— Ты — симпатичное домашнее животное, моя собственность, — сказал я.

— Спасибо, Господин.

— Возможно, я покормлю тебя, — пообещал я.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила она, с надеждой в голосе.

— Ты можешь приблизиться, — разрешил я, и уточнил: — на четвереньках.

— Спасибо, Господин, — отозвалась рабыня, и, как было приказано, на четвереньках поползала ко мне. Мы находились в узкой яме. На моей ладони лежали маленькие кусочки пеммикана, которые она собирала губами. Как только крошки заканчивались, я добавлял следующую порцию и подносил руку к её рту. Я чувствовал, как она целует и облизывает мою ладонь, подбирая с неё пеммикан. Я повторял эту процедуру раз за разом, наслаждаясь ощущением её волос на моём теле, её губ и языка на ладони. Она покусывала и целовала мою руку, изящно удаляя с неё крошки, её голова следовала за моей рукой, которую я опускал ниже с каждым кормлением.

— Господин желает свою рабыню? — страстно прошептала она.

— Нет, — ответил я, сдерживая сам себя, и отталкивая её. — Иди на своё место, рабыня.

— Да, Господин, — разочарованно вздохнув, сказала она, и поползла обратно.

— Я должен оставаться внимательным, — зачем-то объяснил я ей. — Я должен держать свои чувства в узде.

— Да, Господин, — улыбнулась рабыня.

Я отметил, что теперь она встала на колени на своём месте, а не села там как прежде. Впрочем я не нашёл в этом ничего критичного, я же просто приказал, чтобы она возвратилась в своё место, и не определил как именно она должна была там сидеть.

Я бросил ей бурдюк с водой. Она поцеловала сосок, мягко и нежно, наблюдая за мной. А потом, неожиданно и вызывающе она быстрыми круговыми движениями облизала сосок, и снова поцеловала, потом взяла сосок глубоко в рот и подняла бурдюк, держа его обеими руками.

— Нет необходимости пить таким образом, — недовольно сказал я.

Она откинула голову ещё дальше, и продолжала пить.

Держа бурдюка, высоко поднятым, наклонив голову назад, выгнув спину, что заманчиво приподняло её груди, она коварно повернулась ко мне боком, демонстрируя мне себя в профиль.

Я затаив дыхание, наблюдал за тем, как она пила.

— Ты — похотливая рабыня, Мира, — сообщил я ей.

Теперь она повернулась ко мне животом, не переставая пить. Бурдюк закрыл от меня её лицо, и она не могла меня видеть.

Сейчас, когда она не может меня видеть, а её руки высоко подняты, и заняты, к ней можно легко приблизиться, и неожиданно, схватить или наброситься.

Я удивлялся сам себе, почему я до сих пор не разрешил её носить одежду. Возможно, если бы я дал ей какую-нибудь одежду, то она бы меньше меня отвлекала. Нет, всё же, когда рабыня одета, зачастую её одежда служит не столько для прикрытия, сколько способом, заставить её казаться ещё более уязвимой, ещё более беспомощной, и желает она того или нет, ещё более дразнящие привлекательной. Одежда рабыни обычно немногим более чем приглашение к её раздеванию и использованию. Ошейник, конечно, также, а она уже находится в ошейнике, хотя и ошейнике из кожаной верёвки, делает её изящно привлекательной, указывая на её статус, показывая всем, что она — всего лишь прекрасная, находящаяся в собственности самка домашнего животного, и что с ней можно делать всё, что кому нравится.

— Достаточно, — сердито прикрикнул я, и он наконец опустила бурдюк.

— Я и не собиралась пить слишком много воды, — невинно сказала она, затыкая сосок бурдюка кожаной пробкой.

Я забрал у неё бурдюк, и положил рядом с собой.

— Сидеть, — скомандовал я ей.

— Да, Господин, — отозвалась она, и послушно пересела с колен, опершись спиной стену ямы.

Но теперь она начала поигрывать с узкими, свисающими, концами кожаной верёвки её ошейника. Она, то крутила их в руке, то проводила по своему телу, то теребила губами, а иногда дёргала за них, как бы ненамеренно намекая мне, таким образом, что ошейник был всё ещё завязан на её горле.

— Господин, — позвала она.

— Да.

Она смотрела на меня, и, как будто не понимая, что она делает, подёргивала концы верёвки, держа их недалеко от своего тела. Этим она демонстрировала, как бы непреднамеренно, возможное использование концов верёвки в качестве привязи.

— Что тебе ещё? — раздраженно спроси я.

— Мне жаль, что я выпила так много воды.

— Мне кажется, что Ты устала, и должна отдохнуть — заметил я, — Ложись там, на своей стороне.

— Да, Господин, — сказала девушка, и улеглась на бок, но головой от меня, а ногами в мою сторону, причём верхнюю она согнула в колене.

Теперь она развалилась на земле, глядя на меня со своей стороны ямы, положив головы на согнутый локоть её левой руки.

— Ты — прелестная рабыня, — не мог не отметить я.

— Спасибо, Господин, — улыбнулась Мира.

— И верёвка на твоей щиколотке прекрасно смотрится, — добавил я.

Это была та самая верёвкой, которую я привязал раньше, прежде, чем отправить её в яму. Другой конец был закреплен на сковывающем бревне.

— Мой господин наложил её на меня, — хитро прищурилась она. — Спасибо, Господин.

Женщины хорошо выглядят в верёвках. Назначением этой, однако, была её же собственная защита. Я мне даже было интересно, понимала ли она это. Возможно, она думала, что эта привязь просто должна была держать её в яме рядом со мной. Но для этого в принципе, достаточно было одного моего желания. Ведь она была рабыней.

Она ещё и потянулась немного! Как же невыносимо желанны, бывают рабыни!

Если вне ямы она запаникует, и попытаться бежать, верёвка на её щиколотке, должна будет воспрепятствовать этому. Это может спасти ей жизнь. Точно так же и в обратной ситуации, если она окажется парализованной от страха и неспособной двинуться, за эту привязь можно втянуть её назад в яму. Кроме того, если, к сожалению, она будет схвачена, верёвка даст нам какое-то время, чтобы вынудить её похитителя, внезапным появлением, копьями и криками, бросить её, прежде, чем он сможет порвать верёвку и унести рабыню.

— Тебе обязательно лежать вот как? — ехидно спросил я.

— Таковы формы моего тела, Господин. Я надеюсь, что Вы не находите меня вызывающей недовольство? — поинтересовалась Мира.

Свет проникал в яму через узкие отверстия между неплотно уложенными пластами дёрна и играл на теле лежащей рабыни.

Подобные ямы-ловушки, хотя намного меньшего размера, используются для поимки птицы херлит. В случае с херлитом охотник затягивает его в яму лично. Там он с ним может поступить различными способами, может задушить, может задавить коленями, навалившись всем своим весом, или бросить на землю и быстрым ударом ноги сломать хребет. Главное не повредить перья. Нелегко убить такую птицу голыми руками, но это — традиционный метод. Использование оружия для такой охоты, может быть расценено как дурной тон, если не плохая магия. Взрослый Херлит часто достигает четырёх футов роста и имеет размах крыльев футов семь — восемь. Охотник должен остерегаться, разъярённая птица в борьбе за жизнь может выклевать глаза или разорвать артерию. Пятнадцать хвостовых перьев, наиболее ценный охотничий трофей. Они — приблизительно четырнадцать — пятнадцать дюймов длиной, жёлтые с черными краями. Они являются основным элементом обозначения купов. Крыло, особенно его оконечность и перья используются в различных церемониальных и религиозных целях. Перья ветра, взятые от основания хвоста птицы, легкие и тонкие, используются, вместе с хвостовыми перьями, в изготовлении сложных головных уборов краснокожих. Они же, как и перья с крыльев, могут использоваться во множестве церемоний или религиозных ритуалов. Малейший ветерок заставляет их двигаться, от чего головной убор кажется почти живым. Вероятно, от этой особенности их называют «перьями ветра». Конечно у каждого пера и его положения в таком головном уборе, может быть свое особое значение. Перья правого крыла или правой стороны хвоста, например, используются на правой стороне, а перья левого крыла или левой стороны хвоста соответственно на левой стороне головного убора. В регалиях краснокожих есть немного такого, что было бы бессмысленным или произвольным. Для изготовления одного головного убора часто требуется несколько птиц. Чтобы была понятна ценность херлитов, следует сказать, что в некоторых местах две может быть обменено на кайилу, в других местах это цена может быть ниже, три — пять за кайилу. Однако сегодня мы охотились не на херлитов.

— Господин смотрит на меня, — игриво заметила рабыня.

Я сердито отводил от неё глаза, но вскоре помимо моего желания мой взгляд возвращался к ней снова.

Она лежала передо мной на левом боку, на земляном полу ямы-ловушки, полностью обнажённая, с головой положенной на локоть руки, с верёвочной петлёй на лодыжке правой ноги, согнутой в колене и отставленной немного выше левой. Она была изящно, вызывающе соблазнительной. И, несомненно, она отлично знала, как именно ей надо лечь передо мной, и какую реакцию это должно вызвать. А вот я пока не знал, что следует сделать с ней, избить или приласкать, выпороть или использовать для своего удовольствия.

Иногда рабыни крайне искусны в том, чтобы завлечь своего владельца в ловушку их красоты. Как часто они завоевывают нас со своей нежностью! Как часто мы становимся жертвой их восхитительного, коварного очарования и женских уловок! Какие барабаны и сигналы тревоги звучат в их мимолётном взгляде или улыбке? Какие батальоны могут маршировать в из полных слёз глазах и дрожащих губах? Какие мощные стратегии может поджидать в засаде в линии их груди или изгибе бедра? Как преклонённое колено и опущенная голова могут лишить мужчину силы воли. Беспомощность и уязвимость могут оказаться необыкновенной защитой, так же как невероятная мягкость может превратиться в инструмент дипломатии, и каким невероятным оружием становится её нежность! Я часто задавался вопросом, кто же на самом деле более влиятелен, я — господин, или она — моя рабыня? Но всё же, я пришёл к выводу, что владелец самая влиятельная фигура в этой паре, поскольку только он, если он того пожелает, может выставить её на торги и продать её или избавиться от неё любым другим понравившимся путём. В конце концов, надо помнить, что именно он, и не она, держит плеть. Именно она, в конечном итоге, должна встать на колени у ног господина, полностью в его милосердии, и её желания оказываются ничем. В конце концов, именно она — собственность, и должна угождать.

— А господин всё ещё смотрит на меня, — не унималась Мира.

— Тихо! — рявкнул я на расшалившуюся девку, поскольку услышал шум снаружи.

Я осторожно я подполз к большему из двух отверстий в потолке ямы.

— Это — урт, любопытный попался. Уже ушёл, — отмахнулся я, возвращаясь на своё место.

Что может быть более действующим на нервы, чем долгое нахождение в засаде. За эти часы сидения в яме у нас было несколько случаев для беспокойства. Дважды мы услышали одиночный крик пересмешника от Кувигнаки, сигнализирующий о появлении наверху, летунов Киниямпи. Однажды степной табук, жёлтовато-коричневая, однорогая, газелеподобная антилопа, решила попастись поблизости. Она принялась ощипывать побеги буквально в нескольких футах от нашей западни. В некотором смысле это пришлось мне по вкусу, предполагая, что наша добыча могла быть где-то поблизости, с другой стороны это вызвало некоторое беспокойство у меня, от того что, у нашей приманки поблизости могла появиться серьёзная альтернатива. Табук животное стадное. Кстати, интересно, что некоторые виды степного табука, чуя опасность, имеют повадку ложиться, прячась в траве. Это совершенно противоположно, инстинктивным действиям характерным для большинства видов табука, которые, чуя опасность, замирают, в напряжённой стойке, а затем, если опасность реальна, срываются с места и уносятся вдаль, прикладывая к этому все их способности и скорость, чтобы избежать когтей хищников. Стоячее положение, как и в случае с двуногим существами, увеличивает широту их поля зрения. Инстинктивная манера ложиться на землю, очевидно, выработавшаяся у некоторых видов табука, оказалась полезной в окружающей среде, где достаточно высокой травы, а один из наиболее распространенных хищников, прежде всего, зависит от зрения, и на охоте должен вначале обнаружить и определить местонахождение его добычи. Этот хищник, как и следует ожидать, обычно нападает с направления, с которого тень, не препятствует атаке. Любой табук, конечно, если спугнуть, просто ускачет от охотника. На короткой дистанции он может развить скорость от восьмидесяти до девяноста пасангов в ан. Его вёрткие прыжки, при гореанской силе тяжести, могут достигать от тридцати до сорока футов в длину, и до десяти — пятнадцати в высоту. Как-то раз мы услышали двойной крик пересмешника, но меня ждало разочарование, поскольку оказалось, что источником сигнала был не Кувигнака, а настоящая птица.

Я снова сел прижавшись спиной к задней стенке западни.

От нечего делать я принялся рассматривать сковывающее бревно, слева от меня, привязанную к нему верёвку, потом перевёл взгляд на стены ямы, на набранный из шестов и покрытый дёрном потолок, на лучи света проникающие сквозь щели в яму, и подсвечивающие соблазнительную фигурку голой рабыни. Опять против моей воли я уставился на её прелести.

Как бесстыдно она разлеглась передо мной!

Конечно, она знала, как она смотрится с моей стороны. Она лежала передо мной, как рабыня, соблазняющая своего хозяина.

Я с трудом заставил себя отвести от неё взгляд, и несколько енов сидел, уставившись в одну точку. Чтобы убить время, на земле под собой, начал бездумно чертить узоры, пока не обнаружил, что это оказались различные варианты курсивного кефа, буквы гореанского алфавита, и стандартного клейма кейджеры, иногда называемого «жезл и ветви», того самого знака, который отмечает бёдра очень многих порабощенных гореанских красоток.

В результате снова упёрся взглядом в демонстрирующую мне своё тело девушку.

— Я отвлекаю Вас? — спросила Мира, невинно строя мне глазки.

— Нет, — раздражённо буркнул я.

— Ох, — сказала она, изгибаясь, очевидно просто, чтобы изменить положение, но от открывшегося передо мной вида, у меня вырвался шумный вздох.

— Господин?

— Ничего.

Я любовался её вытянутыми пальцами ноги, очаровательным изгибом её икр. Её живот, немного впалый, подчеркивал очарование её груди и широту её бёдер. Как сладострастно, как желанно выглядела, демонстрирующая мне себя рабыня, и с каким видимым безразличием, с какой кажущейся невинностью, с каким якобы непониманием она всё это проделывала! Она вздохнула, улыбнулась и отвела взгляд. Как небрежно она сделала это! Самка слина! Я сжал кулаки. Она отлично знала, что делала. Она лежала передо мной как похотливая, но внешне беспечная рабыня, которая якобы не подозревает, а на самом деле прекрасно знает, что глаза её господина неотступно следуют за ней.

— Господин? — вновь отозвалась рабыня вопросом на мой тяжёлый вздох.

— Спать! — скомандовал я.

— Слушаюсь, Господин, — улыбнулась она. — Если владелец только пожелает чего-либо, он же позволит его рабыне быть вызванной. Она ответит мгновенным и прекрасным повиновением.

— Это хорошо.

— Да, Господин, — сказала она, и закрыла глаза, делая вид, что спит.

Я любовался ей. Я не мог отвести от неё глаз. Она принадлежала мне. И я был безмерно доволен, что именно я обмотал кожей ей шею.

Она вновь открыла глаза, и хитро улыбнулась.

— Спать, — приказал я.

— Да, Господин, — сказала она, и закрыла глаза, симулирую сон. Вот только едва заметная улыбка в уголках губ выдавала её. Как бесстыдно она развалилась, да ещё и видимым непониманием!

Эта самка слина была хитра, и восхитительна. Так ли хорошо она знала то, что она делала со мной? Я отвел взгляд от неё и начал потеть. Снова я сжал кулаки. Я не должен позволить себе отвлекаться от начатого дела.

Вот только мои глаза никак не хотели слушать мои доводы и раз за разом упирались в лежавшую рабыню.

Она снова симулировал сон. Она слегка дёрнулась, и издала тихий стон, как если бы от усталости. Но я прекрасно видел, чего она добивалась.

— Рабыня, — позвал я.

— Да, Господин, — с готовностью откликнулась Мира.

— Ты не кажешься сонной, — заметил я.

— Нет, Господин, — признала она.

— Но не имеет особого значения, хочешь Ты спать или нет.

— Да, Господин.

— Поскольку Ты — рабыня.

— Да, Господин.

— Рабыня, — позвал я.

— Да, Господин.

— Ползи ко мне на животе, — приказал я.

— Да, Господин, — заулыбалась девушка, перекатываясь на живот.

— Теперь встань на колени передо мной, колени широко, руки за спину, скрестить запястья, как если бы они были связаны, — скомандовал я.

— Да, Господин, — ответила она, принимая передо мной под мою диктовку, положение, называемое связанная желанием.

Я вытащил кое-что из своего парфлеша.

— Господин? — удивилась она.

Я держал предмет перед ней, и она с тревогой его рассматривала.

— Но ещё не прошло луны, как я жевала корень сипа.

— Открой рот, — спорить и уговаривать я не собирался.

— Да, Господин, — обречённо сказала девушка, и а затолкал кусочек корня ей в рот.

— Жуй хорошо, и глотай его, постепенно, — напомнил я рабыне.

На лице девушки появилась гримаса отвращения вызванного предвкушением горечи, которая вскоре заполнит её рот.

— Начинай, — приказал я, что она и сделала, без всякого удовольствия.

— Не так быстро. Медленнее. Ещё медленнее. Жуй совсем медленно. Почувствую его вкус.

Она хныкала, но повиновалась.

Конечно она не нуждалась в корне сипа, поскольку, как она указала, не прошло ещё одной луны с тех пор, как она получила необходимую дозу, в действительности же, эффект корня сипа, в сыром виде, на большинство женщин действует три — четыре луны. В концентрированном виде, как в рабском вине, разработанном кастой врачей, эффект почти бесконечен, более того для его прекращения рабыне требуется принять, другой напиток называемый «вином размножения», или «вторым вином». Если рабыне выдают такой напиток, то она обычно знает, что отобрана для размножения, и будет спарена с привлекательным рабом мужчиной.

Обычно рабы спариваются в мешках на головах и под наблюдением рабовладельцев. Таким образом, проведение акта оплодотворения может быть подтверждено и заверено. Иногда там присутствует ещё и член касты писцов, чтобы обеспечить свидетельство от имени города. Обычно, однако, в городах, которые поощряют подобную регистрацию, достаточно принести в соответствующий офис бумаги не позднее сорока анов, чтобы поставить печать. Такие строгости, однако, обычно имеют место только в случаях спаривания дорогих, породистых рабов и рабынь. Большинство же рабов, размножаются, на усмотрение частного владельца, или вовлеченных владельцев. Рабы из того же самого хозяйства кстати, редко спариваются. Эта практика предназначена, уменьшить вероятность близких эмоциональных отношений среди рабов. Кроме того рабы и рабыни обычно разделены, ибо рабыни, обычно выполняют легкие работы по домашнему хозяйству, а рабы трудятся в полях или на производстве.

Бывает, для того чтобы вознаградить рабов мужчин, или сохранять их в тонусе, а то и не довести до безумия, им бросают рабыню. Иногда даже это оказывается изысканная, чувственная домашняя девушка, которая не смогла ублажить хозяина со всем совершенством, и вот она уже обнаруживает себя голой среди изголодавшихся по женскому телу рабов. Если спаривание рабов, происходит не в пределах того же самого хозяйства, что обычно и происходит, то хозяин племенного раба обычно получает определённое вознаграждение. Активным ингредиентом в вина размножения, или «второго вина», является производное от тэслика. Что касается горького вкуса, то здесь разница между сырым корнем сипа и рабским вином невелика, маслянистость же рабского вина, до некоторой степени объясняется концентрацией активного компонента.

— Я закончила это, — задыхаясь и дрожа, сказала девушка.

— Открой рот, широко, — приказал я.

Большими и указательными пальцами я открыл её рот, ещё шире, тщательно исследовал его. Корень сипа исчез.

Она всё ещё держала запястья скрещенными за спиной, будучи по-прежнему связана желанием владельца.

— Ты развязана, — скомандовал я, и рабыня удалила руки из-за спины.

Она смотрела на меня, зная, что я был её владельцем.

— Оближись и вытри рот.

Девушка пробежалась языком по губам, и вытерла их тыльной стороной правой руки.

Если уж я собираюсь её целовать, то совершенно не за чем слизывать остатки горечи корня сипа.

— Руки на бедра, склони голову, — приятно всё-таки командовать женщиной.

— Ты думаешь, что сможешь подчинить меня? — строго поинтересовался я.

— Нет, Господин, — испуганно прошептала девушка.

— Ещё раз не хочешь пожевать корень сипа?

— Нет, Господин, — замотала она головой.

Она, конечно же, больше не нуждалась в подобной процедуре, но иногда полезно вынудить рабыню, выполняя каприз хозяина совершать неприятные действия. Это помогает напомнить им, что они — всего лишь рабыни, и объект желаний владельца.

— Подними голову. Ублажи меня, — приказал я.

— После того, что Вы сделали? — возмутилась она. — После того, что Вы заставили меня сделать!

— Ублажи меня, превосходно, — крикнул я, зло, посмотрев ей в глаза.

— Да, Господин! — испуганно вздрогнула она, и начала, целовать и ласкать меня, оставаясь напряжённой от тревоги и ужаса.

Я любовался её действиями, иногда прижимая к себе руками, а потом подтянул её губы к моим.

— Ну, и кто кого подчинит?

— Вы, — ответила она, — Вы, Господин!

— Ты уже поняла это, не так ли?

— Да, Господин, — сказала она, в отчаянии.

Иногда полезно привлечь на свою сторону желания самой женщины для её же подчинения. Если она не покорена, подлинно, в её же собственном понимании, и к удовольствию владельца, она будет подвергнута серьезному наказанию, и может быть даже убита. Соответственно, каждое её желание и чувства, каждое усилие ведёт её к собственному поражению. Она не будет знать отдыха, пока и она и её владельцы не узнают, что она стала ничем, но покорённой и покорной рабыней.

Я поцеловал её губы, открытые, горячие, казалось таявшие в моём рту. Как прекрасно чувствовать в своих руках тело рабыни, горячее и обнажённое, податливое!

— Будьте суровы со мной, — взмолилась она. — Я ваша. Я принадлежу вам. Я — рабыня!

Некоторые женщины могут какое-то время сопротивляться своему господину, но разве есть такие женщины, что смогли бы долго сопротивляться не только его желанию, но и своему собственному, обращенному против неё, желанием владельца? Каким роскошным союзником становится женщина в её же собственном покорении! Разве она не должна использоваться чаще? Кроме того, когда женщина сама поспособствовала своему собственному завоеванию, у её поражения, вызванного её же собственным желанием, будет особая терпимость, особое, саморазоблачительное значение для неё самой. Она, потерпев такое поражение, по своему собственному желанию признаёт себя рабыней. Такое понимание и признание, сделанное открыто, часто становятся рубежом для женщины между эгоизмом, враждебностью неудовлетворённостью и восторгом и наслаждением.

— Кто кого покорил? — усмехнулся я.

— Вы покорили меня, полностью, Господин, — задыхаясь ответила она. — Я — рабыня. Я — только ваша.

— Строго говоря, Ты принадлежишь Кувигнаке. Ты лишь находишься в моём пользовании, — уточнил я.

— Да, Господин, — всхлипнула она.

— Ты — только его, в данный конкретный момент, — добавил я. — Но если он захочет передать тебя, или продать, тогда Ты будешь принадлежать кому-то другому.

— Вам, — заплакала рабыня. — Только — Вам!

— Любому, — безжалостно сказал я.

— Да, Господин, — опустила она голову, и зарыдала.

— Почему?

— Поскольку я — рабыня, всего лишь рабыня, — проговорила она, глотая слёзы.

— Правильно.

— Да, мой Господин.

— Тихо! — шикнул я на неё. — Слышишь?! — спросил я, но она, закрыв глаза, лишь прижималась ко мне.

Я расслышал два крика пересмешника.

— Ты что, не слышишь? — спросил я, пытаясь выбраться из её объятий.

— Это — пересмешник, — прошептала она. — Всего лишь пересмешник.

Она застонала, отброшенная моим толчком. Я лизнул губы и сморщился, вкус корня сипа, попавший из её рта, всё ещё ощущался. Это было горько.

— Господин! — протянула она ко мне свою руку.

Я привстал в яме, и выглянул в большее из двух отверстий в потолке ловушки. Мы снова явственно услышали два крика пересмешника, на этот раз более настойчивых. Теперь я уже стоял в яме, просунув в отверстие голову по самые плечи.

— Господин, — позвала Мира.

— Это не пересмешник, — отметил я, приседая и прячась в яме.

Я подёргал в кожаную верёвку, соединяющую её правую ногу со сковывающим бревном. Она была достаточно прочной. Тогда схватив рабыню, левой рукой за волосы, а правой руку за верёвки её ошейника, я подтянул её себе.

— Господин! — вскрикнула она от неожиданности и боли, но я уже выталкивал её через входное отверстие.

— Ты видишь? — потребовал я ответа.

— Да — ответила она через мгновение. — Оно очень высоко.

— Оно кружит?

— Трудно сказать. Возможно, что это так.

— Хорошо, — сказал я. — Значит, скорее всего, охотится.

Неторопливое, высотное охотничье кружение нашей добычи иногда может достигать нескольких пасангов в диаметре.

— Тебя он видит? — поинтересовался я.

— Я так не думаю, — ответила она, понаблюдав немного.

— Подвигайся немного, походи вокруг, — приказал я, и отметил, что кожаная привязь потянулась из ямы.

Дальнозоркость объекта нашей охоты была действительно превосходной. Особенно хорошо он обнаруживает движение. Утверждают, что он, с расстояния двух пасангов, может увидеть урта, перебегающего открытое пространство. Говорят, что он может обнаружить движение травы, не соответствующее направлению и скорости ветра, с расстояния одного пасанга. Я был уверен, что мы можем положиться на его зрение.

— Он кружится, — сообщила Мира.

— Он заметил тебя?

— Теперь, — послышался её испуганный вскрик. — Теперь я думаю, что он видит меня.

— Не упускай его из виду, — велел я, — Не показывай, что заметила его, но не теряй его. Твоя жизнь может зависеть от этого. Точно помни, расположение входа.

— Я хорошо знаю, где он, Господин, — ответила она. — Не беспокойтесь.

— Ты должна держаться поближе к входу, — напомнил я. — Ты понимаешь это?

— Да, Господин, да! — азартно отозвалась девушка.

Нашей намеченной добыче нельзя было дать много времени на раздумья.

— Он видит меня! — крикнула она.

— Хорошо! — обрадовался я. — Не давай ему знать, что заметила его.

— Он приближается! — вскрикнула он. — Он очень быстро приближается!

— Делай вид, что не замечаешь его, — напомнил я.

— Я боюсь! — взвизгнула она.

— Дыши глубоко, — скомандовал я. — Сохраняй тело готовым, немного напряжённым, но не закрепощённым.

— Он приближается очень стремительно.

— Не теряйте его из виду. Держи его в поле зрения, так же как и вход в яму.

— Я боюсь! А-а-а! — закричала рабыня.

Внезапно остаток привязи, дёрнулся, вылетел из ямы, и через мгновение туго натянулся. Я услышал её крик полный страданья. Я протолкнул голову и плечи из ямы и увидел её, лежащую на животе, в траве, дёргающую привязанной правой ногой. Запаниковав, она попыталась убежать.

Я выскочил из ямы, крича и ругаясь, и размахивая руками. Дичь, пораженная моим неожиданным появлением, повернула в сторону, пронеслась в нескольких шагах от меня, загородив своей огромной тенью от солнца. Но мгновением позже солнце вновь засверкало на летней траве, ещё колышущейся от порыва ветра вызванного пролётом нашей несостоявшейся добычи. Моё разом вспотевшее лицо почувствовало холод этого ветра.

— На ноги, — зло приказал я.

Она встала, с трудом держась на дрожащих ногах. Я тем временем вглядывался в тёмную удаляющуюся фигуру, чётко очерченную на фоне ясного дневного неба.

— Я чуть не погибла, — наконец, заикаясь, смогла выговорить она.

— Ты упустила нашу добычу, — глядя на ней, со злостью обвинил я.

— Он меня чуть не убил, — тяжело дыша, вытолкнула она из себя слова оправданий.

— Ты — всего лишь ничего не стоящая, глупая и бесполезная рабыня, из-за которой, мы остались без добычи, — заорал я не неё.

— Простите меня, Господин, — опустила она голову.

— В яму, рабыня, и чтоб была там, через мгновение! — приказал я.

— Да, Господин, — сказала она, ныряя в тёмный зев лаза.

Я последовал за нею. Она уже стояла на коленях, склонив голову, у дальней стены, неподалёку от большего смотрового отверстия, её плечи ещё вздрагивали от пережитого потрясения.

— Простите меня, Господин, — прошептала она.

— Ещё одна такая выходка и Ты будешь сурово наказана, — предупредил я.

— Да, Господин.

— Он ещё может вернуться, — прикинул я, и заметил, что рабыня задрожала.

Через несколько ен, как я и надеялся, мы вновь услышали двойной крик пересмешника.

— Он, возможно, здорово проголодался, — размышлял я, выглядывая в смотровое отверстие.

Рабыня подняла голову, и уставилась на меня широко открытыми глазами, в которых плескался ужас пополам со слезами.

— Отлично! Я и не думал, что он забудет тебя, такую аппетитную и сочную приманку, — усмехнулся я, и пристально осмотрел свою наживку.

Большинство женщин, по разным причинам, впадают в смертельный ужас при виде таких птиц. Это особенно верно для тех женщин, которые достаточно информированы, кто знает об их стремительности, дикости и свирепости, кто понимает, что может сделать с ними такая птица.

— Не заставляйте меня снова выходить из ямы, — взмолилась она.

— Вон! — я не собирался пускаться в долгие уговоры.

Жутко трясясь, едва способная двигаться, она выползла из ямы.

— Он там, в небе, — дрожащим голосом сообщила она. — Он кружится. Я чувствую себя центром этого круга.

— Превосходно! — воскликнул я.

— Позвольте мне спрятаться, — запричитала она. — Позвольте мне спрятаться, Господин!

— Нет! — рявкнул я.

Она внезапно закричала, и привязь, опять вылетела из ямы и снова натянулась и задёргалась.

— Идиотка! — закричал я в бешенстве.

— Я привязана! Я привязана! — в панике кричала девушка.

Я встал, высунув голову из лаза. Она сидела на земле, на конце привязи, и билась в истерике.

— Я привязана, — причитала она, пытаясь стянуть привязь со своей лодыжки.

Птица всё ещё парила в небе.

Верёвкой я подтянул её поближе к лазу.

— Встань на ноги, рабыня! — прорычал я, еле сдерживаясь, чтобы не выскочить и не избить эту дуру.

Неровно, дрожа, она сначала подняла голову, осматривая небо, потом встала на ноги, балансируя руками, чтобы не упасть.

— Я боюсь, — всхлипнула она.

— Где он?

— Я не знаю, — плакала она, но всё же, осмотрела небо. — Он улетел! Он улетел!

— Нет, — уверенно сказал я. — Он не мог улететь.

— Но я не вижу его, — кричала она, радостно. — Я не вижу его!

— Он здесь, он не улетел, — предупредил я. — Он где-то поблизости. Будь внимательна!

Внезапно мои волосы встали дыбом. Ведь птица видела реакцию девушки!

Дважды она попыталась бежать. И теперь охотник, казалось, исчез.

— Он улетел, — смеялась рабыня.

— Нет, он приземлился! — предупредил я её.

— Что я должна делать? — растерянно спросила Мира.

— Смотри понизу, вокруг себя.

Охотник знал местоположение девушки, а она не знала, с какой стороны последует его нападение.

В природе существует прямая зависимость между высотой и дальностью зрения. По этой причине, прямая стойка увеличивает вероятность обнаружить приближение хищника или положение жертвы. По этой причине, ларл обычно припадает к земле, скрадывая добычу.

— Я ничего не вижу, — испуганно пробормотала она.

— Будь внимательней.

Я задавался вопросом, сколько времени займёт, скажем, у испуганного табука или у норного животного, чтобы вернуть самообладание, начать действовать.

— Он улетел, — сказала она.

— Не расслабляйся! Будь бдительна! — предостерёг я. — По-видимому, он нападёт на большой скорости и с высоты десять — пятнадцать футов. Учитывая твой рост и траву, Ты не сможешь увидеть его, пока он не будет в нескольких сотнях ярдов от тебя. Но даже в этом случае, у тебя будет вполне достаточное время для реакции. У тебя есть большое преимущество потому, что Ты ожидаешь нападения.

— Я думаю, что он улетел, — всё ещё не верила мне она.

— Возможно.

— Он бы уже прилетел, конечно, если бы был поблизости.

— Возможно, да, а возможно, нет.

Небо казалось спокойным, облака, медленно плыли, изменяя свои формы в воздушных потоках. Я понаблюдал за мини некоторое время.

— Он здесь! Приближается! — внезапно, завизжала рабыня.

— В яму! Быстро! — заорал я, поскольку по её голосу сложно было не понять безотлагательность действий.

— Я не могу пошевелиться! — в панике кричала она. — Я не могу двинуться!

Я наполовину высунулся из ямы и руками вцепился в щиколотки девушки. Она кричала, закрыв лицо руками. Что было сил, я рванул её за ноги и продёрнул сквозь узкий лаз. Почти в тот же самый момент, в светлом пятне лаза я увидел, сомкнувшиеся в воздухе огромные острые когти, и мелькнувшую огромную темную фигуру. Трава у входа колыхнулась, почти вырванная с корнями, поднятым гигантскими крыльями вихрем.

Она схватила меня руками, дрожа всем телом.

— Я тобой недоволен! — сказал я ей, с трудом разжимая её руки отталкивая от себя.

— Он улетел? — с надеждой спросила рыдающая рабыня.

— Это вернется. Становись около лаза, — скомандовал я.

Я отвязал привязь от сковывающего бревна. Мира испуганно наблюдала за мной. Другой конец был всё ещё крепко привязан к её правой ноге. За тем я прошёл в другой конец ямы, где было меньшее смотровое отверстие, и размотал ещё одну верёвка, которая прежде лежала на сковывающем бревне.

— Что мы будем делать теперь? — опасливо поинтересовалась девушка.

— Подожди, — отмахнулся я.

Она легла на пол ямы, и свернулась, стараясь сделаться маленькой и незаметной, насколько это возможно.

Долго ждать нам не пришлось.

Мы услышали внезапный, глухой звук удара тяжёлого тела о грунт. Это было похоже, как если бы половина кайилы была внезапно брошена на землю. Это был такой звук, который, если когда-то слышал, то вряд ли спутаешь с каким-либо другим. Колебания почвы чувствовались даже через стены ямы.

— Он здесь, — сказал я.

Девушка, оглянулась и внезапно взвизгнула от страха. Большой, светлый, круглый глаз всматривался сквозь смотровое отверстие в сумрак ямы.

Жёлтоватый, двухфутовый, похожий на ятаган клюв вдруг, пробив потолок, воткнулся в яму. Потом сразу исчез. Следом мы услышали, как когтистая нога заскребла по дёрну и шестам над нашей головой.

— Мы в безопасности здесь! — с надеждой крикнула девушка.

— Нет, — остудил я её.

Клюв снова появился в яме и протолкнулся ниже. Он воткнулся в потолок прямо над телом девушки, завизжавшей от неожиданности. Клюв щёлкнул над головой Миры, и она отпрянула к противоположному концу ямы, закрыв голову руками и крича. Это возбудило инстинкты хищника, и уже половина его головы, втиснулась в яму вслед за клювом. Раздался громкой клёкот, и голова птицы исчезла, зато под ударами могучих когтей начала рваться и разлетаться крыша ямы. Я увидел, как когти прорвались сквозь дёрн крыши ямы, сомкнулись, и шесты поднялись и рассыпались.

В этот момент внимание хищника было полностью приковано к девушке, и уже казалось, не существовало было никаких препятствий, между его клювом и её телом. Воспользовавшись ситуацией, я протолкнулся сквозь меньшее отверстие и накинул верёвку, идущую от сковывающего бревна на правую ногу птицы. Затем, заорав, я, размахивая руками, бросился к хищнику и толкнул его. Его клюв мне удалось далеко отбросить своим предплечьем.

— Здорово получилось! — кричал Кувигнака, бегущий сквозь траву.

Размахивая копьем, он втиснулся, между мной и гигантской птицей. По клюву прилетел хлёсткий удар коротким копьём. Хси, размахивая верёвкой с боевым кличем, появился из своего укрытия. Кувигнака и я отступали под бешеным напором разъярённой птицы. Она яростно била крыльями, но вот попыталась достать нас выпадом своего острого клюва, и с удивлённым криком, разбрасывая перья, повалилась грудью на землю. Только теперь наш противник понял, что ему мешают. Кувигнака ещё раз ударил его по клюву древком копья. Хси, бегал вокруг, и с размаху бил птицу мотком верёвки. Поняв, что добычи здесь не будет, охотник взмахнул крыльями и обратился в бегство, вытащив за собой сковывающее бревно от ямы, окончательно разрушив крышу ямы.

— Сильный! Мощный! Изумительный! — кричал Кувигнака, глядя вслед тяжело поднимающейся птице.

Он даже отдалённо не представлял настоящей силы такого существа.

Борясь, отчаянно махая крыльями, бешено крича, птица, прилагая все свои силы, то поднималась вверх, то резко шла вниз, притягиваемая к земле тяжёлым сковывающим бревном. Она смогла подняться на высоту, возможно, ста футов, но затем, постепенно, раскачивающееся бревно, вымотало её, и гордая птица начала терять высоту. Кувигнака и Хси побежали к ожидаемому месту посадки. Я вытер пот со лба. Я ликовал.

Возвратившись к яме, с присевшей в дольнем её конце дрожащей девушкой, я спрыгнул вниз.

— На живот, руки за спину, — скомандовал я ей.

Присев рядом с лежащей рабыней, я подтянул её правую лодыжку, на которой всё ещё оставалась привязь, к скрещенным рукам, и привязал верёвку к запястьям девушки, встал и полюбовался полученным результатом. Теперь она лежала на боку, с запястьями связанными сзади и притянутыми к её правой щиколотке. Она была хорошо стреножена, и не сможет вырваться. Захватив оставшиеся верёвки из ямы, а побежал на помощь своим друзьям.