Шел четвертый день нашего пребывания в Лидиусе — городе-порте, расположенном в самом устье широкой извилистой реки Лаурии. Мы заканчивали закупать и грузить на борт припасы и снаряжение, которое могло понадобиться в пути. За это время матросы хорошо отдохнули и насладились всеми удовольствиями, которые мог предложить им берег.
Я стоял, облокотившись на поручень корабля.
По берегу, по направлению к «Терсефоре», шла Кара, как всегда в короткой шелковой тунике. Мне доставляло большое удовольствие смотреть на эту девушку. Я заметил, что ноги у нее в грязи. Она нашла где-то цветок талендра и вплела его в волосы, стянутые сзади белой шерстяной лентой. Цветок еще больше подчеркивал красоту ее черных вьющихся волос. Я радовался за Римма. Цветок талендра в волосах рабыни означает выражение ее любви и привязанности к владельцу, сказать о которых она, конечно, не осмеливается. Я, кстати, заметил, что после нашего посещения пага-таверны в день прибытия в Лидиус Римм предпочитал проводить время на борту корабля, в обществе Кары.
Сегодня мы посылали ее купить несколько буханок сатарновского хлеба. Девушки-рабыни носят деньги во рту, поскольку горианские туники традиционно лишены карманов. Рабыням же запрещено иметь кошельки. Владелец закрепляет на шее рабыни тонкий кожаный ремень, узел которого находится сзади, у нее за спиной, так что она не может его развязать. Булочник же, положив хлеб или какие-либо продукты в небольшой пакет, прикрепляет его к ремню на шее рабыни, связывая концы ремня специальным, известным только булочникам, узлом. При этом узел булочника никогда не спутаешь, например, с узлом продавца овощей или, скажем, обувщика. Никакая девушка не сумеет повторно завязать такой узел, даже если ей каким-то чудом удастся его распутать, что практически невозможно. Каре, по крайней мере, такое не по силам.
— Ополосни ноги, — приказал я ей, когда она подошла к трапу.
— Да, хозяин, — ответила девушка и спустилась к воде.
Обращаясь к свободному мужчине, рабыня, независимо от того, кому она принадлежит, называет его «хозяин», а любую свободную женщину — «госпожа».
Накануне я посылал за хлебом Тину.
Она стояла передо мной, низко опустив голову.
— Ну, как тебе нравится ошейник? — спросил я, разглядывая сделанную на широкой полоске металла надпись: «Я принадлежу Боску».
Она не ответила. Как и Кара, она теперь носила короткую белую тунику без рукавов, а ее волосы стягивала сзади шерстяная лента. Цвет туники только подчеркивал прелесть загорелого тела девушки. Думаю, это новое одеяние, значительно короче прежнего, шло ей гораздо больше, нежели одежды свободной женщины.
Талию девушки опоясывал широкий, застегивающийся сзади кожаный ремень. В передней части ремня, на животе у девушки, находилась металлическая пластина с толстым кольцом посредине, с которого на коротких, в пять дюймов длиной, цепях свисали наручники. Эти наручники были защелкнуты на запястьях девушки, так что руки ее все время находились впереди тела.
Кара, ополоснувшись, уже поднялась по трапу на борт «Терсефоры». Мы позволяли Каре перемещаться свободно. В отличие от нее, Тина постоянно была закована в цепи, либо на ней был надет кожаный ремень с застегнутыми на запястьях наручниками. Это правило не соблюдалось, лишь когда она работала на кухне или наводила порядок на корабле. В такие моменты цепь от ножного браслета на ее левой лодыжке была протянула к ближайшему металлическому страховочному кольцу, вделанному в борт корабля или в одну из его палубных надстроек. Предоставь мы Тине такую же свободу передвижения, как Каре, она тут же попыталась бы бежать. Она великолепно знала город, и поймать ее было бы очень нелегко. Не думаю, конечно, что побег окончился бы успешно, но тратить время на поиски мне вовсе не хотелось.
Однако вчера мы все же послали ее — в широком рабском ремне на поясе — за хлебом. Я сделал это, чтобы посмотреть, как она будет себя чувствовать, впервые пройдя по улицам города в качестве рабыни. Ведь она первой нанесла мне оскорбление, обокрав меня. Я вложил ей за ошейник записку для булочника со словами: «Мне нужно две буханки хлеба». Тина кипела от негодования. Я приказал ей открыть рот и положил за щеку медную монету.
— Иди, — сказал я. — И поторопись!
Когда она спускалась по трапу, на ее лице появилось хитрое выражение. Безусловно, попытается убежать.
Мне было интересно посмотреть, что из этого получится.
Едва ступив на землю, она быстро оглянулась на корабль и бросилась бежать вдоль пристани, мимо пирамид из ящиков и тюков с товарами. Однако не успела рабыня пробежать и ста ярдов, как выросший перед ней портовый рабочий, очевидно знавший девушку, схватил ее за руку. Она ожесточенно отбивалась.
С борта «Терсефоры» я с любопытством наблюдал за происходящим.
За спиной отчаянно пытающейся вырваться девушки появился еще один рабочий.
— Да это же Тина! Ну конечно, она самая! — долетел до меня его голос и громкий смех подходящих отовсюду людей.
Вскоре уже собралось человек девять-десять портовых рабочих, большинство из которых, как оказалось, знали ее. Очевидно, в свое время она успела насолить и им. Я увидел, как парень, державший ее за руку, прочел вложенную ей за ошейник записку и обменялся парой слов со своими товарищами. Они расступились, давая ей дорогу, но лишь в одном направлении. Несколько человек даже последовали за Тиной и проводили ее до самой булочной. Позже я видел, как она возвращалась. Записки за ошейником уже не было, зато за плечами виднелся привязанный кожаным ремнем небольшой пакет с сатарновским хлебом. Портовые рабочие довели ее до самого трапа «Терсефоры».
— Прощай, рабыня! — кричали они ей вслед.
С гордо поднятой головой и тем не менее с катящимися по щекам слезами Тина, не оборачиваясь, поднялась по трапу.
— Я принесла хлеб, — сообщила она.
— Отнеси его на кухню, — сказал я.
— Да, хозяин.
Однако сегодня я решил не посылать ее к булочнику. Сейчас она стояла рядом со мной в короткой белой тунике, широком кожаном ремне с металлической пластиной и закрепленными на ней наручниками на коротких цепях. После полученного ею урока мне уже не казалось столь необходимым заставить ее ходить по улицам города в ошейнике и рабской тунике. Горожане, жаждавшие насладиться зрелищем торжества справедливости, вчера уже имели такую возможность. Таким образом, мои моральные обязательства перед горожанами были выполнены. Теперь девчонка принадлежала только мне, как и любая другая моя рабыня.
Вне пределов города ее побег будет сопряжен с не меньшим риском и опасностями. Да и куда, в самом деле, она могла убежать? Леса вокруг изобилуют слинами, пантерами и свирепыми уртами. А разбойники? А женщины-пантеры, наловчившиеся охотиться на человека не хуже любого хищника?
Мне вспомнилось, как быстро оказалась у них в руках Элизабет Кардуэл, которая, пройдя унизительные процедуры осмотра охотницами и продажи Сарпедону, разносит теперь пагу посетителям таверны, исполняя при этом любую их прихоть. Я усмехнулся и тут же поправил себя: Элизабет Кардуэл никогда не бывала в таверне Сарпедона из Лидиуса, там служит Тана — обычная рабыня, ничем не отличающаяся от тысяч других.
Я посмотрел на стоящую рядом со мной Тину. Девушка поспешно отвела глаза, не желая встречаться со мной взглядом.
Ну куда она может убежать? В этом ошейнике на горле. С клеймом, немедленно бросающимся в глаза.
Она не спрячется даже в своем собственном городе, Лидиусе, жители которого одобрительными криками приветствовали вынесенный ей приговор о публичном обращении в рабство.
Когда такая девчонка убегает от одного хозяина, она попадает в руки другого. Рано или поздно — обязательно попадает. Если женщина на Горе стала рабыней — она стала ею навсегда. Или почти навсегда.
Наказанием за попытку побега для рабыни на первый раз обычно служит жестокое избиение плетьми. Один раз такую, с позволения сказать, ошибку девушке еще позволено совершить. Однако повторная попытка, как правило, заканчивается для беглянки трагично. Редко кто из владельцев удерживается от того, чтобы не покалечить строптивицу. После этого она, конечно, становится совершенно бесполезной, зато ее наказание служит хорошим уроком для всех остальных.
Женщина, познакомившаяся с ошейником, знает, что избавиться от него ей не удастся. В глубине души она действительно ощущает себя рабыней и остается ею навсегда или, по крайней мере, до того почти невероятного момента, когда хозяин соблаговолит даровать ей свободу. Случается это крайне редко. Как гласит горианская пословица, сделать свободную женщину рабыней — признак благоразумия, но сделать рабыню свободной — первый признак недалекого ума.
Рабыня на Горе — всего лишь рабыня. И не более того. Многие из них это понимают сразу. К остальным понимание приходит постепенно. К Тине это понимание еще не пришло. Поэтому, пока мы стояли в Лидиусе, на нее были надеты кандалы, а талию девушки опоясывал широкий кожаный ремень с наручниками. Меня не прельщала перспектива потратить день, а то и два на ее поиски, вздумай она совершить побег. Оставлять же его безнаказанным было совершенно исключено.
К тому же, благодаря своему мастерству, она могла оказаться мне весьма полезной. Она будет нелишней и в том случае, если нам понадобится помощь Арна, разбойника, которого она опоила наркотиком и обобрала.
— Ты помнишь человека по имени Арн, — спросил я ее, — предводителя банды разбойников?
Она взглянула на меня искоса и озабоченно.
— Хочешь принадлежать ему? — поинтересовался я.
На лице Тины отразился нескрываемый ужас. Я повернулся к ней спиной и отошел в сторону, оставив ее у поручней одну. Такая реакция меня радовала. Думаю, подобная перспектива заставит ее служить мне с большим усердием и не привередничать, если мне вдруг понадобится воспользоваться ее воровскими способностями. Теперешнее положение дел должно устраивать Тину гораздо больше, чем перспектива угодить в лапы Арну. Однако любые ее старания вовсе не дают гарантии, что в случае необходимости я не отдам ее Арну: она моя рабыня, бессловесное животное, которым я вправе распоряжаться так, как мне заблагорассудится.
Я услышал, как Кара, стоящая у задней кормовой палубы, что-то негромко напевает. И по-хорошему позавидовал Римму.
Кстати, что-то долго его не видно. Еще утром, с рассветом, он отправился на берег купить себе новый нож для бритья, и вот уже девятый ан, а его все нет. Мы вот-вот должны были отчалить от пристани. Питьевую воду в бочонках и продовольственные припасы уже погрузили на борт, и нас больше ничто не задерживало.
Утренний прилив принес с собой запах Тассы. Я хотел выйти из порта, когда приливная волна достигнет максимальной высоты и пойдет на убыль. Это начнется с десятым аном. Сейчас уже середина лета, и высота воды в реке не та, что весной, в полноводье. Устье Лаурии испещрено отмелями, довольно часто меняющими расположение. Приливная волна, идущая с Тассы, делает проход по устью Лаурии менее сложным, менее подверженным случайностям. Тем более для «Терсефоры» — судна легкого, подвижного, обладающего высокой посадкой.
Матросы бездельничали, пользуясь последними часами пребывания в порту. Они растянулись на скамьях для гребцов и в проходах между ними, прямо на палубе, и лениво переговаривались друг с другом. Некоторые спали. Мне хотелось, чтобы они отдохнули побольше. Скоро им еще предстоит поработать.
Я посмотрел на их расслабленные позы, безмятежное выражение на лицах и усмехнулся. При одном окрике Турнока все эти люди, кажущиеся сейчас неповоротливыми увальнями, мгновенно будут готовы к действию, независимо от того, что им придется взять в руки — весла или мечи. Все они — из Порт-Кара!
Но где же Римм, черт побери?
И тут до меня с берега донесся его голос:
— Капитан! Капитан!
Ну наконец-то, подумалось мне.
— Капитан, идите сюда! — позвал он и, увидев выглянувшую ему навстречу Кару, щелкнул пальцами над головой, также подзывая ее к себе. Кара порхнула вниз по трапу и опустилась перед своим хозяином на колени. Я, усмехнувшись, пошел следом за ней. Приподняв девушку за подбородок, Римм поцеловал ее и повернул спиной к себе. Затем достал из кошеля дешевые, но довольно хорошенькие бусы из нанизанных на кожаный шнурок ярких разноцветных ракушек и повертел ими перед лицом Кары.
— Какие красивые! — радостно захлопала она в ладоши.
Позволив ей насладиться зрелищем искусно подобранных ракушек, Римм надел бусы на шею девушки и завязал кожаный шнурок поверх ошейника.
— Спасибо, хозяин! Они очень красивые, — выдохнула Кара.
Римм снова повернул девушку к себе и тронул ее лицо своими губами. Она прильнула к нему и буквально растворилась в его объятиях. Он не подал виду, что заметил цветок талендра у нее в волосах. Что это означало, он конечно же знал.
— Возвращайся на корабль, рабыня, — отстранившись от девушки, наконец распорядился Римм.
— Да, хозяин! — ответила она и стремительно взбежала по трапу.
— Что ты так долго делал на берегу? — поинтересовался я.
— Никак не мог найти нож для бритья. — Он достал небольшой кожаный футляр.
— А зачем ты позвал меня сюда?
— Хочу кое-что показать. Думаю, вам будет очень интересно на это посмотреть.
— Через час мы должны выйти из порта.
— Это совсем близко, — с таинственным видом произнес Римм. — Пойдемте.
— Да у нас совсем нет времени!
— Пойдемте, — настаивал Римм. — Уверен, вам это будет интересно.
Я недовольно нахмурился и следом за ним зашагал по пристани. К моему удивлению, Римм направился к припортовому невольничьему рынку.
— У нас уже и так хватает рабынь, — сердито проворчал я.
Мы вошли на обнесенную высоким забором территорию. Доски, составляющие забор, были прибиты на расстоянии полудюйма одна от другой, чтобы любой прохожий мог свободно заглянуть внутрь. Однако полностью удовлетворить свое любопытство он мог, только оказавшись по другую сторону забора, окрашенного в желтые и синие тона, традиционные цвета горианских рабовладельцев.
Рынок был заполнен рабами, преимущественно, конечно, женщинами. Мы проходили мимо многочисленных клеток, как полупустых, так и забитых до отказа товаром на любой вкус. Многие женщины были посажены на цепи, пристегнутые к глубоко вогнанным в землю деревянным шестам или толстым металлическим штырям. В одной из клеток мы увидели испуганно прижавшихся к прутьям задней стенки Тану и Эйлу. Турнок выставлял их на продажу. Вдоль одной из сторон забора стояли и сидели женщины и девушки всех возрастов, небольшими группами пристегнутые друг к другу за ножные кандалы и дожидающиеся, пока для них освободится место в клетках.
— Нам уже скоро выходить в море, — напомнил я Римму.
— Смотрите, — кивнул он вместо ответа.
Я проследил за его взглядом и невольно усмехнулся. Мы подошли ближе. Здесь, вдоль забора, на участке, свободном от клеток, на расстоянии сорока футов одна от другой в землю были вбиты две стойки, между которыми в четырех футах над землей протянулся толстый металлический штырь. К нему были прикованы несколько выставленных на продажу рабынь. Девушки стояли спиной к нему; руки их были заведены за штырь, проходящий у них под локтями; запястья — скованы наручниками.
В этом длинном ряду женщин меня привлекла одна, к которой я и направился. Лицо ее исказила ярость.
Мы с Риммом оценивающе оглядели ее.
— Грудь слишком плоская, — заметил я.
— Да, — с явным сожалением в голосе посетовал Римм, — а вот щиколотки и запястья слишком полные.
— Ну, мы ведь это знали и раньше, — попытался я его успокоить.
— Верно, — покачал головой безутешный Римм.
— Зато посмотри на живот, — не терял я надежды снискать расположение Римма к объекту наших исследований. — Он не впалый, хорошей формы.
— Да и бедра вроде не безнадежные, — признал Римм, похлопав девушку по округлому заду. — Может, она не так уж плоха?
Девушка яростно дернулась в сдерживающих ее цепях.
— Видишь, она довольно живая, подвижная, — продолжал я.
— Пожалуй, — согласился Римм.
Девушка замерла от прикосновения Римма. Чувствовалось, что она напряжена до предела. Глаза ее метали молнии.
Я неторопливо разглядывал когти и клыки хищников, нанизанные на тонкую золотую цепочку, украшающую грудь рабыни. Левую лодыжку ее все еще опоясывал ножной браслет из мелких речных ракушек.
— Привет, Шира! — словно спохватившись, бросил я девушке. — Извини, что сразу не поздоровался!
Она ответила мне наполненным яростью взглядом.
— А что, у тебя больше нет для нас мужчин-рабов на продажу? — поинтересовался я.
Она мучительно застонала и снова рванулась в цепях. Однако хватило ее ненадолго. Очень скоро Шира утихла, и лишь ее обращенный на нас взгляд отражал переполняющие ее чувства.
— Нравится? — спросил подошедший к нам мужчина, очевидно, ее владелец.
— Да, неплоха, — согласился я.
— Девушка-пантера, как вы, конечно, уже догадались, — продолжал человек. — Ее привезли к нам только вчера вечером, с наступлением темноты.
Я усмехнулся. Это означало, что она попалась в лапы какому-нибудь разбойнику. Они старались доставлять на рынок своих пленниц только поздней ночью, когда оставалось меньше шансов быть опознанными жителями города.
Мысли Римма текли в том же направлении, что и мои.
— Ее привез сюда какой-нибудь разбойник?
— Да, — ответил мужчина.
— А как его имя, случайно не знаете?
— Арн.
Шира снова беспомощно дернулась в цепях. Мы с Риммом рассмеялись. Нам было приятно, что она попалась именно Арну, человеку, которого мы знали.
— Странно, — заметил Римм, — я и не подозревал, что женщину-пантеру может поймать какой-то разбойник!
— Тем более такую женщину, как эта, — добавил я.
Шира в очередной раз звякнула цепями на руках и раздраженно отвернулась.
— А не хотите ли попробовать, какие у нее губы? — предложил владелец Ширы. — Думаю, вам понравится.
Римм посмотрел на него с явным недоверием.
— Ну что ж, — произнес он, развернул к себе лицо девушки и, тронув ее губы своими, целый ен проверял слова владельца Ширы.
— Ну, не знаю, попробуйте сами, — наконец отстранившись от девушки, сказал он, обращаясь ко мне.
Я последовал его примеру, что также заняло не меньше ена.
— Вполне, — решил я.
— Пожалуй, — согласился Римм.
Мы еще раз оглядели Ширу, кипевшую от еле сдерживаемой ярости.
— Нам следует поторапливаться, — напомнил Римм.
Шира стояла, низко опустив голову и сжав стянутые цепями руки в кулаки. Упавшие волосы закрывали ей лицо.
Я молча наблюдал за ней. Она знала леса. Она — из женщин-пантер. Охотница.
— Послушай, — обратился я к ней.
Она подняла голову. По выражению лица я понял, что она еще не забыла мой поцелуй.
— Это правда, что ты враждуешь с Вьерной, предводительницей разбойниц?
— Правда, — сердито ответила Шира. — Как-то раз она украла у меня двух пленников.
— Я дам вам за нее десять медных монет, — предложил я ее владельцу.
В глазах Ширы сверкнула ярость.
— Ее цена — четыре золотых, — объявил владелец.
— Слишком много за нее, — возразил я.
Я знал, что Ширу купили у разбойника Арна. А разбойники, в отличие от профессиональных рабовладельцев, редко имеют возможность диктовать цену за свой товар. Сомневаюсь, чтобы Шира досталась рынку — если можно так выразиться — дороже чем за два серебряных тарска.
— Хорошо, — согласился я, — четыре тарска.
— В Аре вы получите за нее десять золотых, — сказал владелец Ширы.
— Но мы ведь не в Аре, — заметил я.
— Я вас ненавижу! — закричала Шира. — Ненавижу!
— За что здесь давать десять золотых? — недоумевал я. — Грудь маленькая, ноги толстые…
— Да нет, она красивая, — возразил продавец.
Мы еще раз внимательно осмотрели Ширу. Девушка старательно отводила взгляд.
— Нет, — наконец покачал я головой. — Она совершенно необученная, не привыкшая к ошейнику. Такая цена мне не подходит.
— Капитан, пора выходить в море, — снова напомнил Римм.
— Верно, — согласился я.
Мне вовсе не хотелось упускать приливную волну. Мы повернулись, собираясь уходить.
— Подождите, господа, — остановил нас владелец Ширы. — Посмотрите, ведь она красивая.
Мы обернулись, чтобы в последний раз оценить справедливость его слов.
— Три золотые монеты и пять серебряных тарсков — мое последнее предложение, — сказал я.
— Она ваша, — согласился человек.
Ключом, висевшим у него на поясе, он отомкнул наручники на запястьях девушки и, развернув ее, бесцеремонно прижал животом к металлическому штырю.
— Руки за спину! Ладони вместе! — приказал он.
Девушка молча повиновалась. Римм стянул ей запястья своим поясным ремнем. Я заплатил торговцу положенную сумму. Он выглядел не слишком довольным.
— Забирайте ее, — бросил он на прощание. — У нас просто нет свободных клеток, чтобы всех их рассадить.
Римм взял Ширу за плечо и, толкнув ее перед собой, повел впереди нас. Когда мы добрались до «Терсефоры», стоящей на причале в сотне ярдов от невольничьего рынка, приливная волна только-только начала идти на убыль.
Оказавшись на палубе, Шира обернулась ко мне, нахмурившись и широко расставив ноги. Сейчас у меня не было времени с ней разговаривать. Предстояло вплотную заняться кораблем.
— Отведи ее вниз и посади на цепь в нижнем трюме, — сказал я Римму.
Тот повел девушку с собой.
Турнок поднес мне немного соли, масла и вина. Я стоял у поручней на носу корабля. Матросы застыли рядом. Через мгновение к ним присоединился Римм. Чуть поодаль, внимательно следя за происходящим, неподвижно замерли Кара и Тина.
Момент действительно был ответственным.
— Та-Сардар-Гор. Та-Тасса, — произнес я на горианском языке, — Царствующим Жрецам Гора. И морю — блистательной Тассе.
После этого я медленно вылил в море масло, вино и высыпал соль.
— Отдать швартовы! — тут же разнеслась по кораблю команда Турнока.
Все мгновенно пришло в движение. Двое матросов — один на носу корабля, другой на корме — сбросили на берег концы канатов, продетые сквозь вделанные в поверхность причала громадные металлические кольца. Два других члена команды, упираясь длинными шестами, оттолкнули «Терсефору» от берега. Корабль тяжело качнулся и стал медленно, словно нехотя, отходить от пристани. Вскоре нас уже отделяла от берега небольшая, но с каждым мгновением расширяющаяся полоса воды.
— Весла на борт! Готовьсь! — раздалась следующая команда Турнока.
Десятки весел загрохотали в гребных окнах. Матросы начали привязывать к канатам рею и поднимать ее на мачту. Рулевой налег на румпель.
Нос «Терсефоры» развернулся против течения реки, и нарисованные по обоим бортам судна огромные глаза тарна гордо обратились к стремительно несущемуся на них потоку.
— Весла на воду! — скомандовал Турнок.
Рею уже закрепили на верхушке грот-мачты, и матросы, взобравшиеся на нее по узким веревочным лестницам, принялись развязывать парус. Вскоре конец плотной материи скользнул вниз, парус расправился и наполнился ветром.
— Скорость — четверть максимальной! — распорядился Турнок.
«Терсефора» начала двигаться вверх по реке.
Кара и Тина по-прежнему стояли у поручней. Кара подняла руку в прощальном приветствии Лидиусу. Люди, собравшиеся на пристани и смотревшие нам вслед, помахали ей в ответ.
Тина, руки которой были все так же стянуты цепью, прикованной к надетому ей на пояс широкому ремню, не могла помахать на прощание. Но по взгляду, брошенному ею на Кару, я догадался, что ей этого очень хотелось. Я подошел к Тине и отсоединил ее наручники от ремня. Она удивленно взглянула на меня.
— Попрощайся с городом, — сказал я. — Если хочешь, конечно.
Девушка снова повернулась лицом к Лидиусу и, помедлив, подняла над головой обе руки, все еще скованные цепью. Когда она попрощалась с остающимся позади городом, я снова пристегнул ее наручниками к ремню. Тина упала на колени, уронила голову и разрыдалась.
Я направился к задней палубе и, поднявшись на нее, стал разглядывать пристань через подзорное стекло. Я заметил, что и большая, среднего класса галера с Тироса, выкрашенная в желтый цвет, вслед за нами тоже отошла от берега, но в то время не придал этому значения.