— Вы прибыли из Торкадино? — поинтересовался мужчина.

— Да, — ответил я.

— Сейчас в городе находятся тысячи Ваших земляков, — сообщил он, — из Торкадино и из других мест.

Я понимающе кивнул. Никогда прежде я видел такого столпотворения на улицах Ара.

— Мы здесь не нуждаемся в таком количестве беженцев, — недовольно бросила торговка сулами на Рынке Тэйбан.

— Мы ищем жилье в городе, — пояснил я мужчине.

— Жилье сейчас дорого, — предупредил он. — Честно говоря, мне даже трудно Вам что-то посоветовать.

Он бросил взгляд на Фэйку, с поникшей головой, стоявшую на коленях позади и слева от меня. Мой дорожный мешок все еще был на ее спине. Женщина опустилась на колени, едва мы остановились и заговорили со свободным человеком. Именно так ей, как рабыне и надлежало поступать. Причем на колени она встала приблизительно в том же месте и на том же расстоянии, как это требовалось от нее при следовании за господином.

— С ней проще, — сказал он. — Вы можете просто оставить ее спать на улице, приковав цепью к одному из рабских колец в изобилие имеющихся не стенах домов, возможно надев на нее железный пояс. Но, боюсь, это не подойдет для свободных людей.

— Нет, конечно, — согласился я.

— Можете попробовать южные инсулы, — предложил наш собеседник, — те что находятся на юг от Площади Тарнов.

— Это в районе Анбар? — скептически уточнил я.

— Или таковые в Четверти Метеллана, — пожал он плечами.

— А что относительно на восток от Проспекта Центральной Башни? — спросил я.

— Там Район Тревельян, — пояснил он.

— Это звучит заманчиво, — заметила Боадиссия.

— Нам бы только эту ночь пережить, — признался я.

— Вы знаете город? — осведомился горожанин.

— Я бывал здесь прежде, — кивнул я.

— Вы — двое крупных мужчин, — усмехнулся он. — Я сомневаюсь, что кто-либо решился бы побеспокоить Вас.

— Если они действительно побеспокоят нас, — проворчал Хурта, — то я надеюсь, что у них будут при себе монеты.

— У нас не так много чего можно украсть, — сообщил я мужчине.

— У Вас есть свободная женщина, — напомнил он. — А такой товар может принести хорошую цену в определенных местах.

— Я не боюсь, — заявила Боадиссия.

— О, храбрая и благородная девушка, — улыбнулся мужчина.

— Я могу сама о себе позаботиться, — сказала девушка.

— Безусловно, — заверил ее горожанин, но повернувшись к нам, предупредил: — Ее цена может снизиться из-за ее глупости.

— Я вовсе не глупая, — возмутилась Боадиссия.

— Простите меня, — сказал он. — Просто, из-за Вашего замечания я решил, что, возможно, Вы не очень умны.

Взбешенная Боадиссия попыталась прожечь в нем дырку своим яростным взглядом. Мужчина же принялся спокойно рассматривать ее. У него был один из тех взглядов, которые, как будто раздевают женщину, выставляя все ее черты и легкомысленные желания его взгляду.

— И не смотрите на меня так, — сказала она. — Я свободная женщина.

Не обращая никакого внимания на ее слова и возмущение, он продолжал рассматривать девушку, как если бы она уже была в его цепях и, дрожа у его ног, умоляла о его прикосновении.

— На вас нет вуали, — наконец сказал он девушке.

— Женщина аларов не носят вуали, — гордо заявила она.

— Она не аларка, — привычно поправил ее Хурта.

— Я выросла среди фургонов, — напомнила Боадиссия.

— Это верно, — признал Хурта.

Боадиссия, как я уже упоминал, не очень напоминала типичную женщину аларов. Она больше напоминала восхитительную, мягкую женщину городов, того вида, что часто оказывается на рабских прилавках. На самом деле, я подозревал, что она происходила из какого-либо города.

— Как Вы полагаете, какой район нам стоило бы попробовать? — спросил я у нашего собеседника.

— Даже не учитывая эту свободную женщину, — не обратил он внимания на мой вопрос, — у Вас есть кое-что имеющее ценность, — указал он на Фэйку, еще ниже склонившую голову под его оценивающим взглядом.

— Как Вы полагаете, какой район нам стоило бы попробовать? — повторил я свой вопрос, пытаясь отвлечь его от прелестей Фэйки.

— Я предложил бы несколько, — сказал он.

— Ар — большой город, — заметил я.

— Вы ищете приличное жилье? — уточнил он.

— Конечно, — кивнул я.

— А Вы готовы заплатить серебряный тарск за ночь? — поинтересовался он.

— Пожалуй, нет, — признал я, — такого мы себе позволить не сможем.

— Тогда я не думаю, что Вы найдете что-либо достойное по своему вкусу, — огорчил он нас.

— Ну что ж, благодарю Вас, Гражданин, за то, что потратили на нас свое время, — сказал я.

— Скажите, а правда ли что под Торкадино собраны значительные сила Коса? — полюбопытствовал горожанин.

— Абсолютная правда, — ответил я.

— И они взяли город? — спросил он.

— Не думаю.

— Но тогда откуда столько беженцев? — удивился он.

— Их водворили из города, чтобы облегчить его защиту, — объяснил я.

— Говорят, что главные силы Коса, двигаются к Пункту Ара, — сообщил наш собеседник.

— Я бы не был так в этом уверен, — заметил я.

— Но это вполне логично. Косианцы хотят контролировать реку и ее бассейн, — предположил он. — Именно это основная причина всех разногласий. Именно поэтому их генеральное наступление следует ожидать там. Впрочем, скорее всего, вся эта возня не более чем набег.

— Ар в опасности, — покачал я головой.

— Они никогда не осмелятся встретиться с нами в генеральном сражении, — уверенно заявил он.

— Ар находится в большой опасности, — предупредил я.

— Ар непобедим, — сказал он.

— Главные силы Коса уже близко, как раз под Торкадино, — сообщил я.

— Это всего лишь слухи, — отмахнулся он. — Люди просто не знаю, что думать.

— Я верю, что регенту, Вашему высшему совету, военачальникам и генеральному штабу информация поступает правильная, — понадеялся я.

— Несомненно, — согласился он со мной.

— А где сейчас находится Марленус? — полюбопытствовал я.

— В горах Волтая, — ответил мужчина. — Он возглавляет карательную экспедицию против Трева.

Это совпадало с моей информацией.

— Получается, что он отсутствует уже в течение многих месяцев, не так ли? — спросил я.

— Да, — сказал он.

— Разве это не кажется странным для Вас? — поинтересовался я.

— Он делает то, что считает нужным, — пожал он плечами. — Он — Убар.

— И что, в городе все довольны, что он отсутствует в то момент, когда Ару может грозить серьезная опасность? — осведомился я.

— Если бы это была настоящая опасность, — заметил мужчина, — он бы сразу вернулся. Но его нет. Так что, и никакой серьезной опасности тоже нет.

— То есть, Вы думаете, что реальной опасности нет? — уточнил я.

— Нет конечно, — усмехнулся наш собеседник. — Любой из наших парней может поставить на место дюжину Косианцев.

— Н-да, а вот мне кажется, что Марленусу стоит поторопиться с возвращением, — пробормотал я, на что мужчина только пожал плечами. — Возможно, с ним просто потеряли контакт в горах Волтая.

— Возможно, — не стал спорить горожанин. — Но город не сильно нуждается в нем.

— Убар больше не популярен? — удивился я.

— Он слишком долго правит Аром, — пожал плечами мужчина. — Возможно, пришло время что-то менять.

— И многие так думают? — полюбопытствовал я.

— Такие голоса раздаются повсюду, — сказал он, — их можно услышать в тавернах, на рынках, в термах. Гней Лелиус — превосходный регент. А Марленус излишне агрессивен. В городе ропщут. Нам никто не угрожает, а он ссорится с Косом из-за того, что лежит на периферии наших интересов.

— Гней Лелиус хочет быть Убаром? — поинтересовался я.

— Нет, — уверенно ответил товарищ. — Он слишком скромен, слишком незнатен и не амбициозен для такой должности. Складки пурпурной мантии, вес медальона Убара, неинтересны для него. Его заботит только превосходное управление, мир и процветание города.

— То есть, Вы уверены, что он интересуется благосостоянием Ара? — спросил я.

— Конечно, — заверил меня наш собеседник.

С одной стороны, его ответ порадовал меня. Но с другой, если этот Гней Лелиус действительно заинтересован в благосостоянии Ара, то он должен действовать, а раз он все еще не предпринял каких-либо активных действий, как регент, то, по-видимому, всему виной нехватка информации, или возможно, определенный неоправданный оптимизм, или простодушная невинность или наивность. Такое весьма распространено среди идеалистов, мягкодушных созерцателей, доверчивых душечек, пленников пустословия, ослепленных прожектами и мечтами, необдуманно переносящих свое собственное благодушие на ларла и лес, скептически относящихся к действительности, рассматривающих мир с точки зрения цветка. Каким утешением будет для других, если эти романтики выживут и, в конечном счете, обнаружат, что живут в реальном мире, и к своему разочарованию вынуждены будут признать, что именно их ошибки привели к урожаю глупости, и отныне им придется своими глазами наблюдать крах их цивилизации, на своей шкуре почувствовать что происходит, когда под клинками власти и реальности рушится их придуманный мирок.

— А что на счет Серемидеса, высшего генерала? — спросил я. — Разве он не мог бы занять трон?

— Это еще невероятнее, — отмахнулся мужчина. — Он столь же предан Убару, как камни Центральной Башни.

— Понятно, — кивнул я.

Конечно, мой вопрос был вызван, не просто очевидным соображением, что плащ Убара мог бы показаться привлекательным призом честолюбивому и сильному мужчине, а трезвым пониманием того, что Ар оказался в глубоком кризисе, знали ли об этом его жители или нет. В такие времена, в свете неудач и неэффективности некомпетентной гражданской администрации, далеко не редкостью является то, что военные, видя, что должно быть сделано, а зачастую просто следую инстинкту самосохранения, вынуждены брать лидерство в свои руки и пытаться внушить остальным свою энергию, дисциплину и порядок, без которых катастрофа становится неизбежной.

— Но ведь не может быть, что управление Аром будет долго оставаться под регентством, — заметил я.

— Ожидается, что Марленус скоро вернется в город, — пожал он плечами.

— А что будет, если он не вернется так скоро как это необходимо? — поинтересовался я.

— Есть другая возможность, — сообщил горожанин, — и весьма интересная.

— И какая же, если не секрет? — полюбопытствовал я.

— Убара, — ответил он.

— Убара? — не понял я.

— Та, кто была, дочерью Марленуса, пока он не отрекся от нее, — пояснил он.

— Кто? — пораженно спросил я.

— Талена, — услышал я. — Вы слышали о ней?

— Да, приходилось, — растерянно ответил я.

— Марленус был недоволен ей, — поведал мне товарищ. — Это имело какое-то отношение к неким делам в Северных лесах. Он проклял ее, и заявил, что она больше не его дочь. В течение многих лет она жила в безвестности, уединении в Центральной Башне. Теперь, в отсутствии Марленуса, и с великодушного позволения Гнея Лелиуса, она снова появилась на улицах Ара.

— Я так понимаю, что это было сделано в разрез с желанием Марленуса, — заметил я.

— Марленуса здесь нет, — пожал горожанин плечами.

— А с какой стати о ней думают как о возможной Убаре? — осведомился я. — Ведь с тех пор, как Марленус отказался от нее, юридически она больше не его дочь.

— Я не писец-законник, — сказал он, — и в этих тонкостях не разбираюсь.

— Я даже не уверен, что у нее есть Домашний Камень, — предположил я.

— Гней Лелиус разрешил ей поцеловать Домашний Камень, — сообщил он мне. — Это было сделано на публичной церемонии. Она — снова гражданка Ара.

— Похоже, что Гней Лелиус весьма щедрый и благородный товарищ, — заметил я.

— О, да! Он — покровитель искусств. Он основал новые парки и музеи, и этим он завоевал поддержку элиты. Я и сам поддерживаю его, поскольку он простил некоторые виды долгов. Это значительно ослабило мое финансовое бремя. Низшие касты тоже любят его, поскольку он часто, за свой счет, бесплатно раздает хлеб и пагу, а также спонсирует игры и гонки. А еще он объявил новые праздники. Он вообще сделал жизнь в Аре лучше и легче. Его поддерживают очень многие в городе.

— И Вы уверены, что он озабочен благосостоянием Ара? — осведомился я.

— Конечно же, — с энтузиазмом воскликнул он.

— А его трудно увидеть? — задал я крайне интересовавший меня вопрос.

— Ну, Вы же понимаете, что далеко не каждый может просто подойти к Центральной Башне и постучать в дверь, — усмехнулся мужчина.

— Понятное дело, — кивнул я.

— Но Гней Лелиус считает обязательным для себя быть доступным для людей, — сказал он. — И это еще одна причина, почему он так любим в городе.

— То есть простой человек может увидеть регента? — спросил я. — И не только издалека, как на государственных процессиях или в официальных ложах на стадионах?

— Конечно, — подтвердил мужчина.

Признаться, я был рад услышать это. Ведь в моих ножнах лежали срочные письма для Гнея Лелиуса и Серемидеса, и мне так или иначе необходимо доставить их по назначению. Причем сложность была в том, что передавать эти бумаги через подчиненных, мне крайне не хотелось. Откуда мне знать, кому здесь можно было доверять? Точно также у меня не было никакого желания пытаться попасть в коридоры Центральной Башни, чтобы сделать это на частной аудиенции у этих людей.

— И любой челок на самом деле может поговорить с ним? — уточнил я.

— Конечно, — заверил он меня.

— В таком случае, может, Вы знаете, когда он устраивает следующую аудиенцию? — поинтересовался я.

— Через два дня, — с готовностью сообщил наш собеседник.

— Это не в день ли суда? — осведомился я.

Это теперь нечто большее, — со страстью объяснил он. — Это — один из новых праздников, день Великодушия и Петиций.

— Превосходно, — поддержал я его пыл.

— Посетители собираются около Центральной Башни на Проспекте, — сообщил он.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— А Вы хотели поговорить с ним о чем-то? — полюбопытствовал мужчина.

— Я думал, что было бы неплохо, по крайней мере, посмотреть на него.

— О, Вы увидите, он — очаровательный человек, — заверил меня он.

— Уверен в этом, — сказал я.

— Множество незначительных прошений удовлетворяется в этот день, — поведал он, — и некоторые из серьезных. Безусловно, это полностью зависит, по крайней мере, в случаях серьезных петиций, от справедливости ходатайства.

— Понятно, — кивнул я.

— Те, кто желает подать прошение, должны занять место на веревке, — предупредил мужчина.

— А что это значит? — не понял я.

— Дело в том, что регент, при всем желании, не может дать аудиенцию всем желающим, — пояснил он. — И те, кто желают попасть на аудиенции, надевают на себя Ленту Великодушия Гнея Лелиуса, которая повязывается вокруг тела, а через петлю на ней проходит веревка, фактически бархатный трос, ведущий к постаменту. Это помогает держать очередь прямо и регулирует количество просителей.

— Я понял, — кивнул я. — А каким образом человек может получить место на этой веревке? — полюбопытствовал я.

— Иногда это — рискованное дело, — поморщился мужчина.

— Это хорошо, — одобрительно проговорил Хурта, поглаживая топор.

— Полагаю, что разумнее всего занимать очередь пораньше? — предположил я.

— Кое-кто — встает там в четырнадцатом ане предыдущего дня.

— Понятно, — протянул я. — Спасибо, Гражданин.

— Вы могли бы попробовать в переулке Рабских Борделей Людмиллы, что позади проспекта Турии, — сказал он.

— Что попробовать? — не понял я.

— Поискать жилье, — пояснил он.

— Понятно, — кивнул я.

— Вы знаете, где это? — уточнил горожанин.

— Я знаю, где находится проспект Турии, — ответил я.

Этот проспект получил название в честь города расположенного в южном полушарии, кстати, несомненно, как жест дружелюбия со стороны Ара. Величественные туровые деревья вполне уместно высажены вдоль его тротуаров. Это — широкий проспект с обилием фонтанов. Он знаменит также роскошными магазинами.

— Это около улицы Клейм, — добавил я.

— Совершенно верно, — подтвердил он.

Улица Клейм, кстати, может действительно быть особой улицей, но, вообще-то в Аре это — целый район, получивший свое название из-за расположенных там предприятий, бизнес которых связан с работорговлей, и предметами, имеющими отношение к рабовладению. Именно там расположены главные работорговые дома города. Именно туда работорговцы доставляют своих пленниц. Там всегда, на оптовой или розничной основе, можно приобрести рабынь. Там же можно предложить свою цену за них на открытых аукционах. Главные невольничьи рынки тоже там. Например, Курулеанский. Там любой может также арендовать и использовать рабынь. Именно там, внутри тех мрачных зданий девушек дрессируют, великолепно и тщательно, интимным искусствам доставления изысканных удовольствий своим владельцам. Кроме того в том районе, можно купить такие необходимые предметы, как подходящая косметика для рабынь, простые, но привлекательные драгоценности, пригодные для рабынь, в частности серьги которые, в глазах гореан, будучи надеты на женщину закрепляют ее окончательное унижение, там торгуют рабскими духами, шелками, и тому подобными атрибутами. А где еще, как не в таком районе можно найти огромное разнообразие прочих полезных предметов для идентификации, хранения, обучения и наказания женщин, таких вещей как ошейники всевозможных размеров и конструкций, металлические и кожаные привязи, для шеи, запястий и лодыжек, начиная от простых шнуров и заканчивая устройствами для строгого контроля, ремни для рук и щиколоток, распорки для ног, колодки, железные пояса, чтобы предотвратить использование рабыни без разрешения владельца, наручники и кандалы с цепями любых типов и размеров, разноцветные шелковые веревки для связывания, некоторые с цепочками в качестве сердечника, различные цепи, и конечно, плети.

— Благодарю Вас, — сказал я. — Мы действительно попробуем это.

— Желаю Вам всего хорошего, — попрощался он.

— И Вам всего хорошего, уважаемый, — ответил я.

Горожанин развернулся и отправился по своим делам. Женщина, сидевшая около нас на одеяле, расстеленном на камнях, с полной корзиной сулов перед ней, посмотрела на нас и поинтересовалась:

— Сулы брать будете?

— Нет, — ответил я.

— Тогда, проваливайте отсюда и не распугивайте мне клиентов, — бросила она нам.

— Пойдемте, — сказал я своим спутникам, и повел их восток по улице Венактикуса к проспекту Центральной Башни.

Я намеревался пойти на юг по тому проспекту до Фургонной улицы, а с нее повернув на восток выйти к проспекту Турии. Кстати, в Аре «фургонных улиц» множество, но я имел в виду ту, которая имела название «Фургонная улица» и вела к улице Клейм. «Фургонные улицы» в основном, это улицы направленные с востока на запад. Как мне кажется, название это за ними закрепилось, из-за того, что они открыты для движения фургонов в течение дня и достаточно широки, чтобы по ним могли разъехаться две повозки. На большинстве улиц Ара движение фургонов в дневное время запрещено из-за их узости. Конечно, никакой трудности нет с движением по проспектам и бульварами. Они вообще шире любой из улиц. Кстати, многие из девушек первое свое путешествие по Ару совершили именно по Фургонной улице, хотя, возможно, они не смогли толком рассмотреть ее, ведь их щиколотки были прикованы цепью к центральной балке внутри сине-желтых рабских фургонов, тех самых, которые развозили их в соответствии номерами выбитыми на дисках подвешенных к транспортировочным ошейникам, или адресам, написанным на их левых грудях, в различные здания на улице Клейм.

— Ах! — вздохнула Боадиссия.

— Проспект Центральной Башни, — объяснил я. — Действительно красиво. Мы пойдем прямо по нему.

— Пить хочу, — вдруг заявил Хурта, направляясь к фонтану, одному из многих имевшихся на этом проспекте.

Хурта прислонив свой топор к фонтану, наполовину погрузил голову в воду, а затем, вынырнув, довольно фыркнул. Еще немного с удовольствием поплескав воду себе на лицо, парень принялся утолять жажду из сложенных в пригоршню ладоней. Попил и я. Боадиссия изящно приложилась к поверхности губами, втягивая в себя воду. Хм, похоже, в нашей компании она изучила кое-что из своей женственности. Казалось, что она начинала, робко и с надеждой подозревать и ощущать истинную природу своей сексуальности, и даже осмеливалась думать о получении удовольствия от своей нежности и сущности, осмеливаться думать о том, что могло бы значить для нее, быть искренне и полностью той, кем она фактически была — женщиной. Во всяком случае, она больше не пыталась, в гротесковой смехотворной манере подражать поведению воина алара.

— А я могу попить, Господин? — спросила Фэйка.

— Конечно, — разрешил я, тут же внезапно, сердито, возмущенно схватил ее за волосы так, что она вскрикнула в боли и задергалась.

— Ты что, забыла, что Ты — животное? — злобно прошипел я ей прямо в ухо.

— Простите Господин! — заплакала рабыня.

— Может Ты решила, что стала чем-то большим? — поинтересовался я.

— Нет, Господин! — простонала женщина, и, почувствовав, что я отпустил ее волосы, повалилась на колени на мостовую, но тот же полетела на камни, получив удар ногой.

Она испуганно замерла там, лежа на боку около фонтана, с моим мешком за спиной.

— Господин? — непонимающе спросила она, глотая слезы.

— Ты — животное, — прорычал я. — Ты пьешь из нижней чаши, как и другие животные, как слины и тарларионы.

— Да, Господин, — всхлипнула рабыня.

— Какая глупая у Тебя рабыня, — презрительно бросила Боадиссия.

— Простите меня, Господин, — заплакала Фэйка.

Я даже залюбовался ей, настолько соблазнительна была она, лежа на боку и выставив на всеобщее обозрение свои хорошенькие ноги. Она была испугана, прежняя Леди Шарлотта, некогда богатая благородная гражданка Самниума, а теперь домашнее животное, в моем ошейнике, просто Фэйка. Она с ужасом смотрела на меня, ожидая следующего удара. Она понимала, что допустила прискорбную ошибку.

— Это было хорошо, — сказал Хурта, вытирая свой рот.

— Господин? — всхлипнула Фэйка.

— Сегодня вечером, Ты будешь выпорота, — сообщил я ей.

— Да, Господин, — простонала она.

— Смотрите, там какой-то стул несут, и солдаты вокруг него, — привлекла наше внимание Боадиссия.

Мы увидели, что несколько зевак столпившихся в этот час на улице, торопливо разошлись в стороны, освобождая путь солдатам и закрытому паланкину с задернутыми шелковыми занавесками. Этот паланкин на длинных шестах был закреплен между двумя тарларионами идущими тандемом. Процессия держала путь на север вдоль по проспекту к Центральной Башне. Солдаты были в пурпурных плащах таурентианцев.

— Там внутри женщина, не так ли? — спросила Боадиссия.

— Да, — кивнул я.

— А те солдаты — дворцовая гвардия, если не ошибаюсь? — осведомился Хурта.

— Скорее всего, — ответил я. — По крайней мере, выглядят они так же, как дворцовые гвардейцы.

— Кажется, их таурентианцами называют, — заметил он.

— Да, — сказал я.

— А они похожи на способных ребят, — признал алар.

— В этом можешь даже не сомневаться, — заверил его я.

Глаза солдат скользили по толпе. У меня не было ни малейшего сомнения, что эти мужчины были отличными телохранителями. Я отметил для себя, что паланкин несли не рабы, а тарларионы. Для этого могла быть масса причин. Это могло быть показной роскошью, простым выставлением своего богатства, ведь хороший тарларион гораздо дороже, рабов-мужчин, особенно рабов-носильщиков. Но возможно и такое, что груз мог бы быть оценен как слишком драгоценный, чтобы рискнуть доверить его рабам. В конце концов, они — мужчины. Или могли посчитать, что этот груз такой неземной красоты, что это даже не может быть перенесенным рабами-мужчинами. В конце концов, разве не было некоторой опасности, что прекрасная пассажирка, изящно входя или покидая паланкин, могла сделать небрежное движение и вуаль приоткроется, показывая кусочек ее горла, или небрежный подъем одежд сокрытия, предоставит им мимолетное видение мелькнувшей лодыжки?

— Пей, — бросил я Фэйке.

— Да, Господин.

— Чей это паланкин? — спросил я человека стоявшего около нас, когда процессия прошла мимо.

— А разве Вы не знаете? — удивился тот.

— Нет, — признал я. — Мы, совсем недавно прибыли в Ар.

— Из Торкадино? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал он.

— Да, — кивнул я.

— Это, паланкин той, кто может стать Убарой Ара, — объявил он.

— Это — Талена, — добавил другой мужчина.

— Что с Тобой? — забеспокоилась Боадиссия.

— Ничего, — отмахнулся я, глядя вслед удаляющемуся от нас паланкину.

Я бросил взгляд на Фэйку. Она стояла на четвереньках перед нижней чашей фонтана, опустив голову к самой воде, и жадно пила.

— Как Талена может стать Убарой Ара? — полюбопытствовал я. — Я думал, что Марленус отрекся от нее, и она теперь не имеет отношения к его роду.

— Ей можно дать законное право на наследование, — сказал мужчина. — Я слышал, что это обсуждалось.

— Но не по линии Марленуса, — заметил я.

— Нет, — признал мой собеседник. — Но ведь не обязательно принадлежать к роду Марленуса, чтобы править Аром.

— Миний Тэнтиус Хинрабий и Цернус, оба, правили в Аре, — напомнил мне второй мужчина. — И ни один из них не был с ним даже в родстве.

— Это верно, — вынужден был признать я.

— Она — свободная гражданка, — сказал первый из моих собеседников. — А следовательно, ей может быть дано такое право.

— А почему не Гней Лелиус или Серемидес? — поинтересовался я.

— Ни один не честолюбив, к счастью, — объяснил второй.

— Но почему она? — не отставал я. — Почему не кто-либо из тысяч других?

— Ну, она все же из монаршей семьи, — ответил мне мужчина. — Она когда-то была дочерью Марленуса.

— Понятно, — сказал я и, посмотрев вниз на Фэйку, спросил: — Ты напилась?

— Да, Господин, — ответила рабыня.

Она соблазнительно смотрелась, стоящее на четвереньках, перед нижней чашей фонтана, принадлежащее мне животное, в стальном ошейнике и короткой тунике.

— Вставай, — скомандовал я своему домашнему животному.

— Да, Господин.

Я вновь бросил взгляд вслед паланкину, но на этот раз не смог разглядеть его. Он скрылся в толпе людей спешивших по своим делам.

— Куда мы идем? — спросил Хурта.

— Туда, — указал я.

Нам следовало пройти на юг по проспекту Центральной Башни около четырех — пяти пасангов, а затем свернуть налево на Фургонную улицу, по ней добравшись до проспекта Турии. Где-то там, скорее всего в дальнем конце того проспекта, в районе Улицы Клейм, находился переулок Рабских Борделей Людмиллы.

Пожалуй, надо будет уточнить дорогу, как только мы доберемся до проспекта Турии. Я не сомневался, что мы сможем быстро найти такое место. Уж больно название его было запоминающимся.

— Как называется место, куда мы направляемся? — спросила Боадиссия.

— Переулок Рабских Борделей Людмиллы, — сообщил я.

— Что-то мне не нравится, как это звучит, — поморщилась Боадиссия.

— Мне так не кажется, — усмехнулся я.

— А мне даже нравится, — поддержал меня Хурта.

Я оглядывался на Фэйку, понурившись тащившуюся следом за нами. Она была невнимательна. Она допустила серьезный проступок. Сегодня вечером ей ждала плеть.