John Norman

MERCENARIES OF GOR

Copyright © 1985 by John Norman

Переведено специально для группы «Джон Норман»

* * *

 

Глава 1

Окрестности Самниума

— Не знаю как другие женщины, — заявила она, — но я из тех, кто хочет принадлежать мужчине полностью.

— Остерегайтесь своих слов, — предупредил я ее.

— Я — свободная женщина, — сказала она. — Я могу говорить все, что мне нравится.

Я не мог запретить ей этого. Она действительно была свободна, и, соответственно, могла говорить, все что хотела, не спрашивая разрешения. Она стояла передо мной, смело откинув за спину свой капюшон. Она не остановилась на этом, и отстегнула свои вуали, позволив им собраться на ее горле и плечах. Легкое движение рук, кивок головы, и ее длинные, темные волосы рассыпались за ее спиной. С красивого, мягко округленного, с тонкими чертами лица, меня с интересом разглядывали темные глаза.

— Вы отстегнули свою вуаль, — заметил я.

— Да, — с вызовом ответила она.

— А Вы дерзкая, — улыбнулся я.

— Да, — надменно признала она.

Я на мгновение задумался, размышляя над этим. Конечно, было бы не трудно лишить этой женщину высокомерия.

— И почему же Вы отстегнули свою вуаль передо мной? — полюбопытствовал я.

— Возможно, потому, что Вам могло бы понравиться то, что Вы видите, — заявила она.

— Смелая женщина, — кивнул я.

Она нетерпеливо вскинула голову.

— А у Вас есть хотя бы минимальное представление о том, что могло бы означать, «принадлежать мужчине полностью»? — усмехнувшись, спросил я.

— Так Вам нравится то, что Вы видите? — уточнила.

— Сначала, ответьте на мой вопрос, — потребовал я.

— Да, — ответила она.

Интересно, правда ли это. Хотя все может быть. В конце концов, она — гореанка.

— А теперь, — сказала она, — ответьте на мой вопрос!

— Не стоит нарываться на неприятности, если только Вы не готовы принять все последствия этого, — предупредил я.

Она вздрогнула и, опустив глаза, проговорила:

— Говорят, что это есть в каждой женщине, и я ощущаю это в себе, сколь с ужасом, столь же и с тоской и нетерпеньем.

— Интересно, правда ли это, — сказал я.

— Я не знаю, — призналась она, — но я знаю, что это есть во мне, и оно страстное, мощное и непреодолимое.

— Вы смелая, — покачал головой я.

— Свободной женщине можно быть смелой, — сказала она.

— Верно, — согласился ей с ней.

— Мне нужно это для меня самой, для того чтобы быть самой собой, — призналась она.

— Говорите яснее, — потребовал я.

Она была свободной женщиной, и я не видел никакого смысла облегчать ее положение.

— Я хочу быть женщиной полностью, согласно законам природы, — попыталась объяснить моя собеседница.

Я пожал плечами.

— Мое сердце кричит, — всхлипнула она, — от потребности, быть взятой, и купленной, принадлежать и подчиняться, быть принужденной к покорности, к зависимости, к самоотверженной службе и любви!

Я, молча, смотрел на нее, ожидая продолжения.

— Я прошу Вас об этом, потому что Вы — мужчина, — выдохнула она.

— Говорите яснее, — повторил я.

— Пожалуйста, нет, — сказала женщина, замотав головой.

Я снова пожал плечами.

— У меня пол рабыни! — вызывающе заявила она.

— Пол рабыни? — переспросил я.

— Да!

— И Вы — член того пола?

— Да! — зло бросила женщина.

— Понятно, — протянул я.

— Я устала от попыток быть похожей на мужчин! — призналась она. — Эта ложь отнимает меня у меня самой! А я не хочу лгать самой себе. Я хочу исполнять свое предназначение!

— Ты знаешь, что это необратимо по Вашему желанию? — поинтересовался я.

— Я хорошо знаю об этом, — кивнула женщина.

— Рабовладельцы бывают разные, — предупредил я, — и Вы будете в полном расположении любого из них.

— Я знаю, — прошептала она. — Но Вы так и не ответили на мой вопрос. Нравлюсь ли я Вам?

— Трудно что-либо сказать о женщину, — заметил я, — одетой и скрытой таким образом.

Она испуганно уставилась на меня.

— Раздевайтесь, — велел я, собираясь оценить ее.

Она подняла руки к вуали прикрывавшей ее горло и плечи, и, сняв ее, аккуратно положила ткань на траву. Мы стояли не более чем в сотне ярдов от ворот Тесея города Самниум, что приблизительно в двухстах пасангах к востоку и немного к югу от Брундизиума. Оба города, как выяснилось, были союзники островного убарата Кос на континенте. Женщина мягко выскользнула из своей обуви, и вздрогнула, должно быть, почувствовав прикосновение жестких стеблей травы к своим лодыжкам. Она нерешительно смотрела на меня, ее руки нащупали и теребили жесткий высокий парчовый воротник ее одежд сокрытия, с их многочисленными петельками и крючкам, державшими всю эту охранную конструкцию, на ее горле, и заканчивавшийся почти под подбородком.

— Не тратьте мое время попусту, — сказал я ей.

Наконец, женщина решилась и, распахнув свои одежды, сбросила их, сначала, верхнюю, пошитую из плотной богато украшенной ткани, а затем и нижние, более легкие и тонкие, со своих маленьких нежных плеч. Оставшись одетой только в шелковом похожем на комбинацию платьишке, она нетерпеливо посмотрела на меня.

— Полностью, — велел я, — догола.

И она предстала передо мной, еще более раздетой, чем многие из девушек выставленные на рабский прилавок, и ожидающие своей продажи, поскольку она не носила ни ошейника, ни цепей, ни клейма. Торговец, направлявшийся к воротам Тесея, встал, как вкопанный уставившись на нее. То же самое произошло и с парой солдат, гвардейцев Самниума. Под их пристальными, оценивающими взглядами, женщина выпрямилась. Ни один из них не поморщился, ни плюнул на землю.

— Как Вас зовут? — поинтересовался я.

— Леди Шарлотта из Самниума, — представилась она.

— Теперь, медленно повернитесь передо мной, Леди Шарлотта, — скомандовал я. — Теперь положите руки на затылок и выгните спину. Хорошо. Вы можете встать на колени. Вы знаете позу рабыни для удовольствий? Отлично. Как Вы чувствуете себя, стоя на коленях перед мужчиной?

— Я никогда прежде не стояла так перед мужчиной, — призналась она.

— И как Вы себя при этом чувствуете? — повторил я свой вопрос.

— Я не знаю, как это объяснить, — ответила Леди Шарлотта. — Я очень смущена. Это столь ошеломляет. Я не уверена, я просто не знаю с чем можно сравнить то, что я чувствую. Это как головокружение, или эйфория.

— Поднимите подбородок, — приказал я. — Теперь, колени шире.

Женщина подчинилась мне, немедленно и без колебаний.

Вот теперь, можно было оценить Леди Шарлотту во всей красе. Я вынужден был признать, что она могла бы стать весьма приемлемым экземпляром. Она была красивой и чрезвычайно женственной. Один из солдат, даже облизнулся от переполнявших его чувств.

— Наступают тяжелые и мрачные времена, — сказал я ей. — Говоря это, врятли я сообщаю Вам что-то, чего Вы еще не знаете. Хочу только добавить, что там, куда я иду, будет опасно.

Она выжидающе смотрела на меня.

— Советую остаться в городе, — сказал я. — Там Вы будете в безопасности.

— Нет, — мотнула головой Леди Шарлотта.

— Нет? — переспросил я.

— Нет, — твердо ответила она. — Я не Ваша. Я не должна повиноваться Вам.

— Встаньте на четвереньки, — приказал я ей.

— Да, именно так, — сказал я, и вытащил рабскую плеть из своего мешка.

— Я свободна! — выкрикнула женщина.

— Я думаю, что это поможет Вас почувствовать свою свободу еще острее, — сказал я, встряхивая эти пять гибких широких ремней, и вставая позади нее.

— Ай! — закричала ударенная женщина, падая на живот. — Это же очень больно!

Мгновением спустя, когда боль проявилась во всем ее обилии, она заплакала.

— Я не знала, что это будет так больно, — призналась она, с недоверием в глазах глядя на меня.

— Я ударил Вас, всего один раз и не сильно, — объяснил я ей.

— Это было не сильно? — задохнулась раздетая, ударенная, плачущая и испуганная Леди Шарлотта.

— Да, всего лишь слегка, — сказал я. — А теперь возвращайтесь в город, там вы будете в безопасности.

— Нет, — зарыдала она. — Нет!

Я присел рядом с лежащей в траве женщиной, в упор, глядя на нее.

— Нет, — всхлипнула Леди Шарлотта. — Нет, нет!

Я снова оценил ее красоту.

— Пожалуйста, — прошептала она.

— Ну ладно, — вздохнул я.

Леди Шарлотта, было, ликующе посмотрела на меня, но я вдавил ее лицом в траву. При этом она плакала от облегчения и радости. Вынув рабский ошейник из своего мешка, я грубо и бесцеремонно защелкнул его на шее лежавшей на животе нагой женщины.

— Неплохо, — бросил торговец, отворачиваясь.

— Хорошо, — поддержал один из солдат, отправляясь по своим делам.

Я полюбовался бывшей Леди Шарлоттой. Теперь она была в ошейнике. Моем ошейнике. Теперь она была рабыней. Моей рабыней, испуганно смотрящей на меня снизу вверх.

— Я Ваша, — шепнула она.

— Да, — кивнул я.

— Пожалуйста, ударьте меня еще раз, — попросила она, — чтобы на сей раз, я смогла чувствовать плеть так, как ее чувствует рабыня. Я хочу почувствовать Вашу плеть, как Ваша рабыня.

— Хорошо, — сказал я и, взяв ее за волосы, вынудил встать четвереньки.

Снова я встал позади нее, на сей раз не став бить ее немедленно, а позволив ей ждать, как ожидает и боится этого любая рабыня, знающая, что удар неминуем, но не представляющая точно, когда именно он упадет и взорвет болью ее спину. Наконец, ремни с хищным шипением внезапно обрушились на нее, и снова она закричала, сбитая в траву, в которую тут же отчаянно вцепилась.

— Вы наказали меня, — простонала женщина. — Вы можете сделать со мной все, что Вам захочется. Я — Ваша рабыня! Я Ваша!

Я бросил взгляд на свою рабыню. Она была весьма привлекательна. Честно говоря, покидая Самниум, я не планировал брать с собой рабыню, но, с другой стороны, я не имел ничего против такого развития событий. Она могла бы готовить для меня, и обслуживать меня, и согревать меня по ночам. Се-Кара уже подходил к концу, и ночи становились прохладными. Пожалуй, можно считать ее полезной находкой, и весьма соблазнительной к тому же. Каждый мужчина обрадовался бы такой находке. Тем более что если нужда в ней отпадет, я мог бы с легкостью избавиться от нее на любом невольничьем рынке, или подарить на худой конец.

— Как Ты думаешь, сильно ли я Тебя ударил на этот раз? — поинтересовался я.

— Я не знаю, Господин, — всхлипнула она.

— Так вот, нет, — сообщил я ей.

— Да, Господин, — прошептала она, испуганный, предчувствием того, что могло бы быть сделано с ней, но в этот раз миновало.

Безусловно, я ударил ее сильнее, чем в первый раз, ведь теперь она была рабыней, я рабынь, конечно, порют совсем иначе, чем свободных женщин. Но, в действительности, удар был нанесен с гораздо меньшей силой, чем мог бы.

— Неужели мужчины могут ударить еще сильнее? — в ужасе спросила она.

— Не будь наивной, — усмехнулся я. — Я ударил Тебя даже не в четверть силы, средний подросток, если бы захотел, мог бы ударить сильнее. Кроме того, я нанес всего один удар, да и то только по тому месту, которое наименее чувствительно к боли, по сравнению со многими другими.

— Я поняла, Господин, — простонала она, вздрогнув всем телом.

Только теперь до нее начало доходить, что могло означать быть выпоротой рабыней. И, кстати, порка, далеко не единственное наказание, которое может ожидать такую женщину.

— Я попытаюсь быть хорошей рабыней, Господин, — прошептала она, напуганная несколько лучшим пониманием категоричности и абсолютности природы ее нового статуса.

— Кем Ты была? — спросил я.

— Леди Шарлотта из Самниума.

— Кто Ты?

— Рабыня, всего лишь рабыня. Ваша!

— Как Тебя зовут?

— У меня нет имени, — ответила она. — Мне его еще не дали. Мой господин, еще не назвал меня.

— Ты правильно отвечала, — сказал я, и облегченно вздохнула. — Ты хотела бы получить имя?

— Все зависит от желания моего Господина. Я хочу только того, что хочет мой Господин. Я желаю только доставить ему удовольствие.

— Что ж, для меня будет удобней, если у Тебя будет имя, — решил я.

— Да, Господин.

— Ты, «Фэйка», — назвал ее я.

— Спасибо, Господин, — обрадовано, поблагодарила рабыня.

Фэйка — замечательная рабская кличка, весьма распространенная среди танцовщиц в Тахари. Там много таких красивых имен: Айюгуль, Бенек, Эминэ, Файзэ, Минэ, Ясиминэ и Ясинэ. В Тахари окончание имени Фэйка, кстати, скорее произносится, как «kah» в английском языке. И кстати это имя по-английски правильней писать не «Feikah», а «Feiqa» потому, что это слово в гореанском правописании, пишется через «куах» и не через «кеф». «Куах» в гореанском, как мне кажется, прямо или косвенно, связанный с английским «q», не всегда произносится как «куах». Встречаются слова исключения, и имя «Фэйка» — одно из них. Хотя это может показаться странным для англоговорящих землян, это не является чем-то беспрецедентным в лингвистике. Например, в испанском языке, одном из самых распространенных на Земле, Буква «q» редко, если вообще когда-либо, воспроизводит звук «куа». Впрочем, даже в английском языке, буква «q» далеко не всегда читается как «куа», чаще как «k» или «c» перед согласными или гласными, кроме «e» и «i».

Я подобрал свой щит и оружие с земли, куда положил ранее, вместе с дорожным мешком. Держа шлем на левом предплечье, а посмотрел на юго-восток, в противоположную сторону от высоких серых стен Самниума.

— Понесешь мой мешок, Фэйка, — приказал я.

— Да, Господин, — ответила она.

Ей предстояло служить моим вьючным животным. Я не собирался помогать ей, лишь наблюдал, как она справляется с тяжелой поклажей. Наконец, у нее получилось, и мешок оказался на ее согнутой под тяжестью спине.

— Он очень тяжелый, Господин, — пожаловалась рабыня.

Я не счел нужным отвечать на ее замечание, и она покорно опустила голову, понимая, что я не собираюсь избавлять ее от транспортировки мешка. Внезапно налетевший порыв ветер колыхнул травы вокруг нас. Женщина вздрогнула от озноба. Се-Кара подходил к концу. Над Тассой уже задували холодные ветра, разгоняя студеные волны и швыряя их на молы и стены портовых городов, омывая настилы причалов и палубы кораблей своими солеными брызгами.

Я задумчиво посмотрел на свое неожиданное приобретение. В более теплые сезоны, или в регионах расположенных ближе к экватору, можно было бы не торопиться с принятием решения относительно того, нужно ли женщине разрешить, одеваться. Некоторые рабовладельцы в тех районах и вовсе держат своих рабынь голыми по году и более. В этом случае девушка благодарна, когда, и если, ей разрешат одежду, даже если ей окажется всего лишь лоскут ткани или просто какая-нибудь тряпка. Однако, в этих широтах, и в это время года, мне придется позаботиться об одежде для своей рабыни уже сейчас. Я бросил взгляд на ее бывшую одежду, валявшуюся в траве. Пожалуй, ничего из этого позволить ей я не мог, ибо отныне такие вещи для нее были неподобающи. Это были одежды свободной женщины, одежды, оставшиеся в ее прошлом. Пожалуй, в ближайшее время, мне стоит озаботиться поиском чего-то вроде плотного одеяла, и возможно, найти ее какие-нибудь тряпки, чтобы обернуть ноги. Да и про накидку не забыть, чтобы в случае дождя она могла прикрыть голову и плечи.

— Ты знаешь, как надо следовать по пятам, Фэйка? — поинтересовался я.

— Да, Господин, — кивнула она.

Она была гореанкой, знакомой, по крайней мере, поверхностно с обязанностями и ритуалами рабынь. Безусловно, как недавно свободная женщина, она могла бы почувствовать себя несколько ошеломленной и испуганной тем, что с этого момента станет рутиной ее жизни. Хотя, кто его знает? Свободные женщины, кажется, едва подозревают об определенных вещах, которые не являются не то чтобы обычным знанием рабынь, но скорее нормой их жизни. Об этих вещах свободные женщины, испуганно и шокировано, едва веря в это, иногда с ужасом и восхищением шепчутся между собой. Некоторые рабыни доставленные на Гор с Земли, кстати, даже не представляют, что значит следовать по пятам за господином. Невероятно, но даже этому их приходится учить. Впрочем, учатся они быстро, ошейник и плети заботятся об этом.

Я оглянулся назад, посмотрев на стены Самниума. Они пока избежали ужасов войны, несомненно, благодаря союзным отношениям с Косом. А мой путь лежал на юго-восток. Больше назад я не оглядывался, удаляясь от этих мест в сопровождении Фэйки.

 

Глава 2

Трудности военного времени

Оторвавшись от стонущей в моих руках и хватающейся за меня Фэйки, я поднял голову. Меня насторожил едва слышный шум. Оттолкнув от себя сразу захныкавшую рабыню, я, схватив нож, вскочил, настороженно всматриваясь в темноту. Я стоял на утрамбованном земляном полу, слегка заглубленном в землю, позади полуразрушенной, плетеной из веток, обгорелой стены. Над головой раскинулось усыпанное звездами гореанское ночное небо, огражденное зазубренным краем стены. Снаружи до меня доносился тихий шелест опавшей листвы. Осенний ветер гонял туда-сюда по проходам между немногочисленными сохранившимися лачугами простолюдинов, сухие, хрупкие остатки некогда роскошного одеяния природы,

Мы встали лагерем здесь, среди обгоревших, полуразрушенных руин, в одной из более или менее сохранившихся хижин. Крыши у нее не было, но остатки стен давали нам некоторую защиту от пронизывающего осеннего ветра. Поселение было покинуто давно, и, судя по отсутствию посуды, предметов быта и обстановки, еще до того, как его подожгли. Место это, как и большинство ему подобных на Горе, по своей форме напоминала колесо, где ступицей была сама деревня, которую по ободу охватывали поля, соединенные с жилым массивом спицами тропинок. Большинство гореанских крестьян проживает именно в таких деревнях, зачастую окруженных частоколом, который они покидают ранним утром, дабы позаботиться о своих посевах, чтобы поздним вечером, устав после долгого дня, вернуться домой. Однако поля вокруг этой деревни, как и около многих других деревень, в этой части страны, теперь были заброшены. Они были непривычно пустынными и не распаханными. Здесь прошли армии Коса.

— Есть здесь кто-нибудь? — послышался чей-то голос, женский голос.

Я молчал, вслушиваясь обстановку.

— Кто здесь? — спросила женщина снова.

Ее голос был глухим и слабым. Следом до меня донесся плач ребенка. Я не спешил отвечать.

— Кто здесь?

Держась в тени, я медленно спиной вперед, сместился к центру хижины. Любое существо, на подсознательном уровне, не склонно воспринимать медленное, плавное движение как угрозу. Кстати, чтобы быть предельно точным, хищники, такие как ларлы, часто пользуются этой особенностью поведения, например, охотясь на табуков, медленно подкрадываясь к жертве. Наоборот, быстрые, резкие движения, имеют тенденцию вызывать защитную реакцию. Двигаясь задом, я как бы давал сигнал фигуре появившейся в дверном проеме, что не собираюсь причинять ее вред, но при этом, на всякий случай, и себе обеспечивал время для реакции. Тоже касалось и смещения в центр хижины, я, позволяя ей получше разглядеть меня и смягчить ее подозрения, одновременно, занимал позицию выгодную с точки зрения использования моего оружия. Подобные действия кажутся инстинктивными, или, по крайней мере, делаются практически без участия сознания. Они кажутся чем-то естественным, и мы склонны считать их само собой разумеющимся. Однако бывает интересно при случае задуматься о возможном происхождении таких хорошо знакомых и считающихся само собой разумеющимися действиях. Уверен, что они могут оказаться результатом естественного отбора, по крайней мере, их аналоги, присутствуют повсеместно в животном мире.

Невысокая фигура вырисовывалась на хоне звездного неба в дверном проеме, сразу за тем, что когда-то было порогом хижины. Она стояла там вполне естественно, как будто по привычке, хотя двери там больше не было. Весь ее вид кричал о крайней степени усталости и одиночества. Она что-то держала в руках, отчаянно и нежно прижимая это к груди.

— Вы — разбойник? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

— Это — свободная женщина, — прошептала, до того лежавшая на одеялах Фэйка, становясь на колени.

— Прикрой свою наготу, — приказал я, и Фэйка торопливо прижала к себе короткую, грубую тунику.

— Это — мой дом, — сказала женщина.

— Вы хотите, чтобы мы ушли? — осведомился я.

— У Вас есть что-нибудь поесть? — спросила она.

— Немного, — ответил я. — Вы голодны?

— Нет, — сказала она.

— Возможно, ребенок голоден? — уточнил я.

— Нет, — замотала женщина головой. — У нас много еды.

Я промолчал.

— Я — свободная женщина! — внезапно, жалобно сказала она.

— У нас есть еда, — сообщил я. — Мы воспользовались Вашим домом. Разрешите нам пригласить Вас разделить нашу пищу.

— О, я просила об этом у фургонов, — внезапно зарыдала она. — Для меня это уже не в новинку! Я умоляла! Я стояла на коленях ради корки хлеба. Я дралась с другими женщинами за объедки около дороги.

— Вы не должны выпрашивать в своем собственном доме, — заметил я.

Она начала вздрагивать от рыданий, и из свертка на ее руках послышался тоненький плач. Младенец проснулся. Я очень медленно приблизился к ней, и приоткрыл край пеленки с головы ребенка. Из свертка на меня уставились заплаканные глаза, кажущиеся очень большими на его грязном личике.

— Нас уже сотни, следующих за фургонами, — сообщила женщина. — В эти времена выжить могут только солдаты.

— Ар собирает свои силы, — постарался я успокоить ее, — чтобы отразить вторжение захватчиков. Солдаты Коса, и их наемники, независимо от того насколько они многочисленны, не идут ни в какое сравнение с обученными легионами Ара.

— Мой ребенок голоден, — простонала она. — Какое мне дело до знамен Ара, или Коса?

— У Вас есть спутник? — поинтересовался я.

— Уже не знаю, — всхлипнула женщина.

— А куда подевались Ваши мужчины?

— Их увели, — ответила она. — Тех, кто попытался бежать, догнали и убили. Многих силой заставили служить. Никого не осталось, все ушли.

— Что произошло здесь?

— Фуражиры, — с ненавистью ответила она. — Они пришли в поисках провианта и мужчин для своей армии. Они забрали у нас все, что смогли увезти, а потом сожгли деревню.

Я понимающе кивнул. Думаю, что приди сюда в качестве фуражиров солдаты Ара, возможно, произошло бы тоже самое.

— Не хотели бы Вы остаться в моем доме на эту ночь? — спросила она.

— Да, спасибо, — поблагодарил я ее.

— Разожги костер, — скомандовал я Фэйке, которая все так же стояла на коленях в тени стены.

К этому времени, она уже не только натянула на себя тунику, но и замоталась в одеяло. Как только я произнес свой приказ, рабыня подползла к камням, которыми было обложено кострище, и начала ковыряться в пепле в поисках еще непогасших углей.

— Я почему-то уверена, что Вы — разбойник, — подозрительно сказала мне женщина.

— Нет, — постарался успокоить ее я.

— Значит, Вы — дезертир, — предположила она. — В таком случае, Вам грозит смерть, если Вас найдут.

— Нет, — сказал я. — Я не дезертир.

— Тогда кто Вы? — поинтересовалась она.

— Просто путешественник, — ответил я.

— Какова Ваша каста?

— Цвет моей касты — алый.

— Полагаю, что это правда, — кивнула она. — Кто еще, кроме таких как Вы, может выжить в эти времена?

Вытащив из своего дорожного мешка ломоть хлеба и немного сушеного, тонкого как бумага мяса, я протянул ей.

— Вот, вот, — напевным голосом проговорила она, вкладывая в рот ребенку хлебные крошки.

— Вода у меня есть, — сказал я, — но нет, ни бульона, ни супа.

— В канавах сейчас достаточно воды, — отмахнулась она. — Вот еще, вот, мой маленький.

— Почему Вы вернулись? — поинтересовался я.

— Я пришла, проверить, не осталось ли чего съедобного в огородах, — сообщила она, жадно жуя мясо.

— Ну как, нашли что-либо? — спросил я.

— Нет, — ответила она, бросив на меня быстрый опасливый взгляд.

— Возьмите еще хлеба, — предложил я, протягивая еще один ломоть на миг заколебавшейся женщине. — Это — подарок, как и Ваше гостеприимство, от свободного мужчины, свободной женщине. Если Вы не примите это, мне будет неудобно.

— Вы добры, — сказала она. — Спасибо, что не заставили меня выпрашивать в моем собственном доме.

— Ешьте, — сказал я.

Фэйка наконец-то справилась с разведением огня. Теперь в кольце камней плясало маленькое, но сильное, веселое пламя. Рабыня ухаживала за костром, стоя голыми коленями на порытой золой земле, одетая в короткую грубую тунику.

— Она в ошейнике! — вдруг закричала женщина, зло глядя на Фэйку.

Фэйка испуганно отпрянула, непроизвольно прикрыв одной рукой свой ошейник, а вторую положив на бедро, на то место, где она теперь носила клеймо, курсивный «кеф», стандартную метку Кейджеры. Через пару дней после того как мы оставили позади окрестности Самниума, в городке Рынок Семриса, известном на весь Гор, как место где разводят и продают лучших тарсков, я выкроил время и заглянул в дом работорговца Тэйбара. В городе мне сообщили, что клеймит он великолепно, а его цены вполне приемлемы. После того визита, уже никто не примет прежнюю Леди Шарлотта из Самниума, за свободную женщину.

Свободная женщина ошеломленно уставилась на Фэйку.

— На живот, — скомандовал я своей рабыне.

Дрожащая Фэйка, незамедлительно повалилась на живот, прямо на грязный покрытый сажей земляной пол около костра.

— Я не потерплю рабыню в моем доме! — заявила свободная женщина, с ненавистью глядя на трясущуюся Фэйку. — Я знаю твой вид. Я видела таких как Ты рядом с фургонами, сидящих на цепи, но таких гладких и откормленных, в то время как свободные женщины голодают.

— Это вполне естественно, что о таких женщинах заботятся, — заметил я. — Они — домашние животные, собственность. Они представляют собой один из способов вложения денег. Так что заботиться о них, так же нормально как о тарларионах или тарсках.

— Ты не можешь оставаться в моем доме! — выкрикнула свободная женщина Фэйке. — Я не собираюсь держать домашнюю скотину в своем доме.

Фэйка сжала свои маленькие кулачки около головы. Было видно, что она не хотела слышать это применительно к себе. В Самниуме она была женщиной из богатой семьи, известной на улице Монет. Несомненно, прежде она считала себя тысячекратно выше бедных крестьянок, приходивших из окрестных деревень, одетых в бесцветные шерстяные одежды, нагруженных мешками и корзинами с зерном и овощами, чтобы подать плоды своего нелегкого труда на рынках города. Ее сжатые кулаки указали, что, возможно, она еще не полностью понимала, что все это для нее отныне в прошлом.

— Животное! — злобно выплюнула свободная женщина.

Фэйка, подняв голову, сердито, сквозь слезы посмотрела на женщину, и уперевшись ладонями в пол, приподнялась на пару дюймов.

— Я когда-то была столь же свободна, как и Вы! — заявила она. — О-ой!

Фэйка перекувырнулась от моего внезапного удара.

— Ай! — вскрикнула рабыня, в острой боли, так как, я, погрузив руку в ее волосы, резким рывком поднял ее и поставил на колени.

— Но больше нет! — напомнил я.

Я был в ярости. Я даже не мог поверить в ее дерзость.

— Нет, Господин, — выкрикнула она, — больше нет!

Тыльной стороной руки, а затем ладонью, наотмашь, я бил ее по щекам вперед — назад, туда — сюда, снова и снова. Голова рабыни моталась из стороны в сторону. Потом я бросил ее на живот перед свободной женщиной. На моей руке, а также на ее губах и щеках остались капли крови.

— Простите меня! — попросила Фэйка у свободной женщины. — Простите меня!

— Обращайся к ней «Госпожа», — напомнил я.

Это общепринято для гореанских рабынь, к свободным женщинам следует обратиться — «Госпожа», а к свободным мужчинам — «Господин».

— Я прошу Вашего прощения, Госпожа! — прорыдала девушка. — Простите меня, пожалуйста, я прошу Вас об этом!

— Она пока еще плохо знакома с ошейником, — принес я свои извинения свободной женщине. — Я думаю, что она даже теперь не полностью понимает его сущности. Но, я все же думаю, что, возможно, сейчас она понимает его значение гораздо лучше, чем несколько моментов назад. Мне убить ее?

Услышав мой вопрос, Фэйка вскрикнула от ужаса и, неудержимо задрожав, подползла на животе к свободной женщине и, обхватив ее ноги и опустив голову, принялась покрывать их отчаянными, умиротворяющими поцелуями.

— Пожалуйста, простите животное! — всхлипывала Фэйка. — Животное просит Вашего прощения! Пожалуйста, Госпожа! Пожалуйста, добрая, красивая, благородная Госпожа! Простите Фэйку, пожалуйста, простите Фэйку, она всего лишь рабыня!

Я смотрел на лежавшую на земле Фэйку. Думаю, что теперь, когда ее жизнь, за дерзость и неподобающее поведение, отдана в руки свободной женщины, она поняла значение своего ошейника куда лучше прежнего. Теперь он понимает, что именно может быть с ней сделано. Отныне она уже не забудет, что ее жизнь в полной, абсолютной власти ее Господина. Возможно, только сейчас до нее полностью дошло, чем это может для нее закончиться, и что значит быть гореанской рабыней.

— Сожалеешь ли Ты о том, что Вы сделала? — спросила свободная женщина.

— Да, да, да, да, да, Госпожа! — прорыдала Фэйка, прижимая голову к земле, оказывая тем почтение к той, кто была в тысячу раз, нет, бесконечно, выше ее, свободной женщине — крестьянке.

— Ты можешь жить, — сказала свободная женщина.

— Спасибо, Госпожа! — всхлипнула рабыня, не поднимая головы, вздрагивая то неудержимых рыданий, у ног свободной женщины.

— Ты извлекла для себя какой-нибудь урок из этого, Фэйка? — спросил я.

— Да, Господин.

— Какой именно?

— То, что я — рабыня, — ответила она.

— Больше не забывай об этом, Фэйка.

— Да, Господин, — с жаром воскликнула рабыня.

— Вы останетесь на ночь? — поинтересовалась свободная женщина.

— С Вашего разрешения, — ответил я.

— Вам рады здесь, — сказала она. — Но свое животное Вы должны будете отправить спать снаружи.

Я мельком взглянул в Фэйку. Она все еще вздрагивала. Полагаю, еще, по крайней мере, какое-то время ей будет нелегко свыкнуться с новым пониманием истинной природы ее новых условий существования.

— Я не разрешаю держать домашнюю скотину в своем доме, — объявила свободная женщина.

Глядя вниз на растянувшуюся Фэйку, я улыбнулся. Безусловно, прежняя богатая молодая особа из Самниума теперь, по своему статусу, была сродни домашнему скоту, и ничем больше. А еще меня забавляло беспокойство и гнев свободной женщины, от самой мысли о присутствии рабыни в доме. Это казалось мне курьезным по двум причинам.

Во-первых, среди гореан довольно распространено держать рабынь, этот прекрасный вид домашних животных, в своих домах. И чем богаче и зажиточнее гореанин, тем выше вероятность того, что в его доме будут жить рабыни. В домах чиновников, в жилищах богатых торговцев, во дворцах Убаров, например, рабыни, и обычно красивые рабыни, поскольку эти люди могут себе это позволить, и вовсе встречаются в изобилии.

А во-вторых, для многих крестьян нет ничего необычного в том, чтобы держать животных в доме, например верров и босков, а иногда и тарсков, по крайней мере, зимой. В этом случае семья проживает в одной половине жилища, а животные размещены в другой.

— Выйди наружу, — приказал я Фэйке.

— Да, Господин, — всхлипнула она, поднимаясь с пола.

— Не хотите ли поесть еще немного? — спросил я у свободной женщины. — У меня еще есть.

Она смущенно посмотрела на меня.

— Пожалуйста, — видя ее нерешительность, решил я настоять.

Она осторожно взяла еще два ломтя желтоватого хлеба Са-Тарна. Так как рабыня была изгнана из жилья, мне пришлось самому подбросить в костер несколько поленьев.

— Вот, — смущенно сказала женщина, доставая из-под одежды несколько корней свеклы и два сула. Судя по тому, что земля на них была совсем свежей, выкопала она их недавно. Она положила их на камень между нами.

Я сел скрестив ноги, а хозяйка дома опустилась на колени напротив меня. Колени она плотно сжала вместе, как это принято среди гореанских свободных женщин. Свекла и два сула, лежали между нами. Крестьянка покачивала ребенка на руках.

— Мне показалось, что Вы сказали, что ничего не смогли найти, — улыбнулся я.

— Кое-что осталось в саду, — сказала она. — Я вспомнила об этом, и вернулась. Здесь мало что осталось после фуражиров. К тому же и другие женщины, уже не раз наведывались сюда до меня. Эти просто не заметили. Весьма скудная пожива. Обычно, то, что мы растили на грядках в том саду, шло на ком тарсков.

— Превосходная свекла, — заметил я, — И роскошные сулы.

— Мы разыскиваем даже корыта тарсков, — устало, пожаловалась она, — и копаемся в холодной грязи хлевов. Тарсков у нас больше нет, но иногда немного старого корма можно найти в трещинах корыт, или разбросанного по земле и затоптанного неосторожными животными. За эти дни мы узнали много подобных хитростей.

— Я не хочу забирать у Вас еду, — признался я.

— Вы, правда, хотите опозорить меня? — устало, но гордо спросила она.

— Нет, — ответил я.

— Тогда разделите со мной мой котел, — сказала она.

— Спасибо, — поблагодарил я и, взяв один из корней, разломил пополам.

Стерев с него остатки земли, я откусил от него.

— Вкусно, — похвалил я.

Как бы то ни было, больше я съедать не собирался. Пусть ее еда останется при ней. Того, что я сделал в данной ситуации, будет вполне достаточно, чтобы соблюсти приличия. Я признал женщину хозяйкой в ее доме, я оказал ей честь, я «разделил с ней ее котел».

— Маленький Андар заснул, — сообщила она, нежно глядя на замотанного малыша. — Так и быть, Вы можете спать со своей рабыней внутри дома.

 

Глава 3

Тула

— Отбросьте свои капюшоны, отстегните свои вуали, женщины! — хохотнул возница.

Женщины, столпившиеся около задка фургона, многие из которых стояли с протянутыми руками, испуганно вскрикнули.

— Если Вы, конечно, жрать хотите! — издевательски добавил он.

Я подумал, что это, скорее всего, новые женщины. Возможно, они добрались до фургонов только что, вероятно дойдя досюда пешком из какой-нибудь разграбленной деревни, в радиусе пятидесяти пасангов, обычный район, накрываемый поисками отрядов верховых фуражиров. Во всяком случае, насколько я уже разобрался, большинство женщин, которые следовали за фургонами, к настоящему времени прекрасно знало, что если они хотят убедить мужчин накормить их, то надо быть для них приятными, следовательно, к фургонам стоит подходить только без капюшона и вуали, с волосами открытыми и распущенными, как у рабынь. Так что те, кто тут промышляли не в первый раз, давно выкинули свои вуали или спрятали их куда подальше. Они уже не носили их в своих собственных маленьких, грязных, часто не имеющих даже костра временных лагерях, разбитых поблизости от фургонов, даже не смотря на то, что туда время от времени могли заходить мужчины. Ни для кого не было секретом, что женщина, которая замечена с вуалью, даже если она сняла ее перед тем как начать смиренно и жалобно, с открытым лицом выпрашивать для себя еды, с гораздо большей вероятностью получит отказ, чем та у которой не будет вообще никаких признаков вуали. Кроме того было подмечено, что таких женщин, возницы гораздо реже отбирали для своих удовольствий. Владельцы фургонов не сочли целесообразным разрешать женщинам достоинство вуали. Они их уже рассматривали как рабынь.

— Пожалуйста! — выкрикнула одна из женщин, откидывая свой капюшон и срывая вуаль. — Накормите меня! Пожалуйста, накормите меня!

Почти немедленно следом за ней остальные, начали торопливо, наперегонки, со стонами стыда и страдания, показывать себя мужчине.

— Вот так-то лучше, самки, — заржал возница.

Многие из женщин отчаянно стонали и плакали. Что и говорить, они теперь оказались в весьма затруднительном, почти беспомощном положении. Ведь оставаясь все еще свободными женщинами, они получали прозрачный намек от мужчины, что обращаться с ними он будет, как с простыми женщинами, а разве кто-то может быть большей женщиной, чем рабыня.

— Накормите нас! — жалобно кричали они извозчику, многие из них тянули к нему свои открытые ладони, толпясь и толкаясь у задка фургона. — Мы просим еды! Мы голодаем! Пожалуйста! Покормите нас, пожалуйста! Пожалуйста!

Я с интересом рассматривал их лица. В большинстве своем это были простыми крестьянскими женщинами и девушками. Хотя парочка из них, как мне показалось, годились для ошейника уже сейчас.

— Лови! — крикнул возница, со смехов, кидая куски хлеба то в одну, то в другую женщину.

Первый ломоть, полетел в женщину, которая первой обнажила волосы и лицо, возможно, таким образом, вознаграждая ее за ум и расторопность. Потом, он бросался хлебом в других женщин, в тех, кто были самыми симпатичными или умоляли наиболее активно. Правда, весьма часто, куски хлеба у этих более симпатичных и более женственных, отбирали их более сильные, крепкие и мускулистые товарки. Там, где нет мужчин, или, точнее нет настоящих мужчин, способных защитить настоящих женщин, то их место, словно в гротескном извращении природы, занимают мужеподобные женщины, иногда почти монстры, не более чем карикатуры на мужчин. Но все же, даже такие грубые женщины, зачастую похожие на суррогатного мужчину, при случае, попав в руки сильного бескомпромиссного хозяина, могут быть вынуждены проявить и выпустить из глубины себя, возможно впервые в жизни, свою столь долго отрицаемую и подавляемую женственность. В природе существуют только два пола, и они не то же самое.

— Еще, пожалуйста, еще! — умоляли женщины.

Тогда, забавляясь, возница подбросил несколько кусков хлеба в воздух и, смеясь, наблюдал, как доведенные до отчаянья, взволнованные женщины, столпившиеся под ним, напирая друг на дружку, яростно пихаясь, пытались подпрыгнуть, отталкивая при этом одна другую, и завладеть желанной пищей.

— Еще, пожалуйста! — кричали они.

Я снова заметил, как одна крупная узкобедрая особа со злостью выхватила кусок хлеба у миниатюрной женщины, отличавшейся восхитительной фигурой. Она обеими руками сразу затолкала большую часть добычи себе в рот и, изгибаясь, расталкивая окружающих ее женщин локтями, пробилась из толпы наружу, где присев, и следя за другими, смогла съесть трофей в одиночку. Никто из остальных не смог бы лишить ее еды, за исключением мужчины, конечно, который сделал бы это с легкостью.

— Все! — смеясь, сообщил возница.

— Нет! — закричали женщины.

— Хлеба! — умоляли другие.

Впрочем, было заметно, что, несмотря на заявление возницы в его мешке еще что-то оставалось. Он, усмехнувшись, вытер лицо рукой. Это была шутка.

— Хотя бы корочку, пожалуйста! — умоляла женщина.

— Покормите нас! — вторила ей другой.

— Вы — наш Господин! — вдруг, сквозь слезы выкрикнула одна из женщин.

— Накормите нас! Пожалуйста, накормите нас!

Возница, смеясь, вынул из мешка горстку сухих корок, которые, скорее всего, были последними, оставшимися там. Мужчина, размахнувшись, швырнул всю пригоршню поверх голов толпы, за их спины. Женщины, как по команде развернулись и, не сговариваясь, бросились к месту падения еды, где упав на четвереньки на землю, с воплями, выхватывая друг и друга, борясь за каждую крошку, принялись подбирать их.

Довольный возница наблюдал их возню какое-то время, а потом отвернулся, и, осторожно ступая среди мешков и тюков, лежавших на дне его фургона, пошел к фургонному ящику. Этот ящик служил и в качестве сиденья водителя и в качестве собственно ящика, в котором хранились различные вещи, обычно запасные части, инструменты и личное имущество. Как правило его запирают на замок. Мужчина поднял крышку фургонного ящика, одновременно служившую его сиденьем в пути, и хозяйственно прибрал туда свой пустой мешок, и закрыл ящик. Затем он перегнулся через ящик и, протянув руку к тому месту, где во время езды покоились его ноги, достал оттуда тарларионовый кнут. Как оказалось, у него был большой опыт общения с такими женщинами.

— Все! — сердито рявкнул он. — Больше нет!

Женщины, в помятых и грязных после ползанья по земле и драки за хлебные корки одеждах, снова с отчаянными и жалостными криками, начали приближаться к фургону. Кнут со свистом и сухим выстрелом рассек воздух над их головами, и женщины испуганно отпрянули.

— Еще! — взмолились они. — Пожалуйста!

— А теперь все подите прочь, — рявкнул на них возница. — Пошли отсюда, шлюхи!

— Но у Вас же есть хлеб! — в отчаянии крикнула одна из них.

Конечно, это было верно. Фургон была закружен Са-Тарновым хлебом, а также, кстати, зерном и мукой. Он вез порядка полутора сотен гореанских стоунов таких припасов. Вот только все это добро было предназначено для полевых кухонь наступающей армии, а вовсе не для бродяжек слоняющихся вдоль дорог.

— А ну назад, шлюхи! — закричал возница. — Я везу провиант для армии!

— Пожалуйста! — заплакали женщины.

— Я вижу, что серьезно ошибся, решив накормить Вас! — раздраженно крикнул он.

— Нет, Нет! — выкрикнула женщина. — Мы сожалеем! Мы просим у Вас прощения, щедрый сэр!

— Пожалуйста, байте еще хлеба! — выпрашивали другие.

Мужчина угрожающе замахнулся на них кнутом. Это был тарларионовый кнут. Не хотел бы я получить удар этим.

— Назад! — приказал он.

Некоторые все же попытались напирать и приблизиться к фургону.

— Хлеба! — просили они. — Пожалуйста!

Тогда возница перешел от слов к делу, и, несмотря на то, что перед ним были свободные женщины, опустил кнут среди них и на них, и толпа сразу с криками боли и ужаса, подалась назад и рассеялась.

— Раз Вы так решили, завтра не получите ничего, — сердито, объявил возница.

— Нет, пожалуйста! — зарыдали женщины.

— А ну, на колени, — скомандовал он, и все женщины повалились на коленях перед задком фургона. — Головы вниз, в землю.

И женщины безропотно подчинились его команде. Признаться, я не был уверен, что следовало командовать свободными женщинами таким способом. Все же, так обращаться скорее подобало с рабынями. Однако, любые женщины, даже свободные женщины, хорошо выглядят, когда повинуются мужчине. Особенно это касается рабынь, которые, должны повиноваться. У них просто нет никакого иного выбора.

— Можете поднять свои головы, — разрешил он. — Надеюсь, Вы раскаиваетесь?

— Да, — простонали кое-кто из женщин.

— Возможно, у Вас появилось желание, попросить у меня прощения? — намекнул он.

— Мы просим у Вас прощения, щедрый и благородной сэр! — закричала женщина.

— Да, да! — поддержали ее остальные.

— Хорошо, — кивнул возница, по-видимому, слегка смягчаясь, — завтра мы посмотрим.

Он опустил кнут и, усевшись на свое место на фургонном ящике, левой рукой потянул за деревянную рукоятку, отжимая покрытые кожей тормозные колодки, державшие переднее колесо.

— Хо! — закричал он на тарлариона.

Выстрел кнута, скрип дерева, лязганье цепей упряжи, недовольное ворчание животного, и огромные деревянные, окованные по ободу железом колеса начали свое вращение. Фургона тронулся с места. Пару инов я наблюдал за ним, а потом, привязав веревку к шее Фэйки, скомандовал ей:

— За мной.

Быстро нагнав фургон, я оглянулся и бросил взгляд назад. Женщины на дороге, уже поднимались на ноги. Несомненно, они все еще были ужасно голодны. Многие из них выглядели крайне изнуренными и ошеломленными. Очевидно, они только этим утром добрались до дороги из своей разоренной войной деревни. Теперь им предстояло изучить каково это, быть женщиной следующей за фургонами.

Сдернув свой мешок со спины Фэйки, я забросил его, а следом за ним копье и щит в фургон. Потом, подпрыгнув, я оказался в кузове, и уселся на фургонный ящик рядом с возницей.

— Тал, — сказал он, пристально разглядывая меня.

— Тал, — поздоровался я, привязывая веревку Фэйки к борту фургона.

Женщина осталась снаружи, почти вплотную к борту, настолько близко, что я мог бы особо не напрягаясь дотронуться до нее рукой. Она была здорово напугана теми взглядами, которые бросали на нее кое-кто из свободных женщин, стоявших у обочины дороги.

— Не подходить, — несколько раз сурово повторял возница, всякий раз замахиваясь своим кнутом, когда какая-либо из этих женщин пыталась приблизиться к его повозке.

Кстати, не все эти женщины следовали за фургонами. Некоторые, просто прибыли из своих деревень, или точнее из остатков деревень, к обочине дороги, чтобы выпросить еды, у проезжавших мимо возниц. Думаю, в таких деревнях еще могло бы остаться немного еды. Но, когда эти скудные запасы будут исчерпаны, возможно, и этим женщинам придется забросить остатки своего имущества в котомки и отправляться вслед за фургонами. Одна из женщин все же подошла к фургону с хворостиной и три раза яростно стегнула ей рабыню. Маленькая, по сравнению с крестьянкой, Фэйка, бредущая на веревке у борта, даже не могла защититься, только сжималась перед нею, пытаясь прикрыть свое лицо руками. Трудно ожидать большую приязнь между свободными женщинами и рабынями, особенно в такие тяжелые времена.

— Ой! — вскрикнула Фэйка, внезапно ударенная камнем, который швырнула другая женщина.

Рабыня шла молча, глотая слезы и прижимаясь почти вплотную к борту фургона. Она не могла даже думать о том, чтобы посметь возразить против такого обращения. Вчера вечером, в полуразрушенной лачуге свободной женщины, она окончательно и безоговорочно узнала, что значит быть рабыней. Интересно, относилась ли в прошлом сама прежняя богатая молодая женщина из Самниума, к рабыням подобным же образом. Я бы не удивился, что да. Это весьма распространено со стороны свободных женщин. Только теперь, став рабыней, она, наконец, ясно поняла, каково это, быть объектом такого обращения. Кто знает, возможно, свободные женщины рассматривали бы рабынь несколько иначе, если бы поняли, что однажды они могли бы обнаружить себя в ошейнике и с клеймом на бедре. Эти нападки, конечно, не представляли никакой опасности серьезно поранить, изуродовать или искалечить Фэйку. Соответственно, я не обращал на это особого внимания.

Фургоны шли каждый сам по себе, и были рассеяны по дороге. Интервалы их движения были нерегулярны и иногда тот или иной из них останавливался. Мы прибыли в окрестности Генезианской дороги рано утром. Поднявшись на возвышенность, я увидел ниже на дороге фургоны, длинной линией растянувшиеся на приличное расстояние. Затем, мы медленно спустились по пологому поросшему травой склону к дороге. Были у меня кое-какие идеи относительно сил Коса, высадившихся в гавани Брундизиума в начале Се-Кара. Я видел, как флот вторжения входил в акваторию порта Брундизиума. Думаю, что никто и никогда прежде, за всю историю Гора, собирал такой силы. Это было вторжение не просто армии, но многих армий. Безусловно, многие, если не большинство из отрядов этих войск не имели никакого отношения к регулярной армии Коса, а состояли из наемников, временно присягнувших одному из капитанов, за определенное вознаграждение. Такими солдатами трудно управлять. Они борются не за Домашние Камни. Зачастую, это немногим больше, чем вооруженные толпы. Многие из наемников, не намного лучше воров и убийц. За их верность им нужно хорошо платить и гарантировать достаточную долю добычи. Соответственно тактика и маневры таких отрядов, часто зависящие только от решений их капитанов, хорошо знающих своих подчиненных, и чего от них ждать, с точки зрения настоящих военных, является чем-то вроде узаконенного разбоя. Признаться, я сомневался, что такие солдаты смогут выстоять, даже не смотря на их численность, против хорошо обученных солдат Ара.

— Полагаю, что Ты не бандит, — заметил возница, не глядя на меня.

— Нет, — кивнул я.

— Тебе нечем было бы поживиться, — додавил он. — Кроме Са-Тарны у меня ничего нет.

— Я не разбойник, — успокоил его я.

— Сбежал от какого-нибудь капитана? — поинтересовался он.

— Нет, — ответил я.

— Ты — крепкий парень, — отметил он. — Служишь?

— Нет.

— Может, ищешь службы? — полюбопытствовал возница.

— Нет.

— Это оружие принадлежит Тебе? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— Рэймонд из Рив-дэ-Бойса нанимает на службу, — подсказал он. — Также этим занимаются Конрад из Хочбурга, и Пьетро Ваччи.

Названные им мужчины были капитанами наемников. Они были одними из десятков им подобных. А если мужчине принадлежит оружие, то, конечно его не надо вооружать за счет компании. Кроме того, обычно это предполагает, что он знает, как его использовать. Такие мужчины уже могут рассчитывать на определенную прибавку к жалованию и к доле в трофеях. Скорее всего, это будут опытные солдаты, а не ретивые парни только что оторвавшиеся от сохи. Большинство наемных компаний, кстати, не имеет никакой униформы и никакого стандартного вооружения. Также, многие из таких компаний, чаще всего в зимний период фактически распускаются. Капитан, сохраняет только костяк отряда, офицеров и профессионалов. А весной, по получении военного контракта, иногда получаемого на основе конкурсного отбора, они заново набирают бойцов, почти с нуля начиная обучение и боевое слаживание.

Кстати, весьма необычно, для таких людей, как Рэймонд и Конрад найти работу в это время года, в Се-Кара. Это было время, когда большинство солдат на Горе, больше думает об удовольствиях зимних квартир или о возвращении в их собственные деревни и города. Возможно, в этом и кроется одна из причин, той принудительной мобилизации, которой подвергли мужчин из окрестных деревень. Иногда проходящая мимо армия желает просто усилить свои войска, или восполнить потери, особенно в легковооруженной пехоте — лучниках, пращниках и метателях дротиков. Однако чаще бывает, что подобные мобилизации проводят с целью получить работников, для осадных работ и укрепления лагеря, чем для фактического участия в боевых действиях. Но бывает и так, что у капитана наемников, подписавшего контракт, обязывающий его предоставить заказчику определенное число вооруженных мужчин, просто не остается выбора, кроме как силой завербовать нескольких доселе не проявлявших интереса к службе парней, лишь бы набрать необходимое по контракту количество солдат. Немало мужчин дали присягу преданности с мечом у своего горла. Впрочем, большинство наемников, конечно, присоединяется к своим капитанам добровольно. В действительности, даже квалифицированные и знаменитые капитаны наемников, известные их воинским умением и удачными походами, зачастую вынуждены закрывать свои вербовочные пункты еще в начале Ен-Кара.

— Еще есть Дитрих из Тарнбурга.

Высокий город Тарнбург, лежит приблизительно в двухстах пасангах на север от Хочбурга. Оба этих города, по существу горные крепости, расположенные в более южных и цивилизованных районах Волтайских гор, на весь Гор прославились своими воинами. А уж имя Дитриха, и вовсе стало почти легендарным. Именно он выиграл день на поле боя у объединенных войск Пьемонта и Кардоникуса, провел сорокадневный марш и снял осаду с Тальмонта, форсировал Иссис в 10 122 году, во время ночной эвакуации Кэйбэль-Хилла, как раз когда я был в Торвальдслэнде, и именно он прославился своими победами в сражениях при Ровере, Каргаше, Эдгингтоне, на перевале Тэвех, на вершинах Гордона, и на Равнинах Санчеса. Его походы изучаются во всех военных школах высоких городов. Я знал о нем из свитков, которые изучал несколько лет назад в Ко-ро-ба, и из книг моей собственной библиотеки в Порт-Каре, таких как комментарии Минисиуса, и анонимные исследования «Дневники», которые иногда приписываются военному историку, Карлу Коммениусу из Аргентума, по слухам, тоже в прошлом наемника.

Именно Дитрих из Тарнбурга первым на Горе применил «борону», прием позиционной войны, названный по имени большого, подобного граблям сельскохозяйственного инструмента, используемого для таких целей, как последующее рыхление земли после вспахивания и, иногда, на больших фермах, для запашки семян. В этом построении отряды лучников, защищенных по фронту и с флангов окованными железом кольями и ловчими ямами, выдвинуты перед шеренгами тяжеловооруженных воинов и их резервов. Это построение оказалось чрезвычайно эффективно против лобовых атак кавалерии на тарларионах. Всадникам приходится атаковать под непрерывным потоком стрел сквозь несколько узких смертельно опасных коридоров, в результате, к тому времени, как им удается добраться до основных оборонительных линий противника, большая часть их оказывается выкошена. А когда дезорганизованная, разгромленная и прореженная лучниками кавалерия, разворачивается, чтобы отступить, обороняющиеся, свежие и яростные начинают свою собственную атаку.

Он также был изобретателем косой атаки, когда в переломный момент сражения большие массы солдат концентрируются на узком участке фронта, в то время как силы врага равномерно распределены по всему построению. Этот прием позволяет использующей его армии, атаковать только небольшие по численности группы противника, значительно уступающие им, и бить по частям армию, которая может троекратно больше ее размером. Весьма часто, при такой атаке, удается опрокинуть один из флангов, выйти в тыл и, вызвав панику в рядах врагов, принудить их к бегству. Кроме того, если атака потерпела неудачу, задействованный отряд может отступить, зная, что остаток их армии, а зачастую и большая ей часть, отдохнувшая и свежая, полностью готова прикрыть их отступление.

Больше всего меня восхитило, как Дитрих из Тарнбурга координировал действия воздушных и наземных войск, и применение им определенных осадных машин в условиях сражений в поле. Обычно, при нападении с воздуха, для защиты от тарнсмэнов используется — «крыша щитов» или «сарай щитов», построение аналогичное строю когда-то известному на Земле под названием «тэстудо» или «черепаха». В этом случае пехотинцы устанавливают щиты так, что по периметру они образуют стену, а внутри строя поднимают щиты, формируя крышу. Это, конечно, прежде всего, оборонительное построение, но оно может использоваться и для сближения с противником под обстрелом лучников. Обычной гореанской практикой защиты от нападения всадников на тарларионах, если его необходимо встретить на открытом пространстве, является позиционный, оборонительный квадрат, защищенный длинными пиками. В сражениях при Ровере и Каргаше Дитрих скоординировал удар его воздушной и наземной кавалерии так, что вынудил своих противников выстроиться в крепкие, но довольно негибкие защитные квадраты, а потом выдвинул своих лучников построенных в широкие охватывающие шеренги, таким образом, они смогли покрыть своими стрелами намного более широкий фронт, чем сумели им противопоставить плотные, потерявшие способность в маневру каре.

Тогда же, сначала про Ровере, а позже под Каргешем он использовал, впервые в гореанской военной практике, осадные орудия в их мобильном варианте. Катапульты, установленные на колесных платформах, которые могли стрелять через головы запряженных животных. С этих машин, до того момента используемых только во время осад, и вдруг ставших устрашающим и разрушительным новым оружием, своего рода полевой артиллерией, на построенных в оборонительные каре врагов посыпались кувшины с горящим маслом, осадные дротики, и гигантские валуны. Сарай щитов был взломан. Стрелы лучников пролились дождем на ошеломленных, вдруг ставших беззащитными обороняющихся солдат. Дальше на врага выкатились осадные башни, движимые запряженными внутри тарларионами, боевые площадки которых были забиты лучниками и метателями дротиков. Каре были сломаны окончательно, и на них вновь, с ревом и рычаньем, топча и сметая все на своем пути, навалилась тяжелая наземная кавалерия на высоких тарларионах, на сей раз прорвавшаяся сквозь ряды врагов, как сквозь сухую солому. Следом ударила волна копейщиков, и сопротивление было сломлено, а солдат врага охватила паника. Они больше ни о чем не помышляли, кроме как о бегстве. Копьями и щитами они пожертвовали ради быстрого бега. После этого оставалось сделать совсем немного. Кавалерия, переведя сражение в резню беглецов, довершила разгром.

— Я размышлял скорее о возможности присоединения к фургонам на какое-то время, — сказал я.

— Ну да, они нуждаются в извозчиках, — кивнул мой попутчик. — А Ты сможешь управиться с тарларионом?

— Я умею обращаться с высоким тарларионом, — честно сообщил я, припомнив, как когда-то давно, будучи в охране каравана торговца Минтара из Ара, я неплохо научился этому.

— Я имею в виду гужевого, — проворчал возница.

— Полагаю, что да, — пожал я плечами.

Мне казалось вероятным, что раз уж я справлялся проворным высоким верховым тарларионом, то уж с его более послушными, медлительными собратьями и подавно справлюсь.

— Они лучше реагируют, если бить в районе головы и шеи, — подсказал он.

Я кивнул. Это практически не отличалось от высокого тарлариона. Ими обычно управляют с помощью голосовых команд и ударов древком копья. Нервная система тарлариона, кстати, кажется довольно инертной, по крайней мере, по сравнению с млекопитающими. Это животное кажется почти непроницаемым для боли. У большинства крупных разновидностей имеется два мозга, или лучше будет сказать мозг и меньший подобный мозгу орган. Основной мозг, как и у всех животных — в голове, а другой мозг, или подобный ему орган, расположен около основания спинного хребта.

Я посмотрел вниз на Фэйку, с веревкой на шее, идущую рядом с фургоном.

— Тарларион, — сказал я, поясняя ей замечание возницы, — выказывает крайне слабую восприимчивость к боли.

— Да, Господин, — ответила она.

— В этом, они очень напоминают рабынь, — усмехнулся я.

— О нет, Господин! — воскликнула моя рабыня. — Нет!

— Нет? — переспросил я.

— Нет, — повторила она, испуганно и искренне глядя на меня, — мы ужасно восприимчивы к боли, правда!

— Несомненно, Ты была таковой, будучи свободной женщиной, — заметил я, — но теперь Ты — рабыня.

— Теперь, я еще более восприимчива к боли, — сказала она. — Сейчас, когда я почувствовала боль, я знаю на что это похоже. Теперь я знаю, что значит полная уязвимость и беспомощность рабыни, когда с ней может быть сделано все что угодно! Также, все мое тело стало в тысячу раз более отзывчивым и чувствительным в тысячу раз более выразительным и живым, после того как я была заперта в ошейнике. Уверяю Вас, Господин, я в тысячу раз более восприимчива к боли теперь, чем когда-либо прежде!

Я улыбнулся. Такие преобразования были обычны для рабыни. Так же, как и их чувствительность к удовольствиям и ощущениям, сексуальным и любым другим, физическим и психологическим, сознательным и подсознательным, увеличивается и усиливается, с момента порабощения, пропорционально их чувствительности к боли. Те же самые изменения, которые так значительно увеличили их способности в определенных направлениях, увеличили их также и в других, и бросили этих ставших совершенно беспомощными женщин в полную власть их хозяев.

— Ах, — огорченно вздохнула она, опуская свою прекрасную голову, — Господин дразнит свою девушку.

— Возможно, — усмехнулся я.

Рабыня продолжила идти, не поднимая головы. Она густо покраснела. Но до чего прекрасно она выглядела в поблескивавшем на солнце, запертом на ее горле стальном ошейнике.

Перегнувшись через борт фургона, я подхватил женщину руками и забросил ее назад, в кузов. Думаю, она уже прилично утомилась после столь долгого пешего перехода.

— Спасибо, Господин, — обрадовано поблагодарила меня Фэйка.

Она тут же встала на колени позади и почти вплотную к нам, на набитых чем-то мешках, уложенных на дне фургона. Веревка, крепившая ее к борту, все еще оставалась на ее шее. Я с интересом начал размышлять, какими способами стоит взять ее этим вечером.

— Хлеба! Хлеба! — кричала женщина, стоявшая на обочине, около еще одного стоящего там фургона с Са-Тарной.

Возница, который очевидно сделал остановку, чтобы подтянуть сбрую своего животного, уже снова сидел на фургонном ящике. Поводья и кнут он держал в руках.

— Прочь! — рявкнул на женщину возница.

— Хлеба! — выкрикнула она, бросаясь перед фургоном.

Не обращая на нее внимания, извозчик щелкнул кнутом, и животное качнулось вперед. Отчаянно закричавшей женщине, в самый последний момент удалось выскочить из-под его лап. Я нисколько не сомневался, что не уберись она с дороги, ее бы просто раздавили.

— Они почти каждый раз пробуют что-нибудь подобное, — сказал мой попутчик, пока наш фургон проезжал мимо женщины.

Она стояла на обочине и неудержимо дрожала. Похоже, до нее дошло, что она только что избежала смерти или серьезного увечья.

— Бывает, они подсылают своих детей, чтобы те клянчили подачку, а сами они прячутся в кустах. Иногда я бросаю их немного хлеба, а иногда нет. Лично мне кажется, что женщины сами должны просить, если они хотят есть.

— Возможно, они не хотят платить за это тем, чем могла бы заплатить женщина, — предположил я.

— Они заплатят за это в любом случае, в том числе и чисто по-женски, как только окажутся достаточно голодными, — усмехнулся возница.

Я кивнул. С его словами было трудно спорить. Этот возница, кстати, показался мне вполне приличным добросердечным человеком. В конце концов, я сам видел, как он остановился и накормил нескольких женщин стоявших у дороги. Причем сделав это, он, несомненно, не мог не осознавать, что у него могут возникнуть проблему с недостатком груза. Полагаю, что многие из возниц, не будут поступать подобным образом. Кроме того, он не возразил ни против моей поездки с ним, ни против того, что я посадил в кузов Фэйку. Да, пожалуй, он оказался добрым малым.

— Как далеко продвинулись войска? — полюбопытствовал я.

— Их маршевые колонны растянулись на пасанги, да и интервалами между армиями составляют пасанги, — неопределенно ответил он.

Я кивнул. Конечно, не один день потребуется им, чтобы пересечь всю страну. Они все еще были очень далеко от любого врага. Соответственно, и не озаботились тем, чтобы собраться и сконцентрироваться.

Интересно то, что даже диверсионные группы, насколько мне известно, не пытались как-то задержать и продвижение, или измотать врага на марше. Фактически, они все еще шли через страны своих собственных союзников, как в мирное время.

— До арьергардов осталось приблизительно десять пасангов пути, — сказал он.

— А сколько всего там войск, в целом? — поинтересовался я.

— Великое множество, — сказал он. — А Ты часом не шпион?

— Нет, — усмехнулся я.

— Вон, посмотри, — сказал он, указывая кнутом вправо и вверх.

Я бросил взгляд туда. На гребне небольшого холма я увидел группу из семи или восьми всадников на высоких тарларионах, вооруженных тарларионовыми копьями. Их животные приплясывали под своими седоками и

нетерпеливо скребли когтями. На всех солдатах были шлемы и запыленные кожаные доспехи. Двое из них забросили свои щиты за спину, у остальных они висели слева на седлах. Через спины животных были переброшены длинные кожаные попоны, защищавшие ноги наездников от чешуйчатой шкуры ящеров. Вид у этого отряда был крайне неопрятный и мрачный. Через шеи животных, и позади седел, свисали корзины с зерном и сетчатые мешки с сушеными лармами и коричневыми сулами. К седлу одного из них за задние ноги были привязаны туши двух верров, кровь из перерезанных глоток которых оставила коричневые полосы на боках тарлариона. У другого товарища висела закрытая корзина, из которой торчали головы вуло. Шея и плечи третьего мародера были украшены гирляндой колбас. Но, ни тарсков, ни босков они с собой не вели. Похоже, эти животные теперь стали чрезвычайной редкостью, по крайней мере, в пределах одно или двухдневных переходов в стороны от марширующих войск. Тем не менее, эти товарищи очень неплохо отоварились. Несомненно, им жилось намного лучше, чем большинству из тех, кто занят таким бизнесом. Кроме того, я заметил, что их интересы не ограничивались только продовольствием. Седла нескольких мародеров были нагружены разными предметами быта, котелками, посудой, и тому подобными вещами. Также, от седла одного из них шла длинная привязь заканчивавшаяся узлом на скрещенных запястьях женщины. Несомненно, они нашли ее подходящей, и прихватили с собой. Можно с уверенностью сказать, что она была предназначена для ошейника. Подле лап тарлариона вожака этого отряда, стояли два крепких крестьянских парня, одетых в белые шерстяные туники. Оба были связаны. Между их спинами и локтями просунули крепкие толстые жерди, а запястья, оказавшиеся по бокам, стянули между собой веревкой проходящей спереди. Скорее всего, их ждет судьба рекрутов у какого-нибудь капитана, которому потребовалось заткнуть дыры в его рядах. Возможно, доставка этих парней тому капитану, позволит их похитителям стать богаче на пару медных тарсков.

Всадники, понаблюдав сверху за фургонами, наконец, начали спуск с холма. Они направились в сторону группы из трех женщин, возможно пересекавших холм по направлению к дороге. Вероятно, они пришли сюда из какой-то из окрестных деревень. Один из мужчин, что-то сердито прокричал им и, разогнав своего тарлариона, склонил копье горизонтально в положение атаки, сделал вид, что собирается напасть на женщин. Те испуганно прыснули в разные стороны и рассеялись перед ним. Парень с хохотом, развернул своего ящера и, не преследуя их, через мгновение, воссоединился со своими товарищами. Женщины, не посмели следовать далее. Я еще какое-то время понаблюдал за всадниками, которые присоединились к паре фургонов следовавших несколько впереди нас. Двое крестьянских парней, и спотыкающаяся женщина, так и шли за ними следом на привязи.

— Фуражиры, — пояснил возница.

Я оглянулся назад на Фэйку, и она опустила свои глаза, избегая встречаться со мной взглядом.

— Насколько я понимаю, они, арьергард тыла армии, что двигается сейчас впереди нас, — заметил я.

— Нет, — ответил он.

— Как это? — удивился я.

— Это лишь единицы, — пояснил он, — только фургоны и несколько отрядов. Как далеко простирается армия, я понятия не имею.

На какое-то время я замолчал, осмысливая сказанное. Здесь должно быть собрано просто невероятное количество мужчин. Конечно, я знал, что в Брундизиуме высадились значительные силы. Чего я не знал, так это их текущего размещения, или развертывания.

— Слушай, а Ты уверен, что Ты не шпион? — полюбопытствовал возница.

— Да, — улыбнулся я. — Уверен.

Конечно, я подозревал, что разведка Ара должна была попытаться держать себя в курсе всех передвижений врага. Наверняка их шпионы, или своего рода информаторы, следовали за войсками или фургонами. Кстати, внедрить своих шпионов в отряды наемников особого труда не составляло. Там полно мужчины происходивших из самых разных слоев общества, каст и городов, и если им и задаются какие-либо вопросы, то они касаются немногим большего, чем их умение обращаться с оружием и способность повиноваться приказам. И все же, даже если разведчики Ара, или люди, работающие на них за плату, и проявляли внимание к этим вопросам, и предоставляли точные доклады о текущем положении дел, сам Ар по причине неготовности, или любой другой, так или иначе пока бездействовал.

Глядя на растянувшуюся вдоль дороги цепочку фургонов вперед нас, я

думал, как это все отличалось от легионов Ара на марше, ну или войск других высоких городов. Когда солдаты Ара маршируют, например, по большой военной дороге, такой как дорога из Ара в Виктэль Ария, они идут четко выверенным шагом, часто задаваемым барабанщиком, и за дневной переход, с короткими привалами, обычно преодолевают дистанцию в сорок пасангов. Кстати именно с интервалом в сорок пасангов на военных дорогах, заранее подготовлены укрепленные воинские лагеря, имеющие постоянно обновляемые запасы продовольствия. Некоторые из этих лагерей со временем превратились в поселки, а позднее часть поселков разрослась до размеров городов. Эти дороги, лагеря, и прочие меры, позволяли не только быстро и эффективно перемещать войска, но и помогали в заранее планировать военные компании. Например, не трудно было бы подсчитать, сколько времени займет, переброска определенного количества воинов, чтобы поддержать тот или иной опорный пункт. Постоянные гарнизоны укрепленных лагерей, кроме всего прочего, осуществляют поддержание порядка на внешних территориях подконтрольных городу. Набор рекрутов и их обучение зачастую также возложено на такие лагеря.

Безусловно, войска Коса, по понятной причине не имели возможности прибыть сюда несколько месяцев назад, не торопясь построить постоянные лагеря вдоль маршрута их предполагаемого следования. Пока, судя по характеру движения конкретно этого снабженческого обоза, продвижение их армии казалось крайне медленным, и неторопливым. Все выглядело так, как если бы они ничего не опасались. Возможно, их успокоила численность собранных войск. Вот только мне было совершенно не понятно полное бездействие Ара.

— Ну а тарнсмэны-то небо патрулируют? — спросил я.

— Не замечал, — ответил возница.

Кос, конечно, должен бы иметь тарнсмэнов в своем распоряжении. Но, похоже, их не высылали в патрульные полеты вдоль маршевых колонн.

— А почему при вашем обозе нет никакой охраны? — поинтересовался я.

Надо признать, что это было необычно.

— Понятия не имею, — пожал он плечами. — Признаться, я сам задавался этим вопросом. Возможно, начальство считает, что в них нет необходимости.

— И что, неужели не было ни одного нападения? — удивился я.

Мне казалось, что Ар должен был воспользоваться своим превосходством в тарнсмэнах для того чтобы беспокоить колонны врага, уничтожать провиант, и нарушать коммуникации. Возможно, конечно, что его тарнсмэны пока еще не в состоянии достигнуть фургонов. Если бы командование в Аре было в руках Марленуса, его Убара, у меня было никаких сомнений, что Ар к настоящему времени уже бы действовал. Однако Марленус, если информация точна, в данный момент в Аре отсутствовал. Предположительно, он возглавлял экспедицию в Волтай, проводя карательный рейд против налетчиков из Трева. Почему его не отозвали, я понять не мог. Хотя, конечно, не исключено, что в данный момент просто нет такой возможности.

— А что Ты будешь делать, если сюда заявятся тарнсмэны Ара? — поинтересовался я.

— Это не мое дело, — отмахнулся он. — Это — работа солдат. Мне платят за извоз. Именно этим я и занимаюсь.

— А что по поводу остальных возниц? — полюбопытствовал я.

— Они сделали бы то же самое, как мне кажется, — предположил он. — Мы — извозчики, а не солдаты.

— Но ведь, получается что весь обоз, или, по крайней мере, эти фургоны, полностью беззащитны от нападения, — заметил я. — И все же Ар не нападает. Это интересно.

— Возможно, — согласился мой попутчик.

— Но почему нет? — поинтересовался я его мнением.

— Не знаю. Возможно, они не могут добраться суда, — пожал он плечами.

— Даже с небольшими ударными отрядами, замаскированными под крестьян?

— Возможно, даже так, — ответил он. — Понятия не имею.

День клонился к закату, потихоньку начинало темнеть. То тут, то там, в стороне от дороги, то с одной стороны, то с другой, попадались небольшие лагеря свободных женщин. В некоторых из них горели небольшие костры. Женщины обустраивались, как могли. Где-то были возведены шалаши из веток, в других местах они установили палатки, представлявшие собой немногим больше, чем натянутые на палках куски брезента или одеяла. Иногда, при нашем приближении, некоторые из женщин сидевших вокруг этих крошечных костерков вставали и наблюдали за нами, пака наш фургон не проезжал мимо. Я вспомнил свободную женщину, с которой мы повстречались вчера вечером в ее же хижине. Она не вернулась к фургонам, насколько я знал. Мы покинули ее полуразрушенное жилище прежде, чем она проснулась. Я оставил ей еще немного еды, и завязал золотой тарновый диск Порт-Кара в уголок одеяла ребенка. С ним она могла бы много чего купить. Кроме того, с деньгами, у нее был шанс добраться до какой-нибудь отдаленной деревни, вдалеке от проходящей армии, где она могла использовать это в качестве своего приданного, или, если говорить прямо, то попросту купить себе компаньона, этакого доброго малого, который смог бы позаботиться и о ней и о ее ребенке. Крестьянки, в отличие от городских женщин, склонны быть очень практичными в таких вопросах. В конце концов, она оказала мне гостеприимство.

— Скоро мы доберемся до лагеря, — сообщил возница.

Я услышал, как Фэйка внезапно глубоко вздохнув от ужаса, отпрянула назад в кузов. Справа, около обочины дороги, виднелась фигура человека. Его голова и ноги свисали по разные стороны с заостренного шеста. Высотой кол был около десяти футов, и приблизительно четыре дюйма диаметром.

Он был втиснут между скалами и обложен камнями. Конец его был грубо заострен, скорее всего, теслом. Этот конец входил в спину жертвы и торчал из живота, высовываясь на пару два футов из тела.

— А вот, похоже, и первый шпион, — предположил я.

— Скорее, это — отставший или дезертир, — поправил меня возница.

— Возможно, — кивнул я.

Это был первый признак, который я встретил сегодня, что перед нами на дороге действительно были солдаты.

Когда мы проезжали мимо одного из придорожных лагерей, девушка, сидевшая у маленького костра и бросившая в нашу сторону взгляд, вдруг вскочила и выбежала на дорогу.

— Сэр, — позвала она. — Сэр!

Но возница, с равнодушным видом ехал дальше, не останавливая свой фургон. Тогда она побежала рядом с фургоном.

— Сэр! — кричала она, повернув к нам свое лицо. — Пожалуйста! Я голодна! Пожалуйста, Сэр! Рассмотрите меня! Я красива!

Она торопливо забежала вперед.

— Посмотрите! — заливаясь слезами, крикнула она, и сдернула свои одежды вниз, до бедер. — Мои груди хорошей формы! Мое лоно влажное и горячее! Я буду служить Вам как рабыня. Я сделаю все, что Вы захотите. Я не прошу еды за просто так. Я заплачу! Я отработаю!

— Проваливай, — рявкнул извозчик, — а не то, отведаешь моего кнута!

— Остановитесь, — заплакала она. — Остановитесь!

Тогда она, подбежав к голове тарлариона, ухватилась за повод. Заворчавшее животное, слегка замедлилось, но не остановилось, таща на себе вес девушки, отчаянно вцепившейся в повод. Недовольный ящер затряс своей головой, мотыляя досадную помеху из стороны в сторону, а потом раздраженно запрокинул свою голову вверх, поднимая девушку и буквально отрывая ее от земли. Но ту не так то просто оказалось оторвать от сбруи, крестьянка удержалась, и через мгновение, снова на оказалась на земле. Наконец, тарларион остановился.

Возница раздраженно поднялся с фургонного ящика, и взмахнул своим длинным кнутом.

— Ай! — вскрикнула девушка, от боли, возможно, впервые в жизни почувствовавшая, что такое удар кнутом.

Она отпустила повод и, постанывая от боли и глядя на нас, замерла на дороге, в каком-то шаге от челюстей животного.

— Позвольте мне доставить Вам удовольствие! — попросила она, и кнут, подобно атакующей змее, мелькнул снова.

Девушка, пораженная еще раз, с рыданием отпрянула назад, споткнулась и полетела на дорогу.

— Неужели Вы не узнаете меня? — всхлипывая, спросила она, и возница опустил кнут, всматриваясь в сумерки. — Я — Тула из Вашей деревни. Я та, кто была слишком хороша для Вас, та, кто отказался от Вашего предложения!

— Ты позоришь нашу деревню! — прорычал мужчина.

— Ну, так накажите меня! — прорыдала девушка.

Возница спрыгнул с передка и, подождав пока мимо нас проедет другой фургон, направился к девушке. Схватив свою, как выяснилось односельчанку, он потащил ее к задней части фургона. Когда они проходили подо мной, я заметил две полосы на ее теле, серые в наступивших сумерках. Мой попутчик прижал ее спиной к правому заднему колесу фургона.

— Лицом к колесу, — скомандовал мужчина, отойдя чуть назад. — Держись за обод!

Девушка вцепилась в колесо и упустила голову. Возница в бешенстве поднял кнут.

— Выпорите меня, — сказала она и задохнулась, потому что три удара один за другим упали на ее спину. — Но накормите меня!

Еще два удара, и она обвисла, цепляясь за колесо, рыдая и хватая воздух ртом. Как мужчина и ее односельчанин, он был обязан наказать ее за тот позор, что она навлекла деревню.

— Не надо больше меня бить! — взмолилась она, и, не в силах стоять, сползла на колени подле колеса.

Мимо проследовал еще один фургон.

— Так значит, наша гордячка Тула, украшение нашей деревни, теперь обнажает свои прелести перед незнакомцами, — зло прошипел возница, прислонившейся к колесу, рыдающей девушке, — и упрашивает использовать ее тело за корку хлеба! Позор!

Она так и стояла на коленях, держась за спицы колеса, опустив голову и вздрагивая от рыданий.

— Позор! — крикнул он снова.

— Сильные женщины отбирают у меня еду, если мне удается раздобыть, хоть что-то, — всхлипнула она. — Я очень голодна.

— Гордячка Тула, теперь стала всего лишь еще одной придорожной шлюхой, — сердито бросил мужчина.

— Да, — признала она.

— У Тебя есть, что еще мне сказать? — потребовал он.

— Накормите меня, — простонала девушка.

— Повернись, — сердитым голосом приказал возница.

Она, не поднимаясь с колен, повернулась лицом к нему.

— Сбрось одежды, — скомандовал он и уточнил: — до колен, чтобы спереди лежали перед тобой на дороге, а сзади на твоих икрах.

Девушка разделась, как было приказано, и подняла лицо к нему.

— На каких условиях? — спросил возница.

— На Ваших. Полностью, на Ваших, — ответила она.

— Натяни одежду на бедра, — велел он. — Ты можешь следовать за фургоном.

Плача от благодарности, она ухватила свои одежды и закрепила их вокруг бедер. Возница же с сердитым видом, запрыгнул на передок фургона и занял свое место на ящике. Громко гаркнув и резко щелкнув кнутом по шее свое тяжелое на подъем животное, принудил его возобновить движение, вклиниваясь в просвет между двумя другими фургонами.

Уже совсем стемнело, но дорога ярко светилась в лунном свете. Она блестела из-за крошечных пластин и крошек слюды вкрапленных в ее поверхность. Полураздетая девушка тащилась вслед за фургоном.

— Лагерь-то далеко? — поинтересовался я.

— Нет, уже рядом, — ответил возница.

 

Глава 4

Лагерь аларов

Внезапно до меня донесся, нерешительный задыхающийся крик новорожденного младенца.

Генсэрикс, оторвался от созерцания костра, вокруг которого мы все сидели. Это был широкоплечий, мощный, одетый в меха и кожу мужчина с тяжелыми бровями, длинными, заплетенными в косы, светлыми волосами и длинными, желтыми, свисающими усами. Звук шел из одного из фургонов. Теперь крик стал здоровым и задиристым.

— Будет жить, — сказал один из мужчин, воин, сидящий с нами.

Генсэрикс пожал плечами. Это еще вилами по воде писано. Фэйка стояла на коленях позади меня. Мы были внутри кольца фургонов лагеря Генсэрикса, вождя аларов, кочевников, странников, скотоводов, наряду с выходцами из Торвальдслэнда, знаменитых их мастерством боя на топорах. Лагерь Аларов, как и лагеря подобных им народов, является крепостью построенной из фургонов. Повозки выстраивают в круг, или несколько концентрических кругов, пряча внутри своих тягловых животных, женщин и детей. Кроме того, весьма часто, в зависимости от количества используемых фургонов, и в особенности пересекая, или находясь в опасной местности, внутрь кольца загоняют верров, тарсков, и босков. Нечистоты и дренажи неизбежные в таком скоплении людей и животных, серьезных проблем не делают благодаря частым перемещениям лагерей.

— Сын, — сообщила одна из женщин, вышедшая из фургона, подойдя к огню.

— Еще нет, — проворчал Генсэрикс.

Лагерь фургонов перемещают часто, дабы обеспечить свежие пастбища для босков. Да и для тарсков и верров необходимо найти места с обилием кореньев. Именно потребности этих животных, от которых зависит само существование аларов, и являются причиной перемещений, а иногда даже долгих миграций аларов и родственных им народов. Нет нужды говорить, что эти миграции, особенно когда они пересекают места с оседлым населением, часто приводят к конфликтам народа фургонов с другими крестьянами, а вскоре после того, конечно, и с городскими жителями, которые зависят от окрестных крестьян и их продовольствия. Кроме того, их перемещения часто, с чисто юридической точки зрения, фактические представляют собой вторжение или бесспорное нарушение территориальной целостности тогда, когда, они незваными входят в региону находящиеся в пределах юрисдикции или гегемонии тех или иных городов.

Иногда они платят за проход через страну, или за использование пастбищ в пределах него, но это скорее исключение, а не правило. Они — жесткий народ, и от горожан требуется иметь немалую храбрость и приличные силы, чтобы доказать приемлемость или уместность такой договоренности. Дело в том, что с точки зрения аларов, платить за пастбище столь же абсурдно, как платить за воздух, ведь и то и другое требуется для жизни. «Боск умрет без травы», говорят они, и добавляют: «Боск будет жить». Оказавшись в пределах земель того или иного города, они чаще кочуют у границ, но иногда, в зависимости от погоды и состояния пастбищ, могут забредать и глубже. Чаще всего их появление отмечается лишь в коротких официальных предупреждениях. Никто желает объявлять им войну, или бросать вызов. Их просто рассматривают как периферийный, нежелательный элемент, незваных гостей, опасных временных визитеров, с которыми местным людям какое-то время придется уживаться, опасливо поглядывая в их сторону. Но, редкий городской совет или гражданин, не вздохнет с облегчением, когда их фургоны повернут свои оглобли на выход из их земель.

Женщина, которая принесла новость Генсэриксу, повернулась и возвратилась в фургон.

Когда регион приходит в упадок, или его охватывает хаос, когда обычные структуры государства разрушены, с последующей дезорганизацией, потерей ответственности и дисциплины, то появление таких людей как алары вполне ожидаемо. Есть у них такая склонность откочевывать именно в такие районы. Действительно, бывали случаи, когда войдя на такие территории, они делали их своими собственными, обосновываясь на них, устанавливая свои порядки, зачастую принимая на себя роль и прерогативы оккупационной аристократии, в конечном итоге оседая на тех землях, и в свою очередь, давая толчок к развитию новой цивилизации.

У меня не было сомнений, что именно слабость и беспорядок в этом регионе, возникшие в результате вторжении косианцев, и были тем мотивом, который потянул аларов на этот далекий юг. Но, с другой стороны, насколько я выяснил у возницы, с которым ехал по Генезианской дороге, официально, конкретно этих Аларов пригласили, чтобы они служили снабженцами и обозниками при войсках. Именно во исполнении этих обязанностей они и подошли так близко к дороге. Заключив это соглашение, алары, конечно, оказались в превосходном положении. Они могли со стороны наблюдать за ходом событий и вмешаться в них, если это показалось бы им выгодным для своего народа. Здесь они могли бы присмотреться к возможностям, как к экономическим, так и территориальным. Возможно, люди с Коса вовсе не были дураками, пригласив их сюда и намекнув, что они могли бы остаться на этих землях, таким образом, создавая дополнительные трудности для восстановления на них юрисдикции союзников Ара. Возможно, подарив им земли, они надеялись сделать их своими благодарными и надежными союзниками.

Я услышал движение у соседнего фургона и обернулся. Женщина поднялась в него с котлом горячей воды и свертком пеленок. Изнутри снова донесся плач ребенка.

Наряду с топорами алары уважают аларский меч, длинное, тяжелое, обоюдоострое оружие. Щиты они делают овальными, аналогично турианским. В качестве верхового животного они предпочитают средних тарларионов, животное, меньшее и не такое сильное, как обычный высокий тарларион, но более быстрое и проворное. Их седла, однако, имеют стремена, и таким образом делают возможным использование кавалерийской пики. Некоторые города используют аларов в своих тарларионовой кавалерии. Другие, возможно, поступают мудрее, не вербуя их в свои войска, ни в регулярные, ни во вспомогательные.

Когда алары выходят на бой, обычно в своем тылу они выстраивают кольцо из своих фургонов, в которое, в случае поражения, быстро отступают. Они — свирепые и грозные воины в сражениях на открытой местности. Однако они мало что понимают в политике, или в осаде и штурме городов. В случае их приближения, городу обычно достаточно всего лишь закрыть ворота и ждать, когда они сами уйдут, вынужденные сделать это из-за потребностей своих животных.

Теперь, все та же женщина спустилась из фургона, неся небольшой сверток. Она подошла к костру, и Генсэрикс, взмахом руки указал ей, куда следует положить сверток — на землю перед ним, между собой и огнем. Она так и сделала. Вождь присел около него, и аккуратно, своими большими руками, приподнял края одеяла. Крошечный ребенок, проживший на этом свете считанные минуты, часто и неглубоко дышал и покашливал, все еще ошеломленный и обеспокоенный остротой, ужасной новизной самостоятельного вдыхания воздуха. Он, потерянный в хаосе новых ощущений, не способный ни повернуть головы, ни сфокусировать глаз, еще не понимал, что никогда ему больше не вернуться в надежное убежище утробы его матери. Окровавленный узелок перерезанной пуповины яркой точкой выделялся на его животе. Он беспорядочно дергал своим крошечными ножками и ручками. Кровь и околоплодная жидкость, были стерты с его маленького, горячего, красноватого, но уже крепкого тельца, чтобы потом натереть его жиром. Насколько же крошечной была его голова и пальцы. Как потрясающе и удивительно было видеть, что такое чудо было живым. Генсэрикс смотрел на него какое-то время, и затем перевернул тельце, и исследовал со спины. Потом снова положив младенца в прежнее положение, мужчина встал, и посмотрел вниз на лежавшего перед ним ребенка с высоты своего роста.

А воины, сидевшие вокруг костра, женщина, принесшая новорожденного, и две другие женщины, только что пришедшие из фургона, напряженно смотрели на него. Наконец, Генсэрикс наклонился и поднял ребенка. Женщины радостно вскрикнули, а мужчины одобрительно заворчали. Генсэрикс, со счастливым выражением на лице, держал ребенка, который почти потерялся в его больших руках, а затем поднял его высоко над головой.

— Хо! — радостно закричали воины, вскакивая на ноги.

— Это — сын! — крикнула одна из женщин.

— Да, — сказал Генсэрикс. — Это — сын!

— Хо! — скандировали воины. — Хо!

— Что происходит? — полюбопытствовала Фэйка из-за моей спины.

— Ребенок осмотрен, — пояснил я. — Его сочли здоровым, и разрешили жить. Отныне, он — алар. А подняв ребенка, он признал его своим собственным.

Генсэрикс вручил ребенка одному из воинов, а затем вытянул свой нож.

— Что он собирается делать? — испугалась Фэйка.

— А ну, тихо, — шикнул я на ней.

Генсэрикс сделал два аккуратных надреза на лице младенца, наискось перечеркнувших обе его щечки. Ребенок зашелся в крике. Кровь побежала с его лица на шею и крошечные плечи.

— Теперь отдайте его матери, — приказал Генсэрикс

Женщина, которая принесла ребенку к костру, подхватила и сложила одеяло, потом забрала визжащего младенца у воина, и отправилась обратно в фургон.

— Они — народ воинов, — объяснил я Фэйке, — а ребенок — алар. Он должно учиться переносить раны прежде, чем получит первую порцию материнского молока.

Фэйка сжалась, напуганная тем, что оказалась среди таких мужчин.

На лице Генсэрикса, как и на лицах тех мужчин, что находились вокруг нас, были заметны тонкие белые шрамы — отметины от ножа, по которым можно было сказать, что в свою время каждый из них прошел ту же самую церемонию. По таким шрамами можно легко отличить алара.

— Я рад Вашему счастью, — сказал я Генсэриксу, вернувшемуся на свое место у костра.

Генсэрикс коротко кивнул мне и, улыбнувшись, вскинул руки в экспансивном жесте.

— В честь такого счастья, мы даже согласны убить Тебя быстро за то, что Ты прибыл в наш лагерь незваным, — заявил мужчина, длинные темные волосы которого были зачесаны назад и подвязаны расшитой бисером полоской из кожи талмита.

— Постойте-ка, — встревожено, заметил я. — В лагере извозчиков, тех кто обслуживает продовольственные обозы армии Коса, мне сообщили, что здесь я могу найти работу для себя.

Пара мужчин с довольным видом хлопнули друг друга по плечам.

— Я так понял, что это не совсем верно, — предположил я.

— Так может, убьем его поскорее? — поинтересовался другой мужчина.

— Уверен, люди часто приходят к Вашим фургонам, — сказал я.

— Не обращай внимания на Партанкса и Сората, — усмехнулся высокий, широкоплечий парень, сидевший со скрещенными ногами подле меня.

Также как и Генсэрикс он щеголял длинными заплетенными волосами и желтыми усами. Глаза его были такого же голубого цвета как и у Генсэрикса. Впрочем, среди аларов много светлолицых и голубоглазых блондинов.

— Они шутят. Это наши лагерные остряки, — пояснил он улыбаясь. — Как Ты правильно заметил, многие приходят к нашим фургонам — осведомители, работорговцы и просто торговцы, кузнецы, ремесленники крестьяне. Они приходят сюда торговать и менять свои товары на наши кожи и безделушки. Если это было не так, то где бы мы взяли столько полезных вещей, которые Ты здесь можешь увидеть? И как бы мы узнавали последние новости о том, что делается в мире? Не позволяй мы другим людям приходить в наши таборы, мы бы слишком оторвались от мира, а следовательно, были бы неспособны вести свои дела достаточно рассудительно. Согласен?

Я кивнул. Народ аларов не избегал заходить на обжитые территории, в отличие от, например, живущих изолированно на обширных субэкваториальных равнинах Народов Фургонов, таких как тачаки и кассары.

Парни, названные Партанксом и Соратом, принялись добродушно пихать друг друга, довольные своей шуткой.

— Принесите кольца! — крикнул Генсэрикс.

— Я — Хурта, — представился блондин. — Тебе не стоит думать о нас как о варварах. Лучше расскажите нам о городах.

— А что бы Ты хотел о них узнать? — поинтересовался я.

Пожалуй, я бы предположил, что этому громиле была бы интересна информация по таким вопросам как высота и прочность их стен, количество ворот, обороноспособность, сила гарнизонов, и тому подобное.

— Правда ли, что Ар столь красив, как о нем говорят? — неожиданно для меня, спросил алар. — И на каково это, жить там?

— Он очень красив, — подтвердил я. — И хотя я не гражданин Ара, или Тэлнуса, столицы Коса, уверен, что жить в таких местах гораздо легче, чем среди фургонов. А почему Ты спрашиваешь об этом?

— Хурта — слабак, и поэт! — рассмеялся Сорат.

— Я — воин и алар, — заявил Хурта, — но, что верно, то верно — песни я люблю.

— Между буквами и оружием нет никаких противоречий, — заметил я. — Самые великие воины зачастую весьма талантливые мужчины.

— Я подумываю над тем, чтобы покинуть фургоны, и поискать своей удачи, — сообщил он.

— И чем ты хотел бы заняться? — полюбопытствовал я.

— У меня крепкая рука, и я неплохой наездник, — намекнул он.

— Значит, Ты хотел бы наняться к какому-нибудь капитану? — предположил я.

— Да, — кивнул Хурта, — и если возможно, то к самому лучшему.

— На Горе многие служат, — сказал я, — и есть много капитанов.

— Для моего первого раза, сойдет любой, — отмахнулся алар.

— Многие капитаны, — заметил я, — принимают решение о своей службе, опираясь на весы торговцев, измеряя вес своей стали весом золота. Боюсь, что в конечном счете, они борются, за того Убара, у которого кошелек глубже.

— Я — алар, — сказал Хурта. — Города всегда воевали с нами. Испокон века пастбища противостоят стенам. Независимо от того на чьей стороне я окажусь, и против кого будет направлен мой меч, он будет бить наших врагов.

— Я тоже своего рода наемник, — заметил я, — но, обычно я выбирал свои мотивы с большей тщательностью, опираясь на правду.

— И так должен поступать каждый, — согласился Хурта, — если он хочет улучшить свою судьбу.

Я с интересом посмотрел на него.

— Правда, — сказал Хурта, — если Вас интересует именно это, то мне она кажется очень трудной для понимания. Я не уверен, существуют ли такие вещи вообще. По крайней мере, я никогда не испытывал, не видел, не ощущал правду. Если она действительно существует, то мне кажется вероятным, что она была бы своей для каждой из сторон, как солнечный свет или воздух. Думаю, ни одна война не вспыхнула бы, если бы обе стороны, по той или иной причине, не были искренне уверены в своей полной правоте. Ну а раз уж, обе стороны всегда правы, остается только бороться каждому за свою правду. Ну, а если это имеет место, почему мужчине нельзя получить плату за возможный риск, который он берет на себя, участвуя в отстаивании правды той или иной стороны?

— А Ты когда-нибудь пробовал на вкус, или видели, или ощущал честь? — поинтересовался я.

— Да, — кивнул Хурта. — Я пробовал честь, и видел ее, и чувствовал ее, но это, не то же самое, что пробовать на вкус хлеб, или видеть скалу, или чувствовать женщину. Это другое.

— Возможно, то же самое и с правдой, — предположил я.

— Возможно, — пожал плечами Хурта. — Но этот вопрос кажется очень сложным и неоднозначным для меня.

— Мне он кажется таким же, — признал я. — Я сам часто удивляюсь, почему столь многим другим это кажется настолько простым.

— Это точно, — вздохнул Хурта.

— Впрочем, возможно, они просто одаренней нас, в поисках правды, — предположил я.

— Возможно, — протянул Хурта, — но почему, тогда, среди них возникают такие непримиримые разногласия?

— Не знаю, — признал я.

В этот момент принесли кольца, тяжелые серебряные и золотые кольца, достаточно большие для запястья или плеча, и Генсэрикс распределил их между своим высоким соратниками. Потом, из того же самого сундука, он раздал монеты остальным. Даже мне достался серебряный тарск. Как оказалось, у аларов хватало богатств. Кстати тарск был отчеканен в Тэлнусе. Еще одна маленькая монетка в копилку доказательств возможных связи между движением армий Коса и появлением фургонов аларов на Генезианской дороге.

— А много ли в городах таких женщин, как она? — полюбопытствовал Хурта, кивая на Фэйку.

— Тысячи, — заверил я его.

— Пожалуй, нам стоит изучить приемы осады, — улыбнулся Хурта.

При этих словах Фэйка немного отпрянула и сжалась.

— Таких женщин можно задешево купить в любом городе, — пояснил я, — на невольничьих рынках, на открытых торгах в домах работорговцев, или просто с рук, у частных рабовладельцев. Уверен, Вы могли бы иметь таких же среди своих фургонов, стоит только захотеть. Достаточно только намекнуть и к Вашему лагерю пригонят целые караваны невольниц, чтобы Вы могли осмотреть их, попробовать и приобрести понравившихся. Не вижу проблемы в вопросе.

Интересно, но я не заметил рабынь среди фургонов. Это совершенно отличалось от Народов Фургонов с далекого юга. Там красивые рабыни, в возмутительно открытых чатках и курлах, кальмаках и курах, с крошечными кольцами в носах, попадались среди фургонов на каждом шагу.

— Насколько я помню, Ты упоминал, что среди тех, кто иногда приходил к Вашим фургонам, были и работорговцы, — заметил я.

— Да, — кивнул Хурта, — но обычно затем, чтобы скупать наших пленниц, захваченных во время набегов или войн.

— Но почему же так мало рабынь среди Ваших фургонов? — поинтересовался я.

— Наши свободные женщины убивают их, — развел руками Хурта.

Фэйка задохнулась от ужаса, а я подумал что, возможно, будет разумнее убираться отсюда подобру-поздорову, и чем скорее, тем лучше. Моя рабыня была красоткой, причем чрезвычайно сексуально возбуждающей, иногда почти невыносимо для мужчин. У меня не было никакого желания рисковать своей собственностью в этом месте. Она точно была тем видом женщины, который, в ее беспомощности и ошейнике, в ее уязвимости и короткой тунике, вызывает ревнивую ненависть, иногда почти на грани безумии, в свободных женщинах, особенно невзрачных и сексуально неудовлетворенных.

— Ой! — вскрикнула Фэйка.

Это тот, кого звали Соратом сомкнул свою руку на ее плече. Хватка у него была стальная. О природе его намерений трудно было не догадаться. Он явно положил глаз на мою рабыню.

— Стоять, — спокойно произнес я, уже захватывая его руку своей.

— Стоять? — удивленно переспросил парень.

— Вот именно, — сказал я. — Стоять.

— Ты не алар, — усмехнулся он. — Так что, я возьму ее.

— Нет, — заявил я.

— Это — наш лагерь, — взмутился Сорат.

— А это — моя рабыня, — спокойно ответил я.

— Дай ее мне, — потребовал парень. — И я верну ее Тебе еще более счастливой, и всего с несколькими синяками.

— Нет, — стоял я на своем.

— В лагере я делаю все, что мне захочется, — грозно заявил он.

— Признаться, я сомневаюсь, что это всегда имеет место, — заметил я.

Он в бешенстве вскочил на ноги. Я спокойно поднялся вслед за ним. Он был немного ниже меня ростом, но был чрезвычайно широким в плечах и сильным. Весьма обычное телосложение среди народа аларов.

— Ты брал нашу еду, — напомнил Сорат.

— И я был рад сделать это, — ответил я. — Благодарю.

— Ты — гость здесь, — сказал Сорат.

— И ожидаю получать достойные уважение и гостеприимство, — заметил я.

— Да пусть он возьмет ее на несколько енов, — миролюбиво предложил Хурта.

— Он не спросил меня, — пояснил я.

— Ну так, пусть спросит, — предложил Сорату один из парней.

— Он не знает топора, — заметил Хурта. — И он не из фургонов.

— Ну так, пусть решат топоры! — проревел Сорат.

— Превосходно, пусть будут топоры, — согласился я.

Искусству боя на топорах я обучался в Торвальдслэнде. У меня не было ни малейшего сомнения, что тамошние ярлы во владении топором могли бы дать фору любому народу.

— Только пусть это будут не топоры, я рукояти от них, — решил Генсэрикс.

Признаться, это предложение меня несколько удивило, но я мог только приветствовать его. Это казалось славным и щедрым жестом со стороны Генсэрикса. Подозреваю, не каждый вождь аларов будет настолько внимательным. Этим способом худшее что, вероятно, ожидает проигравшего, это то, что разобьют голову. Мужчины у костра поворчали, но согласились с предложением вождя. Они все казались мне довольно славными парнями. Сорат, кстати, что меня весьма порадовало, тоже кивнул. Очевидно у него, по крайней мере, после того как прошел первый гнев, и сознание протрезвело, более не возникало никакого особого желания убить меня. Скорее всего, он был бы удовлетворен, если бы избил меня до потери сознания. В этом случае, по утру, я бы очнулся голым, привязанным к столбу вне кольца фургонов. Возможно, когда мои добрые хозяева решат откочевать на новое место, через несколько дней, которые я потратил бы на размышления о своей неблагодарности, живя на воде, что наливали бы в лунку подле меня, и на овощах, брошенных мне как тарску, меня бы освободили, и даже вернули бы мне хорошо использованную Фэйку, вероятно с новым клеймом народа аларов на ее коже, чтобы я мог вспоминать, время от времени, об этом инциденте.

Наконец принесли две длинных тяжелых рукояти, и вручили мне одну из них. Ну что ж, вес и баланс были превосходные.

— Остерегайся, друг, — предупредил Хурта. — Сорат хорошо владеет топором.

— Спасибо, — поблагодарил я.

Рядом всхлипнула Фэйка.

— А Ты, приготовься к своему будущему, — посоветовал я женщине.

— Господин? — озадаченно переспросила она.

— Женщину надо держать? — уточнил один из аларов.

— В этом нет необходимость, — ответил я, и приказал: — Стой здесь, Фэйка

— Да, Господин, — всхлипнула она.

Теперь рабыня не сдвинется со своего места, и будет стоять там на коленях, пока свободный человек не разрешит ей двинуться.

Сорат демонстративно поплевал на руки и, ухватившись за рукоять, пару раз взмахнул ей, со свистов взрезав воздух. Я вышел на открытое место чуть в стороне от костра, оставляя его за спиной.

— Видишь? — донесся до меня голос одного из мужчин. — Он занимает позицию с огнем за его спиной.

Кое-кто из остальных одобрительно кивнул, по-видимому, также отметив это.

Воины предпочитают оставлять солнце и ветер за своей спиной, конечно когда это возможно. Яркий свет солнца, даже если он не ослепляет, все же довольно утомителен, особенно если сражение затягивается не на один ан. Преимущества от ветра в спину также очевидны. Это и увеличение дальности полета и убойной силы стрел, это и дополнительный импульс в атаке, и пыль с песком летят в глаза врага, а не в твои собственные.

Размахнувшись, как колуном, Сорат изо всех сил нанес удар сверху вниз своим топорищем, который я умело заблокировал. Его удар был слишком простым, слишком очевидным, как если бы он собирался просто смести меня своей силой или, возможно сломать мою рукоять, но в любом случае, успеха он не имел. Мой противник отступил, присматриваясь ко мне уже внимательнее.

— Уверен, что на алара Ты не стал бы нападать подобным образом, — заметил я.

Для него уже должно бы стать ясным, что после блока я воздержался от очевидного контрудара своим топорищем снизу вверх по его шее. Таким ударом, по крайней мере, топором Торвальдслэнда я бы просто снес ему голову.

— Ты уверен, Незнакомец? — сказал насмешливый женский голос.

Я немного отстранился, чувствуя, что на какое-то мгновенное между Соратом и мной наступило перемирие, но все же не выпуская его из виду. Парень не смог бы начать движение, не будучи мной обнаружен.

— Я видела тарларионов, которые могли бы обращаться с топором лучше, чем он, — издевательски добавила девушка.

Сорат покраснел и сердито насупился. Очевидно, это была свободная женщина аларов, только одета она была, совсем не так, как были одеты другие женщины в лагере. На ней не было такого же как у них грубого, тяжелого, шерстяного платья по щиколотки. Скорее она носила мужские одежды из мехов и кожи. На ее поясе даже имелся нож. И она была поразительно красива, тем не менее, учитывая презрительную мину на ее лице и горделивую позу, я решил придержать комплементы при себе, поскольку, скорее всего, она воспримет их как оскорбление. Она была тех же размеров что и Фэйка, хотя, возможно, и немного пониже ростом, и как Фэйка, был темноволосой и темноглазой. Думаю, они отлично смотрелись бы вместе, пара рабынь на одном поводке.

Уязвленный ее замечанием Сорат, яростно набросился на меня. Драться он начал бешено, но опрометчиво. Я заблокировал все его удары, но, не желая использовать в своих интересах его безрассудство, воздержался от нанесения ему контрудара. Если бы мы использовали настоящие топоры, а не рукоятки от них, возможно, я прикончил бы его несколько раз. Не знаю, осознал ли он сам, но уверен, что кое-кто из других это заметили. Хурта и Генсэрикс, например, судя по тревоге, появившейся на их лицах, которую я совершенно ясно разглядел, казалось, не имели ни малейших сомнений в этом вопросе. Безусловно, будь у нас в руках не безобидные топорища, я реальные боевые топоры, возможно, Сорат отнесся к нашему поединку с намного большей осмотрительностью. Наконец, тяжело дыша, алар отступил.

— Дерись, Сорат, — усмехнулась женщина. — Он же — чужак. Разве Ты не алар?

— Помолчи женщина, — раздраженно прикрикнул на нее Генсэрикс.

— Я — свободная женщина, — заявила она. — Я могу говорить, все что считаю нужным.

— Остерегайся вмешиваться в дела мужчин, — предупредил Генсэрикс.

Она повернулась лицом к мужчинам, стоящим по другую сторону от костра. Она стояла, расставив ноги, на которых красовались отороченные мехом сапоги. Руки она вызывающе скрестила на груди.

— А здесь есть мужчины? — осведомилась нахалка. — Интересно.

Мужчины, кажется, задохнулись от возмущения. Но, при этом, ни один не сделал ничего, чтобы призвать девушку к ответу за ее слова. Ведь она была свободна, а статус свободной женщины аларов дорогого стоит.

— Уж не считаешь ли Ты себя мужчиной? — поинтересовался один из воинов.

— Я — женщина, — ответила она, — но от Вас я не отличаюсь, нисколько не отличаюсь.

Со стороны мужчин послышался сердитый ропот.

— Но, в действительности, я, вероятно, больше мужчина, чем любой из Вас здесь присутствующих, — заявила она.

— Дайте ей топор, — велел Генсэрикс.

Топор, типичный топор аларов, на длинной рукояти которого было насажено тяжелое стальное лезвием, вручили девушке. Она, конечно, взяла его в руки, но удержала с трудом. Было совершенно ясно, что он слишком тяжел для нее. Она едва могла поднять его, уже не говоря о том, чтобы владеть им.

— Ты не смогла бы использовать этот топор, даже для рубки деревьев, — ухмыльнулся Генсэрикс.

— Как Тебя зовут? — поинтересовался я у аларки.

— Тенсэрик, — представилась она.

— Это — мужское имя, — заметил я.

— Я сама выбрал его себе, — заявила она. — И ношу его с гордостью.

— И Тебя всегда так звали? — спросил я.

— Меня называли Боадиссией, — призналась она, — пока я не достигла совершеннолетия, после этого я выбрала свое собственное имя.

— Ты — по-прежнему Боадиссия, — бросил ей один из воинов.

— Нет! — крикнула девушка. — Я — Тенсэрик.

— Но Ты же, женщина, не так ли? — уточнил я.

— Полагаю, что да, — сердито ответила она. — Но что это может значить?

— А разве, это ничего не значит? — спросил я.

— Нет, — заявила она. — Это ничего не значит.

— Значит, Ты полагаешь, что являешься такой же, как мужчина? — спросил я.

— Конечно! — ответила аларка, только судя по смеху сидевших у костра воинов, она была единственной, кто так думал.

— Чтобы быть на самом деле мужчиной, нужно нечто большее, чем мех, кожа, и надменное ношение кинжала на поясе, — заметил я.

Она посмотрела на меня с яростью.

— Ты — женщина, — крикнул ей один из мужчин. — Вот и будь ей!

— Нет! — выкрикнула она.

— Иди, и надень платье! — предложил ей другой.

— Никогда! — она кричала. — Я не желаю быть одним из тех жалких существ, которые должны ждать Вас и прислуживать Вам!

— А Ты, правда — аларка? — засомневался я.

— Да! — ответила она.

— Нет, — сообщил Генсэрикс. — Она не аларка. Мы нашли ее, несколько лет назад, она тогда была еще младенцем, около дороги, оставленной на одеялах, среди разграбленного кем-то каравана.

— Караван разгромили алары? — полюбопытствовал я.

— Нет, — усмехнулся один из воинов.

— Признаться, было жаль, что он не достался нам, — пояснил другой. — Судя по размеру каравана, кому-то досталась богатая добыча.

— К тому времени, как мы на него наткнулись, там мало что осталось, — прокомментировал третий.

— Не заблуждайтесь относительно нас, — улыбнулся Хурта. — В действительности, мы не так часто совершаем набеги. Просто не хотим портить хорошие отношения с городскими жителями.

Его замечание имело смысл. Алары, и им подобные народы, могут быть агрессивными и воинственными в поисках их пастбищ, но, если их оставляют в покое, они редко практикуют массовые набеги.

— Мы нашли ребенка, и забрали с собой, — сказал Генсэрикс. — Мы назвали ее Боадиссией, хорошим аларским именем.

— Значит, на самом деле, Ты не из народа фургонов, — заметил я девушке. — Вполне возможно, что Вы женщина из города.

— Нет! — заявила она. — Я из народа фургонов! Я прожила среди них всю свою жизнь.

— По крови, она не из аларов, — проворчал один из воинов.

Она бросила на него испепеляющий взгляд.

— Порежьте мое лицо! — крикнула девушка.

— Мы не режем лица наших женщин, — раздраженно бросил ей воин.

— А мне разрежете! — заявила она.

— Нет, — сказал Генсэрикс.

— Тогда я сделаю это сама! — крикнула она.

— Не сделаешь, — сурово отрезал Генсэрикс.

— Отлично, — сказала она. — Не буду. Я повинуюсь воле моего вождя.

Впрочем, я видел, что она и сама не хотела уродовать себя по образу и подобию воинов аларов. Я нашел это небезынтересным. Что до мужчин, то они, конечно, тоже не желали этого. С одной стороны она не была воином и, таким образом, не была наделена правом на этот знак статуса, более того, ношение этого ей, простой женщиной, будет поводом для шуток чужаков и затруднением для самих аларов, ведь это умалило бы значение их собственных знаком, делая их позорными и бессмысленными. Знаки отличия мужчин, как и мужская одежда, становятся пустыми пародиями, когда их разрешают женщинам. Это, в конечном итоге, приводит и к потере мужчинами своей мужественности, и к потере женщинами женственности, извращению законов природы, к чему гореане относятся крайне неодобрительно. С другой стороны она действительно была красавицей, и у мужчин не было никакого желания видеть ее изуродованной таким способом.

— Ваш вождь благодарен Вам, — иронично сказал Генсэрикс.

— Спасибо, мой вождь, — покраснев, склонила она голову.

Кажется, у нее не была иной альтернативы, кроме как спрятать свое гнев, и симулировать буквальное понимание его замечания. Я спрашивал себя, почему Генсэрикс не раздел ее и не привязал на несколько дней под фургоном.

— Я — алар, — заявила она, бросив на меня взгляд полный ярости.

Кое-кто из воинов рассмеялся.

— Мне кажется более вероятным, что Ты — женщина высоких городов, — высказал я свое мнение.

— Нет! — крикнула девушка. — Нет!

— А Ты посмотри на себя, — предложил я. — На твой рост, на цвет волос и глаз. Не забудь также про угадываемые под кожей и мехами весьма интересные женственные изгибы фигуры.

Большинство женщин народа аларов — довольно крупные особы, простые, холодные, белокурые, голубоглазые.

— Ты больше напоминаешь мне тех многочисленных голых, прикованных цепью к полкам женщин, что я видел невольничьих рынках.

Мужчин дружно захохотали.

— Нет! — крикнула она им и, повернувшись ко мне, повторила: — Нет!

— Но это так, — сказал я.

— Нет! — снова крикнула девушка, но добилась лишь еще более громкого смеха.

— Я — алар! — настаивала она.

— Нет, — послышалось сразу несколько мужских голосов.

— Ты — мужчина? — спросил ее один из воинов.

— Нет, — ответила она. — Я — женщина!

— А вот это верно, — засмеялся спрашивавший.

— Но я — свободная женщина! — выкрикнула она, бросив полный ненависти взгляд на Фэйку, от которого та отпрянула, задрожала и низко опустила голову.

— Подними топор, который Ты держишь, — приказал Генсэрикс, — высоко над головой, как если бы собиралась ударить им. Держи его за конец рукояти.

Стоявшая напротив нас по другую сторону костра девушка, попробовала, сделать то, что приказал вождь. Но после недолгого мгновения борьбы, неспособная справиться с его весом, она изогнулась всем телом, и топор упал. Его лезвие воткнулось в грязь. Надо заметить, что воины были крайне не довольны этим.

Некоторые что-то гневно пробурчали.

— Я не могу, — призналась она.

Будь на то моя воля, она бы уже стояла на коленях и чистила бы лезвие своими волосами. Кстати, прикосновение раба или рабыни к оружию, на Горе считается преступлением, караемым смертной казнью.

— А теперь, размахивай им, орудуй, — на полном серьезе потребовал от нее Генсэрикс.

Она попробовала еще раз поднять топор, но сразу опустила его, на этот раз медленно, пока он не оказался в том же положении, в каком она держала его прежде, перед собой, двумя широко расставленными руками, и с большим трудом.

— Я не могу, — признала она.

— Тогда положи его, и иди отсюда, — скомандовал Генсэрикс.

— Да, мой вождь, — ответила она и, положив топор, поспешно исчезла в темноте.

Полагаю, что она, в силу обстоятельств, не чувствовала особой близости с женщинами аларов. Конечно, что она не хотела идентифицировать себя с ними. Возможно, из-за того, что она не была аларкой по крови, и женщины никогда не приняли бы ее. А еще, как это часто случается с детьми аларов, воспитываемыми в полной вседозволенности, у нее появилась причуда. Не идентифицируя себя с женщинами, или не будучи принятой ими, и возможно ощущая черную зависть к мужчинам, к их положению, статусу, характеру и власти, она, кажется, обратилась к попытке стать такой же как они, вырабатывая в себе мужские привычки и одевая их одежду, отчаянно и зло пытаясь таким образом найти, если можно так выразиться, свое место среди фургонов. В результате может оказаться, что она не будет принята ни тем, ни другим полом. Она казалась мне расстроенной и ужасно недовольной. Думаю, что она просто пока еще не познала сама себя. Думаю, что она пока не поняла, кем она была. Некоторые из мужчин, возможно, знали это лучше, чем она сама.

— Теперь, — сказал Генсэрикс, — давайте продолжать поединок.

Предложение вождя было встречено одобрительным ворчанием мужчин.

Мы с Соратом снова встали друг против друга. На сей раз, не подвергаясь насмешкам и оскорблениям женщины, он дрался чрезвычайно грамотно. Как и предупредил меня Хурта, Сорат хорошо знал приемы боя на топорах. Теперь, когда он остыл, он фехтовал с поразительным проворством и точностью.

Безрассудство, иногда граничащее с безумством, замеченное мной в характере Сората, весьма обычно среди гордых скотоводов аларов. И я от всей души порекомендовал бы им принять меры против этой черты их характера. Слишком часто это приводит к уничтожению таких народов. Сотни раз практика подтверждала, что расчетливая оборона и отработанная тактика выигрывают в столкновении с мускулами и гневом. Бесстрашие варвара редко приносит пользу против рационального, решительного, подготовленного противника. Но как будут трепетать жители городов, когда среди диких орд однажды возникнет тот, кто сможет объединить ураганы их силы и использовать молнии их храбрости.

Я скользнул в бок и, качнув топорищем, поймал Сората на противоходе, нанеся ему удар в солнечное сплетение, в место прохождения брюшной аорты и средоточия нервных узлов, между грудной клеткой и брюшной полостью. Если в это место ударить достаточно сильно и глубоко, то можно разорвать аорту, что приведет к быстрой смерти, но я бил с усилием достаточным лишь для того чтобы собранные там в пучок нервы отозвались болью во всем теле, и парализовав моего противника и вынудили его прекратить бой. В качестве завершающего аккорда, продолжая начатое движение, я крутанул рукоять топора, и ее обратный конец сначала взлетев вверх, опустился прямо на основание шеи Сората, отчего тот, вполне для меня ожидаемо, сложился пополам, что-то невнятно хрюкнув при этом. И опять мой удар был не достаточно сильным, чтобы сломать позвоночник. Ошеломленного, свалившегося на колени парня тут же вырвало, после чего его полупарализованное тело качнулось вперед и пробороздило лицом по земле. Закончив единое движение, начатое еще блоком, я оказался за его спиной с занесенным вверх топорищем. Из такого положения можно, совершенно безнаказанно, даже невооруженной рукоятью, сломать шею противника или размозжить голову. А будь в моих руках настоящий топор голова Сората уже лежала бы отдельно от тела. Он был быстр, но я оказался еще быстрее.

— Не убивай его! — поднял руку, останавливая бой Генсэрикс.

— Конечно же, не буду, — ответил я. — Он — один из хозяев этого лагеря.

Я сделал шаг назад, отступая от Сората и опуская занесенное топорище.

— Ты отлично дрался, — признал Генсэрикс.

— Но и Сорат был неплох, как по-твоему? — поинтересовался Хурта.

— Да, он тоже очень хорошо бился, — согласился я.

— Твое мастерство лучше твоих слов доказывает, что Ты достоин быть гостем аларов, — объявил Генсэрикс. — Добро пожаловать в наш лагерь. Добро пожаловать к свету и теплу нашего костра.

— Благодарю, вождь, — ответил я, откладывая рукоять.

— Ты там как? Жив еще? — проявил заботу о друге Партанкс.

— Кажется, да, — прохрипел Сорат.

— Ну, тогда хватит тешить свою лень, — подбодрил его Партанкс. — Вставай, давай.

Кажется Партанкс, как и остальные, получил удовольствие от поединка.

— Позволь помочь Тебе, — сказал я, подавая руку Сорату, и полутаща его на себе к костру. Рухнув на свое место, парень посмотрел на меня и покачал головой.

— Хорошо сделано, — сказал он.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Но Ты сам тоже дрался блестяще.

— Спасибо, — кивнул он.

— Точно, — поддержал меня Генсэрикс.

— Спасибо, — поклонился я. — Я благодарен за Ваше радушие. Я также благодарю Вас за еду и питье, которые я получил здесь, за тепло и свет Вашего костра и за Ваше товарищеское отношение. Я благодарю Вас за Ваше гостеприимство. Оно наилучшим образом подтвердило все, что я слышал об аларах. А теперь, если можно, я хотел бы по-своему, добровольно, как это теперь всем понятно, сделать для Вас кое-что, чтобы скромно выразить мою благодарность.

Генсэрикс и его воины озадаченного посмотрели друг на друга. А я повернулся к Фэйке и скомандовал:

— Раздевайся.

— Господин? — удивленно переспросила рабыня.

— Мне надо повторит команду? — нахмурившись, осведомился я.

— Нет, Господин! — вскрикнула Фэйка, торопливо избавляясь от своей туники.

— Встать. Подними руки над головой, — приказал я.

Рабыня немедленно подчинилась. Она очень красиво смотрелась, вытянувшись всем телом, стоя в танцующем свете костра лагеря аларов, под жадными взглядами воинов Генсэрикса.

— Таких женщин, — сказал я, — в городах может купить любой.

По рядам пьяных от освещенной отблесками костра красоты обнаженной рабыни мужчин прокатился одобрительный шепот.

— Танцуй, — приказал я Фэйке.

— Но я не умею танцевать, Господин, — простонала Фэйка.

— В каждой женщине живет танцовщица, — заметил я.

— Господин, — попыталась протестовать она.

— Я знаю, что Ты не обучалась этому, — кивнул я.

— Господин, — всхлипнула женщина.

— Существует много форм танца, — сказал я. — Даже в музыке нет необходимости. Это должны быть не более чем красивые движения. Двигайся перед мужчинами, и вокруг них. Двигайся так обольстительно и красиво, как только Ты сможешь. Вырази свое рабство, как подобает рабыне, ползай, вставай на колени, крутись, ложись то на спину, то на живот перед мужчинами, проси их, умоляй и страдай, ласкай их, целуй и облизывай, трись о них.

— У меня есть выбор, Господин? — простонала невольница.

— Никакого, — отрезал я. — Абсолютно никакого.

— Да, Господин.

— Ты предпочла бы, чтобы Тебя пороли, пока твоя соблазнительная плоть не отстанет от костей? — поинтересовался я.

— Нет, Господин! — вскрикнула Фэйка.

— Вечер в самом разгаре, и скоро мужчины могут захотеть Тебя, — добавил я, — и Тебе придется ублажать их, и делать это со всем совершенством и полнотой.

— Да, Господин.

— Ты — рабыня. Абсолютно и полностью, рабыня, — напомнил я ей.

— Да, Господин.

— Хей, хей, хе-хей, — начал напевать один из парней и прихлопывать в ладоши, и Фэйка начала танцевать.

Мужчины закричали от удовольствия, и многие из них поддержали мотив, голосом и хлопками. Я был очень горд за свою рабыню. Как приятно владеть женщиной и иметь неограниченную власть над ней! Представляю себе, сколь редко выпадает грубым скотоводам аларам возможность, полюбоваться на такое порабощенное очарование в своем таборе, и в своих руках. Насколько я понял, таким восхитительным женщинам нечего делать в их лагерях. Свободные женщины аларов не будут рады их присутствию. Появись здесь рабыня, и все что ей бы оставалось, это прятаться в фургонах мужчин, в ожидании либо перепродажи, либо смерти от рук свободных аларок. Но как же прекрасна была Фэйка! Какую невероятную власть она захватила, она, всего лишь беспомощная рабыня, над этими суровыми мужчинам! Она понравилась им настолько, что заставила их кричать от удовольствия! Какой невероятной, фундаментальной, реальной она была! Я вдруг почувствовал внезапную и острую жалость к земным женщинам. Как отличалась от них Фэйка. Как далека была изящная Фэйка от хитростей, лжи и фальши, пропаганды бесполости, унижений, неудовлетворенности, отрицательной поверхностности антибиологических ролей, предписаний антиприродной и патологической политики, ставших инструментами управления импотентов и фанатиков. Я давно задавал себе вопрос, как многие из женщин Земли искренне сожалели, что они не могли оказаться в ошейнике, танцуя нагими в свете бивачного костра перед воинами в аларами.

— Омерзительно! Отвратительно! — закричала свободная женщина одетая меха и кожу, которую, как выяснилось, звали Боадиссия, и выскочив к костру с зажатой в руке крепкой, толстой, короткой, гибкой одноременной плетью, больше напоминавшей хлыст.

Она начала стегать, безжалостно стегать, упавшую на колени и завывшую от боли Фэйку.

— Мы не позволяем, таким как Ты появляться в лагере аларов! — кричала свободная женщина опустившей голову Фэйке.

Плеть снова обрушилась на спину рабыни. В один прыжок я оказался рядом со свободной женщиной и, вырвав плеть из ее руки, отшвырнул далеко в сторону. Она в ярости уставилась на меня, все еще не веря, что я посмел вмешаться.

— Какое Ты имеешь право вмешиваться? — наконец смогла выговорить она.

— Право мужчины, который не доволен твоим поведением, женщина, — зло прошипел я.

— Женщина! — злобно выкрикнула она.

— Да, — спокойно сказал я, с усмешкой наблюдая, как ее рука метнулась к рукоятке кинжала, который она носила в своем поясе.

Также быстро, испуганная моим спокойствием, девчонка убрала руку от ножа, расстроено вскрикнув. Так и не решившись воспользоваться оружием, она набросилась на меня с кулаками.

— Ой! — взвизгнула она от боли и разочарования.

Я захватил маленькие запястья девушки, и все ее попытки вырвать их из моих рук оказались тщетными.

— Ох! — протестующе вскрикнула она, когда я начал давить на ее руки медленно и непреклонно вынуждая ее опуститься на колени.

Едва она оказалась передо мной на коленях, как я вывернул ей руки, швырнул ее на живот и, не мешкая, встал над ней на колени, при этом мои ноги оказались по обе стороны от ее бедер.

— Нет! — отчаянно заверещала Боадиссия, почувствовав, как я начал срезать одежду с ее тела, причем тем ножом, что я вытащил из ножен, висевших на ее поясе.

— Веревку, — бросил я, протянув руку в сторону сидевших аларов, даже не смотря в их сторону.

В руке тут же появился длинный, около пяти футов, обрезок веревки, и через мгновение, несколько петель легли на скрещенные запястья девушки, затянувшись тугим узлом. Ее руки оказались совершенно беспомощно связаны за ее спиной. Узлы я затягивал безжалостно, как если бы она была рабыней.

— На помощь! — крикнула она воинам. — Помогите!

Но, ни один из них даже не дернулся в ее сторону. Развернувшись в обратную сторону, лицом к ее ногам, я подтянул к себе лодыжки девушки и, скрестив их, стянул свободным концом веревки, привязав таким образом к ее запястьям.

— Пожалуйста! — крикнула девушка воинам, но, ни один даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь ей.

Я рывком поднял ее на колени, и затем выгнул дугой, запрокидывая голову девушки почти до земли, чтобы воины смогли оценить изгибы ее красоты.

— А она ничего, хорошенькая, — заметил один из мужчин.

— Точно, — поддержал его другой.

С этим трудно было не согласиться. Фигура у девушки была просто превосходная. Все, что до настоящего момента было хорошо скрыто под кожей и мехами, которые она носила, вплоть до самых ее нежных и соблазнительных мест было выставлено на всеобщее обозрение.

— Все сюда, полюбуйтесь на Боадиссию, связанную, как тарск! — крикнул кто-то.

На призыв отозвались еще несколько мужчин, и даже некоторые из свободных женщин, подошедших посмотреть на необычное зрелище. Боадиссия, которой, я разрешил встать на колени вертикально, корчилась, пытаясь вытянуть руки из веревки. Впрочем, без особого результата, она была беспомощна.

— Теперь Фэйка продолжит танцевать, — объявил я. — А Ты, если не нравится, можешь глаза закрыть, или попроси, я Тебе их завяжу.

Девушка сердито помотала головой и, угрюмо насупившись, уставилась в землю.

— Если еще что-нибудь крикнешь, заткну рот кляпом, — предупредил я. — Поняла?

— Да, — зло выплюнула она.

Тут, краем глаза, на шее Боадиссии и кое-что заметил. На тонком кожаном шнурке, продетом сквозь пробитое отверстие, висел маленький медный диск.

— Что это? — поинтересовался я, указывая на это странное украшение.

Девушка лишь плотно сжала губы, всем своим видом показывая, что говорить со мной она не желает. Тогда я опрокинул ее на спину и, наклонившись над ней, поднял кулон, рассматривая в неровном свете костра. Боадиссия не сопротивлялась. Впрочем, у женщины связанной таким способом остается очень немного возможностей к сопротивлению. К тому же, она уже поняла, что за попытку подобного можно заработать небрежный наказующий удар. Пробитый медный диск, нанизанный на шнурок, был небольшим, около дюйма диаметром, с выбитой буквой «Тау» и номером.

— Что это? — спросил я Генсэрикса, указывая на диск.

— Мы не знаем, — ответил он. — Он был уже привязан к ее шее, когда, несколько лет назад, мы нашли ее крошечным младенцем, завернутым в одеяло, около разгромленного каравана.

— Уверен, Ты задавалась вопросом об этом, — сказал я Боадиссии, но она лишь отвела взгляд, все так же не желая говорить со мной. — Это должен быть ключ к твоей личности.

Я выпустил кулон, и он мягко упал в ложбинку между ее грудей. Этот диск на его шнурке теперь было все, что она носила, пожалуй, за исключением веревки на запястьях и щиколотках.

Посмотрев на все еще стоявшую на коленях Фэйку, спина которой светилась яркими отметинами, оставшимися ей на память от внимания со стороны свободной женщины, я бросил ей:

— Теперь Ты можешь продолжать танцевать, Фэйка.

— Да, Господин, — ответила она.

Мужчины одобрительно крикнули, и с удовольствием ударили себя по левым плечам. Через мгновение Фэйка, живая и чувственная, свободная от страха перед свободной женщиной, и почувствовавшая плеть, напомнившую ей о том, что могло бы стать последствием неудачи в ублажении свободных мужчин, продолжила предлагать себя, нетерпеливо и радостно, изумительно и покорно, для удовольствия владельцев. Вскоре я уже был столь возбужден, что едва мог терпеть. Больше всего хотелось, схватить свою рабыню, и поскорее вернуться с ней в лагерь извозчиков. Время от времени я бросал взгляды на связанную Боадиссию, лежавшую на боку и во все глаза наблюдавшую за Фэйкой. В ее глазах плескался страх от понимания, что значит быть женщиной на самом деле.

После нескольких анов, уже ближе к рассвету, я возвратился в лагерь извозчиков. Утомленный Фэйка, спотыкаясь, плелась позади меня. Крошечная туника, перекинутая через левое плечо, не скрывала ее тела, покрытого синяками. У самой границы лагеря я повернулся к ней лицом и сказал:

— У меня есть дело для Тебя на моих одеялах, которое следует закончить прежде, чем Ты ляжешь отдыхать. После этого я свяжу Тебя на всю ночь.

— Да, Господин, — улыбнулась рабыня.

Вскоре мы были около фургона того возницы, который довез нас досюда. Подле фургона, лежала голая, прикованная к правому колесу цепью за шею, та самая крестьянская девушка, Тула. В лунном свете я заметил, что на ее шее, под цепью, поблескивает рабский ошейник.

 

Глава 5

Генезианская дорога

— Ты что здесь делаешь? — удивленно спросил я Хурту.

— Я еду с Вами, — сообщил он. — Мир хочу посмотреть, удачи поискать.

— И на чем Ты собираешься ехать, мир смотреть? — полюбопытствовал я.

— На том же на чем и Ты, — усмехнулся парень.

— Понятно, — улыбнулся я.

— Я продал своего тарлариона в лагере, — признался он, — выручив несколько монет. Мне показалось не практичным, тащить его с собой. Кажется, я видел здесь нескольких таких же поблизости от фургонов. К тому же, я понятия не имею, ни куда мы пойдем, ни что мы будем делать.

— Дорога, которую я планирую, будет трудной, — честно предупредил я, — и вполне может быть опасной.

— Превосходно, — обрадовался Хурта.

Я удивленно посмотрел на него.

— Просто не люблю скучать, — объяснил он.

— Понятно, — протянул я.

— Ты же не возражаешь, если я буду сопровождать Тебя, не так ли? — уточнил он.

— Ни сколько, — заверил его я.

— Ну, тогда этот вопрос полностью улажен, — кивнул он.

— Если вдруг захочешь пойти своим путем, можешь не стесняться и сделать это в любое время, — сообщил я, ибо, честно говоря, у меня не было ни малейшего желания подвергать парня опасности.

— Ну, если Ты настаиваешь, — сказал он.

— Боюсь, что должен.

— Ну тогда, я принимаю твое условие.

— Хорошо, — кивнул я.

— Ты ставишь жесткие условия в нашей сделке, — весело заметил алар.

— Спасибо, — проворчал я.

— И кстати, половина моих монет — твоя, — заявил он. — Можешь смело ими пользоваться.

— Весома щедро с твоей стороны, — заметил я.

— Так же, как половина твоих — моя, — добавил Хурта.

— С чего это? — удивился я.

— Но мы ведь будем путешествовать вместе, — заметил он.

— И сколько же монет есть у Тебя? — полюбопытствовал я.

— Что-то около семнадцати медных тарсков, — обрадовал меня парень, — и еще два бит-тарска.

— И это — все? — удивился я.

— Ага, — кивнул он.

— Но, Ты же продал своего тарлариона, а вчера вечером Генсэрикс дал Тебе, как впрочем, и мне, серебряный тарск, — напомнил я.

— Верно, — признал он, — но большей частью пришлось пожертвовать, чтобы раздать кое-какие набежавшие долги. Ты же не хотел бы, чтобы я оставил фургоны, оставив за собой кредиторов, не так ли?

— Пожалуй, что нет.

— Кроме того, я купил себе вот этот превосходный меч, — заявил алар, обнажив клинок, и с легкостью махнул им, чуть обезглавив проходившего мимо извозчика.

Это был длинный, сужающийся к острию меч, среди народа фургонов называемый спата. Благодаря своей длине, он полезнее гладиуса для рубки со спины тарлариона. Кроме него среди вещей Хурты нашелся и короткий, острый меч, подобный гладиусу, несомненно, находящийся с ним в отдаленном родстве, называемый аларами — сакрамасакс. Это оружие, уже более полезно в пешем, особенно ближнем бою.

— Соответственно, у меня осталось только семнадцать и два, — сообщил он, вкладывая меч в ножны. — А у Тебя сколько?

— Несколько больше, чем у Тебя, — ушел я от прямого ответа.

— Замечательно, — обрадовался Хурта. — Возможно, нам понадобится каждый бит-тарск.

— Это еще почему? — осведомился я, подозрительно глядя на него.

— У меня большие планы, дорогие пристрастия, — пояснил парень. — А, кроме того, я — алар, а мы алары — щедрый, благородный народ.

— Это — известный факт, — поддержал его я.

— Нашу репутацию необходимо поддерживать, — заявил Хурта.

— Несомненно, — пробормотал я.

— Не беспокойся, если случится нужда, я всегда могу заехать какому-нибудь доброму малому по голове и позаимствовать его кошелек.

— Уверен, Ты не ведешь себя так в своем лагере, — заметил я.

— Нет, конечно, — несколько удивленно сказал он. — Но ведь они — алары, как и я, а не какие-то посторонние городские люди.

— Понятно, — протянул я. — В таком случае, должен предупредить Тебя, что даже вне фургонов удар товарища по голове ради взятия его кошелька часто осуждается.

— Неужели? — удивился он.

— Представь себе, — развел я руками. — У многих народов есть твердые предубеждения по поводу такого способа заработка.

— Интересно, — заметил алар.

— Ты же не хочешь получить удар по голове, не так ли? — спросил я.

— Конечно, нет, — согласился он.

— Представь себе, и они тоже.

— Но я-то — алар, — напомнил Хурта.

— А что, это имеет какое-то значение? — осведомился я.

— Это имеет все значения мира, — гордо заявил он. — Ты сможешь доказать, что это не так?

— Нет, — признал я.

— Ну, вот видишь, — сказал он довольный собой.

— И все же уверяю Тебя, остальные народы не обрадуются этому, и Ты можешь с удивлением обнаружить, что сидишь на колу, или, что Тебя рубят на мелкие кусочки.

— Я вполне восприимчив к таким аргументам, — признался алар, — но я думал, что мы обсуждали просто моральные аспекты данной проблемы.

— Ты не должен вести себя в такой манере, — предупредил я.

— Но для меня нет ничего неприличного в том, чтобы поступить подобным образом, уверяю Тебя, — заявил он. — Кроме того, такое поведение находится в пределах моих прав.

— Это еще почему? — спросил я.

— Но, я же — алар, — объяснил Хурта.

— В таком случае, пока мы путешествуем вместе, главным образом потому, что я не хочу быть посаженным на кол, или кормить слинов кусками своего мяса, я бы оценил, если бы Ты, хотя бы из уважения ко мне, если ничто иное Тебя не волнует, рассмотрел возможность воздержаться от осуществления некоторых из твоих законных прав алара.

— Надеюсь, у Тебя не будет никаких возражений, если бы некие щедрые товарищи захотели ссудить меня деньгами или даровать мне что-нибудь ценное? — поинтересовался он.

— Конечно, нет, — кивнул я. — Никто бы не стал возражать против этого.

— Замечательно, — обрадовался Хурта, я несколько расслабился. — Я боялся, что Ты мог бы быть склонными к разного рода эксцентричным оговоркам.

— Только не я.

— Превосходно! — радостно воскликнул парень.

Вокруг нас шумел поднимающийся лагерь извозчиков, один из многих ему подобных разбитых вдоль этой дороги людьми подвозящими припасы солдатам и наемникам Коса. До восхода солнца оставалось совсем немного. Возницы уже проснулись, и теперь занимались каждый своим делом. Кто-то еще готовил себе завтрак, кто-то осматривал свои фургоны и запрягал тарларионов, а самые нетерпеливые уже выезжали на дорогу. Мне показалось, что здесь даже речи не шло о каком бы то ни было порядке следования фургонов, или распределении обязанностей по обустройству лагеря. Обозы, несмотря на их длину и численность, разнообразие их грузов, никак не организовывались. Это совершенно отличалось от ожидаемой мной армейской дисциплины, обычно применяемой к транспортировке и защите таких грузов. И честно говоря, я не мог понять очевидного нежелания со стороны Ара, использовать эту слабость линий снабжения косианцев.

— Ну что, Ты готов? — поинтересовался Минкон, возница того самого фургона в котором я и Фэйка вчера путешествовали, подтягивая упряжь своего тарлариона.

— Один момент, — отозвался я. — Стой смирно Фэйка.

Вплотную к нему, стараясь не мешать его работе, опустилась на колени Тула. Долго она не выдержала и попыталась прижаться щекой к его левому бедру. Но, похоже, Минкон не был настроем на игры и просто отпихнул ее в сторону. Если с женщиной обращаться должным образом, то она быстро становится столь же послушной и нежной как собака. Все они желают быть полными пленницами любви, и никогда не будут полностью довольны, пока не станут таковыми.

— А Вы бы не хотели сделать меня до такой степени рабыней, Господин? — спросила Фэйка.

— Пожалуй, что да, — признал я.

— Ну, так сделайте же поскорее, — попросила она.

На Туле теперь была надета белая шерстяная туника. Минкон изготовил ее из бывшей одежды, той, что еще вчера она носила как свободная женщина. Туника была без рукавов и предельно короткой. Надо признать, ноги у Тулы были превосходные. Другую часть ее бывшей одежды, возница разрезал превратив в своего рода платок, в который она могла бы завернуться в ветреную погоду. Обрезками ткани она обмотала свои маленькие стопы. Камни Генезианской дороги в конце Се-Кара уже были холодными.

Я полюбовался ногами Тулы. Они были почти полностью обнажены, ее новая туника ничего не скрывала, что было подходящим для рабыни. На Горе, кстати, только рабыни обнажают свои ноги, и хотя они обычно это делают нетерпеливо, гордо и красиво, они понимают, что, в конечном итоге, желают ли они того или нет, выбора в вопросе у них нет никакого. Такие вопросы решают только их владельцы. И обычно им не требуется чрезмерно много времени на размышления, ведь большинство гореанских рабовладельцев — энергичные, сильные, властные мужчины. Так что обычным делом для порабощенных женщин является то, что большинство хозяев разрешит им, продемонстрировать пристальному взгляду свободных мужчин восхитительные формы и движения их бедер, икр и лодыжек.

И наоборот, ни одна свободная женщина не может позволить себе даже думать о том, чтобы обнажить свои ноги. Они бы просто не посмели сделать этого. Одна мысль об этом приводит их в панический ужас. Скандальность такого акта может запросто разрушить репутацию женщины. На Горе говорят: «любая женщина, которая обнажает свои ноги — рабыня». И действительно, в некоторых городах свободная женщина, которую застали бы с голыми ногами, попала бы в руки судей, и после короткого допроса, скорее всего, была бы приговорена к неволе. После того, как решение судьи будет оглашено, оно вступает в силу немедленно, переводя женщину в статус вещи. Иногда это делается публично, чтобы она была соответствующим образом опозорена, иногда конфиденциально, работорговцем, связанным с судьей контрактом, чтобы, так сказать, чувствительность свободных женщин в городе не была оскорблена. В этом случае, ее свежезаклейменную, с ошейником на горле и мешком на голове, раздетую, закованную в цепи, превращенную в имущество, в груз, транспортируют на отдаленный рынок, где, будучи проданной, она начнет свою жизнь заново, в качестве купленного домашнего животного, дрожа от страха, как беспомощная и низкая рабыня, каковой она отныне и является.

— Ой, — вскрикнула Фэйка.

— Осторожно, — шикнул я на нее, вытирая иглу, и убирая ее в свой набор для шитья. — Не вздумай трогать ранки.

Она смотрела на меня мокрыми от слез глазами. Кажется, она все еще боялась. В глазах девушки застыло выражение своего рода удивления и страха. Ей все еще было трудно осмыслить, чудовищность, с гореанской точки зрения, конечно, того, что только что было сделано с ней.

— Больно? — спросил я.

— Нет, — ответила она.

Я стер крошечные капельки крови, и закрепил на ней маленькие предметы.

— Они красивые, — восхищенно заметил Хурта.

— Они дешевые, — поправил я.

— Ну, это правильно, — кивнул он.

Мне бы не хотелось, чтобы свободные женщины, периодически нападающие на девушку, в гневе сорвали бы эти штучки. Я повернул голову Фэйки из стороны в сторону. Да, пожалуй, Хурта был прав, смотрятся они прекрасно. Удивленно хлопавшая глазами рабыня теперь носила сережки.

Я снова полюбовался ногами Тулы. Конечно, обнаженные на все длину ноги, нагло торчащие из-под короткой туники, действительно были признаком рабства. Только рабыня могла быть столь обнажена. Несомненно, Минкон гордился своей собственностью. Она принадлежала ему, и он хотел ясно показывать всем, что она рабыня. Но все же, это не имело той же важности, как некоторые другие признаки неволи, неопровержимые, необратимые, безошибочные признаки, признаки полной деградации, настолько фундаментальные, что их обычно помещают только на самых восхитительных и самых низких из всех рабынь. С этой точки зрения обнаженные ноги Тулы, не шли ни в какое сравнение с проколотыми ушами Фэйки.

— Все, теперь мы готовы, — сообщил я Минкону и, повернувшись к Фэйке, бросил: — Можешь встать.

— Иди, встань позади фургона, — скомандовал Минкон Туле.

Я накинул веревку на шею Фэйки и, также как и вчера, привязывал ее к борту фургона.

— Будет ли необходимо приковать Тебя цепью? — спросил Минкон у Тулы.

— Нет, Господин, — ответила рабыня.

— А вот это уже мне решать, — объявил он и, взяв из кузова фургона цепь, ту самую на который она провела ночь у колеса повозки, тяжелым замком закрепил ее на шее девушки.

Второй конец цепи возница зафиксировал висячим замком на крепком центральном кольце на задке своей повозки. Теперь Тула будет идти вслед за фургоном, прикованная к нему за шею.

— Да, Господин, — признала она, улыбаясь и опуская голову.

Хурта забросил свои вещи в фургон. Среди них был и тяжелый, однолезвиевый аларский боевой топор. На диалекте аларов, если это кому-то интересно, этот особый вид топора называется «франциска». Кстати, те, кто близко познакомился с ним и научился его бояться, этот топор часто называют тем же именем.

Я решил, что будет разумно пройтись некоторое время пешком. Просто мне показалось, что на фургонном ящике мне, Хурте и самому вознице будет тесновато.

— Нно-о-о! — понукнул Минком своего ящера, одновременно левой рукой встряхивая поводья, а правой стегая тарлариона по спине своим длинным гибким кнутом.

Услышав резкий хлопок кнута, Тула непроизвольно вскрикнула, а Фэйка вздрогнула. Обе рабыни уже имели некоторое представление о том, чем заканчивается этот звук. Безусловно, пока только Тула на деле почувствовала, что такое удар тарларионовым кнутом, и признаться, я не завидовал ее знанию. Но, с другой стороны, Фэйка познакомилась с пятиременной гореанской рабской плетью, обычно используемой для наказания женщин и исправления их поведения. Так что, обе они знали, что мог означать резкий звук остановившейся на теле плети, по крайней мере, с точки зрения рабыни.

Фургон покачнулся и, неровными рывками начал подъем к дороге, вздрагивая каждый раз, когда колеса наезжали на камни или попадали в колеи, оставленные колесами других повозок.

— Тормози! — крикнул я Минкону, внезапно заметив кое-кого, когда мы уже подъехали к краю дороги.

Возница натянул поводья, останавливая недовольно захрапевшего тарлариона. К нам торопливо подошла свободная женщина, доселе стоявшая на обочине.

— Я не знала, где Вас искать, — сказала она. — Но знала, что Вы пойдете в этом направлении, поэтому ждала у дороги.

— Ты что, знаешь эту женщину? — поинтересовался Минкон.

— Знаю, — проворчал я.

Минкон торопившийся выехать на дорогу, нервно сжимал в руке свой тарларионовый кнут. Будь эта женщина просто еще одной нищенкой промышлявшей вдоль дороги, он бы просто смел ее со своего пути ударом кнута.

— Ты сегодня в платье, — заметил Хурта.

— Да, — кивнула она.

— И как же Тебе удалось освободиться? — поинтересовался парень.

— Никак, — густо покраснев, призналась она. — Сама я не смогла. Я была абсолютно беспомощна.

Хурта с интересом рассматривал ее, ожидая продолжения.

— Меня освободил Генсэрикс этим утром, — сообщила она.

— Вообще-то, здесь свободная женщина, — шепотом напомнил я Фэйке, а когда она поспешно встала на колени, добавил: — Голову к земле.

Рабыня тут же уткнулась лицом в землю. Позади фургона, напуганная Тула, немедленно последовала ее примеру. Обе, кое в чем, а особенно Тула, пока были плохо знакомы с ошейником. Обеим еще предстояло узнать то, чем они были ничем с точки зрения свободных людей.

— Ты теперь носишь платье, — повторил Хурта.

— Да, — кивнула она и, заметив, что он продолжает рассматривать ее, спросила: — На что это Ты так уставился?

— На Тебя, — усмехнулся он.

— С чего бы это? — полюбопытствовала девушка.

— Да просто, никогда прежде не видел Тебя в платье, — пояснил он.

— Ну и что? — уточнила она.

— Да ничего, — ответил он. — Как-то, несколько удивлен, увидеть Тебя в этом.

Действительно, Боадиссия на этот раз была не в мехах и коже. Сегодня на ней было простое, шерстяное, коричневое, подпоясанное платье по щиколотки длиной, с широкими рукавами, обычного среди женщин аларок фасона. Она была подпоясана в манере весьма распространенной среди женщин народа фургонов. Концы длинного пояса туго затянутого на талии скрещивались на спине, перекидывались через плечи девушки, еще раз пересекались спереди, между ее грудей, и снова возвращались к ее поясу, где были завязаны ближе к бокам ее тела. Даже оставаясь свободными, аларки со всей очевидностью напоминали своим мужчинам, что они — женщины. Этот аксессуар был весьма прост, но не лишен привлекательности. Он ничего не открывал, но при всей его кажущейся скромности, вероятно, вызывал у мужчин дикое желание развязать его. Однако, Боадиссия, по-видимому, пока не осознала этого. Похоже, что с ее точки зрения она сделала не что иное как оделась в стиле привычном среди женщины аларок. Но даже если и так, мы не могли не отметить произошедших с нее значительных изменений. Кстати, также, как и вчера вечером на ее поясе имелся кинжал.

— Я наделена правом одеваться подобным образом, — заявила она.

— Конечно, но тогда Ты — женщина, — заметил он.

Она лишь зло посмотрела на него, но ответить не соизволила.

— И так, Ты — женщина? — спросил Хурта.

— Да, — сердито сказала она. — Я — женщина!

— Ну, в таком случае, ношение тобой женского платья вполне уместно, — согласился он.

— Возможно! — буркнула девушка, бросив на него сердитый взгляд.

— И когда же Ты вдруг обнаружила, что являешься женщиной? Уж не вчера ли вечером? — полюбопытствовал парень и, видя, что отвечать она не собирается, добавил: — Да, несомненно, это произошло вчера вечером.

Потом, посмотрев на бешено сжатые маленькие кулачки Боадиссии, он спросил:

— А здесь Ты что делаешь?

— Я хочу идти с Вами, — заявила она, опустив голову.

— Мы уже должны быть в пути, — раздраженно проворчал Минкон, глядя, как другие фургоны выезжают из лагеря и, огибая нас, преодолевают небольшой подъем и выкатываются на камни Генезианской дороги.

Две наших рабыни все еще стояли на коленях, опустив головы до земли. Им никто так и не дал разрешения изменить их позу.

— Для Тебя было бы лучше оставаться в безопасности внутри круга фургонов, — заметил Хурта. — Вне его пределов, лежит огромный внешний мир. Ты даже представить себе не можешь того, что может с Тобой здесь случиться.

— Я не боюсь, — заявила она.

— Тебя даже могут убить, — предупредил Хурта.

— Я не боюсь, — повторила Боадиссия.

— А еще Тебя могут поймать, и заковать в цепи, — напомнил Хурта.

Он даже не стал в открытую упоминать ужасающее слово «неволя», проявив некую тактичность. Все же она была свободной женщиной. Пока.

— Вот этого, я действительно боюсь больше всего, — призналась она. — Это было бы судьбой, в тысячу раз худшей, чем смерть.

Спина Фэйки, стоящей на коленях у моих ног, заходила ходуном. Все так же уткнувшись головой в землю, она из всех сил сдерживала себя, чтобы не выпустить наружу веселый смех. Я слегка пихнул ее, боковой стороной стопы, давая понять, что ей стоит помалкивать.

— Оставайся с фургонами, — сказал Хурта.

— Нет, — уперлась Боадиссия.

— Ты довольно симпатична, — заметил он.

— Не надо меня оскорблять, — попросила она.

— Интересно, на что Ты была бы похожа, раздетая, и заклейменная, в стальном рабском ошейнике? — задумался парень.

— Пожалуйста, Хурта!

— Как Ты думаешь, у Тебя получилось бы ублажить мужчину? — спросил он.

— У меня нет никакого интереса к ублажению мужчин, — заявила она.

— Но сама-то Ты как думаешь? Смогла бы? — поинтересовался он.

— Понятия не имею, — сердито ответила Боадиссия.

— Спорим, что в ошейнике, и под плетью, Ты сама изо всех сил будешь стараться научиться делать это, и быстро и хорошо, — усмехнулся Хурта.

— Возможно, — дернув плечами, признала она.

— Останься с фургонами, — снова предложил он.

Боадиссия растерянно посмотрела на Хурту, потом на меня, и снова на Хурту. Ее рука непроизвольно теребила маленький медный круглый кулон, свисавший на кожаном шнурке с ее шеи. Тот самый диск, который был найден вместе с ней, тогда еще бывшей младенцем, оставленным у разгромленного каравана, и найденной там аларами. На диске были выбиты буква «Тау» и цифра.

— Нет, — наконец сказала она.

Тем временем еще один фургон обогнул нас и покатил по дороге. На вопросительный взгляд Хурты, я лишь пожал плечами. Она была хорошенькой, и она была свободной. Полагаю, она могла делать все, что она захочет. В конке концов, она не была, как Фэйка и Тула, ничем, клейменым домашним животным.

— Ну а деньги-то у Тебя хоть какие-нибудь есть? — со вздохом спросил Хурта.

— Нет, — развела она руками.

— Ты носишь это платье так, как это делают женщины аларов? — уточнил он.

— Да, — кивнула Боадиссия, краснея.

Зима пока не началась, еще только заканчивался Се-Кара. Соответственно это платье было всем, что она сейчас носила. Под ним девушка была совершенно нагой.

Хурта подошел к ней и принялся развязывать шнурки, державшие ножны, из которых торчала расписная, эмалированная рукоять кинжала.

— Ты что делаешь? — попыталась возмутиться она.

— Забираю кинжал, — пояснил парень. — Собираюсь оставить его здесь, на обочине дороги. Не волнуйся, бесхозным он не останется. Кто-нибудь, да найдет его.

— Но я же тогда буду беззащитна! — запротестовала Боадиссия.

— Послушай меня, женщина, — сказал он, — такая вещь, скорее может убить Тебя, чем защитить. Будет лучше, если у Тебя этого не будет.

— Но без него, я же буду совсем беззащитной, — попыталась настаивать девушка.

— Точнее Ты была беззащитна с ним, — объяснил Хурта, — просто Ты не знала этого. Ты что, действительно думаешь, что кто-то, кто намеревался взять Тебя, или навредить Тебе, изменил бы свои намерения, увидев это крошечное оружие? Не обманывай себя. В лучшем случае, он просто развеселился бы, а в худшем, мог бы разозлиться и, отобрав твое оружие, воткнуть Тебе же в сердце. В любом случае, Тебя ждало бы строгое наказание за попытку ношения этого.

— Но как я теперь смогу защищаться? — растерянно спросила девушка.

— Как все женщины, — пожал он плечами.

— Женщины! — воскликнула она.

— Ну, Ты же именно ей и являешься, Боадиссия, — напомнил он.

— Но чем могут защититься женщины? — спросила она.

— Послушанием, и полным повиновением, — пояснил Хурта.

— Понятно, — буркнула Боадиссия.

— Возвращайся к фургонам, — опять предложил парень.

— Нет, — отказалась она, и под его строгим взглядом добавила: — Я хочу идти с Вами.

— Если Ты пойдешь с нами, то пойдешь как женщина, — предупредил Хурта.

— То есть, я буду беспомощна, беспомощностью женщины, — сделала логичный вывод Боадиссия.

— А Ты всегда была такой, — заметил парень, — просто среди фургонов, Ты этого не понимала.

— Значит, в плане моей защиты я должна буду полностью зависеть от мужчин, то есть от Вас, — сказала она.

— Конечно, — согласился Хурта. — И такая защита распространяется на Вас, как на свободную женщину.

— Понятно, — сказала она.

Рабы являются имуществом. Таким образом, будут они защищены или нет, зависит от решения свободных людей, к ним это относится точно так же, как к защите или ее отсутствии любого другого имущества, независимо от того, что это могло бы быть, мешок золота или ящик сандалий, тарларион на привязи, вуло в клетке или связка рыбы. Многие караванщики спасали себя, оставляя своих прекрасных рабынь в пустыне, чтобы замедлить преследование мародеров. Точно так же, немало торговых судов спаслось от захвата пиратами, выбрасывая за борт красоток, слишком соблазнительных, чтобы у похотливых морских разбойников поднялась рука оставить их на корм акулам. Уж лучше потерять часть груза, чем весь, причем, вместе с судном и своими жизнями, так или примерно так рассуждают они.

— Итак, Ты все еще хочешь идти с нами? — спросил Хурта.

— Да, — ответила Боадиссия.

— Ты идешь с нами как женщина? — уточнил он.

— Да. Я пойду с Вами как женщина.

Хурта отбросил кинжал вместе с его ножнами на обочину дороги. Боадиссия грустным взглядом посмотрела ему вслед. Взяв девушку за руку, я подвел ее к задку фургона, где прижимая свою голову к земле, на коленях стояла Тула.

— Она — свободная женщина, — сообщил я Туле. — Она будет путешествовать с нами.

— Госпожа, — проговорила Тула, и чуть-чуть приподняв голову, прижалась губами к сандалиям Боадиссии.

Следом я провел Боадиссию к своей рабыне. И Фэйка, некогда бывшая Леди Шарлотта из Самниума, высокородная леди того города, аристократка по рождению и воспитанию, происходившая из одной из его самых именитых семей, одной из самых богатых на улице Монет, покорно прижала свои губы к сандалиям Боадиссии, целуя обувь свободной женщины.

— Госпожа, — прошептала она.

— Что? — властно переспросила Боадиссия.

Задрожавшая Фэйка поспешно снова прижала свои губы к сандалиям Боадиссии, и уже громче произнесла:

— Госпожа.

— Поскольку Ты — свободная женщина, то эти рабыни находятся в твоем распоряжении, — сообщил я Боадиссии. — Но с другой стороны Тебе они не принадлежат. Соответственно Ты не можешь искалечить их, причинить им серьезный вред или нанести травму, если только не окажется, что они неким малейшим образом выказали непослушание или вызвали недовольство.

— Я поняла, — кивнула Боадиссия.

— Но даже в этом случае, — добавил я, — предполагается, что Ты сначала получишь разрешение их владельца.

— Этого требует обычная вежливость, — согласилась девушка.

— Конечно, Ты можешь рассчитывать, на его понимание и сочувствие, и уважение к твоим пожеланиям, как исходящим от свободной женщины.

— Понятно, — кивнула Боадиссия.

— В случае менее значимых провинностей, — продолжил я, — когда будет достаточно рутинной порки, Ты можешь, как любой свободный человек, по своей прихоти и, не спрашивая владельца, подвергнуть их наказанию. Это будет полезно для них, чтобы помочь рабыням не забыть, кем они являются на самом деле.

— Я поняла, — улыбнулась Боадиссия.

Обе рабыни задрожали. У рабыни есть некоторая возможность защиты против страстного и сильного мужчины, в виде женственной покорности его власти и жажде, жалобного и безнадежного помещения своей красоты и служения к его ногам. Но она была свободной женщиной, и от нее эта защита была сомнительной, если не сказать иллюзорной.

— Ой! — вскрикнула Боадиссия, когда Хурта подхватил ее под руки и легко забросил в кузов, где усадил на фургонный ящик.

— Ну наконец-то, — буркнул Минкон. — Мы уже давно должны быть в пути.

Надо заметить, что другие повозки из этого лагеря уже удалились больше чем на пасанг от нас.

— Теперь нам их никогда не нагнать, — проворчал Минкон.

— На ноги, порабощенные шлюхи, — скомандовал я.

Тула с цепью на шее и Фэйка с веревкой тут же вскочили.

— Я могу говорить, Господин? — спросила Фэйка.

— Можешь, — разрешил я.

Она осторожно потрогала свои сережки. Трудно было не заметить, что она была невероятно рада иметь их. Мало того, что они были красивы, даже не смотря на то, что действительно были не дороги, но в гореанских глазах, они полностью, глубоко и категорично подтвердили ее статус. Я видел, как она была взволнована тем, что носит их. Какую рабыню они сделали из нее!

— Господин, а можно мне иногда давать рабский шелк? — спросила она.

Я улыбнулся. Никто кроме рабыни не надел бы рабские шелка. Они так дразнящи, красивы и прозрачны, что кажется, делают женщину еще более нагой, чем нагая, и таким образом, доводят мужчину почти до безумия от страсти, что он едва может контролировать себя, что он едва может думать о чем-то другом, кроме как сжать в своих объятиях ее тело, и сорвать эту тонкую преграду, чтобы увидеть ее полностью обнаженной, беспомощной и своей.

— Возможно, — пообещал я.

— Спасибо, Господин, — с мечтательной улыбкой прошептала она.

Признаться, я был доволен Фэйкой. Она уже начинала приходить к осознанию своей сексуальности, самой глубокой сексуальности какая только возможна в человеческой женщине, сексуальности рабыни.

Краем глаза я заметил, как сжались кулаки Боадиссии.

— Что-то не так? — полюбопытствовал я.

— Поставьте шлюху сзади фургона, — проворчала Боадиссия, — там ее самое место. Пусть идет там, на привязи, как животное, вместе со второй такой же.

— Пожалуйста? — уточнил я.

— Да, пожалуйста, — сердито бросила Боадиссия,

— Отлично, — сказал я, решив, что сделаю это, по крайней мере, на сей раз, из уважения к пожеланиям Боадиссии.

В конце концов, она была свободной женщиной. Я понимал, что ей не хотелось, каждый раз посмотрев в сторону, видеть красивую, откровенно одетую рабыню в ошейнике. Впрочем, не важно, по какой именно причине, она предпочла отправить ее с глаз долой, но очевидно, что это не было чем-то необычным для свободных женщин. Что до меня, то я предпочел бы держать Фэйку у борта фургона. Мне на самом деле доставляло бы удовольствие время от времени, одобрительно смотреть вниз, на беспомощность и полуобнаженность моего привязанного за шею имущества. Тем более что я имел полное право делать это, всякий раз, когда и если мне захочется. Это было всего лишь одно из многих, неограниченных и неотъемлемых прав, свойственных моим отношениям с ней, отношениям рабовладельца и его рабыни. Конечно, я предпочел бы оставить ее там, где она была. Однако, Боадиссия не желала этого, а Боадиссия, в конце концов, была свободной женщиной. Пока. Так что я решил, что должен уважать ее пожелания, по крайней мере, время от времени. Кроме того, я и так решил привязать Фэйку рядом с Тулой еще до того, как Боадиссия потребовала этого. В общем, у меня не было особых причин, чтобы передумать сделать это теперь. К тому же, в дополнение к сказанному, у меня была объективная причина для того, чтобы привязать Фэйку позади фургона. Возможно, потакая моему собственному удовольствию от возможности периодически любоваться своей рабыней, я был, по небрежности, слишком снисходителен к ней. А мне не хотелось бы, чтобы она начала зазнаваться. Ну и, в конце концов, идти за фургоном с веревкой на шее, полностью соответствовало ее статусу домашнего животного

— Господин? — спросила Фэйка.

— Помалкивай, — оборвал я ее.

— Да, Господин.

Я отвязал ее привязь и отвел ее к задку фургона. Там было три кольца, центральное кольцо, к которому была прикована Тула, обычно использовалось именно для этого, чтобы привязывать к нему животных, четвероногих или двуногих, как сейчас, и два меньших боковых, вспомогательных кольца, иногда используемые для той же цели, но чаще для того, чтобы прицепить второй фургон или телегу. Привязывая ее поводок к правому кольцу, я заметил, что улыбалась. Думаю, что ей доставило удовольствие злить Боадиссию. Безусловно, ей стоило быть предельно осторожной в таких вопросах, а чтобы она не зазнавалась, я дополнительно связал ей руки за спиной. Из кузова фургона донесся взволнованный вздох Боадиссии, но когда я посмотрел в ее сторону, она уже отвернулась. Вчера она сама узнала, настолько беспомощной становится женщина, связанная таким образом.

— Мы готовы, — крикнул я вознице.

— Нно-о, пошел! — рявкнул Минкон на своего ящера, одновременно встряхнув поводьями и хлестнув кнутом.

Фургон преодолел короткий подъем и свернул на камни Генезианской дороги. Через мгновение мы уже продолжили наш путь. Мы с Хуртой шли рядом с бортом фургона. Боадиссия, покачиваясь в такт неровному движению фургона, ехала на фургонном ящике. Прикованная Тула и привязанная Фэйка со связанными за спиной руками, брели следом. Когда я оглянулся назад, они тут же опустили глаза, избегая встречаться со мной взглядами. Обе были прекрасны. И то, что обе следовали за фургоном на привязи полностью им подходило. Обе были домашними животными.

— Нам их никогда не нагнать, — проворчал Минкон, снова взмахнув кнутом.

 

Глава 6

Пир Хурты

— Хурта, — удивился я, — что у тебя там?

— Фрукты, сушенные и свежие, конфеты, орехи, четыре вида отборного мяса, только что испеченный хлеб, лучшее печенье, — перечисли парень, демонстрируя свои полные руки, — еще немного превосходной паги и изысканного Ка-ла-на.

— Ты где раздобыл все это? — ошеломленно спросил я.

— Говорят, они были предназначены для стола высших офицеров, дальше по дороге, — пожал он плечами.

— Подозреваю, как раз на тот стол они теперь не попадут, — заметил я.

— Не беспокойся, — отмахнулся Хурта. — Я купил их честно.

— Ты купил их тайно у маркитантов, — предположил я.

— Ну, вообще-то, договаривались мы за фургоном, — признал он. — Но, с другой стороны, почему я должен критиковать осмотрительность таких товарищей, и то, как и где они ведут свое дело.

— Понятно, — протянул я.

Оставалось искренне надеяться, что, если эта сделка станет достоянием компетентных служб, то те санкции, которые обязательно последуют за этим, в частности такие как пытки и сажание на кол, достанутся маркитантам, а не на их клиентах, и особенно не тем, кто мог бы путешествовать с их клиентами. Безусловно, такие строгие меры как пытки и казни, фактически довольно редки, все же чаще, в таких случаях, дело заканчивается тем, что часть взяток и подарков просто меняют одного владельца на другого.

— Попируем от души, — довольно сказал Хурта и, чуть не рассыпав свои приобретения, начал раскладывать их рядом с нашим костром.

— Ты не должен был делать этого, — заметил я ему.

— Да ерунда, — пренебрежительно отмахнулся парень, своей широкой улыбкой, сообщая мне, что чрезмерная ему благодарность с моей стороны, хотя и заслуженна, но совершенно не необходима.

— Это — продукты генералов, — сказал я.

— И это превосходно, — согласился Хурта.

— Это — продукты генералов, — повторил я.

— Ну и что, у них там еще много осталось, — заверил меня Хурта.

— Ты не должен так делать, — предупредил я.

— В этот раз, я заплатил свою долю расходов, — сказал он.

— Понятно, — сказал я, понимая, что спорить с ним бесполезно.

— Мне сказали, что это — виноград Ta, — сообщил парень, — с террас Коса.

— Да, это он, — подтвердил я. — По крайней мере, это — виноград Ta, но откуда именно он привезен я не знаю.

— Кос это остров, — сообщил мне Хурта.

— Да, я слышал об этом, — усмехнулся я. — Все эти продукты, вероятно, ужасно дороги.

— Ага, — прочавкал Хурта. — Но деньги это ерунда.

— Все может быть, — покачал я головой.

— Я — алар, — объяснил Хурта. — А вот тут у меня грибочек фаршированный.

Я задумался, какой может быть цена такого фаршированного гриба на черном рынке в разоренном войной регионе, который хищничествами организованных фуражиров практически превращен в полупустыню, и особенно если учесть, что он с большим риском изъят со стола Косианских генералов.

— А вот и еще один, — довольно продемонстрировал мне Хурта.

Внезапно, мое сердце тревожно забилось.

— Здесь слишком много еды, — заметил я, — чтобы ее можно было купить на семнадцать медных тарсков и два бит-тарска.

Насколько я помнил, именно с этой суммой Хурта прибыл снабженческому каравану.

— О, конечно она стоила больше, — признал он.

— Вот и мне так показалось, — кивнул я.

— Лучше вот грибочек попробуй, — предложил Хурта. — Изумительный.

— Сколько все это стоило? — полюбопытствовал я.

— Да не помню я, — отмахнулся Хурта. — Но половина сдачи — твоя.

— И сколько там сдачи? — спросил я.

— Четырнадцать медных тарсков, — сообщил он.

— Можешь оставить их себе, — сказал я.

— Отлично, — обрадовался алар.

— Хурта, я очень голодна, — влезла в разговор Боадиссия. — Ты мне дашь немного поесть?

— А Ты не хотела бы меня просить? — поинтересовался он.

— Нет, — надулась она.

— О, ну и ладно, — усмехнулся Хурта, и протянул ей тарелку с грибами.

На мой взгляд, столь много ей было не нужно.

— Эй, Минкон, друг мой, мой дорогой товарищ, — воскликнул Хурта. — Давай, присоединяйся к нам!

Я предположил, что он, также, набросится на грибы. Но все же, скупиться в этом вопросе было нельзя, ведь дорогой Минкон, и вправду был прекрасным возницей, и превосходным товарищем. Мы с ним провели уже четырьмя дня в дороге. Причем, так получалось, что мы все позже начинали движение, каждое следующее утро позднее, чем в предыдущее. Тому была веская причина. Вернее две, Тула и Фэйка. Честно говоря, трудно было вставать спозаранку и выезжать пораньше, с такими рабынями в своих одеялах. Боадиссия, свободная женщина, должна была ждать нас, пока мы развлекались с рабынями. Не думаю, что она очень наслаждалась этим. Во всяком случае, она иногда казалась мне несколько раздражительной. Кстати, эта ее раздражительность предполагала, что, вполне возможно, у нее могли возникнуть ее собственные потребности, причем довольно мучительные.

Фэйка и Тула, наши прекрасные животные маячили позади. Подозреваю, что и они не отказались бы перекусить. Я даже боялся предположить, в какое время мы сможем выехать следующим утром. Оставалось надеяться, что у меня получится растолкать Минкона и Хурту, по крайней мере, к полудню. Не стоит забывать, про принесенные пагу и Ка-ла-на. Минкон взял гриб с тарелки и подозвал Тулу, чтобы накормить ими. Он что, забыл, что она рабыня?

— Спасибо, Господин, — поблагодарила она, и начала есть с руки своего господина.

Бывает, что рабыням не разрешают касаться еды руками. В таком случае, иногда, их кормят с руки, а в других случаях пищу могут просто бросать в них, или поставить перед ними в мисках, из которых, не используя руки, и встав на четвереньки, они должны питаться, подобно четвероногим животным, или … рабыням. Еще один гриб исчез с руки Минкона. Интересно, а разве Туле не давали немного хлеба незадолго до этого?

— Попробуй грибочки, — предложил мне Хурта.

Тем временем Минкон дал гриб еще и Фэйке. Я только неодобрительно наблюдал за этим. Он был, конечно, щедрым товарищем, распоряжаясь этими грибами.

— Нет, спасибо, — отказался я.

— Они превосходны, — настаивал Хурта.

— Я даже не сомневаюсь в этом, — сказал я.

Я и сам был неравнодушен к фаршированным грибам. И конечно не было никакой проблемы для рабынь. Никто бы не стал обвинять их, по крайней мере, не больше, чем можно было бы обвинить любимого слина в том, что он съел что-то брошенное перед его носом. Минкон и Боадиссия тоже могли выйти сухими из воды, подумал я, наблюдая, как они едят. В конце концов, они же не знали, откуда взялась еда. Минкон — надежный и известный извозчик, заслуживающий доверия, с репутацией доброго малого. Боадиссия — только что вышла из лагеря народа фургонов, так что ее могли простить. Кроме того, она была симпатична. А вот Хурта, конечно, мог бы быть посажен на кол. Хм, интересно, когда дело дойдет до суда, зачтется ли мне то, что грибов я не ел. В конце концов, я-то знал, откуда они происходили. Не хотелось бы сидеть на колу, так и не попробовав ни одного гриба вообще.

— А чем их нафаршировали? — полюбопытствовал я у Хурты.

— Колбасой, — прочавкал он.

— Тарсковой? — уточнил я.

— Само собой, — закивал он.

— Мои любимые, — вздохнул я. — Пожалуй, я бы попробовал один.

— Увы, — сказал Хурта, осмотревшись. — Их уже все съели.

— Ох, — разочарованно сглотнул я слюни. — Смотри-ка, кажется, там за фургонами кто-то прячется.

Хурта обернулся, всматриваясь в темноту. Похоже, это был один из тыловых офицеров занимавшихся снабжением армии. Я решил, что будет слегка неосмотрительно вот так сразу пойти и воткнуть ему нож между ребер. Однако, по крайней мере, в первый момент, я лихорадочно рассматривал практичность именно этого варианта.

— Хо! — радостно крикнул Хурта, бодро размахивая рукой.

Товарищ, который был несколько полноват, отпрянул за фургон, как если бы его что-то встревожило. Возможно, он и не был офицером службы снабжения, подумал я. Исходя из того, например, что у него за спиной не было дюжины гвардейцев.

— Ты его знаешь? — поинтересовался я у Хурты.

— Конечно, — ответил, жующий Хурта. — Это — мой благотворитель!

Я снова посмотрел в сторону фургонов.

— Иди сюда, — радостно позвал его Хурта. — Присоединяйся к нам! Добро пожаловать!

Честно говоря, у меня сложилось мнение, что тот товарищ сейчас бросится наутек.

— Мне жаль, что все грибы съели без Тебя, — сказала мне Хурта.

— Да ничего страшного, — отмахнулся я.

— Ты вот лучше попробуй пряные кубики верра, — предложил он.

— Возможно, позже, — сказал я, с тревогой поглядывая в сторону фургонов.

Толстяк, прятавшийся за фургоном, не приближался, но и не уходил. Мне даже показалось, что он махнул мне рукой, возможно пытаясь привлечь мое внимание. Хотя, конечно, это могло быть игрой моего разыгравшегося воображения. Когда на него смотрел Хурта, он ничего такого не делал. Насколько я помню, никогда прежде я этого товарища не встречал.

— А они очень хороши, — сообщил мне Хурта, отправляя в рот очередной кубик, — хотя, что и говорить, до грибочков они не дотягивают.

— Ты меня, конечно, извини, — сказал мне Минкон, — но мне кажется, что тот парень хотел бы поговорить с Тобой.

— Извини, — сказал я Хурте.

— Конечно, — проговорил он с набитым ртом.

Через мгновение я уже стоял рядом с толстяком около фургона.

— Сэр? — обратился я к нему.

— Я не хочу быть навязчивым, — сказал тот, — но Вы случайно, не знаете того товарища, что сидит там, у вашего костра?

— Конечно, знаю, — кивнул я. — Это — Минкон, извозчик.

— Да не его, — отмахнулся товарищ. — Другого.

— Какого другого? — уточнил я.

— Там только один другой, — заметил он, — крупный парень, с желтыми, заплетенными в косы волосами, и длинными усами.

— Тот, что ли, — указал я.

— Да.

— Ах этот, его зовут — Хурта, — сообщил я.

— Вы путешествуете с ним? — поинтересовался толстяк.

— Ну, не то чтобы вместе, просто в одну сторону, — допустил я. — По этой дороге идет много людей. Вы же знаете, как это бывает.

— Вы за него отвечаете? — спросил он.

— Надеюсь, что нет, — ответил я. — А в чем дело?

— Не далее как ан назад, с криком: «Алары, по крайней мере, один из них перед Тобой!» он выпрыгнуал ко мне из-за фургона, размахивая своим топором, — сообщил толстяк.

— Это похоже на Хурту, — признал я.

— Это был он, — заверил меня толстяк.

— А Вы не могли ошибиться? — на всякий случай спросил я.

— Здесь не так много людей, которые могли бы быть похожи на него, — заметил мужчина.

— Возможно, мог бы быть, по крайней мере, один похожий, — предположил я.

— Это был он, — отрезал толстяк.

— Ну, Вы же не можете быть полностью уверены, — сказал я.

— Я уверен полностью, — заявил он.

— О, — протянул я.

— Размахивая своим топором, он что-то кричал о ссуде. Я просто онемел от ужаса. Я боялся, что он мог бы принять мое молчание за нерешительность.

— Понимаю, — посочувствовал я.

— Когда ко мне вернулся дар речи, я закричал: «Забирай мой кошелек, все мое золото, все что угодно!», «В подарок, — с восхищенным, хотя, возможно, несколько озадаченным видом, спросил он», «Да, — закричал я. — Да!»

— Понятно, — кивнул я, теперь понимая, почему Хурта, увидев этого товарища несколько енов назад, упомянул о нем, не как о «кредиторе», а, как о своем «благотворителе».

— Мне вызвать гвардейцев, что находятся дальше по дороге? — поинтересовался «благотворитель» Хурты.

— Не думаю, что это необходимо, — заметил я.

— В том кошельке, было восемнадцать золотых статериев чеканки Тироса, три золотых тарновых диска, один из Порт-Кара, и два из Ара, шестнадцать серебряных тарсков Табора, двадцать медных, и что-то около пятнадцати бит-тарсков.

— Я смотрю, Вы ведете очень строгий учет, — похвалил я.

— Конечно, я же с Табора, — гордо заявил он.

— Вероятно, Вы — торговец, — предположил я.

— Точно, — кивнул он.

Этого я боялся больше всего. Торговцы с Табора всегда славились аккуратностью своих расчетов.

— Ну и? — выжидающе уставился он на меня.

— Не хотели бы Вы присоединиться к нам? — осторожно предложил я.

— Нет уж, спасибо, — отказался толстяк.

— У нас там много еды, — заметил я.

— Признаться, я не удивлен, — язвительно сказал он.

— Это не моя вина, — сказал я, — что Вы, по Вашей собственной доброй воле, решили преподнести моему другу столь щедрый подарок.

— Так я вызываю гвардейцев? — осведомился торговец.

— Не стоит, — сказал я.

— Ну и? — снова повторил он.

— А у Вас есть засвидетельствованный, удостоверенный документ, подтверждающий предполагаемое содержание Вашего кошелька? — уточнил я. — А также, был ли кошелек отпечатан номерной пломбой, а ее номер соответствует номеру удостоверяющего документа?

— Конечно, — кивнул он.

— О! — протянул я.

— Все здесь, — предъявил торговец. — Я думаю, что Вы найдете, что с этим у меня все в порядке.

Ну да, я чуть не забыл, что этот товарищ был от Табора.

— Этот документ кажется немного устаревшим, — заметил я. — Подозреваю, что он уже не действителен, и не является юридическим документом. Как Вы можете видеть, он датирован две недели назад. Эй-эй, куда это Вы направляетесь?

— За гвардейцами, — проворчал он.

— Давайте-ка решим возникшие проблемы без них, — предложил я.

Пришлось, без большого удовольствия, конечно, полностью возместить решительному, несгибаемому торговцу указанное им количество монет, которые он ранее, совершенно добровольно, о чем я не стал ему напоминать, подарил моему другу, Хурте.

— А за моральный ущерб? — напомнил он.

— Серебряного тарска будет достаточно, — буркнул я.

— Конечно, — согласился торговец и, получив еще одну монету, с довольным видом отправился по своим делам.

Как мало нужно порой для того, чтобы понравиться некоторым людям. Пожалуй, стоит поговорить с Хуртой по этому поводу, решил я для себя и направился к нашему походному костру.

— Думая, я возьму себе несколько пряных кубов верра, — заметил я, садясь на свое место.

— Увы, мой друг, — ответил Хурта, — мы их уже прикончили. Кстати, Ты должен был пригласить моего друга отужинать с нами.

— Я это сделал, — сообщил я. — Но он что-то не проявил желания присоединиться к нашей компании.

— Ну, возможно, это даже кстати, — сказал Хурта, — У нас уже не так много осталось. А что он хотел?

— Да, ничего особенного, — отмахнклся я.

— Интересно, — задумался Хурта.

— Он только хотел удостовериться, что Ты наслаждаешься его подарком, — усмехнулся я.

— Он просто превосходный товарищ, — кивнул Хурта.

— Но с этого момента, прежде чем Ты решишь попросить ссуду или рассмотреть принятие необычно щедрого подарка, особенно имея при себе топор, по крайней мере, в то время пока мы путешествуем вместе, я оценил бы, если Ты возьмешь меня с собой, и прежде чем что-либо предпринять, проконсультируешься со мной.

— Конечно, мой дорогой друг, раз уж Тебе так хочется, — пообещал Хурта, но заметив мой пристальный взгляд, удивленно спросил: — Я сделал что-то не так?

— Нет, — ответил я ему.

— Фух, Ты меня успокоил, — с деланным облегчением вздохнул он. — С этими цивилизованными людьми приходится быть таким осторожным в деловых отношениях.

— Хурта!

— Чего? — с невинным видом отозвался алар.

— Ничего!

— Если мне не изменяет память, Ты сказал мне, практически вынудил меня поверить, что нет нужды возражать людям, предлагающим мне ссуды или делающим подарки, — напомнил он.

— Это верно, — признал я.

— Я же не виноват, что совершенно незнакомый человек, почувствовав ко мне внезапную симпатию, мгновенно решает сделать мне прекрасный подарок, — заявил этот нахал.

— Конечно, нет, — сказал я.

— Ну, вот видишь!

— С этого момента, сначала Ты будешь спрашивать у меня, — предупредил я.

— Конечно, мой дорогой приятель, — пообещал Хурта.

— Благодаря Тебе, я теперь почти нищий, — проворчал я.

— Не беспокойся, — улыбнулся он. — Половина того, что есть у меня — твоя!

— Если не ошибаюсь, это составляет приблизительно семь медных тарсков, — заметил я.

— Точно, — подтвердил Хурта.

— Поесть чего-нибудь осталось? — раздраженно поинтересовался я.

— Боюсь, не очень много, — сообщил Хурта.

— Пага есть? — спросил я.

— Ага, — сказал он, встряхнув бутыль, и собираясь к ней приложиться.

— Дай сюда!

 

Глава 7

Позднее отправление

— Ну, и когда мы наконец продолжим наш путь, Ты, ленивый слин, — проворчала Боадиссия, рассевшаяся фургонном ящике. — Я уже подумала, что Ты никогда не появишься!

— Пожалуйста, — простонал Минкон. — Моя голова.

— Это еще нормально после вчерашнего! — съязвила Боадиссия.

— Ты как себя чувствуешь? — поинтересовался я у Минкона.

— Трезв, как стекло, — заплетающимся языком заявил Минкон. — По крайней мере, я вижу, что дорога одна.

— Ты отлично справился, — поздравил меня Хурта. — Я даже не знал, что выходцы из городов могут так пить.

— Мы можем делать много замечательных вещей, — заверил его я, — когда должным образом мотивированы.

Если держать глаза, закрытыми, то их не так режет яркий свет от солнца и блики от камней дороги. А еще можно держаться за край кузова фургона одной рукой. Правда, так недолго и ногой в выбоину попасть.

Хурта вдруг растянулся прямо у борта фургона.

— Ты в порядке? — забеспокоился я.

— Конечно, — донесся до меня его хриплый голос.

— Вы — все монстры, и ленивые слины, — ругалась Боадиссия сверху. — Я уверена, что теперь, нам никогда не догнать остальных, разве что только после наступления темноты!

— Это уже мои проблемы, — отчаянно моргая, покачал головой Минкон.

— А не пора ли проявить к ним свое драгоценное внимание? — ядовито полюбопытствовала Боадиссия.

— О, пожалуйста, тише — хватаясь за голову, взмолился Минкон.

— А вот интересно было бы посмотреть, что скажет о таком небрежном отношении к графику движения, о таких недобросовестных задержках и пренебрежении своими обязанностями, офицер, отвечающий за снабжение, когда ему об этом доложат, — сказала она. — Ты, правда, думаешь, что Тебе платят за твою неторопливость? У Тебя, между прочим, провизия, которую надо доставить вовремя!

— Пожалуйста, — простонал сморщившийся Минкон. — Пожалуйста, не кричи!

Боадиссия доставала нас с самого утра. Она даже не дала нам толком проспаться, начав доставать нас еще на рассвете, когда остальные извозчики только сели завтракать, а позже она повторила свои безуспешные попытки, когда в лагере начали запрягать тарларионов. Нам удалось подняться только когда обоз начал покидать лагерь.

— Мы же остались одни на дороге, — причитала Боадиссия. — Вы лишили нас возможности безопасно ехать вместе с другими. Мы подвергаем себя неоправданному риску! Почему Вы не послушали меня? Что, если мы теперь встретим разбойников?

Я очень надеялся, что этого не случится, поскольку никак не мог найти свой меч. Ах да, вот он, где и должен быть, в своих ножнах, на левом бедре. Единственная проблема, как поймать эфес, чтобы вытащить его на свет божий.

— Вам-то хорошо, Вас разбойники могут только убить, — заявила Боадиссия, — но я — свободная женщина! У меня-то поводов бояться их гораздо больше! Они же могут надеть на меня ошейник, и сделать рабыней. Такой же, как те шлюхи сзади! Вы только подумайте, каково бы мне было!? Вы никогда обо мне не думаете!

Как раз об этом я думал часто. К этому моменту я все-таки смог твердо встать на ноги, стараясь не обращать внимания не боль в гудящей голове. Это было бы интересно. Но было ли это правильно? Кстати, если память мне не изменяет, в кодексах воинов не было ничего, что явно требовало бы оказать сопротивление разбойникам, хотя, возможно, это предполагалось. Этот интересный вопрос, вероятно, требовал разъяснения высшим советом. Если разбойник своим мечом снесет мне голову, размышлял я, то это избавит меня от этой ужасной головной боли. Безусловно, средство это действенное, жаль только использовать его можно лишь один раз. Это, конечно довод против этого. Все-таки, это не правда, что мы никогда не думали о Боадиссии. Мы часто о ней думали. Фактически, я ней и теперь думал.

— Мужчины — такие животные, — возмущалась она, — тарски, несчастные пьяные слины!

Кстати, надо заметить, что не только мужчины мучились с похмелья, Тула и Фэйка, например, тоже чувствовали себя не слишком хорошо. Они обе спали в фургоне. И нам с Хуртой стоило большого труда уложить их там. Конечно, мы бы не оставили их. Несмотря на наше состояние, мы были далеки от этого. Ну кто бы смог оставить таких Тул и Фэйек просто лежащими на земле? Для этого они слишком желанны, слишком соблазнительны. Во, оказывается вчера вечером, или скорее сегодня утром мы забыли приковывать их цепью, но как казалось, ни одна из них не задумалась о побеге. А может, просто не смогли.

— Ох! — вскрикнул Хурта.

— Подожди! — сказал я Минкону.

— Сейчас, — прохрипел я Хурте, и направился туда, где он, споткнувшись, сверзился с дороги.

Ухватив парня за ноги обеими руками, я с трудом вытянул его из канавы. Хорошо еще она оказалась неглубокой и сухой.

— Держись за фургон, — посоветовал я ему, и парень, что было сил, вцепился в борт обеими руками.

Через мгновение мы продолжили наш путь.

— Вы все, просто пьяные тарски! — продолжала возмущаться Боадиссия.

Конечно же, мы не были пьяными. Это вчера вечером, возможно, мы и были немного пьяны.

— Хочешь еще паги? — радушно поинтересовался Хурта, отчаянно цепляясь за борт фургона.

— Не-а, — открестился я от такого предложения.

— Вы вчера все выпили, — известила его Боадиссия.

— Неужели совсем ничего не осталось? — с тревогой спросил Хурта.

— Ни капли, — заявила Боадиссия.

— Не может быть, — заявил он.

— И, тем не менее, это так, — заверила его девушка.

Честно говоря, меня ее слова нисколько не обеспокоили.

— Это, конечно, возможно, — пробормотал Хурта. — Все же я — алар.

Я услышал, как в фургоне заворочалась и застонала Тула. Они были прекрасны вчера вечером, в свете костра, голые и в ошейниках. Несколько раз мы подливали Ка-ла-на в их миски. Кроме того, когда они с достаточным пылом и умением, и прелестью начали облизывать и выпрашивать, мы поместили миски для них на землю. Думаю, в первый момент Тула была действительно удивлена, когда почувствовала себя взятой Минконом, стоило ей только наклониться к той миске. Как невероятно красивы и желанны женщины. А насколько изумительны рабыни!

— Если бы Вы послушали меня, — заявила Боадиссия Минкону, — мы были бы на дороге уже больше четырех анов назад!

Я перевалился через борт фургона и, оказавшись в кузове, осмотрелся.

— Мы не были бы позади других, — продолжила было она. — Охгх!

Боадиссия пораженно уставилась на меня.

— Фу-ухх, отличная идея, — со счастливым вздохом похвалил меня Минкон.

Своим большим пальцем я вдавил маленький мешочек еще глубже в ее рот, пока ее прекрасное, но иногда такое раздражающее голосовое отверстие не оказалось полностью заполнено им. У этого мешочка имелись завязки. Вот их-то я и завязал на затылке девушки, надежно фиксируя кляп у нее между зубами. Честно говоря, я не смог разобрать то, что она попыталась мне сказать.

— Помолчи, а, — сказал я ей.

Она замолкла, независимо от того, что именно она пыталась выговорить.

— Ты оставишь кляп, как есть, — велел я, — пока один из нас троих не посчитает целесообразным удалить его.

Она, круглыми от удивления глазами, уставилась на меня.

— А если Ты вытащишь сама, или хотя бы попытаешься это сделать, — предупредил я, — я вставлю Тебе это обратно, а затем раздену, руки твои окажутся в рабских наручниках, причем за спиной. А еще, путь Ты продолжишь не в кузове, а на веревке позади фургона, как есть, голой, в наручниках и с заткнутым ртом, совсем как рабыня. Ты поняла меня? Если да, то кивни. Да? Молодец!

Боадиссия сначала смотрела на меня в ярости. Но потом, на ее глаза навернулись слезы, она кивнула, и я с чувством выполненного долга вернулся на дорогу.

— Так гораздо спокойнее, — признал Хурта.

Потрясенная до глубины души Боадиссия, осталась сидеть на крышке фургонного ящика, служившего ей скамьей, злобно сжимая свои маленькие кулачки. Но кляп, которым в соответствии с желанием мужчин, она была заставлена замолчать, она вытащить не пыталась.

— Это точно, — довольно сказал я.

 

Глава 8

Тревожное происшествие

— Впереди вижу дым, — сообщил Минкон, натягивая поводья и останавливая фургон.

Он и Боадиссия встали, всматриваясь вдаль. Поднявшись по спицам переднего колеса, я встал рядом с ними. После полудня уже прошло несколько часов, и дело шло к вечеру. Кляп, которым я заткнул рот девушки сразу по выходе на дорогу, был удален через пару анов. Вид у нее после этого, был несколько подавленный, она уже знала, что этот кляп может немедленно оказаться на прежнем месте в случае нашего минимального раздражения. Кстати, сам кляп теперь, в качестве напоминания, висел у нее на шее.

— Что там? — поинтересовался Хурта.

— Пока не знаю, — ответил я.

Фэйка и Тула, стоявшие на коленях на мешках в задней части фургона, зашевелились, вытягивая шеи в надежде разглядеть хоть что-нибудь. Весь день они вели себя очень тихо. Подозреваю, они просто не хотели привлекать к себе внимания. В конце концов, они сидели там почти, как если бы были привилегированными свободными женщинами, ехали в фургоне, а не шли за ним пешком на привязях. Разве не здорово? Конечно, они находились сзади, среди мешков с грузом, в ошейниках и рабских туниках, стоя на коленях. Рабыни могут быть очень сообразительными в таких вопросах. Минкон и я, впрочем, снисходительно делали вид, что не замечаем этого.

— Что это может быть? — не выдержала Боадиссия.

— Понятия не имею, — ответил я.

Фэйка и Тула, испуганно посмотрели друг на дружку. Они были имуществом.

— Оставайтесь здесь, — приказал я. — Я на разведку.

— Я с Тобой, — сказал Хурта.

Я кивнул. Компанию алара можно было только приветствовать.

— Похоже, что впереди какие-то неприятности, — заметил Минкон.

— Ждите нашего сигнала, — скомандовал я.

Спрыгнув с повозки, я вытащил меч из ножен. Хурта вооружился топором, и мы отправились вперед по дороге.

* * *

Мужчина с трудом поднял руку, как будто пытаясь защититься.

— Не бойся, — постарался успокоить его я.

— Вы не с ними? — опасливо спросил он.

— Нет, — ответил я.

— Они появились как из ниоткуда, — сказал мужчина.

— Они выскочили из замаскированных ям, вырытых вдоль дороги, — объяснил я.

— Они внезапно появились повсюду вокруг нас, они кричали, размахивали своими окровавленными мечами, — рассказывал он, — они были быстры и беспощадны. Мы не могли оказать им сопротивления. Мы же не солдаты. А потом они исчезли также быстро, как и появились.

— Кто-нибудь еще в живых остался? — поинтересовался я у него.

— Я не знаю, — ответил извозчик.

— Пожалуй, есть и другие, — заметил я, осматривая дорогу.

— Да, — согласился мужчина.

На дороге появились свободные женщины. Они пробирались через обломки и пепел, переворачивая тела в поисках трофеев, или продуктов. Сомневаюсь, что им удастся найти много чего.

Тяжелый запах дыма все еще висел в воздухе.

— Когда это произошло? — спросил я.

— Ан, может два назад, — сообщил он. — Не могу сказать точно.

Возница устало сидел у дороги, опустив голову, закрыв лицо руками.

— Да, судя по всему, с тех пор как они здесь закончили, прошло два ана, — прикинул я.

— Теперь остались только женщины, — проговорил он с горечью.

— Да, — кивнул я. — Теперь только женщины.

Я осмотрелся вокруг. Если бы местность вдоль дороги была должным образом разведана, а фургоны шли под конвоем, такого, скорее всего, не произошло бы, или, по крайней мере, последствия были бы не столь плачевными.

— Ар нанес первый удар, — мрачно предположил Хурта.

— Не думаю, что это — работа войск Ара, — не согласился я с ним.

— А кто еще-то? — удивился мой друг.

— Я не знаю, — пожал я плечами.

— Чьи это могли быть войска?

— По-моему, это не выглядит, как работа регулярных войск, — заметил я. — Присмотрись к фургонам и телам.

Фургоны не были просто сожжены, чтобы просто уничтожить их и их грузы, но было совершенно ясно, что их обыскивали. Упаковка, мешки и черепки от разбитых кувшинов усыпали все местность вокруг. Несколько тел, имели следы торопливого обыска. Некоторые валялись без одежды. Готов поспорить, что ни на одном трупе кошельков не осталось. Кое у кого не хватало пальцев, по-видимому, их отрубали, чтобы снять кольца.

— Наемники, — догадался Хурта.

— Все указывает на это, — кивнул я.

Трудно управлять такими людьми. Большинство командующих, в определенных ситуациях, постарается назначить им своих командиров. Но бывает и так, что попытка установить в таких отрядах армейскую дисциплину может быть чрезвычайно опасной. Это все равно, что сообщить охотящемуся слину, напряженному, разгоряченному преследованием, чью зубы уже окрасились кровью добычи, что он должен прекратить убийство. Нельзя забывать, что обычный наемник рассматривает грабеж и мародерство, как свой побочный доход. Он расценивает это, если можно так выразиться, как часть своей оплаты. На самом деле, обещание добычи — почти всегда является одним из главных стимулов вербовщика.

— Косианские наемники? — поинтересовался моим мнением Хурта.

— Кто знает? — пожал я плечами.

Мне вовсе не казалось невозможным, что кое-кто из наемных войск Косианской армии, мог бы, по-быстрому вернуться в тыл, чтобы разграбить один из их собственных снабженческих обозов. Уверен, что отсутствие защиты таких караванов, не осталось без их внимания.

Я взглянул на женщин, рыскающих среди обломков. Им не понадобилось много времени, чтобы добраться досюда. Некоторые еще и сейчас подтягивались из-за холмов. Возможно, у них были лагеря поблизости. Фургоны вытянулись в колонну длиной около пасанга. Некоторые, скатились с дороги, перевернулись и лежали на боку или вверх колесами. Большинство имело признаки пожара. В пределах видимости было только несколько тарларионов. Упряжи были срезаны и животные были либо угнаны или разбежались сами. В одном месте рядом с дорогой валялся мертвый тарларион, и некоторые из женщины, присев вокруг него, отрезали то туши куски мяса, частью складывая в подолы своих платьев, а частью запихивая прямо в рот.

— Джарды, — с отвращением бросил Хурта.

Я пожал плечами. Это были крестьянки из разоренной войной местности. Им было не до тонкостей цивилизации. Они жестоко голодали.

— Джарды, — повторил Хурта.

— Даже джард хочет жить, — заметил я.

— Известно, что такие женщины занимаются этим не только когда голодают, — сказал он.

— И это верно, — признал я.

Возможно, и правду говорят, что все женщины принадлежат ошейникам.

— Возможно, мы могли бы выследить налетчиков, — заметил алар.

— Возможно, — согласился я.

Несомненно, след все еще был достаточно свежим, чтобы сделать это без особого труда. Чрезвычайно трудно выследить одного человека, особенно того, кто знает о преследовании. С другой стороны, не менее трудно, многочисленной группе мужчин скрыть свои следы.

— Мы займемся этим? — спросил Хурта.

— Ты действительно хочешь догнать их? — поинтересовался я.

— Честно говоря, особого желания у меня нет, — признался он.

— Это не наше дело, — сказал я. — Пусть этим занимаются люди с Коса.

Хурта кивнул, соглашаясь с моим мнением.

— Ты лучше, Минкона позови, — велел я.

Хурта направился назад, к вершине невысокого повышения дороги, оттуда был виден наш фургон. Поднявшись на взлобок, он поднял свой топор и помахал им, сообщая Минкону, что он и остальные могут присоединиться к нам.

— Ты в порядке? — спросил я товарища сидевшего у дороги.

— В целом — да, — ответил он.

— Тебя не ранили? — уточнил я.

— Мне удалось спрятаться, — сказал он. — Мне повезло, они меня не заметили. Я устал, но и только. В остальном, я в порядке.

— У нас есть фургон, — сообщил ему я. — Ты сможешь доехать с нами до следующего лагеря.

— Спасибо, — поблагодарил извозчик.

— А Ты не понял, кто это сделал? — осведомился я.

— Нет, — покачал он головой.

Я заметил, что голова тарлариона Минкона появилась над взлобком, а затем, через мгновение, выкатился и фургон. Я направился ему навстречу.

Лицо Боадиссии, сидевшей на фургонном ящике, стало белым как мел. Ну да, я помнил, что она по крови она не принадлежала к аларам. Ее импровизированный кляп все так же болтался на шее

— Тебе нет необходимости смотреть на это, — предупредил я девушку.

— Что здесь произошло? — спросил Минкон. — Диверсанты из Ара?

— Мы не знаем, — ответил Хурта.

Фэйка из последних сил сдерживала тошноту. Даже Тула, крестьянка, и та побледнела.

— Рабыни, лягте на живот на дно фургона, скомандовал я, полагая, что так их головы окажутся ниже бортов фургона.

Боадиссия выжидающе смотрела на меня.

— Здесь мы уже ничем помочь не можем, — ответил я на ее молчаливый вопрос.

Она кивнула.

— Ты в порядке? — спросил я, обеспокоенный ее нездоровым видом.

— Если бы этим утром мы выехали вместе со всеми, — прошептала она, — мы бы тоже лежали здесь.

— Да, — не стал спорить я. — Но, возможно, кое-кто бы выжил. Несомненно, выжившие были. Обычно, кто-нибудь успевает сбежать. Уверен, что известие о случившемся, уже доставлено отрядам, расположенным дальше по дороге.

— Мы были бы здесь, — прошептала Боадиссия.

— Это верно, — кивнул я, и направился к мужчине, которого мы нашли у дороги

Я помог выжившему подняться на ноги, и подвел его к фургону.

— Я хотел бы, чтобы этот человек сидел на фургонном ящике, Боадиссия, — сообщил я. — Пожалуйста, пересядь назад.

Боадиссия, не сказав ни слова возражения, отползла к заднему борту фургона, и уселась там, прижавшись к нему спиной. Она молча смотрела, как я помогал товарищу взобраться на скамью. Его качало из стороны в сторону. Думаю, что он все еще был в состоянии шока. Я накинул на него одеяло.

— Мы едем дальше? — поинтересовался Минкон.

— Да, оставаться здесь нет никакого смысла, — сказал я.

И мы тогда начали прокладывать путь среди обгоревших остовов фургонов. Свободные женщины, время от времени, когда мы проходили мимо, отрывались от своего занятия, вставали и провожали нас взглядом. Дважды Минкон, в гневе, хлестал их кнутом, вынуждая убраться с дороги. Они отбегали. Но через мгновение, стоило нам проехать дальше, возвращались к своему занятию.

 

Глава 9

Торкадино

— Всадники, — сообщил Минкон, нам с Хуртой, шедшим пешком рядом с фургоном, и еще не видевшим их.

— Еще один отряд Косианской кавалерии, — предположил Хурта.

Я думал также как и он. Налетчики, скорее всего, не стали бы двигаться столь открыто. Тем не менее, я положил руку на эфес своего меча, и наполовину обнажил клинок. За последний вечер мимо нас уже проскакали несколько таких кавалерийских отрядов. Боадиссия, снова сидевшая на фургонном ящике, рядом с Минконом, испуганно посмотрела вниз на Хурту, но тот даже не заметил этого. Парень напряженно вглядывался вперед, поудобнее перехватив рукоять своего боевого топора.

— Заберитесь под одеяло, — приказал я Фэйке и Туле.

Фургоны нашего обоза замедлились, а потом и вовсе остановились. Охранник, остановил своего тарлариона поблизости от нас и привстал в стременах.

— Кто это? — спросил его Минкон.

— Думаю, косианская кавалерия, — ответил он.

Спереди до нас донесся характерный сигнал горна. Эти сигналы, подобно паролям, часто менялись.

— Да, — кивнул Минкон. — Кажется, это их сигнал.

С момента разгрома обоза минуло уже два дня. Вчера вечером мы поставили свой фургон на предназначенное нам место в укрепленном лагере. Насколько я знал, это был первый на этом марше подобный лагерь, подготовленный косианцами. Такие лагеря не являются чем-то необычным в гореанских армиях, и возводятся с интервалами дневного перехода. Обычно они строятся следующим образом. По периметру места разбивки лагеря вырывается ров. Грунт, вынутый из этого рва, складывается позади таким образом формируя примитивную стену. Иногда, при наличии материалов, по верху земляной насыпи может быть установлен частокол. Однако чаще, во временных лагерях, гребень вала обкладывается колючим кустарником, а для защиты лучников делаются плетеные гнезда. Палатки командиров обычно устанавливаются на возвышении в центре лагеря. Это облегчает наблюдение, оборону и связь.

— Да, — сказал я, встав левой ногой на одну из спиц колеса фургона, и вглядываясь вдаль. — Похоже, что так.

Хурта стоял вплотную к борту фургона. В случае необходимости он мог бы мгновенно зайти за повозку, или поднырнуть под днище.

Теперь я смог рассмотреть приближающихся всадников, хотя пока еще не мог расслышать топот лап приближающихся животных. Отряд, направляющийся в нашу сторону, как выяснилось, нес на своих копьях вымпелы синего цвета, цвет армии Коса. Оставалось совсем недолго ждать того момента когда эта масса животных и людей пронесется мимо нас, разделенная фургонами на два параллельных потока, подобно реке огибающей длинный остров. Оглянувшись назад, я различил контуры двух тел укрытых одеялом. Фэйка и Тула лежали на днище фургона, вжимаясь своими мягкими телами в грубую мешковину, которая потом на некоторое время оставит свой узор на их коже. Но, по крайней мере, это была хоть какая-то зашита нежной плоти девушек, от грубых досок кузова. Рабыни неподвижно лежали между мешками с зерном, кажется, едва осмеливаясь дышать. Они натянули на себя темное одеяло, полностью скрыв им свои соблазнительные тела. Думаю, не было большого смысла показать такие вещи сильным мужчинам. Рабыня, зачастую считаемая ничем, на самом деле, может цениться дороже золота, которое, в свою очередь, частенько ценится именно за его способность купить таких женщин, и привести их в свои цепи.

Нет, не стоит их показывать, ибо обе они принадлежали к тому типу женщин, что был наиболее мучительно желанен для мужчин, тому виду, за который мужчины были готовы убивать и умирать. Они обе были рабынями. Я одернул край одеяла, дабы восхитительный изгиб клейменого бедра Фэйки, не предлагал себя столь явно, даже, будучи скрытым под тяжелым одеялом.

Через мгновение, нас захлестнул стремительный поток тел, лязг оружия и синие цвета отряда Косианской кавалерии. Стоявший у дороги верховой охранник поднял свое копье в приветственном жесте. Такие охранники начали сопровождать обозы вскоре после той резни на дороге.

Наконец, фургоны продолжили движение.

— Скоро, мы будем в безопасности, — сообщил Минкон. — Сегодня вечером мы прибудем в Торкадино.

Построенный на равнинах Серпета, Торкадино занимал выгодное положение на перекрестке различных маршрутов: Генезианской дороги соединяющей Брундизиум и другие прибрежные города с югом, Северного Солевого пути и Северной Шелковой дороги, ведущих соответственно с запада и севера на восток и юг, Дороги Паломников, ведущей к Сардару, и Восточного пути, иногда называемому Дорогой Сокровищ и связывающему западные города с Аром. Предположительно, Торкадино, с его выгодным стратегическим положением, был союзником Ара. Однако, насколько я понял, за последние недели, он сменил свою ориентацию на противоположенную. Как говориться, любой город может пасть, если внутри его стен окажется тарларион, нагруженный золотом. Не исключено, также, что Совет Торкадино, не решился проверить, устоят ли их ворота перед столь значительными силами, осадившими город. Лишь немногие люди будут долго взвешивать все обстоятельства, когда им предложат выбор между богатством и смертью. Тем не менее, я был удивлен, что Ар не бросился на защиту своего союзника. Судя по всему, Торкадино просто оставили на милость Косианских армий. Теперь город стал Косианской цитаделью на континенте и районом сосредоточения их войск.

Минкон, например, после доставки своего груза в Торкодино, должен был двигаться на север по Генезианской дороге обратно к Брундизиуму, где он, как предполагалось примет новый груз. Конечно, передвижение войск Коса казалось довольно неторопливыми, особенно, учитывая то, в какое время года они начали свое вторжение. Наемники, как я уже упомянул, по осени, в большинстве разбредаются по домам, чтобы вновь наняться на работу весной. Хотя, надо признать, в этих широтах даже наступление холодов, редко отменяло кровавые игры войны.

— Смотрите, вон акведуки Торкадино! — показал Минкон.

— Вижу, — кивнул я.

Внутренние источники Торкадино, первоначально бывшего достаточно небольшим поселением, примерно столетие назад, перестали справляться с водоснабжением разросшегося города. В настоящее время пресная вода в Торкадино поступала по двум длинным, более чем в сто пасангов длиной, акведукам. Один шел от Иссиса, текущего в северо-западном направлении притока Воска, а второй наполнялся источниками на Холмах Этеоклеса, к юго-западу от Корцируса. Дальние концы обоих акведуков строго охраняются, и, конечно, инженеры и рабочие регулярно следят за их состоянием и ремонтируют по мере надобности. Оба этих акведука, изумительных сооружения гореанских строителей, имеют уклон всего один хорт на каждый пасанг.

Я сдернул одеяло с рабынь. Нам, так или иначе, предстояло пройти досмотр прежде, чем войти в ворота Торкадино, так что скрыть их будет невозможно. Кроме того мне нравилось смотреть на них.

— Сколько времени нам понадобится, чтобы достигнуть города? — полюбопытствовала Боадиссия.

— Думаю, что первые фургоны, теперь уже около ворот, — ответил Минкон.

Где-то через пол-ана мы подъехали к Солнечным Воротам Торкадино. У многих городов есть свои «Солнечные Ворота». Свое название они получили за то, что обычно их открывают на рассвете и закрывают с наступлением сумерек. Как только гореанский город закрывает свои ворота, становится довольно трудно покинуть его. Ворота редко открываются, ради удобства простых людей. Иногда мошенники и бандиты, и даже работорговцы, околачиваются у ворот, стремясь подловить запоздавших посетителей у стен города. Множество хорошеньких женщин попали в петлю работорговца именно таким образом. Безусловно, есть в городе и «ночные ворота», через которые добросовестные граждане, известные в городе, или способные как-то идентифицировать себя, могли бы попасть в город во внеурочное время.

Двое гвардейцев из воротной стражи заползали в фургон для досмотра, а Минкон подошел к их капитану для доклада.

— Наемники с севера, — сказал Минкон капитану, указывая на нас с Хуртой.

— Их все больше прибывает с каждым днем, — кивнул капитан. — Почуяли запах добычи.

— А это кто? — спросил капитан, тыкая пальцем в Боадиссию.

Он уже вернул Минкону все его бумаги, которые очевидно были в порядке.

— Я — женщина аларов, — гордо заявила Боадиссия.

— Не-а, — встрял Хурта. — Она — только женщина, которая жила среди фургонов аларов.

Боадиссия нервно сжала свои маленькие кулачки. Капитан снял плеть со своего пояса, и поднял ее, демонстрируя Боадиссии.

— Вы знаете, что это? — спросил он.

— Конечно, — ответила она, явно встревожившись. — Это — рабская плеть.

— Она точно свободная женщина? — уточнил капитан.

— Да, — в один голос заверили его Минкон и Хурта.

В задней части фургона на коленях стояли Фэйка и Тула, маленькие, дрожащие, уткнувшиеся головами в грубую дерюгу, укрывавшую доски кузова. Один из охранников взяв Фэйку за волосы, выпрямил женщину, а затем согнул ее назад в соблазнительную дугу, вынуждая бесстыдно выставить все свои прелести, как полностью подобает рабыне. Потом он сделал то же самое со светловолосой Тулой.

— Не плохо, — ухмыльнулся он.

— Таких как эти в Торкадино полно, — заметил капитан.

— Ох! — удивленно выдохнула Боадиссия, когда капитан своей смотанной плетью приподнял подол ее длинной юбки до колен девушки, так, что стало возможно увидеть начало ее бедер.

— А вот таких как эта, здесь явно не хватает, — засмеялся он.

— Ой! — внезапно вскрикнула Фэйка, беспомощно дергаясь.

— Ай! — захныкала пораженная Тула, и ее тело, отчаянно задрожало.

— Да, эти точно рабыни, — весело заржал один из гвардейцев.

Боадиссия с ужасом смотрела на капитана, и едва тот вернул плеть на свой пояс, она торопливо одернула свою юбку.

— Нет, — протянул капитан, пристально глядя на испуганно замершую Боадиссию, смотревшую прямо перед собой, — таких как она, свободных женщин, в Торкадино осталось очень немного.

Его люди покинули фургон, и он взмахом руки показал, что мы можем продолжать движение. Через пару мгновений мы уже миновали ворота и оказались в городе. Фэйка и Тула испуганно смотрели друг на дружку. С ними только что обошлись как с рабынями или имуществом, которым они в общем-то и были.

— Почему Ты не защитил меня? — возмущенно спросила Боадиссия у Хурты.

— Ты заметил, как он смотрел на нее? — поинтересовался Хурта у меня.

— Трудно было не заметить, — усмехнулся я.

— Почему Ты не защитил меня от его наглости, Хурта? — потребовала ответа девушка.

— Боадиссия нуждается в защите? — уточнил Хурта.

— Конечно, нет! — отрезала она.

— Что у нас с финансами? — полюбопытствовал парень.

— Весьма скудно, — сообщил я.

— И что мы будем делать? — озадаченно спросил он.

— Не уверен, что я знаю, — признался я.

— Мы можем раздеть и продать Боадиссию, — предложил Хурта.

— Хурта! — возмутилась Боадиссия.

А что, идея действительно была неплоха, подумал я, бросая взгляд на ее фигурку.

— Ты же видел интерес капитана, — добавил он.

— Видел, — кивнул я.

— Конечно, она стоит не так много, как рабыни, — заметил Хурта, — но, несомненно, что-то мы за нее получим.

— Мы не можем продать ее, — сказал я после недолгого размышленья. — Она — свободная женщина.

— Но ведь если мы продадим ее, она больше не будет свободной женщиной, — напомнил Хурта.

— Это верно, — согласился я.

— Но, тем не менее, у Тебя есть некие возражения? — осведомился алар.

— Сейчас она — свободная женщина, — напомнил я. — Возможно, это стоит принять во внимание.

— Нисколько, — отмахнулся Хурта.

— Почему это? — заинтересовался я.

— Ну же, будь реалистом, — сказал парень. — Свободных женщин часто продают. Никто ведь не ожидает, что Ты отдашь их даром.

— Логично, — признал я.

— Откуда вообще берутся рабыни? — задал риторический вопрос Хурта. — Ведь лишь небольшой процент их рождается от рабынь.

— И это верно, — согласился я.

— Если бы не привлечение свободных женщин в тяжелые труды неволи, захват их, последующее клеймение с соблюдением юридических деталей, выставление их для продажи, и тому подобное, сейчас на весь Гор было бы всего несколько рабынь.

— Согласен, — кивнул я.

— Я не желаю больше слушать подобную чушь! — заявила Боадиссия. — Ой!

Стальные пальцы Хурты сомкнулись на щиколотке девушки.

— Что Ты делаешь? — возмутилась она.

— Связываю твои ноги, — невозмутимо пояснил парень.

— Немедленно развяжи меня! — потребовала девушка.

— Даже не думай прикасаться к веревке, — предупредил он.

Я полюбовался на ее лодыжки. Надо признать, они хорошо выглядели, плотно привязанные одна к другой.

— Зачем Ты сделал это? — испуганно спросила Боадиссия.

— Не хочу, чтобы Ты сбежала, пока мы рассуждаем о таких серьезных вопросах, — объяснил Хурта.

— Я — женщина аларов! — заявила она.

— Не-а, — протянул мой друг. — Ты — только женщина, которая жила среди фургонов аларов.

Боадиссия вскрикнула в гневе и сжала кулаки, так что побелели костяшки пальцев.

— Плохо только, что много за нее не дадут, — продолжил прерванное обсуждение Хурта. — Она — всего лишь недрессированная свободная женщина.

— Тут ты полностью прав, — согласился я.

— Я так понимаю, — вздохнул Хурта, — что Ты будешь против, если мне захотят сделать подарок какие-нибудь незнакомцы, или чтобы я обратился к ним за ссудой.

С содроганием я вспомнил маленького толстяка с Табора, и как мы чудом избежали близкого знакомства с гвардейцами.

— Я предпочел бы, чтобы Ты воздержался от этого, — признал я.

— Как же мы тогда сможем раздобыть немного денег? — поинтересовался Хурта.

— Я полагаю, что мы могли бы выполнить какую-нибудь работу, — предположил я.

— Работу? — в ужасе переспросил Хурта.

Он был воином аларом. Кстати, ручной труд не был точно прописан и в моих собственных кастовых кодексах.

— Это — возможность, — заметил я.

В конце концов, мужчины, попав в отчаянную ситуацию, могут обратиться к отчаянным мерам.

— Исключи эту возможность, — указал Хурта.

— Тогда, как Ты предлагаешь, не выходя за рамки законности, получить наш ужин? — полюбопытствовал я.

— Вы можете поужинать со мной, — предложил Минкон.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Но, во-первых, мне бы не хотелось навязываться на твое гостеприимство, а во-вторых, оно все равно в лучшем случае будет лишь временной мерой.

— Что до меня, — заявил Хурта, — то я не считаю, что стоит отказываться от пары приемов пищи, которые смогут немного отдалить меня от предстоящей голодовки.

— Кроме того, следующим утром, насколько я знаю, Ты собираешься отправляться назад в Брундизиум, — напомнил я.

— Верно, — согласился Минкон.

— Но это могло бы решить проблему ужина и завтрака, — заметил Хурта.

— У меня в запасе есть несколько монет, — успокоил я алара.

— Я так и думал, что Ты был не только благороден, — сказала Хурта.

— Всегда легче быть благородным, когда у Тебя есть деньги на ужин.

— Это почти поэтично, — признал впечатленный Хурта.

— Спасибо, — поблагодарил я.

Честно говоря, я уже позабыл, что Хурта был поэтом. Я так понимаю, для него это была высокая похвала. Правда, он прикрыл эту похвалу словом «почти». Однако когда все сказано и сделано, какое это могло бы иметь значение?

— Ага! — воскликну Хурта.

— Что «ага»? — уточнил я.

— У меня появилась идея! — сообщил довольный Хурта.

Признаться, на мгновение, у меня кровь застала в жилах.

— Продать Боадиссию? — предположил Минкон.

Ноги Боадиссии задергались в узлах. Скорее всего, связанная таким образом, она не смогла бы даже стоять вертикально. Нам пришлось бы самим снимать девушку с фургона, и нести туда, где бы мы решили разместить ее.

— Нет, — ответил Хурта. — У меня другая идея.

— Рада это слышать, — буркнула сверху Боадиссия.

— Моя идея с любой точки зрения гораздо лучше, чем ее продажа, — сказал Хурта.

— Мне уже не терпится услышать это, уверяю Тебя, — проворчала девушка.

— Ну что, хочешь узнать, что я придумал? — спросил Хурта у меня.

— Конечно, — неопределенно ответил я, уже чувствуя острое беспокойство.

— Надеюсь, у Тебя не возникнет каких-либо возражений, если мы продадим кое-что из вещей, — уточнил Хурта.

— Что? — испугалась Боадиссия. — Меня?

— Нет, по крайней мере, пока, — отмахнулся алар.

— И что же Ты мог бы продать? — поинтересовался Минкон. — Кажется, Ты не взял с собой множество роскошных одежд, или иного имущества.

— Верно, — признал парень, глаза которого сияли от возбуждения.

— Ты что, решил продать свой топор? — осведомился я.

Кстати, это было бы превосходной идеей.

— Конечно, нет, — огорчил он меня.

— Что тогда? — спросил я.

— Доверься мне, — сказал он.

— А я должен? — удивился я.

— Все, что я хочу от Тебя, как от более опытного в этих загадочных тонкостях цивилизации, это чтобы у Тебя не было возражений на продажу мной кое-каких вещей ради заработка нескольких монет.

— На это ни у кого не может быть никаких возможных возражений, — сказал я.

— Замечательно, — обрадовался он. — Тогда встретимся не площадке, где разгружаются фургоны!

Сказав это, Хурта развернулся и исчез в переулке.

— Он — хороший парень, — заметил я.

— Да, — признал Минкон. — Интересно, что он намеревается продать.

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

— Как я уже говорил, — сказал Минкон, — у него с собой практически ничего нет.

— Это точно, — кивнул я.

Кстати, сумка Хурты так и осталась лежать в фургоне.

— Может он и вправду решил продать свой топор, — предположил Минкон. — его-то он с собой взял.

— Признаться, я сомневаюсь, что он захотел бы продать свое оружие, — заметил я.

— Что тогда? — поинтересовался Минкон.

— Возможно, у него есть драгоценные камни, редкие украшения, зашитые в одежде, на всякий пожарный случай, — предположил я.

— Это может быть, — согласился Минкон.

— Да, — кивнул я.

— В любом случае, — сказал Минкон. — Хурта — разумный парень и превосходный товарищ. Думаю, он точно знает, что делает.

— Несомненно, — согласился я.

— Я в него верю, — заявил Минкон.

— Я тоже, — улыбнулся я.

— Развяжите меня, — попросила Боадиссия.

— Еще чего, сиди так, — отмахнулся я.

— Но! — крикнул Минкон на тарлариона. — Нно-о-о, пошел!

Мы вновь продолжили движение по улицам города, следуя за грубо нарисованными стрелками на стенах домов, указывавших направление к площадке разгрузки фургонов.

 

Глава 10

Дорога к площадке разгрузки фургонов

— Тебе нет необходимости смотреть на это, — бросил я Боадиссии, но она уже и так опустила голову.

Судя по состоянию тел, повреждениям нанесенным птицами, некоторые из которых, прежде всего джарды, все еще пировали, и превращенной в лохмотья ветрами и дождями одежде, они провисели здесь, по крайней мере, несколько недель. Веревки на шеях, просмоленные, чтобы защитить их от непогоды, говорили о том, что изначально планировалось, что они должны оставаться здесь в течение долгого времени. Их безжизненно покачивающиеся, высушенные останки, теперь представлявшие собой немногим более чем человеческие черепа и скелеты, кое-как прикрытые лоскутами ткани, трепещущей от слабого движения воздуха, остатками жил и клочками высушенной плоти, были вывешены в линию вдоль Авеню Админиуса, главного проспекта Торкадино, проходящего мимо Сэмниума, здания высшего совета, несомненно, в качестве своего рода молчаливого напоминания и предостережения. Они покачивались, скрипя веревками, в нескольких футах от земли, некоторые медленно вращались, из стороны в сторону. Какой-то мальчуган подпрыгнул и ударил по ноге одного из них, чтобы раскачать его еще сильнее.

— Они все еще здесь, — раздраженно бросил Минкон.

— Я так понимаю, Ты уже видел их прежде, — заметил я.

— Дважды, — буркнул он.

— Понятно, — протянул я.

— Для того чтобы попасть в место назначения, не обязательно проезжать это место, — зло проворчал Минкон.

— Получается, Ты знаешь Торкадино? — спросил я.

— До некоторой степени, — ответил возница.

— Но мы следовали за знаками, — заметил я.

— Конечно, — сказал он, с горечью в голосе.

Я понимающе кивнул. Понятно, что это зрелище было предназначено для тех, кто приходит в Торкадино, или покидает его.

— Кто они? — полюбопытствовал я.

— Члены высшего совета, и малых советов, и некоторые из их сторонников, кто поддерживал союз с Аром, — объяснил Минкон.

— Я так и подумал, что могли быть именно они, — признался я.

— Ты не считал их? — спросил возница.

— Нет, — ответил я.

— Их здесь больше двухсот, — сообщил он.

— Это очень много, — отметил я.

— Других тоже убили, — добавил Минкон, — просто, как я понял, их не сочли достаточно видными, чтобы вывесить здесь в качестве предупреждения.

— Понятно, — кивнул я, продолжая двигаться вдоль рядов этих страшных маятников. — К настоящему времени, учитывая прошлые недели, в Торкадино должны были уже доставить огромное количество продовольствия, — заметил я.

— Это точно, — согласился Минкон.

— Интересно, что Ар до сих пор не нанес удар, — сказал я.

— Возможно, — осторожно сказал он.

— Ару всего-то нужно атаковать Торкадино и сжечь склады снабжения. В этом случае продвижение Косианских войск, замедлится, если совсем не застопорится. Такая операция сорвала бы и остановила вторжение, таким образом, давая Ару необходимое время на развертывание и довооружение для последующих активных действий, в ходе которых они могли бы уже встретить врага лицом к лицу.

— Только вот армии Коса находятся поблизости, — осадил Минкон. — Прежде чем напасть на город, потребовалось бы, прорубиться сквозь них.

— Возможно, но есть и другие пути, — заметил я.

— Только не тарнсмэны, — усмехнулся Минкон.

— Возможно, не они, — признал я.

— В это время суток трудно рассмотреть, но небо над городом затянуто паутиной из тысяч противотарновых проволок, — пояснил Минкон. — Даже днем их бывает трудно увидеть. Но они там, уверяю Тебя.

Относительно этого я и сам нисколько не сомневался. Я видел опоры для проволоки на крышах нескольких зданий.

— Ворота Торкадино прочны, — добавил он. — Его стены высоки и крепки.

— Я это знаю, — кивнул я.

— Торкадино неприступен, — сказал Минкон. — Его невозможно взять штурмом.

— Но я-то знаю, как его можно взять, — пробормотал я себе под нос.

Боадиссия молчала. Фэйка и Тула, сидевшие сзади, также помалкивали. Осматривая улицы, я не мог не отметить, что они были не слишком переполнены. Торговец со своей повозкой, да девушку рабыня в короткой тунике. Она посмотрела на меня и сразу отвела взгляд. Под подолом ее крошечной одежды почти бесспорно было скрыто только нагое соблазнительное тело и ничего больше. Именно в таком виде гореанские рабовладельцы обычно содержат своих женщин. Конечно же, Фэйка и Тула были одеты точно также. Это помогает женщинам не забывать, что они — рабыни.

Я оглянулся на Боадиссию, все также не решавшуюся поднять головы. Она натянула свою длинную юбку до самых пяток. Таким образом она старалась скрыть веревку на своих щиколотках.

— Через четверть ана мы должны прибыть к складам и начать разгрузку, — сообщил Минкон.

— Хорошо, — кивнул я.

 

Глава 11

Боадиссия решает нашими проблемы с финансами

— Возможно, Вы помните меня, — пристал ко мне какой-то мужчина.

— Нет, нисколько, — на бегу отозвался я.

— Ну как же, несколько дней назад, ночью, — намекнул он, — на Генезианской дороге, в одном из лагерей.

— Не припоминаю, — сказал я.

— Я — торговец с Табора, — напомнил он.

— Ах, да, — сказал я.

Действительно, это был тот самый толстый торговец с Табора, который так жестко и невоспитанно был настроен вернуть подарок, который он совершенно добровольно, как я указал ему, передал одному товарищу, путешествующему со мной, Хурте, если мне не изменяет память.

— И как Ваши дела? — вежливо поинтересовался я, опасаясь, что ответ не будет положительным.

— Прекрасно, — заверил он меня, однако с некоторой горечью в голосе, как мне показалось.

— Рад это слышать, — сказал я.

Правда его поведение заставляло предлагать, и весьма недвусмысленно, что его фактическим намерением было поднять вопрос о некой новой обиде. У меня даже появились кое-какие подозрения, относительно того, каково это могло бы быть. Ну ладно, в таких ситуациях, следует вести себя дружественно и широко улыбаться.

— Я не вижу повода для улыбок, — проворчал торговец.

— Извините, — сказал я.

— Тут случайно нет того огромного мужлана с усами, заплетенными волосами и топором? — спросил он, беспокойно озираясь вокруг себя.

— О ком это Вы? — уточнил я.

— Я о том, кого называют Хуртой, — пояснил он.

— Ага, теперь понятно, — кивнул я.

— Именно так, во всяком случае, с Ваших слов, его зовут.

— Да, — сказал я, — конечно.

Возможно, в тот раз я сделал ошибку, раскрыв ему имя алара. Но, в конце концов, я уверен, этому торговцу не составило бы труда определить местонахождение парня, даже не зная его имени. Слишком мало таких как он пришло в город с обозом. То как он отозвался о Хурте, не показалось мне таким уж лестным эпитетом, кстати. Конечно, может он и был, в конце концов, с точки зрения некоторых, «огромным мужланом», но он еще был поэтом, и как поэт, был наделен правом на некоторое уважение к себе, особенно если не читать его стихи. Сам он гордился своей чувствительностью.

— Нет, — успокоил я торговца. — Его здесь нет.

— Вот! — заявил тот, тыкая в меня листком бумаги, исписанным каким-то текстом.

— И чей это почерк? — поинтересовался я.

— Мой, — ответил он.

— О, — сказал я.

Само собой не Хурты, ведь тот был неграмотным, впрочем, как и большинство аларов. Боадиссия, кстати, также не умела ни читать, ни писать. Однако, неграмотность редко удерживала поэтов. В действительности некоторые из самых великих поэтов всех времен были неграмотными. Среди людей столь отличающихся друг от друга, как тачаки и жители Торвальслэнда, например, стихи вообще редко записываются. Их запоминают и поют у костров и в залах, таким образом, передавая свои литературные традиции. А для таких поэтов как Хурта неграмотность, как мне кажется, будет еще меньшим стимулом, для того чтобы не писать, чем многие другие.

— Он выпрыгнул ко мне, из-за фургона, со своим топором! — начал свой рассказ товарищ. — И закричал «Я — поэт», размахивая топор при этом. «Вы хотите купить стихотворение?», «Да!», закричал я, в ужасе за свою жизнь, и торопливо набросал на этом куске пергамента, вот это.

— Вы сделали это по Вашей собственной доброй воле, — отметил я, полагая, что было бы немаловажно подчеркнуть этот факт.

— Я хочу обратно свой серебряный тарск! — заявил он.

— Это — очень прекрасное стихотворение, — заметил я.

— Вы даже не прочитали его, — возмутился торговец.

— Я читал другие его произведения, — похвастал я. — Я уверен, что это до последней буквы столь же хорошо, как и остальные.

Действительно, за эту самую ночь я уже прочитал три других. Торговец с Табора был уже четвертым почитателем таланта Хурты, что пришел искать меня. Кстати, по случайному совпадению, он был еще и четвертым товарищем, который пришел требовать вернуть свой серебряный тарск.

— Я, конечно не писец, несомненно, такие вещи относятся больше к их компетенции, чем к моей, — заявил торговец, — все же, я просто деловой человек, но даже с моей точки зрения, это кажется в лучшем случае чудачеством, если не сказать, полной халтурой.

— Ну, насчет писцов, пожалуй, верно, — признал я часть его правоты.

— Да, а не могли бы Вы интерпретировать вот эту строчку? — попросил он, подчеркивая ногтем строку на пергаменте.

— Нет, — пожал я плечами.

— А что относительно этой? — спросил он.

— Не уверен, — ответил я.

— А как на счет этого? — поинтересовался этот доморощенный критик и продекламировал: — Ее глаза подобные зеленым лунам.

— Ну, это — легко, — вздохнул я. — Несомненно, луны — предполагают любовный роман, а зеленый, цвет жизни или обещания жизни.

— Это адресовано раненной тарларионихе, — пояснил он.

— Ух ты, — удивился я.

— Я хочу вернуть свой серебряный тарск, — заявил он.

— Конечно, — вздохнул я, опорожняя свой кошель в ладонь моей руки. Это уже не трудно было сделать. — Возможно, этот тарск подойдет.

— Полагаю, что да, — кивнул он. — Тем более, что у Вас есть только один отчеканенный монетным двором Табора.

— Ну, тогда держите его, — сказал я, передавая ему монету.

Стоит пояснить относительно Хурты. Он был чрезвычайно высокого мнения о своих стихах. Он не хотел, чтобы они исчезли. И он не считал их дешевкой. Он отстаивал свои стандарты. Однако мне кажется, что все же серебряный тарск был высоковатой ценой за стихотворение, даже если оно было столь хорошим, как те, что написал Хурта. В действительности, многие прекрасные женщины на Горе, оказавшиеся на рабском прилавке, не стоят серебряного тарска.

— Спасибо, — поблагодарил торговец.

— Да ладно, — буркнул я, но он не спешил уходить.

— Надеюсь, Вы понимаете, что я наделен правом требовать кое-что за моральный ущерб, — заметил он.

Хм, другие ценители поэзии этого не требовали. Однако они не были торговцами.

— Вот, — сунул я ему медный тарск, после чего у меня самого их осталось всего два.

— Спасибо, — сказал он после тщательного исследования оставшегося в моей ладони.

— Не за что, — проворчал я ему вслед.

— Увы, — печально произнес Хурта, подходя ко мне, — боюсь, что я совершил ужасную ошибку.

— Как это могло случиться? — спросил я.

— В моем добросердечном энтузиазме утолить наши потребности, — сказал он, — боюсь, что, возможно, совершил нечто позорное, если не гибельное.

— Ты о чем это? — полюбопытствовал я.

Признаться, мне было интересно услышать, что еще он натворил.

— Я продал свои стихи, — сказал он, обессилено садясь у костра разведенного Минконом подле своего фургона, и пряча лицо в руках.

— О? — протянул я.

— Да. Ты же помнишь те четыре серебряных тарска, которые я отдал Тебе этим вечером.

— Конечно, — кивнул я.

— Я получил их от продажи стихов! Моих стихов! — воскликнул поэт, дрожа от охвативших его эмоций.

— О, нет, — вскрикнул я.

— Но это так, — с несчастным видом сообщил он.

— А я-то подумал, что это выручено от продажи многочисленных драгоценных камней, возможно зашитых в твоей куртке, — сказал я.

— Нет, — сказал он. — Я ходил по улицам, по дворам, вокруг фургонов, и когда я находил прекрасно, чувствительно выглядящих людей, с очевидным вкусом одетых, и как мне казалось, в некотором роде, способных к пониманию моих работ, я предлагал им свои стихи, и всего лишь, не более чем за простой серебряный тарск, в качестве символической цены.

— Это было невероятно щедро, — заметил я.

— Это была ужасная ошибка, — простонал Хурта.

— Рад, что Ты, наконец-то, это понял, — буркнул я в сторону.

— Что? — спросил он.

— Ничего, — отмахнулся я.

— Мои стихи бесценны, — заявил он.

— Ты думаешь, что должен был просить за них больше серебряного тарска? — встревожено спросил я.

— Нет, — ответил Хурта, — я не должен был продавать их вообще.

— Понятно, — облегченно вздохнул я. — Тогда все действительно не так плохо.

— Что? — спросил он.

— Ничего, — успокоил его я.

— Я понял это, только продав последнее стихотворение, — печально объяснил страдалец. — Я смотрел на серебряный тарск лежавший на моей ладони, и на стихотворение в руке покупателя, и все это внезапно стало ясно для меня. Я вдруг понял, сколь ужасна ошибка, которую я совершил, продав мои стихи, мои собственные стихи, мои драгоценные, бесценные стихи! Теперь они принадлежали другому! Лучше бы я вырвал свое собственное сердце и продал его за бит-тарск!

— Возможно, — согласился я, шепотом.

— Тогда я просил того человека забрать свой ничего не стоящий тарск, и вернуть мне стихотворение.

— Надеюсь, он так и сделал? — осведомился я.

— Да, — кивнул Хурта, глядя мне в глаза.

— Хорошо, что все это закончилось так хорошо, — вздохнул я.

— Нет, — воскликнул парень, чуть не плача, — как Ты не понимаешь!

— Мы стали беднее на один тарск? — уточнил я.

— Нет! — закричал Хурта. — Я же уже продал четыре других своих стихотворения! Мне никогда теперь не вернуть их! Они ушли, исчезли! — зарыдал Хурта, снова спрятав лицо в руках. — Я никогда теперь не смогу найти всех тех мужчин. Едва купив у меня стихи, они все спешили исчезнуть с моих глаз, жадные, удачливые, алчные люди, только бы я не передумал. Теперь мне никогда не удастся найти их снова и обратиться к ним искренне, пылко, к их лучшим чувствам, и уговорить их забрать свои грязные деньги. Каким я был дураком! Мои стихи, они исчезли! Проданные за жалкие четыре серебряных тарска! Какая потеря! Какой позор! Какая трагедия! Что будет, если эта история станет известна среди фургонов? Я не достоин своих шрамов!

— Хурта, старина, — успокаивающе сказал я.

— Что?

Я положил руку на его плечо.

— Что? — повторил он.

— Смотри, — сказал я.

— Парень поднял голову и посмотрел на меня.

— Вот, — показал я ему четыре листа его стихов, которые вернули мне четверо его клиентов, или меценатов, это уж кому как нравится.

— Это они! — удивленно выкрикнул Хурта.

— Конечно, они, — согласился я.

— Ты знал! — крикнул он.

Я лишь пожал плечами.

— Ты не смог позволить мне довести это до конца! — заплакал он. — Ты нашел их! Ты выкупил их! Ты спас меня от меня самого, от моего собственного безумия!

— Это, то немногое что я смог сделать для друга, — улыбнулся я.

Он вскочил на ноги и схватил меня в свои объятия, плача от счастья. А у меня все силы ушли на бесплотные попытки вдохнуть хоть глоток воздуха, и не выронить эти четыре исписанных листка. Наверное, это было очень похоже на хватку страшного хитха. Уверен, что этот ужас способный сокрушить взрослого мужчину, раздробить его кости и выдавить его как виноградину, едва ли мог быть хуже.

— Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить Тебя? — кричал он, сжимая меня, не сводя с меня своих мокрых глаз.

— Какие могут быть счеты между друзьями, — выдавил я.

— Вы, также, переполнены чувствами! — сочувственно воскликнул он.

— Я просто пытаюсь вдохнуть, — с трудом объяснил я ему.

— Позволь мне хранить эти стихи, — попросил он и, забрав их у меня, поместил с тем, который он умудрился не продать. — Благодаря Тебе они вернулись ко мне!

Фух, наконец-то мне удалось отдышаться. Почти.

— Вот они, — сказал он, с блаженным видом рассматривая их, — записанные этими маленькими значками.

— Это — способ, которым записывают большинство текстов, — сообщил я ему.

— А они хорошо записаны? — осведомился алар.

— Думаю да, — сказал я, и глубоко вдохнул.

— Ты в порядке? — заботливо поинтересовался Хурта.

— Да, — прохрипел я. — Попадаются, конечно, строчки, которые трудно разобрать, и вон, кажется, слово с ошибкой написано, и вон еще одно.

Полагаю, этого следовало ожидать, учитывая тот факт, что они были написаны в условиях некоторого возбуждения, напряжения и с постоянной оглядкой на топор поэта. На одном из пергаменов была какая-то блеклая клякса. Возможно, капля пота упала с чьей-то брови.

— Ты уверен, что с Тобой все нормально? — уточнил Хурта.

— Да, я в полном порядке, теперь, — сказал он.

— Признаться, я не удивлен, что есть маленькие ошибки, или, возможно, плохо прописанные буквы и строчки, — заметил Хурта. — Некоторые из мужчин, записывавших стихи, практически дрожали. Они казались почти ошеломленными.

— Честно говоря, я не удивлен, — улыбнулся я. — Полагаю, что это был эффект воздействия первого прослушивания.

— Да, — задумался Хурта. — Именно так это и выглядело.

— Ты просто еще сам не знаешь своей мощи как поэта, — сказал я.

— Лишь некоторые из нас способны на это, — признал Хурта.

— Ну ладно, к счастью, все эти пять стихов возвращены. Было бы слишком плохо, потерять их.

— О да, трагедия, — вздохнул Хурта, — но у меня есть еще и другие.

— Правда? — удивился я.

— Да, больше двух тысяч, — гордо заявил он.

— Это — очень много, — огорошено сказал я.

— Не так и много, учитывая их качество, — добавил он.

— А Ты плодовит, — заметил я.

— Все великие поэты плодовиты, — сказал он. — А хочешь послушать их?

— Не сейчас, — торопливо отказался я. — Ты же знаешь, я только что прочитал некоторые из них. Не уверен, что смогу так сразу воспринять еще.

— Понимаю, — улыбнулся Хурта. — Я — тот, кто хорошо знает о сложностях встречи с великолепием, с интенсивностью подлинного эстетического опыта, с тяжелым трудом и муками творчества. Да, мой старый друг, эти вещи я понимаю очень хорошо. Я не буду вынуждать Тебя.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я.

Он посмотрел вниз на листы со стихами в своей руке.

— Ты можешь поверить в то, что они увидели свет только этим вечером, что их записали на эти листы под мою диктовку?

— Почему нет? — спросил я.

Он застыл, глядя на них, в страхе от его собственной мощи.

— Интересно, может быть остальные стихи тоже должны быть записаны? — вдруг осенило его.

— У меня очень плохой почерк, — предупредил я его, — особенно я слаб в написании строк, которые идут справа налево.

— Я — неграмотная, — поспешно сообщила Тула, в такой кризисный момент, забыв даже спросить разрешение говорить.

— Я тоже, — со вздохом облегчения сказал Минкон.

Боадиссия, конечно, тоже была неграмотной. Она сидела на земле, опираясь спиной на правое, заднее колесо телеги. Ноги девушки все еще оставались связанными.

Тогда Хурта с интересом посмотрел на Фэйку. Как раз она-то могла и читать и писать. Женщина была очень умна и хорошо образована. Она была родом из города. Была даже высокопоставленной особой, прежде чем была порабощена, прежде чем стала всего лишь домашним животным принадлежащим своим владельцам. Фэйка побледнела.

— Она — рабыня, — напомнил я.

— Точно, — кивнул Хурта, выбрасывая ее из головы.

Фэйка бросила меня взгляд полный дикой благодарности. Безусловно, большинство работ по копированию, канцелярские работы низкого уровня, тривиальное составление отчетов, и тому подобную рутину на Горе обычно поручают рабам. Однако Хурта, насколько я понял, предпочел бы, чтобы его стихи записывались свободными людьми. Будем считать, что Фэйке повезло.

— Есть хочется, — заметил я.

Хурта прислушался к своему организму.

— Да, мне тоже, — сообщил он. — Но я остаюсь стойким в своем решении не продавать мои стихи. Лучшее голодать.

— Правильно, — поддержал я его.

— Что у нас со средствами? — поинтересовался парень.

— Всего два медных тарска, и четыре или пять бит-тарсков, — сказал я.

— Маловато, — протянул он.

— Согласен, — кивнул я.

— Что мы будем делать? — спросил меня Хурта.

— Работать? — предположил я.

— Будь серьезен, — предупредил он меня. — Мы в отчаянном положении. А Ты шутки шутишь.

— Развяжите мои ноги, — вдруг попросила Боадиссия.

Мы с Хуртой задумчиво посмотрели друг на друга.

— Ты берешь ее за левую руку, и я за правую, — сказал Хурта.

Боадиссия попыталась было вскочить на ноги, но, со связанными ногами у нее получилось только упасть ничком на землю. Мы подхватили девушку за запястья, и вздернули ее на ноги, прижав спиной к колесу телеги.

— Вы что делаете? — возмущенно спросила Боадиссия.

Я привязал ее левое запястье к одной из спиц, а Хурта точно так же поступил с правым.

— Что Вы делаете? — отчаянно задергалась Боадиссия.

— Ты видел, как некоторые из мужчин смотрели на Боадиссию, не так ли? — поинтересовался у меня Хурта.

— Само собой, — заверил его я. — Хотя в Торкадино много прекрасных рабынь, но, очевидно, есть недостаток свободных женщин, особенно, не скрывающих лицо под вуалью.

— Ну так дайте мне вуаль! — попросила она.

— Пришло время, Тебе зарабатывать на свое содержание, Боадиссия, — сообщил ей Хурта.

— Что Ты имеешь в виду? — крикнула она. — Я — свободная женщина!

— Я думаю, что смогу собрать несколько заинтересовавшихся парней, — заметил Хурта.

— Вы что задумали! — заверещала она, беспомощно задергавшись в путах.

— Она хотела, чтобы ей развязали ноги, — напомнил мой друг.

— Правильно, — кивнул я.

— Нет, нет! — закричала девушка. — Не развязывайте мои ноги!

Хурта присел и развязал щиколотки Боадиссии. Она отчаянно сжала ноги, и снова задергала руками, пытаясь вытащить их из наложенных на нее веревок, без особого впрочем, успеха. Хурта на время оставил нас у фургона вдвоем.

— Расслабься, Боадиссия, — посоветовал я ей. — У Тебя есть серьезные сексуальные потребности, которые Ты слишком долго подавляла. Это совершенно очевидно отражалось в твоем характере, поведении и отношениях. Расслабься, для Тебе же лучше будет.

— Я не рабыня! — всхлипнула она, все еще пытаясь выкрутить руки из узлов. — Я — свободная женщина! У меня нет сексуальных потребностей!

— Возможно, нет, — не стал разубеждать ее я.

Безусловно, это было бы трудным, а скорее всего бесполезным занятием, спорить со свободной женщиной о таких вопросах. Кроме того, не исключено, что я неправильно интерпретировал то, что, казалось мне многочисленными и очевидными признаками ее потребностей. Возможно, свободные женщины не нуждаются в сексуальном опыте, и не хотят его. Это, конечно было их личным делом. Но с другой стороны, если бы они не хотели и не нуждались в сексе, то, как тогда объяснить такую быструю трансформацию свободной женщины в рабыню, как ее вообще можно понять? Конечно, возможно все дело в ошейнике, и бескомпромиссном мужском доминировании, которое открывает и вызывает страсть служение и любовь в женщине.

— Что Вы делаете? — всхлипнула она.

— Подозреваю, что здесь скоро будут мужчины, — пояснил я.

— Что Вы делаете?

Я надел непрозрачный мешок ей на голову и завязал его завязки, под ее подбородком, вплотную к шее, аналогично рабскому капюшону.

— Так Тебе будет полегче, — успокоил ее я. — Во-первых, я скрываю твое лицо, а во-вторых, это позволит Тебе, не обращая внимания на различные внешние факторы, глубже сконцентрироваться на своих ощущениях.

— Освободите меня! — донесся ее приглушенный мешком крик.

— Нет, — отрезал я.

Позади меня послышались мужские шаги.

— Ручаетесь, что она свободная? — спросил парень.

— Конечно, — ответил я, и предложил: — Сам проверь.

Завернув платье Боадиссии, до самых ее грудей, он осмотрел бедра девушки, и прочие менее распространенные места клеймения гореанских рабынь.

— Сколько? — спросил он.

— Она — всего лишь свободная женщина, — заметил я, ставя медную чашку на землю слева от ее ног. — Она не обучена. Так что всего бит-тарск.

Это была самая мелкая, наименее ценная из гореанских монет, по крайней мере, в обычном обращении.

— Деньги вперед, — добавил я.

Мужчины обычно разочаровываются в свободных женщинах, и почти наверняка, если они уже попробовали альтернативу. Это же не рабыни, обученные доставлению удовольствия мужчинам. Некоторые свободные женщины полагают, что их роль в любовных делах состоит только в том, чтобы улечься на спину. Конечно, став рабынями они быстро понимают, насколько ошибались, а плеть им очень помогает в этом.

— Само собой, — кивнул он, и монета зазвенела в медной чашке.

— Нет! — заплакала Боадиссия, в отчаянии плотно сжимая ноги вместе, но парень, схватив ее за щиколотки, решительно раздвинул их в стороны.

Был уже поздний вечер, когда Хурта с довольным видом встряхнул медную чашку, из которой послышался веселый звон монет. Сколько их там было, я не отследил. Но, во всяком случае, мы в очередной раз почувствовали себя платежеспособными.

— Как Ты себя чувствуешь? — поинтересовался я, у тихонько поскуливающей Боадиссии.

Она, насколько позволяли веревки, повернулась к нам боком. Тулу и Фэйку мы спрятали под одеялом в задней части фургона. Не хотелось, чтобы они отвлекли наших посетителей.

Я посмотрел на Боадиссию, издавшую очередной тихий, мягкий, скулящий звук. Боюсь, что кое-кто из мужчин, от излишнего волнения, были с ней несколько решительнее, или даже грубее, чем, возможно, подходило для свободной женщины. Да, что там, некоторые обращались с нею, почти как если бы она была рабыней. Впрочем, мы не предостерегли их от этого, и к особой мягкости не призывали. В конце концов, они заплатили свои бит-тарски.

— Ты в порядке? — снова спросил я.

— Да, — чуть слышно прошептала она.

Я приблизил ухо вплотную к ней. Голова девушки все еще была в мешке, и о моем присутствии она не знала. Я услышал тихие, мягкие звуки, доносившиеся из-под плотной ткани. Они походили на нежные стоны или чуть слышные всхлипы. Почти на грани слышимости. Но я их услышал, и я был хорошо знаком с такими звуками. Я улыбнулся. Она все еще ощущала, даже теперь, возможно, с любопытством, результаты того что с ней делали. Наверное, сейчас она пыталась, со всей глубиной своей женственности, понять то, что было сделано ей, ухватить те ощущения и эмоции, которые мужчины сочли целесообразным вызывать в ней.

— Ты уверены, что с Тобой все в порядке? — спросил я, отстраняясь от нее.

— Да, — донесся тихий голос из-под мешка.

Я опустил ее платье, и отвязал запястья, на которых остались круговые следы от веревки. Ноги Боадиссию держать отказались, и она стекла вниз, оказавшись наполовину на коленях, наполовину лежа, опираясь ладонями в землю рядом с колесом. Голова девушки, так и оставшаяся в мешке, бессильно опустилась.

— Вы тоже взяли меня? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

— А Хурта?

— Тоже нет.

— Почему нет? — поинтересовалась Боадиссия.

— Ты — свободная женщина, — объяснил я, наконец, снимая мешок с ее головы.

Ее покрасневшее лицо, выглядело ошеломленным. Волосы слиплись от пота. Вывернув мешок наизнанку, я повесил его на спицу колеса, чтобы просушить. Боадиссия отвернулась от меня, очевидно не желая встречаться со мной взглядом. Думаю, что она не хотела, чтобы мы видели ее лицо. Подозреваю, что она боялась того, что мы могли бы увидеть на нем. Мы отнеслись с уважением к этому ее желанию. В конце концов, она была свободной женщиной. Точно так же, из уважения к ее чувствам, мы еще какое-то время держали Фэйку и Тулу под одеялом, чтобы их глаза случайно, неосторожно не встретились с ее, и то, что женщины могли бы прочитать в них могло бы сказать им гораздо больше о чем простые слова.

— Спокойной ночи, — пожелал я ей.

— Спокойной ночи, — пробормотала Боадиссия.

Я посмотрел, как она завернулась в свое одеяло.

— Ох! — внезапно вздрогнув, простонала она, и еще плотнее закутала в одеяло свои плечи.

Мы не приковали ее цепью на ночь. Она не была рабыней. Она была свободной женщиной. Она могла бы уйти в любой момент, если бы только захотела.

 

Глава 12

Штандарт серебряного тарна

— Город взят! — услышал я истошные крики. — Город взят!

Еще мгновение я лежал абсолютно спокойно. Никаких звуков характерных для столкновения клинков. Топота ног тоже не слышно. Никто не кричит от боли, значит, мужчины вокруг спокойно лежат под своими одеялами, и никто их не режет.

Но издалека доносится звон сигнального рельса.

Для стороннего наблюдателя, возможно, мои глаза сейчас казались закрытыми. Но это было не совсем так. В такие моменты я предпочитал полагаться на периферийное зрение. Все мои чувства уже пришли в полную готовность, хотя внешне казалось, я все еще спал. Фургон. Остатки костра. Никакого движения в непосредственной близости от меня.

Зачастую, первое, что привлекает пристальное внимание хищника это движение. Особенно быстрое движение, но еще больше настораживает медленное, совершаемое с очевидной угрозой или устремлением. Именно на это следует обратить самое пристальное внимание в первую очередь. Тех, кто удивлен, кто уговаривает или ругается, кто ошеломлен происходящим, можно оставить на потом. Есть мрачная математика в подобных вопросах, в тонких уравнениях, уравновешивающих время реакции одних с движением клинков других. Это азартная игра ставками, в которой являются жизнь и смерть. Окажется ли мгновение выжидания, осторожной рекогносцировки, мгновение в которое один противник пытается убедить другого, в своей временной неопасности, шагом к поражению или к победе? Предоставит ли оно шанс одному, или подарит возможность другому? Многое зависит от каждой конкретной ситуации. Но обычно, если Вас разбудил известный голос, стоит поторопиться с подъемом и готовиться к обороне. Если же Вы не знаете или не понимаете того, что происходит, иногда будет разумно, прежде чем вскакивать на ноги, убедится в том, что оружие врага не прижато к Вашему горлу. Моя правая рука уже грела эфес меча, левая лежала на ножнах. Но, я не слышал ни одного звука, намекавшего о происходящей вокруг резне.

Я стремительно сел, отбрасывая от себя одеяло. Меч так и остался в ножнах. Не наблюдалось никакой экстренной необходимости обнажать его. Я лишь перебросил его ремень ножен через левое плечо. Так от мешающих в схватке ножен можно избавиться быстрее, чем в том случае, когда ремень пересекает тело.

— Хурта, — позвал я, трогая парня за плечо, — просыпайся.

— Что случилось? — спросил он. — Разве еще не рано?

— Что-то странное происходит в городе, — сообщил я. — Вставай. Я слышал звон сигнальных рельсов.

— Я ничего не слышу, — заметил он, садясь и потягиваясь.

Ничего удивительного, бить в рельс уже прекратили.

— Сам ничего не понимаю, — признался я. — Какой-то человек кричал, что город взят. Но я больше не слышу его. В сигнальный рельс били, и я точно слышал это. Но сейчас тихо.

— Еще рано, — широко зевнул Хурта, и повалился обратно на одеяло.

— Вставай, — сказал я, но, кажется в пустоту.

Тогда я просмотрел на Боадиссию. Ее глаза были открыты, и смотрела он на меня испуганно.

— Ты слышала звон? — спросил я у девушки.

— Да, — кивнула она.

— Подъем, Хурта, — приказал я, толкая снова захрапевшего парня.

— Еще слишком рано, — пробурчал он.

Вообще-то, рано не было. Кое-кто из остальных мужчин уже встали и бродили между фургонами.

— Ты спишь, а, между прочим, твоя жизнь находиться под угрозой, — сообщил я ему.

— В этот час? — шокировано переспросил он.

— Да, — кивнул я. — И враги могут быть совсем рядом.

— А кто враги? — поинтересовался Хурта.

— Понятия не имею, — признал я.

— Ну, тогда сообщишь мне, когда узнаешь, — пробурчал он, широко зевая, и перевернулся на другой бок.

— Хурта, я не шучу, — толкнул я его.

— Этого я и боялся, — проворчал засоня.

— Вставай, — приказал я.

— Нельзя же начинать драться, пока драка не началась, разве нет? — спросил он.

— Я надеюсь, из этого твоего заявления не следует, что драка вообще невозможна? — уточнил я.

— Конечно, нет, — согласился он.

Я уже начал опасаться странной логики алара.

— Ну, в некотором смысле, — осторожно сказал я, — возможно нет.

— Так драка началась, или нет? — спросил Хурта.

— Нет, — признал я.

— Тогда, как Ты можешь ожидать, что я начну драться?

— Конечно, никак, — нерешительно ответил я.

— Ну вот, когда драка начинается, — заявил он, — разбуди меня.

— А Ты не хочешь быть убитыми в своей постели? — поинтересовался я.

— Признаться никогда раньше не задумывался об этом, — пробормотал Хурта, — но теперь, основательно поразмышляв над этим вопросом, думаю, что нет. А почему Ты спрашиваешь? Кто-то собирается убить меня в моей постели?

— Я собираюсь, — предупредил его я.

— Ты этого не сделаешь, — отмахнулся он от меня.

— Это почему же? — спросил я, действительно заинтересовавшись.

— Среди всего прочего, Твое огромное уважение к поэзии.

— Ты должен подготовиться к бою, — напомнил я ему.

— Я уже сейчас готовлюсь, — заявил он, переворачиваясь на другой бок.

— Как это? — удивился я.

— Я настраиваюсь, — пояснил он. — Я сберегаю свою силу. Ты же знаешь, что хорошо отдохнувшее тело и ясный ум, лучшие друзья солдата.

— Возможно, — не стал спорить я.

— Кстати, они важны, также, и в поэзии, — добавил он, — крепкий, и мужественный поэт, никогда не родит неврастенические слюни и бессмыслицу простых рифмоплетов и графоманов.

— Несомненно, — признал я.

А Хурта уже спокойно посапывал. Он был одним из немногих людей, которых я когда-либо знал, у кого была способность засыпать молниеносно. Несомненно, это было связано с ясным самосознанием. Алары, кстати, известны своей способностью устроить опустошительный набег, с резней и отрубанием голов, и тому подобным, а затем спать сном младенцев. Они просто не волнуются о таких вещах. Оставалось только надеяться, что враги, если таковые имелись в наличии, не нападут на лагерь извозчиков, как снег на голову. Ведь если они сделают это, Хурте, возможно, придется прорываться сквозь резню спящим.

— Ты слышал сигнальный рельс? — спросил Минкон, подойдя ко мне, держа в руке свое одеяло.

— Да, — кивнул я.

— Я уже подумал, что, возможно, мне это приснилось, — сказал он.

— Боадиссия тоже его слышала, — сообщил я.

— Но теперь тихо, — заметил он.

— Да, — признал я.

— И в лагере все довольно спокойно, — сказал он.

— Да, — снова был вынужден признать я.

Можно было видеть, людей спокойно занимавшихся своими повседневными делами, кто-то сворачивал одеяла, кто-то спешил в уборную, кто-то разводил костры.

— Это была ложная тревога, — усмехнулся он.

— Очевидно, — неуверенно пожал я плечами.

— Ты неуверен? — осведомился Минкон.

— Нет, — ответил я.

— И что Тебя насторожило? — спросил он.

— Я слышал человека, кричавшего, что город пал, — объяснил я.

— Это невозможно, — заявил возница. — В пределах сотен пасангов нет даже признаков каких-либо врагов. В Торкадино размещены войска. Он неприступен. К тому же, в данный момент, он находится, в центре сосредоточения союзных армий.

— И все же это можно было сделать, — заметил я.

— Чтобы взять город Тебе пришлось бы провести свою армию через территории занятые войсками противника, — напомнил он.

— Или над этими территориями, — добавил я.

— Ты что, предлагаешь доставить армию в город контрабандой? — усмехнулся он.

— Да, — согласился я.

— Это невозможно, — отмахнулся Минкон.

— Не так уж невозможно, если предположить наличие сговора, — заметил я.

— Ты шутишь? — спросил он.

— Нисколько, — ответил я.

— Если бы произошло такое, — предположил он, — мы бы услышали. Была бы большая драка.

— Это здесь тихо, — сказал я. — Но это совсем не означает, что где-то в другом месте города, даже сейчас, не может идти настоящее сражение. В нескольких кварталах отсюда, втайне от нас, могут умирать мужчин. Улицы могут быть залиты кровью.

— Но я не вижу дыма, — напомнил Минкон. — Значит, нет и огня.

— Это может ничего не означать. Или означать, что для захватчиков желательно сохранить город в целости и сохранности, со всеми его стенами, и ресурсами.

— Возможно, — улыбнулся он.

Я посмотрел на него, внезапно ошеломленный пришедшей в мою голову шальной мыслью.

— Есть один способ узнать, — заметил Минкон.

— Какой же? — полюбопытствовал я.

— Забирайся ко мне, наверх, — позвал он, — на фургонный ящик.

Едва я присоединился к нему, встав ящик, как он указал мне поверх фургонов, стоявших в лагере, и поверх крыш зданий окружавших лагерь.

— Видишь ту башню? — спросил он.

— Да, — кивнул я.

— Это — центральная башня Торкадино, — объяснил он, — административный центр управления городом, резиденция его руководителя, не суть важно, как его называют Администратором или Убаром.

— Понятно, — сказал я.

— Обрати внимание вершину башни, — посоветовал Минкон. — Ты знаешь флаг Торкадино?

— Нет, — признался я.

— Это не имеет значения, — сказал Минкон. — В течение последних месяцев, никто не вывешивал там флаг Торкадино. Там поднимали флага Коса.

— Там вообще нет никакого флага, — заметил я. — Флаг Коса я знаю, слишком часто видел за последние дни. Но там вообще нет флагов.

— Разве Тебе не кажется это странным? — осведомился он.

— Ты ведь не простой извозчик, — усмехнулся я.

— Что Ты там видишь? — спросил он, не обращая внимания на мое замечание.

— Вижу штандарт, — ответил я.

— Какой именно штандарт? — поинтересовался Минкон.

— Военный, я полагаю.

— Опиши его.

— Серебряный, — сообщил я. — Далековато до него. Трудно разобрать, да еще и Солнце бликует.

— Это — штандарт Серебряного Тарна, — объяснил он. — Он представляет собой серебряный шток, на вершине которого установлена прямоугольная пластина с надписью. Венчает пластину, сжимая ее в когтях, серебряный тарн распростерший крылья.

— Ты можешь рассмотреть его, на таком расстоянии? — уточнил я.

— Нет, конечно. Просто я хорошо знаю этот штандарт. Видел его часто.

Я пристально посмотрел на него, ожидая продолжения.

— Ты знаешь, чей этот штандарт? — спросил Минкон.

— Нет, — ответил я.

— Ты — проницательный человек, — сказал он. — Город действительно пал. Кроме того, если я не ошибаюсь, Ты даже знаешь, как именно это могло произойти.

— Через акведуки, — пожал я плечами.

— Само собой, — кивнул он. — Они начинаются более чем в ста пасангах отсюда, один у истока Иссиса, другой на Холмах Этеоклеса. Солдаты двумя колоннами пробрались по ним, иногда двигаясь прямо над головами Косианских войск.

— Блестяще, — признал я.

— Стражники одного караула были подкуплены золотом, — добавил Минкон. — А остальным перерезали горла диверсанты, заранее прибывшие в город.

— Так чей это штандарт? — осведомился я.

— Это — штандарт моего капитана, Дитриха из Тарнбурга.

 

Глава 13

Дорога к Сэмниуму

Я слышал крики сбитых с толку, напуганных детей и причитания женщин.

— Туда, следовать этим путем, — командовал солдат, перекрывая улицу.

На улицах было настоящее столпотворение, большая часть людей двигалась между солдатами, направлявшими их поток к большим воротам Торкадино. У многих за спиной висели мешки.

— Смотри куда прешь! — донесся до меня недовольный голос.

Я отстранился, чтобы дать дорогу двуколке, загруженной вещами и управляемой молодым парнем. Улицы были заполнены беженцами.

— Следуйте за мной, — велел Минкон. — И вы будете в безопасности. Держитесь ближе друг к другу.

— Я хочу свой топор, — заявил Хурта.

— Держитесь вместе, — повторил я команду Минкона. — Не разделятся.

Двери многих жилищ по пути нашего следования были выломаны. Изнутри доносились крики, и звуки ломающейся мебели. Это солдаты занимались грабежом. Из открытого окна другого здания, приблизительно на четыре — пять футов ниже подоконника, и где-то в сорока футах над мостовой, спиной к оштукатуренной стене, свисало тело.

— За что его? — поинтересовался я у Минкона.

— Я читать не умею, — отозвался Минкон. — У него на шее табличка, что там написано?

— Грабитель, — прочитал я.

— Значит, так оно и есть, — пожал плечами Минкон.

— По-моему грабеж и не прекращался, — заметил я. — Более чем в дюжине домов мы это имели возможность наблюдать.

— Этот — гражданский, — пояснил Минкон. — Таким грабить незаконно. Они не уполномочены на это.

— Понятно, — кивнул я.

— В Торкадино должен быть порядок, — заявил Минкон.

— Ну, само собой, — усмехнулся я.

— Я хочу свой топор, — опять начал конючить Хурта.

— Просто держись поближе к нам, — отмахнулся я.

Мы сдали все наше оружие на выходе из лагеря фургонов, который в компании Минкона, мы оставили несколько енов назад. В Торкадино, как выяснилось, были установлены строгие правила ношения оружия. Владение неразрешенным оружием могло быть рассмотрено как тяжкое преступление, наказание за которое, по усмотрению любого солдата, могло быть назначено на месте, немедленно, без каких-либо апелляций и адвокатов. Хватка когтей Серебряного Тарна не могла быть слабой. Все же оружие мы сдали совершенно легально. В моем кошельке лежал клочок бумаги с номером, который соответствовал другому, оставленному с моим оружием, позади оружейного стола, который установили у ворот лагеря.

Нас толкали в толпе.

— Туда, — приказал солдат, указывая рукой. — Тем путем.

На улицах не пахло дымом, его клубы душными облаками не закрывали солнце, превращая день в удушливый сумрак. Наши глаза не слезились. Дышать можно было без труда. Зачастую, взятый приступом город наполнен жаром, идущим от стен горящих зданий. Но Торкадино не было предан огню.

— Туда, — указал другой солдат.

Мы торопясь следовали за Минконом, продираясь сквозь толпу. В одном месте мне на глаза попалась девушка, стоявшая на коленях у стены к которой была прикована цепью за шею. В этом месте, примерно в ярде от мостовой имелось рабское кольцо, закрепленное на стальной пластине, зафиксированной на стене болтами. По запыленному лицу рабыни пролегли мокрые дорожки слез. Она отчаянно цеплялась за цепь около кольца. Трудно сказать, посадил ли ее здесь хозяин, намереваясь вернуться за ней, или она просто была брошена. Она была раздета. В любом случае ей предстояло оставаться там, где она была. Цепь позаботится об этом.

— Следуйте за мной, — периодически командовал Минкон, по мере того как мы продвигались по запруженным улицам. — Держитесь вместе.

Мы так и делали, изо всех сил стараясь не отставать. Я шел следом за ним, за мной держался Хурта, потом вплотную к нему Боадиссия. Замыкали процессию Фэйка и Тула с веревками на шеях, концы которых были в руке Хурты. Как испугались они этим утром, узнав, что у города теперь был новый хозяин. Какими полными ужаса взглядами они обменивались. Полагаю, такие же взгляды были бы у тарларионов, слинов или у других животных, если бы они имели понятие о таких делах, или считали целесообразным принимать их во внимание. Хотя, на мой взгляд, у Фэйки и Тулы, объективно, было гораздо меньше причин опасаться последствий падения города, чем у свободных людей. Фактически у них поводов бояться было не больше, чем у любых других домашних животных. Самое худшее, что грозило таким как они, это просто оказаться у новых владельцев. Мы взяли Фэйку и Тулу на поводки вовсе не из опасения, что они могли бы попытаться убежать от нас, воспользовавшись неразберихой, а чтобы держать их с нами, и не позволить им оказаться сметенными толпой. Рядом с нами раздалось испуганное блеяние пары верров. Женщина тащила их за собой сквозь толпу. У них, также как и у наших животных на шеях были повязаны веревки.

— Кажется, здесь будет трудно протиснуться, — заметил я Минкону.

— Такая давка продлится еще долго, — объяснил он. — В городе установлено несколько кордонов. Они разделяют толпу на отделенные колонны, ведущие к большим воротам. А там проводится досмотр, чтобы из города не вынесли ничего ценного.

— Получается, что все гражданское население изгоняется из города, — понял я.

— Да, — кивнул он. — Двигаемся вперед. В сторону, в сторону!

Мы с трудом продирались сквозь заполонившие улицы толпы, растянувшись гуськом.

— А ну сдай в сторону, — рявкнул Минкон кому-то впереди.

— А куда Ты ведешь нас? — полюбопытствовал я.

— В Сэмниум, — ответил наш провожатый.

— Зачем? — спросил я.

— Намереваюсь получить для Вас охранные грамоты, — объяснил Минкон.

— Я бы приветствовал это, — сказал я.

— Только, лучше бы Тебе не брать их, — вдруг сказал он, оборачиваясь.

— Почему это я не должен брать эти охранные грамоты? — опешил я.

— В любом случае, решение принимать Тебе, — заявил он.

— Я Тебя не понимаю, — признался я.

— Просто следуй за мной, — бросил он, разворачиваясь, и снова вкручиваясь в толпу.

Вскоре мы добрались до барьера, представлявшего собой несколько брусьев уложенных на козлах, перегородивших главный проспект Торкадино. Толпа была остановлена перед этим барьером. Оказавшиеся в первых рядах, изо всех сил давили назад, пытаясь сдержать напиравшие на них задние ряды, чтобы не быть прижатым к барьеру.

— Стоять, — приказал солдат, стоявший позади барьера с копьем наперевес.

Минкон произнес пароль, и нас пропустили за барьер. Как оказывается здорово идти свободно, не проталкиваясь сквозь волнующееся людское море. Приблизительно в двухстах ярдах дальше по улице мы увидеть другой сегмент толпы, также ожидавших позади барьера. Через пару енов мы миновали тот барьер, а затем и еще один.

Сбоку от того барьера, который мы пересекли первым из этой пары, возвышалась приличная груда различных предметов. Чего там только не было: мебель, подушки, коврики, настенные ковры, гобелены, рулоны ткани, одежды, ящики, посуда, кувшины, тарелки. На наших глазах к горе трофеев подошел солдат и вытряхнул к ее основанию принесенную в наволочке добычу. Полагаю, что его короткий, гремящий дождь кубков, будет едва заметен в таком скоплении предметов быта. Но, несомненно, именно такими небольшими порциями и была возведена эта гора, в высоту уже перевалившая за десять футов. В целом, это была дешевая добыча, которой предстояло быть проданной различным контрактным скупщикам.

— Смотрите! — воскликнула Боадиссия, указывая вперед и влево от нас, когда мы проходили перекресток за третьим барьером.

Там, приблизительно в пятидесяти ярдах от нас, у стены какого-то общественного здания, сложенной из плоских узких кирпичей, весьма распространенных в южно-гореанской архитектуре, на коленях стояла группа из приблизительно полутора сотен женщин. Все они были раздеты, и скованы цепью друг с дружкой за шеи. Их охраняли двое солдат с плетями в руках.

— Еще трофеи, — усмехнулся Минкон.

— Рабыни! — бросила Боадиссия с пренебрежением и отвращением.

— Или точнее скоро станут рабынями, — поправил ее Минкон.

— Ох, — испуганно вдохнула Боадиссия.

— Конечно, они — рабыни, — успокоил ее я.

— Многие из них, — пояснил Минкон, — женщины и дочери тех, кто был сторонниками Коса в Торкадино. Теперь их приготовили для клеймения и неволи.

— Понятно, — кивнул я.

— Их списки были подготовлены еще несколько недель назад, — сообщил он.

— Даже не сомневался в этом, — ухмыльнулся я.

К действиям того рода, что сейчас происходили в Торкадино, необходим разумный подход и щепетильной отбор среди гражданского населения, требующий тщательной подготовки.

Мы подошли к женщинам ближе.

Одна из них вдруг встала, но, немедленно, едва только на ее спину упала плеть, снова оказалась на коленях, но уже рыдая.

— Руки на бедра, — прорычал солдат, — колени широко, спину выпрямить, подбородок выше!

Он приподнял ее подбородок своей плетью, заставив смотреть вперед. По холеному лицу женщины текли слезы.

— Сейчас Ты получишь еще два удара, — сообщил он ей.

И она тут же вскрикнула от боли, раз затем еще, сгибаясь от каждого удара вперед почти касаясь животом тротуара. Удары солдата были почти небрежны, но я уверен, что той, что получила их, они показались весьма значащими.

— Положение, — скомандовал солдат, и женщина быстро и точно приняла прежнюю позу, в которую ее поставил мужчина, прежде чем опустить плеть на ее спину.

В ее глазах теперь, вместе со слезами, появился страх и раскаяние. Теперь, когда мы оказались совсем рядом, я мог видеть, что все женщины были скованы одной единственной цепью. Цепь оборачивалась петлей вокруг шеи пленницы, и звенья запирались крепким замком, после чего цепь шла к следующей шее. Простой, практичный и недорогой способ. Сверху на левой груди каждой женщины были проставлены номера.

— Ой! — вскрикнула связанная девушка, только что приведенная к группе.

— Ай! — вскрикнула Боадиссия одновременно с ней.

Она обернулась, оторвавшись от наблюдения за процессом наказания сидевшей на цепи женщины, и столкнулась с этой новой девушкой.

— Неуклюжая рабыня! — возмутилась Боадиссия, и дважды, зло ударила ее своими маленькими кулачками.

Солдат, приведший девушку, грубым толчком бросил свою пленницу на тротуар перед Боадиссией и, погрузив руку в волосы, склонил ее голову к сандалиям аларки.

— Проси прощения! — рявкнул он.

— Простите меня! Простите меня! — заплакала та.

— Простите меня, что? — уточнил солдат, еще сильнее сжимая ее волосы.

— Простите меня, Госпожа! — всхлипнула новая девушка, стоявшая на коленях согнув спину и опустив голову.

Маленькие ручки девушки беспомощно дергались в стягивающих их шнурах.

— Неуклюжая рабыня! — снова обругала ее Боадиссия.

— Простите меня, Госпожа, — повторила девушка, вздрагивая от рыданий.

Насколько я смог рассмотреть, эта новая девушка рабыней еще не была. По крайней мере, ей пока не поставили клеймо и не надели ошейник. С другой стороны, не приходилось сомневаться в ее судьбе, весьма скоро она получит и то, и другое. Она была предназначена, чтобы носить эти прекрасные украшения, объявляющие о бескомпромиссном статусе гореанской рабыни, украшения которые, так увеличивают красоту женщины, украшения означающие, что все требуемые формальности, необходимые, чтобы сделать ее неволю вступившей в силу полностью соблюдены. Можно считать, что этот парень был довольно милосерден и услужлив к женщине. Он просто аккуратно готовил ее, не для того, что могло бы быть ее ролью в жизни, но для того, что в ее новой жизни станет полной и бескомпромиссной действительностью.

— Целуй ее ноги, — приказал солдат, и испуганная девушка послушно и отчаянно поцеловала ноги Боадиссии.

— Неуклюжая рабыня, — сердито повторила Боадиссия,

— Пожалуйста, простите меня, Госпожа, — всхлипнула девушка.

— Должен ли я убить ее для Вас? — спросил солдат, потянув волосы будущей рабыни назад и выгибая ее перед Боадиссией.

Я обратил внимание, что у этой девушки, как и у других, на верхней части левой груди имелся номер. Полагаю, что солдата послали, чтобы арестовать ее, и пометить ее именно этим числом. Все делалось согласно заранее подготовленных списков.

— Нет, — ответила Боадиссия. — В этом нет необходимости.

Солдат вернул девушку в прямое положение, и отпустил ее волосы. Она осталась стоять перед нами на коленях, низко опустив голову.

— Спасибо, Госпожа, — прошептала она.

— Сэр, — внезапно гаркнул солдат, вытягиваясь в струнку.

— Подними свою голову и откинь волосы за спину, девка, — приказал только что подошедший офицер, державший в руке планшет с пачкой бумаг. — Запрокинь голову, насколько возможно.

Девушка подчинилась немедленно, и офицер, более не имея никаких препятствий для своего взгляда, считав номер с ее левой груди, принялся листать свои бумаги.

— Имя, женщина? — спросил он начавшую неудержимо дрожать девушку. — Говори, пока остальных не привели.

Солдат тут же, легким пинком, добавил ей разговорчивости.

— Леди Евфросинья их Торкадино, — представилась она, задохнувшись от боли.

— Семья, и каста? — продолжил допрос офицер.

— Дочь матроны Аглайи, Леди Торкадино, из касты торговцев, — сообщила она, — из рода Миртоса, торговки специями и казначея Совета Торкадино по Специям.

— Ах, да, — буркнул офицер, делая пометку в бумагах. — Полагаю, что твоя мать уже находится на цепи.

Девушка испуганно осмотрелась. Уверен, имей она такую возможность, она прикрыла бы грудь и низ живота. Глупый жест для того, кто вот-вот должен стать рабыней.

— Я не знаю, увидишься Ты с ней снова, или нет, — сказал он, — разве что на расстоянии. Но должен предупредить тесная дружба между рабынями не приветствуется.

— Я не рабыня, — простонала девушка.

— Сейчас, в ближайшие пару мгновений, Ты, конечно, можешь думать о себе как о Евфросинье, раз уж твоей матери до настоящего времени разрешили думать о себе как о Аглайе. Но вскоре, Вы обе получите новые имена. Как мне кажется, «Евфросинья» — имя слишком изысканное для рабыни. Скорее всего, Ты скоро станешь чем-то другим, возможно «Путой» или «Ситой». А до того момента, и с настоящего времени Ты, в наших и в твоих собственных интересах номер четыре-три-семь. Это твое имя пленницы, и Ты будешь думать о себе только так. Вы не можете спрашивать остальных здесь сидящих об их прежних именах, ни называть им свое бывшее имя, даже если они вдруг спросят. Точно так же Ты не можешь интересоваться такими вещами, как их бывшие семьи, статус и каста, ни давать им подобную информацию имеющую отношение к Тебе самой. Ты просто пленница Номер четыре-три-семь и ничего более, без прошлого и без будущего. Твоя мать, кстати, теперь Номер два-шесть-один. Отныне Ты должна думать о ней именно так, впрочем, как и она о себе. В прежней жизни она была важнее Тебя, вот и теперь у нее более ранний номер.

Четыре-три-семь был тем номером, что написан на левой груди девушки. Учитывая, что она 437-я в списке, а здесь на цепи около стены если и было собрано больше полутора сотен, то ненамного, имело смысл предположить, что было, вероятно, еще одно или даже больше мест сбора в других районах, возможно ближе к Сэмниуму — Залу Совета. С другой стороны, могло быть и так, что просто не всех женщин изловили. Цифры на их грудях совершенно точно были заранее присвоенными им номерами, а не просто указателем очередности пленения. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что офицер уже имел ее число в своем списке, и наверняка вместе с ее именем. Таким образом, женщины, добавляемые к цепи в качестве пленниц, в этой группе, или любых других, могли иметь совершенно разные номера. Я обратил внимание, например, на то, что сказал чиновник, мать девушки, пленница под номером 261, была где-то на этой самой цепи, что было бы маловероятно, если женщин добавляли в строгой последовательности но очередности захвата. Впрочем, при желании, конечно, расставить их в порядке возрастания порядковых номеров можно было и позже, когда у похитителей появится свободное время. А в настоящее время важнее было следуя списка не упустить внесенных в него женщин.

— Ты можешь опустить голову, — сказал офицер, оторвавшись от своих бумаг и посмотрев на девушку, но как только она с облегченным вздохом это сделала, вдруг резко спросил: — Кто Ты?

— Леди Евфросинья их Торкадино, — ответила она, но под его суровым взглядом, осеклась и быстро исправилась. — Четыре-три-семь.

— Что-то еще? — уточнил он.

— Нет, — замотала девушка головой. — Нет!

Солдат подхватил ее за волосы и, резким рывком вздернув на ноги, толкнул к цепи. Не прошло и нескольких инов, как девушка уже стояла на коленях среди прочих своих сестер по несчастью, а ее горло плотно обнимала цепь, замкнутая на замок.

— Вы думаете найти всех женщин согласно своим спискам? — поинтересовался я у офицера.

— По крайней мере, большинство из них, — ответил он. — Хотя, конечно, некоторые могут ускользнуть от нас, но думаю, лишь на какое-то время.

— Многие попадутся на воротах, — добавил Минкон. — Они же не будут знать, что попали в списки. Их прямо там разденут, свяжут, поставят им номер и доставят к месту сбора.

— Послезавтра, кстати, всем гражданским лицам, не имеющим на то права запретят находиться в пределах стен, — сообщил офицер. — Наказание для пойманных мужчин будет быстрая и благородная казнь, попавшейся женщине грозит быть скормленной слинам, или, если она окажется достаточно миловидной и достаточно страстной, чтобы понравиться, возможно, неволя.

— Так что мало смысла в попытке скрыться в городе, — усмехнулся Минкон. — В конце концов, все дома будут обысканы. К тому же, когда они, рано или поздно проголодаются, им придется выползти на улицу, чтобы поискать еду, хотя бы ночью. А дальше, дело за слинами.

— Понятно, — кивнул я.

— Принимая во внимание ситуацию в Торкадино, — заметил чиновник, — очень маловероятно, что кому-то из женщин, попавших в наш список, удастся скрыться. Ведь стены, ворота, да и весь город под нашим контролем.

Я кивнул. Действительно у женщин из его списка, при тех условиях, что в настоящее время сложились в Торкадино, было мало шансов на спасение. Безусловно, многие из них еще не были рабынями. Практически, у гореанской рабыни, должным образом идентифицированной, заклейменной и заключенной в ошейник с именем ее хозяина, нет никаких шансов на побег. Даже если она сбежит от одного владельца, что крайне маловероятно, то она, скорее всего, просто угодит в цепи другого, который может оказаться гораздо хуже. К тому же, новый владелец будет знать, что она — беглая рабыня и, скорее всего, будет относиться к ней с большой жестокостью и держать с соблюдением самых строгих мер безопасности. Он наверняка позаботится, чтобы у него остались ее вещи, дабы можно было поставить слина на след беглянки. Не надо забывать, что наказание за второй побег может оказаться куда серьезней, вплоть до скармливания слинам или подрезания подколенных сухожилий, после чего женщину ждет участь рабыни-нищенки.

— И что станется с этими женщинами? — полюбопытствовал я у офицера.

— Большинство из них будет продано оптом нашим подрядчикам, — пояснил он.

— Как и большая часть других трофеев? — уточнил я.

— Да, — сказал он. — Основные контракты на большую часть предполагаемой добычи были заключены еще несколько недель назад.

— Разумеется, — сказал я.

Я обратил внимание на одного из солдат. Он прохаживался среди женщин вдоль линий цепи. То одной, то другой он подносил свою плеть к губам, и пленницы покорно целовали ее.

— Но некоторые из этих женщин весьма соблазнительны, — заметил я. — А номер 437, например, даже чрезвычайно привлекательна.

— Ее мать, 261, также довольно хороша собой, — усмехнулся он. — Бесспорно, часть из этих женщин, самые лучшие, как более дорогая добыча, не достанутся подрядчикам. Их сохранят, чтобы распределить среди солдат, чуть менее красивые пойдут рядовым, а те, что посмазливее офицерам.

Я понимающе кивнул. Это было в порядке вещей.

— Я уже сделал примечания относительно нескольких из них, — поведал офицер, указывая на свои бумаги, — включая и номера 437 и 261. Заранее-то, когда они ходили в одеждах сокрытия, никто не мог сказать которые из них самыми красивые.

— Ну, теперь-то это определить труда не составляет, — улыбнулся я.

— Это точно, — согласился он.

Я полюбовался на коленопреклоненных женщин. Все прошлые недели они ходили по своим делам, и по своей наивности даже представить себе не могли, что они уже включены, как скромные предметы в планы своих будущих владельцев. Несомненно, они уделяли много внимания таким важным для них вопросам, как соперничество друг с дружкой, поиск развлечений, свой внешний вид, домашние делам и проблемы. И все это время они не знали, что уже высохли несмываемые чернила, которыми их имена были вписаны в листы конфискаций. Я рассматривал их, некогда гордых, а ныне стоящих на коленях и скованных цепью. На верхней части левой груди каждой из них красовались цифры. Это были номера, которые следовали за их именами в списках захвата. Теперь это были их имена. Они были присвоены им еще несколько недель назад. Но только теперь, к своему ужасу, они вдруг узнали об этом и обнаружили, что они буквально надписаны на их телах.

Я увидел, что солдат поднес плеть к лицу номера 437. Девушка изогнулась и поцеловала ее.

— Идемте, — позвал Минкон. — Нам надо идти в Сэмниум.

И мы последовали за ним, Хурта, я, Боадиссия и Тула с Фэйкой на пеньковых веревках в руке алара.

 

Глава 14

Сэмниум

— Я смотрю, тут появились новые тела, свежие, — заметил я.

— Само собой, — кивнул Минкон.

Мы стояли у подножия низких широких ступеней Сэмниума, здания высшего совета, который теперь, как оказалось, служил штабом новых хозяев Торкадино. Эти ступени простирались перед зданием на всю длины галереи.

— Кто они? — осведомился я.

Вдоль Авеню Админиуса перед Сэмниумом, теперь на тех же просмоленных веревках висело около двухсот — трехсот новых тел.

— Коллаборационисты, изменники, те, кто придерживались стороны Коса, предатели союза с Аром, — объяснил Минкон.

— Похоже, с ними поступили также как раньше со сторонниками Ара.

— Конечно, — согласился Минкон.

— Подозреваю, что некоторые из них, — предположил я, поглядывая на мрачные ряды тел, покачивающиеся на просмоленных веревках, — сделали все возможное, чтобы привести к гибели тех, кто висел здесь прежде.

— И это правда, — подтвердил Минкон.

— Ветры над Торкадино подули в другую сторону, — усмехнулся я.

— Это точно, — кивнул Минкон.

— Похоже, Твой капитан находится на оплате Ара, — заметил я.

— Это Ты сможешь оценить сам, — сказал он, — и очень скоро.

— Я? — удивился я.

— Да, — подтвердил он.

— Не понял, — сказал я.

— Следуйте за мной, — велел он, и я вместе со всей нашей компанией шагнули вслед за ним на ступени Сэмниума. Лишь перед входом я остановился и, оглянувшись, бросил взгляд на тела висельников. На миг в памяти всплыла девушка на цепи, номер 437. Ее мать, теперь — 261, перед своим пленением была важной персоной, казначеем одного из коммерческих советов Торкадино, Совета по Специям. Подозреваю, что пользуясь положением и, несомненно, влиянием, она своими действиями поддерживала Кос. В этой поддержке, кстати, нет ничего необычного для людей, состояния которых были нажиты в таких операциях, как импорт, экспорт, торговля на иностранных рынках, и, вообще, внешняя торговля, особенно на берегах и островах Тассы. Это понятно. Флоты Тироса и Коса, практически контролируют зеленые волны блестящей Тассы. Они властвуют над многими из самых известных и удобных торговых маршрутов. Немногие побережья лишены внимания их патрулей. Немногие из портов могли бы отнестись с презрением к их блокаде. Номер 261, однако, кроме соображений прибыли, была еще и гражданкой Торкадино, а Торкадино поклялся в верности союзу с Аром. В результате, не важно, какая у нее была причина, беспринципность или жадность, но она предала свою клятву на Домашнем Камне. За подобное преступление, мужчин карают смертной казнью. Но она была не мужчиной, а всего лишь женщиной, таким образом, она оказалась не в списке проскрипций, а только в списке конфискаций. Именно ее пол спас жизнь этой предательницы. Если бы она была мужчиной, она бы висела сейчас на Авеню Админиуса.

Сразу за входными дверями Сэмниума открывался огромный зал, пол которого был выстелен мрамором. В разные стороны из этого зала разбегались коридоры и лестницы. Стены были украшены мозаиками, со сценами из общественной жизни города, в основном собрания, встречи и процессии. Одна из мозаик изображала заложение первого камня в стены Торкадино, акт, который, по-видимому, имел место больше семисот лет назад, когда, согласно легендам, была построена первая стена всего в дюжину футов высотой окружавшая и защищавшая большой лагерь на перекрестке торговых путей.

В зале присутствовали несколько солдат и офицеров за столами занимавшихся своими рутинными делами. Вдоль одной из стен в несколько рядов были установлены массивные длинные узкие мраморные скамьи. Именно на них посетители со своими различными делами, обидами и ходатайствами, должны ожидать пока их не вызовут на назначенную встречу или на слушания. Здесь, также ожидали своей очереди свидетели, которых в любой момент могли вызвать для дачи показаний по тем или иным вопросам перед судьями.

— Я так понял, что именно в здесь, можно получить эти самые охранные грамоты, предположил я, разглядывая расставленные в зале столы.

— Да, — сказал Минкон, пробираясь к посту охраны на входе в один из длинных коридоров, ведущих из холла.

— А разве мы не должны подать прошение по поводу необходимых нам бумаг за одним из столов? — удивленно спросил я, оглядываясь назад.

— Нет, — отрезал он, и мы проследовали за ним по коридору.

Нас даже не остановили на посту, похоже, Минкона здесь хорошо знали.

— Городом управляют из этого здания? — полюбопытствовал я.

— Да, — ответил он, — в основном отсюда.

— Город находится на военном положение, — заметил я. — Почему же тогда им управляют не из центральной башни или из арсенала?

— Это здание своего рода символ гражданской нормальности, — объяснил Минкон. — Таким образом, создается впечатление, как будто одна форма местных органов власти просто следует за другой.

— Понятно, — протянул я. — Однако Ваш капитан, несомненно, управляет из центральной башни.

— Нет, он ведет дела именно в этом здании, — сказал Минкон, продолжая следовать вдоль коридора.

Я замолчал на некоторое время, переваривая полученную информацию. Эти действия показались мне политически весьма дальновидными, особенно, учитывая то, что город в настоящее время не горел. Я прекрасно знал, что в течение многих лет Дитрих из Тарнбурга был способным наемником и одним из самых блестящих военачальников Гора. Однако ни в одной летописи или дневнике, которые описывали его походы и кампании, я не нашел упоминаний и достаточной оценки этой, другой стороны его характера. Для меня стало очевидно, что он был не только военным гением, но возможно также и грамотным политиком. Или, возможно эти грани его таланта в действительности не столь удалены одна от другой, как часто полагают. Территория должна быть не только завоевана, но и удержана.

— Гражданские изгоняются из города, — вспомнил я. — И насколько я понимаю, никто им никаких охранных грамот не предоставляет.

— Нет, — сказал Минкон.

— Однако, Ты думаешь, что нам они пригодились бы? — уточнил я.

— Мне это кажется вполне вероятным, — ответил Минкон, — учитывая, куда Ты направляешься.

— Я Тебя не понимаю, — сказал я.

— Находясь с Тобой рядом, я заметил, что Ты знаешь с какой стороны держатся за меч, — сказал он. — А еще я знаю, что Ты из Порт-Кара.

— Я кое-что знаю о мече, — осторожно признал я. — И у меня действительно есть дом в Порт-Каре.

— Возможно, Ты также, что цвет твоей касты — алый, — предположил он.

— Не исключено, — уклончиво ответил я.

— А еще Порт-Кар в состоянии постоянной войны с Косом, — добавил он.

— Ну, это не секрет ни для кого на Горе, — усмехнулся я.

— Мы пришли, — объявил он, остановившись перед большой дверью.

Он провел нас между гвардейцами, и мы оказались в приемной кого-то из командиров наемников. Здесь присутствовала еще пара гвардейцев у следующей двери, справа от которой стоял стол, за которым восседал офицер. Таким образом, проходивший мимо офицера посетитель, как это повсеместно принято на Горе, оказывался по правую руку от него.

— Нечто столь простое, как охранные грамоты, могло быть с легкостью выдано в главном холле, — недовольно проворчал я, наблюдая, как Минкон о чем-то шепчется с офицером за столом, который, как оказалось, узнал его.

— Я тоже так думаю, — поддержал меня Хурта, и добавил: — независимо от того, чем эти охранные грамоты могли бы быть.

Он, с его недоверием Алара к бюрократии и замкнутым пространствам, крутил головой, осматриваясь в новом для него месте.

— Я полагаю, что мне не будет никакого смысла, читать такую грамоту, — заметил он, — Во-первых, она будет трудной, а во-вторых, я и читать-то не умею.

— Ты мог бы научиться, — несколько раздраженно сказал я.

— За то время пока мы ждем эти грамоты? — недоверчиво спросил Хурту.

— Алары не читают, — гордо заявила Боадиссия. — А мы — алары.

— Это я — алар, — поправил ее Хурта.

— Думаю, мы получим грамоты от того товарища, — указал я на офицера, с которым шептался Минкон.

— Моя охранная грамота — это мой топор, — пробурчал Хурта, — если бы, конечно, он у меня был.

Однако Минкон, к моему удивлению, вошел в дверь позади офицера.

— Откровенно говоря, я уже не понимаю того, что здесь происходит, — признался я.

— Иногда со мной тоже бывало такое, — сообщил мне Хурта.

— Минкон ведет себя странно, — пробормотал я.

— А что Ты от него хочешь? — осведомился Хурта. — Он же не алар.

— Я тоже, — буркнул я.

— Да я знаю, — улыбнулся парень.

— Никак не могу понять смысла происходящего, — признался я.

— Цивилизация причудлива, — заметил Хурта.

— Возможно, Ты даже сможешь сочинить стихотворение об этом, — предположил я.

— Да я уже сочинил, — заявил он. — Два. Хочешь послушать?

— Сейчас на это совсем нет времени, — отмахнулся я.

— Но они довольно короткие, — сообщил он. — По пятьдесят строк каждое.

— Тогда, во что бы то ни стало, — сказал я.

— В залах Торкадино, — начал было он.

— Ты сочинил больше сотни строк, за то время пока мы стояли здесь? — прервал его я.

— Еще больше, — ответил он, — но я многий строки, которые не отвечали моим стандартам, я отбросил, и продолжил: — На улицах Торкадино…

— Подожди, — снова остановил его я. — Это не та же самая строка.

— Я уже пересмотрел ее, — сказала Хурта.

Но в этот момент, прервав поэтический пыл Хурты, из кабинета появился Минкон.

— Какие новости, дружище? — поинтересовался я.

— Заходи, — сказал он мне. — Остальные останьтесь здесь, пожалуйста.

Мы удивленно посмотрели друг на друга.

— Пожалуйста, — повторил Минкон.

— Ну ладно, — согласился я.

— Хочешь, пока он будет там, я прочитаю Тебе два моих стиха? — предложил Хурта.

— Ну конечно же, — с кислым видом ответил Минкон.

— Бара, — скомандовал я Фэйке.

— Бара, — бросил наемник Туле.

Обе рабыни немедленно повалились на живот, повернув головы налево, и скрестив запястья и лодыжки. Это — обычная поза для связывания. Впрочем, мы даже не потрудились связать их. Нам было вполне достаточно того, что они лежали в этом положении. Хурта сложил поводки на пол около их тел. Теперь его руки были свободны для жестов, столь важного сопутствующего элемента в устной поэзии.

— А Вы хотели бы услышать пару моих стихов? — вежливо поинтересовался Хурта у офицера за столом.

— Что? — не понял тот.

Но я уже вошел в кабинет.

 

Глава 15

Сэмниум. Разговор в кабинете

Я резко отклонил голову. Клинок рассек воздух прямо над моим ухом и характерным стуком, сопровождаемым вибрацией, застрял в крепком дереве двери.

— Отлично, — послышался голос из глубины кабинета. — Кое-какой навык у Тебя имеется.

Я посмотрел туда, откуда донесся этот голос. У противоположной стены комнаты, за большим кабинетным столом, футах в сорока от меня, стоял солдат.

— Возможно, Ты и правда из алой касты, — предположил он.

— Возможно, — не стал отрицать я, и выдернул из двери нож, торчавший над моим плечом, не выпуская из виду мужчину за столом.

— Ты быстр, — похвалил он. — Превосходно. Все, как и подозревал Минкон. У него наметанный глаз на такие дела. Ты — воин.

— Мне приходилось сражаться, — сказал я. — Но сейчас я не на оплате.

— Тал, Рариус, — поздоровался он. — Приветствую, Воин.

Я окинул его взглядом. Этот человек не показался мне тем типом людей, от которых можно было бы ожидать охранных грамот, подорожных, и тому подобных бюрократических услуг. Никаких знаков отличия на его одежде не было. Но его люди, насколько я понимаю, должны были знать его в лицо. Его присутствие не будет чем-то необычным ни в лагере, ни среди маршевых колонн, ни в подкопе, ни на стене или на поле боя. Они узнали бы его в любом виде. Как и он знал их всех. Его некогда темные волосы были покрыты сединой. Весьма необычно среди гореан. Он чем-то напомнил мне Сэнтиуса с Коса, правда, в нем не было ни грамма интеллигентности последнего. Зато в нем чувствовалась практичность и беспощадность, ум и сила. На столе перед ним, на том, что как мне казалось, было государственными документами, лежал его меч.

— Тал, Рариус, — прошептал я.

— Подойди, — приказал он. — Это была всего лишь проверка. Я целился чуть левее от Тебя. Не бойся.

Едва я приблизился к мужчине, он сел на свое место за столом.

Сбоку от стола, справа, если стоять к нему лицом, на голых плитках пола, лежала закованная в цепи, обнаженная женщина. Темноволосая, и возбуждающе красивая. Я не видел ничего удивительного в том, что такая женщина должна лежать подле его стола. Совершенно очевидно, что он был мужчиной большой силы. Многие гореане полагают, что женщина — естественный подарок для мужчины, что природа создала ее для его возбуждения, удовольствия и служения. Соответственно, мужчины редко смущаются пользоваться этим подарком. А еще, они чувствительны к удовольствию власти. Они знают, что такое наслаждение властью, и они честно, искренно ищут, ценят и смакуют его. И они знают, что не существует более острых ощущений в мире, сопоставимых с неограниченной властью над женщиной. Эти чувства, подобные тем, что мужчины получают от славы и победы, которым они являются родственными, рассматриваются ими своей естественной наградой. Гореане не понимают, как можно просить прощенья за такие естественные и биологически обоснованные желания. Да они просто не чувствуют себя в них виновными. И действительно, как можно чувствовать себя виноватым в таких естественных, глубоких, глубинных и таких обычных желаниях. С точки зрения гореан, это было бы просто безумием. Мужчина, если он не ущербный инвалид, по своей природе является доминантом. И без этого у мужчины не может быть никакого чувства удовлетворения, и, что интересно, без полного мужского удовлетворения не может быть никакого полного удовлетворения у женщины.

— Как мне к Тебе обращаться? — спросил он.

— Тэрл, — представился я.

— Ты из Порт-Кара, — скорее сообщил, чем спросил воин.

— У меня там есть дом, — уклончиво ответил я.

— Ты шпионишь для Ара? — поинтересовался он.

— Нет, — ответил я.

— Тогда, возможно, для Коса? — хитро прищурился он.

— Нет, — сказал я, и положил нож перед ним на стол.

— Но твои симпатии, насколько я понимаю, на стороне Ара? — предположил он.

— У меня нет особой любви к Ару, — признал я.

К тому же, когда-то я был изгнан из того города, где мне было отказано в хлебе, соли и огне.

— Это хорошо, — кивнул он. — Таким образом, Тебе будет легче сохранить свою объективность.

— Вы не простой офицер, — заметил я, — который занимается выдачей охранных грамот.

— Ты тоже не простой воин, — парировал он.

— О? — протянул я.

— В эти дни десятки капитанов покупают мечи. И все же Ты, как мне кажется, не находишься на оплате. Далее, по информации моего друга Минкона, мне известно, что твои финансовые ресурсы сильно ограничены, — улыбнулся он и, видя, что я молчу, продолжил: — Для Тебя было разумно использовать свободную женщину в качестве сдаваемой в аренду рабыни. Некоторые мужчины готовы платить более высокую таксу за использование свободной пленницы.

Я лишь пожал плечами.

— Но Ты сделал на этом лишь горстку медных монет, — усмехнулся он. — Но это не идет, ни в какое сравнение с тем, сколько весит твой меч в звонкой золотой монете.

— Согласен, — сказал я.

— Возможно, кроме всего прочего, Ты закрыл ей дорогу к свободе, — добавил он.

— Возможно, — не стал спорить я.

Мужчина встал из-за стола и, подойдя к лежавшей подле него женщине, пнул ей. Та, загрохотав цепями, отскочила и заплакала.

— Что Ты думаешь об этом, Леди Кара? — поинтересовался он.

— Да, Господин, — ответила она. — Я думаю это возможно, Господин.

Меня удивило, что он, на мой взгляд, действительно интересовался ее мнением. Это, конечно, ни в каком случае не отменяло тех категорических отношений, в которых они, очевидно, состояли.

— У Тебя осталась еще дорога к свободе? — спросил он женщину.

— Зачем Вы спрашиваете, после того, что сделали со мной! — всхлипнула она. — Я прошу клейма! Я умоляю об этом! Поставьте мне свою метку! Наденьте на меня ошейник! Подтвердите свою власть на моем теле! Подтвердите ее на мне огнем и железом, и кольцом запертой стали, для всего мира, чтобы все видели, что Вы сделали со мной!

— Она все еще свободна, — заметил я.

— Да, — бросил он.

— Не унижайте меня, оставляя свободной, — сказала она. — Подарите мне клеймо и ошейник, чтобы я могла, наконец, свободно быть той, кем я должна быть!

— Ты хочешь снова почувствовать плеть, Леди Кара? — осведомился он.

— Нет, Господин, — вскрикнула она, задрожав.

На мой взгляд, эта женщина уже была готова к порабощению. Вот только, нужно ли было ей это предоставить или нет зависело от ее похитителя. Но в любом случае, поработит он ее по закону или нет, она уже совершенно ясно была невольницей, психологически, интеллектуально и эмоционально. Отныне и навсегда, ничем иным она быть не могла.

— Это — Леди Кара из Венны, — пояснил он. — Как-то раз она имела неосторожность уничижительно отозваться о Тарнбурге. Возможно, когда-нибудь я заберу ее туда, и буду держать там, в качестве домашней рабыни.

Лежащая на полу женщина застонала. Ее цепи звякнули, заскользив по плиткам пола.

— Или Леди Кара предпочла бы, быть там пленной уборщицей, служанкой, простой домработницей, которую держат в цепях?

— Нет, — всхлипнула женщина, — только рабыней, полной рабыней.

— Почему, — уточнил он.

— Потому, что я — это она, — ответила Леди Кара.

Я присмотрелся к ней. Она весьма соблазнительно выглядела, валяясь у наших ног в своих цепях. И никаких сомнений в том, что ее дорога к свободе была закрыта окончательно. На память мне пришла Боадиссия. Интересно, была ли и для нее закрыта эта дорога. Безусловно, она все еще говорила скорее как гордая свободная женщина. Однако я также часто стал замечать за ней некую озлобленность, эгоистичность, недовольство, надменность и высокомерие. Конечно, она еще ни разу не подвергалась рабским наказаниям. Но, я не мог не заметить, и это не было только лишь моим воображением, что теперь она двигала своим телом, скрытым под длинным платьем, несколько иначе, чем прежде, до того как мы вынудили ее заниматься проституцией ради пополнения наших ресурсов.

— Итак, что насчет твоей свободной подружки? — полюбопытствовал он. — Сдача ее в аренду закрыла для нее свободу?

— Возможно, — ответил я. — Точно не знаю.

— Ну, если так, — усмехнулся он, — Ты всегда можешь просто продать ее и заработать на этом.

— Верно, — кивнул я, подумав, что продать Боадиссию было бы забавно.

Иногда она действовала на нервы. К тому же, как свободная женщина, она приносила одни неприятности. А вот в качестве рабыни, как мне кажется, она могла бы быть просто прекрасной женщиной. Впрочем, любая другая женщина, тоже прекрасно выглядит в ошейнике.

— Исходя из того, что у Тебя есть дом в Порт-Каре, — вернулся он к прежней теме, — можно заключить, что никаких нежных чувств к Косу Ты не испытываешь.

— Само собой, — признал я. — С чего бы у меня взяться нежным чувствам к Косу.

Я изрядно повоевал против него и Тироса на море. А до того, я побыл весельным рабом на Косианской галере. А совсем недавно, во время прошлого карнавала в Порт-Каре, перед самой Рукой Ожидания, Убар Коса, жирдяй Луриус из Джада, подослал ко мне убийцу. Правда, тот неудачник закончил свою миссию с его собственным кинжалом в своем сердце.

— И при этом, Ты путешествовал с косианским обозом, используя его как прикрытие, чтобы пробраться на юг в столь смутные времена. Это — смело, изобретательно, храбро, — сказал воин и, не дождавшись моего ответа, добавил: — Я уважаю таких как Ты.

У меня не было никаких сомнений в его словах. Я также не сомневался, кем был тот, с кем я сейчас разговаривал. Я благоговел перед этим мужчиной в течение многих лет. Я изучил все его кампании, его тактику и военные хитрости. И все же я оказался совершенно не готов к тому, чтобы остаться с ним с глазу на глаз, в этой комнате, простой комнате, пустой комнате, с единственным большим окном, больше подходящей для незначительного чиновника из бюрократии Торкадино. Каким странным казалось мне то, что я должен был встретить этого мужчину здесь, в таком месте, а не на триумфальном пиру, в коридорах дворца, или на залитом кровью поле боя. Власть этого мужчины, казалось, разливалась вокруг него. Это трудно объяснить тому, кто этого не чувствовал. Возможно, в другой ситуации, или в другое время, и я не почувствовал бы этого. Я не знаю. И это не имело никакого отношения к показным жестам или любой другой очевидной демонстрации своей власти с его стороны. Если уж на то пошло, то чисто внешне он выглядел как простой солдат, ну может простой непретенциозный, искренний, знающий свое дело офицер. Но это внешне, а вот внутренне…. Именно там, внутри него, я ощущал нечто большее. Возможно, на уровне подсознания я получал некие четкие сигналы. У меня не было никаких сомнений, что стоило бы ему только захотеть, и он мог бы стать теплым и очаровательным. Я бы даже предположил, что он мог бы быть сердечным и дружелюбным. Возможно, он любил шутки. Не исключаю, выпивать с ним было бы настоящим удовольствием. Его люди были готовы умирать за него. А мне показалось, что он мог быть очень одиноким. Но только смерть могла бы воспрепятствовать его воле.

— Я подозреваю, — сказал он, — что Ты направлялся в Ар.

— У меня есть кое-какие дела в Аре, — кивнул я.

— Ты знаете дельту Воска? — спросил он.

— Было дело, пересекал ее, — ответил я.

— Расскажите мне об этом, — попросил он.

— Это изменчивая местность, с полным отсутствием каких-либо дорог, — доложил я. — Она простирается на тысячи квадратных пасангов. Там не продохнуть от насекомых, змей и тарларионов. Болотные акулы кишат даже среди тростниковых зарослей. Твердой почвы крайне мало. Дельта мелководна, большие глубины редкость, в основном по грудь высокого мужчины. Дно ненадежное, изобилует зыбучими песками. Благодаря своей непроходимости надежно защищает Порт-Кар с востока. Только рэнсоводы могут ориентироваться в этой местности. Они же, практически полностью блокируют этот регион для движения и торговли.

— Ну что ж, это совпадает с моей информацией, — кинул он.

— Почему Вы спрашиваете? — поинтересовался я.

— У Тебя есть какое-нибудь представление о ведении войны? — спросил он вместо ответа.

— Кое-что, — осторожно ответил я.

— И Ты знаешь, кто я? — осведомился он.

— Думаю, что да, — кивнул я.

— Ты догадываешься, почему Тебя привели сюда? — спросил он.

— Нет.

— Как по-твоему, зачем был взят Торкадино?

— Чтобы остановить вторжение, — пожал я плечами. — Чтобы дать время Ару вооружиться. Это — сильный и значимый удар. Торкадино — это практически основной склад Коса куда собраны осадные машины и продовольствие. Теперь все это в Ваших руках. Практически, косианцы теперь оказались в Ваших руках. С такими запасами продовольствия Вы можете держаться в Торкадино неопределенно долго. Даже, несмотря на то, что косианцы, несомненно, возьмут вас в блокаду. Насколько я понимаю, Кос теперь практически остался без своих осадных машин, а штурмовать стены в таких условиях будет безумием. Добавим сюда то, что из-за возникшей у них, по Вашей вине, нехватки продовольствия, они вынуждены будут отвести часть своих войск из этой местности. По-видимому, им придется разделиться, и рассредоточиться по соседним регионам, дабы обеспечить себе новые источники провианта. Таким образом, Вы одним ударом рассеяли и смутили своего противника. Кроме того, я подозреваю, что Ваше решение выслать гражданское население из Торкадино является не просто политическим, целью которого было продемонстрировать заботу, великодушие, и милосердие, не просто целесообразным, чтобы удалив их из города, сохранить провизию для предстоящей осады и удалить возможных сторонников Коса из-за своей спины, но еще и добавить проблем Косу, переложив обеспечение беженцев продуктами на плечи армии.

— Отлично, — похвалил он.

— Кос не посмеет оставить этих беженцев умирать от голода, — продолжил я, — поскольку они — граждане города, который объявил о своем союзе с ним. Если косианцы не станут заботиться об этих людях, то это может стать подарком верным союзникам Ара, и мрачным уроком для каждого колеблющегося или нейтрального города и деревни в пределах дюжины горизонтов.

— Довольно точный анализ, — кивнул он.

— Что было сделано с гарнизоном Торкадино? — полюбопытствовал я.

— Большинство в момент нашего нападения спокойно спали в своих постелях, — сказал он. — Мы захватили их оружие, и всякое сопротивление стало бесполезно. А потом мы выслали их, безоружных, из города.

— Таким образом, они, как и гражданские лица, добавили проблемы Косу, усмехнулся я.

— Совершенно правильно, — признал воин.

— Вы провели их под аркой копий? — осведомился я.

Обычно такая арка формируется из трех копий, два ставятся вертикально, а третье привязывается горизонтально к первым двум. Пленники, обычно в две колонны, проходят между вертикальными копьями. Они не могут пройти под горизонтальным копьем, оружием их врага, не опустив головы и не согнув спины. Некоторые воины предпочитают умереть, но не делать этого. Подобная арка иногда используется для пленных женщин взятого города, но горизонтальный шест привязывают намного ниже, обычно так, чтобы под ним можно было проползти только на животе. В конце концов, они же женщины, а не мужчины. Также, арка обычно формируется не из копий, а из метел, принесенных из покоренного города, а на горизонтальную жердь нанизывают свисающие рабские бусы. В этом, хотя оригинальное значение, скорее всего, потеряно в веках, большинство толкователей видит символы рабства и чувственности, которые, раз уж им предстоит стать рабынями, отныне будут требоваться от них, взамен ожидавшей их мучительной смерти. Это впечатляющее зрелище: женщины захваченного города, длинной колонной вьющейся по улицам, раздетые, двигаются между победителями, стоящими с плетями в руках, к базарной площади, чтобы там лечь на живот и проползти под аркой, почувствовав, как рабские бусы касаются их спин. А очутившись на другой стороне, все еще лежа на животе, они уже чувствуют смыкающиеся на их шеях ошейники, соединенные один с другим длинной цепью. Они оказываются в рабском караване, в котором им, скорее всего, придется оставаться до самой своей продажи.

— Нет, — ответил мне он, и я понимающе кивнул. — Они — хорошие парни, и я не исключаю возможности, что однажды некоторые из них будут служить в армии под моим командованием.

— Понимаю, — сказал я.

Он отвернулся и замер, глядя в окно. Из окна кабинета были видны стены Торкадино и один из акведуков. Через ен он обернулся и пристально посмотрел мне в глаза.

— Ты не попытался убить меня, — прокомментировал он.

— Еще одна проверка? — уточнил я.

— Да, — подтвердил воин.

— Я так и подумал, — кивнул я. — Наверняка Вы не повернулись бы спиной к незнакомому чужаку.

— Верно, — улыбнулся он.

— Я предполагал это, — сказал я.

— Не так-то просто было миновать стол, — объяснил он. — К тому же за то время, которое я Тебе предоставил, Ты не смог бы поднять нож или меч, не зашелестев бумагами.

— А еще Вы ожидали возможного нападения, — добавил я. — Трудно было бы скрыть свое перемещение то человека в таких обстоятельствах. Не надо забывать и про лежащую здесь женщину, которая, несомненно, дернулась бы, вздохнула или вскрикнула.

— Ты крикнула бы, Леди Кара? — полюбопытствовал воин.

— Да! — не задумываясь, ответила она.

— Несмотря на все то, что я с Тобой сделал? — уточнил он.

— Именно из-за того, что Вы со мной сделали! — всхлипнула Леди Кара. — Я готова умереть за Вас!

— Почему? — поинтересовался я.

— Рабыня всем обязана своему хозяину, всей своей страстью, всем своим существом, своей жизнью. Всем. Это все Ваше, мой Господин!

— На живот, — скомандовал он ей, и она мгновенно растянулась ничком, около стола, звякнув цепями.

— Впрочем, я и не предполагал, что Ты нападешь на меня, — признался он мне. — Ты слишком рационален, как мне показалось. К тому же, у Тебя нет, по крайней мере, на данный момент, никакого адекватного мотива для такого нападения. Кроме того, Ты наверняка подозреваешь, если не уверен точно, но что мы можем преследовать определенные общие цели.

— Хватает и других причин, — заметил я. — Прежде всего, даже если бы я преуспел в таком нападении, что врятли, то живым из Сэмниума мне бы выйти не позволили.

— Окно, как одна из возможностей, — подсказал воин.

— Возможно, — неуверенно кивнул я.

— Но Ты ведь не знал, его есть ли под ним карниз и тому подобные выступы, — улыбнулся он.

— Верно, — согласился я.

— Здесь нет никакого карниза, — сообщил воин. — Но Ты сказал, что были «причины».

— Вторая причина, — продолжил я, — мое к Вам уважение, как к командующему, и как к воину.

— Во многих мужчинах, — заметил он, — эмоции действуют в ущерб благоразумию. Возможно, это могло произойти и с Тобой.

— Возможно, иногда бывало, — признал я.

— Я запомню, эту твою черту, — предупредил он. — Возможно, я смогу использовать это когда-нибудь.

— Ваша атака через акведуки, да еще не по одному, а по обоим сразу, чтобы подстраховаться, была блестящей, — заявил я.

— Эта уловка была очевидна, — пожал он плечами. — Признаться, удивлен, что до сих пор никто до этого не додумался. Сам я рассмотрел эту возможность уже много лет назад, но до сих пор не использовал.

— Используй Вы ее раньше, — усмехнулся я, — и это уже было бы частью знаний по военной истории, связанных с Вашим именем, чем-то, что все гарнизоны в городах имеющих подобные конструкции уже ожидали бы и предприняли меры, для предотвращения подобного нападения.

— Конечно, — согласился он.

— Вы сохранили эту хитрость, — улыбнулся я, — для случая, достойного этого.

— Для Торкадино, — сказал он.

— Конечно, — кивнул я.

— Теперь, входы в акведуки перекрыты войсками Коса, а их потоки отведены, — сообщил Дитрих.

— Думаю, нехватка воды городу не грозит, — заметил я. — Конечно, Вы теперь зависите от местных колодцев, бывших основными источниками воды до постройки акведуков, но, с удалением из города гражданского населения, их более чем достаточно для Ваших потребностей.

Он улыбнулся.

— Но я боюсь, что Вы, возможно, не могли предусмотреть всего, — сказал я.

— Редко удается предусмотреть все, — признал Дитрих.

— Честно говоря, некоторый очевидные проблемы меня беспокоят, — сообщил я.

— Говори, — велел он.

— Из Торкадино нет выхода, — объяснил я. — Может показаться, что Вы сами зашли в ловушку и захлопнули за собой дверцу. Стены окружены. Ваша армия немногочисленна. Кос держит значительные силы в этом регионе, по крайней мере, по сравнению с теми, что имеются в Вашем распоряжении. Я не думаю, что Вы будете в состоянии пробиться сквозь армии противника и выйти из окружения. Уверен, что у Вас нет достаточного количества тарнов, для эвакуации всех Ваших людей.

— Интересно, — сказал он.

— Думаю, Ваши действия находятся в четком взаимодействии с Аром, — предположил я.

— Нет, — покачал он головой. — У меня нет никакого соглашения с Аром.

— Но Вы должны его иметь! — воскликнул я.

— Нет, — ошарашил меня Дитрих.

— Вы не находитесь на оплате у Ара? — пораженно спросил я.

— Нет.

— То есть, Вы хотите сказать, что сделали это все по своей собственной инициативе? — уточнил я.

— Да. Влияние Ара и Коса должны быть уравновешены. Победа любой из сторон означает конец свободных компаний, — объяснил капитан наемников.

— Но Вы рассчитываете на помощь Ара в снятии осады, не так ли? — поинтересовался я.

— Конечно, — ответил он.

— А что, если помощи не будет?

— Это был бы крайне неудачный поворот, — признал Дитрих.

— Вы могли бы пойти на переговоры с Косом, — предположил я. — Уверен, что они согласились бы на почти любые условия, да они сами бы предложили вам все что угодно за вывод войск, любые гарантии безопасности для Вас самого и Ваших людей, лишь бы только вернуть Торкадино.

— Ты думаешь, что после того, что мы здесь сделали, и после того как мы их на столько задержали, они вот так просто возьмут и позволят нам уйти из Торкадино? — насмешливо осведомился он.

— Нет, — признал я.

— Вот и я так не думаю, — улыбнулся он.

— Получается, что теперь все зависит от действий Ара, — заметил я.

— Да.

— Вы очень сильно рискуете ради интересов Ара.

— Не только Ара, но и ради себя лично, и других свободных компаний, — сказал он.

— Все за то, что Ар не имеет никакого выбора, кроме как действовать так, как Вы ожидаете, — признал я.

— Это может показаться так.

— И все же Вы кажетесь чем-то серьезно обеспокоенными, — заметил я.

— Это действительно так, — проворчал Дитрих. — Иди за мной.

Через боковую дверь мы прошли в другую комнату. В дверном проеме я оглянулся. Леди Кара все также лежала на животе около стола. Разрешения встать ей никто не давал, но, повернув голову, она смотрела нам вслед.

— Что Ты думаешь об этой маленькой птичке на жердочке? — поинтересовался он у меня.

— Трудно сказать, — ответил я.

Он оттянул ее голову назад, намотав волосы женщины на кулак. Он не проявлял к ней особой нежности. Женщина вскрикнула, и заскулила когда ее голова оказалась запрокинута назад.

— Прекрасный экземпляр, — признал я.

Рабыня. Шея окружена ошейником. Клеймо на бедре, как положено. Когда мужчина потянул за волосы, ее спина прижалась к короткой, горизонтальной деревянной балке, через которую были перегнуты ее руки. Эта горизонтальная балка была установлена на коротком вертикальном столбе, образуя, таким образом, своеобразную букву «T». Она стояла на коленях на платформе, высотой около ярда, спиной к «T» установленному на этой платформе. Ее щиколотки были скованы цепью вместе позади и по обе стороны от столба. Наручники и цепь, врезавшаяся в живот, держали ее руки на месте, удерживая ее запястья по бокам.

— Возможно, женщина капитана, — предположил я.

— Бери выше, — усмехнулся Дитрих. — Еще недавно она была генеральской шлюхой.

Рабыня тоненько поскуливала. Ее глаза почти остекленели от охватившего ее ужаса. Стоило мужчине выпустить волосы, и голова женщины опала вперед, и ее длинные темные волосы рассыпались перед телом. Я немного оттянул цепь от ее живота. На коже остались отпечатки звеньев. Она плакала.

Я присмотрелся к ней. Драгоценности больше не украшали ее. Шелка остались в прошлом. Никакой косметики, которая еще недавно умоляла слизать ее с губ рабыни. Аромат тонких духов теперь сменили терпкие запахи пота и страха. Похоже, она обделала платформу, когда ее избивали. Несомненно, довольно редкий опыт для высокой рабыни. Если она когда-то и носила золотой, усыпанный драгоценностями ошейник, то теперь она могла забыть об этом. На ее шее теперь простой, железный, заклепанный ударом молота ошейник, такой, который мог бы быть надет в шею любой шлюхи, подобранной солдатом в пылающем городе.

— Как Тебя зовут, дорогуша? — полюбопытствовал Дитрих.

— У меня нет имени, никакого имени! — торопливо затараторила она.

— Откуда Ты знаешь? — спросил он. — А вдруг, я Тебе его уже дал.

— У меня нет имени, которое я бы знала, — испуганно проговорила она, задергавшись в удерживавшем ее конечности железе, опасаясь, что ее пытаются уловками вынудить заслужить наказание. — Я еще не знаю своего имени, если у меня есть таковое. Если Господин назвал меня, он еще не счел нужным сообщить мне об этом! Если у меня будет имя, то это будет то, которое понравится Господину! Я — рабыня! Я — его, только его! Если у меня есть имя, я прошу дать мне знать об этом, чтобы я могла бы отзываться на него покорно и быстро!

— У Тебя нет имени, — сообщил он ей.

— Да, Господин, — тихо отозвалась женщина, снова опуская голову.

— Как Тебя называли? — спросил Дитрих.

— Люсилина, — ответила она.

Капитан наемников насмешливо посмотрел на меня, и спросил:

— Ты знаешь имя высшего офицера сил Коса на юге?

— Мирон Полемаркос из Темоса, кузен Луриуса из Джада — Убара Коса, — сказал я.

— А как Ты думаешь, какое имя он дал бы своей любимой рабыне? — поинтересовался он.

— Я так понимаю, что — Люсилина, — усмехнулся я.

— Она оказалась столь же красивой, сколь и жадной, — поведал мне капитан. — Она пользовалась большой свободой в Косианском лагере, получив даже персональные апартаменты, в которых Полемаркос мог бы развлекаться с ней. В этих покоях, среди ее подушек и шелков, окруженная своими шкатулками с драгоценностями, обслуживаемая рабынями, назначенными ей для личного пользования, и для которых она была абсолютной хозяйкой, она господствовала почти, как если бы была Убарой. Чувствуя себя в безопасности в качестве фаворитки своего влиятельного и высокородного владельца, уважаемого и избалованного, она, будучи всего лишь рабыней, собрала вокруг себя такую власть, что иной Убаре не снилась.

Честно говоря, услышав это, я почувствовал, как во мне закипает злость. У рабыни не должно быть власти. Это она должна быть полностью подвластна своему господину.

— Ее влияние на Полемаркоса вскоре стало широко известно. Она завладела его ушами. Стоило ее только захотеть, и одного ее слова, за или против человека, было достаточно, чтобы содействовать его карьере или уничтожить его. В своем шатре она начала принимать посетителей, гостей, просителей. Целые десятки таковых, прознав о ее власти, заявились к ней, чтобы искать ее благосклонности. Естественно с подарками. Это было только начало. Ее шкатулки начали наполняться драгоценными камнями. Кольца, преподнесенные ей, были достойны Убара. Ее сундуки ломились от косметики и духов, которым, возможно, могла бы позавидовать Убара.

— Уж лучше бы, ей предоставили цепи самого крепкого железа и плети из самой жесткой кожи, — ожесточенно предложил я.

— Как-то среди этих просителей появился, один товарищ пообещавший принести в качестве подарка вино. Вино это, предположительно, необыкновенно редкое, фаларианское, о существовании которого среди коллекционеров ходили лишь упорные слухи, мол, вино это такое редкое и драгоценное, что стоить оно могло бы столько, что на эти деньги можно было бы купить целый город. Она, конечно, проверила в это. Ведь ей, хотя и бывшей всего лишь рабыней, так хотелось потягивать его, развалившись среди своих подушек.

— Надменная рабыня, — презрительно бросил я.

Женщина еще сильнее опустила голову, вздрагивая от рыданий. Ни одна рабыня не посмеет взять вино без разрешения хозяина. И даже тогда, как бы часто это не случалось, она берет его только по его команде, на его глазах и обычно стоя на коленях перед ним. Иногда, даже, он наматывает ее волосы на руку, запрокидывает голову рабыни, и сам льет это вино ей в рот. Это должно напомнить ей, что все происходит только согласно его желанию.

— Вино, конечно, — продолжил он, — было слишком драгоценным, чтобы быть принесенным с тем просителем, но оно находилось в его палатке. И она вызывает свой паланкин и носильщиков, рабов мужчин, дабы те отнесли ее к тому месту. Тем более что это поможет держать слабость в секрете от ее служанок. Ее часто носили по Косианскому лагерю в закрытом паланкине, так что это мало кого заинтересует. В его палатке она пробует вино, даже осмелившись потребовать, чтобы он сам налил бокал для нее. Это сделано. Она пораженно смотрит на мужчину. Может ли это вино, которое походит на дешевое Ка-ла-на, быть редким фаларианским? Но через мгновение она уже без сознания. С носильщиками, конечно, уже договорились, за помощь они получат свою свободу. Это можно было бы сделать иначе, но этот вариант показался предпочтительным. Они слишком хорошо известны в лагере. Заменив их другими, можно было увеличить степень риска. Кроме того, оставленные там они, скорее всего, были бы убиты косианцами, что стало бы достаточно нелепой, ненужной и глупой тратой способных мужчин. На мой взгляд, теперь в рядах моей армии появились четверо благодарных лично мне, полностью лояльных парня, любой из которых я думаю, охотно умрет за меня.

— Логично, — признал я.

— Паланкин внесли прямо внутрь палатки. К тому времени женщина уже была раздета. Ее, абсолютно бесчувственное тело грузят в паланкин. Там связывают по рукам и ногам, плотно притягивая к сиденью, чтобы чего доброго не вывалилась по пути. Когда она проснется, она обнаружит, что может едва пошевелить мускулами. Рот ее тоже затыкают. Наконец, занавески паланкина задернуты, и она готова к транспортировке.

— Она была усыплена, конечно, — заметил я.

— Не так чтобы глубоко, — сообщил он. — Мы хотели, чтобы она оставалась без сознания, только в течение нескольких ен, ровно столько, сколько потребовалось, чтобы раздеть, связать и заткнуть ей рот. Мы хотели, чтобы она проснулась поскорее, пока паланкин еще не покинул косианского лагеря, а, пробудившись, полностью осознала, в каком затруднительном положение оказалась, чтобы полностью ощущала свою беспомощность, и все что с ней происходит.

— Великолепно, — улыбнулся я.

— Мой человек проверил ее один раз, — сказал Дитрих. — Убедился, что она очнулась. Глаза шлюхи были широко раскрыта, и она в бешенстве грызла свой кляп. Он не стал мешать ее увлекательному занятию, и оставил в одиночестве.

— Хм, украсть любимую рабыню Полемаркоса из Темоса, — засмеялся я. — Мои краснокожие друзья признали бы это роскошным купом.

— Разве произошедшее не было так тяжко для твоего высокомерия и жадности, а, дорогуша? — спросил Дитрих у женщины.

— Да, Господин, — признала она.

— Но Ты же больше не хочешь быть высокомерной и жадной, не так ли?

— Нет, Господин! — испуганно вскрикнула рабыня.

— Мои люди доставили ее в Торкадино, — закончил он. — Надеюсь, Ты не забыл, что хотя она была рабыней, но потребовала от моего мужчины, чтобы тот налил ей вина.

— Я помню, — кивнул я.

— Свою первую порку, она получила именно от него, — усмехнулся Дитрих.

— Это правильно, — согласился я.

— Потом ее избили еще четыре раза, с небольшими интервалами. На этот раз ей досталось от четырех парней, которые еще недавно были ее носильщиками, а теперь свободными мужчинами.

— Тоже правильно, — кивнул я.

— Время от времени нам даже приходилось сдерживать их пыл, — сообщил он, — а то они чего доброго забили бы ее насмерть.

— Их можно понять, — согласился я.

— К концу общения с ними она была уже полностью готова к допросу, — сказал он.

— Допросу? — удивился я.

— Конечно, — кивнул он. — Неужели Вы думаете, что я приказал добыть эту шлюху ради личного интереса или прибыли?

— Ну, я знавал многих мужчин, который сделали бы это именно по таким причинам, особенно учитывая ее внешние данные, — заметил я.

— Она тщеславна, и мелка, — бросил он. — Разве не так, дорогуша?

— Да, Господин, — всхлипнула рабыня.

— Но мы же собираемся упорно трудиться, чтобы преодолеть в себе эти недостатки, разве не так, дорогуша? — поинтересовался Дитрих.

— Да, Господин! — страстно заверила его женщина.

Вдруг она пораженно вскрикнула, почувствовав на себе его руку, и попыталась отстраниться, но была остановлена деревянной конструкцией за спиной. Ее руки задергались в железных кольцах наручников. Она смотрела на мужчину с недоверием и ужасом.

— А в чем дело? Ты больше не высокая рабыня, — напомнил он. — Перед Тобой стоит необходимость привыкать к тому, что Тебя будут трогать именно так. Рабыня смотрела на Дитриха дикими глазами, и дергала руками. Она не имела возможность свести ноги.

— Я полагал, что, возможно, вы решили украсть ее, чтобы нанести оскорбление Мирону Полемаркос, — признался я.

— Пожалуйста, нет! — вскрикнула рабыня.

— Конечно, нет, — сказал он. — Я не стал бы рисковать своими людьми в таком ненужном и неуместном предприятии. В первую очередь я беспокоюсь о быстром и эффективном достижении определенных конечных целей. Я редко позволяю себе удовлетворение такого мимолетного тщеславия, если только они не приводят к тем целям, или, по крайней мере, не мешают их достижению. Подобное оскорбление, практически пощечина, в настоящее время не может служить никакой конкретной цели, например, побудить противника к ярости и желанию мести, что могло бы привести к просчету с его стороны. В данной ситуации, это скорее привело бы к дополнительным трудностям с Полемаркосом, которому я должен вскоре послать приглашение на переговоры.

— Нет, нет, нет, — шептала женщина.

— Таким образом, Вы планируете оттянуть его нападение и выиграть время, — предположил я.

— Да, — кивнул он.

— Нет, нет, — скулила рабыня. — Нет!

— Кроме того — добавил он. — Я не собирался вызывать у Полемаркоса какой-либо неприязни. Он — умный офицер, хотя и слабый человек.

— Нет, нет! — простонала женщина, и вдруг широко открыв глаза, и отчаянно задергавшись, закричала: — О, да! Да! Да, Пожалуйста!

Она закрыла глаза, и жалобно заерзала коленями.

— Да, Пожалуйста! — вскрикнула она снова.

— А она энергичная, — заменил я.

— Да, — согласился капитан.

— Возможно, Полемаркосу не доставило бы радости видеть, как она подпрыгивает от Ваших прикосновений, — улыбнулся я.

— Возможно, Ты прав, — признал он. — Но, с другой стороны, думаю, что он понял бы, что я не собирался оскорбить его этим. В конце концов, она всего лишь рабыня.

— Верно, — кивнул я.

— Пожалуйста, не останавливайтесь, — стонала она. — Пожалуйста, не останавливайтесь!

— Ты так же дергалась от прикосновений Полемаркоса? — спросил он ее.

— Нет, — ответила она. — Нет, никогда. Я не знала, что это могло быть так!

Офицер убрал руку, и глаза рабыни тут же открылись. Взгляд их казался совершенно диким. А еще в них стояли слезы.

— Пожалуйста, — выдохнула она, выгибая тело вперед, к нему, жалобно прося уделить ей еще немного его внимания. — Пожалуйста!

— Получается, что Вы украли это типичное рабское мясо, не за ее красоту, что на мой взгляд тоже вполне достойная причина для этого, и не чтобы нанести оскорбление Полемаркосу, а просто для допроса? — спросил я.

— Что Ты имеешь в виду? — уточнил он.

— Да, да-а-а! — благодарно закричала она. — Спасибо, Господин! Спасибо, Господи-и-ин!

— Она — всего лишь рабыня, — напомнил я.

— Это она теперь, всего лишь рабыня, — усмехнулся Дитрих.

— Да-а-а, — простонала женщина. — О-о-о, да — а-а!

— Но прежде-то, — продолжил он, — она фактически была наперсницей Полемаркоса. Посредством своей хитрости и красоты она добилась его расположения, и в результате на Косе осталось очень немного государственных тайн, в которые она, так или иначе, не была бы посвящена. Она даже присутствовала на некоторые военных советах, хотя и скрывалась, конечно, за ширмой. Ее присутствие там, как Ты понимаешь, даже и за ширмой, в значительной мере приводило в замешательство некоторых офицеров. Именно благодаря их недовольным, но осторожным комментариям, подслушанным моими шпионами, я и узнал о ее ценности.

Дитрих на мгновение замолчал.

— Ты все еще полагаешь, что так ценна, моя дорогуша? — поинтересовался он.

— Нет, Господин! — ответила она.

— И кто же Ты теперь? — спросил он.

— Рабыня, только рабыня, Ваша рабыня!

Дитрих снова обратил внимание на ее тело.

— Да, да-а, да-а-а! — начала вскрикивать женщина.

— Так как Ты говоришь, Тебя называли прежде? — осведомился мужчина.

— Люсилина! — задыхаясь, выговорила она.

— Вы отвечаешь на мои прикосновения совсем не как Люсилина, — заметил он, наблюдая, как стонет и извивается рабыня. — То как Ты реагируешь, больше напоминает Лючиту, — заметил он.

— Да, Господи-и-ин, — простонала она. — Да-а-а, Господи-и-ин!

— Ты — Лючита, — объявил Дитрих.

— Да, Господи-и-ин, — задохнулась названная рабыня.

Я думаю, что это хорошее имя для нее. Это действительно хорошее имя для горячей беспомощной рабыни, которой бескомпромиссно владеют.

— Ты считаешь себя высокой рабыней, Лючита? — осведомился он.

— Я не знаю, — всхлипнула Лючита.

— Нет, — отрезал он. — Ты больше не она. Отныне твое место среди самых низких из низких рабынь.

— Да, Господин.

— И я отдам Тебя одному из моих самых худших солдат, обыкновенному и грубому парню, из самых низких рангов, — объявил он ей о своем решении.

— Да, Господин.

— И Ты будешь хорошо ему служить, — предупредил Дитрих.

— Да, Господин.

— И обращаться с тобой будут как с рабыней, которой Ты и являешься.

— Да, Господин.

— Но не бойся, — добавил он. — Уверяю Тебя, оказавшись в этом виде неволи, самой низкой и самой распространенной, и абсолютно бескомпромиссной, Ты получишь полное удовлетворение, и как женщина, и как рабыня.

— Да, Господин, — ответила Лючита, облизывая и целуя руку мужчины, очищая ее от своих соков.

Стерев остатки со своих рук об ее растрепавшиеся, мокрые от пота волосы, офицер покинул комнату. Прежде чем выйти вслед за ним, я оглянулся. Закованная в цепи рабыня, стоявшая на коленях на постаменте, круглыми от страха глазами смотрела ему вслед. Она была привлекательна, на мой взгляд, эта рабыня Лючита.

— Что Вам удалось узнать у нее? — поинтересовался я, как только закрылась дверь.

— Ты можешь встать на колени, Леди Кара, — сказал он.

Женщина из Венны, со звоном цепей, поднялась с живота и встала подле его стола на колени в позу рабыни для удовольствий, откинувшись на пятки, выпрямив спину, подняв голову, широко расставив колени, ладони положив на бедра.

— Она поведала нам достаточно много интересного, — сказал он, — но большую часть из полученных сведений мы уже знали, или подозревали на основании информации полученной из других источников. Две вещи, однако, стали для нас неожиданностью.

— Вы собираетесь посвятить меня в эту информацию? — поинтересовался я.

— Конечно. Иначе я не приказал бы Тебя привести сюда. Тем более что именно из-за этих сведений Тебя сюда и привели, — объяснил Дитрих.

— Ну, тогда продолжайте, пожалуйста, — сказал его.

— Может быть меня стоит удалить из комнаты, Господин? — вдруг влезла в разговор Леди Кара, которая из-за того как были скованы ее ноги сама ходить практически не могла.

Внезапный удар отбросил ее на бок, а в уголке рта появилась кровь.

— Ты спросила разрешение говорить? — осведомился он.

Обычно в подобных ситуациях предполагается, хотя это и не всегда требуется строго, что рабыня прежде чем заговорит должна спросить разрешения. Очевидно этот офицер, в такой ситуации, действительно требовал, чтобы его женщины спрашивали это разрешение. С этого момента у Леди Кары, сомнений в этом больше не останется.

— Нет, Господин, — с трудом сглотнула она. — Простите меня Господин.

Дитрих щелкнул пальцами, и женщина немедленно возобновила свое прежнее положение.

— Главные силы Коса здесь, — начал он, — около Торкадино, в настоящее время берут город в осаду.

— Уверен, что это общеизвестно, — кивнул я.

— Так думает большинство, — сказал он, — но, все же есть две вещи, которые мы узнали только этим утром, от нашей маленькой осведомительницы, сидящей сейчас в другой комнате, и которые тревожат и озадачивают меня. Во-первых, то, что часть войск Коса, высадившихся в Брундизиуме, вероятно силами до нескольких полков, двигается в восточном направлении параллельно Воску.

— К Пункту Ара? — предположил я.

Этот небольшой город был цитаделью Ара на Воске. Он располагался на южном берегу реки, к востоку от Джорт-Фэрри и к западу от Форрэст-Порта, двух городов на северном берегу.

— Скорее всего, — согласился он.

— Это может быть отвлекающий маневр, — заметил я.

— По-видимому, так и есть, поскольку атака на Пункт Ара с такими небольшими силами, может быть легко парирована столь же малой силой, — сказал он, — зато их контрнаступление вдоль Воска к побережью, может отрезать основные армии Коса от их базы в Брундизиуме.

— Я тоже так подумал, — кивнул я.

— Тогда почему, согласно нашей информации, и это, во-вторых, Ар готовится, если конечно верить источнику, перебросить свои главные силы на север, к Пункту Ара?

— Это было бы безумием, — признал я.

— Это — информация, которую шпионы Коса засевшие в Аре передали Полемаркосу, — сообщил Дитрих.

— Они могут ошибаться или работать под контролем, — предположил я.

— Возможно, — угрюмо сказал офицер.

— Основные силы Коса здесь, под Торкадино, — начал размышлять я. — Если большую часть своей армии Ар сейчас пошлет на север, то этим он откроет дорогу от стен Торкадино почти к самым воротам Ара. Земли между нами и Аром останутся без какой-либо защиты.

— Я думаю, что может быть только одно вероятное объяснение этого, — заявил Дитрих. — Генералы Ара не знают, что главные силы Коса стоят здесь.

— Это кажется мне маловероятным, — заметил я.

— А разве есть другое логичное объяснение этого? — поинтересовался он.

— Например, шпионы Полемаркоса просто ошибаются, — предположил я.

— Возможно, но сомнительно, — буркнул он.

— Есть, еще одно, — хмуро сказал я.

— Какое же? — спросил Дитрих.

— Заговор в Аре, — сообщил я ему.

— Этой широты и чудовищности? — переспросил он.

Я лишь пожал плечами.

— Это невероятно, — отказался верить капитан наемников.

— Уверен, Вы думали об этом.

— Да, — признался Дитрих, — я рассматривал такую возможность.

— А почему Вы расспрашивали меня о дельте Воска? — вспомнилось мне.

— Мне кажется, что выдвижение войск в направлении Пункта Ара — отвлекающий маневр, — ответил Дитрих. — И прежде всего потому, что их слишком легко отрезать от Брундизиума.

— Вы думаете, что они пойдут в дельту? — спросил я.

— Я бы сделал именно это, — ответил он.

— Пожалуй, как и я, — вынужден был признать я.

— А тем временем, главные силы Ара передислоцируют к Пункту Ара, — мрачно добавил Дитрих.

Внезапно волосы у меня на затылке встали дыбом.

— Они не могут поддаться на хитрость и отправить свои войска туда, — сказал я.

— Я бы не был так уверен, — покачал он головой.

— И я думаю, что ни один нормальный командующий в такой ситуации не решится отдать приказ своим войскам войти в дельту, — добавил я, — прежде чем решиться на такой шаг, необходимо найти проводников, накопить транспортные средства, организовать доставку продовольствия и резервов, договориться с жителями тех мест, и многое другое.

— В таком месте может бесследно исчезнуть целая армия, — согласился Дитрих.

— Нет, никогда Ар не направит свою армию на север, — заявил я. — Только не в тот момент, когда войска Коса заняли позиции вокруг Торкадино.

— Тогда почему Ар все еще бездействует? — вдруг спросил Дитрих.

— Я не знаю, — вздохнул я.

— Я смогу задержать здесь войска Коса до весны. И это, вероятно, все что в моих силах — признал офицер.

— Что Вы хотели бы от меня? — поинтересовался я.

— Гней Лелиус верховный консул, первый министр Ара, правит городом в отсутствие Марленуса. У меня есть письма, которые необходимо доставить ему. В них в общих чертах обрисована ситуация в Торкадино, и расположение главных сил Коса. Кроме того, я подготовил письма для Серемидеса, одного из высших военачальников Ара. Они несут печать серебряного тарна. Я не думаю, что у Тебя могут возникнуть трудности, с получением аудиенции к нему. Я когда-то был знаком с одним Серемидесом в Аре. Хотя, конечно, такие имена весьма распространены.

— Понятно, — кивнул я.

— К этим письмам, конечно, я приложу и охранные грамоты, — добавил Дитрих.

— А как мы пройдем через расквартированные в округе войска Коса? — спросил я. — Такие письма могут иметь свой вес в Аре, но едва ли они смогут произвести впечатление на солдат Коса.

— Ты и твои спутники будете выдворены из города вместе с другими гражданскими, — объяснил капитан наемников, — около тысячи из них будут задержаны до завтра. Я не думаю, что Вы привлечете много внимания. В действительности, Кос может только приветствовать то, что эти беженцы расходятся по округе, поскольку врятли у них есть большое желание заботиться о них.

— Понятно, — сказал я.

— Ты ведь, так или иначе, собирался идти в Ар, не так ли? — спросил он.

— Да, — признал я.

— Тебе, конечно, хорошо заплатят за беспокойство, — сообщил он, бросая на стол тяжелый кошель.

Я задумчиво посмотрел на упавший передо мной кожаный мешочек.

— В нем главным образом серебро, — пояснил он, — и немного меди. Золото может вызвать подозрение.

— Я предположил бы, что являюсь далеко не первым, кому Вы поручили такую миссию, — заметил я.

— И правильно предположил бы, — сказал он. — Ты уже пятый. Я послал и других гонцов с такими письмами, предупреждениями, и прочей информацией, еще из Тарнбурга, и с берегов Иссуса.

— В таком случае, Ваши сообщения уже должны быть получены, — предположил я.

— Скорее всего, нет, — ответил Дитрих. — Во всяком случае, никакого ответа я все еще, не получил.

— Это могло быть опасно, — задумался я.

— Я думаю, что, скорее всего так оно и будет, — согласился он. — На твоем месте, я бы проявил максимум осторожности.

— Что, если я откажусь? — полюбопытствовал я.

— Ты и не обязан соглашаться, конечно, — признал он. — В любом случае, Ты получишь охранные грамоты, которые благополучно проведут Тебя и твоих спутников через моих людей.

— Это весьма щедро, — заметил я.

— Я ни в коем случае не собираюсь давить на Тебя, — сказал он.

— Я сделаю это, — пообещал я.

— Я был уверен в твоем ответе, — сказал Дитрих.

— И именно поэтому Вы не собирались давить на меня? — уточнил я.

— Конечно, — кивнул он.

— В целом я разделяю Ваше мнение относительно этих вопросов.

— Я предполагал это, — улыбнулся капитан наемников.

— Вы хотите, чтобы я поклялся на моем мече? — поинтересовался я.

— Нет, — отмахнулся он, — в этом нет необходимости.

— Понятно, — кивнул я.

— Если Ты преуспеешь в этом вопросе то, само собой, я буду благодарен, — сообщил Дитрих.

— Конечно, — улыбнулся я.

— Несмотря на то, что за мной закрепилась репутация человека беспощадного к своим врагам, по крайней мере, когда это не противоречит моим целям, — сказал он, — У меня, также, есть репутация человека щедрого с моими друзьями.

— Я слышал об этом, — кивнул я.

— Можешь высказать пожелания относительно материального выражения моей благодарности, — с улыбкой предложил он. — Возможно, кошель золота, или сотня захваченных Косианских женщин?

— Нет, — отказался я. — Я выполню это задание по моему собственному желанию, и в моих собственных интересах.

— Воин, — сказал он, вскидывая руку в воинском салюте.

— Воин, — ответил я, возвращая приветствие.

Я окинул взглядом бумаги, лежавшие на столе.

— Эту ночь проведете всей компанией в Сэмниуме, — велел он.

— Почему? — осведомился я.

— Здесь будет безопаснее, — ответил он.

— Оружие, вещи, мои и моего друга? — уточнил я.

— Отдайте ваши квитки офицеру снаружи, — объяснил Дитрих. — К утру все будет доставлено.

— Почему Вы считаете, что в Сэмниуме будет безопаснее? — спросил я.

— Кто знает, кому можно доверять? — развел руками капитан.

Он сел за стол, и начал подписывать различные документы. У него была четкая роспись, с легким наклоном вправо, и наискось снизу вверх.

— Мне ждать писем здесь? — уточнил я.

— Нет, Капитан, — ответил Дитрих.

— Капитан? — слегка опешил я.

— Уверен, Ты служил, в той или иной должности, в том или ином месте, в том или ином звании, но, по крайней мере, не ниже этого, — пояснил он.

— Как Вы узнали? — удивленно спросил я.

— А Ты держишься как капитан, — улыбнулся он.

Конечно, у него не было никаких разумных причин передать мне письма, пока я не был готов покинуть город. Однако теперь я ощущал, больше чем прежде, насколько он хотел доставить их в безопасности, и насколько важны они были для него. К тому же, в течение этой ночи могли произойти события, которые могло бы быть уместно, добавить в письма.

— По своему опыту знаю, — сказал он, пристально глядя мне в глаза, — что, некоторые, излишне поспешно приняв некое решение, потом, на холодную голову, сожалеют об этом.

— Сэр?

— Сегодня вечером, тщательно взвесь все за и против, — посоветовал он, — хладнокровно и вдумчиво, действительно ли Ты желаешь нести эти письма.

— Кажется, я уже дал согласие на это, — напомнил я, но сам почувствовал, как вспотели мои ладони и спина.

Очевидно, быть предъявителем этих писем, куда более опасно, чем я себе представлял до настоящего времени.

— Я буду ждать после твоего обдуманного решения завтра утром, — сказал Дитрих.

— А что если я вдруг не захочу нести их? — поинтересовался я.

— Ты можешь оставить себе монеты, — пожал он плечами. — Кроме того, Ты и твои спутники все же получите охранные грамоты.

— Вы невероятно щедры, — заметил я.

— По правде говоря, не очень, — усмехнулся он. — Чем можно измерить стоимость нескольких кусков пергамента и капли чернил?

— Монетами, — ответил я.

— Это всего лишь контрибуция с казначейства Торкадино, — отмахнулся Дитрих.

— Если я откажусь от задания, я возвращу их Вам, — пообещал я.

— Как Тебе будет угодно, — улыбнулся воин.

Я переложил монеты в свой кошель. На мой взгляд, их было более чем достаточно, чтобы добраться до Ара мне и моим спутникам, если, конечно, они захотят меня сопровождать.

Дитрих, меж тем, закончил подписывать документы, лежавшие перед ним, и встал. Он пристально посмотрел на меня.

— Капитан? — обратился он ко мне.

Я вдруг обнаружил, что мне не хочется покидать кабинет этого воина. Я испытывал благоговение перед ним.

— Капитан? — вновь окликнул он меня.

— Ничего, — вздохнул я, и перевел взгляд на свободную женщину, Леди Кару из Венны, стоящую на коленях около его стола.

— Мне нужно побыть одному, — сказал Дитрих.

Женщина выпрямилась, слегка звякнув цепью.

— Ты можешь быть свободен, Капитан, — намекнул он.

— Сэр, — обратился я к нему.

— Да?

— Недавно, на Генезианской дороге, к северу от Торкадино, было совершено нападение на один из косианских продовольственных обозов, закончившееся резней. Ответственность лежит на Ваших людях?

— Нет, — уверенно ответил Дитрих.

— Может Вы знаете, кто именно был организатором? — спросил я.

— Нет, — повторил он.

— Но это было сделано наемниками, — заметил я.

— Несомненно, — согласился он.

Я повернулся и направился к двери.

— Ой! — донесся до меня голос Леди Кары, и звон ее цепей.

Уже взявшись за ручку двери, я на миг обернулся и бросил взгляд назад. Он стояла на ногах, голая, закованная в цепи. Он держал ее вплотную к себе. Они глядели друг другу в глаза. Потом он развернул ее и бросил на стол животом, прямо на различные бумаги и государственные документы. Я вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.

 

Глава 16

Ночь в Сэмниуме

Я повернулся на другой бок. Я лежал на одеялах, принесенных солдатами, прямо на полу в вестибюле Сэмниума. Кроме меня здесь на ночь расположились порядка двухсот человек, многие из которых были гражданскими. Около меня на одной из мраморных посетительских скамей цепью была прикована свободная женщина, одна из многих пронумерованных трофеев захватчиков Торкадино, и одной из нескольких служивших своим захватчикам на таких скамьях. Этих женщин периодически, одну за другой, по очереди, меняли свежим рабским мясом.

Признаться, я был в затруднении. Я и сам собирался идти в Ар, но у меня там были свои собственные дела. Не думаю, что я так сильно нуждался в монетах наемника, чтобы достичь Ара. Кроме того, под личиной простого путешественника, как мне кажется, я мог бы войти в его ворота без особых трудностей. Охранные грамоты, ничего кроме трудностей с Косианскими патрулями или заставами никакой пользы мне не обещали. А на входе в Ар и вовсе были не нужны. Безусловно, если бы мне понадобилось выйти на контакт с первым министром, или генералом, то они могли бы быть в чем-то полезными. Но письма, сами по себе, запечатанные печатью с серебряным тарном, могли бы сделать это не хуже. Кроме того, если бы я решил не передавать эти письма, то кто узнал бы об этом. Возможно, другие, по тем или иным причинам, не выполнили своих обязательств в подобной миссии. Во всяком случае, как мне кажется, он пока еще не получил официального ответа на свои письма.

Постанывающая женщина лежала животом на прохладном мраморе, обхватив его руками. Получивший свое удовольствие клиент ушел, оставив ее одну. Ее ноги, были скованны цепью по разные стороны скамьи.

— Господин, Господин! — всхлипывала она.

Справа, поблизости от нее, и всего в футе то меня, почти касаясь моего локтя, вдоль стены Сэмниума расположилась многочисленная группа женщин. Некоторые сидели, некоторые лежали, но все были скованы между собой одной цепью. В большинстве своем еще вчера они были свободными. А сегодня они превратились в сливки живых трофеев Торкадино. Несомненно, этим уготована судьба в ближайшем будущем быть распределенными в качестве подарков. Большая, и, несомненно, самая красивая часть достанется к старшим офицерам и доверенным лицам. Некоторых, возможно поплоше, могут перейти в собственность различных местных гражданских сторонников или стать добровольным пожертвованием маркитантам и подрядчикам.

Поблизости спали Хурта и Боадиссия. У Минкона, который, как выяснилось, был доверенным лицом его капитана, были апартаменты, или дела в другом месте. Свою Тулу он захватил с собой. Моя Фэйка была прикована цепью за щиколотку, вместе со многими другими своими товарками у дальней стены. Похоже, мужчины не захотели смешивать рабынь и свободных женщин.

К ошейнику Фэйки на коротком шнурке была подвешена прямоугольная картонная бирка с номером. Квиток с такими же цифрами сейчас лежал в моем кошеле. Посредством этого номера, утром, я смогу получить ее обратно.

Меня мучил вопрос, почему Дитрих все еще, не получил ответа на свои сообщения. Что произошло? Еще не дошли до адресата?. Перехвачены? Или, возможно, получатели не сочни нужным удостоить его ответом?

Женщина рядом со мной дернулась, загремев цепью, и снова застонала. Тем временем, с соседней скамьи отстегнули другую женщину скамьи, и увели к общей цепи. Интересно, бывали ли некоторые из этих женщин здесь прежде, возможно как клиенты, просители или даже свидетельницы. Полагаю, что это было более чем вероятным. Ее место на скамье тут же заняла свежая женщина. Она, покачиваясь, сидела на ней верхом. Ее ноги быстро сковали между собой цепью. Та же судьба ожидала и ее запястья, только цепь, проходившая под тяжелой мраморной скамьей, была длиннее. Потом мужчина, взяв женщину за волосы, потянул ее вперед, вынуждая лечь на живот.

Думаю, все эти женщины, по тем или иным поводам, раньше бывали в Сэмниуме. Кто-то заходил сюда только, чтобы встретиться с друзьями, кто-то чтобы посмотреть и восхититься внутренним убранством и мозаиками. В конце концов, это было одно из самых больших зданий Торкадино. Но, готов поспорить, ни одна из них прежде не могла себе представить, что однажды окажется здесь в их теперешнем качестве, как случайное любовное мясо, прикованное к скамье для удовольствий прохожих, или даже просто любопытных.

К общей цепи подвели новую женщину, и поставили на колени совсем рядом со мной. Она была темноволосая, восхитительно сложенная красотка. На шее пеньковая веревка, руки связаны за спиной. Через мгновение она уже носила тяжелый ошейник, и была на цепи вместе с остальными. Только после этого мужчина резким рывком, от которого голова пленницы мотнулась из стороны в сторону, развязал узел и убрал поводок. Наконец и руки развязали. Теперь ничем не отличалась от других женщин сидевших на цепи.

Женщина на скамье рядом со мной начала негромко жалобно скулить. Она немного двинула телом по прохладному мрамору, сжимая его руками, Звякнула цепь, сковывавшая ее ноги по обе стороны от гладкого твердого сиденья.

Женщина, только что добавленная к цепи, начала растирать запястья. Похоже, руки ей связали без излишней мягкости. Интересно, смела ли она, все еще свободная женщина, пока не рабыня, выражать меньше чем полное уважение мужчине, или она еще сохраняла некие остатки своих привилегий?

— Мама, — послышался тихий шепот, из толпы других пленниц, — это Ты?

— Это — Ты? — пораженно прошептала вновь приведенная женщина, оборачиваясь на голос.

— Да, — ответил тот же тихий голос. — Да!

— Дочка! — шепнула женщина.

Та, другая, с негромким металлическим стуком цепи, выползла из толпы других пленниц. И две коленопреклоненных женщину с плачем обнялись.

— Тихо Вы, — шикнула на них другая женщина. — Вы что, хотите, чтобы нас всех из-за вас избили?

— Мама! Мама! — всхлипывала девушка.

— Доченька! — плакала женщина.

— Да тише Вы, — взмолилась еще одна женщина.

— А нам можно говорить? — испуганно спросила дочь.

— Нам не сказали, что мы не можем разговаривать, — вместо матери ответила ей одна из женщин. — Но я бы на вашем месте не делала бы этого слишком громко. Не привлекайте к себе и к нам внимания.

— Я даже не знаю, могу ли я говорить с Тобой, — заплакала девушка.

— Мы — женщины, — вздохнула ее мать. — Если мужчины не захотят, чтобы мы разговаривали, они скажут это нам своими плетями.

— Мама, мама, — плакала девушка, вцепившись в женщину.

— Я надеялась, что Тебе удалось избежать этого, — сказала старшая женщина.

— Нет, — всхлипнула девушка. — Они надели на меня ошейник.

— Кто Ты теперь? — спросила мать.

— Номер 437, - прошептала девушка. — А Ты?

— Я — 261, - ответила мать, и отстранилась, держа дочь на расстоянии вытянутой руки. — Ты видишь? Это можно прочитать на моей груди.

— То же самое можно прочитать и на моей, — горько улыбнулась дочь.

Они снова обнялись.

— Что случилось с нами? — прорыдала девушка.

— Это — обычная судьба для женщин павшего города, — сказала ей мать.

— Что с нами теперь будет? — спросила девушка.

— Несомненно, ошейник и служба мужчинам, — объясни женщина.

— Но я не хочу служить мужчинам! — чуть не закричала дочь.

— Как у рабыни, у Тебя не будет иного выбора. Придется делать это.

— Я не хочу им служить! — снова заплакала девушка. — Я боюсь мужчин! Они — животные! Я ненавижу их!

— Конечно, время от времени, — заметила женщина, — ты задумывалась о том, на что это может быть похоже, быть их рабыней и служить им, полностью, во всех смыслах.

— Мама! — возмутилась девушка. — Ты же — моя мать! Как Ты можешь даже думать обо мне такое!

— Ты уже не маленькая девочка, — мягко сказала женщина. — Ты теперь достаточно взрослая, чтобы начать понимать такие вещи. Я думаю, что в действительности, Ты уже задумывалась, или, по крайней мере, начинала задумываться об этом, просто стесняешься признаться в этом.

— Мама! — укоризненно прошептала девушка.

— Ты больше не ребенок, — сказала она. — Годы прошли. Разве Тебе еще не ясно, что именно произошло с Тобой? Неужели Ты не понимаешь, в чем смысл тех изменений, которые преобразовали Тебя в то, что Ты теперь из себя представляешь? Ты уже должна была понять значение твоей новой чувствительности, и чувств, и желаний и инстинктов, и произошедших изменений в твоем теле.

— Не говори со мной так, мама! — попросила девушка.

— Ты больше не ребенок, — заверила ее мать. — Ты — теперь взрослая женщина, красивая молодая женщина, желанная молодая женщина.

— Желанная! — шокировано повторила дочь.

Но мне послышалось волнение в ее голосе появившееся после слов матери.

— В любом случае, независимо от того, что Ты сама можешь думать об этом, основным теперь является мнение мужчин. Именно они отныне — судьи и специалисты в этих вопросах, — с горечью сказала женщина. — И это твоя новая реальность, засвидетельствованная твоим присутствием на этой цепи.

— А я желанна? На самом деле, желанна как женщина? — спросила девушка.

— Думаю, да, — заверила мать. — И я Тебя уверяю, милая и дорогая моя дочь, что, когда Ты окажешься беспомощной в руках мужчин, дергаясь, вскрикивая и извиваясь под ними, их похоть прояснит это для Тебя со всей откровенностью.

— Неужели у нас нет иного пути, неужели это правда, — простонала девушка, отпрянув от матери и загремев своей цепью.

Она подняла руку и ощупала свой ошейник, закрытый на висячий замок. У ошейников, которые носили эти женщины, имелось дополнительное кольцо. Через это кольцо, размещенное в правой стороны шеи пленницы, проходила дужка второго замка, соединяя его со звеном цепи. Таким образом, все ошейники были присоединены к общей цепи. Не составляло труда отцепить женщину от цепи, при этом оставляя ее в закрытом, запертом на висячий замок ошейнике. Это отличалось от того способа, которым ранее сковывали более многочисленные группы женщин, снаружи, в различных местах сбора на Авеню Админиуса. Эти были отборными шлюхами. Так что не было ничего удивительного в том, что они оказались пленницами несколько более совершенной системы удержания. Часто, когда требуется дополнительная безопасность, особенно если женщин гонят в караване, или их необходимо держать на цепи в течение длительного времени, вместо замков в ошейниках используют заклепки. Само собой разумеется, что существует огромное количество типов ошейников, способов присоединения их к цепи и устройств сковывания, и выбор среди этого многообразия зачастую продиктован такими мотивами, как желание и вкусы рабовладельца, или его культурным фоном. Впрочем, всех их объединяет одно, они служат, чтобы держать женщин в безупречном заточении.

— Правда, дочка, — сказала женщина.

— Но Ты действительно думаешь, что я желанна?

— Конечно, — кивнула женщина.

— Ох, — вздохнула девушка, как мне показалось оттенком удовольствия.

— Теперь Ты готова к ошейнику, — заметила женщина.

— Нет! — отшатнулась девушка.

— Боюсь, у нас с тобой не будет особого выбора в этом вопросе, — покачала головой ее мать.

— Я буду сопротивляться! — решительно заявила девушка. — Я буду сильной!

— И, несомненно, по окончании испытательного срока, если они будут так добры, чтобы Тебе его предоставить, Тебя просто убьют.

— Убьют? — задохнулась девушка.

— Представь себе. Мужчины всего лишь люди. У них нет бесконечного терпения, да они и не обязаны его иметь, особенно с тем видом животного, которым Ты вскоре станешь. Это будет совсем не то же самое, что жить с глупым свободным партнером, который будет долгие годы терпеливо работать с Тобой, пытаясь помочь Тебе стать женщиной.

— Я попытаюсь быть сильной! — всхлипнула девушка.

— Часто такие выражения представляют собой лишь прозрачную маскировку зависти и обиды, — покачала головой мать. — Задумайся, не так ли это в твоем случае. А еще чаще их используют, чтобы спрятать свой страх перед мужчинами и перед своей собственной истинной природой. Бывает и так, что такой довод используют, чтобы восхвалить то, что на самом деле является всего лишь сексуальной инертностью, невротической фригидностью или фальшивой гордыней. Нет, дочка, не стоит в этом вопросе стремиться к ценностями других, и особенно мужчин, или тех, кто пытается подражать мужчинам. Теперь Ты должна попытаться найти свои собственные женские ценности, самые глубокие и самые женские ценности внутри себя, внутри своего существа. Постарайся понять кто Ты, попробуй вынуть из глубины своего сердца свою истинную женственность, а затем наберись смелости и стань тем, кем Ты действительно являешься — собой.

— Ты — моя мать, — прошептала девушка. — Как Ты можешь говорить мне такое?

— Возможно, Ты права, — вздохнула женщина. — И возможно я сама не посмела бы сделать этого, если бы не была здесь с Тобой, голой, в ошейнике, и с номером на груди.

— Позорно для Тебя говорить это! — возмутилась девушка.

— Просто, я хочу, чтобы Ты жила, — объяснила женщина. — А еще я хочу, чтобы Ты была счастлива, действительно счастлива.

— Постыдись, мама!

— Именно моя любовь к Тебе вынуждает меня говорить Тебе это, — сказала женщина.

— Я ненавижу Тебя! — всхлипнула ее дочь.

— Неужели я действительно коснулась чего-то столь глубоко спрятанного в Тебе, настолько знакомого и настолько же пугающего, что Ты не осмеливаешься принять это, предпочитая набрасываться на меня?

— Ты — ужасная женщина! — заявила дочь.

— Я — та, кто любит Тебя, и даже глубже, чем Ты можешь себе представить, — сказала женщина.

— Ты все врешь, — заплакала девушка.

— Нет, — проговорила мать. — Я пытаюсь объяснить Тебе, что ложь закончилась.

— Голая самка! — сквозь слезы сказала девушка.

— Ты помнишь, как несколько енов назад, когда мы нашли друг друга здесь, две раздетые пленницы, два живых трофея солдат, оказавшиеся на одной цепи, я сказала, что надеялась, что возможно, Тебе удалось убежать, а Ты мне ответила, что на Тебя надели ошейник.

— Да, — кивнула девушка.

— А сейчас он на твоей шее? — поинтересовалась мать.

— Да, конечно, — отозвалась дочь, почти рефлекторно подняв обе руки, и потрогав стальное кольцо.

— Тогда нет для Тебя никакой надежды на спасенье, — сказала старшая женщина.

— Я знаю, — прошептала младшая. — Как и для Тебя.

— И я знаю это, — согласилась женщина, нежно погладив плачущую дочь по голове. — Конечно же, Ты понимаешь, что это означает для Тебя. Скоро, Тебе, моя прекрасная дочь, придется изучить, как нужно правильно носить тонкие, развратные одежды рабынь и как завязывать рабский пояс так, чтобы подчеркнуть свою красоту для удовольствия владельца. Тебя будут учить вставать на колени, ласкать мужчин, и делать такие вещи, которые Ты до сих пор даже представить себе не могла. Ты научишься привлекательно носить цепи и двигаться в них так, чтобы мужчины сходили с ума от страсти. Тебя научат готовить, шить, чистить ботинки и даже мыть полы шваброй. А еще они научат Тебя приносить им плеть в зубах, на четвереньках и склонив голову. Ты будешь учиться любить, и служить. Ты будешь учиться быть рабыней.

— Нет! Нет — отчаянно мотала головой девушка.

— Скоро твое прекрасное бедро почувствует поцелуй раскаленного железа, и Тебя продадут, — продолжила мать. — И тогда Ты вступишь в свою новую реальность. С этого момента начнется твоя новая жизнь.

— Мама! — попыталась возразить девушка, но была остановлена рукой матери прижатой к ее губам.

— Берегись свободных женщин, — предупредила старшая женщина, — теперь для Тебя все будет не так как для них.

— Не говори со мной так, мама! — взмолилась девушка.

— Я должна сказать Тебе все это и поскорее, — объяснила мать. — Я не знаю, сколько времени нам еще удастся побыть вместе.

— О чем Ты, мама? — спросила девушка.

— В любой момент мужчина может опустить между нами плеть, и прервать наш разговор, — ответила она. — И скорее всего мы никогда больше не увидимся снова.

— Мама, — испуганно отпрянула дочь.

— Ты же не думаешь, что нам позволят и дальше оставаться вместе, — грустно улыбнулась женщина. — Скоро нас оценят, но уже не как мать и дочь, а просто как женщин, и уведут каждую своей дорогой.

— Ты будешь оценена, как женщина? — скептически спросила дочь.

— Представь себе, моя дорогая, — ответила та, — так же как и Ты.

— Это кажется нелепым, — заявила девушка.

— И, тем не менее, я — женщина, — напомнила ей мать.

Девушка раздраженно опустила голову и уставилась в пол.

— Тебя расстраивает думать обо мне как о женщине? — поинтересовалась мать.

— Да, — гневно ответила девушка.

— Уверяю Тебя, теперь именно так мужчины будут думать обо мне, и смотреть на меня, — пояснила она.

— Нелепость, — сказала девушка.

— Что я здесь делаю? Почему я здесь, как Ты думаешь? — спросила мать у своей дочери. — А ведь я здесь по той же самой причине, что и Ты.

— По какой? — спросила девушка.

— Уверена, Ты и сама можешь догадаться, — усмехнулась женщина.

— Почему? — спросила девушка.

— Уверяю Тебя, меня привели сюда, и приковали среди этих женщин, вовсе не потому, что я была твоей матерью.

— Но почему тогда? — допытывалась девушка.

— Я не хочу говорить об этом перед Тобой.

— Скажи, — потребовала девушка.

— Мужчины нашли меня привлекательной, — объяснила женщина.

— Тебя? — насмешливо переспросила дочь.

— Да, — ответила ее мать. — Неужели так трудно понять или принять, что мужчины могли бы найти твою мать настолько привлекательной женщиной, желанной собственностью, прекрасным животным, сексуальной шлюхой, что могли бы посчитать ее достойной, чтобы держать на их цепи?

— И Тебе потом придется ползать перед мужчинами и служить им? — спросила девушка.

— Да, — признала женщина, — и с тем же самым совершенством, как и Тебе, моя дорогая.

— Абсурдно, — заявила девушка.

— И я, несомненно, буду уведена отсюда своей дорогой, а Ты своей, — вздохнула она, — как совершенно чужие друг другу женщины. Но я вижу, что мысль об этом Тебя оскорбляет.

— Да, — призналась девушка.

— Мне жаль, — сказала она. — Но я буду принадлежать, так же, как и Ты.

— Ты должна будешь так же, как и я ублажать своего хозяина?

— Конечно, — ответила мать.

— Я не могу в это поверить, — всхлипнула девушка. — Это не доходит до меня.

— Ты думаешь, что только Ты сама со всей своей красотой, можешь быть выставлена на торги в ожидании предложения цены? — поинтересовалась женщина.

— Но Ты же — моя мать!

— Конечно, но Ты должна понимать, что я тоже могу быть привлекательна для мужчин, и, по крайней мере, для одного мужчины однажды уже была, — сказала женщина, и улыбнулась. — Твое присутствие это доказывает.

— Не обязательно, — буркнула девушка.

— И, тем не менее, это так, — улыбнулся женщина.

— Ты — моя мать, — повторила девушка.

— Ты что, правда думаешь, что мое тело теперь превратилось в лед или в дерево, — осведомилась женщина, — что, я перестала быть человеческой женщиной, что у меня исчезли чувства, что у меня нет потребностей?

— У Тебя не может быть потребностей, — заплакала девушка. — Это не правильно. Ты — моя мать!

— Твой отец не испытывал ко мне особой привязанности, — призналась она дочери. — Да и Ты, как мне кажется, тоже считала меня всего лишь само собой разумеющимся элементом твоего окружения. А я была ужасно одинока.

— Но Ты — моя мать! — простонала девушка.

— Я много кто, — заметила женщина, — или точнее еще недавно была много кем.

— У тебя не может быть потребностей, — всхлипнула ее дочь.

— Посмотри на меня, — предложила женщина. — Неужели Ты думаешь, что у женщины, обнаженной и посаженной на цепь, выставленной мужчинами на всеобщее обозрение, может не быть потребностей? Подобные вещи освобождают меня и мои потребности. Они освобождают меня, заставляя быть собой.

— Отвратительно! — возмутилась девушка.

— Всю мою жизнь, я хотела целовать, ласкать и служить мужчине и делать его счастливым, — призналась женщина.

— Но это же — отвратительно! — заявила девушка.

— Кажется, теперь у меня появится возможность сделать это, — улыбнулась женщина.

— Я не могу поверить, что Ты говоришь мне это серьезно, — призналась ее дочь.

— Присмотрись ко мне, — велела ей мать. — На моем горле ошейник. И я не смогу снять его. И он держит меня на цепи вместе с другими. Я полностью раздета. Мужчины могут рассматривать меня, если и как пожелают. На моей груди цифры. Я номер 261 среди трофеев наемников. И скоро меня продадут кому-нибудь. Так что, не говори мне, что я могу говорить, а что нет. Я, как и Ты, женщина на цепи!

— Мамочка, я боюсь, — внезапно призналась девушка. — Я так боюсь!

— Мы все боимся, — вздохнула женщина, прижимая дочь к себе.

— Я не знаю, что произойдет со мной, — всхлипнула девушка.

— И ни одна из нас этого не знает, — сказала мать.

— Я не хочу принадлежать, — снова заплакала девушка.

— А Ты подумай об этом с точки зрения мужчины, — предложила ей мать. — Ты очень красива. Подумай, сколько удовольствия получат мужчины от обладания Тобой. Подумай, насколько счастливыми их сделает это.

— И я тогда стану ценностью? — спросила девушка.

— Непременно, — пообещала ей мать. — Со временем ты сможешь даже стать сокровищем.

— Нет, Нет! — внезапно вскинулась девушка. — Мы ни в коем случае не должны думать об этом с точки зрения мужчин.

— Почему? — поинтересовалась женщина.

— Я не знаю! Но то, что нравится им, что доставляет им удовольствие, что делает их столь мужественными, столь властными и сильными, столь отличающимися от нас, должно отрицаться ими!

— Почему? — удивилась женщина.

— Я не знаю, — простонала девушка.

— Чтобы сделать их жалкими и слабыми, так, чтобы мы могли доминировать над ними? — уточнила мать.

— Я не знаю, — ответила девушка.

— Чтобы мы смогли притвориться, что похожи на них? — усмехнулась мать.

— Я не знаю, — повторила девушка.

— Будучи свободной женщиной, Ты могла бы, если бы вдруг захотела, по любой причине, из ненависти или зависти, ища власти, да неважно почему, попытаться сделать нанести им такую обиду, такое коварное и тяжкое оскорбление. Но теперь, моя прекрасная дочь, такие ужасные и нелепые поступки, за которые юридические наказания даже не прописаны, для Тебя смертельно опасны. Ты — рабыня, и для Тебя будет лучше даже не начинать думать об этом.

— Я боюсь быть рабыней, — призналась дочь.

— Как и все мы, — вздохнула мать.

— Я не понимаю рабынь, — сказала девушка.

— Скоро Ты поймешь их даже слишком хорошо, — заметила мать.

— Почему так получается, что многие из них, не имея даже миски для их еды, ходя в жалких тряпках и ошейниках, кажутся самыми счастливыми из женщин, такими сияющими и довольными?

— У них есть владельцы, — объяснила ей мать.

— Мама, — робко позвала девушка.

— Что, доченька, — ободряюще сказала женщина.

— Этим утром, на Авеню Админиуса, я была вынужден назвать мужчину Господином, — сообщила девушка.

— Также сделали все мы, — успокоила ее мать. — Это всего лишь один из способов приучить нас к повиновению, и к тому, что находимся ниже их.

— Произошло еще кое-что, — прошептала она.

— Что? — поинтересовалась мать.

— Я должна была поцеловать плеть мужчины, — призналась она шепотом.

— Уверяю Тебя, мы все сделали это, — заверила ее мать.

— Но не это главное. Я боюсь говорить, — простонала девушка.

— Скажи мне, не бойся, — попросила мать, успокаивающе прижимая голову дочери к своей груди.

— У меня появились чувства, — призналась девушка. — Я никогда не чувствовала прежде ничего подобного.

— Я понимаю Тебя, — сказала мать.

— Я задрожала, когда почувствовала, как тугая кожа прижалась к моим губам, — сказала она. — Я, как предложено медленно, поцеловала и облизала это. А потом, посмотрев на мужчину, я увидел свирепость, силу, бескомпромиссную решимость в его глазах. И я снова согнулась и вернулась к прерванному занятию. И тут я почувствовала внезапное непонятное волнение. В моем животе появилась странная легкость и жар. Мои бедра запылали. Я почувствовал влагу внизу живота.

Ее мать мягко поцеловала девушку и успокаивающе провела рукой по ее волосам.

— Наверное, я — ужасный человек, — всхлипнула девушка.

— Такие ощущения совершенно естественны, — успокоила ее мать. — Не стоит стыдиться их. Они говорят Тебе о том, кто Ты есть. Нет ничего неправильного в том, чтобы быть самой собой. Это прекрасно быть тем, кто Ты есть, независимо от того, чем это может оказаться.

— А у Тебя когда-нибудь были такие ощущения? — поинтересовалась девушка.

— Да, — призналась мать.

— В чем может быть их значение? — спросила напуганная девушка.

— Это очень просто, — улыбнулась мать.

— Что? — замерла девушка.

— То, что мы с тобой — женщины, — объяснила мать.

— Женщины? — переспросила дочь.

— Конечно, — сказала мать. — Такие чувства, потребности и связанная с ними беспомощность, естественны для нас. Не надо бояться их. Они говорят нам, кто мы.

— Мама, неужели, мы — рабыни? — выдохнула девушка.

— Тихо, — поспешно скомандовала мать. — Кто-то приближается. Охранник!

Они торопливо отпрянули друг от друга, и опустили глаза в пол. Мать полулежала, на правом бедре и боку опираясь руками в пол Сэмниума, девушка приняла такую же позу, но на левом боку. Они не поднимали головы, не желая рисковать, и сталкиваться взглядом с глазами охранника, привлекая тем к себе его внимание. Они отлично выглядели в ошейниках и на цепи.

Женщина, лежавшая на мраморной скамье около меня, обхватила ее еще крепче, пробороздив замком своего ошейника по мрамору. Первым делом охранник снял с ее ножные кандалы, потом, посадив женщину вертикально, освободил и запястья. Сложив цепи, ножные и ручные на сиденье перед ней, мужчина взял за волосы и сдернул ее несопротивляющееся тело со скамьи. Согнув женщину в поясе, он отвел будущую рабыню к ее месту на цепи. Второй замок дожидался там, отмечая место с которого женщину не так давно забрали. Поставив пленницу на колени, охранник открыл замок и, прокинув дужку через кольцо на ее ошейнике, защелкнул его снова. Женщина, опять ставшая частью цепи, обессилено повалилась на пол. А мужчина уже осматривал соседних женщин. Ни одна из них не осмелилась столкнуться с ним взглядом. Это был тот же самый товарищ, который, чуть раньше привел сюда на поводке свежее связанное пополнение.

— Номер 261, - наконец позвал он.

— Пожалуйста, нет, — выдохнула женщина.

Он сурово посмотрел на нее.

— Господин, — прошептала она, опуская голову.

У молодой девушки, отвисла челюсть, когда она услышала, как ее мать использовала это слово для мужчины. Меж тем, пленница номер 261 была освобождена от цепи. Охранник усадил ее верхом на скамью.

— Пожалуйста, — взмолилась она, — не надо. Хотя бы не сюда. Здесь моя дочь.

Но на ее щиколотках уже сомкнулись браслеты кандалов, и их цепь, прошедшая под тяжелой скамьей зафиксировала женщину на месте. Потом, то же самое произошло и с ее запястьями. Охранник, без каких-либо эмоций толкнул ее вперед, вынуждая лечь животом на сиденье. Горло все также опоясывала полоса железа, запертая на висячий замок. Второй замок, тот, что держал ее ошейник на цепи, остался на своем месте, ожидая, когда его пленница закончит свое служение. Охранник развернулся и ушел, оставив лежавшую на скамье женщину в одиночестве дожидаться своей участи.

До рассвета оставалось еще несколько анов. Мне не спалось. Недалек тот момент, когда я должен принять окончательно решение, взять на себя доставку писем, или лучше воздержаться от этого. Для меня не было секретом, что на этот раз должность курьера может оказаться небезопасной.

Я бросил мимолетный взгляд на женщину, прикованную к скамье. Надо признать, что она была соблазнительно желанна. Но я выкинул ее из своей головы. Мне сейчас было не до развлечений.

На моем попечении все еще оставались Хурта и Боадиссия, и мне не хотелось бы подвергать их опасности. Даже не смотря на то, что они сами хотели, и недвусмысленно заявляли о своей решимости сопровождать меня, я не был уверен, что должен позволить им это. Все же это предприятие могло быть слишком рискованным для них, хотя, конечно, насколько рискованным, я точно не знал.

Женщина на скамье неосторожно шевельнулась. Ее легкое движенье было отмечено тихим звоном звеньев цепи. Я гнал от себя мысли о ней. Но какой же она была возбуждающе желанной!

Причем у меня не было ни малейших сомнения, что Хурта охотно, излучая свой обычный неутомимый оптимизм, пойдет со мной, стоит только спросить его об этом, и даже если не спрашивать. Он уже не раз жаловался, что его топор ржавеет. Это — путь алара, всплыло в моей памяти, высказывание Хурты, в последнее время редко им используемое. Возможно, он прав. Однако если Хурта пойдет со мной, то Боадиссия совершенно точно следует оставить здесь. Но с другой стороны, если ее оставить, то она уже очень скоро окажется в ошейнике, и в этом я нисколько не сомневался. Она была слишком привлекательна, чтобы избежать этого.

Я вновь был вынужден выкинуть из своей головы женщину на скамье. Но ее место сразу заняла Боадиссия, интересно, как бы она выглядела лежа голой на скамье, оказавшись в таком затруднительном положении. Скорее хорошо, как мне кажется. Конечно, я мог бы покинуть города без них, таким образом, не подвергая их опасности. Думаю, это было бы самым разумным с моей стороны. Но в любом случае, серьезного разговора с Хуртой и Боадиссией мне не избежать. Может было бы правильней ускользнуть из города втайне от них? Я не знал, как мне следует поступить. И сон никак не шел.

— Ой! — вскрикнула женщина на скамье, напрягаясь, почувствовав на своем теле мою руку.

— Не расслабляй тело, — приказал я. — Держи его в напряжении под моей рукой.

Она застонала.

— Ты ведь — свободная женщина, не так ли? — поинтересовался я.

— Да, — ответила она.

— Ты можешь расслабить свое тело, — скомандовал я, но вместо этого

Испуганная женщина попыталась отползти вперед по скамье. — На место.

Она застонала, и чуть-чуть сдвинулась назад.

— Больше, — приказал я, подкрепляя свои слова увесистым шлепком.

Она испуганно подчинялась.

— Еще, — потребовал я, и она, наконец, вернулась, на прежнее место.

— Я не знаю, где Ваша рука, — всхлипнула женщина.

— Вот она, — сообщил я, прикасаясь к ней пальцем.

— Ой! — вздрогнула она.

— Ты хорошо выглядишь в ошейнике и цепях, — заметил я.

— Пожалуйста, — взмолилась она. — Не трогайте меня.

— Почему, — полюбопытствовал я, не прекращая своего занятия.

— Моя дочь рядом, — сказала она.

— И какое мне до этого дело? — усмехнулся я.

— Она может видеть и услышать! — прошептала женщина. — О-о-охх!

Женщина задрожала под моей лаской.

— У Тебя соблазнительно сложенное тело, — похвалил я. — Не сомневаюсь, что Ты принесешь своему продавцу хорошую прибыль.

— О-о-о! — простонала она.

— Когда Тебя сюда привели, мне показалось, что твои запястья были связаны за спиной, несколько туже, чем это обычно принято, и сильнее, чем было бы вполне достаточно для того, чтобы удержать женщину в полной беспомощности.

— Сэр? — не поняла она.

— Ты могла бы называть меня Господином, — намекнул я.

— Господин? — быстро исправилась она.

— То как Ты растирала запястья, предлагает, что Ты была не просто связана, как обычно связывают рабынь, но была наказана связыванием.

— Возможно, — признала женщина.

— Может, Ты имела неосторожность, выказать уважение к мужчинам меньшее, чем абсолютное? — предположил я.

— Нет, Господин, — ответила она. — Я же не дура.

— В таком случае, я предположил бы, — сказал я, продолжая ласкать ее, — что, узел предназначался, чтобы быть информацией к размышлению, или предостережением, чтобы Ты задумалась о чем-то, что могло быть причиной понижения твоего статуса.

— Да, — признала она.

— Подозреваю, что прежде Ты имела некую значимость.

— Да, — согласилась женщина. — Я была важна.

— А как сейчас, Ты все еще чувствуешь свою значимость? — спросил я.

— Нет! — простонала она, задыхалась.

— Ты уверена в этом? — уточнил я.

— Да, да-а-а! — тяжело задышала прикованная женщина.

— Кто Ты? — спросил я.

— Я — номер 261! — объявила она.

Взяв женщину за волосы, я принудил ее сесть передо мной, а затем выгнул назад, и слегка довернул тело.

— Да, Ты действительно номер 261, - признал я и, толкнув ее вперед укладывая на живот, поинтересовался: — Номер твоей дочери?

— 437, - ответила 261-я.

— Кто из вас двоих красивее, Ты или твоя дочь? — спросил я.

— Я не знаю, — проскулила женщина, сжимая скамью в объятиях.

До меня донесся судорожный вдох справа, из кучи сидящих женщин. На время прервавшись, я встал со скамьи, и окинул фигуры вмиг замерших женщин.

— Ты, — ткнул я пальцем в девушку сидевшую поблизости. — На колени, спину прямо, подбородок выше, волосы за спину.

Девушка послушно и быстро исполнила мои команды.

— Ты номер 437, - прочитал я число на ее груди.

— Да, — пролепетала она.

— Да, что? — переспросил я.

— Да, Господин, — поспешно исправилась 437-я.

— Да, — сказал я женщине обнявшей скамью, — ей досталось кое-что от твоей красоты.

— Что-то! — девица даже задохнулась от возмущения.

— Вы обе довольно красивы, — сообщил я женщине на скамье, возвращаясь к ней. — В настоящее время трудно сказать, кто из вас двоих, в конечном счете, после надлежащей рабской дрессировки, окажется самой красивой и способной, но, лично для меня совершенно ясно, что если вас обеих выставить на торги сейчас, то Ты уйдешь по гораздо большей цене.

— Я? — спросила женщина, лежащая передо мной с явным любопытством в голосе.

— Да, — сказал я. — Однако, в ней присутствует нечто вроде твоего стиля и особенностей строения, и она уже сейчас довольно красива. Так что думаю со временем, поднабравшись жизненного и любовного опыта, она сможет приблизиться к твоей красоте.

Судя по звуку за моей спиной, девица задохнулась от возмущения.

— Пожалуйста, — взмолилась женщина. — Мы — мать и дочь.

— Вы — всего лишь две женщины, — пояснил я. — Причем обе в ошейниках. И на данный момент, Ты, моя закованная в цепи красавица, уйдешь с аукционной площадки по более высокой цене, по цене, с которой она в течение долгих лет не сможет даже надеяться сравняться, не говоря уже о том, чтобы превзойти. Впрочем, на мой взгляд, вы обе превосходная плоть для ошейника.

Женщина вдруг застонала. Это я вновь уделил внимание к ее телу.

— Вынужден сделать вывод, что с тех пор как Тебя касался мужчина, прошло весьма долгое время, — заметил я.

— Да, — призналась она. — Вы разочарованы во мне? Я требую слишком много времени, чтобы ответить на Ваше прикосновение?

— Мама! — выкрикнула шокированная девушка.

— Ты не рабыня, — сказал я. — У Тебя нет вышколенных, отточенных рефлексов. Тлеющие угли рабского огня не были зажжены в твоем животе. В Тебе пока нет ничего, что могло бы бросить Тебя в пламя страсти от малейшего прикосновения. Ты — свободная женщина. Я не ожидаю от Тебя многого.

— О-о-о! — внезапно закричала она.

— Тем не менее, в Тебе, кажется, есть намек на жизненную энергию.

— О-ой, — дернулась она.

— Интересно, — протянул я.

— О-о-охх! — простонала женщина. — Ой-ой!

— Возможно, как и во всех женщинах, в Тебе есть рабыня, — предположил я, прислушиваясь к ее стонам. — Или возможно, я ошибаюсь, что в Тебе есть рабыня, ибо все выглядит так, как будто Ты — просто рабыня.

— Пожалуйста, не вынуждайте меня отдаться Вам! — внезапно, внезапно взмолилась она, но я, не обращая внимания на мольбы, продолжил ласкать ее.

— Мама! — возмущенно крикнула ее дочь.

— Молчи! — простонала женщина. — Молчи! Неужели Ты не видишь, что я нахожусь в руках мужчины!

— Мама!

— О-о-о! — завыла женщина.

— Ты извиваешься как шлюха! — бросила девушка.

— Что Вы со мной делаете! — ошеломленно воскликнула женщина, наполовину поднимаясь на руках.

— Лежать, — скомандовал я ей, и она послушно опустилась грудью на прохладный мрамор, обхватив его руками, прижавшись к сиденью правой щекой. Тело напряжено, глаза дикие, рот открыт, дыхание тяжелое.

— Что-то не так? — осведомился я.

Она замерла, почти окаменела, лишь сильнее стиснула мрамор в своих объятиях. Казалось, что она не смела пошевелиться.

— Ну? — поощрил ее я.

— Не заставляйте меня кончить, — вдруг взмолилась она.

Какой она стала красивой в своей беспомощности. Да, такая женщина действительно могла бы заслужить высокую цену.

— Почему это? — полюбопытствовал я.

Она застонала.

— Почему? — уже требовательнее спросил я.

Не было необходимо избивать ее за то, что она сразу не ответила на мой вопрос. Все же она пока была свободной женщиной. Такая задержка от рабыни, конечно, является не приемлемой, и может закончиться для нее поркой.

— Пожалуйста, — простонала женщина.

— Так Ты хочешь кончить, или нет? — уточнил я.

— Нет, нет, — проговорила она.

— Думаю, что прошло слишком много времени, с тех пор как Ты по настоящему отдавалась мужчине, если, конечно, Ты вообще когда-либо делала это, — заметил я.

— Да, — всхлипнула она.

— Ты, правда, никогда прежде не отдавалась мужчине полностью? — поинтересовался я.

— Нет, — прошептала женщина.

— Я думаю, что теперь Ты подозреваешь, на что это может быть похоже, не так ли? — спросил я.

— Да, да, — напряженно прошептала она.

Я вновь слегка дотронулся до нее.

— Ой, — отозвалась она, еще плотнее прижимаясь к мрамору.

— Будь сильной, Мама, — призвала ее дочь.

Из глаз женщины брызнули слезы, капая на мрамор скамьи. Скрытый под ее длинными темными волосами замок, державший ее ошейник, с тихим скрипом пробороздил по гладкой поверхности сиденья.

— Мне кажется, что Ты хочешь кончить, — заметил я.

— Нет, нет, — ответила она.

Тогда я нежно погладил ее.

— О-о-оххх, — застонала женщина.

— А я вижу, что Ты хочешь этого, — усмехнулся я.

— Нет, нет!

Но я уже возобновил свои ласки, на сей раз, делая это с изысканной деликатностью, мимолетными, легкими касаниями, которые должны были поставить ее, находящуюся теперешнем состоянии, на край неконтролируемой ответной реакции. У меня не было ни малейшего сомнения, что стоит мне продолжить, и через пару мгновений она, звеня цепью, задергается на животе, и закричит от переполняющих ее эмоций, беспомощно извиваясь на гладком мраморе, сжимая скамью ногами так, что на нежной коже внутренней поверхности ее прекрасных бедер останутся синяки и ссадины.

— Мама, ни один мужчина не сможет заставить Тебя отдаться ему! — выкрикнула девушка.

Мне стало ясно, что она была просто ничего не понимающей девственницей. Несомненно, следующие несколько недель многому научат ее.

— Замолчи, глупая девчонка! — заплакала ее мать.

— Мама! — возмутилась та.

— Почему Ты не хочешь кончить? — поинтересовался я у женщины.

— Моя дочь, — выдохнула она. — Моя дочь здесь!

— Но Ты хотела бы этого, если бы ее здесь не было? — спросил я.

— Да, да! — призналась женщина.

— Интересно, — заметил я.

— Мама! — испуганно запротестовала девушка.

— Вы думаешь, что я собираюсь удалить ее из зала? — осведомился я.

— Пожалуйста! — взмолилась женщина.

— Нет, — отрезал я. — Разве Ты не хочешь, чтобы она знала, каким удовольствием и радостью Ты можешь быть для мужчины?

— Но я же ее мать! — прорыдала она.

— Ты — всего лишь еще одна женщина в ошейнике, — поправил ее я. — И, скоро, вы обе разойдетесь каждая своим путем. Кроме того, я не думаю, что она ровня Тебе. Возможно, когда-нибудь она сможет сравняться с Тобой. Я не знаю. Возможно, Ты, в своей материнской любви, могла бы надеяться на это, и даже помочь с обучением, или дать совет. Однако в настоящее время, уверяю Тебя моя дорогая леди, именно Ты являешься тем призом, от которого сильные мужчины получат наибольшее удовольствие, увидев на животе у своих ног. Кто знает? Может случиться так, что, в конечном счете, вы обе окажетесь в одном и том же доме. Было бы интересно понаблюдать, как вы будете конкурировать друг с дружкой за расположение своего владельца. И меня нет ни малейших сомнений, что это Тебя, моя дорогая, а не ее, будут чаще всего тащить за волосы на кровать хозяина.

Женщина тряслась от рыданий.

— Какие отношения были между Тобой и твоей дочерью? — поинтересовался я, но, не дождавшись ответа, продолжил: — Подозреваю, что весьма прохладные. Уверен, что твоя любовь к ней находила слишком слабый отклик в ее сердце, что твои жертвы, твоя забота и усилия, вложенные в нее, в лучшем случае были не поняты или не оценены по достоинству. Не трудно догадаться, что ее, как это обычно бывает, в тщеславии и эгоизме юности, по-видимому, неизбежных спутниках молодежи, слишком мало беспокоили твои чувства, твоя реальность, как независимой женщины и человека. Едва ли она думала о Тебе с точки зрения этих понятий, или принимала Тебя таковой. Скорее всего, она, как правило, считала Тебя чем-то само собой разумеющимся, часто рассматривая Тебя немногим более чем удобство, инструмент и прибор, имеющийся в ее мирке, немногим более чем свою служанку или спутницу.

— Нет, нет! — отчаянно запротестовала дочь, зато ее мать не произнесла ни слова.

— Но все это для вас обеих теперь осталось в прошлом, — объявил я.

— Да, — прошептала женщина.

— Вы — теперь только две женщины, — предупредил я, — каждая под опекой беспристрастного железа, и каждой предстоит встать на колени на рабский прилавок, и каждой в отдельности предстоит беспомощно подчиняться и выдерживать объективное исследование покупателей. Там не будет иметь никакого значения, что вы — мать и дочь. Скорее всего, вас даже продавать будут не поблизости друг от друга, а в соответствии с вашими номерами, или как это будет решено профессиональными работорговцами на основе их эстетических или коммерческих предпочтений. Там вас обеих предложат, оценят и купят, как двух разных животных, как отдельные, ничем не связанные предметы, просто как товары, исключительно на основании ваших собственных достоинств. И оттуда вы разойдетесь каждая своим собственным путем, скорее всего, чтобы никогда больше не увидеть друг друга снова, каждая на цепи своего собственного рабовладельца. Интересно, кто из них получит лучшую рабыню?

Я снова коснулся ее тела, очень мягко.

— О-о-ох, — тихим стоном отозвалась она на мою ласку.

— Ну, так кто из вас будет лучшей? — поинтересовался я.

— Я не знаю, — ответила женщина.

— Мама! — зло выкрикнула девушка.

— А вот я не сомневаюсь, что, в конце концов, под соответствующим надзором сильных мужчин, Вы обе станете превосходными рабынями, — предположил я.

— Да, — почти неслышно шепнула женщина.

— Не исключено, что спустя какое-то время, Вы обе станете настолько изумительны, что будет затруднительно выбрать лучшую из вас, — заметил я.

На этот раз женщина ничего не сказала.

— Но теперь, нет никаких сомнений, кого из вас мне следует выбрать, — заявил я.

Девушка вскрикнула в гневе. Ее мать отчаянно застонала, сжимая скамью.

— Ты можешь вообразить свою дочь в рабском шелке? — спросил я женщину. — Ты можешь вообразить ее в ошейнике, стоящей на коленях и повинующейся?

— Да, — прошептала женщина.

— Не говори так, мама, — взмолилась дочь.

— Ты можешь представить ее голой, извивающейся в цепях, вскрикивающей и умоляющей о прикосновении мужчины.

— Да, — простонала женщина.

Дочь, закрыв лицо руками, вздрагивала от рыданий.

— Тише, дорогая, — сказала ей женщина. — Так все и будет.

— Мужчины ужасны, — глотая слезы, выговорила девушка.

— Нет, — ответила ей мать, — они — хозяева. Они — это они, как и мы — это мы.

— Я никогда не уступлю им, — заявила девушка, размазывая слезы по лицу.

— Тогда Тебя просто убьют, — предупредила женщина.

Девушка задохнулась от ужаса и отпрянула, звякнув цепью.

— Я могла бы сделать вид, что отдаюсь им, — прошептала она.

— Это — преступление, — сказала мать. — И его легко обнаружить по безошибочными физиологическими признаками. За это тоже наказывают смертью.

— Что же тогда, я могу сделать? — всхлипнула дочь.

— Отдайся полностью или умри, — ответила мать.

— Какие же тогда у меня есть шансы? — спросила девушка.

— Ни одного, — заверила ее мать. — Ты будешь рабыней.

— Если хочешь, я могу пойти к ней и, взяв ее за шею одной рукой, другой рукой отшлепать, как детскую игрушку, — предложил я.

— Нет, — отказалась женщина. — Подобного скоро будет достаточно в ее жизни. Она быстро научиться, каково это, быть невольницей, и принадлежать мужчинам.

— Тогда, не волнуйся о ней так, — усмехнулся я.

— Я — ее мать, — напомнила она.

— На твоем месте я волновался бы больше о себе самой, — заметил я. — Поверь, очень скоро Ты обнаружишь что, являешься намного более частым объектом мужской агрессии, чем она. Просто видеть Тебя, означает хотеть раздеть и замкнуть на твоем горле свой ошейник.

— Нет! — выдохнула женщина.

— Я — мужчина, и могу ручаться за это, — заверил я ее, дружелюбно шлепнув по мягкому месту.

— Пожалуйста! — простонала она.

— Помолчи, — велел я.

— Да, Господин.

— Уверяю Тебя, Ты, в настоящее время, с намного большей вероятностью, чем твоя дочь возбудишь хищничества мужчин, которые будут рассматривать Тебя в качестве простого порабощенного объекта их желаний. По моему мнению, по крайней мере, на данный момент, именно Ты, а не она, обнаружишь, возможно, к своему ужасу и бедствию, что вызываешь их интерес как рабыня, с предсказуемыми для тебя лично последствиями.

— Нет! — прервала меня девушка.

— А ну тихо, низкая рабыня, — рыкнул я на нее.

— Низкая рабыня! — попыталась возмутиться она.

— Я сейчас проявляю внимание к этой женщине, — сказал я. — Я нахожу ее интересной.

— Мама, Ты же — свободная женщина, — снова вмешалась девушка. — Ты же не рабыня. Ты не должна уступать ему. Сопротивляйся ему. Не уступай ему.

— Не говори глупостей, дочь, — ответила ей женщина.

— Разве Ты не видишь? Даже притом, что он — мужчина, он снизошел до того, чтобы говорить с нами любезно. Цени это, ибо никто не знает, когда Ты услышишь такие слова снова.

— Он — животное! — выплюнула ее дочь.

— Господин милосерден ко мне, — объяснила мать. — Неужели Ты не видишь? Из-за твоего присутствия здесь, и из уважения к деликатности нашей ситуации, он позволил мне почти, полностью остыть.

— Остыть! — возмутилась дочь.

— Да, — ответила женщина. — Спасибо Вам, Господин.

— Ой! — вскрикнула женщина.

— Ты, правда, думаешь, что я милосерден? — усмехнулся я.

Кажется, она неправильно поняла мои намерения.

— О-о-о, он опять меня трогает! — простонала женщина, снова вцепившись в мраморную скамью.

— Ты, правда, думаешь, что я милосерден? — повторил я свой вопрос.

— Нет, нет! — ответила она.

— Похоже, Ты решила, что какой-либо настоящий мужчина позволил бы такой соблазнительной и сладкой красотке как Ты, просто разложенной на скамье для удовольствий мужчин, будущей рабыне, соскочить с крючка в подобной ситуации? Что он не воспользуется случаем, если можно так выразиться? — полюбопытствовал я.

— Скажи ему, что именно так бы и поступил настоящий мужчина! — снова попыталась вмешаться ее дочь.

— Не будь глупой, — ответила ей женщина. — Здесь идет речь не о тех слабаках, которые называют себя «настоящими мужчинами», пытаясь замаскировать свою слабость под фальшивыми названиями, а об истинных мужчинах.

И вдруг она застонала. Мне показалось это интересным. Она вовсе не остыла, как мы подумал. Угли рабского жара, как оказалось, не потухли в ее животе.

— Я прошу о милосердии, — взмолилась она.

— Отказано, — сообщил я ей.

— Сопротивляйся ему! — крикнула ей дочь.

— Его руки сильны и могущественны, — простонала женщина. — И он знает, что он делает и чего хочет! А я мягкая и я женщина!

— Ты хочешь уступить мне, — сказал я ей. — Это не трудно заметить.

— Я не должна этого делать, Господин, — всхлипнула она. — Здесь моя дочь. Она больше никогда не будет уважать меня-я-а-а! О-о-ох!

— Ты считаешь, что для нее будет неправильно знать, что ее мать — горячая шлюха? — спросил я.

— Пожалуйста, — взмолилась женщина.

— Но Ты-то это знаешь, — заметил я, ободрительно шлепая ее по ягодице.

— Я не могу ничего поделать с этим! — заплакала она.

— Вы похожа на горячую самку слина, — сообщил я ей. — Ты прекрасно дергаешься и извиваешься. Ты почти так же горяча, как рабыня. Интересно было бы посмотреть, на что Ты будешь похожа, когда на самом деле окажешься в неволе.

— Пожалуйста, — простонала она.

— Ты уже принадлежишь ошейнику, — усмехнулся я.

— Я должна попытаться сопротивляться, — прошептала она, напрягаясь всем телом.

— Вместо этого, Ты могла бы, устроить своей дочери поучительную демонстрацию того, как женщина может привести мужчину в невероятный восторг. Она могла бы извлечь немалый опыт из этого урока, использовав это к своей пользе в ее собственной неволе. Ты могла бы даже передать ей свое впечатление от этого, ведь твои настоящие реакции на мои прикосновения, очень скоро будут ожидаться и от нее. Ей будет полезно узнать то, как рабыня могла бы реагировать на своего владельца.

— Если Вы возьмете меня, я останусь холодной, — заявила она. — Я не буду участвовать в Вашем удовольствии.

— Ты не кажешься мне такой уж холодной, — усмехнулся я.

Она не ответила, лишь задергалась под моими руками.

— Это была угроза? — поинтересовался я.

Взяв женщину за волосы обеими руками, я запрокинул ее голову. Замок на ошейнике свободно закачался над скамьей. Думаю, что в этот миг до нее дошло, что мне ничего не стоило размозжить ей голову о мрамор сиденья.

— Нет, — поспешно ответила она. — Нет, Господин!

Я позволил ей опустить голову. Замок, с металлическим стуком снова лег на камень. Зазвенели цепи на ее запястьях. Под скамьей проскрежетала по полу Сэмниума цепь, сковывающая ее щиколотки.

— Существует много способов, которыми можно взять женщину, — объяснил я. — И все они доставляют удовольствие. Многое зависит от ситуации, от времени суток и предпочтений рабовладельца. Неужели Ты думаешь, что удовольствие мужчины неразрывно связано с желанием женщины? Это — распространенное заблуждение свободной женщины. Это, все равно, что полагать, что фруктом нельзя насладиться до тех пор, пока он вначале не попросил сорвать его с ветки. Это просто чушь. На самом деле, любой может просто взять его и наслаждаться им. То же самое можно сказать и об отношениях мужчины и женщины. В них один просто навязывает свою волю беспомощной другой. В этом проявляется его власть и сила. Те, кто уже почувствовал такие вещи, знают их ценность.

— Я Ваша, и вы можете сделать со мной все, что Вы пожелаете, — сказала она, — и Вы отлично это знаете.

— Интересно, должен ли я вынудить Тебя отдаться мне? — задумчиво проговорил я.

Теперь она напряглась, замерла, взволнованная моими словами. Она не знала, какое решение я приму. Но независимо от того, каким оно будет, она, в своей беспомощности, уже готова была его принять.

Ее внезапно дернувшиеся запястья были остановлены цепью. Цепь ножных кандалов вновь заскрежетала по полу под скамьей, сообщая мне, что ее ноги непроизвольно дернулись.

— Лежи смирно, — приказал я ей.

И я начал, с мягкостью и изысканной деликатностью, без излишней спешки, пробуждать ее глубинные потребности и замечательную жизненную энергию ее тела. У меня уже не было сомнений, что со временем она превратится в роскошную рабыню. Счастлив будет тот мужчина, ошейник которого она будет носить.

— Он вынуждает меня отдаться ему! — вдруг простонала она.

Я не останавливался. Я продолжал увлекать ее, столь же мягко, сколь и неумолимо, словно на незримом поводке, вверх по длинной лестнице ее потребностей и беспомощности. Это было похоже на то, как если бы я, как это принято на Горе, провел плачущую, переполненную потребностями ее тела женщину, через длинный узкий коридор, застеленный мягким ковром, в котором ее босые ноги тонули по щиколотки, но при этом чувствовали неглубоко под ним холодную твердость камня, через тяжелую прочную дверь, которую я захлопнул за ее спиной, показывая ей, что отныне нет для нее никакого спасения, а затем приковал к месту в ногах моей кровати.

— Возьмите меня! — вдруг кричала. — Я прошу Вас, возьмите меня!

— Интересно, нужно ли мне теперь вынуждать Тебя отдаться мне полностью?

— Я сама прошу взять меня! — заплакала она.

— Мама! — вскрикнула ей дочь.

— Кажется, здесь присутствует твоя дочь, — напомнил я ей.

— Я прошу позволить мне отдаться! — плакала женщина. — Я прошу взять меня!

— Мама нет! — крикнула девушка. — Не позволяй ему так унижать Тебя!

— Молчи, — всхлипнула ее мать. — Я уже в его власти.

— Ты кончишь, лишь тогда, когда получишь на это разрешение, — приказал я женщине.

— Да, Господи-и-ин, — простонала она.

— Не уступай ему, мама! — умоляла девушка.

— Вот теперь Ты можешь сделать это, — разрешил я ей.

— Да-а-а, Господи-и-и-н! — выкрикнула она.

Вернувшись на место, я снова закутался в мои одеяла. Близился рассвет, до которого оставался всего один ан. Следовало задремать хотя бы на немного. Я чувствовал себя удовлетворенным. Я чувствовал себя превосходно. Женщину уже расковали, сняли со скамьи и возвратили к остальным, на цепь. Она была последней, помещенной на эту скамью этой ночью. Закончив с ней, на несколько енов я сел на скамью перед ее головой и подал ей мою руку. Она благодарно вылизала и поцеловала мои пальцы. Замок ее ошейника при этом, негромко скоблил по мрамору. Как мне показалось, она отчаянно нуждалась в том, что я сделал ей. Но лично мне это было особенно интересно, потому что она пока еще не была рабыней.

— Какая же Ты шлюха! — злым шепотом обругала ее дочь.

Женщина теперь лежала на боку подле нее, вытянув ноги.

— Да, дочь моя, — не стала спорить с ней мать.

— Ты была похожа на рабыню! — заявила девушка.

— Скоро я действительно буду рабыней, — напомнила ей мать, — впрочем, так же как и Ты, моя дорогая дочь, не забывай об этом.

— Я больше не уважаю Тебя, — проворчала дочь. — Ты больше не заслуживаешь уважения.

— А я и не прошу твоего уважения, — ответила ей женщина. — И более того, я не нуждаюсь в нем, и больше не хочу его. Есть вещи, которые лучше и глубже, чем уважение. Те, которые я только что изучила. К тому же, скоро мы обе будем порабощены, и тогда ни одна из нас не будет наделена правом на этот товар. Наше положение, уверяю Тебя, будет намного глубже и ближе к природе, чтобы задумываться еще и об уважении. Я прошу у Тебя, скорее понимания и немного любви.

— Я ненавижу Тебя! — выплюнула девушка.

— Как хочешь, — расстроено вздохнула женщина.

Внезапно дочь бросилась к ней и ударила. Мать негромко вскрикнула, скорее от неожиданности, чем от боли, и еще больше вытянула ноги, но даже не попыталась защититься, или удар в ответ.

— Ненавистная шлюха! — прошипела дочь.

— Это так трудно для Тебя понять, что я, точно так же как и Ты являюсь женщиной, — спросила мать, — даже теперь, когда я такая же голая и в ошейнике, как и Ты сама?

— Шлюха! — презрительно бросила дочь.

— А не из-за того ли Ты сердишься, — вдруг спросила женщина, — что некоторые мужчины могли бы предпочесть меня Тебе?

— Нет! — резко ответила девушка.

— Не в том ли дело, что Тебе стало жаль, что не Ты, а я была прикована цепью к скамье, беспомощно выставленная для удовольствий незнакомцев?

— Нет! — сердито бросила дочь.

— Неужели Ты действительно так ревнуешь ко мне? — спросила женщина.

— Нет, нет! — почти закричала дочь.

— Да тише, Вы обе, — шикнула на них одна из женщин на цепи. — Из-за вас двоих могут выпороть нас всех.

— Мама, — прошептала девушка. — Я на цепи, я голая, и мне страшно!

— Конечно, моя дорогая, — сказала женщина, и сев позвала дочь к себе: — Иди ко мне милая.

Она нежно обхватила свою дочь руками, и прижала ее голову к своему плечу.

— Что теперь будет с нами? — всхлипнула девушка.

— Мы обе станем рабынями, — тихо сказала женщина, целуя дочь висок.

— И мужчины будут делать с нами все что захотят, полностью? — прошептала девушка.

— Конечно, — кивнула мать.

— И мы будем существовать только для их обслуживания и удовольствия? — спросила девушка.

— Да, — подтвердила мать, снова целуя ее.

— Я хочу это, мама, — вдруг призналась дочь.

— Я знаю, — успокаивающе сказала мать.

— Насколько же я, наверное, ужасна, — всхлипнула девушка.

— Нет, нет, только не Ты, — улыбнулась мать, гладя дочь по голове.

— Мы — рабыни, мама? — спросила девушка.

— Да, дорогая, — ответила мать, целуя ее. — А теперь, отдыхай.

— Я люблю Тебя, мама, — призналась дочь.

— И я Тебя очень люблю, дочка, — сказала мать.

— Спокойной ночи, мама, — шепнула девушка, — спокойной ночи номер 261.

— Спокойной ночи, номер 437, - нежно сказала женщина, — Спи доченька.

* * *

Я почувствовал руку на своем плече.

— Пора подниматься, — объявил Минкон.

Сев на одеялах, я осмотрелся. У стены, где держали пленниц, уже было пусто. Крепко же я заснул, что не услышал, как их вывели из зала.

— Вот, — Минкон протянул мне пакет с письмами. — Они — все здесь.

— А откуда Ты знаешь, что я понесу их? — поинтересовался я.

— А разве нет? — удивился он.

— Да, — вздохнул я и, забрав пакет, затолкал его под тунику.

— Я также доставил твое оружие, и остальные вещи, — сообщил Минкон. — Талон на Фэйку у Тебя где?

— Здесь, — ответил я. — В моем кошельке.

— Большую часть девок уже разобрали, — проворчал он.

— Странно, еще же рано? — удивился я.

— На самом деле, не так чтобы очень, друг мой, — заметил он. — Вон, даже Хурта проснулся.

— Так поздно? — изумился я.

Водилась за Хуртой такая особенность, парень любил поспать подольше, и часто просыпался уже после рассвета. Но, честно говоря, я иногда тоже позволял себе подобную вольность, особенно после приятно проведенного вечера с выпивкой и рабынями.

— Ну, в общем, да, — кивнул Минкон, и добавил: — Он и Боадиссия ждут Тебя, снаружи.

— Я должен поговорить с ними, — сказал я. — Необходимо сообщить им об опасностях, с которыми мы можем столкнуться. Они могут отказаться сопровождать меня.

— Я уже поговорил с ними на эту тему, — успокоил меня Минкон. — Боадиссия полна решимости идти в Ар. Кажется, она хочет найти там ответ на некую тайну, имеющую отношение к ее прошлому. А Хурту этим вообще напугать невозможно.

— Естественно, — буркнул я.

— Он ищет приключений, — пожал плечами Минкон.

— Ну и замечательно, — махнул я рукой.

— К тому же Ты ему нравишься, — усмехнулся наемник.

— С чего бы? — полюбопытствовал я.

— Да он ценит любого, кто с удовольствием слушает его поэзию, — засмеялся Минкон.

— С удовольствием? — возмутился я.

— Он уже сочинил стихотворение этим утром, — сообщил Минкон. — Он считает его смешным. Этакой веселой дразнилкой людей, которые спят допоздна.

— Хурта сочинил такое? — уточнил я.

— Ага, — улыбнулся Минкон. — Кроме того, кроме приключений и тому подобного, как мне показалось, он расценивает это, как дело аларов.

— В каком смысле? — спросил я.

— Он планирует разведать земли Ара, и решить, стоят ли они того, чтобы аларам их захватывать.

— Похоже, парень и в самом деле не совсем понимает того, что сейчас происходит, — заметил я.

— Это точно, — согласился со мной Минкон.

— Пойду я поднимать Фэйку, — вздохнул я.

— Твои вещи вон там, — показал наемник.

Через несколько енов я уже спускался по ступеням Сэмниума, следовавшая за мной Фэйка несла мой дорожный мешок.

— Тал Рариус! — обрадовано выкрикнул Хурта.

— Тал Рариус! — отозвался я.

— Приветствую, — поздоровалась Боадиссия.

— И Тебе привет, — ответил я ей.

Улыбающаяся девушка, в своем длинном аларском платье, показалась мне чрезвычайно привлекательной этим утром. Мне показалось, что она теперь носила его несколько по-другому, подпоясана она была немного туже. По крайней мере, все прелести ее фигуры теперь стали намного очевиднее. Похоже, придется с ней поговорить об этом. Скорее всего, девчонка просто не может представить себе того, что ее вид мог бы сделать с мужчинами, как он мог бы возбудить и повлиять на них, особенно на сильных мужчин. С тех пор, как мы предложили ее парням в лагере извозчиков, заработав на этом кое-какую медь, с ней начали происходить на первый взгляд неуловимые изменения. Вот только неуловимость этих изменений исчезала с каждым днем, а сами они становилось все более очевидными. Могло показаться, что она становилась все более ослепительной и все более женственной. Трудно было не заметить, что она даже свой желтый металлический кулон на шее стала носить иначе, теперь он висел вплотную к горлу. Шнурок был дважды обмотан вокруг ее шеи.

— Всего Вам хорошего! Всем Вам! — сказал Минкон, и мы попрощались с ним.

— И даже Тебе, маленькая, соблазнительная, порабощенная Фэйка, желаю всего хорошего, — улыбнулся он.

— Спасибо, Господин, — поклонилась она. — И я тоже желаю Вам всего хорошего.

Наемник обернулся и сделал знак охраннику. Тот приблизился и Минкон заговорил с ним, как если бы мы были ему совершенно незнакомы, неизвестны ему, и только что выведены из Сэмниума.

— Помести этих гражданских вместе с другими, — приказал он. — И вместе с им подобными выставь вон из города.

— Пошевеливайтесь, — буркнул наш конвоир, вставая позади нас, и подталкивая своим копьем. — Туда. Двигайтесь к остальным.

— Не сопротивляйся, — предупредил я Хурту.

— Да ладно, — согласно кивнул он.

— Ой! — внезапно вскрикнула Фэйка.

Охранник, очевидно, решив поразвлечься, дотронулся до нее наконечником своего копья, скорее всего просунув его между ног рабыни и двинув вверх, пощекотав внутреннюю поверхность ее бедра.

Когда мы проходили мимо другого солдата, девушка вскрикнула снова. Этот приподнял подол ее короткой туники острием своего меча, видимо решив полюбоваться ее бедрами.

Мы как раз подходили к многочисленной группе горожан.

— Господин, — позвала меня Фэйка.

— Да, — бросил я.

— Пусть это будет Ваша, — попросила она.

Я присмотрелся к ней. Трудно был не заметить, что внимание, которое она получила, весьма возбудило девушку. Беспощадный металл оружия мужчин, коснувшись кожи ее ног и живота, пробудил потребности рабыни. Внимание, что она получила, иногда называются нежностью стали господина, особенно в тех случаях, когда оружие касаются тела рабыни. А ведь она провела ночь в одиночестве, на цепи, ожидая, когда за ней придут, сверят ее товарный номер и заберут.

Она отвернулась от меня, и вздрогнула, услышав шорох моего клинка покидающего ножны. Она выпрямилась в струну и напряженно ждала. Как она была соблазнительна в этот момент! Я выждал нескольких мгновений, а затем легко коснулся ее, медленно провел мечом вверх по бедру, приподнимая подол, и давая ей почувствовать свежий ветерок на своих прелестях. Спустя некоторое время, когда я счел нужным, я отдернул острие, позволяя ткани упасть на прежнее место.

— Пожалуйста, Господин, — взмолилась рабыня.

— Возможно, сегодня вечером, — пообещал я.

— Замечательно, — послышался грубый мужской голос. — А теперь, двигайтесь!

Я вложил меч в ножны и, вместе с Хуртой и Боадиссией, в сопровождении возбужденной Фэйки, смешавшись с толпой горожан, отправился по Авеню Админиуса к большим воротам Торкадино.

— Как же это должно быть ужасно, быть рабыней, — сказала Боадиссия, — и быть обязанной подчиниться любым мужчинам, чего бы они от нее не захотели.

Я промолчал.

— Разве Вы так не думаете? — пристала она ко мне.

— Что Ты имеешь в виду? — решил уточнить я.

— Я про касание тела рабыни их сталью, — пояснила она, — как это сделали с нашей бедной маленькой Фэйкой.

— Что-то я не замечал раньше, чтобы Ты настолько заботилась о ней, — сказал я.

— Ну, она же твоя очаровательная маленькая глупенькая рабыня, — снисходительно улыбнулась Боадиссия.

Фэйка, шедшая позади нас, даже задохнулась от возмущения. Она, между прочем, была, конечно, прежде чем оказалась в ошейнике, свободной высокородной женщиной города Самниума. К слову сказать, в действительности это, то же самое что и «Сэмниум», просто в диалектах западных прибрежных народов оно произносится именно так, как я здесь написал. Его изначальное значение, скорее всего — «Место для собраний», а его применение к зданию, или залу для сбора советов является его развитием. Конечно, с точки зрения образованной Фэйки, это Боадиссия выросшая в лагере аларов, была немногим лучше, если вообще лучше, простой варварки.

— Ты что-то там сказала, Фэйка? — полюбопытствовал я.

— Нет, Господин, — быстро и кротко отозвалась она.

Моей женщине не хотелось быть избитой.

— Касание голого тела рабыни сталью, помогает ей понять, что она подчиняется рабовладельцу во всех вещах и полностью, — объяснил я.

— Полагаю, что Вы правы, — кивнула Боадиссия.

— Вообрази, что сталь касается твоего тела, — предложил я, — особенно, представь, что возможно, Тебе, связанной или закованной в цепи, приходится ждать этого, знать, что это вот-вот должно произойти, и что Ты должна подчиниться этому прохладному жестокому прикосновению, его суровой нежности.

— Да, возможно, — тревожно сказала Боадиссия, передернув плечами.

— Иногда от такого прикосновения рабыни смазываются намного быстрее, чем без оного, — заметил я.

— Смазываются? — переспросила девушка.

— Да, — подтвердил я.

— Какое неприятное выражение, — поморщилась она.

— Нисколько, — усмехнулся я. — Скорее наоборот, интимное, замечательное, возбуждающее, сочное выражение. Он точно описывает, как ее тело готовится к использованию.

— К использованию! — задохнулась девушка.

— Конечно, — кивнул я. — Она же — рабыня.

— Ну да, верно, — согласилась Боадиссия.

— А интимный и волнующий запах сопровождающий такое смазывание, аромат беспомощной, возбужденной женщины, готовой к использованию владельцем, необыкновенно стимулирует мужчину.

— Даже не сомневаюсь, — пробурчала она.

— Таким образом, — продолжил я, — довольно обычным делом является то, что после такого прикосновения, «нежности стали господина», рабыня, уже теперь понимающая свою чрезвычайную беспомощность и власть владельца, свою полную зависимость от его милосердия, и его полное и абсолютное над ней доминирование, отдается ему быстро и сладострастно.

— Я поняла, — сказала она, и мимолетно вздрогнула.

Мы шли по Авеню Админиуса, смешавшись с колонной из приблизительно двухсот или трехсот человек. Мы находились в трети длины колонны от ее хвоста. Это показалось мне удачным положением. Я полагал, что если какие-либо охранники, получившие приказ наблюдать за выходящими из города, или возможно даже досматривать выходящих, а то и искать конкретно нас, учитывая количество беженцев, могли бы несколько ослабить внимание и стать немного менее прилежными в своих усилиях, к тому времени, когда добрались бы до нас. А, не обнаружив нас и видя в поле зрения конец колонны, у них мог проявиться некий взрыв компенсационного энтузиазма.

Мы уже миновали ряды висельников. Признаться, я не был расстроен тем, что они остались позади. Мы продолжали медленно двигаться вдоль проспекта к большим воротам. На тротуаре у стены одного из домов на коленях стояла нагая рабыня. Руки девушки, скованные цепью за ее спиной были прикованы к рабскому кольцу, вмурованному в стену. На ее шее висела табличка, на которой имелась надпись: «Для свободного пользования». Стоило нашим глазам встретиться, как она стремительно опустила голову.

— Пошевеливайтесь, — недовольно буркнул конвоир.

Таких женщин, часто выставляют в качестве удобства для горожан, и для поддержания порядка в городе. Хотя, бывает и так, что рабыню приковывают таким образом ради наказания. Но, учитывая текущую обстановку в городе, последнее казалось мне маловероятным.

— Что за шлюха, — возмутилась Боадиссия.

— Хорошенькая, — заметил я. — И свободная для пользования, к тому же.

— Мне не хотелось бы, чтобы их выставляли подобным образом, — заявила девушка.

— Но Ты же не возражаешь против общественных питьевых фонтанов? — поинтересовался я.

— Нет, конечно, — ответила она. — Но это же совсем другое.

— Правда? — усмехнулся я.

— Конечно, — сказала она. — И вообще, мужчины — животные, и увидев таких женщин, они могут возбудиться. Безопасность свободных женщин может оказаться под угрозой.

— Как раз таки, нахождение этих женщин на улицах гореанских городов, особенно в напряженные времена, имеет тенденцию сохранять свободных женщин в большей безопасности, — пояснил я.

На этот раз Боадиссия промолчала, видимо задумавшись.

— И это действительно так, — добавил я.

— Возможно, — не стала спорить она.

— Немногие мужчины станут беспокоиться и красть сухую корку хлеба, к тому же подвергая себя неоправданному риску, если перед своими глазами видят бесплатное угощенье. Хотя, конечно, бывают и исключения, не все мужчины одинаковы.

— Я не сухая корка хлеба, — возмутилась Боадиссия.

— Это — только фигура речи, — объяснил я.

— Я не сухая корка, — обиженно повторила она.

— Ты — свободная женщина, — сказал я.

— Если бы я, хотя бы в малейшей степени интересовалась такими вопросами, — заявила она. — Я предпочла бы быть для мужчины весьма сладким десертом.

— Сладким десертом? — переспросил я, честно говоря, получив удовольствие от того, что она заговорила подобным образам.

— Вот именно, — сказала она.

— Это — распространенное заблуждение недрессированных свободных женщин, — заметил я. — Они считают себя красивыми и опытными, хотя сами они в лучшем случае, слегка привлекательны и почти полные неумехи.

— Неумехи? — переспросила удивленная Боадиссия.

— Конечно, — усмехнулся я. — Для того, чтобы удовлетворить мужчину по-настоящему нужно уметь несколько больше, чем снимать одежды и ложиться перед ним на спину.

— Возможно, — раздраженно признала девушка.

— В действительности, Ты не умеешь даже снимать свою одежду, как впрочем, и правильно ложиться, — добавил я.

— Понятно, — сердито буркнула Боадиссия.

— Возможно, Тебе стоило бы взять пару уроков у Фэйки, — заметил я.

— О, нет, пожалуйста, Господин! — испуганно выкрикнула Фэйка. — Пожалуйста, не надо!

Я весело улыбнулся. Думаю, что при этих обстоятельствах, не будет необходимо наказывать ее. В конце концов, с моей стороны это была просто шутка, и превосходная кстати. Хотя, почему-то, не все ценят мое роскошное чувство юмора. Например, Бутс Бит-тарск, насколько я помню, далеко не всегда понимал мои шутки.

— Это было бы нелепо, — сердито проворчала Боадиссия.

— Да, Госпожа! — торопливо поддержала ее Фэйка.

— Безусловно, лично Ты находишься в гораздо большей опасности, чем большинство свободных женщин, потому что Ты не хочешь скрыть свое лицо под вуалью, — предупредил я Боадиссию.

— Женщины аларов не носят вуали, — гордо заявила девушка. — Это изобретение цивилизации, подходящее скорее для надушенных девушек, которым было бы лучше сразу надеть ошейники.

— Ты не женщина аларов, — привычно поправил ее Хурта.

— Я выросла среди фургонов, — рассерженно напомнила она парню.

— Это верно, — признал он, как мне показалось почти неохотно.

Я предположил бы, что столкнись Хурта с Боадиссией при несколько иных обстоятельствах, например, купи он ее на невольничьем рынке, и его отношение к ней значительно отличалось бы от теперешнего. Возможно, ее связь с фургонами, правильно это или нет, не мне судить, несколько сковывала его, боюсь, препятствуя рассмотреть в Боадиссии ту, кем она по существу была, то есть довольно соблазнительную женщину.

— Скажи-ка, Ты хочешь действительно быть в безопасности? — спросил я Боадиссию.

— Конечно, само собой, — раздраженно признала она.

— Тогда, возможно, Тебе не стоит возражать против приковывания рабынь для предназначенных для случайного использования, — заметил я.

— Возможно, — вынуждена была согласиться девушка.

— И возможно Ты должна скрыть себя вуалью, — добавил я.

— Ерунда, — отмахнулась она.

— Но Ты хочешь быть в безопасности? — уточнил я.

— Конечно, — кивнула Боадиссия.

— Тогда надень вуаль, — потребовал я.

— Нет, — отрезала она.

— Впрочем, возможно это не имеет значения, — пошел я на попятный.

— Почему это? — удивилась Боадиссия.

— Вероятно, Ты права, — сказал я.

— Что Ты имеешь в виду? — поинтересовалась девушка.

— То, что Ты не достаточно симпатична, чтобы заинтересовать кого-либо, — пожал я плечами.

— Что, — задохнулась от возмущения девушка. — Да я красивая. И мужчины заплатили бы за меня очень высокую цену.

Хурта согнулся пополам от смеха. Боадиссия мгновенно обернулась к нему и впилась в него злобным взглядом. Я даже обрадовался, что он в свое время лишил девушку кинжала.

— Хорош ржать, — бросил я Хурте, и тут же захохотал сам.

Судя по ее взгляду доставшемуся мне, будь она вооружена, и мне пришлось бы защищаться.

— Вы идиоты! Вы оба! — завила Боадиссия, — как и все мужчины. Вы просто не знаете, что делать со свободными женщинами.

— Я — алар, — сквозь смех сказал Хурта. — Я знаю, что надо делать из свободных женщин.

— И что же? — полюбопытствовала девушка.

— Рабынь, — заржал он с новой силой.

— Я привлекательна, не так ли? — спросила у меня Боадиссия.

— Да, — признал я. — Конечно. Мы просто поддразнивали Тебя.

— И за меня дали бы высокую цену, не так ли? — уточнила она.

— Думаю да, — кивнул я, — по крайней мере, достаточно высокую, для новой, недрессированной рабыни, фактически рабского мяса не имевшей еще ни одного владельца, и даже не заклейменной.

— Вот видишь? — бросила она Хурте.

Хурта только язвительно фыркнул.

— Разве я не привлекательна, Хурта? — спросила она парня.

— Ты? — переспросил он.

— Я, — сердито сказала она.

— Ты вызываешь во мне не больше интереса, чем тарлариониха, — заявил он, — и думаю, что если бы Ты была тарларионихой, то даже самец-тарларион не заинтересовался бы Тобой.

Хурта захохотал, запрокинув голову.

— А если бы Ты увидел меня голую, нежную, на коленях у своих ног, надушенную, накрашенную, в ошейнике и цепях, тогда Ты захотел бы меня? — поинтересовалась она.

От неожиданности Хурта подавился смехом. Он вдруг нахмурился, и кажется, рассердился. Рука алара непроизвольно сомкнулась на рукояти топора висевшего на его плече. Другую руку он сжал в кулак.

— Расслабься Хурта, Тебе нечего беспокоиться, — усмехнулась она. — Ты всего лишь большое непритязательное животное. Эти удовольствия никогда Тебе не достанутся.

Хурта не ответил, только сердито сверкнул взглядом и уставился прямо перед собой.

Мы продолжали наш путь к большим воротам.

— Кажется, он все же считает меня привлекательной, не так ли? — спросила Боадиссия у меня.

— Само собой, — согласился я.

— И Ты тоже хотел бы иметь меня, не так ли? — поинтересовалась она.

— С некоторыми оговорками, возможно, — признал я.

— Если бы я была рабыней? — уточнила девушка.

— Конечно, — кивнул я.

— Конечно! — засмеялась она.

— Шевелитесь, — прикрикнул охранник, один из тех, что стояли вдоль нашего маршрута.

Боадиссия принялась мурлыкать себе под нос какую-то аларскую мелодию. Казалось, она находилась в прекрасном расположении духа. Я вновь окинул ее взглядом. После того вечера, который она простояла прижавшись спиной к колесу фургона и руками привязанными к спицам, в ней произошли преобразования, которые трудно было не заметить. Мне даже стало интересно, могла ли она стать со временем подходящей рабыней. Лично мне это не казалось невероятным. Я представил, на что она была бы похожа, если бы на ее шее вместо знакомого шнурка и кулона, красовался ошейник. Полагаю, что владеть ей было бы небезынтересно. Впрочем, решил я для себя, поработить ее никогда не поздно. Тогда можно будет делать с ней, все как, когда и кому захочется.

— Что-то не так? — осведомилась она, заметив мой изучающий взгляд.

— Ничего, — ответил я, выходя из задумчивости.

— Двигайтесь, пошевеливайтесь, — рявкнул следующий охранник.

— Ого, — бросил другой наемник, с интересом разглядывая Боадиссию, что не удивительно, учитывая, что она не была скрыта под вуалью.

— Шевелись, — крикнул еще один конвоир.

— Тебя это тоже касается, свободная девка, — раздраженно буркнул его сосед.

Боадиссия прошла прямо перед этими товарищами, по-королевски, с высоко поднятой головой, делая вид, что полностью игнорирует их, и даже не соизволив удостоить их взглядом. Безусловно, и я был в этом уверен, она отлично знала о том, что они рассматривают ее, и их оценка доставляла ей немалую радость. После событий того вечера, разбуженная в ней женщина уже не могла не замечать оценивающих мужских взглядов и не наслаждаться тем эффектом который она производит на мужчин.

— Ты думаешь, что это мудро с твоей стороны, вести себя подобным образом? — спросил я ее.

— Каким образом? — невинно улыбаясь, уточнила девушка.

— Неважно, — хмуро отмахнулся я, и она весело засмеялась.

По правде говоря, а чего ей было бояться их? Она была свободной женщиной. У нее не было ни малейшего повода, чтобы опасаться их, абсолютно никакого, по крайней мере, если не случится такого, что она окажется рабыней. Вот тогда у нее могло бы быть много поводов для страха.

Впереди, на некотором удалении, я уже мог разглядеть большие ворота Торкадино.

— Шлюха, — заявил один из солдат.

Боадиссия лишь рассмеялась, даже не посмотрев в его сторону.

— Мясо для ошейника, — бросил он, и девушка засмеялась снова, никаким иным способом не показывая ему, что обратила внимание на его замечание.

Как хорошо, если не сказать надменно, она теперь вышагивала. Я присмотрелся к тому, как шли другие свободные женщин и рабыни. Сколь немногие из свободных женщин действительно шли так, гордо неся свою красоту. Возможно, они стыдились этого, или даже боялись этого. Немногие свободные женщины ходят таким способом, так чтобы продемонстрировать свою красоту, например, как это должны делать рабыни. Тут немалую роль играет длина одежды. Длинные одежды, которые носят свободные женщины, это касается и аларского платья Боадиссии, позволяют скрывать определенные дефекты походки, но когда ноги обнажены, как у рабынь, хочешь — не хочешь, а придется ходить красивой и изящной походкой. К тому же, учитывая отеровенность многих предметов одежды рабынь, зачастую двигаться в них необходимо с изысканной аккуратностью. Рабыня, например, и это обычно включается в ее обучение, редко наклоняется, чтобы поднять упавший предмет. Скорее она приседает, сгибая колени, и склоняя тело красиво, подбирая потерю с изящного и скромного полупоклона. Иногда, кстати, обычно при обслуживании молодежных пирушек, юноши устраивают себе своеобразное развлечение, разбрасывая по полу различные предметы, заранее оговаривая какой из них кому из молодых людей соответствует, и рабыня должна поднять их менее изящным способом, чем ей полагается. В зависимости от того какой предмет она поднимет первым, определяют кому достанется ее подчинение. Бывает, что за вечер рабыне приходится сыграть в эту игру не один раз. Я снова присмотрелся к Боадиссии. Ее походка теперь казалась мне чем-то средним между походкой свободной женщины и рабыни. Складывалось впечатление, что сквозь надменность просвечивали некие признаки обещаний рабыни. Пожалуй, можно не сомневаться, что под некоторой опекой, и возможно с ошейником на шее, красота походки могла бы быть сохранена, и даже значительно улучшена, а налет надменности удален. Я снова взглянул на нее. Да, кажется, Боадиссия уже сейчас готова идти в рабской тунике. И у меня не было ни малейшего сомнения в том, что некоторые из тех парней, мимо которых она прошла, задрав нос, тоже были более чем готовы преподать ей, помогая себе плетью, науку правильной рабской походки, причем как в тунике, так и без оной.

— Ты уверена, что хочешь пойти в Ар? — снова поинтересовался я. — Это может быть опасно.

Девушка непроизвольно коснулась медного диска на шее.

— Да, — решительно сказала она. — Я хочу узнать, кто я.

— И как Ты думаешь, кто Ты? — полюбопытствовал я.

— Я не знаю, — вздохнула она. — Но, насколько я знаю, меня нашли среди остатков того, что очевидно было большим и богатым караваном. Возможно, это был караван моего отца.

— Возможно, — пожал я плечами.

— По крайней мере, за место в таком караване, необходимо было заплатить, а это предлагает богатство.

— Это верно, — согласился я.

— К тому же сомнительно, что какой-то извозчик или простой работник, скажем, взял бы с собой ребенка, — заметила она.

— Скорее всего, нет, — кивнул я.

— Исходя из этого, мне кажется вероятным, что моя семья была достаточно богата, — предположила она.

— Полагаю, что это вполне возможно, — не стал спорить я.

Это и правда не казалось мне невозможным. Но как бы то ни было, что-то во всем этом меня тревожило. Буква «Тау» на медальоне, по каким-то мне самому не понятным причинам, казалась смутно знакомой. Я никак не мог вспомнить, где и когда я мог видеть именно этот «Тау», то есть, что именно так прописанный «Тау».

— Почему на диске проставлено число? — поинтересовался я.

— Понятия не имею, — ответила девушка, — но это должно быть какое-то своего рода идентифицирующее устройство, возможно соответствующее адресу или номеру в списке пассажиров.

— Или номеру фургона, — предположил я, — если это был большой караван, или, что более вероятно, номеру торговца или компании имеющим несколько фургонов.

— Да, — согласилась она. — Я никогда об этом не думала. Но, это вполне возможно.

— Возможно, — задумался я.

— Наверняка они хотели бы иметь что-либо по чему можно было бы узнать, кому мог принадлежать ребенок, — заметила она.

— Можно предположить и такое, — кивнул я.

— Так оно и должно быть, — уверенно заявила девушка.

— Возможно, — признал я.

— Хочешь послушать мое последнее стихотворение, — вмешался в наш разговор Хурта, — то, что слегка упрекает тех ленивых товарищей, которые при случае любят поспать подольше?

— Конечно, — сказал я, сразу помрачнев.

— Это — веселое стихотворение, — с улыбкой сообщил мне Хурта.

— Я в этом уверен, — вздохнул я.

— Просыпайтесь, гадкие бездельники! — продекламировал Хурта. — Это — первая строка, сильно, не правда ли?

— Порывисто, — признал я.

— Подъем, противные злодеи! — продолжил Хурта.

— Ты уже пересмотрел первую строку? — осведомился я.

— Конечно, нет, — удивился Хурта. — Зачем менять то, что уже и так превосходно. Это — вторая строка.

— А Ты уверен, что это — веселое стихотворение? — уточнил я.

— Определенно, — заявила Хурта, хихикая.

— Я не знал, что Ты сочиняешь веселые стихи, — заметил я.

— Я многогранен, — напомнил мне Хурта. — Ты что, думал, что я провожу все свое время, сочиняя трагические оды?

— Вот именно так, я как раз и не думал, — заверил его я.

— Во мне присутствует и более несерьезная сторона, — сообщил мне Хурта, — хотя заметить ей могли только те, кто хорошо меня знает. К тому же, если быть постоянно подавленным, по моему мнению, это может неблаготворно сказаться на поэтическом росте.

— Полагаю, Ты прав, — кивнул я.

— Ты можешь мне доверять в этом вопросе, — с важным видом заявил Хурта.

— Очень хорошо, — проворчал я.

— Небольшое отчаяние может далеко завести, — сказал он.

— Уверен в этом, — поддержал я поэта.

— Я начну снова, — объявил Хурта. — Вставай, Ты гнусный, грязный, вонючий, медлительный слин!

— Мне показалось, Ты сказал, что собираешься начать снова, — заметил я.

— Ну да, я начал с третьей строки, — сообщил он и, повернувшись к шедшему рядом с ним мужчине, поведал: — это посвящено моему другу, Тэрлу. Вот ему. В действительности, именно он вдохновил меня сочинить это.

— Я понял, — кивнул тот, пристально посмотрев на меня, и прибавил шаг.

— Подъем, говорю я вам, медлительные тарски, мерзкие, отвратительные, сонные гнусные урты! — выкрикнул Хурта.

Уже несколько человек посмотрели на меня как-то странно. Теперь и я прибавил шаг, смотря прямо перед собой.

— Уже полдень! — крикнул Хурта, и вдруг остановился, и заржал так, что по его щекам покатились слезы.

— Что с Тобой? — заботливо поинтересовался я.

Несколько мужчин обогнули нас.

— Я же сказал Тебе, что оно веселое, — сквозь смех проговорил Хурта, сгибаясь в поясе.

— Правда?

— Только не говори мне, что юмор оказался слишком тонким для тебя, — пораженно сказал он.

— Ну, я же не алар, — напомнил я.

Боадиссия весело засмеялась, но как мне показалось, немного неуверенно и тревожно.

— Ну, Ты же видишь, — начал мне терпеливо объяснять Хурта, — Я не сказал, что уже утро. Я сказал, что уже полдень.

— Ну и что? — спросил я.

— Таким образом, Ты должен был бы ожидать, что я скажу утро, но как Ты видишь, утро уже прошло. Вот я и сказал, что уже полдень.

— Ах, да, — воскликнул я, полагая, что, возможно, у меня появилось понимание его мысли. — Превосходно, превосходно.

Многие гореане просыпаются довольно рано. Возможно, стоит запомнить это. Это может несколько помочь, хотя, возможно, незначительно. Боадиссия издала какой-то приглушенный звук, как мне кажется, должный показать, что она смеется. Уверен, она просто пыталась еще раз заявить о своих правах на то, чтобы считаться женщиной аларов. Фэйка, которой, к счастью ничего доказывать не требовалось, выглядела ошеломленной.

— Мы на месте, — с облегченным вздохом объявил я, — вот и ворота!

Кое-кого из людей проходивших через большие ворота Торкадино обыскивали с особой тщательностью. Несколько женщин, раздетых догола, вероятно чем-то заинтересовавших наемников, стояли на камнях перед аркой, и к их ужасу, досматривались с гореанской эффективностью. Кстати, кое-какие монеты и кольца при этом были найдены. Вообще-то, после такого обыска многие женщины годятся только на то, чтобы стать рабынями. Но этих просто вытолкнули за ворота, сунув им в руки их же одежду. Боадиссия, что интересно, хотя и была довольно миловидна, все же избежала этого унижения. Сбоку присутствовала кучка предметов, конфискованных у различных людей, как мужчин, так и женщин, но, надо признать, что в действительности взято было немного. Я даже начал подозревать, что обработка этой группы горожан, была не более, чем имитацией обыска.

Думаю, все дело в том, что в этой колонне беженцев присутствовал я вместе с моими спутниками. Чем иным можно было объяснить освобождение Боадиссии от гореанского обыска с раздеванием, обещавшего массу удовольствия охранникам, кроме как тем, что она была с нами.

Письма Дитриха были спрятаны внутри моих ножен. Конечно, это затрудняло выхватывание оружия, но рассмотрев все прочие варианты укрытий, имевшихся в моем распоряжении, это оказалось наиболее целесообразным. Бумаги нетрудно обнаружить под туникой или в подкладке плаща. Конечно, если есть время, сообщения можно написать прямо на ткани подкладки с внутренней стороны, а затем останется только надеяться на то, что охранникам не придет в голову отпороть подкладку. Конечно, существует немало всевозможных тайников для сообщений или ценностей. Можно упомянуть некоторые из них, такие как полые каблуки или разделяющиеся подошвы в сандалиях, крошечные секретные ниши в кольцах, брошках, заколках, полых гребнях, фибулах, запонках и пряжках. Эфесы мечей зачастую имеют внутри скрытую полость, чтобы найти которую, требуется развинтить рукоять. Подобные ниши, одна или несколько могут быть в тростях и посохах. Само собой разумеется, некоторые из них, также, могут содержать, кинжалы или шпаги. Кроме оружия такие скрытые в посохе полости могут содержать даже подзорные трубы, хронометры, компасы, и прочие полезные в дороге вещи. Во время паломничества в Сардар подобный посох, увитый цветами, является непременным атрибутом пилигрима. И кстати, такие люди отнюдь не столь безопасны, как это могло бы показаться, и многие разбойники убедились в этом на своем собственном горьком опыте.

— Вы все вместе? — спросил гвардеец, окинув взглядом нашу группу.

— Да, — кивнул я.

— Проходите, — махнул он рукой, и через пару мгновений мы оказались по ту сторону арки больших ворот города, морщась от яркого солнечного света.

Немного отойдя, я оглянулся назад, оценив стены Торкадино. С такого расстояния, освещенные лучами полуденного солнца, они казались очень высокими и неприступными. Неприступными для обычных штурмовых лестниц. На это намекали многочисленные, узкие горизонтальные щели приблизительно в три — четыре дюйма высотой, через которые можно было просунуть окованные металлом шесты, с прочными железными полумесяцами на концах. Такими шестами отбрасывают приставные лестницы штурмующих, причем с минимальным риском для обороняющихся защитников. Кроме того эти щели, могут служить в качестве бойниц для лучников.

Позади нас через ворота все еще проходили люди. Я перенес свое внимание в другую сторону. Там впереди, ярдах в двухстах или около того, виднелись вымпелы Коса, по-видимому, отмечавшие первый ряд осадных траншей. Моя рука непроизвольно коснулась ножен меча. Именно там я скрыл документы, доверенные мне Дитрихом.

— Вас не обыскали, — заметил невысокий товарищ, остановившийся подле меня, выделявшийся тонкими усиками, узкими бегающими глазками и огромным мешком за спиной.

— Многих не обыскали, — пожал я плечами, и низкорослый продолжил свой путь к вымпелам.

— Что мы будем делать? — тревожно спросила Боадиссия.

— Пошевеливайтесь, нечего тут задерживаться, — буркнул солдат, стоявший снаружи ворот, указывая в сторону траншей.

Мы всей компанией, Боадиссия, я, Хурта и Фэйка с моим мешком за плечами, вместе с остальными беженцами отправились в сторону вымпелов Коса.

— Я не предвижу больших трудностей с прохождением через линии косианцев, — пояснил я. — Беженцев, как мне кажется, будут гнать через них со всевозможной поспешностью. Но я не уверен, что будет разумно сразу направляться в сторону Ара. Будет лучше сначала достигнуть Аргентумской дороги, и по ней двигаться на восток к Виктэль Арии. А уже оттуда повернуть на юг к Ару.

— Это — более длинный путь, не так ли? — поинтересовалась Боадиссия.

— Да, — кивнул я.

— Тогда почему Ты выбрал именно его? — спросила она.

— Это не тот маршрут, который от нас могли бы ожидать, — пояснил я.

— Ты чего-то боишься? — полюбопытствовала девушка.

— Я проявляю осторожность, — ответил я.

— А разве нельзя пойти к Ару напрямую, минуя дороги? — спросила она.

— Если бы я был один, я бы так и сделал, — сказал я.

— Я не боюсь, — заявила Боадиссия.

— На открытой местности попадаются слины, — предупредил я, — особенно с наступлением темноты.

— О, — вздрогнула она.

— К тому же, — добавил я, — Ты привлекательна.

— Какое это имеет значение? — удивилась она.

— Ты хотела бы стать голой крестьянской невольницей, рабыней сообщества в деревне, — поинтересовался я, — всю жизнь носить веревочный ошейник, научиться полоть сорняки и тянуть плуг, а свои ночи проводить в полузатопленной клетке?

— Нет! — вздрогнула девушка.

— Безусловно, со временем, они продали бы Тебя в городе, когда к них возникла бы потребность в деньгах на выпивку, — усмехнулся я.

Девушка вздрогнула, по-видимому, представив себе такую перспективу.

— Но, пожалуй, мы все же, последуем по самому прямому цивилизованному маршруту отсюда к Ару, — решил я изменить свое первоначальное намерение.

— Почему? — осведомилась она.

— Чтобы сэкономить время, — объяснил я. — Оно сейчас дорого.

— Как скажешь, — пожала она плечами.

— Таким образом, мы пойдем по маршруту, названному Восточной дорогой, или Восточным Путем, — сказал я.

— Это не тот маршрут, что еще называют дорогой сокровищ? — уточнила она.

— Он самый, — кивнул я.

— А почему его так называют? — поинтересовалась девушка.

— Из-за богатств, рабынь и тому подобных товаров, что часто перевозят по ней, — объяснил я.

— Понятно, — встревожено протянула она.

— Можешь не сомневаться, на этом пути Ты увидишь множество караванов рабских фургонов, — усмехнулся я, — а, кроме того, девушек менее богатых торговцев, много девушек, которых ведут пешком, скованных цепью в рабский караван, иногда даже с завязанными ртами и глазами.

— О, — смутилась Боадиссия.

— Замечательно! — сказал Хурта.

Я оглянулся, бросив взгляд на Фэйку, нагруженную моей поклажей, которая тут же опустила глаза.

— В колонну по одному, — скомандовал один из солдат Коса, едва мы приблизились к линии траншей. — Смотрите под ноги.

Через ров была переброшена длинная доска. Узкоглазый коротышка с тонкими усиками шел перед нами. Он легко миновал этот импровизированный мостик. Под моим весом доска значительно прогнулась. Боадиссия, Хурта и Фэйка пересекли ров следом за мной.

— Туда, — указал нам дорогу солдат.

А через несколько енов мы добрались уже до следующей линии укреплений, представлявшей собой все тот же ров, но уже с валом и плетнем для защиты лучников. Местами над валом торчали наблюдательные вышки, не более чем дощатые платформы, поднятые на конструкции из шестов и досок. С них велось постоянное наблюдение за воротами Торкадино. Для ночного освещения в разных местах этих полевых укреплений были развешены фонари.

— Туда, — направил нас следующий солдат.

Мы оказались в пределах периметра Косианского лагеря. Большинство палаток было круглым с невысокими наклонными вершинами. Многие были ярко раскрашены, расчерчены полосами броских цветов, и расписаны различными рисунками и орнаментами. Надо признать, что гореане имеют слабость к таким вещам. В результате, гореанский лагерь зачастую представляет собой живописное зрелище, с множеством шелков и флагов, впечатляющее даже издалека. Эти люди склонны любить ткани, возбуждающие на ощупь, специи, дразнящие их вкус, громкие и заводные мелодии, и красивых женщин. Этим они ясно дают понять свою первобытность, и свою жизненную энергию и здоровье. Все палатки были расположены в строгом геометрическом порядке, формируя прямые улицы. За этим следили инженеры, заранее натягивая ограничительные веревки.

— Смотри, — обратила мое внимание Боадиссия.

— Вижу, — кивнул я.

Заметив, что стала объектом нашего внимания девушка, лежавшая на боку, прямо на земле, отпрянула, прижимаясь спину к толстому, приблизительно восемь дюймов в диаметре, столбу, закопанному в грунт. Она избегала встречаться с нами взглядом. Она была полностью раздета, и, судя по тому насколько грязна, провела здесь уже довольно долгое время. От столба девушка могла отойти не дальше, чем четыре фута. Дальше ее не пускала цепь, три раза в тугую обмотанная вокруг столба, в специально прорубленной канавке, и дважды на шее рабыни. На обоих концах цепи красовались висячие замки.

— Эй, девушка, — позвал я ее.

Услышав меня, она тут же вскарабкалась на колени, все так же не поднимая головы и тихо заскулила.

— Она не немая, — решила Боадиссия.

— Скорее всего, она находится под наказанием «самка четвероногого животного», — объяснил я.

Девушка вновь заскулила, жалобно глядя на нас, и утвердительно покивав головой, снова опустила голову.

— Ох, — выдохнула Боадиссия.

При таком виде наказания женщине запрещена человеческая речь, и человеческое положение, в том смысле, что ей не разрешают вставать на две ноги. Передвигаться она может только на четвереньках, если только не получит команду перекатываться, или любую другую команду, подходящую для домашнего животного. Еду ей будут бросать прямо в нее или, в лучшем случае, в стоящую на земле миску. Но в любом случае питаться она должна, не пользуясь своим руками. Ее могут, конечно, покормить и с рук, но опять же, касаться еды своими руками она не имеет права. Ее могут обучить различным трюкам. Иногда, подобно дрессированному животному, наказанных таким способом, приучают реагировать на команды из произвольного набора звуков, дабы в обращении с ними не использовать человеческую речь вообще. Если хозяин окажется недоволен темпами дрессировки, женщину, конечно, ждет дополнительное наказание, впрочем, как и любое другое животное в подобной ситуации. Ну и конечно используют ее для своих удовольствий исключительно в позиции четвероногого животного. Подобное отношение к рабыне часто используется не только в качестве наказания, но также может фигурировать в приучении новой девушки к ее теперешнему состоянию. Оно помогает ей понять, кем она теперь является, то есть животным, полностью подчиняющимся своему владельцу. Спустя некоторое время, иногда всего несколько анов, нахождения в таком состоянии, она начинает безмолвно, но красноречиво умолять, теми способами, какими только может, разрешить ей служить своему владельцу путями, более типичными для нормальной рабыни, путями, в которых ее неволя может проявиться гораздо более полно и приятно для него, теми путями, в которых задействована большая сложность и широта сознательного подчинения, возможного только у человеческого существа. Чтобы удостовериться, и избежать возможного недопонимания, вполне возможного в такой ситуации, рабовладелец, обычно на короткое время, несколько инов, не больше, дает женщине возможность говорить, и за отпущенное время она должна высказать свои просьбы, в надежде заслужить его расположение. Если хозяин окажется не удовлетворен ее мольбами, конечно, она будет быстро возвращена к прежнему состоянию четвероногого животного, а кроме того, за то, что ему пришлось потратить впустую свое время, женщину может ждать дополнительное наказание, обычно плеть.

Мы продолжали двигаться по территории лагеря. По моим расчетам, если нас не задержат, то через несколько енов мы должны упереться во внешний ряд укреплений, скорее всего представляющий все те же насыпи и рвы, защищающие осаждающую армию от возможного нападения извне деблокирующих войск.

— О, глянь-ка, — ткнул пальцем Хурта немного в сторону от нашего маршрута, — там загон для лагерных девок.

Мы как раз проходили мимо огороженного забором загона, частично разбитого на небольшие ячейки-загоны, частично заставленного клетками. Судя по размеру воинского лагеря, я бы предположил, что этот загон далеко не единственный. В таких местах держат общественных женщин, рабынь для удовольствий солдат. Гореанин редко обходится без женщин. Таких девушек поставляют, обычно сразу большими партиями, работорговцы имеющие контракт с армией. Рабынь могут использовать по назначению прямо в их загонах или, что более распространено, их посылают в палатки мужчин, заплативших арендную плату, обычно за ночь. Утром женщин возвращают в загоны их владельцев. Снаружи, неподалеку от входа в этот загон, в таком месте, где все приходящие и уходящие девушки могли видеть, была установлена нехитрая конструкция трех толстых деревянных брусков, два из которых были вкопаны в землю вертикально, я третий, горизонтальный, соединял их поверху. В нижней грани горизонтального бруса имелось стальное кольцо, с которого свисали шнуры. Эти шнуры заканчивались на скрещенных запястьях поднятых над головой рук весьма привлекательной пленницы. Из внешнего торца горизонтального бруса, с обращенной к нам стороны, торчали два крюка, на которых висела табличка. Крюки были вбиты намертво, а вот таблички можно было менять в зависимости от допущенных ошибки, недостатка или нарушения. Конкретно на этой табличке было написано: «Я не доставила полного удовольствия своему владельцу ночи. Накажите меня. Используйте плеть слева». Слева от девушки, на вертикальном брусе, с вбитого в него крюка свисала пятиременная гореанская рабская плеть.

— Подождите, — сказала Боадиссия.

— Что еще? — спросил я.

— Ей не были полностью довольны, — заметила Боадиссия.

Девушка, привязанная к конструкции, услышав наши голоса за своей спиной, испуганно напрягалась.

— Похоже на то, — кивнул я.

— И Ты не собираешься бить ее? — поинтересовалась Боадиссия.

— Думаю, что она уже хорошо наказана, — ответил я.

Конечно, свой вывод я сделал взглянув на спину девушки. Думаю, что лишь часть из тех полос, что сейчас украшали ее спину появилась благодаря проходящим мимо мужчинам, а большинство, скорее всего, досталось ей от хозяина еще до того как она оказалась здесь. Рабовладелец должен гарантировать себя, что произошедшее этой ночью, независимо от того, что именно произошло, не повторялось впредь, а сама женщина раз и навсегда уяснила, что ни на что меньшее, чем прекрасная работа ее господин не согласен. Рабыне не позволены недостатки в ее служении. Не для того ее покупали. Ей нечего ожидать предупреждений и уговоров. Коррекция ее действий будет незамедлительная и всегда жестокая.

— Мужчины слабы, — заявила Боадиссия и, подойдя к крюку и сняв с него плеть, позвала: — Девка!

— Да, Госпожа, — отозвалась напуганная рабыня.

— Оставь ее в покое, — сказал я. — Ты же видишь, что ей уже и так основательно досталось.

— Кто Ты? — спросила Боадиссия.

— Рабыня, Госпожа, — задрожав, ответила невольница, и ее маленькие ладошки вцепились в шнуры над тугими петлями.

— Это значит, что твои владельцы должны быть довольны Тобой, — напомнила ей Боадиссия.

— Да, Госпожа.

— Полностью довольны, — добавила она.

— Да, Госпожа, — всхлипнула рабыня.

— Но Тобой они довольны не были, — заметила Боадиссия.

— Нет, Госпожа, — дрожащим голосом призналась девушка.

— Значит, Ты должна быть наказана, — подытожила Боадиссия.

— Да, Госпожа, — простонала привязанная невольница.

— Она уже наказана, — попытался я успокоить Боадиссию. — Окажи ей милосердие.

— Нет, — бросила та.

— Девушка, — обратился я к рабыне.

— Да, Господин! — страстно крикнула она.

— Ты намерена улучшить свое служение в будущем? — спросил я.

— Да, Господин! — воскликнула наказанная.

— И Ты будешь стремиться стать мечтой о совершенстве для твоих владельцев, независимо от того как долго Ты будешь служить тому или иному из них?

— Да, Господин! Да Господин! — выкрикнула она.

— Вот видишь, Боадиссия, — сказал я.

— Она врет, — заявила Боадиссия. — Я — женщина. Я это вижу.

— Нет, Госпожа! — заплакала рабыня.

— Ты врешь мне? — спросил я девушку.

— Нет! Нет, Господин! — залилась та слезами.

— Я ей верю, — кивнул я. — Давайте уже продолжим наш путь.

— Похоже, Ты оказался терпимее меня к проштрафившейся рабыне, — усмехнулась Боадиссия.

— Пойдем скорее, — позвал я ее.

— Еще нет, — отрезала она.

— Да хватит Тебе уже, — проворчал Хурта.

— Я знаю женщин, — заявила Боадиссия. — Я сама, одна из них. Если Вы будете слабы с ними, то они заберут Ваше мужество и уничтожат Вас. Зато, если Вы будете с ними решительны, то они вылижут ваши ноги, и сделают это с благодарностью.

Она коснулась тела рабыни плетью, и спросила:

— Ты со мной согласна?

— Да, Госпожа, — всхлипнула невольница.

— Если Вы не проявляете к рабыням строгости, — заметила Боадиссия, — они становятся небрежными, затем высокомерными, а затем начнут притворяться свободными людьми.

— В этом я с Тобой, пожалуй, соглашусь, — кивнул я.

— Их должно держать в безукоризненной дисциплине, — сказала Боадиссия, — в абсолютно бескомпромиссной и безупречной дисциплине.

— Конечно, — признал я.

Боадиссия занесла плеть. Как же она ненавидела эту рабыню! Иногда мне трудно понять ненависть свободной женщины к ее порабощенной сестре. Полагаю, всему виной, злобная ревность женщины, которой достался печальный жизненный путь, дорога, рекомендуемая ей многими, но оказавшись на которой она обнаружила, что ведет эта дорога в никуда, что в конце ее ждут лишь предельное расстройство, страдания и полное отсутствие удовольствия от жизни. Ни одна женщина не может быть счастлива, пока она не займет свое место предназначенное ей природой.

— Не бей ее, — сказал я.

— Я — свободная женщина, — напомнила мне Боадиссия, — и я могу делать то, что и как мне нравится.

— Оставь ее в покое, — поддержал меня Хурта. — Пойдем уже.

— Мужчины слабы, — заявила Боадиссия. — Сейчас я покажу Вам, чего заслуживают женщины, и в чем они нуждаются.

— Пожалуйста, не надо, Госпожа! — взмолилась девушка.

Но Боадиссия ужа взялась за рукоять плети двумя руками, занесла ее над головой.

— Пожалуйста, нет, Госпожа-а-а-я-я! — завопила рабыня от боли.

Боадиссия нанесла пять ударов. Она не собиралась жалеть невольницу, и остановилась только тогда, когда наказанная девушка обвисла на шнурах, задыхаясь от плача.

— Ну, что? Теперь Ты будешь стараться доставить своим владельцам удовольствие? — спросила Боадиссия.

— Да, Госпожа, — сквозь рыдания проговорила рабыня.

— Теперь Вы выучила этот урок? — не отставала от нее Боадиссия.

— Да, Госпожа. Да Госпожа! — прорыдала девушка.

— Вот теперь она говорит правду, — сообщила нам Боадиссия, возвращая плеть на ее законное место на крюке.

Я посмотрел в глаза наказанной рабыни. И не смотря на то, что она торопливо опустила голову, я успел разглядеть в них, что сказанное Боадиссией было совершенно верно. Отныне ни один рабовладелец не пожалуется, что он ей недоволен. Она извлекла урок из произошедшего.

— Теперь, пойдемте, — как ни в чем не бывало, позвала нас Боадиссия.

— Интересно, — протянул я.

— Тебе стоит научиться тому, как следует обращаться с женщинами, — заявила Боадиссия. — Это Тебе может пригодиться.

— Ты тоже женщина, — напомнил я.

— Не умничай, — фыркнула она. — Я — свободная женщина.

— Туда, туда, — указывал Косианский солдат. — Не растягиваться.

Мы вернулись в колонну беженцев и продолжили свой путь через лагерь. В моем кошеле лежал мешочек наполненный монетами, плотно наполненный, хотя и главным образом невысокого достоинства, того, которое, не должно было привлечь внимания. Получив деньги от офицера в Торкадино, а не стал отказываться, оставив их себе. Оставалось только попытаться оправдать его доверие. На первый взгляд, средств было более чем достаточно, чтобы добраться до Ара. А еще в моих ножнах лежали его письма, и мои охранные грамоты. Еще бы знать, что меня ждет впереди.

— Туда, — показал нам направление следующий солдат.

— Кстати, Ты так и не выслушал мое стихотворение целиком, — напомнил мне Хурта.

— Верно, — неохотно признал я.

В следующие несколько енов я был потчеван последним произведением Хурты. Он читал его с необузданной экспрессией, на ходу то тут, то там изменяя строки, без каких-либо предрассудков подвергая целые части немедленным и ошеломительным пересмотрам, необузданным и массовым, несомненно, частью оправданным, а чаще спорным, если не ужасным.

— Ну, как? — поинтересовался поэт, наконец-то, добравшись до конца.

— Я ничего никогда не переживал ничего подобного этому, — признал я.

— Правда, — нетерпеливо спросил он.

— Конечно, — заверил его я, — кроме, конечно, некоторых из твоих стихов.

— Само собой, — довольно сказал он. — А как Ты думаешь, это станет бессмертным?

— Трудно сказать, — покачал я головой. — Ты волнуешься по поводу этого?

— Немного, — скромно сказал Хурта.

— С чего это? — удивился я.

— Но ведь оно посвящено Тебе, моему другу, — объяснил он.

— Не понял, — сказал я.

— Предположите, что оно станет бессмертным, — предложил парень.

— Ну и что?

— А это вполне может произойти, — заявил он, — ведь это настоящее произведение Хурты.

— Ну и? — поощрил я его.

— Но ведь тогда Ты, возможно, навсегда останешься в истории, как не более чем презренный, отвратительный, печально известный соня.

— Я понял причину твоего беспокойства, — кивнул я.

— И даже если это и верно, — продолжил Хурта, — все равно, Ты мой дорогой друг, и я просто не могу позволить себя, так с Тобой поступить. Я просто не знаю, что мне делать!

— Посвяти это стихотворение некому мифическому человеку, — посоветовал я, — кому-то, кого Ты сам придумал.

— Изумительное предложение! — обрадовано закричал Хурта и, обернувшись к шедшему вслед за нами беженцу, поинтересовался: — Извините меня, Сэр, как Вас зовут?

— Гней Сориссиус из Брундизиума, — представился тот.

— Спасибо, Сэр, — поблагодарил его Хурта, и радостно сообщил мне: — Я посвящаю стихотворение Гнею Сориссиусу из Брундизиума.

— Чего? — не понял Гней Сориссиус из прибрежного города.

— Радуйся, — объявил ему Хурта. — Ты теперь можешь умереть с чистой совестью, поскольку только что стал бессмертным.

— Чего? — несколько встревожено переспросил Гней Сориссиус, опасливо косясь, на большой топор, висевший на плече Хурты.

— А что, если Ты откажешься от своего стихотворения, — решил уточнить я, — вдруг почувствовав, как это часто с Тобой бывает, что оно, возможно, не дотягивает до твоих невероятно высоких стандартов, или если Тебя сильно ударят по голове, а я такие случаи знавал, и Ты просто забудешь его?

— Я понимаю, что Ты имеешь в виду, — серьезно сказал Хурта. — В этом случае я отказал бы бедному Гнею в его месте в истории.

— Конечно, — закивал я. — Не справедливо делать его настолько зависящим от Тебя.

— Это точно, — признал мой друг.

— Предположи, что он, считая себя бессмертным, начинает поступать опрометчиво, ничего не опасаясь, рискуя почем зря и, возможно, отвечает за свои неудачные и печальные действия?

— Об этом я как-то не подумал, — признал Хурта.

— Ты мог бы почувствовать себя ответственным за печальные последствия, — заметил я.

— Ага. Я — чувствительный товарищ.

— А, кроме того, он может все жизнь жить в тревоге, не зная, отставил ли Ты это стихотворение или нет, и таким образом не зная, бессмертен ли он все еще или уже нет.

— Правда, — простонал Хурта. — И что же мне делать?

— Эй, это Ты не про то ли часом стихотворение говоришь, про товарищей, что спят допоздна, — вмешался в нам разговор Гней, — которое декламировал в течение прошедших десяти енов?

— О нем самом, — признал Хурта.

— Отлично, — сказал Гней, — но я привык вставать каждое утро в четвертом ане.

— В четвертом ане? — крикнул ошеломленный Хурта. — Так рано!

— По моему мнению, — бросил мужчина, казавшийся в довольно дурном настроении, подозреваю, вызванным тем, что его выставили из Торкадино, оставив из имущества немногим более его одежды, — люди, которые остаются в мехах дольше, ничем не лучше ленивых слинов.

— Ох, — вздохнул Хурта.

— Вот именно, — подчеркнул свои слова Гней.

— Боюсь, я не смогу посвятить Тебе свое стихотворение, — признал Хурта. — Ты встаешь слишком рано.

— А, кроме того, — продолжил Гней, — я еще и взыскиваю плату с тех, кто посвящает мне стихи.

— Что? — пораженно вскрикнул Хурта.

А мне понравился этот Гней. Он оказался неплохим парнем, даже не смотря на то, что происходил из Брундизиума.

— Серебряный тарск, — заявил он.

— Это очень дорого, — сказала Хурта.

— Именно такова моя обычная плата, — сообщил брундизиумец.

— А у нас есть серебряный тарск? — поинтересовался Хурта.

— Ты продал бы свои бесценные посвящения просто за деньги? — уточнил я.

— Никогда! — решительно заявил Хурта.

Это были верные слова. Я сохранил серебряный тарск, или его эквивалент в мелких монетах.

Гней Сориссиус тем временем поторопился обогнать нас и скрыться впереди.

— Какой негодяй, — прорычал Хурта, глядя ему вслед.

— Действительно, — признал я.

Мне даже стало жаль, что мне не удавалось обращаться с моим крупным другом, столь же аккуратно как это сделал Гней Сориссиус, пусть он и был из Брундизиума. Возможно, у него прежде уже были деловые отношения с поэтами аларов. Почему бы и нет?

— Возможно, в конце концов, мне придется посвятить это стихотворение Тебе, — вздохнул Хурта.

— Смотри-ка мы уже дошли до края лагеря, — заметил я.

Поднявшись на небольшой холм, мы задержались, чтобы оглянуться назад.

— Насколько красиво он смотрится отсюда, — сказала Боадиссия.

Лагерь, раскинувшийся перед нами, на фоне стен Торкадино действительно представлял собой потрясающее зрелище.

— Думаю, — сказал оглянувшийся назад Хурта, — я сочиню новое стихотворение в честь этого настроения.

— А что относительно того стихотворения о тех, кто спит допоздна? — полюбопытствовал я.

— Думаю, что откажусь от него, — ответил он. — Тема тривиальна, и возможно не достойна моих усилий. Надеюсь, Ты не возражаешь?

— Нет, — облегченно вздохнул я.

— Ты хороший человек, — сказал Хурта.

— К тому же это также решает твою проблему о его посвящении, — заметил я.

— Ага, а еще я сохранил наш серебряный тарск, — вспомнил он, — возможно, Ты будешь столь же любезен, и разделишь этот серебряный тарск со мной поровну, как всегда.

— Очень хорошо, — буркнул я.

Алары, конечно, отнюдь не всегда дружат с математикой, зато многие из них — весьма крупные и устрашающие товарищи.

— Спасибо, — искренне поблагодарил меня Хурта.

— Не за что, — проворчал я.

— Вот видишь, как зачастую ловко можно сэкономить тарск! Эх, было два товарища, мы, возможно, спасли бы два тарска.

— Нет, — успокоил я его энтузиазм. — У Тебя было только одно посвящение.

— Ты прав, конечно, — вздохнул он. — Может, уже пойдем дальше?

— Подожди немного, — остановил его я.

— Что случилось? — полюбопытствовал алар.

— Ты ничего необычного в этом лагере не замечаешь? — спросил я.

— Ну красиво, конечно, — признал Хурта, — это даже Боадиссия заметила, хотя она только женщина.

— А больше ничего? — уточнил я.

— А что? — не понял он.

— Мы вне лагеря, — намекнул я.

— Ну и? — снова не понял он.

— С этой стороны нет никаких тыловых укреплений, — подсказал я, — никакой защиты вообще, даже мелкой канавы не выкопано, ничего, что могло бы защитить лагерь от нападения извне.

— Интересно, — задумался Хурта.

— Косианцы, очевидно не опасаются прибытия войск из Ара, для снятия блокады с Торкадино, — предположил я.

— И это кажется весьма странным, не так ли? — спросил Хурта.

— Скорее это кажется очень тревожным, — заметил я. — Я не понимаю этого. Это же не что иное, как вопрос элементарной военной предосторожности.

— Как они могут быть столь уверены, что Ар не пришлет свои войска на выручку Торкадино? — поинтересовался Хурта.

— Не знаю, — пожал я плечами.

Однако я счел такую деталь, как отсутствие внешнего ряда укреплений, наряду со многими другие виденными мной за прошлые недели, очень нехорошим сигналом. Это показалось мне полностью нелогичным с военной точки зрения. Это, как и отсутствие укрепленных лагерей вдоль дороги, и конвоирования продовольственных обозов, раньше казавшееся мне необъяснимым и странным, теперь, рассмотренное все вместе, необыкновенно тревожило меня.

— И как Ты думаешь, чем можно объяснить это, — поинтересовался Хурта.

— Понятия не имею, — признался я. — Но они меня тревожат.

— Я думаю, что лучше бы Вам уходить отсюда подобру-поздорову, — заметил мужчина, проходивший мимо, еще один беженец. — Если вас поймают здесь, то могут решить, что Вы бродяги или шпионы.

— Это верно, — поддержал я его.

Но прежде чем отправиться в путь, а окинул взглядом Фэйку, прежде бывшую Леди Шарлоттой из Самниума. Теперь она носила короткую рабскую тунику с вырезом, который заканчивался у ее живота. Из выреза соблазнительно выглядывали нежные холмики ее грудей. Так и должно быть у рабынь. Я любовался ей. Что и говорить, она просто прекрасна. Не выдержав, я подошел к ней, встав так, что она оказалась между мной и лагерем. Женщина посмотрела на меня снизу вверх, и я развел полы ее туники в стороны, просунул внутрь руки, и нежно провел ими по ее телу. Ремни моего мешка на ее плечах были влажными и горячими. Туника под ремнями и вокруг них насквозь промокла от пота и собралась складками. Отпечатки от этих складок еще какое-то время будут видны на ее коже. Ее груди на ощупь была заманчивой, теплой, совершенной и влажной от пота. А еще на ее горле был замкнут ошейник. Мой ошейник. И она тоже была моей.

— Может, пойдем уже, — ехидно заметила Боадиссия.

— Сегодня вечером, — улыбнувшись, сказал Фэйке, — Тебя нужно будет отмыть. Ты вся пропотела, а ноги грязные по колено.

— Да, Господин, — отозвалась она, мягко прижимаясь к моим рукам своим телом, и мурлыкая, как маленькое, милое животное, которым она, кстати сказать, и была.

Я опустил голову, и наши губы на короткое мгновение встретились.

— Ах, — тихонько вздохнула она, но я уже выпрямился, и мои губы снова оказались для нее на недосягаемой высоте.

Я оторвал руки от ее тела и, задернув на место полы туники, взял женщину за плечи. Ей нечего было даже думать о том, чтобы вырваться из моей хватки.

— Ты — рабыня, не так ли? — спросил я.

— Да, Господин, — ответила Фэйка, — полностью, и полностью Ваша!

Я повернул ее лицом к лагерю, раскинувшемуся между нами и Торкадино.

— Как Ты думаешь, Ты заслужила благосклонность своего владельца? — поинтересовался я.

— Я страстно надеюсь на это, — сказала она.

— Ты видишь, что там? — спросил я, указывая на одно место в лагере.

— Да, Господин, — признала она.

— Скажи, что Ты там видишь, — приказал я.

— Это — загон для лагерных девушек, — ответила моя рабыня.

— Правильно, — кивнул я. — А Ты помнишь ту девушку, временный владелец которой оказался не полностью доволен ее обслуживанием?

— Да, Господин.

— Что с ней сделали за это? — спросил я.

— Ее беспощадно выпороли, — вздохнула Фэйка.

— Сегодня вечером, Ты будешь служить мне, — сообщил я.

— Да, Господин, — улыбнулась она.

— Ты знаешь, что будет сделано с Тобой, если я не буду полностью удовлетворен? — поинтересовался я.

— Меня будут беспощадно пороть, как и ее, — ответила женщина.

— Ты возражаешь? — спросил я.

— Нет, Господин. У меня нет никакого иного пути.

Я отошел от нее, и присоединился к остальным своим спутникам.

— Это — дорога сокровищ, — сообщил я, указывая на узкую ленту видневшуюся вдали. — На другом ее конце находится Ар.

— Ну, так давайте начнем наш путь, — предложила Боадиссия. — Мне не терпится поскорее достигнуть Ара.

Я оглянулся и окинул взглядом ладную фигуру Фэйки. Она улыбнулась мне. Как же она красива! Я собирался взять ее этим вечером, и можно не сомневаться, что она будет стараться изо всех сил доставить мне удовольствие. Ведь если она этого не сделает, то я выпорю ее, и так, что она это запомнит надолго. Нельзя идти на компромисс с рабынями. Они же женщины.

Мы отправились вниз по склону холма, медленно приближаясь к дороге. Большинство беженцев направлялось в ту же сторону, а кое-кто уже почти достиг дороги. В моих ножнах скрывались охранные грамоты, а под ними лежали письма, выданные мне офицером, который теперь был хозяином Торкадино. На всех письмах имелась его размашистая, четкая, легкочитаемая роспись — «Дитрих из Тарнбурга».

Я обратил внимание, что невысокий мужчина с узкими глазами и тонкими усиками опять оказался поблизости. Очевидно, он отстал от основной группы. Я не придал этому большого значения.

 

Глава 17

Рабство к лицу Фэйке

— Бумаги, бумаги? — спрашивал солдат. — Имеются ли у Вас какие-либо бумаги?

— Нет, — ответил я.

Не думаю, что было бы мудро афишировать то, что у меня имелись охранные грамоты до тех пор, пока не станет понятно, что без этого продолжать движение будет невозможно. Солдат направился к другим, задавая тот же самый вопрос. Ни кого из беженцев, конечно, никаких бумаг не оказалось.

Мы находились в лагере у дороги, в одиннадцати днях пути от Торкадино. Это был неплохой лагерь, удобный, расположенный в тенистом месте, и поблизости имелся родник. Помимо беженцев здесь были еще и крестьяне, приехавшие сюда, чтобы продать свои продукты. Через несколько енов все мы, Боадиссия, Хурта и я с Фэйкой, отправлялись дальше. Я заплатил за места в наемном экипаже.

— Приятно снова увидеть солдата в униформе Ара, — заметил мужчина.

— Это точно, — поддержал я его.

— А иметь бумаги это необходимо? — поинтересовался у солдата коротышка с тонкими усиками, но видя, что солдат не обратил на него внимания, добавил: — В Ар можно войти без них?

Но солдат уже удалялся от него.

— Я только что разговаривала с возницей, — сказала Боадиссия, подойдя ко мне. — Он уже готов к отъезду.

Многие беженцев уже покинули лагерь пешком.

— Ты прелестно выглядишь Фэйка, — заметила Боадиссия, окинув рабыню критическим взглядом.

Фэйка, в этот момент стоявшая на коленях, упаковывая мои вещи, подняла голову и улыбнулась.

— Спасибо, красивая Госпожа, — поблагодарила она, и снова опустила голову.

— Совершенно очевидно, что рабство Тебе к лицу, шлюха, — бросила Боадиссия.

— Да, Госпожа. Спасибо, Госпожа, — отозвалась Фэйка, улыбаясь, но не поднимая взгляда.

— Экипаж Семнадцать отправляется через два ена! — огласил возница.

— Это — наш фургон, — забеспокоилась Боадиссия.

— Надо бы поднять Хурту, — сказал я.

— Он что, все еще спит? — удивилась девушка.

— Вот и разбуди его, — велел я. — По дороге поспит.

— Заканчивай со сборами, шлюха, — скомандовала Боадиссия Фэйке.

— Да, Госпожа! — заторопилась рабыня, а Боадиссия направилась будить Хурту.

Не завидовал я ей, работенка предстояла не из легких. Далеко не всегда получалось легко растолкать гиганта алара.

— Я готова, Господин, — сообщила Фэйка, закинув на плечи мой дорожный мешок и улыбаясь мне во весь рот.

Я подошел в ней и положил руки на ошейник, окружавший шею женщины. Моя невольница со страстью во взгляде посмотрела мне в глаза.

— А ведь и правда, — признал я заглянув в ее глаза, — рабство действительно Тебе к лицу.

— О да, Господин, — прошептала Фэйка. — Да. Да!

 

Глава 18

Дорога сокровищ

— Дорогу! Уступи дорогу! — прокричал возница, сидевший на фургонном ящике, приблизительно на ярд ниже, поднятой и огражденной перилами платформы заставленной скамьями, служившей пассажирской зоной.

Эта повозка имела два больших узких окованных по ободу железом колеса, диаметром около семи футов. В движение экипаж приводился двуногим тарларионом, породы немного меньшей, но более быстрой, чем обычный высокий тарларион используемый всадниками гореанской тяжелой кавалерии.

— Богатые тарски, — проворчал пешеход, сходя на обочину.

— С дороги! — снова крикнул возница, взмахнув кнутом.

О приближении его повозки заранее извещал звон двух колокольчиков, прикрепленных к выступам по обеим сторонам кузова прямо перед колесами. На этот раз мы миновали группу беженцев, и едва выбравшись из толпы, снова набрали скорость.

— Похоже, немного сокровищ перевозят в эти дни по этой дороге, — заметил Хурта.

— Несомненно, Ты прав, — кивнул я, — и насколько я заметил, основной поток движения направлен в сторону Ара.

— Косианская армия будет придерживаться этого маршрута? — уточнил Хурта.

— Скорее всего. По крайней мере, это — самый короткий маршрут между Торкадино и Аром

Я бросил взгляд на Боадиссию, стоявшую на передке повозки и, схватившись за передний поручень, всматривавшуюся вдаль. Волосы и платье девушки развевались на ветру.

— Смотри, — привлек я внимание Хурты. — Видишь того солдата у дороги?

— Вижу, — ответил он, высовываясь из повозки, чтобы иметь лучший обзор.

— На нем другая униформа, но он тоже из Ара, — пояснил я.

— Это немного успокаивает, — сказал мужчина справа от меня.

За последнее время мы видели уже нескольких солдат такой форме.

— Вы едете в Ар? — поинтересовался низкорослый товарищ, сидевший напротив меня. Это опять был все тот же самый торкадинец выделявшийся своими тонкими усами.

— Да, — признал я.

— А у Вас есть бумаги? — спросил он.

— Нет, — ответил я.

— Ох, — вздохнул коротышка, почему-то улыбаясь.

— А в чем дело? — полюбопытствовал я.

— Я предполагаю, что Ар не станет размещать всех беженцев, которые могут попросить у него убежища, — объяснил он. — Мне даже представить трудно, как они смогут принять такую массу народа. Уверен, что документы или письма могли бы быть необходимы, чтобы попасть в город.

— Возможно, — пожал я плечами.

— Любая такая бумага могла бы стоить на вес золота, — предположил он.

— Все может быть, — не стал спорить я.

— Скажите, у Вас есть при себе какие-либо ценности? — шепотом спросил он, наклонившись вперед, почти к моему уху.

— Нет, — ответил я.

Боюсь, при этом моя левая рука непроизвольно дернулась, как если бы собираясь коснуться ножен. Чтобы отвлечь внимание от моего движения, я проверил легкость, с какой выходит меч.

— Это даже хорошо, — сказал он.

— Почему это? — удивился я.

— Видите того мужчину в конце Вашей скамьи? — спросил коротышка.

— Да, — кивнул я, мазнув взглядов в ту сторону. — А в чем дело?

— Это — Эфиальтэс, — прошептал он, прикрывая рот справа открытой ладонью. — Знаменитый вор из Торкадино. Остерегайтесь его.

— Благодарю, — сказал я.

Всегда хорошо заранее получать такие предупреждения.

Коротышка кивнул и, откинувшись на спинку скамьи, положил локоть на поручень. Пожалуй, стоит не упускать из виду товарища на том конце скамьи, Эфиальтэса. Я был благодарен усатому за его информацию о нашем попутчике.

На задке экипажа имелось место для багажа. Именно в том отделении, позади поручней, я и разместил Фэйку. Это было абсолютно правильно, поскольку она являлась собственностью. Рабыня была закована в цепи. Я не боялся, что она попытается убежать. Но это полезно, время от времени, так приковывать своих невольниц. Так же, как и подвергать их наказанию плетью. Я встал и подошел к Боадиссии, присоединившись к ней.

— Привет, — улыбнулась она.

— Привет, — ответил я ей.

— Мне не терпится увидеть Ар, — призналась она.

— Если Ты стоишь здесь, в надежде первой увидеть блеск Ара, — заметил я, — то Ты сильно поторопилась с этим, до туда еще несколько дней пути.

— Я не могу дождаться того момента, когда мы доберемся до Ара, — сказала она.

— Вон, посмотри, — кивнул я головой в сторону обочины.

— Рабыни, — отметила она, провожая взглядом расположившихся на траве рядом с дорогой в различных позах отдыхающих женщин.

— Они могли бы дать им одежду, — поморщилась Боадиссия.

— День теплый, — пояснил я. — Когда возможно, таких женщин держат голыми, чтобы сберечь их туники от грязи и пота.

Все женщины были скованы между собой за шеи одной цепью. Некоторые из них смотрели в нашу сторону, пока мы ехали мимо. Вскоре они остались далеко позади нас.

— Обычно, по этой дороге перегоняют гораздо большее количество рабынь, — сообщил ей я. — Фактически нам на глаза попалось очень немного товара.

— Что меня ждет в Аре? — вдруг спросила Боадиссия, задумчиво теребя медный диск на шее.

— Не знаю, — пожал я плечами.

— Мне кажется, что у меня может ждать большое наследство, — предположила она. — Возможно, я найду, что мне принадлежит огромное состояние, что для меня были оставлены большие деньги, что у меня благородная семья и что я — одна из самых богатых и самых влиятельных женщин Ара!

— Почему Ты решила, что такое возможно? — полюбопытствовал я.

— А Ты считаешь, что это невозможно, — спросила девушка, резко поворачиваясь ко мне лицом.

— Нет, — ответил я. — Я не думаю, что это так уж невозможно.

— Я путешествовала, хотя и всего лишь младенцем, с огромным караваном, — напомнила она. — Разве это не означает положение и богатство?

— Не знаю, — снова пожал я плечами.

— Я думаю, что это возможно, — заявила Боадиссия.

— Да, конечно, — признал я. — Это возможно.

— Посмотри на тех бедных женщин, — показала Боадиссия, на приближающуюся к нам группу.

Навстречу нам шли три крепких девушки и мускулистый мужчина с палкой в руке. Шедшие гуськом девушки сгибались почти вдвое под огромными вязанками хвороста. Они были связаны веревкой за шеи. Лишь мельком взглянув на проезжающий мимо них наемный экипаж, они опустили головы и продолжили тащить свою ношу. Сопровождавший их мужчина приветливо помахал нашему вознице, не замедлившему возвратить приветствие.

— Такая судьба могла ожидать Тебя, — заметил я, — сделай мы попытку достичь Ара напрямик через сельские районы.

— Так они — рабыни? — спросила Боадиссия.

— Конечно, — кивнул я.

— Ох, — вздохнула она, — тогда это не имеет значения.

— Признаться, я не ожидал, что у нас появится возможность покупки поездки в платном экипаже, — сказал я. — Я просто не знал, что они все еще работают. Но я даже не рассматривал бы путешествие через сельские районы, по крайней мере, со свободной женщиной.

— Зато теперь мы здорово сэкономим время, — заметила девушка.

— Это точно, — согласился я. — Через несколько дней мы уже должны быть в Аре.

— А это правда очень красивый город? — поинтересовалась она.

— Да, можешь не сомневаться, — улыбнулся я.

— Я уверена, что у меня должно быть высокое рождение и положение. Я не могу дождаться, когда я доберусь до Ара, чтобы потребовать мою славу и богатство! — со счастливым видом заявила Боадиссия, теребя маленький медный кулон, висевший на ее шее, но, не дождавшись моего ответа, продолжила мечтать: — Нисколько не сомневаюсь, что учитывая процентные ставки на Улице Монет, за эти несколько лет мое состояние могло значительно возрасти. Я могу оказаться одной из самых благородных, самых богатых и самых влиятельных женщин в Аре.

— Возможно, — не стал спорить с ней я.

Мы обогнали фургон-клетку. Внутри находились пять рабынь одетых в туники больше напоминавшие тряпки. Две из них держась за прутья клетки, с интересом наблюдали за нами пока мы не проехали мимо.

— Этих скорее всего везут на рынок, — предположил я.

— Фэйка в последнее время отлично выглядит, — заметила Боадиссия.

— Да, мне тоже так показалось, — признал я.

— Что Ты такое делаешь с ней по ночам? — полюбопытствовала Боадиссия.

— Не знаю. Полагаю все, то же самое что все рабовладельцы делают со своими рабынями.

— Понятно, — кивнула Боадиссия, и вдруг призналась: — Я говорила с ней этим утром.

— О?! — удивился я.

— Да, — сказала Боадиссия. — Она, кажется, боится меня.

— Ты — свободная женщина, — напомнил я ей.

— Она не посмела даже посмотреть мне в глаза, — сообщила она.

— Возможно, она боялась, что Ты можешь подумать, что она слишком наглая или смелая, раз осмелилась взглянуть в глаза свободной женщины, — предположил я.

— Возможно, — кивнула Боадиссия. — А с Тобой, она настолько же робкая?

— Иногда, — улыбнулся я.

— Но я не заметила, что Ты бил ее в последнее время, — сказала девушка.

— Нет, — признал я.

— Почему нет? — полюбопытствовала Боадиссия.

— Она уже вполне прилично выдрессирована, — объяснил я.

— Выдрессирована? — переспросила Боадиссия.

— Да, в идеале, как только девушка достигнет определенного уровня дрессированности, уже не требуется избивать ее слишком часто. Конечно, она может быть избита просто для удовольствия рабовладельца, или по любой другой причине или без причины вовсе.

— Конечно, — кивнула Боадиссия. — Она же рабыня.

— Бывает, что некоторые рабовладельцы чувствуют, что девушку нужно выпороть время от времени, чтобы помочь ей ясно держать в памяти, что она — все еще рабыня. Считается, что такие порки, изредка применяемые к рабыням без всякого повода, оказывают на них благотворное влияние.

— Само собой, — согласилась Боадиссия. — Рабынь нужно держать в строгости.

— Безусловно, опытная, прилежная рабыня редко заслуживает наказания.

— Возможно, — сказала Боадиссия, — но я думаю, что для них все же полезно чувствовать плеть время от времени.

— Возможно, Ты права, — пожал я плечами.

— Если я была мужчиной, — заявила девушка, — то была бы беспощадна с ними. Я научила бы их, что означает их пол, и очень быстро.

— Возможно, им повезло, что Ты не мужчина, — улыбнулся я.

— Возможно, — засмеялась она.

— Ты же не мужчина, — заметил я.

— Я знаю, — вздохнула Боадиссия.

— А кто Ты? — поинтересовался я.

— Я женщина, — ответила она.

— Ты — красивая молодая женщина, — добавил я, отчего она покраснела, даже, несмотря на то, что ветер охлаждал ее лицо. — Возможно, Ты должна отчаянно надеяться, что никогда не станешь рабыней.

— Почему? — спросила девушка.

— Но ведь Ты же можешь попасть в руки человека, который мог бы быть столь же строгим и безжалостным с Тобой, как Ты сама была бы таковой со своей рабыней, будь Ты мужчиной.

— Но я — свободная женщина, — напомнила Боадиссия.

— Фэйка тоже когда-то была свободной, — заметил я.

— На самом деле не была, — заявила девушка.

— О, — протянул я.

— Конечно, не была. Я говорила с Фэйкой на днях. Я спросила у нее, была ли она прирожденной рабыней. И Ты знаешь, что она мне ответила?

— Откуда мне знать? — пожал я плечами.

— Она сказала — «Да».

— Думаю, что это правда, — кивнул я.

— А правда ли, что она сама попросилась в неволю, — спросила Боадиссия, — что она сама, добровольно, выбрала рабство?

— Правда, — ответил я.

— Какая же она дура! — скривила губы Боадиссия.

— Возможно, — не стал спорить я.

Безусловно, такое решение не должно приниматься необдуманно. Ведь такое решение может быть принято по собственной доброй воле, но уже не может быть по собственной воле отменено, поскольку, после того, став рабыней женщина становится беспомощной, что-либо изменить или повлиять на новые условия своего существования. Домашнее животное не может стать человеком, как бы ему того не хотелось.

— Но Ты так не думаешь, не так ли? — осведомилась Боадиссия.

— Нет, — признал я.

— А почему нет? — заинтересовалась Боадиссия.

— Предположи, что существуют некие женщины, которые являются прирожденными рабынями, — предложил я ей.

— Некие безнравственные, низкие женщины? — уточнила Боадиссия.

— Если Тебе так хочется, — пожал я плечами.

— Продолжай, — попросила она.

— Если эти женщины — прирожденные рабыни, и их сердца говорят им об этом, — продолжил я, — неужели Ты предпочтешь, чтобы они жили, скрывая это от мира? Тебе нравится такая ложь? Ты действительно рекомендуешь им это? Ты посоветовала бы этим женщинам не отказывать себе в обмане и наслаждаться собственным лицемерием? А что Ты прикажешь им делать с их потребностями? Они неважны, потому что они не касаются Тебя лично? Поэтому Ты призываешь их терпеть лишения? Ты действительно предписываешь им жить в состоянии смятения чувств и томления с каждым днем все большего, и в конечном итоге во все возрастающем страдании рано или поздно доводящим их до полного расстройства? Неужели все должны быть такими, какими хочется Тебе, а возможно, такими, какой Тебе хочется быть самой, поскольку Ты сама себе отчаянно приказала быть такой? Чего Ты боишься? Что вызывает твою враждебность, твое ядовитое негодование? Ты действительно хочешь удержать их от их естественного места указанного им природой?

— Полагаю, что нет, — задумчиво проговорила Боадиссия, — если они — действительно такие как Ты описал.

— Но все же, я слышал, есть кое-кто, кто мог бы отказать прирожденной рабыне в ее неволе, и даже по закону, даже несмотря от того что это могло бы принести ей психическое, эмоциональное и физическое страдание.

— Это абсурдно, — заметила Боадиссия. — Конечно же, рабство подобает, как морально, так и легально, прирожденной рабыне. Никто в трезвом уме не мог вбить себе в голову отрицание этого.

— Для прирожденных рабынь? — уточнил я.

— Да, — ответила Боадиссия.

— Для распутных девок, таких как Фэйка?

— Конечно, — кивнула она.

— В таком случае, если Фэйка — прирожденная рабыня, то разве Тебе не кажется, что ей подобало признать это, а затем покорно вступить в свою подлинную действительность?

— Да, — признала Боадиссия, — раз уж она — такая шлюха.

— Возможно, Ты даже сочтешь, что поступить так было ее нравственной обязанностью, учитывая то, кем она была, не так ли? — спросил я.

— Я думаю, что это соответствовало ей, что это полностью подходило ей, — согласилась со мной Боадиссия, — но я не думаю, что это была ее фактическая обязанность поступить именно так.

— Тогда Ты могла бы усмотреть в ее поступке, учитывая все, что вовлечено в это: смелое признание, потерю статуса, суровую действительность неволи, беспомощную и полностью принадлежность владельцу, то как теперь свободные женщины будут рассматривать ее и относиться к ней, как действие очень храброй женщины, — предположил я.

— Или очень отчаянной, — поправила меня Боадиссия, — возможно, та, что боролась с собой столь долго и столь мучительно, в конце концов, чувствует, что больше не может выдержать этого, и жалко сдаваясь своим потребностям, облегченно бросается к ногам мужчины, где ей и надлежит быть.

— Возможно, — не стал спорить я.

— Такая судьба является подходящей для прирожденных рабынь, — презрительно заявила Боадиссия. — Чем раньше они получают ошейники на свои шеи, тем лучше.

— Лучше? — переспросил я.

— Тем лучше для них самих, для мужчин, животных, и тем лучше для благородных свободных женщин, на которых они больше не смогут пытаться быть похожими.

— Я рад услышать, что Ты это сказала, — улыбнулся я.

— Почему? — удивилась Боадиссия.

— Да потому, что все женщины прирожденные рабыни, — объяснил я.

— Нет! — возмутилась она. — Нет!

— И ни одна женщина, — добавил я, — не сможет быть полностью удовлетворена, если она не понимает этого, не принимает это и не ведет себя соответственно.

— Нет! — замотала головой Боадиссия. — Нет! Нет!

— Это — всего лишь теория, — успокоил ее я.

Боадиссия застыла, вцепившись в поручень, и тяжело задышала. Костяшки пальцев ее рук побелели от напряженья. Она задрожала.

— С Тобой все в порядке? — поинтересовался я.

— Да, — прошептала она, опустив голову и не выпуская поручня.

Я не мог сдержаться, чтобы не представить себе, как прекрасно смотрелся бы ошейник на ее горле. Наконец, она подняла голову и, посмотрев на меня, спросила:

— Это ведь только теория, правда?

— Правда, — ответил я, вцепившейся в ограждение, дрожащей девушке. — Как правда и то, что эта теория может быть истинна.

Боадиссия надолго замолчала, и я, видя ее обеспокоенность, вернулся на свое место. Девушка, через некоторое время, тоже заняла свое место на скамье. На этот раз она избегала встречаться со мной взглядом, как впрочем, и с Хуртой, и, мне кажется с взглядом любого другого мужчины находившегося в экипаже.

 

Глава 19

Пост проверки

— Они пропали! — ошеломленно прошептал я.

— Кто пропали? — потягиваясь, поинтересовался Хурта, сидевший на своих мехах, в нескольких футах от меня.

Вокруг нас шевелился просыпающийся лагерь. Люди начали подниматься еще ан назад.

— Охранные грамоты, — пояснил я, — которые должны были обеспечить нам безопасную дорогу до Ара.

— Что случилось? — полюбопытствовала Боадиссия, только что, с еще мокрыми и распущенными волосами, вернувшаяся от ближайшего ручья, куда она ходила помыться.

— Наши охранные грамоты пропали, — устало объяснил я. — Они были у меня здесь, в ножнах.

— Может быть, они просто выпали, — предположила девушка.

— Нет, — покачал головой я. — Они там очень плотно сидели. Их можно было вытащить оттуда только целенаправленно.

— Кажется, впереди будет пост проверки, — сообщила Боадиссия. — Я слышала об этом вчера вечером.

— Несомненно, бумаги украл вор, — заявил я.

— Но мы всегда были рядом, — напомнила девушка. — Как он это сделать?

— По-видимому, это сделал некто очень опытный и хитрый, и знавший что и где надо искать. У него, наверняка, даже был инструмент для извлечения бумаг.

— Клинок был в ножнах, не так ли? — уточнила Боадиссия, — а ножны всегда при Тебе?

— Да, — кивнул, — ножны всегда были на ремне, переброшенном через мое плечо. Чтобы вытащить бумаги вначале требовалось вынуть меч, а после извлечения бумаг, поместить клинок на место.

— А зачем меч-то на место вставлять? — удивился Хурта.

— Да чтобы отсутствие бумаг не было обнаружено немедленно, — объяснил я. — Я бы и дальше оставался в неведение, не имей я привычку, утром всегда проверять, как оружие выходит из ножен.

Эта привычка, выработанная у воинов за долгие годы, кому-то может показаться, ненужной и банальной. Но дело даже не в том, что воину необходимо постоянно практиковаться в выхватывании клинка, ведь не секрет, что первый обнаживший меч, будет первым, кто нанесет удар, но еще и в том, что свойства кожи ежедневно меняются. Под действием температуры и влажности, материал ножен может сократиться или разбухнуть. Воин, если он не самоубийца, должен быть готов к таким изменениям. Бывает и такое, тайный враг мог подклинить или даже закрепить клинок в ножнах, такими средствами как маленькая деревянная щепка или клин, или тонкая проволока, закрепленная петлей под гардой. Проверка легкости выхватывания меча, связанная, прежде всего, с проверкой сопротивления ножен, является маленькой, но редко пренебрегаемой практикой во владении оружием.

— Но это кажется невероятным, — заметила Боадиссия. — Разве есть кто-то, кто мог бы сделать подобное на глазах у всех?

— Кое-кто из воинов, мог бы сделать, — ответил я. — Многие краснокожие, наверняка сделали бы это с легкостью.

— Но кто мог сделать это здесь? — спросила девушка.

— Какой-нибудь вор, — буркнул я, — достаточно квалифицированный, что достоин даже метки воров Порт-Кара, хотя я сомневаюсь, что он имеет ее.

Воровская метка представляет собой, три крошечных остроконечных клейма, выжженных на правой скуле. Эту отметину носят членов Касты Воров в Порт-Каре. Это, кстати, единственный город, в котором, насколько я знаю, признана каста воров. Они даже гордятся своим ремеслом, часто передаваемым от отца к сыну. Среди воров существуют различные привилегии, связанные с членством в этой касте. Если Ты — профессиональный вор и член касты, то Ты защищен от того, чтобы быть выслеженным и убитым другими членами касты, которые склонны ревниво относиться к различным территориям и прерогативам. Кстати, вполне вероятно, что именно благодаря касте воров в Порт-Каре воровства намного меньше, чем в большинстве городов сопоставимого размера. Они регулируют свою численность и специализацию почти теми же методами, которым во многих городах, это делают представители других каст, таких как кузнецы или портные.

— Фэйка! — позвала Боадиссия.

— Да, Госпожа? — испуганно отозвалась та.

Моя соблазнительная рабыня немедленно встала на колени, поскольку к ней обратился свободный человек.

— Ты видела что-нибудь? — спросила у нее Боадиссия.

— Нет, Госпожа, — ответила Фэйка, склонив голову.

— Глупая рабыня, — раздраженно бросила девушка.

— Да, Госпожа, — прошептала Фэйка, не поднимая глаз.

— А эти бумаги необходимы на посту проверки? — поинтересовался Хурта.

— Вполне возможно, — пожал я плечами. — Мы уже поблизости от Ара. Я не знаю.

— Мне кажется сомнительным, что в этом лагере можно найти столь квалифицированного вора, — заметила Боадиссия.

— Я бы не был в этом так уверен, — проворчал я.

— И вообще, я думаю, что это Фэйка взяла их, — ни с того, ни с сего заявила Боадиссия.

— Нет, Госпожа! — крикнула Фэйка.

— Вот увидите, под пыткой она выложит всю правду, — сказала аларка.

В гореанском судопроизводстве законно добывать доказательства у рабов под пыткой. В действительности, так обычно и поступают.

— Пожалуйста, не надо, Госпожа! — заплакала Фэйка.

— Ей было бы трудно сделать это, — вступился я за свою рабыню, — всю прошлую ночь ее руки были скованы у нее за спиной, чтобы на рассвете она могла бы разбудить меня интимным способом, не пользуясь руками.

— Отвратительно, — сморщилась Боадиссия.

— Да, а потом я уложил ее на спину и ласкал ее, потихоньку просыпаясь, пока она не начала умолять взять ее, с чем я с радостью согласился. А освободил ей руки я уже после использования.

— Отвратительно, — повторила Боадиссия.

— Но ведь она всего лишь рабыня, — напомнил я.

— Верный, — кивнула Боадиссия, и посмотрев на Фэйку, зло бросила: — Шлюха!

— Да, Госпожа, — ответила Фэйка, не отрывая глаз от земли перед собой.

Как же все-таки Боадиссия ненавидела Фэйку! Неужели, она действительно думала, что было бы неправильным, или неподходящим для Фэйки доставить своему хозяину такое невероятное удовольствие? Признаться, я так не думал. В конце концов, Фэйка была рабыней, а это было одной из ее обязанностей. Честно говоря, мне все больше казалось, что, скорее всего, она просто отчаянно ревновала к Фэйке, и остро негодовала из-за того, что она, гордая Боадиссия, будучи свободной, была лишена этого самого властного принуждения.

— Ни один вор, имея столь высокую квалификацию, не окажется среди беженцев — предположила девушка, злобно сверля глазами дрожащую Фэйку. — Скорее всего, это сделала рабыня. Давайте допросим ей под пыткой.

Фэйка застонала.

— Это не могла быть Фэйка. Вчера вечером ее руки были скованы цепью за спиной, — напомнил я.

— Тогда, кто? — полюбопытствовала Боадиссию.

— Возможно, Ты, — заявил Хурта, подойдя к девушке сзади и схватив ее за плечи.

Хватка у парня, насколько я понял, совсем не была нежной.

— Нет, — задергалась Боадиссия. — Нет!

В руках Хурты она оказалась столь же беспомощной как рабыня.

— Думаю, это — Тебя следует подвергнуть пытке, — прорычал Хурта.

— Нет, нет! — закричала девушка. — Я свободна.

— Нет ничего невозможного в том, что квалифицированный вор мог бы оказаться среди беженцев, — заметил я. — Он или она точно так же как и остальные граждане Торкадино могли быть выставлены из города.

— Ты знаешь такого человека? — спросил Хурта.

— Да, — кивнул я.

— Кто он? — вскинулся алар.

— Ждите меня здесь, — велел я.

— Так кто он? — переспросил Хурта.

— Некто по имени Эфиальтэс из Торкадино, — ответил я. — Меня предупреждали о нем.

— Можно я пойду с Тобой? — попросил он. — Я хочу сломать ему шею.

— И как это поможет нам вернуть письма, — ядовитым тоном поинтересовался я. — Жди меня здесь.

— Кое-какие фургоны, а с ними и многие из беженцев, уже уехали, — напомнила Боадиссия, вырвавшаяся их лап Хурты, уже ослабившего свою хватку.

Девушка дрожала. Она не была приучена к тому, чтобы так беспомощно, подобно рабыне, оказаться во власти мужчины.

— Пожалуйста, Госпожа, — снова заплакала Фэйка. — Я не крала письма. Я просто не смогла бы сделать этого, даже если бы я осмелилась. Пожалуйста, не требуйте пытать Фэйку. Пожалуйста, будьте милосердны к Фэйке.

— Ты — рабыня, — цыкнула на нее Боадиссия, — а, следовательно, объект для пыток, или любых других наказаний, которые свободные люди пожелают на Тебя наложить.

— Да, Госпожа, — вздрагивая от плача, проговорила Фэйка.

— Ждите здесь, — приказал я.

Боадиссия, дернулась было за мной следом, но лапа Хурты сомкнувшись на ее запястье, остановила ее.

* * *

— Ай! — вскрикнул мужчина, от испуга и боли.

Моя рука сомкнулась на его шее, и я вынудил его опуститься на колени, и потом и лечь на живот. Он было задергался, но после того, как я воткнул его нос и рот в мягкую землю, немедленно затих. Немного подержав его так, я позволил ему немного поднять голову. Мужчина закашлялся.

— Где они? — спросил я его.

— Кто? — непонимающе спросил он, выплевывая набившуюся в рот землю.

— Письма! Три письма! — прорычал я.

— Вы не сможете меня здесь ограбить, — вдруг излишне смело заявил он. — Вокруг слишком много людей!

Само собой, некоторые из беженцев уже собрались вокруг нас.

— Не вмешивайтесь, — предупредил я их.

— Где письма? — потребовал я ответа.

— Какие письма? — спросил он.

Недолго думая, я снова воткнул его лицо в землю. Мужчина закашлялся и, начав задыхаться, вывернул голову в сторону.

— Где они? — повторил я свой вопрос.

— Я понятия не имею ни о каких письмах, — прохрипел он.

— Не вмешивайтесь, — снова приказал я тем, кто собрался вокруг нас.

Я отметил, что кое у кого из подошедших в руках появились тяжелые дубинки.

Прихваченной с собой веревкой я быстро связал его лодыжки, а затем, притянув их к рукам вора, и связав их вместе, толкнул мужчину на бок, лицом ко мне. Больше не обращая на него внимания, я начал систематический обыск его имущества.

— Что Вы делаете? — спросил он, а потом вывернув голову к окружившим нас людям, крикнул: Остановите его, кто-нибудь!

Пара мужчин сделали шаг вперед, но ни один из них не решился бросить мне вызов.

— Он вооружен, — сказал один из этих парней связанному пленнику.

— Я не вижу их здесь, — бросил я толпе.

— Что он ищет? — поинтересовался мужчина, только что подошедший к толпе.

— Письма какие-то, — ответил кто-то их толпы вновь прибывшему.

— Где они? — снова вернулся я к допросу своего пленника.

— Я ничего не знаю о Ваших письмах, или независимо от того, что именно Вы имеете в виду, — простонал он. — Отпустите меня!

— Отпустите его, — поддержал его мужчина из толпы, к слову, совсем не торопившийся смело выйти вперед.

— Что Вы себе позволяете? — послышался возмущенный голос из толпы.

— Отпустите его, — сказал другой мужчина, тот, которого я видел.

— Этот человек — вор, — объявил я собравшимся вокруг меня людям. — Он украл у меня три письма. Я хочу получить их обратно.

— Я не вор, — заявил лежащий передо мной мужчина.

— А Вы видели, как он крал Ваши письма? — поинтересовался один из мужчин.

— Нет, — признал я.

— Может, кто-то еще видел? — спросил он.

— Нет, — раздраженно ответил я.

— Тогда откуда Вы знаете, что это он их взял? — задал мужчина вполне резонный вопрос.

— Вы же не нашли у него письма, — поддержал его другой. — Разве это не предполагает, что Вы могли ошибиться?

Я открыл кошель своего пленника. Монеты там были, но вот писем, к сожалению, не было никаких. Ссыпав монеты обратно в кошель, я потянул завязки, закрывая его.

— Где Ты спрятал письма? — спросил я вора.

Мой голос не обещал ему ничего хорошего.

— Я ничего не знаю о Ваших письмах, — прошептал он.

Уверен, у него не было никаких сомнений, что я настроен серьезно. Он явно был напуган.

— Ты что, уже успел их продать? — поинтересовался я.

— Я ничего не знаю о них, — стоял он на своем. — Ты не вор?

— Нет, — ответил я.

— Освободите его, — снова призвал меня мужчина из толпы.

— У Вас же нет ни одного доказательства, — заметил другой.

— У него есть меч, — проворчал третий. — Какие ему еще нужны доказательства.

— Отпустите этого человека, — сказал уже знакомый голос.

— Он — вор, — зло объявил я.

— Никакой я не вор, — возмутился мой пленник.

— Он, правда, не вор, — поддержали его из толпы.

— Он — известный вор из Торкадино, — сообщил я.

— Ерунда, — тут же донеслось до меня.

— Как Вы думаете, кто он? — спросил меня мужчина стоявший неподалеку.

— Эфиальтэс из Торкадино, — ответил я.

— Никакой я не Эфиальтэс, — возмутился лежавший на боку мужчина.

— Он точно не Эфиальтэс, — подтвердил другой товарищ.

— Мне именно так его представили, несколько дней назад, — объяснил я.

— И кто же его представил? — полюбопытствовал один из мужчин.

— Я не вижу его здесь, — признал я.

— Это не Эфиальтэс, — заявил мужчина.

— Да даже если это и был он, — вмешался другой товарищ, — Вы же не видели момент воровства, и не имеете никаких доказательств, даже косвенных, что он — преступник.

Тот мужчина, что высказал мне все это, носил одежду синего цвета касты писцов. Подозреваю, что он мог быть даже из писцов-законников.

— Освободите его, — предложил третий товарищ.

— Я — Филебас, виноторговец из Торкадина, — заявил мой пленник.

— Он лжет, — сказал я.

— Это правда, Филебас, — поддержал его мужчина. — Я не раз вел с ним бизнес. Освободите его.

— Сложи свои вещи в мешок, — приказал я, развязав товарища.

Он выполнил мой приказ под моим наблюдением. У его дорожного мешка могли быть двойные стенки. Правда, я не почувствовал сопротивления писем, ни услышал шелеста бумаги, когда проверял его.

— Экипаж номер семнадцать готов к отправлению! — услышал я объявление.

— Это — мой экипаж, — сообщил мне мужчина, убирая последнюю из своих различных вещей, высыпанных мной, обратно в мешок.

— Он и мой также, впрочем, Тебе это отлично известно, — усмехнулся я. — Не волнуйся. Я доведу Тебя до фургона и проконтролирую, что Ты благополучно занял свое место.

У меня не было ни малейшего желания позволить ему пропасть из виду. Хотя у меня и не было никаких реальных доказательств, которые могли бы убедить судей, но я был уверен, что передо мной был Эфиальтэс из Торкадино, укравший мои бумаги. Невероятно, но факт, мы поедем с ним вместе в том же самом экипаже.

— Мы готовы выходить, — сказала Боадиссия, подошедшая ко мне. — Фургон вот-вот отправится.

— Знаю, — буркнул я. — Слышал уже. А Ты пошевеливайся.

Я толкнул вора перед собой к месту посадки в экипаж.

* * *

Я стоял у переднего ограждения пассажирского отделения наемного экипажа и смотрел вперед. И не забывал периодически оглядываться назад, проверяя, что вор все еще на том же месте, куда я его усадил.

— Там впереди пост проверки? — поинтересовался я у возницы, перегнувшись через поручень.

— Он самый, — подтвердил тот, подняв голову и бросив на меня короткий взгляд через плечо. — Вам всем придется высадится здесь для проверки, а потом, те, кто ее пройдет, сядут снова. Не расчитывайте на возврат денег, если Вы не пройдете контроль. За подобные случаи компания не несет ответственности.

— Мы всего в дне пути от Ара, — заметил один из пассажиров.

— Там заграждение, — сказал другой, подойдя ко мне и вставая рядом у перил.

— Смотрите, — указал третий, присоединяясь к нам. — Гляньте-ка на того бедного слина.

Он указал на небольшую фигуру подле поста проверке, насаженную на высокий шест, поднятую футов на двадцать над головами беженцев.

Там в толпе, присутствуют солдаты в пурпурных плащах и шлемах, — сообщил я соседям, внезапно заметив старых знакомых.

Давненько я не видел солдат в такой форме, как раз со времен реставрации Марленуса, когда Убар Убаров вернувшись в Ар, низложил узурпатора Цернуса.

— Это — Таурентианцы, члены элитного отряда дворцовой гвардии, — объяснил мужчина стоявший рядом со мной.

— Отряды таурентианцев были расформированы в 10119 годы, — заметил я.

— Они вернули к себе доверие, — объяснил мужчина.

— А Вы разве не слышали? — удивился второй.

— Нет, — ответил я.

Честно говоря, эта информация, а особенно то, что я своими глазами увидел таурентианцев, меня сильно встревожила. Подобные бойцы, с их понятиями о чести мундира, их отождествлением себя с их собственными отрядами, с их преданностью только своим непосредственным командующим, с их статусом, привилегиям и навыкам, их близостью к столь манящим рычагам власти, дает в их руки возможность возводить на престол и смещать убаров.

— Это произошло как раз в этом году, — сообщил мне мужчина.

— Они — отличные солдаты, — заметил второй.

— Я знаю, — кивнул я.

Мне ли не знать. Я уже имел случай встречаться с ними в бою, на песке Стадиона Клинков. Существует миф, основанный на их положение в городе, что таурентианцы избалованы и мягкотелы. Так вот этот миф — ложь. Они — элитные войска, отлично обученные и преданные их командующим. Далеко не каждый желающий может получить доступ к их желанным рангам, попутно узнав, что его блестящее владение оружием, оказывается посредственным если не плохим по сравнению с предъявляемыми требованиями.

Сейчас шел 10130 год от основания Ара. В хронологии Порт-Кара это был 11-й год Суверенитета Совета Капитанов. В те времена, когда я с ними познакомился, их капитаном был Сафроникус из Ара. А Серемидес с Тироса, в те дни, был высшим генералом Ара, и назначен он был под влиянием Цернуса, того самого, кто вскоре должен был занять трон Ара, заменив уважаемого всеми героя, Максимуса Хегезия Квинтилиуса из Ара, который ранее ввел Цернуса, предпринимателя и работорговца, в касту воинов. Максимус Хегезий Квинтилиус был позже найден убитым в его собственных садах удовольствий, а заподозренную в его убийстве, укусившую его девушку, убили таурентианцы прежде, чем она смогла дать показания. Конечно, подобное назначение на столь высокий пост, выходца с Тироса, несколько позже было бы невероятно, в виду быстро развивающихся трений между Аром и Косом, и его могущественным союзником Тиросом. Эти трения, в значительной степени были следствием конкуренции указанных игроков в долине Воска. После победы Марленуса и свержения Цернуса, столь недолго пробывшего Убаром, я снова увидел обоих, Сафроникуса и Серемидеса перед троном, но на этот раз в цепях. Оба они, вместе с другими высшими офицерами, уличенными в измене, были в цепях отправлены в Порт-Кар, на продажу в качестве галерных рабов.

Одна из фигур в фиолетовом плаще и шлеме стоявшая впереди остальных у обочины дороги, подняла руку.

Наш кучер, не мешкая, натянул поводья, останавливая своего недовольно заворчавшего тарлариона. Наш двухколесный экипаж медленно остановился.

— Пассажирам надо выйти и построиться в колонну, справа от фургона, — подсказал водитель, который, похоже, попал в такую ситуацию не в первый раз. — Пока суд да дело, я отгоню фургон на ту строну ограждения. Найдете меня там, в колонне прочих фургонов.

— Как мы пройдем проверку? — шепотом спросила меня Боадиссия, которой я помог спуститься из кузова повозки. — У Тебя же больше нет писем.

— Не знаю, но думаю, что у большинства людей здесь тоже нет писем, — ответил я, бдительно следя за тем, кто назвал себя Филебасом, утверждая, что он виноторговец из Торкадино. Я не собирался давать ему ни малейшего шанса скрыться от меня. Если бы письма потребовались, и он попытался представить их, то я бы не оставил этот факт без своего внимания. Я бы также нашел возможность переломать ему руки и ноги.

— Ожидание, ожидание, — проворчал Хурта. — Я думаю, что сочиню стихотворение на тему презрения к бюрократии.

— Хорошая идея, — признал я.

— Сделано! — объявил он.

— Что сделано? — не понял я.

— Короткое стихотворение, — сообщил он. — Хочешь послушать его?

— Оно должно быть достаточно коротким, — предупредил я.

— Ага, — радостно закивал головой Хурта.

— Буду рад услышать его, — сказал я, не сводя глаз с так называемого Филебаса.

— Очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, — начал Хурта.

— Подожди, — остановил его я. — В твоем стихотворении что, только одно слово?

Я заподозрил, что проник в тайну столь быстрого завершения его поэмы.

— Нет, — ответил Хурта, — уже больше полдюжины. — Сам посчитай. Очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди.

— Ну да, — согласился я, — пожалуй Ты прав.

Колонна продвинулась на несколько шагов. Я не выпускал из виду так называемого Филебаса.

— Очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, — продекламировал Хурта.

— Ты что, начал сначала? — поинтересовался я.

— Нет, — заявил поэт, — я продолжаю с того места, где Ты меня прервал. Так Ты хочешь услышать все стихотворение?

— Да, конечно, — заверил его я.

Честно говоря, я уже начал подозревать, что определенная вежливость, сохранившаяся от моего английского воспитания, до настоящего времени расценивавшаяся как в значительной мере невинная причуда, не могла полностью избавить меня от случайных неудобств.

— Тогда не прерывай, — проворчал Хурта.

— Ну, извини, — сказал я.

— Эти очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди очень длинны, эти длинные очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди.

— Да, они такие, — поддержал я его.

— Чего? — оторвался от декламации Хурта.

— Эти очереди, — объяснил я, — они и правда длинные.

— Ага, — согласился Хурта, несколько подозрительно посмотрев на меня. — Пожалуйста, не прерывай меня.

— Извини, — хихикнул я.

В конце концов, не так часто выпадает такому обычному человеку как я, получают шанс побыть рядом с поэтом.

— Ты — само остроумие, — заметила Боадиссия.

— Спасибо, — поблагодарил я, хотя по тону ее голоса я заподозрил, что комплимент не стоило принимать за чистую монету.

Думаю, что в девушке взыграла ее привязанность к коренастому ларлу Хурте. Причем, в данном случае ее любовь к поэзии стояла далеко не на первом месте. Я оглянулся, взглянув на Фэйку. Она улыбалась. Я не сомневался, что с интеллектом у этой девушки все в порядке. Заметив, что стала объектом моего пристального внимания, она быстро опустила голову, даже более кротко чем, возможно, требовалось при этих обстоятельствах. В конце концов, на ее шее красовался мой ошейник.

— Радуйся, что Хурта не поверг Тебя на землю своим любимым ударом, — сказала Боадиссия.

— Я радуюсь, — заверил я девушку. — Радуюсь.

— Ну что, я могу продолжить? — капризно поинтересовался Хурта.

— Пожалуйста-пожалуйста, — сказал я.

— Эти длинные очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, они выматывают меня, эти длинные очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, — продолжил Хурта.

Этому я вполне мог поверить, но от комментария я воздержался.

— Как мне не нравятся они, эти длинные очереди, эти длинные очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, — прочитал поэт.

— Это все? — с надеждой спросил я.

— Это — первый куплет, — огорчил меня Хурта. — Кроме того, мне надо отдышаться.

— Мне показалось, что Ты сказал, что это короткое стихотворение, — заметил я.

— Тебе не надо слушать, если Ты того не желаешь, — обиженно сказал Хурта. — Я могу рассказать его Боадиссии.

— Нет, нет, — успокоил я алара. — Я только думал, что Ты говорил, что Ты сочинил короткое стихотворение.

— Оно таким и было, когда я сказал это, — пояснил он. — Но я с тех пор расширил это. Разве предмет не кажется достойным Вам более существенного рассмотрения?

— Конечно, — улыбнулся я.

Тем временем наша собственная очередь продвинулась лишь на несколько шагов.

— Тебе оно не понравилось? — спросил Хурта.

— Оно замечательно, — заверил его я. — Только, вот я не уверен, что оно столь же превосходно как многие из других твоих стихов.

— А что не так с этим? — заинтересовался сочинитель.

— Возможно, оно показалось мне немного длинноватым, — объяснил я. — Кроме того, оно может быть немного повторяющееся.

— Повторяющееся? — недоверчиво переспросил он.

— Да, — подтвердил я. — Например, касательно слова «очереди».

Разговаривая с Хуртой, а продолжал бдительно следить за товарищем передо мной, заявившим, что он — Филебас, якобы виноторговец из Торкадино.

Хурта рассмеялся до слез, и даже схватил меня за руку. Следить за Филебасом, сразу стало труднее, и я забеспокоился, как бы он не воспользовался этой возможностью, и не бросился наутек.

— Мой бедный, дорогой, добрый друг, — заявил Хурта. — Как же Ты простодушен! Как мало Ты знаешь о поэзии! Эти длина и повторяемость — преднамеренные. Конечно, я попытался передать тонкую аллегорию нескончаемости, выражая и передавая не в какой-то неясной манере, а в той, которую, возможно, Ты не пока еще полностью ухватил, иссушающую утомительность бюрократического насилия над духом и чувствами мужчины!

— О-о, — протянул я.

— Также, пронзительное, тонкое акцентированное повторение слова «очереди», которое, своим уровнем и протяженностью, и у меня есть надежда, Ты все же сможешь это постигнуть, неистово излагает и разъясняет не только понятие, но и что более значимо эмоциональную значимость очередей, этих неизбежных признаков, являющих собой почти символическое великолепие, вероломной бюрократической заразы.

— Понятно, — сказал я.

— Теперь я могу продолжить? — спросил он.

— Пожалуйста, продолжай, — кивнул я.

Я был столь ошеломлен выступлением Хурты, что так называемому Филебасу, ничего не стоило ускользнуть от меня незамеченным, но когда я проверил, то с радостью обнаружил, что он этого не сделал. Похоже, он просто не хотел терять своего места в очереди. Я решил, что такому простому солдату, и непритязательному парню, преданному лишь своей профессии, было бы разумнее держать при себе суждение о таких понятиях, как поэты и поэзия. В конце концов, это просто рискованно и небезопасно, когда имеешь дело с Хуртой, к которому я вдруг почувствовал внезапный приступ боли и ревности. Он-то был и воином, и поэтом.

Меж тем Хурта осчастливил нас своим стихотворением, которое, действительно, передавало что-то вроде непостижимости и тяжеловесности учреждения, которое вдохновило его. Я с трепетом слушал Хурту, впрочем, не забывая время от времени контролировать нашего «друга» Филебаса. Боадиссия, насколько я заметил, с примесью скептицизма и зависти, казалась восхищенной. Самообладание Фэйки было просто непостижимым. Но взглядом со мной она постаралась не встречаться. Так называемый Филебас, как мне показалось, время от времени был готов убежать от нас куда глаза глядят, даже несмотря потерю своего места в очереди, особенно явно это проявлялось, когда Хурта начинал свой яростный рефрен, но моя рука каждый раз сжималась на его вороте и удерживала его в от необдуманных действий. Я не буду даже пытаться привести здесь стихотворение Хурты полностью, но думаю, что нечто вроде его настроения уже смог передать. Тем более, что возможно, что записанное стихотворение могло бы потерять нечто заложенное в него автором. Поэзия, в конце концов, или, по крайней мере, большая ее часть предназначена, чтобы быть услышанной, а не прочитанной. Она предназначена для уха, а не для глаза. И конечно простое чтение этого едва ли могло передать воздействие на слушателя живого голоса, и особенно такого, как у Хурты.

Очередь, кстати, продвигалась достаточно быстро, возможно, не очень соответствуя основному тезису стихотворения Хурты, и вскоре мы были уже практически перед постом проверки.

— А Вы правда таурентианец? — спросил я человека в пурпурном шлеме, но тот не счел нужным отвечать мне.

— Вы немного далековато от Ара для таурентианцев, не находите? — не отставал я.

Все же мы были еще, по крайней мере, в дне пути от Ара, и мне казалось это, несколько странным, что таурентианцы, по сути своей дворцовая стража, хотя они, конечно, иногда патрулируют определенные районы города, оказались столь далеко за пределами стен города, особенно в эти смутные времена.

Он презрительно отвернулся от меня, не желая отвечать мне.

— Неприветливый товарищ, — заметил Хурта, несколько оскорбленный отношением пурпурного шлема.

Мы уже были в нескольких ярдах от поста. Тот шест, что мы видели с фургона, теперь оказался от нас на расстоянии всего в несколько футов. В диаметре он был дюймов шесть. Тело, свисавшее с него, оказалось весьма небольшим. И очевидно бедняга здорово извивался и дергался, пока острие кола не вышло из его груди. Сейчас кол торчал из тела почти на ярд. Было видно, что острые края сломанных ребер прорвались сквозь тунику. Конечности трупа безвольно свисали вниз. Сам шест был красным от залившей его крови. Ветер трепал несколько прибитых к нему листов бумаги.

— Постой-ка, — пробормотал я.

— Что случилось? — спросила Боадиссия.

— Мы знаем этого товарища, не так ли? — заметил а, присматриваясь внимательнее к посаженному на кол.

Побледневшая Боадиссия отвела глаза от ужасного зрелища. Фэйка вообще старалась не поднимать головы.

— Ну да, он кажется мне знакомым, — признал Хурта.

— Так и есть, — кивнул я. — Он шел с нами от самого Торкадино. В течение последних нескольких дней он был нашим попутчиком.

Я поднял глаза на повисшую голову. Рот был открыт в немом крике, так что можно было рассмотреть верхние зубы. Над верхней губой, виднелись тонкие усики.

— Они, наконец, поймали его, — сказал мужчина перед нами.

— Это точно, — согласился с ним мужчина, стоявший позади нас.

— Ты знаешь его? — спросил я товарища стоявшего впереди нас.

— Конечно, — ответил тот. — В Торкадино мало кто не знал его.

— Держи мое место, — приказал я Хурте.

— Не думаю, что кто-либо осмелится занять его, — ухмыльнулся Хурта, поправляя топор на плече о весело осматриваясь вокруг себя.

Я подошел к шесту, и присмотрелся к прибитым к нему бумагам. Они были частично истрепаны ветром и заляпаны кровью.

— Что Ты там делаешь? — строго спросил таурентианец.

— В чем было его преступление? — поинтересовался я у него.

— Предъявил фальшивые бумаги, — снизошел он до ответа.

— Понятно, — протянул я.

— Вернись на свое место, — скомандовал таурентианец, что я и поспешил сделать.

— Ты знаешь этого беднягу? — спросил я мужчину стоявшего передо мной, того самого, с которым я столь грубо обошелся.

— Конечно, — кивнул он.

— Именно он представил мне Тебя, как Эфиальтэса из Торкадино, — сообщил я.

— Я — Филебас из Торкадино, — снова сказал мужчина.

— Ты знаешь, кто он? — полюбопытствовал я, указывая на казненного.

— Конечно, — ответил Филебас. — Это и есть Эфиальтэс из Торкадино.

— Я сожалею о том, как обращался с Вами, — сказал я.

— Мои синяки просто счастливы, — проворчал тот.

— Я действительно сожалею о случившемся, — повторил я. — И надеюсь, что не сильно задел Ваше самолюбие.

— Мое самолюбие чувствует себя прекрасно, — ядовитым тоном поведал он. — Только вот моему тело нанесен серьезный урон. Это я к тому, что на нем живого места не осталось.

— Мне, правда, очень жаль, — признал я.

— Впрочем, возможно, все могло кончиться намного хуже, — заметил он. — Представьте, насколько Вы сожалели бы сейчас, если бы сломали мне шею прежде, чем обнаружили свою ошибку.

— Это точно, — вмешался Хурта. — Тебе есть, за что быть благодарным.

— А что это были за бумаги? — тихонько спросила Боадиссия.

— Я Тебе об этом расскажу позже, — пообещал я.

— Следующий, — объявил таурентианец. — Ты, кто такой и с какой целью направляетесь в Ар?

— Я — виноторговец, — сказал мужчина передо мной. — Я был изгнан из Торкадино. Направляюсь к родственникам в Ар. Мое намерение искать защиты касты в Аре.

— Какие-нибудь документы при себе имеются? — спросил таурентианец.

— У меня есть документы, удостоверяющие мою принадлежность к касте, — сообщил Филебас, доставая какие-то листы из своего мешка.

Таурентианец что-то черкнул в его бумагах и кивнул вперед.

— Меня зовут Тэрл, — представился я, подходя к солдату. — Я из Порт-Кара, города нейтрального к Ару. Со мной мой друг — Хурта, алар, и свободная женщина — Боадиссия, женщина из лагеря аларов. Смазливая шлюха в ошейника, с моим мешком на плечах — моя. Кличка Фэйка. Мы направляемся в Ар с различными целями, в основном связанными с поиском удачи и приключений.

Использованное в моей фразе «мы», конечно, следует понимать, как это принято в гореанском, относящимся только к свободным людям. Шлюха в ошейнике, Фэйка, моя прекрасная рабыня, как и любое другое животное в такой ситуации шла только потому, что ее владелец вел ее.

— Имейте при себе какие-либо бумаги? — уточнил солдат.

— Нет, — ответил я.

— У Вас что, при себе вообще нет никаких бумаг? — удивился он.

— Нет, — признал я. — У нас нет ни одной бумажки вообще.

Он задержал на мгновение на мне свой взгляд, а затем он махнул нам рукой, разрешая пройти дольше. Кажется, Боадиссия испуганно дрожала. Через несколько енов мы уже взобрались на пассажирскую платформу фургона, за постом проверки, и продолжили движение к Ару.

Когда наш экипаж отъезжал от поста, я смотрел не в сторону Ара, а назад. Там я еще долго мог видеть, людей ожидавших своей очереди и другие повозки, приближающиеся к посту. А еще я видел изломанное, согнутое тело Эфиальтэса из Торкадино, и трепетание бумаг, прибитых к шесту. Я чувствовал себя дураком. Ведь это именно Эфиальтэс из Торкадино собственной персоной так умно отвел от себя мое внимание, направляя его на ни в чем неповинного виноторговца. Честно говоря, я даже в чем-то восхищался им. Как ловко он, и это теперь мне было совершенно ясно, своим вопросом о ценностях, вынудил меня сделать рефлекторное движение рукой к ножнам! А какое умение требовалось, чтобы вытащить охранные грамоты из моих ножен, даже не потревожив меча! Если бы я по привычке не проверил, как выходит клинок, я, возможно, не узнал бы, что бумаги отсутствовали, пока не достиг поста. Кстати, я проверил, лежавшие глубже бумаги, письма адресованные регенту Ара, Гнею Лелиусу, и другому его высшему генералу, Серемидесу, все еще были в ножнах.

Относительно этих писем, меня теперь терзали противоречивые чувства. Я и раньше не сомневался, а теперь был более чем когда-либо убежден в их важности, а также и в опасности их доставки. Таурентианцы не зря находились столь далеко от Ара. Я подозревал, что именно в этом и заключалась их миссия, по приказу некого высокопоставленного человека в Аре, просеять беженцев и путешественников, вычисляя тех, кто мог бы быть недружественным к их интересам или их партии в Аре. Теперь для меня уже не было секретом, почему прежние посыльные или агенты, оказались не в состоянии вступить в контакт с регентом и высшим генералом Ара. Насколько я помню, я уже пятый кому было поручено это щекотливое задание. Несомненно, Эфиальтэс, заполучивший мои охранные грамоты, был принят за агента Дитриха из Тарнбурга. Я вздрогнул. Я был благодарен этому Эфиальтэсу, за то, что это он, а не я, предъявил те письма на посту. Вероятно, по требованию офицера, я сделал бы то же самое. Впрочем, даже догадайся я не показать их здесь, можно не сомневаться, я сделал бы это где-нибудь в другом месте.

Я с горечью улыбнулся. Вот уж действительно, охранные грамоты! Они скорее гарантировали смерть, а не охрану для любого столь смелого или столь глупого, кто бы согласился взять их. Я видел маленькую фигуру Эфиальтэса, исчезающую вдали. Он стремился украсть защиту, а присвоил смерть. Он оказался, подобно некому крошечному насекомому пойман в мрачную и ужасную сеть, существования которой он даже представить себе не мог.

— Что за бумаги были прибиты к шесту? — поинтересовалась Боадиссия.

— Наши охранные грамоты, — нехотя сообщил я ей, и обернулся, чтобы смотреть вперед на дорогу. — Мы прибудем в Ар завтра утром. Возможно, от ночного бивака Ты будешь в состоянии увидеть его огни.

— А Ар — большой город? — спросила девушка.

— Можешь не сомневаться, — ответил я.

 

Глава 20

Мы видим Ар

— Вот заедем на гребень этого холма, — сообщил возница, указывая кнутом, — и Вы увидите Ар.

Боадиссия тут же вскочила с места и, подбежав к переднему ограждению наемного экипажа, вцепилась в перила обеими руками.

— В сторону, отвали в сторону, — крикнул кучер группе из нескольких пешеходов шедших по дороге.

Солнце стояло слева от нас. Подъем на холм оказался довольно крутым. На обочине вдоль дороги, стояли несколько фургонов. Похоже их остановили, чтобы в спокойной обстановке можно было полюбоваться городом.

Женщина, с мешком на спине, споткнулась, но устояв на ногах, торопливо отошла на обочину дороги.

— Ах! — воскликнула Боадиссия. — Вот это да!

Сразу несколько пассажиров встали со своих скамей, вглядываясь вдаль. Возница остановил экипаж на вершине холма.

Прежде я уже неоднократно видел Ар, так что к этому виду был приучен, и не стал вскакивать со своего места, как это сделали другие, кто оказался здесь в первый раз.

— Невероятно! — прошептал один из мужчин.

— Изумительно! — вторил ему другой.

Улыбнувшись их ребяческому энтузиазму, я также поднялся на ноги. Впереди, на расстоянии приблизительно четыре — пять пасангов возвышались сверкающие стены блистательного Ара.

— Я понятия не имел, насколько огромен этот город, — восторженно заявил один из пассажиров.

— Да, он большой, — согласился с ним другой.

— А вон центральная башня! — указал третий.

Верхняя кромка городской стены, находившаяся на высоте в сотню футов или даже больше, сверкала на солнце так ярко, что даже на таком расстоянии приходилось щуриться. Сами стены теперь были белыми. Вероятно, это было сделано за то время, что прошло со свержения узурпатора Цернуса, и реставрации власти Марленуса, Убара Убаров. Отсюда уже можно было увидеть большие ворота и главную дорогу, приводящую к ним от Виктэль Арии. Судя по всему, подумал я, нам самим вскоре придется двигаться по той дороге к Виктэль Арии. Внутри этих сверкающих стен, таких высоких и мощных, возвышались тысячи зданий, и настоящий лес господствовавших над городом башен, разнообразных высот и цветов. Я знал, что многие из этих башен соединены между собой узорчатой паутиной высоких мостов, раскинувшейся на разных уровнях. Однако было непросто рассмотреть на таком расстоянии эти мосты, и лишь чуть заметные отблески света выдавали их местонахождение.

— Не думаю, что когда-либо, где-либо, видел что-либо столь красивое, — пробормотал мужчина.

Мы смотрели на то, что, несомненно, было самым большим городом известного Гора.

— Я не ожидал, что он выглядит столь величественно, — восхищенно добавил другой пассажир.

Я помнил большие городские ворота. Мне не забыть стоявшую под этими стенами, так давно, орду Па-Кура. И уж конечно невозможно стереть из моей памяти дом Цернуса, Стадион Тарнов и моего огромного тарна — Убара Небес, группировки болельщиков и гонки на тарнах, Стадион Клинков и окровавленный песок его арены. Я отлично помню улицы, термы, магазины, широкие величественные проспекты с их фонтанами и узкие извилистые улочки менее престижных районов, больше похожие на темные коридоры, в которые даже в полдень не заглядывает солнце.

— Никогда не видел ничего подобного этому, — признал один из мужчин.

— И я тоже, — поддержал его другой, с благоговейным страхом в голосе.

Я смотрел на раскинувшийся впереди великий город. Именно в таких местах объединился сложность и простота, нищета и богатства мира. Именно такие места становятся редкостными, драгоценными очагами культуры, удивляющими остальной мир восхитительными произведениями искусства, музыки, театра, литературы, архитектуры. Они становятся символами искусства, подобно горам возвышаясь над прочими народами. В них соединены в неразрывный сплав железо и серебро, золото и сталь, сила денег и мощь оружия, кресла финансистов и троны власти. Я пристально глядел на сверкающий город. Как потрясающе он выглядел. Такие места притягивают человека подобно магниту, они взывают к нему подобно золоченым трубам, они завлекают внутрь в свои великолепные чудеса, околдовывая его своими зачастую весьма призрачными возможностями, нашептывая распутные обещания, они становятся символами стремительного течения жизни. В них пытаются добиться богатства, завоевывают богатства, и теряют их. В них толпы соседствуют с одиночеством, в них удача шагает рука об руку с провалом. На их площадях надежда борется с отчаянием, а значимость питается за тем же самым столом с бессмысленностью. В таких местах, возможно, собирается все лучшее и худшее, что только мог сделать человек, его прошлое и будущее, его боль и удовольствие, его тьма и свет.

— Напитки, прохладные напитки! — выкрикивала женщина, придорожная торговка, предлагая соки.

На гребне этого холма сам собой возник стихийный рынок. Ничего удивительного, ведь на этом месте неизменно останавливались повозки, фургоны и просто путешественники. Это было то самое бойкое место, на котором не трудно было заработать несколько монет. Торговка не уделяла никакого внимания открывавшемуся ниже зрелищу. Можно не сомневаться, что она видела это тысячи раз. Гораздо больше ее занимал вид возможных клиентов.

— Хочешь сок? — спросил я Боадиссию.

— Да, — кивнула она, и я купил для нее немного лармового сока за бит-тарск.

— Холодный? — полюбопытствовал я.

— Да, — ответила девушка.

Утро было жаркое.

Насколько мне известно, этот сок готовят с вечера, а ночью сохраняют в амфоре, по горлышко зарытой в холодной земле. Иногда земные девушки, только что доставленные на Гор, не могут понять, почему у большинства из этих двуруких сосудов с узким горлом такое тонкое, а то и заостренное дно, ведь их невозможно поставить вертикально на такое основание. Вскоре они узнают, что эти кувшины и не должны стоять вертикально. Просто обычно их устанавливают в углубление для хранения, выкопанное в земле, чтобы сохранять их содержимое холодным. Острое основание, конечно, вдавливается в мягкую землю на дне ямы.

— Хлеб, мясо! — зазывал мужчина, подходя мимо нашего экипажа.

Некоторые из нас воспользовались его предложением. Я тоже купил несколько ломтей хлеба Са-Тарна и полоски сушеного мяса тарска, взяв немного себе, а остальное, отдав Боадиссии и Хурте. Пройдя в заднюю часть фургона, к багажному отделению, где содержалась Фэйка, я поделился с ней частью своего хлеба и мяса. Не разрешив ей касаться пищи руками, я просовывал кусочки между толстыми деревянными рейками, туда, где она стояла на коленях среди мешков и коробок, и накормил ее с рук.

— Спасибо, Господин, — благодарно сказала она.

Я же вернулся к передку фургона. Многие пассажиры вышли на дорогу и разминали ноги. Я снова обратил внимание к стенам великолепного Ара, сверкавшим вдали.

— Не могу дождаться, — сказала мне Боадиссия, — когда смогу потребовать свое наследство.

Я молча кивнул, приканчивая остаток своей еды.

— Возвращайтесь к фургону! — позвал возница тех пассажиров, что разбрелись по округе. — Возвращайтесь! Мы отправляемся!

Я задумчиво смотрел на город раскинувшийся вдали. Каким красивым он выглядел отсюда. Но я-то знал, что где-то внутри него, возможно в его тесных домах, из которых толпы людей каждой утро вырываются на улицы, подобно наводнению затапливая их, или, быть может, внутри его защищенных внутренних двориков и садов, в которых благородные леди могли бы обмениваться сплетнями, потягивая нектар и наслаждаясь деликатесами, поданными им шелковыми рабами, или среди его зданий и башен, или на его улицах, или в больших термах, где-то там, где-то позади тех сверкающих на солнце белых стен, притаилась измена. Я уже не сомневался, что где-то там, подобно змеям, свившиеся в единый клубок мрачные тайны, порочная коррупция и откровенный мятеж, выжидали своего часа, чтобы нанести сокрушительный удар.

— Прекрасный вид, — сказал мужчина, только что взобравшийся наверх через калитку пассажирского отделения экипажа, и вставший рядом со мной, чтобы еще мгновение полюбоваться на город сверху.

— Да, — согласился я с ним, и мужчина вернулся на свое место.

Конечно, отсюда мы не могли увидеть всю ту грязь, преступления, бедность или голод заполнявшие этот город. Мы не могли почувствовать боль, страдание, жадность, одиночество и горе. И все же, не смотря на все эти недостатки, причинявшие страдания проживающим внутри этих стен, этот город производил невероятное впечатление. И самым странным для меня было то, что очень многие люди готовы были заплатить его цену. Лично я мореплаватель и солдат, больше предпочитаю шумное море и открытые всем ветрам равнины, чем его тесные улицы и площади. Возможно, потому что я привык к жизни наполненной призывным боем барабанов и ревом труб. Для многих же других, быть частью этого города или просто находиться внутри его стен, смешаться с его жизнью, назвать его башни своими собственными, было достаточным вознаграждением. Наконец, последний пассажир, взобравшись наверх, и закрыв за собой калитку, занял свое место.

Я все не мог оторвать глаз от этого роскошного города, лежащего перед нами. Да, передо мной был очаг культуры, запутанная поэзия камня, потрясающие дворцы, крыши которых терялись среди облаков, где обычные кирпичи научились говорить и петь, вот только едва ли смысл этого доходил до сознания тех, кто спешил по своим делам среди их стен. Да, это все там, в нем, в этом городе. А еще там кишели грязь и преступления, железо и серебро, золото и сталь. Там были духи и шелк, плети и цепи. Там разгорались любовь и похоть, власть и подчинение, обладание и беспомощное пребывание в собственности. Там в запутанном клубке сплелись интриги и жадность, благородство и обман, честь и предательство, высокие порывы и низменные страсти, сила и слабость.

И, тем не менее, именно в таких местах, грязных, суетных и непостоянных, люди нашли свои крепости. Они — замки и тюрьмы, арены и сцены, они — города, они — цитадели цивилизации.

Кучер, понукнул своего тарлариона и стегнул его поводьями.

— Но-о-о, пошел! Вперед! — крикнул он. — Шевелись!

Едва наш экипаж пришел в движения, я вернулся на свое место.

— Вы видели Ар прежде? — полюбопытствовал Филебас.

— Да, — кивнул я.

— Тогда для Вас это привычное зрелище, — заметил он.

— Да, — снова односложно ответил я.

— Вы должны простить меня, но я счел его просто ошеломительным, увидев в первый раз, — объяснил мужчина.

— Этот город зачастую производит такое впечатление на тех, кто его видит в первый раз, — согласился я.

— Не могу с этим не согласиться, — улыбнулся он.

Наш экипаж ходко катился вниз по склону. Окованные металлом узкие колеса скрежетали по дорожному покрытию. Я смотрел на постепенно вырастающие стены Ара.

 

Глава 21

В пределах стен Ара

— Вы прибыли из Торкадино? — поинтересовался мужчина.

— Да, — ответил я.

— Сейчас в городе находятся тысячи Ваших земляков, — сообщил он, — из Торкадино и из других мест.

Я понимающе кивнул. Никогда прежде я видел такого столпотворения на улицах Ара.

— Мы здесь не нуждаемся в таком количестве беженцев, — недовольно бросила торговка сулами на Рынке Тэйбан.

— Мы ищем жилье в городе, — пояснил я мужчине.

— Жилье сейчас дорого, — предупредил он. — Честно говоря, мне даже трудно Вам что-то посоветовать.

Он бросил взгляд на Фэйку, с поникшей головой, стоявшую на коленях позади и слева от меня. Мой дорожный мешок все еще был на ее спине. Женщина опустилась на колени, едва мы остановились и заговорили со свободным человеком. Именно так ей, как рабыне и надлежало поступать. Причем на колени она встала приблизительно в том же месте и на том же расстоянии, как это требовалось от нее при следовании за господином.

— С ней проще, — сказал он. — Вы можете просто оставить ее спать на улице, приковав цепью к одному из рабских колец в изобилие имеющихся не стенах домов, возможно надев на нее железный пояс. Но, боюсь, это не подойдет для свободных людей.

— Нет, конечно, — согласился я.

— Можете попробовать южные инсулы, — предложил наш собеседник, — те что находятся на юг от Площади Тарнов.

— Это в районе Анбар? — скептически уточнил я.

— Или таковые в Четверти Метеллана, — пожал он плечами.

— А что относительно на восток от Проспекта Центральной Башни? — спросил я.

— Там Район Тревельян, — пояснил он.

— Это звучит заманчиво, — заметила Боадиссия.

— Нам бы только эту ночь пережить, — признался я.

— Вы знаете город? — осведомился горожанин.

— Я бывал здесь прежде, — кивнул я.

— Вы — двое крупных мужчин, — усмехнулся он. — Я сомневаюсь, что кто-либо решился бы побеспокоить Вас.

— Если они действительно побеспокоят нас, — проворчал Хурта, — то я надеюсь, что у них будут при себе монеты.

— У нас не так много чего можно украсть, — сообщил я мужчине.

— У Вас есть свободная женщина, — напомнил он. — А такой товар может принести хорошую цену в определенных местах.

— Я не боюсь, — заявила Боадиссия.

— О, храбрая и благородная девушка, — улыбнулся мужчина.

— Я могу сама о себе позаботиться, — сказала девушка.

— Безусловно, — заверил ее горожанин, но повернувшись к нам, предупредил: — Ее цена может снизиться из-за ее глупости.

— Я вовсе не глупая, — возмутилась Боадиссия.

— Простите меня, — сказал он. — Просто, из-за Вашего замечания я решил, что, возможно, Вы не очень умны.

Взбешенная Боадиссия попыталась прожечь в нем дырку своим яростным взглядом. Мужчина же принялся спокойно рассматривать ее. У него был один из тех взглядов, которые, как будто раздевают женщину, выставляя все ее черты и легкомысленные желания его взгляду.

— И не смотрите на меня так, — сказала она. — Я свободная женщина.

Не обращая никакого внимания на ее слова и возмущение, он продолжал рассматривать девушку, как если бы она уже была в его цепях и, дрожа у его ног, умоляла о его прикосновении.

— На вас нет вуали, — наконец сказал он девушке.

— Женщина аларов не носят вуали, — гордо заявила она.

— Она не аларка, — привычно поправил ее Хурта.

— Я выросла среди фургонов, — напомнила Боадиссия.

— Это верно, — признал Хурта.

Боадиссия, как я уже упоминал, не очень напоминала типичную женщину аларов. Она больше напоминала восхитительную, мягкую женщину городов, того вида, что часто оказывается на рабских прилавках. На самом деле, я подозревал, что она происходила из какого-либо города.

— Как Вы полагаете, какой район нам стоило бы попробовать? — спросил я у нашего собеседника.

— Даже не учитывая эту свободную женщину, — не обратил он внимания на мой вопрос, — у Вас есть кое-что имеющее ценность, — указал он на Фэйку, еще ниже склонившую голову под его оценивающим взглядом.

— Как Вы полагаете, какой район нам стоило бы попробовать? — повторил я свой вопрос, пытаясь отвлечь его от прелестей Фэйки.

— Я предложил бы несколько, — сказал он.

— Ар — большой город, — заметил я.

— Вы ищете приличное жилье? — уточнил он.

— Конечно, — кивнул я.

— А Вы готовы заплатить серебряный тарск за ночь? — поинтересовался он.

— Пожалуй, нет, — признал я, — такого мы себе позволить не сможем.

— Тогда я не думаю, что Вы найдете что-либо достойное по своему вкусу, — огорчил он нас.

— Ну что ж, благодарю Вас, Гражданин, за то, что потратили на нас свое время, — сказал я.

— Скажите, а правда ли что под Торкадино собраны значительные сила Коса? — полюбопытствовал горожанин.

— Абсолютная правда, — ответил я.

— И они взяли город? — спросил он.

— Не думаю.

— Но тогда откуда столько беженцев? — удивился он.

— Их водворили из города, чтобы облегчить его защиту, — объяснил я.

— Говорят, что главные силы Коса, двигаются к Пункту Ара, — сообщил наш собеседник.

— Я бы не был так в этом уверен, — заметил я.

— Но это вполне логично. Косианцы хотят контролировать реку и ее бассейн, — предположил он. — Именно это основная причина всех разногласий. Именно поэтому их генеральное наступление следует ожидать там. Впрочем, скорее всего, вся эта возня не более чем набег.

— Ар в опасности, — покачал я головой.

— Они никогда не осмелятся встретиться с нами в генеральном сражении, — уверенно заявил он.

— Ар находится в большой опасности, — предупредил я.

— Ар непобедим, — сказал он.

— Главные силы Коса уже близко, как раз под Торкадино, — сообщил я.

— Это всего лишь слухи, — отмахнулся он. — Люди просто не знаю, что думать.

— Я верю, что регенту, Вашему высшему совету, военачальникам и генеральному штабу информация поступает правильная, — понадеялся я.

— Несомненно, — согласился он со мной.

— А где сейчас находится Марленус? — полюбопытствовал я.

— В горах Волтая, — ответил мужчина. — Он возглавляет карательную экспедицию против Трева.

Это совпадало с моей информацией.

— Получается, что он отсутствует уже в течение многих месяцев, не так ли? — спросил я.

— Да, — сказал он.

— Разве это не кажется странным для Вас? — поинтересовался я.

— Он делает то, что считает нужным, — пожал он плечами. — Он — Убар.

— И что, в городе все довольны, что он отсутствует в то момент, когда Ару может грозить серьезная опасность? — осведомился я.

— Если бы это была настоящая опасность, — заметил мужчина, — он бы сразу вернулся. Но его нет. Так что, и никакой серьезной опасности тоже нет.

— То есть, Вы думаете, что реальной опасности нет? — уточнил я.

— Нет конечно, — усмехнулся наш собеседник. — Любой из наших парней может поставить на место дюжину Косианцев.

— Н-да, а вот мне кажется, что Марленусу стоит поторопиться с возвращением, — пробормотал я, на что мужчина только пожал плечами. — Возможно, с ним просто потеряли контакт в горах Волтая.

— Возможно, — не стал спорить горожанин. — Но город не сильно нуждается в нем.

— Убар больше не популярен? — удивился я.

— Он слишком долго правит Аром, — пожал плечами мужчина. — Возможно, пришло время что-то менять.

— И многие так думают? — полюбопытствовал я.

— Такие голоса раздаются повсюду, — сказал он, — их можно услышать в тавернах, на рынках, в термах. Гней Лелиус — превосходный регент. А Марленус излишне агрессивен. В городе ропщут. Нам никто не угрожает, а он ссорится с Косом из-за того, что лежит на периферии наших интересов.

— Гней Лелиус хочет быть Убаром? — поинтересовался я.

— Нет, — уверенно ответил товарищ. — Он слишком скромен, слишком незнатен и не амбициозен для такой должности. Складки пурпурной мантии, вес медальона Убара, неинтересны для него. Его заботит только превосходное управление, мир и процветание города.

— То есть, Вы уверены, что он интересуется благосостоянием Ара? — спросил я.

— Конечно, — заверил меня наш собеседник.

С одной стороны, его ответ порадовал меня. Но с другой, если этот Гней Лелиус действительно заинтересован в благосостоянии Ара, то он должен действовать, а раз он все еще не предпринял каких-либо активных действий, как регент, то, по-видимому, всему виной нехватка информации, или возможно, определенный неоправданный оптимизм, или простодушная невинность или наивность. Такое весьма распространено среди идеалистов, мягкодушных созерцателей, доверчивых душечек, пленников пустословия, ослепленных прожектами и мечтами, необдуманно переносящих свое собственное благодушие на ларла и лес, скептически относящихся к действительности, рассматривающих мир с точки зрения цветка. Каким утешением будет для других, если эти романтики выживут и, в конечном счете, обнаружат, что живут в реальном мире, и к своему разочарованию вынуждены будут признать, что именно их ошибки привели к урожаю глупости, и отныне им придется своими глазами наблюдать крах их цивилизации, на своей шкуре почувствовать что происходит, когда под клинками власти и реальности рушится их придуманный мирок.

— А что на счет Серемидеса, высшего генерала? — спросил я. — Разве он не мог бы занять трон?

— Это еще невероятнее, — отмахнулся мужчина. — Он столь же предан Убару, как камни Центральной Башни.

— Понятно, — кивнул я.

Конечно, мой вопрос был вызван, не просто очевидным соображением, что плащ Убара мог бы показаться привлекательным призом честолюбивому и сильному мужчине, а трезвым пониманием того, что Ар оказался в глубоком кризисе, знали ли об этом его жители или нет. В такие времена, в свете неудач и неэффективности некомпетентной гражданской администрации, далеко не редкостью является то, что военные, видя, что должно быть сделано, а зачастую просто следую инстинкту самосохранения, вынуждены брать лидерство в свои руки и пытаться внушить остальным свою энергию, дисциплину и порядок, без которых катастрофа становится неизбежной.

— Но ведь не может быть, что управление Аром будет долго оставаться под регентством, — заметил я.

— Ожидается, что Марленус скоро вернется в город, — пожал он плечами.

— А что будет, если он не вернется так скоро как это необходимо? — поинтересовался я.

— Есть другая возможность, — сообщил горожанин, — и весьма интересная.

— И какая же, если не секрет? — полюбопытствовал я.

— Убара, — ответил он.

— Убара? — не понял я.

— Та, кто была, дочерью Марленуса, пока он не отрекся от нее, — пояснил он.

— Кто? — пораженно спросил я.

— Талена, — услышал я. — Вы слышали о ней?

— Да, приходилось, — растерянно ответил я.

— Марленус был недоволен ей, — поведал мне товарищ. — Это имело какое-то отношение к неким делам в Северных лесах. Он проклял ее, и заявил, что она больше не его дочь. В течение многих лет она жила в безвестности, уединении в Центральной Башне. Теперь, в отсутствии Марленуса, и с великодушного позволения Гнея Лелиуса, она снова появилась на улицах Ара.

— Я так понимаю, что это было сделано в разрез с желанием Марленуса, — заметил я.

— Марленуса здесь нет, — пожал горожанин плечами.

— А с какой стати о ней думают как о возможной Убаре? — осведомился я. — Ведь с тех пор, как Марленус отказался от нее, юридически она больше не его дочь.

— Я не писец-законник, — сказал он, — и в этих тонкостях не разбираюсь.

— Я даже не уверен, что у нее есть Домашний Камень, — предположил я.

— Гней Лелиус разрешил ей поцеловать Домашний Камень, — сообщил он мне. — Это было сделано на публичной церемонии. Она — снова гражданка Ара.

— Похоже, что Гней Лелиус весьма щедрый и благородный товарищ, — заметил я.

— О, да! Он — покровитель искусств. Он основал новые парки и музеи, и этим он завоевал поддержку элиты. Я и сам поддерживаю его, поскольку он простил некоторые виды долгов. Это значительно ослабило мое финансовое бремя. Низшие касты тоже любят его, поскольку он часто, за свой счет, бесплатно раздает хлеб и пагу, а также спонсирует игры и гонки. А еще он объявил новые праздники. Он вообще сделал жизнь в Аре лучше и легче. Его поддерживают очень многие в городе.

— И Вы уверены, что он озабочен благосостоянием Ара? — осведомился я.

— Конечно же, — с энтузиазмом воскликнул он.

— А его трудно увидеть? — задал я крайне интересовавший меня вопрос.

— Ну, Вы же понимаете, что далеко не каждый может просто подойти к Центральной Башне и постучать в дверь, — усмехнулся мужчина.

— Понятное дело, — кивнул я.

— Но Гней Лелиус считает обязательным для себя быть доступным для людей, — сказал он. — И это еще одна причина, почему он так любим в городе.

— То есть простой человек может увидеть регента? — спросил я. — И не только издалека, как на государственных процессиях или в официальных ложах на стадионах?

— Конечно, — подтвердил мужчина.

Признаться, я был рад услышать это. Ведь в моих ножнах лежали срочные письма для Гнея Лелиуса и Серемидеса, и мне так или иначе необходимо доставить их по назначению. Причем сложность была в том, что передавать эти бумаги через подчиненных, мне крайне не хотелось. Откуда мне знать, кому здесь можно было доверять? Точно также у меня не было никакого желания пытаться попасть в коридоры Центральной Башни, чтобы сделать это на частной аудиенции у этих людей.

— И любой челок на самом деле может поговорить с ним? — уточнил я.

— Конечно, — заверил он меня.

— В таком случае, может, Вы знаете, когда он устраивает следующую аудиенцию? — поинтересовался я.

— Через два дня, — с готовностью сообщил наш собеседник.

— Это не в день ли суда? — осведомился я.

Это теперь нечто большее, — со страстью объяснил он. — Это — один из новых праздников, день Великодушия и Петиций.

— Превосходно, — поддержал я его пыл.

— Посетители собираются около Центральной Башни на Проспекте, — сообщил он.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— А Вы хотели поговорить с ним о чем-то? — полюбопытствовал мужчина.

— Я думал, что было бы неплохо, по крайней мере, посмотреть на него.

— О, Вы увидите, он — очаровательный человек, — заверил меня он.

— Уверен в этом, — сказал я.

— Множество незначительных прошений удовлетворяется в этот день, — поведал он, — и некоторые из серьезных. Безусловно, это полностью зависит, по крайней мере, в случаях серьезных петиций, от справедливости ходатайства.

— Понятно, — кивнул я.

— Те, кто желает подать прошение, должны занять место на веревке, — предупредил мужчина.

— А что это значит? — не понял я.

— Дело в том, что регент, при всем желании, не может дать аудиенцию всем желающим, — пояснил он. — И те, кто желают попасть на аудиенции, надевают на себя Ленту Великодушия Гнея Лелиуса, которая повязывается вокруг тела, а через петлю на ней проходит веревка, фактически бархатный трос, ведущий к постаменту. Это помогает держать очередь прямо и регулирует количество просителей.

— Я понял, — кивнул я. — А каким образом человек может получить место на этой веревке? — полюбопытствовал я.

— Иногда это — рискованное дело, — поморщился мужчина.

— Это хорошо, — одобрительно проговорил Хурта, поглаживая топор.

— Полагаю, что разумнее всего занимать очередь пораньше? — предположил я.

— Кое-кто — встает там в четырнадцатом ане предыдущего дня.

— Понятно, — протянул я. — Спасибо, Гражданин.

— Вы могли бы попробовать в переулке Рабских Борделей Людмиллы, что позади проспекта Турии, — сказал он.

— Что попробовать? — не понял я.

— Поискать жилье, — пояснил он.

— Понятно, — кивнул я.

— Вы знаете, где это? — уточнил горожанин.

— Я знаю, где находится проспект Турии, — ответил я.

Этот проспект получил название в честь города расположенного в южном полушарии, кстати, несомненно, как жест дружелюбия со стороны Ара. Величественные туровые деревья вполне уместно высажены вдоль его тротуаров. Это — широкий проспект с обилием фонтанов. Он знаменит также роскошными магазинами.

— Это около улицы Клейм, — добавил я.

— Совершенно верно, — подтвердил он.

Улица Клейм, кстати, может действительно быть особой улицей, но, вообще-то в Аре это — целый район, получивший свое название из-за расположенных там предприятий, бизнес которых связан с работорговлей, и предметами, имеющими отношение к рабовладению. Именно там расположены главные работорговые дома города. Именно туда работорговцы доставляют своих пленниц. Там всегда, на оптовой или розничной основе, можно приобрести рабынь. Там же можно предложить свою цену за них на открытых аукционах. Главные невольничьи рынки тоже там. Например, Курулеанский. Там любой может также арендовать и использовать рабынь. Именно там, внутри тех мрачных зданий девушек дрессируют, великолепно и тщательно, интимным искусствам доставления изысканных удовольствий своим владельцам. Кроме того в том районе, можно купить такие необходимые предметы, как подходящая косметика для рабынь, простые, но привлекательные драгоценности, пригодные для рабынь, в частности серьги которые, в глазах гореан, будучи надеты на женщину закрепляют ее окончательное унижение, там торгуют рабскими духами, шелками, и тому подобными атрибутами. А где еще, как не в таком районе можно найти огромное разнообразие прочих полезных предметов для идентификации, хранения, обучения и наказания женщин, таких вещей как ошейники всевозможных размеров и конструкций, металлические и кожаные привязи, для шеи, запястий и лодыжек, начиная от простых шнуров и заканчивая устройствами для строгого контроля, ремни для рук и щиколоток, распорки для ног, колодки, железные пояса, чтобы предотвратить использование рабыни без разрешения владельца, наручники и кандалы с цепями любых типов и размеров, разноцветные шелковые веревки для связывания, некоторые с цепочками в качестве сердечника, различные цепи, и конечно, плети.

— Благодарю Вас, — сказал я. — Мы действительно попробуем это.

— Желаю Вам всего хорошего, — попрощался он.

— И Вам всего хорошего, уважаемый, — ответил я.

Горожанин развернулся и отправился по своим делам. Женщина, сидевшая около нас на одеяле, расстеленном на камнях, с полной корзиной сулов перед ней, посмотрела на нас и поинтересовалась:

— Сулы брать будете?

— Нет, — ответил я.

— Тогда, проваливайте отсюда и не распугивайте мне клиентов, — бросила она нам.

— Пойдемте, — сказал я своим спутникам, и повел их восток по улице Венактикуса к проспекту Центральной Башни.

Я намеревался пойти на юг по тому проспекту до Фургонной улицы, а с нее повернув на восток выйти к проспекту Турии. Кстати, в Аре «фургонных улиц» множество, но я имел в виду ту, которая имела название «Фургонная улица» и вела к улице Клейм. «Фургонные улицы» в основном, это улицы направленные с востока на запад. Как мне кажется, название это за ними закрепилось, из-за того, что они открыты для движения фургонов в течение дня и достаточно широки, чтобы по ним могли разъехаться две повозки. На большинстве улиц Ара движение фургонов в дневное время запрещено из-за их узости. Конечно, никакой трудности нет с движением по проспектам и бульварами. Они вообще шире любой из улиц. Кстати, многие из девушек первое свое путешествие по Ару совершили именно по Фургонной улице, хотя, возможно, они не смогли толком рассмотреть ее, ведь их щиколотки были прикованы цепью к центральной балке внутри сине-желтых рабских фургонов, тех самых, которые развозили их в соответствии номерами выбитыми на дисках подвешенных к транспортировочным ошейникам, или адресам, написанным на их левых грудях, в различные здания на улице Клейм.

— Ах! — вздохнула Боадиссия.

— Проспект Центральной Башни, — объяснил я. — Действительно красиво. Мы пойдем прямо по нему.

— Пить хочу, — вдруг заявил Хурта, направляясь к фонтану, одному из многих имевшихся на этом проспекте.

Хурта прислонив свой топор к фонтану, наполовину погрузил голову в воду, а затем, вынырнув, довольно фыркнул. Еще немного с удовольствием поплескав воду себе на лицо, парень принялся утолять жажду из сложенных в пригоршню ладоней. Попил и я. Боадиссия изящно приложилась к поверхности губами, втягивая в себя воду. Хм, похоже, в нашей компании она изучила кое-что из своей женственности. Казалось, что она начинала, робко и с надеждой подозревать и ощущать истинную природу своей сексуальности, и даже осмеливалась думать о получении удовольствия от своей нежности и сущности, осмеливаться думать о том, что могло бы значить для нее, быть искренне и полностью той, кем она фактически была — женщиной. Во всяком случае, она больше не пыталась, в гротесковой смехотворной манере подражать поведению воина алара.

— А я могу попить, Господин? — спросила Фэйка.

— Конечно, — разрешил я, тут же внезапно, сердито, возмущенно схватил ее за волосы так, что она вскрикнула в боли и задергалась.

— Ты что, забыла, что Ты — животное? — злобно прошипел я ей прямо в ухо.

— Простите Господин! — заплакала рабыня.

— Может Ты решила, что стала чем-то большим? — поинтересовался я.

— Нет, Господин! — простонала женщина, и, почувствовав, что я отпустил ее волосы, повалилась на колени на мостовую, но тот же полетела на камни, получив удар ногой.

Она испуганно замерла там, лежа на боку около фонтана, с моим мешком за спиной.

— Господин? — непонимающе спросила она, глотая слезы.

— Ты — животное, — прорычал я. — Ты пьешь из нижней чаши, как и другие животные, как слины и тарларионы.

— Да, Господин, — всхлипнула рабыня.

— Какая глупая у Тебя рабыня, — презрительно бросила Боадиссия.

— Простите меня, Господин, — заплакала Фэйка.

Я даже залюбовался ей, настолько соблазнительна была она, лежа на боку и выставив на всеобщее обозрение свои хорошенькие ноги. Она была испугана, прежняя Леди Шарлотта, некогда богатая благородная гражданка Самниума, а теперь домашнее животное, в моем ошейнике, просто Фэйка. Она с ужасом смотрела на меня, ожидая следующего удара. Она понимала, что допустила прискорбную ошибку.

— Это было хорошо, — сказал Хурта, вытирая свой рот.

— Господин? — всхлипнула Фэйка.

— Сегодня вечером, Ты будешь выпорота, — сообщил я ей.

— Да, Господин, — простонала она.

— Смотрите, там какой-то стул несут, и солдаты вокруг него, — привлекла наше внимание Боадиссия.

Мы увидели, что несколько зевак столпившихся в этот час на улице, торопливо разошлись в стороны, освобождая путь солдатам и закрытому паланкину с задернутыми шелковыми занавесками. Этот паланкин на длинных шестах был закреплен между двумя тарларионами идущими тандемом. Процессия держала путь на север вдоль по проспекту к Центральной Башне. Солдаты были в пурпурных плащах таурентианцев.

— Там внутри женщина, не так ли? — спросила Боадиссия.

— Да, — кивнул я.

— А те солдаты — дворцовая гвардия, если не ошибаюсь? — осведомился Хурта.

— Скорее всего, — ответил я. — По крайней мере, выглядят они так же, как дворцовые гвардейцы.

— Кажется, их таурентианцами называют, — заметил он.

— Да, — сказал я.

— А они похожи на способных ребят, — признал алар.

— В этом можешь даже не сомневаться, — заверил его я.

Глаза солдат скользили по толпе. У меня не было ни малейшего сомнения, что эти мужчины были отличными телохранителями. Я отметил для себя, что паланкин несли не рабы, а тарларионы. Для этого могла быть масса причин. Это могло быть показной роскошью, простым выставлением своего богатства, ведь хороший тарларион гораздо дороже, рабов-мужчин, особенно рабов-носильщиков. Но возможно и такое, что груз мог бы быть оценен как слишком драгоценный, чтобы рискнуть доверить его рабам. В конце концов, они — мужчины. Или могли посчитать, что этот груз такой неземной красоты, что это даже не может быть перенесенным рабами-мужчинами. В конце концов, разве не было некоторой опасности, что прекрасная пассажирка, изящно входя или покидая паланкин, могла сделать небрежное движение и вуаль приоткроется, показывая кусочек ее горла, или небрежный подъем одежд сокрытия, предоставит им мимолетное видение мелькнувшей лодыжки?

— Пей, — бросил я Фэйке.

— Да, Господин.

— Чей это паланкин? — спросил я человека стоявшего около нас, когда процессия прошла мимо.

— А разве Вы не знаете? — удивился тот.

— Нет, — признал я. — Мы, совсем недавно прибыли в Ар.

— Из Торкадино? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал он.

— Да, — кивнул я.

— Это, паланкин той, кто может стать Убарой Ара, — объявил он.

— Это — Талена, — добавил другой мужчина.

— Что с Тобой? — забеспокоилась Боадиссия.

— Ничего, — отмахнулся я, глядя вслед удаляющемуся от нас паланкину.

Я бросил взгляд на Фэйку. Она стояла на четвереньках перед нижней чашей фонтана, опустив голову к самой воде, и жадно пила.

— Как Талена может стать Убарой Ара? — полюбопытствовал я. — Я думал, что Марленус отрекся от нее, и она теперь не имеет отношения к его роду.

— Ей можно дать законное право на наследование, — сказал мужчина. — Я слышал, что это обсуждалось.

— Но не по линии Марленуса, — заметил я.

— Нет, — признал мой собеседник. — Но ведь не обязательно принадлежать к роду Марленуса, чтобы править Аром.

— Миний Тэнтиус Хинрабий и Цернус, оба, правили в Аре, — напомнил мне второй мужчина. — И ни один из них не был с ним даже в родстве.

— Это верно, — вынужден был признать я.

— Она — свободная гражданка, — сказал первый из моих собеседников. — А следовательно, ей может быть дано такое право.

— А почему не Гней Лелиус или Серемидес? — поинтересовался я.

— Ни один не честолюбив, к счастью, — объяснил второй.

— Но почему она? — не отставал я. — Почему не кто-либо из тысяч других?

— Ну, она все же из монаршей семьи, — ответил мне мужчина. — Она когда-то была дочерью Марленуса.

— Понятно, — сказал я и, посмотрев вниз на Фэйку, спросил: — Ты напилась?

— Да, Господин, — ответила рабыня.

Она соблазнительно смотрелась, стоящее на четвереньках, перед нижней чашей фонтана, принадлежащее мне животное, в стальном ошейнике и короткой тунике.

— Вставай, — скомандовал я своему домашнему животному.

— Да, Господин.

Я вновь бросил взгляд вслед паланкину, но на этот раз не смог разглядеть его. Он скрылся в толпе людей спешивших по своим делам.

— Куда мы идем? — спросил Хурта.

— Туда, — указал я.

Нам следовало пройти на юг по проспекту Центральной Башни около четырех — пяти пасангов, а затем свернуть налево на Фургонную улицу, по ней добравшись до проспекта Турии. Где-то там, скорее всего в дальнем конце того проспекта, в районе Улицы Клейм, находился переулок Рабских Борделей Людмиллы.

Пожалуй, надо будет уточнить дорогу, как только мы доберемся до проспекта Турии. Я не сомневался, что мы сможем быстро найти такое место. Уж больно название его было запоминающимся.

— Как называется место, куда мы направляемся? — спросила Боадиссия.

— Переулок Рабских Борделей Людмиллы, — сообщил я.

— Что-то мне не нравится, как это звучит, — поморщилась Боадиссия.

— Мне так не кажется, — усмехнулся я.

— А мне даже нравится, — поддержал меня Хурта.

Я оглядывался на Фэйку, понурившись тащившуюся следом за нами. Она была невнимательна. Она допустила серьезный проступок. Сегодня вечером ей ждала плеть.

 

Глава 22

Инсула Ачиатэса

— Как здесь воняет, — сдерживая тошноту, проговорила Боадиссия.

— Держись, — велел я ей. — Скоро Ты привыкнешь к этому запаху.

— Я говорил им, уже много раз говорил, — раздраженно проворчал владелец инсулы, несший маленькую лампу, — что они должны держать крышку закрытой. Конечно, она тяжелая, вот они ее, зачастую оставляют приоткрытой.

Со скрежещущим звуком он пихнул на место тяжелую керамическую крышку, закрыв ей огромный бак. Бак, стоявший в футе от лестницы, служил для сбора нечистот, в него вывали помои из ведер и ночные горшки. Такие баки меняют раз или два в неделю, а наполненные грузят на фургоны и вывозят за город, где опорожняют в один из карнариев, или в компостные ямы. Потом их отмывают, и они снова готовы быть поставленными клиентам. В городе этим бизнесом занимаются несколько компаний, организованных специально для этой цели. Конечно, подобная работа выполняется рабами-мужчинами, под контролем надсмотрщика.

— Следуйте за мной, — позвал Ачиатэс, начиная подниматься по лестнице.

Я последовал за ним. Позади меня шла Боадиссия, потом Хурта, а последней Фэйка. Лестница была узкой. Два человека врятли смоли бы разойтись на ней. Зато защищать ее было бы легко, автоматически отметил я. А еще она была крутой. И это тоже играло на руку обороняющимся. В отличие от всех, что я видел прежде, к этой не было открытой стороны, с обеих сторон были стены. Это сохраняло пространство, и позволяло сделать дополнительные комнаты. Свободное пространство было самой большой драгоценностью в переполненной инсуле. Ступеньки лестницы были предельно узкими, даже нога на них полностью не помещалась. Нечего даже думать, чтобы присесть на такую ступеньку, только стоять, да и то с опаской. Доски были стары, многие расколоты, а некоторые и вовсе отсутствовали. Какое-то время мы двигались в полумраке, рассеиваемом светом, просачивавшимся через щели входных дверей, но вскоре стали полностью зависеть от крошечной лампы владельца инсулы.

— Я больше не могу выдержать эту вонь, меня сейчас вырвет, — заявила Боадиссия.

— Медный тарск за комната за ночь, — сообщил Ачиатэс. — Платите, или выметайтесь. И можете еще считать себя везунчиками, что у меня осталась последняя комната. Сейчас напряженные дни в Аре.

— Возможно, мы могли бы найти лучшее место, если бы не некоторые, — раздраженно фыркнула Боадиссия,

Возможно, в ее словах был смысл. Не знаю, мне трудно было судить непредвзято. В нескольких инсулах, в которые мы заглядывали, не было разрешено приводить животных, что подразумевало, конечно, что мы не могли держать Фэйку с нами. В некоторых из них в действительности, имелись кое-какие предложения относительно рабынь, такие как конуры в подвале или столбы с цепями во дворе. Однако я предпочел держать Фэйку при себе. Она была красива, и мне бы не хотелось поутру, узнать, что ее украли.

— Инсула Ачиатэса, по-прежнему остается самой лучшей инсулой во всем Аре, — заявил инсуловладелец.

— Как здесь темно, — пробормотала Боадиссия.

— Как далеко нам еще идти? — поинтересовался я.

— Уже совсем рядом, — успокоил меня Ачиатэс.

Потолки на всех уровнях инсулы были очень низкими. В большинстве комнат мужчина не сможет выпрямиться во весь рост. Это дало возможность сделать дополнительные этажи.

Протянув руку, я коснулся стены. Далеко тянуться не пришлось, коридор был очень узок. Под пальцами чувствовалось, что стены выщерблины и покрыты трещинами. Похоже, что штукатурка во многих местах полопалась и осыпалась. Инсула Ачиатэса, конечно, могла бы быть самой лучшей инсулой в Аре, но как мне кажется, она знавала и лучшие времена, и основательный ремонт ей бы не помешал. Было бы неплохо, хотя бы покрасить стены и замазать многочисленные пятна и потеки, смутно различимые в неровном свете фонаря.

— Как здесь воняет, — снова запричитала Боадиссия. — Что за вонь.

— Это все эти несносные мальчишки, — пояснил инсуловладелец. — Они слишком ленивы, чтобы сходить вниз.

— Здесь что, живут семьи? — спросила Боадиссия.

— Конечно, — ответил Ачиатэс. — Большинство моих арендаторов живут здесь постоянно.

Мы продолжали подниматься по лестнице, миновав уже семь или восемь этажей.

— Здесь душно, — пожаловалась Боадиссия. — Я уже едва могу дышать.

Ну да, инсулы трудно было обвинить в излишней вентиляции, не больше, чем в роскоши и просторности их комнатушек. Но к слову, это помогает сэкономить на топливе.

— Здесь жарко, — проворчала Боадиссия.

— Что-то Вы много жалуетесь, — заметил инсуловладелец.

— А еще здесь очень темно, — добавила девушка. — Неужели, кто-то может найти дорогу в этом месте?

— Те, кто поселяются здесь, быстро учатся этому, — заверил ее мужчина.

— Ну уж лампы-то для освещения лестницы повесить можно было, — проворчала Боадиссия. — Или тарларионовый жир слишком дорог?

— Вот именно, — сказал владелец. — Но кроме того это противозаконно.

— Почему это? — удивился я.

— Из-за опасности пожара, — пояснил Ачиатэс.

— Ох, — вздохнула Боадиссия, отрезвленная этим замечанием.

Кстати говоря, инсулы прославились своей предрасположенностью к пожарам. Иногда, целые районы такого жилья бывали стерты с карты города от единственного возгорания.

— Но в комнате-то будет лампа? — поинтересовался я.

— Конечно, — ответил товарищ. — Пока Вы в комнате можете пользоваться, но не советую зажигать ее слишком сильно и надолго. Дышать нечем будет.

— Страховка-то у Вас на это здание есть? — полюбопытствовал я.

— Нет, — бросил инсуловладелец.

Признаться, я даже был рад услышать это. Значит, ему не придет в голову подпалить здание, чтобы заработать на страховой премии. С другой стороны, не было ничего необычного в том, что такое жилье не было застраховано. Дело даже не в том, что владельцев подобной собственности переполнял оптимизм, а в трудности получения страховки, по крайней мере, при существующем состоянии зданий. Большинство страховых компаний не пошло бы на это из-за вовлеченных рисков.

Мы миновали еще один лестничный пролет. Послышался какой-то шум, и владелец поднял свою лампу, осветив девушку рабыню находившуюся здесь. Она была босой, носила чрезвычайно короткую, криво надетую, тунику, с декольте до самого пупка. Волосы девушки были в беспорядке. В свете лампы блеснул ее ошейник. Рабыня, едва завидев нас, испуганно бросилась на живот в позу рабского почтения.

— Это собственность Клитуса, из касты портных, живущего этажом выше, — сообщил нам Ачиатэс.

Девушка лежала перед нами на животе и вздрагивала от испуга. Я понял, что, если Ачиатэс и разрешал рабыням присутствовать в его доме, то они должны были содержаться в жесточайшей строгости. Они должны быть превосходно выдрессированы.

Мы продолжили подниматься вверх по лестнице. Насколько я смог разглядеть в тусклом свете лампы, у девушки были светло каштановые волосы. Едва мы прошли мимо, как она вскочила и отправилась своей дорогой. Какое-то время я еще слышал шлепанье ее босых ног по лестнице. Похоже, она отлично знала дорогу. Со временем, каждый поселившийся здесь может научиться прекрасно ориентироваться здесь, даже в темноте. Несомненно, рабыня спешила по поручению своего хозяина.

— Ой! — испуганно вскрикнула Боадиссия на следующем этаже. — Урт!

— Это не урт, — успокоил ей инсуловладелец. — Те обычно выходят после наступления темноты. Сейчас для них слишком много шума и движения.

Мелкое животное пронеслось мимо нас, постукивая когтями по доскам настила. Его глаза сверкнули в отраженном свете лампы.

— И вообще, урты не забираются так высоко, — добавил владелец. — А это — фревет.

Фревет — маленькое, быстрое, насекомоядное млекопитающие.

— У нас в доме живут несколько таких малышей, — пояснил Ачиатэс. — Они борются с насекомыми, жуками, вшами и тому подобной мерзостью.

Боадиссия промолчала.

— Далеко не в каждой инсуле имеются фреветы, — похвастался мужчина. — Они — столь же очаровательные, сколь и полезные существа. Уверен, Вы полюбите их. Вы даже будете оставлять свою дверь приоткрытой на ночь, чтобы они могли зайти к Вам, ну и для вентиляции, конечно.

— Далеко еще, — спросил я.

— Нет. Мы уже почти пришли, — сообщил Ачиатэс. — Ваша комната находится как раз под крышей.

— Кажется, мы забрались уже очень далеко, — заметил я.

— На самом деле нет, — заверил меня он. — Мы не так уж и высоко. Просто этажи низкие.

Мы поднялись еще на один пролет.

— Ой! — вскрикнула Боадиссия, отскакивая в сторону.

— Вот видите, — усмехнулся мужчина. — Вы точно полюбите фреветов.

Мы увидели большое, продолговатое, черное, плоскотелое, длинноусое насекомое, приблизительно в полхорта длиной, спешащее к трещине в основании стены.

— Это — аракан, — пояснил он.

— Эти безопасны, в отличие от гитчей, те кусают довольно болезненно. Некоторые из них, конечно, весьма крупные, но таких не много. Фреветы позаботились. Я горжусь чистотой своего дома.

— Ай! — вдруг испуганно пискнула Фэйка, оборачиваясь.

— На колени, рабыня, — раздалась команда, отданная молодым, властным голосом.

Фэйка стремительно опустилась на колени.

— Целуй мои ноги, рабыня, — приказал голос.

Фэйка стояла на коленях перед мальчишкой, не старше одиннадцати — двенадцати лет. Лицо чумазое, ноги босые, одет в тряпье. Подозреваю, обитатель одной из этих комнат. Фэйка, взрослая красивая женщина, но рабыня, склонила перед этим сорванцом голову и, со всем почтением и покорностью, поцеловала его ноги. Он был свободным человеком и мужчиной.

— Пошел вон отсюда, Ты, мерзкий урт, — прикрикнула на него Боадиссия.

— Помалкивай, женщина, — презрительно бросил мальчуган.

— А если я сейчас Тебе хорошенько двину? — поинтересовалась Боадиссия.

— Подними голову, шлюха, — велел паренек Фэйке, и та повиновалась. Ты — смазливая. Что надо сказать?

— Спасибо, Господин, — поспешила проговорить рабыня.

Мальчишка встал вплотную к ней и, откинув ей волосы за спину, взялся пальцами за ее ошейник. Он дернул его вперед, к себе, и грубо давя на него, вынудил женщину покрутить головой из стороны в сторону. Потом он жестко потянул ошейник вверх, давя им на подбородок Фэйки, и запрокидывая ей голову. Его сила передавалась рабыне через ошейник, впрочем, она и так не сомневалась, что именно надето на ее шее. Паренек проделывал эти действия, кстати, с типичной небрежностью мужчины, который знает, как следует обращаться с женщинами в ошейниках, жестко, но, не повреждая, ни даже угрожая трахее. Рабовладелец никогда не сделает этого, если только не решит поступить так намеренно.

— Хороший, прочный ошейник, — со знанием дела похвалил он.

— Я рада, что господину понравилось, — испуганно прошептала Фэйка.

— Он крепко на Тебе сидит, не так ли? — спросил паренек.

— Да, Господин, — ответила она.

— И что он означает?

— Что я — рабыня.

— Убирайся отсюда, — прошипела Боадиссия.

— Ой, — всхлипнула Фэйка.

Мальчишка сунул руки под тунику женщины и весьма грубо сдавил ее груди. Из глаз Фэйки брызнули слезы.

— Убирайся, — повторила Боадиссия.

— Разве Ты не благодарна мне, рабыня? — спросил паренек.

— Да, Господин, — простонала Фэйка.

— Тогда, в знак благодарности, Ты можешь поцеловать мои ноги, рабыня, — сказал парень.

— Да, Господин. Спасибо Господин, — отозвалась Фэйка, и опустила голову, целуя ноги сорванца.

— Медленнее, — приказал он.

— Да, Господин.

— Это приятно, командовать рабынями, — заявил парень, обернувшись к нам. — Возможно, когда я вырасту и разбогатею, я куплю себе одну, похожую на эту, только, наверное, помоложе, ближе к моему собственному возрасту.

Наконец, мальчишка развернулся и отправился восвояси.

— Он живет в здании, — сообщил Ачиатэс. — Он и некоторые ему подобные, иногда сбившись в стаю, забавляются в игру «Захвати рабыню».

— Понятно, — протянул я.

Фэйка, все также стоя на коленях, немного отряхнула и поправила свою тунику.

Я улыбнулся. У меня появилась превосходная идея относительно того, что произошло с той хорошенькой, светловолосой рабыней, что попалась нам на глаза раньше, на одном из нижних уровней, у нее тоже туника была распахнута, а волосы в живописном беспорядке. Похоже, с девицей уже поиграли в «Захвати рабыню».

— Превосходная игра, кстати, — заметил инсуловладелец. — Помогает им стать мужчинами.

У многих гореанских игр, кстати, есть функции, которые поощряют развитие в детях качеств расцениваемых желательными для гореан, таких как храбрость, дисциплина и честь. Точно так же некоторые из игр имеют тенденцию поощрять развитие смелости и лидерства. Другие, как упомянутая Ачиатэсом, поощряют будщего мужчину смотреть на женщину с точки зрения ее самого основного и радикального предназначения, с точки зрения ее глубочайшей и истинной природы, той природы, которая наиболее биологически фундаментальна в ней, той природы, которая делает ее бесценным призом, желаннейшей наградой, соблазнительнейшей добычей, которая должна быть захвачена и порабощена, абсолютно и бескомпромиссно. Короче говоря, такие игры приучают юношей, почти с младенчества, к реальности и природе, к мужественности и доминированию.

— Какой гадкий ребенок, — бросила Боадиссия вслед исчезнувшему в темноте пареньку и, посмотрев на Фэйку, добавила: — Ты, тоже отвратительна.

— Да, Госпожа, — прошептала Фэйка.

— С Тобой было бы то же самое, Боадиссия, — заметил я, — если бы Ты была рабыней. Тогда, Ты ровно настолько же, насколько и Фэйка, была бы во власти свободных людей. И Ты, также как и она, должна была бы повиноваться, причем любому. Тебе, точно так же, как простой рабыне, пришлось бы раболепствовать, демонстрировать себя и целовать ноги, даже если бы команды Тебе отдавал всего лишь ребенок. Ты, равно как и она была бы должна повиноваться, быстро, со всем уважением и отчаянно надеясь понравиться.

— Сюда, — позвал нас мужчина. — Теперь вверх по лестнице.

— Ну и духота, — простонала Боадиссия.

— Лезь наверх, — велел я ей.

И она осторожно пошла вверх по лестнице, придерживая юбку одной рукой, стараясь прикрыть свои ноги. Это, я думаю, было характерным признаком очаровательной скромности, соответствующей свободной женщине. Я последовал за ней в лаз темневший над головой. Выбравшись наверх и стоя на четвереньках, я обернулся и посмотрел вниз. Фэйка выглядела испуганной. Думаю, что ей ужасно не хотелось подниматься в эту темноту. Безусловно, это не казалось ей приятной перспективой.

— Передай мой мешок наверх, — велел я Хурте, поскольку не был уверен, что Фэйка смогла бы справиться с ним сама.

Хурта снял груз со спины рабыни и, встав на нижнюю ступеньку, протянул его мне. Я бросил взгляд на Фэйку, та нерешительно отступила. Ей не хотелось подниматься по этой лестнице. Конечно, было чего пугаться. Это уже не была нормальная лестница, по которой мы дошли досюда. Эта была гораздо уже, и представляла собой просто две жерди с восемью перекладинами, разных размеров и на разных промежутках, привязанных к жердям. К тому же, она вела на темный и душный чердак. Что могло ждать ее там? Она была рабыней. Испуганная Фэйка сделала еще шаг назад. Руку она прижала ко рту. Я даже подумал, что она сейчас бросится бежать.

— Рабыня, — строго сказал я.

— Да, Господин, — отозвалась она и вернулась к лестнице.

— Подними вверх обе руки, — приказал я.

— Да, Господин. Ой!

Фэйка мгновенно оказалась на чердаке, а стоявший внизу Хурта весело захохотал.

— Отвратительно, — прокомментировала Боадиссия.

— Держи лампу, — сказал Ачиатэс, вручая ее Хурте.

Парень, осторожно держа лампу в руке, взобрался наверх, и присоединился к нам.

— Будьте осторожны с огнем, — предупредил инсуловладелец.

Забрав лампу у Хурты, я поднял ее и осмотрелся. Передо мной был узкий коридор с несколькими комнатами слева и справа.

— Последняя комната направо, — крикнул владелец инсулы.

— Подождите, — попросил я его и, пригнувшись, выставив вперед лампу, направился к указанной комнате.

Я открыл дверь, узкую и низкую, но достаточно крепкую. Само собой, ее можно было надежно запереть изнутри. Несомненно, она должна быть надежным барьером. Люди в инсулах относятся к своим дверям весьма серьезно. Такая дверь, плюс острый кинжал, являются лучшей страховкой для бедняка от воровства.

— Ужасно, — заявила Боадиссия, заглянув в комнату.

— Она обставлена, как Вы можете видеть, — крикнул Ачиатэс снизу.

— Здесь слишком тесно и слишком грязно, я почти не могу дышать, — пожаловалась Боадиссия.

— Это — моя последняя вакансия, — предупредил инсуловладелец.

— Я не смогу остаться здесь, — сказала Боадиссия.

— Идите внутрь, и ждите меня, — приказал я своим спутникам, и они, наклонившись, вошли в комнату.

— Здесь что, совсем никакого света нет? — спросила Боадиссиа.

— Слева есть маленькое закрытое ставней оконце, — показал я, держа лампу. — Днем свет будет проникать через него.

— Здесь грязно, жарко и душно, — пожаловалась Боадиссия. — Я здесь не останусь.

— Медный тарск за ночь, — прокричал снизу Ачиатэс. — Не хотите, не берите, решать Вам. Это — моя последняя вакансия.

— Я не хочу здесь оставаться, — решительно заявила Боадиссия.

Я видел, что и Фэйка тоже осматривала комнату с ужасом.

— Мне плохо, — простонала Боадиссия. — Мне не хватает воздуха.

— Открой ставни, — посоветовал я.

— Здесь слишком жарко, — опять принялась жаловаться девушка.

— Просто Мы находимся под самой крышей, — попытался объяснить я. — Теплый воздух поднимается сюда со всего дома и оказывается здесь как в ловушке.

— Меня сейчас стошнит, — предупредила Боадиссия.

— Ну так открой ставни, — сказал я.

— Это — ужасное место, — сказала дквушка.

— Это — инсула, — напомнил я. — В ней живут тысячи людей.

— Я здесь не останусь, — заявила она.

— Ну а Ты что думаешь? — спросил я Хурту.

— Роскошно, — высказал свое мнение тот. — Безусловно, было бы еще лучше, если бы температура была пониже, и чтоб воздух был, чтобы дышать.

— Я приехала в Ар, чтобы потребовать мое наследство, — заявила Боадиссия, — а не для того чтобы задохнуться и поджариться на чердаке.

— Не волнуйся, — постарался успокоить ее я. — Когда температура снаружи снизится, то в этом месте можно будет замерзнуть.

— Ну вот видишь, — сказал Хурта Боадиссии.

— Я здесь не останусь, — повторила та.

Я вернулся той же дорогой к лазу через который мы попали на чердак, переоборудованный так, чтобы втиснуть в дом еще немного комнат. Владелец инсулы ждал внизу.

— Мы берем эту комнату, — сообщил я ему, и бросил медный тарск вниз прямо в его ладонь.

Ачиатэс развернулся и направился вниз, а я, с лампой, вернулся в комнату.

Они, наконец-то, открыли ставни. В летающей по комнате пыли, тонкий луч падающего через оконце света, казался узким светящимся шестом. Хм, все выглядело не так плохо. За ненадобностью я задул лампу.

— Надеюсь, Ты не стал платить медный тарск за это убожество? — полюбопытствовала Боадиссия.

— Ар переполнен беженцами, — напомнил я. — Многим из них не досталось и этого.

— Это — ужасное место, — проворчала она.

— Оно меблировано, — усмехнулся я, осмотревшись.

Из мебели имелись сундук у одной из стен, куча соломы в углу. Если распределить ее между всеми, можно будет поспать не на голом полу. Еще присутствовали несколько сложенных одеял, ведро с водой, и утонувшим в нем ковшиком. Сомневаюсь, что воду поменяли недавно. Еще имелся ночной горшок и ведерко для мусора, которые следовало вываливать в бак на первом этаже. Долгое путешествие. Не трудно догадаться, что подобные ведра иногда вываливались на улицу прямо из окон, обычно с предупредительным криком пешеходам внизу.

Через одну из стен шла длинная трещина. Пол отзывался противным скрипом на каждый шаг, полагаю, просто из-за отвратительного состояния и древности досок. Инсулы редко поддерживаются в хорошем состоянии. Главные критерии при их постройке — дешевизна и простота. Их структура — прежде всего дерево и кирпич. Существует даже государственное постановление, на предмет высоты, выше которой они не могут быть построены. Хотя мы и прошли много этажей, но скорее всего мы были не более чем в семидесяти — восьмидесяти гореанских футах над уровнем улицы. Построенные без применения стальной арматуры и железных балок, подобных тем, что используются при возведении башен, даже несмотря на пониженную гореанскую гравитацию, эти здания становятся просто опасными, достигнув определенной высоты. Они имеют тенденцию быть уязвимыми для структурных напряжений, и со временем, из-за подвижек грунта теряют свою прочность. Бывают, что стены разваливаются, а иногда рушится весь дом целиком.

Я поставил лампу на сундук, а свой мешок прислонил к стене.

— Ужасное место, — буркнула Боадиссия.

Она стояла на коленях около стены, держа ноги вместе, как это принято у свободных женщин. Она больше не пыталась садиться со скрещенными ногами, подражая положению воина алара. Я думаю, что до некоторой степени она поняла, хотя, возможно, еще не до конца, что была женщиной. Хурта, скрестив ноги, сидел у другой стены, и задумчиво рассматривал свой топор.

Надо признать, что комната действительно была довольно пыльной и мрачной. И душной, к тому же. А еще маленькой. Ну, по крайней мере, меблированной. В одной из стен имелось даже рабское кольцо, под которым кучкой была свалена цепь, на которой лежал открытый железный ошейник женского размера с кольцами для замка. Это позволяет ему быть закрепленным на различных видах цепей, например, быть включенным в сирик, запертым вокруг рабских наручников, и так далее. Не забыли положить и сами наручники, того размера, который как раз годится, чтобы отлично удерживать беспомощные маленькие прекрасные запястья женщины. Набор ключей от всего этого железа висел на крюке у двери, вне досягаемости от кольца. На стене, рядом с ключами, как это принято в гореанском жилище, висела рабская плеть.

Сняв плеть с крюка, я встряхнул ее ремнями. Их было пять, гибких и широких. Фэйка стояла на коленях передо мной, и с ужасом наблюдала за моими приготовлениями.

— Этим утром Ты допустила ошибку, — напомнил я ей. — И это была довольно серьезная ошибка. Вы собиралась пить из верхней чаши фонтана, предназначенной для свободных людей.

— Пожалуйста, не наказывайте меня, Господин, — взмолилась она. — Я не хочу быть выпоротой! Простите меня в этот раз! Только в этот раз!

Я спокойно смотрел на нее.

— Я не сделаю этого снова! — заплакала она.

— Уверен, что Ты этого больше не сделаешь, — кивнул я. — Снимай одежду.

 

Глава 23

День Великодушия и Петиций

— Хурта! — крикнул я. — Нет!

Но было уже слишком поздно. Мужчина, получив по затылку обратной стороной топорища, тяжело повалился на мостовую, даже не успев ничего осознать перед тем как потерять сознание. Он был одним из последних в людской очереди, стоявшим на самом дальнем конце бархатной веревки, ведущей к Центральной Башне. Борьба за ленты, кстати, шла нешуточная.

— Вот свободная ленточка, — радостно сообщил мне Хурта, держа свой трофей в огромном кулаке. — Завяжи ей вокруг себя и веревки.

— Тот горожанин, возможно, ждал своей очереди с вечера, — укоризненно заметил я.

— Возможно, — пожал плечами Хурта, суя мне в руки ленту.

Я схватил полосу материи и, перебросив ее через плечо поперек тела, завязал петлю вокруг бархатной веревки. Локоть Хурты, увесисто впечатался в бок мужчины, вцепившегося было в с таким трудом отвоеванную ленту, убеждая того поискать удачи в другом месте. Я не думаю, что он даже понял с какой стороны прилетел к нему этот удар. Два других товарища отступили сами, и я приветливо помахал им рукой.

— Продвиньтесь, — скомандовал Таурентианец, и мы дружно сделали шаг вперед.

— Все ленты кончились, — простонал мужчина.

— Кончились! — вторя ему, заплакала женщина.

— А Вы — гражданин Ара? — пристал ко мне какой-то парень.

— А к чему Вы это спрашиваете? — осторожно поинтересовался я.

— Только гражданам Ара, в День Великодушия и Петиций, разрешают приблизиться к регенту, — объяснил он. — Это праздник для граждан, и только для граждан. Вы думаете, что мы хотим, чтобы люди, живущие за тысячи пасангов отсюда, отнимали у нас наши места?

— Полагаю, что нет, — признал я.

— Я думаю, что Вы не из Ара! — заявил он. — Отдайте мне ленту!

— Я лучше оставлю ее себе, — усмехнулся я, посматривая на возвышающуюся за его спиной фигуру Хурты.

— Гвардеец! — крикнул горожанин. — Гвардеец!

Впрочем, он сразу успокоился, поднятый за загривок.

— Ты случайно не знаешь, как алары отрезают язык? — услышал он голос из-за спины.

— Нет, — пропищал он.

— Они это делают топором, — просветил его Хурта, — снизу вверх, через шею.

— Я не знал этого, — тонким голосом признал висящий парень.

— Кстати, топор очень похож на этот, — сообщил алар, держа большое, широкое лезвие перед лицом своего пленника. — Все понятно?

— Отлично, — отчаянно закивал тот.

— Ты, кажется, хотел поговорить с гвардейцем? — напомнил Хурта. — Вон там как раз есть один.

— Почему я должен хотеть сделать это? — спросил товарищ.

— А мне откуда знать? — осведомился Хурта.

— Я тоже не знаю, — сказал мужчина, и едва почувствовав твердую землю под ногами, растворился в толпе.

— Может возникнуть проблема, — сообщил я Хурте. — Я не гражданин Ара.

— А как они об этом узнают? — полюбопытствовал он. — Тут что, предполагается, что Ты должен носить Домашний Камень в своем кошельке?

— Могут быть неприятности, — покачал я головой.

— Ты всегда можешь попросить разъяснить Тебе правила уже после того, как встретишься с регентом, — заметил он.

— Это верно, — согласился я.

— А что они могут сделать Тебе? — спросил Хурта.

— Предполагаю, что фантазия у них может быть богатая, — сказал я.

— Даже если они сварят Вас в масле, как это обычно делается, это ведь может быть сделано только единожды, — успокоил меня мой друг.

— Верно, — кивнул я, хотя спокойствия мне его слова не добавили.

— Единственное, чего действительно нужно бояться, — сказал Хурта, — это того, чтобы твоя честь не была потеряна.

— Не могу с Тобой не согласиться, — признал я. — Но и кипящего масла хотелось бы избежать.

— Само собой, — согласился Хурта. — Это чрезвычайно болезненно.

— Хорош толкаться, — бросил я товарищу позади меня.

— Ну так двигайтесь вперед, — буркнул он, — очередь-то идет.

— Ты всегда можешь спеть, — предложил Хурта.

— Чего? — удивленно спросил я.

— Именно это сделал вождь, Хэндикс, — пояснил он, — согласно легенде аларов, когда его захватили враги и посадили в масло, он сначала кричал на них, смеялся и оскорблял. А когда масло закипело он начал петь веселые аларские песни. Таким образом он показывал свое презрение к врагам.

— Подозреваю, что к концу он потерял ритм или немного фальшивил, — предположил я.

— Возможно, — не стал спорить Хурта. — Я там не был.

— Приветствую, — сказал мужчина, подходя ко мне, тот самый, с которым мы говорили на Рынке Тэйбан. — Ну как, нашли жилье?

— Да, спасибо, — поблагодарил я. — В инсуле Ачиатэса.

— Он — хороший малый, — улыбнулся мужчина, — хотя, конечно, немного жадный негодяй.

— Извините меня, — сказал я.

— Да?

— Подойдите поближе, пожалуйста, — попросил я.

— Да? — спросил он приблизившись.

— Это правда, — поинтересовался я, — что только гражданам Ара разрешено встретиться с регентом в этот день?

— Думаю, Вам нечего бояться, — заметил он, — хотя Вы и прибыли из Торкадино, но совершенно ясно, что Вы из Ара.

— А что, если нет? — поинтересовался я.

— А разве нет? — заинтересованно спросил он.

Я начал торопливо перебирать в уме разумные варианты ответов.

— Безусловно, — сказал мужчина, — Ваш акцент, теперь, когда я задумался о нем, звучит не вполне правдоподобно. Возможно, Вы были вдали от города в течение долгого времени. У жителей Ара обычно мелодичный нежный говор. На мой взгляд, это — один из самых прекрасных гореанских акцентов.

— А что если я не из Ара? — спросил я, озираясь и отмечая расстояние до ближайших гвардейцев, прикидывая, сколько времени мне потребуется, чтобы сбросить ленту и, надеюсь без боя, исчезнуть в переулке.

— Конечно, Ваш вопрос чисто теоретический, — заметил он.

Я взялся за ленту.

— Да ладно Вам, — рассмеялся он, успокаивающе протягивая руку. — Оставайтесь на своем месте. Знаю я, что Вы не из Ара, или не считаете, что из Ара, это ясно по Вашей речи. Я всего лишь поддразниваю Вас.

Думаю, он нашел бы свою шутку немного менее восхитительным поводом для юмора, если бы обернулся и посмотрел на стоящего позади него Хурту, с топором наизготовку. Хурта медленно опустил топор.

— В этот день не граждане Ара могут приблизиться к регенту наравне с гражданами, если смогут получить место на веревке. Это все часть значимости дня, великодушие и благосклонность Ара, и тому подобное.

— Один человек недавно заявил мне, что только граждане могут быть на веревке, — пояснил я.

— Нет, — улыбнулся товарищ. — Он просто пытался заполучить Ваше место.

— Это правда? — спросил я мужчину стоявшего позади меня.

— Надеюсь, что да, — ответил тот. — Я вообще из Венны.

— Это правда, — заверил меня человек, следующий за ним в очереди.

— Отойдите, — приказал таурентианец Хурте. — Удалитесь от веревки.

Мы дошли до места, где толпа должна быть удалена от веревки.

— Вы откуда прибыли? — спросил меня мужчина из Венны.

Мужчины вокруг нас переговаривались между собой.

— Ленты закончились.

— Их редко стало невозможно получить, по крайней мере, так поздно.

— Что происходит позади очереди?

— Побоище, но гвардейцы уже рассеивают толпу.

— Как Вы получали ленту? — поинтересовался я.

Как свою-то получил, я и сам знал отлично. Мне ее вручил Хурта, получивший ленту в качестве своего рода пожертвования, от человека, который в это время оказался не в состоянии воспользоваться ей. Интересно, я регент знал о погроме, который сопровождал приобретение лент. Безусловно, большинство соискателей, пришли заранее, и вероятно, получили их цивилизованным и организованным способом.

Этим утром у меня, как обычно, возникла трудность с подъемом Хурты. Это был уже наш третий день в Аре. Вчера мы много времени провели, бродя по городу. Приятно было посмотреть на рабынь. Фэйка, следовавшая за нами, насколько я заметил, тоже привлекла к себе от оборачивающихся мужчин более чем достаточную долю благодарных оценок, случайных вздохов, различных комментариев и замечаний, а иногда и буквально сексуальных предложений, частью смелых, частью ненавязчивых, сделанных как комплимент или шутка, которыми владельцы иногда вынуждали своих девушек, следовавших за ними, ревниво хмыкать. Это было понятно. Она была превосходным рабским мясом. Где сейчас была Боадиссия, я не знал. Вероятно, где-нибудь в городе. Она хотела увидеть как можно больше. Фэйку она, скорее всего, оставила в инсуле.

— Гвардейцы предлагают, — сообщил он мне по секрету. — Я заплатил за им серебряный тарск.

— Понятно, — протянул я.

— Продвиньтесь, — скомандовал Таурентианец.

— Слава, Гнею Лелиусу! — выкрикнул кто-то.

Уже можно было разглядеть высокий стул на возвышении. Гней не носил пурпурный цвет Убара, на его плечах лежал коричневый плащ вида, который носят Администраторы в некоторых городах, гражданские руководители, слуги народа, если можно так выразиться. Интересно, а знал ли регент о бизнесе на продаже лент. Некоторые, как можно предположить, будут проданы гражданами, которые получили их ранее при легальном распределении.

— Продвиньтесь, — скомандовал Таурентианец.

Я сжимал письма от Дитриха из Тарнбурга под полой моей туники. Моя рука вспотела. Я уже знал, что за два места передо мной, за подачу некоего ходатайства люди заплатили по десять монет золотом. Это — огромная сумма. Толпа периодически взрывалась криками радости и удивления.

— Слава, Гнею Лелиусу! — услышал я. — Регенту слава!

Большинство просителей, насколько я смог понять, получали только доброе слово от регента, или серьезную гарантию, что их ходатайства будут внимательно рассмотрены. Однако, кое-кто их людей получал от регента горстку монет, главным образом медных, которые он с улыбкой опустив руку в чашу черпал оттуда, а затем высыпал в протянутые руки благодарных получателей.

— Слава, Гнею Лелиусу! — снова услышал я.

Таурентианцы стояли вокруг регента, непрерывно сканируя толпу. Еще там присутствовали несколько писцов, записывавших имена просителей, их требования, обиды, ходатайства, и прочие связанные с ними данные. Я не заметил, чтобы охраны было чрезмерно много. Похоже, регент действительно был необыкновенно популярен.

— Слушаю Вас, Гражданин? — сказал регент.

Наконец я смог рассмотреть его. Гней оказался величественно выглядящим мужчиной, высоким и сухопарым. Он казался честным, и доброжелательным. Я подумал, что он, вероятно, действительно добросовестный и преданный городу чиновник, возможно даже весьма способный государственный деятель. Конечно, он был одним из высших консулов Ара, теперь ставшим регентом.

— Гражданин? — вывел он меня из задумчивости.

Голос не резкий, доброжелательный. Нетерпения не заметно. Полагаю, что весьма естественно для обычного гражданина, внезапно оказавшегося в присутствии столь великого деятеля, потерять дар речи.

Я сунул руку внутрь своей туники и вынул письма.

— Ага, у него петиция или прошение, — кивнул один из писцов. — Передайте их мне.

Но я отдернул письма, не отдав их писцу.

— Эти бумаги, Ваше превосходительство, лично для Вас, — сообщил я. — Я отдам их только в Ваши руки. И я не гражданин. Я пришел издалека.

Я на мгновение повернул письма так, чтобы Гней смог рассмотреть печать серебряного Тарна, после чего вернул в прежнее положение печатями к себе.

Двое или трое из писцов напряглись. Я видел, что они узнали печать. Один из них направился ко мне. Он показался опасным, двигался он совсем не как писец. У меня появилось подозрение, что некоторые из писцов в действительность были вовсе не писцами, а телохранителями.

— Спасибо, — любезно поблагодарил регент, взяв письма и повернув их печатями вниз.

— Кто Вы? — спросил он. — И где живете?

Его голос ничем не отличался от того, которым он говорил с другими просителями. Все же я был уверен, что он разглядел печати.

— Я — Тэрл, — представился я, — из города Порт-Кара, в настоящий момент я снимаю комнату в инсуле Ачиатэса в Переулке Рабских Борделей Людмиллы.

— Запишите, — велел регент писцу, тому, который стоял к нему ближе всех, — что, мы получили петиции от Тэрла из Порт-Кара, живущего в доме Ачиатэса, которые мы внимательно рассмотрим.

— Благодарю Вас, — поклонился я, — за то, что Вы согласились тщательно изучить содержание этих писем. Уверяю Вас, что довольно близко знаком с вопросом, и берусь свидетельствовать относительно правдивости того, что, как я предполагаю, является их содержанием.

— Я понял, — кивнул Гней.

— Ваше Превосходительство, — поклонился я ему.

Он также чуть склонил голову, любезно отвечая на мое приветствие. Я снял ленту с тела. Можно считать, что моя миссия выполнена. Письма я доставил по назначению. Служба Дитриху из Тарнбурга и Ару завершена. Большего сделать я не мог.

Регент показал жестом, что я должен приблизиться к нему.

— Спасибо, — сказал он. — Я ждал этого уже в течение долгого времени.

— Это — пустяк, — ответил я.

— Подождите, — остановил он меня, видя, что я разворачиваюсь уходить, и в мои руки посыпались монеты, медные тарски.

— Благодарю, Ваше Превосходительство, — снова поклонился я, с благодарностью, как если бы я, возможно, был одним из обычных просителей.

— Слава, Гнею Лелиусу! Регенту слава! — услышал я, приветственные крики толпы, прославлявшей великодушие регента.

Я тогда развернулся, и покинул возвышение перед Центральной Башней.

 

Глава 24

Происхождение Боадиссии

— Значит, это было на твоей шее, когда алары нашли Тебя, еще ребенком, среди обломков разграбленного каравана? — спросил он.

Мужчина стоял вплотную к ней, и разглядывал медный диск, держа его в пальцах и повернув к свету. Кулон, кстати, все еще оставался на шнурке, на ее шее.

— Да, — кивнула Боадиссия.

— Это было именно на твоей шее? — уточнил он.

— Да, — ответила Боадиссия. — И я продолжала его носить.

— Понятно, — сказал он.

* * *

— Вы знакомы с молодой женщиной внутри? — спросил охранник у дверей.

— Да, — ответил я. — Я думаю да.

— Именно сюда она собиралась войти, — подсказала мне Фэйка.

— Да, — уже уверенно сказал я.

— Входите, — пригласил нас охранник, и мы проследовали за ним через внутренний двор засаженный деревьями, мимо фонтанов и тенистой беседки под своды дома.

* * *

Мы с Хуртой я возвратились от Центральной Башни к инсуле уже ближе к полудню. Войдя в маленький, тускло освещенный вестибюль инсулы, мы сразу увидели Фэйку.

— Господин, — воскликнула она, нетерпеливо вскочив на ноги.

Она было дернулась подойти к нам, но резко остановилась. Браслет с цепью на ее левой щиколотке, надежно удерживал ее у кольца вмурованного в пол. Рабыня опять опустилась на колени.

— Господин, — позвала она.

— А где Боадиссия? — спросил я. — Я думал, что она оставит Тебя наверху.

— Так и было, — кивнула женщина. — Но Госпожа вернулась и забрала меня. Она нашла нечто, что очень взволновало ее, и сказала, что я должна пойти с ней, чтобы узнать место, а затем, когда Вы возвратитесь, отвести туда Вас.

— Именно поэтому Ты прикована цепью здесь? — уточнил я.

— Возможно, Господин, — ответила Фэйка. — Но возможно, Госпожа также, подумала о комфорте рабыни.

Я даже улыбнулся этому заявлению. Боадиссия не была тем видом женщины, который будет думать о комфорте рабыни. Скорее, она считала, что рабынь нужно рассматривать с большой строгостью, и подвергать их безжалостным и бескомпромиссным наказаниям.

— Почему она не дождалась нас? — поинтересовался я.

— Похоже, она не могла ждать, — объяснила Фэйка. — Она очень спешила вернуться туда.

— Куда именно, и что это все означает? — спросил я.

— Она думает, что, возможно, нашла дом своей семьи, — сказала Фэйка, — в который она могла бы войти, и что невероятное состояние могло бы принадлежать ей, и что она окажется в состоянии потребовать своего наследства.

— Я так понимаю, что это был весьма примечательный дом, — предположил я.

— Я думаю, что он очень красив, — признала Фэйка. — Я лишь мельком, через открытую дверь видела сад с беседкой во внутреннем дворе, и дом, большой прекрасный дом. Тот, кому он принадлежит, должно быть очень богатый человек.

— И что заставило ее думать, что это мог бы быть дом ее семьи? — спросил я.

— Крошечный знак около веревки для звонка, — сообщила Фэйка. — Это была буква «Тау», очень похожая на ту, что была на ее медальоне.

— Форма «Тау» была точно такая же? — уточнил я.

— Очень похожая, — ответила она.

— Абсолютно идентичная? — спросил я.

— Не совсем, — признала рабыня.

— Но очень похожая? — переспросил я.

— Да, — кивнула она.

— Значит, некая подсказка относительно ее происхождения, может быть там, — признал я.

Гореане обычно довольно щепетильны в отношении таких вещей как гербы, знаки, семейные эмблемы и тому подобные символы. Иногда такие вещи регистрируются и на законных основаниях используются только данным родом.

— Я тоже думаю, что это возможно, Господин, — согласилась со мной Фэйка.

— Если все так хорошо, — сказал я, — то можно только порадоваться за Боадиссию и пожелать ей удачи.

— Это похоже на богатый дом? — полюбопытствовал Хурта.

— Да, Господин, — ответила Фэйка.

— Боадиссия будет довольна, — усмехнулся он. — Она всегда была избалованной, жадной и молочной особой. У нее не вызовет неудовольствия быть богатой.

— Думаю, что семья, если у них есть прекрасный дом, и территория, может быть влиятельной и высокопоставленной, — предположил я.

— Против этого она тоже возражать не будет, — заверил меня Хурта.

— А где находится этот дом? — осведомился я.

— Совсем не далеко, Господин, — ответила Фэйка.

— Интересно, — протянул я.

— Я видел в этом районе несколько красивых зданий, — заметил Хурта, — особенно в нескольких кварталах отсюда. Мы их вчера видели.

— Верно, — согласился я.

Ар, как и многие другие города, порой удивляет своими контрастами, когда в удивительной близости друг от друга можно встретить казалось бы несовместимые вещи. Например, проспект Турии, находившийся поблизости, был одной из прекраснейших улиц Ара. А, позади него, притаившись в щели между зданиями, всего в паре енов неспешной ходьбы, находился переулок Рабских Борделей Людмиллы.

— Где ключ от твоих кандалов? — спросил я.

— Там, Господин, — указала Фэйка, на крюк около двери, которая вела к апартаментам Ачиатэса, и где это могло бы быть удобно для арендаторов или посетителей.

Я сходил за ключом и, встав рядом с ее коленопреклоненной закованной фигуркой, посмотрел на нее сверху вниз. Интересно, не будет ли забавно взять ее, прямо здесь, внезапно, на полу вестибюля инсулы, перед тем как я раскую ее. Все же она была невероятно соблазнительна.

— Господин? — удивленно спросила она.

Я толкал ее спиной на пол. Негромко звякнула цепь.

— Ой! — вскрикнула моя женщина от неожиданности и боли.

Это не имело значения. Она была всего лишь рабыня.

— Ох! — задохнулась она, и сразу же сжала меня в своих объятьях.

— Отвратительно, — возмущенно бросила свободная женщина, вошедшая в инсулу, и направившаяся наверх.

Я, тяжело дыша, поднялся на ноги. Задыхающаяся и вздрагивающая Фэйка осталась лежать на полу передо мной. Такие вещи могут быть проделаны с ей подобными. Ведь они — всего лишь рабыни.

Заплаканная Фэйка, дотянулась до моей ноги и прижалась к ней губами.

— На колени, — скомандовал я.

Сняв браслет с ее хорошенькой лодыжки, я ненадолго задержал ее в своей руке, дав ей почувствовать, как место стали кандалов заняла стальная власть руки ее Господина. У женщины перехватило дыхание, и она еще ниже склонила голову. Она почувствовала себя удерживаемой как рабыня. Снова подняв голову, она посмотрела на меня дикими глазами. Она была беспомощна и прекрасна в своей беспомощности. И я снова не смог удержаться и, толкнув ее на спину, на каменный пол тускло освещенного вестибюля, подтянул к себе за ноги. На этот раз, прежде чем взять ее, я долго любовался ей, просто это был мой каприз, просто мне так захотелось, просто она была моей рабыней, а посему должна снова беспомощно перенести все тяжести своей неволи.

— О, Господин, Господин, Господин, — бормотала она, чередуя слова с поцелуями.

— А теперь веди нас к месту, где мы найдем Боадиссию, — велел я.

— Да, Господин, — сказала она.

По пути, следуя за Фэйкой, спешащей впереди нас, мы видели нагую рабыню, несшую тяжелые ведра с водой на коромысле. Ее владелец, шедший позади нее, иногда тыкал ее острой палкой, дабы поторопить. Боадиссия одобрила бы это. Насколько я помню, она всегда поддерживала строгое отношение к рабыням, особенно, как я заметил, к соблазнительным рабыням, таким как вот эта прекрасная нагая невольница с коромыслом и ведрами, или Фэйка. Также нам на глаза попался караван скованных цепью за шеи рабынь, в туниках, но с мешками на головах, и два рабских фургона, с сине-желтыми шелковыми тентами. Мы оказались в районе улицы Клейм.

— Вот этот дом, — объявила Фэйка.

— Стена внушает уважение, и ворота крепкие, — оценил Хурта.

Я увидел «Тау» около веревки звонка. Буква, действительно, очень напоминала ту, которая была выбита на маленьком диске Боадиссии. Я теперь вспоминал то, что напомнил мне диск Боадиссии. Подобие, однако, не было абсолютно точным. Имелось, по крайней мере, два отличия. Это внушало оптимизм. Букву «Тау» такой формы, как на воротах около веревки звонка я видел прежде, давно, в Аре, на другой улице, и несколько раз на Сардарских Ярмарках.

— Что-то не так? — удивленно спросила Фэйка.

— Боадиссия уже внутри? — осведомился я.

— Я думаю, да, — кивнула Фэйка.

Я дернул за веревку звонка, и мы услышали мелодичный звон за воротами. Через мгновение привратник, довольно молодой парень, подошел к воротам с той стороны.

* * *

— Значит, это было на твоей шее, когда алары нашли Тебя, еще ребенком, среди обломков разграбленного каравана? — спросил он.

Мужчина стоял вплотную к ней, и разглядывал медный диск, держа его в пальцах и повернув к свету. Кулон, кстати, все еще оставался на шнурке, на ее шее.

— Да, — кивнула Боадиссия.

— Это было именно на твоей шее? — уточнил он.

— Да, — ответила Боадиссия. — И я продолжала его носить.

— Понятно, — сказал он. — Я могу снять его?

— Конечно, — кивнула она, и мужчина ловко развязал шнурок.

Боадиссия улыбнулась нам с Хуртой. Она уже была здесь, когда нас сопроводила в это место. Фэйку мы оставили у ворот, посадив на цепь, прикованную к кольцу, одному из нескольких вмурованных там в стену. Женщина осталась стоять на коленях, ожидая нас, у освещенной солнечным светом стены. Она получила приказ от привратника не поднимать головы. Похоже, что в этом доме рабынь не балуют. Мы сможем забрать ее на обратном пути. Мужчина весьма сердечно поприветствовал нас, что говорило о том, что он ожидал нашего или чьего-то еще прибытия. По крайней мере, по моим ощущениям, он не показался удивленным, увидев нас. Так же у нас не возникло никаких трудностей с тем, чтобы получить допуск к нему, несмотря на то, что он был, по-видимому, весьма важной особой. Сейчас мы находились в большой, похожей на кабинет комнате. Здесь имелся широкий стол, заваленный множеством бумаг. Принимавший нас в кабинете мужчина выглядел весьма представительно. Прежде я никогда не видел этого человека, в данный момент задумчиво рассматривавшего диск.

— Я думаю, что это может быть ключом к разгадке моей личности, — предположила Боадиссия.

— Возможно, — кивнул хозяин кабинета.

— Ну, конечно же это так и есть, — воскликнула девушка.

— Откуда мне знать, что Вы просто не нашли это, или не купили, а то и украли? — поинтересовался он.

— Уверяю Вас, я этого не делала, — возмутилась Боадиссия. — Это мое. Это было найдено на мне, когда я была еще младенцем. Я всегда носила его.

Он продолжал рассматривать диск.

— Разве символ не тот же самый, что и знак на Вашем доме? — спросила Боадиссия.

— Довольно похож, — признал он.

— Но не идентичен, — вмешался я, заработав сердитый взгляд Боадиссии.

Мужчина посмотрел на меня, и улыбнувшись заговорил:

— Однако именно так выглядел наш логотип несколько лет назад, прежде чем его стиль был несколько изменен.

— Значит все правильно! — радостно воскликнула Боадиссия. — Он был на мне в течение несколько лет!

— Совершенно верно, — улыбнулся ей мужчина.

— Я не могла знать этого, — заметила она. — Если бы я захотела сделать подделку, то сделала бы ее, не знаная ничего лучшего, по современному способу, и Вы были бы в состоянии обнаружить, просто посчитав прошедшее время, что диск поддельный, что это обман.

— Верно, — кивнул он.

— Вот видите! — сказала мне Боадиссия, с торжествующим видом.

— Да, — признал я.

— Он ревнует, — объяснила Боадиссия хозяину кабинета. — Он почти вне себя от зависти. Он просто хочет увидеть, как мне откажут в моем состоянии, лишат того, чего я заслуживаю по закону.

— Ваше состояние? — переспросил мужчина. — Того, чего Вы заслуживаете?

— Да, мое законное имущество, мое законное наследство, — заявила она. — Я настроена получить его.

— Ага, понимаю, — улыбнулся он. — Я исследую записи. Если все совпадет, а я подозреваю что так все и будет, то можете не беспокоиться, Вы получите, как Вы выразились, Ваши законное состояние, и то, что Вы заслуживаете по закону.

— Все, что я хочу, — сказал Боадиссия, — это получит, то чего я заслуживаю.

— Я проверю свои записи, — успокоил он девушку. — Если это будет в пределах моих возможностей, то я лично прослежу, что Вы действительно получили то, что Вы заслуживаете, в точности то, что Вы заслуживаете.

— Спасибо, — поблагодарила девушка его, бросив при этом на меня злой взгляд.

— А что это, кстати, — спросил он, — что Вы, по Вашему мнению, заслуживаете?

— А разве Вы не признаете меня? — спросила Боадиссия.

— Признаться, не понимаю, — сказал мужчина.

— Я могу быть Вашей давно потерянной дочерью, — предположила она.

— Насколько я знаю, у меня нет, и никогда не было дочерей, как давно потерянных, так и любых прочих. На самом деле у меня есть несколько сыновей.

— Посмотрите на меня, — предложила девушка.

— И что я должен увидеть? — спросил он.

— А разве между нами нет никакого фамильного сходства?

Лично я, со своей стороны, такового не замечал, ни в малейшей степени. Безусловно, члены одной и той же семьи внешне иногда значительно отличаются друг от друга.

— Не понимаю, — признался он.

— Вы — возможно, мой дядя, раз уж отцом Вы мне быть не можете.

— О, теперь понимаю, — улыбнулся он.

— Неужели я не могла бы быть Вашей племянницей, или кузиной?

— Интересная идея, — протянул он.

— Присмотритесь ко мне, — сказала она. — Присмотритесь внимательнее. Что Вы думаете?

— Вы соблазнительны, — отметил мужчина.

— Соблазнительна? — опешила Боадиссия.

— Я думаю, что теперь понимаю, — сказал он, — для чего Вы пришли сюда.

— Я ищу свою личность, — повторила девушка.

— И возможно немного больше? — предположил хозяин кабинета.

— Только что является моим по праву, — объяснила Боадиссия.

— Возможно, Вы считаете себя наследницей большого состояния? — полюбопытствовал он.

— Возможно, — пожала она плечами. — Караван был большим. Несомненно, мое присутствие в нем, простого младенца, предлагает большое богатство со стороны моей семьи. Возможно, они даже могли быть владельцами каравана. Конечно, сами Вы богаты. У Вас прекрасный дом, с роскошной обстановкой, с великолепной территорией. И знак на диске — Ваш. Тем более что Вы это сами признали.

— Понятно, — кивнул он.

— Конечно, в полноте Вашей чести, а я рассматриваю Вас как джентльмена, — сказала она, — Вы не захотите отказать мне, в том, чего я заслуживаю.

Я подумал, что это был довольно рискованный ход со стороны Боадиссии. Не слишком разумно, кстати, подвергнуть сомнению или попытаться давить на честь гореанина.

— Конечно, нет, — ответил мужчина, достаточно любезно, очевидно не обращая внимания на оскорбление. — Я буду одним из последних, кто решит отказать Вам в том, чего Вы заслуживаете.

— Хорошо, — сказала она, довольно надменно, задирая подбородок.

Боадиссия иногда действовала мне на нервы таким способом.

— Я считаю себя достаточно богатым человеком, — сообщил товарищ. — А также, справедливости ради стоит отметить, что у меня есть некоторое положение в этом городе, и кое-какая власть.

— Мне тоже так показалось, — кивнула Боадиссия.

— Значит, Вы думаете, что между нами есть некоторое родство? — осведомился он.

— Да, — ответила девушка. — Диск, который Вы сами только что признали, ясно дает это понять. Я предлагаю Вам свериться со своими записями.

— Я заключаю, что Вы думаете, что можете иметь отношение к моему роду, или какой-либо из его боковой ветви.

— Да, — признала она. — Я думаю, что это вполне возможно.

— Если Вы действительно принадлежите к моему роду, или даже к некой тесно связанной с ним боковой ветвью, Вы, несомненно, сразу же станете самой известной, и одной из самых богатых и самых влиятельных женщин в Аре, — заметил хозяин кабинета.

— Возможно, — кивнула Боадиссия, гордо выпрямляя спину.

— И как мне кажется, Вы, действительно, верите, что между нами могут быть некие отношения.

— Диск доказывает это, — напомнила девушка.

— Думаю, Вы правы, — сказал он.

— Сверьтесь со своими записями, — снова предложила Боадиссия.

— Вы действительно хотите, чтобы я сделал это? — уточнил мужчина.

— Да. В действительности, я даже требую этого, — заявила она.

— Очень хорошо. Это займет всего один ен, — предупредил хозяин, и взял со своего стола маленький звонок.

— Давай-ка пойдем отсюда, Боадиссия, — предложил я. — Мы могли бы вернуться завтра.

— Молчи, — раздраженно бросила она мне.

Мужчина позвонил, и через пару мгновений в кабинете появился его помощник. Получив распоряжение от хозяина кабинета и, понимающе кивнув, он скрылся за дверью. А наш собеседник сел за стол и положил маленький диск перед собой и немного справа от себя.

Боадиссия бросила взгляд на нас с Хуртой. Она была ужасно взволнована.

— Пойдем, Боадиссия, — предложил я, — завтра придем, узнаем результат.

— Помолчи, — недовольно бросила мне девушка.

— Это не займет много времени, — заверил нас мужчина. — Если Вы подождете сейчас, это избавит Вас от необходимости приходить сюда завтра.

— Уходите, если Вам так хочется, — сказала Боадиссия нам с Хуртой.

— Почему они должны хотеть уйти? — озадаченно спросил мужчина.

— Понятия не имею, — буркнула Боадиссия.

— Как и я, — улыбнулся он.

Через очень небольшое время вернулся помощник с большой, несколько запылившейся продолговатой похожей на гроссбух книгой в кожаном переплете, завязанной на шнурки. На обложке, хотя мне с моего места было трудно разглядеть, казалось, были какие-то надписи, возможно, даты и номера.

— Более старые записи, такие как эти, — пояснил он, — хранятся здесь, вместе с дубликатами более свежих отчетов. И наоборот, текущие записи, вместе со вторыми экземплярами старых отчетов, хранятся у меня дома.

Я кивнул. Таким образом, два идентичных набора отчетности держались в разных местах. Это было весьма распространено в гореанской бухгалтерии, особенно в определенных видах бизнеса.

— А разве это не дом? — удивилась Боадиссия.

— Это — моя резиденция, — ответил мужчина.

— Так у Вас есть другой дом? — спросила она.

— Конечно, — сказал он.

Боадиссия бросила меня довольный взгляд.

— Здесь место, где я веду мой бизнеса, — добавил мужчина.

— О, — только и смогла выговорить девушка.

Он развязал шнурки и сдув пыль с обложки, открыл книгу. Страницы пожелтели от старости.

— Не тратьте время попусту, пожалуйста, — поторопила его Боадиссия.

Он вытащил из мелкого кармашка, имевшегося с внутренней стороны обложки книги, медный диск на шнурке, примерно такого же размера, что и тот, что носила Боадиссия, и положил его перед девушкой.

— Смотрите! — обрадовалась Боадиссия.

— Да, — кивнул я.

Диск выглядел точно так же, как и тот что был у Боадиссии, но я не мог рассмотреть его в деталях с того места где находился.

— Диск, — сообщила она, — и на нем что-то есть.

— Ну, да, — согласился я.

— Несомненно, это — та же самая метка, что выбита на моем, — воскликнула она.

— А может быть, и нет, — заметил я.

Мужчина принялся листать страницы.

— Скорее! — торопила его Боадиссия.

Наконец, он кивнул, найдя то, что искал. Подняв диск, лежавший перед Боадиссией, внимательно осмотрел, затем сверил его с какой-то записью в книге. Закончив проверку, мужчина встал и приблизился к девушке.

— Да? — спросила Боадиссия. — Да?

— Ты была права, моя дорогая, — улыбнулся он. — Между нами, действительно существуют отношения, и как Ты подозревала, осень важные отношения.

— Вы видите! — крикнула Боадиссия, чуть ли не прыгая на месте, торжествующе глядя на нас с Хуртой.

— Но, моя дорогая, — продолжил он, — это не совсем тот вид отношений, которые Ты ожидала.

— Что Вы делаете? — спросила она. — Ай!

Девушка внезапно, вскрикнула от удивления и страха. Мужчина сорвал платье с ее плеч, опустив до талии.

— Да, — заметил он. — Ты соблазнительна.

Изумленная Боадиссия смотрела на него, но под его жестким пристальным взглядом, даже не осмеливаясь поднять руки и вернуть одежду на место.

— Отношения эти, являются отношениями рабыни и рабовладельца, — объявил он.

— Нет! — пораженно крикнула девушка.

— Раздевайся, — приказал ей мужчина.

— Делай так, как он сказал, и немедленно, — посоветовал я Боадиссии.

Дрожа, она стянула свое платье с бедер вниз, позволив ему упасть на пол, и осталась стоять внутри него.

— Сандалии тоже, — приказал я, — быстро!

Испуганная происходящим, она поспешно избавилась и от обуви. Если гореанин приказывает женщине раздеться, то он имеет в виду, что раздеться надо полностью, не оставив на теле даже нитки. Боадиссия стояла перед нами сбитая с толку, дрожащая и испуганная. Ее одежда лежала вокруг ее ног. Казалось, она стояла в маленькой луже ткани.

— Что происходит? — спросил озадаченный Хурта, снимая топор с плеча.

— Не вмешивайся, — остановил его я. — Происходит то, чего я боялся.

— Вот, — сказал товарищ, указав на книгу и диск, который лежал на ее странице, и на диск Боадиссии.

Я подошел к столу, и осмотрел диск, лежавший на книге. Было номер на нем и «Тау» были идентичны тем, что имелись на знакомом мне диске. Заложив место, где очевидно имелась соответствующая запись, я осмотрел обложку книги. На ней был указан год, двадцать два года назад, и два набора номеров, отделенных пробелом. Номер на диске Боадиссии попал между этими двумя номерами на обложке. Кивнув, я снова вернулся на страницу, на которой книга была открыта ранее.

— Видите? — поинтересовался мужчина.

— Да, — признал я, найдя в одной из строк запись, совпадающую с номером, который был на диске Боадиссии.

— Разграбленный караван, на остатках которого Тебя нашли, — сообщил товарищ Боадиссии, — был работорговым караваном.

Боадиссия посмотрела на него с ужасом, потом она повернулась к Хурте.

— Когда Тебя нашли, я сам был только маленьким мальчиком, — пожал плечами тот. — Я не знал, что это был за караван. Да я не думаю, что это знал кто-либо из аларов. Очевидно, когда они наткнулись на остатки фургонов, там все было основательно разгромлено.

— В тот раз мы не выставляли на всеобщее обозрение, что караван везет рабынь, — объяснил нам мужчина. — Например, тенты фургонов не были сине-желтыми. Таким образом, мы полагали скрыть, что грузом были сотни красивых женщин, весьма лакомая приманка для налетчиков. Однако наша хитрость, как оказалось, была ненеэффективна.

Хурта понимающе кивнул.

— Там много осталось, когда алары натолкнулись на караван? — полюбопытствовал мужчина.

— Нет, — ответил Хурта. — Я так не думаю.

— Признаться, не удивлен, — проворчал товарищ. — Женщин, конечно, увели. Несомненно, они хорошо развлекли своих похитителей, прежде чем их распродали на сотне рынков.

— Я была только младенцем, — прошептала Боадиссия.

— Может быть именно, поэтому Тебя и оставили там, — предположил мужчина.

— Но ведь я бы умерла от голода или жажды, или могла быть съедена животными, — ужаснулась она.

— Возможно, они Тебя не нашли, — заметил он. — Но, с другой стороны, быть может, они решили, что это не их проблема.

— Не их проблема? — переспросила девушка в ужасе.

— Конечно, — пожал он плечами. — Не забывай, что тогда Ты была всего лишь, рабыней, впрочем, как и теперь.

Она задрожала, а ее широко открытые от ужаса глаза наполнились слезами.

— Не прикрывай грудь, — рявкнул мужчина. — Держи руки внизу.

Боадиссия зарыдала.

— Это был мой караван, — пояснил товарищ. — Я тогда очень много потерял. Потребовались пять лет, чтобы компенсировать убытки.

— Ваш караван? — шепотом переспросила Боадиссия. — Чем Вы занимаетесь?

— Я — торговец, своего рода, — усмехнулся он. — Мои интересы лежат в сфере работорговли, оптовой и розничной продаже, главным образом рабынь.

— Прекрасная форма товаров, — признал я.

— Это точно, — улыбнулся он.

— Но я была ребенком, — прошептала Боадиссия.

— Ты была продана моему дому в младенчестве, — пожал он плечами.

— Это указано в записи, — подтвердил я девушке. — А также, твой номер, как рабыни присвоенный Тебе в его доме, был числом на твоем диске.

— Я была продана Вам новорожденной? — не могла поверить Боадиссия.

— За три бит-тарска, — сообщил он.

— Так дешево? — спросила она.

— Ты была ребенком, — напомнил он.

— Это очень мало, — прошептала Боадиссия.

— А по-твоему, было бы лучше, если бы Тебя бросили на произвол судьбы, где-нибудь в горах Волтая, проткнув деревянным вертелом твои пятки? — поинтересовался работорговец.

Боадиссия испуганно замотала головой.

— Но почему они меня продали? — спросила она.

— Ты — женщина, — усмехнулся он. — Почему бы нет?

Продажа грудных дочерей не является чем-то необычным в больших городах. Некоторые женщины регулярно делают это. Они практикуют это, точно так же, как некоторые практикуют продажу своих волос торговцам или производителям веревок для катапульт. По слухам известно, что некоторые женщины, изначально надеются на рождение дочерей, которых они могли продать работорговцам. Фактически, эти женщины являются ничем иным как инкубаторами рабынь.

А кроме того, среди гореан бытует убеждение, что все женщины — прирожденные рабыни, и в свете этого убеждения, кстати, имеющего неоспоримые доказательства, некоторые семьи считают, что лучше продать своих дочери, чем воспитывать их. К тому же дочери, в отличие от сыновей, редко являются экономическим подспорьем семье. В действительности они впоследствии даже не могут передать наследникам свое родовое имя. Они могут сохранить его в товарищеских отношениях, если пожелают и если составят соответствующий договор, но они не могут передать его. А сохранение имени и продолжительность рода по мужской линии необыкновенно важны для многих гореан.

— Встань прямо, — резко скомандовал он Боадиссии.

Напуганная его тоном Боадиссия выпрямила спину.

Хурта издал одобрительный возглас, с удовольствием наблюдая, как Боадиссия подчиняется мужской команде. Честно говоря, я тоже получил удовольствие от того, что увидел, как Боадиссия повинуется. Как изумительно и здорово управлять женщиной, имея полную власть над ней.

— Прямее, — приказал мужчина. — Втяни живот, расправь плечи.

Боадиссия покорно исполнила его команды.

— Если Тебе интересно, то могу сообщить, что я не просто купил Тебя, — сказал работорговец. — Хотя твоя мать была свободной женщиной, я приказал ей раздеться, а затем проверил ее в рабских позах. Мне же надо было оценить возможности ее дочери, хотя бы на основе того, как ее мать показывает себя голой и отчаянно пытается понравиться. А когда она попыталась отказаться, сославшись на то, что она свободная женщина, я использовал плеть. Таким образом, я получил лучшее представление, относительно того, что я покупаю.

— Расскажите мне о моей матери, пожалуйста, — всхлипнула девушка.

— Она была довольно смазливой девкой, это я могу сказать точно, поскольку видел ее голой, — сказал он. — А еще она была соблазнительной, и, когда она поняла, что я не собираюсь идти с ней на компромисс, начала двигаться вполне себе неплохо. Уверен, что при подходящем владельце, она сама стала бы превосходным мясом для ошейника. Скажу даже больше, она стала бы, как мне показалось, превосходной племенной рабыней, и была бы отличным приобретением для любого заводчика рабынь.

— Она была из Ара? — спросила Боадиссия.

— Да, — кивнул он. — Но она принадлежала к низкой касте, конечно. Но ее красота оказалась вне касты. Кстати, я не удивлюсь, если узнаю, что рано или поздно, она попалась работорговцам и вставила свою шею в ошейник. Возможно даже, она сейчас где-нибудь служит своему хозяину.

И он принялся внимательно рассматривать Боадиссию.

— А ведь изначально я собирался предложить всего два бит-тарска за Тебя, — усмехнулся он, — стандартная цена за младенца женского пола, но после того, как увидел твою мать, осмотрел ее полностью, проверил в деле, и под плетью, представил, что Тебе досталась бы ее красота, я поднял свою цену до трех.

Заплаканная Боадиссия только кивнула.

— Подними голову, — приказал ей работорговец. — Великолепно. Если бы я тогда мог представить, что из Тебя вырастет, я заплатил бы не три, а пять или даже семь бит-тарсков.

— Значит я красивее своей матери? — спросила девушка с оттенком интереса.

— Да, — признал мужчина, — и, ясно, что в Тебе даже больше рабыни, чем в ней.

— Господа, — торговец обратился к нам с Хуртой, повернувшись лицом в нашу сторону, — Я должен поблагодарить Вас за возвращение мне этой девушки.

— На самом деле, это не было нашим намерением, — проворчал я. — Она сама все сделала. Увидела это место и, сгорая от нетерпенья, бросилась узнавать относительно своего прошлого и семьи. Так что сюда она вошла сама.

Мужчина повернулся к Боадиссии и усмехнулся.

— Ну что ж, теперь Ты удовлетворила свое любопытство, не так ли, моя дорогая? — спросил он. — Теперь Ты узнала то, что хотела узнать. Ты нашла и свое прошлое, и свою семью, если можно так выразиться, и свое точное место, или, возможно лучше сказать, отсутствие такового, в гражданских и общественных отношениях.

— Да, — всхлипнула она.

— Но все же, она была с Вами, насколько это я понимаю, — заметил он, снова поворачиваясь к нам, — и конечно это находилась в Вашей компании, когда прибыла в Ар.

— Да, — кивнул я.

— Признаться, я вначале подумал, что, возможно, это была шутка с Вашей стороны, своего рода развлечением, позволить ей войти сюда одной, до того как Вы сами зайдете, — сообщил работорговец.

— Нет, — признался я.

— Тем не менее, конечно, некое вознаграждение за содействие в ее возвращении будет вполне логичным, — намекнул он.

— В этом нет необходимости, — ответил я.

Мы посмотрели на девушку, все еще поддерживавшую положение рабской красотки.

— Как Вы думаете, какую сумму она может принести Вам? — полюбопытствовал я.

— Рынок сейчас на спаде, спрос упал, — сообщил он. — Это по большей части связано со слухами о происходящем в Торкадино, ожидаемом наступлении Косианцев, и столпотворением в Аре из-за притока беженцев. Но я думаю, даже в таких условиях, она могла бы уйти за два серебряных тарска.

— Прекрасная цена за девушку, — согласился я.

— Думаю, что она принесет столько, даже при текущем состоянии рынка, — заметил он.

— А я и не думал, что Боадиссия была настолько ценна, — хмыкнул Хурта.

Боадиссия пораженно уставилась на Хурту.

Конечно, нет ничего необычного, для мужчины легкомысленно, если не пренебрежительно относиться к женщине пока он вдруг не узнает о том, что она представляет интерес для других, например, что они готовы заплатить за нее хорошие деньги.

Боадиссия поспешно отвела взгляд от Хурты, не смея встречаться с ним глазами. Ее как будто накрыла волн жара и беспомощности, отчего она покраснела от кончиков пальцев ее ног, до корней волос.

Точно так же весьма обычно для мужчины не думать об известной ему женщине с точки зрения ее сексуальной привлекательности, или как об объекте чрезвычайного желания, но когда он видит ее раздетой и покорной, как рабыня, его отношение к ней резко меняется.

— Пожалуйста, — взмолилась она.

— Тихо, — предупредил я.

Она была красива, и ее жизнь изменилась. Теперь она должна учиться спокойно воспринимать осмотр рабыни. Возможно, со временем она научится бесстыдно упиваться им.

— Я думал, что тот караван был потерян полностью, — пробормотал торговец, рассматривая свою собственность. — Теперь вижу, что ошибался.

Она стояла перед нами, изучаемая как товар на прилавке, как рабыня.

— Тогда я потерял просто ребенка, — добавил он. — А вернулась ко мне прекрасная рабыня.

Боадиссия с трудом подавляла рыдания.

— Некоторая благодарность или премия, конечно, необходима, — кивнул он.

— В этом нет необходимости, — попытался отказаться я.

— Ну, тогда посмотрите на это с другой точки зрения, посчитайте, сколько я сэкономил на одной только еде, — предложил он.

— Да ладно, — отмахнулся я. — Объедки со стола Ваших служащих и рабская каша не то чтобы дороги.

— Я настаиваю, — сказал он.

— Ну тогда, как Вам будет угодно, — сдался я.

Боадиссия посмотрела на меня с ужасом.

— Вы более чем щедры, — заметил я.

— Действительно, — поддержал меня Хурта, одобрительно.

В мою ладонь лег серебряный тарск, который я убрал в свой кошелек. Послышался тихий стон Боадиссии.

Мужчина подошел к столу и, взяв маленький колокольчик, дважды тряхнул им.

— Я понимаю, в свете особых обстоятельств ее случая, нет нужды рассматривать девушку, как беглую рабыню, — сказал я.

— Нет, конечно. Или, точнее не в этот раз, — ответил он и, посмотрев на девушку, спросил: — Надеюсь, Тебе известно, моя дорогая, какое наказание обычно ожидает беглую рабыню?

Пребывающая в оцепенении Боадиссия кивнула головой.

— Ну, вот и замечательно, — улыбнулся работорговец.

— Осмелюсь высказаться в защиту ее определенной скромности, по крайней мере, в течение первой пары дней, при ее начальной подготовке, — решил я немного вступиться за свою знакомую. — Вы должны понять, что она, много лет, расценивала себя, как свободную женщину.

— Интересно, — заметил он.

— Кроме того, она не только считала себя таковой, но и вела себя как одна из них, можно сказать дышала с ними одним воздухом, — пояснил я.

— Это очень серьезно, моя дорогая, — нахмурился мужчина.

В тот момент в комнате появился гибкий жилистый мужчина, несомненно, пришедший в ответ на звон колокольчика. По знаку хозяина кабинета гость подошел к Боадиссии и, завернув ей руки за спину, накинул на них наручники.

— В действительности она не знала, что была не свободна, — сказал я.

Боадиссия рефлекторно дернулась и попыталась вытянуть руки из браслетов, но без особого энтузиазма.

— Она пришла сюда не прикрыв себя вуалью, — напомнил мне мужчина.

— Верно, — признал я. — Но женщины аларов не носят вуали.

— Она что, думала, что была аларкой? — удивился торговец.

— По крайней мере, она привыкла считать себя таковой, — объяснил я.

— Но она должна была заметить, хотя бы по строению тела, что она не могла быть женщиной аларов, — заметил работорговец. — Она не такая высокая и коренастая женщина как они. Присмотритесь к ней. У нее миниатюрная, соблазнительная, привлекательная и изящно женственная фигура. У нее тело городской женщины, и не могу не отметить этого факта, тело типичной рабыни.

— Верно, — не стал спорить я.

— А как она относилась к рабыням? — осведомился он.

— Она считала себя неизмеримо выше их, — ответил я. — Она презирала, ненавидела их, и относилась к ним с большим презрением.

— Вполне логично, — признал он. — А как она общалась с ними.

— С высокомерием, — сообщил я, — обычно еще и с большой жестокостью.

— Понятно, — протянул он. — Ты можешь встать на колени, моя дорогая.

Боадиссия опустилась на колени.

— А Ты никогда не подозревала, моя дорогая, — спросил он, — что была рабыней?

— Я не мечтала, быть порабощенной, — прошептала она.

— Но Ты уже была рабыней, — усмехнулся мужчина.

— Да, — вынуждена была признать она.

— Интересный случай, — заметил он, — женщина, которая невольно юридически стала рабыней еще в младенчестве, только теперь, несколько енов назад, узнала о своем истинном статусе.

— Да, — согласился я.

— Но я боюсь, моя дорогая, — сказал он, — что Ты несколько неверно истолковала мой вопрос.

Она подняла свою голову, озадаченно посмотрев на него.

— Я спросил, не подозревала ли Ты когда-нибудь, что была рабыней.

Боадиссия опустила голову и густо покраснела.

— Отвечай, — велел он.

— Вы имеете в виду юридическую сторону дела? — сердито уточнила она.

— Я говорю о чем-то намного более глубоком, чем юридические тонкости, — пояснил он.

— Я не хочу отвечать на этот вопрос, — сказала она, глядя в пол.

— Говори, — резко бросил работорговец.

— Да, — призналась Боадиссия, — я подозревала это.

— Ты была рабыней уже с момента зачатия, — ухмыльнулся он. — Разведи колени. Шире.

Она подчинилась, но потом подняла голову, и посмотрела на нас наполовину с вызовом, наполовину в слезах.

— Да, — кивнул он, — пожалуй, с самого момента зачатия.

Девушка снова склонила голову и, перестав себя сдерживать, зарыдала.

— На поводок ее, — приказал работорговец.

Его недавно вошедший помощник накинул конец длинного рабского поводка на горло Боадиссии. Поводок был достаточно длинным, чтобы позволить использовать его множеством способов, например, для того, чтобы связать женщину или привязать, отдав ее на растерзание свистящей кожи, или, при желании, предоставить ей тело для более серьезного наказания плетью. Она испуганно посмотрела на нас, почувствовав себя взятой на поводок. Ее глаза встретились с глазами хозяина кабинета.

— Ты пришла сюда, стремясь узнать, кем Ты была, — усмехнулся он. — Что ж, Я полагаю, что теперь Ты все знаешь. Ты пришла сюда, чтобы найти богатство и свое счастье. Думаю, что теперь Ты удовлетворена богатством, которое Тебе досталось, рабскими наручниками и поводком, хотя, надо признать, что, в конечном счете, Тебе они не принадлежат, так что твоим состоянием, которого Ты так страстно искала, оказалась полная неволя.

— Пожалуйста, — внезапно всхлипнула она. — Я же не знала!

— Какой Ты была требовательной, безапелляционной, высокомерный и подозрительной, — вспомнил ее хозяин.

— Я очень сожалею об этом, — простонала девушка. — Простите меня, я прошу Вас!

— Насколько настойчивой Ты была, — продолжил он.

— Простите меня.

— А как Ты боялась, что могли бы не получить свое состояние, и всего, чего Ты заслуживаешь.

— Простите меня! — взмолилась она.

— Подними голову, — приказал он. — Выше. Выше!

Она смотрела на него, высоко подняв, чуть ли не запрокинув голову, демонстрируя поводок, застегнутый на ее горле.

— Кажется, я обещал Тебе, что Ты получишь ровно то, что Ты заслужила, именно то, зачем Ты прибыла сюда.

— Пожалуйста, — попросила нагая дрожащая рабыня своего владельца.

— Ты получишь именно то, чего Ты заслуживаешь, — усмехнулся мужчина, — а затем даже больше. Ты получишь, моя дорогая, не просто точно то, зачем Ты пришла сюда, но и, уверяю Тебя, в тысячу раз больше.

— Сжальтесь, пожалуйста, — беспомощно всхлипнула девушка.

— А затем, Ты будешь продана, — сообщил он ей.

— Пожалуйста, нет, — заплакала она.

— Забавно, — улыбнулся работорговец, — Ты относилась к рабыням с таким презрением, обращалась с ними с такой жестокостью, а сама все это время была такой же.

Вдруг ставшая такой беспомощной Боадиссия, вздрагивала от рыданий.

— Интересно, — заметил он, глядя сверху вниз на красотку, стоящую на коленях перед нами, почти обезумевшую от смятения и страха. — Я не видел эту женщину с тех пор, как она была младенцем. Я помню, как развернул одеяло, чтобы осмотреть ее, я не забыл, как привязал рабский диск, с ее номером к ее крошечной шее. А теперь, посмотрите на нее, прекрасно сформировавшуюся, необыкновенно желанную рабыню.

— Она действительно красива и желанна, — не мог не признать я.

Я никогда прежде не видел, чтобы Боадиссия выглядела настолько прекрасно. Конечно, прежде я не знал, что на самом деле она была рабыней. Все же рабство, помещая женщину на ее место в природе, возвращая ее туда, где ей надлежит быть, значительно увеличивает красоту женщины.

— Кто бы мог подумать, что тот младенец, которого я купил всего за три бит-тарска, превратится в нечто столь изумительное. Я уверен, что буду в состоянии получить, по крайней мере, два серебряных тарска за нее.

— Даже не сомневаюсь в этом, — согласился я с ним.

— Превосходное получилось вложение денег, — засмеялся торговец.

— Не могу не согласиться, — поддержал я.

— Тебе уже не нужно держать голову в положении высокого ошейника, — сообщил он девушке, и она опустила голову.

— Спустя столь долгое время, моя дорогая, — немного отстранившись, сказал он, испуганно смотревшей на него рабыне, — Ты снова дома.

Боадиссия опустила голову, роняя слезы на пол. Она была возвращена своему владельцу.

— Встать, — скомандовал торговец.

Боадиссия послушно поднялась на ноги.

— Ты знаешь, что делать с ней, — бросил он товарищу, который держал ее поводок.

— Да, — кивнул тот.

— Ну, так сделай это, — велел работорговец.

 

Глава 25

Туннели

— Входите, — пригласила женщина.

Был вечер того же дня, в который Боадиссия поторопилась войти в дом, отмеченный литерой «Тау». Это «Тау» было логотипом или торговой маркой Теналиона из Ара, одного из самых известных работорговцев города. «Тау» является первой буквой в имени Теналион. Я немедленно узнал логотип, увидев его на табличке у ворот. Действительно, я уже неоднократно видел этот логотип, когда, бывая в Аре, проходил мимо расположенного в самом сердце работоргового района Ара огромного строения, внутри которого разместились различные средства, связанные с торговлей живым товаром, от изящно обставленных комнат для продаж элитных рабынь до дисциплинарных ям для наказания недостаточно послушных животных. Мне также случалось видеть этот знак в разное время на Сардарских Ярмарках у его торговых площадок. Однако до сих пор я никогда не встречал Теналиона лично. Он угостил нас с Хуртой, прекрасной пагой, моего любимого сорта, от дома Темуса, разделив ее с нами, как только Боадиссия была удалена из комнаты. Думаю, к настоящему времени она уже получила все, чего заслуживала, и клеймо, и ошейник, и цепь, которой прикована где-нибудь, по-видимому, в наиболее низких из рабских загонов, поскольку, практически, она была новой девушкой. Теналион оказался очень славным малым. Как я теперь понимаю, «Тау» на диске Боадиссии сразу напомнил мне его товарный знак, просто я не сразу смог вспомнить это. Хотя с другой стороны были и некоторые отличия, к тому же «Тау», как многие другие буквы гореанского алфавита, часто используются в различных логотипах для подобных же целей. И конечно меня сбило с толку, что современный дизайн логотипа Теналион несколько отличался от более старого, того, который был выбит на диске Боадиссии.

— Входите, — пригласила нас женщина, сидевшая на табурете снаружи. — Входите в Туннели.

Я пригнул голову и, миновав низкую железную дверь, начал спускаться по тускло освещенному пандусу внутрь. У основания пандуса ожидала еще одна женщина.

— С Вас — бит-тарск, — потребовала она.

Я бросил монету в медную чашу, стоявшую перед ней на маленьком столике. Справа от женщины имелись решетчатые ворота, в данный момент открытые. Такие ворота не были чем-то необычным в подобных заведениях. Они обычно открыты, когда заведение функционирует, и закрыты, если бизнес не ведется. С другой стороны порога висел тяжелый занавес из красного бархата.

«Туннели» были одним из рабских борделей Людмиллы, заведений из-за которых улица и получила свое название: «переулок Рабских Борделей Людмиллы». Само собой, ей не принадлежат все бордели на этой улице, кстати, не являющиеся лучшими из них, на мой предвзятый вкус, конечно, ни даже большинство из них. В действительности, принадлежат ей только, несколько из них, пять, если быть точными. Правда, если быть совсем точными, то следует отметить, что никому из других предпринимателей не принадлежат больше двух заведений, так что название, очевидно, не лишено смысла. Ее борделями, если это кому-то интересно, здесь были «Золотые Цепи», предположительно лучшее среди ее заведений, во всяком случае, за вход там просили медный тарск, обычная цена за посещение пага-таверны, и, все остальные дешевые бит-тарсковые бордели: «Шелковые Шнуры», «Алая Плеть», «Рабские полки» и «Туннели». На этой же улице, кроме борделей, и множества других заведений, таких как магазины, киоски и прочие мелкие торговые точки, были и несколько инсул, среди которых и инсула Ачиатэса.

Подойдя к занавесу, я отодвинул его в сторону.

— Добро пожаловать, — пригласила меня следующая женщина. — Добро пожаловать в Туннели.

Я вошел внутрь, отпуская занавес и позволяя ему упасть позади меня.

— Сюда, — указала она, — следуйте за мной.

Это была крупная, сильная женщина, с довольно мужеподобной фигурой и грубым лицом. Одежда на ней была короткая, кожаная. Это наводило на мысль о том, что она подражает воинам. Предплечья и запястья женщины были украшены браслетами. А еще у нее имелась плеть. Такой полезно в держать рабынь в узде.

— Сюда, — позвала она.

Я последовал за ней, проходя среди низких столов, циновок, рабских колец, и извивающихся, двигающихся, переплетающихся тел к маленькому столу. Я услышал вздох, негромкий вскрик боли, а затем отчаянный крик подчинения, и скрежет двигающейся по полу цепи. Комната была заполнена, но еще не переполнена до состояния, ларму негде уронить. Здесь стоял шум характерный для подобных, наполненных людьми помещений, голоса, разговоры, беседы, музыканты, игравшие в полутьме, все это сливалось в ровный гул. Некоторые из этих борделей, в действительности мало чем отличаются от пага-таверн. Там, также точно, спешат девушки с напитками, хотя танцовщицы здесь выступают реже.

Стол был во втором ряду, считая от входа в зал. Перед ним было небольшое открытое пространство, справа от которого расселись музыканты. Довольно трудно было рассмотреть что-либо вокруг. Зал был освещен так себе. Горели лишь несколько небольших, сделанных из красного стекла ламп заполненных тарларионовым жиром, рассеивавших мрак и наполнявших пространство мягким, мерцающим, красноватым светом. В таком свете, в зависимости от оттенков абажуров, меняющихся от нежно-розового до темно-бордового, тонкие, мягкие, постоянно меняющиеся нюансы света, необыкновенно возбуждающим образом ложатся на тела белокожих рабынь. Здесь можно было найти немало темных уединенных мест. Некоторые мужчины обожают приватность таких мест.

— Вы всем довольны? — поинтересовалась у меня женщина в коже.

— Да, — кивнул я, присаживаясь за стол и скрещивая ноги.

— О-о-охх! — простонала белокурая женщина, неподалеку от меня, выгибаясь на циновке.

На мгновение я увидел ее пораженные глаза. На ее теле танцевали отблески огня всех оттенков красного. Она попыталась подняться, но цепь приковывавшая ее шею, к рабскому кольцу вмурованному около циновки, бросила ее назад.

— О-о-о, да-а-а-я! — закричала рабыня. — Да-а-о-о, Господи-и-иннн!

— Это Вы, называете себя Тэрлом из Порт-Кара? — уточнила женщина, которая провела меня к этому месту.

— А в чем дело? — спросил я.

— Мне сказали дождаться этого мужчину, — объяснила она.

— Кто Вам это сказал? — полюбопытствовал я.

Я пришел в Туннели в связи с сообщением, переданным мне Ачиатэсом, владельцем инсулы, в которой мы с Хуртой снимали комнату. Он сообщил мне, если, конечно, он говорил правду, впрочем, у меня не было никакой особой причины сомневаться относительно этого, что нашел записку с сообщением под дверью своих апартаментов.

— В настоящий момент, я его здесь не вижу, — ответила она, окинув зал взглядом. — Так это Вы — Тэрл из Порт-Кара?

— Меня зовут — Боск, — ответил я.

— Ага, — кивнула она.

Похоже, это поручение, не имело для нее большого значения. Я внимательно наблюдал за ней, когда она осматривала зал. Насколько я могу сказать, она не задержала взгляда том или ином человеке, или даже направлении. Я не обнаружил ничего необычного. Уверен, она была не более чем передатчиком сообщения.

Я осмотрелся. После меня в зал вошли еще несколько мужчин. Они, в свою очередь, рассаживались за столами. По залу фланировали три женщины, одетые и экипированные так же, как и моя спутница.

Один из вошедших мужчин принес большой мешок, переброшенный через плечо. Характерные контуры мешка, даже в тусклом свете, не оставляли места полету фантазии, относительно того, что именно находилось внутри. Также, судя по ерзанию, можно было предположить, что его обитательница связана. Владелец мешка как раз разговаривал с одной из персонала.

— Что это? — полюбопытствовал я у женщины приведшей меня сюда.

— Шутка, — пожала она плечами. — Он поймал свободную женщину, а мы разденем ее и оставим в одном из альковов Туннелей. Руки у нее будут скованы за спиной, а сама она прикована цепью к рабскому кольцу. Говорить она не сможет, рот ей заткнут кляпом. А потом ее оставят беспомощной в темноте.

— Но ее же могут использовать, — заметил я.

— Вполне возможно, — сказала она. — Как повезет. Доступ к ее телу будет столь же неограничен, как и к телу любой рабыни здесь.

— И Вы одобряете такие вещи? — поинтересовался я.

— Если она — женственная особа, то конечно, — заявила она. — Такие принадлежат мужчинам.

— Великолепная шутка, — признал я.

— Это точно, — согласилась женщина.

— А что Вы сделаете с ней потом? — спросил я.

— А ничего, — отмахнулась она. — Просто по утру выставим голой на улицу. Однако если ей попользуются, мы свяжем ей руки за спиной и на живот подвесим пробитый бит-тарск, привязав его шнуром вокруг талии.

— Не знаете, за что они решили пошутить со свободной женщиной подобным образом? — полюбопытствовал я.

— Возможно, она доставила им неприятности того или иного рода, — предположила она, — и они решили, что было бы неплохо, чтобы открыла для себя то, чем должна быть женщина на самом деле.

— Понятно, — кивнул я.

— Вон она, видите, — указала женщина. — Сейчас ее отволокут в один из альковов расположенных в туннелях.

В этом зале имелись выходы, по ту сторону открытого пространства, ведущие в различные туннели, внутри которых располагались клетки и альковы. Из-за этих туннелей заведение и получило свое имя.

— Вижу, — ответил я.

Мы проводили взглядом мужчину, присевшего и вошедшего в один из невысоких лазов, мешок с его беспомощной извивающейся обитательницей, он теперь тащил за собой волоком. В тех тоннелях вообще невозможно было выпрямиться во весь рост. Зачастую там приходилось фактически ползать.

Музыканты на время прекратили играть.

— Интересуетесь свободными женщинами? — поинтересовалась она.

— Не особенно, — отмахнулся я.

— А давайте мы покажем Вам одну, — усмехнулась она, обернувшись к одной из своих товарок, позвала: — Эснэ, приведи Леди Лабэйну.

Через некоторое время одна из экипированных женщин появилась из боковой двери, ведя на цепи прекрасную босую женщину, одетую в запахивающуюся тунику. Едва ее подвели к моему столу, как она не дожидаясь распоряжения, опустилась на колени.

— Она хорошенькая, не так ли? — спросила меня работница борделя.

— Да, — признал я.

— Она — пленная свободная женщина, — сообщила Эснэ. — Мы держим ее по прозьбе одного друга.

— Понятно, — кивнул я.

— Распахни тунику, — приказала она коленопреклоненной красотке.

Женщина послушно развела в стороны полы своей туники.

— Симпатичный экземпляр, не правда ли? — усмехнулась женщина в коже.

— Да, — не мог не согласиться я.

— Разведи колени, — приказал я женщине.

Она без колебаний выполнила мой приказ, продолжая держать тунику распахнутой.

— А Вы уверены, что она свободна? — уточнил я.

— Можете не сомневаться, — заверила меня служащая борделя.

— Кажется, что она вполне могла бы быть рабыней, — заметил я, оценив прелести женщины, при этом заработав от нее благодарный взгляд.

— Нет, она свободна, — заявила служащая, — хотя теперь, если быть честной, у нее, несомненно, есть некоторое понятие того, на что могла бы походить жизнь рабыни.

— Ну, полного представления об этом иметь нельзя, пока действительно не окажешься в рабстве, — пожал я плечами.

— Это верно, — согласилась со мной женщина в коже.

— Ну и как Тебе живется здесь? — спросил я женщину.

— Я ношу цепь на шее, — ответила она.

— Это я вижу, — улыбнулся я.

— Ты можешь опустить руки, но не смей запахивать тунику, — бросила ей служащая.

— Каким образом она служит в этом доме? — поинтересовался я.

Напомню, что она была босой, практически голой, если не считать символической туники, и с цепью на шее. Эти вещи уже предлагали некоторые ответы на мой вопрос.

— В основном, как обычная рабыня, но с минимумом их умений, — ответила служащая.

— Они не хотят делиться со мной своими тайнами, — пожаловалась мне женщина.

— Им приказали не делать этого, — объяснила женщина в коже, — а наши приказы для рабынь важнее любого, который они могли получить от нее.

— Но они сами рады не говорить мне этого! — всхлипнула она.

— Конечно, — усмехнулась служащая борделя. — Ведь они — рабыни, и Ты просто свободная женщина. Кроме того, зачастую лучше, чтобы тайны рабынь оставались между ними и их владельцами.

— Мы даже не собираемся обучать ее, — вмешалась в разговор Эснэ.

— Это стоило мне многих синяков, — пожаловалась свободная женщина.

— А почему бы не выдрессировать ее? — полюбопытствовал я.

— Дрессировка была бы неподобающей для нее, как для свободной женщины, — заметила та из женщин, что привела меня сюда. — Это могло бы шокировать и ужаснуть ее. Мы же, не хотим этого, не так ли, Леди Лабэйна. И вообще, маловероятно, что она могла бы полностью осознать значимость этого, поскольку она свободна, и таким образом не в состоянии полностью понять этого, ведь дрессировка предназначена для тех, кто полностью осознал беспомощность того, что находится в глубинах их собственного живота.

— Вы удерживаете ее ради выкупа? — осведомился я.

— Нет. Хотя поначалу Ты на это надеялась, разве не так, Леди Лабэйна?

— Так, — признала женщина, опуская голову.

— Но когда стало известно, что она была захвачена, — усмехнулась женщина в коже, — ее семья отреклась от нее и отказала ей в Домашнем Камне.

— Все равно, моя жизнь как свободной персоны не доставляла мне удовлетворения, — заявила женщина.

— Следи за своим языком, пленница, — бросила женщина, держащая в руках ее цепь.

— Мне кажется, — заметил я, — что теперь Ты не являешься ни полностью свободной женщиной, ни рабыней.

— Это развлекает их, — сказала Леди Лабэйна, — держать меня в своей власти, как свободную женщину, предоставляя клиентам в этом качестве.

— Иногда такие женщины имеются в подобных местах, — кивнул я.

— Вы не представляете того, что я делаю здесь, — сказала она, подняв на меня глаза, — что они заставляют меня делать!

— Ну, вообще-то могу представить, — заверил ее я.

— Большая часть того, что она делала здесь, является обычной работой рабынь, — поведала мне Эснэ, женщина, державшая ее на цепи. — Например, нас забавляет видеть как она голая, на четвереньках и в цепях, скоблит полы.

— И конечно, по случаю, она предоставляется для использования Вашими клиентами, — усмехнулся я.

— Само собой, — кивнула, Эснэ, — не так ли, Леди Лабэйна.

— Да, — признала стоящая на коленях женщина.

Я полюбовался ей, широко раскинувшей ноги, распахнувшей тунику, выставившей напоказ все свои прелести.

— Зато я изучила здесь кое-что, о чем я никогда даже не мечтала, будучи свободной женщиной, — призналась пленница. — Я оказалась в состоянии ощутить здесь экстаз неволи, экстаз жизни, необычайно чувственной, жизни под строгой дисциплиной, жизни в которой я должна повиноваться, жизни в которой должна, отдавать себя полностью, и под угрозой сурового наказания, и даже смерти, если мной будут недовольны, жить впредь исключительно для служения и любви.

— Ты прославляешь радости любящей рабыни, конечно, — заметил я, — а не горе женщины, которой приходится ползать под плетью ненавистного рабовладельца.

— А разве Вы думаете, что любящая рабыня не ползает в ужасе под плетью своего, пусть любимого, но рабовладельца? — спросила она.

— Ты сама знаешь, что любящая рабыня — все равно рабыня, — пожал я плечами, — и возможно даже больше рабыня, чем любая другая.

— Да, — прошептала Леди Лабэйна.

— Она удерживается в неволе самой крепкой из всех привязей, — сказал я, — своей любовью.

— Да, — согласилась стоящая передо мной женщина.

— Поверь, эта привязь гораздо прочнее той цепи, что сейчас заперта на твоей шее, — добавил я.

— Я знаю, — признала она.

— Это должна тогда быть очень крепкая привязь, — засмеялась Эснэ, дернув цепь, отчего голова женщины мотнулась из стороны в сторону.

— Так и есть, — заверил ее я.

— Они отдают меня здесь любому пожелавшему, — сказала Леди Лабэйна. — Некоторые просто отвратительны, некоторые воняют как слины, в зловонном дыхании других, я почти задыхаюсь и умираю, и все же я должна служить им, несмотря на то, что я свободная женщина, удовлетворяя все их прихоти.

Я с интересом посмотрел на коленопреклоненную женщину.

— Я хочу, чтобы у меня был единственный владелец, — вдруг призналась она. — Я хочу своего собственного владельца.

— Это — естественное желание любой женщины — кивнул я.

Она вдруг жалобно всхлипнула и, подняв голову к женщине, державшей ее цепь, заявила:

— Я хочу ошейник. Вы знаете это. Я просила об этом не раз. Почему Вы не хотите дать мне ошейник? В любом случае, Вы уже сделали из меня рабыню. Теперь я уже ни на что иное не гожусь. Я слишком многое познала! Почему мне отказывают в клейме и ошейнике? Почему Вы так позорите меня? Наденьте на меня ошейник, который я смогу предъявить всему миру! Я хочу быть проданной! Я хочу найти своего господина! Я готова служить полностью!

— А ну тихо! — рыкнула на нее Эснэ, дергая цепь. — Это не тот способ, которым может говорить свободная женщина. Голову в пол! Закинь тунику на голову!

Напуганная, женщина поспешно выполнила приказ. Эснэ жестом подозвала к себе одну из других, присутствовавших в зале, служительниц борделя.

— Три удара, — небрежно бросила она подошедшей, и та женщина три раза со всей силы опустила плеть на спину Леди Лабэйны.

— Одерни тунику и встань на коленях прямо, — приказала женщин ее надсмотрщица.

Выпоротая женщина послушно выпрямилась, не решаясь даже стереть слезы, бежавшие по ее щекам.

— Мы говорили Тебе, Леди Лабэйна, — напомнила ей Эснэ, что мы просто держим Тебя для друга.

— Для кого Вы держите меня? — спросила женщина.

— Это может быть знанием для нас, а для Тебя должно оставаться загадкой, — усмехнулась Эснэ.

— Передайте ему, если увидите, — попросила она, — что его пленница уже готова быть порабощенной, что она уже готова вылизать его ноги и умолять об ошейнике, что она готова быть использованной им, или проданной, неважно, что могло бы быть его желанием.

— И это говорит Леди Лабэйна, — засмеялась Эснэ. — Вы видите, насколько она женственна? Видите, что она готова для мужчины?

— Да, — признал я.

— Прикуй ее к рабскому кольцу у его циновки, — велела женщина сопровождавшая меня.

— Не надо, — отказался я.

— Что? — удивленно переспросила женщина в коже.

— Мне она не нужна, — объяснил я.

— Но ведь ясно же, что она пригодна для ошейника, — сказала женщина.

— Верно, — кивнул я. — Но она еще не в ошейнике. Она — простая свободная женщина. Она еще не познала ошейник. Она еще не чувствует его в каждой частичке ее тела. Его значение пока не впиталось в ее мозг, ее кожу, ее живот, не дошло до кончиков пальцев ей ног.

— Не интересуетесь свободными женщинами? — усмехнулась она.

— Не особенно, — напомнил я ей.

Нет ничего необычного в том, что мужчина предпочитает рабынь. Как женщина, рабыня не идет ни в какое сравнение со своей свободной сестрой. Возможно, именно поэтому свободные женщины так ненавидят рабынь. Безусловно, в общении со свободными женщинами есть свои плюсы. Приятно захватывать, порабощать и дрессировать их. Это интересно. Но тогда, с течением времени, конечно, мужчина перестает иметь дело со свободной женщиной, и перед ним снова оказывается еще одна рабыня.

— Запахни свою тунику, бесстыдная шлюха, — приказала сопровождавшая меня женщина Леди Лабэйне, которая поспешно соединила полы своей одежды.

Потом женщина повернулась к Эснэ и бросила:

— Убери ее.

Леди Лабэйну вывели из зала через ту же дверь, из которой она ранее появилась. По-видимому, она будет прикована там цепью к рабскому кольцу в стене или в полу, пока ее не решат снова предложить какому-нибудь клиенту.

Женщина, занимавшаяся мной, подняла голову и бросила взгляд налево от открытого пространства, где толпилась группа из нескольких женщин. Трудно было сказать при таком освещении, но мне покзалось, что они были нагими. Надсмотрщица махнула им своей плетью, и они, не мешкая, устремились к моему столу, где дружно опустились на колени. Да, они все были раздеты.

— Эти, все как одна рабыни, — признал я, мельком осмотрев их.

Как невероятно красивы и, чувственны были они, какими мягкими и уязвимыми казались эти, являвшиеся чьей-то собственностью домашние животные. И дело даже не в том, что они были нагими и что их шеи заперты в стальных ошейниках. Было в них нечто еще, почти неуловимое, непередаваемое словами, но очень реальное, что выдавало их с головой, нечто, казалось, кричавшее: «Мы — рабыни, Господин. Мы Ваши. Делайте с нами, все что захотите».

Женщина, взмахнув, щелкнула плетью, и девушки непроизвольно съежились и отпрянули. Они давно были рабынями, и отлично знали этот звук. Две из них даже испуганно вскрикнули. Женщина с плетью прошлась вдоль шеренги коленопреклоненных фигур.

— Выпрямите тела, — скомандовала она. — Вы в присутствии мужчины.

Своей плетью она коснулась тел некоторых из невольниц, поправляя их положение, а одной приподняла подбородок. Повернувшись ко мне, она сказала:

— Эти все доступны. Возможно, Вы найдете одну или нескольких из них достаточно удовлетворительными для себя?

Я осмотрел женщин.

— Такие, — презрительно бросила она, — готовы для мужчин.

— Это точно, — кивнул я.

— Это — приятные и ничтожные существа, — ухмыльнулась женщина.

Я не счет нужным отвечать на высказывание женщины. Конечно, в ее словах был смысл, и рабыни действительно ничтожные существа, они — ничто, они — простая собственность, бесправный объект, подходящий для презрения, для пристального изучения каждого, кому они понравятся, призванный служить, наказываться, подвергаться плети, оберегаться или изгоняться, как это будет угодно рабовладельцу. И все же, с другой стороны, какое значение для мужчины могла бы иметь свободная женщина, по сравнению с любой из рабынь стоящей на коленях у его ног?

— Разве они не красотки? — поинтересовалась она.

— Что надо, — согласился я, рассматривая рабынь.

Они стояли передо мной в линию на коленях, в полутьме зала. Их позы были идеальны. Сталь ошейников вспыхивала, отражая тусклый, красноватый свет крошечных ламп. Их плоть, главный товар этого дома, столь дешевого и доступного, необычайно эффектно выглядела в этом мерцающем свете. Как оказалось, у свободной женщины Людмиллы, владелицы этого заведения и нескольких других на этой улице, было некоторое понятие относительно, по крайней мере, одного способа, которым рабынь можно было выставить в наиболее выгодном свете перед мужчинами. Само собой, никто не станет покупать женщину при таком освещении. Мужчины предпочитают рассматривать подобный товар при ярком свете и с максимальной тщательностью. Можно не сомневаться, что ни один гореанин, не отдаст деньги, пока досконально не исследовал каждый дюйм ее прекрасного тела. Даже девушки, которые должны быть проданы с аукциона, обычно незадолго до торгов, выставляются в клетках или на смотровых площадках, а иногда и предоставляются на пробу, для того, чтобы клиент мог определиться, стоит ли ему предлагать свою цену за данный лот, и само собой, как высоко он был бы готов поднять ставку, ради ее приобретения.

Обернувшись, женщина подъемом плети, дала знак музыкантам сидевшим справа, и в гул голосов в зале снова вплелись звуки их инструментов. Она тогда щелкнула плетью, и рабыни вскочив на ноги, начали танцевать передо мной так, как могут танцевать только рабыни перед мужчинами.

— Насколько же они ничтожны, — засмеялась свободная женщина.

Да, ничтожны, но одновременно, как невероятно значимы, как взрывоподобно, громоподобно значимы, как опустошительно значимы, как весомо значительны они были, эти женщины одного со мной биологического вида, представляя себя передо мной в модальности, возложенной на них, модальности составляющей цивилизованные и восхитительно утонченные отношения, целую вечность назад установленные и определенные самой природой, модальности, которая всегда будет, так или иначе, в одной цивилизации или другой, требоваться от красивых женщин сильными мужчинами, в модальности наиболее просто и прямо описываемой, и наиболее честно подразумеваемой, как модальность рабыни и ее господина. И одним из краеугольных камней гореанской культуры является то, что в ней есть свод правил, основанный на традициях и беспощадно проводимый в жизнь, без отклонений или отговорок, узаконивший эти отношения.

— Яртэль, — представила женщина, ткнув плетью в одну из девушек, чувственную коротконогую блондинку с кожей цвета слоновой кости, которая тут же послушно придвинулась ближе ко мне не переставая извиваться в танце.

Пожалуй, стоит упомянуть, что есть одно существенное различие между сексуальными предпочтениями гореан и землян. Дело в том, что сексуальные вкусы гореан, по моему мнению, намного шире и терпимее, чем таковые у землян, или, по крайней мере, у представителей западной цивилизации, и имеют тенденцию избегать статистического подхода к красоте человеческой женщине. Например, многие из земных женщин, которые, поддавшись навязчивому влиянию пропаганды, невольно привыкли считать себя не отвечающими повсеместно одобренным стереотипам женской желанности и красоты, могли бы обнаружить, вполне вероятно, к своему ужасу, что их, как рабынь, очень высоко оценивают на гореанских невольничьих рынках. Если же у них вдруг остались какие-либо остаточные сомнения относительно данного вопроса, и они, возможно, думают что могут избежать той строгой дисциплины, что с их точки зрения более подобает для «настоящих красоток», просто потому, что они не считают себя таковыми, их заблуждение легко может быть рассеяно плетями рабовладельцев. Кроме того, хотя я предполагаю, что вопрос не так важен, гореане также умеют ценить женщин за такие их черты, как интеллект, эмоциональную глубина, очарование и индивидуальность. Для них это необыкновенное удовольствие владеть такой женщиной.

Однако самое фундаментальное качество, которое ценят гореане в женщинах, на мой взгляд, это ее потребность в любви и ее способность к любви. Насколько она нуждается в любви? И как сильна и любвеобильна она. В конечном итоге, именно такой вид женщины наиболее привлекателен для мужчины, беспомощная и полная пленница любви заключенная в ошейник.

Безусловно, не меньшее удовольствие, особенно вначале, доставляет покорить женщину, преподать ей ее место. Немногие удовольствия могут сравниться, например, с тем, чтобы взять непокорную женщину, предпочтительно ту, что ненавидит Вас, и, независимо от ее желаний, вынудить ее отдаться Вам с полным и изящным совершенством услужливой рабыни. А после того, как она осознала себя рабыней, после того, как она сама пришла к пониманию этого, с ней можно делать то, что пожелает ее владелец, скажем, оставить себе или продать, несомненно, получив с нее прибыль. А после, оказавшись на рынке в качестве товара, в конечном итоге, если ей повезет, она может оказаться в руках превосходного хозяина, того, чьей преданной любящей рабыней, она сама пожелает стать.

— Луиза, — указала женщина плетью.

Невысокая, стройная, изящная, рыжеволосая девушка с необыкновенно белой кожей немедленно выдвинулась дальше из шеренги рабынь, танцуя передо мной.

«Луиза» — земное имя. Меня заинтересовало, не была ли она доставлена с Земли. Конечно, зачастую земные женские имена дают гореанским рабыням. Их почти однозначно расценивают, как имена, подходящие для рабынь, а девушки, носящие их, сразу рассматриваются как рабыни. Гореан часто забавляет, когда Земная девушка, оказавшись на гореанском невольничьем рынке, настаивает на своем имени том или ином, не зная, что на Горе оно рассматривается не более чем рабской кличкой. Это рассматривается, как если бы она добровольно призналась в своей неволе. Ей, конечно, могут дать тоже имя заново, но теперь это будет кличка рабыни, выбранная рабовладельцем. Иногда, по-видимому, чтобы она могла лучше понять свою зависимость от желаний мужчин, и свое подчинение мужской власти, ей могут дать другое земное имя. Бывает и так, когда в той же самой партии имеется не одна землянка, их имена могут быть поменяны, например, имя Одри достанется прежней Карэн, а именем Карэн будут звать прежнюю Одри. Однако чаще всего землянкам сразу дают гореанские имена, и обычно гореанские рабские имена. Многие рабовладельцы полагают, что эта процедура сглаживает и ускоряет переход от прежних земных свобод, к которым они привыкли, к их новой реальности абсолютной гореанской неволи. Когда прежняя Стейси Смит или Бетти Лу Мэдисон обнаруживает, что отныне она, скажем Сабита, Дилек, Тука, Цисек или Лита, это помогает убедить ее, что старая жизнь теперь осталась позади, исчезла навсегда. Теперь ей стоит поспешить, и я бы посоветовал, очень постараться стать самой прекрасной, самой замечательной, самой желанной Сабитой, Дилек, Тукой, Цисек или Литой, какой только она может.

Я присмотрелся к стройной девушке, танцующей передо мной. Грудь маленькая, но хорошей формы. Мерцающий свет, игравший всеми оттенками красного особенно прекрасно смотрелся, блуждая по столь светлокожему телу. Стальной ошейник изумительно выглядел на ее шее.

— Ты случайно не с Земли? — поинтересовался я, перейдя на английский.

— Да! — воскликнула пораженная девушка.

— Не прекращай танцевать, — велел я ей опять же по-английски.

— Вы с Земли? — с внезапной надеждой спросила Луиза.

— Когда-то был, — кивнул я.

— Я — землянка! — всхлипнула она. — Посмотрите, я в рабстве!

— Именно этим я и занимаюсь, — усмехнулся я. — И должен признать, Ты очень соблазнительно выглядишь в рабстве.

Она закинула руки за голову, продолжая извиваться передо мной.

— Но ведь это несправедливо! — заявила землянка.

— Что именно несправедливо? — осведомился я.

— То, что я оказалась в рабстве! — крикнула Луиза.

— Танцуй еще великолепнее, — приказал я ей.

И девушка принялась крутиться передо мной даже же похотливей и очаровательней, чем прежде.

— Ты хорошо выглядишь в ошейнике, — сообщил я ей.

— Пожалуйста, — запротестовала она.

— Я бы даже сказал отлично, — исправился я.

— Вытащите меня отсюда, из этого рабства! — потребовала землянка.

— Нет, — спокойно ответил я.

— Как! — удивленно воскликнула она, на миг замирая.

— Танцуй, — напомнил я ей.

Она заплакала, и продолжила танцевать, причем танцевать хорошо. Я присмотрелся к ее движениям. Для меня совершенно ясно было, что это были движения рабыни.

— Единственная несправедливость, моя дорогая, — усмехнулся я, — заключалась бы в том, если бы Ты не оказалась в рабстве.

— Пожалуйста! — заплакала Луиза.

— Как Ты осмелилась обратиться ко мне? — прищурился я.

— Господин! — всхлипнула рабыня.

Я махнул рукой, показывая, что она могла бы вернуться в шеренгу себе подобных животных, и она, рыдая и танцуя, заняла свое место. Ошейник действительно отлично смотрелся на ее горле. Ясно, что он находился там на своем законном месте. Со временем она придет к пониманию этого и будет бояться и любить, жить и наслаждаться.

— Бирсэн, — объявила женщина, ткнув плетью в высокую худую девушку с каштановыми волосами, рассыпанными по ее плечам.

Бирсэн не замедлила представить мне свои прелести во всей красе. Полагаю, на Земле девица такого типажа, с таким строением тела, и с такой красотой, скорее всего, стала бы топ-моделью. Тем не менее, я показал, что она может вернуться в строй.

— Демет, — представила женщина в коже.

Невысокая, смуглокожая девушка с длинными вьющимися темными волосами, довольно пухленькая и пышногрудая, одна из тех, в чьей женственности не могло возникнуть ни малейшего сомнения, изящным вращением вытекла вперед и начала крутиться передо мной. Сразу бросались в глаза ее мягкие, полные, пухлые губы того вида, которые кажутся созданными для страстного поцелуя господина. Если она когда-либо была свободной женщиной, несомненно, ее должны были предостерегать от того, чтобы показать кому-либо, хотя бы краешек своих губ, чтобы не привлечь к их обладательнице внимания работорговцев. Я вынудил себя вспомнить, что пришел я сюда на своего рода рандеву, вызванный странным сообщением.

Я оставил Хурту в инсуле вместе с Фэйкой, хотя, уверен, что к настоящему времени, этот энергичный парень, был уже где-нибудь в другом месте города, а Фэйка, оставшаяся в одиночестве, сидела в комнате прикованная цепью к рабскому кольцу. Я не знал, следует ли мне ожидать сюрпризов от предстоящей встречи. На всякий случай, я предполагал, что встреча могла бы завершиться далеко немирно, а посему мне не казалось уместным, вовлекать в нее своего доброго товарища и спутника. Если все же существовала опасность, то пусть она касается только меня одного.

— Я вижу, что Демет заинтересовала Вас, — заметила служащая борделя. — Когда-то она была высокой леди в Тахари, но как Вы можете видеть, ее губы сделали неизбежной ее продажу в рабство.

Я залюбовался движениями ее соблазнительно широких бедер.

— Тебя научили покорности, Демет? — спросил я.

— А разве Господин не может прочитать этого в моих глазах? — кокетливо поинтересовалась красотка.

— Отвечай, — строго сказал я.

— Да, Господин, — ответила Демет. — Я научена покорности.

— Она одна из наших лучших девочек, разве не так, Демет? — спросила надсмотрщица, проводя плетью по животу танцующей красавицы.

— Я надеюсь, что так Госпожа, — испуганно проговорила та.

— А Ты счастлива как рабыня Демет? — полюбопытствовал я.

— Я просила продать меня, — внезапно заплакала женщина, — я хочу, чтобы у меня был единственный господин.

Демет вскрикнула в боли. Плеть женщины в коже упала на ее спину.

— Простите меня, Госпожа, — попросила она, не прерывая танец.

Остальные девушки, не менее испуганные, чем получившая удар плетью Демет, тоже немного отпрянули, но танцевать не прекратили. Я сделал вывод, что хозяйка борделя, поддерживала в своем заведении железную дисциплину.

— Ну что, мы приковываем к кольцу у Вашей циновки эту красотку из Тахари? — спросила женщина с плетью.

— Лучше возвратим ее к остальным, — ответил я.

— Лале, — Вызвала служащая, махнув плетью, последнюю из рабынь танцующих передо мной.

— Я — Лале, — представилась девушка, многозначительно извиваясь передо мной. — Присмотритесь ко мне. Я могу доставить огромное удовольствие.

Я оценил ее тело и движения. Передо мной танцевала пышнотелая, ошеломительная брюнетка среднего роста. Я даже не думал сомневаться, что она действительно могла бы доставить огромное удовольствие мужчине. Я осматривал ее со всем тщанием. Как прекрасны женщины, двигающиеся в рабском танце. И что особенно прекрасно, этот танец является всего лишь прелюдией к подчинению их себе и восторгу от обладания ими.

— Господину нравится Лале, — с улыбкой заметила рабыня.

— Возможно, — кивнул я.

Внезапное танцующее движение, и вот она извивается вплотную ко мне.

— Пусть Лале прикуют к Вашему кольцу, — попросила она.

— А живот Лале наполнен потребностями? — поинтересовался я.

— Да, — шепнула рабыня, мимолетно склонившись к моему уху.

Я полюбовался ей.

— Пожалуйста, Господин, — взмолилась девушка. — Лале не выбирали уже две ночи.

— Так Ты просишь моего выбора не ради моего удовольствия, а из-за своих отчаянных потребностей? — уточнил я.

— Для обоих, пожалуйста, Господин, — простонала она. — Для обоих!

— Возможно, — усмехнулся я.

Она была необыкновенно привлекательна. Если Вы не видели терзаемой потребностями рабыни, то Вы не видели женщин.

— А еще, — снова склонившись ко мне, прошептала рабыня, — если за сегодняшний вечер Лале не выберут ни разу, то ее ждет плеть. Не позволяйте им пороть Лале. Господин же не хочет, чтобы Лале наказали.

— Кажется, теперь я понимаю, почему Тобой не пользовались уже две ночи, — заметил я. — Очевидно, Ты была не очень приятна своим владельцам.

— Нет, — испуганно отпрянула она. — Нет, Господин!

— Возвращайся в строй, — велел я.

— Господин, пожалуйста! — взмолилась она.

— Что происходит? — спросила женщина с плетью.

— Она попыталась повлиять на мой выбор посторонними соображениями, — сообщил я. — Мне не нравятся подобные попытки манипулировать мной.

Женщина внезапно тряхнула плетью, и девушки разом прекратили танцевать.

— На колени, — скомандовала им женщина. — А Ты, Лале, стой, где стоишь. Что она Вам говорила?

Лале вздрогнула и застонала.

— Ничего особенного, в действительности, — пожал я плечами. — Она просто, попыталась давить на мою жалость, чтобы повлиять на мой выбор, и заявила мне, что, если ее не выберут этим вечером, ее ждет порка.

— На колени, головой в пол! — рявкнула надсмотрщица.

Лале уткнулась головой в пол, в ужасом ожидая неизбежного. И плеть не заставила себя ждать, жестко перечеркнув ее спину. Рабыня закричала от боли.

— Может не стоит пороть ее, — заметил я. — Это не ее вина, что она не столь популярна.

— Не популярна? — засмеялась хозяйка. — Ах, она хитрая, маленькая слинаха! Да она одна из самых популярных девочек в заведении.

— Вот как? — удивился я.

Лале снова вскрикнула, поскольку плеть в очередной раз оставила след на ее спине.

— Подними голову, маленькая дурочка, — приказала надсмотрщица, — и посмотри на мужчину, которым Ты попытались манипулировать.

Лале подняла ко мне мокрое от слез лицо.

— Он похож на тот вид мужчин, с которым можно было бы играть в твои глупые игры? Он похож на тот вид мужчин, у которого можно было бы вызвать жалость? Ты что, не видишь, что он знает, что такое рабыни, и как следует обращаться с такими как Ты. Голову вниз!

Хищный свист плети оборвался смачным шлепком по спине вскрикнувшей Лале.

— Я ведь предостерегала Тебя от такой уловки! — рассерженно напомнила свободная женщина. — Так значит, Ты использовала ее прежде! Возможно, в этом секрет твоей популярности? Возможно, именно поэтому Тебя так часто выбирают? Значит, вот как Ты зарабатываешь конфеты, что бросают в твою миску в качестве награды! Теперь понятно, как Ты соревнуешься с другими девочками!

— Пожалуйста, Госпожа! — простонала Лале, но ее стон тут же перешел в отчаянный крик боли, потому что плеть еще дважды упала на нее.

Я отметил, что другие девушки, стоявшие на коленях позади, не казались вообще как-то обеспокоенными наказанием провинившейся Лале. Похоже, если она и была популярна в этом заведении, то среди клиентов, но никак не среди своих сестер по цепи.

— А еще Ты солгала свободному мужчине! — прошипела надсмотрщица, еще трижды обрушивая плеть на спину несчастной Лале, в конце концов, повалившейся на живот, и трясущейся от рыданий.

— На колени! — скомандовала свободная женщина, и Лале с трудом, морщась от боли, поднялась на колени. — На четвереньки. С этого момента Ты находишься в модальности самки четвероногого животного.

Лале застонала от ужаса.

— Эснэ, — позвала женщина, ту надсмотрщицу, которая ранее приводила Леди Лабэйну.

Уже знакомая мне женщина, одетая в стандартную кожаную униформу, напоминающую одежду воина, помахивая плетью, подошла к нам. На ее поясе позвякивала цепь. Первая надсмотрщица сделала знак рукой, и Лале была взята на поводок.

— Ты в состоянии меня понять, мое маленькое четвероногое животное? — осведомилась свободная женщина. — Проскули один раз, если — Да, и дважды если — Нет.

Лале проскулила один раз.

— Ну, вот и хорошо, — кивнула надсмотрщица. — Теперь Ты — привлекательная маленькая четвероногая самка.

Дрожь Лале передалась зазвеневшей цепи.

— Ты когда-нибудь прежде служила в модальности самки четвероногого животного прежде? — поинтересовалась женщина.

Лале проскулила дважды.

— Но я надеюсь, Ты понимаешь, что именно вовлечено в это, не так ли? — уточнила надсмотрщица.

Ответом ей было одиночное поскуливание.

— В течение двух недель, — объявила свободная женщина, — или больше, если на то будет моя воля, Ты будешь прикована цепью в темноте, в одном из дальних альковов, служа в качестве безмолвного животного любому, кто найдет или пожелает Тебя.

Лале застонала в страдании.

— Ты все поняла? — уточнила надсмотрщица.

Четвероногое животное проскулило один раз.

— Уведи ей, — велела женщина своей помощнице. — Туннель — дельта, альков — Двадцать один.

Если интересно, то ее альков будет с левой стороны туннеля. Четные номера располагаются справа.

Я посмотрел вслед уводимой в сторону тоннеля Лале. Она брела опустив голову. Несколько раз, туго натянувшийся поводок вздергивал ее голову, Эснэ, поторапливала свою четвероногую подопечную. Эснэ, как и та, что обслуживала меня, была крупной, сильной женщиной. Меня заинтересовало, что надсмотрщицы в борделе были одеты в довольно мужеподобные одежды. Полагаю, что это было сделано, прежде всего, для того чтобы внушить рабыням, что их здесь ожидает строгая дисциплина мужского типа. Кроме того, конечно, в такой одежде легче перемещаться стремительно, пинать и использовать плеть. С другой стороны, это мне показалось не более чем пустой насмешкой. Что ни говори, как не наряжай их, надсмотрщицы не были настоящими мужчинами. В конечном итоге, как бы они не пыжились, они оставались всего лишь женщинами. Безусловно, они были свободными женщинами, что для занимаемых ими должностей было крайне полезно. В мире существует не так много вещей, которых рабыня боится больше, чем свободную женщину. Рабыни, столь беспомощные в их ошейниках, и во власти любого свободного человека вообще, живут в постоянном ужасе перед такими женщинами, поскольку они прекрасно знают, как те презирают и ненавидят их.

— А Вы шлюхи, возвращайтесь на свои места, — приказала женщина остальным невольницам.

— Да, Госпожа, — чуть ли не хором ответили они, и, вскочив на ноги, поспешили скрыться в тени, слева, откуда и были вызваны. Там они снова встали на колени, в ожидании следующего вызова к клиентам заведения.

— Мне жаль, — развела руками надсмотрщица.

— Возможно, у Вас есть еще девочки? — спросил я, осматриваясь по сторонам.

Пока еще, насколько я мог судить, никто не попытался связаться со мной. Я полагал, что именно они должны попытаются выйти на контакт первыми. Это мог быть кто-то видевший меня, возможно около Центральной Башни, или некто имевший мое описание. Конечно, я предпочел бы заранее заметить пригласившего меня на встречу, и, по возможность просчитать последствия.

— Если Вы готовы подождать, — пожала она плечам, — то некоторые из других шлюх, что сейчас трудятся на спинах и животах на циновках, вскоре освободятся.

— Неужели нет каких-либо других, доступных в данный момент? — поинтересовался я.

— Не то чтобы совсем не было, — признала женщина. — У нас действительно есть несколько новых девушек из совсем свежего поступления. Но они сейчас в клетках. Как бы то ни было, их еще даже не начинали дрессировать для работы в зале. В действительности, некоторые буквально, только что заклеймили и надели ошейники. И конечно, еще есть девочки в альковах.

— А кто та женщина? — полюбопытствовал я, указав на странную фигуристую женщину, босую, в белом платье без рукавов и с глубоким декольте, но по щиколотки длиной, прохаживающуюся среди столов. Вырез не оставлял сомнений относительно ее волнующих прелестей. Они были таковы что мужчины, могли бы выложить немалые деньги на невольничьем рынке за возможность получить их в свою полную собственность. Я счел интересным то, что она, находясь в таком месте, совершенно очевидно не одна из служащих борделя, была одета. Рабыни, которых я видел здесь во множестве, все были раздеты. Запястья, предплечья и щиколотки этой странной особы были украшены браслетами.

— Это — свободная женщина, — ответил надсмотрщица.

— Здесь? — удивился я.

— Она заплатила положенный бит-тарск, — пожала плечами служащая, и предупредила: — Остерегайтесь ее.

Я видел, что женщина приблизилась к мужчине, сидевшему за столом, и, опустившись около него в положение свободной женщины, улыбнулась ему.

— А где клетки? — осведомился я.

— Я покажу Вам, — кивнула она.

Я встал, собираясь следовать за женщиной, но она вдруг на мгновение задержалась около одной из девушек, лежавшей на соседней циновке, и прикованной цепью за шею рабскому кольцу, подле заскучавшего парня. Внезапно осознав присутствие надсмотрщицы, рабыня, немедленно встала на колени, и уткнулась головой в пол.

— Лейтэль, — довольно доброжелательно позвала невольницу женщина.

— Да, Госпожа, — дрожащим голосом отозвалась девушка.

— Ты ведь можешь облизывать и целовать гораздо более непристойно и смело, чем делаешь это сейчас, — упрекнула ее женщина.

— Да, Госпожа, — всхлипнула Лейтэль.

— Надеюсь, Ты не забыла, что наши клиенты приходят сюда, совсем не за тем вниманием, которое они могли бы получить дома от их свободных партнерш? Они приходят сюда за поцелуями, ласками и удовольствиями, которые они могут найти только у рабынь.

— Да, Госпожа, — прошептала девушка.

— Ты — рабыня? — спросила хозяйка.

— Да, Госпожа.

— Полностью? — уточнила женщина.

— Да, Госпожа.

— А это — клиент? — спросила надсмотрщица, указывая на сидевшего рядом парня.

— Да, Госпожа, — всхлипнула Лейтэль.

— Ну, так проследи за тем, чтобы он получил удовольствие от рабыни.

— Да, Госпожа!

— Полное удовольствие от рабыни, — добавила служащая.

— Да, Госпожа!

Закончив с инструктажем, женщина продолжила свой путь, а я последовал за ней. Мы пошли мимо девушек, стоявших на коленях по левую руку от нас, Яртэль, и остальных. Они в страхе сжались, завидев грозную надсмотрщицу.

— Я смотрю, дисциплина среди Ваших женщин превосходная, — заметил я.

— Это точно, — довольно отозвалась она.

— Мне кажется, что Вам нравится заставлять их служить мужчинам, — улыбнулся я.

— Да, — признала надсмотрщица, — приятно заставлять таких женщин служить мужчинам. Именно для этого они нужны.

— Такие женщины? — переспросил я.

— Женственные женщины, рабыни, — пояснила она. — Это именно то, что они должны делать. Это их природа и судьба. Каждая действительно женственная женщина жаждет принадлежать некому мужчине. Ни одна такая женщина никогда не будет до конца счастлива, пока она не окажется в ошейнике ее господина полностью беспомощным объектом приложения его плети.

Мы шли дальше.

— Сюда, — указала она.

— Понятно, — кивнул я, окидывая взглядом комнату, в которой стояли полтора — два десятка рабских клеток. Размер такой клетки не превышал четырех с половиной футов по любому из измерений. Такие ограничения продиктованы соображением, что их обитательницам нельзя позволить полностью выпрямиться, ни стоя, ни лежа. В результате, находясь внутри, комфортно они могут себя чувствовать себя только стоя на коленях, и лежа в позе эмбриона, то есть, положениях, наиболее соответствующих рабыням. Из всех клеток заняты были только семь. Их обитательницы, как и следовало ожидать, их одежды имели только ошейники.

Одна из девушек, завидев надсмотрщицу, испуганно отпрянула к задней стенке ее маленькой квартиры. Она сжалась там в трясущийся комочек, не смея поднять глаз на женщину. Спина рабыни была отмечена следами знакомства с плетью.

— Наша малышка Ила сегодня начала изучать, что такое настоящая рабская дисциплина, — объяснила женщина.

Имя «Ила» было указано на маленькой табличке, вставленной в рамку верхнем правом углу передней решетки.

— Не будем тревожить этих двух, — усмехнувшись, предложила она. — У них сегодня был трудный день.

Я увидел в двух клетках свернувшихся в клубок спящих рабынь. Их тела были частично прикрыты крохотными одеялами, больше напоминавшими половые тряпки. Да и размер их был далек от того чтобы прикрыть их тела, оставляя мало сомнений относительно их красоты. Подобные тряпки прикрывали пол и в некоторых других клетках. На них стояли на коленях или лежали остальные рабыни. Из табличек в рамках я узнал, что этих двух спящих рабынь звали Сача и Такита.

— Еды, — послышался слабый шепот женщины, жалобно просунувшей руку сквозь прутья. — Пожалуйста, я голодна!

— Тебе стоит лучше запоминать свои уроки во время дрессировки, — небрежно бросила ей надсмотрщица, — и тогда Тебя может быть накормят.

«Челто» прочитал я кличку голодной рабыни.

— Возможно, она могла бы добиться большего успеха, если бы у нее было более подходящее имя, — предположил я.

— А чем плохо Челто? — поинтересовалась моя сопровождающая.

— Несколько мужская кличка, — пояснил я. — Лично я, подобным образом назвал бы самца слина или иного зверя.

— Возможно, Вы правы, — признала женщина, разглядывая обитательницу клетки, красивую широкобедрую брюнетку. — А что Вы можете предложить?

— Ну не знаю, — пожал я плечами. — Возможно, подошли бы Тула или Тука.

— Пожалуйста, нет! — взмолилась женщина в клетке, отпрянув от решетки. — Это такие рабские имена! Уж лучше унижайте меня, если Вам так хочется такой кличкой, как Челто. Лучше она, в тысячу раз лучше, чем такие имена, как Тула и Тука, имена рабынь, мягких надушенных девок, которые должны беспомощно пресмыкаться по малейшему знаку хозяина!

Не обращая никакого внимания на доносившиеся из клетки причитания, служащая борделя достала стилос из своего кошеля и вынула табличку из рамки. Облокотившись на верх клетки, она вычеркнула имя Челто и, заменив его другим именем, вернула табличку на место.

— Госпожа? — спросила вновь вставшая на колени рабыня.

— Ты теперь Тула, — огласила надсмотрщица то имя, которое, как я видел, теперь было написано на табличке.

— Нет, пожалуйста! — попросила женщина в клетке.

— Как Тебя зовут? — резко спросила моя спутница.

— Тула, — задрожав, ответила рабыня.

— Кто Ты? — спросила свободная женщина.

— Я — Тула, — сказала стоящая на коленях нагая женщина, необыкновенно привлекательно выглядевшая в стальном ошейнике.

— И завтра Ты изучишь свои уроки гораздо лучше, чем прежде, не так ли? — усмехнулась моя спутница.

— Да, Госпожа, — вздрогнула Тула.

— И кто у нас с этого момента собирается хорошо изучать свои уроки?

— Тула собирается с этого момента хорошо изучать свои уроки.

— И кто собирается стать превосходной рабыней?

— Тула собирается стать превосходной рабыней, — всхлипнула Тула.

Мы оставили ее клетку позади. На мгновение я еще оглянулся. Женщина, стоявшая на коленях там, в клетке, широко раскрыв глаза, потрясенно смотрела в пространство перед собой, словно пытаясь осознать то, было сделано с ней, что произошло с ней. Могло показаться, как будто внутри нее только что произошел своего рода взрыв. Она, по желанию своих хозяев, теперь была другим человеком. Она вздрогнула, приходя в себя, и развела колени. Теперь она — Тула.

А мы подошли к следующей клетке, в которой находилась белокурая девушка. Рабыня сидела левым боком к задней решетке клетки, колени ее были плотно сжаты, голова опущена, руками она обхватила колени, левая ладонь сжата на ее правом запястье. Она подняла голову, и в отупении посмотрев в нашу сторону, снова уставилась в пол. Под ее волосами блеснула сталь ошейника, перечеркивавшая горло девушки.

Надсмотрщица легонько провела плетью по прутьям решетки, и девушка поспешила встать на колени в центре клетки, лицом к нам. Моя сопровождающая еще раз чиркнула плетью по решетке, и невольница развела колени.

— Эту мы собирались дрессировать с некоторой мягкостью, но она сделала ошибку, выразив беспокойство о своей частной жизни, — пояснила женщина. За это она и оказалась раздетой и в рабской клетке.

— Понятно, — улыбнулся я.

Какая может быть частная жизни у голой женщины в рабской клетке.

— Похоже, это была и наша ошибка, не стоило начать ее обучение излишне мягко, — заметила женщина.

— Думаю, это, зависит от девушки, — пожал я плечами.

Есть женщины, которые сами жаждут неволи. Она уже живет в них, подспудно пытаясь выйти на поверхность и объявить о себе во весь голос. Вероятно, такие женщины готовы стать превосходными рабынями почти незамедлительно, без боли, или возможно не более чем с минимальной болью. Таких достаточно только уверить в реальности их условий, что они уже действительно рабыни, находящиеся в полной власти бескомпромиссного господина. Такие женщины, сами стремятся служить, в итоге получая удовольствие от своих успехов, ведь до настоящего времени они только и мечтали об этом, оставалось только приказать им, что они должны делать и как это делать.

— Верно, — согласилась она.

— Эта была единственная причина ее трудностей? — поинтересовался я.

— Не только, — ответила женщина.

Девушка в клетке сердито подняла на нас глаза.

— Ты все еще настроена, сопротивляться рабству, смазливая Лупита? — спросила женщина, назвав то имя, что было карте клетки.

— Да, Госпожа! — ответила девушка.

— Но Ты не преуспеешь в этом, не так ли? — уточнила надсмотрщица.

— Нет, — признала Лупита, опустив голову и внезапно расплакавшись, — я не преуспею в этом.

Я вопросительно посмотрел на свою провожатую.

— В рабской клетке у нее было достаточно времени на раздумье, — объяснила женщина.

Девушка в клетке не поднимала головы. Слезы стекали по ее щекам и падали на одеяло, на котором она стояла на коленях. Тени от прутьев решетки создавали интересный эффект, перечеркивая ее тело.

— В течение нескольких дней, я предполагаю из гордости, она делала вид, что сопротивляется рабству, — продолжила надсмотрщица, — хотя, для наметанного глаза не было секретом, что именно этого она хотела, больше чем чего бы то ни было. Ведь это верно, не правда ли, смазливая Лупита?

— Да, Госпожа, — всхлипнула она.

— Дай мне руки, — приказал я девушке.

Рабыня послушно высунула ладони из клетки. Взяв девушку за руки, я потянул на себя, пока ее правая щека не коснулась прута решетки. Удерживая рабыню в таком положении, я спросил:

— Твоя попытка сопротивления или попытка имитации сопротивления, почти закончилась, не так ли? — осведомился я.

— Да, Господин, — ответила Лупита.

Кивнув, я выпустил ее руки. Потеряв опору, рабыня повалилась на пол своей крохотной тюрьмы. Она в отчаянии ударила по полу своими маленькими кулачками, а потом, вцепившись в одеяло ногтями, зарыдала, но вскоре успокоилась.

— Выпустите меня в зал, — вдруг попросила она. — Прикуйте меня к кольцу.

— Почему? — поинтересовалась надсмотрщица.

— Я — рабыня, — ответила Лупита.

— Ты еще недостаточно опытна для этого, рабыня, — бросила ей женщина.

Рабыня снова заплакала, но мы уже перешли к следующей занятой клетке.

Здесь нас ждала брюнетка, весьма фигуристая, с соблазнительными полными бедрами. Она стояла на коленях вплотную к решетке, схватившись в прутья руками, и прижимаясь к ним лицом. Прутья в таких клетках устанавливают толстые приблизительно дюйм в диаметре, и с шагом в четыре дюйма. Это — тяжелые, крепкие клетки. На карточке было написано имя — «Мина».

— А это — прежняя Леди Мина, охотница, из роскошных вилл Новиминае, что неподалеку от Лидиуса. Но больше она не охотница.

Я оценил сидящую в клетке красотку.

— Рассказывай, — приказала моя сопровождающая Мине.

— Я отправилась на охоту, — сказала она, — но в роли добычи оказалась именно я. Меня поймали и заключили в клетку.

— Как Тебя взяли? — полюбопытствовал я.

— Пожалуйста, — попросила Мина.

— Говори, — скомандовал я, — или мне надо вытащить Тебя из клетки и выпороть?

— Я была Леди Миной, из вилл Новиминае, близ Лидиуса. Я оделась в свои охотничьи кожаные одежды, и с арбалетом на своем тарларионе, отправилась поохотиться на табука.

— Ты была одна? — уточнил я.

— Да, — кивнула она.

— Дура, пригодная только для ошейника, — презрительно прокомментировала надсмотрщица.

— Я искала табука, — продолжила Мина, — но были и другие, кто в тот день также вышел на охоту, кто скрадывал более медленную, более нежную дичь.

Свободная женщина рассмеялась, а рабыня вцепилась в прутья так, что побелели костяшки ее пальцев.

— Я не подозревала, что они были поблизости, — призналась рабыня.

— Обычное дело, — кивнул я. — Такие мужчины, туго знают свое дело.

— Я нашла следы табука, и отправилась по ним в преследование добычи по полям, — продолжила она. — Животное мне попалось проворное и хитрое, и меня охватил азарт погони. Из-за этого я не заметила других всадников, приближавшихся ко мне. Табук, наконец, выдохся до беспомощного состояния, и задыхаясь рухнул в траву. Я подъехала к нему, держа в руках взведенный арбалет. Это не был бы сложный выстрел. Мне ничего не стоило вогнать болт прямо в его сердце. Я уже прицеливалась, когда мое оружие просто исчезло у меня из рук.

— Привет, — сказал мужчина.

— Как Вы смеете вмешиваться! — закричала я. — Это мой табук!

— Нет, — протянул он, — это Ты — наша.

— Что? — крикнула я.

— Привет, рабыня, — вдруг сказал он.

— Что! — попыталась возмутиться я, но тут почувствовала, как мне на шею с разных сторон накинули две веревки. Меня сдернули со спины тарлариона, и я свалилась в траву. Вскочив на ноги, я потянулась к своему кинжалу, но оказалось, что его уже вытащили из моих ножен! Они натянули веревки на моей шее, и мне ничего не оставалось, кроме как спокойно стоять, между ними. Мужчины мгновенно раздели и связали меня, по рукам и ногам. Я еще успела увидеть, как загнанный мной табук оправился и, пошатываясь, поднялся на ноги, а потом из последних сил бросился прочь. Он ускакал, а я оказалась, лицом вверх, переброшена через спину тарлариона перед седлом вожака этих мужчин. Мои связанные лодыжки и запястья были закреплены к кольцам. Я оказалась в том же положении, в котором я собиралась привезти домой табука, с той лишь разницей, что у меня он был бы привязан животом вниз. Подозреваю, что мой похититель бросил меня на спину специально, чтобы я могла видеть его. Они не спеша двинулись к отдаленному лесу, расположенному неподалеку от Нины. Именно в том месте у них был разбит лагерь.

— Ой! — вскрикнула я, никогда прежде не чувствовавшая рук мужчины на моем теле. — Вы не имеете права делать это со мной! Я — свободная женщина!

— Помалкивай, рабыня, — небрежно бросил он.

Я попыталась было бороться, но мой похититель наклонился и, схватив меня за волосы левой рукой, и притянув к себе мою голову, тыльной стороной ладони правой руки, отвесил мне пощечину, а затем отбросил меня назад, в то же положение, в котором я была прежде, как будто я была простой вещью. Я просто не могла поверить в это. Он ударил меня! Меня! Женщину из вилл Новиминае! Я вынуждена была, не шевелясь лежать перед ним. Я не хотела верить тому, что он делал со мной. Я была свободной женщиной! Но я больше не осмеливался протестовать. Я уже узнала, что мой похититель отнюдь не был слабаком, что он был способен наказать меня. А вскоре я начала извиваться перед его седлом. Я не могла даже начать понимать такие ощущения. Кое-кто из мужчин расхохотался. Наконец, когда мы вступили под кроны деревьев лесов Нины, он сделал пауза, дав мне прийти в себя.

— Спасибо, — гордо сказала я, попытавшись вложить в свой голос надменную иронию, но уже через мгновение я снова беспомощно дергалась, корчилась, глядя на его ухмыляющееся лицо снизу вверх, удерживаемая на месте кольцами его седла. А мужчины вокруг потешались надо мной.

— Да? — спросил похититель.

— Ничего! — ответила я, не осмеливаясь признаться ему, насколько несчастной я почувствовала себя, стоило ему прекратить его прикосновения, которые так заинтриговали меня, незнакомыми, беспокоящими эмоциями, которые, казалось, пронзили все мое тело, изменяя меня изнутри, и в том числе мое представление о самой себе. Я не осмеливался просить о большем. Когда мы добрались до лагеря, меня связанную бросили на опавшую листву покрывавшую землю в лесу. Они захватили с собой и моего тарлариона. Я предположила, что они просто продадут его, но в тот момент меня больше волновало, какова будет моя собственная судьба.

Надсмотрщица, стоявшая рядом со мной, рассмеялась.

— Продолжай, — велел я.

— В том лагере уже были и другие девушки, — продолжила Мина, — но они, как мне показалось, были простыми крестьянками. Они, раздетые, были скованы за шеи общей цепью, закрепленной между двумя деревьями. Они казались мне, в отличие от меня самой, подходящими кандидатками в рабство.

Моя провожатая лишь улыбнулась такому заявлению.

— Что было дальше? — поинтересовался я у рабыни.

— Сейчас Ты будешь просить нас заковать твои ноги в кандалы и позволить служить нашим поваром, — сказал их вожак.

— Никогда, — заявила я, но стоило им развязывать меня, и начать привязывать мои ноги за щиколотки к ветке дерева, чтобы повесить меня вниз головой, и я моментально стала умолять их и о кандалах, и о том, чтобы готовить для них. Добившись своего, они сняли меня, и я к своему ужасу, увидела, как железные кольца сомкнулись на моих лодыжках. Это были строгие кандалы, между моими ногами осталось не больше трех хортов свободного пространства. Теперь им нечего было бояться, что я смогу убежать от них. И я жительница роскошных вилл Новиминае, готовила пищу для бандитов. Это был первый раз, когда я как-либо служила мужчинам.

— И что Ты чувствовала при этом? — полюбопытствовал я.

Она опустила голову и уставилась в пол.

— Говори, — строго потребовала надсмотрщица.

— Я не могу передать, как я была взволнована, так служить мужчинам, — прошептала она, не поднимая глаз.

— Конечно, — кивнула свободная женщина, — на самом деле Ты никогда не была охотницей. Ты была рабыней, делающей вид, что она охотница.

— Да, Госпожа, — прошептала женщина в ошейнике.

— Твое притворство теперь в прошлом, — бросила ей женщина.

— Да, Госпожа, — признала Мина.

— Что произошло потом? — спросил я рабыню.

— Особо не о чем рассказывать, — вздохнула она. — После еды я лежала у ног своих похитителей. Я была послушна, и я надеялась, что они будут трогать меня снова. И мои надежды оправдались. После того, как они выпили, и сняли с меня кандалы, я пошла по рукам. Я не могла поверить, ни в то, что я делала, ни те чувства, которые я при этом испытывала. Краем сознания я отмечала крики гнева и осуждения, доносившиеся от других девушек, которые видели и слышали все. Но меня это уже не заботило. Я ничего не могла поделать с собой. У моих похитителей был фургон с клеткой на нем. Они покинули лагерь с наступлением темноты. А со мной и другими пленницами поступили просто, на руки, на ноги путы, в рот кляп, на голову мешок, так что мы ни не могли, ни видеть, ни разговаривать. Потом нас затолкнули в клетку и заперли. В таком виде нас вывезли из лесов Нины. В конце концов, когда наши мольбы о помощи стали бессмысленны для окружающих, кого заботят жалобы неизвестных женщин, нас освободили от веревок, кляпов и мешков, но не от клетки. Так, раздетых, в клетке, нас и доставили на юг. Это было долгое путешествие, вначале которого я, оказавшись в полной власти других девушек, была ими безжалостно избита. Они негодовали на мое поведение в лесном лагере. Но потом, на одной из ночевок, наши похитители взяли из фургона для своих удовольствий другую девушку, и вполне доступно объяснили ей, что она тоже женщина. Так что нас, объектов для унижений и побоев стало двое. Потом трое. А вскоре, таких как я, осознавших себя, в клетке было больше чем тех, кто этого не сделал. Впрочем, избиения прекратились задолго до этого, наши похитители заботились о своем товаре, причем зачастую делая это весьма жестко. Со временем, в клетке не осталось ни одной, кому требовалось объяснять значение их пола, ни одной, кто еще не узнал, что они были рабынями, причем полностью.

— Замечательно, — кивнул я.

— Мы даже начали просить наших похитителей уделить нам внимание.

— Само собой, куда бы Вы делись, — усмехнулся я.

— Таким образом, выехавший из окрестностей Лидиуса фургон с клеткой полной свободных женщин, возможно за исключением меня еще в первый день понявшую все, к тому времени, как мы достигли Венны, оказался забит конкурирующими друг с дружкой, любвеобильными рабынями.

— Значит, вас официально поработили только в Венне? — осведомился я.

— Да, — ответила Мина, — именно там наши похитители решили проявить внимание к юридическим деталям, совершенно справедливо рассудив, что теперь мы были готовы к нашим клеймам и ошейникам. Там мы стали рабынями по закону.

— Понятно, — кивнул я.

— Дальше была короткая поездка, до залов продаж в Аре, — добавила она, а потом все так же стоя на коленях в клетке, держась руками за прутья, посмотрела на меня и сказала: — Когда-то я была богатой женщиной державшей виллу в Новиминае. Думаю, что моему похитителю доставило удовольствие продать меня в бордель.

— Несомненно, — согласился я с ее предположением.

Она немного отстранилась от прутьев, и опустила голову.

— Сколько Вы заплатили за нее? — полюбопытствовал я у надсмотрщицы.

— Три тарска серебром, — сообщила она.

— Высокая цена, — покачал я головой.

— И Тебе будет лучше доказать в зале, что Ты стоишь потраченных на Тебя денег, Мина, — предупредила моя провожатая рабыню в клетке.

— Я попробую, Госпожа, — ответила Мина.

— Возможно, Тебе когда-нибудь повезет, и Ты станешь единственной рабыней единственного господина, — сказал я Мине.

Она посмотрела на меня, и в ее глазах блеснули слезы.

— Такие мужчины, — прошептала она, — редко покупают девушек из борделей.

— Некоторые могли бы, — заметил я и, посмотрев на служащую борделя, спросил: — Если бы кто-то заинтересовался ей, ее могли бы продать?

— Она — единственная девка из вилл Новиминае, которая у нас имеется, — ответила та. — Это — довольно специфическое происхождение. Это почти как если бы она происходила из высшей касты. Такое происхождение, вероятно, может заинтересовать многих из наших посетителей. Мы ожидаем, что она окажется весьма популярной.

Надсмотрщица сверху вниз посмотрела на рабыню, и добавила:

— Возможно, Ты могла бы сказать клиентам о красоте вилл, и о том, насколько испорченной и богатой Ты была, перед тем как начнешь извиваться в их руках.

— Да, Госпожа, — прошептала Мина.

— Ну, а если предложение было бы сделано? — не отставал я.

— Все будет зависеть от предложения, конечно, — ответила моя провожатая.

— Значит, тогда Вы ее продадите? — спросил я.

— Все наши рабыни продаются, — пожала плечами она.

— И Вы можете продать любую из них, кому бы то ни было? — уточнил я.

— Конечно, — кивнула женщина. — Любому, кто предложит подходящую цену.

Бросив последний взгляд на красотку Мину, я перешел к следующей клетке. Это была последняя, из занятых в настоящее время. Девушка в ней находившаяся, как и Мина, была шлюхой с весьма привлекательным телом, с соблазнительно выпирающими грудями, невысокой, но отличалась значительно более узкой талией, и широкими бедрами, и изумительным лоном, в которой мужчина мог бы потерять себя от удовольствия. Так же, как Мина, эта девушка могла похвастать соблазнительными ягодицами. Так же, как Мина, она была брюнеткой, и так же, как Мина, носила плотно подогнанный стальной ошейник. Она стояла на коленях в центре клетки, и конечно, была прекрасно осведомлена о нашем приближении. Когда мы появились перед ее клеткой, она опустила голову к самому одеялу, прижав ладони полу, подле головы. Это — замечательный жест почтения, требуемый многими рабовладельцами от своих женщин.

— Ее назвали Кэнди, — заметил я, прочитав табличку. — Земное имя. Она что, землянка?

— Нет, — отмахнулась служащая борделя. — Она с Табора. Просто нам показалось, что это прекрасное имя для рабской клички, вот и дали его ей.

Я согласно кивнул. Имя действительно было прекрасным. Если бы какая-нибудь девушка с таким именем вдруг появилась бы на Горе, несомненно, ее бы сразу приняли за рабыню, и рассматривали бы как таковую. В ошейнике она оказалась бы мгновенно. Женщину с таким именем на Горе ждет только одна судьба — неволя.

— Очень привлекательная шлюха, — похвалил я.

— Точно, — поддержала меня свободная женщина.

— А эта Вам чего стоила? — полюбопытствовал я.

— Два серебряных тарска, — не стала скрывать надсмотрщица.

— Странно, — отметил я. — Ее красота кажется практически сопоставимой с красотой ее сестры по цепи — Мины, и все же Мина стоила на целый тарск дороже.

— Происхождение Новиминае, — напомнила женщина.

— Интересно, — протянул я. — Получается, что иногда Вам приходится платить не только за то, чем является женщина сама по себе.

— Конечно, — кивнула надсмотрщица. — Предположите, что она была дочерью Убара.

— Допустим, — сказал я.

— Дочь Убара может стоить десять тысяч монет золотом на приватной продаже, — объяснила хозяйка, — но, как женщина, как простая женщина на цепи, она может стоить намного меньше, чем тысячи обычных девок, которых можно было бы привести к себе домой, потратив несколько медных тарсков.

— Это верно, — признал я.

И весьма часто случается, что такая обычная девка, от которой не ожидается многого, возможно, изначально купленная, с простым расчетом попользоваться ей недельку, а затем перепродать, оказывается товаром поразительной ценности. Счастлив тот владелец, которому повезло прибрести столь много, потратив так мало. Счастлив тот, кто обнаружит, что за свои гроши купил настоящее сокровище. Он уже не отведет ее через неделю, как собирался обратно на рынок. Она останется в цепях, надежно прикованной к рабскому кольцу в ногах его постели. На мой взгляд, в таких расчетах, в конечном итоге, важна не цена товара, но его ценность, его качество, здесь важно не то, сколько мужчина заплатил, здесь важно чего он добился за свои деньги. Однажды, посмотрев вниз на рабыню в своих ног, он задумается о том, что ведь это он тот, кому она изо всех сил пытается доставить удовольствие, как и должна это делать рабыня, что именно он — тот, в чьей полной власти она находится, именно он является тем, кому она должна служить столь покорно, и именно он настолько строг с ней, поскольку он является ее господином. И он смотрит вниз, в ее глаза, и понимает, что эта, стоящая на коленях у его ног и с обожанием смотрящая на него, неспособная помочь себе женщина, вдруг стала его любимой рабыней. И он, улыбаясь, проводит пальцем по своей плети. И он задается вопросом, а не является ли и он ее любимым господином. А рабыня склоняется и прижимается губами к его ноге. Он знает, что не должен поддаваться слабости. Он никогда не должен забывать про плеть. Она понимает плеть. Все рабыни это понимают. Он наблюдает за ней, чувствует ее волосы на своих ногах, ее губы и язык. Ощущения весьма приятны. Если же он сочтет, что их отношения перестали быть для него удовлетворительными, то конечно, он всегда может просто продать ее.

— Пожалуй, я возвращусь к столу, — сообщил я. — Спасибо за то, что продемонстрировали мне этих девок. Они кажутся мне превосходным товаром. Думаю, со временем, после хорошей дрессировки, они все окажутся великолепными шлюхами в зале.

— Мы на это надеемся, — сказала надсмотрщица. — Мы хотим, чтобы Туннели были одним из лучших борделей на всем переулке Рабских Борделей Людмиллы.

— А кто такая, эта Людмилла? — полюбопытствовал я.

— Не знаю, я никогда ее не встречала, — пожала она плечами.

Мы вернулись в главный зал борделя. На пути к моему столу, мы ненадолго задержались рядом девушками.

— Яртэль и Демет уже работают, — заметила женщина. — А эти две других сейчас свободны и готовы к новым кольцам.

Надсмотрщица указала на блондинку и брюнетку.

— Ита и Тиа, — представила она.

— Прекрасные экземпляры, — похвалил я.

Луиза, земная девушка, ошеломленно уставилась на меня, но, опомнившись, быстро отвела взгляд. Подозреваю, что она не знала, что мужчины земляне, или точнее в прошлом земляне, могли бы рассматривать женщин подобным образом.

— Но Вы вернетесь к столу в одиночестве? — уточнила моя провожатая.

— Пожалуй, да, — согласился я.

— Какую из рабынь, мне прислать с напитком для Вас? — спросила она.

— Вот эту, — указал я на Луизу.

— Конечно, — кивнула она, и щелкнула пальцами.

Луиза вскочила и, подбежав к нам, опустилась на колени.

Я присмотрелся к одному из столиков неподалеку от моего собственного. Там сидела странная свободная женщина, в платье без рукавов и с глубоким декольте. Она незаметно осматривалась по сторонам. Мужчина, ранее сидевший рядом с ней, сейчас валялся лицом на столе. На столе рядом с ним стояла бутылка ка-ла-на, а еще там было два стакана. Я увидел, как она срезала кошель с пояса уснувшего мужчины, и подсунула добычу под платье. На пальце ее левой руки, когда она это делала, я заметил кольцо. Не припомню, чтобы оно было у нее прежде. Признаться, мне уже приходилось встречаться с подобными кольцами раньше.

— Что Вы предпочитаете? — поинтересовалась надсмотрщица.

Я подумывал о том, чтобы заказать стаканчик паги, возможно, если это было доступно месте, таком как это, от винокурен Темуса. Но теперь, присмотревшись к столь вызывающе одетой свободной женщине, передумал.

— Знаете, поразмыслив, я решил сделать заказ позже, — ответил я.

— Очень хорошо, — пожала она плечами и, повернувшись к Луизе, стоящей на коленях в ожидании распоряжений, приказала: — Когда Тебя отпустят, и если Тебя отпустят, вернешься на свое место. А пока будешь обслуживать этот стол. Когда он захочет заказать что-либо, и пошевелит пальцем, поспешишь к нему, и получишь в баре то, что он закажет.

— Да, Госпожа, — ответила Луиза.

— Я могу заказать сразу бутылку, — предупредил я женщину.

— Плата за вход была только бит-тарск, — напомнила она мне.

— О, простите, — сказал я, и отсчитал ей пять медных тарсков.

Я сделал это немного демонстративно. Свободная женщина, та самая, что в платье с глубоким декольте, как я и ожидал, не могла не заметить этого. Она оглянулась на мужчину, лежавшего на столе. Подозреваю, что ему не светило проснуться в течение некоторого времени, возможно, ана если не больше.

— Ага! — улыбнулась надсмотрщица. — Вы щедрый мужчина! Для таких, как Вы, независимо от того, что Вам могло бы понравиться в нашем доме, и как много Вам понравится, это Ваше.

— Спасибо, — кивнул я.

Моя сопровождающая отправилась по своим делам, а я обратил внимание на Луизу. Она удивленно посмотрела на меня.

— Господин? — спросила она.

— Пока Ты свободна, — отпустил я рабыню.

— Да, Господин, — сказала она и, встав на ноги, опустив голову, отступила шаг, а затем повернулась и поспешила назад к своему месту подле других девушек. Эта землянка, насколько я заметил, уже узнала, что такое дисциплина гореанской рабыни. Это мне понравилось. Это хорошо для нее.

— Я вижу, что Вы отослали рабыню, — сказала свободная женщина, с белом платье с глубоким декольте.

— Да, — кивнул я.

— Кажется, Вы не из этого города? — поинтересовалась она.

— Да, — не стал я отрицать очевидного, отметив при этом, что кольцо снова исчезло с ее пальца.

— И как Вам понравилось в Аре? — полюбопытствовала женщина. — Должно быть, Вам очень одиноко здесь.

— А Вы хотели бы составить мне компанию? — предложил я.

— Я сожалею, — ответила она. — Но, это было бы ненадлежащим, я даже не знаю Вас.

— Простите меня, — смущенно сказал я. — Я не хотел торопить события.

Она чуть шевельнула левой ногой, заставляя браслеты на своей лодыжке немного зазвенеть. Конечно, большинство свободных женщин, никогда не надели бы подобные украшения. Они рассматривают их подходящими только для рабынь. Но эта женщина их носила, более того, она демонстративно сдвинула браслеты с запястья левой руки вверх, на предплечье. Тоненький звон, сопровождавший это ее действие, был возбуждающим, рабски возбуждающим. Затем, она отбросила волосы за спину. Ее волосы были распущены. Обычно рабыни ходят с распущенными волосами. Она сделала легкое движение, очаровательное, казавшееся неосторожным, но бретелька ее платья свалилась с плеча. Всем своим видом она продемонстрировала удивление и смущение от случившегося, словно не понимая, как такое могло случиться. Женщина сконфуженно, вернула бретельку платья на место. Она сделала это, казалось бы, предельно скромно, но таким способом, так при этом, двинув телом, что она привлекла неизбежное внимание к своим изумительным грудям. Хм, такая грудь, наверняка увеличит ее цену, как рабыни.

— Все в порядке, — успокоила она меня. — Вы меня ничуть этим не оскорбили.

— Но я действительно очень сожалею о своем поведении, — заверил я ее.

— Это — моя ошибка, — очаровательно улыбнулась она. — Это я не должна была так форсировать события. Я не должна была говорить первой.

— В таком случае, пожалуйста, присоединяйтесь ко мне, — предложил я.

Она опустилась на колени у моего стола в позу свободной женщины.

— Я заговорила с Вами, поскольку была рада увидеть, что Вы отослали от себя рабыню, — объяснила свободная женщина.

— Это оказалась всего лишь девка с Земли, — пожал я плечами.

— Столь низкая? — удивилась она.

— Да, — кивнул я.

— В действительности, я предпочла бы, чтобы им дали одежду, — заявила моя собеседница.

— Ну, у них ведь есть ошейники, — пошутил я.

— Верно, — рассмеялась она.

— Вы уверены, что не можете принять от меня напиток? — осведомился я.

Она, сделала вид, что обдумывает мой вопрос, но затем, улыбнулась.

— Хорошо, — наконец, ответила она.

— Что Вы предпочитаете? — поинтересовался я.

— Возможно, крошечный стаканчик Ка-ла-на мне не повредит, — улыбнулась она, — мы же друзья.

Я бросил взгляд налево, Луиза, как я и предполагал, смотрела в мою сторону. Стоило мне пошевелить пальцами, и землянка подскочила и поспешила к моему столу. Едва оказавшись рядом, она встала на колени.

— Маленькую бутылку, вина из рабских садов Анэсидэмиса, — заказал я.

— О, я слышала, что это — изумительный Ка-ла-на, — сказала свободная женщина, глаза которой заблестели.

— Я тоже об этом слышал, — кивнул я.

— Но оно очень дорогое, — предупредила она.

— Вы уже знакомы с ним? — полюбопытствовал я.

— О, да, — с довольным выражением лица произнесла она, — я пробовала его несколько раз.

— Надеюсь, оно Вам понравилось? — уточнил я.

— Да, — признала она. — О, да!

— Неси его сюда, — приказал я Луизе.

— Да, Господин, — сказала рабыня, вставая, и спеша в бар.

— Это, та самая рабыня, которую Вы ранее отослали, не так ли? — спросила женщина.

— Думаю, да, — кивнул я.

— Вы едва ее заметили, — довольно заметила моя собеседница.

В ответ я лишь пожал плечами.

— Вы не поверите, как я рада встрече с таким мужчиной, как Вы, — заявила она.

— О? — протянул я, удивленно вскидывая брови.

— С тем, кто понимает ценность свободной женщины, — пояснила она.

Я предположил бы, что у свободных женщин действительно есть ценность. Работорговцы, например, готовы хорошо заплатить за них.

— Очень многие мужчине, — поведала свободная женщина, — интересуются только рабынями.

— Правда? — спросил я.

— Да, — закивала она. — Это невозможно понять! Я считаю это необъяснимым!

— Вижу, Вы изумлены, — заметил я.

— Что мужчина может найти интересного в какой-нибудь из тех шлюх? — спросила она, обводя зал рукой.

— Рабынь, — пожал я плечами.

— Точно, — сказала она. — Отвратительно!

— Некоторым мужчинам нравятся такие как они, — заметил я.

— Неужели они — то, чего действительно хотят мужчины? — спросила она. — Женщин, которые полностью принадлежат им, тех, кто находится в их полной власти, тех, кто должен отчаянно стремиться отлично служить им во всех вещах, тех, кто абсолютно беспомощно зависит от их милости, тех, кто должен целовать их и вылизывать по первому слову?

— Боюсь, что есть мужчины, которые не возражают против этого, — признал я.

— Я уверена, что Вы можете найти свободных женщин интересными, — заявила она.

— Конечно, я нахожу их интересными, — заверил ее я.

Правда про себя я подумал, что самая интересная вещь в них, конечно, состояла в том, что их можно захватить и поработить. Вот после этого они могут стать по-настоящему интересными для мужчин. Конечно же, рабыня в своей неволе, привлекает в десять тысяч раз больше интереса, чем свободная женщина могла бы мечтать вызвать у мужчины. На любом соревновании по желанности свободная женщина всегда потерпит поражение от рабыни, а если вдруг Вам покажется, что это не так, то просто поработите ее, и Вы увидите, как она, внезапно, через мгновение, по сравнению с самой собой, станет в десять тысяч раз желаннее, чем она была, будучи простой свободной женщиной.

— Господин, — окликнула меня Луиза, нагая, стройная, рыжеволосая рабыня землянка, вернувшись из бара. Она изящно опустилась на колени около стола, и поставила на него маленькую бутылку Ка-ла-на и два крошечных стаканчика.

— А она — довольно смазливое маленькое животное, — бросила свободная женщина.

Я щелкнул пальцами, отсылая рабыню, даже не потрудившись посмотреть на нее. Похоже, это очень понравилось свободной женщине. А мне понравилось прикидывать, как один из обычных, гореанских рабских ошейников будет смотреться на ее собственном горле. И я решил, что неплохо. Такие ошейники подчеркивают красоту женщины. Окружающая шею женщины сталь, символ ее неволи, приятно контрастирует с нежностью ее горла, плеч и грудей.

— Да, Пожалуйста, — сказала женщина в ответ на мой кивок в сторону бутылки.

Я разлил вино по стаканам.

— За Вас, — предложила она, поднимая свой стакан.

— Нет, — ответил я, — За Вас.

— Спасибо, — поблагодарила женщина.

Я видел, что ей это польстило. Лицо покрылось румянцем, заметным даже в тусклом свете зала. А ее грудь, кстати, была очень хороша.

Мы коснулись стаканчиками, и выпили.

— О, изумительный Ка-ла-на, — почти промурлыкала моя собеседница, что заставило меня сделать вывод, что прежде она такого никогда не пробовала.

Правда, бутылочка такого вина могла бы стоить ценителю целых три медных тарска, цена, которой не стоят некоторые женщины.

— Я рад, что оно Вам понравилось, — обрадовался я.

— Я — Леди Тутина из Ара, — представилась она, по-дружески наклоняясь ко мне.

— Прекрасное имя, — улыбнулся я.

Безусловно, если бы она принадлежала мне, я сократил бы его до Тины. А что, превосходная рабская кличка. У меня в собственности, кстати, было несколько рабынь с тем именем.

Но ей моя похвала доставила удовольствие.

— А меня зовут Тэрл, — сообщил я.

— О, — одобрительно протянула она, — какое жесткое имя. Это ведь северное имя, не так ли?

— Он распространено на севере, — заметил я, — особенно в Торвальдслэнде.

— Честно говоря, мужчины из Торвальдслэнда пугают меня, — поежилась Леди Тутина. — Они так грубы с женщинами. Но Вы же не из Торвальдслэнда, не так ли?

— Нет, — заверил я ее.

Хотя, в Торвальдслэнде бывать мне приходилось, и я знал то, что любой уроженец тех мест, мог бы сделать с женщиной, оказавшейся у его ног. Но, думаю, что любой настоящий рабовладелец, где угодно на Горе, знает как следует поступать в такой ситуации. В действительности, хотя мужчины Торвальдслэнда — превосходные и строгие рабовладельцы, они, скорее прямые и честные во всем, что они делают. На мой взгляд, на юге, в городах, из-за богатства истории, сложности традиций, и намного большей культурной изощренности, женщина, вероятно, найдет себя оказавшейся в намного более строгой и суровой неволе, чем на севере. Безусловно, много зависит от девушки и ее господина. Некоторые девушки лучше всего расцветают с бескомпромиссными рабовладельцами варварами, которые посадят их на весла или познакомят с плетью за наименьшие подозрение в том, что они могли бы быть неприятными. Другие могут обнаружить, что они не понимали своей беспомощности и подчиненности, пока они не увидели свою цепь прикрепленной к кольцу в ногах кровати джентльмена.

— Это успокаивает, — улыбнулась она. — Так откуда же Вы?

— С северо-запада, с берегов Тассы, — обтекаемо ответил я.

Я не видел смысла сообщать ей, что был из Порт-Кара. Узнав об этом, она могла бы встревожиться уже не в шутку, а фактически. У большинства выходцев из Порт-Кара есть нечто вроде безжалостной пиратской жажды в их взгляде на женщин, вместе с некоторым знанием, как с ними следует поступать, из-за популярности определенной формы торговли в том городе, а ткаже продвинутых технологий обращения и управления рабынями.

— А откуда Вы прибыли в Ар? — поинтересовалась Леди Тутина.

— Из Торкадино, — ответил я.

— Ох, — разочарованно вздохнула женщина.

— Что-то не так? — забеспокоился я.

— Но Вы же не беженец, не так ли? — уточнила моя собеседница.

— А в чем дело?

— Ну, просто, тогда у Вас, возможно, было трудное путешествие, — заметила она.

— Понятно, — кивнул я.

— Я полагаю, что дела в Торкадино не столь плохи, как о них рассказывают, — предположила она.

— Да ну? — удивился я.

— Конечно же, нет. Они только пытаются напугать нас, — отмахнулась Леди Тутина, скользнув оценивающим взглядом по моему кошельку.

— Я доехал досюда на платном экипаже, — сообщил я ей.

— Понятно, — протянула она.

Я не мог не заметить, что ей понравилась эта информация. Говоря это, я предполагал, что так оно и должно быть. Ведь это намекало, что деньги у меня были.

— Вы торговец? — полюбопытствовала Леди Тутина.

— Иногда я покупаю и продаю кое-какие безделушки, — улыбнулся я.

Это ей тоже понравилось. Она же не знала, что многие из «безделушек» которые я покупаю и продаю, очень похожи на нее саму.

— Значит, можно просто Тэрл? — кокетливо осведомилась она.

— Конечно, — сказал я.

В конце концов, она — свободная женщина. Вот если она станет рабыней, тогда, конечно, в таких вопросах подобной свободы у нее больше не будет. Я подлил Ка-ла-на в ее стакан. Леди Тутина, пригубив вина, наклонилась ко мне, сложив локти на низкий стол. Ее груди, казалось, умоляли о моем прикосновении. Ее губы выглядели теплыми и мягкими.

— Была еще одна причина, — проворковала она, — кроме понравившегося мне обращения с той рабской шлюхой, почему я подошла к Вашему столу.

— Правда? — подыграл я ей.

— Я чувствую, что меня влечет к Вам, — призналась женщина.

— Понимаю, — кивнул я, мельком взглянув на мужчину, все еще лежавшего на другом столе.

— Тэрл, — прошептала она.

— Да, — отозвался я.

Она свое дело знала, эта женщину. Но, чем скорее она окажется в ошейнике, тем лучше.

— Да, — мягко, ободряюще повторил я.

— О, нет, — внезапно отшатнулась Леди Тутина, делая вид, что смахивает слезу с глаза, — я не должна говорить Вам такие вещи.

— Какие? — доброжелательно поинтересовался я.

— Я должна уйти, — проговорила она. — Я должна уйти и как можно скорее.

При этом она положила руки так, чтобы я мог бы легко взять их своими, и не дать ей уйти из-за стола, нежно удерживая, и мягко уговаривая остаться. Но мне было любопытно посмотреть на ее дальнейшие действия, если я не клюну не ее уловку, и я упорно не замечал предоставленной возможности.

Она не ушла.

— Я даже не знаю, что мне делать, — заявила она, поворачивая голову в профиль.

— Что-то не так? — поинтересовался я, делая вид, что тронут.

— Как ужасно, наверное, я выгляжу в Ваших глазах, — всхлипнула Леди Тутина, стирая еще одну воображаемую слезу.

— Нисколько, — успокоил я женщину.

Конечно же, она не казалась мне ужасной. Наоборот, я считал, что она очень соблазнительна.

— Кажется, я была излишне смелой, — заметила она. — Я подошла к Вашему столу. Я первой заговорила с Вами. Я разрешила Вам, мужчине, которого я едва знаю, купить меня Ка-ла-на. Мне ужасно стыдно.

— Вам нечего стыдиться, — заверил ее я.

— Но все намного хуже, — воскликнула женщина. — Я раскрыла Вам свои чувства, я поведала Вам о моем непередаваемом одиночестве. А Вы? Вы одиноки?

— Не особенно, — честно ответил я.

Одиночество, является обычным делом только у свободных женщин, живущих среди свободных людей. Для мужчин нелегко оказаться в одиночестве, ведь у них есть доступ к рабыням. Так же как и рабыням, столь занятым и по необходимости столь озабоченным вопросами доставления удовольствия своему господину, редко дают время для потакания одиночеству. И конечно невероятная близость отношений, как интеллектуальных и эмоциональных, так и сексуальных, требует от рабовладельца расследовать, и вынуждать свою рабыню раскрывать ее самые глубинные мысли и чувства, ибо они должны быть обнажены ему, столь же ясно, сколь обнажено для него ее тело. Кроме того, его команда, даже небрежная, но влекущая за собой ее интимные и восхитительные сексуальные действия, является отличным лекарством от одиночества.

В рабстве тотальная близость является не только принятой, но может быть обязательной, причем под страхом наказания. Рабовладельцам нравится знать своих невольниц. Они хотят знать их полностью, глубоко, детально и интимно, что было бы довольно неуместно ожидать, или желать от, гордой свободной спутницы, независимость которой, как и ее частная жизнь защищены высоким статусом свободной женщины. В некотором смысле такая женщина всегда во всех смыслах этого слова, скрыта под вуалью. С другой стороны, рабыне такая скрытность не позволена. Она, если можно так выразиться, полностью раздета перед своим владельцем, как в прямом, так и в переносном смысле.

Однако не приходится сомневаться, что рабыни находящиеся не у частных владельцев, или рабыни скованные одной цепью в караване работорговца, в домашних хозяйствах, учреждениях, и тому подобные, могут испытать ужасное одиночество. Несомненно, отчаянное одиночество ждет женщин оказавшихся, например, в садах удовольствий какого-нибудь богача. В действительности, в таких местах, владелец зачастую понятия не имеет о присутствие там прекрасной рабыни. Она, конечно, известна дежурным надсмотрщикам, агентам рабовладельца, которые покупали ее, или бухгалтеру который ведет учет собственности хозяина и его активов. Все что остается такой рабыне, это жалобно умолять о внимании господина. Некоторые женщины в таком месте, даже те, о существование которых известно хозяину, или, по крайней мере, он смутно о них помнит, могут в течение многих месяцев ждать вызова к постели владельца. Ведь часто бывает так, что мужчина берет со стойки ленту с именем рабыни и бросает ее дежурному надсмотрщику, чтобы тот привел удачливую красотку в цепях в его покои этой ночью, с этой самой лентой на ошейнике. Не менее одиноко может быть рабыне и в доме работорговца, особенно если охранники не захотят развлечься с ней, или, скажем, в подвале башни прикованной цепью в своей конуре.

— Ох, — вздохнула Леди Тутина.

— Разве я могу быть одиноким здесь с Вами? — спросил я.

— Как Вы прекрасно сказали, — улыбнулась женщина.

Мне и самому показалось, что фраза удалась. Безусловно, это потребовало от меня некоторой сообразительности.

— Но главным образом, — продолжила она, как будто собираясь расплакаться, — меня смущает дерзость, с которой я говорила с Вами раньше.

— Дерзость? — переспросил я.

— То, что я признала, и чего я никогда не должна была признавать, — сказала она, — что меня влечет к Вам.

— Влечет ко мне?

— Да, — сказала Леди Тутина, опуская глаза.

— Ага, теперь понимаю, — кивнул я. — Вас влекло ко мне, потому что внутри Вас возникло некое тонкое ощущение, что я, мог бы оказаться сочувствующим собеседником, понимающим товарищем, доброжелательная беседа с которым помогла бы Вам до некоторой степени успокоить Ваше одиночество и боль.

— Кажется, это было нечто большее, чем то, о чем Вы сказали, — прошептала она, низко опустив голову, как если бы не осмеливалась поднять глаз.

— Интересно, — проговорил я.

Наконец, она подняла на меня несчастные глаза.

— Я почувствовала, что меня потянуло к Вам, — сказала она, и затем, снова опустив голову, как если бы от стыда, шепотом добавила: — как женщину к мужчине. Ведь у свободных женщин тоже есть потребности.

— Относительно этого я никогда не сомневался, — заметил я.

В настоящее время, конечно, у нее еще не было реального осознания того, в чем и как по-настоящему могла бы нуждаться женщина. Как это часто случается с большинством свободных женщин, они слишком далеки от понимания этого, не говоря уже о том, чтобы ощутить это. И в конечном итоге, это влияет на их сознательную жизнь, проявляясь в тревоге, беспокойстве, неудовлетворенности, дискомфорте, вспыльчивости, надуманных придирках к окружающим, расстройстве и, в конце концов, в одиночестве. Все это, так или иначе, связано с нехваткой у них простого женского удовольствия, в свою очередь вызванного тем, что находятся они не на своем месте, предписанным им природой, месте покорной самки подле доминирующего самца ее биологического вида. Эти вещи, являющиеся результатом потери ими нормальной сексуальной ориентации и удовлетворения, зачастую порождают в женщинах чувство опустошенности и ощущение бессмысленности своего существования. А иногда это доводит до негодования и зависти к мужчинам, которых она, возможно, в чем-то справедливо, обвинит в этой самой нехватке своего удовлетворения. Когда один пол для удовлетворения нуждается в другом, а другой не желает этого делать, то, что остается делать первому? Мстить! Один способ отомстить, конечно, состоит в том, чтобы попытаться, в социальном и политическом отношении, вызвать истощение и деградацию биологических мужчин. Конечно, это может оказаться опасным, поскольку могло бы вызвать негативную реакцию самой природы, катаклизм, в результате которого будет восстановлен привычный порядок, искусственные догмы презираемы и выброшены на свалку. Но есть и другая опасность, и возможно еще более серьезная, состоящая в том, что ответная реакция может быть направлена совсем не в том направлении, в котором следует. Озлобленные мужчины, неспособные верно выбрать место приложения своего гнева из-за многочисленных и тщательно расставленных политических ловушек и догм, сковывающих их, сознательно или подсознательно, не желая обратиться за помощью к природе, не найдут ничего лучшего кроме как принять участие в бесспорно мужских играх войны. Играх, которые могут разрушить целые миры, возможно, вместе с теми стенами, внутри которых они позволили заключить себя в тюрьму. Не думаю, что можно считать действительно удачным такой конец, при котором женщина, наконец возвращенная к ее законным цепям, должна была стоять на коленях в пепле.

— Вы должно быть очень добры, раз не презираете меня за мои потребности, — сказала она, глядя мне в глаза. — Иногда они очень сильны.

— Я уверен в этом, — кивнул я.

Как я упомянул, она пока еще, как свободная женщина не могла осознать того, в чем нуждается женщина. Эти потребности были в ней, как и во всех свободных женщинах в основном подавлены. Она понятия не имела относительно того, каковы они могли быть. Никогда она не сталкивалась с ними полностью и лицом к лицу. Она пока еще была далека от глубины, богатства и обширности эрогенных зон ее тела. Она не понимала, что вся ее кожа, от макушки до кончиков пальцев ног, может пробудиться к жизни, поразив и обрадовав ее, возбудив горячей, бушующей волной озарений, идущей не только от ее беспомощных, прекрасных эксплуатируемых прелестей, но также и от каждой клеточки ее прекрасного тела отданного на милость господина. Она пока не могла даже начать подозревать всех важных эмоциональных аспектов неволи для женщины, для всей ее матрицы. Ну как она могла понять то, чем должна быть рабыня, природу чувств рабыни, и как они влияют на нее, и что могут сделать с ней, что это значит, абсолютно принадлежать, находиться под бескомпромиссной властью, что это такое, знать, что она должна и будет под строгим и бескомпромиссным принуждением, полностью отдавать всю себя служению и любви, без какой-либо альтернативы.

— Вы очень добры, раз сжалились над женщиной, — польстила она.

— Это — пустяк, — отмахнулся я.

Честно говоря, я допускал, что фактически ее потребности могли бы быть довольно сильными для свободной женщины. Конечно, ее тело предполагало просто изобилие в нем женских гормонов. Не каждая получает такие соблазнительные изгибы фигуры как у нее, будучи гормонально несовершенной. Это могло бы быть интересно, подумал я, посмотреть на то, на что будут похожи ее потребности, если позволить им полностью развиться в неволе.

— Когда я произносила Ваше имя прежде, я запиналась, — напомнила она.

— Я помню, — кивнул я.

— Мне было так трудно говорить, — призналась женщина.

— Правда?

— Я могу говорить? — спросила Леди Тутина.

— Конечно, — поощрил я женщину.

— Я думала, что, возможно, могла бы позволить Вам увидеть мое тело, — сообщила она, — более того, я могла бы даже разрешить Вам касаться его.

— Да, — удивленно протянул я.

— Я могла бы этой ночью, поскольку Вы были так добры ко мне, и я испытываю необоримое влечение к Вам, отдать Вам свое тело, — заявила она.

— Я чрезвычайно впечатлен, — признал я.

Мне показалось, что мое ответ был вполне подходящим, поскольку она была свободной женщиной. В действительности трудно даже предположить, как ответить, когда слышишь что-то столь глупое. Если бы она была рабыней, меня бы позабавила ее попытка говорить таким способом. Заяви она о «предоставлении ее тела» на такой-то период, и это закончилось бы для нее, в лучшем случае, мгновенной поркой. Она не была бы в неволе, если бы начала рассматривать, даровать ли ей свое тело и как надолго, или нет. Скорее она обнаружила бы, что это было делом ее господина, решать, взять ли ее, всякий раз, когда он этого пожелал, как он этого пожелал, и сколько пожелал, поскольку ее тело принадлежит не ей, а ему, и это он мог бы приказать, чтобы она предоставила ему его собственность, в любой позиции или положении, в котором ему в данный момент хочется. Например, рабыня не спрашивает, хочет ли господин сейчас тело Глории, скорее она спросит, хочет ли он Глорию. В гореанском мышлении, а в действительности и в гореанском законодательстве недвусмысленно подразумевается, что принадлежит вся рабыня, целиком. Именно она является той, кто принадлежит, целая женщина, бескомпромиссно и полностью.

— Как Вы добры, к женщине, встреченной в таком месте, к тому же столь бедной, что она не может позволить себе сандалии, подходящее платье и надлежащую вуаль. Вас возмущает то, что я столь откровенно одета, и не скрываю лицо под вуалью? Это шокирует Вас?

— Ни сколько, — успокоил я женщину. — Несомненно, это — неизбежная уступка жестокости бедности.

— О, да, — вздохнула она. — Возможно, Вы могли бы попытаться представить, что вуаль на мне есть.

— Это — мысль, — улыбнулся я.

Конечно, я не стал ей говорить, что уже давно представил ее, совершенно голой, закованной в цепи, возможно, удерживаемой в тугих возбуждающих путах, для удовольствий хозяина, у рабского кольца, и стальном ошейнике, плотно обхватывающем ее шею. Но она этого не знала, и посмотрела на меня с благодарностью. В моем воображении я укоротил ее цепи не пару звеньев.

— Вы, правда, столь увлечены мной? — осведомился я.

— О, да! — прошептала Леди Тутина, осмелившись коснуться моей ру.

— Тогда, может быть, мы оставим это место, — предложил я, — и отправимся к Вам?

Она даже отпрянула от неожиданности. Как я и ожидал, ей мое предложение приемлемым не показалось. Чего-чего, а раскрывать свой адрес, ей крайне не хотелось. Рано или поздно, это могло закончиться визитом разъяренных, оскорбленных жертв. Кроме того, это могло упростить ее поиск городской страже, наверняка давно уже разыскивающей эту особу по жалобам потерпевших, и мечтающих поскорее доставить ее в суд для допроса, который, несомненно, в ее случае, мог закончиться почти неизбежным приговором к неволе, возможно с первоначальным размещением арестантки в публичных рабских садах, на время более тщательного рассмотрения ее дела.

— Тогда, возможно, моя комната? — предложил я. — Это неподалеку.

— Сэр! — укоризненно воскликнула она.

Как я и предполагал, этот вариант ее тоже не устраивал. Она предпочла бы закончить свою работу здесь, где, очевидно на ее шалости смотрели сквозь пальцы, с помощью своего хитрого препарата, вместо того, чтобы попытаться облапошить очередную жертву снаружи, рискуя при этом, быть узнанной другими, которые могли бы прочесывать окрестности в ее поисках.

— Неужели Вы так обо мне думаете? — возмутилась Леди Тутина.

— Простите меня, — совершенно искренним тоном, попросил я женщину. — Честное слово, я не хотел Вас оскорбить.

Она оказалась весьма квалифицированной в играх подобного рода. У нее отлично получалось вызвать требуемую реакцию мужчины, а затем утверждать, что она была неправильно понята, и оскорблена, таким образом запутывая мужчину, выводя его из равновесия, и, таким образом своими взглядами и слезами обеспечивая для себя его требуемое состояние. Она была чисто женская манипуляция, которую я ей позволил. Это раскрывало для меня ее женственность. Тем приятнее будет позже, манипулировать ей чисто мужскими способами, командой и плетью.

— Я знала, что не должна была приходить сюда, — заплакала она, вытирая слезу в уголке ее глаза, еще одну, по крайней мере, делая вид.

Она изобразила, что собирается встать, но, видя, что я не собираюсь удерживать ее, сама осталась там, где была.

— Простите меня, я, наверное, был бестактен, — сказал я.

— Что Вы, я Вас нисколько не виню, — всхлипнула она. — Что еще Вы могли подумать, встретив меня здесь? Конечно, Вы, как и все прочие, решили, что я падшая женщина.

— Нет, конечно же, нет, — заверил я Леди Тутину. — Вы совершенно отличаетесь от них.

— Спасибо, — прошептала она.

Я кивнул. Конечно, она очень отличалась от них. Это было очевидно. Она еще не была нагой. У нее еще не было рабского ошейника на шее. И скорее всего, она еще никогда в жизни, не чувствовала на себе рабскую плеть.

— Возможно, Вы задаетесь вопросом, — предположила она, смахивая еще одну воображаемую слезу, — что я, дама, воспитанная и образованная, делаю в этом месте?

— Возможно, — сказал я, ободряюще.

Я попытался выглядеть озадаченным. На самом деле у меня было довольно ясное представление относительно того, что она делала в этом месте.

— Я думаю настоящая причина, — сказала она, глядя вниз, — как Вы, возможно, уже заподозрили, того, что я оказалась здесь, осмелившись войти в это ужасное место, это почти беспомощная женская отчаянная потребность в любви, мое желание встретить доброжелательного мужчину, способного разделить мое одиночество.

— Именно так я и подумал, — заверил ее я.

— Но я, ни в коем случае, не должна была сюда приходить.

— Но тогда мы бы никогда не встретились, — заметил я.

— Да, — прошептала Леди Тутина, снова касаясь моей руки. — Это верно.

— Вы сказали о настоящей причине, — заметал я, — имеющей отношение к Вашей потребности в любви и понимании. Но это предлагает, как мне кажется, что была и некая другая причина, или видимость причины, для того, чтобы прийти сюда.

— Да, — признала она, печально улыбнувшись. — Я — гордая свободная женщина. Я не могу позволить себе признавать такие вещи как свое одиночество или потребность в любви. Я должна была уверить себя, в том, что я здесь по другой причине.

— И какова эта другая причина? — полюбопытствовал я.

— Я действительно нуждаюсь в деньгах, — сообщила женщина. — У меня есть кольцо. Я сказала себе, что могла бы попытаться продать его, что могла бы попытаться найти покупателя в этом месте.

— Понятно, — кивнул я.

— Но я никогда не смогла бы заставить себя расстаться с ним, — улыбнулась Леди Тутина. — Это — одна из немногих вещей, оставшихся у меня от тех времен, когда я был гордой и богатой. С ним связано столько приятных воспоминаний. Я действительно просто не в силах расстаться с ним.

— Я Вас понимаю, — сказал я.

— Хотите посмотреть? — спросила она, потянувшись рукой к поясу.

— В этом нет необходимости, — остановил я свое собеседницу.

— Пожалуйста, позвольте мне показывать его Вам, — попросила она.

— Хорошо, — не стал я спорить.

И вынув из крошечного кисета, висевшего на ее поясе, кольцо Леди Тутина пристроила его на пальце.

— Красивое, — признал я.

Кольцо было золотым, с овальной фарфоровой вставкой в оправе из красноватого металла. На фарфоре присутствовало очень изящное изображение турового дерева.

— Это турианская работа, — сообщила Леди Тутина.

В это легко верилось. Туровое дерево нарисованное на фарфоровой вставке являлось одним из символов Турии. Кроме того, мне было хорошо известно, что такие кольца изготавливаются в Турии. Я даже видел их там. Кольца подобного дизайна, особенно подобного назначения, были редкостью в Аре, и в северном полушарии вообще. Большинство жителей Ара не узнало бы это кольцо, и уж тем более не заподозрило его секрета. Скорее всего, она купила его в магазине заморских безделушек на проспекте Турии, находившемся по соседству. Возможно даже, что изначально вставка была цельной, а не полой. Большинство из таких колец совершенно невинны.

— Вы позволите мне купить его? — осведомился я. — Вы могли с пользой потратить вырученные за него деньги.

— Не соблазняйте меня, — улыбнулась женщина. — Я никогда не смогу заставить себя, расстаться с ним.

— Очень жаль, — сказал я.

— Как я счастлива, что повстречала такого мужчину, как Вы, — заявила она. — С каким пониманием Вы ко мне относитесь.

Я предпочел отмолчаться, лишь слегка пожав плечами.

— Честно говоря, а становлюсь возбужденной, — прошептала Леди Тутина.

— О! — протянул я.

— Я уже хочу пойти в Вашу комнату, — все также шепотом призналась она.

— Ну, так давайте пойдем, — предложил я.

— Ой, вино кончилось, — надулась она.

Это было верно.

— Может, Мы еще выпьем? — призывно улыбаясь, предложила Леди Тутина. — Это помогло бы мне немного расслабиться. Еще немного вина, и я даже не знаю, смогу ли я контролировать себя. Боюсь, что буду спешить за Вами по улицам, в Вашу комнату, словно влюбленная рабыня!

— Пожалуй, закажу еще немного вина, — улыбнулся я и посмотрел влево.

Через пару мгновений, мне удалось поймать взгляд Луизы. После того, как я ее отослал она, конечно, не обязана была следить за нашим столом, и я был рад, что она в данный момент не была в пользовании. Мне понравилось, как она мне прислуживала. Впрочем, если бы она сейчас работала на циновке, я, конечно, обошелся любой другой девушкой, скажем, Итой или Тиой. Оба очень хорошенькими рабынями. Луиза, заметив мой взгляд, теперь не отрываясь смотрела на меня. Стоило мне поднять руку, и рабыня сорвалась с места, спеша ко мне. Она пробежала мимо мужчины, лежавшего на столе. Тот все еще не шевелился, и подозреваю, будет отсутствовать еще ан или около того. Наклонившись к опустившейся на колени Луизе, я передал ей заказ на вино. Ее ошейник, прекрасная прочная стальная полоса, отлично смотрелся под ее правым ухом.

Леди Тутина улыбнулась мне, и я поспешно вернул ей улыбку.

— А Вам нравлюсь? — кокетливо спросила она.

— Конечно, — кивнул я, подумав при этом, что должным образом обученная и получившая несколько наказаний плетью, она станет превосходной рабыней.

— Я хочу, чтобы эта рабыня поторопилась, — капризно заявила она.

— Уверен, что она будет через мгновение, — сказал я.

— Возможно, Вам стоило бы наказать ее, — предложила Леди Тутина.

— Превосходное предложение, — признал а, — но, дадим ей еще несколько инов.

— Я думаю, что скоро буду в настроении, — доверительно и интимно шепнула она.

— Превосходно, — всем своим видом демонстрируя нетерпение, сказал я.

Мне было забавно слышать, как она говорит о настроении, и тому подобном. Интересно, а в первые ины неволи, пока рука, плеть или сандаль господина не научили ее другому, она тоже будет думать, что могла бы заставить своего владельца ждать от нее удовольствий, пока она не придет «в настроение».

— Я подозреваю, — сказала Леди Тутина, кокетливо глядя мне в глаза, — что эта встреча может изменить мою жизнь.

— В этом нет ничего невозможного, — заметил я.

— Господин, — обратилась ко мне Луиза, вставая на колени и протягивая мне поднос с еще одной маленькой бутылкой вина.

Переставив бутылку с подноса на стол, я отпустил рабыню.

Я разлил вино по стаканам. Мне трудно было судить, насколько квалифицированной могла оказаться Леди Тутина. Но среди моих знакомых был, по крайней мере, один товарищ, Бутс Бит-тарск, который был настоящим мастером в таких делах как отвлечение внимания и ловкость рук.

— Она довольно смазлива, не так ли? — заметила Леди Тутина, глядя в след Луизе.

Она, рабыня землянка, нагая, в поблескивающем ошейнике, едва различимая в мерцающем красноватом свете, несла поднос, водрузив его на голову, пробираясь назад к бару среди столов и циновок.

— Обычным рабским способом, конечно, подходящим для шлюхи, — добавила свободная женщина.

— Возможно, — не стал спорить я, любуясь стройной фигурой Луизы.

— Тот мужлан, кажется, думает так же, — заметила Леди Тутина.

Мужчина потянулся, чтобы потрогать клейменое бедро Луизы, проходившей мимо его стола. Девушка испуганно отпрыгнула, торопясь проскочить, избежав его прикосновения, и мужчина, потеряв равновесие, завалился на бок. Да, парень, похоже, уже изрядно набрался.

— Это точно, — усмехнулся я.

Луиза действительно была прекрасна. Однако, как мне показалось, она еще не полностью изучила значение своего ошейника. Не думаю, что она уже полностью, в глубине своего сердца, поняла, что она была рабыней, и только ей, и что это означало для нее. Это ей еще требовалось преподать.

— Она довольно тоща, — охарактеризовала рабыню Леди Тутина.

Я пожал плечами, предпочтя не отвечать. С моей точки зрения, тощей она не была. Скорее, миниатюрной и стройной. Именно из таких зачастую получаются превосходные рабыни. По мне так, для ее роста и веса, она обладала просто изумительной фигурой.

— Давайте выпьем, — предложила Леди Тутина.

На мой взгляд, она все же не была особенно квалифицированна. Это не сложный фокус, подмешать что-то в чей-то напиток, когда тот смотрит в другую сторону. Уверен, что Бутс справился бы с этим сидя лицом к лицу с собеседником. Но, конечно, надо признать он был профессионалом в таких делах.

— За Вас, — выдохнула Леди Тутина, кокетливо улыбаясь.

— Нет, — улыбнулся я в ответ, — За Вас.

Женщина отхлебнула вина. Я же, лишь поднял стакан к губам, и просто поставил его обратно на стол.

— Это не то же самое вино, — заметила она, отставляя стакан. — Вкус немного отличается.

— Да, — согласился я. — Вам оно понравилось?

— О да, — ответила она с улыбкой. — Конечно. Оно замечательно.

— Возможно, Вы полюбите его, — сказал я.

Вначале, правда, оно будет попадать в ее горло, когда хозяин будет держать ее голову запрокинутой, удерживая за волосы. Позже, она могла бы пресмыкаться и унижаться ради того, чтобы с благодарностью получить что-либо подобное.

— Вы даже не прикоснулись к своему вину, — укоризненно сказала она.

— Пересядь ко мне, — позвал я.

Она обошла вокруг стола, и опустилась на колени рядом со мной. Это был первый раз, когда она повиновалась мне. И мне понравилось ее повиновение.

— Ближе, — сказал я, и женщина придвинулась ко мне почти вплотную.

— Теперь прижмись, — велел я, и она снова выполнила мою команду.

Ее близость разожгла меня. Грудь у этой женщины была умопомрачительной. Я обхватил ее руками, прижимая к себе еще крепче. Она посмотрела мне в глаза, и надув губы проговорила:

— Вы даже не пригубили своего вина.

— Неужели? — удивился я.

— Выпейте, выпейте за меня, — попыталась она прельстить меня, поднимая стакан и поднося его к моим губам. — Выпейте, а затем мы поспешим в Вашу комнату, где я смогу служить Вам, совсем как рабыня.

— Вы соблазнительны и привлекательны, — заметил я.

— Выпейте, — упрашивала она, но у меня перед глазами стоял, а точнее лежал лицом на соседнем столе, наглядный пример вреда употребления спиртных напитков принятых из рук этой особы.

Стакан из ее рук я все же взял, но вернул обратно на стол.

— Что-то не так? — удивилась Леди Тутина.

— А Вы поощрите меня, — предложил я.

И она принялась целовать меня, легко касаясь губами и языком моего лица и шеи. Надо признать, делала она это довольно неплохо. Но, конечно, после некоторой дрессировки, она будет делать это намного лучше.

— Вы знаете, что это за вино? — поинтересовался я.

— Нет, — призналась она.

Я повернул бутылку так, чтобы она могла бы прочесть этикетку. Это была маленькая бутылка Нектара Болето для публичных рабских садов. Болето — известный винодел из окрестностей Ара. Он известен как производитель большого количества достаточно хороших вин Ка-ла-на среднего класса. Это было одним из основных его вин, и возможно даже лучшим, часто подаваемым в публичных рабских садах Ара, в действительности именно для этого рынка оно изначально и изготавливалось, отсюда и название.

— О, — протянула Леди Тутина.

— Я надеюсь, что оно Вам понравилось, — сказал я.

— Оно очень хорошее, — согласилась она.

— Я рад, что Вам нравится мой выбор.

— Вот, — снова подняла она стакан со стола, — выпейте скорее. Я хочу побыстрее оказаться в Вашей комнате.

— Тогда давай, пойдем в комнату сейчас, — предложил я.

Этим я дарил ей возможность выбора, своего рода этот шанс спасти себя. Прими она мое предложение, и утром я отпустил бы ее, конечно, она осталась бы без своего кольца, получив взамен пару предостерегающих синяков, зато на свободе.

— Скорее, — обольстительно шептала она, поднимая стакан к моим губам. — Пейте.

Я улыбнулся сам себе. У нее был шанс. Безусловно, я предложил ей этот шанс единственно как иронию и развлечение. Я был уверен, что она не воспользуется им.

— Пейте, — прошептала она, и я взял стакан из ее руки. — Выпейте за меня.

— Но это для Вас, — объявил я.

— Что? — пораженно застыла Леди Тутина.

— Я купил вино только для Вас, — сообщил я ей.

— Но я уже выпила, — растерянно сказала женщина.

— Ну, так выпейте еще немного, — предложил я.

— Вы можете налить для меня в мой стакан, — встревожено заметила она.

— Зачем? Возьмите мой, — сказал я.

— Но я не могу сделать этого, — попыталась отказаться плутовка.

— Конечно же, Вы можете, — заверил я женщину.

— Но я больше не хочу, — заявила она.

— Но ведь всего момент назад Вы были готовы, попросить, чтобы я налил Вам еще, в Ваш стакан, — напомнил я Леди Тутина.

— Мне действительно на сегодня достаточно, — заявила та.

Она немного дернулась, но безуспешно, ибо была надежно заперта, стоя на коленях, в кольце моих рук.

— Нет, — покачал я головой, поднося стакан к ее губам, — не вырветесь.

Напуганная женщина уставилась на меня.

— Я не хочу, — попробовала отказаться она.

— Конечно, хотите, — настаивал я.

— Нет, — ответила она.

— С ним что, что-то не так? — осведомился я, принюхавшись к вину.

— Нет, — заверила меня Леди Тутина. — Конечно же, нет.

— Тогда пейте, — велел я ей, и снова поднес стакан к ее губам.

Она попыталась отстраниться.

— Что не так? — уточнил я.

— Ничего, — ответила Леди Тутина.

— Тогда, пейте, — потребовал я.

— Нет, — замотала она головой.

— Вы собираетесь пить это? — спросил я.

— Нет! — отпрянула она.

— Мне потребовать, чтобы принесли рабский шланг? — уточнил я.

— Не надо, — взмолилась Леди Тутина, пытаясь вырваться.

Это она зря, мой захват был беспощаден. Рабский шланг — это приспособление для насильственного кормления рабынь. Весьма неприятное приспособление, стоит отметить. Цилиндрическая подушка, обычно пробковая или кожаная, с круглым отверстием в центре, втискивается в рот рабыни, и не дает той сомкнуть зубы и пережать шланг.

Сам шланг вводится сквозь отверстие в подушке в рот женщины и проталкивается через пищевод в желудок. На оставшемся снаружи конце шланга имеется воронка. Таким образом можно кормить особо упорных рабынь жидкой пищей, такой как соки или бульоны. Некоторые шланги снабжаются поршнем, что позволяет доставлять в желудок полутвердую пищу, например рабскую кашу, пюре, или даже размоченный хлеб и перетертое мясо, короче, что угодно, что захочет хозяин засунуть внутрь своей строптивой невольницы. Девушка, во время такой процедуры обычно стоит на коленях, запрокинув голову и со связанными или скованными за спиной руками. По окончании кормления, руки обычно не освобождают еще ан или около того, чтобы она не могла вызвать рвоту и избавиться от пищи.

— Тогда пей! — приказал я.

— Пожалуйста, не надо, — захныкала женщина.

— Значит, заказываем рабский шланг? — уточнил я.

— Нет, — замотала она головой. — Пожалейте!

— Открой рот, — скомандовал я, удерживая ее голову за волосы, левой рукой. И не вздумай пролить хоть каплю.

Она отчаянно сжала зубы, и задергалась в бесполезной попытке вывернуться.

— Я вижу, что Ты решила покапризничать, — заметил я.

Она все еще пыталась бороться, но я резко дернув ее за волосы, запрокидывая голову, вынудил женщину успокоиться. Впрочем, рот она по-прежнему держала плотно закрытым. Я сделал вывод, что она не хотела, чтобы даже капля того вина просочилась внутрь нее. Подозреваю, что то, что было в стакане, было довольно сильным. Безусловно, дозировка была рассчитана на мужчину.

Я осмотрелся, и заметил Луизу, которая как раз возвращалась от бара на свое место, что слева от открытого пространства. Она замерла, с ужасом наблюдая за моими действиями.

— Мы просто собираемся уговорить ее сделать небольшой глоток, — объяснил я Луизе.

— Господин? — испуганно произнесла Луиза.

— В конце концов, не думаю, что нам так уж необходим рабский шланг, — сообщил я Леди Тутине, смотревшей на меня дикими глазами, и явно опасавшейся даже на мгновение разомкнуть плотно сжатые губы. — Есть же более простой и примитивный метод, вполне подходящий для таких малых количеств, что имеются в нашем распоряжении.

— Нет! — выкрикнула женщина, тут же снова закрывая рот.

Я отставил стакан с вином на пол, в сторонку, дабы не разлить столь ценный напиток.

— Рабыня, — позвал я Луизу.

— Господин? — отозвалась она.

— Возьмите пояс Леди Тутины, — приказал я невольнице, — и свяжите ей руки за спиной.

— Господин! — испугалась Луиза.

— Не надо! — отчаянно закричала Леди Тутина.

— Она свободна, — простонала Луиза.

— Мне повторить мою команду? — осведомился я у Луизы.

— Нет, Господин! — поспешно ответила рабыня, и дрожащими руками сняла с Леди Тутины пояс и, завернув руки женщины за спину, связала их там.

— Молодец, — похвалил я рабыню.

Леди Тутина, стоявшая рядом со мной на коленях, меж тем отчаянно извивалась и выламывала руки пытаясь освободиться от пут.

— Господин, — простонала Луиза, наспуганная совершенным ей.

— Вот, — вручил я ей стакан вина. — Повинуйся мне не задумываясь, и выполняй все что я говорю.

— Да, Господин, — прошептала невольница.

— Нет! — взвизгнула Леди Тутина. — Ай!

Это я резким рывком за волосы запрокинул ее головы так, что ее лицо оказалось почти горизонтально, и плотно зажал ее ноздри между моими пальцами. Носом дышать она теперь не могла. Возможно, я не был особо мягок с ней, но я уже и не рассматривал ее свободной женщиной. Тем не менее, на мой взгляд, то, что я сейчас с ней делал, например, связав руки у нее за спиной, могло бы пойти ей только на пользу, в конце концов, женщине пора было привыкать к подобному обращению. Наконец, она приоткрыла рот, чтобы сделать глоток воздуха. Закрыть его Леди Тутина уже не смогла, я подцепил большим пальцем правой руки ее верхние зубы, а остальными пальцами отжал ее нижнюю челюсть, широко открывая рот женщины. Удерживаемой так женщине нечего даже думать о том, чтобы укусить за руку.

— Давай, — приказал я Луизе. — Заливай.

Леди Тутина тихо заскулила и дернулась. Она попыталась крутить головой, но я крепко удерживал ее в нужном мне положении. Луиза, словно в горловину прекрасной амфоры, аккуратно вылила вино в широко открытый рот Леди Тутины.

— Молодец, — бросил я Луизе.

Луиза посмотрела на меня с благодарностью. Понимая, что, по крайней мере, немедленная порка ей не грозит. Она была хорошенькой, эта голая малышка.

Я продолжал удерживать голову Леди Тутины в том же положении. Я все правильно рассчитал, вино было залито сразу после выдоха, так что в легких женщины не имелось достаточно воздуха, чтобы выдохнуть или выдуть изо рта жидкость. Она в ужасе смотрела на меня.

— Я бы предположил, что рано или поздно, — усмехнулся я, — Ты захочешь дышать. Вот только ни глотка воздуха не сможет попасть в твои легкие, пока Ты не избавишься от жидкости заполнившей твой рот. У Тебя есть только один способ как сделать это. Придется проглотить. Возможно, твое тело примет это решение за Тебя.

Она жалобно заскулила, пытаясь протестовать.

— На самом деле, в столь долгой задержке тобой дыхания нет никакого смысла, — заметил я. — Вдохнуть все равно придется, это неизбежно.

Она снова проскулила. По щекам, из уголков глаз сбегали слезы.

— Ты весьма соблазнительна, — мимоходом сообщил я ей.

Наконец, она проглотила жидкость и, со свистом втянула в себя столь желанный глоток воздуха.

— Ты можешь развязать руки Леди Тутины, — бросил я Луизе.

— Да, Господин! — отозвалась рабыня, торопливо приседая за спиной женщины.

— Э нет, Леди Тутина, — ухмыльнулся я, удерживая ее руки своей правой. — Ты же не хотела сделать это.

Она изо всех сил дергала и крутила руками, но вырваться их моего захвата так и не смогла.

— Я ненавижу Тебя! — крикнула она. — Я ненавижу Тебя!

— Но ведь Тебе же нечего бояться, — заметил я, — если, конечно, в вине ничего не было.

— Я ненавижу Тебя, — зарыдала женщина.

Она бросила дикий взгляд на мужчину, лежавшего на соседнем столе. Он все еще был без сознания. Для меня было совершенно ясно, что она напугана. Похоже, принятая ей доза, всыпанная ей же в вино, была рассчитана на мужчину. Соответственно, ей самой проспать придется куда больше, возможно, несколько анов, времени будет более чем достаточно, чтобы доставить ее в клетку претора. Она снова принялась дико дергать руками, но я легко удержал ее.

— Я ненавижу Тебя! — прошипела пленница.

— А как же твое одиночество, твоя потребность в любви? — напомнил я.

— Слин! Слин! — выкрикнула Леди Тутина, и снова попыталась вырвать руки, впрочем, с прежним результатом.

Неужели она могла надеяться на это, с ее-то женской силой? Но на сей раз, как мне показалось, она дергала руками слабее, чем прежде. Даже та ее невеликая женская сила стала еще меньше, чем была. Очевидно, то, что было в вине начало действовать. Она внезапно ослабла и покачнулась.

— Что Вы собираетесь сделать со мной? — спросила она.

— Проснешься, узнаешь, — бросил я.

— Я люблю Вас, — внезапно заявила она. — Заберите меня в свою комнату. Не было никакой необходимость усыплять меня. Я пошла бы сама, с удовольствием!

— Рад слышать это, — усмехнулся я.

— Я люблю Вас, — повторила женщина. — Вы же собираетесь взять меня в свою комнату, не так ли?

Я с интересом посмотрел на нее, не торопясь с ответом.

— Я буду служить Вам там как простая рабыня! — прошептала Леди Тутина. — Только позвольте мне уйти утром.

Я молчал, выжидая.

— Что Вы собираетесь сделать со мной? — спросила она. — Вы ведь собираетесь забрать меня в свою комнату, не так ли?

— Нет, — наконец ответил я.

— Тогда, что Вы собираетесь сделать со мной?

— Ничего особенного, — пожал я плечами.

Она озадаченно уставилась на меня, и вздрогнула, когда я демонстративно посмотрел в сторону мужчины, лежавшего на соседнем столе.

— Нет! — замотала женщина головой. — Нет!

— Симпатичное колечко, — заметил я, стягивая вещицу с ее пальца.

Кольцо я положил на пол. Леди Тутина, которую я перестал держать, повалилась на спину. Можно было не сомневаться, что встать сама она уже не сможет. Последнее что она увидела, это раздавленное моим каблуком кольцо.

Я бросил короткий взгляд на Луизу, стоявшую на коленях сбоку от меня. Рабыня была чрезвычайно напугана. Потом я вернул свое внимание Леди Тутине. Женщина валялась на полу, около стола, и мирно посапывала. Самое время заняться ей вплотную.

Взяв спящую плутовку за запястье, я приподнял ее немного, перевернул и оттащил к соседнему столику, уложив бесчувственное тело на циновку слева от него. Само собой, это был тот самый стол, уткнувшись лицом в который спал еще один товарищ. В голове циновки имелось тяжелое рабское кольцо, вмурованное в пол. И циновка и кольцо, конечно, относились к столу жертвы мошенницы. Закончив с переноской тела, я стянул ее, уже лишнее, платье до колен женщины. Между делом нашелся и кошелек спящего любителя пить вина с незнакомыми женщинами. Его я привязал к шее Леди Тутины. В моем кошеле нашелся шнур с проволочным сердечником, им я туго связал ее запястья, а затем привязал их вплотную к кольцу.

То, что я привязал руки женщины вплотную к кольцу, было сделано намеренно. Так женщине будет гораздо труднее перегрызть шнур зубами. Впрочем, даже если она начала бы делать это, отчаянно, решительно, с энтузиазмом и дикой надеждой освободиться, то вскоре она обнаружила бы нечто, разбивающее ее отчаянные абсурдные надежды, насмехающееся над ее усилиями, и погружающее ее в пучину отчаяния — прочный проволочный корд, скрытый под растительным волокном. Я не для того связывал ее таким способом, чтобы она могла бы убежать. Конечно, мне казалось крайне маловероятным, что она придет в себя до того, как очнется ее клиент. Однако, если такое вдруг, должно так или иначе произойти, она все также останется у его кольца, ожидая возможности доставить ему удовольствие.

Я встал и осмотрел полученный результат. Леди Тутина лежала на животе, почти полностью раздетая, руки были вытянуты над головой, запястья скрещены, стянуты вместе и привязаны к рабскому кольцу, голова повернута на бок, украденный кошелек свисает с шеи. На секунду задумавшись, я понял, что мне не понравилось, и выдернул из-под нее циновку, ногой оттолкнув в сторону. Я решил, что ей следует лежать на голом полу. Такая женщина не достойна циновки. Я также пинком ноги швырнул ее пояс поближе к ней. Это была маленькая дополнительная деталь, теперь она со всем что у нее было, вся как есть и кем будет, лежит в полном распоряжении мужчины, уткнувшегося лицом в стол.

Закончив с этим делом, я вернулся к своему собственному столу. Луиза все еще была там, стояла на коленях в ожидании распоряжений. Ведь я так и не отпустил ее.

— Я могу идти, Господин? — поинтересовалась рабыня.

— Нет, — бросил я, наблюдая, как у нее открылся рот от удивления. — Ты хорошо работаешь на циновке?

— Но Вы же с Земли, — возмутилась она. — И я тоже с Земли! Я же с Земли! И Вы с Земли! Мы оба земляне! Как Вы могли даже на мгновение подумать об этом!

— Принеси рабскую плеть, — приказал я.

Луиза испуганно вскрикнула и недоверчиво уставилась на меня. Поняв, что шутить я не собираюсь, она вскочила на ноги и метнулась прочь. Вернулась она уже через мгновение и сразу опустилась передо мной на колени. Она покорно склонила голову, похоже, ее уже хорошо обучили, как это надо делать и, подняв, протянула ко мне руки тыльной стороной запястий вверх. Это было сделано по образу различных церемоний покорности. Подставленные таким образом руки легко соединить и связать. Правда, в большинстве подобных церемоний запястья протягиваются мужчине уже скрещенными, так, чтобы ему было удобнее связывать их веревкой. Кстати, каждой гореанской женщине вступающей в возраст половой зрелости, рабыне или свободной, преподают, как правильно выказать покорность. В конце концов, от этого может зависеть ее жизнь. Однако, в данный момент, в этих маленьких, прекрасных руках, расставленных примерно на десять дюймов друг от друга, находился предложенный мне предмет.

— Слушаю, — поощрил я рабыню.

— Я принесла Вам рабскую плеть, Господин, — произнесла Луиза.

— Дальше.

— Накажите ей меня, — добавила она, с трудом сглотнув, — если Вы будете мной недовольны.

— Кто Ты? — спросил я.

— Луиза, — ответила рабыня.

— Теперь повтори снова, и как следует, — велел я.

— Луиза принесла Вам рабскую плеть, Господин, — исправилась она. — Накажите ей Луизу, если Вы будете ей недовольны.

— Накажу, — пообещал я, и девушка задрожала. — И я могу использовать ее так или иначе, независимо от того буду Тобой доволен или нет.

— Конечно, Господин, — пролепетала рабыня.

Можно владеть рабынями и командовать ими. Можно делать с ними все, что может понравиться. Но, ни в коем случае нельзя идти с ними на компромисс.

— Иди на циновку, — скомандовал я.

— Но я же с Земли! — попыталась возмутиться Луиза.

Я развернул ремни плети, и рабыня, испуганно ойкнув, бросилась к циновке, и встала на ней колени. Она прекрасно выглядела, испуганная нагая рабыня, с очаровательной фигурой и в ошейнике, мерцающем отраженным красноватым светом в полумраке зала.

Я снова сложил ремни плети и закрепил их зажимом, имевшимся у торца рукояти. Там же был крюк, с помощью которого я подвесил плеть на свой пояс. Мне показалось, что Луиза встретила это действие со вздохом облегчения. Похоже, она решила, что, будучи уроженкой Земли, может легко отделаться. Неужели она забыла, что находилась на Горе, и что плеть, так легко убранная на пояс, может так же легко, а на самом деле, еще легче, снова оказаться в моей руке?

Неподалеку от нас раздался отчаянный крик девушки, сразу перешедший в стоны и рыдания. Кто-то знал, как надо обращаться с рабынями.

Встав, я осмотрелся на предмет поиска свободной цепи, и через пару мгновений нашел искомое подле другого рабского кольца. Намотав столь нужный аксессуар на руку, я вернулся к кольцу около своей циновки. Ключ, подходящий к обоим напоминающим навесные замки концам цепи, нашелся в одной из замочных скважин. Присев около Луизы, я плотно обернул один конец цепи вокруг ее шеи и, прокинув дужку сквозь звено, защелкнул замок. Теперь цепь свисала с ее горла, проходя через ложбинку между ее грудей. Аналогичным образом я закрепил другой конец цепи на рабском кольце. Между шеей рабыни и кольцом осталось примерно пять футов цепи. Этого более чем достаточно, чтобы позволить женщине исполнять свои обязанности. Знавал я мужчин, которые оставили бы ей куда меньше слабины, всего шесть дюймов или около того, такие можно было бы сделать с помощью цепей различной длины, и даже зачастую этой же самой цепью, например, обернув ее вокруг шеи или кольца несколько раз, или защелкивая дужку замка на разных звеньях. Луиза осторожно коснулась пальцами цепи, потом тайком потянула ее немного, убедившись в прочность своих оков.

— Господин? — спросила она.

Я отошел к стене и повесил ключ на гвоздь вместе с остальными ключами. Там ему самое место, вне досягаемости от любого из рабских колец. К тому же, так их легче отследить, да и меньше вероятность того, что клиент случайно унесет один из них. Кстати, цепей там не висело ни одной. Очевидно, они находились в пользовании клиентов, или как та, которую нашел я, оставлены на полу. Я осмотрелся. Заведение показалось мне переполненным. Ита и Тиа как раз танцевали перед клиентом, вызванные туда надсмотрщицей. Мне вспоминалось, как танцевала Луиза. Надо признать, что получалось это у нее отлично. Интересно, могла ли когда-либо она, простая земная девушка, представить себе, идя по своим делам где-то на Земле, что однажды ей, придется танцевать в гореанском борделе, имея на теле только рабский ошейник. Думаю, что нет. А еще мне было очень интересно, что она могла подумать, когда некто рассказал бы ей о том, что ее ждет? Несомненно, она сочла бы такое предположение абсурдным или даже забавным. Но уже мгновение спустя, она, возможно, пожалела бы о своем недоверии, почувствовав плотно прижатую к ее носу и рту пропитанную химическим составом ткань.

Похоже, этот вечер для заведения оказался весьма удачным. Действительно, этот бордель процветал. На мой взгляд, эта Людмилла, кем бы она ни была, разрабатывала в этом небольшом заведении настоящую золотую жилу. Во всяком случае, выручка этого вечера, вероятно, весьма ее порадует.

Я возвратился к своей циновке, и ожидавшей меня на ней рабыне.

— Господин? — спросила Луиза, глядя на меня.

Я снял плеть с пояса, освободил ремни и недвусмысленно встряхнул ими.

— Я с Земли! — снова напомнила она.

— Колени шире, — скомандовал я, и земная девушку мгновенно подчинилась.

Я посмотрел на нее сверху вниз. Рабыня была невероятно соблазнительна.

— Вы же будете обращаться со мной мягко и с уважением, — предположила она.

— Что Ты будешь делать лежа на циновке, землянка? — спросил я.

— Все, что доставит удовольствие моему господину, — прошептала Луиза.

Я указал плетью на циновку, и рабыня мгновенно перетекла с колен на спину.

— Возможно, Ты хочешь меня заинтересовать, — заметил я.

— Пожалуйста! — взмолилась она.

— Шевелись, — поторопил я девушку, демонстрируя плеть.

И она начала двигаться на циновке, то переворачиваясь на живот, то снова на спину, то перекатываясь на бок, и поднимаясь на колени, или на корточки, извиваясь и выгибаясь, иногда замирая на мгновение или два в той или иной позе, чтобы я мог насладиться видом ее прелестей, демонстрируя мне свою порабощенную красоту во всевозможных ракурсах и положениях. Она явно прошла некоторое обучение. В ее глазах стояли слезы, а дыхание стало тяжелым и частым.

Я слегка провел ремнями плети, пощекотав ее спину.

— Господин? — дрожащим голосом спросила она.

— И Ты все это показываешь гореанским мужчинам? — поинтересовался я. — Если так, то я удивлен, что Тебя еще не скормили слинам.

— Но Вы же с Земли, — заплакала Луиза.

— Так значит, Ты, рабыня, решила обмануть меня, и дать меньше? — уточнил я.

— Нет! — воскликнула она.

— Значит, Ты, рабыня, смеешь думать, что можешь вести себя по отношению ко мне, как типичная земная женщина ведет себя по отношению к мужчине землянину?

— Нет, — испуганно ответила она. — Нет!

— Ты думаешь, что можешь относиться ко мне, как типичные женщины Земли относятся к своим мужчинам? — спросил я.

— Нет, — заплакала рабыня. — Не-е-ет!

— Ты когда-нибудь чувствовала рабскую плеть? — поинтересовался я.

— Да, Господин, — испугалась она.

— Ты хочешь снова пережить те же ощущения сейчас? — спросил я.

— Нет! Господин! — воскликнула невольница.

— Тогда работай, — приказал я.

— Да, Господин! — всхлипнула она, начиная свое выступление заново.

— Работай лучше, старайся, — подгонял я рабыню, — старайся. Помни, что теперь Ты больше не женщина с Земли. Шире ноги. Для Тебя это в прошлом, и не вернется никогда. Теперь Ты всего лишь гореанская рабыня. Хорошо. Ты теперь даже не человек больше. Отныне Ты — похотливое животное, которое существует только для удовольствий мужчин, и пока приносит удовольствия мужчинам. Ты — всего лишь животное. Не забывайте об этом. Но животное невероятно желанное. Поднимай руку жалобнее. Молодец. Ты — самая желанная форма из существующих животных, Ты — рабыня. Следи за выражением лица, улучши его. Вырази на лице, что Ты умоляешь мужчину о его прикосновении. Ты умоляешь мужчину о прикосновении?

— Да, — внезапно выкрикнула девушка, — Я умоляю!

— Не забывай про цепь, — напомнил я. — Она на твоей шее. Используй ее! Используй ее в своем танце на циновке.

— Танце? — переспросила она, глотая слезы.

— Да, — кивнул я, — Ты можешь считать это танцем. Ты можешь рассматривать это как танец. Вы извиваешься для господина, замирая время от времени, чтобы поразить его своей красотой, посаженной на цепь. В нем есть даже музыка, только надо ее услышать, почувствовать! Почувствуй музыку, звучащую в твоем животе. Глубоко в твоем животе! Глубже! Вот так! Да!

— Возьмите меня! — вдруг закричала Луиза на английском языке. — Я прошу Вас взять меня!

Я обхватил ее подрагивающее тело своими руками, и наши губы встретились. Она была беспомощна, горяча и открыта.

— О, да, — задыхаясь от возбужденья, выкрикнула она. — Сейчас! Теперь! Я прошу этого! Я умоляю об этом!

— Как женщину Земли? — уточнил я.

— Нет, — заплакала рабыня, подаваясь ко мне всем телом, — как ту, кем я теперь стала, как господин берет свою гореанскую рабыню!

Позже я взял ее еще раз, на сей раз, перевернув девушку на живот, чтобы она уже не смогла забыть, что она — рабыня, и ни вздумала слишком гордиться своими успехами. Оторвавшись от нее, я перевернул Луизу на спину.

— Я Ваша, — прошептала она, глядя на меня полными слез глазами. — Я хочу жить для Вас! Я хочу служить Вам всеми способами.

Я поцеловал ее еще раз.

— Купите меня! — вдруг всхлипнула рабыня. — Купите меня, господин!

— Думаю, что однажды наступит день, и Ты, изучившая сегодня, что значит по-настоящему служить мужчине, встретишь прекрасного, сильного, требовательного гореанского господина, — пообещал я Луизе.

— Но ведь, тогда, я, женщина с Земли, буду принадлежать гореанину, — всхлипнула она.

— Да, — согласился я, — так же, как и многие другие попавшие сюда землянки. И я уверен, что Ты сама захочешь стать его роскошной рабыней.

— Да, — тихо прошептала девушка, — рабыней.

— Ты — женщина с Земли, — напомнил я. — Такие как Ты, годятся только для того, чтобы носить ошейники здешних мужчин.

— Я знаю, — кивнула она.

— И даже не надейся стать у него чем-то большим, — предупредил я.

— Не буду, — пообещала рабыня.

— Впрочем, он Тебе и не позволит быть ничем иным, кроме как своим домашним животным, — усмехнулся я.

— Я знаю, — вздохнула Луиза.

— Ты — недовольна? — полюбопытствовал я.

— Нет, — печально улыбнулась девушка. — В тысячу раз лучше быть рабыней такого мужчины, чем Императрицей на Земле.

Я поцеловал ее снова.

— И при этом мне самой я не хотелось бы, чтобы ко мне относились любым другим способом, — призналась она.

— О? — удивленно протянул я.

— Но ведь я теперь узнала, что я — рабыня, — объяснила она.

Я полюбовался ее мягкостью и красотой и, проведя рукой по ее коже, почувствовал беспомощный, нежный, мгновенный отклик загорающегося страстью женского тела.

— Да, — признал я. — Ты — рабыня мужчин.

— Я и не спорю с этим, — улыбнулась Луиза. — Я сама изучила это только что, оказавшись полностью беспомощной в Вашей власти. Вы научили меня этому, и этот урок мне никогда не забыть.

Я промолчал, пожалуй, мне нечего было добавить к сказанному ей.

— Господин, — позвала рабыня.

— Что?

— Мне кажется, что на Земле сейчас живет множество рабынь, просто они еще не нашли своих рабовладельцев. Просто они еще не носят свои ошейники.

— Возможно, — не стал спорить с ней я.

— Только я боюсь, что на Земле осталось не так много мужчин, которые, смогут или захотят ответить на зов рабыни в душе женщины.

— Возможно, — пожал я плечами. — Я не знаю.

— Почему они не хотят поступить с ними по-мужски? — спросила Луиза.

— Возможно, для них уже слишком поздно, что-либо исправить, и вернуть свою мужественность, — предположил я. — Возможно, что теперь, когда они, кажется, упустили свои последние возможности вернуться к своей природе, покорившись врагам мужественности, для них легче делать вид, что они считают это отвратительным или забавным.

Рабыня вздохнула.

— Но здесь, на Горе, нет таких страхов, — заверил я Луизу. — Здесь, даже при всей жестокости их культуры, мужчины отринули столь противоестественный, унизительный для них, и подрывающий их силы путь.

— Верно, — вздохнула она.

— Здесь Ты найдешь таких мужчин, встретить которых на Земле Ты только мечтала, — пообещал я.

— Да, — тихо сказала девушка.

— Здесь Тебе нечего даже начинать бояться, что мужчины не ответят на зов рабыни в Тебе. Вероятно, у Тебя даже не будет времени задуматься об этом. Ты будешь слишком занята, стоя на коленях и повинуясь.

— В это я могу поверить, — засмеялась рабыня и, поцеловав меня, позвала: — Господин.

— Да.

— Я могу сказать что-то? — поинтересовалась Луиза.

— Конечно, — кивнул я. — Но если мне это не понравится, я могу избить Тебя.

— Конечно, — рассмеялась рабыня.

— Вы помните, как я хотела, чтобы ко мне относились мягко и с уважением? — спросила она.

— Смутно, — усмехнулся я.

— Мне не показалось, что Вы относились ко мне слишком мягко, — призналась Луиза.

— Вероятно, нет, — согласился я.

Я обращался с ней в такой манере, беря где хотел и как хотел, чтобы она смогла понять, что была всего лишь инструментом для получения мной моего удовольствия.

— И конечно Вы не рассматривали меня с уважением, — заметила девушка.

— Нет, — согласился я. — Но Ты, и не тот вид женщины, которую нужно рассматривать с уважением. Ты — рабыня, с ошейником на горле и с клеймом на заднице.

— Я жду своего господина, — прошептала она.

— Я не думаю, что теперь, учитывая недавнее подтверждение твоих способностей, Тебе придется долго ждать своих законных цепей, но, тем временем, Ты будешь обслуживать клиентов в Туннелях.

— Клиенты! — всхлипнула Луиза, возвращаясь к действительности.

— Да, — усмехнулся я и, перевернув ее, снова уложил рабыню животом на циновку.

— Ой! — вскрикнула она.

— Да, клиенты, — прорычал я ей прямо в ухо, — и я — один из них.

— Да, Господи-и-ин! — простонала она. — О! О-ой! О-о-оххх!

— Превосходно, — выдохнул я.

Я видел, как ее ногти царапали по циновке. Положив руку около ее лица, я отметил, что ткань промокла от ее слез.

— Господин хорошо знает, как использовать рабыню, — простонала Луиза.

— Ты хорошо отдалась мне, — похвалил я ее.

— Я ничего не могу поделать с собой, — призналась она. — Я — рабыня.

— И только это? — уточнил я.

— Да, Господин, — вздохнула Луиза.

Я аккуратно разделил волосы девушки, изящно раскладывая пряди по обе стороны от ее шеи. Так мог видеть ошейник, запертый на ее шее на маленький, крепкий замок, оказавшийся прямо у меня перед глазами.

— Интересно, кто действительно любит себя и женщин, — прошептала Луиза, — тот, кто настолько верен себе и своей природе, что отказывается отрицать это и притворяться, что этого не существует, принимая женщин, такими, какими они созданы природой, или тот, кто предает себя, кто лжет себе и кто отрицает истинные потребности женщин?

— Это верно, — ответил я. — Есть два пола, и они очень отличаются друг от друга.

— Это ли не ересь, для мужчины с Земли? — улыбнулась она.

— Это — Гор, — сказал я, и немного потянул ее за ошейник. — Разве Ты уже забыла об этом, рабыня?

— Нет, Господин, — ответила Луиза. — Я помню об этом.

— В мире, где природа свободна, мире, не склонившемся перед идеологической отравой, мире, где природу не ломают и не противостоят ей, где должно быть место женщин? — спросил я.

— У ног мужчин, Господин, — ответила рабыня.

— А где находишься Ты, Луиза? — уточнил я.

— У ног мужчин, — прошептала она.

— Конечно, это не доказывает, — заметил я, — что Гор — идеальный мир, но это указывает, что Гор обладает, по крайней мере, одной особенностью идеального мира.

— Да, Господин, — согласилась она.

— Безусловно, и здесь нет ничего необычного в женщинах, свободных женщинах, конечно, ищущих власти, — признал я.

— Подобные устремления, мне кажутся отвратительными и противоестественными в женщине.

— Так и есть, — кивнул я. — Но думаю, их можно простить, если мужчины отказываются от своих обязанностей. Возможно, в этой ситуации им было бы разумно уничтожить таких мужчин.

— Нет, Господин! — воскликнула она.

— Почему нет? — удивился я.

— Ведь тогда мы не сможем быть действительно женщинами, Господин. Уравнения природы будут нарушены. Это будет безумие и страдание. Это будет означать конец мира.

— Как Ты думаешь, что произойдет, если Ты захочешь власти, Луиза? — спросил я.

— Несомненно, меня выпорют и изнасилуют, — ответила рабыня, — а затем бросят голой, закованной в цепи, в тесную клетку или рабский ящик, и будут держать там, пока я не извлеку своего урока, и не начну умолять о подходящей неволе для меня. А могут и убить.

— Да, — согласился я, — но, конечно, это потому, что Ты — рабыня.

— Да, Господин.

— Ты не свободная женщина.

— Нет, Господин, — кивнула Луиза.

— А это понятия абсолютно противоположные, — заметил я.

— Да, Господин.

— Они делают все, что им нравится, — сказал я, — даже если их конечной целью может оказаться ниспровержение законов природы, влекущее за собой подавление и деградацию своего собственного пола, преступлению, отвратительней которого, кажется, не может быть ничего.

— Насколько же переполненными ненавистью они должны быть, — заметила она.

— Возможно, — согласился я.

— Неспособные сами стать мужчинами, они пытаются уничтожить их, — покачала головой Луиза. — Они что, не понимают, что они сами потом окажутся не в состоянии быть женщинами?

— Возможно, — ответил я. — Я не знаю.

— Они пытаются использовать закон, — сказала она, — натравливая мужчин против мужчин, используя их как простофиль в качестве своих инструментов, пока последний мужчина не будет уничтожен.

— Именно это кажется их намерением. Они этого даже сильно не скрывают.

— Да, Господин, — согласилась Луиза.

— Это — интересная идея, — заметил я, — что можно было бы принять закон против мужественности. Это все равно, что попытаться приказывать природе, объявить незаконной действительность. Конечно, здесь возникает своего рода путаница категорий. Законы не могут правомерно быть приняты против фактов. Любой такой закон автоматически не имеет законной силы. Это как с тем английским королем, который, по легенде, придя на берег и захотев войти в море, запретил волнам касаться его одежд.

— И что с ним произошло? — заинтересовалась Луиза.

— Вымок, — усмехнулся я. — Кстати, он, кажется, еще приказал высечь волны, но океану было глубоко наплевать на это.

— По крайней мере, он догадался повернуть назад до того, как утонул, — хихикнула девушка.

— Будем надеяться, что все короли, какими бы глупыми они не были, по крайней мере, не теряли бы здравого смысла.

— Конечно, надеюсь так и будет, — сказала она.

— Не обязательно, — сказал я. — Если они будут достаточно глупы, и поставлены в жесткие обстоятельства, закрывшие их умы от других альтернатив, они могли бы считать, что остаются правыми в своих заблуждениях, продолжаясь уверенно двигаться к своей водяной могиле. Такие истории отнюдь не редкость. Многие люди отдали свои жизни за бессмысленные идеи. Некоторых из них называют героями.

— Думаю, по крайней мере, некоторые из них были идиотами, — заметила она.

— Это могло бы показаться справедливой оценкой, с научной точки зрения, — признал я. — Но все же люди сожалеют о произошедшей трагедии, даже в случае идиота.

— Да, Господин, — согласилась Луиза.

Я встал на ноги.

— Господин уходит? — разочарованно спросила рабыня.

Я пощекотал ее талию и бедро пальцами ноги. Она немного дернулась, отпрянула и перекатилась с живота на бок. Как неописуемо красивы бывают женщины! Я поставил на нее ногу, давая ее почувствовать небольшую часть моего веса, совсем немного, а потом, слегка толкнув тело рабыни вниз, отступил назад. Как восхитительно выглядела ее отвергнутая нежность, лежавшая передо мной на циновке с цепью на шее.

— Я закончил с Тобой, — бросил я. — Надсмотрщица скоро приедет, освободит Тебя, и отправит назад к месту ожидания. Ключ на гвозде.

— Значит, Вы оставляете меня? — спросила Луиза.

— Да, — ответил я, осматривая зал.

За соседним столиком, мужчина все еще был без сознания, но уже начал показывать некоторые признаки восстановления, к его рабскому кольцу, была привязана наполовину голая свободная женщина, Леди Тутина.

— Господин! — окликнула меня девушка.

— Оставайся на животе пока тебя не освободят, — приказал я.

— Да, Господин, — всхлипнула она.

Я отошел от стола и от прикованной подле него рабыни, еще раз обводя взглядом зал. Я получил приглашение, прибыть в это место. Я ждал, но никто, как оказалось, даже не попытался вступить со мной в контакт. Конечно, тому могли быть самые разные причины. Однако я был уверен, что среди этих причин не могло быть неспособности узнать меня. Скорее всего, мужчина или мужчины, должны быть знакомы с моей внешностью, или из описания, или увидев меня лично на площади около Центральной Башни. То, что они так и не связались со мной, наводило меня на мысли, что их дело ко мне могло относиться к разряду секретных. Можно было бы предположить нечто вроде передачи секретной информации, или, даже, что более вероятно, визит наемного убийцы, работника плаща и кинжала. Я снова осмотрелся. Не думаю, что если их будет больше, чем двое. Я присмотрелся к входам в туннели. Главный выход, через который я сюда попал, наверняка должен быть под наблюдением. Стоп! Служащая этого заведения в разговоре со мной по поводу свободной женщины, принесенной сюда ради шутки, упомянула о том, что утром ее выставят голой на улицу, а если ей попользовалась, то еще и с руками, связанными за спиной и пробитым бит-тарском привязанным к талии. Это предлагало наличие черного хода. Если они решат, что я захотел воспользоваться им, они будут двигаться стремительно, второпях, слишком второпях. В туннеле должно быть темно. Я оглянулся на рыжую землянку, растянувшуюся на циновке. Она все также лежала на животе, не осмеливаясь нарушить мой приказ. Девушка лишь приподняла голову и умоляюще смотрела на меня. Я оставил ее в одиночестве. Она была всего лишь рабыней.

Проходя мимо площадки ожидания, я обратил внимание, что там осталась единственная девушка в данный момент не работавшая на циновке. Это свидетельство в пользу популярности «Туннелей» среди местных мужчин. Свободной девушкой оказалась Бирсен, шатенка, которая мне показалась, достойной быть топ-моделью в самом известном агентстве на Земле.

— Голову в пол, — скомандовал я.

Бирсен немедленно, согнулась и положила ладони рук и, опираясь на них, уткнулась лбом в пол. Приятно владеть и командовать женщинами. А еще, именно так и следует поступать с ними. Неволя — это просто признанный и формализованный институт, закрепляющий правильные и естественные отношения между полами.

Через мгновение я уже подходил к низкому лазу в туннель Аль-Ка, первый в этом заведении. Нырнув во тьму подземелья, я оглянулся. В полумраке зала я не мог обнаружить, заметил ли кто-нибудь мой вход в туннель, однако, интуиция подсказывала мне, что мои действия незамеченными не остались.

 

Глава 26

Выход их «Туннелей»

Через мгновение я углубился в туннель. Свет, попадавший сюда из зала через лаз, практически не позволял что-либо разглядеть, а когда я отдалился от входа, померк совсем. Вскоре мне пришлось передвигаться на четвереньках, при этом потолок туннеля был не выше чем в футе над моей головой. Пол туннеля местами был застелен ковром, но по большей части под коленями и ладонями оказывался голый камень. Тут и там по обе стороны туннеля попадались занавешенные кожаными шторами альковы, в которые вели круглые, около двух футов диаметре лазы. Иногда внутри алькова горела маленькая лампа, свет которой, проникая сквозь неплотности занавеса, слабо подсвечивал туннель. Однако, по большей части, туннель был погружен во мрак. В некоторых из освещенных альковов, шторы были задернуты не полностью, я смог разглядеть рабынь и их клиентов. В одном, девушка стояла на коленях спиной к стене, совершенно голая, и с поднятыми руками, прикованными цепью к кольцу в стене. Она бросила на меня совершенно дикий взгляд, и задергалась, зазвенев цепями. Мужчина ласкал ее плетью. В другом алькове рабыня была распластана на полу, на спине, ее широко раскинутые руки и ноги были прикованы цепями к кольцам, вмурованным по углам комнатки. Она жалобно тянулась всем телом к мужчине, который, очевидно развлекаясь, возбудил ее до состояния, когда она была не в состоянии контролировать свои потребности. Думаю, что он мог бы позже снизойти да ее просьб, хотя бы потому, что она была довольно красива. В еще одном алькове девушка лежала на животе, с привязанными к рабскому кольцу запястьями. Я не знал, была ли она выставлена в это положение для использования или для наказания, или, возможно, для того и другого.

Однако большинство альковов, как и большая часть туннеля, тонули во тьме. Некоторые были пусты. Это было мне на руку, поскольку я подозревал, что у меня может возникнуть потребность в них. С другой стороны многие из альковов, которые освещены не были, явно не пустовали. Изнутри многих, когда я проползал мимо, до меня долетало тихое звяканье цепей, жалобные звуки, несомненно, вызванные беспомощными движения маленьких, прекрасных ручек и ножек, на которых они были заперты, и мягкие страстные стоны используемых рабынь. Скорее всего, многим из этих женщин запретили говорить. Они служили в темноте своим невидимым клиентам в качестве простых, беспомощных, безымянных предметов для наслаждений. В некоторых из других альковов, явно не пустых, на цепи сидели рабыни, ожидавшие в темноте и одиночестве момента, когда они окажутся во власти того, кто войдет в их темницу. В туннеле Дельта, в алькове двадцать один, точно также ждала своих клиентов рабыня Лале, которая теперь, желанием надсмотрщицы, была превращена в самку четвероногого животного. Кроме того, в одном из альковов этого туннеля, хотя я и не знал в каком именно, сидела на цепи свободная женщина с кляпом во рту.

Внезапно я замер, прислушиваясь к подозрительному звуку, донесшемуся из-за моей спины. Кто-то приближался ко мне по туннелю. Само собой, я ожидал, что тот, кто был заинтересован во мне, последует за мной в туннель. Моя кайва моментально оказалась у меня в руке. Мимо меня по туннелю прополз мужчина, обдав ни с чем несравнимым ароматом паги.

Облегченно вздохнув, но не расслабляясь, я продолжил свой путь.

— Еще-о-о-о! Еще! Умляю-у-у! Умоля-ю-у-у Еще-о-охх! — услышал я женский голос, доносившийся из алькова справа от меня. — Пожалуйста-а-а, Господи-и-иннн, не останавливайтесь! Не-е-ет! Не остана-а-авливайте-е-есь! Пожалуйста-а-а! Я прошу еще-о-о! Еще-е-о-охх!

Крики и стоны сопровождались веселым звоном цепей, отчаянно дергаемых их беспомощной пленницей.

— Пожалу-у-уйста-а-а, Госпо-о-оди-и-ин! — забыхаясь кричала рабыня. — Пожалуйста! Пожалуйста-а-а! Я беспомощна! Я вся Ваша! Пожалуйста, Господин, я умоляю Вас! О, о, о-о-охх, да-а-а, Господи-и-иннн! Да, Господин! Да! Да! Да-а-а! А-а-а-айй! О, спасибо-о-о, Господи-и-ин, мой добрый хозяи-и-ин! О-о-оххрр! О! О! О-о-охх! Я Ваша! Вы сделали меня Вашей! Купите меня-я-а-а, я прошу Ва-а-ас. Я хочу любить Вас и служить Ва-а-ам! Купите меня, отведите меня в Ваш дом! Берите меня! Вы сделали меня Вашей!

Потом крики стихли, из алькова доносилось только тяжелое дыхание и тихий скрежет движущейся по полу цепи.

— Господин? — простонала рабыня, и звук ее голоса сопровождался звуком тихо брякнувшей цепи. — Господин? О-о-ох, Господин! Вы собираетесь сделать это со мной снова? Нет, добрый Господин, я не смогу отказать Вам. Я должна вынести то, что Вы хотите сделать со мной. Вы снова хотите превратить меня в беспомощное, извивающееся, кричащее животное, не контролирующее себя, и служащее для Вашего удовольствия? Сделайте это со мной, пожалуйста, ведь я — рабыня! Я чувствую это! Я чувствую это! Сделайте это! Я не могу остановить Вас, я не хочу останавливать Вас. Я — рабыня. Я Ваша. Сделайте со мной, что захотите. Начните, умоляю Вас. О! О! О-о-о, да, да, да-а-а, Го-о-оспо-о-оди-и-и-н!

Усмехнувшись, я продолжил свой путь. Туннель стал более извилистым, однако, не став при этом более просторным. Номера альковов, если нет лампы, можно было определить на ощупь. Проведя пальцами над очередным лазом в альков справа, я прочитал номер двадцать шесть. Значит, следующий альков впереди и слева — двадцать седьмой. Альковы расположены в шахматном порядке, полагаю, это сделано, прежде всего, ради приватности. Это расположение, также, служит, чтобы снизить вероятность неожиданных и нежеланных встреч лицом к лицу в проходе. Гореане частенько прохладно относятся к таким вещам. По моим прикидкам, я уже должен был забраться довольно далеко в туннель. Черный ход, или коридор, ведущий к таковому, как мне казалось, не должен быть слишком далеко от этого места. Возможно, мне повезет, и я просто спокойно выберусь отсюда через черный ход. Это было бы просто замечательно. Я замер, терпеливо вслушиваясь в темноту. Я превратился в слух. И я снова услышал настороживший меня звук. Вообще-то, это был очень тихий, на грани слышимости звук, но это был однозначно, звук издаваемый металлом, касающимся камня. У такого звука, конечно, могло быть множество объяснений, и среди них одно, которое я счел особенно настораживающим. Такой звук издает нож, который находится в руке человека, ползущего по туннелю.

— Цисек, — позвал я, продолжая ползти дальше вглубь туннеля. — Цисек! Где Ты? Где Ты, моя маленькая Цисек?

— Стой, — окликнул меня голос спереди.

— Тал, — отозвался я. — Цисек случайно не сюда зашла? Ты, случайно не видел, сюда рабыня не заходила?

— Да что тут вообще можно увидеть, — недовольно проворчал тот же голос.

— Ну, может Ты почувствовал ее? — предположил я. — Это, наверняка, было приятно.

— Ты что, пьяный? — поинтересовался мой невидимый собеседник.

— Нисколечко, — заверил его я.

— Что Ты здесь делаешь? — спросил мужчина.

— Странный вопрос! Что мужчина обычно может делать в туннелях? — поинтересовался я. — Сам-то Ты, что тут делаешь?

— Отвечай, — угрожающе потребовал он ответа.

— Честно говоря, не многое, — снизошел я до ответа. — А Ты уверен, что Цисек мимо Тебя не проползала?

— Мимо меня никто не прополз бы незамеченным, — немного зловещим голосом как мне показалось, пробурчали из темноты.

— Может быть, она прошла другим путем? — задумчиво заметил я.

— Постой-ка, а Ты кто? — спросил мужчина.

— Меня зовут Боск, — честно ответил я.

— Здесь в туннеле есть кто-нибудь еще? — осведомился он.

— Думаю, да, и много, — сообщил я.

— Я не про альковы, — уточнил он.

— Один был, — ответил я.

— Где он? — сразу спросил мужчина из темноты.

— Он у Тебя впереди, — сообщил я, нисколько не солгав при этом, ведь я действительно был впереди него.

— Спасибо, Гражданин, — поблагодарил он.

— Всегда пожалуйста, — ответил я, и развернувшись, пополз обратно по туннелю. — Цисек, где Ты?

К счастью, ни одну из девушек, прикованных в альковах, не звали Цисек. Иначе это могло вызвать некоторое замешательство.

— Цисек, — периодически звал я.

— Стой, — послышался другой голос.

Голос этого товарища казался столь же зловещим, как и голос первого. С обладателями таких голосов большинство людей, вероятно, будут надеяться, не встречаться в темном переулке, или, в зависимости от обстоятельств, в туннеле. Его я видел немногим лучше, чем первого, впрочем, как я понимаю, он также не мог видеть меня.

— Рабыня мимо Тебя по туннелю не проползала? — поинтересовался я. — Цисек. Она не очень крупная, но она очень фигуристая.

— Нет, — ответил он, — А Ты кто?

— Боск, — ответил я.

— Ты видел кого-нибудь еще в туннеле? — спросил невидимый собеседник.

— Довольно трудно увидеть что-либо в этом туннеле, — напомнил я.

— Есть ли кто-то в туннеле, кто находится не в алькове? — уточнил он свой вопрос.

— Пожалуй, есть, — сказал я.

— Где он?

— Впереди Тебя, — сообщил я.

Как раз там я и находился по отношению к нему. Впрочем, как и первый товарищ.

— Что он делает? — спросил мужчина.

— Ничего, всего лишь стоит на четвереньках на одном месте, — описал я ему свое теперешнее занятие.

— Я так и думал, — решительно заявил мужчина передо мной. — Спасибо, Гражданин.

— Не за что, — отмахнулся я. — А Ты уверен, что не видел Цисек?

— Не видел, — ответил он.

— Возможно, она находится с другой стороны, — пробормотал я, разворачиваясь, чтобы двигаться обратно в сторону зала.

— Войди в альков и освободи туннель, — приказал мужчина.

— Ты знаешь стоящий? — полюбопытствовал я.

— Пошевеливайся, — не слишком любезно бросил он.

— Отлично, — сказал я.

Я не видел никакого смысла в том, чтобы быть спорить с ним. В конце концов, здесь действительно все альковы достаточно хороши. Администрация заведения позаботилась об этом. Я попятился назад по туннелю, решив вести себя разумно. Насколько я теперь знал, оба выхода из туннеля для меня оказались закрыты. Приглашая меня в Туннели, они, возможно, предполагали, что я, рано или поздно, из любопытства, или осторожности попытавшись избежать встречи, войду в один из них. Конечно, они не собирались ждать до утра, чтобы определить местонахождение намеченной ими жертвы. На мой взгляд, было бы не разумным, и дальше рассчитывать на то, что в их намерения входило просто вежливо поговорить со мной и передать некую информацию. Подозреваю, что все гораздо серьезнее. Раз я не появился из туннеля, и даже не попытался появиться из него, нетрудно предположить, что я жду где-то внутри него. Надеюсь, они приняли на веру мои слова и ожидают, что их цель находится в туннеле, а не в алькове. Ведь в туннеле человек мог бы перемещаться в любом направлении, в то время как в алькове, как это могло бы показаться, он оказывался запертым в ловушке. На самом же деле, учитывая узость входа в альков, было бы чрезвычайно опасно пытаться войти в него, когда внутри находится решительно настроенный товарищ. Остается только оставаться там до утра, до того времени, когда им ничего не останется, кроме как исчезнуть из борделя. Мужчина, оставшийся позади меня, скорее всего, был лидером их группы. По-видимому, он должен подать некий сигнал своему товарищу с другой стороны туннеля.

И точно, через несколько енов, позади меня послышался тихий свист. Он хорошо передавался вдоль туннеля. Через мгновение, донесся ответный свист спереди от меня. Я двинулся вперед, по пути, на ощупь, определяя номера альковов. Новый свист сзади, уже ближе. Ответный свист, судя по всему, все с ого же места. Товарищ, засевший там, не лидер, как мне показалось, не особенно стремился наобум лезть в темноту. Пожалуй, я бы не стал обвинять его в нерешительности.

Я снова оказался около алькова двадцать шесть. Значит, я нахожусь довольно далеко внутри туннеля.

— Господин? — услышал я женский голос и звон цепи внутри, стоило мне отдернуть штору.

Вернув штору на место, я сместился к следующему алькову, двадцать седьмому, и потянул занавес в строну. Изнутри не донеслось ни звука. То что надо, решил я и вполз внутрь. Снова свист, еще ближе на этот раз.

Нормальная практика, в такой ситуации, вынудить врагов разделиться, дабы встречать их по очереди, если можно так выразиться, заменяя двумя стычками один на один, одну, но в соотношении двое на одного. Но это, конечно, в случае, когда можно видеть то, что делает противник. Слишком часто темнота сводит на нет умение, слишком часто бой в темноте сводится к простому везению. Конечно, существует тактика и для боя в темноте, и такие уловки, как запутать врага, отвлечь внимание, бросить камешек, чтобы поощрить противника сделать неверное движение, обернуться, подставляя под удар спину, занять такую позицию, чтобы подвергать опасности минимальное количество жизненно важных частей тела, попытаться вынудить человека наносить удары с дальней дистанции, или с держать оружие на вытянутой руке и перенапрягать себя, и так далее. Но, бой в настоящей темноте, весьма отличающейся от того, что обычно подходит под определение «ночная стычка». В подобной ситуации, вероятно, нет никаких действительно подходящих способов снизить уровень риска до разумных пределов. Если возможно, я предпочитаю избегать случайностей и не полагаться на везение. Соответственно, еще входя в туннель, определив, что он был неосвещен, я решил, что, в конечном счете, переложу все вовлеченные риски с себя на своих преследователей. Сам я решил не оставлять игру на волю случая.

— Кто здесь? — спросил я, выглянув из алькова, как будто встревоженным голосом. — Есть здесь кто-нибудь? Кто Вы?

Вместо ответа, новый свист, справа от меня, со стороны входа в туннель. Ответный свист слева с другого конца туннеля. Снова справа, на этот раз с того же места. Свист слева, раздался немного ближе. Именно на это я и рассчитывал. Они пытались скоординировать усилия, и, в то же самое время, запереть меня между собой.

— Кто здесь? — снова крикнул я.

— Не бойтесь, — донесся голос справа. — Мы не собираемся причинить Вам какой-либо вред. Вы — Тэрл из Порт-Кара?

— Да, — признал я на этот раз. — Это я!

— У нас сообщение для Вас, — сказал голос.

— Да, — насмешливо протянул я.

— Оставайтесь, на своем месте, — велел голос. — Мы передадим Вам сообщение.

— А Вы уверены, что оно заслуживает моего внимания? — поинтересовался я.

— Да, конечно, — постарался успокоить меня мужчина справа.

Вот только скрежещущий звук металла, по-видимому, ножа, по камню, донесшийся слева никак не способствовал моему спокойствию. Они что, действительно думали, что я поверю, что для передачи сообщения, нужны двое?

— Что-то я в этом не уверен, — усомнился я.

— Не волнуйтесь, — сказал мне товарищ справа.

— У Вас есть сообщение для меня? — осведомился я.

— Да, — заверили меня справа.

— Я обнажаю свой меч, — предупредил я, вытянув клинок из ножен с намного большим шумом, чем это было необходимо.

Не хотелось бы, чтобы они перепутали этот звук с чем-то иным. Думаю, что это даст им повод для размышлений. Я хотел, чтобы они немного поволновались. В этом случае, когда я вложу оружие обратно в ножны, они могут начать действовать быстрее, а значит и неосмотрительнее.

— Мы — друзья, — донеслось из темноты справа.

Не думаю, что даже ради достижения свих целей, они, в такой темноте, собирались лезть в альковы. Им, прежде чем решиться на такое, стоило бы, очень тщательно взвесить все за и против. Несомненно, выходя на охоту, они думали об этом с точки зрения туннеля и его стен. Кроме того, я сам же вынудил их полагать, что нахожусь в туннеле. Не думаю, что им казалось разумным, что я полезу внутрь, что я и подтвердил, вытаскиванием меча. Предположительно, такое действие в тесноте алькова не имело смысла, слишком мало там места, чтобы размахивать длинным клинком. Кстати, и в туннеле тоже, махать мечом было не с руки, зато прямые, колющие удары могли быть весьма опасными. Зная, что у меня в руке обнаженный меч, врятли любой из них захочет быть первым, вступившим в контакт со мной. Зато стоит мне вложить клинок в ножны, и я уверен они оба, а особенно тот, что справа, захотят нанести первый удар.

— Уберите свой меч в ножны, — приказал мужчина справа.

— И не подумаю, — усмехнулся я.

— Тогда мы не передадим Вам сообщение, — предупредил тот.

— Ну и замечательно, — заметил я.

— Но мы должны сделать это, — настаивал он. — Это — вопрос жизни и смерти.

— Это звучит серьезно, — допустил я.

— Это именно так, — заверил он меня.

— От кого это сообщение? — осведомился я.

— От самого регента, — сообщил мужчина.

— Понятно, — протянул я.

Честно говоря, я очень сомневался, что сам регент стал бы посылать мне сообщения, по крайней мере, он сделал бы это другим способом. Однако у меня были основания полагать, что дело, по которому эти двое появились здесь, могло быть поручено им кем-то из близкого окружения регента. Их упоминание регенте, убедило меня, что мне предстоит иметь дело совсем не с обычными охотниками за моим кошельком.

Заурядные бандиты, врятли стали бы намекать на столь высокую персону.

— Как мы сможем убедить Вас в наших благих намерениях? — спросил он.

На слух я определил, что он приблизился еще фут.

— На мой взгляд, это скорее Ваша проблема, чем моя, — заметил я.

Судя по донесшемуся до меня слева шороху, тот тоже стал немного ближе к месту событий.

— Вы вооружены? — поинтересовался я.

— Мы снимем наши пояса с ножнами и бросим на пол туннеля, — предложил тот, что справа. — Таким образом, Вы поймете, что мы пришли с миром.

— Превосходное решение, — согласился я. — Начинайте.

Через мгновение два предмета, по-видимому, ножны, хотя я усомнился, если судить по звуку, что в них были ножи, упали, скользнув по полу, один справа, другой слева. Я предположил, что оба этих товарища были на равном расстоянии от меня. До каждого было не больше десяти футов. Полагаю, что и они вычислили мое приблизительное местонахождение, ведь у них был хороший ориентир — мой голос.

— Вы меня убедили, — объявил я, хотя, конечно, искренности в моем утверждении было немного.

— Вложите меч в ножны, — попросил тот, что справа.

Похоже, они оба еще немного приблизились.

— Хорошо, — ответил я, с шумом убирая клинок назад в ножны, и убирая голову с прохода. — Где сообщение?

— Вот! — услышал я крик справа, а следом послышался шорох проскочившего в темноте мимо лаза в альков тела.

— Умри! — донеслось слева, вместе со звуком другого быстро двигающего тела.

Потом в туннеле неподалеку от входа в альков послышался звук столкновения двух тяжелых тел, сопровождаемый довольно неприятными шумами. А я находился внутри, держа в руке кайву, на случай если кому-то из них понадобится моя помощь. Кроме того если кто-либо попытался бы войти в это очень тесное помещение, то в темноте он оказался бы в таком неудобном положении, что было бы несложно перерезать ему горло.

Я обратился в слух. Шум снаружи прекратился. На грани слышимости я уловил звук тяжелого хриплого дыхания, и, кажется покашливания и отхаркивания. Могло показаться, что чьи-то легкие боролись за глоток воздуха. Не слишком успешно, судя по хрипам. Кашель второго сопровождался булькающими звуками, полагаю, что его рот заполнился хлынувшей кровью. Похоже, с обоими моими противниками приключилось несчастье. Интересно, поняли ли они, что произошло, и сейчас поддерживают друг друга, или каждый из них уверен, что погибая, он убил Тэрла из Порт-Кара. Наконец я услышал звук упавшего тела, а за ним второе. Кажется, кто-то из них еще попытался полти. Возможно, это был тот, кто оставался слева от меня. Я слышал скребущий звук металла по камню. Потом послышался кашель, закончившийся хрипом, стук упавшего на каменный пол ножа. Недалеко у него получилось отползти. Несомненно, камни сейчас стали липкими от крови. Кого-то утром ждет весьма неприятная уборка. Даже интересно, кого сюда пришлют, рабыню или, возможно, свободную женщину, которую мне предложили в начале вечера, ту, что была в распахивающейся тунике, Леди Лэбэйну, которая «сохранялась для друга». Полагаю, что надсмотрщицам могло бы понравиться заставить ее делают такие вещи, причем находясь рядом с плетью или палкой и контролируя ее работу.

Я продолжал вслушиваться в темноту, но уже ничего не нарушало повисшей в туннелях тишины. Думаю, что оба эти товарища были достаточно квалифицированы в своем деле. Сомневаюсь, что на такое задание послали бы новичков. Они всего лишь ошиблись с выбором жертвы.

Я терпеливо продолжал слушать еще несколько енов. Ни звука не доносилось снаружи алькова. По крайней мере, оттуда я ничего больше не услышал. Зато я услышал тихий звук позади себя. Я даже представить себе не мог, что был не один в этом алькове. Я резко обернулся, держа кайву в готовности к удару. Но в алькове опять было тихо. Переложив кайву в левую руку и вытянув ее вперед, я беззвучно вытащил свой меч из ножен. Кайва впереди для разведки и защиты, меч, короткий обоюдоострый гореанский гладиус, отведен назад и готов к быстрому колющему удару.

— Кто здесь? — спросил я.

Ответом мне была полная тишина.

— Говори, или я атакую, — предупредил я.

На этот раз, я услышал тихое, почти неразличимое, возражающее поскуливание. Я различил, также, отчаянное движение босых ног по камню. Кто-то дернул ногами вперед-назад, и застучал ими по полу. Потом до меня донес характерный звук, как будто кто-то дернул цепь. С мечом и кайвой, выставляя вперед, то одну, то другую руку, и держась подальше от источника звуков, я определился, к своему удовлетворению, что альков был пуст, за исключением меня самого и того кто издавал звуки. Затем, держа меч плашмя и аккуратно двигая им из стороны в сторону, я, с обеих сторон, коснулся прятавшегося в темноте. Каждое касание сопровождалось поспешным, испуганным движением. Кто-то подтягивал к себе ноги и хныкал. Определившись с точным местонахождением источника звуков, я убрал меч в ножны.

Я тихо приблизился к заинтересовавшему меня «объекту», держась справа от него. Проведя по телу рукой, и нащупав волосы, я ухватился за них и, приподняв голову, прижал острие кайвы к боку источника звука, как раз во впадину между ребрами. Ответом мне было протестующее мычание, но сам «объект» не пошевелился, надежно удерживаемый мной на месте. Я еще чуть увеличил давление на своем ноже. Мой «объект» затих абсолютно. Я немного ослабил нажим, но держал лезвие так, чтобы контакт с кожей был ощутим. Отпустив волосы, я провел рукой вниз, проверяя запястья. Они оказались скованы за спиной легкими кандалами, и прикованы цепью к кольцу. Кандалы были хотя и легкими, но довольно эффективными для «объекта» такого рода. Этот «объект» сидел в алькове, прижавшись спиной к дальней стене и поджав колени. Я со спокойной душой убрал кайву в ножны.

Ощупав рот «объекта», пришел к выводу, что он заткнут с гореанской эффективностью, кляп был привязан надежно. Снова послышалось тихое хныканье. Само собой, такие звуки могла издавать только женщина. Это безошибочно проявлялось, даже сквозь кляп, который ее похититель, или похитители, вставили своей жертве в рот, по-видимому, решив, что говорить ей особо не о чем. Она снова заскулила, возможно, пытаясь привлечь внимание к ее желанию что-то мне сказать.

— Тихо, — шикнул я на нее.

Интересно, была ли она рабыней. Я снова дал волю своим рукам, дабы определить, был ли на ней ошейник. В ответ женщина замычала в отчаянном протесте.

— Тихо, или мне придется Тебя ударить, — предупредил я, и она замолчала.

Под моей рукой было ее горло, без каких либо следов железного кольца неволи. Скользнув рукой ниже, определил, что груди у обитательницы алькова заслуживали внимания.

— Ты — свободная женщина? — поинтересовался я.

Она опять что-то промычала, что, по моему мнению, можно было считать утвердительным ответом. В памяти всплыл способ, который служительница борделя использовала в общении с рабыней Лале, весьма обычный, кстати, или, по крайней мере, один из наиболее распространенных, когда женщине приказано находиться в модальности четвероногого животного.

— Ты будешь скулить один раз, если хочешь сказать «Да», и два раза, если — «Нет», — приказал я ей. — Ты меня поняла?

Женщина проскулила один раз.

— Ты хочешь, чтобы я вытащил кляп? — спросил я.

Снова одиночное нетерпеливое мычание.

— Ты — свободная женщина? — уточнил я.

Она хныкнула один раз, и протестующе замычала, дергаясь и вжимаясь в стену.

— Я не нашел какого-либо клейма на твоем теле, — сообщил я ей, — по крайней мере, в обычных местах клеймения. Возможно, Ты говоришь правду.

Наиболее распространенные места клеймения гореанских рабынь это левое или правое бедро, чуть ниже ягодицы. Но встречаются женщины, носящие свои клейма и в других местах, например, слева внизу живота, на внутренней поверхности левого предплечья, на левой груди, или, совсем крошечные, за левым ухом. Что до меня, то я не одобряю выжигание клейма на груди. По моему мнению, женская грудь слишком красива, чтобы уродовать ее шрамом то раскаленного железа. Впрочем, против временной маркировки женщин в таком месте я не возражаю, скажем, жировым карандашом, помадой или краской, как делают это многие работорговцы. В идеале, конечно, учитывая необходимость клеймения рабыни, важность которого признает любой нормальный гореанин, это нужно сделать так, чтобы клеймо не умаляло красоту женщины, а скорее наоборот, подчеркивало ее и, причем значительно. Клеймение бедра, со своей стороны, имеет именно такой эффект. Также, клеймо, выжженное сбоку на ее бедре, помогает понять женщине, что ее рабство — это навсегда. Само собой, ее груди, в коих так естественно выражена большая часть ее соблазнительной женственности, и без клейма, не избегает быть отмеченной неволей. Ведь они столь же открыты и доступны хозяину, как и любая другая часть тела рабыни. В конце концов, ему принадлежит вся рабыня целиком. Соответственно и она сама знает, что ее столь соблазнительным и мягким, столь восхитительным и изумительным, столь замечательным и возбуждающим полушариям, как, впрчем и остальным ее частям, без долгих размышлений, будет уделено внимание, соответствующему статусу их носительницы. Например, они могут быть любовно потроганы, помяты, поцелованы и приласканы хозяином, как и сколько ему понравится. Также, их привлекательность может быть подчеркнута и усилена различными формами одежды или связывания. Например, часто для этих нежных восхитительных деталей применяют рабскую портупея, или обвязку веревкой. Их могут заключить, если на то будет желание открытые сетчатые бюстгальтеры.

Она возмущенно промычала один раз.

— Уверен, Ты не станешь критиковать мое любопытство, — заметил я. — Ведь нельзя же каждый раз ожидать, что встретишь голую свободную женщину, прикованную цепью в алькове рабского борделя.

Мои исследования различных мест на предмет наличия клейма имели и дополнительный эффект, я выяснил, что на женщине ничего не было, за исключением кандалов, конечно.

Ответом на мое замечание, стало множество сердитых звуков.

— Ты сердишься? — осведомился я.

Она снова промычала один раз, весьма сердито, судя по всему.

— Похоже, Ты злишься, не так ли? — уточнил я.

Новое мычание, еще более сердитое, за которым последовала целая серия сердитых звуков.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — предположил я.

Снова раздраженное одиночное мычание.

— Подозреваю, Ты хотела бы, чтобы я вытащил кляп из твоего рта?

Короткое мычание. Очень настойчивое. Я подождал. Звук повторился.

— Ага! — воскликнул я. — Так Ты не хочешь, чтобы я вынимал кляп.

Женщина отчетливо проскулила дважды.

— Значит, ты все-таки хочешь, чтобы я убрал кляп? — спросил я.

Она прохныкала один раз, очень отчетливо, очень ясно, только один раз.

— А я все никак ни как не догадаюсь этого сделать, не так ли? — усмехнулся я. — Возможно, Ты думаешь, что я забыл это сделать, что это просто вылетело у меня из головы. Однако, это не так. Я всего лишь интересовался, тогда и теперь, хотела бы Ты удалить кляп изо рта или нет. Именно это мне и было любопытно. И это — все. У меня не было никаких намерений вытаскивать его. Мне совершенно не интересно, что Ты можешь мне рассказать.

Мычание сразу стало испуганным и несколько озадаченным.

— Именно так, — подтвердил я, взяв женщину за шею правой рукой под подбородком, и резко потянул вверх, запрокидывая ее голову.

Пленница издала испуганный звук.

— Ты находишься не в том положении, — пояснил я, — чтобы сердиться, злиться, проявлять нетерпение или высокомерие.

На этот раз она не проронила ни звука.

Я снова положил на нее руку. Она испуганно заскулила и попыталась отстраниться, вжимаясь в стену алькова. Бесцеремонно взяв ее лодыжки в руки, я позволил ей какое-то мгновение сопротивляться мне, а затем рывком широко развел ее ноги в стороны.

— Ты поняла, что я имею в виду? — поинтересовался я.

Она жалобно проскулила один раз.

— Молодец, — похвалил я.

Стоило мне выпустить ее щиколотки из моих рук, как она торопливо сжала их вместе и, подтянув колени к груди, повернулась ко мне правым боком.

— Это ведь Тебя принесли в мешке этим вечером? — уточнил я.

Одно хныканье.

— Ты красивая? — полюбопытствовал я.

Двойное хныканье.

— Значит, мне нет никакого смысла в том, чтобы задерживаться с Тобой, не так ли?

Женщина снова проскулила дважды.

— Пожалуй, зажгу-ка я свет, — сказал я.

Она жалобно пискнула два раза.

— И если я обнаружу, что Ты солгала мне, то я использую Тебя в качестве рабыни, — добавил я.

Снова двойной писк.

— Хорошо, — усмехнулся я. — Даю Тебе еще один шанс. Ты красивая?

Она расстроено простонала один раз.

— Или, по крайней мере, Ты думаешь, что красивая, — уточнил я.

Снова одиночный звук.

— В таком случае, может мне стоит попользоваться Тобой, — заметил я.

Двойное поскуливание, очень жалобное.

— Если Ты — свободная женщина, то, исходя из того, что я слышал, где-то здесь может быть оно, — задумался я, проводя рукой по стене алькова. — Да, точно, вот оно.

Мои пальцы наткнулись на свисавший с гвоздя моток пеньковой веревки и кожаный шнурок с нанизанной на него монетой, по-видимому, тот самый пробитый бит-тарск. Это должны будут использовать, насколько я помню, со слов моей сопровождающей, если ее пребывание в борделе окажется нескучным для клиентов.

— Здесь моток веревки, — сообщил я. — Знаешь для чего она?

Явно испугавшаяся женщина проскулила дважды.

— Для того чтобы связать Тебя, — объяснил я. — Если за сегодняшний вечер Тобой здесь хотя бы раз попользуются, то утром Тебя выставят голой, в переулке, а руки свяжут за спиной именно этой веревкой.

Она возмущенно промычала два раза.

— А еще здесь есть монета, бит-тарск, пробитый и нанизанный на кожаный шнурок. Знаешь, для чего он нужен?

Двойное мычание.

Взяв шнурок с монетой, я обнял женщину за талию и завязал шнурок у нее за спиной. Монетка оказалась на животе. Большим пальцем я вдавил медный диск в ее живот, чтобы она могла четко ощутить его форму и почувствовать его местоположение. Убедившись, что пленница все это осознала, я убрал палец, позволив монете спокойно висеть на ее животе.

— Эта монета, именно таким образом будет привязана к Тебе утром, если, конечно, кто-нибудь захочет воспользоваться твоей беспомощностью в течение этой ночи. Это скажет всем, кто Тебя увидит, что Тебе пришлось обслужить мужчину. Тебе дают эту монету, потому что Ты — свободная женщина. Это — твоя оплата. Замечу, что монета эта, самой низкого номинала, какая только имеет хождение на Горе, да еще и пробитая. Это, своего рода, оценка твоих способностей.

Послышался стон отчаяния. Но я все же снял шнурок и монету с ее талии, и отложил в сторону вместе с веревкой.

На этот раз в ее стоне послышались нотки благодарности.

— Я знаю, что Ты — свободная женщина, — сказал я, — но, я надеюсь, теперь, в свете недавних событий, Ты готова, изменить свое поведение и стать, по крайней мере, минимально вежливой, соблюдать некие основные правила приличия, и вести свою жизнь и дела, хотя бы в соответствии с простыми канонами обычной вежливости и любезности?

Женщина промолчала. Тогда я прижал руку к ее телу, и она поспешно проскулила один раз.

— Молодец, — похвалил я. — Судя по тому, что кому-то пришла в голову мысль притащить Тебя сюда, скорее всего в наказание, можно сделать вывод, что Ты была чем-то вроде самки слина.

Из темноты донесся один короткий стон.

— Но Ты же теперь собираешься измениться, не так ли? — осведомился я.

Однократное мычание в ответ.

— Видишь ли, — сказал я, кладя руку на ее бедро, которое она туту же попыталась отдернуть, — в действительности это совсем не суровое наказание. С Тобой могли сделать множество других вещей, гораздо хуже этого. Например, из места подобного этому, не было бы большой хитростью, доставить Тебя к какому-нибудь работорговцу. Кстати, не исключено, что ближе к утру работорговцу уже назначена встреча с Тобой в этом алькове. Я не знаю.

Она заскулила в ужасе.

— Тебя могут заклеймить и наградить ошейником прямо здесь, уже следующим утром, — добавил я, — а потом, кляп в рот, мешок на голову, руки в наручники, и едет из города к месту своей первой продажи, еще одна свеженькая беспомощная рабыня.

Два стона.

— Кстати, — заметил я, — Ты не думала, что, возможно, я и есть тот самый работорговец?

Она в отчаянии пропищала два раза.

— Но я — не он, — успокоил я женщину. — О, да, я занимался работорговлей, и, несомненно, буду заниматься этим и дальше. Мало найдется занятий, столь же приятных и полезных.

Она вздрогнула всем телом, но промолчала.

— Ты хорошо бы выглядела у ног мужчины? — полюбопытствовал я и, взяв ее рукой за горло, предупредил: — Ответь правдиво.

Она проскулила только один раз, но чувствовалось, что это далось ей нелегко.

— Или Ты думаешь, что было бы так? — уточнил я.

Опять один тихий стон, испуганный стон, я бы даже сказал, выстраданный.

— Не бойся, — сказал я. — Нет у меня намерений, по крайней мере, в настоящее время, порабощать Тебя. Ты мне благодарна?

Одинокое облегченное мычание.

— Правда, я пока не видел Тебя, — усмехнулся я.

Опять в изданном ей звуке появился оттенок страха.

— Так что, оставляю за собой право на твое порабощение, если мне того захочется, — добавил я. — Как знать, возможно, Ты слишком красива, чтобы быть свободной.

Она промычала дважды, испуганно и недовольно.

— А теперь тихо, — шепнул я ей. — Сюда кто-то приближается.

На мгновение выглянув в туннель, я заметил отблеск света. Несомненно, кто-то двигался по туннелю с лампой в руке. Хотя свет был очень слабым, но после полной тьмы алькова, даже он резал глаза. Снаружи донесся испуганный женский вздох, подозреваю, она натолкнулась, по крайней мере, на одно тело.

— Ой, — вскрикнула она через мгновение, и отблески света заметались по стенам туннеля, немного разгоняя мрак и внутри алькова.

Подозреваю, что она, обнаружила второе тело, лежавшее немного дальше в туннеле. Заметив, что свет приблизился вплотную к алькову, я бесшумно сместился в сторону от входа.

— Что здесь произошло? — шепотом спросила она, как если бы не обращаясь ни к кому конкретному.

Я сделал вывод, что она пришла одна. Ее удивление казалось неподдельным, и она не предприняла попытки позвать, кого бы то ни было. Теперь женщина находилась у входа в альков.

— Ты в порядке, моя маленькая шлюшка? — проворковала она. — Цепи не жмут? Не хочешь еще освободиться от этого противного старого рабского кольца? Надеюсь, Ты уже изучила, что значит служить мужчинам? Хорошо извивалась? Твое соблазнительное маленькое тело достаточно устало быть прикованным цепью? Затекло, наверное? Побаливает? Уже довольно поздно, моя красотка. Хочешь одеться? Конечно, Ты хочешь! Есть у меня для немного симпатичной пеньковой веревки, вот ее Ты и будешь носить, а если Ты доставила мужчине удовольствие, что вполне вероятно к настоящему времени, то есть еще и отличная монетка, чтобы прикрыть твой животик, а то знаешь, в переулке этим утром холодно и промозгло. Веревка отлично сохранит тепло твоих запястий.

Она подняла лампу, направляя ее свет в альков.

— Ты здесь еще? Почему молчишь? — насмешливо полюбопытствовала она.

Теперь я смог разглядеть девушку, с которой находился в одном алькове. Белокурая, стройная, с прекрасной соблазнительной грудью и красивыми бедрами и икрами, она сжалась у дальней стены своей темницы. И я упустил возможность поиметь такую красотку! Знай я, насколько она привлекательна, и она бы от меня никуда не делась! Она действительно выглядела как шлюха, шея которой просто предназначена для ошейника.

Фигура женщины была достойна того, чтобы хоть сейчас делать из нее рабыню. Даже на мой придирчивый взгляд, это был прекрасный образец рабского мяса, который окажет честь любому невольничьему рынку. Я бы не удивился, например, увидеть ее голый на рабском прилавке, в цепях, принимающей соблазнительные позы, танцующей и похотливо извивающейся пытаясь завоевать внимание мужчин, чтобы быть проданной с аукциона тому, кто предложит самую высокую цену. Да, за такое тело, возможно, я и сам сделал бы предложение. Мне даже пришлось напоминать себе, что она свободная женщина. Пока.

Рука женщины, вместе с лампой, просунулась внутрь алькова, и попала в мой захват. Сильный рывок, пораженный вскрик, и она, пролетев сквозь узкий лаз, приземлилась на живот уже внутри алькова. Лампа, выпавшая из руки женщины, прокатилась по полу, оставив за собой мгновенно вспыхнувшую, и столь же быстро погасшую струйку масла. Альков снова погрузился во тьму. Я встал на колени по обе стороны от ее тела, прижимая женщину к полу. Быстро ощупав ее, нашел, что кроме плети и нескольких ключей ничего интересного у нее не было. Отложив в сторону находки, я уделил внимание самой пленнице. Боролась она отчаянно, но беззвучно. Надо признать, что для женщины она была довольно сильна. По крайне мере, значительно сильнее, чем прикованная здесь к стене девушка. Однако, что ни говори и не делай, ее сила была всего лишь силой женщины. Это показалось мне забавным, и я позволил ей побороться какое-то время, до тех пор, пока до нее не дошла тщетность ее усилий. Наконец, с рыданием она прекратила напрасную борьбу. Я быстро сдернул с нее кожаный костюм, решив, что он мог бы пригодиться для другой свободной женщины, находившейся здесь.

— Веди себя тихо, — на всякий случай предупредил я свою пленницу.

Нащупав моток веревки, я в мгновение ока связал руки женщины за спиной, а затем и ее щиколотки, скрестив их и притянув к запястьям. Теперь она уже никуда не денется, решил я и слез с ее спины.

— Кто Вы? — прошипела она, перевернувшись на бок, и дергаясь в путах.

— Тэрл, — представился я, — из Порт-Кара.

— Они искали Вас, — сообщила она.

— Зато нашли друг друга, — усмехнулся я, пихнув свою пленницу в бок.

Поводя руками по полу в поисках лампы, и почти сразу найдя искомое, я немного встряхнул ее. Внутри еще осталось немного тарларионового жира. Я запалил лампу, воспользовавшись своей зажигалкой, или как говорят гореане «производителем огня». Это — обычное устройство, представляющее собой кремень и колесико-кресало, крошечный фитиль и резервуар с маслом. Гореане не курят, но, поскольку они обычно используют огонь для приготовления пищи и освещения, они находят такое устройство, и другие подобные ему, использующие подпружиненные кремни и пропитанный жиром трут весьма полезными в своем хозяйстве. Кстати обычных серных спичек, столь распространенных на Земле, я никогда не встречался на Горе. Химия, вовлеченная в такой способ добывания огня, что достаточно интересно, на Горе запрещена. Это расценивается как одно из нарушений Законов об Оружии, наложенных на гореан Царствующими Жрецами. Это не столь уж далеко от истины, как могло бы показаться сначала. Ведь сера, является одним из основных компонентов пороха.

— Вы! — пораженно воскликнула пленница. — Но Вы же сказали мне, что Вас зовут Боском!

— Меня действительно зовут Боском, — признал я. — А Ты, кажется, хорошо связана.

Она снова отчаянно, но недолго попыталась бороться.

— Да, — заметил я, — достаточно хорошо связана.

— Освободите меня, — потребовала служащая борделя.

— На одном из этих ключей, выбит номер 27, - сказал я. — Я так понимаю, что это ключ от цепей этого алькова.

— Да, — угрюмо подтвердила пленница.

Взяв упомянутый ключ, я открыл один из браслетов наручников блондинки, получив за это ей быстрый благодарный взгляд.

Впрочем, радовалась она недолго, потому что я тут же защелкнул браслет на ее запястье, оставляя ее закованной в точности, как она была прежде. Девушка посмотрела на меня дико, озадаченно, испуганно. Она подергала руками, словно пытаясь убедиться, что они все еще на месте, и прикованы к кольцу в стене. Пленница на полу засмеялась.

Я присел подле блондинки, внимательно разглядывая ее.

— А она — симпатичная штучка, не так ли? — заметил я, кивнув на плотно стиснувшую колени и прижавшуюся к стене алькова девушку.

— Да уж, — согласилась моя пленница. — Присмотритесь к ней. Неужели не видно, к какому сорту женщин она относится.

— Она напоминает мне женщин того сорта, которыми Ты командуешь в борделе, я имею в виду рабынь, конечно.

— Это точно, — усмехнулась надсмотрщица. — Она — именно такая женщина. Она предназначена для ошейника, и я нисколько не сомневаюсь, что однажды она получит один из них на свою шею. Как знать? Возможно, однажды она даже окажется здесь, и будет подчиняться мне, в качестве одной из наших девочек.

— А Ты хотела бы этого? — полюбопытствовал я.

— Конечно, — призналась моя пленница.

— И Ты приучила бы ее хорошо обслуживать мужчин?

— Само собой, — кивнула она.

— Похоже, Ты любишь принуждать женщин, таких как она, служить мужчинам?

— О да, — с удовольствием в голосе признала она. — Люблю и делаю это. И я проследила бы, чтобы эта шлюха служила мужчинам великолепно.

— И почему же? — поинтересовался я.

— Я презираю таких женщин, — бросила надсмотрщица.

— За что?

— Они принадлежат мужчинам, — скривилась она.

— Несомненно, она хорошо бы выглядела, целуя вот это, — предположил я, подняв с пола ее плеть.

— Конечно, — рассмеялась моя пленница.

— Поцелуй ее сама, — приказал я надсмотрщице, поднося плеть к ее лицу.

— Что? — пораженно вскрикнула она.

— Все женщины принадлежат мужчинам, — напомнил я ей.

Взбешенная женщина задергалась, пытаясь отстраниться от плети.

— Ты поосторожней дергайся, — предупредил я, — а то веревки в кожу врежутся.

Она уставилась на меня в бессильной ярости.

Я ослабил зажим, и ремни плети с легким хлопком распрямились.

— Ты поцелуешь ее сейчас, или после того, как почувствуешь на себе, но поцелуешь все равно, — объяснил я. — По большому счету мне без разницы. Выбор за тобой.

— Не надо меня бить ей, — попросила надсмотрщица.

— Ты — свободная женщина, — пожал я плечами. — Уверен, что Ты еще ни разу не чувствовала рабскую плеть на себе.

— Я поцелую это, — согласилась она.

Многие свободные женщини, которые ни разу в жизни еще не чувствовали ее на своей шкуре, скептически относятся к эффективности рабской плети. Само собой, их скептицизм исчезает, как только они испытают это. С другой стороны, я не думал, что до этого дойдет. Уж эта-то была хорошо знакома с эффективностью плети. Несомненно, она регулярно использовала ее в своей работе. Это был один из ее основных инструментов, полезное устройства для обучения, исправления, устрашения и наказания рабынь. Она отлично знала каким может быть эффект от применения плети на ее собственной спине.

— Ты можешь сделать это гораздо лучше, — заметил я. — Еще лучше. Замечательно. Теперь, языком. Ну же, постарайся. Уже лучше, намного лучше. Превосходно. Теперь, снова поцелуй. Медленнее, нежнее. Великолепно.

Наконец, я убрал плеть. Женщина пораженно смотрела на меня.

— Я поцеловала Вашу плеть, — прошептала она.

Перевернув ее на живот, я развязал ноги женщины.

— Нет! — отчаянно выкрикнула он.

Через несколько енов я снова обратил свое внимание на белокурую пленницу и освободил ее рот, аккуратно развязав узел и вытащив основательно промокший кляп.

— Я надеюсь, что не услышу твоих криков в ближайшем будущем, — предупредил я ее. — Я ясно выразился?

Девушка молча кивнула.

— А-аргхх, — только и успела выговорить пленница, лежавшая на полу, как я втиснул кляп уже в ее рот и закрепил на месте завязками.

— Тебя это тоже касается, — сообщил я ей.

Я же, вытащив свою кайву из ножен, занялся довольно мужеподобной кожаной одежкой, которую я снял с надсмотрщицы. Первым делом я значительно укоротил подол. Потом отрезал рукава, полностью. Я считаю, что женские руки и плечи очень привлекательны. Разрезав ворот спереди, я сделал глубокое декольте почти до пупка, решив, что так будет симпатично. Следом были сделаны разрезы с обоих боков туники, примерно до талии. Мелькающее женское бедро — очень завораживающее зрелище, пусть даже это бедро пока не заклеймено. Белокурая пленница, руки которой все еще были скованы цепью за спиной, зачарованно следила за моими действиями. Закончив с портняжными работами, я снял с ее рук кандалы и поднял ее руки вверх над головой, и накинул на тело девушки импровизированную, и, на мой взгляд, женскую тунику, вырезанную из мужеподобной кожаной униформы. Она стремительно натянула мой подарок на бедра, конечно, насколько это было возможно. Также быстро она встала на колени, держа их плотно сжатыми, как это положено свободной женщине, и испуганно посмотрела на меня.

Я оглянулся на свою пленницу, лежавшую на боку, на полу алькова, опираясь на бедро и локоть. Ее запястья, были все так же туго связаны за спиной. Волосы женщины разметались в беспорядке, частично скрывая ее лицо, а из-под них выглядывали глаза, казалось заполненные неверием в случившееся, как будто она никак не могла понять того, что только что было с ней сделано.

— Взгляни на нее, — приказал я надсмотрщице, указывая на блондинку, сразу попытавшуюся натянуть тунику как можно ниже ее бедра, и еще плотнее сжать колени.

— Она действительно выглядит так, как если бы она предназначена для ошейника, не так ли? — поинтересовался я у своей пленницы.

Та удивленно посмотрела на меня.

— Не так ли? — повторил я свой вопрос.

Женщина издала лишь неясные, придушенные звуки, и я, схватив ее за волосы, потянул голову вверх.

— Не так ли? — спросил я снова. — Вы можешь мычать один раз, если — Да, и два раза если — Нет. Уверен, Ты знакома с подобной процедурой.

Она посмотрела на меня, и в глазах ее плескалась ярость. Но после того как я встряхнул ее голову, она тихо промычала один раз.

— Что? — переспросил я, и женщина снова отчетливо промычала один раз. — Ты хочешь быть наказанной?

Двойное, четкое мычание.

— Да, вижу, что с процедурой Ты знакома, — ухмыльнулся я, и отпихнул ее от себя.

Женщина завалилась на спину на пол алькова, и я снова обратил внимание на блондинку.

— Что Вы собираетесь сделать со мной? — испуганно прошептала она.

Я накрыл своими руками ее ладошки.

— Что? — спросила девушка.

Я, с большим трудом заставил себя выпустить ее руки.

— Что? — выдохнула она.

— Я собираюсь выбраться отсюда, вместе с тобой, — ответил я.

Я бросил взгляд назад, на свою связанную пленницу, и мне на глаза попался кожаный шнурок с нанизанным на него бит-тарском. Она перехватила мой взгляд, и пораженно уставилась на меня. Надсмотрщица отчаянно замотала головой, и простонала дважды, потом снова и снова. Не обращая никакого внимания на потуги женщины, я опоясал ее талию шнурком и завязал узел на спине. Маленькая монетка, оказалась на животе надсмотрщицы. Чтобы она могла отчетливо это почувствовать, я вдавил медный диск в ее живот, подержал, а потом отпустил.

— Пошла, — скомандовал я ей, взяв за волосы правой рукой и вздернув с пола на колени.

Масляную лампу я держал в левой руке.

— Следуй за нами, — бросил я блондинке, и оставил альков, таща за собой пленницу.

Блондинка без раздумий последовала за мной.

Первый труп валялся в туннеле справа от входа в альков. Второй был слева, мы наткнулись на него через мгновение. Их сообщение, если верить тому «курьеру», что прилег справа, было вопросом жизни и смерти. Полагаю, что он посчитал это хорошей шуткой. Несомненно, ему бы доставило удовольствие рассказывать потом в кругу друзей о том, в какой манере и какими словами он передал свое «сообщение». Впрочем, на мой взгляд, он сказал правду. Это действительно оказался вопрос жизни и смерти, моей жизни и их смерти.

Вскоре мы уже достигли конца туннеля. Он выходил в коридор заканчивавшийся дверью. Наконец-то я смог распрямиться. Здесь горела небольшая лампа, и я погасил ту лампу, которую я нес и отставил ее в сторону. Через мгновение я покинул здание, таща за собой за волосы пленницу, и удерживая ее голову у своего бедра в ведомом положении. Нас сопровождала блондинка в короткой кожаной одежде, которую я изготовил для нее. Дверь захлопнулась позади нас.

Мы оказались во дворе, где, по-видимому, рабыни могли подышать свежим воздухом и потренировать тело. Здесь были беговые дорожки и деревянные лежаки с отверстиями для цепей в досках, на которых при хорошей погоде девушки могли бы загорать. Выходом из этого двора служил узкий переулок между двумя зданиями, перекрытый забором с маленькой калиткой, которая закрылась на защелку за нашими спинами. Назад бордель этим же путем мы бы уже не смогли попасть.

Еще было довольно раннее утро, только-только начинало светать, и улица тонула в предрассветных сумерках. К тому же было весьма прохладно. Я припомнил, что надсмотрщица обещала блондинке, что ее запястья будет согревать пеньковая веревка. Не думаю, что ей самой понравится тепло предоставляемое этим узким предметом одежды.

Протащив надсмотрщицу между другими зданиями, я сначала вывел ее на улицу, названную переулком Рабских Борделей Людмиллы, а затем, миновав несколько домов, довел до проспекта Турии. Это — великолепный проспект, с множеством магазинов и прекрасных зданий. Именно на нем я и поставил свою пленницу на колени, спиной к рабскому кольцу, вмурованному в стену приблизительно в футе над тротуаром. Просунув свисавший с ее запястий конец веревки, которым я ранее связал ноги женщины, сквозь кольцо, а затем, скрестив ее лодыжки, затянул на них тугой узел. В очередной раз запястья пленницы оказались привязаны к ее лодыжкам, правда, теперь еще и к рабскому кольцу.

— Это — весьма оживленная улица, — напомнил я, — хотя, конечно в этот час так не скажешь. Но, думаю, очень скоро Ты получишь свою долю внимания. Спорим, что некоторые из клиентов Туннелей узнают Тебя. У Тебя еще есть время придумать, что Ты расскажешь стражникам, чтобы объяснить им свое здесь присутствие. Кстати, особенно подумай над тем, как объяснить им значение тарска, висящего на твоем животе. Среди них могут оказаться те, кому известно значение подобных символов.

Она жалко смотрела на меня.

— Прощай, Свободная Женщина, — сказал я.

Она вытянула голову ко мне, заскулила и по ее щекам побежали слезы.

— Вы просишь о милосердии, и об освобождении? — уточнил я.

Она отрицательно покачала головой.

— Уверен, Ты знаешь, что я бы не дал Тебе этого, — усмехнулся я.

Она кивнула, не переставая плакать.

— Я не из таких мужчин, — сказал я.

Она снова кивнула.

— Что тогда? — спросил я.

Она снова протянула ко мне голову. Заинтересовавшись, я присел подле нее, и мягко коснулся ее левой щеки раздутой из-за втиснутого между зубов кляпа. Женщина прижалась к моей ладони, и я чувствовал ее теплые слезы.

— Ты весьма привлекательна, — заметил я. — И где-то внутри Тебя тоже есть женщина. Тебе не стоит и дальше презирать других женщин, хотя бы, потому что Ты сама женщина. Позволь своей женщине появиться и стать с Тобой единым целым.

Она заскулила мягко, жалобно, и… благодарно.

— Я не думаю, что Тебе в дальнейшем стоит работать в Туннелях, по крайней мере, в твоей прежней должности, — предположил я, и женщина опустила голову. — Ведь Ты теперь узнала, насколько необузданно, драгоценно и великолепно быть женщиной. Это — твоя судьба, и это отличается от того, чтобы быть мужчиной. Не стоит пытаться копировать мужчину, ничего лучше псевдомужчины все равно не получится, а это не то же самое. Такие копии выглядят неестественными и не заслуживают ничего кроме презрения. У Тебя есть свое истинное место в природе, в этой изумительной жизни и бытие.

Она не осмеливалась поднять головы.

Я встал, и посмотрел на нее.

— Не бойся, — успокоил я ее. — Ты хорошо смотришься, стоя на коленях у ног мужчины.

Она, наконец, решилась, и подняла ко мне свое заплаканное лицо.

— Лоскут шелка, пойдет Тебе гораздо лучше, чем мужская кожа, сколь забавно диковинная, столь же глупая и абсурдная на твоем женском теле, которое, как Ты теперь знаешь, оказалось столь отзывчивым к ласке, — заметил я, сжавшейся женщине. — И твоя шея нуждается в подходящем украшении. Думаю, стальной ошейник подойдет. Да, Ты отнюдь не так непривлекательна, как привыкла о себе думать. Ты можешь оказаться вполне приемлемой собственностью. Ты сама, точно так же, как те девушки, которых Ты так терроризировала и унижала, как и все женщины, возможно, Ты, уже поняла это к настоящему времени, в конечном счете, всего лишь собственность мужчин.

Она только согласно кивнула и опустила голову. Слезы с ее щек упали на камни тротуара.

— Пойдем, — скомандовал я блондинке.

— Вы оставите ее здесь? Вот так? — удивилась она.

— Конечно, — ответил я. — И должен Тебе заметить, что именно это должно было бы произойти с Тобой и вместо того, чтобы сейчас быть свободной и идти домой, Ты могла бы сидеть здесь голой и связанной, да еще с пробитым бит-тарском на животе.

Оставив бывшую надсмотрщицу на коленях, голой и привязанной к рабскому кольцу, я провел блондинку назад, через проходы между зданиями, в переулок Рабских Борделей Людмиллы. Именно на этой улице находилась инсула Ачиатэса.

— А вот и Туннели, — показал я, пересекая улицу. — Именно там Ты и провела вчерашнюю ночь.

— Свободные женщины не осмеливаются говорить об этом месте кроме как шепотом, — вздрогнув, пробормотала она. — Это — один из самых низких, из всех борделей в Аре.

— И именно туда, Тебя притащили, — кивнул я.

— Каким это место кажется мрачным и ужасным, — сказала она.

— Сейчас оно действительно выглядит немного мрачноватым, — признал я. — Но Ты просто не можешь увидеть его в лучшем свете. Сейчас утро, и Туннели уже закрыты. Раннее утро не лучшее время, когда стоит оценивать подобные места, и не только их. Уверен, Ты со мной согласишься. Зато вечером, когда это заведение открыто, оно выглядит намного лучше, теплее, веселее, светлее, даже возможно, немного праздничнее. Ты поняла бы это, если бы вчера вечером, вытащила голову из мешка.

— Возможно, Вы правы, — вздохнула она.

— Полагаю, Ты могла спуститься туда как-нибудь вечером, и получить лучшее представление об этом заведении, — предположил я.

— Возможно, — кивнула она.

— Но, на твоем месте, я бы не приходил сюда без сопровождения, — улыбнулся я.

— Это точно, — согласилась она. — Без сопровождения там делать нечего.

— Это вовсе не столь ужасное место, — сказал я. — На мой взгляд, это весьма неплохое заведение.

— Просто Вы не были прикованы цепью в рабском алькове, — проворчала она.

— Посмотри на это с другой стороны, — предложил я. — Считай это интересным опытом или приключением. В конце концов, найдется не так много свободных женщин, которые могли бы похвастаться, что когда-либо провели ночь в борделе, будучи прикованы цепью в рабском алькове.

— Вероятно, мне повезло больше, чем остальным, — заметила она.

— Конечно, — усмехнулся я.

— Наверное, я должна поблагодарить Вас, — сказала она.

— За что? — осведомился.

— Там, в алькове, — ответила блондинка, — я была в Вашем милости.

— Ты была полностью в моей милости, — поправил ее я.

— Да, — задумчиво кивнула она. — Так и было. Поэтому я и хочу поблагодарить Вас за то, что не воспользовались моим положением.

— Это пустяк, — отмахнулся я.

— Но Вы ведь думали об этом, не так ли? — вдруг спросила девушка.

— Да, — признал я.

— Но все-таки Вы не сделали этого, — заметила она.

— Как видите, — пожал я плечам.

— Но почему нет? — полюбопытствовала блондинка.

— Что?

— Почему не воспользовались? — уточнила она.

— Не знаю, — честно ответил я. — Могу предположить, что Ты была свободна, и очень беспомощна.

— Но ведь моя беспомощность не имела бы значения, будь я рабыней, не так ли? — поинтересовалась она.

— Конечно, — согласился я. — Зачастую, мы сами сначала делаем рабынь абсолютно беспомощными, а затем делаем с ними то, что захотим. Мы командуем ими и используем полностью. Ведь именно для этого они и нужны. Они должны служить. Они должны предоставлять себя, по малейшему слову или жесту, немедленно, без сомнений, и независимо от своих желаний. Мы получаем от рабыни все, что мужчина мог бы захотеть получить от женщины, и даже больше, просто беря это у нее, или приказав ей, чтобы она это предоставила.

— Она настолько беспомощна, — прошептала девушка.

— Конечно, — кивнул я. — Она же рабыня.

— Но меня Вы не использовали, — напомнила она.

— Нет.

— Только из-за того, что я была свободна? — спросила она.

— Полагаю, что так, — ответил я. — Опять же, я не знал, насколько Ты была привлекательна.

— Но, что было бы, если бы Вы узнали, — не отставала блондинка, — Тогда Вы использовали бы меня?

— Не знаю, — признался я. — Возможно. Ведь я всего лишь мужчина.

— И поэтому Вы одели меня таким образом? — улыбнулась она, бросив взгляд вниз, скромно оттягивая подол короткой кожаной туники, которую она сейчас носила.

— Да, — не стал спорить я.

— Эта одежда мало что скрывает, — заметила она, пытаясь стянуть полы выреза, и прикрыть свои прелести.

— Это точно, — признал я.

— И обнажает мои руки и плечи, — добавила она. — На мой взгляд это вообще подходит только для ношения рабыней.

— И это верно, — улыбнулся я.

Еще она не упомянула, что у нее не только были открыты руки и плечи, но любой желающий мог бы полюбоваться хорошим куском ее ног, заманчивой впадиной между ее прекрасными грудями и бедрами, при каждом ее шаге мелькавшими в боковых разрезах туники.

Она посмотрела на меня.

— Эта одежда Тебе немного великовата, — заметил я.

Конечно, прежняя хозяйка была женщиной более крупного телосложения. Девушка стянула края декольте еще ближе друг к другу, тем самым, еще больше подчеркивая свою фигуру.

— Вы надели на меня это, — проворчала она. — Притом, что это — одежда, в которую могла бы быть наряжена рабыня.

— Не думаю, что стал бы надевать на свою рабыню кожу, — улыбнулся я.

Она кивнула. Кожа вообще не разрешается рабыням. Считается, что им больше подходят мягкие и более женственные одежды из шелковых и реповых тканей, часто короткие и облегающие, не только потрясающе манящие и эстетически привлекательные, но также и возбуждающие, и отражающие их подчинение мужской власти.

— Но я понял, что Вы имеете в виду, — кивнул я.

— Вы считаете, что я — рабыня? — спросила блондинка.

— Конечно, нет, — заверил я девушку.

— О, я не имею в виду по закону, — пояснила она. — Я имею в виду в действительности.

— Ага, — протянул я, — тогда, конечно.

— Конечно, — вздохнула блондинка.

— Даже не сомневаюсь в этом, — кивнул я.

— Остерегайтесь! — вскинулась она. — Я — свободная женщина!

— Но ведь не на самом деле, — заметил я.

— Не на самом деле? — переспросила она.

— Конечно, — подтвердил я. — В действительности Ты — рабыня. Все, чего Тебе недостает, это всего лишь неких незначительных юридическиех формальностей, таких как ошейник и клеймо.

— Эта одежда, — вздохнула она, кидая быстрый взгляд вниз, — настолько короткая и настолько откровенная. Она заставляет меня чувствовать себя как-то странно.

В ответ я лишь пожал плечами.

— Зачем Вы надели на меня такую одежку? — спросила девушка.

— Мне так захотелось, — ответил я.

— Потому, что она привлекает внимание к моей сексуальности, — предположила она.

— По крайней мере, она привлекает внимание, к потенциальной возможности твоей сексуальности, — поправил ее я.

— Как по-вашему, я красива? — поинтересовалась она.

— Конечно, — заверил ее я.

— А сексуально, я желанна? — не отставала она от меня.

— Да, — кивнул я.

— А достаточно ли я красива и сексуально желанна, чтобы быть рабыней?

— Хм, странный вопрос для свободной женщины, — заметил я.

— Итак? — решила настоять девушка.

— Да, — ответил я.

— Спасибо за то, что спасли меня, — поблагодарила она.

— Пожалуйста, — ответил я, пожав плечами.

— Скажите, а Вы правда, собирались увести меня в рабство, — полюбопытствовала блондинка, — как Вы мне и сказали в алькове?

— Я и сейчас все еще могу это сделать, — напомнил я. — Мы совсем недалеко от улицы Клейм. Всего через час Ты можешь оказаться на станке для клеймения в доме какого-нибудь работорговца. Ему хватит одного мимолетного взгляд на Тебя, чтобы не задавать лишних вопросов.

— И Вы получили бы деньги за меня? — поинтересовалась она.

— Само собой, — кивнул я.

— Но ведь теперь Вы изменили свои намерения, и уже не собираетесь так поступать со мной, — уточнила блондинка.

— Не собираюсь, — признал я.

— Почему нет?

— Не нуждаюсь в деньгах, — отшутился я.

— Пожалуйста, — настаивала она.

— Ты свободная, — пожал я плечами.

— Я замерзла, — призналась она, дрожа от холода.

— Уже скоро должно потеплеть, — постарался успокоить ее я.

— Во сколько, как Вы думаете? — поинтересовалась девушка.

— Где-то между четвертым и пятым аном, — сообщил я.

— Как же сейчас холодно, — пробормотала она, — я еще темно и промозгло.

Я отвернулся от своей попутчицы.

— Подождите! — окликнула меня девушка.

— Что еще? — осведомился я оборачиваясь.

— Мне надо в другую сторону, — сообщила она.

— И что?

— В таком случае, куда Вы направляетесь? — спросила она.

— В мою комнату, — ответил я. — Уже поздно.

— Нет! — воскликнула блондинка.

— Нет? — сделал я удивленный вид.

— Разве Вы не собираетесь проводить меня домой?

— Ты сможешь найти дорогу до своего дома отсюда? — уточнил я.

— Да, — признала она.

— Тогда займись этим, — посоветовал я отворачиваясь.

— Подождите! — остановила она меня снова.

— Что еще?

— Посмотрите, во что я одета! — показала девушка.

— Я вижу, и что такого? — спросил я.

— Но, я не могу пойти по улице в этом, — заявила она.

— Множество женщин в ошейниках ходит по улицам, одетых в куда меньшие одежды, причем при свете дня, и среди толпы, — заметил я.

— Но ведь они — рабыни! — растерялась девушка.

— Как и Ты сама, в глубине своего сердца, — напомнил я.

Блондинка раздраженно уставилась на меня.

— Ты предпочитаешь добираться домой голой? — поинтересовался я. — Это можно устроить.

Я шагнул к девушке.

— Нет! — вскрикнула он, вытягивая руку и отступая.

— Хорошо, — пожал я плечами.

Мне действительно было забавно думать о том, как она, образованная благородная и возможно богатая женщина, будет добираться отсюда до своего жилища, где бы оно ни было, но подозреваю, что весьма далеко, в таком виде.

— Но что, если на меня нападут? — спросила блондинка. — Что, если меня захватят? Что, если я попаду в лапы работорговцев?

— Честно говоря, я не думаю, что шанс этого так уж велик, — заметил я, — По крайней мере, не в этот час. Сейчас не самое лучшее время, и Ты, возможно, это знаешь, для таких действий, как отлов рабынь, изнасилование, захваты и тому подобное. Слишком раннее утро. Тебе не кажется? Как то твоему, что делать на улице в этот час уважающему себя насильнику или работорговцу? Что он мог бы ожидать найти? Маленького домашнего слина среди мусорных контейнеров? Мускулистого возницу, привезшего продукты из ближайшей деревни? Кроме того, я могу предположить, что Ты живешь в зажиточном районе, где на улицах полно стражников. Я, правда, не думаю, что Ты можешь столкнуться с какой-либо опасностью вообще. Так что добирайся сама.

— Добирайся сама? — возмущенно переспросила она.

— Да, — отрезал я.

— Только потому, что я одета так, как одета, Вы считаете, что можете отослать меня как какую-то рабыню?

— Я мог бы проводить Тебя, но ровно дотуда, докуда посчитаю нужным, — сказал я.

Она смотрела на меня, и внезапно на ее лице мелькнула идея.

— Это ведь — переулок Рабских Борделей Людмиллы, — заметила она. — Тогда доведите меня, хотя бы до проспекта Турии.

— Хорошо, — согласился я.

Девушка, повернувшись назад, пересекла мостовую и нырнула в проход между зданиями, который вел к проспекту Турии. Она шла в нескольких шагах впереди меня. Проход, около ста ярдов длиной, по которому мы двигались, был довольно извилистым, с отходящими от него ответвлениями между другими домами. Пройдя по нему несколько ярдов, блондинка остановилась, и повернулась ко мне лицом.

— Я замерзла, — капризно заявила она.

— И что?

— Обхватите меня руками, — попросила девушка.

Я не стал ей отказывать. Ее тело отлично поместилось в моих руках.

— Так лучше? — поинтересовался я.

— Лучше, — ответила она и, подняв на меня глаза, добавила: — Вы спасли меня от чудовищной судьбы, той, что хуже смерти, от того, чтобы мужчины могли бы взять меня против моего желания.

— Не неси чушь, — оборвал я ее.

С какой серьезностью некоторые свободные женщины расценивают свою значимость! Такое забавное тщеславие! Неделя в ошейнике избавила бы их от таких заблуждений. Они быстро и в полном объеме узнали бы, для чего нужны женщины мужчинам.

— Однако быть может, — улыбнулась девушка, — я Вам кое-что должна за свое спасение из кандалов рабского алькова.

Признаться, я уже начал думать, что, вероятно, совершил ошибку, забрав ее из Туннелей. Следовало оставить ее там.

— Я теперь Ваша должница, — заявила блондинка. — Я Вам благодарна, и хочу доказать свою благодарность.

— Не стоит. В этом нет необходимости, — сказал я.

Интересно, она хоть понимала то, что она творила. Девушка подняла губы, и я почувствовал, как она поднимается на цыпочки.

— Вот, — сказала она и прижалась ко мне губами.

— Остерегайся того, что Ты делаешь, будучи одета подобным образом, — предупредил я ее.

Ее тело было соблазнительно округлым и рабски мягким. Я еле удержался от того, чтобы не схватить его и не сдавить в своих руках.

— Вот, — сказала девушка, целуя меня снова, — разве рабыня может целовать так, как я?

Этот второй поцелуй, а особенно ее замечание, были большой ошибкой с ее стороны. Безвозвратной ошибкой.

— Ты ничего не знаешь о поцелуях, — ухмыльнулся я. — Если бы меня так поцеловала рабыня, она бы уже была выпорота.

— Слин! — выкрикнула она, попытавшись ударить меня.

Я перехватил ее запястье моей правой рукой и внезапно скрутил ее, заламывая руку за спину, и приводя в девушку в ужас. Потом взяв ее за левое плечо и придерживая, не давая упасть, и делая совершенно беспомощной, я внезапно и резко поднял ее правую руку у нее за спиной. Девушка вскрикнула от острой боли. Я задержал ее в этом болезненном положении на мгновение, давая понять, насколько она была беспомощной. Ей пришлось вытянуться всем телом и встать на цыпочки, чтобы уменьшить давление на руку. Она вынуждена была замереть в этой позе, поскольку любое самое минимальное движение отзывалось острой болью в руке. Наконец, я освободил ее. Она повернулась ко мне лицом и пораженно уставилась на меня. Рефлекторно она потерла руку. Она впервые по-настоящему оказалась во власти мужчины, почувствовав себя маленькой и слабой.

— Вы причинили мне боль! — прошептала она.

— А разве в твои намерения не входило причинить боль мне? — поинтересовался я.

Девушка опустила голову, продолжая потирать руку. Она казалась такой маленькой и такой красивой.

— То, что Ты попыталась сделать, рабыне стоило бы, как минимум, избиения, — объяснил я, — а может остаться без рук, а то и вовсе оказаться в клетке со слинами.

— Я не сделала бы этого, если была бы рабыней, — скривилась она.

— Уверен, что Ты не сделала бы этого, Свободная Женщина.

— Я должна бросить себя к Вашим ногам? — спросила девушка.

— После твоего второго поцелуя, в этом уже нет необходимости.

— Что Вы имеете в виду? — удивилась она.

— Только то, что я собираюсь дать Тебе то, что Ты хочешь, — объяснил я.

— Нет! — замотала она головой. — Не это! Я не это имела в виду, я не этого хотела!

Но я уже подхватил девушку на руки и, пронеся ее несколько ярдов дальше по проходу, свернул в одно из боковых ответвлений, где, прижимаясь к стене одного из домов и заглянув в нишу, среди прочего сваленного там мусора, отходов и хлама обнаружил старую, рваную, толстую, неровно сотканную рабскую циновку.

— Не надо! — заплакала блондинка. — Не сейчас! Не здесь! Не так!

— А ну, тихо, — шикнул я на нее.

Чем она была недовольна? Я даже донес ее до этого места со всем уважением, на руках, как свободную женщину, а не перебросив через плечо, вперед задницей и, презрительно, головой к назад, как обычно носят такие вещи, как мешки с зерном или рабынь.

Все еще держа девушку на руках, я, ногой, сбросив с циновки мусор, допинал ее туда, куда мне было нужно, в узкий тупичок, образовавшийся между высокими стенами. Здесь, сбросил блондинку со своих рук, и скомандовал:

— Снимай свою одежду. Быстро!

Девушка заплакала, но оспаривать не решилась и торопливо разделась.

— Пожалуйста! — взмолилась она. — Не надо! Пожалуйста!

— Выкажи почтение, — приказал я.

— Я — свободная женщина! — попыталась протестовать она.

— Ты своим собственным ртом только что сказала, что Ты — женщина.

— Я не знаю, как это делать! — объяснила она.

— Есть много способов, которыми женщина может выказать почтение, — сообщил я.

— Но я — свободная женщина, — всхлипнула она. — Я не знаю ни одного из них.

— Ничего, я вкратце проинструктирую Тебя, как выполняются основные три из них. Сначала, встань передо мной на колени. Откинься назад на пятки. Так. Расставь колени в стороны. Шире. Руки на бедра, спину выпрями, выпяти грудь. Хорошо. Живот втяни. Молодец. А теперь опусти голову в уважении и в подчинении.

— Как рабыня! — возмутилась девушка.

— Делай что сказано, — приказал я, окидывая получившееся зрелище взглядом. — Это, возможно, нельзя в точности считать выражением почтения, поскольку не все согласны с подобной трактовкой этой позы, но для нашего случая, мы посчитаем это, как первое. В любом случае, это красивое положение, и, само собой, основная позиция повиновения рабыни.

— Повиновения рабыни! — вскрикнула она.

— Да, — подтвердил я, — и у Тебя оно отлично получилось. Ты очень естественно выглядишь в этой позе. Теперь, и это уже совершенно ясная форма почтения, наклонись вперед и положи голову на циновку, ладони рук туда же по бокам от головы. Хорошо. Теперь немного подними голову, и вытянись вперед, удерживая положение. Еще немного вперед.

— Но ведь тогда мое лицо окажется у Ваших ног, — простонала девушка. — Мои губы коснутся их!

— Вот именно, — согласился я. — Молодец. Теперь опусти голову, поцелуй и оближи мои ноги.

— Я — свободная женщина! — напомнила она мне.

— Ты — прежде всего, женщина, — сказал я. — Теперь приступай, нежно, медленно и с любовью. Вот так, хорошо.

— Я не рабыня, — всхлипнула девушка.

— Все женщины — рабыни, — заметил я. — Попробуй представить, как Ты делала бы это, будь Ты действительно рабыней в ошейнике.

У нее перехватило дыхание.

— Хорошо, — похвалил я. — Продолжай.

Испуганная девушка покорно выполнила мой приказ.

— Теперь, перейдем к третьей форме почтения. Она исполняется на животе.

— Я не понимаю, — прошептала блондинка.

— Существуют различные способы этого, — начал объяснять я, — и почтение на животе может быть удачно и привлекательно объединено с другими формами движений на полу, например, с приближением к господину на четвереньках, перекатыванием перед ним на бок или на спину, извиванием, и так далее. Мы попробуем самую простую версию, подходящую для несведущей свободной женщины, которая еще даже не начала познавать глубины своей сексуальности.

Девушка удивленно посмотрела на меня.

— На живот, — скомандовал я.

Она немного отстранилась, и легла на живот. Светлые волосы девушки раскинулись вокруг ее головы. Теперь она растянулась на животе передо мной, осторожно подглядывая сквозь сетку волос.

— Теперь, вперед дюйм за дюймом, — скомандовал я, — оставаясь на животе, а когда доберешься до моих ног, еще раз, как и прежде, немного приподняв голову, нежно, кротко, красиво, как если бы Ты была рабыней, начинай целовать и облизывать их. Хорошо. Молодец. Теперь аккуратно возьми мою ногу и поставь ее себе на голову. Очень хорошо. Снова поставь ее на циновку и поцелуй. Неплохо. Можешь сместиться немного назад. Я еще не дал Тебе разрешения подняться.

Девушка смотрела на меня сквозь свои светлые волосы. В ее взгляде читались недоверие и страх. Я думаю, что она не могла осмыслить те эмоции, что заполнили ее тело, в результате этих откровенных действий.

— Теперь, можешь встать на колени, — разрешил я.

Как только она приняла указанную позу, я, присев перед ней, взял ее за плечи. Наши глаза встретились.

— Я даже представить себе не могла, что это могло быть так, — прошептала блондинка в оцепенении, но видя мое молчании, встряхнулась и с любопытством спросила: — Я выразила почтение?

— Пожалуй, да, — ответил я.

— Я никогда не чувствовала себя настолько женщиной, — призналась она.

— Ты пока еще даже не начала входить в контакт со своей женственностью, — улыбнулся я. — Скоро Ты обнаружишь, какая это замечательная вещь, какая она глубокая, изумительная, и, я бы даже сказал, бездонная. Тебе предстоит великое путешествие по землям любви и невыразимых чувственных открытий. Перед Тобой большое приключение, наполненное жизнью и значимостью. В этом приключении Ты найдешь свое завершение, Ты поймешь, кем являешься на самом деле — женщиной и не кем иным, и не чем другим.

— Я понимаю, — прошептала она.

Я прикоснулся к ней.

— Ой, — тихонько отозвалась девушка на мое легкое прикосновение.

— Интересно, — заметил я. — Хотя Ты и свободная женщина, но Ты уже полна жизни даже на данном этапе.

— Пожалуйста, Вы смущаете меня, — всхлипнула она.

— Со временем, я надеюсь, Ты станешь гордиться своим телом и его реакциями. Я не думаю, что Ты будешь стесняться их, когда, допустим, оказавшись привязанной к рабской полке, будешь вынуждена продемонстрировать их публично под презрительными взглядами мужчинами или высокомерными свободных женщин. Думаю, что Ты скорее, будешь приветствовать их, ликовать от них, и наслаждаться ими.

— Пожалуйста, — попыталась протестовать блондинка.

— Рабыни, вообще довольно открыты, и любят то, что живет в их телах. Они склонны понимать себя и свою природу, и любить это.

— Но я же, не рабыня, — напомнила она мне.

— Это верно, — кивнул я.

— Что Вы собираетесь сделать со мной? — спросила девушка.

— А как Ты думаешь? — поинтересовался я.

— Вы будете добры со мной?

— Не особенно, — признался я.

Девушка пораженно уставилась на меня, по-видимому, опять собираясь протестовать, но я быстро опрокинул ее спиной на циновку.

— Я — девственница, — шепотом сообщила она.

Я погасил ее протест своим поцелуем.

— Вы же будете добры ко мне, пожалуйста, — взмолилась она.

— Не особенно, — огорчил ее я.

— Эта циновка такая твердая, — пожаловалась девушка. — И такая грубая.

Она немного дернулась, пытаясь поудобнее улечься на грубых волокнах.

— Она разработана специально для дрессировки рабынь, — пояснил я, — а не для их комфорта.

— Но я-то не рабыня, — натянуто улыбнулась девушка.

— Циновка об этом не знает, — заметил я.

— Но я надеюсь, что Вы помните это, — попыталась снова улыбнуться она. — Ой!

— Я забыл об этом, — усмехнулся я.

— Будьте добры ко мне! Я не рабыня!

— Я буду обращаться с Тобой так, как мне понравится, — предупредил я. — И только так. А теперь, тихо.

— Во мне бурлят странные ощущения, — прошептала блондинка. — Я чувствую, что должна называть Вас Господином.

— Не вздумай, — проворчал я. — Это, действительно, только для рабынь.

— Да, — шепнула девушка, — Господин.

— Очень хорошо, — кивнул я.

— О-о-охх, да-а-а-а! — выкрикнула она. — Только не отпускайте меня!

Девушка плакала и цеплялась за меня. Я мягко прижал ее спиной к циновке, выбираясь из ее объятий.

— Позвольте мне обнимать Вас, — взмолилась девушка.

— Не сейчас, — отрезал я. — Руки воль тела, ладони на циновку.

— Что делают со мной Ваши руки, — простонала она, — что Вы делаете со мной!

— Это не я. Это, мог бы сделать с Тобой любой мужчина. Просто Ты сама уже готова к этому.

— Я готова стать страстной рабыней! — выдохнула девушка.

— Держи руки вдоль тела, — напомнил я.

Она с трудом контролировала свои маленькие руки, дергавшиеся по бокам.

— Я хочу трогать Вас. Я хочу обнять Вас! — всхлипнула девушка.

— Держи руки на циновке, — снова приказал я.

— Будьте моим любимым господином! — прошептала она.

— Ты — свободная женщина, — напомнил я ей.

— Пожалуйста, пожалуйста, будьте моим любимым господином, — умоляла она.

— Несомненно, таковой где-то существует, — улыбнулся я. — Но я — не он.

Девушка разочарованно застонала.

— Не стоит так сокрушаться, — предупредил я. — Это было всего лишь введение в мир чувств.

— Всего лишь? — пораженно переспросила она. — Введение?

— Именно, — заверил я ее.

— Я не знала, чем это может оказаться. За всю мою жизнь со мной не происходило ничего подобного, — призналась блондинка.

— А ведь Ты еще даже не рабыня, — заметил я.

— Я хочу найти своего любимого господина, — простонала она.

— Ищи его, — прошептал я. — Возможно, сменив тысячу ошейников, Ты найдешь того, кто Тебе нужен.

— Позвольте мне обнять Вас, — попросила она.

— Разрешаю, — улыбнулся я, и она обхватила меня руками, прижимаясь ко мне, прижимая меня к своей мягкости.

— Ой, — вздрогнула девушка. — Вы снова сильны.

— Просто Ты очень красива, — объяснил я. — Ты теперь успокоилась?

— Да, — вздохнула она, — Вы успокоили меня.

— Иногда женщина, сразу после случившегося, находит свой первый опыт, я имею в виду только что произошедшее с Тобой, самым необычным из всего что она до настоящего времени испытала, своего рода эмоциональным ударом.

— Я понимаю, — кивнула она.

— А вот попробуй теперь, когда Ты успокоилась, и способна полностью рационально мыслить, оценить этот опыт с некоторого расстояния, — предложил я. — Каковы твои чувства сейчас?

— Они довольно просты, — ответила она.

— И каковы они? — поинтересовался я.

— Я хочу ошейник. Хочу клеймо. И хочу быть рабыней.

— Понятно, — протянул я.

— Вы думаете, что женщина сможет забыть такой опыт? — спросила девушка. — Что она настолько глупа, что не будет помнить о том, что находится в ее животе, что она неспособна к изучению этого?

— Как раз этого-то я не думаю, — улыбнулся я.

— Просто, теперь я знаю, что представляю собой, — заявила она.

— Понятно, — кивнул я.

— А Вы знали это еще раньше, не так ли? — осведомилась блондинка.

— Да, — не стал отпираться я.

— Мне кажется, что есть мужчины, которые лучше других могут разглядеть в женщине рабыню, — предположила она.

— Возможно, — пожал я плечами.

Безусловно, некоторые мужчины обладают выдающимися способностями в подобных делах. Многие работорговцы, например, могут оценить потенциал женщины, как рабыни практически сразу. Иначе, чем можно было бы объяснить их необычайный успех в вычислении тех женщин, причем среди толп народа, прячущих свои лица под вуалями, а тела под одеждами сокрытия, которые окажутся самыми красивыми и станут лучшими рабынями, чтобы потом именно этих женщин выслеживать и преследовать с особой тщательностью. Впрочем, в этом заключается их бизнес.

— Ой, — вздрогнула девушка, — кажется, теперь Вы не успокаиваете меня!

— Правда? — улыбнулся я.

— Да, — воскликнула она. — Вы возбуждаете меня! Вы снова делаете это со мной! Как Вы смеете! Я — свободная женщина! Вы что, снова хотите превратить меня в безответственное, беспомощное, стонущее, визжащее, извивающееся животное, дергающееся, вскрикивающее и полубезумное от страсти, реагирующее на Ваши руки почти как рабыня?

— Конечно, — усмехнулся я.

— Животное! — огрызнулась была она, но сразу застонала: — О-о-ох, да-а! Да-а-а-а!

На сей раз мне показалось, что ей вообще не потребовалось сколь-нибудь заметного времени вообще. Ее рефлексы были ясно выражены.

— Тсс! — шикнул я на девушку. — Кто-то идет мимо по прроходу между зданиями.

Безусловно, кто бы там не шел, видеть они нас не могли, конечно, если бы не вошли в этот боковой тупичок и не проследовали по нему до конца.

— На проспекте Турии сейчас, наверное, уже открывают магазины, — предположил я.

— Ага, — вздохнула девушка, сладко потягиваясь.

Ее голова покоилась на моей груди. На стенах домов, высоко над нами появились отблески первых солнечных лучей. В облюбованном нами тупике потеплело.

— Который сейчас ан, как Ты думаешь? — поинтересовался я у девушки.

— Восьмой или девятый, — пожала она плечами.

— Похоже на то, — кивнул я.

— Как же я теперь возвращусь домой? — спросила блондинка. — Ведь теперь на улицах будет полно людей? Может, Вы купите мне одежду и вуаль и принесете их сюда?

— На твоем месте я бы на это не рассчитывал, — усмехнулся я.

— А как Вы думаете, ту свободную женщину, которую Вы привязали к рабскому кольцу, к настоящему времени уже освободили? — полюбопытствовала девушка.

— Вполне вероятно, — ответил я. — Откуда мне знать.

— Вы помните, когда я поцеловала Вас во второй раз, Вы сказали мне что, если бы Вас так поцеловала рабыня, ее бы сразу выпороли? — спросила она.

— Да, — кивнул я.

Она еще попыталась ударить меня, чего я ей не позволил, а еще, немного наказав, отнес на рабскую циновку.

— Это правда?

— Зависит от многих вещей, — ответил я, — таких как владелец, знакомство девушки с ее ошейником, обучали ли ее тому, как надо целоваться, от настроения, ситуации, да мало ли от чего еще.

— Но некоторых рабынь, возможно, наказывали за то, что они целовались так, как это сделала я? — уточнила она.

— Конечно, — признал я.

— А как я целуюсь теперь? — спросила девушка, прижимаясь ко мне губами.

— Намного лучше, — сообщил ей я.

— Столь же хорошо, как рабыня? — осведомилась она.

— Нет, — огорчил я ее.

— Ох! — задохнулась девушка.

— Тебе не светит целоваться так же хорошо, как рабыня, пока Ты сама не станешь рабыней, да и то, только после того, как проведешь в своем ошейнике нескольких месяцев, и возможно даже пройдешь некоторое обучение. Кроме того, существует неопределимая пропасть между поцелуями рабынь, которая определяется тем, что она находится в неволе, буквально являясь собственностью своего хозяина, и поцелуями свободных женщин.

— Понимаю, — сказала она. — Возможно, однажды я стану рабыней, и тогда научусь целоваться, как рабыня.

— Возможно, — сказал я.

— Но я-то знаю, что я — рабыня, — заметила девушка. — Я узнала это здесь, на этой циновке, в этом месте.

Я промолчал.

— Итак, что я должна делать? — спросила она.

— Что Ты имеешь в виду? — уточил я.

— Что следует делать свободной женщине, — пояснила она, — когда она узнает, что она — рабыня?

— Ты свободна, — напомнил я. — Решение за Тобой. Но остерегайся поспешных решений, потому как, если Ты примешь их, то уже никогда больше не будешь свободна. С того момента все, что Ты сможешь решать, будет скорее касаться таких понятий, как лучше всего ублажить своего господина, да и то в пределах определенных рамок, которые он Тебе установит.

Она затихла, снова положив голову на мою грудь.

— Решение о самопорабощении является довольно интересным вопросом, — заметил я, — это решение, свободно принятое, свободным человеком, сразу по принятии его становится безвозвратным, поскольку индивидум, заявивший о подобном, больше не свободен, он уже стал собственностью.

Девушка подняла голову и, перекатившись на живот, приподнялась на локтях, глядя на меня. Ее грудь превосходно смотрелась в этой позиции.

— Вы все еще можете отвести меня к работорговцам и продать, не так ли? — спросила она.

— Верно, — согласился я.

— Ну, так сделайте это! — воскликнула блондинка.

— Нет, — отказался я.

— Но, почему нет? — удивилась она.

— А меня забавляет рассматривать Тебя, как свободную женщину, а использовать, как рабыню, — улыбнулся я.

— Животное, — пробурчала блондинка, и снова пристроила свою голову на мою грудь.

— Ты могла бы передать себя работорговцу самостоятельно, — предложил я.

— Верно, — кивнула она.

— Представь, как Ты заранее договорившись о встрече, это было бы обычной любезностью с твоей стороны, в конце концов, он занятой мужчина, входишь в его кабинет, в своих самых лучших вуалях и одеждах сокрытия, — предложил я. — Потом, внутри, под его пристальным взглядом, раздеваешься. Ты делаешь это изящно, конечно, насколько у Тебя получится без обучения. Ты показываешь ему себя полностью. Ты абсолютно нагая. Он, скорее всего, проведет Тебя через некоторые простые рабские позы, дабы сформировать первичное мнение о твоей способности двигаться перед мужчинами. В процессе этого Ты, конечно, будешь оценена. Наконец, он разрешит Тебе встать перед ним на колени. Вот тогда Ты сможешь смиренно попросить его разрешения взять Тебя в рабство, таким образом, объявляя саму себя рабыней, и, в данном контексте, отдавая себя ему как своему первому господину. Дальше, Ты не поднимая головы, ждешь его решения. В твоем случае, я уверен, решение было бы положительным. Дальше, есть варианты. Работорговец, может потребовать, чтобы Ты, в присутствии свидетелей, подписала заявление рабыни. Как только твоя подпись появится на бумаге, Ты — рабыня. С другой стороны он может поступить еще проще. Например, просто приказать Тебе произнесли формулу порабощения, опять же в присутствии свидетелей, которые уже подпишут документ, удостоверяя, что были свидетелями твоего заявления. Давай-ка, предположим, что Ты произнесла такую формулу. Самая простая из возможных, пожалуй: «Я — рабыня». И все, с этого момента Ты — рабыня. Вполне возможно, что работорговец произнесет: «Ты — моя рабыня». Этим он заявляет свои права на Тебя. Опять же, отныне, Ты — его рабыня. Этого достаточно в данной ситуации, дабы избежать юридического казуса, когда Ты сразу после своего заявления на мгновение становишься невостребованной рабыней, права на которую может предъявить первый встречный свободный человек, стоит только ему захотеть так сделать. Кроме того, в этом случае, не могут возникнуть никакие встречные требования, которые могли бы быть признаны. Он является, так сказать, первым. Его требование полностью гарантировано, неопровержимо и юридически бесспорно. Опять же оно сделано в присутствии свидетелей, которые могут удостоверить свершившийся факт. После его фразы, Ты могла бы сказать: «Да Господин, я — Ваша рабыня», хотя в этом нет особой необходимости, поскольку в данной ситуации, Ты, так или иначе, уже неоспоримо его рабыня. Произнося данную фразу, Ты официально признаешь его своим хозяином. Считается, что эта формула хороша именно с точки зрения рабыни, она должна услышать себя, как она говорит это. Хотя, юридически это уже ненужно, но многие полагают, что это полезный акт для рабыни в психологическом отношении. Она, своим заявлением, недвусмысленно признает, что знает, кому отныне принадлежит. С точки же зрения закона, вполне достаточно письменного заявления свидетелей. На этом ритуал практически заканчивается, остается только увести Тебя вниз, в рабские загоны. Там Тебя быстро заклеймят и снабдят твоим первым ошейником. Скорее всего, Тебя может ожидать еще и первая порка, чтобы сразу научить Тебя бояться, бояться до ужаса, рабской плети. Возможно, позже, когда Ты придешь в себя после порки настолько, что сможешь есть, Тебе могли бы дать пару горстей размоченной рабской каши, и разрешили бы, встав на четвереньки, попить немного воды из миски, или прямо из лужи на полу, куда ее вылили бы специально. Далее Тебя приковали бы цепью в учебной конуре, чтобы утром начать твое обучение. Хотя, возможен вариант, когда Тебя просто отправят из города на какой-нибудь отдаленный рынок, где выставят на торги для твоей первой продажи.

— Моей продажи, — взволнованно прошептала девушка.

— Да, — кивнул я.

— Как Вы думаете, за меня могли бы дать хорошую цену? — спросила она.

— Думаю, да, — польстил я девушке.

Она даже задрожала от удовольствия.

— Пожалуй, отведу-ка я Тебя домой, — сказал я.

— Мне казалось, что Ты не собирался провожать меня до дома, — заметила моя блондинка.

— Я передумал, — сообщил я ей. — Я решил проводить Тебя.

— С чего такое внезапное изменение планов? — улыбнулась девушка.

— Сам не знаю, — пожал я плечами. — Возможно, потому что теперь я Тебя знаю лучше. А возможно, просто уже день.

— А может, есть другая причина? — предположила она.

— Возможно, — буркнул я. — Я не уверен.

— Тогда может, вместо того, чтобы тащиться со мной через весь город, лучше связать меня и отвести к работорговцу, — вдруг заявила блондинка.

— Нет, — ответил я.

— Но у меня самой может не найтись храбрости, чтобы передать себя в руки работорговца, — сказала она. — Я просто побоюсь это сделать.

— Я могу понять это, — кивнул я.

— Я боюсь, что меня могут убить, — призналась она.

— Если Ты будешь послушна и Тобой все довольны, то обычно Тебе нечего бояться кроме обычной суровости условий и требований неволи, — успокоил я ее.

— Конечно, они достаточно жестоки, — вздохнула девушка.

— Иногда, — признал я.

Признаться, далеко не все рабовладельцы обращаются со своей собственностью с мягкостью.

— Но ведь меня даже могут убить, — вздрогнула она.

— Будучи свободной женщиной, шансов быть убитой у Тебя намного больше, — заметил я. — Точно так же, как мысль убить своего любимого слина или кайилу не пришла бы в голову большинству мужчин, это не случится с ними и в отношении рабыни. Она, как и другие домашние животные, не человек, а собственность. Рабыня, как и остальные животные, выполняет определенный круг работ по приказу своего хозяина, и зачастую, надо отметить, очень приятных работ, она, как и слин и кайила, приносит определенную пользу и имеет цену. В случае взятия города врагами, в то время как свободные люди могут в ужасе носиться по улицам, спасаясь от беспорядочной резни, невольница, скорее всего, оказывается запертой и защищенной. Понятное дело, что она, как и прочие животные и предметы является частью вполне понятных трофеев победителей. Уверен, что Ты понимаешь, что сама могла бы стать весьма заманчивой добычей.

— Я? — тихо произнесла девушка. — Добычей?

— Конечно, — кивнул я, — если бы Ты была рабыней.

— Понимаю, — задрожала она, той мягкой дрожью, столь волнующей, что у меня не осталось никаких сомнений в том, что моя блондинка уже принадлежала ошейнику.

— Безусловно, рабыням в такой ситуации стоит посоветовать быть столь покорными и приятными насколько это возможно, — добавил я.

— Конечно, — согласилась она.

— Особенно, учитывая смертельную жажду, что все еще обуревает мужчин.

— Это я могу понять, — улыбнулась девушка.

— Но рабынь обычно хорошо обучают умиротворяющему поведению, — заметил я. — И они, нагими, отлично прислуживают на оргиях победителей. Впрочем, на таких оргиях находится место и свободным женщинам.

— Не думаю, что они будут долго оставаться свободными, — усмехнулась она.

— Само собой, — согласился я. — По-видимому, эта была бы последняя ночь их свободы.

— А они служат на оргии такими же голыми, как и рабыни? — полюбопытствовала девушка.

— Конечно, — ответил я.

— А разве таких женщин не порабощают перед оргией? — спросила она.

— Бывает по-разному, но зачастую — да, считается, что так они быстрее поймут все то, что будет ожидаться от них на пиру победителей. Кроме того, многие командующие полагают, что это — превосходное введение для бывшей свободной женщины в ее новый статус.

— Вероятно, они не далеки от истины, — признала она.

— Пожалуй, мне стоит поскорее доставить Тебя домой, — сказал я.

— Почему? — поинтересовалась девушка.

— Ты слишком соблазнительна, — пояснил я.

— Но если бы я была рабыней, — заметила она, — я могла бы быть подвергнута наказаниям.

— Конечно, — кивнул я. — Ведь Ты принадлежала бы своему хозяину полностью.

— И даже могла бы быть убита, — добавила она.

— Одно дело, быть просто объектом для наказаний, и совсем другое действительно им подвергнуться, — заметил я.

— Это верно, — вздохнула девушка.

— Например, одно дело оказаться под плетью, и другое — знать, что это реально, что рабовладелец, может и будет пороть Тебя, причем безжалостно, если Ты станешь причиной его неудовольствия, или чего-то еще, что могло бы стать фактическим поводом для наказания.

— Я понимаю, — кивнула она.

— Аналогично и со всеми прочими наказаниями, даже теми, которые применяются крайне редко, если вообще когда-либо применяются. Женщина должна знать, что они существуют, и что для нее они вполне реальная возможность. Она просто должна знать, что она действительно может быть подвергнута им, а дальше уже не так важно применят их к ней или нет.

— Понимаю, — сказала она.

— Именно в этом заключается смысл любого наказания, рабыня знает, что это может быть сделано с нею, в том числе и то, что она могла бы быть убита, и старается не допустить этого, — объяснил я.

— Теперь понятно, — кивнула девушка.

— Без этого, ее рабство не будет полным. Она просто не была бы полной рабыней.

— Это верно, — прошептала она.

— Проще говоря, рабыня принадлежит рабовладельцу, полностью, тотально, — добавил я.

— Я понимаю, — сказала девушка.

— А теперь давай отправимся к твоему дому, — предложил я.

— Я готова принять этот риск, — прошептала блондинка. — Это было бы частью моей жизни. Ведь действительно, без этого, я не смогла бы полностью принадлежать ему.

— Ты настолько уверена в своей способности доставить ему удовольствие? — поинтересовался я.

— Я уверена в своей способности отчаянно попытаться сделать это, — пробормотала она.

— Нам пора уже быть в пути, — сказал я, садясь на циновке.

— Отведите меня к работорговцу, — вдруг попросила девушка.

— Нет, — отказал я ей.

— Вы — настоящий мужчина? — раздражительно бросила она, поднимаясь на колени.

Я пристально посмотрел на нее.

— Итак? — спросила она и вызывающе вперилась в меня взглядом.

— Ты принадлежишь ошейнику, — сказал я.

— Ну так отведите меня к работорговцу! — предложила блондинка. — И Вы увидите, как я окажусь в одном из них!

Я промолчал.

— И пусть это будет такой, который я уже не смогу снять! — заявила она.

— Уверяю Тебя, именно такой он и будет, — предупредил я.

— Отведите меня к работорговцу! — снова попросила она.

— Нет, — отрезал я.

— Вы боитесь? — осведомилась девушка.

— Нисколько, — заверил ее я.

— Посмотрите на меня, — сказала она. — Разве я не тот вид женщины, которую не стыдно было бы отвести к работорговцу?

— Именно такой, — признал я.

— Ну, так сделайте это, — призвала она.

— Нет, — снова отказал я.

— Смотрите, — сказала девушка, стоящая на коленях в каких-то дюймах от меня, и внезапно немного приподнялась и выпятила ко мне свое лоно.

— Вот! — завила она. — Разве кто-либо, кроме рабыни может делать так?

— Нет, — согласился я.

Возможно, подумал я, для нее было бы лучше не делать этого. Все же она была необыкновенно соблазнительна.

— Тогда, отведите меня к работорговцу, — снова попросила она.

— Нет, — ответил я.

— Вы не настоящий мужчина! — крикнула она в гневе, и озадаченно уставилась на меня, вставшего перед ней во весь рост.

Посмотрев на нее какое-то время, я внезапным ударом тыльной стороной ладони сбил ее с циновки. Блондинка, крутнувшись вокруг своей оси, на какое-то мгновение, оказавшись вместо колен на ногах, отлетела в кучу мусора сваленного у одной из стен.

Завалившись на бок, девушка, в ужасе посмотрев на меня, прижала руку к своему рту. Между ее пальцев появились капельки крови.

— Сюда, — прорычал я, ткнув пальцем в циновку. — На колени.

Она поспешно заползла обратно на циновку и, встав передо мной на колени, удивленно подняла на меня свои глаза. В уголке ее рта появился потек крови. Она осознала, что только что была по-настоящему ударена мужчиной.

— Вы ударили меня, за то, что я бросила вызов Вашей мужественности? — спросила она. — На самом деле я не это имела в виду. Просто я была крайне разозлена, и это вырвалось случайно.

— Ты получила удар вовсе не по такой абсурдной причине, — объяснил я. — Ты, в конце концов, свободная женщина, а они наделены правом оскорбить, попытаться унизить или даже уничтожить мужчину. Это — одна из их свобод, если мужчины, конечно, не решать отнять у них это право. Скорее Тебе досталось за то, что Ты попыталась манипулировать мной.

Она понимающе кивнула и опустила голову.

— Ты признаешь свою вину, и ее соответствие полученному наказанию? — уточнил я.

— Да, — ответила девушка.

— Кроме того, — продолжил я, — На твоем месте, будь я свободной женщиной, я бы поостерегся двигаться перед мужчинами таким образом.

— Но я же в действительности не свободная женщина, — прошептала она.

— В данный конкретный момент своей жизни, юридически Ты — свободна, — напомнил я. — Не забывай об этом.

— Да, — отозвалась она, — Господин.

— И не называй меня «Господин», — сказал я. — Это для рабынь.

— Да, Господин, — ответила блондинка.

— Кажется, Ты переполнена любопытством относительно того, каково быть рабыней, — заметил я.

— Я — рабыня, — пожала она плечами. — Это естественно, что мне любопытно то, что значит быть рабыней на самом деле.

Девушка опустила голову, и осторожно стерла потек крови со своего рта.

— Ты понятия не имеешь, — сказал я, — о том, на что это может быть похоже, на самом деле, быть рабыней.

Она промолчала.

— Впрочем, я могу помочь Тебе передумать о желательности неволи для Тебя, — ухмыльнулся я.

— Господин? — непонимающе спросила она.

Схватив девушку за светлые волосы и крутанув вокруг ее оси, отчего она отчаянно вскрикнула, я бросил ее спиной на циновку, а потом овладел, безжалостно, зло, стремительно, ничуть не заботясь о ее ощущениях или чувствительности, эксплуатируя ее тело для моего удовольствия. Закончив с ней, я встал около нее, ногой оттолкнул ее тело от себя, оставив задыхающуюся блондинку лежать на боку рядом с циновкой.

— Ну как, Свободная Женщина, что Ты думаешь об этом? — поинтересовался я.

Она обернулась и посмотрела на меня сквозь волосы.

— Бывает, что рабыню могут использовать и таким образом, — усмехнулся я.

Она, все также молча, смотрела на меня. В ее глазах блеснули слезы.

— Как Тебе это понравилось? — засмеялся я.

Она перекатилась на живот и, подползя к моей ноге, прижалась к ней губами, целую нежно и благодарно. Потом девушка, подняла ко мне свое лицо покрытое волосами.

— Мне понравилось это, — заявила она.

Я гневно обругал ее и вырвал у нее свою ногу.

— Надень свою одежду, — сердито приказал я ей.

— Да, Господин, — послушно отозвалась она, и мгновенно накинула на себя короткую кожаную тунику.

Что поразило меня так это то, что еще недавно довольно длинная одежда скрыла столь немногое. Безусловно, она должна была разгладить ее, но не спешила делать это. Она бросила взгляд вниз на одежду, теперь бывшую на ее теле, и немного стянула ее вниз по бокам.

— Она не слишком большая, не так ли? — улыбнулась девушка.

— Нет, — согласился я.

— Но я полагаю, — заметила она, — что если бы я была рабыней, то мне можно было бы дать вещи намного меньшие, чем это, и гораздо более откровенные.

— Вполне возможно, — проворчал я, не видя никакого смысла сообщать ей, что я был в этом почти уверен.

— Но я — свободная женщина, — улыбнулась она, и с некоторым сожалением осмотрев тот предмет одежды, что был на ней, спросила: — Вы действительно собираетесь вести меня по улицам в этом?

— Да, — бросил я. — И у меня нет намерения, покупать Тебе новые наряды.

— Я так и думала, — засмеялась блондинка и, взглянув на меня, добавила: — Полагаю, что одетая таким образом, я должна буду следовать за Вами.

— Нет, — ответил я.

— Вы разрешите мне идти рядом с Вами, как свободной женщине, не смотря на то, что я одета столь бесстыдно? — удивилась девушка.

— Нет.

— Значит, Вы не собираетесь провожать меня? — разочарованно спросила она.

— Я пойду с Тобой.

— Тогда я ничего не понимаю, — призналась она.

— Ты будешь идти впереди меня, — объяснил я.

— Ну, конечно, — рассмеялась девушка. — Вы же не знаете дороги.

— Вот именно, — кивнул я.

— Я видела, как многие владельцы ведут своих девушек по улице впереди себя, — засмеялась она. — Всегда подозревала, что им просто нравиться любоваться, как те двигаются перед ними.

— Правильно подозревала, — улыбнулся я.

— И именно в этом причина Вашего желания идти сзади? — угадала блондинка.

— Конечно, — не стал спорить я.

— Вы находите меня привлекательной, не так ли? — поинтересовалась она.

— Да, — признал я.

— Тогда, я попытаюсь идти перед Вами, как можно привлекательнее, Господин, — улыбнулась девушка.

— Не называй меня Господином, — напомнил я.

— Да, Господин, — улыбнулась она.

— Пойдем скорее, — предложил я.

— Я никогда не забуду это место, — заявила она. — Здесь, я стала женщиной, и изучила мое рабство.

— Пойдем уже, — сказал я.

— Может, все-таки к работорговцу, — улыбнулась блондинка.

— Нет, — отрезал я.

— Я буду идти перед своим Господином? — уточнила она.

— Ты можешь идти впереди меня, — ответил я.

И она пошла передо мной, сначала из узкого бокового ответвления в проулок пошире, потом по нему к проспекту Турии. Походка у нее действительно была превосходной. Честно говоря, я сам не мог понять, почему решил сопровождать ее до дома. Не было у меня уверенности в этом вопросе. С одной стороны, девушка, конечно, нашла бы дорогу и благополучно добралась бы домой сама, особенно теперь, при дневном свете. А с другой…. У меня все еще оставалось немного шпагата в моем кошеле.

Едва мы вышли на проспект Турии, как в глаза бросилось небольшое скопление народа слева от нас.

— Постой, — остановил я девушку. — Давай-ка просмотрим что там.

Когда мы подошли немного ближе, я разглядел между столпившихся людей надсмотрщицу из Туннелей. Она все еще стояла на коленях, привязанная к рабскому кольцу. Хотя это уже шел десятый ан, ее так никто и не освободил. Женщина не решалась поднять голову. Подозреваю, что она уже некоторое время служила предметом насмешек проходящих мимо людей.

— Мама, смотри, — сказал ребенок. — Тетя голая!

— Пойдем отсюда, — дернула его за руку мать.

— Я знаю ее, — воскликнул кто-то. — Она из Туннелей.

— Вы только посмотрите, — сказал другой, — ей привязали бит-тарск к животу!

— Точно! — засмеялся третий.

Признаться, я засомневался, что эта женщина, вернется к своей работе в Туннелях. Это теперь для нее осталось в прошлом. Врядли теперь она наденет на себя длинное кожаное платье. Отныне для нее более подходящими, на мой взгляд, будут короткие туники из реповой ткани или узкие лоскутки шелка, подпоясанные пеньковой веревкой, и возможно, плотно сидящее не шее изящное стальное украшение — рабский ошейник.

— Продолжим наш путь, — сказал я.

— Да, Господин, — отозвалась моя блондинка.

И она направилась в противоположенном направлении, то есть вправо от того прохода между зданиями, из которого мы вышли на проспект. Идя позади нее, я оказался в превосходной позиции, которая не только позволяла любоваться идущей впереди женщиной, но и ловить взгляды, которые она получала от многих мужчин, восхищенные взгляды, между прочим, сопровождаемые вздохами и жестами вызванными восхищением от лицезрения такой женщины. Безусловно, она шла превосходно. Я не мог не признать, что она действительно заслуживала ошейника, но старался всячески гнать от себя отрезок шпагата, ждавший своего часа в моем поясном кошеле. Мне не стоило думать об этом. Она была свободной женщиной. Но, что ни говори, и как себя не уговаривай, она все же была желанной и возбуждающей женщиной, и рано или поздно должна стать рабыней.

— Это здесь, — сказала она после довольно длительной прогулки.

— В этой башне? — удивился я.

Мы стояли на одном из нижних мостов, и казалось, что стены взлетали к облакам.

— Да, — улыбнулась она.

— Ты должно быть богата, — заметил я.

Мы находились в одном из самых прекрасных жилых районов Ара, называемом Семнадцать Башен Табидиана. Блондинка неопределенно пожала плечами.

— Очень богата, — предположил я.

— Еще вчера, я думала именно так, — грустно улыбнулась она.

— Странно слышать такое, — сказал я.

— Можно сказать, что с одной стороны, я — одна из самых богатых женщин в Аре, — усмехнулась она. — Но с другой, мне кажется, что я — возможно, одна из самых несчастных и самых бедных женщин.

— Не понимаю, — признался я.

— Моя жизнь не доставляла мне удовольствия, — объяснила девушка. — Она казалась пустой и бессмысленной. Только этим утром я узнала, что такое счастье и наслаждение.

— Будучи беспомощной на рабской циновке? — уточнил я.

— Да, — улыбнулась она.

— Возможно, попав под мужское доминирование, Ты, наконец, почувствовала себя на своем месте в природе, ощутила себя женщиной, — предположил я.

— Возможно, — вздохнула девушка.

— Желаю Тебе всего хорошего, женщина, — сказал я.

— Я должна подниматься на верхний мост в одиночестве? — спросила она.

— Да, — кивнул я. — Мне кажется, что будет лучше, если я оставляю Тебя, и чем скорее, тем лучше.

— Почему? — теперь уже удивилась она.

— Кажется, что я уже не доверяю себе, — объяснил я.

— О чем Вы? — не поняла она.

— Ты слишком возбуждающая женщина, — признался я.

— Вы, правда, так думаете? Правда? — заинтересовалась блондинка.

— Да, — честно ответил я.

Она поспешно подскочила ко мне, и пристально посмотрела мне в глаза.

— Тогда, свяжите меня, — прошептала девушка. — И отведите меня к работорговцу.

— Нет, — отказал я ей снова.

— Вы же знаете, что я — рабыня, — простонала она, — Что, я — действительно рабыня, что я предназначена для ошейника!

Я ничего ей не ответил.

— Пожалуйста! — попросила она.

— Передай себя в руки работорговца, — посоветовал я.

Девушка расстроено уставилась в настил моста, а потом, зло топнув своей босой ногой, всхлипнула:

— Я не могу! Не могу!

— Прощай, — сказал я.

— Не уходите! — почти взмолилась она.

Я снова повернулся к ней лицом.

— Есть женщины, которые могут это сделать это! — объяснила блондинка. — Я не могу!

— Очень хорошо, — кивнул я.

— Я боюсь! — крикнула девушка.

— Я могу это понять, — сказал я.

— Пожалуйста! — попросила она.

— Разве свобода не драгоценна? — спросил я.

— Возможно, для других — да, — ответила она, под моим пристальным взглядом. — Мне же она в тысячу раз менее драгоценна, чем мое рабство. Я хочу, чтобы был свободен мой господин, но что касается меня, я хочу принадлежать ему, полностью, быть его собственностью, полностью, как сандалия или слин! И пусть он рассматривает меня, как ему нравится. Меня это не беспокоит. Это — его прерогатива. Он — хозяин. Пусть он пренебрегает мной или будет жестоким со мной. Пусть он бьет меня своей плетью или сажает меня на цепь. Пусть он использует меня согласно своим желаниям. Я не беспокоюсь. Я хочу принадлежать ему. Я с радостью поцелую его плеть! Я хочу любить его, отдавая ему все, что только может отдать женщина, и даже больше. Я хочу служить ему, любить его, самоотверженно, как всего лишь его ничтожная рабыня!

— Ступай к работорговцу, — сказал я.

— Нет! Не могу! — заплакала девушка.

— Отлично, — пожал я плечами.

— Помогите мне! — взмолилась она.

— Нет, — отрезал я.

Плача, она подняла кулаки, как будто собираясь ударить меня, но быстро опустила руки, и бросила на меня испуганный взгляд, возможно опасаясь, что я мог бы оказаться недовольным ее действиями и наказать ее. Сегодня она уже узнала, что не все мужчины готовы проглотить оскорбление от рук женщины, даже если эта женщина свободна.

— Ну, так вызови работорговца к себе, — предложил я.

— Я не хочу, чтобы это было сделано таким путем, — всхлипнула девушка.

— Прощай, — сказал я.

— Прощай, — ответила она и, подняв на меня заплаканное лицо, добавила: — Господин.

— Я говорил Тебе, не называть меня «Господин», — напомнил я.

— Да, Господин, — грустно улыбнулась блондинка.

Она обернулась и, медленно, понуро, пошла по длинному мосту. Впереди возвышалась прекрасная башня, одна из семнадцати Башен Табидиана. Где-то внутри этого строения находились ее апартаменты. По-видимому, где-то на самых верхних уровнях, которые обычно расцениваются, как наиболее престижные и самые безопасные в плане вероятности нападения. К ним ведут только самые высокие и самые узкие мосты. Ее покои, несомненно, должны быть роскошными и хорошо обставленными, возможно занимающими не один уровень. Думаю, она хорошо смотрелась бы рабыней служащей в таком месте.

Этот мост, красочно вымощенный, изящно изогнутый и узкий, по которому сейчас двигалась босоногая светловолосая фигура, одетая в соблазнительно короткую кожаную тунику, вел к входу в башню находившемуся чуть выше половины ее высоты. Другие мосты, разбросанные вокруг на разных уровнях, также позволяли попасть в эту башню, или другие ее окружавшие, а через них на другие мосты и вниз на улицы. Девушка на мосту выглядела очень маленькой, и очень несчастной.

Пройдя часть моста, она остановилась и обернулась. Найдя меня взглядом, она подняла руку в прощальном жесте. Я не удостоил ее ответом. В конце концов, она была всего лишь женщиной. Блондинка опустила голову и, отвернувшись, медленно продолжила свой путь по мосту. Кажется вид ее стал еще более несчастным.

Я догнал девушку в верхней точке моста.

— Стоять, — скомандовал я.

Она испуганно вздрогнула и остановилась.

— Не оборачиваться, — приказал я.

— Вы, — выдохнула блондинка. — Я узнаю Ваш голос.

— Не оборачиваться, — повторил я команду я.

Она и не оборачивалась, продолжая стоять лицом в ту сторону, куда шла.

— Кожаная одежда, которую Ты носишь, слишком коротка, — заметил я.

— Да! — согласилась она.

— Мне она кажется более подходящей для рабыни, чем свободной женщине, — сказал я.

— Да! — кивнула девушка.

— Ты можешь называть меня «Господин», — разрешил я.

— Господин? — переспросила она.

— Да, — подтвердил я. — Начинай вырабатывать привычку называть любого свободного мужчину Господином.

— Я не понимаю! — воскликнула блондинка.

— Руки за спину, запястья скрестить, — скомандовал я.

Девушка исполнила команду безропотно.

— Ох! — задохнулась она от неожиданности, когда я быстро обернул ее руки несколькими петлями шпагата, туго стягивая их между собой. — Как туго!

— Теперь, — сказал я связанной девушке, — Ты можешь повернуться ко мне лицом.

Она мгновенно повернулась, дико дергая руками в напрасных попытках освободиться.

— Ты не сможешь освободить себя, — усмехнулся я.

— Нет! — признала она, но в голосе ей вместо отчаяния звенело ликование. — Я не смогу! Ой, что Вы делаете?

— Беру Тебя на поводок, — спокойно объяснил я.

— Но в этом нет необходимости, — попыталась протестовать блондинка, но

а уже набросил ошейник рабского поводка на ее шею.

— Тихо, — приказал я, пораженно уставившейся на меня девушке.

— Надлежащий ответ в такой ситуации, — предупредил я, — звучит: «Да Господин».

— Да, Господин, — удивленно повторила она. — Господин!

— Ты спрашивала разрешение говорить? — поинтересовался я.

— Я могу говорить? — спросила девушка.

— Да, — разрешил я, дважды, довольно энергично, дернул язычки застежек ошейника. Ошейник поводка, застегнутый теперь на две пряжки, был высоким, крепким, и плотно прилегал к ее шее. Девушки не выскальзывают из таких уз. Застегнув пряжки, я повернул их на затылок девушки. Теперь спереди оказалось крепкое кольцо, свисавшее с металлической пластины, прикрепленной к коже ошейника заклепками, прямо под подбородком девушки. Это — обычное положение кольца, когда рабыню ведут за собой, неважно, передвигается ли она на ногах, как я и намеревался вести эту девушку, хотя бы из соображений экономии времени, или, скажем, на животе или на четвереньках. Заднее положение кольца обычно используется, когда невольница идет перед хозяином, и тот управляет ею сзади, опять же, она может быть на ногах, на животе или на четвереньках. Переднее положение, вообще-то предпочтительнее, поскольку в этом случае давление передается на затылок и боковые поверхности шеи, а не на горло. Безусловно, у заднего положения тоже есть свое преимущество, ведь девушка, наверняка, будет намного осторожнее, испуганнее, и следовательно послушнее. Затем я пристегнул ремень поводка к кольцу. При хранении в кошеле или в мешке ремень обычно наматывается на ошейник, пристегнутым к кольцу, или нет это зависит от предпочтений того или иного рабовладельца. Лично я обычно не держу ремень поводка на ошейнике потому, что таким образом я могу использовать ремень для связывания или, сложив вдвое, в качестве замены плети. Кроме того, на мой взгляд, это полезно для девушки, слышать, металлический щелчок карабина, кода тот закрывается в кольце ошейника, и даже не так важно с позади ее шеи, или под подбородком. Вообще, взятие на поводок, любого типа, превосходно влияет на женщину в психологическом отношении, поскольку подтверждает ей ее неволю и помогает ясно понять ее статус домашнего животного. Точно так же хорошо для нее подергивание поводка, ради проверки надежности крепления, напоминающее рабыне, что она действительно взята на поводок. Такая проверка, конечно, или делается с кольцом под подбородком, дабы избежать повреждения гортани, а уже потом ошейник поворачивается, если женщину следует вести перед собой, или, если кольцо сразу оставляют сзади, то между ошейником и кожей помещают большой палец, чтобы он принял на себя проверочный рывок и защитил горло. Это, кстати, обычная гореанская практика, избегать даже малейшего давления на горло. И это отнюдь не ослабление гореанских методов обращения с рабынями, поскольку наказание может быть, и будет, в случае если есть наименьший повод для него, применено и без участия поводка. Конечно, когда кольцо находится сзади, и если девушка начинает артачится, она сама вызывает давление на свое горло. Для таких непонятливых рабынь, кстати, разработан удушающий поводок, который не может соскользнуть с нее, но может затянуться при малейшем сопротивлении. В таком устройстве даже самая строптивая девушка, после первой же попытки сопротивления приходит в чувство и покорно следует за хозяином.

— Что Вы собираетесь сделать со мной? — осведомилась блондинка.

— Собираюсь отвести Тебя к работорговцу, — объяснил я. — Думаю, что знаю того, кто не будет задавать слишком много вопросов.

— К работорговцу! — воскликнула она.

— Именно к нему, — кивнул я.

— Но, почему? — удивилась девушка.

— А как Ты думаешь? — поинтересовался я. — Чтобы сделать немного денег на твоей продаже, конечно. Подозреваю, это будет первый раз, когда какой-либо мужчина когда-либо заработал на Тебе деньги, но уверяю Тебя, он будет далеко не последний.

Я повернулся и быстро зашагал вниз по мосту. Девушка, впервые в жизни взятая на поводок, семенила следом за мной, то смеясь, то плача от радости.

 

Глава 27

Продажа блондинки

Я толкнул блондинку на колени перед Теналионом, работорговцем Ара, тем самым, которому Боадиссия днем ранее, столь неосторожно, возвратила его рабыню, то есть саму себя. Мы снова встретились с ним, на этот раз в рабочем кабинете его торгового дома. Девушка оказалась на коленях в очерченном на полу желтом круге, диаметром около семи — восьми футов, в нескольких шагах от его стола. Граница этого круга, шириной была приблизительно семь — восемь дюймов, и была, на подобии мозаики выложена желтой плиткой посреди гладкого алого пола.

— Я привел Вам женщину, — сообщил я.

Работорговец вышел из-за стола и приблизился к блондинке, замерев в нескольких футах от нее. Я удалил поводок с шеи девушки, отстегнул карабин от кольца и, смотав ремень, поместил его внутрь ошейника. Все вместе я убрал в свой поясной кошель.

— Становясь на колени, ноги следует держать широко расставленными, — напомнил я, бросив взгляд на девушку.

Она послушно раздвинула колени. Я не мог не заметить, что теперь, оказавшись здесь, она испугалась. Возможно, сейчас, тщательно взвесив все последствия, она уже жалела о своем решении. Однако теперь было немного поздно для таких мыслей. Она немного тряслась стоя на коленях. И, надо признать, она становилась еще соблазнительнее, делая так. Эта рефлекторная дрожь, я думаю, на самом деле вызванная ее страхом и возбуждением, могла бы даже немного поднять ее цену. Она хорошо двигалась. Руки девушки все еще оставались стянуты сзади.

— А где ее клеймо? — поинтересовался Теналион.

— Она — свободная женщина, — пожал я плечами.

— Ну да, я почему-то так и подумал, — улыбнулся работорговец.

— Ты находишься в доме работорговца, — объявил он блондинке, — и стоишь на коленях внутри круга оценки.

— Я не знала, — прошептала она, посмотрев вниз.

— Он в точности соответствует размеру рабского прилавка, — сообщил он.

Блондинка понимающе кивнула. Круг, конечно, был вровень с полом, в то время как прилавок, с которого продают рабынь, обычно поднят на высоту приблизительно от ярда до пяти футов, специально, чтобы поднять девушек над толпой, так, чтобы покупатель могли бы их легко заметить издали и внимательно рассмотреть вблизи.

— Ты когда-либо видела, как проходит продажа рабынь? — спросил Теналион.

— Нет, — ответила блондинка.

— Ну, может, у Тебя есть какая-нибудь идея относительно того, как это происходить, — полюбопытствовал он.

— Да, — кивнула она.

— Обычно товары выставлены совершенно голыми и продаются покупателям, предложившим самую высокую цену, — пояснил работорговец, — чьими рабынями они тогда и становятся.

— Я понимаю, — прошептала девушка.

— Прежде всего, Ты должна быть оценена, — предупредил Теналион.

— Я понимаю.

— И, в конечном счете, так или иначе, Ты будешь продана в качестве рабыни, — сообщил он ее и, повернувшись ко мне, уточнил: — Она — девственница?

— Нет, — ответил я, отчего блондинка густо покраснела.

— Неожиданно, — улыбнулся Теналион, и блондинка опустила голову еще ниже. — Ты красива, моя дорогая, — заметил он.

— Спасибо, Господин, — пробормотала девушка.

— Как у Тебя с сексуальной отзывчивостью? — поинтересовался он.

— Я не знаю, — удивленно ответила она, при этом бросив на меня умоляющий взгляд.

— С этим у нее все в порядке, — ответил я за нее, — по крайней мере, для той, кто все еще по существу остается свободной женщиной.

— Как, по-вашему, каковы ее перспективы как рабыни? — спросил Теналион.

— Вполне, — кивнул я.

— Я могу увидеть? — уточнил работорговец.

— Само собой, — ответил я.

— Ой! — вскрикнула девушка. — Пожалуйста, нет! Не здесь! Не так! Я умоляю Вас! Ох, О-охх, Господин! Господи — и-иннн!

Я едва смог удержать извивающуюся и брыкающуюся девушку на коленях. Это походило на попытку удержать небольшого слина. Ее тело оказалось очень сильным в своей страсти. Наконец, немного успокоившись, блондинка осмелилась поднять полные слез глаза на Теналиона. Она только что была показана ему как великолепно реагирующая на прикосновения мужчины женщина, не более чем рабыня.

— Превосходно, — признал работорговец.

— Думаю, что со всей уверенностью могу утверждать, что она могла бы значительно улучшиться в таких вопросах, став действительно рабыней, после законного и полного порабощения, — предположил я.

Девушка удивленно посмотрела на меня.

— Не могу не согласиться, — кивнул Теналион.

Задрожавшая блондинка опустила голову.

— Девушка, — позвал ей Теналион, и она поспешно подняла к нему лицо. — Ты готова войти в рабство?

— Да, Господин, — ответила она.

— Вы будешь стремиться стать хорошей рабыней? — спросил работорговец.

— Да, Господин, — пообещала она.

— Многие рабовладельцы весьма нетерпеливы со своими рабынями, — предупредил он. — Ты понимаешь, что это может означать для Тебя?

— Господин?

— Советую Тебе удовлетворять своих владельцев полностью, — сказал он.

— Да, Господин.

— Поверь мне, это весьма неприятно и больно, быть выпоротой рабыней, — заметил Теналион.

— Понимаю, Господин, — вздрогнула она.

— Точно так же неприятно быть подвергнутой многим другим мыслимым наказаниям, или, скажем, быть живьем скормленной голодным слинам, — добавил он. — Ты ведь не хотела бы этого?

— Нет, Господин! — задохнулась девушка от страха.

— Тогда, будь хорошей рабыней, — посоветовал Теналион.

— Да Господин! — пообещала блондинка.

— Возможно, Ты думаешь, что быть рабыней, заключается просто в ползанье у ног твоего хозяина, облизывании, поцелуях, и прочих интимных удовольствиях, — предположил работорговец.

— Я не знаю, Господин, — пожала она плечами. — Я никогда не была рабыней.

— Как Ты думаешь, хорошо бы Ты выглядела, танцуя перед своим владельцем?

— Не знаю, — растерялась девушка.

— Абсолютно голой, конечно, — уточнил он, — совсем как сейчас.

— Я не знаю, Господин, — вздохнула она.

Что до меня, то я, откровенно говоря, был уверен, что она будет изумительно выглядеть за этим занятием. Однако я промолчал, ибо никто не интересовался моим мнением.

— И это только то, что лежит на поверхности, среди наиболее очевидных сексуальных модальностей, — заметил Теналион.

— Да, Господин.

— Отныне, вся твоя жизнь, — продолжил он, — будут пронизана твоей сексуальностью и твоей женственностью. Точнее, теперь твоей жизнью будет сексуальность, в которой твоя женственность, впервые, будет иметь бесспорную и первостепенную важность, в которой она будет превыше всего. Все остальное будет лишь производным от нее, не более чем украшением этого.

— Да, Господин, — прошептала девушка.

— Это будет жизнь тотальной женственности, посвященная ей, а так же служению и любви.

— Да, Господин.

— Даже самые ничтожные задания, поручаемые Тебе, такие как чистика кожаного доспеха твоего владельца, разглаживание его одежды, приготовление пищи, покупка в магазине, стирка, приборка и даже самое крошечное из великого множества рабских работ станет сексуальным, станет выражением твоей женственности, подходящим и радостным проявлением твоей ничего не стоящей, но беспомощно и с удовольствием предложенной любви, и служения ничего незначащей рабыни.

— Я понимаю, — пролепетала пораженная блондинка.

— Жизнь рабыни, продолжал мужчина, — является жизнью, полностью посвященной одному — любви. Это бескомпромиссная жизнь. Это не та жизнь, что делится на части. Это — цельный образ жизни, цельная жизнь. Рабыня стремится отдать себя целиком, самоотверженно, понимая, что она — простая рабыня, бесправное животное принадлежащее рабовладельцу, та, кто может быть куплена и продана по наименьшей прихоти мужчины, та, кто не может чего-либо потребовать, та, кто ничего не заслуживает, та, кто не наделена правом на минимальное внимание и уважение. Никаких сделок и никаких соглашений.

— Да, Господин, — прошептал девушка.

— И помни, что именно за таких женщин, мужчины готовы умереть или убить.

Она покорно опустила голову.

— Что Вы хотите за нее? — полюбопытствовал Теналион.

Я пожал плечами, предоставляя ему первое слово.

— Как насчет двух серебряных тарсков? — предложил работорговец.

— Прекрасно, — сразу согласился я на столь щедрое предложение.

— Не тысяча золотых монет? — удивленно спросила блондинка.

— У Тебя крайне нереалистичное понятие рынка, — улыбнулся Теналион. — Кроме того, Ты больше не свободная женщина, и не бесценна. Теперь Ты всего лишь одна рабыня среди множества других, и теперь, в определенных пределах, имеешь вполне определенную денежную стоимость.

— Но почему так мало? — возмутилась девушка.

— Цена женщины весьма полезна и помогает ей понять и реально оценить себя, по крайней мере, в определенном численном эквиваленте, — заметил он.

— Но так мало?

— Это — высокая цена, — объяснил я ей.

Действительно, когда Боадиссия возвратила себя Теналиону, всего один серебряный тарск перешел от одного владельцу к другому.

— Ох, — разочарованно вздохнула блондинка.

Работорговец поднял колокольчик со своего стола и позвонил. Этот колокольчик мало чем отличался от того, который я видел на его столе в другом его кабинете. Теналион, насколько я понимаю, как и большинство успешных людей, было человеком привычек. Это освобождает ум, позволяя ему лучше сконцентрироваться на важных задачах. Через мгновение, как и в прошлый раз, в комнату вошел человек.

— Это — рабыня, — указал Теналион на блондинку. — Уведите ее вниз. Проконтролируйте, чтобы она была соответствующим образом оформлена и заклеймена. Нам не нужна какая-либо путаница в будущем в этом вопросе.

— Да, Теналион, — кивнул вошедший.

На глазах блондинки Теналион вложил в мою руку два серебряных тарска. Девушка смотрела на это с любопытством. Она, теперь рабыня, столь легко смениашая одного владельца на другого.

Служащий Теналиона, подойдя к блондинке сзади, схватив ее за плечи, вздернул на ноги.

— Вы даже не узнали моего имени! — вдруг крикнула она мне.

Моя правая рука, рефлекторно, взлетала и стегнула ее по рту, отбрасывая голову девушки назад. Раздраженный служащий снова бросил ее на колени передо мной. Пораженная и испуганная блондинка посмотрела на меня. В уголке ее рта опять появилась кровь.

— У Тебя нет имени, — напомнил я ей.

— Да, Господин, — всхлипнула она.

Я, с безразличным видом посмотрел на нее. Да, она была привлекательна, обнаженная и связанная рабыня стоявшая передо мной на коленях.

— Неужели Вы не хотите знать, кем я была? — пробормотала блондинка.

— Итак, кем Ты была? — поинтересовался я.

— Я была Леди Лидией, из касты Торговцев, знатных торговцев, мое богатство измерялось в драгоценных камнях и землях, я жила в одной из башен Табидиана! — гордо сообщила она.

— Превосходный захват, — улыбнулся Теналион. — Мне понравится держать Тебя в своих загонах какое-то время, прекрасная Леди Лидии, вплоть до твоей продажи.

— Лидия, — повторила девушка, — из Башен Табидиана!

— Это имеет какое-то значение? — спросил я.

— Нет, — подавленно признала она. — Это уже не имеет никакого значения.

— Отныне Ты всего лишь безымянная рабыня, — предупредил я.

— Да, Господин, — всхлипнула она, опуская голову.

— Уведите ее, — велел Теналион.

Рабыня снова оказалась на ногах. Мужчина, погрузив свою руку в светлые волосы девушки, сомкнул ее там, подобно когтям хищной птицы, и грубо крутанул рабыню на месте, поворачивая лицом к выходу.

Связанная, жестко удерживаемая, беспомощная блондинка тонко вскрикнула, от боли и неожиданности. Потом служащий резким движением согнул ее в поясе, отчего связанные еще моим шпагатом запястья поднялись вверх, выше головы оказавшейся у бедра мужчины. В таком положении он быстро вывел из кабинета спотыкающуюся, хныкающую бывшую Леди Лидию.

— Она вскоре будет заклеймена, — сообщил мне Теналион. — Если желаете, немного позже, Вы могли бы навестить эту рабыню прямо в ее загоне.

— Вы — очень любезный человек, — заметил я.

— Это — моя слабость, — пожал плечами работорговец.

 

Глава 28

Любезность Теналиона

— Девушка, — позвал я.

Блондинка испуганно дернулась на соломе. Она поднялась и замерла наполовину сидя, наполовину стоя на коленях. Ее движение сопровождалось звоном тяжелой цепи, соединявшей ее шею с рабским кольцом.

— Это — Вы! — тихо проговорила она. — Они заклеймили меня. Я заклеймена.

— Бедро, — скомандовал я.

Девушка, вздрогнув, повернулась ко мне боком.

— Превосходное клеймо, — похвалил я.

Как я и ожидал, на ней было обычное клеймо кейджеры, маленький, изящный и красивый курсивный Кеф, жезл и ветви, лирически женственный, но безошибочный, символ того, что его носительница является собственностью, оставленная раскаленным железом отметина, которую носит большинство гореанских рабынь.

Она смотрела на меня. Насколько беспомощной и нежной, настолько прекрасной стала она теперь, после своего официального порабощения.

— Красивое, — заверил ее я.

— Спасибо, — прошептала рабыня.

— Как Тебя зовут? — поинтересовался я.

— Меня еще никак не назвали, — грустно улыбнулась блондинка.

Я улыбнулся ей в ответ.

— Вы думаете, что я так скоро забыла Ваш удар? — спросила она.

— Нет, — ответил я. — Я так не думал.

— Это другая девушка имела имя, или думала, что имела, — сказала она.

— Понимаю, — кивнул я.

— Зато я быстро назову имя, которое мне дадут, — улыбнулась девушка.

— Я бы Тебе рекомендовал поступить именно так, — посоветовал я ее.

— Остается только надеяться, что мне дадут хорошее имя, — сказала она.

— Ты красива, так что вполне вероятно, Тебе дадут красивое имя, — успокоил я бывшую Леди Лидию.

— Я надеюсь на это, — вздохнула девушка.

— Но если Тобой будут недовольны, — предупредил я, — его также легко заберут у Тебя.

— Я знаю, — кивнула она.

— Некоторые рабовладельцы вынуждают девушку великолепно трудиться в течение многих месяцев, ради того чтобы заслужить себе любое имя, уже не говоря о красивом, — заметил я.

— Но это жестоко, — запротестовала было блондинка.

— Ты в полной власти любого, кто купит Тебя, — напомнил я.

— Я знаю, — вздрогнула она, и цепь на ее шее тихо звякнула.

Как же прекрасно смотрятся цепи на женских шеях.

— Ты уже получила свое первое взятие после клеймения? — поинтересовался я.

— Нет, — покачала она головой.

Я улыбнулся ей.

— Я обнажена, Господин, а солома такая мягкая и теплая, — сказала она.

— Ты очень красива, — похвалил я.

Как красивы и соблазнительны могут быть рабыни!

— Это мой Господин, Теналион из Ара, разрешил Вам прийти сюда, — улыбнулась безымянная рабыня.

— Да, — кивнул я, глядя на нее сверху вниз.

— Несомненно, он все спланировал, — прошептала девушка.

— Ты имеешь что-то против? — полюбопытствовал я.

— Нет, конечно, — засмеялась она. — Как я могу быть против! Я же рабыня! Я приложу все усилия, чтобы быть отзывчивой и доставить удовольствие. Я хочу, чтобы мои владельцы были довольны мной.

— Возможно, Ты просто не хочешь быть избитой, — усмехнулся я.

— Верно, — смеясь, признала блондинка. — Мне также очень не хочется быть избитой.

Я улыбнулся.

— Мне кажется, что Теналион добрый человек, — шепотом сказала она мне.

— Ты думаешь, что он промедлил бы с использованием плети, если бы Ты вызвала его неудовольствие? — поинтересовался я.

— Нет, — улыбнулась она. — Этого я себе даже представить не могу.

— Твое клеймо сильно болит? — спросил я.

— Немного, — ответила рабыня поморщившись.

— Приготовься быть взятой, — приказал я, снимая тунику.

Я окинул взглядом прекрасную девушку, раскинувшуюся на соломе у моих ног. Как все же соблазнительны рабыни!

— Как Ты хотела бы быть взятой?

— Я еще плохо знакома со своими цепями, — вздохнула она. — Если можно, то нежно, с любовью, пожалуйста.

— Очень хорошо, — кивнул я, — в первый раз можно.

 

Глава 29

Солдаты

— Тсс! — тихим шипением привлек мое внимание мужчина, стоявший в дверном проеме.

— Хо? — откликнулся я.

Я приблизился к нему, разглядев, что это был коротышка Ачиатэс, владелец инсулы, в которой я снимал комнатку на чердаке, и до чьих обветшалых стен мне оставалось пройти расстояние в несколько бросков камня вдоль по переулку Рабских Борделей Людмиллы.

Шел четырнадцатый ан, самый разгар дня. Конечно, я намеревался вернуться несколько раньше, скорее даже значительно раньше, еще до рассвета, но я вынужден был отвлечься на какое-то время по делам, да и в доме Теналиона, а точнее в одном из рабских загонов расположенном в одном из его лабиринтообразных подвалов время пролетело незаметно. Я до сих пор ощущал жар и мягкость ее губ и прелестей, ее готовности и страсть, и звон цепи на ней. Уверен, что она станет превосходной рабыней.

— Разве арендную плату необходимо выплачивать так рано? — удивился я.

— Зайдите сюда, не маячьте у всех на виду, — велел Ачиатэс.

Я переступил порог двери вслед за ним. Мужчина, пропустив меня внутрь, осторожно высунул на улицу голову и осмотрелся. Затем он снова вернулся внутрь, и повернулся ко мне лицом.

— Что случилось? — забеспокоился я.

— Что Вы натворили? — вместо ответа набросился он на меня.

— Да ничего, — заверил я инсуловладельца.

Я вообще взял за правило со всей возможной энергии отстаивать свою невиновность.

— Да неужели! — недоверчиво прищурился он.

— Не знаю, — честно ответил я. — Я делал сегодня довольно много вещей. Вы имеете в виду что-либо конкретное? Надеюсь, комната не повреждена?

Признаться, я испугался, что Хурта мог решить попрактиковаться со своим топором. Другой тревожащей меня возможностью было то, что парень мог обезглавить, случайно или намеренно, другого арендатора. Возможно того, кто мог оказаться столь смел, что возразил против декларирования стихов в коридорах инсулы. У Хурты была привычка, сочиняя проговаривать свои вирши в полный голос. Но это, все же было бы на его совести, а не на моей.

— Нет, — раздраженно бросил Ачиатэс.

— Тогда в чем дело? — поинтересовался я.

— Они Вас ждут, — сообщил он мне.

Я проводил взглядом свободную женщину, которая прихрамывая, прошла мимо с мешком сулов на спине.

— Хурта и Фэйка, моя рабыня? — уточнил я, отчаянно моргая.

Было ощущение, что мне в глаза попал песок. Возможно, я не достаточно спал прошедший ночью. Точнее, если быть честным перед собой, я вообще не спал той ночью.

— Нет! — покачал головой Ачиатэс.

— Уж не думаете ли Вы о подъеме арендной платы? — поинтересовался я.

— Нет! — ответил инсуловладелец, и при этом я отметил, что в его глазах на мгновение вспыхнул алчный огонек.

Пожалуй, зря я это сказал. Видимо, виной всему недостаток сна. Нужно быть осторожным, говоря такие вещи владельцам доходных домов. Не стоит вкладывать эти идеи в их головы. Уж лучше жаловаться, громко и часто, держа подобных товарищей в глухой обороне, так, чтобы самая мысль о подъеме арендной платы в таких условиях казалась бы им самим невероятным и возмутительным оскорблением.

— Кто тогда? — спросил я.

Краем глаза я отметил рабыню, спешившую мимо нас по улице, нижняя часть ее тела была в тени, а верхняя ярко освещена солнечными лучами, от которых она отчаянно щурила глаза. Из-под ее темных ниспадавших на плечи волос поблескивало плотно сидящее на шее стальное кольцо. Вероятно, женщина торопилась выполнить какое-то поручение своего хозяина. Кошелек с монетами был привязан к ее шее. Некоторым рабыням не позволено касаться денег. Но, с другой стороны, многие идя по поручению, держат монеты во рту. Это, кстати, весьма обычно на Горе даже среди свободных людей. Карманы на гореанских одеждах вообще-то не приняты. Рабыня, как и положено, была босой. Женщина красиво двигалась. Уверен, со временем, прежняя Леди Лидия, которая осталась в одном из загонов торгового дома Теналиона, одно из его последних приобретений, будет выставлена на торги, продана, и, в конечном счете, оказавшись в том или ином городе, скорее всего не в Аре, станет точно такой же рабыней. Таким девушкам не разрешено покидать городские ворота, если только не в сопровождении свободного человека. Я вспомнил, как прежняя Леди Лидия показала мне свое клеймо. Оно был превосходно, прекрасно! Насколько довольна она была случившимся. Я улыбнулся. Рабыни бывают такими тщеславными, когда дело касается их клейм.

— Солдаты, — прошептал Ачиатэс.

— Что? — встрепенулся я, насторожившись.

Похоже, дело оказалось гораздо серьезнее, чем я предполагал.

— Солдаты, — повторил он, озираясь вокруг.

— Городская стража? — спросил я.

— Нет, — замотал головой инсуловладелец, — солдаты.

— Таурентианцы? — решил все же уточнить я.

— Да нет же, — ответил Ачиатэс. — Именно солдаты.

— А что им от меня было нужно? — поинтересовался я.

— Понятия не имею, — пожал он плечами.

— А Вы спрашивали у них? — осведомился я.

— Да, — ответил Ачиатэс.

— И что они Вам ответили?

— Ничего, — развел он руками. — Они только хотели знать, когда Вы вернетесь.

— А Вы что им сказали? — уточнил я.

— Сказал им правду, что я не знаю, — ответил мужчина.

— Как долго они были у Вас? — спросил я.

— О, совсем не долго, — сообщил он.

Это показалось мне интересным. Запланированные аресты обычно производят на рассвете.

— Почему Вы решили предупредить меня об этом? — полюбопытствовал я.

— Вы — мой арендатор, — пояснил он. — Вы заплатили свою арендную плату. А кроме того, я не хочу, чтобы в моей инсуле устраивали аресты. Это может плохо отразиться на моей репутации.

— Спасибо, — поблагодарил я, и вложил монету в его руку.

— В этом нет необходимости, — заверил меня Ачиатэс, но монету взял, в конце концов, он был бизнесменом.

— Вы — Тэрл из Порт-Кара? — раздался вдруг мужской голос.

— Ай-и-и! — застонал Ачиатэс.

— Да, — признал я. — Капитан.

— Могу я взять Ваш меч, пожалуйста? — спросил он.

Позади него, уже собралось пятнадцать — двадцать его товарищей. Не было и речи о том, чтобы в узком дверном проеме быстро выхватить меч, не говоря уже о том, чтобы размахивать им. Все же я не был прикрыт арбалетами. К тому же, ни один из мужчин не держал копье наизготовку, ни обнажал меча.

— На каком основании? — поинтересовался я.

— Вы под арестом, — объявил офицер.

Ачиатэс застонал еще громче.

— Вы можете идти, Гражданин, — сообщал капитан Ачиатэсу, и тот, словно урт оказавшийся на открытом месте перед слином, порскнул между солдатами и рванул к своей инсуле.

— Ваш меч, пожалуйста, — потребовал капитан.

Конечно, он понимал, что мужчины не сдают свое оружие так просто.

Также, он должен был ясно понимать, что я мог выскочить из дверного проема, и, немедленно, оказавшись на открытом пространстве освободить клинок. Интересно, не было ли именно это его намерением, поощрить меня на такое действие, чтобы тем самым обеспечить себе благовидный предлог для законного применения их собственного оружия. Хотя, нет. Врятли, решил я. Теперь, когда Ачиатэс оставил нас одних, они могли напасть на меня в любой момент, а потом заполнить свои отчеты, если это от них вообще потребуется, так, как они посчитают целесообразным. Таким образом, они рисковали бы очень немногим, если вообще чем-либо. К тому же, они позволили Ачиатэсу спокойно покинуть место действия, несмотря на то, что он предупредил меня, да еще и получил за это мзду. Я сомневался в том, что он был в сговоре с ними. Будь это так, он, скорее просто позволил бы мне войти в вестибюль инсулы, и оказаться окруженным солдатами. На мой взгляд, и сам арест производимый офицером не был похож на стандартную процедуру. Его великодушное отношение у Ачиатэсу намекало на это. И как мне показалось, он не ожидал от меня какого-либо сопротивления.

— Пожалуйста, — снова повторил он.

Я неторопливо снял с себя ножны с вложенным в них клинком, обмотал их ремнем портупеи, вручил ему.

— Спасибо, — поблагодарил капитан.

— Мне не хотелось бы, идти связанным, — предупредил я.

— В этом нет необходимости, — сказал он.

— Что здесь происходит? — спросил Хурта, внезапно подходя к нам.

— Не вмешивайся, — приказал я Хурте.

— Как мне кажется, — заметил Хурта, перебрасывая свой топор с плеча в руку, — намечается бой до смерти.

— Кто это? — осведомился у меня капитан.

— Мой друг, — ответил я.

— Приветствую, — сказал капитан парню.

— Приветствую, — ответил Хурта.

Парень был вполне дружелюбным аларом. Он предпочитал быть в хороших отношениях с людьми, с которыми он готовился вступить в бой до смерти.

— Куда мы идем? — спросил я капитана.

— В одно место, — уклончиво ответил он, — это тайна.

— Правда? — заинтересовался Хурта.

— Да, — кивнул капитан.

По-моему Хурта, также как и я не слишком долго спал прошлой ночью.

— И что должно произойти там? — поинтересовался я. — В том тайном месте?

— Кое-кто ждет Вас там, — ответил капитан.

— Кто именно? — спросил я.

— Благородная персона, — снова уклонился он от прямого ответа.

— Кто? — решил настоять я.

— Его превосходительство, Гней Лелиус, регент Ара, — наконец ответил он.

— Я иду с Вами, — заявил Хурта.

— Он должен прийти один, — остановил капитан моего друга.

— Позаботься о Фэйке, — попросил я Хурту.

— Только не думай, что сможешь избавиться от такого упрямого товарища как я, так легко, — усмехнулся Хурта. — Я — алар.

— Пожалуйста, Хурта, — взмолился я, — не усложняй мне жизнь.

— Я отказываюсь оставаться не у дел, — надулся парень.

— Пожалуйста, — сказал я. — Это трудно, но Ты должен попытаться понять.

— Рассмотри все, через что мы прошли вместе, — сказал алар.

— Хурта, — взмолился я.

Я не хотел подвергать его опасности. Недолго думая я сунул в его руку те два серебряных тарска, которые получил за блондинку.

— Где Вы их взяли? — полюбопытствовал парень.

— Продал кое-что, — буркнул я.

— Это «кое-что» было симпатичным? — заинтересовался Хурта.

— Да, — кивнул я, — очень симпатичным.

— Надеюсь, это была не Фэйка? — уточнил он.

— Нет, — успокоил его я.

— Но рассматривая другую кандидатуру на ошейник, которой Вы могли бы уделить внимание, и для кого ошейник подходит, возможно, что она чем-то напоминает Фэйку? — предположил Хурта.

— Да, — признал я. — Это верно.

— Ну, тогда прощай, — сказал Хурта.

— Прощай? — несколько опешил я.

— Да, — кивнул алар.

— Может мы уже пойдем? — нетерпеливо спросил капитан.

— Идем, — раздраженно ответил я.

И я зашагал в ногу с солдатами внутри их строя. Капитан возглавлял колонну, мой меч в ножнах свисал с его плеча. Оглянувшись назад, я увидел Хурту, стоявшего на пороге инсулы Ачиатэса и радостно махавшего мне вслед. Интересно, если убить алара, в частности Хурту, будет ли это, строго по закону, считаться актом убийства, или для этого случая предусмотрена некая более целесообразная, мягкая категория, под которую это могло бы подпасть.

Чтобы отвлечься, я сосредоточился на более приятных мыслях, таких как воспоминания, о тех удовольствиях, которые мужчины могут получить от рабынь. В частности, я вспоминал, свой последний раз и прежнюю Леди Лидию, а ныне простую рабыню, как возбуждающе смотрелось ее тело, раскинувшееся на соломе, в обрамлении светлых волос, и с цепью на ее шее. Я вспоминал ее безумные глаза, ее отчаянные крики, ее настойчивые поцелуи и прикосновения, ее чрезвычайную беспомощность, и радость от осознания своей власти над ней.

— Шире шаг, — скомандовал капитан.

И мы зашагали быстрее.