— Голову не поднимай, — приказал голос, и я уставился на палубу.

Шёл четвертый день моего пребывания на большом корабле, о котором я по-прежнему знал крайне мало. Я даже не знал каким курсом он следует. Мне так и не удалось побывать на его главной палубе, поскольку внутри я оказался, голый и замёрзший, связанный по рукам и ногам, прямо на галере, втащенной через лацпорт в борту, таких размеров и конструкции, каких я себе даже представить не мог. Команда быстро завела тали на носу и корме галеры и та была поднята над водой и втянута в чрево корабля посредством балок, блоков и канатов. Я предположил, что это не сильно отличалось от обычного вытаскивания гореанских галер их командами на берег для ночёвки, поскольку многие моряки на Горе предпочитают не находиться в открытом море после наступления темноты. Позже я узнал, что такие лацпорты для подъёма лёгких галер, имелись с обоих бортов, так что галеры были спрятаны внутри корпуса большого корабля, прикрыты от обстрела его бортами, а в случае необходимости их можно было бы быстро спустить на воду. Например, это позволяло большому кораблю внезапно использовать их, как припрятанный в рукаве козырь, выпустив их с борта, невидимого врагу, или, скажем, применять их ночью на мелководье. Кроме того такие суда могли быть использованы для ведения разведки, для связи с берегом, для доставки продовольствия и так далее. Фактически, на берегу могли оставаться в неведении о существовании корабля-носителя, уже не говоря о том насколько он огромен. В общем для таких галер имелся широкий спектр применения, от ловли рыбы с помощью ярусов, сетей или трезубцев, до высадки на берег для грабежа, охоты и так далее. Кроме того, малые суда могли бы быть спущены на воду, если требовалось избавиться от свидетелей, что являлось практикой, одобренной некоторыми пиратами, или, как в моём случае, подобрать пленников после боя.

Ноги мне развязали, как только меня перевалили через планширь галеры и передали другим, но при этом сразу же завязали глаза. Потом двое мужчин зажали меня с двух сторон и повели через лабиринт коридоров, спустив при этом на две палубы ниже. По пути я слышал множество акцентов, некоторые из которых я не смог идентифицировать. Кое-кто из говоривших однозначно были с островов, говор других звучал более по-материковому. Среди последних я опознал акцент Ара, с которым я познакомился во время моей службы в этом городе. Если в первый момент я испугался, что попал в плен к людям, происходившим из города, враждебного к Косу и Тиросу, то теперь, определив, что голоса принадлежали как уроженцам островов, так и жителям континента, причём свободным мужчинам, поскольку в них не слышалось рабской мягкости, уважительности и покорности, происходившим из самых разнообразных мест, я заключил, что поводов для опасений у меня ещё больше. Всё указывало на то, что я стал пленником пиратов. Это их команды зачастую были набраны из самых разных уголков Гора, обычно представляя собой смесь отребья, беглецов, бузотеров, убийц, бандитов и прочего сброда. Это предположение, как позже выяснилось, в целом оказалось правильным, хотя и не совсем точным, или, скорее, несколько упрощённым. Пожалуй, лучше сказать, что они были потерянными людьми, заблудшими, преследуемыми, лишенными выбора и средств, изгоями, бродягами, скитальцами, в большинстве своём оставшимися без Домашнего Камня, возможно даже опозорившими или предававшими его. Это были грубые и опасные, но простые мужчины, своего рода наёмники, принятые на работу таинственными командирами, по неясной, многим из них непонятной причине. Почему они не бросили меня в море, позволив замерзнуть или утонуть? Если бы они были из Ара и желай отомстить, разве им не проще было перерезать мне горло и вышвырнуть за борт? Что им могло понадобиться от меня? Мне нечего было даже пытаться играть роль человека высокого происхождения, обладающего богатством и связями, за которого можно было бы получить роскошный выкуп. Мои руки были в мозолях от весла, что однозначно указывало на меня, как на гребца, который по определению не мог владеть какой-либо серьёзной информацией, имеющей отношение к богатым грузам или тайне расписания караванов и патрулей. Любой портовый клерк в этом отношении был бы куда полезнее меня. Быть может, они хотели узнать новости о мире? Признаться, мне казалось, что у них были свой собственный мир, свой собственный город, плавучий деревянный остров. Не исключено, что об окружающем их мире они знали столь же немного, сколько этот мир знал о них. Учитывая то, как со мной обращались, срезанную одежду, связанные руки и завязанные глаза, казалось сомнительным, что мне собираются предоставить возможность подписать с ними договор, стать одним из них, даже если бы я страстно желал этого. В конце концов, разве у них не было причин видеть во мне своего врага? Ведь наш корабль стрелял в эту деревянную гору, когда она, скорее всего непреднамеренно, протаранила наше судно. Я чётко слышал характерный треск, сопровождавший выстрел спрингала пучком дротиков, несомненно зажигательных. Мы попытались поджечь их корабль! Надо ли говорить, насколько страшен и опасен огонь в море? К тому же, мог ли я предать Домашний Камень Джада, или отказаться от преданности моему Убару, могущественному Луриусу из Джада? Да и возможно ли, чтобы я стал служить бок о бок со своими заклятыми врагами, скажем, с выходцами Ара или из Порт-Кара? Так какую ценность я мог представлять для этих людей? Чего они могли бы хотеть от меня? Может быть, на борту присутствовали свободные женщины, и одна из них захотела развлечь себя шёлковым рабом. Вот только я таким рабом не был.

Наконец, я услышал, как скрипнули петли, передо мной открыли металлическую дверь, и ввели внутрь. Под ногами зашуршала солома. Мои сопровождающие усадили меня и развязали мне руки. Затем они набросили на меня два одеяла, которые я с благодарностью прижал к себе. Наконец с моих глаз сняли повязку, и я смог осмотреться.

Меня поместили в маленькую клетку, но это не было стойло или клетка, в которой обычно держат рабынь. Здесь я мог стоять во весь рост и передвигаться. В общем это помещение было не из тех, которые служат для того, чтобы проинформировать рабыню о её неволе. По ту сторону решетки с подволока свисала крохотная масляная лампа, покачивавшаяся в такт движениям судна. Клетка располагалась в своего рода трюме, или в выгородке в трюме, причем это здесь была не единственная клетка, просто единственная занятая.

Я, всё ещё дрожа в ознобе, закутался в выделенные мне два одеяла и зарылся в солому.

Меня не убили, по крайней мере, пока. Что им могло понадобиться от меня?

Не знаю, сколько я тогда проспал.

Я не слышал склянок, которые должны были отбивать каждый ан пятиановой вахты, как это обычно делается на круглом судне. Один удар означает начало вахты, два удара начало второго ана вахты и так далее. Первая вахта заступает с нулей, вторая в пять, третья в десять и четвёртая в пятнадцатый ан. Наверное, людям непривычным к рутине круглого судна, это покажется интересным и странным, но моряки практически не замечают те склянки, которые их не касаются. Они становятся элементом фона, наравне со скрипом досок обшивки и плеском волн за бортом. Моряк просто не обращает на них внимания, и может запросто спать под те склянки, которые далеки от его вахты, но при этом слышать и даже просыпаться под удары, сообщающие о начале его собственного дежурства. В общем, склянки обычно ненавязчивы. Частый, повторный звон рынды — сигнал тревоги, звук пугающий. Безусловно, не на всех круглых судах используется этот способ. Некоторые отличия имеют место от порта к порту, от Убарата к Убарату. На некоторых круглых судах рынду вообще не используют. Вместо этого вахтенный будит заступающую смену, контролируя время по клепсидре или песочным часам. Но вообще-то этот способ скорее характерен для военных кораблей. Таким образом галера может двигаться, соблюдая тишину. На длинных кораблях, однако, рында имеется, но служит другим целям, например для передачи сигналов. На некоторых судах её ещё используют для задания темпа гребли, но чаще это делается с помощью барабана, или, если требуется соблюдать тишину, то голосом с середины судна. Итак, как я уже упомянул, склянок я не слышал. Это позволяло мне предложить, хотя и особых доказательств у меня не было, что этот таинственный, огромный корабль, в котором я оказался заключен в клетку, несмотря на его размер, не был круглым судном, или, лучше сказать, не был круглым судном в том понимании, которое обычно вкладывают в это понятие. Разумеется, в тот момент я не понимал ни его целей, ни характера. Фактически, я знал только то, что это чудовище способно уничтожить длинный корабль, проехав по нему, даже не заметив.

— Господин? — вдруг услышал я.

Я открыл глаза и сел на соломе, скрестив ноги и приспустив одеяла так, чтобы мои руки были свободны. Зарешеченная дверь моей камеры была опёрта и открыта наружу, но ничего интересного по ту сторону я не увидел. Стена трюма да трап, который вёл на этот уровень откуда-то сверху, освещённые маленькой масляной лампой, мерно покачивавшейся на цепи под подволоком в такт бортовой качке. За дверью не было никого из охранников, но я не сомневался, что это кто-то из них открыл ей дверь, а потом ушёл. Таким как она ключи не доверяют. Замок закроется сам, стоит только захлопнуть дверь. Мне ничего не стоило отбросить её в сторону и покинуть камеру, но я понимал, что в этом не было никакого смысла. Корабль в море, бежать с него некуда, это было бы просто глупостью. Куда мне было идти? Где я смог бы здесь спрятаться? Я решил, что разумнее всего мне оставаться там, куда меня посадили. По крайней мере, пока. Для начала следовало собрать как можно больше информации. Я должен был узнать больше. Те, кто посадил меня в эту камеру, насколько я понял, предположили, что именно таково будет моё вероятное поведение в такой ситуации. Признаться, мне это даже польстило. Это было своего рода признание ими того, что я не глуп. По-своему, это было знаком уважения. Мне дали достаточно времени, чтобы выспаться, окрепнуть, лучше осознать то положение, в котором я оказался, и мою зависимость от желания других. Конечно, я мог бы попытаться захватить её, но её ценность как заложника была крайне невелика. Она была животным, причем не из самых ценных. Её потеря не стала бы большой проблемой, такую как она легко можно заменить любым из дюжины или сотни подобных животных. С тем же успехом я мог бы торговаться грозя перерезать горло верру или свернуть шею вуло. Кто отнесся бы к такому всерьёз?

— Господин, — обратилась она ко мне, встретив мои глаза, изучавшие её, — я могу приблизиться? Я принесла еду.

— Подойди, — разрешил я.

— Бульон, — сообщила она, держа миску обеими руками.

— Ставь сюда, — сказал я, отбрасывая в сторону солому перед собой и указывая, куда ей следовало поместить свою ношу.

Приблизившись ко мне, недостаточно кротко, как мне показалось, она наклонилась и внезапно дёрнулась.

Её резкое движение встряхнуло миску, и часть бульона, выплеснувшись через край, стекла на палубу. На её лице застыло испуганное выражение. Такой как она, подобная неуклюжесть могла стоит порки.

— Поставь сюда, — повторил я, снова указав на расчищенное место.

Она установила миску передо мной, выпрямилась и отступила, но теперь смотрела вниз и в сторону, словно пряча от меня своё лицо. Казалось, что она стремилась поскорее уйти.

— А ну стой, — остановил её я, тоном, которым обычно говорят с такими как она.

Она отступила ещё на шаг и остановилась лицом ко мне, но по-прежнему держа голову низко опушенной.

Честно говоря, у меня не было никакого желания её наказывать. Она даже моей не была. Я предположил, что она была, так сказать, частью снабжения судна. Просто мне стало любопытно, чего это она так задёргалась.

— Ты меня знаешь? — спросил я.

— Конечно же, я не могу знать вас, — ответила она.

Я присмотрелся к девке. Что-то в ней казалось мне знакомым. Быть может её голос?

— Могу ли я уйти, Господин? — поинтересовалась она.

— Нет, — отрезал я, отметив, как напрягалось её тело, но она осталась стоять на том же месте. — Стой так, как должна стоять такая, как Ты.

— Пожалуйста, Господин! — попыталась протестовать девица.

— Как та, кто Ты есть, — повторил я. — Тебя ведь этому учили, верно?

Тогда она встала как следует, вызывающе и изящно, многообещающе и провокационно, выпрямив спину, расправив плечи, чуть повернув бёдра.

Оценив её формы, я решил, что не пожалел бы за неё серебряный тарск и даже с гаком.

Таким как она не принято прощать неряшливую позу. Такие как она перед мужчинами, должны превосходно стоять, двигаться и всё такое. Если они этого не сделают, то плеть проследит за их исправлением.

— Подними-ка голову, — велел я.

Она подчинилась, но с очевидным нежеланием. Разумеется, она знала, что от таких как она покорность ожидается несомненная и мгновенная.

— Мне кажется, или мы с тобой знакомы? — поинтересовался я.

— Конечно же, нет, Господин, — торопливо ответила девка.

Само собой, она должна была оставаться передо мной, в той позе, которую я от неё потребовал.

Девица носила короткую судовую тунику без рукавов, коричневую, с разрезами по бокам до самой талии и с глубоким декольте, услужливо предоставлявшим возможность более полно оценить определенные аспекты её ценности.

— Подойди ближе, — потребовал я, — и встань на колени передо мной.

— Пожалуйста, Господин! — снова запротестовала она.

— Живо, — рявкнул я.

Она опустилась передо мной, плотно сдавив колени и прижав ладони рук к бёдрам.

— Хорошо, — кивнул я, — а теперь наклонись вперёд.

— Господин, — отпрянула девка.

— Мне что, повторить команду? — поинтересовался я.

— Нет, — испуганно вздрогнула она, похоже, уже извещённая, что повторение команды — частая причина для наказания.

Девушка чуть-чуть наклонилась, а потом, когда я поманил её рукой, подалась вперёд ещё больше, и я, мягко взяв её за подбородок, подтянул к себе, поднял ей голову и слегка повернул вбок.

Затем, усмехнувшись, я отпустил её и расслабился. Она отпрянула и, спрятав лицо в ладонях, заплакала.

— Мне сразу показался знакомым твой голос, — хмыкнул я. — Помнится, иногда Ты бывала небрежна со своей вуалью. Не раз, как будто по неосторожности и не нарочно Ты нарушала её целостность. Ты ведь делала это, чтобы помучить нас, низкую солдатню, не так ли?

Она промолчала.

— Как тебя здесь называют? — осведомился я.

— Альциноя, — буркнула девка. — Как я ненавижу это имя! Я ненавижу это! Это — косианское имя.

— Прекрасное имя, — пожал я плечами. — Я, кстати, косианец, и мой Домашний Камень — камень Джада.

Девка, что стояла передо мной, прежде носила имя Леди Флавия из Ара. Когда-то она входила в ближний круг Убары, Талены из Ара. Я узнал её, поскольку мне приходилось исполнять обязанности в Центральной Башне, во время оккупации Ара.

— Подозреваю, — усмехнулся я, — твоё имя попало в проскрипционные списки, распространенные в Аре после возвращения Марленуса.

Страх, исказивший её лицо, подтвердил моё предположение.

— Не выдавайте меня, — шепотом попросила она.

— Я подумаю над этим вопросом, — пообещал я.

— Я была из высшей касты, знатной семьи, имела положение в обществе, важность, влияние, богатство и власть, а теперь, — прорыдала бывшая Леди Флавия, — я ношу это!

Из её глаз потекли слёзы, и она прижала пальцы правой руки к плоской, крепкой, металлической полосе, окружавшей её горло.

Насколько красиво смотрятся такие аксессуары, когда они заперты на шее женщины! Как они усиливают красоту своей носительницы!

Сказанное ей, разумеется, было правдой, и она, наряду с Таленой, Убарой Ара, была одной из главных коллаборационистов оккупационных сил в Аре. Эта женщина, вместе со многими другими, такими же предателями как она, причем обоего пола, была вовлечена в заговор, в результате которого пал Ар, его ворота были открыты, стены снесены. Она была виновна в тех махинациях, благодаря которым Ар был покорен, и его разграбление растянулось на многие месяцы. Она, как и остальные клевреты Убары, сколотила состояние на спекуляциях на черном рынке во время оккупации, присосавшись к распределению продовольствия и товаров, торгуя должностями и расположением. Взяточничество и казнокрадство цвели буйным цветом среди тех, у кого был доступ к уху Убары. Те, кому она захотела улыбнуться, процветали, в то время как остальные горожане страдали, из последних сил пытаясь свести концы с концами, познав страх и неуверенность, опасность и нужду, вынужденные терпеть оскорбления и злоупотребления не только недисциплинированных солдат размещённых в городе войск, но и слоняющихся по улицам банд неуправляемой, непредсказуемой молодежи, презиравшей свой собственный Домашний Камень, и перенимавших привычки, акцент и моду новых хозяев Ара. Кроме того, Талена, под предлогом дани, присуждённой в качестве компенсации за инкриминируемые Ару преступления, воспользовалась своей властью, чтобы привести многих свободных женщин своего города к ошейнику и отправить прочь рабынями на Кос, Тирос и в другие места. Фактически, Убара использовала ситуацию, чтобы отомстить за себя многим свободным женщинам, которые, возможно, относились к ней с презрением во времена её изоляции в Центральной Башне. Также досталось и тем, кого Убара рассматривала как своих конкуренток с точки зрения красоты. Клавдия Тентия Хинрабия, дочь бывшего Администратора Ара, была одной из таких. Её отдали как рабыню Полемаркосу армии вторжения, Мирону с Темоса, который стоял позади трона, являясь реальной властью в Аре. Другие красавицы Ара оказались в тавернах и борделях, некоторые из которых принадлежали самой Убаре. Она и управляла ими под псевдонимом Людмилла. Леди Флавия, насколько я знал, пользуясь своим влиянием на Убару, проследила, чтобы многие из её товарок, которых она сочла врагами или соперницами, были публично раздеты и отправлены в рабские цепи. Во время восстания, и реставрации власти Марленуса, даже посреди кровавых столкновений, разъярённые толпы искали предателей и коллаборационистов, а найдя, тащили их, связанных и вопящих к импровизированным кольям для правосудия и возмездия. Списки проскрипций, содержавшие имена многих предателей и коллаборационистов были развешены по всему городу, все, кого следовало поймать и доставить к кольям, были известны. Я нисколько не сомневался, что имя Леди Флавии было одним из первых в таких списках.

— Ты была близка к Убаре, — заметил я. — Уверен, тебе известно что-то о её судьбе.

— Несомненно, за неё назначена награда, — проворчала рабыня.

— И очень даже немалая, — кивнул я.

— А Вы, значит, хотели бы получить награду.

— А что, кто-то не хотел бы? — усмехнулся я.

Признаться, я не думал, что вероятность того, что одиночка смог бы доставить Талену в Ар слишком велика. Потребовались бы переговоры и поддержка города. В противном случае Убара, точнее уже пленница, могла бы переходить из рук в руки, от одного владельца к другому дюжины раз, прежде чем предстала бы перед троном Убара.

— А я могу поинтересоваться о размере награды? — осведомилась она.

— Я могу поинтересоваться о размере награды — что? — переспросил я.

— Я могу поинтересоваться о размере награды, Господин? — исправилась Альциноя.

— Нет, — отрезал я.

Тело женщины напряглось и на её несколько надменном, но изящном лице мелькнуло раздражённое выражение.

Я пришел к выводу, что она всё ещё не осознала, кем она теперь была, за исключением, разве что, некоторых практических или юридических аспектов. Это ещё не было прочувствовано ею, не дошло до каждой клеточки её тела, и не угнездилось, беспомощно и глубоко, в самых отдаленных уголках её сердца. Она ещё не думала о себе, не относилась, не сознавала и не чувствовала себя, как та, кем она теперь была, целиком и полностью. Она всё ещё думала о себе как о свободной женщине случайно оказавшейся в ошейнике, а не как о естественной, законной рабыне, которая наконец-то была соответственно и публично порабощена.

— Итак, Ты была близка к Убаре, — сказал я.

— Ближе, чем кто бы то ни было, — заявила она.

— Ты была её доверенным лицом?

— Да, — кивнула она.

— Ты была, насколько я понимаю, была её самой лучшей подругой, — заметил я.

— Я её ненавидела, — буркнула прежняя Леди Флавия.

— Однако, я не сомневаюсь, что Ты скрывала это под маской дружбы, — усмехнулся я.

— Я всё равно не знаю, где она находится, — пожала она плечами.

— А Ты сказала бы мне, если бы знала? — уточнил я.

— Я не знаю, где она находится, — повторила Альциноя.

— То есть, тебе не известна ее судьбы?

— Нет, — ответила девушка, — Господин.

Я поднял миску бульона и пригубил немного. Жидкость всё ещё была тёплой, что заставило меня почувствовать благодарность к своим тюремщикам. Я сделал пару глотков и окинул стоявшую передо мной на коленях женщину пристальным взглядом.

— Могу ли я уйти? — спросила она.

— Нет, — сообщил я ей.

Таким как она не позволено покидать присутствие свободного человека без его разрешения, явного или неявного.

— Расскажи мне последнее, что Ты слышала об Убаре, — потребовал я.

Я видел, что она не хотела говорить на эту тему. Предположительно, эта женщина принадлежала к тому небольшому кругу людей, правящей элиты, которые могли находиться рядом с Убарой вплоть до её бегства или исчезновения. Впрочем, в действительности, я нисколько не сомневался, что она, как и утверждала, ничего не знала о местонахождении Убары. В противном случае она, скорее всего, не преминула бы попытаться, несомненно, по-дурацки, обменять эту информацию на свою свободу. Всё же она ещё так мало знала о значении своего ошейника! Никто не заключает сделок с рабынями. Даже свидетельство рабынь в гореанском судопроизводстве обычно принимается как доказательство только если получено под пыткой. Рабыню, которая попытается торговаться, обычно ждёт наказание, чаще всего плетью. От рабыни ожидают, что если она будет обладать информацией представляющей интерес для рабовладельцев, то она сообщит об этом настолько быстро, насколько сможет. Промедление или отказ сделать это, является причиной для наказания. Рабыне, у которой хватило дерзости и безрассудства на то, чтобы попытаться заключить сделку со свободными людьми, остается только надеяться, что после наказания, вероятно, более чем сурового, ей сохранят её жизнь.

— Где Ты видела её последний раз? — осведомился я.

— Я должна говорить? — уточнила бывшая Леди Флавия и, прочитав в моих глазах ответ на свой глупый вопрос, сказала: — Вы всё равно не поверите моим словам. Я сама-то вряд ли бы поверила, если б не видела этого собственными глазами. Ну, или по крайней мере, мне показалось, что я это видела.

— Продолжай, — потребовал я, отпивая ещё немного бульона из миски.

— Это произошло на четвёртый день восстания, — сказала она. — Горожане Ара поднялись повсюду. Казалось, они были за каждой дверью. Они высыпали из подвалов, инсул и башен, запрудили мосты и улицы, рассыпались по всему городу, используя в качестве оружия всё, что попалось под руку, дубины, шесты, оглобли и камни. Они всемеро превосходили своих вооружённых противников.

Конечно, ещё в самом начале оккупации мы приложили все возможные усилия, чтобы разоружить население города под предлогом того, что это делается в их собственных интересах, мол, в этом случае они будут лучше защищены, и это гарантирует их безопасность, свободу и благосостояние. Это было всё равно, что убеждать маленького жёлтого однорогого табука отказаться от его единственного оружия, объясняя это тем, что в этом случае он будет в большей безопасности среди рыскающих вокруг голодных слинов. Нам было важно, чтобы подданные были настолько беспомощными, насколько это возможно, чтобы они были не способны защищаться, чтобы власти в государстве могли навязывать им свою волю и требования, безнаказанно эксплуатируя их, не опасаясь их, слабых, безоружных и беззащитных. Но мы даже представить себе не могли того, что Марленус может возвратиться в Ар. То, что начала ненавистная Бригада Дельта, тайная группа непримиримых бунтовщиков, сопротивлявшихся оккупации, вскрылось и запылало с внезапным появлением в Аре Марленуса, Убара Убаров. Это всё равно, как если бы Бригада Дельта засеяла поле трутом и полила его маслом, куда великий Марленус, каким-то образом прибывший в город, бросил факел восстания. Его рука была видна повсюду. В действительности, именно он, лично, развернул знамя Ара.

Меня самого вместе с моим отрядом отозвали из Центральной Башни на второй день восстания. Было бы безумием оставаться там далее, учитывая местоположение этой башни, где нас легко можно было отрезать от подкреплений. Мы были бы осаждены в чужой цитадели, оставшись среди врагов без поддержки и снабжения. Кому можно было верить в такой ситуации? Враги превосходили нас числом в десятки, если не в сотни раз. Лагерь полемаркоса уже кишел мятежниками. Первоначально наши начальники предположили, что восстание будет легко подавлено, но вскоре его размах и сила стали пугающе очевидными. Всем стало понятно, что это не было каким-нибудь случайным бунтом, с которым можно было бы легко расправиться несколькими ударами. Это не было простой вспышкой недовольства, спонтанной и неорганизованный, вроде поджога магазина, вследствие дефицита на рынке. К счастью во время оккупации мы озаботились тем, чтобы стены Ара были демонтированы. По пути, пробиваясь к помериуму, более не отделенному от города стенами и башнями, мы избегали, насколько это было возможно, проспектов и бульваров, предпочитая передвигаться по второстепенным улицам, держась подальше от криков мужчин и звона оружия, от ярости кровавых сражений. Лишь в сумерках мы выбрались в сельскую местность. Уже позже мы смогли реконструировать произошедшее. Очаги нашего сопротивления сметались один за другим. Отряды отступали, теряя по пути своих бойцов. Город погрузился в кровавую резню и ужас. Не успели мы уйти, как началась охота на предателей и коллаборационистов. Воины армии Ара, затаившиеся во время оккупации, присоединились к восстанию. Среди повстанцев появилось несданное, до сего момента скрываемое, оружие. Ведущую роль играли те, кто вернулся из дельты, ветераны Экспедиции в Дельту. Свой вклад внесли крестьяне, мастера большого лука, невольно скрывавшие Марленуса до самого начала восстания. Множество проскрипционных списков, расклеенных по всему городу, восстановление Марленуса на престоле и много чего ещё.

— Ты всё ещё находилась в городе на четвёртый день восстания? — уточнил я.

— Да, — кивнула бывшая Леди Флавия.

— Интересно, с чего бы это я должен верить всему, что Ты собираешься мне рассказать? — проворчал я.

— Это произошло на четвёртый день восстания, — сказала она. — Нас заблокировали на верхних этажах Центральной Башни. Мы вышли на крышу Центральной Башни. За главного среди нас был Серемидий, командир Таурентианцев, дворцовой гвардии. Нас было там приблизительно человек сорок, мужчин и женщин. Большинство таурентианцев сбежали, были убиты или попались бунтовщикам. Серемидий попытался договориться с мятежниками, но тех, как оказалось, не заинтересовали его предложения. На крыше было несколько тарнов, на которых Серемидий вместе со своими людьми собирался пойти на прорыв из города, попытка отчаянная, но не безнадёжная, всё же небо широко и перекрыть его полностью невозможно. Нам обещали, что для женщин будут тарновые корзины, но выйдя на крышу, я никаких корзин не заметила. Похоже, Серемидий говорил это просто, чтобы успокоить нас. Его козырем в переговорах, по крайней мере, он на это наделялся, был его контроль над Убарой. Он намеревался обменять её на безопасность его лично и его людей. Видели бы Вы гордую Убару на крыше! Серемидий вынудил её надеть рабскую тунику, думаю вам знакомы такие вещицы.

— Это точно, — усмехнулся я, — одну из них я сейчас наблюдаю.

Вероятно, она имела в виду чрезвычайную краткость такого предмета одежды, его способность облипать тело рабыни, его нахальную откровенность, его бесстыдную демонстрацию тела рабыни, отсутствие закрытия снизу, не дающее ей забыть о том, что она открыта для удовольствия мужчин.

— И он поставил Талену, босую и связанную, на колени у своего бедра. Она низко опустила голову. Честно говоря, мне очень нравилось видеть Убару около мужчины на коленях, беспомощную в верёвках, с опущенной головой, не имеющей права встать, как какая-нибудь объявленная рабыня.

— С чего это он решил так опозорить Убару? — удивился я. — Надо же, снять с неё церемониальные одежды, да ещё и лишить вуали!

— Думаю по двум причинам, — пожала плечами девушка. — Во-первых, он хотел, чтобы всё выглядело так, что он принял восстание, даже одобрил его и разделил взгляды восставших. Своим действием Серемидий как бы унизил Убару и её политику, к которой он относился враждебно, но в течение многих месяцев скрывал это. Кроме того, арестовав тирана, он продемонстрировал свою преданность восстанию, и теперь в благодарность за это желал получить гарантии своей неприкосновенности, а также и его людей, и, возможно, мешок золота за то, что передаёт её, одетую как рабыня и униженную, правосудию Ара.

Альциноя замолчала.

— Но была ведь и вторая причина, — напомнил я.

— Я думаю да, — кивнула она. — Разве мужчины не монстры?

— Что верно, то верно, мужчины именно таковы, — признал я.

Разве женщины не красивы, не желанны? Разве, не приятно видеть их в пага-тавернах, раздетых или одетых в шёлк? Кто не любовался ими, заключёнными в демонстрационных клетках или на аукционной сцене при свете факелов? Неужели кому-то не доставляет удовольствия видеть их в рабских одеждах и ошейниках, в парках, на бульварах, на рынках? Разве не приятно, поглазеть на них, ведомых на поводке с закованными за спиной руками, или прикованных цепями к рабским кольцам, вынужденным ожидать возвращения своих хозяев? Какой мужчина, положа руку на сердце, не хочет владеть красавицей, иметь её в своём ошейнике, у своих ног?

— Никаких переговоров, насколько я понимаю, — заметил я, — не было.

Конечно, в этом не было сомнений, раз уж Талена не попала в лапы властей Ара.

— Думаю, Серемидий был готов договариваться, — сказала бывшая Леди Флавия. — Но переговоры даже не начались. В Аре не нашлось никого, кто хотел бы иметь с ним дело. Улицы были во власти толпы, не признававшей никакой дисциплины. Они хотели крови.

— А Ты сама разве не была в тунике и не стояла на крыше связанная и на коленях? — уточнил я.

— Конечно, нет, — вскинулась девушка. — Я была во всём обилии своих регалий, в одеждах, капюшонах и вуалях. Это Талену, а не меня позорно выставили напоказ, как какую-нибудь рабыню. Честно говоря, это именно я нашла Убару, спрятавшуюся в своих апартаментах, и привела к ней мужчин. Именно я, по приказу Серемидия, бросила ей рабскую тряпку, и предложила ей надеть это самой, и побыстрее, или мужчины проследят за этим вопросом. Признаться, мне доставили удовольствие её мольбы и жалкие просьбы о помощи, которые я с презрением отбросила. Уж не думала ли она, что я действительно была её подругой? Когда Талена, к своему стыду избавилась от своих одежд, капюшона, вуали и сандалий, и оделась рабыней, я позвала мужчин, крикнув: «Она готова. Несите свои веревки!». Находясь на крыше мы отлично знали, что мятежники приближались к нам. Мы видели их тарнсмэнов в небе. «Где тарновые корзины? — крикнула я Серемидию. — Что будет со мной?». Но он мне не ответил. Тогда я схватила его за рукав, но он отпихну меня так, что я упала на настил крыши башни. Снизу, с улиц, до нас доносились звуки гимна Ара. Нам было известно, что мятежники уже находились внутри здания, и вот-вот могли выйти на крышу. «Давай убьём Убару! — предложил Серемидию человек, державший поводья тарна. — Этим мы покажем нашу преданность Ару!». Серемидий обнажил свой меч, но в этот момент произошло нечто, и я сомневаюсь, что Вы мне поверите, если я расскажу вам об этом.

Я снова отдал должно принесённому ею бульону.

— Это могло быть только вмешательством Царствующих Жрецов, — заявила она и, не дождавшись моей реакции, продолжила: — Вдруг стало темно, словно большое тёмное облако внезапно окутало башню или только её крышу. Мы все завопили от испуга, а два тарна издали душераздирающий крик, причём один из них вырвался и взлетел, исчезнув за стеной мрака. «Где Убара?» — заорал Серемидий, похоже, принявшийся метаться в темноте. Это было как безлунная полночь, наступившая раньше срока. Внезапно я с ужасом почувствовала, что меня схватили за одежду, а к моей щеке прижалась отточенная сталь. «Я — Флавия! — закричала я. — Флавия!». Меня отпихнули и оставили в покое. Затем резко вспыхнул свет, рассеяв темноту и ослепив нас. Мне показалось, когда я снова смогла видеть, что я заметила большой, я думаю, металлический объект, круглый и выпуклый, исчезавший вдали.

— А что насчёт Убары? — осведомился я.

— Исчезла, — развела руками Альциноя.

Я знаком со Вторым Знанием, но сказанное ею показалось мне бессмыслицей. Очевидно, что такой фокус можно было объяснить, если он вообще поддаётся объяснению, только с точки зрения небесного корабля, а таковой, если он существует, скорее всего принадлежит Сардару, месту предположительного жительства Царствующих Жрецов. Однако её история была настолько неправдоподобной и странной, что у меня даже мысли не появилось, что она может лгать. Если бы это и было ложью, то это была бы самая невероятная ложь из тех, которые я слышал. Кроме того, таких как она, за ложь могло ждать суровое наказание. Они же не свободные женщины, которым можно обманывать безнаказанно. К тому же, у данного события, скорее всего, было немало свидетелей, причём не только на крыше, но и в небе, на других башнях, на мостах и внизу на улицах. Тарнсмэны и просто горожане ведь не заснули именно в этот момент.

— Когда стало ясно, что Талена пропала, — меж тем продолжила девка, — Серемидий и его люди, поняв всю серьёзность сложившейся ситуации, предпочли борьбе отчаянную попытку бегства по воздуху. Я бросилась к седельной лестнице тарна Серемидия, но за мгновение до того, как я за неё уцепилась, она резко прыгнула вверх, и в следующий момент меня накрыла тень огромных крыльев, распростёртых взлетающей птицей. Порыв ветра чуть не сбил меня с ног и едва не сорвал мои одежды и вуали, но монстр уже был в полёте. Серемидий и его люди, уносились прочь, рассеиваясь налету, ускользая от преследующих их тарнсмэнов.

— Так Серемидию удалось убежать? — уточнил я.

— Не знаю, — пожала она плечами.

— А как получилось, что Ты оказалась здесь? — спросил я. — Как тебе самой удалось сбежать из Ара?

— К этому моменту на крыше я осталась одна, — ответила бывшая Леди Флавия. — Другие женщины, не столь высокопоставленные, по сравнению со мною, наиболее приближённой к Убаре, не найдя на крыше никаких тарновых корзин и не ожидая, что их, вследствие их незначительности увезут в безопасность, давно покинули из крышу, спустившись внутрь башни, навстречу судьбе, какова бы она ни была. Мне ничего не оставалось, кроме как осуществить смелый, отчаянный и пугающий план, тот, который я оставляла напоследок, на случай если никаких других возможностей не останется. Но выполнить подготовительные мероприятия следовало прежде чем бунтовщики достигнут верхних этажей башни. Я спустилась в свои апартаменты, располагавшиеся двумя этажами ниже, там вызвала всех пятерых своих сандальных рабынь и приказала им проследовать в открытую боковую комнату, и связать друг дружку, заткнуть рты и завязать глаза. О последней оставшейся рабыне я позаботилась лично. Они не должны были видеть того, что я собиралась сделать дальше, и при этом они не смогли бы ничего никому рассказать, пока их не избавят от кляпов. Сама же я пошла к маленькому тайнику в моей спальне, сдвинула панель в сторону и вытащила оттуда крошечный сундучок, который торопливо отпёрла. Внутрь, в качестве последнего, отчаянного средства спасения, я спрятала рабскую тунику и ошейник, ключ от которого скрывался в кромке подола. Меня бросало в дрожь от одной мысли, что придётся, не то что надевать, но даже прикасаться к таким вещам, как этот предмет одежды, крошечный и откровенный, и ошейник, такой лёгкий, но такой невыносимо практичный и эффективный, со своим миниатюрным, но крепким замком, который следовало держать сзади на шее. Я высыпала горстку драгоценностей от моего кошелька, самых дорогих, которые я заранее отобрала на такой случай, и спрятала их вместе с ключом от ошейника в специально подготовленный длинный чехольчик, образованный подвернутой кромкой туники, и распределила их так, чтобы их присутствие не бросалось в глаза. Как раз в этот момент послышались тяжелые удары в наружную дверь. Я торопливо сорвала с себя одежды и вуали, и запихнула их под покрывала постели. Я даже осмелилась бросить взгляд на своё отражение в зеркале, и признала, хотя и без привычного удовольствия и самообладания, что я весьма красива. На мгновение во мне поднялась волна страха, что у меня не получиться двигаться как рабыня, от которой требуется быть невыносимо красивой.

— Продолжай, — понукнул я задумавшуюся на некоторое время девку.

— На то, чтобы натянуть на себя тунику хватило мгновения, а затем я защёлкнула ошейник на своей шее, отчаянно задрожав при этом. Каким значимым должен быть этот звук для женщины, которая понимает, что ошейник на ней по-настоящему, навсегда. Я заверила себя, поворачивая его замком назад, что ключ был у меня под рукой, спрятан в подоле туники. Снова я изучила себя в зеркале, и в мою голову пришла мысль, ужаснувшая меня, мысль о том, что мужчины могли бы найти меня интересной. Насколько же никчёмны и отвратительны рабыни! С какой похотью мужчины ищут таких девок! Меня глубоко встревожил и напугал вид ошейника на моём собственном горле. Казалось, он преобразовал меня во что-то другое, во что-то совершенно отличное от того, чем я была на самом деле. Какими глазами мужчины могли бы смотреть на женщину в таком аксессуаре! И я боялся, что знала ответ на этот вопрос! Я была испугана и взбешена тем, что меня, свободную женщину, будут рассматривать как рабыню, но, одновременно, я боялась, что рабыню во мне могли не увидеть, в конце концов, от того насколько удачно я буду играть эту роль, зависела моя жизнь. Смогу ли я, со своей красотой, далеко превосходящей красоту рабыни, сойти за рабыню? В любом случае, я должна была приложить для этого все свои силы. Это было моей единственной надеждой. К четвёртому дню мятежа мы уже прекрасно знали о том, что творилось внизу на улицах, и о проскрипционных списках, в которых, как я узнала моё имя стояло очень высоко, ненамного ниже имён Талены, Серемидия и иже с ними.

— Уверен, — заметил я, — Ты припрятала средства, богатство куда более значительное, что-нибудь вроде сундука с золотом, где-то в городе или окрестностях, дабы иметь больше шансов на спасение, не так ли?

— Увы, нет, — вздохнула она. — Никто же не ожидал, что Марленус вернется и поднимет восстание. Впрочем, как выяснилось, я всё равно не смогла бы до них добраться, и даже если бы добралась, то вывезти их из города у меня бы не получилось. Это было просто невозможно.

— Тут Ты права, — вынужден был признать я.

— Драгоценные камни, — пожала плечами Альциноя, — для этой цели более практичны, легче и не занимают много места, их легко можно нести в кошельке.

— Или спрятать в тунике, — подсказал я.

— Верно, — кивнула она.

— Так значит, Ты рассчитывала убежать, представившись рабыней, — подытожил я.

— Да, — сказала бывшая Леди Флавия. — Кто обратил бы на меня внимание? Правда я боялась того, что меня может выдать моя красота, что мужчины, если окажутся достаточно проницательными, могут заметить, что она далеко превосходит красоту простой рабыни.

Лично мне её взгляды показались довольно интересными. Одним из самых лестных комплиментов, какой только можно сделать свободной женщине, не касаясь возможно её лица, это сказать ей, что она «рабски красива». Для ошейника обычно отбирают только самых красивых из женщин. В конце концов, кто в противном случае захочет их купить?

— Именно так, — добавила она, — хорошо замаскировавшись и припрятав богатство, я планировала проложить себе путь к свободе.

— Я понял, — кивнул я.

Мне даже стало интересно, знала ли она, что такая уловка, попытка выдать себя за невольницу, не была чем-то беспрецедентным среди свободных женщин, оказавшихся в отчаянном положении, например, посреди горящего города, захваченного врагами. Вот только, насколько я понял, она ничего не знала о том, что туники с женщин обычно снимали и обыскивали, и одежду, и тело, на предмет таких вещей, как драгоценные камни, кольца, монеты, ключи и так далее.

— Стук в дверь становился всё настойчивее. Теперь они сопровождались ещё и раздражёнными криками. А потом я услышала тяжёлые удары, в деревянную дверь били каким-то инструментом.

Я предположил, что это был осадный молот или, возможно, ручной таран, который раскачивают один или более человек.

— «Подождите, подождите, Господа», — закричала я. Слово «Господа», я использовала как один из аспектов моей маскировки. «Госпожи здесь нет! — сообщила я. — Она убежала! Сейчас я открою вам дверь!» Только я успела поднять засов, как дверь распахнулась внутрь, ударив меня в бок. Мне было больно! Я встала в стороне и не поднимала головы. Они не должны были видеть, насколько я красива. Они должны были думать обо мне, как о простой рабыне! «Чьи это апартаменты?» — потребовал ответа мужчина, вооружённый заостренной палкой, длиной в половину посоха. «Они принадлежат моей Госпоже, Леди Флавии из Ара, Господин!» — ответила я. «Отлично, здесь живёт шлюха Флавия!» — воскликнул он. «Где она?» — спросил другой. «Я не знаю, Господин», — сказала я. «Сбежала!» — разочарованно крикнул кто-то. «Она объявлена вне закона, — сообщил мне главарь бунтовщиков. — Так что у неё теперь больше нет рабынь. Сообщишь об этом внизу, в вестибюле башни. Тебя передадут кому-нибудь другому». «Да, Господин!» — отозвалась я. «Как тебя зовут?» — спросил другой мужчина. «Публия, Господин», — ответила я. «Если это будет угодно Господину?» — уточнил он. «Да, — поспешно исправилась я, — если это будет угодно Господину». «Публия, — хмыкнул этот мужлан, — не слишком ли яркое имя для рабыни?» «Она же сандальная рабыня, — пожал плечами другой. — Видишь какая длинная у неё туника и из какого тонкого материала она пошита». «Пусть-ка теперь она узнает, что значит принадлежать мужчине, — заржал третий, — и изучит, чем должна быть рабыня». Многие из ворвавшихся в мои апартаменты, засмеялись над его замечанием. Кое-кто из мужчин, бегло осмотрев помещение, вышли на лестницу и принялись стучать в другие двери. Часть из бунтовщиков направились вверх по лестнице на следующие этажи. Однако ушли не все, задержавшиеся приступили к тщательному обыску, и вскоре я услышала, как один из них воскликнул: «Хо, кого это мы тут нашли!». «Стреноженных верров!» — засмеялся другой. «Тасты!» — обрадовано крикнул третий. «Связанные вуло!» — поддержал их смехом четвёртый. «Готовый к употреблению десерт, — заржал пятый мужлан, — приготовленный для нашего удовольствия!». Они открыли комнату, в которой лежали мои, связанные по рукам и ногам, сандальные рабыни. Воспользовавшись ситуацией, я незаметно выскользнула за двери. У меня было некоторое понимание интересов мужчин, так что я была уверена, что внимание этих животных на какое-то время будет отвлечено на сандальных девок. Насколько это, должно быть, ужасно для рабынь, подумалось мне, оказаться в руках мужчин, связанными, беспомощными, ещё и ослеплёнными. Я не думала что, они могли выдать меня, ведь им не было известно, что я собиралась делать и где я могла быть. К тому же, если всё прошло бы, как я планировала, то в скором времени я была бы уже далеко отсюда. Я была замечательной госпожой для своих рабынь, не только в требовании скрупулёзного совершенства в исполнении ими множества их обязанностей, обычных для рабынь служащих леди, что вполне ожидаемо, но и в наблюдении и контроле их манер, поведения, речи, поз и прочего. Я была крайне заинтересована в том, чтобы улучшить их ещё больше, поскольку они, конечно, были отображением меня самой. Соответственно, я строго следила за их поведением и контролировала, чтобы они ни на шаг не отступали от путей достоинства. Стандарты, принятые для рабынь служащих леди, как Вы знаете, весьма высоки. Такие девки должны быть рафинированными, послушными, скромными, с чистой, незапятнанной репутацией. Даже смотреть на мужчин им запрещено. Как-то раз я заметила, что Альтея, на рынке, бросает взгляды через плечо, улыбается и строит глазки какому-то смазливому извозчику. Назад, домой я гнала её, подгоняя ударами стрекала по заднице, а уже в своих апартаментах я задала ей такую порку, которую она никогда не забудет! Её поведение заставило меня чувствовать смущение. Многие рабыни ведут себя словно самки слина во время течки. Не я ли своими глазами видела слёзы на их щеках, и как они жмутся к своим владельцам, как они прямо на поводках тянут свои губы к его, непонятно на что надеясь? А кто может знать, что они вытворяют у рабского кольца? Как ужасно, думала я, что мои прекрасные сандальные рабыни теперь могли попасть в руки мужчин. Но я больше не могла ни защитить их, ни сохранить их чистоту. Я ещё не успела далеко отойти от своих апартаментов, когда послышался крик Альтеи. «Господа!», — вопила она, и я различила радость в её голосе. «Возможно, она принадлежит рабскому кольцу мужчины», — подумала я. Она так и не смогла научиться справляться потайными внутренними застёжками моих одежд сокрытия, возможно, даже кайила смогла бы уложить мои вуали с большим вкусом. Я спускалась, этаж за этажом, пока не достигла вестибюля, где в ужасе увидела множество рабынь, несомненно, проживающих на нижних уровнях. Главным образом здесь находились рабыни башни и сандальные рабыни. Все они были раздеты догола и стояли на четвереньках, скреплённые друг с дружкой подобно бусинам на шнурке, одной длинной верёвкой, последовательно завязанной узлом на шее каждой из них. «Ей Ты, снимай свою тунику, — бросил мне какой-то мужлан, — и ступай к концу верёвки». «Да, Господин», — откликнулась я, однако, как только он отвернулся, а никого другого там не было, я прошла до конца колонны и, скользнув в сторону, выскочила из башни и оказалась снаружи на площади. Признаться, меня поразило, что тот бунтовщик, который говорил со мной, не проявил ни осторожности, ни подозрительности. Похоже, он без долгих размышлений принял меня за рабыню. Я сочла этот факт непостижимым и досадным, но при этом была благодарна за то, что он оказался настолько небрежным и непроницательным.

— Приняв тебя за рабыню, — решил объяснить ей я, — ему просто не могло прийти в голову, что Ты не будешь повиноваться.

— Но я была свободной женщиной, — заявила она.

— Верно, — кивнул я.

— Почему он решил, что рабыня будет повиноваться? — спросила Альциноя.

— Побудешь рабыней подольше, — усмехнулся я, — поймёшь.

Рабыня должна повиноваться мгновенно и без сомнений. Умной женщине не требуется много времени на то, чтобы изучить это, обычно не дальше первого колебания, после которого она информируется о своей оплошности стрекалом или плетью.

— А что они собирались сделать с собранными там рабынями? — полюбопытствовала она.

— Я бы предположил, — ответил я, — что их, как конфискованный товар, должны были передать в собственность государства, чтобы позже распределить, распродать или что-то в этом роде.

— Подходяще для рабынь, — заявила прежняя Леди Флавия.

— Это точно, — хмыкнул я.

— Они такие бессмысленные и никчёмные, — презрительно скривилась она.

— Зато для них найдётся подходящее использование, — заметил я.

— Хотя народу на улицах было много, — продолжила Альциноя свой рассказ, — внимания на меня практически никто не обращал, не больше чем на какого-нибудь верра.

— Или тарска, — добавил я.

— Я без помех прошла через толпы людей, — сказала она. — Правда был один неприятный инцидент. Очень неприятный! В какой-то сотне ярдов от стен меня окликнула какая-то рабыня. Эта девка была значительно крупнее меня. «Ну надо же, высокая рабыня! — презрительно усмехнулась она. — А ну отдавай свои сандалии!»

— На тебе что, были сандалии? — удивился я.

— Конечно, — подтвердила Альциноя.

Я понимающе кивнул. Не было ничего необычного в том, что высоким, привилегированным или избалованным рабыням предоставляли право носить сандалии.

Большинство рабовладельцев, конечно, в зависимости погоды и состояния дорог, держат своих девушек босыми. Дело в том, что им доставляет удовольствие видеть своих рабынь обнажёнными в целом, и их ничем неприкрытые ноги в частности. К тому же, ноги рабынь часто привлекательны, миниатюрны и соблазнительны, и вдобавок ко всему, отсутствие обуви помогает рабыням держать в памяти, что они рабыни. Кроме того босые ноги рабыни имеют тенденцию быть ещё одним отличием между нею и свободной женщиной, поскольку у последней, даже у представительницы низкой касты, почти всегда есть обувь того или иного вида, даже если это всего лишь ткань, намотанная на ноги. Опять же, кому придёт в голову обуть в сандалии, туфли или что-то в этом роде, верра, тарска или кайилу?

— А у твоих девок были сандалии? — поинтересовался я.

— Конечно же, нет, — ответила бывшая Леди Флавия.

Я поднял миску с бульоном к губам и снова вперил взгляд в женщину поверх края, отчего та, казалось, почувствовала неудобство.

— Господин? — спросила Альциноя.

Похоже, она не была уверена, относительно того, могла ли она продолжить свой рассказ. Я счёл этот факт обнадёживающим. Она не чувствовала уверенности в себе передо мной. И это было правильно. Мне казалось ясным, что ей самой хотелось выговориться, но при этом она отчаянно не хотела просить разрешение на то, чтобы говорить, из-за того, что это могло означать, не столько для меня, сколько для неё.

Я поставил миску с остатком бульона перед собой на пол.

— Господин? — повторила она.

Я заподозрил, что прошло немало времени с тех пор, как кто-то выслушивал её, с тех пор, как её чисто женский голод, её желание быть услышанной было удовлетворено. Запрет на речь для них — тяжкая мука. Фактически, контроль их речи, наряду с их едой и одеждой, постоянно убеждает их в том, кем они являются. Это оставляет им немного сомнений в том, что их шеи окружены ошейниками. А ведь им так хочется поговорить! Я думаю, что в этом вопросе мы можем проявить к ним снисходительность, тем более, что слушать их — это ещё одно удовольствие, получаемое от них. Так что есть смысл поставить перед собой такую как она, очень умную, красноречивую, много знающую, чувственную, грамотную женщину, такую, которая, однозначно принадлежит ошейнику, и слушать её со всем возможным вниманием. Разумеется, она при этом должна стоять на коленях голой и с закованными в наручники руками или связанными за спиной. Можете мне поверить, есть в такой беседе свой особый аромат или атмосфера, тем более что после неё, когда возникнет желание, её можно закончить, и сделать с собеседницей всё, что захочется.

— Продолжай, — наконец разрешил я.

— И вот этот монстр в теле женщины, — заговорила она, нетерпеливо и с благодарностью, — может быть какая-нибудь рабыня для наказаний в саду удовольствия, в обязанности, которой входило контролировать более слабых и более красивых женщин, или рабыня-носильщица, ну или в лучшем случае прачка, потребовала: «Гони сюда свои сандалии!». «Никогда, — воскликнула я, — рабыня!». «Рабыня?» — удивилась та. «Убирайся с моей дороги, рабыня, — крикнула я ей, — а не то твоё мерзкое мясо слезет с твоих уродливых костей под моей плетью!». Её взгляд, направленный на меня внезапно стал настороженным. «Госпожа что, свободна?» — осведомилась она. «Нет, — опомнилась я, — конечно, нет. Я всего лишь бедная рабыня, такая же, как и Ты сама». «Правда?» — уточнила она. «Конечно, — поспешила заверить её я, — Ты же видишь, что на мне туника и ошейник. Теперь дай мне пройти!» «Вы, высокие рабыни, — бросила эта грымза, — мните себя лучше нас остальных!». «Мы выше», — подтвердила я, и разве это не было очевидно? «Но мы все облизываем ноги мужчин!» — заявила она. «Уйдите с моей дороги!» — потребовала я. «Гони сандалии!» — приказала рабыня, протягивая руку. «Нет!» — отпрянула я. В конце концов, как бы я смогла идти без них? «Ты осмеливаешься отказать мне? — прошипела она. — Ах Ты, безделушка, мелкий везучий бессмысленный кусок рабского мяса в ошейнике. Ты, игрушка, заласканная самочка урта!». А затем она прыгнула ко мне, схватила меня за волосы, накрутила их на руку и начала мотать мою голову из стороны в сторону. Я закричала от боли, ослепла от хлынувших слёз. Потом рабыня повалила меня на колени. Меня, фактически свободную женщину! После этого она, не выпуская из руки моих волос, причиняя мне жуткую боль, зашла мне за спину и дёрнула мою голову вверх. «Вот сейчас сорву тунику от твоего мелкого любимого мужиками тела!» — прорычала она. «Пожалуйста, нет, Госпожа!» — вскрикнула я, от ужаса забыв даже о боли. На моём боку ведь не было отметины от раскаленного железа. Стоило обнаружить его отсутствие, и боюсь, встреча с колом была бы неизбежной. «Госпожа, госпожа, пожалуйста, не надо!» — зарыдала я. В следующий момент я почувствовала толчок, бросивший меня на живот и, одновременно, к моему облегчению, женщина отпустила мои волосы. Пока я лежала ничком, не осмеливаясь даже шевелиться, она сдёрнула с меня сандалии. Когда я осмелилась повернуться на бок, то к своему ужасу, сквозь слёзы, застилавшие глаза, увидела её, всё ещё стоявшую рядом, почти нависая надо мной. Рабыня смотрела на меня сквозь сандалии, свисавшие с её руки, и ухмылялась. Она была настолько рослой и сильной. Скорее всего, я не смогла бы даже начать соперничать с ней в силе и ловкости. За моей спиной больше не стояло ни моего статуса, ни мужчин, готовых поддержать меня. Лишь когда она растворилась в толпе, я решилась подняться на ноги. Выпрямившись, я первым делом одернула тунику, высоко задравшуюся и открывшую мои ноги по самые бёдра. «Смазливая кейджера», — засмеялся мужчина, проходивший мимо и издал звук, напугавший меня. Мне следовало помнить об ошейнике на моей шее! Я вздрогнула и попыталась натянуть тунику ещё ниже. Мои ноги теперь были босыми. Как странно казалось мне, чувствовать своими обнажёнными стопами песок, камни, гладкость мостовой. Я не была уверена, смогу ли вообще ходить! Что если я буду хромать на обе ноги и мучительно морщиться? Не привлечет ли такое поведение внимание окружающих, скажем, как вид хромой кайилы привлекает внимание желтовато-бурого степного слина? Не заставит ли их это предположить, что я могу быть разутой свободной женщиной? Однако никому, казалось, не было до меня никакого дела, на меня если и обращали внимание, то смотрели как на не больше чем рабыню. Не раз я, свободная женщина, чувствовала на себе оценивающие взгляды мужчин. Как, оказывается, они могут смотреть на рабынь! И я не смела противоречить им. Я не смела ответить им гневной отповедью. Я не смела им даже возразить. К своему удивлению, я внезапно поняла, что несмотря на мою значительную красоту, красоту свободной женщины, на меня смотрели, причем без долгих размышлений, как на не больше чем рабыню, как на всего лишь ещё одну «смазливую кейджеру». Это меня возмущало, и одновременно успокаивало. По крайней мере, моя маскировка сработала как надо. Итак, я была остановлена, оскорблена и ограблена, немного не дойдя до остатков городских стен. Это было крайне опасное место, поскольку здесь было много мужчин, патрулировавших периметр города, чтобы предотвратить бегство тех, кого искали взбунтовавшиеся, мстительные горожане. У меня мелькнула мысль о том, чтобы спрятаться и пересидеть до темноты, но где я могла бы спрятаться? На моей шее красовался ошейник, а дома в округе обыскивались, тщательно, комната за комнатой. А ещё я боялась, что ночью периметр будет освещён, и не только лунами, две из которых должны были быть полными, но и факелами и разожжёнными кострами. А в следующий момент, другая мысль, внезапная, пугающая, заставила меня задрожать от страха. Что если мои одежды, которые я спрятала под покрывалом моей постели, найдены и опознаны? У меня не было времени избавиться от них. Если так, то уже сейчас, нетерпеливый слин, натравленный на мой запах и взявший след, мог рваться с поводка, сверкая глазами и щёлкая влажными от слюны клыками, царапал по камням когтями, таща моих преследователей ко мне. И со мной не было никого, кто мог бы защитить меня! Я была столь же уязвима как та, кем я пыталась выглядеть, как рабыня!»

— Всё же Ты здесь, — заметил я, — где бы это ни было.

— Мы — оба узники этого места, — вздохнула она.

— Я — узник, — согласился я. — А вот Ты — что-то другое, отличное от узницы.

— Не надо думать обо мне в таком ключе, — возмутилась бывшая Леди Флавия и, видя, что я никак не реагирую, добавила: — Возможно, мы могли бы быть полезными друг другу.

— Ты говоришь так, словно Ты могла бы быть свободной женщиной, — усмехнулся я.

Она испуганно уставилась на меня. Я не стал отдавать ей команду «бедро» или «клеймо», у меня и так не было особых сомнений в том, она уже отмечена. В ответ на такую команду, такие как она, обязаны встать на правое колено и изящно вытянув левую ногу, обнажить бедро. Наиболее распространенное место клеймения, таких как она, верхняя часть левого бедра, чуть ниже ягодицы.

С такими как она не торгуются и, конечно, им не разрешают торговаться. Более того, простого намёка на попытку заключить сделку может быть достаточно для наказания. Кому придет в голову заключить сделку с верром, кайилой или тарском?

— Как тебе удалось выбраться из Ара? — поинтересовался я.

— Мне в голову пришёл смелый план, к исполнению которого я немедленно приступила, — сказала она. — Я, открыто, целеустремленно и, насколько смогла непринуждённо, направилась к ближайшему мужчине в оцеплении, который показался мне главным среди своих товарищей. Я опустилась перед ним на колени, сгорая от стыда от того, что делаю это, но было частью моей маскировки. «Господин, — обратилась я к нему. — Меня и других сандальных рабынь ненавистной Леди Флавии из Ара, предательницы Домашнего Камня Ара, послали в оцепление, чтобы мы смогли идентифицировать нашу бывшую госпожу, если та пытается ускользнуть от правосудия Ара». «Что с твоими ногами?» — поинтересовался тот. «Я поранила их, пока добиралась сюда, — ответила я. — Я не привычна к ходьбе босиком, а мои сандалии у меня украли». «Как тебя назвали?» — спросил мужчина. «Публия, — сообщила я и поспешила добавить: — Если Господину это понравится». «Кому Ты принадлежишь?» — осведомился мужчина. «Государству Ара», — ответила я ему. «Ты слишком привлекательна для сандальной рабыни», — заметил он. Признаться, я на мгновение потеряла дар речи. Все мои собственные рабыни были прекрасны. В этом у меня не было сомнений, я ведь видела, с каким восхищением мужчины пялились на них на рынках и бульварах. «Тебе сделали комплемент», — намекнул он. «Спасибо, Господин», — поблагодарила я. «Расставь колени», — потребовал он. «Господин?» — опешила я. «Ты перед мужчиной, — ухмыльнулся этот мужлан, — так что расставляй колени». «Но ведь я сандальная рабыня!», — попыталась протестовать я. «Живо, — прикрикнул он, а потом, усмехнувшись, добавил: — Так-то лучше». А я боялась, что вот-вот умру от унижения стоять перед мужчиной в таком виде. К счастью, туника сандальной рабыни, в которую я нарядилась, была достаточно длинной для того, чтобы принять эту позу, не подвергаясь неуместному компромиссу с моей скромностью. Однако было очевидно, что даже под прикрытием плотной, непрозрачной защиты моего одеяния эта поза оставалась положением женщины, признанной женщины, перед мужчиной. «Ты больше не сандальная рабыня, — заявил он. — И лучше бы тебе начинать привыкать стоять перед мужчиной на коленях именно так». «Да, Господин», — прошептала я, мельком подумав о своих бедных сандальных рабынях, попавших в лапы мужчин, этих грубых животных, ворвавшихся в мои апартаменты. Можно не сомневаться, что они уже изучили, как им теперь следует стоять на коленях перед мужчинами. Как печальна судьба, доставшаяся им. Я поскорее постаралась прогнать от себя мысли о том, что могло бы быть значением, символизмом такой позы перед мужчинами. «Чем я могу быть полезна Господину? — спросила я и, заметив, как его лицо растянулась в улыбке, быстро уточнила: — В поимке ненавистной предательницы, Леди Флавии из Ара!». «Думаю, — ухмыльнулся мужчина, — Ты уже оказала неоценимую помощь в этом деле». «Господин?» — не поняла я. «Взять её», — скомандовал он. Я попытался вскочить на ноги, но рука, схватившая меня за волосы, удержала меня на коленях. «Полагаю, — заявил он, — что Ты и есть Леди Флавия». «Нет, Господин!» — заплакала я. «Сандальных рабынь не посылают в оцепление, — пояснил он. — А вот у свободной женщины, замаскированной таким образом, есть шанс ускользнуть. К тому же, далеко не каждая сандальная рабыня сможет решиться идентифицировать свою бывшую владелицу, даже такую властную и жестокую, как Леди Флавия, зная, что ту может ожидать смерть на колу. И вообще, нет никакой нужды в присутствии свидетелей в оцеплении. Всякий незнакомец, пытающийся пересечь периметр, должен быть задержан для последующего тщательного исследования». «Но я не Леди Флавия!» — воскликнула я. «Не исключено, — не стал настаивать он. — Это можно будет определить позднее». «Давай задерём подол её туник, — предложил кто-то из его подчинённых, — и поглядим, отмечена она или нет». «Нет!» — непроизвольно вырвалось у меня. «Не стоит», — отмахнулся тот товарищ, перед которым меня удерживали. «Это должны делать свободные женщины. Если она, действительно, Леди Флавия, то она всё ещё является свободной женщиной, и её скромность следует уважать». «Но при этом Вы заставили меня стоять перед вами с расставленными коленями!» — крикнула я ему. «Если бы Ты была свободной женщиной, то тебе не следовало мне повиноваться, — заметил он, — однако Ты повиновалась, и неплохо выглядела с расставленными коленями. Кроме того, кажется достаточно очевидным, что под плотной тканью этой туники могут скрываться рабские формы, однозначно представляющие интерес на аукционной площадке». «Тарск!» — бросила я ему. «Давай сами всё определим», — снова влез его подчинённый. «Верно, разденем её», — поддержал другой. «Нет, — вскрикнула я, — моя скромность!». «Трудно будет сохранить скромность, — усмехнулся один из них, — корчась голой на колу». «Я не Леди Флавия!» — попыталась настаивать я. «Это будет установлено позже, — пожал плечами мужчина, перед которым я стояла на коленях, удерживаемая за волосы, потом повернулся к своим людям и приказал: — Свяжите её по рукам и ногам». Нетрудно догадаться, что я, возможно, свободная женщина, даже предположительно, Леди Флавия из Ара, к моему горю, оказалась в центре внимания. Некоторые мужчины из оцепления собрались вокруг меня. Я была уложена на живот, и один из собравшихся скрестил мне запястья за спиной, а другой то же самое сделал с моими ногами, после чего я почувствовала шнур, стянувший мои лодыжки. Но в следующее мгновение один из мужчин внезапно встревожено закричал: «Корсо, Корсо, наёмники!». Корсо, насколько я поняла, звали того человека, к которому я обратилась, приняв за старшего в этой группе, охранявшей периметр. Как выяснилось, отряд наёмников, человек пятнадцать — двадцать, с несколькими женщинами, связанными друг с дружкой за шеи, решил воспользоваться тем интересом, который моё присутствие вызвало среди мятежников, стоящих в оцеплении. Они были уже в пятидесяти ярдах периметра. Я услышала звон сигнального рельса и завывания боевых горнов. Мужчины, собравшиеся вокруг, оставили меня в покое и умчались навстречу беглецам, преграждая им путь к свободе, лежавшей по ту сторону периметра. Эти люди не были профессиональными военными, и я не думала, что у них были шансы выстоять против хорошо вооруженных, загнанных в угол наёмников. Правда, они могли задержать их до подхода более умелых бойцов, привлеченных звоном и рёвом горнов. Сюда вполне могли прибыть даже тарнсмэны, патрулировавшие небо над городом. Вскоре, как только до меня донёсся звон оружия и крики боли, я принялась бороться с узлами, стягивавшими мои щиколотки. Когда пленницу ведут по открытой местности и надо сделать привал для отдыха или еды, ноги ей обычно связывают. Таким образом, убежать она не может, но руки её остаются свободными, чтобы питаться самостоятельно. А если она попытается развязать узлы на лодыжках, то это, конечно, сразу же будет замечено. По окончании трапезы ноги ей можно освободить и снова взять её на поводок или привязать верёвку к шее, а руки, при желании, связать за спиной. Естественно на ночь пленница может быть уложена на землю и связана по рукам и ногам. Окинув быстрым взглядом окрестности, я увидела, что ещё несколько наёмников мчатся к границе города, а чуть в стороне, отставая на несколько сотен ярдов, сюда бегут гвардейцы Ара, кадровые солдаты. Похоже, в этом месте была предпринята серьёзная попытка прорваться из города, в которую в тот момент было вовлечено уже не меньше сотни мужчин, сопровождавшихся женщинами, главным образом раздетыми и ведомыми на верёвках. Я не знала, были ли те женщины свободными или рабынями, но подозревала, что многие из них были из тех свободных женщин, чьи имена оказались в проскрипционных списках, и которым пришлось, возможно, не более чем несколькими енами ранее, раздеться, опуститься на колени перед наёмниками и самопоработиться ради того, чтобы спасти свои жизни, чтобы их взяли с собой из города, пусть и как всего лишь нагих рабынь. Вокруг меня уже разгорелось самое настоящее сражение, а я все никак не могла справиться с узлами. Тогда я вытащила ключ от ошейника, спрятанный в кромке моей туники, и, используя его в качестве клина, снова набросилась на узлы и на сам шнур, которым вряд ли стали бы связывать мужчину, слишком уж он был тонким и непрочным. Сильный мужчина, вероятно, просто разорвал бы этот шнур надвое, но его прочности было вполне достаточно, чтобы удерживать женщину, причём с совершенством. Я заплакала от горя, осознав, насколько легко мы могли оказаться беспомощными во власти мужчин. Мне, внезапно, пришло в голову, что мы принадлежим им. Природа сделала нас их естественной собственностью! Зато у нас есть наша красота, наше остроумие, чувствительность и интеллект! Разве не больше мужчин было завоёвано не сталью, но поцелуем? Надо ли удивляться, что они делают нас своими рабынями? Зубцы ключа немного подрезали, перетерли и надорвали шнур, и я смогла сорвать его со своих щиколоток. Сделав это, я поползла к границе города, иногда замирая и прикрывая голову руками, поскольку вокруг меня дрались мужчины. Поймав на себе дикие, испуганные взгляды женщин, натягивавших верёвки на своих шеях, я направилась к ним, спряталась позади их каравана, а затем, улучив момент, вскочила и бросилась за периметр города, к открытой местности. В своём порыве я была не одинока, следом за мной из города побежали женщины, связанные за шеи, и воины, поодиночке и группами. В небе над нами реяли тарны, и их тени то и дело проносились по траве. У многих наёмников из щитов торчали наполовину ушедшие в слои кожи арбалетные болты. На то, чтобы зарядить арбалет, даже ту его разновидность, у которой есть стремя, требует время, так что, если атака осуществляется только с одного направления, то опасность для обороняющегося невелика. Если же тарнсмэну приходится спешиться, то он дерётся со своим противником на равных, и победа, с большей вероятностью, достанется тому из воинов, чья квалификация выше. Вскоре я поняла, что целью арбалетных болтов, летевших сверху, были наёмники, а не женщины. Это в очередной раз подчеркнуло для меня различие между нами и мужчинами. Нас можно было оставить на потом, чтобы окружить, как верров или кайил, и связать на досуге, как доставшуюся победителям добычу. Мы не были для них противниками, мы были трофеями, призами. «Сюда, кейджера, сюда!» — позвал меня какой-то наёмник, и с благодарностью побежала рядом с ним. Наконец-то у меня был мужчина, готовый защитить меня. У меня появился защитник. В этот момент я осознала, как никогда прежде, а те времена, когда я жила под защитой договоренностей, законов и обычаев гражданского права, которые я считала чем-то само собой разумеющимся, насколько тонки и преходящи были такие вещи, и что могло лежать в каком-то локте от них. Они были подобны тонкой занавеске, по другую сторону от которой, прятались жестокость и опасность безжалостной природы, отделенные от комфорта и безопасности лишь тонкой тканью.

— Некоторые думают, что джунгли находятся очень далеко, — усмехнулся я, — что это местность где-то к востоку от Шенди, в далёкой долине Уа, но это не так. Они рядом. Они с нами, затаились в терпеливом ожидании. Они так же близки, как сердца мужчин.

— «Стоять!» — услышала я и испуганно обернулась. Мужчина, окликнувший меня, как мне показалось, был жителем Ара. И он не был из оцепления. Сомневаюсь, что он принял меня за свободную. Думаю, что он просто решил наложить лапу на бесхозную рабыню. Как страшно, подумала я, быть рабыней, быть объектом, собственностью, предметом, животным, чем-то, что можно купить, продать, подарить или, как в данном случае, чем-то, что можно было просто подобрать, просто присвоить. Повязать верёвку на её шею, и она ваша! Но мне нельзя было возвращаться в Ар! Как только меня разденут, что не замедлят сделать, поскольку считают рабыней, станет очевидно отсутствие у меня клейма, что вызовет вопросы, и можно не сомневаться, они вспомнят про проскрипционные списки. Мне ни в коем случае нельзя возвращаться в Ар! Но тут между мной и тем товарищем встал наёмник и рявкнул: «Прочь!». Горожанин окинул наёмника взглядом, оценил его шлем, щит и копьё, наконечник которого был красным от крови недавно убитого неприятеля, и благоразумно отступил. Через несколько мгновений он исчез.

Я не стал ей говорить, но предположил, что наёмник, прежде чем приблизиться к тому мужчине, осмотрел небо за своей спиной. Само собой женщина об этом не знала, поскольку она стояла лицом к своему преследователю. Случается, что пеший воин и тарнсмэн работают в паре. Пехотинец привлекает к себе внимание цели, а тарнсмэн, оставаясь незамеченным, бесшумно снижаясь, всаживает болт в незащищенную спину противника. К подобной тактике кодексы, конечно, относятся с презрением, но это не мешает использовать её где-нибудь в полях. Особенно это распространено среди бродячих тарнсмэнов и изгоев.

— «Разве Вы не должны были его убить?» — поинтересовалась я, всё ещё дрожа от испуга. «Я не мясник», — буркнул он. «Продолжайте защищать меня» — сказала я ему. «Повернись, — скомандовал наёмник, — и сведи запястья за спиной». «Господин?» — удивилась я. «Ты должна быть в наручниках», — заявил этот мужлан. «Но ведь тогда, здесь, вне города, в полях, я буду совершенно беспомощна», — растерянно заметила я. «Такие как Ты, смазливые кейджеры, — усмехнулся он, — и должны быть совершенно беспомощными». От одной мысли, что я могу оказаться во власти мужчин столь же беспомощно, как кейджера меня пробила дрожь.

Её признание вызвало у меня улыбку.

— Резко повернувшись, я бросилась бежать прочь от него. Однако, пробежав около сотни ярдов, с трудом втягивая в себя воздух, я обернулась и обнаружила, что меня никто не преследовал. Неужели, такие как я настолько тривиальны, что не стоим того, чтобы нас преследовать? Я ликовала от того, что избавилась от него, но одновременно меня пугало то, что меня теперь снова некому защитить. И, как ни странно, моё тщеславие было уязвлено. Уверена, я была самой красивой женщиной, какую он когда-либо видел, и всё же он не стал догонять меня, не бросил на землю и не связал мои запястья за спиной! Стояла в одиночестве, утопая ногами в мягкой, зелёной, колышущейся ветром траве, и осматриваясь, я видела, тут и там, в полях, небольшие группы, удаляющиеся от города, башни которого высились над более низкими зданиями. За некоторыми из этих групп следовали небольшие вереницы раздетых женщин, связанных друг с дружкой за шеи верёвкой. Тут и там в небе виднелись точки, почти наверняка это были тарнсмэны Ара, но я не заметила, чтобы кто-то из них собирался преследовать уходящих из города. Я понятия не имела, куда мне теперь идти и что делать. Внезапно я осознала, что голодна. Мои пальцы непроизвольно ощупали кромку туники, словно хотели убедиться в том, что драгоценности и маленький ключ всё ещё на своём месте, в узком сшитом чехольчике.

— Получается, что тебе посчастливилось ускользнуть из Ара, — подытожил я.

— Я направилась в том же направлении, куда направились другие, держась в стороне от них, — продолжила она. — В Ар вернуться я не могла, так что мне оставалось только попытаться достичь Торкадино, где я могла бы купить место в фургоне до Брундизиума, Беснита, Харфакса или Рынка Семриса. Идти в Ко-ро-ба и Тентис не было смысла, там к выходцам из Ара относились крайне отрицательно. Также, нечего было думать искать убежища в Порт-Каре, этом логове воров и головорезов, и Тарне, в которой есть только одна свободная женщина, Лара, её Татрикс, а все остальные удерживаются в самой суровой неволе, какая только возможна. Ни одна свободная женщина не может даже войти в ворота Тарны без временного разрешения, связанного с властью некого мужчины. Граждане Тарны носят на поясе два жёлтых шнура, по восемнадцать дюймов каждый, подходящих для того, чтобы связать женщине руки и ноги.

О Тарне мне было известно немного, но я знал, что свободные женщины боятся этого города как огня, и при этом, что интересно, они весьма часто оказываются готовы подвергнуть себя значительным трудностям и опасностям, чтобы войти в его ворота.

— Боялась я искать убежища и на главных островах, поскольку за время оккупации Ара многих наших женщин поработили и отправили туда на невольничьих кораблях.

Что верно, то верно. За время моего нахождения в Аре я видел несколько караванов женщин Ара, отправленных из города. Им предстояло пройти по суше до Брундизиумуа, чтобы там быть погруженными в трюмы для доставки на Кос или Тирос.

— Можно было бы переправиться на Телетус, Табор, Чиос или даже на дальние острова, — предложил я.

— Острова меня пугают, — призналась бывшая Леди Флавия.

— Ну да, пираты, — усмехнулся я.

— Да, — кивнула она.

Нередко случалось, что пираты захватывали женщин, путешествующих по морю, чтобы позже сбыть их на рынках, порой таких далёких мест, как Шенди или Турия.

— Брундизиум, — сказала женщина, — казался мне оптимальным выбором.

— Возможно, — не стал спорить я.

Брундизиум, как многие из торговых портов, больших и малых, был нейтральной территорией. По крайней мере, в теории, не будем забывать, что это был именно тот порт, в котором флот Коса и Тироса высадил армию вторжения, встретив вместо сопротивления распростертые объятия. Именно отсюда, соединившись с многочисленными компаниями наёмников, начался их поход в центральные регионы континента, для захвата Ара.

— Но я была одна одинёшенька, — пожаловалась Альциноя, — едва одетая женщина, хромающая на обе ноги, голодная, понятия не имеющая о том, как ориентироваться по звёздами, а потому лишь приблизительно знающая, в какой стороне и как далеко находится Брундизиум.

— Похоже, без посторонней помощи тебе было не справиться, — заметил я.

— И я была готова хорошо заплатить за неё, — сказала она. — Вскоре наступила ночь, а я всё ковыляла при лунном свете. Один раз я остановилась, замерев в ужасе. Впереди я заметила степного слина. Он, уткнувшись мордой в землю и извиваясь всем телом, пробежал в какой-то дюжине ярдов от меня.

— Это шёл не по твоему следу, — пояснил я.

Для человека слин может быть страшно опасным, однако люди для него добыча не самая привычная. Слин, в своей дикой ипостаси, животное норное, ведущее в основном ночной образ жизни, является упорным, целеустремленным, почти одержимым охотником, непревзойдённым следопытом. Заинтересовавшись неким запахом, он зачастую проходит мимо, и даже игнорирует добычу, более достойную, лёгкую или лучшую.

— Когда зверь прошёл, — продолжила женщина, — сначала я почувствовала невероятное облегчение от того, что всё ещё жива, но уже в следующий момент у меня задрожали колени от страха перед таким животным, ведь уже сейчас кто-нибудь из них мог следовать за мной из Ара, натравленный на мой запах, полученный от моих одежд.

Её предчувствие имело под собой основание. Для слина несложно обнаружить и распутать след, оставленный несколькими днями ранее.

— Большую часть ночи я провела на ногах, — сказала она, — я шла, придерживаясь направления, в котором следовали другие беженцы. Некоторое время спустя, я заметила, что ландшафт начал меняться, стали появляться деревья, иногда целые рощи. А ближе утру силы оставили меня, идти дальше я просто не могла и, упав в траву, заснула. Проснулась я поздно, во второй половине дня, еле живая от слабости и голода, кое-как поднялась на ноги, и спотыкаясь побрела дальше. Шла я почти вслепую, с трудом переставляя саднившие ноги. А когда уже почти стемнело, я почувствовала внезапный резкий, болезненный, двойной укол в икру моей правой ноги, и я вскрикнула от ужаса. Я подумала, что это был ост, но это оказались парные, полые шипы куста-пиявки, воткнувшиеся в меня. Послышался отвратительное пульсирующее шипение стручков, всасывавших мою кровь и прокачивавших её к своим корням. Я, с диким криком, вырвала ногу из захвата и отскочила в сторону, но почти сразу замерла на месте, боясь даже пошевелиться, ведь нельзя было исключать, что этот куст был не единственным. А что если я споткнусь и упаду в извивающиеся заросли таких растений? Стоит только позволить им опутать тебя своими лозами и вырваться из их смертельных объятий будет невозможно! Я слышала похожий на шёпот шелест их побегов сбоку от себя. Затем, мелкими шажками, с величайшей осторожностью, я начала удаляться от побеспокоенных, взволнованных растений, и лишь когда перестала слышать их шелест, продолжила свой поход. Саднило моё пересохшее от жажды горло. Я выросла в роскоши и власти. Я никогда не испытывала нужды, ни в чём не знала отказа. Мне было неизвестно, что такое быть по такой степени голодной и испытывать жажду. С самого детства у меня были рабыни-служанки. И вот теперь я осталась одна, моё тело было прикрыто лишь короткой и постыдной тряпкой, мои ноги кровоточили, засыхающая кровь стягивала кожу на моей правой икре, я смертельно устала, у меня не было ни еды, ни воды, меня некому было защитить, я понятия не имела где я нахожусь и куда я иду.

Я покрутил металлическую миску, взбалтывая остатки бульона.

— Позже, вероятно в районе полуночи, когда стало совсем темно, из-за того, что обе луны скрылись за облаками, и мне стало казаться, что идти дальше я уже не смогу, к своей радости, вдалеке я заметила слабый огонёк. Я решила, что набрела на небольшой лагерь. С благодарностью, спотыкаясь, я направилась туда. «Господа!», — позвала я, и в то же мгновение свет исчез. Я была уверена, что у меня при себе было более чем достаточно средств, чтобы нанять мужчин, заплатить за защиту, купить безопасность в пути в Брундизиум. «Господа!», — позвала я снова. Спотыкаясь в темноте, отчаянно хромая на каждом шагу, я приближалась к тому месту, где видела свет маленького костра. «Господа, — крикнула я, — я бедная рабыня, голодная, разлученная с её хозяином. Он, наверняка, захочет, чтобы меня вернули ему! Я не сбежала! Пожалуйста, будьте добры к бедной рабыне. Пожалуйста, помогите ей!». Я была уверена, что находилась где-то рядом с тем местом, где видела свет костра. Было темно, но он должен был быть где-то неподалеку. Вдруг чья-то сильная рука из-за спины легла на мой рот и оттянула голова назад, и я почувствовала острое лезвие клинка, прижатое к моем горлу. «Ни звука, кейджера, — услышала я грубый мужской голос, угрожающе прошептавший мне в ухо, — и не вздумай дергаться». Говорить я в любом случае не могла, поскольку мой рот был плотно закрыт ладонью говорившего, а сопротивляться просто не смела, памятуя о стали у моего горла. Одно быстрое движение этого лезвия и моя шея была бы разрублена до середины. Я скорее почувствовала, чем увидела, двух или более мужчин, двигавшихся около меня и того, в чьём захвате я пребывала. Затем давление на мой рот исчезло, но рука, освободив рот, тут же погрузилась в мои волосы сжалась, удерживая мою голову на месте. Я чуть не вскрикнула от боли, но сдержалась. Клинок по-прежнему холодил кожу на моём горле. «Где другие? — прошипел мужчина. — Сколько их?». «Я одна, — прошептала я, едва осмеливаясь говорить. Так меня держали целых нескольких енов. Я так боялась порезать своё горло, что даже боялась дышать. Спустя некоторое время вокруг меня собрались семь или восемь мужчин. «Мы никого не нашли», — доложил один из них. Я чуть не лишилась чувств, когда лезвие перестало давить моё горло. «На четвереньки, кейджера», — приказал мне мужчина, державший меня за волосы.

Рабыню иногда ставят в четвереньки, и она так сопровождает владельца. Находясь в таком положении очень сложно внезапно вскочить и убежать, или напасть. Несомненно, в описанной ситуации на четвереньки ей приказали опуститься в качестве меры предосторожности, из недоверия к неизвестной рабыне, загадочно появившейся из темноты. В других случаях такое положение может быть наложено на невольницу как наказание, поставив в позу использования как животного, тем самым ещё раз напомнив ей, что она — рабыня.

— Разумеется, я была возмущена до глубины души тем, что меня вынудили стоять на четвереньках среди мужчин, — призналась она, — смотреть на них из такого положения и всё такое. «Пошли, кейджера», — буркнул мужчина, поворачиваясь ко мне спиной и делая первый шаг. Мне пришлось следовать за ним на четвереньках. Через несколько мгновений маленький костерок был разожжён вновь, и мне разрешили встать на колени, указав на место у огня, где свет пламени подал на меня. Мужчины, которых было одиннадцать, теперь я это смогла установить точно, расположились вокруг костра и расслабились. Также я рассмотрела несколько небольших палаток и кое-какие другие лагерные принадлежности слева от меня. А ещё я увидела шесть женщин. Все они были раздеты догола, их руки были связаны сзади, кроме того, они были привязаны за шеи общей веревкой, протянутой между двумя кольями, вбитыми в грунт. «Я — рабыня Публия, — заговорила я, — во время беспорядков, возникших в Аре, отстала от моего господина, Флавия из Брундизиума, и теперь я отчаянно пытаюсь вернуться к нему».

Имя Флавий очень распространено в средних широтах Гора, в том числе и в Аре, и в других местах. Я предположил, что это имя было выбрано ей исходя из её собственного имени — Флавия, которые также весьма часто встречается в тех местах. Нет ничего необычного и в том, что рабыня может отчаянно стремиться вернуться к своему хозяину. В женском сердце часто вспыхивает любовь, во всей её беспомощности, потребности, глубине, широте, красоте и страсти, к мужчине, чей ошейник она носит. Но это чувство неизвестно свободной женщине. Это известно только той, которая является собственностью, той, которая принадлежит мужчине, полностью.

— О каких беспорядках в Аре идет речь? — спросил один из мужчин.

Я была уверена, что его интерес не был искренен, это была своего рода проверка. Беспорядки в Аре начались ещё несколько дней назад, и с того времени город покинули уже сотни беженцев, рассеявшись по окрестностям, скорее всего, в основном двигаясь в сторону побережья, возможно, надеясь получить убежища на островах. Шесть женщин, что находились в лагере, вероятнее всего, были из Ара, возможно, те самые, чьи имена попали в проскрипционные списки, и теперь они выторговали для себя выхода из Ара, пусть и ценой ошейника. В действительности, я нисколько не сомневалась, что эти мужчины сами были из тех, кто бежал из Ара. Неужели, в окрестностях Ара нашёлся бы кто-то, кто не знал бы о тех бедствиях и изменениях, что происходили в Аре? Однако я ответила со всей возможной невинностью, словно была уверена, что заданный вопрос был совершенно искренним. «Восстание, — сообщила я, — мятеж, окончание оккупации, изгнание чужих войск из Ара». «Кто такой, этот Флавий? — осведомился другой мужчина. «Торговец невысокого ранга из Брундизиума», — ответила я, решив не заявлять для своего мнимого хозяина высокого статуса, поскольку не исключено, что кто-то из людей, развалившихся вокруг костра, мог быть знаком с купечеством большого порта. Я стояла на коленях, держа их вместе. Кроме того, пришло вдруг в голову мне, что я не спросила разрешения говорить. «Возможно, они здесь снисходительны к своим рабыням», — подумала я, но я бросив взгляд на раздетых, связанных женщин, лежавших за границей круга, освещенного костром, усомнилась в своём предположении. «Могу я поинтересоваться, — спросила я, — Домашние Каменные какого города почитают Господа?». Это могло иметь большое значение в том, что должно было произойти далее. Мужчины посмотрели друг на друга, и некоторые из них засмеялись. Хотя их поведение меня несколько смутило, но одновременно оно заверило меня в том, что среди тех, кто меня окружал не было выходцев из Ара или с островных Убаратов. Будь они из Ара, то, боюсь, меня могло бы ждать возвращение в город, что с большой вероятностью могло закончиться судом и смертью на колу. Если бы они были с островных Убаратов, то за время оккупации, сопровождавшейся систематическим грабежом города, успели привыкнуть думать о женщинах Ара как годных только для рабства. «Кажется, — сказала я, — на вас не висит бремя принятой присяги, связанной с взятой платой, и следовательно, Вы открыты перспективе получения значительной выгоды». «Конечно», — кивнул тот из них, которого я сочла лидером этого отряда. Это был именно тот, кто держал свой нож у моего горла. «Тогда мы можем говорить свободно, — решила я, — но вначале, так как я два дня провела в дикой местности, ослабла от голода и жажды, и у меня практически не осталось сил, я хотела бы поесть и напиться, подкрепиться Ка-ла-на и отдохнуть. «Конечно», — повторил их вожак, довольно любезно улыбнувшись, и кивнул одному из свои людей. Тот подошёл к женщинам и освободил от верёвки, ту из них, что лежала ближе всех к колу справа от меня. На руках женщины были верёвочные кандалы, и она едва могла самостоятельно стоять и перемещаться. Отвязав невольницу, он снова прикрепил верёвку к колу и только после этого освободил её руки. Женщина, не отрывая от меня пристального взгляда, принялась растирать запястья. Мужчина указал на меня и приказал: «Накорми и напои её». Я не стала заострять внимание на том, как это было сказано, хотя звучало это так, словно речь шла не обо мне, а о каком-нибудь животном. Меня больше волновали жажда и голод, мучившие меня. «Почему я, ещё недавно свободная женщина, должна прислуживать обычной рабыне?» — возмутилась отвязанная женщина. Она тут же была схвачена за волосы и получила, одну за другой четыре пощёчины, после чего, глотая слезы, едва способная передвигаться из-за короткой верёвки на её щиколотках, проковыляла мимо меня за едой и питьем. Я взяла поданную мне пищу и ка-ла-на, которое, сомневаюсь, разрешили бы ей самой, при всем её высокомерии и презрении свободной женщины к той, кто одета как рабыня. Потом я то ли упала в обморок, то ли заснула. Проснулась я спустя несколько часов, ближе к полудню. В первый момент у меня было ощущение, как будто я нахожусь в своих собственных апартаментах, и вот-вот появится одна из моих девушек, откроет портьеры и внесёт горячее чёрное вино и блюдо со свежей, сладкой выпечкой, но затем, внезапно, ошеломив меня, в моей памяти всплыли ужасы последних двух дней, крыша Центральной Башни, моё унизительное переодевание, бегство, поля, слин, нападение куста-пиявки, нож у моего горла, и я, открыв глаза, уставилась на небольшой лагерь, на который я набрела вчера вечером, обессиленная, со стёртыми в кровь ногами, мучимая голодом и жаждой, и несчастная. Я непроизвольно коснулась шеи и почувствовала там ошейник, рабский ошейник. В следующий момент меня охватил страх, что туника, вполне достаточная в обычном состоянии, насколько это вообще было возможно, пока я спала, могла скататься, оголив мои бёдра, и я потянулась, чтобы стянуть её вниз, но, уже делая это, почувствовала тяжесть на левой лодыжке. От неожиданности я резко поднялась в сидячее положение, дернула подол туники вниз, насколько это было возможно, чтобы обеспечить себе хотя бы ту частицу скромности, которую этот предмет одежды мог мне предоставить. Также, я плотно сжала ноги вместе. Последнее движение сопровождал лязг цепи. Я ошарашено уставилась на свою левую лодыжку. На ней красовалась тяжёлая чёрная железная полоса с кольцом, к которому была прикреплена цепь. Эта цепь шла мимо меня, к дереву, вокруг которого она была обёрнута и заперта на висячий замок. Я была посажена на цепь! Меня, свободную женщину Ара посадили на цепь, словно какую-то рабыню! «Что всё это значит!» — крикнула я, поднимая цепь и встряхивая её.

Левая лодыжка чаще всего используется для приковывания женщины.

— Вожак этого отряда приблизился ко мне и сказал: «Не надо так волноваться, благородная леди. Мы просто не хотели, чтобы вас похитили». «Похитили?» — опешила я. «Конечно, — кивнул он, — многие женщины просыпались посреди ночи от того, что им затыкают рот, а затем их связывали и уносили». «Ох», — выдохнула я. «Такое случается с женщинами», — пожал он плечами. «А теперь освободите меня», — потребовала я. «Само собой», — кивнул мужчина, и вскоре я была избавлена от тех грубых атрибутов.

— Что Ты почувствовала, оказавшись на цепи, подвергнувшись мужскому доминированию? — поинтересовался я. — У тебя были какие-нибудь неожиданные эмоции?

— Эмоции? — переспросила бывшая Леди Флавия.

— Да, — кивнул я, — некое понимание своей слабости, открытости, готовности, надежды, тоски, желания сдаться, некое ощущение необъяснимого тепла в твоём теле, некого жара или влаги между твоих бёдер?

— Это невозможно, — вспыхнула она. — Я — свободная женщина.

— Я понял, — усмехнулся я. — Пожалуйста, можешь продолжать.

— Они задержались в лагере ещё на несколько анов, — продолжила женщина. — Позже я узнала, что это было сделано, чтобы позволить одному из их товарищей добраться до дороги на Брундизиум и разведать обстановку в придорожной деревне, неподалёку от заброшенного постоялого двора, когда-то принадлежавшего некому Рагнару.

— Опросить жителей? — уточнил я.

— Скорее всего, — кивнула она.

— Хм, Рагнар — имя северное, — заметил я.

— Возможно, — пожала она плечами.

— Когда мне стало ясно, что они собирались покинуть лагерь ближе к закату, вероятно, не желая выходить на дорогу при свете дня, я улучила момент и отозвала вожака для конфиденциально разговора. Кажется, мои действия не стали для него неожиданностью. Мы немного отошли от лагеря и остановились среди деревьев, где мужчина указал на землю и сказал: «Встань там на колени». «Но я не хочу стоять на коленях», — запротестовала я, но напоровшись на его взгляд, опустилась на колени. Вы мужчина, и вероятно, вам трудно понять, что значит для женщины, стоять на коленях перед мужчиной, быть у его ног, задирать голову, чтобы посмотреть, или наоборот, не поднимать головы, стоя перед ним, если таково будет его требование. Это символически подчёркивает чрезвычайную разницу между тобой и им, твою мягкость на фоне его твёрдости, твою слабость по сравнению с его силой, твою незначительность перед его мощью, твою красоту и беспомощность перед его мужеством и властью, твою готовность повиноваться его приказу. Это заставляет тебя бояться, что ты находишься на своём месте, перед своим господином. Как, спрашиваю я вас, женщина, оказавшись в таком положении, на коленях, может говорить с мужчиной?

— Как женщина, — предложил я.

— Это — поза мольбы или подчинения, не так ли? — спросила бывшая Леди Флавия.

— Верно, — подтвердил я.

— Я была вне себя от возмущения, — заявила она.

— Многое зависит от женщины, — заметил я. — Если мы говорим о рабынях, то для них, конечно, это более чем подходяще, и даже предписано.

— Разумеется, — согласилась со мной Альциноя.

— При этом найдется немало женщин, — сказал я, — которые жаждут своих владельцев, умоляют мир о мужчине, перед которым они могли бы раздеться и встать на колени, попросить об ошейнике, чьи ноги они могли бы с благодарностью поцеловать. Многие женщины, стремясь подчиняться, слушаться, быть в безоговорочной собственности, принадлежать, полностью и абсолютно, находят в этом своё социальное, биологическое и культурное предназначение и благодаря этому имеют смелость не скрывать от мужчин свои самые глубокие потребности и желания. В этом мы видим не только нежное признание женственности, но и её безоговорочную мольбу и экспрессию. Нет ничего неправильного в том, что женщина не скрывает глубину своего сердца и потребностей. Только несчастному больному безумцу или тирану может прийти в голову попытаться регулировать значимость, любовь, жизнь и сердца других.

— «Можешь говорить», — сообщил мне он, словно мне, свободной женщине, требовалось такое разрешение. «Я желаю добраться до Брундизиума, — сказала я, — и я готова заплатить за это, со щедростью самой Убары. У меня достаточно средств». «Ты говоришь как свободная женщина», — хмыкнул он. «Я и есть свободная женщина», — призналась я. «Считай, что тебе повезло, — сказал он, — будь Ты рабыней, тебя ждала бы знатная порка за подобный стиль разговора. Рабыня быстро извлекает урок соответствующего поведения, речи и почтения». «Я вам солгала, — сказала я, — у меня, как у свободной женщины, есть на это право. Никакая я не рабыня, и, разумеется, нет у меня никакого господина, ни Флавия, ни кого-либо ещё. Я — Публия, свободная женщина, на меня не наложены проскрипции, но я опасаюсь беспорядков, вспыхнувших в Аре, и поэтому решила покинуть город. Я притворилась рабыней, чтобы иметь возможность поговорить с вами с глазу на глаз. Легенда о Флавии нужна была для ваших людей. К чему вам делить с ними весь полученный куш? Ведь куда выгодней скрыть сумму, оставив себе большую часть. В Брундизиуме мы можем притвориться, что Вы нашли Флавия и получили награду за моё возвращение, соразмерную тому, что мог бы выплатить торговец невысокого ранга. В этом случае Вы сможете поделиться со своими людьми грошами, оставив себе большую, никем неподозреваемую долю». «У вас имеется собственность, богатство, семья, в Брундизиуме?» — осведомился мужчина. «Конечно», — заверила его я, полагая, что, раз уж всё пошло так успешно, то у меня появился шанс сохранить большую часть драгоценностей, спрятанных в моей тунике. «У моих парней могут возникнуть вопросы относительно нашего отсутствия, — предупредил он. — Нам не стоит подогревать их подозрительность». «Верно», — поддержала его я. «Мы сворачиваем лагерь, — сообщил мой собеседник. — Я хочу подойти к брундизиумской дороге в темноте, близ придорожной деревни, что около старого постоялого двора Рагнара». «Это ведь на пути к Брундизиуму, не так ли?» — спросила я. «Всё верно», — подтвердил он. «Хорошо», — кивнула я. «Вы хотите продолжать притворяться рабыней перед остальными, я правильно понимаю?» — уточнил мужчина. «Правильно, — ответила я, — иначе они могут заподозрить о нашей договоренности». «В таком случае, — предупредил мой собеседник, — при всём моём уважении, полагаю, что вам придётся сопровождать нас как рабыня, со связанными руками и на поводке». «Уверена, в этом нет необходимости, — вспыхнула я. — Разве я сама не жажду, чтобы меня вернули моему владельцу?» «Кое-кто из парней, — сообщил он, — подозревает, что Ты — беглая». «Понятно», — буркнула я.

— Тебе не было любопытно, — поинтересовался я, — что ночёвка была намечена в придорожной деревне?

— Несомненно, у них там были некие дела, — пожала она плечами. — Я не лезла с расспросами.

— Продолжай, — велел я.

— Запястья мне связали за спиной, — продолжила женщина свой рассказ, — и ещё одну верёвку обмотали вокруг моего торса и затянули. Затем я была взята на поводок, словно я могла бы быть рабыней. К счастью, прежде, чем они закончили меня оплетать верёвками, я успела попросить сандалии, и даже получила их. У этих мужланов, как выяснилось, имелось несколько пар, ранее принадлежавших тем женщинам, что были связаны в караван. В сандалиях я могла не отставать от них в дороге из-за сбитых ног. Безусловно, они и так не могли бы двигаться слишком быстро, поскольку их отряд был обременён животными, я имею в виду тех рабынь, что были связаны и прикреплены к караванной верёвке. Хотя наёмники порой могли применить хлыст, но, несмотря на всю жестокость и ужасность этого, от женщин не получится добиться стойкости и скорости мужчин. Разумеется, меня за время перехода не ударили ни разу. Я бы этого не перенесла. Ближе к восемнадцатому ану мы наконец добрались до дороги, а вскоре и до того, что как я поняла было деревней Рагнар, хотя деревней это назвать было трудно. Не больше чем несколько небольших строений разбросанных по обе стороны дороги, главным образом тёмных и старых, некоторые из которых иначе как лачугами назвать язык не поворачивался. Я предположила, что жители где-то поблизости держали огороды, виноградники, сады или что в этом роде. Судя по потемневшим прилавкам, в деревне, вероятно, время от времени функционировал рынок. Судя по всему, обитатели этого места жили за счёт обслуживания движения на брундизиумской дороге, по крайней мере, до некоторой степени. Например, я заметила вывеску с изображением телеги, что позволяло предположить, что там можно было получить помощь с ремонтом повозки. Также были вывески, указывавшие на мастерские шорника, кузнеца и другие, полезные для извозчиков заведения. Похоже, некогда деревня знавала лучшие времена, но они остались в прошлом. Постоялый двор Рагнара, близ которого выросла эта деревня, был заколочен и выглядел обветшалым. Вспомогательные строения, стойла, скотный двор и прочие, как и главное здание, казалось, пришли в состояние полного запустения. Единственное, что ещё использовалось на территории постоялого двора, это колодец, судя по тому, что мне на глаза попалась какая-то девица, тащившая ведро воды.

Вожак коротко посовещался с одним из своих людей, тем, который, насколько я поняла, ранее, в течение нескольких последних анов, в лагере отсутствовал. Единственное, что я смогла расслышать из их разговора, это то, что мужчина сказал: «Двадцатый ан», и больше ничего мне разобрать не удалось. Рабынь разместили между двумя небольшими постройками, мужчины устроились рядом с ними, развалившись в различных позах, принялись рыться в своих рюкзаках, доставая аппетитно выглядящую пищу и напитки. Я с отвращением смотрела, как одна из рабынь захныкала и склонилась вперёд, всем своим видом выпрашивая еду. Мужчина протянул ей объедки, которые она, согнувшись ещё больше, отчего её связанные руки поднялись над спиной, с благодарностью взяла губами прямо с его ладони. Следуя её примеру, также стальные рабыни начали докучать мужчинам на предмет еды. Некоторые покормили их с руки. Другие бросали свои объедки прямо на землю, и рабыням приходилось изгибаться в три погибели, чтобы добраться до заветного кусочка, порой борясь за них друг с дружкой при лунном свете. Мы с командиром отряда еще некоторое время стояли на обочине дороги, не присоединяясь к остальным, затем он натянул мой поводок, и мне не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ним. Наш путь окончился в небольшом строении, одном из тех немногих в деревне, в которых горел огонь, видимый через окно. Это была кузня, при чём пустая, но в кузничном горне пылал огонь, и, что мне показалось странным, разожжён он был там не только что, как минимум ан назад. В дальней стене имелась ещё одна дверь, сбоку от которой висел колокольчик. Возможно, она вела в жилое помещение владельца кузни. Как только глаза приспособились к полумраку, мужчина снял с моей шеи поводок. «Спасибо», — поблагодарила я и повернулась, чтобы он мог бы избавить меня от верёвок, которыми меня связали, но мужчина грубо повернул меня в прежнее положение и, указав на пол, приказал: «Встань на колени вон там». Это было сказано таким тоном, что любая женщина, каков бы ни был её статус, хоть рабыня, хоть свободная, не могла, не повиноваться немедленно. Я была напугана. «Вы из Брундизиума?» — спросил он. «Да», — поспешила заверить его я. «Опиши его Домашний Камень», — потребовал он. Я промолчала, не зная, что ему ответить. «Значит, у тебя есть недвижимость в Брундизиуме, средства, благородная семья», — сказал мужчина. «Да, — кивнула я, — да!» «Тогда в моих интересах держать тебя ради выкупа», — заключил он. «Нет!» — воскликнула я. «Перечисли свою недвижимость, — велел он. — На каких улицах она располагается? Назовите свою семью, её членов и их состояние». «Я солгала! — вынуждена была признаться я. — У меня нет семьи в Брундизиуме, но у меня есть значительные средства, переданные ростовщикам!». «Ну так назови этих ростовщиков», — предложил он. И снова мне нечего было ему ответить. Всё, что мне оставалось, это крутить связанными руками и в ярости сверкать глазами, которые вдруг заволокло слезами. Но он не остановился на этом и продолжил безжалостный допрос, требуя от меня сообщить различные сведения, общеизвестные для любого, кто бывал в Брундизиуме, вроде местонахождения улицы Монет, крупнейших рынков, количества ворот и так далее. «Я вкладывала капитал в Аре через агентов!», — крикнула я. «Назови их, — потребовал он. — Мне не составит труда проверить твои слова». «Я солгала! — заплакала я. — Я солгала!» «Ты арская лгунья, — усмехнулся он. — Ты думаешь, что я не знаю акцент Ара? Ты можешь сколько угодно отрицать, что Ты из Ара, но этому будут противоречить те самые слова, которыми Ты это опровергаешь, поскольку именно они указывают на твоё арское происхождение. Ты имеешь отношение к Брундизиуму не больше чем Талена из Ара. В действительности, может статься, что Ты и есть Талена из Ара». «Нет, — вскрикнула, — это не так!» Может быть это кому-то покажется странным, но человек почти всегда не сознаёт своего собственного акцент, зато чужой он слышит превосходно. «Верно, — кивнул мужчина, — я и сам не верю, что Ты можешь быть Таленой из Ара. Я думаю, что скорее всего Ты — Леди Флавия из Ара». «Нет, — заплакала я. — Я не она!» «Не вздумай встать с колен, Леди Флавия», — предупредил меня он. «Я не Леди Флавия!» — попыталась настаивать я. «Но прежде, чем вернуть тебя в Ар, голую и связанную, — заявил мужчина, — с тобой следует кое-что сделать. Твоё поведение вызвало у меня раздражение». Сказав это, он зашёл мне за спину и снял с меня сандалии. «Тебе они больше не понадобятся», — сообщил он, откладывая их в сторону, на полку. «Что Вы собираетесь делать?» — дрожащим от страха голосом спросила я. Мужчина же, не обращая на мой вопрос никакого внимания, подошёл к шнуру, свисавшему с колокольчика, висевшего у двери, и один раз решительно за него дёрнул. Почти сразу после этого дверь распахнулась и в помещение появились трое мужчин, один, мускулистый товарищ в кожаном фартуке, явно был кузнецом, а двое других, рослых молодых парней, насколько я поняла, приходились ему сыновьями. Кузнец первым делом качнул меха, раздув угли, а затем сунул в горне два железных прута. «Встань», — бросил мне вожак наёмников, и я с трудом поднялась на ноги. Двое парней тут же встали по бокам от меня, удерживая за руки. Я попробовала бороться, но была беспомощна в их власти. «Что Вы собираетесь делать?» — закричала я. Он не то, что не ответил мне, он даже не обратил на меня своего внимания, он просто повернулся к кузнецу и сказал: «Раздеть её и заклеймить». Через мгновение я лежала спиной на стойке, головой вниз, а мои задранные вверх ноги были заперты в зажимах. Я рыдала и дёргалась, но моё левое бедро, зажатое в двух местах, оставалось абсолютно неподвижным. Вывернув шею, я сквозь слёзы посмотрела влево, на вожака наёмников. «Остановитесь! — прорыдала я. — Остановитесь! Я — свободная женщина!». «Это мы определили ещё когда Ты спала», — усмехнулся вожак. «Вы посмели поднять мою тунику, пока я спала, Вы посмели меня осмотреть?» — возмущённо воскликнула я, на что он только рассмеялся. К его смеху присоединились трое его товарищей, как раз в этот момент вошедшие в мастерскую. Мой взгляд остановился на моей тунике, свисавшей с руки их вожака. «Мы установили не только это, — добавил он, — но и кое-что ещё, впрочем, это было вполне ожидаемо. С чего бы это благородной леди, такой как Леди Флавия, бежать из Ара без средств?». «Я не Леди Флавия!», — выкрикнула я. А он, усмехнувшись, достал свой кошелёк и вытряхнул на ладонь горстку миниатюрных, искрящихся в свете лампы, предметов и продемонстрировал их мне. Это были те самые драгоценные камни, которые я спрятала в кромке туники. Сверху лежал маленький ключик, открывавший замок моего ошейника. Я почувствовала себя слабой, беспомощной, раскрытой, сокрушённой и опустошённой. У меня больше не осталось средств, которые я взяла с собой, и на которые я надеялась нанять мужчин и снова вернуться к вершинам власти. Лишилась я теперь и ключа, так что у меня больше не было возможности избавиться от ошейника. Теперь он был закреплён на мне с той же самой унизительной, безупречной эффективностью, с которой он мог бы окружать шею рабыни. «Пожалуйста, отпустите меня, пощадите!» — взмолилась я, а потом задёргалась перед ними и раздражённо крикнула: — И не смотрите на меня так!». Всё чего я этим добилась, это насмешливой улыбки на его губах. «Я — свободная женщина, — выкрикнула я, — свободная женщина!» «Готово ли железо?» — осведомился лидер у кузнеца. Я услышала шорох и стук. Кузнец вытащил железные прутки из углей, а затем снова погрузил их в топку. Я избегала смотреть в ту сторону. «Почти», — сообщил кузнец. «Вы забрали всё, что у меня было, — простонала я. — Отпустите меня!». Главарь повернулся и бросил взгляд на песочные часы, стоявшие на соседней стойке. Сама я их рассмотреть толком не могла. Мне вспомнилось, что тот из них, который ранее отсутствовал в лагере, что-то говорил о двадцатом ане. «Отпустите меня! — попросила я. — И я позволю вам меня поцеловать!». «Но Ты же свободная женщина», — напомнил он мне. «Даже несмотря на это!» — сказала я. Безусловно, это — драгоценная привилегия, получить разрешение поцеловать свободную женщину. «Если Ты свободная женщина, — заметил он, — на тебе не должен быть заперт позорный ошейник». «Правильно, — согласилась я, — конечно, не должен!». Тогда мужчина повернул ошейник на мой шее так, что замок оказался сверху, спереди на моём горле, вставил ключ, повернул его и снял с меня разомкнутое стальное кольцо. Снятый ошейник, вместе с ключом, по-прежнему вставленным в замок, он передал одному из парней, предположительно, сыну кузнеца. Тот с явным одобрением осмотрел полученный аксессуар. Это был, уж я-то это знала наверняка, отличный ошейник, тщательно обработанный, точно подогнанный и привлекательный. Я уделила этому внимание, когда готовила для себя маскировку ещё в первый день мятежа, несмотря на то, что результат его ещё был очень туманным, а улицы были заполнены вооруженными чем попало горожанами, нападавшими на закалённых солдат. Этот ошейник, конечно, сильно отличался от тех тёмных, дешёвых, простых железных колец, что свисали со стержня, торчавшего из стены кузни. Главарь посмотрел на меня сверху вниз, особое внимание уделив моему, теперь обнажённому горлу и, боюсь, моим губам, а затем заглянул мне в глаза. В этот момент я поняла, что этот зверь хотел, чтобы на мне не было ошейника, чтобы было яснее то, что он собирался сделать, что он собирался целовать свободную женщину. «Да, — кивнула я, — Вы можете поцеловать меня». «Твой поцелуй в обмен на твою свободу?» — уточнил он. «Да, — подтвердила я, — да!». «Только я не собираюсь заключать с тобой сделок», — ухмыльнулся нависавший надо мной мужчина. «Я не понимаю», — опешила я, глядя как он наклоняется ко мне, лежащей на спине, на наклонной полке вверх ногами, с запястьями, запертыми в зажимах над головой, лодыжками закрытыми в колодках и левым бедром, неподвижно удерживаемым в двойных тисках. Мужчина погрузил руку в мои волосы и крепко сжал кулак, до боли натянув кожу, лишив меня возможности отвернуть от него голову. В его глазах блестели искорки веселья. «Нет!» — закричала я, и мой крик был задушен его губами, прижатыми к моим. Я была намертво закреплена на месте. У меня не было ни малейшей возможности сопротивляться. В течение нескольких инов я была вынуждена терпеть этот беспощадный, позорный контакт. Затем всё закончилось, и мужчина, оторвавшись от меня, кивнул кузнецу. Я была шокирована произошедшим и с упрёком посмотрела на него. Как он посмел поступить со мной так? Со мной, со свободной женщиной! И где же стражники, которых я могла бы позвать? Разумеется, это был не тот поцелуй, которым позволено было бы целовать свободную женщину! Разве подобное обращение не было бы более соответствующим с паговой девкой или бордельной шлюхой, распятой на полу для удовольствия мужчины? Но, что невероятно и непостижимо, меня охватило странное возбуждение. Не выразимые словами эмоции всколыхнулись во мне, заставив задуматься над тем, каково это, быть уязвимой и беспомощной перед таким злоупотреблением согласно закону? Чем бы это могло быть для меня, оказаться в руках мужчины, принадлежать ему, безоговорочно, не иметь никакого выбора, кроме как чувствовать и отдаваться? Я изо всех сил попыталась прогнать прочь от себя такие мысли, но уже в следующее мгновение неимоверная боль, вспыхнувшая в моём левом бедре, захлестнула меня, заставив забыть обо всём. Крик страдания огласил кузню. Мой крик. А потом стало тихо. Его рука, прижатая к моему рту, погасила мой дикий крик. Я ошарашено уставилась на него поверх его ладони, и тогда он убрал руку и сказал мне: «Добрый вечер, рабыня». Один из его товарищей окинул меня взглядом и похвалил: «Хорошая отметина». Признаться, я даже не поняла о какой отметине идёт речь. А потом послышалось громкое шипение воды, вскипевшей на раскалённом металле, погружённом в ведро. Я откинула голову и, рыдая, почувствовала, как измерительная лента окружила мою шею. Размер был прочитан, и ленту убрали. Кузнец погремел кольцами, нанизанными на стержень, торчавший из стены, вернулся к полке, и мгновением спустя я почувствовала ошейник, сомкнувшийся на моей шее, который сразу был повёрнут так, чтобы замок располагался сзади. Ключ был передан главарю наёмников. «Который сейчас ан?» — спросил тот. «Начало двадцатого», — ответил его подчинённый, бросив быстрый взгляд на песочные часы. Вожак кивнул и приказал: «Заберите её отсюда и привяжите к рабскому столбу». По его команде, двое сыновей кузнеца сняли меня с полки и, подхватив под руки, наполовину неся меня, поскольку сама я идти была не в состоянии, протащили через мастерскую и жилые помещения, к задней двери, которая выходила на скотный двор того, что когда-то было постоялым двором Рагнара. Проходя через кухню, нам пришлось миновать крепкую, коренастую женщину, одетую в какие-то тряпки, неопределённого цвета, но явно низкой касты. Несомненно, это была компаньонка кузнеца. Меня испугало веявшее от неё отношение откровенного презрения и враждебности, а также и то, что она была значительно крупнее меня и, я в этом не сомневалась, могла легко подчинить меня, и причинить мне боль, если бы ей что-то не понравилось. «В будущем, — проворчала она, — больше не таскайте животных через мою кухню». Когда меня проводили мимо, это грымза плюнула в меня. Из-за её спины выглядывала женщина помоложе, вероятно её дочь. Думаю, это была та же самая девушка, которую ранее я видела несущей воду от колодца. Она разглядывала меня с явным любопытством. У меня возникло подозрение, что она могла сравнивать себя со мной, возможно, размышляя, которая из нас могла бы пойти на рынке по более высокой цене. Вскоре юноши подтащили меня к одному из нескольких рабских столбов, толстых и крепких кольев, высотой около четырёх футов, вбитых в землю в дальнем углу скотного двора позади заброшенного постоялого двора Рагнара, и поставили на колени, прижав спиной к столбу. Молодые люди скрестили мне лодыжки и связали их позади столба, ещё и привязав к имевшемуся там кольцу. То же самое они проделали с моими запястьями, прикрепив их ко второму кольцу. А потом они ушли, оставив меня стоять на коленях у столба. Я чувствовала себя беспомощной и несчастной. Я страдала от боли и чудовищности того, что со мной было сделано. Я едва могла осмыслить то радикальное преобразование, которое произошло в моём статусе, от благородной, высокой, надменной свободной женщины, важной персоны, с богатством и положением, до вещи, товара, домашнего животного, клеймёной рабыни в ошейнике. Но больше всего меня пугало то, что они подозревали кто я такая на самом деле, и могли вернуть меня в Ар, где меня ждали пытки, кульминацией которых стали бы унижение и агония на колу. Я боялась, что раз уж Ар не смог добраться до Талены, то он мог излить на меня те гнев и ненависть, который были направлены на прежнюю марионеточную Убару, ведь в их глазах я была не просто одной из соучастников, заговорщиков и предателей, но её самой ближайшей подругой и фавориткой, самой доверенной, высокопоставленной, известной и пользующаяся наибольшим расположением сторонницей. Моя привязанность к Убаре, конечно, была хитростью, притворством, целью которого было достижение власти и богатства, но кто бы мне поверил? И даже если бы поверили, то вряд ли такая отговорка могла бы быть принята как оправдание, или хотя бы учтена в мою пользу. Конечно, я очень быстро и даже нетерпеливо согласилась с тем, что от неё следует отречься, предать, принести в жертву благосостоянию нашей компании, в которую входил Серемидий и многие другие. А кто бы не согласился? Она больше не была ключом к богатству и власти в Аре, и кроме того, даже быть принятой ею, уже не говоря о том, чтобы входить в её ближний круг, теперь стало смертельно опасно. Но эта хитрость, попытка обменять её на нашу свободу, даже если горожане Ара были бы готовы пойти на такую сделку, испарилась с её исчезновением, с её бегством или похищением с крыши Центральной Башни. Покрутив запястьями и лодыжками в стягивающих их шнурах, я в очередной раз убедилась в своей беспомощности. Меня связали мужчины, знавшие толк в связывании рабынь. Я подняла голову и в страдании почувствовала, что металл ошейника упёрся в дерево. На мне был ошейник. Я уронила голову на грудь. В памяти всплыло, ужаснувшее меня воспоминание о подслушанном упоминании о двадцатом ане. Срок неотвратимо приближался. Что должно произойти? Ясно, что это должно было иметь какое-то отношение ко мне! Так я и ждала, одна, при свете лун, стоя на коленях, привязанная к рабскому столбу, вбитому в землю на скотном дворе заброшенного постоялого двора.

Из того, что она мне рассказала, следовало, что в деревне Рагнара должно было состояться своего рода рандеву. В оставлении связанной рабыни в одиночестве, разумеется, нет ничего необычного. Это, конечно, может быть использовано и в качестве наказания, но поступают так не часто. Чаще, это используется, просто чтобы внушить ей, кто она и что она, рабыня во власти её хозяина. Зачастую она понятия не имеет, сколько ей предстоит провести связанной, что ещё сильнее внушает ей её беспомощность и зависимость от воли другого. Это отличная демонстрация для неё её уязвимости и чрезвычайного закабаления. Ей неизвестно, где он и когда вернётся, возможно, он ужинает в соседней комнате, и она должна ожидать, пока о ней не вспомнят, или у него не появится время для неё. Может это использоваться и в качестве разогревающей техники. Часто рабыни очень скоро начинают умолять развязать их, пытаясь подняться, извиваясь в своих узах, прося позволить им разрешить ублажить владельца.

— Через некоторое время я подняла голову, — снова заговорила она, — и, осмотревшись, увидела вожака наёмников, стоявшего там, в темноте, в нескольких футах от меня. «Они скоро должны быть здесь», — сказал он. «Они?» — спросила я. «Они, Господин», — поправил меня он. «Они», — покорно прошептала я, глядя на него снизу вверх сквозь заполнившие мои глаза слёзы и напрягая связанные конечности, — Господин». Это был первый раз, когда я по-настоящему, соответствующе, использовала это слово, не как часть обмана, не как элемент маскировки, а в том смысле, в котором оно действительно должно слетать с губ рабыни. «Поисковые группы из Ара и союзных ему городов, используют места подобные деревне Рагнара, разбросанные на тысячу пасангов в округе, — сказал он, — в их задачу входит выслеживать и отлавливать беглецов. Тарнсмэны находят такие деревни, обмениваются информацией, ведут разведку в других местах и так далее. Одна из таких групп была здесь сегодня утром. Через них мы передали агентам Ара, что в наши руки попала Леди Флавия из Ара, и за определённое вознаграждение готовы вернуть её соответствующим властям, здесь, в двадцатом ане». «Я не Леди Флавия из Ара!» — крикнула я. «Возможно, тебе любопытно, — хмыкнул он, — по какой причине, тебя заклеймили и почему Ты в ошейнике. Так вот, причин две. Во-первых, недавно стало известно, что несколько месяцев назад Талена из Ара, была признана виновной в нарушении постельного закона Марленуса из Ара и была тайно порабощена. Даже забавно, что женщина, всё это время сидевшая в имперских регалиях на троне Ара была простой рабыней. Соответственно, как только этот факт вскрылся, было решено, чтобы Леди Флавия, если будет поймана, должна быть так же порабощена, ибо она не может стоять выше своей прежней Убары. Никоим образом её не должны счесть выше Талены. Позвольте двум из них затем разделять ту же самую судьбу, ошейник. Вторая причина касается меня лично. Я нашёл твоё поведение раздражающим, так что, в любом случае, собирался познакомить тебя с раскалённым железом». «Я не Леди Флавия», — прорыдала я. В этот момент послышались удары крыльев подлетавшего тарна. Подняв голову, я увидела небе огромную тень с висевшей под ней тарновой корзиной. Птица явно готовилась приземлиться посреди скотного двора. Из-за поднятой порывами ветра пыли мне пришлось закрыть глаза. «Судя по всему, — заметил мужчина, — уже двадцатый ан». «Я не Леди Флавия! — всхлипнула я. — Я не Леди Флавия!». Тарн, управляемый тарнстером из корзины, сел во дворе в нескольких ярдах от меня. В корзине, помимо тарнстера, находился воин и, к моему удивлению, женщина, рабыня. Тарнстер остался в корзине, а воин, подняв женщину и перенеся через борт, поставил её на землю, после чего выпрыгнул из корзины сам. Отходить от корзины он не стал, так что двое из наёмников, но не их главарь, вышли из кузни и направились к нему. А их командир, тем временем, повернулся, и, осторожно двинулся сквозь темноту к двери кузни. Похоже, он предпочёл подождать окончания переговоров внутри помещения. Возможно, он предпочёл держаться как можно дальше от юрисдикции Ара. А рабыня приблизилась ко мне. На ней была короткая откровенная туника с раздевающим узлом на плече и разрезами по бокам. Ясно, что она была одета в то, что понравилось мужчинам. Я была в шоке, но мужчины делают с рабынями всё, что им нравится. Конечно, сама я никогда не позволила бы своим сандальным рабыням одеваться в подобном стиле, выставлять на показ их красоту и недвусмысленно демонстрировать их неволю. Рабыня, обладавшая изумительной фигурой и, несомненно, представлявшая немалый интерес для мужчин, замерла в нерешительности в нескольких футах от меня, словно чем-то поражённая. Затем она, казалось, опомнилась и подошла ближе, и встала прямо передо мной. Я, ужасно напуганная, опустила голову. Но рабыня взяла мою голову в свои руки и, подняв, подставила моё лицо лунному свету, прорвавшемуся в прореху среди облаков. Слезы бежали по моим щекам. Она крепко удерживала мою голову, так, чтобы можно было исследовать моё лицо во всех подробностях. «Пожалуйста, пожалуйста», — взмолилась я. «Вот видишь, Флавия, — шептала девушка, — теперь Ты — ни чем не лучше меня». «Пожалуйста», — всхлипнула я. «А ведь я не забыла ту порку», — сказала она. «Прости меня, Альтея», — попросила я. «Ты была очень жестокой», — сказала моя бывшая рабыня. «Прости меня», Альтея», — повторила я. В памяти вдруг всплыло, как, спускаясь по лестнице во время моего бегства из Центральной башни, я услышала её, долетевший сверху радостный крик. Первое, что она крикнула, когда её освободили от кляпа слово: «Господа!», произнесённое, по-видимому, с благодарностью. «Я сожгла твои одежды, — сообщила мне Альтея, — чтобы они не смогли натравить слина на твой запах». Я поражённо уставилась на неё. «Помнишь того возницу, — спросила она, — на которого я засматривалась и улыбалась через плечо, а Ты, в ярости, гнала меня домой стрекалом, и потом избила плетью?». «Да», — одними губами ответила я, вспомнив того смазливого негодяя, рослого, хорошо сложенного, брутального и деспотичного. «Он не забыл меня, — улыбнулась рабыня, — проверял рабские полки на городских рынках, упорно искал меня, нашёл и купил. Теперь он мой господин. Я люблю его, и я счастлива». Не дождавшись моей реакции она добавила: «Теперь я — рабыня мужчины. А Ты чья рабыня, тоже мужчины?» «Нет, — отпрянула я. — Нет». «Возможно, Ты всё же рабыня мужчины, только ещё не осознала этого», — улыбнулась она. «Нет!» — испуганно замотала головой я. «Тогда получается, что Ты предпочла бы быть рабыней женщины?» — уточнила Альтея. «Нет!» — дёрнулась я, испугавшись ещё больше. До меня вдруг дошло, насколько ужасно это будет. Возможно, моя память подсказала, как я сама обращалась со своими сандальными рабынями. Я нисколько не сомневалась, что в этом плане хоть в чём-то отличалась от всех остальных. В противовес свободным женщинам, обычно ненавидящим рабынь и обращающимся с ними с необыкновенным презрением и жестокостью, мужчины обычно их ценят. Они готовы отвалить немало звонких сонет, чтобы привести их к подножию своих кроватей. Отношения между хозяином-мужчиной и рабыней часто наполнены близостью и любовь, хотя ей никогда не разрешают забыть, что она — всего лишь рабыня. Кроме того, разве для женщины не легче, в силу её пола, снискать расположение мужчины, добиться своих целей, в пределах, конечно, очерченных её ошейником, например, умиротворить его, избежать его плети или хлыста, погасить его гнев, ублажив его, используя свою мягкость, красоту, интеллект, остроумие и уязвимость. Занесённую руку многих рабовладельцев, чего не скажешь о хозяйках-женщинах, остановило сердечное раскаяние обнажённой рабыни, плачущей и покрывающей его ноги поцелуями и своими волосами. Разумеется, для женщины лучше принадлежать мужчине, чем другой женщине. Они смотрят на нас с точки зрения желания и удовольствия, с точки зрения любви, служения и страсти, а не с точки зрения презрения, ревности и позора. Мужчина, видя женщину в цепях, вероятно, будет праздновать её красоту и упиваться своей властью над ней, представлять, как приятно было бы владеть ею. Женщина же, глядя на другую женщину в цепях, например, на полке невольничьего рынка, выставленную для продажи, вероятно, почувствует отвращение, ярость, ненависть, негодование и гнев, и, как это ни странно, зависть и ревность. Возможно, ей жаль, что это не она была той, кто носит цепи. В любом случае рабыня может и должна предоставить мужчине непомерные удовольствия, что делает её бесценной для него. А вот в услужении женщине рабыня, вероятно, всегда будет далека от требований, выдвигаемых её госпожой. «Вероятно, — заметила Альтея, — Ты ещё не была покорена мужчиной, ещё не была подчинена, ещё не научилась умолять его о завершающем, легчайшем прикосновении, заставляющем тебя, дёргаться в твоих цепях, посылать звездам и лунам Гора крик о своём окончательном подчинении и капитуляции». «Не выдавай меня», — попросила я. «Ты полностью от моей власти, не так ли?» — уточнила моя бывшая рабыня. «Да», — вынуждена была признать я. «Как и я ещё недавно была в твоей», — добавила она. «Да, — всхлипнула я, — подруга Альтея, дорогая, любимая Альтея». «Подёргайся в своих верёвках, — велела девушка и, понаблюдав, за моими напрасными усилиями, констатировала: — Тебя хорошо привязали». «Да, Госпожа», — прошептала я. «Это — она?» — донёсся до нас крик воина, стоявшего около корзины. Он даже не потрудился приблизиться к нам. «Нужна лампа, Господин», — отозвалась Альтея. «Лампу», — бросил он одному из наёмников рядом ним, и тот направился в жилую пристройку кузнеца. «Было много ложных тревог, — сказала Альтея фразу, значения которой я не понял. — Смерть на колу ужасна». Через некоторое время из двери дома кузнеца появился мужчина с лампой в руке, которую принёс и вручил потребовавшему этого воину. Тот, взяв лампу, всё же подошёл и встал рядом с нами. «Это — она?» — спросил он, светя мне в лицо. Альтея снова взяла меня за голову, повернула лицом к себе, внимательно рассмотрела, крутя из стороны в сторону. «Нет, — наконец, ответила она, — это не Леди Флавия».

— Ты хоть понимаешь, — поинтересовался я, — что рабыню в подобной ситуации, учитывая важность вопроса, за такую ложь запросто могли убить?»

— Правда? — удивилась Альциноя.

— Можешь не сомневаться, — заверил её я. — И она прекрасно это знала, в отличие от тебя. Тебе очень повезло. А рабыня оказалась очень храброй девушкой.

— Или глупой, — пожала она плечами.

— Возможно, — не стал спорить я.

— Воин, офицер, насколько я поняла, подкапитан, был в ярости. «Очередное враньё, очередные мошенники, ещё одна попытка обмануть Ар», — проворчал он. К этому времени вожак наёмников, в руки которых мне не посчастливилось попасть, получив сигнал от одного из его товарищей, появился на скотном дворе. «Что не так?» — спросил он, хотя, можно было не сомневаться, он уже понял чем закончилось моё опознание Альтеей. «Это не Леди Флавия», — буркнул офицер. «Конечно же, это — она, я уверен в этом!» — заявил главарь. «Много раз за последние дни, — сказал офицер, — нам представляли вместо Талены, Флавии или других всяких самозванцев». «Но я уверен, что это — она», — заявил вожак. Подкапитан повернулся к рабыне, снова поднимая фонарь надо мной. «Нет, — покачала головой рабыня. — Это не Леди Флавия». «Она ошибается», — настаивал мужчина. Я стояла на коленях, низко опустив голову, и дрожала всем телом. Но офицер, схватив меня за волосы, вздёрнул мою голову, и я, выкрикнув от боли, закрыла глаза, ослеплённая светом лампы. «Взгляни изящные черты её лица, — предложил офицер. — Оцени её фигуру. Ты действительно думаешь, что это лицо и фигура свободной женщины? Тогда присмотрись к её формам, бёдрам, талии, груди и плечам. Это — рабские формы. Это — формы для сцены аукциона!». «Она говорит с арским акцентом», — не унимался командир наёмников. «Так же, как и тысячи других, — раздражённо бросил подкапитан и, толкнув мою голову назад к рабскому столбу, поинтересовался: — Ты, правда, думал, чтобы я поверю, что она — свободная женщина? Это — ни разу не свободная женщина. Это — игрушка, маленькая фигуристая мужская игрушка, которую вытаскивают из клетки ради нескольких тарсков. Как тебе пришло в голову выдать столь очевидную рабыню за Леди Флавию?». «Я никого не выдавал, — возмутился его оппонент, — это и есть она, просто порабощенная!». «А Ты сам-то кто такой? — осведомился офицер. — Кто такие вы все, Ты и твои люди? Какое отношение вы имеете к восстанию? Что вы делаете здесь, ночью на брундизиумской дороге?» Вместо ответа главарь пожал плечами и отступил в тень. У него явно не было никакого желания отвечать на вопросы офицера. К тому же, поблизости, между двумя строениями, находились женщины, связанные в караван, а у него не было желания передать их в чьи-либо цепи. Конечно, против офицера и тарнстера их было значительно больше, но избавиться от них бесследно было не так-то просто. Не стоит забывать о кузнеце и его семье, а также и о других жителях деревни Рагнара, которых пришлось бы убивать как свидетелей. А можно ли быть уверенным, что убили всех? Кроме того, тарнстер и офицер наверняка согласовали свой маршрут со своим начальством и любая непредвиденная задержка, по-видимому, может стать причиной разбирательства. Возникнут вопросы. Ну и помимо всех этих соображений, разве в его кошельке уже не лежали драгоценные камни на приличную сумму? «Мои извинения, — сказал вожак из тени. — Мы решили, что эта рабыня прежде была Леди Флавией». Слово «прежде» меня напугало. До меня дошло, что теперь я больше не была Леди Флавией, отныне в глазах закона я не больше чем животное, которое можно было бы называть так, как это могло бы понравиться свободному человеку. Вскоре после этого офицер и рабыня вернулись в тарновую корзину, и тарнстер отправил птицу в полёт. Силуэт тарна с покачивающейся на ремнях корзиной на мгновение показался на фоне жёлтой луны. Мне вспомнилась властность клокотавшая в голосе офицер, когда тот говорил, а также почтительность и осмотрительность, с которыми ему ответил командир отряда наёмников. Слово Ара, как я поняла, за последние дни снова набрало свой прежний вес. Вдруг до меня дошло, что главарь нависает надо мной. Он явно не лучился удовольствием. Я быстро опустила голову, но тут же подняла её снова, услышав его раздражённый голос. «Подними голову», — приказал мужчина. «Я не Леди Флавия», — всхлипнула я. «Отведите её к столбу для наказаний, — бросил он своим спутникам, — и выпорите как следует». Позже, когда я стояла с высоко поднятыми над головой руками, с залитым слезами лицом и красными от рыданий глазами и пыталась постичь ту боль, что жгла огнём мою спину, я услышала голос вожака. Он говорил мне прямо в ухо, но слова его слова долетали словно издалека. Я изо всех сил пыталась понять сказанное. «Ты — Флавия, — сказал он и тут же спросил: — Как тебя зовут?» «Флавия, — выдавила из себя я, — если это будет угодно Господину». «Помнится, Ты хотела добраться до Брундизиума», — заметил он. «Да, Господин», — подтвердила я. «Ну вот и замечательно, — усмехнулся мужчина, — в Брундизиум Ты попадёшь. Мы возьмём тебя с собой». «Да, Господин», — прошептала я. Мои руки привязанные за запястья высоко, над головой, затекли и страшно болели. Моё тело было натянуто как струна. Земли я касалась лишь пальцами ног. Кроме того, мои лодыжки, были привязаны к кольцам, установленным на земле, прямо под верхним кольцом, предназначенным для рук».

Закреплённое таким способом вытянутое тело, обеспечивает удобное, практичное пространство для работы плети, а сама наказуемая может отскакивать и извиваться под ударами ровно настолько, чтобы понять, сколь мизерного успеха можно достичь в таком усилии.

«Догадываешься, что будет с тобой сделано в Брундизиуме?» — поинтересовался он. «Нет, Господин», — ответила я. «Мы тебя продадим», — сообщил он. «Да, Господин», — прошептала я.

Я допил остатки бульона и поставил миску у своего правого колена. Рабыня проводила миску взглядом.

— Значит, тебя продали в Брундизиуме, — заключил я.

— Да, — кивнула рабыня.

— Продавали с аукциона? — уточнил я.

— Нет, — покачала она головой. — Меня отвели в торговый зал работорговца.

— Сколько Ты принесла? — осведомился я.

— Тысячу золотых монет, — заявила девка.

— Сделку зарегистрировали, — предупредил я, — и отчёты можно проверить.

— Сорок тарсков, — проворчала она.

— Уверен, не серебром, — усмехнулся я.

— Медью, — не скрывая раздражения буркнула Альциноя.

— Получается, за тебя не дали даже одного серебряного тарска, — подытожил я.

— Верно, — сердито признала она.

— Возможно, теперь у тебя появилось лучшее понимание своей ценности, — заметил я, — в сравнении с другими женщинами.

— Да! — сказала она, гневно сверкнув глазами.

— Не бери в голову, — решил успокоить её я. — Тогда Ты ещё была плохо знакома с ошейником и недрессированна.

— Но я красива, — заявила рабыня, — чрезвычайно красива!

— Это не помогло тебе быть проданной за сколь-нибудь реально большие деньги, — усмехнулся я.

— Животное! — возмущённо бросила Альциноя.

— Какое у тебя клеймо? — поинтересовался я.

Я не мог определить этого из-за туники, прикрывавшей её бёдра. К тому же, освещение в камере, оставляло желать лучшего, мягко говоря, огонёк в маленькой лампе, свисавшей на цепях с подволока и покачивавшейся в такт движениям судна, едва теплился.

— Кеф, — ответила она, сердито.

— Вот, значит, что у тебя там, — хмыкнул я. — Кеф самое подходящее клеймо для кувшинных девок, для девок чайника-и-циновки и для других обычных рабынь.

— Даже самые красивые, могут носить Кеф, — буркнула она, вызвав у меня улыбку.

— Это верно, — согласился я. — Часто мужчинам нравится помечать кефом даже самых красивых, чтобы они имели наглядное подтверждение того, что они всего лишь рабыни.

— Разве я не красива? — спросила бывшая Леди Флавия.

— Я определил бы твой уровень, как средний среди других рабынь, — сказал я. — Тебя вряд ли выставили бы на торги первой, как не стали бы ставить последней.

Для работорговцев весьма обычно сохранять лучший товар напоследок, когда подтягиваются припозднившиеся посетители, зал заполнен, интерес разогрет, эмоции кипят, кошельки открываются сами собой и так далее. Однако эта практика не является универсальной, поскольку, вероятно, при этом падает выгодность более ранних продаж. Разумное перемешивание лотов, возможно, наиболее распространённая тактика организации торгов. С другой стороны, мне кажется, что в действительности это не имеет особого значения, поскольку товар обычно доступен для осмотра, хотя бы через решётки, в предпродажных демонстрационных клетках. Любой покупатель может осмотреть товар, выбрать что-то интересное для себя, узнать номер лота, обычно надписываемый жировым карандашом на левой груди, а затем дождаться, пока её не выставят на освещённую факелом, посыпанную опилками сцену, продемонстрировав всем собравшимся в зале. Безусловно, можно и ошибиться. Иногда лот, показавшийся многообещающим в демонстрационной клетке, может оказаться не столь интересным на сцене, а иногда та, на которую едва обращали внимание во время предпродажного осмотра, выйдя на торги, вызовет бурю эмоций и за неё разгорится настоящее сражение предложений, к большой радости и прибыли аукционного дома. С другой стороны эти вопросы вряд ли можно измерить с помощью весов или линеек. В них много таинственного. Некоторые мужчины готовы резать друг другу глотки за женщину, на которой другой даже не задержит взгляда, а некоторые женщины, казалось бы неимоверно красивые, могут не привлечь к себе особого внимания. Несомненно, в таких вопросах немалую роль играют намёки, скрытые предпочтения, тонкости и особенности каждого отдельно взятого человека, которые трудно идентифицировать, уже не говоря о том, чтобы выразить в осязаемых понятиях. Однако, бесспорно то, что они совершенно реальны.

— Я невероятно красива! — заявила прежняя Леди Флавия.

— Тебя нельзя назвать непривлекательной рабыней, — заверил её я.

— Могу ли я уйти? — спросила рабыня.

— А как Ты оказалась здесь? — поинтересовался я.

— Честно говоря, у меня нет полной уверенности в том, как это произошло, — ответила она.

— Кто именно тебя купил? — уточнил я.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Сделка совершались через агентов, но по воле странных людей, спокойных мужчин, степенных, неразговорчивых, вооружённых необычным оружием. А ещё у этих мужчин странные глаза.

— Ты говоришь не слишком понятно, — заметил я.

— Их называют пани, — добавила Альциноя.

— А в чём странность из глаз? — спросил я.

— Не такие как у нас, — ответила она и, прижав пальцы к уголкам глаз, чуть разведя их в стороны.

— Тачаки? — предположил я.

— Я так не думаю, — покачала она головой. — Их на корабле как минимум три сотни, возможно, чуть больше.

— Среди тех, кто доставил меня на борт, таких не было, — заметил я.

— Здесь хватает и других, — объяснила женщина, — из Ара, с Коса, с Тироса, с дальних островов, даже из Беснита, Харфакса и Тентиса.

Её слова только подтвердили моё первое предположение, что это была пиратская команда, сборная солянка, люди без Домашних Камней, чести и всего такого.

— Примерно пятьдесят, таких как я, — продолжила бывшая Леди Флавия, — были осмотрены, отобраны, куплены, закованы в цепи, погружены на галеру и доставлены на север, где нас высадили на берегу в обширном лесу. Оттуда нас, сковав в караван, сначала вели по суше, затем на плотах переправили через Александру. Там нас, незнакомых друг с дружкой, разбили на отдельные группы и развели по обнесённым частоколом анклавам, где держали на диете и обучали.

— Вас использовали для удовольствия мужчин, — предположил я.

— Нет, — мотнула она головой.

— Интересно, — удивился я.

— Подобное лишение, — усмехнулась Альциноя, — стало настоящим бедствием для кое-кого из нашего числа. Они порой скулили и выли по ночам в своих конурах, царапали брёвна во дворе, умоляли охранников о прикосновении и в расстройстве катались по земле.

— В их животах, — пояснил я, — уже горели рабские огни.

— Несомненно, — буркнула рабыня.

— Но не в твоём?

— Конечно, нет, — вскинулась она, а затем вернулась она к своему рассказу: — Несколько месяцев спустя нас заковали в наручники, поставили в караван и, надев на головы капюшоны, снова переправили через Александру, на этот раз на лодках. Потом нас, совершенно беспомощных, завели на этот огромный корабль. За всё время, мне только один раз было позволено выйти на верхнюю палубу. Это — неимоверное плавающее сооружение.

— А кто здесь является главным, — осведомился я, — куда они держат курс и каковы их цели?

— Главные здесь пани, — ответила женщина. — Это ясно. Корабль их. Но куда именно они плывут и зачем, я не знаю, возможно, на Дальние острова. Не думаю, что куда-то дальше. Со мной ведь не делятся такой информацией, как пункт назначения и цель путешествия.

— Немного же тебе известно, — хмыкнул я.

— Кажется, любопытство нам не подобает, — съязвила рабыня.

— Возможно, это знают только пани, кем бы они ни были, — пожал я плечами.

— Думаю, что так и есть, — согласилась со мной бывшая Леди Флавия.

— Зачем, как тебе кажется, таких как Ты взяли на борт? — полюбопытствовал я.

— Мы — женщины, — развела она руками. — Логично предположить, что мы предназначены на продажу.

— Возможно, — предположил я, — где-то есть рынок для женщин вашей внешности, с вашим разрезом глаз.

— Возможно, — вздохнула Альциноя.

— Безусловно, — добавил я, — вас также могли бы раздать как подарки.

— Конечно, — проворчала она. — Мы же женщины.

— Точно, — усмехнулся я.

— Но на корабле есть и рабыни, которые находятся в общем пользовании команды, а также личные рабыни.

— Ты попала на борт с закрытыми глазами? — уточнил я.

— Да, — кивнула женщина. — Как какой-нибудь верр или тарск.

— Я так понимаю, здесь есть много других, — предположил я, — вроде тебя, но которых Ты не видела.

— Могу только предполагать, — ответила она. — Но думаю, что так и есть. На это указывал звук караванных цепей, количество используемых лодок и так далее.

— Незадолго до того, как я оказался на борту этого корабля, — припомнил я, — в тумане я слышал крик тарна, так далеко от суши.

— На корабле, действительно, есть тарны, — сообщила Альциноя.

— Много? — полюбопытствовал я.

— Не знаю, — пожала она плечами, — как минимум несколько.

— Для чего? — не удержался я от вопроса.

— Откуда мне знать, — развела руками рабыня. — Господа ведь не посвящают таких как мы в свои планы.

Я окинул её оценивающим взглядом. Нетрудно было заметить, ей сразу стало не по себе, и у неё явно появилось желание покинуть мою камеру. Но я продолжил рассматривать её.

— Господин доволен? — язвительно поинтересовалась бывшая Леди Флавия.

— Ну, выглядишь Ты, действительно неплохо, — усмехнулся я.

— Рабыне льстят, — сказала она, и в её голосе послышалась горечь.

— Конечно, найдётся много тех, кто выглядит лучше, — добавил я.

— Несомненно, — буркнула рабыня.

— У тебя могли бы быть и другие перспективы, — заметил я.

— Перспективы? — не поняла она.

— Тебе очень повезло, что Альтея тебя не выдала, — пояснил я.

— Она просто дура, — недовольно бросила женщина.

— Значит, Ты сама, при подобных обстоятельствах, её бы предала, — заключил я.

— Разумеется, — не стала отрицать бывшая Леди Флавия. — Причём немедленно и не задумываясь. Рассмотрите вовлечённые риски!

— Я понял, — хмыкнул я.

— Могу ли я уйти? — спросила Альциноя.

— На корабле, между прочим, есть один человек, который знает тебя по Ару, и запросто может выдать тебя, — намекнул я. — И этот человек — я.

— Только не это, — в ужасе прошептала она, испуганно оборачиваясь. — Вы же не поступите так со мной!

— Встань, — приказал я ей, — вон там.

Бывшая Леди Флавия безропотно подчинилась, и встала, по щиколотки утонув в соломе, на указанное мною место, немного подальше, где я мог хорошо рассмотреть её.

— Подозреваю, что Ты всё ещё рассматриваешь себя, как свободную женщину, — сказал я.

— Едва ли, — пожала она плечами. — Меня раздевали, заковывали в наручники, связывали, сажали на цепь, водили в караване, одевали в тунику, на мне клеймо и ошейник, меня, наконец, били плетью, продавали и командовали.

— И даже не смотря на всё это, — сказал я.

Я заподозрил, что она ещё не до конца понимала, насколько радикально трансформировались её состояние, природа, всё её существо со времени её отбытия из Ара, насколько другой она теперь была, полностью и бесповоротно. Несомненно, умом она это понимала. А кто бы не понял? Но я подозревал, что она пока была не готова признать, выявить, показать и высвободить ту рабыню, что в тайне была ядром её существа.

— Сними свою тунику, — велел я.

— Пожалуйста, — простонала рабыня, но перечить не решилась

— Так-то лучше, — кивнул я. — Но стоишь Ты как свободная женщина. Выправи тело, подними голову, поверни бедро.

— Пожалуйста, не надо! — попросила она.

— Ты стоишь так, как та кем Ты была прежде, — сообщил я. — Попробуй ещё раз.

— Но я же не одета! — заплакала женщина.

— Неужели Ты думаешь, что кто-то купил бы тебя такую, какая Ты сейчас? — спросил я. — Ты перед мужчиной, шлюха.

— Милосердия! — заплакала она.

— Леди Флавия отказывается повиноваться? — уточнил я. — Уже лучше. Не так плохо, Альциноя, по крайней мере, для девки, плохо знакомой с ошейником.

Она плакала, но стояла правильно.

— Теперь повернись, — потребовал я. — Медленнее. А теперь снова встань лицом ко мне. Неплохо. Теперь положи руки на затылок, запрокинь голову и медленно повернись ещё раз, а затем снова замри лицом ко мне. Хорошо. Можешь опустить руки. Смотри на меня. Стой красиво.

Надо признать, выглядела она прекрасно, стоя на соломе, в тусклом свете, попадавшем в камеру, через открытую дверь позади неё.

— Откинь волосы за спину обеими руками, — приказал я и, оценив результат, вынужден был признать, что, да, она точно стоит своих сорока медных тарсков. — Ты что, не знаешь, как заставить мужчину хотеть тебя?

— Нет! — ответила она.

— Я вот подумываю, а не провести ли тебя через рабские позы, — сообщил я.

— Но я же ничего не знаю про это, — вздрогнула она. — Меня этому не обучали!

— Но Ты ведь рабыня, — напомнил я.

— Да, — согласилась Альциноя. — Да, я — рабыня!

Я подозревал, что она хорошо ответит на мужское доминирование, не исключено даже, что быстрее многих. Как только ошейник оказывается на их шеях, им редко требуется много времени на его изучение, кому-то немного больше, кому-то немного меньше.

— Помнится, в Аре, — усмехнулся я, — я частенько замечал, что твоя вуаль, когда Ты появлялась перед охранниками и другими мужчинами, была надета несколько свободно, или словно по небрежности расстроена.

— Вы не должны были разглядывать меня, — заметила бывшая Леди Флавия. — Разве я не упрекала вас за излишнюю смелость?

— Бедные мужчины, — хмыкнул я, — как они, должно быть, мучились.

— И конечно, — сказала она, — как только я обнаруживала непорядок, я тут же, спешила восстановить пристойность своих аксессуаров.

— Подозреваю, что Ты знала, — усмехнулся я, — что мужчины, доведённые тобой, представляют себе какие формы, скрываются под слоями твоих цветастых одежд.

— Нет! — воскликнула женщина.

— Уверена? — прищурился я.

— У Вас ведь были свои рабыни, — сердито сказала она, — в ошейниках, с раздетым лицом, с едва скрытыми конечностями. Должно ли это быть всем, что Вы познали? Почему вам нельзя было дать, по крайней мере, намёк об истинной красоте, о несравнимом великолепии красоты свободной женщины?

Я не выдержал и рассмеялся.

Бывшая Леди Флавия сердито отвернула голову в сторону.

— Сорок медных тарсков, — напомнил я, отсмеявшись

— Животное, — прошипела женщина.

— Теперь твою шею окружает ошейник, — напомнил я. — Ты действительно думаешь, что стала теперь менее красивой, чем тогда? Вообще-то, ошейник значительно увеличивает красоту женщины.

— Можно мне уйти? — повторила она свой вопрос.

— Ты была надменной самкой слина, — сказал я, — лицемерной, фальшивой, лживой, жадной, высокомерной, корыстной, трусливой, жестокой и властолюбивой.

— Можно мне уйти? — снова спросила рабыня.

— Но ведь в действительности твои вуали были расстроены далеко не случайно, — предположил я.

— Чтобы подразнить мужчин, — раздражённо бросила она, — сделать их несчастными, позволить им видеть то, до чего они добраться не могли!

— Большинству, — хмыкнул я, — сорок медных тарсков вполне посредствам.

— Я должна вернуться, — буркнула Альциноя.

— В свою конуру? — уточнил я.

— На мой матрас, — поправила меня она, — чтобы быть прикованной там цепью! Вы довольны?

— У меня часто возникает ощущение, — поделился я, — что свободные женщины не только презирают рабынь, но и зачастую, чисто по-женски, завидуют им. Какая женщина не хотела бы быть одетой так возбуждающе, не только иметь возможность, но и не иметь никакого иного выбора, кроме как публично демонстрировать свою красоту? Какая женщина не хотела бы убежать от запретов, требований общества, традиций и давления, одежд, вуалей и правил приличия, контролирующих и ограничивающих её? Какая женщина не хотела бы знать, что она сногсшибательно привлекательна для мужчин, что она — объект необоримой мужской страсти? Какая женщина действительно считает, что она — то же самое, что и мужчина? Какая женщина не хочет стоять на коленях, голой и в ошейнике перед своим господином, быть радостным, ожидающим, надеющимся инструментом и сосудом его удовольствия? Уверен, Ты задумывалась над тем, пусть и переполняясь гневом, почему рабыни так светятся радостью, удовольствием, откуда у них столько свободы, в чём причина их парадоксального счастья.

— Позвольте мне уйти! — попросила Альциноя.

— Так что в твоей предполагаемой небрежности в отношении твоей вуали, — продолжил я, словно не замечая её просьбы, — мне видится нечто большее, чем просто жестокое удовольствие подлой и мелочной женщины, немногим лучше самки слина, но защищённой эфемерной искусственностью её положения, от издевательства над мужчинами. Скорее я вижу женщину, которая выставляет себя напоказ, как женщина перед мужчинами. Уверен, в своих снах Ты иногда видела себя с закованными за спиной руками, голой в объятиях господина, и знала, что он мог, если ему того захочется, желаешь Ты того или нет, бескомпромиссно заставить тебя испытать восторженные экстазы, экстазы, в муках которых Ты будешь умолять позволить тебе издавать крики отдающейся рабыни.

— Пожалуйста, я прошу вас, — взмолилась она, — позвольте мне уйти, Господин!

— Господин? — повторил я за ней.

— Да, — закивала головой женщина, — Господин, Господин!

— А рабские огни в твоём животе уже зажгли? — поинтересовался я.

— Нет! — дёрнулась она.

— Но Ты начала ощущать то, что значит чувствовать их? — не отставал я от неё.

— Нет, нет, — замотала головой рабыня. — Нет! Нет!

Альциноя спрятала лицо в ладонях, затряслась в рыданиях и согнулась в талии.

— Что вам от меня нужно? — прорыдала она.

— Как по твоему, мужчина мог бы хотеть тебя? — спросил я.

— Почему Вы об этом спрашиваете? — вскинулась бывшая Леди Флавия.

— Почему нет? — пожал я плечами.

— Я была свободной женщиной! — прошептала она.

— Ты больше не свободная женщина, — напомнил я.

— Будьте милосердны, — простонала рабыня. — Отпустите меня!

— Подойди ко мне, девка, — велел я.

— Девка? — вспыхнула она.

— Да, девка, — повторил я. — Ложись вот здесь, рядом со мной, девка.

— Никогда! — заявила бывшая Леди Флавия.

— Вероятно, если бы Ты могла видеть будущее, то во времена твоей близости к власти в Аре постаралась бы избегать небрежности со своими вуалями, — усмехнулся я, — или по крайней мере, делала бы это более осторожно, с соблюдением правил приличия, чтобы черты твоего лица не были настолько обнажены, как бы тебе этого не хотелось. Раньше Ты была Леди Флавией из Ара, а это имя, насколько я понимаю, в проскрипционных списках по-прежнему стоит очень высоко, возможно ненамного ниже имён самой Талены и Серемидия. — Не выдавайте меня! — взмолилась рабыня.

— Смерть на колу, — заметил я, — несомненно, одна из самых ужасных, а далеко не самых быстрых. Фактически, насаживание на кол под своим весом может занять больше ана. А иногда кол могут снабдить перекладиной в подходящем месте, так что казнь, при условии, что приговорённому дают еду и воду, может занять несколько дней, в течение которых жертва выставлена на общественное поругание и осмеяние.

Альциноя поспешно подошла и легла около меня.

— На спину, — скомандовал я, — и разведи ноги в стороны. Замечательно.

Женщина вперила взгляд в потолок моей камеры.

— Теперь Ты можешь попросить об использовании, — сообщил я.

— Я прошу об использования, — обречённо прошептала она.

— Кто просит? — уточнил я. — Прежняя Леди Флавия из Ара, Альциноя или некая рабыня? Кто?

— Я, прежде Леди Флавия из Ара, ныне Альциноя, рабыня, прошу об использовании, — проговорила женщина.

— А теперь ещё раз, но как следует, — потребовал я.

— Я, прежде Леди Флавия из Ара, ныне Альциноя, рабыня, прошу об использовании, Господин, — исправилась она.

— А Ты готова? — спросил я.

— Да, — ответила Альциноя.

— Да? — повторил я, вопросительно посмотрев на неё.

— Да, Господин.

— А теперь попроси преподать тебе твой ошейник, — велел я.

— Я прошу преподать мне мой ошейник, Господин, — прошептала бывшая Леди Флавия.

Женщина, произнёсшая такие слова, никогда не будет прежней.

Я тщательно осмотрел её тело, его тонус, его готовность. Я оценил её дыхание и, повернув голову женщины к себе, заглянул ей в глаза и удовлетворённо кивнул. Я убедился, что эта полностью женщина готова к употреблению рабыней.

Я освободил её голову и откинулся назад в солому.

Спустя несколько енов я услышал её озадаченный голос:

— Господин? — позвала бывшая Леди Флавия.

— Что? — спросил я.

— Я прошу, — срывающимся шёпотом сказала она в полумраке. — Я прошу об использовании, Господин.

— Нет, — отрезал я.

— Как? — опешила рабыня, поворачиваясь ко мне.

— Тебе отказано, — сообщил ей я.

Она вскочила на ноги и, глотая слёзы, метнулась к двери, по пути подхватив с соломы свою тунику.

— Постой! — окликнул её я, и она, замерев в дверном проёме, повернулась ко мне. — Не забудь вот это.

Сказал это, я швырнул в её сторону металлическую миску из-под бульона. Посуда со звоном приземлилась у ног рабыни, и та схватила её, и с туникой в одной руке и миской в другой, выскочила наружу, захлопнув дверь камеры за собой. Клацнула защёлка, отсекая её от меня.

— Они собираются убить вас! — крикнула она снаружи, сверкая глазами из-за прутьев решётки. — Они собираются убить вас!

А затем она бросилась вверх по трапу и исчезла палубой выше. Я же растянулся на соломе и вскоре уснул.