— Подожди! — крикнул я Пертинаксу, который был готов сломя голову влететь внутрь сарая.

Он выхватил из ножен короткий меч.

— Не стой как мишень на пороге, — укорил я его.

Лорд Нисида остался в центре тарнового лагеря, координируя действия своих офицеров и людей. С пани он говорил напрямую, а с наемниками общался через их офицеров.

Пыль, поднятая тарларионами, стояла столбом, висела вокруг нас густым серым туманом, медленно оседая на пол.

Сильный, характерный запах, стоявший в сарае бил в нос. Мужчины кашляли. Пертинакс тёр глаза.

До сумерек оставалось не больше ана.

Неподалёку толпились работники этого сарая, и тех, что были из пани, младший офицер, отправил их собирать испуганных, сбитых с толку тарларионов. Их сопровождали асигару, на случай если они столкнутся с беглецами. Некоторым, конечно, удалось скрыться. Я был уверен, разумеется, что последнее, чего хотели бы такие беглецы, это встреча с асигару Лорда Нисиды. Более вероятно, что они предпочли бы им опасности леса и голодных хищников. Подозреваю, что немногие из них нашли дорогу к своим Домашним Камням, если, конечно, они таковые имели. К счастью, выпущенные гигантские тягловые животные, дезориентированные, фыркающие и ревущие, не были направлены к строениям или к центру лагеря, иначе, чтобы спасти его от полного разрушения, возможно, их пришлось бы подрубить им ноги. Я не сомневался, что сотни вешек ограждения были снесены, но надеялся, что это не приведёт к вторжению ларлов, прежде охранявших окрестности. Небольшие деревянные постройки, каковыми было большинство домов в лагере, не выстояли бы перед массой и инерцией испуганных, неуправляемых, мчащихся тарларионов. Фактически, такое животное едва ли заметило бы препятствие на своём пути, просто проигнорировав это, пробиваясь через него, как могло бы пробиваться сквозь кусты или штакетник. Инерция тарлариона огромна. Такого зверя невозможно повернуть и остановить с той же лёгкостью, как можно было бы, скажем, кайилу или лошадь. Взбесившимся тарларионом управлять трудно. Это примерно как пытаться уговаривать или контролировать валун, катящийся с горы. Тяглового тарлариона, обычно ведут медленно и осмотрительно. Военная разновидность, зачастую вырастает ещё больше тягловых ящеров. Их используют в атаке. Мало что может выстоять против них, если встретить такую атаку на неприготовленной, равнинной местности. Войска, открыто стоящие в поле, попав под такую атаку, обычно пытаются разойтись и дать им дорогу, чтобы напасть на них сзади. Если у отряда есть время на подготовку, то офицеры отводят солдат на неровную площадку, организуют рытьё рвов, установку наклонных кольев и прочие методы. Если натиск тарларионов удаётся замедлить или даже остановить, то на них нападают специальные команды, с широкими топорами на длинных рукоятях, разработанными специально, чтобы повредить или отрубить ногу. Что до меня, так никогда не был сторонником применения тарларионов в сражении. Если они ранены, сбиты с толку, то они впадают в панику и перестают поддаваться контролю, и в результате, с большой долей вероятности, могут повернуть и ударить по своим собственным войскам. Им по большому счёту безразлично кого давить, врагов или друзей, в чьих порядках в своих или чужих сеять хаос и смерть на своём пути. Некоторые кайилы, кстати, становятся почти неуправляемыми в присутствии тарлариона, если они с ними незнакомы. Эта, казалось бы, неважная странность решила судьбы больше чем одного сражения. Поэтому тачаки, да и другие Народы Фургонов, насколько я знаю, приучают своих кайил к виду и запаху тарларионов, обычно используя для этого ящеров, взятых их караванов, на которые совершают набеги.

Таджима выжидающе посмотрел на меня.

— Ещё рано, — сказал я.

— Хорошо, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — кивнул он.

Враг, устроивший паническое бегство тарларионов, понимает и опасность такого прикрытия. Я признавал их хитрость и понимал их отчаяние. В их ситуации это была превосходная стратегия. Я мог придумать только один вариант, казавшийся мне лучшим, но и он потребовал бы устроить то, что они уже сделали.

— Не входи в сарай, — предупредил я Пертинакса.

— Там же Мисс Вентворт! — возмутился он.

— Сару! — бросил я. — Просто рабыня с бешенством матки.

— С бешенством матки? — ошарашено переспросил мужчина.

— Да, — не скрывая раздражения ответил я.

Похоже, он по-прежнему не понимал того, что было сделано с этой женщиной, и насколько она теперь отличалась от себя прежней, насколько она теперь была рабыней.

— Но ведь там безопасно, — заметил Пертинакс. — Враг бежал!

— Нет, — буркнул я.

— Как это? — удивился он.

— Кое-кто, действительно, убегал, — объяснил я. — Чтобы мы могли предположить, что убежали все. Но некоторые самые хитрые, наверняка остались, спрятавшись внутри, чтобы скрыться с наступлением темноты.

— Почему Ты так думаешь? — спросил Пертинакс.

— А Ты поставь себя самого на место нашего врага, несомненно, хитрого и проницательного, — предложил я. — Что Ты сам стал бы делать, если бы был там? Кроме того, Сару, скорее всего, находится внутри, и, я уверен, жива, поскольку она — рабыня, а рабынь никому в голову не придёт убивать, не больше чем любое другое домашнее животное. Но она к нам не вышла и даже не позвала. Значит, можно сделать вывод, что её вынудили хранить молчание. Если это верно, внутри есть враг, один или более.

— Думаю, что это верно, — раздался тихий, спокойный голос, за моей спиной.

Я понял, что голос принадлежал кому-то из пани, но говоривший мне не был знаком.

Я услышал, глубокие вздохи мужчин, стоявших позади меня, и понял, что они расступились. Похоже, незнакомец был человеком почитаемым, перед которым мужчины низшего статуса трепетали.

Кто бы это мог быть?

Я обернулся и увидел перед собой одного из пани, совершенно мне не знакомого, причём такого, какого как я ещё среди них не встречал. Если бы ларл посредством некой магии, превратился в человека, думаю, что он мог бы выглядеть как этот мужчина. Он не был великаном, но я чувствовал величие, скрытое внутри него. Правда, для пани его внешность была слегка нетривиальной. Он был бородат, но борода у него росла редкая и тонкая, если он за ней и ухаживал, то, скорее всего, подрезал мечом. Волосы его были длинными и неопрятными. Одежда покрыта пятнами и неухожена. Никакой обуви мужчина не носил. Из-за его пояса, лезвиями кверху, торчали два меча, длинный и короткий. Местами на его свободной одежде виднелась кровь, где-то это были брызги, а где-то было заметно, что он просто вытирал клинок. Признаться, я был поражен тем, что увидел. Он слишком отличался от других пани. Сразу напрашивался мысль, что передо мной стоит отшельник или аскет, живущий наедине со своими мыслями. Сначала я даже подумал, что он мог быть сумасшедшим. Впрочем, я тут же отбросил такое предположение. Была в нём некая основательность, твёрдость и точно отмеренная, возможно, опасная рациональность, замешанная со свирепой целеустремлённостью. Конечно, это был необычный мужчина. Кстати, позже я узнал, что он увлекался резьбой по дереву и составлял короткие стихи, которые записывал на коре. У меня было чувство, что у него не было ни компаньонки, ни рабыни, причём по собственному выбору. Возможно, это могло отвлечь его от некой далёкой цели, предназначения или идеала. Он казался мне человеком, ведомым природой, но откуда, или куда, я не знал.

— Мастер, — сказал Таджима, сгибаясь в глубоком поклоне, каковое приветствие ему было вежливо возвращено.

— Мастер, — повторил за ним Пертинакс, и обращение и поклон.

— Это он, — прошептал один из асигару.

— Он вышел из леса, — выдохнул второй.

— Он пришёл на звон стали, — заключил третий.

— Он взял семь голов, — шёпотом сообщил четвёртый.

Теперь поклонился и я, поняв, в чьём присутствии находился.

— Я — Нодати, — представился вновь прибывший.

— Я догадался, — сказал я.

— Скоро стемнеет, — заметил один из асигару.

— Могу ли я говорить с мужчинами? — осведомился я у Нодати.

Несмотря на то, что он, насколько я знал, не занимал какого-либо поста, не обладал какой-либо властью, я почувствовал, что мой вопрос был к месту. У меня было ощущение, что все остальные, стоявшие поблизости тоже чувствовали почтение и уважение, соответственно, отнеслись одобрительно, признавая уместность подобного обращения.

Так или иначе, но его согласие или одобрение показались мне, да и другим тоже, важными.

Некоторые люди, не будучи, ни офицерами, ни даймё, ни сёгунами, обладают такой харизмой, что и офицеры, и даймё, и сёгуны, в их присутствии, не смущаясь, поклонились бы первыми.

Я ощущал благоговение, которое вызывал этот мужчина, благоговение, к которому я, даже не будучи пани, оказался остро чувствителен. Это благоговение, казалось столь же ощутимым как воздух. Несомненно, причин тому было много. Возможно, отчасти, тому виной была его необычная, впечатляющая, где-то даже несчастная внешность. Частично на это могла повлиять его репутация, понимание того, кем он был, что он делал, и что он мог сделать. Возможно также, частично, на это работало понимание того, чтоб находишься в присутствии человека, который живёт отшельником, неуклонно и сосредоточенно поглощённым поиском чего-то, не ясного остальным людям, скрытого где-то, то ли внутри, то ли снаружи. Есть люди одинокие, чрезвычайно одинокие, посвятившие свои жизни непреклонному служению идеалу или мечте, поиску факта, открытию причины или планеты, разгадыванию тайны, созданию прекрасной поэмы. Мне вспомнился Андреас из Тора, и его мечте создать песню, которую пели бы тысячи лет, вспомнился Терсит из Порт-Кара, с его планами построить могучий корабль, прекраснее которого ещё не было на свете. Я подозревал, что этот мужчина был именно таким человеком, искателем, путешествующим по неотмеченным на карте, и даже невидимым, дорогам и тропам, непонятным для остальных. Совершенство, которое он искал, насколько я понял, было простым, тем, которое ищут многие, но находят лишь единицы, тем, которое я, даже будучи членом касты Воинов, да и другие мои братья по оружию, сочтём мучительно желанным, но почти недостижимым, и к которому мы не осмеливались стремиться. Это было совершенство сердца, глаза, ума и тела, достичь которого можно было только посвятив всё жизнь целиком размышлениям, жертвам и дисциплине, чтобы понять и стать единым с тем, что называют душою меча.

Он был Нодати.

— Я рядом с лагерем, но не из лагеря, — ответил он. — Я — тот, кто вне.

Я подумал, что он, действительно, разными способами, был тем, кто был вне. Его замечание прозрачно намекало на то, что он не собирался присоединяться к нашей работе, что он предпочёл бы не вмешиваться в неё.

Это было его решение.

Я поклонился.

— Мастер, — поклонился следом Таджима.

— Мастер, — присоединился Пертинакс.

Дань уважения была принята странным человеком, после чего он повернулся и ушёл.

— Это были Нодати, — с благоговением сказал один из мужчин.

— Я впервые увидел его, но я о нём много слышал, — заметил другой.

— Я что, есть кто-то, кто не слышал бы о нём? — спросил его третий.

— Он больше, чем мужчина, — заявил один из асигару.

— Боюсь, он не согласился бы с этим, — покачал головой второй.

— Думаю, что он меньше, чем мужчина, — сказал третий. — Он только часть мужчины.

— Мужчины бывают разные, — заметил четвёртый. — Он, одна из тех частей, которой может быть мужчина.

— Одинокая, ужасная часть, — добавил пятый.

— Внутри него живёт демон, — заявил третий.

— И святой, — покачал головой первый.

— Или зло, — сказал пятый.

— Он — монстр, — не унимался третий.

— Он — брат клинка, — прошептал первый.

— Он слышит меч, — сказал четвёртый. — Сталь говорит с ним.

— Говорят, острота его клинка такова, что он может рассечь плывущий цветок, не потревожив воды, — сообщил второй.

Я даже не думал сомневаться в этом, поскольку мне случалось видеть что-то подобное. Нет ничего необычного в том, что щёлк падает, разделённый надвое, с встряхнутого меча.

— Его удар подобен молнии, и может разрезать пополам зерно Са-Тарны, лежащее на лбу мужчины, и не задеть кожу, — сказал четвёртый.

В принципе, это было возможно, но я не хотел бы быть тем, кого привлекут для демонстрации.

— Одним ударом он может прорубить семь тел, — сказал пятый.

Если речь шля о телах людей, то это было маловероятно. Требуемая сила превзошла бы мощь урагана.

— Он может наносить удар в восьми направлениях сразу, — заявил первый.

Некоторые из этих заявлений казались мне очевидно невозможными, и были не более чем плодом воображения и легендой, но распространено считать, что в основании легенд лежит семя, потерянное в земле далёкого прошлого, то самое семя, из которого выросли такие легенды, и у меня не было никаких причин сомневаться в том, что в таинственном товарище, только что появившемся, а затем, сразу исчезнувшем, было много, и необычного, и выдающегося.

Однако я был уверен, что он сам не мог быть источником таких рассказов. В действительности, я подозревал, что это были легенды, основанные на действиях кого-то другого, легенды, для которых он оказался, подходящим наследником, хотя я не думаю, что его самого этот факт обрадовал. Такие легенды имеют тенденцию цвести и разрастаться после того, как их предполагаемый источник исчез, и больше не в силах их отрицать. Люди так любят чудеса, что порой кажется почти неучтиво сомневаться в них. Безусловно, такие легенды, по существу, являются предательством и унижением того, кому они обязаны своим происхождением. Возможно, Геракл, Персей и многие другие, если они существовали на самом деле и были достаточно замечательны сами по себе, узнав о приписанных им чудесах, как минимум смутились бы. Нодати, я не сомневался, сам по себе был страстным, великим и харизматическим учителем и мастером меча, и он не требовал, и, несомненно, не оценил бы, мантии мифа, сотканной для других и неуместной на него, мантии, которую набросили на него люди, охочие до чудес.

— А зачем он приходил сюда? — поинтересовался один из асигару.

— Понятия не имею, — развёл руками другой.

— Он взял семь голов, — напомнил третий, — и оставил их у ног Лорда Нисиды.

— А теперь он ушёл, — констатировал четвёртый.

«Интересно, — подумал я, глядя на деревья, за которыми он исчез, — какое он имеет отношение, если вообще имеет, к Лорду Нисиде и его таинственному проекту. Если он положил семь голов перед Нисидой, то не означает ли это, что тот является его даймё. Безусловно, он ничего не просил у Нисиды. Но тогда не было ли это представление по своему характеру, чем-то вроде претензии, символа или, даже вызова или оскорбления? Нодати был пани, но одновременно казался отличающимся от них. У него должны быть некие причины, по которым он оказался в этом лесу, но каковы эти причины?»

Позже я узнал о Нодати больше.

Мне вспомнилось, что Лорд Нисида, после того как нападение было отбито, сказал, что осуществление его планов следует ускорить. И что-то меня заставляло думать, что Нодати как-то фигурировал в этих планах.

— Темнеет, — заметил один из асигару. — Так мы пойдём в сарай?

Признаться, у меня не было никакого интереса рисковать своими людьми, тем более, что я понятия не имел, сколько противников скрывалось внутри, да и были ли они там вообще. Однако, я хотел, по мере возможности, защитить Сару, будучи уверенным, что она находилась там. В целом, я сомневался, что она чем-то рискует, всё же она была рабыней, но трудно предугадать действия напуганных, загнанных в угол мужчин. Конечно, будь она свободной женщиной, ситуация была бы совершенно иной. Из свободной женщины получилась бы превосходная заложница. Впрочем, у рабынь тоже есть своя ценность. Например, их можно продать, выручив несколько монет.

— Нет, — ответил я достаточно громко, чтобы меня было слышно в сарае. — Никого там нет. Возвращаемся в лагерь.

Мужчины, стоявшие вокруг, уставились на меня, кто озадаченно и разочарованно, а некоторые откровенно сердито или укоризненно, но я махнул рукой, указывая назад, вдаль от строения.

— Нет, — остановил я Пертинакса, который казалось, был готов броситься внутрь.

Я не думал, что те люди, что прятались внутри, будут столь просты, что поверят в то, что мы решили, будто бы сарай пуст, причём, даже не сделав попытки обыскать его. Просто я был уверен, что они в курсе тех опасностей, которые поджидали бы нас, решись мы начать поиски, что в темноте, что при свете фонарей или факелов. Факелы вообще были бы не практичны, поскольку одного факела, оброненного в солому, достаточно было, чтобы лишиться стойл, и оставить нескольких тарларионов без крыши над головой. Подобная опасность, конечно, хотя и значительно меньшая, сопровождала бы и использование ламп, огонь в которых был значительно меньше, соответственно и устранить его последствия было бы легче. Разумеется, фонарь давал меньше света, и риск для того, кто входил внутрь повышался. На что я действительно надеялся, так это на то, что наши противники внутри, если они были там, предположили бы что осторожный командир, в данном случае я собственной персоной, предпочёл осмотрительность рискованному вторжению в темноту.

Немного отойдя, я расставил своих людей вокруг сарая, окружив его полностью, на случай, если попытку прорыва всё же предпримут. Лучников я поставил напротив входа, а для поддержки, дал им несколько асигару.

Несколько человек по моему приказу отправились за дровами.

Кроме того, я послал часть своих людей сходить на тренировочную площадку, посетить склад, смежный с несколькими импровизированными тарновыми вольерами. Я не ожидал, что они задержатся больше чем на ан.

Тем временем почти совсем стемнело.

— Я вхожу внутрь, — заявил Пертинакс.

— Нет, Ты останешься там, где стоишь, — велел я ему.

— Но Мисс Вентворт может быть в опасности, — простонал он.

— Сару, — поправил его я, — рабыня, фактически, «Обезьяна».

— Она может быть в опасности, — настаивал Пертинакс.

— Она может быть даже мёртвой, — сказал я и, столкнувшись с его, полным страдания взглядом, решил успокоить: — Но это маловероятно, поскольку она — бессмысленное животное.

— Я должен убедиться! — не унимался мужчина.

— Ты готов рискнуть своей жизнью ради неё? — уточнил я.

— Да, — не задумываясь, ответил Пертинакс.

— Вот только она никогда не должна узнать об этом, — предупредил его я. — Она должна продолжать думать, что Ты её презираешь.

— Я действительно её презираю, — заверил меня он. — Но я ещё и жажду её.

— Она принадлежит Лорду Нисиде, — напомнил я.

— Я в курсе, — буркнул Пертинакс.

«Интересно получается, — подумал я. — Рабыни — ничто, не больше, чем животные, годные на продажу, простые животные, которое, получив приказ, должны повиноваться немедленно и беспрекословно, и всё же мужчины готовы умирать за них. Почему нужно рисковать жизнью ради мягкого, холёного, соблазнительного маленького животного, которое, к тому же, на малейшую неосмотрительность, оплошность или неумение ублажить, можно было бы решительно поставить под плеть. А эта рабыня даже не его собственная».

— Будем ждать, — сказал я.

— Сколько ждать? — спросил Пертинакс.

— Возможно, до утра, — пожал я плечами. — Тогда будет достаточно света, даже внутри строения.

— Но если внутри кто-то есть, — заметил он, — они попытаются сбежать до наступления утра.

— Думаю да, — согласился я. — И даже надеюсь на это.

— Надеешься? — переспросил Пертинакс.

— Конечно, — кивнул я. — Им известно, что их почти подавляюще превосходят численно. Ты бы стал ждать до утра в такой ситуации?

— Нет, — признал он.

— Вернулись те, кого Ты посылал к вольерам, — сообщил Таджима.

— Хорошо, — прокомментировал я. — Пусть они следуют своим инструкциям.

Таджима молча кивнул и исчез во мраке. К этому моменту стало совсем темно.

Спустя несколько енов я подал сигнал, после чего, один за другим, расставленные так, чтобы их могли немедленно заметить из сарая, запылали шесть костров. Их поджигали с промежутками в двадцать инов, как бы окружая выход из строения.

Топлива запасли достаточно, чтобы поддерживать эти костры до утра.

Вскоре, даже прежде, чем третий костёр успел разгореться, как я и надеялся, из ворот сарая выскочили несколько мужчин, понявших грозившую им опасность. Они рассчитывали ускользнуть раньше, чем будет освещена вся площадь перед строением.

Именно в этот момент на их пути была поднята сеть, отрезанная от рулона, используемого для ремонта импровизированных тарновых вольер. Она встала стеной высотой примерно шесть футов на пути беглецов.

Через мгновение на них навалились асигару, и вскоре они уже выпутывали их отрубленные головы из сети и привязывали их к поясам.

— Они все мертвы, — заключил Пертинакс.

— Некоторые, не столь быстрые и не столь доблестные, или более трусливые, но также и те, кто мог быть менее напуганным и более осмотрительным или умным, могут всё ещё оставаться внутри, — заметил я.

Таджима присоединилась к нам с Пертинаксом.

— Ты не взял ни одной головы, — констатировал я.

— Я — пани, — сказал Таджима перейдя на английский, — но это не значит, что меня привлекает каждый из обычаев моего народа.

— В Прериях, например, — заметил я, — предпочитают брать скальпы.

— В Прериях? — переспросил он.

Прерии лежали к востоку от Гор Тентиса.

— Обширные равнины в центре континента, — пояснил я.

— Это мне тоже не кажется привлекательным обычаем, — покачал головой Таджима, снова говоря по-английски. — Мужчина сам знает то, что он сделал. Этого достаточно.

— Нодати? — уточнил я.

— Да, — кивнул он. — Это его слова.

— Но в данном случае, — напомнил я, — это элемент культуры.

— Несомненно, — признал Таджима. — Но это культура должна служить человеку, а не человек культуре.

— Пожалуй, соглашусь, — улыбнулся я.

— Тщеславие приятно, — добавил Таджима, — но оно ещё и опасно. Ища и собирая трофеи, хватаясь за недолговечную славу, позируя и гордясь, недолго и умереть.

— Нодати? — осведомился я.

— Таджима, — улыбнулся мужчина.

Это был один из немногих раз, когда я видел его улыбку.

— Однако плоды победы желанны, — заметил я.

— Победа — сама по себе достаточный плод победы, — сказал Таджима.

— Таджима? — спросил я.

— Нет, — снова улыбнулся он, — на этот раз Нодати.

— Тем не менее люди жаждут плодов победы помимо самой победы, — развёл я руками. — Они хотят земли, власти, золота, кораблей, вилл, городов, женщин и других ценностей.

— Но только не Нодати, — сказал Таджима.

— Нодати не такой, как другие мужчины, — напомнил я.

— Верно, — согласился Таджима, — он другой.

— Но даже он должен чего-то хотеть, — предположил я.

— Возможно, — уклончиво ответил Таджима.

— И чего же? — поинтересовался я.

— Восстановления чести, — сказал Таджима. — Зачем ещё, по-твоему, он оказался здесь с Лордом Нисидой?

Я промолчал, почувствовав, что тот вопрос, который крутился у меня на языке, было бы лучше оставить незаданным.

— Что мы будем делать теперь? — осведомился Пертинакс.

Он оставался со мной, и не принимал участия в резне, устроенной асигару.

— Будем поддерживать огонь, — ответил я. — И выставим часовых. Стрелы должны оставаться на тетивах. Мы подождём до утра.

— А что, если кто-то остался внутри и попросит о пощаде? — спросил Пертинакс.

— Никакой пощады не будет, — сообщил Таджима. — Таков приказ Лорда Нисиды.

— Я не слышал изнутри никаких признаков Мисс Вентворт, — обеспокоенно сказал Пертинакс, а затем сам себя поправил, — в смысле рабыни Сару.

— Она может быть мертвой, — пожал я плечами.

— Я всё равно должен убедиться в этом, — заявил он.

— Вот утром мы все вместе и убедимся, — проворчал я.

— Я должен убедиться в этом немедленно, — рассердился Пертинакс.

— Оставайся там, где стоишь, — приказал я.

— А что если не останусь? — осведомился он.

— Тогда я прикажу убить тебя, — ответил я.

— Я ненавижу тебя, — бросил мужчина.

— Я готов с этим смириться, — пожал я плечами. — Это известная опасность в отношениях командира и подчинённого.

Затем я повернулся к Таджиме и приказал:

— Выставь, часовых, и проследи, чтобы у людей было достаточно времени на отдых. Утром они должны быть свежими. Проконтролируй, чтобы завтрак доставили на рассвете.

— Слушаюсь, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — откликнулся Таджима.

— Что Ты собираешься делать теперь? — поинтересовался Пертинакс.

— Спать, — буркнул я.

— Ты сможешь уснуть?

— Разумеется, — сказал я. — И настоятельно рекомендую тебе сделать то же самое.

— Думаю, что я постою здесь некоторое время, — заявил он.

— Так, этого связать по рукам и ногам, — приказал я, повернувшись к двум дюжим парням из моих товарищей, стоявшим рядом, указав на Пертинакса.

Тот попытался бороться, но наёмники быстро повалили его на землю и связали. Некоторое время он ещё бесполезно дёргался, не сводя с меня разъярённого взгляда.

— Я, правда, не хочу тебя убивать, — сообщил я ему.

— Но Ты сделал бы это? — спросил Пертинакс.

— Да, — кивнул я. — Это вопрос субординации и поддержания дисциплины.

— Я понял, — буркнул он.

— А теперь поспи немного, — посоветовал я ему, но он только ещё отчаяннее попытался освободиться. — Даже не пытайся. Тебя связали гореане. Ты теперь столь же беспомощен, как связанный вуло, или, как здесь принято говорить, как связанная кейджера.

— Тарск, — крикнул он, — тарск!

— Хорошо, — прокомментировал я. — Ты с каждым днём становишься всё более гореанином.

Наконец Пертинакс прекратил бороться и успокоился. Он был связан гореанами. Всё что ему оставалось, это ждать, когда они его развяжут.

Я лежал и думал о сотнях, нет тысячах, рабынь, которых мне случалось видеть на Горе. Причём многих из них я видел, когда они были полностью во власти мужчин, чрезвычайно беспомощными, связанными верёвками, закованными в кандалы, прикованными цепью, в ошейниках и так далее.

«Как невероятно красивы женщины, — подумал я. — Надо ли удивляться тому, что мужчины жаждут владеть ими».

Действительно, найдётся ли какой мужчина, который не хотел бы владеть женщиной? Что могло бы дать мужчине больше радости и удовольствия, чем обладание прекрасной, послушной рабыней?

«Насколько красивы они, — думал я в полудрёме, — самая изящная форма домашнего животного».

И как много их на Горе! Я видел их, одетыми в туники в городах, работающими в полях и в других местах. Я видел их на рынках, ожидающих продажи, и во время этой самой продажи. Я видел их бредущих в караване, едущих в рабских фургонах, сидящих в клетках, выглядывая через прутья на мужчин, которые могли бы их купить. Я видел их, спешащих по улице, делающих покупки на рынке, суетящихся на причалах, смеющихся и дразнящих, снующих туда-сюда. Я видел, их стоящих на коленях, склонившись над общественными корытами и стирающих в них одежду. Я видел их прикованных цепью в сторонке на турнирах, и даже на партиях матчах каиссы, ожидающих, того кто станет победителем, чтобы быть присужденными ему. Я видел их, звенящих колокольчиками в пага-тавернах, спешащих обслужить клиентов их владельца, и спокойно, скромно, служащих в домах их хозяев. Я видел, как они танцевали в свете костра походных лагерей, извиваясь под ритмы цехара, калика, флейты и барабана.

«Да, — признал я, — ничто не могло бы сравниться с той радостью и удовольствием, что даёт мужчине обладание прекрасной, послушной рабыней».

Говорят, что несчастнее господина без рабыни, может быть только рабыня без господина.

Я надеялся, что Сару всё ещё была жива.

А потом я заснул.