— Не по душе мне твое путешествие на север, — глядя на меня поверх игральной доски, сказал Самос.

Я сделал вид, что поглощен разыгрываемой комбинацией. Взял своего тарнсмена убара и переставил к убару-книжнику, на шестую клетку.

— Это опасно. — В голосе Самоса чувствовалась искренняя забота.

— Твой ход, — напомнил я, возвращая его к игре.

Он передвинул лучника к убару, на четвертую клетку, создав угрозу моему тарнсмену.

— Мы не хотим, чтобы ты подвергал себя опасности. — Губы Самоса слегка тронула улыбка.

— Мы? — удивился я.

— Да, — ответил Самос. — Царствующие Жрецы и я.

— Я больше не состою на службе у Царствующих Жрецов, — напомнил я.

— Ах да, — заметил Самос и, указав на доску, добавил: — Ну, тогда защищай своего тарнсмена.

Мы сидели в центральном зале дома Самоса — громадном помещении с галереями и высокими узкими окнами. Было далеко за полночь. Комнату освещали чадящие факелы, один из которых висел прямо у меня над головой. Пламя его колыхалось под легким дуновением ветерка, и в такт ему качались тени от красных и желтых фигур на доске, отчего казалось, что они тоже потихоньку движутся.

Мы сидели, скрестив под собой ноги, прямо на полу, на массивных каменных плитах, склонившись над стоящей между нами игральной доской.

Справа от меня время от времени раздавался мелодичный перезвон колокольчиков, прикрепленных к левой щиколотке молодой рабыни.

Самос был облачен в традиционное желто-синее одеяние рабовладельца. Он и в самом деле считался самым крупным работорговцем в Порт-Каре и был первым, старшим капитаном в городском Совете Капитанов, превратившемся после низложения четырех убаров в высший руководящий орган Порт-Кара. Я, Боск, глава дома Боска в Порт-Каре, также входил в Городской Совет. На мне было белое, отделанное золотой нитью одеяние из тонкой уртовой шерсти, доставленной из далекого Ара. Но под этой обычной одеждой торговца я носил алую тунику воина.

В углу комнаты стоял на коленях широкоплечий человек могучего телосложения. Его запястья были стянуты за спиной наручниками, цепь от которых тянулась к ножным кандалам. По бокам от него с обнаженными мечами в руках возвышались два стражника. Несколько недель назад на голове человека, ото лба до затылка, выбрили полосу в два дюйма шириной. Сейчас его волосы отросли, и выбритая полоса уже не так бросалась в глаза. К тому же ее немного скрывала оставшаяся нетронутой густая черная шевелюра. Человека еще не заклеймили. Но это был раб. Об этом свидетельствовал ошейник на его горле.

Рядом с игральной доской опустилась на колени девушка. Ее тело едва прикрывал клочок прозрачного алого шелка. Она носила снимающийся ошейник, покрытый светло-желтой эмалью. Черные глаза призывно мерцали в тусклом отблеске факелов. Она была красива и знала об этом.

— Могу я чем-нибудь служить, хозяева? — низким грудным голосом спросила девушка.

— Паги, — бросил Самос, не отрываясь от доски.

— И мне, — ответил я.

С тонким перезвоном колокольчиков она удалилась. Я проводил ее взглядом. Мимо стоящего на коленях, скованного цепями мужчины она прошествовала типичной походкой рабыни, желающей привлечь к себе внимание: высоко подняв голову и плавно покачивая бедрами.

В глазах человека сверкнула ярость. Послышался звон сковывающих его цепей. Охранники не обращали на раба внимания; он не представлял собой никакой опасности.

Девушка взглянула на него и рассмеялась, продолжая свой путь за пагой для свободных мужчин.

— Твой тарнсмен под угрозой, — напомнил мне Самос.

Вместо того чтобы убрать фигуру, я защитил ее, подвинув убара на первую клетку.

Самос снова сосредоточил все внимание на доске.

Я оглядел его загорелое, задубевшее от соленых морских ветров лицо и широкий мощный затылок, облепленный жесткими седыми волосами. В ушах у него покачивались тонкие золотые серьги. Даже сейчас, когда он был поглощен игрой, в нем чувствовался пират, большого размаха работорговец и один из лучших в Порт-Каре мастеров владения мечом.

Он не взял своим копьеносцем моего тарнсмена. Какое-то время он внимательно изучал положение фигур на доске, а затем, усмехнувшись, дополнительно защитил свой Домашний Камень, подвинув книжника к убару на первую клетку, чтобы тот мог одновременно защищать тарнсмена на клетке три и держать под контролем обе пересекающиеся здесь диагонали.

— Насколько мне известно, — сказал я, — Талена, дочь Марленуса из Ара, сейчас рабыня в северных лесах.

— Откуда тебе это известно? — Обычная недоверчивость и подозрительность Самоса проявилась и теперь.

— От одной рабыни, — ответил я. — Она служит в моем доме. Довольно смазливая девчонка. Ее зовут Эльнора.

— Это не та, что принадлежала Раску из Трева?

— Та самая, — подтвердил я и усмехнулся. — Мне пришлось выложить за нее сотню золотых.

Самос рассмеялся.

— Такая сумма наверняка доставила Раску в тысячу раз больше удовольствия, чем сама девчонка! — воскликнул он.

Я улыбнулся.

— Не сомневаюсь. — Я снова перенес внимание на разыгрываемую комбинацию. — Хотя подозреваю, у них там была серьезная любовь.

— Любовь? — расхохотался Самос. — К девчонке-рабыне? Ты шутишь!

— Пага хозяевам, — опустилась на колени подошедшая рабыня.

Самос, не глядя на нее, протянул свой кубок. Девушка наполнила его.

Я подвинул к ней свой кубок. Она и мне налила паги до краев.

— Ступай, — бросил ей Самос. Девушка поспешно удалилась. Я глотнул вина.

— Любил он ее или нет, — устремив взгляд на доску, произнес Самос, — этот, из Трева, все равно держал ее в ошейнике.

Самос был абсолютно прав: любовь здесь не имела никакого значения. Как бы Раек ни относился к этой женщине или она к нему, для уроженца Тревы рабыня навсегда оставалась самым бесправным существом.

— Говорят, что таких врагов, как эти, из Трева, не пожелаешь никому, — заметил Самос.

Я промолчал.

— По крайней мере, так утверждают люди из Ко-ро-ба, — продолжал он.

— Я — Боск из Порт-Кара, — напомнил я.

— Конечно, — согласился Самос.

Я двинул высокого тарлариона на прорыв защиты Самоса, выстроенной вокруг Домашнего Камня.

— Много времени миновало с тех пор, как судьба разлучила тебя с Таленой, дочерью Марленуса, — сказал Самос. — Когда два свободных спутника не видятся более года, отношения между ними считаются прерванными. Кроме того, тебе уже довелось испытать на себе прелести рабства…

Во мне закипел гнев. Самос был прав: по горианским законам, свободные спутники, расстающиеся более чем на год, расстаются навсегда. Правда и то, что отношения автоматически теряют силу, если один из спутников попадает в рабство. Со жгучим стыдом мне снова вспомнилось, как некогда в дельте Воска я, бывший член касты воинов, на коленях молил о спасении собственной жизни, как я предпочел позорное рабство возможности умереть честной смертью свободного человека.

Да, мне, Боску из Порт-Кара, довелось узнать, что такое рабство.

— Твой ход, — напомнил я Самосу.

— У тебя нет перед ней никаких обязательств, — сказал он. — Ты вовсе не обязан ее искать.

Все это я прекрасно знал, но воспринимал совершенно по-другому.

— Я недостоин ее, — пробормотал я.

Я не мог забыть прекрасную зеленоглазую смуглянку, в чьих жилах текла гордая кровь убара убаров Марленуса. Талена была моей первой любовью. Много лет прошло с тех пор, как мы с ней впервые коснулись друг друга.

— Царствующие Жрецы отняли у меня Талену, — глядя на Самоса в упор, напомнил я хмуро.

Тот не поднимал глаз от доски.

— Когда в игре решаются судьбы миров, — заметил он, — люди значат не слишком много. Лучше бы тебе оставаться в Порт-Каре.

— Насколько мне известно, — сказал я, — она захвачена этой разбойницей, Вьерной, и ее держат где-то в северных лесах, хотят использовать в качестве приманки для Марленуса, который, как предполагают, готов пойти на все ради ее спасения. — Я поднял глаза от доски. — Ты, наверное, знаешь, что некогда в одной из охотничьих экспедиций Марленусу удалось поймать Вьерну и нескольких ее девушек. Он посадил их в клетки и выставил на всеобщее обозрение, как добытые трофеи. Потом им удалось бежать, и они поклялись отомстить.

— Лучше бы тебе оставаться в Порт-Каре, — заметил Самос.

— Талену держат в рабстве в северных лесах, — снова повторил я.

— Ты все еще ее любишь? — Самос посмотрел мне в глаза.

Я был поражен.

Все эти долгие годы воспоминания о Талене — удивительной, неповторимой девушке — продолжали жить в самых глубоких, не доступных никому другому тайниках моего сердца. Они не давали мне покоя, снова и снова возвращая меня в снах то в поля неподалеку от Заболоченных Лесов, к югу от Ара, то в караваны Минтара, то в лагерь Па-Кура, то в залитый светом ламп Ко-ро-ба, когда мы с ней, переплетя руки, осушали чашу свободного содружества. Как же я мог не любить ее, подарившую мне первую, самую прекрасную любовь в моей жизни?

— Ты любишь ее? — повторил Самос.

— Конечно! — пылко воскликнул я.

— Прошло уже столько лет, — с сомнением произнес Самос.

— Это не имеет значения, — пробормотал я.

— Сейчас вы оба, наверное, уже не те, что раньше.

— Обсуждая эти проблемы, мы можем дойти до меча, — хмуро предупредил я.

— Если ты считаешь это уместным, — ответил Самос, — изволь: я готов.

Сдерживая недовольство, я опустил глаза.

— Возможно, тебе гораздо важнее образ любви, а не сама женщина, — продолжал Самос, — память, а не человек.

— Тот, кто не познал любви, не вправе о ней судить, — огрызнулся я.

Самоса, казалось, замечание не задело.

— Возможно, — пожал он плечами.

— Твоя очередь ходить, — постарался я отвлечь его.

Он склонился над доской.

Я окинул взглядом зал. В нескольких ярдах от нас, опустившись на колени и пятки рядом с бронзовым двуручным кувшином, замерла рабыня в коротком шелковом одеянии, ожидая, когда снова сможет нам услужить. Это была хорошенькая черноволосая девушка. Она украдкой посматривала на закованного в цепи мужчину и, откинув назад голову, кокетливым движением убирала волосы со лба. Тот, стоя на коленях между двумя стражниками, не сводил с нее глаз. Девушка в очередной раз бросила на него взгляд, усмехнулась и отвернулась с высокомерной скукой на лице. Я физически ощутил, как сжались в кулаки скованные за спиной руки мужчины.

— А как насчет Телимы? — спросил Самос.

— Она меня поймет.

— У меня есть сведения, что на следующий день после твоего отъезда из дома она вернулась на болота.

Я вскочил на ноги. Все вокруг меня поплыло как в тумане.

— А чего же ты ждал? — поинтересовался Самос.

— Почему ты не сказал мне сразу? — воскликнул я.

— А что бы ты сделал, даже если бы узнал об этом раньше? Посадил бы ее на цепь у своей постели?

Я был взбешен.

— Она гордая, благородная женщина, — заметил Самос.

— Я люблю ее, — пробормотал я.

— Тогда отправляйся на болота и отыщи ее.

— Я… я должен идти в северные леса, — запинаясь, возразил я.

Самос пожал плечами.

— Строитель — к книжнику убара, на шестую клетку, — сообщил он, передвигая высокую резную фигуру.

Я взглянул на доску. Пора было вплотную подумать о защите Домашнего Камня.

— Тебе придется выбирать между ними, — сказал Самос.

Я был вне себя от бешенства. Не в силах усидеть на месте, я зашагал по залу, меряя его из конца в конец. Шаги гулко зазвучали среди толстых каменных стен. Телима! Что она себе позволяет? Неужели не понимает, что я просто обязан сделать то, что собираюсь? Столько сил и трудов потратил я на то, чтобы построить в Порт-Каре дом Боска! Чтобы подняться на ту ступень, которую сейчас занимаю! Мое кресло в Городском Совете — среди наиболее почетных и уважаемых граждан Гора! Разве это не огромная честь — быть женщиной Боска, адмирала, торговца? А она в ответ позволяет себе такое! Норов свой показывает! Да как она посмела? И ведь знала, какое это вызовет у меня неудовольствие. Мое! Боска! Да и что могут предложить ей эти болота? Отказаться от золота, драгоценностей, одеяний и тонких вин, слуг и рабов, уюта и безопасности дома Боска ради одинокого прозябания на затерянном среди бескрайних болот острове?

Она что, вообразила, будто я брошусь за ней, начну умолять вернуться, терпеливо снесу весь тот спектакль, что она пожелает разыграть передо мной, пока Талена, некогда моя свободная спутница, будет, закованная в цепи, погибать где-то в диких северных лесах? Нет, со мной это не пройдет!

Пусть торчит на своих болотах, пока не завоет от тоски. Ничего, она еще приползет к ступеням дома Боска, она еще будет валяться у меня в ногах, заглядывая в глаза подобострастным взглядом, как домашний слин, провинившийся и вышвырнутый хозяином на улицу.

Однако в глубине души я знал, что Телима не вернется. Не вернется! Я едва мог сдержать навернувшиеся слезы.

— Что ты собираешься делать? — спросил Самос. Он сидел не отрывая взгляда от доски.

— Утром я отправляюсь в северные леса, — ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно тверже.

— Терситус строит корабль, способный выйти за пределы известного мира, — по-прежнему не поднимая головы, продолжал Самос.

— Я больше не состою на службе у Царствующих Жрецов, — сказал я.

Отвернувшись к стене, я вытер глаза рукавом туники и повернулся к игральной доске.

Мой Домашний Камень находился в опасности. Однако я чувствовал в себе силы и уверенность. Я — Боск. Я тот, кто некогда был воином. И меч по-прежнему висит у меня на боку.

— Домашний Камень — к тарнсмену убара, на первую клетку, — сказал я, не наклоняясь над доской.

Самос передвинул фигуру на указанное место.

— Это и есть тот раб? — поинтересовался я у Самоса, кивнув в сторону коленопреклоненного между двумя стражниками мужчины.

— Хорош? — спросил Самос. — Подведите его ближе, — велел он стражникам.

Те, подхватив мужчину под руки, не давая подняться, волоком протащили его по каменным плитам пола и швырнули к нашим ногам.

Наблюдавшая за ним рабыня рассмеялась.

Мужчина расправил плечи. Он был горд. Это мне нравилось.

— Прическа у тебя необычная, — заметил ему Самос.

Рабыня снова залилась смехом.

Выбритая ото лба до затылка полоса на голове мужчины свидетельствовала, что он был пойман и продан в рабство разбойницами из северных лесов — женщинами-пантерами, как они себя называли. Находиться в рабстве у женщин, а затем, наскучив им, быть проданным кому-то еще считалось наибольшим позором, какой только может выпасть на долю мужчины.

— Говорят, только последние глупцы да слабаки, способные лишь прислуживать женщинам, могут попасть в рабство к пантерам, — произнес Самос.

Мужчина ответил ему хмурым взглядом. Я вновь почти физически ощутил, как сжались в кулаки его скованные за спиной руки.

— В свое время мне тоже пришлось быть в рабстве у одной женщины, — сказал я.

Он посмотрел на меня с недоумением.

— Ну, и как с тобой поступить? — спросил у него Самос.

Ошейник на мужчине был неснимаемый, что для мужчины-раба совсем не странно. Голову человека в таком случае кладут на наковальню и скрепляют металлическую полосу на шее толстой заклепкой.

— Поступайте как пожелаете, — ответил стоящий перед нами на коленях человек.

— Как ты стал рабом? — спросил я.

— Вы же видите, — ответил он, — попал в руки женщин.

— Как именно это произошло?

— Они напали, когда я спал. Я проснулся уже с ножом у горла. Меня заковали в цепи. Они чуть ли не соревнование устроили в том, как лучше надо мной поиздеваться. А когда им это надоело, отвезли меня, связанного и в наручниках, на безлюдный берег Тассы где-то у западной границы леса.

— Да, это обычное место свиданий с разбойницами, — сказал мне Самос. — Именно там один из моих кораблей подобрал и его, и других. — Он снова посмотрел на мужчину. — Ты помнишь, сколько за тебя заплатили?

— За меня отдали два стальных ножа и пятьдесят наконечников для стрел, — ответил человек.

— И целый стоун леденцов из кухонь Ара, — рассмеялся Самос.

— Да, — проскрежетал зубами раб. Девушка-рабыня захлопала от радости в ладоши.

Самос не стал ее одергивать.

— И как ты считаешь, — поинтересовался он, — какова должна быть твоя судьба?

— Рабская скамья на галере, — пожал плечами мужчина.

Гребные трюмы круглых галер Порт-Кара, Коса, Тироса и многих других «морских держав полны подобными несчастными, обреченными судьбой на пожизненное заключение на скамье рабской галеры, на работу веслом с утра до вечера, на горсть прогорклого гороха четыре раза в день и бесконечные побои и унижения.

— Что ты делал в северных лесах? — спросил я.

— Я разбойник, — гордо ответил мужчина.

— Ты — раб, — усмехнувшись, поправил его Самос.

Плечи мужчины поникли.

— Да, — пробормотал он, — я раб. Девушка-рабыня, прежде сидевшая на полу рядом с двуручным кувшином паги, поднялась на ноги, чтобы смотреть на стоящего на коленях мужчину сверху вниз.

— Вероятно, мало путешественников выбирают себе дорогу через леса, — заметил я.

— Обычно я грабил за границами леса, — согласился мужчина. — Но случалось поживиться и в самых дебрях, — добавил он, посмотрев на девушку-рабыню.

Та залилась краской.

— В тот день, когда меня схватили, — он снова перевел взгляд на Самоса, — я решил попытать счастья на лесной тропе. Но счастье мне изменило.

Самос усмехнулся.

— Решил поохотиться на женщин, — продолжал разбойник, — и вот — сам оказался их добычей.

Девушка рассмеялась.

Мужчина, нахмурившись, опустил голову. Затем он снова взглянул Самосу в лицо.

— Когда меня отправят на галеры?

— Ты силен, красив, — вслух размышлял Самос. — Какая-нибудь богатая женщина наверняка заплатит за тебя неплохие деньги.

С яростным воплем человек попытался вскочить на ноги. Он был так силен, что двоим стражникам едва удалось его удержать.

Самос обернулся к девушке-рабыне.

— А ты как считаешь? — поинтересовался он. — Что мне с ним сделать?

— Продайте его женщине! — со смехом воскликнула она.

Мужчина в цепях глухо зарычал.

— Тебе знакомы северные леса? — спросил я у него.

— Какой мужчина может сказать, что он знаком с лесами? — воскликнул раб.

Я внимательно наблюдал за ним.

— Я могу жить в лесу, — продолжал он, — и сотни квадратных пасангов в южной и западной его части мне действительно знакомы. Но не более того.

— Тебя захватила банда женщин-пантер?

— Да.

— И ты знаешь имя их предводительницы?

— Вьерна.

Самос посмотрел на меня.

— Ты свободен, — сказал я мужчине и, обернувшись к стражникам, добавил: — Снимите с него цепи.

Стражники ключом отперли замки на наручниках и кандалах мужчины. Тот от удивления не мог вымолвить ни слова.

Рабыня тоже лишилась дара речи. Она обеими руками вцепилась в кувшин с пагой и замерла с широко раскрытыми глазами.

Я вытащил из-за пояса кошель с золотом и отсчитал Самосу пять монет в уплату за приобретенного мужчину.

Он стоял перед нами без цепей, ничего не понимая и потирая затекшие запястья, не сводя с меня вопрошающего взгляда.

— Я — Боск, из дома Боска в Порт-Каре, — пояснил я. — Ты свободен. Можешь идти и делать все, что пожелаешь. Я же рано поутру отправляюсь в северные леса. Захочешь присоединиться — жди меня у центральных морских ворот на канале.

— Да, капитан, — ответил он.

— Самос, — обернулся я, — можно попросить тебя предоставить ночлег этому человеку?

Самос утвердительно кивнул.

— Ему потребуется также одежда, еда и оружие, которое он сам для себя выберет. — Я посмотрел на мужчину и усмехнулся: от него все еще исходило зловоние рабских клетей, в которых он провел все это время. — И хорошо бы дать ему отмокнуть в горячей ванне с ароматическими солями.

Я подошел к человеку.

— Как твое имя? — спросил я.

Теперь он имел свое имя: он был свободным.

— Римм, — с гордостью ответил он.

Я не спросил, из какого он города. Разбойники не любят об этом говорить.

Девушка-рабыня, отошедшая при таком повороте дел на два-три шага от нас, теперь испуганно поспешила в дальний конец зала.

— Стой! — бросил я ей вслед.

Она съежилась от страха. В короткой шелковой рабской тунике девушка была возбуждающе красива: длинноногая, смуглая, черноглазая. Ее зрачки расширились от ужаса.

— Сколько ты хочешь за нее? — спросил я у Самоса.

Тот пожал плечами.

— Четыре золотых, — с явным безразличием бросил он.

— Покупаю, — сказал я и протянул Самосу четыре золотые монеты.

Девушка не сводила с меня испуганного взгляда.

Один из стражников принес Римму тунику, и тот с видимым удовольствием надел ее на себя. Затем подпоясался широким ремнем с громадной пряжкой и откинул со лба спадающие волосы.

Я посмотрел на девушку. В глазах у нее застыла немая мольба. Но горианина таким взглядом не проймешь. Я кивнул в сторону Римма.

— Ты принадлежишь ему, — коротко распорядился я.

— Нет! Нет! — закричала она и бросилась к моим ногам. — Пожалуйста, хозяин! Пожалуйста!

Она подняла заплаканные глаза и прочла на моем лице непреклонную решимость привыкшего повелевать германского мужчины. Губы ее задрожали. Она бессильно уронила голову.

— Как ее имя? — спросил я у Самоса.

— Она будет носить то имя, которое дам ей я, — сказал Римм.

Рабыня завыла от тоски. Теперь ее лишали не только прежней жизни, но и прежнего имени. По горианским законам, раб — это животное, не имеющее ничего своего, даже имени.

— В какой комнате разместить на ночь этого человека? — спросил один из стражников.

— Отведите его в те большие залы, что мы предоставляем знатным работорговцам из далеких городов, — распорядился Самос.

— В торианскую комнату? — уточнил стражник. Самос утвердительно кивнул.

Тор — богатейший город, окруженный пустыней, известен своей роскошью и любовью к неге и изысканным удовольствиям.

Римм за волосы поднял девушку с колен.

— Отправляйся в торианскую комнату и приготовь мне ванну, вина и фрукты, — приказал он. — Захвати с собой косметику, колокольчики и все, что тебе понадобится, чтобы сделать мой отдых особенно приятным.

— Да, хозяин, — пробормотала девушка.

Римм продолжал держать ее за волосы, развернув лицом к себе.

— Хозяин желает, чтобы я выразила ему свою готовность подчинения? — едва слышно произнесла она.

— Да, — ответил Римм.

Она опустилась на колени и устремила на него покорный взгляд.

— Я буду вашей рабыней, — произнесла девушка традиционную формулу новообращенной горианской рабыни. Затем, стоя на коленях, низко склонила голову и протянула Римму руки, скрещенные в запястьях, словно предлагая надеть на них наручники. Сейчас она была особенно красива. — Я ваша рабыня, хозяин, — пробормотала она.

— А теперь — бегом в торианскую комнату, — распорядился Римм. — Там мы посмотрим, что ты за рабыня.

— Позволено ли мне будет узнать свое новое имя? — спросила девушка.

Римм окинул ее изучающим взглядом.

— Я буду звать тебя Карой. Девушка покорно опустила голову.

— Иди, Кара, — приказал Римм.

— Да, хозяин, — послушно прошептала она и, легко поднявшись на ноги, быстро выскочила из комнаты.

— Благодарю вас за девчонку, капитан, — сказал Римм.

Я кивком головы принял его благодарность.

— А теперь, благородный Самос, — довольно дерзко заявил Римм, — я был бы вам очень признателен, если бы вы отправили кого-нибудь поднять с постели кузнеца, чтобы он снял с меня этот ошейник.

Самос кивнул.

— Я был бы также очень вам благодарен за ключ от ошейника Кары. Хочу надеть на нее другой, свой.

— Хорошо, — ответил Самос. — И что на нем будет написано?

— Ну, например: «Я — рабыня Кара. Я принадлежу Римму, разбойнику», — заявил Римм.

— Хорошо, — снова согласился Самос.

— А кроме того, — продолжал Римм, — прежде чем я отправлюсь в торианскую комнату, я бы очень хотел получить меч, щит, нож и лук — длинный крестьянский лук со стрелами.

Чувствовалось, что он понимает толк в оружии.

— Ты случайно не из воинов? — поинтересовался я.

— Возможно, — уклончиво усмехнулся он.

Я протянул ему кошель с золотом, откуда недавно доставал монеты, чтобы расплатиться за его освобождение и покупку этой заносчивой длинноногой рабыни. Он взял кошелек, подкинул его на ладони и бросил Самосу. Тот поймал его с завидной ловкостью.

Римм собрался уходить.

— Проводи меня в оружейный зал, — обратился он к одному из стражников. — Я выберу себе оружие.

И в сопровождении стражников, не оглядываясь, вышел из зала.

Самос взвесил на ладони кошель с золотом и сказал:

— Он не скупясь платит за свой ночлег.

— Щедрость доступна лишь свободному человеку, — отозвался я.

Очевидно, золото мало что значило для Римма. Во мне крепло подозрение, что некогда он был одним из воинов.

— Думаешь, ты его когда-нибудь еще увидишь? — поинтересовался Самос.

— Надеюсь, — ответил я.

Мы стояли посреди этого громадного, опоясанного галереями зала с высокими узкими окнами, напоминающими бойницы, — Самос, в желто-синем одеянии рабовладельца, и я, в богато расшитых золотой нитью одеждах торговца, под которыми неизменно носил алую тунику воина. Факелы, потрескивая, пылали на стенах, и отбрасываемые предметами колеблющиеся тени привносили в комнату ощущение чего-то таинственного, замершего в настороженном ожидании.

Мы склонились над игровой доской с расставленными на ней красными и желтыми деревянными фигурами.

— Копьеносец — к тарнсмену у бара, на девятую клетку, — сказал Самос.

Я все рассчитал правильно. Этот ход я предвидел.

— Лучник — к тарнсмену убара, шестая клетка, — сказал я и, развернувшись, зашагал к выходу из зала. У широких двустворчатых дверей я остановился и оглянулся.

Самос оторвал взгляд от доски. Он поднял на меня глаза и развел руками.

— Ты победил, — огорченно признал он. Прощаясь, я продолжал смотреть на него.

— Ты не передумаешь? — спросил Самос.

— Нет, — ответил я.