его преданности. Одиноко быть ронином.

Он не забывает. Он помнит.

Плывёт облако надо льдом.

На замёрзшей ветке птица сидит.

По ночам он кричит свою боль.

Больше я ничего у него не спрашивал, пока, через некоторое время, мы не дошли до моей хижины.

— Твоё оружие, твой опыт, твои таланты, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — сказал Таджима, — не наши.

— Я хотел бы встретиться с ним, с тем, кто вас обучает, — сообщил я, — но не для того, чтобы изучать его оружие.

— Есть нечто большее, чем оружие, — заявил он. — Мысль, путь.

— Я хотел бы попросить его о помощи, — сказал я, — но не для себя, а для моего друга Пертинакса. Ему не разрешают входить в додзё.

— Он — слабак, — презрительно бросил Таджима.

— Он стал сильнее, — заметил я.

— Не вся сила, — заявил мужчина, — в теле.

— Но некоторая всё же в нём, — усмехнулся я, — и, можете мне поверить, он мог бы сломать вас в два счёта, поскольку он крупнее и сильнее вас.

— Только если бы я позволил это, — хмыкнул Таджима. — Клыки лесного тарска, тоже могли порвать меня в два счёта, а лесной боск мог бы поддеть меня на свои рога, но я скольжу подобно ветру и не собираюсь подставляться под их клыки или рога.

— Но эти животные опасны, — заметил я.

— Но не для ветра, — усмехнулся он.

— И всё же будь осторожен, — усмехнулся я, — чтобы ветер не попал в ящик, крышка которого закроется.

— Ветер, — улыбнулся Таджима, — не залетает в коробки с крышками.

— Пертинакс теперь отличается от того, каким Ты его запомнил, — предупредил я.

— Я легко могу убить его, — пожал плечами Таджима.

— На данном этапе, — поправил его я.

— Да, — не стал спорить Таджима, — на данном этапе.

— Я был бы признателен, чтобы Вы привели Пертинакса в школу Нодати и спросили, не сможет ли он принять его в ученики, — сказал я.

— Чтобы его навыки однажды сравнялись или превзошли мои? — уточнил Таджима.

— Конечно, — кивнул я.

— Не думаю, что это произойдёт, — заявил Таджима.

— Вполне возможно, что и не произойдёт, — согласился я.

— Вы очень просите, Тэрл Кэбот, тарнсмэн? — осведомился он.

— Во всём должен быть баланс, так сказать, гармония, — улыбнулся я, — так что, я хочу предложить кое-что взамен.

— Сумомо? — спросил Таджима.

— Вовсе нет, — отмахнулся я. — Она — просто женщина, и принадлежит ошейнику. Я же могу предложить тебе нечто намного более ценное.

— И что же? — заинтересовался он.

— Тарна, — ответил я. — Я буду учить тебя управлять тарном.

— Я боюсь тарнов, — развёл он руками.

— Так же, как и мы все, — усмехнулся я.

— Страх неприемлем, — заявил Таджима.

— Страх приемлем, — не согласился с ним я. — Неприемлема трусость.

— Я поговорю с Нодати, — пообещал пани.

 

Глава 15

Рабыня для Пертинакса

— Но он же варвар, Господин! — в страдании воскликнула рабыня.

— Так же, как и я, — сообщил я ей. — Падай на колени и склони голову к его ногам!

Ей ничего не оставалось, кроме как опуститься перед Пертинаксом на колени, ткнувшись лбом в пол хижины. Её маленькие руки, скованные наручниками, при этом высоко поднялись над её спиной. Поводок, на котором я провёл её голой через весь лагерь от самого рабского дома до своей хижины, петлями свисал с моей руки.

Само собой, это была бывшая Леди Портия Лия Серизия из Ара, из Башен Солнечных ворот, из дома Серизиев, ныне несуществующего.

— Выпори её, — предложил я Пертинаксу, бросая ему плеть, — да так, чтобы она поняла, что она твоя рабыня.

— Моя рабыня? — опешил мужчина.

С тех пор как Пертинакс несколько недель назад стал учеником в школе Нодати, он больше не помогал на заготовке леса, более того, по моей просьбе, переехал жить к нам с Сесилией, в хижину, которая первоначально была предоставлена в наше распоряжение Лордом Нисидой.

— Представь себе, — усмехнулся я. — Я купил её для тебя у Торгуса, из рабского дома.

— Для меня? — ошарашено переспросил он.

— Да, — кивнул я. — И не бери в голову. Она не дорого стоила.

Мне она досталась всего за горсть медяков, но, что и говорить, тарсков, а не бит-тарсков.

— Я была Портией, — возмущённо проворчала рабыня, приподняв голову, — Леди Портией Лией Серизией из Башен Солнечных ворот Ара, из дома Серизиев!

Я легонько пнул её в бок, и она тут же снова уткнулась головой в пол.

— Ей ещё многому предстоит научиться, — прокомментировал я. — Она только что заговорила без разрешения. Быть может, Ты захочешь наказать её за это?

— Она что была важной особой? — полюбопытствовал Пертинакс.

— Меня много раз приглашали на мероприятия в саму Центральную Башню! — сообщила рабыня, на этот рад благоразумно не отрывая голову от пола. — Меня знала сама Убара. Я делила с ней стол. Я пила её вино! Я разговаривала с нею!

— Фактически, — хмыкнул я, — она никогда не была ничем иным кроме как избалованным, испорченным дурно воспитанным ребёнком, молодой, никчёмной, но, конечно, красивой, девкой из богатого семейства.

— Господин! — попыталась протестовать рабыня.

— Но теперь, — подытожил я, — у неё осталась только своя ценность, как рабыни, и очень невысокая к тому же.

— Он — варвар, Господин! — обиженно протянула рабыня.

— Предлагаю тебе воспользоваться плетью, — сказал я. — По-моему, ей следует дать понять, что неволя у варвара, точно так же, как и неволя у более цивилизованного человека, может быть весьма значимой, а иногда и явно неприятной. В целом, ей ещё многому предстоит научиться, и нет никакой веской причины, почему она не должна начать изучать это у ног варвара. Это может стать для неё довольно поучительным моментом.

— Она очень привлекательная, Господин, — вздохнула Сесилия. — А Вы точно купили её для Господина Пертинакса? Правда?

— Правда, — успокоил её я.

— Хорошо, — облегчённо вздохнула брюнетка.

Стоявшая на коленях рабыня искоса взглянула на Сесилию.

— А где Вы её нашли? — полюбопытствовала моя рабыня.

— Впервые я заметил её на берегу, — ответил я, — во время прибытия судна, доставившего Торгуса и нескольких других. Она была одной из рабынь на его цепи.

— А позже? — не отставала от меня Сесилия.

— В рабском доме, — пожал я плечами.

— Я подозревала что-то такое, — проворчала девушка.

— Ты возражаешь? — уточнил я.

— Не могу сказать, что мне это нравится, — сказала она, — но возражать-то я не могу. Я — рабыня.

— Уверен, что тебе не грозит забыть об этом, — усмехнулся я.

— Разумеется, Господин, — улыбнулась брюнетка. — Нет никакой опасности того, что я могу забыть это. Уж конечно не теперь. Полагаю, Вы использовали её для своего удовольствия.

— Да, — не нашёл нужным отрицать я.

— Ну и как, от неё была хоть какой-то прок?

Новая рабыня уставилась на меня. На её лице последовательно промелькнули поражённое, возмущённое, смущённое и сердитое выражения.

— Пожалуйста! — наконец выдавила она из себя.

Сесилия, кстати, в том смысле, который она имела в виду, была весьма хороша, и даже изысканно и беспомощно драгоценна. Её могло зажечь одно единственное прикосновение. Она очень выросла в своей неволе, и было ясно, что она всё ещё продолжала расти. В действительности, у таких вещей нет предела, горизонты ошейника всегда зовут и манят за собой, и они бесконечны. К тому же, мы с Сесилией были подобраны друг для друга мудростью, жестокостью и наукой Царствующих Жрецов так, чтобы быть мучительно привлекательными любовниками. Предположительно, первоначально она должна была, сама того не зная, как свободная женщина, соблазнять и мучить меня, вынуждая нарушить мои кодексы, то есть сыграть определённую роль в моей деградации и падении. Скорее всего, я не смог бы неопределенно долго сопротивляться соблазну взять её. Рано или поздно, и скорее рано, чем поздно, мне стало бы наплевать на то, что она в тот момент была свободна. Этой неизбежной развязке воспрепятствовало только вмешательство кюров, устроивших набег на Тюремную Луну, где мы были узниками. Позже, в Стальном Мире, уже с соответственно помеченным бедром, она пришла к моему ошейнику.

— Да, — кивнул я.

— Господин! — всхлипнула она.

Разумеется, задавать такие вопросы относительно свободной женщины было бы неслыханной дерзостью, а фактически непристойностью, зато было совершенно подходяще спрашивать о рабыне. От рабыни, в отличие от свободной женщины, ожидают, что она будет хороша для кое-чего, будет полезна для этого.

— Уверен, — сказал я Пертинаксу, — Ты не возражаешь против того, что она — красный шёлк.

— Не понял, — растерялся он.

— Ну понимаешь, — развёл я руками, — девственные рабыни — большая редкость.

— А-а, — протянул мужчина, — теперь понял.

— Но, по крайней мере, — добавил я, — ей хоть уши не прокололи.

— По крайней мере, — согласился он, явно озадаченный.

Обычно, на Горе только самым низким из рабынь прокалывают уши. На Горе вообще такие уши многими расцениваются как метка позора и деградации, даже хуже клейма. Рабские клейма знакомы и считаются чем-то само собой разумеющимся. Они — обычная маркировка рабыни. Но с прокалыванием ушей всё по-другому. Кроме того, клеймо обычно прикрыто туникой, тогда как проколотые уши выставлены на всеобщее обозрение, под презрительные взгляды свободных женщин и заинтересованные и взволнованные мужчин. На Земле это, конечно, является привычным явлением, элементом культуры, и девушки прокалывают уши вообще не задумываясь об этом. Зато, оказавшись на Горе их часто поражает то, насколько эта крошечная деталь, которой они зачастую не придавали никакого значения, по крайней мере, сознательно или явно, может разжечь интерес и жажду в мужчинах. Конечно, установка серёжек в уши рабыни может здорово их украсить. Но, помимо этого аспекта, у прокалывания мягких мочек твёрдыми стержнями, крепящими украшения, есть свой символический подтекст. Естественно, что выбирает украшения рабовладелец. Некоторые работорговцы, отметив, что на девушек с проколотыми ушами появился устойчивый спрос, подвергают уши рабынь, неважно какого они происхождения земного или гореанского, этой простой обыденной операции. Вероятно, у гореанских девушек первоначально это вызывает много тревоги и напряжения. Однако это быстро проходит, стоит только им обнаружить, насколько ещё более возбуждающими делают их это аксессуары. Фактически, некоторые девушки оказываются столь взволнованы этими улучшениями их значимости красоты как рабынь, что начинают носить их перед мужчинами почти нагло, или нахально, или вызывающе, или дразняще. «Да, вот она я, — словно говорят они, — я принадлежу. Я — рабыня. И что Вы собираетесь сделать со мной?» На виду у свободных женщин они, конечно, ведут себя совсем по-другому и, становясь перед ними на колени, обычно попытаются передать им осознание своей собственной, самопризнанной бесполезности, как проколотоухой девки. Тем самым давая понять, что принимают и разделяют представление свободных женщин относительно своей плачевной деградации. По крайней мере, в таком случае есть шанс избежать встречи со стрекалом. Известно, что свободным женщинам часто снятся беспокоящие сны, необъяснимые, непостижимые, пугающие сны, в которых они видят себя, к своему смущению после пробуждения, с позорным клеймом и в ошейнике. Можно предположить, что они могли бы иногда, видеть себя не только такими, но и с серёжками в проколотых ушах. А вот к проколотым носам гореане, кстати, относятся без особого беспокойства. Фактически, среди Народов Фургона, где вуали неизвестны, такие кольца носят даже свободные женщины.

— В любом случае, — пожал я плечами, — она твоя.

— Моя? — неуверенно произнёс Пертинакс.

— Ну да, — подтвердил я.

— И что я буду делать с рабыней? — озадаченно спросил Пертинакс.

Рабыня ошарашено уставилась на него. Он что действительно не знает, что надо делать с рабыней?

— Ты, Сесилия, — сообщил я, — будешь первой девкой.

— Но она же тоже варварка! — возмутилась бывшая Леди Серизия. — Я это вижу.

— Жизнь — штука тяжёлая, — усмехнулся я.

Я был более чем уверен в Сесилии, в том, что она будет доброй, понимающей, тактичной и справедливой первой рабыней, что она будет справедливо делить работы, не будет плохо относиться с зависимой и низшей и так далее. Правда я не был столь же уверен в том, что у неё получится поддерживать соответствующую дисциплину. Однако нужно было ввести определённую иерархию среди рабынь, подкреплённую властью рабовладельца. Если этого не сделать, то обычно дом превращается в хаос, постепенно захватывающий конуры, кухню, сад и распространяющийся далее.

— Посмотри на неё, — призвал я Пертинакса, а потом, повернувшись к рабыне, бросил: — Опусти голову. Посмотри за эту холёную, уязвимую маленькую самочку. Я дарю её тебе, как твоё животное. Присмотрись внимательно к её рабским формам. Конечно, она ещё сырая и молодая, но у неё есть обещания ошейника. Подумай, чего бы Ты хотел ожидать от неё. Представь себе её облизывающей и целующей твои ноги. Представь, как она извивается на мехах, стенает и просит о большем. Должен ли я полагать, что Ты действительно не знаешь, что следует делать с рабыней?

— Возможно, Господин, — вмешалась Сесилия, — он предпочёл бы другую рабыню.

— Нет! — внезапно вскинулся Пертинакс, и тут же смущённо опустил глаза в пол.

— Другая рабыня, — напомнил я Сесилии, — уже принадлежит.

— Не знаю, о чём вы тут говорите, — буркнул Пертинакс.

— Ты ходил в стойла навестить Сару? — поинтересовался я.

— Нет! — топливо ответил он.

— Тебе могло бы понравиться видеть её голой стойловой шлюхой, — заметил я.

— Конечно, нет, — сказал мужчина.

— Уверен, что кое-кому из тех, кто знал её на Земле, это бы понравилось, — предположил я.

— Возможно, — проворчал он.

— А может быть и тебе тоже, — добавил я.

— Возможно, — пожал плечами Пертинакс.

— На неё стоит посмотреть, — сказал я.

— Понимаю, — кивнул он.

— А из того, что понимаю я, рабство стойловой шлюхи, является именно тем, которого она заслужила, самым подходящим и превосходным рабством для неё.

— Несомненно, — не стал спорить мужчина.

— Конечно, из неё получится соблазнительная маленькая рабыня, — усмехнулся я.

— Несомненно, — буркнул Пертинакс, краснея.

— Ты ведь передала Пертинаксу, я надеюсь, спустя три дня, — обратился я к Сесилии, — просьбу рабыни Сару, чтобы он пришёл повидать её?

— Да, Господин, — ответила она. — Но я не думаю, что он это сделал. И Вы запретили мне сообщать рабыне о чем-то из этого.

— Ты понятно объяснила настойчивость просьбы рабыни? — уточнил я.

— Да, Господин, — поспешила заверить меня брюнетка, — и я даже просила его согласиться принять её прошение.

— Ты — добросердечная рабыня, — похвалил я Сесилию, — раз сочувствовала страданиям другой рабыни и просила за неё.

Девушка склонила голову.

— Но он отказался это сделать, не так ли? — спросил я.

— Да, Господин.

— Уверен, — сказал я, уже обращаясь к Пертинаксу, — что на Земле, в ваших офисах, или, где бы то ни было, Ты представлял прежнюю Мисс Вентворт голой в ошейнике, или на твоём поводке, или связанной у твоих ног или что-нибудь ещё в таком роде.

— Я гнал от себя такие мысли, — объяснил он.

— Но они у тебя были, разве я не прав? — осведомился я.

— Да! — сердито буркнул Пертинакс.

— Это хорошо, — заверил его я. — Значит, у тебя было всё в порядке с жизненной энергией, с твоими желаниями и крепостью твоего здоровья.

— Она никчёмная и я ненавижу её, — заявил он.

— В действительности, не такая уж она и никчёмная, — заметил я. — Теперь она — рабыня, и чего-то да стоит, даже если всего лишь несколько медных тарсков. Это когда она была свободной женщиной, озабоченной тем, чтобы быть бесценной, вот тогда она была никчёмной.

— Я ненавижу её, — раздражённо повторил мужчина.

Признаться, мне его страстность показалась интересной.

— Я могу говорить, Господин? — спросила Сесилия.

— Конечно, — разрешил я.

— Господин Пертинакс, — обратилась она к нашему товарищу, — рабыня Сару отчаянно взывает к вашему вниманию. Вы — её единственная связь с её прошлой жизнью. Вы должны понять, насколько это для неё важно и насколько драгоценно. За что ещё в этом опасном мире, кажущемся ей настолько суровым и странным, она могла бы зацепиться? Кто ещё сможет понять её, кто ещё знает, откуда она прибыла, и что с ней было сделано? С кем ещё здесь она могла бы поговорить и надеяться, что сможет разделить свои мысли или страхи?

— Она могла поговорить с тарларионом, — проворчал Пертинакс, и Сесилия не нашла что можно было на это сказать. — Она — хитра и умна. Слеза, дрожащая губа, жалобная, запинающаяся речь, и я снова буду её.

— Тогда Ты действительно не понимаешь, что она уже рабыня, — хмыкнул я.

— Она никогда не относилась по человечески ни ко мне, ни к другим, — раздражённо буркнул он.

— Пожалейте её, — попросила Сесилия. — Она — теперь всего лишь беспомощная, испуганная рабыня! Она полностью во власти любого свободного человека! Неужели вам совсем не жаль её?

— Я начал понимать мужественность, — заявил Пертинакс. — И я не собираюсь сдавать этого.

— Рабыня, правильно обработанная и хорошо покорённая, — заметил я, — не приводит к сдаче мужественности, наоборот, она гарантирует её триумф.

— И у ног господина, — тихонько добавила Сесилия, — рабыня находит себя.

— Я ненавижу её! — крикнул Пертинакс.

— А она хочет быть в ваших руках, — вздохнула Сесилия.

— Чушь, — недовольно бросил Пертинакс.

— В её животе зажгли и раздули рабские огни, — объяснил я. — Она теперь нуждается в мужчинах так, как только рабыня может нуждаться в мужчинах. Но это именно тебе она хочет служить.

— Служить? — усмехнулся он.

— Да, — развёл я руками.

— Она хочет быть в ваших руках, Господин, — поддержала меня Сесилия.

— О, да, — засмеялся Пертинакс, — что угодно, только бы избежать стойл и ошейника! Неужели вы думаете, что ради этого она не пошла бы на любую жертву? Даже стать тем, что она до настоящего времени больше всего презирала, женой или компаньонкой!

— Нет, Господин, — сказала Сесилия. — Она хочет быть в ваших руках совсем иначе. Не как жена или компаньона, а как рабыня.

— Ерунда, — стоял на своём Пертинакс.

— Не забывай, — напомнил я, — что в её соблазнительном, уязвимом животе были разожжены рабские огни. С того момента как только это произошло, женщина может быть только рабыней.

— Я подозреваю, — присоединилась Сесилия, — что она часто фантазировала о вас как о своём господине.

— Вот это точно невозможно, — отмахнулся Пертинакс.

— А почему ещё, — поинтересовался я, — она, среди всех прочих, выбрала тебя, чтобы сопровождать её на Гор? Она ведь на роль того, кто должен был казаться её владельцем, могла выбрать любого, но выбрала тебя?

— Она взяла меня с собой, чтобы иметь под рукой легко манипулируемого слабака, — объяснил он, — того, кого бы она могла презирать, того, кто будет исполнять её команды не рассуждая.

— Я даже не сомневаюсь, что она думала об этом, — согласился с ним я. — Но в глубине женского живота бурлят таинственные потоки и приливы, которые она неспособна контролировать. Там бурлят силы и истины, которые дразнят, отвергают и волнуют сковывающие её слои и поверхности, с которыми она тщится идентифицировать себя.

— Она ничего не стоит как человек, — заявил Пертинакс, — и неважно за сколько она может быть продана с экономической точки зрения. Не важно, какую цену могли бы за неё дать, будь то серебряный тарск или огрызок медного. Она презренна. Я ненавижу её.

— И всё же, — констатировал я, — как это весьма часто случается, Ты хочешь её.

— Я?

— Конечно, — кивнул я. — Ты жаждешь её.

— Нет! — покачал он головой.

— И Ты хотел бы владеть ею, и видеть её голый у своих ног.

— Нет, нет! — крикнул Пертинакс.

— В любом случае, — пожал я плечами, — это спор ни о чём. Ведь она принадлежит не тебе, а Лорду Нисиде.

Мой товарищ отвернулся от меня и вперил взгляд в стену хижины.

— Между тем, — хмыкнул я, — у нас здесь есть смазливая маленькая шлюха.

Пертинакс резко обернулся и окинул взглядом рабыню, стоявшую на коленях с низко опущенной головой.

— Она гореанка, конечно, — сообщил я.

— Я не хочу её, — буркнул мужчина.

У рабыни даже дыхание перехватило от такого заявления.

Как может мужчина не хотеть такую как она? Ну хотя бы для того, чтобы обменять или продать её другому?

На Горе весьма распространено, что отец, если ему позволяют финансы, покупает своему сыну молодую рабыню. Сын, конечно, уже знаком с рабынями, поскольку, как часть своего образования, он получил навыки того, как ими управлять, наказывать, связывать и так далее. Разумеется, Пертинаксу, в силу его происхождения и культурного фона, недоставало такой практики.

Однако я, покупая рабыню для Пертинакса, полагал, что она будет не только подходящим подарком для него, а что может быть лучшим подарком для мужчины, чем хорошенькая невольница, но ещё и то, что поспособствует ему изучить пути Гора, а также, по-своему, поможет ему стать мужчиной.

И кроме того, это должно было помочь ему научиться тому, как он мог бы лучше всего относиться, обращаться и вести дела, если однажды он захочет некую другую рабыню, скажем ту, что когда-то была мисс Маргарет Вентворт. Его цель и задача, конечно, какой бы трудной она ни была, будет состоять в том, чтобы проследить, чтобы она сохранялась в полной и безукоризненной неволе, несмотря на их предыдущую жизнь и культурный фон. Только таким образом они оба смогут выйти на совсем другой уровень человеческого совершенства. Мужчины и женщины это ведь не одно то же. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что она попытается использовать все возможные уловки, применит нежность и хитрость, подойдёт с умом, пустит в ход каждый актив своей красоты и остроумия, все доступные ей средства, чтобы снова унизить его до жалкого уровня типичного земного мужчины. А вот ему придётся принять вызов и сопротивляться её изобретательности, чтобы в конечном итоге привести плутовку к своим ногам, где она, полностью проинформированная, к своему же собственному облегчению, о том, что такие игры остались в прошлом, действительно будет рабыней.

— Тебе повезло, что я не из пани, — заметил я. — В их среде отказ от такого подарка мог бы задеть гордость и, конечно, разжечь вражду. Это даже могли бы счесть оскорблением, решив, что Ты нашёл подарок ниже своего достоинства, или не достойным тебя. Отказ принять такой подарок может ранить гордость, а ранить гордость таких людей как пани было бы не самым мудрым поступком, поскольку они — народ искренний, действующий из самых благих побуждений, соответственно, относятся к таким вещам крайне серьёзно.

— Я принимаю её, — махнул рукой Пертинакс.

Принятая рабыня, стоявшая всё также с опущенной головой, вздрогнула. Она только что узнала своего хозяина. Им стал Пертинакс.

— Я вижу полосы на её спине, — прокомментировал Пертинакс.

— От стрекал, — пожал я плечами. — Похоже, в рабском доме ей доставалось.

— Ты тоже бил её? — осведомился он.

— Нет, — ответил я. — У меня для этого не было причин.

Причинение беспричинной боли непостижимо для большинства гореан. Это было бы бессмысленно и глупо. Такого можно ожидать только в патологическом обществе, где естественные отношения между полами отрицаются, путаются или признаются несуществующими. Для того, чтобы рабыня хотела понравиться и старалась сделать так, чтобы ею были довольны, обычно более чем достаточно держать плеть на видном месте. Если ей будут не удовлетворены, конечно, девушке следует ожидать того, что плеть покинет свой крюк. И это, как мне кажется, самое веское основание того, почему этот атрибут почти всегда остается на этом крюке.

— Конечно, если она тебе не понравится, — сказал я, — можно будет поинтересоваться не назначена ли на её голову, как за бывшую свободную женщину Ара, некая премия, и если да, то Ты всегда можешь вернуть её туда, получив хороший куш в звонкой монете.

— Пожалуйста, нет, Господин! — внезапно встревожено вскрикнула рабыня и, бросившись на живот к ногам Пертинакса, с рыданиями, принялась покрывать их поцелуями. Её запястья при этом задёргались в браслетах, и я отметил, как беспомощно и трогательно шевелились её маленькие пальцы.

— Пожалуйста, не надо, Господин! — плакала она. — Я постараюсь быть хорошей! Я буду пытаться делать всё, чтобы Вы были мною довольны, полностью, всеми способами, мой Господин!

— Уверен, тебе нравится то, что делает эта женщина с твоими ногами, — заметил я.

— Это не неприятно, — признал Пертинакс.

Несомненно, он при этом вспоминал, как однажды, точно так же у его ног лежала поражённая и испуганная Мисс Вентворт, хотя несколько в другой обстановке, в павильоне Лорда Нисиды.

Думаю нет нужды объяснять насколько приятно для мужчины видеть женщину у своих ног.

Наконец, Пертинакс заговорил со своей рабыней:

— Поднимись на колени, держи голову так, чтобы я видел твоё лицо. Нет, колени можно не разводить.

— Да, Господин, — сказала она. — Спасибо, Господин.

Я надеялся, что у него хватит здравого смысла быть сильным с нею. Рабыня подсознательно хочет сильного владельца. И она отвечает ему повиновением и сексуальностью.

Рабыня повернулась ко мне и победно улыбнулась. А затем она сжала колени ещё плотнее и сильнее.

Я ожидал, что, когда он попривыкнет к доминированию, станет более взволнованным этим и всё такое, он научится смотреть на рабыню как на объект, собственность, от которой можно получить много удовольствия. Вот тогда, я был уверен, он проследит, чтобы её колени были расставлены соответственно и привлекательно.

— Тебе надо как-то её назвать, — подсказал я.

— Моё имя, — заявила она, — Леди Портия Лия Серизия из Башен Солнечных ворот.

— Было, — напомнил я ей.

— Было — согласилась девушка. — Но я же могу предложить подходящее имя.

— Конечно, — кивнул Пертинакс.

— Леди Портия Лия Серизия из Башен Солнечных ворот, — тут же предложила плутовка.

— Ага, — хмыкнул я, — на это имя охотники за головами слетятся сюда, как зарлиты на мёд, урты на сыр, а акулы на кровь.

— Верно, — мгновенно сориентировалась она. — Тогда, может быть что-то вроде «Леди Филомела из Аманьяни»?

— Сомневаюсь, что Аманьяни, — заметил я, — с которыми Ты вряд ли как-то связана, оценили бы заимствование их имени, особенно рабыней.

— Возможно, — согласилась девушка. — Но ведь моё аристократическое происхождение должно же быть как-то отмечено.

— Совсем не обязательно, — сказал я. — Ты больше не аристократка, Ты теперь всего лишь товар, фигуристая маленькая самочка.

— Что насчёт просто «Леди»? — поинтересовалась она.

— Это могло бы подойти для домашней самки слина, — прокомментировал я, — но не для рабыни. Как Ты знаешь, обращение «Леди» используется только к свободным женщинам, но никак не к рабыням.

— Тогда может Филомела? — предложила девушка.

— Слишком изысканно для рабыни, — покачал я головой. — Это скорее имя свободной женщины.

— А мы, правда, так нуждаемся в имени для неё? — уточнил Пертинакс.

— На самом деле, нет, — признал я, — но было бы полезно его иметь, скажем, чтобы позвать её, приказать и так далее.

— Понятия не имею, как её назвать, — вздохнул мужчина.

— В любом случае, решение за тобой, — развёл я руками.

— Верно, — сказал он, разглядывая рабыню.

— Почему бы тебе не называть её Маргарет? — спросил я.

— Нет! — дёрнулся он. — Нет!

— Ну тогда выберите ей другое имя, — улыбнулся я.

— Знаешь что, Ты её купил, — проворчал Пертинакс. — Ты и называй.

— Отлично, — усмехнулся я. — Думаю, что Джейн прекрасная кличка для рабыни.

— Нет! — вскрикнула рабыня. — Это же варварское имя! Я — гореанка! У меня когда-то были земная девка, рабыня-служанка с таким именем! Мужчины хотели её. Мне приходилось часто бить её стрекалом, поскольку она то и дело смела заглядываться на них! Как она хотела оказаться в их руках, прямо как рабыня! Несмотря на то, что она была моей рабыней, рабыней леди, рабыней служившей леди, она была не лучше чем пирожок с потребностями! Отвратительная! Презренная! Она была оскорблением для меня! Позже я договорилась, чтобы её продали погонщику кайил. Так она ещё и радовалась этому. Я хорошо и долго порола её, прежде чем её передали покупателю.

— Джейн — прекрасное имя, — заключил я.

— Не унижайте меня! — взмолилась она. — Не позорьте меня! Это — рабская кличка, пригодная только для варварки, привезённой сюда для рынков! Мужчины будут смотреть на меня как на низкую рабыню! Они будут видеть во мне не больше, чем мясо для стрекала!

— А теперь я собираюсь назвать тебя, — объявил я.

— Нет! — заплакала рабыня и, бросив дикий взгляд на Пертинакса, взмолилась: — Пожалуйста, нет, Господин!

— А ну, тихо, — бросил Пертинакс.

Похоже, он не был чрезмерно доволен взглядом рабыни на определённые имена. Кроме того, вероятно, он был согласен со мной, что Джейн было прекрасным именем. Признаться, я никогда не понимал, почему при его простоте, красоте и звучности, на Земле оно не было широко распространено. Мне не сложно было понять, что это имя на Горе, будучи варварским, ассоциировалось с кейджерами. Но мужчины на Горе, конечно, нисколько не возражали против этого имени, потому что оно, как и большинство земных женских имён, намекало на варварское происхождение рабыни, а варварки, хотя и редко продавались на рынках вместе с гореанскими рабынями, особенно теми, что в прошлом были из высших каст, ценились многими рабовладельцами. За рабынями-варварками закрепилась репутация товара, который быстро становится горячим, нежным и покорным. Действительно, учитывая сексуальную пустыню, из которой большинство земных рабынь было извлечено, и механистическую социальная экологию того мира, который отчуждал оба пола, и мужчин, и женщин от их глубинной природы, Гор для многих становился желанным открытием. На Горе многие из них нашли человеческое и сексуальное спасение, избавление и искупление. Как правило, кейджеры с Земли приспосабливались к своим ошейникам быстро и с благодарностью. В них они наслаждались смесью удовольствия и удовлетворения, в которых на Земле им не только отказывали, но и заставляли отрицать и бессмысленно ненавидеть. Безусловно, гореанские женщины тоже быстро изучали свою женственность у ног рабовладельцев.

Женщины, в конце концов, остаются женщинами.

— Смотри на меня, — приказал я. — Сейчас я тебя назову.

— Да, Господин, — отозвалась она, но её глаза сверкали протестом и слезами.

— Ты — Джейн, — объявил я. — Радуйся, что Ты больше не безымянная рабыня.

— Да, Господин, — вздохнула она.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Джейн, Господин, — ответила рабыня.

— Кто Ты?

— Я — Джейн, Господин.

— Быть может, нам пора бы подумать об ужине, — намекнул я Сесилии.

— А она одета, — заметила Джейн.

— До некоторой степени, — согласился я.

Рабская туника оставляет немного простора для воображения.

— Господин, — сказала Джейн, повернувшись к Пертинаксу, — конечно, проследит, чтобы у его рабыни была одежда.

— Конечно, — растерянно кивнул Пертинакс.

— И прилично, как подобает бывшей свободной женщине Ара, — заявила она, а затем добавила, красноречиво глядя на краткую тунику Сесилии, — а не как варварка.

Сесилия на этот выпад никак не ответила. Она была рабыней достаточно долго, чтобы ценить, смаковать и принимать восхищение и свободу туники. Более того, это волновало её, и она, в своём тщеславии, хорошо зная о своей красоте, была рада бесстыдно показать себя мужчинам. Она сознавала себя превосходным экземпляром самой желательной из всех человеческих женщин — рабыни.

Рабыня не стыдится своей красоты, она гордится ей.

Это пусть свободная женщина беспокоится о своих вуалях и опасается, что её лодыжка может показаться из-под слоёв её одежд.

Рабыня любит мужчин и хочет нравиться им.

— Это верно, — признал я, — было бы разумно одеть рабыню, поскольку в этом лагере полно сильных мужчин.

Тонкая дрожь, пробежавшая по её телу, выдала предчувствия рабыни.

— Не бойся, Джейн, — поспешила успокоить её Сесилия. — После ужина я схожу на склад и возьму немного ткани.

— Лучше я схожу, — сообщил я.

— Господин? — удивилась Сесилия.

— Мне давно было интересно, — пояснил я ей, — как Ты смотрелась бы в камиске.

— В турианском камиске? — уточнила она.

— Нет, — усмехнулся я, — в обычном камиске.

— Никогда! — воскликнула Джейн.

— Подозреваю, что как только Ты увидишь свою девку в обычном камиске, — сказал я Пертинаксу, — тебе больше не придёт в голову разрешать ей стоять перед тобой со сжатыми коленями.

— О-о? — заинтересованно протянул он.

— Также я позабочусь об ошейнике, — добавил я. — Я не приготовил его заранее, поскольку не знал, что бы Ты предпочёл на нём выгравировать.

— А что бы Ты предложил? — полюбопытствовал он, снова проявляя некоторый интерес, который я принял за хороший знак.

— Что-нибудь вроде: «Я — Джейн. Собственность Пертинакса из тарнового лагеря».

— Превосходно, — кивнул мужчина.

— Ну зачем мне ошейник, Господин, — заканючила рабыня. — У меня уже есть клеймо. Никто не примет меня за свободную женщину.

— Нет уж, — заявил Пертинакс. — Ещё и ни у кого не должно быть сомнений относительно того, кому Ты принадлежишь. Так что, будет тебе ошейник.

Рабыня бросила на него сердитый взгляд.

Он кстати, всё ещё держал в руке плеть, которую я бросил ему, когда ввёл рабыню в хижину.

— Ты хочешь вызвать моё недовольство? — осведомился мужчина, встряхнув ремнями плети.

Это была простая пятиременная рабская плеть, разработанная специально для рабынь, чтобы наказать, но не повредить кожу.

— Нет, Господин, — торопливо ответила Джейн.

— Возможно, тебе стоило бы попросить об ошейнике, — намекнул я.

— Пожалуйста, Господин, — поспешно сказала она, — наденьте на меня ошейник.

— Кто просит? — уточнил я.

— Джейн, — исправилась она, — Джейн, рабыня Пертинакса из тарнового лагеря, просит об ошейнике.

— Ты его получишь, — заверил Пертинакс, зарыдавшую девушку.

— Теперь Ты можешь поблагодарить своего хозяина, — подсказал я ей.

— Спасибо, Господин, — всхлипнула она. — Джейн, ваша рабыня, благодарит вас за её ошейник, за разрешение носить ваш ошейник, за то, чтобы соизволили предоставить ей честь ношения вашего ошейника.

— К его ногам, — скомандовал я, и рабыня растянулась у ног Пертинакса.

Решив, что с неё достаточно, я освободил её от наручников и поводка.

Джейн, голая, но свободная от уз, поднялась на колени у наших ног. Она тут же обхватила себя руками и задрожала.

Я же напомнил Сесилии о том, что приближается время ужина.

— Ну что ж, Джейн, — сказала брюнетка. — Я найду для тебя что-то, чем можно было бы обернуть тело. Нам надо принести хворост, а потом мы займёмся приготовлением ужина. У нас полно работы.

Вскоре девушки покинули хижину.

— Как идут твои занятия, Пертинакс? — поинтересовался я.

Он уже несколько недель тренировался в лесу, ему давал уроки воин, мастер меча, известный как Нодати. Я никогда не видел этого человека. Договорённость была достигнута через посредничество Таджимы. Я вручил Таджиме один из рубинов, которые оставались у меня ещё со времён событий в Стальном Мире, чтобы он передал его Нодати в качестве компенсации за его услуги, но Таджима вернул камень мне. Мечник соглашался, чтобы ему приносили еду, чтобы он мог жить, но он не желал устанавливать цену за свои уроки.

— Нельзя продавать жизнь и смерть, — сообщил он Таджиме. — Никто не может назначить цену на такие вещи.

— Я не знаю, — пожал плечами Пертинакс.

— Как это? — опешил я.

— Как можно увидеть то, что не видимо глазом? — спросил он.

— И что Ты под этим подразумеваешь? — осведомился я.

— Это — поэзия, разве нет?

— Подозреваю, — хмыкнул я, — что это поэзия, которая говорит о различиях, скажем это живым и мёртвым. И тот, кто жив, как мне кажется, должен ощущать, думать и делать выводы.

Иногда человек понимает вещи, не понимая, как он их понимает. Как человек узнаёт, что один мужчина, который улыбается, является другом, а другой, тоже улыбающийся — врагом? Возможно, человек всё же видит то, что не может быть увидеть глаз.

— Многое имеет смысл для меня, — сказал Пертинакс, — природа земли, положение солнца, день и ночь, время года, но многое кажется мистикой.

— Есть, вероятно, в этом некоторые мистика и мистицизм, — признал я. — Некоторые, я подразумеваю, говоря о мире.

— Нельзя умирать с не обнажив оружия, — произнёс Пертинакс.

— Если только тебя не захватят врасплох, — предположил я.

— Нужно обращать внимание на мелочи, — продолжил говорить загадками он.

— Они могут быть важны, — согласился я.

— По одной вещи можно изучить десять тысяч других вещей, — добавил он.

— Из одного вытекает другое, — пожал я плечами. — Всё взаимосвязано.

— Тот, кто видел смерть на острие меча, многое понимает иначе, — сказал Пертинакс.

— Думаю, что это верно, — кивнул я. — По крайней мере, он стал другим, и у него появилось лучшее понимание ценности жизни. Для такого человека мир становится другим, не таким как прежде.

— Тысячи миль пути проходят шаг за шагом, — сказал он.

— Будь терпелив, — посоветовал я. — Не сдавайся. Совершенство легко не достигается.

— А такие вещи есть в кодексах? — полюбопытствовал Пертинакс.

— В кодексах есть много чего, — ответил я, — и подобного, и отличающегося. Большая часть того, что Ты говорил, я думаю, мудрость, несомненно, сказанная одного учителем или другим, в одном месте или другом, возможно столетия назад.

— Есть много вещей, — вздохнул Пертинакс, — великое множество вещей.

— Немногие могут понять их все, — пожал я плечами. — Будь скромен и изучите те, которые Ты сможешь понять.

— Дух огня свиреп, — улыбнулся он, — неважно большой это огонь или маленький. Дух подобен огню, он тоже может быть большим или маленьким.

— Подозреваю, что дух Мастера Нодати, — предположил я, — велик, и пусть он невидим, но горит он свирепо.

— Я изучаю мечи, — сообщил Пертинакс.

— И какова цель меча? — спросил я.

— Он должен убивать, — ответил он.

— Правильно, — кивнул я.

В кодексах было что-то очень похожее на это. Цель меча состоит не в том, чтобы фехтовать, и не в том, чтобы мерятся клинками, и не в том, чтобы показывать умение, и даже не в том, чтобы достать врага и порезать его. Цель меча том, чтобы убить врага.

Пертинакс вдруг вздрогнул.

— Достаточно ли Ты силён для этого? — осведомился я.

— Я не знаю, — честно признался он.

Бывает так, что те, кто побеждал в додзё, оказывались первыми, кто падал на поле боя.

— Старайся научиться как можно большему, — предупредил я.

— И тогда я выживу? — уточнил мужчина.

— Да, — подтвердил я.

 

Глава 16

Тренировка

— Первый повод! — крикнул я, и Ичиро, который находился позади и правее меня протрубил команду в военный горн.

Две сотни осёдланных тарнов, как один, поднялись над лесом, оставляя далеко внизу лагерь, маячивший среди деревьев.

В обычной тарновой сбруе шесть поводьев. А на хомуте Тарна — шесть колец, к которым прикреплены поводья, идущие от них к седлу, на котором также имеется шесть колец, соответствующих кольцам хомута. Шесть седельных колец установлены на вертикальном кольце. Первое кольцо занимает верхнюю точку главного седельного седла, а четвёртое — соответственно находится в основании. Второе и третье кольца находятся на правой стороне главного кольца, а четвёртое и пятое кольца — слева. Таким образом, потянув первый повод мы давим на основания горла тарна, который отвечает на это давление подъёмом, а если натянуть за четвёртый повод, то хомут надавит на шею птицы сзади, на что она ответит снижением. Точно так же это работает, если надо заложить вираж вправо-вверх или вправо-вниз, влево-верх или влево-вниз, достаточно просто потянуть за соответствующие поводья. Если вам требуется повернуть вбок, то тянуть надо одновременно пару поводьев, вправо — второй и третий, а влево — четвёртый и пятый. Подобным образом можно корректировать полёт одновременным натяжением первого и второго повода, третьего и четвёртого, и так далее. Простой узел на каждом конце препятствует тому, что поводья проскочат через седельные кольца.

— Третий ремень, — отдал я команду, которую Ичиро продублировал горном, и вся стая пошла со снижением вправо.

— Отпустить поводья! — крикнул я Ичиро, и он протрубил соответствующий код.

Отряд перешёл в горизонтальный полёт, держа курс в выбранном мною направлении.

Большую помощь в таких вопросах оказывало естественное стайное поведение тарнов, состоявшее из трёх генетически закодированных манер поведения, две из которых имеют отношение к пространству и одно к скорости. Тарны в стае имеют тенденцию держаться единой группой, а также поддерживать расстояние между птицами. Это пространственная привычка в свою очередь диктует тенденцию придерживаться одинаковой скорости. Это позволяет стае птиц, даже диких, легко производить то, что непосвящённому кажется удивительно быстрыми и сложными манёврами.

— Пятый ремень! — скомандовал я. — Отпустить поводья!

Горн передал мою команду дальше, и вся стая, снизившись левым виражом, выровнялась в полёте.

Лично я предпочёл бы лететь на тарне в одиночку, и, уверен, большинство тарнсмэнов разделили бы это моё предпочтение. Есть в этом некое почти возвеличивающее ощущение дикой свободы, когда сидишь на спине тарна, оставшись с ним один на один, и чувствуешь, как тебя переполняет энергия жизни. Ты словно становится иной формой жизни, единой с птицей, единой с ветром, облаками и небом. Подозреваю, что эти эмоции уже не ощутить в механистическом полёте, но, вероятно, предложение или намёк на них могли бы дать маленькие, отзывчивые, одномоторные самолеты, которые использовались на Земле, скажем, в первой четверти двадцатого века.

По левую руку от меня летел Таджима.

Как и все остальные он был вооружён малым луком, к которому прилагались широкие колчаны по обеим сторонам седла. Там же, по бокам седла крепились шесть ананганских дротиков, по три с каждой стороны. Справа, в свисавшем с седла чехле, крепилось длинная пика из чёрного темового дерева, в полёте она лежала почти горизонтально. Слева, под рукой, находился маленький баклер, способный в случае необходимости отвести в сторону наконечник копья. Позади седла, лежала свёрнутая сеть.

Я отдавал команды Ичиро жестами, дублируя их голосом, и в этот раз указал ему, что мы должны возвращаться к тарновому лагерю, а так же приготовить луки. Разумеется, мой сигнальщик передал мои команды всему отряду тарнсмэнов. На тренировочной площадке были установлены десятки мишеней. Конечно, прежде чем начать воздушные тренировки, я вволю погонял своих подопечных на земле. Занятия включали в себя использование всего комплекса их вооружения, лука и стрел, дротиков, пики, баклера и сети.

По моим подсчётам, до тарнового лагеря оставалось ещё пара енов лёта.

Кавалерия, конечно, не была простой стаей или прайдом. Эти две сотни всадников могли бы рассматриваться, как мне кажется, как кавалерийская группа или авиационное крыло, если такая аналогия будет уместна. Весь отряд делился на две, назовём это, центурии, по сто всадников в каждой, каждая центурия далее делилась на пять эскадронов, если можно так выразиться, по двадцать человек в каждый. Эскадрон состоял из двух звеньев по десятку всадников, а звено на два прайда по пять бойцов. Короче говоря, в группе в целом, было две центурии, десять эскадронов, двадцать звеньев и сорок прайдов. Как это часто бывает, довольно трудно подобрать более или менее точные соответствия между определенными гореанскими терминами и терминами английского языка. В целом, я взял примерно эквивалентные выражения. Можно было бы, если желаете, думать об этом с точки зрения пехоты, и назвать это сотням, двадцатками, десятками, а затем пятёрками. В любом случае, принятое разделение давало значительную приспособляемость и гибкость, в атаке, в разведке, в поиске провианта и так далее. Я был капитаном или, точнее, старшим капитаном. Понятно, что у каждого подразделения, сверху вниз, от центурии до самых маленьких единиц, которые я для удобства упомянул как прайды, был свой командир. Группы тарнсмэнов часто называют прайдами, таким образом, в некотором смысле любое из подразделений, включая всю нашу кавалерийскую группу в целом, можно было бы считать прайдом. Мимоходом можно было бы упомянуть, что у всех подразделений были свои названия или номера. Это облегчало планирование, распределение продовольствия и снабжения, ясное и быстрое издание приказов и так далее. Кроме того, это имеет тенденцию порождать чувство локтя и гордость за свой отряд, что хорошо для ответственности, духа товарищества, взаимной поддержки и морали. По тем же причинам у более крупных подразделений были свои собственные вымпелы или штандарты. Эти устройства могут использоваться для множества целей, таких как, идентификации местоположения, часто важного в беспорядке сражения, сигналов к атаке, отступлению, маневру, сплачивает рассеянные войска и так далее. Также, через некоторое время они могут приобретать что-то вроде харизмы или мощи, часто связанной с определенными изображениями, или символами, такими как знамёна. Само собой были введены различные знаки отличия, чтобы отметить звания и должности. Также важным элементом стало то, что по сути своей было униформой. Это тоже имеет тенденцию порождать единство, солидарность, самосознание и так далее, не говоря уже о чисто практической роли, вроде отличия товарищей от врагов, особенно в горячке и неразберихе боя. Кроме того, это может запугать менее организованного и менее дисциплинированного противника. В этом есть некий посыл, словно что-то единое, целеустремленное и опасное надвигается на тебя. Для униформы я выбрал серый цвет, как самый трудноразличимый в слабом свете. В полете это не имело бы большого значения, но если мои парни должны были бы действовать на земле, скажем, в десантно-диверсионной операции или в чём-то подобном, это могло бы быть полезно, по крайней мере, с моей точки зрения. Вероятно, более нарядный, более броский цвет был лучше в парадных целях, но я создавал кавалерию не для парадов. Кос, кстати, обычно идентифицирует свою пехоту с синим цветом, а Ара, по большей части, с красным. В гореанских войнах часто используются шарфы определённых расцветок, особенно наёмниками, поскольку универсальной униформы попросту не существует. У шарфа есть и ещё одно преимущество, и состоит оно в том, что его легко можно снять или заменить в зависимости от хода войны. Никто не ожидает от наёмника, что тот будет драться за Домашний Камень, а не за деньги. Безусловно, есть и такие наёмники, которые готовы умереть за своего командующего. Некоторые командиры заслужили такую верность своих подчинённых, например Дитрих из Тарнбурга, Пьетро Ваччи, Рэймонд из Рив-дэ-Бойса и кое-какие другие.

Я дал сигнал наложить стрелы на тетивы, и отвёл своего тарна вверх, заняв позицию над отрядом, чтобы лучше контролировать результат тренировки.

Мне сообщили, что Лорд Нисида также будет наблюдать за ходом учений, только с земли.

Я полагал, что он будет доволен.

Мне было известно о нескольких казнях, произошедших, правда, вне моего отряда. Что поделать, пани были склоны не быть терпимыми к ошибкам.

Кроме того, по лагерю ходили упорные слухи о шпионах.

Конечно, пани наняли довольно много народу из разных мест, кроме того, частые высадки на пляжах северного побережья большого количества вовлеченных мужчин, поставки продовольствии, снабжения и товаров скрыть было трудно.

В общем, в тарновом лагере чувствовалась некоторая напряженность.

Далеко внизу и впереди, я разглядел наблюдательную платформу, построенную в одном конце тренировочной площадки. Какие-то люди толпились на ней. Среди них выделялась фигура в белом, державшаяся в центре группы. Я предположил, что это был Лорд Нисида.

Рёв военного горна раздался подо мной, и я увидел, как мой кавалерия, пошедшая на снижение строем клина, внезапно раздалась в стороны, сформировав широкие шеренги, увеличивая тем самым ширину фронта обстрела.

Рискну предположить, что многим, определенные вещи могли бы показаться ужасными, если не отвратительными, вой военного горна, дробь тарновых барабанов, быстрое пикирование для атаки, крики тарнов, музыка тетивы, лиры крови, исполняющей свою песнь смерти. Но я надеюсь, что будут некоторые, пусть немногие, для кого так говорит жизнь, для кого в этой музыке звучит желание, риск и опасность, для кого это говорит о страсти и драгоценности жизни.

Хотя я говорил о двухстах тарнах и всадниках, и это кажется мне приемлемым, нужно подразумевать, что, как и любая воинская часть, данный отряд мог, время от времени, быть выше или ниже своей официальной силы. Точно так же я не включал в эти две сотни, некоторых младших командиров, адъютантов, курьеров и так далее. Кроме того, очень важными, но не включенными в цифру двести, были различные наземные войска, и подразделения ответственные за техническую поддержку, вроде кузнецов, шорников, столяров, тарноводов, маркитантов и прочих.

Я потянул первый повод, посылая тарна ещё дальше вверх, а затем, коротко натянул все поводья разом. Птица зависла на одном месте, яростно перемалывая воздух своими могучими крыльями.

Первая волна выпустила стрелы, и слаженно отвернула в сторону, уходя на второй заход, чтобы повторить атаку, когда до них дойдёт очередь. В этот раз упражнение было простой, непрерывной фронтальной атакой, в которой каждая волна должна была зайти на цель и отстреляться три раза.

Думаю, нет нужды говорить, что одним из преимуществ атаки тарнов является то, что парапеты, стены и прочие оборонительные сооружения для них не преграда. Всадники способны обстреливать обороняющихся с внутренней стороны укреплений. Местами, это преимущество частично нейтрализовано настилами над парапетами, но это всего лишь вынуждает сначала использовать зажигательные стрелы или сосуды с горючей смесью. На этот случай защитники обычно защищают кровлю влажной кожей или черепицей. Атака тарнов часто оказывается эффективной против наземных войск, в тот момент, когда они скучены в на небольшом участке местности, например, идут в маршевых колоннах, встали на отдых в открытом лагере, стеснены пересекая заболоченную землю, или переходя вброд реку и так далее. Тарновая кавалерии весьма полезна в создании помех поискам врагом провианта. Последовательные тревожащие атаки тарнов могут изнурить наземные войска, которые вынуждены держать свою собственную воздушную кавалерию, способную очистить небеса. Обязательным компонентом всех гореанских, да и не только, войн, является разведка. Само собой, самый эффективный и недосягаемый из разведчиков — тарнсмэн, парящий высоко в небе. Можно было бы ещё упомянуть, что тарны обеспечивают высокую скорость передачи сообщений, своевременную доставку приказов, информации и так далее. Немаловажна и функция поставки снабжения к удалённым отрядам. Для этого используются корзины, подвешенные под грузовыми тарнами, специально выведенной породой, в которой важны не скорость и проворство, а сила и выносливость. Кроме того, тарнамм можно забросить в тыл противника или внутрь стен, небольшие группы диверсантов или разведчиков. С этой целью иногда используются тарновые корзины, но, если дистанция невелика, то даже обычный тарн, может перенести к месту назначения достаточно воинов, семь точно, цепляющихся за веревку с узлами. Эта тактика довольно распространена.

Но одним из главных новшеств, которые я ввёл в отряде, была дрессировка птиц, реагировать на голосовые команды ассоциировав их с натяжением того или иного повода. Например, я приказал всадникам выкрикивать номер повода одновременно с тем, как они его натягивали. После определенного числа повторов птица начинала отвечать на один только крик, словно повод был натянут. Я подумал, что это могло бы оказаться полезным в бою. Прежде всего, это было необходимо, чтобы освободить руки для стрельбы из лука и не потерять при этом управления. Как нетрудно догадаться, прежде чем начать стрельбу, что кайилу тачаков, что тарна моих бойцов сначала следовало установить на определённый курс, которому те будут следовать с отпущенными поводьями. Например, хотя некоторые тачаки удерживают поводья в той руке, в которой держат лук, большинство из них предпочитают иметь руки полностью свободными для стрельбы, а поводья набрасывают на луку седла, обращаясь к ним только, когда они хотят изменить направление движения кайилы. Тот же самый принцип работает и на спине тарна, используете ли Вы лук или арбалет. Если кайила или тарн отклоняются с курса, что не редкость, то и стрелку приходится реагировать, внося корректировки в прицел. Если же кайила или птица склонны к неравномерному бегу или полёту, что, например, можно проверить резкими криками или шумом в движении, то таких животных не стоит использовать в военных целях. Желательно, насколько это возможно, иметь под собой устойчивую, надёжную платформу, с которой можно пускать стрелы. Очевидно, что в этом отношении плавный полёт тарна, особенно в парении с распростёртыми крыльями, далеко превосходит галоп скачущей кайилы.

Я отказался воспользоваться предложением Лорда Нисиды устроить тренировку по стрельбе из лука в воздушном бою тарн против тарна, с использованием в качестве мишеней связанных пленников, посаженых в сёдла буксируемых тарнов. Вместо этого я предпочёл использовать маленькие, деревянные диски, висящие на веревках под тарном перевозчиком. Если мои лучники научатся выцеливать, сопровождать и поражать такие мишени, куда меньшие, чем тело мужчины, я нисколько не сомневался, что они смогут справиться с более вероятными целями. К тому же есть большая разница между отстрелом беспомощных заключенных и встречей в реальном бою с несвязанным противником, намеревающимся вас убить. Если человек знаком только с суррогатом боя, не исключено, что он может запаниковать в ситуации, когда никаких «понарошку» не будет. Кроме того, я собирался обучать воинов, а не мясников.

— Да, да! — шептал я. — Давайте, стреляйте, стреляйте!

Все атакующие волны должны были сделать по три захода.

Атака такого вида может длиться неопределенно долго, но я приказал ограничиться только тремя заходами. Я решил, что этого будет достаточно для лучников, чтобы приспособится к стрельбе, оценить её скорость и наклон, и внести впоследствии необходимые корректировки. Я ожидал бы, что третий заход каждой шеренги будет успешнее первого или второго, конечно, в первую очередь первого. Это был первым разом, когда я демонстрировал атаку тарновой кавалерией наземной цели публично, так сказать, при наблюдении официальных лиц. В распоряжении каждого всадника, как уже было указано, имелось по два широких колчана, содержавших по сотне стрел. Обычно в колчан большого лука, известного как крестьянский, входило что-то бы между двадцатью и тридцатью стрелами. Арбалетчик обычно имел при себе и того меньше. Но давайте предположим, что у арбалетчика на спине тарна было двадцать болтов. На натягивание тетивы, извлечение болта из контейнера, крепление его в направляющей и прицеливание, может понадобиться двадцать инов, как минимум. Таким образом, на то, чтобы израсходовать весь боекомплект, то есть сделать двадцать выстрелов, уйдёт четыреста инов или десять енов. С другой стороны, короткий лук позволяет пускать стрелы каждые пять инов. То есть, за те же четыреста инов он мог бы выпустить восемьдесят стрел. Таким образом, стрелок с коротким луком, за то же самое время сделать в четыре раза больше выстрелов, по сравнению с арбалетчиком. Далее, арбалетчик лишится боеприпасов за десять енов, тогда как тарнсмэн с коротким луком, учитывая количество стрел, размещённых в двух широких колчанах, даже при увеличенной в четверо скорострельности, расстреляет боекомплект только за двадцать пять енов. Таким образом, лучник в четыре раза превосходит арбалетчика по скорострельности и в два с половиной по длительности стрельбы. Само собой, эти цифры очень примерные, взятые исходя из средних значений и типичных стрелков. Так что, разница в мощи, как в плане скорострельности, так и продолжительности стрельбы, явно в пользу бойца с коротким луком, причём значительно, по крайней мере, пока противник не предпринял подобные меры. При вычислении этого соотношения я взял стрелка вооружённого арбалетом, взводимым с помощью рук и стремени, на перезарядку и выстрел из которого уходит намного меньше времени, чем у арбалета с лебёдкой, воротом, рычагом или чем-то подобным. Дальность стрельбы и убойная сила любого арбалета, конечно, несколько превышают эти показатели короткого лука. С другой стороны, принимая во внимание обычную близость к цели в обоих случаях, скорострельность и продолжительность стрельбы короткого лука в этом виде военных действий даёт явное преимущество, как это было бы в налётах тачакской кавалерии. При этом не стоит отрицать определённые преимущества арбалета. Например, как в случае с винтовкой, он не требует особого умения и опыта для своего эффективного применения, в то время как на освоение длинного или короткого лука потребуются едва ли не годы. Это важно, если Вы работаете с многочисленными группами новичков различного происхождения, которых, возможно, привлекли на службу материальными стимулами, или, что нередко, заставили служить. Кроме того арбалет может оставаться изготовленным к стрельбе в течении ана, что делает его полезным в уличном бою, в преследовании, в засаде и так далее. Эти преимущества оружия делают его особенно любимым кастой Ассасинов.

Вторая волна отстрелялась.

Затем шеренга за шеренгой кавалерия пошла на третий заход на цели.

Скорость, с которой эти атаки могут быть проведены и завершены, внушает уважение.

Моё внимание было, прежде всего, сосредоточено на действиях звеньев и прайдов. Третья атака была в полном разгаре.

Мишени внизу были утыканы стрелами.

«Неплохо, парни, — подумал я. — Так держать! Однако стоит напомнить вам, что столбы и мишени не отстреливаются».

Крайние шеренги начали своё длинное, пологое пикирование.

«Пожалуй, надо будет отработать более сложные построения и запланировать отработку других способов атаки, — подумал я. — Возможно, стоит устроить воздушные маневры, с боем отряд на отряд с использованием тупых стрела. Это могло бы быть полезным. Также, их нужно будет научить нападать и драться парами или больше, и приучить их не ввязываться в бой, если это возможно, на равных. Следует, по возможности, избегать боёв если нет преимущества в силе, в идеально, навязывать бой только при подавляющем превосходстве. Врага следует последовательно дробить на части и нападать уже на них. Враг разделённый обречён на поражение».

Генеральные сражения иногда неизбежны, и даже часто неизбежны, но их результат слишком часто, как могли бы сказать гореане, вопрос не каиссы, а броска костей. Изменение ветра, поднятая пыль, изменение положения солнца из-за длительности сражения, потеря командующего, потеря штандарта, неожиданная, непредсказуемая волна паники в шеренгах, основанная на провокационном слухе, неспособность фланга удержать удар, колебание или опоздание резерва, почти всё что угодно, может привести к нарушению порядка, а отсюда ломка строя, а затем поражение, и как следствие — бойня. Помимо этого, вне зависимости от того, за кем осталось поле боя, кто в конце дня украсил дерево трофеями, в реальности зачастую получается так, что генеральное сражение проигрывают обе стороны. Две таких победы могут стоить армии и, как следствие, потери государства. Войны часто выигрываются по частям, но проигрываются в целом. Нередко победа оказывается плодом не столько доблести, сколько информации, терпения, расчёта и хитрости.

Наконец, отстрелялась и третья волна, освободив от стрел тетивы своих луков, но когда замыкающие шеренги уже с разворотом уходили от мишеней, до меня снизу донеслись крики. Повернув своего тарна, я послал его вниз, в направлении конца тренировочной площадки, к которой, после предварительной подготовки, должна была вернуться вся кавалерия. Однако прежде чем зайти на посадку, я сделал ещё один круг, озадаченный суматохой, происходившей ниже. На наблюдательной платформе было заметно оживление, если не сказать паника, сопровождавшаяся криками и воплями. Окинув взглядом небо, я увидел одного из своих курсантов, который после заключительного захода третьей волны, не пошёл на посадку вместе со всеми, а отделился от своей группы, и теперь удалялся в южном направлении. Фигуру в белом кимоно, ниже на платформе, поддерживали два пехотинца, или, как их называют пани, асигару. Понимание произошедшего не заняло у меня много времени. Я буквально взвыл от ярости. Почему я не был одиночным тарнсмэном, который мог бы немедленно броситься вдогонку за беглецом! Но я был капитаном и не мог поступить так. Я должен был оставаться со своими людьми, которые уже приземлились, но оставались в сёдлах, не получив иного приказа. К тому же, они тоже были полны нехороших предчувствий, если не испуга, поскольку всем было ясно, что около наблюдательной платформы происходило что-то неправильное. Ни один из них не покинул своего места. Только приблизительно двадцать процентов из них были пани, но они своей склонностью к железной дисциплине сплачивали вокруг себя наёмников. Через мгновение после посадки я послал Таджиму и Пертинакса, которых я взялся тренировать вместе, преследовать беглеца, которого они даже не видели. Признаться, я сомневался, что они смогут его настичь. Кто это был, я узнал позже. Следом за ними я отправил в воздух Ичиро, моего связного и сигнальщика, того самого парня, ритуальное самоубийство которого я запретил несколько недель назад, с приказом барражировать над площадкой и следить за окрестностями. Я опасался, что беглец мог быть не один. Затем я назначил Торгус и Лисандра командирами центуриями, первой и второй соответственно, приказав держаться наготове. Лисандр был наёмником, чьим Домашним Камнем когда-то был камень Рынка Семриса. Впервые я с ним познакомился на пляже, когда он высадился на берег вместе с Торгусом и его людьми. Это был тот самый мужчина, о котором я подумал, что он вёл себя как тот, кто мог бы быть Воином. Моё предположение оказалось верным. Он и правда был тарнсмэном, подавшимся в наёмники. Я не счёл разумным приставать к нему и копаться в его прошлом. В таких случаях весьма часто замешано убийство, или, иногда, женщина, чаще всего рабыня, обольстительная, хитрая, коварная, которая ради своей выгоды, или от ощущения власти, стравила рабовладельцев друг с другом. Есть даже такое высказывание, что, то, что мужчина завоевывает мечом, рабыня добивается поцелуем. Поскольку Лисандр был подчинённым Торгуса в его отряде, я считал, что было бы разумнее всего держать его вторым и здесь. Как командир центурии, конечно, он становился ему равным. Имея дело с мужчинами, способный командующий должен, насколько это возможно, просчитывать последствия своих решений и назначений, поскольку последствия эти могут повлиять на эффективность его сил. И здесь надо считаться тем, что можно было бы назвать факторами сердца, такими нюансами как восприятие уместности, предположительно неуместное продвижение по службе, вопросы чести и почти неизбежные конфликты, замешанные на тщеславии. Эти соображения не диктуют командиру его решения, но они влияют на них. Во главе угла всегда максимальная эффективность боевой единицы, как в долгой, так и в короткой перспективе, в зависимости от сложившейся обстановки. Решения, которые принимаются на любой другой основе, не только работают на руку врагу, но и являются предательскими.

Ичиро уже забрался достаточно высоко в небо.

Я спешился и, спотыкаясь, рванул через тренировочную площадку к наблюдательной платформе.

Через пару мгновений я уже был у её подножия.

Фигура, облачённая в белое, цвет достоинства, так выделявшийся на фоне остальных, лежала на платформе. Голову мужчины придерживал руками один из асигару. Стрела засела в его плече, и вокруг её на белом кимоно расплывалось небольшое кровавое пятно. Конечно, стрела, закрывая собой рану, не даёт столько крови, сколько могло бы вытечь из раны, оставленной ножом, мечом или иным видом холодного оружия. Кровопотеря начинается, когда стрелу выдернут. Один из пани, специалист по ранам, присел подле распростёртой фигуры.

Какой приметной целью было белое кимоно на наблюдательной платформе!

Безусловно, попасть в него из короткого лука со спины летящего тарна учитывая расстояние для моих людей было непростой задачей. Это была бы намного более вероятной целью для неподвижного стрелка, вооружённого крестьянским луком. Но даже в этом случае это не был бы стопроцентно смертельный выстрел учитывая приличную удалённость платформы от возможных укрытий.

Я услышал крик полный боли, раздавшийся на платформе, и увидел человека, вставшего на ноги и держащего обеими руками окровавленную стрелу.

Теперь крови было много, и требовалось срочно остановить кровотечение. На платформе рядом с телом начала расплываться красная лужа.

Я не мог разглядеть лица упавшей фигуры из-за столпившихся вокруг неё мужчин.

Они позволили ране ещё некоторое время кровоточить, вымывая из неё грязь. Но уже через несколько мгновений один из них придавил к ране кимоно, и заключил:

— Он будет жить. Принесите носилки, уложите его на них и унесите в барак.

— Не понимаю, — сказал я мужчине, стоявшему около меня. — Разве Лорда Нисиду не должны перенести в его павильон?

— Лорда Нисиду, конечно, — кивнул тот, — отнесли бы в его павильон.

— Не понял, — удивился я.

— Это не Лорд Нисида, — пояснил мужчина.

Осмотревшись, я увидел Лорда Нисиду стоящего чуть в стороне. Он был одет точно так же, как и все остальные, собравшиеся на платформе.

— Тал, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — поприветствовал меня Лорд Нисида.

— Лорд Нисида! — слегка поклонился я.

— Тренировка, — сказал он, — похоже, прошла замечательно, хотя мой глаз не слишком опытен в таких вопросах. А каково ваше мнение?

— Люди пока ещё сырые, но старательные, — ответил я. — И они постоянно растут в дисциплине и умении.

— Превосходно, — похвалил он.

— Признаться, я испугался, что это в вас попали стрелой, — сказал я.

— Тот, кто сбежал, будет думать так также, — заметил Нисида.

— Я отправил двоих преследовать его, — сообщил я.

— Почему не два десятка? — осведомился он.

— Тех двоих будет достаточно, — заверил его я.

— Отлично, — кивнул Лорд Нисида.

— Это Таджима и Пертинакс, — добавил я.

— Пертинакс? — слегка удивился он.

— Да, — улыбнулся я. — Он становится мужчиной.

— Превосходно, — сказал Лорд Нисида. — Нам понадобятся мужчины.

Я не стал уточнять, что он имел в виду говоря это, но понял его так, что под мужчинами он подразумевал не просто существа мужского пола, а именно мужчин.

— Но я не думаю, что они догонят его, — признался я.

— Давайте надеяться на это, — улыбнулся он. — Поскольку я хотел бы, чтобы другие были уверены, что его миссия была успешна.

— Понимаю, — кивнул я.

— При этом, конечно, важно, чтобы противник полагал, что его преследуют по-настоящему.

— Логично, — согласился я.

— На меня работает много шпионов, и во многих местах, — сказал Лорд Нисида.

— Нужно иметь карты, но нужно иметь и глаза, — процитировал я.

Важность разведки трудно переоценить. Это — тихий бизнес, без боя барабанов и рёва труб, не столь очевидный для глаза как фургоны, поступь тарларионов, пыль марширующих колонн, повозки с осадными машинами, вытягиваемыми из грязи и прочие прелести походов, но я не думаю, что менее важен.

Информация на войне имеет первостепенное значение. В сражении интеллект должен вести в бой свои мускулы. Если интеллекта нет, то бесполезны будут и мускулы!

В белом кимоно на платформе стоял не Лорд Нисида.

Разве хитрость не второе имя войны?

Есть люди, и даже целые города, которые можно купить за золото. Это особой главой отмечено в «Дневниках», обычно приписываемых Карлу Коммению из Аргентума. Но подобные высказывания не были неизвестны и до него. «Тот из мечей самый острый, у которого один край золотой». «Не столько ворот открыто железным ключом, сколько золотым». «Не стоит платить кровью за то, что может быть куплено за золото». Им нет числа.

В городах всегда есть ревность, негодование, ненависть и фракции, и умный придумает как использовать их к своей выгоде.

Многое может быть принесено в жертву многими ради положения и власти.

Слишком часто Домашние Камни предают те, кто должен их защищать!

Мне как-то сразу вспомнился Ар.

У меня не было сомнений, что Лорд Нисида был знатоком человеческой природы. Порой меня беспокоило, не знал ли он так же хорошо и о моей собственной природе, причём, возможно, даже лучше чем я сам. Человек стоит слишком близко к себе. Может ли глаз видеть себя? Ведь даже в воде, или отполированном металле, или в прозрачных зеркалах, он видит лишь образ себя, но кто может знать то, что стоит за этим образом?

— Тарнсмэнов, — сказал Лорд Нисида, — наняли более чем их двух дюжин городов.

— К чему это Вы, — не понял я.

— Если командующий армии пал, — намекнул он, — не будет ли это идеальным временем для нападения?

— Конечно, — признал я и вздрогнул.

В этот момент сверху протрубил военный горн Ичиро, сигнализируя тревогу, а затем протрубил снова, но уже сигнал занять сёдла.

В небе, далеко на юге, казалось, из ниоткуда образовалось облако, сначала выглядевшее сумрачным, неясным маревом, но затем быстро потемнело, а спустя какие-то мгновения, стало казаться, что облако могло бы быть роем насекомых, тёмным роем, хищным.

Не мешкая ни секунды, я бросился к своему отряду. Торгус и Лисандр уже начали раздавать команды, и первые птицы в колоннах, уже взлетали.

С юга примчались два тарна. Это вернулись Таджима и Пертинакс, первыми увидевшие приближающийся рой. Они пронеслись над площадкой, развернулись и заняли своё место в поднимающемся в воздух и строящемся в боевой порядок подразделении.

Сверху снова и снова долетал рёв горна Ичиро, трубившего тревогу.

Я вцепился седельную лестницу своего тарна и, буквально взлетев в седло, втянул её за собой. Страховочный ремень на месте, первый повод на себя, и вот уже тарн мчит меня ввысь, оставляя под собой проплешину тренировочной площадки, уставленную многочисленными, утыканными стрелами мишенями.

Внизу мужчины тарнового лагеря спешно вооружались и разбегались по укрытиям.

Рабынь плетями загоняли в помещения, которые тут же запирались. Если бы было время, то их бы ещё приковали цепями к кольцам, чтобы они ожидали, как могли бы ждать тарски или кайилы, результата деятельности мужчин.

Они были имуществом, и, как зачастую бывает с женщинами, будут принадлежать победителям.

Что может быть более желанной добычей, чем красотки?

Мужчины готовы убивать, ради того, чтобы обладать и иметь возможность надеть на них ошейник. Кроме того, если есть желание, их можно продать, спрос на них никогда не исчезнет.

Я повернул свою птицу на юг. Никогда прежде мне не доводилось видеть столь многочисленный отряд тарновой кавалерии, как тот, что теперь приближался к нашему лагерю.

Я занял место во главе нашего строя и прокричал свои первые приказы. Первая и вторая центурии разлетелись в стороны, уходя на фланги приближающегося роя. Мы не собирались встречать его в лоб. Пусть он пронесётся мимо нас, словно поток между двух берегов. Мы ударим по нему с боков, а затем, центурии, разделившись на звенья, начнут обстреливать врага ещё и сзади и сверху. А пока пусть беснующийся рой тратит свои болты и стрелы на крыши сараев и бараков.

Как тачакская кавалерия мы будем кружить рядом, но не позволяя приблизится к себе слишком близко.

Наши тарны несли меньше груза, и это увеличивало их скорость и манёвренность, так что мы могли сами выбирать время и место наших атак, и выходить из боя, как и куда нам хотелось, не опасаясь быть настигнутыми.

Мы планировали и отрабатывали сто манёвров на небесном поле боя, финтов и окружений, вылазок и заманивания, сплачивания и рассредоточения, но все эти маневры не были проверены в сражении, а наши люди, по большому счёту, были новичками в седле.

Снизу нам вслед летел звон сигнальных рельсов.

 

Глава 17

Битва

У меня не было причин сомневаться, что воздушная кавалерия, выступившая против нас, и которой нам предстояло противостоять, состоит из тарнсмэнов-ветеранов, намеревавшихся навязать нам бой, построенный на традиционных методах воздушной войны Гора. Тяжёлые щиты и мощные копья, которыми они были вооружены, были гораздо тяжелее вооружения и снаряжения моих бойцов. К тому же, тарны некоторых из наших противников были обременены бронёй, а клюв и когти всё ещё оставались усиленными сталью, превращая птиц во что-то вроде перегруженных, громыхающих воздушные танков. Из метательного оружия нам собирались противопоставить короткие металлические болты арбалетов различных модификаций и способов заряжания. Мне было прекрасно известно вооружение и тактика таких соединений. Я сам когда-то всему этому обучался, соответственно, своих бойцов я вооружал и тренировал по модели тачаков, успешно противостоявших пехотным массам и сотрясающим землю тарларионам, только приспособив их тактические приёмы к полёту. Пехотинцы неба были бы эффективны, как я предполагал, только против сил, подобным образом вооружённых и обученных. Фактически, среднестатистический гореанский воин склонен относиться к луку, и даже к крестьянскому луку, с презрением, как к оружию недостойному руки воина, надлежащим оружием которого были меч, копьё и щит. Его доверие к арбалету было скорее уступкой трудности ведения в небе боя на близкой дистанции, чем уважением к его военному потенциалу. Они предпочли свести своих боевых птиц в место, где они смогли бы поиграться своими копьями. У них даже мало у кого копья снабжены страховочными ремнями, чтобы избежать потери оружия. Их точка зрения в этом вопросе состоит в том, что такой ремень мог бы развернуть бойца в седле, возможно сломав ему позвоночник, если оружие застрянет в щите или в теле противника. А вот с пикой, лёгкой, длинной и гибкой, управляться гораздо легче, чем тяжёлым копьём, да и достаёт она подальше. Также, её наконечник тачаки сделали таким узким, специально для того, чтобы минимизировать опасность его застревания в щите или в теле. Но в целом, главное назначение пики, я видел в том, что ей можно будет отбивать нападения вражеских птиц, или, на бреющем полёте, атаковать наземные войска или всадников на тарларионах. Тарнсмэны обычно используют бреющий полёт, для ловли арканом разбегающихся женщин, чтобы потом затащить беспомощный трофей к себе на седло. Подобный подход может быть использован на высоких мостах или на крышах высоких башен против зазевавшихся ротозеев или любителей позагорать. Среди тарнсмэнов ловля женщин врага является своего рода популярным видом спорта, в котором подсчёт очков ведётся по принципу как много ошейников и туник данный город надел на красоток другого. Так что многие их таких красоток не по одному разу чувствовали внезапно сжимающееся на теле кольцо аркана беспощадно уносящее её в небо.

Тут можно мимоходом упомянуть, что такие женщины, будучи однажды порабощены, становятся рабынями безвозвратно. Они отвергнуты как свободные женщины не только своими бывшими соотечественниками, с которыми они когда-то делили Домашний Камень, но также и их семьями. Как говорится в одном высказывании, «Один раз в ошейнике — рабыня навсегда». Даже если такая женщина будет захвачена мужчинами своего бывшего города, то вернётся она в этот город только как ещё одна рабыня, и будет удерживаться там рабыней, причём самой низкой рабыней. Безусловно, скорее всего, её быстро продадут прочь из города, поскольку само её существование в этом городе будет расцениваться смущающим, живым напоминанием позора, который она принесла своим согражданам, своему Домашнему Камню, касте, клану и семье. С того момента, как на её шее сомкнулся ошейник, её жизнь изменилась, её старая жизнь заменена и даже стёрта, о ней не вспоминают. Её не стало. Узлы разрублены. Она — теперь не больше, чем собственность, и осознаёт себя таковой. Теперь она, во всей своей жалобной беспомощности, безнадежности и потребностях, со своей изумлённой, недавно освобождённой, уязвимой женственностью, ищет своё, надлежащее место у ног мужчины. Возможно, теперь у неё, впервые в её жизни, есть цель и идентичность. Нет больше аномии и скуки. Она теперь что-то значит и чего-то стоит. Она теперь, возможно впервые в своей жизни, действительно живёт, хотя, конечно, как не больше, чем невежественная рабыня, которая должна жить для своего господина, впрочем, она сама теперь только этого и желает.

Неудивительно, что их оставляют рабынями. А что ещё следовало с ними сделать? Они не годятся теперь ни для чего иного. Они были испорчены для свободы. И какой мужчина не захочет теперь видеть одну из них у своих ног?

Лорд Нисида сообщил мне, что они нанимали тарнсмэнов более чем в двух дюжинах городов. Хотя количество их было устрашающим, особенно если рассматривать их просто с точки зрения мечей и копий, но я предположил, что противостоять нам будет не столько кавалерийское соединение, сколько смесь, конгломерат или орда. Они должны были, в лучшем случае немного привыкнуть к совместному полёту, по-видимому, продолжая испытывать недостаток в оговоренных сигналах и манёврах. Скорее всего, они ожидали сокрушить и уничтожить меньшую силу, если ни чем-то иным, то своим числом. Позже я узнал, что наши противники в тот день, превосходили нас более чем на порядок, их было свыше двух тысяч против наших двухсот. Безусловно, в данном случае количество стрел было важно не меньше простой численности, а наши двести бойцов по этому параметру намного превосходили более многочисленную группу, вооружённую по старинке. Кроме того, размер группы не имеет особого значения, если она не может вступить в контакт с врагом. Скорее размер может стать препятствием с точки зрения передвижений и снабжения. Меньшим группам в этом отношении намного легче продержаться в рейде долгое время. Более многочисленный отряд, конечно, легко победит меньший, но он не сможет этого сделать, если меньший отряд, более проворный, постоянно уклоняется от боя на невыгодных для себя условиях.

Всё, что я мог видеть в тот момент, это сотни тарнсмэнов, некоторые из которых держались такими плотными группами, что их птицы оказывались не в силах сохранять интервалы, то и дело, тут и там, сталкиваясь друг с другом. Зато наши центурии твёрдо держались на флангах, позволив врагу продолжать двигаться к его цели, которой был тарновый лагерь. Сотни птиц садились на тренировочную площадку обучения, тарнсмэны спешивались с явным намерением поджечь лагерь. На земле, само собой, тарнсмэн становился обычным пехотинцем, и я нисколько не сомневался, что их вторжение, несмотря на численное превосходство, ждёт яростная встреча асигару пани и нескольких групп наших наёмников. Пани, можно быть уверенным, сохранят верность своему лорду, своему даймё, Лорду Нисиде. Это был их путь. А загнанным в угол наёмникам, оставшимся без надежды на более высокую плату или бегство, просто ничего другого не оставалось. Семидесятифунтовый водяной урт из каналов Порт-Кара, становится самым отчаянным и опасным противником, если его загнать в угол. Вот и наёмник, борющийся за свою жизнь, куда опаснее и страшнее того, который воюет просто за плату. Ларлы по-прежнему бродили в окрестностях лагеря, отлавливая тех, кто заходил за вешки. Некоторым из наших противников ещё предстояло узнать об этом.

Я подозревал, что вторгшиеся враги, в первый момент не встретившие видимого сопротивления, предположили, что наша малочисленная кавалерия благоразумно оставила поле боя. Причём большая их часть особенно из центра их построения продолжала пребывать в счастливом неведении, когда десятки наших тарнсмэнов уже, наскакивая то тут, то там, кромсали края их строя. Если тарнсмэн выходя из себя, или теряя осторожность, начинал преследовать надоедливого противника, то он попадал под перекрёстную стрельбу двух других. Когда вражеские тарнсмэны из арьергарда или с флангов бросались в бой против наших товарищей целой группой, те просто отлетали подальше, заманивая их за собой, вынуждая отдаляться от их строя, пока те не попадали по перекрестную стрельбу, казалось, из ниоткуда, появившихся звеньев и эскадронов. Многие разворачивались и бежали назад с основной группе, где воздух гудел от молотивших его крыльями смущённых птиц, среди которых дождём лились безответные стрелы. А тем временем основная масса нападавших спешилась, по большей части на тренировочной площадке, уверенные, что лагерь уже принадлежал им, и остававшиеся в простодушном незнании о крови, лившейся в небе. Но вскоре эскадроны и звенья, отделившиеся от каждой из центурий, обрушились и на них, словно на ничего не подозревающих, оставленных без пастухов верров. А пока высадившиеся сотни врагов, растеклись по тренировочной площадке и приступили к своей работе, но если бы они посмотрели вверх, то их удивлённым взглядам предстала бы поразительная картина пикирующих, взлетающих, парящих, мечущихся птиц, то и дело поливаемых потоком стрел.

Тот, кто выставлял щит с одной стороны, не мог одновременно защитить другую. Многие пали жертвами стрельбы назад, которой я так настойчиво обучал своих бойцов. Враг часто с облегчением полагал, что опасность миновала, поскольку птица пролетела мимо, и получал стрелу от её седока, привставшего в стременах и выстрелившего назад. Такой тактический приём был знаком каждому тачаку. Что интересно, большинство всадников врага даже не понимало опасности, с которой они столкнулись. Я видел мужчину, шедшего к своему тарну и тянувшего за волосы рабыню. Он так и не добрался до птицы. Два здания пылали. Над додзё поднимался столб дыма. Я видел, как огонь поглощал величественный павильон Лорда Нисиды. Над всем этим кружило, клубилось, кричало облако птиц, обрамлённое нашими товарищами. Всадники неприятеля, теперь отлично знали, чем грозит отрыв от основной массы, но они понимали также и то, что эта масса превратилась в огромную, почти неподвижно висевшую в небе мишень для сотен стрел. Они вдруг осознали, к своему ужасу, что оказались во власти этих кружащих вокруг них всадников. Это понимание заставляло их пытаться направить своих птиц в центр скопления, прикрывшись от стрел телами своих товарищей. За место внутри построения разгорелась настоящая борьба. Птицы направленные туда своими наездниками, сшибались, ранили и рвали друг друга. А потом на эту массу сверху полетели десятки сетей. Опутанные ими птицы, внезапно для себя потерявшие способность летать, кувыркаясь падали на землю. Некоторые всадники в такой ситуации отстёгивали страховочные ремни и пытались прыгать к седельным кольцам других птиц. Далеко не все они оказались в состоянии схватиться за них. Очень многие продолжили свой последний полёт, с криком рухнув на землю. Другие упали вместе со своими попавшими в сети тарнами. Я видел как одна из сетей, пролетевшая мимо всех целей в основной группе, изящно, словно широкая, круглая вуаль, опустилась на птицу, взлетавшую с площадки. Тарн с возмущённым криком рухнул обратно на землю, в облако поднятой его крыльями пыли. Его всадник, защищённая шлемом голова которого была повёрнута под неестественным углом, безвольно обвис в седле, удержанный на месте страховочным ремнём. Я видел одного из наших парней, думаю Таджиму, поддевшего взлетавшего тарнсмэна на свою чёрную пику. Он протащил своего врага дюжину ярдов прежде, чем тот соскользнул с пики и улетел вниз, исчезнув в кронах деревьев. Многие из остальных моих учеником отложили луки и с пикой в руке, охотились на зазевавшихся противников. А наверху, в небе, гигантский, вращающийся, кричащий узел из птиц и мужчин внезапно начал распадаться на мелкие части, словно стая встревоженных джардов, потревоженных во время их пиршества. Сотни из них начали разлетаться в разные стороны. Я видел эскадроны, звенья и прайды преследовавшие их. Я отвернулся, от того, что должно было последовать за этим. Мгновение спустя крик раздавшийся в стороне привлёк моё внимание. Я увидел Торгуса, оскалив зубы, показывавшего пикой на юг. Его знаменосец с прикреплённым к пике вымпелом держался в нескольких ярдах от него. На мгновение я испугался, что к нам могли приближаться резервы противника. Но, похоже, в таком огромном отряде тарновой кавалерии, каковой прибыл сюда, самонадеянном и неуправляемом, не нашлось никого, кто позаботился бы об организации резерва. В чём его смысл, если их противник подавляюще превзойдён численно? Сколько тарларионов потребовалось бы, чтобы раздавить одного единственного урта выползшего из своей норы посреди поля? Торгус выглядел явно довольным. Я обернулся, окинув пристальным взглядом небо в том направлении, куда указывала его пика. Строй наши отступавших противников рассыпался окончательно, превратившись в сотни обособленных точек в небе, убегавших каждый сам по себе. Их объединение в единую структуру больше не рассматривалось. На мой взгляд, этот маневр, хотя я сомневаюсь, что он был централизованно просчитан или продиктован, был для них самым разумным действием в сложившейся ситуации. Это позволяло убежать многим, поскольку их численность по-прежнему значительно превышала количество их преследователей. Если убивали одного, то двое или даже больше других избегали смерти. Но я не жалел, что многие из наших противников смогут убежать. Мы удержали небо, верхнее сражение подходило к финалу. Мои люди доказали себе и другим, эффективность нашего обучения, нашей тактики и вооружения. Для воина немного удовольствия в преследовании сломленных, впавших в панику врагов, побеждённых и почти беззащитных, хотя он не может не признать целесообразность этого с точки зрения войны и закрепления победы. Это правильно, закрепить успех, предотвратить перегруппировку и сплочение, ещё более подорвать силы и дух врага, кроме того, очевидно, что тот противник, которого Вы убили сегодня, не выйдет, чтобы встретить вас завтра. А вот тот, кого Вы не уничтожите сейчас, позже может убить вас. Но я полагал, что немногие из них возвратятся. Вряд ли у них появится желание вернуться к тарновому лагерю.

Также, я надеялся, что большинство из моих людей посчитает участие в казни, если можно так выразиться, неподобающим для себя.

— Победа! — взревел Торгус, хохоча от восторга. — Победа!

— В бой! — крикнул я ему, указывая вниз на тренировочную площадку.

Небо осталось за нами, но земля всё ещё была во власти неприятеля.

Торгус с торжествующим смехом, наклонив пику, сопровождаемый своим знаменосцем и двадцатью бойцами его личного эскадрона, на лету развернувшегося в шеренгу спикировал вниз, чтобы присоединиться к драке.

Как это не покажется странно, но, похоже, многие из захватчиков в лагере всё ещё не осознали той катастрофы, которая произошла с их товарищами в небе.

Однако подобные ситуации не редкость в бою. Часто человек уверен, что сражение выиграно, поскольку он успешно действовал в отведённом ему узком коридоре, на вверенном ему клочке земли, в то время как рядом с ним на огромной площади всё было полностью потеряно. В бою зачастую бывает трудно узнать то, что происходит где-то в другом месте, не там где ты находишься в данный момент. Перестрелка может быть выиграна, а всё сражение проиграно, и одновременно можно выиграть сражение, но проиграть войну. Погоду войны трудно не только предсказать, но порой невозможно определить, причём иногда в течение многих дней. Рассказать о прошлом можно только находясь в будущем.

Кинув взгляд вниз, я увидел как тарн, оставшийся без всадника сомкнул когти на человеке и потащил его вверх. Обычно удар лапы тарна ломает хребет верру или табуку. Затем он пожирает добычу, пока она ещё жива. Иногда тарн хватает животное, поднимает его высоко в воздух и бросает, чтобы потом спуститься и полакомиться. С другой стороны раздался долгий, завывающий крик, и я увидел человека, летевшего с высоты порядка двухсот или трехсот футов к земле, тарн без всадника, перевернулся и спикировал следом за своим кормом. В другом месте площадки другой тарн, также оставшийся без всадника, придавил человека к земле лапой, и долбил его своим клювом. Часть наших тарнов, возможно, даже большинство, практически были дикими птицами, совсем недавно пойманными в горах. Лорд Нисида, пытаясь скрыть свой проект, или, по крайней мере, насколько возможно снизить его известность, всячески избегал покупки необычно крупных партий прирученных тарнов. Однако теперь тренировочная площадка была переполнена множеством свободных птиц. Некоторые из моих бойцов, торопились спешиться, очевидно, забыв о том факте, что в других местах бой ещё продолжал бушевать с неослабевающим упорством, чтобы собирать столь ценные трофеи.

 

Глава 18

Рапорт Лорду Нисиде

Я направил своего тарна к проплешине тренировочной площадки. За мной последовали Таджима, Пертинакс и Ичиро, мой первый или командирский, сигнальщик.

Немного позже, неподалёку от нас приземлился Торгус со своим знаменосцем и личным эскадроном, а за ним и Лисандр в сопровождении его первой двадцатки.

Таким образом мои старшие офицеры были со мной.

Вероятно в тот момент у нас было под рукой порядка сотни мужчин, или около того на земле и в воздухе. Некоторые, несомненно, всё ещё продолжали преследовать отступающих.

— Мы победили! — радостно крикнул Торгус, уже спешивавшийся и стоявший рядом со своим тарном, держа его поводья в руке.

— Мечи всё ещё звенят, — сообщил я ему, осматривая местность.

Клубы дыма поднимались в небо над жилой зоной находившейся на том конце узкой тропы, огороженной вешками.

— Пусть-ка они попробуют сунуться сюда! — рассмеялся Торгус, обводя рукой переполненную площадку.

Тарны кричали. Пыль клубилась, поднятая крыльями, гигантских, чудовищных птиц Гора. Во множестве мест мои товарищи продолжали свою работу. Наши противники крутились как могли, но их везде находили пики и стрелы. Я видел, как ананганский дротик вонзился в горло одного из мужчин. Он рефлекторно схватился за него и попытался вытянуть. Кровь фонтаном ударила из разорванной шеи, и мужчина, рухнув как подкошенный, растянулся в пыли. Судя по всему, у него была пробита артерия. Из его спины торчало широкое, листовидное, окровавленное остриё дротика. В двух или трёх местах мужчины, что интересно, рубились на мечах. Я видел спинной хребет одному человеку перерубили, когда он попытался взобраться по лестнице в седло чьего-то оставленного без присмотра тарна. Вероятно его крик услышали во всех углах тренировочной площадки. Мои люди поспешно уводили нескольких чужих тарнов в сторону наших вольер.

— А они сунутся, — заметил Таджима. — Непременно.

Спешившиеся враги оставили своих тарнов на тренировочной площадке, а мы приземлились так, что оказались на их пути, так что у них не было никакой возможности добраться до птиц, не бросив вызов нам. Несколько человек как раз появились на тропе, которая вела от жилой зоны, обременённые добычей, а некоторые ведя на верёвках связанных рабынь. Сказать, что они были встревожены, обнаружив, что тренировочная зона больше ими не контролируется, это ничего не сказать. Некоторые, сразу осознав грозившую им опасность, бросили добычу и рабынь, и, схватив оружие, поспешили к своим птицам. Здесь, однако, их уже ждали мои парни, теперь уже сами оказавшиеся в большинстве. Но даже на земле они придерживались тактики, хорошо зарекомендовавшей себя в небе. Они расступились перед неприятелем и принялись кружить, словно стая слинов, внезапно, постоянно обстреливая их с тыла и флангов, в зависимости от того, какая сторона оказывалась не прикрыта щитом. Некоторые воспользовались пиками, ловя момент и накалывая на них врагов. Но большинство предпочитало луки или ананганские дротики. В общем, они делали всё так, как я их учил, то есть, по возможности, в бой не вступали, а если вступали, то только тогда, когда преимущество на их стороне. Стоило врагу огрызнуться, они рассыпались в стороны, но лишь затем, чтобы перестроиться и снова начать кружение смерти, ловя момент и стреляя в запутавшегося, смущённого и напуганного противника в тот момент, когда он открывался с какой-либо стороны. Немногие из наших парней, скорее всего, смогли противостоять такому врагу один на один, но, применяя изматывающую тактику стаи слинов, у них получалось легко уничтожать их одного за другим. Кроме того, кое-кто из наших людей, всё ещё остававшихся в сёдлах на спинах приземлившихся тарнов, использовали своё преимущество высоты и пускали стрелы одну за другой. Если к ним приближались, то они просто тянули первый повод и оказывались над полем боя, продолжая обстрел. Некоторые словно на тренировке били пиками с лёта.

— Трусы! Трусы! — закричал один из воинов, дико крутясь на месте.

Но и он пал, утыканный дюжиной стрел.

Тот, кто бросается в челюсти ларла, может и не трус, но точно — дурак.

Часть врагов повернула назад, надеясь найти убежище от стрел среди деревьев или в жилой зоне. Немногие из них добрались до тропы. Другие убежали в лес, покинув огороженную вешками зону. Я слышал рев ларлов и отчаянные крики людей севернее тропы.

Я предпочёл держать своих людей на поле, потому что не был уверен в численности врагов, остававшихся в окрестностях.

Поле было усыпано множеством тел, но немногие из них были одеты в серое.

Неприятель, похоже, не достиг какого-либо значительного результата, ни в небе, ни, насколько я мог определить, на земле.

— Что с пленными? — поинтересовался я у одного из пани.

— Их нет, — ответил тот.

В тот момент я не придал особого значения его ответу.

Подозвав к себе Таджиму, Пертинакса и ещё около дюжины наёмников, неплохо знакомых с мечом, я обратился к ним:

— Парни, я очень подозреваю, что для вас есть работа, которую следует доделать.

— Я тоже так думаю, — кивнул Таджима.

— Ты учишься работать мечом, — сказал я Пертинаксу. — Готов ли Ты использовать его в деле?

— Да, — ответил он.

— Уверен? — спросил я, пристально глядя ему в глаза.

— Думаю да, — кивнул Пертинакс.

— Баклеры и клинки, — скомандовал я наёмникам, отстёгивая свой собственный баклер от седла.

— Вы тоже берите щиты, — велел я Таджиме и Пертинаксу. — Я в курсе, что клинок можно использовать и для нападения и для обороны, но я не уверен, что он защитит вас от летящего арбалетного болта.

— Нодати, — сказал Таджима, — может отбивать стрелы даже дополнительным мечом.

— А Ты что, обладаешь его навыками? — поинтересовался я.

— Нет, — признал Таджима.

— Тогда иди и принеси свой баклер, — приказал я ему.

— Слушаюсь, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — ответил он.

Баклер с заточенной как на арене кромкой, конечно, тоже является не только оружием защиты, но годится и для нападения.

Командовать вместо себя я поручил Торгусу.

— Мы должны найти Лорда Нисиду, — сообщил я Таджиме.

— Это правильно, — согласился он.

В этот момент из лесу внезапно выскочил один из наших врагов, побежал было в нашу сторону, но затем остановился.

— Пожалуйста, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — вежливо обратился ко мне Таджима, — могу я сразиться с ним?

— Да, — разрешил я, а затем, повернувшись к Пертинаксу, сказал: — Наблюдай.

Всё закончилось поразительно быстро.

— Видел? — бросил я Пертинаксу. — Никогда не устраивая игру мечей с Таджимой.

— Он презирает меня, — пожал плечами Пертинакс.

— Не думаю, — покачал я головой, — по крайней мере, не с этого дня, когда вы воевали бок обок.

— Мы — соперники, — пояснил Пертинакс.

— Ты интересуешься Сумомо? — полюбопытствовал я.

— Кто такой Сумомо? — опешил он.

— Тогда вы не соперники, — заверил его я.

— Мои умения растут, — признался Пертинакс.

— Это хорошо, — кивнул я. — Только смотри, чтобы они использовались должным образом.

Затем, сопровождаемый почти дюжиной наёмников, а также Таджимой и Пертинаксом, я направился к тропе, ведущей к жилой зоне. Мы не прошли по тропе и нескольких инов, однако, двигаясь быстро, но осмотрительно, опасаясь, что в кустах могли прятаться арбалетчики, как услышали крики впереди, а затем и увидели отряд из примерно дюжину асигару, вооружённых глефами, приближавшийся к нам.

— Похоже, что наши мечи так не понадобятся, — вздохнул Таджима.

— Сопротивление сломлено, — заметил один из моих товарищей.

— Лагерь очищен, — сказал другой.

— Не будьте так уверенны в этом, — осадил их я, предполагая, что некие анклавы сопротивления всё ещё могли оставаться.

Наиболее опасны как раз те противники, которые спрятались, которые были взбешены или напуганы, и от которых можно было ожидать чего угодно.

Наконец, мы добрались до жилой зоны.

— Я бы хотел проверить, жива ли Сумомо, — негромко обратился ко мне Таджима.

— Ты свободен, — сообщил я своему товарищу, и он, коротко поклонившись, поспешил к месту догоравшего павильона Лорда Нисиды.

Я не ожидал сопротивления на открытой местности.

Мне бросилось в глаза, что у некоторых пани, с поясов свисали отрубленные головы.

И я по-прежнему не видел пленных.

Изнутри одной из окраинных хижин послышался отчаянный крик.

— Разве мы не должны поинтересоваться Сесилией и Джейн? — осведомился Пертинакс.

— Ты имеешь в виду Сару, не так ли? — уточнил я.

— Рабынями, — уклончиво ответил Пертинакс.

— Война на первом месте, — напомнил я ему.

— Обязанности? — улыбнулся он.

— Разумеется, — подтвердил я. — Но Ты не бойся за них. Рабынь не убивают, не больше, чем верров или кайил.

— То есть, они — животные? — уточнил Пертинакс.

— Вот именно, — кивнул я, — и чем скорее Ты уяснишь это, тем скорее начнёшь относиться к ним их как они того заслуживают.

— Как к животным?

— Конечно, — усмехнулся я, — как к прекрасным животным.

— Говорящим, чувствующим?

— Да, — сказал я, — лучшего сорта.

— А что, если бы они были свободными? — поинтересовался он.

— Тогда они были бы бесценными, — хмыкнул я.

— И тогда можно было бы беспокоиться о них? — спросил Пертинакс.

— Рано или поздно, — кивнул я.

— Но война, обязанности — всё равно на первом месте, — заметил он.

— Естественно, — подтвердил я. — Только не забывай, что даже свободная женщина, прежде всего, всего лишь женщина.

— Понимаю, — сказал он.

— Не волнуйся, — усмехнулся я. — Только безумец убил бы женщину. Есть много чего лучшего, что можно сделать с женщиной.

— Что именно? — полюбопытствовал Пертинакс.

— Захватить, надеть ошейник и владеть ей, — пояснил я.

— Понятно, — протянул он.

— В ошейнике, — усмехнулся я, — они быстро узнают, что они — женщины.

— И что же такое женщина? — поинтересовался Пертинакс.

— Рабыня, — ответил я, — хотя не на всех их надеты ошейники.

— То есть все женщины — рабыни? — уточнил он.

— Все, — заверил его я, — просто не на всех ошейники.

Мне вспомнилась одна высокопоставленная женщина, та, которая некогда была дочерью Убара. Я видел её на Площади Тарнов в завоеванном Аре, где она, предательница, была провозглашена марионеточной Убарой. Я наблюдал, как она отправляла женщину за женщиной в качестве добычи победителям, прикрывая это вуалью репараций, актом правосудия, компенсацией за ошибки и преступления её города. При этом она тщательно выбирала, среди прочих, тех, кто критиковал её, тех, кого она считала своими врагами, таких как, красавица Клавдия Тентия Хинрабия, дочь бывшего администратора Ара. Как страстно упивалась она той капелькой власти, что предоставила ей армия Тироса и Коса!

В стороне от нас группа пани обступила хижину. Дверь была закрыта и, я предположил, забаррикадирована изнутри.

Среди пани перед фасадом хижины выделялась фигура в большом шлеме, с закрывающей лицо маской, так что черты лица различить было невозможно. С другой стороны у большинства пани шлемы были открытыми, но имели своего рода крылья, то есть, их края были отогнуты в стороны и назад. Пани, как и прочие гореанские воины, не носили металлических доспехов, защищавших торс, поскольку такая защита противоречила правилам Царствующих Жрецов. Я никогда до конца не понимал, в чём была причина этого, но есть две основных теории, которые я мог бы упомянуть. Первая, казалось бы, предполагала исторические корни, хотя, возможно, довольно идиосинкразические. Известно, что на Земле в античные времена, по крайней мере, в эпоху Гомера, защита воина часто состояла из шлема и щита, а наступательным вооружением были меч и копьё. Доспехи был редкостью, причём, несомненно, редкостью дорогой, и многие воины предпочитали идти на битву нагими, за исключением шлема и щита. Разумеется, это предположение основано на рассмотрении древних скульптур и живописи, за неимением каких-либо других источников. Наиболее вероятным объяснением этого, если это, конечно, так и было, вероятно будет то, что воины хотели облегчить себя, максимально избавить тело от помех, обеспечив себе большую свободу и стремительность движений. Даже в намного более поздние времена галлы, с которыми столкнулись легионы Цезаря, по крайней мере, иногда выходили сражаться, имея на себе только золотое кольцо на шее, считавшееся ценным трофеем у победивших легионеров. Можно предположить, что некоторые воины думали, что их неприятели могли бы быть напуганы их презрением к доспехам, или же, что интересно, они могли расценивать защиту тела женоподобностью, не достойной храброго воина, который не должен бояться ранения или смерти. Впрочем, не исключено, что в этом было замешано тщеславие или самолюбование. Теперь трудно об этом сказать что-то определённое. В любом случае со временем на Земле доспехи на войне стали обычным делом. Их использование постепенно сошло на нет с появлением и широким распространением пороха, особенно после того, как его качество повысилось, и прогресс пошёл по пути унитарных патронов и нарезных стволов. Например, в двадцатом веке во время двух главных войн Земли, бронежилет был вообще неизвестен, и вся защита солдат ограничивалась каской. Уже позже, развитие технологий металлургии позволило создать лёгкие и прочные сплавы, пошедшие на производство бронежилетов. История сделала очередной виток, и доспехи снова стали обычным делом на поле боя, по крайней мере, там где это возможно. «Гонка вооружений», если можно так выразиться, присутствует и в таких вопросах, усовершенствование оружия нападения, поощряет совершенствование средств защиты от него, и так далее. В любом случае, историческое ли объяснение лежит в этом, или какое-либо другое, но Царствующие Жрецы установили в этом вопросе свои законы. Возможно, конечно, хотя я за это не ручаюсь, что они снисходительно решили закрепить текущие человеческие методами в таких вопросах. Кстати, очень немногие из гореанских воинов выходят сражаться нагими, однако мужская нагота не столь уж необычна на Горе, в отличие от Земли. Например, нет ничего необычного в том, что гореанские рабочие, если занимаются тяжёлым трудом в жаркие дни, работают раздетыми. Так или иначе, большинство людей об этом как-то не задумывается. На Горе к человеческому телу не относятся как к чему-то постыдному. Даже гореанские женщины высших каст, одевающиеся в полностью скрывающие их одежды и вуали, делают это вовсе не из-за того, что расценивают свои тела как что-то, чего надо стыдиться. Для гореанки это было бы абсурдно. Наоборот, они обычно расценивают свои тела как нечто особенное и провокационное, но совершенно личное, не предназначенное всеобщего обозрения. Так что гореанская свободная женщина не думает о теле как о чем-то, что следует прятать по причинам его позорности. Не надо путать позорность и уместность. Известно, что обычная гореанская свободная женщина более обеспокоена сокрытием черт её лица, чем особенностей тела. Не тело, а её лицо — вот что намного более раскрывает её характер. Возможно, раз уж мы коснулись этой темы, стоит вскользь упомянуть, что лицо рабыни должно быть обнажено, выставлено на всеобщее обозрение. Это — различие между нею и свободной женщиной. Любой может безнаказанно рассматривать лицо рабыни, точно так же, как мог бы смотреть на верра или кайилу. Конечно, она ведь порабощена, низведена до животного. Кроме того, обычно она ещё и одета откровенно и вызывающе. На мой взгляд, это сделано не столько, чтобы ясно отличить её от свободной женщины, с которой её ни в коем случае не должны перепутать, сколько потому, что она обычно принадлежит мужчинам, а мужчинам нравится видеть красоту женщин. В довершение всего, в рабской тунике трудно скрыть оружие. Фактически, и сама рабыня едва прикрыта.

Вторая основная теория, объясняющая запрет Царствующих Жрецов на доспехи, состоит в том, что они, в своей милостивой заботе о людях, одной из множества форм жизни, которыми они населили планету, подумали, что запрет доспехов уменьшит несправедливость и конфликты, мол, это должно было принудить людей отказаться от войн, как от слишком опасной и рискованной для разумных организмов деятельности. Если это предположение верно, то, похоже, что они слишком высоко оценили разумность человеческого вида, или недооценили жертвы, на которые мужчины готовы были пойти, чтобы приобрести землю, богатство, женщин и другие ценности. Вариантом этой теории, хотя менее мягким, или белее реалистичным, является утверждение, что данный закон Сардара предназначен для контроля количеством людей на планете, что это функционирует, в некотором смысле, как способ регулирования численности населения. Возможно, им не хотелось использовать другие методы, скажем, болезнетворные микроорганизмы, из-за опасности мутаций, в результате которых те рано или поздно могли бы ударить и по обитателям самого Сардара.

Безусловно, имеют право на существование и другие теории, например, те, которые предполагают, что война, ведомая в таких условиях, имела бы тенденцию улучшать вид, закрепляя в потомстве такие особенности как, скажем, интеллект, быстроту, ловкость и так далее. Можно было бы отметить, что в соответствии с этими принципами войны на планете Земля, похоже, будут контрпроидуктивны, поскольку в целом сильные и здоровые погибают, а болезненное, слабые, трусливые и хилые остаются в тылу, передавая потомкам свои гены.

Независимо от того, что может быть правдой в этих вопросах, Царствующие Жрецы, традиционно, не сочли нужным объяснять причины своих правил. Они просто проводят их в жизнь, причём беспощадно, используя Огненную Смерть. Возможно, у правил о доспехах и вовсе не было каких-либо разумных мотивов, они могли быть результатом случайной идеи или особой прихоти со стороны некого Царствующего Жреца, или даже группы их. Короче, независимо от того, что может быть причиной этих правил, как в случае определенных запретов развития или совершенствования вооружений и средств связи, они есть.

Если помните, из одной из хижин слышался крик. А теперь я увидел, как из неё вышел один из пани с головой в руках.

По-видимому, эти головы были, в некотором роде, трофеями. Например, воин, собирая головы, как ясно доказательство своего воинского мастерства, мог бы заслужить расположение своего даймё или сёгуна. Тем самым он мог заработать поощрение, землю, подарки, преференции и всё такое. Позже я узнал, что эти головы, особенно если они принадлежали значимому врагу, могли хранить неопределенно долго. Волосы были тщательно расчёсаны и ухожены, голова ароматизирована, зубы выкрашены в чёрный цвет и так далее. Чернота зубов среди пани, очевидно, расценивалась привлекательной. Фактически, даже некоторые красотки пани, как я узнал впоследствии, чернили зубы, чтобы увеличить своё очарование. К счастью, ни одна из контрактных женщин Лорда Нисиды, ни Сумомо, которой столь очевидно интересовался Таджима, ни вторая, которую звали Хана, эту практику не использовали.

Воин в шлеме с маской повернулся ко мне, и я смог рассмотреть эту маску. Дизайн и цвета её были, как бы это помягче сказать, кричащими. К тому же, у ней были рога. Создавался эффект омерзительной рожи, некого ужасного существа или монстра, но никак не человеческого лица.

— Это что, Нодати? — предположил я.

— Нет, — сказал Пертинакс, стоявший рядом со мной и хорошо знакомый с этим таинственным, почти легендарным человеком, которого я сам никогда не видел.

Хотя пристальный взгляд человека в маске был направлен на меня, сам мужчина не показал каких-либо признаков узнавания.

— Поклонись, — шепнул Пертинакс.

«Конечно, — подумал я про себя. — В таких делах есть определённые условности. Я ведь не имею никакого отношения к пани, и очень слабо разбираюсь в их традициях. Даже Пертинакс теперь стал более информированным в этих вопросах, узнав кое-что под опекой Нодати».

Впрочем, мне и самому показалось, что мужчина в шлеме с маской, учитывая, что это было единственное приспособление такого вида в поле зрения, мог бы быть кем-то важным.

«Я не из пани, — напомнил я себе. — По-видимому, от меня ожидается, что я поклонюсь первым. В таких вопросах существует сложный порядок и ритуал».

Итак, я поклонился, но затем поднял свой меч в воинском приветствии.

Казалось, эта дань уважения с моей стороны была принята, поскольку человек вернул мой поклон, хотя и сделал это менее глубоко, а затем отвернулся.

Я отметил, что его меч, длинный, с красиво изогнутым лезвием, украшенной кисточками рукоятью, подходящей для удержания двумя руками, был окровавлен.

Я принял его, за одного из старших офицеров, которых в лагере было несколько. То, что он был пани, было ясно, на это указывали маска, рост, оружие, одежда и оттенок кожи.

Я осмотрелся, пытаясь определить местонахождение Лорда Нисиды.

Как раз с тот момент, когда я это сделал, справа от меня, рухнул его павильон, сложившись внутрь, выбросив в воздух сноп искр и дыма, и превратившись в груду пылающих досок.

Признаться, мне было жаль этот павильон.

Это было маленькое, но красивое и экзотическое сооружение, возможно, более подходившее к какому-нибудь саду посреди мощной крепости, а никак не к грубому лагерю.

Я не сомневался, что Лорда Нисиды не было в сгоревшем павильоне. И вряд ли его разыскивали лично, поскольку лучник, стрелявший в него, должен был сообщить о его смерти. Лорд Нисида произвел на меня впечатление проницательного, холодного, тонкого и расчётливого политика, но одновременно бывшего воплощением цивилизованного образованного джентльмена, по крайней мере, для его собственного происхождения, культурного фона и принципов. Конечно, я помнил его интерес, проявленный во время его беседы с прежней мисс Маргарет Вентворт, к утончённости икебаны, чайной церемонии и тому подобным вопросам. Я полагал, что такой чувствительный и деликатный джентльмен, особенно занимающий столь важное положение, при первом признаке опасности, поспешит в безопасное место, а телохранители обступят его со всех сторон, чтобы защищать его до последней капли крови. Таким как он нельзя было рисковать. Я предполагал, что он в безопасности. У меня не было особых сомнений, что если бы он получил ранение, то об этом уже было бы сообщено всем в лагере, и его место занял бы новый лидер.

Пани не предпринимали никаких усилий, чтобы отстоять павильон. Он было потерян окончательно. Его обломки догорали, разбрасывая вокруг себя искры.

В стороне я заметил двух женщин в кимоно, куда-то сменивших, в сопровождении одного асигару. Вероятно, это были Сумомо и Хана, где-то прятавшиеся во время сегодняшних событий. Теперь они покинули своё укрытие, полагаю из соображений безопасности. Местность была полностью под нашим контролем. А вот в строениях могло быть опасно. Беглецы могли найти в них убежище, превратив его в маленькую крепость. Никто не хотел бы, чтобы женщин взяли в заложники, хотя сомневался, что пани будут чрезмерно озабочены их спасением, в конце концов, они могли быть заменены любыми другими. С другой стороны я был уверен, что их расценивали как имеющих большую ценность чем, скажем, обычных ошейниковых девок.

Вскоре появился и Таджима, сразу приблизившийся к Сумомо. Однако девушка отвернулась. Хотя она была женщиной, а он мужчиной, и хотя она была контрактной женщиной, он свободным, она ему не поклонилась.

На мой взгляд это было некое намеренное и демонстративное оскорбление, и я заметил, что тело Таджимы на мгновение напрягалось от ярости. Он остался стоять на том же месте, глядя в спину отвернувшейся от него Сумомо вместе Ханой стоявшей в нескольких футах от него, недалеко от груды тлеющих углей оставшихся от развалившегося павильона Лорда Нисиды.

— Боюсь контрактная женщина, — заметил я, — не слишком хорошо отнеслась к Таджиме.

— Так ведь ей же ничего бояться, — пожал плечами Пертинакс.

— У неё может быть гораздо больше поводов бояться, чем она понимает, — хмыкнул я.

— Не понял, — удивился Пертинакс.

— Да ерунда, — отмахнулся я.

— Её контракт держит Лорд Нисида, — напомни Пертинакс.

— Контракт запросто может перейти к другому владельцу, быть перекуплены и так далее, — усмехнулся я.

— Несомненно, — кивнул Пертинакс.

— С чего бы это ей так плохо относиться к Таджиме? — проворчал я себе под нос.

— Несомненно, по той же самой причине, что Леди Портия Лия Серизия из Башен Солнечных ворот могла бы, если бы посмела, относиться недостаточно хорошо к Пертинаксу, — усмехнулся Пертинакс.

— Насколько я понимаю, — улыбнулся я, — это было некорректное упоминание об одной никчёмной рабыне, твоей Джейн, которая в своём ошейнике теперь должна была бы беспрекословно повиноваться, очаровывать и служить.

— Точно, — кивнул он, — это о моей рабыне Джейн.

— О твоей наглой рабыне, — добавил я.

— Да, — не стал спорить Пертинакс.

— Ни одна рабыня не будет наглой, — поучительно заметил я, — пока Ты не позволишь ей быть наглой.

— Возможно, — пожал он плечами.

— Эта смазливая соплячка всё ещё не изучила свой ошейник, — констатировал я.

— Возможно, — буркнул Пертинакс.

— Не стесняйся использовать стрекало или плеть, — посоветовал я. — Рабыня быстро учится правильно реагировать на их применение, на их быстрое, информативное, обжигающее жало, и их резкую предостерегающую ласку на своей нежной, гладкой коже.

— Возможно, — повторил мужчина.

— Точно, — поправил его я. — В следующий раз, когда твоя Джейн своим поведением, любого вида, словесного, физического или просто выражением лица заслужит такой удар, или даже тебе покажется, что оно могло бы заслужить такой удар, проследи, чтобы она его получила. После этого Ты сразу заметишь, что её поведение будет крайне редко заслуживать такое удары. Тебе даже перестанет казаться, что она заслуживает наказания.

— Тогда она научится бояться, и приложит все силы, чтобы избежать этого, — заключил он.

— Совершенно верно, — подтвердил я.

— Вовремя применённое стрекало сбережет нервы? — улыбнулся Пертинакс.

— Ты можешь попробовать этот метод, — усмехнулся я. — Вскоре она будет стоять перед тобой на коленях и смотреть на тебя как на своего господина, и это будет лучше для вас обоих.

— Ей как рабыне, я мне как господину, — добавил он.

— Да, — кивнул я. — Как она может быть рабыней, если Ты не можешь быть господином?

— Боюсь, что мне недостаёт храбрости и силы воли, чтобы быть господином, — вздохнул Пертинакс.

— Тогда продай её другому, — предложил я, — тому, кто будет обращаться с ней так, как она заслуживает, и, как она сама в глубине души желает, чтобы с ней обращались.

Пертинакс замолчал, но было заметно, что он раздражён.

Какой мужчина, в конце концов, положа руку сердце, на не хочет владеть женщиной? Что может хотя бы начать сравниваться с такой собственностью?

Впрочем, возможно, подумалось мне, он мечтал о другой женщине, о другой рабыне, что была бы беспомощной у его ног?

Только хватит ли ему храбрости, воли, доброты, сострадания, чтобы бросить её к своим ногам, и держать там не идя ни на малейший компромисс, и сделать её счастливой?

— Так почему Сумомо не должна уважать Таджиму? — спросил я. — А Джейн Пертинакса?

— Возможно, потому что мы слабаки, — проворчал Пертинакс.

— Я так не думаю, — покачал я головой.

— Возможно, — предположил Пертинакс, — всё дело в том, что ни один из нас не говорит по-гореански с рождения, возможно, потому что ни один из нас не родился в этом мире. Мы слишком выделяемся на фоне остальных, как варвары.

— Я тоже, — напомнил я, — такой же варвар, как и вы оба.

— Нет, — вздохнул Пертинакс, — Ты гореанин.

— Таджима, — заметил я, — теперь тоже гореанин.

— Не думаю, что Сумомо понимает это, — хмыкнул Пертинакс.

— Опасное заблуждение, — прокомментировал я.

— Возможно, — пожал он плечами.

— Пертинакс, — сказал я, — однажды также сможет назвать Гор своим миром.

— Не легко быть гореанином, — покачал головой он.

— Когда-то, давно, — заметил я, — никто не был гореанином.

— А теперь, многие?

— Конечно, — кивнул я.

— Так ли это хорошо считать Гор своим миром? — спросил Пертинакс.

— Этот вопрос может задать только тот, кто не знает Гора, — сказал я.

— Я не понимаю, — признался Пертинакс.

— Хорошо ли быть живым? — поинтересовался у него я.

— Конечно, — ответил он.

— Тогда Ты ощущаешь Гор, — констатировал я. — Как только мужчина познал Гор — он жив. С того момента как мужчина познал Гор, он никогда не вернётся в прежнее состояние.

— Таджима теперь идёт сюда, — предупредил Пертинакс.

— Вижу, — кивнул я.

Видел и то, что Сумомо, возможно, получив сигнал от Ханы, обернулась, и, казалось, удивлённо посмотрела вслед Таджиме. Мужчина уходил не оглядываясь на неё. Мой товарищ не выглядел довольным. Хотя его лицо предельно бесстрастным, я видел напряжение его скул, говорившее о стиснутых до крошащихся зубов челюстях. Его явно переполняли ярость и стыд, показать которые, ему не позволяла его гордость. Ведь он был искренне обеспокоен безопасностью и благополучием Сумомо. И вот его презирают за его же беспокойство, возможно даже насмехаются над этим. Конечно, с его точки зрения, к нему отнеслись ужасно, очень ужасно. Я подозревал, что теперь Таджима будет смотреть на контрактную женщину иначе, несомненно, как на менее достойную его беспокойства, которое, и он теперь должен это признать, было совершенно неуместно. Я не сомневался, что если бы мы находились в любом другом месте Гора, и она была бы заклеймена и сидела голой в рабской клетке, то он приобрёл бы её, несомненно, сколько бы она не стоила. Вот тогда бы её ждала превосходная, изысканная неволя в его ногах, а уж он бы проследил за тем, чтобы получить от неё полное удовлетворение. Безусловно, шансы на это были невелики, поскольку контракт Сумомо держал Лорд Нисида. И, несомненно, гордая Сумомо слишком хорошо знало об этом факте. Она полагала, что может чувствовать себя в безопасности, прячась за стенами крепости этикета. Мне подумалось, что пройдёт немало времени, прежде чем заживут душевные раны Таджимы. Как говорится, не та из ран самая глубокая, которая кровоточит. К тому же, память у пани очень хорошая.

— Ты видел? — спросил Таджима, присоединившись к нам.

— Сумомо принадлежит ошейнику, — пожал я плечами.

— Она — пани, — напомнил мне он.

— Нисколько не сомневаюсь, что среди пани хватает женщин в ошейниках, — усмехнулся я.

— Да, — согласился Таджима, — но это, прежде всего, женщины из вражеских домов. Захваченные, они могут быть низведены до ошейниковых девок.

— Из вражеских домов? — заинтересованно переспросил я.

Но Таджима промолчал.

Я подозревал, но не стал говорить этого вслух, что у отношения Сумомо к Таджиме могли быть менее ясные мотивы, более тонкие и глубокие, чем простое презрение к тому, к кому она могла бы относиться как к выходцу из чужого мира. Я подозревал, что она боролась с непреодолимыми эмоциями, бушевавшими внутри её, с тоской, с желанием почувствовать его плеть, с любопытством относительно того, каково бы это было бы, стоять перед ним голой на коленях и прижимать губы к его босым ногам, каково было бы извиваться в его руках, быть беспомощной и принадлежащей ему, как только женщина может принадлежать, принадлежать до последнего едва слышного удара её покорённого и сдавшегося сердца, до последней послушной клеточки её покорённого тела.

Конечно, я не стал говорить всё это Таджиме.

Мы перенесли внимание на закрытую и, по-видимому, забаррикадированную дверь хижины. Несколько пани во главе с мужчиной в маске теперь стояли по обе стороны от двери.

Один раз я успел заметить, испуганное лицо, мелькнувшее в маленьком, открытом оконце.

Человек в шлеме с пугающей маской и окровавленным мечом в руке, коротко кивнул, и несколько асигару, принёсших угли от рассыпавшегося, почти догоревшего павильона, зашвырнули эти угли на крышу хижины, покрытую сухими ветками и соломой.

Мне казалось, что было бы неплохо предупредить забаррикадировавшихся внутри, опасных и несомненно охваченных паникой пленников хижины о намерении осаждающих, что они могли бы обдумать разумность капитуляции. Однако пани отказали им в подобной любезности.

— Нет, — сказал Таджима, стоявший теперь рядом со мной, останавливая моё движение в сторону хижины.

— Они же сгорят заживо, — в ужасе пробормотал Пертинакс.

Крыша занялась огнём почти немедленно.

— Надо известить Лорда Нисиду, — призвал я. — Пусть он вмешается.

— Так вон же Лорд Нисида, — сообщил Таджима, указывая на фигуру во внушающей страх маске и с окровавленным мечом.

— Не может быть, — опешил я.

— Очень даже может, — заявил Таджима.

— Но его меч окровавлен, — указал я.

— Лорд Нисида — великий воин, — пожал плечами Таджима.

— Он что, сражается? Меч против меча? — удивлённо спросил я.

— Конечно, — кивнул Таджима. — Это — наш путь. Кто согласился бы идти за другим?

— Возьмите их в плен! — воскликнул я.

— Нам не нужны пленные, — развёл руками Таджима.

Обычно в гореанских войнах пленных стараются брать. Их можно допросить, отправить на работы, продать и так далее. Кроме того, иногда, если пленник оказывался важным и состоятельным, его могли бы выкупить. Пани, как оказалось, пленных взять могли, но делали это редко, а если и брали, то чтобы замучить пленника, а потом казнить распяв его на кресте, по-видимому, прежде всего, для примера, чтобы запугать врагов, уменьшить желание к мятежу и так далее. Вообще на Горе обычным методом казни является сажание на кол. Но пани расценивают это как варварство, зато на распятие на кресте смотрят вполне лояльно. Очевидно, такие пристрастия зависят от культурного фона. Возможно, одна из причин, по которым пани не стремятся брать пленных, состоит в том, что они ожидают от пленника, если он благородный, что он покончит с собой, стерев тем самым свой позор того, что он попал в руки врага, и если это так, оставление его в живых, это просто неуважение к нему, а убийство, это помощь в том, что он сделает сам. Кроме того, взятию пленных препятствует тот факт, что головы ценимы и важны в плане продвижения по службе. Но есть и интересное исключение к этому правилу, когда пленник, или человек близкий к пленению, хочет получить право принять нового даймё или сёгуна. Сделав это он будет связан честью и обязан служить новому вождю, как служил прежнему, и, похоже, в этом деле на него вполне можно будет положиться. Он не наёмник, он верный последователь того, за кем он следует, кто бы это ни был.

На мой взгляд, главная причина не брать пленных, или не делать это своей обычной практикой, вероятно, состоит в том, что пленник-мужчина опасен. Его опасаются и, возможно, небезосновательно. Таким образом, это кажется разумным избавиться от него как можно скорее. Точно так же, на Земле, в некоторые периоды Средневековья, избавлялись от пленных, если под рукой, особенно в полевых условиях, не было никаких удовлетворительных условий для лишения их свободы передвижения, вроде клеток или чего-то подобного.

Их горящей хижины послышались панические крики.

— Возьмите их в плен! — крикнул я.

— Успокойся, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — сказал Таджима. — Они пришли убить нас. А теперь мы убьём их.

Внезапно дверь была брошена в сторону, открытая изнутри.

Человек в объятой огнём одежде, закрывая глаза руками, вывалился из хижины. На него немедленно обрушились мечи сразу с двух сторон.

Над хижиной поднимались клубы дыма. Стены уже были охвачены огнём.

Ещё один мужчина, задыхаясь и кашляя, врывался наружу и, пробежав пару шагов, был зарублен. Третьего, выскочившего следом, ждала такая же судьба.

Думаю, что люди в хижине были ослеплены с дымом и обожжены огнём. Ещё двое появившиеся из двери были убиты немедленно.

Я в ужасе смотрел на хижину, крыша которой внезапно обрушилась, превратив внутренности в топку. Я видел силуэты нескольких тёмных фигур, словно тени метавшихся в огне. Затем одновременно двое вырвались их пламени и умерли вслед за своими товарищами. Один, может двое, оставались внутри, упав посреди пылающих веток, оказавшись неспособными добраться до двери. Крики, перекрывавшие треск пламени, доносились ещё несколько инов, а затем стихли. Остался только рёв огня и треск сгоравшего дерева.

Мужчина в рогатом шлеме с пугающей маской, наконец, избавился от своего ужасного украшения и встал передо мной.

— Вы пришли с докладом? — спросил он.

— Небо наше, — сообщил я Лорду Нисиде.

— Некоторые убежали, — заметил он.

— Да, — развёл я руками. — Они убежали. Рассеялись. Их было слишком много. А нас мало. Мы не смогли бы убить их всех.

— Жаль, — сказал Лорд Нисида. — Продвижение наших планов теперь следует ускорить.

Признаться, в тот момент я не понял, что он имел в виду.

Постепенно вокруг нас начали собираться другие, и Лорд Нисида вежливо принимал их доклады. Похоже, лагерь в основном был зачищен. Оставалась пара хижин, которыми вскоре занялись вплотную.

Лорд Нисида повернулся ко мне и сказал:

— Мы довольны, Тэрл Кэбот, тарнсмэн.

Я поклонился, признавая его комплимент.

— Теперь, — улыбнулся он, — вероятно, был бы уместен большой праздник, пир победы, конечно, когда всё здесь будет восстановлено и очищено, скажем, через пару дней, вечером, по окончании дневных работ. Разве это не в гореанских традициях?

— Возможно, — ответил я, — если дежурства несутся, и достаточное количество бойцов с оружием настороже, дабы предотвратить неприятные сюрпризы.

Большинство таких пиров, конечно, проводится не на природе, не в лагере, а дома, в пределах стен, окружающих город над которым, возможно, всё ещё поёт на ветру противотарновая проволока.

— К сожалению, — добавил он, — мы не захватили подходящего количества свободных женщин врага, чтобы они могли бы прислуживать такому пиру голыми.

— Это точно, — хмыкнул я.

— Это ведь тоже гореанская традиция, не так ли? — поинтересовался Лорд Нисида.

— Да, — кивнул я, — но я подозреваю, что эта традиция не чужда пани.

Нисида чуть заметно улыбнулся.

— Похоже, Лорд, — сказал я, — нам понадобятся такие девицы для обслуживания наших мужчин на пиру.

Нет ничего необычного в том, что женщин врага обслуживают такой пир нагими. Это — одно из преимуществ и удовольствий победы. Ошейники на женщин могут надеть до начала пира, а могут и подождать до его окончания. Обычно предпочитают оставлять это на потом. Считается, что так будет лучше, поскольку женщины должны прислуживать на таком пиру, всё ещё оставаясь свободными. Предполагается, что это позорит их ещё больше и поучает, что великолепные свободные женщины побеждённых достойны быть только голыми служанками, а позже рабынями, победителей.

— Полагаю, что рабыни подойдут, к тому же они под рукой, — заметил я.

— Согласен, — сказал Лорд Нисида. — Несомненно, Вы обеспокоены судьбой своей красотки Сесилии.

— У неё хорошая фигура, — пожал я плечами.

— Даже теперь, — улыбнулся Лорд Нисида, — она внутри круга, а в её маленьких руках верёвка.

Это было ссылкой на «круг верёвки». В «кругу верёвки», одна верёвка обвязана вокруг группы рабынь, стоящих на коленях или лежащих на животе. Каждая рабыня должна сомкнуть руки на верёвке и не может, пока не получит разрешения, выпустить верёвку. Это безупречно скрепляет группу рабынь.

— Как поживает голубоглазая белокурая рабыня, которую, насколько я знаю, теперь зовут «Сару»? — поинтересовался у меня Лорда Нисида.

— Стойловая шлюха? — уточнил я.

— Да, — подтвердил он.

— Я не видел её уже много недель, — ответил я.

— Несомненно, у благородного Пертинакса, тарнсмэна, имеются более свежие новости, — предположил даймё.

Мне вспомнилось, что у Лорда Нисиды были определённые планы относительно прежней мисс Маргарет Вентворт.

— Нет, Лорд, — развёл руками Пертинакс, — последний раз я видел её в вашем павильоне, когда Вы отправили её ухаживать за стойлами тарларионов.

— Мне это кажется странным, — заметил Лорд Нисида.

Пертинакс только пожал плечами.

— Боюсь, мой товарищ, Пертинакс, — решил объяснить я Лорду Нисиде, — опасается смотреть на неё.

— Опасается? — переспросил Лорд Нисида, посмотрев на густо покрасневшего Пертинакса.

— В нём ещё остаётся много земного, — пояснил я. — Думаю, что он опасается, что может уступить её очарованию, и тогда она будет управлять им, доминировать над ним, сделает его послушным её желаниям, сделает из него то же самое, что она однажды уже из него сделала, фактически своего раба.

— Раба рабыни? — улыбнулся Лорд Нисида.

— Да, — подтвердил я.

— Конечно, Пертинакс, — сказал Лорд Нисида, — Вы знаете о том, что её шею окружает ошейник.

Пертинакс молча кивнул.

— Даже в этом случае, — развёл я руками, — красота женщины, слезы в её глазах, дрожащая губа и прочие уловки, являются оружием огромной силы.

— Пока с нею не начнут соответственно управлять, — заметил Лорд Нисида.

— Верно, — не мог не согласиться я.

— Возможно, её нужно пороть, — покачал головой Лорд Нисида. — Плеть полезна в убеждении женщины в том, что она — рабыня. Возможно, если бы она хорошенько проревелась и подёргалась под плетью, прося о милосердии, то у неё больше не осталось бы сомнений в том, кто она есть.

— Думаю, что у неё и так не осталось сомнений в её неволе, — усмехнулся я. — Уверен, что работники стойл проследили за этим. Опасения состоят не в том, что она может не сознавать себя рабыней вообще, а не сознавать себя таковой перед Пертинаксом. Она может попытаться использовать тонкие уловки Земли, чувство вины и всё такое, чтобы заставить его быть послушным её воле.

— И Вы полагаете, что благородный Пертинакс может бояться, что её усилия окажутся успешными?

— Подозреваю, что да, — сказал я.

— Тогда он слаб, — заключил Лорд Нисида.

— Он хорошо дрался сегодня, — вступился я за своего товарища.

— Тот, кто силен в одном, может быть слаб в другом, — развёл руками Лорд Нисида.

— Верно, — согласился с ним я.

Невозможно сосчитать, сколько мужчин было завоевано брошенным поверх плеча взглядом или улыбкой! Есть мужчины помешенные на каиссе, других притягивает власть, третьи подсаживаются на канду, четвёртые не могут без паги. Мне вспомнился один воин из Стального Мира, который в страдании и тщетности, однажды рискуя всем, покорно, как на зов сирены пошёл за кружением золотого напитка.

— Будь господином, — посоветовал я Пертинаксу, но тот только опустил взгляд в землю. — Ни одна женщина не может стать сама собой, пока она не окажется у ног господина.

Пертинакс уставился на меня.

— И рабыня, Сару, — спокойно добавил я, — нечем от других не отличается.

— К настоящему времени волосы рабыни должны были немного отрасти, — заметил Лорд Нисида. — Если бы я тогда знал, что наши планы придётся ускорять, приказал бы подстричь их, а не сбривать полностью.

Кстати, я по-прежнему ничего не знал о его планах.

Всё, что я знал, так это то, что он собирался подарить Сару некому важному человеку, сёгуну. Я не сомневался, что отмытая и выдрессированная, приученная к плети, она наверняка станет прекрасным подарком. Цвет её волос и прочие особенности, насколько я понимал, были необычны среди пани, а её рабские огни, как я определил, уже пылали неугасимо.

Теперь она была рабыней. Она нуждалась в мужчинах. Без них её не ждало ничего, кроме страданий.

Я надеялся, что Пертинакс, несмотря на ту абсурдную обработку, которой он подвергся на Земле, не станет презирать её за её энергию и потребности. Её живот теперь стал горячим и живым, даже невыносимо горячим и живым. Пусть он лучше принимает её такой, какая она теперь есть, всего лишь рабыня. Гореанин, конечно, не удивляется женскими потребностями. Он, конечно, не ожидает таких вещей от свободной женщины, но он ждёт их от рабыни. Сдерживающая себя свободная женщина, борющаяся против своей же собственной сексуальной природы, зачастую сама же от этого страдая, может презирать рабыню, которой она при этом завидует из-за её потребностей, но рабовладелец, естественно, этого делать не будет. Он принимает это. Это именно то, чего он ожидает в данном виде товара, в находящейся в собственности девке, в ошейниковой шлюхе, соблазнительной, полной потребностей, послушной подчинённой женщине, в рабыне.

— Вы думаете, — спросил Лорд Нисида, — что рабыня Сару готова покинуть стойла?

— Я уверен в этом, — ответил я. — Уверен, что она жаждет вырваться оттуда, и будет стремиться, отчаянно и всеми способами, избежать возврата туда.

— Хорошо, — решил Лорд Нисида. — Я прикажу её приготовить. Возможно, она сможет прислуживать на банкете, отмытой, вычищенной и голой.

Затем даймё повернулся к Пертинаксу и спросил:

— Вы хотели бы этого?

Пертинакс снова покраснел и уставился себе под ноги.

— Какой он всё-таки ещё землянин, — прокомментировал Лорд Нисида.

Я только пожал плечами.

— Вы, конечно, будете присутствовать, — сказал он мне.

— Почту за честь, — поклонился я.

— Ваши коллеги могут сопровождать вас, — добавил Лорд Нисида.

— Для них это тоже будет честью, — заверил я его.

— Будет много столов, — сообщил Лорд Нисида.

— Мужчины будут довольны, — кивнул я.

— Но посты должны быть выставлены, — предупредил он.

— Разумеется, — согласился я.

— А всё же жаль, — улыбнулся Лорд Нисида, — что наши гости не захватили с собой свободных женщин.

— Это точно, — усмехнулся я.

Иногда самонадеянные офицеры действительно берут с собой в полевые лагеря свободных женщин, компаньонок, куртизанок и тому подобных, и даже бывает, и весьма нередко, высокопоставленных свободных женщин, чтобы те поприсутствовали на пирах победы, получили шанс первыми предложить цену за захваченных женщин врага, чтобы сделать из них рабынь-служанок и так далее. В действительности, некоторые женщины сопровождают такие кампании в качестве бегства от скуки, поиска острых ощущений и приключений. Если нет возможности наблюдать за действиями мужчин с отдалённых, безопасных и удобных высот посредством подзорных труб Строителей, они остаются в своих шёлковых палатках, ожидая известий о победе, под надёжной охраной часовых в лагере. Иногда, конечно, дела могут пойти не так, как это было запланировано, и им приходится спешно оставлять свои высоты, к которым теперь приближаются враги, и в ужасе бежать вниз, рассеиваясь по долинам, убегая от преследующих их всадников. Они слышат вокруг визги кайил, крики мужчин, вопли своих сестёр, внезапный топот лап в траве за своей спиной, и затем резкий шорох вращающейся в полёте ловчей сети. А позже те, что остались в лагере с радостью видят приближающееся облако пыли, которое они принимают за возвращение их торжествующих войск. Но часовые в лагере понимают всё гораздо раньше их и спешно отбывают, чтобы сохранить свои мечи для защиты Домашнего Камня. А затем женщины обнаруживают, что лагерь окружён, палатки охвачены огнём, а вокруг них собрались мужчины, грубые незнакомцы, они смеются и кричат. Сундуки взламываются, драгоценные сосуды, пригоршни монет и драгоценностей расходятся по рукам. Шёлковые ткани свисают с мускулистых плеч. Амфоры выкопаны, аромат паги разливается по лагерю, и обычные воины, возможно впервые в жизни, пробуют редкое ка-ла-на, жадно заливая его в глотки, как простое кал-да. А женщин, любого статуса, хоть низкого происхождения, хоть из самых высоких слоёв общества, гонят плетями вместе с лагерными рабынями в центр почерневшего, догорающего лагеря, где все они по команде, должны раздеться, чтобы быть оцененными, словно на полевом рынке. Какая-нибудь женщина, властно, как привыкла, заговорив с рабыней, к своему удивлению получает от неё болезненную оплеуху. И затем, позже, нагих свободных женщин, планировавших попировать этой ночью в завоеванном городе, ведут в караване, подгоняя плетями, через ворота этого самого города.

— Кто же тогда будет подавать блюда на пиру? — осведомился Таджима.

— Женщины, конечно, — ответил Лорд Нисида. — Для чего ещё они хороши?

— Для удовольствия, — предложил я.

— Верно, — согласился он, — это тоже хорошее назначение для женщин.

— Для рабынь, конечно, — уточнил я.

— Увы, да, — притворно вздохнул Лорд Нисида. — Нам придётся суметь обойтись рабынями. Безусловно, мы могли бы освободить их всех, сделать так, чтобы они служили нам, как свободные женщины, а затем повторно поработить.

— Я думаю, что рабыни и так справятся, — усмехнулся я.

— Это точно, — улыбнулся Лорд Нисида. — Почему мы должны предоставлять рабыне даже мгновение свободы?

Пожалуй, я включу в повествование, для тех, кому это могло бы быть интересно, следующий короткий, ритуальный диалог, в форме вопрос-ответ, который, в некоторых городах, обычно происходит между господином и его рабыней.

— Для чего Ты нужна?

— Чтобы служить вам и доставлять вам удовольствие, Господин.

Этот обмен фразами чаще всего происходит утром, когда девушка первый раз на день встаёт на колени перед своим хозяином.

В некотором смысле с этого начинается её день. Также, сказать это, конечно, от неё могут потребовать в любое время, перед едой, перед подачей вина, перед тем, как уложить её спать или использовать и так далее.

Я предположил, что Таджиме было крайне интересно, могла ли Сумомо прислуживать на таком банкете.

Конечно, не могла. Она была контрактной женщиной, а они выше таких вульгарных занятий.

Внезапно, издалека, до нас донёсся трубный рёв тарлариона.

Пока мы беседовали и шутили, люди Лорда Нисиды систематически зачищали каждое строение, как в жилой зоне, так и в тех, которые окружали тренировочную площадку.

— Кажется, урты прятались в стойлах, — констатировал Таджима.

— Они пытаются сбежать под прикрытием, доведённых до паники тарларионов! — догадался Пертинакс.

С того места, где мы стояли, нам были видны сгрудившихся огромные туши испуганно ревевших тарларионов, которые, толкая друг друга, вываливались из ворот сарая. Поблизости стояли асигару с глефами наперевес. Среди тарларионов мелькали фигуры людей. Один, как мне показалось, упал и был растоптан.

— Маргарет! Маргарет! — вдруг дико закричал Пертинакс и бросился туда.

— С Вашего разрешения? — спросил я Лорда Нисиду.

— Конечно, — кивнул тот, и мы с Таджимой поспешили вслед за Пертинаксом.

Нас сопровождали кое-кто из наёмников и несколько асигару с глефами.

 

Глава 19

У сарая

— Подожди! — крикнул я Пертинаксу, который был готов сломя голову влететь внутрь сарая.

Он выхватил из ножен короткий меч.

— Не стой как мишень на пороге, — укорил я его.

Лорд Нисида остался в центре тарнового лагеря, координируя действия своих офицеров и людей. С пани он говорил напрямую, а с наемниками общался через их офицеров.

Пыль, поднятая тарларионами, стояла столбом, висела вокруг нас густым серым туманом, медленно оседая на пол.

Сильный, характерный запах, стоявший в сарае бил в нос. Мужчины кашляли. Пертинакс тёр глаза.

До сумерек оставалось не больше ана.

Неподалёку толпились работники этого сарая, и тех, что были из пани, младший офицер, отправил их собирать испуганных, сбитых с толку тарларионов. Их сопровождали асигару, на случай если они столкнутся с беглецами. Некоторым, конечно, удалось скрыться. Я был уверен, разумеется, что последнее, чего хотели бы такие беглецы, это встреча с асигару Лорда Нисиды. Более вероятно, что они предпочли бы им опасности леса и голодных хищников. Подозреваю, что немногие из них нашли дорогу к своим Домашним Камням, если, конечно, они таковые имели. К счастью, выпущенные гигантские тягловые животные, дезориентированные, фыркающие и ревущие, не были направлены к строениям или к центру лагеря, иначе, чтобы спасти его от полного разрушения, возможно, их пришлось бы подрубить им ноги. Я не сомневался, что сотни вешек ограждения были снесены, но надеялся, что это не приведёт к вторжению ларлов, прежде охранявших окрестности. Небольшие деревянные постройки, каковыми было большинство домов в лагере, не выстояли бы перед массой и инерцией испуганных, неуправляемых, мчащихся тарларионов. Фактически, такое животное едва ли заметило бы препятствие на своём пути, просто проигнорировав это, пробиваясь через него, как могло бы пробиваться сквозь кусты или штакетник. Инерция тарлариона огромна. Такого зверя невозможно повернуть и остановить с той же лёгкостью, как можно было бы, скажем, кайилу или лошадь. Взбесившимся тарларионом управлять трудно. Это примерно как пытаться уговаривать или контролировать валун, катящийся с горы. Тяглового тарлариона, обычно ведут медленно и осмотрительно. Военная разновидность, зачастую вырастает ещё больше тягловых ящеров. Их используют в атаке. Мало что может выстоять против них, если встретить такую атаку на неприготовленной, равнинной местности. Войска, открыто стоящие в поле, попав под такую атаку, обычно пытаются разойтись и дать им дорогу, чтобы напасть на них сзади. Если у отряда есть время на подготовку, то офицеры отводят солдат на неровную площадку, организуют рытьё рвов, установку наклонных кольев и прочие методы. Если натиск тарларионов удаётся замедлить или даже остановить, то на них нападают специальные команды, с широкими топорами на длинных рукоятях, разработанными специально, чтобы повредить или отрубить ногу. Что до меня, так никогда не был сторонником применения тарларионов в сражении. Если они ранены, сбиты с толку, то они впадают в панику и перестают поддаваться контролю, и в результате, с большой долей вероятности, могут повернуть и ударить по своим собственным войскам. Им по большому счёту безразлично кого давить, врагов или друзей, в чьих порядках в своих или чужих сеять хаос и смерть на своём пути. Некоторые кайилы, кстати, становятся почти неуправляемыми в присутствии тарлариона, если они с ними незнакомы. Эта, казалось бы, неважная странность решила судьбы больше чем одного сражения. Поэтому тачаки, да и другие Народы Фургонов, насколько я знаю, приучают своих кайил к виду и запаху тарларионов, обычно используя для этого ящеров, взятых их караванов, на которые совершают набеги.

Таджима выжидающе посмотрел на меня.

— Ещё рано, — сказал я.

— Хорошо, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — кивнул он.

Враг, устроивший паническое бегство тарларионов, понимает и опасность такого прикрытия. Я признавал их хитрость и понимал их отчаяние. В их ситуации это была превосходная стратегия. Я мог придумать только один вариант, казавшийся мне лучшим, но и он потребовал бы устроить то, что они уже сделали.

— Не входи в сарай, — предупредил я Пертинакса.

— Там же Мисс Вентворт! — возмутился он.

— Сару! — бросил я. — Просто рабыня с бешенством матки.

— С бешенством матки? — ошарашено переспросил мужчина.

— Да, — не скрывая раздражения ответил я.

Похоже, он по-прежнему не понимал того, что было сделано с этой женщиной, и насколько она теперь отличалась от себя прежней, насколько она теперь была рабыней.

— Но ведь там безопасно, — заметил Пертинакс. — Враг бежал!

— Нет, — буркнул я.

— Как это? — удивился он.

— Кое-кто, действительно, убегал, — объяснил я. — Чтобы мы могли предположить, что убежали все. Но некоторые самые хитрые, наверняка остались, спрятавшись внутри, чтобы скрыться с наступлением темноты.

— Почему Ты так думаешь? — спросил Пертинакс.

— А Ты поставь себя самого на место нашего врага, несомненно, хитрого и проницательного, — предложил я. — Что Ты сам стал бы делать, если бы был там? Кроме того, Сару, скорее всего, находится внутри, и, я уверен, жива, поскольку она — рабыня, а рабынь никому в голову не придёт убивать, не больше чем любое другое домашнее животное. Но она к нам не вышла и даже не позвала. Значит, можно сделать вывод, что её вынудили хранить молчание. Если это верно, внутри есть враг, один или более.

— Думаю, что это верно, — раздался тихий, спокойный голос, за моей спиной.

Я понял, что голос принадлежал кому-то из пани, но говоривший мне не был знаком.

Я услышал, глубокие вздохи мужчин, стоявших позади меня, и понял, что они расступились. Похоже, незнакомец был человеком почитаемым, перед которым мужчины низшего статуса трепетали.

Кто бы это мог быть?

Я обернулся и увидел перед собой одного из пани, совершенно мне не знакомого, причём такого, какого как я ещё среди них не встречал. Если бы ларл посредством некой магии, превратился в человека, думаю, что он мог бы выглядеть как этот мужчина. Он не был великаном, но я чувствовал величие, скрытое внутри него. Правда, для пани его внешность была слегка нетривиальной. Он был бородат, но борода у него росла редкая и тонкая, если он за ней и ухаживал, то, скорее всего, подрезал мечом. Волосы его были длинными и неопрятными. Одежда покрыта пятнами и неухожена. Никакой обуви мужчина не носил. Из-за его пояса, лезвиями кверху, торчали два меча, длинный и короткий. Местами на его свободной одежде виднелась кровь, где-то это были брызги, а где-то было заметно, что он просто вытирал клинок. Признаться, я был поражен тем, что увидел. Он слишком отличался от других пани. Сразу напрашивался мысль, что передо мной стоит отшельник или аскет, живущий наедине со своими мыслями. Сначала я даже подумал, что он мог быть сумасшедшим. Впрочем, я тут же отбросил такое предположение. Была в нём некая основательность, твёрдость и точно отмеренная, возможно, опасная рациональность, замешанная со свирепой целеустремлённостью. Конечно, это был необычный мужчина. Кстати, позже я узнал, что он увлекался резьбой по дереву и составлял короткие стихи, которые записывал на коре. У меня было чувство, что у него не было ни компаньонки, ни рабыни, причём по собственному выбору. Возможно, это могло отвлечь его от некой далёкой цели, предназначения или идеала. Он казался мне человеком, ведомым природой, но откуда, или куда, я не знал.

— Мастер, — сказал Таджима, сгибаясь в глубоком поклоне, каковое приветствие ему было вежливо возвращено.

— Мастер, — повторил за ним Пертинакс, и обращение и поклон.

— Это он, — прошептал один из асигару.

— Он вышел из леса, — выдохнул второй.

— Он пришёл на звон стали, — заключил третий.

— Он взял семь голов, — шёпотом сообщил четвёртый.

Теперь поклонился и я, поняв, в чьём присутствии находился.

— Я — Нодати, — представился вновь прибывший.

— Я догадался, — сказал я.

— Скоро стемнеет, — заметил один из асигару.

— Могу ли я говорить с мужчинами? — осведомился я у Нодати.

Несмотря на то, что он, насколько я знал, не занимал какого-либо поста, не обладал какой-либо властью, я почувствовал, что мой вопрос был к месту. У меня было ощущение, что все остальные, стоявшие поблизости тоже чувствовали почтение и уважение, соответственно, отнеслись одобрительно, признавая уместность подобного обращения.

Так или иначе, но его согласие или одобрение показались мне, да и другим тоже, важными.

Некоторые люди, не будучи, ни офицерами, ни даймё, ни сёгунами, обладают такой харизмой, что и офицеры, и даймё, и сёгуны, в их присутствии, не смущаясь, поклонились бы первыми.

Я ощущал благоговение, которое вызывал этот мужчина, благоговение, к которому я, даже не будучи пани, оказался остро чувствителен. Это благоговение, казалось столь же ощутимым как воздух. Несомненно, причин тому было много. Возможно, отчасти, тому виной была его необычная, впечатляющая, где-то даже несчастная внешность. Частично на это могла повлиять его репутация, понимание того, кем он был, что он делал, и что он мог сделать. Возможно также, частично, на это работало понимание того, чтоб находишься в присутствии человека, который живёт отшельником, неуклонно и сосредоточенно поглощённым поиском чего-то, не ясного остальным людям, скрытого где-то, то ли внутри, то ли снаружи. Есть люди одинокие, чрезвычайно одинокие, посвятившие свои жизни непреклонному служению идеалу или мечте, поиску факта, открытию причины или планеты, разгадыванию тайны, созданию прекрасной поэмы. Мне вспомнился Андреас из Тора, и его мечте создать песню, которую пели бы тысячи лет, вспомнился Терсит из Порт-Кара, с его планами построить могучий корабль, прекраснее которого ещё не было на свете. Я подозревал, что этот мужчина был именно таким человеком, искателем, путешествующим по неотмеченным на карте, и даже невидимым, дорогам и тропам, непонятным для остальных. Совершенство, которое он искал, насколько я понял, было простым, тем, которое ищут многие, но находят лишь единицы, тем, которое я, даже будучи членом касты Воинов, да и другие мои братья по оружию, сочтём мучительно желанным, но почти недостижимым, и к которому мы не осмеливались стремиться. Это было совершенство сердца, глаза, ума и тела, достичь которого можно было только посвятив всё жизнь целиком размышлениям, жертвам и дисциплине, чтобы понять и стать единым с тем, что называют душою меча.

Он был Нодати.

— Я рядом с лагерем, но не из лагеря, — ответил он. — Я — тот, кто вне.

Я подумал, что он, действительно, разными способами, был тем, кто был вне. Его замечание прозрачно намекало на то, что он не собирался присоединяться к нашей работе, что он предпочёл бы не вмешиваться в неё.

Это было его решение.

Я поклонился.

— Мастер, — поклонился следом Таджима.

— Мастер, — присоединился Пертинакс.

Дань уважения была принята странным человеком, после чего он повернулся и ушёл.

— Это были Нодати, — с благоговением сказал один из мужчин.

— Я впервые увидел его, но я о нём много слышал, — заметил другой.

— Я что, есть кто-то, кто не слышал бы о нём? — спросил его третий.

— Он больше, чем мужчина, — заявил один из асигару.

— Боюсь, он не согласился бы с этим, — покачал головой второй.

— Думаю, что он меньше, чем мужчина, — сказал третий. — Он только часть мужчины.

— Мужчины бывают разные, — заметил четвёртый. — Он, одна из тех частей, которой может быть мужчина.

— Одинокая, ужасная часть, — добавил пятый.

— Внутри него живёт демон, — заявил третий.

— И святой, — покачал головой первый.

— Или зло, — сказал пятый.

— Он — монстр, — не унимался третий.

— Он — брат клинка, — прошептал первый.

— Он слышит меч, — сказал четвёртый. — Сталь говорит с ним.

— Говорят, острота его клинка такова, что он может рассечь плывущий цветок, не потревожив воды, — сообщил второй.

Я даже не думал сомневаться в этом, поскольку мне случалось видеть что-то подобное. Нет ничего необычного в том, что щёлк падает, разделённый надвое, с встряхнутого меча.

— Его удар подобен молнии, и может разрезать пополам зерно Са-Тарны, лежащее на лбу мужчины, и не задеть кожу, — сказал четвёртый.

В принципе, это было возможно, но я не хотел бы быть тем, кого привлекут для демонстрации.

— Одним ударом он может прорубить семь тел, — сказал пятый.

Если речь шля о телах людей, то это было маловероятно. Требуемая сила превзошла бы мощь урагана.

— Он может наносить удар в восьми направлениях сразу, — заявил первый.

Некоторые из этих заявлений казались мне очевидно невозможными, и были не более чем плодом воображения и легендой, но распространено считать, что в основании легенд лежит семя, потерянное в земле далёкого прошлого, то самое семя, из которого выросли такие легенды, и у меня не было никаких причин сомневаться в том, что в таинственном товарище, только что появившемся, а затем, сразу исчезнувшем, было много, и необычного, и выдающегося.

Однако я был уверен, что он сам не мог быть источником таких рассказов. В действительности, я подозревал, что это были легенды, основанные на действиях кого-то другого, легенды, для которых он оказался, подходящим наследником, хотя я не думаю, что его самого этот факт обрадовал. Такие легенды имеют тенденцию цвести и разрастаться после того, как их предполагаемый источник исчез, и больше не в силах их отрицать. Люди так любят чудеса, что порой кажется почти неучтиво сомневаться в них. Безусловно, такие легенды, по существу, являются предательством и унижением того, кому они обязаны своим происхождением. Возможно, Геракл, Персей и многие другие, если они существовали на самом деле и были достаточно замечательны сами по себе, узнав о приписанных им чудесах, как минимум смутились бы. Нодати, я не сомневался, сам по себе был страстным, великим и харизматическим учителем и мастером меча, и он не требовал, и, несомненно, не оценил бы, мантии мифа, сотканной для других и неуместной на него, мантии, которую набросили на него люди, охочие до чудес.

— А зачем он приходил сюда? — поинтересовался один из асигару.

— Понятия не имею, — развёл руками другой.

— Он взял семь голов, — напомнил третий, — и оставил их у ног Лорда Нисиды.

— А теперь он ушёл, — констатировал четвёртый.

«Интересно, — подумал я, глядя на деревья, за которыми он исчез, — какое он имеет отношение, если вообще имеет, к Лорду Нисиде и его таинственному проекту. Если он положил семь голов перед Нисидой, то не означает ли это, что тот является его даймё. Безусловно, он ничего не просил у Нисиды. Но тогда не было ли это представление по своему характеру, чем-то вроде претензии, символа или, даже вызова или оскорбления? Нодати был пани, но одновременно казался отличающимся от них. У него должны быть некие причины, по которым он оказался в этом лесу, но каковы эти причины?»

Позже я узнал о Нодати больше.

Мне вспомнилось, что Лорд Нисида, после того как нападение было отбито, сказал, что осуществление его планов следует ускорить. И что-то меня заставляло думать, что Нодати как-то фигурировал в этих планах.

— Темнеет, — заметил один из асигару. — Так мы пойдём в сарай?

Признаться, у меня не было никакого интереса рисковать своими людьми, тем более, что я понятия не имел, сколько противников скрывалось внутри, да и были ли они там вообще. Однако, я хотел, по мере возможности, защитить Сару, будучи уверенным, что она находилась там. В целом, я сомневался, что она чем-то рискует, всё же она была рабыней, но трудно предугадать действия напуганных, загнанных в угол мужчин. Конечно, будь она свободной женщиной, ситуация была бы совершенно иной. Из свободной женщины получилась бы превосходная заложница. Впрочем, у рабынь тоже есть своя ценность. Например, их можно продать, выручив несколько монет.

— Нет, — ответил я достаточно громко, чтобы меня было слышно в сарае. — Никого там нет. Возвращаемся в лагерь.

Мужчины, стоявшие вокруг, уставились на меня, кто озадаченно и разочарованно, а некоторые откровенно сердито или укоризненно, но я махнул рукой, указывая назад, вдаль от строения.

— Нет, — остановил я Пертинакса, который казалось, был готов броситься внутрь.

Я не думал, что те люди, что прятались внутри, будут столь просты, что поверят в то, что мы решили, будто бы сарай пуст, причём, даже не сделав попытки обыскать его. Просто я был уверен, что они в курсе тех опасностей, которые поджидали бы нас, решись мы начать поиски, что в темноте, что при свете фонарей или факелов. Факелы вообще были бы не практичны, поскольку одного факела, оброненного в солому, достаточно было, чтобы лишиться стойл, и оставить нескольких тарларионов без крыши над головой. Подобная опасность, конечно, хотя и значительно меньшая, сопровождала бы и использование ламп, огонь в которых был значительно меньше, соответственно и устранить его последствия было бы легче. Разумеется, фонарь давал меньше света, и риск для того, кто входил внутрь повышался. На что я действительно надеялся, так это на то, что наши противники внутри, если они были там, предположили бы что осторожный командир, в данном случае я собственной персоной, предпочёл осмотрительность рискованному вторжению в темноту.

Немного отойдя, я расставил своих людей вокруг сарая, окружив его полностью, на случай, если попытку прорыва всё же предпримут. Лучников я поставил напротив входа, а для поддержки, дал им несколько асигару.

Несколько человек по моему приказу отправились за дровами.

Кроме того, я послал часть своих людей сходить на тренировочную площадку, посетить склад, смежный с несколькими импровизированными тарновыми вольерами. Я не ожидал, что они задержатся больше чем на ан.

Тем временем почти совсем стемнело.

— Я вхожу внутрь, — заявил Пертинакс.

— Нет, Ты останешься там, где стоишь, — велел я ему.

— Но Мисс Вентворт может быть в опасности, — простонал он.

— Сару, — поправил его я, — рабыня, фактически, «Обезьяна».

— Она может быть в опасности, — настаивал Пертинакс.

— Она может быть даже мёртвой, — сказал я и, столкнувшись с его, полным страдания взглядом, решил успокоить: — Но это маловероятно, поскольку она — бессмысленное животное.

— Я должен убедиться! — не унимался мужчина.

— Ты готов рискнуть своей жизнью ради неё? — уточнил я.

— Да, — не задумываясь, ответил Пертинакс.

— Вот только она никогда не должна узнать об этом, — предупредил его я. — Она должна продолжать думать, что Ты её презираешь.

— Я действительно её презираю, — заверил меня он. — Но я ещё и жажду её.

— Она принадлежит Лорду Нисиде, — напомнил я.

— Я в курсе, — буркнул Пертинакс.

«Интересно получается, — подумал я. — Рабыни — ничто, не больше, чем животные, годные на продажу, простые животные, которое, получив приказ, должны повиноваться немедленно и беспрекословно, и всё же мужчины готовы умирать за них. Почему нужно рисковать жизнью ради мягкого, холёного, соблазнительного маленького животного, которое, к тому же, на малейшую неосмотрительность, оплошность или неумение ублажить, можно было бы решительно поставить под плеть. А эта рабыня даже не его собственная».

— Будем ждать, — сказал я.

— Сколько ждать? — спросил Пертинакс.

— Возможно, до утра, — пожал я плечами. — Тогда будет достаточно света, даже внутри строения.

— Но если внутри кто-то есть, — заметил он, — они попытаются сбежать до наступления утра.

— Думаю да, — согласился я. — И даже надеюсь на это.

— Надеешься? — переспросил Пертинакс.

— Конечно, — кивнул я. — Им известно, что их почти подавляюще превосходят численно. Ты бы стал ждать до утра в такой ситуации?

— Нет, — признал он.

— Вернулись те, кого Ты посылал к вольерам, — сообщил Таджима.

— Хорошо, — прокомментировал я. — Пусть они следуют своим инструкциям.

Таджима молча кивнул и исчез во мраке. К этому моменту стало совсем темно.

Спустя несколько енов я подал сигнал, после чего, один за другим, расставленные так, чтобы их могли немедленно заметить из сарая, запылали шесть костров. Их поджигали с промежутками в двадцать инов, как бы окружая выход из строения.

Топлива запасли достаточно, чтобы поддерживать эти костры до утра.

Вскоре, даже прежде, чем третий костёр успел разгореться, как я и надеялся, из ворот сарая выскочили несколько мужчин, понявших грозившую им опасность. Они рассчитывали ускользнуть раньше, чем будет освещена вся площадь перед строением.

Именно в этот момент на их пути была поднята сеть, отрезанная от рулона, используемого для ремонта импровизированных тарновых вольер. Она встала стеной высотой примерно шесть футов на пути беглецов.

Через мгновение на них навалились асигару, и вскоре они уже выпутывали их отрубленные головы из сети и привязывали их к поясам.

— Они все мертвы, — заключил Пертинакс.

— Некоторые, не столь быстрые и не столь доблестные, или более трусливые, но также и те, кто мог быть менее напуганным и более осмотрительным или умным, могут всё ещё оставаться внутри, — заметил я.

Таджима присоединилась к нам с Пертинаксом.

— Ты не взял ни одной головы, — констатировал я.

— Я — пани, — сказал Таджима перейдя на английский, — но это не значит, что меня привлекает каждый из обычаев моего народа.

— В Прериях, например, — заметил я, — предпочитают брать скальпы.

— В Прериях? — переспросил он.

Прерии лежали к востоку от Гор Тентиса.

— Обширные равнины в центре континента, — пояснил я.

— Это мне тоже не кажется привлекательным обычаем, — покачал головой Таджима, снова говоря по-английски. — Мужчина сам знает то, что он сделал. Этого достаточно.

— Нодати? — уточнил я.

— Да, — кивнул он. — Это его слова.

— Но в данном случае, — напомнил я, — это элемент культуры.

— Несомненно, — признал Таджима. — Но это культура должна служить человеку, а не человек культуре.

— Пожалуй, соглашусь, — улыбнулся я.

— Тщеславие приятно, — добавил Таджима, — но оно ещё и опасно. Ища и собирая трофеи, хватаясь за недолговечную славу, позируя и гордясь, недолго и умереть.

— Нодати? — осведомился я.

— Таджима, — улыбнулся мужчина.

Это был один из немногих раз, когда я видел его улыбку.

— Однако плоды победы желанны, — заметил я.

— Победа — сама по себе достаточный плод победы, — сказал Таджима.

— Таджима? — спросил я.

— Нет, — снова улыбнулся он, — на этот раз Нодати.

— Тем не менее люди жаждут плодов победы помимо самой победы, — развёл я руками. — Они хотят земли, власти, золота, кораблей, вилл, городов, женщин и других ценностей.

— Но только не Нодати, — сказал Таджима.

— Нодати не такой, как другие мужчины, — напомнил я.

— Верно, — согласился Таджима, — он другой.

— Но даже он должен чего-то хотеть, — предположил я.

— Возможно, — уклончиво ответил Таджима.

— И чего же? — поинтересовался я.

— Восстановления чести, — сказал Таджима. — Зачем ещё, по-твоему, он оказался здесь с Лордом Нисидой?

Я промолчал, почувствовав, что тот вопрос, который крутился у меня на языке, было бы лучше оставить незаданным.

— Что мы будем делать теперь? — осведомился Пертинакс.

Он оставался со мной, и не принимал участия в резне, устроенной асигару.

— Будем поддерживать огонь, — ответил я. — И выставим часовых. Стрелы должны оставаться на тетивах. Мы подождём до утра.

— А что, если кто-то остался внутри и попросит о пощаде? — спросил Пертинакс.

— Никакой пощады не будет, — сообщил Таджима. — Таков приказ Лорда Нисиды.

— Я не слышал изнутри никаких признаков Мисс Вентворт, — обеспокоенно сказал Пертинакс, а затем сам себя поправил, — в смысле рабыни Сару.

— Она может быть мертвой, — пожал я плечами.

— Я всё равно должен убедиться в этом, — заявил он.

— Вот утром мы все вместе и убедимся, — проворчал я.

— Я должен убедиться в этом немедленно, — рассердился Пертинакс.

— Оставайся там, где стоишь, — приказал я.

— А что если не останусь? — осведомился он.

— Тогда я прикажу убить тебя, — ответил я.

— Я ненавижу тебя, — бросил мужчина.

— Я готов с этим смириться, — пожал я плечами. — Это известная опасность в отношениях командира и подчинённого.

Затем я повернулся к Таджиме и приказал:

— Выставь, часовых, и проследи, чтобы у людей было достаточно времени на отдых. Утром они должны быть свежими. Проконтролируй, чтобы завтрак доставили на рассвете.

— Слушаюсь, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — откликнулся Таджима.

— Что Ты собираешься делать теперь? — поинтересовался Пертинакс.

— Спать, — буркнул я.

— Ты сможешь уснуть?

— Разумеется, — сказал я. — И настоятельно рекомендую тебе сделать то же самое.

— Думаю, что я постою здесь некоторое время, — заявил он.

— Так, этого связать по рукам и ногам, — приказал я, повернувшись к двум дюжим парням из моих товарищей, стоявшим рядом, указав на Пертинакса.

Тот попытался бороться, но наёмники быстро повалили его на землю и связали. Некоторое время он ещё бесполезно дёргался, не сводя с меня разъярённого взгляда.

— Я, правда, не хочу тебя убивать, — сообщил я ему.

— Но Ты сделал бы это? — спросил Пертинакс.

— Да, — кивнул я. — Это вопрос субординации и поддержания дисциплины.

— Я понял, — буркнул он.

— А теперь поспи немного, — посоветовал я ему, но он только ещё отчаяннее попытался освободиться. — Даже не пытайся. Тебя связали гореане. Ты теперь столь же беспомощен, как связанный вуло, или, как здесь принято говорить, как связанная кейджера.

— Тарск, — крикнул он, — тарск!

— Хорошо, — прокомментировал я. — Ты с каждым днём становишься всё более гореанином.

Наконец Пертинакс прекратил бороться и успокоился. Он был связан гореанами. Всё что ему оставалось, это ждать, когда они его развяжут.

Я лежал и думал о сотнях, нет тысячах, рабынь, которых мне случалось видеть на Горе. Причём многих из них я видел, когда они были полностью во власти мужчин, чрезвычайно беспомощными, связанными верёвками, закованными в кандалы, прикованными цепью, в ошейниках и так далее.

«Как невероятно красивы женщины, — подумал я. — Надо ли удивляться тому, что мужчины жаждут владеть ими».

Действительно, найдётся ли какой мужчина, который не хотел бы владеть женщиной? Что могло бы дать мужчине больше радости и удовольствия, чем обладание прекрасной, послушной рабыней?

«Насколько красивы они, — думал я в полудрёме, — самая изящная форма домашнего животного».

И как много их на Горе! Я видел их, одетыми в туники в городах, работающими в полях и в других местах. Я видел их на рынках, ожидающих продажи, и во время этой самой продажи. Я видел их бредущих в караване, едущих в рабских фургонах, сидящих в клетках, выглядывая через прутья на мужчин, которые могли бы их купить. Я видел их, спешащих по улице, делающих покупки на рынке, суетящихся на причалах, смеющихся и дразнящих, снующих туда-сюда. Я видел, их стоящих на коленях, склонившись над общественными корытами и стирающих в них одежду. Я видел их прикованных цепью в сторонке на турнирах, и даже на партиях матчах каиссы, ожидающих, того кто станет победителем, чтобы быть присужденными ему. Я видел их, звенящих колокольчиками в пага-тавернах, спешащих обслужить клиентов их владельца, и спокойно, скромно, служащих в домах их хозяев. Я видел, как они танцевали в свете костра походных лагерей, извиваясь под ритмы цехара, калика, флейты и барабана.

«Да, — признал я, — ничто не могло бы сравниться с той радостью и удовольствием, что даёт мужчине обладание прекрасной, послушной рабыней».

Говорят, что несчастнее господина без рабыни, может быть только рабыня без господина.

Я надеялся, что Сару всё ещё была жива.

А потом я заснул.

 

Глава 20

В сарае

Близился рассвет. Мне вручили ломоть хлеба и доложили, что за время последнего дежурства сарай никто не покидал. Шесть костров горели всю ночь, сеть была растянута между кольями. Огонь вскоре, с рассветом, должны были погасить.

— Развяжите его, — велел я наёмнику, слонявшемуся поблизости, указав на Пертинакса, а когда того освободили от верёвок, поинтересовался: — Ты поспал?

— А что у меня был большой выбор того, чем можно было бы заняться этой ночью? — усмехнулся он.

— Вижу, что с чувством юмора у тебя всё в порядке, — хмыкнул я.

— Прости, — вздохнул он, — вчера вечером я был дураком.

— Ерунда, — отмахнулся я. — Просто я боялся, что, если внутри кто-то остался, то тебя убили бы в темноте.

— Спасибо, — поблагодарил Пертинакс.

— Разотри запястья и лодыжки, — посоветовал я. — Разомни конечности, походи немного. Потом поешь, но не объедайся.

— Ты собираешься войти внутрь? — осведомился он.

— Мы войдём туда вместе, — пообещал я.

— Я тоже, — заявил Таджима, вынимая клинок из ножен.

— Конечно, — кивнул я.

— Но это не та работа, которой должен заниматься командующий, — заметил Таджима.

— Скажи это Лорду Нисиде, — усмехнулся я. — И он, и остальные его офицеры оказались ещё менее обязательными.

— На тебе кавалерия, — напомнил Таджима.

— Основная часть моей работы сделана, — пожал я плечами, — организация проведена, обучение в разгаре. Ты, Торгус, Лисандр и многие другие, можете командовать всей группой.

— Ты выковал оружие, — констатировал Таджима.

— Которым теперь могут владеть другие, — добавил я.

— Ну и почему тебе надо входить в сарай? — спросил Таджима.

— А мне любопытно, — улыбнулся я.

— Он собирается прикрывать нас, — пояснил Пертинакс.

— Нет, — сказал я. — Я надеюсь найти там кое-кого.

— Кого-то, кто носит нашу серую форму? — уточнил Таджима.

— Да, — кивнул я.

— Наёмника по имени Лициний Лизий из Турмуса, — заключил Таджима.

— Его самого, — подтвердил я.

Именно он, это показало расследование, стрелял в Лорда Нисиду, точнее в того человека, который таковым казался, во время вчерашней утренней тренировки, а потом убежал, чтобы вскоре вернуться с ордой, противоборство с которой мы выиграли, причём, как в небе, так на земле. Определить это, оказалось несложно. Сначала нашлись поражённые свидетели его вероломства, а позднее проведённая перекличка подтвердила, что свидетели не ошиблись, в суматохе приняв за него кого-то другого. Кроме того, уже днём, его видели среди врагов в лагере, возглавляющего один из отрядов, поджигающих строения. Он носил жёлтую нарукавную повязку, чтобы его не убили его же собственные союзники. Правда, потом он эту повязку снял, попытавшись смешаться с нашими людьми, но попытка эта оказалась неудачной. Всех уже успели оповестить о его предательстве. Среди отрезанных голов его головы не обнаружилось. Значит, он где-то прятался, не исключено, что с несколькими другими, нашедшими убежище в стойлах. Если это было так, то, несомненно, он был одним из тех, кто убедил других освободить тарларионов и попытаться ускользнуть, воспользовавшись суматохой. Сам-то он вряд ли стал бы участвовать в этой попытке, предпочтя скрываться и дальше, планируя выбраться в темноте.

Его имя сообщили мне ещё вечером. Не факт, конечно, что он был в сарае. Однако если он был там, то я хотел повстречаться с ним. Лорд Нисида сообщил мне, что в лагере были шпионы. Лициний Лизий из Турмуса, очевидно, был одним из них. Я бы не удивился, если бы узнал, что остаются и другие.

— Не хочу настаивать, — сказал Таджима, — но разве не было бы разумно ворваться внутрь большими силами?

— Лучше сначала разведать, — ответил я.

— Уж не о рабыне ли Ты беспокоишься? — озадаченно спросил Таджима.

— Она представляет некоторую ценность, — пожал я плечами, — необычный цвет волос и всё такое. К тому же, если Ты не забыл, Лорд Нисида предназначает её в подарок сёгуну.

Таджима кивнул. Если внутри вспыхнет схватка, это был бы бой на ближней дистанции, в котором множество мужчинам, нападали бы друг на друга в замкнутом помещении. В такой ситуации могла бы пострадать даже пугливая, стреноженная кайила, охваченная паникой из-за обилия людей, криков, мелькания и звона мечей, толчков копий, взмахов глеф, свиста стрел.

— Нет, — покачал головой Пертинакс, улыбаясь во весь рот. — Вы не хочешь рисковать потерей своих людей.

— Ага! — усмехнулся Таджима.

Думаю, мне удалось уверить его в том, что Сару не была для меня важна, или, по крайней мере, не имела особого значения. В конце концов, она была всего лишь рабыней. К тому же она не была ни пани, ни контрактной женщиной. В конечном итоге, она была только ошейниковой девкой.

Кроме того, её всегда можно было заменить рабыней с подобной внешностью, возможно даже, ещё более красивой. Я не думал, что он отнёсся бы к этому так же, если бы там находилась бы другая девушка, скажем, Сумомо. Безусловно, Сумомо была пани, да ещё и в статусе контрактной женщины, а не какой-то там ошейниковой девки.

— Готов ли Ты убивать? — спросил я Пертинакса.

— Думаю да, — пожал тот плечами.

— Мне было бы спокойнее, если бы Ты был уверен в этом, — заметил я.

— Я готов, — запнувшись, выдохнул он.

— Тогда входим, — скомандовал я.

Уже у ворот нас встретил запах плесени и тарларионового навоза. Освещение можно было считать приемлемым.

— Щиты, — предупредил я Таджиму и Пертинакса.

Мы шли на полусогнутых ногах, согнувшись, выставив баклеры перед собой, смотря поверх них и стараясь прикрыть ими как можно большую площадь своих тел, в первую очередь, конечно, грудь и горло. Головы наши были защищены шлемами.

Я занял место справа. В данной ситуации поступать так не было никакой особой потребности, но это было сделано практически на автомате, почти не задумываясь. В гореанской фаланге в поле командир обычно возглавляет правый фланг. Дело в том, что построение имеет склонность к смещению вправо. Это результат естественного стремления каждого бойца в строю, воспользоваться щитом человека, стоящего по правую руку от него, для своей защиты. Соответственно, правое крыло фаланги обычно превосходит по силе левое крыло строя неприятеля, стоящее как раз напротив. Впрочем, на другой стороне поля боя имеет место прямо противоположная картина. Таким образом, фаланги имеют тенденцию как бы поворачиваться, словно некое колесо войны. Некоторые командующие, хорошо зная об этой особенности, усиливают свой левый фланг, увеличивая глубину шеренг, и такая тактика часто приводит к победе. Большинство гореанских командующих, возможно неблагоразумно, предпочитают вести фалангу, если можно так выразиться, находясь не в безопасности внутренних шеренг, но на переднем крае. Они предпочитают быть там, где «сталь встречает сталь». В этом смысле, они — меньше генералы и больше воины. Разумно это или нет, не мне судить, но таков типичный гореанский путь. И разумеется, его люди готовы умереть за него, поскольку он с ними, он один из них.

Внезапный свист, еле слышный, закончился резким ударом металла по металлу и яркими искрами. Пертинакса, шедшего в центре, наполовину развернуло. Он чуть не выронил щит, но мгновенно пришёл в себя и принял прежнее положение.

— Ай-и! — простонал он.

— Болт, — констатировал я.

Принятый в лоб арбалетный болт бьёт не хуже железного кулака. Он может наполовину пройти сквозь щит, сделанный из нескольких слоёв кожи и дерева. Однако пробить металлический баклер болту оказалось не под силу.

Пертинакс, похоже, не ожидал такой силы от простого арбалетного болта.

— Вон он! — крикнул он. — Я его вижу! Он перезаряжается. Я доберусь до него прежде, чем он успеет установить новый борт.

— Нет, — рявкнул я. — Стоять!

Пертинакс ошарашено уставился на меня. Шанс казался ему выигрышным. Вот только он таким не был.

— В стойлах, по бокам прячутся другие, — пояснил я.

Если бы Пертинакс бросился вперёд, то оказался бы, что называется, между двух огней, а если бы успел забежать достаточно далеко в сарай, то мог бы получить болт в спину.

Опытные арбалетчики, в такой ситуации, не разряжают все свои арбалеты одновременно, а сохраняют один или более в готовности, ожидая удобного момента.

Внезапно раздался женский крик.

— Маргарет! — воскликнул Пертинакс.

Следом донёсся звук удара, и мы услышали что женщина заплакала.

— Тарск! — взревел Пертинакс.

— Отступаем, — приказал я.

Я выяснил то, что хотел. В стойлах пряталось пятеро мужчин, по двое с каждой стороны, немного вглубь сарая, и ещё один был в центре у задней стены. У них имелось три самострела, по одному у тех, что на флангах и один у центрального. Я предположил у них мало болтов, но наверняка этого утверждать не мог.

Занявший позицию у дальней стены, и стрелявший в нас, был ни кем иным, как Лицинием Лизием из Турмуса.

Это меня порадовало.

— Она жива! — радовался Пертинакс.

— Пока, — проворчал я. — И именно Ты подверг её большой опасности. Зачем Ты показал своё беспокойство? Теперь они будут считать её представляющей ценность. Соответственно, они могут смотреть на неё как возможную заложницу, инструмент, с помощью которого можно заключить сделку.

— Какое это имеет значение? — спросил Таджима. — Она всё равно только рабыня.

— Это имеет значение для Пертинакса, — сказал я.

— Он — слабак и дурак, — раздражённо буркнул Таджима.

— Представь, что это была Сумомо, — предложил я ему.

— Я не проявил бы признаков беспокойства, — заявила Таджима, — в этом случае она будет в большей безопасности.

— Пертинакс, — развёл я руками, — ещё не обладает твоей изобретательностью и хитростью.

— Возможно, когда-нибудь научится, — проворчал Таджима.

— Возможно, — кивнул я.

— Да, — вздохнул Пертинакс. — Я — дурак.

— Нет, — успокоил его я. — Не тот дурак, кто совершает ошибки, а тот, кто не в состоянии учиться на своих ошибках.

— Но это животное её ударило, — попытался оправдаться он.

— Ну и что? — спросил я. — Какое тебе до этого дело? Она всего лишь рабыня.

— Возможно — в некотором смысле, — пробормотал Пертинакс.

— В любом смысле, — отрезал я, — категорически и абсолютно.

До меня, наконец, дошло, что у Пертинакса не было никакого понимания, ни того, чем должна быть гореанская рабыня, ни всей безусловности и цельности этого, ни того, чем теперь была прежняя Мисс Вентворт. Похоже, он даже не подозревал о тех преобразованиях, которые необратимо произошли в ней, о тех открытиях и самооткрытиях, новом понимании, познании и признании, в свете которых она больше не могла быть той, кем она была раньше. Я предположил, что он всё ещё хотел спроецировать на неё тот образ, которым, как ему казалось, она должна была быть. И в действительности, возможно, она тоже изо всех сил пробовала бороться с собой, отрицая своё недавно обнаруженное самое глубинное «Я», пытаясь скрыть его за фасадом, предписанным ей уродливой и антиприродной культурой. Возможно, она думала, что делая это, действует в своих интересах. Возможно, она могла бы играть ту, кем, как она думала, Пертинакс хотел бы её видеть, пытаясь сделать так, чтобы он был доволен, к их обоюдному горю. Возможно, ещё более глупо, она попыталась бы скрыть от него то, чем она была, и использовать его сочувствие или сострадание, чтобы управлять им, подчинить его своей воле. Чрезвычайно опасно для кейджеры сделать что-то подобное. Возможно, чтобы более успешно эксплуатировать его, она попыталась бы привлечь на свою сторону ту обработку, к которой он был подвергнут на Земле, попытавшись заставить его чувствовать вину, стыдиться того удовольствия, с которым он, как мужчина, мог бы теперь смотреть на неё как на рабыню. Разумеется, наивной, но коварной рабыне, особенно земного происхождения, это могло бы показаться привлекательной и даже разумной женской хитростью. Но что если он посмотрит на её хитрости с проницательностью, презрением и смехом? Что, если бы он не почувствует никакой вины, никакого стыда, а будет смотреть на неё с триумфом, как на ту, кем она должна быть, как на женщину у своих ног, на её законном месте в природе, в ошейнике?

Культуры редко подстраиваются под потребности и желания людей, но стараются сделать так, чтобы потребности и желания людей подстраивались под них. В некотором смысле, они являются Прокрустовым ложем, к которому человек должен быть подогнан, чего бы это ни стоило для его жизни, или конечностей, или здоровья, или счастья.

— Тебе придётся научиться бить её самому, — предупредил я Пертинакса.

— Как я могу сделать это? — удивился он.

— Легко, — заверил его я. — Рассматривай её как ту, что она есть, как всего лишь рабыню.

— Ну что, теперь мы навалимся всеми силами? — поинтересовался Таджима.

— Нет, — ответил я. — Не вмешивайтесь.

Подойдя к воротам, и встав за косяком а крикнул внутрь:

— Эй, Лициний! Лициний Лизий из Турмуса, шпион и предатель!

— Я не предатель, — донеслось из сарая. — Я верен своей плате!

— Я был бы не прочь побеседовать с тобой на языке стали, — предложил я.

— Я слишком хорошо знаю тебя, — крикнул он в ответ. — Не дождёшься, я ещё не сошёл с ума!

— Эй там, выходите без оружия, — крикнул я, — и я позволю вам уйти с миром.

— Умный ход, — улыбнулся Таджима, — достойный самого Лорда Нисиды.

— Ты что, правда, считаешь меня безумный! — рассмеялся Лициний, голос которого доносился от самых дольних стойл.

— Воины внутри, — крикнул я снова, — не считая Лициния Лизия из Турмуса. Схватите его и выведете сюда связанного, и вы можете уйти с миром.

— Он лжёт! Это — уловка! — послышался крик Лициния.

— Не двигайтесь, — остановил я Таджиму и Пертинакса, которые обнажили мечи и были готовы ворваться внутрь.

— Назад! Назад! — заверещал Лициний.

Как я рассчитывал, его товарищи, по сути, наёмники, были более склонны принять моё предложение, чем продолжать поддерживать Лициния. Терять им в их ситуации всё равно было нечего, а выиграть они могли бы жизнь.

Изнутри долетело резкое треньканье тетивы арбалета, и почти одновременно мужской крик.

— Назад, прочь, слины! — крикнул Лициний, а потом зазвенела сталь.

Впрочем, звон был недолог и оборвался быстро, но я уже вбегал в сарай. Следом за мной бросились Таджима и Пертинакс.

Через мгновение мы убедились, что Лициний Лизий стоил той суммы, несомненно, значительной, которую заплатили за его услуги.

Хотелось бы ещё выяснить, чей кошелёк эту сумма покинула.

Мы все втроём резко остановились.

Слева от нас раскинулось тело, с торчащим из груди оперением болта. Тела троих других лежали по пути к дальней стене сарая, одно всё ещё тряслось в агонии. Лициний Лизий, загнанный в угол, словно дикое животное, наполовину присев, злобно сверкал глазами в нашу сторону. Меч он сжимал в правой руке, а вот его левая рука сомкнулась на правой руке светловолосой рабыни, теперь поднятой на колени.

В тот момент, когда мы вбегали, она лежала в соломе на животе в позе бара, повернув голову вбок, держа запястья скрещенными за спиной. Это была обычное положение для рабыни, в котором она совершенно беспомощна. Обычно, принять такую позу невольнице приказывают, чтобы быстро и без помех связать её.

Лициний грубым рывком поставил девушку перед собой, и приставил клинок к её горлу.

У Пертинакс вырвался протестующий крик, вызвавший на лице Лициния довольную улыбку.

— Только попробуйте подойти ближе, — предупредил он.

Я же смотрел на трупы четырёх мужчин, одного поражённого из арбалета и троих убитых мечами.

— Ты знаешь своё дело, — констатировал я. — Не пойму, чего Ты так испугался беседы на языке стали.

— Ещё один шаг, — крикнул Лициний, — и она умрёт.

Девушка, надёжно и беспомощно удерживаемая на месте, жалобно заскулила.

— Она всего лишь рабыня, — пожал я плечами.

— Очевидно, что это наказанная высокая рабыня, — заявил Лициний. — На любом рынке она могла бы принести два тарска серебром.

— Она не обучена, — отмахнулся я.

— Но ценность неё есть, — ухмыльнулся Лициний.

— Конечно, — не стал отрицать я, — возможно, прядка серебряного тарска.

— Думаю больше, — покачал головой наш противник.

Было верно, конечно, что у неё имелась некоторая ценность для Лорду Нисиды, так как он даже рассматривал её в качестве возможного подарка сёгуну. Но помимо этого, она представляла некоторый интерес для Пертинакса, по крайней мере, как привлекательная шлюха для его ошейника. Впрочем, с этой точки зрения, как собственность, как любая красивая рабыня, она имела некоторую ценность для любого мужчины.

— Освободи её, — предложил я, — и я позволю тебе уйти с миром.

— Я тебе не верю, — сказал он.

— Если Ты проведёшь своим мечом по её горлу, — заметил я, — Ты — труп.

— Уберите оружие, — потребовал он, — или трупом будет рабыня.

— Ну ладно, — пожал я плечами и воткнул свой меч в пол.

Пертинакс, а за ним и Таджима, сделали то же самое. Правда при этом рукояти оставались в пределах досягаемости.

— Отступите, — велел Лициний, и мы беспрекословно подчинились. — Она симпатична, разве нет?

— Она могла представлять интерес для некоторых, — признал я.

— Мне нужен тарн, — заявил он, — быстрый тарн, и чтобы никто меня не преследовал. А ещё мне понадобится верёвка для рабыни.

— Ты собираешься взять её с собой? — спросил я.

— Конечно, — усмехнулся наш враг. — Если меня будут преследовать или попытаются перехватить, она умрёт.

— А что Ты сделаешь с ней потом? — поинтересовался я.

— А что обычно делают с рабынями? — рассмеялся Лициний.

Пертинакс не удержал гневного крика.

— Понятно, — кивнул я.

— Как только доберусь до обжитых мест, я продам её первому торговцу, которого повстречаю, — сообщил наёмник.

— Ты не собираешься ставить её себе? — уточнил я.

— Цвет её волос и кожи, предполагают холодность, — пожал он плечами.

Это, конечно, зависит от данной конкретной женщины. Тем не менее, существует весьма распространённое мнение о том, что самые горячие и беспомощные из задыхающихся, стенающих и умоляющих в руках владельца рабынь — брюнетки. Однако я подозреваю, что причина возникновения этого заблуждения в том, что, просто, большинство рабынь, как и большинство женщин, являются брюнетками. Блондинки же, в свою очередь, оказавшись в ошейнике и должным образом направленные, что лично я не раз проверял, становились столь же беспомощными, и столь же трогательно, беззащитно переполненными потребностями, и как их отчаянно скулящие, неудержимо извивающиеся, жалобно умоляющие, страстные сёстры с более тёмными волосами.

Женщины, как только их природа будет вскрыта и показана, становятся собственностью мужчин.

Лициний чуть сильнее прижал лезвие своего клинка к горлу девушки.

— Действительно ли Ты холодная, моя дорогая? — осведомился он.

— Нет, — проскулила рабыня. — Нет!

— Нет? — переспросил Лициний.

Бывшая Мисс Вентворт бросила дикий взгляд на Пертинакса и задрожала.

— Нет, — повторила она и, запнувшись, добавила: — Господин!

— Рабыня! — в ярости выплюнул Пертинакс.

— Тарна мне, — потребовал Лициний. — Живо!

— Хорошо, — пожал я плечами. — Оставайся здесь. Я пойду и прослежу за этим.

— Ты не можешь, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — попытался протестовать Таджима. — Лорд Нисида ни за что не позволит этого.

Но я, не обращая внимания на его возражения, повернулся и покинул сарай. Пертинакс и Таджима не отставали от меня ни на шаг.

 

Глава 21

Лициний Лизий покидает тарновый лагерь

— На спину, рабыня, — скомандовал Лициний, — поперёк седла, запястья и лодыжки скрестить.

Стоя на предписанном нам удалении, мы наблюдали за тем, как Лициний крепил рабыню впереди на седле. Сначала он привязал её руки к левому седельному кольцу, а затем ноги к правому. Вскоре Сару была надёжно и беспомощно зафиксирована на месте.

Она явно была у него не первой, кого он закрепил в такой манере.

Пертинакс казался на грани безумия. И всё же, его глаза блестели. Возможно, он ощущал, каково могло бы быть, иметь женщину перед собой вот в таком положении, привязанным призом, лежащим на спине, поперёк седла. Как далеко занесло прежнюю Мисс Вентворт от коридоров финансовой власти, от такси Манхэттена, из больших, обшитых панелями из ценных пород дерева офисов инвестиционной компании. Возможно, Пертинакс сейчас задавался вопросом относительно того, что бы он почувствовал, будь она прикреплена вот так к его собственному седлу.

Но я боялся, что он по-прежнему не понимал того, что она теперь была рабыней.

— Желаю всего хорошего! — насмешливо крикнул Лициний и потянул первый повод.

— Лорд Нисида не обрадуется, — уныло констатировал Таджима, глядя вслед тарну, быстро удалявшемуся на юго-восток.

— Он улетает, — сердито бросил Пертинакс.

— Нет, — успокоил его я.

— Нет? — удивился он.

— Нет, — кивнул я. — Тарн вернётся.

— Не понял, — опешил Таджима.

— Вот увидишь, — пообещал я.

 

Глава 22

Возвращение Лициния Лизия

С рычанием и яростью, очнувшийся Лициний Лизий из Турмуса, боролся с ремнями, стягивавшими руки и ноги. Он валялся на земле у наших ног.

Рабыня, лежала в сторонке, всё ещё пребывая в бессознательном состоянии.

— Лициний, — сказал я, — не ел и не пил несколько анов. С сарае ведь не было ни еды, ни воды. Он должен был быть очень голоден. Хуже того, его должна была мучить жажда. Будучи напуганным, стараясь как можно быстрее удалиться от лагеря, он не решался посадить тарна. Он ведь был уверен, что мы будем его преследовать. Так что он остался бы в седле, по крайней мере, до темноты.

— А к седлу был привязан бурдюк, — прокомментировал Таджима.

— Со свежей, холодной водой, — усмехнулся я.

— И порошком Тасса, — заключил Таджима. — Я слышал о нём.

Порошок Тасса — безвредное, быстро действующее снотворное без вкуса и запаха. Обычно его используют для захвата женщин. Препарат могут подсыпать служанки в пищу красоток из знатных семей, собравшихся на ужин при свечах, официантки постоялых дворов в напитки и так далее. Обычно вся вина этих женщин состоит в их необычайной привлекательности, которая, в конечном итоге приводит их на невольничий рынок. Безусловно, женщина может быть и не столь уж безвинной, скажем, разделив вино с незнакомцем, на котором она решила испытать свои уловки к своей собственной выгоде, например, надеясь добиться от него некого расположения или преимущества. Возможно, она при этом попотчевала его какой-нибудь историей о затруднительном положении или горе, выдуманной, чтобы выманить из него монеты. Возможно, она просто получает удовольствие, мучая мужчин, дразня и насмехаясь над ними, обманывая их лучшие ожидания и надежды, удовлетворять которые у неё нет никаких намерений или желаний. Она использует свою предполагаемую красоту, скрытую под её одеждами и вуалями, манящую и таинственную, чтобы потешить своё тщеславие, или даже реализовать свою неприязнь к мужчинам, этим придурковатым, мерзким животным. Очевидно, что существует много путей, которыми женщина может мучить мужчину. В любом случае не редкость для такой женщины, позже проснуться беспомощной, с кляпом во рту, связанной по рукам и ногам, в рабском мешке, в пути прочь из своего родного города. Известен случай, когда одна женщина намеревалась устроить захват и порабощение другой, своей ненавистной соперницы, но в конечном итоге сама очнулась раздетой и в кандалах, после чего была передана конкурентке в качестве рабыни-служанки. Ей даже позволили наблюдать за церемонией вступления в компаньонство её соперницы и мужчины, которого она добивалась, правда, из клетки, голой, со свежим клеймом на бедре и ошейником этой самой соперницы на горле. Присутствовал на том праздновании и тот, кого она пыталась привлечь в соучастники, оказавшийся, как выяснилось, другом детства того мужчины, которого добивалась плутовка, правда известно это ей стало только теперь. Вытащенная из клетки, она прислуживала на банкете своей конкурентки, а позже, стоя перед нею на коленях с зажатыми ноздрями и удерживаемой запрокинутой головой, была вынуждена проглотить не праздничное вино, а горькое «рабское вино», чтобы быть готовой к использованию как рабыня, прежде чем быть отправленной на кухню.

Подобные соображения, работают и в случаях многих женщин Земли, сочных рабских фруктов, собираемых гореанскими работорговцами. Это не их вина, что их интеллект высок, черты их лиц, чувственны и изящны, а их фигуры соблазнительны. Подозреваю, что выбор работорговцев не всегда ясен тем, у кого нет их опыта и навыков. Предполагается, что в это вовлечено больше чем просто изгиб бедра, округлость икр или предплечий, стройность лодыжки, гибкость талии и прочие внешние факторы. Но что именно? Манера ли речи, выражение лица, волнение, жест, поворот головы, застенчивый взгляд, едва уловимое, но обличающее, скрытое нежелание смотреть в глаза собеседника, когда тот произносит определенные слова, что? Есть сто тонких намёков, легко читаемых опытным и заинтересованным. Некоторые могут вычислить полную потребностей рабыню в женщине, которая сама боится признать это, и, тем более, не осмеливается это показывать. В любом случае на рынки поступает самый разнообразный товар, и предоставляя покупателям богатый выбор. Возможно, в целом, от женщины требуется немногим больше того факта, что она прекрасна и на неё будет спрос.

Безусловно, далеко не у каждой женщины, привезённой с Земли к опилкам гореанской сцены рабских торгов, вина состояла лишь в том, что она была умна и красива. Несомненно, многие женщины, как Земли, так и Гора, оказались в списках приобретения ни по какой иной причине, кроме той, что так захотелось некому человеку. Возможно, поведение, или выражение лица, грубость, взгляд свысока, поспешное слово, дерзость или что-то в этом роде, вызвало у кого-то недовольство, в результате, и было решено, что это привлекательное существо должно заплатить за свою неосмотрительность. Позже ей это ясно дадут понять, как раз в тот момент, когда она будет ждать своей первой продажи.

Например, я не сомневался, что Трасилику доставил удовольствие тот факт, что он привёл прежнюю мисс Маргарет Вентворт в гореанский ошейник.

По моему мнению, это было отличным выбором.

Учитывая количество гореанских наёмников в лагере, я не сомневался, что порошок Тасса раздобыть труда не составит, и не ошибся. Полученный порошок я всыпал в бурдюк, где его присутствие обнаружить было невозможно.

Дело шло к закату, и в лагере уже разжигали костры, один из которых разгорался поблизости.

— А как Ты узнал, что тарн вернётся? — полюбопытствовал Пертинакс.

— Когда всадник потерял сознание, им перестали управлять, — объяснил я. — А неуправляемая птица, приучена возвращаться к своей вольере. Возможно, он ещё и торопился, чтобы не пропустить вечернее кормление.

Что интересно, тарн приземлился за несколько енов перед распределением вечернего мяса. Правда, прежде чем накормить птицу, мы сняли с него пребывавших в бессознательном состоянии Лициния и рабыню.

Эффект порошка Тасса некоторое время не ощущается, но когда он начинает действовать, то действует стремительно. По-видимому, у Лициния не было под рукой оружия, чтобы успеть перерезать горло девушки. Ещё более вероятно он и не собирался этого делать. Гореане осуждают бесполезное повреждение рабыни, как и любого другого животного. К тому же, если у него было время на размышления, что мне казалось маловероятным, последнее, чем он захотел бы рискнуть, это попасть в руки желающих отмстить кровников. Он проиграл. Оставалось только соблюдать правила игры и ожидать последствий.

— Лициний остался в седле, потому что был пристёгнут страховочным ремнём, — заметил Пертинакс.

— Конечно, — кивнул я.

— А рабыня и так была в полной безопасности, — добавил Таджима.

— Верно, — усмехнулся я, — надёжно закреплённая, как приличествует такой как она, просто мягкому, гладкому, красивому животному, безупречно привязанной кейджере.

— Кстати, она тоже без сознания, — констатировал Таджима.

— Не удивительно, я предполагал, что так и будет, — сказал я. — В общем-то, это не имело никакого значения, но я не сомневался, что он даст ей воды. Почему бы нет? Разве она тоже не хотела пить? Разве животных не поят?

— Правильно, — согласился Таджима.

— Тем более, — добавил я, — воды было много. К тому же, вода приятно округляет живот рабыни и освежает её внешность.

— Верно, — кивнул Таджима.

По этой же причине, кстати, распространено поить женщин перед их продажей.

— Как вы можете так думать о ней, так говорить о ней! — возмутился Пертинакс.

— Она рабыня, — пожал я плечами. — И чем скорее Ты привыкнешь думать о ней в таком ключе, и так говорить о ней, тем лучше для тебя и для неё.

— Никогда! — заявил Пертинакс.

— Ты что, уже забыл, — поинтересовался Таджима, — как она отрицала свою холодность, и обратилась к Лицинию Лизию как к Господину?

— Она была напугана, — объяснил Пертинакс.

— А что, в страхе нельзя сказать правду? — спросил я, подумав, хотя и не озвучив свои мысли Пертинаксу, что испуганная рабыня, зачастую боится не сказать правды, её господин ведь может правду знать и просто проверять её.

Это свободная женщина может лгать так глубоко и часто, как ей вздумается, а рабской девке ложь запрещена. Свободная женщина может врать безнаказанно, а у рабыни такой привилегии нет. Невольница боится говорить неправду. Ложь не приемлема в кейджере. Наказание ужасно. Она не свободная женщина.

— Ты предпочёл бы, — уточнил Таджима, — чтобы рабыня была холодной?

— По-моему, такие вопросы — личное дело каждого, — проворчал Пертинакс.

— Только не рабыни, — заметил я. — Для рабыни они являются довольно общественными, как цвет волос и глаз. Они влияют на её цену.

— Так Ты хотел бы, чтобы она была холодной? — не отставал Таджима, при этом говоря очень вежливо.

— Она не свободная женщина, — напомнил я Пертинаксу.

— Я полагаю, — запнувшись, сказал Пертинакс, — что для неё было бы лучше быть холодной, чтобы она могла оставаться своей собственной женщиной, сохранять своё чувство собственного достоинства, самоуважение и честь.

— Рабыня, — сказал я, — не может быть своей собственной женщиной. Она — женщина своего хозяина. Кроме того, это не мешает ей хорошо думать о самой себе, радоваться себе, праздновать себя, любить себя, и точно так же любить и своего владельца. Как можно любить другого, если ты не будешь любить себя? Но у неё вряд ли будет чувство собственного достоинства и самоуважение в том в смысле, который, насколько я понимаю, Ты вкладываешь в эти понятия. Она, в конце концов, животное. И конечно ей не разрешено достоинство. Она — красивое животное, и к тому же у неё есть гораздо больше привлекательных деталей чем, скажем, у тарскоматки, но у неё больше нет достоинства, не больше чем у той же тарскоматки.

— Это всё я понимаю, — кивнул Пертинакс.

— Рабыня не свободная женщина, — подключился Таджима. — Она должна быть горячей, до беспомощности. Она должна увлажняться по команде, а прикосновение должно приводить её в готовность. По щелчку пальцев она должна спешить принять ту позу, которую ей прикажут. Причём принимая её, она ещё и будет надеяться, что её хозяин сочтёт целесообразным поласкать.

Обычно она сигнализирует о своих желаниях, становясь на колени, прижимаясь к мужчине, постанывая и поскуливая, целуя ноги мужчины, глядя на него томным взглядом, приоткрыв губы, надеясь на его внимание. Есть много вариантов. Рабыни — существа очень изобретательные и умные. К тому же, можешь мне поверить, мой дорогой Пертинакс, приятно иметь такую в своих руках, извивающуюся и дёргающуюся, задыхающуюся и стенающую, вскрикивающую и плачущую, просящую и отдающуюся.

— Они не свободные женщины, — повторил я.

— Но всё это, — заявил Пертинакс, — для низких женщин, но не для такой как Мисс Вентворт.

Я с трудом сдержался, чтобы не засмеяться. Пертинакс не знал того, что было хорошо известно мне и Сесилии. Работники стойл хорошо потрудились, в своё удовольствие и, несомненно, в соответствии с инструкциями Лорда Нисиды, над разжиганием рабских огней в животе прежней Мисс Вентворт, в тот момент стойловой рабыни, отданной в их полное распоряжение. Любая женщина, чей живот опалили рабские огни — рабыня, впредь и навсегда она может быть только рабыней. Верёвки, ремни и цепи были не единственными узами, которые теперь держали прежнюю Мисс Вентворт. Свободная женщина могла бы, конечно, с первого взгляда на неё, по её короткой тунике, клейму или ошейнику, увидеть в ней рабыню, но также она могла ощутить в ней, к своей ревнивой ярости, нечто не столь заметное и намного более глубокое, то, что теперь она беспомощно и непоправимо принадлежала мужчинам. В её животе тлело нечто, готовое в любой момент взвиться обжигающим пламенем, то, что называли рабским огнём, то, по сравнению с чем, клеймо на её бедре и ошейник на её шее, можно было считать немногим более чем институциональными символами, намекающими на возможность намного более глубокой неволи.

Неудивительно, что свободные женщины ненавидели рабынь с такой яростью. Как могли они, надеяться соперничать с рабыней в интересности для мужчин? Рабыня, конечно, не приносила сопутствующего приданого, земли, богатства, социальных или коммерческих связей, тем не менее, мужчинам, так или иначе, нравилось иметь их у своих ног.

— Возможно, — покачал головой Таджима.

— Конечно, — раздраженно бросил Пертинакс.

— Она шевелится, — отметил я.

Эффект порошка Тасса, на человеке с меньшей массой, при условии принятия одинаковой дозы, держится дольше, чем на более крупном человеке. Лициний очнулся, уже связанным, примерно половину ана назад. Правда, я не знал, какая именно доза снотворного досталась рабыне, в конце концов, ей, привязанной к седлу, никто свободы пить сколько влезет не предоставлял, в лучшем случае несколько глотков, из соска бурдюка, сунутого ей в рот.

Лициний снова попытался бороться с узлами. Бесполезно, конечно, спеленали мя его основательно.

— Лорд Нисида распнёт его на кресте, — заметил Таджима.

— Ради Царствующих Жрецов, — простонал Лициний, обращаясь ко мне, — убей меня быстро, мечом.

— Боюсь, что это будет неверно с точки зрения практичности, — покачал головой Таджима, — Та ведь шпион и предатель.

— Я не предатель! — вскинулся он.

— Ты носишь серую форму кавалерии, — напомнил Таджима. — И Ты предал её

— Я служу другим, — заявил Лициний.

— Кому? — тут же спросил я.

— Я не знаю, — ответил он. — Они вышли на меня в Турмусе.

— Значит, прежде чем отправиться на крест, Ты пройдёшь через пытки, — предупредил Таджима. — Возможно, это до некоторой степени освежит твою память.

— Он умрёт или соврёт, чтобы прекратить боль, — заметил я. — К тому же, я сомневаюсь, что он знает, из какого кошелька получил свою оплату.

— Я действительно не знаю, — сказал Лициний.

— И я ему верю, — сказал я. — Те, кто покупали его услуги, должны были соблюдать осторожность в таком вопросе. Шпиона можно схватить и подвергнуть пыткам. Но он не сможет рассказать того, чего он не знает.

— Убей меня мечом, прежде чем они прибудут за мной, — попросил Лициний. — Мы оба не из пани. От допроса всё равно не будет никакой пользы. В конце концов, разве я не пытался убежать? Убей меня, а затем развяжи и убери верёвки. Никто не узнает.

— Я боюсь, что несколько человек уже знают, — развёл я руками.

Лициний простонал.

— К кресту привязывают туго, — сообщил Таджима. — Трудно даже пошевелиться. Так что уже через короткий промежуток времени в сдавленных мышцах начинаются сильные, даже мучительные боли. К тому же, казнённый страдает в течение двух или трёх дней, пока не умрёт от боли или от обезвоживания. Иногда ему дают немного воды, что муки продлились дольше.

— Меч! Меч! — взмолился Лициний.

— Кол был бы более по-гореански, — сказал я Таджиме.

— Это варварство, — заявил Таджима.

— Верно, — признал я.

— Кроме того, это было бы слишком быстро, — добавил Таджима.

— Ну почему же, — не согласился с ним я, — это может продлиться довольно долгое время.

— Интересно, — заинтересовался Таджима.

— Точно тебе говорю, — заверил его я.

— Меч! — крикнул Лициний.

— Я уже послал за асигару, — развёл руками Таджима. — Они заберут пленного, а также отведут Сару в центральный лагерь.

Голая девушка в ошейнике Лорда Нисида, освобожденная от верёвок, лежала поблизости. На её теле по-прежнему оставались пятна тарларионового навоза. Она с трудом перевалилась на бок, встревожено осмотрелась и застонала.

Похоже, действие снотворного понемногу проходило.

Я отметил некоторую активность её тела ещё несколько енов назад.

Обычно эффект порошка Тасса проходит не сразу. Человеку надо, по крайней мере, несколько минут, чтобы начать понимать происходящее. Весьма часто в этот момент может вспыхнуть истерика, пришедший в себя человек может начать бороться и кричать, если ему не заткнули рот. Для женщины весьма обычно прийти в сознание в крепком, рабском мешке, в котором они могут только извиваться, или связанными по рукам и ногам, скажем, на ковре в пустой палатке, или в темноте прикованными цепью к кольцу, вмурованному в пол. Такое пробуждение может быть характерно для земных девушек, доставленных на Гору для невольничьих рынков, поскольку их обычно перевозят в бессознательном состоянии в рабских капсулах, ярусами установленных в трюмах кораблей работорговцев, курсирующих между Землёй и Гором. Многие поначалу даже не осознают того, что были куда-то перевезены, будучи усыплёнными в своих собственных кроватях, а затем, оставаясь в спящими, доставлены на Гор, чтобы проснуться уже в загонах, иногда от удара плети работорговца.

Сару подтянула руки, упёрлась в землю и, немного приподняв тело, посмотрела на меня.

— С возвращением, — сказал я. — Ты снова в лагере, около своего сарая.

Девушка перевела взгляд на Лициния, лежавшего неподалёку от неё. Не думаю, что она поняла, даже в общем, то, что произошло. По-видимому, она подумала, что Лициния перехватили по пути или настигли. Затем она перекатилась на живот головой к нам. Я не знал, была ли она к этому моменту способна стоять на коленях, всё же эффект от препарата мог ещё оставаться.

— В бурдюке с водой было снотворное, — пояснил я. — Тарн вернулся.

— Ты в порядке? — заботливо спросил Пертинакс.

— Не показывай беспокойство, — бросил я. — Ты что, не знаешь, кто она?

Сару испугано посмотрела меня, но тут же отвела взгляд. Я чувствовал, что она знала, кем она была, даже если Пертинакс, по своей наивности, этого не понимал.

— Наду! — резко скомандовал Таджима.

Девушка быстро, насколько смогла в её состоянии, поднялась в позу наду, встав на колени, выпрямив спину, подняв голову, прижав ладони к бёдрам. Её взгляд был направлен прямо перед собой.

Красивая поза.

— Расставь колени, — приказал Таджима.

— Нет! — запротестовал Пертинакс.

— Живо! — бросил Таджима.

Блондинка развела колени в стороны.

— Шире! — потребовал Таджима.

В конце концов, она была простой ошейниковой девкой.

Прежняя Мисс Вентворт подчинялась командам Таджимы быстро и послушно. Работники стойл позаботились о том, чтобы она хорошо изучила как следует повиноваться мужчинам.

— Пожалуйста! — сделал попытку протестовать Пертинакс.

— Оставайся, как есть, — велел Таджима.

Рабыня осталась стоять в исправленной наду, как было указано. Это была стандартная форма наду, почти неизменно ожидаемая от особого вида рабыни, от рабыни для удовольствий.

Я понимал, что ей отчаянно хотелось посмотреть на Пертинакса, по любой причине, например, узнать, как он сам мог бы смотреть на неё, стоящую в такой позе. Но девушка не осмеливалась отвести взгляд. В любом случае она знала, что стояла перед ним в наду.

— Чей я пленник? — спросил Лициний.

— Ты — пленник Лорда Нисида, — ответил Таджима.

— Нет, — не согласился в ним я, — Ты — мой пленник.

— Капитан? — опешил Таджима.

— Мой пленник, — повторил я.

— Асигару скоро будут здесь, — предупредил Таджима.

— Сару, насколько я понимаю, — сказал я, — должна быть забрана из стойл. Вот пусть асигару заберут её и проследят, что она вычищена, а потом отведут к Лорду Нисиде.

— Хорошо, — буркнул Таджима.

— Уверен, Ты извлекла урок из своего пребывания в стойлах, — сказал я рабыне.

— Да, Господин, — прошептала та.

— Хочешь вернуться туда?

— Нет, Господин! — быстро ответила она.

— Тогда теперь Ты будешь учиться носить туники, шелка и браслеты, — сообщил я ей. — Тебя будут учить стоять на коленях и двигаться, пользоваться духами и косметикой. Тебя будут учить ублажать мужчин. Ты изучишь кое-что из рабских танцев и поцелуев рабынь. Ты узнаешь как использоваться пальцами, волосами и языком.

— Да, Господин, — сказала Сару, задрожав всем телом.

— Если Ты плохо усвоишь этот урок, — предупредил я, — тебя убьют.

— Да, Господин, — выдавила она из себя.

— Цельность твоей жизни теперь, — продолжил я, — её значение и изобилие, всё это и сам смысл твоего существования, и единственная причина твоего существования — быть объектом удовольствия для мужчин. Ты — животное и собственность, только это и ничто больше. Ты понимаешь?

— Да, Господин.

— Ты теперь будете существовать для служения и удовольствия мужчин, и только для этого. Ты понимаешь?

— Да, Господин, — ответила девушка.

— Ты понимаешь почему? — уточнил я.

— Да, Господин.

— И почему же? — спросил я.

— Потому, что я — рабыня, Господин, — сказала она.

— Лициний Лизий, — позвал я, повернувшись к пленнику.

— Пожалуйста, меч! — попросил тот.

— Ты не убил рабыню, — констатировал я.

— Я сделал бы это, — заверил меня он, — если бы вы не выполнили мои требования.

— Конечно, — кивнул я, — но Ты этого не сделал.

— Она настолько важна? — поинтересовался Лициний.

— Нисколько, — отмахнулся я, — но она смазливая, разве нет?

— Да, — признал он.

— Мы рады вернуть товар, — сказал я, окинув взглядом рабыню.

— Так может тогда, — проговорил Лициний с надеждой в голосе, — меч?

— Должно быть, требовалась недюжинная храбрость, чтобы шпионить здесь, в таком лагере, — предположил я.

— Мне хорошо заплатили, — объяснил он.

— Но думаю, что Ты очень храбрый человек, — заключил я.

— Я заключил пари и проспорил, — вздохнул наёмник.

— Думаю, — продолжил я, — Ты превосходно владеешь мечом.

Я не забыл те тела, что валялись в сарае, его собственные подельники, которых я натравил на него. Один был поражён стрелой, но троих он срубил сталью. Навыки, вовлечённые в такую демонстрацию — большая редкость. Даже для отличного фехтовальщика довольно трудно драться сразу против двоих противников, поскольку пока ты вынужден обороняться от одного, волей-неволей подставляешься под меч другого. Например, я бы не решился выставить против него Таджиму, который был весьма квалифицирован в фехтовании, как я определил в додзё. И, разумеется, я не позволил бы ему драться с Пертинаксом один на один, при его текущем уровне владения мечом, конечно.

— Тем не менее, я не хотел вести диалог на языке стали с Боском из Порт-Кара, — проворчал Лициний.

Похоже, что он знал меня. Вот только я не помнил, чтобы мы были знакомы.

Таджима озадаченно уставился на меня. Конечно, он слышал, как меня называли Боском из Порт-Кара в павильоне Лорда Нисиды, но, прежде всего, он знал меня как Тэрла Кэбота, тарнсмэна. Я заключил, что он немногое, а скорее ничего, не знал о Боске из Порт-Кара, как и о самом городе и его истории.

— Я предлагал тебе, — напомнил я, — покинуть стойла без оружия и уйти с миром.

— Уверен, это была уловка, — буркнул Лициний.

— Но Ты не воспользовался моим предложением.

— Кажется, что у этой рабыни всё же есть ценность, — улыбнулся он.

— У каждой смазливой рабыни есть ценность, — пожал я плечами. — Вот эта могла бы стоить что-то около серебряного тарска.

Лёгкая дрожь пробежала по телу рабыни. Мужчина предполагал то, что могло бы быть ценой её продажи, сколько могла бы принести она перейдя в руки любого, кем бы он ни был, лишь бы обладал необходимой суммой.

— Двух, — поднял ставку Лициний.

Есть немного вещей, которые так убеждают женщину, что она — рабыня, как искреннее обсуждение её ценности с точки зрения цен, рынков и так далее. Тогда у неё появляется лучшее понимание того, что она стоит для мужчин, как та, кто она есть, как собственность ошейника. Свободная женщина, конечно, бесценна, и в результате, в некотором смысле, не имеет ценности. С другой стороны, рабыня бесценной не является и, таким образом, имеет фактическую ценность, особую ценность, обычно ту которую мужчины согласны заплатить за неё. Рабыни, в своём тщеславии, а они, как и все остальные женщины, существа тщеславные, часто соперничают на торгах, пытаясь добиться цены большей, чем у других. Впрочем, есть мнение, что, чем выше цена, тем богаче владелец, следовательно, есть надежда на то, что и неволя девушки будет легче и удобнее. С другой стороны, и это далеко не редкость, девушка, купленная задорого, может обнаружить, что ей придётся выполнять работы и доставлять удовольствие сразу за нескольких рабынь. Также, весьма обычно, приводя рабыню в дом, независимо от того какова была её цена, связать её и познакомить со своей плетью, чтобы дать ей понять, что в этом доме она действительно рабыня, и не больше чем рабыня. Зачастую, что интересно, девушки попроще, купленные за меньшие деньги менее состоятельными мужчинами, наслаждаются своей неволей, которая, хотя и строга и абсолютно бескомпромиссна, в соответствии с гореанскими традициями, могла бы быть предметом зависти для многих других рабынь, ушедших по более высоким ценам. Рабыня благодарна господину, а господин благодарен рабыне. Отношения рабыни и рабовладельца, хотя они установлены, санкционированы и проведены в жизнь законом, основаны на общей природе, той, что имеет место, если можно так выразиться, между покорённой и обладаемой женщиной, и покорившим и владеющим мужчиной. В действительности, юридическая неволя это не более чем институционализация и улучшение естественных отношений, в которых мужчина является тем, кому, в самом буквальном смысле, принадлежат, а женщина той, кто принадлежит, настолько же, насколько мог бы принадлежать лук или копье. Законность и естественность отношений, санкционированных природой, и тысячами поколений естественного отбора, часто приводят к любви. Соответственно, не ничего удивительного в том, что господин и рабыня однажды обнаруживают, и зачастую, скорее раньше чем позже, что они любят друг друга, что они теперь любящий господин и любимая рабыня. Только пусть он поостережётся, стать снисходительным со своей девкой. Ведь на самом деле, она сама этого не желает, потому что её любовь к нему — это любовь рабыни.

— Но Ты же не был серьёзен, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — сказал Таджима. — Этот человек пытался убить Лорда Нисиду, сбежал и привёл врагов в наш лагерь. Он — шпион. Он дрался против нас!

— Ты позволил бы мне уйти? — удивлённо спросил Лициний.

— Да, — ответил я.

— Конечно, нет! — воскликнул Таджима, в миг потеряв своё самообладание.

— Если так, — обрадовался Лициний, — то я прошу меча, его быстроты и милосердия!

— Нет, — возмутился Таджима.

— Нож подойдёт? — осведомился я у Лициния.

— Конечно! — выкрикнул он с благодарностью.

— Никогда! — попытался протестовать Таджима. — Эй, что Ты делаешь?

Я перерезал верёвки, стягивавшие лодыжки Лициния, и он, не без труда, поднялся на ноги.

— К деревьям, — приказал я, указывая направление.

Мужчина, с благодарностью посмотрев на меня, повернулся и, спотыкаясь, побрёл к лесу.

— Дождись асигару, — попросил Таджима.

— Не нравятся мне ужасные смерти, — пожал я плечами и, заметив, что рука Таджимы сжалась на эфесе его изогнутого меча, поинтересовался: — Ты обнажишь меч против меня?

— Нет, — ответил Таджима, разжимая руку.

Я знал, что он не побоялся бы сделать это, даже при том, что он пока был гораздо хуже меня знаком с дорогами войны. Я был рад, он не пожелал поступить так.

«Насколько могущественны, — подумал я, — узы дружбы. Как крепки древки флагов чести, выдерживающие даже бури, даже землетрясения».

— Я должен буду сообщить об этом Лорду Нисиде, — предупредил Таджима.

— Я в курсе, — кивнул я.

— Сделай так, чтобы это продлилось как можно дольше, — попросил Таджима. — Пусть это будут тысячи порезов. Возможно, тогда Лорд Нисида будет удовлетворён.

— В данном случае, удовлетворён должен быть только я, — сообщил я.

— Он твой пленник, — обречённо махнул рукой Таджима.

— Вот именно, — сказал я и, по-прежнему сжимая нож в руке, последовал за Лицинием в тень леса. Мужчина не бежал, ждал меня.

— Спасибо, Воин, — поблагодарил он. — Будь быстр, если можно.

— Ты безоружен, — замети я. — Мы далеко от деревень и даже одиночных хижин. Да тебе и не известно их местонахождение или даже направление. В лесу рыскают ларлы, но давай будем надеяться, что они сейчас до отвала наелись и спят. У тебя нет оружия и продовольствия, а лес полон — опасностей. Я не думаю, что Ты выживешь.

— Что Ты делаешь? — изумлённо спросил он.

— Режу верёвки, чтобы освободить тебя, — объяснил я.

— Освободить? — ошеломлённо прошептал Лициний.

— Другие решат, что Ты убит в лесу, — предупредил я. — К тому времени, когда они придут искать тело, Ты должен быть далеко.

Он подвигал руками, разминая мышцы, и потёр запястья.

— Ты позволил бы мне уйти с миром? — спросил он. — Правда?

— Да, — кивнул я.

— Почему?

— Я дал тебе своё слово, — пожал я плечами.

— Я не понимаю.

— Про честь что-нибудь слышал? — поинтересовался я. — А теперь, прочь отсюда, быстро!

— Я выживу, — пообещал Лициний.

— Возможно, — улыбнулся я.

Мужчина повернулся и, скользнув между деревьев, исчез в тени леса.

Через несколько мгновений я уже стоял рядом с Таджимой, Пертинаксом и рабыней.

— На твоём ноже нет крови, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — констатировал Таджима.

— Похоже, что нет, — признал я, убирая нож в ножны.

— Быть может, Ты сломал ему хребет или шею, или задушил его, — сказала Таджима.

— Возможно, — пожал я плечами.

— Я пошлю асигару, чтобы они принесли тело, — сказал он.

— Сделай так, чтобы они подождали до утра, — посоветовал я.

— Лорд Нисида не обрадуется, — покачал головой Таджима.

— Сделай так, чтобы они дождались утра, — повторил я.

— Хорошо, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — вздохнул Таджима.

Затем я повернулся к рабыне, которая по-прежнему стояла на коленях в положении наду. Ей не давали разрешения изменить позу.

— Тебе сохранили жизнь, — сообщил я ей. — Он мог бы перерезать тебе горло и сбросить в лес вскоре после того, как стало ясно, что никакого преследования не будет. Ты была дополнительной ношей для тарна, снижающей его скорость и дальность полёта.

— Да, Господин, — сказала Сару, не осмеливаясь поднять на меня глаза.

— Но он сохранил тебе жизнь.

— Да, Господин.

— Хотя Ты всего лишь рабыня, — добавил я.

— Да, Господин.

Я не стал сообщать ей, что теперь тот, кто сохранил её жизнь, тоже остался в живых.

— Ты должна ясно понимать, — продолжил я, — что он не обязан был это делать.

У девушки перехватило дыхание от внезапного осознания того, что её могло ждать.

— Да, рабыня, — подтвердил я.

— Да, Господин, — прошептала она.

Её ситуация, конечно, была несколько необычна, поскольку, после первых минут полёта стало ясно, что она будет немногим больше чем бременем, задерживающим беглеца. И всё же он не избавился от неё. Ей повезло. Лициний Лизий оставил её в живых. А я пощадил его.

Обычно, рабыне на Горе, как животному и добыче, особо нечего опасаться, поскольку её размещение и судьба определены оружием. Она всего лишь может сменить одну верёвку на своей шее на другую, и идти под другой плетью по незнакомой дороге к неизвестному месту назначения, к рынку, к новой клетке, загону или конуре, к новому ошейнику на её шее. В реальности, когда город пал, то свободные женщины оказавшиеся среди пожаров и мародёрства, зачастую сами раздеваются и надевают на себя ошейник, чтобы избежать меча. Когда позже обнаруживают, что на них нет клейма, их часто безжалостно бьют плетями, но к тому времени жажда крови обычно рассеивается, и они остаются в живых. Безусловно, их бёдра скоро будут отданы железу, их шеи закованы во временные ошейники, а они сами окажутся рядом с другими рабынями, у которых, несомненно, будут причины для мести, а также и возможности, вроде стрекала. Их могут даже использовать в качестве служанок, словно они могли бы быть рабынями рабынь. Как нетерпеливо после этого новообращённые рабыни, недавно бывшие свободными женщинами, будут ждать своей продажи, чтобы поскорее прижаться губами к ногам хозяина-мужчины.

Я отступил подальше от рабыни, и сказал, обращаясь к Пертинаксу: — Признаться, у меня все мысли сейчас о Сесилии.

— Похоже, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, разогрет и возбуждён, — усмехнулся Таджима.

Я кивнул. В этом нет ничего необычного после боя. Многие замечали за собой, что в тот момент, когда кровь перестала литься, когда оружие убрано в ножны, они поднимали головы и, осмотревшись и поняв, что выжили, начинали нетерпеливо и, даже сердито и настойчиво, думать о мягкости женщин. Разве они не призы сражения? Разве они не трофей? Разве они, если можно так выразиться, не те самые лакомства, которые можно было бы схватить, построить, исследовать, выбрать и немедленно удовлетворить аппетит победителей? Это уже после, на десерт можно озаботиться поиском рабыни, которая послужила бы для этого наилучшим образом. Когда ты выжил, для тебя естественно думать об удовольствиях и игрушках. Есть даже такое гореанское высказывание, что рабыня для воина приз и игрушка. У мужчин много потребностей и для каждой из них есть свои успокоители, еда для голода, вино для жажды, рабыня для похоти.

Я чувствовал, что для меня было бы лучше, держаться подальше от Сару.

Она была привлекательной девушкой, и рабыней к тому же, а я был не больше, чем тот, кто я был, мужчина около женщины, которая, возможно, даже не понимала воздействия и притягательности того факта, что она была рабыней. Причём это воздействие и притягательность были неимоверно более сильными чем у простой свободной женщины, даже несмотря на то, что рабыня пока ещё могла бы не до конца понимать значение ошейника на её шее.

Разумеется, она скоро это всё узнает.

«Нет, — подумал я, — надо отсюда уходить, пока не поздно».

У меня было никаких сомнений, что Сесилию я по-прежнему могу найти внутри круга верёвки, хотя, возможно, теперь спящей среди некоторых других девушек. Большую часть их к настоящему времени, скорее всего, уже разобрали. Как было упомянуто, когда рабыни бодрствуют находясь в пределах круга, они должны держаться за верёвку. Позже, спустя аны, тем рабыням, которых не забрали из круга, та же самая веревка обычно привязывается на талию. Получается что-то вроде круга, который содержит много меньших кругов, каждый из которых окружает талию рабыни.

Я осмотрелся.

Поблизости слышалось фырканье тарлариона.

Зверь за зверем разбежавшиеся в панике животные, были возвращены или вернулись сами к своим стойлам. На данный момент отсутствовали не больше семи или восьми особей. Тарларионы это ведь не слины, не пантеры и не ларлы. Они оставляют за собой легко читаемый след. Я не сомневался, но в конечном итоге все они будут найдены и возвращены в стойла, возможно, при некоторой удаче, к полудню следующего дня.

Я ещё раз окинул взглядом окрестности.

Делать здесь, около этого сарая было нечего. К тому же все мои мысли крутились вокруг Сесилии. О женщинах в ошейниках вообще очень легко думать. Фактически, трудно не думать о них, поскольку они красивы, и они рабыни. Как здорово, вернуться домой, где тебя приветствует нетерпеливая, готовая рабыня, которая опускается на колени, счастливо заглядывает в глаза, а затем кротко опускает голову перед своим господином. Возможно, она протянет свои тонкие запястья, в надежде что их свяжут или наденут наручники. Рабыни хотят быть во власти своих владельцев, и знать себя в их власти.

Завтра, по окончании дневных работ должен быть праздничный ужин. Лорд Нисида обещал. Вероятно, это будет организовано ближе к вечеру, возможно, даже после наступления сумерек. А потом, на следующее утро, как я понял, лагерь будет оставлен. Планы Лорда Нисиды ввиду рассекречивания лагеря, должны были быть ускорены.

Что именно могло бы быть вовлечено в эти планы, мне по-прежнему было не ясно, но я был уверен, что в конечном итоге они не предполагали, какой-либо местной цели.

Зная, что грубая, узкая дорога, прорубленная от лагеря через лес, грунтовая, не мощёная, попросту две колеи накатанные колёсами множества фургонов, груженных брёвнами и досками, проезжавших почти ежедневно, ведёт в юго-восточном направлении, я предполагал, что на том конце она упирается в некий водный путь. В пределах сотен пасангов не было никаких крупных городов, а водный путь мог привести только к Тассе.

Помнится, Пертинакс упоминал о реке называемой Александра.

Пани были необычны для исследованного Гора, а водный путь вёл к Тассе.

На тропе ведущей от центрального лагеря к тарларионовым стойлам появились несколько факелов. Они приближались.

— Асигару, — прокомментировал Таджима.

— Они идут за Лицинием и за тобой, Сару, — сказал я рабыне. — Они не найдут Лициния и договорятся подождать с поисками его тела до завтра, ссылаясь на темноту и всё такое. С другой стороны они найдут тебя.

— Да, Господин, — отозвалась девушка.

— Не называй мужчин «Господин», — сердито буркнул Пертинакс.

— Я должна, — сказала она, — Господин. Я — рабыня и должна обращаться к любому свободному мужчине как к Господину, а к любой свободной женщине как к Госпоже.

Я был доволен тем, что Сару поняла это. Безусловно, с тех пор как она покинула Землю, она сталкивалась с немногими свободными женщинами. Возможно, конечно, ей приходилось видеть некоторых из них на Горе, когда она ещё думала, что притворяется рабыней, прежде чем прибыть в северные леса. Наверное, тогда она могла бы использовать обращение «Госпожа» по отношению к некоторым свободным женщинам, возможно, считая это забавным и пользуясь воображаемой отговоркой. Думаю, что она делала это хорошо. В противном случае, она, вероятно, была бы прислонена к стене и получила бы стрекалом по икрам. Разумеется, даже в то время, поскольку она была внесена в список приобретения, она фактически была рабыней, просто сама об этом ещё не ведала. А вот если бы понимала, то это могло бы дать совсем другой вкус её покорности. В действительности, она стала рабыней, просто ещё не забранной рабыне, за недели или даже больше, до её прибытия на Гор. Таким образом, технически, уже в то время она должна была выказывать уважение к свободным людям, используя обращение «Господин» и «Госпожа». Впрочем, не будем обвинять её в этой ошибке, поскольку она тогда не ещё сознавала, что была рабыней.

Я предположил, что Мистер Грегори Вайт, теперь по собственному выбору ставший Пертинаксом, который когда-то давно в офисах и коридорах инвестиционной компании мог с тоской, украдкой кидать полные вожделения взгляды на ту, которую он в это время считал честолюбивой, сложной, высокомерной, недосягаемой мисс Маргарет Вентворт, и по сей день продолжая считать её выше себя, возможно, стал бы смотреть на предмет своего обожания иначе, совсем по-другому, если бы понимал, что в действительности она была не больше, чем рабыня.

Таким образом, она, со всей её самодовольностью, амбициями, мелочностью и тщеславием, день за днём ходила рядом с ним, вела себя как обычно, садилась в такси, обедала в ресторанах, искала потенциальных клиентов и так далее, думая о себе как о свободной женщине, не зная, что она уже не более чем рабыня, что для неё было бы подходяще стоять перед ним на коленях, опустив голову в пол. Могла ли она догадываться, что невидимый аркан уже был наброшен на неё, и теперь охотникам требовался только удобный момент, чтобы потянуть верёвку и затянуть петлю? Знай Вайт об этом, не мог ли он, подкравшись к ней сзади, схватить её за плечи и удерживая беспомощно перед собой, прошептать ей на ухо: «Рабыня»?

Но, тем не менее, её рабство было скрыто, даже от неё самой.

Интересно, порой спрашивал я себя, сколько женщин, даже помимо тех, что попали в списки приобретения, являюсь рабынями, сами того не подозревая?

А может они знают о том, что они рабыни, просто им недостает господина?

Как может цивилизация так искажать и извращать правду! Как может она скрывать природу, скрывать действительность! Как можно унижать одно и украшать другое, как можно столькими многими способами убегать от серьёзного, могучего и достойного, чтобы попасть в объятия мелкого, жалкого, абсурдного и позорного.

Как можно лгать, скажем, о мужчинах и женщинах.

Они ведь далеко не то же самое.

Бывшая Мисс Вентворт, насколько я знал, со времени прибытия в северные леса не сталкивалась ни с одной свободной женщиной. Слишком уж немногие из них посещают эти места. Лес опасен, да ещё и здесь хватает мужчин, жаждущих рабынь, которые не прочь надеть на них свои ошейники.

— Пусть она делает так, — сказал я Пертинаксу. — Она должна.

Мужчина раздражённо посмотрел на Сару. По сравнению с ним она казалась маленькой, крошечной, но прекрасной и желанной женщиной, и последнее было более чем очевидной, учитывая то, что она стояла в наду.

— Хорошо, — сердито буркнул Пертинакс, но затем всё же повернулся к рабыне и сказал: — Но ко мне так обращаться не надо.

Сару чуть не сбила позу. Понятно, что она была смущена, запутана и напугана.

— Она должна, — напомнил я. — Ты — свободный мужчина. Она просто будет бояться, не сделать этого.

— Она — рабыня, — подключился Таджима. — Будь добр, пойми это, наконец.

— Рабыня, — позвал я. — Посмотри в глаза Господина Пертинакса. Хорошо. А теперь обратись к нему как к Господину.

— Господин, — сказала она, глядя в глаза Пертинакса.

Думаю, что это был тот моментом, который ни один из них никогда не сможет забыть.

Пертинакс резко отвернулся и, не скрывая своего раздражения, бросил:

— Ну хорошо.

Прежняя Мисс Вентворт, к которой он питал такие смешанные, противоречивые и очень интенсивные чувства, стоя перед ним в позе наду, широко расставив колени, выпрямив спину, подняла голову и, сквозь слезы глядя в его глаза, дрожащими губами назвала его «Господин».

Я чувствовал, что это был один из самых волнующих, тревожащих моментов в его жизни, впрочем, я ощущал и то, что это был один из самых значимых и волнующих моментов в жизни бывшей Мисс Вентворт.

Какой мужчина не хочет, чтобы красивая рабыня обращалась к нему как к Господину, и особенно та, которую он хотел бы видеть своей, та которую он вожделеет? И какая женщина, стоя на колени перед мужчиной, рабыней которого она желает стать, не захочет назвать его Господином?

Я видел, что он не желал видеть её как ту, кем она была теперь, как рабыню.

— Смени позу, — бросил Пертинакс, и девушка встала на четвереньки, подняв голову к нему.

— Чем тебя не устраивала её прежняя поза? — невинно поинтересовался я.

— Это заставляет меня чувствовать себя неловко, — ответил он.

— Понимаю, — кивнул я.

В наду, выпрямленная спина и развёрнутые плечи подчеркивают очарование груди, а расставленные колени намекают на уязвимость рабыни и открывают мягкость выставленных на показ бёдер. Положение ладоней внизу по сторонам на бёдрах, предполагает, что они не смогут отразить или помешать ласке. И даже само по себе стояние на коленях является символом покорности. Поднятая голова демонстрирует красоту собственности её господина, привлекательность лица, гибкость шеи, а также, конечно, знак его собственности, её ошейник. Безусловно, эта поза может отличаться от владельца к владельцу. Некоторые предпочитают, чтобы голова рабыни была покорно склонена. Кто-то разрешает своей рабыне смотреть в глаза господина без разрешения, а кто-то нет. Здесь всё зависит от рабовладельца.

Стоит напомнить, что голова Сару была выбрита наголо, прежде чем она была отправлена к работникам стойл, чтобы исполнять обязанности стойловой шлюхи. С тех пор прошло уже много недель, и теперь щётка светлых волос украшала её голову. Я надеялся, что её хозяин, Лорд Нисида, всё же разрешит ей отрастить волосы. Безусловно, решение было за ним.

— Сару, Ты хотела бы получить тунику, — спросил я, — или, может, камиск или та-тиру?

— О, да, Господин, — воскликнула она. — Да, да, да!

— Полагаю, что это может быть тебе разрешено, — предположил я.

— Я так надеюсь на это, Господин! — вздохнула блондинка.

«Как интересно, — подумал я. — Хотя рабыням, фактически, не позволена скромность, немногие из них не стремятся добиться разрешения носить хотя бы самый простой клочок одежды, по крайней мере, на публике. Наедине-то со своим господином они могут ограничиться только своими ошейниками».

Одежду, разумеется, выбирает рабовладелец. Иногда рабыня должна хорошо постараться, чтобы добиться хотя бы шнурка и рабской полосы. Многие рабыни, например, утром перед тем как одеться, должны получить разрешение господина. «Господин, я могу одеться?» — звучит первый её утренний вопрос. Такие нюансы помогают девушке не забывать, что она рабыня. Безусловно, немногие рабыни осмелятся забыть об этом. Иногда их могут высечь, просто чтобы напомнить им об этом, а бывает и так, что они сами приносят плеть, чтобы получить подтверждение внимания их владельца, а в действительности их неволи.

Так как в лагере не было никаких свободных женщин, захваченных у неприятеля, я предположил, что рабыням могут разрешить обслуживать праздничный ужин одетыми.

Лорд Нисида, как мне показалось, просто позабавился за счёт Пертинакса, когда предположил, что Сару могла бы служить нагой. В отказе ей в одежде к настоящему времени казалось бы не было особого смысла, после того как она была должным образом проинструктирована относительно неприемлемости её прежнего отношения и поведения. Она извлекла уроки пребывания в стойлах и начала понимать, что это значит, носить ошейник на своей шее. Её жизнь кейджеры началась. Если бы Нисида действительно приказал ей служить нагой, то только для его развлечения или информации, чтобы понаблюдать за реакцией Пертинакса. Как тот себя поведёт? Будет ли избегать смотреть на неё? Или, если будет смотреть, то как, украдкой или открыто, а, если открыто, то с неодобрением или, скажем, с искренним интересом и восхищением гореанского рабовладельца? Гореане особо не смущаются наготой рабынь. Они знакомы с этим. Например, именно так женщин и продают. Однако они могут наслаждаться этим, как восхищались бы формами любого другого красивого животного, и, конечно, учитывая видовую общность и их мужество, могут счесть это сильно возбуждающим, а иногда даже непреодолимо. В любом случае решение было за Лордом Нисидой. Я ожидал, что он выпустит Сару одетой. Впрочем, по всего лишь кивку или жесту, она должна будет показать свою красоту.

— Так Ты хотела бы получить некую одежду? — уточнил я.

— Да, Господин, да! — пылко ответила девушка.

Я с трудом удержался, чтобы не улыбнуться.

Обычно одежда, разрешённая рабыням, была той, которая пригодна для них, мало что скрывающая, специально разработанная такой, чтобы оставить немного места полёту воображения относительно очарования рабыни. Сару, похоже, пока не понимала того, что во многих предметах рабской одежды рабыня могла бы выглядеть более голой, чем, если бы она была действительно раздета. Некоторых новообращённых рабынь порой нужно выгонять из дома ударом плети, чтобы отправить с поручением, настолько напуганы они скудностью своего одеяния. Конечно, это ведь настолько отличается от их прежних жёстких, тяжёлых, украшенных, сковывающих одежд сокрытия с их многочисленными капюшонами и вуалями, обычными для высоких городов.

Мне даже самому стало интересно, как выглядела бы Сару в браслетах и анклетах, в бусах и колокольчиках, возможно, ещё и в водовороте прозрачного, алого танцевального шёлка.

Я был уверен, что она могла бы затронуть чувства мужчины, возможно, даже чувства сёгуна.

Вероятно, именно для такой цели она и была доставлена на Гор.

Асигару, вышедшие из основного лагеря, теперь был совсем близко.

Сару, стоявшая на руках и коленях перед Пертинаксом, то и дело бросала тревожные взгляды на приближающиеся факелы. Я чувствовал, что она была в отчаянии от того, что не знала, когда у неё снова появится шанс побыть с ним, да и появится ли вообще. Я помнил, как она хотела, чтобы он посетил её в стойлах, как и то, что он не захотел этого делать. Я был уверен, что она, теперь хорошо сознавая себя рабыней, хотела оказаться, подчинённой, покорной, послушной, в его ошейнике и в его руках. Я даже не исключал, что она мечтала о нём давно, ещё на Земле. Помнится, она выбрала именно его, для сопровождения её на Гор. Кроме того, у меня не было никаких сомнений в том, что и он находил её мучительно привлекательной, даже на Земле, даже тогда, когда она была свободной женщиной. Не трудно было догадаться, что теперь, когда она была рабыней, он нашёл её тысячекратно более привлекательной, причём тысячей способов.

— Что Ты творишь! — крикнул он в гневе.

Сару, растянувшись, перед ним на животе, обхватила руками его лодыжки и прижимала губы к его ногам, заливая их слезами и покрывая жалобными поцелуями.

Пертинакс в ярости отступил на пару шагов назад.

Девушка подняла к нему свою голову и, глотая слёзы призналась:

— Я хочу, чтобы Вы были моим господином! Пожалуйста, будьте моим владельцем!

— Ты сама не ведаешь, что несёшь! — воскликнул Пертинакс. — Что с тобой случилось? Ты же с Земли! Ты — женщина Земли! Где твоя гордость, твоё достоинство! Постыдись. Позор! Позор! Вставай! Вставай! Ты делаешь мне больно! Ты отвратительна! Отвратительна!

Сару опустила голову к земле и зарыдала.

— Она больше не свободная женщина, — напомнил я Пертинаксу. — Не стоит обращаться к ней, как к таковой.

— Неужели тебе так трудно понять и принять её женственность? — поинтересовался Таджима. Принять её потребности, женскость, беспомощность и беззащитность, её желание подчиняться, наконец?

— Не пытайся налагать на неё свои ценности, — посоветовал я. — Или Ты хочешь, чтобы она лгала? Она — женщина. Почему Ты не можешь принять её той, кто она есть, а не той, кем она, как тебе кажется, должна быть? Или Ты интересуешься только теми женщинами, которые приняли на себя мужские ценности, поддавшись и уступив одиозной пропаганде, жестокой, неестественной культурой?

Пертинакс сердито сверкнул на меня глазами.

— Она не будет мужчиной, даже если Ты потребуешь от неё этого, — заверил его я. — Позволь ей быть той, кто она есть, женщиной и рабыней.

— Оставь его в покое, — махнул рукой Таджима. — Он же не понимает ничего из того, что Ты ему говоришь. Пусть он унижает и позорит её, оскорбляет и презирает, если ему это так нравится. Разве это не забавно, разве это не есть реализация его власти, хотя и несколько жестокая? Позволь ему довести её до безумия от смущения, неуверенности и горя. В конце концов, она всего лишь рабыня. Разве это не будет своего рода приятной пыткой, которой он может подвергнуть её? Пусть он старается отказать себе в ней, если ему так хочется, а ей в себе. Не мешай ему разрушать и разрывать её. Пусть он её мучает, как ему нравится. Пусть пытается оттолкнуть её от её самых глубинных потребностей, если он без этого жить не может. В конце концов, он господин, а она просто рабыня. Так что не надо ему мешать рвать её и пытать, переделывая по чуждому лекалу, под его собственное подобие. Пусть он продолжает вынуждать её отказываться от себя и поддаваться его желаниям, прятаться за стеной того, чем он предпочёл бы её видеть.

Я предположил, что прежняя Мисс Вентворт, в течение многих лет на Земле, жаждала того, что, как она чувствовала, отсутствовало в её жизни, той драгоценной, невероятной женственности, которую она только недавно нашла на Горе. И вот теперь она была пристыжена и наказана за то, что обнаружила на чужом мире, что ускользало от неё так долго на её родной планете.

— Она — мусор, — сказал Пертинакс.

— Да, Господин, — всхлипнула рабыня, распростёртая у его ног.

— Шлюха! Шлюха! — крикнул на неё он.

— Да, Господин, — признала девушка.

— Правда, — заметил я, — Ты находишь эту шлюху, этот кусок мусора, немного интересной. И подозреваю, что Ты не возражал бы владеть ей.

— Владеть! — воскликнул Пертинакс.

— Точно, — усмехнулся я, — именно владеть.

— Она же ничего не стоит, — проворчал он.

— Она ничего не стоила на Земле, — заметил я. — Но в ошейнике она уже не является ничего не стоящей. Думаю, она пошла бы за не меньше чем за серебряный тарск.

— Ничего не стоящая! — заявил Пертинакс.

— Несомненно, — не стал спорить я, — настолько же, насколько никчёмна любая рабыня, но некоторые мужчины находят их интересными.

— Никчёмная! — всхлипнул он.

— Но смазливая, — добавил я.

— Да, — сердито признал Пертинакс.

— И на Горе, — улыбнулся я, — Ты можешь купить таких как она.

— Думаю, что Ты всё же хочешь её, мой дорогой Пертинакс, — заключил Таджима, — причём как ту, кто она есть и должна быть, как рабыню.

— Но разве это не то, чего Ты всегда хотел? — спросил я, — Ведь Ты же с самого первого взгляда хотел её именно как рабыню?

— Полагаю, что твоё желание было довольно сильным, — заметила Таджима.

— Разве не так? — уточнил я.

— Она принадлежит Лорду Нисиде, — раздражённо напомнил Пертинакс.

— Принадлежит, — согласился Таджима, — и она была тщательно подобрана в соответствии с совершенно особым заказом на рабыню того вида, которая была бы достойна стать подарком для сёгуна.

— В эти вопросы было вовлечено больше, чем просто ум, прекрасная фигура, особый цвет волос и глаз, — сообщил я Пертинаксу.

— А что ещё? — напрягся Пертинакс.

— Предрасположенность и латентные потребности, — ответил я. — Работорговцы очень внимательны к таким нюансам.

— Не понял, — сказал Пертинакс.

— Они могут прочитать язык тела, глаз и голоса, — пояснил я, — как в целом, так и в определённых контекстах и ситуациях, иногда даже специально подстроенных ситуациях с использованием стимулов.

— Я не понимаю, — развёл он руками.

— Например, рядом с женщиной произносят слово «рабыня» или «ошейник», на вид совершенно невинно, ненамеренно, никоим образом не подразумевая её. Но при этом некто стоит неподалёку и подмечает самые её тонкие реакции, малейшую настороженность, испуг, колебание или что-то в этом роде. Или скажем, кейджера, принадлежащая работорговцу и взятая им на Землю, поправляя шарф, на миг приоткрывает перед другой женщиной ошейник. Какова будет её реакция? Не позволит ли она предположить, что эта женщина тоже принадлежит ошейнику и, возможно, в своих фантазиях, носила такой на своей шее? Возможно, кейджера видя понимание женщины, застенчиво, даже как бы извиняясь улыбнётся, прежде чем вернуть шарф на прежнее место и поспешно уйти, оставив удивлённую женщину, стоять замерев на месте. Не будет ли во взгляде кейджеры, сияющей от удовольствия в своей неволе, намёка на поощрение или поддержку? Возможно, она надеется, что та, другая женщина, которая ей чем-то приглянулась, будет найдена подходящей и получит право на рабские цепи. Не скажет ли этот взгляд женщине, что-то вроде: «Я счастлива. Не сестра ли Ты мне?» А работорговец, тем временем, возможно из-за газетного киоска, или в метро, цепляясь за поручень, или просто ожидая в коридоре или дверном проеме, отмечает реакцию женщины. Не скажет ли язык её тела: «Да, я тоже принадлежу ошейнику. Мне жаль, что я не знала такого мужчину, какого знаешь Ты, моя прекрасная сестра, достаточно сильного, чтобы надеть на меня ошейник. Я — женщина. Я принадлежу ошейнику. Я хочу его!» Кроме того, конечно, есть и такие очевидные нюансы, как естественная женская грациозность, ширина её бёдер, движения тела, спрятанного под одеждой, выдающие её с головой, непроизвольное дёрганье её бёдер и так далее.

— Асигару пришли, — сообщил Таджима.

— Подождите немного, — попросил я их.

— Сейчас уже темно, — сказал Таджима офицеру, пришедшему с солдатами. — Утром Вы сможете отыскать тело негодяя в лесу поблизости.

Сомнительно, чтобы они его смогли найти, конечно.

Офицер посмотрел на распростёртое на земле тело рабыни.

— Подождите, немного, — повторил я.

Сару поднялась на колени перед Пертинаксом.

— Я оказалась не в состоянии понравиться вам, — вздохнула она.

Мужчина сердито посмотрел на неё сверху вниз.

— Ты ведь и вправду рабыня? — спросил Пертинакс.

Я улыбнулся про себя. Понятно, что его вопрос не подразумевал точку зрения законности. Его вопрос, насколько я понимал, выходил далеко за пределы законности.

— Да, Господин, — ответила девушка, не решаясь смотреть на него.

— Правда? — словно решив удостовериться, спросил он.

— Да, Господин, — повторила она. — Рабыня не может лгать.

— Ты отвратительна, — заявил Пертинакс.

— Да, Господин, — вздохнула Сару. — Спасибо, Господин.

— Ты покрыта грязью, — продолжил он, — а ещё солью от твоего пота. На твоих щеках дорожки от слёз. Ты воняешь.

— Она пахнет стойлами, — заметил я.

— Я больше не уважаю тебя, — сообщил ей Пертинакс.

— А я и не хочу уважения, — прошептала она. — Я — рабыня. Меня нельзя уважать, не больше, чем тарска. Я просто хочу принадлежать.

— Будешь, — заверил её Таджима.

Я махнул рукой офицеру асигару, давая понять, что он может подойти.

Приблизившись к рабыне, тот указал, что она должна встать, а когда Сару сделала это, то резко скомандовал:

— Леша!

Девушка немедленно отвернулась от него, приподняла голову и повернула её влево, одновременно с этим скрестив свои запястья за спиной.

У Пертинакса вырвался сердитый звук.

Через мгновение запястья девушки были плотно связаны, поводок пристёгнут к ошейнику, и её повели по тропе, ведущей к основному лагерю.

Пертинакс же, подскочив к сараю, с яростью и воем, обрушил на его стену свои кулаки. Утром в том месте нашли засохшую кровь.

Я же, пожелав спокойной ночи Таджиме, возвратился в центр лагеря, к хижине, которую делил с Пертинаксом. Неподалёку от хижины я забрал спящую Сесилию из круга верёвки, и аккуратно, стараясь не разбудить, перенёс её в хижину. Она даже не проснулась. Я уложил девушку на рабский матрас, рядом с моим собственным. Её туника собралась на тали, и я стянул подол вниз и немного пригладил ткань. Она была невероятно красивой рабыней.

Первоначально её подобрали для меня Царствующие Жрецы, чтобы вынудить меня поступиться своей честью, соответственно, они подошли к выбору со всей их мудростью, опытом и заботой, дабы их цель была достигнута наверняка. Сесилия была отобрана так, чтобы быть для меня привлекательной всеми способами, о которых я даже не мечтал. Кроме того, были учтены и беспощадно использованы и её собственные потребности, желания и предпочтения, в результате чего она по её собственной природе нашла меня таким же привлекательным для себя, причём беспомощно, с той лишь разницей, что я привлекал её как господин рабыню, а она меня, как рабыня своего владельца. Короче говоря, махинациями Царствующих Жрецов, ради их собственных загадочных целей, мы были подобраны друг для друга, великолепно и беспомощно. Уверен, план Царствующих Жрецов, рано или поздно, был бы осуществлён, если бы не вмешательство кюров, устроивших набег на Тюремную Луну Гора. Вначале, когда мы только познакомились, оказавшись узниками одной капсулы, она была, конечно, свободной женщиной. Если бы не это, моей чести ничто бы не угрожало. Так же как и я, она была англичанкой и, так же как и я когда-то, студенткой Оксфордского Колледжа. Девушка была необычайно умна и непередаваемо красива, но при этом довольно испорчена. Она росла в богатой торговой семье, но с претензиями, ошибочными, надо заметить, на аристократическое происхождение. Скорее всего, её прекрасная прародительница была подобрана где-то в полях в Пятнадцатом столетии, заняв место у стремени рыцаря, и став родоначальницей побочной ветви рода, уже без шпор. Однако, похоже, в рассматриваемой линии последний факт расценивали, как незначительный. Кого теперь интересует, что щелчок пальцев рыцаря когда-то привлёк губы девушки низкого происхождения к его сапогу. В любом случае девица выросла надменной, высокомерной, заносчивой, рафинированной и наглой. Она презирала мужчин, хотя на неком уровне находила их возбуждающими и беспокоящими. Ей нравилось обманывать их и мучить, пользуясь своим острым умом и красотой. Однако, помимо всего этого, у неё ещё и были сильные побуждения рабыни, на которые Царствующие Жрецы, несомненно, обратили особое внимание. Позже, в Стальном Мире, кюры которого в результате набега забрали нас к себе, я надел на неё свой ошейник.

Я полюбовался свою красавицу, но решил, что не буду будить её.

Её интеллектом, лицом, фигурой невозможно было не восхищаться. Её рабские потребности зашкаливали. Рабские огни были готовы в любой момент вспыхнуть в её животе. На невольничьем рынке, я думаю, она могла бы пойти от двух тарсков и выше. Она становилась беспомощной от первого же прикосновения мужчины. Сказать, что я был рад владеть ею, это ничего не сказать.

Она устала, и я решил воздержаться от её использования.

Пертинакса в хижине ещё не было. Я нисколько не сомневался, что он где-то бродил, пытаясь разобраться во множестве своих мыслей и чувств, большинство из которых, несомненно, были мучительны для него. Я надеялся, что он не забудет забрать из круга веревки свою Джейн, прежнюю Леди Портию Лию Серизию их Башен Солнечных ворот, что около улицы Монет в Аре. Я не думал, что она будет рада его опозданию.

Я уже лежал в полудрёме, кажется, собираясь провалиться в сон, когда, не уверен насколько позже, но до рассвета было ещё далеко, в хижину ввалился Пертинакс, приведя с собой свою Джейн. Она была одета в скромную тунику. Разумеется, её шея была заключена в его ошейник. Порой я задавался вопросом, стоило ли мне покупать её для него.

Я не подал вида, что я не сплю.

Девушка, казалось, пребывала в отвратительном настроении. Впрочем, Пертинакс, учитывая события дня и особенно вечера, была ещё менее добродушен.

— Ну и где вас носило? — сразу же спросила она. — Что вас так задержало? Я провела столько анов в кругу верёвки! Мои руки взмокли держать верёвку под глазами асигару. Кроме того, они смели пялиться на мои ноги и лодыжки! И я их понимаю, они же ничего не могли с собой поделать! Это всё Вы, это Вы их оставили обнажёнными, животное! Сначала мы стояли на коленях, и должны цепляться за верёвку! А позже нам привязали эту верёвку за талию и разрешили расслабиться! Только тогда нам дали кашу и воду! Я оказалась последней освобождённой от верёвки! Самой последней! Даже асигару, и тот ушёл! Почему Вы пришли так поздно? Вы никогда больше не должны заставлять ждать меня в такой ситуации!

— А кто тебе дал разрешение говорить? — вдруг прозвучал в темноте вопрос Пертинакса.

В тоне его голова слышалась тихая угроза, и я очень надеялся, что не только я, но и рабыня заметила её.

— Что? — неуверенно переспросила она.

Он подскочил к ней и схватив её ошейник обеими руками. Рабыня озадаченно и испуганно уставилась на него. Никогда прежде он не вёл себя с ней так.

Пертинакс поднял ошейник вверх, сначала прижав его к подбородку девушки, а затем, грубо потянул его ещё выше. Джейн втянулась перед ним в струнку, её ноги едва касались пола кончиками пальцев. Было ясно, что она была напугана, смущена и, наконец, ей было неудобно и больно. Этим способом рабыне можно напомнить, что она носит ошейник. Рабский ошейник.

— Господин? — с трудом прохрипела она.

Мужчина отпустил ошейник, и Джейн встала на всю стопу, больше не уверенная в себе, напуганная и послушная.

Но Пертинакс не став останавливаться, погрузил левую руку в её волосы, плотно сжал, удерживая голову девушки на месте, и ударил её по щеке сначала ладонью в одну сторону, а затем тыльной стороной кисти в обратную. Её голова дважды мотнулась из стороны в сторону. В глазах застыло выражение непонимания и страха.

Затем мужчина, повернув её спиной к себе, связал ей руки сзади, и снова вернул её к себе лицом.

— Господин? — еле слышно прошептала Джейн, и тут же задохнулась, повёрнутая и согнутая силой его рывка, разорвавшего её тунику пополам.

Пертинакс бросил её перед собой на колени, схватил плеть и сунул к губам рабыни. Та немедленно, в испуге прижалась губами к коже, целуя отчаянно и пылко. Затем мужчина отбросил плеть и, снова схватив девушку за волосы, подтащил её к матрасу и бросил на спину.

Джейн в страхе смотрела на его приготовления.

— Господин! — вскрикнула она через мгновение.

Я довольно улыбнулся, поскольку теперь не сомневался, что Джейн узнала, что у неё есть хозяин.

А потом он начал использовать её в своё удовольствие.

Позже, ближе к утру, она начала содрогаться и умолять.

Я решил, что, пожалуй, не ошибся, купив её для него.

Женщины, вспомнил я, для воина были призом, и его игрушкой.

«Этой смазливой испорченной девчонке давно пора было изучить свой ошейник», — сказал я себе.

Она, конечно, знала, что на ней ошейник, но, похоже, она не до конца понимала, что ошейник Пертинакса был настоящим ошейником. Рабским ошейником.

А потом до меня донеслись её стоны и скуление.

Теперь она знала! Она была прекрасна. Она больше не была испорченной девчонкой. Теперь она была рабыней.

Я, не без усмешки, предположил, что эта ночь не пройдёт для Пертинакса без некоторых последствий. Например, он может обнаружить, что, время от времени, рабыня будет докучать ему со своими потребностями, причём порой тогда, когда ему это будет неудобно. Впрочем, в такие моменты всегда можно оттолкнуть её или отвесить оплеуху.

С ними можно делать всё, что кому захочется, на то они и рабыни.

В любом случае Пертинакс теперь почувствовал, каково это может быть, быть владельцем женщины.

И я не сомневался, что, несмотря на все его слова, несмотря даже на истеричные торжественные утверждения обратного, что хотел Сару и хотел её как ту, кем она была и должна быть, как рабыню.

Уже почти совсем рассвело, когда Сесилия открыла глаза и увидела меня рядом с собой. Я тут же почувствовал на своём теле её губы, мягкие и нежные.

Пертинакс и Джейн спали, причём руки последней всё ещё были связаны.

— Ну хорошо, — шепнул я Сесилии, прижимая её к себе.

 

Глава 23

Праздничный ужин

— Обслужи его, — велел я Сару, указывая на Пертинакса.

Она стояла в нескольких ярдах от меня, среди столов, прижимая к груди кувшин с ка-ла-на.

Она сверкала чистотой, яростно оттёртая от грязи недовольными таким поручением рабынями, которым несколько раз пришлось омачивать её в горячей ванне, трижды натирать маслами, собирая их стригилом и вытирать полотенцами. Фактически, её тело отскоблили, и я был рад отметить, что в своём рвении рабыни не вырвали из её головы короткие светлых волосы, по крайней мере, не все. Они, кстати, всё ещё были влажными.

Одета девушка была в короткую облегающую белую тунику, не скрывавшую её прекрасных ног. Я бы поздравил Трасилика с его вкусом и выбором, да он больше ни разу не появился в лагере. Прежняя мисс Маргарет Вентворт, а ныне Сару, была красивым животным, с изящным лицом и изумительной фигурой. Она восхитительно выглядела бы на цепи в ногах кровати любого господина. На мой взгляд, у неё были все задатки превосходной рабыни. Я полагал, что даже на своём теперешнем уровне, она могла бы удовлетворить чувство прекрасного любого сёгуна, а уж должным образом обученная, могла бы стать подходящим подарком для одного из них. Кроме того, учитывая цвет её кожи, волос и глаз, она в любом случае стала бы необычным подарком, возможно, ещё и весьма ценным. Я рискнул предположить, что такие мужчины как сёгуны не испытывают недостатка в ошейниковых девках, скажем, женщинах, купленных на том или ином рынке, или захваченных в других домах, но я предположил, что бывшая Мисс Вентврот будет редким экземпляром, если не уникальным, среди женского имущества любого из них. Возможно, она могла бы оказаться в некоторой опасности, если бы другие девушки сочли, что она представляет для них угрозу в плане внимания и расположения со стороны их хозяина, однако отношения подобного вида весьма обычны в среде рабынь. Лучшей защитой рабыни против дискриминации и злоупотреблений остальных товарок, конечно, должна стать попытка стать настолько ценимой рабовладельцем, что остальные рабыни боялись нападать на неё, отбирать у неё еду и всё такое. Простого намёка оброненного привилегированной рабыней, может быть достаточно, чтобы её конкурентка оказалась у кольца для наказаний, а это гарантирует её такие впечатления, которые она вряд ли скоро забудет. Фаворитка, кстати, вряд ли будет «первой девкой», той рабыней, которую назначают ответственной за других в доме, тем не менее, она может обладать значительной властью, ведь кандидатки на должность «первой девки», вероятно, постараются заслужить её расположения. Многое тут, конечно, зависит от того, сколько она продержится на месте привилегированной рабыни. Если появится новая рабыня, которая сместит её с этого места у рабского кольца господина, то её жизнь может превратиться в сплошное страдание, особенно если она не нравилась своим сёстрам по неволе, считавшим, что она злоупотребляла своим положением.

Сару покачала головой, жалобно и испуганно.

Я видел, что она не горит желанием приближаться к Пертинаксу, что и не удивительно, учитывая события предыдущего вечера. Девушка слишком хорошо узнала то, как он теперь смотрел на неё. Он приложил все усилия, чтобы заставить её чувствовать себя пристыженной, униженной и никчёмной. И я боялся, что он преуспел в своих усилиях, принимая во внимание скрытые эффекты её земного воспитания, в силу которых она по-прежнему оставалась остро уязвимой для таких нападок. Насколько же это странно, стыдиться того, что ты тот, кем хочешь быть, а не тот, кем тебя хотят видеть, но ты этим быть не хочешь. Но что интересно, всегда находятся люди, которые хотят наложить на других свои ценности, даже если это их бедствия, неуверенность и фобии. Поскольку они сами ограничены, испуганы и недовольны, они стараются сделать так, чтобы и другие разделили их страдания, фанатизм и бедность, с которыми они поздравляют себя, словно в том, чтобы быть узколобым, нетерпимым, угнетённым и глупым есть некий знак чести. У Пертинакса, похоже, было своё собственное понимание того, какой должна быть Сару, чему она должна верить, как она должна чувствовать и так далее. Ему почему-то хотелось, чтобы она не была собой, а соответствовала некому образу, который, в действительности, если разобраться, даже не был его собственным, просто его приучили считать, что таково должно быть его собственное мнение, сформированное вслепую обществом, что фактически являвшимся во многом неудачным, чудовищным, негуманным и несчастным экспериментом. Что интересно, хотя он причинил Сару глубокую моральную травму, но любому было понятно, что на самом деле он боролся больше с собой, чем с рабыней. Просто ножи его ненависти были обращены, как внутрь, так и наружу. Стоит отметить, что это довольно необычно и почти неизвестно для гореан, причинять боль рабыне таким способом, каким Пертинакс ранил Сару. Рабыня редко подвергается жестокости столь тонкой и коварной, жестокости, суть которой заключается в том, чтобы отказать ей в самой себе, постараться наложить на неё неправду и отговорки, наказывая её только за то, что она ничего не может поделать с собой, а фактически за то, что живёт в ней и является самым драгоценным, что больше всего делает её самой собой. Позвольте рабыне быть той, кто она есть, во всей её красоте, сиянии, теплоте, преданности, любви и служении. Зачем требовать от неё, чтобы она раздирала себя на гвоздях лжи? Насколько сравнительно милосердны, быстры и легко переносимы оплеухи или удары хлыста. Насколько ужасна боль от кислоты и яда, просачивающихся и невидимых, разъедающих изнутри, беспощадно вгрызающихся в самое сердце.

Интересно, конечно, хотя я не был уверен насколько знал об этом сам Пертинакс, но его тянуло к этой рабыне, причём именно как к рабыне. И у него, должно быть, было некоторое понимание этого, иначе его враждебность, его жестокость, казалась неспровоцированной и необъяснимой. Это было почти безумие, почти как если бы ларл, у которого перед пастью лежит кусок мяса, его естественной еды, приспособленной к его вкусу тысячами поколений охоты, добычи и поедания, мучая себя, откажется есть желанную пищу, без которой он не только останется голоден, но и со временем не сможет жить.

Я был уверен, что Пертинакс хотел Сару, причём именно так, как гореанский рабовладелец может хотеть женщину, полностью и бескомпромиссно.

Я подозревал, что он, даже на Земле, часто размышлял о том, как она могла бы смотреться у его ног, голая и связанная, полностью в его власти. Несомненно, он, даже на Земле, представлял её себе в ошейнике, в его ошейнике, да он этого и не скрывал.

Какой мужчина может по-настоящему, глубоко, полностью желать женщину, не представляя себе её в его ошейнике?

Кроме того, я помнил, что произошло предыдущей ночью.

Пертинакс попробовал рабыню. А разве мужчина, единожды попробовав рабыню, сможет удовлетвориться чем-то меньшим?

Я перевёл взгляд на Сару.

Как я уже упомянул, она стояла среди столов немного в стороне от меня, в нескольких ярдах. Девушка обеим руками держала кувшин с ка-ла-на.

Я снова указал ей на Пертинакса.

Сару, жалобно, умоляюще, покачала головой, прося о милосердии. Разумеется она его не получила. Я настойчивым жестом указал на того, кому она должна служить.

И она сделала это.

Она опустилась на колени перед маленьким столом Пертинакса и склонив голову, не смея встречаться с ним взглядом спросила:

— Вино, Господин?

— Нет, — буркнул он. — Убирайся!

Она, с облегчением попятилась, стараясь делать это грациозно, а затем отвернулась.

— Вина! — позвал её какой-то мужчина.

— Да, Господин, — отозвалась Сару и поспешила встать на колени перед ним и наполнить его протянутый кубок.

Джейн и Сесилия находились где-то в другом месте, привлечённые к обслуживанию праздничного ужина.

Столы были накрыты под открытым небом, а вся площадь была освещена огнём множества факелов.

За столами собралось порядка четырёх а то и пяти сотен мужчин.

Рабыни, в большинстве своём, были одеты в туники, или в камиски. Одна даже щеголяла в турианском камиске, редком на севере, а две оделись в хитро скроенные та-тиры, предметы одежды, который некоторые называют не иначе как «рабской тряпкой».

Правда в отличие от тех тряпок, которыми некоторые рабыни, например, посудомойки, мусорщицы или им подобные, действительно могут прикрывать наготу, если им это вообще разрешат, не больше чем крошечным лоскутком, каким-нибудь клочком ткани, которым прежде могли вытирать сажу и жир на кухне, та-тира — предмет одежды более хитрый и тщательно связанный или сшитый. Она тщательно продумана и искусно скроена, чтобы достичь двух главных целей. Во-первых, она, казалось бы, должна передать мысль, что девушка, одетая в это, может быть только самой низкой и дешёвой рабыней, недостойной ничего большего, чем короткая унизительная тряпка, хотя на самом деле она может быть очень даже дорогой, высокой рабыней. Во-вторых, та-тира должна хорошо продемонстрировать очарование рабыни, что достигается такими нюансами, как краткость и открытость, неровная кромка, рваные края, разрезы, в которых то и дело, словно не нарочно, мелькает кусочек бедра, прореха там, дырка здесь и так далее. Я отметил, какими глазами смотрели некоторые из мужчин на одетых в та-тиры рабынь, и как те делали вид, что не замечают их оценивающих, жадных взглядов. У меня не было особых сомнений, что обеих девушек ждёт знатное использование где-то ближе к концу праздника, вероятно незадолго перед рассветом.

Было много блюд из мяса табука и тарска. Рабыни сновали между столами, разнося мужчинам парящую пищу на больших подносах. Вино и пага лились рекой, рабыни спешили туда-сюда с кувшинами и бурдюками, наполняя быстро пустеющие кубки. Горячий хлеб лежал на столах на деревянных дощечках.

Я сидел рядом с Лордом Нисидой, и он предложил мне глоток другого алкогольного напитка, который мне когда-то доводилось пробовать на Земле, правда, не столь отменного качества. Напиток, налитый в небольшую пиалу, был тёплым.

— Это — саке, — сообщили мне.

Я кивал. Мне было известно о наличии рисовых полей на Горе, в районе Бази, знаменитого, прежде всего, своим чаем. Однако рис не столь распространён на Горе как зерно са-тарна. И, насколько я знал, пани были родом не из Бази или его окрестностей. Правда, я предположил, что рис, пошедший на производство саке, мог бы быть рисом из Бази, но, честно говоря, особой уверенности в этом у меня не было.

— Неплохо, — похвалил я, заслужив вежливую улыбку Лорда Нисиды.

Он, кстати, ничего не сказал относительно Лициния, но я был уверен, что он отлично знал о том, что там произошло, или могло произойти. Его асигару, конечно, не смогли найти тело в лесу.

Между тем, я сомневался, что Лорд Нисида мог бы отдать приказ, убить меня по окончании празднества, поскольку днём, несколько ранее, он показал мне кое-что удивительное, отведя к некоторым из самых дальних сараев в районе тренировочной площадки.

Похоже, у него всё ещё оставалось дело для меня, или, по крайней мере, было дело, которое можно было бы мне поручить.

Мне трудно было сказать это наверняка.

— Яйца, — наконец, смог выговорить я, — сотни.

Передо мной открылось поразительное зрелище, множество яиц в коробках, тщательно проложенных соломой.

Очевидно, что это были яйца тарнов.

— Их некому высиживать, — заметил я. — Среди наших тарнов одни самцы, и я не вижу здесь инкубаторов.

— Инкубаторов? — спросил Нисида.

— Это такие устройства, для нагрева яиц, для их высиживания без самки, — пояснил я.

— Дотроньтесь до одного из них, — предложил он.

Я подошёл к одной из коробок и приложил руку к яйцу.

— Тёплое, — констатировал я.

— Это — вопрос жидкостей, — пояснил мужчина. — Существует две, одна, чтобы сохранять яйцо жизнеспособным, а другая, чтобы позже инициировать процесс развития.

— Теперь понятно, — кивнул я.

Вопрос, насколько я понял, был в эффекте химической инкубации. Я предположил, что мы были обязаны открытием этого процесса Строителям или Врачам. Скорее всё же Строителям, некоторые из которых интересовались индустриальной и сельскохозяйственной химией. Возможно, их наняли для исследований в этой области. Врачи, как мне казалось, расценили бы такое изыскания ниже достоинства их касты.

Банкет был в самом разгаре.

Мне на глаза попалась Сесилия, разносившая пагу в четырёх столах от меня. Сосуд с напитком она носила на ремне, переброшенном через плечо.

Джейн таскала большой деревянный поднос с печёными сулами. Ей уже не раз приходилось бегать на кухню, чтобы забрать свежую порцию сулов, запечённых в пепле нескольких «длинных костров». Когда речь идёт о приготовлении большого количества еды, особенно на открытом воздухе или в больших залах, как например, в Торвальдслэнде, костры, или очаги почти всегда устраиваются узкими и длинными, так как это увеличивает количество пищи, которая может готовиться одновременно и предоставляет лёгкий доступ к стряпне с обеих сторон огня. Кроме того, можно отметить, что такой очаг в силу своей длины, распределяет тепло по более широкому пространству, что может быть полезно, если надо прогреть большое помещение, вроде зала.

Я посматривал за Сару, находившуюся в нескольких столах от меня.

Пертинакс, похоже, сделал всё от него зависящее, чтобы она чувствовала себя пристыженной, низкой и никчёмной. И, кажется, он преуспел в этом вопросе.

Последнее, что типичная рабыня чувствует в своей неволе, это стыд. Как правило, спустя некоторое время девушка обнаруживает, что в неволе она более свободна, чем когда-либо в бытность свою свободной женщиной, свободнее не только в движениях, в легкости и открытости её одеяния, но свободнее эмоционально и сексуально. Она понимает, что принадлежит, но в ошейнике чувствует себя освобождённой. Она должна повиноваться без промедлений и сомнений, но она наслаждается, делая это. Она взволнована и удовлетворена тем, что принадлежит. Она знает, что в некотором смысле превосходит всех остальных женщин. Она была признана достойной ошейника. Ошейник, сам по себе, является знаком её желанности и красоты. Её желанность и красота таковы, что мужчины не будут удовлетворены ничем иным, кроме как полным обладанием ею. Таким образом, вместо того, чтобы стыдиться своей неволи, типичная рабыня находит в этом источник уверенности и гордости. Также, рабыня находит себя довольной её женственностью, реагируя эмоционально и сексуально на доминирующего мужчину, у которого будет вся она, всё, что она может дать и даже больше. И какая женщина не захочет, не имея никакого выбора, отдаться такому мужчине во всём? Кто хотел иметь отношения с меньшим мужчиной? Все женщины мечтают о господине. Некоторые его находят. Также, можно было бы отметить, что рабыни на Горе — привычная и важная часть гореанского общества. Их идентичность и место ясно определены и установлены. И кто кроме ревнивых, завистливых свободных женщин не наслаждается лицезрением прекрасных рабынь? А разве Вы не хотели бы купить одну из них? Таким образом, существует два мощных фактора, гарантирующих сохранение института женской неволи на Горе, во-первых, безоговорочное принятие и одобрении обществом, довольным своими рабынями и возможностью их иметь, и, во-вторых, его эффекты на самих рабынь. В неволе женщина находит своё удовольствие, при этом общество не только не имеет никакого интереса к отрицанию этого удовольствия, но и поддерживает и одобряет его. Неудивительно, что очень многие рабыни обожают свои ошейники. Они, наконец-то, те, кем они хотят быть, и то, что они хотят этим быть, не только принято, но одобрено. Действительно, общество не только одобряет их неволю, но и пустит все свои ресурсы и силы на то, чтобы гарантировать, что их неволя, желают они того или нет, останется несгибаемой и неизбежной, что ошейники, если можно так выразиться, останутся надежно запертыми на их прекрасных шеях. Во всех этих вопросах рабыням не оставлено выбора, и они об этом знают. Цепи реальны, и, рады они тому или нет, она находится на них.

Но, конечно, это отдельный вопрос, является ли рабыня низшей, никчёмной или что-то в этом роде. Очевидно, что в некотором смысле рабыня — низшее существо. В конце концов, она — рабыня.

Бездонная пропасть отделяет её от свободной женщины.

С другой стороны, как мы уже знаем, рабыня далека от ощущения себя низшей, и, как женщина, вероятно, будет чувствовать намного выше своей свободной сестры. Например, сказать свободной женщине, что она «рабски красивая», это сделать ей комплимент. Это означает, что она достаточно красива, чтобы быть рабыней, достаточно красива, чтобы представлять интерес для мужчин, достаточно красива, чтобы быть публично выставленной на показ и проданной, достаточно красива, чтобы быть в ошейнике. К тому же, если не брать в расчёт экономические или социальные преимущества, то мужчина всегда предпочтёт рабыню. Кому нужна свободная женщина, если можно иметь у своих ног голую, уязвимую, беззащитную, покладистую рабыню? Немногие свободные женщины, если таковые вообще имеются, знают, как надо ползти с плетью в зубах, целовать рабские наручники, извиваться под рабским кольцом, целоваться, и так далее.

Точно так же, хотя рабынь часто унижают, называя никчёмными, ничего не стоящими и тому подобными эпитетами, причём даже высоких рабынь, за которых могли бы отвалить кучу золота, очевидно, что рабыни таковыми не являются, и не просто потому, что у них, как у любого другого товара есть денежная стоимость, не просто потому, что они красивы, как может быть красиво прекрасное животное, и не просто из-за рабских работ, которые они могут исполнять, вроде готовки, шитья, уборки, стирки и так далее, но из-за многочисленных и глубоких радостей, которыми сопровождается обладание ими, радостей, о которых рабовладельцы отлично осведомлены. Если бы рабыни действительно были никчёмными, то их не кормили бы, не защищали, не учили, не хранили, не оберегали, не лелеяли, не ценили. И рабыни с благодарностью отвечают на то внимание и заботу, которыми их окружают, как животные, которыми они являются. Кто не желал бы такое прекрасное животное видеть у своего рабского кольца?

Нет, они не являются никчёмными или ничего не стоящими.

Признаться, мне было жаль, что Пертинакс отнёсся к Сару с такой жестокостью. Неудивительно, что она старалась избегать его.

Безусловно, от меня не укрылось, что в его присутствии она не могла не отреагировать и не потечь. У меня не было никаких сомнений, что, даже зная о его ненависти к ней, она жаждет встать перед ним на колени и склонить голову в рабском подчинении.

Она больше не была свободной женщиной.

Почему он не мог теперь принять её такой, какой она была, рабыней?

Я окинул её оценивающим взглядом. Она была женщиной. Она была доставлена на Гор. Она начала изучать Гор. Она была прекрасна, служа мужчинам в ошейнике и тунике.

В общем, я не сомневался, что она хотела принадлежать Пертинаксу, но не могла принадлежать ему. Она принадлежала другому. Не сомневался я и в том, что она жаждала почувствовать руки Пертинакса на своём рабском теле, причём не робкие, вялые руки типичного земного мужчины, но властные и собственнические руки рабовладельца на теле его рабыни. Однако она была не его.

Блюда следовали за блюдами.

Мужчины становились всё более пьяными и буйными. Но за одним столом я заметил тех, кто, казалось, был трезв как стёклышко. Их было пятеро. Они сидели за столом, ели, хотя и умеренно, но отмахивались от рабынь, которые предлагали им вино или пагу. У меня сразу закралось подозрение, что должна быть некая причина, объясняющая такую аномалию.

Разве не бросится вам в глаза лесной слин с более тёмным мехом, затесавшийся в стаю полярных собратьев, разве не привлечёт внимания запах ларла, пусть еле заметный, подобный ночному шёпоту, среди запахов загона с веррами?

Возможно, я обратил бы на это внимание Лорда Нисиды, но тот уже ушёл из-за стола, подозреваю, потому, что счёл хриплый гомон этого вечера не слишком приятным для его рафинированного вкуса. Типичный гореанин, особенно из тех, о ком представители высших каст думают как о низших кастах, склонен быть прямым, открытым, свободным, несдержанным, мужественным, буйным и эмоциональным. Он скор на обиду и моментально бросается в драку, но отходчив и быстро прощает и забывает обиду.

Говорят, что в королевстве слепых, одноглазый — король. Точно так же можно было бы сказать, что в королевстве пьяных и одурманенных, король тот, кто остался трезвым, быстрым и целеустремлённым.

Жестом руки я отослал от себя рабыню, приблизившуюся мне с пагой.

Судя по лунам, шёл двадцатый ан.

Мимо с весёлым смехом пробежала рабыня, проскочила между факелами и исчезла в темноте ночи, преследуемая по пятам двумя не слишком устойчиво державшимися на ногах мужланами. Её та-тира осталась лежать где-то среди столов.

Другая рабыня извивалась, задыхалась и дёргалась прямо между столами.

Повернувшись к Пертинаксу, я посоветовал:

— Возможно, самое время приказать твоей Джейн, поспешить к хижине.

Он поставил кубок, окинул площадь быстрым взглядом и понимающе кивнул.

Его Джейн, знаете ли, была личной рабыней, принадлежащей одному владельцу, то есть, она не была лагерной рабыней, предназначенной быть общедоступной, по крайней мере, при определенных условиях и в определенное время. Мужчины обычно с почтением относятся к праву собственности друг друга, считая это как минимум вежливостью, если ничем иным, но иногда, когда выпито достаточно, их распалённая страсть может поощрить их, если можно так выразиться, послать свои принципы посидеть в чулане и подождать до завтра. В любом случае они могут не остановиться, чтобы навести справки, прочитать ошейник и так далее. К тому же, они могут быть уже не в том состоянии, чтобы прочитать ошейник. Разумеется, я не хотел, чтобы Пертинакс вступал в спор из-за неё, или чувствовал, что он должен вытащить её из рук другого, что по сути могло бы быть похоже на попытку отобрать мясо у питающегося слина.

Пертинакс поднялся на не слишком твёрдые ноги и двинулся к своей Джейн, которая немедленно передала свой поднос с сулами другой девушке, и поспешно опустилась перед ним на колени и склонила голову, мягко прижавшись лбом к его сандалиям. Я был рад отметить ту живость и уважение, с которыми это было проделано. Похоже, что теперь до неё дошло, чей ошейник окружал её шею. Предыдущая ночь оказалась очень информативной в этом плане. Обычно этот урок девушка получает в первую же ночь после её покупки, возможно даже в течение первой пары анов после этого. Я заметил, что она немного попятилась и нежно поцеловала его ноги. А потом, внезапно, поцеловала их ещё раз, более пылко. Я улыбнулся. Рабыня была возбуждена. От меня не укрылось, что она дрожала от охватившего её желания. Как далеко она была теперь от Серизиев и улицы Монет. Целый мир лежит между чистым бедром и тем, которое отмечено раскалённым железом, между невинной шеей и той шеей, вокруг которой сомкнулся ошейник.

Пертинакс что-то сказал своей рабыне, и та вскочила на ноги, скромно потупив голову. Он жестом указал, что она должна идти впереди него. Похоже, он решил, что стоит проводить Джейн до хижины. Девушка, в конце концов, была небезынтересна, как рабыня.

Я украдкой мазнул взглядом по тем пяти парням, которые, незаметно для большинства, сидели за столом, воздерживаясь от выпивки.

Один из них встал и осмотрелся.

Мне вдруг вспомнилось, что есть каста, представители которой придерживались трезвости, часто отказывая себе в большей части того, что другие почитали значимым в жизни. Я имею в виду Ассасинов, членов тёмной касты, касты Убийц. Они жили своей аскетичной, тёмной жизнью. Немногие из них держали рабынь. Некоторые использовали женщину, быстро, безжалостно, бесчувственно, оставляя её, раздавленную и сломленную, дрожать и рыдать у их ног, прежде чем, перед выходом на охоту, наточить выбранный клинок, один из шести, прежде чем нарисовать на лбу кинжал, увидев который толпы раздавались в стороны, гудящие таверны в миг замолкали, дети разбегались, люди запирали двери своих домов. Для кого нарисован кинжал? Редко мужчины из тёмной касты употребляли ка-ла-на или пагу. Глаз должен быть острым, чувства настороженными, рука верной. Охота должна быть холодной, бесстрастной, рациональной, планомерной и неустанной. Редко они позволяли себе расслабиться, используя тела рабынь. Они предпочитали оставаться погружёнными в себя. Каждый, казалось, жил в пещере своих собственных намерений, или в клетке, в клетке установленной в огромном, тёмном, обнесённой стеной замке, из ворот которого он мог бы появиться, как предрассветный туман, полуденная загадка, темнота во тьме ночи. Мне казалось, что они уже не совсем люди, больше чем люди, или, возможно, лучше сказать другие люди. Порой я задавался вопросом, были ли у них чувства. Может, они были животными? Но даже у животных есть чувства. Даже у ядовитого оста есть чувства. Про них говорят, что они не более уязвимы к состраданию, чем отточенный нож. Понятно, что не было и не могло быть места для таких чувств во мраке и одиночестве их охоты. Быть может, с большим успехом можно было бы просить о милосердии камень. Был ли свет в их тёмном, тесном мире? Не жили они одной лишь ненавистью? А может они без своей ненависти, были как зима без мороза? Знали ли они, что в мире существуют удовольствия? Трудно сказать. Они жили для убийства. Возможно, они видели удовольствие в этом. Я не знал. Они были Ассасинами, тёмной кастой убийц. Мне вспомнился тот из них, с которым я встретился на вершине Центральной Башни Ара, Па-Кур, глава Ассасинов. Как давно это было. Он спрыгнул с башни, и его тело, казалось, затерялось в толпе внизу. В любом случае, его так и не нашли. Несомненно, оно было разорвано толпой в клочья. Его больше нет. Без него Гор стал безопаснее. Люди боялись даже его тени.

Теперь встал второй из странных мужчин.

Они не носили чёрной одежды Ассасинов. На их лбах не были нарисованы кинжалы. Они же были не в шлемах. Чёрный кинжал на лбу привлёк бы внимание даже пьяных мужчин, заставил бы присмотреться к ним и схватится за оружие, пусть и неуклюже.

Несомненно, мои опасения были необоснованны. Возможно, они были назначены на дежурство в третью смену. Скорее всего, так и было.

Обычно, рабыня следует за своим хозяином, обычно, если он правша, позади и слева. Таким образом, её присутствие ненавязчиво, и вряд ли она отвлечёт или обременит его. Кроме того, он обычно оказывается между рабыней и другими мужчинами, представляющими потенциальную опасность, так что, что она, безоружная и полуголая, может быть заслонена. Это также позволяет защитить её от свободных женщин. Кроме того, это место, конечно, указывает на подчинённое положение, следовательно подходит рабыне и домашнему животному. Например, слин, вероятно, тоже будет следовать за хозяином и тоже держаться слева. Свободная женщина, в свою очередь, или идёт рядом с мужчиной, или, в некоторых городах, чуть впереди, как символ её статуса. Эта практика также отличает её от рабыни, различие, которое имеет огромное значение в гореанском обществе. Свободная женщина — человек, а рабыня — животное.

Однако Пертинакс приказал своей Джейн идти впереди. Думаю, что она хорошо поняла почему. Мужчины порой идут позади своих, одетых в короткие туники рабынь, ради удовольствия наблюдать за ними. Иногда руки рабыни при этом связаны спереди и притянуты к животу верёвочной петлёй. Когда рабыня идёт перед господином, она, разумеется, прекрасно знает о том эффекте, который она может оказать на него, и при этом она лишена возможности прочитать выражение его лица, узнать о его приближении или о том, что он собирается сделать в следующий момент. Это может заставить её чувствовать неловкость.

— Не оглядывайся назад, — велел Пертинакс.

— Да, Господин, — отозвалась Джейн.

Теперь я не сомневался, что если бы она не послушалась, то Пертинакс немедленно воспользовался бы стрекалом или хлыстом.

Если рабыня выказывает неповиновение, то в последствиях любого такого неповиновения ей стоит винить, прежде всего, саму себя. В результате рабыня редко не повинуется, соответственно, редко встречается с плетью, хлыстом или с другим подобным атрибутом.

Теперь все пятеро были на ногах. Они не пили.

— Подожди, — сказал я Пертинаксу.

Затем я поймал взгляд Сесилии и подозвал её к себе. Девушка передала свой бурдюк другой рабыне, и поспешила ко мне. Оказавшись рядом, она встала на колени, опустила голову, поцеловала мои ноги, а затем выпрямилась и посмотрела на меня, ожидая того, что потребуется от неё.

Все пятеро, один за другим, пробирались между пирующими на выход из охваченного всеобщим весельем пространства. Один из них ненадолго задержался у линии факелов и оглянулся назад. На миг наши глаза встретились, а затем он, вслед за своими товарищами исчез в темноте.

— Господин? — позвала меня Сесилия.

— Пертинакс возвращается в хижину, — сказал я ей. — Сопровождай его.

— Уверена, Господин тоже возвращается? — озадаченно спросила она.

— Нет, — ответил я.

— Что-то случилось? — осведомился Пертинакс.

— Я боюсь, — внезапно призналась Сесилия.

Я слегка потянул меч из ножен, проверяя лёгкость хода.

Пани по большей части оставили свои длинные мечи на стойках около края праздничной площадки, но ни один, из тех у кого они были, не сдал свой дополнительный меч. Этот клинок должен оставаться под рукой. Подобная практика, как я узнал, распространена среди пани. Они часто, входя внутрь зданий, оставляют длинный меч в холе или вестибюле, но малый всегда держат под рукой, и даже отходя ко сну, кладут рядом с циновкой. Впрочем, когда они чувствуют, что опасность неизбежна, оба клинка, скорее всего, будут за поясом у воина.

Я заметил, что Сару отиралась поблизости. Она отлично знала, что Пертинакс поставил Джейн перед собой. Вероятно, ей было жаль, что это не она была той, кому предстояло идти впереди него в положении показа рабыни.

На её щеках блестели влажные дорожки.

— Ка-ла-на! — позвал мужчина, и Сару повернулась и поспешила к нему, чтобы встав перед ним на колени, наполнить его кубок.

— Давай я пойду с тобой, — предложил Пертинакс.

— Нет, — отрезал я, — отведи рабынь в хижину. Я собираюсь присоединиться к вам чуть позже.

— Что-то не так, — заметил он.

— Сейчас ещё рано для третьей смены, не так ли? — уточнил я.

— Рано, — подтвердил Пертинакс.

— Пойдёмте с нами, Господин! — попросила Сесилия.

— Иди, — сказал я Пертинаксу, а потом, раздражённо, опасаясь, что у меня осталось мало времени, ткнул пальцем в Сесилию и добавил: — Возьми эту рабыню с собой и прикуй её цепью к одному из колец в хижине, за руки и за ноги.

— Господин! — попыталась протестовать брюнетка.

— Ты хочешь, чтобы по возвращении в хижину, я приказал тебе лечь на живот просить о наказании? — поинтересовался я.

— Нет, Господин! — моментально ответила она.

— Иди! — велел я Пертинаксу.

— Двигайся! — бросил Пертинакс своей Джейн, и та торопливо засеменила среди столов в сторону нашей хижины.

Пертинакс следовал за нею, а Сесилия, бросив назад один испуганный взгляд, поспешила за ними. Их уход не привлёк особого внимания.

Я тоже покинул пирующих, торопясь по своим делам.

Пятеро мужчин, которые оставили освещённый факелами круг и растворились в темноте, двигались слишком целеустремленно. Я встретился взглядом с одним из них, и он понял, что был замечен. Это точно. Очень вероятно, что они ждут меня в темноте, скорее всего заняв позицию между мной и центром лагеря. Если так, то их ожидание будет стоить времени им, и выиграет время для меня. Выйдя за линию факелов, кружным путём, со всей возможной поспешностью, я направился туда, что как мне казалось, было их местом назначения, которого я должен был достичь раньше их.

При этом я думал о Лицинии и его попытке покушения на жизнь Лорда Нисиды. Мне казалось маловероятным, что враг, кем бы он ни был, мог бы сделать ставку на одну единственную стрелу, пущенную со спины тарна. Это всё равно, что поставить результат крупного и смелого предприятия в зависимость от одного броска костей.

 

Глава 24

В палатке Лорда Нисиды

Двое асигару скрестили свои глефы, перекрывая мне проход.

Ещё один воин пани, обнажил свой длинный меч, держа его обеими руками.

Временным жилищем Лорда Нисиды стала двойная палатка, разбитая недалеко от пепла его сгоревшего павильона.

Ещё четыре асигару появились, словно из ниоткуда.

— Я должен поговорить с Лордом Нисидой! — сообщил я. — Он в порядке? Он внутри? Есть опасность. Я пришёл, чтобы предупредить его.

— Сдайте оружие, — потребовал воин с длинным мечом, и я скинул перевязь ножен с плеча, позволяя им упасть на землю.

Я не знал, будет ли Лорд Нисида, учитывая его хитрость и военный опыт, находиться внутри палатки даймё или нет, но это было очевидное место, куда я мог принести мои подозрения.

— Мне необходимо поговорить с Лордом Нисидой! — объяснил я.

— Он отдыхает, — сообщил мужчина с длинным мечом, которого я принял за капитана телохранителей.

— Холст палатки может быть разрезан, — заметил я. — Позовите его! Потревожьте его! Жив ли он вообще?

Руки обоих асигару, преграждавших мне путь, напряглись на древках их глеф.

— Сообщите ему, что он в опасности!

— С того момента, как мы задержали вас, ему больше не грозит опасность, — заявил офицер.

— Меня? — опешил я.

— Вы пришли сюда незваным, в темноте, поспешно, с оружием, — перечислил он.

— Покушение на его жизни, боюсь, теперь неизбежно, — вздохнул я.

— Уже нет, — сказал офицер. — Связать его.

Я почувствовал верёвочную петлю, затянувшуюся на моём теле и прижавшую мои руки к бокам.

— Я пришёл, чтобы предупредить вас! — простонал я. — Я здесь не ради каких-либо тёмных дел!

Тем не менее, меня связали.

— Освободите меня! — потребовал я. — Говорю вам, Лорд Нисида в опасности!

— Теперь нет, — усмехнулся офицер.

— Это Вы, Тэрл Кэбот, тарнсмэн? — донёсся спокойный голос из двойной палатки.

— Да, это я! — обрадовался я. — Лорд Нисида! Он в безопасности!

— Теперь да, — с удовлетворением заявил офицер.

— Да, теперь! — согласился я. — Но, возможно, не через мгновение! Будьте бдительны!

— Пожалуйста, входите, — позвал Лорд Нисида.

Меня втолкнули внутрь первой стены палатки. Оказалось, что здесь, между двумя стенами, находилось ещё несколько асигару, гораздо больше чем было снаружи.

Затем меня втолкнули через внутренний вход, и я оказался внутри большой, внутренней палатки, освещённой масляными лампами.

Лорда Нисиду я увидел сидящим со скрещенными ногами позади маленького столика, с пиалой в руке. По обе стороны стола, несколько позади, скромно стояли на коленях две контрактных женщины Хана и Сумомо, одетые в кимоно. К своему изумлению я увидел, что в палатке присутствовали ещё пять человек, не пани. Они сидели перед ним со скрещенными ногами. Это были те самые мужчины, на которых пало моё подозрение, и кого я надеялся опередить в пути к палатке даймё.

— Хочу представить, — объявил Лорд Нисида, — пятерых моих помощников, которые, хотя и варвары, как и Вы сам, являются верными сотрудниками и доверенными слугами. Квинт, Теларион, Фабий, Ликорг и Тиртай.

Я кивнул.

— Вы им, конечно, известны, — добавил Лорд Нисида.

— А я как раз пришёл, чтобы предупредить вас, — вздохнул я. — Признаться, я заподозрил их в не самых лучших намерениях. Я заметил их на ужине, и испугался попытки покушения на вашу жизнь.

— Дело в том, что это было сделано преднамеренно, Вы и должны были заподозрить их, — улыбнулся Лорд Нисида.

— Теперь понимаю, — проворчал я.

— Вы превосходно прошли нашу маленькую проверку, — сказал Лорд Нисида. — В вас есть осторожность и настороженность, присущие воину, впрочем, я в этом не сомневался. Кроме того, по той или иной причине, из-за чести, выгоды, поиска приключений или желания досмотреть вещи до конца, Вы доказали или, кажется, доказали, вашу готовность и намерение защищать мою жизнь. Мне это лестно.

— Кажется, доказал? — переспросил я.

— Да, — кивнул он. — Поскольку Вы прибыли довольно поздно. Квинт и его товарищи прибыли задолго до вас. Возможно, в ваши намерения входило прибыть немного позднее, уже после того, как дело было бы сделано.

— Я решил, что они раскусили мои подозрения, — пожал я плечами в веревках, — и будут поджидать меня, чтобы заставить замолчать, подловив на преследовании, а затем вернутся к своей задаче. Я побежал кружным путём, чтобы прибыть сюда первым, предполагая, что они ждут меня на прямой дороге.

— Кроме того, — добавил Лорд Нисида, — было бы немного безрассудно, пытаться опередить их на прямом пути к палатке, не так ли?

— Полагаю, что так, — согласился я.

— А вот ваш Пертинакс, вероятно, побежал бы сюда напрямую и умер бы, — предположил Лорд Нисида.

— Понятия не имею, — буркнул я. — Но вполне возможно.

— Квинт? — позвал Лорд Нисида.

— Я удостоверился перед уходом, — откликнулся тот, — почти глаза в глаза, что Кэбот знал о том, что его подозрения для нас не секрет.

— Хорошо, — кивнул Лорд Нисида. — Это должно было гарантировать, что он не помчится напрямую к палатке, нарвавшись по пути, на пять клинков сразу, и будет остановлен, если не убит.

— Это также могло бы сохранить жизнь одному или двоим из нас, -

заметил Квинт.

— Верно, — признал Лорд Нисида. — Тэрл Кэбот, тарнсмэн, это ведь не было неразумно с их стороны, дать понять, что ваши подозрения обнаружены?

— Несомненно, — подтвердил я.

Наш обмен взглядами был почти нечаянным, но теперь а понимал, что так и было задумано тем, кого называли Квинтом. Впрочем, довольно трудно посмотреть на кого-то, кто смотрит на тебя, и не быть замеченным. Возможно, человек более тонкий, смог справиться с такой задачей.

Я всё ещё чувствовал опьянение от выпитой паги. А ещё я чувствовал себя одураченным.

— Всё же, — сказал Лорд Нисида, — учитывая все обстоятельства, я думаю, что мы можем считать, что мы проверили вашу настороженность, ум и ваше доброжелательное отношение ко мне лично, независимо от того, что могло бы быть побудительным мотивом этого. Я принимаю вашу верность, по крайней мере, с этого момента.

— Думаю, что ваш капитан телохранителей, — заметил я, немного шевеля руками в верёвках, — решил, что это я намерен попытаться лишить вас жизни, возможно под видом того, что хочу предупредить вас об опасности.

— Он должен был быть предупреждён об осторожности, — улыбнулся Лорд Нисида.

— Несомненно, — кивнул я.

— За всё время Вы могли напасть на меня много раз, если бы пожелали, — признал Лорд Нисида. — Безусловно, Вы были бы при этом быстро убиты, конечно, предполагая, что ваша попытка закончилась бы удачно. И конечно, это выглядело странно, для человека вашего ума, открыто прибежать к хорошо защищённой палатке по среди ночи с целью убийства.

— Я тоже так думаю, — согласился я.

— Благородные друзья, — обратился Лорд Нисида к пятёрке мужчин, делившим с нами палатку, — вы всё сделали превосходно. Я доволен. Теперь вы можете удалиться. Спокойной ночи.

На этом Квинт, Теларион, Фабий, Ликорг и Тиртай раскланялись и покинули палатку.

— Ито! — позвал Лорд Нисида, и на пороге появился капитан телохранителей, в сопровождении двоих асигару, один из которых держал мои ножны.

Думаю, что капитан всё ещё относился ко мне с подозрением. Однако, я был немедленно освобождён от верёвочных петель, надежно державших меня, и даже получил назад своё оружие, без которого порой чувствовал себя неловко. Капитан и оба асигару, повинуясь жесту Лорда Нисиды, скрылись за пологом. Следующим жестом он выпроводил из палатки обеих контрактных женщин, которые тут же встали и быстро просеменили на выход.

— А вас, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, я попрошу немного задержаться, — объявил Лорд Нисида.

Я сел, скрестив ноги, напротив него по другую сторону маленького столика, и проводил взглядом небольшой кувшинчик, из которого он налил саке сначала в свою, а затем и в мою крохотную пиалу.

— Вам ведь понравилось это? — улыбнулся он.

— Да, — не стал отрицать я.

— Что Вы думаете обо мне? — поинтересовался Лорд Нисида.

— Думаю, что Вы замечательный человек, — сказал я, — одаренный лидер, очень умный, тонкий, мудрый и хитрый.

— Вы доверяете мне? — осведомился он.

— Нет, — честно ответил я.

— Это хорошо, — кивнул он, а затем поднял фарфоровую пиалу к губам и, посмотрев на меня поверх белого края, спросил: — Вы догадываетесь, зачем я пригласил вас в свою палатку этим вечером?

— Меня не приглашали, — заметил я. — Я подумал, что Вы в опасности, и поспешил сюда, надеясь предупредить вас, возможно, спасти вашу жизнь.

— Нет, — покачал он головой. — Вы были именно приглашены.

— Лорд Нисида — тонкий политик, — польстил я ему.

Он пригубил саке и поставил пиалу на лакированный столик между нами.

— Это не было проверкой на сообразительность, или верность, или что-то в этом роде, — вдруг заявил даймё. — В том, что касается таких вопросов, я в вас не сомневаюсь, по крайней мере, не больше, чем в любом другом.

— Я польщён, — кивнул я.

— Эти пять человек, с которыми Вы познакомились, — продолжил он, — должны были быть уверены, что это был такой тест.

— Вы их использовали, — заключил я.

— Получив им такое задание, я убедил их в моём доверии.

— Теперь, — заметил я, — они могут расслабиться и потерять осторожность.

— Именно на это я и рассчитывал, — улыбнулся Лорд Нисида.

— И именно поэтому меня заманили сюда? — уточнил я. — Чтобы они могли чувствовать себя в безопасности, будучи убеждены в вашем доверии?

Даймё улыбнулся.

— Почему это так важно? — осведомился я.

— Вы знаете их? — спросил он.

— Нет, — покачал я головой.

— Вы должны были видеть их в лагере, — сказал Лорд Нисида.

— Возможно, — пожал я плечами. — Они не из кавалерии.

— Что Вы можете о них сказать? — поинтересовался он.

— Квинт и Фабий, — ответил я, — возможно из Ара или Венны, Теларион, скорее всего, тоже из Ара, Ликорг и Тиртай, могут быть с островных убаратов.

— Но, возможно, это не настоящие их имена, — предположил Лорд Нисида.

Я понимающе кивнул. Многие гореане, особенно ограниченные знанием первого круга, часто используют «публичное имя» вместо настоящего, опасаясь, что знание их истинного имени может быть каким-то образом быть использовано против них, например, чтобы наслать порчу. Кроме того, можно отметить, что данные имена очень распространены на Горе. Я знал многих, носивших такие имена, особенно Квинт и Фабий. Это самые что ни на есть обычные гореанские имена, особенно часто встречающиеся в Аре. И вообще, человек может придумать себе любое имя, чтобы достичь какой-либо цели.

— Я хотел, чтобы Вы познакомились с ними, — сообщил он.

— С какой целью? — уточнил я.

— По крайней мере, один из них — шпион, — объяснил Лорд Нисида.

— Кто именно? — спросил я.

— Если бы я знал, — развёл он руками. — Как по-вашему, что я должен сделать?

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

— Конечно, я мог просто убить их всех, — предположил даймё.

— Некоторые на вашем месте так бы и поступили, — заметил я.

— А Вы?

— Не думаю, — ответил я. — Вероятно, отказался бы от их услуг, или отослал бы их под тем или иным предлогом.

— А разве это не вызвало бы у их подозрений? — спросил он.

— Возможно, нет, если бы это было сделано достаточно тонко, — предположил я, — возможно, объединив их с другими, но это, несомненно, может заставить шпиона или шпионов действовать быстрее.

— Или, если это подосланный убийца, то ударить?

— Да, — кивнул я.

— Я предпочитаю работать иначе, — улыбнулся Лорд Нисида, — с терпением. Вычисленный шпион может быть полезен. Шпиона, которого считают нераскрытым, никто не будет заменять. Кроме того, этого шпиона можно использовать для передачи врагу дезинформации, лжи, обмана, фальшивых планов и так далее.

— Лорд Нисида действительно хитёр, — улыбнулся я.

— Но кое-что меня особенно беспокоит, — признался он.

— И что же? — полюбопытствовал я.

— Один из них, — сообщил даймё, — член тёмной касты.

— Ассасин, — сказал я.

— Боюсь, что да, — кивнул Лорд Нисида.

— Тогда, отошлите их всех, — посоветовал я, — и чем скорее, тем лучше.

— Не думаю, что мне стоит так поступать, — сказал он.

— А я не думаю, что стоит ужинать с остом, — проворчал я.

— Многие делают это, и даже подозревают, — пожал плечами Лорд Нисида. — У меня есть преимущество, поскольку я знаю, что на одном из пяти мест передо мной, за моим собственным столом, под одной из пяти пиал свился крошечный ядовитый ост.

— Остерегайтесь, чтобы не поднять эту пиалу, — предупредил я.

— Кому-то придётся поднять пиалу, — сказал он. — К тому же ост будет знать, что о его присутствии подозревают.

— Не нравится мне эта игра, — покачал я головой.

— Ост слушает, он насторожен и терпелив, — улыбнулся Лорд Нисида. — Но он не ударить, пока всё не будет готово.

— Это может быть готово уже сейчас, — заметил я.

— Я так не думаю, — усмехнулся даймё. — Помните, их пятеро. Вам, вероятно, придется убить одного из них, или даже больше.

— Я понял, — кивнул я.

— Вам когда-нибудь приходилась скрещивать мечи с Ассасином?

— Однажды, — ответил я, — давно.

— И Вы выжили, — улыбнулся Лорд Нисида. — Вы должны быть очень искусны.

— Они такие же люди, как и все остальные, — пожал я плечами.

— Они не такие как остальные, — добавил мой собеседник.

— Верно, — согласился я. — Не такие.

— Допейте саке, — предложил он.

Я разом опрокинул пиалу, чем вызвал лёгкую дрожь удивления, отвращения или, возможно, лучше сказать, разочарования, на тонком лице даймё, поскольку саке так не пьют. Возможно, кал-да или пагу, но не саке.

— Вы — рафинированный, цивилизованный, тонкий человек, — польстил я ему. — Возможно, Вы не понимаете того риска, которым украшаете окрестности своего дома.

— Как и Вы вашего, — невозмутимо ответил Лорд Нисида. — Саке следует пить мелкими глотками.

— Я не знаю, зачем я был доставлен в эти леса, — сказал я, — как и того, кому потребовалось моё присутствие здесь. Но я сформировал вашу кавалерию, способную послужить любой цели, которая может потребоваться от такого соединения. Теперь ей может командовать кто угодно, Торгус, Лисандр, Таджима, Ичиро. Насколько я понимаю, моя работа здесь закончена.

— Вы выковали меч, — улыбнулся Лорда Нисида. — Неужели вам теперь не любопытна его цель?

— Было бы странно, если бы не было, — усмехнулся я.

— Уверяю вас, цель имеется, — сказал даймё.

— Не здесь?

— Нет, не здесь.

— Далеко?

— Очень далеко.

— Мне было бы любопытно посмотреть на далёкий берег, — признал я.

— Я так и думал, — кивнул он.

— Кроме того, — усмехнулся я, вспомнив вешки и ларлов, — мне кажется, что немногие хотели бы уйти с вашей службы.

— Это был бы неблагоразумный выбор, — развёл руками Лорд Нисида.

А буквально кожей чувствовал, что в тени всего этого могут скрываться кюры. Впрочем, с тем же успехом это могли бы быть и Царствующие Жрецы.

— Но я не служу животным, — предупредил я.

— А Царствующим Жрецам? — поинтересовался он.

— И Царствующим Жрецам тоже.

— Мы все служим животным. Кто мы все по-вашему?

— А кому служите Вы? — спросил я.

— Моему сёгуну, — ответил даймё.

— И он тоже животное?

— Разумеется.

— А Вы?

— Разумеется.

— А я?

— Разумеется.

Гобелены существования ткут мрачными нитями. Чья рука или лапа, спрашивал я себя, затягивает очередной узел судьбы. Но разве не может клинок воли, неважно насколько это глупо, обрушиться на те нити и обрубить их, пусть это и изуродует саму ткань? А может бой, плач, горе, гнев, страх, негодование — это только один из элементов полотна?

«Нет, — подумал я, — нет».

— Уже подходит время третьей смены, — сообщил я. — Мне надо сделать обход и убедиться, что всё в порядке.

— Замечательно, — кивнул Лорд Нисида.

— Вы дали мне очень много пищи для размышлений, — сказал я на прощанье.

— Это и было моим намерением, — улыбнулся он.

Я встал, поклонился и уже отворачивался, когда даймё окликнул меня:

— Тэрл Кэбот, тарнсмэн.

— Да?

— Саке, — сказал он, — следует пить маленькими глотками.

— Я запомню, — пообещал я и покинул двойную палатку.

 

Глава 25

Приглашение на беседу

Выйдя из палатки, я остановился и, запрокинув голову, посмотрел в ночное небо, усыпанное мириадами звёзд. Они очень ярки гореанской ночью. Мало кто на Земле видел звезды такими.

Я сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться. Кроме того, хотелось выгнать из головы хмель, бродившие там пары паги, смущения и страха.

Непроизвольно я коснулся перевязи меча. Я предпочитал кожу и сталь, я любил крик тарна и мягкость рабынь. Такие вещи были близки мне и постижимы. Я не был обрадован тем, что произошло в палатке Лорда Нисида. Меня не привлекали двусмысленности, смутные побуждения, тайные пружины, управлявшие машиной дипломатии и политики. Какое мне было дело до тех вуалей, которыми действительность так часто хотела укутать себя, до тысяч зеркал, с их десятками тысячам отражений и образов, каждый из которых утверждал, что правда здесь, а все остальные десятки тысяч — миражи, предающие веру и надежду.

Я пошёл через лагерь, сам не зная куда, не имея никакого ясного направления или назначения.

Было время третьей смены караулов. Я сказал Нисида о проверке дежурства. Что ж, один или другой пост можно было бы посетить. Мне нужно было время, чтобы всё обдумать. Благо ночь выдалась тёплой.

— Как идет дежурство? — поинтересовался я у часового.

— Всё в порядке, командующий, — доложил тот.

Я не был доволен тем, что произошло в палатке Лорда Нисиды. Мной манипулировали, легко и со знанием дела. Но я полагал, что было хорошо, что я узнал всё это, однако, правда такая штука, которая может потянуть за собой кровь. Многие люди жили бы спокойнее без этого. Лорд Нисида был блестящим и хитрым политиком. Я даже не осмеливался предполагать, что понял его замыслы. Некоторым людям удаётся двигать других словами, как игроки могли бы передвигать фигуры по красно-жёлтым клеткам доски каиссы. На мой взгляд Лорд Нисида был именно таким человеком. Я понятия не имел, сказал ли он мне правду, или он говорил мне только то, что он хотел бы, чтобы я принял за правду. Интересно, были ли на свете те люди, которые понимали его. Такие как она должны быть очень одинокими в своём сердце. Возможно, он сам захотел быть таким. Я не знал. Бремя командования редко бывает лёгким, особенно если Вы одарены совестью. Подозреваю, что не многие из пробившихся во власть отягощены подобным препятствием. И вероятно, перед Лордом Нисидой, к добру или к худу, не мне решать, такого препятствия не стояло. Я не сомневался, что он будет продвигать проект без отговорок или колебаний. Мне он показался человеком целеустремленным, вероятно, беспринципным, и, возможно, жестоким. Если перед человеком стоит препятствие из его совести, то, скорее всего, найдётся множество других, не имеющих такого тормоза, не столь обременённых, которые первыми придут к финишу, чтобы схватить скипетр, сесть на трон и надеть на свою шею медальон Убара. У меня даже возник вопрос, а был ли Лорд Нисида по-настоящему верен своему сёгуну и, если да, то кем мог быть этот сёгун, что заслужил такую верность такого человека? И не мог ли он со своей стороны, смотреть сквозь пальцы на феодальные клятвы, связывавшие лорда и вассала? Не жаждал ли сам Лорд Нисида сёгуната? Разве власть не наркотик всех наркотиков, причём самый опасный из всех, превосходящий тривиальность и банальность химии, непоправимо подсесть на которой может даже самый скромный и непритязательный? Впрочем, он вполне может быть верным. Есть такие люди, мужчины, для которых сокровище их слова, однажды данного, даже по глупости, гарантирует нерасторжимую преданность. А что насчёт его собственного статуса? Насколько безопасен он сам? Быть может, найдутся другие, кому не даёт спокойно спать павильон даймё, кто спит и видит себя на его месте. Не сидит ли сам Лорд Нисида, как и все прочие даймё и сёгуны, Убары и тираны, короли и президенты, тревожно поглядывая вверх, на зависший над головой дамоклов меч?

«Люди есть люди, — подумалось мне, — неважно откуда они, из Ара или с Коса, из Шенди или Тахари, неважно какие они, краснокожие или бледнолицые, кочевники или пани».

Я вновь коснулся перевязи меча. Она была материальна, она придавала уверенности. Зато сколь о многом вокруг нельзя было сказать того же самого.

«Животные невинны, — думал я. — Они убивают и съедают добычу. Люди улыбнутся, успокоят, похвалят, а потом убьют и съедят. Только честь и кодексы отделяют нас от животных, или, скорее это они приближают нас к невинности животных».

— Как обстановка? — спросил я.

— Всё в порядке, командующий, — заверили меня.

Очевидно, в лагере были шпионы и, возможно, даже ассасин. Если Лорд Нисида не ошибается, то, по крайней мере, один из этих пятерых, с кем я познакомился в его палатке, был шпионом и потенциальным убийцей. И если один их них, правда, был ассасином, тогда Лорд Нисида, если можно так выразиться, жил с остом за пазухой. Безусловно, если ассасин и шпион, были один и тем же лицом, хотя, надо признать, что роль шпиона для представителя их касты обычной не назовёшь, то Лорду Нисиде не грозила какая-либо непосредственная опасность, поскольку шпион должен собирать информацию, и вряд ли нанесёт свой удар, пока его наниматели не сочтут, что информации достаточно.

Иногда свободных женщин нанимают работать шпионками под видом рабынь, для чего с их согласия клеймят и надевают ошейник. Разве красавица, стелящаяся под ногами, энергичная и умная, не в состоянии выведать тайны дома, разве она не идеальный вариант с точки зрения сбора цветов информации? Разве это не естественная, простая и невинная вещь заслужить одну из их улыбок, по столь низкой цене как неосторожно оброненная фраза, случайно брошенное слово, которое, в любом случае, должно быть бессмысленным для них? Некоторые не понимали, что с того момента как их бедра коснулось раскалённое железо, а на шее сомкнулся рабский ошейник, они действительно были рабынями. Другие, несомненно, ожидали, что по окончании их миссии они получат свободу. Конечно, ни одна из них не была бы освобождена, поскольку их рабство изначально было запланировано их работодателями. Разве это не пригодная награда за их предательство? Пусть уж теперь остаются в своих ошейниках и, привязанные к кольцу наказаний, изучают уроки плети, сообщающей им реальность их статуса и характер их будущего. Иногда, даже случаются забавные ситуации, когда женщина, нанятая, чтобы шпионить в неком доме, обнаруживает, что предложение этого дома перебили, и её везут в фургоне в другой дом, возможно из другого города. Её жалобы и протесты вскоре прекращаются, заглушённые ударами плети. Ей предстоит привыкать к мысли, что она теперь самая что ни на есть настоящая рабыня и обнаружить, что она оказалась, возможно, в тысяче пасангов от того дома, куда её предполагалось внедрить. К своему ужасу она вскоре поймёт и то, что её вербовщики не собираются пытаться исправить ошибку, поскольку это могло бы привлечь к ним и их намерениям ненужное внимание. Она узнает, что ошейник действительно находится на её шее, и этот ошейник, так плотно окружающий её прекрасную шею, надёжно и неумолимо заперт. Она теперь рабыня. Её работодателям не составит труда найти другую женщину ей на замену, ту, с чьим внедрением у них получится лучше. Настоящая рабыня никогда не предаст своего господина, прежде всего потому, что она понимает ужасную серьезность такого поступка, и свою абсолютную уязвимость. К тому же, она теперь у его ног и является его рабыней, более того, она сознаёт себя его рабыня, и надеется только на то, что он будет ею доволен. Безусловно, её могут похитить и пытать, и тогда она расскажет всё, что знает. Никто не будет винить её за это, как и любого другого человека, подвергнутого ужасным пыткам. Так что, рабынь стараются держать в неведении. Они не могут рассказать того, чего они не знают. Их дело служить и ублажать, а не информироваться о проектах и делах мужчин. Любопытство, как говорится, не подобает кейджере. Ошейник зачастую — самая лучшая защита для женщины. Рабынь обычно не убивают, даже во время штурма и разграбления города, точно так же, как верров и кайил.

В отдалении всё ещё шумел пир, доносилась мелодия гимна Коса.

«Интересно, — подумал я, — эти наёмники, преступники, изгои, предавшие или отказавшиеся от своих Домашних Камней, помнят такие вещи».

Мне попадались мужчины, нетвёрдой походкой возвращавшиеся в свои жилища, некоторые вели за собой на привязи связанных рабынь. Другие тоже вели рабынь, но по-другому, держа за волосы головы девушек у своего бедра, согнув в поясе в ведомое положение.

Можно было не сомневаться, что эти парни получат своё удовольствие от рабынь. Очевидно, одна из главных полезностей рабыни — это огромное удовольствие, которое можно от неё получить.

Насколько изумительна женщина, находящаяся в собственности!

Я приблизился к следующему посту.

— Как идёт дежурство? — осведомился я.

— Всё в порядке, командующий, — ответили мне.

Как минимум один из этой пятёрки был шпионом, и, похоже он, или кто-то другой мог быть из тёмной касты.

Интересно, из какого источника получил эту информацию сам Лорд Нисида. Несомненно, у него тоже были шпионы. И не считал ли он шпионом и меня. А ещё меня мучил вопрос, действительно ли один или более из этих пятерых был шпион или ассасином, или мне это было сказано просто, чтобы в очередной раз манипулировать мною? Если так, то с какой целью? Откуда он мог знать, что среди них есть шпион или убийца? Может, это была его догадка? Что если это было результатом некого заблуждения или паранойи? Впрочем, я не думал, что Лорд Нисида безумен. Наоборот, он показался мне одним из наиболее холоднокровно нормальных людей, из всех, кого я когда-либо встречал. Чем-то он напомнил мне Па-Кура, некогда бывшего главой касты Ассасинов, за тем исключением, что Па-Кур был не из тех, кто увлекался икебаной, поэзией, чайной церемонией, саке, прелестями деликатных женщин служащих в соответствии с контрактом. Па-Кур искал власти, безжалостно, целеустремленно, буквально, на острие клинка. Ради этого он отказался от тщеславия, или, возможно было правильнее сказать, что он пожертвовал всем ради того, что оказалось недолговечнее, неуловимее и очарованнее любого тщеславия, самого тщеславного из тщеславия, власти!

Я разминулся ещё с одним часовым.

Похоже, что ночь проходила без происшествий.

Я вспоминал то, что знал об ассасинах средневекового Ближнего Востока. Каста ассасинов Гора совершенно отличалась от них. Они не были простофилями, дураками, сумасшедшими или глупыми, что были не в состоянии понять, как ими, молодыми люди, опьянёнными вином смерти, думавшими, что они будут процветать в пыльных городах, манипулировали другие. Против таких бессмысленных марионеток, таких наивных глупцов, таких сумасшедших, которыми управляют те, кто посылает их на смерть, сидя в безопасности своих горных твердынь, в своих логовах уловок и обмана, бывает трудно защищаться. Но гореанский ассасин, член Чёрной Касты, это вам не наивным, запутанный, введённый в заблуждение, управляемый юнец, служащий целям других, а профессиональный убийца. Он хочет убить и исчезнуть, выжить, чтобы убить снова. Иначе он не более, чем неуклюжий болван, неудачник, едва достигший уровня простого, отчаянного, сбитого с толку дурака. А если он помимо того, что погиб сам, ещё и не выполнил свою работу, потерпел неудачу, то он позор своей касты.

— Стоять! — раздался окрик на краю лагеря, где начиналась тропа, ведущая к тренировочной площадке.

Я замер, держа руки наотлёт от тела и щурясь против света поднятого, направленного мне в лицо потайного фонаря, шторки которого теперь были открыты. По ту сторону фонаря маячили три неясные тени. Не исключено, что их могли быть и больше, просто остальные скрывались в темноте с луками.

— Как обстановка? — спросил я.

— Командующий, — констатировал голос.

— Всё в порядке, — доложил другой, — всё спокойно.

Я опустил руки.

— Я бы на вашем месте до рассвета не ходил дальше, Командующий, — посоветовал первый.

— Благодарю за совет, — сказал я. — Я пойду с обнажённым мечом.

— Двое могли бы сопровождать вас, — предложил второй, — с фонарём.

Я вытащил клинок из ножен. От перевязи, свисавшей с плеча, можно было немедленно избавиться. Это может оказаться мудро в случае опасности. Ножны, пристёгнутые к поясному ремню или висящие на переброшенной через тело портупеи, противник может схватить, стеснив их владельца, выведя его из равновесия, возможно даже, рывком подтащив к острию подготовленного ножа. А вот от перевязи на плече легко отказаться. Если же воин находится в предположительно безопасной местности, то, конечно, ремень ножен часто перебрасывают через тело и портупея идёт от правого плеча к левому бедру, если мечник правша, естественно, если он левша, то наоборот. Оба способа обеспечивают быстрое диагональное выхватывание оружия и удобное его ношение.

— Оставайтесь на своём посту, — распорядился я.

— Там всё ещё могут прятаться враги, командующий, — предупредил первый из них.

Я подумал, что это возможно, но маловероятно. Немногие захотят задерживаться в окрестностях нашего лагеря, рискуя встречей с асигару или ларлами. К тому же они к этому времени, если остались в живых, были рассеянны, побеждены, измученны, отчаянны, напуганы и голодны.

— Хотя бы возьмите фонарь, — настаивал часовой.

— При закрытых шторках, он — бесполезная обуза, — отмахнулся я. — А с открытыми он только подсвечивает цель.

— Ну тогда возьмите баклер, — предложил второй.

— Темнота, — сказал я, — защитит лучше любого щита.

У воинов есть пословица, что тот, кто нападает на тень, играет со смертью.

— Мы уловили запах слина, — предупредил третий, доселе молчавший, оказавшийся пани.

В лесу, конечно, хватало таких зверей.

— В таком случае, вам вообще нечего бояться, — усмехнулся я. — Слин, страшен, когда о его присутствии неизвестно.

Слин, как и большинство хищников, пантер, ларлов или любых других, охотясь, идёт против ветра, чтобы его запах относило от добычи, а вот запах его цели несло на него. В этом случае он не только обнаруживает добычу первым, но и может получить информацию относительно расстояния до неё, движения, количества и пола. Некоторые хищники, что интересно, предпочитают нападать на самцов, игнорируя самок, особенно во время течки. Такое поведение, как предполагается, имеет тенденцию, с течением времени, увеличивать численность животных добычи. Безусловно, при этом повышается риск и для охотника, поскольку самец обычно осторожнее, внимательнее, агрессивнее, крупнее и лучше вооружён, если можно так выразиться, то есть имеет острые рога, мощные копыта и так далее.

Интересно, не могло ли что-то подобное иметь место и среди людей. Разве та женщина, которую обычно не убивают, а захватывают и заковывают, не может со временем, родить сыновей для своего владельца? Безусловно, имеется в виду та женщина, которая желанна, а мужчина, который опасен. Женщина, которая жаждет и наслаждается своей неволей, и мужчина, который вожделеет и наслаждается женщиной у его ног. Итак для женщины ошейник, а для мужчины плеть.

— Эти двое будут сопровождать вас, — объявил старший поста.

— В этом нет нужды, — заверил его я.

— Я настаиваю, — предупредил он.

— Почему? — удивился я.

— Там опасно, — пожал он плечами.

— Хорошо, я возьму тех двоих, — указал я на двух других.

— Как пожелаете, — кивнул часовой.

— Вы все останетесь на своём посту, — внезапно отказался я.

Мужчина озадаченно уставился на меня.

— Все, — подытожил я.

Возможно, я слишком много времени провёл с Лордом Нисидой. То, что двое были выбраны для моего сопровождения без каких-либо обсуждений, заставило меня предположить, что они могли напасть на меня в темноте. Готовность старшего поста без колебаний отрядить сразу двоих других, однако, заверила меня, что его предложение было обоснованно мотивировано. Казалось маловероятным, что вся группа часовых могла быть нанята для нападения на меня. Если бы это имело место, почему они ждали? К тому же, кто мог знать, что я забреду сюда во время третьей смены?

— Да, Командующий, — сказал старший поста, отступая в сторону.

Я же отвернулся и шагнул на тропу, ведущую к тренировочной площадке. Разумеется, меч в ножны я не вкладывал.

Было маловероятно, но не невозможно, что враги, один или более, испуганные, голодные, отчаянные, могли скрываться где-то поблизости.

Мне оставалось добраться до поста охраны в дальнем конце тропы, а затем, немного погодя, обойдя по периметру площадь, осмотрев вольеры и сараев, вернуться той же дорогой.

В голове всплыли воспоминания об этих местах и о небе над ними, с которого дождём лилась кровь.

Время от времени я останавливался, приседал и прислушивался. Но слышал только шум леса. Как-то раз я действительно уловил запах слина. Потом я поднимался и шёл дальше.

Утром тарновый лагерь, как мне сообщили, будет перемещён. Этот переход касался также, по крайней мере, некоторых из структур тренировочной и складской зоны. Выполнение планов Лорда Нисиды следовало ускорить. Нападение прояснило, что его проект, независимо от того, каковы могли бы быть его цели, несмотря на все его усилия по сохранению его в тайне, проявлявшиеся во множестве различных предосторожностей, в том числе относительной удаленности лагеря, оказался в опасности. Наша победа, несомненно, позволила выиграть некоторое время, но никто не знал какое именно. Лорд Нисида, как и любой другой командующий, мог бы рискнуть, такие вещи неизбежны во время войны, но я не думал, что он, как и большинство других командующих, сделает это без веской причины или острой необходимости.

Утром здесь всё кардинально поменяется.

Я подумывал о том, чтобы оставить службу у Лорда Нисиды.

С копьем я не очень страшился ларлов. Меч и большой лук гарантировали мне защиту от людей. Воин обучен жить на подножном корму.

Мне вспомнились вешки. Не так-то легко отказаться от службы к Лорда Нисиды. С другой стороны, я не думал, что найдётся много тех, кто захочет добровольно пойти по моему следу.

Но мне всё же было любопытно взглянуть на далёкий берег, если только его можно было достичь. Я не верил, что мир заканчивается за водами Тироса и Коса, за Дальними Островами, и даже дальше их, что есть некий край, где воды Тассы обрушиваются на тысячу пасангов вниз, как всепланетный водопад, чтобы потом быть поднятыми пламенем «Тор-ту-Гора», «Светом Над Домашним Камнем», общим светилом Земли и Гора, как могли бы быть подняты испаряющиеся капли дождя, чтобы быть перенесёнными на восток и пролиться там десятками тысяч штормов, а затем снова стечь в могучим Воском, извилистым Картиусом, тропическим Уа и сотней других рек и речушек, чтобы продолжить этот непрерывный цикл. Эту теорию, поддерживаемую многими сторонниками знакомыми только с Первым Знанием, легко опровергнет любой моряк, поскольку она подразумевает постоянное течение на запад, которого не существует в природе.

Есть и другая теория, по которой считается, что мир в действительности заканчивается на некотором горизонте, поскольку в конечном мире не может быть бесконечного числа горизонтов, также утверждается, что на этом финальном горизонте, или последнем берегу, Тасса, подобно озеру, находит свой заключительный предел. Что интересно, сама Тасса по одной из таких теорий, запирает этот предел, замерзая в том месте и, подобно стене, удерживая остальные воды. И вне этого предела не было ничего. По другой теории Тассу удерживает в пределах её границ Великая каменная стена, построенная давным-давно Царствующими Жрецами. И снова вне этой стены не было ничего. Однако большинство моряков полагало, что мир был шарообразным, основываясь на тех соображениях, что первое, что появляется из-за горизонта, это мачты приближающихся кораблей, что тень Гора отбрасываемая на луны круглая, что не во всех широтах видимы все те же звёзды, как имело бы место, будь мир плоским и так далее. Правда, даже они часто думали, что нижняя поверхность сферы, ниже той на которой раскинулась Тасса, вероятно, будет непригодна для проживания. Разве существа не свалились бы с такого мира, если бы они рискнули забраться слишком далеко вниз? И даже, если бы какие-то беглецы или сумасшедшие, авантюристы или исследователи смогли как-то зацепиться там за поверхность и перемещаться, возможно, посредством верёвок, крючьев или присосок, разве такая перевёрнутая жизнь не будет неудобна и опасна? Нет, такие глубины должны быть необитаемыми. С другой стороны, гореане, для которых доступно Второе Знание, признают шарообразность Гора, жизнеспособность противоположной стороны, знают о действии гравитации и так далее.

Тайна того, что лежит на западе, конечно, остаётся, и даже для тех, кто допущен до знаний второго круга, обычно представителей более высоких каст.

И, я боюсь, что с этой тайной, связана ещё одна? Почему корабли оттуда не возвращаются?

А ведь были ещё и пани.

Откуда и как они прибыли на исследованный Гор?

В чём суть проектов Лорда Нисиды? Его тайное логово было обнаружено. Война началась.

А я всё ещё не знал того, что могло бы скрываться в тёмном фоне этих странных вопросов. Где сплели сети, раскинутые вокруг нас? В Сардаре? Или на одном из далёких Стальных Миров.

Возможно, мне стоит остаться на службе Лорда Нисиды, по крайней мере, ещё какое-то время. Разве далекий берег — это недостаточное искушение для этого? Кто не хочет проплыть по новой реке, рискнуть пройти непроторенной дорогой, увидеть новое небо, бросать взгляд на горизонт, до сего времени никем не виденный?

И бесконечно ли, в конечном итоге, число горизонтов.

В конце концов, кто кроме нас?

Посмотрев вверх сквозь кроны деревьев и заметив фонарь пролетавшего надо мною тарнсмэна, я убедился, что он светит в ночи зелёным светом.

Это был патрульный облёт окрестностей.

Шторки фонаря могут быть закрыты или открыты. В первом случае его свет не виден, во втором служит сигналом. Дело в том, что фонарь патрульного был снабжён специальным устройством, позволявшим быстро менять цвет его света, поворачивая шарнирно закреплённые стёкла, красное и зелёное. Обычно в полёте фонарь закрыт ставнями, дабы скрывать присутствие патруля в темноте. Когда тарнсмэн возвращается к окрестностям тренировочной площадки, он открывает шторки фонаря, давая зелёный сигнал, если у него нет ничего особенного, о чём следовало бы сообщить, или красный, если он что-то обнаружил. Частое чередование красного и зелёного цвета, говорит о его неуверенности в том, что он заметил во время своего патрульного облёта. Это будет сигналом к тому, чтобы ещё один или более тарнсмэнов, ожидающих внизу в сёдлах, присоединятся к нему, чтобы принять и передать его доклад, или помочь ему с дальнейшим расследованием. Следом, в течение моментов, в полёт может отправиться ещё десяток, а центурия, возможно, будет приведена в готовность. Если в дальнейшем сигналом будет непрерывный красный свет, то по тревоге поднимут всю нашу кавалерийскую группу. Во время дневного патрулирования сигналы передавались вымпелами, с помощью подзорных труб Строителей видимыми с расстояния не меньше пасанга.

Я снова присел, замерев на тропе.

— Боск, Боск из Порт-Кара, — раздался в темноте негромкий мужской голос.

Должно быть, я как-то почувствовал его присутствие. Почему-то ведь я остановился. Голос мне был не знаком.

— Боск из Порт-Кара, — снова позвал мужчина.

Я не отвечал.

Кто мог знать, что я окажусь здесь? Должно быть, за мной следили. Трудно сказать, проходил ли говоривший мимо поста и был пропущен часовыми, или каким-то образом избежал их. Это, знаете ли, две большие разницы.

В любом случае я не отвечал и не выдавал своего местонахождения. Каждый нерв был напряжён, каждое чувство насторожено. Я предположил было, что говоривший, должен был сместиться после своих первых слов, но голос снова пришёл с того же самого направления.

Это предполагало либо отсутствие враждебности, или простоватость говорившего. Но я не торопился исключать и того, что он мог быть не один. Что если он отвлекал и выявлял цель, а другой готовился ударить сзади.

— Хорошо, — донёсся голос с того же направления. — Я буду говорить. Я говорю от имени высокой персоны. Идите к вольерам, возьмите тарна, летите на юг около двух енов. Там Вы увидите фонарь. Всадник желает побеседовать с вами.

Я снова не ответил, а спустя несколько мгновений понял, что говоривший отступил, повернулся и быстрым шагом углубился в лес.

Выждав ещё несколько енов, я, осторожно, держа меч наготове, продолжил следовать по тропе к тренировочной зоне.

Вскоре, уже выходя к посту охраны на дальнем конце тропы, я услышал одиночный крик тарна, показавшийся мне неправильным или странным.

Фонари горели тут и там.

Первым делом я решил разыскать Таджиму, который не присутствовал на празднике, возможно, из-за отсутствия Сумомо и другой контрактной женщины, а возможно, из-за присутствия рабынь. Он не мог доверять себе рядом с ними. В этом не было ничего удивительного. Их чарам трудно сопротивляться. Даже когда они одеты, если им это позволено, то одеты таким способом, что сопротивляться им становится ещё труднее. Кроме того, они обучены вести себя с такой женственностью и двигаться с такой изящностью, что сопротивляться им становится и вовсе невозможно. Рабыня, голая или полуголая, непередаваемо уязвимая в своём ошейнике, является самой беспомощной, полной потребностей, и при этом намеренно или нет, самой обольстительной из женщин. К тому же, она существует для удовольствия мужчин, понимает это, сдается этому, полностью и покорно, и получает от этого огромное удовольствие. Она любит служить, повиноваться и дарить удовольствие. Это именно то, что она хочет делать. Это — её жизнь. И не будем забывать того, что когда рабские огни, однажды зажжённые и с тех пор никогда не перестававшие тлеть под её кожей, начинают пылать в её привлекательном животе, настолько часто, насколько это предписано жестокими и позорными императивами биологии, оправдывающими презрение к ней свободных женщин, её обольстительность становится гораздо в меньшей степени вопросом невнимательности или нежелания. Посмотрите на её взгляд, на дрожь губ, дрожание голоса, мольбу глаз. Её может зажечь лёгкое прикосновение, даже взгляд. Немногое в этом мире может сравниться с обольстительностью красавицы, корчащейся перед вами на животе, несчастной в своих потребностях, пылко прижимающейся к вашим ногам губами, просящими о вашей ласке.

Порой я спрашивал себя, думал ли когда-нибудь Таджима о деликатной, высокомерной Сумомо в таком ключе. Я предположил бы, что да. А почему бы нет? Он был мужчиной. На мой взгляд из неё могла бы получиться прекрасная ошейниковая девка, прекрасная, но простая ошейниковая девка.

Я ожидал найти Таджиму в бараке охранников, где он должен был регистрировать выход и возвращение часовых и патрульных, но вместо этого столкнулся с ним, пересекая тренировочную площадку. Его сопровождали пятеро асигару, двое из которых несли фонари.

— Тэрл Кэбот, тарнсмэн! — удивлённо, но обрадовано воскликнул Таджима.

— Что случилось? — спросил я.

— А я как раз собирался послать за тобой курьера, — сообщил он.

— Что случилось? — повторил я свой вопрос.

— Ночь неправильная, — так загадочно ответил Таджима, что даже асигару шедшие с ним обменялись взглядами.

— Как это? — удивился я.

— Посмотри в небо, — предложил он, поднимая голову сам и указывая на юг.

— Я ничего не вижу, — пожал я плечами.

— Именно об этом я и веду речь, — намекнул мужчина.

— Патрульный? — уточнил я.

— Нет патрульного, — развёл он руками.

— А должен быть? — спросил я.

— Ещё четыре ена назад, — ответил Таджима.

— Седлай тарна, — бросил я на ходу, направляясь к вольерам.

— Уже под седлом, — доложил Таджима. — Кроме того одно звено уже в сёдлах и с полным комплектом вооружения.

— Я полечу один, — отмахнулся я.

— Нет, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — не согласился он.

— Боюсь, это касается меня, — пояснил я.

— Как такое может быть? — удивился Таджима.

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

— Ну тогда, тарн ждёт, — сообщил Таджима.

 

Глава 26

Беседа в небе

Ночь выдалась облачной.

Я правил вверх. Тарн резал ветер. Туманные клочья облаков, проносились мимо, увлажняя одежду, бросая в лицо капли дождя.

На земле было тепло. Но здесь, в небе, в полёте ветер был быстр, остр, колюч. Моя моментально промокшая туника, плотно прижалась к груди и надулась пузырём на спине. Обычно тарнсмэн надевает в полёт кожаную куртку, но я-то пришёл с банкета. На мне даже шлема не было.

Становилось зябко.

Я принял решение ответить на приглашение. Ничто не указывало на то, что моей жизни что-то угрожало. На меня, могли напасть в темноте, но не сделали этого.

Могло ли это быть некой новой нитью в непонятном гобелене, который ткал Лорд Нисида? А может, кто-то другой, или другие?

Десять бойцов вскоре должны были вылететь на поиски опоздавшего патрульного, чьё непоявление в ожидаемое время так обеспокоило Таджиму.

Такие инструкции я оставил подготовленному к вылету звену.

Но прежде я хотел разобраться со своим делом. У меня не было особых сомнений в том, что отсутствие патрульного имело некоторое отношение к голосу в темноте.

Голос был мужским. Немногие женщины, рабыни или свободные, решились бы подкрадываться к мужчине в гореанской темноте, особенно вне стен города, и уж конечно не в северных лесах. Знакомые с гореанской культурой не увидят в этом ничего аномального. Женщины, даже свободные, расцениваются как трофеи и призы. Из них ведь тоже получаются прекрасные рабыни. Случается, что девушка бежит из запланированного, но нежеланного компанейства, но такие побеги редко бывают успешными, и в результате хорошенькие беглянки, с большой долей вероятности, вскоре окажутся в клетке с ошейником на горле. Иногда их возвращают в их город, где передают тем, теперь уже в качестве голых рабынь, от чьи компанейских отношений они бежали.

Для рабской же девки, дочери цепей, вообще нет никаких шансов на побег, учитывая её одежду, ошейник, клеймо и саму культуру Гора, которая выстраивается так, чтобы вернуть беглянку во власть свободного человека. В лучшем случае она может оказаться в собственности нового рабовладельца, причём, как единожды убежавшая, будет подвергнута намного более ужасной, ограниченной и пугающей неволе, чем та, от которой она бежала. А в худшем случае она может быть разорвана на куски, преследующим её слином или ей могут подрезать подколенные сухожилия, и она всю оставшуюся жизнь будет передвигаться ползком, подтягиваясь на руках, живя среди мусора, служа наглядным примером для других рабынь. Первая попытка побега обычно наказывается только суровой поркой. В конце концов, не от каждой женщины можно ожидать, что она сразу же после порабощения, поймет невозможность побега. Чем умнее девушка, тем, конечно, она быстрее и яснее это понимает. В конечном итоге, все они понимают, что ошейник на них, что они в нём, и что он заперт. Для гореанской кейджеры нет никакого спасения.

Вкратце давайте рассмотрим случай беглянки от нежеланных компанейских отношений, возвращённой её бывшему истцу, но теперь уже в качестве рабыни. Преимущества, которые он мог искать через компаньонство с ней, ресурсы, связи и всё такое, больше не доступны, но сама девушка — его, и он может делать с ней всё, что ему заблагорассудится. Поскольку предполагаемые социально-экономические потери, которые он мог понести в результате её побега, по-видимому, значительно перевесят её ценность на сцене торгов, можно понять его вероятное разочарование, если не озлобленность, последовавшие за её неблагоприятным и недопустимым поведением. Соответственно он, скорее всего, не отправит её на рынок, по крайней мере, не немедленно, а оставит себе, возможно, на несколько месяцев, чтобы получить с неё, если можно так выразиться, достаточную компенсацию, в виде рабства и удовольствия, а уже потом отвести на ближайший удобный рынок, на поводке, в капюшоне и наручниках. В действительности, она, которая прежде, с её точки зрения, была слишком хороша для его постели, может позже от всего своего сердца начать умолять, прижимаясь губами к его сандалиям, чтобы он оставил её у своего рабского кольца.

Решение, конечно, принимать ему.

Есть господа, и есть рабыни, много в их отношениях зависит от каждого конкретного человека, но всегда господа — это господа, а рабыни — это рабыни.

Я перевёл тарна в горизонтальный полёт. Внизу подо мной виднелись мерцавшие огни фонарей, перемещавшиеся по тренировочной площадке.

Я надеялся, что не вернувшийся патрульный, скорее всего, в безопасности. Если бы кому-то так хотелось что-то получить от меня, то с его стороны было бы неблагоразумно сделать что-либо большее, чем отвлечь или задержать одного из моих людей. Обычно цена смерти — другая смерть или даже больше.

Патрульный, конечно, мог действовать по приказу Лорда Нисиды или какого-либо другого офицера. Например, он мог бы подождать где-нибудь, чтобы позднее вернуться к своим обязанностям.

Правда, я не думал, что в данном случае был замешан Лорд Нисида. Он мог бы поговорить со мной в своей палатке.

Должен быть кто-то другой или другие.

Я резко повернул тарн на юг и попытался отсчитывать ины, составляя их в ены. Вскоре, почти на одной высоте со мной, примерно в четырёхстах ярдах над кронами деревьев, я увидел то, что ожидал, короткое открытие шторок фонаря. Цвет, конечно, был зелёным. Если бы его заметили, то это могло бы даже быть принято за фонарь патрульного. Я предположил, что фонарь незнакомцу также имел возможность показать красный свет. Наши сигналы, особенно такие простые, и могли быть легко прочитаны даже сторонним наблюдателем, но с другой стороны, выбранные цвета в целом соответствовали цветовым кодам, принятым во многих городах. Например, красный большинство людей склонно связывать с кровью, с воинами, с опасностью, а зелёный с врачами, здоровьем и безопасностью.

В некоторых ситуациях патрули могли бы быть расположены через определённые интервалы на многие пасанги от лагеря, крепости или города. Этим способом сигналы могли быть переданы от одного патруля к другому, примерно, как между маяками на Воске. Посредством таких маяков огнём ночью и дымом днём, тревога, сигнал или сообщение, может быть передано на тысячу пасангов в течение ена. Этот способ связи, однако, практичен только там, где опасность угрожает с одного направления или, по крайней мере, не с многих. Когда патрули барражируют не на одном месте, а описывают в отведённых им зонах круги большого радиуса, у кого-то большие, у кого-то меньшие, то обмен сигналами, даже при условии синхронизации с использованием хронометров, вероятно, станет игрой случая. В такой ситуации очень трудно принять меры против вторжения, особенно одиночными злоумышленниками. Соответственно, воздух над тарновом лагерем, обычно патрулировалось одним единственным тарнсмэном, описывающим круги в небе. Однако на земли всегда стояло звено, готовое к вылету.

Фонарь снова вспыхнул зелёным и сразу погас.

Я смахнул капли дождя с лица.

Меня ожидал одинокий тарн с одним тарнсмэном в седле. Я отложил баклер на седло перед собой, затем направил свою птицу чуть выше, стабилизировал полёт около незнакомца и через мгновение мы летели параллельно, в нескольких ярдах друг от друга, описывая в небе гигантскую окружность. Я держал его слева от себя, так чтобы можно было выставить свой щит против его стрелы, впрочем, предосторожность казалась излишней, поскольку он был без оружия.

— Я готов купить её, — крикнул незнакомец.

Признаться, я не понял такого эксцентричного начала разговора.

— Патрульный пропал, — сказал я. — Где он?

— Я не знаю, — ответил мужчина.

— Тогда мне не о чем говорить, — заявил я, отворачивая тарна.

— Он в безопасности, — поспешил заверить меня незнакомец, поворачивая следом.

В его голосе чувствовалось раздражение, словно для него это не имело значения, на фоне его собственных более тяжёлых проблем.

— Верните его целым и невредимым, — потребовал я.

— Я организовал эту встречу не для того, чтобы обсудить благосостояние чьего-то подчинённого, — в ярости сказал мужчина.

— Тогда, — усмехнулся я, — разрешите мне откланяться. Желаю всего хорошего.

— Постой! — крикнул мужчина. — Он внизу, где-то в лесу. Пилюля врачей была скрыта в мясе тарна, которое ему дали перед полётом. Оболочка распадается примерно за двадцать енов. Птица просто села, став вялой и сонной. И тарн и всадник, уверяю тебя, целы. Оба, к утру они вернутся в ваш лагерь.

— Группа поддержки вот-вот должна вылететь на поиски, — предупредил я.

— Тогда у нас мало времени, — заключил он.

Я предположил, что пошедший на вынужденную посадку всадник будет подавать сигналы своим фонарём, так что может довольно быстро известить поисковую партию о своём местонахождении. Также, если мужчина, летевший рядом со мной сказал правду, то они оба могут утром вернуться в лагерь сами.

— Ты, конечно, Боск из Порт-Кара, он же Тэрл Кэбот некогда из Ко-ро-ба? — уточнил он.

— Полагаю, что да, — усмехнулся я. — А разве не его приглашали на эту встречу?

Меня, кстати, когда-то давно знали ещё и как Тэрла из Бристоля. Как-то я узнал, что об этом персонаже и его роли в осаде Ара, сложены песни. Сегодня многие, мудрые и искушённые, предполагают, что этот человек, просто персонаж мифа или легенды. В некотором смысле я предположил бы, что они были правы. Он мне самому теперь казался больше образом, чем живым человеком. По крайней мере, я не был ни героем, ни знаменитостью. Как часто я бывал слаб, неустойчив и неуверен. Как часто я бывал запутанным и испуганным. Как часто я бывал опозоренным, пьяным, жестоким, мелочным и недостойным. Как часто мои действия были далеки от моих кодексов! Как бывает больно о многом вспоминать по прошествии времени! Лично мне кажется, что в мире найдутся тысячи героев, десятки тысяч героев, лучших, заслуженных, благородных мужчин, о которых, увы, не сложено ни одной песни. Но они вписали свои строки в историю, они часть её, и без них она была бы другой, была бы более бедной. Возможно, певцам стоило бы сложить новую песню, песню о тех, о ком не сложено песен.

— Так я говорю с Тэрлом Кэботом? — уточнил он.

— Ты говоришь с Тэрлом Кэботом, — ответил я. — А я, так понимаю, говорю, с высокой персоной.

— Некогда высокой, — сказал он, — но той, кому ещё предстоит снова подняться.

— Кто говорил со мной в лесу? — полюбопытствовал я.

— Не интересуйся им, — отмахнулся мой собеседник.

— Это был тот, кто дал снадобье тарну? — спросил я.

— Конечно, — кивнул он, — а затем дождался тебя в темноте.

— Как можно было узнать, что я пойду именно в это время и именно по этой тропе? — поинтересовался я.

— Если бы вы не встретились, — пояснил он, — тебя привело бы к вольерам что-нибудь другое, оброненное слово, какое-нибудь сообщение.

— Пилюля должна была подействовать, — предположил я, — во время патрулирования и посадить птицу на ан или больше.

— На три ана, как минимум, — сообщил мужчина.

— Это дало бы твоему человеку более чем достаточно времени, чтобы связаться со мной, — заключил я.

— Думаю, что времени было не так много, — сказал он. — Следовало побудить тебя к вылету в промежуток между непоявлением патрульного с очередного круга и отправкой поисковой партии.

— То есть, пока небо было чисто, — кивнул я.

— Верно, — подтвердил незнакомец.

— Похоже, что Вы совершили две ошибки, — заметил я.

— Какие это? — осведомился он.

— Во-первых, — ответил я, — в течение вечера очень немногие имели доступ к тарну.

— Конечно, — согласился мой собеседник.

— Значит, ваш человек, — подытожил я, — будет одним из этих немногих.

— Конечно, — кивнул он. — А какова была вторая ошибка?

— Он говорил со мной, — напомнил я.

— И что? — усмехнулся мужчина.

— Я узнаю его по голосу, — пожал я плечами.

— Не узнаешь, — заверил меня незнакомец. — Он уже мёртв.

— Я смотрю, Ты предусмотрителен, — хмыкнул я.

— Приходится, — развёл он руками.

— Понимаю, — кивнул я.

— Давай вернёмся к нашим переговорам, — предложил он.

— Ну так говори, — ответил я.

— Сколько Ты хочешь за неё? — спросил мужчина.

— Она не продается, — отрезал я.

Разве я и Сесилия не подходили друг другу, не соответствовали друг другу, не были подобраны друг для друга проницательной, мудростью или коварными махинациями Царствующих Жрецов, чтобы быть взаимно непреодолимо притягательными? Правда, чтобы служить их целям, а не нашим. Она была подобрана так, чтобы подтолкнуть меня к пропасти, так соблазнить меня, что моя честь была бы не только поставлена под угрозу, но непоправимо потеряна. Свободной женщиной она была размещена вместе со мной в прозрачной капсуле на Тюремной Луне в такой близости и при таких обстоятельствах, что ни один мужчина не смог бы долго сопротивляться сетям природы, беспомощными пленниками которых мужчины и женщины стали даже прежде чем маленькие гоминиды стали достаточно злыми и достаточно смелыми, что бросили вызов более крупным животным, выгоняя их из их логовищ. Как свободную женщину её нельзя было трогать. Таковы требования кодексов. Но это было всё равно, что положить перед голодным ларлом кусок сочного свежего мяса и запретить к нему прикасаться даже языком. Но вмешались кюры. Позже, соответственно порабощённая, получившая судьбу прекрасную и для неё полностью заслуженную, она стала моей. Между нами больше не стояли сомнения и кодексы любого мира. Она теперь была рабыней, моей, настолько же, насколько моей могла быть чашка, пояс или сандалия. Иногда я задавался вопросом, не отбирали ли нас Царствующие Жрецы, мыслящие с точки зрения поколений и даже тысячелетий, друг для друга, или даже не выводили ли они нас друг для друга. Признаться, мне порой казалось, что я был именно выведен, чтобы стоять над нею, как господин, а она, чтобы стоять передо мной на коленях, как рабыня. Безусловно, это не имело большого значения. Она и так была на коленях, а я стоял над нею. Интересно, не просчитались ли Царствующие Жрецы в своих планах? Она была создана, чтобы стать мучением и искушением для меня, довести меня до потери чести, разрушить меня как мужчину и воина. По правде говоря, она и сейчас всё ещё оставалась для меня мучением и искушением, как любая рабыни для её владельца, но теперь она принадлежала мне, и, как я того хотел, была у моих ног.

Ну разве это не приятно иметь женщину вот так?

— Любая женщина продается, — сердито бросил мужчина.

— А она нет, — заявил я.

— А что Ты скажешь, если я предложу за неё пять тысяч золотых тарнов двойного веса? — поинтересовался он.

— Скажу, что Ты безумен, — ответил я.

За такое богатство, если бы им мог обладать какой-либо человек, можно было бы купить флот или целый город. Сесилия, если оценивать её в свете рынков и сезонов, с которыми я был знаком, если выставить её на торги, несмотря на её ум, красоту и страсть, скорее всего, не принесет больше двух серебряных тарсков. Она была изысканным товаром, но на рынках такого добра было полно. Земные мужчины, иногда доставляемые на Гор, часто поражались обилию и красоте здешних рабынь. И этот ассортимент привлекательных и доступных товаров, конечно, не является чем-то необычным в культуре, где рабство узаконено. Но и ошейник не приходит легко. В целом он достаётся только самым прекрасным, тем, кто достойны подниматься на прилавок невольничьего рынка. Даже женщины, которых продают в качестве кувшинных девок и девок чайника-и-циновки, часто стоят того, чтобы присмотреться к ним дважды и предложить свою цену. Кроме того, не будем забывать, что рабынь обучают, преподают им их ошейники, и, как правило, зажигают в них рабские огни. Это бросает их целиком и полностью во власть рабовладельцев. Соответственно, их обилие, допустимость и характер, часто становятся приятным сюрпризом для новых иммигрантов мужчин, если можно так выразиться, на Горе. Бывает и так, что землянин обнаруживает девушку, знакомую ему прежде, возможно, такую, которая до настоящего времени была абсолютно недоступна для него, но теперь стала гореанской рабской девкой, которую он может приобрести в свою собственность. Иногда, насколько я знаю, такой «иммигрант» может выйти на работорговцев, и заказать им, доставить на Гор одну или более девушек, которых он знал на Земле, для своего рабского кольца.

— Тогда шесть тысяч! — крикнул мужчина в ярости.

— Ты точно безумен, — заключил я.

— Почему безумен? — спросил он, успокаиваясь. — Оцени опасность, которая грозит тебе, трудности, с которыми предстоит столкнуться. Маловероятно, что Ты сможешь провернуть это самостоятельно. Уверен, Ты сам поймёшь, что лучше удовлетвориться шестью тысячами тарнов.

— Продолжай, — подтолкнул его я.

— Она — обуза для тебя, — сказал мой собеседник. — Ценность нулевая, обменять не получится, держать при себе опасно. Её будут искать все кому не лень, готовые убивать за неё и за золото.

— Я тебя не понимаю, — развёл я руками.

— Не держи меня за дурака! — крикнул мужчина.

Я поглядывал на его руки, убеждаясь, что он держал их на поводьях. Фонарь, с закрытыми шторками, висел справа на его седле, значит, он правша. Впрочем, как и большинство гореан. Насколько я смог определить, он прилетел на рандеву без оружия. Можно считать, что мне польстили. Немногие гореане согласились бы приблизиться к незнакомцу, не имея с собой оружия. Похоже, вылетая на встречу со мной, он целиком полагался на честь воина, поскольку воин редко нападёт на невооруженного противника. Кодексы относятся к этому неодобрительно. Таким образом, он проявлял уважение к моей касте, и, одновременно, если я соблюдал кодексы, как он, очевидно, ожидал, и небезосновательно, он гарантировал свою собственную безопасность.

— Если Ты не собираешься закончить этот разговор немедленно, — предупредил я, — советую говорить быстро и ясно. Тарнсмэны могут взлетать уже сейчас.

— Не думаешь ли Ты, я не знаю, почему Ты скрываешься здесь, в северных лесах? — спросил он.

Мелкая морось, достававшая меня всё время полёта, наконец-то, прекратилась. Желтоватый свет одной их лун, висевшей справа от меня, прорвался сквозь прорехи в облаках. Я смог рассмотреть блеск капель на крыльях тарна и косые штрихи на его клюве.

Тарны, как и все другие птицы, не очень любят летать в дождь. Учитывая, что перья склонны впитывать влагу, то это только вопрос времени, когда они намокнут настолько, что это начнёт препятствовать полёту. Для максимальной эффективности перья должны быть сухими, а небо ясным и сухим. Иногда, при полёте в дожде, в момент внезапного прояснения, в каплях, слетающих при взмахе крыльев, вспыхивает и моментально исчезает радуга, чтобы появиться и погаснуть вновь со следующим ударом могучих крыльев.

История знает случаи, когда судьбу сражений решало то, что пехота начинала атаку под проливным дождём, громя неприятеля лишённого поддержки его тарновой кавалерии.

— Ну так объясни мне, — предложил я, абсолютно не понимая, что он имеет в виду.

— Как Ты сделал это? — поинтересовался он. — Многие сгорают от любопытства. Тьма посреди дня. Мы держали её, чтобы использовать, держали как гарантию, на крайний случай, если придётся торговаться за свои жизни, наши тарны были готовы, толпы бесновались внизу, мятежники поднимались всё выше, занимая в Центральной Башне этаж за этажом.

— В Центральной Башне! — воскликнул я.

— Естественно, — сердито бросил мужчина. — А потом она пропала, её веревки и всё что мы на неё надели смело в сторону, как и облака над нашими головами, а потом вспыхнул свет, ослепительный, как второй «Тор-ту-Гор», свет, при котором мы даже не могли нормально смотреть, свет, внезапно появившийся и умчавшийся вдаль. И у нас больше не осталось того, с чем можно было торговаться. Нам оставалось только бегство. Многие погибли. Тарны, и наши, и мстителей были смущены и запутаны светом. Некоторые из нас в беспорядке направились на север.

— Вспомнил! — воскликнул я. — Я тебя знаю! Я видел тебя на Площади Тарнов в Аре! Во время оккупации!

— Ты не мог, — заявил он. — Я — скромный тарнсмэн, Анбар из Ара.

— Ты — Серемидий, — констатировал я, — командир Таурентианцев, дворцовой гвардии, заговорщик, предавший вместе с Таленой и другими Домашний Камень Ара!

— Меня разыскивают, — сообщил он. — Но я снова буду стоять высоко в Аре или каком-нибудь другом месте. Объявлена амнистия любому, кто предоставит для наказания фальшивую Убару Талену, бывшую дочь Марленуса из Ара, ныне снова Убара.

— С узурпацией покончено, — усмехнулся я. — Я услышал об этом от других.

— За возвращение Талены в Ар назначена значительная награда, — сказал Серемидий.

— Десять тысяч двойных тарнов золотом, — кивнул я. — Это, конечно, значительно больше чем шесть тысяч.

— Ты не сможешь доставить её в Ар, — предупредил он. — На перехват выйдут сотни головорезов, жаждущих убить тебя, и получить этот приз.

— А разве Ты не сделаешь того же самого? — осведомился я.

— Я, нет, — заявил Серемидий, — клянусь в этом!

— Чего стоит клятва, — рассмеялся я, — того, кто предал свой Домашний Камень?

— Я готов отдать тебе шесть тысяч золотых тарнов, — крикнул мужчина. — Честно! И я уверен, что смогу доставить её к некому пункту для переговоров. Со мной здесь сто человек. А Ты не сможешь.

— У меня здесь целая кавалерийская группа, — напомнил я.

— Она не твоя, — усмехнулся Серемидий.

— Только есть одна проблема, — развёл я руками, — у меня нет фальшивой Убары.

— Она должна быть у тебя! — закричал он.

— Тем не менее, у меня её нет, — сказал я.

— Ты лжёшь! — крикнул Серемидий.

— Ты действительно думаешь, что я могу создать тьму посреди дня, что я могу схватить женщину и улететь с ней в сверкающем свете?

Конечно, то о чём он рассказал мне, не вызывало у меня никаких вопросов. Такие трюки с отведением глаз и дымом были изобретены ещё рыночными шарлатанами, собаку съевшими на создании иллюзий. Сам способ, конечно, указывал на Царствующих Жрецов или на кюров. Дым достаточно просто скрыл похищение, а слепящий свет был защитой, сокрытием, отводом глаз, яркой иллюминацией испускаемой улетающим кораблём. Ни Царствующие Жрецы, ни кюры не особенно стремились рекламировать свои машины. Большие металлические объекты вызывают любопытство и вопросы. Тайна и ужас наоборот. Они имеют тенденцию закрывать любопытство и вопросы. Такая хитрость и маскировка известны и используются в любом обществе.

— Зато Ты в союзе с теми, кто может, — заявил Серемидий. — Я изучал Второе Знание. Для меня не секрет, что не все корабли пенят моря, жидкие дороги. Я знаю, что есть такие, которые как тарны, плавают над горами, которые, словно флот среди облаков, поднимают свои паруса не на жидких дорогах, а в небе, на невидимых дорогах самих ветров.

— Только я ничего не знаю об этом похищении, — признался я.

— Ты должен, — не унимался он. — Она твоя рабыня. Этот вопрос стал достоянием общественности вскоре после возвращения Марленуса и начала восстания горожан. Двое судей сообщили детали. Тольнар из вторых Октавиев и Венлизий, усыновлённый ветвью Торатти. Прежняя Убара была порабощена в соответствии с законом Ара, принятым ещё Марленусом, о том, что любая свободная женщина, которая ложится или готовится лечь с рабом-мужчиной, становится рабыней и собственностью владельца этого раба. Она готовилась лечь с Мило, рабом и актером, когда её застали за этим, и, насколько я понимаю, Ты тогда, некой хитростью или оговоркой, являлся владельцем этого самого Мило, так что стал владельцем прежней свободной женщины Талены из Ара. Всё это было сделано очень умно, как мне кажется. Бумаги были тщательно составлены, измерения и отпечатки взяты, таким образом не может быть никакой ошибки в законности процедуры, как и не возникнет какой-либо проблемы в точной идентификации рабыни. Интересно, что Ты не стал спешить, и тайно вывозить её из города, хотя любой предположил бы, что именно это Ты и сделаешь. Но Ты оставил её в районе Метеллан, где она была порабощена, и где её могли найти, чтобы она продолжала, теперь являясь не только марионеткой, но и рабыней, занимать трон Ара, как хотелось поддерживающим её заговорщикам, и войскам Коса и Тироса, под командованием Мирона Полемаркоса с Темоса. Мы сами понятия не имели, что она была порабощена, пока доказательства Тольнара и Венлизия не стали достоянием гласности. А когда стало ясно, что Марленус действительно вернулся, что его опознала какая-то никчёмная рабыня, что восстание будет удачным, мы направились на крышу Центральной Башни, откуда надеялись или бежать, или попытаться договориться о нашем свободном выходе, передав прежнюю Убару властям живой, для пыток и казни предназначенных для неё. Учитывая ситуацию и то, что мы теперь знали о ней, мы сняли с неё одеяния Убары, нарядили в рабскую тряпку, связали и поставили на колени головой вниз, как подобает рабыне.

— А затем Вы лишились её, — закончил я.

— Да, — буркнул Серемидий.

— Интересная история, — усмехнулся я.

— Где она? — спросил Серемидий.

— Понятия не имею, — развёл я руками.

Дождь снова начал моросить.

— В Аре, — сообщил он, — Ты будешь убит.

— Почему это? — удивился я.

— Ты не передал Талену, когда она была в твоей власти, сопротивлению, Бригаде Дельта, — пояснил Серемидий, — вернул её во власть, тем самым поспособствовав узурпации.

— Понятно, — кивнул я.

— Теперь Ты понимаешь, что не можешь появиться в Аре, — сказал он. — А кроме того, Ты, имея её, не возвратил её немедленно правосудию Ара, таким образом, вопреки указу Марленуса, Убара блистательного Ара, преднамеренно скрываешь беглую изменницу.

— Понятно, — повторил я.

— Где она? — спросил Серемидий.

— Я понятия не имею, где она, — ответил я.

— Семь тысяч золотых тарнов двойного веса! — выкрикнул Серемидий.

— Нет, — отмахнулся я.

— Ни одна женщина не стоит таких денег, — заявил он.

— Честь стоит намного больше, — заявил я.

— Отдай её, — потребовал Серемидий.

— Да я даже не знаю где её искать.

— Ты её владелец! — крикнул он. — Это ясно из бумаг, из свидетельств Тольнара и Венлизия!

— Ну был я её владельцем, — не стал отпираться я. — Но это было давно. К настоящему времени она, скорее всего, попала к другому. Ошибки случаются. Кто может знать, чей ошейник теперь окружает её шею. Она может быть лагерной рабыней, девкой паги, полевой рабыней, шлюхой, сидящей в клетке какого-нибудь борделя. К этому времени у других может быть столько же прав на неё, как и у меня.

Текущее право собственности, особенно после длительного интервала, преторами, архонтами, судьями, писцами-законниками и так далее, часто расценивается как приоритетное. Что имеет наибольшее значения для закона, так это не то, кому именно принадлежит рабыня, а то, что она принадлежит кому-то, что она абсолютно и полностью принадлежит. Это точно так же, как было бы с кайилой, верром, тарском и кем-то ещё.

— Говори! — закричал Серемидий.

То, что прекрасная Талена, учитывая произошедшее в районе Метеллан, была теперь не больше, чем рабыней, возможно, более красивой, чем большинство, но, несомненно, менее красивой, чем многие другие, было верно, но я совсем не был уверен, что она всё ещё оставалась моей. Безусловно, с другой стороны, прекрасная Талена была не просто одной из многих рабынь. Она была такой рабыней, которую в данный момент разыскивало высокое правосудие Ара, и которая могла бы принести вознаграждение в десять тысяч тарнов, золотых монет Ара, причём двойного веса.

— Где она! — не унимался Серемидий.

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

Дождь начал усиливаться. Тарн издал протестующий крик, и я подумал, что было бы неплохо увести его под защиту навеса его вольеры.

— Там фонари, — указал я назад и влево.

В пелене дождя на фоне темнеющих ниже деревьев уже можно было разглядеть три мерцающих фонаря, возможно, ярдах четырёхстах от нас.

— Лжец! — закричал на меня Серемидий. — У тебя был шанс! Мы найдем её!

Я стремительно поднял баклер, выставив его между собой и мелькнувшей сталью, которая, плюнув искрами, отскочила от щита, скользнула по важной, округлой поверхности шеи тарна, и исчезла в ночи. Тем временем Серемидий, изрыгая проклятия, отправил своего тарна в крутой вираж и сбежал. Я не стал преследовать его, повернув свою птицу на север, в направлении вольер.

— Тэрл Кэбот, тарнсмэн! — крикнул Таджима, на подлёте.

Ичиро держался позади него с открытым фонарём в руке. За ними следовали десять всадников во главе с офицером.

— Я в порядке! — отозвался я. — Возвращайтесь в лагерь!

— Патрульный так и не появился! — сообщил Таджима.

— Он должен вернуться к утру, — сказал я. — Поворачивай в лагерь!

— Что случилось, Тэрл Кэбот, тарнсмэн? — спросил Таджима, пристраиваясь поближе ко мне.

— Нечто странное, — ответил я, — из чего я далеко не всё понимаю.

Я отпустил все поводья, и тарн, вытянув голову и перемалывая своими могучими крыльями пропитанный влагой воздух, в облаке брызг, устремился к убежищу вольер.

Остальные всадники держались позади.

У Серемидия, как я теперь знал, в лагере были свои люди. И он был уверен, что Талена была жива и где-то спрятана. Он не сомневался, что я посвящён в тайну её местонахождения, что, естественно, не соответствовало действительности. Разве что для меня было ясно, что умыкнули Талену у её похитителей с крыши Центральной Башни либо Царствующие Жрецы, либо кюры. Фальшивая Убара, марионетка в руках других, казалось, пала ниже некуда. Согласно решению свободных мужчин одежды Убары она сменила на рабскую тряпку. На Горе между свободной женщиной и рабской девкой лежит пропасть, глубокая и непреодолимая, отделяющая человекя от собственности, почитаемую, прекрасную персону, высокую обладательницу Домашнего Камня от твари, животного, простого животного, одного из многих товаров на гореанском рынке. Каков же тогда, размер этой пропасти между Убарой и рабыней, пусть даже самой прекрасной из рабынь? Талена больше не представляла ценности, ни для Коса и Тироса, ни для заговорщиков и предателей. Её основная ценность теперь, если таковая вообще имеется, была ценой товара, который, учитывая необычную политическую ситуацию, можно было обменять на десять тысяч золотых тарнов двойного веса. Вот только я ничего не знал о её местонахождении.

Но мне было интересно, кто же за этим стоит.

В любом случае, это было не то, что меня должно было волновать в данный момент.

 

Глава 27

Тарновый лагерь оставлен

Наверное, столб дыма можно было увидеть за многие пасанги отсюда. Хижины и сараи, склады и купальни, кухни и бараки, арсеналы и додзё, рассыпались на пылающие брёвна и доски. Мимо пожарища проходили сотни мужчин, построенных в колоны. Они шагали вслед за фургонами, запряжёнными тарларионами. Колонны уходили по таинственной, узкой просеке, которая вела куда-то на юго-восток от тарнового лагеря. К вечеру от этих строений должны остаться только остывшие почерневшие угли и серый пепел, а уже эти остатки пожарища будут разбиты, рассеяны и утянуты в лес специально назначенными бригадами. Через пару лет лес снова полностью захватит это место, и лишь отсутствие высоких деревьев останется свидетельством того, что здесь когда-то был лагерь, что отсюда вывозили древесину, а мужчины готовились к ведению войны, истинное место которой было неизвестно и, возможно, очень отдалено. Так или иначе, но тарновый лагерь и тренировочную площадку люди покидали.

— А Вы разве не с нами? — спросил мужчина, дорожный мешок которого свисал древка копья, лежавшего у него на плече.

— Позже, — сообщал я ему.

— Вы не полетели, — прокомментировал он.

— Нет, — буркнул я.

Тарны, взлетели с тренировочной площадки раньше. Всем подразделением командовал Таджима.

— Вы впали в немилость? — поинтересовался мужчина.

— Возможно, — пожал я плечами.

— Тогда стоит броситься на свой меч, — посоветовал он. — Это будет быстрее.

— Лучше догоняй свою колонну, — прогнал я непрошенного советчика.

Я не знал, была ли у Лорда Нисиды дальнейшая потребность во мне или нет. В любом случае мы с Пертинаксом получили приглашение сопровождать его вместе с его охраной, а приглашения даймё, даже если они сделаны в вежливой форме, это совсем не то, что стоило бы проигнорировать. У меня не было причин сомневаться, что Таджима доложил Лорду Нисиде о моём ночном полёте, и моей вероятной беседе с неизвестным тарнсмэном, беседе, содержание которой я отказался ему разъяснить. Я не горел желанием делиться такого рода информацией с Лордом Нисидой, и при этом я не хотел бы обвинять Таджиму в том что он передал бы её вместо меня. Он был должен так поступить, это было его обязанностью перед даймё. Точно так же, я сам мог бы быть должным исполнить подобную обязанность перед своим капитаном, под командой которого мне пришлось бы служить, или перед теми кодексами, которые сделали так много, чтобы определить и сформировать мою касту, алую касту, касту Воинов.

— Смотри, — привлёк моё внимание Пертинакс.

— Вижу, — кивнул я.

В одном из фургонов, проезжавших мимо нас, находились контрактные женщины Сумомо и Хана, в соответствии с контрактом принадлежавшие Лорду Нисиде.

Ни одна из женщин не показала виду, что узнала нас, что весьма обычно для таких дам на публике.

Интересно, подумал я, как выглядели бы эти красотки одетые как рабыни. Впрочем, я тут же одёрнул себя, напомнив, что они всё же были контрактными женщинами.

Однако, как мне кажется, Таджима и сам подумывал над тем, чтобы иметь прекрасную надменную Сумомо у своих ног, причём не как контрактную женщину, конечно, но как что-то гораздо меньшее, зато намного более желанное.

Наконец, фургон с женщинами скрылся среди деревьев.

Я был уверен, что Лорд Нисида не доверял мне, но также я не чувствовал себя обязанным развеивать любые его подозрениями, которые он мог бы питать относительно моей персоны. На его месте я, несомненно, и сам проявил бы подобную насторожённость. Он не знал меня, я не был пани, я не передал ему оплошавшего убийцу Лициния, для заслуженного правосудия и длительной казни, и в добавок к этому вчера ночью я загадочно покинул лагерь для тайного рандеву с незнакомцем. Я сомневался, что сам при подобных обстоятельствах стал бы доверять такому персонажу.

Ну у него должна была быть некая потребность во мне, решил я. Я сомневался, что пани снисходительно относились к ненужному персоналу, трутням, паразитам, обузе. Но в этом они мало в чем отличаются от гореан в целом. Они не видят никакого смысла к защите и поддержке тех, кто может работать, но не делает этого. Таких обычно продают в бригады карьеров, на землечерпалки в гавани, чернорабочими на латифундии, большие фермы и так далее. Иногда их просто выставляют за стены, голыми предоставляя позаботиться о них животным, людям или голоду. Такие не нужны даже разбойникам, если только не для того, чтобы продать их или использовать в качестве корма для слина. Но таких случаев немного, поскольку это — часть гореанского характера, когда ты, если способен, то должен работать. И способность работать не определяется ни врачами, ни политикой, ни риторикой. Возможно, если бы касты и муниципальные демократические институты, если можно так выразиться, приняли другой поворот, то такие люди могли бы составить, так сказать, электорат, годный для использования беспринципными политиками любой из форм правления, хоть демократии, хоть аристократии, олигархии, тирании или чего-то там ещё, для захвата и дележа власти. К счастью Гор избежал такого поворота событий. Воровство редкость на Горе, а соответственно, и амбиции замаскированные под сострадание.

Мимо прогрохотал фургон с водружённой на него клеткой, в которой, метались туда-сюда, крутились, сталкиваясь друг с другом, несколько взволнованных ларлов. Это в основном были те животные, что прежде рыскали по ту сторону вешек. Их с первых дней жизни, с того момента, как открылись их глаза, приучали реагировать на тайные команды. Соответственно, командовать ими и выходить за границу вешек мог только тот, кто знал эти команды. Теперь вместо ларлов по краям дороги рыскали асигару, следя за тем, чтобы что-нибудь из людей, служащих Лорду Нисиде, прежде всего, наёмников, не испытал желание воспользоваться открывшимся путём к другому нанимателю, возможно, обладателю более глубокого кошелька.

Дым, висевший в воздухе пощипывал глаза.

Мимо нас один за другим проезжали фургоны, перемежаясь колоннами мужчин с рюкзаками за спиной.

В самом начале своего пребывания здесь я запомнил нескольких тарларионов и посчитал, что промежуток между их отбытием и возвращением в лагерь составляет в среднем шесть дней. Следовательно, независимо от того, что именно могло бы быть в конце просеки, дорога туда занимала приблизительно три дня пешком. Большей части населения лагеря, конечно, придётся передвигаться пешком. Вероятно, вылетевшие туда на тарнах смогут добраться до места назначения за несколько анов.

Тогда, мне казалось, что я знал, что именно находится на том конце таинственной дороги. Разве не на это намекал когда-то давно Пертинакс? Однако я не ожидал того, с чем мне предстоит там столкнуться.

— Глянь-ка, — хмыкнул Пертинакс, весьма одобрительно, всё больше становясь мужчиной и гореанином, — рабыни.

— Вижу, — усмехнулся я.

Девушка, шедшая первой, была привязана за шею к кольцу на задке фургона грубой верёвкой, свитой из гореанской конопли. Она держалась примерно в семи — восьми футах позади. За ней следовала цепочка остальных девушек, связанных друг с дружкой за шеи той же самой верёвкой. Концы привязи были только в кольце перед первой рабыней и за шеей последней. Таким образом, после того как на шее каждой девушки был завязан узел, то у них у всех, за исключением первой и последней, не было никаких свободных концов, чтобы выпутаться из петли, разве только перерезать верёвку ножом. Тонкие запястья всех девушек были связаны сзади. Рабыни шли красиво, держась вертикально и грациозно, почти как танцовщицы. Это свободные женщины могут быть неряшливыми, косолапить, сутулиться, неуклюже двигаться, но такая роскошь не разрешена девушке в ошейнике, поскольку она принадлежит мужчинам. Также, он держали головы прямо, глядя в затылок друг дружке. Бывает, что девушкам в караване, как например, этим, запрещают глазеть по сторонам. Они должны держать линию, осанку и так далее. Кроме того, им, похоже, было запрещено переговариваться. Тут и там, по бокам каравана красоток, как этого, так и следовавших за другими, проезжавшими мимо нас фургонами, шли асигару со стрекалами в руках, несомненно, чтобы ни у одной из рабынь не возникло желания озираться, или быть настолько глупой, чтобы попытаться болтать, или даже шептаться с другой «бусинкой ожерелья работорговца». Все девушки, следовавшие за фургонами, были босыми, но одетыми в туники. Рабынь чаще перевозят в рабских фургонах, прикованными за лодыжки к стержню, идущему вдоль продольной оси кузова и запертого на месте, однако эти шли пешком. Правда, обычно девушек ведут в караване голыми, скованными друг с дружкой за шеи цепью, но со свободными руками. Также, если на то нет веской причины, им не запрещают осматриваться и разговаривать. В обычном караване, особенно ведомом между городами, невольницы обычно могут вести себя достаточно свободно. Конечно, обычно их ведут нагими, чтобы не пачкать одежду и сэкономить на стирке. Однако эти рабыни, как уже было отмечено, были одеты в туники. Я предположил, что это было сделано не столько для них, всё же они были рабынями, сколько чтобы уменьшить искушение, которым они, в противном случае, могли бы стать для сотен мужчин на марше. Правда, лично я сомневался, окажется ли эта психологическая уловка, если так оно задумывалось, действенной, поскольку, на мой взгляд, найдётся очень немного достопримечательностей столь же сексуально провокационных, как вид прекрасной, молодой женщины в рабской тунике.

Мимо нас прошёл ещё один караван.

Женщины настолько красивы! Стоит ли удивляться тому, что мужчины делают своими их рабынями.

— Спасибо за то, что подождали, — сказал Лорд Нисида.

Я вежливо поклонился.

— Станет легче, — заметил он, — когда мы выйдем из зоны задымления.

— Да, — согласился я.

Его сопровождала охрана из двух десятков асигару с державшимися чуть в стороне офицерами, среди которых я заметил и Ито, капитана его телохранителей. Я нашёл, что чувствую к нему стойкую антипатию, и побаиваюсь. Ито, судя по всему, тоже был склонен в полной мере разделять эти чувства в отношении меня самого.

Украдкой, я изучил выражение лица Лорда Нисиды, однако ничего кроме привычной доброй и благожелательной маски не обнаружил. Ничто на нём не намекало на неудовольствие, всё тот же безразличный фасад, за которым могло скрываться как одобрение, так и угроза.

«Возможно, — подумал я, — легче было бы прочитать сердце даймё в лице его капитана, чем в его собственном».

Я не сомневался, что Лорд Нисида знал о моей встрече в небе прошлой ночью с неким неопознанным тарнсмэном. Не исключено даже, что он мог подозревать меня в том, что это я дал снадобье тарну патрульного, которые, кстати, как и обещал Серемидий, вернулся в лагерь целыми и невредимыми.

— Вы хотели поговорить со мной? — поинтересовался я.

— Для меня всегда удовольствие говорить с вами, — заверил меня Лорд Нисида, а затем спросил: — О чём Вы хотели бы поговорить?

— Ни о чём, — пожал я плечами.

— Дым неприятен, — констатировал даймё. — Давайте продолжим движение.

Мы присоединились к компании асигару, вооружённых глефами, которые несли на плече.

Меня не удивило, что Лорд Нисида сопровождал своих людей пешком. Фургоны предназначались для провизии, инструментов, для контрактных женщин, для раненых и хромых и так далее. Командующие, если они не ранены, не выведены как-либо ещё из строя, не являются, так сказать, товаром или грузом. Будь у него кайила, несомненно, он поехал бы верхом, но не было здесь никаких кайил. Также, хотя некоторые даймё, могли бы воспользоваться портшезом, паланкином или чем-либо в этом роде, Лорд Нисида, которого я расценивал как воина, причём далеко не из последних, сторонился такого способа передвижения.

«Интересно, задумался я, — не могло ли случиться так, что он знал, где находится прежня Убара Ара Талена, бывшая когда-то дочерью Марленуса, Убара Убаров».

Понятно, что забрать её с крыши Центральной Башни тем способом, которым это было проделано, если только рассказ Серемидия был правдив, могли только кюры или Царствующие Жрецы.

Я подумывал над тем, не спросить ли его напрямую, но не сделал этого. Неразумно начинать каиссу, когда доска скрыта во тьме, когда количество фигур, их характер и их расстановка неизвестны.

Только дурак начал бы в такой ситуации партию с хода Убаром или Убарой, рискуя их потерять.

Я услышал треск стрекала и резкий вскрик девушки, свидетельствовавший о жуткой боли. Похоже, инструмент одного из асигару сопровождения нашёл для себя применение, сделав жгучий выговор за неосмотрительность некой рабыне.

Рано утром асигару собрали всех рабынь. Часть строений лагеря к этому времени уже горела. Запах дыма висел в воздухе, в некоторых местах было трудно находиться из-за жара пожарищ. После вызова и сопутствующих инструкций, мы с Пертинаксом нарядили Сесилию и Джейн в туники и связали им руки за спиной. Если рабовладельцы могут раздеть своих рабынь для своего удовольствия, то почему они не могут одеть их? Можно как встать с рабыней лицом к лицу, так и повернуть её к себе спиной, потом приказать ей поднять руки и накинуть тунику, возможно, дёрнув её вниз так, чтобы она хорошо поняла, что это предмет одежды рабыни и надет он на неё мужчиной. Как известно во что одевать рабыню, и одевать ли вообще, решать хозяину. Интересно, что для женщины это чрезвычайно значимый момент, который, к тому же, являющийся глубоко сексуально стимулирующим. В конце мы связали их и приготовились передать ближайшемум асигару. Также глубоко сексуально стимулирующий эффект на женщину оказывает связывание рук за спиной. Это усиливает их понимание собственной уязвимости и беспомощности, что, в свою очередь, учитывая всепроникающие естественные отношения доминирования и подчинения, а также понимание женщины себя рабыней, стимулирует, увеличивает и усиливает их рабские рефлексы, тонко подготавливая их к завоеванию и использованию. Так что, обхватив Сесилию руками, я почувствовал, что её тело дрожит от волнения, и она немедленно с благодарностью прижалась ко мне, а её влажные губы нетерпеливо принялись искать мои. Пертинакс тоже сжал свою Джейн в объятиях и, прогнув её назад, накрыл губы девушки поцелуем господина. Затем мы подтолкнули запинающихся рабынь к ожидавшему асигару, который взял обеих за волосы, согнул их в талии в ведомое положение и повёл к месту сбора.

— Разве Ты не предпочёл бы, чтобы это была Сару? — поинтересовался я у Пертинакса.

— Джейн — превосходное рабское мясо в ошейнике, — проворчал он.

— В этом я не сомневаюсь, — усмехнулся я. — Но разве Ты не хотел бы видеть на её месте Сару?

Я был рад, кстати, что он наконец-то, уловил природу женщин и их надлежащее место в этой цивилизации. Многим из мужчин Земли до этого ещё было далеко.

— Сару — шлюха, — буркнул Пертинакс.

— Конечно, — не стал спорить я, — но именно из таких получаются превосходные рабыни.

— Она отличается, — заявил он. — Она с Земли.

До меня дошло, что он по-прежнему желал, или, ему казалось, что он этого желал, смотреть на женщин, уроженок Гора, одним способом, а на землянок другим. Дескать гореанки — прирождённые рабыни, пригодные для ошейника, идеально подходящие для порабощения, а женщины с Земли нет, несмотря на их абсолютную биологическую идентичность как человеческих самок. Он что, правда думал, что женщины Земли, в чём-то отличались или были выше женщин Гора? Лично мне это казалось абсурдным. Они становились рабынями до кончиков ногтей столь же превосходными как и гореанки. Конечно, работорговцы думали точно так же, и в этом их поддерживали тысячи покупателей на сотнях рынков. Было бы это не так, их не доставляли бы на прилавки Гора. В действительности, некоторые гореане предпочитали именно их. В любом случае земная девушка, оголодавшая на Земле по своему полу, приученная патологической, противоречивой культурой бояться его, умалять, негодовать и презирать, попав на Гор и став рабыней, к своему удивлению и восторгу обнаруживает, что её пол здесь не только представляет интерес, но и является непередаваемо важным и ценным. Её даже будут покупать и продавать именно в качестве женщины. Кроме того, на Горе она найдет себя собственностью доминирующего мужчины, который будет управлять её жизнью полностью, как только можно управлять жизнью рабыни, и она будет желанна и одержима сырой, животной страстью, к которой её прежний мир был не в состоянии её подготовить. И в результате, всего лишь по щелчку пальцев, она будет стремительно опускаться на колени, и прижимать свои мягкие губы к его плети, и наслаждаться, и жить. Я сомневался, что у Пертинакса сохранилось бы его довольно пренебрежительное отношение к гореанкам в сравнению с женщинами Земли, с точки зрения достоинства и всего такого, если бы он когда-либо повстречал гореанскую свободную женщину, особенно представительницу высшей касты, по сравнению с которой любая женщина Земли, покажется не столько свободной, сколько просто рабыней ещё не надевшей ошейник. Свободная гореанка о землянках, скорее всего, будет думать как, в лучшем случае, не больше чем о возможных рабынях-служанках, причём скорее даже как о тех, которые могли бы служить только у её рабынь-служанок. Как он мог до сих пор не прийти к пониманию того, что женщины были женщинами, что гореанки, что землянки, прежде всего были женщинами? Ни те, ни другие не были, и не должны были быть имитацией мужчины, они слишком отличались от мужчин. Для мужчин они были дополнением, но, учитывая капризы природы, выбравшей и утвердившей это на арене вероятностей и возможностей, подтвердив в пещерах и оправдав на виллах, в особняках и дворцах, ратифицировав за тысячелетия, они не были, ни идентичными, ни противоположными. Должны ли, в таком случае, женщины Земли, хоть в чём-то больше их гореанских сестёр, отрицать свою женственность, свои самые глубокие потребности и желания, отрицать право естественной женщины, в сердце своём желающей быть доминируемой и покорной, принадлежать и наслаждаться, право на ошейник, если можно так выразиться? Должны ли они выполнять чуждые требования, и натягивать на себя фальшивые фасады и образы, наложенные на них извне? Неужели он не мог понять, что его драгоценная Сару больше не была мелочной, надменной, испорченной девицей из залитых искусственным светом коридоров и обшитых панелями офисов? Она теперь была рабыней, просто этим и ничем больше, точно так же, как она могла бы быть ей в Ассирии, в Вавилоне, в Риме или Дамаске. Он что, никак не мог взять в толк, что её рабские огни уже пылали? Что интересно, он совершенно не волновался, и более того, понимал, принимал и приветствовал рабские потребности и страсть в своей Джейн, признавая уместность этого, совершенство и естественность, но не желал понять, принять или одобрить это в Сару, принадлежащей Лорду Нисиде. Разве он не понимал, что Сару каждой своей клеточкой была такой же рабыней, соответственно, естественно и подходяще, как и его Джейн? Ошейник сидел на её шее так же справедливо, так же идеально и правильно, как и на его Джейн. Возможно, на сцене торгов, под плетью аукциониста она бы даже принесла на несколько бит-тарсков больше.

Она была рабыней. Неужели ему было так трудно понять это?

— Она ничем не отличается, — наконец сказал я. — Она — женщина.

Фактически, как уже было отмечено, с того момента как рабские огни вспыхнули в животе Сару, она стала их жалкой, беспомощной пленницей, ровно настолько, насколько ей была любая другая рабыня, будь то гореанка, будь то девушка привезённая с Земли, в ком произошло это прекрасное, необратимое изменение.

Как только рабские огни опалили живот женщины, она больше не может ничем иным, кроме как рабыней. Она нуждается в ошейнике. Без него она страдает и гибнет. В нём она становится собой и живёт.

— Она никчёмная, — проворчал Пертинакс.

— Зато симпатичная, — улыбнулся я.

— Она принадлежит Лорду Нисиде, — напомнил он.

— Верно, — кивнул я.

— Пойдём в центр лагеря, — предложил Пертинакс. — Мы должны, насколько я понимаю, присоединиться к охране Лорда Нисида.

— Точно, — подтвердил я.

Мы оставили позади свою хижину, которая, вскоре после этого запылала.

 

Глава 28

Лес и его тяготы

Шёл уже третий день нашего похода по лесной дороге.

Дождь, начинавшийся с лёгкой мороси в ту ночь, когда я вылетел на рандеву, назначенное Серемидием, то начинавший брызгать, то прекращавшийся, оказался немногим больше чем предвестником тех бурь, которые обрушились на северные леса пару дней спустя.

Дорога, ещё недавно бывшая пыльной, раскисла, превратившись в непролазное болото. Мы, конечно, совершенно выбились из графика, в основном из-за фургонов, чьи колёса вязли в заполнившихся жидкой грязью колеях дороги. Часто требовались усилия двадцати мужчин, рычаги, верёвки и блока, чтобы высвободить их грязевой ловушки, а спустя ан, снова рвать жилы, пытаясь вырвать его из плена следующей глубокой промоины. Иногда усилий людей было недостаточно, и приходилось выпрягать какого-нибудь тарлариона из оглоблей его фургона и добавлять его силу к тому, который плотно засел в грязи. После этого операция повторялась но уже с его собственной повозкой. Это всё, конечно, отнимало массу времени. Зачастую фургоны ещё и приходилось разгружать, вытаскивать, а потом загружать заново. Иногда оказывалось проще подключать к делу лесорубов, валить деревья и расширять просеку, чтобы объехать особенно вязкую трясину. Дважды оказывалось, что дорога была размыта невесть откуда взявшимися ручьями, и мы вынуждены были наводить мосты их срубленных и связанных между собой деревьев. Один раз мост рухнул под давлением потока воды и веса фургона. Я подозревал, что из-за препятствий, с которыми мы столкнулись, наш поход к месту нашего назначения затянется ещё на два, а то и на три дня.

До настоящего времени погода держалась необычно тёплой для этого времени года, даже с учётом характерного для этой широты более мягкого климата обусловленного тёплым течением Торвальд, однако теперь, казалось, что кто-то повернул переключатель, и в воздухе запахло холодом. Мои вычисления, подтвержденные Торгусом и Лисандром, показали, что шёл четвертый день Руки Восьмого Прохода, пятидневки, предшествующей девятому месяцу, в последний день руки прохода которого происходит зимнее солнцестояние. Гореанский год начинается с весеннего равноденствия, которое происходит в последний день руки ожидания, следующей за рукой прохода двенадцатого месяца. Большинство гореанских месяцев имеет номера, а не названия, примерно как до юлианского календаря октябрь был восьмым месяцем, ноября — девятым, а декабрь — десятым. С другой стороны, в разных городах некоторым месяцам дают и имена собственные, например, в Аре третий месяц называют Камерием, а в Ко-ро-ба — Сельнаром, и так далее. Также, четыре месяца имеют названия, связанные с солнцестояниями и равноденствиями. Например, четвертый месяц, который следует за Рукой Третьего Прохода и летнего солнцестояния, называется Ен-вар или Ен-вар-Лар-Торвис, дословно — Первое Солнцестояние. Седьмым месяцем, следующим за рукой шестого прохода и осеннего равноденствия является Се-кара или Се-кара-Лар-Торвис, Второй Солнцеворот. Десятый месяц, тот что после Руки Девятого Прохода и зимнего солнцестояния назван Се-вар или Се-вар-Лар-Торвис — Второе Солнцестояние. И, наконец, первый месяц, начинающийся после Руки Двенадцатого Прохода и Руки Ожидания, в кульминацию весеннего равноденствия, называется Ен-кара или Ен-кара-Лар-Торвис, или Первый Солнцеворот. Руки прохода и рука ожидания состоят из пяти дней. Гореанский месяц состоит из пяти пятидневных недель. Гореанский год, точно так же как и год Земли, длится около трёхсот шестидесяти пяти дней. Каждые несколько лет, как и на Земле, требуется вставлять в календарь дополнительный день, что делается в конце руки ожидания, но, поскольку гореанский год очевидно несколько короче земного, что связано с некоторыми время от времени происходящими изменениями орбиты планеты, по-видимому, из-за регулировок Царствующих Жрецов, периодичность високосного года несколько нерегулярна. Данный вопрос определяется вычислениями и измерениями Писцов. Весной и осенью, около Сардарских гор проводятся две самых важных ярмарки в году. Весенняя у месяц Ен-кара, и осенняя — в Се-Кара.

Послышался хлопок плети и крик боли. Одна из рабынь оступилась и упала в грязь. Была ли она небрежна, или произошло что-то, с чем она ничего не могла поделать, что-то, из-за чего она оказалась менее чем совершенно безупречна? Предполагается, что плеть не обязана разбираться в таких тонкостях.

— Пожалуйста, не бейте меня снова, Господин! — услышал я отчаянный крик.

Ответом ей был другой удар плети, на который она отозвалась новым криком боли.

Да, рабыням с дорогой явно не повезло. Такие переходы на их долю выпадают редко. Руки им давно развязали, чтобы им легче было держать равновесие в этом болоте. Правда, веревки на шеях оставили на прежнем месте. И всё же рабыня, получившая упрёк плети, упала. Несомненно, она была небрежна.

По большей части девушки продолжали следовать за фургонами, к которым они были привязаны за шеи.

Мужчины тоже поскальзывались, падали и сыпали проклятиями.

Дождь не прекращался.

Девушки мёрзли. Небольшая их группа стояла на обочине, ожидая пока мужчины вытащат их фургон. Они плакали и дрожали от холода. Верёвка, которой они были связаны между собой, напиталась влагой, стала холодной и жёсткой. Рабыни стояли, обхватив себя руками. Их крошечные промокшие туники липли к телу и совсем не грели.

«Какими несчастными, — подумал я, — они должны себя чувствовать».

Но при этом были как никогда ясно проявлены их превосходные фигуры. При данных обстоятельствах, даже несмотря на их беспомощность и страдании, трудно было не заметить совершенство их рабских форм.

Впрочем, именно по этой причине, наряду со многими другими, они и оказались в ошейниках. Мужчин захотели видеть их такими.

Некоторые из рабынь, в нескольких ярдах впереди, толкали фургон в задний борт, добавляя их скромные силы к попыткам мужчин высвободить его. Кое-кто подставили свои маленькие плечи под задние колёса. Другие пытались крутить колесо налегая на спицы.

Косой дождь лил как из ведра, холодные крупные капли хлестали тела и лица, слепили глаза. Волосы рабынь превратились в грязные колтуны. Туники вымазались. Грязь покрывала их ноги по самые бёдра.

— Пощадите, Господа! — крикнула одна из них, упав на колени в грязь и жалобно поднимая руки.

Ответом на её мольбу, недопустимую и докучливую, стал удар стрекала, тут же поднявший девушку на ноги, заставив снова присоединиться к своим сёстрам по верёвке, со слезами прижимавшим ладони маленьких рук к грубому заднему борту фургона

— Подождите, — сказал я, продвигаясь вперёд.

Повернувшись лицом назад, я подсел под фургон, приняв его вес на спину, и, выпрямляясь, сумел немного приподнять его из грязи и толкнуть вперёд на фут или два.

— Ай-и! — восхищённо протянул наёмник, стоявший поблизости.

— Господин! — взволнованно выдохнула одна из рабынь.

Другие отстранились и дрожали. Все были вымазаны по уши. Грязной была даже верёвка на их шеях. Я вылез из-под фургона и отступил к обочине дороги. Большинство мужчин могли бы сделать то, что сделал я. В этом деле важны рычаги и точка опоры. Поднимать нужно главным образом ногами, а спину следует использовать в качестве рычага. По крайней мере, я не поскользнулся. Я пошёл дальше, думая при этом, что мой вклад не имел особого значения. Можно было не сомневаться, что колесо вскоре застрянет снова.

Я шёл вдоль вереницы фургонов к голове колонны, до которой было приблизительно двести или триста ярдов. Сама колонна, должно быть, растянулась не меньше чем на пасанг или даже более.

Дело шло к вечеру, приближались сумерки, так что освещение и без учёта дождя и тени деревьев, было слабым.

Дождь продолжал лить, но, похоже, его интенсивность пошла на спад.

Ко многим фургонам, мимо которых я проходил, были привязаны караваны рабынь. Некоторые девушки жалобно смотрели на меня, проходящего мимо. Их губы дрожали. Неужели колонна не остановится? Неужели им не дадут передохнуть?

Они что, думали, что это я отвечал за колонну? Так ведь нет.

Я нисколько не сомневался, что они были утомлены, и даже обессилены. От таких непривычных для них усилий, их крохотные тела должны были дрожать от усталости и боли. Неудивительно, что столь многие падали.

— Вперёд! — покрикивали мужчины, и фургоны медленно, со скрипом, отвоёвывали фут за футом у превратившейся в болото дороги.

Рабыни, замёрзшие, грязные, плачущие, послушные верёвке брели дальше в грязной воде, которая порой достигала их колен.

Марш начался на рассвете, как это принято на Горе, с первыми лучами солнца. А сейчас уже приближался закат. К тому же весь день нас донимал дождь и холод.

Я немного отошёл от дороги. Здесь вода едва покрывала щиколотки.

Дождь снова начал усиливаться. По лесу ударил порыв ветра, прошумел в кронах, потревожил промокшие ветви, сорвал листья и стряхнул с них капли, водопадом обрушив их в и без того полные колеи дороги.

Я миновал другую вереницу девушек, привязанных к задку фургона. Этот караван мало чем отличался от всех остальных.

Волосы девушек, мокрые и растрёпанные, липли к их лицам и плечам. Их тонкие туники промокли насквозь, не было ни одной, не отмеченной пятнами и полосами грязи. Ткань некоторых туник, разорванная ударами плети, открывала красные полосы на спинах рабынь. Даже не присматриваясь, можно было видеть ручейки воды на их шеях и плечах, заметить продолжение этих холодных тонких струй в других местах их тел, на руках, на испачканных бёдрах и икрах. Их скудная, ничего не скрывающая одежда, так подходящая для рабынь, промокла насквозь и совершенно не согревала, скорее наоборот, вода, легко проникая сквозь легкую, пористую ткань, и сбегая вниз отбирала тепло у их тел. Некоторые из девушек пытались как можно плотнее сжимать ворот своих туник вокруг шеи, чтобы препятствовать попаданию воды под одежду. Другие, покачиваясь и спотыкаясь, отчаянно цеплялись обеими руками за жёсткую, мокрую, стылую веревку, свисавшую с шеи, как будто она могла помочь им держать равновесие в движении, а может им просто нужно было хоть что-то, за что они могли бы уцепиться, даже если это была та верёвка, которая крепила их, прямо или косвенно, к заднему борту фургона, та самая верёвка, которая по-своему не оставляла у них сомнений в том, что они были женщинами и рабынями. В их глазах плескалось страдание и страх, их тела дрожали и тряслись. Неужели нельзя было прочитать на их лицах немую просьбу о милосердии? Они не смели сказать этого вслух из-за страха перед плетью, но их глаза, казалось, умоляли: «Пожалуйста, Господин, пожалуйста!». Разве нельзя было оказать им милосердие? Разве не подразумевалось, что они были женщинами и рабынями?

Я продолжал свой путь, задавая себе вопрос, скольким из них, в бытность свою свободными женщинами, случалось дразнить мужчин, обманывать или потешаться над ними. Такие развлечения, если они были, остались для них в прошлом. Они теперь были рабынями и собственностью мужчин.

Мужчины вели выпряженного из оглоблей тарлариона в сторону головы колонны, по-видимому, его сила потребовалась для вытаскивания какого-то фургона основательно застрявшего где-нибудь впереди.

Меня обогнал надсмотрщик с плетью в руке. Вставать между ним и его обязанностями, кстати, считается дурным тоном. Однако, хотя мужчинам нельзя демонстрировать беспокойство о рабынях, я чувствовал к ним жалость. Их, конечно, следовало понимать как животных, и соответственно с ними обращаться, но это не означает, что нельзя заботиться об их здоровье, комфорте и безопасности. В конце концов, нет ничего неуместного в том, чтобы заботиться о животных. Наоборот, необходимо беспокоиться о здоровье, комфорте и безопасности всех животных, любого вида, даже двуногих и фигуристых. Безусловно, более вероятно, что типичный фермер в первую очередь будет заинтересован в хорошем состояния своей кайилы, а не рабыни, но не будем забывать, что кайила и стоит дороже, и пользы приносит больше. Очевидно также и то, что животное, о котором хорошо заботятся, вероятно, служить будет гораздо лучше и проживёт дольше чем то, которое плохо питается, напугано и забито. Рабыни, как и другие животные, хорошо реагируют на доброту, если, конечно, она проявлена в пределах контекста бескомпромиссной железной дисциплины.

Откуда-то спереди прилетел раздражённый рёв тарлариона. Вероятно, бедняга был голоден.

Я надеялся, что скоро мы встанем на ночёвку. Для мужчин, пани, мастеров, возниц, наёмников и прочих будут организованы брезентовые навесы. Под ними же можно будет развести маленькие костры, воспользовавшись сухими дровами собранными ранее и привезёнными в фургонах под защитой тентов. Это позволит людям обогреться и приготовить какую-никакую горячую пищу. Конечно, я и сам бы сейчас не отказался от чашки нагретого кал-да и от возможности найти убежище под брезентом позади одного из фургонов. Рабыням место для сна предоставляли под фургонами. Перед тем как отправить их туда, их руки снова связывали сзади, чтобы никому из них не пришла в голову глупая мысль, попытаться избавиться от караванной верёвки, добравшись до узлов на её концах. А вот ноги им не связывали, чтобы не создавать мужчинам препятствий в ночной темноте, если вдруг возникнет необходимость.

Я подозревал, что наш поход должен закончиться где-то на берегу Александры.

Приближался девятый месяц, а вместе с ним и время бурных капризов беспокойной Тассы. Гореане, в период между зимним солнцестоянием и весенним равноденствием, нечасто осмеливаются выйти в море и сразиться с её яростными, высокими, злыми зелёные волнами. А в северных широтах это сезон крепких морозов и ураганной силы ветров и штормов. В такие времена гореанские моряки предпочитают держаться подальше от гнева могучей Тассы. Их суда остаются в надёжных гаванях. И даже в Торвальдслэнде предпочитают держать свои узкие открытые драккары в закрытых сараях. Не стоит оспаривать право Тассы закрывать свои дороги тогда, когда ей того хочется. Пусть у неё тоже будет свой сезон частной жизни, изоляции и свирепости, штормов и ужаса. В такие моменты она недвусмысленно даёт понять, чтобы хочет побыть в одиночестве. Не надо рисковать и нарушать его. Лучше оставить её наедине с её капризами, с её тёмным, ураганным безумством. Позже снова поднимется солнце, нагреет воздух, и волны спадут. Вот тогда готовьте и вооружайте свои корабли, выкатывайте свои драккары во фьорды. Нет, зима не то время, когда стоит рисковать высовываться в Тассу. Это скорее время для таверн и залов, для костров и пирушек, для паги и каиссы, для ссор и рабынь, и ожидания Ен-кара, когда накопленное будет спущено, и придёт время снова искать капитанов и торговцев, авось у кого найдётся место на скамье и весло.

Время от времени мы с Пертинаксом проведывали Сесилию и Джейн, которые, как и их порабощённые сёстры, были одеты в туники и привязаны к караванам. Мы убеждались, что с ними всё в порядке, или, по крайней мере, что они страдают не больше чем все остальные. Как и в тарновом лагере, с нами не было никаких свободных женщин и никаких рабов. Зато у нас были рабыни. Из женщины вообще получаются превосходные рабыни. Если бы рабынь не было, то, я не думаю, что дисциплину в тарновом лагере, особенно, учитывая присутствие там наёмников, можно было бы как-то поддерживать. Гореане ожидают, что будут иметь доступ к рабыням, расценивая это как право свободного мужчины. Они ожидают, что оказавшись на службе, будут обеспечены рабынями, примерно так же, как они могли бы ожидать, обеспечения едой и крышей над головой. Сильные мужчины не хотят обходиться без женщин в ошейниках. Это известно любой пага-рабыне.

С громким рёвом, приветственными криками, облегчёнными стонами и скрипом фургонов, длинная колонна замерла, получив команду встать на привал. Здесь, прямо на дороге, нам предстояло заночевать.

С каким нетерпением я ждал своей порции мяса и кал-да.

Позже, после ужина и чашки горячего кал-да, что очень помогло восстановить силы, поднять настроение и примирить с тяжелым трудом прошедшего дня, вместо того, чтобы немедленно отдать должное влажному брезенту и твёрдым, холодным, пропитанным водой доскам фургона, о чём я признаться мечтал последние аны этого дня, я решил обойти наш обоз и проверить посты. Это можно было сделать меньше чем за ан. К тому же, несмотря на то, что брезент и кузов фургона много предпочтительнее мокрой земли под ним, сам по себе, как нетрудно догадаться, особой привлекательностью он тоже не обладает. Уж, конечно, это не сравнится с мехам и соблазнительной горячей рабыней, прикованной цепью в ногах.

Тут и там на фургонах висели фонари, и я мог идти без особых трудностей. Проходя мимо одного фургона, я услышал вздохи и стоны, и шум волочения по земле. По-видимому наёмник, решив не терять даром время, подтянул к себе рабыню из-под фургона, насколько позволяла верёвка на её шее, и теперь напоминал ей о её неволе. Я не вмешивался в такие вопросы, и при этом никто и не ожидал, что я сделаю это. Это было личное дело каждого, не входившее в пределы компетенции, моей или охранников.

— Как идет дежурство? — поинтересовался я у часового.

— Всё в порядке, Командующий, — ответил тот.

Я миновал закрытый, имевший окна фургон маркитантов. Это был именно тот, который, в связи с погодой, выделили контрактным женщинам. Они, конечно, ехали бы в любом случае, а не шли бы пешком, в конце концов, они же не ошейниковые девки. Впрочем, я сомневался, но что даже в этом случае они испытали много приятных моментов, заключённые в тесноте качающегося, трясущегося и кренящегося кузова. Я, едва сдерживая смех, представил себе их, среди грохочущих кастрюль, летающих кувшинов и падающих ящиков, прижимающихся к стенам или цепляющийся за всё что можно. Я предположил, что у них надолго останется память об этой поездке, подкреплённая синяками и ссадинами.

Лорд Нисида, что интересно, весь поход находился вместе со своими солдатами, выдерживая холод и грязь. Разве что спал он в своей палатке. Мне трудно было судить, было ли это правилом для персон его ранга среди пани, но если он был типичным их представителем, то можно было только позавидовать их подчинённым. Безусловно, он иногда снимал свои задубевшие от грязи одежды, омывался, надевал кимоно и удостаивал одну из контрактных женщин своим присутствием.

Я принял доклад очередного часового, и продолжил свой путь.

Я, кстати, в этом рассказе взял за правило, как, возможно, многие отметили, опускать любые ясно выраженные упоминания паролей и отзывов. Полагаю, объяснение этого достаточно очевидно. Хотя такие договорённости часто меняются, некоторые используются многократно. Кроме того, определённые опознавательные сигналы и знаки, являющиеся частью традиций секретности внутри кланов пани, представители которых могут быть отделены тысячами пасангов, могут быть постоянными, или относительно таковыми.

Пертинакс, я подозревал, был со своей Джейн. Прежняя свободная испорченная девчонка из Ара, теперь хорошо узнавшая ошейник, дёргалась как надо. Легко ласкать покорную рабыню, покорную настолько, что она становится твоей полностью, беспомощно и жалобно просящей продолжения.

К тому же, это очень приятно.

Разве они не прекрасны в своих ошейниках?

Пертинакс по-прежнему избегал Сару. Казалось, он не мог простить ей того, что она стала беспомощной рабыней и теперь, как и другие рабыни, испытывала очевидную и жалобную потребность в ласках мужчин.

У него не было никаких проблем с принятием рабского характера его Джейн, поскольку та была гореанкой. Думаю, что с его стороны это было проявлением некоторого высокомерия. Кроме того, это было ещё и по-своему забавно. Его Джейн до своего порабощения бывшая гореанской свободной женщиной со всем, что это влекло за собой, и, таким образом, на Горе расценивалась неизмеримо выше простой варварки-землянки, каковой была прежняя мисс Маргарет Вентворт. Разница между ними с точки зрения гореан, была такая же, как между принцессой и свиньёй. Гореане склонны относиться к женщинам Земли как к прирождённым рабыням. Разве они не демонстрируют свои лица? Разве их красивые икры и лодыжки не выставлены на всеобщее обозрение? А что можно сказать об их возмутительно откровенных одеждах, особенно летних и пляжных? А их короткие юбки и так далее! Рассмотрите также провокационный характер их предметов нательного белья. Разве они не говорят: «Сними меня и найди рабыню!»? Некоторые даже смеют красить их губы и веки, свобода, которая на Горе разрешала только рабыням, а иногда и требуется от них. Вспомните также, что у многих земных женщин проколоты уши, причём добровольно! На Горе так могут поступить только с самыми низкими из рабынь. Многие из новых рабынь, недавно доставленных на Гор с Земли, и естественно, ещё не знакомых с гореанскими традициями, бывают поражены, когда во время торгов, понимают, что предложение цены на них внезапно становится более жарким. Причина часто проста. Наиболее вероятно аукционист только что, в момент, который он счёл благоприятным, привлёк внимание претендентов к тому, что она — «проколотухая девка». В любом случае, с гореанской точки зрения, свободную женщину Земли, попросту рабыню, которая ещё не была порабощена по закону, от достоинства, благородства и славы гореанской свободной женщины отделяет пропасть. Гореанская свободная женщина, например, не только не является бессмысленной варваркой, но у неё ещё и есть Домашний Камень. Но с другой стороны, Джейн и Сару объединяло то, что они обе были человеческими женщинами, таким образом, с общей точки зрения гореанских мужчин, они обе были и должны были быть, прирождёнными рабынями. Многие гореане уверены, что все женщины — рабыни, просто некоторые уже носят ошейники, а другие — нет. Конечно, Джейн была теперь рабыней, и только рабыней. И подозреваю, что любой, возможно, за исключением Пертинакса, мог бы рассмотреть, что Сару, мало того что была рабыней, но у неё были все задатки, чтобы стать превосходной рабыней. А может, дело было в том, что Пертинакс видел это слишком ясно, но по некоторым личным причинам, отказывался принять это? Признаться, мне было трудно поверить, что он не жаждал видеть Сару у своих ног и в своём ошейнике. Кроме того, для меня не было секретом, что об этом мечтала, и на это надеялась и сама девушка. Вероятно, в своём сердце она хотела быть его рабыней и знала себя его рабыней.

Ошейник высвобождает самую глубинную и самую женскую природу женщины, её желание полностью и беспомощно служить и любить, всеми способами доставлять удовольствие своему господину.

Женщины жаждут владельцев как мужчины рабынь.

Сару, что интересно, была единственной ошейниковой девушкой в обозе, которая не шла пешком. Её везли в фургоне. Руки ей заковали в наручники за спиной, а саму завернули в одеяла, чтобы она не ушиблась. Когда начался дождь, её ещё и укрыли брезентом, чтобы защитить от сырости. Это было очевидным доказательством её особенности. Это, конечно, не означало, что она могла бы разделить фургон с контрактными женщинами, но, с другой стороны, поскольку она была предназначена для сёгуна, не стоило рисковать ею в грязи и холоде перехода, подставлять под плети нетерпеливых надсмотрщиков, которые могли бы оставить отметины на её спине, или подвергнуть возможной опасности в случае, если по пути случится нападение людей или животных. Правда, особая забота, предоставленная Сару, стала причиной негодования и даже ненависти многих из её сестёр рабынь, шедших пешком за фургонами. «Она ничуть не красивее меня», — несомненно, думали многие из них и, надо признать, были правы. Разве что оттенки её глаз и волос были необычны. Иногда, когда предоставлялась возможность, другие рабыни на неё плевали. Я не сомневался, что сама Сару не слишком наслаждалась своей привилегией и скорее предпочла бы веревку на шее и тяжёлый труд вместе с другими, однако её мнения никто не спрашивал. Признаться, я однажды переговорил о ней с Лордом Нисидой, и тот комментируя её особый режим, сказал, что, несомненно, это связано с желанием защитить её бедствий и тягот лесной дороги. Но затем она добавил:

— А ещё мы хотим, чтобы она боялась остальных рабынь.

— Чего ради? — поинтересовался я.

— Чтобы она, — пояснил Лорд Нисида, — привыкла видеть в мужчинах своих единственных защитников, таким образом, она будет более озабочена тем, чтобы они были ею полностью удовлетворены.

Красотка Сару носила ещё одни узы, о которых я пока не упомянул. Она была прикована цепью за шею к кольцу, закреплённому в кузове фургона. Это было сделано, чтобы уменьшить вероятность её кражи. Разве ценные объекты зачастую не приковывают цепью? В действительности, многих рабынь на ночь приковывают к рабскому кольцу в ногах кровати их хозяев. В этом случае они не только надёжно прикреплены, но и всегда под рукой, если ночью в них возникнет потребность.

Я миновал ещё два поста часовых, но затем, немного не дойдя до третьего, я внезапно остановился, отвернулся от фонаря и замер.

Два часовых стояли неподалёку. Мы обменялись с ними взглядами.

— Да, — кивнул один из них, — они есть в лесу.

— Вы видели хоть одного? — осведомился я.

Отразив свет, даже такой слабый, как у фонаря, в темноте мембрана позади зрачка может внезапно вспыхнуть расплавленной медью. Такую же особенность имеют глаза пантер и ларлов.

— Нет, — покачал головой часовой.

— Если чувствуешь его запах, — заметил я, — значит, он стоит не на твоём следе.

Когда мех намокает, запах становится ещё острее. Его можно было бы почувствовать ярдов за пятьдесят и даже больше.

— Понятно, — кивнул второй часовой.

Известно, что больше всего следует бояться того слина, о присутствии которого не знаешь.

— Не расслабляйтесь, парни, — предупредил я их.

— Да, Командующий, — ответили мужчины, и я продолжил свой путь

Я вспоминал, что запах слина мне случалось ловить и раньше, на тропе между основным лагерем и тренировочной площадкой. О бдительности, конечно, забывать не стоило, но в целом человек не относится к обычной добыче слина.

Из фургона после ужина, я взял с собой баклер, один край которого был отточен. Я совершал обход бивака, что называется по часовой стрелке, только с точки зрения земного хронометра, а не гореанского. Таким образом, щит, который я держал в левой руке, всегда был между мной и темнотой леса. Кроме того, я старался не задерживаться в свете фонарей. Я не думал, что в этих лесах есть люди, но наверняка этого не знал, тем более, Лорд Нисида уверил меня, что в лагере были шпионы. И это не считая того, что был как минимум один человек Серемидия. Кто-то же убил того товарища, который дал тарну наркотик и передал сообщение на тропе. Так что, не было ничего невозможного в том, что оперённый стальной болт мог лежать на направляющей, дожидаясь в темноте подходящего момента.

Я думал о тех мужчинах, с которыми познакомился в палатке Лорда Нисиды. Их было пятеро: Квинт, Теларион, Фабий, Ликорг и Тиртай. Кто из них мог быть шпионом, а кто ассасином?

Некоторые лидеры, не задумываясь, убили бы всех пятерых, и виновных, и невиновных, чтобы гарантировано устранить опасность. Лорд Нисида, однако, поступил иначе. Его побуждения в этом вопросе, как мне казалось, были, прежде всего, политическими. Шпион, в конце концов, ниточка к врагу.

А ещё я думал о Серемидии и нашей странной беседе, произошедшей в ночном небе под моросящим дождём.

— Господин! — услышал я, негромкий жалобный голос, прилетевший из темноты справа от меня.

Я остановился.

— Пожалуйста, пожалуйста, Господин! — снова послышался тот же голос, как я теперь определил, шедший из-под фургона.

Гореанским мужчинам хорошо знаком этот тон. Они часто слышали его в голосах своих собственных рабынь.

— Пожалуйста, Господин, — повторила девушка, в голосе которой нетрудно было различить безошибочную мольбу страдающей от потребностей рабыни.

Она говорила тихо, почти неслышно, наполовину плача, небезосновательно опасаясь получить удар плетью.

— Ты можешь говорить, девка, — разрешил я.

Она немного выползла из-под фургона, ровно настолько, насколько позволяла верёвка, привязанная к шее. Её руки были связаны за спиной.

— Он возбудил меня и оставил беспомощной, — пожаловалась рабыня.

Это, конечно, жестоко, так поступать с рабыней.

— И что же Ты такого натворила, — поинтересовался я, — что заслужила такого наказания?

— Я ничего не сделала! — всхлипнула она. — Он сделал это из-за своей ненависти и ради развлечения. Я с Коса, а он из Ара! Поэтому он довёл меня до этого состояния и бросил! Пощадите меня!

— Ты больше не с Коса, — заметил я. — Ты всего лишь рабыня.

— Да, Господин, — признала она, глотая слёзы.

— Всего лишь рабыня, — повторил я.

— Да, Господин. Да, Господин! — заплакала девушка.

На Горе много враждующих государств, и зачастую ненависть укоренилась между ними глубоко и непоправимо. В конце концов, разве враги не угрожают городам друг друга, товарам, полям, ресурсам, стенам и Домашним Камням? В некоторых случаях вендетта и соперничество растянулись на многие поколения. Кроме того, войны на Горе ведутся не только ради приключений и развлечения, но также и ради выгоды. Можно разграбить торговые стоянки врага, захватить его шахты, собрать урожай на его полях. Войны могут вестись за пахотную землю, за рынки, за высоты, контролирующие торговые маршруты, за сами эти маршруты, за доступ к морю, за оливковые рощи и лесные деляны, за сады и виноградники, за драгоценные металлы и камни, за кайил, тарсков и верров, за всё что угодно. Фактически, оплата воина — это добыча, которую он может взять. Также, не стоит забывать о женщинах врага, одном самых дорогих и желанных плодов войны. Они — ценные трофеи и могут принести хорошие деньги на рынке. Кроме того, их можно оставить себе. Одно из самых больших удовольствий гореанского воина состоит в том, чтобы владеть женщиной врага как рабыней. И часто, когда такая женщина оказывается в его власти, он может, преподавая ей ошейник, возможно по-дурацки, ассоциировать её с её городом, перекладывая на неё, в чём-то даже нелепо, всё своё презрение и злость к ненавистному ему врагу. Не потому ли она, прикованная на ночь цепью в её клетке, пытается бесплодно сорвать ошейник со своего горла? Но затем, утром, после ночных рыданий и сна урывками, ей приказывают снова выползать из клетки, голой, на четвереньках, в кандалах, чтобы ещё раз повторились унижения и трудные, утомительные, кажущиеся бесконечными, унизительные работы, чтобы ещё раз подвергнуться неуместной мести, настолько же бессмысленной, несоответствующей и неуместной теперь, когда она стала рабыней, насколько неуместным было бы издевательство над ни чём неповинным, беспомощным, привязанным верром. Впрочем, постепенно глумление рабовладельца над своей собственностью спадет, а затем и сходит на нет, поскольку он перестаёт видеть в ней представительницу, с его точки зрения, ненавистного врага, и приходит к пониманию того, что она более не гордая, великолепная свободная женщина врага, на которого может быть законно направлен его меч, но не более чем животное в ошейнике, причём, животное нежное и красивое, в его ошейнике и полностью в его власти, зависящее от него полностью, и такое, которое изо всех сил надеется, что им будут довольны. Она-то уже давно знает, что для неё Домашние Камни остались в прошлом, причём навсегда. Она в ошейнике. К тому же, у неё теперь есть то, чего она всегда желала, господин, и она надеется доставить ему удовольствие, гарантировать, что однажды, своей нежностью она заслужит его любовь. Как бывшая свободная женщина, конечно, она даёт своему господину экстраординарное удовольствие, и, не менее экстраординарное удовольствие, психологическое и физическое, она получает от его доминирования, открывая желанные и удивительные радости, о которых она, будучи свободной женщиной только подозревала в пугающие, тайные моменты. Ей уже кажется, что она — влюблённая рабыня.

— Пожалуйста, Господин, — попросила девушка. — Закончите его работу! Я прошу вас!

— Как тебя зовут? — поинтересовался я.

— Талена, — ответила она.

— Нет, — опешил я. — Ты не Талена!

— Но мне дали это имя, — пролепетала рабыня, явно испугавшись моей реакции. — Если оно вам не нравится, называйте меня, как-нибудь ещё.

Я сходил за ближайшим фонарём и поднёс его к лежащей на спине рабыне, тут же прищурившейся от ослепившего её глаза света.

— Ты не Талена, — заключил я.

— Я с Коса, — сказала она. — Но они дали мне имя с материка, из Ара.

— Это во власти твоих владельцев, — пожал я плечами.

— Да, Господин, — вздохнула девушка.

В этом не было ничего удивительного. Если бы она была родом из Ара и попала на Кос, то вполне вероятно, ей дали бы косианское имя. То же самое, как животное на Земле, скажем собака, скорее всего, получила бы одну кличку в Британии, совсем другую во Франции, третью в Италии и так далее.

— Талена, — проворчал я, — это имя той, кто была Убарой Ара.

— Фальшивой Убарой! — заметила рабыня. — Это известно даже на Косе.

Моя рука угрожающе напряглась на кольце, за которое я держал фонарь.

— Не бейте меня! — тут же взмолилась она.

— Да, — согласился я, устало кивнув, — она была фальшивой Убарой.

— Есть много Тален, — сказала девушка.

— Верно, — поддержал её я.

Талена — имя довольно распространённое на Горе, по крайней мере, на материке. Безусловно, для рабыни это было бы необычной кличкой. Впрочем, была, по крайней мере, ещё одна Талена, которая тоже была рабыней. Мне вспомнился район Метеллан. Я не стал менять её имя при заполнении бумаг о порабощении, разрешив сохранить ей имя «Талена», хотя конечно, уже не как имя свободной женщины, а как рабскую кличку, наложенную на неё желанием её хозяина. Теперь, вероятно, у неё, если она где-то сейчас живёт в ошейнике, будет уже другое имя.

— Мне не нравится то, что тебе дали имя Талена, — заявил я. — Это — слишком громкое имя для рабыни.

— Простите меня, Господин, — пролепетала она.

— Когда у тебя будет частный владелец, — посоветовал я, — если, конечно, тебе настолько повезёт, стоит попросить его о другом имени. Рабовладельцы обычно снисходительны в таких вопросах.

— Я попрошу! — пообещала девушка.

Рабские клички чаще всего коротки и удобны, например, Лита, Лана, Дина и так далее. Земные женские имена, как уже не раз отмечалось, на Горе обычно считаются рабскими кличками, и могут быть наложены как на рабынь, собранных с полей Земли, так и на гореанских девушек. Например, имя «Джейн» на Горе было бы ясно понято, как рабская кличка. Разумеется, на Горе хватает имён, как мужских, так и женских, которые часто встречаются. Впрочем, это не редкость и на Земле. Моё собственное имя «Тэрл», например, довольно распространено в Торвальдслэнде.

Я положил руку на её правое колено.

— О-о, Господин, — простонала она. — Да. Пожалуйста, Господин!

Признаться, я был зол на себя, из-за своей первой реакции на информацию об имени этой рабыни. Её голос был совершенно не похож на голос Талены. Но я всё же принёс фонарь, чтобы рассмотреть её. Конечно, она не была Таленой. Не той Таленой.

В памяти снова вплыла наш беседа с Серемидием в темноте над лесом.

Похоже, Убара всё ещё не предстала перед троном правосудия Убара.

«Странно, — подумал я, — что столь огромное вознаграждение, целых десять тысяч золотых тарнов двойного веса, всё ещё никому не досталось. Интересно, какую ценность она могла бы представлять для кого-то или чего-то, что это могло бы перевесить такую сумму? Или похититель ждал того момента, когда эта невероятная сумма будет увеличена? Может переговоры велись уже теперь? А может, похитителя забавляет мысль иметь прежнюю Убару у своего рабского кольца какое-то время, прежде чем, скажем, утомившись ею, передать её правосудию Ара? Представляю себе, с каким рвением рабыня в такой ситуации стремилась бы ублажать своего текущего владельца, кем бы или чем бы он не мог бы быть, лишь бы максимально отдалить день своего возвращения в Ар».

— Пожалуйста, Господин, — прошептала девушка, выводя меня из задумчивости.

Я поднялся и, отойдя то неё, вернул фонарь на его прежнее место. Позади меня послышались сдавленные рыдания.

Но я возвратился к ней.

— Господин? — прошептала рабыня, не веря своим глазам.

Похоже, она решила, что я оставил её.

— Ну что девка, — усмехнулся я, — всё ещё течёшь?

Возможно, столь вульгарное выражение редко используется применительно к свободным женщинам, зато его часто используют в случае животных, что делает его приемлемым и для рабыни, поскольку она тоже животное, самый прекрасный вид домашнего животного.

— Да, — призналась она.

Для кейджеры весьма обычно приблизиться к своему хозяину, опуститься перед ним на колени, поцеловать его ноги, выпрямиться и сообщить ему, что у неё течка, открыто, ясно, откровенно, честно и невинно. Рабыня не стыдится своих сексуальных потребностей, не больше, чем свободная женщина стыдилась бы своей потребности, скажем, в еде и воде. «У девки Господина течка, — могла бы сказать она. — Она просит о его ласке».

Я легонько дотронулся до внутренней поверхности её правого бедра.

— Да, — выдохнула рабыня. — Прикосновение освободит меня, малейшее прикосновение!

Я склонился над ней и, к её удивлению, попробовал на язык её жар. И немедленно вынужден был плотно прижать правую руку к её рту, чтобы её крики не переполошили весь лагерь. Было трудно удержать её на месте, даже прижимая к земле правой рукой её голову, а левой рукой локоть. Она дико и благодарно дёргалась, разбрасывала ногами грязь, выгибалась, наполовину поднималась, скручивалась всем телом, а затем расслабилась и растянулась на спине. Я закончил с ней чуть позже и почувствовал, что она отчаянно и с благодарностью целует и облизывает ладонь моей правой руки. Я немного оттянул руку, но девушка приподнялась, продолжая преследовать своими поцелуями ладонь, пальцы, запястье.

— Спасибо, Господин, — шептала она при этом. — Спасибо, Господин!

— Ты не Талена, — сообщил я ей. — Ты — Лита.

— Лита, Господин? — удивилась она.

— Ты ведь лагерная рабыня, не так ли? — уточнил я.

— Да, Господин, — кивнула девушка.

— Ты только что была переименована в Литу, — объявил я. — Если кто-то будет возражать, пусть приходит и предъявляет мне свои претензии.

— А Господин кто? — спросила она.

— Тэрл Кэбот, — ответил я.

— Тот самый, капитан, который командует кавалерий? — опешила она.

— Да, — подтвердил я.

— Тогда я — Лита, — обрадовалась рабыня.

Я встал, стряхнул с себя налипшую грязь и, вытерев руки о тунику, подобрал с земли свой баклер.

— Господин! — раздался другой женский голос.

— Пожалуйста, Господин, — жалобно позвала ещё одна девушка.

— Нет, — отрезал я и, отвернувшись, продолжил обход постов.

Признаться, я как-то забыл, что там присутствовали другие рабыни.

Я предполагал, что мы направлялись к Александре.

Однако если там нас и ждали корабли, то до весны нечего даже и думать об отплытии.

И всё же после отбитой атаки на лагерь Лорд Нисида предупредил меня, что продвижение его планов, независимо от того, каковы бы они могли быть, должно быть ускорено. Казалось, что он решил сменить местонахождение лагеря. В конце концов, не безумец же он, чтобы сунуться в Тассу между зимним солнцестоянием и весенним равноденствием.

Моя задержка рядом со страдавшей от потребностей рабыней, некогда бывшей косианкой, которую назвали Таленой, а теперь, по моему желанию, ставшей Литой, вполне естественно повернул мои мысли к прежней Убаре и её возможной судьбе.

Мне вспомнилось, что как-то раз мисс Маргарет Вентворт, ещё до того, как она стала рабыней Сару, обмолвилась о том, что на меня собираются как-то повлиять посредством женщины. В тот момент её фраза показалась мне не имевшей никакого смысла.

Однако теперь после моего рандеву с Серемидием командиром таурентианцев, мне пришло в голову, что этой женщиной может оказаться Талена.

Только не понятно, как кто-то или что-то мог бы думать, что он сможет повлиять на меня, с помощью такой как она, фальшивой Убары, ныне свергнутой, которую последний раз видели на крыше Центральной Башни Ара, связанной, стоящей на коленях у ног мужчин, полной ужасных предчувствий, подходяще одетой в рабскую тряпку?

Неужели кто-то или что-то, мог бы думать о её использовании для моего шантажа? Но, если так, то в таком случае этот кто-то или что-то, будь то человек, кюр или Царствующий Жрец жестоко просчитался!

Чем теперь была для меня Талена? Я не хотел её. Я теперь не купил бы её даже в качестве кувшинной девки для моих кухонь в Порт-Каре.

Она была красива, это так, но при этом она была горда, честолюбива, эгоистична, тщеславна и жестока. Разве я не понял этого ещё несколько лет тому назад? Разве я не понимал, что она принадлежала только плети и ошейнику? Я вспомнил, как ужасно она обошлась со мной, и с каким восхищением и злостью она унижала меня в доме Самоса в Порт-Каре, когда я был прикован к инвалидному креслу и думал, что никогда не смогу встать с него снова, оставшись в плену медленно действующего яда, изобретённого Суллой Максимом, капитаном Порт-Кара, предавшим свой город и бежавшим на службу к Ченбару Морскому Слину, Убару Тироса. Позже, при первой же возможности, освободившись из-под домашнего ареста в Центральной Башне Ара, куда она, отвергнутая отцом, была заключена за позорное прошение выкупить её, она предала свой Домашний Камень, сговорившись с агентами Коса и Тироса унизить, умалить и подчинить её собственный город, могущественный Ар ради достижения видимого подъема к трону Убары, с которого могла править только как марионетка, нити управления которой находились в руках врагов и оккупантов. Но теперь её отец каким-то образом вернувшийся из гор Волтая, поднял восстание, яростно и жестоко отбросив прочь оккупационные силы, и восстановил законное правление городом.

Я улыбнулся сам себе.

Как ловко я поймал её в ловушку и поработил в районе Метеллан, и как правильно сделал, возвратив на трон Ара, уже сознающей себя рабыней. В каком она, должно быть, жила ужасе, боясь, что эта тайна могла бы быть раскрыта, став бесспорной и легко подтверждаемой. Какой позор, что рабыня посмела надевать предметы одежды свободной женщины, уже не говоря о том, что она заняла место на троне Убары! К какой из самых ужасных и мучительных казней приговорят её после этого?

Я проследил, чтобы она была порабощена, в её собственном городе, воспользовавшись законом самого Марленуса, Убара Убаров. Это было сделано легко и элегантно. Я был уверен, что она, к своему гневу, испугу и огорчению, со всей чрезвычайной беспомощностью женщины в руках мужчины, поняла это.

Как приятно бывает поработить женщину. Можно ли унизить их как то сильнее? Но как странно получается, что они в такой деградации так процветают. Неужели они не понимают того, что было сделано с ними? А может наоборот, понимают это слишком хорошо? Как получается, что они благодарно целуют ваши ноги, немедленно вскакивают, чтобы исполнить ваше приказание, целуют кончики своих пальцев и прижимают их к ошейникам, брыкаются и дёргаются в ваших руках, задыхаясь и крича в благодарном, не поддающемся контролю оргазменном экстазе, становятся на колени, склоняя головы перед вами. Как сияют и радуются они, находясь в своих ошейниках! Так не рождены ли они для шнуров? И настолько ли странно то, что они находят свою радость и удовольствие у ног мужчин, или этого просто следовало ожидать, учитывая генетическое наследие покорения любви, без которой женщина не может быть цельной?

Какой мужчина любит женщину искренне, тот, который отрицает реальность или тот, кто признает и принимает её, тот, кто предаёт женщину, потворствуя пропаганде, или тот, кто соглашается ответить на крик её сердца?

В любом случае, Талена теперь была рабыней, ничем не отличающейся от любой другой, за исключением вознаграждения, объявленного за её голову.

«Превосходно, — подумал я, — всё, за исключением вознаграждения».

Я не думал, что куплю её даже в качестве кувшинной девки. И конечно было много рабынь, более красивых чем она!

Она считала себя самой красивой женщиной на всём Горе. Редкостная чушь!

Она никогда не стояла голой в караване в положении оценки, широко расставив ноги и положив руки на затылок. Да, она была красива, но были тысячи тех, которые были красивее её. Не будь она когда-то дочерью Убара, что могли бы за неё дать? Возможно, три серебряных тарска? Многое зависело от рынка и сезона. Весна — хорошее время для того, чтобы продать рабыню.

В общем, если некто задумал влиять на меня через шлюху названную Таленой, вероятно теперь где-то удерживаемую в ошейнике и рабской тряпке, он глубоко и серьёзно просчитался!

Тем не менее, было бы интересно знать, куда её могло бы занести.

В любом случае это теперь меня нисколько не волновало.

Внезапно, краем глаза я засёк стремительное движение слева от себя и чью-то фигуру появившуюся из темноты леса. Я тут же упал на правое колено, выставляя щит перед собой, и услышал скрежет металла по металлу. Резко встав, я махнул баклером влево, почувствовав, что его отточенная кромка встретила сопротивление. Послышался испуганный булькающий крик, и фигура, отшатнувшись назад, взмахнула руками и завалилась на спину. Я присел, выставив щит перед собой и настороженно всматриваясь в темноту поверх его кромки. В тот же момент, из-за деревьев донёсся крик, звуки борьбы и треск, словно что-то оторвали от чего-то. Уже через мгновение замелькали фонари, быстро приближаясь ко мне.

— Позовите Лорда Нисиду! — услышал я чей-то крик.

В свете фонарей я рассмотрел фигуру распростёртую у моих ног. Отточенный край баклер прошёл точно под подбородком, и наполовину отрезал голову от тела. Из-за деревьев всё ещё слышались ужасные стоны, и четверо пани, держа глефы наготове, устремились на звук. Они не задержались там надолго, вынырнув из темноты, таща за собой, рыдающую, скрюченную фигуру, у которой не хватало левой руки. Мужчину, правой рукой пытавшегося остановить кровь, струёй хлеставшую из обрубка, бросили на землю передо мной, уже окружённым несколькими наёмниками и пани.

Я осмотрел человека лежавшего перед нами, подумав что, возможно, он не чувствовал боли, блокированной диким выбросом адреналина. Его глаза были широко распахнуты от шока. Кровь свободно проливалась между пальцами его правой руки.

— Остановите кровотечение, — приказал я.

Пальцы мужчины разжали, и заткнули его рану тканью.

— А где его рука? — спросил кто-то и собравшихся.

Двое пани с фонарями снова углубились в лес.

— Что здесь произошло? — осведомился Лорда Нисида, только что подошедший и вставший рядом со мной.

— Понятия не имею, — буркнул я.

— Дайте мне фонарь, — потребовал Лорд Нисида, и тут же получил его.

Он склонился над двумя телами, лежащими перед нами, внимательно осмотрел, а затем выпрямился.

Из-за деревьев появились два пани, только что ушедшие на поиски оторванной руки. Один из них держал в руке арбалет.

— Оружие ассасина, — прокомментировал Лорд Нисида.

— Оружие, обычно используемое ассасинами, — поправил его я.

— Мы не смогли найти руку, — доложил тот пани, что вернулся налегке.

— На него напал слин, — сообщил второй. — Зверь, должно быть, унёс руку в лес, чтобы съесть.

— Чуть раньше мы уловили запах слина, рыскавшего поблизости, — сказал наёмник, один из часовых.

— А вот этот стрелок, похоже, ничего такого не почувствовал, — заметил кто-то.

— Как и второй, — добавил я.

— Посты удвоить, — приказал Лорд Нисида.

— Смотрите, — сказал одни из пани, указывая древком своей глефы на фигуру, недавно притащенную из леса. — Этот человек мёртв.

— Истёк кровью, — заключил наёмник.

— Неудачно, — вздохнул Лорд Нисида. — Он мог рассказать нам много чего интересного.

Мужчина забрал скомканную пропитанную кровью ткань от безжизненного тела.

— Ну что ж, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — подытожил Лорд Нисида, — мы решили одну из наших проблем.

— Каким образом? — не понял я.

— Мы обнаружили нашего ассасина, — пояснил Лорд Нисида. — Этот мужчина, голова которого всё ещё в шлеме, Ликорг, а второй, тот, что с арбалетом, это Квинт, так что, или один, или другой, или оба сразу Ассасины.

— Возможно, они сделали попытку выполнить работу наёмного убийцы, — заметил я, — но боюсь, ни один из них не имеет никакого отношения к касте Ассасинов.

— Как так? — заинтересованно спросил даймё.

— Этот, — указал я на труп того, которому досталось баклером по горлу, — выскочил из-за дерева крайне неуклюже. У него просто нет умений, которые можно было бы ожидать от профессионала тёмной касты. А другой, тот что с арбалетом, не рискнул выстрелить, предпочтя предоставить сделать дело своему товарищу с ножом. Сам же он оставался в качестве страхующего, либо для второго удара, либо, что более вероятно, прикрыть отступление своего товарища, отпугнув тех, кто мог бы начать погоню. Профессиональный ассасин, насколько я знаю, доверяет своей меткости и медлить не станет. Кроме того, ассасины обычно работают в одиночку, не ставя себя в зависимость от кого-либо.

— Интересно, — кивнул Лорд Нисида, хотя я, как мне казалось, не сказал ничего нового.

Но теперь подозрения высказанные мне Лордом Нисидой ранее в его палатке в тарновом лагере, если они были оправданы, сузились до троих Фабия, Телариона и Тиртая.

— Но тогда почему, — поинтересовался даймё, — эти люди напали на вас?

— Думаю, что это имеет отношение к личному вопросу, решать который я предпочёл бы самостоятельно.

— Как пожелаете, — хмыкнул Лорд Нисида.

Вероятно, он предположил, что это имело некоторое отношение к застарелой вражде, напряженным отношениям и вспыльчивому характеру варваров. Сам же я предположил, что причина нападения крылась в моём отказе удовлетворить требования Серемидия во время нашей встречи несколько ночей назад. Я не дал ему никакой информации относительно местонахождения Талены, бывшей Убары Ара, так что теперь стал для него не только бесполезным, но и опасным, ведь он показал мне своё лицо и свой интерес к её поискам. Естественно, что оба этих вопроса он предпочел быть сохранить в тайне. У него должен был быть способ связаться со своими людьми в тарновом лагере или на марше, однако я подозревал, что эти двое были последними его агентами среди нас. Если мои предположения верны, то мне было ничего, опасаться с этой стороны, по крайней мере, в настоящее время. Точнее мне хотелось надеяться на это. Точно так же, мне казалось, что если среди нас оставались шпионы или ассасины, то их цель главной целью, если будет принято решение нанести удар, стану не я, а Лорд Нисида.

— Можете дать мне фонарь? — попросил я одного из пани, и, получив требуемое, протиснулся между деревьями.

Трое мужчин, а с ними и Лорд Нисида последовали за мной.

То место, где подвергся нападению Квинт, найти оказалось несложно. Листья были разбросаны, земля перепахана, повсюду виднелись пятна крови. Можно было не сомневаться, что нападение было делом лап слина, его следы были повсюду. Видно было даже, откуда слин сделал свой прыжок. На это указывали более глубокие отпечатков лап в грунте, и их отсутствие между тем местом и перерытой землёй там, где происходила борьба. Промежуток составлял несколько футов. Этот слин должен был быть крупным и сильным зверем. Чуть заметный ветерок тянул от места драки к точке прыжка слина. Всё было так, как я и ожидал.

— Слин ведь обычно не нападает на людей, не так ли? — уточнил Лорд Нисида.

— Обычно нет, — подтвердил я.

— Вы уверены, что это следы слина? — спросил он.

— Уверен, — кивнул я. — А Вы не заметили нечего необычного в этих следах?

— Нет, — ответил даймё.

— Слин был хромым, — сообщил я.

— Интересно, — покачал головой Лорд Нисида.

 

Глава 29

Лес позади

Со стороны головы колонны донеслись крики радости, и я понял, что если не передовые повозки, по разведчики уже вышли из леса и теперь созерцали, искрящуюся в утреннем солнце, вьющуюся внизу в долине Александру.

Многие мужчины, побросав всё, устремились вдоль колонны. Рабыни, как могли, насколько позволяли верёвки, подались вперёд и столпились у бортов фургонов, с любопытством озираясь по сторонам, стремясь понять причину волнения.

Даже Сару, неуверенно, из-за кандалов и наручников, привстала в кузове фургона, и крутила головой, пытаясь разобраться в причине переполоха.

Затем крики стали ещё громче и радостней, и у меня появилась уверенность, что теперь и первые фургоны появились из леса.

Я увидел Сумомо и Хану, появившихся из двери их крытого фургона и прищурив глаза стоявших на его маленьком пороге, озиравшихся и пытавшихся разобраться в ситуации.

Тарларионы вдоль длинной линии обоза поднимали их головы, раздували ноздри и трубно ревели. Похоже они почуяли запах воды и зелёного разнотравья на берегу реки.

Пертинакс стоял рядом со мной.

Получив известие, что мы должны выйти к Александре в первой половине дня, мы отвязали Сесилию и Джейн от их каравана.

— Господин! — ликующе воскликнула Сесилия.

— Следуйте за нами, — бросил я, и девушки покорно засеменили позади нас, держась чуть левее.

Независимо от того, как снисходительны Вы или нестроги со своими рабынями, им никогда нельзя позволять забывать, что они — рабыни. В случае необходимости их можно высечь, чтобы напомнить им об этом. Фактически, некоторые рабовладельцы чувствуют, что иногда рабыне требуется освежить знакомство с плетью, хотя бы для того, чтобы помочь ей иметь в виду, что она рабыня. Безусловно, учитывая гореанскую дисциплину, вероятность того, что у рабыни возникнут любые сомнении относительно этого, исчезающе мала. Определённая прозаичная рутина хорошо помогает в этом, например то, что рабыня обычно встаёт на колени в присутствии господина, что она не может говорить не имея его разрешения, что она должна часто опускаться на колени и целовать плеть или начинать утро с удара стрекала, что она не может одеться не спросив разрешения, что она не может начать есть раньше хозяина, что она не имеет права выйти из дома не имея его разрешения и не доложив о своих намерениях и так далее. Много чего напоминает ей о её неволе. Также, нельзя забывать и о том, что происходит у рабского кольца её владельца.

— С каким наслаждением я сейчас окунусь в реку, — заявил Пертинакс.

— Я и не знал, что варвары так скрупулёзны, — усмехнулся я.

Боюсь, что все мы, за исключением контрактных женщин и Сару, за несколько дней этого перехода стали похожи на тарсков.

— А нам можно купаться, Господин? — спросила Сесилия.

— Вам будет лучше поискать масла и горячую ванну, — буркнул я. — Вода в реке уже холодная.

Также я подумал о том, что скоро придётся задуматься о лучшей одежде для рабынь. Лето подошло к концу, впереди нас ждала осень с её холодами, ветрами и дождями.

Уже во время нашего перехода через лес, было достаточно холодно даже для мужчин.

— Тэрл Кэбот, тарнсмэн! — воскликнул Таджима, спеша к нам вдоль линии фургонов.

Он с кавалерией прибыл на место ещё несколько дней назад.

Мы церемонно поклонились друг другу. Я решил, что ему будет неудобно, если я сожму его руку, даже рукопожатием моряка, запястье к запястью. Такие вещи имеют тенденцию отличаться от культуры к культуре, но, ясно, что он был рад видеть меня, как и я его.

Таджима посмотрел на Пертинакса.

— Скажи «Тал», — подсказал я последнему.

— Тал, — поздоровался растерявшийся Пертинакс.

— Тал, — любезно ответил Таджима.

Есть определённый порядок в таких вопросах, и Таджима, обоснованно или нет, расценивал себя выше Пертинакса, который был простым варваром. То, что ко мне он обратился первым, было правильно, учитывая, что я был его капитаном согласно субординации в кавалерии. Я иногда допускал ошибки в таких ритуалах, но эти ошибки обычно принимались с изящным тактом, будучи списаны мою невинную нехватку утончённости, и не воспринимались как оскорбление. В среде же тех, кто разбирается в подобных нюансах, в таких ситуациях может возникнуть тонкое напряжение. Порой я ощущал, что рядом со мной происходили социальные поединки, словесные баталии, суть которых оставалась вне моего понимания.

— Смотрите, — шепнул Пертинакс.

Они с Таджимой тут же почтительно поклонились прошедшему мимо Нодати.

— Я и не знал, что он был с нами во время перехода, — признался я.

Я точно его ни разу не видел.

— Его и не было в колонне, — пояснил Таджима. — Он держался позади, следуя за колонной, чтобы защитить тыл.

— Понятно, — кивнул я.

— Какие вы все грязные, — покачал головой Таджима.

Сесилия и Джейн опустили головы. От рабыни ожидают, что она будет держать себя опрятной, ухоженной, чистой, расчёсанной и так далее. В конце концов, она же не свободная женщина. Кроме того, от неё обычно также ожидают, что она будет поддерживать себя в своих «размерах продажи», а именно, в тех размерах, в которых она была в день своей покупки. Соответственно, на неё может быть наложен режим диеты и физических упражнений. Опять же напомню, она рабыня, а не свободная женщина. Это последняя может многое скрыть под «одеждами сокрытия», а рабская туника почти ничего не скрывает.

— Как там Сумомо? — поинтересовался Таджима.

— Думаю, что Ты найдёшь её чистой, сухой и, как обычно, противной, — сообщил я.

— Замечательно, — улыбнулся он.

— Что же в этом замечательного? — осведомился я.

— Я могу продолжать думать о ней, как о пригодной для ошейника.

— Понятно, — протянул я.

— Ну а теперь, пойдёмте со мной, — пригласил Таджима. — Посмотрите речной лагерь.

— Насмотримся ещё, — отмахнулся я. — Мы ведь проведём здесь зиму.

— Нет, — сказал Таджима.

— Не понял, — опешил я.

— Пойдём, — позвал он.

Мы двинулись к голове колонны, которая теперь остановилась, поскольку большинство возниц и других мужчин оставили свои фургоны, чтобы пройти вперёд и, наконец, увидеть перед собой перспективу, а не мрачные, давящие стены бесконечного коридора деревьев.

— Что там, Господин? Что это? — спросила какая-то рабыня проходившего мимо охранника, но тут же вскрикнула в страхе, повернулась спиной, присела и прикрыла голову руками.

— Любопытство, — поучительно сказал мужчина, несколько раз стегнувший её по спине хворостиной, — не подобает кейджере.

— Да, Господин, — прорыдала та. — Простите меня, Господин!

Известно, что кейджеры, самые любопытные из всех животных. С какой нетерпеливой страстью разыскивают они крохи информации, с какой жаждой ловят последние известия! Они будут просить, подлизываться, зудеть и бороться за самую крошечную толику новостей. Девушка, которая знает что-то, о чём не известно другим, чувствует себя Убарой в рабских помещениях. Как на неё наседают! Как извиваются вокруг неё, ловя каждое тщательно дозированное слово!

Как приятно, должно быть, иногда разочаровывать их и видеть, как они дуются и корчатся в невежестве, со слезами глазах глядя на тебя. Таким образом, конечно, им можно ещё раз напомнить, что они — не больше чем рабыни.

Наконец, мы добрались до конца просеки и остановились на краю склона, по которому дорога плавно спускалась в долину реки.

Здесь уже собралось никак не меньше четырёх или даже пять сотен мужчин, так же как и мы вышедших вперёд колонны.

Среди них я заметил и Лорда Нисиду, который в окружении своих телохранителей спускался к реке. Со стороны берега и строений, навстречу ему поднималась группа мужчин.

Небо в это утро было очень синим и безоблачным. В вышине парили несколько тарнов, занятия кавалерии шли своим чередом.

До реки, широкой и очевидно судоходной оставалось пройти ещё несколько пасангов.

— Это и есть Александра? — уточнил я.

— Да, — кивнул Таджима.

Её ширина, конечно, не могла даже начать соперничать с шириной Воска, по крайней мере, на большой части его русла, но она была достаточно широка, порядка сотни ярдов или около того.

— Как здесь красиво, — восхищённо проговорила Сесилия.

Боюсь, она ещё не привыкла красоте мира природы, всё ещё думая с точки зрения другого, более серого мира, более трагического мира, в котором, трудно себе это даже представить, токсины и яды обычно выбрасывались прямо в атмосферу, в тот самый воздух, которым все создания, большие и малые, виновные и невинные, дышали. Но она была права, не мог не согласиться я, вид действительно открывался прекрасный.

— Для вас подготовили жильё около берега, неподалёку от вольер, — сообщил Таджима.

Позади нас послышались команды и возницы, мастера, пани и наёмники начали возвращаться назад, к обозу. Через несколько енов снова проворчали и затрубили тарларионы и заскрипели фургоны, и колонна начала вытягиваться из леса и скатываться вниз по склону.

— Что это за большое строение около берега? — поинтересовался я.

Оно казалось достаточно большим, чтобы сравниться с инсулой этажей так в семь или восемь.

— Кроме того, — сказал Таджима, — хотя отсюда их не видно, есть ещё несколько галер.

— Но что это за большая постройка? — не отставал я.

— А Ты не узнаёшь? — спросил Таджима.

— Нет, — покачал я головой.

— Это, — с гордостью сообщил Таджима, — корабль Терсита.

 

Глава 30

Разговор с Атием

Я чувствовал себя крохотным, стоя на берегу перед этим вздымающимся вверх, могучим телом, массивным строением, стоящим в каркасе стапеля, полого спускавшемся к воде.

— Здесь ещё очень многое предстоит сделать, — сообщил Атий, когда-то бывший работником арсенала в Порт-Каре и учеником безумного, полуслепого судостроителя Терсита, прежде гражданина того же самого города, ныне ставшего озлобленным изгоем. — Руль пока ещё не установлен на ахтерштевень.

— Один единственный руль? — уточнил я.

— Конечно, — кивнул мой собеседник.

Обычно гореанская галера управляется двумя рулевыми вёслами, по одному с каждого борта, соответственно рулевых тоже два.

— Мачты ещё надо установить, — добавил Атий. — Их будет шесть, две в корме, две на миделе судна, и две ближе к носу. Нести они будут прямые паруса, по четыре на кормовых и центральных, и по три на носовых.

У обычного гореанского судна мачта одна, и несёт она косой, то есть, треугольный парус. На военном корабле эта мачта делается съёмной, чтобы можно было убрать её перед вступлением в бой. Обычно гореанское судно имеет три или больше паруса, которые по мере необходимости и в зависимости от условий плавания и ветра, поднимаются на длинной, косо поставленной рее. Самый маленький парус называется штормовым.

— Мачты будут постоянные? — спросил я.

— Да, — ответил Атий.

Галера с косым парусом может плыть круче к ветру, но из-за большой длины реи, он подставляет ветру меньшую поверхность парусов. Прямые паруса делаются постоянными, всепогодными, если можно так выразиться, в зависимости от условий плавания их «берут на рифы», то есть, подтягивают к рее, уменьшая тем самым рабочую площадь паруса. Ни мачту, ни рею не надо опускать, чтобы прикрепить дополнительный, или снять лишний парус. В принципе суда с прямыми парусами для Гора не являются чем-то новым. Драккары Торвальдслэнда, например, имеют прямые паруса. Кроме того, у них и рулевое весло одно, оно установлено по правому борту. Борт у корабля определяется когда смотришь с кормы в нос. На земных судах несколько столетий назад рулевое весло тоже располагалось на правом борту, очевидно, именно отсюда пошло английское название правого борта — starboard (от steering board — рулевое весло). Соответственно английское «portside», то есть, левый борт, могло получить своё название от того, что портовые бакены оставлялись слева, когда судно входило в гавань или покидало её. Это правило регулирует движение в акватории порта по пути к причалу и от него, тем самым снижая риск столкновений. Это может быть морской традицией, принесенной на Гор с Земли. Мне трудно судить. В целом на Горе движение левостороннее. При этом способе человек расходится с незнакомцем правым боком, то есть той рукой, которой удобнее работать оружием к чужаку. В гореанском, как во многих других языках, враг и незнакомец обозначаются одним и тем же словом. Безусловно, не все незнакомцы — враги, и не все враги, возможно, к сожалению, незнакомцы. Я отметил, что обшивка судно была выполнена вгладь, или встык, с плотно подогнанным и досками, в противоположность обшивке внакрой, или внахлёст, когда доски как бы наезжают одна на другую. Драккары Торвальдслэнда, например строят методом внакрой. При этом способе водотечность корпуса, конечно, выше, зато судно получается более упругим, и вероятность того, что оно переломится в бурном море меньше.

— Вы, наверное, уже отметили, — сказал Атий, — что киль необычно глубок.

— Само судно тоже не маленькое, — пожал я плечами.

— Даже в этом случае.

Признаться, эта информация заставила меня немного опасаться, поскольку она предполагала, что судостроитель планировал свой корабль не для стремительности и манёвренности, обычных особенностей гореанской галеры, и даже так называемых «круглых судов», но для остойчивости при плавании в условиях суровой погоды. Большинство гореанских судов при таких условиях прячут в портах или их попросту вытаскивают на пологий берег, поскольку они достаточно легки для этого. Многие гореанские капитаны предпочитают не рисковать и не терять берег из виду, так что путешествия в открытом море больше нескольких дней — редкость, кроме моряков Торвальдслэнда. Данное судно, с его размерами и остойчивостью, конечно, могло бы оставаться в море довольно долго. У меня было чувство, что это судно было специально сконструировано для необычного путешествия.

— Такое судно, — закинул я удочку, — могло бы зайти даже дальше Коса и Тироса.

— Возможно, — уклончиво ответил он.

— И даже дальше Дальних Островов, — не отставал я.

— Возможно, — сказал корабел, отводя взгляд.

— Я смотрю, что здесь нет никаких режущих лезвий, по крайней мере, пока нет, — заметил я.

Такие лезвия разработаны, чтобы срезать весла галеры, таким образом, повредив её и приготовив для тарана, обычно в район мидль-шпангоута, что, при достаточно сильном ударе может расколоть и затопить вражеский корабль. Одной из опасностей тарана, кстати, является возможность того, что таранный выступ застрянет в пробоине, что может привести к тому, что атакующий разделит судьбы своей жертвы. Таран, естественно, разработан таким образом, чтобы минимизировать эту возможность, и облегчить его вытаскивание задним ходом. Некоторые конструкции даже имеют расширяющийся гребень, который ограничивает проникновение в борт цели. Тем не менее, даже в этом случае давление иногда развивается такое, что таран, опасно далеко проникает внутрь и застревает в корпусе жертвы. Некоторые капитаны предпочитают в последний момент снизить скорость, дабы минимизировать вероятность этого. Нет никакой необходимости разрубать корабль противника пополам, чтобы гарантировано его разрушить. Если вражеское судно наберёт воды достаточно, чтобы затонуть, таран сделал своё дело. Режущие лезвия, кстати, были изобретением Терсита, сделанным много лет назад. Вскоре они стали обычными на всех длинных кораблях, даже с Коса и Тироса.

— Судно слишком массивно для того, чтобы они были эффективными, — развёл он руками.

Тут Атий был прав. Обычная галера легко уклонилась бы от таких устройств.

— И тарана, как я вижу, нет, — констатировал я.

— В нём нет необходимости, — сказал мой собеседник.

— Полагаю, что так, — согласился я.

Действительно, любое судно, оказавшееся настолько медленным или неосторожным, что позволило бы себе подставиться под форштевень этого левиафана будет раздавлено как гнездо с яйцами вуло под лапой тарлариона. Терсит, кстати, рекомендовал делать тараны так, чтобы они били выше ватерлинии, а не ниже её. Некоторые корабелы последовали его рекомендации, других нет. Преимущество таранного выступа расположенного выше ватерлинии состоит в том, что при этом он не снижает скорость корабля, особенно если таран оснащён расширяющимся гребнем. Если удар нанесён в ватерлинию или около неё эффективность тарана снижается мало, учитывая волнение и зыбь, всегда присутствующие на море.

— А как судно сможет защититься? — поинтересовался я.

— По-разному, — ответил Атий. — Для начала напасть на него, учитывая его размеры, будет проблематично. Высота борта, как в случае круглых судов, препятствует абордажу. Здесь мы имеем крайний случай этого. Вы же можете представить себе трудность подъёма на стены города, особенно если этот город в море. Доски обшивки особенно на носу и в районе ватерлинии нашиты в несколько слоёв, и прослоены листами металла. Кроме того, судно, когда будет готово к отплытию, будет оснащено стандартными метательными орудиями, катапультами и так далее. Опять же экипаж в тысячу или больше человек.

— Так много? — удивился я.

— Мы здесь имеем, — не без гордости заявил Атий, — крепость, плавающий город, с сотнями защитников, мечников, копейщиков и лучников, у которых к тому же будет преимущество высоты.

— Насколько я понимаю, перемещаться он будет только под парусами, — заметил я.

— Такова его конструкция, — пожал он плечами. — Это же не галера.

— Ну да, размер, вес, — признал я.

— Вот именно, — кивнул Атий.

Действительно, я не заметил отверстий вблизи ватерлинии, даже для больших вёсел, используемых на некоторых круглых судах, которыми управляли по пять мужчин на весло.

— Кроме того, — усмехнулся корабел, — Вы, Боск из Порт-Кара, сами, насколько я понимаю, вооружили это судно самым опустошительным оружием.

— О чём это Вы, — не понял я.

— А разве это не Вы двадцать пятого Се-Кара, — спросил он, — первым использовали тарнов в морском сражении?

— Это был экспромт, игра в кости, — проворчал я.

— Но кости выпали отличные, — усмехнулся Атий.

— Как выяснилось, — кивнул я.

Тарн — птица сухопутная, и от земли удаляться не будет. Я же, спрятав тарнов в трюмах, вывел корабли в море, и выпустил птиц вместе с их всадниками только перед самым сражением, когда мы были далеко от земли, чтобы расстреливать корабли косианцев и тиросцев. К счастью, для нас тарны реагировали на поводья точно так же, как и над сушей. Они даже садились на палубы кораблей как на землю, или на остров, если можно так выразиться, возможно, это было просто следствием того, что мы не вызвали или не спровоцировали нежелание птиц оставить видимость берега. Я предположил, данное качество стало результатом естественного отбора в ходе эволюции животного. Те тарны, которые решались улетать далеко от суши, возможно, гибли в море и не смогли предать потомству свои гены. Тарны, которые, по той или иной причине, или по случайному подарку генов, отказывались удаляться из видимости земли, оставили потомство.

— Размер судна, — сказал мой собеседник, — является таким, чтобы разместить тарнов, тарнсмэнов, тарнстеров, их приспособления, корм и так далее. Они могут регулярно упражняться над морем, а затем возвращаться на борт. Порты для их входа и выхода предусмотрены в корпус.

— Это очень отличается от всего того, с чем я сталкивался прежде, — признался я.

— У нас здесь есть ещё и шесть обычных галер, — добавил Атий. — Они могут оказаться полезными, кроме того, они таковы, что мы можем разместить их на большом корабле.

— Прямо внутри большого корабля? — удивился я.

— Вот именно, — подтвердил Атий.

— А насколько Вы уверены в надёжности одного руля? — поинтересовался я.

То, что руль должен был быть один, мне стало ясно ещё до пояснений Атия, после того, как я увидел ряд массивных креплений в корме.

— Одного будет достаточно, — заявил Атий. — Конструкция эффективная.

— Понятно, — кивнул я.

Признаться, мне и самому казалось, что на судне такого размера два руля могло бы быть непрактично, да и возникали трудности с монтажом. К тому же, от судна таких габаритов и массы в любом случае не стоило бы ожидать чуткости, что к одному рулю, что к нескольким. Это же был не длинный корабль, и не драккар Торвальдслэнда.

— При спокойной погоде, — сказал Атий, — должно быть достаточно одного единственного рулевого.

— Понимаю.

Один рулевой, конечно, может и следить за курсом, и переговариваться со вторым вахтенным, который стоит на юте в нескольких ярдах от него. С другой стороны даже единственный рулевой, вероятно, не будет один. Деление суток на вахты никто не отменял.

— А где Терсит? — полюбопытствовал я.

Мне вспомнилось, как я видел его на Совете Капитанов, давно, ещё в те времена, когда совет подчинялся Пяти Убарам. Это было собрание самых компетентных капитанов в порту. Позже Совет стал суверенным. Корабел тогда попытался донести до сведения капитанов некоторые из своих предложений, фантазий и идей, однако их сочли слишком радикальными, даже абсурдными и дело кончилось насмешками. Так этот одинокий гений, а может сумасшедший, стал посмешищем. Конечно, с ним тогда обошлись ужасно. Позже он попытался предложить свои идеи даже врагам Порт-Кара, Косу и Тирос, но и там его встретили без энтузиазма. На островных убаратах он тоже не достиг успеха. Тогда, всеми покинутый и лишённый средств к существованию, он вернулся в Порт-Кар, питался объедками, которые находил в каналах, а на гроши, которыми делились с ним корабелы, всеми презираемый и осмеиваемый, начал часто посещать таверны города. А потом он внезапно исчез из Порт-Кара, и судьба его оставалась неизвестной, по крайней мере, до сего момента. Ходили неопределённые слухи, что его видели где-то около северных лесов. Я теперь начал подозревать, что кто-то, или что-то, когда-то и где-то, задержался, чтобы послушать, и, тщательно и глубокомысленно проанализировать бред сумасшедшего корабела, причём у этого кого-то или чего-то, в распоряжении имелись значительные ресурсы. Отвергнутый в Порт-Каре, осмеянный на Косе, оскорбленный, униженный и покинутый, безумный, полуслепой Терсит, оказался здесь на берегу Александры, чтобы продать плоды своего гения покупателю, личности которого, как я подозревал, он сам не знал. Кого волнует из какого кошелька может быть вынуто золото, если на него можно реализовать свои мечты?

— Так где Терсит? — повторил я свой вопрос.

— Не знаю, — пожал плечами Атий, — возможно, на борту.

— Я не видел, чтобы он вышел, поприветствовать Лорда Нисиду, — припомнил я.

— У нас здесь была премерзкая погода, — невпопад сказал Атий. — Вы, должно быть, тоже столкнулись с этим в лесу.

— Так и было, — кивнул я.

— Ещё несколько дней, — сообщил Атий, — и судно будет готово. Галеры мореходны уже теперь.

Я предполагал, что галеры прибыли с юга, и пришли вверх по течению на веслах, или их буксировали тарларионы, если течение было слишком мощным.

— Вы вообще-то видели Терсита в последнее время? — прямо спросил я.

— Нет, — признался он.

— Я хотел бы повидаться с ним, — сказал я.

— Уверен, у вас будет такая возможность, — заверил меня Атий.

— Когда? — не отставал я.

— Погода теперь изменилась, — сказал корабел. — Самое время для плотницких работ.

— Несомненно, — согласился я.

— Занятия с тарнами, опять же можно проводить без проблем, — добавил он.

— Я рад слышать это, — кивнул я.

— Что Вы думаете о нём? — осведомился Атий, широким жестом руки обводя на невероятную конструкцию, возвышавшуюся над нами.

— Это не корабль, — покачал я головой. — Это — инсула, крепость, город из дерева.

— Не ищите в нём обводов длинного корабля, — усмехнулся Атий. — Он предназначен не для этого.

— Это — страна, деревянный остров, — прокомментировал я.

— Нет, — протянул Атий. — Это именно корабль.

— Он построен не для того, что бы жаться к берегам, — заметил я.

— Конечно, — согласился мой собеседник.

Я рассматривал могучую конструкцию. Как же отличалась она от всех остальных кораблей Гора. Он было построен не для скорости. У него не было низких бортов и убираемых мачт для скрытности. Его создавали не для того, чтобы быстро и незаметно приблизиться, напасть и стремительно скрыться. Он не мог легко прийти и уйти, быть вытащенным на ночь на пляж, и спущенным на воду на рассвете. На этом судне можно было бы рискнуть оторваться далеко от берегов и провести в море месяцы, не видя земли. Признаться, меня пугала мысль, что это был необычное судно, и построили его не для обычного путешествия.

— Когда Вы узнаете его получше, — довольно улыбнулся Атий, — Вы почувствуете его энергию, мощь, и красоту линий.

— Возможно, — кивнул я.

— Причем очень скоро, — заверил меня он. — Ещё немного и он будет готов к отплытию.

— Скоро готов, возможно, — улыбнулся я. — Но отплытие, это вряд ли.

— Именно к отплытию.

— Только не скоро, — стоял на своём я.

— Нет скоро, — заявил Атий.

— Скоро будет зима, — напомнил я.

— Я в курсе, — кивнул корабел.

Вот тут мои опасения обрели под собой реальные основания.

— Сколько мужчин пришло из тарнового лагеря? — поинтересовался Атий.

— Понятия не имею, — пожал я плечами. — Быть может тысяча восемьсот, или даже тысяча девятьсот.

— Это гораздо больше, чем нам нужно, — покачал он головой.

— Тогда заплатите им и отпустите, — предложил я.

— Не будьте так наивны, — усмехнулся Атий.

— Вы что, не собираетесь им платить? — не понял я.

— Их должны будут убить, — сообщил мне он.

— Не думаю, — сказал я.

— Не волнуйтесь, — успокоил меня Атий, — тарнсмэны, тарнстеры и прочие — ценны. Им ничего не грозит. И Лорд Нисида не согласится на казнь каждого десятого из его людей. А вот наёмники, предпочтительно наименее квалифицированные, должны будут быть прорежены.

— Нет, — покачал я головой.

— Большинство из их — отступники, преступники, наёмники и убийцы, — напомнил он.

— Это не имеет значения, — сказал я.

— Место ограничено, — развёл руками мой собеседник.

— Я брался бок о бок с этими людьми, — заявил я. — Они мои братья по мечу.

— Не волнуйтесь Вы так, — примирительно сказал он. — Всё будет сделано добровольно. Золото натравит их друг на друга. Они такие, какие они есть. Кроме того, при этом выживут самые квалифицированные.

— Кто главный в этом лагере? — спросил я.

— Даймё Лорд Окимото, — ответил Атий.

— Я должен видеть его, — потребовал я.

— Увидите, увидите, — поспешил заверить меня он.

В тот момент мы услышали рёв ларлов. Как раз в этот момент из леса показались фургоны с клетками, в которых держали питомцев Лорда Нисиды. Их было десять, двое дежурили в павильоне, а восемь остальных бродили вдоль линии вешек. Ларл, как уже было отмечено, зверь для северных лесов нехарактерный.

— На судне несколько палуб, — принялся объяснять мне Атий, внутреннее устройство, расположение кубриков, мастерских и так далее, но я его уже не слушал.

— Что-то не так? — осведомился он, заметив мой состояние.

— Я должен встретиться с даймё Лордом Окимото, — повторил я.

— Встретитесь, — пообещал Атий.

— Сейчас же, — потребовал я.

Атий тогда отвернулся от огромной конструкции, в которой был заключён корпус корабля Терсита, и подозвал нескольких товарищей, крупных, крепких мужиков, ремесленников, возможно работников дока, а когда те подошли, указал на меня и приказал:

— Взять его и связать.

 

Глава 31

Я узнаю об отборе

— Мы были готовы к вашему несогласию, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — сказал Лорд Нисида. — Но Вы должны попытаться понять.

— Некоторые вещи, — проворчал я, — не должны быть поняты.

— Не судите того, что Вы ещё не в состоянии понять, — посоветовал он.

— Я понимаю то, что меня просят понять, — ответил я, — но я не хочу этого понимать.

— Вы отказываетесь? — уточнил Лорд Нисида.

— Да.

— Конечно, — кивнул он. — Кодексы.

Мы сидели друг напротив друга, со скрещенными ногами, по разные стороны маленького, низкого столика.

— Я ожидал этого, — сказал Лорд Нисида.

— Вы должны вмешаться, — попросил я.

— Лорд Окимото — кузен сёгуна, — развёл руками Лорд Нисида.

Верёвки с меня сняли, но продолжали держать в заключении в одном из сараев около реки.

— Пертинакс, и даже Таджима, Ичиро и многие другие тоже возражали, — сообщил Лорд Нисида и, не дождавшись моей реакции, добавил: — Им сделали выговор.

— Подвергли пыткам и распяли? — спросил я.

— Конечно, нет, — ответил Лорд Нисида. — Они ценны, и даже Пертинакс. Его умения быстро растут. Они не будут участвовать в отборе.

— А что насчёт Нодати, мастера меча? — поинтересовался я.

— Он вне всего этого, — пояснил Лорд Нисида. — Он не участвует.

— Понимаю, — кивнул я.

— К тому же, — добавил Лорд Нисида, — я не знаю, кто мог бы противостоять ему.

— Верно, — хмыкнул я.

— Отбор состоится завтра, — сообщил Лорд Нисида.

— Я в этом участвовать не буду, — предупредил я.

— Никто и не собирался принуждать вас к участию, — заверил меня Лорд Нисида. — Вы и другие вне отбора.

— Эти люди дрались за вас, — напомнил ему я.

— Они — наёмники, — пожал плечами Лорд Нисида, — причём самые их отбросы, выбранные за умения и продажность, доставленные сюда из сотни городов, с руин и обломков Ара, от переулков Беснита и Харфакса, с причалов Брундизиума и Шенди, люди без Домашних Камней, воры, преступники, убийцы, изгои, ронины, мужчины, плывущие по течению, мужчины, слово которых ничего не стоит, мужчины которые никому не служат, за исключением статериев или золотых тарнов.

— Они дрались за вас, — повторил я.

— Никто не обязан драться, если он того не желает, — сказал Лорд Нисида. — Вопрос стоит просто, пары будут подобраны, и золотой тарн достанется тому, кто выживет, а вместе с ним и место на большом корабле.

— Быть может, имея тарн золотом в кошельке, мужчине может не понадобиться такое место.

— Это было бы неудачно, — заметил Лорд Нисида.

— Сколькие, как Вы ожидаете, умрут? — спросил я.

— Приблизительно пять сотен, — ответил даймё.

— Что, если кто-то не захочет драться? — осведомился я.

— Они — наёмники, — развёл руками Лорд Нисида. — За серебряный тарск они перережут горло брату, так почему бы не сделать это с незнакомцем за золото?

— И кто, — поинтересовался я, — будет руководить этой резней?

— Лорд Окимото, конечно, — ответил он.

— Он — большее имя, насколько я понимаю, больший даймё, чем Вы, — предположил я.

— Он — кузен сёгуна, — напомнил мне Лорд Нисида.

— Отговорите его от этого безумия! — попросил я.

— Отбор, — отрезал Лорд Нисида, вставая из-за стола, — состоится завтра.

 

Глава 32

Отбор

Солнце ярким светом заливало берег. В повисшей тишине можно было услышать щебет птиц, и плеск Александры в сваях речных причалов.

Я не был связан, но теоретически находился под охраной двух асигару Лорда Окимото. У меня не было особы сомнений, что я легко смог бы избавиться от этой опеки, двух быстрых неожиданных ударов было бы достаточно, но вокруг были и другие, много других. Сам Лорд Окимото, скрестив ноги, восседал на тканой циновке на платформе позади меня. Справа от него рука сидел Лорд Нисида. Пертинакс, Таджима, Ичиро и некоторые другие стояли неподалёку от меня, и точно так же, как и я были без оружия. Кроме того, на берегу было много асигару и их офицеров, как из команды Лорда Нисиды, многих из которых я знал, так и незнакомые мне, по-видимому, подчинённые Лорду Окимото.

Суть дела сотням наёмников разъяснил глашатай. Многим другим, возницам, тарнстерам, квалифицированным ремесленникам и прочим специалистам присутствовать на берегу не разрешили. Также я не заметил здесь основную массу моих людей из кавалерии. Местом резни должен был стать пляж, узкий коридор между неспешным потоком Александры и платформой, на которой расположились Лорды Нисида и Окимото, окружённые вооружёнными зрителями, почти полностью пани. Тех из наёмников, предположил я, кто не умрёт на берегу, оттеснят в реку, чтобы добить там и спустить их тела вниз по течению.

Резкий вой, выдутый из трубы, сделанной из большой витой раковины, разнёсся над берегом. Эту трубу называют хорагай. В войнах пани их иногда используют в качестве сигнальных горнов, чтобы управлять манёврами войск. Я обучал кавалерию, реагировать на подобные сигналы, правда, передаваемые обычным гореанским горном, сделанным из металла.

По этому сигналу длинная колонна наёмников, по десять человек в шеренгу, вооружённых и экипированных, обошла платформу и вышла на пляж, растянулась вдоль кромки воды, а затем разделилась на два ручья по пять в ряд. Мужчины повернулись лицом к платформе и замерли.

Между наёмниками и платформой, в нескольких ярдах от первой шеренги был установлен своего рода стол, широкая доска, уложенная на козлы. На этот стол двое мужчин, водрузили небольшой, но очевидно довольно увесистый, окованный металлом ящик. Один из пани откинул крышку и, зачерпнув двумя руками, поднял над ящиком монеты, а затем раскрыл руки, позволяя золоту ссыпаться обратно в контейнер. Он повторил эту процедуру несколько раз. Солнце отражалось в падающих, вращающихся кругляшках, разбрасывая вокруг слепящие зайчики. Это было словно ливень из золота. Можно было легко, даже в ярдах от стола, услышать тяжесть падающего металла. Я нисколько не сомневался, что не было на берегу реки не одного товарища, который не был бы готов убить даже за один из этих призов. Было достаточно рынков, на которых за одну из этих монет можно было бы купить тарна, пять кайил или десять прекрасных рабынь. Многие гореане никогда не касались такой монеты, уже не говоря о том, чтобы владеть ей.

— Они готовы, Лорд, — сообщил Лорд Нисида, повернувшись к Окимото.

Лорд Окимото был ниже ростом, по сравнению с Нисидой, и на платформе казался неподвижным, почти сонным, словно мешок, набитый песком. Он выглядел коренастым и даже тучным. На нём было жёлтое кимоно с красным поясом. Из-за пояса торчала украшенная кисточками рукоять дополнительного меча. Его волосы были собраны в узел на затылке, точно так же, как и у Лорда Нисиды. В этом, насколько я понял, они делили некий статус или положение. Глаза Лорда Окимото маленькие и узкие, косили из-под заплывших жиром бровей. Лорд Нисида, прямой и тонким как клинок, выглядел таким же бесстрастным. Глядя на него, на ум приходило сравнение с замершей в напряжении, сжатой пружиной, или, возможно лучше сказать, с умным, хитрым, осторожным, свернувшимся в клубок остом. И всё же я, так или иначе, не сбрасывал со счетов Лорда Окимото, и не рассматривал его как неопасного или неэффективного. Можно было бы, конечно, презирать его за его внешность, считая его жалким, надутым и вялым, принимая его за не больше, чем хитрого уродливого толстяка, наслаждающегося властью, праздно балующегося жестокостью. Можно было бы, если бы не одно но, в нём ощущалось нечто, скрытое под слоем этой вялой плоти, нечто мудрое и опасное, затаившееся, как мог бы таиться ларл, терпеливый и любопытный, ожидающий в своей засаде, не появится ли рядом, что-то достойное для его клыка.

Нет я не стал бы сбрасывать Лорда Окимото со счетов.

В конце концов, этот человек был даймё пани. Несомненно, некоторые могли носить такой титул по наследству, в силу происхождения, но, вероятно, немногим из них удалось бы долго сохранять свой престиж и власть, очевидно, являющиеся мучительно желанными объектами для многих других. Хотя многие, кто получает подобные подарки, оказываются слишком слабыми, чтобы удержать их, я не думал, что Лорд Окимото был из их числа.

Один пани из окружения Лорда Окимото встал перед платформой и, обращаясь к стоявшим перед ним мужчинам, призвал их разбиться на пары, повторил главное условие соревнования, то, что каждая пара ведёт бой бы до смерти одного из участников, а оставшийся в живых получает золотой тарн.

«Как просто, — подумал я, — Лорды Нисида и Окимото отбирают для себя наиболее умелых, и избавляются от балласта».

В любом случае, я был уверен, в их намерения не входило предоставление кому бы то ни было возможности вернуться к более обжитым местам. Мне сразу вспомнились вешки и ларлы.

Лорд Окимото, не поворачивая головы, что-то сказал Лорду Нисиде, но, что именно, услышать я не смог. Последний немного поднял руку, давая сигнал тому из пани, что служил глашатаем.

— Начинайте! — крикнул тот.

Атий встал подле меня.

Ни один из поединщиков не пошевелился.

— Деритесь! — закричал глашатай. — Начните! Сражайтесь! Золото, золото!

И тогда тысяча мечей, как один, сверкнув на солнце, с шелестом покинула тысячу ножен. Я почувствовал, как волосы на моей голове встают дыбом.

— Деритесь! — призвал глашатай.

Однако каждый из тысячи мужчин в этих шеренгах остался стоять спине к реке и лицом к платформе.

— Молодцы! — громко сказал я и заметил улыбку на губах Атия.

Сотни пани обеспокоенно посмотрели на платформу. В их взглядах ясно читалась тревога. Их руки крепче сжались на глефах, или как они их ещё называли, нагинатах.

Из-за платформы выскочили лучники и встали между платформой и наёмниками. Стрелы уже лежали на тетивах больших луков пани. Их стрелы пускались с нижней трети лука, что довольно отличалось от метода стрельбы как из крестьянского, так и из седельного лука.

— Они не дерутся! — крикнул глашатай, в голосе которого слышалось удивление пополам с испугом.

Я оттолкнул двух своих конвоиров в стороны и, шагнув вперёд, встал перед платформой лицом к сидевшему Лорду Окимото. Лорд Нисида поднялся на ноги. Внезапно, я увидел Таджиму, Пертинакса, Ичиро и других, выходивших и встававших рядом со мной.

— Они не хотят драться! — пожаловался глашатай повернувшись к платформе.

Пани, и те, что с глефами, и те что с луками, выжидающе смотрели на платформу.

— Да, — сказал я Лорду Окимото, — они не будут драться. Они — братья по оружию.

— Они наёмники, — выкрикнул глашатай.

— И братья по оружию, — добавил я.

Лорд Окимото, сказав что-то Нисиде, чего я не расслышал, медленно, тяжело, с помощью слуг встал и удалился с платформы.

— Что он сказал? — спросил я у Лорда Нисиды, оставшегося стоять на платформе.

— Он сказал, — ответил мне Лорд Нисида, — что это те мужчины, которых он хотел бы видеть рядом с собой.

— Я не понимаю, — растерялся я.

— Это была проверка, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — объяснил он. — Многие мужчины готовы убить за золото, продать свой меч тому кто предложит на серебряный тарск больше и так далее. Такие мужчин нам совершенно не нужны. Нам нужны те, которые ставят сталь выше золота, честь выше выгоды, те кто не изменит единожды данной присяге, те, чья верность не продаётся, мужчины, которых нельзя купить. Многих можно, знаете ли, но таких среди них нет. Они именно те мужчины, в которых мы нуждаемся. Наше дело достойно только таких.

— И в чём же состоит ваше дело? — поинтересовался я.

— Вы узнаете, — пообещал он, а затем повернулся к глашатаю и сказал: — Выдай каждому по золотой монете и отпусти их.

— В ящике тысяча тарнов? — уточнил я.

— Конечно, — кивнул Лорд Нисида. — Хотя мы и не знали, каков будет результат.

— Но мы надеялись, — улыбнулся Атий, — что он будет именно таким.

— А что, если бы они всё-таки стали драться? — спросил я Лорда Нисиду.

— Тогда, — развёл руками тот, — как ни прискорбно, но пятьсот погибло бы.

— А что стало бы с оставшимися в живых? — уточнил я.

— Каждому, — ответил он, — дали бы по причитающейся монете, как и было обещано, а потом они все были бы убиты.

— Я понимаю, — вздохнул я. — Но как же быть с ограниченным количеством мест на корабле?

— На этом корабле много места, — улыбнулся Лорд Нисида. — Хватило бы, чтобы разместить ещё тысячу таких мужчин.

Я окинул взглядом наёмников, проходящих мимо стола. Каждый из них получал свою монету из ящика.

 

Глава 33

Разговор с Лордом Нисидой

— Реализация ваших планов, как я понимаю, — сказал я Лорду Нисиде, — ускорена.

— Вынужденно, — развёл он руками, — наш проект перестал быть секретом. Отражённое на тарновый лагерь нападение ясно на это указывает. Враги приедут снова и с намного большими силами.

— Но кто именно ваш враг? — полюбопытствовал я.

— Некто обладающий огромным богатством и властью, — ответил даймё.

— Вы говорите загадками, — заметил я.

Имело ли всё это отношение к Царствующим Жрецам или кюрам? Каждая из фракций была квалифицирована в использовании людей в качестве своих инструментов.

В какую каиссу играли здесь, и кто были игроки? Мне казалось, что у меня было некоторое понимание фигур на доске.

— Это — стычка, — сказал Лорд Нисида. — Война идёт в другом месте.

— Где? — тут же спросил я.

— Я верю, — улыбнулся он, — Вы узнаете.

— Возможно, — предположил я, — меня можно было бы посвятить в это уже сейчас.

— Не думаю, что смогу пойти на это в настоящее время, — вежливо отказал мне даймё.

— А что если я решу, — поинтересовался я, — что достаточно вам послужил.

— Увы, — сказал он, — мы не можем позволить нашим друзьям, которым теперь столь много знают, уйти с нашей службы.

— Вы думаете, что сможете меня остановить? — осведомился я.

— Да, — кивнул Нисида, — но мне было очень жаль, если бы мне пришлось прибегнуть к этому.

— Что за войну вы ведёте, — не отступал я. — Где и против кого нужно драться?

— Война идёт далеко, — опять уклончиво ответил он, — а её характер, Вы сможете изучить лично.

— Это имеет отношение к далекому берегу? — уточнил я.

— Да, — кивнул мой собеседник. — Я вижу, что вам интересно.

— Я выбираю свои войны с большой осмотрительностью, — пожал я плечами.

— Увы, не у каждого и не всегда есть возможность выбирать, — вздохнул Лорд Нисида.

— Преданность, династии? — предположил я.

— Возможно.

— Людей вашего типа, — сказал я, — редко встретишь в местах, которые мы иногда называем «известный Гор».

— И что? — улыбнулся он.

— Как вы попали сюда? — поинтересовался я.

Понятно, что они прибыли к этим берегам не на каком-нибудь корабле или кораблях. Но тогда, как они здесь оказались? И почему, они не могли вернуться, тем же способом, каким прибыли?

Казалось, серая туча затенила узкие глаза Лорда Нисиды.

Внезапно до меня начало доходить понимание, что он и сам мог знать об этом немногим больше меня.

— Я думаю, — заговорил Лорд Нисида после небольшой паузы, — что это могло быть своего рода пари или возможно соревнование, среди неведомых, могущественных существ.

— Как это? — спросил я.

— Были битвы, много, — сказал Лорд Нисида. — Мы несли тяжелые потери. Оставили многие земли. Лагеря были переполнены раненным и голодающими. Наши силы были разделены. Наш отряд прижали к берегу. Наш мир пошатнулся.

— Но Вы здесь, — заметил я.

— Мы нашли мужчину с прямыми глазами, варвара, такого же как Вы, выброшенного на наш берег, в тот момент когда мы уже ждали своей гибели. Он бредил. И в своём бреду он говорил о мире, которого мы не знали, о странных кораблях и огромных птицах.

— Терсит? — уточнил я.

— Да, — кивнул Нисида.

— Вы были на Косе, или Тиросе, или на одном из Дальних Островов? — спросил я.

— Нет, — покачал он головой. — Нет.

Каким образом, спрашивал я себя, мог безумный, полуслепой корабел Терсит, оказаться на столь отдалённом берегу.

Вероятно, он был доставлен туда.

— Как вышло, что вы говорите по-гореански? — полюбопытствовал я.

— Странные люди в белых одеждах, строгие мужчины с бритыми головами появились однажды среди наших предков, загадочно, давно, очень много лет тому назад. Они потребовали говорить на языке богов.

— Посвященные, — заключил я.

Вероятно, Царствующие Жрецы оставили некоторых из них среди пани. Очевидно, хозяева Гора предпочитали иметь на своей планете только один разговорный язык, посредством которого они могли бы общаться, по крайней мере, с большинством гореанских людей. Возможно, они полагали, что это приведет к гармонии, миру и взаимопониманию. Как раз этого-то и не случилось. Между собой Царствующие Жрецы общались запахами. В редких случаях, когда они имели дело с людьми, использовались переводчики.

— Наши предки должны были изучить их язык или умереть, — продолжил Лорд Нисида. — Некоторые упорствующие и фанатики были поглощены огнём, пролившимся с неба.

Он имел в виду Огненную Смерть. Её обычно использовали для того, чтобы привести в жизнь законы, ограничивавшие технологии, но, несомненно, это могло послужить и другим целям.

— Так значит, гореанский был изучен? — подтолкнул я замолчавшего даймё.

— Кто станет оспаривать желание богов? — поинтересовался тот.

— Действительно, кто? — хмыкнул я.

— Они предоставили и кое-что ещё, — сказал Лорд Нисида, — рецепты, семена, сыворотки и так далее.

Обычно такие подарки появлялись по мере культурного взаимопроникновения, через торговлю и прочие методы. Я заключил, что в случае пани это было бы непрактично.

— Но эти странные люди, — добавил Лорд Нисида, — попытался нами править.

— Понимаю, — кивнул я.

— Их распяли, — сообщил он.

— И не было никакого возмездия с неба? — уточнил я.

— Нет, — ответил Лорд Нисида.

Ну что ж, они послужили своей цели, и, похоже, Царствующие Жрецы больше не нуждались в своих миссионерах.

— А что насчёт Терсита и вашей собственной судьбы? — спросил я.

— Это произошло в ночь перед последним сражением, — продолжил рассказ Лорд Нисида, — в котором враги должны были сбросить нас в море.

— И что? — нетерпеливо подтолкнул его я.

— Кромешная темнота вдруг закрыла луны, костры в лагере внезапно и необъяснимо погасли, часовые изо всех сил пытались не заснуть на своих постах, мы боролись, кричали, били в барабаны, дудели в трубы, чтобы пробудиться, чтобы остаться в сознании, но в течение нескольких енов мы все попадали замертво.

— И что же произошло дальше?

— Мы проснулись во множестве мест на берегах того, что Вы назвали «известный Гор», однако, можете мне поверить, он не был известен нам. Сам я проснулся около города, который, как я позже узнал, называется Брундизиум.

— Я знаю это место, — кивнул я.

Это был крупный порт. Фактически, именно его использовали в качестве базы на континенте войска вторжения Коса и Тироса, направляющиеся в Ар.

— Мы встретились со многими гореанами, — продолжил Лорд Нисида, — подготовленными встретить и направить нас. Также, в распоряжении этих варваров имелись значительные средства, якобы доставленные с нами из нашего дома, судя по всему не только от нашего лагеря, но и очевидно откуда-то ещё, возможно даже из казны наших врагов. В любом случае, когда неприятели напали утром, они нашли пустой лагерь, вычищенный так, словно по нему прошлись сотни мародёров. Думаю, они были очень рассержены, потере добычи, и не исключено, что и таинственной пропаже большой части их собственных богатств. Их гнев нелегко было бы погасить.

Лорд Нисида вздрогнул, и я не стал спрашивать о причине его беспокойства. Это должно быть касалось тех, кто остался позади, не в их лагере на берегу моря, а других тех, за кого они боролись, возможно, сотен тысяч беззащитных других, горожан, слуг, крестьян и прочих, оставшихся на территориях, возможно, в полной власти некого разочарованного, мстительного врага.

— Признаться, я мало что могу понять из этого, — вздохнул я.

— Боюсь, — покачал головой Лорд Нисида, — это — игра, которую мы должны сыграть на чужой доске.

— Я не понимаю, — признался я.

— Боги тоже заключают пари, — печально усмехнулся он. — Несомненно, у них есть свои развлечения, свои интересы, в том, какая капля первой достигнет подоконника, какое насекомое первым пересечёт линию.

Мне показалось, что у меня кровь на мгновение застыла в жилах. У меня появилось подозрение, что не в какой-то хитрой комбинации Царствующих Жрецов мы трудились, и не кюры пытались использовать нас, чтобы достичь своих целей. Это была по-своему наша собственная игра, но такая, на которую более могущественные существа, Царствующие Жрецы или кюры, в мгновения отдыха, или возможно, перемирия, сочли забавным заключить пари.

— Это безумие, — прошептал я. — Этого не может быть.

— Много чего было подготовлено, — невозмутимо сказал Лорд Нисида.

— А нападение? — напомнил я.

— А разве каждый бог обязан ставить на положительный результат? — спросил он.

«Разумеется, — подумал я, — у противников Лорда Нисиды и Лорда Окимото могут быть свои ресурсы и союзники».

Пари?

Почему нет?

И всё же, можно не сомневаться, что каждая сторона имела более тёмные, более далеко идущие планы и мысли в голове.

— Теперь я понимаю, — сказал я, — почему вам так необходимо ускорить продвижение ваших планов.

— Конечно, — кивнул Лорд Нисида.

— Но, боюсь, другая сторона уже победила, — заметил я.

— Почему это? — заинтересовался Лорд Нисида.

— Вы намеревались перезимовать здесь до весны, не так ли? — уточнил я.

— Всё верно, — подтвердил он.

— Тогда Вы в ловушке, — подытожил я.

— Как так? — не понял даймё.

— Ваш проект больше не секрет, — объяснил я. — Одну атаку мы отбили, но можно не сомневаться, будут новые, и большими силами, на мой взгляд, наиболее вероятно, что на этот раз удар будет нанесён пехотой через лес, там где нападающие будут недоступны для тарновой кавалерии. Боюсь вам не уйти.

— Я был не до конца искренен с вами, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — признался Лорд Нисида.

— Это открытие не застало меня врасплох, — хмыкнул я.

— Такая сила, — сообщил он, — уже на марше.

— Тогда вам конец, — заключил я.

— Почему Вы так решили? — спросил он.

— Как только река встанет, Вы окажетесь в ловушке в вашем зимнем лагере.

— Когда враг доберётся до лагеря, — улыбнулся даймё, — он найдет здесь только пепел.

— То есть вы сожжёте лагерь и корабли, — подытожил я, — и взяв, что можно унести, уйдёте.

— Нет, — покачал он головой.

— Но Вы не можете остаться здесь, — заметил я.

— Это верно, — кивнул Лорд Нисида.

— Тогда только уходить, — сказал я.

— Нет, — повторил он.

— И что же Вы планируете сделать? — осведомился я.

— Скоро, — сообщил Лорд Нисида, — наш корабль будет на плаву.

— Но время года не позволит ему выйти в море, — напомнил я.

— Скоро мы отплываем, — настаивал Лорд Нисида.

— Но Вы же не намерены спуститься по Александре и выйти в Тассу? — опешил он.

— Почему нет?

— Зима приближается, — напомнил я.

— Именно поэтому мы не должны терять время, — констатировал Лорд Нисида. — В любой день лёд может сковать реку. Выше по течению, в притоках, в нескольких сотнях пасангов к северу, река начала покрываться льдом.

Это открытие, наверняка, было сделано разведчиками на тарнах.

— Вы не можете всерьёз намереваться выйти в море, — покачал я головой.

— У нас нет никакого другого выбора, — развёл руками даймё.

— Корабли не могут выходить в море в этот период, — сказал я.

— Терсит уверен, что этот корабль сможет выдержать зимнее море, — сообщил он.

— Терсит не капитан, не моряк, он — судостроитель, к тому же безумный, — предупредил я.

— В его безумии я не сомневаюсь, — признался Лорд Нисида, — но, я также не сомневаюсь в его гении. Это — его корабль, и его конструкция.

— Берегитесь Тассы, — посоветовал я. — Она вам не союзник и не друг.

— Здесь мы остаться не можем, — напомнил даймё.

— Зима не за горами, — предупредил я.

— Лед уже видели на севере, — кивнул он.

— Тасса, — сказал я, — будет рвать ваши паруса, ломать мачты, гнуть киль, крушить борта, поднимать на сто, на двести футов вверх, а затем бросать, словно ломаную игрушку, в волны внизу. Никто не выходит в Тассу зимой. Это — безумие.

— Скоро, — заявил Лорд Нисида, — мы выйдем.

 

Глава 34

Сарай, который стал нашим домом

— Она — рабыня, — сказал я Пертинаксу. — Используй её для своего удовольствия.

— Нет, — отказался тот.

Сару стояла перед нами на коленях в полумраке сарая, который нам выделили для проживания.

— Расставь колени шире, девка, — велел я ей.

— Да, Господин, — отозвалась Сару.

— Шире, — прикрикнул я.

— Да, Господин.

— Используй её, — предложил я Пертинаксу.

— Нет, — стоял на своём он.

— Лорд Нисида возражать не будет, — заверил я его.

— Нет, — повторил мой товарищ.

— Говори, — приказал я рабыне.

— Рабыня, — прошептала она, — жаждет служить господину.

Насколько отличалась она теперь, от той, кем он была на Земле, в её пошитых на заказ туалетах, туфлях на высоких каблуках, шёлковых чулках и всё таком.

— Нет, — продолжал упрямиться Пертинакс.

— Присмотрись к ошейнику на её шее, — предложил я ему. — Разве он не прекрасно там смотрится?

— Нормально, — буркнул он.

— Он там заперт, — намекнул я.

— Само собой, — кивнул мужчина.

— Полюбуйся на неё в тунике из реповой ткани, — посоветовал я. — Это — рабская одежда. Она мало что скрывает. Уверен, что Ты не можешь не найти её привлекательной.

— Разумеется, — сердито проворчал Пертинакс.

— Волосы, конечно, всё ещё слишком коротки, — признал я. — Но некоторых женщин продают и с меньшими.

— Ну, если Ты так говоришь, — пожал он плечами.

— Уверен тебе это не должно помешать, — сказал я.

— Нет, — не стал отрицать Пертинакс.

— Ну так используй её, — настаивал я.

Пертинакс раздражённо отвернулся и выскочил из сарая. Дверь с громким хлопком закрылась за его спиной. С гораздо более громким, подумалось мне, чем было необходимо.

Я невольно улыбнулся.

— Он не хочет меня, Господин, — прошептала Сару.

— Напротив, — заверил её я, — он хочет тебя со всей свирепостью гореанского вожделения, хочет видеть тебя у своих ног, сокрушённой, подчинённой, беспомощной, умоляющей.

— Этого не может быть, Господин, — покачала она головой.

— Он хочет так, как не осмеливается признаться самому себе, — улыбнулся я, — он хочет тебя так, как он чувствует, что не должен позволить себе хотеть тебя, хочет тебя сильно, полностью, без малейшего компромисса или колебания.

— Но есть только один путь, которым мужчина может так хотеть женщину, — заметила блондинка.

— Верно, — согласился я.

— Он не может хотеть меня так, — прошептала она.

— Его страсть, его желание, его вожделение, именно такие, — заверил её я.

— Конечно, нет, — покачала головой девушка.

— Он видит тебя у своих ног, — сказал я, — в алом шёлке и наручниках, освещённую пламенем его жажды.

— Этого не может быть, — никак не верила мне Сару.

— Он хочет владеть тобой, — усмехнулся я, — как собакой. Он хочет, чтобы Ты принадлежала ему, как могла бы принадлежать собака.

— Я меньше, чем собака, — всхлипнула она. — Я — рабыня.

— Точно, — подтвердил я.

— Хочет ли он меня такой?

— Хочет, — заявил я.

Рабыня — имущество рабовладельца, полностью и совершенно, уязвимая и беззащитная собственность, с которой он может сделать всё, что пожелает.

— Это именно то, — вздохнула девушка, — как я мечтала, чтобы меня хотели. Это именно так я хочу, чтобы меня хотели.

Я промолчал, глядя на стоявшую на коленях блондинку. В её глазах стояли слёзы.

— Какая женщина была бы удовлетворена, — спросила она, — если бы её желали менее чем так? Какая женщина была бы удовлетворена, если бы её хотели меньше, слабее чем так?

— Полагаю, что многое зависит от женщины, — пожал я плечами.

Конечно, многие удовлетворились бы чуть тёплыми отношениями. Возможно, они просто не знали ничего другого.

— Некоторые из нас хотят большего, — заявила рабыня, — хотят, чтобы нас желали так, что мы оказались бы в ошейнике, хотят быть настолько желаемыми, настолько вожделеемыми, что мужчина не будет удовлетворён ничем иным, кроме как видом своего ошейника запертого на наших шеях.

— Ты, правда, хочешь быть столь желаемой? — спросил я.

— Да, — ответила она, — вплоть до ошейника.

— Но тогда Ты будешь принадлежать, — заметил я.

— Да, — кивнула Сару.

— Ты будешь собственностью, — добавил я.

— Да, — согласилась она, — собственностью моего господина.

Я отметил, что она, в своём напряжении, задумчивости и слезах, позволила коленям закрыться, но я не увидел в этом ничего критичного.

— Вообще-то, я привёл тебя сюда, — заметил я, — не для того, чтобы помучить Пертинакса.

— Господин? — не поняла Сару.

— Однажды, — пояснил я, — когда Ты наивно думала, что всё ещё была свободной женщиной, и что имя Маргарет Вентворт было твоим, Ты обмолвилась среди прочего о том, что Ты поняла, что кто-то будет оказывать на меня влияние посредством женщины.

— Да, Господин, — сказала она.

— Насколько я понимаю, в то время тебе, впрочем, как и мне, не было понятно, кто такой этот кто-то, — продолжил я, — но теперь, мы можем обоснованно заключить, что под этим кто-то подразумевается, скажем, Лорд Нисида, или Лорд Окимото, или те, от чьего имени они выступают.

— Думаю да, Господин, — согласилась со мной она.

— В тот момент Ты не понимала какая женщину имелась в виду, — сказал я.

— Я не понимаю этого и сейчас, Господин, — поспешила заверить меня она.

— И Ты не слышала больше ничего об этом? — уточнил я.

— Нет, Господин, — ответила девушка.

— Я уверен, что этой женщиной, — сообщил я, — может быть Талена, некогда бывшая дочерью Марленуса из Ара, и совсем недавно свергнутая с торна Убары Ара.

— Я мало что знаю об этом, Господин, — сказала Сару, — но, признаться, мне это кажется маловероятным.

— Почему? — поинтересовался я.

— Важность Убары, — сказала она, — высота и величие её положения, если мне позволено будет указать на это, Господин, никак не сочетаются с вашим скромным статусом. Кроме того мы ничего не слышали об Убаре. Мне трудно представить, что мы могли бы встретить её здесь, где-то в северных лесах, в месте столь удалённом от городов башен, портов, караванных маршрутов, торговых мест.

Я кивнул. Признаться, я и не думал, что результат этого осторожного допроса даст мне какую-либо информацию к размышлению, помимо той, что у меня уже имелась.

Разумеется, она ничего не знала о моей беседе с Серемидием, прежде командиром Таурентианцев, дворцовой стражи Ара.

— Что тебе было поручено этим утром? — осведомился я.

— Я должна помыть и натереть пол в апартаментах контрактных женщин, — ответила Сару.

— Ты можешь идти, — разрешил я.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила рабыня, легко поднялась на ноги, попятилась пару шагов, а затем повернулась и покинула комнату.

Её движения стали гораздо лучше, отметил я про себя. Лорд Нисида принял меры для её обучения. В лагере имелось несколько хорошо обученных рабынь для удовольствий. Прежние свободные женщины Ара оказавшиеся здесь отчаянно искали их опеки, хотя им приходилось платить за это, расставаясь с частями своих порций, освобождая опытных рабынь от различных работ по дому и так далее. Рабыня должны доставлять удовольствие. От свободных женщин этого никто не ожидает, и обычно так всё и получается, поскольку доставлять удовольствие — это ниже их достоинства, делать это означает слишком сильно походить на рабыню. А вот рабыню, если она не сможет добиться этого, скорее всего, ждёт основательная порка. С другой стороны, по-видимому, в каждой женщине живёт рабыня, желающая понравиться и доставить удовольствие мужчине. И это желание нравиться, конечно, мужчины не только освобождают в рабыне, но и требуют этого от неё. Так что этот естественный характер женщины и её желание нравиться противоположному полу, не только разрешены и поощрены в рабыне, но наложены на неё. Некоторым женщинам требуется знакомство с плетью, прежде чем они действительно смогут почувствовать себя наделёнными правом принять то, что они действительно хотят это сделать, воспользовавшись ударами, как оправданием для удовлетворения своего тщеславия, что, дескать у них бедняжек нет теперь никакого иного выбора, кроме как сделать то, что они так или иначе хотели бы сделать сами. Но в этом что-то есть, потому что у них действительно нет выбора, и это, что интересно, именно то, чего они хотят. Вскоре, конечно, освобождённые ошейником, оказавшиеся у ног господина, они склонны страстно желать ублажить его, и стремятся сделать всё, чтобы он был удовлетворён настолько полно, насколько это возможно. Таким образом, они быстро понимают, что сами заинтересованы с том, чтобы доставить мужчине изысканное удовольствие, и с радостью рабыни делают это. И для них порой становится неожиданностью, что в объятиях господина, хотят они того или нет, они вынесут и подчинятся экстазам, возможности которых они в бытность свою свободными женщинами даже представить себе не могли, экстазам, часто растягивающимся на целый ан. Но с другой стороны мужчинам тоже нравится видеть своих рабынь такими, столь беспомощными, умоляющими, задыхающимися, стонущими и извивающимися, полностью зависящими от их милосердия.

Сару, насколько я знал, не была показана Лорду Окимото. Лорд Нисида, казалось, не счёл целесообразным представлять её старшему даймё. Интересно могло ли это быть недосмотром или оплошностью с его стороны. Возможно, она не представляла достаточного интереса или важности. Однако она была очень красива и в ошейнике становилась даже более красивой, чем когда-либо. Я предположил, что сёгун будет доволен такому подарку, из чьих рук, он бы ни был получен.

Теперь у меня имелись веские причины для опасений, что пани действительно намеревались спуститься по Александре до ледостава. Конечно, мне это казалось безумием, но единственной альтернативой этому было оставление лагеря и рассредоточение в поисках отдельных убежищ и безопасности, тем самым лишая смысла все усилия прошлых месяцев и отказываясь от любых проектов, ради которых пани, возможно, были доставлены на берега известного Гора. Однако эта альтернатива диктовалась причиной, которую, как я знал, пани не собираются принимать в расчёт. Похоже, для них оба варианта, что спуститься по Александре в Тассу, что подставить себя под мечи, были равнозначны.

Я подозревал, что это имело отношение к чести, или к пародии на неё, или к тому, что они ею считали.

Я даже не пытался понять логику пани.

Мне не хотелось брать Сесилию или Джейн в путешествие вниз по Александре, но я подозревал, что Лорды Нисида и Окимото, не желавшие выпустить из под своей опеки хоть одного человека, скорее предпочтут зарезать рабынь, чем оставить их здесь. Я задал этот вопрос Лорду Нисиде, но он напомнил мне, что для голой женщины будет трудно пережить зиму в этих лесах, особенно если она будет прикована цепью за шею, и закована в кандалы и наручники. «Кроме того, — добавил он, — мы возьмём с собой и других животных. Мужчинам они понадобятся для их удовольствия».

Сесилия и Джейн, в настоящее время, получили два мешка и были отправлены в лес собирать ягоды. По возвращении, им предстояло запрокинуть головы, открыть рты и высунуть языки. Если на их языке или дыхании будут замечены какие-либо доказательства того, что они пробовали ягоду, девушки будут наказаны. Ягоды были для их владельцев. Позже некоторых рабынь могли накормить с руки, поставив их на колени, голых, с руками сжатыми за спиной, или бросить перед ними на пол, чтобы они могли изящно собирать их, стоя на четвереньках, опуская головы и не используя руки.

До настоящего времени я воздерживался от прямой конфронтации с Лордом Нисидой или с Лордом Окимотой относительно предполагаемого влияния на меня через некую женщину. В действительности, могло быть и так, что такой женщины просто не существовало, и эта угроза была уловкой, не больше, чем тактическим инструментом, рассчитанным на то, что я сам смогу вообразить некую особую женщину, благополучием которой я мог бы быть, предположительно, обеспокоен.

Теперь у меня появилось острое желание поставить этот вопрос перед Лордом Нисидой, а в случае необходимости и перед Окимото. Если бы они хотели сохранить мой меч, по крайней мере, как добровольный инструмент в резерве их оружия, то им придётся постараться успокоить моё любопытство.

С этим решением в голове, я вышел из сарая, выделенного нам с Пертинаксом для проживания вместе с нашими двумя рабынями.

 

Глава 35

В павильоне Лорда Окимото

— Хотя Вы — варвар, — сообщил Лорд Нисида, — вас уважают.

— Я польщён этим уважением, — ответил я.

Мой меч остался на входе в деревянный павильон, бывший самым большим строением в лагере. В данный момент мы с Лордом Нисидой находились в вестибюле этого здания.

— Иногда Лорда Окимото бывает трудно понять, — предупредил Лорд Нисида. — Это имеет отношение к ранению, полученному во время войны.

— Я понимаю, — кивнул я.

— Я попытаюсь быть насколько возможно полезным, — пообещал Лорд Нисида.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Возможно, мне придётся говорить больше чем ему. И Вы будете стоять, если только вам не разрешать сесть.

— Понимаю, — повторил я.

После этого я был препровождён в присутствие большой, инертной фигуры Лорда Окимото. На этот раз он был одет в алое кимоно, опоясанное жёлтым оби, из которого торчал дополнительный меч, лезвием кверху. Мужчина сидел со скрещенными ногами. В зале, когда мы вошли, помимо даймё присутствовали четыре контрактных женщины необычной красоты, однако, они тут же неслышно удалились. По бокам и несколько позади Лорда Окимото, скрестив руки на груди, стояли телохранители.

— Это — Тэрл Кэбот, тарнсмэн, командующий тарновой кавалерии, победитель в сражении за тарновый лагерь, о котором я докладывал, — представил меня Лорд Нисида.

Лорд Окимото степенно кивнул.

— Могу ли говорить? — уточнил я и, дождавшись кивка Окимото, продолжил: — Победителем в бою за тарновый лагерь был командующий этого лагеря, ваш коллега Лорд Нисида. Мне всего лишь была предоставлена честь командовать его кавалерией.

Лорд Окимото улыбнулся и, судя по движению его губ, что-то сказал.

— Вы можете сесть, — перевёл Лорд Нисида.

— Спасибо, — поблагодарил я, заключив, что это было значимым моментом.

— Я довёл до сведения Лорда Окимото, — сообщил мне Нисида, — ваши опасения, относительно спуска по Александре и выхода в открытое море с сезон, когда приближается зима, с её холодами, ветрами, штормами и опасностями моря.

— Надеюсь, он понимает всё это, — сказал я.

— Полностью, — заверил меня Лорд Нисида.

— Могу ли я понимать этот так, что Вы пересмотрели свои планы? — осведомился я.

На лице Лорда Окимото мелькнул тонкий намёк на улыбку, почти потерянный на пухлой массе широкого лица, на котором его глаза казались, маленькими щёлками. Шёлковое одеяние, облегавшее тучное тело мужчины, было изящным.

— Вижу, что Вы не пересмотрели его, — заключил я.

— Правильно, — подтвердил Лорд Нисида. — Это не практично.

— Насколько я понимаю, враги уже близко, — предположил я.

— Да, — кивнул Лорд Нисида.

— В таком случае, наиболее вероятно, что они сначала выйдут к устью Александры, — заметил я, — чтобы отрезать вас, а затем двинутся вверх по реке.

— Мы тоже так думаем, — сказал Лорд Нисида.

Разумеется, именно так я поступил бы на их месте.

— Насколько близко они подошли? — спросил я.

— Возможно, Вы сами знаете, — улыбнулся Лорд Нисида.

— Откуда я могу знать? — не понял я.

— Они слишком близко — сообщил Лорд Нисида. — И они торопятся, ускоряют свои марши.

— Через сколько дней они будут здесь? — уточнил я.

— Через несколько, — ответил даймё.

— Уничтожайте лагерь и уходите, — посоветовал я.

— Это не наш путь, — заявил Лорд Нисида.

— Ваше поражение неизбежно, — предупредил я, — от меча или моря.

— И всё же отбыть рискнули немногие, — заметил Лорд Нисида.

— По-видимому, это те, до кого дошло, в какую ситуацию они попали, — пожал я плечами.

— Возможно, — кивнул Лорд Нисида.

— И что же стало с теми немногими, — полюбопытствовал я, — кто, как Вы выразились, «рискнули отбыть»?

— Дезертирство не приемлемо, — намекнул Лорд Нисида.

— Я понял, — буркнул я.

Снаружи донёсся шум ветра. Теперь он преимущественно дул с севера.

— У вас всё ещё есть время, — сказал я, — разрушить лагерь и уйти.

— Понимаете ли Вы нас, Тэрл Кэбот, тарнсмэн? — спросил Лорда Нисида.

— Я так не думаю, — признался я.

— А какими мы представляемся вам? — полюбопытствовал он.

— Непримиримыми, безжалостными, жестокими, целеустремленными, бескомпромиссными и беспощадными, — ответил я.

— И точно такие же наши враги, — подытожил, Лорд Нисида. — Это — война, нож против ножа, война без пощады.

— Но ведь не здесь? — уточнил я.

— Нет, не здесь, — признал он.

— Тогда, уходите, — сказал я.

— Это не наш путь, — повторил даймё.

— В своей войне, Вы уже проиграли, — сказал я.

— Тогда у нас не было тарнов, — развёл он руками.

— Я думаю, что Вы безумны, — вздохнул я.

— Мы возвращаемся, — заявил Лорд Нисида.

— Но вообще-то я просил об этой аудиенции, — решил прояснить я, — не для того, чтобы ещё раз проинформировать вас о безнадежности той ситуации, в которой вы оказались. Я не сомневаюсь, что это Вы знаете сами, и, возможно, даже лучше меня. По большому счёту я не собирался ни внушать вам желательности той или иной стратегии, ни призывать к простой и житейской мудрости и здравомыслию, чтобы в такой безнадёжной ситуации как ваша просто отступить, пойдя более разумным или более рациональным путём. Я пришёл сюда по другой причине.

— Мы рады, — кивнул Лорд Нисида.

Лорд Окимото выжидающе посмотрел на меня.

— Говорите, — пригласил Лорд Нисида.

— Как-то раз, — начал я, — давно, я слышал, от одной рабыни, хотя она тогда, как ни забавно это прозвучит, ещё не сознавала себя рабыней, что на меня собираются оказать давление некого вида, используя женщину, чтобы принудить меня участвовать в ваших проектах.

— Интересно, — прокомментировал Лорд Нисида.

— Мне тоже так показалось, — сказал я.

— И насколько серьёзно Вы отнеслись к этой информации, — поинтересовался Лорд Нисида, — учитывая его источник? Всё же это слетело с, несомненно, прекрасных губ простой рабыни?

— Я не уверен, — пожал я плечами.

— Понимаю, — кивнул Лорд Нисида.

— А насколько серьезно, — спросил я, — следует отнестись к этому?

Снаружи снова донёсся вой разгулявшегося ветра.

— Боюсь, — ответил Лорд Нисида, — очень серьезно.

— Тогда ответьте, в чём состоит это давление, — попросил я, — и кто та женщина?

Он вопросительно посмотрел на Лорда Окимото, и тот склонил голову, похоже, поручая Нисиде продолжать.

— Мы надеялись, что Вы не услышите об этом, — наконец, проговорил Лорд Нисида.

— Не понял, — сказал я.

Каким образом они с помощью чего-то могли оказать давление на меня, если бы я ничего не знал об этом?

— Вы не понимаете многого, — заметил Лорд Нисида, — но, боюсь, что мы тоже мало что понимаем. Мы тоже слышали, и тоже косвенно, о том вопросе, о котором Вы ведёте речь, и несомненно, в конечном счете, из того же самого источника.

Про себя я отметил, что и при этом он не стал упоминать рабыню Сару, точно так же, как этого не сделал и я. Мне пришла в голову мысль, что Лорду Окимото ничего не известно о существовании Сару и её возможной ценности в качестве подарка сёгуну. Впрочем, я сразу отбросил её, маловероятно, чтобы в лагере было что-то, о чём он был бы не осведомлён. Наверняка, у него, как и у Лорда Нисиды, везде были свои щупальца, свои осведомители.

— Во-первых, — продолжил Лорд Нисида, — это вопрос не наших действий, и дела «давления" и женщины. Во-вторых, мы не знаем, кем могла бы быть рассматриваемая женщина. И в-третьих, мы подозреваем, что давление на вас планируют оказать, не для того, чтобы Вы служили нам, а чтобы предали нас.

— Вы утверждаете, что не собирались оказывать на меня давления? — уточнил я.

— Вы передали свой меч в наше распоряжение, — напомнил он, — свободно и добровольно.

— Тогда, кто за этим стоит? — поинтересовался я.

— Враг, — предположил даймё. — Рабыня, скорее всего, была введена в заблуждение шпионом, вероятно, ещё на юге, и послужила не более чем невольным передаточным звеном. Как нам кажется, её роль именно а этом и состояла, просто донести до вас мысль об угрозе, каковая, достаточно естественно было бы предположить, должна исходить от нас.

— Чего же они могут хотеть от меня? — спросил я.

— Предательство, — предположил Лорд Нисида.

— В таком случае, их выбор кажется довольно бедным, — усмехнулся я.

— Давайте надеяться на это, — кивнул Лорд Нисида. — Однако, в истории немало примеров того, как мужчины убивали своих собственных братьев за город, за золото или за женщину.

— Верно, — не мог не признать я.

— Вы отпустили убийцу предпринявшего покушение на мою жизнь, Лициния Лизия из Турмуса, — напомнил мне Лорд Нисида.

— Мне не нравятся мучительные казни, — проворчал я.

— Асигару настигли его в лесу, — сообщил он.

— Не скажу, что я рад это слышать, — проворчал я.

— Из уважения к вашей чувствительности, — сказал даймё, — ему сохранили жизнь, для цепей и скамьи галеры.

— Хорошо, — кивнул я.

— Многие предпочли бы умереть на кресте, — заметил Нисида.

— Возможно, — согласился я.

Конечно, с этом случае смерть наступила бы скорее.

— С кем у вас было тайное рандеву ночью, неподалёку от тарнового лагеря? — спросил Лорд Нисида.

— Это личное дело, — ответил я.

— Вы, правда, думаете, что мы должны вам поверить? — осведомился он. — А что подумали бы Вы на нашем месте?

— А что подумали Вы? — уточнил я.

— Например, то, — ответил Лорд Нисида, — что другие предлагают цену за вашу службу и переманивают от нас на свою сторону.

— Это не верно, — пожал я плечами.

— Предательство катается смертью, — предупредил Лорд Нисида.

— Я не удивлен, — сказал я, уже задаваясь вопросом, выйду ли я из павильона Лорда Окимото живым.

— Без вас, — сообщил Лорд Нисида, — кавалерия может взбунтоваться.

— В этом я сомневаюсь, — отмахнулся я.

— Что вам известно об этой женщине и предполагаемом давлении на вас через неё? — продолжил допрос Лорд Нисида.

— Я знаю ровно столько, сколько и Вы, а скорее даже меньше, — ответил я.

— Неясность, имеет свойство доставлять беспокойство, — заметил Лорд Нисида.

— Это тоже часть жизни, — развёл я руками.

— Кто знает, — сказал Лорд Нисида, — откроются ли лепестки цветка, и, если так, то когда и который первым?

— А действительно, кто? — полюбопытствовал я.

Признаться, меня раздражала манера пани вести разговор.

— Наше терпение совсем небезгранично, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — предупредил даймё.

— Кто та женщина? — прямо спросил я.

— Скажите нам, — предложил Лорд Нисида.

— Я не знаю, — развёл я руками. — Но разве Вы этого не знаете?"

— Нет, — ответил он.

— Нет ли у вас какого-либо предположения или, может, намека на то, кем может быть эта женщина? — Спросил я.

— Возможно, Вы сможете нам это объяснить, — предположил даймё.

— Я? — удивился я.

Лорд Окимото резко хлопнул в ладоши, в зал вошла одна из его контрактных женщин, семенящими шажками проследовала к нему, и замерла склонив голову.

— Это — Хисуи, — представил Лорд Нисида, — на службе Лорда Окимото.

Прекрасное создание, одетое в кимоно, совершенно не скрывавшее её фигуры, помимо гребенки в её волосах, носило ещё украшение, свисавшее с шеи и лежавшее между её грудей.

— Хисуи, — сообщил Лорд Нисида, — носит безделушку, которая для нас совершенно бессмысленна, но может быть значимой для вас.

— Могу я взглянуть? — спросил я, и девушка опустила голову так, что украшение повисло передо мной.

Я встал и поднял на ладони левой руки кулон, свисавший на легкой золотой цепочке с шеи красотки.

— Мы предполагаем, — объяснил Лорд Нисида, — что это некий символ. Он был предназначен для вас. Мы узнали это от его носителя, незадолго до того, как он умер, к сожалению, слишком быстро, покончив с собой.

Я выпустил кулон, и тот снова упал на грудь его носительницы.

Затем, повернувшись лицом к Лордами Нисиде и Окимото, я спросил:

— Вы возвращаетесь к "далёкому берегу"?

— Да, — ответил Лорд Нисида.

— Я пойду с вами, — сообщил я ему.

— Конечно, — кивнул он, и я повернулся и вышел вон.

Кулон был медальоном Убары Ара.

 

Глава 36

Погребальный костёр

"Вскоре, — думал я, — на носу большого корабля должны будут нарисовать глаза, и он выйдет в своё первое плаванье, сначала по Александре. Если он достигнет Тассы, то по выходе в море, должны будут принести жертву, подарив морю вино, соль и масло, чтобы тем самым испросить у него спокойных путей. Такова традиция".

Шесть дней назад на берегу был разложен большой костёр. Я стоял около него вместе с Атием, и десятками других, плотников, лесорубов, ремесленников, тех кто, заготавливал лес, строил корабль, выстругивал вёсла, шил паруса.

Мы отступали всё дальше, по мере того, как пламя взвивалось всё выше. Была ночь, и мы едва могли смотреть на огонь. Лица собравшихся вокруг костра мужчин, освещённые его красноватыми отблесками, были у кого бесстрастны, у кого опечалены. Из глаз многих текли слёзы. Это были крепкие мужчины, и всё же они плакали. Пани тоже стояли вместе с нами, среди множества моряков и наёмников. Завёрнутая в холст, а точнее в парус, фигура исчезала в пламени.

"Странно, — подумал я, — что погребальный костёр зажгли ночью".

Такие ритуалы обычно проводятся днём.

— Ему понравилось бы видеть нарисованные глаза, — вздохнул кто-то из мужчин.

Мне подумалось, что он был прав. Хотя Терсит, насколько я знал, был странным человеком.

— Этого не должно было произойти, — сказал другой.

— Мне хотелось бы повидаться с ним, — сказал я Атию.

— Он был нездоров, — буркнул тот, не глядя на меня.

— Что стало причиной его смерти? — полюбопытствовал я.

— Его здоровье было подорвано многолетними лишениями, — ответил Атий.

Мне вспомнилось, как он несколько лет назад выступал в Совете Капитанов. Было трудно думать о том, что это маленькое, жилистое, гибкое, энергичное тело, оказавшееся вместилищем для столь могучего и необычного ума, оказалось столь ослаблено, что уступило разрушительному действию болезни. Я разыскал в лагере врачей, членов зелёной касты. Ни одного из них не пригласили к нему. А четверым и вовсе было отказано в доступе в его апартаменты.

— Никогда не будет другого, такого как он, — вздохнул Атий.

— Несомненно, — согласился я.

Атий пристально посмотрел на меня, а затем отвёл взгляд.

Мы дождались, пока пламя не опало, а затем разошлись по своим жилищам.

Утром следующего дня, едва рассвело, я вернулся к остаткам погребального костра, превратившегося в груду почерневших углей, вперемешку с пеплом. Я не удивился обнаружив там Атия, сделавшегося то же самое.

— Что вам здесь надо? — неприветливо спросил он.

— Иногда, — сказал я, разгребая пепел носком сандалии, — остаются кости.

— Уходите, — потребовал Атий.

— Я вижу, что Вы уже нашли некоторые из них, — заметил я, бросая взгляд на маленький мешок, зажатый в его левой руке.

— Не подходите ближе, — потребовал Атий.

Но я взял его левую руку за запястье, и отобрал у него мешок.

— Убирайтесь! — крикнул Атий. — Нет!

Я опрокинул мешок и, вытряхнув кости в пепел, склонился над ними, не обращая внимания на стоящего рядом, беспомощно поникшего Атия. Я рассмотрел кости, а потом поднял пару из них и продемонстрировал Атию.

— Теперь Вы знаете, — вздохнул он.

— Да, — кивнул я.

— Вы подозревали, — догадался мужчина.

— Конечно, — подтвердил я, выпрямляясь.

Корабел быстро наклонился, к мешку и сердитыми движениями, торопливо покидал кости обратно. Можно было не сомневаться, что от них вскоре избавятся, вероятно, закопав в лесу.

— Я сохраню вашу тайну, — пообещал я.

— Было решено, что так будет лучше, — объяснил он, не глядя на меня.

— Почему? — полюбопытствовал я. — И кем?

— Я не знаю, — ответил Атий.

— Где теперь Терсит? — спросил я.

— Я не знаю, — вздохнул он. — Я делаю то, что мне говорят.

— Но ясно, что он жив, — констатировал я.

— Думаю да, — кивнул мужчина.

Я заподозрил, что отсутствие Терсита, его недоступность для представителей зелёной касты, погребальный костёр, зажжённый после наступления темноты были обманом или уловкой.

Возможно, он боялся за свою жизнь. Несомненно, теперь он был в безопасности, по крайней мере, на какое-то время.

Я отвернулся и покинул место костра. Кости были костями тарска.

 

Глава 37

Корабль на плаву

Как ни странно, и это встревожило, и меня, и многих других, но глаза на носу огромного корабля так и не нарисовали.

И всё же он должен был спуститься вниз по Александре и, если всё пройдёт, как запланировано, достичь Тассы. И если он достигнет моря, я верил, за борт будет вылит вино и масло, и высыпана соль, чтобы эта жертва подарила нам спокойствие в пути.

Я предпочел бы, чтобы это было сделано, прежде чем мы выйдем в открытое море.

Меня не покидала тревога. Я знал слишком мало из того, что мне хотелось бы знать.

Терсит был странным человеком. По-видимому, он отдал немало распоряжений. И Атий, я был уверен, будет уважать его требования, если они сделаны его наставником и учителем, хромым, блестящим, полубезумным Терситом.

Я знал слишком мало из того, что я должен был знать.

Разве что я точно знал, что Терсит был человеком странным.

Корка льда уже появилась у остывшего берега. Льдины, некоторые довольно крупные, то и дело появлялись в реке, несомые течением откуда-то из верховий.

Я плотнее закутался в свой плащ.

Рабыни теперь тоже были одеты в тёплые одежды, хотя, конечно, не в такие, которые носили бы свободные женщины. Зимние одежды сокрытия очень походят на те, что предназначены для из более тёплой погоды, за исключением более тёмных тонов, более плотных, тяжёлых и лучше удерживающих тепло материалов, несколько большего количества слоёв и так далее. Рабыни в холода носят короткие, примерно по середину бёдра, пальто с длинными рукавами, поверх нижнего платья. На ноги надевают брюки, подпоясанные шнуром. Так что, даже зимой ноги свободной женщины скрыты под одеждами, а у рабыни, хотя и тепло одетые, ясно дают понять, что они у них есть, и что они очевидно выставлены для взглядов мужчин. Стопы и икры укутывают шерстяными обмотками, поверх которых наматывают кожу. Последний предмет одежды — теплый плащ с капюшоном, который можно запахнуть вокруг тела. Лицо рабыни обычно обнажено, за исключением совсем уж суровой погоды, впрочем, в любом случае, учитывая её верхнюю одежду, она не может быть перепутана со свободной женщиной. Да и не было в лагере никаких свободных женщин. Кстати, среди многих гореанских моряков бытует суеверие, что свободная женщина на борту — это к несчастью. Причину возникновения этого суеверия, как мне кажется, понять нетрудно. Ведь даже если женщина, в подобной ситуации, изо всех сил старается скрывать проявления искушений, естественных для её пола, она всё равно остаётся женщиной. Если мясо нельзя есть, то будет ошибкой положить его перед ларлами. Они ведь могут устроить за него драку не на жизнь, а насмерть. Возможно, кто-то думает, что ларлы не должны быть плотоядными, или не должны быть голодными, однако природу не обманешь, они плотоядны и, действительно, время от времени бывают голодными. Если у кого-то в этом случае есть какие-либо возражения, их лучше предъявлять не к ларлами, а к природе, расположению и копированию генов, и другим процессам, без которых не было бы никаких ларлов и никакого мяса. Это суеверие, кстати, не относится к рабыням, поскольку они таковы, что, даже если недостижимы для вас, но Вы знаете, что, как собственность мужчин, они, по крайней мере, в теории доступны, то этого, что интересно, зачастую, вполне достаточно, чтобы успокоить мужчину. Кроме того, на них всегда можно полюбоваться, подразнить их, пококетничать, шлёпнуть по ягодице, приказать покрутиться перед вами, поставить перед собою на колени и так далее. Есть много способов обладать женщиной, не используя её для своего удовольствия напрямую. В конце концов, это тоже подготавливает её для её хозяина.

Их ошейники, разумеется, даже зимой остаются на их шеях. Они — рабыни.

Я больше ничего не слышал о приближении сил неприятеля, но не испытывал ни малейших иллюзий или сомнений относительно их опасности и реальности. Уже теперь они могли бы быть где-то неподалёку от Александры.

Удары больших молотов выбили подпорки, которые удерживали корабль Терсита на месте на огромной наклонной платформе.

Сотни мужчин собрались на пляже. Немало, если не все пришли сюда и рабыни. Куда же без них?

Прозвучал сигнал с юта большого корабля, и молоты ударили снова.

Толпа выдохнула в единодушном порыве, а потом послышались радостные крики.

Под оглушительный треск брёвен, могучий корпус корабля, построенного Терситом, заскользил к реке, а затем, с громоподобным всплеском, подняв фонтаны брызг, ворвался в воду, погнав по Александре никогда не виданную здесь прежде огромную волну.

Толпы взорвалась приветственным рёвом.

Меж тем, корабль медленно повернулся вправо, направляя свой нос на запад, вниз по реке. Вода с журчанием разрывалась на исполинском пере руля, омывала борта, закручивалась водоворотами вокруг скул и, срываясь с форштевня, убегала дальше, возможно, торопясь поведать Тассе о новом, ещё невиданном прежде в её водах чудо-корабле.

Многие продолжали кричать, не в силах сдержать, рвущихся наружу эмоций.

Он хорошо вошёл в воду.

Он был величественным, грандиозным, и, конечно, в нём не чувствовалось никакая легкости чайки Воска, что и не удивительно, учитывая его массивность. Зато от него веяло бесспорной невозмутимостью и мощью, какая ощущается в каком-нибудь большом озёрном или речном тарларионе, на вид тяжёлом, неуклюжем и медлительном на земле, но в воде, в своей родной стихии странно изящном и опасном, настоящем Убаре своих владений.

Я присмотрелся к временным маркам осадки на его носу. В не гружёном состоянии и без галер в их гнездах, он должен был погрузиться в пресную воду реки по первую отметку. Так и было. Корабелы отлично всё рассчитали.

Немногие, как мне казалось, поняли, почему судостроители обнимали друг друга, кричали и подбрасывали свои шляпы в воздух.

Место на реке специально было подобрано так, чтобы после спуска на воду оставалась десятая часть пасанга для поворота судна носом вниз по течению. Учитывая отсутствие опыта постройки и вождения таких судов, не было ясно, насколько послушно оно будет рулю. Но для разворота ему явно не хватит полкорпуса. Безусловно, корабль ещё не принял на борт свои галеры, команду и пассажиров, продукты и снабжение, в общем, всё, что могло бы потребоваться в рейсе. Вдоль берега, около лагеря, пока шло строительство, велись и дноуглубительные работы, чтобы киль не задевал дно реки. Так же, ещё несколько месяцев назад, были проведены промеры фарватера, и лишь убедившись, что Александра судоходна вплоть до Тассы и составив карты, началась закладка киля будущего корабля. Во многих местах следовало держаться середины русла реки, в других местах проход был найден многократными промерами и были установлены бакены. Однако для безопасного плавания всё равно предполагалось пустить небольшие лодки с лотами для проверки глубин. Такие вещи могут измениться, и даже весьма быстро. Галеры, конечно, были мелкосидящими длинными кораблями и могли легко маневрировать на глубинах, где среднего роста человек мог спокойно стоять в воде.

Понадобилось приблизительно пятнадцать енов, чтобы поставить гиганта к длинному причалу. Десятки тросов были сброшены с его правого борта, и закреплены на тяжёлых, глубоко вкопанных брёвнах швартовных битенгов. Я надеялся, что этого будет достаточно, чтобы компенсировать напор течения, и река не порвёт канаты, не переломит битенги или не утянет сам причал, оторвав его от свай.

Обернувшись, я увидел, что Лорд Нисида стоит рядом со мной.

— Он огромен, — прокомментировал даймё.

— Да, — не мог не согласиться я.

— Как Вы думаете, он достаточно надёжно пришвартован? — поинтересовался он.

— Нескольких швартовов не достаточно, — вынес я свой вердикт, — для такой массы нужно много тросов. Руль также следует закрепить в таком положении, чтобы течение само прижимало корабль к причалу, чтобы снизить нагрузку на швартовы.

— Я плохо разбираюсь в таких делах, — признался Лорд Нисида.

— Многие, — пожал я плечами, — мало что знают об этом. Мы сейчас зашли на неизведанную территорию.

— Что Вы думаете о нём? — спросил он.

— Пока не знаю, — ответил я.

— Он будет готов и оснащён парусами через два дня, — сообщил Лорд Нисида.

— Так скоро? — удивился я.

— Непременно, — подтвердил он.

— Понимаю, — нахмурился я.

Похоже, враги были уже совсем близко.

— Жаль, — вздохнул Лорд Нисида, — что Терсит не дожил до того, чтобы увидеть этот момент.

— Да, — согласился я, на что даймё вежливо улыбнулся и ушёл.

 

Глава 38

Разрушение речного лагеря

— Нодати на борту, — сообщил Таджима в ответ на мой вопрос.

Только что рассвело.

Крепкая, длинная сходня перечёркнутая множеством поперечных планок вела вверх с причала. Всю ночь при свете факелов мужчины и рабыни поднимались и спускались по этой сходне, занося на судно различные грузы, и возвращаясь за новыми. Сходня вела к большому, открытому в данный момент лацпорту, расположенному значительно ниже главной палубы. Внутри груз принимали другие люди, среди которых были и те, кто когда-то состояли в касте Писцов. Они разобрались в этих горах вещей и определяли их дальнейшее размещение по разным палубам и трюмам.

— Холодно сегодня, — поёжился Таджима.

— В Тассе будет намного хуже, — заверил его я.

Признаться, меня обеспокоило количество принесённого на борт продовольствия. Это напомнило мне приготовления города, знающего, что осада неизбежна. Но таких запасах в море можно было провести месяцы не подходя к земле. Кроме продуктов на корабль закатили множество бочек с пресной водой. И это несмотря на обычные для круглых судов устройства для сбора дождевой воды, по сути широкие брезенты с отверстием посередине и шлангом проведённым к резервуарам на судне. Длинные корабли в таких устройствах обычно не нуждаются, пополняя запас воды во время своих частых подходов к берегу, которые могут случаться чуть ли не каждый вечер. На судно один за другим заносили ящики ларм, которые должны были помочь избежать дефицита витаминов в долгом путешествии. Ларма естественно не растет в Торвальдслэнде, но некоторые твердые фрукты, способные, к счастью, послужить подобной цели там вызревают. Можно было предположить, что пищу можно было бы получать прямо из моря, но, увы, это был не тот источник, на который можно было положиться. Зачастую съедобные рыбы придерживаются мелких мест, которые обычно располагаются вблизи берегов, но не в открытое море, где для рыбы не так много корма. Девятижаберные гореанские акулы имеют привычку следовать за кораблями, подбирая объедки, но и это не тот источник пищи, на который стоит рассчитывать. Акулы, будучи хищниками и охотниками, вероятно, будут держаться вблизи тех мест, где больше добычи, то есть всё те же банки и отмели. Также, акулы в холодных северных водах не столь многочисленны как в южных широтах. Например, вблизи устья Александры, акул было немного, если таковые вообще имелись. Вода здесь для них слишком холодная. Я видел много тюков тканей и одежд, принесённых на борт, а так же множество разнообразных коробок всевозможных размеров. Я предположил, что среди груза было и серебро с золотом, но я не был уверен в ценности этих предметов, если таковая вообще имеется, в тех местах, которых мы планировали достичь, конечно, в случае если наше путешествие закончится успехом, и мы достигнем своей конечной цели, где бы эта цель не находилась.

Были среди приносимых грузов и материалы необходимые в морской практике, древесина, смола, ворвань и так далее. В изобилии была принесена парусина. Иногда сильный ветер разрывает паруса, растрёпывает их на нитки и даже срывает с рей. Видел я много бочек с маслом, но не столько для судовых фонарей, сколько для заполнения ими керамических сосудов с проволочными ручками, которых тоже были погружены сотни. Это были зажигательные бомбы, которые можно было сбрасывать со спины тарнов или запускать из катапульт. На море это было самое разрушительное оружие, что было доказано двадцать пятого Се-Кара. Возможно, оно также окажется эффективным против палаток и деревянных строений, но я подозревал, что польза его против пехоты окажется невысокой. Умело поставленная крыша щитов обычно достаточно надёжно защищает пехоту от стрел и болтов даже выпущенных с тарнов, но атака тарновой кавалерии обычно координируется с наступлением своей пехоты. Понятно, что щит невозможно использовать одновременно для защиты и от ударов с воздуха, и от атаки по земле.

Затаскивали сотни камней для катапульт, а также "тяжёлые стрелы", почти копья, которые могли быть отправлены в полёт как поодиночке из баллист или спрингалов, так и сразу по несколько штук посредством резкого удара горизонтальной подпружиненной доски.

Видел я среди грузов и предметы роскоши, или, точнее, то, что с моей точки зрения, было предметами роскоши. По крайней мере, я заметил среди прочего, ценные меха, рулоны шёлка, бочонки с вином и пагой, кастрюли с драгоценностями, браслетами, анклетами, ожерельями и так далее. Одна девушка несла на голове, придерживая обеими руками, кипы того, что я принял за прозрачные танцевальные шелка. Можно было не сомневаться, что позже рабыни воспользуются этим, чтобы нарядившись в них спешить к каютам удовольствий, предусмотренным на судне. Мужчины, собираясь в местах, которые можно было бы назвать судовыми пага-тавернами, могли бы выбирать среди них ту, которая больше понравится.

Девушки паги или пага-рабыни, являются хорошо знакомым гореанским свободным мужчинам видом невольниц. В действительности, многие кейджеры, оказавшиеся у частных владельцем, начинали свою неволю, сразу с прилавка попав в таверну, ничем не отличаясь от других рабынь, послушных плетям и цепям алькова, чьё использование включено в цену того напитка, который она приносит к столу, конечно, если клиент пожелает. И аналогично, многие мужчины нашли свих личных рабынь в столь маловероятном месте, поначалу совершенно не подозревая, что эта красотка в ошейнике, одна из многих, стоящая перед ним на коленях склонив голову и подавая ему пагу, может так или иначе стать особенной лично для него. Праздно, возможно, как нечто само собой разумеющееся, как могли бы приказать любой другой, её отправляют в альков. Но в алькове, распятая в цепях, она покажется ему интересной, удивительной, отличающейся от многих других. Он проверит её тело и обнаружит к своему восторгу, что её реакция на его прикосновение окажется экстраординарной и жалобной. А с какой надеждой она смотрит на него и прижимается губами к его плети. Возможно, он увидит нечто совершенно особенное в её отзывчивости. Не исключено, что он даже испугается, что она может оказаться слишком интересной для него, и, побыстрее закончив с нею, отталкивает её от себя, оставляя позади, в слезах и цепях, неспособную последовать за ним. Но для него окажется трудно забыть о ней, о её поражённых глазах и выгибающемся теле. Его преследуют вспоминания о тихом шелесте её шелка, когда она вставала на колени у его стола, и как струилась на её теле эта прозрачная насмешка над одеждой, когда она покорно шла впереди него к алькову. Ему не забыть альков, как извивалась она, вцепившись в цепи над браслетами, сомкнувшимися на её запястьях, как тянулась она к нему всем телом, умоляя его о большем, а позже, в диком звоне колокольчиков на лодыжке, потеряв себя в его власти, дико пиналась и дёргалась. Он заглядывает в таверну снова, и снова находит, что она торопится встать перед ним на колени и принять его заказ. Когда он набирается смелости и вновь посылает её в альков, не исключено, подтверждая всё то, чего он больше всего боялся, что она для него не просто одна из рабынь, но нечто сильно отличающееся, и что они, возможно, подобраны друг для друга по своей природе, он как господин, а она как рабыня. И, в конечном итоге, он покупает её. Она стоит ему больше, чем он хотел бы признать перед своими товарищами, но он примирится с этим фактом, получив многократную компенсацию от её прелестей. И это не так страшно, как он узнает позже, иметь у своих ног ту, которая готова умереть ради него, любящую рабыню, ту, которая с первого его прикосновения узнала в нём своего долгожданного любимого господина. Вот так, таинственными путями природы совершается этот союз. Конечно, необходимо быть особенно строгим с любимой и любящей рабыней, вплоть до самой суровой дисциплины, не смущаясь отправлять её под плеть за минимальную слабость или малейшее вызванное ею неудовольствие, но у неё нет никакого другого пути, поскольку он — её рабовладелец.

Положив палец на плечо одной из девушек я остановил её у подножия сходни. Она несла целый тюк одежды. Рабыня замерла, стоя очень прямо, держа голову высоко понятой и глядя прямо перед собой.

— Рабские туники, — прокомментировал я.

— Да, Господин, — подтвердила она.

— Продолжай, — велел я ей.

— Да, Господин, — отозвалась девушка. — Спасибо, Господин.

Я видел, что и другие девушки шли с подобной ношей. Это, конечно, было гораздо большее количество туник, чем требовалось для наших девок. Я также заглянул в увесистые ящики двух или трех мужчин, когда те подходили к сходне. Меня позабавило, что эта тара была заполнена различными аксессуарами, вроде караванных цепей, сириков, рабских наручников, колец для лодыжек и так далее. Я видел, что многие из поднимавшихся по сходне, несли надетыми на копья, множество рабских ошейников с их ключами, привязанными к ним. Ошейники были крепкими, но легкими и удобными, теми самыми, которые надевают на женщин. Другой товарищ нёс связки клейм того вида, которые используются, для клеймения животных.

Исходя их этих наблюдений, я предположил, что Лорды Нисида и Окимото держат в памяти достойное применение для женщин врага или, по крайней мере, для тех из них, которые удовлетворят их чувству прекрасного. Женщины врага, конечно, становятся собственностью победителей. Я не отметил, кстати, погрузки подобных устройств более тяжёлого плана, пригодных для удержания пленников мужчин. Помнится, Лорда Нисида в павильоне Лорда Окимото говорил, что война у них ведётся меч против меча, без пощады.

Торгус, Ичиро, Лисандр и другие оставались при кавалерией. Птицы должны были быть погружены на борт позднее, предположительно через четыре дня, присоединившись к нам ближе к устью Александры.

С другого борта, уже были открыты ещё более крупные лацпорты, и по их люкам, ставшим наклонными аппарелями, опустившимися до воды, в ниши в корпусе затягивались шесть имевшихся в наличии галер. Подобные устройства имелись и по правому борту, в данный момент повёрнутому к причалу, и отделённого от него мощными кожаными кранцами, должными предотвратить повреждение судна или причала. Таким образом, галеры могли быть втянуты внутрь с любой стороны огромного корабля.

Таджима, стоявший рядом со мной, внезапно отстранился и согнул спину в почтительном поклоне. Я тоже счёл нужным поклониться. Для посадки на судно прибыл сам Лорд Окимото. Его принесли на портшезе восемь пани. За ними следовали контрактные женщины и телохранители.

Как только процессия исчезла внутри, Атий, который, казалось, отвечал за вопросы погрузки судна, начал строить мужчин в колонны на берегу, пани, наёмников, ремесленников и других, и направлять их к сходне.

— Четыре дня, — сказал Таджима, которому предстояло двигаться к устью по воздуху вместе с кавалерией.

— По крайней мере, так должно получиться по нашим оценкам, — сказал я.

— Я понимаю, — кивнул Таджима.

Здесь всё зависело от течения и от того насколько гладко пройдёт спуск по Александре. Конечно, русло реки ниже по течению было промерено со всей возможной заботой, но река это не мост, не улица, не мощёная камнем твёрдая дорога, вроде Виктэль Арии, ведущей в Ар, на постройку которой ушли целые столетия. Река не столь надёжна. Его омуты, отмели и излучины могут поменяться за неделю и даже за день. Наводнения могут расширить её берега и поменять глубины и даже русло. Засуха может высушить и выжечь её. Трудно предсказать прихоти, причуды и капризы, пресыщенность и голод реки.

Оценка в четыре дня была взята от времени, за которое две маленьких лодки достигали Тассы.

— Не забудь, — напомнил я, — что тарнов следует посадить прежде, чем мы выйдем из вида земли.

— Я помню, — заверил меня он.

Я не думал, что Лорд Нисида захочет задержаться в путешествие к устью Александры, или, тем более, возвратиться к причалу.

За прошедшие несколько дней тарны были приучены взлетать с корабля и возвращаться обратно. Три отсека были выделены специально для них, каждый на своей собственной палубе. Первый отсек располагался на первой палубе, сразу под главной, второй и третий палубами ниже. Все три помещения соединялись широкими рампами, по которым можно было выводить тарнов с нижней палубы на вторую, далее к первой, и наконец, на верхнюю или главную палубу, если будет сдвинут в сторону огромный люк.

Трое мужчины прошли мимо меня вверх по сходне, подняв руки в приветствии. Я тоже поприветствовал их. Это были Теларион, Фабий и Тиртай, с которыми я познакомился в палатке Лорда Нисиды в праздничную ночь. По крайней мере, один из них, как подозревал Лорда Нисида, был шпионом и один, тот же самый или другой был членом касты Ассасинов. Эти трое, как я отметил, присутствовали у погребального костра несколько ночей тому назад. У того самого костра, на котором было, предположительно, сожжено тело корабела Терсита.

— Я предпочёл бы, чтобы Ты тоже был с кавалерией, — признался Таджима.

— Возможно, позже, в море, мы с тобой ещё разделим дорогу ветра, — пообещал я.

— Лорд Нисида не доверяет тебе, — предупредил он.

— Я в курсе, — кивнул я.

Таджиме было поручено командование нашей кавалерией в моё отсутствие.

Пока мы говорили, мимо нас проходили многочисленные пани и наёмники, вступали на сходню и, поднявшись по ней, исчезали в чреве корпуса.

А на востоке уже поднимались клубы дыма.

— Они начали жечь лагерь, — прокомментировал я.

— Я должен вернуться к кавалерии, — вздохнул Таджима.

— Удачи тебе, — пожелал я ему.

— И тебе всего хорошего, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — сказал он, повернулся и ушёл.

А я остался наблюдать за мужчинами, продолжающими подниматься по сходне.

— Пертинакс, — улыбнулся я, увидев приближающегося ко мне товарища.

За ним семенили Сесилия и Джейн, обе одетые в тёплые одежды. Однако они остались столь же привлекательными, даже спрятанные под пальто и плащами. Интересно, как соблазнительны рабыни, даже будучи так укутаны. Возможно, всё дело в том, что ты знаешь, что они — рабыни, а не свободные женщины, а значит, можно, если можно так выразиться, определить их цену. Мужчины отлично знают о том, что под слоями тёплых тканей находится рабыня в её ошейнике.

— Тал, — поздоровался он.

— Тал, — ответил я.

Безусловно, даже свободные женщины не могут считать себя неуязвимыми от предположений зрелых мужчин. Думаете, они не понимают, почему с таким любопытством направлены на ни глаза мужчин? Сомневаюсь. А может они, спрятавшись за всеми этими слоями тканей, шарфами, капюшонами и вуалями, и правда, не подозревают, о чём думают мужчины? Не стало бы им неловко, узнай они, как их рассматривают сильные мужчины? Не скрывают ли их одежды дрожь их страха? А может они скрывают то, как покраснели и запылали их тела, словно они почувствовали себя беспомощными у ног господина? Сомнительно, чтобы они не понимали тех взглядов. Они должны знать, что мужчины угадывают черты их лиц, с любопытством и даже праздностью, оценивая и рассуждая, есть ли под всеми этим принадлежностями, всеми этими обертками что-то, что могло бы быть достойно помещения у его ног, стоящее его ошейника и обладания. Будьте уверены, мужчины, глядя на них, обязательно задумаются, как они могли бы выглядеть на цепи, на показе покупателям, голыми на невольничьем рынке, а также унижающимися на мехах в алькове, в надежде, что ими останутся довольными, возможно даже в тунике, босиком, спешащими на рынок по их поручениям.

Подавляющее большинство женщин на Горе — конечно, свободные, разделённые на множество разнообразных каст. С другой стороны и женское рабство не редкость. Рабыни сразу бросаются в глаза на улицах, на рынках, в полях и в других местах. Статистически, очень немногие из рабынь являются потомственными. Большинство первоначально были свободными женщинами, оказавшимися в неволе в результате захвата, набега, похищения, войны и так далее.

Как уже было отмечено ранее женщины врага становятся собственностью победителя. Они — добыча, такая же, как кувшины, ткани, металлы, кайилы и тому подобные вещи. Безусловно, они — особенно желанная форма добычи и мужчинам нравится иметь их в своей собственности. Большинство рабынь, конечно, покупается на рынках, где их похитители выставляют их для продажи. Девушки выставляемые на аукционах, до некоторой степени, разбавлены пленницами, доставленными с Земли, но эти пленницы, хотя и довольно многочисленные, если рассматривать в абсолютных числах, составляют лишь небольшую часть гореанских рабынь, возможно одну двухсотую или даже трёхсотую. Они действительно оказались популярными на рынках, правда, возможно частично из-за их очарования как варварок, но также, как мне кажется, из-за их живой реакции на гореанских мужчин, в некотором роде мужчин, к встрече с которым их прежняя цивилизация и культура их плохо подготовили. Никак они не могли ожидать, что окажутся рабынями у ног таких мужчин, таких бескомпромиссных и великолепных монстров. Конечно, они просто естественные самцы, которые по своей природе являются господами.

Судя по различным аксессуарам, принесённым на борт, кандалам, ошейникам и прочим, казалось ясным, что Лорды Нисида и Окимото рассчитывали на то, что их проекты будут успешны и закончатся приобретением большого количества женщин, которых можно будет распределить или продать. Это, конечно, путь не новый на Горе, когда финансирование дальнейших действий кампании ведётся за счёт средств от добычи, полученной в предыдущих.

Рассмотрите также таких женщин теперь ставших собственностью победителей.

Их богатые одеяния и статус будут сменены ошейниками и рабскими туниками, да и то если им это позволят. Они больше не владеют товарами, они теперь сами являются товарами. И пусть эти товары теперь стоят на коленях и прижимают свои мягкие губы к ботинкам завоевателей и благодарят из за свои сохранённые, по крайней мере, на какое-то время, жизни. И пусть они дрожат, от понимания того, что они теперь больше не свои собственные, а принадлежат рабовладельцам, в ошейниках которых им предстоит узнать, чем должна быть рабыня. Утомительные, сложные игры свободной женщины остались для них в прошлом. Их стезя теперь служить и ублажать, или умереть. Конечно, в своих фантазиях они уже рассматривали этот вариант событий, и теперь, стоя на коленях, они обнаруживают, что этот стало их действительностью. И чем может стать для них, могли бы они задаться вопросом, выигранная им эта невероятная и желанная, временная отсрочка от топора или факела? Не случится ли так, что их пол и красота, их изящные черты лица и прекрасные рабские формы, о которых они, возможно, до настоящего времени мало думали, разве что иногда рассматривая себя в зеркале и задаваясь вопросом, сколько могли бы дать за них мужчины, чтобы забрать со сцены торгов, а также, конечно, похоть мужчин, позволит им заслужить свои жизни? Возможно. Не исключено, что им раньше бывало любопытно, за сколько они могли бы быть проданы на рынке, какую прибыль они могли бы принести владельцу, продающему их другому? Ну что ж, теперь смогут это узнать. Они раньше фантазировали, каково бы это могло быть, оказаться в руках рабовладельца? Теперь им это предстоит узнать на практике.

— Спасибо, что присмотрел за ней, — поблагодарил я Пертинакса, кивая на Сесилию.

Мы договорились об этом, поскольку я спозаранку отправился на причал, понаблюдать за погрузкой.

Вчера вечером приковав рабынь в сарае, мы погрузили на корабль наши вещи.

Пертинакс точно так же, как и я, согласно инструкциям Лорда Нисиды, был отлучён от кавалерией. По-своему, это было лестно. Это указывало на то, что Лорд Нисида теперь расценивал Пертинакса как кого-то, с кем стоит считаться. К тому же мы с Пертинаксом делили кров, и могли говорить на языке, незнакомом для большей части пани. Я предположил, что это было, по-своему, комплиментом. Короче, из-за близости ко мне он тоже попал под подозрение. С другой стороны, он был тем человеком, которого я был рад видеть рядом с собой на корабле. Интересно, понимал ли он, что его жизнь теперь могла быть в большой опасности. Если бы Лорд Нисида решил покончить со мной, то я был уверен, что и Пертинакс не избежал бы подобной участи.

На причале, как только они остановились, Сесилия и Джейн сразу опустилось на колени, в положение наиболее подходящее для рабынь в присутствии свободных мужчин. Впрочем, в присутствии свободной женщины было бы сделано то же самое.

Такие нюансы могли бы показаться незначительными или несущественными тем, кто не знаком с культурным протоколом, но они таковыми не были. Это было очень важно и довольно последовательно. Эти ритуалы, возможно, для постороннего неважные, богаты значением. Они, в их красоте и уместности, делают отношения и условия совершенно ясными, и это немаловажно. Кейджера очень ясно понимает, почему она на коленях. Она — рабыня. Такое положение и поведение являются весьма значащими для носительницы ошейника. Но, что может оказаться более трудным для понимания постороннего, так это то, что она сама расценивает это положение и поведение как соответствующее для неё. На коленях она чувствует себя комфортно и безопасно. Как рабыня она знает, что обязана стоять на коленях. Но также, оказавшись во власти мужчин, она хочет и любит стоять на коленях.

— Ну что, садимся? — поинтересовался Пертинакс.

— Подожди немного, — попросил я.

Я ждал Лорда Нисиду.

— А что насчёт остальных рабынь, всех погрузили? — как бы невзначай полюбопытствовал он.

— Сару на борту ещё с ночи, — усмехнулся я. — Её привели в двадцатом ане. Думаю, она где-то внутри, надёжно прикована цепью, скорее всего, за шею.

— Мой вопрос был общим, — проворчал мужчина. — Меня совершенно не интересует эта шлюха Сару.

— Вот это и удивительно, — хмыкнул я. — Большинство мужчин ею интересуются.

— Она — шлюха, — презрительно бросил он.

— Естественно, — согласился с ним я, — причём самого лучшего вида, беспомощная, полная потребностей шлюха, на которой надет рабский ошейник.

— Я презираю её, — заявил Пертинакс.

— А она хочет быть у твоих ног, — заметил я.

— Если она попробует туда подобраться, получит такого пинка, что отлетит в сторону, — проворчал он.

— А она подползёт назад, чтобы поцеловать ботинок, который её пнул, — пожал я плечами.

— Она презренна, — выругался Пертинакс.

— Вовсе нет, — не согласился я. — Она — рабыня своих потребностей.

— Презренная рабыня! — повторил мужчина.

— Ничуть, — покачал я головой. — В безжалостных, отчаянных потребностях рабыни нет ничего презренного. Более того, большинство мужчин считает такие потребности приемлемыми, даже приятными.

— Она никчёмная и совершенно презренная, — не унимался он.

— Странно, — хмыкнул я, — чего это её тогда сочли достойным подарком для сёгуна.

— Как рабыню! — напомнил мой товарищ.

— Конечно, — кивнул я. — А как кого ещё?

— Я не вижу в ней ничего, что могло бы представлять интерес, — заявил он.

— И это при том, что даже на Земле, — усмехнулся я, — Ты хотел видеть её голой в своём ошейнике.

— Нет! — замотал головой Пертинакс. — Нет!

— И Ты продолжаешь хотеть её даже сейчас, — добавил я.

— Нет! — стоял он на своём.

— У твоих ног, в твоём ошейнике, твоей беспомощной рабыней, — закончил я фразу.

— Нет! — выкрикнул Пертинакс.

— Уверен, что нет? — спросил я.

— Волосы у неё слишком короткие, — сердито буркнул мужчина.

— В этом я с тобой согласен, — улыбнулся я.

Джейн, стоявшая на коленях рядом с ним, тут же воспользовалась возможностью и, отбросив за спину капюшон, принялась более равномерно и привлекательно, раскладывать волосы по плечам.

Сару, кстати, привели на корабль ночью, отдельно от остальных, и несколькими анами раньше, чем на борт поднялся Лорд Окимото.

Интересно, всё же, знал или нет Окимото о её существовании?

Несомненно, она может стать прекрасным подарком для сёгуна. Возможно, Лорд Нисида, посредством такого подарка, планировал выторговать себе большее расположение сёгуна, такое, которое могло бы даже поднять его выше его кузена.

Впрочем, я был уверен, что Лорд Окимото тоже не был ни дураком, ни новичком в подобных играх. Лорд Нисида шёл на риск, если затевал интригу против него. Безусловно, в его распоряжении было немалое количество верных ему людей, мечников, лучников и прочих. Такая поддержка имеет тенденцию остужать горячие головы. Однако те, кто хороши на поле боя, не всегда могут спасти от прилетевшей из кустов стрелы, или от ножа в темноте. Я принял как данность тот факт, что неизвестный ассасин, которого опасался Лорд Нисида, был нанят неизвестным врагом, но это не обязательно должно быть верно. Мне вспомнилось высказывание насчёт того, что не все враги обязательно чужаки. Буквально с гореанского это высказывание переводится как: "Не все чужаки — чужаки".

— Мой вопрос был без всякой задней мысли, — проворчал Пертинакс. — Всех ли рабынь погрузили?

— А Ты обернись, — посоветовал я.

— Ого, — протянул Пертинакс.

Большинство общественных рабынь или, возможно, лучше сказать, рабынь без частных владельцев, лагерных и кухонных рабынь, прачек, девушек выбранных для торговли и распродажи, девок из рабского дома и прочих, как раз готовили к погрузке на борт. С нашего места было видно, как на берегу, к востоку от причала формировалась колонна. Частных рабынь по большей части уже привели на корабль их владельцы.

Большинство мужчин, ремесленники, кузнецы, тарнстеры, пани, наёмники и так далее, собранные и распределённые Атием уже были на борту.

Почти каждая рабыня мечтает о том, чтобы стать частной рабыней одного владельца, причём желательно быть ещё и единственной его рабыней.

Рабынь на берегу, прежде чем вести к сходне должны были связать и заковать в караван.

Мне случалось видеть караваны и побольше, того, который формировался на моих глазах сейчас, например, после падения городов. Некоторые доходили до от полутора, а то и до двух тысяч голов. Само собой это значительно снижает спрос и сбивает цены, если его привести на один рынок, соответственно, зачастую эти караваны позже дробят на более мелкие и рассеивают по большой площади, иногда уводя за тысячи пасангов, на более выгодные рынки. Кроме того, порой женщин могут не отправлять на рынок сразу, а придерживать, иногда в течение многих месяцев, пока их текущие владельцы выжидают, в надежде на лучшие цены. В течение этого периода они не теряют времени даром, проходя обучение, тренировки и упражнения, что также поднимает их ценность. Работорговцы часто покупают таких женщин оптом за гроши, для последующей перепродажи в розницу. Соображения подобного рода, разумеется, касаются любого вида товаров, цена которых может колебаться в соответствии с условиями рынка.

— Они почти готовы, — сообщил я Пертинаксу.

— Вижу, — кивнул тот.

Колонна лагерных и других рабынь была уже сформирована. Пани споро связывали им руки за спинами, и привязывали одну за другой за шеи к длинной верёвке. Именно в таком виде им предстояло подняться по сходне.

Внезапно я услышал приближающийся лязг и скрежет тяжёлых цепей, бороздивших по доскам причала, и оглянулся. Лициний Лизий из Турмуса, предпринявший попытку покушения на жизнь Лорда Нисиды во время тренировочного захода на цель, закованный в кандалы, брёл к сходне, то и дело подталкиваемый торцом глефы пани. Возможно, я поступил неблагоразумно, пожалев его в тарновом лагере, решив, что у него мог бы быть некий шанс выжить. Несомненно, Лорд Нисида расценил это как прискорбную неосмотрительность, если не акт прямой измены. На каком основании, постижимом для такого человека, как он, мог бы быть освобождён потенциальный убийца? Не был ли я, в таком случае, в союзе с ним? Я подозревал, что кто-нибудь занимавший в лагере менее высокое положение, скажем, тот, кто не был командующим кавалерией, вероятно, жил бы в гораздо худших условиях после такого акта. Конечно, это дало Лорду Нисиде превосходные основания относиться к моей службе со значительной долей настороженности. А позже я ещё и вылетал на таинственную встречу над лесом, характер которой я отказался раскрыть. Так что не было ничего удивительного в том, что этим утром я оказался не вместе со своей кавалерией. В любом случае Лорд Нисида послал значительное количество пани, чтобы выследить и вернуть Лициния под свой контроль. Его обнаружили в нескольких пасангах от тарнового лагеря, где он в течение четырех или пяти дней, напуганный, измученный и голодный окончательно заблудился и, очевидно, ходил кругами. Вскоре он снова оказался в лагере, закованный в кандалы и с цепью не шее. Похоже, я не сильно ошибался, говоря Лицинию, что он, оказавшись в лесу без оружия и снаряжения, будет не способен продержаться на подножном корму, выдержать направление, уклониться от преследования и так далее. По-видимому, он был не столько воином, столько наёмником, а может, даже и не столько наёмником, сколько бандитом. Я знал, что он неплохо владел мечом, но от этого мало пользы, когда ты ослабленный, едва способный стоять видишь вокруг себя острия глеф.

Лициний заметил меня, уже вступая на сходню. На мгновение он остановился, но не попытался обратиться ко мне или подать какой-либо знак. Затем в его спину ткнулся торец глефы, грубым толчком придавая ускорение. Если бы я тогда передал его Лорду Нисиде, он, несомненно, оказался бы в пыточной. У пани, насколько я понимал, были свои методы поощрения разговорчивости их пленников. Впоследствии он должен был быть распят на кресте. Теперь, предположительно из уважения ко мне, его избавили от распятия. Я не знал, подвергли ли его пыткам или нет. Если так, и если бы Лорд Нисида захотел покончить со мной, то для него не составило бы труда вытянуть необходимые доказательства из изломанного тела, которое будет лепетать то, что от него захотят услышать, лишь бы только прекратилась боль, или выпрашивая клинок, милостиво погруженный в сердце. Впрочем, я не заметил во взгляде Лициния ничего, что предположило бы позор или мольбу о жалости и понимании. Соответственно, это позволяло заключить, что он ещё не был принуждён произнести лживые утверждения. Насколько я понял, его должны будут приковать к скамье одной из галер. Большинство гребцов на них, конечно, были свободны. На круглых судах, кстати, в качестве гребцов обычно использовались рабы, прикованные к скамьям, но длинные корабли, военные галеры больше полагались на свободных гребцов по причинам, которые, я полагаю, очевидны. Периодические смены гребцов в веслах, в случае если они были свободны, несомненно, не коснутся утомлённого, больного тела Лициния Лизия из Турмуса.

Я выкинул его своей головы. Я дал ему, возможно неблагоразумно, учитывая его предательство и преступление, возможность для спасения и свободы, возможность, которой он, как выяснилось, оказался неспособен воспользоваться. Он больше не был моей проблемой. Теперь он был пленником Лорда Нисиды. Я не знал, какая его ждала жизнь, но даймё сообщил мне, что многие предпочли бы распятие на кресте.

По сходне теперь поднималась вереница лагерных рабынь.

Вчера вечером на корабли были доставлены сотни яиц тарнов. Их укрыли в обитых войлоком контейнерах на одной из нижних палуб. Они химически поддерживались в жизнеспособном состоянии, и способны были содержаться так в течение многих месяцев. Позже, реагируя на второй химикат, должно было начаться выведение птенцов. Планы Лорда Нисиды простирались гораздо дальше уже существующей тарновой кавалерии.

Ветер на берегу реки становился всё более пронизывающим.

С юта огромного корабля донёсся резкий свист.

Строения лагеря теперь были объяты пламенем почти полностью. Ветер раздувал огонь, рвал и его на языки, прибивал к земле.

Гигантскую высокую конструкцию, которая ещё недавно держала судно Терсита, теперь поглощал огонь.

— Не нравится мне направление ветра, — проворчал Пертинакс.

— Мне тоже, — признал я.

Мужчины, которые поджигали лагерь и некоторые другие из отставших, теперь торопливо спускались по склону к причалу, чтобы занять свои места в чреве корабля.

— Лорд Нисида на борту? — поинтересовался Пертинакс.

— Я так не думаю, — ответил я.

— А что насчёт его контрактных женщин? — уточнил он.

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

На кормовой надстройке снова раздался пронзительный свист.

— Разве мы не должны подняться на борт? — спросил Пертинакс.

— Скоро, — заверил его я.

— Огонь скоро подберётся к причалу, — заметил мой товарищ.

— Да, — сказал я.

Посмотрев вверх, я заметил, что кое-кто из моряков, высоко над нами, облокотившись на реллинги юта, всматривались в огонь и следили за его продвижением.

— Кораблю может грозить опасность, — забеспокоился Пертинакс.

— Со временем, — успокоил его я, — но не в данный момент.

Разумеется, я ожидал, что швартовы скоро сбросят и этот левиафан, послушный рулю и течению, выйдет на фарватер. Я нисколько не сомневался, что Атий уже сейчас изнывал от желания поскорее отшвартоваться.

— Может, уже поднимемся? — спросил Пертинакс.

— Мне любопытно посмотреть на того, кто последним оставит причал, — признался я.

— А где Лорд Нисида? — полюбопытствовал мой товарищ.

— Он уже может быть мёртв, — заметил я.

— Ты что, шутишь? — не на шутку встревожился он.

— Думаю, что это всё же маловероятно, — успокоил его я.

Признаться, я не исключал такого исхода. Среди пани тоже могли быть трения или разногласия. Конечно, они тоже были людьми и подозревали о привлекательности власти. Возможно, Лорд Нисида выполнил свою задачу, доставил древесину судостроителям в лагерь на берегу Александры, организовал формирование и обучение тарновой кавалерии. Могло быть и так, что Лорд Окимото, кузен сёгуна, в нём больше не нуждался.

— Эй, они собираются поднять сходню, — предупредил Пертинакс.

— Уверяю тебя, ещё не сейчас, — сказал я.

Стапель, в котором Терсит строил свой корабль, теперь полностью охваченный огнём, внезапно задрожал и рухнул, в оглушительным треском сложившись внутрь.

— Я боюсь за причал, — снова забеспокоился Пертинакс. — Нужно отшвартовываться как можно скорее.

По реке вниз по течению проплыло несколько льдин.

По моей оценке, на борту корабля должно было быть что-то от двух с половиной до трёх тысяч мужчин. Многие из них теперь выстроились вдоль фальшборта на главной палубе и у реллингов на баке и юте.

В трюмы погрузили огромное количество продовольствия. И это серьёзно беспокоило меня. Так мог бы запасаться готовящийся к длительной осаде город. С каким противником могли мы встретиться, если не с самим морем? Насколько могло затянуться это путешествие? Таких запасов могло бы быть достаточно, чтобы достичь Коса и Тироса, и даже забраться дальше, до самого дальнего из западных островов. Но я боялся, что, в конечном итоге, лишь малая часть из них будет использована. Я боялся того, что, учитывая наш зимний выход в море, в сезон самых суровых штормов, стены этого города, если можно так выразиться, будут вскоре разрушены, что они не выстоят перед неистовыми ударами зеленой Тассы, перед таранами её высоких, громадных молотов, что город очень скоро может пасть, уступив непримиримому напору холодных волн. Никто не рискует выходить в Тассу в это время года.

— Так Ты собираешься подниматься на борт или нет? — осведомился Пертинакс.

— Разумеется, — заверил его я.

— Огонь приближается, — тревожно сказал он.

— Ещё есть время, — успокоил я.

— Смотри, — привлёк моё внимание Пертинакс, — на той стороне реки.

Мы увидели, как от противоположного берега отчалил баркас.

— Враги? — спросил он.

— Сомнительно, — отмахнулся я.

— Лагерь на северном берегу, — прокомментировал Пертинакс. — Лодка отвалила от южного берега.

— Значит, там было что-то размещено, — предположил я.

— Что? — спросил он.

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

Весла ритмично опускались и поднимались. Мы видели, как вода, искрясь, срывалась с их лопастей.

Внутри большого корабля были предусмотрено множество небольших кают для офицеров. Нам с Пертинаксом так же выделили по каюте. Несомненно, Лордам Нисиде и Окимото, а также тем, кто среди пани занимали достаточно высокое положение, достались намного более просторные апартаменты, вероятно, в кормовой надстройке. Но я не возражал против тесной каюты. В некотором смысле они были роскошью, поскольку находились внутри и защищали от непогоды. На большинстве гореанских кораблей, мелкосидящих галерах, с которыми я был знаком, и на которых много раз выходил в море, кают не было вообще. Хотя мог быть трюм, в который можно было погрузить припасы, рабынь и так далее. Офицеры и команда зачастую спали прямо на палубе под звездами, или на земле рядом с бортом, если корабли на ночь был вытащен на берег. Это был гораздо приятнее, чем в трюме. Рабыни часто жалобно умоляли позволить им остаться на палубе, даже если они будут прикованы цепью к палубе или сидеть в клетке.

Полагаю, что постороннему, незнакомому с такими нюансами, наши каюты показались бы ужасно тесными и некомфортабельными, но пространство на судне — штука драгоценная, даже на таком большом судне. И, если не для меня, то для Пертинакса, как мне кажется, было роскошью, иметь каюту вообще. Лично я был очень доволен своей каютой, несмотря на тесноту и низкий потолок. В ней была одна единственная койка, слева от входа. Койка была встроена в стену. Под ней, также встроенный в стену, был предусмотрен рундук, в который можно было сложить свои вещи. Напротив койки имелся шкафчик для различных мелочей. Единственной мебелью, если можно так выразиться, в каюте была маленькая скамья, приблизительно три фута длиной. Под потолком, тут и там, были ввёрнуты крюки, на которые можно было повесить верхнюю одежду. Также в центре каюты с потолка свисала маленькая закрытая стеклянной колбой масляная лампа. Её нельзя было снять с её цепи. Огонь в море, особенно на деревянных судах, является той опасностью, к которой следует относиться предельно серьёзно. Но самой приятной неожиданностью оказался расположенный напротив двери крошечный, всего четыре дюйма диаметром, иллюминатор, закрывавшийся шарнирной ставней. Через это оконце можно было выглянуть наружу и, открыв, проветрить каюту. В закрытом состоянии, он должен был выстоять против холодных и высоких волн. Издали, из-за своей крошечности, эти иллюминаторы, если бы были замечены вообще, казались немногим более чем точками на корпусе. Дверь, маленькая и узкая, находилась сразу у трапа, ведущего на палубу выше, и открывалась внутрь, так что не перекрывала доступ к трапу. Стоять в каюте во весь рост я не мог, но я и не собирался проводить много времени внутри. Зато Сесилия и Джейн могли стоять там вертикально, ещё и место оставалось. Я надеялся, что они поняли роскошь этих апартаментов. Это далеко превосходило загоны, конуры, клетки и кольца для приковывания цепи, которые выпали на долю многих из их сестер по ошейнику. Безусловно, даже такое размещение далеко превосходило по комфорту то, что предоставили бы им на типичных невольничьих кораблях, в которых рабыни зачастую лежали на спине, прикованные цепями за запястья и лодыжки к расположенным ярусами решетчатым деревянным полкам, задёрнутым сетками, чтобы защитить тела женщин от уртов. При этом все волосы на телах рабынь удалены, чтобы уменьшить заражение паразитами. Руки девушек, кстати, приковывают не только, чтобы не дать им повредить сетку, что могло бы запустить внутрь уртов, но также для того, чтобы воспрепятствовать им расчёсывать свои тела, раздирая их до крови, чтобы утихомирить зуд, вызванный нашествием паразитов, обычно корабельных вшей. Ярусы полок в трюме простираются от одного борта до другого, между ними остаются только узкие проходы. В каждом пространстве имелась откидная панель, через которую можно вложить в рот каждой рабыни корку хлеба и через неё же напоить из бурдюка.

Лодка подплыла ближе. В ней было восемь гребцов и по одному мужчине на корме и на носу. Теперь стало понятно, что на дне лодки лежит некий груз, покрытый брезентом.

Повернувшись к Сесилии и Джейн, по-прежнему стоявших на колени около нас, я спросил:

— Вы запомнили наши каюты?

— Да, Господин, — почти одновременно ответили девушки.

Пару дней назад мы приводили их на корабль, чтобы показать им каюты и вообще ознакомить с судном. Во время этой экскурсии мы связали им руки за спиной, а также привязали одну к другой за их шеи. С точки зрения безопасности в этом нужды, конечно, не было, но такие вещи редко делаются ради безопасности. Куда кейджере бежать? Фактически, когда рабыня прикована цепью, если нас интересует вопрос безопасности, то это обычно сделано не столько для того, чтобы ограничить её свободу, хотя она прикована и отлично знает это, сколько чтобы предотвратить её кражу, поскольку она — собственность. Мужчине не составит большого труда подчинить и увести оставленную без присмотра рабыню. Но чаще всего рабынь связывают по двум наиболее распространенным причинам. Во-первых, это мнемоническая причина. Связывая, заковывая, ограничивая, мы чрезвычайно ясно демонстрируем им, что они такое, что с ними можно так поступать, что они объекты для такого обращения, что они рабыни. Когда девушка беспомощна и знает себя таковой, у неё остаётся мало сомнений в том, кто она, в том, что она рабыня. Таким образом, их часто связывают, держат в клетке и так далее. Во-вторых стимулирующая. Узы, в силу укрепления осознания рабыней своей слабости, своей уязвимости и беспомощности, оказывают сексуально стимулирующий эффект. Женщина сознаёт себя объектом, уязвимым и подготовленным к сексуальному использованию. Это связано с радикальным сексуальным диморфизмом, характерным для человеческого вида, с очевидной взаимозависимостью полов и отношениями доминирования и подчинения, превалирующими в природе. В результате, то, что рабыня беспомощна, не только подчеркивает остроту и жизнеспособность этих естественных реакций, но и усиливает их экспоненциально. Поверьте, и у Пертинакса, и у меня, когда мы в тот день вернулись в наш сарай, было достаточно доказательств этого вопроса. Рабыня, вероятно, очень хорошо понимает, что с ней сделано и почему, но это мало чем ей помогает. Она всё также беспомощна, и она рабыня. Кроме того, если в ней были разожжены рабские огни, что, наверняка, будет иметь место, она жаждет удовольствий своей неволи, и нуждается в них. Для неё, оставленной связанной, весьма обычно через некоторое время начать умолять о сексуальном облегчении.

Также, мимоходом можно было бы добавить прозаическое наблюдение, что, когда руки женщины связаны за спиной, она, вероятно, не доставит больших проблем. Например, во время этой экскурсии нам не надо было беспокоиться, что они могли бы из любопытства что-нибудь переставить, потрогать, поднять, свернуть, опрокинуть и так далее. Ну а верёвка на их шеях держала их вместе, так что они вряд ли могли отделиться, потеряться и заблудиться лабиринте проходов, коридоров, трапов и помещений огромного корабля.

— Сесилия, — сказал я.

— Господин? — откликнулась англичанка, бывшая студентка Оксфордского Колледже, имя которого, как и имя того в котором когда-то учился я сам, мы опустим.

Я окинул оценивающим взглядом, стоящую на коленях девушку. Она стала прекрасной рабыней.

Сесилия смотрела на меня снизу, ожидая моих слов.

Да, мы были подобраны друг другу Царствующими Жрецами, чтобы быть непреодолимыми один для другого. Её мелкая, пустая, претенциозная жизнь на Земле кардинально изменилась, когда она, однажды ночью самодовольная в своей красоте, не отказывавшая себе в удовольствиях презирать, соблазнять и мучить мужчин, легла спать в своей постели, а проснулась, к своему удивлению и ужасу раздетая, лёжа на полукруглом прозрачном основании тюремного контейнера на одной из трёх лун Гора. В капсуле, в которой она очнулась, девушка оказалась не одна. Двумя другими оказались я сам и красивая, молодая, человеческая женщина со Стального Мира, домашнее животное кюра, которая, к тому же не умела говорить. Англичанка была посажена в капсулу, чтобы подтолкнуть меня к моральному падению. Мог ли кто-то долго сопротивляться её очарованию? Ну, а если бы она потерпела неудачу, оставалось ещё было кюрское домашнее животное, по сути примитивная человеческая самка, столь же невинная и сексуальная как кошка во время течки. Так или иначе, дело обстояло так, что моя честь рано или поздно была бы потеряна. Виной тому били императивы природы и соблазны, которые были мне навязаны. Скорее рано, чем поздно, я потерял бы способность сопротивляться им, устроив себе пир из одного или обоих деликатесов, снова и снова используя их для своего удовольствия. Однако, ни одна из них не была рабыней, по крайней мере, по закону. Обе были свободны, опять же, по закону. И в этом-то и состояла трудность. У меня практически не было сомнений, что рано или поздно я взял бы гордую, тщеславную, эгоистичную англичанку в свои руки, и она изучила бы то, что значит быть использованной так, как гореанский воин мог бы использовать простую рабыню. Однако этой развязки удалось избежать. Кюры устроили набег на Тюремную Луну и освободили меня. Что интересно, именно я и был целью этой атаки. Когда появились кюры, англичанка, надеясь избежать смерти, объявила себя рабыней. Она интуитивно поняла, что как свободная женщина ничего не стоила, за исключением, возможно, гастрономической точки зрения, то есть могла стать едой для ворвавшихся в тюрьму монстров. Зато как рабыня, могла бы иметь некую ценность. Интуитивно она почувствовала, что у неё могла бы быть ценность, некоторая ценность, пусть и минимальная, но только как у рабыни. Но также крик, казалось, пришёл из её сердца, подобно взрыву, выбросив копившееся, возможно, в течение многих лет в глубинах её "Я" напряжение. Это был крик облегчения, крик, которым она, казалось, наконец-то, отвергла ужасную, обременительную фальшивость, сбросив с души огромный, тяжёлый камень страха и самоотрицания. Так же, как и многие женщины, если не все, с самого наступления своей половой зрелости, она осознала, что существуют два пола, совершенно отличающиеся и опустошительно дополняющие друг друга, а так же и то, что внутри неё прятались рабские потребности. Она отлично знала об этих потребностях, раз за разом, в течение многих лет, разными способами, например, от снов, выныривая из которых, она с облегчением и лёгкой грустью обнаруживала, что на ней не было цепей, что её губы не были прижаты к плети рабовладельца. Она пыталась бежать от постоянно приходивших фантазий, от их обаяния и страха, но затем возвращалась к ним снова и снова. Как часто фантазировала она, представляя себя беспомощной во власти доминирующих мужчин, не больше чем их собственностью, призом и игрушкой, их рабыней. Ненавидя холодность, нерешительность и слабость мужчин, она изливала на них свою злость и разочарование, мучая их так, как только её красота ей позволяла. В действительности, она ненавидела не мужчин, а только тех из них, которые отказались быть мужчинами, которые не проследили, чтобы она оказалась у их ног. Конечно, вскоре после её самообъявления на Тюремной луне, она попыталась забрать своё признание назад! Однако такие слова, единожды сказанные, безвозвратны, поскольку сказавшая их теперь рабыня. В результате она оказалась в Цилиндре Удовольствий, у человеческих союзников кюров. Разрывающаяся между своими вялыми отговорками свободы и отчаянными рабскими потребностями, найденная недостаточно приятной для своих владельцев, решивших бросить её в бассейн с угрями, она попросила моего ошейника. Я пошёл на встречу жалобной просьбе рабыни и удостоил её своим ошейником, который лично запер на её шее. Той ночью, приковав её цепью в алькове, я, наконец, преподал ей то, чем должна быть рабыня. Рождённая рабыней, она стала рабыней юридически, а затем, юридическая рабыня, она стала рабыней истинной.

— Сесилия, — сказал я.

— Господин? — отозвалась она.

— Иди в каюту, — велел я, — сними всю одежду, полностью, и ложись на койку. Жди меня.

— Да, Господин, — кивнула она и, подскочив, поспешила к сходне.

— Сесилия, — остановил я её на полпути.

— Да, Господин? — обернулась девушка.

— Сначала выложи плеть, — приказал я.

— Да, Господин! — выдохнула она, и побежала по сходне.

У меня не было никакого намерения использовать плеть в данный момент, но этот маленький ритуал оказывает своё влияние на рабыню и, напоминая ей что она — рабыня, высвобождает её и готовит для использования. Иногда, во время использования рабыни, можно спросить: "Ты видишь плеть?". "Да, Господин, — может ответить девушка, — она висит на своём крюке". "Ты хочешь, чтобы она осталась там?" — можно задать следующий вопрос. "Да, Господин", — поспешит заверить она. "Достаточно ли Ты отзывчива?" — можно спросить далее. "Я надеюсь, что господин мог бы быть доволен мною", — стонет она. "Превосходно", — скажет хозяин. "Да, Господин, — вскрикнет рабыня. — Да, Господин! Да, Господин!". Возможно, после этого её рот придётся закрыть ладонью, чтобы заглушить её крики, которые могут стать навязчивыми. Безусловно, часто приятно слушать её крик, плачь и стоны, когда она беспомощная в ваших руках, теряет себя в экстазе, не поддающемся контролю.

— Джейн, — сказал Пертинакс, — иди в мою каюту, выложи плеть, а затем жди меня голой на койке.

— Да, Господин! — радостно воскликнула его Джейн, и поспешила вслед за Сесилией.

Для рабовладельца весьма обычно приказать своей рабыне ждать его голой на мехах. Ожидание и нагота, отлично напоминают ей, что она — рабыня. К тому же, когда он приходит, она уже нагрета, переполнена потребностями и готова к нему.

А если плеть под рукой, то тем лучше.

— И что? — спросил Пертинакс, поймав мой взгляд.

— Ничего, — улыбнулся я.

— Она — рабыня, — пожал он плечами.

— Вот и не забывай об этом, — посоветовал я.

— Не забуду, — буркнул мужчина.

— А Ты смог бы использовать плеть на ней? — полюбопытствовал я.

— Конечно, — кивнул он.

— Превосходно, — улыбнулся я. — Жаль только, что она принадлежит Лорду Нисиде.

— Я прекрасно знаю об этом, — проворчал Пертинакс.

— Как по-твоему, из ней получится хороший подарок для сёгуна? — поинтересовался я.

— Откуда мне знать? — пожал он плечами. — Возможно.

— Возможно, Ты тоже не отказался бы принять её как подарок, — предположил я.

— Она с Земли, — буркнул он.

— Некоторые из самых прекрасных подарков доставляют с Земли, — заметил я.

Меж тем лодка пересекла реку и ткнулась носом в берег немного ниже причала.

— У них там какой-то груз, — прокомментировал я. — Что-то под брезентом.

С того места где ещё недавно возвышалась огромная конструкция, в которой строилось судно Терсита, продолжали вырываться языки пламени и снопы искр. Ветер подхватывал эти искры и нёс их в нашу сторону.

— Я опасаюсь за причал, — сказал Пертинакс.

Я кивнул. Действительно, дальний конец причала начинал дымиться. Но там стояли несколько пани.

— Смотри, — указал Пертинакс направо, в сторону на дальнего от нас и от огня конца причала, над которым вздымался форштевень огромного судна.

— Замечательно! — улыбнулся я.

Это появилась свита Лорда Нисиды, телохранители, несколько офицеров и две контрактных женщины, которыми, несомненно, были Сумомо и Хана.

Я вздохнул с облегчением, увидев самого Лорда Нисиду живым и здоровым. Признаться, я боялся худшего.

— Давай встретим его, — сказал я. — А потом поднимемся на борт.

Поёжившись, я плотнее запахнул свой плащ.

Теперь я ожидал услышать ещё один свист с палубы юта, который станет заключительным сигналом, предупреждением об отшвартовке.

Позади приблизительно ярдах в пятидесяти от кормы корабля, над причалом взвилось пламя. Дурные предчувствия Пертинакса теперь были вполне оправданы. Впрочем, корабль вот-вот должен был отойти от причала.

Пронизывающий восточный ветер отчаянно трепал мой плащ. Его порывы гнали по реке волны, с плеском бившие в левый борт судна. Я видел бревно плывущее по течению, принесённое откуда-то из верховий.

Сопровождаемый Пертинаксом я направился к другому концу причала.

— Приветствую, — поздоровался я с Лордом Нисидой.

— Приветствую, — сказал тот, — Тэрл Кэбот, тарнсмэн.

— Вы ожидали, что я буду здесь? — поинтересовался я.

— Конечно, — вежливо ответил даймё. — Вам любопытно, Вы хотите сопровождать кавалерию, Вы находите трудным сопротивляться неизвестности, Вы не желаете свернуть с дороги, ведущей к приключениям. Это черты характера, с которыми мы пани хорошо знакомы. А ещё Вы интересуетесь далёким берегом.

— Верно, — улыбнулся я.

— Если бы я не был уверен в этом, — заметил он, — вас бы уже убили.

— Я понимаю, — усмехнулся я, и все вместе направились к сходне.

Наверху по сторонам от сходни уже стояли матросы, с канатами и блоками, готовые втянуть сходню внутрь, после чего люк будет закрыт и обтянут.

— Зима ещё не началась, — сказал я, — но лёд на реке есть уже сейчас.

— Верно, — согласился Лорд Нисида.

— Ваши контрактные женщины замёрзли, — заметил я,

Действительно, Сумомо и Хана, стоявшие позади, даже притом, что были укутаны в тёплые одежды, выглядели несчастными.

— Они предпочитают более умеренный климат, — констатировал Лорд Нисида.

— По крайней мере, вам не придётся зимовать у реки, — усмехнулся я.

— Я тоже не слишком радуюсь этому климату, в это время года, — признался он.

— Боюсь, Тасса в это время года обрадует вас ещё меньше, — предупредил я его.

— Я думал, — сообщил даймё, — что к этому моменту Вы уже будете на борту.

— Я ждал Вас, — пояснил я.

— Понимаю, — кивнул он.

Я пришёл к выводу, что он был чем-то недоволен.

— Лорд Окимото уже на борту, — сообщил я ему.

— Замечательно, — сказал Лорд Нисида.

— Ну так что, мы поднимаемся? — спросил я, кивая на сходню.

Восточная треть причала уже была охвачена огнём.

Наверху, моряки, не без беспокойства следили за продвижением пламени.

Лорд Нисида указал своей свите, что те должны подняться на борт. Конечно, Сумомо и Хана тут же поспешили по сходне наверх. Ито задержался на мгновение, но жестом даймё был послан вперёд.

Лорд Нисида и мы с Пертинаксом остались одни у правого угла сходни, поднимающейся вверх и исчезающей в лацпорте, расположенном недалеко от середины судна.

Оглянувшись на берег, я отметил, что брезент в лодке отброшен в сторону. Оказалось, что под ним скрывались несколько, стоявших на коленях, съёжившихся, жалких фигур. Они и были тем грузом, который был доставлен с другого берега реки. Мужчина, сидевший на носовой банке, резко потянул цепь, и первая из фигур была вздёрнута на ноги. Следуя за натяжением цепи, она шагнула к борту, запнулась и беспомощно перевалилась через него, упав на песок. Другие фигуры одна за другой были подняты, вытащены на берег и поставлены на колени в линию вдоль берега. Первую фигуру, упавшую на влажный холодный песок, и всё ещё лежавшую там, съёжившуюся, испуганную, боящуюся даже пошевелиться, схватили за правое плечо и поставили на коленям вместе с остальными. После этого все коленопреклонённые фигуры были скованны друг с дружкой цепью за шеи. Руки они держали за спинами, несомненно, по причине наручников или шнуров. Интересно, что головы у всех были скрыты под рабскими капюшонами. Носитель такого аксессуара полностью дезориентирован, беспомощен и зависим от того на чьём попечении находится.

— Не хотите ли подняться на корабль? — прозрачно намекнул Лорд Нисида.

— Сей момент, — пообещал я.

Караван был поставлен на ноги. Было заметно, что фигуры изо всех сил пытаются стоять ровно на холодном песке.

Мужчина пролаял команду, подкрепив её хлопком плети, и караван, сделав первый шаг левой ногой начал движение в сторону причала, несколько ярдов которого уже пылали.

— Тэрл Кэбот, тарнсмэн? — вежливо напомнил о себе даймё.

— Да-да, сейчас, — успокоил его я.

На причал с берега вели лестницы, установленные в нескольких местах вдоль него.

— Отступите немного, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — попросил Лорд Нисида, и мы отстранились от сходни на пару ярдов.

— Ступеньки, — донеслось до нас предупреждение человека, державшего в руке поводок головной фигуры каравана.

Вслед за его командой раздался крик боли. Первая фигура снова споткнулась, рухнув плашмя прямо на ступеньки. Мужчина тут же рывком поставил её обратно на ноги.

Раз мы услышали крик боли, то капюшоны не должны были иметь встроенных кляпов, как на тех капюшонах, что иногда используются при похищении свободных женщин, дабы те не могли привлечь внимание к их затруднительному положению, возможно будучи транспортируемыми по улицам к воротам их города, зачастую в нескольких ярдах от стражников. Я предположил, однако, что фигурам было запрещено говорить. Так обычно поступают с носителями капюшона.

— Ступеньки! — закричал мужчина. — Я что недостаточно ясно или слишком тихо сказал "ступеньки"?

Разумеется, фигуры не могли видеть где именно начинаются эти ступеньки, как и знать их высоту, ширину и количество. Они были запутаны и беспомощны. Но надсмотрщику было плевать на разумные доводы, и плеть упала среди его подопечных. Само собой, они не могли использовать руки, чтобы как-то помочь себе держать равновесие или смягчить падение. Думаю, что в том неуклюжем, мучительном подъеме, успели упасть все и не по одному разу. Они, конечно, сразу же изо всех сил, отчаянно, пытались подняться на ноги, но иногда, неожиданно потянутые цепью, снова падали, причём некоторые были даже неспособны самостоятельно вернуться в вертикальное положение. Таких вздёргивали на ноги и подталкивали вперёд. Наконец, смилостивившись или потеряв терпение, гребцы подхватили их на руки, занесли на причал и уже там поставили на ноги.

— Неуклюжие тупицы! — бесновался тот мужчина, который сидел на носовой банке. — Всем по два удара!

Это было исполнено немедленно, фигурам приказали наклониться, и надсмотрщик обрушил на каждую по два предписанных удара плети.

— Похоже, что к ним относятся с необычной жестокостью, — заметил я.

— Они — рабыни, — пожал плечами Лорду Нисида.

— А почему их держали за рекой? — полюбопытствовал я.

— Некоторые превосходны, — пояснил он. — Мы не хотели, чтобы мужчины устроили из-за свару.

Рабынь уже подвели к подножию сходни, остановили и снова построили в ровную линию.

Огонь, пожиравший причал, ревел ярдах в семидесяти к востоку от нас. До ахтерштевня корабля ему теперь оставалось всего несколько ярдов.

Искра, принесённая ветром, ужалила мою щёку.

— Выглядит так, что этих рабынь, — сказал я, — держат в максимально эффективном заключении.

— В этом нет ничего необычного, разве не так? — уточнил даймё.

— Верно, — не мог не согласиться я. — Это, действительно, не необычно.

Тем не менее, принимая во внимание широту и опасности леса, я был удивлен предпринятым предосторожностями, капюшонами и цепями вместо верёвки. Можно было бы предположить, что они могли быть рабынями в городе, или женщинами некой ценности или важности.

Теперь, учитывая всё увиденное, я уже не сомневался, что их руки удерживались за спинами не шнурами или веревками, а металлом, стальными браслетами рабских наручников, разработанными специально для женских запястий.

Некоторые из рабынь плакали и вскрикивали от боли, дёргались всем телом, ужаленным искрами прилетевшими от приближающегося огня.

Мужчина, прежде сидевший на носу лодки, оглянулся на огонь, а затем потянул цепь, прикреплённую к ошейнику первой девушки. Ты, захныкав, шагнула на сходню, потащив за собой остальных.

Идти по наклонной поверхности каравану труда не составило.

Когда первая девушка сделала пару шагов, я увидел, что моя догадка относительно наручников на запястьях девушек была верна.

За несколько шагов до верха сходни первая девушка каравана была остановлена плетью, прижатой к её груди. Вслед за ней замерли и остальные девушки. Они тут же начали дрожать и трястись от озноба, но зайти внутрь им не дали.

— Почему их остановили? — полюбопытствовал я.

— Мои инструкции, — пояснил Лорд Нисида.

— От реки тянет холодом, — заметил я. — Почему они раздеты?

— Чтобы могли лучше узнать, что они рабыни, — ответил он.

Его слова указывали на то, что рабынями они стали недавно. Если девушка пробыла в рабстве какое-то время, то она уже хорошо знает, что она — рабыня.

— Что Вы думаете о них? — поинтересовался Лорда Нисида.

— Вам лучше завести их внутри, — посоветовал я. — Вы же не хотите лишиться их. Боюсь они могут умереть от переохлаждения.

— Что Вы думаете о них? — повторил даймё свой вопрос.

— Трудно сказать, — пожал я плечами, — они же скрыты под капюшонами.

— Конечно, — кинул Лорд Нисида, — и тем не менее.

— Их фигуры превосходны, — констатировал я.

— Они не пани, — сообщил Лорд Нисида, — но все миловидны.

— Ошейниковые девки? — уточнил я.

— Самые что ни на есть ошейниковые, — подтвердил он.

Я присмотрелся к девушкам. Капюшоны, конечно, не позволяли оценить черты их лиц, но их фигуры, их рабские формы, были достойны сцены гореанского невольничьего аукциона. Рост ни у одной из рабынь, я был уверен, не превышал пяти футов шести дюймов. Все были достаточно стройны, но не в Земном понимании этого слова. Их тела скорее имели волнующие, отточенные эволюцией формы рабынь, принадлежащих мужчинам. Это были типичные тела естественных человеческих женщин, очаровательно и соблазнительно фигуристые, отборные, выточенные течение многих столетий на станке мужской похоти, женские тела того вида, за которыми охотятся, разыскивают, оценивают, порабощают, продают и покупают в течение всего существования человеческого вида. Типичный гореанин — естественный мужчина, честолюбивый, энергичный, сильный владелец. Так что неудивительно, что его вкус, на что указывают его покупки и захваты, тянется к естественной женщине, той, которую природа предназначила ему, надлежащий рабыней.

— То есть, Вы не думаете, что гореанские мужчины были бы разочарованы в них, — заключил я.

— Конечно, нет, — улыбнулся он, — только не пани.

— Превосходно, — кивнул я. — А теперь, может, стоит отправить их внутрь.

— Скажите, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — попросил даймё, — не замечаете ли Вы что-либо особенно интересное во второй с конца рабыне?

— Нет, — покачал я головой я. — Разве что фигура у неё действительно одна из лучших.

Лорд Нисида махнул рукой надсмотрщику, и тот, убрав свою плеть от груди первой девушки, скомандовал:

— Вперёд.

Караван закончил подъем по сходне и исчез в чреве большого корабля.

— Не беспокойтесь, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — сказал Нисида. — Сейчас их отведут в тепло. У них будет достаточно соломы в каждой нише, в которых они будут прикованы за шею.

Я кивал, заподозрив, что Сару, вероятно, была размещена примерно в таких же условиях. "Интересно, — задумался я, — почему это Лорда Нисиду так заинтересовало моё мнение о предпоследней девушке этого каравана. Фигура у неё, конечно, замечательная. И что интересно, в ней было что-то знакомое. Вот только что?"

— Огонь уже совсем близко, — предупредил Пертинакс. — Не пора ли убираться отсюда?

Как раз в этот момент на юте просвистели в третий раз, настойчиво, почти отчаянно.

Мы с Пертинаксом последовали за Лордом Нисидой вверх по сходне. По пятам за нами спешили подняться некоторые другие. Несколько швартовщиков сбросили канаты с битенгов и запрыгнув на сходню помчались вверх. Они же помогли затянуть её внутрь корпуса. Корабельная швартовная команда споро втянула на борт свободные троса. Вскоре большой люк был поднят и обжат на месте. Судно слегка качнулось, и я понял, что оно отошло от причала.

Я никак не мог отделаться от воспоминаний о той рабыне, к которой привлёк моё внимание Лорд Нисида. Было что-то знакомое в её рабских боках. Но затем я выбросил из своей головы все мысли о ней. Она была всего лишь ещё одной рабыней.

Я пробрался вверх, по трапам с палубы на палубу и, наконец, выйдя наружу, отправился на корму и поднялся на палубу юта.

На причале позади нас бушевал огонь.

Но корабль уже был вне опасности. Подхваченный медленным течением, он начал своё путешествие вниз по Александре.

Какое-то время я стоял на юте и любовался красотой реки и лесов, проплывающих мимо по обоим бортам и остающихся за кормой, а затем я направился в свою каюту, где меня с нетерпением ждала Сесилия.

Гореанские мужчины берут от своих женщин то, что они хотят получить.

 

Глава 39

Доклад Таджимы

Таджима направил своего тарна вниз и, красиво посадив его на баке корабля, спрыгнул с седла. Тарнстер подхватил брошенные ему поводья и повёл птицу, вышагивавшую своей величественной походкой, к большому пандусу, ведущему к вольерам внутри корпуса судна. Таджима вернулся из разведывательного полёта, куда был направлен Лордом Нисидой. Тот его уже давно ждал. Я присутствовал на докладе.

— Рассказывай, — велел даймё.

— Они ждут нас, — сообщил Таджима.

— Что в небе? — спросил я.

— Всё чисто, — ответил Таджима. — Десять тарнсмэнов попытались напасть на нас, пятерых потеряли убитыми, остальные бежали. Похоже, они кое-чему научились.

"Да, — подумал я, — после сражения над тарновым лагерем немногие тарнсмэны горят желанием встречаться в небе с нашей кавалерией".

Помимо того, что мы нанесли значительный урон врагу, мы ещё и лишили его глаз и ушей. Их воздушные разведчики не рисковали приближаться к нам ближе чем на несколько пасангов, и убирались с неба, или удалялись к побережью, едва завидев в воздухе наши патрули. Несомненно, некоторые вели разведку ночью. Я спрашивал себя, поверят ли их отчетам на побережье. Возможно, в лесу, вдоль берега рыскали и группы пеших разведчиков, но вряд ли они смогли бы пешком обогнать нас, следующих вниз по течению реки. Какие-то маленькие лодки попытались опередить нас, но были загнаны на берег. Несомненно, шпионы были и среди нас, на борту, но ценность их для неприятеля стремилась к нулю, передать свою информацию он всё равно не могли.

— С чем, предположительно, мы можем, столкнуться? — уточнил Лорд Нисида.

Мы уже третий день шли по Александре, главным образом, несомые вниз её течением. Иногда приходилось спускать на воду маленькие лодки, чтобы промерить глубины и убедиться в проходимости фарватера. Как ни странно, но я так и не смог уяснить для себя, кто же на судне является капитаном. Предположительно, это был Атий, которого почти постоянно можно было видеть на юте, но я был не уверен в этом вопросе, поскольку знал его скорее как судостроителя. Безусловно, не было никакой причины, по которой корабел не мог бы владеть морским ремеслом, суждением и мудростью опытного морехода, но это было бы необычное сочетание. Вообще-то на борту имелось несколько моряков, имевших опыт плаванья на круглых судах. У шести спрятанных в корпусе галер были свои гребцы и капитаны, но эти капитаны, по-видимому, не новички в море, вряд ли будут знакомы с проблемами и требованиями такого корабля, который построил Терсит. Я вообще сомневался что на Горе нашёлся бы кто-то способный управлять таким судна. Лорды Нисида и Окимото, конечно, обладали самым высоким статусом среди нас, но ни один из них не мог бы командовать кораблём вообще и этим в частности. Возможно, всё же ответственность легла на плечи Атия. Это не было невозможно.

— Думаю, — сказал Таджима, — они не понимают характера нашего корабля. Они связали мелкие лодки и перегородили ими устье Александры. Ещё они подготовили лодки с лестницами и крючьями для абордажа. Всё это годится, когда имеешь дело с круглыми судами. На берегах они установили катапульты.

— А вот это уже серьёзно, — прокомментировал я, — стоит остерегаться больших камней и зажигательных бомб.

— Как по вашему, Таджима, — осведомился Лорд Нисида, — наша кавалерия сможет справиться с таким вооружением?

— Да, — уверенно ответил он.

— Как Вы оцениваете их силы? — уточнил даймё.

— Их словно песка на берегу, — сказал Таджима. — Их палатки занимают целые пасанги. Сомневаюсь, что их там меньше десяти тысяч.

— Надеюсь, у нас нет намерения помериться с ними силой? — поинтересовался я.

— Конечно, нет, — заверил меня Лорд Нисида.

— Галеры у них есть? — спросил я.

— Десятки, — сообщил Таджима. — Они усеяли море.

— Как Вы думаете, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — осведомился Лорд Нисида, — они попытаются помешать нашему проходу.

— Не успешно, — ответил я.

— Это хорошо, — кивнул даймё.

— Боюсь, Лорд Нисида, — вздохнул я, — что Вы не понимаете, кто ваш самый опасный и устрашающий враг, тот, кого Вы должны бояться больше всего.

— И кто же это? — поинтересовался он.

— Тасса, — ответил я.

— Ах, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — покачал он головой, — думаю, что это Вы не понимаете, кто наш самый опасный и устрашающий враг.

— И кто же он? — полюбопытствовал я.

— Тот, кто находится в конце нашего путешествия, — пояснил даймё.

 

Глава 40

Устье Александры

Дикие вопли и треск ломавшихся досок летели снизу с обоих бортов. Корабль Терсита преспокойно следовал к сияющей Тассе, круша всё на своём пути. Дюжина небольших лодок, неспособных убраться с его курса, многие, к тому же, связанные друг с дружкой была походя раздавлена могучим форштевнем. Десятки других гигант попросту отбросил в стороны, подобно тому, как могла разметать листья со своего пути лапа величественного, беззаботного ларла, едва замечающего последствия своего прохода. Многие из утлых на его фоне лодчонок удирали с его пути. Лица мужчин, сидевших в них, побелели от страха. Никогда прежде не приходилось им видеть столь могучего плавсредства. Другие, с более смелыми командами, многими с лестницами и кошками, цеплялись за его борта, вились вокруг, словно насекомые, но их лестницы были бесполезны и просто глупы перед высоченными бортами этого мастодонта. Да и где взять такую руку, которая смогла бы забросить кошку настолько высоко, чтобы она могла бы зацепиться за реллинги или фальшборт? Многие из судёнышек, столкнувшись друг с другом, пробивали себе борта и тонули, других переворачивало волнами, поднятыми корпусом огромного корабля. Воды с обеих сторон были усыпаны обломками и борющимися за свою жизнь мужчинами. На обоих берегах была построена пехота. Множество шеренг, готовых к сражению, осталось не у дел. Многие из дальних рядов уже оставили строй, чтобы подойти к берегу и стать свидетелями столь невероятного зрелища. Словно целый город проплавал мимо них. Сотни мужчин были оттеснены в реку, напором тех, кто стоял позади них. Проход большого корабля не был ни остановлен, ни даже задержан. Не было абордажа, никто не бежал с посаженного на мель, горящего судна. Некого им было встречать на берегу с обнажёнными клинками. Пехоте оставалось только стоять на берегах, а то и по пояс в холодной воде, и с удивлением и восхищением глазеть на плывущее мимо них чудо. Думаю, что ни один из них теперь не ожидал, что придётся поднимать щиты, обнажать мечи и вступать в бой в этот день. Сотни палаток раскинулись вдоль берега, возможно на пасанги, по обе стороны реки, но наши тарнсмэны, взлетевшие с палубы корабля, заботились не о них. Небо принадлежало нам. Пехота тоже избежала нападению, однако крышу щитов они выставили. У сконцентрированной пехоты немного причин бояться атаки с воздуха, если, как уже было указано, она не поддержана наступлением пехоты неприятеля. А вот небольшим, рассеянным группам солдат есть чего опасаться. Тарнсмэны могут выбирать себе цели пребывая в относительной безнаказанности. Также, трудно защититься от летящих на бреющем полёте тарнов, нападающих организованно, с двух или с трёх сторон одновременно. Щит, увы, может защитить только с одного направления. Внимание наших тарнсмэнов разделилось между артиллерией, баллистами, катапультами и спрингалами, установленными на берегу, и несколькими галерами стоявшими в готовности у берега. К этому моменту вражеские метательные машины, если не горели, то были брошены их расчётами. Оставаться рядом с ними, было верной смертью. Тела, утыканные стрелами, валялись тут и там вокруг них. Большинство таких устройств, учитывая их высоту и траекторию стрельбы, невозможно было надёжно защитить от ударов сверху. Кроме того, кровля, там где это было практично, если не была покрыта металлом или мокрой кожей, быстро уничтожалась зажигательными бомбами обильно разбрасываемыми нашими тарнсмэнами.

В пасанге от берега пылали две галеры, а другие благоразумно спешили убраться с нашего пути. Таким образом, вышло так, что в устье Александры ничто больше не перекрывало нам проход. Теперь, когда этот факт стал неоспоримым, тарны один за другим начали возвращаться на корабль. Паруса упали с рей, взяли ветер и величественный корабль Терсита, впервые расправив свои крылья, устремился на запад.

С берега вслед нам слышались крики сотен, а возможно и тысяч мужчин. Рёв труб и ритмичный бой барабанов разносились над холодными, зелёными водами сверкающей Тассы.

Я поднялся на палубу юта и присоединился к Лорду Нисиде и Атию.

— Мы вышли из реки, — констатировал я.

— Предательское место, — проворчал Атий, — жидкая змея.

— Это — красивая река, — пожал я плечами, — и к тому же одна из немногих на севере, проходимая для судна с такой осадкой.

Большинство гореанских галер могло спокойно маневрировать на глубинах в пять — семь гореанских футов. Круглому судну понадобилось бы всего лишь на несколько футов больше.

— Змея, — буркнул Атий.

Ему, озабоченному достижением моря, выведением его огромного подопечного в воды сверкающей Тассы, река казалась опасной, жидкой долиной, прячущей в себе невидимые, затопленные скалы, каждая из которых могла пробить днище проплывающего мимо судна. В лучшем случае это была извилистая, опасная дорога.

— Возможно, — сказал я, посмотрев в небо, — через пару дней вам захочется снова оказаться в реке.

Конечно, он мог видеть сгущающиеся в низком небе тучи и движение воды впереди. Разве капитан мог не различить такие знаки и не подумать об осторожности?

Мы оглянулись назад, на берег в двухстах ярдах по корме. Крики и бой барабанов продолжались, правда, теперь это был немногим больше чем отдалённый рокот.

— Что делают те солдаты? — поинтересовался Лорд Нисида, вглядываясь удаляющийся берег.

Солдаты кричали и били мечам и копьями по щитам.

— Господин, — сказала приблизившаяся Сесилия.

Я указал, что она может стоять рядом со мной у леера.

— Спасибо, Господин! — поблагодарила довольная рабыня, спеша встать на указанное место.

Обычно рабыня держится позади и слева хозяина, точно так же, как если бы она следовала за ним. Свободная женщина, конечно, идет рядом со свободным мужчиной, или чуть впереди него. Невольница идет позади, поскольку она — рабыня. Её позиция слева диктуется тем, что большинство мужчин являются правшами, а рабочая рука должна быть готова схватить оружие. С другой стороны такие меры не бесполезны и для рабыня. Идя позади него, например, она защищена. Защищена от опасности стеной его руки и стали. На диком, опасном, полном риска Горе, женщины, знаете ли, уязвимы и нуждаются в защите мужчин. Даже свободные женщины, независимо от, их опровержений и негодования, хорошо знают об этом. Только в пределах стен из клинков мужчин, их благородство и привилегии, их драгоценное тщеславие и претензии, имеют право существование. В противном случае они давно были бы в ошейниках у ног рабовладельцев. Это, кстати, касается всех культур, хотя в нескольких из них данный вопрос затенен и почти невидим. Некоторые женщины считают само собой разумеющимся, предоставление им этого мужчинами, не сознавая той милости, которая им была оказана. Любая культура, если бы того пожелала, могла бы поработить своих женщин.

И разве нет нескольких, в которых это действительно сделано?

Я разрешил Сесилии стоять рядом со мной. Мне было не жалко для неё этой привилегии. Я всегда мог оплеухой отбросить её себе за спину, стоит мне только этого пожелать.

Рабыня должна быть скромной и почтительной. В присутствии свободных людей она обычно становится на колени и не поднимает головы. Когда она говорит со свободными людьми, если ей дано разрешение говорить, её голос должен соответствовать её статусу, то есть, быть скромным, мягким и почтительным, как у рабыни. Также, она должна говорить ясно и разборчиво. Она не свободная женщина, поэтому от неё не потерпят никакой нечленораздельной речи или бормотания. Рабовладельцы не будут мириться с этим.

Одна из обычных особенностей, требуемых от гореанской рабыни, может удивить тех, кто далёк от таких вещей. Помимо красоты и страсти, гореанская рабыня обычно довольно умна. Интересно, удивительно ли это? Надеюсь, что нет. Немногие мужчины если таковые вообще имеются, удовлетворятся одним лишь телом. Да, они желают тело, которым было приятно владеть и доминировать, но они предпочитают то тело, в котором есть ум. Вероятно, по этой причине, большинство женщин, оказавшихся в ошейнике очень умны. Соответственно, среднестатистическая рабыня, вероятно, интеллектуально будет превосходить такую же свободную женщину. Признаться, я иногда задавался вопросом, не является ли это одной из причин, несомненно, только одной из многих, почему свободные женщины так ненавидят рабынь. Возможно, они, к своей ярости, на некотором уровне подозревают, что эти испуганные, полуголые существа в ошейниках, становящиеся перед ними на колени, пресмыкающиеся в надежде не быть ударенными, вполне возможно, интеллектуально их превосходят. Естественно это предположение никому удовольствия не доставляет. Стрекало не замелит упасть на спину конкурентки.

В любом случае лучшие рабыни получаются из умных женщин. Они намного полнее, чем не столь умные женщины, сознают свой пол, его потребности и желания. Они охотнее, чем более простые женщины, слушают шёпоты их сердца. Вероятно, они в течение многих лет готовились, в своих мечтах и фантазиях, опуститься на колени и поцеловать ноги мужчины. Кроме удовольствия от обладания такой женщиной, а иметь такую, столь интеллектуально стимулирующую, в своей собственности, что ни говори, приятно, имеется ещё одно свойство, очевидная генетическая связь между интеллектом и сексуальной отзывчивостью, несомненно, результат отбора происходившего в течение тысячелетий, начатого ещё в пещерах и продолженного на рынках более поздних времён. Существует взаимосвязь между интеллектом женщины и её рабскими потребностями, между её интеллектом и её беспомощностью, между её интеллектом и её "быстро проявляющейся", неконтролируемой, спазматической беспомощностью перед прикосновением господина. Легко зажечь рабские огни в животе умной женщины. Она уязвима и удивительно беспомощна перед вашим прикосновением. Потом она сама попросит этого. С этого момента она принадлежит мужчинам, и она знает это.

Так доминируйте над нею, полностью и любым способом, и владейте ею.

Смакуйте её, всю её, каждую её часть, её ум и её тело, её чувствительность, уязвимость, её чувства, мысли и эмоции, её высокий интеллект.

Кому захотелось бы владеть меньшим?

Разве такие свойства не являются ценными в любом животном?

Только не забудьте убедиться, что надёжно держите её на коленях.

Она знает, что это её место. Это именно то, в чём она нуждается и чего хочет.

А что до её интеллекта и всего остального? Безотносительно характера или качества таких вещей, они теперь, вместе с ней самой, просто часть вашего имущества. Вам принадлежит вся рабыня, целиком.

Чем богаче рабыня особенностями, интеллектуальными и иными, тем больше пользы и удовольствия в обладании ею.

Кроме того, такие нюансы повышают её цену.

Многое, конечно, выходит за пределы границ её благодарности и беспомощности в руках господина. Это — только часть её жизни, хотя, конечно, часть, сообщающая, сигнализирующая и ясно дающая понять природу целого. Полируя ботинки, как она может забыть звук цепей, свисавших с её кандалов, ощущения от рабских наручников или шнуров, которые держали её руки за спиной, или кольцо над её головой, или её экстаз в узах? Жизнь рабыни — жизнь цельная, полная. Сияние её рабства и сексуальности пронизывает всё её существование, освещая даже самую мелкую, домашнюю задачу, которую она выполняет, вроде полировки ботинок, выпечки хлеба, уборки в доме её господина или стирки его туники. Она внимательна и услужлива, она предана и исполнительна, она чувствительна к настроению владельца и ведёт себя соответственно. Иногда он хочет, чтобы она говорила, а иногда нет. Бывает, что он хочет видеть её нагой, целующей его бедро, а бывает и наоборот. Но всегда именно желание господина является определяющим, а её повиновение должно быть несомненным и мгновенным. Она — рабыня. И раз уж она очень умна и более чем кто-либо озабочена, тем, чтобы ею были довольны, абсолютно довольны, то она должна придумать, как этого добиться. Это теперь её обязанность, служить и ублажать, а его быть довольным. Она живёт для того, чтобы он был доволен. Хмурый взгляд или острое слово могут вызвать слёзы в её глазах. Она боится этого намного больше, чем удара хлыста или плети, которым она, как рабыня, может подвергнуться в любой момент. С такой женщиной, стоящей перед вами на коленях, приятно побеседовать. Кому нужна глупая рабыня? Вот и ищут мужчины для своего ошейника самую прекрасную, самую красивую, самую страстную, самую интеллектуальную женщину. Полюбуйтесь на такую, раздетую и выставленную для продажи! Посмотрите, как её поворачивают, расхваливают и демонстрируют! Разве Вы не предложили бы цену на такой товар? Кто хотел бы взять со сцены аукциона что-нибудь меньшее? Кто хотел бы владеть чем-нибудь меньшим? Уверен, Вы не захотели бы иметь что-то меньшее в вашем ошейнике! Так что, торгуйтесь с азартом. Проверьте, сможете ли Вы привести её в ваш ошейник. Представьте её у ваших ног, в вашем ошейнике. Вашей. Разве не было бы приятно иметь там её, или другую, подобную ей? К тому же, это именно они, именно такие рабыни знают, что значит принадлежать, и они будут стараться изо всех сил, боясь лишиться их самых глубоких удовольствий, чтобы их сочли достойными того, чтобы оставили себе. "Я стану лучше, Господин! Пожалуйста, не продавайте меня, Господин!" Они жаждут быть презренными и ошеломлёнными, покорёнными и сдавшимися, подчинёнными и покорными, полностью, в ногах доминирующего мужчины. В его ногах они удовлетворены. Они знают, что это, то место, которому они принадлежат. Их сны и их сердце, подсказали им это. Это именно то место, где они хотят быть. Господин, для такой женщины, страстной женщины, это её осуществившаяся мечта. Со слезами на глазах она целует цепи, которые держат её. Стоя на коленях, она с благодарностью прижимается губами к плети своего хозяина, удерживаемой перед ней, облизывает и целует тугую кожу, долго и нежно, не смея касаться руками этого символа его суверенитета над нею. А потом она склоняется перед ним и целует его ботинки, радуясь, что ей разрешена эта простая привилегия. За ужином она обычно прислуживает, не раскрывая рта, особенно в присутствии свободной женщины. Если она не нужна, она встаёт на колени позади, готовая, особенно если свободных женщин нет, быть вызванной господином. Она ведь не свободна, она — рабыня. Когда они наедине с господином, от неё, конечно, может много чего ожидаться. Она знает что, от неё может потребоваться принести сандалии в зубах, станцевать голой перед ним, выдержать его ласку, возможно, будучи связанной или прикованной, неспособной сопротивляться даже если она пожелает это сделать, постараться ублажить его на мехах, причём со всем возможными совершенством, как низкая презренная рабыня, которой она собственно и является, и много чего другого.

Её неволя — это её жизнь. В своём рабстве она находит удовольствие и радость, которые свободные женщины едва ли могут осмыслить, удовольствие и радость, лежащие далеко вне пределов радостей свободной женщины.

Она в ошейнике. Она — рабыня мужчины. Она счастлива.

Мы удалились уже ярдов на четыреста от берега. Крики и бой барабанов продолжались, но их звук теперь едва долетал до нас.

— Мне кто-нибудь ответит? — невозмутимо поинтересовался Лорд Нисида.

На берегу солдаты кричали и били мечам и копьями по щитам. Рёв трубы разнёсся над холодной водой.

Как раз в этот момент к нам присоединился Пертинакс, и я, повернувшись к нему, спросил:

— Как по-твоему, что происходит на берегу?

— Откуда мне знать? — удивился он.

— Думаю, что Ты можешь догадаться, — предположил я.

Признаться, мне было интересно увидеть, как далеко Пертинакс ушёл от Земли, не в милях, а в сердце, в крови.

— По-своему, — пожал он плечами, — это похоже на праздник.

— Так и есть, — кивнул я.

— Я не понимаю, — признался Лорд Нисида.

— Это — салют, — объяснил я. — Они салютуют вам. Вас чествуют и чтят. Они аплодируют вашей силе, вашей храбрости, вашей удаче.

— Но они — наши враги, — заметил даймё.

— Уверен, такие традиции есть и среди пани, — предположил я.

— Есть, — согласился он, — но я не ожидал встретить их здесь.

— Важно, чтобы те, кто готов убивать друг друга, — сказал я, — уважали друг друга. Нельзя хотеть убить недостойного противника, того, кого не уважаешь. В этом есть эффективность, и это может быть продиктовано практичностью или необходимостью, но в этом немного славы. Это всё равно что давить вшей или истреблять уртов. Многие гореанские воины, в личных вопросах, не касающихся войны, не станут скрещивать меч с противником, которого они не уважают.

— Интересно, — покачал головой Лорд Нисида.

— Это выглядит странно, — заметил Пертинакс, — но я думаю, что понимаю о чём идёт речь.

— Ты становишься гореанином, — улыбнулся я.

— Я надеюсь на это, — сказал он.

Его Джейн, кстати, была с ним. Она стояла на коленях у его бедра.

— Несомненно, — предположил я, — кое у кого на берегу есть подзорные трубы. Давайте поднимем руки, ответим на их салют.

Лорд Нисида и мы с Пертинаксом, встав у реллингов юта, подняли руки, и увидели, как на обоих берегах реки поднялись сотни, а возможно и тысячи копий.

— Что Вы думаете о небе? — спросил я Атия, отвернувшись от берега.

Мужчина какое-то время смотрел вверх, а затем проворчал:

— Мы идём своим курсом.

— Господин, — позвала меня Сесилия, всё ещё стоявшая у леера, а когда я присоединился к ней, указала назад и сказала: — Взгляните, там в воде что-то есть.

Что-то действительно было, далеко позади, правее кильватерной струи корабля. На таком расстоянии трудно было разобрать, что это такое.

— Что это может быть? — полюбопытствовала Сесилия.

— Не уверен, — сказал я, — но думаю, что это морской слин.

Затем повернулся и отправился на нос корабля. Моя рабыня последовала за мной.