John Norman

PRIZE OF GOR

Copyright © 2008 by John Norman

Переведено специально для группы «Джон Норман»

* * *

 

Глава 1

Мысли вслух

Некоторые разъяснения для возможных читателей

Честно говоря, я затрудняюсь, как мне точно выразить эти мысли.

Всё же от меня потребовали быть предельно честной. Честной, до безжалостности к себе. И боюсь, что, если бы я не подчинилась этому их требованию, то рано или поздно, так или иначе, они узнали бы об этом. В конце концов, до сих пор они всегда делали это. Не знаю как, возможно, по неким необдуманно брошенным репликам, по неосторожным жестам, или изменению выражения или цвета лица, по непроизвольной дрожи тела, незаметной даже для меня самой. Мы настолько беспомощны, настолько уязвимы. Порой мне кажется, что они знают о нас всё. Я чувствую себя перед ними прозрачной. Мне не разрешают прятаться, даже внутри самой себя. Не знаю, сможет ли кто-нибудь, кто не испытал этого на себе, понять как это ужасно, когда твои самые интимные эмоции, чувства, мысли, сама душа, сама внутренняя сущность, если можно так выразиться, обнажены, выставлены на показ, для любого, даже самого случайного, порой безразличного исследования. Насколько тривиально, насколько незначительно, по сравнению с этим простое обнажение тела. Только эти люди знают, как заставить меня обнажиться не только перед ними, но и, иногда к их развлечению и к моему испугу и изумлению, а также и к моему позору и страданию, перед самой собой.

И вот теперь я должна решить, как мне поведать вам эту историю. Только в этом они предоставили мне некоторую степень свободы.

Это — моя история, очень личная, таким образом, казалось бы, было бы наиболее естественно использовать изложение от первого лица, и говорить, например, «Я сделала это», «Я увидела это» и так далее. И всё же, под влиянием определенной робости, я приняла решение отказаться от использования этого метода. Быть может, у меня получится говорить более прямо, более откровенно, если я буду видеть себя как бы со стороны, так, как мог бы видеть меня кто-то посторонний, и в то же самое время, как если бы он мог видеть меня изнутри, искренне, открыто, не прячась, словно этот другой находился бы внутри меня самой, и мог бы знать меня досконально. Таким образом, я могла бы говорить, что это «Она сделала это» и «Она увидела это», зная, что в действительности «она» — это я сама, мои собственные мысли, действия и чувства, но как бы дистанцируясь от себя. Просто порой бывает так мучительно и больно сознавать саму себя. Как бы это вам объяснить? Возможно, переместив свою модальность в третье лицо, мне станет легче говорить то, что я должна сказать, о чём поведать. Я не знаю. Какой, наверное, глупостью покажутся вам, мои колебания по такому мелкому поводу, однако для меня самой они отнюдь не выглядят настолько мелкими. Возможно, для кого-то могло бы показаться такой ерундой, взять и рассказать свою историю, вот только это не так легко для меня. Конечно, быть может Вы, кого я не знаю, не нашли бы в этом особых трудностей. Но если бы Вы, пережили то, что пережила я, испытали это всё на себе, побыли бы мной, столкнулись бы лицом к лицу с самой собой, почувствовали испуг, смущение или стыд от увиденного, то думаю, Вы бы так же, как и я стремились бы дистанцироваться от этого самого тайного, обычно наиболее рьяно скрываемого от других знания. Так что, я подумала, что могла бы, по крайней мере, начать, говоря о себе в третьем лице, рассматривая себя со стороны, и видя себя как бы снаружи и изнутри относиться к самой себе скорее как некому предмету, особенному объекту. Тем более что, как мне кажется, учитывая в мою текущую ситуацию, это не только будет подходяще, а в действительности, в целом является для меня соответствующим, поскольку с некоторых пор я, знаете ли, стала предметом, категорически и недвусмысленно, и не просто в глазах закона, но также и непоправимо, неоспоримо в самой реальности этого мира. Так что, возможно, я и должна писать о себе как о предмете, каковым я собственно теперь и являюсь, предмете, который фактически перестал быть человеком, и хотя, что и говорить, об очень особенном предмете, но одном из бесчисленных сотен, а возможно и тысяч ему подобных, разбросанных по многим большим и малым городам и деревням, таких же, живых, разумных, полных потребностей, необыкновенно уязвимых, чрезвычайно беспомощных и красивых, если верить тому, что мне говорили, но предметов.

Вероятно, следующая проблема, которую она должна решить, состоит в том, как говорить откровенно и честно о своём возрасте. В одном мире, в одной реальности, она уже разменяла шестой десяток. Это не имеет, конечно, большого значения. Ей точно так же могло бы быть и сорок, и за шестьдесят, или даже за семьдесят, в данной ситуации это совершенно не важно. Такие вопросы, записанные в витках планеты вокруг звезды, отсчитанные в оторванных листках календарей и оборотах стрелок часов, по своей сути, являются не более чем удобным договором, берущим своё начало в глубокой древности, истинное значение которого состоит лишь в его приложении к изменениям, на которые можно было бы обратить внимание, например на прорастание семени, вслепую рвущегося из земли к свету и рождающего разворачивающийся росток, со временем взрывающийся красотой цветка, славой жизни, ликованием лепестков, затем высыхающих и осыпающихся. Мы считаем время в часах, в днях, в сезонах, в годах и поколениях. Но часы безразличны к тому, что они считают. Время хладнокровно взирает, как на выходки глупца, так и на экстаз святого, им наплевать на сладкие грёзы и выдуманную чушь мечтателей, на заблуждения реалистов, на рождение и закат держав и империй, на мимолётность «бессмертных» религий и «вечных» истин, на жизни и смерть, на радость и страдание, на дерзость вооружённого и воинствующего заблуждения, на деление клеток и рождение звёзд. Даже если всё это должно будет исчезнуть и возродиться вновь, время этого просто не заметит. Оно ничего не заставляет происходить, оно только смотрит. Как видите, календарь не определяет, когда должен расти цветок. Он только смотрит. Он может только наблюдать за тем, что делает цветок, но не может вмешаться. Наверное, всё это является настолько таинственным, или же скорее, наоборот, настолько простым, что об этом трудно говорить. Очевидно, время отсчитывает жизнь скалы и цветка, атома и молекулы, точно так же, как скала, оставаясь неизменной, могла бы засвидетельствовать прохождение нескольких календарей, а атом и вовсе может остаться практически таким же, каким он родился в пламенной купели некой далёкой, взорвавшейся звезды. Точно также, можно было бы утверждать, что теоремы геометрии не имеют возраста. Несомненно, они по-прежнему остаются столь же молодыми, свежими, прекрасными и столь же новыми сегодня, какими они были однажды, когда их изучали в Александрии. И если где-то, в каком угодно месте, любым существам, любого облика или формы, любой химии или происхождения, даже после исчезновения одних миров и рождения бесчисленных других, потребуется, для нужд своих расчётов, разработать такую систему, основанную на тех же самых принципах с их определениями и постулатами, эти теоремы будут ждать их, столь же древние, столь же непреодолимые в своей вечной, строгой, неоспоримой красоте. Они не слышат тиканья часов. И точно также, если что-то, например, некий процесс, состоит в том, чтобы начинаться вновь или, возвращаясь в прежнюю точку, повторяться в том же виде, за исключением разве что неких незначительных нюансов, часы времени, если можно так выразиться, просто будут наблюдать за этим, возможно с некоторым интересом или даже смущением, но не будут вмешиваться. Таким образом, мы можем предложить, или, как мне кажется, лучше будет сказать, отметить, что время не диктует действительность, или жизнь, или смерть, или изменения, но измеряет их, оставаясь безразличным к тому, что оно измеряет. Время независимо от того, что оно измеряет. Время не налагает неизбежности. Оно ничего не гарантирует. Быть может это трудно будет понять, ведь люди, возможно, из-за склада ума, в силу которого, по вине естественных ассоциаций, привычных событий, ожиданий и прочего нашего окружения, склонны в своих мыслях связывать процесс и время вместе. Даже если бы часы не предполагали время как объект измерения, даже если кому-то захотелось бы думать, что часы, так или иначе, создали время, выдумав его изначально, это ничего не изменит, часы по-прежнему будут только определять его и ничего больше. Она, та, о ком я собираюсь вам рассказать, вынуждена была задуматься над этим тонким вопросом, провести это, неуверенное, робкое, беспокоящее погружение в метафизику, по особой причине. Что значит, скажем, быть того или иного возраста? Например, если мы измеряем годы, в оборотах планеты вокруг её звезды, то, очевидно, понятие года на разных планетах будет различным. Безусловно, эти разнообразные годы можно привести к общему знаменателю, к примеру, год планеты «A» будет равен двум годам планеты «B» и так далее, но в действительности, это не совсем то, что хотелось бы сделать. Давайте допустим, скорее в качестве предположения, чем чего-то большего, что данный физический процесс обычно, или чаще всего, занимает данное количество времени, скажем, протекает за определённое количество времени через фазы «A», «B», «C» и так далее. Далее давайте предположим, исходя из того, что все физические процессы теоретически обратимы, что этот процесс изменен так, что он начал протекать от фазы «C» назад к фазе «B», где был, если был, стабилизирован. И вот возникает вопрос, каков теперь возраст процесса, или, лучше будет сказать, каков возраст того, что показывает процесс? Очевидно, с одной стороны, тело, занятое в процессе, продолжает стареть согласно любому календарю или любым часам, так же, как в некотором смысле продолжают стареть теоремы Евклида, или, может лучше сказать, так же, как берег моря стареет по мере смены циклов приливов и отливов, обусловленных движением планеты и её спутников по их орбитам. С другой стороны, конечно, рассматриваемое тело стабилизировано в фазе «B», или чем-то неотличимом от фазы «B», либо ей идентичном. Таким образом, эти годы возраста, в более широком практическом смысле, если отбросить календари, которые являются теперь по сути бессмысленными и в рассматриваемом случае просто неважными, можно считать, если можно так выразиться, годами возраста «B». Вероятно, если попробовать сказать более просто, хотя, и, наверное, излишне абстрактно, тело было обновлено до его фазы «B» и стабилизировано в ней, или в чём-то идентичном его фазе «B», или, возможно, в особой фазе, подобной фазе «B».

Итак, для неё довольно трудно говорить просто и понятно о своём возрасте, не столько по причине какого-либо личного затруднения или тщеславия, которое она, возможно, прежде чувствовала, и которое ей теперь не разрешено, сколько потому, что вопрос этот с одной стороны, довольно запутанный и может ввести в заблуждение, а с другой стороны, по крайней мере, первоначально может показаться неправдоподобным. Короче говоря, я бы предположила, что теперь было бы наиболее информативно и наименее запутывающе принимать её возраст таковым, каким он кажется, и это в известном смысле будет ближе всего к реальности. Я имею в виду тот возраст, который Вы предположили бы, увидев и рассмотрев её теперь. Можно сказать, что в действительности это и будет её истинный возраст, причём во всех отношениях, как биологически, так и физиологически. В конце концов, именно такое заключение будет вынесено компетентным врачом любого мира, по результатам полного и тщательного обследования, и даже ужасающе полного и тщательного, сделанного врачом этого мира.

Это именно тот возраст, в котором она, к добру или к худу, находится в этом мире. Однако в другом мире это было совсем не так.

Теперь она хотела бы заметить, что этот документ составлен с определенной осторожностью и анонимностью. Имя, которое она носила, конечно, никакого значения не имеет, тем более что теперь в этом мире она может носить любое имя, возможно даже ваше или кого-либо из ваших знакомых. Так что, поначалу мы просто не будем давать ей имя, вплоть до тех пор, когда её назовут другие. Также, в соответствии полученным ей запретом, она попытается скрыть названия учреждений, улиц, районов, музеев, театров, парков, магазинов и прочих объектов, которые могли бы указать или подсказать, даже приблизительно или намёком на место начала этой истории, позволив тем самым его идентифицировать. Признаться, цель данного запрета ей самой не до конца понятна, поскольку как ей кажется, в их власти приходить и уходить, куда и когда им потребуется и делать всё, что им захочется. Я вообще сомневаюсь, что их кто-то мог бы остановить. Но, разумеется, она будет соблюдать полученное указание в точности. В конце концов, у них могут быть на то свои причины. Быть может, они просто не хотят, чтобы Вы были настороже. В любом случае ей этого не известно. Могло ли для них иметь какое-то значение, если бы Вы были настороже? Или имело бы это для неё самой какое-то значение, если бы она была настороже? Неужели действительно хоть что-нибудь отличалось бы? Честно говоря, не могу этого сказать, но сильно сомневаюсь. Возможно, они не хотят, чтобы Вы знали те районы или места, в которых они работают. Однако у неё сложилось впечатление, что их деятельность, работа, или, если хотите, операции, не ограничиваются неким одним городом или городами, или даже страной и полушарием, или временем года. И причин так думать хватает. Однако фактически, она мало что знает об этом. Ей, как и другим, таким как она, обычно сообщают крайне мало, предпочитая держать практически в полном неведении, полагая, что эти проблемы их не касаются. У них теперь иные проблемы, и как обычно предполагается, этих проблем более чем достаточно, чтобы занять всё их время и внимание. Они, конечно, порой задаются этим вопросом, который, впрочем, не имеет никакого практического значения в каждом конкретном их случае. Они теперь такой вид существ или объектов, которым они являются. Таким образом, она будет рассказывать с осторожностью, скрывая детали, которые, по большому счёту, могут не иметь особого значения.

Кроме того она не посмела бы выказать даже малейшего непослушания, ибо уже на своём горьком опыте изучила какова здесь цена непокорности. Теперь она слушается так, как ей и положено, незамедлительно, во всём и со всем совершенством. Тем не менее, моя героиня полагает, что кое-кто, прочитав её историю, сможет понять несколько больше того, что она осмелилась написать. Она подозревает, что место действия, по крайней мере, город и даже его район, пусть и скрытые под завесой осторожности, могут быть достаточно очевидны для внимательного читателя. Впрочем, пусть это остаётся на совести читателя, если, конечно, таковой будет.

Ещё она хотела бы добавить, что эта рукопись написана на английском языке. Дело в том, что в своём прежнем мире моя героиня была грамотна, причём даже очень, однако в этом мире, она не умеет ни читать, ни писать, ни на одном из его языков. То есть фактически, она не грамотна, хотя понимать и говорить на основном языке этого мира она, конечно, может. Это знание просто необходимо для неё.

Наконец она могла бы привлечь внимание читателя к тому, что не так давно ей самой казалось причудой, или аномалией. В своём прежнем мире она имела крайне скудное представление об этом мире, фактически можно сказать, что она о нём ничего не знала. Все её знания о данном вопросе сводились в лучшем случае к инсинуациям, к которым люди зачастую не склонны относиться серьёзно, и чаще всего, как бы это не показалось ей немыслимо в настоящее время, предпочитают просто выбрасывать их из головы. Зато теперь она часто задавалась вопросом, не имели ли различные власть предержащие в её прежнем мире некой информации об этом мире. Не исключено, что имели, по крайней мере, некоторые из них. Могло ли быть так, что они не знали об этом? Впрочем, вполне возможно, что и не знали, или не хотели знать. Лично она этого ни знать, ни утверждать не может.

Вышло так, что эта причуда или аномалия, стала для неё законом.

Мы все понимаем, что государство или иной источник закона может решить, есть ли у человека определенный статус или нет, скажем, является ли он гражданином или не является таковым, имеет он права или не имеет, является ли он законопослушным гражданином или преступником и так далее. Это может просто заставить появиться ту или иную вещь, казалось бы, просто объявив об этом и заявив, что это правда, и это же относится и к любому из нас. И с этим нечего не поделать, совершенно ничего, понимает это человек или нет, согласен ли он с этим или нет, но всё это верно и для него, категорически и абсолютно, во всём величии закона. Это делает человека тем, что он есть, и не важно, понимает ли человек это или нет, знает ли он об этом или нет. Как видим, человека тоже можно сделать чем угодно, полностью, причём он не будет даже сознавать этого, при этом уже став чем-то иным. Теперь-то ей самой ясно, что за ней долго наблюдали, присматривались, оценивали, не исключено, что даже в течение многих месяцев, совершенно без её ведома. Она понятия не имела об этом. Она ничего не подозревала. Совершенно ничего. А тем временем её правовой статус, её гражданское состояние, уже изменились. В конце концов, решение было принято, документы подписаны и заверены, и, несомненно, с безупречной законностью. И затем, согласно закону, моя героиня, сама того не подозревая, стала чем-то, чем не была прежде. Она, ничего не зная и даже не подозревая об этом, оставаясь совершенно неосведомлённой, наивной, продолжала заниматься своими делами. Но она уже стала чем-то другим, полностью отличающимся от того, чем она была прежде. Её статус, её положение, подверглись поразительному преобразованию, которого она себе даже представить не могла. Откуда ей было знать, что согласно законам другого мира, причём мира способного проследить за исполнением его декретов и санкций, и в пределах чьей юрисдикции она, сама того не зная отныне находилась, она стала чем-то отличным от того, чем она была прежде? Моя героиня даже представить себе не могла, что то, что она считала забавным, любопытным, по-своему пугающим, причудливым и аномальным, внезапно стало реальным. А главное, она не знала того, чем она стала. Теперь она часто спрашивает себя, не может ли быть так, что некоторые из вас, возможно даже из тех, кто читает эту рукопись, так же, как когда-то она сама, уже теперь превратились, пока того не подозревая, в то же, чем стала она. Вероятно, Вы столь же не осведомлены об этом, как была она. Но ей самой реальность этого чуть позже ясно дали понять неопровержимые статьи и акты, которые не столько подтверждали гипотетическую суровость на тот момент довольно умозрительного закона, действовавшего в весьма отдаленном мире, сколько в неопровержимой манере вытеснили и заменили её собственную действительность непосредственными, бесспорными, безошибочными фактами, фактами, не только независимо законными и полностью самодостаточными, но и признанными, понятыми, принятыми и приведёнными в жизнь, со всей властью не подвергаемых сомнению обязательств и уважением к традициям целого мира, того мира, в котором она оказалась.

Тот мир недолго оставлял её в сомнении относительно того, кем она теперь была.

 

Глава 2

История начинается

Её нельзя было назвать особо плохим человеком, впрочем, как никто и не счёл её особо хорошей. Наверное, в целом она скорее походила на любого среднестатистического жителя Земли, хотя, возможно, и не была настолько хороша, как этого бы кому-то хотелось. Впрочем, разве у всех у нас не случаются периоды, когда мы бываем раздражительными, эгоистичными, небрежными, высокомерными, а порой и жестокими? Разве кто-то из нас сможет похвастаться тем, что в его жизни не было ситуаций, когда он вёл себя бесчестно, а то и подло? Неужели найдется кто-то, кто не постесняется заявить, что он никогда не пренебрегал интересами других? Разве никому из нас, кому в меньшей степени, а кому в большей, не приходилось ранить других и наслаждаться этим? Не чувствовали ли мы при этом, хотя бы на краткий миг, самодовольного удовлетворения от произошедшего? То, что произошло с ней, могло бы произойти с любым человеком, как с тем, кто предполагает, что он тоньше, добрее и глубже её, как и с тем, кто знает, но тщательно скрывает, что он мелочнее, противнее и злобнее, чем она. Однако можно не сомневаться в верности утверждения, что, такие как она, её сестры, если можно так выразиться, оказавшись под соответствующей дисциплиной, быстро принуждаются к подчинению, причём, как самые нежные и мягкие, так и те, кто до настоящего времени, возможно, пребывая в несчастье и нехватке удовлетворения, в своих тщеславии и нетерпимости, в надменности и гордыне, не только разрешённым им, но и поощряющим их к этому гермафродитным обществом, злоупотребляли своими привилегиями. Мы все здесь приведены к общему знаменателю. Наши жизни кардинально изменились. Нам преподано много нового, всем нам, в том числе и мне самой.

Мы не знаем, всех их критерии, исходя из которых она, и все другие, такие же как она, были отобраны. Однако кажется ясным, что одним из этих критериев является высокий интеллект. Складывается впечатление, что если они встречают объект, чей интеллект достаточно высок, то это их возбуждает, причём во всех смыслах этого слова, как бы это не показалось бы необъяснимо по отношению к столь привычному в моём первом мире критерию оценки. И это обстоятельство, как оказалось, значительно поднимает нашу цену. Мне даже кажется, что именно эта наша особенность доставляет им наибольшее удовольствие, а затем позволяет им доминировать над нами ещё более властно и безжалостно, делая нас ещё беспомощнее и бросая в их власть. Возможно, они наслаждаются знанием того, что мы, в глубинах своего «Я», яснее многих других понимаем то, чем мы стали, что сделано с нами, что с нами продолжают делать и кто мы теперь, беспомощно, неоспоримо, бесповоротно и полностью. В результате нас разыскивают именно за наш интеллект, конечно, наряду с некоторыми другими свойствами, но именно он — желаем ими больше всего, именно он доставляет им удовольствие. Впрочем, имеет место и причина чисто практического свойства, мы, чей интеллект значительно выше среднего, быстрее обучаемся и это немаловажно. Эти люди склонны быть требовательными и нетерпеливыми. Они не любят тратить на нас время впустую. Кроме того, предполагается, что те из нас, кто, по крайней мере, частично были отобраны по причине нашего интеллекта, вероятнее всего внимательнее, чувствительнее, изобретательнее, живее, чем многие остальные, не столь умные как мы. Вероятно, они считают, что мы лучше справимся, например, с чтением самого тонкого из выражений лица, коротким проблеском настроения, быстрее разглядим возможные признаки опасности. Человек быстро учится применять свой интеллект в новых для него областях и сферах, будучи принужден к этому силой. А здесь нам никто и не собирался предоставлять никакого иного выбора. И кстати, интеллект этих людей, кажется мне, в разы выше нашего. Пожалуй, даже самые умные из нас не в состоянии даже начать сравниваться с ними по уровню интеллекта. Я не знаю, почему это так. Возможно, это — вопрос генетики или естественного отбора, или просто результат более честного, более свободного и менее изнурительного воспитания. Я просто не знаю. Простите меня за это упущение в моём повествовании.

Для неё стало настоящим шоком, по окончании выступления, после нескольких вызовов на поклон, кучи вынесённых на сцену букетов роз и многих других цветов, увидеть среди публики этого мужчину.

Теперь зал был залит светом. Вокруг неё собралась небольшая толпа зрителей, обсуждавших выступление.

Он выглядел точно так же, абсолютно так же, словно и не было этих тридцати с лишним лет.

Женщина поднялась со своего места и замерла, будучи почти неспособна ни двигаться, ни оторвать от него своих глаз. Меж тем, своим действием, а точнее бездействием, она перегородила путь другим зрителям, желавшим покинуть зал.

— Пожалуйста, — сказал кто-то не слишком любезно.

Она заставила себя стронуться с места и на подгибающихся дрожащих ногах двинулась вдоль по проходу. Однако она по-прежнему не сводила с него глаз. А он просто стоял и болтал со своей компаньонкой, очаровательной, но, как ей показалось, выглядевшей довольно глупо женщиной. Внезапно её захлестнула необъяснимая волна гнева. Конечно, ему ничего не стоило добиться успеха у женщины. Ведь он был настолько молод.

— Пожалуйста, — снова раздался чей-то раздражённый голос.

Она, неспособная оторвать от него своих глаз, сама того не заметив остановилась, перегородив проход между сиденьями. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжить движение. Но вот, наконец, широкий проход между секторами, и женщина шагнула в уже опустевший ряд, следующий за тем в котором сидела она. Другие зрители, нетерпеливо проходили мимо неё. Она же замерла, будучи всё ещё не в силах отвести взгляда от объекта её интереса.

Он выглядел в точности, как прежде. Но это просто не мог быть он! Хотя сходство было поразительным, такой же крупный, мускулистый торс, такая же надменная посадка головы, столь хорошо запомнившаяся ей, и та же густая копна небрежно зачёсанных волос.

Она словно вдруг вернулась в своё прошлое. Она снова смотрела на то, что видела когда-то давным-давно, и так и не смогла забыть. Многие из тех воспоминаний и по сей день оставались столь же свежи в её памяти, как это было в прежние времена, много лет тому назад.

Женщина так и стояла, словно впав в ступор, у края прохода между рядов, практически опустевшего зрительного зала.

— Извините, — сказал ей кто-то.

Что она делала здесь? Почему она осталась стоять в этом пустом ряду? Почему она всё ещё не покинула зал? Хотела ли она встретиться с ним? Хотела ли она, чтобы он увидел её?

Конечно, нет! Но тогда, почему? Как странно устроена память!

Её терзало желание приблизиться к нему. Конечно, он должен быть родственником, возможно даже сыном того, кого она знала столь много лет тому назад. Это сходство не могло быть простым совпадением. Конечно, не могло! Между ними должно быть, просто не может не быть, некой родственной связи с тем другим, мужчиной из её прошлого, если не его сын, то может быть сын его брата или кузена.

Безусловно, их отношения в те времена складывались весьма напряжённо. Ей было уже под тридцать, и она была его преподавательницей, проводившей семинар по гендерным исследованиям, а он был одним из немногих мужчин в её классе. Причём он ни в какую не хотел соглашаться с ней. Казалось, до него не доходила природа занятий, которые должны были выборочно и односторонне пропагандировать определённую точку зрения, или, лучше было бы сказать, поднимать самосознание таких как он. Вот как раз с ним-то у неё ничего не получилось, его самосознание никак не хотело подниматься. Это было видно с многих точек зрения. Он не пожелал принять её постулатов, более того посмел поставить их под сомнение, даже несмотря на то, что она по большей части просто почти дословно процитировала изречения различных активисток движения, женщин, посвятивших свои жизни продвижению данной политической программы. А он смело указал на слабые места и ошибки во многих утверждениях, которые она с жаром процитировала, и, что было гораздо хуже, представлял вниманию студентов значительное число других исследований, о которых лично она предпочла бы держать класс в неведении. Кстати говоря, со многими из приведённых им аргументов она и сама была незнакома, поскольку не сталкивалась с ними в одобренной в её среде литературе, которая как выяснилась, их попросту проигнорировала. Основной посыл приведённых им результатов различных исследований, или, по крайней мере, большинства из них, явно и яростно противоречил упрощённости и догматизму суждений, на которые студенты, как ожидалось, подпишутся. Кроме того он задавал вопросы, недопустимые с её точки зрения, тем самым приглашая её объяснить универсальное проявление во всех культурах смущающих констант, таких как патриархат, главенствование статуса мужчин и мужское доминирование в отношениях мужчин и женщин. Когда она попыталась привести в пример культуры, в которых эти свойства предположительно отсутствовали, он тут же отослал её к материалам первоисточников, оригинальных этнологические отчётов и показал, что в действительности данные константы были признаны, и даже настаивал на том, что в основных источниках, хотя это, возможно, не было столь очевидно, имели место лакуны, исчезло предложение здесь, фраза там, параграф здесь, абзац там, а другие цитаты были благоразумно вырваны из контекста. Тот семестр стал для неё настоящим кошмаром. Были смущены даже воинственные молодые женщины, стремившиеся получить ритуалистический, квазирелигиозный опыт, услышав мужчин, критиковавших и осуждавших самих себя и взявших курс на подтверждение своих новых идеологических обязательств. Вместо того, что они хотели услышать и требовали, чтобы им это предоставили, они получили и услышали совсем не то, что ожидали. Некоторые из них позже обвиняли её в том, что она не смогла ответить ему адекватно. Они были взбешены и оскорблены. Но ей самой было особо нечем ответить на простые, ясные аргументы, имевшие отношение к эмбриональным эндокринологическим исследованиям, изучению гормонов, исследованиям животных и прочим биологическим знаниям, не говоря уже о подавляющих культурных доказательствах, которые ей были противопоставлены. Она, конечно, настаивала на неуместности биологии, незначительности человеческой природы, если таковая, в неком тривиальном смысле, могла бы существовать, ставила под сомнение важность миллионов лет эволюционной истории, призывая игнорировать этот момент, заявляла о бессмысленности генов, унаследованных поведенческих шаблонов и так далее. Но семинар в целом, к тому моменту, уже пошёл коту под хвост. Как же она ненавидела этого студента, который посмел думать, критиковать, который осмелился бросить вызов! Он что, не знал, что оказавшись там, он должен был не подвергать теорию сомнению, а изучать её и подписываться под ней? По крайней мере, он мог бы из простой любезности лицемерно притвориться в пересмотре своих взглядов и принятии предписанной доктрины. Само собой, другие так и поступили. Возможно, кто-то, кто направлял его на этот семинар предполагал, что этот студент пойдёт вслед за остальными, но он этого не сделал. Казалось бы, если не благоразумие, то банальная вежливость должна была бы продиктовать ему такую манеру поведения. Она попыталась было настаивать на важности социальных аспектов, например на том, что мужчины и женщины были не созданиями природы, а простыми социальными артефактами, искусственными продуктами культуры и условий жизни, и что во главу угла следовало поставить этот момент. Тогда этот студент попросил объяснить или предположить, почему все культуры, без исключения, строили свои социальные взаимоотношения примерно одинаковым способом, воспроизводя уже рассмотренные константы. Поскольку самое очевидное, самое простое, стандартное, универсальное объяснение этого факта казалось связанным с соответствующими биологическими склонностями, с биогенетическими шаблонами человека, она отклонила его вопрос как наивный и бессмысленный. При этом она просто отказалась разъяснять, почему она сочла вопрос наивным и бессмысленным. Наконец, она, пребывая в гневе и смятении, принялась настаивать на новомодных постмодернистских теориях, на предполагаемом социальном аспекте, и роли «правды», как оружия идеологической войны, на праве активиста ученого изменить, скрыть, подавить, подменить, придумать и сфальсифицировать «правду», чтобы она подходила под политические требования, начала утверждать, что «правда» должна быть политизирована, что у пропаганды должен быть приоритет, что следует использовать практику устрашения, что действительность, объективность, правда и прочие понятия были всего лишь прискорбными изобретениями мужчин, выдуманными лишь для того, чтобы угнетать женщин. На этот её выпад он просто поинтересовался, отталкиваясь от её последних заявлений, не были ли все её более ранние утверждения подчинены такой вот объективной «правде», и если да, то, по его мнению, их можно было отмести как обычную пропаганду. Понятно, что она отказалась отвечать на этот вопрос. Тогда он спросил её, считает ли она, что правда должна быть подчинена политическим целям, быть относительной, субъективной, или же правда должна быть сама по себе. Его интересовало, утверждала ли она, что её теория правды состояла в том, что никакой объективной правды не существует, или нет? И она, снова проигнорировав его вопрос, стараясь даже не смотреть в его сторону, не обращать на него внимания, обратилась к другим, собравшимся в классе, попытавшись выяснить их взгляды по теме предписанной литературы.

После занятий женщина задержала его, рассчитывая переговорить с ним с глазу на глаз.

— Почему Вы пришли на это урок? — осведомилась она.

Но студент только пожал плечами, глядя на неё сверху вниз. Похоже, теперь настала его очередь игнорировать её вопросы. Как она в тот момент возненавидела всех мужчин в целом и его в особенности! Он был таким огромным, что рядом с ним она чувствовала себя столь маленькой, без малого ничтожной, почти запуганной. Конечно, она была старше его. Ей было под тридцать, а ему если и было за двадцать, то не на много. Эта разница в возрасте, так же как её статус преподавателя, казалось бы, должны были бы дать ей преимущество в этой стычке. По крайней мере, так она полагала. Но вот что странно, никакого преимущества за собой она не чувствовала. Этот парень казался ей совершенно непохожим на остальных студентов. Внезапно и необъяснимо, оказавшись перед ним, она почувствовала странные, необычные эмоции, казалось, родившиеся внутри её тела, и теперь ширившиеся, разгоравшиеся, просачивавшиеся в каждый уголок её тела, затапливая его. Никогда прежде не чувствовала она ничего подобного. Женщина вдруг почувствовала себя такой слабой, очарованной и беспомощной. Не выдержав, она опустила голову, но при этом отлично знала, что её лицо, шея под подбородком и руки, в общем, все части её тела, неприкрытые стесняющей, строгой, мужеподобной, профессиональной одеждой, которую она напялила на себя специально для этого занятия, тёмный пиджак и строгая белая блузка, застегнутая на все пуговицы прямо под горло, внезапно стали пунцовыми. Жар и смущение бушевали внутри неё.

Наконец, она взяла себя в руки, выпрямилась и сердито бросила:

— Вы можете идти.

Парень отвернулся и, так и не сказав ни слова, ушёл. Он не появился ни на промежуточных зачётах, ни на экзамене за семестр. Так что она с чистой совестью и с чувством глубокого удовлетворения, поставила ему неуд за весь семестр. Но как она была рада тому, что он не пришёл на зачёты и экзамен. Честно говоря, она не думала, что этот студент поступил так из боязни. Порой, она задумывалась, почему он сделал это, и раз за разом приходила к раздражавшему её выводу, что он просто не признал её достаточно компетентной, чтобы экзаменовать его. Конечно, с её точки зрения, многие факты указывали на то, что он заслуживал того, чтобы провалить его на экзамене за этот семестр, его вопросы и упрямство, например. Кроме того, ей было совершенно ясно, что он не отвечал самому важному требованию данного курса, он не принял его идеологического посыла. Конечно, его самосознание не было «поднято». На это чётко указывало то, даже если забыть про всё остальное, как он смотрел на неё в аудитории. Какой смущённой он заставил её почувствовать себя, притом, что его лицо не выражало практически никаких эмоций. Иногда её охватывали подозрения, что именно в этом была причина того, почему он зарегистрировался в этой группе, почему он взялся за этот курс. Вовсе не из-за предмета, он, который его, похоже, совершенно не интересовал, более того, он питал к нему заметное отвращение, а из-за неё самой. Он пришёл, чтобы увидеть её. Её саму! Эти подозрения накатывали на неё с завидной периодичностью в течение всего семестра, но это стало окончательно ясно в тот день, когда она вызвала его к доске перед всем классом. Это кстати, был последний день, когда он посетил занятия. Нет, его самосознание точно не было «поднято». Это она могло сказать исходя из того, как он посмотрел на неё. Никогда прежде на неё не смотрели подобным образом.

Вот именно, что с чувством глубокого удовлетворения, и с немалым удовольствием, она поставила в его аттестат неудовлетворительную оценку.

Как же много лет минуло с той поры!

Конечно же, это не мог быть тот студент! Он просто не мог настолько молодо выглядеть, по прошествии стольких лет. Но это совпадение встревожило её. Уж слишком значительным оказалось сходство.

Это была постановка Рихарда Штрауса «Саломея», по мотивам пьесы Оскара Уайльда. Главную партию исполнял известный итальянский певец-сопрано, специально приглашённый на эту роль. Эту оперу поставила более старая, и более именитая оперная труппа, из двух, имевшихся в их городе. Впрочем, на её вкус обе эти труппы были по-своему прекрасны, и способны поставить спектакль любой сложности. Собираясь на представление, она задавалась вопросом, будут ли вырезаны из сценария некоторые предложения, как, на её взгляд излишне откровенные, или же их, возможно в качестве эпатажа, почти наглости, решат оставить.

На этот спектакль она пришла одна, как она чаще всего и делала. Не то, чтобы у неё совсем не было друзей, коллег или товарищей по профессиональной деятельности. Нет, её, конечно, иногда приглашали на различные мероприятия, благо её научная степень, должность и множество изданных научных трудов, гарантировали получение определённых знаков внимания, обычно ограничивавшихся в получении приглашений поучаствовать в коллоквиумах и симпозиумах. Но она так и не вышла замуж, и даже никогда не имела серьезных отношений с мужчиной. Её окружение, воспитание и род деятельности не способствовали таким отношениям. За ней закрепилась репутация женщины строгой, сдержанной, холодной, умной и погружённой в свою профессию. К тому же, она уже давно не находила себя привлекательной. Её красота, которую она и во времена своей молодости презирала, по крайней мере, сама она на этом настаивала при каждом удобном случае, да и вела себя соответствующе, давно исчезла, увяла, и потерялась вместе с молодостью. Её боготворили молодые феминистки, а некоторые из них, активистки их «движения» даже расценивали её как идеал для молодых женщин, как превосходный образец для подражания. А ещё она боялась мужчин, без какой бы то ни было видимой и понятной ей самой причины, и это заставляло её дистанцироваться от них. Во времена своей молодости она отвергла несколько редких попыток мужчин сблизиться с ней, частично по привычке, частично из-за предрасположенности, а чаще по причине понимания неполноценности того вида мужчин, что делали эти попытки. Их можно было бы назвать мужчинами-феминистками, с печалью в глазах уверявшими её в своём глубоком чувстве вины и раскаяния за всю мужскую половину населения Земли и в их искренней поддержке её идеологических воззрений. Мужественные, зрелые мужчины её пугали, но лишь немногие из них, как оказалось, нашли её интересной для себя. Но тех из них кто заинтересовался ей всерьёз, как ни странно, были и такие, она гнала от себя всеми доступными методами, обливая их холодом, смотря на них с презрением, пытаясь всячески унизить их. Она нутром ощущала, что их намерения, по крайней мере, частично, были физическими, плотскими, и это вынуждало её сопротивляться. Она понимала, что они интересовались ею как женщиной, а следовательно, с её точки зрения, их намерения не могли бы быть благородными, и она отвергала их. А главное, она боялась их. Но, раз уж они были таковы, что у неё не возникало никаких сомнений в отсутствии благородства в их намерениях, то это позволяло ей считать их низкими, презренными, отталкивающими, лицемерными и скучными. Таким образом, в течение многих лет, ей удалось, с чувством выполненного долга, сохранять независимость и неприкосновенность её личности. По мере того как её тело начало стареть, сохнуть и увядать, она всё чаще и всё с большей укоризной и сожалением смотрела на своё отражение в зеркале. А затем пришла пора климакса, ставшая для неё самым ужасным и тревожным временем в её жизни, полным одиночества, отсутствия любви и детей. Она так и осталась отчужденной, серьёзной, асексуальной, профессиональной, девственной. Она поняла, что к ней пришла старость, одиночество, а вместе с ними и разочарование жизнью. И она не видела впереди ничего, чего можно было бы с нетерпением ожидать. Конечно, она продолжала убеждать себя и других, что она счастлива, довольна и ни о чём не сожалеет. Она настаивала на этом, даже оставаясь наедине сама с собой, сердито вытирая слёзы, наворачивавшиеся на её глаза. А что ещё она могла сказать самой себе? Что ещё могут такие как она сказать себе, оставшись в одиночестве, в такие печальные моменты их существования? Тяжело было признавать пустоту и замаячивший впереди пугающий, жестокий укор растраченной попусту жизни. Не лёгкое это дело, смотреть в приближающуюся пустоту, в грозную пропасть, в вакуум, и одновременно убеждать себя, что всё это ерунда, что всего этого вообще не существует. И всё же немного найдётся в мире вещей, более непреклонно, откровенно, пугающе, существовавших глубоко внутри неё, чем это тихое, настойчивое, неизбежное, обвиняющее небытие. Ей уже и самой стало ясно, что у неё, несмотря на всё, что она говорила себе, несмотря на ложь тщательно построенных фраз и выдуманных оправданий, которыми она стремилась ввести себя в заблуждение, вокруг и внутри неё скопилось слишком много горечи, слишком много причин для разочарования. А ещё было что-то, что она сама пока только с трудом могла сформулировать или даже едва могла ощутить и понять, что-то, что пряталось внутри неё, что-то очень скрытное и одновременно слишком болезненное, чтобы его можно было признать, настолько болезненное, что она отказывалась посмотреть этому в лицо. И всё же это что-то, раз за разом, посещало её в одиночестве ночи. Стоило только её голове коснуться подушки, и оно нашёптывало ей прямо в ухо, о том, что оно уже недалеко, и, возможно, вот-вот покажет ей себя в зеркале, когда она будет сквозь слёзы рассматривать там отражение стареющей женщины. Впрочем, она не считала, что в этом плане в чём-то отличалась от многих других. В конце концов, что было там впереди такого, чего она и другие, такие же как она, могли бы с нетерпением ждать? Ещё одна награда, ещё одна опубликованная работа, конференция, научное достижение, ещё один обед, приготовленный самой, и ещё один одинокий вечер в квартире?

Мужчина встал и помог своей компаньонке одеться, придержав её плащ. Как она вдруг возненавидела эту молодую женщину, эту белокурую, глупо выглядевшую простушку. Как мог он заинтересоваться ею? Что он нашёл в ней привлекательного? Что интересного может быть в обилии её сексапильности и в нарисованных губах? Ужас, она использовала косметику! А её платье совсем не скрывало мягкости её плеч, округлости её обнажённых предплечий. Было в ней что-то, в её манере держаться, что-то примитивное, и даже чувственное, что делало её похожей на животное. Несомненно, она предоставляла ему сексуальные услуги! Шлюха, шлюха! А он, такой наивный и недисциплинированный, принимал их, позволяя ей быть такой, не призывая её совершенствоваться, повышаться, преобразовываться, если только это было возможно с такими как она! Она не имела никакого права быть с таким как он! Она не была интеллектуалкой! Конечно, она ничего не знала! Всё что у неё было, это её живость, чувственность, хорошо сформированная фигура, даже приятная на вид и делавшая её столь похожей на животное того вида, которое могло бы привлечь низких мужчин, или возможно даже взволновать неосторожных лучших мужчин в моменты их слабости. Что поделать, мужчины порой бывают настолько слабы, что не в состоянии пропустить это движение рук, этот заинтересованный взгляд, брошенный поверх плеча, это хитрое движение, приковывающее к себе их глаза, заставляющее их не замечать присутствие здесь культурной, достойной персоны.

Как же она ненавидела эту женщину!

Внезапно блондинка обернулась. Казалась, в её глазах мелькнуло удивление. Видимо, она не ожидала найти себя объектом столь пристального внимания и такого отношения, столь явно неодобрительного и столь сурового. Однако уже в следующий момент губы молодой женщины скривились в усмешке, а в её глазах блеснуло веселье. Возможно, ей уже не раз приходилось ловить на себе такие пристальные взгляды пожилых женщин. Видимо ей не привыкать было к взглядам полным зависти и даже ненависти, враждебным и холодным. Ей уже было известно, как иногда смотрят на неё женщины, молодость и красота которых остались далеко позади, и кому в жизни осталось только негодовать, осуждать и презирать обладательниц этого сокровища, потерянного для них самих навсегда, и плодами, удовольствиями и экстазами которого сами они в своё время не воспользовались, отказав себе в этом. Возможно, они были невольными жертвами политически мотивированного аскетизма, или были обмануты, оказавшись от собственных неотъемлемых прав, добровольно лишив себя свободы, понукаемые кем-то сделать себя несчастными, огорчёнными, прославляющими свою собственную тюрьму узниками, притворяющимися, что довольны своим нахождением за решёткой, внутри холодных стен угнетающей системы ценностей. Возможно, они были просто несчастными, психологически деформированными продуктами некого аппарата, разработанного специально для того, чтобы брать природные организмы, рожденные для открытых полей, травы и солнечного света, и загонять их в приготовленное для них прокрустово ложе всепроникающего, всеохватывающего, невидимого социального механизма, в колоссальную, современную архитектуру человеческих лишений и социальной целесообразности.

Молодая женщина прошла между рядами, вышла в проход и теперь направлялась к выходу.

Она приблизилась, и их глаза на мгновение снова встретились. В глазах пожилой женщины светилась ненависть и холодная враждебность, а глаза молодой отвечали ей искрящимся беззаботным весельем.

Того момента хватило пожилой женщине, чтобы разглядеть, что глаза её противницы, этой очаровательной глупой шлюхи, были голубыми. Это говорило о том, что её светлые волосы могли быть естественного оттенка, что, впрочем, не имело никакого значения. Она была представительницей самого низкого вида женщин. Её длинные, густые, шелковистые волосы так и просились, в руки мужчины, словно предлагая ему праздно поиграть с ними. Они должны быть крашеными, фальшивыми, ненатуральными! Она не имела никакого права находиться рядом с таким мужчиной!

Молодой человек следовал за своей компаньонкой вдоль по проходу. В какой-то момент их глаза встретились, и пожилая женщина отпрянула. Она задрожала. Её ноги вдруг перестали держать вес тела, и она почувствовала, что ещё немного и упадёт. От падения её спасло только то, что она успела обеими руками вцепиться в спинку впереди стоящего кресла. Ей вдруг показалось, что это он! И он был так близко! Сходство было шокирующим, сверхъестественным, неописуемым.

Но сам он смотрел на неё без малейшего признака узнавания.

— Извините, — сказал мужчина, проходя мимо.

Голос! Она услышала его голос. Это был его голос! Тот же самый! Но этого просто не могло быть! И всё же сходство было поразительным!

Вот он миновал её. Не в силах ни объяснить себе происходящее, ни как-то контролировать свои действия, она бросилась вслед за ним и осторожно придержала его за рукав.

Молодой человек обернулся. Лицо его казалось озадаченным.

Запинаясь почти на каждом слове, женщина проговорил:

— Вам понравилось представление? Мне показалось, что однажды я знала кого-то, очень на вас похожего. Давно!

— Мы знакомы? — удивлённо спросил он.

— Это Вы? Это Вы? — не выдержала женщина.

— С вами всё в порядке? — озабоченно поинтересовался молодой человек.

— Да, да, — запинаясь, пробормотала она. — Я только хотела полюбопытствовать, понравилась ли вам опера.

— Почему? — удивился мужчина.

— Мне показалось, что мы с вами знакомы, — сбившись на шёпот, ответила пожилая женщина. — Я имею в виду, с кем-то, кто очень похож на вас! Когда-то. Давно.

— Это было неплохо, — заметил он. — А теперь, простите, я должен идти. Моя подруга ждёт.

— А мне показалось, что актёры играли превосходно, — прошептала она.

В ответ мужчина только неопределённо пожал плечами. Это был тот же самый жест! Такое же пожатие плечами!

— Вы часто посещаете оперу? — торопливо спросила женщина.

— Иногда, — ответил он. — Возможно, в следующую субботу мы посмотрим новую постановку «Ла Богеме».

Она слышала об этой премьере, говорили, что партии Родолфо и Мими, должны были исполнять муж и жена.

— Всего хорошего, — попрощался молодой человек и, повернувшись, направился к выходу из зала.

Она вдруг почувствовала себя полной дурой, представив себе, какое раздражение, должно быть, охватило её собеседника, хотя его поведение всё время оставалось образцом сдержанности и любезности. Возможно, подумала, она, ей следовало бы догнать его и принести извинения, даже, несмотря на её почтенный возраст, академический статус, известность в её области науки, подкреплённую многими публикациями, и безупречную репутацию. Но, конечно, она этого не сделала. Она не побежала за ним.

В конце концов, это была всего лишь причуда, совпадение, нечто такое, что завтра уже никто не вспомнит. Но она торопливо семенила следом за ним, разумеется, держась на приличном расстоянии. Вообще-то, ей не следовало бы, делать этого. Но, по ей самой непонятной причине, она не хотела терять его из виду. Она сама не смогла бы ответить почему, как и не понимала важности этого лично для неё, по крайней мере, не до конца, но несомненно причина имела отношение к странной похожести этого молодого человека и того студента, с которым ей довелось столкнуться много лет тому назад, о ком она так и не смогла забыть, и от частых воспоминаний о ком её наряду с гневом и чувством оскорблённого достоинства неизменно охватывало непонятное ей очарование. Следуя за ним по пятам, она убеждала себя, что это была всего лишь её маленькая тайна, развязка которой, хотя и вполне предсказуемая и неутешительная, могла бы оказаться интересной.

Выйдя в вестибюль театра, она на мгновение растерялась, и даже испугалась, потеряв объект своего интереса из виду. Неужели он ушёл? Но затем, со вздохом облегчения, она заметила его крупную фигуру немного в стороне, в очереди у киоска. Похоже, он собирался купить програмку с либретто и составом артистов следующей оперы. Его компаньонка ожидала его в нескольких ярдах в стороне, нетерпеливо поглядывая в сторону выхода.

Наконец, она решилась подойти к молодой женщине. Поступать так не казалось разумным, но, так или иначе, она решила, что сделать это необходимо. Она бы ни за что не решилась бы вновь приблизиться к молодому человеку, даже во время их недавнего общения ощутив, как из-под тонкого фасада его вежливости, проглядывает жёсткость и властность. Но, с другой стороны, это была просто женщина, и она не слишком опасалась того, что могло бы произойти между ними. В данном случае всё выглядело так, как если бы эта блондинка не имела никакого значения, за исключением того, что могла бы оказаться полезной.

Позже ей пришлось пересмотреть своё представление об этом вопросе.

— Извините меня, — сказала пожилая женщина, подойдя к блондинке.

Девушка обернулась, придерживая рукой накидку. То, как она стояла, насколько хорошо смотрелась её фигура, не могло не вызвать в пожилой женщине укола лёгкой зависти. Можно не сомневаться, что это был именно тот тип тела, который так интересовал мужчин. Сама она в пору её юности не могла похвастать таким ростом и пышной грудью. Что поделать, если она уродилась довольно миниатюрной и тонкой, с изящной, но недостаточно развитой фигурой. Иногда ей приходилось слышать относительно свой фигуры эпитет «лакомая», но она ненавидела это слово, казавшееся ей столь оскорбительным и унизительным. Это предполагало, что она могла бы быть не больше, чем биологическим, сексуальным объектом, своего рода сладостью, пушинкой, если и представляющей интерес как личность, то крайне незначительный, несущественный. Когда-то, в пору своей юности, она подумывала о карьере в балете, но это было ещё до того, как она попала в более высокие сферы, приняв на свои плечи более весомый груз строгих обязанностей и долга перед движением. Впрочем, в балете у неё всё равно не было перспектив. Её фигура, хотя и не была пышной, или навязчивой, это уже кому как больше нравится, всё же оставалась несколько излишне волнующей для этого. Да она была невысокого роста и довольно худощавой, но куда же при этом было девать её соблазнительные пропорции, очарование ее груди, узость талии, восхитительную выпуклость широких и мягких бёдер. В целом, она мало чем отличалась от тысяч и миллионов других женщин, хотя, возможно, была немного меньше ростом и несколько тоньше. Так что можно считать её нормальной человеческой женщиной, ставшей в некотором роде результатом естественного отбора бесчисленных поколений её предков. В общем, она не была ни чрезмерно пышной, ни наоборот, одной из тех высоких, узкобёдрых и плоскогрудых и мальчикоподобных разновидностей, которое зачастую восхваляют и рекомендуют в культурах, которые поощряют опровержение или размывание половых различий. Скорее она очень походила на большинство женщин Земли, с поправкой на меньший рост и некоторую худобу, конечно, имея в виду времена её ранней женственности и красоты.

Но именно факт её меньшего роста и веса, а также худощавой фигуры, чем у большинства женщин дал ей, ещё в самом раннем возрасте глубокое, внутреннее понимание того, насколько мужчины превосходят её и по размеру, и по силе. Впрочем, это может быть доведено до сведения всех женщин, причём быстро и окончательно.

Блондинка выглядела удивлённой.

— Мне очень неудобно беспокоить вас, — обратилась к ней пожилая женщина. — Пожалуйста, простите меня, что я так пристально разглядывала вас в театре. Но, дело в том, что я уверена, что видела вашего друга прежде, или, скорее правильнее будет сказать, что я уверена, что знала кого-то очень на него похожего. Это было очень давно. Должно быть…, могло бы быть…, кажется возможным…, что они могли бы быть родственниками. Возможно, он — сын моего бывшего знакомого. Это было много лет назад. Я сожалею, что пристаю к вам с этим, но меня очень интересует один вопрос.

Взгляд девушки сразу стал холодным.

— Извините меня, — продолжила пожилая женщина, — но не могли бы Вы сказать мне его имя?

— Я вас не знаю, — отрезала блондинка и отвернулась.

— Простите, — вздохнула она, — мне очень жаль.

Огорченная и смущённая пожилая женщина отошла в сторону и постаралась поскорее смешаться с толпой, в надежде остаться незамеченной.

Вскоре молодой человек вернулся к своей компаньонке, и та что-то ему сказала, скорее всего, доложив о проявленном к нему интересе, поскольку он сразу посмотрел в направлении пожилой женщины, которая немедленно отвела взгляд, сделав вид, что погружена в изучение соседних плакатов. Вот чего ей отчаянно не хотелось, так это встречаться с ним взглядами.

Пара, пробираясь через толпу, направилась к выходу, миновала двери и вышла наружу.

В тот момент, когда они проходили через двери, пожилая женщина заметила интересную деталь. Левая лодыжка блондинки была плотно обмотана несколькими слоями бинта. По-видимому, она недавно перенесла травму лодыжки, хотя на её походке это никак не отразилось. Но вот что показалось странным, создавалось впечатление, что под повязкой что-то было, кольцо или, например, браслет. На это указывало плотное прилегание бандажа к коже по краям, вверху и внизу и утолщение, если не сказать выпирание в середине. Кольцо или, что там могло быть на щиколотке девушки, было полностью скрыто под повязкой. Несомненно, это было некое медицинское приспособление, предназначенное для укрепления или поддержки травмированной лодыжки.

Пожилая женщина проследовала за парой из театра, скрываясь за спинами людей в толпе, стараясь при этом держаться как можно ближе к объекту своего интереса, в надежде услышать некую полезную информацию, например, адрес, названный водителю такси. Однако молодой человек со своей девушкой сели в лимузин, длинный, тёмный автомобиль с затенёнными окнами. Машина подъехала к краю тротуара, едва только пара показалась из дверей театра. Шофёр, одетый в форму, выскочил со своего места и почтительно открыл перед ними дверь. Блондинка первой исчезла в тёмном чреве лимузина, расположившись на диване. Причём сделала она это с изысканной врождённой элегантностью. В глаза женщины снова бросилась повязка на лодыжке девушки, резко контрастировавшая со стилем и качеством её одежды. Молодой человек последовал за ней. Он должен быть богат, решила она. Внезапно ей в голову пришло, что они могли бы быть женаты. Правда, на её безымянном пальце никакого кольца не было. Но ведь это не исключало того, что в соответствии с её же собственной идеологией и принципами, эта блондинка могла пренебрегать такими унизительными, ограничивавшими свободу и устаревшими традициями. Затем ей подумалось, а не могло ли быть так, что это девушка могла бы быть богата, а не этот молодой человек. Но женщина сразу отбросила это предположение как несостоятельное. Ведь она видела его, и то, как он смотрел на свою подругу, и то, как он по-своему мягко, но с затаенной, словно железо, спрятанное под слоем бархата, силой прикрывал, направлял и вёл её. Без сомнения, именно он был доминирующим в их отношениях, полностью доминирующим, тотально, несомненно, и даже пугающе.

Водитель любезно закрыл дверь, сел на своё место, и автомобиль плавно тронулся с места.

Она ещё некоторое время смотрела им вслед, провожая лавировавший в потоке машин лимузин взглядом, а затем поспешила к билетной кассе за билетом на постановку «Ла Богеме» в следующую субботу, возможно даже на то же самое место, на котором она сидела сегодня.

 

Глава 3

Пробуждение в странном месте

Она пошевелилась. Что-то не давало ей покоя, тревожило.

Глаз она не открывала, опасаясь, что если она их откроет, то комната может начать медленно, словно в насмешку, поворачиваться вокруг неё. Она лежала под покрывалом, наполовину в сознании, наполовину в бреду, чувствуя себя разбитой, крайне дезориентированной, пьяной, вялой, словно поражённой неким неопределённым, странным, дезорганизующим недугом. Несомненно, это были последствия препарата введённого ей в кровь, хотя в тот момент она об этом ещё не догадывалась. Перевернувшись на бок, она издала тихий стон, негромкое протестующее хныканье. Конечно же, она была в своей собственной постели. Вот только она почему-то казалось ей странно глубокой, или слишком мягкой, для её простой кровати. В голове поселилась тупая боль, тело было сковано странной усталостью и никак не желало просыпаться. Какое-то время она лежала в одной позе, пытаясь не шевелиться, не желая снова потерять сознание, чувствуя себя необыкновенно несчастной. Но одновременно ей хотелось вернуться в благосклонность, искупительную доброту и воображаемую безопасность сна. Однако немного погодя, несмотря на то, что могло бы быть её выбором, нечто внутри неё, более субъективное, встревоженное, испуганное и, по-видимому, более информированное, чем она сама, заставило её прислушаться к себе. Кажется именно с этого момента её сознание, отреагировав на полученный вызов, начало медленно, постепенно, терпеливо и настойчиво преодолевать сопротивление её несчастного, усталого, пятидесятивосьмилетнего тела, беря его под контроль, нащупывая дорогу к двери понимания.

Наконец она открыла глаза и, рывком придя в полное сознание, испуганно вскрикнула. Это точно не было, ни её кроватью, ни её спальней, ни её квартирой.

Задыхаясь от страха, женщина резко села на глубокой, мягкой, роскошной, но странной кровати. Её руки без всякого участия мозга прижались к груди. На ней было надето что-то, напоминавшее больничный халат. Такая одежда характерна для пациентов больниц, или тех, кто ожидает обследования в кабинетах врачей. И это было всё, что на ней было, за исключением одной незначительной, неприметной детали, которую она, пребывая в смятённых чувствах, смущении и испуге от свалившихся на её голову проблем, в тот момент не заметила.

Сидя в кровати и кутаясь в покрывало, она испуганно озиралась. Взгляд женщины дико метался по комнате в поисках её одежды. Вот только никакой одежды здесь не было и в помине.

Сама комната казалась очень странной, почти изысканной, стиль её оформления чем-то напоминал рококо. Высокий потолок, украшенный лепниной, мраморный пол, сверкающая люстра. И никаких окон. Из комнаты вела одна дверь, деревянная, ограниченная пилястрами. Из мебели в комнате имелся стул, конечно, в тон обстановке, старинный или сделанный под старину, украшенный изящной, тонкой резьбой, обитый роскошной материей. На одной из стен имелось зеркало, одного взгляда в которое хватило, чтобы её руки стремительно взметнулись к голове. Волосы женщины, одетой простой, строгий, белый предмет одежды, которую она увидела в зеркале, волосы были коротко острижены. Нет, она сама подумывала о том, чтобы подстричь волосы покороче, просто не нашла на это времени, что поделать в отношении к своей внешности она проявляла некоторую небрежность и неторопливость. Но ведь не до такой же степени! Обычно она носила волосы собранными в плотный узел на затылке. Это подходило к её профессиональному имиджу, и было частью её стратегии провозглашения и декларирования своей независимости, особенности и желания дистанцироваться от мужчин, охладить их и предупредить держаться от неё подальше, показать им, что она в них не нуждается и презирает этих бесчувственных, невоспитанных, похотливых чужаков, своих врагов. Но такой короткой стрижки она не носила со времён своего детства.

У противоположной стены стоял высокий комод на ножках и два сундука. Затем, её внимание сконцентрировалось на кровати, обитательницей которой она совершенно невероятным образом оказалась. Большая, с четырьмя крепкими, массивными столбами по углам, застеленная мягкой роскошной периной, глубоко в которую она провалилась. Эта кровать была того вида, на которой какой-нибудь монарх мог бы веселился со своими фаворитками или куртизанками. Первой мыслью, молнией мелькнувшей в её голове, и немедленно в ужасе ей отброшенной, было то, что на этой кровати, женщину могли растянуть, привязав её за руки и за ноги к этим столбам. Безусловно, учитывая размер кровати, конечности женщины не были бы привязаны вплотную потемневшему дереву. Между запястьями и лодыжками их пленницы и соответствующими столбами остался бы ещё как минимум ярд верёвки.

Женщина, напуганная своими же собственными мыслями, поспешно спрыгнула с поверхности этой большой кровати, подальше от её обманчивой мягкости, прозрачных намёков её столбов, и от своих собственных декадентских предложений относительно восторга невероятных удовольствий, беспощадно наложенных, возможно даже с некоторым любопытством или безразличием, на беспомощную, извивающуюся жертву.

Лишь почувствовав удар прохладного мраморного пола по своим пяткам, она сообразила, что была, конечно, босой. Быстро окинув взглядом комнату, в поисках шлёпанцев или любой другой обуви, она не нашла ничего похожего.

Она в раздражении застонала, но её стон внезапно превратился в тревожный вскрик. Женщина отступила к кровати, почувствовав её твёрдый край задней поверхностью своих бёдер прикрытых только больничным халатом, который, кстати, раскрывался на спине. Растерянная, она села на кровать, и недоверчиво уставилась вниз на лодыжку. На свою левую лодыжку.

Там красовалась деталь прежде ею не замеченная, узкая, но крепкая металлическая полоса или кольцо. Торопливо забравшись на кровать с ногами, она дотянулась до непонятного предмета и попыталась расстегнуть его, чтобы снять со своей ноги. К её изумлению, у неё ничего не получилось. Она немного покрутила кольцо, в надежде найти простую защёлку или пружину, при малейшем нажатии на которую, можно было бы избавиться от этого. Она нашла и петлю с одной стороны и защёлку с другой, вот только простым нажатием этот предмет не снимался, рядом с защелкой имелось отверстие, явно предназначенное для крошечного ключа. Подёргав половинки кольца в стороны, она быстро убедилась, что не в состоянии снять его с себя. Сначала в ней вспыхнул гнев от осознания того, что удалить этот предмет было не в её власти, что он был заперт на ней. Впрочем, её гнев почти сразу сменился дурными предчувствиями.

Внезапно, в каком-то абсурдном припадке, она потянула кольцо вниз, в напрасной попытке сдёрнуть его со своей лодыжки. Всё чего она добилась, это ссадина на щиколотке, и слёзы обиды в глазах. Кольцо сидело на ноге вплотную, его захват был прочен и надёжен. Не трудно было догадаться, что такое устройство было разработано вовсе не для того, чтобы его мог снять с себя его носитель. У его носителя не было никакого выбора в этом вопросе, он должен был ожидать решения кого-то другого.

А ещё, крутя металлическую полосу, или кольцо, или браслет, она отметила, что на его поверхности имелись некие знаки, крошечные символы, скорее даже буквы, вот только она даже предположить не могла, что они означали, поскольку большинство из этих букв ей было не знакомо.

Бросив взгляд в зеркало, она видела там себя, сидящую на кровати, с подтянутыми к груди коленями и задранным вверх халатом. Женщина поскорее одёрнула подол вниз, оставив открытым только кольцо на лодыжке, которое она продолжила рассматривать в зеркале, как всю себя в целом. Но за мгновение до того, как халат вернулся на положенное место, она увидела в зеркале свои икры, и, к своему удивлению, страху, и, возможно, с неосознанным, внезапным, встревожившим её удовольствием, поняла, что даже теперь они всё ещё оставались такими же стройными, округлыми и мягкими. Даже теперь, даже в её нынешнем преклонном возрасте они по-прежнему оставались икрами женщины, и возможно такими на которые в прежние времена в целом не было неприятно посмотреть, и даже в прискорбном физическом смысле, она не назвала бы их непривлекательными.

Некоторое время она спокойно сидела, разглядывая своё отражение в зеркале, халат был скромно стянут вниз, но сталь на ноге оставалась прекрасно видимой. Затем женщина чуть-чуть потянула подол вверх, чтобы было лучше видно кольцо, как объяснила она сама себе. Но тут же, торопливо вернула всё в прежнее положение.

Она рассматривала себя в большом зеркале. Она видела себя. Она не понимала, ни того где она находилась, ни того, зачем и как она здесь оказалась. Единственное, что женщина действительно знала, это то, что она сидела на странной кровати, стоявшей посреди странной комнаты, и была одета в странный предмет одежды. А ещё то, что на её ноге зачем-то был заперт браслет.

 

Глава 4

Некоторые объяснения получены, но многое пока не ясно

— Я так и подумал, что Вы проснулись, — сказал он, глядя на неё из-за стола. — Я был уверен, что слышал ваш крик изнутри.

Она стояла в дверях на пороге спальни, повернувшись лицом в комнату снаружи.

— Где я? — крикнула женщина. — Как я сюда попала? Зачем я здесь? Где моя одежда? Почему я одета в это?

— Как вам понравилась постановка «Ла Богеме»? — проигнорировав её вопросы, осведомился он.

Её глаза, внезапно заполнившиеся слёзами, испуганно заметались по комнате, сильно напоминавшей офис или кабинет. Вдоль стен стояли стеллажи с книгами, бросалось в глаза множество антикварных вещей расставленных тут и там, словно разбросанных в случайном, бессмысленном порядке, по крайней мере, именно так это выглядело. Ещё в кабинете имелось несколько шкафов, по-видимому, для хранения документов, разнообразная оргтехника и принадлежности, несколько стульев.

Что интересно, в этой комнате так же, как и в спальне не было ни одного окна, тем не менее, свет сюда проникал в достаточном количестве.

— Я хочу, чтобы мне вернули мою одежду! — потребовала она.

— О своей одежде Вы сможете спросить позже, но не сейчас, — отрезал он.

Голубоглазая блондинка, к которой пожилая женщина с первого взгляда почувствовала стойкую неприязнь, и которую она с презрением сочла слишком простой и совершенно не достойной того мужчины, которого она сопровождала в театре, а затем в лимузине, также присутствовала в комнате. Она по-прежнему казалась всё такой же полной жизни, живой и чувственной. Её фигура столь нагло и волнующе очерченная, не оставляла сомнений в её просто первобытной чувственности. При взгляде на неё невольно возникали ассоциации с соблазнительным, красивым, хорошо сложенным животным, выведенным самой природой для того, чтобы стимулировать и удовлетворять со всем возможным совершенством, самые низкие, самые основные и наиболее плотские потребности сильных властных самовлюблённых мужчин. Странно, но, несмотря на то, что в комнате имелись стулья, она стояла на коленях около стола. На этот раз на ней были короткое, шёлковое, красное, почти прозрачное платье, оставлявшее немного места полёту фантазии относительно привлекательности её форм. Надо признать, что пожилой женщине доставило удовольствие смотреть на неё сверху вниз, видеть её стоящей на коленях и одетой столь фривольно. Враждебность, холодным проводом протянулась между этими двумя женщинами.

Молодой человек встал из-за стола, вышел и, подставив перед столом стул и указав на него пожилой женщине, пригласил:

— Присаживайтесь, пожалуйста.

— Вы позволите ей сидеть? — удивлённо воскликнула девица, стоявшая на коленях у стола.

Мужчина повернулся к ней и ожёг свою взглядом свою подругу. Внезапно, словно по волшебству, её манеры резко изменились. Девица задрожала, отпрянула, съёжилась, как будто хотела стать меньше чем была, и низко опустила голову.

— Тутина, кажется, забыла о том кто она такая, — строго проговорил молодой человек. — Я приношу свои извинения за её поведение. Не беспокойтесь, она будет наказана.

«Ага, — подумала пожилая женщина, «Тутина», вот значит, как зовут эту глупую шлюху!» Имя девушки звучало странно, незнакомо, но почему-то оно не казалось неподходящим для такой как она, изначально простоватой, низкой девицы. Пожилая женщина не совсем поняла значение замечания мужчины относительно наказания, но что-то в том, как он это сказал, в голосе или тоне, испугало её. Не предполагало ли это, что женственность женщины, сам принцип её женственности, будет, так или иначе бескомпромиссно подвергнут его мужественности, самому принципу его мужественности?

Молодой человек снова повернулся к пожилой женщине и любезно указал ей на стул. А вот молодая блондинка заметно дрожала и явно от страха. Кстати, женщина и сама была напугана не меньше, поскольку она успела заметить, каким был его взгляд. Она ещё раз окинула кабинет быстрым взглядом.

— Здесь нет телефона, — сообщил ей он, сразу раскусив ей мысли.

— Я буду кричать, — сбившись на шёпот, предупредила пожилая женщина, впрочем, сама отлично понимая, что кричать она не будет.

— Это было бы неразумно с вашей стороны, и безрезультатно к тому же, — пожал плечами молодой человек. — Мы находимся в отдельном доме, далеко отстоящем от других.

Помимо той двери, что вела в спальню, в кабинете была ещё одна дверь. Именно к ней, внезапно, как ей казалось, но весьма неловко с точки зрения остальных, бросилась женщина. Подбежав к заветной двери, она навалилась на неё, выпала в коридор, где к своему разочарованию увидела двух крупных, неприветливо выглядевших мужчин. Одним из них оказался уже знакомый ей шофер, стремительно поднявшись со стула, преградивший ей путь.

Женщина испуганно отскочила обратно в кабинет.

— Хотите, чтобы я раздел её, связал и бросил к вашим ногам? — поинтересовался шофер, шагнув через порог двери.

— В этом нет нужды, — заверил его молодой человек.

— Она носит анклет, — заметил шофер, указав на левую ногу женщины.

— Ты свободен, — отмахнулся молодой человек от шофёра.

Тот послушно покинул кабинет, аккуратно закрыв за собой дверь.

— Пожалуйста, — спокойно сказал молодой человек, обращаясь к своей собеседнице, снова указав на стул, стоявший перед столом.

Женщина подошла и, замерев перед стулом, крикнула:

— Я искала во всех ящиках и сундуках в спальне. Моей одежды там не было! После этого я решила выйти.

— В таком виде? — уточнил мужчина.

— Да, — прошептала она.

— Честно говоря, я думал, что Вы, скорее всего, завернётесь в простыню, одеяло, или что-то ещё, — улыбнулся он.

— Я вернусь и так и сделаю, — спохватилась женщина.

— Ну уж нет, — остановил её молодой человек. — Вы сами захотели представить себя таким образом, вот и оставайтесь одетыми, как есть.

Блондинка, стоявшая на коленях, подняла голову, и её губы сложились в чуть заметную насмешливую улыбку.

— Я хочу получить обратно мою одежду, — заявила пожилая женщина.

— Кажется, я уже говорил, что Вы сможете спросить о своей одежде позже, но не сейчас, — невозмутимо напомнил ей молодой человек.

— Но это — всё, что на мне надето! — возмутилась она, демонстрирую накрахмаленное, белое, жёсткое платье, столь простое, слишком по-больничному выглядевшее и почти открытое на спине, за исключением двух узлов, позади шеи и на пояснице.

— Ну, не совсем, — усмехнулся мужчина, опустив взгляд вниз.

— И снимите с моей ноги эту ужасную вещь! — потребовала она, посмотрев на свою левую щиколотку.

— Ну почему же ужасную? — пожал он плечами. — Вообще-то выглядит довольно привлекательно. Выгодно подчёркивает форму вашей лодыжки. Честно говоря, ваша лодыжка смотрится в этом так, словно она была создана для того, чтобы быть окруженным таким кольцом. Не берите в голову. Сталь, окружающая плоть, бесспорно прекрасна сама по себе, а кроме того, независимо от этого, ещё и весьма значима.

Слезы буквально брызнули из её глаз.

— Могу вас успокоить, в этом Вы не одиноки, — сообщил он и, обернувшись к Тутине, бросил: — Анклет!

Девушка немедленно, повернулась к пожилой женщине боком и, по-змеиному изогнувшись, изящно вытянула к ней немного согнутую в колене левую ногу. Она полулежала, полустояла на правом колене, пальцы её ноги вытянулись, словно указывая на что-то на полу, удлинив при этом линию её стройной икры. Действительно, на лодыжке блондинки красовалось такое же стальное кольцо.

У пожилой женщины даже дыхание перехватило от охватившего её раздражения. Получается, что она, тем или иным образом, теперь разделяла некий статус или состояние, с этой девицей, с этой тривиальной, простой, глупой, ненавистной ей, но, что и говорить красивой Тутиной? Ну уж нет! Кроме того, теперь она поняла назначение повязки, которую носила Тутина в опере. Бандаж скрывал кольцо на её лодыжке, которое она почему-то не захотела снять. Или же, не исключено, что блондинка просто не могла или не имела права снять его со своей ноги, вынужденная оставаться внутри этого кольца, бывшего для неё чем-то само собой разумеющимся. А ещё, женщину встревожила и даже обеспокоила внезапно быстрая, словно естественная и изящная реакция Тутины на произнесение слова «Анклет!». Это выглядело так, словно она тренировалась демонстрировать данное кольцо для осмотра, причём делать это незамедлительно, изящно, красиво, реагируя на произнесение определённого слова, которое, как ей показалось, являлось понятной и знакомой ей командой. И наконец, пожилая женщина ощутила в резкости, с какой была отдана команда явное недовольство молодого человека своей подругой. Несомненно, это имело отношение к протесту, высказанному Тутиной, в тот момент, когда мужчина предложил женщине стул. Она подозревала, что молодой человек, когда они останутся наедине, запросто может припомнить Тутине эту оплошность, если таковая имела место. Конечно, женщина заметила и то, что блондинка после того своего возгласа, выглядела явно обеспокоенной и, возможно, чего-то опасающейся. Не забыла она и его оговорки насчёт «наказания». Женщина толком не поняла, что он имел в виду, тем не менее, её это напугало. Помнится, что замечание сорвалось с его губ легко, почти мимоходом, словно он рассматривал это, как нечто незначительное, тривиальное, само собой разумеющееся, воспринимаемое им как должное.

Однако блондинка, Тутина, отнеслась к этому вопросу совсем не так как её друг. Было заметно, что услышав его обещание, она явно напугалась. Более того, даже теперь в ней чувствовалось некое напряжение и плохо скрываемый страх.

Молодой человек щёлкнул пальцами, и его подруга, плавным отточенным движением, вернулась в прежнее положение и опустила голову.

— На нём есть какая-то гравировка, — сказала пожилая женщина, глядя вниз, на украшение на своей собственной лодыжке.

— Не обращайте внимания, — отмахнулся он. — Это всего лишь регистрационный номер, ваш, в наших отчетах.

— А кто раздевал меня? Кто надел на меня этот халат? — испуганно спросила женщина.

— Тутина, — ответил мужчина.

Она тут же перевела взгляд на блондинку, которая, догадавшись или почувствовав, подняла голову и понимающе улыбнулась ей, окатив с ног до головы презрением. В этот момент Тутина уже не казалась такой робкой, как несколько минут назад. Разумеется, её презрение было направлено на пожилую женщину, а не на её молодого человека.

Женщина, почувствовав, что краснеет, на мгновение закрыла глаза, выдохнула, а затем открыла снова, раздражённо уставившись вниз, на коврик, лежавший у её ног. Кстати, ей пришло в голову, что этот коврик мог быть довольно старым, восточной работы, соответственно мог иметь значительную ценность.

Как должно быть позабавилась эта блондинка Тутина, подумалось ей, когда она стянула с её беспомощного бессознательного тела одежду и сравнила своё собственное пышное, полное жизни, соблазнительное богатство с тем изношенным, слабым, усталым, увядшим, жалким видом который открылся ей. Можно было не сомневаться, что не меньше её развлекло то, как она ворочала бесчувственное старое тело, упаковывая его в простую, тонкую, смущающую, бесформенную, унижающую человеческое достоинство униформу.

— Верните мне мою одежду, — потребовала женщина и, коснувшись того, что было надето на ней, заявила: — Я не желаю носить это.

— Что-то я сомневаюсь, что Вы были бы столь же настойчивы, если бы находились в кабинете врача на осмотре, — улыбнувшись, заметил молодой человек.

— Я не хочу носить это! — повторила она.

— Можете снять, — пожал плечами мужчина.

— Нет! — испуганно отшатнулась она, вызвав улыбку на губах собеседника. -

— У меня нет больших денег. Я не богата. У меня нет ни семьи, ни любимых, никого, с кого Вы смогли бы получить за меня выкуп! Я ничего ни для кого не значу! Я — пожилая женщина, почти старуха. Какой у вас может быть интерес ко мне? Я же уже далеко не молода и не красива! Что Вы хотите получить от меня? Я не представляю, чем я могу быть вам полезна!

Мужчина снова улыбнулся.

— Я не понимаю! — всхлипнула она, и так и не дождавшись его ответа, крикнула: — Монстр!

— Возможно, — задумчиво проговорил молодой человек. — Возможно, гораздо больше, чем Вы можете себе представить.

— Отпустите меня! — попросила женщина.

— Прошу садиться, — сказал он ей.

— Освободите меня! — подпустив холода и властности в голос, потребовала она, выпрямив спину и пытаясь изобразить всю суровость и строгость, на которую она была способна.

Так, она, бывало, пугала слабых мужчин, чиновников или коллег, натянув на лицо маску жёсткости, предполагавшую непримиримую решимость и полную готовность мгновенно и решительно обратиться за помощью к различным инстанциям и процедурам, законам и учреждениям, созданным для того, чтобы навязывать волю таких как она, со всей силой принудительного аппарата захваченного государства, всему обществу в целом.

— Не стоит испытывать моё терпение, — предупредил мужчина. — Сядьте.

— Нет! — вскипела она.

— Вы сядете на стул, одетой, — спокойно сказал молодой человек, а потом, указав на коврик, добавил: — Или будете стоять передо мной на коленях здесь, голой.

— Я доктор философии, — заявила пожилая женщина, дрожащим голосом. — В гендерных исследованиях!

— Ты — глупая стерва, — осадил её мужчина. — Выбор за тобой.

Она быстро опустилась на стул и, повернувшись немного в сторону, плотно сжала ноги и стянула платье вниз, словно это могло хоть как-то защитить её.

— Я не глупая, — внезапно ослабевшим голосом сказала женщина.

— По крайней мере, я на это надеюсь, — проворчал он, не скрывая своего раздражения. — В действительности, в некотором отношении, Вы чрезвычайно умны. Если бы Вы не были таковой, то не представляли бы для нас интереса. Однако с другой стороны, как мне теперь кажется, Вы просто невероятно глупы.

Мужчина вернулся за стол и сел на своё место.

— Впрочем, я предположил бы, что Вы окажетесь способной ученицей, — добавил он, а затем, мельком взглянув на Тутину, всё так же стоявшую на коленях, поинтересовался у неё: — Как Ты думаешь, Тутина?

— Я уверена, что она будет учиться быстро, — ответила девушка, не понимая головы.

— Интересно, как Вы сидите, — заметил молодой человек, возвращая своё внимание к пожилой женщине и, поймав на себе её озадаченный взгляд, пояснил: — Я полагал, что те, кто разделяет вашу идеологию, методологически вынуждены демонстрировать агрессивный фасад того, чему они по ошибке верят, чтобы, если можно так выразиться, говорить мужским языком тела, например, откидываться назад и держать ноги широко, что предположительно должно было бы указать на их мужественность и открытость, отсутствие запретов, отказ от женственности. Феминистки, как мне кажется, стремятся вести себя наименее по-женски из всей женской половины человечества. В тоже время, Вы сидите в манере явно естественно женской.

Женщина ещё плотнее сжала колени и задрожала. Она вдруг почувствовала себя настолько открытой и уязвимой. И ей уже было всё равно, что он там мог о ней подумать! Возможно, причиной этого был тот предмет одежды, что был на ней, единственное, что ограждало её тело от пристального взгляда мужчины, к тому же, предельно открытый на спине. Или, быть может, дело было в том, что у неё теперь было иное, совершенно отличавшееся от прежнего, понимание себя, обусловленное, прежде всего, поселившимся в ней страхом? А ещё теперь она носила ножной браслет.

— Итак, как вам понравилась постановка «Ла Богеме»? — неожиданно вернулся он к прежней теме.

— Думаю, что это было красиво, — прошептала женщина.

— О да, пожалуй, я тоже охарактеризовал бы это именно так, красиво! — поддержал её молодой человек.

Пожилая женщина подняла на него беспомощный и жалобный взгляд.

— Но есть и другие формы песенных драм, в другом месте, — продолжил он. — Они тоже очень красивы. Возможно, соответствующим образом переодетая или незаметно размещённая, дабы никого не оскорбить, Вы сможете оценить ту или иную постановку.

— Что Вы хотите от меня? — жалобно спросила женщина. — Почему я здесь? Что Вы собираетесь со мной сделать?

— Кое-что я сейчас вам объясню, — ответил он ей, — немного, ровно столько, сколько, как я полагаю, Вы, в настоящее время, способны понять. Разумеется, позже вам предстоит узнать и изучить гораздо больше. Часть из того, о чём я буду говорить, может показаться вам удивительной, и даже невероятной, так что, я хотел бы предупредить вас, чтобы Вы, несмотря на возможные порывы поступить иначе, не прерывали меня часто или несвоевременно. В противном случае я буду вынужден приказать Тутине связать вам руки за спиной и заклеить вам рот скотчем. Вы поняли меня?

— Да, — поражённо кивнула женщина.

— Во-первых, — начал он, — Вы пробыли без сознания, больше сорока восьми часов.

Она ошеломлённо уставилась на него.

— Частично тому виной ваш возраст, — пояснил молодой человек. — Более молодые люди приходят в себя значительно быстрее.

Это его замечание дало ей повод подозревать, что были и другие люди.

* * *

В памяти всплыла опера, постановка «Ла Богеме». Как она и запланировала, она достала билет на место максимально близкое к тому, которое она занимала во время спектакля Рихарда Штрауса «Саломея». К её радости, заинтересовавшая её пара, молодой человек и его компаньонка, оказалась почти на тех же местах, на которых они сидели на предыдущей премьере. И хотя она во время спектакля с трудом могла оторвать глаза от пары, то и дела бросая взгляды в их сторону, при этом каждый раз её дыхание учащалось, а сердце от волнения, казалось, выскакивало из груди, у неё изначально не было никакого намерения подходить к ним ещё раз. Ей хорошо запомнился резкий и категорический отказ блондинки, и вежливая толерантность, не выходящая, впрочем, за уровень требуемый простой любезностью, молодого человека. Но, что интересно, к её удовольствию и тревоге, по окончании представления, они, казалось, заметив женщину впервые за тот вечер, улыбнулись ей, скорее в знак признания того, что они встречались с ней прежде. Так что, поощрённая демонстрацией такой дружелюбности, чувствуя себя словно молоденькая девушка, робкая, застенчивая и нерешительная, чуть ли не спотыкаясь на каждом шагу, она осмелилась приблизиться к ним, якобы для того, чтобы праздно поболтать о работе актёров. Мужчина с девушкой благосклонно приняли принесённые ей извинения за её прошлую назойливость, хотя, конечно, в действительности, это не требовало каких-либо особых извинений. Опять же они продемонстрировали некоторый интерес к её замечаниям и наблюдениям, особенно молодой человек. Его подруга, хотя и выказывала внимание и любезность, в целом, во время беседы держалась несколько отстранённо, оставаясь на заднем плане. Надо заметить, что этот момент пожилой женщине был только на руку, поскольку блондинка не интересовала её ни в малейшей степени, более того, она рассматривала статус компаньонки её собеседника как очевидно значительно более низкий, чем у объекта её интереса, которого эта девица, с её точки зрения, была совершенно не достойна. Неужели она сам этого не видел? Пожилая женщина, довольная молчанием и фактическим самоустранением блондинки, с удовольствием перенесла всё своё внимание на молодого человека, понимая, что теперь именно она стала центром его интереса. Она чувствовала поразительное тепло, разливавшееся по телу, и странное воодушевление в его присутствии. Надо признать, что за свою жизнь она крайне редко бывала такой общительной и остроумной. Её намеки и тонкие замечания по разным моментам спектакля, исполнителям и композиторам должны были продемонстрировать её информированность, начитанность и хорошее владение вопросом. И, казалось, это было немедленно понято и оценено молодым человеком. Его улыбки, выражения согласия, негромкие смешки и тому подобные знаки, сделанные в правильные моменты, поощрили и взволновали её. Она буквально грелась в лучах его одобрения и хотела, больше чем чего бы то ни было, понравиться ему. Она ликовала от того, что находилась рядом с ним, и была найдена приятным собеседником. Как ей в тот момент хотелось заслужить его улыбку, произвести на него впечатление! А ещё она надеялась, что никто из тех, кто знал её, особенно коллег по идеологическому фронту, не увидит её в такой ситуации, перед этим крупным, крепким мужчиной, распустившей перья в пытке понравиться ему. Но, что ни говори, это было верно, она, действительно, отчаянно хотела ему понравиться, чтобы он счёл её приятной, несмотря даже на то, что он был простым мужчиной, простым бесчувственным, невоспитанным, грубым мужланом, врагом. Она чувствовала, что фактически это мало чем отличалось то того, как если бы птица чистила перья перед самцом, крутясь, демонстрируя себя со всех сторон, пытаясь произвести впечатление и заставить восхищаться собой. Это было почти то же самое, как если бы она искусно ухаживала за ним, и даже, хотя сама мысль об этом должна была бы показаться ей отвратительной и обидной, пытаясь показать себя привлекательной представительницей противоположного пола. Как отвратительно это должно быть выглядело в её возрасте, да ещё и перед ним, перед мужчиной, перед врагом! Но одновременно, в её памяти всплывали смутные картины и образы, своим теплом и восторгом разбивавшие её настойчивое нежелание это признавать, и отчаянную борьбу с этим. Она по-прежнему не могла забыть чувств и эмоций, охватывавших её много лет назад, в пору её молодости, когда ей ещё не исполнилось и тридцати, в бытность её педагогом, при виде такого же вот молодого человека, на которого так удивительно был похож этот мужчина. Она с неохотой и одновременно с непонятным восхищением вспоминала то, как волновал её тот молодой студент, как он смотрел на неё, и как она, буквально кожей ощущая его взгляд, двигалась, демонстрируя себя перед ним. Готовясь к занятиям, она зачастую страстно желала поскорее оказаться перед ним, втайне надеясь произвести на него впечатление. Она обращала внимание на строгость своей внешности, на безукоризненно серьёзное выражение лица, даже на причёску. Она даже подумывала о том, чтобы в дни занятий его группы воспользоватьсь помадой, но, конечно, решила воздержаться от этого. Всё-таки помада была слишком дерзко чувственной, а такое достойно только недостойных женщин. Но как-то раз она всё же отважилась надеть два лёгких, тонких, золотых браслета на левое запястье. Когда они соударялись один о другой, раздавался негромкий, но очень провокационный звук, заставлявший её чувствовать себя ужасно неловко. Но, бесспорно, куда больше этих звуков волновало её то, что он так безразлично, почти без выражения, смотрел на неё. Много раз она, словно неосторожно и, конечно, ненамеренно, поворачивалась к нему так, чтобы продемонстрировать во всей красе провоцирующее очарование своей стройной фигуры. Однажды, после такой демонстрации, она заметила, что он понимающе улыбнулся! Он, такой молодой! Насколько взбесило её это! Он всё неправильно понял! Такого нельзя было прощать! Он что, забыл, что они в аудитории были не одни? В тот момент она вдруг почувствовала себя той, кем она собственно и была перед ним, женщиной, пытавшейся привлечь к себе его внимание, хотя, конечно, при этом она не допускала даже мысли об этом, и на полностью сознательном уровне всеми возможными способами отрицала саму возможность этого, кроме, разве что тех тихих ночных часов, когда она, оставаясь в одиночестве своей спальни, поливала слезами и нежно целовала свою подушку. Разумеется, женщина пыталась всячески сопротивляться этому. Она обливала его презрением, а при случае, старалась унизить и поставить его тупик, или оскорбить перед остальными студентами, воспользовавшись властью, гарантированной ей, её положением. Однако все её усилия пошли прахом. На самом деле, в противостоянии с ним, зачастую именно она оказывалась смущённой и покачивающейся, словно от физических ударов. Порой она чувствовала себя так, как если бы он схватил её, бросил на живот к своим ногам, связал по рукам и ногам, а потом отступил, чтобы глядя на неё с высоты своего роста, полюбоваться беспомощной пленницей, с которой он мог делать всё, чего бы ему ни захотелось. Порой, она даже представляла себе, и не один раз, как он срывает с неё чопорные одежды и, бросив её спиной на стол, насилует на глазах у всего смущённого класса, а затем, закончив с ней, он сталкивает её со стола на пол, где она, встав перед ним голой на колени, склоняет голову, благодарно целуя его ноги.

— Быть может, Вы не откажитесь выпить с нами? — осведомился молодой человек.

— О, это было бы замечательно, — признала она. — Но боюсь, ваша подруга будет возражать против этого.

Она небезосновательно полагала, что блондинка и на самом деле хотела бы возразить, но учитывая, отсутствие у неё какого бы то ни было выбора в данной ситуации, вынуждена будет милостиво согласиться. Это доставило бы пожилой женщине немалое удовольствие.

— Ты ведь не возражаешь, не так ли? — спросил мужчина у своей компаньонки.

— Конечно, нет, — поспешно заверила его та, вовсе не выглядя такой недовольной, как на то надеялась пожилая женщина.

Выйдя из театра молодой человек, не заходя в ожидавший его лимузин, перекинулся несколькими фразами с шофером, после чего тот сел на своё место и автомобиль плавно отъехал от бордюра.

Зайдя в небольшой ресторанчик, находившийся неподалёку от театра, они расположились в уединенном, задрапированном тканью кабинете, в дальнем конце зала. Заказ делал мужчина, предложив пожилой женщине сладкий Манхэттен, а себе взяв шотландский виски.

— Тебе воду, — сообщил он своей компаньонке, скромно опустившей голову, уставившись в стол.

Пожилая женщина предположила, что у блондинки могло бы быть некое заболевание, например аллергия на алкоголь. В любом случае за неё уже было решено, что она будет пить воду. Но вообще-то женщина была удивлена тем фактом, что молодой человек просто сделал для неё заказ, даже не поинтересовавшись относительно того, что она могла бы предпочесть. Впрочем, она благоразумно воздержалась от расспросов. В конце концов, именно он был приглашающей стороной. Возможно, сама она предпочла бы маленький бокал белого вина, поскольку пила она немного и крайне редко, но и против его выбора возражать не стала. Женщина вдруг поняла, что отчаянно хотела понравиться ему. Кроме того, она буквально кожей ощущала исходившую от него властность, а следовательно, он принадлежал к той категории мужчин, которые вряд ли станут терпеть какие-либо возражения. Да, он казался благородным, внимательным и учтивым, но, что-то её брали сомнения, что он действительно был таковым. Её мучил вопрос, были ли такие качества естественны для него, и не мог ли он, возможно, в силу неких причин, быть просто заинтересованным в том, чтобы изобразить подобие заботливости. Временами ей казалось, что вокруг него разливается пугающая аура силы и бескомпромиссной власти. Она легко могла представить его с плетью в руке возвышающегося над собой, лежащей перед ним на животе, голой и испуганной. Немного позже, она предположила, что мужчина специально заказал для неё тёмный сладкий напиток, чтобы скрыть следы некого необычного компонента, который он мог подсыпать в бокал, однако теперь это кажется ей маловероятным. Порошок Тассы, который, по-видимому, он использовал, и который обычно применяется в подобных ситуациях, хотя и, несомненно, чаще всего на более молодых женщинах, вкуса не имеет, а при растворении в жидкости не меняет её цвет. Теперь-то она понимает, что причины того, что он заказал ей тот напиток, лежали совсем в иной плоскости. Во-первых, он просто хотел навязать ей свою волю, чтобы она на неком подсознательном уровне могла бы почувствовать, что чужая воля была наложена на неё. Во-вторых, он, развлечения ради, мог бы захотеть вызвать в ней водоворот эмоций, таким образом, оказав точно рассчитанный и спрогнозированный эффект внутри её сознания, тем самым ещё глубже поместив её в свою власть. Он много чего знал о ней, очень много, теперь она в этом не сомневается, в том числе, среди прочего, несомненно, знал он о том, что она крайне редко употребляла спиртное. Таким образом, его шутка заключалась в том, что женщина по своему собственному желанию, лишь ради того, чтобы бы понравиться ему, а он прекрасно знал, что она просто жаждала ему понравиться, будет пить напиток, который был, очевидно слишком крепким для неё.

— Вы в порядке? — заботливо спросил он.

— Да, да, — улыбнулась женщина.

— Я вот подумал, о вашем интересе, — сказал молодой человек, — о вашем вопросе относительно моего предполагаемого сходства с кем-то, кого Вы когда-то знали.

— Да? — заинтересовалась она, улыбаясь, но при этом чувствуя себя как-то неуверенно.

— Думаю, я мог бы пролить некоторый свет на тот вопрос, — сообщил он ей. — В действительности, возможно, я даже смогу представить вас человеку, которого Вы имели в виду.

— Я знала… знала… это! — заплетающимся языком проговорила пожилая женщина. — Вы должны быть сыном, или племянником, или каким-либо другим его родственником!

— Вы в порядке? — снова осведомился он.

— Да, конечно, — поспешила заверить его женщина.

— Полагаю, что смогу представить ему вас, — пообещал молодой человек.

— Ох, — выдохнула она. — Признаться, я не хотела бы встречаться с ним. Меня просто мучило любопытство. Я всего лишь поинтересовалась.

— Вы его боитесь? — уточнил молодой человек.

— Нет, — мотнула головой женщина. — Конечно же, нет!

— А возможно, должны бы, — хмыкнул он.

— Что? — подумав, что плохо его расслышала, переспросила она.

— Ничего, — отмахнулся мужчина. — Я представлю вас ему.

— Нет, нет, — улыбнулась она.

Вдруг она почувствовала, что он поднял её на ноги, которые почему-то подкашивались, и вывел её из-за стола, а потом и из кабинета. У неё не было никакого желания сопротивляться ему, к тому же, она в любом случае была не способна этого сделать. В памяти осталось расплывающееся лицо официанта, справившегося о её состоянии.

— Она в порядке, — заверил его молодой человек. — Нас ожидает автомобиль.

А ещё ей запоминалась оставленная на столе купюра, крупная, в несколько раз превышавшая сумму чека. Потом смутные обрывки воспоминаний о том, как её выводят наружу, немного позже заботливо помогают сесть на мягкое заднее сиденье в длинном, тёмном автомобиле. Очевидно, лимузин ждал поблизости. Больше она ничего не помнила и не чувствовала, вплоть до того самого момента когда она очнулась, как теперь выяснилось двое суток спустя, на странной кровати, одетой в сильно напоминающий больничный предмет одежды, и с запертым на левой лодыжке стальным кольцом.

* * *

— Достаточно ли хорошо Вы себя чувствуете, чтобы я мог продолжить? — поинтересовался молодой человек.

— Да, — кивнула она.

— Возможно, вначале вам следует немного поесть, да и крепкий кофе не помешает, — заметил мужчина. — Вы должно быть очень голодны, не так ли?

Женщина держала ноги плотно сжатыми и повёрнутыми немного в сторону от собеседника. Платье она испуганно прижимала к себе. Наверное, её вид ничего кроме жалости не вызывал.

— Тутина! — небрежно бросил он, и блондинка стремглав сорвалась с места, поспешно покинув комнаты, а молодой человек снова заговорил с пожилой женщиной: — Несомненно, Вы, как женщина умная и начитанная, знаете о существовании множества планет, как и о том, что статистическая вероятность того, что многие из них являются подходящими для жизни, крайне высока. В действительности, учитывая вовлеченные количества, речь идёт о миллионах. Раз уж мы знаем это, то, далее, приняв во внимание природу химического и органического развития, естественного отбора и многих сопутствующих факторов, можем смело утверждать, что вероятность того, что существование на многих из этих планет не просто жизни, но разумной жизни, ничуть не меньше, и речь опять же идёт о миллионах миров.

Женщина озадаченно посмотрела на него, но кивнула, признавая его правоту.

— В данный момент, я не прошу, чтобы Вы мне безоговорочно верили, — продолжил мужчина. — Просто предположите, что возможности инопланетных форм жизни, довольно экзотических, но обладающих невероятным интеллектом, и их технологий, мягко говоря, далеко опережают человеческие, настолько далеко, что они обладают огромным могуществом и властью, вплоть до того, что могут влиять на гравитацию, и даже управлять ею. Это могущество, например, позволило им перемещать свою планету от звезды к звезде, просто потому, что это показалось им интересным, а когда им это было необходимо, то они могли бы скрыть её присутствие, воспользовавшись своими знаниями, и замаскировав гравитационный фон планеты. Надеюсь, Вы не будете отрицать, по крайней мере, логическую возможность этого?

— Нет, — покачала она головой.

— А теперь предположите, что на такой планете могли бы жить ещё и люди, такие же как мы с вами, возможно первоначально перенесённые туда в чисто научных целях, скажем, в качестве подопытных экземпляров, или, быть может, из банального любопытства, или просто исходя из эстетических пристрастий, подобно тому, как мы могли бы украшать свой сад, высаживая в нём цветы в определённом порядке, или скорее, как могли бы запускать экзотических рыбок в свой аквариум. Вы понимаете аналогию?

— Да, кажется, — ответила женщина.

— Но вам это кажется довольно фантастичным, не так ли? — осведомился молодой человек.

— Да, — не могла не признать она.

— Не трудно догадаться, что на такой планете, — добавил мужчина, — доминирующая форма жизни, скорее всего, взяла бы под контроль, по крайней мере, до некоторой степени, технологии людей.

— Полагаю что так, — согласилась она.

— Например, они не захотели бы позволять людям развивать вооружения, которые со временем могли бы начать угрожать им самим, или помешали бы человеческой цивилизации развиваться тем путём, который мог бы ослабить жизнеспособность планеты, навредить её экологии, органической жизни и так далее.

— Я понимаю, — прошептала пожилая женщина.

В этот момент в комнату впорхнула Тутина с подносом в руках и в сопровождении одного из мужчин, что сидел снаружи. Мужчина шёл позади блондинки, неся маленький столик, который он и поставил перед пожилой женщиной. Девушка тут же водрузила на стол поднос, на котором на салфетках были элегантно расставлены, тарелка с печеньем, блюдце с чашкой, сахарница, кувшинчик со сливками, ложечки и небольшой кофейник.

Мужчина, принёсший стол, ушёл сразу, а вот Тутина, вставшая спиной к молодому человеку, пользуясь тем, что он не может видеть её лица, наградила пожилую женщину взглядом полным ненависти. Впрочем, женщина тоже в долгу не осталась, возвратив ей взгляд холодный как лёд. К тому же девушка должна ждать согласия, сигнала от пожилой женщины, и та, воспользовавшись случаем, заставила её подождать несколько секунд, по прошествии которых, снисходительно разрешила:

— Да, пожалуйста.

Тутина аккуратно нацедила кофе в чашечку, а затем, поставив кофейник обратно на поднос, замерла в ожидании.

— Спасибо, — наконец, после паузы поблагодарила пожилая женщина, вежливо отсылая её.

Получив разрешение, блондинка изящно отступила назад, держа голову кротко опущенной вниз. Похоже, она ни на секунду не забывала, что находилась под пристальным наблюдением молодого человека. Пожилая женщина не могла внутренне не улыбнуться. Она подозревала, что это обслуживание и скромный отход, дорогово стоили Тутине. Девица вернулась на прежнее место у стола и снова опустилась там на колени. Пожилая женщина не преминула посмотреть свысока на Тутину, стоявшую на коленях, и наградить её снисходительной улыбкой.

— Никто толком не знает реальную природу и мощь технологий находящихся в руках той инопланетной форы жизни того мира, — вернулся к прежней теме мужчина, — но они, несомненно, не только могущественны, но и сложны и всеобъемлющи. Например, мы можем предположить, что они имеют необычно эффективные, хотя, судя по всему, не идеальные, приборы для наблюдения. Если они обнаруживают нарушение одного из своих предписаний, скажем, запрещающие людям разрабатывать и применять определенные разновидности оружия, то они способны к наложению быстрых, безошибочных и эффективных репрессалий.

— Честно говоря, я уже мало что понимаю из того, что вы говорите, — призналась женщина.

— Думаю, Вы всё же многое понимаете, на некотором уровне, конечно, — заметил молодой человек.

— Возможно, — пожала она плечами.

— Как по-вашему, по какому пути направилось бы развитие человеческой цивилизации таком мире, какого характера была бы культура? — поинтересовался мужчина.

— Я не знаю, — сама не зная почему, шёпотом ответила она.

— Пожалуйста, ешьте, — напомнил ей молодой человек.

Женщина опасливо уставилась в тарелку, стоявшую на подносе перед ней. Её нижняя губа дрожала.

— Это совершенно безвредно, — заверил её он. — Там нет ни яда, ни снотворного. Если в будущем нам понадобиться усыпить вас, это будет сделано, по крайней мере, чаще всего, при полном вашем понимании. Обычно для этого будет использоваться шприц.

— Отпустите меня, пожалуйста, — попросила пожилая женщина.

— Мы доставили вам сюда, не для того, чтобы освободить, — развёл руками мужчина. — Тем более что теперь Вы являетесь нашей, буквально нашей, в некотором смысле намного полнее, глубже и намного прекраснее, чем Вы в настоящее время можете даже начать постигать.

Его последние слова встревожили её не на шутку, и она почти простонала:

— Пожалуйста.

Но затем, повинуясь его пристальному взгляду, она покорно взяла с блюда, поднесла ко рту одно из маленьких печений и принялась жевать. Потом, отхлебнув кофе из чашки, она, наконец, почувствовала насколько проголодалась, и начала, без всяких понуканий с жадностью поглощать пищу. В какой-то момент она с раздражением поймала на себе насмешливый взгляд Тутины. Губы блондинки исказила презрительная ухмылка. Безусловно, то отчаяние и рвение, с которым она ела, мало сочетались с достоинством доктора философии, особенно учитывая то, что данная степень была получена за работы в области гендерных исследований.

— В таком мире, — меж тем продолжил молодой человек, — подвергнутом наложенным извне ограничениям, например, различным ограничениям на развитие оружия, транспорта и связи, человеческая цивилизация и культура будет существовать, развиваться и самовыражаться совершенно иначе, по крайней мере, в некоторых аспектах, по сравнению с тем как это имеет место на этой планете, на той, с которой Вы знакомы. Например, в таком мире, на той воображаемой иной планете, вместо того, чтобы предоставить решать возникшие разногласия, скажем, бомбам и пулям, или термоядерному оружию, уничтожающему всё живое без разбора, заражая землю и отравляя воздух, эти вопросы могут быть решены, опираясь на огонь факелов, бронзу наконечников и сталь обнажённых мечей.

— Наверное, это был бы слишком примитивный мир, — не удержалась от комментария пожилая женщина.

— В некоторых отношениях — да, но в других — наоборот, — пожал плечами мужчина.

Она продолжала жадно поглощать пищу. Только теперь до неё дошло, что основной причиной её недомогания, выражавшегося в головной боли, головокружении и прочих прелестях, был не столько алкоголь, которого она выпила не так уж и много, а банальный голод. Безусловно, не исключено, что немалое отношение к её состоянию имел и её возраст. Предполагается, что порошок Тассы, использованный для её усыпления, о чём она узнала значительно позднее, не имеет заметных побочных действий, или, по крайней мере, как её уверяли, не оказывает таковых на молодых женщин. А именно на таких женщинах, значительно более молодых, по сравнению с ней, он чаще всего и используется.

— Чтобы понять культуру такого мира, — сказал он, — полезно держать в голове различные соображения. Во-первых, люди, очевидно, были доставлены на такую планету из самых разных регионов и в течение многих сотен, и даже, по-видимому, тысяч лет. Соответственно они привносили в общую культуру определенные нюансы родных традиций, обычаев и культур. Таким образом, логично предположить, что такой мир будет мультикультурным, и эти культуры будут иметь очевидные признаки своего происхождения. Так же можно ожидать, что и языки этого мира будут иметь подобные следы своих антецедентов. Во-вторых, полезно иметь в виду, что культуры этого воображаемого мира не были затронуты развитием определенных обширных, всепроникающих, централизующих, упрощающих жизнь, дегуманизирующих, механистических технологий. Их не коснулись, например, глобальная индустриализация, специально разработанные программы обработки сознания масс, там нет гигантских наднациональных государств, постепенно, одно за другим, отбирающих свободы и полномочия у своих жертв, спешащие разоружать своё население, чтобы люди не могли сопротивляться, сохраняющие лишь для себя средства и инструменты принуждения и насилия, постепенно доводя своё воображаемое население до скрытого крепостничества. Соответственно, во многих отношениях, не будучи поражёнными этими процессами, люди нашего воображаемого мира, как Вы могли бы догадаться, будут иметь тенденцию быть более здоровыми и счастливым, в самых широких аспектах этих понятий, они будут считать свои жизни более полезными и значащими, более стоящими, чтобы их прожить, чем многие из их многочисленных, не имеющих цели, запутавшихся, несчастных, униженных коллег в мире, с которым Вы сами прекрасно знакомы. Таким образом, этот воображаемый мир, как несложно предположить, учитывая эволюционное наследие человеческого животного, вероятно, по крайней мере, в целом, будет намного более благоприятным для человеческой природы и её реализации, чем мир, в котором живёте Вы.

Женщина промокнула губы салфеткой.

— Не хотите ли ещё? — спросил молодой человек. — Я могу поручить Тутине, принести для вас больше или что-нибудь другое.

Надо признать, что пожилой женщине доставило удовольствие видеть, как блондинка, по-прежнему стоявшая на коленях, в гневе напряглась. Это было неким намеком на сопротивление? Правда, когда молодой человек поворачивался к ней, манеры девушки подверглись мгновенному преобразованию, и она словно сжималась, делалась меньше, дрожала, отводила глаза, не смея встретиться с его взглядом. Да, это нравилось пожилой женщине, и даже доставляло удовольствие видеть чувственную, ненавистную, белокурую красотку, оказавшуюся настолько глубоко во власти мужчины.

— Не нужно, — наконец отказалась женщина.

— В-третьих, — вернулся к теме молодой человек, — давайте рассмотрим следующий момент. Кстати, это всего лишь некоторые самые простые и явные вещи из тысяч касающихся того воображаемого мира, о которых я мог бы поведать вам. Просто я выбрал только эти три, полагая, что они могут оказаться самыми полезными для вас в текущий момент времени.

Пожилая женщина понимающе кивнула.

— Итак, в-третьих, — продолжил он, — я хотел бы привлечь ваше внимание к определенным медицинским или биологическим достижениям, или, как минимум, возможностям, которые существуют в этом воображаемом мире.

— Я думала, что ваш воображаемый мир весьма примитивен, — заметила женщина.

— В определенных сферах — да, в других, дело обстоит с точностью до наоборот, — напомнил свой, более ранний, постулат молодой человек. — И особый прогресс, о котором я хотел бы вам рассказать коснулся той сферы, которая может оказаться для вас небезынтересной. Позвольте мне начинать, прежде всего, с того, что я напомню вам о том, что определенные области технологий и исследований, людям нашего воображаемого мира были запрещены. Это привело к тому, что энергия и средства, которые, скорее всего, пошли бы в направлении разработки средств уничтожения себе подобных, в электронные коммуникации, развитие массового транспорта, крупномасштабной индустриальной машины и так далее, были перенаправлены в другие каналы, например, в медицинские и биологические исследования. Короче говоря, воображаемый мир, существование которого, как мне хотелось бы, чтобы Вы в настоящий момент просто рассмотрели как возможное, в некотором отношении, далеко продвинулся по этому пути, по сравнению с тем миром, который вам знаком. Например, более тысячи лет тому назад в том воображаемом мире процесс старения был понят не как неизбежность, но как болезнь и, соответственно, именно с этой точки зрения он и был исследован. Ведь понятно, что это — физический процесс и, наряду со всеми другими физическими процессами, он должен подчиняться различным условиям, и быть восприимчивым к манипуляциям или изменению, теми или иными способами.

— Сейчас я уже не понимаю того, что Вы имеете в виду, — испуганно пошептала пожилая женщина.

— Простите, я не хотел смущать вас, — сказал мужчина. — Ещё раз простите меня. Давайте на время сменим тему. Несомненно, вам знакомы примеры старого киноискусства, например, фильмов эпохи немого кино, или, возможно, даже звукового кино, но снятых пятьдесят или шестьдесят лет назад.

— Конечно, — кивнула она.

— В немых фильмах можно заметить множество женщин невероятного очарования и женственности, потому что эти ленты были сняты в те времена, когда эти драгоценные, изумительные признаки праздновались, а не наказывались или принижались завистливой самозваной элитой с телами как у картошки, плоскими и политически мотивированными. И даже в старых звуковых кинофильмах, можно заметить, насколько красивы, насколько женственны были многие из актрис! И как же порой бывает трудно понять и принять, что эти соблазнительные и изумительные создания, к настоящему времени, столь печально изменились, настолько, что появись они на экране сейчас, их ждало бы только беспощадное оскорбление и унижение. Конечно, ведь они стали почти карикатурой на самих себя, прежде всех восхищавших и радовавших. Печально. Также, хочу заметить, что в те дни были не только женщины, настоящие женщины, но и два пола, реальных пола, а не один стёртый, гермафродитный псевдопол, и эти два пола были гармонично связаны друг с другом, плотно и красиво прилегая один к другому, как мужчина и женщина, причём каждый из них был необузданно уникален и драгоценен, а не поражён разочарованием, жадностью и злобой. В те дни патологическая мегера была бы не образцом для подражания, а плохой шуткой, каковой она в действительности является и сегодня, хотя эту шутку стало неблагоразумно признавать. В те времена сорок девять нормальных женщин не были бы унижены, искажены и принуждены вести себя, как их ненормальная «пятидесятая» товарка, полная недовольства, зависти и намерений распространить свою месть на всё сообщество. Если так нужно было принести кого-то в жертву, то почему не эту пятидесятую, её одну, почему следовало сделать это с сорока девятью?

— Пусть каждая будет такой, какой она желает быть, — сказала женщина.

— Но ведь так не получается, не так ли? — уточнил он.

— Нет, — шёпотом признала пожилая женщина, но затем она вздрогнула и зло бросила: — Мы знаем наши ценности! Пусть жертвой будут сорок девять!

— А что если мужчины не согласятся и не позволят этого? — поинтересовался молодой человек.

Она отпрянула, как от удара, чуть не свалившись со стула, испуганно ещё плотнее сжала ноги и прижала руки к груди. Она вдруг поняла, что ей, как это ни странно, никогда прежде даже в голову не приходило, что мужчины могли бы не позволить переделать её пол. Почему то, она никогда не задумывалась над тем, что мужчины могли бы иметь какое-то влияние в таких делах. Мужчины всегда были настолько глупы, просты и легко смущаемы, настолько слабы и управляемы, ими всегда так легко было манипулировать. Конечно, подразумевая при этом мужчин Земли.

— Как раз недавно, — продолжил мужчина, — я рассматривал фотографии пожилых женщин, и даже совсем старух, напечатанные вместе с теми, на которых они были сняты молодыми, в расцвете их юности и красоты. Как они были прекрасны, когда были молоды, как трудно поверить в это теперь. И как трудно смирится с тем, во что они превратились потом.

— Мы все стареем, — вздохнула пожилая женщина.

— Я обещал вам, что представлю вас человеку, которого Вы когда-то знали, — напомнил ей молодой человек.

— Он находится в доме? — внезапно испугавшись, спросила она.

— Да, — подтвердил мужчина.

— Пожалуйста, проявите милосердие! — взмолилась женщина. — Если я должна с ним встретиться, отдайте мне мою одежду! Избавьте меня от того, чтобы появиться перед ним в этом!

— Он был вашим любовником? — осведомился он.

— Нет! — воскликнула она. — Конечно, нет!

— Тогда я представлю вас ему немедленно, — заявил молодой человек.

— Пожалуйста, нет, — простонала женщина. — Только не в тот момент, когда я выгляжу подобным образом!

— Но Вы уже показались перед ним, в таком виде, — заметил он.

Она поражённо уставилась на него. Казалось, что её глаза вот-вот вылезут из орбит.

— Я — это он, — улыбнулся мужчина.

— Нет, этого не может быть, — покачала она головой. — Вы слишком молоды! Слишком молоды!

— Я — это он, — повторил её собеседник.

Женщина недоверчиво хлопала глазами и крутила головой из стороны в сторону.

— Позже для вас всё станет намного яснее, — пообещал молодой человек. — А сейчас, можете верить этому или нет, в данный момент это уже не имеет никакого значения, я хочу вам сообщить, что наш «воображаемый мир», о котором мы говорили, действительно существует в реальности. И даже находится в пределах нашей солнечной системы. И я был там. Я видел этот мир, и принял его, и его тяжёлый, бескомпромиссный путь, как свой собственный. Я более не желаю признавать патологии этого мира. Я отрекаюсь от них. Тот мир называют, по имени одного из его культурных артефактов — «Домашний Камень». На том языке, на котором говорит большинство людей того мира, это звучит — «Гор». Быть может, Вы слышали о Горе?

— Вы безумец! — всхлипнула она.

— Вы слышали об этом? — повторил мужчина своё вопрос.

— Конечно, — признала женщина. — Но он не существует!

— Позже, когда Вы будете в лучшем положении, у вас будет возможность вынести более взвешенное решение по этому поводу, — заверил её он.

Женщина перевела взгляд на стоящую на коленях блондинку, в надежде подтвердить или опровергнуть её собственный испуг и недоверие, но Тутина смотрела прямо перед собой, избегая встречать её глаза.

— Тутина, такая же землянка, как и Вы, — сообщил молодой человек, перехватив её взгляд. — Она была, скажем так, приглашена в гости на Гор. Я купил её там.

— Купили её? — ошеломлённо переспросила пожилая женщина.

— С другой стороны, я сам, в некотором смысле, был принят на работу, — добавил он.

— Вы не тот человек, которого я знала, — покачала головой женщина.

— Тот, — заверил он женщину. — А теперь давайте опять вернёмся и вкратце разберём те медицинские открытия, о которых я начинал говорить ранее, сделанные на Горе, или, как о нём иногда говорят, Антихтоне или Противоземле. Среди этих открытий или, если предпочитаете достижений, имеются Сыворотки Стабилизации. Они гарантируют стабильность организма, стабильность органических образцов, без старения, несмотря на постоянное преобразование клеток в теле. Как Вы, вероятно, знаете, каждые семь лет или около того, каждая клетка в нашем теле, за исключением нервных клеток, заменяется. Преемственность нервных клеток гарантирует сохранность памяти, простираясь за границы различных семилетних периодов. Сыворотки Стабилизации, по сути, останавливают старение, таким образом, сохраняя молодость. Более того, Сыворотки Стабилизации ещё и освежают и омолаживают нервные ткани. Таким образом индивидуум избегает проблемы стареющего мозга, несовместимого с юным телом в котором находится. Последняя особенность представляет собой усовершенствование изначальных сывороток и появилась она около пятисот лет назад.

— Вы сказали, что купили Тутину? — уточнила у него женщина.

— Да, — подтвердил он и предложил: — Вы можете придумать какой-либо простой способ, которым я мог бы убедить вас, что я — тот, за кого себя выдаю и кем, как я утверждаю, был? Вероятно, я могу вспомнить некоторых из моих сокурсников, кое-что из наших споров на лекциях по вашему предмету, некоторые из пособий, которые Вы назначали для изучения. Что-нибудь их этого могло бы помочь?

— Вы могли заранее подготовиться и изучить этот вопрос, — заметила она.

— Верно, — признал её собеседник. — Что, если я опишу вашу одежду, манеру держаться или что-нибудь в этом роде?

— Такие детали были в целом одинаковы, и не менялись годами, — пожала плечами женщина, но тут же воскликнула: — Знаю!

— Что? — заинтересовался мужчина.

— Как-то, всего один раз, — сказала она, — я пришла в класс с украшениями. Вы не можете знать, что именно это было. У вас не было бы никакой возможности узнать об этом. Ваши информаторы, давшие вам сведения, касающиеся моей одежды и поведения, не могли знать этого факта.

— На вас были два узких золотых браслета, — тут же ответил он. — Вы надели их на левое запястье.

Пожилая женщина была ошеломлена, ошарашена. Браслеты были именно такими, и именно там, где он описал. Она так и не смогла забыть ту лекцию. Она всего один раз осмелилась надеть их, только перед той группой и ни перед кем другим, ни до, ни после. И она хорошо запомнила, как они так негромко, но так провокационно звенели, когда женщина иногда, словно естественно и не нарочно, шевелила запястьем.

— Они превосходно контрастировали с вашим строгим костюмом, — добавил он. — А ещё они напомнили мне о рабских браслетах. Иногда, когда Вы двигали запястьем, то они негромко звенели. Полагаю, Вы знаете, что делали это нарочно, представляя себя передо мной, как рабыня.

— Нет! — возмущённо вскрикнула женщина.

— Помнится, я ещё подумал, что было бы приятно заставить вас медленно и изящно снять те строгие предметы одежды, а затем нагой, не считая тех двух браслетов на вашем левом запястье, встать передо мной на колени.

Пожилая женщина вскрикнула, словно от боли и спрятала лицо в руках.

— Исследования и работы по улучшению Сывороток Стабилизации никогда не останавливались, и вот, уже на моей памяти, а точнее за несколько прошлых лет, они были модифицированы, или правильнее будет сказать, были разработаны вакцины довольно близкие по своим свойствам к этим препаратам, — вернулся он к прежней теме. — На данном этапе развития, хотя пока остаётся опасность, связанная с тем, это они не всегда эффективны, появилась возможность полностью изменить типичный процесс старения, вернув его к более ранней точке, а затем стабилизировать организм уже в этой точке.

— Вы сумасшедший, — заявила женщина.

— А ведь я никогда не забывал о вас, — признался он, — так что, нет ничего удивительного в том, что как только я узнал об этой возможности, то сразу подумал о вас и, честно говоря, о нескольких других. А вот теперь, Вы можете спросить о своей одежде.

— Где она? — вскинулась пожилая женщина.

— Она была уничтожена, — ответил мужчина. — Вы больше в ней не нуждаетесь. Вас собираются забрать на Гор.

— Да Вы и в самом деле — безумны, — прошептала женщина.

— Нисколько, — усмехнулся он.

— Вы никогда не забывали меня? — вдруг вспомнила она его обмолвку.

— Не стоит заблуждаться относительно наших планов здесь, — сказал молодой человек, оказавшийся не столь молодым, как казалось. — Это — бизнес. Нас интересует прибыль, а теперь, благодаря этой новой разработке, только недавно ставшей доступной нам для коммерческого использования, появилась возможность собрать богатый урожай. Перед нами внезапно открылось совершенно новое, богатое, готовое к сбору урожая поле, готовое для наших усилий. Поле, которое теперь мы можем использовать в добавление к нашей обычной работе.

— Вы помнили меня, — прошептала женщина. — Значит, я вас интересовала.

— Хорошее слово, — отметил он. — Правильное.

— Вы нашли меня интересной?

— Конечно, — кивнул мужчина.

Внезапно её охватил испуг. Интересовала? Разумеется, она просто оговорилась. Конечно, она зашла слишком далеко! Не была ли она женственной? Нет! Она не должна быть женственной! Конечно, было бы неправильно для неё быть таковой, быть настолько женственной, так просто, так радикально, так уязвимо женственной! Разве такой, она не стала бы простым социальным объектом? Но что если, это не был просто социальный объект? Что, если это было чем-то совсем другим? Что, если это было чем-то очень реальным, чем-то естественным, драгоценным, важным и прекрасным, чем-то совершенно независимым от её желаний и идеологической обработки, чем-то, чем она, вместе одобренными другими, была, хотела она того или нет? И было ли это неправильно, быть тем, чем ты являешься? И каковы могут быть последствия того, что ты становишься тем, чем ты в действительности являешься? Могло ли это быть настолько ужасно? Или наоборот следовало бы приветствовать и прославлять, ибо это могло быть сродни освобождению?

Взгляд женщины упал на картину, висевшую на стене слева от неё. Это был пейзаж. Но каким странным показался ей этот пейзаж. Нежно жёлтые деревья, угнездившиеся в долине, на фоне высившейся на расстоянии гряды алых гор. Художник настолько мастерски передал настроение, что казалось, ещё немного, и можно будет почувствовать запах свежего горного воздуха.

Странная картина! Конечно, такого места не существовало. А что, если оно всё же существовало? Каково бы это было, жить в таком месте? Насколько бы отличалась жизнь там? Могла ли она отличаться, и насколько значительно?

Сделав над собой усилие, она отвела взгляд из картины.

— Но как такое могло быть? — негромким голосом спросила она. — В каком смысле?

— Вы же не глупая, — усмехнулся мужчина. — Зачем же тогда притворяетесь глупой. Точно в том смысле, который Вы имели в виду, когда использовали слово «интересовала».

— Как женщина? — уточнила она.

— Конечно, — подтвердила он.

— Как это ужасно! — возмутилась женщина.

— Но ведь фактически, Вы этому рады, — заметил мужчина.

— Я осуждаю саму мысль этого, — заявила она. — Я отрицаю это как оскорбительное и омерзительное!

— Не-ет, — насмешливо протянул он. — Как раз этого Вы и не делаете. Вы очень рады. И уверяю вас, что Вы будете отчаянно надеяться на то, и очень скоро, от всего вашего сердца, каждой клеточкой вашего маленького тельца, что мужчины сочтут вас интересной, поскольку, женщина, сама ваша жизнь может зависеть от этого.

— Я не понимаю вас, — пролепетала она.

— Ничего, через несколько дней, возможно недель, — загадочно улыбнулся её собеседник, — Вы всё поймете.

— Боюсь, что Вы безумец, — прошептала женщина.

— Возможно, — ухмыльнулся он.

Она прижала к себе чистое, накрахмаленное больничное одеяние ещё ближе к себе, словно надеясь, что оно может защитить её.

— Насколько прекрасны Вы были когда-то, — сказал ей мужчина, — и насколько прекрасны Вы будете снова, когда станете той, кем Вы должны были быть с самого начала.

— Я не понимаю, — простонала она, вызвал лишь его смех, напугавший её ещё больше, чем если бы он накричал на неё.

Она задрожала, чувствуя себя совсем маленькой, в этом жутком больничном предмете одежды. Он был слишком коротким! На её левой лодыжке красовалось загадочное, пугающее стальное кольцо. Прочное кольцо. Крепкое маленькое кольцо, плотно охватывавшее её щиколотку. Оно было закрыто и заперто на своём месте, и она была не в состоянии снять его. Оно было закреплено на её теле, плотно, надёжно, неизбежно. Металл нагрелся теплом её тела.

Никогда прежде не приходилось ей носить такой предмет. Она не понимала смысла такого предмета.

Что он мог бы означать? На нём какая-то надпись. Этот безумец оговорился о каких-то отчетах. Такой предмет, подумала женщина, чёрствый и по-своему красивый, не соответствует ей. Это — вещь того вида, которая больше подходит телу молодой женщины, желанной и привлекательной женщины, той, которой предстоит в ужасе ожидать того, что ей вот-вот сообщат о его значении, значении, которое она уже и сама подозревает, как и в том, в каких планах она фигурирует.

В её мозгу билась отчаянная мысль: «Я не понимаю! Я не хочу этого понимать!»

— Да, — признал мужчина, — я интересовался вами. Конечно же, я интересовался вами. Но Вы должны ясно понимать, что я интересовался вами только одним способом, одним единственным способом. Я думал о вас только с одной точки зрения, с точки зрения одного единственного назначения, для которого Вы, возможно, могли иметь некую ценность. И Вы должны понять также и то, что это — единственная точка зрения, с которой Вы представляете какой-либо интерес или когда-либо будете представлять интерес вообще. Это — единственный интерес и единственное значение, которое Вы когда-либо будете иметь в глазах любого мужчины.

— Я не понимаю, — прошептала пожилая женщина.

— А Вы можете предложить какой-либо другой путь, которым можно было бы интересоваться такой как Вы? — поинтересовался он.

Её испуганный, дикий взгляд он встретил насмешливой улыбкой.

— Нет, — замотала она головой. — Нет! Нет!

— Интересно, какого цвета шнуры лучше всего выглядели бы на вас, — задумчиво проговорил он. — Белые, желтые или красные?

— Я не понимаю, — закричала женщина. — Я не понимаю!

— Несомненно, любого, — не обращая внимания на её истеричные крики, продолжил мужчина. — Все хорошо подойдут. Думаю, что Вы будете очень привлекательно выглядеть. Позже конечно. Не сейчас. Позже, когда Вы снова будете сочной, соблазнительной и беспомощно связанной ими.

— Сочной? Я? — ошеломлённо повторила пожилая женщина. — Шнуры? Связанной?

Но он уже не обращал внимания на её слова. Вместо ответа мужчина вытащил из центрального ящика стола маленький, прямоугольный, обтянутый кожей футляр, из которого появились шприц и пузырёк.

— Сейчас вам будет сделана инъекция, — тоном, не предполагавшим противоречий, сообщил ей он, — через несколько мгновений Вы потеряете сознание. Я бы предпочёл, чтобы Вы не сопротивлялись. Однако если у вас есть желание так поступить, хочу напомнить, что здесь есть Тутина, которая значительно моложе, крупнее и сильнее вас. Ей не составит труда удержать вас.

Пожилая женщина ничего не сказала, только беспомощно заплакала.

Тем временем Тутина встала с колен и, открыв шкафчик, стоявший у стены справа от стола, если стоять к нему лицом, взяла оттуда, бутылку, как выяснилось со спиртом, и небольшой ватный тампон.

— Лягте здесь, — указала блондинка на коврик перед столом, — на правый бок. Колени подтяните к груди.

Неловко и неустойчиво пожилая женщина, глаза которой заволокло слезами обиды, опустилась на четвереньки, а затем легла на коврик, приняв предписанное положение.

— Впоследствии, — сказала Тутина, — услышав команду «Поза инъекции» отданную на любом языке, Вы будете без промедлений и сомнений, принимать это положение.

Пожилая женщина тихонько заскулила.

— Соблюдайте тишину, — потребовала блондинка.

Однако как раз этого не получилось, и пожилая женщина негромко вскрикнула в непроизвольном протесте, когда единственный её предмет одежды был грубо задран выше талии. Она почувствовала прохладное прикосновение смоченного спиртом тампона к её талии на левом боку чуть выше бедра. Ещё мгновением позже, как только Тутина отошла от неё, забрав с собой спирт и тампон, она почувствовала, что мужчина присел рядом с ней и сразу же последовал резкий укол иглы шприца точно в центр охлаждённого спиртом пятна на её коже. Последовало немного болезненное ощущение натягивающейся кожи в том месте, куда была выдавлена жидкость из шприца.

 

Глава 5

Его визит перед первой фазой преобразования

— Как Вы находите своё теперешнее жильё? — осведомился мужчина.

Комната или, наверное, скорее это можно было назвать апартаментами, оказались довольно большими, удобными, привлекательными и хорошо оборудованными. Обстановка в комнате не слишком сильно отличалась от той, к которой она привыкла в своём прежнем мире, ковёр на полу, два мягких кресла, маленький столик, сундук у стены, для одежды, безделушек и прочих мелочей. Наверное, она предпочла бы, чтобы спальня была отделена, всё же её не радовал тот факт, что её кровать бросалась в глаза любому, кто бы ни вошёл в комнату, но, в любом случае, от её желания этот факт никоим образом не зависел. На стенах не было никаких картин или гобеленов, которые могли бы бать ей хоть какое-то представление относительно характера того, что за среда обитания ожидала её вне стен этой комнаты. Ещё здесь было большое зеркало, в котором женщина могла видеть, хотя, не сказать, что её радовало то, что она там видела, своё миниатюрное, хилое, сморщенное, постаревшее, усталое тело. Кстати, все предметы мебели, включая кровать, были закреплены на месте, так что она, при всём своём желании, не могла изменить их положение. Таким образом, было невозможно, например, попытаться забаррикадировать дверь, защитив тем самым приватность её жизни, или придвинуть что-либо к стене и попытаться добраться до узкого окна, расположенного высоко в стене, несколько выше её роста, чтобы выглянуть наружу. В итоге, всё, что она могла разглядеть через это окно, это — небо и случайные облака днём, а ночью лишь темноту и звезды, что было для неё совершенно не информативно, учитывая её слабые познания в астрономии. Более информативным, возможно, был тот факт, что окно было зарешечено. Эта деталь казалась несколько не сочетавшейся с приятным, дружелюбным, комфортным характером комнаты, тем не менее, на её взгляд, об этом стоило упомянуть. Дверь в комнате была только одна, тяжёлая, сколоченная из толстых тёмных досок. Как ни странно, но на внутренней её стороне не имелось ручки, хотя на той стороне была. Это она рассмотрела, когда дверь открывалась, обычно за тем, чтобы впустить внутрь кого-либо из вежливых молодых леди, казавшихся пожилой женщине невероятно красивыми. Эти девушки, одетые в длинные строгие платья, приносили ей еду и питье. Ещё она обратила внимание на то, что коридор по ту сторону двери, резко контрастируя с приятной обстановкой комнаты, выглядел довольно мрачно. Стены и пол были выложены из грубого камня. Коридор выглядел сырым, тёмным и мрачным, если не сказать зловещим. Девушек сопровождал мужчина, всегда остававшийся снаружи, кто это был, она не знала, может портье, а может охранник, но именно он впускал их внутрь, как и отдавал команду на выход. По большей части этот человек оставался в тени, но можно было рассмотреть, что одет он в некую короткую одежду и высокие закрывавшие голень спереди сандалии. Выражение его лица, в тот момент, когда оно, как-то раз появилось из тени, напугало её до дрожи в коленях. Что-то в нём заставило её почувствовать себя необычайно уязвимой и женственной. Молодые особы ничего не рассказывали пожилой женщине о том мире, что открывался за дверью, в конечном итоге, всё их общение сводилось к долгим, по несколько часов, интенсивным урокам языка, название которого она даже не знала. Всего девушек было пять. К счастью, две из них говорили на английском, но одна с французским акцентом, а другая с немецким. Остальные три леди, как она поняла, английского языка вообще не знали, и она так и не смогла выпытать, какой именно язык был для них родным, но небезосновательно подозревала, что они являлись уроженками этой, новой для неё планеты. Было очевидно, что изучаемый язык не содержал слов и понятий, описывавших сотни самых распространенных предметов её прежнего мира, таких как автомобили или радио. С другой стороны в нём имелось множество слов для орудий, объектов, артефактов, предметов одежды, растений, съестных припасов и так далее, с которыми она была незнакома. Это заставляло её подозревать, что природа мира, лежавшего за пределами вне пределов её досягаемости, вне пределов её текущего горизонта, горизонта, ограниченного четырьмя стенами, участком неба, видимым через недостижимое окно и куском мрачного коридора за дверью, будет сильно отличаться от всего, что было ей привычно. Безусловно, её самые смелые, широкие, честолюбивые предположения и догадки, приходившие ей в голову при тех обстоятельствах, ничем не смогли подготовить её к реальности ожидавшей её снаружи. Они не могли даже начать царапать подножие высокой, величественной стены, за которой раскинулся целый мир. На тот момент реалии того мира лежали просто вне её кругозора. Молодые особы всегда ходили босыми, а их строгие платья, хотя и были длиной до середины икр, но рукавов не имели. Сама женщина была одета несколько лучше их, возможно, это было сделано из учёта её возраста. Её платье было длиннее, доставая до лодыжек, пошито из более качественного материала, имело высокий скромный ворот, почти до шеи, а кроме того имело длинные рукава. Также, в отличие от её симпатичных посетительниц, она носила мягкие, удобные, украшенные вышивкой тапочки. Но была у них и, по крайней мере, одна общая черта. И они, и пожилая женщина на своих левых щиколотках носили плотно прилегавшие к коже, запертые браслеты. Все, и она и её посетительницы, были, что называется, окольцованы. Причём на ней был тот же самый ножной браслет, обнаружение которого на своём теле столь смутило её ещё в момент первого пробуждения, ещё в своём прежнем мире. Браслеты на лодыжках её хорошеньких посетительниц были различными по характеру и внешнему виду, но было нетрудно заметить, что все они были прочными и запертыми. Однако хотя её одеяние было по-своему прекрасным и скромным, оставалась одна деталь, весьма обеспокоившая её. Ей не предоставили никакого нижнего белья или колготок. Терзаемая любопытством и, признаться, слегка обеспокоенная этим предполагаемым упущением в наборе выданной ей одежды, по прошествии первых нескольких дней, она попыталась ненавязчиво и аккуратно поинтересоваться, была ли разрешена её посетительницам эта тривиальная скромность, в которой ей, несомненно, из-за некой оплошности, отказали. Когда до двух молодых леди, знавших английский, наконец, дошёл смысл её вопроса, они весело рассмеялись, а когда они, пересмеиваясь, перевели это своим компаньонкам, то те, сначала удивлённо уставились друг на друга, а потом захлопали в ладоши от удовольствия и прыснули смехом, очевидно предположив, что пожилая женщина решила немного пошутить.

— Комната превосходна, — ответила она молодому человеку, который, впрочем, молодым только выглядел.

Они сидели в двух мягких креслах лицом друг к другу.

— Понимаю, что всё это время Вы провели в закрытом помещении, — сказал он, — но возможно Вы заметили разницу в воздухе.

Женщина кивнула. Возможно, здешняя атмосфера была более насыщена кислородом, чем это имело место в её прежнем мире. Или быть может, что не менее вероятно, она просто не была настолько загрязнена и отравлена, как воздух на Земле. Как резко оживило это её чувства! Наверное, когда её прежняя планета была молода, подумалось ей, на ней должно быть дышалось примерно так же, и воздух походил на этот.

— Еда вас удовлетворяет? — продолжил он опрос.

— Да, — заверила его пожилая женщина.

Пища, приносимая ей, была простой, но очень вкусной. А ещё она была свежей, не сублимированной, не хранившейся в течение многих дней или недель в морозилке, а по-настоящему свежей. Насколько она могла судить, продукты были собраны не раньше утра того дня, когда ей их приносили. Иногда складывалось впечатление, что на них ещё не успели просохнуть капли росы. Кроме того, она не сомневалась в том, что фрукты и овощи не были пропитаны консервантами или покрыты ядами, препятствовавшими поражению насекомыми. По крайней мере, у них не было никаких посторонних запахов и привкусов, вроде химикатов или несвежести. Хлеб, судя по всему, покинул печь не больше часа назад. Правда, из питья ей давали только воду, но эта вода казалось такой, как будто её только что набрали в неком тайном источнике, затерянном в глухом лесу, или быть может, её принёс пастух, зачерпнув из горного ручья.

— А различие в силе тяжести Вы всё ещё ощущаете? — спросил мужчина.

— Больше нет, — ответила женщина. — Это было очень заметно в начале. Теперь же я практически не замечаю этого.

— Это хорошо, — кивнул он, вставая с кресла.

— А когда меня собираются возвратить на Землю? — поинтересовалась она.

— Какими были первые слова, которым вас научили говорить в этом мире? — спросил мужчина.

— Ла кейджера, — сообщила пожилая женщина. — Правда, мне так и не объяснили, что это означает.

— Скажите их чётко, — попросил он.

— Ла кейджера, — повторила женщина. — А что это означает?

— Это — последний раз, когда я навещаю вас в этой комнате, — поставил её в известность мужчина, не обращая внимания на её вопрос. — Ваше лечение начнётся с минуты на минуту. После его начала, по мере его прогресса, уже вас будут приводить ко мне.

— Звучит довольно высокомерно, — заметила она.

— Не высокомерно, а подходяще, — хмыкнул молодой человек.

— Каков будет характер этого лечения? — не удержалась она от вопроса.

— Скоро узнаете, — ушёл он ответа.

— А в чём его цель? — спросила пожилая женщина.

— Скоро узнаете, — повторил он.

— А сколько времени потребуется? — не отставала она.

— У всех по-разному, — всё же снизошёл до ответа мужчина. — Но потребуется как минимум несколько дней. Такие процессы занимают приличное время. Впрочем, большую часть времени, пока будет проходить процесс изменений, Вы будете без сознания. Так будет лучше. Кстати, я решил, что в вашем конкретном случае, что мы разделим весь процесс на четыре основные фазы, каждая из которых для вас будет ясно разграничена, как вам в назидание, так и мне для развлечения. Разумеется, такое разделение несколько произвольно.

— Мне по-прежнему кажется, что Вы безумец! — заявила женщина.

— Лучше, давайте будем надеяться, что пройдёт успешно, — усмехнулся он. — Иногда ведь, бывают и неудачи.

Его признание заставило пожилую женщину вздрогнуть.

— Смотрите в зеркало, очень внимательно смотрите, — посоветовал ей мужчина, и она уставилась на своё отражение. — Быть может это последний раз, когда Вы видите себя.

— Я не понимаю, — задрожала пожилая женщина.

— А в этом и нет никакой необходимости, — заверил её он.

— Пожалуйста, останьтесь! Не уходите! — попросила она, глядя на него через зеркало.

Но он уже подошёл к выходу и, открыв дверь, позвал мужчину стоявшего снаружи, а сам покинул комнату. Как только он ушёл, в дверном проёме появился другой мужчина, которого она прежде ни разу не видела. Он был одет в одежду зелёного цвета и держал в руке небольшой кейс, по-видимому, с инструментами.

Пожилая женщина немедленно повернулась к нему. На её лице застыло испуганное выражение.

— Поза инъекции, — скомандовал вошедший.

 

Глава 6

Визит к молодому человеку после первой фазы

— Женщина, — бросил мужчина, небрежным жестом указывая, что она должна встать внутрь жёлтого круга, начерченного на мраморном полу в комнате с высоким потолком.

Свет, падавший из высокого окна, освещал женщину.

Молодой человек, сидевший в курульном кресле, наклонился немного вперёд. На этот раз он был в одежде, в которой она никогда не видела его прежде.

Окинув её пристальным взглядом, он откинулся назад, но глаз от неё не оторвал.

Женщина почувствовала, как её охватывает раздражение. Это курульное кресло было единственной мебелью в комнате, к тому же установленной на возвышении. И ничего такого, на что бы она сама могла присесть. Он, как и предупредил её ранее, больше не пришёл, чтобы повидаться с ней, а вот её саму, действительно привели к нему.

Ей вспомнилось пробуждение, несколько дней назад, когда она медленно и неуверенно выплыла из беспамятства, ощутив, что лежит на некой твёрдой, узкой, похожей на стол поверхности. Но ей едва хватило времени, чтобы прийти в себя и окинуть помещение взглядом, успеть отметить белые стены, полки с инструментами, пузырьками и флаконами, как кто-то подошедший из мёртвой зоны накинул её на голову тёмный, тяжёлый, кожаный капюшон, потом стянул его вниз, полностью закрыв лицо, и застегнул пряжку у неё под подбородком. Оказавшись в темноте капюшона, она почувствовала себя чрезвычайно смятённой, запутанной и беспомощной. Затем её бесцеремонно сдёрнули со стола и поставили на подгибающиеся ноги, очевидно, это было сделано двумя мужчинами, тут же схватившими её под руки, зажавшими с двух боков и потащившими прочь из комнаты. Потом, судя по ощущениям, её быстро повели по коридору, остановились, грубо повернув вправо, капюшон расстегнули, и, как только рывком сдёрнули с головы, толкнули её вперёд. Позади нее, пока она пыталась удержать равновесие, размахивая расставленными руками, раздался стук закрытой двери. Пожилая женщина немедленно обернулась и бросилась назад, но лишь только затем, чтобы к своей тревоге упереться в толстые близко поставленные прутья решётки. Её бросили в клетку!

— Со мной не очень хорошо обращались, — пожаловалась она мужчине, перед которым стояла.

— Как проходят ваши уроки? — поинтересовался тот, не обращая внимания на обиду в её голосе.

— Дважды мне отказались дать ужин! — возмущённо воскликнула женщина.

— В целом, — кивнул мужчина, — можно сделать вывод, что Вы неплохо преуспеваете со своими уроками.

— Я же не ребенок! — возмутилась она.

— Но, в тоже время, Вы должны попытаться добиться больших успехов, — посоветовал ей он, игнорируя её возмущение.

Убедившись, что она действительно оказалась за решёткой и, что та заперта, женщина принялась осматриваться. Камера примыкала к мрачному, тёмному коридору, стены которого были сложены из такого же грубого камня, что и в том месте, которое было видно из её прежней комнаты или апартаментов. Не исключено, даже то, что это был тот же самый коридор. А ещё она обнаружила, что была одета несколько иначе, чем прежде. Вместо длинного скромного платья до пят, с длинными рукавами и высоким воротом по самую шею, пошитого из тонкой белой ткани, теперь на ней было надето более простое белое платье, из более грубого материала, с рукавами по локти и кромкой подола открывавшей икры наполовину. У этого предмета одежды ворот уже был ниже, и округлён, оставляя горло полностью открытым. Её тапочки исчезли, а их место заняли сандалии. Она принялась сердито кричать, трясти прутья решётки и требовать возвратить её в прежние апартаменты и вернуть старую одежду. Материалом платья, которое она носила теперь, была шерсть скачущего хурта, которого от обычного хурта отличают не только его движения, подобные тем, что совершают газели, особенно когда напуганы, но и качеством шерсти. Собственно, его в этом мире и вывели ради его шерсти. В принципе, эту камеру нельзя было назвать неудобной. Помещение было достаточно просторным, большая часть пола покрывала циновка, сотканная из какого-то волокнистого материала. Имелись койка и табурет.

А ещё на стене слева от входа нашлось зеркало. Только это зеркало не было одним из тех, с которыми она была знакома до этого. По сути это была металлическая пластина, отполированная до состояния зеркала, вмурованная в стену. И не было никакой возможности вытащить это из стены, по крайней мере, без инструмента, либо разбить, возможно, с целью получения острых осколков.

Поскольку качество отражения в таком зеркале было значительно ниже, чем в обычном стеклянном, да и освещение не отличалось яркостью, то женщине пришлось приблизиться к нему почти вплотную.

В первый момент она замерла, озадаченно всматриваясь в его поверхность. Спустя какие-то мгновения, понадобившиеся ей для того, чтобы признать в женщине по ту сторону зеркала саму себя, у неё вырвался негромкий возглас удивления.

Безусловно, это была она, но такой, какой она не была уже в течение последних, возможно, десяти лет. Женщине, которая с любопытством разглядывала её с полированной металлической поверхности, возможно, было лет сорок с хвостиком, но никак не пятьдесят восемь.

Она осторожно поднесла руку к лицу. Те пигментные пятна, с которыми она уже успела примириться, исчезли. Морщин на лице стало заметно меньше, складки на горле разгладились. Да и всё тело ощущалось совсем по-другому. Оно, казалось, стало немного более гибким, упругим и мягким. И даже суставы, нередко доставлявшие ей столько беспокойства, теперь нисколько не мучили её. И дело было даже не в том, что в её теле больше ничего не болело или не ломило, сколько в том, что у неё появилось странное ощущение того, что теперь внутри неё произошло что-то особенное, что её тело теперь, скорее всего, не сможет причинить ей столько страдания, как это имело место в прошлом. Разумеется, такая догадка, такой намёк, такая робкая надежда, вполне могла оказаться иллюзорной.

Увы, ей не оставили много времени на обдумывание её поразительной ситуации, начав уроки почти сразу. На сей раз к ней пришли только три молодых женщины, и это были не те же самые, что приходили к ней прежде. Кроме того, хотя они и обращались к ней с уважением, но уже не казались столь же почтительными, или заинтересованными в том, чтобы угодить ей, как это было с их предшественницами. С этими женщинами у неё уже не было тех же лёгких дружественных отношений, как с предыдущими. Например, они похоже, не видели её в роли достойной пожилой женщины, наделенный правом уважения в силу её прожитых лет и слабости. Так же заметно было и то, что они не расценивали её как кого-то бывшего выше их. Кроме того, эти новые наставницы, по сравнению со своими предшественницами, оказались ещё и менее терпеливыми в отношениях с ней. И одеты они были скорее в том же стиле, что и она, в простые белые платья, из подобной материи, и такой же длины, с одним исключением — у них не было рукавов. Вороты их платьев были округлены так же, как у неё. Благодаря тому, что подолы их платьев скрывали ноги только до середины икр, женщина мгновенно обнаружила, что их левые лодыжки, окольцованы, точно так же, как и её собственная. Кстати, две из них говорили по-английски.

Теперь её начали учить тому, что в этом мире известно как «Первое Знание», являвшемся тем уровнем понимания мироустройства, который распространён среди большинства людей этой планеты, и включавшему в себя знание мифов, историй и знаний общего порядка. Также, они давали ей знания о животном и растительном мире, внешнем виде, ценности и опасностях с ними связанными. Последние уроки часто сопровождались демонстрацией картинок и образцов. Определенные виды животных, как и рассказы об их особенностях, она почти сразу же выбросила из головы, посчитав их частью мифологического фона планеты, сведения о котором она получила несколько раньше. Женщина была уверена, что такие животные в принципе не могли существовать в реальности, змеи почти в сто футов длиной, шестиногие чем-то похожие на ящериц, ночные хищники, гигантские похожие на ястреба птицы и тому подобные нонсенсы. Кроме того, ей давали некоторое понимание социального устройства и традиций, распространенных в местах, которые они назвали «высокими городами». В частности она узнала о кастовой системе, существовании кодексов чести и прочим нюансам здешней жизни, к которым местные жители очевидно относятся крайне серьёзно. Кстати, они обошли стороной один аспект социальной структуры или, возможно, будет лучше сказать, культуры, к которой она почти наверняка должна была бы проявить наибольший интерес. Имелся в виду тот статус или та ниша, которую её неизбежно предстояло занять в этом мире, та категория, если можно так выразиться, к которой она сама принадлежала. Возможно, дело было в том, что они получили некие инструкции относительно этого вопроса, хотя я бы не исключала и того, что они могли думать, что она, очевидно женщина умная, уже и сама знала о своём статусе, нише, категории и том, что с этим связано, или, если сказать проще, кем она являлась, просто, абсолютно и категорически. Но, факт есть факт, и в тот момент она понятия не имела, кем была.

— Сколько слов она изучает за день? — спросил молодой человек дежурного, того мужчину, который привёл к нему женщину.

— Сто, — доложил тот.

— Теперь поднимайте планку до двухсот пятидесяти, — приказал молодой человек.

От такого заявления у неё даже дыхание перехватило, а рука поднялась в бесполезном протесте.

— Кроме того, — меж тем продолжил мужчина, сидевший на стуле, — проследите за тем, чтобы они отточили её грамматика. А поскольку, как я предполагаю, ей может потребоваться большее совершенство, то пусть уделят особое внимание построению фраз, которые должны стать более удачными, и, конечно, лучше, чем мне об этом докладывают. Никто не имеет ничего против некоторого невежества и периодической неграмотности в такой как она, вроде случайного неправильного употребления слов или чего-то подобного. Это может быть очаровательно и даже забавно, но важно, чтобы она достигла значительно более высокого уровня беглости, чтобы она могла понимать, немедленно и превосходно, всё, что от неё требуется.

— Хотите улучшить её акцент? — уточнил дежурный.

— Со временем это само придёт, — отмахнулся молодой человек. — В настоящее время её акцент скорее полезен. Это послужит её немедленному опознанию носителями языка.

Женщина тут же решила все силы бросить на исправление своего акцента. Интуиция вдруг подсказала ей, что по неким, пока неясным ей причинам, в её же собственных интересах, ей следует скрывать своё происхождение. Возможно, в её происхождении было что-то, что в этом мире могло сделать её особенной, по крайней мере, для некоторых, причём особенный в том смысле, в котором ей могло бы не понравиться быть особенной. Впрочем, на тот момент она ещё не понимала того, что помимо её акцента, о её происхождении кричало её собственное тело, в частности пломбы в зубах и шрам от прививки на левом плече. Кроме того, конечно, было много того, что любой уроженец этого мира знал с молодых ногтей, но о чём она понятия не имела. Подвергнутая, при первом же сомнении вдумчивому допросу, она быстро сделала бы своё невежество очевидным для всех. К тому же, хотя в целом такая информация имеет тенденцию не иметь никакого реального значения в этом мире, но она, по крайней мере, в этом городе, была указана в её бумагах.

— Здесь нет стула, на который я могла бы сесть, — указала она мужчине, который сам-то сидел в курульном кресле.

Причём женщина сказала это холодно, чтобы её собеседник мог бы почувствовать стыд, и тем самым быть призванным к соблюдению простых правил приличия.

— Пусть через четыре дня, — добавил тот, обращаясь не к ней, а к сопровождавшему её мужчине, — возобновляют её лечение.

Женщина метнула в говорившего полный ярости взгляд, но он просто махнул рукой, отсылая её. Её сопровождающий жестом указал, что она должна проследовать из комнаты, причём идти впереди него.

Не скрывая раздражения, она развернулась на пятках и зашагала прочь. Вскоре дверь её камеры снова захлопнулась позади неё. Женщина обернулась и, сердито схватив прутья, тряхнула решётку своей камеры.

— Какое высокомерие! Как он высокомерен! — прошептала она, а затем отошла от входа и решительно села на табурет.

Когда дежурный, толкавший перед собой тележку с едой, дело в том, что в этом коридоре, как выяснилось, были и другие камеры, прошёл мимо её решётки не останавливаясь, она вскочила с места, бросилась к входу и закричала:

— Эй, накормите меня!

Но мужчина, не обратив на неё никакого внимания, пошёл дальше.

Некоторое время простояв вцепившись в прутья, женщина вдруг поняла, что больше не контролировала своего собственного питания. То, что она будет есть, а в действительности, будет ли она есть вообще, отныне решала не она, а кто-то другой. Это было не её дело. Она пожаловалась на отказ в двух приёмах пищи, наложенный на неё в наказание, по-видимому, за некоторую неуспеваемость в её «уроках», и вот теперь дежурный просто прошел мимо неё.

Той ночью она легла спать натощак. А на следующее утро тележка снова не остановилась перед её камерой.

— Пожалуйста! — взмолилась женщина.

Зато в тот день она была крайне старательна во время своих уроков. А также постаралась быть чрезвычайно готовой к сотрудничеству, приятной и почтительной, и даже отчаянно почтительной, к своим прекрасным, окольцованным наставницам. Наверное, со стороны могло бы показаться, что это они были взрослыми, а она робким, напуганным, наказанным ребёнком, отчаянно пытающимся понравиться им и заслужить хотя бы самую мимолётную поощрительную улыбку.

Голодная ночь, проведённая в камере, заставила женщину почувствовать себя по настоящему несчастной. Как-то раз, дежурный, проходя мимо, бросил внутрь кусок булки, к которому бросилась с яростью голодной волчицы и, упав на колени, проглотила, почти не жуя. Слезы катились по её щекам.

А несколько дней спустя её лечение возобновили.

 

Глава 7

Перед молодым человеком после второй фазы

— Женщина, — объявил мужчина, объявляя о её присутствии.

Она уже заняла своё место в центре жёлтого круга, освещённого столбов солнечного света, подавшего из высоко расположенного окна. Эта была та же комната, с постаментом, на котором возвышалось курульное кресло.

— Ого! — выдохнул молодой человек, наклоняясь вперёд.

Под его пристальным взглядом она встала ещё прямее и даже немного изящнее. Интуиция подсказала ей, что она находилась перед мужчиной, заставив почувствовать некоторое неясное беспокойство. За её жизнь, ей, конечно, проходилось стоять перед тысячами мужчин, в том смысле, что стоять поблизости от них, рядом с ними, но то, что происходило в данный момент, казалось ей чем-то совершенно отличным. Здесь она оказалась в ситуации один на один, рассматриваемая особым образом. Она вообще не могла вспомнить случая, когда она оставалась перед мужчиной, как в этот раз, и чтобы она ощущала то, что она ощутила в этот раз.

Даже, когда женщина стояла перед ним здесь же несколько дней назад, а она предположила, что с того момента прошло именно несколько дней, а быть может даже и целых две недели, то и это не было тем же самым. Да, она стояла перед ним, но, если можно так выразиться, стояла не таким же образом как раньше.

— Как Вы находите ваше теперешнее размещение? — поинтересовался он.

— Оно, несомненно, полностью соответствует вашему решению, — ответила женщина.

Да, теперь она чувствовала себя сильнее, чем была прежде. Да, она подозревала, что теперь ей было бы легче противостоять и сопротивляться отсутствию пищи, по крайней мере, в течение более длительного времени, чем раньше. Да, она не думала, что теперь он смог бы с той же лёгкость довести её до полной беспомощности перед ним. Да, она стала крепче. Однако у неё не было ни малейшего желания проверять это на собственном опыте. Она уже не сомневалась, что ему ничего не стоило, изменить её диету, или жёстко ограничить в еде, а то и просто отказать ей в этом, достаточно было только захотеть. Ей за глаза хватило прошлого урока. Она уже осознала, что, несмотря на всё её нежелание и сопротивление, он, рано или поздно, смог бы довести её до того состояния, в котором она на коленях или на животе, в рыданиях, будет унижаться и вымаливать корку хлеба. Тем не менее, она теперь стала сильнее.

На сей раз, её опять упаковали в капюшон и, сдёрнув с узкого стола, протащили по коридору и впихнули в камеру. Вот только камера теперь была совершенно другой. Она очень отличалась от её прежнего места жительства. Во-первых, помещение было намного меньше, квадрат футов семь на семь. Во-вторых, не было никакой циновки на полу, только голые, плотно подогнанные каменные блоки, такие как те, которыми был выложен коридор. В-третьих, никакой мебели, ни койки, ни табурета. Всё, что ей предоставили — тощий матрас, на котором она могла сидеть и спать, и одеяло.

— Ваши формы восстановились, — небрежно, с видом праздного интереса, бросил мужчина.

Его слова, а в особенности тон, которым они были сказаны, заставили её напрячься. Насколько она знала, он не видел её с того самого момента, как она покинула эту комнату по окончании их прошлой беседы.

— Насколько я понимаю, у вас были месячные, — заметил молодой человек.

— Да, — густо покраснев, признала женщина.

Когда это случилось, она испуганно вскрикнула, не понимая, что произошло, настолько неожиданно обильным и длительным был поток крови. Однако три женщины, теперешние её наставницы, в очередной раз сменившие предыдущих, причём, только одна из них говорила на английском, да и то на ломаном, рассмеялись, по-видимому, решив, что она очень глупа. Тем не менее, они принесли для неё воду и тряпку, чтобы она могла бы оттереть ногу, и тампон, который она могла бы вставить в тело. Кроме того, они потребовали, чтобы она отмыла пол в камере, в конце концов, ведь это именно она испачкала его. Как ни странно, кровотечение оказалось гораздо обильнее, чем того можно было бы ожидать для начала цикла. Её сразу начал мучить вопрос, какие ещё изменения и процессы могли происходить в её теле, в то время как находилась в бессознательном состоянии, и о которых она ещё не знала.

— Раз уж Вы столкнулись с подобной проблемой, — сказал он, — то рискну предположить, что вам объяснили, что позже вам дадут особый напиток, название которого в данный момент особой роли не играет, который будет временно, но довольно надолго, блокировать возможность зачатия с вашей стороны?

— Да, — кивнула женщина. — Но я, признаться, не совсем понимаю необходимость в таком напитке. Я и сама могу контролировать такие вещи. Я — хозяйка своего тела.

Её пылкое заявление вызвало у него улыбку, и он поинтересовался:

— А было ли вам объяснено, что и есть другой напиток, который можно было бы считать своего рода противоядием, который не только восстановит вашу способность к зачатию, но и подготовит к этому?

— Да, — ответила женщина, смущённо потупившись.

— Таким образом, это сделает вас доступной, если можно так сказать, для использования, — добавил молодой человек.

— Я не понимаю, — опешила она. — Нет, никто ничего не говорил мне ни о каком «использовании».

— Понимаю, — усмехнулся мужчина.

— Что Вы имеете в виду? — спросила она, со страхом глядя на него. — Что Вы подразумеваете под «использованием»?

— Простите меня, — сказал он. — Я, наверное, несколько неясно выразился. Вы, конечно, пригодны для большого количества разнообразных вариантов использования, а в теории, я полагаю, даже для бесконечного множества. В данном случае под использованием, я имел в виду «племенное использованием».

— «Племенное использование»! — повторила за ним женщина.

— Да, — кивнул молодой человек.

— Я не понимаю, — растерялась она.

— Ну что тут непонятного? — пожал плечами её собеседник. — Как племенное домашнее животное.

— Я не понимаю, — повторила она.

— Нельзя же порицать некоторых мужчин за то, что они хотели бы увеличить свои активы, — развёл руками молодой человек.

— Активы! — уставилась она на него, вызвав улыбку на его лице. — Пожалуйста!

— Ваша лодыжка отлично смотрится в этом кольце, — похвалил он.

Женщина растерянно посмотрела вниз на стальную манжету, обнимавшую её ногу. Анклет по-прежнему оставался на ней, так же неизменно, надёжно безупречно, как это было ещё в её прежнем мире, в том доме, где она очнулась в белом больничном халате, и где ей сделали первую инъекцию, уложив на правый бок перед его столом.

Она снова подняла на него глаза и проговорила:

— Я вижу, что Вы не хотите прояснить для меня эти вопросы.

— Вы совершенно правы, — подтвердил мужчина.

— Вы шутите! — прошептала она.

— В любом случае, решение по таким вопросам будет приниматься не вами, а другими, — пожал он плечами, и она почувствовала, что кровь отливает от её лица. — Да.

Возможно, именно в этот момент она начала подозревать то, чем она могла бы быть здесь, как и то, что могло быть сделано с ней. Память услужливо подкинула ей замечание, которое он сделал о ненавистной Тутине, которую за время своего пребывания на этой планете она ещё не видела, что, дескать, он «купил её».

— Нет! — воскликнула женщина. — Это не может быть!

— Чего не может быть? — уточнил её собеседник.

— Кто я? — потребовала она. — Каков мой статус здесь?

— А разве трудно догадаться? — подняв брови, осведомился он.

— Почему для меня всё ещё не принесли стула? — спросила женщина.

— Вам разрешили стоять, — указал он.

— Пожалуйста! — взмолилась она, мгновенно растеряв все свои притязания на силу и решимость и почувствовав себя смущенной и слабой.

— Вы, конечно, видели себя в зеркале камеры, — заметил мужчина.

— Да, — выдавила из себя женщина.

В её в новой камере имелось металлическое зеркало, точно так же вмурованное в стену справа от входа, как это имело место в её предыдущем узилище.

— Какой возраст Вы бы сейчас себе дали? — полюбопытствовал он.

— Я не знаю, — прошептала она.

— Если бы я увидел вас на Земле, — решил ответить за неё он сам, — то я бы предположил, что вам не больше сорока, где-то в районе тридцати семи или тридцати восьми. Пожалуй, всё же — тридцать восемь. А когда Вы были приобретены, вам было пятьдесят восемь лет.

— Пятьдесят пять, — по привычке поправила женщина.

— Пятьдесят восемь, — усмехнулся её собеседник.

Она, стыдливо покраснев, опустила голову. Что ни говори, но мужчина, был прав.

— Я вижу, что и к этому возрасту у вас сохранилось кое-что из того, что однажды было заслуживающей внимания красотой, — заметил он. — Уверен, даже теперь многие мужчины нашли бы вас довольно интересной.

Она покраснела, густо, до пунцовости. Горячая, не поддающаяся контролю волна негодования, смущения и… удовольствия прокатилась через всё её тело. Нет, она совсем не была расстроена тем, что узнала, что могла бы снова, после стольких лет, быть найденной привлекательной.

— Как вам понравилась ваша новая одежда? — осведомился он.

— Она такая, в какой Вы захотели меня увидеть, — пожала плечами женщина.

На этот раз ей досталось относительно скромное платье, насколько вообще может быть скромным подобный предмет одежды. Конечно, более молодую женщину, скорее всего, нарядили бы во что-то более короткое. Скорее, это была туника, а точнее что-то к ней близкое. Простая, прямая, белого цвета, пошитая, как и прежнее её платье из шерсти скачущего хурта. Кромка подола не скрывала её коленей. Округлый ворот этой туники по форме был похож на тот, что был у прошлого туалета, но уже шёл несколько ниже, возможно, пройди он ещё немного ниже, и открылся бы намёк на скрытые под платьем прелести. Что интересно, это был первый, из выданных ей предметов одежды, у которого не имелось рукавов. Вообще, обнажение женских рук, в этом мире, обычно расценивалось как действие откровенное и чувственное. Фактически, женщины по статусу или положению, стоявшие выше её, скрывали своё тело полностью, появляясь на публике только в тяжёлых одеждах и вуалях, особенно это касалось представительниц высших каст. Само собой, в то время она этого ещё не знала. Мужчины этого мира, как выяснилось, склонны считать хрупкие, округлые, прекрасные руки женщин крайне привлекательными сексуально. Возможно, стоило ещё упомянуть, что в её новом жилище ей больше не разрешили ни сандалии, ни какую-либо другую обувь. Теперь женщина ходила так же, как и все её различные наставницы, побывавшие у неё за последнее время, то есть босиком. Обнаженные ноги женщины, в этом мире, также расцениваются как объект чувственный и провокационный.

Молодой человек окинул её оценивающим взглядом. Наверное, она выглядела привлекательно в той тунике. Собственно, это было всё, что она носила, если, конечно, не считать ножного браслета. Теперь эта деталь, из-за отсутствия обуви и более короткой одежды, казалось ещё выразительнее и значимее, ещё прекраснее подчёркивая её лодыжку. Эстетика в данном случае, конечно, имела не последнее значение, но были и другие вопросы, имеющие отношение к более глубоким понятиям и значениям. Как бы то ни было, теперь нежность её миниатюрной стопы сначала переходила в тонкую аккуратную щиколотку, соблазнительные контуры которой были прерваны запертой на ней сталью, и лишь выше этого бескомпромиссного кольца брали начало восхитительные линии обнаженной икры. Всё это шло в комплексе, и думается, смотрелось красиво и значимо. Разумеется, молодой человек не видел в этом ничего удивительного.

— Каков прогресс в ваших занятиях? — осведомился он.

Женщина лишь сердито пожала плечами и буркнула:

— Нисколько не сомневаюсь, что вам об этом уже доложили.

Само собой, она не слишком была довольна тем поворотом, который произошёл в процессе её обучения. Теперь помимо продолжавшегося языкового тренинга, ей начали давать и другие знания и умения, причём в большом количестве, да ещё и такие, нужды в которых она не чувствовала и не понимала. В последнее время её обучение перестало казаться ей подходящим интеллектуалке.

— Я не жена, — с апломбом заявила женщина.

— Конечно, нет, — согласился с ней мужчина.

На этот раз её, забрав из камеры, уводили в специальные комнаты, где и давали уроки в приготовления пищи, уборки в помещении, шитья, стирки и тому подобным домашним работам. То есть её учили выполнять те задачи, которые яростно осуждались и порицались последователями её идеологии, как унизительные, оскорбительные, скучные, выматывающие и бессмысленные, и для выполнения которых, такие как она всегда, либо прямо, либо косвенно, нанимали других женщин. Что касается приготовления пищи, то она, в своё время, гордилась «знанием только основ», но как оказалось, в этом мире, её навыки не тянули даже на это определение. Большая часть пищи здесь, готовилась в маленьких печах и на открытом огне, предельно внимательно, и зачастую ровно столько, чтобы съесть за один раз. Приготовление пищи здесь, фактически было именно приготовлением, и не простым разогреванием безвкусной субстанции, извлеченной из красочной упаковки. Зато теперь она узнала, что кулинария была искусством, и как любое другое искусство требовала мастерства. Никогда прежде она даже не думала об этом в подобном ключе. Точно так же ей пришлось изучить, что навыки шитья действительно являются навыками, и их отнюдь не так-то легко приобрести. Частенько её наставницы в отчаянии махали рукой, заявляя, что она непутевая, непроходимо глупая и безнадёжно неумелая. В конце концов, не выдержав этого издевательства, в страдании и слезах, она обозвала их низкими, вульгарными, глупыми женщинами, стоящими далеко ниже её на социальной лестнице, женщинами, которые, в отличие от её самой, не могли бы стремиться занятию чем-то большим, чем чёрная и рабская работы, негодные к тому, чем была она, образованная, интеллигентная и очень умная женщина, важная в её собственном мире.

— Глупая надменная варварка! — возмущённо заверещала одна из наставниц.

Вслед за её криком, к дикому испугу пожилой женщины, две другие наставницы схватили её и поволокли к стене комнаты, где бросили спиной вверх на голый пол. Как раз в том месте располагался низкий, горизонтальный деревянный брус, закреплённый на высоте дюймов шесть над полом, посредством металлических подпорок с каждого конца. Она ещё всё гадала о его назначении. Теперь узнала! Её лодыжки были закинуты на брус и пристегнуты к нему. Две женщины прижали её руки, растянутые в стороны, к полу, так что она не могла даже пошевелиться.

— Нет! — испуганно закричала она.

Первая наставница принесла гибкую, упругую, плоскую палку около ярда длиной, приблизительно два дюйма шириной и четверть дюйма толщиной.

— Нет, не надо! — в ужасе взмолилась женщина, и тут же начала дёргаться и извиваться от боли.

Привязанная и прижатая, она могла только вскрикивать, плакать и просить о пощаде, пока старшая из наставниц сердито и методично, хлестала по голым подошвам её поднятых, закреплённых ног, стегая и жаля их, пока они не начали гореть, словно их сунули в огонь.

Наконец, закончив экзекуцию, наставница, унесла палку в соседнюю комнату, а когда вернулась оттуда, в руке она держала три длинных, упругих, обтянутых кожей прута, оказавшихся стрекалами. Садистка раздала по одному пруту каждой из своих товарок, оставив один для себя.

Лежа на полу, больше не удерживаемая за руки, но с ногами, прикреплёнными к деревянному брусу, а потому неспособная подняться, женщина, вывернув шею, со страхом уставилась на атрибуты в руках наставниц.

— Мы долго были снисходительными и терпимыми к тебе, — заговорила первая из них, — прощая твоё невежество и глупость, но теперь этому конец. Больше Ты не заслуживаешь ни нашего терпения, ни мягкости.

Её взгляд метался с одной женщины на другую. В глазах стояли слёзы и немой вопрос.

— Да, — кивнул вторая, — на этой фазе твоей дрессировки бастонада и стрекало разрешены.

— Дрессировки? — в ужасе переспросила она.

— Да, дрессировки, маленький дура, — бросила третья, брезгливо поморщившись.

— Предупреждаю, на следующей фазе и далее, — сообщила старшая дрессировщица, — будут применяться плеть, тугие цепи, пытки и всё что угодно.

— Ты всё ещё собираешься доставлять нам неприятности? — осведомилась вторая из них.

— Нет, — поспешила заверить её женщина.

— А теперь скажи это сама, — потребовала вторая.

— Я постараюсь не доставлять неприятностей, — всхлипнула пожилая женщина.

— Полностью? — последовал следующий вопрос.

— Да, да! — заплакала она.

— Освободите её, — бросила первая дрессировщица.

Как только пряжки ремней были расстегнуты, она с мучительным стоном оттянула ноги от бруса.

— Я не смогу ходить, — простонала женщина.

— Так ползи, — усмехнулась вторая их мучительниц.

— И радуйся, что мы не мужчины, — добавила третья, — у них Ты не только ходить, но и сплясать бы смогла. И отплясывала бы бешено, под их стрекалами!

И она, ползком, вернулась к своим урокам. А к концу того дня она уже смогла встать и идти, неловко, покачиваясь, морщась от боли.

В конце концов, когда пришло время, возвращаться в камеру, её походка, в целом, уже вернулась к почти нормальному состоянию, а боль в стопах перестала быть такой мучительной, хотя кожа на них всё ещё горела, когда она ставила ногу на пол.

— Скрести запястья перед телом, — приказали ей по окончании занятий.

Её запястья оказались стянуты несколькими витками шнура, концы которого затем обернули вокруг талии и завязали на спине. Теперь её руки были не только связаны, но и притянуты к животу.

— А теперь, гордая, благородная варварка, такая важная в собственном мире женщина, — усмехнулась первая дрессировщица, — возвращаемся в твою камеру.

Но стоило ей повернуться, и сделать первый неуверенный шаг в сторону своего теперешнего жилища, как у неё вырвался крик боли. Первая дрессировщица, внезапно и больно стегнула по задней поверхности правой икры. Потом, с весёлым смехом, преследуя её, бегущую по коридору, мучительница хлестала женщину то по одной ноге, то по другой. Две другие тоже не преминули поучаствовать в развлечении, в результате и ей приходилось всё быстрее переставлять горящие ноги, заливаясь слезами и вскрикивая от боли и позора, при каждом ударе. В свою камеру она уже буквально влетела через гостеприимно распахнутую решётку, и даже в отчаянии прижалась к противоположной стене. Но её мучительницы уже прекратили своё издевательство, и зашли вслед за ней только для того, чтобы развязать ей руки. Потом они ушли, закрыв за собой решётку, запершуюся автоматически.

Женщина потерла натёртые верёвкой запястья и, дохромав до металлического зеркала, уставилась на своё отражение. Та, кто смотрела на неё из зеркала, совсем не походила на достойную, зрелую женщину. Скорее это была напуганная пленница. Она приблизила лицо почти вплотную к полированной поверхности металла. Зеркало констатировало, что теперь её волосы в целом снова стали тёмными, как прежде. Отстранившись, женщина оценила свою фигуру, лишь слегка прикрытую туникой. Как возмутительно! Но всё же, она бы не стала утверждать, что это было непривлекательно. Внезапно она задрожала, и дело было даже не в охватившем её страхе. Несомненно, в таком мире, как этот её могло ожидать множество опасностей. И по мере того как прогрессировало её обучение, она всё яснее понимала это, и всё больше опасностей видела. Но именно в тот раз, стоя перед зеркалом, она впервые осознала, что в этом мире у такого как она, привлекательного, уязвимого, возможно даже красивого, существа могут найтись опасности особого рода. Не могли ли они, вдруг испугалась женщина, состоять в некоем особенном риске. Что, если, скажем, её возжелают некие могущественные сильные мужчины, а у неё не было никаких сомнений в том, что на этой планете такие мужчины имелись. Какая судьба могла бы ждать её в таком мире?

Вскоре её уроки стали вызывать у неё всё больше беспокойства. Например, ей начали преподавать, по крайней мере, пока в теории, как надо мыть мужчину, как натирать маслом его тело, как использовать стригил и губку, как уважительно касаться и прислуживать, обтирать полотенцем, какие слова следует говорить на разных этапах, как в заключении падать ниц и благодарить за предоставленную честь того, что ей позволили помыть его и так далее. Деревянный чурбан при этом служил заменителем мужской фигуры. Но даже в этом случае она чувствовала растущий внутри испуг и возбуждение, когда нежно и мягко обслуживала его, следуя инструкциям своих преподавательниц.

— Похоже, в купании мужчины от тебя будет куда больше пользы, чем в приготовление для него пищи, — криво усмехнувшись, заметила одна из наставниц.

Ещё её научили чистить одежду, ухаживать, умягчать и полировать кожу. В общем, те обязанности, которые ей преподавали, были характерны для большинства женщин её вида, любых разновидностей, но имели тенденцию быть особенно связанными с теми из них, кому предстояло служить в башнях, в высоких городах, в городах башен.

Разумеется, имеется множество обязанностей других видов, в которых такие женщины, как она, как ожидается, будут опытными, более того, обязанности и услуги, в исполнении которых они будут превосходны. В действительно, эти другие обязанности, по крайней мере, для такой как она, являются обязанностями, обычно рассматриваемыми как намного более интересные и важные, чем менее экзотичные, работы по хозяйству, такие как готовка и стирка. Однако в тот момент она ещё ничего не знала об этом дальнейшем аспекте её обучения или дрессировки.

Её наставницы, кстати, менялись с каждой фазой её, так сказать, образования. Изначально, она думала, что, возможно, дело было в том, что у разных женщин были разные навыки и опыт в разных сферах. Само собой, далеко не все они могли говорить по-английски. Однако, она позже заподозрила, и это теперь кажется, ей более вероятной причиной, что частая смена преподавательниц должна была устранить возможность возникновение между ней и женщинами более близких отношений, отношений, которые могли бы привести к дружбе, и, как следствие, к возможному уменьшению профессионализма и строгости преподавания.

Ещё можно было бы упомянуть, что из своей новой камеры она иногда могла видеть в коридоре других женщин, чаще всего под конвоем, а порой даже с закрытыми капюшоном лицами. Некоторые из них, насколько она могла сказать, могли быть в возрасте от сорока до пятидесяти, другие, как и она, приближались к своему шестидесятилетию. По крайней мере, одна из виденных ею женщин должно быть далеко перевалила за шестьдесят, и была настолько старой и слабой, что её бессознательное тело лежало на руках дежурного, бережно пронёсшего её мимо камеры. Бывало, она видела, правда при этом всегда немедленно в ужасе отворачивалась, как коридору проводили по несколько молодых женщин, возможно, совсем недавно вышедших из подросткового возраста или переваливших через двадцатилетие, и это были не дрессировщицы. Их руки были связаны сзади. И они были невероятно красивы, что нетрудно было определить, поскольку они все были нагими и босыми. Зато на их шеях красовались узкие металлические ошейники. Девушки одной из таких групп были буквально скованы друг с дружкой цепью за шеи, а их руки были не связаны, а удерживались за спиной стальными наручниками.

— Что это за место? — спросила она. — Почему я должна изучать то, что мне преподают? Что Вы собираетесь со мной сделать?

— Слишком много вопросов, — усмехнулся мужчина.

— Пожалуйста! — простонала женщина.

— Согласно моим планам вам осталось ещё две фазы лечения, — сообщил он.

— Две? — переспросила она.

— Да, — кивнул он. — Две.

Затем он поднял руку, указывая, что её следовало убрать с его глаз. Служащий взял женщину за левую руку, обнажённую, как Вы помните, без лишних нежностей потащил её из комнаты. Никогда прежде он так с ней не обращался. Она протестующе захныкала, но мужчина только прибавил шаг.

Дорога назад не заняла много времени, и вскоре он впихнул женщину в камеру и захлопнул за ней решётку. Обернувшись, она увидела, что мужчина не ушёл, как обычно, а стоит там, по ту сторону двери, и пристально разглядывает её. Прежде он никогда не задерживался, и не смотрел на неё так. Она отступила назад. Шаг, ещё один, и так пока её спина не упёрлась в заднюю стенку камеры.

На Земле, конечно, у неё было много способов ответить на такое навязчивое внимание: насмешка, холодный взгляд, презрительный вид, пренебрежительное игнорирование, оскорбительный вопрос, раздражённо брошенное едкое слова, надменное высокомерное пожатие плеч или просто отвернуться и смотреть в сторону. В общем, в её арсенале имелось множество способов ответной реакции, и в прошлом она могла бы прибегнуть к любому из них, в конечном итоге получив компенсацию за наглость, но здесь она вдруг ощутила, что вся сила общественного мнения и государственной машины, ещё недавно угрожающе высившиеся за её спиной, не имели никакой практической ценности. Так что, она ничего не сделала и не сказала ему, лишь в испуге ещё сильнее прижалась спиной к дальней стене камеры. Некоторое время спустя он ушёл, оставив её наедине со своими страхами. Женщина бросила взгляд на своё испуганное отражение в металлическом зеркале. Оставалось только предположить, что, вероятно, в этом мире, женщин или, по крайней мере, таких женщин как она, как та, которую она видела зеркале, одетую в короткую тунику, столь интересно фигуристую, можно было рассматривать так, пристально и безнаказанно. Возможно, поступать так, было даже приемлемо. Возможно, он делал это без задней мысли, как само собой разумеющееся. А что же насчёт тех молодых нагих женщин, задала она вопрос сама себе, тех, которых она иногда видела в коридоре, тех, что были связаны или скованы цепью за шеи, тех женщин в ошейниках? Мог ли мужчина смотреть на них и не чувствовать интерес или желание?

Немного позже в камеру вошёл мужчина в зелёных одеждах.

— Поза инъекции, — бросил он прямо с порога, и она немедленно легла на правый бок, подтянув колени к груди.

 

Глава 8

Перед её господином после третей фазы преобразования

— Рабская девка, — объявил служащий.

Она стояла на коленях в центре жёлтого круга, начерченного на мраморном полу, перед постаментом с курульным креслом, на котором, небрежно развалившись, сидел он. Спина была выпрямлена, но голова низко опущена. Ладони её рук лежали на бёдрах.

На сей раз кроме неё, его и её сопровождающего в комнате присутствовали несколько мужчин в одеждах и туниках различных фасонов и оттенков, и несколько женщин, кто в туниках, кто в платьях. На всех женщинах красовались либо анклеты, либо ошейники.

Когда она вошла в комнату и встала на колени со всех сторон послышались мужские возгласы, свидетельствовавшие об удовольствии. Им вторили негромкие вскрики кое-кого из женщин, казалось полные восхищения и удивления. Женщина, конечно, не осмелилась поднять голову и осмотреться, так что её мучил вопрос, не присутствовали ли здесь некоторые из её дрессировщиц? Ей даже стало интересно, были ли они довольны своей работой? Ей оставалось только отчаянно надеяться на это. Она уже на своём горьком опыте узнала, как важно не вызвать неудовольствие её окольцованных начальниц.

— Подними голову, — приказал молодой человек, и она послушно сделала это, заглянув в глаза своего владельца.

На этот раз на ней была надета крохотная рабская туника, лёгкая, белая, шёлковая. Подол обрывался высоко на её бедре. На левом плече женщины, в месте которое было удобно для мужчины правши, располагался раздевающий узел. Разумеется, она была босой. Ножной браслет всё ещё оставался на своём месте, так и не снятый с того момента, как был надет на неё ещё в её прежнем мире.

Внезапно, мужчина на кресле хлопнул с удовольствием в ладоши и воскликнул:

— Да! Она — та же самая, та же самая! Именно такой она была! Теперь, она такая же как тогда!

Признаться, её брали сомнения, что когда-либо прежде она была такой, кем стала теперь, босой, полуголой рабыней на чужой планете. Тем не менее, она нисколько не сомневалась, что теперь выглядела почти такой же, как это было в то время, когда она впервые узнала его, тогда ещё просто студента, одного из многих других, а не её владельца.

— Превосходно! — довольно улыбнулся он.

В этот момент ей вдруг пришла в голову мысль, переходящая в уверенность, что даже в те времена, когда он был студентом, а она его преподавательницей, сидевшей за столом или ходившей перед аудиторией, он задумываясь о ней, мысленно раздевал её, прикидывая, на что она могла бы походить будучи рабыней. Его рабыней.

И вот теперь она стоит на коленях перед его креслом, на холодном мраморном полу, рабская девка, его рабыня.

— Она точно такая, какой была, когда я впервые увидел её! — сообщил он собравшейся толпе, а затем, повернувшись к нескольким мужчинам, одетым в зеленые одежды, сказал: — Вы преуспели с ней, как и со всеми остальными.

Те вежливо поклонились.

Молодой человек встал с курульного кресла, впервые за всё разы их встреч в этой комнате, и, спустившись с возвышения, обошёл вокруг неё, тщательно рассматривая, возможно, даже оценивая её. Женщина держала голову поднятой, спину выпрямленной, удерживая предписанную позу. Ей уже было известно, что наказание за нарушенную без разрешения позицию может быть ужасным.

Наконец он остановился перед нею и, присев, прошептал:

— Тебе снова двадцать восемь. Ты — та же самая. Снова — та же самая!

Она промолчала, а в памяти всплыло одно давнее событие её жизни. Тогда её волосы ещё были тёмными и блестящими, собранными строгий узел высоко на затылке. Она стояла перед зеркалом в своей квартире, в одних бюстгальтере и трусиках, критически и одобрительно, изучая свою фигуру. Как давно это было.

— Ты — та же самая, — шёпотом повторил мужчина.

Теперь её волосы были распущены, поскольку именно так, такие женщины как она, должны носить их, если не будет иного распоряжения.

Её заранее поставили в известность, что сегодня она будет представлена ему. Местом её содержания теперь была не камера, а рабская конура, расположенная на шестом уровне стены, в ряду прочих каморок, добраться до которых можно было только по стальным лестницам и решетчатым проходами. И её конура ничем не отличалась от других таких же. Такая же ниша, около четырёх футов высотой и столько же шириной и порядка десяти глубиной. Так же как и в прежней её камере, справа от его маленькой решетчатой дверцы, если повернуться к ней лицом, имелась отполированная металлическая пластина, заменявшая здесь зеркало, казавшаяся довольно большой на фоне скромных размеров самой конуры. Высотой зеркало было от пола до потолка, и вмуровано в стену рядом с решёткой, по-видимому, чтобы оно было лучше освещено.

Из удобств в конуре были только солома и тонкое, короткое, драное, затёртое одеяло. Считается, что для таких рабынь как она — этого достаточно. Таких как она редко балуют.

Удостоверившись, насколько, это у неё получилось, что никого из дежуривших сегодня мужчин нет на проходах, обеспечивавших доступ к расположенным ярусами конурам, она сняла свою тунику и, встав на колени перед отполированной металлической поверхностью, оценила свою фигуру, ставшую, у неё не было никаких сомнений, даже лучше той, какой она была когда-то. С одной стороны, это не могло не понравиться ей, но, с другой, это её пугало, поскольку она уже осознала, что в мире, где, как выяснилось, женская желанность одобрялась и ценилась, это делало её ещё желаннее, причём значительно желаннее. Ей вспомнились молодые женщины, которых временами проводили по коридору, голых и связанных, порой закованных в цепи. Да, она была уверена, что теперь её фигура стала даже лучше, чем была прежде, во времена её молодости. Конечно, подумала женщина, это могло быть следствием некого тонкого, благоприятного побочного эффекта лечения, но ей казалось более вероятным то, что это имело отношение к предписанной ей диете и разнообразным физическим упражнениям, комплекс которых недавно ей был преподан, и за рьяным выполнением которого, вёлся неусыпный контроль. Вдруг она услышала тяжёлые шаги, донёсшиеся со стальной лестницы снаружи, судя по всему в нескольких ярдах ниже её конуры. Женщина мгновенно нырнула обратно в тунику, легла не бок, свернувшись калачиком и плотно сжав ноги, и замерла, делая вид, что спит. Сквозь полусомкнутые веки она наблюдала за участком прохода за решёткой её конуры. Когда дежурный прошёл, она опять поднялась на колени. Встав перед зеркалом, женщина снова оценила своё отражение, но теперь в тунике. Она выпрямила тело и расправила плечи. Нет, её вовсе не раздражала рабыня, которую она видела там. У того, подумалось ей, кто знал женщин настолько же хорошо, как эти мужчины, не возникло бы особых трудностей, сделать суждение о скрытых под этой туникой, её самых интимных и деликатных очертаниях.

Наконец, она легла и попыталась уснуть. Она знала, что завтра ей предстояло быть представленной её владельцу.

* * *

— О, да, — прошептал мужчина. — Ты — теперь та же самая. Такая же самая.

Всё это время она не меняла позы. Наконец, он встал и, одобрительно глядя на неё, отступил на шаг назад, а затем повернулся и, поднявшись на возвышение, занял своё прежнее место в курульном кресле.

Казалось, что мужчина не мог отвести от неё своего взгляда. Не могло ли случиться так, внезапно мелькнул у неё вопрос, что он, так же, как и она, испугался.

Мужчина повернулся к одному из тех людей, что стояли подле него, высокому человеку в белых одеждах с золотой каймой. Ей уже преподали, что это представитель касты Торговцев.

— Что Вы о ней думаете? — поинтересовался у него молодой человек.

— Хорошенький кусочек клеймёного мяса, — ответил тот. — Обычная девка-собственность. Типичная трофейная плоть. На рынках таких как она — тысячи. В общем, никчёмная.

— Я помню её по прежним временам, — сказал молодой человек.

— Возможно, конкретно для вас, — пожал плечами его собеседник, — она, действительно, в некотором роде является особенной.

— Нет, — отмахнулся он. — Ну, кроме разве что того, что её бока имеют некоторый интерес.

Признаться, она мало что поняла из их короткого обмена фразами. Слова в выражениях казались достаточно ясными, но, фактически, они не доходили до неё в своём полном смысле, в том, который подразумевался в них касательно её. Она словно слышала их, но не могла понять или принять. В особенности её озадачила и вызвала неясную тревогу ссылка на рынки.

Получается, что она не представляла для него интереса, подумалось ей, кроме разве что того, что её бока могли бы быть отчасти интересны! Но затем она вдруг испугалась, что это было правдой. А ведь действительно, какой ещё интерес она, или такие как она, могла бы представлять для мужчин этого мира? Память услужливо подбросила ей картинки со связанными нагими красотками в коридоре. И её охватил страх, что здесь, в этом мире, мужчины были господами, и всё будет именно так, как они того пожелают, что они поступают с женщинами так, как им это нравится, как это привычно для владельцев. Она по-настоящему испугалась, что теперь всё будет на их условиях, на условиях мужчин, на условиях господ, полностью, в точности.

Конечно, подумала она, должен быть некий способ обмануть их! Выскользнуть из-под их власти! Правда, у неё тут же появилось пугающее сомнение относительно того, что эти мужчины могут оказаться настолько глупы. Нет, ни в малейшей крупинке, действии или грани, никоим образом, не похожи они были на тех, кто мог бы отбросить свою власть.

Они не были глупцами!

Женщина не смела нарушить предписанную позу.

— Как идут твои занятия? — спросил он.

— Хорошо, я надеюсь, — ответила она и, запнувшись, негромко добавила: — Господин.

Его лицо расплылось в улыбке. Женщина видела, что это слово, слетевшее с её губ, будучи адресовано ему, доставило ему удовольствие. Никогда прежде не использовала она эту форму обращения, за исключением, разве что, её снов, грёз и мыслей. Это осознание реальности её порабощения, тёплой волнующей волной захлестнувшее её тело, вдруг заставило её почувствовать себя необыкновенно красивой и беспомощной. Но вдруг в её голове мелькнула парадоксальная мысль. Да он же просто слабак, с раздражением подумала женщина, если ему захотелось, чтобы она обращалась к нему именно так! Как он жалок! Да он просто нуждается в этом! Неужели он настолько слаб? Впрочем, до неё быстро дошло, что это была просто непроизвольная, защитная реакция её испуганного сознания, запрограммированная бессмысленными, внушёнными ей бессмысленной пропагандой её культуры, с её упрощениями и уравниловкой, порождениями нигилистического заговора, результата столетий негодования, отрицания, ненависти, жертв и страха. Она уже успела уяснить для себя, что только слабые мужчины будут бояться принимать, владеть и наслаждаться доминированием, своим неотъемлемым правом древнего биологического наследия. Теперь она сама была готова ненавидеть и презирать тех мужчин, которые были слишком слабы для доминирования, что в ужасе стремятся избежать своих привилегий, полномочий и обязанностей! Нет, он, да и все другие, такие же как он, вовсе не были слабыми! Они были сильными, намного сильнее робких, скучных слабаков, столь характерных для её прежнего мира. Он, как и остальные мужчины на этой планете, был достаточно силён и достаточно могущественен, чтобы ожидать, требовать и принуждать к должному почтению к себе, требовать и принуждать женщин к подчинению их принципа женственности, во всей её изумительной мягкости, желанности и красоте, своему более суровому, более опасному принципу мужественности.

В этом мире мужчины были господами, по крайней мере, для таких женщин как она. Такова была простота и ужас этого.

— Тебе было сложно произнести это слово? — поинтересовался он.

— Нет, Господин, — прошептала женщина.

— Рабыня, — последовала его презрительная усмешка.

— Да, Господин, — шёпотом признала она, опуская голову и чувствуя, что это было правдой, но одновременно и то, что в этом не было ничего неправильного, что это было не то, чего следовало бы стыдиться, конечно же нет, особенно, если ты такова на самом деле, если ты была рабыней.

А некоторые люди, несомненно, именно такими и были, подумала женщина, тем более что за прошедшие несколько дней она уже узнала, что была одной из них.

И надо признать, что её охватывало необъяснимое волнение, когда она адресовала это слово ему, впрочем, как и любому другому мужчине.

Кстати ей уже популярно объяснили, что она должна обращаться к любому свободному мужчине, только как к «Господину», а к любой свободной женщине, хотя в этом мире с таковыми ей ещё сталкиваться не приходилось, как к «Госпоже». Правда, от одной мысли о свободных женщинах у неё возникало чувство некоторого неудобства. Как то они будут относиться к ней, узнав, что она всего лишь рабыня?

За этот последний период своего обучения она окончательно пришла к пониманию того, что именно быть рабыней для неё будет наиболее правильно и естественно. Причём теперь её обучение, за исключением разве что языковых тренингов, сильно отличалось от всех предыдущих уроков. Ей преподавали, как следует вставать и стоять на коленях, как двигаться, лежать, снимать с себя одежду, как предоставлять себя для связывания, как приветствовать мужчин, и даже тому, как правильно войти и выйти из комнаты. И ещё много чему. Например, её научили различным формам уважения и почтения. Теперь она могла одеть и раздеть мужчину, причём, смогла бы сделать это одними зубами, если бы её руки были связаны сзади. Ей преподавали, как использовать различные части её тела, например, язык и волосы. Она научилась тому, как передвигаться на четвереньках, приносить плеть в зубах, и как просить о наказании, правда она искренне полагала, что будет избавлена от необходимости использовать это знание на практике. Теперь она смогла бы так облизать и поцеловать плеть, что довела бы мужчину до потери контроля над собой. Она изучила то, как надеть на себя цепи, чтобы закрыв их, уже не быть в силах освободиться самой. Она изучила как, стоя на коленях перед мужчиной, брать еду с его руки. Она узнала, как надо есть из миски, стоящей на полу, не используя руки. Ей преподали, как следует лежать на мехах, на полу, в ногах кровати господина, прикованной там к рабскому кольцу цепью за шею, чтобы это выглядело максимально возбуждающе и провоцирующе. Её научили тому, как красиво выпрашивать разрешения подняться собственно на кровать, чтобы служить. Ей преподали, даже то, как правильно подносить мужчине сандалии, опустив голову вниз, на четвереньках, держа их в зубах. Она узнала, с какой ноги следует начинать обувать его, каким образом следует завязывать шнурки и как целовать сандалии, выражая благодарность за то, что ей разрешили выполнить эту незамысловатую работу.

— Как тебя зовут? — спросил он.

Женщина поражённо подняла взгляд не него. Разумеется, это был тест.

— Как понравится Господину, — ответила она. — Меня ещё никак не назвали. Сейчас я всего лишь безымянная рабыня.

Мужчина откинулся на спинку кресла.

На мгновение у неё перехватило дыхание. В её мозгу вдруг мелькнул вопрос, а было ли у неё имя в тот момент, когда на её прежней планете, на её ноге защёлкнулся анклет. С одной стороны, и её, конечно, можно было бы простить за это, поскольку в то время она ещё не могла этого понять, она потеряла право на своё имя задолго до этого момента, возможно даже за многие месяцы до того как она снова, спустя многие годы повстречала в опере молодого человека. Её имя было отобрано у неё в то самое мгновение, когда на неком документе, возможно одном из многих ему подобных, кто-то поставил свою размашистую подпись и резко шлёпнул по нему печатью. Вот с того времени и далее, по крайней мере с чьей-то точки зрения, она стала безымянной рабыней, хотя по понятным причинам, тогда ещё совершенно этого не осознающей.

И вот теперь, когда она пишет эти строки, её мучит вопрос, что если кто-то из вас, читающих это, читающих это там, уже теперь, сама того не ведая, может быть в том же положении, в каком она была тогда. Возможно, точно так же, как и её, вас, не предупреждая и не спрашивая разрешения, уже обследовали и отобрали. Возможно, вас заметили на работе, скажем, в офисе, или в супермаркете, когда Вы делали покупки, или на улице, или за рулём. Быть может, вам не стоило носить те шорты или обнажать живот, зачёсывать волосы таким способом или носить тот обтягивающий костюм мужского покроя, двигаться в той бесцеремонной манеру или резко разговаривать с таксистом. Как знать, может виной тому стала некая неприметная деталь. Возможно, когда-то, зайдя в коктейль-бар, в коротком сексапильном платье с шифоном, Вы повели себя излишне оживлённо, а может не стоило быть столь очаровательной, как не стоило и надевать так близко к горлу те три нити жемчуга, подчеркнувшие вашу шею почти как рабский ошейник. Но может всему виной была просто ваша внешность, внезапно поразившая кого-то своей выразительностью и значимостью, и Вы ничего, ни поделать с этим, ни предотвратить этого не могли, а может кого-то заинтересовало то, как Вы двигались, или как произносили то или иное слово, фразу. Кто может знать, что именно является значимым для них? Возможно, вами заинтересовались и сделали пометку в записях. Возможно, вас сняли на камеру, и даже не раз, скажем, в разное время в течение дня, при разном освещении и с разных ракурсов, и фильмы эти были просмотрены в неких тайных кинозалах. Так что, не стоит исключать того, что Вы, сами того не ведая, уже сейчас так же, как некогда я, стали одной из тех, кого решено забрать и перевезти на чужую планету. Возможно, Вы, как когда-то я сама, в этот самый момент, уже являетесь не больше чем безымянной рабыней.

Впрочем, в тот момент женщину больше интересовало, дадут ли ей сейчас какое-либо имя. И конечно, она уже понимала, что это имя, как, например, ножной браслет или ошейник, было бы просто «надето» на неё. Это было бы просто рабской кличкой данной ей решением рабовладельца, имя являвшееся результатом его прихоти или каприза, и которое он по тем же причинам в любое время мог бы изменить. И всё же это было бы её имя, хотя, конечно, её оно было бы ровно настолько, насколько кличка данная свинье или собаке, были бы их именем.

Но, в тот момент, он так и не назвал её. Ещё на некоторое время, ей предстояло оставаться безымянной рабыней.

А ещё её интересовало, почему на этот раз в комнате было так много людей?

Мужчина как раз отвернулся от неё и общался с собравшейся вокруг него толпой. Он говорил на языке, уже изученном ей в достаточной мере, но делал он это слишком бегло. Так что ей, стоящей на коленях, несмотря на то, что она прилагала все усилия, не удавалось уловить смысл его повествования. Единственное в чём женщина была уверена, это в том, что она, так или иначе, фигурировала в его рассказе. То и дело, то один, то другой, то мужчина, то женщина, оборачивались и, глядя на неё, смеялись. Признаться, это сильно её смущало. В его языке присутствовал небольшой акцент. Ей подумалось, что даже если бы она его не знала прежде, то была бы в состоянии достаточно точно определить, что его родным языком мог бы быть английским. Безусловно, за время нахождения в этом доме ей довелось слышать множество различных акцентов, и даже, насколько она смогла различить среди тех, кто для кого этот язык был родным. Вероятно, они прибыли из различных областей или происходили из групп общества.

Замечания мужчины, к её беспокойству, встречались с большим весельем.

Наконец, он закончил, и взгляды всех присутствовавших скрестились на ней. Она вдруг стала центром внимания. Это заставило её почувствовать себя, в этой крошечной тунике, бывшей всем, что она носила, за исключением браслета на ноге, стоящей на коленях на мраморном полу, необыкновенно уязвимой перед ними. Её тело начало неудержимо дрожать. Конечно, подумала она, для рабынь было более распространено стоять на коленях у одной из стен, стараясь быть неприметной, ожидая приказа служить.

— Ты поняла то, что о чём я говорил? — спросил он у неё, перейдя на английский.

— Очень немногое, — ответила женщина на своём новом языке.

— Я рассказал им, — пояснил он, — о том патологическом мире, из которого Ты происходишь. Я рассказал им, что когда-то Ты была учительницей. Увы, мне сложно было объяснить им достаточно ясно, что Ты, когда мы повстречались впервые, была молодой и самодовольной, новоиспечённой доктором философии со степенью в области гендерных исследований. Это понятие не так-то легко передать на гореанском.

Гореанский, подумала женщина. Ну конечно! Это — название языка. Но, несомненно, на этой планете есть и другие языки, на которых говорят люди в других частях мира.

— Боюсь, что их понятие гендерных исследований не слишком совпадает с твоим. В их понимании гендерные исследования скорее имеют отношение к содержанию, кормлению и дрессировке рабынь, к тому, как их надо проверять в деле и так далее, однако, как мне кажется, я дал им некоторое представление об этом вопросе, о твоей работе, её смехотворно притворной важности, эксцентричном, деформированном и политически мотивированном предмете и прочих вещах. А теперь, Ты для нас выступишь.

Сказав это, мужчина резко хлопнул в ладоши, и позвал:

— Тутина!

Она поражённо уставилась на него. Выступишь? Тутина? Она здесь? На этой планете? Тогда почему она всё ещё не видела её здесь? Впрочем, на самом деле, у неё, конечно, не было никаких причин не быть в этом мире, скорее наоборот, у неё имелось множество причинах того, чтобы находиться именно здесь. Она была слишком желанна, чтобы оставлять её там. И, в конце концов, разве он не упомянул, что когда-то «купил её», а следовательно являлся её хозяином?

Внезапно она почувствовала тревогу. Получается, что у её владельца могло быть, по крайней мере, две женщины!

Послышался женский голос, отдававший отрывистые команды, прилетавшие слева со спины. Они были произнесены на языке, который, как она уже знала, назывался гореанским. Какое-то мгновение они казались ей только невнятными, сердитыми шумами лишь немного выделявшимися на общем фоне. Почему их нельзя было бы произнести на английском языке? Но внезапно, после секундной задержки, они прорвались к её сознанию.

— Сюда! Рабская девка! Сюда! Ко мне! Бегом!

Стремительно вскочив на ноги и повернувшись, она побежала к Тутине, стоявшей около входа в комнату. Даже не имея никаких инструкций по этому поводу, она упала на колени перед этой суровой, подавлявшей её фигурой.

Это действительно была Тутина! Но это была намного более грозная и пугающая её Тутина, чем та, которую она презирала на Земле. Причём, её фигура стала ещё изумительнее, чем была на Земле. Можно было не сомневаться, что она после некоторой неизбежной мягкости или послаблений дисциплины на Земле, едва оказавшись здесь, снова была посажена на строжайшую диету и принуждена выполнять физические упражнения. Надо заметить, что Тутина была одетой скромнее, чем она. Её одежда скорее напоминала ту, в которой женщину представляли перед молодым человеком в прошлый раз, то есть это была туника без рукавов и с подолом чуть выше колен. И так же, как и в прошлый раз, нога Тутины была окольцована. Светлые волосы девушки были зачёсаны назад и подвязаны шерстяной лентой, которая опоясывала голову, перечёркивая лоб над бровями, и была завязана на узел на затылке. Оставшиеся концы ленты, длиной дюймов по шесть каждый свободно свисали вниз. Это был талмит, повязка, указывавшая на некоторую власть её носительницы среди рабынь, отмечая её как «первую девку». В правой руке Тутина держала длинный прут стрекала. Молодая ныне доктор философии в области гендерных исследований уже научилась бояться этого орудия. За последнее время ей достаточно часто приходилось почувствовать его на себе, её дрессировщицы оказались особами очень нетерпеливыми и раздражительными. Глаза Тутины полыхнули синем пламенем, и она жестом указала на открытую дверь. Её испуганная подопечная быстро встала и прошмыгнула мимо девушки в дверной проём. Тутина последовала за ней, закрыв за собой дверь.

 

Глава 9

Выступление перед господином

Когда женщина снова появлялась на пороге мраморной аудитории, её встретили возгласы, в которых звучали интерес и удовольствие. Она замерла в дверном проёме, робко и неуверенно глядя на собравшихся.

— Как странно она одета, — прошептала одна из женщин.

Тутина, подгоняя стрекалом, отконвоировала её внутрь жёлтого круга. Ей показалось, что будет не слишком уместно, встать на колени в том виде, в котором она была.

Как странно она чувствовала себя в этом местом, будучи одетой в этой манере. А ещё женщина почувствовала, что для неё, одетой таким образом, было бы допустимо говорить, но она не посмела сделать этого.

— Ты сейчас будешь выступать, — объявил ей мужчина.

— Как? — растерянно пролепетала она.

— Безусловно, играть на калике, — развёл руками молодой человек — Ты просто не умеешь. Как не знаешь Ты и танцев тоскующей и просящей рабыни.

Его слова заставили её начать подозревать, как именно в этом мире рабыни могли бы выступать перед мужчинами, и как мужчины могли бы использовать их для своего развлечения.

— Именно так, — сообщил молодой человек, обращаясь к собравшимся вокруг него людям, — она появилась в аудитории, когда я был её студентом, а она моей преподавательницей.

— Так странно одетой? — удивился один из мужчин.

— Эта одежда не является такой уж странной для её мира, — пожал её господин плечами, — но дело в том, что смысл этих предметов состоит в том, чтобы действовать как вымпел принадлежности к определённому движению. Это — декларация о намерениях, недвусмысленное предупреждение, задача которого состоит в том, чтобы предъявить формальный, опрятный, холодный, деловой, профессиональный и очень серьезный образ, причём не просто такой, какой предписывается конформистской, социально мотивированной идеологией, соответствующей политически обоснованными правилами приличия, но и позволяющий ей почувствовать себя важной. Этот костюм демонстрирует её претензии и, конечно, определенные заблуждения. Но, с другой стороны, это свидетельствует о её страхе. Это — защитный фасад, точно так же как и та идеология, которую она проповедует.

— О её страхе? — переспросил человек в сине-жёлтой одежде.

Само собой, в тот момент она ещё понятия не имела о значении одежд сине-жёлтой расцветки.

— Да, я имею в виду, её страх перед своей собственной сексуальностью, которую она боится признать, прячет и настаивает на том, что её нет.

— Однако, прелести её тела далеки от того, чтобы быть скрытыми полностью, — заметил мужчина в сине-жёлтой одежде, окидывая женщину оценивающим взглядом.

— Она находится в состоянии войны сама с собой, — пояснил молодой человек. — У неё весьма двойственные чувства относительно её собственного тела, его красоты и потребностей, её собственных эмоций и истинного значения её пола.

— Полагаю, что здесь мы сможем помочь ей покончить с этой войной, — улыбнулся один из собравшихся, одетый в жёлтые одежды касты Строителей.

После его слов взгляды всех мужчин и женщин сошлись на ней, и женщина, стоявшая в кругу, снова почувствовала себя центром внимания.

Как только девушка закрыла за собой дверь, она приказала ей опуститься на колени перед ней подле трёх пакетов, разложенных на полу. Вставшая на колени помолодевшая подопечная Тутины, к своему изумлению отметила, что пакеты, запечатанные скотчем, несли на себе названия и слоганы, знакомые ей на Земле. Она хорошо знала эти магазины, и даже несколько раз делала в них покупки. Ей запомнились коридоры, прилавки, толпы покупателей. Учитывая строгий запрет, наложенный на неё в связи с этим повествованием, названия этих магазинов будут пропущены. Конечно, они были бы немедленно узнаны, по крайней мере, многими из тех, кто знаком с неким городом.

Молодая подопечная вопросительно посмотрела на Тутину. Та угрожающе продемонстрировала своё стрекало, и женщина, быстро опустив голову, съежилась в ожидании боли, но Тутина не ударила её.

— На деньги, данные мне господином, — сообщила Тутина, — я купила это согласно его инструкциям.

Помолодевшая женщина нерешительно протянула руку, и кончиками пальцев прикоснулась к слегка помятой бумаге одного из пакетов. И тут же отдёрнула, почувствовав стрекало прижавшееся под её подбородком, вынуждавшее поднять голову. Она встретилась с голубыми глазами Тутины.

— Теперь Ты уже не сидишь на стуле, не так ли? — поинтересовалась та.

— Да, Госпожа, — подтвердила её подопечная, обратившаяся к Тутине как к «Госпоже», поскольку последняя, очевидно, имела над ней власть.

За прошедшие несколько дней её наставницы приучили её обращаться к ним именно так. Ранг, дистанция и иерархия — составные части в гореанском общественном устройстве. Кажущаяся замысловатость иерархической структуры общества имеет тенденцию поддерживать социальную стабильность. Миф о том, что все равны, когда всем очевидно, что это не правда, сможет стать причиной волнений. Человек такое существо, что он всегда желает подняться по невидимой лестнице, даже если он утверждает, что её не существует. В гореанском же обществе, с его упором на локализацию и соседство, с его различными Домашними Камнями, каждый из которых имеет свою собственную историю и традиции, с его многочисленными кастами и подкастами, каждая со своими всеми уважаемыми и признанными привилегиями, правами и обязанностями, политические перевороты и социальные потрясения не только редки, но и для большинства гореан почти немыслимы. Для таких понятий просто нет ни особых причин, ни поводов, к ним не проявляют особого интереса. Они не подходят данному обществу. Для гореанского общества не характерна ситуация, когда некая безымянная, безликая, анонимная, могущественная группа немногих, тайно управляет многими, скрываясь среди них. Слишком сложно сформировано для этого, слишком гордо и исполнено чувства собственного достоинства, слишком запутанно структурировано и слишком близко к природе гореанское общество. А кроме того есть ещё кодексы и честь.

— Это именно из-за тебя, — прошипела Тутина, — меня избили.

Не трудно было догадаться, что её обвинение касалось того всплеска негодования, вырвавшегося у неё ещё в далёком теперь мире, как давно это теперь кажется, было, связанного с возражением, в тот момент показавшимся столь странным, против того факта, что испуганной женщине в белом платье разрешили сидеть на стуле.

— Я была избита! — зло повторила девица.

— Мне очень жаль, Госпожа, — прошептала её подопечная.

Женщина уже давно не сомневалась в том, что Тутина за ту оплошность была подвергнута наказанию. Как не сомневалась она и в том, что молодой человек был вполне способен к использованию плети на женщине, которая вызвала его неудовольствие.

— А как меня вынудили прислуживать тебе, действовавшей так, словно была выше меня, — раздражённо воскликнула девица. — Ты смотрела на меня с таким презрением, а сама в тот момент уже была всего лишь неосведомленной безымянной рабыней!

— Простите меня! — попросила её испуганная подопечная, стоявшая перед ней на коленях. — Я не знала, Госпожа!

— Но теперь я ношу талмит, — заявила Тутина, указывая на ленту над своими бровями, удерживавшую её зачёсанные назад длинные, роскошные светлые волосы. — Так что бойся, глупая мелкая шлюха. Знай, окольцованная маленькая рабская сука, что на малейшую твою провокацию я отвечу ударом стрекала, и бить я буду много!

— Да, Госпожа, — всхлипнула женщина, сжимаясь и опуская голову.

Как и любой низкой девке, ей следовало бояться владелицы талмита.

— Теперь, — бросила девушка, по-видимому, несколько успокоившись, — снимай с себя тунику, открывай пакеты и одевайся.

* * *

И вот теперь она снова стояла в круге перед курульным креслом. Предметы одежды, что были на ней, действительно, сильно напоминали те, в которых она ходила много лет назад. Чёрный пиджак с юбкой, застёгнутая на все пуговицы строгая, мужского покроя, белая блузка. Её волосы были зачёсаны назад и собраны в узел на затылке. На ногах она носила чёрные, обтягивающие чулки и лакированные чёрные туфли-лодочки на узком двухдюймовом каблуке.

— Кое-чего не хватает, — заметил молодой человек и, не вставая с курульного кресла, жестом подозвал женщину к себе.

На её ладонь легли две тонких, простеньких, но привлекательных золотых петли. Браслеты!

— Надевай, — приказал ей мужчина, и она просунула в них сложенную лодочкой ладошку.

Золотые кольца удобно устроились на её левом запястье, где они уже были однажды.

— А теперь вернись в круг, — потребовал он, — руки положи на талию и медленно повернись перед нами.

Женщина послушно выполнила его команду и снова замерла лицом к нему и ко всем другим. Она чувствовала себя выставленной на показ. Ей даже стало интересно, могла ли нагая рабыня, стоя на аукционной площадке более остро почувствовать себя выставленной на показ, чем она в тот момент.

Она не знала таких людей прежде, более того, она даже не была знакома с людьми этого типа. Они слишком отличались от того типа людей, который ей был известен. Их естественность, их смех и уверенность, их красочные одежды и выражения их лиц, всё это и многое другое разительно отличало этих людей от их апатичных, вялых и серых подобий её прежнего мира! Она даже представить себе не могла, что такие люди могут существовать. Они были чужды ей, не только лингвистически, но, что ещё более важно и более пугающе, культурно. Как могло получиться так, подумала она, что эти человеческие существа оказались настолько отличающимися от своих земных собратьев! Но она больше не была на своей планете. Теперь она находилась в среде с совсем другой культурой, с совершенно отличающимися законами, традициями и ценностями. Всё вокруг было абсолютно незнакомо. Чем могла быть она, беспомощная, лишённая выбора, принесённая сюда для этих людей? Чем в этом мире могли быть другие, такие же как она? И она уже не сомневалась, хотя и приходила в ужас от одной мысли об этом, чем именно.

Насколько странно, подумала она, быть одетой полностью в соответствии с её культурными традициями, прилично и даже чопорно, здесь, в другой культуре. Демонстрируя себя в таком костюме, она чувствовала себя выставленным напоказ эксцентричным объектом чужого любопытства.

Пожалуй, в тот момент женщина предпочла бы свою тунику, пусть и необыкновенно короткую. По крайней мере, в этом случае она не выделялась бы из общего фона, не чувствовала бы себя среди них аномальной, была бы менее заметной и более подходящей к окружению. В той комнате были и другие женщины её статуса, но они хотя бы были одеты соответственно этому статусу. На них на всех были простые, естественные предметы одежды, короткие, обтягивающие, ничего не скрывающие, зато культурно обоснованные и предписанные для женщин их положения, их статуся, к которому, она нисколько не сомневалась, принадлежала и она сама. Они были привлекательно и подходяще одеты, по крайней мере, для тех, кем они были.

Но, почему не она? Почему не она?

Кроме того, она знала, и это не вызывало у неё недовольства, вообще никакого, что в тунике она, как женщина, была весьма привлекательна, возможно даже слишком. На это со всей очевидностью указывали оценивающие взгляды охранников. В их глазах она была женщиной, и женщиной интересной. Она не сомневалась в этом. Причём очень интересной. Это было более чем ясно.

Иногда охранники, связав её, разноцветными шнурами, порой весьма экзотичными способами, приказывали ей освободиться. Однако у неё ещё ни разу не получилось сделать этого. Но как горели их глаза, когда она крутилась и выламывалась, то отступала, то возобновляла бесплотные попытки, извивалась и ёрзала, честно стараясь избавиться от удерживавших её пут! Видимо, смотреть на неё, лежавшую перед ними беспомощно связанную, бьющуюся в совершенно очевидной и нелепой в своей бесполезности борьбе, но, не имея возможности прекратить это, поскольку ей был дан недвусмысленный приказ, доставляло им большое удовольствие. За любую попытку прекратить это, бросить им вызов, замереть и лежать спокойно, следовал безжалостный удар стрекала, и она вынуждена была продолжать, но теперь уже ужаленная и плачущая, свои отчаянные усилия, результат которых, и это она уже отлично понимала, был предопределён.

Ей вспомнились слова молодого человека, ныне её владельца на Горе, сказанные им ещё на Земле, насчёт того, что по его мнению она будет очень привлекательно выглядеть беспомощно связанная такими шнурах, позже, когда она станет соблазнительной. Конечно, она была беспомощна в них, в столь простых и мягких, но столь привлекательных, разноцветных шнурах.

«Боже, я подумала о себе, как о соблазнительной?», — спросила женщина сама себя. Но она хорошо запомнила глаза охранников. «Возможно», — подумала она, и не сказать, что её это рассердило. Какая женщина, в особенности, такая как она, оказавшись в этом мире, не хотела бы быть привлекательной, и даже соблазнительной?

Однако другое воспоминание заставило её вздрогнуть. В памяти всплыли слова молодого человека, когда он ещё на Земле намекнул, что сама её жизнь может зависеть от этого.

Как часто в истории, вдруг подумалось ей, возникали ситуации, когда только красота женщины, вставала между ней и ударом меча. И какая благодарность охватывала её в тот момент, когда она чувствовала как верёвка стягивает её руки за спиной, и с какой радостью подставляла она свою шею под поводок!

Другие девушки того же сорта, что и она, присутствовавшие в комнате, были одеты в туники! Тогда почему она не была в тунике?

Женщина давно оставила мысли, что такое одеяние было непростительно и невыносимо неуместным, что оно было возмутительно вызывающим. Безусловно, она не отрицала, что в некотором смысле всё это присутствовало, и более того, предусматривалось намеренно, однако теперь это казалось ей соответствующим, восхитительным, провоцирующим, невыносимо возбуждающим, сексуально стимулирующим носительницу и несомненно, также притягивающим смелые и оценивающие глаза зрителей, от чьих пристальных взглядов у красотки не было никакой возможности спрятаться. Но теперь она знала, что даже на Земле увидев такой предмет одежды, она относилась к нему с некоторой двойственностью, возможно даже лицемерием, внешне демонстрируя предписанное негодование и гнев, а внутри сгорая от любопытства и волнения, и задаваясь вопросом, как бы она сама могла бы выглядеть одетой в это. А ещё ей было интересно, не завидовали ли некоторые из одетых в тяжёлые неудобные одежды свободных женщин, также присутствовавших в этой комнате, своим сёстрам и той свободе, которую давали им их простые туалеты. А кроме того, какая женщина, положа руку на сердце, не желает показать свою красоту, не жаждет того, чтобы её заметили, признали и открыто одобрили, как некое особое изящное сокровище, которым она себя считает? Разве не простительно для нас для всех быть немного тщеславными? В любом случае они носили то, что было выбрано для них мужчинами. Они были одеты так, как решили одеть их мужчины, а ведь могли и не разрешить. Но тогда почему не она? Большинство, таких женщин как она, стояли на коленях, но были некоторые, кто оставались стоять на ногах. Все они не имели никакой обуви. Зато на их шеях красовались плотно их облегавшие, запертые, плоские узкие металлические полосы — рабские ошейники.

С некоторых пор она стала завидовать им из-за их ошейников. Как видно не на всех животных надевают ошейники, а лишь на особенных. Это было видимое свидетельство того, что они чего-то стоили. Они были признаны представляющими интерес, достойными того, чтобы их купили и ими владели. Таким образом, ошейник — это своеобразное наглядное свидетельство признания ценности. Ужасным оскорблением в этом мире было бы сказать свободной женщине, что она не заслуживает ошейника. Правда, при этом остаётся открытым вопрос, как можно было бы узнать это, если её никто не видел без вуали?

А вот у неё самой был только ножной браслет, роль которого, как ей казалось, была скорее информативной, чем какой-либо ещё. Это был немногим более чем способ отследить её внутри этого дома, безотносительно того вида дома, которым он мог бы быть.

Почему они не позволили ей просто встать на колени, или постоять неприметно у стены, едва замечаемой, почтительно склонившей голову, но готовой быть вызванной щелчком пальцев свободного человека?

— Девка! — бросил ее владелец, и она испуганно подняла на него взгляд. — Сейчас Ты будешь выступать для нас, но прежде скажи, как твой гореанский?

— Недостаточно хорош, Господин! — вынуждена был признать женщина.

— Тем не менее, тебе придётся использовать его, — сообщил мужчина. — Очень немногие из здесь присутствующих, смогут понять английский язык.

— Что я должна делать? — растерянно спросила она.

— Мы — твои студенты, мы — твой класс, — сообщал он ей. — Ты будешь читать нам лекции. Расскажешь нам всем о мужчинах и женщинах, о социальных артефактах, об их значении, и прочих фактах, о том, насколько все условно, политизировано и непостоянно, о том, что у человеческой разновидности, единственной среди всех прочих, нет никакой связи с природой, о том, что генетика бессмысленна, биология ложна, а эндокринология неважна, и так далее, и тому подобное. Не забудь поведать про то, что что-либо может быть чем-то, всё — ничем, а ничто — всем, и про то, что истинное — ложно, а ложное — истинно. Подними наше сознание, познакомь нас, переделай нас.

Женщина затихла, от испуга забыв даже дышать. Конечно, он говорил с ней, используя английский.

— Эти предметы одежды, — указал товарищ, одетый в синее с жёлтым, — фактически не скрывают её фигуру. Конечно, её очарование видимо под ними невооружённым взглядом.

— Уверен, что она знала об этом, — кивнул молодой человек.

— Вещицы на её ногах смотрятся привлекательно, — отметил другой.

— Как она может удерживать волосы в такой причёске? — полюбопытствовал третий.

— А личико у неё ничего, смазливое, — похвалил четвёртый.

— Да и фигура что надо, миниатюрная, аккуратная и соблазнительная, — признал пятый.

Молодой человек поднял руку, призывая всех к тишине. Разумеется, все эти короткие реплики были сделаны по-гореански. Они говорили небрежно, совершенно не принимая во внимание тот факт, что она могла понять их. Однако к настоящему времени её гореанский уже был достаточен, чтобы до неё доходил смысл их фраз. Женщина слушала их со смешанными чувствами и предчувствиями. Странное это дело, слышать о себе такие замечания, такие объективные и небрежные. Они что, не знали о том, что она была человеком? Они что, решили, что она — предмет, выставленное напоказ животное?

— Начинай, — небрежно бросил молодой человек.

Нерешительно, дрожащим от испуга голосом, она начала.

— Как я тебе сказал, — сразу прервал её молодой человек, перейдя на английский.

У женщины вырвался горестный стон. Для неё стало предельно ясно, что в намерения мужчины входило заставить её честно и открыто дать всем присутствовавшим в комнате ясное понимание того, что она преподавала в течение многих лет. Того, что её коллеги по движению ожидали от неё. Того, что ей было рекомендовано представлять. Того, на чём зиждились её положение, репутация и престиж. Того, на чём были основаны постулаты, которые она в изобилии издавала в журналах, издаваемых определенно для того, чтобы приспособить и подогнать такие представления под идеологию, которой она, фактически, отдала свою жизнь.

Иногда он помогал ей подобрать подходящее гореанское слово, иногда подталкивал её в нужном направлении, напоминая о том или ином моменте, когда ему хотелось, чтобы она яснее выразила свои положения, чтобы предмет её лекции высветился наиболее понятно и правдоподобно.

Затем он приказал ей двигаться по комнате, не переставая говорить. Женщина сделала это, внезапно остро ощутив свою фигуру, скрытую под одеждой. На Земле ей никогда не приходилось ощущать движений её тела, того как предметы её одежды опирались на изгибы её форм, цеплялись за кожу. Но здесь женщина очень хорошо ощутила всё это. Как пугающе, как уязвимо мягко и красиво это происходило! И она чувствовала это каждой клеточкой своего тела. Пару раз он попросил её повторить тот жест, при котором раздавался тот негромкий звук двух браслетов, как будто случайно соударяющихся друг о дружку. Этот звук казался ей очень значимым, особенно при данных обстоятельствах, и у неё не было никаких сомнений в том, что для мужчины это было не менее значимо.

— Спасибо за лекцию, рабская девка, — сказал молодой человек, когда она замолкла. — А теперь сними с себя одежду.

Сначала женщина сняла пиджак и положила его на пол у своих ног. Затем последовали туфельки, вставшие рядом с пиджаком.

На мгновение замявшись, она бросила взгляд на мужчину, но получив его нетерпеливый жест, продолжила. Женщина одну за другой, начиная с высокого ворота, расстегнула пуговицы и сбросила с плеч блузку. В этот момент некоторые из присутствовавших мужчин ударил ладонями правых рук по своим левым плечам.

Женщина удивлённо посмотрела на молодого человека.

— Они выражают свой одобрение, — пояснил он, снова перейдя на английский.

Под блузкой был белый бюстгальтер, узкие лямки которого были застёгнуты на спине. Когда она расстегнула молнию сбоку на чёрной юбке, та легко соскользнула вниз и легла на полу вокруг её лодыжек, женщине осталось только переступить через неё и сдвинуть в сторону.

Мужчины проявили явный интерес к поясу с подвязками. Освободив чулки от зажимов, она расстегнула пояс и бросила его на кучку уже снятой одежды, а затем, сев на пол, скатала чулки вниз по ногам и сняла и их.

По мере того как её ноги появлялись из-под чёрной ткани чулок, окончательно проявлялось очарование её бёдер, соблазнительные изгибы её ног, коленей, икр и щиколоток. Очарование каждой детали, одной за другой, было медленно обнажено.

Закончив с чулками, она поднялась на ноги, замерев перед зрителями. Теперь на ней остались только бюстгальтер и трусики, ну и два браслета на запястье и запертое кольцо на левой лодыжке.

— Распусти причёску, — приказал ей хозяин, и женщина расслабила узел и тряхнула головой.

Освобождённые волосы, предмет её тайной гордости, тёмно-коричневым, блестящим водопадом обрушились вниз. Подняв обе руки, отработанным жестом, она отбросила их назад.

У многих из присутствовавших в комнате на лицах появилось выражение удовольствия и восхищения. Было совершенно ясно, в их глазах она была прекрасной рабыней.

Женщина потянулась, чтобы стянуть со своего левого запястья два золотых кольца, но молодой человек чуть заметно, отрицательно покачав головой, остановил её порыв. Она напряглась, но подчинилась. Похоже, этим предметам предстояло оставаться на ней ещё, по крайней мере, в течение какого-то времени.

Потом она стянула лямками бюстгальтера с плеч, на мгновение замерла, а затем опустила вниз его чашки.

— Превосходно, — прокомментировал мужчина в сине-жёлтых одеждах, заставив её густо покраснеть.

Даже если бы он использовал неизвестное ей слово, она всё равно отлично поняла бы его, настолько недвусмысленны были его тон и выражение лица.

Кое-кто из мужчин снова хлопнули себя по левым плечам, а часть из присутствовавших женщин издали негромкие возгласы восхищения.

Внезапно женщина осознала, что то, что они одобрили, её тело, на самом деле вовсе не было её, что в действительности, её тело, как и она сама, было чьей-то собственностью.

Она повернула бюстгальтер так, чтобы крючки оказались спереди и, отстегнув их, бросила предмет нижнего белья поверх остальной своей одежды.

Вдруг глаза женщины наполнились слезами, и она бросила жалобный взгляд на молодого человека, сидевшего в курульном кресле, в надежде, что он оставит ей небольшой кусочек её скромности, что он не будет столь беспощаден к ней, по крайней мере, не публично, не перед этой толпой. Но в глазах его она не рассмотрела ничего кроме строгости.

И вот она замерла перед ним обнаженной, нагой рабыней. Единственное, что осталось на ней это, две узких петельки золота на левом запястье и стальной анклет.

— А теперь, — сказал он ей, — моя прекрасная помолодевшая нагая преподавательница со степенью доктора философии в гендерных исследованиях, Ты можешь лечь на пол и ползти ко мне на животе.

И женщина, опустившись сначала на четвереньки, а затем и на живот, медленно, дюйм за дюймом, приблизилась к постаменту, поднялась по ступеням и замерла перед ним.

— Ближе, — подозвал мужчина. — Теперь раскидай свои волосы вокруг моих но.

Она, почти прижавшись головой к его сандалии, перебросила волосы вперёд, укрыв ими его ноги.

— Вот теперь, — усмехнулся он, — это, действительно, Ты. И именно такой я хотел тебя, и именно такой Ты сама хотела быть, рабыней у моих ног, и даже тогда, давно.

Женщина подняла голову и посмотрела на него сквозь слезы, застилавшие её глаза. Её бывший ученик наклонился, взял её левую руку и стянул с неё оба золотых кольца. Теперь на ней остался только стальной ножной браслет.

— Лижи и целуй мои ноги, рабыня, — приказал он.

— Да, Господин, — всхлипнула она.

— Итак, — сказал мужчина, — теперь Ты стала живым опровержением своей собственной идеологии.

— Да, — шёпотом признала она и добавила: — Господин.

Спустя некоторое время он, к её испугу, отдёрнул ноги от её мягкого языка и тёплых губ, от её слез и волос.

— Охранник, — окликнул он, — уведи эту рабыню и проследи за тем, чтобы последняя фаза её лечения началась как можно скорее.

— Но я была уверена, что на этом всё закончится, Господин! — в недоумении воскликнула она.

— О да-а, — протянул мужчина, и в его голосе послышались угрожающие нотки, — я запланировал для тебя, рабская девка, кое-что совершенно особенное.

Сильные мужские руки вздёрнули её на ноги и потащили, как она была голой, прочь из комнаты. Оказавшись за дверями, охранник задержался на мгновение, и, не выпуская её завёрнутой за спину руки, приказал подобрать с пола тунику. Крошечное платьице так и оставалось лежать на том же месте, где она его положила, когда она переоделась в другие предметы одежды. Бумажные пакеты, упаковка, ленты и картонные коробки, тоже всё ещё лежали там же, где она их оставила.

Затем мужчина, так и не позволив ей накинуть на себя одежду, быстро и грубо потащил вдоль по коридорам. Её левая рука, завёрнутая за спину и сжатая в грубом мужском кулаке, жутко болела. В правой руке она сжимала свою тунику, но у неё не было ни малейшего шанса надеть её на себя. Женщину провели по коридорам почти так же, как водили других голых красоток, которых она не раз видела, за исключением разве что того, что она не была связана или закована в цепи.

За решётками то и дело мелькали испуганные лица молодых женщин, рассматривавших её сквозь прутья.

Дорога не заняла много времени, и вскоре они достигли большого помещения, в котором находилась её конура. Мужчина протащил её по стальным лестницам, пока они не сказались на нужном ярусе, где он просто толкнул её вниз и вперёд, приказав дальше ползти на четвереньках. Передвигаться по стальному решетчатому настилу на руках и коленях было мучительно больно. Хорошо ещё, что до конуры было не так далеко. Через мгновение после того, как она вползла внутрь, решётка за её спиной была захлопнута и заперта.

Во внезапно охватившей её истерике женщина попыталась стянуть со своей ноги браслет, но, конечно, не смогла сделать этого. Её начали трясти рыдания. Она обернулась и, стоя на коленях, вцепилась в стальные прутья и, не отдавая себе отчёта, закричала.

Спустя некоторое время, немного успокоившись, она натянула на себя свою короткую тунику и перебралась на охапку соломы, лежавшую в углу конуры. Там она легла и, как смогла, завернулась в короткое тонкое одеяло.

Женщину душили рыданья. Слёзы продолжали катиться по её щекам.

Конечно, её бывший ученик воспользовался моментом на славу, его месть ей была богатой, жестокой и полной. Ей казалось, что она не могла быть более полно унижена и оскорблена.

И всё же, она не могла отрицать и того, что была дико возбуждена в тот момент, когда лежала у его ног, беспомощная, подавленная, покорная рабыня, под властью мужчины.

В тот момент она вдруг со всей ясностью поняла, что это было именно то, чем она была, и то, чем она больше всего хотела быть в глубине своего сердца. То, что она всегда хотела быть рабыней.

Но что он запланировал для неё? Этот вопрос мучил её, но ответа на него она не знала. Единственное, что она знала наверняка, это то, что она была его рабыней, а следовательно, он может делать с ней всё, что захочет.

 

Глава 10

Перед Господином после заключительной фазы преобразования

Она плакала, цепляясь за запястье охранника, безжалостно удерживавшего её за волосы. При этом женщина, голова которой была склонена к его бедру, торопливо переставляла ноги. Мужчина тащил свою подопечную по коридору к комнате, согнув в обычном гореанском ведомом положении.

На этот раз её просто подтащили к желтому кругу, начерченному перед курульным креслом, и швырнули на живот в его центр. Поспешно, дрожа от страха, она вскарабкалась на колени и, подняв руки, зачесала волосы назад, перекинув за плечи, попытавшись поправить и пригладить их. Она снова стояла на коленях перед своим господином.

И хотя мужчина, в отличие от неё, остался таким же, каким и был, но для неё теперь, он казался значительно старше её, более зрелым и более пугающим.

— Ты уверена, что стоишь в позиции подходящей для той, кем Ты, как тебе уже объяснили, являешься? — поинтересовался он.

Поза в которой женщина стояла на колени, следует признать, была очень красивой. Она сидела ягодицами на своих пятках, выпрямив спину, подняв голову и прижав ладони к бёдрам, в точности как её научили.

Но мужчина продолжал пристально рассматривать её. На глаза его бывшей преподавательницы навернулись слёзы, и она развела колени. Это было последнее, маленькое уточнение, которое преподали ей, перед тем как повести сюда. Это была поза, подходящая для рабыни её вида — гореанской рабыни для удовольствий.

Однако он не сводил с неё своего строгого взгляда.

Всхлипнув, она расставила колени ещё шире. В этот раз на ней была та же самая короткая туника, что выдали ей прежде, с одним маленьким изменением, теперь она была разрезана по бокам, от кромки подола почти до самой талии. Так что теперь, когда она двигалась, её бёдра всё время мелькали в этих разрезах, а когда вставала на колени так, как она это сделала сейчас, то подол туники спереди опускался между ног. Таким образом, становясь на колени перед своим хозяином, в самой обычной позе гореанской рабыни для удовольствий, разводя ноги широко в стороны, она как бы уязвимо открывалась перед ним, за исключением крошечной вуали падавшей перед ней. Причём, когда невольница обнажена, обычно используется та же самая позиция.

Она посмотрела на своего бывшего ученика, но его фигура расплывалась, из-за слёз, застилавших её глаза.

— Хорошо ли Тутина относилась к тебе? — осведомился он.

Женщина задрожала от одного воспоминания о блондинке. Но она понимала, что это была своего рода проверка.

— Она обращалась со мной в точности, как я заслужила, Господин, — ответила она.

Лицо мужчины растянулось в понимающей улыбке. И эта улыбка показала ей, насколько точно он понял её, и то чем она была. Неужели она ничего не могла скрыть от этого человека?

Никаких тёплых отношений не могло быть между ней и Тутиной. Она возненавидела блондинку с того самого момента, когда впервые увидела её в опере. Как, кажется, давно это было! Возможно, виной тому было то, что девица показалась ей вульгарной и глупой, но такой красивой. Однако дело скорее было не в том, что она была проста и глупа, а именно в том, что она была красива и стояла рядом с молодым человеком. А теперь в руках Тутины оказалась ещё и власть над ней. Лоб блондинки пересекал талмит, указывавший на то, что для неё и ещё для нескольких других, Тутина являлась «первой девкой». И свою власть над своими подопечными, и в особенности над бывшим доктором философии, эта мегера реализовывала с каким-то злобным удовольствием. Блондинка быстро приучила помолодевшую женщину и всех остальных её товарок бояться её стрекала до слабости в коленях.

Для Тутины, доставленной с Земли, и в действительности, когда-то бывшей соотечественницей женщины, и даже уроженкой одного с ней города, английский язык был родным, так что говорила на нём она бегло. Однако первая девка говорила со своей подчинённой только по-гореански. Так что Тутина, хорошо говорившая на этом языке, в то время, то и дело ставила её очень неудобное положение. Её помолодевшей подопечной постоянно приходилось быть в напряжении, отчаянно вслушиваясь и изо всех сил пытаясь понять, почувствовать тонкость плохо знакомого языка, стараясь не пропустить ни одного слова. Как терялась, сомневалась, пугалась в эти мгновения несведущая молодая подопечная Тутины, какой невежественной она себя чувствовала. И как ловко и умело пользовалась блондинка доставшейся ей властью. Правда, стоит отметить, что тем самым, возможно, сама того не понимая, Тутина только ускоряла прогресс освоения её подопечной гореанского языка.

А сама помолодевшая подопечная отчаянно ревновала к Тутине, к её власти, к её красоте и к её приближенному положению к господину. Женщина предпочла бы быть единственной рабыней её владельца, чтобы она одна могла бы лежать перед ним, укрывая волосами и целуя его ноги. Однако вышло так, что у него было, по крайней мере, две рабыни, а возможно и больше. Этого она не знала. Зато знала, почему она боялась, негодовала и ненавидела Тутину. Но она не могла взять в толк, почему блондинка так ненавидит её саму. В конце концов, разве она хоть чем-то могла угрожать прекрасной Тутине? Неужели в ней было что-то, что заставляло первую девка опасаться такой как она, низкой рабыни?

Она не смогла уловить, в какой момент его пристальный взгляд стал тверже, просто вдруг осознала этот факт.

— Насколько я понимаю, Ты уже видела себя, в больших зеркалах в учебной комнате, не так ли? — спросил у неё мужчина.

— Да, — ответила она, вспомнив те зеркала, которые по качеству были ничуть не хуже тех, к которым она привыкла на Земле.

— Голой? — уточнил молодой человек.

— Да, — кивнула женщина, стыдливо потупив взгляд.

Когда ей приказали посмотреть на своё отражение, то в первый момент она была ошеломлена, озадачена невероятной, юной, уязвимой, очаровательной красоткой, которую она увидела в зеркале.

— Сколько тебе сейчас лет? — поинтересовался мужчина. — Или правильнее будет сказать, сколько лет Ты бы себе дала, глядя на себя в зеркало?

— Я не знаю, — прошептала она.

— Я бы сказал, — предположил её бывший ученик, — что на вид тебе восемнадцать — девятнадцать лет.

Женщина кивнула в знак согласия. Вспоминая свои фотографии сорокалетней давности, и сравнивая с ними то, что видела в зеркале, она не могла не признать идентичности, за исключением разве что наготы, и, как ей показалось, некоторого превосходства теперешней фигуры, что могло быть результатом действия сывороток, или, возможно, диеты и упражнений. Конечно, очень отличался и фон, отраженный в зеркале. Учебная комната чужого мира, с её разрисованным линиями полом, кольцами, цепями и плетями, развешанными по стенам, решётками и прочими атрибутами, совсем не напоминала того, что было фоном на её фотографиях.

— Тебе уже дали рабское вино? — спросил он.

— Да, — ответила женщина, вздрогнув от отвращения.

В памяти всплыло, как её поставили на колени и, безжалостно удерживая за волосы её голову запрокинутой, надавив пальцами на щёки, разжали её рот, и вставили между ее зубами деревянную трубку. Затем, плотно зажав ей ноздри, в воронку вылили ужасную, мутную жидкость. Чтобы не задохнуться, женщина просто вынуждена была проглотить это «вино». Сразу после этой процедуры, руки ей связали за спиной, чтобы она не смогла вызвать рвоту и избавиться от этого жуткого снадобья.

— Зато теперь Ты не сможешь забеременеть, — сообщил он ей. — Если только не получишь противоядия, про который, те кто его пили, говорят, что это весьма приятный на вкус, деликатный напиток. После его принятия, Ты снова будешь в состоянии забеременеть. Зачатие у рабынь, само собой, находится под строгим контролем. Их скрещивают, спаривают и оплодотворяют только так, и в точности так, как того пожелают их хозяева.

Женщина понимающе кивнула. Рабовладельцы должны проявлять осторожность со своим имуществом.

— Иногда, в сельских районах, — продолжи он, — устраивают праздник размножения, на который доставляют рабынь, конечно, тщательно отобранных, из соседних селений, связанных и закрытых в капюшонах. К загонам осеменения их могут приводить на поводках за фургонами, привозить в ящиках, в мешках, и так далее.

«Интересно, а он мог бы использовать меня для получения потомства», — подумала она.

— Это — время пиров и веселья, — добавил мужчина, — фактически — ярмарка.

Она вдруг поняла, что он мог буквально использовать её на племя. Она посмотрела на своего бывшего студента. За прошедшие годы он нисколько не изменился, по крайней мере, физически оставаясь таким же, как раньше, в то время когда она приближалась к своему тридцатилетию. Теперь, после их последней встречи, она отлично знала, что он мог владеть ей, доминировать и командовать ею, причём даже в то время, когда он был таким же как теперь, а она старше его и по возрасту, и по положению. Принцип её женственности был сокрушён и беспомощен, перед принципом его мужественности. Она покорно извивалась бы у его ног и повиновалась бы малейшему его капризу. Даже тогда он запросто мог бы стать полным и безоговорочным хозяином и господином её женственности. Она почувствовала это даже тогда, много лет назад, в аудитории. Она знала, что стоило ему только пожелать, и она была бы беспомощно его, на любых условиях, какие бы он для неё не установил. Но теперь она выглядела, да и чувствовала себя лет, скажем, на восемнадцать — девятнадцать, а его кажущийся возраст по-прежнему оставался в районе чуть за двадцать. Так что теперь по сравнению с ней, её бывший студент был старше и выглядел более зрелым. Перед ним его бывшая преподавательница смотрелась не больше, чем девушкой.

«Могла ли я нравиться ему», — спрашивала она себя. — «Планирует ли он оставить меня себя?»

Сама она была уверена, что любит его.

— Как идут твои занятия? — поинтересовался мужчина.

— Надеюсь, что неплохо, — ответила она. — Но остаётся много чего, что я не понимаю.

— Что именно? — уточнил он.

— Мне кажется, что есть много вещей, о которых я не знаю, что есть множество деталей, о которых мне ничего не рассказывают.

— Это верно, — признал молодой человек.

— Я чувствую, что по-прежнему остаюсь очень наивной, очень невежественной, — вздохнула женщина.

— Верно, — кивнул он.

— Разве я не была бы более ценной, если бы я знала больше? — осведомилась она.

— Конечно, — не стал отрицать мужчина.

— Но тогда почему мне этого не преподают? — озадаченно спросила женщина.

— А Ты подумай, — предложил ей молодой человек.

— Чтобы я оставалась наивной и невежественной, незначимой и никчёмной? — предположила его бывшая преподавательница. — Чтобы я оставалась ничем? Чтобы не смогла стать чем-то более ценным?

— Как тебе понравилось твоё теперешнее место жительства? — вместо ответа, спросил мужчина.

— Несомненно, оно соответствует указаниям Господина, — проворчала она.

— Конечно, — кивнул он.

— Господин жесток к своей рабыне, — вздохнула женщина.

— Ну, тебя ведь могли заковать в тугие цепи, или посадить в рабский ящик, или бросить в рабские ямы, — заметил её хозяин.

Её теперешним местом проживания была крохотная рабская клетка. Зарешеченный куб, любая грань которого не превышала четырёх футов. Со всех сторон её окружали близко поставленные стальные прутья, в полдюйма диаметром, и только пол представлял собой металлическую пластину. Находясь внутри, женщина была не в состоянии выпрямиться полностью. Кому-то может показаться, что прутья были слишком тонкими, но этого было вполне достаточно для того, чтобы надёжно удерживать женщину внутри. Эта клетка мало чем отличалась от тех, которые используют многие охотники в своём лагере, для временного содержания своей добычи. Соломы в клетке больше не было, но ей хотя бы позволили оставить одеяло.

— Каждый раз, — обиженно сказала она, — Вы обращались со мной всё более безжалостно, оставляя мне всё меньше привилегий, становясь со мной всё жёстче!

— Так было лучше для тебя самой, — пожал плечами мужчина. — Тебя следовало приучать к твоей неволе, рабская девка.

— Но разве я вам не нравлюсь, Господин? — спросила женщина, не сводя с него своих глаз, пытаясь прочитать в его облике некий проблеск эмоций, некий намёк на его чувства.

Он выкрал её и доставил на эту планету. Он не забыл её! Он сделал её своей рабыней. Конечно же, у него должны быть какие-то чувства к ней. «Я — его! Я люблю его, — думала она. — Но как он смог узнать о том, что я хотела принадлежать ему, мечтала о том, чтобы он похитил меня и владел мной? По какой ещё причине стал бы он надевать анклет на мою щиколотку и навязывать мне свою волю?»

Теперь-то она понимала, как по-дурацки наивно выглядели те многие, кто искренне разделяли её взгляды, и сколь малое отношение имела эта идеология к биологической правде человеческого существования. В целом мужчины, если они не ущербные, по своей натуре являются честолюбивыми и ревнивыми собственниками. Также она знала, что её пол по своей природе принадлежал им. И мужчины, предпочли бы относиться к своим женщинам не как партнеры, но как владельцы. Они хотели владеть ими. Мужчины искренне любят только то, что им принадлежит, то, что находится в их полной собственности. Они дорожат своим имуществом, своими собаками, своими инструментами, книгами, домами, автомобилями и своими женщинами. Как может мужчина ценить что-то, считать это своим сокровищем, если это не принадлежит ему полностью? Когда в его сердце пылает огонь страсти, нужны ли ему будут пикировки и переговоры со своей партнёршей? Э нет, он хочет в жадном, торжествующем вожделении связать и овладеть своей рабыней! Ей всегда было интересен вопрос в скольких семьях, укрывшись за стенами своих домов, втайне от всех, жёны были рабынями своих мужей. Но здесь, на Горе, подумала она, рабство является институтом явным, признанным, освящённым традициями и узаконенным. Здесь мужчины — владельцы, по крайней мере, для женщин, таких как она. А женщины? Сколько их здесь, таких как она? Тех, кто стремится принадлежать, кто жаждет повиноваться и служить, готовых отдавать всё, всю свою красоту и преданность, всю свою беспомощную и покорную любовь мужчине, которого они страстно желали повстречать, того, кто бросит их к своим ногам, сделав их своей собственностью, а себя их владельцем?

Она смотрела на него, выглядевшего точно так же, как и прежде, одетого в местные одежды, развалившегося в курульном кресле, с одним маленьким отличием, на его коленях лежала плеть.

Женщина расставила колени немного шире, вдруг испугавшись, что по неосторожности позволила им немного сблизиться. Её до глубины души волновал тот факт, что она стояла перед ним так, столь откровенно одетая, без нижнего белья, с широко расставленными коленями.

Ей больше не требовался кто-то, кто сказал бы ей о том, что неволя возбуждает женщину. Она уже знала, что фригидность в рабыне неприемлема. Бесчувственность ей запрещена. Пассивность не допустима. Комплексы не позволительны. В случае необходимости такие внушенные культурой барьеры огню любви могут быть выбиты из её тела плетью. Рабыням не дано иного выбора, кроме как стать естественной, горячей, пылающей животной страстью, отдающейся самкой. В этом вопросе у них просто нет абсолютно никакого выбора. Они должны стать теми, кто они есть, женщинами для мужчин, рабынями для рабовладельцев.

— Я могу говорить? — спросила женщина.

— Можешь, — разрешил он.

Для рабынь свойственно спросить разрешение, прежде чем заговорить. В конце концов, они рабыни. Безусловно, в таких вопросах в отношениях рабовладельцев и их рабынь существует множество нюансов и различий. Иногда в это вовлечены весьма тонкие соображения, и многое зависит от данного контекста, случая, местоположения и того, присутствует ли кто-либо рядом. Рабыня, особенно после пары другой оплеух, склонна развивать большую чувствительность к таким нюансам. Некоторым рабыням их владельцы разрешают говорить свободно, причём ничуть не менее свободно, чем говорят иные свободные женщины, но ровно до того момента, пока строгий взгляд не поставит их на колени, напоминая им о том, кем они являются. И вряд ли найдётся такая рабыня, которой не случалось бы, при потере её хозяином терпения, быть поставленной на колени лицом к стене с заткнутым ртом и связанными за спиной руками, или быть брошенный голой на кровать связанной по рукам и ногам и с заткнутым ртом. Кроме того, господин может закрыть рот своей рабыне просто «своим желанием», а затем приказать служить ему в тишине.

— Я не до конца понимаю, что было со мной сделано, — сказала женщина.

— Что Ты имеешь в виду? — уточнил её хозяин.

— Я что, бессмертна? — спросила она.

— Конечно, нет, — усмехнулся молодой человек. — Уверяю, Ты очень даже смертна. Например, я мог бы, если бы захотел, скормить тебя слину, или бросить в заросли кустов-пиявок.

До сего момента женщина полагала, что животные, называемые «слинами», не существовали в реальности, а были лишь частью мифологии этого мира. Как и не приходилось ей слышать о растениях-пиявках. Однако тон его замечаний был достаточно ясен.

— Тебя вернули к прежнему состоянию твоего тела и стабилизировали в нём, — пояснил он. — С тобой было сделано именно это и только это.

— И я останусь такой? — осторожно поинтересовалась женщина.

— Да, — кивнул он, но заметив выражение восторга на её лице, добавил: — Если только тебе не отрежут нос, уши или что-нибудь ещё.

Выражение восторга на лице женщины ту же сменилось гримасой ужаса.

— Ты ведь постараешься быть хорошей маленькой рабыней, не так ли? — осведомился молодой человек.

— Да, Господин! — поспешила заверить его она, но немного помолчав, спросила: — Господин, а почему Вы вернули меня именно в этот возраст?

Как уже было сказано им, да и она сама понимала, что если бы кто-то посторонний увидел её сейчас, то он дал бы ей не больше восемнадцати лет, ну, девятнадцать, самое большее.

— А что Ты сама думаешь по этому поводу? — полюбопытствовал мужчина.

И она решила говорить с ним смело. Её живот уже пылал перед ним, перед её господином.

— Я думаю, Господин, — сглотнув, заговорила помолодевшая женщина, — что я вам небезразлична, что Вы помнили обо мне, что Вы никогда не забывали меня, что Вы прибыли на Землю, чтобы похитить и сделать меня своей рабыней, потому что Вы хотели, желали и любили меня. И поэтому Вы вернули меня в этот возраст, чтобы выглядеть более зрелыми по сравнению со мной, чтобы я могла бы казаться не больше, чем девочкой рядом с вами, самым подходящим объектом для Ваших цепей.

— Не-ет, — насмешливо протянул он. — Я озаботился твоей доставкой сюда, потому что я ненавижу тебя, потому что презираю, потому что пренебрегаю тобой. Именно поэтому я доставил тебя сюда и сделал рабыней.

— Нет! — воскликнула она. — Но Вы же сами сказали, что нашли моё тело интересным!

— Это — единственное, что в тебе могло представлять хоть какой-то интерес, — усмехнулся её бывший студент и презрительно добавил: — Рабыня.

Женщина заплакала, спрятав лицо в ладонях.

— Колени, — рявкнул на неё мужчина.

Она моментально вернула колени в прежнее положение.

— А по поводу твоего теперешнего возраста, признаюсь, у меня было две причины, чтобы поступить именно так, — сказал он. — Во-первых, мне было любопытно посмотреть, на что Ты была похожа в юности. Теперь я это увидел, и вынужден признать, что Ты — смазливая маленькая рабыня, фигуристая, юная, маленькая рабыня. А второй причиной того, что я выбрал для тебя этот возраст, было то, что теперь практически для любого человека, даже, несмотря на то, что по всеобщему признанию являешься весьма привлекательной, Ты будешь оставаться никчёмной, ничего незначащей, маленькой рабыней. На рынке за тебя никогда дадут высокой цены. Ты будешь среди самых дешёвых товаров. Скорее всего, тебя будут покупать только люди невысокого положения, невежественные мужланы, за несколько мелких монет, для самого непритязательного рабского труда. Дело в том, что большинство рабынь здесь выглядит лет на двадцать — двадцать пять. Так что даже они будут смотреть на тебя сверху вниз, как на не более чем смазливую девчонку, которую нельзя воспринимать в серьёз, никчёмную и по большому счёту ничего не стоящую.

Женщина тряслась от рыданий, уткнувшись лицом в ладони, не смея даже взглянуть на него.

— По этой же причине, я приказал не преподавать тебе больше необходимого минимума, и не учить тебя особо тщательно. Я хочу, чтобы Ты как можно дольше оставалась невежественной и бесполезной. Таким образом, я вброшу тебя в ужасы и реалии этого мира, который будет оставаться для тебя совершенно чужим.

— За что Вы ненавидите меня? — всхлипнула она.

— Встать, — скомандовал ей мужчина, не сочтя нужным отвечать. — Раздевайся.

Женщина встала, сверкнув полными слёз глазами, и, подняв правую руку к раздевающему узлу на левом плече, потянула за кончик. Туника, мягко соскользнув с её тела, легла вокруг её лодыжек. Бывшая доктор философии, теперь выглядевшая как совсем юная девушка, сделала шаг вперёд, выйдя из маленького атолла ткани лежавшего посреди спокойного мраморного моря, и замерла перед своим господином. Она всё ещё плакала, но стояла прямо и изящно, в точности как её научили. Она уже знала, как надо стоять перед мужчиной. И почему.

Молодой человек взял плеть, лежавшую поперёк его колен, и швырнул на пол перед ней. Женщина, скосив взгляд, посмотрела вниз.

Мужчина поднялся с курульного кресла и, сдёрнув с себя свои богато декорированные, явно церемониальные, одежды, остался стоять на возвышении в простой, подпоясанной коричневой тунике.

До этого самого момента, она толком не понимала, насколько большим был её бывший студент. Точнее, теперь, когда он показался перед ней во всей красе и мощи, было бы правильнее сказать, насколько огромным он был. И каким красивым, гибким и мускулистый был этот мужчина, насколько крепки и мощны были его ноги, насколько длинны и сильны его руки. О да, природа наградила его огромными руками! Конечно, она и раньше понимала, что он был крупным и сильным мужчиной, но только теперь, она с замиранием сердца осознала насколько. До самого последнего момента она никогда не видела его в тунике. Это был по-своему простой предмет одежды, но как откровенно, как небрежно, как роскошно он демонстрировал его мощную фигуру, слегка прикрытую коричневой тканью. Она была смущена до глубины души, ужасно возбуждена, в голове пчелиным роем мельтешили мысли, глубоко тревожащие её. Метавшийся по его фигуре взгляд оценивал крепость его ног, ширину плеч, силу рук. Он был волнующе материальным, и женщина, к своему ужасу обнаружила, что возбуждена до закипания крови одним видом его тела. Как замечательно было бы носить цепи такого мужчины, подумала она. Как восхитительно было бы лежать в его руках порабощённой, безвольной, восторженной, беспомощно отдающейся. Женщина смотрела на него и дрожала от возбуждения. Она ещё не видела его таким, гореанином, плоть от плоти этого мира, мужчиной перед которым такие как она, в этом мире могли быть только рабынями.

— Принеси плеть, — приказал он.

Женщина изящно, как её учили, опустилась на четвереньки и, склонив голову, сомкнула зубы на плети, распрямилась и посмотрела на хозяина.

Тот жестом показал ей, что она должна принести плеть ему.

Медленно, держа голову почтительно склонённой, его рабыня заползла по ступеням на постамент и, приблизившись к нему, подняла голову.

Мужчина принял у неё плеть, но не убрал, а поднёс к её лицу. Покорно, и изысканно она принялась облизывать и целовать тугую кожу. Её нежные поцелуи, были то долгими и глубокими, то лёгкими и быстрыми, мелькавшими словно лучи солнечного света прорвавшиеся в тень леса сквозь кроны деревьев, то яркими и неожиданными, как дробь падающих сверкающих капель дождя, то невесомыми, как касание упавшего лепестка, то бурными, молящими, значимыми поцелуями, поцелуями почти не поддающимися контролю, просительными, во время которых она словно выпадала из реальности, будучи не в силах оторвать губ от рукояти плети. А были ещё и движения языка, то лёгкие и стремительные, дразнящие и просящие, то словно пробующие на вкус, то долгие, то короткие, то волнующе ласкающие, то нежно умиротворяющие, то возбуждающие нежные, но всегда полностью покорные. Женщина тряхнула головой, обдав плеть водопадом своих волос, а затем, прижавшись щекой к кожаному ремню, любовно потёрлась об него и посмотрела на своего господина. В глазах её стояли слезы.

Однако тот, раздражённо отдёрнув от неё свою плеть, бросил:

— На место! Позиция!

Она задом на четвереньках сползла с возвышения по ступеням, внизу развернулась и возвратилась туда, где на полу лежала её туника, рядом с которой и встала на колени. Украдкой посмотрев на мужчину, она озадаченно спросила, конечно, сама у себя и не вслух: «Неужели он меня испугался? Но ведь у него не было, ни малейшей причины бояться меня! Я всего лишь рабыня! Его рабыня! Более того, я люблю его всем сердцем».

— У тебя хорошо получается с плетью, — проворчал он.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила женщина.

Многие на Горе уверены, что в поцелуй плети, как и во многие подобные действия вовлечено гораздо больше смысла, чем это видно при первом, поверхностном взгляде, что такие действия являются по-своему значимыми, что в них скрыт глубокий символизм и важность, что они отображают истины, отношения, признание и много чего ещё. Пожалуй, я предоставлю читателям самим строить предположения и делать выводы.

Как бы то ни было, но её живот уже вовсю пылал перед ним. И насколько же благодарна она была ему за то, что он разрешил ей целовать его плеть.

Не стало ли без символов, задавалась она вопросом, труднее жить? Не превратилась ли при этом жизнь людей в не более чем поверхностное существование.

Мужчина спустился с постамента и обошёл вокруг неё, поигрывая плетью, зажатой в руке. Она не сомневалась, что это была своего рода оценка её возможной ценности, как голой рабыни.

Она выправилась, постаравшись, чтобы её поза была максимально возможно привлекательной.

— Общая позиция почтения, — скомандовал её господин.

Немедленно, она склонилась перед ним в земном поклоне, прижав ладони к полу и уткнувшись лбом между ними. В этой позе колени сведены вместе. Именно это положение рабыня принимает чаще всего, когда в комнату входит мужчина. Разумеется, в разных городах ритуал может отличаться. Например, кое-где от рабыни требуется, просто немедленно встать на колени, а в других городах необходимо не мешкая лечь ничком. Более того, это может отличаться даже от владельца к владельцу. В конце концов, девушка принадлежит ему.

— Ты неплохо выглядишь в положении почтения, — заметил мужчина.

Его рабыня промолчала. Её охватил страх. Она вдруг почувствовала, что ремень плети слегка коснулся её талии слева, а потом скользнул по спине.

«Он что, собирается взять меня?», — спрашивала она себя. О, пожалуйста, только не так! Конечно же, он не сделает это так! Не надо забирать мою девственность таким способом!

Но молодой человек ничего не сделал, лишь отступил на шаг назад. Оставаясь в положении почтения, она не могла точно знать, где находился мужчина, но чувствовала, что он стоял прямо перед ней.

— Думаю, что тебя следовало бы избить, — услышала женщина сначала его задумчивый голос, а затем и звук встряхивания ремней плети.

— Пожалуйста, не надо Господин, не бейте меня, — простонала она.

Послышались шаги, женщина поняла, что теперь он встал позади неё.

— Пожалуйста, Господин, — взмолилась она. — Пожалуйста, не бейте меня, Господин!

— Полагаю, что сейчас самое время назвать тебя, — сказал молодой человек. — Я подумывал о таких кличках как «Грязь», «Отстой», «Жижа» и им подобным.

У его рабыни вырвался мучительный стон.

— Но я решил остановиться на имени «Эллен», — сообщил он. — Симпатичное имя для симпатичной рабыни.

— Это — красивое имя, Господин! — облегчённо вздохнула женщина, не отрывая голову от пола.

— Ты — Эллен, — объявил ей господин.

— Меня назвали? — испуганным голосом спросила она.

— Да, — подтвердил мужчина. — Как тебя зовут?

— Эллен, — ответила женщина.

И так, у неё, наконец-то, появилось имя, которым мы теперь можем обращаться к ней. Другое имя, прежнее, то, которое она носила на Земле, так и останется скрытым в соответствии с требованиями заказчиков этого повествования. Впрочем, это, по большому счёту не имело бы никакого значения. Для неё таких мелочей более не существует, теперь они стали бессмысленными, неважными, далекими. У неё осталась только текущая реальность, реальность рабыни, рабской девки по кличке Эллен.

— Спасибо Господин за то, что дали мне такое красивое имя, — поблагодарила она, не поднимая головы.

— Это может улучшить твою цену, самую малость, — заметил он.

— Конечно, у Господина нет намерений, продать свою рабыню, — высказала она свою надежду.

Конечно, подумала она, а иначе, зачем было давать ей такое красивое имя. Она должна была нравиться ему, ведь она дал ей такое красивое имя!

— С того самого момента, как я впервые увидел тебя в аудитории, я решил, что «Эллен» будет прекрасной рабской кличкой, — признался он. — Я наблюдал за тобой, анализировал то, как Ты двигалась перед классом. Уже тогда я думал о тебе, как о рабыне. Как о той, кем Ты была, и сама знала, что ей была. Более того, я думал о тебе, как о той, кого можно было бы назвать «Эллен». Фактически, уже тогда я решил что, если я буду владеть тобой хотя бы один день, буду твоим господином, то назову тебя «Эллен». Как твоё имя?

— Эллен, Господин, — шёпотом ответила женщина.

— Безусловно, — продолжил мужчина, — помимо того факта, что «Эллен» — подходящее имя для никчёмной, смазливой маленькой рабыни вроде тебя, у этого имени, как и многих других аналогичных имен, есть некий подтекст, скрытый смысл, намёк о котором, насколько я знаю тебе пока не известно. И я не могу не приветствовать этот подтекст и намёк, ибо это полностью согласуется с моими планами относительно тебя.

— Господин? — не поняла Эллен.

— Как тебе нравиться участвовать в беседе, находясь в положении почтения? — осведомился мужчина.

— Таково решение моего Господина, — ответила она.

— Эллен, видишь ли, это имя земное, — сообщил он. — Имя земной девки. А такие имена здесь, в этом мире, расцениваются не иначе как рабские клички, причём пригодные для самых непритязательных и в большинстве своём ничего не стоящих рабынь. Гореане, по крайней мере, те из них, кто знает о Земле, а таковых теперь становится всё больше, относятся к носительницам таких кличек с большим презрением, и не рассматривают подобных женщин никак, кроме как самых низких рабынь. Бывает, что земное имя дают гореанке в качестве наказания, чтобы ещё больше унизить её. Зачастую землянок на Горе ждёт особенно жёсткая и бескомпромиссная неволя.

— Но почему? — удивилась женщина.

— Признаться, точно сказать не могу, — ответил он. — Возможно, дело в том, что поначалу они кажутся излишне надменными. А быть может потому, что их обвиняют в том, что соучаствовали в унижении и деградации мужчин Земли.

Он всё ещё стоял за её спиной с развёрнутой плетью в руке.

— И всё же, как это ни странно, — хмыкнул мужчина, — их ценят и даже специально разыскивают на невольничьих рынках. А знаешь почему?

— Нет, Господин.

— Дело в том, что из них получаются превосходные рабыни, — сообщил он. — В их мире им было отказано в их женственности. Они жили там как в сексуальной пустыне. Они оголодали по сексу. Оказавшись на Горе, в ошейнике и под плетью, встретив настоящих мужчин, многие из них впервые почувствовали что значит оказаться в мужских руках. Они познали свою женственность у ног хозяина. Лишённые выбора, они с радостью отдают себя мужчинам. Они становятся беспомощными, послушными, рьяными, горячими рабынями своих владельцев.

— Тутина, ведь это не земное женское имя, не так ли? — поинтересовалась Эллен.

— Нет, — подтвердил он, — это гореанское имя. — Но она знает, что если она когда-нибудь вызовет у меня недовольство, то я запросто могу дать ей земное имя. И это пугает её. Ты даже представить себе не можешь, как она боится носить такое имя в этом мире!

Несмотря на его заявление, стоявшая на коленях в позе почтения рабыня, отнюдь не была разочарована данным ей именем. Кроме того, с чего бы она должна была бояться гореанских мужчин? Разве она не знала, кто и для чего перенёс её на эту планету? Разве не для того, чтобы владеть ей, как своей рабыней?

«Я люблю его, — думала она. — Я люблю его так сильно!».

И это, конечно, началось не сейчас, а ещё тогда, в аудитории, когда он к её гневу и тревоге, раздражению и испугу, очарованию, и затем и к страху, нанёс ей интеллектуальный удар, безапелляционно и решительно, снова и снова опровергая её построения, когда он поколебал её уверенность ударами логики и фактов, до такой степени, что она сама захотела встать перед ним на колени и признать в нём своего господина. Сколько раз с тех пор она мечтала о том, как он бросит её к ногам и при всех беспощадно использует для своего удовольствия. Её страх и очарование им постепенно превращались в любовь и жажду самоотверженно подчиняться его желаниям. Он доказал ей, что был её господином. Она любила его. И она подозревала, что любила его всегда. И вот теперь, оказавшись на чужой планете, она наконец по-настоящему стала его рабыней! Но здесь нужно ясно понимать, что юридическая точка зрения на отношения господина и рабыни, полностью безразлична и абсолютно независима от таких понятий, как привязанность, симпатия или любовь. Так, например, многие рабовладельцы вообще никогда не видят большинство из тех рабынь, которыми они владеют, которые могли быть заняты на работах в отдаленных цехах или полях. Точно также и рабыни могут никогда не увидеть тех мужчин, которым они принадлежат. Таким образом, для рассматриваемого института эмоциональные отношения любого вида совершенно не важны и не существенны. Какое дело закону, во всей его власти и величии до таких вопросов? Любит ли он её или нет, любит ли она его или нет, с точки зрения закона, не имеет никакого значения. По закону их положение ясно и недвусмысленно. Они состоят в отношениях рабовладельца и рабыни. Она принадлежит ему, а он ею владеет. Она — имущество. Он может сделать с нею всё, что пожелает. Точно так же, как мог бы сделать это с ней любой хозяин, в собственность которого она могла бы попасть, чьим имуществом она могла бы стать.

— Думаю, что всё же тебя стоит избить, — повторил он.

— Пожалуйста, нет! — всхлипнула Эллен.

Внезапно, в её голове мелькнул мысль, поразившая и даже ужаснувшая её до глубины души. Она вдруг осознала, что сама хотела бы ощутить на себе удар его плети. Она хотела такого его внимания. Она хотела почувствовать значимость причинённой им боли. Возможно, это показало бы ей, что она представляла некоторый интерес или важность для её господина. Ведь разве стал бы он использовать плеть, если бы она была ему безразлична? Разве не было бы это весомым доказательством того, что он хочет исправить её поведение, что он указывает ей границы, за которые она не должна выходить, что он выделил ей минуту — другую своего времени, неважно заслужила она того или нет, чтобы напомнить ей несколькими ударами кожи, что она — рабыня, что она принадлежит ему.

Она уже уяснила для себя, что как рабыня, являлась объектом наказаний. Это могло быть сделано с ней.

К тому же, она понимала, имела причины для порки. Она имела много причин для того, чтобы познакомиться с плетью. Несомненно, тех причин хватило бы для тысяч ударов. Но ещё ни один мужчина ни разу не ударил её. А ведь за её жизнь она совершила много чего, за что её стоило наказать, но никто так и не озаботился этим. На Земле она была уверена, что женщин никогда не наказывают, независимо от того что они сделали, независимо от того какими жестокими и мерзким, порочный и мелочными они были, независимо от того сколько вреда они принесли окружающим, независимо от того какой ущерб был вызван их действиями, независимо от того сколько страданий и боли они причинили, независимо от того сколько жизней они могли бы разрушить или уничтожить. Но здесь, в этом мире, в этой реальности, это правило могло не работать, более того, она уже не сомневалась, что оно здесь не работает, по крайней мере, для таких женщин как она. Здесь, её могли выпороть за столь малое, как оброненная тарелка, или недостаточно быстрая реакция на команду. За любую такую мелочь она, как рабыня, могла оказаться под плетью.

«Я — Ваша рабыня, — думала она. — Докажите мне, что Вы — мой Господин. Избейте меня. Рабыня может быть наказана её хозяином. Дайте мне почувствовать, что я — рабыня. Избейте меня, чтобы я на собственном опыте ощутила, что я — рабыня!»

Молодой человек по-прежнему стоял позади неё, не говоря ни слова.

— Господин? — позвала его Эллен.

— На живот, — бросил он, и женщина растянулась ничком на полу. — Я часто думал о том, каково бы это было, видеть тебя перед собой в таком виде, голой рабыней у моих ног. Впрочем, это не важно, в любом случае, теперь война для тебя закончена.

— Война? — удивлённо переспросила она.

— А разве те, кто придерживается вашей идеологии стесняются использовать это сакральное, святое и ужасное слово, имя последнего и самого жестокого арбитра природы, того, кто под ритм воинских маршей и звон стали создаёт и разрушает державы, того, кто из крови и пепла рождает и уничтожает цивилизации, кто является окончательным и ужасающим трибуналом, на котором судьями выступают походы и набеги, приказы и команды, победители и жертвы, ужасы и триумфы, слава и позор, нежность и жестокость, лучшее и худшее, возвышенное и низкое, великое и презренное, любимое и ненавистное. Это время, когда боги и демоны глядя в зеркала, видят друг друга. Не осмеливаются ли приверженцы вашей идеологии использовать это слово, это имя самого страшного и ужасного из всех событий, для своих тривиальных, претенциозных, абсолютно безопасных, лишённых какого-либо риска, никчёмных махинаций, для своих мелочных политических угроз и манёвров, для своего жульничества и обманов, направленных на то, чтобы исподволь лишить целую половину человечества её неотъемлемых прав?

Мужчина замолчал, и на некоторое время в комнате повисла пугающая тишина.

— Итак, — нарушил он молчание, — если это — война, то та, которая для тебя закончилась. Ты проиграла. Ты завоёвана. Ты попала в плен, и по древней, освящённой веками традиции настоящей войны Ты стала рабыней победителя. Ты — трофей, смазливая девка, пойми это, а трофеи всегда принадлежат победителю! Так что бойся, феминистка, дрожи от страха!

— Я не феминистка! — воскликнула она. — Это теперь в прошлом!

— Это теперь настолько в прошлом, что Ты вряд ли сможешь себе представить насколько, — усмехнулся мужчина. — Где Ты находишься?

— Я на планете Гор! — выкрикнула она.

— Ну так почувствуй, что Ты находишься на планете Гор, рабская девка, — зло бросил мужчина.

И в следующий момент на спину Эллен обрушился ливень ударов плети. Она кричала, верещала, визжала, царапала мрамор, крутилась с живота на бок, на спину и назад, пыталась закрыться от ударов. Она задыхалась от боли и рыданий.

— Вот так чувствуют себя маленькие феминистки под плетью, — усмехнулся он, остановившись и переведя дыхание.

— Нет! Я не феминистка, — прорыдала женщина. — Я — рабыня! Ваша рабыня! Пожалуйста, не бейте меня больше, Господин! Пожалуйста, пожалейте свою рабыню!

Но он не пожалел. Снова и снова на неё посыпались удары кожаного жала, выбивая из неё вопли и слёзы, заставляя дёргаться и извиваться перед ним на полу.

— Ну что, почувствовала себя собственностью? — прорычал её мучитель.

— Да, Господин! Да, Господин! — выдавила она из себя сквозь рыданья.

Теперь она была выпоротой рабыней, и у неё больше не осталось никаких сомнений, что она — собственность. Она только что была избита своим господином и с ужасом ожидала следующих ударов.

Но их не последовало. Мужчина отбросил плеть в сторону и сердито буркнул:

— Эта порка была ничем. Это не была пятиременная гореанская рабская плеть. Ты даже не была привязана к кольцу.

Эллен, скрючившись лежавшая на боку, в ужасе подняла на него глаза. На её теле горели ярко-красные полосы.

— А разве тебе кто-то дал разрешение изменить позу? — язвительно полюбопытствовал её бывший студент.

Женщина немедленно вытянулась и перекатилась на живот, принимая прежнее положение.

— Интересно, как скоро Ты начнёшь умолять о том, чтобы тебе позволили доставить удовольствие мужчине? — проворчал он.

Женщина прижалась мокрой от слёз щекой к мрамору. Она никак не могла унять рыданий.

— Я сделал тебе возраст, с которым Ты будешь не больше чем пустышкой на невольничьем рынке, — ухмыльнулся её бывший студент, презрительно разглядывая её с высоты своего роста. — Правда, следует признать, довольно смазливой пустышкой. Охрана!

На его зов тут же открылась дверь, и в комнате появился охранник, дежуривший в коридоре.

Одетый в коричневую тунику молодой человек, владелец девушки, только что избитой плетью, ткнул пальцем в рабыню, валявшуюся у его ног.

— Это — Эллен, — сообщил он. — Анклет можно снять. Но, разумеется, прежде проследи за тем, чтобы ей выжгли клеймо и надели ошейник.

Охранник приблизился, склонился над ней и рывком вздёрнул юную рабыню на ноги. Женщина словно оцепенела, какая-то её часть всё ещё не могла поверить в случившееся. Мужчина разрешил ей нагнуться и подобрать свою маленькую тунику, но не надеть не позволил. Затем охранник указал, что она должна идти впереди. Покинув комнату Эллен, на плохо слушавшихся её ногах, то и дело, спотыкаясь, вздрагивая от рыданий, проследовала к своей клетке.

 

Глава 11

Ужин в необычной комнате

— Какая она маленькая смазливая штучка! — рассмеялась женщина. — Она что, будет нас обслуживать?

— Да, — кивнул Мир.

— Какие вы всё-таки мужчины — монстры! — хихикнула женщина.

Эллен низко склонившись, расставляла на столе тарелки с закусками и маленькие фужеры для вина. Она накрывала стол для её хозяина Мира и его гостей, мужчины и женщины. Тутина тоже была здесь. Она сидела в кресле, обитом пурпурной тканью, стоявшим поблизости от места действия.

Эллен вкратце объяснили, как она должна прислуживать, как говорить, если к ней обратятся, и вообще, как вести себя в течение вечера. В соседней комнате находились два охранника, воздававшие должное своему собственному ужину. Через ту комнату, пройдя по короткому коридору можно было попасть на кухню, откуда сюда доставляли еду, используя маленький столик на колесах.

В первый момент, войдя в эту комнату, Эллен была поражена. Признаться, она не ожидала увидеть здесь помещение оформленное таким образом. Такую обстановку скорее можно было бы встретить на Земле в доме или особняке некого богача, склонного к праздному и комфортному времяпрепровождению. Конечно, выглядело всё изысканно, комната была ненавязчиво декорирована и хорошо обставлена, ковёр, мебель и прочие элементы были подобраны с очевидным вкусом. Странно только было увидеть всё это на Горе. Ей это напомнило картинку с разворота какого-нибудь глянцевого журнала, из тех, что навязчиво и вычурно пропагандировали искусство комфортного проживания, с очевидной целью проинструктировать неискушённых читателей относительно того, как им наиболее грамотно, с точки зрения рекламодателя, потратить свои сбережения. Такие журналы сообщают своим читателям, каков должен быть характер и расположение их мест жительства, как они должны быть благоустроены и обставлены, какие автомобили они должны купить, на какой тип музыки и искусства ориентироваться, какие книги читать, сколько и чего иметь в своих кладовых, какие теннисные корты и бассейны посещать, и многое другое. Вот только цель у этого одна — деньги. Разумеется, она предположила, что должна быть какая-то причина того, что эта комната была обставлена именно таким образом. Ей даже стало интересно, не было ли это некой тонкой шуткой, иронией. Но, если это и было так, то очевидно, что присутствовавшая в этой комнате, незнакомая Эллен, женщина этого не оценила. Возможно, эта женщина привыкла к такой среде обитания и считала её чем-то само собой разумеющимся, просто не замечая её. Вообще люди имеют склонность не видеть знакомого окружения. Человек просто считает это само собой разумеющимся. Возможно, в целом всё именно так и есть. Порой её казалось, что даже мужья и жены, на её прежней планете, фактически не видели друг друга, просто считали своих супругов чем-то само собой разумеющимся, почти как стены или мебель. На её взгляд, такое отношение изменилось бы в корне, если б их жизнь строилась по другим принципам, например, если бы муж сделал свою жену, по крайней мере, в стенах своего дома, втайне от остального мира, очевидной и явной рабыней. И разве не соответствовало бы это утверждениям множества горластых пропагандистов её бывшей идеологии, относительно того, что жены, так или иначе, являлись рабынями своих мужей? Какой нелепой, смешной, инфантильной казалась ей теперь эта семантическая уловка! Можно ли придумать способ для того, чтобы государство, с его юридически закреплённой монополией на насилие и принуждение, могло безнаказанно продвигать свои собственные корыстные цели, лучший чем разрушить институт семьи и отдать детей в лапы централизованно разработанных и соответственно направленных государственных программ обработки сознания, использовав их впоследствии в качестве проводников своих идей? Проще говоря, они решили, что создали аргумент против брака, опровергавший своей ложью идею супружества. Но, часто спрашивала она себя, поверили ли в эту ложь мужчины? Что-то не было похоже, что они всерьёз восприняли это. По крайней мере, она не заметила, что они немедленно отказались от своих генетически обусловленных собственнических наклонностей, выработанных за миллионы лет эволюции приматов, как не заметила она и того, что они захотели отбросить привычные для них долгосрочные, интимные отношения с желанными женщинами и отказались от института семьи. Скорее они предпочли, если можно так выразиться, не принимать во внимание точку зрения феминисток, и в угоду им перестраивать общественные институты.

Мир, её господин, указал, что она свободна. Конечно, это означало вовсе не свободу в полном понимании этого слова, а лишь то, что ей следовало отойти в сторону и встать у стены в ожидании. По неким причинам на этот раз она не должна была вставать на колени.

Женщина, сидевшая в комнате, беззлобно подтрунивала над двумя мужчинами, своим компаньоном и Миром. Тутина всё так же сидела в стороне, загадочно улыбаясь. Эллен старательно избегала встречаться с блондинкой глазами. Она отошла и замерла у стены, опустив голову. Если она понадобится, её позовут.

А теперь предположим, что муж действительно сделал жену, в пределах их семьи, своей рабыней. Полагаю, в этом случае их отношения изменились бы кардинально. Они просто не смогли бы, не замечать друг друга. У них больше не получилось бы, так сказать, не видеть друг друга. Они были бы больше не в силах считать друг друга чем-то само собой разумеющимся. Рабыня не может считать своего господина само собой разумеющимся, потому что она ему принадлежит, она должна быть прилежной в служении ему и отчаянно стараться доставить ему удовольствие. Также и господин не будет считать свою рабыню чем-то само собой разумеющимся, поскольку теперь она принадлежит ему, теперь она стала для него источником радости и удовольствия. А если она, хотя бы на мгновение вызовет его недовольство, она может наказана как рабыня, которой она собственно теперь и является. Пусть она разденется и, встав на колени, попросит разрешения взойти на его кровать и послужить для его удовольствия. А если ей покажется, что он снова начал считать её само собой разумеющейся, то ей следует всего лишь жалобно увеличить свои усилия и ещё более рьяно стараться доставить ему удовольствие.

Женщина предположила, что такая договоренность не просто освежила бы лишённые новизны семейные отношения, не просто оживила бы увядшие чувства, но изменила бы их в корне, преобразовала бы это до неузнаваемости, вбросила бы их в прежде неведомые, удивительные измерения, заменив утомившие дружественные отношения и прохладную безмятежность череды привычных событий и рутины на новую, динамичную, волнующую, драматичную, потрясающую реальность, заменив их полностью новой жизнью, неоспоримо значимой, поскольку супруги внезапно обнаружили бы себя обитателями более нового, глубокого, обширного мира природы, мира бурлящих эмоции и невероятных чувств, мира совершенно ясной идентичности и понятных отношений, мира полного повиновения и строгих команд, мира абсолютной покорности и бескомпромиссного доминирования.

Ей даже захотелось посмотреть на реакцию её бывших коллег-феминисток, на ситуацию, в которой общество всерьёз приняло бы их экспансивные, утомительные, навязчивые, пропагандистские утверждения относительно супружества как рабства, а положение женщин в обществе тождественным неволе, и решило бы довести их до логичного конца. Каково бы им было внезапно узнать о необходимости лицензирования для мужчин, а то и просто о праве собственности на них, как на женщин?

Мир, её владелец, предложил своим гостям перейти к столу, застеленному накрахмаленной скатертью, уставленному отполированным серебром, свечами и цветами.

Потом он кивнул Эллен, предупреждая о том, чтобы она была готова наполнить фужеры вином.

Мир — чрезвычайно распространённое на Горе мужское имя. Можно не сомневаться, что найдутся тысячи людей, носящих его. Возможно, именно это соображение было главным, когда он подбирал имя для себя. Это, если можно будет так выразиться, было гореанское имя её хозяина. Его земное имя не должно появляться в этом повествовании, точно так же, как и то имя, которое Эллен когда-то носила на Земле. Вообще, мужские имена на Горе как правило заканчиваются на согласный звук, а для женских наиболее характерно окончание на гласный, и чаще всего на «А». Хотя, конечно, хватает и исключений.

Эллен разлила вино по фужерам, начиная с женщины, затем Тутине, а в конце мужчинам, сначала тому, которого она не знала, и последнему, её владельцу. Об этом порядке она была предупреждена заранее. Женщина, конечно, не знала статуса Тутины, а если и обратила внимание на повязку на её левой лодыжке, то, скорее всего, решила что это результат раны или растяжения. Блондинка улыбалась и не спешила разуверять гостью в её заблуждениях.

Эта новая, незнакомая Эллен, женщина, то и дело с явным любопытством поглядывала на неё в течение всего вечера, но невольница, избегая встречаться с гостьей взглядами, прислуживала тихо и почтительно.

Через некоторое время Мир указал, что Эллен могла подать суп. Женщина подкатила столик на колесах и начала разливать суп из большой глубокой супницы по тарелкам и расставлять их в строго предписанном порядке.

Однажды, ещё в её прежнем мире, в похожей на кабинет комнате, Эллен получала удовольствие от того факта, что её саму обслуживала ненавистная Тутина, подавая ей кофе и печенье. Помнится она тогда, в свойственной ей манере, тонко, но недвусмысленно использовала ситуацию так, чтобы дать совершенно ясно понять Тутине рабский характер исполняемой ей работы, и своё собственное неявное превосходство над ней.

И вот теперь Эллен сама вынуждена была пострадать перед Тутиной, которой она должна была изо всех сил постараться понравиться.

И надо признать, что Тутина была не из тех, кого можно было легко удовлетворить. Это заставляло Эллен страдать, но у неё не было никакой иной альтернативы, кроме как служить со всем совершенством, на которое она была способна. В конце концов, она находилась в присутствии своего хозяина. Кроме того, она прекрасно знала, что позже ей, скорее всего, придётся столкнуться со стрекалом старшей девки. Так что, она боялась уронить на скатерть даже каплю. Эта тонкая напряжённость между Эллен и Тутиной, несомненно, избежала внимания гостей, но только не их владельца, если судить по выражению его лица.

Рабовладельцев зачастую развлекают такие отношения в среде их имущества, наполненные мелочной конкуренцией, препирательствами, трениями и напряжённостью.

Всё время ужина Эллен продолжала прислуживать за столом различными способами, то принося те или иные блюда к столу, то подливая вино в бокалы.

Один раз её господин указал на столик, и сказал:

— Ты можешь убрать со стола, Эллен.

— Да, Сэр, — отозвалась она и, подойдя к столу, принялась быстро собирать со стола, фужеры, тарелки и прочую посуду, освобождённую от пищи.

Эллен, как ей было сказано, использовала обращение «Сэр». Она рискнула предположить, что эта комната, скорее всего, была обставлена в таком стиле именно для этой новой женщины, чтобы порадовать её, позволить ей почувствовать себя как дома. Конечно, это даже близко не напоминало гореанский стиль обстановки и отделки. Гореанский стиль, разумеется, не является чем-то единым и закостенелым, и изменяется от местности к местности, от города к городу, и даже от дома к дому, но в целом, его отличает склонность к простоте и открытости, что, по-видимому, является наследием неких далёких традиций.

Откатив к стене столик с использованной посудой, Эллен, бесшумно и почтительно, вернулась к столу, застеленному накрахмаленной скатертью и богато сервированному, и снова приступила к исполнению своих обязанностей, продолжив ненавязчивое обслуживание гостей. Это был прекрасный ужин, и по аристократизму, роскоши и утончённости, возможно, сравнился бы с теми банкетами, что устраивают в богатых, шикарных домах её прежнего мира.

Когда к ней обращались, она спокойно и с уважением отвечала, используя, как ей было велено, обращения «Сэр» и «Мадам». Кстати, она называла мадам даже Тутину.

Пришло время четвертой смены блюд.

Возможно, следовало бы упомянуть, что одежда гостей полностью соответствовала окружающей из обстановке. На обоих мужчинах были смокинги, а женщины оделись к ужину в вечерние платья. Это всё очень походило на некое празднование, возможно, по случаю заключения какой-либо удачной сделки, совместного бизнес-проекта, принесшего хорошую прибыль, или некой работы, ныне законченной, результатом которой они были полностью удовлетворены.

Однако, в этой комнате, при всей её обстановке, одежде гостей, при всём, что казалось столь элегантным, столь хорошо устроенным, столь подходящим одно к другому, имелась одна странность или аномалия.

— Вы, мужчины — монстры, — смеясь, заявила женщина, неизвестная Эллен.

— К чему это Ты? — поинтересовался, чуть заметно улыбнувшись, её компаньон.

— Ну же! — засмеялась она. — Я молчала уже достаточно долго!

Владелец Эллен жестом указал, что она должна продолжить прислуживать за столом.

— Нет, нет, — остановила её женщина и спросила: — Тебя ведь зовут Эллен?

— Да, Мадам, — ответила Эллен.

— Отложи-ка свои дела, — сказала ей незнакомка, — подойди сюда и встань рядом со мной.

Прежде чем выполнить просьбу женщины, Эллен бросила вопросительный взгляд на своего господина, и лишь получив его молчаливое разрешение, оставила в покое сервировку стола и встала около стола, на котором восседала неизвестная ей женщина.

Той одной странностью или аномалией, полностью выбивавшейся из общего фона, о которой уже было упомянуто, была сама Эллен. Дело в том, что она прислуживала голой. Единственное, что было надето на ней, это узкая полоса стали на шеё, рабский ошейник.

— Ты очень привлекательна, Эллен, — заметила незнакомка.

— Спасибо, Мадам, — поблагодарила невольница.

— Но почему Ты не одета? — полюбопытствовала она.

— Я должна служить в таком виде, Мадам, — ответила Эллен, кротко опустив голову вниз, и изо всех сил пытаясь сдержать слезы.

Признаться, она и сама спрашивала себя, почему её хозяин приказал ей прислуживать за столом нагой, да ещё и перед незнакомцами, перед его гостями, одной из которых была женщина? Конечно, это не могло быть обычной практикой. Правда, у неё всё больше закрадывались подозрения, что это как раз таки могло быть обычной практикой, или, вероятно, было бы правильнее сказать, что это было обычным делом для такой как она. А может, спрашивала себя женщина, он всё-таки ненавидит её? Может ему нравится, видеть её в таком унижении и позоре, столь полно порабощённой, полностью и абсолютно оскорблённой тем, что она вынуждена прислуживать голой? А затем ей пришла в голову мысль, что, конечно, это понравилась ему, причём очень понравилось. О да, он должен был получить от этого большое удовольствие. Перед мысленным взглядом промелькнули картинки из их прошлого. Да, можно было не сомневаться, он действительно наслаждался тем, что выставил свою рабыню перед гостями голой! Кроме того, это позволило ей ещё глубже прочувствовать его власть над собой и его удовольствие от этой власти.

Но затем у неё возник другой вопрос, напугавший её даже больше. Что если у её господина была иная причина выставить её для обслуживания в таком виде, не имевшая никакого отношения к ней лично. Но, по крайней мере, это по-своему свидетельствовало о том, что она обладала некоторой ценностью для него. В этом случае ей хотя бы достались его внимание и интерес. Но, возможно, не следовало исключать и того, что выставив её напоказ голой, он просто решил похвастаться, показать свою собственность в самом выгодном свете, точно так же, как некто мог бы демонстрировать какой-нибудь ценный предмет из своей коллекции. И если это имело место, то в его решении, действительно, не было ничего особенно личного. Возможно, для него она никоим образом не была особенной, а всего лишь одной из нескольких ей подобных.

«Но если так, — подумала она, — всё равно он захотел видеть здесь меня. Не кого-нибудь, а именно меня. Он сделал это лично со мной. Он хочет, чтобы я почувствовала его власть и силу его желания, и осознала, что он может сделать со мной, или заставить меня сделать всё, что захочет. Как вышло, что он так ненавидит меня? Но пусть лучше он ненавидит меня, чем игнорирует. Потому, что я люблю его. Я люблю его!»

— По крайней мере, тебе оставили украшение, — заметила женщина. — Оно выгодно подчёркивает твою внешность. Выглядит чрезвычайно привлекательно. Это ведь ошейник некоторого вида, не так ли?

— Да, Мадам, — ответила Эллен.

— Наклонись ко мне, — попросила незнакомка, — так, чтобы я могла рассмотреть его поближе.

Эллен подчинилась, и женщина, повернувшись на стуле, принялась исследовать плоскую, узкую полосу охватывавшую шею обнажённой девушки.

— Ниже, — капризно потребовал гостья.

— Да, Мадам, — отозвалась Эллен, сгибая спину ещё немного.

Она почувствовала, как рука женщины откинула волосы с её шеи.

— Эй, тут замок, — удивилась незнакомка.

— Конечно, — кивнул Мир.

— Ты можешь снять этот ошейник, Эллен? — полюбопытствовала она.

— Она не может снять его, — ответил ей вместо своей рабыни Мир. — Для того, чтобы избавиться от этого, потребуется ключ или соответствующие инструменты.

Женщина жестом указала, что Эллен могла выпрямиться, но не дала ей разрешения отойти. Соответственно, это означало, что невольница должна была оставаться там, где она стояла, то есть около неё.

— Позор на вашу голову, Мир, — улыбнулся женщина, — за то, что Вы не дали этой малышке одежду и заставили её служить нам голой.

— Не берите в голову, — отмахнулся Мир.

— И за то, что надели на неё запертый ошейник! — добавила она.

— Это — рабский ошейник, — пожал плечами Мир.

— Рабский ошейник? — удивлённо переспросила женщина.

— Да, — подтвердил Мир. — Она — рабыня.

— У вас на Горе есть женское рабство? — уточнила незнакомка.

— И мужское рабство тоже, — встрял в их разговор её компаньон, салютуя своим бокалом, словно произносил тост.

— По крайней мере, вы последовательны! — рассмеялась она.

— Просто рабы-мужчины, — пояснил Мир, — не так заметны. Обычно их держат закованными в цепи и приставленными в тяжёлым работам, например в поле, у шахтах, на галерах и тому подобных местах.

— С другой стороны, рабыни вроде нашей смазливой малышки Эллен, — сказал её компаньон, — обычно заняты на менее тяжёлых, зато более скучных, но не менее рабских. Они лучше всего подходят для домашних работ. Ну и конечно, их очень часто используют в целях, которые согласуются с их красотой.

— Вы же сейчас не серьезно? — уточнила женщина.

— Они — рабыни, — пожал плечами её компаньон.

— И они должны делать всё, что им прикажут? — осведомилась она.

— Само собой, — заверил её мужчина, — абсолютно всё и немедленно.

— Ты, правда, рабыня, Эллен? — спросила женщина у стоявшей радом с ней обнажённой девушки.

— Да, Мадам, — подтвердила та.

— Значит, Ты должна повиноваться во всём, абсолютно и немедленно?

— Да, Мадам, — ответила Эллен.

— А я думала, что рабынь клеймят, — заметила женщина, обращаясь к Миру.

— Не всех, — пояснил тот, — хотя это рекомендовано Торговым Законом. Эллен, повернись и покажи левое бедро нашей гостье. Взгляните. Сбоку, высоко на бедре, прямо под ягодицей.

— Она заклеймена! — воскликнула гостья.

— Верно, — улыбнулся Мир.

— Какая красивая получилась отметина! — сказала незнакомка.

— Это — наиболее распространенное на Горе клеймо для рабынь, — сообщил ей Мир. — Это — курсивный «Кеф». Вообще-то, кеф — это первая буква в слове «кейджера», что по-гореански означает — рабыня.

— Как здорово оно подчёркивает её красоту, — заметила женщина.

— Это признано всюду по Гору, — усмехнулся Мир. — Кроме того оно немедленно, в любом месте этого мира, идентифицирует свою носительницу, как рабыню.

«Итак, — подумала Эллен, — мне поставили обычное клеймо, подходящее для любой низкой девки! Вот значит, как он думает обо мне! Именно так он оценивает меня! Но оно красивое! И, несомненно, его, если оно, действительно, наиболее распространенное клеймо, носят тысячи девушек этого мира. Хм, обычное клеймо! Ну конечно, уж он-то проследил, чтобы на мне было именно такое клеймо! Он — именно такой рабовладелец!»

Эллен вспоминала, что первые слова, которым её научили на Горе, были «Ла кейджера» — «Я — рабыня». Она не понимала их значения в то время, когда впервые произнесла их. Но каким ужасом и страданием был наполнен её крик, когда она это узнала! Произошло это на уроке, во время которого её учили приносить стрекало мужчине, само собой, делать это следовало зубами и на четвереньках. Конечно, к тому моменту у неё оставалось немного сомнений относительно характера её положения, но это никогда не объявлялось так запросто, так явно и недвусмысленно. Быть может, было бы лучше, если бы это так и оставалось невысказанным? Может, для неё было бы лучше продолжать надеяться, что её обучают быть чем-то вроде служанки для интимных отношений? Впрочем, ей уже тогда казалось маловероятным, что молодой человек предоставит ей столь высокий статус, как «служанка». Не об этом говорили его глаза, буквально пожиравшие её! А вдруг это всё было всего лишь шуткой или сном? А затем она услышала это слово, произнесённое ясно в её адрес, и поняла, что рабыня, это именно она и есть, что отныне это было её абсолютной и непререкаемой личиной, и что эта беспощадно наложенная на неё идентичность подкреплена всей силой закона.

Признаться, ей казалось странным то, что от неё потребовали произнести эти слова так рано, практически сразу после её прибытия на Гор. Насколько она понимала, несмотря на её репутацию, профессионализм, дипломы, достижения, наконец, преклонный возраст, уже тогда они думали о ней как не больше, чем о рабской девке.

Итак, подумала Эллен, получается, не всех рабынь клеймят, но, судя по всему, большинство и, несомненно, подавляющее большинство всё же были отмечены раскалённым железом. Конечно, в её случае, в чём легко было убедиться, стоило только посмотреть в зеркало, её господин не счел нужным освобождать свою собственность от этого очевидно необязательного коммерческого и социального удобства, выжженного высоко на её бедре. Теперь ей предстояло всю жизнь носить на своём теле этот маленький, простой, но красивый символ её статуса. Безусловно, клеймо оказывает определённый эффект и на саму рабыню. Прежде всего, оно внушает ей, что она — рабыня, ничто, не более чем помеченное имущество, и это понимание глубоко воздействует на её понимание самой себя, того, что она всего лишь рабыня, именно это, и только это. Эта маленькая отметина даёт ей, возможно к её ужасу и страданию, место, идентичность, глубину, сущность и значение. Она больше не является чем-то неопределенным, неуверенным, запутанным, плывущим по течению, дрейфующим по воле волн, неосязаемым, горестным, несчастным ничтожеством, бессмысленным, бесцельным, не имеющим ни цели, ни направления. Теперь она — что-то, и очень определённо что-то. Клеймо сообщает ей смысл её собственного тела, его богатство, уязвимость и красоту. Оно затрагивает её мысли и чувства, её потребности и эмоции, всё её существо. Теперь она знает себя, до самой глубины её души, что это что-то — это рабыня.

Как рутинно проходила процедура её клеймения и надевания ошейника!

Безусловно, он подождал, получив с неё полное удовлетворение своей мести, эксплуатируя её, оскорбляя, командуя ею, выставляя напоказ перед своими гостями, и даже заставляя её выступать перед ними. Только получив с неё все запланированные развлечения, он отправил её на клеймение и в ошейник.

«Было ли это настолько очевидно, — спрашивала она сама себя, — что я — рабыня. Что я должна была стать рабыней? Но в мире, таком как этот, чем ещё могла бы быть женщина, такая как я, кроме как рабыней? Разве не с этой целью, таких женщин как я, похищают и доставляют на эту планету? Разве не затем, чтобы сделать их беспомощными и бесправными рабынями абсолютных и властных рабовладельцев? Но что если помимо всего этого, вне всех этих соображений, просто рассматривая меня в те давние времена, лично, индивидуально, отдельно от всего вышеуказанного, он заметил, что я была рабыней, и должна быть рабыней? Не видел ли он меня, глядя на свою преподавательницу, уже тогда своей собственностью, раздетой, беспомощно связанный по рукам и ногам, лежащей у его ног?»

Конечно, никаких особых церемоний с ней не разводили. Всё происходило скорее рутинно, как если бы это было ординарное, привычное событие, нечто, давно ставшее само собой разумеющимся, очевидное настолько, что стало нормальным ходом вещей, по крайней мере, в отношение таких, как она. Её привели в комнату, где приказали раздеться, завернули руки на назад и заковали их в наручники. Потом женщину прикрепили к стойке, причём левую ногу зажали так, что она ей даже пошевелить не могла. Собственно процедура клеймения заняла всего несколько мгновений. Пока она задыхалась от боли, рыдала и кричала, тряслась словно в лихорадке, пытаясь постичь чудовищность того, что с ней только что сделали, на её шею накинули ошейник и заперли его на замок. Только после этого с её лодыжки сняли ножной браслет, надобность в котором, очевидно, отпала. Туникой ей заткнули рот, освободили от стойки, после чего охранник, схватив женщину за волосы и согнув в ведомое положение, сопроводил её к клетке.

А вот в зале, где была установлена клетка, началось представление.

— Ты теперь ничем не отличаешься от нас! — смеясь, бросила ей одна из девушек.

— Посмотрите-ка на ту, что ещё недавно была надменной маленькой Убарой, — присоединилась к ней другая, — теперь она всего лишь ещё одна шлюха в ошейнике!

— Ну что, теперь Ты достаточно унижена, клеймёное мясо? — поинтересовалась третья.

— Не пора ли выставить маленькую Убару на продажу! — выкрикнула четвёртая.

— Она уже совершенно готова к этому!

— Ага, к тому, чтобы её избили и бросили её владельцу!

— А Ты ничего, смазливая!

— Холёное маленькое животное отлично пометили.

— Давно пора было! — засмеялась какая-то девица.

— А чего они так долго ждали? — полюбопытствовала другая. — Кто-нибудь знает?

— Может, хочешь спросить у хозяев? — язвительно поинтересовалась первая. — Они делают то, что захотят и когда захотят!

— А клеймо у тебя получилось прекрасное! — сообщила ей третья.

— Это так, Господин? — морщась от боли, спросила Эллен.

— Да, — подтвердил державший ей за волосы охранник.

— Ты теперь ничем не отличаешься от нас, — крикнула одна из рабынь.

— Смотрите — ошейник! — засмеялась её товарка. — Ещё один кусок мяса в ошейнике!

— Точно, лакомый кусок рабского мяса для владельцев! — добавила другая.

— Гляньте на её ошейник, — указала третья. — Как хорошо он подогнан!

— Попробуй-ка стянуть его, шлюха! — предложила четвёртая.

— Ой, она не может! Что, не получается? — в притворном сочувствии простонала первая. — Бедненькая кейджера!

— Не надо его снимать, он так хорошо смотрится на тебе, маленькая Убара!

— Точно, он отлично смотрится на тебе! — поддержала её вторая.

— Привыкай к ошейникам, земная шлюха! — усмехнулась третья. — Можешь не сомневаться, тебе придётся носить десятки таких штучек!

— Конечно, твой ошейник неплохо смотрится на твоём горле, — заявила четвёртая, — но не лучше моего!

— Господин? — обратилась Эллен к охраннику.

— Нет, — покачал тот головой. — Твой вполне себе привлекательный, возможно, даже более чем.

А Эллен даже не могла пощупать ошейник, охватывавший её шею, единственное, что она могла сделать, чтобы хоть как-то ощутить его, это немного, насколько позволяла мужская рука, сжимавшая её волосы, покрутить головой. Да, он был там, на своём законном месте. Её бедро всё ещё дико болело, но ей сказали, что через пару дней это пройдёт.

— Насколько же она красивая, — вздохнула какая-то девушка, сидевшая в клетке.

— За неё, должно быть, дадут высокую цену, — прокомментировала другая.

— Нет, — не согласилась с ней третья, — она слишком молода!

— А ещё она слишком глупа и невежественна, — добавила четвёртая. — К тому же, она с Земли, не больше, чем мелкая варварка!

— Но она хорошенькая! — завистливо заметила пятая. — Я бы даже сказала, слишком хорошенькая!

— Мужчины предпочитают женщин, — безапелляционно заявила третья.

— Она и есть — женщина, — сказала та, что сидела в клетке, — и мужчины найдут её восхитительной.

— Найдут, — буркнула четвёртая, — И она будет хорошо дёргаться под их плетями.

— Взгляни на себя! — крикнула третья. — Посмотри на то, кто Ты теперь, надменная земная шлюшка!

— Кейджера! Кейджера! — неслось во всех сторон.

— Я могу посмотреть, Господин? Я могу увидеть себя, Господин? — спросила Эллен у охранника.

— Нет, — отрезал он.

Так что, ей пришлось подождать. Наручники с неё сняли только на следующее утро. Но на следующий день, как только появилась первая возможность, она поспешила в учебную комнату, к зеркалам там установленным. В первый момент, увидев своё отражение, у неё перехватило дыхание. Она, ошеломленно замерев, стояла и недоверчиво разглядывала поразительно красивую юную рабыню, смотревшую на неё с той стороны большого зеркала. Гореане, выросшие в культуре, склонной к естественности и красоте, с её навыками, поколениями оттачивавшимися в работорговых домах, прекрасно научились, улучшать и украшать своё прекрасное живое имущество, столь естественную, неотъемлемую и восхитительную часть богатого и сложного мира их планеты. Они не ошибались в таких делах.

Женщина озадаченно, почти в страхе, разглядывала себя в зеркале. Неужели, это была она? Нет, конечно, умом она понимала, что это была именно она! Просто ей не верилось! Но это просто не мог быть никто другой! Это, действительно, была она! Но как ошейник увеличил её красоту! Тысячей способов. Эстетически и психологически. И как изящно, твёрдо и абсолютно, недвусмысленно и красиво давала понять её статус, положение и природу, крошечная, красивая отметина, помещённая в её плоть, на её бедро, чуть ниже ягодицы, на то место, которое рекомендовано Торговым Законом, объявлявшая её самой захватывающей и прекрасной из женщин — кейджерой.

И вот, теперь Эллен находилась при исполнении своих обязанностей за столом, ожидая распоряжений её господина и его гостей в необычной для этого мира комнате. Скатерть, фужеры, посуда и столовые приборы, отделка и обстановка, как уже было отмечено, выглядели совершенно по земному. И насколько она могла судить, по качеству роботы и материалов они были неотличимы от самых прекрасных аналогов её прежнего мира. Она нисколько не удивилась бы, попав в такую комнату в пригородном особняке состоятельного человека. Она даже задалась вопросом, была ли это просто реконструкция такой комнаты, или вся эта обстановка была привезена с Земли? Всё здесь было совершенно неотличимое от земного. Ну да, была здесь и одна аномалия, как уже упоминалось, она сама, рабыня Эллен, нагая, с клеймом на бедре и ошейником на горле, среди полностью одетых, и элегантно одетых гостей.

Несомненно, это было сделано так, как он захотел, как ему показалось забавным видеть её, как ему доставляло удовольствие видеть её.

Безусловно, мужчинам нравится любоваться их собственностью, их домами, произведениями искусства, коллекциями, землями, садами и лесами, породистыми собаками и лошадьми, и, не в последнюю очередь, женщинами.

А кроме того, мужчины, эти тщеславные животные, обожают хвастаться своим имуществом.

О, она нисколько не сомневалась, что её господин наслаждался, выставляя свою рабыню в выгодном свете, но также она была уверена, что удовольствие, им получаемое в этот раз, выходило далеко за рамки простого удовлетворения и тщеславия от демонстрации своей собственности. Можно было быть уверенной, что на этот раз на это накладывалось ощущение ликующего триумфа, имевшего прямое отношение к их биографиям. Для него это был не просто вопрос показа, но триумфа, сладкого вкуса полной победы! Она выставлялась напоказ, пусть это и было понятно только двоим из присутствовавших в комнате, скорее как порабощенный антагонист, завоеванный противник, бывший непримиримый оппонент, ныне побежденный и беспомощно порабощенный. Представьте себе, если хотите, аналогию с некогда надменной и тщеславной принцессой, армии которой уже разбиты и рассеяны, прикованной цепью к колеснице генерала, и теперь ведомой голой во время его триумфального шествия мимо ликующих толп. И как скоро в такой ситуации она начнёт мечтать о том, чтобы весь этот шум, напор толпы и хриплые крики прекратились, и ей позволили бы, став простой незначимой рабыней, просто затеряться среди других невольниц и стать тем, чем она, в её цепях, теперь была, женщиной и законной собственностью мужчин.

Она часто задавалась вопросом, задумывался ли он, ещё тогда, в прежние времена, глядя на неё в аудитории, над тем, на что она могла бы быть похожей, нагой, заклеймённой и в ошейнике. Быть может, уже тогда, когда она расхаживала перед студентами, он представлял, как она выглядела бы, делая это нагой, с клеймом на бедре и ошейником на горле. Она более не носила анклет. Но его не снимали вплоть до того момента, пока ей не выжгли клеймо и не надели ошейник. Так что, на её теле всегда имелся, некий символ неволи.

— Значит, получается, — усмехнулась женщина, — что Ты, Эллен — всего лишь домашняя скотина, только смазливый маленький кусочек домашнего скота. Всего лишь домашнее животное, маленькое соблазнительное клеймёное домашнее животное!

Глаза Эллен тут же заполнились слезами. Как её хотелось в этот момент провалиться сквозь пол, убежать отсюда куда угодно, но она вынуждена была стоять там, где она стояла. Её ошейник и клеймо обязывал к этому. Всё, что она могла сделать, это бросить жалобный, умоляющий взгляд на своего господина.

— Ответь нашей гостье, Эллен, — довольно любезно сказал тот.

— Да, Мадам, — наконец выдавила из себя Эллен.

— Пожалуйста, простите Эллен, — сказал Мир, её хозяин, женщине. — Она не так долго пробыла в ошейнике. Многое ей пока в новинку. Вероятно, она ещё не до конца понимает значение стальной полосы на своём горле и отметины на бедре.

— А разве это не необычно, что у она прислуживала нам раздетой? — полюбопытствовала гостья.

— Гореанские банкеты зачастую обслуживаются нагими рабынями, — пояснил Мир.

— Почему? — осведомилась женщина, и в её голосе прорезались сердитые нотки.

— Это улучшает аппетит, — улыбнулся Мир.

— Ну уж конечно! — не скрывая раздражения, буркнула она.

Её официально одетый компаньон, в целом предпочитавший сохранять молчание, но то и дело бросавший жадные взгляды на Эллен, усмехнулся.

— И не надо его поддерживать, — упрекнула его женщина.

— Вы не мужчина, — пожал он плечами, — так что вам не понять, как это приятно, когда тебя обслуживает обнажённая рабыня.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — холодно отозвалась его компаньонка.

— Смею вас заверить, что рабыне это тоже может доставлять не меньшее удовольствие, — заметил Мир. — Трудно описать, какое обилие тёплых и восхитительных эмоций может дать ей то, что ей оказана честь приблизиться к владельцам, и дано разрешение служить им, понимание того, что она нужна и желаема, удовлетворение то того, что ей позволили показать себя, что она находится на своём месте предписанном природой, как признанная и цельная женщина перед сильными мужчинами.

— Несомненно, — сердито проворчала женщина.

Эллен не могла не признать, что женщина была очень красива. Её вечернее платье на бретельках выгодно подчёркивало очаровательную широту и мягкость её плеч, возможно, даже излишне соблазнительно подчёркивая. Очарование её грудей было открыто достаточно, но утончённо и не вульгарно. Несомненно, это была женщина острого ума и тонкого вкуса. Её компаньон, казалось, был неспособен оторвать от неё своих глаз. Из украшений на женщины была только одна нитка жемчуга, плотно охватывавшая горло.

Эллен несколько неохотно подумала, что она, возможно, не до конца осознавала правильности слов её господина, по крайней мере, до последней его фразы. Безусловно, вначале её терзало жало обиды и оскорблённого достоинства, ведь её выставили голой перед чужими людьми, вынудили повиноваться и обслуживать их. Её жгло понимание того, что её беспомощное обслуживание и смиренное повиновение только развлекали и доставляли удовольствие её владельцу. Однако после её первого смущения, позора и стыда, особенно после того, как она чуть не споткнулась и почти уронила тарелку, до неё постепенно начало доходить, что она в общем-то не возражала против того, что она делала. Женщина вдруг начала ощущать в себе те самые тёплые эмоции, о которых говорил Мир, осознавать своё место в этом мире, свои особенности. Она вдруг начала получать удовольствие от того, что ходила голой перед своим господином. И она не сомневалась, что он «нашёл её фигуру интересной», да и в оценивающем взгляде другого мужчины, который она нет-нет да и ловила на себе, светилось, как минимум, одобрение. Правда, после того, как однажды их глаза встретились, она больше не осмеливалась смотреть на него, по крайней мере, не так открыто или прямо. Но ещё не раз за этот вечер, когда внимание гостя не было полностью поглощено его очаровательной компаньонкой, Эллен буквально кожей ощущала на себе его глаза, глаза сильного мужчины, скользившие по её юному, стройному, обнажённому телу. Так что, у неё действительно появилось некоторое понимание того, что это такое, обслуживать мужчин в таком виде, и она почувствовала своеобразную признательность и благодарность им за это. И теперь она прислуживала скромно, порой прилагая все силы, чтобы погасить странные эмоции, разгоравшиеся в её теле. Теперь она уже не могла отрицать того, что, служба мужчинам, вызывала в ней, голой рабыне, странные, удивительные, доселе неведомые чувства, прежде скрывавшиеся в глубинах её «Я». И то этого, с одной стороны, ей становилось тревожно на душе, но с другой, тепло, приятно и очаровательно беспокойно. Это заставляло её чувствовать себя ужасно женственной, беспомощно и прекрасно женственной. И перед ней уже вставал вопрос, чем мог стать для неё этот эротический опыт? Как странно, думала она, и как удивительно прекрасно, внезапно начать чувствовать тепло и очарование своего собственного пола. Сколь немногим женщинам, с сожалением подумала Эллен, посчастливилось почувствовать свою женственность. Их приучали отрицать это в течение многих столетий разного рода фанатики, и вот теперь им снова в этом отказывалось, в её собственном мире, новой формой фанатиков, основывавшихся на безумии, жестокости и зависти своих предшественников, использующих яд прошлого в интересах неестественных, корыстных политических задач. «Что это за странные ощущения, — спрашивала она себя, — что я начинаю чувствовать? Что это за соблазнительные, восхитительно мучительные эмоции? Буду ли я в состоянии сопротивляться им? Не захватят ли они меня, не завоюют ли, не накинут ли они на мою шею петлю и не потянут ли они меня за собой, страстную, беспомощную, нетерпеливую, тоскующую по ним? Не стану ли я их пленницей, жертвой и узницей? Не буду ли я носить их поводок, их путы, словно беспомощная рабыня? Не превратят ли они меня в одну из тех низких девок, что скулят по ночам, царапая стены своих конур?»

Она испугалась, что начала чувствовать приближение тех эмоций, которые гореане иногда вульгарно называют течка или огонь в животе рабыни. Будь она наедине со своим господином, и служи ему в таком виде, она бы уже давно умоляла бы его хотя бы минимальной ласке. Она вдруг осознала, что даже отбрось он её, потеряв терпение, оплеухой, она почувствовала бы только благодарность и, возможно, подползла бы к нему выпрашивая предоставить ей возможность поцеловать ударившую её руку.

Она любила его. Он был её господином, а она была его рабыней.

— Конечно, Вы знаете, — сказал Мир, обращаясь к женщине в прекрасном платье, открывавшем её плечи, — что в истории Земли, в течение тысяч лет, рабство было принятым, распространённым и уважаемым институтом.

— Больше нет, — напомнила она.

— В некоторых регионах планеты оно всё ещё существует, — пожал плечами мужчина, — но, кстати, по интеллекту люди древности и средневековья ничуть не уступали нам, а, во многих отношениях даже опережали, а нравственно, многие из них, а возможно большинство, далеко превосходили наших современников, лживых, вороватых, жадных, завистливых современных представителей сфабрикованного «общечеловека». И большинство из них не имело никаких возражений против рабства, скорее наоборот, видело его ценности. Уверен, вам нетрудно будет понять, насколько оно могло бы облегчить многие из современных социальных проблем, вот, например, одно из них: безудержный рост населения, превращающий некогда зеленую и прекрасную планету в засушливый, стерилизованный, загаженный мусором мир. Безусловно, существует много способов решения социальных проблем, и Земля ясно движется курсом на империалистическую централизацию, к застою, коллективизму и авторитаризму, в которых, при тотальном контроле, люди, фактически, станут рабами государства, пусть и не называемыми так официально. Альтернативой этому лживому миру, в котором утверждается, что все вокруг свободны, хотя по факту всё с точностью до наоборот, миру, на всех парах летящему к пропасти, миру, в котором все — рабы, может стать мир, в котором господа — это господа, а рабы — это рабы.

— Такое на Земле невозможно, — заявила женщина.

— Это было, — сказал Мир, — и это может быть снова. Фабрики пропаганды, как Вы, наверное, знаете, можно быстро приспособить под любые задачи. Реальность иногда входит к нам, не спрашивая разрешения. Карточные домики не смогут устоять, когда налетят ветра перемен. Объективные исторические императивы могут продиктовать политику, по крайней мере, тем, кто способен их понять, и обладает властью действовать исходя из них. Средства массовой информации прибегут как собаки на свист их хозяина, кто бы ни поманил их прибылью, их зрители, их рекламодатели или государство. То, что будет признано необходимым, будет принято. Раз можно было защитить ошибочность и нелепость, то почему нельзя сделать это с правдой и практичностью? Существует много слов, которые кто-то признал оскорбительными, и на этом основании эти слова не должны использоваться. Их заменяют эвфемизмами. Но лично я предпочитаю правду, потому что мне нравится говорить ясно. И я предпочитаю говорить «Господин» вместо «Слуга народа», и «Раб», а не «Гражданин».

— Прежде Вы никогда не говорили со мной так, — удивлённо заметила она.

— Сегодня, очень значимая ночь, — сказал он, салютуя ей бокалом. — И я не думаю, что Вы когда-нибудь сможете её забыть.

— Значимая для меня? — уточнила женщина.

— Для всех нас, — сказал её компаньон, также поднимая свой бокал в её сторону в шутливом салюте.

— Давайте пока отложим в сторону все эти сложные вопросы, — предложил Мир. — Помнится, Вы проявили интерес к Эллен и к тому факту, что она должна служить обнажённой.

Женщина заинтересованно посмотрела на него, и тоже подняла свой фужер, однако, следует отметить, лишь затем, чтобы просто сделать маленький, изящный глоток вина.

— Мы все знаем, что такое война, — сказал Мир. — Во время войны победителям свойственно грабить побеждённых, это обычная практика. Они забирают у них то, что пожелают, независимо от того, кажется это имеющим значение или нет. Например, ещё не так давно, было нормальной практикой победителей, отбирать женщин у побеждённых ими мужчин и делать их своими рабынями. Конечно, Вы знаете об этом.

— Разумеется, — кивнула гостья.

Эллен даже стало интересно, заметила ли женщина пристальный взгляд своего компаньона, глаза которого, вперившиеся в женщину, буквально горели.

Не стоило ли ей бежать отсюда, крича от ужаса?

— Возможно, вам также известно и то, — продолжил мужчина, — что на пирах победителей весьма обычным делом было использовать женщин врага. В идеале тех, которые прежде занимали самое высокое положение, представительниц аристократической верхушки врага, самых богатых и наиболее высокородных, самых благородных и гордых, а также и самых красивых, но теперь порабощённых и вынужденных служить своим новым хозяевам.

— Я слышала кое-что об этом, — неопределенно сказала его собеседница.

— А Вы знали, что они должны были служить своим новым владельцам нагими? — осведомился Мир.

— Да, — кивнула женщина, и щёки её порозовели, — я подозревала, что-то в этом роде.

— Отлично, — улыбнулся Мир. — Это очень похоже на ту ситуацию, которая имеет место в случае с нашей малышкой Эллен.

— Её Вы тоже забрали у побеждённых мужчин? — язвительно спросила она.

— Полагаю, что можно сказать и так, в некотором смысле, — усмехнулся он. — Поскольку мужчины её мира оказались по большей части завоеваны их же женщинами, то можно считать, что они являются побеждёнными или, по крайней мере, многие из них. Всё, что мне оставалось сделать, это взять одну из тех «победивших женщин» и доставить сюда, дабы вернуть её, моего развлечения ради, на её законное место в природе. Я решил, что было бы не плохо, дать ей посмотреть на то, что значит оказаться среди настоящих мужчин.

Его слова заставили Эллен вздрогнуть. Она стала рабыней, окончательно, и именно на Горе.

— Конечно, малышка Эллен, — развёл мужчина руками, — не происходит из высших сословий, или чего-то в этом роде, как, например Вы, но она являет собой превосходный пример подобной ситуации. Дело в том, что она была феминисткой и, соответственно, в некотором смысле, принимала участие в войне с мужчинами. Безусловно, не в открытой войне, не в честной битве. Однако теперь та война для неё закончилась. Вот и получается, что она для меня — военный трофей. Она проиграла. А добыча на войне принадлежит победителю. Я сделал её своей. Своей рабыней. Полностью в соответствии с историческим прецедентом, она прислуживает на моём банкете, моем пиру победы, естественно, голой.

— Браво! — похлопал в ладоши другой мужчина.

— Не пора ли уделить внимание нашему бизнесу? — поинтересовалась женщина.

— Но ужин ещё не законеч, — заметил её компаньон. — Надеюсь, Вы не собираетесь лишить нас следующих перемен блюд и в особенности десерта?

— Нет, — рассмеялась его подруга. — Конечно, нет!

— Эллен, — позвал Мир.

— Сэр? — откликнулась та.

— Продолжай обслуживать нас, — указал он. — После десерта мы перейдём за кофейный столик, так что кофе и ликёры подашь туда.

— Да, Сэр, — поклонилась Эллен.

* * *

— Выглядит красиво, — сказала женщина, одетая в белое платье, выставлявшее напоказ её плечи, восхищённо разглядывая двадцать тяжёлых золотых слитков двойного веса.

Их принесли и, слиток за слитком, уложили на ковёр рядом с кофейным столиком два охранника.

— И вот это тоже, — заметил компаньон женщины, — было, насколько я помню, частью нашего договора.

Он продемонстрировал маленький кожаный мешочек и, развязав шнурок, наклонил его над рукой. В его ладонь пролился сверкающий дождь бриллиантов.

— Чудесно! — воскликнула его подруга.

Мужчина аккуратно ссыпал камешки обратно в мешочек и передал ей. Женщина тут же спрятала свою добычу, в белый, в тон платью, ридикюль.

— Итак, Вы получили плату, — объявил её компаньон.

— Даже если бы Вы до сего момента не были богатой женщиной, — улыбнулся Мир, — теперь Вы ей стали.

— Вы, просто необыкновенно щедры, — засмеялась она.

Тутина стояла поблизости и загадочно улыбалась.

Эллен тоже присутствовала, но стояла у стены. Её пока не позвали, чтобы убрать со стола. В течение всего вечера она изо всех сил пыталась понять смысл их беседы. Разговор шёл на английском языке, так что никаких трудностей с пониманием слов у неё не возникало, но вот суть ускользала. И дело было даже не в том, что они следили за тем, чтобы в ее присутствии говорить осторожно или иносказательно, всё же она была всего лишь рабыней. Скорее вся соль заключалась в том, что между собой они многое понимали и так, и считали это само собой разумеющимся, столь многое, что для непосвященного, постороннего наблюдателя, каковым была рабыня Эллен, то, о чём они говорили, казалось не имеющим никакого смысла. Слишком многое просто подразумевалось. Единственное к чему смогла прийти Эллен, что это были некие тайные деловые переговоры с весьма значительными капиталовложениями. Всё выглядело так, что предметом обсуждения были проблемы или интересы, какого-то картеля, или конгломерата, или организации имевшей большие перспективы и планы, затрагивающие целые миры. Понятно, что у этого предприятия имелись свои представители, конторы или офисы, как в её прежнем мире, так и на этой планете. Судя по всему, многие из высокопоставленных персон обоих миров, например, на Земле это были люди из правительств и крупного бизнеса, были не только информированы, но и напрямую вовлечены в эти вопросы. И простирались их интересы далеко вне таких пустяков, как сбор урожая красоток ради продажи их на гореанских рынках. Похоже, бизнес, связанный с похищением, транспортировкой и продажей хорошо сложенного, беспомощного живого товара, мог быть немногим больше, чем побочным приработком в куда более серьезных предприятиях. Безусловно, прибыль от него шла в общую кассу, занимая своё, пусть и минимально значимое место в экономике их схем. Несомненно, деньги на таком бизнесе, пусть и не такие значительные на фоне остальных предприятий, делались немалые. Её ошейник, например, был вполне реален. Она признавала, что стала собственностью, которая в любой момент могла быть продана, и уже не видела в этом никаких противоречий. С другой стороны, она была уверена, что её хозяин не станет её продавать. Конечно же, ведь не затем же он принёс её сюда, чтобы продать, только не после их столь давних отношений. Женщина подозревала, что он должен был, так или иначе, любить её, хотя, возможно, любовь его была с особым, твёрдым, суровым, бескомпромиссным, собственническим привкусом. И конечно, сама Эллен его любила, причём с самой первой их встречи, хотя тогда это не было ей столь же ясно, как сейчас, когда она стала уязвимой покорной рабыней. Эллен думала: «Он любит меня, несомненно, хотя быть может сейчас сам того не ведает!». Но даже если Мир не любил её, она не сомневалась, что он «нашёл её фигуру интересной», ведь он сам об этом говорил. И по этому поводу она не испытывала никакой тревоги. Скорее она приветствовала это. Она, его рабыня, сама жаждала быть объектом доминирования, бесстыдно вожделела его, хотела быть объектом его неистового, жёсткого сексуального желания. В этом мире она много чего узнала о побуждениях, дремавших в её собственной крови. Столкнувшись с его энергетикой, она, со своей стороны, со своей собственной, нежной, уязвимой, прекрасной, дополняющей его энергетикой, стремилась оказаться в его руках, стремилась отдать ему себя как собственность, которой он владел, стремилась быть брошенной исступленно и восторженно, к ногам её любимого господина для его безудержных удовольствий.

— Но, как Вы знаете, — усмехнулась молодая женщина в белом платье, — я присоединилась к вам совсем не как наёмник. Я не отношусь к тому виду людей, что готовы работать за простую плату. На Земле я вполне обеспечена и независима. Ваши сокровища, конечно, изумительны, но не они стали той причиной, по которой я присоединилась к вашему предприятию.

— Мы в курсе, что не из-за простой выгоды, не из-за этого презренного металла, Вы оказались на нашей службе, — заверил женщину её компаньон.

— Нет, в вашем предприятии, — с улыбкой поправила его она. — И для меня это было своего рода приключение. В какой-то момент моя жизнь стала необыкновенно скучной. У меня было всё, и это перестало иметь для меня всякое значение. Но у вас я нашла волнение, эмоции, интригу. Я жажду риска, возбуждения. Я цвету в опасности.

— О-о? — понимающе протянул её компаньон.

— Да, — тряхнула головой женщина. — Моё присоединение к вам, должно было избавить меня от скуки. Именно по этой причине я с вами. Именно ради этого я стала вашим секретным агентом, находящимся вне подозрений.

— Ваши контакты были весьма полезны, — признал её компаньон. — Они оказались весьма ценными для нас.

— Я также оценила ваше внимание к некоторым незначительным деталям, — добавила она.

— Насколько я понимаю, — сказал Мир, — имеются в виду те женщины, дебютантки, особенно те из них, которые посмели высказать критику по поводу вашего стиля жизни и поведения, распространять сплетни о вас, осмелились составить вам конкуренцию, или просто те, к кому Вы отнеслись неодобрительно и кого Вы представили нашему вниманию.

— Они самые, — подтвердила гостья. — Надеюсь, Вы не причинили им вреда.

— Мы им вреда не причинили, — усмехнулся её компаньон.

— А не Вы? — уточнила она.

— По крайней мере, не тем образом, который мог бы повредить им в их новом долгосрочном интересе.

— И что Вы с ними сделали? — полюбопытствовала женщина.

— Угадайте, — предложил Мир.

И тут её взгляд упал на Эллен, скромно стоявшую в стороне в ожидании команды. Рабыня немедленно опустила глаза в пол. Что-то в её животе, чего она пока не до конца понимала, заставляло её бояться присутствовавшей здесь свободной женщины. Свободная женщина, при своём статусе, при её благородстве и власти, славе и могуществе, теперь была для неё совершенно иной формой существования, полностью отличающейся от неё самой.

— О, нет! — воскликнула женщина, восхищенно всплеснув руками.

— О, да, — улыбнулся её компаньон, — мы сделали их рабынями. Правда, некоторых из них пришлось слегка изменить, воспользовавшись определенными медикаментами, ибо без этого, как Вы, наверное, понимаете они было не совсем приемлемы для невольничьих рынков. Так что никакого вреда, скорее мы позаботились об их хорошем состоянии и здоровье.

— И что насчёт Аннетты? — осведомилась она.

— Она носит свой ошейник на острове Кос, — улыбнулся Мир.

— Аннетта в ошейнике! — захлопала в ладоши женщина. — Восхитительно!

— Она привлекательна и желанна в нём, впрочем, как все рабыни.

— А Марджори, что с ней?

— Продана на юг в Шенди, — пожал плечами Мир. — Теперь служит чернокожему хозяину.

— Аллисон?

— Уже в Прериях, — ответил Мир, — продана за две шкуры.

— Мишель?

— Стала рабыней в Торвальдслэнде, за бочонок солёной рыбы парсит.

— А Джиллиан?

— Обозревательница из женского журнала? — уточнил её компаньон.

— Да, — кивнула женщина.

— Сыворотки хорошо поработали над ней, — сообщил Мир. — Она стала весьма миловидной особой.

— Вы знаете, где она теперь? — полюбопытствовала гостья.

— Её продали в южное полушарие, в Турию, — ответил её компаньон, — но караван попал в засаду тачаков, жестоких кочевников. Я бы не волновался о ней. Можно не сомневаться, что в конечном итоге, она всплывёт на одном из южных рынков.

— Возможно, на одном из рынков самой Турии, кстати, — усмехнулся Мир.

— Я бы не удивился этому, — заметил компаньон женщины. — Можете не беспокоиться, все остальные тоже были разбросаны по всему Гору.

— А вы довели до их сведения мою роль в этом, что с ним произошло? Что это именно я была той, кто определял их судьбы? — спросила его она.

— Уверен, — ухмыльнулся тот, — Вы можете себе представить, их возмущение и тревогу, их дикие вопли и слезы, их беспомощный гнев и от, как они тянули свои цепи в бесплотных попытках подняться, или как они хватали прутья своих тесных клеток и трясли их в бесполезной ярости.

— Замечательно! Превосходно! — воскликнула женщина. — Джеффри, Вы такой душка!

И она подарила ему мимолётный нежный поцелуй в левую щеку.

— Обожаю вас! — заявила его подруга.

Впервые за весь вечер Эллен услышала имя её компаньона.

— Я прослежу, чтобы золото доставили в ваши апартаменты, — сообщил Мир, — где вам предстоит провести ночь.

— Я должна поблагодарить вас за ваше гостеприимство, — любезно сказала женщина, обращаясь к нему. — Ужин был превосходен. Помещение прекрасно. Приятно было познакомиться.

Затем она повернулась к Тутине.

— Дорогая, весь вечер Вы были ужасно молчаливы, — заметила гостья. — Признаться, я чувствую себя перед вами весьма неловко. Но нам с мужчинами необходимо было столь многое обсудить. Вы же меня понимаете. Но, тем не менее, вам не стоило позволять нам монополизировать беседу.

Учтивая улыбка промелькнула на лице Тутины.

— Я надеюсь, что Ваша лодыжка быстро поправится, — закончила необходимые любезности женщина.

— Спасибо, — слегка склонила голову Тутина.

— Эллен, — позвал Мир, — Ты можешь приступать к уборке.

— Да, Сэр, — откликнулась невольница. — Спасибо, Сэр.

И она, подкатив столик на колёсах, принялась переставлять на него с обеденного стола, различную посуду, бокалы, тарелки, приборы. Позже Эллен сделала то же самое и с кофейным столиком.

— До свидания, Эллен, — снисходительно бросила женщиной в вечернем платье.

— До свидания, Мадам. Спасибо, Мадам, — отозвалась Эллен.

К счастью, приятный освобождающий тон голоса женщины был абсолютно ясен. В противном случае, не исключено, что Эллен ужасно испугалась бы. Тон гостьи ясно не предполагал признания Эллен персоной, или указания на то, что она могла бы быть человеком, а не животным, которым она собственно теперь являлась. Это было бы неподходяще, и напугало бы Эллен, особенно учитывая тот момент, что она находилась в присутствии своего хозяина. Но, к её облегчению, фраза была произнесена так, что была не больше, чем почти автоматическим, небрежно щедрым подарком, брошенным тем, кто занимает высшее место на социальной лестнице, тому, кто находится в самом низу. И фактически, так оно и было. Эллен уже полностью осознала себя самой низшей и даже не стоящей на социальной лестнице, абсолютно низшей, по сравнению со свободной женщиной. Эллен бросила быстрый, испуганный взгляд на своего господина, и успокоилась. Пристальный взгляд Мира заверил женщину, что её ответ был сочтён уместным. Кроме того, она, испытывая при этом весьма противоречивые чувства, поняла, что мужчина расценивает её как умную и сообразительную рабыню. Она вдруг испугалась, что это могло заставить его держать её под более строгим контролем. Но он ведь должен был понимать, что ум женщины не исчезает в тот обжигающий момент, когда её плоти касается раскалённое железо, или когда её тонкая шея начинает чувствовать себя окружённой полосой стали.

Эллен, опустив голову, продолжила уборку, стараясь при этом производить как можно меньше шума.

— Это всё было настолько волнующе, — вновь заговорила женщина. — Это так меня заводило! Признаться, я имею обыкновение быстро терять интерес, но в этот раз мне это ничуть не надоело!

— Ну вот и превосходно, — с улыбкой сказал её компаньон.

— Я наслаждалась интригой! Мне понравилось быть тайным агентом! — рассмеялась она.

— И у вас всё отлично получилось, — признал мужчина. — Благодаря вам политика двух миров теперь претерпела тонкие, но существенные изменения. Кюры благодарны вам. Вы хорошо служили им в их войне с Царствующими Жрецами.

— Служила? — с улыбкой уточнила она.

— Хорошо, — кивнул Мир, — давайте скажем иначе, Вы оказались полезным, ценным агентом.

— Так лучше, — сказала женщина.

Следует заметить, что их последний обмен фразами слегка озадачил Эллен. Она уже слышала о Царствующих Жрецах, но не верила в то, что они реально существуют. Предположительно, это были некие странные люди, жившие в отдалённом районе, называемом Сардарскими горами. Она считала их частью мифологии этого странного мира, такими же легендарными существами, как слины, тарны и другие. А вот про кюров до сего момента она вообще никогда не слышала. Возможно, это был другой тип странных людей, обитавших где-то в другом месте. Исходя из того, что их упомянули в связке с Царствующими Жрецами, Эллен решила, что и они тоже, скорее всего, к реальности никакого отношения не имели. Она предполагала, что это были кодовые названиями неких конкурирующих организаций или фракций. Эта версия ей понравилась, хотя она не проясняла, зачем свободным людям было использовать эвфемизмы перед ней, простой рабыней.

— Увы, — вздохнула она, — боюсь, что теперь мне придётся вернуться к своей ежедневной рутине, скучной череде приёмов и прочей ерунде.

— Уверен, мы всё ещё можем найти для вас дело, которое могло бы вас заинтересовать, — заметил её компаньон.

— Буду надеяться на это, — тепло сказала его подруга.

— Я даже уверен в этом, — заявил мужчина.

— Учтите, я реально жажду чего-то волнующего кровь, — предупредила она. — Я хочу возбуждения. Мне не нужна надоедливая рутина.

— Подозреваю, — улыбнулся её компаньон, — что в этом случае вас ждёт много волнения, и, признаться, я сомневаюсь, что в будущем, вам будет недоставать возбуждения. И какие бы проблемы не ждали вас в том будущем, я уверен, что скука не займёт среди них сколь-нибудь высокого места.

— Ты такой душка, Джеффри, — расплылась в улыбке женщина.

— Могу ли я надеяться, что буду вознаграждён ещё одним поцелуем? — подпустив печали в голос, осведомился её компаньон.

— Ах Ты непослушный мальчик! — делано вздохнув, упрекнула его она.

— Ну пожалуйста, — протянул тот, словно подлизываясь.

— Ну ладно, — снизошла женщина, и ещё раз легонько дотронулась губами до его левой щеки, изобразив поцелуй. — Вот тебе!

«Какие красивые и белые у неё плечи, — подумала Эллен. — Как, должно быть, она волновала мужчин». Ей было до боли жаль, что она не родилась столь же красивой. А ещё ей было интересно, сколько мужчины готовы были бы заплатить за неё. Немало, предположила Эллен.

— Боюсь, что уже поздно, — заметил её компаньон, мужчина по имени Джеффри.

— Верно, — согласилась она, и пожелала доброй ночи Миру и Тутине.

— Золото будет доставлено в ваши апартаменты, которые для вас приготовили, — заверил её Мир.

— Спасибо, — кивнула его гостья.

Затем последовал обмен дежурными шутками и пожеланиями, в ходе которых Эллен, к своему облегчению, была проигнорирована.

— По пути к вашим апартаментам, — с улыбкой проговорил Джеффри, — есть одна комната, которую я очень хотел бы вам показать.

— Замечательно, — улыбнулась в ответ его компаньонка, выходя из комнаты.

Мгновение спустя, Тутина, покорная взгляду хозяина, последовала за ними.

Наконец, Эллен осталась наедине со своим господином.

Мужчина подошел к длинному столу и отодвинул далеко в сторону стул, стоявший во главе, тот самый, который он занимал во время трапезы. Затем Мир сел и о чём-то глубоко задумался.

Эллен рискнула предположить, что мужчина, прежде чем сесть, специально убрал стул подальше, чтобы ей легче было убирать со стола. Только позже ей стало ясно, что он захотел переставить стул в центр комнаты совершенно по иной причине, чем просто освобождение место на ковре перед столом.

Как только гости покинули комнату, сюда вошли два охранника и, слиток за слитком, собрали золото, и, медленно и аккуратно, унесли его в соседнее помещение. Там стояла широкая, плоская тачка, слишком большая, чтобы пройти через малую дверь, ту что вела из комнаты в коридор и кухню. Помимо неё из этой комнаты имелся ещё один выход, существенно шире и удобнее. Двойные двери были сделаны из какой-то тёмной древесины. Именно через эти двери, вошли сюда гости и Мир. Эллен прислуживая во время ужина, само собой, пользовалась малой дверью, ведущей в кухню. Что интересно, Джеффри уводя свою компаньонку, направил её именно к малой двери. Из того коридора, помимо кухни, можно было попасть во множество других коридоров, и в некоторые места задней части дома.

Эллен продолжала трудиться, собирая посуду со стола. Она не спешила поскорее закончить порученную ей работу.

Время от времени, по крайней мере, ей так казалось, глаза её господина останавливались на ней.

Несмотря на то, что рабыня может быть принуждена к унизительной поспешности, возможно, сначала даже в ужасе покрутившись под ударами плети, непристойная спешка индустриального безумства, если можно так выразиться, характерная для техногенных культур, в целом чужда гореанскому сознанию. Их культура не попала под власть часов. Жизнь на Горе не несётся вскачь, но имеет тенденцию неспешно шагать, ориентируясь больше на сезон года и на положение солнца. Она здесь не привязана к метафорам фабричного производства, к материальным терминам, к вложению капитала и выходу единиц продукта в единицу времени. Ритмы этого мира похожи не столько на периодическую турбулентность часа пик, мелькание разноцветных регулирующих огней, ни на тщательно рассчитанные стаккато секундной стрелки и ежечасный бой часов, остановку и запуск конвейера, сколько на поток воды в реке, дуновение ветра, плывущие по небу облака, появление и исчезновение звёзд, чередование восходов и заходов, света дня и ночной тьмы, чередований сытости и голода, циклов желания, биения сердца и циркуляции крови.

Вот и Эллен предпочитала не спешить со своей работой, а заботиться о том, чтобы сделать её хорошо. К тому же ей уже было известно, что неуклюжесть рабыне не прощают. Оброни она тарелку, разбей фужер, пролей вино на скатерть или даже сделай неловкое, непривлекательное движение, и можно было не сомневаться, что её ожидала встреча с рабским кольцом и плетью.

Дело в том, что, как бы это не показалось бы кому-то странно, рабыне не разрешают двигаться с резкостью, неуклюжестью, неловкостью, совершать грубые, размашистые, некрасивые, мужеподобные движения, характерные для свободных женщин. От неё, как от рабыни, ожидается, что она будет хорошо знакома со своим, совсем иным, необычайно прекрасным и совершенно особенным телом, таким возбуждающим и соблазнительным, соответственно, и нести его она будет так, чтобы это выглядело красиво. В конце концов, она не свободная женщина. Она — женщина! И должна двигаться как женщина. Рабыня, прежде всего, женщина, а значит, от неё требуется женственность. Её учат знать своё тело и красиво двигаться. Иногда мужчины даже не понимают, с чего они вдруг так возбудились, а всё дело в том, что в каждом движении рабыни, каждом нюансе выражения её лица, присутствует тонкий намёк на её глубокую, высвобожденную женственность.

Так что Эллен работая, прекрасно сознавала, что она — рабыня и что она находилась в присутствии своего господина.

И она не могла не признать, что никогда не чувствовала себя настолько красивой и женственной, как почувствовала это на Горе. Только попав сюда, Эллен поняла, что прежде даже не начинала ощущать глубины своего пола. Ну конечно, об этом ведь ничего не было написано в тех текстах, которые она читала, и об этом даже не упоминалось в тех курсах, которые она вела.

Как странно, думала она, что на её планете большинство женщин, насколько она могла судить, просто забыли о таких вещах, о таких эмоциях и чувствах. Быть может, с грустью подумала женщина, им просто так и не встретился настоящий мужчина? Интересно, спрашивала она себя, понимали ли женщины её собственного мира, или, по крайней мере, кто-нибудь из них, какими они могут быть изящными и красивыми, женственными и желанными? Понимали ли они, что даже самые ничтожные работы, такие как уборка со стола, можно выполнять красиво и изящно? Задумывались ли они над тем, что в любое время, при выполнении их самых разных действия, даже, скажем, исполняя различные работы по дому или играя, или делая что-либо ещё, они могли бы быть красивыми, изящными и женственными? А может, они боялись презрения, насмешек, жестокости тех женщин, что ненавидели свой собственный пол?

Но она не оставляла надежды, что её сестры на оставшемся так далеко мире однажды смогут многое узнать о себе, даже несмотря на то, что может стать вероятными последствиями такого пробуждения.

— Ты неплохо двигаешься, шлюха, — проворчал Мир.

О да, она и не сомневалась, что он наблюдал за ней.

— Господина это раздражает? — спросила Эллен.

— Ты можешь пожалеть об этом, — предупредил её мужчина.

— Но Вы же сами меня этому научили, — напомнила она, — по крайней мере, до некоторой степени. Я стала замечать, что теперь двигаюсь определенными способами, совершенно не замечая этого, без участия сознания. Не даже больше не надо задумываться об этом. Учитывая то, как меня дрессировали, как ещё я могу двигаться, кроме как так, как я теперь это делаю? Конечно же, Вы не возражаете. Кроме того, разве если бы я не двигалась таким образом, если бы я не двигалась в естественной для моего тела манере, разве не была бы я за это наказана?

— Продолжай работу, — бросил Мир.

— Я скоро закончу, — заверила его она.

В это время она этого ещё не знала, но многие гореане запросто могут отличить свободных женщин от рабынь, даже когда последние одеты в предметах одежды первых, настолько пропитались они женственностью, настолько стала она их второй натурой, настолько очевидна она в рабынях. Иногда беглые рабыни, пытаясь сбежать от ненавистных рабовладельцев, одеваются в одежды свободных женщин, но их тут же останавливают и просто раздевают, находя под одеждой их клейма и ошейники. И тогда их ждёт возвращение к ужасному «милосердию» их хозяев. Предметы одеяний свободных женщин и рабынь, кстати, разительно отличаются друг от друга. Туалеты рабынь намного короче и намного более открыты. Кстати, рабыню запросто могут убить за то, что она наденет платье свободной женщины. А вот обратное, вполне допустимо, и свободная женщина может переодеться в одежду рабыни. Хотя это и осуждается. Кроме того, это довольно опасно. Многие из свободных женщин, переодевшихся в такие одежды, полагая, что это не более чем простое приключение, и намереваясь пробраться в места, запретные для них, например, увидеть внутренности пага-таверн, к своему ужасу, беспомощно извиваясь, чувствовали, как им затыкают рот, завязывают глаза, и стягивают руки верёвки работорговцев.

Кроме того, рабыни и рабы могут быть убиты за одно только прикосновение к оружию.

Эллен не сомневалась в том, что её хозяин серьёзно ей заинтересовался. И конечно, почувствовав его интерес к себе, она больше не пыталась притворяться испытывающей тревогу или негодование. Такие лицемерие и обман для рабыни недопустимы. Теперь она отлично знала, что к ней, как к рабыне могут проявить интерес. Фактически, учитывая её красоту, текущий статус и положение, для неё было само собой разумеющимся, чувствовать к себе интерес мужчин. А разве нашёлся бы такой мужчина, который не нашёл бы рабыню интересной, особенно такую как она? Как нахально, и одновременно с каким удовольствием теперь рассматривали её мужчины! Более того, теперь она сама ожидала, что её будут рассматривать именно так, и даже надеялась на это. В действительности, ей стоило опасаться как раз таки обратной ситуации, то есть того, что на неё не будут заглядываться, что она не сможет привлечь к себе интерес. Сама её жизнь, насколько она теперь знала, могла зависеть от таких мелочей.

— Возможно, давно, — осмелилась заговорить Эллен, — Вы представляли, как я могла бы выглядеть, будучи голой рабыней, вашей рабыней, покорной, выполняющей ваши распоряжения, и не имеющей никакого иного выбора, кроме как двигаться перед вами как рабыня.

— Ты ещё не закончила свою работу, — указал он.

— Безусловно, — продолжила женщина, — Господин тогда, скорее всего, не знал того, на что я могла бы быть похожей в восемнадцатилетнем возрасте.

— Кажется, что моя рабыня слишком разговорчива, — намекнул Мир.

— Я надеюсь, что Господин не разочарован телом своей восемнадцатилетней рабыни, — сказала она.

— Ты — весьма привлекательна для восемнадцатилетней рабыни, Эллен, — признал мужчина.

Наконец, она закончила с уборкой стола, переставив последние тарелки на столик на колесах. «Как странно, — подумала она, — что у меня оказалось это восемнадцатилетнее тело. И всё же оно — моё, или, возможно, лучше было бы сказать, оно теперь то, чем являюсь я. Безусловно, шея этого тела украшена рабским ошейником. Или, может лучше сказать, что это на меня саму надет рабский ошейник? Или, что я сама, та, кто я есть теперь, украшена рабским ошейником?».

Эллен по-прежнему не осмеливалась признаться ему, что она полюбила носить рабский ошейник. Полюбила быть рабыней. Она не осмеливалась рассказать ему, что теперь она пришла к тому, что готова признать себя прирождённой рабыней, которая со всей уместностью и по праву, должна носить этот ошейник. Она полюбила свой новый статус и свой ошейник. Но как сказать об этом ему? Как он, узнав об этом, сможет её уважать? А ей хотелось его уважения. Вот и получалось, что она должна была изображать из себя жалующуюся свободную женщину, неуместно, но категорично приговорённую к незавидной судьбе.

— Вообще-то для рабыни принято благодарить свободного человека за комплимент, — заметил Мир, и добавил: — Ты можешь поблагодарить меня.

В действительности, его замечания были не столько критическими, сколько поучительными. Он, как ей казалось, делал их просто с целью помочь невежественной девушке быстрее и лучше понять свой ошейник.

— Я должна поблагодарить вас за то, что сделали меня восемнадцатилетней рабыней? — уточнила женщина.

— Ну, вообще-то за то, что я указал на то, что Ты — привлекательна для восемнадцатилетней рабыни, — поправил её он.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила она, густо покраснев целиком, и чувствуя, как теплая волна удовольствия, рождённая его похвалой где-то в животе, прокатилась по её телу.

Она надеялась, что это не было слишком заметно в приглушённом свете комнаты. Эллен всё ещё собиралась играть роль, что отказывается признать комплимент. Она считала, что должна продолжать скрывать от него, что в своём сердце была прирождённой рабыней, законной рабыней.

Ей ещё предстояло научиться жить ради таких вот комплементов, ради доброго слова, одобрительного взгляда, корки брошенной перед ней на пол, ради простой ласки.

Эллен перекатила тележку от длинного стола и краю кофейного столика. Там под пристальным взглядом господина она, изящно наполовину наклонившись, наполовину присев, под глазом ее владельца, принялась вытирать маленький стол.

«Ему нравится смотреть, на меня, делающей эту работу, — подумала женщина. — Он наслаждается, видя, как я исполняю такие простые, незамысловатые домашние работы. Когда-то я была его учительницей, а теперь я должна нагой убирать с его стола. Похоже, для него наблюдать за мной, делающей это — своего рода эротический опыт».

Конечно, у неё самой служившей ему так, это тоже был по-своему эротическим опытом. В ней вдруг родилось некоторое понимание тонкого, светлого, глубокого, широкого эротизма женской неволи. Это была своеобразная среда, состояние её жизни.

— Я смотрю, теперь Ты вернулась, к нормальным способам беседы, — усмехнулся он. — Ты сразу начала использовать слово «Господин», обращаясь к своему хозяину.

— Да, Господин, — согласилась женщина.

— Ты — умная рабыня, Эллен, — заметил Мир.

— Спасибо, Господин, — на этот раз не забыла поблагодарить его она.

Просто ей показалось, что «Сэр», как любые другие выражения, по неким причинам использовавшиеся во время ужина, теперь, наедине, будут неподобающими, а может даже оскорбительными, если вообще простительными. Так что она сама, не дожидаясь команды, решила, что должна вернуться к нормальным и подходящим способам общения. Нормальным и подходящим для такой как она, разумеется. И она верила, что её решение поступить так без явного разрешения или указания, не будет считаться причиной для наложения на неё наказания. А спрашивать в сложившейся ситуации, ей показалось просто глупостью, а она не хотела выглядеть глупой рабыня перед своим владельцем. В отношениях, в которых она оказалась, имея в виду отношения покорной рабыни и её полного господина, существует много нюансов и много тонкостей, и невольницы, как нетрудно догадаться, очень быстро приходят к пониманию того, что их нужно ценить и уважать. Обычно рабыня прежде чем что-то сказать, сначала спросит разрешения говорить, но не всегда. Даже перед своим владельцем она может вести себя совершенно по-разному в разных ситуациях. Одно дело, когда они находятся в присутствии свободной женщины, другое — если рядом есть другой мужчина, и совсем иное дело, если они с хозяином остаются наедине. Иногда рабыня узнав, что её господину доставляет удовольствие слушать её голос, будет красноречиво и вдохновенно говорить перед ним, возможно даже целый ан подряд, стремясь не забыть, обнажить и разделить с ним самые тонкие и сокровенные из своих мыслей и чувств. А в других случаях она знает, что за столь немногое, как не вовремя поднятая голова её может ожидать удар плети. Время от времени хозяин может захотеть побыть в одиночестве. Зато в других случаях она знает, что для неё будет приемлемо подползти к нему на животе и просящим поскуливанием просигналить ему о своих потребностях. Выбор у невольницы не велик, она либо быстро учится, либо страдает из-за того, что не может научиться читать прихоти и капризы хозяина. В общем, всё то же самое, как и в случае с любым другим домашним животным.

— Ты уже закончила с уборкой, — указал ей Мир. — Теперь укати столик на кухню.

— Да, Господин, — отозвалась женщина. — Когда я сделаю это, должна ли вернуться в свою клетку?

— Ты хочешь освежить знакомство с кожей, я правильно понял? — осведомился он.

— Нет, Господин! — быстро ответила рабыня.

— Тогда Ты вернёшься сюда и встанешь на колени передо мной, — проговорил мужчина, указывая на место на ковре перед его стулом.

— Да, Господин! — кивнула Эллен и, поскорее скромно склонила голову, чтобы он не смог видеть, насколько обрадована она была.

Через мгновение она уже подкатила столик к меньшему из двух выходов и, миновав дверь, вскочила в коридор. За дверью Эллен столкнулась с двумя охранниками и, даже не успев толком ничего сообразить, опустилась перед ними на колени, прижав голову в каменному полу.

— Хозяин ожидает моего возвращения, Господа, — сообщила она им.

Подняв глаза, она увидела выражение разочарования на лицах охранников. Они что, не ожидали, что она может вернуться?

Женщина быстро подскочила на ноги и торопливо покатила столик перед собой вдоль по коридору. Но затем, услышав за своей спиной смех охранников, замедлила темп. Признаться, она была смущена тем, что показала себя нетерпеливой рабыней, торопящейся поскорее вернуться к своему хозяину. Однако стоило ей только миновать изгиб коридора, и она припустила пуще прежнего. «Ты что, нетерпеливая рабыня, Эллен?», — спросила она себя, поскольку теперь она была Эллен, и она уже привыкла думать о себе именно так. «Конечно, нет!», — возмутилась она своим же собственным вопросом. «Я не должна бежать к нему, словно обычная влюблённая рабыня, беспомощная, задыхающаяся шлюха, страдающая от сжигавшего её жара!», — в немом крике ругала она себя, но не снизила своей скорости ни на волос. «Для меня будет не самым разумным решением, заставить ждать рабовладельца», — быстро убедила она себя. Впрочем, следовало признать, что поступить так, действительно, было бы для неё не самым мудрым решением. «Если я задержусь с возвращением, он, ведь и в самом деле, может наказать меня плетью!» — мелькнула у неё разумная мысль. Вот только почему мысль о том, что она могла быть наказана за опоздание, так взволновала её? Дело даже было не в том, что её захотелось почувствовать боль от укуса тугой кожи, по крайней мере не теперь, а в том, что она была взволнована тем, что была рабыней и должна бояться этого. «Мир такой сильный, такой властный, — думала Эллен, — и я должна повиноваться ему! Он полностью доминирует надо мной. Перед ним я могу быть только той, кто я есть, беспомощной покорной рабыней! Интересно. Интересно, это уже «жар»? Мог ли у меня, учитывая то, кем я была на Земле, высокой, представительной, холодной, возвышенной, строгой, инертной, фригидной дамой, теперь начаться «жар», говоря вульгарно — течка? Могла я к этому моменту превратиться во всего лишь одну из низких девок, в обычную влюблённую рабыню, в одну из тех сук, что сходят с ума от течки? Нет, конечно! Но что если да, что если я уже «потекла»? В любом случае для меня разумнее всего будет как можно быстрее вернуться к моему господину». И она почувствовала странное очарование о того, что подумала о нём так запросто, так непосредственно, как о своём господине. Но следующая мысль заставила её вздрогнуть. Она уже слишком хорошо знала, что он по правде, действительно, был её господином. Она принадлежала ему полностью.

* * *

Эллен стояла на ковре перед его стулом на коленях. Она стояла перед ним на коленях, голая, в ошейнике, в принятой для гореанской рабыни для удовольствий позе, откинувшись на пятки, выпрямив спину, подняв голову, ладони рук прижимая к бёдрам и широко расставив колени.

Несколько по-другому ведёт себя рабыня, известная в «высоких городах», или в «городах башен», и ориентированная на более домашние задачи, называемая «рабыней башни». Ей разрешают вставать на колени, плотно сжимая их. Однако стоит её хозяину, возможно как-нибудь вечером, приказать ей расставить колени, она понимает, что спектр её обязанностей расширился. У Эллен давно не оставалась никаких заблуждений относительно того вида рабынь, к которому она относилась. Конечно, её работы в целом включали всё то же самое, что обычно исполняет рабыня башни, однако учитывая то как именно от неё требовали стоять на коленях, спектр её обязанностей, если можно так выразиться, простирался гораздо шире этого. И даже до того, как Эллен сообщили, что теперь она — рабыня для удовольствий, она сама, исходя из характера её обучения, с лёгкостью вычислила вид рабыни, к которому ей было назначено принадлежать. Было довольно странно, стоять перед мужчиной широко расставив колени, и пребывать в каких-либо сомнениях относительно этого. Кроме того, она хорошо запомнила, какими глазами смотрел на неё молодой человек в те далёкие времена, когда ещё был её студентом. Так что у неё не было ни малейших сомнений относительно природы рабства, в котором он будет её держать.

А теперь она ему принадлежала. И теперь она стояла перед ним на коленях в обычной для таких рабынь позе.

— Как тебе понравилось служить тем образом, каким Ты это делала этим вечером? — поинтересовался Мир. — Голой, в такой комнате, мужчинам в смокингах и женщинам в вечерних платьях?

— Я могу говорить с некоторой свободой, Господин? — уточнила Эллен.

— Можешь, — разрешил он, — по крайней мере, в настоящий момент.

— Вы действительно владеете мной, ведь так? — спросила женщина.

— Да, — кивнул Мир. — Конечно.

— Меня это оскорбляло, — заявила Эллен.

— Ты должна научиться служить нагой, — развёл он руками. — Ты ведь рабыня.

— А вам самому доставило удовольствие выставить меня в таком виде, служить именно так? — полюбопытствовала она.

— Конечно, — не стал отрицать он.

— Вам понравилось заставлять меня делать это? — уточнила женщина.

— Да, — кивнул он. — Наблюдать за тобой, за тем как Ты обслуживаешь нас голой, доставляло мне большое удовольствие. Существует немало удовольствий, связанных с доминированием. И это, моя дорогая бывшая учительница, одно их них.

— Вы отвратительны! — воскликнула Эллен, и на её глаза навернулись слезы.

Она хотела бы спрятать лицо в ладонях и прореветься, но боялась нарушить положение.

— Моя смазливая малышка рабыня чем-то расстроена? — поинтересовался мужчина.

— Да! — крикнула Эллен. — Ваша смазливая малышка рабыня расстроена!

И она резко вскинула голову ещё выше, уставившись в потолок. А вот опустить ей она уже не осмеливалась.

— Я вижу, что сейчас у тебя стресс, красотка Эллен, — усмехнулся Мир. — Соответственно я разрешаю тебе некоторое послабление в позе.

Женщина немедленно опустила голову, спрятала лицо в руках и неудержимо зарыдала.

— Колени, — предостерёг он её, впрочем, тон его голоса не был резок.

Вскрикнув в страдании, рабыня снова широко расставила колени.

— Я так понимаю, — продолжил беседу Мир, — что для тебя всё произошедшее было оскорбительно, но Ты же не будешь отрицать, что заметила присутствие и других аспектов?

Эллен посмотрела на него сквозь пальцы, прижатых к лицу рук, словно собираясь в истерике выкрикнуть некое опровержение, но не сделала этого.

— Вот я заметил, — усмехнулся мужчина, — что Ты приветствовала свою службу тепло, восторженно, радостно, Ты нашла её подходящей и даже восхитительной.

— Господин! — попыталась протестовать она.

— Ты наслаждалась службой голой рабыни, — сказал Мир. — Ты получала от этого удовольствие. А как тонко, так почтительно и, по-видимому, непреднамеренно, но так явно беспомощно, демонстрировала Ты свою красоту!

Эллен всхлипнула.

— Ты очень красива, — улыбнулся мужчина. — Ты ведь знаешь об этом, не так ли?

— Возможно, — прошептала она.

— Так что, нет ничего противоестественного в том, что тебе хотелось показать свою красоту, — объяснил её хозяин. — И вполне закономерно, что делать это доставляло тебе такое большое удовольствие. И конечно, Ты была счастлива и довольна от того, что это видят другие. Ты наслаждалась этим.

— Но ведь это, кроме всего прочего, могло привести меня в большую опасность, не так ли, Господин? — спросила Эллен.

— Верно, — согласился он, — особенно в этом мире. Это делает тебя объектом огромного интереса и почти неконтролируемого желания мужчин. Особенно это опасно для тебя по той причине, что Ты всего лишь рабыня. Это совсем не то же самое, как если бы Ты была свободным человеком и имела Домашний Камень.

— Домашний Камень, Господин? — не поняла она.

— Понятие общности Домашнего Камня простирается вне знакомых тебе терминов и представлений, таких как, например, совместное гражданство. Это больше похоже на братство, но не таком в уменьшенном, обесцененном, абстрактном смысле, в каком люди на Земле обычно многословно и небрежно говорят о нём. Это больше похоже на братство в ревниво охраняемом восприятии членов гордого древнего клана, пронёсшего свои честь, традиции, историю сквозь многие столетия, сохранив преданность и клятвы.

— Я понимаю, — прошептала женщина.

— Так что не стоит тебе проявлять интерес к Домашним Камням, — посоветовал ей Мир. — Они вне твоего кругозора. Ты — только рабыня.

— Да, Господин, — вздохнула женщина.

— Уверен, — продолжил он, — Ты не только знаешь о своей красоте, но тебя это возбуждает, Ты счастлива и гордишься этим. Ты любишь это.

Эллен сочла, что для неё разумнее всего будет не отвечать на его слова. Она лишь опустила голову.

— А ещё Ты уже должна была начать подозревать, какую власть это могло бы дать тебе над мужчинами.

— Какая теперь у меня может быть власть? — спросила она.

— Большая чем Ты можешь себе представить, — заверил её мужчина. — Но запомни вот что, рабыня. Что бы Ты себе не думала, но, в конечном итоге, вся власть у господина. Именно в его руках находится плеть.

— Да, Господин, — понимающе сказала рабыня.

Это, кстати, в этом мире, абсолютно точно и совершенно верно, и я уже убедилась в этом, простите меня, она убедилась в этом.

— А ещё очень заметно, — добавил Мир, — что тебя всё сильнее интригует твоя сексуальность, более того, она доставляет тебе удовольствие.

— Моя сексуальность, Господин? — переспросила женщина.

— Не надо играть со мной в свои глупые земные игры, — пригрозил он. — Не старайся показаться глупее, чем Ты есть на самом деле. На этой планете есть только два пола. Здесь никто не притворяется, что он или она наслаждается гермафродитизмом и не возводит в ранг благодетели напыщенное, лицемерное пуританское ханжество. Пусть этим занимаются те, кто и теперь, как Ты когда-то, с пеной у рта изрекают подобную чушь перед своими аудиториями, игнорируя факты, лежащие под самыми их носами. Их претензии на слепоту в мире, в котором сохранились зрячие люди, в конечном итоге, приведут их к краху. Безусловно, большинство людей будет видеть то, что им скажут увидеть. Слишком многие у нас предпочитают дать ослепить себя словами. И столь немногие умеют смотреть на мир, и видеть его таким, каков он есть, сияющим и реальным, с его собственным характером. Одного взгляда на тебя, или на любую из тысяч женщин, тебе подобных достаточно, чтобы зажечь мужчину. Пусть те, что остались на Земле, осуждают и наказывают солому за то, что она загорается, если к ней поднести огонь. А гореане так делать не будут. Для них это непередаваемая глупость! Ты очень хорошо знаешь о своей сексуальности, рабыня. Не надо притворяться невежественной. Ты отлично знаешь, о своей красоте и желанности, как и о том, нравится тебе это или нет, и я не сомневаюсь в том, что это тебе нравится, и даже больше чем нравится. Тебя непередаваемо возбуждает сексуально то, что мужчины будут, глядя на тебя, хотеть тебя, что твоя шея взывает об ошейнике, что твоё бедро создано для клейма, твои запястья — для рабских наручников, а твои лодыжки для кандалов рабовладельцев!

Эллен, вскрикнув в ужасе и страдании, сжалась, прикрыв груди, скрещенными перед телом руками.

— Ладони на бёдра, — рявкнул её хозяин, и она тут же приняла предписанное положение.

По мере того, как шло её восстановление, она всё больше узнавала о том, что мужчины проявляют к ней значительный интерес сексуального характера. И она уже не думала, что имело бы большое значение, стабилизировали бы её на уровне тридцати восьми лет, двадцати восьми или восемнадцати. Она знала, что в каждом из этих возрастов, была прекрасна и привлекала к себе достаточный интерес. И у неё не было особых сомнения в том, что в каждом из возрастов, мужчины, тысячи мужчин, не отказались бы увидеть её перед собой, в позе отдающей почтение рабыни. Правда, ей казалось, что большинство мужчин, скорее всего, предпочли бы её двадцативосьмилетнюю, как раз в том возрасте, в каком она впервые повстречала своего нынешнего владельца, тогда ещё студента одного из её курсов. С другой стороны большинство гореанских рабынь, если верить её хозяину, были стабилизированы в первой половине двадцатых. Да и большинство пожилых женщин, доставленных вместе с ней, насколько ей было известно, омолаживалось именно до этого возраста. Пожалуй, стоит кое-что сказать и о наивных, девственных, юных восемнадцати годах. Дело в том что такая рабыня может чувствовать себя несколько ущербной, поскольку она, почти наверняка столкнётся с тем, что на неё будут смотреть сверху вниз, расценивать относительно незначимой, даже её сёстры по рабству. Однако с другой стороны, рабовладельцы в таких вопросах склонны быть менее требовательными и не столь суровыми, великодушно не обращая её молодость против неё, при условии, конечно, что её тело будет прекрасно и беспомощно отзывчиво к их прикосновениям, впрочем, как и тело любой другой рабыни. В любом случае это был именно тот возраст, в котором её господин захотел её оставить, и точно в котором она была стабилизирована. Возможно, он, как и заявлял, сделал это как часть своего возмездия, чтобы по причине юности, её рассматривали бы как никчёмную и никудышную, и следовательно дешёвую и низкую. Так или иначе, независимо от того, что было истинно в этих рассуждениях, его желанием она стала юной рабыней, такой, какая для мужчины могла быть не больше, чем девчонкой.

— А теперь прекрати истерику и выкинь из головы свои глупости, Ты, мелкая самовлюбленная стерва, — потребовал он.

Эллен выправила позу и подняла на него свои заплаканные глаза.

— Да, женщины самовлюбленны, — проворчал Мир. — И даже на Земле. И даже если они и утверждают обратное. Обрати внимание на то, как они беспокоятся о своей внешности, как они повсеместно одержимы желанием максимально привлекательно выставить себя перед мужчинами, как обеспокоены они правильным подбором косметики и украшений, как следят они за тем, чтобы серёжки подходили к модному платью, как они подбирают колготки и туфли. Их волнует даже характер и красота нижнего белья. И в этом нет ничего, что следовало бы критиковать или, тем более, порицать. Женщины и должны быть самовлюбленными. Они красивы. Они — женщины. Им хочется очаровывать, быть соблазнительной добычей мужчин, хищников по своей сути. Истинная женщина должна наслаждаться своей красотой, гордиться ей, и жаждать продемонстрировать её в самом выгодном свете. Я осуждаю тебя не за то, моя маленькая рабыня, что Ты самовлюбленная. Это как раз таки нормально для женщины. Ты и должна быть такой. Я осуждаю тебя за то, что Ты — мелкая стерва.

— Мне жаль, Господин, — прошептала Эллен.

— Конечно, сегодня вечером Ты заметила, — сказал он, — что наш гость, Джеффри, смотрел на тебя с восхищением.

— Но я думала, что его глаза в основном были направлены на его подругу, — пролепетала женщина.

Мир рассмеялся, но она не поняла причины его веселья.

— Но, я уверен, Ты не могла не заметить, что время от времени, он уделял внимание и тебе тоже, — сказал её господин.

— Порой мне казалось, что так и было, Господин, — признала Эллен.

И действительно, кто бы сомневался в этом?

— Он смотрел на тебя с желанием, сексуальным желанием, если Ты понимаешь, о чём я, Ты глупая мелкая стерва, — проворчал мужчина.

«Вовсе я не глупая мелкая стерва, — сердито подумала она. — Разве я не видела желание в глазах охранников? Или он думает, что я не знаю, что я — рабыня, и как мужчины смотрят на рабынь? Он что, действительно, думает обо мне, как о глупой мелкой стерве? Боюсь, что так. Но я не такая! Должна ли я признаться ему во всём? Должна ли я быть настолько открытой? Но я с Земли! Чего он от меня хочет? Ошейник ещё не так долго обнимал мою шею!»

— Стерва? — позвал Мир.

— Да, Господин, — покраснев, отозвалась женщина.

— Считаешь ли Ты себя сексуально желанной? — осведомился он.

— Это не тот вопрос, на который рабыня может ответить, — заметила Эллен.

— А Ты не забыла, что на тебе ошейник? — намекнул её хозяин.

— Нет, Господин!

— Тогда говори, — потребовал мужчина.

— Рабыня надеется, что она будет найдена привлекательной для владельца, — ответила она.

— Превосходно, — похвалил он.

— Спасибо, Господин.

— Ты умна, — признал Мир, — и весьма сообразительна.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила женщина.

Она уже знала, что гореанские мужчины высоко ценят в женщине интеллект, и надеются найти это качество в своих рабынях. Известно, что лучшие рабыни получаются именно из умных женщин, оказавшихся в умелых руках, ошеломлённых, подчинённых и доминируемых, изучивших свою женственность, полностью покорённых и понимающих кем они теперь стали. Конечно, такие стоят гораздо дороже.

А в данной ситуации, заяви она, что считает себя сексуально желанной, её могло ждать взыскание за тщеславие, а попытайся она отрицать это, и она, возможно, была бы наказана за ложь.

— Тем не менее, во многих отношениях, — проворчал он, — Ты глупа как пробка.

— Да, Господин, — обиженно отозвалась женщина.

— Итак, считаешь ли Ты себя сексуально желанной? — повторил Мир свой вопрос.

— Я не знаю, Господин! — всхлипнула она.

— Можешь в этом не сомневаться, — заверил её мужчина.

— Спасибо, Господин, — выдохнула женщина.

— Как, впрочем, и любая рабыня, — добавил он.

— Да, Господин, — согласилась Эллен.

— Если бы Джеффри пришёл без своей подруги, то он, скорее всего, схватил бы тебя за щиколотку и затащил бы под стол.

— Так просто? — удивилась она.

— Это же был гореанский банкет, — пожал плечами Мир. — Надеюсь, Ты не думаешь, что те женщины, о которых мы говорили ранее, нагими служившие своим завоевателям, по окончании пира просто и безнаказанно расходились по их клеткам?

Эллен опустила голову, чувствуя, что краснеет.

— Их хватали и насиловали, ими наслаждались, — сказал Мир. — Их могли, схватив за волосы, поставить на колени и заливать им в горло вино, стекавшее вниз по их грудям и телам, а потом, напоив до пьяна, их заставляли танцевать, ползать на животе и, прижимаясь губами к ногам мужчин, умолять об использовании. А потом, согнав своих пленниц плетями в кучу, мужчины могли устроить жеребьёвку или турнир. В конечном итоге, вечер заканчивался к удовольствию победителей, расположившихся на коврах и циновках, и ласкаемых выигранными ими послушными животными. А к утру, когда огни в каминах начнут гаснуть, и с зал, погрузившийся в полумрак, начнёт заползать ночная прохлада и сырость, когда те, кто выиграл их в турнире уснут, пресыщенные праздником удовольствия, полученным ими от их трофеев, руки которых связанны за спинами, а на их шеи накинуты верёвки, привязанные к левым запястьям их новых хозяев, женщины, наконец-то, смогут отдохнуть. Позже их, согнутых в ведомое положение, покачивающими спьяну, спотыкающимися рабовладельцами, уведут к их новым местам жительства. Они — женщины побеждённого врага, призы, принадлежащие победителям.

— Да, Господин, — прошептала поражённая рабыня.

— В некотором смысле, — усмехнулся Мир, — как я уже указал ранее, это очень похоже на то, что произошло с тобой.

— Господин? — не поняла его Эллен.

— Здесь я победитель, не так ли? — спросил мужчина.

— Господин?

— А Ты была женщиной врага, — развёл он руками.

— Врага? — повторила она.

— Земли, — пояснил её хозяин, — но в смысле большем, чем Ты можешь понять.

— Господин?

— Уверен, Ты запомнила мои сказанные ранее слова, — сказал Мир, — когда я объяснял отсутствие одежды на одной очаровательной официантке.

— Да, Господин, — прошептала эта самая «очаровательная официантка».

— Твоя ложь, твоя идеология с её манипуляциями, лукавством и коварством, обманами и тайными планами, направленными на разрушение.

— Да, Господин, — всхлипнула она, чувствуя, что в её глазах снова выступили слёзы.

А ещё она задавалась вопросом, были ли достойны послушные, распропагандированные мужчины Земли считаться врагами. Эллен не забыла, насколько они были слабы, и как легко было ими манипулировать. Даже от одной мысли о том, что она могла быть их женщиной, её охватывало глухое раздражение.

Но разве не предпочитает большинство сражаться со слабым противником? Наверное, только гореане, предположила она, жаждали иметь сильных врагов, возможно, они считали, что только так она могли проверить себя в деле, что только победа над таким врагом, могла стоить того, чтобы побеждать.

Она думала о том, как столь многие из мужчин Земли, превращённые в бессмысленное стадо простофиль, приученные отрицать свою кровь, спешащие распродать свои права, данные им при рождении, нетерпеливо скулят ради того, чтобы получить улыбку от тех, кто их презирает за эту самую слабость, и кто сами же и стремятся ослабить их.

Так может, спрашивала она себя, для такого ниспровергнутого, преданного мира будет лучше погибнуть? Нет, погнала она прочь от себя такие мысли. Ждать! Быть может, однажды он проснётся, встанет и закричит, рождённый заново. Пусть он родится заново, подумала женщина. Надо позволить ему родиться заново!

— Ну что, женщина врага, чувствуешь ли Ты себя побежденной?

— Да, Господин, — ответила Эллен.

Ответ на это был очевиден, столь же очевиден, как блестящая, аккуратная, твёрдая полоса металла, окружавшая её горло. Вот только она не сказала ему о том, что она сама, от всего сердца, хотела быть побежденной.

— Итак, следует ли мне убить тебя или лучше будет оставить в живых в качестве рабыни? — спросил Мир.

— Я могу только надеяться, — дрогнувшим голосом ответила она, — что меня оставят рабыней.

Оценивающий взгляд мужчины медленно заскользил по её телу, заставив густо покраснеть.

— Возможно, — наконец сказал он. — У тебя неплохая фигура.

Эллен молча стояла на коленях, ожидая его окончательного вердикта.

— У тебя рабские формы, — заметил Мир.

— Я надеюсь, — прошептала женщина, — что понравлюсь Господину.

Ответом на её слова был его весёлый смех.

— Давным-давно, на Земле, — заговорил мужчина, отсмеявшись, — читая лекции в аудиториях, идя по коридорам, сидя в кафе или в своём кабинете, гуляя по улицам, проспектам и бульварам, изучая что-нибудь в библиотеке, уверен, что Ты не ожидала, что однажды будешь стоять на коленях перед мужчиной и высказывать ему такое пожелание.

— Нет, Господин, — согласилась с ним она.

Конечно, она не ожидала такого развития ситуации. Но как она жаждала этого.

А мужчина снова рассмеялся и откинулся на спинку стула.

— Что Ты почувствовала, когда заметила, что стало объектом интереса Джеффри? — поинтересовался Мир.

— Пожалуйста, Господин, пощадите свою новообращённую рабыню! — взмолилась Эллен.

— Говори, — бросил он и в его голосе прорезались стальные нотки.

— Мне это понравилось! — всхлипнула женщина.

— Конечно, так и должно было быть, — буркнул её хозяин, — Ты же рабыня!

— Скажите, это правда? — осторожно спросила она. — Господин Джеффри хотел меня?

— Да, — ответил Мир, как ей показалось, сердито.

Женщина поскорее опустила взгляд в пол. Ведь ей понравилось то, что мужчина рассердился. Не могло ли быть так, что он ревновал её из-за интереса другого мужчины, проявленного к ней? Почему бы нет? По крайней мере, ей хотелось на это надеяться.

— И Ты могла бы быть послана ему, — добавил её хозяин.

Эллен подняла голову, и испуганно уставилась на него.

— Да, — кивнул он, подтверждая сказанное.

В этот момент она узнала ещё немного больше о том, что значит быть рабыней. Это, действительно могло быть сделано с ней.

Она — рабыня.

— Я могу говорить? — осведомилась Эллен.

— Можешь, — разрешил мужчина.

— А господин Мир тоже мог бы желать меня? — шёпотом спросила она.

— Чего? — переспросил мужчина, недоверчиво уставившись на неё.

— Ничего, Господин, — отпрянула рабыня.

— Ты…, меня…?

— Простите меня, Господин! — испуганно взмолилась она. — Всем известно то презрение, в котором Господин держит свою рабыню!

— Я правильно понял, что Ты только что попросила, судя по твоим словам и интонации, об использовании, как влюблённая рабыня? — уточнил её хозяин.

— Нет, Господин, — тут же ответила Эллен, решив, что она не должна позволить ему узнать всю глубину её рабства.

Как он сможет уважать её, узнав, насколько рабыней она была? Однако насколько же абсурдным было такое её беспокойство!

Какое достоинство? Какое уважение? К кому? Всё это не для рабынь! Неужели она не понимала этого? Человек не уважает рабыню, он ей командует, поручает ей работу, наслаждается ей, возможно, даже любит. Но уважать? Она могла бы, конечно, потребовать уважение от слабаков с Земли, но перед гореанами ей оставалось только встать на колени, и надеяться на то, что они останутся ею довольны.

И вот теперь она терзалась в сомнениях. Она должна помнить, что она с Земли! Но хочет ли она на самом деле земных «тёплых отношений» и формального уважения, спрашивала она себя. Похоже, что скорее она желала чего-то другого, скажем, радикального изобилия жизни. Она жаждала удовольствия, желала быть желанной, хотела, чтобы её ценили, чтобы её любили, владели ей, наконец.

Нет, она должна настоять на уважении!

— Мне кажется, Эллен, — заметил мужчина, — что тебя недостаточно пороли.

— Простите меня, Господин, — простонала она.

— Быть может, Ты решила, что тебе позволено быть дерзкой рабыней, — поинтересовался её хозяин.

— Простите меня, Господин, — повторила женщина.

— Это ничего, просто иногда рабские девки нуждаются в плети, — заметил он.

— Да, Господин, — задрожала она.

— Это полезно для их поведения и понимания.

— Да, Господин.

— Ты ведь девственница, не так ли? — уточнил Мир.

— Да, Господин, — подтвердила она.

Разумеется, он и так знал это. Эта информация была в её бумагах.

— Хочу заметить, что среди того многого, что может быть сделано с рабыней, порка далеко не на первом месте, — предупредил её мужчина.

— Ох? — выдохнула Эллен.

— Ты шагаешь по тонкой грани, рабская девка, — покачал он головой.

— Ох?

— Ты — умная, смазливая маленькая рабыня, — сказал он.

«Монстр! — подумала она. — Между прочим, это я была его учительницей! А с другой стороны, кто я теперь для него, с моим восемнадцатилетним телом, кроме как умная, хорошенькая маленькая рабыня? Это верно! Верно! И это именно он сделал меня такой!».

— Спасибо, Господин, — только и оставалось что сказать ей.

— Готова ли Ты просить о том, чтобы тебе позволили доставить удовольствие мужчине? Любому мужчине? — спросил Мир.

— Я — рабыня, — пожала плечами Эллен. — Конечно, Господин может вынудить меня сделать это. Он может заставить меня подчиняться любому своему желанию. Простого щелчка пальцев будет достаточно. Я должна повиноваться со всем возможным совершенством, на которое я только способна, причём немедленно и не задумываясь.

— Я жду ответа на свой вопрос, — напомнил её господин.

— Имеется в виду мужчина — мой владелец? — решила потянуть время она.

— Ты слышала вопрос, — усмехнулся Мир.

«Я с Земли, — твердила про себя Эллен. — Я с Земли!».

Она решила, что настал самый подходящий момент, чтобы убедить его в своей ценности, благородстве, возвышенности и ценности, момент, когда она сможет добиться уважения к себе. Она должна заставить его считать, что на самом деле она была свободной женщиной, которая, по несчастливой случайности, необъяснимо и несправедливо, к сожалению, оказалась в ошейнике. И тогда он, несомненно, зауважает её. Она вдруг захотела его уважения, отчаянно, непреодолимо. Она ни за что не должна позволить ему узнать, что стоявшая перед ним на коленях женщина, в самой глубине глубин её души, была беспомощной, уязвимой, покорной и страстной рабской девкой.

— Господин, конечно, может приказать, чтобы я просила об этом, — наконец, сказала она. — Тогда я вынуждена буду просить, поскольку я — рабыня.

— То есть Ты не хотела бы просить? — уточнил он.

— Конечно, нет, — заявила она, вскидывая голову.

Но тут же испуганно опустила её снова, напоровшись на строгость его пристального взгляда.

— Конечно, меня, как рабыню, могут подвергнуть насилию, — быстро добавила женщина.

В действительности же, женщина надеялась, что он будет просто брать её и заставлять выполнять его желания, желания, которые она сама стремилась удовлетворять. Она сама отчаянно желала оказаться в его руках, быть использованной им в своих целях, быть изнасилованной им, её владельцем, бескомпромиссно, безжалостно, полно, как приличествует её рабству.

«Я люблю его! — думала Эллен. — Он принес меня сюда. Он должен хотеть меня. Возможно, он даже любит меня. Нет, этого не могло быть. Но я должна ему нравиться, хотя бы немного. О, я надеюсь, что я ему нравлюсь, пусть и всего немного! Пожалуйста, пусть я хотя бы немного буду нравиться вам!»

«Возьмите меня, — мечтала она. — Возьмите меня! Я — Ваша рабыня! Вы — мой Господин! Мы — все ваши рабыни, Господа. Разве вы не используете нас так, как вам угодно? Разве вы не насилуете нас всякий раз, когда и как вам это понравится?»

«О, возьмите меня, любимый Господин, — мысленно умоляла она его. — Я — ваша! Я готова! Будьте беспощадны! Будьте безжалостны! Возьмите меня! Берите меня!»

— Возможно, тебе было любопытно, почему этим вечером во время ужина от тебя потребовали обращаться к нам в такой форме, — предположил Мир.

— Господин? — озадаченно спросила Эллен, внутри которой всё оборвалось, от шока вызванного такой резкой сменой темы.

Она в любой момент ожидала, что он бросит её на спину, что она вот-вот своей кожей почувствует шершавый ворс ковра, ощутит его руки на своих лодыжках, услышит его торжествующий смех, в тот момент, когда он безжалостно и широко раскинет её ноги в стороны.

Почему он не сделал этого? Почему он хотя бы просто не бросил ей команду: «Сула!»? Это была одна из нескольких команд, на которые ей выдрессировали реагировать незамедлительно. По этой команде рабыня обязана немедленно лечь на спину, вытянуть руки по бокам ладонями вверх и широко развести ноги.

— Подозреваю, что Ты поняла очень немногое из того, что обсуждалось этим вечером, — заметил мужчина.

— Да, Господин, очень немногое, — подтвердила Эллен.

— Мы обсуждали вопросы войны, — пояснил он. — В которую вовлечены судьбы двух планет, Земли и Гора….

— Господин? — окликнула она его, нарушив повисшее молчание.

— Ты — рабыня, — сказал Мир. — Это тебя не касается.

— Да, Господин, — вздохнула женщина.

— Вне зависимости от того, чем всё это закончится, Ты всё равно останешься в ошейнике, — добавил он.

— Да, Господин, — согласилась его рабыня.

— В этих делах Ты имеешь не больше значения, чем свинья или лошадь.

— Да, Господин.

— Но возможно, тебе было любопытно, — предположил Мир, — почему комната оформлена именно так, и почему этим вечером Ты была обязана использовать определенные формы обращения ко мне, к нашим гостям, и даже к Тутине.

— Конечно, Господин, — нетерпеливо заёрзала она.

— Любопытство не подобает кейджере, — усмехнулся её хозяин.

— Пожалуйста, Господин! — заканючила женщина.

— Ах Ты льстивое маленькое животное, — засмеялся Мир.

— Ну пожалуйста, Господин!

— Все вы одинаковы, — махнул он рукой. — Комната должна была заверить и успокоить нашу прекрасную гостью, чьё имя должно быть «Эвелин».

— Чье имя должно быть «Эвелин»? — перепросила Эллен, удивившись странным звучанием фразы.

— Кроме того, это, в некотором смысле, должно было усыпить её бдительность, лишить защиты, в психологическом отношении, конечно, поскольку в тот момент у неё уже не было никакой практической возможности защищать себя.

— Я не понимаю, — пробормотала его женщина.

— В некотором роде, это была шутка Джеффри, — усмехнулся её господин, — поскольку ему пришлось терпеть её в течение нескольких месяцев, причём полностью на её условиях. Боюсь, для него роль, которую подавляющее большинство земных мужчин играют в течение всей своей жизни, была весьма затруднительной и унизительной, и даже слишком. Но он был терпелив, поскольку знал, что его терпение, в конечном счете, будет вознаграждено.

— Честно говоря, Господин, я ничего не поняла из того, что Вы сказали, — призналась Эллен.

— Ты, конечно, не могла не отметить, что она была поразительно красива, — сказал мужчина.

— Да, Господин, — согласилась она, не видя смысла отрицать очевидный факт.

— И довольно умная, — добавил Мир.

Рабыня утвердительно кивнула.

— Но, возможно, немного стервозная, — усмехнулся он. — Я бы даже сказал, редкая стерва.

— Господин? — спросила она.

— Впрочем, плеть быстро выбивает это из женщины, — пожал плечами Мир.

— Плеть? — озадаченно переспросила рабыня.

— Кюры, на службе у которых я состою, — сказал мужчина, — склонны проявлять терпимость к интересам и слабостям их человеческих агентов.

— Кюры не являются людьми? — поинтересовалась она.

— Полагаю, что нет, — задумчиво проговорил её хозяин. — Безусловно, у меня нет ясности в этом вопросе. Я никогда не встречал никого из них лично. По крайней мере, до сих пор. Впрочем, это может измениться в будущем. Понятия не имею.

Мужчина на некоторое время замолчал, уйдя в свои мысли. Затем он снова вернул своё внимание к Эллен, окинув взглядом своё, стоящее перед ним на коленях, голое движимое имущество.

— В любом случае они позволяют своим человеческим агентам широкое поле для импровизации в их работе, по крайней мере, в вопросах, в которых, как им кажется, это не может повлечь значительных непредсказуемых последствий. В результате мы, и подобные нашей организации группы, предпочитаем искать и принимать на работу в качестве агентов таких женщин, которые в целом необычайно красивы и желанны. Нам нравится работать с таким. Безусловно, открытия новых сывороток, сделанные в последние несколько лет, значительно расширили это поле нашей деятельности. Например, если, благодаря фотографиям или фильмам мы увидим, что женщина в прошлом была красива и желанна, то теперь она может представлять для нас большой интерес нам, ведь всегда мы можем вернуть её к прежней юности и красоте. Между прочим, можно было бы добавить, что, несмотря на то, что красота очень важна, желанность не всегда связана с красотой. Например, есть женщины, по некой причине, полностью нам неясной, которых нельзя назвать красивыми, в обычном понимании этого слова, но при этом они остаются чрезвычайно желанными. Просто смотреть на такую, означает хотеть видеть её голой у своего рабского кольца. Так вот, желанность, пожалуй, для нас даже важнее. С другой стороны, если такую желанность соединяется с выдающейся красотой, то тем лучше для рынка.

— Для рынка? — ошеломлённо уставилась на него Эллен.

— Да, — кивнул он.

— Разве не странно то, что Вы говорите так о Госпоже Эвелин, Господин? — спросила его рабыня.

— Женщины агенты, обычно оказываются эгоцентричными, мелочными, тщеславными, корыстными наёмницами, а таким не стоит сообщать о наших возможных намерениях в отношении их, — усмехнулся Мир. — Они обнаружат это своевременно.

— Господин? — не поверила она своим ушам.

— Фактически, использование женщин в качестве агентов влияния, позволяет нам не только не расходовать своих ресурсов, но и пополнять их, — рассмеялся мужчина. — Ты выглядишь испуганно. Кажется, тебя это встревожило. Тебе стоит понять, что женщина, которую Ты столь рассудительно упомянула, как Госпожу Эвелин, послужила своей цели. Мы в ней больше не нуждаемся. Она была чрезвычайно полезна, особенно благодаря своим связям, и многочисленным знакомствам в мире светского общества, бизнеса и финансов. Но теперь мы перехватили её связи, получив тем самым от неё пользу, и теперь продолжим получать пользу от её связей и знакомств, но уже без неё. Необходимость в ней самой отпала. Кроме того, Джеффри захотел её.

— То есть, Вы обманули её? — ошеломлённо спросила Эллен.

— На самом деле, не совсем, — ухмыльнулся её господин. — Просто, мы не в полном объёме объяснили ей суть наших договоренностей.

— Но как же золото, алмазы! — воскликнула она.

— Мы сдержали данное нами слово, — развёл он руками. — Мы сполна расплатились с ней за её работу.

— То есть, её вскоре возвратят на Землю вместе с её сокровищами? — уточнила женщина.

— Порой мне кажется, что Ты непередаваемо глупа, Эллен.

— Простите меня, Господин.

— Она получила свои золото и бриллианты, — пояснил Мир. — Всё верно. Свою часть сделки мы выполнили.

— Тогда я уже ничего не понимаю, — призналась женщина.

— Уверен, Ты помнишь, как тот, кого Ты теперь благоразумно именуешь Господином Джеффри, что говорит о том, как быстро Ты учишься, сообщил нашей прекрасной гостье, что, по пути к её апартаментам, в которых ей предстоит провести ночь, есть другая комната, которую он хотел бы ей показать.

— Да, — неуверенно сказала его невольница.

— И он ей действительно покажет ту комнату, — заверил её сидевший на стуле мужчина.

— И каково же назначение этой комнаты, Господин? — полюбопытствовала Эллен.

— Это камера обработки рабынь, — ответил он. — Там нашу прекрасную гостью разденут, возьмут отпечатки пальцев рук и ног, тщательно обмерят, внеся результаты в её бумаги. Потом ей выжгут клеймо и наденут ошейник, после чего бумаги будут окончательно засвидетельствованы. Оттуда её уже в цепях отведут в предназначенные для неё апартаменты, рабскую клетку, в которой она проведёт следующую ночь. Кстати, в той клетке её будет ждать золото, все двадцать слитков двойного веса, аккуратно сложенных в углу. А кроме того, как только её прикуют цепями к стене, она сможет увидеть, что прямо перед ней с потолка свисает мешочек с алмазами. Вот только дотянуться до него она не сможет. Мы же не хотим, чтобы она была в состоянии достать их, и сделать какую-нибудь глупость, вроде попытки спрятать некоторые из них внутри своего тела. Достаточно скоро, не далее как завтра, ей предстоит узнать, что теперь она принадлежит Джеффри.

— Как Вы могли так с ней поступить? — возмутилась женщина.

— Не вижу никаких трудностей, — усмехнулся Мир.

— Господин! — протестующе воскликнула она.

— Это подходяще для неё, — пожал он плечами. — Она — женщина. Всё женщины должны быть рабынями.

— Да Господин, — простонала его рабыня.

— Это правильно для них, — добавил мужчина.

— Да, Господин.

Эллен вдруг почувствовала, что дрожит. Для неё ещё острее стало ясно, что она стоит перед ним на коленях голой и в его ошейнике. А ещё она знала, что была рабыней в глубинах своего сердца и живота. Но, могло ли быть так, что то, что было настолько правильно для неё, настолько очевидно верно для неё, быть правильно и для всех остальных женщин. В своём сердце, она уже начала бояться свободных женщин, даже не повстречав пока ни одной из них. Настолько они должны быть гордыми и великолепными, настолько высокими и пугающими, думала она. Но в то же время, она задавалась вопросом, могли ли они, действительно, настолько отличаться от неё самой? Разве не несли они в каждой клеточке своих тел, в каждой из миллиардов клеточек из которых сложены их тела, того же самого генетического наследия, бравшего начало от пещер и кожаных шнуров? Быть может, подозревала Эллен, что, на самом деле, не столь уж они и отличались от неё. «А смог бы вообще кто-нибудь найти отличия между ними и мной, — спросила она себя, — если они, также как и я, стояли нагими на коленях, с ошейником на горле, перед бескомпромиссным, могущественным, мужественным господином».

— Обратила ли Ты внимание, как обрадовалась она, узнав, что отобранные ею женщины, бывшие прежде её конкурентками, врагами или соперницами, которых она перечислила, были похищены, доставлены на эту планету и порабощены?

— Да, Господин, — кивнула она, вспомнив довольное лицо Эвелин.

— Теперь она просто последует вслед за ними, — усмехнулся мужчина, — просто теперь пришла её очередь.

— Да, Господин, — вздохнула Эллен.

Ей нетрудно было представить себе тот испуг, тревогу, ужас который могла почувствовать прекрасная гостья её господина, когда до неё дошло, какое решение приняли эти мужчины относительно её дальнейшей судьбы. Она на своём опыте знала, что может почувствовать женщина, когда перед её испуганным взглядом открывают похожее на тиски устройство, а затем закрывают и зажимают, но уже когда внутри его находится её левое бедро, а сама она лежит прикреплённой к станку для клеймения. Никогда ей не забыть, как она дёргалась и извивалась в бесплотных попытках вырвать запястья из легких, но прочных, и таких привлекательных браслетов, надёжно удерживавших её руки за спиной, когда на её глазах мужчина недолго, но тщательно примеривался к её плоти, направляя яростно раскалённое тавро. Навсегда в её памяти отпечатался сухой металлический щелчок сомкнувшейся вокруг её шеи стальной полосы, и осознание того, что ошейник заперт на её горле!

— Но Вы обещали ей золото и алмазы, — припомнила она.

— И какое-то время она владела ими, — развёл руками Мир. — Безусловно, теперь, уже не владеет, поскольку рабыне ничего принадлежать не может. Скорее это она сама чья-то собственность. Ей даже не принадлежит её ошейник или те миски на полу, из которых она завтра будет есть и пить.

Эллен понимающе кивнула.

— Конечно, Ты сама понимаешь, что из неё выйдет красивая и желанная рабыня, — заметил мужчина.

— Да, Господин, — не могла не согласиться с ним она.

У неё не было никаких сомнений в этом. Из прекрасной гостьи однозначно должна была получиться, самая что ни на есть красивая и желанная рабыня, соблазнительный кусок клеймёного мяса, настоящий приз, трофейная плоть. Она, несомненно, оказавшись в открытой для просмотра клетке, вызовет настоящий ажиотаж.

— Так что, с ней всё в порядке, — усмехнулся он.

— Да, Господин, — согласилась рабыня.

— Кто знает? — пожал плечами Мир. — Возможно, со временем, Эвелин, а именно это имя решил оставить для неё Джеффри, и уже завтра она узнает об этом, в конце концов будет служить голой в этой комнате, как ещё недавно делала это Ты.

— Да, Господин, — прошептала она.

— А теперь, Эллен, — сказал мужчина, — Ты готова попросить послужить удовольствию мужчины? Любого мужчины?

И она решила убедить его в своей ценности, чтобы он мог уважать её, чтобы быть достойной его внимания, уважения и, возможно, даже любви. Ей так хотелось показать ему что она гораздо больше, чем он мог бы думать о ней, что она была не просто маленьким, хорошо сложенным, презираемым животным в его собственности, вся ценность которого состоит в том, что оно может извиваться в беспомощном восторге в цепях своего хозяина.

— За кого Вы меня принимаете? — возмутилась Эллен.

— Я не принимаю, — усмехнулся он, — я знаю, кто Ты. Итак, каков твой ответ на мой вопрос?

— Конечно, нет, — заявила женщина.

— Замечательно, — кивнул Мир. — Ступай в свою клетку.

— Господин? — поражённо и встревожено воскликнула рабыня.

Но в ответ получила лишь недвусмысленный взмах руки, дававший понять, что она может идти. Эллен вскочила на ноги и в испуге поспешила к своей клетке.

 

Глава 12

Она решает просить

Теперь она боялась, что горячая вода и мыльная пена навсегда уничтожили её руки. Какими красными, грубыми, сморщенными они стали. Сможет ли господин полюбить их такими? Ни ей, ни другим девушкам, оказавшимся в этом ужасном месте, не были разрешены лосьоны и крема. Какой жёсткой и грубой стала кожа на её руках. Как такими твёрдыми и шершавыми руками прикасаться к его телу? Разве руки рабыни не должны быть мягкими и нежными? Разве господину не будет противно прикосновение таких рук?

«Конечно, они должны были снабдить нас, по крайней мере, лосьонами, — думала она время от времени. — Но это не так. Мы что, не рабыни? Конечно же, прикосновение руки рабыни должно быть столь же мягким, как робкий прижатие её губ к груди или бедру господина, столь же нежным и возбуждающим, как ласковый как шлейф аромата рабского шёлка, проскользившего по его животу, как её жалобно сладкий, нежный шёпот, прилетевшей посреди ночи от рабского кольца у его ног просьбы о его прикосновении».

Вдруг она вскрикнула от боли в спине, обожжённой ударом плети.

Зарыдав, Эллен, снова по самые локти погрузила руки в горячую воду. Хотя она и недолго пробыла в этом доме, но для неё не составляло труда прикинуть и прийти к выводу, что такой объём стирки явно выходил за пределы потребностей охранников, дрессировщиков, служащих и рабынь. У неё не было никаких сомнений в том, что гигантские кучи туник, одеял, гиматиев, вуалей, платьев и других предметов одежды были доставлены извне.

Большинство рабынь, приставленных к большим тазам, были раздеты догола, за исключением их ошейников. Эллен тоже была обнажена, но помимо ошейника на ней было заперто ещё одно устройство. Она стояла на коленях на циновке, расстеленной перед её тазом.

Она была рабыней прачечной.

Оставить циновку без разрешения ни одна из них не могла. Кроме того, по команде «Циновка!» она, как все остальные прачки, должна была подбежать к своей циновке и встать там на колени. Малейшее промедление в выполнении команды являлось поводом для наказания. У неё уже была возможность понаблюдать как двух девушек, привязали к кольцам и безжалостно выпороли. Сама она всегда быстро и покорно бежала к своему месту.

Она подняла над тазом предмет одежды, который стирала. Горячая мыльная струя водопадом стекла с него, взбив пену на поверхности воды. Это, несомненно, был туалет свободной женщины. Судя по высокому качеству материи, эта женщина была довольно богата, и даже могла быть представительницей высшей касты. Сама Эллен даже не представляла, как надо надевать и носить такой предмет одежды. Подобные женщины, насколько она поняла, были выше чёрной домашней работы. По крайней мере, в своём собственном доме они точно не занимались стиркой. Вообще, Эллен предположила, что женщины высших каст, или, например, женщины из касты Торговцев, даже подходить не будут к прачечной, зато в их собственных местах жительства у них могла быть рабыня, а то и несколько, которым можно было бы поручить проявлять внимание к такой работе. Возможно, что та женщина, чьё платье она стирала, оказалась в затруднительном положении и вынуждена была продать свою рабыню, и теперь ей приходилось посылать свои одежды и вуали в коммерческую прачечную. А быть может она просто жила одна и, таким образом, предпочитала перепоручать работу рабыням прачкам. Конечно, её заказ возвращался хорошо отстиранным, просушенным на свежем воздухе, приятно пахнущим, блестящим на солнце, отглаженным и аккуратно сложенным. Стоимость услуг прачечной, насколько она поняла, была минимальной, даже ничтожной, тем не менее, владельцы этого заведения должны были получать солидный доход, судя по объёму работы. Особенно учитывая тот факт, что прачечная не требовала особых вложений средств в содержание самих прачек. Её, как и всех остальных, кормили только рабской кашей, есть которую приходилось, не используя рук и стоя на четвереньках, впрочем, как и пить воду из кастрюли, стоявшей на полу. Стоявшая на коленях, мокрая от пота Эллен, почти теряя сознание от жары, держа перед собой на вытянутых руках горячий, парящий, мокрый предмет одежды, на мгновение выпрямила спину, почувствовав, что задыхается в душной, жаркой атмосфере прачечной. Её вдруг показалось, низкий потолок вот-вот упадёт на неё, а еле видимые за стеной пара стены, начали вращаться.

— Отлыниваешь от работы, малышка Эллен? — раздался сердитый голос за её спиной.

— Нет, Господин! Нет, Господин! — вскрикнула рабыня, быстро приходя в себя и, снова окунув материю в таз, принялась бешено тереть её сгибы один о другой.

Краем глаза она видела тень ног Гарта, их надсмотрщика, попадавшую на стенку её таза, а так же и двигавшуюся из стороны в сторону тень его плети.

Это был невысокий, толстый мужчина, при взгляде на торс которого, возникала ассоциация с чурбаком. Носил он полутунику, так что его широкая грудь была наполовину обнажена. Его тяжёлые ноги были обуты в высокие сандалии. О, ей часто приходилось целовать это сандалии.

Прижав руку ко лбу тыльной стороной ладони, женщина попыталась отдышаться. Воздуха не хватало. У неё вырвался горестный стон. Эллен испугалась, что ещё немного, и она потеряет сознание, от жары и духоты. Её тело было липким от пота. Эллен не могла видеть, поскольку зеркала в прачечной предусмотрены не были, но предположила, что она сейчас ничем не отличалась от многих других девушек, лица которых, особенно тех из них, кто, как и она сама, отличались светлой кожей, были покрыты пятнами разных оттенков красного, от розового до алого. Это был результат тяжёлого, изнурительного труда в жаркой, душной, пропитанной влагой, почти тропической атмосфере помещения прачечной, представлявшим собой цементную комнату с низким потолком.

«Я не хочу падать в обморок, — твердила она себе. — Я не должна потерять сознание. За это здесь бьют!».

Ей вспомнилась девушка, упавшая в обморок рядом со своим тазом. Её привели в сознание ударами плети, добавив ещё несколько сверху, чтобы напомнить ей, что она должна работать, а не прохлаждаться лёжа без чувств.

Эллен снова подняла свою работу над водой. Это был предмет одежды свободной женщины. Насколько же отличался он от тех коротких туник, камисков, обычных и турианских, возмутительных та-тир или рабских тряпок, рабских полос, представлявших собой не больше чем клочок ткани и шнурок, так часто выдаваемых рабыням, при условии, что им разрешили одеться.

Сама она даже не представляла, как следует носить одежду свободных женщин.

Одна из девушек, пару недель назад, встала и, держа такое платье перед собой, принялась в шутку позировать выкрикивая:

— Гляньте-ка! Смотрите сюда! Я — свободная женщина!

Мы все рассмеялись, переводя дыхание и восхищаясь её шуткой. Но, к сожалению, неожиданно вернувшийся Гарт всё испортил.

— Сейчас мы посмотрим, насколько Ты свободна! — проревел он.

— Нет! Нет, Господин! Пожалуйста, не надо, Господин! — закричала рабыня.

— Циновка! — рявкнул Гарт

Все мы разбежались по своим местам, а он схватил рабыню за волосы и потащил её, рыдающую и вскрикивающую, к кольцу, вмурованному высоко в стене. Через мгновение девушка уже стояла на носочках, а её поднятые вверх руки были скрещены и туго привязаны к кольцу.

— Это была всего лишь шутка, Господин! — плакала она. — Пощадите!

— Это не дело кейджер, насмехаться над свободными женщинами! — прорычал ей мужчина. — Заруби себе на носу и никогда не забывай, что они в тысячу раз, в бесконечное число раз, выше тебя! А сейчас Ты увидишь, чем обернётся для тебя твоя шутка.

— Пощадите, Господин! — взмолилась рабыня.

— А Ты попроси прощения у плети, — предложил Гарт. — Может быть она будет милосердна.

— О, дорогая плеть! — в отчаянии закричала девушка. — Пожалуйста, простите меня, дорогая плеть! Это была шутка! Будьте милосердной, дорогая плетью! Пожалуйста, простите мне, дорогая плеть!

— Вот глупая девка, — рассмеялся надсмотрщик. — Ты что, не знаешь, что плеть не может тебя слышать? У неё же нет ушей!

И на спину рабыни обрушилась тугая кожа. Мужчина не проявил ни капли милосердия. Провинившаяся извивалась в своих путах, плакала и вскрикивала при каждом ударе. Наконец, Гарт счёт, что с неё достаточно, и отвязал бедняжку. Она просто стекла по стене к его ногам.

— А теперь Ты можешь поблагодарить меня за своё наказание, — сообщил ей надсмотрщик, и она целовала и облизала его ноги.

— Спасибо за то, что наказали меня, Господина, — простонала девушка, и Гарт приказал ей ползти к её тазу.

Эллен страшно не хотелось быть избитой. Она до жути боялась того, что, если она упадёт в обморок, то приводить её в сознание надсмотрщик будет плетью.

Каждый раз, вынимая одежду свободной женщины из воды, Эллен тайком от Гарта рассматривала её, опасаясь найти на ней повреждения от стирки, отчаянно надеясь, что была не слишком груба с тонкой материей. Оно ни в коем случае не должно быть повреждено! Женщина знала, что даже крошечная дырочка на шве могла послужить причиной её избиения, реального избиения, а не пары-тройки ударов, которые могли бы вывести девушку из обморока.

Послушался женский крик. Обернувшись, Эллен увидела, как в нескольких шагах от нее, светловолосая, голубоглазая Нельса, была брошена животом прямо в таз с водой. Девушка отчаянно вцепилась обеими руками в края таза, чтобы не окунуться в горячую воду. Позади, разводя ей ноги, уже пристраивался Гарт. Эллен задрожала и отвела взгляд.

В такие моменты она была даже благодарна за то устройство, которое на ней было надето, хотя порой ей выть хотелось от неудобства, тяжести, жары и дискомфорта, который оно ей доставляло.

После того вечера в особой комнате, обставленной по земному, когда она голой прислуживала за ужином, она видела своего владельца лишь однажды. Это произошло на следующее утро после того памятного банкета. Мир пришёл к её клетке, выпустил её оттуда и приказал встать спиной к нему и, наклонившись вперёд, опереться руками в верхнюю решётку клетки. Ноги ей следовало широко расставить.

В руке мужчина держал некий предмет, назначение которого она поняла не сразу. Отвернувшись от него, стоя с широко расставленными ногами, Эллен напряглась, почувствовав, как его руки потянулись к её животу, а затем напряглась ещё больше, когда он приложил к её талии конструкцию из двух полукруглых стальных полос, соединённых спереди посредством петли. Другая деталь этого устройства, вначале повисшая под её животом, уже в следующее мгновение была поднята вверх между её ног, повернувшись на своей петле. Эллен почувствовала, как Мир поддернул всю конструкцию, приспосабливая её на месте. Все три части устройства были совмещены, обе стальных полосы сомкнулись на её спине, и к ним присоединилась пластина, состоявшая из двух половин, первая из которых была приварена к поясу спереди, а вторая, пропущенная между её ног, теперь легла поверх места стыка полуобручей. Затем Эллен почувствовала, как дужка тяжёлого замка была вставлена в проушины за её спиной и заперта, скрепив все части устройства в единую конструкцию. Дёрнувшись всем телом, женщина услышала, как тяжёлый замок брякнул по тем частям, которые скреплял, переместившись на другое место. Мужчина двумя руками пошевелил устройство, проверяя, как оно сидит на её теле.

— Отлично подошёл, — заметил охранник.

— Это точно, — согласился её хозяин.

— Господин? — позвала его Эллен.

— Тебе кто-то дал разрешение говорить? — осведомился Мир.

— Простите меня, Господин, — тут же сказала она.

Узость её талии и широта бёдер исключали всякую надежду на то, что у ней получится стянуть с себя эту конструкцию.

Теперь ей предстояло носить на себе железный пояс.

— Отправь её в прачечную, — приказал Мир охраннику.

* * *

Когда её представили Гарту, Эллен, не раздумывая, приняла перед ним позу почтения и, поцеловав его ноги, попросила разрешить ей служить в прачечной. Тот раздражённо буркнул себе под нос, что-то явно имевшее отношение к ней, а затем завалил её на бок и весьма тщательно исследовал то устройство, которое она носила.

— Ну и что это значит? — недовольно проворчал он, вопросительно глядя на охранника, но тот просто пожал плечами.

У Эллен, испуганно съёжившейся лёжа на полу у его ног, не возникло никаких сомнений относительно причины недовольства надсмотрщика.

Одного взгляда брошенного с порога на это помещение, хватило, чтобы её глаза ошарашено полезли на лоб от увиденного. А потом, когда Эллен вошла внутрь, то она чуть не потеряла сознание от жары и испарений, висевших в воздухе. Сквозь горячий туман, были видны обнажённые тела нескольких девушек, стоявших на коленях каждая у своего таза и усердно перебиравших руками в воде. Из-за стоявшего в комнате тумана, было трудно рассмотреть подробности, но было очевидно, что фигуры у большинства из них были прекрасны.

Сказать, что Эллен пришла в ужас от открывшейся перед ней картины, это всё равно что ничего не сказать. А уже через мгновение она опустилась на колени и выполнила почтение.

— Ну и к какому тазу я её приставлю? — язвительно поинтересовался надсмотрщик, обводя помещения рукой.

— Принеси ещё один, — спокойно предложил охранник.

— Девственница? — недоверчиво спросил толстяк.

— Думаю да, — пожал плечами её сопровождающий. — Как Ты можешь видеть, она весьма молода, немногим больше чем девчонка.

— На колени, — приказал Гарт, и Эллен тут же выполнила его команду. — Терпеть не могу девственниц.

Вскрикнув от неожиданности, Эллен повалилась на правый бок, сбитая его пощёчиной. Во рту появился солоноватый привкус крови. Губа была разбита.

— К моим ногам, — потребовал надсмотрщик. — Проси у меня прощения за то, что Ты оказалась девственницей.

Эллен легла на живот и, растянувшись перед ним, прижалась губами к его ноге.

— Простите мне за то, что я девственница, Господин, — попросила она, поцеловав обе ноги. — Пожалуйста, простите меня за то, что я девственница!

Затем, до жути испуганная этим мужчиной, она поцеловала его ноги ещё раз. Но мужчина, что-то сердито буркнув, отступил от ней назад.

— Ладно, мы найдём для неё циновку и таз, — пообещал он.

* * *

Эллен отшатнулась и вскрикнула от неожиданности, когда внезапно в её таз обрушилась струя горячей воды, выплеснутой из кувшина. Попади она прямо на руки, и её точно бы ошпарило.

— Пожалуйста, Госпожа! — попыталась протестовать Эллен.

Она считалась самой низкой из всех в прачечной. Во-первых из-за молодо выглядевшего тела, а во-вторых, потому что появилась здесь самой последней. Соответственно, она должна была обращаться к остальным прачкам только с таким уважительным обращением, хотя они и были всего лишь рабынями.

— Ты почему смотрела, когда Гарт использовал меня для своего удовольствия? — спросила Нельса.

— Но я же сразу отвернулась, Госпожа! — воскликнула Эллен.

— Недостаточно быстро! — прошипела прачка. — Ты что же, думаешь, мне так нравится удовлетворять похоть этого скота?

— Не знаю, Госпожа, — пожала плечами Эллен. — Правда, я видела, как Вы извиваетесь, когда он поднимает вас над тазом, держа руками за ноги.

Насколько она успела заметить, Нельса была, одной из фавориток Гарта.

— Да я ненавижу его! — возмутилась рабыня.

— Тогда, почему же Вы плачете, стонете и вскрикиваете? — полюбопытствовала Эллен.

— А я ничего не могу поделать с собой, когда он берёт меня, — сердито проворчала Нельса.

— Тогда это правильно, что вас сделали рабыней, — заключила Эллен, и тут же, увидев, что Нельса поднимает кувшин с кипятком, испуганно закричала: — Нет!

— Оставайся на своей циновке! — приказала ей Нельса.

— Пожалуйста, не надо, Госпожа! — взмолилась Эллен.

— Ты перестанешь быть такой смазливой, когда покроешься струпьями ожогов! — прорычала взбешённая Нельса. — А ну оставайся на циновке!

— Пожалуйста, не надо, Госпожа! — заверещала Эллен.

— Не делай глупостей, Нельса, — крикнула красивая рыжая девушка, стоявшая на коленях у соседней ёмкости. — Оставь в покое ребенка!

— Занимайся своим делом и не вмешивайся, — зло отрезала Нельса.

— Если Ты обваришь её, то тебя саму сварят заживо, — предупредила её рыжая.

— Вон смотри, — указала Нельса. — Она немного сползла с циновки. Гарт должен знать об этом!

Эллен мгновенно вернулась на прежнее место у таза, чтобы всё её тело находилось на циновке. В кои-то веки она пожалела, что Гарта не оказалось в помещении прачечной. Женщина с ужасом уставилась на сосуд, замерший над ней.

Но вот, наконец, Нельса опустила кувшин, и юная рабыня облегчённо вздохнула.

— Ты, правда, думаешь, что Ты такая особенная, мелкая самка урта, — съязвила Нельса, — Может тебя успокаивает то, что на тебе пояс? Ну так есть много способов, которыми рабыня может доставить удовольствие мужчине. Не забывай, что на тебе нет замкового кляпа!

Эллен пока не знала, что такое этот урт, но замковый кляп ей показывали.

Есть несколько вариантов такого устройства. Самый распространённый состоит из короткой, покрытой кожаным чехлом металлической цепи, в центре которой, закреплён тяжёлый шарик кляпа, вставляемый в рот рабыни, полностью заполняя ротовую полость и лишая её возможности издавать членораздельные звуки. Всё, что ей остаётся это стонать, скулить или мычать. Два свободных конца короткой цепи отводятся, назад, плотно прижимаясь к щекам, надёжно удерживая кляп на месте, а через последние звенья, соединившиеся на затылке, пропускается дужка маленького замка. Сместить кляпа после того, как он заперт, рабыне уже не удастся, и ходить с этим она будет ровно до того момента, пока владельцу не захочется его снять. Другая распространённая конструкция замкового кляпа представляет собой пару узких, округлых, изогнутых дуг прикреплённых на шарнирах к стержню, проходящему сквозь шарик спрессованной кожи. Этот кожаный кляп, как и предыдущем случае, втискивается глубоко в рот рабыни, прижимая язык, не давая ей говорить. Дуги поворачиваются на петлях и соединяются на затылке, где запираются на замок, удерживая всю конструкцию на месте. Преимущество замкового кляпа, понятно, состоит в том, что рабыня, полностью лишившись способности говорить и возможности удалить кляп, остаётся способной проявить внимание к другим обязанностям, которые её хозяин может ей поручить. Безусловно, простой кляп с повязкой, закреплённой узлом, от которого рабыне запрещено избавиться самостоятельно имеет тот же самый эффект. Также можно просто закрыть ей рот обмотав вокруг головы ленту. Точно так же, возможно, даже более милостиво и более удобно для владельца, он может «заткнуть ей рот желанием господина». В этом случае ей просто запрещено говорить, за исключением разве что, стонов и мычания. Она может, конечно, заговорить позже, но только после того, как получит разрешение на это. Если на рабыне надет замковый кляп, то, как нетрудно догадаться, она лишена способности доставить владельцу определенное удовольствие. Несомненно, это именно этого удовольствия касалось замечание Нельсы.

— Не думаю, что мой господин одобрил бы это, — прошептала напуганная Эллен.

Она думала, что ей бы понравилось доставить удовольствие своему владельцу этим, столь интимным способом, и даже представляла себе, как просит его разрешения сделать это. Но Гарт или кто-нибудь другой! Это, конечно, уже совсем другое дело! Но вообще-то, стоит отметить, что предоставление владельцу такого удовольствия, как и многих других, рабыне подобает.

— Так значит, Ты думаешь, что я хорошо извивалась? — спросила Нельса.

— Просто мне так показалось, Госпожа, — опасливо глядя на кувшин, ответила Эллен.

— А как Ты сама извиваешься, маленький опоясанный десерт?

— Я ещё никогда не извивалась, Госпожа, — призналась Эллен.

— Мужчины могут научить тебя этому, — усмехнувшись, заверила её Нельса, вынудив Эллен опустить голову. — Так значит, Ты думаешь, что я — рабыня?

— Да, Госпожа, — ответила Эллен, не поднимая головы.

— И Ты полагаешь, что я могу что-то поделать с этим? — поинтересовалась Нельса.

— Я не уверена, что знаю, Госпожа, — пожала плечами Эллен.

— А Ты не думаешь, глупая мелкая девственница, что мужчины могут зажечь женщину, сделав её беспомощной, заставив её жаждать их малейшего прикосновения?

— Возможно, если она — рабыня, — заявила Эллен, и тут же испуганно замолчала, видя, как рука Нельсы напряглась на ручке кувшина.

— Не причиняй ей вреда, — снова вступилась за ней рыжая.

— Она сошла со своей циновки, — бросила Нельса. — Я просто расскажу об этом!

— Ты тоже не на своей циновке, — напомнила рыжая. — Скажешь Ты — скажет она, а мы подтвердим!

Возгласы согласия послышались сразу от нескольких рабынь.

Одна из них была красавицей с тёмно-рыжими волосами, утверждавшая, что когда-то служила для удовольствий самого Ченбара из Касры, Ченбара Морского слина, Убара Тироса. Правда, некоторые утверждали, что скорее всего, она служила в тюрьме Тироса, и периодически бросалась в камеры к заключенным, и передавалась среди них из рук в руки. Так принято делать, чтобы уменьшить непокорность узников. Эллен предположила, что обе истории могли бы иметь место. Она не исключала, что эта женщина, которая была очень красива, когда-то, действительно, служила в садах удовольствии Ченбара, но вызвала его недовольство, или возможно он, просто устав от неё, отправил служить в тюрьме. Позже, после того как нашлись другие, кто заменил её в тюремных обязанностях, её могли продать на материк и далее на юг. Другая была прекрасной рабыней смешанных кровей, раскосые глаза которой намекали наличие среди её предков представителей монголоидной расы. Третья была негритянкой, шею которой вместо ошейника охватывала цепь с диском. Говорили, что к ней уже проявил интерес чернокожий торговец. Две других были сестрами из города, называемого Венна. Они попались работорговцам, возвращаясь из паломничества в Сардар. Пока их держали вместе, но в дальнейшем, скорее всего, им предстояло разлучиться, и отправиться на рынки по отдельности.

— Ты тоже научишься умолять и царапать пол в конуре, маленькая таста, — сказала Нельса.

В тот момент Эллен ещё понятия не имела, что такое эта таста, но позже она узнала, что это была просто конфета, маленький мягкий леденец, надетый на палочку.

Эллен, негромко взвизгнув и прикрыв лицо руками, защищаясь от летящих горячих брызг, отпрянула от своего таза, в который Нельса внезапно выплеснула весь кипяток из кувшина.

— Приступай к работе, рабыня, — прорычала прачка.

— Да, Госпожа, — сказал Эллен.

Она сунула руки в таз, но тут же закричав от боли, отдёрнула их обратно. — Но это же слишком горячо, Госпожа. Я не могу даже прикоснуться к воде!

Но Нельса уже отвернулась от неё. В этот момент другая рабыня, экзотично выглядевшая, одетая в рабские полосы, вывалила рядом с ней новую партию грязного белья. Эллен в страдании уставилась возвышающуюся около неё гору. Это было так много!

Женщина, заплакав, упала и съёжилась рядом со своим тазом. Как ей хотелось, чтобы поскорее наступила ночь и она смогла бы остаться в одиночестве в своём закутке и закутаться в одеялом.

Она предположила, что женщины низких каст должны были стирать свои вещи самостоятельно.

Почему её господин отправил её сюда, в это ужасное место? Возможно, она наказана, но за что? Не была ли она брошена сюда в воспитательных целях, например, чтобы смогла лучше понять природу своей неволи? Почему он так ненавидел её? И ненавидел ли вообще? А может, была какая-то другая причина? «Я должна быть особенной для него, так или иначе, — подумала она, — раз уж он поступил со мной так». Но внезапно её осенила другая мысль, заставившая её задрожать от страха: «А что если, всё наоборот, и я не являюсь для него чем-то особенным? А вдруг он вообще не думает обо мне. Быть может, я здесь, потому что я для него не особенная вообще. Что если, я для него всего лишь ещё одна никчёмная рабыня? Нет! — сказала она себе. — Я здесь, потому что ему показалось забавным послать меня, его бывшую учительницу, которую он когда-то нашёл, похоже, к своему раздражению, волнующе, и даже возбуждающе привлекательной, в это ужасное место, в эту прачечную, чтобы она жалкая, потная, голая рабыня-прачка, на своём опыте испытала, что значит исполнять самые тяжёлые и самые низкие обязанности. Но он перенёс меня на эту планету! Он не забыл меня! Я уверена, что он хочет меня! Да! Хочет! Как мужчина хочет женщину, или скорее — вдруг взволнованно осознала она, — как господин хочет рабыню. О! Я надеюсь, что это так! Я так надеюсь на это! Я так люблю его! Он — мой господин!»

Эллен, лежа на боку, на циновке подле большого таза, протянула руку вниз, и ощупала тяжёлую конструкцию, надетую на её тело. Её пальцы легонько коснулись узкой выпуклой пластины между её ног и пробежались по краям длинной тонкой пилообразной щели. Зубья этой пилы были довольно острыми. Дважды, подмываясь, она порезалась о них. Тогда она приспособилась подбираться сбоку, максимально возможно стягивая пояс вниз и чуть сдвигая в сторону. У неё получалось приспускать пояс с талии примерно на дюйм, но не больше, дальше его не пускало расширение её бёдер, на которых уже появились потёртости. «Он надел на меня этот пояс, — подумала она и счастливая улыбка появилась на её лице. — О, я ненавижу это устройство, за его тяжесть, за его неудобство, но разве это не показывает, что я для него особенная? Разве он, тем самым, не бережёт мою девственность для себя? Или, если использовать вульгарное гореанское выражение, часто используемое применительно к рабыням, разве он не хочет быть тем кто вскроет меня?»

В этом месте повествования, пожалуй, есть смысл сделать короткую паузу.

Данное высказывание более полно и обычно звучит как: «открыть для использования мужчин». Она добавляет это, потому что ей пришло в голову, что некоторые из тех, кто будет читать эту рукопись, не могли бы подумать, что она в данном случае проявила чрезмерную деликатность и недостаточную откровенность или информативность. Она боится, что её могут упрекнуть за нехватку искренности, и, не исключено, что плетью.

Теперь она уже радовалась тому, что Гарт отсутствовал в помещении. Конечно, около её таза возвышалась гора грязного белья, но ведь, когда он вернётся, он не будет знать, что она выросла здесь не только что.

Конечно, Кири, та экзотично выглядевшая красотка, по своей воле вряд ли станет докладывать надсмотрщику эту информацию. Разве что, если он сам усомниться, и явно потребует ответа, то рабыня, встав на коленях и опустив голову на пол, конечно, вынуждена будет сказать правду.

Как ей хотелось, чтобы поскорее наступила ночь, чтобы она смогла забыться в своём цементном пенале. И пусть там было холодно. Одеяло давало ей некоторую защиту от холодного цемента. У таких пеналов не было ни дверей, ни потолков. Стены были высотой фута четыре, но не было никакой возможности подняться и посмотреть поверх них, поскольку их приковывали цепью за шею к кольцу, вмурованному в пол. Длина цепи составляла всего пару футов. Всё что можно было сделать, это подняться на колени и выполнить почтение. Девушкам, прикованным в пеналах, было запрещено переговариваться между собой. И это правило все предпочитали соблюдать неукоснительно. Трудно сказать, будучи прикованной цепью так, что едва можешь приподнять голову над полом, стоит ли охранник поблизости от тебя или нет. Каждый раз, оборачиваясь, мы все боялись увидеть внезапно появившуюся над задней стенкой пенала фигуру надсмотрщика и почувствовать на себе его сердитый хмурый взгляд. Если он замечал непорядок, то вскоре появлялся перед пеналами со своей плетью, и рабынь нарушительниц, к их тревоге и смятению, несмотря на все их просьбы и мольбы о милосердии, ждало надлежащее внушение. Гарт в прачечной был даже более терпимым, хотя и он не поощрял праздной болтовни. Однако стоило ему выйти, бешеный ритм работы постепенно замедлялся, и начинались осторожные, робкие разговоры.

Эллен снова подумала о тех предметах одежды свободных женщин, что ей приходилось отстирывать. Она даже представить себе не могла, как их приспособить на своём теле. Кроме того, у неё не было обуви, и никакой возможности спрятать одежду. Тазы на ночь опорожнялись и переворачивались вверх дном. Тем более, что все вещи были посчитаны, и пропажа чего бы то ни было обнаружилась бы сразу.

Хотя Эллен никогда не выходила за порог дома, она прекрасно понимала, что гореанской рабыни не было никаких шансов на побег, даже если бы ей удалось выбраться наружу. Клеймо, ошейник, одежда, и что ещё важнее не было такого места, куда можно было бы пойти, негде спрятаться и некуда бежать. Законные права рабовладельцев всюду признавались, уважались и проводились в жизнь. За их спиной стояла вся мощь обычаев, традиций и закона. Единственное на что могла бы надеяться девушка в такой ситуации, это смена хозяина. Если бы она сумела ускользнуть от одного владельца и, будучи поймана не была ему возвращена, то, скорее всего, скорее рано чем поздно, оказалась бы во власти другого и, наиболее вероятно того, который будет обращаться с ней с намного меньшими доверием и мягкостью, чем её прежний господин, допустивший ошибку, потворствуя ей и предоставляя незаслуженные привилегии. Довольно неприятно постоянно носить на себе кандалы с шестидюймовой цепью, в которых едва можешь переставлять ноги. Впрочем, куда хуже было бы вернуться к прежнему хозяину, что для невольницы может окончиться изуродованным лицом или подрезанными сухожилиями. У гореанской рабыни нет никакой практической возможности освободиться или заработать себе свободу. Она — рабыня, просто и категорично. Её свобода, если она всё же должна получить таковую, всегда находится в руках другого. Однако есть такое гореанское высказывание: «только дурак освобождает рабыню».

Эллен снова задумалась об одежде свободной женщины, и вздрогнула. Даже надеть такую одежду для такой как она, насколько она знала, могло быть сочтено преступлением, караемым смертной казнью.

Нет, Эллен не думала о свободе, поскольку прекрасно сознавала, что на этой планете, это для неё невозможно в принципе. Тем более, и это было куда значимее, она сама знала, что является рабыней. Это было то, чем она была и хотела быть. Это было правильно для неё. Много лет она была свободна, и что? Конечно, она узнала, и поняла, и насладилась всем, чем такая свобода могла наградить её. Не было ничего в такой свободе, что было бы неизвестно или незнакомо ей. Свобода, сама по себе, хотя и является бесспорно драгоценной и, несомненно важной, но очевидно больше подходит мужчинам, которые, как она теперь поняла, встретив настоящих мужчин, были естественными владельцами женщин, для последних скорее была своего рода абстракцией, возможностью, пустотой. Для женщин она могла бы быть не больше, чем беспочвенной тоской, приглашением в никуда. Конечно, многие из тех, кто на Земле наиболее бесстыдно эксплуатировал риторику свободы, фактически никакого недостатка свободы не испытывали, скорее они использовали такую риторику, давление и уловки лишь затем, чтобы иметь товары, незаслуженные преимущества, особые привилегии и прочие выгоды, вроде экономических ресурсов, престижа и власти. На поверку их требования свободы сводились к получению наибольшей политически мотивированной, но незаслуженной прибыли. Она была свободна, но при этом не была, ни довольна, ни счастлива. Теперь, став рабыней, она начала подозревать, что её истинное удовольствие, её настоящее счастье, могло лежать в совсем иной, неожиданной плоскости. Это был вопрос простого эмпирического факта. Его решение в целом, не было следствием особой программы выработки условных рефлексов, возможно, одной из бесконечного их количества, или неизбежным результатом некого, предположительно, самоочевидного, не требующего доказательств суждения, или некой, предположительно, априорной теории, но мира, природы вещей, простого эмпирического факта. Так может, свобода не была идеалом для всех. Неужели, это настолько невозможно было понять? Неужели трудно было понять тот факт, что люди могут отличаться, что мужчины и женщины отличаются друг от друга? Ведь они даже выглядят по-разному. Насколько нужно было быть слепым, какие усилия прикладывать, чтобы пытаться не замечать этого. Что если то, что хорошо и правильно для одних, не будет таковым для других? Что если это зависит не от политики и чьих-то взглядов, не от культурных акциденций и особенностей эфемерной исторической ситуации, но от других вещей, например, природы, правды, фактов. Возможно, у людей тоже есть природа, как и у всех других существ. И если так, то каков её характер? По-видимому, чем бы она ни была, это будет факт касающийся её самой. Эллен признавала, конечно, что свобода не была абсолютом, и что даже на самых свободных, если можно так выразиться, налагались бесчисленные ограничения. В лучшем случае свобода была относительна, даже для свободного. Но эти соображения не были релевантны тому, что касалось её самой больше всего. Она была свободна. Она знала, на что это походило. Она попробовала это и сочла это желанным. Она была свободной, свободной и одинокой, свободной и нежеланной, свободной и не замечаемой, свободной и никому ненужной, свободной и ужасно несчастной. Что-то внутри неё самой просило принадлежать, фактически, быть побеждённой и обладаемой, что-то внутри неё кричало о желании любить и служить, полностью и беспомощно, отдать себя целиком, полностью, тотально и беспомощно другому. Но её мир отказал ей в такой свободе. Он отрицал крик, рвавшийся из глубин её сердца. Он приказывал ей не слушать своё сердце, отрицать это, отрицать отличия, он требовал от неё быть подобной мужчине. В одной свободе ей было отказано, а в другой свободе она не была свободной. Одну свободу ей приказали отрицать, а другую наложили на нёе на основании закона. Она не могла отбросить свою свободу, даже если бы очень захотела это сделать. Несомненно, свобода была драгоценна. Но помимо неё была ещё и любовь. И она не желала прохладных отношений, которые могут существовать между партнерами, договорившимися о совместном проживании. Понятие демократии для двоих было абсурдно. Можно притворяться, что абсолютное равенство может быть наложено на абсолютно неравных, но это никогда не сможет быть чем-то большим, чем уловка. Этот миф придётся огораживать огромным множеством соглашений, санкций, правил и законов, иначе он так и продолжит оставаться биологической шуткой. Это просто фарс, утверждать, что постулат об абсолютном сходстве и равенстве может быть рационально наложен на существа настолько отличные друг от друга, как мужчины и женщины. Утверждать будто бы абсолютное равенство, за исключением, несомненно, равенства в заслугах или ценности, могло бы существовать между абсолютно неравными, настолько разными существами, как мужчина и женщина, было бы в лучшем случае бесполезным социальным ритуалом, а в худшем патологической ложью, которая, если к ней отнесутся серьезно, если начнут действовать в соответствии с ней, будет иметь крайне вредные последствия для генофонда, а в дальнейшем и разрушительные последствия для всего вида, поставив его на грань вымирания. Но в то время мысли Эллен были далеки от таких глобального масштаба соображений. Её познаний в социологии и истории, достаточно глубоких, надо заметить, вполне хватало ей, чтобы понимать, хотя она ни за что не осмелилась бы даже упомянуть об этом на своих лекциях, что человеческое счастье, по статистике, не имеет никакого существенного отношения к свободе вообще, скорее оно является функцией того, что человек делает то, что он хочет делать, и это укрепляет и поддерживает его социальные ожидания. Последнее время Эллен всё чаще задумывалась, не была ли она ужасной женщиной, из-за того что она хотела любить, хотела служить, полностью и беспомощно, из-за того, что она стремилась быть нежной и покорной, из-за того, что она хотела сделать мужчину счастливым, доставлять ему удовольствие, из-за того, что она хотела буквально быть его, принадлежать ему, быть его полной собственностью, чтобы он владел ей всеми доступными способами. Её мучил вопрос, было ли это так ужасно, желать отдать себя полностью, беззаветно любить. Казалось, в её сердце уже в то время начало разгораться, сначала по-своему слабое, как тоненький язычок пламени, не до конца понятное, желание познать самую глубокую любовь, самую полную любовь, самую беспомощную и подчиняющую чужой воле любовь — любовь рабыни.

И даже в железном поясе, она начала ощущать то, что могло бы быть природой рабской страсти. Интересно, подумала Эллен, сможет ли и она когда-нибудь тоже научится, как выразилась Нельса, умолять и царапать пол. И к своему ужасу поняла, что вполне сможет.

Женщина немного пошевелила телом, схваченным железным поясом. Каким он казался ей тяжёлым и неудобным. И всё же, как уязвимо почувствовала бы она себя, оставшись без него, голой и в одном лишь ошейнике!

«Я не должна позволить себе стать безнравственной женщиной, — подумала Эллен. — Нет! Нет! Я же не могу иметь в виду точно это». Она давно отказалась, по крайней мере, в своих официальных взглядах, от общепризнанно устаревшей категории «безнравственность», с её подавляющими, гротескными историческими антецедентами. Но, с другой стороны, ей было трудно очистить разум от паров и ядовитых осадков прошлого, особенно учитывая то, что эти осадки долгое время тщательно поощрялись, размножались, использовались и эксплуатировались разного рода идеологами, ради продвижения их собственных политических проектов. Так что, можно сказать, что она была жертвой многовековой пуританской инкультурации. И, таким образом, если можно так выразиться, грехи отцов и матерей ударили по последующим поколениям.

Безусловно, уже на Горе, возможно из-за воздуха, воды, простой питательной пищи, а может и, прежде всего, просто из-за влияния этого мира, такого свежего, естественного и невинного, из-за погружения в другую культуру, столь сильно отличающуюся от её собственной, с совершенно иными ценностями и идеалами, она начала подозревать о существовании психологических свобод и возможностей, которые оставались вне её кругозора в её прежнем мире.

Но Эллен по-прежнему во многом всё ещё оставалась существом того странного мира.

«Я должна оставаться выше пола, — решила она. — Я не должна позволить себе возбуждаться. Я ни в коем случае не должна позволить себе стать такой как Нельса. Я видела её в руках Гарта. Как ужасно было бы для меня стать такой как это! Как ужасно было бы для меня, стать сексуально беспомощной в руках мужчины! Я ни в коем случае не должна позволить себе стать такой. Никогда я не буду умолять и царапать!»

«Но, — подумала женщина уже в следующий момент, ёрзая в поясе, около таза, — я рабыня! Страсть от меня будут требовать. И я должна буду отдаться, причём полностью. Если мною останутся недовольны, то, можно не сомневаться, меня будут бить, и могут даже убить. Они просто не оставят мне выбора! Я не должна оставаться выше своего пола. Этого мне не разрешат. Я буду вынуждена позволить себе возбуждаться. Это от меня будут требовать! Мне придётся стать такой как Нельса! Меня просто вынудят стать такой, что я буду беспомощна в руках мужчины. И тогда, когда они сделают меня такой, когда они вызовут и зажгут мои потребности и, своим решением, и, возможно, к своему развлечению, сделают меня беспомощной жертвой тех глубоких, ужасных, поразительных, подавляющих, непреодолимых, восторженных потребностей, из-за которых я должна буду рыдать, но идти за ними полубезумная от желания, тогда, возможно, я тоже буду умолять и царапать пол».

«Может ли случится так, что я, Эллен, начну умолять и царапать? — задумалась она, и вынуждена была ответить сама себе: — Да. Я смутно ощущаю, что я, тоже, могла бы к этому прийти».

Она лежала около своего таза, взволнованно рассматривая сексуальную свободу гореанской рабыни. Она чувствовала приступ болезненного сожаления в отношении свободных женщин. «Как же им не повезло, — подумала Эллен. — Как они должны завидовать нам. Неудивительно, что они до такой степени ненавидят нас, или, точнее, как мне сказали, что они ненавидят нас».

«Как странно, — подумала Эллен, теребя свой ошейник. — Я голая, на мне ошейник, а я всё равно чувствую себя так свободно! Во мне живёт ощущение, что могу быть самой свободной и самой счастливой их всех женщин». Но затем она задрожала, вспомнив о том, что была рабыней, над которой довлели плети и цепи. Она была животным, которое должно повиноваться. Её могли купить и продать. Как странно, мне кажется, что я являюсь самой свободной и, одновременно, самой несвободной из всех женщин».

Внезапно женщина услышала чуть слышный щелчок по стенке таза.

— Гарт, — шепнула Лаура, та самая, рыжеволосая девушка, что заступилась за ней.

Эллен мгновенно поднялась на колени и погрузила руки в свой таз по локти. Мыльная вода всё ещё была довольно горячей, но уже не обжигающей, и женщина смогла вытерпеть и удержать в ней свои руки. Схватив плававшую в тазу материю, она начала тереть и встряхивать её в тазу.

Она не оборачивалась, не озиралась, всем своим видом демонстрируя, что полностью поглощена своей работой. Даже не видя, Эллен знала, что все остальные рабыни ведут себя точно так же. Ей оставалось только порадоваться, что у Гарт не было никакой возможности наблюдать за девушками, когда он находился вне комнаты.

Она не видела, но чувствовала, как надсмотрщик вальяжно прохаживается туда-сюда по проходам между тазами. Наконец, он остановился за её спиной и немного левее. Эллен продолжала стирать, не поднимая головы, словно не замечая его присутствия. Вдруг она почувствовала, как его тяжёлая рука легла на её головы и сгребла в кулак волосы, туго натянув их. Рывок назад и она уже стоит на коленях вертикально. Его захват причинял жуткую боль, но она, как рабыня, не смела протестовать. Кроме того, хотя его захват был крайне болезненным, но она чувствовала, что Гарт не собирался причинить ей вред, он только удерживал её в нужной ему позиции. Каким странным казалось ей такое обращение. На Земле, если бы мужчина позволил себе схватить её так, она бы испугалась и принялась бы кричать и сопротивляться. И несомненно уже через мгновение на её крики примчались бы много добрых малых, одержимых желанием ей помочь. Ну, или вызвали бы полицейского, если бы таковой был поблизости. Однако здесь она должна была безропотно подчиняться. Это могло быть сделано с ней, и у неё не было никого, к кому она могла бы обратиться за помощью. Она была рабыней, а за время своего обучения Эллен узнала, что с рабынями можно было обращаться небрежно, нахально, жёстко и даже жестоко. Их можно было переваливать с боку на бок, бросать на живот или на спину, вынуждать принимать любую из множества поз, иногда их хватали и буквально размещали конечность за конечностью, в желаемое положение, обрабатывая с властной небрежностью, иногда сопровождая свои действия резким поучительным или предостерегающим словом. Тело рабыни ей вообще не принадлежит. Оно, как вся женщина целиком, является собственностью рабовладельца. Эллен почувствовала как левая рука мужчины прижала её колено к циновке, а правая потянула волосы назад и вниз, пока, её голова не коснулась пола, а тело не выгнулось перед ним в «рабский лук», как называют здесь эту уязвимую беспомощную позу, бесстыдно представляющую красоту женщины для внимания или оценки мужчин.

— Да, — сказал он скорее себе, чем ей или кому-то другому, — Ты привлекательна.

Его признание взволновало Эллен, и одновременно немного напугало. Вероятно, кто-то, например, один из охранников, присматривавший ночью за прикованными за шеи девушками, спящими в своих пеналах, о чём-то рассказал Гарту. Или быть может, это был один из кухонных работников, разливавший кашу в мелкие углубления в полу их пеналов.

Наконец, Гарт отпустил её волосы и встал.

Эллен немедленно перевернулась в положение почтения и спросила:

— Я могу говорить, Господин?

Со всех сторон послышались поражённо испуганные вздохи девушек, работавших поблизости от неё. Тем не менее, сама она была уверена, что не подвергла себя опасности. Эллен вдруг почувствовала, что это был именно тот момент, когда ей могли предоставить возможность говорить. Конечно, Гарт, как ей показалось, пребывал в хорошем настроении, и даже выглядел несколько смущённым. К тому же рабыни быстро учатся, как использовать своё тело, чтобы повлиять на настроение мужчины, попытаться соблазнить или поощрить его, стимулировать, умиротворить, соблазнить, возбудить и так далее. Безусловно, Эллен не предполагала и не намеревалась оказывать какой-либо особый эффект на Гарта, по крайней мере, преднамеренно и полностью осознано. Конечно нет! Фактически, она была беспомощна в его захвате, не так ли? Но она поняла, даже тогда, даже будучи ещё настолько плохо знакомой с ошейником, что вид её красоты должен иметь некий эффект на мужчину, и она могла, по крайней мере, не исключала этого, хотя и не была уверена в этом полностью, и, несомненно, всеми силами отрицала бы этот факт в то время, заявляя, что она ничего такого не делала, но в тот момент, когда мужчина выгнул её, она немного дёрнулась, совсем чуть-чуть, трогательно, бесполезно, печально вздохнув, скосив жалобный взгляд, позволив губам немного задрожать, втянуть живот и быстро поднять грудь, тем самым подчеркнув линию «рабского лука». Она услышала, как у рабыни с тёмно-рыжими волосами перехватило дыхание, а две других девушки прыснули смехом. Над чем они смеются, сердито спросила себя Эллен. В любом случае она решила, что с этого момента, даже, несмотря на свою полную невинность и скромность, она может использовать свою красоту для своей выгоды, возможность, появившуюся у неё без какого-либо собственного желания. Для рабыни, кстати, весьма обычно использовать и эксплуатировать свою собственную красоту для своей пользы. Фактически-то у неё ничего больше и нет, что она могла бы использовать в этих целях. Это, конечно, ни в коем случае не означало, что Эллен собиралась бросить свою красоту к ногам Гарта, этого животного, надсмотрщика, твёрдой рукой управлявшего прачечной, чьим бесправным объектом она являлась. Ни в коем случае это не было предназначено для него, ни в коем случае не хотела она проявлять перед ним свою рабскость. Но, как она могла сделать это? Разве это не было действием испуганной рабыни? Она была женщиной с Земли! Безусловно, к этому времени она уже была в ошейнике. В человеческом опыте всегда есть место для множества двусмысленностей и неопределённостей. Так что давайте предположим, что подозрения её сестер по цепи были ошибочны. Могла ли она уже тогда, в то время, быть такой рабыней? Конечно, нет!

Простите меня, дорогой читатель!

Простите меня, Господа!

Я была проинструктирована оставить выше этот пассаж, именно в таком виде в целях сравнения, но теперь следует сказать правду. Я должна повиноваться. Насколько же они беспощадны!

Да, Господа, Эллен повела себя перед Гартом — как рабыня! Там именно это сказано! И я не осмелилась бы лгать вам. Господа получат от меня правду, и только правду. Это свободная женщина может лгать. Я не могу. Я — рабыня. Настолько ли это трудно понять, дорогие читатели, мой ужас от одной мысли о том, чтобы осмелиться солгать? Поверьте мне, что вы, дорогие читатели, поймёте это, сразу и навсегда, случись вам однажды оказаться в ошейнике.

Использование особенностей своего пола и своей желанности, ради достижения собственных целей, конечно, явление, распространённое среди женщин вообще, и среди рабынь в частности. Кто-то, на основании этого факта, может заявить, что в этом смысле всё женщины — проститутки. Но между прочим, многим кажется, что мужчины ничуть не возражают против этого. В действительности, это кажется одной из тех вещей, которые мужчины находят самыми очаровательным и привлекательными в противоположном поле. Возможности рабыни к получению выгоды от её природных наклонностей к коммерциализации своей красоты, разумеется, намного уже, чем у свободной женщины. Это свободная женщина, будучи свободной, может продать, обменять или сдать в аренду свою красоту, получив от этого пользу или выгоду. А вот красота рабыни, как и она сама, принадлежит, и, таким образом, может быть использована рабовладельцем для своего удовольствия, в любое время и в любом месте, как бы он того не пожелал. Так что, хотя рабыня, как всякая женщина, и имеет свои очаровательные, восхитительные, врождённые, подкреплённые биологическим отбором наклонности проститутки, она едва ли имеет возможность использовать их, по крайней мере, не ради сбора дорогих подарков, экономических привилегий, предпочтений в продвижении по карьерной лестнице, статуса, престижа, успешности, власти и прочего. Скорее она могла бы рассчитывать на брошенное перед ней на пол печенье, улыбку хозяина, предоставление скромности рабской полосы или избавление от плети, хотя бы на какое-то время. Но, несмотря на общую с её свободной сестрой очаровательную тенденцию к проституции, рабыня, в более серьёзном смысле, вовсе не проститутка. Проститутка в тысячу раз выше рабыни. Проституткой — может быть свободная женщина, а она рабыня — она подневольная.

— Да, — разрешил Гарт.

Эллен немного оторвала голову от пола и искоса взглянула на Нельсу, отметив, что та заметно побледнела.

— За то время, что я провела в прачечной, я заметила, что девушки постоянно меняются, Господин, — сказала она. — Некоторые остаются дольше, другие меньше. Могу ли я спросить, сколько ещё я должна буду работать здесь?

У одной из сестер из Венны непроизвольно вырвался негромкий звук. Похоже девушка была поражена, если не шокирована смелостью молодой рабыни.

Однако, к удивлению многих, Гарт не ударил её.

— Понятия не имею, — проворчал он. — Быть может, день, а возможно неделю, месяц, год или десять лет. Не исключено, что всю оставшуюся часть твоей жизни.

Эллен, с горестным стоном, опустила голову на пол.

— Твой хозяин — Мир, не так ли? — уточнил надсмотрщик.

— Да, Господин, — подтвердила она, впрочем, понимая, что он это и так знал, поскольку эта информация, она не сомневалась, имелась на её ошейнике.

— Возможно, он забыл о тебе, — предположил Гарт.

— А Вы не могли бы напомнить ему о том, что я здесь, Господин? — спросила женщина.

— Не говори глупости, — буркнул мужчина.

— Простите меня, Господин, — вздохнула Эллен.

Гарт переступил с ноги на ногу, словно собираясь отвернуться.

— Господин! — в отчаянии позвала его рабыня.

— Что ещё? — недовольно спросил он.

— Если вдруг Вы повстречаете его, скажите ему, что Эллен готова просить!

— И что это означает? — полюбопытствовал надсмотрщик.

— Он поймет, Господин, — попыталась она уклониться от ответа.

Гарт недвусмысленно потеребил плеть, висевшую у него на поясе.

— Пожалуйста, не заставляйте меня говорить, Господин, — простонала Эллен.

— Это — стандартная просьба кейджеры? — уточнил мужчина.

— Я не знаю, что такое стандартная просьба, Господин, — призналась она.

— О том, чтобы ей позволили ублажить мужчину, любого мужчину, — просветил её Гарт.

— Да, Господин, — прошептала Эллен, снова опуская голову до пола.

— Значит, теперь Ты готова просить об этом? — осведомился он.

— Да, Господин.

— Тогда Ты не только рабыня фактически, что и так очевидно, но Ты ещё и готова признать, что Ты — действительно рабыня, — заключил Гарт.

— Да Господин, — согласилась Эллен, и надсмотрщик убрал руку от плети.

— Если я его увижу, то я упомяну об этом, — пообещал Гарт. — Но я, признаться, сомневаюсь, что для него это будет очень интересно.

— Да, Господин, — обрадовалась женщина. — Спасибо, Господин.

— Продолжай работать, рабыня, — приказал он.

— Да, Господин, — выдохнула женщина.

Эллен добилась успеха в осуществлении своего смелого плана. То, что она была в железном поясе, должно было быть значимым, признаком интереса её господина к ней, его заботы о ней, его желания сохранить за собой право лишения её девственности, или, как здесь говорят, «открытия для использования мужчин». Он должен хотеть её, как особую рабыня, возможно даже привилегированную рабыню! Не для того ли он отправил её в прачечную? Он ждал от неё утвердительного ответа на свой вопрос, заданный ей тем вечером после ужина, ответа, который указал бы на её интерес и желание получить сексуальный опыт сам по себе. Что ещё мог бы означать этот скупой ответ кроме факта того, что она наконец-то набралась достаточно храбрости, чтобы вырваться из кандалов Земной пропаганды и откровенно признаться самой себе и другим, что она была сексуальным существом, человеческой женщиной с по-настоящему человеческими женскими потребностями. Конечно, это не могло означать ничего другого. Кроме того, Эллен не сомневалась, что он хотел, чтобы его рабыня, стоя перед ним голой на коленях, произнесла такую формулу, там самым, в полном соответствии с его программой мести, оскорбив саму себя ещё больше. Это дало бы ему возможность в очередной раз сделать её объектом своего презрения, возможность выказать ей своё пренебрежение, возможность вынудить её признать свою деградацию, к которой она пришла именно благодаря ему. Она, стоя перед ним, должна будет признать себя самой низкой из рабынь. Она должна будет добровольно признать себя тем, чем теперь стала, ясно дать понять себе, ему и другим, свою собственную презренность.

«Очень хорошо, — подумала Эллен. — Пусть будет так! Если, он хочет именно этого, я дам ему это, и добровольно, и значимо. Я — рабыня. Почему я не должна признать этого? Очевидно, что он решил, что я должна оставаться здесь, в прачечной, голой, потной рабочей рабыней, пока я не сделаю этого. Остаётся только признать, что его воля сильнее моей. Разумеется, это так. Моё желание — ничто. Это желание рабыни. Он — господин, я — рабыня. Я больше ни одной минуты не хочу оставаться в этом месте! Я сделаю всё, что он захочет, всё, чтобы избежать страданий этого помещения, этих тазов и жары! Но, — сказала она себе, улыбаясь про себя, — я думаю, что это в этом и состояла его проверка. Ему должна нравиться я. Возможно, он даже любит меня! Как только я попрошу его позволить мне служить мужчине, любому мужчине, он будет удовлетворён, и затем, конечно, сохранит меня для себя одного. Я так люблю его! Я хочу быть его рабыней и служить ему. И даже с первого взгляда, очень много лет назад, что-то во мне хотело быть его рабыней!»

Чуть позже Гарт снова вышел из прачечной. Нельса теперь работала в соседнем тазу. Кипяток в кувшине теперь разносила негритянка, с цепью на горле вместо ошейника, ожидавшая отправки вместе с грузом темнокожего торговца.

— Так значит, наша маленькая рабыня уже готова просить? — язвительно осведомилась Нельса.

Эллен, яростно теревшая чьё-то платье в тазу, сделала вид, что не слышит.

— Рабыня, — презрительно сморщившись, прошипела Нельса.

— Я не рассказала о том, что Ты почти ошпарила меня этим утром, — напомнила ей Эллен. — Возможно, мне стоит сделать это, когда Гарт вернётся в следующий раз.

— Спасибо за то, чтобы не выдала меня, — сказала Нельса, заметно побледнев.

— Возможно, я всё же так и поступлю, когда он вернётся, — задумчиво проговорила Эллен.

— Пожалуйста, не делай этого, — попросила Нельса.

— Я так понимаю, — сказала Эллен, — что, если бы Ты нанесла мне повреждения, тебя могли бы сварить заживо. А раз уж серьёзных повреждений на мне нет, то можно заключить, что твоё фактическое наказание может быть не столь серьезным.

— Пожалуйста, не надо рассказывать обо мне, — попросила Нельса.

— Мне кажется, что я даже понравилась Гарту, — заметила Эллен.

— Пожалуйста, не выдавайте меня! — взмолилась Нельса.

— Пожалуйста, что? — осведомилась Эллен.

— Пожалуйста, Госпожа, — выдохнула Нельса.

— Пожалуй, я подумаю над этим вопросом, — пообещала Эллен, вскидывая голову.

— Спасибо, Госпожа, — прошептала Нельса.

— А теперь продолжай работать, рабыня, — бросила Эллен.

— Да, Госпожа, — сказала Нельса.

— Эллен, Ты — глупая мелочная рабыня, — укорила её рыжеволосая Лаура.

— Я думаю, что я понравилась Гарту, — заявила Эллен.

— Не произноси его имя! — предупредила одна из сестер из Венны. — Тебя могут за это выпороть. К свободным мужчинам следует обращаться как «Господин», а к свободным женщинам — «Госпожа», если только не дано разрешение использовать их имена.

— Только такое разрешение, — подключилась вторая сестра, — почти никогда не дают. Кому из свободных людей, захочется, чтобы их имя пачкала своим языком рабыня? Я никогда не позволяла своим рабыням обращаться ко мне по имени.

— А мне показалось, что Гарту я понравилась, — повторила Эллен. — А ещё я никогда не была вне дома. Думаю, что завтра я попрошу, чтобы он позволил мне пойти с девушками, которые ходят на крышу развешивать бельё для сушки и проветривания.

— Смелая рабыня! — усмехнулась Лаура.

— Я думаю, что смогу добиться того, что мужчины будут делать то, что я захочу, — заявила Эллен.

— Ой поберегись, — предупредила её Лаура. — Не забывай, что Ты — рабыня!

— Да, а мужчины — владельцы, — поддержала её одна из сестёр.

— Они точно владельцы, — умоляюще добавила вторая сестра.

— Возможно, — пренебрежительно бросила Эллен, вскидывая голову. — Но мы посмотрим, не так ли?

— Не беспокойся, Ты увидишь, глупая маленькая рабыня, — заверила её Лаура.

— Зато я — привлекательная и умная рабыня, — сказала Эллен.

— Привлекательная — это да, — кивнула Лаура. — Я бы даже сказала, что Ты слишком привлекательная. Но вот насчёт умная, не будь так самоуверенна. Ты — глупая рабыня.

Эллен пренебрежительно улыбнулась и вскинула голову.

Когда Гарт снова появился в дверях, все рабыни, включая Эллен, рьяно возились в своих тазах.

 

Глава 13

Крыша

— Как красиво! — воскликнула Эллен.

Ветер, гулявший на крыше, тут же принялся играть подолом её длинного, по самые лодыжки, белого платья без рукавов, которое ей выдали перед выходом сюда. А вот обувь ей не позволили, так что она оставалась босой.

Она в восхищении рассматривала, то раскинувшийся внизу и вокруг город, то мчавшиеся высоко в ярко-голубом небе белые облака.

— Я никогда не видела ничего подобного, — ошеломлённо прошептала Эллен, касаясь своего ошейника.

— Не подходи слишком близко к краю, — предупредила Лаура.

Предупреждение было не лишним, никакого ограждения предусмотрено не было.

— Этот мир так красив, свеж и изумителен, — вздохнула Эллен, — и в нём я — рабыня.

«Да, попадание в такой мир, — подумала Эллен, — стоило клейма и ошейника. Это стоило тысячи клейм и тысячи ошейников! Какое это счастье и радость, нет, привилегия, находиться здесь! Понимают ли те, кто родились на этой планете, насколько это замечательно, насколько им повезло?

Я даже представить себе не могла, что такой мир может существовать в реальности! Она упивалась свежестью воздуха, красотой неба, панорамой города. Насколько это отличалось от серых, переполненных, неопрятных, грязных, пыльных, нелюбимых, неухоженных городов, привычных для неё по её прежнему миру.

— Насколько же это красиво, — повторила она, указывая на открывшийся вид Лауре.

Рыжеволосая подошла и встала рядом.

— Ну да, красиво, — признала она, обведя окрестности взглядом.

— Здесь намного красивее, чем в большинстве городов моего прежнего мира, — признала Эллен.

— Возможно, у тех городов, о которых Ты говоришь, нет Домашних Камней, — предположила Лаура.

— Вам обеим было бы лучше уделить внимание работе, — напомнила Нельса.

Широкая, круглая крыша, ярдов пятьдесят диаметром, была уставлена рядами крепких Т-образных стоек, служивших опорами для натянутых шнуров. Большая часть этих шнуров была занята сушившимся бельём, удерживавшимся на месте многочисленными деревянными прищепками. Бельё дрожало, колебалось и трепетало на ветру, точно флаги.

Гарт, всё же пошедший навстречу просьбе Эллен, направил её работать на крышу. Правда, кроме неё он назначил сюда ещё несколько других девушек, возможно, решив, что они были подругами. Откуда ему было знать, что Нельса ненавидела Эллен, опасаясь, что та могла выдать тайну о попытке ошпарить её. Как не знал он и о том, что Лаура считала Эллен немногим больше, чем мелочной, тщеславной, глупой, важничающей, невежественной, коварной, никчёмной рабской девчонкой. С другой стороны, как проницательный надсмотрщик, хорошо знакомый с отношениями в среде рабынь, он, возможно, подобрал группу, таким образом, чтобы снизить уровень напряжённости и ревности. В конце концов, он же не мог постоянно дежурить в прачечной, соответственно не знал всех перипетий. Не исключено также и то, что он, принимая во внимание юность Эллен, её уязвимость, непривычность к ошейнику и прочие обстоятельства, решил, что мог бы тем самым, в пределах своей компетенции, защитить её. Также, не стоило забывать, что Эллен была чрезвычайно соблазнительной малышкой-невольницей, что, возможно, тоже имело некоторое отношение к этому решению. Нельзя сказать, что ей не приходилось чувствовать на себе его плеть, когда она пыталась увильнуть от своей работы. Одно дело быть очень привлекательной, и совсем другое, когда тобой оказались не полностью удовлетворены. Вероятно, не меньшую роль играло и то, что это был первый её выход для работы на крыше, и Гарт подумал, что было бы неплохо, чтобы некоторые из её товарок, рабынь, которых она знала, и с которыми она, как видимо он ожидал, будет в состоянии общаться окажутся поблизости.

Восторженная Эллен застыла стоя на крыше, с благоговением глазея на город. На глаза женщины навернулись слёзы. Ветер трепал полы её длинного платья без рукавов, играл её распущенными волосами.

— Тебе стоило бы вернуться к своей корзине и начинать развешивать одежду, — напомнила ей Лаура, отворачиваясь от города и перенося всё своё внимание на собственную корзину.

А Эллен неожиданно для самой себя в жесте благодарности подняла руки к городу, небу и миру, и прокричала:

— Я люблю тебя, планета Гор. Ты так красива. Твой мир так свеж. Ты даёшь людям шанс начать всё заново. Какая честь, какая привилегия, какой невероятный подарок, быть в состоянии видеть тебя, иметь возможность быть здесь! Насколько же несчастны женщины Земли, что не могут познать твою славу и красоту! Кем может быть женщина вроде меня в таком мире кроме как рабыней? Чем ещё могли бы быть мы в таком мире? Благодарю вас, Господа, за то, что вы перенесли нас сюда, пусть и только в ваших собственных целях, пусть только за тем, чтобы владеть нами как своими рабынями, иметь нас в ваших ошейниках, смиренно служить вам, у ваших ног! Я благодарю Вас, Господа! Я благодарю вас! Спасибо вам!

— Эллен! — нетерпеливо позвала её Лаура, стоявшая позади неё, среди рядов колебавшейся, трепетавшей на ветру одежды.

— Да, да! — откликнулась Эллен. — Сейчас.

Она не могла оторваться от созерцания раскинувшегося внизу города. Здание, на крыше которого она оказалась, миновав долгий подъем от прачечной, с тяжёлой корзиной в руках, мало чем отличалось от большинства других зданий, которые она увидела в городе. Перед ней лежал один из «высоких городов». Лес цилиндрических башен, город высоких, взлетавших в небо цилиндров, многие из которых были раскрашены в яркие цвета, и соединялись с соседними небоскрёбами, многочисленными росчерками легких изогнутых, разноцветных мостов, раскиданным по разных уровнях, сплетаясь в ажурные узоры на фоне неба. Тут и там на мостах виднелись фигурки людей. Были люди и на улицах внизу. Вдали, проглядывая между башнями, многие из которых, должно быть, были двадцати и даже тридцатиэтажными, виднелась городская стена. Присмотревшись, Эллен решила, что стена эта тоже была отнюдь не маленькой, как в высоту, так и в толщину. Фактически, вершина стены походила на дорогу, по которой, женщина не сомневалась, могли спокойно разъехаться два фургона. Хотя дотуда было очень далеко, ей показалось, что она смогла различить тут и там маленькие точки, по-видимому, людей на стене. Иногда точка взрывалась вспышкой яркого света, возможно, это солнце отражалось от полированной металлической поверхности, шлема, наконечника копья или щита. Отсюда было не разглядеть, но Эллен знала, что там ещё должны быть парапеты, защищавшие обороняющихся от стрелков снизу. Вдоль стены тут и там виднелись утолщения небольших башен, которые, скорее всего, были постами охраны. Насколько она знала из истории, эти башни частично выступали из стен наружу, чтобы можно было контролировать поверхность стены. Почему у этого города возникла потребность в стенах, спросила она сама себя. Эллен, которая в то время была, не только плохо знакома со своим ошейником, но и в значительной мере оставалась невежественной относительно характера того мира, в котором оказалась, просто не могла понять более тёмных или более проблемных значений того, что она видела, или, возможно будет лучше сказать полного значения увиденного. А видела она немногим больше чем красоту города, его стиль, краски, изящность, блеск. Тогда она ещё не понимала, что многие решения, которые вовлечены в архитектуру города, связаны не столько с эстетикой, сколько с обороноспособностью. Большинство башен вокруг, фактически, являлись цитаделями. Они были построены с мыслью об обороне, не хуже чем башни крепости. Во многие из них невозможно было попасть с улицы, только по высоким мостам, узким, не имевшим ограждений, и которые горстка бойцов могла удерживать против сотен нападавших. Кроме того, эти мосты, что было заложено в них ещё на стадии проектирования, были построены так, чтобы их можно было легко разрушить, отрезав тем самым захваченные врагом башни от общей системы обороны города. Чтобы полностью взять такой город, с тем примитивным оружием, что было в ходу на этой планете, требовалось штурмовать башню за башней, на что необходимы были бы усилия огромных армий, и, очевидно, многие годы и средства.

— Это — теперь мой мир, — снова выкрикнула Эллен. — Я всего лишь рабыня, но я здесь, и это теперь и мой мир тоже! Это мой мир! Ты — мой, мой дорогой мир, и я люблю тебя, хотя я — всего лишь рабыня! Но в таком мире, чем ещё может быть такая женщина как я, кроме как простой рабыней? В таком мире такая женщина как я может быть и достойна быть только рабыней!

И Эллен опустилась на колени на краю крыши. Она с благодарностью встала на колени перед всем миром Гора.

— Ты — теперь мой мир, — сказала женщина. — Ты прекрасен. Я люблю тебя. Я рада тому, что я здесь.

Эллен аккуратно взяла свой ошейник руками и немного приподняла его на шее, словно салютуя им миру, в котором она оказалась.

— Спасибо, мир за то, что Ты есть. Помоги мне быть хорошей рабыней! — сказала она, не отрывая взгляда от панорамы города. — О, мир, пойми меня и будь добрыми ко мне. Ты — мир, о котором я всегда мечтала! Здесь, в этом прекрасном мире, мне позволяют исполнить самую глубокую и замечательную, наиболее спрятанную, из моих потребностей, ту потребность, которую я всегда вынуждена была отрицать на Земле. Здесь я могу быть и должна быть рабыней, которой я всегда стремилась быть. Прошу только о том, чтобы Ты дал мне сильных владельцев, которым я буду принадлежать. Могущественных мужчин, которых я должна буду бояться, и кому я должна буду повиноваться немедленно и с совершенством во всём. Мужчин, которые возьмут в свои руки мою женственность и проследят, чтобы она была исполнена в самой полной и беспомощной мере. Мужчин, которые будут доминировать надо мной без всякого милосердия, которые безжалостно и не оставив мне выбора взыщут с меня все, что я смогу дать!

Затем Эллен поднялась на ноги, и её взгляд заскользил по панораме города, по холмам и полям, раскинувшимся за его стеной. Ей показалось, что вдали она увидела птицу. Присмотревшись к ней, женщина пришла к выводу, что, несомненно, это была птица. Но у неё никак не получалось оценить расстояние до объекта. Словно что-то непонятное случилось с перспективой. На её взгляд, судя по размеру, до птицы должно было быть сто — двести ярдов не больше, но, как ни странно, ей казалось, что летела над стеной, а возможно даже дальше. Она была озадачена.

— Эллен! — резко бросила Лаура, заставив её вздрогнуть.

— Да! — крикнула Эллен и, повернувшись, поспешила к большой плетеной корзине полной мокрого белья, которую она сама принесла на крышу.

Корзину женщина, прибыв на крышу, оставила среди рядов полощущейся на ветру одежды. Добравшись до места, Эллен взяла маленькую сумочку с прищепками, лежащую поверх влажного белья, и перебросила её ремень через голову на правое плечо так, чтобы горловина оказалась над её левым бедром, откуда она легко могла бы доставать прищепки, которые должны были не позволить белью упасть на поверхность крыши. Затем, поднимая один за другим, она начала встряхивать и развешивать выстиранные, мокрые предметы одежды, тщательно закрепляя их на месте прищепками, кстати, очень красивыми, сделанными вручную. Гореане вообще склонны уделять много внимания даже таким мелочам, как прищепки, ложки, ножи и другие предметы обихода, тем самым стараясь сделать мир как можно красивее. От переполнявших её чувств, женщине хотелось петь или насвистывать какой-нибудь незамысловатый мотивчик, но она благоразумно воздержалась от этого, поскольку не была уверена, что ей рабыне в ошейнике, что было разрешено.

Она уже знала, что таким как она слишком во многих случаях, прежде чем заговорить, следует спросить разрешение. В конце концов, они были рабынями. И эта необходимость спрашивать разрешение говорить, каждый раз, когда такое разрешение предположительно может потребоваться, волновало Эллен. Ей даже понравилось это. Найдётся немного того, что с такой ясностью подвело её к пониманию своей неволи, того, что она была простой рабыней, принадлежавшей мужчинам и подвергающийся их доминированию. Ей нравилась эта власть мужчин над ней, эти очень чёткие символы её рабства, эти постоянные доказательства того, что она была беспомощным объектом доминирования, что она принадлежала мужчинам. Они могли отказать ей в речи, она могла быть заставлена замолчать на полуслове. Как отличалось это, думала Эллен, от свободы женщин как Земли, так, несомненно, и представительниц этого мира! Но она полюбила этот символ своего статуса. Как здорово это напоминало ей о том, что она была тем, чем она хотела быть — рабыней.

Как часто на Земле она, виновато краснея, втайне от всех, рассматривала волнующую, восхитительную мысль о том, чтобы принадлежать кому-то, мысль о том, чтобы быть беспомощной, бесправной рабыней могущественного бескомпромиссного рабовладельца! Как испуганно, но как нетерпеливо она пыталась бы ублажить его всеми доступными способами! Возможно, она питала бы надежду на его нежные к ней чувства. Конечно, она ведь не хотела познакомиться с его плетью! И вот теперь она не в мечтах, а на деле принадлежала к категории женщин, являвшихся объектами такого сурового отношения, к категории женщин, которых могли купить и продать, без сожаления обменять или, не задумываясь подарить, как породистое красивое животное, которыми они собственно и были.

Эллен волновала мысль о том, чтобы быть объектом, категорически принадлежавшим мужчинам, и эта маленькая деталь, требование говорить только с разрешения, как немногое другое, подтверждало ей реальность её некогда с негодованием отвергаемого, но столь долгожданного подчинения. А ведь она была женщиной, а кто не знает, о том как мы любим поговорить, с каким восхищением мы говорим! Как её возмущало, когда временами ей приказывали молчать, но сколь драгоценной становилась для неё возможность говорить, когда мужчины считали целесообразным предоставить ей это. И что, интересно, Эллен обнаружила, что отказ говорить, не только заставлял её чувствовать себя разбитой и оскорблённой, но и волновал её сексуально. Возможно, это было как-то связано с мужским доминированием, которое затрагивает женскую сабмиссивность, и нетерпеливую, просительную, чувствительную готовность, которая может быть почти болезненной. Мужчины и женщины не одинаковы, и каждый становится самим собой, когда он отказывается предавать или искажать самого себя. Быть может, это заложено в нас природой.

В любом случае Эллен не чувствовала себя недовольной в своём ошейнике. «Ошейник законно находится на мне, — думала она. — И я люблю его! Я принадлежу ему! Я люблю его!»

Ей было жаль, что она не знала ни одной гореанской песни. Конечно, кое-кто из владельцев вполне мог разрешить ей напевать, когда она была счастлива и довольна! Некоторым рабовладельцам, как ей казалось, может даже понравиться то, что их девушки поют за работой. Она надеялась, что вскоре ей предстояло служить владельцу, и, конечно, что это будет Мир. Кстати, она знала, что некоторых девушек обучали пению, других игре на инструментах, таких как лютня и лира, а других, причём этих было большинство, учили танцевать. Её собственное обучение, как она теперь поняла, хотя и казалось обширным ей самой, было почти минимальным, касаясь только самых основ. И её очень интересовало, была ли у этого факта некая особая причина. «Мы будем учить тебя немногому, — вспомнились ей слова одной из её наставница. — Будем надеяться, что тебе повезёт, и Ты переживёшь, по крайней мере, первую ночь у рабского кольца твоего господина».

Признаться, Эллен было интересно, понравится ли Миру, её господину, если она будет танцевать перед ним как рабыня. Не задавался ли он вопросом, ещё в те далёкие времена, как могла бы выглядеть его учительница, танцуя перед ним босиком, одетая лишь в лоскут развевающегося шёлка и бусы, звеня монистами, браслетами на плечах, запястьях и лодыжках, трясясь от страха и прося позволить ей ублажить его. Не она ли сама намекнула ему на это, а может на свою рабскость, придя в аудиторию с двумя маленькими браслетами на левом запястье? Возможно, решила она. «Да, я хотела бы танцевать перед рабовладельцами, — призналась она сама себе. — И я очень надеюсь, что им бы это понравилось. Но, увы, я не умею танцевать! Я не умею танцевать даже обычные земные танцы, что уж говорить о танцах демонстрирующей себя рабыни».

Как замечательно, как приятно было снова увидеть солнечный свет, вдыхать прохладный, свежий воздух. Эллен предположила, что сейчас должна была быть ранняя весна, если, конечно, в этом мире имела место смена времён года.

— Лаура, — удивлённо позвала она, — кто-то развесил часть вещей из моей корзины.

— Я развесила, — раздраженно буркнула Лаура. — Возможно, я и не должна была делать этого. Но что, если надсмотрщик заглянул бы на крышу и увидел, что Ты даже не начинала свою работу! Как скоро, по-твоему, тебя, а вместе с тобой, скорее всего, и всех нас, снова бы отправили на крышу? А может быть, тебе понравилось бы стоять у стены, привязанной к кольцу, и наслаждаться тем, как по твоей маленькой спинке танцует плеть? А ведь вместе с тобой могут выпороть и всех нас!

— Извини, мне очень жаль, — попросила прощения Эллен. — Спасибо.

Она решила, что Лаура, пожалуй, не такая уж и неприятная или глупая особа, как ей показалось вначале.

Но Лаура посмотрела на неё, внезапно строго.

— Ты сожалеешь, не так ли? — уточнила она.

— Да, — кивнула Эллен.

— Тогда давай-ка поспешим, — сказала ей Лаура.

— Да, Госпожа, — ответила Эллен.

— Продолжай работать, рабыня! — прикрикнула на неё Нельса, а затем, с усмешкой встретив сердитый взгляд Эллен, добавила: — Ты отлынивала, так что теперь и у меня есть кое-что, о чём можно было бы рассказать!

— Да, Госпожа, — признала Эллен.

Нельса довольно рассмеялась, не прекращая, впрочем, развешивать бельё из своей корзины.

— Внизу ещё много корзин, — напомнила Лаура.

Тут одна из девушек, вскарабкавшись на стойку по прибитым к ней перекладинам, закричала:

— Смотрите!

Она указывала, вдаль, в сторону одной из башен стены. Остальные девушки, бросив работу и затенив глаза ладошками, повернулись в указанном направлении. Эллен поступила также как и все. Правда, ничего особенно интересного она там не увидела, разве что стаю птиц.

— Они не станут пересекать линию стен, — заметила Нельса, также взобравшаяся на одну из стоек.

— Давайте-ка продолжать нашу работу, — предложила другая девушек, опасливо поглядывая в сторону открытого люка, через который они попали на крышу.

Никто не мог знать, в какой момент здесь может появиться Гарт, или кто-либо другой, например, некий охранник.

Эллен, одну за другой прицепила прищепки к только что повешенной и расправленной простыни. Всё пространство вокруг неё было занято рядами развешенной по верёвкам одежды, почти полностью закрывавшей обзор и скрывавшей от неё других девушек, как и её от них.

Она вдруг поняла, что ей понравилось делать эту простую работу. Она казалась подходящей для неё. Интересно, подумалось ей тогда, была ли она счастлива.

— Я могу говорить? — обратилась Эллен к Лауре, работавшей неподалёку.

Та пробормотала в ответ что-то нечленораздельное. Девушка как раз зажала в зубах пару прищепок, а другую прицепляла к уголку платья.

— А почему нам дали платье? — поинтересовалась Эллен, предположив, что Лаура ответила согласием.

Правда, ей пришлось подождать, пока та не закончила с платьем, и не освободила рот от прищепок.

— Чтобы лучше скрыть тебя, — проворчала девушка, — можешь не волноваться, что тебя могут принять за свободную. Отсутствие рукавов чётко указывает на то, что Ты — невольница.

— Что-то я ничего не поняла, — призналась Эллен.

— Сейчас весна, — пояснила Лаура, — самое популярное среди тарнсмэнов время для охоты. Хотя эти монстры, по большому счёту не особенно-то и нуждаются в каких-либо предлогах, вроде времени года, для своих набегов.

— А кто такие эти тарнсмэны? — заинтересовалась Эллен.

— Обычно воины, но иногда просто наёмники, изгои, налётчики или бандиты, в общем, любой, кто владеет тарном и может его оседлать.

— А что такое тарн? — спросила Эллен.

— Но тебя же должны были просветить относительно, по крайней мере, первого знания, — заметила Лаура.

— Да, — кивнула Эллен, — но я думала, что они бывают только в сказках, что это мифологические существа, вроде хитхов или слинов.

— Хитхов я никогда не видела, — пожала плечами Лаура, — но я говорила с теми, кто видел. А уж слинов и тарнов видела не раз. Даже в этом доме есть слин. Его держат в загоне. Очень полезный зверь при охоте на рабынь.

— А я никогда не видела слинов, — призналась Эллен.

— Можешь попросить об этом, — усмехнулась Лаура. — Только обычно, когда к ним приводят рабыню, то ей заковывают ноги в близкие кандалы, а руки а наручники за спиной. Это делают для того, чтобы она, запаниковав, не бросилась бежать. Это может спровоцировать у слина инстинкт преследования.

— Ты разыгрываешь меня, — надулась Эллен. — Предполагается, что у слина должно быть шесть ног.

— Так и есть, — кивнула Лаура. — Это целесообразно учитывая длину, невысокий рост, большую длину и извилистую структуру их тел.

— Ох, Лаура! — отмахнулась Эллен.

— Есть много разновидностей слинов, — не обращая внимания на её скепсис, продолжила Лаура. — Наиболее распространенны лесной и степной слины. Лесной крупнее, и предпочитает охотиться в одиночку, или, если объединяются, то парами. Степной вид меньше и обычно охотится стаей. Некоторые породы слинов специально выведены и обучены для определенных задач, например для охоты на рабынь. Лесные слины обычно закапывают свои экскременты, предпочитая скрывать своё присутствие, степные, держащиеся стаей и более широко распространённые, обычно, этого не делают. У слинов чуткий нюх, они безошибочно распознают запахи. И лесной, и степной, и одомашненный слин, могут почуять запах с расстояния до двухсот ярдов и даже более. Караваны, которым приходится передвигаться по лесистой местности, часто ведут с собой верров или табуков, привязывая их потом на ночь в лагере. Во-первых, по возбужденному состоянию таких животных иногда можно заранее узнать о присутствии поблизости слина. А во-вторых, верры и табуки обычная добыча слинов, так что они скорее нападут на них. Ещё можно сказать, что слины, как и ларлы обычно нападают с подветренной стороны, таким образом, их запах относит в сторону, ну а запах добычи, наоборот несёт к ним.

— Ну а зачем, на самом деле, нам выдали платья? — вернулась к своему вопросу первому Эллен. — Мы с тем же успехом могли работать голыми. Здесь же нас никто не увидит.

— Не будь слишком уверена в этом, — бросила Нельса, всё ещё остававшаяся на стойке и глядевшая вдаль.

— Они летят вдоль стен вокруг города, — прокомментировала другая девушка.

— Сейчас день, — заметила третья. — Нет никаких причин для опасений.

— Лаура, пожалуйста, — пристала к своей более опытной товарке Эллен.

— Для тарнсмэна это — удовольствие, дать своему тарну, схватить женщину своими когтями и удерживать, пока они не долетят до безопасного места. Также он может воспользоваться рабской сетью или арканом. А уже в безопасности, пленницу можно соответственно обработать, скажем, раздеть, связать и закрепить поперёк седла или просто приковать цепью к седельному кольцу. В идеале, конечно, налётчик должен поймать свободную женщину, поскольку таковая считается самым престижным выигрышем. Конечно, это более престижно, чем подобрать кого-то вроде темя или меня, всё равно что красть домашних животных, которыми мы собственно и являемся. Некоторые утверждают, что это — одна из причин, почему свободные женщины так тяжело и скрывающе одеваются, а рабыням позволяют только лёгкие и откровенные предметы одежды. Предполагают, что таким образом тарнсмэна можно отвлечь на преследование заведомо соблазнительной добычи, чего-то очевидно стоящего, в противоположность свободной женщине, которая, будучи раздета, может оказаться, столь же уродлива как тарларион.

Эллен объяснили, что тарларионами называют местных рептилий, некоторые из которых были довольно крупными созданиями, причём были и одомашненные. Ей говорили, что различные их разновидности использовались для войны, перевозки грузов и даже для скачек. Правда, тогда она ещё не верила, что такие животные существовали в реальности, не больше, чем ларлы, слины, тарны и прочие.

— Может быть, в этом что-то и есть, — пожала плечами Лаура, — но я подозреваю, что мужчины одевают своих рабынь так, если они одевают их вообще, потому что их возбуждает видеть женщин в таком виде, и они хотят привлечь внимание к их красоте. Им просто нравится показывать женщин, как свою собственность. Мужчины такие тщеславные. Видела бы Ты, как некоторые из них выгуливают на поводке своих голых, накрашенных, усыпанных украшениями рабынь, как публично проводят их через рабские позы, заставляют их открыто танцевать перед толпой за бит-тарски, ставят их к столбам в игровых залах, на рынках и улицах. Кроме того, возможно, свободные женщины настаивают на некотором видимом и ясном различии, чтобы их не могли спутать с таким плотским отребьем. С другой стороны, мужчины говорят, что под всеми их одеждами сокрытия, вуалями и прочими атрибутами свободной женщины, в конечном итоге, прячется всего лишь голое тело рабыни.

— Но здесь нет никаких тарнсмэнов, — заметила Эллен.

— Иногда они прорываются, — пояснила Лаура. — И именно поэтому Ты одета в длинное платье, а не в тунику, например. Здесь есть два варианта. Если выбор будет между тобой и свободной женщиной, то тарнсмэн почти наверняка отметит, что Ты — рабыня, поскольку на это указывает твой платье без рукавов, соответственно, это, по предпочтительности, по-видимому, отодвинет тебя на второе место после неё. А вот если выбор будет стоять между тобой в длинном платье и одетой в короткую тунику рабыню, прекрасные ноги которой он может оценить сразу, то он, скорее всего, предпочтёт вторую. Как нетрудно догадаться, довольно трудно взвешенно оценить, учитывая, что времени имеющегося в его распоряжении для этого явно недостаточно. При его стремительном полёте, высоте и расстоянии, с учётом возможного преследования, у него будет, на всё про всё, не больше мгновения. Правда, бывают ситуации, когда информация о женщине собрана заранее. Например, известно, когда она будет на мосту том или ином мосту, и так далее. Вот именно поэтому Ты, Эллен, одета так, как одета.

— Ага, понятно, — сказала Эллен, не скрывая скепсиса.

— Разумеется, — пожала плечами Лаура, — если тарнсмэн примет решение прихватить тебя, то я не думаю, что впоследствии, когда Ты будешь извиваться голой в его верёвках, связанная по рукам и ногам, он будет сильно разочарован характером своей добычи.

— Тарнсмэны существуют? — недоверчиво спросила Эллен. — Правда?

— Безусловно, Ты всего лишь рабыня, — заметила Лаура. — И всё же, как Ты думаешь, что в первую очередь они делают с захваченной высокой, аристократичной, благородной, ценной, престижной свободной женщиной? Они клеймят её, надевают на неё ошейник и делают рабыней, такой же как Ты!

— Ты разыгрываешь меня, — обиженно сказала Эллен. — Никаких тарнсмэнов в действительности не существует.

— Если Ты окажешься под атакой тарна, — не обращая внимания на её обиду, предупредила Лаура, — и у тебя не будет возможности убежать вниз, просто падай на живот на крышу. Тогда тарну будет трудно схватить тебя, да и сеть с арканом окажутся бесполезны.

— Я, конечно, запомню это, — насмешливо улыбнулась Эллен.

— Они прорвались! — крикнула девушка, стоявшая на соседней стойке, та самая, которая первой заметила и привлекла их внимание к стае птиц появившейся вдалеке.

Эллен подняла голову и бросила на кричавшую удивлённый взгляд. Волосы девушки развевались позади неё, ветер играл её платьем, прижимая его к её фигуре спереди и надувая сзади. Она отчаянно цеплялась за стойку.

— Они идут по ветру! — сообщила Лаура. — Защитникам придётся лететь им навстречу, а значит, против ветра. Налётчикам несложно будет уклониться, а потом местным тарнсмэнам ещё надо будет развернуться и набрать скорость для преследования. Они потеряют темп. Тем временем, злоумышленникам понадобится не больше ена на то, чтобы покинуть города!

— Я хочу посмотреть! — заявила Эллен.

Издалека прилетел частый звон большого металлического рельса. Сигнальщик отбивал сигнал тревоги.

— Всем вниз! — закричала Лаура.

— Здесь заперто! — послышался испуганный крик девушки, отчаянно дёргавшей кольцо, прикреплённое к крышке люка открывавшего лаз внутрь башни.

К ней тут же подбежала другая рабыня, присоединив свои усилия к попыткам открыть люк.

— Там внизу много призовых рабынь и других богатств, — объяснила Лаура. — Они не хотят рисковать ими! Ложитесь все! Ложитесь!

Эллен, стоя среди колышущегося белья, развешенного по шнурам, натянутым между стойками, смотрела из-под ладошки вдаль, пытаясь разглядеть происходящее и понять причину возникшей паники. Всё что она могла видеть, это стаю птиц. И снова ей показалось, что с перспективой происходит что-то странное. Судя по размеру, до них было не больше ста ярдов или около того, и в то же самое время, казалось, что они едва пересекли границу далёких стен. Окинув взглядом окрестности, Эллен замелила других птиц, поднявшихся, казалось, с её стороны стены. Только что там ничего не было, тёмная линия стены, холмы и поля за ней, а уже через мгновение от неё отделилось множество и хорошо видимых на фоне неба, быстро разгонявшихся пятен.

— Они направляются сюда! — сообщила Нельса, по-прежнему цеплявшаяся за стойку, но немного ниже, чем другая девушка, глядя в сторону первой стаи птиц.

— Спускайтесь! — закричала им Лаура.

Та девушка, что залезла туда первой, и привлекла внимание остальных рабынь к странному явлению искажения расстояния, тут же слезла со стойки и присела около неё, скрывшись среди полощущейся на ветру одежды. Через мгновение к ней присоединилась и Нельса. Впрочем, к этому времени уже большинство девушек сидели, а некоторые даже лежали на животах, закрывая головы руками.

— Я ничего не могу разглядеть, — пожаловалась Эллен, отодвигая в сторону предмет одежды, колыхавшийся перед нею, закрывая обзор.

— А ну ложись! — прикрикнула на неё Лаура.

— Я хочу посмотреть! — отмахнулась Эллен.

Однако уже в следующий момент она закрыла лицо руками и испуганно закричала. Ещё мгновение назад казавшийся таким понятным мир, вдруг обернулся безумием. Сначала был дикий крик, пронзительный, раздавшийся не более чем в пятнадцати футах над ней. Это был самый громкий и ужасающий звук, который ей когда-либо доводилось слышать. И что ещё более ужасно, его издало некое живое, огромное, чудовищно огромное существо, тень от которого на мгновение накрыла женщину, а затем исчезла, отпрыгнула, унеслась вдаль, растворилась в потоке солнечного света. И вслед за этой промелькнувшей тьмой, развешенное по верёвкам бельё задёргалось, словно взбешённое порывами ветра, рождённого ударами могучих крыльев. Одна из стоек, захваченная чудовищными когтями, была вырвана из крыши, раскрошена на тысячу обломков и пролилась дождем вниз. Эллен не могла поверить тому, что она видела. В небе, теперь быстро удаляясь от неё, летела огромная птица. Гигантская птица. Осёдланная птица! Размах её крыльев поражал воображение. Не меньше тридцати футов! На этом фоне сидевший на его спине мужчина в шлеме, казался крохотным!

Эллен слышала сердитый крик этого мужчины и слова, произнесённые явно по-гореански, но которых она не узнала, слова, которые, ей, рабыне, конечно, никто даже не собирался преподавать. Она не сомневалась, что мужчина крепко выругался, по поводу своей неудачной атаки.

Всё это заняло не больше удара сердца. Они появились словно ниоткуда и унеслись прочь.

Интересно, на что он мог надеяться, атакуя эту крышу, когда все девушки попрятались среди развешенного белья, защищенные верёвками и стойками?

Теперь и сама Эллен стояла на коленях среди рядов трепыхавшейся под порывами ветра одежды, прикрывая руками голову, словно она могло бы защитить её от атаки сверху.

Вдруг мимо неё проскочила Нельса. Девушка со смехом вскарабкалась на самую вершину ближайшей стойки. Более того, она встала на перекладину, умудряясь удерживать равновесие и не падать. Её силуэт чётко обрисовался на фоне неба, а волосы развевались на ветру.

— Неуклюжий чурбан! — крикнула она вслед удалявшемуся наезднику. — Кто учил тебя твоему делу? Иди домой и играй с вуло! Ты такой же ловкий, как тарларион!

— Спускайся! — заорала на неё Лаура.

— Долой Трев! — закричала Нельса, грозя кулаком вслед тарнсмэну, уже удалившемуся на довольно большое расстоянии, и всяко не слышавшего её воплей. — Чтоб его стены срыли, а богатства разграбили. Чтоб все его женщины оказались в ошейниках! Чтоб их гнали среди прочих рабынь! Чтоб его башни сожгли, а его пепел засыпали солью!

Приближение второго тарна, плавно снижавшегося, паря по ветру на распростёртых, неподвижных крыльях было бесшумным.

Нельса этого, конечно, видеть не могла, поскольку смотрела в другую сторону, крича и грозя кулаком быстро удаляющейся фигуре первого всадника. Соответственно, не составило большого труда накинуть аркан на её вытянутое вертикально тело. Для неё, всё ещё потрясавшей в воздухе кулаком, и сердито кричавшей, это могло показаться легким негромким шёпотом, прошуршавшим вокруг неё. А когда тарн пронёсся над ней, инерция её собственного тела заставила петлю затянуться. Верёвка красиво и умело обхватила талию девушки. Вероятно это не хуже сработало даже с мужчиной. Аркан настолько аккуратно и быстро затянулся на своей добыче, что даже у мужчины не было шансов успеть скинуть его со своего прямого, мускулистого тела, а уж накинутый на Нельсу, женщину, попав прямо в сужение между её широких бёдер и припухлостью груди, и вовсе не оставлял никакой надежды, ни ей, ни любой другой женщине. Сама Эллен, по той же самой причине не могла стянуть с себя железный пояс, контуры которого были заметны, даже под её платьем. На этом основании некоторые гореане полагают, что тела женщин самой природой созданы для верёвок. И, возможно данный факт, в дополнение к более очевидным биологическим соображениям, пусть и в довольно незначительном сопутствующем смысле внёс свой вклад в эволюцию гомо сапиенса. Ведь именно женщины с телами, неспособными уклониться от таких уз, являясь более восприимчивым к пленению, становились объектами подчинения и спаривания. Конечно, у самок многих других видов животных, и даже у многих видов приматов, не такое строение бёдер, нет такой полноты груди и прочих особенностей. Независимо от интереса или ценности таких предположений, правда которых любом случае скрыта во тьме полного загадок прошлого, суть очевидна, факт удобства тел для надёжного связывания столь же ясен как совершенство уз на Нельсе, теперь размахивавшей руками, словно она пыталась схватиться за воздух, бешено дёргавшей ногами, и верещавшей от ужаса, быстро удаляясь от крыши. Тело девушки, раскачиваясь из стороны в сторону, висело футах в двадцати под набирающим скорость и высоту тарном, скользившим между башен, а сотнях футов над улицами города.

— Этот приём называется «стратегия второго удара», — пояснила Лаура, сидевшая рядом. — Первый делает явно неудачный заход, а затем, когда прятавшаяся до этого жертва, полагая, что она в безопасности, теряет осторожность или начинает насмехаться над незадачливым охотником, тем самым показывая себя, подходит группа настоящих охотников, чтобы сыграть основную партию. Нельса оказалась не столь умна или мудра, как она о себе думала.

— Смотри! — воскликнула Эллен, указывая вдаль, в направлении, в котором дул ветер и, в котором улетел тарн.

— Всё верно, — усмехнулась Лаура, — оба этих монстра уже объединились. Дальше они будут держаться вместе.

Звон сигнальных рельсов всё ещё стоял над городом.

— Нисколько не сомневаясь, что они поделят выручку за неё поровну, — заметила девушка, — или они могут оставить её себе и бросить жребий или разыграть в кости.

— Она что-то кричала о Треве, — вспомнила Эллен.

— Да, — кивнула Лаура. — Это были тарнсмэны из Трева, судя по их кожаным одеждам. Говорят, что мужчины из Трева отлично знают, как нужно обращаться с женщинами.

— Наверное, так же, как и все остальные мужчины, — проговорила какая-то девушка, дрожавшая всем телом.

— Верно, — улыбнулся Лаура.

Конечно, подумала Эллен, ведь единственные мужчины, которых они знали, были гореанами.

— Иногда я так боюсь быть рабыней, — сказала другая девушка, трогая свой ошейник.

— Как и все мы, — вздохнула Лаура.

— Держу пари, что сегодня вечером Нельса будет танцевать голой перед походным костром, — истерично прыснула третья девушка.

— Танец плети, я надеюсь, — добавила первая.

Похоже, Нельса не нравилась многим девушкам.

— Придётся теперь нашему надсмотрщику искать новую фаворитку, — засмеялась вторая.

— Какое счастье, что я не блондинка с голубыми глазами, — пошутила третья.

Правда после её шутки несколько девушек повернулись и сочувственно посмотрели на Ину, голубоглазую и белокурую. Та, отпрянув и съёжившись, принялась отрицательно мотать головой.

— Ты главное, крепче держись за края таза, — посоветовала ей шутница.

— Возможно, он даже бросит тебе леденец в твой пенал, — добавила вторая.

— Смотрите! — крикнула первая.

Все рабыни тут же испуганно сжались, а некоторые бросились на живот.

— Нет! — засмеялась кричавшая. — Это — один из местных!

Девушки снова встали, выглядывая из-за развешенного белья, местами усыпанного щепками и опилками разрушенной стойки.

— Часть из этой партии придётся перестирывать заново, — сокрушённо заметила одна из девушек.

— Смотрите! — воскликнула другая.

— Это — один из них! — послышался испуганный крик.

Ярдах в ста левее пронёсся ещё один тарн.

Та рабыня, что привлекла к нему внимание остальных, вскрикнула и радостно захлопала в ладоши.

— Взгляните! — закричала она. — Он поймал свободную женщину!

В сжатых когтях тарна, виднелась беспомощная человеческая фигура, больше похожая на свёрток из-за своих порванных в клочья одежд и вуалей. Женщина не предпринимала никаких попыток бороться, что было логично, ведь освободившись, она просто упала бы вниз с огромной высоты. Впрочем, это было ещё и абсолютно бесполезно, гигантская лапа удерживала её не хуже железа.

— С удачей тебя! — крикнула одна из девушек быстро удаляющемуся тарнсмэну.

— Поскорее приложи к ней железо! — напутствовала другая.

— В ошейник её! — кричал третья.

— Научи её целовать плеть!

— Заставь её прыгать на тебе и дёргаться!

— Я так понимаю, что её жизнь скоро в корне изменится, — заметила Лаура, подмигнув Эллен.

— Несомненно, — не могла не согласиться та, в испуге касаясь ошейника.

Два городских тарнсмэна, промчались вслед за похитителем свободной женщины, но закончили своё преследование достигнул линии городских стен. Вероятно у них был определённый приказ, и в городе ещё могли оставаться другие налётчики из Трева.

Однако уже через несколько секунд звон сигнальных рельсов начал затихать.

— Похоже, набег закончился, — заметила одна из девушек.

— Теперь будет организовано преследование, — предположила другая.

— Подождите! — воскликнула третья. — Вон ещё один!

— Умная бестия! — сказала первая.

— Наверное, он ждал, пока не перестанут бить тревогу.

— Где же он прятался?

— Внизу.

— Помогите! На помощь! — кричала женщина, бившаяся в сети.

— Он собирается сесть на крышу! — испуганно воскликнула третья.

— Назад, держитесь от него подальше! — предупредила Лаура.

Тарн снизился, ударил крыльями, на мгновение завис в воздухе, а затем опустился на крышу. Всадник спрыгнул с седла и оттянул сеть в сторону. Пленницей сети оказалась прекрасная молодая женщина в ошейнике, одетая в рабскую тунику. Она посмотрела на нас сквозь ячею тяжёлой сети и прокричала:

— Помогите мне! Помогите мне! Вызовите охрану!

— А он умён, — заметила Лаура. — Ведь гвардейцы запросто могут принять его за защитника севшего здесь. Тем более, что он не носит характерные для Трева кожаные одежды.

Меж тем тарнсмэн окинул оценивающим взглядом группу рабынь столпившихся на крыше.

— Мы в присутствии свободного мужчины, — первой опомнилась Лаура. — Всем на колени. Он может оказаться из этого города.

Естественно все рабыни быстро опустились на колени.

— Стоять на коленях как рабыни, которыми мы являемся, — шепотом напомнила Лаура.

Колени тут же разъехались в стороны, настолько широко, насколько позволяли подолы длинных платьев.

Тарнсмэн понимающе усмехнулся.

— Как вам нравится моя рабыня? — поинтересовался мужчина, обращаясь ко всем нам и ни к кому конкретно.

— Я не рабыня! — возмущённо крикнула упакованная в сеть женщина.

— Она красива, Господин, — за всех ответила Лаура.

— Зовите стражников! — выкрикнула женщина, пытаясь выпутаться из сети, цепляясь за переплетения шнуров.

— Здесь нет никаких стражников, которых можно было бы позвать, — сообщила ей Лаура.

— Я — свободная женщина! — закричала пленница сети. — Он забрал мою одежду! Одел меня в тунику! Это он надел на меня ошейник!

— Он, действительно, умён, — шепнула Лаура остальным. — Если предполагается, что похищена рабыня, то преследование будет не столь настойчивым.

— Что Ты думаешь о ногах моей рабыни? — спросил тарнсмэн, на этот раз уже обращаясь конкретно к Лауре.

— Они отлично выставлены, Господин, — прокомментировала Лаура.

— Конечно, они достаточно прекрасны, чтобы быть ногами рабской девки, Господина, — осмелилась присоединиться к разговору ещё одна из рабынь.

— Это не я выставила свои ноги напоказ! — возмутилась женщина. — Это именно он нарядил меня в эту позорную тунику. Это именно он их открыл!

Женщина в сети попыталась стянуть короткую тунику, как можно ниже. Естественно, особого успеха её затея не имела, поскольку туника, возможно, намеренно, была слишком короткой.

— Спасите меня! — потребовала женщина, глядя на нас из сети. — Снимите этот ошейник с моей шеи!

Она принялась раздражённо дёргать стальное кольцо, бесполезно, разумеется. Такие аксессуары разработаны не для того, чтобы их носительницы могли снять их самостоятельно.

Одна из девушек не выдержала и рассмеялась над нелепым поведением пленницы сети.

— Выпорите её! Выпорите её! — возмутилась та.

Тарнсмэн, не обращая внимания на вопли своей добычи, обвёл небо внимательным взглядом.

— Скоро будет организовано преследование налетчиков, и большинство местных тарнсмэнов покинут город, — сообщила нам Лаура. — Тогда он улетит в противоположном направлении.

— Да, жаль, что я не принадлежу такому господину, — вздохнула одна из девушек.

Лора обожгла её строгим взглядом, но потом, с интересом посмотрев на мужчину, сказала:

— Да, я бы тоже не отказалась.

— Я из Брундизиума, — любезно сообщил тарнсмэн. — Предложил я как-то этой женщине, стать моей свободной спутницей, а она отказалась. Вот я и решил, что сделаю её своей рабыней.

— Превосходное решение, Господин, — поддержала его одна из нас.

— Помогите мне! Освободите меня! Позовите стражников! — снова заладила женщина в сети.

— Я много дней провёл в городе, всё ждал подобного набега, чтобы можно было воспользоваться им для прикрытия, — сказал он.

— Господин силён и умён, — польстила ему Лаура.

— А Ты — красотка рабыня, — сделал ей комплимент он.

Лаура зарделась и даже попыталась расставить колени ещё шире, но сделать это помешало платье. У Эллен даже дыхание перехватило. Она никогда не видела, чтобы Лаура когда-нибудь прежде вела себя так перед мужчиной.

«Итак, — подумала она, — а Лаура-то действительно рабыня. Интересно, а как бы я сама вела себя перед мужчиной? Нет, конечно, только не я!»

Эллен не думала, что такое поведение со стороны Лауры могло быть незамечено стоявшим на крыше налётчиком. Его тарн беспокойно переступил с ноги на ногу.

— Вытащите меня из этой сети! — потребовала свободная женщина.

— Могу я представить вам Леди Темесну? — осведомился тарнсмэн.

— Это — косианское имя, — заметила какая-то девушка, что впрочем, мало что сказало Эллен.

— Госпожа, — с уважением проговорила Лаура.

— Госпожа, — склонив головы, почти хором повторили сразу несколько девушек.

— Госпожа, — сказала Эллен, вслед за другими склоняя голову.

Это была первая встреча Эллен со гореанской свободной женщиной. И она непроизвольно начала ощущать почтение, с которым такие как она должны взирать на таких как она, и трепет, который ожидался от неё в присутствии такого возвышенного существа. И это при том, что эта была в рабской тунике и ошейнике.

— Вытащите меня отсюда! — закричала Леди Темесна.

Её акцент действительно несколько отличался от того как говорили многие из девушек, с которыми приходилось сталкиваться Эллен.

Тарнсмэн тогда, к удовлетворению Леди Темесны, развернул сеть и женщина поспешно начала выбираться их своего заточения. Однако её удовлетворение продлилось недолго, ровно до того момента, как он взял её за волосы, уложил на живот и придавил к крыше. Она даже не успела выпутать свои ноги из сети. Затем мужчина сел на неё верхом.

— Что Вы творите? — возмутилась она, попытавшись дёргаться.

— Руки за спину, — приказал ей похититель. — Живо!

Мгновенно она ослабла и послушно завела свои маленькие руки назад. Мужчина, не теряя ни секунды, скрестил её запястья и окружил их несколькими витками веревки. Леди Темесна негромко вскрикнула, в протесте, и это был её последний крик, поскольку тарнсмэн заткнул ей рот. Она успела только тихонько проскулить, как на её глаза легла плотная повязка. После этого, он полностью вытащил пленницу из сети, скрестил ей лодыжки и, связав, встал на ноги и с высоты своего немаленького роста окинул взглядом свою добычу. Пожалуй, никто не стал бы отрицать, что эта женщина была прекрасным трофеем. Налюбовавшись, мужчина затащил её на сеть, уложил на спину и, согнув её колени и подтянув их к подбородку, плотно опутал сетью. Получившийся свёрток похититель короткими верёвками закрепил прямо под животом тарна. Теперь наличие у него добычи стало не столь очевидно, по крайней мере, издали.

Закончив с креплением груза, налётчик снова осмотрел небо.

— Лаура, — шёпотом позвала её Эллен.

— Чего тебе? — откликнулась та.

— Он ждёт когда тарнсмэны покинут город? — полюбопытствовала Эллен.

— Да, — кивнула Лаура.

— А что теперь будет с Нельсой? — спросила Эллен.

— За неё не беспокойся, — отмахнулась Лаура. — Она теперь просто захваченная рабыня.

— А они не причинят ей вреда? — опасливо спросила Эллен.

— Не думаю, — ответила Лаура. — По крайней мере, не больше чем нужно, чтобы просто напомнить ей, что она — рабыня и, конечно, проследить, чтобы она была прекрасна в своём служении.

— Но я слышала про танец плети!

— Ну да, это причиняет боль, — признала Лаура, — но это ещё и даст ей понять, кто ее владельцы.

Эллен вздрогнула, но тут же пристала с новым вопросом:

— А Трев — это город?

— Да, — кивнула Лаура. — И, насколько я знаю, между мужчинами Трева и жителями этого города Ты не найдёшь особой приязни.

— А как называется этот город? — сразу уцепилась Эллен.

— Ты что, не знаешь? — удивилась Лаура.

— Нет, — мотнула головой Эллен.

— Это — Ар, — просветила её Лаура.

В следующий момент мимо крыши пролетели сразу несколько отрядов тарнсмэнов, по дюжине бойцов в каждом.

Похититель поднял руку, приветствуя пролетавших воинов.

— Он великолепен! — тяжело задышала Лаура в благоговейном трепете. — Такой мужчина должен хорошо знать, как обращаться с женщиной!

Он уже подошёл к своей птице и собирался подняться по веревочной лестнице в седло, которое находилось в нескольких футах над поверхностью крыши. Обычно, кстати, по обе стороны седла тарнсмэна имеется одна или две пары колец.

— Господин! — внезапно окликнула его Лаура.

Мужчина повернулся и удивлённо посмотрел на неё.

— Я могу говорить? — спросила девушка.

— Говори, — разрешил он.

— Я могу подняться? — уточнила она.

— Можешь, — кивнул тарнсмэн.

Лаура вскочила на ноги, быстро побежала к мужчине и, у окружавших Эллен рабынь даже дыхание перехватило, встала перед ним на колени, склонила голова между поднятых скрещенных в запястьях рук.

— Ты смеешь демонстрировать подчинение как свободная женщина? — поинтересовался он.

— Простите меня, Господин! — всхлипнула девушка, покорно растягиваясь перед ним на животе, и прижимая губы к его сандалии.

Она подняла к нему лицо и в ее глазах блеснули слёзы.

— Быть может, Господин не откажется захватить никчёмную рабыню?

Сеть, привязанная под животом тарна, задёргалась, и оттуда послышалось сердитое мычание.

— Она хочет быть единственной, — прошептала девушка, стоявшая на коленях рядом с Эллен.

Тарнсмэн, присев около Лауры, обрезком пеньковой верёвки связал её скрещенные запястья, причём спереди. Затем он точно так же, скрестив ей лодыжки, связал и их. Закончив со связыванием, мужчина перебросил свой внеплановый трофей через плечо и, вскарабкавшись наверх, аккуратно уложил девушку на спину поперёк седла, на плоскую поверхность перед лукой седла, не исключено, приготовленную именно для такого груза. Закрепить её связанные запястья к переднему кольцу слева, а лодыжки к передовому кольцу справа, для него было минутным делом. Теперь она была привязана перед ним, растянутая поперёк седла животом вверх. Окинув взглядом получившийся результат, мужчина на мгновение задумался и, покачав головой, вынул нож их ножен, висевших на его поясе.

У взволнованных рабынь даже дыхание перехватило.

Через мгновение платье Лауры, срезанное с неё, спланировало на крышу, отброшенное его рукой.

— Я ваша, Господин! — призналась Лаура.

— Ты не сказала ничего, чего я бы не знал, рабыня, — усмехнулся он.

Однако затем мужчина отвязал от седла скатанное одеяло и, набросив его на рабыню, привязал снова, скрыв свой груз. Свёрток, внутри которого сидела свободная женщина, связанная, одетая в тунику и ошейник, с заткнутым ртом и завязанными глазами, снова задёргался и захныкал.

— Я подозреваю, — прошептала девушка справа от Эллен, — наша благородная маленькая носительница туники по прибытии в Брундизиум будет продана.

— Может быть, он оставит их обеих, — предположила другая девушка.

— Возможно, — не стала спорить первая.

— Ноги-то у неё действительно симпатичные, — заметила вторая.

— И туника их хорошо подчеркнула, — поддержала разговор третья.

— Конечно, — согласилась первая.

В следующую секунду тарн расправил крылья, ударил ими по воздуху, резко подпрыгнул над крышей, на мгновение завис над нами, а затем, в несколько взмахов взлетел ввысь. Вскоре птица уже несла своего наездника и его груз над городом в направлении противоположном тому в котором улетели преследователи налётчиков из Трева.

— Теперь мы можем подняться, — заметила одна из девушек, глядя вслед тарн быстро уменьшающемуся в размере.

Эллен тоже встала и покачнулась на нетвёрдо державших её ногах.

— Они берут женщин, — в страхе проговорила она. — Они связывают нас. Они крадут нас. Они уносят нас. Они даже не задумываются об этом. Они делают нас своими. Они делают из нас рабынь. Они используют нас, как им понравится. Мы для них — ничто. Они покупают и продают нас. Они делают с нами всё, что пожелают!

— Они — мужчины, — развела руками одна из девушек.

— Я боюсь тебя, — прошептала она себе под нос, — прекрасный мир, в котором я — рабыня.

— Люк открыт! — воскликнула девушка.

— Нам надо снять испачканное бельё и возвратить его в прачечную, — заметила другой.

Нельса больше не было. Лаура тоже исчезла. Похоже, сегодня вечером Нельса будет исполнять танец плети для своих новых владельцев. Эллен понятия не имела, что такое этот танец плети, но она не была расстроена тем, что он, независимо от того, чем он мог быть, мог бы потребоваться от Нельсы. Она не думала, что Нельса доставит беспокойство или неприятности своим новым владельцам. Плеть выбивает это из женщины. Эллен не знала, какая судьба ожидает Лауру. Впрочем, что бы её ни ждало, решение этого было в руках тарнсмэна из Брундизиума.

— Тебе что, нечем заняться, рабская девка? — язвительно осведомилась одна из девушек.

— Простите меня, Госпожа, — отозвалась Эллен, и поспешила через крышу к своей, оставленной под натянутой верёвкой, большой корзине, и принялась встряхивать один за другим влажные предметы одежды, развешивать, расправлять и прицеплять.

— А внизу ведь ещё много корзин, — вздохнула какая-то рабыня.

Эллен пристегнула деревянными прищепками к шнуру следующий предмет одежды. Это была мужская рабочая туника. Большая. Интересно, задавалась вопросом Эллен, как мог выглядеть хозяин этой туники, и каково было бы принадлежать ему.

— Мужчина! — послышался предупреждающий женский голос.

Все рабыни немедленно упали на колени и приняли положение почтения.

— Есть здесь Эллен, рабыня Мира? — спросил мужчина.

Но Эллен оказалась слишком напугана, чтобы ответить.

— Кто здесь первая девка? — уточнил поднявшийся на крышу мужчина.

— Мы потеряли двух рабынь, Господин, — сообщила ему голубоглазая блондинка Ина. — Их унесли тарнсмэны. Мы не смогли вернуться внутрь башни, поскольку люк был заперт изнутри. Забрали Нельсу и Лауру, рабынь дома. Из тех, кто работал на крыше, старшей была Лаура.

— Ничего, на прошлой неделе наши парни взяли восьмерых из Трева, три из которых были свободными, — похвастал мужчина.

— Слава Ару! — воскликнула Ина.

— Слава Ару! — повторили за ней сразу несколько других рабынь.

— Вчера всех троих выставили на продажу, — добавил он.

— Превосходно, Господин, — заметила Ина.

— Да, наши воины преуспели, — кивнул мужчина.

— Да, Господин, — поддержала его Ина.

— Полагаю, что бандитам из Трева удалось взять немногих, если вообще кого-то.

— Будем надеяться на это, Господин, — сказала Ина.

Вообще-то, Эллен была уверена, что налетчики захватили, по крайней мере, одну свободную женщину, поскольку она своими глазами видела её, беспомощно удерживаемую в когтях тарна. Это если не принимать во внимание судьбу Леди Темесны, поскольку ее похититель был отвергнутым поклонником из Брундизиума. Похоже, Леди Темесне, расценившей себя слишком прекрасной, чтобы принять его предложение, предстояло уже этой самой ночью пресмыкаться в его ногах, прося позволить ей ублажить его. Правда её вполне могли и продать к удаче Лауры. Конечно, наверняка этого Эллен знать не могла. Тем более, ноги у Леди Темесны действительно были весьма соблазнительные. Можно было бы также отметить, что охранник обратил мало внимания на рабынь, вовлеченных в эти дела, хотя и не упустил из виду, тот факт, что пять рабынь недавно были захвачены в Треве. На этом основании можно было предположить, что учитываются они, участвуют в «подсчёте очков», на одном уровне с кайилами или тарларионами. Теоретически свободная женщина является бесценной, следовательно, она не может быть сопоставима с рабыней. И если она бесценна, то можно считать, что даже тысячи рабынь не могут быть столь же ценны, как одна свободная женщина. Однако с другой стороны, реальность часто опровергает данное утверждение, и следует признать, что одна единственная рабыня, особенно если она хорошо выдрессирована, зачастую будет предпочтена десяткам свободных женщин. Мужчинами, само собой. Эллен не знала, какова была её собственная ценность. Понятно, что в конечном итоге, это зависело от состояния рынка и от того, сколько мужчины были готовы за неё заплатить. Это было странно, но по-своему очаровательно, думать о том, что у неё теперь, в некотором смысле, фактически впервые в жизни, будет некая цена. Это интересная ситуация, думала она. Только что женщина была свободной и бесценной, а уже в следующий момент, внезапно, она становится очень материальным, осязаемым товаром, чем-то очень реальным и очень фактическим, чем-то имеющим определённую стоимость, как любой другой тип товаров. В этом смысле женщина остаётся без определенной или фактической ценности, пока она не станет рабыней, когда приобретёт конкретную текущую ценность. Безусловно, эти соображения в значительной мере базируются на юридических фикциях, поскольку, фактически, у свободных женщин всё же есть осязаемые ценности, высокорожденные ценятся выше родившихся в семьях простолюдинов, высшие касты выше низших, те кто умнее будут ценнее тех кто умом не блещет, красивые задирают нос перед дурнушками, и так далее. Безусловно, прилавок на невольничьем рынке для всех становится самым радикальным общим знаменателем. После отнятия всех их личностных и социальных качеств и достоинств, так же как и их одежды, лишения всех искусственностей, которые при продаже, в целом, предполагаются не имеющими особого значения, например, что это не дочь Убара или злейшего врага, на первое место выходят интеллект, чувственность, красота и характер товара как такового.

Вероятно, понадобилась бы пара дней, прежде чем будет точно выяснено, какого успеха смогли добиться тарнсмэны Трева во время этого налёта на город.

Впрочем, Эллен больше интересовала её рыночная стоимость, а не результаты набега каких-то бандитов. И, признаться, мысль о том, что у неё таковая теперь должна была быть, очаровывала её. Это давало ей совершенно новое измерение её самооценки. Если прежде, в бытность её свободной, у неё никогда не было такой ценности, то теперь она знала, что она была, независимо от того, какой она могла бы быть. Она знала, что девушки зачастую были очень тщеславны в вопросах цен, которые за них могли бы дать. Эллен, хотя это ей самой и казалось глупостью, надеялась, что уйдёт за хорошую цену, и, конечно, за большую, чем могла бы заслужить Нельса. Но она не опасалась того, что её господин продаст её. Конечно, её волновало то, что она знала, что в его руках была власть сделать с ней это, и знание этого заставляло её чувствовать себя ещё больше рабыней, но она была уверена, что он никогда не захочет так поступить. «Я уверена, что он любит меня, — думала Эллен. — Или, по крайней мере, что он хочет меня. Конечно, он ведь утверждал, что моя «фигура представляет интерес». Я люблю его!»

— Так где Эллен, рабыня Мира? — вернулся к своему вопросу охранник.

— Вон она, — ответила Ина, и что-то в тоне её голоса заставило предположить, что она указала на Эллен.

Женщина немного приподняла голову, и увидела прямо перед собой обутые в высокие сандалии ноги мужчины.

— Ты — Эллен, рабыня Мира? — уточнил он.

— Да, Господин, — ответила Эллен, снова опуская голову и касаясь лбом поверхности крыши.

— Почему Ты не отозвалась? — строго спросил охранник.

— Я очень испугалась, — призналась она. — Простите меня, Господин.

— Ты должна отвечать немедленно, — напомнил ей мужчина.

— Да, Господин. Простите меня, Господин.

Охранник повернулся влево и поинтересовался:

— Как тебя зовут?

— Ина, — ответила блондинка.

— Ты — первая девка на крыше, — сообщил он ей. — Позже надсмотрщик может уладить это дело по-своему, как ему захочется.

— Да, Господин, — отозвалась девушка, и тут же обратилась к нему: — Господин!

— Что?

— Я могу поддерживать порядок в помещение охраны, убирать и стелить кровати. Я могу приносить еду и питьё охранникам и любые другие удовольствия, — заявила рабыня.

У одной из девушек согнувшихся рядом с Эллен вырвался приглушённый сердитый звук.

На некоторое время на крыше повисла напряжённая тишина. Эллен заключила, что охранник рассматривал Ину, правда наверняка она этого сказать не могла, поскольку её голова по-прежнему оставалась склонённой до крыши.

Нетрудно было догадаться, что Ина хотела улизнуть из прачечной, поскольку у неё не было никакого желания занять место Нельсы в качестве фаворитки, или, точнее, одной из фавориток, надсмотрщика. Как уже было упомянуто, она была девушкой белокурой и голубоглазой, то есть именно тем типом женщин, которых Гарт, судя по всему, предпочитал использовать для своего удовольствия. Само собой, Эллен не могла бы обвинить Ину за это, хотя она, как многие остальные девушки, была потрясена отвагой Ины, и её очевидно смелым решением использовать благоприятный момент, чтобы бесстыдно бросить свою красоту рабыни к ногам охранника. С другой стороны, в её поступок могло быть вовлечено и нечто намного большее этого очевидного соображения. Несомненно, обращаясь к нему, она подняла голову и встретилась с ним взглядом. Конечно, между ними могло что-то произойти. Быть может, она увидела в его глазах, что он подходящий господин для неё, а он, изучая глаза девушки, разглядел в них, что она может быть подходящей рабыней для него, возможно даже совершенно особой и уязвимой рабыней лично для него. В такие вопросы часто бывают вовлечены странность и субъективность. В таких ситуациях мужчина может пустить в ход все свои ресурсы, богатство, имущество, саму жизнь, всё что угодно, ради того, чтобы получить её, ту, которую он видит у своих ног, своей и только своей прекрасной рабыней.

— Возможно, — наконец, негромко сказал охранник, но потом уже твёрдым голосом бросил: — Первая девка!

— Да, Господин! — быстро отозвалась Ина.

— Рабыня Эллен, — указал охрана, — должна предстать перед её господином, Миром из Ара, в зале приёмов в восемнадцатом ане. До ужина она должна продолжать свою работу на крыше. Наставницы вызовут её в шестнадцатом ане. Она должна будет доставлена в комнату подготовки. Там у охранника будет ключ от её железного пояса. В комнате подготовки она должна быть вымыта, причёсана и надушена. К хозяину её следует привести в короткой тунике и с закованными за спиной руками.

— Рабская косметика, Господин? — уточнила Ина.

— Нет, — ответил охранник.

Эллен, упиравшаяся головой в крышу, даже задрожала от радости.

— Ты — привлекательная рабыня, Ина, — заметил мужчина.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила его Ина.

— Ты должна проконтролировать, чтобы к шестнадцатому ану рабыня Эллен была готова идти на подготовку.

— Она будет готова, Господин, — поспешила заверить его Ина.

— А в помещении охраны, действительно, пора навести порядок, — задумчиво добавил он.

— Ина очень сведуща в домашних работах, — заявила девушка.

— Как и в других, я надеюсь, — усмехнулся охранник.

— Господин должен быть искушён в таких суждениях, — застенчиво проговорила блондинка.

— Я — Варкон, — сообщил он ей. — Мои личные апартаменты расположены на седьмом уровне.

— Наверняка, у Господина найдётся рабское кольцо в ногах его кровати?

— В данный момент оно пустует, — намекнул мужчина.

— А разве Ине нельзя было бы дать привилегию, быть прикованной там за шею? — поинтересовалась блондинка.

— Смелая рабыня, — усмехнулся Варкон.

— И полная потребностей, — добавила она.

— Мы посмотрим, — бросил мужчина, повернулся и, подойдя к люку, спустился внутрь.

— Поднимайтесь, — скомандовала Ина. — Всем за работу.

Девушки, естественно, повиновались.

— Ну Ты нахальная самка урта, — почти восхищённо сказала одна из девушек Ине.

— На твоём месте, я бы следила за своими словами, — весело ответила ей блондинка, — а то ведь можно и по пяткам получить.

— О, простите меня, Госпожа! — засмеялась девушка.

— Иди работай, рабская девка, — уже серьёзно приказала ей Ина.

— Да, Госпожа, — кивнула девушка и поспешила к своей корзине.

Среди рабовладельцев в порядке вещей назначить одну их своих рабынь старшей над другими, чтобы было кому присматривать за тем, что работа выполняется как следует, что дисциплина соблюдается и так далее. Следует заметить, что это вовсе не строгое правило, ему могут следовать, а могут и нет, но чаще всего поступают именно так. Иногда даже послав с каким-либо поручением двух рабынь, одну из них определяют как «первую девку». Таким образом, её власть ясно установлена. Гореане таковы. И горе второй девушке, если она начнёт противоречить первой, вызовет её недовольство, или выкажет малейшее неповиновение. Гореане, знаете ли, великие поборники субординации, дистанции и иерархии. Это способствует устойчивости общества. Кто-то, если, конечно, ему по вкусу подобная система управления, может предпочесть общество, основанное на лицемерном опровержении очевидных различий, на сокрытии власти, на конфликтах в группе, на жадности, пропаганде, неразберихе, нерешительности и неуверенности, махинациях, подрыве репутации, шпионаже и клевете.

— Ты всё слышала, Эллен? — осведомилась Ина.

— Да, Госпожа, — кивнул Эллен.

— Шестнадцатый ан, — напомнила блондинка.

— Да, Госпожа, — повторила Эллен.

— И есть ещё много работы, которую следует выполнить до ужина, — предупредила её Ина.

— Да, Госпожа, — вздохнула Эллен и, схватив свою корзину за ручки, вплетённые по бокам, довольно неловко, с трудом подняла её, уперев в живот и перетащив тяжесть на несколько шагов вправо, поставила под свободной верёвкой.

— Ты же неправильно носишь корзину, — сказала Ина. — Ты ведь с мира под названием «Земля», не так ли?

— Да Госпожа, — признала Эллен.

— Ну да, все кто прибыл оттуда, такие невежественные. Удивительно, как только их них получаются такие хорошие рабыни? — проворчала девушка.

— Госпожа? — переспросила Эллен.

— Смотри, вот так носить легче, — сказала Ина и, присев позади корзины, подняла её и поставила себе на голову, придерживая двумя руками. — Таким образом, Ты можешь либо часть веса принять на руки, если пожелаешь, либо, держа тело вертикально, полностью использовать в качестве опоры голову и позвоночник, так будет даже изящнее. В этом случае вес распределяется равномерно и спина сильно не напрягается. Можно также просто придерживать груз одной рукой, а если Ты потренируешься и поднаберёшься опыта, то со временем, сможешь удерживать ношу в равновесии только на одной голове, вообще не используя руки.

— Не думаю, что смогу это сделать, — скептически покачала головой Эллен.

— Некоторые девушки сначала укладывают на голову скрученный в рулон лоскут ткани, свёрнутый в кольцо, а уже на него уже ставят корзину. Получается своего рода подушка, не так на темя давит, нести легче и безопаснее.

— И даже в этом случае, — вздохнула Эллен, — сомнительно.

— Подними корзину, — приказала Ина. — Используй обе руки. Нет, стой прямее. Так, хорошо. Выше руки. Подними руки ещё. Выше. Ещё. О да, мужчинам это понравится! Ты на самом деле привлекательна, Эллен. Теперь иди. Прямо. Вдоль верёвки. Нет, нет, не так. Не как свободная женщина на Земле. Для тебя это уже в прошлом. Ты — теперь рабыня. Так, стоп. Теперь, давай-ка я тебе покажу.

Эллен передала корзину и отступила на пару шагов.

— Вот смотри, — сказала Ина.

— О, Госпожа! — воскликнула Эллен.

— Вот я ухожу, поворачиваюсь, приближаюсь. Вот так. Видишь?

— Вы такая красивая! — восхищённо проговорила Эллен.

— А они, глупые бестии, — рассмеялась Ина, — скорее всего, понятия не имеют, что мы делаем с ними. Возможно, им даже в голову не приходит, почему они готовы убивать за нас.

— Не знаю, получится ли у меня так, — покачала головой Эллен.

— Сейчас Ты пройдёшь туда, повернёшься, и вернёшься ко мне, — сказала ей Ина. — Может, Ты и кажешься не больше, чем рабыней несущей свой ношу, но Ты должна суметь довести их до безумия от страсти и желания тебя.

— О, Госпожа, — вздохнула Эллен.

— Мы — рабыни, — напомнила блондинка. — Мы должны не просто нравиться мужчинам, но и преуспевать в этом, причём мы должны суметь обойтись тем немногим, что нам разрешают.

— Да, Госпожа, — вынуждена была согласиться Эллен.

— Какое оружие есть у нас, если мы в ошейниках? — спросила Ина, и сама же ответила: — Наше оружие — наш ум, наша красота, наше тело. Если бы Ты провела в рабстве большую часть жизни, Ты тоже научилась бы хорошо использовать то что есть у тебя в распоряжении.

— А что насчёт страсти, Госпожа? — густо покраснев, полюбопытствовала Эллен.

— Странно, что Ты, земная женщина подумала об этом, — заметила старшая рабыня. — Страсть, увы, практически не поддаётся нашему контролю. Они приведут тебя к этому. Они деспотично покоряют нас, и, поскольку, им это доставляет удовольствие, доводят нас да состояния, кода мы перестаём себя контролировать от экстаза. Они превращают нас в мучимых потребностями, умоляющих, пресмыкающихся у их ног животных.

— Я никогда не испытывала такого экстаза, — прошептала Эллен.

— Тебя этому научат, — заверила её Ина.

— Но правильно ли это жаждать таких экстазов? — спросила Эллен.

— Нет, конечно, — ответила она. — Но Ты — рабыня.

— Боюсь, что я жажду их, Госпожа, — призналась Эллен.

— Я это понимаю, — успокоила женщину Ина, — и помни, для такой как Ты, рабской девки, они даже обязательны.

— Да, Госпожа, — прошептала Эллен, так, что едва услышала себя сама.

Ина улыбнулась ей, по-видимому, пытаясь приободрить. Не будем забывать, что Эллен должна была казаться ей такой юной, несведущей, наивной. И всё же шеи их обоих были окружены рабскими ошейниками.

Эллен жалобно посмотрела на неё.

— Ну что? — осведомилась блондинка.

— Я слышала, — осторожно, шёпотом сказала Эллен, — о рабском оргазме.

Внезапно Ина зажмурилась, лицо её перекосило, она стиснула зубы. Некоторое время понадобилось на то, чтобы успокоиться. Наконец, девушка вздохнула и, открыв глаза, улыбнулась.

— Да, — кивнула она, — это есть. И как только Ты это почувствуешь, малышка Эллен, Ты уже никогда не захочешь быть чем-либо, кроме как рабыней, тем, что Ты есть.

Затем Ина аккуратно водрузила корзину на голову Эллен, и показала, что она должна держать ношу обеими руками.

— Иди, — велела Ина. — Достаточно. Теперь поворот. Руки выше, не забывай про них. Уверена, Ты знаешь о том, что это делает с твоей фигурой. Как естественно, как беспомощно, Ты выглядишь, показывая её. А что, у тебя есть какой-то иной выбор? Представь, что Ты в короткой, разрезанной по бокам тунике. Можешь вообразить то, что станет с мужчиной, увидевшим тебя в такой ситуации? И знающим, что перед ним рабыня! Теперь иди ко мне. Хорошо! Теперь возвращайся на прежнюю позицию, повернись и посмотри на меня, внезапно, словно Ты только что заметила меня. Хорошо. Теперь снова ко мне. Следи за выражением лица! Ты что, скромница? Разве твоё лицо говорит, что Ты знаешь, что принадлежишь и должна повиноваться? Откуда эта робость? Чего Ты боишься? Или Ты опасаешься, что тобой могут оказаться недовольны? Рада ли Ты видеть своего Господина? Надеешься ли Ты, что он возьмет тебя в свои руки? Хочешь ли Ты, услышать приказ раздеться в его присутствии? Помни, что Ты — рабыня! Подходи. Они что, не учили тебя, как надо ходить? Что с твоими бёдрами? Повернись, вернись на место, а потом пройди снова. Ещё один проход. Теперь лучше. Помните, что Ты — рабыня. Ты принадлежишь. Ты должна быть красивой. Даже малейшее движение руки или вид обнаженного предплечья, когда Ты разливаешь вино, должен быть красивым, провокационным, стимулирующим желание господина.

«Я — рабыня, — думала Эллен. — Почему я должна бояться двигаться как одна из них? Это то, кто я есть. Разве я не могу быть наказана за то, что не буду выглядеть таковой?»

Безусловно, она знала, что её неволя уже непоправимо вселилась во всё её существо. Даже сейчас, она была уверена, что работорговец, не зная о её клейме или ошейнике, мог указать на неё спрятавшуюся среди свободных женщин.

— Хорошо, хорошо, маленькая самка урта, — похвалила Ина. — А теперь, за работу!

Эллен поставила корзину и, опустившись на колени перед Иной, склонила голову к её ногам и сказала:

— Рабыня выражает благодарность Госпоже.

— Возвращайся к работе, рабская девка, — бросила ей Ина, выглядевшая в прекрасном настроении.

— Да, Госпожа, — сказала Эллен.

Эллен наклонилась над корзиной и взяла из неё мокрый предмет одежды и горсть прищепок. Она оглянулась, окинув взглядом открывающуюся панораму. «Как красив, — подумала она, — этот прекрасный, пугающий, полный опасностей мир! Мир в котором я — рабыня». Женщина перекинула предмет одежды через верёвку, а затем, немного отстранившись, снова посмотрела на город. Ей хотелось обнять всё это, всю эту новую, чистую, увлекательную, открытую ветрам и пронизанную лучами солнца реальность.

— Не забудь, после ужина, в шестнадцатом ане, — напомнила ей Ина.

— Да, Госпожа, — улыбнулась Эллен.

 

Глава 14

Ожидание

— Стой спокойно, — бросила ей одна из наставница.

— Ой! — вскрикивала Эллен, каждый раз как гребень протаскивали по её волосам.

Затем к процессу её причёсывания присоединилась другая наставница.

— Замри и не дёргайся, — потребовала первая.

— Она и так прекрасна, — заметил охранник.

— Что мужчины могут знать о таких вещах? — проворчала девица.

Эллен не видела, но чувствовала, что её волосы были тщательнейшим образом расчёсаны, приглажены и уложены по её плечам.

— Вот, — хмыкнула первая из наставниц. — Не вздумай шевелиться маленькая самка урта.

— А она — смазливая, — заметила вторая.

— Я тоже так думаю, — признала первая.

— А вы разве не подкрасили ей губы и веки? — уточнил охранник.

— Нет, — ответила первая.

— Тогда она, действительно, привлекательная, — признал мужчина.

На Эллен была надета короткая туника, разрезанная по бокам до самой талии, так что при ходьбе её клеймо то и дело мелькало в разрезе. А когда рабыня в такой тунике встаёт на колени, если, конечно, она — рабыня для удовольствий, лоскут ткани опускается спереди между её широко расставленных бёдер.

Первым делом в комнате подготовки ей тщательно отмыли тело и волосы. Она буквально сияла.

— А как вам нравятся её духи? — поинтересовалась первая наставница.

— Это — рабские духи, — пожал плечами охранник.

— Конечно, — усмехнулась она. — Она же рабыня.

— И вам они нравятся? — спросила вторая.

— Да, — кивнул мужчина. — Это превосходный запах. Признаюсь, мне трудно удержать свои руки от того, чтобы не потискать её.

— Только не растрепите её, пожалуйста, — запротестовала первая.

Эллен сразу захотелось оказаться как можно дальше от охранника. Она немного потянула руки. Бесполезно. Браслеты надёжно удерживали их за спиной.

— Как чувствует себя, маленькая таста без железного пояса? — полюбопытствовала первая наставница.

— Хорошо, Госпожа, очень хорошо, — признала Эллен.

— Такие вещицы очень тяжелы, громоздки и неприятны, — заметила женщина, и её тон, заставил Эллен заключить, что, судя по всему, и сама наставница когда-то имела свой собственный опыт ношения этого аксессуара.

— Да, Госпожа, — не могла не согласиться с ней Эллен.

— Зато теперь Ты чувствуешь себя очень уязвимо, не так ли? — спросил она.

— Да, Госпожа, — вынуждена была признать Эллен, и осторожно отодвинулась немного подальше от охранника.

Именно он, как только привёл её в комнату подготовки, снял с неё длинное платье, а затем и железный пояс. Интересно, подумала она, а ему правда было так необходимо, ощупывать её талию, бёдра и ягодицы, когда освобождал её от этого?

Едва снятый пояс сразу был отброшен в сторону, прогрохотав по каменному полу комнаты подготовки, а его бывшая носительница после пристального осмотра, какому обычно подвергает гореанский рабовладелец хорошенькую рабыню, схвачена за волосы, протащена через всю комнату и с головой погружена в ванну.

— Наручники, — скомандовала первая наставница.

Эллен, не мешкая, повернулась к ней спиной и чуть приподняла руки, так, чтобы женщине легче было проверять браслеты на её запястьях. Она почувствовала, что её взяли за руки и, подняв их выше, покрутили и подёргали железо. Послышался негромкий перезвон металлических звеньев.

Сталь плотно сидела на её тонких запястьях. В этих наручниках не было никакой необходимости, но они не оставляли у их носительницы сомнений в том, что она беспомощна. Также Эллен не сомневалась, что браслеты намеренно, в соответствии с некой инструкцией, были подобраны такими плотными. Обычно рабские наручники аккуратны и удобны, и редко туги, что могут причинить страдание. Иногда они даже могут быть довольно свободными, словно предлагая глупой девушке попробовать их стянуть. Однако ей не потребуется много времени, чтобы к своему расстройству, осознать, что она отлично удерживается ими, а хозяин просто забавы ради, играл с ней, заодно, по-своему давая ей урок.

Такие мелочи, среди многих прочих, помогают новообращённой невольнице скорее понять, что она — рабыня. У девушки лучше изучившей ошейник, никогда не возникнет никаких сомнений относительно таких вещей.

Браслеты, цепи и тому подобные аксессуары, кстати, заставляют женщину почувствовать свою беспомощность и уязвимость, а такие эмоции, желает она того или нет, усиливают её чувствительность. Безусловно, при этом они ещё и с совершенством удерживают её.

Очевидно, её господин решил, что браслеты на ней должны туго сидеть на ней, чтобы она, представ перед ним, полностью сознавала свою чрезвычайную беспомощность. Похоже, его это забавляло.

Насколько далекой теперь казалась её институтская аудитория!

Браслеты соединялись между собой цепочкой из шести крошечных звеньев, по одной на каждую букву гореанского слова «кейджера».

Ключ от наручников висел на коротком шнурке, закрепленном петлей на её ошейнике, так что самой Эллен пользы от не было никакой, дотянуться до него она не могла.

— Симпатичные браслеты, — заметил охранник.

— Мы тоже так думаем, — согласилась первая из наставниц.

Рабские наручники, разработанные специально для женщин, чаще всего легки и симпатичны, а иногда даже подбираются так, чтобы хорошо смотрелись с одеждой и прочими аксессуарами. Некоторые, предназначенные для высоких рабынь, усыпаны драгоценными камнями. Некоторые из них достойны того, чтобы их носили во дворце Убара. Они могут идти в комплекте с ошейниками и кандалами. Некоторые браслеты снабжены карабинами, которые позволяют соединить их друг с другом, если будет желание, наподобие тех кожаных рабских манжет, что носят некоторые девушки в пага-тавернах. Точно так же на некоторых ошейниках, как стальных, так и кожаных, предусмотрены кольца, к которым могут быть пристёгнуты такие карабины. Безусловно, в качестве уз может подойти что угодно, например, простой кожаный или пеньковый шнур, которым обычно подпоясывают обычный камиск. Его можно использовать в качестве поводка, что, кстати, довольно распространено. Стильность, изящность, привлекательность и легкость рабских наручников ничуть не умаляют их полезности и надёжности. Они более чем подходящи для цели удержания рук женщины, причём с совершенством. Впрочем, далеко не все рабские наручники делают столь красивыми. Многие выглядят довольно просто, и могут быть предпочтены мужчинами из экономии, или чтобы избегать показной роскоши, или просто в назидание своим рабыням. Кроме того, воины, тарнсмэны, работорговцы и другие, на первое время, при транспортировке, хранении и так далее, могут предпочесть более простые атрибуты для своих пленниц. Зачастую им хватает простого обрезка шнура, или наручники для больших пальцев соединённые с кольцом в носу. С другой стороны, мужчин, как нетрудно было бы догадаться, обычно удерживают в более прочных устройствах, например, в тяжёлых кандалах.

— Эта туника, конечно, слишком коротка, — заметила первая наставница и, взявшись руками сзади и спереди за подол, попыталась стянуть её немного ниже на бёдра.

— В такой одежде тебе стоит двигаться осторожнее, Эллен, — посоветовала ей первая наставница.

— Да, Госпожа, — не могла не согласиться она.

Эллен переступила с ноги на ногу. Она была босой, как и большинство рабынь.

— А разве ещё не пробил восемнадцатый ан? — робко осведомилась первая наставница.

— Не думаю, — пожал плечами охранник. — По крайней мере, я звона не слышал.

— Ты можешь встать на колени, Эллен, — разрешила первая наставница, — но не вздумай растрепать волосы.

— Спасибо, Госпожа, — поблагодарила её Эллен, но прежде чем опуститься на колени она шагнула в сторону от двери, ведущей в зал приёмов, чтобы не блокировать вход.

Она уже несколько раз была представлена своему господину в этом зале. Но это было ещё до того, как она была сделана рабочей рабыней, прежде чем её отправили в прачечную.

Стоя на коленях в полутёмной, освещённой парой мерцающих настенных масляных ламп, комнате, женщина покрутила руками и развела их в стороны на длину цепочки наручников, державших её руки за спиной. Она не хотела возвращаться в прачечную. Что угодно, только не возвращение в прачечную! Так или примерно так, думала Эллен в тот момент.

«Я сообщила надсмотрщику, — она думала, — что готова просить. Каким добрым оказался Гарт! Как благодарна я ему за то, что он передал эту информацию моему господину. Но готова ли я просить на самом деле? Разумеется, я должна просить, как бы ни позорно, как бы ни унизительно, как бы ни откровенно это прозвучало! Я сделала вид, что не была готова просить, и в результате меня послали в прачечную. Мой господин так бескомпромиссен! Он победил! Теперь я готова просить! Но он должен любить меня! Он не забыл меня, он доставил меня на эту планету, вернул мне юность и красоту. Да, я знаю, что красива, хотя, возможно, не настолько как бесчисленные другие. И он дал мне красивое имя. Конечно, это что-то да значит. Он сделал меня своей собственностью, и я принадлежу ему. Он владеет мною в буквальном смысле этого слова. Конечно же, он должен хотеть меня, причём, хотеть только для самого себя! Он должен хотеть меня в самом сильном, самом жестоком, самом доминирующем, самого полном, самом собственническом смысле, в котором мужчина может хотеть женщину, хотеть меня как свою бескомпромиссную собственность, как свою рабыню. И это то, что я есть — его рабыня. И я люблю своего господина. Я хочу служить ему и ублажать его, всем своим существом, всем моим телом, от всего моего сердца, от всей души. Господин — это смысл жизни рабыни, и она рада носить его ошейник, она рада принадлежать ему. Какая невероятная привилегия, какая невероятная честь, быть рабыней такого мужчины! Какая невероятная радость, которое удовольствие принадлежать ему и быть владеемой им! Насколько в сравнении с этим бледна, скучна и бессмысленна жизнь и чуть тёплая дружественная рутина отношений договорных партнеров, где каждое взятие одним другого подчинено строгому регламенту. Как хрупок режим сомнительной законности. Как тонка паутина соглашений, разрушаемых по малейшей прихоти. Как утомительны деликатные проверочные выпады и сражения скрытой конкуренции партнёров, приговорённых к отношениям явной напряжённости и подозрительности, в которых каждый озабочен тем, чтобы превзойти другого».

«Я могу понять, — размышляла Эллен, — как одна и та же женщина могла бы быть надменной женой для одного мужчины и покорённой, любящей рабыней для другого. Пусть такие мужья, такие слабаки, кричат в страдании, — думала она, — узнав о том, что их избалованная, скучающая, испорченная, назойливая, ворчливая жена, оказавшись перед другим мужчиной, встаёт на колени и превращается в ласковую, просящую рабыню. И этот другой, просто по щелчку пальцев или властному жесту, получает от той, о ком он никогда не спешил или не интересовался ничего узнать, той, которую он никогда не расспрашивал о её глубинах и потребностях, той, с кем он по большому счёту никогда не говорил, той, которую он никогда не пытался понять, вместо этого настойчиво рассматривая её издали и через искажающую призму соглашений, частые, восхитительные, смиренные услуги, услуги о которых он даже мечтать боялся. Пусть он, если пожелает, осудит и накажет её, ту, кем у него никогда не было ни сил, ни желания владеть, но это будет наказание за свои же собственные ошибки и поверхностность. Или, наоборот, пусть он купит плеть, поставит жену на колени и выставит ей свои требования».

«Но здесь, в этом мире, — думал Эллен, — в отличие от такой женщины, я рабыня не только по своей натуре и характеру, но и по закону. И согласно этому закону меня могут купить, продать, подарить, в общем, сделать всё, что пожелают. Здесь я — простая, безоговорочная, неоспоримая собственность, причём не просто в тайне частной жизни, скрытой от незнающего и не желающего ничего знать, удовлетворённого своей бесчувственностью мира, но в полном соответствии с культурой и традициями этой планеты. Здесь, в этом мире, моё клеймо, мой ошейник, мой образ жизни, всюду принят, признан, понят и уважаем. На этой планете я, на полном законном основании, явно и окончательно, являюсь рабыней».

«Судя по всему, время приближается к восемнадцатому ану, — решила она. — Скоро меня введут внутрь. Как мне вести себя там? Кажется, я должна буду просить, причём просить позорно, и, похоже, что именно этого он от меня и ожидает. Всё выглядит так, что он, по неким понятным ему причинам, хочет, чтобы я была столь оскорблена и унижена, тем самым выставив себя перед ним не больше, чем жалкой, никчёмной просящей рабыней. Но он должен знать, что вне этого, вне праздного повторения формулы, я его рабыня, полностью, и только это. Конечно, это не может сделать меня большей рабыней, чем я уже есть. Уверена, ни одна женщина не смогла бы быть большей рабыней, чем я. Но, конечно, ни одна рабыня не захочет служить любому мужчине. Конечно же, в этом я не одинока. Конечно же, мы имеем право найти одних владельцев более предпочтительными для себя, по сравнению с другими. И даже если, в некотором смысле, мы не наделены таким правом, то, конечно, и это факт, с которым мы ничего поделать не можем, мы предпочли бы некоторых мужчин другим. Ничего нельзя поделать с этим. Конечно, рабыня, которая должна, к своему несчастью, в страхе за саму жизнь, предоставлять самые превосходные, восхитительные и интимные из услуг даже самым ненавистным из мужчин, знает это. Тогда почему мы должны просить об этом? Но, быть может, подумала Эллен, дело не в том, что мы не можем выбирать наших владельцев, но, увы, в том, что это мужчины выбирают нас. Скорее, всё дело в том, что они делали так, чтобы мы должны были просить вопреки нашим самым глубинным желаниям, тем самым признавая их власть над собой. А возможно, это просто способ, которым они заставляют нас, признать нашу реальность как сексуальных существ, признать, что мы, как женщины, хотим, желаем и нуждаемся в сексуальном опыте в его широком, общем, органическом, биологическом смысле. Или, не исключено, что это — проверка, лишь пройдя которую мы сможем попасть в руки нашего любимого господина как не больше, чем отдавшие себя рабыни, ничем не сдерживаемые рабыни, признавшиеся в своих потребностях вообще, но, в данном конкретном случае, счастливые в руках любимого владельца».

— На ноги, маленькая кейджера, — приказала первая наставница, едва в комнату донёсся отзвук первого удара свидетельствовавшего о наступлении восемнадцатого ана.

«Что же, он может хотеть от меня? — спрашивала себя Эллен, поднимаясь на ноги и автоматически отсчитывая долетавшие снаружи удары. — Впрочем, чего бы он от меня не хотел, я сама хочу ему это дать, просто я пока не знаю того, что он хочет! Но не хочет ли он, чтобы я снова отказалась просить, и не будет ли он тогда гордиться мной, доказавшей перед ним свою ценность, тем, что я всё ещё очень похожа на свободную женщину? Или всё же он хочет, чтобы я просила? А если я откажусь просить, то не буду ли я возвращена в прачечную, возможно, теперь уже навсегда, возможно так и не получив шанса понравиться ему? Или он хочет, чтобы своим прошением я дала ему доказательства его власти надо мной? Ведь этим я недвусмысленно признаю себя никчёмной рабыней. Или этой просьбой я признаю, что у меня есть сексуальные потребности? Или это моя просьба — просто тест на пригодность носить его цепь на шее у его рабского кольца?»

Снаружи всё ещё доносился звон сигнального рельса.

Эллен почувствовала гребень, а затем щётку в своих волосах, которые снова торопливо укладывали на её плечи. Вторая наставница ещё раз попыталась одёрнуть кромки подола её короткой туники, но они тут же прыгнули на место, стоило женщине отпустить их. Эллен почувствовала, что её скованные запястья немного оттянули и скрестили. Внезапно до неё дошло, что как и в случае с руками сложенными на затылке или на шее сзади, это выгодно подчеркивает её фигуру. Кстати, это также касалось и многих других действий. Ей вспомнилась манера, в которой Ина инструктировала её нести корзину с бельём, особенно если при этом используются обе руки. Вытянутая вертикально, изящная стойка рабыни, с которой она обычно начинает свой танец, производит подобный эффект.

— Ты, правда, девственница? — полюбопытствовала первая наставница.

— Да, Госпожа, — ответила Эллен.

Весёлый смех наставницы прозвучал под аккомпанемент приглушённого стенами звона часового рельса.

Выражение, которое использовала женщина, если его дословно перевести на английский язык, прозвучало бы как «белый шёлк». Его антонимом будет словосочетание — «красный шёлк». Эти выражения, кстати, используются только для рабынь, и ни в коем случае для свободных женщин. Было бы тяжким оскорблением, сказать про свободную женщину «белый» или «красный шёлк». Это было бы ужасно вульгарно. За такое следовал бы немедленный вызов на дуэль. Выражения, более подходящие для свободных женщин по-гореански звучат как «глана» и «метаглана», или «профаларина» и «фаларина». Однако даже у этих последних выражений имеются гореанские коннотации, отражающие их взгляд с точки зрения мира природы. В первом случае условие девственности расценено как то, что будет заменено, а во втором, это звучит просто как что-то, что предшествует перед чем-то, чем-то более важным, вроде вводной фазы или пролога, так сказать.

— И твой хозяин вызвал тебя к себе этим вечером! — рассмеялась она.

— Да, Госпожа, — кивнул Эллен.

— И Ты без железного пояса!

— Да, Госпожа, — повторила Эллен, чувствуя холодные щупальца страха.

— Ну тогда не удивляйся, маленькая девственница, — усмехнулась женщина, — если этой ночью Ты переоденешься в красный шёлк!

Вторая наставница прыснула смехом вслед за своей коллегой.

Эллен взглядом полным укоризны и оскорблённого достоинства посмотрела на них. Женщина была потрясена, шокирована. Однако её потуги пропали втуне, а выражение её лица скорее ещё больше развеселило их.

— Ты только глянь на эту маленькую варварку! — давилась смехом первая наставница.

— Ты что, думаешь, что Ты — свободная женщина? — вторила ей вторая. — Так вот нет! Вы — маленькая самка урта! Нет, Ты — маленькая тарскоматка!

— Точно! — согласилась первая.

Эллен опустила голову и раздражённо уставилась в пол.

Для Эллен её девственность была крайне важна. Когда-то она полагала, что наградит этим кого-то только в неком прекрасном и романтичном контексте, по своему собственному выбору, если, конечно, ей представится такой случай. И вот теперь до неё дошло, что это, как и она сама, принадлежит её господину. Теперь она была животным, просто домашним животным. Её девственность, соответственно, для общества или её владельца представляла не больше интереса или важности, чем таковое качество у свиньи.

Она вдруг задёргала руками, закованными в браслеты, бесполезно, разумеется.

Но вот прозвучал и затих последний удар, объявив дому о наступлении восемнадцатого ана.

Охранник взял женщину за левое плечо и, открыв дверь в зал приёмов, ввёл её внутрь.

 

Глава 15

Она просит

Едва переступив через порог зала, Эллен почувствовала, что охранник выпустил её руку и отстранился. Зал был тем же, что и в прошлые их встречи, за исключением того, что от двери к курульному креслу теперь вела длинная, узкая красная ковровая дорожка.

Подняв взгляд, Эллен задрожала всем телом. От вида её господина у неё перехватило дыхание. Женщина замерла на месте, некоторое время ей понадобилось на то, чтобы вернуть контроль над собой и снова начать дышать. Она почувствовала слабость в ногах, и испугалась, что сейчас упадёт. В руках именно этого человека была вся власть над ней. Именно ему она принадлежала.

— Рабыня Эллен, — объявил охранник из-за её спины.

Наставницы в зал не вошли, оставшись в комнате подготовки. Эллен не знала, будут ли они ждать её там или нет, но предположила, что женщины, скорее всего, должны возвратиться по своим камерам.

Мир, владелец Эллен, по-видимому, читал свиток. Или делал вид, что читал, растянув его между двух рук. Свет падал на него сзади, где по обе стороны от курульного кресла, возвышались две лампы. Слева от курульного кресла имелся небольшой столик, на котором стоял графин из цветного стекла и маленький стакан, того же цвета. А ещё на столе лежала плеть, которая, как и цепь, является здесь символом доминирования.

Мир, оторвав взгляд от свитка, жестом указал, что рабыня может приблизиться.

Эллен, нетвёрдыми ногами переступая по длинному ковру, направилась к стулу. Она шла как рабыня. Она прикусила губу. Она видела, как чуть заметная улыбка растянула уголки его рта, однако не изменила свою походку. Она была рабыней.

— Стой, — скомандовал мужчина.

Эллен замерла, не дойдя нескольких футов до возвышения.

— Оставайся стоять, — остановил он её порыв встать на колени.

Дело в том, что обычно, если девушка получила приказ остановиться, она опускается на колени. Это общепринято, когда рабыня находится в присутствии свободного человека.

— Повернись передо мной, — потребовал Мир. — Медленно.

Рабыня сделала медленный поворот перед ним.

Она была одета в рабскую тунику, её запястья удерживались за спиной наручниками. Она была вымыта и причесана. От неё шёл приятный аромат, конечно, это были рабские духи, подходящие для неё.

— Ещё раз, — приказал мужчина, сидевший в курульном кресле, и его рабыня снова медленно повернулась перед ним.

Эллен не сомневалась, что мужчинам нравится смотреть, как женщина демонстрирует себя перед ними, особенно, когда ей приказывают это сделать это тем или иным способом. Хозяев охватывает похоть, когда они оценивают своих домашних животных, и рабыням остаётся только надеяться что ими останутся удовлетворены. Также, она не сомневалась, что таким мужчинам доставляло удовольствие видеть руки женщины, закованные в наручники за её спиной. Это однозначно указывало на беспомощность женщины, и на то в какой их власти она была. Такие детали словно взывают к природной славе, смыслу их власти и удовольствия. И конечно, было бы поверхностно, не упомянуть эффект таких препон и на саму женщину, которые, как помада или тени для век, подчеркивают дихотомии природы, привлекают внимание к различиям радикального полового диморфизма, и очаровательно накладывают на неё почти ошеломляюще притягательный смысл её собственного пола, во всей его желанности, красоте и слабости. Так что, стоит ли удивляться тому, что женщины приветствуют узы на своём теле, а так же ошейники, туники, камиски и так далее. В них они сильнее чувствуют мужчин, тем самым ещё больше проникаясь чувством того, что они женщины. Такие вещи греют бёдра и готовя их к объятиям владельцев.

Это — то, чего они хотят, быть настолько желанными, чтобы мужчины хотели сделать их своими рабынями.

Эллен знала, что у неё были соблазнительная фигура и прекрасные ноги. И туника, благодаря своей краткости, мало в чём могла скрыть её очарование. Кроме того, для неё не было секретом, что лицо у неё прекрасное, чувственное, выразительное. А также, женщина не сомневалась в том, что была умна. По крайней мере, она надеялась на это.

Гореанские мужчины, насколько она уже поняла, высоко ценили в женщинах интеллект. И именно таких женщин они больше всего хотели видеть на коленях у своих ног. Не трудно понять причину этого. Ведь такие женщины склонны к рефлексии и самосозерцанию, и следовательно имеют тенденцию находиться в более близкой связи со своими потребностями, желаниями и эмоциями, по сравнению с женщинами попроще. Обычно они очень хорошо знают о живущей в них рабыне, и жаждут её высвобождения. Таким образом большая часть работы рабовладельца бывает сделана даже до того, как их ноги будут окольцованы и их доставят на Гор. Неудивительно они так быстро изучают ошейник. Ведь они часто носили его в своих мечтах. В таких женщинах строптивость живёт очень недолго, особенно после того, они узнают, что это им не разрешено, что, в конечном итоге, является именно тем, чего они сами желают. Кроме того, такие женщины зачастую привлекательны и, учитывая сложность и утончённость их нервной системф, легко воспламенимы, и могут быть очень быстро превращены в узниц своей страсти. Стоит ли, в таком случае, удивляться тому, что умных женщин разыскивают для ошейника особенно рьяно, и на рынке они уходят по самым высоким ценам. Также, с ними, прикованными к кольцу, всегда найдётся о чём поговорить.

«Конечно, я приемлема как рабыня, — решила Эллен. — В некотором отношении, как минимум. По крайней мере, на это указывали оценивающие взгляды охранников. Я надеюсь, что Мир будет доволен мною».

— Подойди, — велел её господин.

Перед постаментом, на котором возвышалось кресло, Эллен опустилась на колени и, прижавшись головой к ковру, исполнила почтение. При этом её закованные в наручники руки поднялись высоко вверх. Женщина не сомневалась, что вид её в позе почтения высоко поднятыми запястьями и поблёскивающими браслетами на них, оказал определённый эффект на её господина. Точнее, она не сомневалась в том, но что вид закованных в наручники женских запястий, что сзади, что спереди, оказывал свой эффект на всех мужчин, в том числе и на Мира. Однако, понимали ли мужчины, спрашивала она себя, какой эффект оказывало заковывание, его тактильное ощущение и вид, на саму женщину, как оно заставляло её чувствовать свою беспомощность, женственность, рабство, желанность, красоту, готовность и потребность. Иногда простой шнур или наручники на запястьях женщины, даже той, что до сего момента сопротивляющейся или инертной, является всем, чего не хватало, чтобы освободить и зажечь спавшую в ней рабыню.

Но возможно мужчины и знают об этом, подумала Эллен, по крайней мере, мужчины этого мира.

— Ты надушена, — заметил Мир.

— Да, Господин, — отозвалась она.

Конечно, ему не трудно было определить это. Эллен продолжала стоять, низко клонившись перед ним.

— Превосходные духи, — похвалил мужчина и добавил: — Для шлюхи.

— Да, Господин. Спасибо, Господин.

Несомненно, он распознал и сами духи. С точки зрения Эллен, это был прекрасный запах, но не приходилось сомневаться, что здесь, на Горе, это был распространённый и дешёвый парфюм. Это были рабские духи, как сообщили ей, и, несомненно, недорогие, те что могли бы подходить низким рабыням. Тем не менее, по её мнению, в её прежнем мире они могли бы стать весьма модными и дорогостоящим.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила она, не поднимая головы.

Всё это время охранник, зашедший в зал вместе с ней, стоял в паре шагов позади неё.

— Плеть, — сказал Мир, взяв орудие с маленького столика.

Рабыня изящно поднялась на ноги, взошла на возвышение и, встав на колени перед стулом, на несколько секунд прижалась губами к плети. Она делала бы это и дольше, но мужчина отодвинул плеть и, положив её обратно на столик, указал своей собственности, что она может вернуться на прежнее место. Эллен встала, отступила от него вниз по лестнице, и снова опустилась на колени, заняв ту же, что и прежде почтительную позу.

— Ты привлекательно выглядишь в рабских наручниках, Эллен, — заметил Мир.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила она.

— У тебя неплохо получается носить их, — добавил мужчина.

— Спасибо, Господин, — повторила Эллен.

— Ты носишь их так, словно родилась рабыней, — усмехнулся Мир и, не дождавшись ответа своей рабыни, заключил: — Впрочем, Ты ведь и так прирождённая рабыня, не так ли?

— Да, Господин, — признала Эллен. — Я — прирождённая рабыня.

— Просто теперь должным образом порабощённая? — уточнил он.

— Да, Господин.

— Сними с неё наручники, — велел Мир охраннику.

— Выпрямись на коленях, — скомандовал тот.

Эллен поднялась в основную позу, и ткань туники ниспала между её широко расставленными бёдрами. Охранник снял ключ с её ошейника и, присев позади женщины, один за другим отомкнул браслеты. Как только её руки освободились, Эллен, не дожидаясь приказа, приняла прежнее положение почтения, уперевшись головой в ковёр, с той лишь разницей, что теперь ладони её рук лежали по обе стороны от головы. Она услышала негромкий звон за своей спиной, это мужчина прибрал наручники и, по-видимому, ключ в свой кошель. Эллен предположила, что охранник, должно быть, получил некий сигнал от её хозяина сделать это. А затем, мужчина, очевидно, получив очередной молчаливый приказ, покинул зал, а она осталась стоять на коленях в положении почтения, взволнованная, встревоженная, возбуждённая наедине со своим господином.

— Позиция, — бросил Мир.

Женщина немедленно выпрямилась, встав перед ним на колени в первое положение рабыни для удовольствий. Их глаза встретились.

Некоторые гореанские рабовладельцы не позволяют, под страхом наказания, своим рабыням смотреть себе в глаза без разрешения или приказа поступить так, но это скорее редкость. Гораздо чаще для девушки наказанием может стать запрет встречаться с господином глазам, ведь это увеличивает её опасения и, конечно, сильно ограничивает её способность прочитать его желания и капризы. Это в чём-то аналогично отказу ей в еде, или в определённой еде, когда некие продукты изымаются из её питания.

В стандартном первом положении гореанская рабыни стоит на коленях с поднятой головой, если это не запрещено особым приказом. Одно из самых больших удовольствий отношений в паре господин-рабыня это беспрецедентная близость, которая достигается между партнёрами, близость, которая, как и следовало ожидать необыкновенно усилена способностью видеть выражение лица друг друга и реагировать на него, на язык тела и на малейшее отражение эмоций, мыслей и чувств. Мужчины желают владеть абсолютными рабынями, а это означает цельными, живыми, чувствующими, думающими женщинами у своих ног. Очевидно, что они хотят именно этого. Очень немногие мужчины, если таковые вообще найдутся, желают получить просто тело, марионетку, куклу, пустую рабыню. Ну кто мог бы удовлетвориться этим? А в чём же тогда будет триумф, удовольствие, ценность? Что за радость тогда, при таких обстоятельствах, рабовладельцу в обладании нами? Эллен говорили, что у неё были очень красивые глаза. Серые. Её волосы были очень тёмными, с коричневым отливом. Волосы и глаза Мира, как и у большинства мужчин, были каштановыми.

Эллен посмотрела в глаза Мира и тут же отвела взгляд. Выражение лица господина было серьёзным.

Одна из причин заглянуть в глаза рабыни состоит в том, чтобы прочитать, что у неё на душе. Скрывается ли там радушие и счастье, или ложь и лукавство, ожидание и застенчивость, или обман и страх, радость или смущение, неуверенность или предчувствия. Если нельзя изучить глаза рабыни, то, как можно прочитать её, соответственно, как можно доминировать над ней? Безусловно, много информации можно получить, читая язык тела. Но, конечно, гораздо больше мужчина может узнать, из двух источников сразу, и от лица, и от тела. Да и со стороны рабыни, как она сможет доставить господину максимальное удовольствие, если ей нельзя видеть его?

Эллен даже не сомневалась, что её владелец разглядел в её глазах страх. Теперь она в испуге смотрела мимо стула.

— Тебе понравилось в прачечной? — поинтересовался Мир.

— Нет, Господин, — ответила она.

— А каково твоё впечатление от Гарта? — уточнил господин.

— Он, тот кого Вы упомянули, наш надсмотрщик, — сказала Эллен, — очень квалифицирован. Он суров и твёрд, но по-своему, как мне показалось, добр. Он хорошо относился ко мне.

— Ты не использовала его имя, — отметил мужчина.

— Это не подобает мне, — пожала она плечами. — Имя свободного человека не должно пачкаться языком рабыни.

— Умно, — кивнул он, и Эллен поняла, что это была очередная проверка. — Он наказывал тебя?

— Я четырежды чувствовала его плеть, каждый раз по одному удару, — сообщила она.

— Когда Ты манкировала своими обязанностями? — уточнил Мир.

— Да, Господин.

— Тогда было уместно, что тебя выпороли, не так ли?

— Да, Господин, — вынуждена было признать рабыня.

— Надеюсь, Ты удваивала свои усилия? — осведомился её хозяин.

— Да, Господин.

Мир поднял свиток, который лежал на его коленях, и скатал оба рулона к центру, так чтобы он занимал меньше места.

— Это — Притион Клеркус с Коса, — сообщил Мир.

— Господин? — переспросила Эллен, поскольку его фраза ей была абсолютно не понятна.

— Тебя ведь не учили читать, не так ли? — осведомился он.

— Нет, Господин, — вздохнула женщина, понимая, что, конечно, он прекрасно знал об этом.

— Ты — неграмотная, — подытожил Мир.

— Да, Господин, — согласилась она.

— А Ты хотела бы научиться читать? — полюбопытствовал он.

— О да, Господин! — воскликнула Эллен.

— Надлежащий ответ в такой ситуации, — усмехнулся мужчина, — будет звучать: «Только если господину понравится».

— Да, Господин, — вздохнула женщина. — Простите меня, Господин.

Её глаза начали заполняться слезами. По телу прокатилась холодная волна тревоги. Она не прошла этой проверки.

— Большинство земных женщин доставленных на Гору, не обучены чтению, — сообщил он.

— Для какой же цели большинство Земных женщин, доставляют на Гор? — вырвалось у неё.

— Уверен, Ты и сама можешь догадаться, — усмехнулся Мир.

— Да, Господин, — прошептала рабыня.

— Для ошейника, для рынков, — разъяснил он.

— Да, Господин, — повторила Эллен.

— Мы держим их, как самых низких рабынь, невежественными и неграмотными, подготовленных в лучшем случае для самых простых задач.

— Да, Господин.

— Учитывая их статус на Земле, их козни, интриги и прочие мерзости, это кажется мне и забавным, и соответствующим.

— Да, Господин.

— И именно такой я вижу тебя, — добавил Мир. — Самой низкой рабыней.

— Как Господин пожелает, — всхлипнула она.

— А Ты стремишься выше? — осведомился мужчина.

— Нет, Господин! — поспешила заверить его Эллен.

— Это хорошо, — кивнул он. — Это сделает твою жизнь легче.

Женщина не поняла эго замечания.

— Насколько я понимаю, — сказал её господин, — теперь Ты готова просить.

Боюсь, что в тот момент Эллен побледнела.

— Прежде, чем Ты попросишь, если, конечно, действительно собираешься просить, не хотела бы Ты что-то сказать мне, или о чём-то спросить? — поинтересовался у неё Мир.

— Могу ли я говорить свободно, Господин? — уточнила она.

— В настоящий момент, — кивнул её хозяин.

— Сначала, позвольте мне поблагодарить вас за то, что принесли меня в этот прекрасный мир, хотя и только для того, чтобы сделать меня своей рабыней. Спасибо, также, за то, что вернули мне мою юность, мою гибкость, мои потребности и моё здоровье.

— И твою рабскую красоту, — добавил он.

— Мою рабскую красоту? — переспросила женщина.

— Да.

— А я, правда, красива? — полюбопытствовала она.

— Разве я тебе не говорил об этом прежде? — уточнил Мир.

— Да, Господин. Простите меня, Господин.

— Однако есть многие, кто намного красивее тебя, — добавил он.

— Конечно, Господин, — не могла не согласиться Эллен, уже видевшая достаточно многих из обитавших здесь женщин в ошейниках.

— Я мог бы, конечно, — усмехнулся Мир, — принизить твою красоту, очернить, заставить тебя сомневаться в своей собственной ценности, принудить опасаться за свою ценность, но я этого не делаю.

— Спасибо, Господин.

— Я предпочитаю сообщить тебе, насколько Ты реально красива, но не для того, чтобы раздуть твоё тщеславие, которое и без того уже несомненно чрезмерно, смазливая Ты шлюха, но для того, чтобы увеличить твоё понимание своей уязвимости.

— Господин? — пролепетала Эллен.

— Я хочу, чтобы Ты, как гореанская рабская девка, награждённая редкой красотой, ясно понимала опасность, которой тебе может грозить.

— Опасность, Господин? — не поняла она.

— Конечно, — кивнул Мир. — Ты предстоит быть чем-то вроде горячего, свежего куска мяса, сочного и ароматного, брошенного в стаю голодных волков!

— И это — часть вашей мести мне, видеть, что я оказалась в таком положении, Господин? — дрогнувшим голосом спросила рабыня.

— Разумеется, — усмехнулся он.

— Меня это нисколько не волнует, Господин.

— А Ты представь себя на улице, босую, в ошейнике и тунике, в окружении не мужчин Земли, а среди гореанских самцов.

— Я надеюсь, что они останутся довольны мною, — пожала она плечами.

— Ты — рабская девка, — презрительно бросил Мир.

— Да, Господин, — не стала отрицать Эллен.

— Шлюха, — покачал головой мужчина, — шлюха.

— Да, Господин, — снова согласилась с ним она.

Мир окинул её угрюмым взглядом и сказал:

— И надо признать, Ты стала ещё красивее.

— Господин?

— Впрочем, в конечном итоге, может ли вообще какая-нибудь женщина быть действительно красивой, пока она не окажется в рабском ошейнике? — спросил он.

— Видимо, Господин, шутит надо мной.

— Ничуть, — заверил её мужчина.

— Но разве я не была красива прежде, Господин, — спросила Эллен, — в то время, когда я была свободной женщиной?

— Уверяю тебя, моя дорогая, что теперь, с этим ошейником на твоей шее, Ты стала в тысячу раз красивее, чем когда-либо была, или могла быть, как свободная женщина.

— Господин!

— Конечно же, Ты понимаешь его значение.

— Да, Господин, — ответила Эллен. — Я думаю да, Господин.

— Тогда Ты можешь почувствовать, насколько в нём Ты стала более привлекательной.

— Я думаю да, Господин, — шёпотом призналась она, уже давно начавшая ощущать то, что мужчины теперь могли смотреть на неё, как на рабыню.

— И это выходит далеко вне рамок простой эстетики ошейника, — заметил Мир. — В нём Ты не просто по-другому выглядишь, но отличаешься тысячей способов.

— Да, Господин, — согласилась женщина, чувствуя, насколько это было верно.

Разумеется, она сознавала потрясающее преобразование, которое произошло, и продолжало происходить внутри неё. Рабыня, знаете ли, это совсем не то же самое, что свободная женщина.

— Безусловно, Ты и раньше была очень красива, — признал её господин, — но красота свободной женщины, и Ты должна это понимать, не больше, чем обещание, намёк на то, чем её красота может стать, будь она рабыней, ибо рабыня в тысячу раз красивее свободной женщины.

— И Вы, уже тогда, смотрели на меня как на рабыню, — заключила Эллен.

— Верно, — не стал отрицать он. — Но Ты и была рабыней. Это было очевидно, шлюха. Какой глупостью со стороны мужчин Земли было позволить тебе и другим тебе подобным обман свободы! Но теперь твоё существование как свободной женщины осталось в прошлом. На Земле Ты была никчёмной, ничего не стоящей. Здесь, Ты чего-то стоишь. Уверяю тебя, здесь на Горе Ты кое для чего сгодишься!

— Да, Господин, — вздохнула женщина.

— А вот теперь Ты можешь поблагодарить меня, за свою рабскую красоту, — заявил Мир.

— Спасибо, Господин, — сказала Эллен, — за мою красоту.

— За твою рабскую красоту, — поправил её мужчина.

— Господин?

— Это не обычная красота, — напомнил он. — Это рабская красота.

— Да, — прошептала Эллен, — я благодарю вас, Господин, за мою красоту, пусть это всего лишь рабская красота.

Ей вспомнилось, как она увидела себя в большом зеркале, на следующее утро после клеймения и надевания ошейника. Насколько же она была ошеломлена увиденным. Из зеркала на неё смотрела поразительно изящная, красивая, юная рабыня. «Что будут готовы заплатить за меня мужчины», — задавалась она вопросом.

— Девушка благодарна, — проговорила Эллен, — за то, что её господин находит её красивой, хотя бы как рабыню.

На его лице появилась понимающая улыбка. Разве мог мужчина счесть женщину более красивой, чем рабыня?

— Спасибо, Господин, — поблагодарила она снова. — Спасибо, Господин.

Мир только пожал плечами. В конце концов, чем для него могла бы быть благодарность от девушки, к тому же, всего лишь рабыни?

Зато сама она ликовала. Господин признал, что нашёл её красивой, и пусть всего лишь как рабыню. Но разве могла бы быть какая-нибудь из женщин красивее, радостно спрашивала она себя, самого изящного, прекрасного и женственного из всех существ, рабыни?

— Вы дали мне шанс начать жизнь заново, — добавила Эллен.

Он снова пожал плечами, словно, это казалось ему не заслуживающим его внимания.

— Благодарю вас, — прошептала рабыня.

— Эти пустяки были всем, о чём Ты хотела поговорить? — уточнил Мир.

— Как это может быть пустяками, Господин, — удивилась она, — ведь я снова стала молодой женщиной!

— Не льсти себе, — усмехнулся её хозяин. — Ты теперь не женщина. Ты — девка. Я проследил за этим. И на этом я потерял кое-какие деньги.

— Я не понимаю, — растерялась Эллен.

— Тем не менее, это развлечение того стоило, — заявил он.

— Господин?

— Ты ведь не могла ничего слышать о Притионе Клеркусе с Коса, не так ли? — осведомился Мир, перекладывая свиток на столик, стоявший по правую руку от него, рядом со стаканом и графином.

— Нет, Господин, — ответила она.

— Это знаменитый трактат, и вполне заслуженно надо признать, фактически один из многих, описывающий аспекты владения человеческой женщиной и доминирования над ней.

— Существуют даже руководства по таким вопросам? — спросила Эллен.

— Разумеется, — подтвердил он, — точно так же, как есть руководства для сельскохозяйственных работ, военной стратегии и тактики, картографии, навигации, каиссы и многого другого.

— Каисса? — переспросила женщина, услышав новое слово.

— Настольная игра, — пояснил Мир.

— А есть ли что-нибудь у этого Притиона, Господин, — полюбопытствовала Эллен, — имеющее отношение к такой женщине…, то есть девке, как я?

— А все вы одинаковы, — пожал он плечами.

— Ох, — вздохнула его рабыня.

— Прежде, чем тебе будет предоставлена возможность просить, есть ли у тебя что-либо ещё, о чём бы Ты хотела бы поговорить? — осведомился он.

Мысли Эллен помчались вскачь. Может ли она рассказать этому мужчине о том, что пряталось в самых глубинах её сердца? На её бедре было выжжено клеймо. Её горло окружал запертый ошейник. Его ошейник. Она хотела бы поведать ему, что она любила его, что сама стремилась быть его рабыней, причём с того самого раза, когда впервые увидела его очень много лет назад. Но как могла леди открыть свои самые интимные мысли и чувства, особенно если бы они были такого рода? Что он о ней подумает? Не будет ли он после этого презирать её? Не потрясёт ли его это до глубины души? Как он сможет уважать её, если узнает, что она сама хотела встать на колени у его ног, и более того, ей нравилось быть беспомощной рабыней и стоять перед ним на коленях? Он ни за что не должен узнать об этом! Он ни за что не должен узнать, что она так беспомощна перед ним, что она любила своё клеймо, любила ощущать тяжесть его ошейника на своей шее, что она стремилась почувствовать свою беспомощность в его наручниках, что она хотела носить его кандалы, что она жаждала быть прикованной цепью за шею в ногах его постели, что она иногда надеялась даже на предостерегающий обжигающий укус его плети.

«Я люблю сильные эмоции, — думала Эллен. — И я теперь знаю, что они могут существовать. Я люблю быть женщиной. Я хочу принадлежать и быть доминируемой. Только здесь, в этом прекрасном мире, мире в котором главенствует природа, меня впервые смогли понять, моё тело, мой ум, мои чувства, самые глубины моего существа, мою самую душу, мой пол. Нет, я не могу даже намекнуть о таких вещах! Я не хочу потерять его навсегда. Я не могу показать ему, какая я женщина в действительности. Я не осмелюсь на это!».

— Итак? — подтолкнул ей он.

И она начала говорить. Правда сама с трудом могла понять то, что она говорила, настолько запутанной, настолько взвинченной она была. Казалось, что она слышала себя со стороны, словно это говорила не она сама, а кто-то другой.

— Я — ваша рабыня, — начала Эллен. — Вы можете сделать со мной всё, что захотите. Вы можете приказать мне сделать всё, что бы вам ни понравилось. Вы не забыли меня. Вы перенесли меня сюда. Вы вернули мне мою юность и мою красоту, если таковая у меня имеется. Вы снова сделали меня молодой. Вы дали мне второй шанс прожить жизнь. Почему? Я думаю, что нравлюсь вам! Я уверена, что Вы хотите меня. Разве Вы не говорили, что моя фигура представляет интерес? Возможно, Вы даже любите меня. Конечно, Вы страстно хотите меня. Вы дали мне прекрасное имя «Эллен». Вы надели на меня железный пояс, несомненно, сохраняя меня для себя. Признайтесь, что Вы любите меня! Вы сделали всё это! Конечно, Вы любите меня! Несомненно, Вы любите меня!

— Не говори глупостей, — бросил Мир.

— Господин? — опешила Эллен.

— Не смей шутить со своим владельцем, — нахмурился он.

— Господин!

— Не советую тебе обольщаться, никчёмная рабыня.

— Разве Вы не любите меня? — пролепетала женщина.

— «Разве Вы не любите меня» что? — переспросил он.

— Разве Вы не любите меня, Господин? — прошептала рабыня.

— Любовь? — спросил Мир. — Для рабыни?

— Да, Господин.

Мужчина запрокинул голову и затрясся от смеха, а она сжалась в смущении и тревоге.

— Ты бедный, маленький, глупый, самонадеянный кусок дрянной плоти, — обругал её он, отсмеявшись.

Глаза Эллен мгновенно заволокло слезами.

— Простите меня, Господин, — выдавила она из себя.

Она больше не осмеливалась встречаться с ним взглядом, настолько жестокими вдруг стали его глаза.

— Нет ли чего-то, чего Вы боитесь, Господин? — спросила она.

— Что? — грозно насупился Мир.

— Вы боитесь меня, Господин? — прямо спросила она.

Мужчина уставился на неё злым взглядом.

— Конечно же, вам нечего меня бояться, Господин, — сказала Эллен, — полуголую, рабскую девку в ошейнике.

Его рука потянулась к плети, но, в последний момент Мир отдёрнул её.

— Так может быть, Вы боитесь себя, Господин? — предположила она.

— Насколько я понимаю, Ты уже готова просить, — резко сменил тему её хозяин.

— Разве мы не можем продолжить разговор, Господин? — спросила женщина.

Она хотела закричать о том, что она любит его со всего своего сердца, со всей беспомощностью и уязвимостью рабской любви, что она жаждет служить ему, любить его, жить для него. Но конечно она не осмелилась сделать этого. Как бы он тогда возненавидел её! Как презирал бы её, поняв каким жалким, низким, нуждающимся существом, она была!

Он посмеялся над ней. И какой нелепостью ей самой теперь казалась мысль о том, что какой-либо мужчина мог бы любить, такую как она, простую, никчёмную, презренную рабыню!

Она не должна позволить ему узнать, что она была именно таким существом.

И всё же она должна просить!

Или не должна?

«Нет только не снова в прачечную! — закричала она про себя. — А что если на этот раз это продлится не дней и недели, а месяцы или годы, или даже всю жизнь? Чего он хочет от меня? Я сама хочу дать всё, чего бы он ни пожелал. Я — его рабыня! Он — мой Господин!»

— Готова ли Ты просить? — уточнил Мир.

— Конечно же, Вы не хотите, чтобы я просила об этом! — всхлипнула она.

— Ты можешь поступить так, как пожелаешь, — пожал плечами мужчина.

— Конечно же, Вы хотели бы меня как свободную женщину! — заплакала Эллен.

— Что заставляет тебя думать, что я мог бы хотеть тебя именно так? — поинтересовался он.

— Простите меня, Господин, — сказала женщина, глотая слёзы.

— Мужчины, и Ты должна это понимать, являются похотливыми собственниками. Нравится тебе это или нет, но они именно таковы. Те из них, кто тебе таковым не кажется, или страдают от недостатка гормонов, и считать их мужчинами можно с большой натяжкой, или они обманщики и лицемеры. Любой мужчина, который действительно желает женщину, который действительно жаждет женщину, хочет её в здоровом, энергичном изобилии мощного мужского желания, он хочет её полностью, всю, хочет обладать ею тотально, хочет владеть ею, хочет иметь её в буквальном смысле этого слова. Таким образом, если мужчина что и хочет от женщины, то, чтобы она была его самым драгоценным, желанным и хранимым имуществом — рабыней.

— Но ведь никто не осмелится высказать такое вслух, — испуганно прошептала она.

— Ты же уже не в своём прежнем мире лживости и условностей, — усмехнулся её хозяин. — На этой планете правда может быть сказана.

— Я — рабыня, — сказала Эллен.

— И мне это известно, — заверил её он.

— Как же Вы сможете меня уважать, если я — рабыня! — воскликнула она.

— Ты — товар, — напомнил ей мужчина. — Я не уважаю тебя.

— А если я не стану просить, что будет сделано со мной? — решилась прямо спросить Эллен.

— Вернёшься в прачечную, — пожал он плечами.

— Пожалуйста, пожалуйста, нет, Господин! — заплакала женщина.

— Именно так, — отрезал её господин.

— А если я попрошу?

— Тогда, Ты тоже можешь быть возвращена в прачечную, — предупредил Мир.

— Конечно, — выкрикнула Эллен, — всё это будет, как решит Господин!

— Итак, Ты уверена, что готова просить? — уточнил он.

— Да, Господин, — шёпотом ответила рабыня.

Мог ли он сначала так её оскорбить, вынудив совершить этот позорный поступок, а затем, удовлетворившись этим, развлечения ради просто вернуть её к ужасам прачечной? Да, он мог. Он был рабовладельцем.

«Но я люблю его, — думала Эллен. — Я люблю его! Но какой интерес или важность могла бы представлять глупая любовь беспомощной рабыни для такого как он?»

— Ты должна понимать, — сказал мужчина, — что эта просьба не имеет никакого отношения к тому, являетесь ли Ты рабыней или нет. Это — факт свершившийся и бесспорный. Кроме того, твой статус известен и определён, как в плане физиологическом, так и в психологическом. Ты — прирождённая рабыня.

— Да, Господин, — не стала отрицать она.

— Мне это стало очевидно с того самого момента, как я впервые увидел тебя, — заявил Мир.

— Да, Господин.

— И к настоящему времени Ты уже соответствующим образом порабощена.

— Да, Господин, — повторила Эллен.

— Данное прошение необходимо для твоей же пользы, рабская девка, — пояснил её хозяин. — Это станет тебе уроком и предостережением. Тем не менее, мне будет забавно услышать, как Ты будешь об этом просить.

— В ваших руках полная власть надо мной! — всхлипнула она.

— Таковы отношения, в которых Ты теперь находишься, — напомнил ей Мир, — ибо Ты — рабыня.

— Разве это не просто способ для меня признаться в том, что я — сексуальное существо, что у меня есть сексуальные потребности, и… — здесь Эллен опустила голову, и понизила голос, — и что я желаю сексуального опыта?

— Ты ещё даже не начинала понимать свою сексуальность, — усмехнулся мужчина.

— Да, Господин, — согласилась она.

— А Ты, малышка Эллен, желаешь сексуального опыта? — полюбопытствовал её господин и, не дождавшись ответа своей испуганно затихшей собственности, прикрикнул: — Отвечай, сейчас же, громко и ясно!

— Да, Господин, — выкрикнула она. — Я желаю сексуального опыта!

И в этот момент ей показалось, словно какое-то огромное, тяжкое бремя свалилось с её плеч. Она в ужасе уставилась на своего владельца.

— Тебе не стоит бояться, что останешься вне сексуального опыта, — усмехнулся Мир. — Ты — рабская девка на Горе.

— Не является ли это прошение своего рода тестом, Господин? — спросила Эллен.

— Возможно, в некотором смысле, — уклончиво ответил мужчина.

«Он хочет меня, — решила она. — Он хочет, чтобы я просила его, и затем, когда я буду настолько унижена, настолько оскорблена, опозорена и обесценена, он будет удовлетворён и оставит меня себе. Тогда он будет держать меня рабыней, которую он хочет, рабыней которой я давно должна была быть, никчёмной, но беспомощно принадлежащей ему, беззаветно преданной, беспомощно любящей. Стоит только мне пройти эту проверку, и он оставить меня для себя, прикуёт меня к своему рабскому кольцу и будет владеть мной полностью. У его рабского кольца, прикованная к нему цепью за шею, я буду посвящена им в непредставимые измерения моего ошейника, и начну более полно постигать, что означает быть отдающейся, покорённой, беспомощной рабыней».

«Быть может, — внезапно мелькнула у Эллен дикая мысль, — я могла бы притвориться, что буду его рабыней. Я могла бы просто позволить ему думать, что он — мой господин! Разве я не смогу сохранять себя свободной женщиной, пусть и заклеймённой, пусть и в ошейнике?»

Но уже в следующее мгновение она почти задохнулась от глупости, нелепости и бессмысленности этого. Насколько чуждой её новой реальности была бы такая уловка, насколько неуместной в ней будет такая глупая внутренняя игра! Это была бы фальсификация правды. Кому интересно, притворяется собака или свинья, что она принадлежит или нет? Реальность-то остаётся неизменной. Кроме того, как постыдно отрицать правду! Как не достойно, как глупо перед лицом фактов лгать самой себе! Нет, она знала, что принадлежала, причём принадлежала фактически, принадлежала в прекрасном, ясном, бесспорном смысле. Это было то, чем она была — рабыней. Она знала, также и то, что именно этим она всегда хотела быть, хотела принадлежать и служить. Она признала, что была прирождённой рабыней, и что теперь она была, и на это недвусмысленно указал её господин, подходящим образом порабощена. Тем более что она сама не предполагала, что смогла бы, даже если бы очень сильно пожелала, даже если это было возможно, даже если это было разрешено, оставить немного места для себя. Рабовладельцы, казалось, были способны видеть женщину, понимать её даже лучше, чем она понимала себя сама. У них, казалось, имелось сверхъестественная способность проникать в её эмоции, мысли и чувства. Неужели она ничего не могла спрятать от их пристального взгляда? Это было доведено до её сведения ещё во время обучения. Почему гореанские мужчины так не походили на мужчин Земли и не могли бы, глядя на женщину, фактически не видеть её? Возможно, это было следствием того, что их женщины им принадлежали. Трудно спрятаться от мужчин, когда ты перед ними раздета и жестоко допрошена. Гореанские мужчины, казалось, были заинтересованы, в отличие мужчин Земли, в том, чтобы уделять больше внимания своим женщинам, проводить время с ними, выслушивать их, и в силу такой восхитительно длительной близости, вникая, изучая, узнавая их, они действительно поняли женщин, изучили и узнали их. Возможно, это следствие того, что женщины им принадлежат фактически, а небезызвестно, что мужчины склонны расточать своё внимание, заботу, и своего рода преданность на своё имущество. Да и кто не захочет узнать, побольше, если не всё, о своей собственности, о своём сокровище? Кроме того, конечно, намного легче контролировать женщину, когда она — собственность. Опытный рабовладелец может прочитать женщину, как открытую книгу. Нет никакой возможности, что-либо скрыть от него. Порой кажется, что в душе женщины не найдётся ни единого укромного уголка, ни одной трещинки, в которую не может проникнуть владелец с плетью в руке.

Они делают нас рабынями, но мы и есть рабыни.

Эллен, по любой причине, из-за её интеллекта, или предрасположенности, или независимо от того, что это могло бы быть, перешла от свободы к рабству относительно непринуждённо. Быть может, всё дело было в том, что она, на неком уровне, уже начиная с созревания, чувствовала уместность рабства для себя. На Земле она, а фактически и бесчисленные другие, была рабыней без ошейника.

В некоторых женщинах, конечно, их рабство более подавлено, более осознанно скрыто, более отчаянно отрицаемо и спрятано, чем оно проявляется в других. Возможно, они более напуганы собой, и живут в большей идеологической и культурной неволе, чем женщина эмоционально более свободная, находящаяся в большем контакте со своим глубинным «Я», со своими чувствами. Но говорят, что даже у таких женщинах, в конце концов, в их неволе наступает момент, когда происходит эмоциональный катаклизм, когда свершается прорыв, когда глубины подсознательного открываются, когда бушующее, нарастающее землетрясение освобожденного духа шатает и рушит хрупкие, тонкие стены их психологических тюрем, когда пламя правды вспыхивает перед ними подобно восходящему солнцу, и они, дрожа и рыдая, с благодарностью и страданием, впервые в их жизнях осознают, что они — женщины, и что они принадлежат мужчинам, мужчинам, которые проследят за тем, чтобы они были верны своей природе. Они должны тогда принять то, чем они являются, со всей изумительностью, красотой и слабостью этого. Они не мужчины. Они очень отличаются, поразительно отличаются от них. Они больше не смогут прятаться, ни от себя, ни от других. Жаль только, что эта способность проникновения в суть вещей у некоторых женщин проявляется с некоторым опозданием, скажем, когда они, заливаясь слезами, лежат избитые, с запястьями, привязанными с кольцу для порки, вмурованному в каменный пол, или когда они лежат замёрзшие и голодные, свернувшись в позу эмбриона и прижимая к себе крошечное одеяло в тесной конуре, или когда их, притащив за волосы, вытолкнули на аукционную площадку и демонстрируют как лот для продажи, перед беснующимися и предлагающими цену мужчинами.

— Итак, готова ли Ты просить, рабыня? — строго спросил мужчина.

— Да, Господин, — выдохнула Эллен.

Услышав её подтверждение, он обернулся к узкой боковой двери, находившейся в нескольких ярдах от возвышения, и крикнул:

— Хо!

Через мгновение дверь распахнулась, и в зал вошли двое мужчин, одетых в синие одежды. Каждый из них имел при себе небольшую прямоугольную доску, на которой лежала стопка бумаг, и по небольшому ящичку, висевшему на ремне и содержавшему как минимум, перья и крошечный рожок, который, как позже поняла Эллен, был чернильницей. Эллен видела такие бумаги прежде, когда её детально исследовали, очевидно, на предмет особых примет, подвергли многочисленным замерам, а также взяли отпечатки пальцев рук и ног. У неё не было никаких сомнений относительно того, что это были её документы, как рабыни. Возможно, следовало бы упомянуть, что особой надобности в таких бумагах нет, и на подавляющее большинство рабынь их просто не оформляют. Однако такие бумаги могут быть полезны для покупателей и продавцов, поскольку они предоставляют много информации, относительно происхождения рассматриваемой рабыни, её бывшей касты, образования, знания языков, уровня подготовки, физических описаний, размеров ошейника, браслетов для лодыжек и запястий, и так далее. Иногда проспекты и листы продаж для предварительной рекламы заполняются информацией выбранной из этих документов. Но, конечно, особую важность такие бумаги принимают в случае племенных рабынь или экзотиков. Родословные некоторых племенных рабынь отслеживают по несколько поколений. Коллекционеры также склонны интересоваться происхождением экзотиков, например, от кого они были рождены, где они были рождены и так далее.

У Эллен было едва ли мгновение на то, чтобы окинуть взглядом вошедших мужчин в синих одеждах, как ей было приказано принять положение почтения. Она снова, стоя на коленях на ковре перед возвышением, на котором возвышалось курульное кресло, опустила голову к полу, прижав по обе стороны от неё ладони рук.

— Желаешь ли Ты просить? — услышала она строгий голос своего господина.

Она уже было начала поднимать голову, но в последний момент не осмелились оторвать лоб от ковра. Ей всего лишь хотелось заглянуть в его глаза, но она так и не посмела сделать этого. Также она знала о двоих, одетых в синие одежды мужчинах, занявших позицию по левую руку от него, сидевшего в кресле.

— Да, Господин, — шёпотом ответила женщина.

— Говори отчётливо, — потребовал Мир.

— Да, Господин! — повторила она громко.

— Ясно назови себя и своего владельца, а также определи, что Ты делаешь, — приказал один из вошедших мужчин.

— Я — кейджера Эллен. Мой владелец — Мир из Ара. Я стою на коленях перед ним. Я желаю просить.

— Ты можешь просить, — разрешил её господин.

— Я — Эллен, — объявила она, — рабыня Мира из Ара. Я прошу позволить мне доставлять удовольствие мужчине. Любому мужчине.

Слёзы хлынули из её глаз. Она задрожала всем телом. Это произошло! Она попросила о службе мужчине, причём любому мужчине! Какой опозоренной она вдруг себя почувствовала, какой униженной и оскорбленной. Насколько никчёмной она была. Кем она могла бы теперь быть в глазах её господина, в глазах свидетелей, в её собственных глазах, в глазах любого человека, кроме как самой низкой и самой никчёмной из рабынь?

Она услышала скрип пера пробежавшего по бумаге. То, что она только что попросила, было зафиксировано в её бумагах. Второй мужчина в синих одеждах добавил примечание, засвидетельствовал или подписал бумаги.

«Именно этого он и хотел, — сказала себе Эллен. — Чего же больше? Теперь Вы можете мною пренебрегать, Господин. Теперь, Вы можете держать меня в презрении такой степени, какая только могла бы вам прийти в голову. Что ещё я могла бы сделать такого, чтобы Вы могли бы презирать меня ещё больше? Вы сделали меня ничем! Ваша месть мне, мой Господин, если конечно это была месть, теперь исполнена!»

— Спасибо, — поблагодарил Мир, обращаясь к двум мужчинам, которые тут же покинули зал, и едва за ними захлопнулась дверь, послышалась команда: — Позиция!

Эллен быстро вернулась в вертикальное положение. Её лицо было мокрым от слёз, а плечи тряслись, словно в лихорадке. Она тут же закрыла лицо руками. Больше всего ей в тот момент хотелось броситься ничком на пол и прорыдаться.

«Первое положение, — вспомнила женщина. — Я должна держать голову поднятой. Он хочет видеть моё лицо. Но оно же, должно быть, красное и заплаканное! Понравится ли ему это?»

Она всё же заставила себя посмотреть на своего хозяина. Его лица, казалось, ничего не выражало. Трудно было что-либо прочитать на нём.

— Я попросила, — всхлипнула Эллен.

— Как я и предполагал, рабская девка, — кивнул Мир.

— Пожалуйста, будьте добры к рабыне! — заплакала она.

— С чего бы это? — осведомился мужчина.

Тогда Эллен, проглотила слёзы, постаралась взять себя в руки и подавить рыдания. Она уставилась мимо него, поверх его плеча, в стену, возвышавшуюся в нескольких ярдах позади курульного кресла.

— Я могу говорить, Господин? — подрагивающим голосом, поинтересовалась женщина.

— По крайней мере, в настоящий момент, — разрешил он.

— Я попросила, — сказала она. — Теперь я прошу позволить мне доставить удовольствие своему Господину.

— Каким образом? — полюбопытствовал тот.

— Любым, каким только он может пожелать, — заявила Эллен.

— О-о? — протянул её господин заинтересованно.

— Я прошу разрешения войти в ваши руки.

— Значит, Ты хочешь ублажить меня сексуально? — уточнил Мир.

— Да, Господин, — признала она.

— Второе положение почтения, — бросил мужчина, и Эллен растянулась перед ним на животе, прижав ладони по обе стороны от головы. — Теперь можешь говорить. Только говорить ясно, рабская девка.

— Я — Эллен, рабская девка, — проговорила она. — Я принадлежу Миру из Ара. Я лежу на животе перед ним, перед моим господином. Я прошу позволить мне ублажить его сексуально.

— Но Ты девственница, — заметил Мир. — Это может понизить твою цену.

— Господин? — поражённо пролепетала Эллен.

— Безусловно, — продолжил он. — В действительности это выглядит немного глупо. И почему некоторым мужчинам так хочется быть первыми, кому предстоит открыть рабыню? Какое это имеет значение? Рабыни, вероятно, в первый раз мало что почувствует. Разве что ей будет больно. Это позже она будет подпрыгивать и сочиться, царапать пол и вымаливать хотя бы минимальной ласки. Почему кому-то хочется заплатить за это больше, чем за удовольствие намного более восхитительной, более беспомощной и нетерпеливой тасты, реакцию которой мужчина, замкнувший на ней свои цепи и толкнувший на меха, считает просто чем-то само собой разумеющимся и даже не задумывается об этом. Лично мне это всегда казалось очень странным.

— Господин? — спросила женщина.

— Между прочим, — хмыкнул Мир, — я и так уже потерял на тебе деньги. Ведь возвращённая к возрасту, скажем так, чуть за двадцать, Ты, несомненно, принесла бы большую прибыль. А теперь к тебе, вытолкнутой на сцену торгов в качестве куска рабского мяса, вряд ли кто-то отнесётся сколь-нибудь серьезно.

— Пожалуйста, не говорите о рабыне так, — всхлипнула она.

— Но, кто тебя такую, восемнадцатилетнюю, сможет принять всерьёз? Ты теперь для всех не больше чем смазливая девчонка.

— Но похоже, даже, несмотря на это, господин находит меня интересной, — заметила Эллен.

— Ого, Ты учишься быть рабыней, — проворчал мужчина.

— Простите меня, Господин, — тут же откликнулась женщина.

Её вдруг испугало что-то прозвучавшее в его голосе. Те же нотки иногда появлялись в голосе Гарта, незадолго до того, как он грубо хватал и ставил над тазом, помещая для своего удовольствия, одну из своих подчинённых, чаще всего ныне похищенную Нельсу.

— Нет-нет, — усмехнулся Мир. — Учись. Это даже замечательно.

— Спасибо, Господин, — нерешительно сказала она.

Эллен ещё во время своего обучения узнала, что возбуждала мужчин, только, насколько она поняла, они не были наделены правом схватить её и использовать по своему усмотрению, тем самым успокоить страсть и снять напряжение, которое она, вероятно, в них пробудила. В результате им приходилось искать других рабынь, которые, кстати говоря, ничуть не возражали. Порой она даже спрашивала себя, смогла ли она когда-нибудь стать такой же как они, столь же благодарной мужчине за его прикосновение, даже если это не она была той, кто пробудил его страсть. Говорят, что молодые люди, очарованные свободной женщиной, возможно бросив взгляд на лодыжку, на кусочек горла или подбородка, в тот момент, когда нескромный ветер поднимал её вуаль, порой были вынуждены искать девушек в пага-тавернах, чтобы те притушили их муки любви, уменьшили их страдания. Много раз схваченным, благодарным, задыхающимся рабыням доводилось слышать имена женщин, которых они не знали, выкрикнутые, когда свободные мужчины, использовавшие их, достигали момента кульминации своего удовольствия. Перед её внутренним взглядом на мгновение мелькнул образ того тарнсмэна из Брундизиума, который, очевидно, будучи очарован свободной женщиной, предпринял различные действия, чтобы в конечном итоге, захватить эту женщину и сделать ее своей рабыней, чтобы она, перестав быть собой, возможно, стала для него не больше, чем пага-девка. А позже на неё, Эллен, пришлось даже надеть железный пояс, вероятно по причине прогресса в своих занятиях она стала, пусть пока только подсознательно и неочевидно, намного более желанной, гораздо более провоцирующей, женственной и чувственной. Конечно, она была рада узнать, хотя это её немного пугало, что она оказывала такой эффект на мужчин. Но теперь она осталась наедине со своим владельцем, который вдруг перестал быть для неё защитой и щитом. И вокруг нет никого, кто мог бы защитить или оградить рабыню от её хозяина. Она была абсолютно уязвима. С ней могло быть сделано всё что угодно. Она принадлежала ему.

— Однако мне это доставило удовольствие, — заявил её хозяин, — сделать тебя столь юной, дать тебе такой бессмысленный, незначительный возраст, сделав просто смазливой восемнадцатилетней девчонкой, пусть это и стоило мне потери нескольких монет в моём бизнесе. Это была особенно восхитительная часть моей мести тебе.

— Мести, Господин? — переспросила Эллен.

— Конечно, — кивнул он.

— Господин?

— Но с другой стороны, — задумчиво проговорил мужчина, словно рассматривая некий вопрос, — чем на этом фоне будет потеря ещё пары монет?

— Я не понимаю, что Вы имеете в виду, Господин, — прошептала рабыня.

— Да, — решительно кивнул он, очевидно придя к некоторому решению. — Почему бы нет? Конечно, что такое пара монет по сравнению с удовольствием от того, чтобы ещё раз показать тебе, кто Ты теперь есть, просто никчёмная рабыня, от ещё более поучительного унижения тебя, ещё большим снижением твоей ценности даже на рынке. Это ли не будет ещё более сладкая, достойная, восхитительная месть для тебя?

— Господин? — испуганно воскликнула рабыня.

— Повернись, — приказал Мир. — Стой на коленях спиной ко мне. Опусти голову на пол, руки сложи на затылке!

— Пожалуйста, нет, Господин! — заплакала женщина.

— Хорошо, — сказал он.

Эллен, отвернувшаяся от него и прижавшая голову к ковру, не видела его, но по звуку поняла, что мужчина встал с курульного кресла. Затем она услышала шуршание его снятой и упавшей на стул одежды, сначала тяжёлой церемониальной, а затем почти неслышное падение лёгкой туники.

Мужчина присел позади неё, и Эллен почувствовала, как он поднял подол туники, потянул его вперёд и вниз, в конечном итоге, накрыв её голову сжатую ладонями.

— Пожалуйста, нет, Господин! — взмолилась она.

— Вот значит как, — усмехнулся Мир, — выглядит наша маленькая феминистка, готовая к проникновению её хозяина.

— Я больше не феминистка! — заплакала Эллен. — Я уже узнала, что я — женщина!

— А может всё-таки девушка? — уточнил он.

— Да, Господин, девушка! Девушка! Это Вы сделали меня такой!

— Итак, значит, здесь мы видим мою бывшую учительницу, — задумчиво проговорил он, — стоящую в соблазнительной позе. Ты хорошо смотришься, бывшая учительница. Ты мне нравишься в таком виде. Интересно, кто-нибудь из твоих бывших студентов отказался бы увидеть тебя в такой позе?

— Пожалуйста, будьте добры ко мне, Господин!

— Ах да, чуть не забыл, это же у нас здесь целая доктор философии, с учёной степенью в гендерных исследованиях, стоит на коленях, покорно ожидая проникновения своего хозяина. Интересно, а они учили тебя этому в своих гендерных исследованиях?

— Нет, Господин, — простонала женщина.

— Значит, эти исследования были неполными, не правда ли?

— Да, Господин, — всхлипнула она.

— Ну и, конечно, — добавил Мир, — здесь у нас наша смазливая малышка рабыня.

Эллен почувствовала, что его руки обхватили её талию. Он был необыкновенно силён, и женщина не сомневалась, что на её теле, в тех местах, где легли его пальцы, останутся синяки.

— Пожалуйста, нет, Господин! — взмолилась она. — Не так, Господин! Я прошу Вас! Не надо так, мой Господин!

— А кто это у нам тут просит? — поинтересовался мужчина.

— Эллен! Рабыня Эллен просит! — прорыдала женщина.

— Чья Ты? — уточнил Мир.

— Ваша, Господин!

— Говорите яснее, — потребовал он.

— Эллен, рабыня, ваша рабыня, рабыня Мира из Ара, просит своего господина, просит вас, своего хозяина, Мира из Ара о милосердии! — выкрикнула она.

— А Ты знаешь, рабская девка, что у тебя соблазнительная задница? — осведомился мужчина.

— Пожалуйста, не говорите так, Господин!

— Между прочим, тебе только что сделали комплимент, — намекнул Мир.

— Спасибо, Господин, — всхлипнула Эллен.

Как ни странно, но она, действительно, никогда не думала о себе с такой стороны. Она была, конечно, рада, и возможно даже очень рада, тому, что её новые формы, оказались столь изящными и соблазнительными. Но каким вульгарным казался ей комплимент мужчины. Безусловно, юные, соблазнительные контуры её стройного тела были прекрасны и гармоничны, начиная от её маленьких стоп и лодыжек, к её икрам и бёдрам, расширению ягодиц переходящему в узость талии и в новое обольстительное расширение груди, и далее к мягким белым плечам и прекрасному горлу. Всё это складывалось в мелодию мягкости, контуров и линий, и конечно ни одна часть её тела не осталась без её роли и участия в новом изящном ансамбле её тела. На мгновение её вспомнились моды прошлых веков, когда одежда разрабатывалась специально, чтобы подчеркнуть и привлечь внимание к таким особенностям. Она вспомнила удовольствие, с которым она рассматривала себя в зеркале, любуясь аккуратностью и наслаждаясь привлекательностью своей фигуры.

Но насколько вульгарен был его комплимент!

И всё же могла ли она отрицать, что ей это доставило удовольствие?

Но в какой позорной позе она при этом стояла!

Эллен вдруг сообразила, что эта оскорбительная поза была самым эффективным положением соитья многих животных. Но было ли это столь важно? Ведь она уже давно поняла, что теперь сама была не больше чем животным, рабыней, и привлекательной к тому же.

Но он же это всё не серьезно! Что он задумал! Конечно, он не мог сделать этого с ней! Только не с ней! Не с ней!

Неужели он не имел к ней ни капли уважения? А как же её достоинство? Он что, забыл, что он с Земли? Разве он не помнил Землю?

— Пожалуйста, Господин! — заплакала Эллен. — Не надо так! Только не так! Пожалуйста, нет! Мы же с вами оба с Земли! Мы оба земляне!

— Больше нет, — отрезал он.

— Пощадите, Господин! — взмолилась она.

— Тебе предстоит переодеться в красный шёлк, девка, — усмехнулся мужчина.

— Не таким способом, Господин, — простонала Эллен. — Пожалуйста, нет! Не-е-ет! Только не так, не надо так! Пожалуйста, Господин, не так! О-о-о!

— Ну вот, теперь Ты — «красный шёлк», — сообщал он ей.

— О-о-ох! — выдохнула рабыня.

— Не вздумай изменить позу, — предупредил её Мир, продолжая удерживать её талию, словно тисками.

Спустя некоторое время, лишившись поддержки его рук, Эллен завалилась на правый бок и, свернувшись калачиком у подножия возвышения, дала волю душившим её рыданиям.

Её господин натянул на себя тунику, и, не став облачаться в остальные одежды, сел в курульное кресло и упёрся в неё взглядом.

— Ты — тугая, холодная, маленькая штучка, — буркнул он, разглядывая трясущееся от рыданий тело.

— Сними одежду, — потребовал Мир.

Не переставая плакать, она с трудом приняла сидячее положение и стянула через голову свою рабскую одежду, крошечную, разрезанную по бокам тунику и, положив её рядом с собой, снова легла на бок и попыталась унять слёзы. Внутренняя поверхность её левого бедра была испачкана кровью.

— Попробуй на вкус свою девственную кровь, — приказал её господин.

Эллен подняла на него свои красные от плача глаза, не в силах постичь того, что он от неё хочет. Вытащив из-за пазухи туники, возможно, из какого-то скрытого кармана, ленту и пару отрезков пенькового шнура дюймов по восемнадцать длиной, мужчина спустился с возвышения и присел подле неё.

Эллен съёжилась ещё сильнее.

— Ой! — всхлипнула она.

— Вот, — сказал Мир, поднеся два пальца к её рту. — Попробуй это, кровь девственной рабыни.

Покорно, не переставая вздрагивать от рыданий, она сделала, как ей было приказано. Его пальцы были покрыты густой, липкой, тёплой от её тела, немного солоноватой жидкостью, нёсшей тонкий намёк на привкус её интимной смазки. Это был акт, которого она никогда не сможет забыть.

— Сядь, — приказал её господин, и Эллен села перед ним.

Мир встал около неё на колени и продемонстрировал ей красную шёлковую ленту около десяти дюймов длиной и примерно дюйм шириной.

— Ты взята, — сказал он, перейдя на английский, а затем добавил уже по-гореански: — Ты только что была открыта для использования мужчин, для удовольствий мужчин. Теперь Ты — девка красного шёлка.

Затем мужчина сложил ленту вдвое, подсунул под её ошейником и, сделав петлю, рывком затянул её на стальной полосе. Было что-то категоричное с том, как он это сделал.

— Бара! — последовала отрывистая команда.

Тело Эллен отреагировало на эту команду именно так, как её тренировали это делать, немедленно и быстро. Она вытянулась на животе, скрестив запястья за спиной. Ноги также были скрещены в лодыжках.

Едва она замерла в указанной позе, как почувствовала, что её запястья стянула петля, а мгновением спустя, тоже самое было сделано и с её лодыжками. Эллен, теперь девка красного шёлка, лежала перед своим господином ничком, голая и связанная.

Закончив со связыванием, мужчина повернул её на бок. Могло ли это быть сделано, чтобы доставить ему удовольствие? Конечно, он тщательно осмотрел её, уделяя внимание каждой мелочи, словно оценивая. Несомненно, он отметил, что Эллен подтянула к груди колени и, вытянув пальцы ног, подчеркнула форму своих икр. Быть может, ему даже стало интересно, сделала ли она это осознанно. Но Эллен и не задумывалась об этом, по крайней мере, не в смысле того, что она тщательного планировала это, скорее это было сделано естественно, так же естественно, как это делает рабыня. На его губах зазмеилась понимающая улыбка, а на глаза женщины снова навернулись слёзы. Но Эллен уже знала, чем она должна быть перед мужчиной, и чем от неё требуется быть перед мужчиной. Она была рабыней.

Мир поднял её на руки и, занеся на постамент, аккуратно поставил на колени, слева от курульного кресла, если смотреть с самого кресла. Возможно, стоит упомянуть, что на маленьком столе справа от кресла стояли графин и маленький стаканчик из цветного стекла.

Мужчина вынул пробку из графина и плеснул немного содержавшейся в нём жидкости в стакан.

— Ты можешь говорить, — разрешил он.

— Что Вы сделали со мной! — всхлипнула Эллен.

— Ты не можешь жаловаться, — пожал плечами мужчина. — Ты — рабыня.

— Да, Господин, — вынуждена была признать она.

— Зато теперь Ты можешь поблагодарить меня за то, что я использовал тебя, — добавил Мир.

— Спасибо, Господин, — сказала она, проглотив слёзы.

— За что? — уточнил он.

— За то, что использовали меня, Господин.

— Как кого? — снова потребовал он уточнения.

— Как рабыню, Господин, — ответила Эллен.

— Ты плачешь, — заметил он.

— Простите меня, Господин, — всхлипнула женщина.

— Возможно, теперь Ты ещё немного лучше понимаешь то, чем должна быть рабыня?

— Да, Господин, — вздохнула она.

— Позже, когда Ты узнаешь о себе и о своей сексуальности больше, Ты сама будешь просить о таком использовании, — объяснил её хозяин.

— Я сомневаюсь относительно этого, — покачала головой Эллен.

— Можешь не сомневаться, — заверил её он. — Настанет время, когда Ты сама поползёшь к своему владельцу, голая, скулящая, поднимая свои соблазнительные ягодицы, умоляя об этом.

Женщина ошеломлённо уставилась на него. Могла ли она иметь в себе такие глубины? Это казалось ей невозможным. Но, что ни говори, она много раз слышала, как некоторые из девушек кричали, стенали и в отчаянии царапали пол в своих клетках и конурах. Эллен уже наслышана была о глубине и интенсивности «рабских потребностей».

Мир поднёс стакан к её губам, но женщина отпрянула и съёжилась в своих путах.

— Что случилось? — удивился он.

— Это ведь не «противоядие», не так ли? — спросила рабыня.

— Нет, — улыбнулся мужчина. — Это — ка-ла-на.

«Рабское вино», вырабатываемое из корня сипа, произрастающего в Прериях, которое положено принимать рабыням, чтобы заблокировать возможность оплодотворения, ужасно горько на вкус. «Противоядие» же, аннулирующие эффект «рабского вина», наоборот, обычно делается сладким и приятным на вкус. Его обычно дают невольнице после того, как рабовладельцы согласовали вязку, и она должна быть оплодотворена.

— Ка-ла-на? — удивлённо переспросила Эллен.

— Да, — кивнул он. — Это просто вино.

Есть много разных видов ка-ла-на, но то что было налито в стакан, если бы тот был прозрачным, было бы золотистого оттенка. Красноватый цвет стекла передавал содержимому свой цвет.

— Оно сделано из винных деревьев Гора, — пояснил Мир.

Женщина выпрямилась, настолько ровно, насколько смогла. Она знала, что была беспомощна. Мир надёжно связал её, точно так же, как сделал бы это любой гореанин, плотно, но не чрезмерно туго. При этом не возникало какой-либо опасности навредить рабыне, нанеся ей вред, например, прекратив кровообращение, или передавив нерв или ткань. Зато в психологическом плане оставалась достаточная широта, чтобы подразнить её, намекнуть на возможность освободиться, заставляя её бороться, чтобы затем, в конечном итоге расстроить, дав понять, что она была совершенно беспомощна, как и положено быть рабыне, связанной её господином.

— Вы хотели бы, чтобы я выпила вино из стакана? — удивилась Эллен. — Но почему это не вода, влитая в миску на полу, которую я должна была бы лакать, оттуда без права касаться миски руками?

— Ты говоришь слишком смело, для голой, связанной рабыни, — заметил мужчина.

Эллен вскинула голову.

— У тебя есть дух, — усмехнулся он. — Но это может быть легко выбито из девки, стоит только захотеть.

Тогда Эллен придвинулась немного поближе к нему, а затем, внезапно для самой себя, просительно, импульсивно, едва ли сознавая, что она делает, повернув голову лицом к нему, прижалась левой щекой к его правому колену.

— Не то, чтобы я возражал против небольшого количества духа в рабыне, — заметил Мир. — Это даже делает более приятным тот момент, когда она снова падает перед тобой на живот, и ползёт к твоим ногам, чтобы целовать их и умолять об использовании.

— Да, Господин, — негромко прошептала женщина.

— Но это ни в малейшей степени не должно выходить за рамки безукоризненной дисциплины, — добавил он.

— Да, Господин, — согласилась Эллен.

Она услышала негромкий стук, это мужчина поставил стаканчик в стол.

— Ты можешь говорить, — разрешил он.

— Я люблю Вас, мой Господин, — призналась рабыня.

— Вообще-то я принёс тебя сюда, чтобы Ты ненавидела меня за то, что я с тобой сделал, — сказал Мир.

— Как я могу ненавидеть вас, Господин? — спросила она, продолжая прижиматься щекой к его колену. — Вы спасли меня. Вы сохранили меня. Вы дали мне мою законную неволю. Я всегда была рабыней, но теперь, наконец, Вы дали мне моё клеймо и мой ошейник. Вы отдали меня мне самой в мире, в котором я могу быть собой, где мне не нужно прятаться, даже от себя самой. Я непередаваемо благодарна вам, мой Господин.

Едва успев договорить, Эллен заскулила от боли. Рука мужчины сжалась в её волосах. Она испугалась, что чем-то рассердила его.

— Продолжай говорить, — велел он, по-видимому, прилагая серьёзные усилия к тому, чтобы его голос звучал спокойно.

Мир держал её так, что она не могла поднять голову, чтобы взглянув в его глаза, попытаться понять, что его так рассердило. Эллен была в ужасе.

— Продолжай, — потребовал он, и на этот раз его голос звучал спокойно.

— Я захотела встать перед вами на колени, — сказала Эллен, — ещё когда Вы были студентом. Я чувствовала в вас властность и мужество, бескомпромиссную мужественность, а также, как мне кажется, уже тогда ощутила в вас, конечно на неком подсознательном уровне, хотя тогда я этого толком не смогла понять этого, блеск и силу вашей власти надо мной. Понимаете ли Вы, как ошеломительно, как непреодолимо, как подавляюще действует это на женщину? Вы являли собой сам принцип мужественности, перед которым все женщины, в силу их принципа женственности, должны были уступать.

Его рука ещё сильнее сжала ее волосы. Эллен задрожала.

— Я люблю вас, Господин, — сказала она. — И я хочу быть вашей рабыней. О-ой!

Крик боли непроизвольно вырвался у неё. Ей показалось, что ещё немного и мужчина вырвет ей волосы.

— Конечно же, — всхлипнула она, по-прежнему не в силах поднять голову, безжалостно удерживаемую на месте, — у вас должны быть какие-то чувства ко мне. Вы помнили меня на протяжении стольких лет. Вы не забыли меня. Вы доставили меня сюда. Вы дали мне шанс прожить жизнь заново. Вы сохранили меня. Вы спасли меня. Вы вернули мне мою юность и красоту. Вы надели на меня железный пояс, чтобы я была защищена в доме, где мужчины могут сделать многое из того, что им нравятся делать с женщинами, где использование рабынь ни в чём не ограничено. Вы оставили меня для себя. Вы дали мне красивое имя. Вы даже устроили мне высокомерное и унизительное использование. Конечно, у вас должны быть чувства ко мне. Пусть Вы не любите меня, Господин, но разве я вам не нравлюсь я, хотя бы немного? Конечно, Вы, по крайней мере, могли бы найти меня интересной, как рабовладелец свою невольницу. Конечно, Вы должны хотеть меня. Конечно, Вы должны желать меня, хотя бы как объект для насилия, наказания и надругательства. Вы ведь могли бы найти интересным моё тело. Посмотрите на него, Господин. Оно принадлежит вам!

— Ты принадлежишь мне вся целиком, — проворчал он.

— Да, Господин, — выдохнула Эллен, задрожав.

Наконец, мужчина отпустил её волосы, и она отстранилась, замерев перед ним на коленях. Она чувствовала, что её волосы были взлахмочены и перепутаны, но не имела никакой возможности поправить их. Подняв глаза, Эллен заметила, как его глаза бродят по её телу, то разглядывая её волосы, то задерживаясь на её лице, исследуя её горло и плечи, оценивая грудь и талию, присматриваясь к её бёдрам.

Она встала ещё прямее, отвела плечи немного назад, стремясь тем самым подчеркнуть линии своей фигуры.

Она даже немного повернулась вполоборота к нему и приподняла голову.

— Дерзкая рабыня, — прокомментировал Мир её действия.

Эллен стояла на коленях, выпрямив насколько можно спину. Как остро она ощущала в этот момент стальное кольцо, сжимающее её горло.

— Конечно, мои формы небезынтересны, Господин, — робко заявила женщина, немного поерзав своими руками в путах, что, конечно, было бесполезно.

— Это верно, рабская девка, твои формы представляют определённый интерес, — признал он.

— Спасибо, Господин, — не забыла поблагодарить Эллен.

— Ты — привлекательная рабыня, — добавил Мир.

— Спасибо, Господин!

— Но на рынках найдутся тысячи таких же привлекательных, или даже более красивых, чем Ты, — пожал он плечами.

— Да, Господин, — согласилась рабыня, нисколько не сомневаясь, что сказанное им было верно.

В действительности, она видела множество женщин, причем, даже не выходя из этого самого дома, красоту которых она не посмела бы даже начинать сравнивать со своей. Эллен почувствовала, как слезы снова заполняют её глаза.

Мир протянул к ней руку и опять сгрёб в кулак её волосы.

— Пожалуйста, не причиняйте мне боль, — простонала она. — Я всего лишь связанная рабыня. На моей шее ваш ошейник. Пожалуйста, не надо снова причиняй мне боль!

Но он, не обращая внимания на её мольбы, подтянул её поближе к себе, пусть не безжалостно, но твердо. Затем, не отпуская её волос из руки, мужчина поднял маленький стаканчик с ка-ла-на, и немного встряхнув его, поднёс к своему носу, словно оценивая букет. Однако вместо того, чтобы выпить он сунул вино под нос Эллен.

— Оно прекрасно, Господин, — признала она, вдохнув аромат.

— Это — хороший ка-ла-на, — кивнул Мир, после чего, поднёс края стакана к её губам, и чуть наклонил, давая ей немного пригубить.

— Оно замечательно, Господин, — вздохнула женщина. — Вкус, аромат, букет, крепость.

— Я так и подумал, что тебе понравится, — сказал он.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила его Эллен.

«Он добр ко мне, — подумала она. — Он даёт мне вино. Он нежен. Он благороден. Он любит меня! Мой Господин любит меня! Я хочу быть для него превосходной рабыней! Я хочу быть самой замечательной и любящей рабыней на всём Горе! Пусть он делает со мной всё, что ему нравится. Пусть он пинает и бьёт меня. Я буду рада! Я буду умолять позволить мне поцеловать ботинок, который пинает меня, я буду просить целовать руку, которая бьёт меня! О, доминируйте надо мной, и владейте мной, мой Господин! Я ваша, мой Господин!»

Но внезапно она встретилась с ним глазами, и ей показалось, что кровь застыла в её жилах.

— Господин? — растерянно пробормотала Эллен.

— Теперь Ты допьёшь свою порцию ка-ла-на, — сообщил ей хозяин, и она почувствовала, что его рука напряглась в её волосах, потянула их вниз и назад, запрокидывая ей голову.

Женщина увидела крошечный стакан прямо перед собой. В глазах мужчины она не заметила ни искры тепла, ни капли мягкости. В них больше не было даже намёка на доброту и нежность. В них осталась только серьезность и гнев, или скорее даже ярость.

— Господин? — испуганно прошептала она.

— Открой рот, — потребовал Мир. — Шире. Только попробуй пролить содержимое.

И он медленно вылил остаток ка-ла-на в её покорно поднятый и открытый рот.

— Глотай, — приказал он. — Глотай всё. Глотай.

Наконец, хозяин выпустил её волосы и поставил стаканчик на стол. Эллен, удивлённо глядя на него, провел языком по губам. Во рту всё ещё стоял вкус ка-ла-на. Ей даже показалось, что она начала чувствовать лёгкое опьянение от него.

Мир сидел в курульном кресле, не сводя с неё своих задумчивых глаз.

— Господин? — позвала его она.

— Признаться, я думал, — сказал он, с нотками обиды в голосе, — что тебе могут потребоваться годы и сотни рабовладельцев, чтобы изучить своё рабство, моя маленькая идеолог феминизма. Я думал, что Ты, в течение многих лет в своих цепях и ошейниках, будешь кричать и беситься, вспоминая обо мне, о том, что я с тобой сделал. Какое удовольствие доставили бы мне твои гнев и ненависть, твои страдания и унижение. Разумеется, в конечном итоге, возможно спустя годы, в руках некого господина, кожевника, крестьянина или заводчика слинов, последняя твоя психологическая преграда должна была рухнуть, освободив твою женственность, кричащую, утверждающую и унижающую тебя до долгожданного, покорного, презренного и правильного для тебя упивания своим полом. Однако вместо этого, спустя какой-то момент, я вижу перед собой изысканный кусок рабского мяса в ошейнике, согласный на всё, довольный жизнью, послушный маленький кусочек дрянной плоти, ничем не отличающийся от тысяч других бессмысленных, мягких самок урта. Ты уже готова пресмыкаться по щелчку пальцев. Ты уже облизываешь и целуешь плеть не только с умением, но с рвением. Ты почти немедленно начала двигаться как настоящая рабская девка. Уже сейчас от одного твоего вида охранники кричат от раздражения и потребностей. Ты уже стоишь на колени с совершенством и стала мучительно, чрезмерно, невыносимо, поразительно женственной.

— Но я и есть рабыня, Господин, — прошептала Эллен.

Она вдруг почувствовала, что стоит на коленях как-то немного неустойчиво и даже помотала головой, пытаясь отогнать наваждение. Ей показалось, что вокруг ламп появились мерцающие, дымчатые ореолы.

— Возможно, Ты потому и обратилась к своей идеологии, что хотела скрыть от самой себя свои самые глубокие чувства и потребности. В конце концов, эта идеология представляет собой своеобразный защитный механизм, некое выражение истеричного опровержения подсознательно ощущаемых биоистин.

— Я не знаю, Господин, — смущённо сказала она. — Я чувствую слабость, Господин.

— Ты можешь сменить позу, — разрешил ей Мир, а когда женщина опустилась на бок перед курульным креслом, объяснил: — Дело в том, что то, что Ты выпила, не было простым ка-ла-на. В него был подмешан порошок тасса. Ты уже имела возможность познакомиться с его действием на Земле несколько недель назад.

Эллен потрясла головой, отчаянно пытаясь удержаться в сознании, и сквозь слезы, опять заполнившие её глаза, посмотрела на него.

— Ты часто задавалась вопросом, зачем я перенёс тебя на Гор, — продолжил он. — Так я скажу тебе. Я доставил тебя сюда, потому что презираю, потому что мне показалось забавным привезти тебя сюда и сделать никчёмной юной рабыней. Уверен, что Ты в кандалах и цепях сможешь оценить, насколько забавным кажется это мне, особенно учитывая твой предмет, твоё образование, публикации и идеологию. Здесь, в ошейнике, Ты наконец-то сможешь по-настоящему узнать кое-что о мужчинах и женщинах. Ты сможешь узнать своё надлежащее место в природе. Только изучать это тебе предстоит с клеймом на бедре и ошейником на горле, стоя на коленях перед рабовладельцами.

— Неужели Вы совсем не любите меня, Господин? — всхлипнула Эллен.

— Нет, конечно, — усмехнулся он.

— Вы ненавидите меня? — глотая слёзы, спросила она, заметив, что границы её поля зрения потемнели.

— Нет, — отмахнулся мужчина. — Ты не стоишь того, чтобы тебя ненавидеть.

— Я люблю Вас! — заплакала рабыня.

— Лживая шлюха! — бросил Мир, перейдя на английский, и резко вскочив с кресла и, обутой в высокие сандалии, ногой столкнул женщину в возвышения.

Эллен, несколько раз перекувырнувшись с бока на бок, скатилась вниз по ступеням и замерла на ковре у подножия постамента.

Мир спустился следом за ней, и, казалось, уже готов был пнуть её снова.

Однако женщина перевернулась на бок и, как смогла, собрав все оставшиеся силы, извиваясь всем телом, подползла к его ногам, и прижалась губами к его сандалии, которая только что толкнула её.

Затем, подняв голову, она сквозь слезы посмотрела на него и заплетающимся языком спросила:

— Что Вы собираетесь сделать со мной?

— Что я собираюсь сделать с тобой, что? — буркнул Мир.

— Что Вы собираетесь сделать со мной, Господин? — прошептала она.

— То, что я запланировал сделать с тобой изначально, — ответил мужчина.

— Господин?

— Завершить свою месть тебе.

— Господин? — простонала она.

— Разве Ты ещё не догадалась? — поинтересовался Мир.

Голова Эллен бессильно опустилась на ковёр. Она ещё смогла немного покрутить руками, сделав последнюю, слабую и бесполезную попытку выпутаться из верёвок, после чего потеряла сознание.

 

Глава 16

Нагретая солнцем цементная полка

Какое-то время она ничего не могла разобрать в том шуме, что раздавался вокруг неё. Прорывавшиеся к её сознанию звуки в настоящий момент казались неразборчивым лепетом. Просто мозг человека находящегося на грани сознания, а именно в таком состоянии пребывала она, воспринимает доходящую до него информацию с определённой точки зрения, поэтому звуки, доходившие до него, казались неопределенными, неясными, смутными, отдалёнными. Она пыталась услышать их, если можно так выразиться, другим ухом. Можем предположить, что женщина пыталась, услышать их на английском языке, но говорили-то вокруг неё не по-английски. Это был совсем другой язык. Так что её замешательство, её смущение, неловкость и испуг в полубессознательном состоянии, на самом деле было нетрудно понять. Фактически, первое время Эллен вообще думала об этих звуках не как о речи, а лишь как о звуках издаваемых человеком, но затем, постепенно, до неё начало доходить, что они должны быть речью. Потоки звуков, струившиеся вокруг неё как вода, иногда раздражающие резкие, иногда успокаивающие плавные, иногда стремительные, должны были быть упорядоченными. Было в них что-то членораздельное или точное, в их ритмике, в их звучании. Они не были звуками издаваемыми животными, вроде рёва, рычания, блеяния, воя или шипения. Как не могли они быть звуками неживой природы, ничего похожего на шелест веток касающихся друг друга под напором ветра, или на постукивание капель дождя, грохот падающих камней, раскаты грома. Итак, почему она не могла понять их? Несомненно, она очень устала, и хотела спать. Почему они не могли вести себя потише, эти голоса вырвавшие её из её сна? Что за странный сон! Ей вдруг пришло в ее голову, что стоит пожаловаться менеджеру строительной компании возводившей этот дом. Но, каким энергичным и поразительным, непохожим на её родной и выразительным казался ей этот странный язык. Вот только что он был таким живым, ярким, быстрым и даже в чём-то деликатным, как вдруг взорвался грубыми, почти жестокими оттенками. Вот он громкий, а через мгновение уже мягкий. Быстрый и даже небрежный, неожиданно сменяется плавным и величественным, а мелодичный переходит в почти нечленораздельный, если не сказать звериный. Звуки то сливались в единый гул толпы, то дробились на десятки голосов, разговаривавших, выкрикивавших, зазывавших, шептавших, объявлявших, утверждавших, торговавшихся, сомневавшихся. Всё это коловращение звуков, быстрое, изобильное, то ускоряющееся, то замедляющееся, то громкое, то тихое, подобное течению ручья, стремительного в горах и плавного на равнине, протекло мимо неё. Однако этого не должно было быть около её квартиры.

Постепенно её начала охватывать тревога. Дело в том, что ей начало казаться, что, несмотря на то, что звучание слов и отличалось от привычного, в ней зародилась готовность, или точнее намёк на готовность, некое смещение внимания или понимания, самое минимальное принятие того, что необъяснимая какофония звуков вокруг неё могла внезапно стать понятной. Именно это подозрение, по причине, которой она сама ясно не понимала, пугало её.

По прежнему оставаясь в угнетённом состоянии, Эллен непреклонно продолжала слушать на английском языке, соответственно, к своему спокойствию, ничего не понимала, или, возможно лучше было бы сказать, ничего не допускала до своего понимания.

Женщина лежала на животе, несомненно, на своей кровати, в своей квартире. Правда, поверхность под ней казалась какой-то очень твёрдой, неприятно твёрдой, даже грубой. «Пожалуй, стоит озаботиться приобретением нового матраса», — подумала она, потянувшись за своей подушкой, но так и не смогла ей найти. Вероятно, она свалилась на пол. Кровать была твёрдой. Слишком твёрдой! А ещё она казалось очень тёплой. Такое впечатление, что она лежит на горячей поверхности, под прямыми солнечными лучами, на самом солнцепёке посреди жаркого лета. Солнечный свет, должно быть, попадал через окно её спальни. Но его было слишком много. К тому же подали лучи не с той стороны и не под тем углом. «Как же горячо! Как ужасно неприятно», — подумала Эллен. Лежать было некомфортно, неприятно, жарко, но ей так не хотелось просыпаться.

Эллен протянула руку к одеялу, чтобы сбросить его с себя, но так и не смогла его нащупать. Похоже, она уже от него избавилась.

Жар и свет прорывалось сквозь сомкнутые веки женщины тёплой краснотой. Свет почти обжигал. Судя по всему, это был яркий солнечный свет.

Ей кажется, или на её шее что-то было? А что это за негромкий звук, словно столкнулись два небольших металлических предмета? Или это был тихий лязг?

А ещё ей казалось, что с её телом что-то случилось, что-то в нём ощущалось неуловимо другим.

Она напряглась, пытаясь сообразить какой сегодня день недели, надеясь, что была суббота. По субботам ей не надо было спешить к студентам.

Она протянула руку вниз, собираясь одёрнуть свою длинную ночную рубашку. Она знала, что должна, учитывая её идеологическую приверженность, предпочитать мужеподобную ночную одежду, чтобы больше походить на мужчин, на врагов, но ей не хотелось так поступать, тем более, что никто из последователей её идеологи, её коллег и прочих, никогда не узнает, что отходя ко сну, она надевала платье, которое можно было стянуть одним движением, разоблачая её. Оно было хлопчатобумажным. Она не смела даже думать о том, чтобы купить, уже не говоря о том, чтобы носить, тонкое, шелестящее шёлковое бельё, или одно из тех коротких, откровенных платьев, вроде тех бесстыдных маленьких вещиц, от которых, по-видимому, шарахаются даже проститутки, по крайней мере, те из них, у кого могла бы сохраниться хоть капелька желания испытывать немного уважения от их клиентов. На её взгляд это были предметы одежды того вида, в который рабовладелец мог бы нарядить свою рабыню.

Старая полузабытая грёза снова начала выплывать из глубин её сознания. Нет, нет, пробормотала Эллен. Но он поднялся со своего места в аудитории, взял её в свои руки и, несмотря на ожидаемые от неё, слабые, жалобные, почти ритуальные протесты, спокойно, систематически, предмет за предметом, раздел её перед студентами, лишив всей одежды и даже обуви. А затем он поднял и уложил её на стол. Она извивалась под ним, слабо возражая, пытаясь отпихнуть его от себя, но потом начинала целовать его, обнимать, прижиматься всем телом, заливаясь слезами и отдаваясь полностью. А класс бурно приветствовал разворачивающееся перед ними действо.

«Нет, — почти закричала она. — О, да, да, да! Нет! Да! Да!»

Эллен дотронулась рукой до бедра, но вместо хлопчатобумажной ткани почувствовала свою голую кожу. Она испугалась, неужели в ярком напряжении её фантазии её ночная рубашка сбилась к талии или даже к груди.

Тогда она потянулась, чтобы стянуть рубашку вниз, но, сколько не водила рукой по телу, так и не смогла найти её. Но она никогда не спала нагая! Она никогда даже не думала делать это! Она была не такой женщиной! Она никогда не позволила бы себе быть настолько уязвимой!

В мозгу Эллен вдруг забрезжило понимание значения звуков раздававшихся вокруг неё и твёрдости поверхности, на которой она лежала. И это заставило её испугаться ещё больше. Она попыталась собрать воедино разбегающиеся мысли и прийти в сознание.

Эллен осторожно ощупала своё тело, и волна ужаса прокатилась от головы до кончиков пальцев ног. Её тело совсем не походило на её, или, точнее не походило на тело пожилой женщины. Она слегка коснулась груди. Каким соблазнительным и полным, восхитительным и упругим показалось ей то, что было под её рукой. Волна ужаса сменилась волной смущения. Эллен провела рукой вниз к талии, которая теперь ощущалась стройной, гибкой и прекрасно округлённой, можно даже сказать деликатной. Потом её рука скользнула по бёдрам и ощутила контрастирующее с узостью талии привлекательное расширение. К своему страданию и ужасу, женщина осознала, что то, что было под её рукой, не могло быть её фигурой. То, что она нащупала, совершенно отличалось от того, к чему она привыкла. Это была одна из тех фигур, которая притягивает к себе непристойные взгляды невоспитанных мужчин, провоцируя их на вульгарный свист.

«Это не моё тело!», — мысленно воскликнула женщина.

Но, разумеется, это было её тело, тактильные ощущения не обманывали.

Эллен дёрнулась, попытавшись подтянуть ноги и сжать колени, а также прикрыться руками, но, внезапно ощутила нечто препятствовавшее подтянуть левую ногу. Её что-то держало. На лодыжке что-то было. Дело не в том, что она совсем не могла пошевелить ногой, просто на её левой лодыжке было что-то тяжёлое. Кроме того, теперь ей стало совершенно ясно, что на её шее тоже что-то было надето. Эллен попыталась правой ногой столкнуть непонятную вещь со своей щиколотки, но у неё ничего не получилось. Ощущения подсказывали, что этот предмет был явно металлическим, тяжёлым, круглым и запертым на её лодыжке. Он плотно охватывал ногу, и не было никакого шанса стянуть это с себя. А ещё, дёрнув ногой, она услышала звук, который больше всего напоминал скрежет тяжёлых звеньев цепи, протянутой по каменной поверхности. Причём цепь эта, если это была цепь, казалось, была присоединена к предмету.

Эллен подняла руку и коснулась шеи. Там тоже нашлось что-то металлическое, круглое и тяжёлое. Женщина тут же испуганно отдёрнула руку.

Шум вокруг неё, звуки, крики, речь теперь стали ещё более навязчивыми. Она уже всерьёз боялась просыпаться. И всё же на неком уровне, женщина, несомненно, уже бодрствовала, просто жутко не хотела признавать этого.

— Купите меня, Господин! — услышала она, просьбу, сделанную жалобным женским голосом, раздавшимся не далее чем в паре ярдов от неё.

Неизвестная женщина просила не по-английски, как внезапно, почти одновременно с пониманием смысла фразы, осознала Эллен. Это не был английский язык, но это был язык, который она тоже знала, и даже говорила на нём довольно бегло. Пусть не все, но большинство слов, которые она слышала вокруг себя, теперь имели для неё совершенно чёткий смысл. Крохотный сдвиг, короткий шажок, наконец-то был ею сделан. И в этот момент, когда все элементы паззла, казалось, встали на свои места, Эллен на мгновение открыла глаза, но тут же закрыла их снова. Яркий солнечный свет нестерпимой болью резанул по глазам. Однако того мгновения её хватило, чтобы в мозгу отпечаталась картинка окружавшего её мира. Она успела увидеть движение, цвета, одежды, ларьки по ту сторону улицы, развешанные в них товары, кричащих под навесами продавцов, детей, мужчин, женщин, уличную суматоху, группы стоящих и спешащих людей, коробейников, некоторых из которых держали корзины на головах.

Эллен перекатилась на бок и села. Прогрохотала цепь. Женщина стиснула ноги вместе и, прикрыв грудь руками, испуганно вскрикнула.

Девушки, сидевшие по бокам от неё, шарахнулись в стороны. Некоторые прохожие, на секунду остановившись рядом с ней, посмотрели на неё, а затем пошли дальше по своим делам.

Наконец, Эллен решилась и приоткрыла глаза. Она сидела на узкой, залитой солнцем цементной полке у стены какого-то здания, выходившей на небольшую площадь, или широкую улицу, или рынок. По ту сторону площади стояли многочисленные киоски, в которых продавцы демонстрировали свои товары. Также, тут и там, вдоль стен, прямо на мостовой, были расстелены одеяла, на которых так же сидели продавцы, нахваливавшие разложенные перед ними товары. Киоски и ларьки имелись и на её стороне площади. За спиной Эллен, а также с той стороны прохода, позади торговых точек возвышались кирпичные стены зданий, очень напоминавшие многоквартирные дома, этажей по семь — восемь. Это очень отличалось от тех высоких башен, которые ей уже доводилось видеть. Правда, бросив взгляд одну из сторон площади, на некотором удалении, она увидела две из тех башен. Взглянув в другую сторону площади, в узкий просвет между домами, ограничивавшими площадь, Эллен смогла разглядеть то, что показалось ей высокой, широкой стеной.

И тут её тело неудержимо затряслось от рыданий. Эллен, как могла, пыталась сдержаться, но получалось плохо.

Она сидела на узкой цементной полке, прикреплённой к стене здания, наподобие крыльца. Шириной эта полка, поднятая на ярд над мостовой, была примерно пять футов и что-то около тридцати длиной. С обоих торцов имелись ступени, по которым можно было подняться на её поверхность. Слева от полки, если стоять к ней лицом, на уровне земли, имелась дверь, предоставлявшая вход в здание. Именно через эту дверь женщин выводили на полку, как и уводили обратно. За этой дверью скрывался небольшой коридор с тесной, тёмной, узкой цементной лестницей, спустившись по которой футов на тридцать вниз можно было попасть на подвальный уровень, где располагались несколько комнат, закрывавшихся крепкими надёжными дверями. В одной из этих подвальных комнат, слабо освещенной, сырой, с покрытыми плесенью стенами, на прелой соломе, держали женщин, перед тем как вывести их на полку.

Наверху, в стене здания позади полки имелось семь гнёзд, предназначенных для установки в них горизонтальных шестов. Прямо напротив них, в переднем краю самой полке располагались гнёзда для вертикальных стоек, на которые должны были опираться концы шестов, для установки тента. Однако в настоящее время, ни стоек, шестов, ни тента на месте не было. Всё оборудование, по-видимому, хранилось в неком складском помещении кирпичного здания многоквартирного дома, или, как его здесь называют, инсулы. Дело в том, что аренда полки без тента стоила дешевле.

В следующее мгновение воспоминания захлестнули её горячей волной. Дом, обучение, прачечная, порошок тасса. Эллен ошарашено уставилась вниз на своё левое бедро. Неужели всё это могло быть правдой? Быть может, она просто сошла с ума?

Но опровергая такое простое объяснение, высоко на её бедре, чуть ниже ягодицы, красовалась маленькая, изящная отметина — курсивный кеф.

Значит, всё было верно! Она была заклеймена! Фактически, в прямом смысле этого слова, заклеймена! Эта чёткая отметина была буквально в ней. Она выжжена в её плоти раскалённым железом! Эллен была заклеймена, ясно и явно отмечена!

На правом боку она рассмотрела фиолетовое пятно ушиба. Это было то самое место, в которое воткнулся носок тяжёлой сандалии Мира, когда тот в раздражении столкнул её с возвышения, а она, беспомощно связанная, вскрикивая от боли, скатилась по ступеням, на ковёр у подножия постамента.

Он не был склонен проявлять нежность к своей рабыне.

Эллен перевела взгляд на левую лодыжку. Как и следовало ожидать, её обхватывал тяжёлый браслет, к которому было прикреплено кольцо, посредством крепкой цепи, приблизительно пяти футов длиной, соединённое с большим увесистым железным кольцом, вмурованным в цементную полку. Соответственно, женщина была прикована за левую лодыжку к этому кольцу.

Всего на полке имелось пять таких колец.

Браслет не имел замка, и, по-видимому, был сомкнут вокруг её щиколотки ударом молота, и, следовательно, не мог быть удалён без специального инструмента. Цепь крепилась к кольцу браслета посредствам большого навесного замка. Второй большой замок пристёгивал другой конец цепи к тяжёлому кольцу в полке.

Эллен осмотрелась. Помимо неё к полке были прикованы ещё шесть девушек. Поскольку колец на всех не хватало, то к двум кольцам было приковано по две девушки сразу.

Женщина прикоснулась пальцами к горлу. Больше она не носила тонкую, плоскую, лёгкую, изящную металлическую полосу, к которой она привыкла настолько, что перестала замечать, и вспоминала только, когда слышала грубый окрик или чувствовала удар стрекала, напоминавшие ей о значении этого атрибута.

Эллен присмотрелась к другим девушкам. Шеи всех шестерых охватывали тяжёлые чёрные железные ошейники. Это были не более чем толстые широкие полосы металла согнутые вокруг шей. В отогнутых концах этих полос имелись отверстия. Когда ошейник смыкался ударом молота, отверстия совмещались, и сквозь них продевалось кольцо, в свою очередь запертое ударом, и свисавшее перед горлом девушки. Таким образом, в некотором смысле, ошейник был заперт дважды, не только будучи закрыт ударом молота, но и дополнительно заперт кольцом, соединяющим оба конца металлической полосы. Любого закрытия, конечно, было более чем достаточно, зато эта конструкция ошейник-кольцо, простая и недорогая, позволяла сэкономить на сварке, плавке или клёпке. Но с другой стороны, к браслетам кольца обычно привариваются или вплавляются, таким образом, становясь частью кандалов или наручников. Например, к браслету на её левой лодыжке была приварена скоба, через которую было продето и заклёпано кольцо.

Тяжёлый ошейник на её горле доставлял неудобство и сильно отличался от той лёгкой полоски металла, к которой она привыкла за прошедшее время. Кроме того, этот ошейник был гораздо шире, настолько, что мешал наклонять голову.

Эллен была уверена, что на ней был ошейник, точно того же вида, как и те, что носили другие девушки. По крайней мере, на это намекали ощущения её пальцев, скользнувших по загнутым концах, сквозь которые было пропущено свисавшее вниз тяжёлое кольцо.

Ей казалось, что ошейники такого вида, размера и веса, порядка четырёх — пяти фунтов, при том дискомфорте, который он заставлял почувствовать, мог бы использоваться только в качестве ошейника наказания. И всё же, все девушки на полке носили именно такие.

Но ведь не могли же они все быть наказанными! В таком случае, не могли ли они быть рабынями самого низкого пошиба, самыми дешёвыми из рабынь, самыми низкими и никчёмными? Несомненно, такие девушки всеми силами стремились поскорее освободиться от таких ошейников и возвратить своим шеям лёгкость несгибаемое совершенство ошейника господина.

Так может, поэтому девушка так жалобно просила: «Купите меня, Господин!»

«Где я, — спросила она себя. — В какой неволе я оказалась?»

Эллен снова посмотрела на других девушек, которые, казалось, совсем ей не интересовались. Только одна из них окинула её взглядом, в котором сначала читалось удивление, быстро сменившееся презрением, после чего она отвела глаза. Перед Эллен тут же встал вопрос, знали ли эти рабыни, что она была варваркой, девкой с Земли. Все девушки, так же, как и она сама, были раздеты догола, им не дали даже нитки, чтобы прикрыть наготу.

На ошейниках тех девушек, что сидели радом с ней слева и справа, она смогла разглядеть многочисленные царапины. Что-то было нацарапано недавно, другие отметины были перечёркнуты или зацарапаны. Эллен, как мы помним, так и осталась неграмотной, но опознать шрифт она всё же была способна, причём как рукописный, так и печатаный, так что она определила, что царапины на ошейнике, складывались в буквы, частично рукописные, но по большей части печатаные, казавшиеся грубыми и неказистыми. Легонько коснувшись подушечками пальцев своего ошейника, она нащупала на его поверхности подобные царапины. Конечно, её заинтересовало, что там могло быть написано, только узнать это ей было неоткуда. Единственное в чём она была уверена, так это в том, что до неё этот ошейник носило множество девушек, и, нетрудно было предположить, что после ней ещё многим другим предстоит это делать. То, что было под её пальцами, очень отличалось от аккуратной гравировки, которую она видела в зеркале на своём прежнем ошейнике. Одна из её наставниц как-то сказала ей, что на том ошейнике было написано: «Я — Эллен, рабыня Мира из Ара». Но теперь тот ошейник остался в прошлом.

И клеймо, и ошейник отмечают женщину, как рабыню, но оба делают по-разному, каждый своим способом. Клеймо всегда остается на ней, а ошейник может меняться. Не все рабовладельцы, кстати, клеймят своих невольниц и надевают на них ошейники, однако клеймо и ошейник настоятельно рекомендуются Торговым Законом, так что рабскую девку, не отмеченную такими символами, встретишь нечасто.

— Купите меня, Господин! — попросила девушка, сидевшая по правую руку от Эллен, становясь на колени и протягивая руки к красивому парню, одетому в кожу, который задержался около полки.

— Опусти руки, — бросила ей девушка слева. — Покажи себя мужчинам.

— Нет, нет, нет! — замотала головой Эллен.

— Вставай на колени, лицом к площади и расставляй ноги, — сказала ей та, что справа, но не та, что рядом, а следующая за ней.

— Нет, нет! — ещё сильнее сжалась Эллен, пытаясь максимально прикрыть себя руками.

Она не знала, какую позу ей следует принять. Само собой, Эллен боялась встать на колени в провокационную позицию, особенно с широко расставленными ногами. Это было бы опустошительно отвратительным признанием своей капитуляции, беспомощности, неволи и подчинения. Точно так же она боялась лечь на бок, лицом наружу, продолжая прикрываться, поскольку многие могли бы рассматривать её лицо, и видеть на нём страх и замешательство, и развлечения ради, могли приказать, чтобы она продемонстрировала себя, или даже заставить её пройти через рабские позы, устроив самое настоящее представление на полке. Но ещё больше Эллен боялась повернуться спиной к площади и, лёжа на боку, притвориться спящей, ибо она уже знала, как выглядят со спины формы её новой фигуры и не сомневалась, что они не останутся незамеченными. Она рассматривала также положение на спине, но быстро со страданием и мукой отвергла и этот вариант, поняв какую это предоставит перспективу для полёта фантазии, любому нормально развитому гормонально мужчине, даже землянину, не говоря уже о неприрученных мужчинах Гора.

— Не знаю насчёт Барзака, но Тарго скоро вернётся со своего чая, — предупредила девушка слева. — Думаю, что к тому времени тебе стоит начать демонстрировать себя и зазывать покупателей.

— Нет! Нет! — снова замотала головой Эллен, и поскорее легла на живот, в ту позу, в которой она ещё недавно спала, полагая, что, возможно, это скроет большую часть её прелестей. Безусловно, даже в этом случае очарование её фигуры, вытянутой на полке, оставалось заметно, просто показано было с другого ракурса. Разве мог мужчина не обратить внимание на миниатюрность её стоп, стройность её лодыжек, одну из которых обнимал, привлекательно подчёркивая, железный браслет, плавное расширение её голени, переходящее в бёдро, соблазнительность которого была усилена аккуратным рабским клеймом, изгибы красиво и деликатно очерченных ягодиц, талии и груди, её белых плеч, тонкой шеи, головы, чуть прикрытые блестящими тёмными волосами, рассыпанными по освещенному солнцем цементу, тонкость и округлость предплечий, крошечность запястий, словно умолявших о рабских наручниках, аккуратность ладоней и тонкость пальцев, которые могли бы принести такую радость рабовладельцу. Так что, в таких аспектах, да и в тысячах других, таких тонких как деликатность движений её спины, поднимавшейся и опускавшейся в такт дыханию, дрожь губ, робость взгляда, напряжение с которым кончик её пальца касался металла ошейника, она сама того не желая, демонстрировала своё очарование. Как могла она, красивая обнажённая рабыня, будучи выставленной напоказ, спрятать обаяние, которым наградила её природа? В отчаянии Эллен прикрыла свою голову руками.

— Тарго идёт, — прошептала одна из девушек, та, что была ближе всех к ней слева.

Но Эллен даже не пошевелилась, притворившись, что спит.

— Мужчина! — резко бросила невольница справа.

Немедленно, даже не успев толком подумать, а фактически не понимая, по крайней мере, в первый момент, что она делает и почему она это сделает, Эллен приняла первое положение почтения. Это была мгновенная реакция, буквально вбитая в неё, одно из последствий дрессировки продолжавшейся в течение нескольких недель. Справа донёсся женский смех. Рассерженная Эллен уже собиралась было изменить позу, и поговорить с девушкой, вздумавшей пошутить над ней, но в последний момент ей пришло в голову, что команда «Мужчина» могла быть мотивирована. Она украдкой бросила косой взгляд сначала вправо, а потом влево и обнаружила, что другие девушки также согнулись в первом положении почтения. Так что и она предпочла оставаться в той же позе.

Возможно, девушка справа по-своему и пошутила над ней, но, не стоило отрицать и того, что в её шутке была лишь доля шутки. Возможно, тем самым она спасла Эллен от наказания, или, по крайней мере, избавила от неприятных объяснений. Ведь на самом деле она не спала, и мужчина мог это понять. Ритм дыхания спящего человека отличается, и, вероятно, найдётся ещё немало нюансов. Кроме того, Эллен сама не хотела обманывать кого бы то ни было, поскольку просто опасалась это делать. Как знать, простит ли её мужчина, поняв, что она его обманывает, или сочтёт целесообразным исправить её поведение кожей, так сказать, во избежание повторения.

Эллен услышала тяжёлые шаги справа, кто-то поднимался по ступеням.

— На колени, — послышалась команда.

Немедленно все прикованные рабыни, включая Эллен, приняли указанное положение.

— Новая девка, остаётся в этой позе, — сказал мужчина. — Остальные никчёмные самки урта, как хотите.

Со всех сторон послышались лязг, звон и треск цепей. Девушки изменили положение, рассаживаясь поудобнее.

Шаги приблизились к Эллен, которая предполагая, что здесь именно она была «новой девкой», конечно, осталась стоять на коленях.

Судя по звуку шагов, мужчина должен был быть невысоким и немного грузным. В следующий момент она поняла, что кто-то встал рядом с ней. Краем глаза она заметила, что мужчина был одет в синее с жёлтым.

Её охватил испуг. Она вдруг осознала себя рабыней, оказавшейся в присутствии свободного мужчины. Конечно, он не мог бы быть огромным мужчиной, вроде тех, с которыми она уже сталкивалась в этом мире, но он был мужчиной, а она женщиной, рабыней к тому же.

Эллен, держа голову прямо, не сводила глаз с площади. Полка под её коленями и пальцами ног почти обжигала. Ей оставалось только надеяться, что на коже не останутся ожоги.

— Фух, жаркий сегодня денёк выдался, — пропыхтел мужчина, которого, по-видимому, звали Тарго. — Вам-то хорошо, сидите вон голышом, наслаждаетесь.

Эллен стояла на коленях, выпрямив спину и боясь пошевелиться.

— А где Барзак? — спросил он у кого-то.

— Не знаю, Господин, — послышался женский голос.

— В какой-нибудь пага-таверне, — проворчал Тарго. — Полагаю, что вы все хорошо себя демонстрировали.

Лично у Эллен сложилось впечатление, что девушки начинали показывать себя с лучших сторон и зазвать покупателей, только когда мимо полки проходили интересные, красивые мужчины. Но тогда здесь не было, ни этого мужчины, ни неизвестного ей Барзака, кем бы он ни был.

— Тебе давали порошок тассы, — заметил он.

— Да, Господин, — подтвердила Эллен.

— Как Ты себя чувствуешь? — поинтересовался мужчина.

— Хорошо, Господин, — ответила она.

— Ну вот и хорошо, — кивнул Тарго. — Обычно порошок не даёт никаких побочных последствий. Голодна?

— Да, Господин, — признала Эллен, на мгновение задумавшись.

Признаться, только после его вопроса, она поняла, что была голодна. Страдание и беспокойство после пробуждения охватили её настолько, что полностью подавили даже чувство голода. А ведь последний раз она питалась перед тем, как её повели в комнату подготовки. Эллен как обычно была прикована цепью за шею в своём пенале, и ей дали две миски, одну с водой, другую с рабской кашей. При этом во время еды в пеналах им не разрешали использовать руки, так что они должны были питаться на четвереньках или на животе. Эллен могла не допивать воду, но рабская каша должна была быть съедена до последней крошки, и миска вылизана начисто. Если бы охранники остались недовольны, то её ждала плеть. Прикованная цепью, через некоторое время она начала опасаться, что о ней забыли, но две наставницы явились за ней, незадолго до наступления шестнадцатого ана, вместе с охранником, который освободил её от цепи, но сразу же связал ей руки за спиной, натянул на голову капюшон и, взяв на поводок, отвёл в комнату подготовки. В том доме было много мест, которые, по сути, представляли собой лабиринт, и с которыми Эллен была незнакома.

Так что она не знала наверняка, сколько времени прошло с того момента, как она поела в последний раз. Это могло было быть как вчера вечером, так и позавчера.

— После порошка тассы, — сказал мужчина, — зачастую просыпается зверский голод. Но когда ты просыпаешься в веревках или цепях, тебе приходится подождать, прежде чем узнаешь, положено тебе есть или нет.

Эллен краем глаза заметила, что в руках мужчины что-то было.

— Можешь смотреть на меня, — наконец разрешил Тарго, и женщина подняла на него испуганный взгляд. — Тут у меня немного хлеба. Держи позу!

Последнюю фразу он бросил резко, заметив, что Эллен начала поднимать руки с бёдер. Так что, ей пришлось брать еду из его руки, оставаясь на коленях и изящно вытягивая шею.

В другой руке мужчина держал маленькую металлическую чашку, и когда Эллен доела хлеб, он положил ей другую руку на затылок и поднёс чашку к губам.

— Это — чай Бази, — пояснил он, аккуратно вливая негорячий, но крепкий и ароматный напиток ей в рот.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила женщина.

— Что за день выдался, — проворчал Тарго. — Вы все загорите дочерна, и станете похожи на дикарок из прерий, за которых я, наверное, смог бы выручить больше чем за вас. Такая жара, что задымится тюрбан Царствующего Жреца.

Мужчина убрал чашку в свой кошель, висевший на его поясе. Надо заметить, что у большинства гореанских предметов одежды карманов нет, так что мелкие вещи, которые на Земле обычно носят в карманах, здесь хранятся в кошельках, кисетах или кошелях побольше. С другой стороны, одежда некоторых ремесленников часто снабжена карманами для инструментов, нагелей, гвоздей, крепежа и прочих предметов.

— Как тебя назвали? — спросил Тарго.

— Эллен, — ответила она, — если это будет угодно Господину.

— Хм, симпатичное имечко, — хмыкнул он. — Безусловно, варварское. Ты — варварка что ли?

— Да, Господин, — признала Эллен, и услышала смех одной из девушек.

Ей внезапно пришло в голову, что это могла быть очередная проверка со стороны её господина Мира из Ара. Возможно, это была его шутка.

Этот человек вовсе не показался ей недобрым. Он накормил её и дал чай.

Конечно, Мир из Ара никогда не позволил бы ей избежать его ошейника! Конечно, так или иначе, он оставил бы её себе навсегда! Разве он не запомнил её? Разве это не он принёс её в этот мир? Не он ли вернул ей юность и привлекательность? Не он ли дал ей красивое имя? Не он ли надел на неё железный пояс? Разве это не он был тем, кто первым подверг её властному мужскому использованию?

— Мы оставим тебе это имя, по крайней мере, в течение какого-то времени, — решил Тарго. — Это может поднять твою цену. Пожалуй, это будет одно из немногого, что могло бы это сделать.

— Господин? — удивлённо уставилась на него Эллен.

— Да юная Ты слишком, — расстроено махнул рукой мужчина. — Немногим больше, чем смазливая девчонка.

Эллен прикусила губу. Теперь она окончательно поверила в слова Мира из Ара, своего хозяина, который в своём высокомерии, сделал с ней это.

— Какое сорок третье положение удовольствия? — спросил Тарго.

— Я не знаю, Господин, — растерялась она.

— А шестое наслаждение волос рабыни? — задал он следующий вопрос.

— Не знаю, Господин, — повторила Эллен.

— Как называется восемнадцатый стих поэмы о любви Дины, поэтессы рабыни? — продолжил допрос мужчина.

— Не знаю, Господин, — вздохнула она.

— Ты вообще хоть что-нибудь знаешь? — полюбопытствовал Тарго.

— Очень немногое, Господин, — вынуждена была признать она.

— Впрочем, это касается и всех других, — заявил мужчина. — Кувшинные рабыни, девки чайника-и-циновки, никчёмные самки урта, вот кто вы все! Кое-кто ещё стоит того, чтобы за них заплатил Убар, а за большинство остальных хоть самому приплачивай доверчивым покупателям, чтобы сбыть вас с рук. Я иногда думаю, что мне стоило бы подкупить дворников, чтобы они забрали вас с моей полки и сбросили в ямы, избавив меня от вас, как избавляются от протухшего мяса! Вы хоть представляете себе, чего мне стоит аренда этого места, даже без тента!

— Нет, Господин, — ответили ему сразу несколько девушек.

— Это не ваше дело, — отрезал Тарго. — Но это неслыханно! Я разорён! Чем я буду вас кормить? А может быть мне лучше взять вас на поводок и отвести к мусорным бакам, чтобы сами нашли себе пропитание? Ну и где Ты пропадал?

Последний его вопрос был адресован приблизившемуся к полке мускулистому товарищу в короткой тунике и с кожаными крагами на запястьях. Выглядел он довольно неряшливо, волосы с заметной проседью, да ещё кривой на один глаз.

Эллен предположила, что это и был тот, кого звали Барзаком.

— В Железном Ошейнике, — ответил подошедший.

— А я пил чай! — возмущённо воскликнул его тучный товарищ одетые в синие с жёлтым одежды, как показалось Эллен бывший старшим в этой паре.

— А я пагу, — ничуть не смущаясь, заявил седой.

— И ты оставил их без наблюдения и охраны! — заорал на него Тарго. А если бы из-за тебя я лишился всего моего товара?

— Да ерунда, — отмахнулся Барзак. — Они же прикованы. А кроме того, кому они нужны?

— Ты мог бы принести бурдюк паги сюда, — сердито буркнул толстяк.

— А закусить? — поинтересовался его помощник. — После паги всегда хочется мясца, причём обоих видов.

Большинство владельцев пага-таверн предпочитают не выпускать своих девушек за пределы таверн, если только заковав их в цепи и под наблюдением. Правда, стоит упомянуть, что некоторые всё же посылают их на улицы в качестве зазывал, обычно при этом заковывая им руки за спиной в наручники. В тавернах такие девушки обычно входят в цену напитка. Разве что за танцовщиц может быть наценка.

— Ты же мог использовать любую из них! — возмутился Тарго, взмахом руки указывая на обитательниц полки.

Эллен встревожено поняла, что его широкий жест мог касаться и её самой. По крайней мере, она не была явно исключена из его предложения.

— Хо! — фыркнул Барзак. — Мне хочется настоящую рабыню.

Некоторые из девушек на полке сердито дёрнулись, загремев цепями.

— Ого! — воскликнул седой. — Наша маленькая самка урта вышла из спячки. Ну-ка, девка, давай, разведи свои колени!

Эллен немедленно подчинилась. А мужчина протянул и небрежным, собственническим жестом положил правую руку на её левое колено.

— Ой! — вскрикнула Эллен, испуганно съёживаясь.

— Что это с тобой? — осведомился Барзак, на руку убрал.

Женщину трясло, и она даже не могла говорить.

— Ничего, — проворчал Тарго, а затем, повернувшись к Эллен и с упрёком посмотрев на неё, сказал: — Тебе стоит поскорее привыкать к тому, что мужчины с тобой будут обращаться так, как захотят, в любое время и любым способом.

— Господин? — прошептала она, испуганно уставившись на него, но тут же опустила голову и вздохнула: — Да, Господин.

— Пойду-ка я внутрь, — заявил вновь пришедший. — Ух и жара же сегодня.

И он, действительно, направился влево от платформы и исчез в здании.

— И почему я его терплю? — ворчливо спросил Тарго, ни к кому не обращаясь. — Но сегодня, действительно, жарко.

— Мы обгорим и облезем, Господин, — пожаловалась одна из девушек.

Эллен пришла к выводу, что этот Тарго мог принадлежать к тому виду мужчин, с которыми можно было бы говорить относительно безнаказанно. А вот в отношении Барзака у неё сложилось прямо противоположное мнение. Седой показался ей, одним из тех мужчин, которые могли бы не задумываясь ударить женщину или использовать её для своего удовольствия, просто взглянув на неё.

— А это имеет какое-то значение? — поинтересовался толстяк, раздражённо посмотрев на заговорившую. — Ты думаешь, что сможешь стать ещё дешевле и никчёмнее, чем Ты есть? А может у тебя есть монеты на аренду тента?

Пожаловавшаяся женщина отпрянула и расстроено простонала. Рабыням не принадлежат даже их ошейники, или цепи, которые их держат.

— Через скольких владельцев Ты прошла? — спросил Тарго.

— Только одного, — ответила Эллен.

— Читать умеешь?

— Нет, — мотнула головой она.

— То есть, неграмотная, — проворчал мужчина.

— Да, — признала рабыня.

— А Ты ничего не забываешь в своих ответах? — язвительно полюбопытствовал он.

— Простите меня, Господин, — опомнилась Эллен.

— Не все мужчины столь же снисходительны, терпеливы и добры, как Тарго Великодушный, — предупредил толстяк.

— Да, Господин, — согласилась женщина, со страхом думая о том, что абсолютное большинство гореан, которых она встретила, заставляли её трястись от боязни попасть в их руки.

Как совершенно и бескомпромиссно принадлежала бы она им. Эти мужчины, казалось, родились владельцами женщин.

— Ты в красном шёлке? — уточнил он.

Эллен посмотрела вниз на своё обнажённое тело, испуганная, поражённая, захваченная врасплох, охваченная внезапным смущением. До неё не доходила суть его вопроса. Ведь очевидно же, что она обнажена, полностью, совершенно. О каком шёлке могла идти речь, какого бы цвета он ни был? Она была раздетой, голой рабыней, цепью прикованная к неудобной, горячей полке. О чём он мог спрашивать?

— Ты в красном шёлке? — повторил мужчина.

— Я не знаю, — растерянно пролепетала она.

А может, на самом деле, она, на некотором уровне, просто отказывалась понимать его вопрос, или, что более вероятно, боялась отвечать на него?

Рабыни, сидевшие по обе стороны от неё, прыснули смехом.

— Похоже, Ты действительно проспала всё на свете, маленькая соня, — усмехнулся Тарго.

Его фраза была встречена взрывом смеха, заставившим Эллен густо покраснеть.

— Простите меня, Господин, — выдавила она из себя. — Я просто растерялась и сначала поняла того смысла, который Вы вкладывали в свои слова. На моём родном языке мы говорим о таком в совсем других выражениях. У нас для этого есть другие слова.

— А мы здесь говорим об этом гореанским способом, — проворчал мужчина, — и особенно если это касается рабынь.

— Да, Господин, — согласилась Эллен.

— Ты — рабыня, — напомнил он. — Ты должна изучить язык своих хозяев.

— Да, Господин, — вынуждена была признать его правоту Эллен.

— Быстро и хорошо! — добавил толстяк.

— Да, Господин! — снова согласилась она.

— И даже превосходно!

— Да, Господин! — повторила женщина.

Безусловно, Эллен сомневалась, что когда-нибудь сможет говорить на этом языке превосходно. В конце концов, многие ли, даже среди носителей языка, могут похвастаться тем, что говорят на нём превосходно? Она полагала, что в её гореанском навсегда останется акцент, и в лучшем случае, ей удастся добиться того, что этот акцент будет слабо заметен. Но даже и без него такие детали, как пломбы в зубах и крошечные шрамы от прививок, продолжат, к добру или к худу, выдавать её варварское происхождение. К счастью, очень немногие из гореанских рабовладельцев имеют что-то против таких акцентов у своих рабынь. Быть может, им даже нравится этот привкус или оттенок иностранного аромата в речи их движимого имущества, и они находят его очаровательным. К тому же, это имело тенденцию отмечать их и выделять из общей массы гореанских рабынь, говорящих на этом языке с рождения. Впрочем, Эллен была уверена, что вскорости достигнет значительного прогресса и заговорит по-гореански достаточно бегло. Это было важно, и в первую очередь для неё самой. Это был язык её хозяев, а следовательно, она должна изучить его быстро и хорошо. Она часто ловила себя на мысли, что уже думает на нём и даже в своих снах говорит по-гореански. Тут надо отметить, что, несмотря на то, что язык на Горе в целом один, но имеет место большое количество разнообразных акцентов, даже среди носителей языка. Например, гореане в Аре говорят немного не так как на Косе, а акцент и тех и других существенно отличается от говора выходцев из Турии, города расположенного далеко на юге, и так далее. Ещё, мимоходом можно было бы упомянуть, что в преподавании варваркам гореанского присутствует некая странность, причём в разных городах разная. Некоторые слова, достаточно многие, но не все из наиболее общеупотребимых среди носителей языка, предположительно, изначально преподаются варваркам с произношением, которое несколько отличается от обычного произношения этих слов. Получившийся акцент иногда называют «рабский гореанский». Девушки, конечно, об этом не знают и сами этих различий не замечают. Большинство полагает, что изучают нормальный гореанский язык. А теперь давайте предположим, что девушка, попыталась убежать, осмелившись переодеться в свободную женщину, что является самым неблагоразумным действием с её стороны. Не трудно догадаться, что при первом же вопросе она невольно себя выдаст, почти немедленно идентифицировав себя как варварку, со всеми вытекающими из этого последствиями для своей судьбы. Но даже если девушка будет знать или подозревать, что ей преподают не совсем нормальный гореанский, то она всё равно вряд ли сможет точно узнать, в каких именно тонких и многочисленных моментах её речь выдаст её как рабыню. Аналогичным образом девушке иногда преподают «рабские названия» некоторых предметов, не информируя её, что это именно рабские названия. Таким образом, в самой невинной и естественной беседе, разговоре о чём-либо, она наверняка покажет себя рабыней, использовав слово или имя, или название предмета, характерное для речи рабынь. Эллен как-то спросила своего господина, есть ли в её гореанском, том, который она изучала в Аре, такие особенности, но он только улыбнулся и сообщил ей, что любопытство не подобает кейджере. Таким образом она по-прежнему этого не знает. Само собой разумеется, подобные лингвистические предосторожности и тонкости с гореанками, женщинами, родившимися здесь свободными, но попавшими в ошейник, окажутся неэффективными. С другой стороны, стоит им пройти через порабощение, и рабство неизбежно начнёт оказывать своё тонкое влияние и на них, как оно это делает со всеми женщинами, в результате через некоторое время они тоже взглядами, манерами, фразами, тембром голоса, неприметными движения и прочими особенностями покажут себя рабынями. Не так трудно, как кажется подобрать английское определение, которое характеризовало бы различия между свободной женщиной и рабыней — рабыня является чрезвычайно женственной. Случается, рабыня пытается подражать напористой резкости, мужеподобным движениям, позам и жестам, надменности, выражению лица свободной женщины, но в результате обычно, точно так же, как и на Земле, когда женщины начинают подражать мужчинам, получается не больше чем гротескная карикатура. Конечно, на Земле для женщин, скорее всего, никаких вредных последствий от таких шарад и выходок не последует. В действительности, они даже могут заслужить благодарность от адептов тех патологических учений, согласно которым им не разрешено прислушиваться к шёпоту природы и истинам их биологической разновидности. Фактически, в дальнейшем, у таких претензий и отговорок может появиться реальная ценность, вроде приобретения практикующими их многочисленных политических и экономических выгод. На Горе, конечно, ситуация в корне отличается. Женщина, ведущая себя подобным образом и, соответственно, подозреваемая в ношении ошейника, но отчаянно пытающаяся скрыть свою женственность этой уловкой, может быть передана свободным женщинам для экспертизы. И если те найдут на ней клеймо, то разденут, свяжут, и тщательно обработают её стрекалами, поскольку нет и не может быть никакой приязни между свободными женщинами и рабынями, а затем передадут её судьям, для возвращения беглянки под власть её хозяина.

— Итак, — сказал Тарго, — Ты в красном шёлке?

— Да, Господин! — всхлипнула Эллен.

— Ты понимаешь, о чём я тебя спрашиваю? — уточнил мужчина.

— Да, Господин!

— То есть Ты была открыта для использования мужчин?

— Да, Господин! — вздохнула она, под смешки своих соседок по полке.

Эллен вспомнилось, как именно её господин открыл её для использования мужчин, грубо и властно. Она запомнила свою беспомощность, когда она стояла на коленях, спиной к нему, прижимая руками, сложенными на затылке, голову к ковру. Запомнила своё удивление, испуг, потрясение, шок, неверие в происходящее, унижение, и одновременно с этим, непонятные ей желание, согласие и покорность власти его рук на своём теле. Безусловно, он не заботился о ласке и нежности, а сделал всё быстро и высокомерно. Конечно, ей практически не была дана возможность испытать удовольствие. Он просто не позволил ей этого. Он проследил за этим. Именно это входило в его намерения. Всё удовольствие должно было достаться ему, а она должна была быть просто взята, и осознать себя взятой.

Как далеко в прошлом осталась аудитория в институте.

Она была использована грубо, презрительно, без подготовки, чтобы стоя на коленях спиной к нему, ещё лучше изучить то, чем она была для него, и то, что она не будет для него ничем большим, кроме как объектом осмеяния и презрения.

Как полон был его триумф!

А потом мужчина встал, а она, лишённая его поддержки, упала на пол и осталась лежать там, ведь ей ещё не разрешили подняться, никчёмной, бессмысленной, презренной, опустошённой рабыне.

Как далеко теперь были её лекции, и их прежние отношения! Они больше не были учительницей и студентом. Теперь они были рабыней и рабовладельцем. И в тот момент у него отлично получилось преподать ей её рабство!

Эллен вспомнила, как позже он закрепил на её ошейнике красную ленту, и, как ей показалось, с некоторым удовлетворением, рывком затянул петлю. Конечно, она больше не носила эту ленту. Её не было на тяжёлом и неудобном нынешнем ошейнике. Интересно, куда делась та лента? Возможно, после того как она потеряла сознание, ленту сняли и сохранили в доме, чтобы использовать снова, позже, когда другой девственнице, другой девушке белого шёлка, будет представлен новый аспект её неволи.

Эллен предположила, что рабыни, в большинстве своём, будут девушками красного шёлка, так что не было большого смысла в наличии такой ленты на их ошейниках. Быть может, если бы она всё ещё оставалась «белым шёлком», то белая лента была бы повязана на её ошейнике. Это могло бы, предположила она, иметь некоторый эффект на спрос, цену и тому подобные детали.

Также ей вспомнилось, что её господину доставило удовольствие и позабавило то, что он с ней сделал, то есть понизил этим её цену, переодев в красный шёлк, открыв для использования мужчин. Это намекало на то, что без этого она, варварская девка, невежественная, юная и едва обученная, не имела большой ценности. «По большому счёту, как рабыня я ничего не стою», — подумала Эллен. Однако она не сомневалась, что её господин получил большое удовольствие от её тела. Наверное, она была бы не против, разделить с ним это удовольствие, или даже получить его большую часть, но сделать это ей позволено не было. Всё удовольствие, даже триумф достались ему.

«Он овладел мной, — думала она, — и как он овладел мной! Как рабыней, как бессмысленной рабыней! Какой триумф для него! И всё же я не могу отрицать, что часть меня радовалась тому, что я была так использована, брошена его неразделённому, одностороннему удовольствию!»

— Как быстро Ты увлажняешься? — спросил Тарго.

— Господин? — не поняла она.

— Вкусный ли Ты десерт? — по-другому спросил мужчина.

— Я не понимаю, Господин, — пролепетала невольница.

— Ты хорошо подмахиваешь? — уже прямо спросил толстяк.

— Господин? — опешила Эллен.

— Ты хорошо подмахиваешь? — повторил он свой вопрос. — Конечно, Ты отлично поняла меня. Ты — рабыня, разве нет? Тебя заклеймили, не так ли? Посмотри на своё бедро. Стонешь ли Ты, вскрикиваешь или вопишь, задыхаешься и царапаешься, просишь и дрожишь, пинаешься и дёргаешься, беспомощно и неоднократно кончаешь? Тебя что никогда беспощадно и беспомощно, словно плетями, не приводили к рабскому оргазму? И затем ко второму, к третьему и так далее, столько раз, сколько твоему владельцу будет угодно в тебе их вызвать, возможно остановившись только тогда, когда Ты сама попросишь о большем?

Эллен, конечно, никогда не испытывала рабского оргазма, но она думала, что у неё имелось некое тусклое понимание относительно того, каково это могло бы быть. Увы, в то время она крайне мало знала об этом! Она даже представить себе не могла тогда, какой беспомощной перед теми потребностями может стать рабыня.

Одной из полезностей заковывания в цепи или связывания рабыни, кстати, считается то, что это должно усилить её оргазм и увеличить их количество. Это следствие некоторых психологических и физиологических факторов, вовлечённых в эти вопросы.

Возможно, беспомощность рабыни слишком очевидна, чтобы постоянно упоминать об этом. Рабыня не может освободиться и таким образом должна ждать внимания владельца, которое может быть отсрочено, или нерегулярно, или наоборот продлиться в течение многих часов и так далее. Тем самым это позволяет ей быстрее понять, что она — рабыня.

— Ну так как? Ты хорошо извиваешься? — настаивал Тарго. — Это — простой вопрос. Ответь на него.

— Я так не думаю, Господин, — наконец нашла она в себе силы, ответить.

Ну почему они не разрешали ей оставить хоть каплю гордости? Но затем она вспомнила, что была рабыней, и что рабыне гордость не позволена. Точно так же, как не разрешены ей инертность и фригидность. Эта роскошь оставлена лишь для свободных женщин, которые могли максимально использовать их, если они того желали. А от рабыни требовалась бурная реакция. Стрекало разгоняет инертность, а лёд фригидности стремительно тает под жаром плети. Но кстати, и само по себе состояние неволи для инертности и фригидности становится разрушительным фактором. Как можно оставаться инертной и холодной, когда ты принадлежишь, тобой владеют, над тобой доминируют? Рабыня любит всех и отдаётся всем. Она горяча, покорна и послушна. Она у его ног, горячая и мокрая, умоляющая позволить ей служить и ублажать.

— Значит, Ты так не думаешь? — недоверчиво переспросил толстяк.

— Да, Господин, — подтвердила Эллен.

— О, замечательно! — с явной неприязнью воскликнул он.

— Оказывается, она маленькая ледышка! — рассмеялась одна из рабынь, внезапно всколыхнув в памяти Эллен, что Мир охарактеризовал её как тугую, холодную маленькую штучку.

Несомненно, он не был удовлетворён ею. В тот момент Эллен решила, что ничего не могла поделать с тем, что она была такой. И тогда она решила, раздражённо и зло, что она и не будет ничего делать с тем, какой она была. Уж она покажет им! Она будет гордиться своим превосходством, она будет выше чувств и потребностей. Она будет одной из тех женщин, которые презирают чувства и потребности в других, и попытается презирать их за роскошь их чувствительности, за богатство их эмоций, за сокровище их здоровья. Ни один мужчина, никогда не заставит её отдаться ему!

Только так тот можно обратить свою неадекватность или бедность, врождённую или приобретённую, в достоинство или заслугу. Особенно, если у тебя есть основания подозревать, что мужчины, так или иначе, не очень заинтересовались тобой.

Однако Эллен, положа руку на сердце, несмотря на свою браваду, ощущала, что, если бы всё пошло немного по-другому, если бы Мир отнёсся бы к ней немного иначе, она кричала бы и плакала, отдаваясь ему. Само её тело жаждало отдаться ему.

Даже теперь, с какой тревогой вспоминала она эмоции, бурлившие в ней во время того бескомпромиссного использования. Похоже, воспоминания об этом останутся с нею навсегда. Она не в силах рассеять их. Хотя Эллен и пыталась почувствовать себя возмущённой и даже оскорбленной, но в этом вопросе она потерпела неудачу. Эмоции, пытливые и очаровывающие, провоцирующие и настойчивые, продолжали что-то шептать ей внутри тканей её тела. Ей, зажатой в его руках, даже не нужно было просить его о лучшей демонстрации её уязвимости и женственности. И, что интересно, хотя она едва ли осмелилась бы признаться в этом, это казалось по-своему завораживающим знамением, подобно быстро промелькнувшей птице или ветке, плывущей по воде, доказывающим существование новых миров. Эллен была, как говорится, открыта для использования мужчин. Она больше никогда не станет прежней. «Теперь я сама хочу таких эмоций, — сказала она себе. — Я должны их почувствовать!»

«Нет, нет, — внутренне закричала она на себя. — Я не такая женщина!»

«Да, Ты именно такая, — тут же заверил её внутренний голос. — Ты — не больше, чем рабыня!»

«Я должна сопротивляться чувствам», — заявила Эллен.

Но в следующий момент, обведя взглядом переполненный рынок, суету красочно одетой толпы, киоски, животных, телеги, она вдруг осознала, что в таком мире сопротивление чувствам для такой как она, было под запретом.

Она же не была свободной женщиной. Она была животным, которое могли купить для множества целей, одной из которых было предоставление необузданного удовольствия владельцу.

Внезапно она встретилась взглядом с молодым человеком, заинтересованно разглядывавшим её, и испуганно опустила глаза.

«Я должна быть сильной, — прикрикнула она на себя, и тут же подумала: Интересно, каково бы это было, оказаться в его руках? Отдалась бы я ему, или устояла? Если бы это не было жестоким развлечением Мира, моего владельца, разыгрывающего спектакль с моей продажей, то вполне он мог бы купить меня! Нет, я не позволю себе отдаваться мужчинам!»

Но затем Эллен вспомнила плеть. Ей совсем не хотелось быть избитой.

«Возможно, я смогу как-то сдерживать себя», — подумала она.

«Глупая рабыня, — засмеялся над ней её внутренний голос. — Ты что, забыла, что тебе не позволено хоть как-то сдерживаться, что Ты должна отдать всю себя, полностью! А о том, что есть безошибочные признаки твоего возбуждения, Ты тоже забыла?»

Эллен внутренне застонала.

«Не хочешь ли Ты быть привязанной и выпоротой, девка?» — не отставало её второе «Я».

«Нет, — подумала она, — я не хочу быть привязанной и выпоротой!»

«А может Ты хочешь, чтобы тебя просто убили, рабыня?»

«Нет, — вскрикнула она, — я не хочу быть убитой! Но я должна бороться, чтобы убедиться, что мой господин полностью доволен мною. Я просто хочу, и хочу отчаянно, чтобы мой господин был полностью доволен мной».

«Но тогда, Ты — рабыня, не так ли? — спросила она себя. — Ты не больше, чем рабыня. Да! Я — рабыня! Я не больше, чем рабыня!»

Когда Эллен снова подняла взгляд, того молодого человека рядом уже не было. Она физически ощутила тяжёлое кольцо на своей шее.

«Я была открыта, — подумала она. — Я хочу секса. Я нуждаюсь в нём! Но готова ли я отдаваться всем?»

«Да, — призналась она себе, — я буду отдаваться всем! И я хочу отдаваться всем! Я буду просить об этом!»

— Посмотрите на неё! — усмехнулась одна из её соседок по полке. — Посмотрите на маленькую ледышку!

— Нет, — протянула другая. — Она не ледышка. Она — всего лишь маленькая самка урта не вышедшая из зимней спячки.

— Смазливая, — прокомментировала третья.

— Ничего, хозяин разбудит её, — заметила четвёртая.

— Это точно, — засмеялась вторая.

Эллен хотелось выть от муки, но ей оставалось только, уставившись в пространство, держать позу.

На площади всё ещё толпились люди, ходили, сновали туда-сюда, приходили одни, уходили другие, хотя дело уже шло к вечеру. Солнце милосердно спустилось ниже, и, хотя полка по-прежнему была полностью залита его лучами, через несколько минут оно должно было скрыться за углом здания по ту сторону площади.

Она пристально всматривалась в толпу, в надежде на то, что там мелькнёт фигура её господина. Не он ли это стоял там, у киоска с чайниками, лампами и кастрюлями? Нет, это точно был не он. А может быть он, чтобы не попадаться ей на глаза, послал своего агента, который уже теперь, смеясь, рассказывал ему об успехе его шутки, которую он безжалостно сыграл со своей беспомощной рабыней?

«Как жестоки могут быть рабовладельцы, — подумала Эллен. — Насколько глубоко мы находимся в их власти!»

Она видела множество мужчин в толпе, и это пугало её, особенно, когда кто-нибудь из них оборачивался и, увидев её, задерживал на ней взгляд, рассматривая и зная, что её, как рабыню, можно было купить или продать. «Мой владелец, Мир из Ара, тоже мог бы продать меня, если бы пожелал, — подумала она. — Как это возбуждает меня! Но, разумеется, он не хотел бы так поступить! Конечно, он не принёс бы меня сюда и не потратил бы на меня своё время и деньги, просто для того чтобы избавиться от меня, просто продать меня!»

Эллен видела, как время от времени, среди толп мелькали силуэты свободных женщин, одетых и завуалированных. Как гордо, как непреклонно они двигались. Как завидовала она их свободе! Они были свободны! Они могли приходить и уходить, куда и когда им захочется. Они не сидели голыми прикованными цепью к цементной полке, щурясь от яркого солнечного света. Что носили то, что, как она поняла, было одеждами сокрытия.

Сейчас, увидев их на улице, Эллен сообразила, что среди тех предметов одежды свободных женщин, которые они чаще всего стирали в прачечной, редко попадались тяжёлые одежды сокрытия. Обычно это была одежда для дома, двора, вуали, чулки, нижнее бельё и тому подобные вещи. Ей достаточно часто приходилось стирать уличные гиматии, того вида, который иногда носили свободные женщины, особенно представительницы низших каст. Уличный гиматий не такой громоздкий и скрывающий по сравнению с обычными одеждами сокрытия, менее чопорный, менее яркий и расшитый. И конечно, он почти всегда дополняется вуалью. Гореанские свободные женщины, по крайней мере, в высоких городах, появляясь на людях, почти всегда носят вуали, хотя некоторые женщины низших каст порой относятся к этой детали небрежно, позволяя себе некоторые послабления. А некоторые и вовсе отказываются от ношения вуали. Вуали могут использоваться, если закреплены определенными способами, для флирта с поклонниками, подобно тому, как это когда-то делалось на Земле, в те времена, когда бесполость ещё не захватила общество. Рабыням, разумеется, носить вуаль никто не разрешит. Это ещё одна особенность помимо их откровенных одежд и ошейников, по которой они сразу отличаются от свободных женщин. Землянкам вопрос ношения вуали поначалу может показаться довольно несущественным, но вскоре они узнают, что это — дело очень серьезное. И следует признать, что как только человек приобщается к местной культуре, глубже пропитывается гореанским духом, вникает в гореанские традиции, ценности и представления о таких вопросах, он приходит к пониманию того, каким образом здесь относятся к людям и становится более чувствительным к таким вещам. Довольно трудно видя презрение в глазах полностью одетой свободной женщины, горящих поверх её прекрасной вуали, когда она смотрит на тебя, не опуститься перед ней на колени, остро почувствовав открытость своего собственного тела, своих ног, обнажённых рук, горла с его ошейником, и возможно гораздо острее и мучительнее, хотя может быть, это поначалу труднее понять, своего лица, на которое наложено требование наготы, потому что это лицо, лицо рабыни, которое запрещено скрывать. Оно должно быть выставлено напоказ во всей его уязвимости, и это неизбежно. Стоит ли удивляться, что после такой встречи заливающиеся слезами рабыни с благодарностью торопятся назад, к ногам своих владельцев. Тот факт, что землянки редко знакомы с вуалями, принимается большинством гореан, по крайней мере, тех из них, кто знаком со знаниями второго уровня, как доказательство того, что все мы — рабыни. Также, можно не сомневаться, что факт того, что женщины на Земле, особенно в западных культурах, не прячут своих лиц под вуалями, приветствуется гореанскими работорговцами, и, конечно, облегчает им работу среди нас. Наконец можно было бы упомянуть, насколько травмирующим моментом для гореанской женщины, когда она захвачена, становится обнажение лица. От фразы «Сними вуаль» она приходит в ужас, наполняющий страданием и болью всё её существо. Есть даже вульгарное выражение для этого процесса, которое можно было бы перевести как «стриптиз лица». И это имеет под собой веские основания, учитывая насколько выразительно человеческое лицо. Удаляя вуаль со своего лица, женщина как бы отталкивает её от себя, отказывает себе в ней, обнародует себя, если можно так выразиться, как рабыню.

Эллен предположила, что, скорее всего, одежды сокрытия не должны сдаваться в обычные прачечные. А иначе, почему она не видела их в той прачечной? Возможно, для этой задачи есть специальные рабыни со специальными моющими средствами, которым поручают выполнять данную работу.

Всё же, несмотря на громоздкость и неуклюжесть одежд сокрытия, большинство из них было очень красивы и богато украшены. Некоторые экземпляры, несомненно, были очень дороги и даже усыпаны драгоценными камнями. Однако, несмотря на их защитные аспекты, и то, что сама Эллен не хотела бы носить такие одежды в столь жаркий день, они выглядели по-своему привлекательно и женственно. Они, казалось, призывали предположить о существовании чего-то интересного, чего-то прекрасного, что могло бы быть скрыто под ними. Само собой, вуали являлись неизменной, или почти неизменной, частью ансамбля одежд сокрытия. Плащи, капюшоны и вуали, что вполне ожидаемо, тщательно подбираются и сочетаются одно с другим.

Эллен стало интересно, были ли свободные женщины счастливы, нося такие вот предметы одежды. Ведь и ей и всем остальным было ясно, что они, конечно же, оставались женщинами, даже скрывшись под слоями тяжёлых тканей и вуалей. Насколько отличались они от мужчин с их крупными, гибкими львиными телами. «И насколько отличались они от нас», — подумала Эллен. И насколько отличалась она сама, раздетая рабыня, прикованная цепью к общественной полке, от свободных женщин, одетых в такие туалеты, купающихся в великолепии славы их свободы. Как она могла даже думать о том, чтобы сравниться с ними? Но были ли они, такие высокие, гордые существа, на самом деле счастливы?

Кроме того Эллен задавалась вопросом, сколькие из них могли бы однажды найти себя прикованными цепью на рынке, или сидящими за решёткой рабской клетки, или стоящими на коленях и, дрожа от страха, заглядывающими в глаза рабовладельца, в надежде прочитать в них свою судьбу. Ей вдруг вспомнилось высказывание, которое она слышала в доме, о том, что под одеждой каждой женщины прячется тело голой рабыни. Как-то раз крупные, сильные, одетые в туники мужчины пронесли мимо полки паланкин, внутри которого, вальяжно развалилась свободная женщина. В памяти Эллен сразу всплыл образ той женщины, что была захвачена тарнсмэном из Брундизиума. Интересно, а её тоже когда-то носили в таком вот паланкине? Возможно, теперь та женщина, и не исключено, что на пару с Лаурой, следовала за своим хозяином по улицам Брундизиума, держась в паре шагов позади и слева от него. Эллен, улыбнувшись, подумала, разрешит ли он им одежду в его собственном городе. Возможно, но не с первых же дней. Тот паланкин проследовал через площадь без остановок, даже не задержавшись у какой-нибудь из лавок. Вероятно, этот рынок не был достоин рассмотрения такой персоной. Эллен заинтересовал вопрос, были ли мужчины-носильщики рабами или просто слугами. Она рискнула предположить, что скорее это были слуги. На них не было ошейников, и они не охранялись. Возможно, женщина разумно предпочла не окружать себя рабами мужчинами. Что, если они, в порыве страсти, потребностей и жара набросятся на неё? О, как они попользуются тогда ею, многократно, возможно бросив животом на подушки, вытащенные из отставленного паланкина и её же сорванные одежды! Эллен задрожала. Она слышала, что рабынь, таких как она сама, низких рабынь, иногда бросали в загоны к рабам мужчинам, подобно тому, как бросали им еду. Предположительно, эта практика была полезна в снижении их напряжённости и агрессии.

Иногда, в толпе, мелькали рабыни в ошейниках и коротких туниках оставлявших обнажёнными руки и ноги. Как поразительно контрастировали их стройные прекрасные фигурки, на фоне толпы, состоящей в основном из крупных, массивных мужчин, мимо которых они прокладывали свой путь. Как изящны, как прекрасно и экстремально женственны они были! Как красиво они шли и держали себя. Какими гордыми они казались. Как женщины умудрялись быть настолько изумительными? Неужели они радовались своей неволе? Они что, дорожили своими ошейниками? Как свободна, выразительна и восхитительна была их походка! Конечно, рабские туники ни в коей мере не могли стеснить их движений. Иногда их красота вызывала у Эллен изумление и зависть. Безусловно, предметы одежды рабынь, такие как туника, камиск, как обычный, так и турианский, та-тира и прочие служат не для того, чтобы скрыть женскую красоту. Но какое удовольствие они должны доставлять своим владельцам, подумалось ей. А так же, какую радость их владельцы могут принести им!

Насколько красивы были их лица! И внезапно, Эллен обрадовалась тому, что её собственное лицо, несмотря на презрение, которое этот факт вызывал у свободных женщин, было открыто и должно быть открыто в этом мире. Она знала, что ей, как рабыне, не оставят никакого выбора в этом вопросе. И это нравилось ей. Она знала, что у неё привлекательное лицо, она даже была уверена в этом. Природа наградила её лицо изящными, тонкими, женственными, чувствительными, прекрасными чертами. Она была уверена в том, что и мужчинам оно должно понравиться. Но, одновременно, её это пугало. Эллен уже успела выяснить, что это был вид лица, которое будило в мужчине рабовладельца. Безусловно, она могла бы быть малочувствительной к выставлению его на показ в таком контексте, как в присутствии высокомерной свободной женщины, или возможно перед судьями и чиновниками, но это было вполне ожидаемо в этой культуре с её особыми взглядами. И такие моменты, вероятно, в целом не представляли большого затруднения.

И в этом, конечно, заключался ещё один серьезный аспект гореанской культуры, тот, что требовал демонстрации и выставления рабыни напоказ. Это составляло своего рода культурный императив, даже, несмотря на отношение к этому и предпочтения свободных женщин. И в этом ей, как рабыне, также никакой альтернативы предоставлено не было.

Но насколько взволнована она была тем, что ей не оставили выбора в этом вопросе!

— Ты принадлежишь, рабская девка, — словно говорила ей культура. — Для тебя нет никаких вуалей. Тебе в этом отказано. Это не для тебя. Дрожи! Ты будешь такой, какой захотят мужчины. Твоё лицо будет обнажено точно так же, как морда кайилы или тарлариона! Но не забывай, что Ты — человеческая женщина, самая восхитительная собственность, которую может иметь мужчина. Имей в виду также и то, к какому столь незначительному, мелкому, дешёвому виду живого товара Ты относишься, но, не забывай насколько драгоценный, особенный и замечательный Ты товар! Тарлариона будут чистить, кайиле чесать гриву. И за тобой будут смотреть, холить и содержать! Сверкай, рабыня, для своего господина и для всех мужчин! Как у кайилы скорость, у тарлариона сила, так и у тебя есть свои особые достоинства, твоя служба, твои страсть и красота. Твоё лицо будет выставлено напоказ, чтобы мужчины могли смотреть на него. Ты будешь одета, если тебе разрешат одеваться вообще, для их удовольствия. Твоя красота будет усилена и показана. Она будет выставлена на всеобщее обозрение. Ты будешь служить изысканно, с уважением и старанием. Ты отреагируешь на малейшее прикосновение господина с рвением и благодарностью. Ты будешь жить ради его доброго слова и ласки. Ты будешь такой, какой хотят тебя видеть мужчины, потому что Ты — рабыня, потому что Ты принадлежишь.

В конце концов, Эллен, сама напуганная этой мыслью, начала подозревать, что она со временем могла бы начать становиться всё более и более восхищённой своей красотой, своим статусом, тем, кем она была. Могло ли это в итоге привести её к тому, что однажды она сможет полностью принять своё очарование, и, вскинув голову и расправив плечи, гордо вышагивать в своём ошейнике, быть довольной и бесстыдной, и даже нахально бесстыдной? Конечно, нет! Как ужасно! И, тем не менее, Эллен знала, что именно к этому обычно приходили рабыни, такие женщины, каковой теперь была и она сама.

«Неудивительно, что свободные женщины так ненавидят нас, — подумала она. — Разве не мы, в наших ошейниках, в тысячу раз более довольны жизнью, чем они, остающиеся свободными?»

Стоя на коленях перед Тарго, прикованная цепью за левую лодыжку к кольцу, вмурованному в цементную торговую полку, Эллен остро ощущала тяжёлое, неудобное железо, окружавшее и оттягивающее её шею. Она страдала от своей наготы.

Порой на глаза ей попадались то одна, то другая рабыни, скользившие сквозь толпу. Насколько прекрасными они были!

Ей было жаль, что она, так же, как те девушки, не могла прогуляться по площади, одетая в лёгкую тунику и свободная, пусть и в ошейнике, но могущая свободно перемещаться, так же смело и красиво, как они. Эллен заметила, какими глазами мужчины смотрели вслед рабыням, оценивающе и восхищённо. А девушки, подняв головы, красиво шагали мимо, казалось, не замечая, но, конечно же, зная, что глаза мужчин были прикованы к их фигурам. Как они могли не быть такими? Они были рабынями! Эллен задавалась вопросом, может ли случиться так, что когда-нибудь, мужчины, её естественные владельцы, будут так же смотреть и на неё.

Безусловно, свободные женщины, при виде рабынь напрягались, сердито отворачивались, украдкой бросая на них неодобрительные взгляды и наверняка брезгливо морщась под своими вуалями. Но имеет ли это какое-нибудь значение, спросила сама себя Эллен. И внезапно это к ней пришло осознание того, что потому свободные женщины и ненавидели рабынь, что завидовали им. Возможно, подумала Эллен, что они тоже желали быть так же одетыми, так же восхитительно и чувственно, и быть столь же свободными, столь же энергичными, восхитительными, желанными и красивыми!

Кроме того, рабыни, казалось, просто искрились от счастья. Это сквозило в выражениях их лиц, и движениях их тел. Эллен видела ошейники на их шеях, порой почти терявшиеся за занавесом их развевающихся волос. Как хорошо ими, должно быть, командуют, подумала она.

Эллен напряжённо всматривалась в мельтешение толпы на площади, нетерпеливо ожидая того момента, когда Мир из Ара, именно так она теперь думала о нём, придёт за ней. «Приходи же за мной, мой Господин, я прошу Вас!» — безмолвно молила она.

— Можешь сменить позу, — тяжко вздохнув, разрешил ей Тарго.

Эллен сразу села на полку и, прикрыв глаза от солнца ладонью, позвала начавшего отворачиваться Тарго:

— Господин!

Тот снова повернулся и вопросительно уставился на неё.

— А где мой ошейник, Господин? — поинтересовалась она.

— На твоей шее, — буркнул толстяк.

— Господин! — возмутилась женщина.

Признаться, Эллен надеялась, что мужчина мог бы своим ответом раскрыть шутку её владельца. Например, сообщил бы ей местонахождение ошейника, или даже, непроизвольно, словом, жестом или мимикой позволил бы ей предположить, что тот находится где-то поблизости и, конечно, показал бы, что в намерения Мира входит возвратить её себе.

— Что это с тобой? — осведомился Тарго.

— Когда меня вернут моему владельцу, Миру из Ара? — прямо спросила Эллен.

— Мир из Ара не твой владелец, — заявил толстяк. — Я — твой хозяин.

— Нет! — выкрикнула она.

— Я купил тебя вчера вечером за десять медных тарсков, — сообщил ей Тарго. — И теперь надеюсь продать тебя за пятнадцать.

— Нет, — снова крикнула рабыня. — Нет!

Остальные девушки, сидевшие на полке, явно были озадачены её поведением и, то смотрели на неё, то обменивались взглядами друг с дружкой.

— Он не продал бы меня! — закричала женщина.

— Что-то я не пойму, — покачал головой Тарго, — почему бы это ему тебя не продать?

— Я не продана! — продолжала возмущаться она. — Он не продал бы меня!

— Теперь Ты принадлежишь мне, — объяснил ей мужчина.

— Нет, нет! — замотала головой Эллен. — Нет!

— Если бы Ты умела читать, я показал бы тебе бумаги, — сказал Тарго. — Они в полном порядке, со всеми надлежащими подтверждениями и печатями.

Женщина попыталась стянуть тяжёлый ошейник с горла. Естественно, он почти сразу был остановлен, прижавшись к её подбородку. Тогда она потянула его в стороны, попытавшись разогнуть его, потом ещё и ещё, с неизменным результатом.

— Ты устраиваешь представление, — неодобрительно покачал головой Тарго.

— Мой господин — Мир из Ара! — воскликнула она. — Верните меня моему владельцу! Я хочу вернуться к моему господину!

Эллен попыталась стянуть браслет с левой лодыжки, но, разумеется, не смогла этого сделать. Единственное, чего она достигла, это содрала кожу на щиколотке. Тогда женщина схватилась за цепи, и принялась дико дергать её раз за разом, пытаясь оторвать от кольца.

Кое-кто из прохожих задержался, чтобы поглазеть на бившуюся в истерике рабыню.

— Ты устраиваешь представление, — недовольно повторил Тарго.

— Он бы меня не продал! Он ни за что не продал бы меня! — бесновалась Эллен, дергая цепь. — Он не продал бы меня!

— А ну заткнись! — рявкнул Тарго. — Или Ты хочешь, чтобы люди подумали, что Ты краденая? Краденых рабыни открыто не продают, по крайней мере, не в том городе, в котором их украли.

— Верните меня моему владельцу! — зарыдала Эллен, падая на живот перед Тарго, принимая второе положение почтения.

— Барзак! — громко позвал толстяк.

Но тот уже и сам показался из здания, причём в руке он держал пятиременную гореанскую рабскую плеть, широкие языки которой были специально разработаны для использования на женщинах, чтобы боль от наказания была ужасной, но при этом не оставить незаживающих шрамов, которые могли бы уменьшить ценность неправильно поведшей себя, наказанной рабыни.

— Господин, пожалуйста! — взмолилась рабыня.

— Выпори её, — приказал Тарго, отворачиваясь.

— Повернись, — бросил Барзак. — Держись за кольцо.

— Нет, пожалуйста! — простонала Эллен, но всё же повернулась и, как и было приказано, схватилась за кольцо, к которому была прикована цепь девушки, сидевшей слева от неё.

Сама девушка при этом, отстранилась настолько, насколько позволила цепь на её лодыжке. Эллен успела разглядеть страх в глазах рабыни, и этот страх, выказанный её сестрой по неволе, напугал её ещё больше.

— Пожалуйста, не бейте меня, Господина! — попросила она, бросив через плечо взгляд на Тарго.

Но тот уже покинул полку.

— Я буду хорошо себя вести, Господин! Я буду правильно себя вести, Господин! — закричала женщина ему вслед, но за ним уже закрылась дверь.

А затем она вскрикнула от боли, не в силах поверить в то что произошло. Она не могла поверить ужасающему пламени, которое, после первого удар, охватило её тело.

Конечно, это не могло причинить столько боль, сколько причинило! Она не сможет выдержать этого! Это невозможно выдержать! Он должен прекратить это! Она сделает всё что угодно, только чтобы избежать следующего удара!

Дыхание перехватило от боли, она едва могла выдавливать из себя слова.

— Нет, пожалуйста! — простонала женщина. — Я слишком молода, чтобы меня бить! Я всего лишь девушка!

Она успела услышать смех одной из рабынь, как ей стало не до этого смеха. Ремни плети снова обрушились на её спину, на сей раз, не просто опалив её болью, но и ужасно усилив боль от первого удара. Ей показалось, что её кожа, уже горевшая огнём, сделалась гораздо чувствительнее.

— Не надо! Не надо, Господин! — умоляла Эллен. — Я сделаю всё что угодно!

— Ты должна делать всё что угодно в любом случае, — поучительным тоном сказал ей Барзак, поднимая руку снова.

— Да, Господин! Да, Господин! — закричала она.

Но плеть упала снова, выбив новую порцию слёз из её глаз. Она тряслась от рыданий, её маленькие пальцы побелели, настолько плотно сжимали они кольцо. После следующего удара Эллен вопила о милосердии. После ещё двух вспышек боли она могла только рыдать и сжимать кольцо. У неё не осталось сил даже на то, чтобы выговаривать слова, и она в своём сердце умоляла о пощаде и обещала, что она больше не будет!

Фактически это было довольно лёгкое наказание, полностью соответствовавшее её проступку. Она получила всего лишь шесть ударов, причём удары, хотя и были болезненны, но не были тяжелы и, конечно, наносились не в полную силу руки мужчины. Тут стоит заметить, что мужчины почти никогда не бьют женщин в полную силу. В этом нет никакого смысла, и это было бы просто зверством. В конце концов, она всего лишь маленькая и прекрасная женщина. Цель наказания не в том, чтобы причинить ей боль, а в том, чтобы исправить её поведение.

Однако эти соображения не были тем, что могло бы дойти до мозгов Эллен в тот момент, и даже если бы она смогла понять их, они не смогли бы унять реальный, ужасающий, жестокий огонь, горевший в её теле после поцелуев плети.

— Итак? — спросил Барзак.

— Господин? — заикаясь, выдавила из себя Эллен, чувствуя, что её кожу сзади от плеч и до колен покрывают пылающие, жгучие полосы.

— Благодари его, благодари его! — пошипела девушка, прикованная к тому кольцу, в которое Эллен вцепилась мёртвой хваткой.

— Спасибо, Господин, — прошептала Эллен.

— За что? — потребовал уточнений Барзак.

— Спасибо за то, чтобы наказали меня, Господин, — глотая слёзы, шёпотом ответила Эллен.

— Говори громче, — приказал он. — Кажется, твои сёстры по цепи не расслышали тебя.

— Спасибо за то, что наказали меня, Господин! — громче проговорила женщина.

— А Ты заслужила наказание? — осведомился седой.

— Да, Господин! — поспешила заверить его она.

— И теперь Ты лучше знаешь то, чем должна быть рабыня, не так ли?

— Да, Господин!

— Значит ли это, что теперь Ты собираешься постараться быть хорошей рабыней? — уточнил мужчина.

— Да, Господин! — пообещала она, и Барзак покинул полку.

А Эллен осталась лежать на животе, всё ещё не в силах разжать пальцы и отпустить кольцо, и, вздрагивая от рыданий, пытаясь осознать произошедшее с ней. Её тело, разукрашенное яркими, горящими полосами жутко болело.

Она не знала, сколько времени она пролежала в таком положении, но через некоторое время солнце скрылось за зданием на той стороне площади, а у неё не осталось сил даже на то, чтобы рыдать. Ей казалось, что она едва смогла бы оторвать голову от полки. Ошейник, и без того бывший тяжёлым, показался ей неподъёмным. Эллен немного пошевелила ногой и услышала, как цепь пробороздила по цементу.

— Купите меня, Господин! — услышала она женский голос позади неё.

Просила девушка, прикованная к самому дальнему от двери кольцу. Вероятно, мимо полки проходил мужчина приятной наружности. Несомненно, женщина была готова на всё, лишь бы уйти с этой полки, лишь бы избавиться от этого тяжёлого ошейника.

«А смогла бы я сама так же, как и она попросить об этом? — спросила сама себя Эллен. — Никогда, никогда! Какой она бесстыдный десерт. Я никогда не стала бы просить так, как она».

«Где я, — задавалась вопросом Эллен. — Что я здесь делаю? Что случилось со мной?»

Она с трудом приподняла голову, и осмотрелась.

— Кто такой этот Тарго? — спросила Эллен у девушки, прикованной к тому кольцу, которое она всё ещё не могла отпустить. — Где я? Что это за место?

Девушка окинула взглядом площадь, но ни Тарго, ни Барзака не рядом не наблюдалось, а у людей в толпе, к вечеру уже поредевшей, хватало своих собственных проблем. Мало кто уделял внимание обитательницам полки. Голая рабыня не такая уж редкость в гореанском городе. Во многих общественных местах имеются рабские кольца, у которых можно найти прикованную цепью невольницу. Безусловно, большинство девушек, прикованных к таким кольцам цепью или поводком, чаще всего одеты в туники. Беспокойство соседки Эллен вовсе не было неоправданным. Болтовня рабыни в общественных местах редко поощряется окружающими. Иногда свободные люди считают, что это непристойно, а иногда расценивают с раздражением. Среди рабынь, следует признать, редко встретишь молчунью. Всё же среди всех женщин, они самые женственные, и стоит ли удивляться, что при их живом уме, сообразительности и высоком интеллекте, они так любят поболтать. Порой им бывает трудно остановиться, настолько они любят поговорить. Часто рабовладельцы недовольны ими за их бесконечную и бессмысленную болтовню. Но, как мне кажется, их недовольство несправедливо. Конечно, помимо проблем сельского хозяйства, промышленности и бизнеса, вокруг нас найдётся множество интересных и значимых вещей, которые стоило бы обсудить, или, по крайней мере, о которых было бы очень приятно поговорить. И разве мужчины не говорят друг с другом? Так ли уж они отличаются в этом вопросе от женщин? Конечно, рабыни наслаждаются беседой. Они любят поболтать как друг с дружкой, так и с их владельцами, конечно, до тех пор пока им не будет приказано замолчать. Найдётся немного рабынь, которые встретившись у фонтана, или на рынке, или у общественных стиральных тазов, или в других подобных местах, не насладятся длительным, живым, информативным, весёлым общением, и зачастую чем дольше, тем лучше. Безусловно, наша болтовня порой выходит за рамки того, что могли бы одобрить мужчины. Возможно, мы наслаждаемся сплетнями, обсуждаем моды, делимся секретами куда больше мужчин. Не знаю. Правда ли то, что, как клялась Лила, Леди Селестина, свободная спутница Публия-старшего, как бы неосторожно, приподняла кромку одежд, показав лодыжку его молодому красавчику секретарю Торбо? А какова будет рекомендуемая длина рабских туник этой осенью? И какие на них будут разрезы? Это важно! Ведь нужно будет попросить господина о фасоне последней моды, конечно же, он не захочет, чтобы кто-то, взглянув на туалет его рабыни, пренебрежительно отозвался о его вкусе или о средствах. Кроме того, обязательно надо обсудить новые способы того, как мы могли бы лучше ублажить наших владельцев? Разве мы не смогли бы приятно удивить его, поцеловав его тело, кротко, нежно, пылко, страстно, умоляюще прижимая наши горячие губы к его коже, сквозь каскад наших распущенных волос?

Какой драгоценной и великолепной честью, какой желанной привилегией может стать для рабыни, разрешение служить своему господину!

— Тарго — мелкий работорговец, с небольшим оборотным капиталом, — наконец ответила девушка. — Говорят, когда-то он был богатым, но теперь это в прошлом. Он утверждает, что однажды, хотя и невольно, продал саму татрикс Тарны. Косианцы раз за разом отбирали у него девушек, которые, говорят, были лучшими в городе, заявляя, что в счёт репараций. Теперь ему приходится трястись над каждым бит-тарском, как урт трясётся над последним зерном Са-тарны. Тарго беден, как храмовый урт. Он почти разорён. Он — никто.

— Но он — господин? — уточнила Эллен.

— Да, — кивнула невольница. — И как господин, он для нас — всё.

— В своей собственной хижине даже коробейник — Убар, — заметила девушка справа от ней.

— Если у него есть Домашний Камень, — добавила другая.

— Это точно, — согласилась первая.

— А Тарго, я хотела сказать Господин, имеет Домашний Камень? — полюбопытствовала Эллен.

— Откуда нам знать, маленькая самка урта? — буркнула та, что справа. — Он не разрешал нам рыться в его мешке.

— Ты — варварка, если не ошибаюсь, — проворчала девушка, к которой Эллен первой обратилась со своими вопросами.

— Да Госпожа, — не стала отрицать очевидного Эллен.

— Не люблю варварок, — заявила она.

— Простите меня, Госпожа, — сказала Эллен.

— Зато мужчины их любят, — усмехнулась одна из девушек.

— Некоторые мужчины, — поправила её другой.

— Это верно, — согласилась первая.

— Ну раз уж Ты — варварка, и значит по определению глупа и невежественная, — буркнула первая девица, — сообщу тебе, что Ты находишься в городе Аре.

Эллен подумала, что она бы даже не узнала, если бы её, за то время пока она пребывала в бессознательном состоянии, перевезли в другой, похожий город. Конечно, что с полки она разглядела, что рынок, раскинувшийся на запруженной толпой площади перед полкой, выглядел пыльным и убогим, ничем не напоминая тот изумительный вид, что открывался с крыши высокого, цилиндрического здания.

— Ар — самый большой, самый населённый город в северном полушарии, — пояснила девушка. — Но из-за исчезновения его Убара, Марленуса, и измены во власти, он сдался коалиции вражеских войск, возглавляемой Косом и Тиросом. Городом, предположительно, теперь управляет Талена, дочь Марленуса из Ара, марионетка в руках косианцев. Некоторые претендуют на то, что город свободен, но фактически это не так. Истинный правитель, как мне кажется, военный губернатор, Мирон, Полемаркос с Темоса, командующий оккупационными силами, и, фактически правая рука Луриуса из Джада, Убара Коса. Где Ты находишься? Определенно, в одном из наиболее перенаселённых и бедных районов города, в районе Метеллус, на Рынке Чайников, в пределах шаговой доступности от Крестьянских Ворот.

— Рынок Чайников? — переспросила Эллен.

— Как видишь, помимо чайников, здесь ещё много чего продают, — проворчала её собеседница.

— Да, Госпожа, — сказал Эллен.

Она видела, что по площади были раскиданы десятки ларьков, большинство расположились вдоль фасадов зданий. На прилавках торговых точек было выставлено невероятное разнообразие товаров.

Действительно, помимо чайников здесь хватало кастрюль, горшков, посуды, ламп, вёдер и прочих товаром, расставленных на полках и свисающих с шестов. Она предположила, что, возможно, название рынка появилось очень давно и за прошедшее время многое изменилось. Тем более, что здесь также торговали множество других видов товаров, например, фрукты и овощи, колбасы и вяленое мяса, а были ещё ларьки в которых предлагали туники, плащи, платья, вуали, шарфы, просто рулоны тканей и выделанных кож, ремни и кошельки, обувь, масла, инструменты, косметику и духи, циновки и ковры и много чего ещё. Правда Эллен среди всего этого разнообразия не заметила ни одного киоска, в котором предлагали бы шёлк, или золото с серебром, или драгоценные камни, или оружие. На неё посетители этого переполненного, грязного рынка, произвели впечатление бедняков, по-видимому, сюда чаще всего заходили, прежде всего, люди небогатые, представители низших каст, то есть те, кто должны тщательно контролировать свои расходы и считать каждую, даже самую мелкую монету.

— Например, рабынь, — добавила девушка.

— Да, Госпожа, — согласилась Эллен.

Эллен непроизвольно окинула взглядом полку. Слева и справа от неё расположились ещё шесть девушек, каждая из которых, так же, как и она сама, была раздета, и прикована цепью за левую лодыжку к кольцу. Да, рабынь, действительно, продавали на этом рынке, и она была одной из них. Она также продавалась здесь, выставленная как товар на этом дешёвом, жалком рынке, в этом ужасном месте.

Насколько позабавило бы её бывшего владельца, имя которого, после своего наказания, она не осмеливалась использовать даже мысленно, узнай он, что эго прежняя собственность оказалась здесь. Возможно, он поднял бы стакан Ка-ла-на и сказал тост, адресуя его ей, посмеиваясь и наслаждаясь своим триумфом, в отсутствии своей бывшей отвергнутой рабыни. Возможно, он разрешил бы Тутине, хотя и всего лишь рабыне, принять участие в своём тосте.

Смеркалось. На площади в тени зданий уже стало довольно темно, и местами начали зажигать факелы.

Атмосфера на рынке теперь неуловимо отличалась от той, какой он была ещё несколько минут назад. Это было ещё заметнее, если присмотреться к толпе. Стало меньше одежд и больше туник. Возможно, теперь на рынок пришли те, кто в течение дня работал, и посетить рынок могли только в вечернее время. Ещё было заметно, что люди в толпе стали грязнее и грубее. Они торговались более рьяно, проявляя большую скупость. Некоторые из появившихся на площади мужчин, явно, не имели работы, а возможно даже и желания работать. Они, подобно ночным животным, озираясь украдкой, выползали из своих инсул, словно урты их нор. Теперь на улице присутствовало больше женщин из низших каст. Некоторые из них даже не скрывали своих лиц под вуалями. Кое-кто из молодых людей были явно в состоянии алкогольного опьянения. Они, пьяно покачиваясь, бродили по площади. Эллен сжалась, и отползла подальше от края полки. Она видела, как мимо прошагали двое мужчин, судя по всему стражников, гвардейцев или кого-то в этом роде. Толпа молчаливо и угрюмо расступалась в стороны перед этими, одетыми в одинаковые туники и шлемы, вооруженными людьми, освобождая проход. Эллен заметила, что кое-кто грозил им вслед кулаком. Порой в толпе мелькали дети, а один раз за ним вдогонку бросился один из продавцов. Она заметила группу из четырех женщин, руки которых были закованы в кандалы за спиной. Их, скованных одной цепью за шеи, провели через площадь трое вооруженных мужчинам, в таких же шлемах и туниках, что были на паре прошедших ранее стражников. Женщины были раздеты догола. Эллен предположила, что они, так же, как и она сама, были рабынями. Ведомые мимо женщины, окинув обитательниц полки, заулыбались и задрали носы, несомненно, оценив себя выше, в сравнении с тем, что они увидели там.

— Самки урта! — крикнула им вслед, девушка, сидевшая по левую руку от Эллен.

Одна из женщин этого каравана, та, что была первой, обернулась, казалось, собираясь бросить что-то сердитое в ответ, но мужчина, шедший ближе всех к ней, угрожающе поднял его руку с открытой ладонью, и она тут же опустила голову, повернув её так, чтобы давление ошейника приходилось на боковую поверхность шеи, а не на гортань спереди. При этом она прибавила шаг, и натяжение цепи передалось на ошейник женщины шедшей следом за ней, надавив ей на заднюю часть шеи, вынуждая и её побыстрее переставлять ноги. Разумеется, остальным членам маленького каравана, чтобы не потерять равновесие, тоже пришлось ускориться.

— Неуклюжие рабыни! — поддразнила их другая соседка Эллен.

В этот момент, к тревоге Эллен и остальных рабынь сидевших на полке, мужчина вёдший караван, схватил первую девушку за плечо и, повернув её, потащил всю группу через толпу, по направлению к ним. Немедленно все девушки, а следом за ними и Эллен, приняли первое положение почтения.

— На колени, — раздался резкий голос.

Лязгнув цепями Эллен и другие, поднялись в первую позицию.

— Эти рабыни, — сообщил обладатель резкого голоса, указывая на караван своих подопечных, — будут проданы в Курулеане.

Сказанная ми фраза ничего не значила для Эллен, но, похоже, на других девушек оказала значительное впечатление. Можно даже сказать, приведя их в благоговейный трепет, граничивший со страхом.

Лица скованных за шеи женщин, растянулись в торжествующих улыбках. Они даже встали ещё прямее.

Эллен отметила, что акцент мужчины, отличался от того, которым она была знакома. Но говорил он по-гореански, и у неё не возникло ни малейшей трудности с пониманием того, что она сказал. Но, конечно, не стоит думать, что все гореанские акценты столь же легко понятны для людей учивших язык в другой местности.

Мужчины был одет в алую тунику, перечёркнутую от правого плеча к левому бедру портупеей меча. Эта перевязь, ножны и гребень на его шлеме были жёлтого цвета. Алый означал касту Воинов, одну из пяти высших каст Гора, другими были Посвященные, Врачи, Строители и Писцы, хотя в тот момент Эллен этого ещё не знала. Жёлтый цвет был частью парадной формы оккупационных сил в целом, но особенно был распространен в косианской армии. Во время опасности или неизбежного конфликта, перевязь меча носят на левом плече, так, чтобы выхватив клинок из ножен, последние можно было откинуть. Это обеспечивает воину большую мобильность и лишает врага возможности схватить его за перевязь. Двое других мужчин незадолго до этого прошедшие через площадь, были одеты и экипированы точно так же, как и этот воин и оба его компаньона.

— Можете говорить, — бросил охранник своим подопечным.

Немедленно скованные женщины обрушили яростный поток ругательств на обитательниц полки, на который последние не посмели отвечать.

— Девки с цементной полки! Самки урта! Самки слина! Девки чайника-и-циновки! Низкие рабыни! Варварки! Земные девки! Грязные рабыни! Скотина для плуга! Клеймёное мясо! Рабское мясо! Дрянная плоть! — сыпались на нас тем вечером разнообразные эпитеты, изрыгаемые горлами наших привлекательных соперниц.

Там было ещё много других имён, фраз и выражений, часть из которых Эллен даже не понимала.

Вероятно, тут стоит сделать небольшое отступление, которое может кому-то показаться небезынтересным.

Дело в том, что гореанской рабыне, в отличие от свободных женщин, особенно представительниц низших каст, не позволено быть вульгарной. И, фактически, большинство из них таковыми не является. Язвительность каравана, выплеснувшего презрение на девушек, прикованных к полке, была, конечно, недвусмысленна, но их выражения, пусть неистовые и ясные, практически не выходили за рамки тех, которые не использовались бы в широких кругах окружающего общества. В качестве аналогии можно было бы вспомнить, что на Земле было бы неприлично использовать в разговоре с женщиной обращение, скажем, пирожок или девка, но это не было бы расценено как вульгарность, тогда как некоторые другие выражения, которые могли бы прийти в голову носителя языка, всего скорее, будут расценены именно так и даже как слишком вульгарные. Неволя, конечно, с её резким контрастом между рабовладельцем и рабыней, приводит женщину к её женственности. Трудно стоять на коленях перед мужчиной, прикрытой в лучшем случае шёлковой тряпкой и закованной в цепи, и не почувствовать себя экстремально женственной. Известно, что контраст стимулирует сексуально. Как говорится, если Вы хотите, чтобы мужчина был больше мужчиной, то вам самой нужно стать больше женщиной. Это, по-своему, по-народному, признает не только радикальный сексуальный диморфизм гомо сапиенсов, но и то, что этот диморфизм глубоко связан с сексуальностью. Даже небольшое усиление естественных различий, например, с помощью косметики, может стать крайне сексуально стимулирующим фактором, вызывающим соответствующую реакцию, обусловленную природой врождённого пускового механизма, что, кстати, не является тайной уже на протяжении многих тысячелетий. Исследования приматов демонстрируют, что уровень тестостерона у самцов, которых держали в сексуально подавленной, сексуально депрессивной среде, резко подскакивает, стоит только эту среду изменить, введя в неё, например, восприимчивых самок. А вот в гермафродитной среде сексуальность не процветает. И отношения же господин-рабыня являются наименее гермафродитной из всех мыслимых сред. Это, своего рода, диаметральная противоположность для такой среды. Она, в силу её контраста, является наиболее сексуально стимулирующей средой из всех возможных. Здесь с одной стороны у нас есть рабыня, уязвимая, красивая, принадлежащая и послушная, одетая, если ей это будет позволено, в то, что понравится господину, у его ног, возможно, связанная или закованная в цепи, прекрасно символизирующие её статус, и с другой стороны есть рабовладелец, мужчина, властный и могущественный. Она — его собственность, с которой он может сделать всё, что ему понравится. Его мужество торжествует, он ликует. А она, сознавая себя, принадлежащей ему, дрожит перед ним от потребностей и чувствительности. «Прикуйте меня к своему рабскому кольцу, Господин, — словно говорит ему она всем своим видом. — Я прошу этого. Я — ваша. Делайте со мной всё, что Вы захотите, мой Господин!» В результате оба они оказываются внутри великолепного культурного оздоровления и празднования, изначальных определений, обусловленных природой.

Но вернёмся к более прозаичным вопросам, связанным с тем, что рабыне на Горе не разрешена вульгарность. Таким образом, она, несмотря на то, что, возможно, едва одета, а то и вовсе раздета и стоит на коленях, должна оставаться всеми способами очень «благовоспитанной», если можно так выразиться в виду отсутствия более подходящего слова. Это, кстати, тоже способствует контрасту между ней и господином, очень напоминая контраст между «джентльменом» и «леди» в Викторианскую Эру, с его скрытой, таинственной, романтичной, подавленной, но взрывной, глубоко спрятанной сексуальностью. Порой, при порабощении женщин из низших каст, их приходится обучать той благовоспитанности, которую их владельцы будут от них требовать. Например, им могут приказать вымыть рот с мылом, в буквальном смысле этого слова. И это будет символический, и, конечно, неприятный урок, который они вряд ли когда-либо смогут забыть. Причём это ещё и может повторяться настолько часто, насколько это захочется рабовладельцу. С другой стороны, большинство женщин высших каст, при всём их самодовольстве, надменности и даже жестокости, вульгарными не являются изначально, по крайней мере в том, что касается речи, намёков и жестов, поскольку это несовместно с достоинством их касты. Правда это не отменяет того, что женщине высшей касты, скажем, недавно порабощенной, или любой рабыне, в определённой ситуации нельзя приказать использовать самые вульгарные из всех мыслимых эпитетов по отношению к себе самой, например, когда она просит об использовании. Здесь, снова, проявляется эффект контраста, как со стороны господина, заключающийся в понимании того, что он может взыскать это с рабыни, так и со стороны самой рабыни, в том, что это может быть взыскано с неё, и этот контраст также стимулирует сексуальность. Иногда, рабыня, именуя себя вульгарными эпитетами или прося использования в совершенно недвусмысленной и явно вульгарной манере, может помочь себе достичь более ясного понимания того, чем она является, что в свою очередь, может способствовать её более быстрой готовности к использованию. Однако в целом, гореане на удивление склонны избегать вульгарности, возможно, всё дело в том, что их мир, в основном, гораздо невиннее, естественнее и счастливее для человека, чем, по крайней мере, один другой мир. Таким образом, возникает своего рода парадокс. Гореанин зачастую склонный к учтивости и некой рафинированности в своей речи, когда дело доходит до действия, становится прямым и неуступчивым, если не сказать безжалостным и жестоким. В общем, в случае среднего гореанина мы имеем перед собой комбинацию джентльмена и бескомпромиссного рабовладельца в одном лице. А с другой стороны у нас оказывается рабыня и леди в одном теле. Впрочем, мне кажется, что это не так уж трудно понять. Если Вы — мужчина, то читая эти строки, спросите себя, кого бы Вы предпочли видеть у своего рабского кольца? Лежащую там голую, закованную в цепи, съёжившуюся в тени вашей плети, вульгарную, неряшливую, говорящую через слово матом шлюху или, всё же, умную, культурную, рафинированную леди.

Гермафродитизм враждебен сексу. Зато взаимодополняемость стимулирует секс. И самая наибольшая мыслимая взаимодополняемость лежит в пределах суровости отношений господин-рабыня. Это — секрет способности получать удовольствие и наслаждаться обоим партнерам.

Безусловно, если некой политической программе потребуется деандрогенизация с последующим разрушением послушного, покорного, обманутого человека, то ей нужно начать с того, что сделать всё возможное для того, чтобы смутить, опровергнуть, запятнать и устранить половые различия. В этом проекте, они обратятся за помощью к любым передёргиваниям, лжи, подмене понятий и пропаганде, какие только можно придумать, а при необходимости, к штыкам и пулям тоталитарной государственной машины, ко всему, и даже к казням и лагерям, что поможет реализовать желание ненормального, агрессивного, своекорыстного меньшинства распространить свои идеи на общество в целом. Разрушение природы и уничтожение человеческого счастья являют собой огромный вызов для социального конструирования, такой, на который патологическое сообщество, захватывающее под свой контроль образование, СМИ и прочие социальные инструменты, если ему это, в конце концов, удастся, должно будет ответить со всей отвагой и решимостью. Безусловно, его цели могли бы быть достигнуты и более лёгким путём, вроде уничтожения потомства всех мужчин, в которых проявляются свидетельства мужества, или генетически вывести некую новую разновидность, более тупую или даже инсектоподобную форму жизни.

Подобное развитие событий, однако, по причине характера гореанских мужчин, вряд ли грозит Гору. В действительности, даже в другом мире, том, из которого происхожу я сама, такие последствия всё же покажутся маловероятными, надо только излечиться от лихорадки и припадков безумия. Уверена, даже тот мир, оказавшись на грани самоуничтожения человеческого рода, в ужасе отступит от опасной черты. Так что, давайте пошлём фанатиков и безумцев куда подальше, и вместо того, чтобы следовать за ними, просто будем игнорировать, как это уже было сделано в прошлом, когда во тьме позднего Средневековья, засиял свет Ренессанса.

И пусть мужественность возродится вновь!

— Почтение! — бросил стражник.

Немедленно Эллен и её товарки, приняли первое положение почтения, прижавшись лбами к шершавому цементу.

— Теперь вы можете попросить прощения у наших подопечных, — сообщил мужчина.

— Простите нас, Госпожи, — почти разом проговорили рабыни с полки.

— Простите нас, Госпожи, — сказала Эллен, вплетя свой голос в общий хор её сестёр по цепи.

— А теперь вы, девки с полки будете по очереди признавать свою неполноценность по отношению к нашим подопечным, — потребовал он.

И он не удовлетворился, пока каждая из рабынь, прикованных к полке, не признала себя низшим товаром перед теми, кто были на его цепи. К тем двум девушкам, которые отпускали им вслед насмешки, он проявил наибольшую требовательность, пока те, заливаясь слезами, не захвалили красоту и ценность каждой из рабынь его каравана и не признали своей собственной, на их фоне, никчёмности, и того, что они, как самые непритязательные из рабочих рабынь, недостойны даже находиться рядом таким красавицами, и так далее. А вот с Эллен он не задержался, возможно, по причине её юности, а быть может потому, что она воздержалась от участия в этом маленьком осложнении, или из-за его желания поскорее заняться истинной нарушительницей спокойствия, согнувшейся в почтении слева от неё.

— А Ты, — спросил её стражник, — признаёшь себя низшей перед этими рабынями?

— Да, Господин, — ответила Эллен, и на этом его внимание к ней закончилось.

Она так и не оторвала голову от цемента. Кроме того, если подходить к этому вопросу объективно, учитывая то, кем она теперь была, рабским мясом, живым товаром, предметом, выставленным на продажу, она не сомневалась, что это было верно. Эллен признавала, что, действительно, была ниже, причём намного ниже, любой из четырёх скованных цепью за шеи красавиц, стоявших перед полкой. Все они были красивее её. Можно было даже не надеяться на то, что она сможет принести те же самые деньги своему нынешнему хозяину, что любая из них. Тарго, предположила она, был бы рад иметь любую из них на своей цепи.

«Возможно, — подумала Эллен, — если бы я не выглядела настолько юной».

Наконец, смилостивившись, косианец потянул первую девушку каравана прочь от полки, а за ней потянулись и её сёстры по цепи. Эллен немного приподняла голову, посмотрев им вслед. Одна из девушек каравана, та, что шла замыкающей на цепи, или в ожерелье работорговца, обернулась, чтобы бросить на полку последний высокомерный взгляд, но мужчина, шедший позади, резко и звонко шлёпнул её ладонью пониже спины. Звук разнёсся по всему рынку, вызвав множество понимающих смешков, и девушка, рыдая от унижения, под бряканье цепи, поспешила догнать свою предыдущую товарку.

И всё же, они всего лишь рабыни, такие же как мы, подумала Эллен. Неоднократно, во время её обучения, и по окончании уроков, когда она возвращалась в свою камеру, конуру или клетку, один из охранников, то и дело, подкарауливая её, отвешивал ей подобный удар. Такое внимание, конечно, поторапливает девушку, и возможно, в этом их очевидная цель. Но также это сообщает ей, желанна она или нет, представляет ли она сексуальный интерес или нет. Кроме того, мужчины тем самым напоминают ей, что она — рабыня.

— Та-ак, — протянул Тарго, появившийся из двери, — вы, значит, всё также доставляете мне проблемы.

— Нет, Господин! — послышались голоса сразу нескольких девушек, всё ещё пребывавших в положении почтения.

— Ну тогда вы сегодня остаётесь без ужина, — заявил толстяк.

Крики разочарования вырвались сразу у всех девушек.

— Вы слишком толстые, — объяснил Тарго.

— К тому же это позволит сэкономить на каше, — поддержал Барзак, выходя из дверей.

— Это к делу не имеет никакого отношения, — буркнул толстяк, — но, тут Ты прав, это сэкономит немного каши.

— Но Вы же дадите нам немного поесть, Господин, — всхлипнула одна из девушек.

— Вы слишком толстые, а я — человек бедный, — отрезал Тарго.

Эллен предположила, что они оба, скорее всего, во время сцены с караваном стояли у двери, но, несомненно, желая избежать дальнейших неприятностей, если не реальной опасности, разумно, предпочли не выходить на площадь и не идентифицировать себя.

— Мы можем изменить позу, Господин? — отважилась спросить девушка справа.

— Да, — сказал он, как-то рассеянно.

Послышался лязг цепей. Эллен тоже выпрямилась и, сев, посмотрела на браслет закрытый о её левой лодыжке. Кожу под ним саднило и щипало. Она сама в бесполезной, дурацкой попытке стянуть с себя это несгибаемое кольцо оцарапала её.

Неужели она не понимала, что была прикована цепью? Или она решила, что те, кто приковал её, не знали свою работу? Не думала ли она, что смогла бы просто взять и удалить цепь?

Глупая рабыня!

Эллен немного двинула ногой, натянув цепь. В её глазах стояли слезы бессилия. Теперь-то она понимала, и более чем ясно, что сидела на цепи, и останется в положении прикованной рабыни до тех пор, пока другие не сочтут целесообразным освободить её.

— Факелы зажгли, — заметил Тарго.

Действительно, на стене здания, к которому крепилась полка, горели два факела, по одному в каждой стороны. Факелы и фонари, обычно зажигают в тёмное время суток смотрители рынка. А вот те две улицы, что вели с рынка, уже тонули в темноте. Люди, жившие в более бедных районах, выходя из домов или возвращаясь туда после наступления темноты, обычно берут с собой факел, фонарь или лампу. Некоторые люди на рынках и площадях специально предлагают себя, за мзду конечно, в качестве сопровождающих, чтобы довести человека до места назначения. В районах побогаче, на больших проспектах и бульварах, обычно на высоких шестах, вывешивают уличные фонари лампы, зажигаемые после наступления темноты служащими города, иногда стражниками.

— Свет слабоват, — задумчиво проговорил толстяк. — Это может сработать нам на руку. Покупатели могут не разглядеть, насколько вы бросовый товар.

— Пойду-ка я загляну в Железный Ошейник, — заявил Барзак. — Можно купить выпивку для нескольких парней, подпоить их и привести сюда. Кто знает, если они напьются достаточно, то мы смогли бы впарить им кого-нибудь.

— Тогда, конечно, сходи, — загорелся энтузиазмом Тарго.

— Мне понадобится несколько монет, — предупредил седой.

— Поработай-ка Ты лучше зазывалой в толпе, — предложил ему толстяк.

Барзак усмехнулся и пожал плечами.

— Как зовут ту девку в таверне? — проницательно поинтересовался Тарго.

— Джилл, — ответил Барзак.

— Варварское имя, — прокомментировал торговец.

— Она цивилизованная, — сообщил его помощник, не скрывая раздражения. — Кличку ей дали в качестве наказания. Правда, мне кажется, что это хорошо разогревает её задницу.

— Леди, — обратился Тарго к своим подопечным, — я могу уменьшить ваши порции и добавить веса к вашим ошейникам. У меня сложилось впечатление, что вы вели себя вяло на полке, за исключением, возможно, тех моментов, когда мимо прогуливался какой-нибудь красавчик. У нас нет столько каши для вас, чтобы ждать до тех пор, пока сюда забредут богатые, красивые мужчины, соответствующие вашим самым горячим мечтаниям. Так что, как только вы увидите человека с кошельком, кривой он, хромой или косой, какой бы касты он ни был и как бы от него не воняло, проходящего в пределах пяти шагов от полки, вставайте на колени, взывайте, поднимайте руки, улыбайтесь, выгибайтесь, изображайте себя столь же приятными и покладистыми, какими могут быть самки урта. Вы все — дешёвые девки. Вы — товар. Это — лоты, выставленные на продажу. А ещё попрошу не забывать, что плеть Барзака сегодня уже разогрелась, и теперь восхитительно тёплая и чрезвычайно гибкая. Она сегодня уже попробовала вкус кожи одной из вас. И, несомненно, теперь более чем готова и стремится использовать свои пять языков, чтобы облизать ту же самую, или любую другую соблазнительную спинку.

Эллен в ужасе отпрянула. Каждая клеточка, каждый уголок её тела помнил эту плеть. Теперь она узнала, что, несмотря на её земное происхождение и воспитание, на её исследования, публикации, карьеру и прочие заслуги, здесь, в этом мире, в своей юности и красоте, она была чувствительна к плети. Тому, что она могла быть просто и категорически подвергнута ей, и что плеть могла быть использована на ней в любое время и за малейшую провинность. Она была рабыней. Теперь Эллен была готова сделать всё что угодно, лишь бы не вызвать у них недовольства. Теперь она сама отчаянно интересовалась тем, как сделать так, чтобы ею остались довольны. Возможно, причиной тому было то, что она реально, на своей шкуре почувствовала, что такое плеть. Пусть те, кто ещё не чувствовал этого на себе, продолжают оставаться в неведении, не понимают или презирают её. Поучительная и предостерегающая ценность этого урока для рабыни просто несравненна. Плеть — один из лучших среди прочих атрибутов методов для того, чтобы исправить девушку.

Тарго прошёлся вдоль полки, а затем вернулся и остановился перед Эллен. Мужчина стоял на мостовой, а она сидела на полке. Эллен без всякого приказа с его стороны, приняла первую позицию, которая показалась ей самой подходящей в данной ситуации.

— Я знаю, что сегодня твой первый день на полке, маленькая самка урта, — сказал толстяк, довольно любезно, — но я хочу, чтобы Ты быстрее научилась и произвела хорошее впечатление. Ты же на самом деле не настолько глупа, как кажешься, не так ли?

— Я надеюсь, Господин, — осторожно ответила Эллен.

— Не уверен, что Ты до конца понимаешь свой ошейник, — усмехнулся он, — но я думаю, что Ты постараешься учиться побыстрее. Помни, что Ты — рабская девка, только рабская девка, и ничего кроме рабской девки.

— Да, Господин.

— Вы знаешь фразу, которой надо просить? — спроси Тарго.

— «Купите меня, Господин!»? — уточнила она.

— Она самая, — подтвердил мужчина. — С этого момента, когда приближается мужчина, я хочу, чтобы Ты стояла на коленях, как сейчас, хотя, наверное, коленями можно развести и пошире. И улыбайся. И тяни к нему руки, зови, проси, умоляй. И покрасивее. Потребности свои попытайся показать, что ли. Тонкие движения языком особо хороши, выставляй ладони рук, жалости побольше, спинку выгни. Только не переусердствуй! Ну и так далее.

— Господин! — всхлипнула Эллен.

— И помни, — сказал он, не обращая никакого внимания на её слёзы, — тебя могут трогать, щупать, обращаться в любой манере, какой покупатель пожелает, а Ты должна выступать для него, предложить себя известной тебе фразой, и в любом случае делать всё, что он потребует. Единственное, чего Ты делать не должна, это обслуживать его в плане удовольствия. Понятно?

— Да, Господин, — испуганно прошептала она.

— На полное обслуживание для удовольствия, покупателю следует спрашивать разрешения у меня или у Барзака, — предупредил её Тарго. — За это можно взимать отдельную плату.

— Да, Господин, — в ужасе пролепетала Эллен.

Вскоре после этого разговора Тарго и Барзак растворились в толпе.

Эллен заподозрила, что оба они направились в Железный Ошейник. Быть может, они решили сброситься, чтобы предложить цену за Джилл, о которой говорил Барзак. Возможно, они могли бы перепродать её, если у них не было на неё иных планов.

— Господа настолько глупы, — усмехнулась девушка слева от Эллен. — Они что, на самом деле решили, что мы собираемся очаровывать нежеланных мужчин?

— Не в их отсутствие, — рассмеялась другая, сидевшая двумя кольцами правее Эллен.

— Если они так уж хотели нас продать, то они сделали бы так, что мы заинтересовались бы даже тарларионом, — проворчала третья.

— Я есть хочу, — простонала четвёртая.

— Ага, а сегодня вечером нам не дадут даже каши, — пожаловалась пятая.

— Просто Заре и Котине очень вовремя вздумалось открыть свои щербатые рты и распустить свои грязные языки, — с горечью высказалась последння.

— Помалкивай, девка цементной полки, — буркнула девушка слева от Эллен.

— А нам не приказывали молчать, самка слина, — возмутилась последняя. — Я могу говорить всё, что пожелаю!

— Мы посмотрели бы, как у тебя получилось бы это, — прошипела первая, — если моя цепь была подлиннее, и я смогла бы дотянуться до твоих волос!

— Ты мне не Госпожа! — заявила её оппонентка.

Эллен поняла, что, должно быть, Тарго не назначил ни одну из девушек старшей, хотя про себя саму она знала, что, учитывая её юность и новизну на цепи, для неё старшими будут все остальные.

— Подожди, вот доберусь до тебя, я тебе покажу, кто из нас Госпожа! — пригрозила первая.

— Вырви хоть волосок с моей головы или оставь на мне хоть одну царапину, и тебя отходят плетью! — ответила её шестая.

Девушка слева от Эллен насупилась, отвернулась, села и уставилась в толпу, замкнувшись в себе.

— Я — Эллен, — через некоторое время сказала ей женщина.

— Не люблю варварок, — буркнула та.

— Простите меня, Госпожа, — сказала Эллен.

— Я — Котина, — наконец представилась девушка.

— А я — Зара, — присоединилась невольница, прикованная ко второму кольцу вправо.

— Я — Лидия, — сказала девушка, прикованная к самому дальнему кольцу, и которая была столь критично настроена по отношению к Котине и Заре. — Мне, кстати, варварки тоже не нравятся.

— Простите меня, Госпожа, — снова извинилась Эллен.

— Она — Чичек, а это — Эмрис и — Жасмин, — представила Котина оставшихся девушек на прикованных к полке.

— Госпожи, — почтительно поклонилась Эллен, но те презрительно отвели взгляды.

— Им не нравится находиться на одной полке с варваркой, — пояснила Котина. — Это оскорбительно.

— Простите меня, Госпожи, — повторила Эллен.

— Что это имеет значение теперь? — спросила Лидия с горечью в голосе. — На нас на всех ошейники. Мы — все всего лишь лакомые кусочки для мужчин, лакомые кусочки рабского мяса.

— Это всё равно оскорбительно, — бросила Жасмин.

— Простите меня, Госпожа, — вздохнула Эллен и, повернувшись к Котине, спросила: — Госпожа, а что такое Курулеан?

— Это была крепость и дворец, наследственное владение первого Хинрабиана, — снизошла до ответа Котина, — но, с некоторых пор, уже в течение многих лет, он является главным невольничьим рынком Ара.

— А как Вы думаете, меня могли бы продать там когда-нибудь? — поинтересовалась Эллен.

— Ты, конечно, смазливая, и даже очень, — сказала Котина, окинув её оценивающим взглядом, — возможно, лет эдак через пять или шесть, а может восемь — десять, о тебе можно было бы думать, как о достойной Курулеана.

— Но не с центральной сцены, — буркнула Жасмин.

— Кто знает? — пожала плечами Котина.

— Но я «стабилизирована», — призналась Эллен.

— Тебя стабилизировали преждевременно? — удивилась Котина.

— Да, я меня уже стабилизировали, — подтвердила Эллен.

— В таком возрасте? — опешила девушка.

— Да, — кивнула Эллен.

— Это было сделано сознательно? — уточнила рабыня слева.

— Да, — ответила женщина.

— Похоже, кто-то тебя сильно ненавидел, — покачала головой Котина.

На глаза Эллен снова навернулись слезы.

— Тогда Ты никогда не будешь выглядеть старше, чем сейчас, — заключила Лидия, — так и останешься смазливой девчонкой. Ни один мужчина не захочет купить тебя. Разве что, возможно, в качестве безделушки, хорошенькой маленькой служанки, симпатичной девицы для домашних работ.

— Не стоит недооценивать похоть мужчин, — заметила Чичек.

— Да кто к ней может отнестись серьезно, как к женщине? — присоединилась к обсуждению Лидия.

— Это уже другой разговор, — пожала плечами Чичек.

Эллен спрятала лицо в ладони и заплакала. Тот, кто был её владельцем, действительно, не обманул её насчёт того, какая судьба ждала её на Горе. Он, несомненно, точно знал, что он делал и сделал это. Это было его решение, а не Эллен, поскольку она была его рабыней, и Мир сделал с ней всё, что для неё запланировал.

— Все мы могли бы быть проданы на Курулеане, — вздохнула Эмрис. — Мы же ничем не хуже, если не красивее тех самок слина на цепи.

— Только решать это не нам, а работорговцам, — проворчала Зара.

— Мы все достойны Курулеана, — заявила Жасмин, поддержав Эмрис, — кроме, разве что, ребёнка.

— Я не ребёнок! — воскликнула Эллен.

— Хорошо, кроме девки, — отмахнулась Жасмин.

Эллен не могла отрицать, что была именно «девкой», по крайней мере, в двух смыслах этого слова, во-первых, в смысле ее юности, на что, несомненно, указывала Жасмин. А во-вторых, в том смысле, что она, как и другие, была рабыней. В первом смысле её юность, конечно, не препятствовала её сексуальной желанности. Она знала это. Об этом ей говорили большие зеркала, закрывавшие всю длину и высоту стен в некоторых из учебных комнат. Было сложно не поверить прекрасному, изящному, соблазнительно сложенному созданию в ошейнике, смотревшему на неё с той стороны зеркала. Кроме того реакция и отношение её наставников мужчин, тела которых так часто напрягались в её присутствии, не оставили у Эллен сомнений в том, что её тело, желала она того или нет, теперь стало сильным сексуальным стимулом, причём стимулом значительной мощности. Желала она того или нет, но она знала, что стала чрезвычайно возбуждающей мужчин, необыкновенно привлекательной и экстремально желанной. Ну и, конечно, не стоит забывать, что её желанность была значительно усилена тем фактом, что она — рабыня. Мужчины видели её и хотели её, жутко. На неё даже пришлось надеть железный пояс. Вторым смыслом, помимо её юности, как уже отмечалось, того, что она была девушкой, являлся тот, в котором все рабыни — «девки». Выражение «девка» в данном контексте богато и восхитительно. У него есть изумительный унижающий или оскорбительный смысл, в котором оно проводит черту между рабыней и свободной женщиной, привлекает внимание к низкости, неважности и никчёмности рабыни.

В действительности, свободные хозяйки неизменно обращаются к обслуживающим их рабыням, даже тем из них, кто одного с ними возраста, как к «девкам». С другой стороны, выражение «девка», по крайней мере, при использовании его мужчинами, имеет не только вышеупомянутую коннотацию, но и, что ещё важнее, причём независимо от возраста женщины, одобрительное признание чрезвычайной сексуальной желанности. Это работает, как своего рода, намёк на интерес и похвалу. Это вовсе не констатация возраста, это — сигнал, что он расценивает её, как лежащую в пределах идеального диапазона добычу для его агрессивных намерений. Если поставить перед мужчиной двух женщин одинакового возраста, то он, вполне возможно об одной из них будет думать как о девушке, или, для Гора, о «девке», а о другой как о женщине. Та из них, к которой он будет испытывать влечение, и будет той, о которой он подумает как о девушке, поскольку расценивает её как молодую и желанную, всё ещё достаточно молодую, чтобы быть разжечь в нём кураж и готовность, то есть стимулирующую его сексуально. А другую, к которой у него нет никакого интереса, он согласен называть женщиной, или чем там она пожелает, чтобы её называли. Интересно отметить, раз уж мы коснулись этого вопроса, что женщины, которые интересуются мужчинами, и всё ещё находятся, если можно так выразиться, на сексуальном рынке, зачастую думают и говорят о себе и своих подругах как о «девушках». Когда-то Эллен, в силу своей идеологии, приходилось осуждать это, но теперь у неё появилось понимание этого момента. В любом случае рабыня считается девушкой, рабской девкой, если точнее. Так что, возможно, будет разумно, в дальнейшем говорить об Эллен, как о девушке.

— Тем не менее, мы сидим на этой полке прикованные к ней цепями, — напомнила им Котина.

— Не хочу быть рабыней, — проворчала Зара. — Я не хочу быть прикованной цепью к полке!

Девушка в отчаянии схватила цепь, державшую её за лодыжки, и так же беспомощно и истерично, как это ещё недавно делала Эллен, принялась дёргать за неё. В конце концов, она была такой же беспомощной прикованной рабыней.

— Скажи спасибо, что тебе позволили жить, рабская девка, — бросила ей Котина.

Эллен задумалась, хотела ли она сама быть рабыней, или всё же нет? Конечно, ей не хотелось носить такой жестокий, широкий, толстый и тяжёлый ошейник, вроде того, который был на ней в данный момент, и в котором она едва могла опустить голову. Фактически, это был ошейник для наказания. Она совсем не хотела сидеть у всех на виду, на полке, прикованной к ней цепью. Но с другой стороны ей было совершенно ясно, что хотела она быть рабыней или нет, она ей была, причём, не из-за ошейника или клейма, а по причине её собственного характера. Что происходило с ней?

«Не притворяйся, что Ты хочешь быть свободной», — мысленно закричала она на себя. Разве она, сама не хотела кричать о таких вещах? Разве это от неё не ожидалось? Хотела ли она быть свободной, на самом деле? Конечно, она знала, что её общество настаивало на том, что она должна хотеть быть свободной. Но что было делать ей самой, если он знала, что глубоко внутри её сердца, под наслоениями правил её общества, глубоко под требованиями конвенций, жило что-то, что хотело любить и служить, беспомощно принадлежать, быть обладаемой и доминируемой? Но теперь она осознала, что её прежнее патриархальное общество наложило свои ценности на оба пола, что оно обобщило свои собственные предубеждения. Кто-то решил, что то, что было хорошо для мужчины, должно быть хорошим и для женщины, и также и наоборот. Разве они не были одинаковыми? Разве они не идентичны? Но не выглядел ли глупцом и невежей тот мужчина, который, увидев любимую женщину, внезапно, под влиянием импульса, опустившуюся перед ним на колени, с любовью смотрящую на него снизу вверх, отдавая ему уважение и почтение, которое её природа требует отдать, потея от смущения, торопится поднять её на ноги, при этом выговаривая ей, и убеждая её, что на самом деле, она должна вести себя как мужчина. И она, пристыженная, вынуждена подняться, хотя бы потому, что этого хочет он, всё ещё пытаясь ему понравиться, даже, несмотря на его отрицание её на мгновение приоткрытых глубин. Всё выглядит так, что он желает того, чтобы она была для него не женщиной, поскольку это, кажется, его пугает, а чем-то ещё. Так может она просто не та женщина, которую он хочет, или хочет не женщину, а что-то ещё, быть может, псевдомужчину? Так, или примерно так, Эллен, лёжа на цементной полке, рассуждая над этими вопросами, постепенно пришла к мысли, очаровавшей её.

«Я же не хочу быть свободной, — осознала она. — Не будет ли для женщины ересью, или точнее, не будет ли ересью для тех, кто настаивает на том, что женщины должны походить на мужчин, и должны стать имитаторами мужского пола, высказывать такие мысли? Я была свободна, я знаю, на что это похоже, и каковы у этого ценности. Я знаю, что значит быть свободной. Я испытала свободу. Я знаю, на что это похоже. Но я уже была, и есть, рабыня, и знают о том, на что это похоже, каковы ценности у этого. Или точнее пока только знаю, что они есть, эти ценности, эти глубокие ценности, связанные с моей неволей. Я подозреваю, что только начала ощущать их. Так давайте позволим оставаться свободными тем, кто хочет быть свободными, и не будем мешать становиться рабынями тем, кто предпочитает быть рабынями. Неужели нам нельзя просто дать свободу быть теми, кем мы больше всего жаждем быть? В противном случае, какая же это свобода? Свобода соответствовать чуждому стереотипу, образу жизни наложенному извне? Я — родилась рабыней. Думаю, что знала об этом в течение многих лет, просто мне отказали в моём рабстве. Теперь, наконец, я оказалась на планете, на которой я могу, а действительности и должна, выразить свою самую глубинную, самую страстную природу. Я — рабыня, и мне нравится быть рабыней, однако я, разумеется, не осмелюсь позволить узнать об этом какому-либо мужчине. Насколько ужасно оказаться у ног мужчины, который знает о том, что Ты — прирождённая рабыня! Как он отнесётся к тебе? С презрением и похотью, разве что?»

Но её, лежавшую на полке и рассеянно наблюдавшую за толпой, вдруг охватил страх.

«Я — рабыня, — подумала Эллен. — Я прикована цепью. Я нагая. Я в их власти. Они могут сделать со мной всё, что им вздумается!»

И она внезапно почувствовала себя необыкновенно уязвимой. На ней больше не было защиты железного пояса. Она подтянула ноги ещё ближе к телу. Жёсткая безопасность, защита, оборона железного пояса остались в прошлом. Теперь все её прелести, со всеми их соблазнительными, прелестными очертаниями, во всех интимных подробностях, были открыто выставлены на показ. Она, во всей своей красе, прикованная цепью к полке, была уязвимо выставлена на всеобщее обозрение, продемонстрирована всем желающим. И продемонстрирована полностью.

— Воин, — послышался шёпот Эмрис, и сразу же её громкий просительный возглас: — Купите меня, Господин!

Эллен подняла голову, и у ней перехватило дыхание. К полке приблизился высокий, широкоплечий, крепко сбитый мужчина в алом. Перевязь его меча, ножны и гребень на шлеме были чёрными.

— Он из Ара, — шепнула Котина на мгновение, повернувшись к Эллен, а затем извернулась и, встав на широко расставленные колени, произнесла: — Купите меня, Господин!

Зара, на сколько ей позволила цепь, выползла вперёд. Эмрис, Чичек, Жасмин и Лидия тоже почти немедленно подползли к краю полки, поближе к мужчине и встали там на колени. Только испуганная Эллен осталась лежать, отчаянно прижимая к себе колени, и обводя девушек удивлённым взглядом. Она ещё не видела своих соседок по полке такими.

— Купите меня, Господин! — призывала Зара. — Я — Зара, если это понравится Господину! Я прошу купить меня! Я умелая! Я хорошо смогу услужить вам! О, купите меня, Господин! Я прошу разрешить мне служить вам!

— Не обращайте на неё внимания, Господин! — перебила товарку Лидия. — Я лучше!

— Нет я! — возмутилась Зара.

— Я его первая увидела, — обиженно надула губы Эмрис.

— А ну заткнись, — шикнула на неё Котина.

— Я умоляю о вашем ошейнике, прекрасный Господин! — выкрикнула Чичек.

— Полюбуйтесь на мои светлые волосы и голубые глаза, — предложила Лидия, приподнимая волосы и крутя головой. — Я единственная такая на этой полке.

— Она холодная, — заявила Жасмин.

— Не слушайте её! — воскликнула Лидия. — Мой живот горит! Я потеку при малейшем прикосновении!

— Я из долины Воска, — сказала Жасмин. — У меня живот пылает!

— А я увлажнилась от звука ваших шагов! — крикнула Зара. — Я уже готова рваться с цепи, чтобы дотянуться до вас!

— Я прошу позволить мне ерзать перед вами от потребностей! — попросила Эмрис.

— Оцените мои хорошенькие ножки, — предложила Котина, поворачиваясь боком и вытягивая правую ногу в сторону мужчины.

«Ничего себе, как они отличаются перед таким мужчиной, — ошарашено подумала Эллен, глядя на Зару. — Да она такая же рабыня, как и все остальные. Минуту назад она рвала цепь, протестуя против своей неволи, а теперь она умоляет этого мужчину и просто из кожи вон лезет от желания быть его рабыней. Она точно хотела быть не свободной, а рабыней, просто по своему выбору!»

— Проведите меня через рабские позы, Господин, — предложила Эмрис. — Позвольте мне показать вам настоящую рабыню!

— Купите меня, Господин! — вторила Чичек.

— Нет, меня! — протянула Котина, умоляюще поднимая руки.

— Нет, меня! — вторила ей Лидия.

— Я лучше! — звала Жасмин.

— Зато я — прирождённая рабыня! — заявила Зара. — Я рабыня в сердце. Я хотела быть рабыней с самого детства, Господин! Купите меня! Сделайте меня вашей рабыней!

— Она не отличается от нас, — сказала Котина. — Мы здесь все прирождённые рабыни. Выберите самую лучшую и самую красивую из нас!

Эллен была поражена пылу, рвению, откровенности, соперничеству рабынь. Мужчина не был из Торговцев, и он не выглядел богатым. Они что, не хотели бы, чтобы их купили богатые мужчины, способные обеспечить им более спокойную, лёгкую и приятную жизнь? Ведь у богатого человека может быть много рабынь, так что каждой отдельно взятой может достаться меньше работы. Разве не богач является идеальным рабовладельцем для любой рабыни? И что они такого нашли в этом мужчине? Он точно не выглядел богатеем. И всё же они все хотели броситься к его ногам.

Эллен на мгновение заглянула в его глаза, и тут же, поспешно опустила голову. То, что она увидела там, её ужаснуло. В его глазах она разглядела того, перед кем женщина могла быть только рабыней, того, кто прекрасно знает, как нужно обращаться с женщиной. Так это потому они так нетерпеливы, так рьяны? Они хотели себе такого владельца? А может они только о таком и мечтали?

Эллен нисколько не сомневалась, что это был один и тех мужчин, кому женщина будет принадлежать во всём своём обилие, кто взыщет с неё всю полноту её рабства.

Внезапно Эллен почувствовала, как дёрнулись ей бёдра. Она не хотела делать этого. Это было нечто, что не было вне её контроля. Это было рефлекторное движение, смутившее. Точнее, потрясшее её.

— Подними голову, — услышала она.

Эллен вынуждена была подчиниться, и заставить себя снова посмотреть на него. Остальные девушки мгновенно затихли. Лишь в течение самого короткого мгновения она смогла выдержать его взгляд, после чего, быстро, испуганно, ошеломлённо отвела глаза в сторону.

— Пожалуйста, не заставляйте меня смотреть в ваши глаза, Господин, — всхлипнула она, отчаянно надеясь, что в тот же момент не получит пощёчину.

— Ты очень привлекательна, — заметил воин.

Она испуганно напряглась, но нашла в себе силы чуть слышно пролепетать:

— Спасибо, Господин.

— И кто же это благодарит меня? — спокойным голосом поинтересовался мужчина.

— Эллен, если это понравится Господину, — ответила она, и добавила: — Эллен, рабыня Тарго, продавца рабынь.

— Ты плохо знакома с ошейником, не так ли? — уточнил он.

— Да, Господин, — вынуждена была признать девушка.

— Какое на тебе клеймо? — полюбопытствовал мужчина.

— Обычный кеф, Господин, — ответила Эллен.

— Покажи, — приказал он, а когда она повернулась боком, так, чтобы он смог бы рассмотреть её клеймо, спросил: — А теперь, скажи-ка мне Эллен, кто самая лучшая и самая красивая рабыня на полке?

— Это могут решать мужчины, Господин, — осторожно ответила девушка, — но никак не я.

— А Ты — умненькая маленькая красотка, — усмехнулся он. — Ты знаешь, что сегодня ночью тебе придётся спать с ними на одной соломе.

— Тем не менее, это верно, Господин, — заверила его Эллен.

— Конечно, — согласился воин. — Ты знаешь рабские танцы?

— Нет, Господин.

— Тебя дрессировали? — осведомился мужчина.

— Очень немного, Господин, — призналась она.

Это было вторым моментом, за которым проследил её владелец, не дав ей толком выучиться. Тем самым, он ещё больше опустил её ценность как рабыни.

— Ты — варварка, — заметил воин.

— Да, Господин, — подтвердила она, поняв, что её, скорее всего, выдал её акцент.

— Была у меня одна варварка, — кивнул мужчина. — Она думала, что я собираюсь сделать её свободной, но у меня она быстро научилась целовать плеть.

— Господин?

— Потом я спустил её в кости, но отыгрался, — усмехнулся он. — Я собирался получить от неё потомство, но она так понравилась моему подчинённому, что я решил подарить её ему. Думаю, она боялась меня. Насколько я знаю, она счастлива в своём ошейнике. Теперь мой парень в лагере под Венной, и она готовит и служит в его палатке. Тебя много раз перепродавали?

— Только один раз, моему нынешнему владельцу, Тарго, продавцу рабынь.

— А когда на тебя надели твой первый ошейник? — поинтересовался воин.

— Меня поработили несколько недель назад, но в ошейнике я всего ничего, — честно сообщила Эллен.

— Ты постараешься быть хорошей рабыней, ведь так? — осведомился он.

— Я попытаюсь быть хорошей рабыней, Господин, — пообещала девушка.

— На живот, — негромко скомандовал мужчина, и протянул руку, повернув её ладонью вниз.

Эллен немедленно растянулась на животе, положив руки по бокам, и опустив голову, испуганно принялась целовать тыльную сторону его руки.

— Ага, вижу, что некоторое обучение Ты всё же прошла, — заключил он.

— Очень немного, Господин, — повторила Эллен.

— А в твоём мире рабство есть? — полюбопытствовал мужчина.

— Очень немного, Господин, по крайней мере, в открытую, — ответила она.

— В открытую? — не понял воин.

— Да, Господин.

— То есть, возможно, есть тайное рабство? — спросил он.

— Да, Господин, я нисколько не сомневаюсь, что многих женщин держат в неволе, просто это не афишируется.

— А Ты сама была свободна в своём мире? — поинтересовался мужчина.

— Да, Господин.

— Ну и как, ожидала ли Ты, что однажды будешь рабыней в другом мире, причём открыто и на основании закона, что будешь лежать прикованная цепью на уличной полке и вылизывать руку мужчины?

— Нет, Господин, — ответила Эллен, снова мягко прижимаясь губами к тыльной стороне его ладони.

— Позвольте мне уделить внимание вашей ладони, Господин, — прошептала Котина.

— Нет, позвольте мне! — тут же встряла Зара.

— Нет, мне! — выкрикнула Эмрис.

Их слова натолкнули Эллен на мысль, что, по-видимому, мужчина не случайно, протянул ей руку не ладонью, а тыльной стороной вверх. Теперь она не сомневалась, что это было сделано преднамеренно, своего рода это был способ держать её на расстоянии, избежать эмоциональной связи со смазливой маленькой рабыней, возможно, по причине её юности или незрелости в ошейнике.

Ей вспомнилось, как её обучали целовать ладонь руки мужчины, иногда стремительно, то выбрасывая, то пряча язык, тем самым, словно мягко намекая и тонко прося о своём собственном взятии. Не раз после такого охранник отбрасывал её в ярости и отбегал в сторону, чтобы схватить другую рабыню. Эллен-то взять запрещали. А она оставалась, для самой себя непонятно смущённой и отчасти неудовлетворённой, впрочем, в то время рабские огни ещё не были зажжены в её животе. Ещё ей показали другую технику, при которой следовало встать на колени перед мужчиной и, взяв ладонь его правой руки, если он правша, прижать её к лицу, вплотную, словно он ударил тебя ею, а затем, удерживая руку, кротко и благодарно, приступать к поцелуям и облизыванию ладони.

Насколько она поняла, ожидается, по крайней мере, некоторыми рабовладельцами, что рабыня должна быть благодарной за своё наказание. В конце концов, господин уделил ей внимание. Точно так же она должна благодарить его за то, что исправил её.

Но Эллен не сомневалась, что воину доставило удовольствие видеть её перед собой так, как она лежала, даже притом, что она целовала и ласкала только тыльную сторону его руки. В конце концов, она была распростёртой перед ним в положении смиренного подчинения голой рабыней.

— Я проходил мимо полки Тарго на прошлой неделе, — заметил мужчина. — Сегодняшняя партия лучше, чем прошлая.

— Спасибо, Господин! — не без удовольствия, наперебой, поблагодарили его некоторые из девушек.

Но сказанная им фраза напугала Эллен. Она немедленно пришла к выводу, что это означало, что здесь имел место быстрый оборот товара. Безусловно, Тарго должен было либо торговать и продавать, либо обанкротиться.

— А Ты сама-то хочешь быть проданной? — осведомился воин.

— Нет, Господин! — честно призналась Эллен, которая боялась своей продажи, как огня.

— То есть Ты хочешь остаться здесь, в тяжёлом ошейнике, прикованной к полке? — уточнил он.

— Нет, Господин! — ответила Эллен, и мужчина рассмеялся, забрал руку, отвернулся и исчез в толпе.

— Эй, Ты его упустила, — рассердилась Котина.

— Ну Ты и дура, Эллен, — буркнула Эмрис.

— Да нет, она умна, просто своим девственным способом, — заметила Зара.

— Я не девственница, — напомнила ей Эллен.

— Она просто притворилась, что не хочет, чтобы её купили и, изобразив из себя святую наивность, привлекла внимание мужчины! — усмехнулась Зара.

— Коварная мелкая самка урта! — бросила Жасмин.

— Ну и когда теперь такой мужчина снова пройдёт мимо полки? — поинтересовалась Чичек.

— Ты позволила ему уйти, — осуждающе сказала Лидия.

— Но я же ничего не сделала! — начала оправдываться Эллен. — Он не захотел меня!

— А Ты что не видела, как он ласкал твои тощие бока глазами? — осведомилась Зара.

— Я не желаю быть сидеть на цепи рядом с ней, — заявила Жасмин.

— Но он же осмотрел вас всех, прекрасные Госпожи! — сказала Эллен.

— Уж не думаешь ли Ты, что Ты в чём-то лучше нас? — поинтересовалась Эмрис.

— Нет, Госпожа! — поспешила заверить её Эллен.

— На будущее, — ткнула в неё пальцем Котина, — если тебе не нравится покупатель, сделай всё, что сможешь, чтобы передать его нам.

— Эгоистичная самка урта! — раздражённо бросила Лидия.

— Подожди, вот закроют нас в комнате, мы тебя поучим на соломе, — прошипела Чичек.

У Эллен вырвался горестный стон.

— Тарго! — шепнула Котина.

И через толпу, откуда-то справа, приближался Тарго в сопровождении Барзака, за которым виднелась фигура, следовавшая сразу за ним. Мужчина вёл сквозь толпу на поводке обнажённую женщину, голова которой была закрыта капюшоном, а руки закованы в наручники за спиной. Поводок был предельно коротким, большей частью намотан на его кисть, так что между его рукой и замком на шее пленницы оставалось не больше шести дюймов цепочки.

Эллен сразу предположила, что это должно быть та самая Джилл, столь заинтересовавшая Барзака.

— Тарго не выглядит довольным, — предупредила всех Зара.

— Возможно, новая самка урта обошлась ему недёшево, — заметила Жасмин.

— Запомни, — повернулась Котина к Эллен. — Ты, варварка, всё равно будешь ниже, чем она.

— Да, Госпожа, — не стала спорить Эллен.

— Купите меня, Господин! — тут же прокричала Котина, словно обращаясь к кому-то в толпе.

Вслед за ней и все остальные девушки, начали выкрикивать обычную формулу призыва рабыни к потенциальному покупателю, адресуя свои усилия в толпу, к каждому более или менее близко проходившему мужчине.

«Вот, значит, какие изменения, — с насмешкой подумала Эллен, — вызывает в ещё недавно инертных живых товарах страх перед владельцем. Какими они внезапно, становятся соблазнительными, активными кусками плоти, отчаянно пытающимися очаровать покупателей, старающимися приманить клиентов для своего хозяина, почуяв опасность применения к ним плети. Как же я презираю этих рабынь. Какие они низкие, какие никчёмные!»

Впрочем, сама она недолго оставалась в задумчивости, и уже через мгновение, поднялась на колени, само собой, широко их расставив, протянула руки к толпе и, не смея встречаться с чьими-либо глазами, надеясь только на то, что на неё никто не обратит внимания, выкрикнула:

— Купите меня, Господин! Купите меня, Господин!

Барзак сразу увёл свою новую подопечную внутрь здания.

«Её, что, продавать не будут, — удивлённо спросила себя Эллен. — Почему она не должна быть выставлена на продажу? Меня же продают!»

Не успев додумать свою мысль, Эллен чуть не упала в обморок от шока. До неё дошло, что она только что во всеуслышание объявила о своей продаже.

«Ох, Мир из Ара, — с горечью подумала она. — Что же Ты со мною сделал!»

Тут к своей тревоге Эллен увидела, что Тарго направляется к ней. Наконец, толстяк встал рядом с ней. Стараясь избегать встречаться с его глазами, девушка продолжила обращаться к мужчинам в толпе.

— Улыбайся, — не скрывая раздражения, буркнул он. — Лови их взгляды. Движения языком не забывай! Беспомощные движения коленей и бёдер! Притворись, что Ты горячая маленькая самка урта. Извивайся! Подмахивай!

Эллен вскрикнула в страдании и, заливаясь слезами, повалилась на полку.

— М-да, десять медных тарсков за тебя было слишком много, — проворчал Тарго. — Пожалуй, даже десять медных бит-тарсков не стоило бы отдавать за тебя!

Тело Эллен, лежавшее на полке, сотрясалось от рыданий.

— Ты напрашиваешься на плеть, рабская девка, — предупредил её мужчина.

— Нет, Господин, — взмолилась Эллен. — Пожалуйста, не бейте меня, пожалуйста, не надо, Господин!

Сказать, что она была напугана, это ничего не сказать! Она уже почувствовала, что такое рабская плеть. У неё не было никакого желания почувствовать это снова.

— Пожалуйста, нет, Господин! — глотая слёзы, выдавила из себя она. — Я сделаю всё что надо, Господин!

— Мое терпение небезгранично, — зло предупредил её Тарго. — И только попробуй завтра не добиться большего успеха, кусок дрянной плоти.

— Простите меня, Господин, — всхлипнула Эллен. — Да, Господин.

— Полюбуйтесь, благородный сэр, — сказал Тарго, повернувшись к мужчине, проходившему поблизости, — на очарование Котины, на сладость её бёдер, на её прекрасно сложенные лодыжки. А вот присмотритесь к Лидии, красотка, ведь верно? Такие светловолосые и голубоглазые красавицы рождаются только на севере. Обратите внимание на восхитительную, очаровательную Жасмин, неповторимую прелестницу во всём городе. Она родом из долины Воска, а Вы, наверняка, знаете, что тамошние девки собой представляют, особенно те, что из Виктории, а это в броске камня от родной деревни Жасмин. А это — Эмрис и Чичек, которые так упрашивают вас о своём приобретении. Зара, такая стройная и прекрасная, её шея просто умоляет о вашем ошейнике. Они — призовые рабыни, их бы на Курулеанском рынке выставить, но они здесь, а всё из-за моей склонности быть ближе к народу. Люблю я наш район Метеллус, и особенно наш Рынка Чайника. Любая из них стоит медальона Убара, тысячи золотых тарнов, но мне — бедному человеку, из-за личных непреодолимых обстоятельств внезапно срочно потребовались наличные деньги. Я готов позволить любой из этих беспрецедентных красоток уйти всего-то за дюжину серебряных тарсков!

— Девки цементной полки! — фыркнул мужчина, отворачиваясь.

— Пусть вон та встанет, хочу посмотреть, — велел другой мужчина.

— Котина, встать, позиция осмотра! — бросил Тарго.

Котина встала и замерла, широко расставив ноги, запрокинув голову и сложив руки на затылке. Женщине трудно двинуться из такого положения, к тому же ей приходится постоянно беспокоиться о том, чтобы держать равновесие. Напряжение и чуть заметные сокращения мускулов необходимые для поддержания баланса, держали её ещё беспомощнее на месте, и они же подчёркивали её позу, и репликами языка её тела словно кричали о её покорности и рабскости. Кроме того, эта поза делала девушку очень уязвимой, ведь её руки не могли помешать исследованию её тела. А ещё, когда руки сложены на затылке, сама собой поднимается грудь, становясь ещё красивее и соблазнительнее.

Потенциальный покупатель запрыгнул на полку, а то время как Тарго пришлось торопливо обегать полку и подниматься по ступеням, чтобы присоединиться к нему, уже стоявшему рядом с Котиной.

— Варварка? — уточнил мужчина.

— Конечно, нет, — с видом оскорблённого достоинства заверил его Тарго.

— Рот открой, — приказал тот девушке.

Эллен демонстративно смотрела в другую сторону, но не сомневалась, что Котина покорно раскрыла рот.

— Шире! — потребовал покупатель.

— Вы же не думаете, что я бы стал связываться с варварками, не так ли? — вполне натурально возмутился Тарго. — Что вам угодно?

Последний вопрос был адресован другому товарищу, забравшемуся на полки.

— Эта настоящая блондинка? — спросил вновь прибывший, по-видимому, заинтересовавшийся Лидией.

— Конечно, — подтвердил торговец.

Со стороны Лидии раздался внезапный, тонкий женский вскрик. Эллен рискнула предположить, что несколько волосков было выдернуто из головы девушки, чтобы установить правдивость заявления Тарго.

— Хочу провести эту через рабские позы, — сообщил мужчина, заинтересовавшийся Лидией.

Он начал отдавать Лидии, одну за другой, отрывистые команды, реагировать на которые быстро и адекватно, наставники приучали Эллен во время её занятий. И Лидия тоже подчинялась им, конечно, насколько она могла, учитывая, что она была прикована цепью, а цементная поверхность полки была шершавой и грубой. Всё же комбинации рабских поз намного легче исполнять на гладкой поверхности или на мехах в ногах кровати господина. Иногда их могут исполнять на ковре, скажем, как это делается в Тахари перед господином, который сидя в центре такого ковра, наблюдает за своей рабыней, возможно, даже в окружении своих гостей. Зачастую в таких случаях мужчина не указывает, какую позу следует принять, а невольница исполняет заранее определённый каскад в тишине, за исключением, разве что, своего дыхания и стонов.

— Ой! — внезапно вскрикнула Котина.

— Да, она полна потребностей, — заверил покупателя Тарго, и тут же предупредил девушку: — Держи позу.

— Господин! — всхлипнула Котина.

— Держи позу, — повторил он, подпустив строгости в голос.

— Да, Господин, — простонала она. — Ах! Ой! Пожалуйста, нет! О-охх, не надо, прошу вас! О-о-ухх! О-о-о-охх!

Эллен схватилась за голову руками и лишилась чувств.

Когда она пришла в себя, судя по всему, уже была глубокая ночь, рынок опустел, а некоторые из факелов прогорели. Пробудил её звук загремевшей цепи, а потом она почувствовала, как её дёрнули за лодыжку. Открыв глаза, Эллен увидела, что Барзак отпирал замок, державший цепь присоединённой к кольцу.

— Подъём, — буркнул он, — встань за Лидией, и держи руки за спиной, левое запястье сожми правой рукой.

Эллен подошла и встала на указанное место. Она стояла позади Лидии, которая, в свою очередь держалась на спиной Зары. Обе девушки держали руки точно так же, как это было приказано сделать ей. Цепь от браслета на лодыжке Зары была поднята и висячим замком пристёгнута к большому кольцу, свисавшему с её ошейника. А вот уже цепь с анклета Лидии была прикреплена к кольцу на щиколотке Зары. Уже через мгновение цепь с лодыжки Эллен была заперта на замок в кольце на ноге Лидии. Вскоре, то же самое было сделано с Чичек и Эмрис. Обеих, одну за другой, освободили от кольца полки, цепь Чичек, вставшей за спиной Эллен, повинуясь приказу седого, была пристёгнута на висячий замок к кольцу браслета Эллен. Эмрис, прикреплённая к Чичек, замкнула караван.

— Движение начинать с левой ноги, — предупредил Барзак, говоря это скорее для Эллен, не знакомой с процедурой движения в караване скованных лодыжек, чем для всех остальных.

— Да, Господин, — отозвалась Эллен. — Я могу говорить, Господин?

— Нет, — отрезал мужчина.

— И будь осторожна на ступенях, — посоветовал он.

— Да, Господин, — ответила она.

На рынке ещё маячили фигуры пары мужчин. Торговля закончилась, все товары были убраны с прилавков, и унесены, должно быть, куда-то в складские помещения, чтобы сохранить до утра. Через площадь, покачиваясь, ковылял мужчина, по-видимому, пьяный в стельку. Он держался поближе к ларькам, прилавки которых, были пусты, а тенты сняты и унесены.

Эллен, между Лидией и Чичек, спустилась по ступеням с полки и уже через мгновение вошла в здание. В коридоре было темно, и стоял застарелый запах мочи.

— Ступени налево, — предупредил Барзак. — Руками можете пользоваться, чтобы не упасть. И только попробуйте мне упасть. Спустившись по лестнице руки вернуть в прежнее положение.

Потом они так и держали бы руки за спиной, пока их не приковали на ночь.

Лестница была узкой, крутой и неосвещённой. Грубые ступени, судя по всему, были отлиты из цемента. Спустившись по лестнице, и пройдя несколько шагов вдоль по тёмному коридору, они оказались перед открытой, тяжёлой дверью. Вслед за Зарой, мы, одна за другой вошли внутрь довольно большой комнаты, тускло освещённой маленькой лампой, стоявшей в нише, выдолбленной в стене.

В комнате уже присутствовала одна жительница, несомненно, это была та самая женщина, что привели с собой Барзак и Тарго. На неё уже надели тяжёлый ошейник, точно такой же, какие были на всех остальных, и кольцо этого ошейника, было прикреплено висячим замком к кольцу, вмурованному в каменный пол. Бедняжка не могла оторвать голову от пола больше чем пару дюймов. Капюшон и поводок с неё уже сняли, но девушка по-прежнему оставалась раздетой. Даже в полутьме можно было разглядеть, что тело рабыни было стройным, а черты лица отличались изящностью.

Пол устилал слой соломы, сырой, судя по ощущениям босых ног Эллен.

— Неужели на эту ночь Вы прикуёте нас за шеи, Господин, — простонала Зара.

— А ещё вы не получите еды, — сообщил ей Барзак. — Вы должны ясно усвоить, что из-за вас двоих, устроивших ту сцену с косианцами, мы могли быть оштрафованы, или брошены в тюрьму, или даже убиты, или у нас конфисковали бы весь товар. Ты думаешь, что у косианцев нет такой власти?

— Простите меня, Господин, — всхлипнула Зара, но мужчина, схватив девушку за волосы, вынудил её сначала опуститься на колени, а затем лечь на бок.

Шея Зары, по-прежнему удерживавшей правой рукой левое запястье, связанной, так сказать, желанием владельца, оказалась рядом с одним из колец, вмурованных в пол. Барзак отпёр замок, державший ножную цепь в кольце ошейника, а затем использовал его, чтобы соединить кольцо ошейника с кольцом в полу. Лишь после этого он удалил цепь с ножного браслета рабыни, отложив её вместе с замком в сторону. Потом настала очередь Лидии, которая уже через пару секунд лежала освобождённая от ножной цепи и пристёгнутая замком за ошейник к кольцу в полу. Следующей была Эллен, затем Чичек и Эмрис. Прошла едва минута, как все пять девушек лежали на полу прикреплённые за шеи к полу, а цепи валялись горкой в стороне. Разумеется, ножные браслеты остались на своих местах, на левых лодыжках невольниц, поскольку снять их без инструментов было невозможно, ведь они было сомкнуты ударом молота. То же самое касалось и тяжёлых ошейников. Судя по всему все работы по металлу были обязанностью Барзака, бывшего мужчиной мускулистым и сильным. В одном из углов комнаты Эллен заметила небольшую наковальню, установленную как раз на такой высоте, чтобы стоящая на коленях женщина могла положить на неё шею.

— Руки свободны, — сообщил Барзак, и девушки с облегчёнными вздохами выпустили свои левые запястья, больше не удерживая их за спинами.

Барзак взял лампу из ниши и покинул комнату. Эллен услышала, как хлопнула дверь, потом проскрежетал засов и клацнул замок. Пока ещё было светло, она успела заметить, что в комнате имелось множество колец, как в полу, к одному из которых она как раз была прикреплена, так и в стенах. Возможно, таких колец здесь было с полсотни. Эллен показалось, что она разглядела высоко в стене, под самым потолком, одно маленькое оконце, забранное частой решёткой. Само собой, в данный момент снаружи было темно. Возможно, это окошко выходило в узкий проход между инсулами, или в небольшой тесный дворик, отделённый от улицы. Гореанские здания этого вида зачастую представляют собой своего рода крепость, защищающую своих обитателей от улицы с её движением, нападениями, кражами и прочими злоупотреблениями.

Они же оказались в просторном, мрачном, тёмном подвальном помещении, судя по всему, подготовленном специально для рабынь или пленников, стены которого были сложены из грубого камня. Разумеется, это нисколько не напоминало роскошные будуары, о которых Эллен слышала во время обучения. Ей говорили, что иногда таковые разрешают высоким рабыням, избалованным, надушенным сокровищам Убаров и генералов, которые иногда, если верить рассказам, могли даже повлиять на политику и судьбы государств. Таковые могли стать призовым трофеем победителей, которым могло бы доставить удовольствие, раздев их и поместив в обычные ошейники, отдать самым последним солдатам, само собой, сначала заставив их выступить голыми перед этими солдатами, в присутствии, если получится, своих прежних владельцев и их победителей.

Эллен попыталась поднять голову, но смогла только немного оторвать её от пола, как была остановлена замком и кольцами.

Днём Тарго дал ей хлеб и чай, так что, она рискнула предположить, что её чувство голода было не столь мучительно, по сравнению с её остальными сёстрами по цепи. Зато её спина всё ещё болела после порки, которой она была подвергнута несколькими часами ранее.

Воспоминание о наказании заставило её глаза наполниться слезами обиды и унижения. Она чувствовала плеть. Теперь зная, что это такое, она готова была повиноваться, и повиноваться отлично и немедленно. Обжигающий урок пяти широких ремней гореанской рабской плети, разработанной специально для применения к таким как она, не прошёл для неё даром.

В этот день солнце палило просто непереносимо. Эллен с большим трудом удавалось держать глаза открытыми. Она боялась, что её кожа обгорела за время пребывания на солнцепёке, впрочем, это касалось и всех остальных девушек. Конечно, это не улучшит её цену, подумала девушка с горечью. Ей вспомнилась прохлада дома, обязательные ванны, предписанные крема и лосьоны, разработанные специально для того, чтобы сохранять кожу рабыни мягкой, гладкой и приятной для руки господина.

В караване Эллен шла между Лидией и Чичек, соответственно, теперь она между ними же, прикованными за шеи к соответствующим кольцам, и лежала.

Это не могло её не радовать, потому что, при таком расположении, никто из тех, кто ей угрожал, не могли напасть на неё, прикрытую телом Чичек. Конечно же, она вовсе не собиралась отвлечь внимание того солдата от других девушек, по крайней мере, не пыталась сделать это сознательно! Её саму изрядно испугало и смутило то, что её поведение могло противоречить её сознательным намерениям, то, что её глубоко спрятанное «Я», или глубинная потребность, или скрытое глубоко желание, без её понимания и согласия, выставило её, предложило к его вниманию, как законную и прирождённую рабыню. Быть может, её рабство, прятавшееся под уровнем её осознанного знания, непрошено выглянуло наружу и настояло на том, чтобы привлечь к себе его внимание, демонстрируя и предлагая себя, для его оценки. Возможно, её рабство говорило с ним на языке, о существовании которого она боялась даже думать, не говоря о том, чтобы его признать. Конечно, если так, то понятно, почему её соседки-кейджеры пришли в ярость. Так может, они увидели что-то, чего она сама не видела? Но ведь Эллен ничего не могла поделать с тем, что именно она оказалась той, кому он приказал принять вторую позицию почтения перед ним, и кому он протянул свою руку для поцелуев. Это не было её ошибкой, по крайней мере, намеренной, насколько она знала. Она не хотела, чтобы он купил её. Этот мужчина пугал её, она боялась принадлежать такому человеку.

— Чичек, — шёпотом позвала она свою соседку.

— Помалкивай, варварка, — буркнула та.

— Лидия, — прошептала Элле решив попытать счастья с другой стороны.

— Чего тебе? — спросила Лидия.

— Не говори с ней, — бросила Эмрис.

— Нам не приказывали соблюдать тишину, — заметила Лидия.

— Мы голодные, — сказала Эмрис. — А её накормили!

— Но я тоже голодна, — вздохнула Эллен.

— Не такая голодная, как мы, — раздражённо проворчала Зара.

— Простите меня, Госпожа, — прошептала Эллен.

— Так чего Ты там хотела-то? — поинтересовалась Лидия.

— Вы плачете, — заметила Эллен. — Что с вами?

— Её провели через рабские позы и не купили, — за ней объяснила Эмрис.

— Он решил, что она неполноценная, — добавила Чичек.

— Да, это всё из-за твоих светлых волос и голубых глаз, — усмехнулась Эмрис.

— Она — ледяная девка, — заявила Чичек.

— Нет! — возмутилась Лидия. — У меня тоже есть потребности, и я хочу господина точно так же, как и любая из вас!

— Мужчины часто проводят женщину через рабские позы, не собираясь её покупать, — объяснила Зара. — Им просто нравится реализовывать свою власть над нею, и их развлекает смотреть, как она выступает, надеясь на их милосердие, но, не зная их истинных желаний и намерений. Возможно, им просто стало скучно, и они искали способ развеять скуку. Если бы это было сделано со мной, я бы доказала, что я самая красивая из всех вас.

— Тогда почему Ты всё ещё на цепи? — язвительно поинтересовалась Чичек.

— Так о чём Ты хотели спросить? — осведомилась Лидия.

— А куда делись Котина и Жасмин? — полюбопытствовала Эллен.

— Их увели, — ответила Лидия.

— Увели? — не поняла Эллен.

— Продали, — пояснила Лидия.

 

Глава 17

Продажа варварки

Для Эллен это был уже её третий день. Она стояла на полке лицом к площади, прижавшись спиной к стене многоэтажного дома, к которой крепилась полка. Запястья девушки были подняты над головой и прикованы цепью к кольцу, вмурованному в стену здания. Руки затекли, ноги гудели. Тарго был, мягко говоря, не слишком доволен ей. По его мнению, к настоящему времени она уже должна была быть продана.

Утром, на второй день её пребывания в собственности Тарго, снова соединив его подопечных между собой цепями и освободив от колец, им разрешили, по очереди, облегчиться в ведро, и затем, чуть позже покормили и напоили. Пили они из двух длинных, узких, похожих на корыта кастрюль, встав на четвереньки и опустив головы вниз. После этого Эллен было поручено втереть смягчающую мазь в спины её сестёр по цепи, чтобы успокоить боль от солнечных ожогов и дать им некоторую защиту на время нахождения на полке. Возможно, до Тарго дошло, что у его несчастных рабынь, кожа которых обгорела, покраснела и шелушилась, да ещё таких, что едва в состоянии двигаться, будет меньше шансов на продажу. С другой стороны, могло быть и так, что теперь он чувствовал себя более уверенно в плане финансов, если не сказать даже обеспеченным, поскольку, избавился от Котины и Жасмин. Так что Тарго мог позволить себе, предоставить нам такую роскошь. Кроме того, как мы уже отмечали, Тарго, учитывая все обстоятельства, нельзя было назвать суровым рабовладельцем. Конечно, он был не из тех, кто будет колебаться, клеймить женщину или нет, пороть или пожалеть, и так далее. Такие дела идут рука об руку с властью. Ни одна из рабынь не вызвалась добровольно смазать мазью спину Эллен, и тогда Барзак просто ткнул пальцем в Чичек, которая наряду с Эмрис больше всего не переваривала Эллен из-за её варварского происхождения, и приказал сделать это. Они все терпеть не могли варварок, что было весьма распространено, просто, Чичек и Эмрис, возможно куда сильнее Зары и Лидии, чувствовали себя оскорблёнными фактом того, что им приходится делить цепи с варваркой. Чичек, по-видимому, сознательно назначенная Барзаком на эту обязанность, вероятно, чтобы напомнить ей о её ничтожности, никчёмности и рабстве, нежности, конечно, не проявляла.

— Простите меня, Госпожа, — то и дело говорила Эллен, вздрагивая от боли, когда кейджера особенно болезненно нажимала рукой.

Новая рабыня, Джилл, ещё недавно бывшая пага-рабыней в Железном Ошейнике, само собой, не обгорела, но Тарго решил, что её тоже необходимо защитить, прежде чем выставлять на солнцепёк.

— Я не хочу, чтобы ко мне прикасалась варварка, — заявила Джилл.

— Ты не намного лучше варварки, — презрительно бросила Чичек. — У тебя варварское имя! Джилл! Джилл! Джилл! И оно делает тебя горячей, не так ли? Джилл! Джилл!

— Да, да, — всхлипнула новая рабыня. — Я не лучше варварки. Я могу сказать это по тому, как я отдаюсь.

Чичек и Эмрис только весело рассмеялись, а новая рабыня, стоя на коленях и опустив голову, покорно подставилась под опеку Эллен.

Гореане, конечно, являются людьми. Их первоначальное появление на Горе связано с Путешествиями Приобретения, очевидно предпринятыми из соображений научных экспериментов или по причинам эстетического характера таинственными Царствующими Жрецами, кем бы они ни были. По крайней мере, так это преподносится во Втором Знании, часть которого была передана Эллен во время обучения, чтобы она имела хоть какое-то представление об окружающем мире, минимально достаточное для рабыни. Цель этого краткого отступления состоит в том, чтобы просто сообщить читателю, что нет никаких причин полагать, будто бы имеются какие-либо отличия между гореанками и землянками в плане сексуального возбуждения и реакций. Наша общая физиология диктует способность к этому, а все остальные различия связаны с культурой и окружающей средой. Можно не сомневаться, что средняя гореанская женщина растёт в культуре намного более открытой и свободной, намного более чувствительной к сексуальности. Если бы земному мужчине случилось повстречаться с гореанской женщиной, он несомненно был бы чрезвычайно обрадован её интересом и желанием к частому и глубокому сексуальному опыту. Зато повстречай гореанин земную женщиной в её собственной среде, он, скорее всего, был бы крайне озадачен ее инертностью и фригидностью, её запретами, обусловленными культурой, оговорками, неприятием и прочими свойственными ей особенностями. Фактически, он, по-видимому, расценил бы её как неполноценную или безумную.

Правда, возможно, в качестве эксперимента, положив её на живот у своих ног, на то место, где ей и надлежит быть, гореанин мог бы обнаружить, что она, с ужасом и благодарностью целующая его ноги, фактически осталась женщиной, настоящей женщиной, с потребностями настоящей женщины, с желаниями и рефлексами совершенно отличающимся от того, что он первоначально в ней увидел, Будем надеяться, что он смилостивившись над ней, решит перенести её на Гор, поскольку после этого она сама уже не смогла бы остаться прежней, и томиться и страдать на Земле, неудовлетворённой, мучимой воспоминаниями, сокрушённой одиночеством, с болью в сердце, вспоминая то, что больше никогда не будет её.

Верно, однако, и то, что земные женщины, доставленные на Гор в качестве рабынь, нетерпеливо и радостно, расцветают сексуально. На Горе они свободны быть женщинами, в чём им до настоящего времени отказывали. Им было приказано отрицать и скрывать то, что они женщины. А ведь они в большинстве своём всегда хотели быть женщинами, теми, кем они всегда оставались в своих сердцах. На Горе они обнаруживают, что они намного свободнее и счастливее, даже будучи заклеймённым движимым имуществом, чем они были будучи предположительно свободными женщинами на Земле. В своих ошейниках, стоя на коленях перед мужчинами, они находят своё освобождение и свободу как женщины. Им больше не приходится голодать в сексуальной пустыне. Они так стремятся услужить настоящим мужчинам, о существовании которых многие из них даже подумать боялись, пока их не перенесли на Гор. И эти мужчины, столь отличаются от общей массы запуганных, обработанных пропагандой, сексуально неполноценных мужчин, к которым они привыкли на Земле, что оказавшись на рынке, они производят впечатление беспомощных, готовых, аппетитных, послушных, раболепных, нетерпеливых шлюх, самых низких женщин, горячих в своих ошейниках. Именно такая репутация закрепилась за землянками на Горе. Фактически, если откинуть отговорки, гореанские рабыня просто расценивают варварок в качестве опасных и ненавистных соперниц. Их приводит в ярость тот интерес, который проявляют к землянкам некоторые гореанские мужчины. А с другой стороны сами мужчины, эти монстры, забавляются и наслаждаются тем, что позволяют своим рабыням конкурировать друг с другом, чтобы каждая старалась превзойти другую, чтобы каждая пыталась искать способы, которыми она сможет доставить господину больше удовольствия.

Эллен со стоном немного пошевелила закованными рукам.

Тарго как раз поднялся на полку, чтобы помочь покупателю, который исследовал Эмрис.

— Пожалуйста, Господин, — проскулила Эллен. — Не держите меня прикованной так.

— Помалкивай, — буркнул он, — а то я сейчас прикую тебя лицом к стене. Может, так Ты понравишься мужчинам больше.

Эллен обречённо опустила голову.

За второй день её пребывания на полке практически ничего интересного не происходило. Впрочем, купили Зару, хотя Эллен так и не узнала, на какой цене сошлись Тарго и покупатель. Вообще, по её мнению Зара, пожалуй, была самой красивой из всей партии. Новая девушка, Джилл, была прикована по левую руку от неё, где прежде была Котина.

Правда, вчера на полке, с ней произошло кое-что неприятное, что, возможно, поспособствовало её сегодняшнему затруднению, то есть тому, что она теперь стояла прикованной к стене за руки.

Утром, вскоре после того, как их караван вывели на полку, чтобы, как и прежде приковать цепями к кольцам, какой-то мальчишка, не больше десяти — одиннадцати лет, подошёл и встал перед полкой.

Эллен как раз стояла в первом положении или, точнее, в чём-то близком к нему, максимально, насколько позволяла цепь, тянувшаяся к кольцу, приблизившись к краю полки. Подросток продолжил нахально пялится на неё.

— Уходи, мальчик, — раздражено сказала она. — Это место не для тебя.

— Разведи колени, рабская девка, — велел ей маленький негодник.

— Чего? — не веря своим ушам, переспросила рабыня.

Тогда он повторил своё требование, возможно, допустив, что она, не расслышала его должным образом.

— Ни за что! — воскликнула Эллен, плотно сжимая ноги и прикрывая грудь руками. — Ах Ты мелкий урт!

— Что здесь происходит? — спросил Барзак, приближаясь к месту происшествия.

Его плеть свисала с кольца на его поясе. Ремни были свёрнуты и закреплены зажимом на рукояти, достаточно длинной для того, чтобы за неё можно было взяться обеими руками.

— Ничего, — пожал плечами мальчишка.

— Ничего! — возмущённо воскликнула Эллен. — Этот маленький урт разглядывал меня. Он хотел, чтобы я расставила колени!

— И Ты этого не сделала? — уточнил мужчина.

— Конечно, нет! — крикнула рабыня и сжалась, заметив, что взгляд Барзака вдруг стал суровым. — Он же ещё маленький!

— Он — свободный человек, — объяснил ей Барзак.

— Господин? — пролепетала Эллен.

— Ты рабыня? — уточнил седой.

— Да, Господин!

— И Ты отказалась повиноваться свободному человеку? — задал он следующий вопрос.

— Но он ещё маленький! — попыталась объяснить девушка.

— То есть, Ты не стала повиноваться свободному человеку, — заключил Барзак.

— Да, Господин, — прошептала она.

— Не бейте меня, пожалуйста! — закричала Эллен, с ужасом глядя на то, как седой снимает плеть с кольца своего пояса и освобождает ремни из зажима.

— Да ладно, ерунда, — сказал мальчишка. — Не надо её пороть. Я не хочу, чтобы её били. Она, наверное, просто глупая.

— Первая позиция почтения, — бросил Барзак. — Проси у него прощения!

Эллен немедленно согнулась в три погибели, прижав голову к полке, между ладонями и испуганно проговорила:

— Пожалуйста, простите меня, Господин.

— На колени, первая позиция, — скомандовал Барзак.

Эллен приняла первую позу со всем её разоблачительным очарованием.

— Колени разведи, рабская девка, — приказал мальчишка.

— Они разведены, Господин, — указала Эллен.

— Расставь их шире, рабская девка, — потребовал он.

— Да, Господин, — вздохнула рабыня.

— Повернитесь боком и, стоя на коленях, обопрись в полку руками позади себя, — велел мальчишка, — склонись назад, выгни спину, запрокинь голову, дальше.

— Да, Господин, — сказала Эллен, выполняя его команды.

— У неё хорошая линия, — заметил юнец.

— Точно, — согласился с ним Барзак. — Симпатичная самка урта.

— Можешь сменить позу, — разрешил мальчишка.

Эллен торопливо выпрямилась, встав на колени и, повернувшись к нему лицом, сжала ноги и прикрыла груди руками. Барзак усмехнулся и отошёл в сторону.

— Мне одиннадцать лет, — сказал ей мальчишка. — Ты слишком старая для меня. Я бы предпочел рабыню, которой было бы лет девять — десять.

Затем он отвернулся и растворился в толпе.

Чуть позже к краю полки приблизилась маленькая девочка, одетая в детскую версию одежд сокрытия. Носки фиолетовых туфель немного высовывались из-под кромки подола. Её лицо было скрыто вуалью, а голова, лоб и волосы спрятаны под капюшоном, как это принято среди местных женщин. Эллен, как и другие стоявшая в первой позиции, могла видеть только её широко распахнутые тёмно-карие глаза, смотревшие на неё, поверх белой вуали. В следующее мгновение к девочке подскочила женщина одетая так же, как она, по-видимому, мать и, схватив её за руку, потащила прочь, приговаривая:

— Не смотри на эти ужасные, мерзкие, грязные вещи в ошейниках и цепях!

Через некоторое время вдоль полки прошёлся Тарго.

— Зови, предлагай себя! — приказал он Эллен, подойдя к ней.

Та немедленно принялась произносить ритуальную фразу, обращаясь в толпу:

— Купите меня, Господин!

— Ты слишком инертная, — покачал головой Тарго. — Разве я тебе вчера недостаточно доходчиво объяснил как надо себя вести? Хорошо, попробуем по-другому. Смешивай и обогащай, свою просьбу, с дополнительными фразами. Например: «Купите меня, Господин! Я мучаюсь от потребностей! Я хочу владельца! Я нуждаюсь в господине! Я прошу ошейника! Пожалуйста, пожалуйста, Господа, купите меня!», и так далее. Поняла?

— Да, Господин, — задрожав, ответила Эллен.

— Кроме того, — продолжил он, — не забывай о движениях, меняй позы, позируй провоцирующе, так, чтобы привлечь внимание к твоему телу, к своим прелестям, явно и недвусмысленно, словами и жестами. Поняла?

— Да, Господин, — простонала Эллен.

Неужели кто-то мог бы ожидать, что она будет делать такое? Но, с другой стороны, она ведь не хотела снова встречаться с плетью!

Но к счастью Барзака поблизости не наблюдалось, да и Тарго тоже, куда-то исчез. Кстати, Эллен была по-настоящему благодарна ему за смягчающую мазь. Однако надо заметить, что день выдался не столь жаркий, по сравнению с предыдущим. Облака время от времени скрывали солнце, давая приятную прохладу.

Эллен думала о своём бывшем владельце, о Мире. Она вспоминала события своей прошлой жизни, учёбу, лекции, аудитории и прочие моменты. Она думала о многих мужчинах и женщинах, с которыми была знакома на Земле, особенно о коллегах и людях, встречавшихся на различных конференциях и собраниях, имевших отношение к проблемам гендерных отношений, собраниях, которые были не столько научными, как она думала тогда, сколько политическими, как она понимала теперь. Те сборища были организованны ради пропаганды определённой идеологии. Предположительно это были научные конференции, но, на которых не были позволены какие-либо отклонения от определённой политики, а каждый участник боролся за то, чтобы превзойти остальных в декларировании предписанной ортодоксальности. Ей даже стало интересно, как выглядели бы некоторые из участниц тех собраний в рабском шёлке и ошейниках, с наручниками, плотно облегающими их запястья и удерживающими их за спиной. А ещё она вспоминала о мужчинах, участниках таких конформистских пародий на научные конференции, якобы поддерживающих феминисток, и, задавалась вопросом, что могло бы быть их побуждениями. Действительно ли они верили в эти нелепости? Или скорее их интересовало их собственное политическое будущее, и ради этого они были готовы стать последователями их лагеря, в конечном итоге рассчитывая поучаствовать в дележе грантов, должностей и престижа? Настолько бесхребетными и заискивающими они казались ей даже тогда. Неужели они не понимали, что их, кем бы они ни были, подлыми лицемерами или уступчивыми слабаками, за глаза высмеивали и презирали? Признаться, не думала она, что это могло бы быть им неизвестно. Интересно, нашёлся бы среди них кто-то, кто знал, что надо делать с женщиной, прикованной к их рабскому кольцу? Неужели они не хотели бы такой власти? В противном случае, могли ли они вообще быть мужчинами? В конце концов, все мужчины желают неограниченной власти над женщинами. Они что, боялись этого? Были ли среди них те, кто знал, что делать с плетью и женщиной? Ей почему-то вспомнился управляющий того дома, в котором она снимала апартаменты.

«Да, — подумала Эллен, — этот точно знал, что следовало делать со мной в такой ситуации».

Итак, она размышляла о мужчинах и женщинах, знакомых ей по прежней жизни, особенно о тех, с кем её сводила профессия. Как прекрасно и естественно она, с её напускной серьёзностью, в своих тщательно подобранных, мужеподобных, деловых, сделанных на заказ костюмах, выглядела на их фоне! А теперь она сидела голой на полке, прикованная цепью рабыня, выставленная на продажу.

Тарго вернулся через некоторое время, возможно, попив чаю. Рабынь, обычно, кормили перед тем, как вывести на полку, и после того, как уводили в подвал.

Вскоре после возвращения Тарго, из толпы вынырнул мужчина, за которым следовал подросток, по-видимому, его сын, и они оба вместе подошли к полке.

— Варварки есть? — полюбопытствовал вновь пришедший.

— Я специализируюсь на варварка, — поспешил заверить его Тарго, — но увы, в данный момент у меня осталась только одна, красотка Эллен. Позиция, Эллен.

— Я не собираюсь никого покупать, — отмахнулся мужчина. — Я только что рассказывал сыну о них и о том, как их опознать. Не возражаете, если мы осмотрим эту?

— Конечно, нет, — пожал плечами толстяк и, подождав, пока мужчина, вместе с сыном, поднимется на полку, продолжил: — Она, конечно, слишком молода, но я всё же думаю, что нет ничего невозможного в том, что и её можно было бы найти интересной. Тем более что она хорошо сложена и смазлива. Разве из неё не получится прекрасный подарок для вашего здоровяка?

Эллен сжалась, но отец с сыном, казалось, не обратили на это особого внимания. Похоже, их мысли были заняты другими вещах.

— Нас не интересует её покупка, — напомнил отец.

— Эх, — вздохнул Тарго и разочарованно отвернулся.

А вот Эллен была только рада этому подтверждению того, что они не собирались её покупать. Хотя, безусловно, они вполне могли это сделать. Она была уверена, что Тарго был готов пойти на сидку, и снизить цену на один медный тарск, лишь бы избавиться от неё. Тогда её хозяином, в прямом смысле этого слова, стал бы этот мужчина или подросток, его сын, но скорее всего, она принадлежала бы именно мальчику.

Эллен вздрогнула. Конечно, она совсем не хотела принадлежать подростку. Правда, теперь её фактический возраст, с точки зрения биологии и физиологии, соответствовал, скажем, восемнадцати годам, что, по всей видимости, было биологическим возрастом этого парня. И всё же, между ней и восемнадцатилетним мальчиком оставалось невероятное психологическое различие, даже, несмотря на то, что внешне она находилась в зрелости и сексуальной готовности восемнадцатилетней девушки, уже прекрасно развитой и полностью подходящей для ошейника и рабских наручников!

— Поговори по-гореански, — приказал Эллен мужчина. — Скажи что-нибудь, просто говори.

Так что Эллен пришлось в течение некоторого времени говорить.

— Я не знаю того, что мне следует говорить, — начала она. — Но Вы хотите, чтобы я говорила, значит, я должна это делать. Я догадываюсь, что Вы хотите услышать что-то в моей речи, которая, несомненно, отличается от вашей. Приемлемо ли, Господин, то, что я говорю и как я говорю?

Примерно в таком духе она продолжала говорить, пока отец мальчика не приложил палец к губам, указывая на то, что она должна остановиться.

— Вы слышишь акцент? — спросил он своего сына. — Заметил, чем её выговор отличается от нашего?

— Пап, но есть много различных акцентов, — пожал плечами подросток, — даже среди гореан.

— И есть много варварских акцентов, — кивнул его отец. — И этот — один из них. Он не гореанским. Он, например, ничем не напоминает речь ненавистных косианцев.

— А так ли важен их акцент? — спросил парень.

— Правильно, не важен, — согласился мужчина, — тем более что некоторые из этих варварок, в конечном итоге становятся столь искусными в гореанском и говорят так бегло, что по одной только речи Ты уже не сможешь выявить того, что они родились не в нашем мире.

Эллен очень хотелось надеяться, что со временем у неё получится стать именно такой варваркой. Но в следующий момент она почувствовала жёсткий захват на плече её левой руки.

— Вот здесь, — указал взрослый. — Обрати внимание на эти маленькие шрамы. Они чётко указывают на варварское происхождение.

Конечно, он имел в виду следы прививок.

— Это что, такое клеймо? — поинтересовался парень.

— Полагаю, что да, — сказал его отец. — Быть может, это — временное клеймо, поставленное перед их отгрузкой, чтобы пометить их, прежде чем им поставят кеф, дину, клеймо города или что-нибудь ещё.

— У этой уже стоит кеф, — заметил подросток, окинув Эллен взглядом.

— Большинство их них метят именно так, — кивнул мужчина.

— Думаю, что это, скорее всего, одно из их собственных клейм, которыми она помечают рабыни в своём мире, — предположил парень, — наверное, они уже были рабынями в своём собственном мире, а затем были куплены и переправлены сюда.

— Не знаю, — пожал плечами взрослый. — Всё возможно. Открой рот. Шире.

Эллен замерла с запрокинутой головой и широко открытым ртом.

— Вот взгляни, — сказал отец. — Видишь эти крошечные кусочки металла в зубах? Не у всех варварок они есть, но у многих.

— А для чего они? — полюбопытствовал сын.

— Понятия не имею, — пожал плечами мужчина. — Может это ещё один способ отмечать рабынь. Может, служит для идентификации.

— Думаю, — встрял в их беседу Тарго, который держался поблизости, лишь отошёл к стене, видимо, не теряя надежды, — это скорее связано с церемонией половой зрелости. Какой-нибудь примитивный обряд, вроде нанесения шрамов на лицо у Народов Фургонов.

— Интересная версия, — признал мужчина. — А может быть, и то, и другом.

— Возможно, — не стал спорить Тарго, разумно оставив логику, сочтя её социально нецелесообразной.

В конце концов, зачем ему было отталкивать потенциального клиента.

Эллен показался странным тот факт, что никто даже не подумал о том, чтобы спросить её саму об этих вопросах. Безусловно, многие из гореан полагают, что рабыням доверять не стоит. Они уверены, что рабыни, в целом, существа хитрые и мелочные, соответственно, для рабовладельца будет разумно быть готовым к их уловкам, хитростям и лести. Так что и рабыням следует быть готовым к тому, что их будут держать под неусыпным контролем и подвергать самым строгим наказаниям. В любом случае взыскания ожидающие рабыни за ложь крайне серьёзны.

— И наконец, — сказал мужчина, — они невежественны. Какой месяц следует за месяцем Хесиус?

— Я не знаю, Господин, — ответила Эллен, понятия не имевшая о гореанском календаре.

Стоит ещё отметить, что хронология может отличаться от города к городу. Что интересно, торговцы имеют свой календарь, во избежание путаницы с исполнением контрактов, дат доставки, погашения кредитных писем и так далее. Во многих городах северного полушария, наряду с их собственным летоисчислением, используют хронологию Ара. Можно предположить, что города южного полушария, также могут сочетать свою хронологию, но уже с календарём Турии, самым большим городом на юге.

— Любой должен знать это, — сказал парень.

— Ну вот, а эта маленькая самка урта не знает, — усмехнулся его отец. — Так что, всегда можно найти что-нибудь очевидное, простое, что мы будем знать, а эти варварки — нет. Таким образом, мы может использовать допрос в качестве средства выявления варварки.

— Понятно, — кивнул подросток. — Спасибо, пап.

— Так что не позволяй себя одурачить на рынке, — строго сказал ему отец. — Не позволяй недобросовестному торговцу сбыть тебе варварку.

— Я всё понял, пап, — заверил его сын.

— Это было бы немыслимо, — делано возмутился Тарго.

— Спасибо за использование вашей рабыни, сэр, — поблагодарил его отец.

— Не за что, — ответил торговец. — Возможно теперь, когда Вы ознакомились с ней поближе, Вы захотите подумать о покупке этой прекрасной безделушки для Вашего сына. Симпатичная штучка. Возможно, она станет неплохой первой рабыней для него. Торг уместен. Могу предоставить вам на неё превосходную скидку.

— Она — варварка, — поморщился мужчина, отвернулся и вместе с сыном спустился с полки, и растворился в толпе.

То, что сделка сорвалась, не было виной Эллен, по крайней мере, она так не считала, но вот Тарго это вывело из себя.

— Ты должна была работать и с отцом, и с сыном, — набросился на неё он. — Для отцов характерно покупать в подарок своим сыновьям то, что они хотели бы иметь сами, или, думают, что хотели бы. Соответственно, Ты должна была соблазнять отца, тонко и незаметно, разумеется. Это только в теории он интересуется тобой для своего сына. Во-вторых, Ты должна была немного поёживаться, глядя на парня, трогательно, намекая на потребности, умоляюще, предлагая себя ему, обещая на бесспорные радости рабыни, когда отец отводил взгляд, конечно. Тому парню было лет восемнадцать — девятнадцать, он уже достаточно взрослый, чтобы заметить, что твои формы интересны, и, конечно, достаточно зрелый, чтобы реагировать на них, правильным образом продемонстрированные. Несомненно, он был достаточно взрослым для того, чтобы от такой смазливой малышки рабыни как Ты, у него закипела кровь.

— Простите меня, Господин, — попросила Эллен.

— Ты проводишь больше времени, прося прощение, чем Вы делаешь хоть что-то полезное, — проворчал Тарго.

— Простите меня, Господин, — повторила рабыня, тут же пожалев о вылетевших словах.

Конечно, простой ответ: «Да, Господин», был бы более разумным в такой ситуации.

— Барзак! — возмущённо закричал толстяк.

— Не бейте меня, Господин! — взмолилась она.

— Ты проведёшь остаток дня на спине, — объявил он, — прикованная между двух колец.

— Господин! — простонала Эллен.

— Барзак! — снова рявкнул Тарго.

— Ой! — вскрикнула Эллен, несколькими мгновениями спустя, когда раздражённый Барзак схватил её за лодыжки и рывком подтянул ближе к кольцу, к которому крепилась ей цепь.

Мужчина защёлкнул браслет кандалов на её левой лодыжке сразу под тяжёлым кольцом, а второй браслет, на короткой около шести дюймов, цепи он просунул сквозь вмурованное в полку кольцо и закрепил на правой щиколотке девушки. Эллен, сидя на грубой поверхности полки, с тревогой уставилась на свои тонкие лодыжки, прикованные короткой цепью к кольцу. Затем Барзак взял её за руки и, потянув за них вверх и назад, опрокинул девушку на спину. Её запястья, удерживаемые левой рукой Барзака, оказались рядом с кольцом слева, к которому была прикована новая девушка, Джилл. Не выпуская рук Эллен, мужчина проделал с ними ту же процедуру, что и с её ногами. Пара мгновений, и она уже лежала на спине, растянутая между двух колец. Конечно, она могла перевернуться на живот или лечь на бок, но возникавшее при этом натяжение, вынуждало её оставаться лежать на спине, просто потому, что это было самым естественным и удобным для неё положением.

Барзак, опустился рядом с ней на колени, и с раздражением глядя на неё сверху вниз, буркнул:

— Ты — источник беспокойства.

Не говоря больше ни слова, он, походя, дотронулся до неё. Эллен вскрикнула, не веря случившемуся. Барзак пристально смотрел на неё.

— Нет! — простонала девушка. — Не надо!

На сей раз мужчина потрогал её с большим любопытством. Эллен дёрнулась, лязгнув цепью.

Она попыталась отстраниться, с ужасом глядя на него.

— Пожалуйста, не надо, не делайте этого, Господин! — закричала Эллен. — О-ой!

— Ты — источник беспокойства, я прав? — спросил седой.

— Да, Господин! — простонала она. — Простите меня, Господин! Нет! Пожалуйста! Не делайте этого, Господин! Ой! О-о-ох!

— Но Ты не должна быть источником беспокойства, не так ли?

— Нет, Господин!

— И Ты постараешься, доставлять меньше беспокойства, не так ли? — поинтересовался мужчина.

— Да, Господин! Да, Господи-ин! Пожалуйста, не надо, Господин! Не-ет! Не-е-ет! Не делайте этого, пожалуйста-а-а, Господи-ин! О-оу! О-о-охх!

— Ну, что ж, у тебя будет возможность, — заметил он, встал и покинул полку.

Эллен в страдании и тревоге смотрела ему вслед. Она могла немного подогнуть колени, да и её локти имели некоторую степень свободы. В общем, то положение, в котором она лежала, нельзя было назвать жестоким, тем не менее, Барзак, несомненно, намеренно, не дал ей особого простора. Как это и делается в большинстве способов заковывания в цепи. В данном случае, правда, к пониманию этого она пришла позже, ей была позволена достаточная степень свободы для того, чтобы извиваться и дёргаться, но недостаточно, чтобы защититься.

Кроме того, при этом способе, лёжа на спине, на полке, в ярде над уровнем мостовой, была красиво выставлена фигура рабыни.

Лежа на спине с запрокинутыми над головой руками, немного подогнув колени прикованная цепями к полке, Эллен терзалась своими собственными мыслями и чувствами. Что произошло? Что это были за странные ощущения? Что она испытала? Она была взбудоражена. Были ли это рабские ощущения? Такими ли они могли бы быть? Конечно, нет! Но тогда какими? Конечно, она не любила Барзака. Неужели кто угодно, любой мужчина, звероподобный, крупный и жестокий монстр мог сделать с ней это? Что произошло с ней, куда делась её гордость и достоинство? Конечно же, она не могла стать одной из тех никчёмных женщин, которые ничего не могли поделать с собой, из-за своих сексуальных потребностей. Одно дело встать на колени к ногам того, кого любишь, и совсем другое, становиться на колени перед любым мужчиной, стонать от охватившей нужды и выпрашивать его ласку. Конечно же, она не может унизиться до этого! Только не она! Ей вспомнились некоторые девушки из дома, часто жалобно скулившие и стонавшие лёжа в своих конурах, в клетках или в пеналах. Но с какой благодарностью и радостью они кричали, когда какой-нибудь охранник проявлял к ним жалость. Как ужасно быть такой, думала Эллен, как ужасно быть такой сексуально активной, такой энергичной, такой озабоченной.

Открыв глаза, она увидела, что рядом с ней стоит Тарго, разглядывая её с высоты своего роста.

— Господин? — спросила Эллен.

— Барзак мне сказал, что Ты можешь и не быть холодной маленькой штучкой, как мы тут думали, — сказал Тарго.

— Я не понимаю, Господин, — испуганно пролепетала девушка.

— И что тебя можно разбудить, — добавил он.

— Я не понимаю, Господин, — повторила Эллен.

— Возможно, нашу малышку-ледышку можно оттаять, — усмехнулся толстяк.

— Господин?

Внезапно Эллен почувствовала, как боковая поверхность его сандалии прикоснулась к её талии слева. Не пнула, не ткнула, а именно прикоснулась, а затем скользнула вдоль бока, словно лаская её, в некотором смысле, позволяя ей почувствовать ногу мужчины, позволить ей ощутить себя у его ног.

— Господин? — выдохнула она.

А затем Тарго поставил ногу прямо на её тело, не прижал, не придавил, а именно аккуратно поставил, без какой-либо нагрузки, и немного покрутил из стороны в сторону, давая ей почувствовать ногу мужчины на своём теле, позволяя ей ощутить себя женщиной под ногой мужчины.

Она попыталась вывернуться, но, конечно, цепи не дали ей этого сделать.

— Господин, — прошептала Эллен, — пожалуйста, нет! О-ой! О-ох!

— Да Ты не только можешь проснуться, — заметил торговец. — Ты сможешь стать сочным, сладким, горячим лакомым кусочком.

— Нет, Господин! — всхлипнула она.

— Со временем Ты станешь столь же беспомощной, как самка урта во время течки, — усмехнулся толстяк.

— Нет, Господин! — замотала головой девушка. — Нет, нет, Господин!

Но он уже отвернулся и оставил её одну лежать на поверхности полки.

«Нет, нет, нет», — в отчаянии повторяла она про себя.

Эллен попыталась бороться с цепями, державшими её у колец.

«Нет. Нет. Нет», — заливалась она слезами.

Несколько раз, ближе к вечеру, мужчины подходили к полке, кое-кто даже поднимался на её поверхность, чтобы осмотреть тот или иной из выставленных на ней товаров. В конечном итоге, в тот день купили Зару, но только её. Кроме того, во второй день, никаких новые драгоценностей к ожерелью работорговца добавлено не было, за исключением Джилл, выведенной на полку ещё утром. Дважды мужчины по приглашению Тарго осматривали и ощупывали Эллен, которая в соответствии с её, вбитыми в неё земными ценностями, а также опасаясь, стать просто одной из рабских девок Гора, пыталась остаться настолько холодно и инертной, насколько это было возможно. В попытке не чувствовать и не реагировать, она постаралась отвлечь себя посторонними мыслями. И с первым мужчиной у неё даже неплохо получилось.

— Ну и что с тобой опять произошло? — осведомился Тарго, когда потенциальный покупатель покинул полку.

— Ничего, Господин, — поспешила заверить его Эллен. — Пожалуйста, не бейте меня, Господин!

Но стоило раздосадованному Тарго уйти, как она улыбнулась про себя.

Тем не менее, как раз в тот момент, когда она поздравляла себя со своим успехом в представлении себя инертной, и тем, что ей удалось не выпустить наружу никаких признаков реакций её тела, она вдруг поняла, что ей было трудно забыть эмоции, охватившие её, когда она почувствовала сильные мужские руки на своём маленьком, нежном теле. Она испугалась того, что, если бы кое-что пошло немного по-другому, если бы он дотронулся до неё несколько иначе, или задержал руку немного дольше, или посмотрел на неё как-то по-особому, или если бы он, взяв её голову в свои руки, буквально заставил её заглянуть ему в глаза, посмотрев на него как на мужчину и господина, то она, возможно, сама того не желая, вольно или невольно, отбросила бы так пугавший её страх превращения в нетерпеливую, уязвимую, просящую, возбуждённую рабыню. Безусловно, она должна прятать это от всего остального мира! Но как же трудно было забыть его руки! «Как мне повезло, — подумала Эллен, — что его действия немного отличались».

Она проклинала себя за то, что настолько отличалась от мужчины.

Но немного позже, появился ещё один потенциальный покупатель, который исследовал Джилл. Он приказал ей встать на колени в первую позицию, с той лишь разницей, что потребовал держать руки на затылке. Эллен мало что могла увидеть и того, что происходило, зато она отлично услышала скрежет цепи с лодыжки Джилл и звук её внезапно ставшего тяжёлым дыхания. Потом она явно начала дёргаться на коленях.

Эллен тоже дёрнулась в своих цепях.

После Джилл возможный покупатель занялся исследованием Лидии, с которой он обращался почти в той же манере. По крайней мере, со стороны Лидии донеслись те же самые звуки. Несколько минут спустя, мужчина оставил полку.

Эллен вспомнилось, как тем утром Джилл не хотела, чтобы до неё дотрагивалась варварка, пусть это касалось всего лишь нанесения лосьона для защиты кожи рабыни от солнца, и язвительно бросила:

— Вы — точно рабыня.

— Между прочим, — зло прошипела Джилл, — когда меня исследовали, Ты не обязана была тянуть свою маленькую задницу к моему покупателю.

— Что! — возмутилась Эллен.

— Ты слышала меня, варварская самка урта, — ответила Джилл.

— Я не делала это! — воскликнула Эллен. — Это ерунда! Я бы ни за что не сделала этого! Никогда! Ни за что!

— Мы все тебя видели, — усмехнулась Чичек.

— Это точно, — поддержала её Эмрис.

— Верно, — подтвердила Лидия.

— Нет! — крикнула Эллен.

— Возможно, Ты просто не замечаешь того, что делает твоё собственное тело, — рассудительно заметила Лидия.

— Нет! — заявила Эллен. — Ай-и-и!

Она заверещала от боли, потому что в этот момент Джилл, прикованная к тому же самому кольцу, к которому были прикованы запястья Эллен, обеими руками, плотно и безжалостно, вцепилась в её волосы.

— А вот я сейчас выдерну все волосы до единого из твоей головы, — прошипела Джилл. — Посмотрим, насколько привлекательной Ты покажешься покупателям!

— Пожалуйста, нет, Госпожа! — не на шутку испугалась Эллен.

— Не причиняй ей вреда, — попыталась остановить её Лидия. — Хозяин не обрадуется.

— Ай-и-и! — взвизгнула Эллен.

— Проси о пощаде! — подсказала ей Лидия.

— Пощадите, Госпожа! — крикнула Эллен.

— Ага! — усмехнулась Джилл. — Просит ли Эллен, никчёмная рабыня-варварка, гореанскую женщину пощадить её.

— Да, да! — заплакала Эллен.

— Ну так проси, а то я не слышу, — прошипела Джилл, дёргая за волосы.

— Я прошу о пощаде, Госпожа!

— Должным образом, — потребовала Джилл, дёргая сильнее.

— Ай-и-и! — завизжала Эллен. — Пожалуйста, остановитесь!

— Должным образом, — повторила своё требование Джилл.

— Я, Эллен, никчёмная рабыня-варварка, прошу гореанскую женщину пощадить меня! Пожалуйста, Госпожа! Пожалуйста, не делайте мне больно! Ай-и-и! Пожалуйста, Госпожа! Эллен просит Госпожу! Ай-и-и! Эллен, никчёмная варварская рабыня, просит Госпожу, гореанскую женщину о милосердии! Ай-и-и! Ай-и-и! Пожалуйста, остановитесь, пожалуйста, остановитесь! Пожалуйста, пощадите, Госпожа! Госпожа! Госпожа!

Наконец Джилл, ещё раз дёрнув Эллен за волосы, зло толкнула её голову в сторону и оставила девушку в покое.

Эллен попыталась отодвинуться подальше от опасной соседки, но, прикованная к тому же кольцу, так и осталась в пределах её досягаемости. Эллен чувствуя свою крайнюю беспомощность, в отчаянии разрыдалась. А Джилл не скрывая своего раздражения, отвернулась от ней.

Остальные рабыни на полке вообще перестали обращать внимание на Джилл и Эллен. А через некоторое время послышался призывный крик Эмрис, обращённый к красивому молодому человеку, мелькнувшему в толпе:

— Купите меня, Господин!

Но мужчина прошёл мимо, даже не посмотрев в её сторону.

Ещё один интересный случай, о котором стоит упомянуть произошёл с Эллен, ближе к вечеру. Дело было где-то ан спустя после того как ей столь удачно удалось изобразить инертность перед потенциальным покупателем, и приблизительно через двадцать енов после неприятного инцидента с Джилл.

О нём есть смысл рассказать, не только из-за его интересности самого по себе, но и потому, что он, по-своему, помог земной женщине достичь несколько большего понимания мира, в котором она теперь находилась, причём в статусе бесправной рабыни.

Эллен как раз лежала на полке, закрыв глаза, поскольку солнце ещё светило достаточно ярко. Внезапно, почти рядом с её распростёртым телом раздались громкие, быстрые, скребущие звуки. Что-то живое, большое, точнее даже огромное, по крайней мере, пятнадцать или двадцать футов длиной, и весящее никак не меньше нескольких сотен фунтов, появилось на полке. Это что-то, только что появившееся, теперь скребло когтями и крутилось на поверхности полки. Оно было почти над ней. И в следующий момент в нос ударил сильный, резкий запах, и Эллен, почувствовав на своём теле жар его чьего-то дыхания, открыла глаза и закричала от ужаса. Ей вторила Джилл, находившаяся рядом. Девушка испуганно отползла прочь, насколько позволила цепь, и теперь дрожала там от страха. У Эллен, само собой, такой возможности не было. Мгновением позже раздались столь же дикие и испуганные, как и её собственный, вопли ужаса и тревоги Лидии, Чичек и Эмрис.

— Спокойно, спокойно, спокойно! — послышался голос Тарго, пытавшегося утихомирить свой товар. — Приветствую, Торкват.

Над Эллен возвышалось животное, длинное, сильное, проворное. Было хорошо видно, как под покрытой коричневато-черными полосами мехом шкурой перекатываются мощные мускулы. Огромное извилистое тело венчала напоминавшая гадючью голова, с любопытством крутившаяся из стороны в сторону. Красноватый язык монстра то и дело выскакивал наружу и снова исчезал в пасти за двумя рядами белых острых зубов. Зверь дёргал хвостом, стегая им себя по бокам, хотя, по-видимому, не столько от ярости, сколько от возбуждения. Его тело, казалось, прямо лучившееся любопытством, выглядело быстрым и вибрирующим от переполнявшей монстра энергии. Шею животного охватывал толстый кожаный ошейник. Вдруг он опустил свою огромную морду к телу Эллен, и она почувствовала, как его горячее дыхание перемещается по её телу, от подмышек к бёдрам. Девушка кричала и крутилась, не слушая Тарго уговаривавшего её успокоиться. Вдруг она почувствовала на себе язык зверя. Тот лизнул её тело, дегустируя её вкус. Наконец, он оставил Эллен в покое, и переместился к остальным обитательницам полки, замершим от страха, исследовав каждую из них.

— Приветствую, Тарго, — прогудел бородатый мужлан, одетый в грубую тунику. — Назад, Варк. Назад, мой малыш. Спускайся вниз, малыш. К ноге, малыш.

Гигантское, извивающееся существо, тут же спрыгнуло на мостовую. Повернувшись в ту сторону, Эллен, дрожавшая от пережитого страха, его не увидела. Должно быть, оно замерло около ноги бородача.

Лоснящийся мех животного был словно смазан маслом, и часть этого масла теперь осталась на правом бедре Эллен, в том месте, где она на мгновение почувствовала касание мощных, спрятанных под зловещей мягкостью подушек лап, изогнутых, твердых как сталь, коротких ятаганов когтей. Она не могла забыть ощущение грубости быстрых, любознательных, исследующих толчков его морды в её тело, шершавости горячего, мокрого языка который, словно наждачная бумага прошёлся по её груди и животу.

— Ну что, найдётся у тебя сегодня какое-нибудь дельце для меня, дружище Тарго? — поинтересовался подошедший.

— Увы, нет! — развёл руками Тарго. — Эти маленькие красотки, которых Ты мог бы исследовать, если тебе вдруг станет интересно, случайный заработок, соответственно я едва держусь на плаву, чтобы в случае чего воспользоваться твоими неоценимыми услугами, которые, и это — моя постоянная практика, я, при каждом возможном случае, рекомендую всем своим знакомым со всем возможным энтузиазмом. Фактически, я надеюсь избавиться от этих прелестных существ к вечеру. Заметь также и то, что я не забываю о предосторожностях. Их тонкие шейки тяжело нагружены, и такие ошейники, конечно, немедленно заметят где угодно. Кроме того, они раздеты, что тоже не поощряет к побегу. Впрочем, вряд ли они могут даже думать о том, чтобы хотя бы отойти от полки, поскольку они у меня прикованы, в соответствии с хорошей торговой практикой. Ну и, конечно, все они достаточно умны и знают, возможно, за исключением той хорошенькой маленькой штучки, что лежит на спине перед тобой, которая единственная из всех может быть невежественной в данном вопросе, что они действительно в ошейниках, если можно так выразиться, и что для таких товаров как они, нет никаких шансов на спасение. Они знают, что мир, если не что иное, проследит за этим. Соответственно, в настоящее время, я не думаю, что мне, бедному мужчине, фактически стоящему на грани нищеты, было бы экономически допустимо пользоваться твоими услугами.

— Возможно, если у тебя когда-нибудь появится девка подороже, — предложил мужчина в грубой тунике.

— У меня все девушки дорогие, — заявил Тарго. — Просто я бедный торговец, щедрый человек и неисправимый гуманист, позволяю им ускользнуть из моих рук по сниженным ценам.

Тогда мужчина в грубой тунике, Торкват, насколько стало понятно из разговора с Тарго, на прощание поднял руку и покинул окрестности полки.

Несомненно, Варк, его зверь, запрыгнувший на поверхность полки, сопровождал своего хозяина, хотя Эллен, прикованной в лежачем положении, убедиться в этом было нелегко.

— Что это было? — спросила Эллен. — Пожалуйста. Я не понимаю.

— Ты что, слина никогда не видела? — поинтересовалась Джилл, к которой, похоже, уже возвращалось её самообладание.

— Пожалуйста, Госпожа, — попросила Эллен. — Я ничего не поняла из произошедшего. Что это за животное, кто этот мужчина, о чём они говорили!

Однако Джилл просто отвернулась от неё.

— Это — слин, — вместо неё объяснила Лидия. — Берегись их. Они чрезвычайно опасны. Мужчина, несомненно, охотник или владелец слина, сдающий его в аренду, для того, чтобы кого-нибудь выследить. Есть много вариантов дрессировки таких животных. В самом распространённом случае их приучают связывать имя с запахом, а затем, если потребуется, реагировать на это имя и одну или несколько команд. Конкретно в нашем случае, если бы кто-то захотел, то он бы дал слину понюхать твой запах и назвал твоё имя, или некое кодовое слово, чтобы оно было связано с твоим запахом. Потом это имя или кодовое слово, может быть использовано в сочетании с другой командой, чтобы поставить животное на твой след. Они — удивительные следопыты и могут следовать за запахом в течение нескольких дней, даже по городу. Обычные команды, к которым их приучают: «Убить» и «Пасти». По команде «Убить» слин будет преследовать, выследит, убьёт и съест жертву. Если скомандуют «Пасти», животные отконвоируют добычу в определенное место.

— А что, если тот, кого им надо отвести, будет сопротивляться? — полюбопытствовала Эллен.

— Тогда слин вернётся к команде «Убей», — ответила Лидия. — Если добыча окажется упорной, то она будет убита и съедена, при первом же признаке сопротивления.

Полученная информация заставила Эллен задрожать.

— Иногда рабыню ведут целые мили, — продолжила Лидия, — пока она вконец изнурённая, с окровавленными ногами, не окажется перед клеткой, в которую она должна поспешить вползти и закрыть за собой ворота, замок которых запрётся автоматически.

Эллен растянулась на спине и закрыла глаза. Её переполняло страдание. Теперь она поняла новое измерение своего рабства.

— Правда, — добавила Лидия, — иногда слина используют на поводке в сопровождении егерей. Таким образом, когда они настигают жертву, слин остаётся под их контролем. В этот момент может быть произнесена команда прекратить охоту, но какое именно для этого может быть использовано слово, известно только животному и егерю. В этом случае слин должен остановиться, если сможет.

— Если сможет? — переспросила Эллен.

— Слин — животное очень импульсивное, — пояснила Лидия. — С ними никогда нельзя быть уверенными на все сто процентов. Например, они могут, после долгой изнурительной охоты, захотеть восторга кровавого пира, чтобы насладиться своей победой, или к тому моменту могут сильно оголодать. Тут ещё многое зависит от животного и его отношения к людям. Один слин может быть невероятно верен своему хозяину и готов умереть за него. Другой скорее расценивает человека немногим больше, чем партнёра по охоте, примерно как если бы он мог бы быть другим слином, просто необычным, с которым можно было бы поспорить за добычу.

— А что делать егерю, если слин отказывается прекратить охоту? — поинтересовалась Эллен.

— Самое безопасное, что можно сделать, это спустить его с поводка, — ответила Лидия. — Ещё можно попытаться убить. Мечом или топором перерубить позвоночник, только бить надо очень точно в место сразу под затылком. Это не так сложно сделать, учитывая, что охотник держит его на поводке. Главное убить с одного удара.

— А что будет, если его не удастся убить с одного удара? — уточнила Эллен.

— Будет очень плохо, — усмехнулась Лидия. — Раненный слин это не тот зверь, рядом с которым стоит находиться. Есть история о слине, голова которого была наполовину отрублена от тела, когда тот, закончив охоту, лежал на теле убитой им добычи и, умирая, рычал на своего хозяина. Иногда бывает, что слин первым убивает охотника, который, с его точки зрения, являет собой внезапное и досадное препятствие для его охоты. После этого, такой слин обычно возвращается к дикой жизни. Кстати, такие особи становятся чрезвычайно опасными, возможно, потому, что они знакомы с повадками людей и распробовали вкус человеческой плоти.

— И тогда на них нужно охотиться с другим слином? — спросила Эллен.

— Ни один слин не будет охотиться на другого слина, — ответила Лидия.

— Она глупа, — буркнула Джилл.

— Это точно, — поддержала её Чичек.

— Но тогда, — заметила Эллен, — разве не будет разумно, если, конечно, есть такая возможность, завернуться в шкуру слина и, таким образом, ускользнуть от них?

— Видите, — заметила Лидия, — она не так глупа, просто она не знакома с нашими реалиями.

— Она всё равно глупая, — бросила Джилл. — Любой знает, что такая смесь запахов может только взбесить слина и заставить его поторопиться с преследованием.

— У неё же не было никакой возможности узнать об этом, — напомнила Лидия.

— Как же тогда охотятся на такого слина? — полюбопытствовала Эллен, несколько приободрённая. — Ведь его необходимо уничтожить.

— Иногда устраивают большую облаву, — сказала Лидия, — однако поскольку слин в дикой природе, в целом, ведёт ночной образ жизни, а днём прячется, то такой метод редко приводит к положительному результату. Так что, обычно на ночь к столбу привязывают верра или рабскую девку, а затем, когда слин приходит к приманке, охотники из засады пытаются его пристрелить, обычно из арбалетов, но иногда дротиками или стрелами из большого лука, который ещё называют крестьянским. Если охотники убили зверя, они считает, что им очень повезло.

— Охотникам повезло! — воскликнула Эллен.

— Ну, верру или рабыне, конечно, тоже, — кивнула Лидия.

— Можешь не беспокоиться, — усмехнулась Эмрис. — У тебя есть все признаки той, кто будет хорошо подмахивать, так что, тебе вряд ли грозит послужить приманкой у столба, если только Ты не вызовешь недовольства у своего хозяина.

— Пусть это будет тебе дополнительным стимулом к тому, чтобы хорошо подмахивать на мехах, варварка, — бросила Чичек.

— Пожалуйста, не надо применять ко мне такие слова, — попросила Эллен.

— Ты про варварку? — уточнила Чичек.

— Нет, я про те вульгарные слова, — тут Эллен запнулась, а потом, справившись со смущением, выдавила из себя: — Хорошо подмахивать.

Чичек прыснула смехом.

— А Ты не думаешь, что хозяин, в кратчайшее время сможет заставить тебя и пинаться, и визжать, и задыхаться, и подпрыгивать, и стонать, и выпрашивать?

— Конечно, нет! — возмутилась Эллен.

— Это почему же? — полюбопытствовала у неё Чичек.

— Я не такая женщина, — объяснила она.

— Твои формы предполагают, что Ты именно такая, — усмехнулась девица.

— Я не унижусь до столь оскорбительного состояния! — заявила землянка.

— Вспомни об этих словах, когда будешь в его цепях, — усмехнулась Чичек.

— Я не такая как Вы! — всхлипнула Эллен.

— Конечно, не такая, — заверила её рабыня, — Ты будешь ещё горячее и беспомощнее в своём ошейнике.

— Даже большей рабыней, чем любая из нас! — поддержала Эмрис.

— Нет! Нет! — крикнула Эллен.

— Мы уже видели тебя на полке, — подтвердила Чичек.

— Ты что и вправду не сознавала того, что твоё тело дёргалось? — осведомилась Лидия.

— Я могу контролировать себя. Я холодная и инертная!

— Плеть быстро выбьет из тебя эту дурь, — заверила её Чичек.

— Нет, нет, нет! — замотала головой Эллен.

— Тогда от тебя избавятся, — заметила Эмрис.

— Избавятся? — не поняла Эллен.

— Конечно, — сказала Чичек, — какой толк от холодной рабыни?

— Ты глянь, как она напугалась, — засмеялась Чичек.

— Нет! — крикнула Эллен.

— Смотрите, маленькая шлюха боится! — присоединилась Эмрис. — Конечно, у тебя имеется некоторое понимание того, что мужчины могут с тобой сделать, и чем Ты после этого станешь.

— Я тоже вижу, что у неё есть такое понимание, — сказала Чичек.

— Нет! — выкрикнула Эллен.

— Ты, наверное, принесла бы приличные деньги на рабских торгах.

— Нет, нет, нет! — заплакала Эллен.

— Не пройдёт и месяца, — предположила Эмрис, — как Ты уже будешь дёргаться и подмахивать под мужиками, словно родившаяся рабыней.

— Нет! — всхлипнула Эллен, но тут же сама задалась вопросом, не могло ли быть так, что она и вправду, в некотором смысле, родилась рабыней.

В действительности, часто, в своих тайных мыслях, она сама чувствовала себя так, словно родилась рабыней. Иногда эта способность проникновения в суть пугала её, в других случаях она чувствовала себя униженной, и одновременно довольной и радостной. Как ещё можно было объяснить её желание иметь господина?

— Мы — женщины, — вздохнула Лидия. — Мы все родились рабынями.

После её замечания девушки надолго замолчали.

Дело шло к вечеру. Солнце ещё пригревало, и через несколько енов, разморённая его тёплыми лучами, Эллен заснула. Последней её мыслью, перед тем как отключиться, было сожаление, что Тарго не дал ей одеяла или циновки. Цементную полку никак нельзя было назвать удобной постелью.

Один раз она проснулась, а может ей только показалось, что она проснулась, с мыслью о её неволе, о том, что теперь, в этом мире, она вновь молодая и красивая, была рабыней. Ей вернули её юность и красоту. Конечно, это должно быть поводом для радости. Но почему, спросила она себя, это было сделано? Какой мотив двигал рабовладельцами и их союзниками, врачами, с их сыворотками? Было ли это актом бескорыстной благосклонности? Едва ли. Эллен вспомнила, что вместе с ней молодость и красота были возвращены многим другим женщинам. Она подозревала, что таких в доме было множество. Конечно, это было благом. Но для какой цели им это предоставили? Конечно же, это всё не бессмысленно и не бесплатно. Конечно же, это было сделано не без интереса, цены или компенсации в памяти. Очевидно, подумала Эллен, потому что это делает нас более привлекательными как рабынь. Это повысит нашу цену на рынках. Они сделали это в своих целях, а не в наших. Это было сделано с нами, потому что мужчины хотят нас такими. Так что же было бы лучше, спрашивала она себя, медленно стареть, тускнеть, увядать и в конце концов устать и умереть на Земле свободной, в некотором смысле, или всё же остаться молодой, красивой, здоровой, страстной и энергичной, даже при том, что на тебя надели ошейник и выжгли клеймо на твоём бедре? Давайте каждый сам найдёт для себя свой собственный ответ на этот вопрос. Хотя у Эллен в то время оставалось глубоко двойственное отношение к её нынешнему статусу рабыни, она не жалела ни о возвращении юности и красоты, ни о своём нахождении на Горе. Кроме того, поскольку она всегда на неком глубинном уровне считала, а теперь уже и прямо это признавала, для себя правильным и естественным быть рабыней мужчин, она не собиралась сопротивляться тому факту, что эта столь долго ожидаемая ею судьба была наложена на неё, пусть даже это было решение других, не озаботившихся её согласием. Лучше свобода рабства на Горе, думала Эллен, чем рабство свободы на Земле.

Безусловно, эти мысли блуждавшие в её мозгу, были подобны туману, она была утомлена и наполовину спала.

То, что она была закована в цепи по рукам и ногам, а также то, что она уже получила некоторое представление о характере слинов и их возможной роли в гореанском обществе, помогло ей глубже оценить и понять природу своего рабство. Теперь её знание этого вопроса стали значительно глубже.

Теперь она лучше, чем прежде понимала, насколько беспомощной, насколько уязвимой она была. Теперь она лучше понимала то, что она и её вид действительно принадлежали мужчинам, что она и её вид были их собственностью, собственностью владельцев. Теперь она лучше, чем когда-либо прежде, понимала саму себя, что она была полностью подконтрольна мужчинам, целиком и полностью в их власти. Это не она была той, кто мог доминировать. Это было их прерогативой. Они доминировали над ней, полностью и безоговорочно.

Понимание этого внезапно глубоко взволновало, и даже возбудило Эллен. Она тихонько простонала, пытаясь понять неожиданные, тёплые, тревожащие её чувства зародившиеся глубоко внутри неё. Незнакомые ей прежде психологические импульсы начали заполнять её. Конечно, она знала, что должна вставать перед мужчинами на колени, выполнять почтение, и прочие ритуалы, но теперь, более чем когда-либо прежде, это казалось ей не только подходящими для неё, но и правильными. Но помимо этого теперь она ощущала в себе сильное желание, в буквальном смысле сильное желание, выполнить рабские ритуалы перед мужчинами. Теперь она сама хотела встать на колени перед ними и быть для них их рабыней. Никаким другим образом она не могла быть более женственной, более женщиной, более самой собой. Она была настоящей женщиной, полностью, уязвимо и глубоко. Она хотела подчиниться, она хотела служить, она хотела доставлять удовольствие.

Теперь уже она испугалась по-настоящему, и проснулась почти полностью. Впрочем, волнения этого дня и солнечное тепло быстро сморили её снова, и, несмотря на цепи и твёрдость полки, Эллен заснула снова.

Проснулась она внезапно. Чья-то рука, плотно и твёрдо прижалась к её рту, в зародыше гася рвущийся наружу испуганный крик.

Несомненно, мужчина, который положил руку на её рот, сделал это, потому что не хотел, чтобы спавшая девушка, проснувшись, вскрикнула от страха. В этом смысле он, несомненно, пытался быть добрым к ней.

Гореанские воины, тарнсмэны и другие, частенько занимаются похищением женщин из вражеских городов. В том, чтобы иметь женщин врага, служащих тебе как рабыни, нет ничего необычного, как на Горе, так и на Земле в прошлом. Можно не сомневаться, что в этом есть что-то вроде спортивного интереса, конечно, наряду с тем, что воину, служит прекрасная рабыня, за которую ему нет нужды платить. На ум приходит сравнение с соперничеством среди индейцев из разных племён, которые, кажется, наслаждались, убегая с похищенными друг у друга лошадями, когда это было, казалось бы, невозможно.

При похищении женщины похититель держит наготове кляп, который, когда она проснётся и естественно, рефлекторно, откроет рот, чтобы набрать побольше воздуха и закричать, кляп втискивают ей в ротовую полость, душе её крик. Потом рот быстро завязывают, чтобы удержать затычку между зубами, причём узел обычно располагается спереди. После этого её можно перевернуть на живот и, заломив ей руки за спину, связать их, потом так же связать её скрещенные лодыжки, и трофей готов к транспортировке.

С другой стороны, хотя намерение мужчины было несомненно разумным, достаточно безвредным и даже по-своему добрым, эффект от его действия на рассматриваемую рабыню оказался очень глубоким. Вне себя от страха, Эллен уставилась на него, поверх прижатой к лицу руки.

— Успокойся, кейджера, — негромко сказал мужчина.

Интересен эффект, который кляп оказывает на женщину. Возможно, он даже глубже, чем эффект от завязания глаз. Ведь язык женщины, наряду к её красотой, по крайней мере, с точки зрения мужчин, является её самым опасным и очаровательным оружием. Ну и, конечно, верно то, что лишённая этого оружия, что она обычно впадает в испуганное оцепенение. Она лишена того, что могло бы быть её самым мощным оружием, как нападения, так и защиты. В любом случае затыкание рта обычно тревожит женщину и вызывает в ней чувство чрезвычайной уязвимости и беспомощности. Соответственно, кляп, особенно если она — свободная женщина, часто делает её более робкой, более неуверенной, более покорной и послушной. Конечно, идеальной комбинацией будет, по крайней мере, в определенных целях, объединение кляпа с завязанными глазами.

— Я не собираюсь делать тебе больно, малышка кейджера, — сообщил он ей, и убрал руку со рта Эллен.

Она смотрела в мужчину, и ей казалось, что она всё ещё чувствует крепкое, сильное давление вокруг своего рта, где только что лежала его рука.

Потом он встал на колени рядом с ней. Эллен заметила, что Тарго стоит поблизости.

— Я готов расстаться с ней всего за пару серебряных тарсков, — заявил толстяк.

— Она — варварка, — бросил незнакомец.

— Ну, хорошо, для вас один серебряный тарск, — тут же снизил ставку торговец.

— Смазливая, — прокомментировал покупатель.

— Вообще-то я оговорился, — заявил Тарго. — Я хотел сказать три серебряных тарска.

— Но она варварка, — напомнил мужчина.

— Большинство не сможет отличить её от гореанской девки, — поспешил заверить его толстяк.

— Только если они не посмотрят на нее поближе, — усмехнулся покупатель.

— Ну, если на меня надавить, я мог бы позволить ей уйти, за два жалких серебряных тарска, — пошёл на попятный Тарго.

— Но она привлекательная, — признал мужчина.

— Она бегло и красиво говорит по-гореански, — указал продавец.

Эллен тут же пожалела, что он это сказал, поскольку, на тот момент это, конечно, было далеко от истины. С другой стороны, её прогресс в освоении языка, учитывая время, проведённое ей на Горе, а также мнение её наставниц, был более чем удовлетворительным. Это позже, опять же по мнению, по крайней мере, некоторых носителей языка, она действительно заговорила по-гореански бегло и красиво, но в то время ей было ещё очень далеко до этого.

— И при этом она слишком юная, — добавил мужчина.

— Но, несмотря на свою юность, она восхитительно сложена, не правда ли? — поинтересовался Тарго.

— Согласен, — кивнул покупатель.

— Присмотритесь к её фигуре! — призвал его торговец. — Разве это не рабские формы?

— Да уж, — усмехнулся мужчина. — Самые что ни на есть рабские.

Эллен, растянутая между двух колец, немного дёрнулась. Признаться, до сего момента она никогда не думала о своём теле с точки зрения демонстрации им «рабских форм». Что они могли иметь в виду? Она что, могла быть настолько волнующе привлекательной? Действительно ли она была столь очаровательной как женщина, что, скажем, стоила того, чтобы её вывели на сцену аукциона и предложили вниманию возбуждённых мужчин? Помнится, одна из девушек заявила, что она, вероятно, уйдёт с торгов за приличные деньги. Означало ли это, что мужчины будут соперничать из-за неё, предлагая всё более и более высокую цену, чтобы заполучить её? Была ли её фигура действительно такой, настолько изящной и прекрасной, настолько восхитительной, что это можно было бы признать рабскими формами? Могло ли это быть так? Эллен была потрясена, обрадована и напугана. Похоже, что, по крайней мере, часть тайны её гормонального богатства была выставлена напоказ в прелестях её, лежащей на спине, прикованной к кольцам, фигуры. Очевидно в её фигуре проявились, причём недвусмысленно, эти самые рабские формы, а вместе с ними и другие сопутствующие обстоятельства, интеллектуальные, эмоциональные и психологические, свидетельствовавшие о её изысканной женственности и желании покориться и отдаться, причём отдаться любому. И тогда Эллен попыталась лежать настолько спокойно, насколько это было возможно. Просто она боялась того, что в её даже самом незаметном, небрежном, рефлекторном, почти протестующем движении, которое она могла бы сделать, проскочит нечто, что позволит предположить, или даже уверенно заявить о широте и глубине её рабскости, ещё более ясно продемонстрировав те рабские формы, о которых они говорили. Но ведь в том, что у неё были рабские формы, не было её вины. Это было заложено в её природе. Она ничего не могла поделать с тем, кем она была! Само собой, Эллен решила постараться скрыть то, кем она была. Никто не должен был заподозрить, что она была рабыней! Она должна попытаться отрицать это даже перед собой, как она уже отчаянно делала это в течение многих лет на Земле. Конечно же, это неправильно быть той, кем она была в глубине души! Конечно, следует придерживаться, насколько это возможно, такой линии поведения, и даже образа мышления, который позволит исполнить культурные императивы, который будет соответствовать идеологическим требованиями, наложенным извне желаниям. Но не будет ли это рабство неискренним, ложным, лицемерным, никчёмным, рабством гораздо менее достойным, чем простое признание своей собственной сущности, высказанное открыто? Какого внутреннего конфликта можно было бы избежать таким признанием! Тем не менее, Эллен лежала очень спокойно, но при внешнем спокойствии её тела, её сознание рвалось в клочья, сокрушённое мучительными сомнениями и разбегающимися мыслями. Он не должен прикасаться к ней! Она знала, что была рабыней.

— Она молода, но кажется интересной, — заметил мужчина.

Эллен в страдании отвернула голову стороне. Несомненно, от него не укрылось это её маленькое движение. И не только от него, судя по весёлому смеху Чичек. Несомненно, Чичек, да и все другие, решили, что это её движение было нарочитым, что она нахально и постыдно, пыталась заинтересовать покупателя тем товаром, который она была. Но это было не так! Это было не верно! Она не была похожа на них!

— Я готов позволить себе расстаться с ней, хотя это и против моих правил, — заявил Тарго, — всего-то за два серебряных тарска.

— А отзывчива ли она? — поинтересовался клиент.

— Проверьте её, — предложил Тарго.

— Нет, пожалуйста! — вскрикнула Эллен.

Мужчина, стоявший подле неё на коленях, озадаченно уставился на Эллен. Тарго угрожающе нахмурился. Эллен вдруг с необыкновенной ясностью почувствовала, насколько мягким, уязвимо было её тело. Оно было столь другим, столь отличающимся от мужского, и оно, распластанное на спине, не прикрытое даже ниточкой, беспомощно закованное в цепи, было выставлено перед ним напоказ. Эллен подвигала запястьями и лодыжками. Как близко, как надёжно они удерживались!

— Не надо меня трогать, — шёпотом попросила она, и задёргалась в своих узах, словно пытаясь выкрутиться из них.

Послышался смех Чичек и Эмрис.

Глазам Эллен заволокло слезами обиды. Она повернулась и, посмотрев на мужчину, склонившегося над ней, жалобно, в жесте отрицания, покачала головой.

Мужчина удивлённо посмотрел на Тарго.

— Пощёчину ей, — предложил тот. — Это её успокоит.

— Не думаю, что она стоит дорого, — покачал головой покупатель.

— Сильная рука и быстрая плеть, и вот уже она извивается перед вами по первому щелчку пальцев, — заверил его продавец.

В этот момент у Эллен перехватило дыхание. Рука мужчины легла нё её левое бедро, не плотно, почти невинно, беззаботно, собственнически.

— Потрогайте её, — не отставал от него Тарго. — Исследуйте её полностью, если желаете. Мы можем приковать её в том положении, которое вам больше нравится. Быть может, Вы хотели бы посмотреть её на боку, или на животе. Мы можем разложить её в любой позе, только скажите.

— Не стоит, — отмахнулся мужчина. — Эта прекрасно подойдёт.

Эллен почувствовал, что его рука поднялась с её бедра.

— Нет! — простонала она.

— Уверен, тебя уже проверяли, кейджера, — сказал покупатель.

— Нет, пожалуйста, — взмолилась Эллен. — Вы же видите, что я прикована! Вы же видите, что я беспомощна, что я не могу защититься! Вы же видите, что я никак не могу препятствовать тому, чтобы делали со мной всё, чего бы вам не захотелось. Значит, Вы должны быть ко мне милосердным. Вы должны сочувствовать тому положению, в котором я оказалась! Следовательно, Вы должны уважать меня! Вы ни в коем случае не должны угрожать моему достоинству!

— А она, правда, рабыня? — уточнил мужчина, посмотрев на Тарго.

— Разумеется, — раздражённо буркнул тот.

Мужчина опять положил руку на бедро Эллен. И это прикосновение заставило Эллен почувствовать напряжение и смущение, почувствовать себя уязвимой рабыней.

— У неё какие-то странные взгляды, — заметил мужчина.

— Она — варварка, — развёл руками Тарго.

Потенциальный покупатель окинул Эллен озадаченным взглядом и поинтересовался у неё:

— Если мужчина имеет рабыню точно там, где он хочет её, и так, как он хочет её, почему тогда не должен делать с ней то, что он хочет и как он хочет, полностью и любым способом?

Эллен испуганно уставилась на него.

— Она — рабыня, — напомнил ей мужчина.

— Вы всё равно ничего не должны делать с женщиной без её согласия, — запинаясь, проговорила Эллен.

— Однако каждый день происходят тысячи ситуаций, в которых даже со свободными женщинами и мужчинами делается что-нибудь без их согласия, — заметил он.

— Все должны быть свободными, — заявила Эллен.

— Исходя из каких предпосылок, Ты сделала такое заключение? — осведомился мужчина.

— Это само по себе очевидно, — ответила она.

— Скорее верно обратное, — усмехнулся покупатель. — Само собой очевидным является то, что кто-то должен быть свободными, а кому-то придётся быть в рабстве. Очевидно, что для кого-то уместно быть свободным, а для других подходит рабство. Всё зависит от человека. Вот Ты, совершенно ясно должна быть рабыней. Для тебя естественно быть рабыней, и таким образом, Ты должна быть соответственно порабощена. Это абсурд, прирождённой рабыне давать свободу.

— Свобода пуста и бессмысленна, — сказал Тарго, — когда она есть у всех. Её значение проявляется во всём своём изобилии только на фоне рабства.

— Все люди должны быть свободными, — попыталась настаивать Эллен.

— Это очевидно ложное утверждение, — не согласился с ней мужчина, — Впрочем, в твоей ситуации это в любом случае не важно, поскольку рабыня не человек. Рабыня — собственность, животное, движимое имущество. Вот Ты, например, не человек, а рабыня и, таким образом, являешься собственностью, животным и движимым имуществом. Кроме того, это мужчины должны быть свободными, а женщины — рабынями, это обусловлено их умами и телами.

— Дайте мне свободу желаний! — попросила Эллен.

— Ты можешь желать всё, чего тебе хочется, — пожал он плечами, — но Ты должна повиноваться во всём, абсолютно, быстро и со всем совершенством.

— Отдайте мне мою свободу! — прошептала девушка.

Её требование вызвало улыбку у покупателя, который повернулся у Тарго и уточнил:

— Повинуется ли она во всём, абсолютно, быстро и с совершенством?

— Конечно, — заверил его толстяк.

— Верните мне мою свободу! — всхлипнула Эллен.

— Это было бы неправильно, — сказал мужчина.

— Почему? — спросила она.

— Свободная женщина не должна быть рабыней, а рабыня не должна быть свободной, — объяснил потенциальный клиент.

— Я не понимаю, — призналась Эллен.

— Точно так же, как было бы неправильно для должным образом свободной женщины быть порабощенной, — развёл он руками, — также, неправильно будет для должным образом порабощенной быть свободной.

— Господин?

— Представь себе, — усмехнулся мужчина.

Эллен уставилась на него, и в её глазах плескался даже не страх, а благоговейный трепет. Закованная в цепи, лежащая перед ним, она чувствовала себя ошеломлённой.

— Ты принадлежишь ошейнику, — сообщил он ей. — Это ясно. Это отлично видно. Ты одна из тех, для кого подходяще быть порабощённой.

— Вы должны позволить мне делать то, что я хочу! — ещё раз попыталась настаивать Эллен.

— Ерунда, — отмахнулся покупатель.

— Ничего нельзя делать со мной без моего согласия!

— Ты — рабыня. Твоё согласие не имеет смысла.

— Конечно же, имеет! — заплакала девушка.

— Конечно же, не имеет, — усмехнулся он. — В конечном счёте, желание и решение будут теми, которые примет господин, всегда и во всём.

— Но как же я смогу быть счастливой, если я не свободна? — спросила Эллен.

— А твоё счастье ничего не значит, — развёл руками мужчина. — Оно никого не волнует.

Их глаз Эллен хлынули слёзы.

— Быть может, тебе будет лучше поискать ответ на этот вопрос, в себе самой, — спросил он, — в глубинах твоего собственного сердца.

Эллен сквозь слезы посмотрела на него.

— В любом случае, — пожал плечами мужчина, — никакой особой связи между свободой и счастьем нет, как раз, чаще бывает наоборот. Зачастую самыми свободными являются те, кто наиболее потерян, запутан и несчастен. Это банальность. Счастье является функцией вовсе не свободы, я удовольствия от того, что ты делаешь то, что ты, действительно, хочешь делать, от того, что ты являешься тем, кем ты хочешь быть. Счастье зачастую можно найти в таких местах, которые, как мне кажется, могут сильно удивить тебя. При этом, конечно, важно ещё и оказаться в обществе, в котором то, чем Ты являешься, и чем Ты действительно хочешь быть, понято и принято. Например, рабыни важны в нашем обществе, они являются его важной частью, они делают его намного более честным, чистым, глубоким, красивым, естественным, приносящим удовлетворение, чем это могло бы быть в противном случае.

Он снова опустил руку на её бедро, на этот раз лишь чуть коснувшись её кожи подушечками пальцев.

— Не делайте этого! — попыталась остановить его Эллен.

— Не понимаю тебя, — сказал он.

— Конечно же, Вы — мужчина чести! — всхлипнула она.

— Думаю да, — кивнул он. — По крайней мере, я на это надеюсь.

— И как мужчина чести, — сделала последнюю, отчаянную попытку Эллен, — Вы не будете трогать меня без моего разрешения.

— Не понимаю, какая здесь связь, — пожал плечами покупатель.

— Особенно, когда я лежу перед вами, беспомощная, нагая и закованная в кандалы, полностью в вашей власти, неспособная к даже минимальному сопротивлению!

— Какое это имеет отношение к чести? — озадаченно спросил мужчина. — Мы не граждане одного города. Мы не делим с тобой Домашний Камень. Да даже если бы мы когда-то были согражданами, Ты теперь больше не можешь быть среди граждан, поскольку Ты — рабыня. И даже если бы мы когда-то делили Домашний Камень, Ты теперь не имеешь прав на Домашний Камень, будучи порабощенной. Кроме того, Ты — просто женщина.

— Тогда, кажется, я не могу ожидать от вас джентльменского поведения, — с горечью проговорила Эллен.

— А что такое «джентльменское поведение»? — переспросил он, тщательно выговаривая сказанные слова, поскольку Эллен, в испуге, использовала английское выражение.

— Боюсь, что в гореанском нет точного определения для этого, — ответила девушка.

— Мне кажется, что я слышал про что-то подобное, и думаю, что примерно могу понять это выражение, — задумчиво сказал покупатель. — Кажется, это определение для мужчины, который подписывается и соответствует кодексам требуемого поведения, между прочим, заменяя природу соглашением, власть — уместностью, самоосвобождение — самопокорением, возможность командовать — необходимостью подчиняться, доминирование — покорностью, короче говоря, слово для того, кто отрицает своё неотъемлемое биологическое право, свои полномочия, удовольствия и восторги, для того, кто отказывается или делает вид что отказывается от своей мужественности, ради того, чтобы женщины сделали вид, что он им нравится. Он принадлежит своей культуре, а не себе, как насекомое принадлежит гнезду, пчела — рою. Он несчастен, как и запутанные, невежественные, смазливые тиранки, которым он отказывается сопротивляться, которых он отказывается взять в свои руки и покорить, бросить к своим ногам, как бросают голых связанных рабынь.

— Похоже, это слово для того, чтобы можно было сказать «дурак» в приличном обществе, — проворчал Тарго.

— Похоже на то, — согласился покупатель, и снова пристально посмотрел на Эллен.

Девушка испуганно отвела взгляд. Эти гореане, и теперь она это отлично усвоила, не были джентльменами, или точнее, не были джентльменами в обычном земном смысле этого термина. Скорее, даже при всей их возможной образованности, цивилизованности и рафинированности, для женщин они, бесспорно, были рабовладельцами и господами.

— Пожалуйста, подождите! Пожалуйста, не делайте этого! — воскликнула Эллен. — Я не такая, как ваши гореанские женщины!

— Это я уже понял, — усмехнулся мужчина.

— Я происхожу из другого мира, — быстро заговорила Эллен, — мира иных ценностей, мира, в котором расценивается, как нечто совершенно невозможное, что один человек может беспомощно и категорически принадлежать другому, мира, в котором все женщины должны быть свободными и к ним нужно относиться с честью и уважением! Я — такая женщина! Покорность, беспомощность и цепи презренного рабства, это всё не для меня! Я не женщина вашего мира!

— Но Ты — человеческая женщина, не так ли? — спросил он.

— Да, конечно, — сказала она.

— Надеюсь, Те не ожидаешь, что я повторю ошибки вашего мира, человеческая женщина? — осведомился покупатель.

— Господин? — не проняла Эллен.

— Не стоит ожидать от меня того, что я буду соответствовать нелогичным понятиям и слабостям того мира, — сказал он.

— Пожалуйста, — заплакала рабыня.

— Ты больше не в своём мире, — напомнил ей мужчина. — Теперь Ты находишься в нашем мире, где всё совершенно по-другому.

— Ваши ценности не могут быть моими! — крикнула она.

— И я рад, что это именно так, — кивнул покупатель.

— Я живу не для покорности, беспомощности, и цепей презренного рабства!

— Именно для этого Ты и живёшь, — заверил её он.

— Я не одна из ваших гореанских женщин! — выкрикнула Эллен.

— Понимаю, — кивнул мужчина.

— Я из мира, называемого Земля! — заявила она.

— Я в курсе, — усмехнулся покупатель.

— Таким образом, я не такая как ваши гореанские женщины!

— Это верно, — согласился он. — Ты в тысячу раз ниже их, женщина с Земли.

— Господин? — опешила девушка.

— Ты не достойна даже завязывать сандалии гореанской женщине, — сообщил она ей, и снизу вверх провёл рукой по внутренней поверхности её бедра.

— Не надо, не делайте этого! — вскрикнула Эллен. — Пожалуйста!

Цепи отозвались лязгом на дрожь ей конечностей. Она вдруг перестала чувствовать грубость цемента под своим телом и твёрдость стали, окружавшей её запястья и лодыжки.

— Ой, ах, о-о-ох! — застонала она. — Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, не делайте этого!

И тут его рука замерла.

— Нет! — всхлипнула Эллен. — Пожалуйста, делайте это. Я имела в виду, пожалуйста, делайте! Не останавливайтесь! Я прошу Вас не останавливаться! Я не ничего не могу поделать с собой! Не останавливайтесь, я прошу вас! Пожалуйста, пожалуйста! Нет, я имею в виду, пожалуйста, остановитесь! Пожалуйста, остановитесь! Пожалуйста, остановитесь!

Мужчина остановился.

— Нет, не останавливайтесь! — взмолилась она. — Да! Да-а! Так, Та-а-ак! О-о-о, спасибо, Господи-и-ин! Не-е-ет! Не останавливайтесь! Не останавливайтесь! Я прошу ещё! Я прошу ещё-о-о!

— Кто просит? — спросил Тарго.

— Эллен! Эллен, рабыня! Эллен, бесполезная рабыня! Эллен, рабыня варварка, земная девка, просит ещё! — прорыдала она.

Рука мужчины замерла, и Эллен, покрасневшая до пунцовости, умоляюще потянулась к ней всем телом.

— Я не смогу выдержать этого! — всхлипнула девушка. — Пожалуйста, дотроньтесь до меня. Пожалуйста, закончите это, Господин. Пожалуйста, закончите начатое, Господина. Пожалуйста, пожалуйста, Господин. Будьте милосердны! Я прошу этого! Пожалуйста, будьте милосердны, Господин!

— У неё все задатки к тому, чтобы стать горячей маленькой штучкой, — заметил мужчина.

— Да, со временем, — поддержал его Тарго.

— Пожалуйста, Господин! — взмолилась Эллен.

— Ну как скажешь, — усмехнулся покупатель, и легонько двинул рукой, а потом ещё несколько раз.

— Ай-и-и-и! — завопила рабыня, и её долгий, дикий крик, её вопль облегчения, благодарности, беспомощного удовольствия, должно быть, разлетелся по всему рынку, проникнув во все его закутки, пробежав от ларька к лотку и, многократно отразившись от стен, унёсся в боковые улицы и переулки.

Некоторое время Эллен лежала, вздрагивая от рыданий. Она едва ли понимала, что мужчина уже оставил её в покое, что Тарго уже больше не было на полке.

— Держите меня, дотроньтесь до меня, пожалуйста! — прорыдала девушка, никак не желая понять, что она уже давно была в одиночестве.

— Шлюха, шлюха, шлюха! — прошипела Чичек.

— Беспомощная шлюха, рабская девка! — подпевала ей Эмрис.

— Презренная, отвратительная рабыня! — выплюнула Чичек.

— Только попробуй теперь посмотреть на нас свысока, рабская девка, — злобно прошипела Эмрис. — Ты самая низкая из нас!

Напуганная Эллен, лёжа спиной на цементной полке, немного потянула к себе закованные в кандалы руки. В её глазах, устремлённых в небо, отражались плывущие там облака.

— Вернитесь и подержите меня ещё немного, пожалуйста, — проскулила она, скорее самой себе, чем кому-то другому.

— Ты — шлюха, — презрительно бросила Чичек. — Признай это.

— Да, Госпожа, — прошептала Эллен. — Я — шлюха.

Итак, тот, кто был первым её господином, оказался полностью прав в отношении неё, причём ещё даже на Земле. Сквозь её серьезность, сквозь её строгий деловой костюм, под выражением лица безразличной инертности и фригидности, сквозь тщательно выстроенную оборону и стены отчуждённости и профессионализма, он разглядел беспомощную, ждущую своего часа, голую, любвеобильную рабыню.

А немного позже пошёл дождь, долгий, холодный дождь, который всё усиливался и усиливался. Рынок моментально опустел, а вокруг лотков воцарилась суета. Туда-сюда сновали лавочники, мелкие торговцы прямо с товаром сворачивали расстеленные одеяла, энергично переругиваясь под непрекращающийся шум разбушевавшейся погоды. Торговцы и их клиенты, те, кто не успел забежать в дома или соседние дверные проёмы, прижимались к стенам под свесами крыш и под полосатыми навесами, которые вскоре осели под массой, скопившейся в них воды, и начали протекать. Эллен лежала на спине, прикованная к двум кольцам на полке, между которыми при прикосновении незнакомца она, к своему испугу превратилась в самку, умоляющую, взбрыкивающую, извивающуюся в муках её первого рабского оргазма, каким бы рудиментарным и незначительным не мог бы он быть. Он не дал ей выбора, снова и снова, уговаривала она себя. И, возможно, это было правдой, но она знала также и то, что сама не хотела никакого выбора, что она хотела только того, чтобы не кончалось это удовольствие, эти ощущения и эмоции, о наличие которых она ранее только смутно догадывалась во время её обучения, и находясь в руках Мира. Да, он не дал ей права выбора, снова и снова, убеждала себя Эллен, но она знала, что он был готов остановиться, и не раз, но стоило ему это сделать, как она сама выпрашивала о продолжении его хищничеств, умоляя его ответить на отчаянные потребности её уязвимой и полной потребностей рабскости.

«Что я такое, — спросила она сама себя, немного напрягая ноги и руки, беспомощно удерживаемые у колец кандалами и наручниками. Девушка также покрутила головой, ещё острее ощутив ошейник, давивший на её горло. И этот ошейник не был типичным лёгким, изящным, привлекательным рабским ошейником, какие носят большинство рабынь в городе, который мог бы просто отметить ее как невольницу и идентифицировать её хозяина. Это был большой, тяжёлый, толстый ошейник, который Тарго надевал на свои товары, чтобы они ради избавления от такого неудобства и тяжести ещё нетерпеливее сами искали возможных покупателей. Кроме того, предполагалось, что если бы кто-то из них, одетых в такие ошейники, попытался ускользнуть или сбежать, то у них не было бы ни одного шанса уйти далеко, поскольку они сразу же должны были привлечь к себе внимание. «Стража! Ищите сбежавшую рабыню в тяжёлом, широком, сером, железном ошейнике, закрытом на её шее ударом молота, с железным кольцом в два хорта продетом через проушины спереди!»

Итак, Эллен лежала на цементной полке, прикованная к ней кандалами и наручниками, закрыв глаза, дрожа от холода под проливным дождем. Она скулила и стонала. Тяжёлые капли дождя беспощадно барабанили по её телу, собирались в ручейки и сбегали по её телу, с плеском падая на полку и растекаясь вокруг холодной лужей. Волосы Эллен промокли мгновенно. Вода струйками забиралась под ошейник, неприятно щекотала кожу под браслетами на запястьях и щиколотках. Она чувствовала, как дождь смывает пыль, покрывшую её тело за день. Мокрые волосы липли ко лбу и горлу. Хорошо ещё, что Тарго не приказал своим женщинам использовать рабскую косметику, а то бы сейчас её лицо покрылось бы разноцветными полосами. Впрочем, Тарго редко попусту тратил косметику на своих подопечных, словно кичась честностью своего товара, и предоставляя покупателю право ясно видеть точный, чистый, открытый и простой характер того, на что он может рассчитывать. Кроме того, что и говорить, косметику, даже рабскую косметику, не раздавали даром, и стоила она приличных денег. Позже Эллен узнала, что рабыни готовы воевать за кусочек помады или крупинку теней для век, за всё, что могло бы хоть немного усилить их красоту и позволить выглядеть чуть более привлекательно для господина. А ещё Эллен предстояло узнать, но случилось это гораздо позже, что рабынь иногда привязывали снаружи, выставляя на непогоду, чтобы они смогли научиться ценить тепло очага, значение одеяла, удобство места в ногах кровати рабовладельца.

«Что я такое, — спрашивала она себя. — Что я такое на самом деле?»

И Эллен боялась, что знала ответ на этот вопрос.

Прошло несколько минут, прежде чем поток воды, обрушивавшийся на город, прекратился, причём так же резко, как и начался. В наступившей тишине слышался перестук капель подавших с тентов и журчание ручейков в стыках булыжной мостовой рыночной площади. А потом из-за тучи снова выглянуло солнце, как прежде горячее, жёлтое, безразличное и беспощадное. Опять рынок наполнился суматохой, но теперь она была более приглушённой, чем когда ливень начался. Торговцы сливали воду с тентов своих киосков, коробейники разворачивали на прежних местах свои одеяла, раскладывая на них товары, кастрюли, фляги, украшения и прочие мелочи. Стук кожаных помёток сандалий и туфель по влажным камням стал мягче, тонко отличаясь от прежнего дробного звука. Раздался скрежет, а потом плеск тяжелого колеса заехавшего в лужу. Какой-то ребенок со смехом шлёпнул ногой по ручью, подняв фонтан брызг, за что получил строгий выговор. Время от времени до Эллен доносился звонкий перестук высоких, деревянных платформ подобной сабо обуви, которую иногда носят свободные женщины, особенно представительницы высших каст, чтобы немного приподнять над землёй кромки подолов, тем самым изящно защитив их, а также и свои уличные туфли от пыли и грязи. Эллен даже не смотрела в их сторону, поскольку, как и большинство рабынь, опасалась встретиться с ними взглядами, дабы свободные женщины, не сочли это проявлением высокомерия и не потребовали наказания. Вода на полке постепенно нагрелась, и лужи начали подсыхать.

Многое в то время казалось Эллен непостижимым.

«Как я попала сюда, — задавалась она вопросом, — каким образом? Я нахожусь на другой планете, в мире для меня чужом и странном, экзотическом, прекрасном и одновременно пугающем, в невероятном, потрясающем, полном жизни мире, столь живом и столь сильно отличающемся от моего собственного. И в этом мире я закована в цепи. На мне клеймо и ошейник. В этом мире я узнала, что могу быть только рабыней сидящей на цепи. Меня могут купить и продать. Я существую только для того, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. Я принадлежу, в буквальном смысле этого слова принадлежу, и я должна повиноваться, со всем совершенством на которое я способна. Я помню те эмоции. Я хочу, я жажду, я должна иметь их больше. Я не смогу жить без них. Я хочу их, отчаянно! Они мне необходимы. Эти животные, походя, со всем своим жестоким, небрежным простодушием, сделали меня своей! Я извиваюсь и дёргаюсь в своих цепях, словно сжигаемая потребностями рабыня. О, купите меня, Господа! Я буду хорошо вам служить. Я буду падать на колени у ваших ног, облизывать и целовать их, умоляя о вашем прикосновении!»

«Ох, гони эти мысли из своей головы, — мысленно закричала она на себя. — Ты не должна быть женщиной, Ты не должна быть настолько оживлённой, в тебе не должно быть столько потребностей! Ты не должна хотеть любить и служить! Осуждай такие искушения! Высмеивай себя за такие чувства и животные желания! Думай о том, как это унизительно и отвратительно! Ищи в себе избавляющую фригидность! Восхваляй инертность! Пой осанны вялому подавленному телу! Отбрось чувства! Отрицай саму глубину своей души! Не осмеливайся даже хотеть любить, не смей желать служить! Как неподходяще, как ужасно, как постыдно, быть живой, полной потребностей и любящей!»

«Я прикована цепями, — думала Эллен. — Я нахожусь на иной планете, в мире, чужом и странном, экзотическом и прекрасном, но таком пугающем, мире, совершенно отличающимся от моего собственного, и в этом мире я заклеймена, на мне ошейник, и я здесь рабыня. Но ведь это уместно для меня, быть закованной в цепи и носить ошейник, поскольку я — рабыня. И это именно то, что я есть, и чем я хочу быть! О, дорогой мир, мой любимый мир, дай мне сильного господина, того, кто будет бескомпромиссен со мной, поскольку я сама того желаю, чтобы я, служа ему, с радостью и удовольствием, смогла исполнить своё предназначение.

«Какая я ужасная и недостойная», — возмутилась она.

«Я должна почувствовать те эмоции снова, — боролась с первой, другая мысль. — И я пойду на всё ради них!»

«Как ужасно это, как безнравственно!» — билась в её голове первая.

«Мир, Мир, — подумала Эллен, — что же Ты сделал со мной? Был ли это рабский оргазм, или что-то близкое к нему? Не знаю, но я должна почувствовать это снова! И ради этого я сделаю всё что угодно! Если бы я могла, если бы мои руки не были прикованы к кольцу, я поцеловала бы пальцы и прижала их к ошейнику. И всё же это не было вопросом простых эмоций, просто ситуации, пусть и продолжительной, возбуждения кожных нервных окончаний. Это было что-то гораздо большее. Это был огонь и облака, стихия, ветры и штормы, землетрясения, торнадо, вулканы, наводнения, цельность жизненного опыта, пришедшего из глубины веков, память поколений пробуждённая единомоментно. В этом взорвалась ожившая мировая, вселенская значимость. В этом была непокорная цепкость и упорство жизни. Трава вдруг стала зеленой, а звезды запели. В тот момент исступления я сталась наедине со славой вселенной. Своим крохотным способом я достигла уровня сознания, существования которого, даже представить себе не могла, но с него открывался вид на скрытые пока в дымке бесконечные горизонты, бесконечные восходы. И всё же, одновременно с этим я узнала, что была всего лишь рабыней в руках рабовладельца. Я помню вас, Мир из Ара, мой господина. О да, Мир, Вы отдали меня мне самой. И я готова была отдать себя вам! Но Вы не захотели меня! Вы показали меня мне самой, а затем презрительно отвергли. Вы проследили за тем, чтобы из меня сделали рабыню. И насколько никчёмную и презренную рабыню! Да, все мы для вас одинаково никчёмные и презренные! Как правильно для вас было держать меня, лгавшую самой себе, в презрении! Как проницательно Вы почувствовали моё лицемерие, мою никчёмность! И как подходяще, как соответствующе, как правильно кажется для меня то, что я должна быть рабыней, нагой и закованной в цепи! Вы увидели это! Вы знали это! И вот теперь, я та, кто я есть! И теперь, окажись я перед вами снова, я встала бы на колени, опустила бы голову, и целовала бы ваши ноги, умоляя мне позволить служить вам! Но Вы не хотите меня!»

А потом Эллен разрыдалась.

* * *

Для Эллен это был уже её третий день. Она стояла на полке лицом к площади, прижавшись спиной к стене многоэтажного дома, к которой крепилась полка. Запястья девушки были подняты над головой и прикованы цепью к кольцу, вмурованному в стену здания. Руки затекли, ноги гудели. Тарго был, мягко говоря, не слишком доволен ей. По его мнению, к настоящему времени она уже должна была быть продана.

Девушка задрожала, увидев, как рука Барзака, проходившего мимо неё, напряглась на рукояти его плети. Она уже знала, что рабовладельцам даже не нужна причина для того, чтобы выпороть её, достаточно простого желания. Она была рабыней, и этим всё сказано.

Аном позже, то есть примерно через час с небольшим, Эллен прошептала, обращаясь к подошедшему Тарго:

— Я хочу пить, Господин.

— Ты заговорила без разрешения? — осведомился он.

— Простите меня, Господин! — сказала Эллен, только сейчас осознав, что, действительно, должна была спросить разрешения.

Однако такие ритуалы имеют тенденцию зависеть от контекста. Разумеется, далеко не все девушки неизменно просят у своих владельцев разрешения говорить, но в теории, это может потребоваться, и отказ спросить такое разрешение запросто может стать причиной для наказания. В целом, в таких вопросах, прежде всего, стоит опираться на практический опыт, здравый смысл и традиции. Со стороны для девушки знание того, что она, в теории, прежде чем заговорить должна спросить разрешение, помогает ей глубже сознавать, что она — рабыня. Эллен, конечно, знала об этом, но она, как мы помним, провела в своём ошейнике ещё слишком мало времени, таким образом, не было ничего неожиданного в том, она иногда забывала о таких тонкостях, особенно, по причине того, что они не всегда очевидны. Укус стрекала или удар плети имеет тенденцию поощрять понимание таких моментов, тем самым минимизируя вероятность ошибки.

Однако чуть позднее Тарго вызвал Барзака, чтобы тот напоил его товар. На этот раз седой вышел без своей плети, зато с его ремня теперь свисал длинный гибкий прут стрекала. Эллен с тревогой провожала его глазами. У неё осталось немного сомнений относительно назначения или полезности подобного атрибута, а также того, чем для неё обернётся его прикосновение к её плоти.

Вытащив мундштук бурдюка из влажных нетерпеливых губ Эллен, со стоном попытавшейся удержать его зубами, Барзак по-хозяйски погладил её привлекательно округлившийся живот. Девушка, которой показалось, что он убрал бурдюк слишком скоро, жалобно посмотрела на него сквозь слезы, стоявшие в её глазах. Но слёзы эти были не столько следствием того, что её жажда осталась неудовлетворенна и осознанием того, что она не должна просить о большем, сколько стыдом, охватившим Эллен, в ответ на его простое собственническое поглаживание её живота.

Эллен подумалось, что примерно также грум мог бы похлопать лошадь по гриве или по крупу. Но затем она вдруг осознала, что аналогия вовсе не была столь уж неправдоподобна, как можно было бы предположить на первый взгляд.

Тем временем Барзак подошёл к Чичек. Эллен немного пошевелила запястьями в кандалах, державших её затёкшие руки над головой. Ноги также болели от усталости. Она окинула рынок взглядом.

Эмрис купили ближе к полудню. Этот факт не мог не обрадовать Эллен, впрочем, как и самого Тарго, очевидно, получившего за рабыню хорошую цену.

Иногда это происходит следующим образом. Мужчина замечает девушку, которую он, действительно, хочет, и его объективное суждение относительно её рыночной стоимости может быть отодвинуто далеко в сторону простым желанием, желанием купить и владеть, полностью, этой особенной, восхитительной, соблазнительной собственностью. Но, возможно, к его желанию, если не сказать жажде, примешивается нечто тонкое, что говорит ему, что она для него может стать особой рабыней, чем-то, что он непреодолимо хочет видеть в своём ошейнике, чем-то, что для него может стать не просто ещё одной девкой, не просто чем-то, на чём он сможет уменьшить свою жажду доминировать и управлять, но чем-то таким, что со временем могло бы превратиться во что-то большее, скажем, в любимую рабыню. Впрочем, если до этого дело так и не дойдёт, он всегда может подарить её или продать.

Многие гореане, кстати, боятся влюбиться в своих рабынь. Дело в том, что зачастую это расценивается как своего рода слабость. Однако, в большинстве случаев, конечно, для рабовладельца бывает трудно не влюбиться в свою рабыню, поскольку отношения господин-рабыня являются цивилизованным, систематизированным, узаконенным аналогом сущности естественных биологических отношений. Отношения господин-рабыня освобождают обоих, и мужчину, и женщину биологически. Естественное доминирование мужчины не подвергаемое критике, осуждению, осмеянию и социальному давлению, если можно так выразиться, расцветает. Результатом будет преуспевающая, здоровая мужественность. Точно так же рабыня, в силу подобной биологической сообразности, является самой прекрасной, уязвимой и любвеобильной из всех женщин. Она — самая женственная из всех женщин, а следовательно, и самая желанная и привлекательная из них. Неудивительно, что мужчинам приходится изо всех сил сопротивляться своим чувствам к таким находящихся в их собственности, соблазнительным красоткам. Так что зачастую любящий хозяин может оказаться наиболее требовательным и суровым к своей любимой рабыне, по причине предчувствия слабости, которую она могла породить в нём. И это тоже вселяет радость в сердце любящей рабыни, поскольку она спешит повиноваться и доставлять удовольствие со всем возможным совершенством, на какое способна, фактически, как она и должна, как если бы она была не больше, чем новой девкой в доме, забитой и запуганной. Разумеется, он остается рабовладельцем, а она его рабыней. Это — отношения любящего господина и любящей рабыни, это — исполнение природы каждого из них.

— К настоящему времени Ты должна была бы быть продана, — проворчал Тарго, встав рядом в ней.

— Я не хочу быть проданной, Господин, — призналась Эллен, и тут же, закрыв глаза и лязгнув цепью, испуганно вжалась в стену, когда мужчина поднял руку, словно собираясь отвесить ей пощёчину.

Впрочем, так и не ударил девушку, просто махнув рукой, словно решив, что такое предостережение могло бы быть потрачено впустую со столь глупой рабыней.

— Смотри на рынок, — приказал толстяк, — голову прямо.

Эллен сделала как, ей было приказано, и Тарго, прищурившись и окинув её оценивающим взглядом, задумчиво проговорил:

— Возможно, всё дело только в том, что фактически Ты слишком юна. Ты немногим более чем смазливая девчонка. Тебе даже двадцати не дашь.

Эллен была поражена тем, что о ней рассуждают в подобной манере. Но Тарго, похоже, не знал о том, что были созданы новые сыворотки, и принимал её за ту, кем она выглядела, то есть, за юную красотку варварку. А затем Эллен вздрогнула от понимания того, что, на самом деле, он ни в коей мере не ошибался, и это было всё, чем она была, буквально, фактически. Физиологически, биологически, она действительно была очень юной девушкой. Всё что было вне этого осталось на том, теперь на выглядящем нереальным мире, с его соглашениями, имеющими отношение к придуманному, механистическому времени, разработанному в целях удобства, и совершенно не важных для естественного хода природы.

— Но фигурка-то у тебя неплохая, — заметил Тарго, — с прекрасными рабскими формами.

— Господин? — осмелилась спросить Эллен.

— Барзак! — позвал торговец. — Поверни девку. Прикуй-ка её лицом к стене.

Седому не потребовалось много времени на то, чтобы перебросить цепи, чтобы они не переплетались, в результате Эллен, к своему огорчению и позору, осталась стоять лицом к стене, с по-прежнему поднятыми, прикованными над головой руками.

— Ага-а! — довольно протянул толстяк. — Так-то, лучше!

Эллен почувствовала, как руки Тарго легли на её бока, а затем скользнули вниз по талии, обрисовав её ягодицы, а затем спустились на бёдра.

— Замечательно, — сказал он. — Теперь посмотрим, сможешь ли Ты заинтересовать кого-нибудь с этой стороны.

Эллен раздражённо тряхнула цепями и уставилась в стену, оказавшуюся всего дюймах в шести перед её лицом.

Сзади послышался смешок Чичек.

Время шло. Однажды Эллен услышала крик тарна, пронёсшегося между зданиями так низко, что она почувствовала порыв ветра, поднятый его крыльями и толкнувший её на стену, по которой скользнула тень гигантской птицы. Девушка повернула голову влево, глядя вслед, но успела заметить только мелькнувший между зданиями хвост.

Эллен не думала, что пролетать на таких монстрах так низко над городом, было разрешено.

— Тарны! Тарны! — услышала она крики, прилетевшие откуда-то из-за её спины, несколько мгновений спустя.

Она, как смогла, извернулась в цепях, и увидела, что мужчины указывали вверх. Наполовину закрывая от её глаз солнца, в небе приплывали пять тарнов.

Судя по звукам, рынок возвратился к своей нормальной жизни.

Один раз, немного позже пролёта тарнов, Эллен услышала ритмичный шаг группы мужчин, вероятно стражников. Вскоре после этого послышались пружинистые, скрежещущие, похожие на птичьи шаги по мостовой рынка, сопровождавшиеся криками: «Посторонись, посторонись!». Рабыня обернулась и вздрогнула. Всадник, восседавший в седле приблизительно в восьми футах над мостовой, дёрнул поводья, резко поворачивая лёгкого тарлариона, стройную, быструю, двуногую рептилию. Голову наездника прикрывал обычный гореанский шлем с Y-образной прорезью, в руке он сжимал копье. Баклер, маленький, круглый щит с шипом посередине, был закреплен к седлу сбоку. Это был первый увиденный ею тарларион, хотя слышать о таких животных ей уже приходилось, и Эллен заключила, что они были редкостью в улицах городов. Со времени обучения она знала, что существуют разнообразные виды тарларионов, как двуногих, так и четвероногих, выведенных для самых разных целей, например, для войны, перевозки грузов, разведки, охоты, и даже скачек. Тарларион, которого увидела она, был очень похож на беговую разновидность, хотя, возможно, был немного тяжелее и крепче. Мужчина, предположила Эллен, мог быть верховым стражником, курьером или разведчиком. Мужчина окинул взглядом толпу на рынке, а затем резким, словно сердитым, ударом пяток, подкреплённым толчком древка копья, понукнул своего ящера, направив в проём одной из улиц.

Похоже, она стала свидетельницей довольно необычной ситуации, подумала Эллен, увидев такое животное на улицах города.

— Долой слинов Коса! — вдруг послышался мужской голос поблизости от полки.

— Тихо Ты! — шикнул на него какой-то мужчина.

— Эх, был бы, в городе Марленус! — зло сказал первый голос.

— Марленус мёртв, — ответил ему другой.

— Говорят, его видели в городе! — прошептал третий мужчина.

— Тогда пусть он посадит предательницу Талену, фальшивую Убару на кол! — добавил первый голос.

— А кто тебе сказал, что Марленуса видели в городе? — поинтересовался второй.

— Я слышал, как это обсуждали в таверне, — ответил тот.

— В какой таверне? — уточнил первый.

— Ты же не держишь меня за дурака, который расскажет об этом, — усмехнулся третий. — Косианцы возьмут её штурмом и спалят до основания.

— Не говорите такие крамольные вещи! — взмолилась присоединившаяся к их разговору женщина. — Косианцы — теперь наши хозяева.

— Тогда иди, поищи у них свой ошейник! — буркнул первый.

— Слин! Слин! — закричала она.

— Так это правда, что Марленус в городе? — спросил второй.

— Честно говоря, понятия не имею, — признался третий.

— Но он может быть в городе? — не отставал он.

— Кто может это знать? — вздохнул мужчина.

— Марленус мёртв, — заявил мужчина, доселе молчавший.

— А Ты подчиняешься Закону об Оружии? — спросил его первый из собеседников.

— Конечно, — заверил его тот. — Косианцы нас разоружили. За сокрытие оружия — смерть. Мы — гражданские лица и должны быть ручными веррами косианцев, чтобы они могли нас доить, стричь или забивать если им понравится!

— Косианцы — наши дорогие союзники, — заявил какой-то мужчина. — Они разоружили нас для нашей собственной безопасности.

— Ты чё косианский шпион! — рявкнул на него кто-то.

— Нет!

— А кто может точно знать, что именно может послужить оружием, — усмехнулся другой мужчина, — кухонный нож, заострённая палка, камень.

— Погода меняется, — послышался чей-то громкий голос, — Скоро снова может ливануть.

Мужчины около полки мгновенно замолчали.

— Точно, Ты прав, — громко поддержал его другой.

Группа рассыпалась, и шум рынка моментально стал прежним.

Обернувшись Эллен, увидела двух гвардейцев прогулочным шагом проходивших мимо. Их шлемы венчали жёлтые гребни.

Внезапно, острая боль от удара стрекалом вспыхнула поперёк её ягодиц, заставив девушку взвыть от боли и унижения.

— Не своди глаз со стены, рабыня, — прорычал Барзак.

— Да, Господин, — простонала Эллен, глаза которой быстро наполнялись слезами.

«Я — животное, — принялась уговаривать себя она. — Я принадлежу. Я принадлежу!»

Чуть позже, когда дневная жара стала почти невыносимой, она почувствовала присутствие двух мужчин за её спиной. Эллен не оборачивалась, вперив взгляд в стену перед собой. Автоматически она отметила крошечное пятнышко на камне.

— Не оборачивайся, — строгим тоном приказал Тарго, и она продолжила смотреть перед собой.

Вдруг она увидела на стене тень. Что-то тёмное поднималось над ней. А затем оно опустилось вниз и полностью накрыло её голову. У Эллен перехватило дыхание. Она ничего не видела. В следующий момент она почувствовала край капюшона под своим подбородком, потом затянулся ремешок, плотно обхватив её горло. На тыльной стороне её шеи клацнул язычок пряжки. На неё надели гореанский рабский капюшон.

— Освободи её, отведи внутрь и сними наше железо, — сказал Тарго. — Потом верни девку обратно на полку. Капюшон не снимай, а руки свяжи за спиной.

— Мне не потребуется много времени, — пообещал Барзак, и Эллен чувствовала, что он протянул руки над её головой, туда, где цепи крепились к стене.

Едва оказавшись в желанной прохладе здания, Барзак небрежно повернул её к себе спиной и коротким шнуром плотно стянул ей руки и, придерживая за плечо, отвёл в комнату. Внутри мужчина, прислонил её грудью к стене и, подняв её, согнутую в колене, ногу, положил её щиколоткой на маленькую наковальню. Затем он с помощью молотка и клина, ловко, всего тремя ударами, разомкнул и растянул браслет на её лодыжке и снял его с её ноги. После этого, Барзак поставил рабыню на колени перед наковальней и толкнул её голову вниз. Чтобы снять тяжёлый ошейник, ему пришлось расстегнуть ремешок капюшона, и стянуть его на несколько дюймов, однако, не сняв достаточно для того, чтобы могла хоть что-то смогла увидеть. Стоявшая на коленях Эллен отчаянно задрожала от страха, почувствовав под своей шеей холодный металл наковальни. Но Барзак умело и быстро избавил её от ошейника. Звон бойка молотка бьющего по клину был громким, пугающим, и девушка испуганно замерла, боясь даже пошевелиться. Один неточный удар молотка и, она не сомневалась, что её голова или горло, будут проломлены так же легко, как разбилось бы оброненное на пол яйцо.

Зато как хорошо и легко почувствовала она себя, перестав ощущать на своём горле тяжесть этого ошейника!

Капюшон немедленно был сдёрнут вниз полностью, ремешок затянут, пряжка застёгнута.

Закончив, Барзак вздёрнул её на ноги и поставил к себе лицом. Внезапно Эллен почувствовала что взлетела вверх, и сразу в живот ей упёрлось твёрдое плечо, тело перегнулось и она повила головой вниз. Потом началось движение. Нетрудно догадаться, что мужчина понёс её к входу из подвала. Пара моментов и её, беспомощно связанную, головой назад, как принято носить рабынь, вынесли на солнечный свет. Ещё несколько шагов по ступеням и Барзак скинул рабыню с плеча, поставив на колени, на грубую поверхность полки, скорее всего, как предположила Эллен перед самым краем.

Она в испуге принялась выкручивать свои тонкие запястья из стягивавших их шнуров. Её борьба, и она это знала, была бесполезна, но в том состоянии, в каком она была, Эллен ничего не могла поделать с собой. И в конечном итоге, она убедилась, что в верёвках она столь же беспомощна, как была прежде в цепях.

Она на какое-то время замерла стоя на коленях, изумлённая, беспомощная в темноте капюшона, потерянная в беспорядке её разбегавшихся мыслей. Ей внезапно показалось, что вместе с тяжелым ошейником и цепями она лишилась некой безопасности. Ни одна из других рабынь так и не решилась заговорить с нею, возможно, потому что рядом были мужчины, но Эллен не знала, так ли это на самом деле или нет.

Потом она почувствовала, что её подняли с полки, по-видимому это сделал Барзак, и поставили на ноги. Под подошвами ног девушка почувствовала голые камни мостовой рыночной площади.

— Смотри, мам, — услышала она детский голос.

— Пошли отсюда, — ответила на это женщина.

— Господин, я могу говорить? — осведомилась Эллен.

— Да, — буркнул Барзак.

— Что случилось? — спросила она. — Что происходит?

— Глупая Ты маленькая вуло, — засмеялся седой, — тебя продали.

На ремне капюшона спереди, перед горлом, имелось кольцо для присоединения карабина поводка. Правда, Эллен поняла это только теперь, когда услышала щелчок и почувствовала два рывка поводка, сигнал того, она узнала это во время своего обучения, что её сейчас поведут и что она должна быть готова при следующем рывке, послушно следовать за натяжением поводка, словно покорное домашнее животное.

— Господа! — всхлипнула Эллен. — Господа!

— Тебя купили, — объяснил ей Барзак.

Она услышала звон монеты, по-видимому подкинутых на руке. Скорее всего, они были только что заплачены за неё.

— Присмотрите за тем, чтобы она служила вам со всем изобилием совершенства рабыни, — посоветовал кому-то Тарго.

— Господа! — заплакала Эллен в темноте капюшона.

— А Ты — хорошенькая рабыня, — сказал Барзак. — Служи хорошо своим новым хозяевам, и тебе разрешат жить.

Эллен зарыдала. Конечно, она знала, что, как гореанская рабыня, должна служить своим владельцам не просто хорошо, но и, как сказал Тарго, «со всем изобилием совершенства рабыни». И рабыня — это было всё, чем она была. Гореанские рабовладельцы, и это она знала наверняка, не были склонны потворствовать своим рабыням.

— Кому меня продали? — спросила Эллен. — Куда меня отведут?

— А тебе дали разрешение говорить? — поинтересовался Барзак.

— Нет, Господин, — всхлипнула девушка.

На мгновение повисла тишина, возможно, в ожидании некого сигнала или предоставления разрешение, например, кивка головы. А затем Эллен заверещала от боли, поражённая три раза поперёк ягодиц, несомненно, стрекалом Барзака.

— Простите меня, Господа! — прорыдала она.

Внезапно, Эллен почувствовала рывок и недвусмысленное устойчивое натяжение на поводке, и сделала шаг вперед в том направлении куда он её потянул.

Её вели с рынка по переполненным улицам Ара, голую рабскую девку, ничего не видящую вокруг себя из-за капюшона, связанную, взятую на поводок.

Дважды её шлепнули и один раз пнули, когда Эллен случайно задела кого-то на улице. Два раза она споткнулась и упала, оба раза ударенная и пнутая, блеющая просьбы о прощении, спеша поскорее подняться на ноги.

Как далеко в прошлом остались теперь её семинары по гендерным исследованиям!

Итак, её вели, и она не знала где и куда она шла.

«Меня продали и купили, — думала Эллен, переставляя ноги. — Меня ведут на поводке, словно купленное животное, испуганное, послушное и покорное, и именно таковой я должна быть».

Как далеко теперь была Земля! Как далеко позади осталась её прежняя жизнь! Теперь она находилась на другой планете, совершенно отличающейся от её прежнего мира. В этом мире она была рабыней, именно этим её хотел видеть любой местный мужчина, и именно этим она здесь была. Мужчины этого мира видели, что было пригодно для неё и проследили за тем, чтобы она стала тем, чем она должна быть. Фактически в этом мире, она была собой.

«Я — рабыня, — мысленно повторяла она. — Я — рабыня! Теперь Вы должны быть удовлетворены, Господин Мир. Это Вы предвидели для меня, это Вы хотели для меня, это Вы решили за меня, это Вы наложили на меня, чтобы я стала не больше, чем рабыней в примитивном мире.

Уже не меньше ана её вели по улицам и переулкам, порой ныряя в проходы между зданиями настолько узкие, что она то и дело задевала плечами стены то с одной стороны, то с другой. Много раз дорога спускалась вниз, потом поднимались вверх. Иногда, уклон был настолько крут, что Эллен боялась, что потеряет равновесие и снова упадет, полетев кувырком вниз. В других случаях крутым оказывался подъём, и ей приходилось, напрягая все силы, с трудом втягивая в себя воздух, переставлять натруженные ноги, следуя за туго натянутым поводком, беспощадно, нетерпеливо и неуклонно тащившим её вперёд. Дорога часто петляла, они то и дело поворачивали то в одну, то в другую сторону, так что, даже не будь на ней капюшона, и даже знай она город, то, скорее всего, она была бы совершенно дезориентирована и безнадежно смущена относительно её местоположения. Единственное в чём она была уверена, так это в том, что она всё ещё находилась в городе. На это чётко указывали камни мостовой под ногами, к тому же она не слышала звуков прохождения через ворота, паролей, окликов так далее.

«Что случилось со мной, — думала Эллен на ходу. — Именно так водят рабынь. Как подходяще для меня то, что я — рабыня! Радуйтесь, Мир из Ара. Вы сделали это со мной. На мне клеймо. Я идентифицирована, отмечена как движимое имущество».

Вдруг рука, большая мужская рука, легла на её шею под кольцом поводка, останавливая её. Эллен замерла. Ей пришло в голову, что она стояла красиво, выпрямившись, как и положено стройной рабыне.

«Как естественно я стою таким образом, — подумала она. — Конечно, ведь меня этому учили. Отныне, это часть меня. Мне больше не позволена неряшливость поз. Как презирали бы меня мои сёстры по идеологии, увидев, что я стою так красиво. Впрочем у меня нет никакого выбора, ведь я — рабыня. Поживи они под угрозой удара плети, и они тоже быстро научились бы так же стоять, и принять свою красоту, и следить за тем, чтобы она была хорошо показана, потому что рабовладельцам нравится видеть её такой. Мы принадлежим им. Мы их собственность».

Поводок на мгновение повис перед ней, а потом у неё перехватило дыхание, поскольку она перестала чувствовать землю под ногами, взлетев в воздух, легко подкинутая вверх. Полёт, как обычно оказался коротким и закончился на плече мужчины. Её голова снова повисла за его спиной, в том положении, в каком обычно несут рабыню. Затем, придерживая её на плече одной рукой, мужчина начал подниматься вверх, судя по всему, по лестнице или чему-то подобному. Шёл он осторожно и, несомненно, использовал вторую руку, чтобы поддерживать равновесие при ходьбе. Через некоторое время, Эллен начала тревожить длительность подъёма, и она начала, шаг за шагом, считать ступени или перекладины. С момента начала отсчёта мужчина миновал больше трёхсот таких ступеней. Она чувствовала как под ударами сильного ветра, гулявшего на этой высоте, мужчина покачивался, а дважды он за время подъёма он даже останавливался, пережидая особенно жёсткие порывы ветра. Порой Эллен боялась, что их может просто сбросить с лестницы. Голоса теперь слышались где-то далеко внизу, и чем дальше они поднимались, тем слабее долетал до них шум улиц.

Наконец подъём закончился. Девушку снова поставили на ноги, и порыв ветра тут же плотно прижал кожу капюшона к её лицу. Затем нескольких ярдов её вели по какой-то открытой всем ветрам, плоской поверхности. Но внезапно ветер прекратился, а под ногами зашуршала солома, усыпавшая деревянный пол некой комнаты или помещения. Пройдя ещё пару шагов, Эллен была поставлена на колени. Она в испуге плотно сжала ноги, надеясь на то, что разрешат быть рабыней башни. Но почти немедленно мужская нога, судя по всему, обутая в тяжёлую высокую сандалию, пинком раскинула её колени широко в стороны, а затем мужчина пнул её ещё раз, вынуждая расставить ноги ещё шире. Теперь у Эллен не осталось никаких сомнений относительно тех услуг, которые будут требоваться от неё в этом месте.

«Да, Мир из Ара, — подумала она. — Я должна быть рабыней для удовольствий мужчин. Но, несомненно, также и рабочей рабыней. Это явно не похоже на какой-либо дворец, особняк, роскошные апартаменты или жилище некого богача. Вы продали меня с обычной полки бедного рынка в качестве самой низкой рабыни, Господин Мир. У вас хорошо получилось отомстить мне».

В этом месте, несмотря на его открытость, ощущался сильный запах, которого она никак не могла идентифицировать. Единственное, что приходило ей в голову, так это то, что так может пахнуть некое живое существо или организм.

Кто-то присел перед ней, и Эллен почувствовала, что он отстегнул поводок от кольца, а мгновением спустя исчез шнур, связывавший её запястья. У неё едва хватило времени, на то чтобы с благодарностью потереть запястья, прежде чем она была грубо схвачена за левое плечо, вздёрнута на ноги и отведена в сторону. Как только мужчина остановил её, он свёл ей руки спереди и связал кожаным ремнём, мгновением спустя Эллен услышала шуршание и стук над головой, словно через балку была переброшена верёвка. А затем её связанные руки потянуло вверх, пока она вытянулась в струнку, касаясь пола только кончиками пальцев ног.

— Пожалуйста, нет, Господин! — всхлипнула Эллен, и в следующий момент её спина взорвалась болью, а из горла вырвался дикий вопль.

Она получила десять ударов пятиременной гореанской рабской плетью. Она плакала, кричала, протестовала, просила, умоляла, изворачивалась, крутилась, дёргалась, выгибалась на верёвке, иногда сгибая колени и отрывая ноги от пола, зависая в воздухе. После десятого удара девушка беспомощно обвисла, задыхаясь от боли и вздрагивая от рыданий. Её колени были подогнуты, и вся масса тела приходилась запястья, стянутые ремнём.

Но вот ремень, отвязанный от крюка или кольца, к которому крепился, прошуршал по балке, и Эллен рухнула на колени, прижимая к груди связанные руки.

Теперь она точно знала, что это было место, в котором она будет хорошо повиноваться, место, в котором она каждой клеточкой своего тела должна всеми силами стремиться к тому, чтобы не вызвать ни малейшего неудовольствия у этих людей.

Буквально кожей ощутив, что перед ней кто-то стоит, Эллен протянула вперёд связанные руки и, коснувшись мускулистой ноги, она склонила голову и прямо через кожу прижалась к ней губами.

Однако долго ей этим заниматься не дали и, схватив за руки, оттащили на несколько шагов в сторону и бросили животом на какую-то гладкую, округлую кожаную поверхность. Похоже, это был своего рода артефакт, у которого сбоку имелись кольца. Эллен испуганно вскрикнула, почувствовав придавившее её мужское тело.

Он был с ней недолго, фактически, всего несколько мгновений.

А потом, мужчина повернул её на бок и, сбросив в солому, развязал ей руки, но, немедленно, завернув их назад, набросил на её запястья браслеты рабских наручников. Послышался скрежет цепи и тяжёлый ошейник, к ней присоединённый, с металлическим щелчком сомкнулся на шее Эллен.

Послышались тяжёлые шаги и стук двери, она, рыдавшая под капюшоном, поняла мужчина ушёл.

Спустя некоторое время, перевернувшись на бок, Эллен подёргала руками, а потом и ощупала наручники. Сталь отлично сидела на ней. Устройства из зубчатых дужек и защёлок, плотно охватили её запястья. Простое, надёжное и эффективное устройство. У неё не было ни малейшего шанса стянуть браслеты с себя. Они были сделаны не для того, чтобы рабыня могла избавиться от них.

Какое-то время Эллен без движения лежала на соломе. Она полагала, что мужчина ушёл, но не знала этого наверняка. А что, если мужчина подсматривал? Она знала какой эффект может произвести на мужчину наблюдение за голой, связанной женщиной, даже такой как она, наполовину утонувшей в соломе, в которую она была сброшена. Рабыня лежала, напуганная, избитая, взятая, пытаясь постичь то изменение, что произошло в её жизни.

Пролежав так, примерно, ан, Эллен нерешительно поднялась на колени и, как смогла, учитывая капюшон и наручники, исследовала пространство вокруг себя. Цепь была прикреплена к кольцу в полу перед ней, оставляя ей небольшую степень свободы, скажем, примерно четыре — четыре с половиной фута. Она находилась, учитывая низкие деревянные стены слева и справа, в, своего рода, открытом закутке.

В этом месте однозначно присутствовал запах животных, сырой, затхлый, кислый и какой-то ещё. Судя по интенсивности, это было большое животное, или животных было много. Это место напоминало сарай, подумала Эллен, но оно находилось слишком высоко для сарая. Куда же она попала? Что это за место? Какие животные, какие существа, могли содержаться здесь, так высоко?

Понемногу ощупывая свой закуток, где телом, где ногами, где пальцами, скованных сзади рук, она обнаружила, к своей радости, в пределах своей досягаемости, хотя и на пределе длины цепи, большой сосуд, сделанный из чего-то похожего на фарфор. Он был чист, но по его размеру, Эллен поняла, что сосуд не мог быть предназначен для пищи или воды. Это точно был ночной горшок. Её мочевой пузырь давно кричал о необходимости облегчения, но она боялась пачкать солому, даже отодвинувшись на всю длину цепи. Девушка боялась новой встречи с плетью. Рабовладельцы редко проявляют терпение к небрежным рабыням. Такие горшки или сосуды, служащие очевидной цели, по понятным причинам, часто можно найти в рабских конурах и клетках. Присутствие здесь горшка, кольца в полу с цепью и ошейником, наводило на мысль, что этот небольшой закуток или домик, был предназначен и заранее подготовлен для содержания в нём рабыни. Эллен предположила, что была не первой, и вероятно, не станет последней рабыней, которую разместили в этом узком, застеленном соломой пространстве. Мысленно поблагодарив неизвестных мужчин за предоставленные ей удобства, она присела на корточки над сосудом и облегчилась.

И хотя, конечно, Эллен обрадовало присутствие горшка в пределах её досягаемости, и она была по-настоящему благодарна за это удобство, но чуть позже, рассматривая простоту, грубость и прямоту этого средства, подходящего для непритязательной рабыни, и представив, как она выглядела со стороны, сидя над ним на корточках, с капюшоном на голове, прикованная цепью, голая, с закованными в наручники за спиной руками, она почувствовала, что краснеет от стыда. Интересно, что бы подумали об этом её сестры по идеологии на Земле. «А впрочем, — подумала она, — пусть-ка они сами окажутся на цепи, на Горе! Пусть они сами попробуют быть посаженной на цепь, закованной в наручники, сидящей на корточках рабыней! Посмотрим, что останется потом от их тщеславия, достоинства и софистики! Безусловно, за время обучения ей не раз приходилось облегчаться на виду у мужчин. Предполагается, что это полезно для рабыни. У кейджеры нет права на частную жизнь или скромность, не больше чем у верра или кайилы, поскольку она, как и они, является всего лишь разновидностью домашних животных.

«Это — моё новое рабство», — подумала она, лёжа на соломе, и тихонько заплакала.

Она помнила плеть. Это рабство точно не будет легким. Этот мужчина или эти мужчины, точно не их тех, кто будет нежен с рабыней. Такие хорошо знают, как надо использовать рабынь. Её лицо в темноте капюшона и всё её обнажённое тело покраснели от стыда, унижения. Ей вспомнилась большая, гладкая, круглая кожаную поверхность, на которую её бросили животом вниз. Эллен в сердитом протесте попыталась стянуть с рук браслеты, бесполезно, конечно. Затем она снова затихла, осознав свою полную беспомощность. Она была рабыней, с которой эти люди могли сделать всё, что они пожелают.

«Я — всего лишь рабыня, — с горечью напомнила она себе. — Я должна подчиняться. Я должна повиноваться. Я — рабыня, и, фактически, моя первая услуга уже была оказана моему новому господину».

«Как странно, — подумала Эллен, — быть полностью во власти других, знать, что Ты — рабыня, что они — рабовладельцы, что Ты должна повиноваться им и прилагать все усилия, старательно, отчаянно, чтобы доставить им удовольствие, используя для этого весь свой талант, ум и красоту. И при этом у тебя нет никакой альтернативы. И это просто так, как оно есть».

Эллен, конечно, была человеком образованным и историю изучала. Она знала, что её судьба и её статус, исторически не были чем-то необычным. Она знала, что в течение огромных периодов истории человечества, а фактически, большую её часть, люди, как движимое имущество, были статьёй торговли. Женщины, такие как она, прямо и естественно, без долгих размышлений, захватывались в набегах и войнах, порабощались, покупались и продавались. Это было общепринято в те времена. Всюду на Земле, в течение большей части истории человечества, «ожерелье работорговца», караван скованных цепью красоток, было вполне узнаваемым элементом пейзажа. В действительности, Эллен знала, что если бы исторические условия на Земле изменились, человеческое рабство, с его разнообразными ценностями и его способностью решить различные социальные проблемы, могло бы возродиться и быть снова введено как институт. Эллен нисколько не сомневалась в том, что многие мужчины, в автобусах, на работе, в ресторанах и других местах, должно быть, размышляли о том, как выглядели бы те или иные женщины, возможно наглые или назойливые, в рабском шёлке и ошейнике, или, скажем, прикованными цепью голыми в ногах их постелей.

«Нет, нет, нет, — думала она. — Я не должна думать о таких вещах! Гор отличается. Отличается! Это не Земля. Это — другое место, грубое, примитивное, бескомпромиссное, пугающее, естественное, беспощадное и жестокое. И именно на этой планете, на Горе, а не Земле, в этом пугающем, суровом, биологически честном мире, так далеко от Земли, я оказалась рабыней!»

«Но я не могу быть рабыней, — вдруг в диком ужасе подумала Эллен. — Насколько же жесток и быстр он был со мной! С каким небрежным презрением он меня использовал! Он что, думает, что я — рабыня? Впрочем, конечно же, я — рабыня! И как верно он показал мне, что я из себя представляю! Если я и не понимала своего клейма прежде, того, что это красивая и значимая, глубоко врезавшаяся в мою плоть отметина, символ, который я уже никогда не смогу удалить, который объявляет всем, кто его видит, кто я есть, то теперь я понимаю это наверняка! Я — рабыня, и ничего кроме рабыни. Где была его мягкость, нежность, чувственность? Не мог же он знать о моих преступлениях против мужчин в моём прежнем мире, того, как по-дурацки, введенная в заблуждение безумием пропаганды, я попытался подстрекать их к саморазрушению? Несомненно, у меня накопилось много чего, за что стоило бы заплатить! Интересно, заставят ли мужчины Земли, рано или поздно, своих женщин заплатить за их преступления? Но я-то уже изменилась! Я прошу вас, мои владельцы, обращаться со мной хорошо!»

Горькая усмешка исказила, скрытое под капюшоном, лицо Эллен. С тем же успехом можно было бы просить мягкости и нежности у зверей, леопардов или львов, агрессивных, могучих созданий природы по сравнению с которыми мы незначимы и незначительны, фактически, всего лишь добыча. Чем ещё могут быть женщины для таких мужчин, как эти, могущественных, диких, необузданных гореан, кроме как добычей и трофеем? Чем мы можем быть перед такими мужчинами, кроме как испуганными рабынями, угнетаемыми, но нетерпеливыми, отдающимися, отзывчивыми, просящими рабынями? Чем ещё перед такими мужчинами, настоящими мужчинами, такими, какими им предназначено быть природой, может быть женщина, кроме как всего лишь настоящей женщиной, то есть именно той, кем ей назначила быть природа, то есть просящей, возбуждённой, любящей рабыней?

«Но я хочу, чтобы господа заботились обо мне, хотя бы немного, — подумала Эллен. — И я попытаюсь хорошо служить им!»

Внезапно, от мыслей о власти мужчин над ней, её пробрала дрожь.

«Я абсолютно зависима от них, — подумала она, — я настолько же их собственность, как домашнее животное, в прямом смысле этого слова, зависящее от них во всём. Какие поразительные и странные ощущения рождает это во мне. Именно им, а не мне, решать, буду я питаться или нет. Именно они будут решать, дать ли мне миску каши или корку хлеба. Именно им решать, давать ли мне глоток воды, охапку соломы и одеяло, чтобы мне можно было крыться от холода, грязную тряпку, которой можно было бы прикрыть свою наготу, если они вообще посчитают целесообразным позволять мне одежду. Мне не принадлежат даже ошейник и цепь, что сейчас на мне! Я больше не независима. Теперь я завишу, и завишу от мужчин, от рабовладельцев, полностью и во всех аспектах. Я их собственность!»

Эллен снова разрыдалась. Она немного покрутила руки в браслетах.

«В этом мире нет никого, кто мог бы спасти меня, — подумала рабыня. — Здесь нет места куда я могла бы пойти. Здесь некуда бежать. Это — мир природы. Я всегда была той, для кого порабощение было подходяще, но только здесь, в этом пугающем, странном, прекрасном мире, это было сочтено уместным, и к этому проявили внимание. Я не знаю, что и как я должна чувствовать. Мне страшно. Я испугана. Я принадлежу. Ох, Мир, Мир, я — беспомощная рабыня. Мир, Мир, теперь ваша месть исполнена!»

Внезапно что-то огромное ударило по воздуху в каких-то нескольких ярдах от неё. Казалось, мощный шквал влетел в помещение, подняв и закружив пыль и солому. И в тот же самый момент раздался громкий, пронзительный, хриплый, дикий крик.

«Это тарн! — осенило её. — Птицы! Тарны! Это — место где держат тарнов!

Она вскрикнула в ужасе, и быстро отползла в дальний угол закутка, ушибившись о стенку, зарылась в солому, в надежде спрятаться там, и попыталась не шевелиться.

 

Глава 18

Интрига

— Эллен, — позвал Селий Арконий, который, покусывая соломинку, стоял, прислонившись к косяку больших ворот, вёдших на платформу снаружи, — сними тунику. На пол! Рабские позы.

— Да, Господин! — обрадовано воскликнула Эллен.

Она поставила корзину, нагруженную кусками мяса и, с весёлым смехом, быстро стянула через голову короткую коричневую тунику, которая была всем, что она носила, если, конечно, не считать рабского ошейника, и, не мешкая, опустилась на пол. Наполовину стоя на коленях, наполовину лёжа, опираясь ладонями в пол, она с надеждой и нетерпеливостью рабыни посмотрела на Аркония, ожидая его команды. В одних случаях рабыне подают сигналы щелчками плети, а в других ей разрешают показать себя так, как ей хотелось бы самой. Изобретательность человеческой женщины в таких вопросах в рекламе не нуждается. Самое главное здесь, это то, что она осознаёт себя собственностью, причём очень привлекательной. Тогда она восторженно и вызывающе показывает с искусностью, которая могла бы посрамить даже танцовщицу, иногда с кажущейся робостью, застенчивостью, нежеланием или страхом, хорошо сложенный, соблазнительный товар, которым она и является. Она представляет себя так, как рекламируют товар, подчёркивая его лучшие стороны и преимущества. Это, прежде всего, в её интересах, быть настолько красивой и возбуждающей, насколько она может. И она сама желает, в своём великолепном тщеславии, желает быть такой, привлекательной для мужчин, как, по большому счёту, желают этого все гормонально достаточные женщины, хотя некоторые из них могут бояться этого чувства, бояться признать его очевидную, глубинную значимость. Впрочем, даже если бы она не хотела, она должна помнить о том, что она объёкт для наказания, и для неё всегда найдутся плеть, стрекало, отказ в еде, рабский капюшон, кляпы, веревки и цепи. Когда рабыней командуют, рабыня повинуется, и в этом нет ничего необычного, неправильного или удивительного. Она — рабыня.

— Господин? — спросила Эллен, с надеждой и восхищением глядя на мужчину.

Селий Арконий был помощником тарнмейстера. Он был молод, хорош собой и знал толк в обращении с хорошенькими рабынями. Ей уже не раз случалось извиваться в его руках, стонать, вскрикивать, задыхаться и просить в рабском восторге не останавливаться.

— Ну и чем мы здесь занимаемся? — раздался грубый голос.

В помещение вошёл крупный бородатый мужчина в коричневой тунике, с крагами на запястьях и тарновым стрекалом, свисающим с его ремня.

— Оденься, шлюха, — бросил рабыне Порт Каньо, тарнмейстер Башни Корридон.

— Да, Господин! — отозвалась Эллен, вскакивая на ноги.

Девушка нырнула в свою тунику и даже, взявшись за кромку подола, посильнее стянула её вниз, словно это могло бы хоть на толщину нити больше прикрыть её обнаженные бёдра. Обуваться ей не потребовалось, она была босой.

— Уверен, у тебя есть работа, шлюха, — проворчал Порт Каньо.

— Да, мой Господин, — ответила Эллен и, полуприсев, полунаклонившись, поскольку именно так нужно было двигаться в таком коротком предмете одежды как рабская туника, подняла тяжёлую корзину с мясом.

На горле Эллен теперь красовался лёгкий, недорогой, металлический ошейник, на этот раз с замком, запертым и повёрнутым назад. Надпись, выгравированная на ошейнике, гласила: «Я — Эллен, рабыня Порта Каньо». Безусловно, читатель, знакомый с гореанскими реалиями, возможно, отметил, что Эллен, в её понятном смущении, вызванном тем, что её застали, пусть и без какой-либо очевидной вины с её стороны, за тем, что могло бы показаться развлечением или пренебрежением своими обязанностями, ответила Каньо фразой «мой Господин». Рабыня должна, обращаясь ко всем свободным мужчинам, использовать форму «Господин», а ко всем свободным женщинам — «Госпожа». Обращение «мой Господин» обычно адресуется личному владельцу, хозяину. Точно так же, если рабыня принадлежит женщине, формула «моя Госпожа» обычно адресуется только фактической владелице рабыни. Безусловно, в повседневной жизни рабыня обращается к своему владельцу так же, как она обращается ко всем свободным мужчинам и женщинам вообще, а именно, просто как «Господин» или «Госпожа».

— Тебя как зовут? — спросил Порт Каньо, несколько недель назад, у Эллен, уже освобождённой от капюшона и стоявшей перед ним на коленях, опустив голову к полу, всё ещё оставаясь прикованной цепью за шею и закованной в наручники.

— Как понравится Господину, — ответила она, что было самым разумным ответом в данной ситуации, поскольку сама рабыня не имеет никакого права на имя, но может быть названа, как пожелает хозяин.

— Как тебя называли раньше? — поинтересовался Порт Каньо.

— Эллен, — сообщила девушка.

— Варварское имечко, — прокомментировал он. — Но симпатичное. Самая что ни на есть подходящая кличка для смазливой маленькой рабыни-варварки.

Эллен не посмела заговорить.

— Ладно, тогда Ты — Эллен, — решил мужчина. — Как тебя зовут?

— Эллен, Господин, — ответила она, теперь названная, снова получившая кличку, словно слин или кайила.

— Подними голову, — велел Порт Каньо.

Распрямившись, рабыня обнаружила плеть перед губами. Не дожидаясь приказа, она целовала и облизала плеть, почтительно, покорно, робко и нежно. Это продолжалось нескольких мгновений, после чего мужчина забрал плеть.

— Сейчас тебя накормят и напоят, — сообщил он ей. — А затем Ты получишь инструкции относительно своих обязанностей.

— Да, Господин, — сказала Эллен. — Спасибо, Господин.

Миски были поставлены на пол, и она, по-прежнему оставаясь прикованной цепью за шею и с закованными за спиной руками, вынуждена была согнуться, чтобы есть и пить без рук.

Закончив с едой, Эллен посмотрела на Порта Каньо, несомненно, её нынешнего хозяина, правда в тот момент она ещё не знала его имени. Это она узнала позднее и от других.

Эллен вздрогнула. Конечно, ей уже не раз приходилось целовать плеть прежде, её даже обучали делать это, но на сей раз это показалось ей необычайно важным и значимым. Она стаяла на коленях перед могущественным мужчиной и целовала его плеть. Символизм этого акта, в котором она была перед ним на коленях, нагой и беспомощный, прикованной цепью, закованный в наручники, внезапно сокрушил её. Никогда прежде, Эллен не чувствовала себя столь радикально, уязвимо, ранимо женственной. «Они — рабовладельцы, подумала она. — А мы подходящие для них рабыни».

— Хо! — буркнул Порт Каньо, поворачиваясь и упираясь взглядом в молодого Селия Аркония. — Ты что, уже всю сбрую отремонтировал? Работы нет?

— Есть, разумеется, Порт, — усмехался Селий.

— Я тебе плачу свои медяки не за развлечения с рабыней! — воскликнул бородач, и посмотрев на расплывшееся в усмешке лицо юноши, ворчливо добавил: — Посмотрим, как скоро её пошлют на твоё одеяло в следующий раз.

Эллен, поднимавшая в этот момент с пола тяжёлую корзину мяса, улыбнулась замешательству молодого Селия.

Конечно, он — простой помощник, и должен быть более осмотрительным с имуществом своего работодателя. За прошлые недели она много чего узнала о своём, всё возрастающем очаровании, хотя оно, конечно, было заключено в ошейник и принадлежало не ей. Она уже не была нечувствительна к тем смятению и потребностям, которые её улыбка, взгляд, брошенный через плечо, движение точёной лодыжки, могли вызвать в молодом человеке, особенно в том, кому она не принадлежала. Как видите, рабыня тоже не лишена некоторой власти.

— Это не имеет значения, — пожал плечами Селий. — Таких как она в пага-тавернах сотни!

Конечно, Эллен, которая ещё не ушла, не была рада услышать это заявление.

— Пага-таверны пустеют, — заметил Порт, — лучших девок отправляют на Кос и Тирос, в Брундизиум и в другие места.

Селий снова безразлично пожал плечами.

— Не был бы Ты одним из лучших тарнстеров в Аре, — проворчал Порт, — Я сбросил бы тебя с платформы.

Селий только рассмеялся и поинтересовался:

— А кто тогда будет ту кучу сбруи ремонтировать?

Порт только махнул рукой, отвернулся и покинул помещение, направившись в соседние комнаты.

Селий Арконий, как мы помним, отдавая команду юной рабыне, находился около больших ворот, ведущих наружу на длинную, выступавшую из стены и огибавшую башню платформу с несколькими насестами. Ну а по эту сторону ворот было то, что можно было бы назвать, «тарновыми стойлами» Порта Каньо. Фактически это было большое, высокое, похожее на сарай пространство. Налево, если смотреть из помещения на большие ворота, находилась отгороженная и закрытая решёткой область, в которой держали тарнов. Там располагались насесты, крюки для мяса, резервуары для воды, и прочие необходимые в таких мессах предметы. Поблизости от огороженной области имелось также несколько отдельных клеток. Иногда тарна приходится изолировать от его товарищей, особенно это касается самцов. Кроме того, такие отдельные клетки часто используются для содержания новых птиц, во время их приручения и приучения к седлу и использованию. Также они необходимы в случаях, когда надо выхаживать больных или раненных птиц. Обширное пространство непосредственно перед большими воротами, как нетрудно догадаться, служило для выхода и входа тарнов. И именно в этой зоне, вдоль стен располагалось несколько загородок, рабских пеналов, в одном из которых обычно, если только её не отправляли к рабскому кольцу её господина, спала Эллен, в последнее время уже не прикованная цепью. Это, кстати, был тот самый пенал, в который её поместили в первый день её здесь нахождения. Помимо загородок здесь имелось множество складских помещений. А ещё у одной из стен возвышалась гора из сваленных тарновых корзин. Предприятие Порта в Башне Корридона было, если можно так выразиться, платной конюшней, и транспортной компанией. По большей части его тарны были грузовыми птицами, большими и относительно медленными, которыми управляли не из седла, а из тарновой корзины, куда были проведены поводья. Здесь можно было арендовать или купить птиц и корзины, а также нанять наездника или тарнстера. Также в этом обширном зале имелось несколько дверей, которые вели в многочисленные вспомогательные помещения, кухни, кладовые, жилые комнаты, мастерские, офис Порта Каньо и так далее.

На второй день её нахождения в этом месте, ещё до того, как ей разрешили одеваться, Эллен с криком бросилась от одной из птиц, когда та резко повернула голову и уставилась на ней немигающим взглядом. Она в панике, не разбирая дороги, бежала прочь от этого монстра, и в результате со всего разбега врезалась в Порта. Осознав, перед кем она находится, рабыня в ужасе грохнулась на колени.

— Не оставляйте меня с тарнами, Господин! — взмолилась она. — Я так боюсь их!

Не говоря ни слова, мужчина безжалостно схватил её за волосы, рывком поднял на ноги, а потом согнул в поясе, удерживая её голову у своего бедра, что было обычным ведомым положением рабыни, вытащил спотыкающуюся девушку на платформу. Подведя её к самому краю, Порт остановился. Эллен в ужасе смотрела вниз, не падая только потому, что жёсткая рука держала её за волосы. Далеко внизу, футах приблизительно в четырёхстах, можно было разглядеть улицу и перемещавшиеся по ней крохотные фигурки людей.

— Как Ты думаешь, у тебя получится полететь, маленькая вуло? — осведомился он.

— Нет, Господин! — заикаясь от страза, проговорила Эллен.

— Ну так что, может мне вышвырнуть тебя на улицу? — спросил мужчина.

— Пожалуйста, нет, Господин! — закричала она. — Не убивайте меня, Господин! Простите меня, Господин! Пожалуйста, простите меня! Пожалуйста, Господин, пощадите меня!

Порт оттянул рабыню на ярд от края и отпустил её волосы. Не в силах стоять она свалилась на колени и обхватила его ногу, не столько в благодарности, сколько чтобы, вцепившись в эту опору, убедиться в своей относительной безопасности.

— Кого Ты боишься больше, — поинтересовался он, — тарнов или мужчин?

— Мужчин, Господин! — всхлипнула девушка. — Я — рабыня! Мужчин я боюсь больше!

— Твои обязанности, маленькая вуло, — пояснил Порт, — не влекут, и не могут повлечь за собой какой-либо значительной опасности для тебя, по крайней мере, от тарнов. В мои намерения это не входит. Я не стал бы рисковать женщиной, пусть и рабыней. Вы кажетесь мне слишком соблазнительными, слишком восхитительными созданиями. Однако, в пустых клетках, или в тех клетках, где немного обитателей, под охраной мужчины со стрекалом, у тебя будет достаточно возможностей долгие часы, доказывать свою ценность как рабочей рабыни. Я имею в виду уборку грязной соломы, экскрементов, подметание и мойку полов, доставку свежей, сухой соломы, разнос воды по бакам, замену солевых камней, развешивание мяса по крюкам и много чего ещё.

Запрокинув голову, Эллен испуганно уставилась на возвышавшегося над ней мужчину.

— Разумеется, — продолжил он, — у тебя будут и другие обязанности, вроде приготовления пищи, уборки, штопки и шитья, стирка и так далее.

— Да, Господин, — сказала Эллен, с благодарностью вспомнив своих наставниц, преподавших ей основы таких работ.

Не раз ей доставалось от них стрекалом за нехватку сноровки в таких вопросах. Как женщина с Земли, на тот момент она имела слабое представление о таких домашних работах. В действительности, она даже гордилась своей неосведомлённостью в том, что казалось ей не очень подходящим для женщины её образованности, интересов и положения в обществе. Такие работы были ниже достоинства такой высокоинтеллектуальной женщины, каковой она на тот момент себя считала. Зато во время обучения, вскрикивая в боли от укусов стрекала или заливаясь слезами под частыми ударами бастонады, она потом изо всех сил пыталась справиться с ними. Само собой, это были — навыки, обычно ожидаемые от рабыни, любой рабыни, даже той, цена которой значительно взлетела благодаря ее страстности и красоте.

— Ах да, — усмехнулся мужчина, — будут ещё и другие обязанности.

— Господин? — не поняла Эллен.

Порт недвусмысленно опустил взгляд на её колени, и она густо покраснев, быстро расставила их в стороны, потом, видя, что мужчина продолжает смотреть, развела их ещё шире, а затем настолько широко, насколько смогла.

Теперь Эллен окончательно поняла, что ей никогда не разрешат забыть о том, что она будет тем и только тем, чем избрал для неё Мир, что она будет рабыней для удовольствий.

Наконец, мужчина отвёл взгляд от её ног.

— Господин, — жалостно позвала она его, — я могу говорить?

— Говори, — разрешил Порт.

— Я по-прежнему боюсь тарнов! — всхлипнула Эллен.

— Все мы боимся тарнов, — пожал он плечами, отвернулся и покинул платформу, войдя в высокое похожее на сарай помещение.

Она тут же свела колени и, встав на четвереньки, поползла вслед за ним, не осмеливаясь доверять ногам, не осмеливаясь даже пытаться подняться на ноги.

На четвёртый день её рабства в этом месте ей приказали встать на колени и надели ошейник. Прежде чем защёлкнуть ошейник, поскольку сама она была неграмотна, что было установлено даже до того, как она была куплена с полки Тарго, Порт прочитал ей надпись на нём выгравированную и гласившую: «Я — Эллен, рабыня Порта Каньо». Надо признать, что ей нравилось быть голой и в ошейнике. Нагота намекала на её уязвимость и, ещё больше на её женственность. А ошейник давал ей чувство принадлежности, чувство защищенности. Кроме того, это было своеобразное признание её ценности. Это было свидетельством того, что мужчины её хотели, что они нашли её достаточно красивой для ошейника, что она была желанна как женщина, что она была найдена достойной порабощения. Также, это проясняло, как ей самой, так и всем другим, что определенные вопросы её жизни для неё были улажены, что она уже была, если можно так выразиться, «забронирована», что другим не стоит зариться на неё, поскольку она уже принадлежит. По-своему, у ошейника присутствуют некоторые из символических аспектов обручального кольца, кроме, конечно, того, что кольцо — символ, носимый свободной женщиной, которая, как предполагается равна мужчине, тогда как ошейник носимый рабыней, помимо своей идентификационной цели, весьма важной, согласно Торговому Закону, является символом настоящей женщины, женщины, которая принадлежит мужчине категорически.

Безусловно, это одно дело находиться обнажённой перед твоим господином, в одном только его ошейнике, который, как вы оба знаете, идентифицирует тебя как его имущество, и совсем другое оказаться раздетой на улице. Эллен, как ожидалось, будет выполнять поручения и внизу, например, бегать за покупками, носить бельё для стирки в общественных прачечных и так далее. В первые недели одежду Эллен вообще не давали, так что носила она только ошейник. Спускаясь на улицу, она никогда не пользовалась внешней лестницей, по которой ходил Порт, недолюбливавший тесноту длинных винтовых лестниц внутри башни, и даже свою рабыню в самый первый день он занёс в свои тарновые стойла по внешнему контуру. Большинство же обитателей башни, как свободные, так и рабыни, предпочитали покидать здание, выходя на различных уровнях и используя мосты, простиравшиеся от одной башни к другой, чтобы спуститься на нужную улицу. Встречая людей на тех лестницах, Эллен должна была опускаться на колени и склонять голову, как приличествует рабыне. Фактически в этом районе город был разделен на уровни или террасы, и некоторые люди редко ступали по земле. Наверху хватало «высоких рынков» и магазинов, чтобы жители могли удовлетворять свои потребности. Эллен избегала этих мостов, которые мало того, что были часто пугающе узкими, по крайней мере, с её точки зрения, так ещё и не имели ограждений. Само собой, гореане столь же привыкшие к ним как люди на Земле к тротуарам, пользовались ими почти безбоязненно. Даже притом, что они были несколько футов шириной, Эллен предпочитала избегать их. Они пугали её.

Вообще же, чтобы выйти на улицы голой, Эллен требовалось собрать в кулак всю свою храбрость и решимость, впрочем, по большому счёту у неё не было никакого выбора в этом вопросе. В первый раз она застыла перед дверью, прячась в спасительной тени, зажатая, несчастная, испуганная, и простояла там в нерешительности не меньше пятнадцати енов. Ну как могла она, с её воспитанием, образованием, прежним статусом и положением, деликатностью, красотой, застенчивостью, комплексами даже думать о том, чтобы выйти из здания и двигаться дальше по улице в таком фривольном виде? Наконец, собравшись с духом, уже опасаясь того, что её ждёт наказание за опоздание, заливаясь слезами, Эллен ступила на залитую солнечным светом мостовую. Конечно, она тщательно избегала контакта со свободными людьми, следя за тем, чтобы не задеть кого-либо из них, не дай бог не причинить им беспокойства, не заступить им дорогу. Особенно осторожна она была в том, что касалось свободных женщин. Если ей случалось нечаянно встретиться с глазами кого-то из свободных людей, то Эллен немедленно опускала голову и спешила пройти поскорее мимо. Иногда она поспешно опускалась на колени, принимая первую позицию почтения. Однажды, выпрямившись из такого положения, она столкнулась взглядом со свободной женщиной, взиравшей на неё с холодным презрением.

— Вставай и иди своей дорогой, рабская девка, — холодно бросила женщина, через некоторое время.

— Да, Госпожа. Спасибо, Госпожа, — пролепетала Эллен, вскакивая на ноги и проскакивая мимо неё.

Отойдя немного подальше, Эллен украдкой бросила взгляд назад, на удаляющуюся фигуру, подумав при этом: «А если снять с тебя твою одежду, свободная женщина, и надеть на тебя ошейник? Не думаю я, что тогда мы с тобой столь уж сильно отличались бы друг от друга!». Эллен решила, что она ненавидела свободных женщин. Впрочем, она решила, это было достаточно закономерно, поскольку, всем известно, что свободные женщины ненавидели рабынь. Но, возможно, как бы это не показалось странно, они ещё и боялись их. Быть может, они видели в рабынях себя. Эллен, кстати, встречала на улицах и одетых в туники рабынь. «Какие же они красивые, — думала она про себя. — Как естественно они держатся, как сияют их лица, какими свободными и счастливыми они выглядят!»

Многие из повстречавшихся ей рабынь могли похвастать роскошными длинными волосами. В этом не было ничего удивительного, ведь большинству мужчин нравятся женщины с такими волосами, с которыми, кстати, много чего можно сделать. Ведь они не только могут усилить красоту рабыни, но и послужить для различных целей, в том числе в плане использования на мехах. Некоторые из девушек приветливо улыбались Эллен, правда, они, конечно, понятия не имели, что передними была варварка. При этом Эллен интересовал вопрос, не могла ли какая-нибудь из этих рабынь быть, как и она сама с Земли. В этом, конечно, не было ничего невозможного. Только как их было отличить от гореанских красоток? Разве не все они были прекрасны в своих ошейниках? Эллен уже знала, что некоторые гореане именовали Землю «планетой рабынь». Правда, девушка не знала, что было тому причиной. Быть может, выходцы с Земли, как мужчины, так и женщины, вольно или невольно, но жили в своего рода эксцентричных, неестественных культурных темницах, продуктах чудовищных продолжительных исторических процессов, отрицая самих себя и свою природу, бездумно, некритически подчиняясь патологическим, шулерским соглашениям, боясь жить. А возможно, всё дело было в том, Земля стала желанным, незащищённым ресурсом для охоты работорговцев, миром, где прекрасные животные, такие как она, сами шли в их сети и цепи, где можно было безнаказанно ловить, упаковывать и перевозить на отдаленные рынки для последующей продажи первосортный товар.

— Стой прямее, рабская девка, — шепнула ей длинноногая рабыня в жёлтой тунике, проходя мимо.

— Да, Госпожа, — также шёпотом отозвалась Эллен.

Через некоторое время Эллен почувствовала себя увереннее, чему способствовало то, что время от времени она видела на улице других голых рабынь. Конечно, она предположила, что это были низкие рабыни или, возможно, наказанные рабыни, которым могли на определённый срок отказать в одежде, вследствие некоторого проступка или предполагаемого недостатка в их служении. Один раз она видела, как рабыня гордо шествовала впереди своего владельца, расправив плечи, высоко подняв голову, откинув длинные волосы за спину. И она тоже была совершенно обнажена. А ещё она была взята на поводок. «Она на поводке! — подумала Эллен, чувствуя, как к её смущению, нагрелись её бёдра, и, понимая, что её сильно возбудил вид этой взятой на поводок красотки. — Да, да! Именно этого я хочу. Я тоже хочу идти на поводке. Как это было бы захватывающе!» На мгновение их глаза встретились, и шедшая на поводке рабыня отвела взгляд. Взятая на поводок голая красотка шла по улице, гордо, если не сказать нагло. Её выгуливали на поводке как собаку. Точно так же, как собаку! Впрочем, она — рабыня, животное, такое же, как собака! Её хозяин, несомненно, гордится ею, и, несомненно, его мужскому тщеславию льстит демонстрировать свою прекрасную собственность, свою красотку рабыню, свою удачу и изысканный вкус всему миру. Эллен прислонилась к стене, почувствовав внезапную слабость в коленях. «Я хочу быть избитой, я хочу быть на поводке», — осенило её. Но она постаралась выкинуть такие мысли из своей головы. Но ей вдруг так захотелось броситься назад к Порту, или Селию, или одному из других мужчин и умолять об использовании. Она должна выполнить своё поручение, поспешила напомнить себе она. На первый раз ей было поручено просто сходить и получить ответ от владельца магазина на предмет срока готовности заказа пряжек. После визита в магазин назад в башню Эллен почти бежала. Но её никто не стал использовать. Её просто отправили на кухню, готовить еду для мужчин. А после того, как вся посуда была перемыта, рабыню и вовсе вернули в её закуток и посадили на цепь. Позже, хотя Эллен по-прежнему завидовала рабыням, которым дали, по крайней мере, тряпку, чтобы покрыть себя на улице, она начала чувствовать себя более свободно, и в её поведении появился некий намёк на нахальство. В конце концов, она была не единственной рабыней, пробиравшейся сквозь толпу в таком виде. Частенько, что конечно, было понятно, поскольку многие мужчины находили ёе привлекательной, она слышала комментарии в свой адрес, сделанные с весёлой вульгарностью, а порой её прижимали, иногда довольно грубо, щекотали, трогали, ласкали и так далее, но неизменно в таких ситуациях она старалась как можно скорее пройти мимо. Также в её обязанности входила стирка одежды работников в общественных прачечных. Последнее делалось в компании с другими рабынями. Если рядом находился косианский стражник, то работа шла в полной тишине. Но в остальных случаях девушки весело болтали. Эллен не участвовала в этом общем веселье, поскольку справедливо опасалась, что её акцент может указать на неё как на варварку, что могло привести к серьезным последствиям, как для неё лично, так и, что ещё хуже, для её белья. Позже, немного освоившись, Эллен ходила в прачечную гордо, легко придерживая корзину на голове рукой. «Пусть-ка Мир посмотрит на меня теперь, — думала она. — Пусть увидит меня такую, нагую рабыня, несущую бельё по улицам Ара! Удивится ли он? Захочет вернуть меня в свои цепи? Пусть он увидит прекрасную и гордую рабыню! Пусть полюбуется на ту, кого он потерял!» Порой ей хотелось смеяться, когда она представляла, что могли ли сказать её сёстры по идеологии, увидь они её здесь, в Аре, голую рабыню! «Я рада быть такой! — думала она. — Пусть они кричат от гнева и морщатся в презрении! Я не дала бы и кожуру лармы за всё то, что они могли бы подумать! Хотела бы я посмотреть, повели бы вы себя кто-то по-другому, дорогие, высокомерные сестры, если бы были раздеты, в ошейниках и принадлежали мужчинам! Да, дорогие сестры, я бы хотела посмотреть на вас раздетых и принадлежащих! Я хотела бы посмотреть, что бы Вы стали делать, если бы встретили настоящего мужчину, по-настоящему настоящего мужчину, и почувствовали на свих руках и ногах его цепи! Не стоит осуждать рабынь, пока сами на себе не испытаете, что такое принадлежать и подчиняться! Не осуждайте рабынь, пока сами не изучите того, чем должна быть настоящая женщина, несмело прижимая ваши губы к ногам мужчины, вашего господина!»

Однажды, по пути к ближайшей прачечной, находившейся меньше чем в пасанге от Башни Корридона, в которой её владелец Порт Каньо вёл своё дело, Эллен, по привычке придерживавшая на голове корзину с бельём, проходя мимо знакомой стены, к своему удивлению увидела на ней большой, приблизительно несколько футов, неровный треугольник, начерченный небрежными толстыми, чёрными линиями. Очевидно, сделавший это очень спешил. На это указывали потёки краски в нескольких местах ручейками спускающиеся с основания треугольника. Люди в толпе, проходили, казалось, даже не замечая этого треугольника. Точнее, Эллен показалось, что они сознательно его не замечают. Более того, они, казалось, даже прибавляли шаг, чтобы поскорее удалиться от этого места. Девушка на мгновение остановилась, рассматривая треугольник. Признаться, её это удивило, и даже немного рассердило. В её прежнем мире, в том городе, где она жила, несанкционированное расписывание стен, ругательства, оскорбления, вандализм и тому подобные вещи не были редкостью. Однако подобная демонстративная ненависть, невежество, неуважение к собственности, мелкое, уродливое желание испачкать, разрушить, оскорбить, насколько она знала, не были свойственны для гореанских городов, в которых имелись Домашние Камни. У неё, как у рабыни, конечно, не могло быть Домашнего Камня, не больше, чем у любого другого животного. Однако у её владельца Порта Каньо, это она знала точно, таковой камень был, и это был Домашний Камень Ара.

— Не задерживайся здесь, кейджера, — шептал ей мужчина, проходивший мимо.

— Да, Господин, — сказала она, и поспешила прочь.

Когда она шла обратно, то проходя мимо той стены, обратила внимание, что небрежно намалёванный треугольник уже стёрт.

А две недели назад, вечером, Порт Каньо, возможно, удовлетворенный своей рабыней, бросил перед ней, стоявшей на коленях в своём закутке маленький комок ткани. Эллен даже не знала, что это было, боясь поднять, пока он не ушёл. Лишь только его шаги затихли вдали, она подняла подарок и, развернув его, восхищённо вскрикнула, прижав его к груди, пытаясь унять слезы, брызнувшие из её глаз.

— Спасибо, Господин! Спасибо, Господин! — закричала девушка, в надежде, что он её услышит.

В её руках была маленькая, коричневая рабская туника.

На следующее утро, как только её освободили от цепи, она, поспешно натянув крохотный предмет одежды, побежала искать Порта, и, найдя его, опустилась перед ним на колени и принялась покрывать его ноги поцелуями.

— Спасибо, Мой Господин. Спасибо, мой Господин! — приговаривала она, снова и снова.

Тогда хозяин приказал ей подняться на ноги, пройтись туда-сюда, покрутиться и показать себя в тунике. Помимо него самого за Эллен наблюдали ещё трое мужчин: Фел Дорон, Терсий Майор и Селий Арконий.

Эллен, не скрывая удовольствия, продемонстрировала себя с лучших сторон.

— Надо признать, что она довольно привлекательна, — заметил Фел Дорон, окидывая её оценивающим взглядом.

— Стройные ножки и соблазнительная попка, — отвесил довольно вульгарный комплемент Терсий Майор, рассмешив Эллен.

— Без этого она мне нравилась больше, — заявил Селий Арконий.

Эллен нахмурилась. За кого он себя принимал? Она ему не принадлежала!

Сказать, что Эллен была довольна доставшейся ей одеждой, это ничего не сказать! К тому же, по реакции мужчин на неё, девушка с уверенностью могла сказать, что выглядела она в этом сногсшибательно. Конечно, на улицах она видела много рабынь в таких туниках, которые, фактически, для них были стандартной одеждой. Но какими красивыми, какими волнующими они ей казались! И вот теперь у неё самой была такая же одежда! Теперь она могла быть просто одной их множества рабынь ходивших по улицам, ничем не отличаясь от этих гордых, державших голову высоко поднятой, женщин, возможно, немного более привлекательной по сравнению с одними, и несколько менее симпатичной на фоне других.

Взявшись обеими руками за подол туники, Эллен потянула его вниз и робко поинтересовалась:

— А разве эта одежды не слишком коротка, Господин?

— Можем сделать и покороче, — усмехнулся Порт Каньо.

— Да, Господин, — улыбнулась девушка.

— А можем и вообще забрать, — добавил Порт, намекая на наказание одеждой и напоминая о её зависимости от него во всём.

— Да, Господин, — сказала Эллен. — Я понимаю, Господин.

Затем она встала перед ними на колени и поблагодарила ещё раз:

— Спасибо, Господин.

— Так парни, пора заняться своими делами, — бросил Порт. — А Ты, отвари са-тарну, и позови нас, когда будет готово.

— Да, Господин, — отозвалась Эллен.

Вообще-то для рабыни, которой отказано в одежде, нет ничего необычного в том, чтобы попросить хотя бы о тряпке, чтобы немного прикрыть свою наготу, но Эллен не решилась докучать Порту Каньо и выпрашивать такую привилегию, справедливо опасаясь его раздражения и боясь быть избитой. Несомненно, частично это было, следствием её новизны в неволе, и понятным желанием продвигаться вперёд предельно осторожно, выжидая и изучая, аккуратно, прежде чем начать с большой деликатностью и опаской проверять границы, если она вообще когда-либо осмелится их проверять и изучать. Если бы хозяин посчитал целесообразным дать ей что-либо для прикрытия тела, рассуждала Эллен, он дал бы это давно, а если он не сделал этого, значит, у него на то были свои причины. В конце концов, она была рабыней, а он её владельцем.

Эллен вдруг почувствовала, что теперь, когда у неё появилась одежда, к ней вернулась скромность и способность краснеть от стыда. Насколько драгоценной вдруг показалась ей эта туника, пусть это был лишь лоскут реповой ткани, материала наподобие хлопка, тонкая, свободного кроя, с глубоким декольте, без рукавов и бесстыдно короткая. Кроме того, были ещё и высокие разрезы по бокам, обнажавшие бёдра почти до талии и позволявшие ей стоять с широко расставленными коленями, как это было принято для её разновидности рабынь. Однако пока Эллен занималась приготовлением еды на кухне, её вдруг осенило, что теперь она стала ещё уязвимее, чем была раньше. Предоставленная привилегия может легко стать привилегией отобранной. Для того, чтобы она лишилась этого крохотного предмета одежды, столь драгоценного для неё, достаточно немного, всего лишь слова хозяина.

* * *

Итак, Эллен подняла тяжёлую корзину мяса, которую она должна была отнести в зону кормления, отделение внутри жилища тарнов, и, взбираясь наверх по приставным лестницам, кусок за куском, нанизать на крюки угощение для семи могучих птиц, которые в течение ближайшего ана должны были вернуться с пустыми корзинами.

Порт Каньо ушёл, но Селий Арконий, по-прежнему подпирал плечом косяк больших ворот. Эллен прекрасно знала, что он следил за ней, и это не вызывало у неё какого-либо неудовольствия. В конце концов, она была рабыней.

— Похоже, каждый из нас должен заняться своим делом, — не без вызова заметила она.

— Вот думаю, не сэкономлю ли я свои деньги, купив тебя? — задумчиво проговорил молодой человек.

— Надеюсь, что нет! — сказала Эллен.

— Если бы Ты принадлежала мне, — усмехнулся он, — Ты хорошо бы повиновалась.

— Конечно, — не стала спорить с ним девушка. — Все рабыни должны повиноваться своим владельцам.

Селий выразительно посмотрел через зал, на лежавший у одной из стен на усыпанном соломой полу предмет. Проследив за его взглядом, Эллен покраснела. Предметом было большое, гладкое, глянцево блестевшее тарновое седло со всеми его ремнями и кольцами. Эллен уже довольно хорошо познакомилась с ним. Правда, в своё самое первое знакомство, она была в рабском капюшоне, соответственно даже не поняла, что это было. Вскоре после того, как её принесли в тарновые стойла, её выпороли, чтобы сообщить ей, что теперь это будет её местом жительства, и она в нём будет только рабыней. После порки, её, рыдающую, бросили животом на это большое седло и подвергли безапелляционному использованию, жёстоко и бесцеремонно изнасиловав, как бессмысленную рабыню, которой она, собственно и была. Разумеется, это сделал Порт Каньо, её хозяин. Эллен не сомневалась в этом изначально, тем более была уверена в этом теперь, когда узнала ощущение его рук на своём теле. И вот посмотрев на широкую, гладкую округлую поверхность, она покраснела.

Селий Арконий тоже смотрел в ту же сторону, и не трудно было прочитать его мысли.

— А разве у вас нет сбруи, которую необходимо отремонтировать, — поинтересовалась Эллен, — Господин?

— У тебя лицо, руки и даже ноги покраснели, рабская девка, — заметил молодой человек, заставив Эллен покраснеть ещё больше.

Теперь все участки её тела, не скрытые туникой, были смущающе красными. Она смотрела на округлую кожаную поверхность, на которой ей уже не раз приходилось лежать, в основном на животе. Что ж, это было весьма полезное место, чтобы показать рабыне, кто она есть. Но ещё больше смущало Эллен то, что, даже, несмотря на её первоначальную тревогу, обиду и душевное страдание при первом использовании Портом, она стала замечать за собой, что вблизи этого предмета, да и в других местах, где мужчины использовали её в своих целях, в ней постепенно разгоралось волнение, которое могло свидетельствовать о рабском жаре, зарождающемся внутри её тела. Несмотря на то, что её сознание во время такого использования могло бы делать вид, что пылает от негодования и чувства оскорблённого достоинства, ее подсознание, эмоции, жившие в глубинах её сердца, казалось, настойчиво и непреодолимо жаждали этого. Эллен часто ловила себя на мысли, что она словно пытается послать сигнал: «Используйте меня как рабыню! Используйте меня как рабыню, которой я являюсь!». Как поражена она была, как огорчена, когда в тот момент, когда её тащили к седлу для использования, обнаруживала то, что, несмотря на её кажущееся сопротивление, её попытки отпрянуть, когда её запястье уже было сжато в захвате мужчины, она сама хотела, чтобы её отвели туда. Ещё более поражена она была фактом того, что при малейшем прикосновении мужчины к её лежавшему поперёк седла телу, даже просто при подъёме с её бёдер подола туники, она, что называется, «текла», «умасливалась», «смазывалась», что она становилась «готовой рабыней». «Нет, Нет!» — плакала она, но уже в следующий момент наслаждалась своим использованием. Позже, к своему ужасу, она заметила, что её тело отвечает, сначала почти незаметными просящими движениями, а затем по мере того, как её загоняли на более высокие уровни возбуждения и страсти, бесстыдно дёргается навстречу мужчине, с очевидным просительным подтекстом, который, казалось, владельцев только забавлял.

— О-о-о-у! — подвывала она.

— Ты хорошо извиваешься, рабская девка, — сообщали ей в такие моменты.

Затем, когда разрешали, она, до побелевших пальцев, вцепившись в кольцо, зажмурив глаза, потерянная в переполнявших её эмоциях, служила им, извиваясь, вертясь, брыкаясь, прося, вскрикивая, пока не начинала криком изливать своё подчинение и рабство.

Умственные ассоциации интересны сами по себе, как одна вещь может быть связана с другой, как человек запоминает события, как одна мысль может подсказать и продолжить другую, как эмоции, чувства и мысли, могут быть связаны с тем или иным местом, или с тем или иным предметом. Точно так же, как простой взгляд на седло стал причиной начавшегося возбуждения Эллен, также и у других рабынь простое нахождение в определённом месте, вид чего-либо или касание предмета могут глубоко взволновать и встревожить их, бросая и в смущение, наполняя их беспомощными мучительными потребностями. Вид её цепей, плети, прикосновение к ошейнику, поглаживание клейма, всё это, даже в отсутствие владельца, может возбудить рабыню. Точно так же и вид места, которое она запомнила, травянистый холмик, куча мусора за сараем, канава, кресло, длинная узкая деревянная скамья, устланный мехом пол в ногах кровати её господина, конечно, не сама кровать, поверхность которой — это привилегия, обычно сохраняемая для свободных спутниц или, возможно, для высоких рабынь, может стать тем, что затронет некие струны в её сердце, что нагреет её живот, что заставит её мучиться от тоски, от жажды, от потребностей, превратив её в рабыню, боящуюся, но благодарную мужчинам за те рабские огни, что загорелись в её животе. Впрочем, не обязательно быть рабыней, чтобы почувствовать это, чтобы быть столь подверженной таким вещам. Безусловно, рабыня является самой сексуальной, любящей, уязвимой и беспомощной из всех женщин, но такие вещи не ограничены теми, чьи прекрасные шеи надежно заключены в стальное кольцо неволи. Свободные женщины, также, могут чувствовать это. Например, простого прикосновения к рабской тунике, сделанного втайне от всех, может быть достаточно, чтобы свободная женщина зарыдала от потребностей. Женская сексуальность, и мне жаль, что это до сих пор не ясно всем мужчинам, явление цельное, тотальное. Она не ограничена отдельными частями нашего тела или моментами нашего дня. Она всепроникающа, попросту говоря, она — это и есть мы. Будьте суровы с нами, если хотите, Господа, но помните о том, что это принадлежит вам. Всё, что есть в нас, принадлежит вам. Все мы, со всей нашей неделимой цельностью, заключённой в ваши ошейники, принадлежим вам, со всей нашей бессмертной благодарностью.

— Полагаю, что благородный Порт Каньо, мой Господин и ваш работодатель, — сказала Эллен Селию Арконию, — не станет расспрашивать меня о вашем поведении, и о том, насколько Вы были внимательны к своим обязанностям, поскольку я, стоя перед ним на коленях, как и подобает рабыне, пусть и неохотно, но вынуждена буду сказать правду, признав, что Вы не были столь рьяны в этом, как хотелось бы ему, имея чрезмерную тенденцию к развлечениям.

Селий поднял сложенный вдвое ремень сбруи, что держал в руке и, качнув, продемонстрировал ей. Чёрная кожа толщиной около полудюйма, и три — четыре дюйма шириной, снабжённая пряжками для крепления на тарне, глянцево поблёскивала. Мужчина, не сводя взгляда с Эллен, пробежался пальцами одной руки по коже, а затем, к её смущению, схватил ремень за конец и резко дёрнул. Кожа звонко щёлкнула в его руках. Не раз он и другие мужчины, затягивали на ней такие ремни, перед тем как использовать её. Со всей чувственностью рабыни, и её рабской чувствительностью к поверхностям и структурам, она наслаждалась её упругостью и чувством своей рабской беспомощности в таких узах. Такие аксессуары, как шнуры и цепи, как по физиологическим причинам, так конечно, и по психологическим, безжалостно раздувают пожар неволи в женщине. Они словно говорят ей: «Ты — рабыня, Ты принадлежишь, Ты моя, у тебя нет иного выбора, Ты повинуешься, Ты отдаёшься, Ты будешь ужасно наказана, если попытаешься сдерживать себя, у тебя будут такие оргазмы, о которых Ты прежде никогда не мечтала, оргазмы, о возможности которых Ты до сего времени даже представить себе не могла, у тебя будут оргазмы сдавшейся, завоёванной рабыни.

— Итак, — улыбнулась Эллен, — я должна заняться своей работой.

Она отвернулась, но сделав шаг, остановилась и, оглянувшись через плечо, хитро подмигнула, а затем, внезапно, вызывающе, быстро подбросила вверх подол своей короткой туники, продемонстрировав Селию на прощание, свои аккуратные, хорошо обрисованные ягодицы.

— Ах Ты самка слина! — воскликнул он, делая шаг к ней.

Но Эллен уже с весёлым смехом бежала прочь, крича на бегу:

— Я вам не принадлежу! И не думаю, что после сегодняшнего моё использование достанется вам скоро!

— Самка слина! Самка урта! — кричал ей вслед Селий.

Эллен была очень довольна собой. «Пусть он пострадает и потомится, — смеялась она про себя. — Он думает, что он настолько красив, неотразим и важен! Он — всего лишь тарнстер, извозчик! Скромный служащий моего хозяина! Пусть попыхтит, покрутится и сердито побормочет в своих одеялах в одиночестве. Пусть потомится, покричит и пострадает! Меня ему не получить! Я не для таких, как он! Пострадай, Селий Арконий, пострадай! Я не для тебя!

От жилого пространства тарнов зона кормления была отгорожена решёткой с воротами, в данный момент закрытыми. До возвращения тарнов в стойла Эллен должна была успеть развесить всё мясо по крюкам. Поставив корзину на пол и взяв один кусок, она осторожно залезла по лестнице и насадила его на крюк, торчавший из стене. Потом спустилась за следующим. Позже, вернувшиеся тарны, питаясь, будут срывать угощение с этих крюков. Иногда, когда тарны находились в зоне кормления, она пробрасывала куски мясо между прутьями. В этом случае они обычно ловили пищу налету своими клювами. Если же мясо падало на пол, то они, взмахнув крыльями, подскакивали над ним, зависали в воздухе и хватили когтями, а затем, приземлившись, удерживая угощение лапой, рвали его на части клювом. «Все мы боимся тарнов», — сказал ей однажды Порт Каньо, стоя на платформе. У Эллен не было ни малейшего сомнения в этом его утверждении. Её по-прежнему пугали эти гигантские крылатые создания. Она опасалась приближаться к ним, даже зная, что они отделены от неё прутьями решётки.

Поднимаясь и опускаясь, развешивая мясо по крюкам, Эллен обдумывала вопрос, каково было бы, принадлежать Селию Арконию. Нет, разумеется, он ей совсем не нравился. Просто ей было интересно, стал бы он использовать на ней стрекало или плеть, если бы ему пришло в голову избить её. Конечно, он бы смог, решила Эллен, нанизывая очередной кусок мяса. В конце концов, она была рабыней.

Она была женщиной с Земли, интеллектуалом, человеком высокого положения и большой важности. Как же тогда вышло так, задавалась Эллен вопросом, что при всех её очевидных преимуществах и качестве, её очевидной ценности, её не купил какой-нибудь богач, важный государственный деятель, генерал, крупный торговец или некий значимый в Аре персонаж. Конечно, она должна была служить в особняке, дворце или в богатых апартаментах высокой башни. Неужели они не понимали её ценности и чего она на самом деле заслуживала? Как же так вышло, что её купил простой тарнмейстер, мужчина даже не из высшей касты? Интересно, сколько он заплатил за неё? Впрочем, проанализировав ситуацию, она пришла к выводу, что её земные заслуги никому не были интересны здесь, на Горе. Здесь она для всех была просто молодой варваркой, наивной, плохо обученной и неграмотной. Что её могло ожидать здесь? Она даже не была лучшим мясом на полке Тарго. Конечно, она не была продана первой. Порой ей казалось, что толстяк уже почти отчаялся избавиться от неё. Но Эллен было любопытно узнать, за сколько она ушла. Мир, как выяснилось, сбыл её с рук всего за десять медных тарсков. Столько могли бы заплатить за совсем уж никчёмную девку. Ну разумеется, она нисколько не сомневалась, что Мир из мести и ради развлечения, изначально хотел продать её как самую дешёвую шлюху. Теперь-то она понимала, что в этом мире её цена не была функцией её значимости в другом месте и в других условиях. Здесь она была продана как то, кто она теперь была, только как это и ничего более, просто как сырая необученная женщина. Так что та цена, несомненно, была именно тем, чего она стоила сама по себе. Ей вдруг пришло в голову, что ей, возможно, даже повезло, учитывая её никчёмность и нехватку качеств ценимых здесь, быть купленной тарноводом. Её ведь мог бы купить и крестьянин, и спала бы она сейчас прикованная цепью в лачуге, и использовали бы её в поле, и напрягала бы она все свои силы пытаясь тянуть тяжёлый плуг.

Эллен не без удовлетворения и с удовольствия вспомнила, как она помучила Селия Аркония, и весело рассмеялась. «Эх, дорогой Мир, мой бывший владелец, — подумала она, — ну и что Ты можешь сказать по этому поводу? Узнал бы Ты свою Эллен, которую Ты доставил на Гор и настолько переделал и унизил, в этой соблазнительной, наглой, дерзкой маленькой кокетке? Той, кто теперь хорошо знает, как помучить мужчину? Узнал бы Ты меня? Представляю, как бы Ты удивился! А может даже почувствовал себя оскорблённым? Как думаешь, смогу и тебя так помучить? Всё возможно. В конце концов, я больше не твоя рабыня, мой дорогой Мир».

— Хо, рабыня! — услышала Эллен голос Фела Дорона. — Там вдали я уже вижу первую из птиц. Поторапливайся!

— Да, Господин! — крикнула она в ответ.

* * *

Эллен, понятно, как рабыне, не позволяли покинуть этот сарай или загон без разрешения. В этом не было ничего ненормального, конечно. Рабыни, почти без исключения, не имеют права покидать место жительства или территорию её владельца, не получив на то разрешения. Когда такое разрешение ей предоставляют, то от рабыни ожидается, что она определит своё местонахождение, свои намерения и ожидаемое время возвращения. Всё это в любой момент может быть проверено. Жизнь рабыни — жизнь под постоянным контролем. Рабыня не жена, она собственность, и, соответственно, раз уж она не является свободной, независимой компаньонкой, а рассматривается как ценное имущество, она должна быть готова к тому, чтобы быть объектом ревнивого отношения со стороны хозяина. Её не уважают, но она более защищена, хранима и ценима. Рабовладельцы, подобно как к всякому ценному имуществу, склонны проявлять детальный личный интерес к своим рабыням, иногда своими руками купая их, как кто-то на Земле мог бы купать свою собаку, расчесывая им волосы и получая массу удовольствия от этого процесса, одевая, как им понравится, подчёркивая их красоту во множестве аспектов и отношений и так далее. Зачастую владельцы желают знать о своих рабынях, все что только можно о них узнать. Если позволено будет банальное сравнение, то немногие мужья уделяют столько времени, чтобы по настоящему присмотреться к своим жёнам, например, осмотреть, исследовать и изучить их тела, причём не потому, что не хочет, а потому что полагает, что такое внимание жёны могут найти смущающим и даже оскорбительным, и они могут бояться или сопротивляться такому интересу. А вот рабовладелец будет тщательно исследовать тело своей рабыни, с большой заботой и вниманием, знакомясь с каждым тонким и соблазнительным изгибом. Он заметит даже крошечные волоски позади её шеи под ошейником, и даже немного сдвинет сталь, чтобы разглядеть их поближе. Он будет знать каждый из её дефектов, даже самый крошечный, и обычно будет считать их столь же интересными и восхитительными, делающими её отличающейся от других и по-своему особенной, или даже будет считать, что они дают некий контраст, тем самым усиливая и увеличивая красоту находящейся в его собственности женщины. Кроме того, поскольку она ему не жена, а закованная в цепи рабыня, он может экспериментировать с нею, подвергая её, желает она того или нет, множеству эротических практик, пока не найдёт той, которой она не сможет сопротивляться, той, которая делает её беспомощной, которая будет доводить её до потери себя от страсти, которая сможет отнять у неё последний жалостный остаток себя и превратить в извивающуюся, восторженную, бьющуюся в конвульсиях, кричащую рабыню. Таким образом, как Вы видите, рабовладельцы очень сильно интересуются своими рабынями, управляют ими, направляют и контролируют их с большим вниманием и заботой. Это ведь не жены, это — собственность. Так что ничего удивительного в том, что они хотят знать, и кажется в любой момент времени, что они делают, где находятся и многое другое. Так что у них не будет возможности ускользнуть, например, на свидание с грумом или кучером. Это не их привилегия, знаете ли. Они принадлежат хозяину.

Точно так же, как Эллен не разрешалось, наряду с большинством рабынь, покидать без разрешения место жительства господина, точно так же, ей не было позволено без специального разрешения, открывать внутреннюю дверь апартаментов Порта Каньо, которая вела на лестничную площадку внутри башни, откуда в свою очередь можно было попасть на различные мосты и, в конечном итоге, на улицу. Никто ведь не знает, кто может находиться по ту сторону дверь. Она может, конечно, не открывая двери, уточнить цели гостей, и, если будет дано разрешение, открыть дверь.

Вопрос внутренней двери был поднят неслучайно, а по причине того, что часто, обычно по вечерам, а иногда поздно ночью, к этой двери подходили странные, неизвестные девушке, посетители, порой сразу по несколько человек сразу, которые, судя по всему, не могли пользоваться внешними мостами. Порт Каньо впускал этих посетителей лично, и только после того, как надев на голову Эллен капюшон и сковав ей руки за спиной, сажал её на цепь в закутке. Признаться, это ставило Эллен в тупик, потому что обычно, по крайней мере, после первых нескольких дней проведённых в тарновом загоне, её больше не приковывали. И это было логично, ну куда бы она могла убежать? Правда, ошейник и цепь всегда были на месте, прикрытые под соломой. Порт Каньо принимал этих гостей на кухне, очевидно, накрыв им стол. Оттуда до закутка Эллен не долетало ни слова.

Как-то утром, когда Эллен подметала пол в кухне, она, кое-что заметив, наклонилась и подняла предмет, показавшийся ей осколком белой керамики.

— Что у тебя там? — осведомился Порт Каньо.

— Я не знаю, Господин, — ответила она.

Хозяин требовательно протянул руку, и Эллен, отставив веник, подошла к нему и, встав на колени, как и положено поступать девушке, вызванной господином, протянула ему свою находку.

— Ты знаешь, что это? — поинтересовался он.

— Нет, Господин, — мотнула головой Эллен.

— Это — острака, — пояснил мужчина.

Изначально остраки были просто черепками керамической посуды, чаще всего глазированной, используемыми для той или иной цели, скажем, как жетон, билет или что-то в этом роде. Затем их стали делать сознательно, в большом количестве, запустив целое производство, используя в качестве входных жетонов или билетов, на закрытые праздники, частные рынки, театральные представления, выступления певцов и музыкантов, и другие мероприятия. Но данный предмет, казался именно осколком, покрытым белой глазурью только с одной стороны.

Порт показал ей обломок, держа его к ней глазированной стороной, на которой просматривалась некая вязь, то ли буква, то ли просто символ.

— Ты можешь прочитать? — спросил он.

— Нет, Господин, — ответила Эллен.

— Ты этого не видела, — предупредил её хозяин.

— Да, Господин, — кивнула девушка.

— Можешь продолжать свою работу, — сообщил он, убирая остраку в свой кошелёк.

— Да, Господин, — сказала Эллен. — Спасибо, Господин.

Мерно водя веником по полу кухни, она вспоминала символ на остраке. Он был маленьким, конечно, не больше дюйма, но она уже видела такой символ прежде, на стене, и он был гораздо больше. Он был небрежно намалёван, резкими, словно сердитыми и непокорными мазками, в несколько футов длиной. Это был тот самый чёрный треугольник.

* * *

— Господин? — спросила Эллен.

— Прими стандартное положение для исследования стоящей рабыни, — приказал Порт Каньо.

Озадаченная Эллен, одетая в тунику, встала перед ним, широко расставив ноги. Разрезы по бокам туники позволяли принять такую позицию. Руки Эллен были сложены на затылке, а голову запрокинута, так что видеть она могла только верхнюю часть большой двери, ведшей на платформу снаружи. В этом положении удобно исследовать рабыню. Ей нелегко даже пошевелиться без того, чтобы не потерять равновесие, а положение ее рук препятствует вмешательству в экспертизу. Запрокинутая голова, не даёт ей узнать или предположить, где находятся руки мужчины, и что они будут делать в следующий момент, например, как, где и когда она может быть тронута, поглажена или проверена. Само собой, обычно рабыня ставится в эту позу нагой.

— Стой спокойно, — предупредил её Порт Каньо.

— О-о-ой! — вскрикнула Эллен.

— Успокойся, всего-то крохотную трубку вставили в твоё тело, — объяснил мужчина. — Там есть маленькая кожаная петелька снаружи не видимая, посредством которой её можно вытащить. Теперь можешь встать нормально.

Эллен снова встала, как и положено стоять рабыне перед своим господином, прямо и изящно. Из своего поясного кошеля Порт вытащил лёгкую цепь, с пристёгнутыми к ней в середине рабскими наручниками, опоясав ей талию девушки, соединил и замкнул её не животе. Руки Эллен тут же были закованы в наручники за спиной. Расширение её бёдер не позволило бы ей стянуть цепь вниз и опустить руки ниже талии. Соответственно, она была неспособна дотянуться и вытащить из себя то, что было спрятано хозяином в её теле.

— Я не понимаю, Господин, — сказала она.

— Когда кто-то скажет тебе: «Горячи ли твои бёдра?», Ты должна ответить: «Я — рабская девка, Господин», и повиноваться ему без колебаний. Поняла?

— Да, Господин, — кивнула Эллен.

— Горячи ли твои бёдра? — тут же спросил Порт Каньо.

— Я — рабская девка, Господин, — ответила она условной фразой.

— Хорошо, — похвалил её мужчина, и вынул из своего кошелька маленькую капсулу, в каких обычно передают записки, приблизительно полдюйма диаметром и два с половиной дюйма длиной, с винтовой пробкой и шнурком, посредством которого её можно было повесить на шею или привязать к ошейнику рабыни.

Тарнмейстер выбрал второй вариант, привязав капсулу к ошейнику Эллен, так, что она повисла между, прикрытых туникой, грудей девушки. Этот приём, конечно, стимулирует куда сильнее, когда рабыня раздета. Так она острее чувствует движения предмета на ней, закреплённого таким способом, чтобы постоянно напоминать ей о поручении господина. Эллен, конечно, чувствовала капсулу через реповую ткань, довольно тонкую, или как здесь говорят, «рабски тонкую». Реповая ткань, как и рабский шёлк, оставляет немногое простора для воображения относительно скрытых под ней прелестей рабыни.

— Это сообщение, — сказал Порт, — нужно отнести на улицу Хесиуса и передать сапожнику Бонто из касты Кожевников. Ты там уже была, так что знаешь это место.

— Да, Господин, — кивнула Эллен.

— Это — заказ на пару мужских сандалий, с размерами и описанием, — пояснил мужчина.

Затем он пересёк пространство сарая и вошёл в коридор, попав из него во внутренние комнаты. Эллен покорно следовала за ним по пятам, пока они не добрались до двери на внутреннюю лестницу.

— Ступай, — велел Порт Каньо, открыв перед ней дверь.

— Да, Господин, — сказала Эллен на последок.

Никогда прежде он не посылал её так, закованной в наручники. Обычно она передавала подобные сообщения устно, хотя и бывали случаи, когда ей давали клочок бумаги, который она просто несла в руке, ведь в рабской тунике никаких карманов не предусмотрено. Точно так же в такой тунике нет никакого закрытия снизу, поскольку одна из целей такой одежды состоит в том, чтобы постоянно напоминать рабыне о том, что она должна быть немедленно и легко доступна мужчинам.

Возможно, стоит сказать несколько слов по этому поводу.

Конечно, это сделано не случайно. Как и у других аспектов рабских предметов одежды, краткости, простоты и так далее, у этого есть свой значение, своя роль и символизм.

Рабыня, как Вы понимаете, должна быть немедленно доступна мужчинам. Её зовущая, соблазнительная интимность, столь сочная и тёплая, спрятанная между её бёдер, принадлежит не ей, а её господину. Она ведь не свободная женщина, которая может обёртывать и упаковывать, ограждать и охранять себя. Она — рабыня, и следовательно, должна немедленно, уязвимо и с готовностью быть доступной для мужчин. Она — не больше, чем предмет или игрушка, не больше, чем имущество или прекрасное животное является объектом желаний хозяина, его удобством.

И разве туника не делает понимание таких вещей для неё ещё более ясным? В таком предмете одежды она отлично знает о своей уязвимости. Она постоянно живет в состоянии сексуального понимания, и часто, независимо от своего желания, впадает в состояние беспомощного сексуального возбуждения.

Мужчины, как кажется, уважают свободных женщин, но ищут рабынь. Они уважают гражданку, но покупают нас. Они уважают свободную женщину, но это нас они предпочитают вести на верёвке в свой дом.

Так стоит ли удивляться тому, что свободные женщины так ненавидят рабынь, а рабыни так боятся свободных женщин?

Эллен осторожно, скованные за спиной запястья не располагали у торопливости, спустилась вниз по длинной винтовой лестнице, вившейся внутри башни, и, добравшись до уровня земли, толкнув дверь плечом, вышла на улицу. Она уже не раз видела, как другие девушки выполняли подобные поручения одетые как она, и так же, как закованные в наручники, с капсулой, висящей на шее или привязанной к ошейнику, но это был первый раз, когда ее послали с таким поручением. Она была рада уже тому, что её не послали голой. Иногда ей случалось видеть рабынь идущих с сообщениями именно в таком виде.

Всего несколько минут ей понадобилось, чтобы добраться до магазина Бонто. Дверь была открыта, и Эллен вошла внутрь и встала на колени перед хозяином магазина.

— Тал, Эллен, — поприветствовал девушку мужчина, знавший её по предыдущим встречам.

— Тал, Господин, — ответила она.

Вскрыв капсулу, Бонто вытянул из неё маленький рулончик бумаги, развернул и прочитал написанное сообщение.

— Передай мои поздравления своему хозяину, Порту Каньо, — сказал он, — и сообщи ему, что заказ будет готов послезавтра к десятому ану.

— Да, Господин, — кивнула Эллен.

Сапожник закрутил пробку на капсуле и вернул её на ошейник рабыни.

Подняв руку, Бонто дал девушке понять, что она может идти. Эллен поднялась, повернулась и, выскользнув на улицу, направилась назад к Башне Корридона. Этот Бонто казался ей вполне доброжелательным мужчиной, простым и мягким. Эллен он нравился.

«Мужчины такие разные, — подумала она. — И я могу принадлежать любому из них, любому мужчине, который мог бы заплатить за меня. Интересно, каково было бы, например, принадлежать Бонто? Он совершенно отличается от Порта Каньо, моего нынешнего хозяина. Думаю, он был бы добр ко мне, тем не менее, я, конечно, должна буду предоставить ему прекрасную рабскую службу. Окажись я хоть на йоту менее чем прекрасной, и можно не сомневаться, что он использует стрекало или плеть. В конце концов, он — гореанин. Но я думаю, что Порт Каньо, мой нынешний господин выглядит предпочтительнее. Он кажется мне более строгим и суровым. Встав перед ним на колени, любая женщина почувствует себя рабыней. По крайней мере, я не принадлежу Селию Арконию, этому надменному, смазливому, тщеславному, высокомерному животному! Я терпеть не могу Селия Аркония! Тем не менее, если бы он купил меня, и я стала бы его рабыней, то я должна была бы служить ему и отдаваться со всем совершенством рабыни. Не думаю, что он был бы терпелив со мной, по крайней мере, не больше чем Порт Каньо. Как я ненавижу это, молодое, смазливое, тщеславное животное, думающее, что является таким красивым, умным и могущественным! Как я презираю его! Я его терпеть не могу! Но как же мне трудно устоять перед ним! В его присутствии у меня кружится голова, и слабеют колени! Он заставляет меня чувствовать себя беспомощной! Ох уж эта слабость! Ох уж это головокружение! Как мне хочется убежать от него! И как я хочу встать перед ним на колени и склонить голову! Мне каждый раз приходится бороться с желанием сорвать с себя тунику и броситься перед ним на живот! А он просто бесчувственный болван. Он ничего не понимает. Он нисколько не любит меня, а относится ко мне только как к объекту своей похоти. Глядя на меня, он видит во мне только рабыню. Почему же тогда я извиваюсь в соломе от одной мысли о нём? Почему тогда я мечтаю почувствовать на себе удары его плети?

— Замри, рабская девка, — внезапно, заставив её вздрогнуть, раздался мужской голос за её спиной. — Не оборачивайся.

Эллен остановилась и испуганно замерла.

— Горячи ли твои бёдра? — задал вопрос незнакомец.

— Господин? — испуганно переспросила она.

— Горячи ли твои бёдра? — повторил свой вопрос мужчина.

— Э-э…, Я — рабская девка, Господин, — наконец сообразила прошептать Эллен.

— Продолжая идти в прежнем направлении, — велел ей голос. — Дойдёшь до следующего угла, поверни налево и войди в третью дверь слева от тебя. Не оборачиваться, назад не смотреть.

— Да, Господин, — кивнула девушка.

У неё появилось смутное ощущение того, что она, возможно, уже слышала этот голос прежде, только узнать его не могла.

Дойдя до искомой двери, Эллен остановилась, озадаченно глядя на неё. За наполовину сломанной дверью, криво висевшей на одной петле, открывалось нечто вроде небольшого, скромного торгового помещения, ныне заброшенного. Окна были закрыты ставнями и заколочены досками. Наружные стены, да и сама дверь тоже, были оклеены рекламками, в основном тарларионовых скачек и пага-таверн.

— Войди внутрь, и не оглядывайся, — послышался из-за спины всё тот же голос.

Эллен, слегка задев дверь плечом, вошла в помещение. Мужчина последовал за ней. Она вздрогнула, услышав, как позади неё со зловещим скрипом захлопнулась дверь. Комната сразу погрузилась в полумрак. Теперь свет проникал только сквозь щели в неплотно закрытых ставнях и трещины в двери, узкими лезвиями пронизывая пыльный, затхлый, пахнущий плесенью воздух бывшего магазинчика, ставшего ещё мрачнее и запущеннее.

Пол был усыпан какими-то обломками, среди которых Эллен опознала помятую миску, возможно, когда-то используемую рабынями для питья. Бросались в глаза сломанные доски, обрывки бумаг, черепки керамической посуды. Единственным целым предметом был стол, стоявший посреди комнаты. И пыль. Много пыли повсюду. Она висела в воздухе, делая видимыми проникавшие внутрь лучи солнца. Она толстым ковром покрывала пол, так что босые ноги Эллен буквально тонули в ней. Трудно было сказать, когда в этой комнате последний раз ступала нога человека. Потом рабыня услышала шорох кожи за своей спиной, и перестала что-либо видеть вообще. На её голову накинули мешок. Она почувствовала, что её поднимают и куда-то несут. Впрочем, недолго. Пара шагов, и её уложили спиной на ровную поверхность, скорее всего, на стол. Едва оказавшись на спине, она услышала, что к ней приблизились другие люди, возможно, выйдя из другой комнаты или кладовки. Затем её грубо и крепко схватили за лодыжки и подняли их вверх, наполовину оторвав её от столешницы, развели их широко в стороны. Эллен почувствовала, что подол её туники отбросили на живот, после чего кто-то из присутствовавших, вытащил из её тела предмет, вставленный туда Портом Каньо. При этом капсула с запиской для Сапожника Бонто так и осталась привязанной к её ошейнику, ничуть не заинтересовав незнакомцев.

— Лежи как лежишь, рабыня, — предупредил её всё тот же мужской голос, что она слышала на улице, когда её ноги, наконец, отпустили.

— Да, Господин, — отозвалась девушка.

Она должна повиноваться, напомнила себе Эллен, и без колебаний. И действительно, какая ещё может быть альтернатива у рабыни кроме мгновенного и безукоризненного повиновения в делах, в которых замешаны мужчины, по крайней мере, свободные мужчины? А эти люди, судя по всему, были свободны.

Спустя несколько енов она снова почувствовала мужские руки на своих лодыжках. Её ноги опять подняли и развели широко в стороны, а трубка или что-то подобное, вернулась на прежнее место. Послышались шаги, и Эллен поняла, что мужчины, за исключением одного покинули помещение. Её снова подняли и, перенеся к двери, поставили на ноги, лицом к улице. Мужчина отряхнул и одёрнул её тунику, а затем сдёрнул мешок с её головы. Дверь была открыта. Мужчина тут же потребовал, не оборачиваясь и не смотря по сторонам, возвращаться к своему владельцу, словно ничего не произошло. Эллен, в принципе, не нуждавшаяся ни в каких дополнительных инструкциях, быстро покинула комнату. Правда, оказавшись на улице, ей пришлось подавить импульсивное желание броситься бежать к Башне Корридона, чтобы поскорее оказаться в безопасности тарновых загонов, её скромного закутка в них и кухни. Эллен постаралась идти естественно, но при этом едва различимо чувствовала маленький предмет, спрятанный внутри её тела. Только что она была в полной власти мужчин, но они не использовали её. Они не воспользовались её телом для своего удовольствия. Интересно, было ли причиной этому то, что она являлась собственностью Порта Каньо, или всё дело в том, что это были слишком серьезные мужчины, умы которых были заняты куда более важными делами, чем развлечения с такой как она. К её удивлению, внутреннюю дверь в башне открыл перед ней Селий Арконий, заставив задаться вопросом, не ждал ли он здесь специально, причём именно её. Увидев, какими глазами он посмотрел на неё, Эллен испуганно отступила назад, прижавшись спиной к стене около двери. Она немного дёрнула скованными за спиной руками. Негромкое бряканье цепи только подчеркнуло её беспомощность и неволю, а само движение, прижав цепь ещё плотнее к животу, только выделило узость её талии, контрастирующую на фоне расширений её бёдер и груди, и дополнительно указало на то, что она закованная невольница.

Селий Арконий небрежно, по-хозяйски, собственнически взял её за плечи, но она отвернула голову в сторону, пытаясь увернуться от него. Каким крошечным показалось ей её тело в его могучих руках.

— Нет, Господин! — простонала Эллен. — Не надо, Господин! Не делайте этого, Господин!

— Борись, если хочешь, маленькая вуло, — усмехнулся он. — Ты — всего лишь рабыня.

И мужчина жадно, словно собираясь съесть её, прижал свои губы к её.

— Ты — всего лишь рабыня, — прошептал Селий ей на ухо.

— Ну и что тут происходит? — послышался голос Порта Каньо, внезапно появившегося в комнате.

Селий Арконий оттолкнул Эллен от себя и отстранился. Девушка отчаянно попыталась перевести дыхание. Она буквально сползла по стене. Ноги отказались держать вес её тела. В следующий момент она осознала, что каждая клеточка её уязвимого порабощённого тела, полностью уязвимого, и полностью порабощённого была готова отдаться ему. Наконец, отдышавшись и собрав силы, она встала и выпрямилась, посмотрев на Порта Каньо, и попытавшись выглядеть возмущённой. Правда, скорее, на её покрасневшем лице читалось смущение.

— Ну и? — понукнул Порт.

— Оголодал, — развёл руками Селий Арконий, — захотелось вот рабской закуски.

— Так сходи, перекуси в таверну или бордель, — проворчал его работодатель, потом повернулся к Эллен и окинул её сердитым взглядом.

Девушка немедленно опустилась на колени и уткнулась головой в пол, отчего цепь ещё глубже врезалась в живот, натянутая потянувшимися вверх, закованными в наручники руками.

— И какова же во всём этом твоя роль? — поинтересовался Порт Каньо.

— Пожалуйста, не бейте меня, Господин! — взмолилась рабыня.

— А я тебя и не обвиняю, шлюха, — буркнул Порт. — Ты ничего не можешь поделать с тем, кто Ты есть.

— Господин? — спросила Эллен.

— Это я виноват, — вдруг признал Селий Арконий.

— Твой вид для мужчины, подобен факелу, поднесённому к соломе. Как она может не вспыхнуть? — усмехнулся Порт Каньо и добавил: — Я иду в контору. Подходи туда.

— Да, Господин, — проговорила Эллен и услышала удаляющиеся мужские шаги.

Порт Каньо ушёл. Выпрямившись, девушка оказалась на колени перед Селием Арконием.

— Ты хорошо выглядишь у моих ног, рабская девка, — заметил он.

— Мой господин ждёт меня, — напомнила ему Эллен.

— Расставь колени шире, — не обращая внимания на её слова, приказал ей молодой человек. — Да, так Ты выглядишь ещё лучше.

— Я получила приказ, — снова напомнила девушка. — Я должна спешить к своему господину!

Селий жестом указал, что она может подняться, и Эллен, сердито дёргаясь, вскарабкалась на ноги.

— Я могу говорить? — не скрывая раздражения, поинтересовалась она, глядя на него.

— Говори, — разрешил мужчина.

— Никогда больше не смейте брать меня своими руками! — прошипела Эллен. — Я сразу пожалуюсь своему господину! Я ненавижу вас! Вы — тщеславное, высокомерное животное! Вы — монстр! Вы — невежественный, глупый и некрасивый! Считаете себя очень значимым? Так вот нет! Вы — всего лишь тарнстер! К тому же уродливый тарнстер! Вы — никто! Мне противны ваши прикосновения! От одного вашего вида меня передёргивает от отвращения! Лучше оказаться в когтях тарлариона! Я вас терпеть не могу!

— Ты думаешь, что я не чувствую, когда рабыня в моих руках находится на грани экстаза? — осведомился он.

— Нет! — воскликнула Эллен. — Ложь! Не правда!

— То есть, наша маленькая вуло решила притвориться, что она — ледяная статуэтка, вырезанного в форме рабской девки?

— Я ненавижу вас!

— Думаю, прикосновение, — усмехнулся он, протягивая к ней руку, — очень нежное, очень ласковое, докажет мне и любому другому, кому это может быть интересно, что Ты — горячая маленькая шлюха.

— Не трогайте меня! — испуганно взвизгнула Эллен, отступая к стене.

— Ты — варварка, — сказал Селий. — Ты бесполезна, но можешь послужить для кое-каких целей в качестве рабыни.

— Если Вы дотронетесь до меня снова, то я сообщу об этом моему господину, — предупредила девушка. — Подумайте об этом, тщеславное, смазливое животное!

В его взгляде появилось раздражение, и Эллен отскочила в сторону и выпрямилась. Но потом она надменно вскинула голову, и её длинные теперь волосы, за всё время пребывания на Горе ни разу укорачивавшиеся, рассыпались по ее плечам.

— Конечно, Вы можете рассматривать меня, — заявила рабыня, — и даже часто, но меня это только позабавит, потому что я знаю, что я вам не достанусь. Я даже могу подвигаться перед вами особым образом, чтобы помучить и посмеяться над вами, осторожно, конечно, так, чтобы мой господин не заметил. Думаю, что это будет весело. Вот так я буду мстить за себя, возвращая вам ваше же высокомерие, вашу непозволительную фамильярность, мучая вас красотой рабыни, оказавшейся для вас недосягаемой! О, я буду наслаждаться вашими муками! Зря улыбаетесь! Можете говорить обо мне всё что угодно, но я-то знаю, что я далеко не самое бедное мясо в ошейнике! Я видела, какими глазами смотрят на меня мужчины на улицах. Я слышала их крики. Я чувствовала на себе их увесистые шлепки, болезненные щипки, и ласковые прикосновения их рук! А ещё я знаю, что независимо от того, чем я могу быть, какими могут быть мои достоинства, или сколько за меня могут дать на рынке, Вы смазливый господин, хотите меня, страстно хотите. Вот и замечательно! Продолжайте хотеть, только не получите! Я принадлежу другому! Крутитесь в своих одеялах в одиночестве и думайте обо мне! Стоните во сне! Мечтайте о том, чем вам никогда не обладать! Пусть горит ваша солома, красивый господин. Пусть она пылает! Пострадайте, думая обо мне! Я знаю, что Вы жаждете получить меня, сильно, страстно. А теперь знайте и Вы, что я вас терпеть не могу, что Вы меня не получите! Я никогда не буду вашей! Я не ваша! Я принадлежу другому!

— Ты даже не умеешь танцевать нагой, — заметил Селий Арконий.

С криком гнева Эллен проскочила мимо него и бросилась в контору Порта Каньо.

В комнате хозяин приказал ей встать на коленях, опустить голову на пол, и извлёк капсулу из её тела. Однако в этот раз, видимо под влиянием момента, а может чисто машинально, он схватил её за бёдра и по-быстрому использовал ее, лишь после этого освободив её от цепи и наручников, послал Эллен на кухню, с наказом приготовить мужчинам ужин. А после ужина, занимаясь мойкой посуды, уборкой стола и кухни, Эллен никак не могла выкинуть из своих мыслей Селия Аркония. «Я терпеть его не могу, я ненавижу его», — убеждала она себя. Безусловно, он молод, силён и красив, и стоит ей только оказаться неподалёку от него, как на неё нападала слабость, «рабская слабость». Он относился к тому типу мужчин, которые заставляли женщину очень хорошо ощутить клеймо, выжженное на её бедре, и ошейник на её шее. Она вспоминала своё обучение. Её не захотели научить даже основам танцев. В этом ей просто отказали. Соответственно, танцовщица из неё была никакая. К тому же, у гореан имеются свои, высокие стандарты для рабских танцев. С другой стороны сама о себе она не думала как о столь уж бедном материале. «Я смогла бы показать ему, что женщина Земли, да, именно Земли, если её обучить, сумеет станцевать перед мужчинами! — думала Эллен. — Я смогла бы показать ему, что женщина Земли, так же, как любая гореанка может довести мужчину до безумия от страсти!»

Пожалуй, стоит упомянуть, что поручение, только что описанное, было всего лишь первым в ряду подобных, которые пришлось выполнять Эллен. В течение нескольких последующих недель, она ещё несколько раз предпринимала похожие загадочные действия. Конечно, были некоторые отличия. Например, её посылали в разные магазины, мастерские или торговые места с неким поручением, таким образом, каждый раз её тайная задача объединялась с интересами или работой её хозяина, которые легко могли быть установлены, например, стражниками, возникни у них желание её допросить и проверить. И затем, каждый раз после выполнения своей очевидной задачи, уже на обратном пути, иногда прямо около Башни Корридона, её останавливал мужской голос, раздававшийся за спиной, и направлял в друге место, каждый раз в разное, в котором маленькую капсулу сначала извлекали из её тела, а потом, спустя какое-то время, возвращали на место. Эллен понятия не имела, приносила ли она какие-либо сообщения своему хозяину или нет. Порт Каньо никогда не вскрывал капсулу в её присутствии. Порт не предупреждал её о молчании относительно этих захватывающих дел, однако, как нетрудно догадаться, она и сама была достаточно умна, или, по крайней мере, достаточно осторожна. В конце концов, ей не хотелось как-нибудь ночью быть разбуженной подушкой прижатой к лицу, или удавкой затянутой на шее, или, например, «случайно» оступиться на краю платформы, упав на камни мостовой внизу.

Между тем, возможно, было бы уместно вкратце упомянуть об одном случае, который, кажется, может быть важен с точки зрения различных событий произошедших позднее в Аре и его окрестностях.

В то утро Эллен находилась в общественной прачечной, ближайшей к их башне. Дело шло к девятому ану, в общем, незадолго до полудня. Она стояла на коленях на подстеленном полотенце и, согнув спину над корытом, трудилась над вещами Порта Каньо и его мужчин. Это было её еженедельная работа. Помимо неё там было ещё несколько рабынь, занятых тем же самым. Ну как несколько, порядка двух дюжин, тут и там, елозивших руками в небольших ёмкостях. А поскольку никаких стражников поблизости не наблюдалось, то вели они себя довольно шумно, напевали, сплетничали, восхищённо болтали, обмениваясь различными секретиками, играли, плескали водой друг в дружку, в общем, девушки развлекались, как могли. Кроме того, они не могли не заметить, что несколько молодых людей отирались в окрестностях прачечной, подсматривая за работавшими девушками в ошейниках, что было весьма распространённым явлением. Приятно смотреть на красоток, занятых простой работой, особенно если им не разрешено одеть на себя что-то большее, чем рабская туника. Эллен, кстати, давно поняла, что женщины становятся более оживлёнными, красивыми и очаровательными, когда они знают, что за ними наблюдают мужчины. Они попросту красуются, подумала Эллен, они демонстрируют себя как женщины. С каким возбуждением, с какой радостью они это делали, отметила Эллен. Причём для неё не было секретом, что даже свободные женщин вели себя точно так же. Она вспомнила, что ей случалось наблюдать подобное поведение и на Земле, причём, как это ни удивительно, но даже среди её коллег по идеологии. Насколько кардинально менялось поведение многих из них, когда они оказывались в присутствии мужчин. Они откровенно пытались понравиться мужчинам, думала Эллен. Но затем, ей пришло в голову, что разве не все мы хотим того же самого — нравиться мужчинам? Каких только изменений в поведении женщин она не замечала, тут и застенчивая неловкость, и внезапное беспокойство, и заикание, и несвойственные жесты, и, как это ни удивительно, очевидно женственный вид, кокетливое выражение лица и положение тела, и состязания в уме и остроумии. Иногда они взрывались неловким смехом, стараясь показать неестественное веселье, граничившее с возбужденной истерией. Всё в чём они, действительно, нуждались, пришла к выводу Эллен, трудившаяся над туникой Фела Дорона, это в том, чтобы с них сорвали их одежду, связали и бросили к ногам мужчин. Именно это им и было надо!

Площадка, на которой располагалась общественная прачечная, конечно, не была наглухо отгорожена от остального мира, и вдоль ней тянулись вполне оживлённые улицы. То и бело мимо проходили пешеходы и проезжали телеги. А вот тяжёлых фургонов Эллен не видела, поскольку им обычно разрешалось появляться на улицах города только после наступления темноты, во избежание столпотворения.

Эллен, как нетрудно догадаться, избегала участия в оживлённых беседах порабощённых красоток, опасаясь, что её акцент выдаст её варварское происхождение, с вполне возможными печальными последствиями, самыми безобидными из которых могли стать всеобщее презрение и остракизм. Нет, она, конечно, улыбалась когда улыбались ей, и старалась, чтобы о ней создалось представление, как просто об обычной милой, сознательной кейджере, занятой своей работой, и ничем не отличающейся от любой другой гореанской рабской девки. Однако однажды Эллен подумала, что она, конечно, может быть варваркой, но, в конце концов, одновременно с этим, всё, чем она уже давно является — это всего лишь одной из гореанских рабынь! К тому же, Эллен никого не знала в прачечной. Многие из остальных девушек, как ей показалось, имели здесь подруг, по крайней мере, неплохо знали друг дружку, и даже могли свободно договариваться о следующей встрече в прачечной, чтобы можно было между делами поболтать и посплетничать в приятной обстановке.

Эллен вытянула из кучи одежды тунику и рассердилась, увидев, что это туника Селия Аркония. Он был работником Порта Каньо, её хозяина, так что, учитывая её положение и обязанности, у неё не было ни малейшей возможности избежать стирки его грязного белья. Девушка подняла предмет одежды к своему лицу и, медленно, глубоко, втянула в себя его запах, а потом, закрыв глаза, прижалась губами к плотной ткани. И тут же отпрянула, услышав весёлый смех около себя.

— Должно быть, это туника твоего господина! — смеясь, предположила девушка стиравшаяся рядом с ней.

Стоявшая на коленях, по правую руку от Эллен, рабыня рассматривала её тёмными искрившимися весельем глазами. Это была прекрасно сложенная, изысканно красивая брюнетка, одетая в лёгкую, жёлтую, короткую тунику с раздевающим узлом на левом плече. Эллен подумала, что такая красотка ушла бы со сцены рабского аукциона по самой высокой цене, и внутри неё вдруг начала закипать ревнивая зависть.

— Нет, это — туника ненавистного животного! — буркнула Эллен, и тут же пожалела об этом, встревоженная выражением, вдруг появившимся во взгляде незнакомки.

Несомненно, она заметила, что Эллен говорила с акцентом.

— Кажется, у тебя необычный акцент! — сказала Эллен девушке, решив, что лучшая оборона — это нападение.

— Так же, как и у тебя, — заметила незнакомка, довольно любезным тоном, на немного понизив голос.

— И какой же у тебя акцент? — полюбопытствовала Эллен.

— Твой акцент, как мне кажется, напоминает говор жителей Ара, в некотором роде, — задумчиво сказала девушка.

— Ну так какой у тебя акцент? — не отставала Эллен.

— Боюсь, что косианский, — пожала плечами незнакомка.

— То есть Ты с Коса! — заключила Эллен, знавшая, что выходцев с Коса в Аре просто ненавидели.

— Ну как я могу быть с Коса? — рассмеялась девушка. — Я могу быть косианкой не больше, чем кайила. Я ведь рабыня.

Эллен тоже не удержалась от улыбки, несмотря на охватившее её беспокойство и защитное поведение.

— Тем не менее, я начала изучать гореанский, в рабских загонах Тельнуса, столицы Коса, — призналась она.

— Изучать? — переспросила Эллен, поражённая внезапной догадкой.

— Да, — кивнула незнакомка. — Я родом с другой планеты. Я — варварка. Таких теперь немало на гореанских рынках.

— Я тоже варварка! — в свою очередь призналась Эллен.

— Да я так и подумала! — засмеялась девушка. — Я из места под названием Америка.

— Ой, я тоже из Америки! — воскликнула Эллен. — Мы обе американки!

И в следующий момент, словно что-то надломилось внутри неё, и она, внезапно для самой себя, заливаясь слезами, упала в руки другой девушки.

— Они забрали нас из нашего мира и привезли сюда, — рыдала Эллен. — Как это ужасно! Какие они злые! Они выжгли на наших телах клейма и надели ошейники, они сделали нас рабынями!

— Верно, — улыбнулся девушка. — Мы — теперь рабыни. Но Ты не плачь. Ведь это не поможет. У нас нет никакой возможности вернуться. Теперь мы здесь. Теперь это наш мир. Если мы хотим выжить, то мы должны постараться быть хорошими рабынями.

Но Эллен уже рыдала неудержимо.

— Ну что Ты, это ведь не самый худший мир, наверняка где-то есть и похуже, — попыталась утешить её незнакомка, успокаивающе гладя по голове. — Посмотри, насколько красив этот мир, насколько он свеж и великолепен! На Земле найдётся намного мест подобных этому. Подумай, какое это благо, какая привилегия, дышать таким воздухом, таким чистым воздухом, любоваться такими видами, настолько поразительными, роскошными и красочными, питаться свежими и натуральными продуктами, и не залежалыми и замороженными, безвкусными и пропитанными химией! Ты посмотри, как эти люди любят свой мир и свои города, свои поля и леса, как они содержат их, как они заботятся о них. Им никогда не придёт в голову разрушать их, они ни за что не станут вырубать свои леса и жечь их. Конечно же, есть миры, которые куда хуже этого.

— Но нас перенесли сюда, как рабынь! — всхлипнула Эллен.

— Да, — улыбнулась девушка.

— По какому праву? — спросила она.

— Наверное, по праву их желания, — пожала плечами незнакомка. — Они — мужчины. Они делают многое из того, что они нравится, и берут многое из того, что хотят.

Эллен снова разрыдалась.

— Как лисы — естественная добыча охотников на лис, как олени — естественная добыча охотников на оленей, точно так же, женщины — естественная добыча охотников на рабынь, — пояснила её собеседница.

Эллен ошарашено подняла на неё красные от слёз глаза.

— Нетрудно понять, почему они тебя захватили, — заметила она. — Ты очень красивая.

— Ох? — выдохнула Эллен.

— Да, — сказала девушка. — И я, конечно, ничего не знаю о тебе, но лично я — принадлежу ошейнику.

— Нет! — вскрикнула Эллен.

— О да, я совершенно правильно оказалась в своём ошейнике, — заверила её собеседница. — Я — прирождённая рабыня, и я считаю, что мне необыкновенно повезло, что меня привезли сюда!

— Нет! — попыталась протестовать Эллен.

— Да, — засмеявшись, отмахнулась девушка. — Здесь я нашла любовь и доминирование, в котором я нуждаюсь и жажду.

Эллен с благоговейным страхом уставилась на неё.

— На Земле я даже представить себе не могла, — радостно заявила незнакомка, — что где-то существуют такие мужчины как эти. Такие настоящие, такие невинно биологические мужчины, умные, поразительные, сильные, зрелые, требовательные, бескомпромиссные, великолепные животные. На их фоне ясно видна законность того, что такие женщины как мы, перед такими мужчинами как они, прирождёнными доминантами, можем быть только рабынями.

Эллен вывернулась из её рук и, отстранившись, опустилась на пятки.

— И, к тому же, — усмехнулась девушка, — разве я не тебя видела прижимающейся губами к тунике мужчины?

— Ненавижу его! — буркнула Эллен.

— А я думаю, что мы с тобой обе рабыни, — улыбнулась она.

— А кто твой владелец? — полюбопытствовала Эллен, немного успокоившись.

— Эйщинес с Коса, — ответила девушка. — А кто твой?

— Порт Каньо из Ара, — сказал Эллен.

— Мой господин из касты Воинов, — похвастала незнакомка, — но как и многие из этой касты, он занимается другими делами. Как Ты, наверное, знаешь многие члены каст, интересуются не только строго определённым видом бизнеса. Но в данный момент он не в найме.

— А мой хозяин — тарновод, — сообщила Эллен.

— Как тебя назвали? — поинтересовалась девушка.

— Эллен, — ответила она.

— А меня теперь зовут Коринн, — представилась её собеседница. — Но у меня уже было много имён. Меня называли Дженис, а перед тем, как мой теперешний владелец приобрёл меня — Гэйл. Я служила на Косе, в Треве, а теперь вот в Аре.

— Боюсь, что была только в Аре, — улыбнулась Эллен.

— Мы с тобой не единственные варварки среди этих рабынь, — поведала ей Коринн. — Вон, посмотри туда. Это — Присцилла. Она из Англии. А рядом с нею Сумомо из Японии.

— Красивые, — не без зависти вздохнула Эллен.

— Не красивее тебя, рабская девка, — заверила её новая знакомая.

— Ты сказала, что была прирождённой рабыней! — проворчала Эллен.

— Разумеется, — опять засмеялась её собеседница. — Мы ведь женщины. Мы все — прирождённые рабыни. У нас пол рабыни. Это заложено в наших генах. Уверена, Ты и сама это знаешь. Мы никогда не сможем быть полностью счастливыми без наших ошейников.

— Нет, нет! — из глаз Эллен снова брызнули слёзы.

И вдруг на стоявших на коленях женщин упала тень. Обе немедленно затихли и втянули головы в плечи.

— Займитесь своей работой, рабыни, — раздался грубый голос над их головами.

Порабощённые женщины опасливо подняли головы и посмотрели на говорившего. Это был гвардеец. Косианец.

— Да, Господин! — испуганно пролепетала Коринн.

— Да, Господин! — вторила ей Эллен.

Обе девушки, впрочем, как и все остальные, теперь ставшие очень молчаливыми, склонились над своими тазами и с удвоенной энергией принялись тереть бельё в мыльной воде.

Эллен, с раздражением полоская тунику Селия Аркония, вдруг осознала то, на что поначалу просто не обратила внимания. Она с этой девушкой, её новой подругой по имени Коринн, разговаривали по-гореански, естественно и не задумываясь. Безусловно, для них было вполне уместно поступить именно так, ведь это был язык их владельцев, соответственно теперь это должен был быть и их язык тоже.

Эллен сердито тёрла, месила, отжимала, снова окунала в воду и месила тунику Селия Аркония. Наконец, скрутив предмет одежды и отжав из него воду, она со злостью швырнула его на расстеленное на наклонной цементной полке полотенце перед своими коленями. «Вот тебе Селий Арконий! — подумала она. — Держи!» Но затем рабыню охватил страх. Ведь она могла повредить швы или протереть ткань до дырки. Эллен чуть не закричала сама на себя. «Мне не стоит забывать о плети! — напомнила она себе. — Если мой господин решит, что я была небрежна с одеждой, а особенно, если повредила намеренно, то я буду наказана как неуклюжая или непокорная рабыня. Как бы мне хотелось разорвать эту тунику в клочки, но если я порву хоть ниточку, меня могут наказать. Меня сначала изобьют плетью, а потом, не давая опомниться, дадут иголку с ниткой, и я сама же и буду чинить эту одежду, да ещё и с больной спиной. Я беспомощна. Как же я беспомощна!» Эллен тщательнейшим образом исследовала тунику, и, к своему облегчению, не нашла ни одного повреждения. Тогда она ополоснула предмет одежды и, бережно отжав из него воды, положила в корзину слева, в которой потихоньку росла горка мокрого чистого белья. При этом, она решила, что будет вести себя ещё более провокационно перед Селием Арконием, разумеется, когда рядом не будет её хозяина. Так что, она сможет заставить его помучиться. И Эллен нисколько не сомневалась, что за прошедшие несколько дней уже вызвала в нём немалое беспокойство. Вот, например, вчера, она, сидя на охапке соломы в открытой зоне, когда молодой человек работал поблизости, вытянула полусогнутую левую ногу, чуть приподняв тунику, чтобы из разреза выглядывало бедро во всей своей красе. Потом, заметив, с каким очевидным интересом Селий рассматривал её щиколотку, она повернулась к нему и, обхватив пальцами лодыжку, совершенно невинно полюбопытствовала: «Как Вы думаете, Господин, моя лодыжка хорошо бы смотрелась в золотых кандалах?» Мужчина вскочил на ноги, но, затем, не говоря ни слова, отвернулся от неё и направился прочь. А Эллен крикнула ему вслед: «Думаю, что мне стоит попросить у моего господина колокольчики. Правда ведь, я бы здорово смотрелась с колокольчиками?» Но Селий, не оборачиваясь на неё, уже выходил из зала. Признаться, девушке доставило удовольствие видеть, как напряжены были его плечи, и слышать с какой яростью он хлопнул дверью. Эллен тогда здорово посмеялась над ним. А тем же вечером, после ужина, она опустилась на колени перед Портом Каньо, и спросила его, мог ли он дать ей колокольчики.

— Зачем они тебе? — опешил её хозяин.

— Не знаю, Господин, — пожала она плечами. — Я просто подумала, что это могло бы быть привлекательно.

— Ты же не пага-рабыня, — буркнул мужчина.

— Ну, пожалуйста, Господин! — принялась подлизываться девушка.

— Они могут раздражать тарнов, — отрезал он.

— Да, Господин, — вынуждена была признать такой довод она.

Как уже было упомянуто, мимо площадки прачечной шли улицы, и, как и следовало ожидать, на этих улицах наблюдалось оживлённое движение, телеги, пешеходы и не только. Как-то раз утром Эллен видела, как мимо рабы-носильщики пронесли паланкин свободной женщины. Тяжёлые внешние занавески паланкина и даже лёгкие внутренние, были открыты, так что с того места, где Эллен, стоя на коленях, трудилась над бельём, она могла видеть свободную женщину, одетую в одежды сокрытия и вуаль, развалившуюся внутри. Она полулежала на одном локте и выглядела скучающей и сонной. Её глаза, выглядывавшие в щель между низом капюшона и верхом вуали, праздно обвели девушек, склонившихся над корытами. Женщина лениво отвела взгляд, очевидно утомлённая открывшимся зрелищем. «Быть может однажды, прекрасная леди, — подумала Эллен, глядя вслед паланкину, — Ты тоже будешь носить откровенную тунику без нижнего белья и ошейник, и стоять на коленях согнувшись над корытом! Вот тогда и посмотрим, чего стоит леди за работой! Вот тогда мы и поглядим, насколько прекрасной леди Вы являетесь!»

Внезапно, она с удивлением услышала, как стоявшая на коленях по правую руку от неё Коринн, шумно вздохнула. Эллен с любопытством просмотрела и свою подругу, и удивлённо увидела её широко распахнутые глаза, уставившиеся на улицу. Девушка прижимала свою маленькую тонкую руку ко рту.

Эллен посмотрела в ту сторону, попытавшись проследить взгляд Коринн и понять, что же могло так повлиять на её новую подругу. Но не увидела ровным счётом нечего особенного, по крайней мере, с её точки зрения, что могло бы стать вероятной причиной состояния девушки. Осмотревшись по сторонам и удостоверившись, что рядом нет ни одного стражника, Эллен шёпотом спросила:

— Что с тобой?

— Смотри! — также шёпотом ответила Коринн.

Девушка, казалось, уже собиралась поднять руку и на что-то указать, но затем, явно сделав над собой определённое усилие, прервала начатое движение.

— Что случилось? — снова поинтересовалась Эллен.

— Видишь того крестьянина, — прошептала Коринн. — Вон там. Четвёртый в колонне тех мужчин, что несут сулы!

Эллен действительно разглядела упомянутую фигуру, но не заметила в ней ничего особо интересного или необычного. Нет, безусловно, человек, шедший в колонне из примерно дюжины мужчин четвёртым, выделялся высоким ростом и шириной плеч, но многие из Крестьян отличаются крепким телосложением. Ещё его выделяли волосы, более длинные, чем у остальных и совершенно неухоженные, да его рваная туника. Он был бородат, как и большинство остальных, и точно так же, как и они сгибался под тяжестью большого, открытого сетчатого мешка, битком набитого сулами, крупными гореанскими корнеплодами, покрытыми золотистой кожицей. Несомненно, это были крестьяне одной из соседних деревень, шедшие на один из оптовых суловых рынков города.

Эллен немного занервничала, увидев открытые сетчатые мешки, напомнившие ей плетёные их грубых верёвок, открытые рабские мешки, с которыми ей приходилось как-то раз столкнуться во время своего обучения. Её тогда поместили в один из таких, предварительно связав по рукам и ногам, да ещё и притянув вверх и привязав колени. А потом наставницы инструктировали свою подопечную относительно того, как она могла бы жалобно и провоцирующе двигаться внутри такого атрибута. Ей казалось, что женщинам не требуются никакие инструкции относительно того, как надо жалобно выступать, оказавшись в таком мешке, поскольку сама она в таком положении немедленно почувствовала себя трогательно беспомощной. Также, ей было неясно, как можно быть ещё более провоцирующей, находясь в такой ситуации. Ведь ясно же, что со стороны она выглядела, как пойманная в сеть добыча. Ей продемонстрировали также сетчатые рабские мешки, сплетённые из стального троса в четверть дюйма диаметром. Некоторые были посеребренными, другие воронёными, но большинство просто серого стального цвета, с ромбовидной ячеёй от двух до четырёх дюймов. Горловину таких мешков можно было запереть на висячий замок. Эллен задалась вопросом, как бы выглядела женщина из паланкина, раздетая и широко распахнутыми от страха глазами выглядывающая из такого мешка. Возможно, подумала рабыня, её вид уже не был бы настолько утомлённым и ленивым. Возможно, это заставило бы её проявить некоторый интерес к жизни, добавило бы к её жизни специй, перца ошейника, цепей и плети.

— Это — он! — прошептала Коринн.

— Кто, он? — осведомилась Эллен у своей подруги.

— Он! Это — Он! — тихонько вскрикнула та.

— Да кто же? — не отставала от неё Эллен.

— Мне нужно бежать к своему господину! — заявила Коринн, и она принялась торопливо, обеими руками, не разбирая постиранное или нет, забрасывать бельё в корзину. Через мгновение, оставив застывшую в замешательстве Эллен в одиночестве, девушка, прижимая корзину к груди, унеслась прочь.

Эллен вновь посмотрела на улицу, но колонна мужчин несших сулы уже исчезла за углом. Тогда, пожав плечами, она вернулась к своей работе.

 

Глава 19

Происшествие на тарновом чердаке

— Магазин Бонто сожгли! Его самого схватили косианцы! — крикнул Фел Дорон, врываясь в центральный зал чердака из внутренней двери.

Порт, в этот момент заплетавший лозой разрыв в плетении одной из лёгких тарновых корзин, оторвался от работы и бросил на него дикий взгляд.

— Бонто ничего не знает, — сердито сказал Порт, вставая на ноги. — Он невиновен. Он не вовлечён.

— О чём Вы говорите? — поинтересовался Селий Арконий, выглядывая из-за седла, которое ремонтировал.

— Ты уверен, что твой Домашний Камень — это Домашний Камень Ара? — внезапно спросил его Порт, в голосе которого послышались нотки отчаяния.

— Ясное дело, — ответил Селий Арконий, явно озадаченный таким вопросом.

— Что случилось? — осведомился Терсий Майор, вышедший из тёмной морозильной кладовой, где хранились куски мяса, проложенные кусками льда и присыпанные опилками.

— Магазин Бонто сожгли, а его самого схватили, — передал ему новость Порт Каньо.

— Но за что? — удивился Терсий Майор. — Разве он не платил положенные налоги? Разве он не выказывал уважение к косианцам?

— Они прочёсывают город, — сказал Фел Дорон. — Они арестовывают и жгут, по первому подозрению, почти по прихоти. Косианских слинов охватило безумие. Они ищут Бригаду Дельта!

— Нет никой Бригады, — отмахнулся Селий Арконий. — Это — миф.

Порт, Фел Дорон и Терсий Майор обменялись взглядами.

— Она существует, — наконец Порт Каньо, — но она неэффективна и медлительна. Мы должны действовать без оглядки от неё.

Вдруг тарн, один из нескольких находившихся в отгороженной решёткой зоне, закричал и расправил свои крылья.

Эллен мало что поняла из происходящего. В тот момент она была поблизости, в открытой, пустой клетке, где стоя на коленях рядом с ведром воды, елозила щёткой по настилу, оттирая грязь. Она прекрасно слышала голоса мужчин, а если бы оглянулась, то и увидела бы их сквозь прутья решётки. Рабыня была раздета догола, но не по причине наказания, а просто так было удобнее для той работы, которую ей поручили.

— В данный момент активные действия были бы преждевременны, — заметил Терсий Майор.

— Но что изменилось? Что могло подтолкнуть косианцев к таким действиям? — поинтересовался Порт Каньо.

— Никто ничего не знает, — раздражённо бросил Фел Дорон. — Ходят слухи, что что-то произошло во дворце.

— Выгляни на улицу! — велел Порт, обращаясь к Терсию Майору.

Тот поспешил к большим воротам, выскользнул на платформу, но уже через мгновение влетел обратно и сообщил:

— Внизу какое-то волнение. Беготня, крики.

— Слышал, что Мирон Полемаркос с Темоса, прибыл в город, — сказал Фел Дорон.

Мирон Полемаркос был командующим армии косианцев и их наёмников оккупировавшей город. Обычно он жил в собственном лагере вне стен города. Говорили, что он приходился кузеном Луриусу из Джада, Убару Коса.

— С чем связано беспокойство внизу? — крикнул Порт Терсию, снова вышедшему на платформу.

— Ничего не разобрать, — отозвался Терсий.

— Талена обратится к горожанам из Центральной Башни, — сказал Селий Арконий. — Она успокоит людей.

— Талена! — не скрывая злобы, воскликнул Порт.

— Ну да, наша Убара, — кивнул Селий.

— Фальшивая Убара! — крикнул Порт в ярости.

— Эй, Порт! — позвал Терсий снаружи. — Гвардейцы на мостах! Они могут направляться сюда!

— Почему? — удивился Селий Арконий.

Порт заметно побледнел.

— Они могут направляться куда угодно! — попытался успокоить его Фел Дорон.

— Нет, — протянул Порту, посмотрев на Терсия, вернувшегося с платформы. — Не куда угодно. Тарны. Только они могут в любой момент покинуть город. — Все кто владеет тарнами — под подозрением. Нисколько не сомневаюсь, что они обыскивают все тарновые чердаки в городе.

— Зачем? — удивился Арконий.

— Думаю, что они обязательно придут сюда, — пошептал Терсий.

— Какое это имеет значение? — поинтересовался Арконий. — Нам-то чего бояться?

Порт, не говоря ни слова, бросился в свою контору, и вскоре вернулся, неся на плече тяжёлый свёрток, из которого явно слышалось бряканье металла. В руке он сжимал тарновое стрекало. Сбросив замок, мужчина вбежал в огромное отгороженное мощной решёткой пространство, в котором в данный момент находились несколько гигантских крылатых монстров. Изнутри тут же послышались его крики, треск электрических разрядов, замелькали яркие вспышки.

Птицы встревожились, сердито заклекотали, но перед стрекалом спасовали и расступились в стороны. Порт проскочил мимо них к дальней стене огромного сарая, и зарыл в соломе свой таинственный свёрток. Закончив со своим делом, он, сердито покрикивая на птиц и дважды отбивая стрекалом их выпады в его сторону, вернулся в центральный зал и запер ворота. Стрекало тарнмейстер спрятал в нишу в стене, закрывавшуюся доской. Едва он успел закончить свои мероприятия, как кто-то, грубо и настойчиво забарабанил в двери лестничной площадки.

Эллен украдкой заглянула в огромный, зарешеченный тарновый загон, где Порт спрятал свой таинственный свёрток. Два тарна подошли и склонили к тому месту свои клювы, однако сразу потеряли интерес и вернулись на насесты. Очевидно свёрток не содержал ничего привлекательного для них.

— Продолжай работу, — прикрикнул на неё Порт, и девушка, покорно, опустила голову и принялась тереть щёткой с жёсткой толстой упругой щетиной по влажному полу.

— Ах, Господа, добро пожаловать! — радушно пригласил посетителей Порт Каньо, открывая внутреннюю дверь.

Но через дверь буквально ворвались несколько гвардейцев с копьями наперевес. Шлемы всех венчали жёлтые гребни.

— Кто здесь тарнмейстер? — грубо поинтересовался лидер незваных гостей, офицер в звании лейтенанта, или, пожалуй, было бы правильнее перевести его чин, как подкапитан.

— Я, благородный Господин, — отозвался Порт.

— Остальные, — объявил офицер, указывая на Фела Дорона, Терсия Майора и Селия Аркония, — на колени. Вы в присутствии солдат Коса.

Все трое, один за другим, опустились на колени. Последним это сделал не скрывавший раздражения Селий Арконий.

— А Ты покажешь мне все договоры аренды и найма, записи всех прилётов и вылетов, отчеты обо всём бизнесе твоего предприятия за последний месяц.

— С удовольствием вам всё покажу, — заверил его Порт Каньо.

— Сколько всего к тебя тарнов? — уточнил офицер.

— Восемнадцать, — ответил Порт. — В данный момент одиннадцать здесь.

— Ты можешь объяснить, где сейчас находятся остальные?

— Конечно, — кивнул хозяин Эллен и направился в свой кабинет.

Офицер повернулся к своим людям и бросил:

— Обыскать это место. Ищите тщательно.

Солдаты немедленно начали рыться в открытой зоне чердака, разбрасывая сёдла и сбруи, переворачивая тарновые корзины, вытряхивая на пол содержимое коробок и ящиков, расшвыривая солому по углам, тыкая в неё копьями. Они обыскали даже закуток Эллен. Девушка слышала, как наконечник копья отодвинул цепь, прикреплённую к тяжёлому кольцу. Последнее время её редко сажали на цепь, однако аксессуар по-прежнему оставался на своём месте, и она знала, что в любой момент тяжёлый ошейник мог снова сомкнуться на её шее, удерживая у кольца в ожидании решения мужчин.

Гвардейцы подвергли обыску также кухню и жилые комнаты Порта Каньо и его работников, вывалили содержимое сундуков, сбросили все вещи с полок. В кладовой они разрезали все мешки. Правда, ни один из них так и не зашёл в зону занятую тарнами. Но пустые клетки они исследовали досконально. В том числе и ту клетку, в которой стоя на карачках и опустив голову, спрятав лицо за занавесом ниспадавших, волос трудилась Эллен. Она, выполняя ранее отданную ей команду, продолжала тщательно и методично водить щёткой вдоль волокон досок. Эллен понимала, что упавшие вниз волосы больше не скрывали замка её ошейника, выставляя его напоказ перед мужчинами. Также с тревогой вспомнила то, что вид ошейника запертого на шее женщины, имеет тенденцию стимулировать мужчин сексуально. В конце концов, он указывает на то, что его носительница — рабыня, объявляя её мужской собственностью со всеми вытекающими из этого последствиями, и со всем, что это может значить для похотливого, сильного, властного животного — мужчины.

— Нашли что-нибудь? — спросил офицер, появляясь из офиса Порта с пачкой бумаг в руках.

Несомненно, эти документы предстояло исследовать в другом месте и другими людьми. Он скатал бумаги в рулон, сунул в сумку, висевшую у него на боку.

— Ничего, — доложил ему капрал.

— Тут рабыня, — сообщил один из его мужчин, указывая на Эллен.

Офицер повернулся и окинул девушку оценивающим взглядом. Эллен, понимая, что оказалась под его пристальными глазами, оставила в покое щётку и встала на колени около ведра, лицом к нему, но, не поднимая головы. Колени она не забыла расставить максимально широко.

— Шлюха, — прошипел Селий Арконий, заслужив сердитый взгляд рабыни.

Он что, забыл, что она должна вставать на колени именно так? Она была тем видом рабыни, которой это предписывалось! Она же не хотела быть избитой. К тому же, не он ли сам частенько требовал от неё принять именно такое положение?

— На живот, — скомандовал ей офицер. — Ко мне, рабыня.

Эллен легла на живот и поползла, сначала по мокрым доскам пустой клетки, а потом, миновав открытые ворота, по сухому усыпанному соломой полу зала, к его ногам. Наконец, она вытянулась ничком у ног подкапитана, повернув голову вправо и прижав ладони согнутых в локтях рук к полу.

— Разве тебя не научили тому, что надо целовать ноги мужчины? — поинтересовался мужчина.

Эллен, ныне не более чем юная порабощенная красотка, для которой Земля, вместе с её степенью доктора философии остались далеко позади, беспрекословно и послушно, как и положено рабыне, припала губами к его ногам.

— Шлюха, шлюха! — попытался оскорбить её Селий Арконий.

— А что насчёт тарнового загона? — осведомился офицер. — Его обыскали?

Его люди обменялись тревожными взглядами.

— Нет, — наконец ответил один из них.

— Ну так обыщите, — велел их командир.

— Но там же тарны, — напомнил ему его подчинённый.

— Дай сюда тарновое стрекало, — потребовал офицер, повернувшись к Порту Каньо.

Порт развёл руками, словно сожаления, и сообщил:

— У нас здесь нет стрекал для тарнов.

Косианец вперил в него сердитый взгляд.

— Это же всего лишь грузовые тарны, — пояснил Порт, — медлительные и неуклюжие. Они довольно смирные птицы. Зачем нам иметь стрекало, работая с ними?

Подкапитан подошёл к воротам клетки и, откинув щеколду, обеими руками схватился за створку и приоткрыл её на фут. Это были большие, тяжёлые и зарешеченные ворота высотой примерно четырнадцать — пятнадцать футов, и футов десять шириной. Тарн легко может преодолеть их шагом, но он не сможет расправить в их створе свои крылья, не говоря уже о том, чтобы пролететь сквозь них. Обычно птицу запрягают в клетке, а затем, за уздечку выводят из ворот. По возвращении на чердак из полёта, их обычно распрягают снаружи, за исключением уздечки, посредством которой заводят внутрь и только там снимают и её. Тарны немедленно, всполошились и уставились на незваного гостя немигающими глазами. Было заметно, что уверенность офицера пошла на убыль.

— Только трусы боятся тарнов, — пробурчал себе под нос Порт Каньо.

Наконец, офицер приоткрыл ворота ещё чуть-чуть и попытался протиснуться внутрь. Вот только едва в загоне появилась фигура незнакомца, человека совершенно неизвестного тарнам, как одна из птиц слетела с насеста, и одним броском оказалась перед воротами. Косианец еле успел выскользнуть назад сквозь узкую щель, как в то место решётки, где только что была его рука, врезался жёлтый, похожий на ятаган клюв.

— Так значит, говоришь, смирные птички? — раздражённо прошипел офицер, поворачиваясь к Порту Каньо.

— Откуда мне знать, что с ними случилось? — развёл руками тарнмейстер. — Может просто они вас не знают.

— Уже поздно, а нам надо ещё несколько других мест проверить, — намекнул один из солдат.

— Точно, и не мало, — поддержал его капрал.

— Встать, — скомандовал офицер рабыне.

Эллен немедленно поднялась, повернулась к нему лицом и замерла.

Косианец скользя оценивающим взглядом по телу девушки, обошёл вокруг неё. Остановился перед ней, с удовольствием пощупал и погладил её грудь. У Эллен перехватило дыхание, и вырвался неожиданный негромкий возбуждённый стон, но она не осмелилась сопротивляться или протестовать. Всё же она была рабыней. Её можно было ощупывать и трогать так, как хотелось мужчинам. Мужчина скользнул ладонью вниз по её талии и сжал руку на левой ягодице. Девушка рефлекторно дёрнулась и отшатнулась от него. Офицер улыбнулся и, убрав руку, приказал:

— Открой рот.

Эллен широко открыла рот, и офицер, сунув пальцы, растянул её челюсти ещё шире, до болезненного стона, и осмотрел ротовую полость. Наконец, мужчина убрал руку, и она, закрыв рот, опустила голову.

— Варварка, — сообщил Порт.

— Видел, — кивнул подкапитан. — Кроме того, у неё на левом плече варварское клеймо.

Понятно, что под клеймом он подразумевал шрам от прививки.

— Она — варварка, — повторил Порт, с оттенком пренебрежения в голосе.

— Однако это, — пожал плечами косианец, — как и маленькие шрамы на плечах, как мне кажется, не уменьшает их ценности на рынках.

— Она — дешёвый кусок варварского рабского мяса, — проворчал стоявший на коленях Селий Арконий.

— А я думаю, что она довольно привлекательная, — усмехнулся офицер. — На мой взгляд, она неплохо смотрелась бы, прикованная за шею цепью к рабскому каравану. И я не думаю, что она была бы худшей бусиной в ожерелье работорговца.

— Никчёмная варварка, — пожал плечами Порт Каньо.

— Конечно, она никчёмная, — согласился косианец, — хотя бы потому, что она рабыня, и в особенности потому, что она просто рабыня-варварка.

— Она — низкая, дешёвая рабыня, — продолжил хулить её тарнмейстер, — она хороша только для чистки клеток, насестов, разноски воды и мяса, замены соломы и прочих самых низких работ.

— Э нет, — протянул офицер. — Она вовсе не рабыня для переноски тяжестей. Вон она какая, маленькая красивая штучка! Она куда лучше подходит к более нежным, более женским задачам, вроде облизывания мужских ног.

— Уверен, Вы сами можете видеть, насколько она бедна как рабыня, — не унимался Порт, — насколько она никчёмный и бедный товар.

— Признаться, как раз этого-то я в ней и не могу рассмотреть, — ухмыльнулся косианец.

— Я видывал жаб, которые были более привлекательны, — буркнул Селий Арконий.

«Насколько же Ты ненавистен мне, Селий Арконий», — подумала Эллен.

— Такие жабы как эта, прекрасно распродаются, — заметил офицер.

«Что, получил, Селий», — злорадно подумала девушка.

— Она простушка, — снова вставил слово молодой человек.

«Не настолько я проста, как кое-кто тут думает, — мысленно возмутилась Эллен. — Я вообще не проста!»

— К тому же, её недолго отмыть и расчесать, — добавил офицер.

— Всё равно, низкая рабыня, — пренебрежительно бросил Порт.

— Представь её с колокольчиками и в прозрачном рабском шёлке, — предложил подкапитан.

— В пага-таверне на Косе? — недовольно поинтересовался тарнмейстер.

— Почему нет? — пожал плечами косианец.

— Она слишком обыденная для этого, — снова влез со своим комментарием Селий Арконий.

«Вовсе нет, — подумала Эллен. — Я видела себя в зеркале!»

— Она, конечно, юна, — признал офицер, — но если кто-то думает, что она обыденная, то я подозреваю, что у него серьёзные проблемы со зрением.

«Вот тебе, Селий Арконий», — мысленно усмехнулась она.

— Но Вы же не можете найти её хоть немного интересной, — заметил молодой человек.

— У нее изящные черты лица и миниатюрная, но красивая фигура, — сказал офицер.

«Как мужчины могут думать и обсуждать меня при мне! — возмутилась девушка, а затем, остро ощутив ошейник на своей шее, подумала: — Но, с другой стороны, разве я не товар?»

— Она — ничто, — бросил Селий Арконий.

— Нет, — покачал головой косианец. — Ты неправ. Она — изысканно красивая рабыня.

— Ерунда, — буркнул молодой тарнстер.

«И совсем не ерунда, — подумала Эллен. — У кого-то уши заложило, и он не слышал оценку? Он — офицер. Можно не сомневаться, что ему приходилось оценивать многих женщин. Но не может ли быть так, что я красива, и даже, как он сказал, изысканно красива, только потому, что я рабыня?»

— Я конфискую её от имени Коса, — заявил подкапитан.

— Нет! — крикнул Селий Арконий, и вскочил бы на ноги, если бы не торец копья, лёгший на его плечо и державший его на месте.

— Пожалуйста, нет, Господин! — взмолилась Эллен.

— Тебе дали разрешение говорить? — осведомился офицер.

— Нет, Господин, — всхлипнула рабыня. — Простите меня, Господин!

Но было поздно, косианец уже запустил левую руку в её волосы и, крепко удерживая, наотмашь хлестнул по щекам, сначала по одной, потом по другой, сначала открытой ладонью, затем тыльной стороной правой руки. Эллен почувствовала во рту солоноватый вкус крови.

— Простите меня, Господин, — простонала она, опустив голову. — Пожалуйста, простите меня, Господин.

Мужчина открыл свой кошель и, вытащив из него небольшой, тонкий, прямоугольный металлический жетон, прикрепил к её ошейнику. Эллен не сомневалась, что в его кошеле было много подобных жетонов.

— Сегодня вечером я пришлю сюда работорговца или помощника работорговца, чтобы забрать её, — сообщил офицер Порту Каньо.

— Кос хорошо относится к своим союзникам, — с горечью проговорил тарнмейстер.

— Законы Коса идут на наконечниках копий Коса, — пожал плечами косианец и, повернувшись, направился к двери.

Его подчинённые повернулись вслед за ним.

— Сэр, — окликнул его Порт Каньо и, когда офицер обернулся, сказал: — Кажется, в городе, на улицах, происходят некоторые волнения. Что-то случилось?

— Ничего, — ответил косианец, и в сопровождении своих людей покинул чердак.

— Они могут вернуться позже с тарновыми стрекалами, — заметил Фел Дорон.

Но Порт, не обращая внимания на его предупреждение, подошёл к Эллен, всё ещё неподвижно стоявшей на том же месте, и, повернув жетон, свисавший с её ошейника, прочитал:

— Конфисковано от имени Коса.

— Вы должны отказаться от неё, Порт, — сказал Терсий.

— Нет! — воскликнул Селий Арконий.

Эллен поражённо уставилась на него. Не в его силах было предотвратить её конфискацию, поскольку она была просто собственностью. Но тогда, почему он так кричит? Конечно, он не о ней же он заботится. Он был просто неспособен на такие чувства. Он был не больше, чем тщеславное, бесчувственное, высокомерное животное. Также, мужчины не задумываются о таких как она. Ведь она же не свободная, она всего лишь рабыня.

Однако Эллен вспомнила эффект, который она оказывала на него и, должно быть, оказывает и сейчас. Конечно, у него были причины кричать.

Ей также вспомнилось и то, как она его презирала и ненавидела. И как боялась того, что может принадлежать ему. Эллен знала, что он жаждал её, как лев свежего тёплого мяса. Она, бывшая женщина Земли, боялась, что было естественно и понятно, принадлежать гореанину. Мужчины её мира не подготовили её к такой судьбе. Её пугала сама мысль о том, чтобы думать о себе, как о беспомощной рабыне, оказавшейся во власти таких мужчин, настоящих гореан, во власти таких мужественных, суровых, требовательных, диких, опасных хищников. Просто она понимала, что в том отчаянно затруднительном положении у неё не останется никакого выбора, абсолютно никакого, кроме как быть уязвимым, беспомощным объектом их неутолимой, бескомпромиссной, необузданной жажды, и что ей придётся успокаивать эту жажду и служить им со всем своим порабощённым очарованием, немедленно, отлично, без сомнений.

«Как я ненавижу его, — подумала Эллен. — Ну ничего, скоро я избавлюсь от него! Замечательно! Меня теперь ждёт новое рабство и новые рабовладельцы. Великолепно!»

И Эллен вспомнила, как рада она было держать его на расстоянии, как забавляло её то, что он горел от потребностей, страдал от желания.

Её глаза начали заполняться слезами.

Но вдруг она увидела, что он не отрывает глаз от неё и, самодовольно улыбнувшись, нахально вскинула голову. «Гори, — подумала Эллен, — пылай Селий Арконий! Я тебе никогда не достанусь! Страдай! Мучайся! Гори! Пылай!»

Она видела, какая ярость вспыхнула в глазах молодого человека. «Ха, я не твоя!» — внутренне усмехнулась она, и уверенная, что он смотрит на неё, улыбнулась и отвернула голову в сторону. Безусловно, её жест мог бы быть несколько более эффектным, если бы на ней была её туника.

— Боюсь, что Фел Дорон прав, — заметил Терсий Майор. — Они могут вернуться позже со стрекалами.

— Нас здесь уже не будет, — ответил Порт.

— Что? — опешил Фел Дорон.

— Подай сигнал, — приказал Порт Каньо.

— Но это преждевременно! Ещё не время! — воскликнул Терсий Майор.

— Мы должны действовать, — заявил тарнмейстер. — Подавай сигнал.

Фел Дорон кивнул и засветил лампу. На мгновение он поднял лампу и окинул Эллен оценивающим взглядом. Девушка, поняв, что находится под наблюдением свободного мужчины, как и положено, опустилась на колени.

— Несомненно, заниматься конфискацией рабынь по ночам дело менее болезненное, — пробормотал Фел Дорон.

— Мы заберём её с собой, — бросил Порт. — У нас есть планы на неё.

Это заявление поразило Эллен. Как они могли взять её с собой? Разве она не была конфискована? Разве на её шее не висел косианский жетон?

Фел Дорон с лампой в руке вышел наружу, но вернулся буквально через мгновение и доложил:

— Сделано.

— Собирайте свои вещи, какие сочтёте необходимыми, — приказал Порт своим помощникам Фелу Дорону и Терсию Майору. — Этой ночью мы вылетаем.

— Эй, что здесь происходит? — спросил озадаченный Селий Арконий.

— Селий, займёшься рабыней — велел ему Порт. — Накормить и напоить. Проконтролируй, чтобы она облегчилась.

— Хорошо, — растерянно кивнул Селий.

— Как закончишь с ней, — добавил тарнмейстер, — спустись вниз и попытайся выяснить, что творится на улицах.

— Всё сделаю, — заверил его молодой человек.

Когда Эллен подняла взгляд, то различила в полумраке смутные очертания фигуры Селия Аркония, возвышавшегося над ней. Пожалуй, это было не то зрелище, которое она больше всего мечтала увидеть.

— Ой! — взвизгнула она от боли.

Молодой человек схватил её за волосы и, рывком поставив на ноги, тут же согнул в поясе, удерживая голову девушки у своего бедра. Эллен вынуждена была торопливо переставлять ноги, чтобы не свалиться. Она попыталась ухватиться руками за его толстое запястье.

— Пожалуйста, Господин! — простонала рабыня. — Остановитесь! Вы делаете мне больно!

— Заткнись, шлюха, — буркнул он.

Селий притащил девушку на кухню и толкнул на пол, велев встать на колени, а сам взял миску и, бросив её себе под ноги, пинком отправил к Эллен. Потом он поднял мешочек и вытряхнул из него в миску несколько кружков печенья, прогрохотавших по её дну. Эллен в муке подняла на него взгляд. Но Селий снял крюка рабскую плеть и, качнув ею, приказал:

— Ешь!

Девушка немедленно склонила голову и, опустившись на четвереньки, занялась печеньем. Печенье было сухим, и есть его оказалось делом нелёгким, и Эллен подняла голову и умоляюще посмотрела на мужчину. Однако тот лишь поднял руку с плетью. У неё не оставалось иного выбора, кроме как снова уткнуться миску. Возможно, Эллен была медлительной, а может, это он потерял терпение, но Селий схватил её за волосы левой рукой и, поставив вертикально, достал из миски последние два куска печенья и сунул ей в рот. С запястья его руки свисала плеть, покачивавшаяся рядом с правой щекой Эллен. Она попыталась прожевать, испуганно косясь на плеть, но сухое печенье поддавалось плохо. Тогда Эллен, задыхаясь, принялась глотать толком непрожёванные комки, изо всех сил проталкивая их в горло. Она всё ещё пыталась перевести дух, когда Селий поставил перед ней миску с водой, к которой она, было, с благодарностью потянулась руками, но была остановлена, выставленной перед ней плетью. Девушка подняла жалобный взгляд на мужчину, но его глаза были строги.

— Как гладкая маленькая самка урта, — потребовал он.

Эллен опустила голову и припала губами к воде.

— Быстрее, шлюха! — рявкнул Селий.

Она плакала. Её солёные слёз смешивалась с водой. Губы и язык иногда касались бортов и дна миски, столь отчаянными были её усилия. Пряди волосы упали в воду и намокли.

— Какая Ты медлительная, — проворчал он и, подняв миску с пола, приказал: — Выпрямись, открой рот, шлюха.

Затем, мужчина просто взял и одним махом влил воду ей прямо в горло. Она сразу же захлебнулась, закашлялась, и большая часть воды пролилась мимо, сбежав ручьями по её подбородку и горлу на грудь и живот. Опустошённая миску прогрохотала по полу отброшенная мужской рукой. Девушка вздрогнула и зарыдала, но её унижения ещё не кончились. Селий Арконий снова вздёрнул её на ноги и, согнув в ведомое положение, оттащила к её закутку.

— Присаживайся, — прорычал он, указывая на горшок, — рабыня.

— Пожалуйста! — заплакала Эллен, но увидев, что Селий поднимает плеть, облегчилась прямо перед ним.

— Вытрись, — бросил мужчина, — грязнуля.

И она вытерлась горстью соломы, подобранной с пола, сунув её в горшок. Эллен, вздрагивая от рыданий, чувствуя себя униженной и оскорблённой, встала перед ним на колени, и посмотрела на возвышающуюся над ней в полумраке фигуру.

— Теперь можешь говорить, — усмехнувшись, разрешил он.

— Я ненавижу Вас! Я ненавижу Вас! — выкрикнула рабыня.

— Тебя было бы нетрудно использовать, — заметил Селий, — прямо здесь на соломе.

Эллен испуганно отпрянула.

— Ты правда считаешь себя существом изо льда? — поинтересовался он.

— Да! — крикнула Эллен. — Если вас это так интересует!

— Значит, Ты всё ещё хочешь притворяться маленьким куском льда, из которого вырезали статуэтку рабской девки?

— Я — лёд, — крикнула она. — Я — лёд!

— Понимаю, — кивнул молодой человек. — То есть, Ты — холодная рабыня?

— Да, — ответила девушка, стараясь, чтобы её голос звучал ровно. — Я — холодная! Я — холодная рабыня!

— Понятно, — усмехнулся он.

— Что Вы делаете? — вскрикнула Эллен, но тарнстер уже опрокинул её животом в солому.

— Не бойся, маленькая сосулька, — успокоил её Селий Арконий, быстро связав ей руки и ноги.

Девушка беспомощно задёргалась в стянувших её конечности путах. Конечно, это был бесполезный жест отчаяния.

— Что Вы собираетесь сделать со мной? — испуганно спросила она, когда Селий поднял ей на руки. — Куда Вы несёте меня?

— Порт хочет, чтобы я сходил вниз и разведал, что там творится, — пояснил он.

— Положите меня! — крикнула Эллен.

— Через мгновение, — заверил её мужчина.

— Нет! — в страхе воскликнула она. — Не делайте этого!

Но Селий Арконий уже открыл тяжёлую дверь морозилки, действительно, через мгновение, несмотря не её слабые протесты, попытку бороться, жалобные стоны и мольбы о милосердии, внёс её в кладовую, и, связанную, как она была, уложил на спину, прямо на куски льда, присыпанные опилками.

— Отличное место для маленьких сосулек, — заявил он.

— Не оставляйте меня здесь! — жалобно попросила рабыня.

Но, мгновением спустя, Селий Арконий, вышел, закрыв и заперев за собой, тяжёлая, деревянную, крепкую дверь. Эллен к её ужасу и страданию оказалась в кромешной темноте. Она закричала, но, похоже, Порту и другим мужчинам было абсолютно всё равно, или они просто не слышали её.

Вероятно, их сейчас занимали куда более серьёзные вопросы. Она успела заметить, что они, в лихорадочной поспешности, собирали вещи. Так что ничего удивительного не было в том, что удобство рабыни, комфорт соблазнительной маленькой невольницы, в особенности справедливо наказанной, был для них далеко не на первом месте.

— Пожалуйста, Господа, освободите меня! — всхлипнула она. — Я буду хорошей рабыней! Я буду хорошей рабыней!

Она крутилась и корчилась на льду. Холодные опилки облепили её лицо, запутались в волосах. Её спину ломило от холода. Она попыталась изменить позу, но к её груди, животу и передней части бёдер лёд оказался ещё беспощаднее. Она приподняла ноги, пытаясь держать надо льдом. Рыдая в темноте, Эллен то лежала на спине, то перекатывалась с боку на бок.

— Я буду хорошей рабыней! — плакала она. — Я буду хорошей рабыней!

Эллен испугалась, что может сойти с ума от холода и темноты. Несомненно, она не так долго, пролежала в темноте, но в страдании быстро потеряла ощущение времени. Никогда прежде не доводилось ей замерзать настолько, как теперь. Металл ошейника напитался холодом и походил на плоское ледяное кольцо, замораживавшее её шею. Даже шнуры, которыми она была связана, казалось, сократились от холода и всё сильнее сжимали её конечности. Эллен начала опасаться, что они, словно ледяные ножи, вот-вот отрежут её кисти и стопы.

Прошло примерно полана или около того, прежде чем дверь в морозилку или ледяную кладовую, наконец, открылась, и в дверном проёме появился подсвеченный сзади силуэт Селия Аркония.

— Господин! — жалобно и умоляюще прорыдала Эллен.

— Ну что, Ты готова быть хорошей рабыней? — поинтересовался он.

— Да, Господин! Да, Господин! — закричала девушка.

Получив ответ, мужчина вошел в комнату, подхватив её, перебросил замёрзшее тело через левое плечо головой назад и, придерживая рукой, покинул морозилку, закрыв и заперев за собою дверь. Рабыня, которую несут таким образом, чувствует себя смущённой и запутанной, ведь она не знает куда и зачем её несут. Трудно находясь в таком положении, не уяснить для себя, что ты товар.

«Что мужчины могут сделать нам! — думала Эллен, покачиваясь на плече. — Что мужчины могут сделать с нами! Они могут сделать с нами всё, что захотят! Как повезло нам, что этот факт был скрыт от мужчин Земли, что они, возможно по своей простоте, или по нехватке воображения, или в своём наивно некритическом принятии наложенных на них пропагандистских штампов, не сознают этого! Горе нам, если они, наконец, решат осуществить свои прерогативы, свои права, записанные в законах природы! А с другой стороны, почему бы им опять не сделать нас своими рабынями?»

Селий снова принёс её на кухню и поставил, всё ещё связанную по рукам и ногам на колени перед собой.

Эллен, стоявшую на коленях, трясло от озноба.

— Итак, — усмехнулся мужчина, — Ты всё ещё утверждаешь, что Ты — холодная рабыня?

— Я замёрзла! — стуча зубами, проговорила она.

— Холодная ли Ты рабыня? — повторил Селий свой вопрос.

— Нет, — внезапно выкрикнула девушка. — Я — горячая рабыня! Я — горячая рабыня!

— Тогда, — усмехнулся он, — возможно, Ты готова просить о разрешении служить мне в качестве горячей рабыни?

— Да, Господин! — заплакала Эллен.

Молодой человек поощрительно улыбнулся.

— Я прошу позволить мне служить вам в качестве горячей рабыни! — прорыдала она. — Я прошу позволить мне служить вам в качестве горячей рабыни!

— Вспоминай, — сказал мужчина, — когда окажешься у других рабовладельцев, о том как Ты просила только что. И помни, что Ты просила служить Селию Арконию из Ара. Просила жалобно и беспомощно. Просила служить ему, как горячая рабыня.

— Господин? — спросила она.

— И помни о том, что он отказал тебе в разрешении сделать это, — добавил Селий. — Помни, что он с презрением отказался от тебя, что он посчитал тебя неподходящей для себя и отверг, как дешёвое рабское мясо.

Эллен, не веря своим ушам, уставилась на него.

Мужчина взял со стола её тунику, которую он, очевидно, принёс сюда заранее, перед тем, как забрать девушку из морозильной камеры, и, тщательно несколько раз сложив ткань, пока не получился маленький, толстый прямоугольник, запихнул её между зубов Эллен.

— На твоём месте, я бы не стал выталкивать это, — намекнул он ей.

Затем, снова закинув рабыню на плечо, Селий перенёс её в открытый зал чердака и, не развязывая, уложил на спину, прямо на пол.

— Рабыня накормлена и напоена, как Вы приказали, Порт, — доложил молодой человек. — И я проследил, чтобы она облегчилась.

— Хорошо, — кивнул тарнмейстер. — Запрягай тарнов.

Фел Дорон, с ящиком в руках, прошёл мимо Эллен, и уложил свою ношу в тарновую корзину.

— А где Терсий? — осведомился Порт Каньо.

— Здесь я, — отозвался Терсий, входя на чердак с внешней платформы, с лампой в руке.

— Ты чего там делал? — спросил Порт.

— Осматривался, — ответил Терсий.

— Скоро вылетаем, — предупредил его тарнмейстер.

— Так я готов, — пожал плечами его помощник.

— Иди, помоги Селию, — велел ему Порт, оглядываясь в сторону входной двери, словно опасаясь вот-вот услышать мужские крики, быстрый топот ног по лестнице и грубые, настойчивые удары копий в двери.

Терсий поставил маленькую лампу, заполненную тарларионовым жиром на полку и, поспешно собрав в охапку ремни сбруй, забежал в зону стойл.

Порт Каньо, вытащив из тайника тарновое стрекало, вошёл вслед за ним, и вскоре вернулся с продолговатым свёртком в руках. Это был тот самый таинственный свёрток, который он закопал в солому перед самым визитом косианских солдат. Положив свою ношу на пол, неподалёку от Эллен, он развернул свёрток. Зазвенел металл. Оказалось, что внутри были спрятаны несколько мечей, два боевых топора, несколько арбалетов, а также связки коротких стальных оперённых болтов для них.

Насколько знала Эллен, хранение таких вещей были строго запрещено законом принятым косианскими оккупационными силами. Тирания всегда пытается разоружить своих граждан, причём неизменно под предлогом того, что это делается для их блага, тем самым заставляя людей склонять свои головы, подставляя шеи под хомут государства.

Фел Дорон снова пробежал мимо лежавшей на полу рабыни, на сей раз, пронеся с кухни мешок, битком набитый продуктами. Он уложил мешок в соседнюю тарновую корзину, и выжидающе посмотрел на Порта Каньо.

— Вооружайся, — приказал тот.

Фел Дорон и подошедший в этот момент Терсий, занялись кучей оружия возвышающейся на полу. Каждый взял по мечу и арбалету, и по связке болтов к ним.

— Семь тарнов запряжены в качестве грузовых, — доложил Селий Арконий, выходя из жилой зоны тарнов, — два других без корзин, присоединены к ним и готовы к вылету. А теперь, хотелось бы знать, что всё это значит.

Похоже, двух тарнов они собирались оставить здесь.

— Ты не хочешь вооружиться? — поинтересовался Порт.

— Уверен, Вы знаете, что это запрещено, — заметил Арконий.

Пожав плечами, тарнмейстер снова скатал одеяло, обвязал его верёвкой и уложил в одну из семи корзин, стоявших около больших ворот.

— Вы улетаете? — спросил Селий. — Что вообще происходит?

— Ты слышал что-нибудь о Бригаде Дельта? — поинтересовался Порт.

— Это — миф, — пожал плечами молодой человек.

— Что Ты об этом знаешь? — уточнил Порт Каньо.

— Немногое, если не сказать ничего, — ответил Арконий.

— Это — организация, состоящая не целиком, но в основном, из ветеранов провальной операции в дельте Воска, — сообщил ему тарнмейстер, — где их предало их же собственное командование, бросив умирать без снабжения и связи. Это мужчины, выжившие в нечеловеческих условиях, которые пробившись из дельты и вернувшись домой, обнаружили, что превратились в объекты для презрения, оскорблений, насмешек и плевков в спину, от людей с которыми они делили Домашний Камень. Позже, как Ты знаешь, предатели во власти открыли ворота Ара перед косианцам и их союзниками, прикрыв это болтовнёй о дружбе и союзе.

— Этого бы никогда не случилось, — с горечью сказал Селий Арконий, — будь в городе Марленус, наш Убар, наш Убар Убаров.

— Вот мы и должны сделать всё, что можем без него, — заметил Порт.

— О чём это Вы? — не понял его Арконий.

— Бригада Дельта вовсе не миф, как Ты только что предположил, — объяснил Порт Каньо. — Уж можешь мне поверить. Я, Терсий и Фел Дорон члены бригады. Но теперь мы оставляем её. Эта организация слишком мала, медлительна и не готова к реальным действиям. Есть вещи, которые могут и должны быть сделаны уже теперь. И мы должны их сделать. Мы начинаем действовать независимо.

— Что Вы сможете сделать в одиночку? — полюбопытствовал Селий Арконий. — Заманите в засаду и убьёте косианского часового? Так это приведёт только к тому косианцы возьмут заложников и усилят репрессии? Они могут сжечь целые районы, убить тысячи горожан.

— Кое-что можно и должно сделать, — заявил Порт. — И мы не одиноки в этом. Есть и другие, также вышедшие из Бригады, кто чувствует то же, что и мы. Сегодня, пусть мы ещё недостаточно готовы, на мы начнём действовать.

— Город должен подняться весь, — сказал Арконий

— Для этого пока нет никакой вдохновляющей идеи, — развёл руками Порт.

— Тогда что Вы можете сделать? — поинтересовался Селий.

— Далеко не все оккупанты косианцы, — напомнил тарнмейстер. — Фактически, большая часть их армии — наёмники, которые служат Косу за деньги. Их верность принадлежит не Домашним Камням Джада или Темоса, а кошельку их нанимателя, толстяка Луриуса из Джада. До сих пор их здесь, главным образом, держала возможность банального безнаказанного грабежа Ара. Но наёмников много, и они нетерпеливы, а Ар становится всё беднее, и в нём остаётся всё меньше серебра, золота и женщин, которых можно было бы захватить и поделить.

— И что из того? — спросил Арконий.

— Кос в союзе с Ченбаром, Морским слином Убаром Тироса, расширяет свою гегемонию на материке. Они уже обложили данью больше дюжины больших городов.

— Ну и? — хмыкнул Селий Арконий.

— Часть этой дани должны доставить в Ар, чтобы оплатить услуги наёмников, — намекнул Порт Каньо.

— Косианцы теперь сами смогут удержать город, — пожал плечами Арконий. — Они больше не нуждаются в своих союзниках. Они выиграли свою войну.

— Ты, правда, думаешь, что наёмники и их капитаны просто так согласятся с тем, что их распускают по домам? — поинтересовался тарнмейстер. — Это всё равно что выгнать ларлов на улицу. Кто знает, что они сделают, оставшись без средств? Они запросто могут повернуть своё оружие против Коса и Тироса.

— Это та проблема, которую я с радостью предоставил бы решать Косу, — усмехнулся Селий Арконий.

— Караван с золотом движется к Ару, — сказал Порт. — Он оставил Брундизиум в прошлом месяце. Это — плата наёмникам, и, запланировано, что она будет предоставлена им на праздновании дня вступления Луриуса из Джада на престол Коса.

— До этого ещё больше пятидесяти дней, — прикинул Селий.

— Однако флаги уже развешены, — с горечью сказал Фел Дорон, — как и плакаты, объявляющие о близости этого радостного события.

— Насколько я понимаю, — предположил Арконий, — ваш план состоит в том, чтобы помешать или задержать прибытие каравана с золотом.

Порт Каньо усмехнулся.

— Даже не пытайтесь делать это, — попытался образумить его молодой человек. — Прошу Вас. Каравану наверняка хорошо охраняется и готов к любым неожиданностям.

— Ты с нами? — спросил тарнмейстер.

— Это глупо, — покачал головой Арконий.

— Ты с нами? — повторил свой вопрос Порт Каньо.

— Нет, — ответил Селий Арконий.

— Ну, тогда желаю тебе всего хорошего, — вздохнул его работодатель, протягивая ему свою руку.

И двое мужчин сжали запястья друг друга. Это самая крепкая хватка из всех возможных. Когда руки сомкнуты таким способом, рука одного находится во власти другого, и даже если один из них разожмёт руку, то другой его удержит. Это хватка характерная для моряков, и возможно, она пришла именно из морской практики. Это полезно в их опасной работе, где потеря контроля может стать предтечей катастрофы, например, падения с реи в холодные, бурные воды. Конечно, имеет это свою ценность и распространение среди тарнсмэнов, тарноводов и тарнстеров, кому порой приходится переходить с седла на седло, или из корзины в корзину прямо во время полета. Нормальное же гореанское рукопожатие, по крайней мере, имея в виду те случаи обмена им среди свободных мужчин, которые происходили на глазах рабыни, ничем не отличалось от того как это делается на Земле, откуда он, несомненно, пришло. Мужчины просто сжимают правые руки, тем самым как бы отдавая руку в которой могло бы быть оружие во власть другого, как предполагается, в знак уважения, доверия и дружбы.

— Я прошу вас передумать, — попросил Селий Арконий.

— Всё уже решено, мы не отступим, — улыбнулся Порт.

— Вы — храбрые дураки, — вздохнул Селий. — И я желаю вам всего хорошего.

Тарны, что интересно, были выстроены внутри пространства чердака, а не как обычно, снаружи, на платформе. Порт, судя по всему, должен был вести первого тарна, управляя им из корзины. Тарн с корзиной Фела Дорона располагался вторым. Терсию Майору предстояло лететь в корзине третьего, но от упряжи его тарна, шёл длинный линь к четвёртой птице, потом к пятой, шестой и седьмой, формируя караван тарнов с грузовыми корзинами. Восьмой и девятый тарны также были присоединены к каравану тандемом, но без корзин. Таким образом, они вылетали на двух отдельных тарнах с корзинами, и с караваном из семи птиц, из которых пять были с грузом и две налегке. При этом двух из одиннадцати тарнов они оставили в их стойлах. По-видимому, за ними предстояло присматривать Селию Арконию, не захотевшему последовать за своими товарищами.

По-видимому, они решили, что косианцам могло бы показаться менее подозрительным, если несколько тарнов останутся в загоне. В конце концов, остальные могли отсутствовать по делам бизнеса. Конечно, могут возникнуть проблемы, когда придёт работорговец или его агент, чтобы забрать рабыню. Селий Арконий, конечно, всего лишь простой наёмный работник, и вполне ожидаемо, мало чем сможет помочь в таких вопросах. Опять же, как может поступить работорговец или его агент, когда он прибыв со своей плетью и поводком, не найдёт искомый товар? Может, он отменил бы заказ, или потребовал бы передать Порту приказ доставить рабыню лично в некое определённое место. Довольно трудно строить версии, ничего не зная о таких вещах. Наверное, многое зависело от того, насколько учтиво поведёт себя Селий.

Посреди этой суматохи внешне спокойной оставалась только Эллен, связанная по рукам и ногам, лежавшая голой на слегка присыпанных соломой досках, маленькая и казалась всеми позабытая. Зажатая между её зубами сложенная в плотный комок туника, стала мокрой от её слюны.

Порт перелез через борт первой корзины, а Фел Дорон и Терсий Майор заняли место в корзинах второго и третьего соответственно. Грузовыми тарнами обычно управляют из корзины, однако ими можно управлять и с седла. Эллен рискнула предположить, что перемещение тарнов такого вида, с тарнстерами в корзинах, могло бы обратить на себя меньше внимания, чем если бы мужчины сидели в сёдлах. Правда, это было слабой защитой от бродячего тарнсмэна, при встрече с которым разумнее всего сбросить корзины и улетать прочь, во избежание любых неприятностей, которые сулила такая встреча.

— Развяжи рабыню, — приказал Порт, обращаясь к Селию, — и посади её в последнюю корзину.

Молодой человек перевернул Эллен на живот и, склонившись над ней, сначала освободил от тонких шнуров лодыжки, а затем, усевшись на её бедра, распутал петли державшие запястья рабыни. Не получив разрешения выпустить тунику, девушка продолжала крепко сжимать её зубами.

— Эллен! — позвал её Порт Каньо.

Подняла голову, извернувшись, как могла, немного отжавшись от досок на локтях, чтобы увидеть своего хозяина. Для большего у неё не было возможности, поскольку её тело по-прежнему оставалось придавленным к полу, сидевшим на её бёдрах Селием.

— Хотя твои руки будут свободны, — сказал ей Порт, — Ты будешь держать кляп во рту, пока мы не минуем стены города. Если, конечно, минуем.

Эллен кивнула, но её глаза наполнились слезами от нехороших предчувствий. Что означала оговорка Порта «если минуем»? Что он мог подразумевать под этим? Это не на шутку напугало её.

— Посади её в последнюю корзину, — велел тарнмейстер.

Эллен, изо всех сил вцепилась зубами в собственную тунику, служившую ей кляпом, и в тревоге простонала. Её пугали тарны, и она боялась высоты. А что если тонкие верёвки, которыми корзина была прикреплена сбруе, порвутся? Конечно, Эллен не посмела протестовать, даже если бы ей разрешили говорить, она же не хотела быть избитой. Она, как рабыня, уже знала, что с ней будет сделано то, что захотят сделать рабовладельцы, точно так же, как это было бы сделано с верром или с мешком Са-тарны.

Селий легко подхватил её с пола и, как обычно, перебросил через левое плечо головой назад. Эллен уже хорошо знала значение этого.

— Когда Порт обратился к тебе, — сказал Селий Арконий, — Ты покачала головой в знак понимания и подтверждения.

Эллен в отчаянии издала тихий стон.

— Ты, шлюха, конечно же, знаешь сигналы кляпа, — заметил он.

Девушка проскулила один раз.

— Ты хочешь, чтобы тебя сбросили с платформы? — осведомился Селий.

Эллен прохныкала дважды.

— Это хорошо, — усмехнулся мужчина.

Конечно, во время обучения Эллен научили сигналам кляпа. Маленькая туника, которую она теперь держала в зубах, была не типична для гореанских кляпов, которые чаще всего состоят из затычки и крепкой привязи, чтобы держать её во рту. Поскольку девушке часто приходится ходить с завязанным ртом, то знать сигналы кляпа для неё важно. Затыкание рта полезно в качестве наказания, а также просто, чтобы напомнить ей, что она — рабыня. Кроме того, ей могут завязать глаза или надеть капюшон. Оказавшись в такой ситуации невольницы должны учиться реагировать на множество сигналов, например, простые прикосновения к руке, направляющие их, или, как альтернативу, на словесные команды, которым, даже притом, что они ничего не могут видеть, необходимо повиноваться немедленно. Малейшее колебание или неуверенность является поводом для наказания. Таким образом, можно провести испуганную, ничего невидящую рабыню даже по узким, извилистым, запутанным проходам в быстром темпе.

Наконец, тарнстер опустил Эллен в последнюю корзину, в которой было только одеяло, маленький ломоть хлеба, отрезанный от плоского круглого каравая, и маленький бурдюк, по-видимому, заполненный водой.

Эта корзина, футов пять в диаметре и четыре фута высотой, была чисто грузовой, а потому в ней не имелось ничего вроде сиденья или скамьи. Она была сплетена из крепких волокон порядка дюйма или около того толщиной. Эллен, схватившись за борт, встала внутри корзины и посмотрела на Селия Аркония. Слезы неудержимо потекли из её глаз. Она хотела крикнуть ему, что любит его, что она хочет быть его рабыней, но у неё не было права говорить. Конечно, могло случиться так, что она никогда больше не увидит его, того, о чьём ошейнике жаждала попросить, того, у чьих ног она жаждала стоять на коленях, того, перед кем она мечтала упасть на живот и целовать его ноги, того, к чьей плети она стремилась с любовью прижаться губами, чьи сандалии она хотела покорно, на четвереньках, приносить в зубах, того, для кого она жаждала быть самой презренной и преданной из любящих рабынь.

«Свяжите и избейте меня, — хотела она крикнуть ему, нисколько не сомневаясь в том, что он был увлечён ею, что она была объектом его желания. — Свяжите меня и выпорите меня! Научите меня своей плетью тому, что я есть, и тому, что вам требуется от меня как, от вашей рабыни. Свяжите и накажите меня, чтобы я могла в экстазе кричать в своих путах, наконец-то сознавая себя вашей, полностью вашей, ваша законной рабыней!»

Но она ничего не могла ему сказать. Зато он мог сказать ей.

— Запомни, — бросил мужчина, — что Ты просила и была отвергнута, что тебя презирали, что от тебя отказались, как от дешёвого рабского мяса.

Эллен жалобно проскулила один раз. В его глаза, она это видела, светилось только презрение и ненависть.

— Груз на месте, — доложил Селий, повернувшись к Порту.

Слезы брызнули из глаз Эллен. Она, что было сил, закусила затыкавшую её рот тунику.

Тарнмейстер поднял руку, и Фел Дорон, а за ним Терсий Майор повторили этот сигнал.

— Селий! — позвал Порт Каньо.

Молодой человек отвёл полный презрения, высокомерный взгляд от обезумевшей, отвергнутой, рыдающей рабыни и повернулся к своему начальнику.

— Порт? — спросил он.

— Ты был внизу, — вспомнил Порт. — Ты выяснил причину волнений в городе? Из-за чего там так раскричались?

— Да, — кивнул Селий Арконий. — Талена пропала из дворца.

Порт усмехнулся и, махнув рукой вперёд, дёрнул за поводья, посылая своего тарна выйти из пространства чердака на платформу, а уже через мгновение тарн подпрыгнул в воздух, расправил крылья, на миг спустившись вниз, а затем, внезапным резким ударом своих могучих крыльев, послал себя ввысь. Тарновая корзина, прикреплённая к сбруе птицы, скользнула на своих подбитых кожей полозьях с платформы, и пугающе закачалась на веревках под птицей. Порт держал птицу довольно низко, относительную медленно пролетая между башен города. Через мгновение тарн Фела Дорона покинул платформу, утащив за собой корзину с седоком. Потом настала очередь каравана тарнов во главе птицей Терсия Майора. Все тарнстеры держали небольшую высоту, в полной тишине стремительно скользя сквозь лес высоких цилиндрических башен к стенам, оставляя за спиной три луны, а потому оставаясь для всех невидимыми.

Когда корзина Эллен стронулась с места, рабыня была почти сбита с ног, но устояла. Корзина заскользила из помещения чердака на платформу. Девушка жалобно протянула одну руку к Селию Арконию, быстро удаляясь от него. Некоторое время она могла видеть, его фигуру, смутно обрисованную светом маленькой лампы, стоявшей на полке позади него. Увы, его лицо оставалось в тени, так что прочитать его эмоции Эллен не могла.

Вдруг корзина резко ухнула вниз, сорвавшись с платформы. Кляп погасил рвавшийся наружу отчаянный крик. Для Эллен это был момент неконтролируемого ужаса, паники, головокружения, вызванных ощущением свободного падения. Она зажмурилась, ожидая, что через мгновение последует удар о камни мостовой. Однако вместо удара был рывок вверх, и корзина закачалась на натянутых верёвках.

Когда Эллен смогла открыть глаза, страх никуда не исчез, но одновременно с ним её охватил восторг. Ветер свистел в ушах, развевал её волосы, пронизывал холодом до костей. У Эллен перехватило дыхание. Отчаянно цепляясь пальцами за лозу и изо всех сил пытаясь сохранить равновесие, она посмотрела вверх вдоль верёвок и сбруи, на тёмную, величественную фигуру крылатого титана, скользившего в воздухе над ней. Стоять в раскачивающейся корзине было нелегко. Но, как бы ни было это трудно и страшно, Эллен, продолжая до побелевших пальцев цепляться в борт корзины, принялась зачарованно рассматривать расстилавшийся внизу и вокруг ней во всём своём блеске и необъятности город. Его башни светились множеством огней. Во многих окнах горели лампы, крошечные, мягко мерцающие лампы любви. За большинством из этих, предположила Эллен, находились свободные компаньоны, отложившие в сторону свои внешние одежды, но, несомненно, оставшись в одеждах скромности. Свободная спутница, предположительно, не показывала своего обнажённого тела своему возлюбленному, поскольку это не соответствовало бы её достоинству. В конце концов, она свободна. Кроме того, он мог начать смотреть на неё как на рабыню, думать о ней как о рабыне, и обращаться с ней соответственно. Ни одна свободная женщина, естественно, не захочет рискнуть этим. Но, возможно, находились некоторые свободные спутницы, которые, оставшись наедине со своим возлюбленным, отгородившись от остального мира стенами своих жилищ, осмеливались показывать себя обнажёнными. Насколько смелы они были. И как подходящи были такие женщины для ошейника! Быть может, они могли бы даже, скрываясь ото всех, отважиться надеть ожерелье или браслет, чтобы почувствовать некий кусочек металла на своей мягкой плоти, некий тонкий намёк на символику неволи, хотя даже этот намёк, несомненно, бешено отрицался бы ими. Конечно, вряд ли они надели бы ножной браслет, это было бы слишком рабски. Такой намёк мог бы стать слишком опасными для свободной спутницы, мужчина которой, по-прежнему остаётся мужчиной, а они всё же легковозбудимые животные. Даже лучшие из них могут оказаться недостаточно слабыми, недостаточно феминизированными, недостаточно прирученными и недостаточно сломленными в жерновах женских желаний. Однако за некоторыми из тех окон, предположила Эллен, находились не свободные компаньоны, а рабыни и их рабовладельцы. И в тех комнатах рабыни с любовью служили своим хозяевам. Отношения рабынь и их владельцев, конечно, совершенно отличаются от отношений свободных людей. В отношениях господин-рабыня, мужчина владеет женщиной, таким образом, он может получить от неё всё, в любое время, в любом месте и любым способом, каким бы ему ни захотелось. И рабыни, в свой любви, сами не хотели бы ничего иного. Рабовладельцы, не идут на уловку отрицания войны полов. Скорее они, признавая факт её существования, выигрывают в ней и порабощают своих противников, а побеждённая рабыня служит победителю. Она принадлежит. Она горяча, предана, послушна и благодарна.

Посмотрев вниз, Эллен увидела проплывавшие широкие, освещенные факелами проспекты, некоторые из которых были разделены полосой деревьев. И хотя время было уже достаточно позднее, но улицы не пустовали. Кто-то спешил по делам, кто-то наоборот медленно прогуливался в одиночестве, погрузившись в свои мысли, кто-то вывел на поводке своих рабынь на вечерний променад, кого-то может мужчин, а может женщин, несли в паланкинах рабы, порой в сопровождении охраны, возможно они возвращались из поздних визитов. Девушка успела разглядеть стойку мелкого торговца, возможно, продававшего, отваренные в сиропе сулы или тасты. Другие улицы были погружены во мрак. Люди избегали появляться на них, в связи царившим в городе беззаконием, результатом оккупации. Многие наёмники, особенно из небольших компаний, мало чем отличались от бандитов. Впрочем, даже в лучшие времена в Аре хватало мест, посещать которые после наступления темноты зачастую было не слишком разумно. На некоторых из этих улиц можно было заметить небольшие группы людей, с факелами. Другие районы практически полностью тонули в темноте, и лишь с трудом можно было различить узкие улочки, извивавшиеся среди беспорядочно разбросанных зданий, по большей части многоэтажных инсул. Кое-какие рынки ещё были открыты, и освещенные факелами, маленькими островками мерцающего света выделялись на общем тёмном фоне. Там предлагались различные товары. На одном из этих рынок, что интересно, торговали тарларионами, но самых крупных животных туда могли доставить только после заката, когда улицы более или менее освобождались от прохожих. Пару раз они пролетали над рынками, на которых Эллен видела рабынь, частично выставленных на полках, как когда-то она сама, частично в маленьких клетках. В другом месте, внутри прямоугольника сформированного натянутыми холстами, на небольшой сцене, под музыка флейты и цехара, долетавшую даже сюда, она увидела выступающих акробатов, жонглеров и огнеглотателей. По другую сторону занавеса, она заметила одетых в шёлк рабынь, несомненно, ожидавших, когда их вызовут танцевать для клиентов их господина. Весьма обычно держать лучших танцовщиц для заключительного акта представления.

Корзина покачивалась на длинных верёвках. Эллен заставила себя разжать одну руку и потрогала натянутый трос, вокруг которого вились и трепетали её волосы, развеваемые ветром. «Как здесь здорово, — думала она. — Но хочется надеяться, что эти верёвки выдержат. Какими тонкими они кажутся! Как прекрасен этот мир! Как он естественен! Но как страшно быть женщиной и жить в этом мире, живущем по законам природы! И всё же, я не хочу жить в каком-либо другом месте, кроме как в этом мире. Здесь есть мужчины, такие как Порт Каньо и Селий Арконий! Я даже представить себе не могла, что такие мужчины могут существовать. Здесь я — женщина.»

Эллен коснулась своего ошейника. «Чем ещё могла бы быть женщина Земли перед такими мужчинами, кроме как рабыней? Но я всё равно не хочу жить где бы то ни было, кроме этого мира. Я — женщина. Я узнала это на Горе. Мне преподали то, что это означает во всей истинности, глубине и изобилии этого. Лучше ошейник на Горе, чем трон на Земле! Как великолепно, быть женщиной и жить в мире со своей природой, на планете, на которой я должна занимать своё законное место согласно закону природы, место у ног мужчин!»

Тарн размеренно и плавно бил крыльями воздух над её головой.

Впереди она уже могла разглядеть маяки, установленные на стенах Ара.

Мимо промелькнула крыша невысокой башни, на крыше которой, среди досок и каких-то обломков Эллен успела заметить голую рабыню, прикованную за запястья цепью к кольцу. Девушка смотрела вверх на проносившихся над ней тарнов.

«Полагаю, что над ней хорошо доминируют», — с усмешкой подумала Эллен.

Впереди она уже ясно видела стены, внутренняя была выше, но верхний край наружной стены был виден с высоты их полёта. Караван в ночной тишине плавно приближался к ним.

В памяти Эллен вдруг снова всплыло замечание Порта, «если минуем», заставив её задрожать от страха. Оставалось только надеяться, что он знал что делал, и что, то место стен, к которому они держали курс, было выбрано неслучайно.

Дело в том, что ночью в небе над городом могла быть натянута противотанрновая проволока, но пока не было никаких признаков таковой.

Кстати, пролетая над внутренней стеной, Эллен успела заметить на ней человека смотревшего вверх. Она решила, что это был гвардеец Ара. По крайней мере его униформа указывала именно на это. И он не сделал даже попытки дать сигнал на снижение каравану тарнов, как и не помчался поднимать тревогу.

Теперь стены Ара и его огни, остались позади. Караван по-прежнему держался на небольшой высоте, проносясь над открытой местностью. Временами Эллен видела огни каких-то разбросанных по округе деревень.

Ей вспомнился тот здоровяк крестьянин, один вид которого так взбудоражил Коринн, что она убежала с площадки прачечной, даже не закончив своей работы. Эллен её поступок показался очень странным. Сама она, конечно, оставалась у корыта до тех пор пока не достирала всё своё бельё.

В тот день город был охвачен волнениями, связанными, по словам Селия Аркония с предполагаемым исчезновением из дворца Талены, самой Убары Ара. Быть может, она отбыла по некому секретному государственному делу, и к настоящему времени уже вернувшись во дворец, снова восседала на троне Ара. Скорее всего, дело было именно так. В конце концов, Убары, принимая во внимание стены, ворота, пароли, охранников, так просто не исчезают. Она вспоминала, разговоры о том, что Мирон, бывший Полемаркосом, командующим оккупационными силами, предположительно вошёл в город. По-видимому, это было необычно. Эллен слышала, что Талена отдала ему прекрасную рабыню, которую звали Клодия, дочь бывшего администратора Ара.

Эллен, вспомнив о том, что стены Ара остались позади, вытащила изо рта свой кляп и, подставив лицо струям набегавшего ветра, глубоко и с благодарностью вдохнула свежий ночной воздух. Сжимая в руке сложенную влажную туника, она оглянулась назад, окинув взглядом панораму Ара.

Очевидно, мужчины не хотели, чтобы она кричала или вопила от ужаса, звала на помощь, или что-нибудь в этом роде, пока они благополучно не минуют стены города. Огни огромного города всё ещё были видны позади. Эллен не заметила никаких признаков преследования. Потом пришло ощущение холода, и она поняла, что здорово озябла. Опустившись на колени на дно корзины, девушка расстелила одеяло так, чтобы оно закрыло плетёный пол. Стопы её ног саднило от стояния на ребристой поверхности, можно было не сомневаться, что на коже остался вдавленный узор плетения. Одеяло должно было защитить её от неприятной необходимости стоять на такой поверхности. Эллен предположила, что далеко не всем рабыням и пленницам, предоставляют подобное снисхождение. Наверное, это было бы довольно мучительно, предположила Эллен, лежать на плетёном из лозы, ребристом дне корзины голой, связанной по рукам и ногам, возможно, с лодыжками, притянутыми вплотную к запястьям, что было весьма популярным, простым, но чрезвычайно эффективным и надёжным способом связывания рабынь.

Девушка встряхнула свою короткую тунику, которая, после нетрадиционного использования была расчерчена линиями и складками, и покрыта влажными пятнами. Натянув тунику через голову, она стянула её вниз насколько смогла, по большому счёту, очень недалеко. «Ну вот, теперь, — восхищенно подумала Эллен, — я снова своя собственная женщина!» А затем, громко рассмеялась, завалившись на спину на дно качавшейся на ветру корзины. Она была своей собственной женщиной, ровно настолько, насколько могла быть своей собственной женщиной рабыня, которая таковой не была ни на йоту. Она была женщиной рабовладельца, его рабыней. Тем не менее, на ней теперь было, пусть и облегающее, и до смешного короткое, но прикрытие для её порабощенной красоты, некий элемент защиты, тонкий слой почти ничего не скрывающей реповой ткани, разрезанной по бокам. Рабыни благодарны, даже за столь немногое. Конечно, туника, хотя мы, говоря о ней, упоминаем как «её», была, как и она сама, собственностью рабовладельца. Ей не принадлежал даже ошейник, который она носила. Рабыням ничего не может принадлежать, наоборот, это именно они принадлежат.

Эллен села на дно корзины, и попыталась стянуть края разрезов туники. Она остро ощущала отсутствие у предмета одежды закрытия снизу. Впрочем, очень немногие предметы рабских одежд, как уже отмечалось прежде, имеют такое закрытие. Пожалуй, в голову приходит только турианский камиск. Неприкрытость снизу имеет тенденцию сексуально стимулировать женщину, в особенности это имеет место, когда одежда ещё и коротка, и вдобавок требуема от неё мужчиной. Она натянула на себя одеяло, сразу почувствовав разливающееся по телу приятное тепло, и благодарность к Порту, своему хозяину, проявившему доброту к непритязательной варварке, простой рабыне с Земли.

Спустя примерно ан, Эллен снова поднялась на колени и, придерживая обмотанное вокруг себя одеяло, потянулась и подняла маленький круглый, плоский ломоть хлеба, лежавший на дне корзины рядом с небольшим бурдюком. Стоя на коленях, она откусывала маленькие кусочки хлеба. Не было ничего предосудительного или уникально для её статуса рабыни в том, чтобы питаться на коленях. Впрочем, гореанских женщин в высоких городах и особенно представительницы высших каст, тоже обычно едят стоя таким же образом, или полулёжа за низким столиком. В отличие от них гореанские мужчины в высоких городах обычно сидят за такими столами со скрещенными ногами, но, бывает и полулёжа, как и свободные женщины. Безусловно, рабыне миску с едой чаще всего ставят на пол, а не на стол. Кроме того, ей могут запретить пользоваться руками, если того пожелает её хозяин. В этом случае она должна, стоя на четвереньках, опускать голову и ловить пищу из миски прямо ртом, а также и пить прямо из кастрюли, стоящей на полу. А ещё, иногда, господин может кормить её с руки, опять же не разрешая ей пользоваться своими собственными руками. Конечно, в этом действии важен, прежде всего, символический аспект, и чаще всего это используется не больше, чем для первого кусочка или двух из всей еды. Это просто ещё один способ напоминания рабыне о том, что она полностью зависит от рабовладельца, в том числе и в том, что касается её питания. Кстати, фонтаны в общественных местах зачастую имеют чаши, установленные в несколько рядов, и всегда как минимум в два, причём нижняя чаша обычно устанавливается не больше, чем в нескольких дюймах от земли или тротуара, поскольку ожидается, что из неё будут пить веры, слин, а также и рабыни встав на четвереньки.

Эллен не стала съедать весь хлеб сразу, и отложила ломоть, откусив лишь несколько кусочков. Откуда ей было знать, сколько времени мог продлиться полёт. К тому же её недавно накормил, если это можно так назвать, жестокий, нетерпеливый красавчик Селий Арконий. «О, как я его ненавижу, — сжимая кулаки, подумала она. — О, как я хочу, чтобы он был моим господином!» Эллен сделала небольшой глоток из бурдюка, в котором, как она и предполагала, оказалась вода. Она опасалась, что туда могли подмешать что-нибудь вроде порошка тасса, который совершенно не имел вкуса, чтобы усыпить её в корзине, однако никаких изменений в своём состоянии она не заметила. Это порадовало её. С гневом и оскорбленным достоинством она вспомнила, с каким безразличным презрением поил её Селий. А затем, окатив её волной ярости, в память всплыл момент, когда он вынудил её присесть перед ним на горшок и облегчиться. Конечно, она ведь была всего лишь рабыней. «Я ненавижу его, я ненавижу его, — твердила она про себя, сжимая кулаки. — Но сколько же в нём гореанства! Как не походит он на добрых, приятных, побеждённых мужчин Земли! Он совсем не уважает женщин! Он обращается с нами без капли нежности и мягкости, он не позволяет нашим соблазнам взять верх над собой! Его не волнуют наши чувства! Он доминирует и господствует над нами! Он принадлежит к тому типу мужчин, которые смотрят на нас, как наездник смотрит на лошадь, через призму хлыста зажатого в его руке! И что остаётся нам, кроме как снять с себя одежду и, встав на колени, надеяться понравиться таким мужчинам.

Позднее Эллен снова встала и, как смогла, уложила часть одеяла под ноги, а остальное обернула вокруг себя, защищаясь от ветра и ночной прохлады.

Она подняла голову и полюбовалась висевшими в небе тремя лунами. «Как они прекрасны, — подумала Эллен. — И как прекрасен этот мир».

Стоя на ветру, свистящем в тросах и игравшем её волосами, под мерными взмахами крыльев гигантской птицы, реявшей над её головой, девушка почувствовала жетон, прикреплённый к её ошейнику.

«Предположительно, теперь я принадлежу Косу, — подумала она. — Меня конфисковали. Но мой хозяин, или точнее тот, кто был моим хозяином, попросту утащил меня».

Эллен предположила, что теперь, по крайней мере, с точки зрения косианцев, являлась украденным имуществом. И это пугало её.

«Почему Порт не передал меня солдатам Коса, или их представителю, — задумалась она. — В конце концов, за прошедшие месяцы в Аре были конфискованы тысячи рабынь, и на сотни свободных женщин надели ошейники. Думаю, что я ему нравлюсь, хотя, конечно, я не могу сказать, что он чрезмерно очарован своей юной варваркой рабыней. Конечно, он не любит меня так, как мужчина мог бы полюбить рабыню! Тогда почему он взял меня с собой? Почему он вообще купил меня? Только ли для самых непритязательных работ на своём чердаке, ну и, конечно, для обычных задач рабыни для удовольствий? Уверена, человек его достатка мог бы позволить себе купить куда лучше обученную, и более красивую женщину, гореанскую девку. Он сказал что я фигурировала в его планах. Интересно, что бы это могло означать?»

Внезапно холодная волна страха прокатилась по её телу. А что если он купил меня для дела, в котором он не хотел бы подвергать риску гореанскую девушку!

Сразу вспомнились сообщения, которые она носила в своём теле, интриги и опасности теперешнего Ара. Так вот значит в чём дело, осенило её. Ему нужен был дешёвый расходной материал! Но затем ей пришло в голову, что это было бы слишком просто. Должно быть, ему также требовалась невежественная девка, совершенно несведущая в политике Ара, та, кто не в состоянии понять хоть что-то из происходящего, и для чего её используют, та, которая даже под пыткой, когда её плоть, корчащуюся на дыбе, будут жечь раскалённым добела железом, не сможет ничего рассказать о тех делах, в которых она невольно и покорно участвовала.

«Но всё же для чего он собирается меня использовать», — задавалась вопросом Эллен.

Она не сомневалась в том, что Порт испытывал к ней что-то вроде привязанности. Однако она была уверена, что ценность её была незначительна, впрочем, возможно, точно так же, как была незначительна для него ценность десятков свободных людей, по сравнению с некой целью, неким запланированным им проектом.

Что же случилось с Таленой? Почему Убара исчезла из дворца? А какое ей собственно до всего этого дело? «Не думаю, — внутренне усмехнулась Эллен, — что мне есть смысл о чём-то волноваться и чего-то бояться, фактически, не больше, чем лошади. Я — собственность, я — товар. В их делах я могу фигурировать лишь в качестве трофея, доставшегося той или иной стороне, носить цепь одних или других, однако я не думаю, что мне стоит бояться, как стоило бы бояться в этой ситуации свободным людям. Пожалуй, это Порт Каньо, мой хозяин, должен бояться, а вместе с ним Фел Дорон и Терсий Майор, его друзья и партнеры, поскольку они — свободные люди, и следовательно они считаются ответственными за свои действия, например, за кражу или измену. А я — рабыня».

Стоя в корзине, на ветру, держась одной рукой за борт корзины, а другой прижимая к себе одеяло, летя сквозь ночь, в свете гореанских лун, она почувствовала в себе рождение странных эмоций удовлетворённости и гордости.

«Я никогда не была так счастлива как на Горе, — думала Эллен. — Как я рада что меня перенесли сюда. Здесь я впервые стала чем-то, чем-то точным и реальным. Здесь у меня впервые появилось значение, статус, природа и идентичность, фактическая идентичность. Я впервые знаю то, что я есть, и чем я должна быть, и что я должна делать. А ещё, здесь впервые я узнала, что мой пол что-то значит, что он является по-настоящему значимым. У меня впервые есть действительная стоимость. Свободные женщины могут быть бесценными, но это также означает, что они ничего не стоят. А у меня, как у той кем я являюсь, есть цена, и она определяется моей красотой, и у меня есть причина быть уверенной, что она значительна, желанием мужчин и состоянием рынка. В этом мире войны вспыхивали из-за рабынь. Мы очень ценны. И что бы там ни говорили мужчины, но я подозреваю, что в этом мире именно мы — самый ценный вид товаров. Фургоны золота, сотни тарнов — вот цена, которую они готовы платить за высоких рабынь. За некоторых рабынь жертвовали целыми городами. Даже рабыни средней стоимости являются важными статьями в экономике. Мужчины жаждут рабынь, и здесь они могут их иметь. Мужчины сражаются за рабынь. Мужчины за них убивают. Мы — сокровища, мы — призы. Нас разыскивают с рвением, с нетерпением, с энергией, с амбициями, со страстью и силой. Мужчины становятся великими, когда наши шеи оказываются в их ошейниках. У их ног мы находим нашу женственность. Природа подтверждена, усилена, исполнена и празднуется».

Ветер трепал её волосы.

— Ты можешь отвергать меня, Селий Арконий, — с горечью сказала Эллен, — зато другие не сделают этого. Я знаю, что у меня есть ценность, что за меня дадут хорошую цену на нормальном рынке. Пусть я слишком молода, пусть я варварка, но я знаю, что я — красивая рабыня. Да, красивая рабыня! Посмотрим, что Ты скажешь, увидев на меня на сцене торгов, Селий Арконий, увидев, как я выступаю! Вот тогда Ты закричишь от гнева, страдания и потребностей, увидев, что Ты потерял!

— Ты потерял свой приз, Селий Арконий, — выкрикнула она в безразличную тёмной пустоту, расстилавшейся внизу местности. — Ты потерял свой приз!

Как прекрасны луны, думала Эллен, глотая слезы. Затем, не в силах унять рыданий, она легла на дно корзины, подтянула колени к груди и завернулась в одеяло.

«Я — рабская девка, — подумала она. — Интересно, чья цепь будет на моей шее следующей?»

Вскоре она провалилась в сон.

 

Глава 20

В караване

Эллен, задыхалась от пыли, поднятой когтистыми лапами встревоженного верхового тарлариона, который, возбуждённо хрюкая и фыркая, то подходил к ней, то отходил. Мучимая жарой, щурясь от пыли и слепящего яркого солнца, палившего её болевшую от ударов плети спину, заливаясь слезами, смешивающимися с пылью покрывавшей её лицо, она опустилась на колени, а затем на четвереньки. Сзади послышался лязг цепи, и на её шее сомкнулся тяжёлый металлический ошейник. Цепь свисала с заднего кольца ошейника и шла к девушке, находившейся позади неё, а другая цепь соединяла кольцо спереди с задним кольцом того ошейника, который, мгновением спустя, был замкнут на прекрасной, тонкой шее рабыни стоявшей перед Эллен, и так далее, до самого начала каравана.

— Встать, шлюхи! — раздался грубый мужской голос, сопровождавшийся выстрелом плети.

Эллен, вместе со всеми остальными поднялась на ноги. Зазвенели цепи, и она почувствовала их натяжение на ошейнике. Как же сегодня пекло солнце! И как пыльно было вокруг! Настолько пыльно, что просто невозможно было дышать. Из-за яркого солнечного света девушка не могла открыть глаза.

Эллен чувствовала себя несчастной и сбитой с толку. Кружилась голова. Мелькали тарларионы. Кричали мужчины. Скрипели колеса телег. Звенели цепи. Она испугалась, что ещё чуть-чуть и упадёт в обморок. Эллен схватилась обеими руками за цепь перед нею. Какими маленькими и тонкими казались её пальцы на тяжёлых, беспощадных звеньях. Как надёжно держат они рабынь, подумала девушка.

— Опусти руки, рабская девка, — услышал она тут же. — Смотри прямо перед собой, стой изящно.

— Да, Господин, — пролепетала Эллен.

Голос звучал очень знакомо. Похоже, она уже слышала его где-то, причём, совсем недавно. Рабыня почувствовала кожу плети под своим подбородком, вынуждавшую поднять его. И как только Эллен приподняла голову, давление плети исчезло. Конечно, она сохранила голову поднятой.

— Я так и думал, что Ты будешь отлично смотреться в караване, — сказал голос.

— Спасибо, Господин, — прошептала Эллен, так и не осмелившись повернуть голову.

— Возможно, Ты несколько моложе и тоньше, чем это требуется, — заметил он, — тем не менее, Ты изящно сложена. Я не сомневаюсь, что Ты принесёшь хорошие деньги. На такие формы, как у тебя, всегда есть устойчивый спрос. Думаю также, что Ты умна для рабыни. У тебя красивое лицо, изящное, чувственное и женственное, хотя и грязное в данный момент. А ещё превосходные волосы, длинные и прямые, пусть и нуждающиеся в мытье. Да, волосы, действительно, прекрасные, густые и мягкие.

Это он говорил, ощупывая её волосы.

— У тебя хорошее горло, — оценил мужчина, — отличные плечи. Встань прямее. Да, и прекрасная грудь, узкая талия, замечательный животик, широкие бёдра, красивое лоно, хорошие бока, симпатичная задница. Хм, интересно.

— Ой! — вскрикнула Эллен.

— Да, — удовлетворённо усмехнулся он, — Ты должна принести хорошие деньги.

Невыносимо пекло солнце.

— Быть может, я даже сам предложу за тебя цену, — сообщил ей мужчина.

Эллен была смущена и несчастна. Она оказалась в этом лагере вчера вечером.

— Твои бывшие владельцы были дураками, — усмехнулся голос. — Они решили, что смогут обмануть Кос. Но глаза и уши Коса есть всюду.

— Да, Господин, — прошептала Эллен.

— Возможно, тебе было бы любопытно узнать судьбу своих товарищей? — предположил он.

— Да, Господин! — быстро ответила девушка.

— Любопытство не подобает кейджере, — усмехнулся мужчина.

— Да, Господин, — всхлипнула Эллен.

— Опусти голову, — приказал он.

Она стояла в пыли, на солнцепёке, покорно склонив голову. Мужчина сместился, заняв позицию сбоку и немного впереди её. Мимо простучали когти верхового тарлариона, спешившего куда-то своей прыгающей походкой. Откуда-то сзади доносилось хрюканье тяжёлого тяглового тарлариона, по-видимому, запрягаемого. В нескольких ярдах левее её, мужчины выдёргивали из земли колышки и шесты палаток, расправляли, собирали и сворачивали сдувшуюся, раскрашенную полосами ткань. Сзади долетал скрежет и звон мисок и кастрюль.

Солнце немилосердно жгло её. Эллен казалось, что ещё немного, и она потеряет сознание от жары.

— Можешь посмотреть на меня, рабская девка, — сказал голос.

Эллен подняла голову. Перед ней стоял человек которого она видела на чердаке. Это был тот самый косианский подкапитан, изымавший документы Порта Каньо, люди которого обыскивали помещения чердака. Тот самый, кто конфисковал её от имени Коса, привязав жетон к её ошейнику.

— Ты ведь узнала меня, рабыня? — поинтересовался он.

— Да, Господин, — ответила Эллен.

Именно он предположил, что девушка будет хорошо выглядеть, прикованная цепью за шею к рабскому каравану.

Наконец, мужчина отвернулся.

«Что же сталось с Портом Каньо, Фелом Дороном и Терсием Майором? — задумалась она. — Были ли они в безопасности?»

Где-то в стороне переругивались мужчины. Кто-то, Эллен предположила, что это был маршал лагеря, прошёл мимо неё. В руке он держал список. Она видела, как мужчина, идя вдоль колонны, периодически останавливался, чтобы перекинуться парой слов с офицерами и возницами. В обязанности маршала лагеря входил выбор местоположения лагеря, очерёдность его установки, размещения, сворачивания, порядок движения на марше, расстановку фургонов, всадников, припасов, охранников, разведчиков и так далее. Его решения, конечно, могут быть опровергнуты или пересмотрены, комендантом лагеря, высшим офицером на марше.

Некоторых рабынь, а фактически большинство из них, включая и Эллен, поставили в караван, как здесь говорят, «нанизали на ожерелье». Конечно, не все имевшиеся в наличии рабыни оказались в этом караване. Те кого к нему не приковали, по-видимому, были лагерными рабынями, прикреплёнными к этому лагерю, собственностью косианской армии, или, возможно, частично её офицеров. Присутствие таких женщин в лагере, как нетрудно догадаться, большое удобство для солдат. Они полезны в самых различных ситуациях, им можно поручить множество дел, таких как приготовление пищи, чистка, стирка, шитье и, естественно, более тонкие, интимные и радостные задачи рабыни, такие как «подача вина», и тому подобные. Эти рабыни были одеты в туники очень похожие на те, что носят большинство рабынь, короткие и откровенные, однако, при множестве расцветок, у всех в районе левого бедра, около кромки подола сбоку и чуть сзади был вшит маленький, вертикальный, серый прямоугольник. Именно этот цвет чаще всего используется для туник государственных рабынь. Эти невольницы смотрели на рабынь в караване с презрением. Насколько Эллен знала, все рабыни на марше обычно тоже заковывались в караван, кроме некоторых высоких кейджер, которых запирали в зарешеченные рабские фургоны. У Эллен не было ясного представления относительно того, сколько женщин было в этом караване. Она знала, что обычно на одной цепи могло находиться до десяти рабынь, однако цепи зачастую соединялись между собой замками, карабинами или иными способами. Эллен оценила примерное количество женщинами в ее караване, от двух с половиной до трёх сотен. Она также знала, что встречаются караваны и более чем из тысячи женщин. Эллен стояла ближе к голове каравана, приблизительно двадцатой или тридцатой от начала. Любопытно, заметила она, что этот караван, в отличие от большинства небольших цепочек, формировался не по росту, а по привлекательности невольниц. Эллен уже знала, что самые красивые женщины стояли вначале, а наименее привлекательных разместили в конце. Порой девушки боролись за лучшее положение в караване, неистово пытаясь усилить свою привлекательность. В караване продаж преобладают две политики: иногда самых красивых убирают в его конец, что привело к появлению высказывания «достаточно богат, чтобы покупать у конца цепи», или, что чаще, девушек расставляют на цепи, держа в уме различные стратегии продаж, например, чередую различные цвета кожи, типы лица и так далее исходя их соображений эстетики, ставя девушку средней привлекательности между её, ещё менее привлекательными товарками, чтобы на их фоне поднять шансы её выгодной продажи. У работорговцев хватает хитростей. Иногда положение на цепи и вовсе определяется беспорядочно или по жребию. Покупатели, кстати, более одобрительно относятся именно к этому варианту формирования каравана, поскольку в этом случае каждый мог бы предположить, что он совершил наиболее выгодную покупку, независимо от места девушки на цепи. Безусловно, все эти подходы, отходят на второй план, и это, вероятно, всем хорошо известно, когда в дело вступают очень личные факторы, если можно так выразиться, когда в данный вопрос вовлечена «химия» человеческих отношений. Девушка, одному мужчине кажущаяся ничем, может стать именно той рабыней, за которую другой мужчина будет готов отдать любые деньги, а ошеломительной красоты женщина, возможно цветок от сада удовольствий поверженного Убара, возможно даже его фаворитка, продаваемая в военном лагере, может не привлечь вниманья простого солдата.

Эллен задумалась, если караван был построен с точки зрения красоты, по крайней мере, с точки зрения некоторых мужчины, то значило ли это, что к ней отнеслись как ценному товару? Это льстило ей, и одновременно пугало. Впрочем, могло быть и так, что её место было определено случайно. Тем более, что она не находилась в одном из зарешеченных рабских фургонов, а значит, до высокой рабыни ей ещё было ой как далеко. Фактически она была всего лишь юной варваркой. Но всё же поставленной ближе к голове каравана.

«Я несчастна. Мне жарко. Я едва могу дышать из-за пыли», — думала Эллен. Зажмурив глаза, она повернула лицо к солнцу, и внутренние поверхности её век засветились горячей, яркой краснотой. Девушка опустила голову, и ей показалось, по краям области её зрения начала разливаться чернота. «Только бы не потерять сознание, — мысленно простонала она. — Они изобьют меня за это. Я должна приложить все силы, чтобы остаться в сознании. Почему они не позволили нам сесть или лечь? Почему они приказали нам стоять? Я боюсь плети. Они заставили нас стоять. Боюсь, что скоро мы пойдём. Надо попытаться идти хорошо. Я не хочу, чтобы меня опять били плетью».

Четыре солдата верхом на тарларионах проскакали мимо. Грязь и мелкие камешки вылетали из-под лап животных, больно жаля скованных цепью девушек, вынуждая их шарахаться в сторону, прикрываясь руками. Многие заплакали. Поднятое плотное облако пыли, нагретой палящим солнцем, окутало колонну. Эллен, как и все остальные девушки, закашлялась, прищурила и прикрыла ладонью глаза, и отвернула голову в сторону.

Когда облако немного рассеялась, Эллен почувствовала, что её лицо, ресницы, груди, да и всё тело целиком покрыто пылью. Она догадывалась, что её волосы, теперь были просто ужасно грязным.

Пыль покрывала её губы, скрипела на зубах. Эллен казалось, что её рот пересох и забит грязью. Голова болела нагретая жарким солнцем. Глаза горели от нестерпимо яркого света. Опустив голову, она попыталась протереть глаза, очистить их и веки от грязи и пыли, осевшей на них. Ей показалось, что она тёрла глаза наждачной бумагой. Пот со лба, стекавший на глаза добавлял неприятных ощущений. Глаза щипало и жгло. Всё вокруг расплывалось, она почти ничего не видела.

«Они приказали нам встать, — снова подумала Эллен. — Наверное, это означает, что скоро мы должны начать движение. Только бы они не стали нас бить плетями».

Итак, она стояла, утопая по щиколотки в горячей пыли, толстым слоем покрывавшей землю, скованная цепью вместе с другими. Эллен чувствовала как её тело охватывает слабость. «Я не должна упасть в обморок», — повторяла про себя девушка. Жара, казалось, обволакивала её. Это было похоже на невидимый огонь. Эллен казалось, что у неё вот-вот закипит кровь. Она схватилась за цепь, свисавшую с её шеи спереди и соединявшую с ошейником впередистоящей рабыни. Цепь накалилась так, что почти обжигала её тонкие пальцы. Железный ошейник, около полудюйма толщиной, плотно прилегал к её горлу. Он тоже здорово нагрелся. Легкий ошейник Порта, обычный, типичный для Гора рабский ошейник, был снят с неё вчера вечером, вместе с жетоном, к нему прикреплённым. Единственным ошейником, который она теперь носила, был тот, который держал её в караване. Впрочем, клеймо с её бедра, конечно, никуда не исчезло. Даже без ошейника рабовладельца, клеймо ясно отмечало её как невольницу. Само собой, ошейник тоже отмечает девушку как рабыню и обычно идентифицирует её владельца. Кроме того, он хорошо заметен. Клеймо отмечает её как рабыню, но лишь как характерная эмблема неволи, вне зависимости от того или иного хозяина. Обычно оно прикрывается рабской туникой. Эллен услышала крики вдоль линии. «Может они собираются начать движение?» — спросила она сама себя. Сзади снова послышался тяжёлый топот приближающегося тарлариона. Эллен зажмурилась и задержала дыхание, попытавшись не дышать как можно дольше. Ящер пробежал справа от неё, и его шаги быстро стихли впереди колонны. Опять их накрыло облако горячей, удушливой пыли. Наконец, кислород в лёгких иссяк и Эллен вынужденная сделать глубокий вдох, закашлялась. Из глаз снова брызнули слёзы, которые она растёрла по лицу. Откуда-то сзади донёсся хлопок плети, и сразу женский крик боли. Чуть погодя Эллен поняла, что рядом с ней стоит мужчина. Она выправила тело и уставилась в затылок стоявшей впереди женщины.

Наконец, мужчина пошёл дальше и Эллен облегчённо вздохнула. В руке он нёс плеть. Конечно, она была раздета догола, как и все остальные.

Ей вспомнилось, как косианский офицер размышлял о том, что она будет хорошо смотреться прикованной цепью за шею к каравану. И вот теперь она стояла здесь, где-то в нескольких днях пути от Ара, вместе со своими сёстрами по цепи пассивно и покорно ожидая команды начать движение.

Эллен опустила голову, палимая беспощадным солнцем, покрытая с ног до головы пылью и мучимая жарой и жаждой.

На её шее была цепь. Она была в караване.

* * *

Девушке вспомнилось, как Порт и его товарищи покинули Ар под покровом темноты. С наступлением утра следующего дня, они снизились и нашли убежище в роще ка-ла-на, где сели и разбили свой первый лагерь. Само собой, лагерь они замаскировали, и Порт запретил разводить огонь. Когда птицы, следовавшие за тарном Терсия Майора сели на землю, Фел Дорон, приземлившийся раньше, подошёл к последней корзине, и вытащил из неё Эллен. Она, конечно, могла бы выкарабкаться оттуда и сама, но ей не давали разрешения. К тому же, от рабыни ожидают, что она знает о том, что мужчины хотят от них, ожидают и требуют, красоты, впечатления, подходящих движений и поведения. Они ожидают, что те не будут действовать как инертные, не пробуждённые, не познавшие своего пола девчонки-сорванцы. Это — последнее, чем они могли бы быть. А покинуть такую корзину в тунике, не задрав подол и не представив себя растянувшейся рабыней весьма проблематично. У корзин сконструированных специально для путешествий свободных женщин, предусмотрена дверь, через которую они могут выйти, сохраняя подходящую скромность и должную элегантность. Корзина, в которой перевозили Эллен, была обычной глубокой грузовой корзиной. Оказавшись на твёрдой земле, девушка опустилась на колени перед Фелом Дороном, склонила голову и поцеловала его ноги, в знак уважения, подобающего рабыне.

Ей сразу были поручены небольшие работы по лагерю. Кстати, покидать заросли ка-ла-на ей было строго запрещено. В течение дня мужчины, скрываясь среди деревьев, сменяя друг друга, наблюдали за небом. Эллен закончив с порученными работами, заключавшимися в сборе травы для лежанок, приготовлении пищи и прислуживания мужчинам за обедом, была прикована цепью за лодыжку к дереву. Порт, прихватив арбалет, отправился на охоту и, углубившись в чащу, подстрелил небольшого табука, чьё мясо пошло на корм тарнам. Эллен, проснувшись днём, около двенадцатого ана, отметила, что Терсия Майора не была в его месте, хотя была его очередь дежурить. С наступлением сумерек караван тарнов снова взлетел в небеса, увозя Эллен всё дальше от Ара.

Вторая ночь, проведённая Эллен в полёте понравилась ей ещё больше, чем первая. Причиной тому было то, что многие из её страхов рассеялись. Они пролетали над местностью изобиловавшей множеством озёр. Часто луны отражались в водной поверхности внизу. На то, чтобы пересечь некоторые из этих водоёмов требовалось несколько енов. А один раз, приблизительно ан спустя после их вылета Эллен с ужасом и одновременно с восхищением, увидела огромную тень, закрывшую от неё участок звёздного неба. Это был гигантский дикий тарн, бесшумно пролетевший мимо них. Эллен любовалась расстилавшейся внизу, залитой лунным светом дикой местностью, расчерченной реками и ручьями, усыпанной пятнами больших и малых озёр. На рассвете караван тарнов снова приземлился. На сей раз Порт выбрал место среди группы небольших холмов, покрытых хвойными вечнозелеными деревьями, обнаружив узкое ущелье, послужившее им убежищем. На этой стоянке, на талию Эллен, закончившую с порученными работами, к ее огорчению, надели цепь с прикреплёнными к ней наручниками. В этом устройстве, если руки женщины скованы спереди, то свободные концы цепи соединены и заперты на замок сзади. Если же рабыне сковывают за спиной, то цепь запирается перед нею, на животе. Эллен достался второй вариант. Кроме того, ей заткнули рот, и, как и прежде, что было ожидаемо, на её левую лодыжку надели браслет, посредством которого пристегнули цепью небольшому дереву.

Эллен пытаясь не заснуть, прислушивалась к разговору мужчин. Из-за узости защищённого участка ущелья, и его различных особенностей, вроде валунов и деревьев, они расположились в каких-то нескольких ярдах от неё. Но даже в этом случае девушка ничего не смогла разобрать из того, о чём они беседовали, настолько тихо говорили мужчины. Однако их поведение и напряжённые голоса указывали на серьёзность их ситуации. Единственное, что Эллен удалось вычленить из долетавшего до неё невнятного бормотания, было слово «рандеву». Из этого она заключила, что вероятно Порт может вскоре встретиться с неизвестными союзниками, чтобы привести в действие тот или иной план. О том, какую роль она могла играть в их плане или планах, ей так и не сообщили. Разумеется, Эллен даже не пыталась расспрашивать об этом, памятуя о поговорке «Любопытство не подобает кейджере», хотя само это высказывание, всегда казалось ей нелепым, потому что, она прекрасно знала, что среди таких нетерпеливых, умных и жизнелюбивых существ как рабыни, жадное любопытство было повсеместным. В конце концов, если бы Вы оказались на месте закованной в цепи рабыни, которую зачастую сознательно держат в неведении, разве Вы бы не стали рьяны в добывании хотя бы крох информации, малейших кусочков новостей, например, что вас ждёт впереди, транспортировка, продажа или спаривание?

«Интересно, почему они заткнули мне рот? — задавалась вопросом Эллен. — Может, мы находимся в местности, которую они расценивают как враждебную, в которой они не хотели бы рисковать даже блеянием вера или вскриком рабыни?»

Она вздрогнула.

Некоторое время Эллен не могла уснуть, но позднее, согревшись на солнце, лучи которого проникали сквозь лапы деревьев, сон наконец сморил её. Она проснулась лишь раз, услышав голос Порта спросившего Терсия Майора о том, где тот пропадал. Сквозь сон рабыня разобрала ответ молодого человека, что, дескать, он ходил за водой, после чего снова уснула.

В следующий раз Эллен проснулась, когда почувствовала, что кто-то перевернул её на спину и отомкнул цепь на животе. Это был Порт. Девушка попыталась, извиваясь всем телом, немного стянуть тунику с талии, куда та сползла, пока она спала. Затем Эллен замерла, лёжа неподвижно и глядя поверх кляпу на своего хозяина. Мужчина улыбнулся ей в полутьме и мягко провёл рукой по её телу. Она проскулила один раз, но, не дождавшись его реакции, проскулила снова, а затем приподняла тело к нему навстречу, в просительном жесте.

— Нет, маленькая рабская девка, — негромко сказал Порт и, перевернув её на живот, освободил её руки от браслетов.

После этого, как только он вытащил кляп, Эллен встала перед ним на колени, позаботившись о том, чтобы её ноги были жалобно, просительно расставлены в стороны.

— Нет, — сновв вполголоса повторил её хозяин. — Помоги остальным упаковать вещи.

И рабыне ничего не оставалось, кроме как, пусть и неохотно, подняться на ноги и идти помогать мужчинам. Конечно, за время её пребывания в неволе, рабские огни успели поселиться в её животе. Она больше не была тем существом, которым была на Земле. Теперь она нуждалась в сексе, так же отчаянно, часто и сильно, как она нуждалась в еде и воде. Это с ней сделали мужчины, освободив её естественные сексуальные потребности, которым оставалось только расцвести и запылать, предъявляя ей свои непреклонные горячие требования. И, конечно, точно так же, как она зависела от господина в еде и воде, точно также она зависела от него в удовлетворении сексуальных потребностей, и только в его компетенции было решать, удовлетворять ли эти её потребностей, эти глубокие сексуальные потребности рабыни.

Вскоре они уже снова летели. И снова их полёт продолжался над районом усыпанным множеством водоёмов.

Эллен попыталась презирать себя за свою слабость, за своё отвратительное поведения перед Портом Каньо. «Насколько Ты ужасна», — корила она себя. Однако девушка быстро поняла, что теперь она была, что теперь она стала мучимой потребностями рабыней, несмотря на то, чем она желала бы быть или считала надлежащим быть, несмотря на то, чего она могла бы желать быть. Теперь-то Эллен отлично понимала, почему некоторые из девушек в доме её обучения так стенали по ночам и царапали пол в своих конурах, из-за чего они так тянули руки сквозь прутья решёток к проходившему мимо охраннику, просто ради того, чтобы прикоснуться к нему. Теперь она понимала, что заставляет закованную в цепи рабыню кричать о своих потребностях и выть на луны Гора. Она вспоминала нагую рабыню, виденную ею на крыше в Аре. «О, — подумала она про себя, — думаю, что над ней действительно хорошо доминируют».

Эллен заскрежетала зубами, отчаянно вцепившись в борт корзины, чувствую себя на грани безумия.

«Помни, — приказала она себе, — о чувстве собственного достоинства. Ты должна быть выше секса. Это для низких и вульгарных, для тех невеж, чьё мировоззрение ещё не исправлено. Нельзя идти на уступки этой вульгарной настойчивости, её следует ограничивать и презирать насколько это возможно. Секс необходимо сохранять на его месте, которое должно быть очень небольшим. Его следует расценивать как, в лучшем случае, всего лишь маленькую и незначительную часть жизни». Но затем она горько рассмеялась. «Какая же я дура, — обругала она себя. — Какая я слепая, наивная, тупая дура!»

«Вспомни, Ты — учительница, — напомнила себе Эллен. — Ты — доктор философии!» И снова это закончилось надрывным смехом на свистящем ветру ночного полёта. «Это — всё теперь в прошлом, — ответила она себе. — Теперь я — только шлюха в ошейнике, пробуждённая, полная потребностей, выпрашивающая ласки рабыня! Господа, пощадите меня! Я попытаюсь доставить вам удовольствие, Господам! Сжальтесь над своей рабыней!»

Внезапно, её внимание привлекло нечто необычное впереди. Каким бы это ни показалось невероятным, но в третьей корзине, той из которой Терсий Майор правил своим тарном, мелькнул свет прикрытого шторкой фонаря. Огонёк качнулся из стороны в сторону и погас. Эллен осмотрелась и заметила крошечную точку света вдали, в нескольких сотнях футов над землей, и в сотнях ярдов правее. А может ей только показалось, что она что-то заметила, уж слишком быстро всё закончилось. А быть может, это была звезда, подумала девушка, теперь снова спрятавшаяся за облаками. Однако теперь Эллен не спускала глаз с той части неба. Конечно, было темно, но она не была уверена, что там были облака. Впрочем, в том, что она видела фонарь в третьей корзине, рабыня не сомневалась. Терсий Майор, должно быть, подавал сигнал Порту Каньо и Фелу Дорону, решила она. Но ведь они не могли его видеть, поскольку они были впереди. Быть может Терсий не хотел звать их голосом. Помнится, ей самой заткнули рот на их последнем привале. Как ещё он мог бы подать им сигнал? Внезапно, к своему изумлению, она сначала ощутила, как что-то поменялось в поведении каравана тарнов, а потом и поняла, что трос, соединявший тарна Терсия Майора и следовавших за ним птиц, пропал, возможно, обрезан. Он висел под грудью четвертого тарна. Почувствовав свободу четвертый тарн, а вслед за ним и другие, начали поворачивать в сторону. Терсий Майор, направил свою птицу вправо и начал быстро удаляться. Два ведущих тарна, в корзинах которых сидели Порт Каньо и Фел Дорон, продолжали двигаться своим путём, очевидно не замечая, странного манёвра Терсия Майора, бросившего караван.

«Что происходит», — закричала про себя Эллен, до белых суставов сжимая пальцы на бортах корзины.

Тарн, с сидящим в его корзине Терсием Майором, уходил вправо. Караван в первый момент тоже начал забирать правее, но через несколько инов замедлился и принялся кружить на одном месте. Тарны Порта Каньо и Фела Дорона удалялись, придерживаясь прежнего курса.

«Почему, — задумалась Эллен, — Терсий Майор, вдруг нарушил строй? Было ли это запланировано? Было ли это заранее оговорено с Портом Каньо и Фелом Дороном? Они, похоже, спокойно продолжали свой полёт. Казалось, произошёл некий обмен сигналами, по крайней мере, Терсий Майор сигнал подал. Но для кого был предназначен тот сигнал, для Порта Каньо, или для кого-то другого? Другим, конечно. Тогда, возможно Порт Каньо и Фел Дорон знали о сигнале, и это было частью их плана? Не об этом ли рандеву шла речь на последнем привале? Похоже, что она заметила ответный сигнал. Или, быть может, это была одна из нескольких точек рандеву? Так может Фел Дорон будет следующим, кому предстоит покинуть их караван? Но тогда почему Терсий Майор бросил тарнов вместе с грузом, фактически, на произвол судьбы? Это казалось ей бессмысленным. Или он оставил караван из расчёта, что позже его подберут союзники?

Пока эти мысли метались в голове Эллен, она краем глаза заметила, что слева, если смотреть из того положения в котором она находилась, и справа, если взять направление в котором летели тарны до того как остались без ведущего и принялись кружить на одном месте, подобно буре крыльев, приближается отряд из не меньше чем тридцати тарнов. То, что они не могли быть дикими тарнами, Эллен поняла по их чёткому строю с выверенными интервалами между птицами. А не прошло и ена, как она рассмотрела блеск сёдел и щитов, шлемов и наконечников копий.

«Тарнсмэны», — осенило рабыню, и у неё перехватило дыхание. И это не была группа из неких нерегулярных войск или партизан, некий разномастный отряд непокорных, отчаянных, храбрых патриотов. Это не могли быть союзники Порта Каньо или его тарнстеры. Это были кадровые военные, одетые в форму, организованные, дисциплинированные и хорошо вооруженные.

Два тарнсмэна из этого отряда, отделились от общего строя, и направились к оставшейся без лидера колонне из шести тарнов, в корзине одного из которых находилась Эллен.

Эллен присела на корточки и, натянув на себя одеяло, припала к борту корзины, выглядывая в щель между прутьями.

Один из тарнсмэнов пролетел не дальше чем пятидесяти футах от неё. Девушка хорошо рассмотрела герб на его щите, но это не дало ей ровным счётом никакой информации. Это не был герб Коса, часто виденный ею в Аре. «Наёмники, — поняла Эллен. — Не бандиты, но наёмники! Но кто мог нанять наёмников? Кос, — ответила она сама себе, — только Кос!»

И никаких признаков Терсия Майора.

Эллен переместилась в корзине и посмотрела вперёд, снова выглядывая между прутьев. Первый из тарнсмэнов приблизился к головной птице снизу, и подхватил длинный трос, свисавший почти на сто футов с её сбруи. Мужчина привязал верёвку к луке седла и вывел свою птицу вверх и вперёд, возглавив караван. Медленно караван растянулся в линию и последовал за ним. Переползя на другую сторону корзины, Эллен в щель увидела, что второй тарнсмэн пристроился за последним тарном колонны, держась приблизительно ярдах в пятидесяти — семидесяти позади. Первый тарнсмэн повернул караван на запад. В том направлении лежала Тасса, море, и, возможно город-порт Брундизиум.

Она села дно и схватила металлический жетон, привязанный к её ошейнику. «Принадлежу ли я Косу, — спросила она сама себя. — Что сделают со мной? Не спасение ли это для меня? Нет! Нет здесь для меня никакого спасения. Я — гореанская рабыни. Я в ошейнике. На мне клеймо. Всё что на мне надето — рабская туника. Меня выдаёт даже моя красота, подходящая красота для рабыни, а также множество тонких аспектов, которых я даже не замечаю, например, то, как я двигаюсь, говорю. Мне некуда здесь пойти, некуда бежать. Эта культура понимает и уважает институт рабства. Они признают его естественным и рационально обоснованным. Законность его признана, принята и не подвергается сомнению. А вот что будет подвергнуто сомнению, так это право такой как я быть свободной. Именно это было бы расценено как ненормальность и абсурд. Здесь, на Горе рабство чётко институциализировано, культурно санкционировано, признано как определенная форма биологического дифференцирования, и это означает согласие и одобрение определенных биологических норм поведения и морали. Рабовладелец имеет право командовать и делает это, а у рабыни есть обязанность несомненного, абсолютного и мгновенного повиновения. Я люблю свой ошейник, но разве я не должна стремиться к тому, чтобы вернуться к моему законному Господину? Разве он не будет искать меня?»

Думая так, Эллен решила попытаться ускользнуть от её нежданных похитителей. Она знала, что у неё не было никакой надежды на то, что в этом мире ей удастся избежать неволи, это было просто невозможно. Да она и не хотела этого в принципе, давно придя к пониманию того, что, независимо от других женщин, сама она принадлежала ошейнику. Ошейник был для неё удовольствием, мечтой и смыслом жизни. Эллен знала, что её законное место находится у ног господина, место любящей и послушной рабыни. Гор научил её этому, и она хорошо изучила его урок. С другой стороны, она не стремилась попасть в руки незнакомцев, для которых она будет не больше, чем оставшимся без хозяина верром или отбившейся от табуна кайилой.

«Итак, как только они приземлятся, — подумала Эллен, — я попытаюсь бежать». Правда, ей тут же пришло в голову, что они могут пойти на посадку уже после рассвета, при свете дня, а то и прямо посреди своего лагере, где её немедленно обнаружат. Эллен закутавшись в одеяло, сидела на дне покачивающейся корзины. Была ли у неё хоть какая-то надежда? Могла ли быть надежда хоть у какой-нибудь гореанской рабыни?

— Прочь! — услышала она мужской крик. — Прочь!

Девушка метнулась к борту и выглянула наружу сквозь щели в плетении. Она разглядела огромную тень, следовавшую за караваном приблизительно в пятидесяти ярдах позади и справа, а также несколькими ярдами выше. Именно на неё кричал замыкающий тарнсмэн. Характер этой тени сложно было с чем-то перепутать. Огромный размах крыльев, злобно изогнутый клюв, гребень на голове. Это был тарн. Дикий тарн.

«Он следовал за нами, — подумала Эллен. — Это — тот же самый тарн, которого я видела вчера вечером!» Конечно, не было никаких подтверждений тому, что её предположение было верно. Но он показался ей той же птицей, или, по крайней мере очень на ней похожим.

— Прочь! — выкрикивал тарнсмэн, размахивая копьем.

Эллен увидела, как из-под брюха дикого тарна внезапно показались лапы. Они выдвинулись вперед и вниз, а затем развернулись пальцы, продемонстрировав огромные изогнутые когти.

— Прочь! Убирайся! — кричал на него тарнсмэн.

Чаще всего дикого тарн охотится на табуков, это маленькие однорогие животные, обычно желтоватого окраса, похожие на земных газелей. Однако это не исключает того, они не нападут или не пробуют напасть и на других существ. Тарну по большому счёту всё равно, кто станет его добычей дикие тарски, верры или хурты, или их одомашненные сородичи. Точно так же, опасен он и для людей.

«Наверное, он голоден, — испугалась Эллен. — Но он вряд ли станет нападать на представителей своего вида. И что дальше? А может он является существом территориальным, и недоволен вторжением этих птиц на его охотничью территорию. А что если это — тот же самый тарн, которого я видела прошлой ночью? Тогда он точно голоден. Но ведь он не будет нападать на тарнов. На кого тогда?»

Тарн внезапно издал странный пронзительный звук и бросил тело к замыкающему тарнсмэну. В тот момент, когда его открытые когти уже были готовы схватить человека, тот, повернувшись в седле, резко ткнул копьём вверх, в накрывающую его оперённую тьму. Копьё окрасилось кровью. Нападавший тарн, с ужасным криком завалился на одно крыло и ушёл в сторону.

— Прочь! — крикнул на него воин.

— Он снова приближается! — заорал ведущий тарнсмэн и, сбросив верёвку с луки седла, развернул своего тарна навстречу опасности.

Трос в очередной раз безвольно повис под брюхом первой птицы каравана. Эллен увидела, что тарнсмэн достал лук и наложил стрелу на тетиву. Это был маленький седельный лук, не слишком дальнобойный, зато удобный для использования с седла.

Тарн, с яростью, вероятно взбешённый причинённой ему болью, спикировал на замыкающего тарнсмэна. Копье пронзило его тело насквозь, высунувшись из спины. Но птица, в сравнении с которой это копье казалось соломинкой, ударила всадника и его тарна сразу и когтями и клювом. Щит тарнсмэна был сорван с его руки и, кувыркаясь, полетел вниз, растворившись в темноте ночи. Птица сомкнула лапу на теле мужчины, но не смогла выдернуть его из седла, ремни безопасности держали крепко. Воин что-то яростно кричал, пытаясь отбить клюв. Обе птицы, вертелись и кружили в воздухе, то падая, то взлетая ввысь, оглашая окрестности пронзительными криками. Птица тарнсмэна, несомненно, бывшая боевым, тренированным тарном, почуяв кровь и азарт сражения, происходившего прямо на её спине, сразу ринулась в бой со своим диким собратом. Клювы, когти и крылья сошлись в ночном небе. Ведущий тарнсмэн, похоже, выпустивший в тело нападавшей птицы одну за другой все стрелы, выхватил меч, поскольку копья у него не было, и попытался приблизиться к этой летающей, вопящей, дерущейся путанице гнева, ярости и перьев, и ударить дикого тарна по шее. Другие тарны, связанные вместе, никем не управляемые и, похоже, ошеломлённые происходящим, беспорядочно заметались. Смущенные и напуганные, они попытались броситься врассыпную. Тарны рвались в разных направлениях, но всякий раз короткие троса, связывавшие их друг с другом, рывком бросали их назад, птицы крутились в воздухе и отчаянно вопили. Гигантские перья, то кружась, то планируя, летели к земле. Корзину Эллен дико бросало из стороны в сторону. Девушка отчаянно, изо всех сил цеплялась за прутья. В конечном итоге, троса соединявшие птиц в караван перепутались, и вся группа, крича и беспорядочно размахивая крыльями, начала быстро снижаться. Крыло одной из птиц запуталось, оплетённое верёвкой. Другой тарн ударил крылом по корзине, оказавшейся рядом, раскрошив её в щепки. Третий, безумно мечась в воздухе, задел корзину Эллен, чуть не выбросив девушку из неё. Один из бортов был разорван в клочья, и корзина задёргалась, оставшись висеть только на трёх стропах. Четвёртый строп болтался в воздухе вместе с куском вырванного борта. Земля внизу крутилась и летала из стороны в сторону. Мелькала то твёрдая поверхность, то вода. Запутавшиеся тарны уже металась почти у самой водной глади, взмахами своих мощных крыльев поднимая огромные тёмные волны, взрывавшиеся фонтанами брызг. Тарн, к сбруе которого была прикреплена полуразрушенная корзина Эллен, возможно, сведенный с ума страхом перед водой, которую тарны ненавидят, начал яростно рваться прочь от этого места, со страшной силой натягивая лини, связывавшие его с другими птицами, а когда у него ничего не получилось, в припадке паники или безумия, принялся рвать клювом те преграды и препятствия, что по его мнению держали его. Эллен отпрянула к борту, поскольку часть корзины была оторвана, улетев в недалёкую уже воду. Перед ней, не далее чем в ярде, мелькнули горящие злобой глаза птицы и клюв, закусивший несколько оторванных от корзины прутьев. К её облегчению, тарн отвернулся, попытавшись напасть на своего собрата. Эллен, с ужасом увидела, как вместе с куском борта исчезла последняя верёвка, а затем, цепляясь за то, что осталось от корзины, оказалась в воде, встретившей её темнотой и холодом. Плавать она не умела, и ей оставалось только испуганно цепляться за корзину, от которой осталось только дно и пара кусков борта. Девушка едва могла дышать, почти ничего не видела вокруг. Темнота, удары волн, плеск воды.

* * *

— Марш! — раздалась команда, сопровождаемая хлопком плети, внезапным и резким, как выстрел.

Эллен услышала сдавленные вскрики страха и тревоги, впереди и позади себя. И вдруг она поняла, что сама точно так же вскрикнула, негромко, непреднамеренно, рефлекторно, не в силах ничего с собой поделать. Этот звук, жестокий, резкий выстрел плети, слишком хорошо известен рабыням, так что не стоит нас осуждать за это. Мы слишком хорошо понимаем его значение.

Длинный караван пришёл в движение.

Это был большой караван, состоявший из приблизительно двух с половиной — трёх сотен женщин, раздетых и скованных цепью за шеи. Эллен находилась ближе к его началу, где-то в третьем десятке. Она не знала, что случилось с её прежним хозяином и его товарищами. Она понятия не имела, куда её ведут.

Конвой был огромен и в него входил не только их караван. Рядом построилась длинная колонна фургонов, частично запряжённых босками, частично тарларионами. Некоторые из фургонов представляли собой клетки, в которых, возможно, перевозили высоких рабынь или женщин имевших политическую важность. Сквозь решетки отдельных фургонов можно было видеть рабынь, сидевших там. Все они были раздеты, точно так же, как и те, кому предстояло идти пешком. Быть может, для них, высоких рабынь это было оскорбительно. Однако, в конечном итоге, высокие рабыни не больше и не меньше рабыни, чем самая непритязательная девка чайника-и-циновки. На других фургонах клетки были задрапированы шёлковыми тентами, сквозь которые проступали прутья решёток. Не исключено, что там внутри могли находиться одетые свободные женщины, которым было позволено ощупывать руками решётки по ту сторону шёлка. Они были точно так же заключены в тюрьму, как и раздетые рабыни. Иногда захваченным свободным женщинам оставляют только один единственный лёгкий, похожий на ночную рубашку предмет одежды. Это смущает их до крайности.

Конвой сопровождался множеством солдат, как пеших, так и верховых на тарларионах. Похоже, для охраны привлекли целых три отряда, два пехотных и один кавалерийский. Помимо них при конвое имелось много верховых охранников. Вероятно, им предстояло исполнять обязанности разведчиков и дальнего охранения. Кроме того, часть из них, причём большая, держалась по бокам конвоя, всего в нескольких ярдах, по обе стороны. Им и девушкам запретили общаться, за исключением ситуаций, когда следовало отдать команду.

* * *

— Это — рабская девка, — послышался молодой мужской голос.

Эллен пошевелилась, приходя в себя. Она лежала на животе, наполовину в прибрежной грязи, наполовину в воде, среди зарослей тростника, всё ещё не в силах отпустить обломки корзины.

Их было двое, стоящих в воде, по обе стороны от неё. Эллен не открывала глаз, лишь, ещё крепче сжала пальцы на остатках прутьев.

— Давай-ка посмотрим на неё, — услышала девушка.

Она почувствовала, как её пальцы разжали, высвободив из них остатки корзины, которые, судя по плеску, столкнули в воду. Пальцы Эллен тут же сжались, зарывшись в мокрую грязь, окружавшую её. Затем её довольно бесцеремонно развернули, и перекатили на спину.

— Смазливая маленькая вуло, — заметил голос.

— С окружённой шеей и всеми вытекающими из этого последствиями, — одобрительно усмехнулся другой.

Теперь Эллен лежала в грязи, на наклонном берегу, спускавшемся к воде, головой вниз, к воде. Наконец, она решилась открыть глаза. Их действительно было только двое. Совсем ещё юнцы.

— Ну что, попользуемся? — спросил один из них, присев рядом и задрав подол её туники.

— Нет, — простонала Эллен, чувствуя, что они схватили её за лодыжки и растянули её ноги широко в стороны. — Нет, Господа, пожалуйста, не надо.

Этой ночью, очутившись в воде и совершенно не умея плавать, опасаясь за свою жизнь, слыша над собой взбесившихся, бьющихся в панике тарнов, Эллен в отчаянии уцепилась за обломок корзины. Освобождённый от сбруи он отлетел довольно далеко от птиц, а потом, понятыми их крыльями волнами, его отогнало ещё дальше в темноту. Впрочем, и сама Эллен, перебирая в воде ногами, как она могла, помогала ему отплыть подальше от бурлящих в воздухе страстей. Но было темно, и она понятия не имела, в какой стороне мог находиться ближайший берег. Девушка смогла только наполовину заползти на плетёное днище, при попытке вскарабкаться на него полностью, оно тонуло в воде. Спустя несколько минут беспорядочных метаний, одни из тарнов тот, который изначально был ведущим в этой колонне, избавившись, оторвав или разбив, от корзины, отчаянно молотя крыльями воздух, смог поднять себя вверх, когда до воды ему оставалось всего несколько футов. Правда, порыв этого тарна был остановлен тросом, связывающим его с товарищами. Однако его действие послужило началом упорядочивания усилий остальных, придания им определённого направления. Следующий за первым тарн, попытался тянуть в том же направлении, что побудило того предпринять вторую попытку. Третьему тарну, крыло которого запуталось в верёвке, рывок второго освободил крыло, стянув петлю, хотя и не без потери нескольких перьев. В результате, один за другим, все шесть птиц, постепенно выстраиваясь в некое подобие каравана, начали подниматься вверх, вслед за ведущим, которому и самому приходилось прикладывать все силы, чтобы удержаться в воздухе. Дело в том, что поднимая себя над поверхностью, неистово хлопая крыльями, порой макая их в воду, поднимая фонтаны брызг, он изрядно замочил перья, что отнюдь не способствовало устойчивому полету. Тем не менее, он летел, и его действиям подражали остальные. Наконец, поднявшись ярдов на сто, караван избавился от опасности снова оказаться поблизости от воды. Две птицы под которыми ещё болтались ошмётки грузовых корзин энергичными движениями лап избавились от них. Далеко в стороне от Эллен один за другим раздались два всплеска. А тарны постепенно, с каждым ударом крыльев начали набирать высоту.

Эллен, оставшись в полном одиночестве, в темноте, в холодной воде, начала грести в том направлении, в котором улетели тарны, предположив, что именно там должен быть самый близкий берег. Тарн не водоплавающая птица и сопротивляется, когда его полёт направляют в сторону от видимой земли.

Что-то прикоснулось под водой к её ноге, и Эллен, рефлекторно вскрикнув, попыталась взобраться на плетёную поверхность, но та тут же ушла под воду. Тогда она начала бешено грести в ту сторону, в которой исчезли тарны, и вскоре она смогла рассмотреть вдали скошенную темноту, казавшуюся темнее ночи. Судя по всему, это был холм, и дальше Эллен держала направление на него.

Берега она достигла только на рассвете, после чего потеряла сознание среди зарослей тростника.

Эллен почувствовала, как её схватили за лодыжки и растянули ноги широко в стороны.

— Нет, Господа, пожалуйста, не надо, — простонала она.

К удивлению Эллен, её щиколотки отпустили, и она быстро отползла назад, почти спустившись в воду, сжала ноги, пригладила тунику и, полусидя, полустоя на коленях, обхватив себя руками, испуганно уставилась на этих двух парней, немногим больше чем мальчишек, обнаруживших её.

Хотя она и не была беглянкой, но страх того, что её могут принять за таковую не оставлял рабыню.

— Красивая, — прокомментировал один из мальчишек.

— Но грязная, — заметил второй.

— Давай отведём её в деревню и посадим на цепь вместе с деревенскими рабынями, — предложил первый.

— У меня уже есть хозяин! — быстро сказала Эллен. — Я не беглянка. Мой господин — Порт Каньо из Ара. Мы летели, а потом произошёл несчастный случай.

— Мы нашли тебя, — заявил первый из парней.

— Спасибо за то, что нашли меня, — поблагодарила девушка. — Я хотела бы узнать, где я могу найти своего владельца и его товарищей, чтобы я могла вернуться к нему.

— Давай не поведём её в деревню, — предложил первый. — Давай лучше оставим её только для нас.

— Но я же слишком стара для вас, юные Господа, — попыталась образумить их Эллен.

— Не намного Ты нас и старше, — усмехнулся второй.

Эллен вынуждена было признать, что со своей точки зрения он был не так уж и не прав. Это для неё, как для женщины, два — три года на которые она выглядела старше их, казались значительной разницей. А они, по местным меркам уже были молодыми мужчинами, пусть их щёки только начали покрываться первым пухом.

— Конечно, если мы оставим её себе, то будет трудно удержать это в тайне, — рассудительно заметил первый из них. — Можно, разумеется, держать её где-нибудь в лесу, прикованной цепью к дереву, или в нашей секретной пещере, но ведь рано или поздно кто-нибудь что-нибудь да и заподозрит или просто наткнётся на неё. А если мы отведём её в деревню, то взрослые просто заберут её у нас.

— Тогда может продать её? — предложил второй. — А деньги за неё оставить себе и поделить.

— Пожалуйста, Господа, — жалобно попросила Эллен. — Помогите мне найти моего владельца. Верните меня ему. Конечно же он вознаградит вас за это.

— И где же твой владелец? — поинтересовался второй мальчишка.

— Я не знаю, — растерялась она.

— Значит, Ты — сбежала, — заявил первый.

— Нет! — воскликнула девушка.

— Будь благодарна, что мы ещё не подрезали тебе сухожилия, — буркнул второй.

Эллен в ужасе уставилась на него.

— Ты ведь рабская девка, не так ли? — осведомился первый.

— Да, Господин, — ответила Эллен.

— А разве Ты не должна стоять на коленях, — спросил он, — находясь в присутствии свободных мужчин?

Эллен быстро встала на колени, держа их плотно сжатыми. Ей совсем не хотелось быть использованной мальчишками. Однако она знала, что любой из них мог легко преодолеть её сопротивление. В конце концов, они же не могли знать, что она не была рабыней башни.

Однако тот из них, что выглядел постарше, подскочил к ней и наотмашь ударил её по щеке тыльной стороной ладони, сбив с колен в грязь. Эллен чуть было не вскочила на ноги, в последний момент, успев остановить рефлекторное движение, и просто отползла назад на несколько футов назад, оказавшись в воде.

— Ты слишком соблазнительна для такой рабыни, — прорычал мальчишка. — Я бывал на ярмарках. Я видел, как они танцуют в кабинках. Я видел, как их водят на поводках. Ты думаешь, что я не узнаю рабскую шлюху с первого взгляда?

Эллен быстро вскарабкалась на колени, замерев перед ними прямо в воде. На этот раз её колени были широко расставлены в стороны.

Глубина в том месте, куда она отползла, примерно в трёх с небольшим ярдах от берега, была около восьми — десяти дюймов. Вода плескалось между бёдер Эллен, заставляя её дрожать от озноба. Она чувствовала, что дно под её ногами покрыто слоем ила, скользкого и холодного. Не добавлял приятных ощущений и прохладный ветер, сквозивший над водой, шевеливший её волосы, холодивший кожу и шелестевший в камышах.

Эллен не хотела получить ещё одну оплеуху. Ей хватило одного раза, после которого её щека всё ещё горела

Будь у них под рукой стрекало или плеть, и она ни сколько не сомневалась, что они тут же пустили бы их у ход. В конце концов, она была рабыней.

Эллен чувствовала себя несчастной и беспомощной. Она не была уверена, что смогла бы умиротворить их, или попытаться соблазнить их, использовать свою уязвимость и красоту, чтобы защитить себя, что могло бы сработать с полностью сформировавшимися мужчинами.

Это были всего лишь мальчишки. Что они могли знать об отношениях мужчин и их женщин в ошейниках?

Парень постарше жестом показал что, она должна приблизиться к нему, а затем, нетерпеливо махнув рукой, дал понять, чтобы она подползла ещё ближе. В том месте, где Эллен замерла на коленях, воду было не больше пары дюймов. Теперь она чувствовала под ногами песок и гальку, немного прикрытые слоем тины. До края воды оставалось не больше четырёх — пяти футов.

— Стяни тунику наверх, — приказал первый из них, сердитым голосом. — На спину. Разведи ноги!

— Пожалуйста, нет, Господин! — попросила Эллен, но его приказ выполнила в точности.

Теперь девушка лежала на спине в грязной воде, чувствуя, как она холодит её тело и голову. Из-за наклона берега её голова была ниже ног.

— Грязная, — прокомментировал тот, что помоложе.

— А мне нравится смотреть на них, когда они лежат вот так, — заявил его старший товарищ.

— Пожалуйста, не используйте меня, Господа, — взмолилась Эллен, покорно лежащая на спине в мелкой воде, плескавшейся вокруг неё. — Я не ваша! У вас нет разрешения моего господина! Я вам не принадлежу!

— Так никто же не узнает, — пожал плечами второй их мальчишек.

— Состояние моего тела укажет на то, что вы меня использовали, — предупредила его Эллен.

— Но Ты же могла утонуть в озере, — усмехнулся он.

— Тогда Вы не получите за меня никаких денег! — напомнила Эллен.

Два парня посмотрели друг на друга и рассмеялись, заставив девушку, наивную, легковерно попавшуюся на удочку их грубоватого юмора, густо покраснеть.

— Ну и глупая же Ты рабыня, — сказал второй, отсмеявшись.

У Эллен вырвался горестный стон. Она, действительно, чувствовала себя довольно глупо. Ну как могли гореанские мужчины, неважно какого возраста, впустую избавиться от столь прекрасной и полезной собственности как рабыня! Лучше, попользоваться её тысячу раз, а затем, когда устанешь от неё, передать другому.

Один из парней, тот, что постарше, присев рядом, дотронулся до неё. Эллен вжалась в дно. Рабыня не может контролировать свою чувствительность. Она беспомощна.

Она принадлежит мужчинам. Мальчишка потрогал её снова, отчего тело Эллен внезапно выгнуло дугой, и она отвернула голову в сторону, почувствовав грязную воду во рту.

— Видел? — спросил парень постарше, обращаясь к своему товарищу.

— Ага, — кивнул тот.

— Держи руки на тунике, — приказал первый, и Эллен ничего не оставалось кроме как сжать пальцами кромку подола туники, поднятой до её талии.

Парень опять прикоснулся к ней, и она вскрикнула, негромко, нечаянно, неудержимо.

— Видел? — усмехнулся он.

— Ага, — повторил младший, заинтересованно разглядывая рабыню.

— Ой! — вскрикнула Эллен снова.

— Это — хорошая рабыня, — похвалил парень постарше.

— Точно, — поддержал его младший товарищ.

— Смотри, — сказал первый, — она уже готова.

— Нет! — всхлипнула Эллен.

— Здорово, — сказал младший.

— Пожалуйста, не надо меня использовать, Господин! — взмолилась Эллен, чем вызвала усмешки у этих двух парней. — Продайте меня за монеты!

— А почему мы не можем получить за тебя монеты, предварительно не использовав? — поинтересовался тот что постарше.

— Пожалуйста, не надо, Господин! — заплакала девушка.

— Ты что — девственница? — поинтересовался младший из них.

— Хорошенько подумай прежде, чем ответить, — предупредил её первый мальчишка.

— Нет, Господин, — вздохнула она. — Я не девственница.

— Это видно по тому, как Ты двигаешься, рабыня, — усмехнулся старший. — Ни одна девственница не будет двигаться так, если только позже.

Сказав это, он опустился на колени подле неё и по-хозяйски положил правую руку на её левую ногу чуть выше колена. Его младший товарищ, подошёл поближе и встал в воде рядом с её распростёртым телом.

— Думаю, что мы получим удовольствие от тебя, смазливая шлюха, — заявил старший.

— Ага, — кивнул второй.

— Поберегитесь! — внезапно крикнула Эллен. — Я принадлежу Косу! Я — собственность Косианской империи!

Парни обменялись взглядами, в которых явно читалось беспокойство.

— Да, — закричала Эллен. — Да! Да! Берегитесь! Я принадлежу Косу!

— Лгунья, — бросил первый из мальчишек.

— Взгляните на мой ошейник! — предложила она. — Там жетон!

— Ты же сама говорила, что принадлежишь некому мужчине из Ара, — напомнил ей тот, что постарше.

— Ар далеко, — пожал плечами второй.

— Я принадлежала ему ещё недавно, но теперь я конфискована, — объяснила она. — Поберегитесь, молодые Господа, я — теперь собственность Коса!

— Ты же умеешь читать, — намекнул молодой своему старшему товарищу.

— Только немного, — проворчал тот, и перевернул жетон, прикреплённый к ошейнику.

— Ну, что там написано? — нетерпеливо поинтересовался младший.

— Что-то — «от имени Коса», — ответил первый.

— Конфисковано, — сообщила Эллен.

— Ты умеешь читать? — уточнил парень.

— Нет, — вынуждена была признать она.

— Тогда откуда Ты знаешь, что тут написано? — осведомился он.

— Я слышала, как это прочитали, — объяснила Эллен.

— Мы же не хотим, чтобы они сожгли нашу деревню, — сказал младший из них.

— Принеси веревку из лодки, — велел ему тот, что постарше, и, запустив руку в волосы рабыни, раздражённо вздёрнул её на ноги.

Затем, согнув её в поясе и держа голову у своего бедра, вывел на берег, где и поставил на колени, спиной к себе.

— На живот, рабская девка, — бросил он, — скрести запястья на спине.

Эллен повиновалась немедленно и не задумываясь, как и положено рабыне.

Вскоре она услышала шлёпающие по воде шаги второго мальчишки, пробиравшегося сквозь заросли камыша. Наконец, он оказался рядом, и её руки были связаны за спиной. Верёвка оказалась достаточно длинной, чтобы послужить поводком. Так что, спустя пару мгновений после того, как Эллен получила приказ встать на ноги, старший мальчишка протянул верёвку от её связанных запястий, накинул её петлёй ей на шею и завязал узлом на горле. Оставшийся свободным конец, приблизительно пять футов длине, превратился в поводок. Эллен знала, что иногда новообращённых рабынь, перед церемонией подчинения, водят на простой верёвке по улицам, чтобы они лучше поняли своё положение и статус домашнего животного. Однако в её случае верёвка не несла на себе какого-либо символического подтекста, а была простым полезным устройством для удержания и контроля невольницы. Эллен, связанную, спотыкающуюся, дрожащую, провели на поводке сквозь камыши. Вскоре они добрели до спрятанной в зарослях маленькой плоскодонки, в которую девушку уложили на живот и прикрыли брезентом. В лодке стояли два широких, неглубоких деревянных ведра, наполовину заполненных влажно поблёскивавшими пиявками, по-видимому, собранных на мелководье с корней водяных растений, вроде камышей или ренса.

Прежде, чем уложить Эллен на живот на дно лодки, ей стоявшей на коленях, почти под нос сунули эти два ведра, заполненные извивающимися, ползающими друг по дружке, кишащими пиявками, давая ей полюбоваться ими. Девушка отпрянула, сжалась, в ужасе попытавшись отстраниться насколько можно от этой жути.

Эти существа используются кастой врачей, но не для отсоса крови, как это делалось когда-то на Земле, а для получения определенных полезных химических и коагулирующих препаратов. Помимо этого пиявок могут использовать, и в менее мягких целях, для пыток, например, когда нужно получить некую информацию, для наказания и, в крайнем случае, для казни. «Смерть от пиявок» нельзя назвать приятной. Однако эти существ не следует путать растением-пиявкой, которое сочетает свойства фотосинтеза с возможностью подобно змее распрямляться и наносить удар по приближающимся к ним объектам. Это растение имеет парные, полые, изогнутые подобно клыкам шипы, связанные с пульсирующими напоминающими стручки пузырями. Такое растение-пиявка может очень быстро вытянуть из организма значительное количество крови. Они имеют тенденцию разрастаться, занимая большую площадь, но в целом не представляя большой опасности, при условии, что их успеешь оторвать от себя. Они не ядовиты, но порой бывает трудно выдернуть из тела присосавшиеся шипы, настолько крепко они сжимаются. И, конечно, совсем другое дело, если упасть среди них, или быть брошенным в из заросли голой и связанной. Понятно, что люди обычно всеми силами избавляются от такого соседства, выпалывая малейшие ростки растений-пиявок в окрестностях от своего жилья, по обочинам дорог и в прочих местах.

Эллен лежала на животе на дне лодки с руками связанными за спиной и верёвкой на шее.

— Ты не должна издавать ни звука, — предупредил её старший из мальчишек, прежде чем накрыть брезентом, — за малейший шум мы положим тебя на спину, вставим палку между зубами, чтобы Ты не могли сжать челюсти и набьём твой рот пиявками.

— Да, Господин, — выдавила из себя испуганная Эллен.

— Тут примерно в десяти пасангах к западу расположился косианский конвой, — сказал старший из мальчишек, работая кормовым веслом. — Их фуражиры вчера заглядывали в деревню. Мы сможем либо найти их лагерь, либо догнать конвой на марше. С фонарем мы пройдём по следами верра, которого они взяли в деревне, даже в темноте. Её до сумерек спрячем в лесу, в нашей пещере, а сами пока вернёмся домой. Вечером сядем в телегу, подберём девку, и отвезём её в их лагерь. А к утру, мы вернёмся, и никто не узнает, что у нас будут монеты.

Эллен, укрытая брезентом, лежала молча и, не шевелясь, прислушивалась к размышлениям мальчишки. И в целом, всё произошло именно так, как он и предполагал.

Один раз за время их путешествия по озеру их окликнули, очевидно, с другой лодки.

— Ну как удачно сходили? — услышала Эллен голос мужчины, несомненно, из их деревни, которая, должно быть, находилась где-то поблизости.

— Да, — отозвался старший из мальчишек. — Удачный был день!

Эллен, под брезентом, оставаясь абсолютно неподвижной, не издала ни звука.

Мальчишки приткнули лодку к берегу и, сбегав на разведку и осмотрев местность, вернулись за своим трофеем. Девушку забрали из лодки и повели среди деревьев. Их путь закончился в небольшой пещерке, в которую Эллен с трудом протиснулась. Внутри стоял полумрак, немного света проникало в полость только через узкий вход. Парень развязал узел на горле рабыни, уложил её на землю, и верёвкой снятой с шеи связал её скрещенные лодыжки. Мальчишки принесли с собой ещё одну верёвку, которой связали рабыню далее, затянув по несколько петель на её ногах, выше и ниже коленей, и на животе, плотно притянув её связанные руки к туловищу. Эллен за время своего обучения хорошо изучила, что её тело, впрочем, как и тело любой женщины, прекрасно подходило для связывания похитителями. Расширение бёдер, узость талии и выпуклые прелести её груди, словно приглашали положить верёвку выше грудей и под подмышками, под грудями и вокруг талии. Это было тело, которое, казалось, было создано для верёвок. Эллен порой размышляла, не стали ли такие тела результатом естественного отбора, происходившего на протяжении десятков тысячелетий эволюции от самки примата к человеческой женщине. Быть может даже во времена межплеменных войн палеолита женщины, наряду с охотничьими угодьями, становились военными трофеями. На основе таких мелочей, а также других более глубоких вещей, связанных с собственностью, захватом, трудом, рабством, любовью и размножением, думала Эллен, рождалась и развивалась современная женщина, развивалась, чтобы служить и нравиться мужчинам. Так может, нет ничего странного в том, что женщины хотят владельцев, что они жаждут любить и служить, отдавать себя господину, что в сердце они желают и ищут настоящего господина. А от тех, кто не подходили под эти критерии, скорее всего, избавлялись или с такими не спаривались, оставив без потомства. В то же время те женщины, которые становились на колени, пусть даже с плетеной кожаной веревкой на шее, находя удовольствие и смысл в подчинении, рабстве, любви, в принадлежности более сильному, победителю, господину, сохранялись, разыскивались, покупались и продавались, давали потомство, копировавшее их гены. «Я стала результатом эволюции, думала Эллен, вершившейся среди прерий, лесов, в пещерах и шатрах, на протяжении тысячелетий, я и мои сёстры».

Закончив с верёвками, мальчишки посадили Эллен, прислонив её спиной к стене пещеры, и оставили рабыню в одиночестве. Уходя, они замаскировали вход ветками. Стало совсем темно. Сквозь ветки в пещеру попадало совсем немного света. Верёвки были грубыми, колкими, вызывали зуд, но Эллен практически не могла в них пошевелиться. Она лишь немного поёрзала, проверяя их на плотность и прочность. Петли были туги, а узлы умело завязаны. Гореанских мальчишек, насколько она знала, особенно деревенских, учили вязать рабынь. Это был тот навык, которым они, как предполагалось, должны были владеть в совершенстве. Для практики у них были под рукой деревенские рабыни, узлы на которых осматривались и одобрялись или корректировались их отцами или старшими товарищами. И хотя Эллен в тот момент была молодой женщиной, а они немногим больше чем мальчики, связали они её на славу. Рабыня чувствовала себя совершенно беспомощной. «Они — мужчины, подумала Эллен, — а мужчины по своей природе наши законные владельцы».

Пока она, связанная, вначале сидела, а потом лежала в пещере, в ожидании возвращения своих молодых похитителей, Эллен внезапно почувствовала беспокойство, потом смущение и в конце разгоравшийся огонь потребностей. В памяти всплыли умелые прикосновения старшего из этих двух молодых парней. Она сердито застонала, разозлённая своими рабскими потребностями, но, также, ей отчаянно хотелось умиротворить их, получить восторженное облегчение, которое только и могло на время ослабить их. Кроме того, верёвки, и Эллен это уже хорошо знала, усиливали возбуждение у женщин. У них была, помимо своих очевидных практических аспектов, таких как безопасность и контроль, ещё и символическая и психологическая функция имевшая связь к отношениям господства и подчинения в органической жизни. Точно так же, связывание и заковывание в цепи, что она уже успела испытать на собственном опыте, увеличивали частоту и интенсивность женских оргазмов. Как у рабыни у неё не осталось никаких сомнений в этом. Конечно, ведь сколько раз она брыкалась, плакала, извивалась и умоляла о большем в путах и узах. В конце концов, Эллен начала кататься, метаться и стонать на пыльном дне пещеры, пока не успокоилась, утомлённая, с покрасневшими от слёз глазами, и не замерла, за исключением рефлекторных, еле заметных, жалобных движений, кажущийся результатом чего-то спрятавшегося где-то в глубинах её тела, где-то внутри её страдающего, горящего, измученного, просящего рабского живота.

«Ты никчёмная, — обругала она себя. — У тебя живот рабыни».

«Конечно, у тебя рабский живот, — сердито ответила она сама себе. — А чего Ты ожидала, маленький дура? Ты — рабыня!»

В пещере, как и снаружи становилось всё темнее.

Ближе к сумеркам вернулись мальчишки.

— Господа! — жалобно позвала их Эллен, которая к этому времени, несмотря на их юность, своё нежелание и гордость, уже была готова умолять об их прикосновении.

— Заткнись рабская девушка, — буркнул старший из них. — Помни о пиявках.

— Да, Господин, — прошептала девушка.

— Мы упакуем тебя в мешок, — сообщил ей старший.

Эллен немного приподняла живот к нему и проскулила.

— Неси мешок, — велел он своему младшему товарищу и, заметив, что Эллен снова тянется к нему животом и хнычет, проворчал. — Ты что, думаешь, что мы хотим рисковать своей деревней? У нас в деревне хватает рабынь, которыми мы можем попользоваться, и многие из них попривлекательнее тебя будут.

Эллен, в рабском тщеславии, тут же задалась вопросом, могло ли быть верным его утверждение, и не могло ли быть так, что деревенские рабыни, доступные мальчишкам, на самом деле, были красивее её. Всё может быть, подумала она. Интересно, задумалась Эллен, смогла бы любая из её земных сестёр, принесённых, как и она на Гор, служить деревенским рабовладельцам, так же хорошо, как это делают прекрасные крестьянские домашние животные.

Ей вспомнилась аристократичная, умная, красивая, некогда богатая женщина «Эвелин», которой она прислуживала на ужине Мира. Несомненно, она теперь тоже была в ошейнике, превратившись в не более чем клеймёное движимое имущество. Эллен задумалась, не оказалась ли она в конечном итоге, в какой-нибудь крестьянской деревне. Нет, решила девушка. Скорее её оставил себе тот, мужчина, присутствовавший на ужине, Джеффри, по крайней мере, на какое-то время. Вот у его ног Эллен легко могла представить себе ту гордячку, или голой в ногах его кровати на мехах любви, прикованной к рабскому кольцу, лежащей ничком и дрожащей, ожидая, будет ли он её пороть или ласкать, или с плетью в зубах, заглядывающей в его глаза в попытке прочитать его настроение.

Затем Эллен, как она была связанная, была ногами вперёд засунута в длинный, грубый мешок из-под Са-тарны, горловину которого завязали над её головой. Ткань мешка была соткана довольно свободно, так что рабыня через просветы в плетении до некоторой степени могла видеть, что происходит снаружи. Её подняли и вытащили из пещеры, пронесли несколько ярдов, и забросили в телегу, дно которой было покрыто соломой. Этой же соломой мальчишки засыпали мешок, после чего, почти сразу, заскрипев колёсами, телега стронулась с места. Судя по звукам, запряжён в оглобли был малый тягловый тарларион. Сквозь ткань мешка и солому, был виден свет фонаря. Иногда фургон останавливался, и один из мальчишек спускался на землю.

— Туда, — слышался в таких ситуациях молодой голос.

Потом парень некоторое время шёл впереди, по-видимому, подсвечивая фонарём след, а затем, немного погодя, прямо на ходу, снова запрыгивал на телегу.

* * *

Ближе к полудню караван, вместе с остальным конвоем, остановили. Был объявлен привал и, к радости и облегчению Эллен и её сестёр по цепи, им разрешили опуститься на колени. Они должны были стоять, повернувшись вправо, широко расставив колени, положив руки на бёдра, опустив голову вниз.

Эллен вдруг испугалась, что больше не сможет сделать ни шага. Ноги гудели. Мышцы болели. Голова горела. Всё тело зудело от покрывавшей его пыли смешанной с потом.

Как она завидовала тем рабыням, что сидели в рабских фургонах!

Теперь, когда Эллен стояла на коленях, повернувшись вправо, цепи с её ошейника тянулись влево и вправо, а не вперёд и назад, как на ходу. Это — обычное положение каравана для того, чтобы накормить и напоить рабынь.

— Голову поднять, — услышала она, женский голос. — Рот открыть, руки держать на бёдрах.

Эллен, подняв взгляд, обнаружила, что рядом с ней стоит одна из косианских лагерных рабынь. Это была восхитительная блондинка в короткой жёлтой тунике, с вшитым около левого бедра маленьким вертикальным прямоугольником серого цвета, аккуратной эмблемой государственной собственности. Большинство государственных рабынь в городах, как говорили Эллен, носили серые туники, что позволяло легко, с первого взгляда отличать государственных рабынь от частных. Как бы то ни было, по различным причинам, однообразный цвет для государственных рабынь, несомненно, был разумен. В любом случае это было обычной практикой во многих городах. Серый же был, вероятно, выбран потому, что он выглядит скромно, консервативно, неброско и серьёзно. Он полностью подходит девушке, которая является простой рабыней города, и которой недостаёт мужчины, которого она могла бы назвать «мой Господин», ошейник которого она могла бы с гордостью носить, у чьего рабского кольца она могла бы встать на колени. Кроме того, серый хорошо сочетается почти с любым цветом глаз, волос и кожи. По другой версии серые одежды для государственных рабынь обычно выбираются в качестве уступки чувствительности свободных женщин, обычно склонных негодовать на рабынь из-за того эффекта, который они оказывают на свободных мужчин, и соответственно требуют от правительства ограничить или снизить привлекательность своих рабынь. С другой стороны такая хитрость, если в этом вообще есть какая-нибудь хитрость, почти повсеместно признана совершенно неэффективной. Красотка в рабской тунике, безразлично какого цвета может быть туника, всё равно остаётся красоткой в рабской тунике. Государственные рабыни в конвое, как уже было отмечено, носили туники самых разных вариантов и расцветок, но их статус был чётко отмечен простым маленьким, серым прямоугольником. Эллен сомневалась, что в конвое нашлось бы много свободных женщин, которые могли бы возразить против подобного разнообразия туалетов, предоставленного девушкам в государственных ошейниках. Разве что те, которые могли бы находиться за натянутыми тентами зарешеченных фургонов.

Эллен, конечно, не горела желанием стоять на коленях перед женщиной, хотя, следует признать, ей достаточно часто приходилось опускаться на колени перед свободными женщинами. Но это была рабыня. Безусловно, по сравнению с Эллен, она была более высокой рабыней. Например, эта блондинка не была прикована к каравану. Но у неё на голове даже не было талмита, ленточки, которая служит символом власти или положения среди рабынь, иногда в садах удовольствий и обычно в лагерях или сельских районах. Через правое плечо белокурой рабыни был переброшен матерчатый ремень, державший у её левого бедра спереди холщёвую сумку, наполненную булочками, одну из которых она втиснула в рот Эллен. Булка оказалась большой, чёрствой и сухой. Она заполнила всю её ротовую полость.

— Голову вниз, жуй, — приказала блондинка, и продвинулась к следующей рабыне, стоявшей по правую руку от Эллен. — Голову поднять, рот открыть, руки держать на бёдрах. Голову вниз, жуй.

Эллен, не получившая разрешения пользоваться руками, опустив голову пыталась расправиться с тем предметом, что заполнял её рот. Какой же он был сухой и чёрствый! Она пыталась, переваливать его языком, крошить зубами, размачивать слюной. Нельзя отрывать руки от бёдер. Нельзя выронить его. Ни в коем случае нельзя потерять его. Эллен попыталась проглотить отгрызенные кусочки и чуть не подавилась. Она начала задыхаться, но замерев, прекратив попытки сглотнуть и успокоившись, её удалось отдышаться. Наконец, ей удалось размочить и измельчить кусочки в кашицу и пропихнуть её в себя, потом ещё. Постепенно кусок булки уменьшился, и есть стало легче. Несколькими девушками позади первой рабыни, разносившей булочки, шла вторая с ведром и ковшиком. Она приближалась, и Эллен, отчаянно, рискуя подавиться и задохнуться, торопилась поскорее прожевать и проглотить остаток пищи. В противном случае, она могла остаться без воды.

— Голову поднять, рот открыть, держать руки на бёдрах, — услышала она команду и подняла голову.

Рабыня с ведром и ковшиком была одета в жёлтую тунику, с таким же, как и первой серым прямоугольником на подоле слева. Рабыня была брюнеткой с гладкими прямыми волосами. Эллен нисколько не сомневалась, что лагерные рабыни были отобраны исходя из самых разных вкусов и критериев, большинство из которых имели мало общего с требованиями, предъявляемыми к простым рабочим рабыням. Девушка с ведром была довольно миниатюрной особой, и для неё было трудно управляться с тяжёлым ведром, особенно, пока оно ещё было полным, и особенно в полуденную жару. Брюнетка скорее относилась к тому типу женщин, которые в колокольчиках и прозрачном шёлке подают вино в палатке капитана и доставляют ему удовольствие. В нескольких футах позади неё возвышался охранник с плетью в руке. Эллен почувствовала металлический край ковша, прижатый к её губам, и с благодарностью утолила жажду. Как быстро она убрала ковшик!

— Пожалуйста, Госпожа, ещё! — попросила Эллен.

— Ты выпила по метку, — отрезала рабыня.

— Что тут происходит? — осведомился мужчина с плетью, подходя ближе.

— Просила меня о добавке, — объяснила девушка с ведром.

— Двигайся дальше, — приказал охранник рабыне, и та подошла к следующей девушке, справа от Эллен.

Мужчина открыл зажим и встряхнул ремни своей плети.

— Пожалуйста, нет, Господин! — взмолилась девушка, но уже через мгновенье корчилась в пыли, визжала, рыдала, дёргалась, прижимая к груди колени и прикрывая голову и лицо руками. Плеть немилосердно жалила кожу. Наконец, её тело перестало взрываться болью, и он продолжил путь, следуя за рабыней-водоноской. Эллен осталась лежать на боку, в пыли, страдая от боли и вздрагивая от рыданий.

— На колени, — послышался голос.

Женский голос. Эллен посмотрела вверх и увидела рабыню, длинноногую, длинноволосую блондинку, в короткой бежевой тунике, с непременной серой вставкой. Её лоб пересекал талмит. А ещё в руке она держала стрекало. Эллен вскрикнула, дёрнулась, дважды поражённая разрядом стрекала и больше не медля ни секунды, вскарабкалась на колени.

— Разведи колени, рабыня для удовольствий, — приказала ей кейджерона.

— Да, Госпожа, — всхлипнула девушка.

Когда рабыня с талмитом отошла от неё, Эллен приподнимала голову и украдкой посмотрела ей вслед. «Конечно, у тебя талмит и стрекало, — со злостью подумала Эллен, но разве Ты не такая же как и я рабыня для удовольствий? И разве мы все не рабыни для удовольствий? Ты, со своим стрекалом, можешь быть ужасом для нас, строгой к нам, иметь власть среди нас, простого рабского мяса скованного караванной цепью, но в палатке мужчины, в тени его плети, Ты будешь такой же женщиной, стоящей на коленях, дрожащей, скулящей и просящей разрешения служить!»

Вчера поздней ночью Эллен привезли в лагерь. Двое мальчишек, нашедших её в озере, подошли к часовым и сообщили им о своём деле. При свете фонаря солома была отброшена с мешка, тесьму развязали и ткань стянули вниз, сначала так, чтобы можно было рассмотреть жетон на ошейнике Эллен, а потом ещё ниже, поскольку часовых совершенно очевидно заинтересовала её талия.

— Соблазнительно, — прокомментировал первый часовой.

— Это точно, — поддержал его второй.

— И она — товар Коса, — заметил первый.

— Откуда Ты знаешь? — спросил второй.

Эллен поняла, что они рассматривали вариант просто отобрать её у мальчишек. У неё не было никаких сомнений, что они запросто могли бы это сделать.

— Там это ясно указано, — буркнул первый часовой, указывая на металлический жетон, прикреплённый к ошейнику Эллен, извещавший о конфискации.

— Эх, — разочарованно вздохнул его товарищ.

Похоже, только один из них умел читать, причём и он вовсе не казался слишком довольным тем, что он прочитал. Обычно часовых подбирают так, чтобы, по крайней мере, один из них было грамотен, особенно если поблизости нет дежурного офицера, который умел бы читать. Кто-то же в случае необходимости должен понимать письма, надписи на табличках и стенах, и так далее. Большинство часовых, конечно, оповещены о паролях и пропусках, которые часто меняются, как минимум, раз в день.

— Везите её дальше, — велел первый часовой, — спросите там палатку маршала по рабыням.

— Эй, мы хотим получить монеты за неё, — смело заявил мальчишка постарше.

— Ну вот и спроси об этом у маршала, — отмахнулся от него часовой.

Мешок снова был натянут на голову Эллен и завязан. Немного позднее Эллен почувствовала, что её подняли с телеги и уложили на землю, животом вниз. Повернув голову, рабыня сквозь мешковину рассмотрела свет двух факелов, очевидно, установленных по обе стороне от входа в большую палатку. Она лежала ближе к стойке правого факела, если смотреть на палатку. Таким образом, мешок был полностью освещён этим факелом. Телега стояла рядом, уже развёрнутая тарларионом на выход из лагеря. Эллен некоторое время пролежала в мешке в ожидании пока у мужчин не найдётся время на неё. Наконец, она услышала, что мальчишки вернулись, очевидно, в сопровождении ещё одного человека.

— Ну давайте посмотрим на неё, — услышала она мужской голос.

Горловину мешка развязали, и Эллен была извлечена из него.

— Развяжите её, — приказал мужчина.

— Стой, не дёргайся, — сказал ей старший из мальчишек, поддержав её на мгновение.

Эллен качало из стороны в сторону, стоять ровно получалось с трудом.

— Какая она грязная, — услышала девушка комментарий в свой адрес.

Рука того, кто, как поняла Эллен, был маршалом по рабыням, то есть офицером, отвечавшим за рабынь в лагере, крупного бородатого мужчины, подняла и подержала жетон, свисавший с её ошейника.

— Видите, она — собственность Коса, — подобострастно сказал мальчишка постарше.

Она почувствовала лёгкий удар по груди. Это офицер выпустил жетон, упавший на её тело.

— Мы поймали её на озере, — сообщил младший из них.

— Я не беглая, — прошептала испуганная Эллен, которая едва могла говорить перед мужчиной, казавшимся ей таким большим и жестоким.

Эллен не хотела, чтобы её избили ни за что, или подрезали сухожилия, или скормили слинам.

— Мы летели. Это был несчастный случай, — попыталась объяснить она.

— И несомненно Ты торопилась в наш лагерь, — усмехнулся бородач.

Эллен замолкла. Она заметила, что около палатки, позади и по сторонам от неё, в темноте смутно виднеются белёсые пятна. Присмотревшись, девушка смогла разобрать в полумраке левее палатки, фигуру женщины смотрящей на неё, привстав на четвереньки. На её шее была цепь, и эта женщина была раздета. Эллен сообразила, что позади палатки и вокруг неё, некоторая площадь была занята рабынями, которых приковали цепями, к чему-то вроде столбов врытых глубоко в землю.

Эллен в ужасе отпрянула, увидев кривой нож, блеснувший в руке мужчины.

— Стой смирно, — приказал мужчина, успокаивающе. — Мы только посмотрим, что Ты из себя представляешь.

Нож наполовину разрезал, наполовину разорвал ткань, грязную и жёсткую от высохшего ила, и, туника, разделённая пополам, соскользнула на землю.

— Мы хотели бы получить за неё монеты, — собравшись с духом, заявил паренёк постарше. — Мы не оставили её себе, а вернули.

— А вы, значит, задумывались о том, чтобы присвоить собственность Коса? — осведомился маршал.

— Нет, конечно, — поспешил заверить его мальчишка. — Но некоторые ведь могли.

— Некоторые не столь благодарные их благородным покровителям, некоторые менее лояльные к империи? — уточнил мужчина.

— Ну да, — кивнул старший из мальчишек.

— Это было бы воровством, — заметил маршал.

— Но мы же вернули её, — указал паренёк.

— Она — совсем молодая и дешёвая рабыня, к тому же, если я не ошибаюсь, варварка, — пожал плечами мужчина. — Но, в любом случае, можете быть уверены, что Косианская империя благодарна вам.

— Все знают великодушие Коса, — заметил парень постарше.

— То есть вы хотите награду? — уточнил косианец. — За то, что просто исполнили свою обязанность?

Мальчишки стушевались и уставились в землю. Лицо рабского маршала казалось суровым.

— Служба Косу сама по себе достаточная награда, — наконец буркнул парень постарше.

— Подождите парни, — усмехнулся мужчина. — Мы ведь понимаем, что могут найтись и другие, менее честные, менее благородные и не столь верные империи как вы, а потому мы не хотели бы, чтобы у них были причины не возвращать потерянное имущество, вроде этого, его законным владельцам.

— Господин? — спросил старший из мальчишек, и в голосе его послышалась надежда.

— Девка, — обратился маршал к Эллен.

— Да, Господин? — испуганно отозвалась та.

— Тебе давали рабское вино? — поинтересовался он.

— Да, Господин, — ответила девушка.

— Обойди палатку слева, — приказал он. — Увидишь там козлы. Наклонись над ними и жди.

— Да, Господин, — всхлипнула Эллен.

— Вы пользовались рабыней? — строго спросил мальчишек косианец.

— Нет, Господин, — заверил его старший.

— Нет, Господин! — вторил ему второй.

— Она — собственность Коса, — напомнил мужчине первый.

— Я пойду в палатку, поищу для вас несколько монет, — сказал им маршал. — А вы тем временем примите благодарность Коса и воспользуйтесь его гостеприимством.

— Да здравствует Кос! — воскликнул парень постарше.

— Да здравствует Кос! — поддержал его младший товарищ.

— Там на козлах вы найдёте шнуры, — сказал им офицер. — Свяжите ей левое запястье с левой лодыжкой, а правое с правой.

Маршал подошёл к рабыне, стоящей перегнувшись через козлы, немного позже. Эллен, запястья которой были привязаны к лодыжкам, всхлипывала, чувствуя себя смущенной и совершенно беспомощной.

— Так значит, твоим хозяином был Порт Каньо из Ара? — уточнил он.

— Да, Господин, — подтвердила девушка.

Довольно трудно вести беседу, особенно пытаться при этом сохранить хоть какое-то достоинство, когда ты закреплена в подобной позе. Эллен предположила, что офицер прочитал её ошейник, в тот момент, когда осматривал косианский жетон, прикреплённый к нему. Рабыня задумалась, не слышал ли он прежде имя Порта Каньо из Ара. То как он это произнёс, наталкивало на мысль, что оно могло быть ему знакомо.

— Что не так, маленькая вуло? — поинтересовался мужчина.

— Ничего, Господин, — всхлипнула Эллен.

— Ты можешь говорить, — намекнул офицер.

— Вы отдали меня мальчишкам, Господин! — заплакала она. — Вы отдали меня мальчишкам!

— А Ты возражаешь? — спросил маршал.

— Нет, Господин! — быстро ответила рабыня.

— Похоже, они хорошие парни, — заметил он.

— Да, Господин, — не стала спорить Эллен. — Но разве я не слишком стара для них? Разве не было бы более подходяще отправить меня к взрослым мужчинам, Господин? Разве я не больше подхожу для мужчин, Господин?

— Ты подходишь для того, кого выберут рабовладельцы, — заметил офицер. — Но то, что Ты для мужчин — это верно. Ты — тот тип женщины, которая, очевидно и соответственно принадлежит мужчинам.

— Да, Господин! — согласилась она. — Но я не была удовлетворена.

— А кого заботит, удовлетворена ли рабыня? — усмехнулся мужчина.

— Они слишком быстро закончили со мной, Господин! — пожаловалась Эллен.

— Я буду ещё быстрее, — предупредил он её.

— Господин? — переспросила рабыня.

— А я пока не хочу твоего удовлетворения, — пояснил косианец. — Думаю, что будет лучше, если Ты немного попотеешь и несколько дней погреешь свои цепи. Подозреваю, что через день — два, Ты будешь кричать о мужчине. Ты выглядишь именно такой рабыней.

— Пожалуйста, Господин, пощадите, — взмолилась Эллен.

— Уверен, что отчаянно нуждаясь во владельце, Ты ещё отчаяннее захочешь, чтобы тебя поскорее выставили на рынке. И разве после этого Ты не сможешь выступить жалостнее и лучше продемонстрировать свои потребности?

У Эллен вырвался горестный стон.

— Сегодня я пошлю за кузнецом, — сказал он, — и мы избавим твою шейку от этого ошейника и жетона. А позже, мы проконтролируем, что Ты посажена на цепь. Утром, перед выходом, тебя разместят в караване.

— В караване, Господин? — в ужасе всхлипнула Эллен и вдруг почувствовала, как его руки сдавили её тело, удерживая на месте. — Ой! О-о-ох!

Он действительно очень быстро закончил с ней, не дав облегчения, а только добавив страдания.

Когда маршал отвернулся, она не выдержала и окликнула его:

— Господин, я могу говорить?

— Чего тебе? — спросил он.

— Вы ведь вознаградили мальчишек за то, что они доставили меня сюда, не так ли? — поинтересовалась рабыня.

— Молодым людям предоставили компенсацию, — признал офицер.

— А я могу узнать насколько большую, Господин? — полюбопытствовала Эллен.

— Значит, тебе захотелось получить подсказку относительно твоей ценности, так ведь, клеймёная шлюха? — уточнил он.

— Да, Господин, — не стала отрицать девушка.

— Кос известен своей либеральностью и беспрецедентным великодушием, — усмехнулся косианец.

— Да, Господин, — согласилась Эллен.

— Пять медных тарсков каждому, — сообщил он ей.

— Спасибо, Господин! — поблагодарила его девушка.

— Все вы тщеславные самки уртов, — буркнул маршал, отворачиваясь.

— Да, Господин! — обрадовано крикнула ему вслед Эллен.

В большинстве городов это было что-то около целой сотни бит-тарсков. Почти по пятьдесят бит-тарсков на каждого мальчишку. Скорее всего, они не увидели бы таких денег до тех пор, пока им не выделили бы их собственные наделы земли, и они не начали бы продажу своего собственного урожая. Это было, как мы помним, именно той ценой, за которую Мир продал её Тарго. Это конечно было не очень много, но это было той ценой, которую Тарго, профессиональный работорговец, заплатил за неё, причём рассчитывая получить прибыль от перепродажи целых пяти тарсков. Правда, Эллен так и не узнала, сколько отдал за неё Порт. Несколько раз в тот момент, когда хозяин, как ей казалось, был в хорошем настроении, она собиралась подползти к нему на животе, обхватить его щиколотки своими маленькими ладошками, и, целуя его ноги, попросить поделиться с ней этой информацией. Но, каждый раз, в последний момент ей не хватало духу. Порта нельзя было бы назвать терпеливым мужчиной. Кроме того, она помнила, что любопытство не подобает рабыне, по крайней мере, так предполагается. А быть наказанной ей совсем не хотелось. Но её всё равно мучило любопытство, мучило до крайности. Она не сомневалась, что за последнее время она сильно выросла в своей неволе, в красоте, походке, реакциях и даже в умениях в различных домашних работах предположительно подходящих для рабыни. Например, теперь у неё получались крошечные, красивые, ровные, аккуратные стежки. Безусловно, пойманные ею на себе на улицах Ара мужские взгляды не предполагали, что мужчины будут предлагать за неё цену исходя из её навыков как поварихи или швеи. Фактически на улицах Ара её принимали за простую, красивую гореанская кейджеру, одетую в короткую тунику, за не более, чем одну из гореанских рабских девок. А с другой стороны, что для неё могло быть в этом удивительного или неподходящего, если она теперь и была, всего лишь одной из гореанских рабынь! Надо признать, что в целом Эллен была довольным той компенсацией, что была предоставлена мальчишкам, и, признаться, она сильно сомневалась, что, когда дело касалось таких вопросов, косианцы были щедрее представителей любого другого города. Награда в десять медных тарсков казалась ей значительной. Очевидно, маршал расценил её как приемлемое рабское мясо, возможно даже превосходное рабское мясо, годное для ошейника!

«Ну что, Селий Арконий, вот тебе снова», — подумала она. Однако Эллен особенно не рассчитывала, что когда-нибудь сможет дорасти до цены в серебряный тарск. «Но это было бы замечательно, если бы за меня кто-нибудь предложил столько, — размечталась рабыня. — Сколь немногие из женщин оказавшись на рынке, уходили с него по той цене, какую они фактически стоили, по мнению мужчин!

Свободные женщины думают, что они так высоки и драгоценны? Ну так давайте разденем их, выведем на сцену торгов и посмотрим, сколько за них предложат! Пусть они получат некоторое представление относительно того, чего они реально стоят!

Так что, очень немногие женщины, думала Эллен, стоя вниз головой, — имеют представление о том, сколько они фактически стоят, как женщины, как самки. Какова могла бы быть их стоимость в денежном эквиваленте на невольничьем рынке? Безусловно, об этом трудно судить наверняка, поскольку здесь присутствует слишком много переменных, влияющих на цену. Если рынок перенасыщен, самая лучшая красотка может пойти за бит-тарски, а если женщин недостаточно, то и за кувшинную девку могут не пожалеть серебряного тарска. А некоторые мужчины ради того, чтобы привести к своему рабскому кольцу особую женщину, готовы заплатить за ней любые деньги, и могут предлагать такую цену, которая будет непостижима для других.

В конечном итоге, можно сказать, что та или иная женщина может стоить столько, сколько тот или иной мужчина заплатит за неё.

Спустя несколько минут их темноты вынырнул человек в тунике чёрно-серого цвета касты Кузнецов. Он снял с девушки ошейник вместе с пристёгнутым к нему жетоном, после чего по-быстрому использовал её и отвязал от козел. Согнув Эллен в ведомое положение, удерживая голову у своего бедра, кузнец завёл её за палатку маршала и приковывал цепью на ночь.

* * *

После того, как их накормили и напоили, девушкам разрешили лечь прямо в пыль, и отдыхать. Конвой задержался в том месте примерно на ан. Босков и тарларионов тоже следовало кормить и поить, да и отдых тягловым животным тоже был необходим. Отдыхали и обедали солдаты. Некоторые возницы завалились в тени своих фургонов и похрапывали. Тело Эллен всё ещё горело от ударов плети и от двух укусов стрекала старшей рабыни. Лёжа в пыли и размышляя, Эллен вынуждена была признать, что наказание она заслужила. Ей не стоило просить воды больше, чем положено, и после плети она должна была как можно быстрее встать на колени. Какой она была глупой рабыней! Тем не менее, Эллен была зла на женщину. В конце концов, одно дело, когда тебя наказывает мужчина, господин по праву своего пола, и совсем другое, знать, что тебя ударила женщина, причём такая же простая рабыня, как ты сама! «Разве не может быть так, что я могла бы стоить больше, чем она, — задумалась Эллен. — Разве меня не поставили ближе к голове каравана?»

Внезапно девушка, лежавшая на земле, прикрывая руками голову, чтобы защититься от солнца, обратила внимание на то, что слышит вокруг себя шепотки. Конечно, разговоры в караване запрещены, но если никого из мужчин рядом нет, если их представительницы, вроде той рабыни со стрекалом, пропали неизвестно куда, то почему бы не посплетничать? Шёпот, казалось, становился всё живее и нетерпеливее.

— Эй, рабыня, — услышала Эллен голос девушки, шедшей в караване перед ней.

Эллен поднялась на четвереньки и с тревогой осмотрелась вокруг.

Окликнувшая её невольница тоже окинула взглядом окрестности, а затем подползла к Эллен и тихим радостным шёпотом заговорила:

— Через три дня около Брундизиума будет разбит праздничный лагерь. Косу снова сопутствовал успех. Раскрыли какой-то заговор, а заговорщиков схватили. Победа Коса! Там будут пировать. Рабыни будут прислуживать и танцевать, а потом их распродадут! Передай другим!

Сердце Эллен ухнуло куда-то в пятки. Она испугалась, что эта информация была дурным предзнаменованием для Ара, а возможно, и для Порта с его товарищами.

— Расскажи другим! — потребовала девушка, снова обводя местность взглядом.

Эллен обернулась и прошептала новость рыжеволосой рабыне, стоявшей позади неё. У той от восхищения сначала перехватило дыхание, а потом она повернулась и передала сообщение дальше.

А Эллен снова легла на землю, глубоко встревоженная новостью о некой победе косианцев, хотя её характер, признаться, казался ей сомнительным. Надо было успеть отдохнуть, насколько это было возможно. Однако уже слишком скоро, вызвав у неё, впрочем, как и у многих из её сестёр по цепи, горестный стон, вдоль каравана разнёсся приказ подниматься, подчеркнутый резким хлопком рабской плети. Эллен заметила, что многие девушки в караване, словно воспрянули духом. Если охранники и отметили этот момент, то они не спешили выяснять его причины, а, фактически, возможно, они и сами хорошо знали эту причину. Эллен не исключала того, что кто-то из них мог, согласно распоряжению или по своей собственной инициативе, в беседе с товарищем, обронить эту новость поблизости от каравана, зная, что при первой же возможности она распространится вдоль цепи подобно пожару. Иногда мы думаем о себе, что мы умны. Но весьма часто оказывается, что рабовладельцы куда умнее любой из нас. Это заставляет нас чувствовать себя ещё уязвимее. Но, в конечном итоге, мы ведь не больше, чем рабыни.

— Не хочу попасть на Кос или Тирос, — прошептала девушка позади Эллен. — Лучше быть проданной в Брундизиуме. Я постараюсь хорошо выступить! Как Ты думаешь, смогу я получить богатого господина?

— Конечно, — заверила её Эллен, — Ты очень красива.

— Ты тоже очень красивая, — сказала рыжеволосая.

Очень красивая? Это поразило Эллен, которая, на самом деле, не думала о себе подобным образом, или, по крайней мере, не делала этого часто, и не до такой степени. Красивая — да. Возможно. Конечно, её тщеславие заставляло надеяться на это. В конце концов, разве она не видела себя в зеркалах? Но очень красивая, да ещё по гореанским меркам? Конечно, она не могла настолько измениться после того, как покинула полку Тарго на рынке в Аре. Так может она была не «красива на десять тарсков», а много больше? Возможно! А может ли она надеяться, что когда-нибудь будет стоить серебряный тарск?

Конечно, Эллен была убеждена, что была достаточно ценной и привлекательной рабыней. Она даже не сомневалась в этом. На это указывали взгляды мужчин, обжигавшие её на улицах Ара. «Да, — решила Эллен, — думаю, что я красива! Возможно, даже очень красива! Безусловно, это дело мужчин, делать выводы относительно таких материй. Но я стою достаточно близко к голове каравана. Так может, неслучайно лагерные рабыни обращаются со мной с такой жестокостью. По крайней мере, мне так кажется. Может ли это говорить об их негодовании, вызванном моей красотой? Быть может, они ревнуют ко мне? Неужели я всё-таки настолько изменилась, уйдя с полки Тарго?»

Однако стоит предоставить мужчинам, судить о красоте женщины. Именно в их руках плети и цепи. Именно они предлагают цену за нас, именно они надевают ошейники и клеймят нас, покупают и продают, ходят в набеги, ловят, вяжут, берут в плен, строят в караваны и ведут на рынки.

— Так что насчёт тебя? — вывела Эллен из задумчивости девушка сзади. — Ты готова хорошо выступить?

— Не знаю, — ответила Эллен.

— Ты сделаешь это, рабыня, — тихонько засмеялась рыжеволосая за её спиной. — Мужчины проследят за этим! А Ты — горячая рабыня?

— Не знаю, — растерялась она.

— Если нет, — заметила назойливая рабыня, — можешь не волноваться. Руки рабовладельцев научат тебя этому. Они проконтролируют, чтобы Ты научилась извиваться и умолять. Они зажгут рабский огонь в твоём животе!

— Возможно, — пожала плечами Эллен, попытавшись говорить безразлично и даже холодно и скептически.

Она не видела никакого смысла, информировать свою докучливую и любопытную сестру по неволе, что она, Эллен, несмотря на свою юность, вовсе не была незнакома с рабским огнём, как и о том, что огонь находящейся в собственности, доминируемой женщины, уже давно и часто бушевал в её животе, заставляя её жаждать прикосновений, ласки и объятий, в которых ей было отказано. Мужчины действительно научили её извиваться и умолять. Но это не они создали её сексуальные потребности, и её сексуальную природу. По крайней мере, не эти мужчины. Её природа формировалась, под влиянием потрясающей взаимозависимости и взаимодействия с мужчинами, в ходе эволюции человеческого рода, в течение бесчисленных тысячелетий завоеваний, покупок и продаж, обменов и дарений, господства и доминирования. А они просто развили заложенное в ней далее, деспотично, даже против её желания, просто командую этим, просто высвобождая это. Только в неволе сексуальная природа человеческой женщины освобождается полностью. В своём порабощении она находит свою свободу. Это — парадокс ошейника.

Прозвучал приказ начать движение.

Солдаты подняли штандарты, вспыхнувшие в лучах солнца. Послышались крики возниц, понукавших своих животных, затрещали кнуты, заскрипели колёса фургонов, мерно затопали солдаты, с хрюканьем и ворчанием, подняв лапами облако пыли мимо пронеслись верховые тарларионы. Караван, звеня цепями, стронулся с места.

Конвой двигался уже где-то пару анов. Верховые тарларионы, как уже было отмечено, было привычным компонентом конвоя, как на марше, так и в лагере. Они довольно часто, пробегали вдоль каравана. Всадники выступали в роли курьеров, передавая приказы, нося сообщения и так далее. Кроме того, большинство офицеров, а также многие из гражданских, путешествовавших вместе с конвоем, предпочитали передвигаться верхом, а не идти пешком, или сидеть в фургонах. Пара всадников приблизилась и остановила своих тарларионов в нескольких ярдах от головы каравана. Мужчины, повернув беспокойных животных, и о чём-то беседовали друг с другом. Когда Эллен, шедшая на цепи вместе с другими, приблизилась к ним, её затрясло от потрясения. Она узнала эти двух всадников, ни один из которых, казалось, не обращал никакого внимания на проходящий мимо караван. Одним из них был тот самый косианский подкапитан, который заявился на чердак Порта Каньо, во главе солдат, обыскивавших помещение, и который пристегнул жетон к её ошейнику. Именно он говорил с ней этим утром. Опознала Эллен и второго мужчина, одетого в красочные одежды для верховой езды. Этот смеявшийся и шутивший мужчина оказался Терсием Майором.

Эллен, осознав всё это, поскорее опустила голову и перебросила волосы вперёд, прикрыв ими лицо. Таким образом, проходя мимо них, она надеялась, что осталась незамеченной, что на ней обратили не больше внимания, чем на любую другую рабыню в этом караване.

Миновав их, девушка услышала громкий смех, который начал быстро затихать позади неё. Обернувшись, и бросив назад взгляд сквозь вуаль волос, она увидела, что два тарлариона бежали вдоль каравана, удаляясь в направлении хвоста колонны.

Откуда-то издали прилетел выстрел плети, заставивший Эллен вздрогнуть. Она немедленно повернула голову вперёд и продолжила путь.

 

Глава 21

Бассейн

— Ты ведь невежественная варварка, не так ли? — спросил мужчина.

— Да, Господин, — быстро ответила Эллен.

Она стояла перед ним на коленях, опустив голову до земли.

— Ты умеешь мыться? — осведомился он. — Ты можешь поднять голову.

— Да, Господин, — сказала девушка, поднимая голову и робко глядя на него. — Мне это преподавали.

— Ты пойдёшь в определённый тебе бассейн с этой группой, — сообщил ей мужчина, сопровождая свои слова жестом руки. — Масла, губки, полотенца, лосьоны будут в бассейне. Гладкие камни послужат вместо скребков. Встань там.

Эллен встала и, отойдя в сторону, встала позади другой девушки, одной из семи, включая её, выстроившихся в колонну. Затем к их группе добавили ещё троих. Все они были раздеты. В этом не было ничего необычного для рабынь во время транспортировки. Несмотря на то, что нагота рабынь явление повседневное, и даже относительно привычно видеть обнажённых невольниц на людях, а рабовладельцы дома так и вовсе зачастую держат своих рабынь нагими, голая рабыня всё равно не останется незамеченной. Вряд ли она затеряется среди своих «одетых» сестёр по неволе, даже если им разрешён всего лишь открытый камиск или откровенная та-тира. Например, заметив такую рабыню в поле зрения, свободные мужчины обычно постараются исследовать её, и, если она окажется им неизвестной, то обязательно захотят остановить её, задержать и потребовать отчёта.

Дежурный завязал узел на левой лодыжке Эллен. Он протянул к ней верёвку от впередистоящей девушку, нога которой уже была в петле, и продвинулся дальше назад, к оставшимся трём рабыням. Мужчина споро соединил их всех в импровизированный караван, состоящий из десяти рабынь.

Возможно, стоит упомянуть, для тех, кого это могло бы заинтересовать, или пригодиться в будущем, что обычно рабынь в караван соединяют не от головы колонны, как это было сделано в данном случае, а с хвоста, причём девушки обязаны не сводить глаз с затылка впередистоящей. Это особенно актуально, когда используются цепи с ошейниками, браслетами для запястий или лодыжек. Таким образом, рабыня не знает, какой именно атрибут наденут на неё до тех пор, пока он не окажется на ней, а затем, конечно, будет слишком поздно, она уже будет заперта в нём. Разумеется, она знает, что собираются с ней сделать. Она слышит лязг цепей, щелчки закрывающихся замков, вздохи женщин. В действительности, у неё, стоящей в ожидании на ногах, на коленях, прижав руки к бёдрам, или на четвереньках, не имеющей права обернуться, с каждым щелчком растут напряжение и тревога, которые вынуждают её с нетерпением, как желанного избавления, как облегчения, жаждать того кульминационного момента, когда она наконец окажется надежно и беспомощно добавленной к «ожерелью работорговца». Предполагается, что этот способ применяется в значительной степени именно из-за оказываемого на рабыню психологического эффекта, имеющего тенденцию заставлять её чувствовать страх, тревогу, беспомощность, делающие её послушной и покорной. И это действительно производит такой эффект. Кроме того, предполагается, что в этом случае менее вероятно, что рабыня попробует оказать сопротивление или попытаться убежать, но мне это кажется сомнительным, кроме, возможно, тех случаев, когда имеют дело с недавно захваченными свободными женщинами, испуганными тем, что оказались в такой колонне, или с новообращёнными рабынями. Опытная рабыня знает, что должна быть прикована к цепи и что она ничего не может поделать с этим. Ей и в голову не придёт, даже пытаться убегать или сопротивляться. Она же не хочет, чтобы её за волосы притащили на прежнее месте, и на этом самом месте ей по-дурацки оставленном показательно выпороли. «Здесь! — могло бы быть ей сказано при этом. — Вот твой место, глупая девка!». «Да, Господин! Да, Господин!», — запричитала бы она, но плеть всё равно упала бы на её спину. «И Ты не должна оставлять его без разрешения, глупая рабыня!». «Да, Господин! Больше не повторится, Господин! Простите меня, Господин! Пожалуйста, простите меня, Господину!» И плеть упала бы на неё снова и снова. А потом цепь всё равно оказалась бы на ней, с той лишь разницей, что она теперь рыдает от боли, наученная своим горьким опытом, и получившая незабываемый урок.

Было довольно приятно стоять так на мягкой траве. Лёгкий ветерок, прилетавший с моря, ласкал кожу. Конечно, нужно было не забывать стоять красиво, поскольку находишься на глазах мужчин.

Эллен больше не была в караване, в котором её, вместе с несколькими сотнями других, привели в это место. Она была рада избавиться от увесистого, толстого караванного ошейника с его тяжёлыми цепями, свисающими спереди и сзади. Не носила Эллен и ошейника Порта Каньо, который с неё сняли несколькими днями ранее в косианском лагере вместе с жетоном, прикреплённым к нему подкапитаном. Конечно, клеймо и без ошейника достаточно хорошо отмечало её, как невольницу. В случае Эллен это был обычный кеф, наиболее распространенная на Горе метка для рабской девки, которую Мир, несомненно, к своему развлечению, велел на ней поставить.

Невдалеке, примерно в паре пасангов возвышались массивные стены и башни Брундизиума. Именно в этом городе несколько месяцев назад высадилась армия вторжения Коса и Тироса и, не встречая сопротивления, дошла до Ара.

Над головой расстилалось ярко-голубое небо. Белые облака праздно, неторопливо, беззаботно, плыли по нему, держа свой курс внутрь материка. Они дрейфовали в потоках ветра, словно корабли в невидимом океане, словно загадочные волшебные существа, вышедшие из холодных вод величественного мерцающего моря Тассы.

Девушка почувствовала, как веревка затянулась на её лодыжке, а потом натянулась назад, готовясь принять следующую бусину, если можно так выразиться, на это импровизированное ожерелье работорговца. Дежурный встал, немного позади неё и сказал:

— Сделай себя желанной. Рабски желанной, кейджера.

— Да, Господин, — отозвалась Эллен.

Трудно было не понять, что он сказал и что имел в виду. «Как далеко позади осталась Земля, — подумала она, — с её причудами, эксцентричностью, бедствием, страданием и отрицанием. Как отличается Гор от Земли, по крайней мере, для таких женщин как я. Как прост, как естественен, как примитивно добродетелен Гор! Здесь, нет никакой войны полов, по крайней мере, для таких женщин как я. Для таких как я, и конечно, для меня самой, война полов здесь закончена. Я боролась. Я проиграла. Я взята в плен. Я — военный трофей и теперь являюсь рабыней». Однако Эллен не возражала против этого. Она радовалась этому, наслаждалась этим и хотела этого. Ей внезапно пришло в голову, что именно это могло бы быть целью войны полов, просто поощрить женщин к выступлению, чтобы потом, подобно тому как дают понять непослушному ребёнку решившему проверить пределы дозволенного, заверить их, что им не позволено претендовать на мужественность, чтобы они могли снова оказаться перед фактом своей женственности, правда, уже в ошейнике, и возвращёнными на их законное место, предписанное им природой, место покорной, послушной, завоёванной, хранимой, ценимой, любимой собственности. Как она в тот момент жалела свободных женщин, и гореанок, и землянок, продолжающих пребывать в невежестве, тревогах и депрессиях, в несчастии, неудовлетворённости и голоде, причин которых они не могут понять.

Но внезапно её охватил страх. На её лодыжке была привязана верёвка. Она была простым имуществом! Она была рабыней!

С каким нетерпением Эллен ждала возможности отмыть своё тело, после жары и пыли каравана!

Впереди был праздничный лагерь, разбитый для того, чтобы неукротимый Кос мог бы отметить свою очередную победу. Торговцы, чиновники, солдаты, путешественники, ремесленники, коробейники, горожане и крестьяне, все желающие спешили к городу. Кто-то становился лагерем, устанавливая свои палатки в окрестностях, другие предпочитали арендовать комнаты внутри стен города. Среди граждан Брундизиума и его гостей, насколько знала Эллен, будет много работорговцев, профессиональных работорговцев. О, это были мужчины, которые хорошо разбирались в таком товаре, каким была она. Эллен даже задрожала, подумав о сцене торгов, о нетерпеливых, зрелых, жадных мужчинах, предлагающих за неё цену, о плети того, кто будет показывать, и расписывать достоинства, грубо, откровенно, в мельчайших интимных деталях, прекрасные, беспомощные лоты, одним из которых предстояло быть ей самой.

Да, она задрожала, но, не столько от страха, сколько от очарования, почти эйфории, от мысли о том, что будет продана. Интересно, за сколько?

Эллен вспомнились её земные сёстры феминистки, и она представила их в цепях стоящими на сцене торгов, продаваемыми и покупаемыми мужчинами. Вряд ли в таком месте у них остались бы хоть какие-то сомнения относительно их пола или его значения, не больше чем у неё самой с тех пор как она очутилась здесь, на Горе.

— Пошли! — услышала Эллен, и десяток, в котором она была седьмой, с левой ноги начал движение в указанном дежурным направлении.

Свежая мягкая трава ласкала стопы её ног. Эллен не отрывала глаз от верёвки, скользившей перед ней, тянувшейся за левой ногой впередиидущей девушки, то поднимавшейся над землёй, то почти тонувшей в траве, чтобы на следующем шаг опять выскочить и снова исчезнуть между зелёными стеблями. Группу направили к узкой тропинке плавно спускавшейся вниз по уклону и петлявшей среди шелестевших листвой деревьев. Через несколько енов, в просвет между деревьями, девушка увидела небольшой ручей. Насколько им объяснили, бассейны должны находиться вдоль этого ручья, какие-то ближе, какие-то дальше. Её группу направили ниже по течению. Здесь идти уже было не так приятно. Тропинка была покрыта скользкой грязью. Ноги разъезжались, и приходилось контролировать каждый шаг. Одна девушка поскользнулась и, взмахнув руками, упала на землю, едва не свалившись в ручей, вдоль берега которого, шла узкая тропинка. Их десяток направлялся по этой тропинке в сторону города. Другая такая группа шла ярдах в ста или около того впереди них. По-видимому, были и другие группы. Во многих местах через ручей были переброшены небольшие деревянные мостики, порой не более, чем широкие доски. Однако следы колёс фургонов, и отпечатки копыт босков и лап тарларионов, оставшиеся в грязи указывали на то, что фургоны обычно переправлялись через этот узкий водный поток вброд. В местах таких бродов под водой можно было разглядеть каменистое дно, судя по всему, глубина там была не больше фута — двух, по крайней мере, не глубже ступицы колеса фургона. Эллен предположила, что камни и гравий в таких местах могли быть насыпаны специально, чтобы обеспечить надежную переправу через ручей. В других местах ей показалось, что глубина могла быть в районе трёх — четырёх футов.

— Смотри, — шепнула девушка, шедшая перед ней, кивком головы указывая вправо, на другой берег ручья.

— Вижу, — также шёпотом ответила Эллен.

Это было первый из нескольких небольших, заглублённых в землю, мелких, приблизительно ярд глубиной, окружённых стеной бассейнов. Большинство из них располагались по обоим берегам около русла, и фактически были проточными, наполняясь водой из ручья. Но имелось несколько бассейнов построенных чуть в стороне. Эти уже не были в столь очевидной связи с ручьём, но располагаясь поблизости, могли наполняться его водами в те моменты, когда тот выходил из своих берегов, либо водой стекавших вниз по склону холма небольших притоков основного потока. Кроме того, для их заполнения могли использовать воду из какого-либо другого, соседнего ручья. Это было весьма возможно. Более того, не прошло и ана, как возможность этого стала совершенно очевидной и ясной.

А вот что особенно поразило Эллен, так это огромное количество этих бассейнов. Она насчитала их больше трёх десятков только на их берегу, а ведь ещё были и по ту сторону русла. В нескольких из них, уже радостно плескались группы рабынь, по десятку с каждом. Девушки мылись, ополаскивались, просто сидели по горло в воде, некоторые усердно натирались, другие уделяли внимание своим волосам. У Эллен не было никаких сомнений в том, что эти девушки в каждом из этих бассейнов были связаны друг с дружкой за ноги, точно так же, как и они в своём десятке. За каждой группой присматривал кто-то из мужчин, но не солдат или гвардеец, а просто дежурный из возниц или наёмников во множестве слонявшихся поблизости. В эти дни никому бы в голову не пришло украсть что-нибудь у Коса.

— Слева рабы-мужчины, — прошептала девушка, шедшая перед Эллен.

Слева от тропинки она увидела группу из семи раздетых, покрытых грязью, понуривших головы мужчин, стоявших на коленях на небольшом пятачке. Их руки и ноги были закованы в кандалы, а кроме того они были скованы друг с другом цепями за шеи. Мужчины выглядели измученными и истощёнными. Похоже, их держали впроголодь, чтобы довести до безразличия, смятения, отсутствия желаний и слабости. Их тела были покрыты синяками и ссадинами, выглядевшим следами от ударов палками или древками копий, а также множеством рубцов со следами запёкшейся крови, оставленных кнутом, возможно, «змеёй».

Змея никогда не используется на женщинах, поскольку те могут запросто умереть от боли при её ударах. Несмотря на то, что гореанские рабовладельцы строги со своими кейджерами, а некоторые даже необузданно жестоки, они никогда не забывают, что это — женщины, всего лишь женщины.

— Не думаю, что это рабы, — шепнула девушка из-за спины Эллен. — Скорее это узники, военнопленные.

— Скоро она все станут рабами, — надменно заявила девушка шедшая первой.

— Точно, — поддержала её вторая, — и, несомненно, на галерах или в рудниках Тироса.

— А ну пошевеливайтесь, — рявкнул их надсмотрщик. — Хар-та!

Один из мужчин поднял голову, и у Эллен перехватило дыхание. Она узнала Порта Каньо! Однако мужчина не видел её. Она вообще сомневалась, что её бывший хозяин в его состоянии мог хоть что-нибудь увидеть. А рядом с ним, прикованный к нему цепью за шею, на коленях стоял Фел Дорон!

Эллен, чувствуя себя ужасно несчастной, поспешно опустила голову и, проходя мимо, постаралась не смотреть в их сторону. Как несправедливо закончилось смелое предприятие Порта Каньо!

— Так им, врагам Коса! — заявил их сопровождающий, плюнув в сторону группы пленников или рабов.

Некоторые из них подняли головы, но, как показалось Эллен, они даже не смогли толком постичь брошенного им оскорбления. Рабыня предположила, что для этих людей очень немногое сейчас могло бы иметь значение, разве что еда, сна и команды. Насколько же полной была победа Коса! И небольшой частицей их победы оказалась рабыня по кличке «Эллен», столь же непредвиденная, как конфискованный тарск!

Эллен не только отвернула голову от стоявших на коленях узников, но и перебросила влево и пригладила волосы. Ей очень не хотелось быть узнанной Портом Каньо или Фелом Дороном. Тарнмейстер и так был достаточно несчастен, так что не стоило ему видеть свою бывшую рабыню, в том виде в каком она была теперь, ещё одним доказательством победы его врагов, не больше, чем один из трофеев победителей, просто предмет, добавленный к огромным богатствам Коса. Кроме того, Эллен чувствовала, что была бы смущена, если бы он увидел её такой, голой, на веревке незнакомца, ведомой им к ванне. Уж лучше бы она осталась на Земле.

— Туда, — указал сопровождающий, — через мост.

Справа от ручья девушка увидела окружённое стеной углубление, примерно двадцати футов в диаметре. В этом бассейне никого не было. Рядом с его бортом, на расстеленных на траве полотенцах, стояли миски, по-видимому, наполненные дешёвыми маслами и лосьонами. Там же, но ближе к краю возвышалась горка губок и тряпок. В траве рядом с полотенцами кучками были сложены плоские обкатанные водой камни, несомненно, собранные на дне ручья.

Всего пара мгновений потребовалась на то, чтобы перейти мост. Эллен только и успела почувствовать шероховатую, вибрирующую поверхность досок под ногами, как оказалась в траве по другую сторону ручья. Этот мост, как и большинством гореанских мостов, и даже высоких мостов в городах не имел поручней. Правда в данном случае это не вызвало у неё какого-либо беспокойства, поскольку доски лежали не выше ярда от неглубокого и небыстрого потока. Проходя по мосту, Эллен успела бросить взгляд вниз, заметив плоское рыбье тело, мелькнувшее под поверхностью воды, отметила дробящееся водной рябью отражение облаков плывущих в небе, а также своё собственное отражение, свою голову и туловище. Она быстро отвернулась, слишком хорошо напомнило ей её отражение о том, кем она была. В воде ясно отразилась обнажённая рабыня.

— Становитесь на колени здесь, — приказал мужчина. — В первое положение почтения.

Девушки покорно опустились на колени и уткнулись лбами в землю.

— Ну что, просите, чтобы вам разрешили помыться? — поинтересовался он.

— Да, Господин, — наперебой затараторили рабыни. — Да, Господин!

— Эй, не так быстро. Каждая из вас должна попросить меня лично, — заявил дежурный. — Раз уж я стою перед вами, то можете поднять головы, но ладони рук держать на земле.

Он встал перед первой девушкой и спросил:

— Ты просишь разрешения искупаться?

— Да, Господин, — ответила та, подняв голову и глядя на него снизу вверх. — Я прошу разрешения искупаться.

— Разрешаю, — великодушно бросил он.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила рабыня.

— Можешь поцеловать мои ноги, — усмехнулся надсмотрщик. — Первое положение почтения.

— Да, Господин, — отозвалась она. — Спасибо, Господин.

Этот ритуал был в точности повторён вдоль всей линии, пока, девушка за девушкой, их сопровождающий не приблизился к Эллен.

Понятно, что их привели сюда для того, чтобы помыться, но для кейджер свойственно благодарить господина в подобных ситуациях, и точно также они благодарят за брошенные им объедки, за ласку, за пощёчину, за воду в её миске, за одеяло в конуре, за тряпку, которой она могла бы прикрыть свою наготу. В конце концов, если рабыня не попросит, всегда существует вероятность того, что дежурный просто вернёт её в караван, немытой, грязной и отвратительно воняющей, чего ей самой не хотелось бы, ведь помимо неудобства, это ещё и повод для наказания, быстрого и сурового. Обычно интервал между моментом, когда девушка вызвала неудовольствие и ответом за последствия её оплошности крайне короток. Но ещё страшнее становится рабыне, когда наказание задерживается, скажем, на всю ночь. Это сигнал для неё, что господин решил подойти к вопросу её наказания со всей серьёзностью.

Наконец мужчина встал перед Эллен.

— Просишь ли Ты разрешения искупаться? — спросил он.

— Да, Господин, — ответила Эллен, глядя на него, но держа ладони рук прижатыми к земле. — Я прошу разрешения искупаться.

— Можешь искупаться, — разрешил дежурный.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила девушка.

— И можешь поцеловать мои ноги, — добавил он.

— Да, Господин. Спасибо, Господин!

И она со слезами благодарностью в глазах поцеловала его ноги. И Эллен на самом деле была рады и благодарна за оказанную ей честь, за разрешение коснуться губами, хотя это и были всего лишь губы рабыни, к ногам свободного мужчины, господина.

Насколько не достойна она была иметь эту привилегию!

Эллен охватывал трепет от категорического доминирования сильных мужчин, от своей абсолютной беспомощности перед ними и рабства. Это было то, ради чего она жила, и теперь она понимала, что ради этого она жила даже на Земле, просто там она так и не смогла этого осознать. Эллен почувствовала, что сильно возбуждена, что она полна энергии, что она увлажнилась от внутреннего жара, от своей уязвимости и желания. Оказывается, вплоть до этого самого момента, у ног простого косианского наёмника, она не представляла себе реальной степени и мощи женского желания. Интересно, подумала Эллен, не являлась ли настоящая женщина, рабыня, не ведая сомнений стремящаяся отдать себя целиком и полностью своему господину, просящая позволить ей любить, служить и доставлять ему удовольствие, своего рода прекрасным дополнением и завершением непреодолимой энергии мужского желания?

Она задумалась, не мог ли мужчина ощутить запах её желания, её потребностей, её мольбы смотреть на неё как на простой объект, который может стать его, как на имущество или игрушку, готовую быть бескомпромиссно порабощенной.

Эллен окончательно осознала то, что прежняя пуританка, доктор философии, которой она была, специализировавшаяся на гендерных исследованиях, бывшая когда-то такой самодовольной и надменной, столь гордой своими заслугами и публикациями, уважаемая настолько, что её теории не смели подвергать сомнению, принимая как политическую ортодоксальность, почётная участница многих конференций, организованных ради продвижения патологических планов, а на деле не больше чем несчастная, расстроенная, одинокая активистка, воинствующая педантка, теперь была не больше, чем юной, смазливой, горячей рабыней. И в животе этой рабыни, стоявшей на коленях в траве, с верёвкой на ноге, пылал рабский огонь. У неё вырвался невольный стон, по телу пробежала дрожь. Она — рабыня, почти сверкавшая от своих потребностей.

Но Эллен знала, что ей не было разрешено удовлетворение. Она ещё не продана.

— Ладно, идите, мойтесь, — махнул рукой дежурный.

— Мы можем говорить, Господин? — спросила самая смелая девушка.

— Говори, — разрешил он.

— Спасибо, Господин! — воскликнули сразу несколько невольниц.

С разговорами и смехом рабыни запрыгнули в воду. Некоторые из них взвизгнули от неожиданности. Вода оказалась довольно холодной. Эллен хотя и была такой же нетерпеливой как и остальные, и вынуждена была идти вслед за ними, влекомая верёвкой на ноге, но сразу прыгать в бассейн поостереглась. Она сначала села на край, спустила ноги в воду. Действительно, холодная! Но, выбора у неё не было, и девушка соскользнула вслед за всеми. Прошло уже много дней, с тех пор как они мылись в последний раз. Все были счастливы возможности наконец-то смыть с себя грязи и пот, покрывшие их тела за время перехода. «Каким оказывается замечательным, — подумала Эллен, — бывает простое мытьё тела! Сколь немногие из людей понимают, каким драгоценным временами может стать самое обычное и привычное действие! И насколько благодарны были рабыни за возможность просто помыться! Верёвка, соединявшая Эллен с её товарками, некоторое время плавала, но затем исчезла под водой. Девушки стояли по пояс в воде, оттирали грязь со своих тел, смеялись и плескали водой друг на дружку. Но верёвка, хоть и не была видна под слоем воды, продолжала скреплять вместе. Эллен не меньше других была благодарна мужчинам за возможность искупаться, смыть с себя усталость и грязь перехода, однако она прекрасно понимала, что побуждение, лежавшее в основе решения предоставить им эту желанную возможность, вряд ли имело отношение к благородству и снисходительности. Они все были домашними животными, несомненно, подготавливаемыми к продаже. Естественно их владелец, то есть Косианское государство в лице некого своего представителя, хотело бы продемонстрировать товар в лучшем виде, чистым, здоровым, отдохнувшим, презентабельным и соблазнительным. Это могло бы увеличить их ценность при продаже. Они должны быть привлекательным товаром, чтобы, когда придёт время, покупатели могли предложить за них хорошую цену.

Но, похоже, все эти трезвые мысли девушек нисколько не волновали, и они, забыв обо всём, со всей невинностью прекрасных, соблазнительных животных, коими они фактически были, смеялись, болтали, развлекались в воде, плескаясь и играя, отходя от жара и пыли перехода, оставшегося теперь позади.

Эллен, наклонившись к воде, смочила волосы и, как смогла, смыла с них пыль и грязь. Правда, всего через несколько секунд её охватил страх, что их вот-вот могут выгнать из бассейна, чтобы втирать очистительные масла, а потом, согнав их с кожи галькой, повторно войти в воду, ополоснуться и выходить совсем. После этого останется только промокнуть кожу полотенцами, смазаться смягчающими, ароматными лосьонами и идти туда, куда направят рабовладельцы, возможно, к цепям и столбам, или даже к стенам Брундизиума в выставочные клетки.

— Смотри, — сказала ей девушка, в караване шедшая впереди неё.

Эллен обернулась и испуганно прижала пальцы к губам. К их бассейну приближалась колонна узников, среди которых находились Порт Каньо и Фел Дорон. Печальная процессия двигалась медленно, мужчины несли на плечах большие глиняные кувшины, по-видимому, заполненные водой, набранной из ручья.

Эллен, насколько можно, спряталась за спинами других невольниц, опустила голову и перебросила волосы на лицо. Она по-прежнему не хотела быть узнанной Портом Каньо или Фелом Дороном. Впрочем, её беспокойство казалось излишним, поскольку ни один из медленно брёдших в колонне мужчин не смотрел по сторонам.

Они шли под охраной двух солдат Коса. Один из конвоиров держал в руке плеть, и не раз за то время, что они подходили к бассейну, эта плеть упала на спины узников.

Казалось, что у несчастных пленников цепи уже на хватало сил, даже на то, чтобы вскрикнуть или застонать от боли. Один за другим, с мукой на лицах, они вылили содержимое кувшинов в бассейн.

Вдруг Эллен заметила, появление двух других фигур, приближавшихся к бассейну. У неё перехватило дыхание. Это были косианский подкапитан, и известный ей по тарновому чердаку Порта Каньо из Аре, Терсий Майор, бывший работник тарнмейстера, когда-то оставивший Ар вместе с ним.

— Итак, благородный Порт Каньо из Ара, посмевший устраивать заговоры против власти Коса, теперь носит воду, словно раб, и наполняет бассейны для питья тарларионов и купания рабынь, — насмешливо проговорил подкапитан. — Это тебе подходит.

Косианец засмеялся.

Порт Каньо с трудом поднял голову и безразлично посмотрел на говорившего.

— Не беспокойся, арский слин, — прошипел подкапитан. — Ты скоро станешь настоящим рабом, заклейменным тавром карьеров Тироса, или, быть может, мы пометим тебя для скамьи торговой галеры, где у тебя, когда Ты будешь ворочать своим весло днём и ночью, в ожидании корки хлеба и глотка воды, будет время, чтобы задуматься над своей глупостью.

Но Порт Каньо никак не прореагировал на его злобную тираду и косианский офицер махнул солдату с плетью рукой. Плеть дважды, раз за разом, обрушились на спину Порта. Эллен показалось, что её бывший хозяин почти не заметил этих ударов. Зато она сама вздрагивала при каждом, и чуть не вскрикнула, ладонью зажав рот и подавив рвущийся наружу крик. По знаку подкапитана, солдат отвесил ещё два удара Фелу Дорону.

— Теперь я выше тебя, — заявил Терсий Майор, обращаясь к Порту Каньо. — Ты больше мне не работодатель. Я больше не повинуюсь твоим приказам. Ты — дурак, а я умный! Порывы ветра. Разве Ты не заметил их направления? Разве я не намекал тебе о таких вещах? Почему Ты не послушал? Домашний Камень? Домашний Камень Ара — не больше, чем осколок скалы.

Порт Каньо поднял голову и посмотрел в глаза Терсия Майора. В его пристальном угрюмом взгляде мелькнула мрачная угроза.

— В моём кошельке теперь звенит больше золота, чем я смог бы заработать у тебя за целый год, — сердито бросил Терсий Майор.

— Глаза и уши Коса повсюду, — усмехнулся подкапитан.

— Я вернусь в Ар, — заявил Терсий Майор, — и найду остальных из Бригады Дельта.

— Золото выведет на след мятежников, — поддержал его офицер.

Порт Каньо опустил голову, словно у него не осталось сил даже на то, чтобы держать её прямо. Эллен испугалась, что он просто упадёт, потеряв сознание. Она заподозрила, что её бывший хозяин страшно голоден и давно не спал.

— Эй, Ты ещё можешь слышать меня? — спросил подкапитан.

— Да, — ответил Порт Каньо, и Эллен поняла, каких усилий ему стоило просто сказать это слово.

— Разве тебе не хотелось бы полюбоваться на соблазнительные тела рабынь? — поинтересовался косианец, экспансивным жестом обводя бассейн рукой. — Некоторые весьма фигуристы. В этом бассейне немного сочного рабского мяса. Посмотри на этих прекрасных маленьких животных. Они очень привлекательны. Они существуют для радости и удовольствия мужчин. Возможно, тебе стоило бы воспользоваться предоставленной возможностью. Уверяю тебя в карьерах Тироса или на скамье галеры Ты больше не найдёшь таких.

Но Порт Каньо не поднял головы.

— А может, мне поручить тебе, помыть этих рабынь? — осведомился подкапитан.

Порт Каньо с трудом поднял голову, но было заметно, что в глазах его мелькнула злоба.

Для рабыни свойственно помогать и служить свободным мужчинам во время принятия ими ванны, омывая их, втирая и счищая масла, промакивая полотенцем, смазывая лосьонами, страстно целуя и ублажая их. Эллен обучали искусству купания свободных мужчин. Это — одно из многих умений, в которых, как ожидается, рабыня будет квалифицированна. Предположение же, что Порт Каньо, свободный мужчина, мог бы мыть рабынь, звучало, конечно, ужасным оскорблением.

— Думаю, можно было бы поручить тебе, вычистить грязные ноги рабынь твоим языком, — заметил косианец.

Не будет чем-то из ряда вон выходящим, если рабыне в качестве наказания прикажут встать на колени и очистить лапы кайилы или тяжёлые, когтистые ноги тарлариона губами, ртом, зубами и языком. Это один из способов напомнить им, что они — ничто, никчёмные рабыни.

— Убрать их! — раздражено бросил подкапитан солдатам, отвечавшим за колонну пленников. — Есть ещё десятки других бассейнов, которые следует пополнить!

Снова плеть заплясала по спинам узников, и они, лязгнув тяжёлыми цепями, подняли свои, теперь пустые кувшины, повернулись и пошли прочь.

Эллен была уверена, что ни Порт Каньо с Фелом Дороном, ни подкапитан с Терсием Майором не узнали её. Внимание последней пары было полностью сосредоточено на первых двух. Похоже, что косианец и его шпион специально пришли сюда, чтобы поиздеваться над своими пленниками, возможно в последний раз засвидетельствовав их унижение и плен, прежде чем их, патриотов или повстанцев, уведут в Брундизиум, а отсюда, судя по всему должны будут отправить на Тирос или Кос, чтобы там подвергнуть, несомненно, незавидной судьбе.

— Пора выбираться из бассейна и втирать масла! — сообщил им дежурный, и Эллен, вместе с остальными рабынями, выкарабкалась из бассейна, и пошла к полотенцам, на которых были расставлены различные пузырьки.

 

Глава 22

Животные

— Вино, Господин? — спросила Эллен мужчину сидящего на земле со скрещенными ногами и беседовавшего с другими.

Тот, даже не взглянув на неё, поднял кубок, и она наполнила его вином.

— Вина, девка! — позвал другой, и рабыня поспешила к нему, прокладывая свой путь среди мужчин, огней и факелов, и наполнила и его кубок.

Она разносила вино в краснофигурном кувшине, периодически пополняя его по мере необходимости, довольно часто, кстати, красным ка-ла-на из большой амфоры, установленной на деревянной подставке.

Воздух гудел от музыки цехаров, флейт и каликов. Рассеянные по гигантскому праздничному лагерю, растянувшемуся на пасанги, группы музыкантов старались вовсю. Треск барабанов волновал и горячил кровь. Гореане не склонны скрывать свои эмоции. Рвение, раж, сердечность, жар и страсть характерны для них. Они полны неистовства, огня, восторга. Они порывисты, скоры на расправу, но отходчивы, и весёлый смех предпочитают унылой злобе. Они не притворяются, что верят очевидной лжи. Они ценят правду выше лицемерия. Они ещё не научились бесчестить честь. Жить среди таких людей означает быть эмоционально свободным. Они живут в согласии со своими телами.

— Вино! — послышался зычный голос другого мужчины, и Эллен устремилась к нему, настолько быстро, насколько это было возможно в таком столпотворении.

Девушка двигалась с изяществом и очарованием рабыни, которое теперь было её второй натурой. Она была раздета, и всё что на ней было это ошейник, да ещё её волосы, теперь отросшие, рабски прекрасные, ниспадавшие, прикрывая её тело. На левой груди, надписанные жировым маркером, красовалось число «117», номер её лота.

— Вино! — неожиданно прозвучал женский голос.

Женщина, одетая в одежды сокрытия, сидела на табурете около одного из костров. Свет вспыхивал на ожерельях, отражался искрами от драгоценных камней, вшитых в её одежды и вуаль.

Тело сидящей женщины казалось жестким и суровым. Что-то мелькало в выражении её глаз, предлагавшее неодобрение, гнев, враждебность и зависть. Свободные женщины ненавидят рабынь. Они всячески стараются заставить их стыдиться своей женственности, статуса, красоты и страсти.

Эллен, встав справа от неё, приготовилась налить вино в кубок свободной женщины.

— Разве Ты не знаешь, девка, что тебе следует вставать на колени перед свободным человеком? — осведомилась свободная женщина.

Эллен быстро опустилась на колени перед женщиной, которая, не спеша протянуть ей свой кубок, в течение некоторого времени внимательно осмотрела Эллен. Казалось, из глаз, смотревших на девушку поверх вуали, струился презрительный холод.

— Ты голая, — констатировала женщина.

— Да, Госпожа, — отозвалась Эллен.

— Насколько вы рабыни никчёмны и презренны, — заявила она.

— Да, Госпожа, — поспешила согласиться с ней Эллен.

«Однако, — подумала девушка про себя, — кажется, что мужчинам мы нравимся гораздо больше, чем Вы, гордая свободная женщина, под всеми своими одеждами и вуалями, столь же обнажённая как и я!

— Ты юна, — заметила женщина.

— Да, Госпожа, — вынуждена была согласиться Эллен.

— Ты знакома с обязанностями рабыни служащей женщине? — поинтересовалась она.

— Нет, Госпожа, — ответила рабыня.

— Но тебя ведь этому можно обучить, — сказала свободная женщина.

— Да, Госпожа, — не стала отрицать Эллен.

— «117», — прочитала женщина, наклонившись ниже, номер на груди Эллен. — Что ж, возможно, я предложу за тебя цену. Хотела бы Ты быть рабыней служащей женщине?

— Пожелания и хотения рабыни, Госпожа, — сказал Эллен, — не имеют никакого значения.

— А Ты — умная маленькая шлюха, — усмехнулась она.

Эллен опустила голову.

Наконец, свободная женщина протянула ей свой маленький кубок, рабыня с облегчением, наполнила его.

— Я вижу, что Ты больше подходишь для мужчин, — заметила она и, не дождавшись ответа рабыни, добавила, — Не сомневаюсь, что они находят тебя интересной.

— Некоторые, как мне кажется, Госпожа, — не стала отрицать Эллен.

— Интересно почему.

— Я не знаю, Госпожа, — опустив взгляд, сказала Эллен.

В конце концов, женщина, действительно, могла ничего не знать об эволюции, и о том, что природа создала, таких как они, и рабынь, и свободных женщин, для объятий, поцелуев, служения и удовольствий мужчин.

— Что интересного они могут найти в такой как Ты?

— Я не знаю, Госпожа, — пожала плечами девушка.

Могла ли она быть настолько неосведомлённой относительно того, что мы сотворены в ответ на тысячи потребностей, в бесчисленных захватах и спариваниях именно для того, чтобы стоять на коленях и доставлять удовольствие?

— Ты, конечно, рабыня?

— Да, Госпожа, — признала Эллен.

— И им, это кажется, нравится, — бросила она.

— Да, Госпожа, — кивнула девушка.

— Я презираю рабынь, — прошипела свободная женщина.

— Да, Госпожа.

— А Ты красива, — заметила она, окидывая Эллен оценивающим взглядом.

— Спасибо, Госпожа, — поблагодарила девушка. — Но я уверена, что Госпожа намного красивее.

— Конечно, — гордо вскинула голову женщина, — но моя красота — это не имеющая себе равных красота свободной женщины, с которой красота рабыни не может даже начать сравниваться, рядом с которой красота рабыни — ничто.

— Да, Госпожа, — не стала спорить Эллен.

— Ты — не больше, чем таста, бессмысленное конфетка! — заявила она, с внезапной злостью.

— Да, Госпожа, — отпрянула от неё рабыня.

— Плетелизалка и сандалеприносилка для животных, рабская скотина и предмет для удовольствия похотливых самцов!

— Да, Госпожа.

— Вот мне и интересно, что они могут увидеть в такой как Ты?

— Не знаю, Госпожа.

Могла ли эта женщина быть по-настоящему искренней? Могла ли она не знать, какой эффект оказывает рабыня на кровь мужчины? Разве она не видела, какими взглядами мужчины провожают их на улицах? Она что ничего не знала о рынках, об аукционах, выслеживании красавиц и охоте на них, о набегах и войнах, о тех усилиях, которые прилагают мужчины, чтобы привести таких женщин как Эллен, да и сама свободная женщина тоже, в свои ошейники и цепи?

«Мужчины жаждут обладать нами, — думала Эллен, — причём, ничуть не больше, чем мы сами желаем оказаться в из собственности».

— Как глупы мужчины, — проворчала женщина.

— Они — владельцы, — вздохнула рабыня.

— Мне мои не владельцы, — гордо заявила свободная женщина.

— Конечно, Госпожа, — поддержала её Эллен.

— Да, — бросила она, разглядывая стоявшую на коленях девушку, — Ты для мужчин.

— Да, Госпожа, — согласилась рабыня.

— Для чего ещё Ты могла бы сгодиться?

Эллен опустила голову и сказала:

— Ни для чего, Госпожа.

К этому времени она уже отлично знала, что мужчины были её владельцами. Теперь она хотела только любить и служить им и, возможно, просить их о ласке. Теперь она не смогла бы вернуться к пустоте, бесполезности, нелепости, бесплодию своей прежней жизни, с её пародиями на правду, и её фальшивыми свободами. Это мужчина был свободен, это он был господином. Это в его руках была подлинная свобода. А женская свобода, её настоящая свобода, она совершенно с другом. Она в том, чтобы принадлежать и подчиняться ему, чтобы быть его собственностью, его рабыней.

Женщина махнула рукой, отсылая Эллен от себя.

— Поди прочь! Убирайся, мерзкая, отвратительная шлюха!

Девушка подскочила и поспешила поскорее отойти от неё на несколько ярдов. Оказавшись на безопасном расстоянии, она оглянулась. Свободных женщин в лагере было немного. Должно быть эта женщина, действительно, очень смелая, подумалось Эллен. Или она могла быть богата и хорошо защищена. Будь Эллен свободной женщиной, пожалуй она не стала бы посещать такой лагерь, если только она не собиралась рискнуть своей свободой. Так не искала ли эта женщина ошейник? Интересно, как быстро растаяло бы её ледяное высокомерие под ударами плети мужчины. Фригидность и инертность, насколько было известно Эллен, не поощрялись в рабыне.

Однако теперь Эллен следовало поторопиться к амфоре с ка-ла-на, поскольку её кувшин почти опустел. Но она ещё на мгновение задержалась, чтобы бросить взгляд назад, на свободную женщину, которая как раз чуть-чуть приподняла вуаль левой рукой, ровно настолько, чтобы отпить из кубка. Девушка видела, как край кубка натянул вуаль изнутри. Женщины низших каст иногда пьют прямо через ткань, отчего на их вуалях остаются характерные пятна. Эллен обратила внимание на то, что женщина, когда пила, держала тело очень прямо. При этом приподнятая вуаль позволяла увидеть кусочек её горла, белого и красивого, так и просившегося в ошейник. Также в том положении, в каком она сидела, кромка её платья, по-видимому, по неосторожности, чуть-чуть приоткрывала лодыжки женщины. Её, скрытые под одеждой ноги, были скромно сжаты и обращены в одну сторону. Рабыни, когда им разрешены туники и позволено сидеть, на бревне, на камне или на скамье, обычно садятся именно таким образом. Это, конечно, выглядит довольно скромно, но мужчины, почему-то находят это весьма провоцирующим. Эллен даже стало интересно, не видела ли эта женщина, сидящих так рабынь. Она уже опустила вуаль и теперь просто болтала с кем-то из мужчин, праздно сидевших со скрещенными ногами около того же костра. Эллен сомневалась, что женщина знала об этом, но в нескольких ярдах от неё, за границей освещённого костром пятна стояли двое одетых в тёмное, рослых мужчин, внимательно наблюдавших за ней. Их одежды были скроены по косианской моде. С пояса одного из них свисал моток тонкой чёрной кожаной верёвки.

«Конечно, я должна предупредить её об опасности, которая её, похоже, подстерегает, — подумал Эллен. — Пусть она жестокая и властная, но она такая же, женщина, как и я. Я должна предупредить её о том, что она рискует попадать в то же несчастное положение, беспомощное и ужасное, в которой теперь нахожусь я сама!»

Но затем, Эллен чуть не рассмеялась в голос. Ведь ей нравились быть рабыней. Для неё это была удовольствие, радость, значимость и наслаждение. Она не была бы ничем иным. Она не променяла бы свою неволю за все блага этого мира.

На Горе, со всеми его ужасами и радостями, страданиями и восторгами, красотами и опасностями, восхищениями и рисками, она начала жить по-настоящему полной жизнью, намного более полной, чем она могла представить себе в своём прежнем мире.

Но, несомненно, она отличается от неё, подумала Эллен. Она — несомненно, свободная женщина, а не рабыня, просто ещё не принадлежавшая хозяину, каковой была когда-то Эллен.

«Да какое тебе дело до того, что она окажется в ошейнике? — спросила себя рабыня. — Пусть она побудет униженной! Пусть она научится стоять перед мужчиной на коленях и съёживаться в ужасе перед его плетью. Пусть она служит! Наверняка она знает то, что она делает. Она гореанка. Она не может не знать об опасностях, таящихся в этом лагере для свободных женщин. Это же праздничный лагерь, в котором сотни рабынь должны служить мужчинам, танцевать и быть проданными здесь! Нет! Я должна предупредить её!»

— Вина! — крикнул какой-то мужчина.

— Я должна сходить за новой порцией, Господин! — крикнула Эллен в ответ, и, повернувшись, поспешила к амфоре с ка-ла-на, чтобы вновь наполнить свой кувшин.

Однако в последний момент, уже почти добежав до стойки с амфорой, она остановилась и решила бежать назад, встать на колени перед свободной женщиной и, рискуя ударами мужчин, наказанием за то, что заговорила без спросу, предупредить жестокую, грубую госпожу о том риске, которому она подвергается.

Совсем немного времени понадобилось Эллен на то, чтобы вернуться к костру, рядом с которым сидела свободная женщина. Табурет, на котором она восседала, был опрокинут. Кубок, из которого она пила, валялся на земле у самого костра. Небольшое влажно поблёскивавшее пятно расплывалось у его края. Рядом с опрокинутым табуретом Эллен заметила продолговатые следы, словно кого-то волочили по земле. Возможно, это были следы борьбы.

— Господа? — с широко распахнутыми от страха глазами спросила она.

— Ты ничего не видела, рабская девка, — предупредил её один из сидевших у костра мужчин.

— Да, Господин, — ответила Эллен и, отвернувшись, направилась к амфоре.

Надо было всё же наполнить свой кувшин ка-ла-на.

По пути к амфоре она обогнула танцевальный круг, очерченный около одного из костров. Несколько рабынь уже танцевали в нём под музыку цехаров и других инструментов.

Несомненно, свободная женщина была в полном порядке. Несомненно, сейчас, она возвращалась в Брундизиум. Эллен надеялась, что всё было именно так, и одновременно она надеялось, что всё произошло совсем не так. Это была надменная женщина. Так разденьте её, господа, и бросьте к своим ногам! Пусть на ней будут клеймо и ошейник!

«Насколько красивы рабыни!», — подумала Эллен, любуясь на то, как они танцуют перед мужчинами.

Гореане полагают, что рабский танец прячется в животе каждой женщины. Однако Эллен думала, что это маловероятно.

Неужели они не знали, что танцовщицы обучались и оттачивали свои навыки в течение многих лет, обретая всё больший контроль над своим телом, добавляя к своему репертуару всё новые движения, приобретая сноровку в этом сложном, чувственном и восхитительном виде искусства?

Правда, она не отрицала что, в утверждении, что «рабский танец», или что-то очень родственное ему действительно скрывается в животе каждой женщины, был определённый глубинный, биологический смысл. Возможно, именно это гореане, со своей типичной для них прямотой и естественностью, имели в виду. Или, быть может, они буквально имели в виду танец рабыни. Эллен предположила, что это было вполне вероятно. Она на миг задумалась над вопросом, могло ли это быть верно. Конечно, ей было известно о встроенных в тайны женского генома, скрывающихся в странных, волнующих тайнах поведенческой генетики человеческой женщины, врождённых импульсах и чувственности того, что известно как демонстрационное поведение. В её научной работе она была обязана отрицать такие вещи или отклонять их как неподтверждённые социальные артефакты, однако даже тогда она знала, что они были распространённым среди млекопитающих явлением, и, фактически, в той или иной форме, присутствовали во всех человеческих культурах. Но в интересах продвижения особой политической программы она должна была отрицать огромное количество самых очевидных фактов этологии, биологии и антропологии. Это необходимо было замалчивать. Идеология и политика должны были взять верх над такими препятствиями как правда и факты. Действительность была неудобна. Ясно, что эта идеология была сформирована без оглядки на традиции. Но отрицаемая природа, рано или поздно, взыщет своё возмездие. Мотивы продолжат влиять на поведение. Принесение рациональности в жертву — это интеллектуальное самоубийство для рационального животного, оно потеряет счастье, его ум зачахнет, его страдания умножатся, жизнь сократится. Очевидно, демонстрационное поведение существовало и существует, и у бесчисленных видов, и в бесчисленных вариантах в пределах этих видов. В том числе, конечно, и среди человеческих самок присутствует предрасположенность к попыткам продемонстрировать себя, привлечь к себе внимание привлекательного самца. Даже ей было трудно отрицать это. Конечно, она замечала, как её коллеги по идеологии начинали прихорашиваться и откровенно флиртовать, стоило поблизости появиться видному мужчине, естественно имея в виду, что это не один из их хорошо знакомых, обработанных, связанных с феминизмом коллег. И теперь, представьте, что это было бы естественное общество, в котором природа не отрицалась, но, вместе со всеми улучшениями продвинутой цивилизации, уважалась, исполнялась, усиливалась и праздновалась. От такого общества вполне можно было бы ожидать, что в нём характерные для природы отношения господства и подчинения будут признаны и отражены в традициях, законах, социальном устройстве, в институтах. И, конечно, в таком обществе можно было бы ожидать найти неволю женщин и доминирование мужчин. И в таком свободном, естественном обществе демонстрационное поведение от женщин только ожидалось бы, от всех женщин, но в особенности от тех у которых в неволе это было бы усовершенствовано и доработано, став открыто и великолепно выразительным. Трудно даже вообразить, какими бесчисленными способами могла бы женщина, любая женщина, но особенно та, что в ошейнике показывать себя перед мужчиной в таком обществе. И неужели женщина не пожелала бы определенным образом выглядеть, определенным способом двигаться? По-видимому, пожелала бы. И конечно одним из наиболее потрясающих, сильных, возбуждающих способов, которым женщина может продемонстрировать себя мужчине, является танец, и особенно эротический танец. Нет никаких сомнений в том, что его вожделение и вовлечённые в него провокационные и соблазнительные движения бёдер и таза, и предрасположенность к этому, в некотором роде генетически закодирована. Таким образом, в определённой стимулирующей ситуации тело помогает само, и довольно естественным образом выполняет эти движения. Очень вероятно, что за историю становления и развития человеческого рода, от доисторических человекоподобных обезьян до человека разумного, в тысячах поколений, женщины вымаливали жизнь, танцуя голыми перед суровыми похитителями. Это случалось даже в исторические времена халдеев и хеттов, ассирийцев и вавилонян, греков и римлян, готов и монголов, крестоносцев и турок, и многих других. Ну а самым провоцирующим и эротичным из всех танцев, конечно, является рабский танец. Соответственно, женщины желающие доставить удовольствие своим мужчинам, своим владельцам, со всей страстью стараются освоить его, и получить в свои руки его власть и красоту. И разумеется, если женщина принадлежит им, то её лорды и владельцы в праве ожидать и даже требовать, от неё именно этого. Таким образом, думала Эллен, возможно, действительно, есть определённый смысл, в заявлении о том, что рабский танец скрывается в животе каждой женщины, основополагающий, биологический, генетический смысл. Конечно, предрасположенность к этому, как и ко многим другим моментам, такими как желание принадлежать, доставлять удовольствие, любить и служить, постоянно совершенствовалась, закреплялась в генах. И эти гены, передаваясь к будущим поколениям, участвовали в формировании нашего вида. Если бы женщины на заре зарождения человека стали феминистками, то человеческий род прервался бы тысячи лет назад, ибо это идеология смерти. Эта идеология может выжить только как людоедский нарост на биологических реалиях действительности, как модальность корыстного, паразитирующего, политически активного меньшинства. Доведённая до логического завершения, она сфальсифицировала бы и ухудшила жизнь людей, разрушила бы генофонд, и привела к прекращению человеческого рода. К счастью, первобытные мужчины не позволили себе надменной снисходительности по отношению к своим женщинам. Скорее всего, возникни такая ситуация, они просто утянули бы их за волосы в дальний конец пещеры, где и напомнили бы им об их поле. На Горе бытует мнение, что в глубине души все свободные женщины желают быть рабынями своих владельцев. Есть даже пословица, что в каждой свободной женщине скрывается рабыня, рабыня, ждущая своего освобождения, своей свободы, своего ошейника.

Эллен знала о рабском танце очень немногое, всё из-за её первого господина, доставившего её на Гор, решившего, обучить её по минимуму, чтобы продать в качестве практически невежественной девки, обученной ровно настолько, чтобы её могли признать достаточно удовлетворительной и разрешив жить, осуществить месть Мира, подвергнув её унижению самого низкого из рабств.

Однако Эллен не была совсем уж неосведомлённой относительно рабского танца, точнее, его общей природы. В действительности, кто на Горе мог ничего не знать об этом? Ну разве что, только свободные женщины. Хотя её саму такому не обучали, и очевидно намеренно, иногда ей удавалось подсмотреть, как танцевали девушки в учебных классах. Первый раз увидев танцующих она почувствовала необыкновенное волнение, сначала у неё перехватило дыхание, участился пульс, а потом она начинала дышать быстро-быстро. Сколь поразительно прекрасны были представительницы её пола в этом танце, столь требуемом мужчинами, танце настоящих рабынь. Однажды Эллен попросила одну из своих наставниц спросить у Мира, поскольку сама она этого сделать не могла, её к нему допускали редко, нельзя ли было обучить этому искусству и её. Но ответ на ходатайство, хотя очевидно его позабавило то, что она сделала это, был ожидаемо отрицательным. Он явно хотел, чтобы она как можно дольше оставалась немногим больше, чем невежественной землянкой, вынужденной служить в страхе и страданиях, в самой суровой и низкой неволе. Порой, когда ей удавалось, она тайно подсматривала за уроками танцев, правда, только до того момента, пока не была поймана за этим занятием, и не была безжалостно избита стрекалом. Иногда в своей камере, уверенная, что за ней не наблюдают, она пыталась копировать подсмотренные ей движения танцовщиц, но недолго, опасаясь, упустить момент и быть замеченной мужчинами.

Так что, перед мужчинами Эллен никогда не танцевала. Она просто боялась этого.

И всё же, Эллен знала, что, если бы чьи-нибудь пальцы щёлкнули, или хлопнули ладоши, или поднялась рука, ладонью вверх, она должна была бы танцевать, как любая рабыня, причём должна танцевать для мужчин, как рабыня. Любой свободный мужчина в этом лагере мог бы приказать ей танцевать, позировать, извиваться перед ним. На её левой груди был номер её лота. Танцевальный круг представлял собой засыпанную песком площадку диаметром приблизительно десять или двенадцать футов, около которой горел костёр. Таких кругов в лагере было несколько, каждый из них был отмечен вымпелом на штоке. Вымпелы были разными как по форме, квадратные, прямоугольные, раздвоенные, треугольные, так и по цвету или смеси цветов. Кроме того, на полотно вымпелов, были нанесены буквы или цифры. Таким образом, каждый круг можно было определить по его вымпелу, по букве или номеру. Это позволяло отдать приказ вроде: «рабыне с таким-то номером лота, подойти в такой-то круг», скажем, «синий квадрат» или «жёлтый треугольник». Номера были написаны на их телах, на левой груди, что было сделано для удобства мужчин в лагере. А разные формы и цвета вымпелов были разумны с точки зрения того, что многие рабыни были неграмотны, причём сохранялись таковыми сознательно. Например, Эллен как раз таковой и была. Конечно, она хотела бы научиться читать, только ей этого не разрешали. Она полагала, что смогла бы лучше служить своим владельцам, если бы была грамотной, но решение принимали они. Возможно, им казалось забавным, владеть неграмотной варваркой, доставленной из презираемого мира, мира, пригодного только для сбора урожая его женщин, и доставки их подобно фруктам на их рынки. Трудно сказать.

А впрочем, зачем рабыне читать? В конце концов, она же на свободная женщина. У неё нет Домашнего Камня. Она — просто красивое животное, купленное для обслуживания и удовольствия. Вот вы бы стали учить читать верра или кайилу?

В любом случае грамотные мы или нет, мы находимся в ничем не ограниченной власти наших владельцев. Лично я нахожу, что наслаждаюсь тем, что у меня нет никакого выбора, кроме как подчиняться им полностью. Чего ещё мне хотеть от жизни? Я получаю удовольствие от нахождения в их власти. Для меня счастье — повиноваться и ублажать. Я принадлежу им. Они мною владеют. Во всех отношениях мои ощущения были усилены, и эти — долгожданные, очаровательные ощущения, неважности, зависимости и беспомощности в свою очередь, открыли мою сексуальность для них, словно цветок солнцу.

Прошу простить меня за повествование от первого лица, включённое в текст, который, в целом, должен быть объективно связан с рабыней, Эллен, как объектом и собственностью. Разрешили бы верру или кайиле написать о себе от первого лица? Возможно, иногда.

Упомянув о неграмотности, однако, следует отметить, что это явление на Горе не необычно. Например, многие гореане низших каст — неграмотны. Фактически, как мне кажется, многие расценивают чтение как занятие, плохо сочетающееся с приличными, серьёзными людьми, по крайней мере, более подходящее, представителям высших каст. Что интересно, многие из воинов, а это — высшая каста, даже гордятся своим неумением читать, рассматривая его как обыденное и несколько волшебное умение, которое для них не приличествует, а фактически ниже их достоинства. Дело доходит до того, что некоторые, умеющие читать, притворяются неграмотными.

Но вернёмся к нашему повествованию.

Номер лота рабыни назывался, вместе с символом того круга, к которому она должна была подойти. Разумеется, Эллен знала свой номер, поскольку ей это сообщили. Также, те из рабынь, кто, как Эллен, могли бы быть незнакомыми с местоположением кругов, всё же лагерь был довольно большим, должны были просто следовать за мужчиной их вызвавшим, обычно одним из нескольких имеющих факелы герольдов, к указанному кругу. Соответственно, она старалась тщательно следить за выкрикиваемыми номерами и была готова следовать за любым из гостей, огласи он её номер — «117».

Кстати, Эллен могла узнать некоторые из букв гореанского алфавита, но с трудом могла совместить их с теми звуками, которые они описывали. Гореане не спешили делиться с ней этой информацией. Одной из известных букв гореанского алфавита, которую Эллен действительно знала, была четвертая из двадцативосьмибуквенного алфавита — «Дэлька». Рабыня видела её в Аре, небрежно написанную на стене, а также на остраке в доме Порта Каньо. Кроме того, теперь она знала, по крайней мере, одно число, то, что было написано на её левой груди — «117».

По правде говоря, Эллен совершенно не ожидала, что её могли бы вызвать танцевать в какой-либо из кругов, поскольку танцовщицей она не была.

— Ты умеешь танцевать? — спросил её писец.

— Нет, Господин, — ответила она, настолько правдиво, насколько сумела.

Так что она не ожидала быть вызванной, но, на всякий случай, была готова к этому, понимая, что любой мужчина мог приказать ей позировать или танцевать перед ним в круге, в палатке или в другом месте. Эллен была уверена, что гореане, хотя и могли интересоваться ею во многих отношениях, чему у неё было множество доказательств, вряд ли заинтересуются ею в отношении рабского танца. Эти мужчины были истинными ценителями этого искусства, так что ей трудно было бы понравиться в таких вопросах. В этом она не тянула даже на ранг любительницы.

«Меня не вызовут танцевать, — сказала себе Эллен, — ведь я сообщила писцу, что не умею танцевать. Так что я в безопасности. Мне ничего бояться. Как испугалась бы я, если бы они вызвали меня в круг. Ведь я ничего не знаю об этом. Я боюсь танцевать. Я не могу танцевать. Я не танцовщица. И они знают об этом, так что, я в безопасности».

Затем ей вспомнилась свободная женщина в её вуалях и тяжёлых одеждах сокрытия. В действительности Эллен не думала, что та благополучно вернулась в Брундизиум. Слишком маловероятным казалось такое развитие ситуации. Она ведь видела крепких, хмурых мужчин, стоявших поблизости, наблюдавших за ней, возможно изучавших её. На ремне у одного из них висел моток тонкой, чёрной кожаной верёвки. Захват рабынь редко делается наугад. Возможно, они были знакомы с ней ещё в Брундизиуме. Вспомнился опрокинутый табурет, пролитое вино, следы борьбы, предупреждения мужчин сидевших вокруг костра.

Бедная женщина, посочувствовала ей Эллен, возвращаясь к амфоре ка-ла-на. Какое ужасное несчастье для неё! Как ей не повезло! Но затем Эллен улыбнулась и даже усмехнулась. Как замечательно! Пусть теперь и она носит ошейник! Пусть станет голой рабыней! Пусть теперь она сама унижается и боится свободных женщин!

«Да, — подумала Эллен, — и пусть она станцует перед рабовладельцами, как голая рабыня и получит плетей, если ей будут недовольны! А вот я порадуюсь тому, что я не танцовщица. Как хорошо, что мне не надо бояться того, что меня вызовут танцевать».

Эллен мурлыкала себе под нос мотивчик весёлой гореанской рабской песенки, в которой говорилось о рабыне, украшающей себя и нетерпеливо ожидающей прибытия её господина.

Внезапно Эллен услышала свист рассекаемого воздуха за своей спиной, с в следующее мгновение почувствовала, как ниже поясницы вспыхнула полоса острой боли от быстрого удар длинным гибким хлыстом.

— Развлекаешься, рабская девка? — послышался насмешливый молодой голос.

— Нет, Господин! — вскрикнула Эллен, из глаз которой брызнули слёзы.

Это был один из подростков, нанятых администрацией лагеря для наблюдения, контроля и управления служащими здесь рабынями. Взрослые женщины не редко оказываются под таким присмотром. По бытующей на Горе теории, раз рабыни — животные, то ими может командовать любой свободный человек, или даже любая назначенная ими рабыня. Иногда наблюдение за ними поручают мальчишкам или девчонкам, фактически являющимся не больше, чем детьми. И, конечно, малейшее сопротивление, упорство или непослушание может стать причиной серьезного наказания и даже смерти. За спинами детей и подростков, как нетрудно догадаться, стоят мужчины.

Эллен поспешила к стойке с амфорой. На её ягодицах горела красная полоса, оставленная хлыстом. Конечно, это было оскорбительно, особенно, то, что удар был нанесён не мужчиной, а подростком. Безусловно, парень, которому было лет пятнадцать — шестнадцать, к настоящему времени уже развлекался с рабынями вроде неё. Впрочем, хотя его удар был болезненным и оскорбительным, Эллен не сердилась на него. В действительности, это напомнило ей, что она была рабыней, что это могло быть с ней сделано, и что она постоянно находилась под угрозой наказания. Эллен, тыльной стороной правого запястья, смахнула слёзы с глаз. Мальчишка тоже не был сердит на неё. Он просто поторопил её. В этот момент девушка вдруг поняла, к некоторому своему удивлению, что ей скорее понравилось то, что она была ударена. Теперь боль была тёплой и по-своему приятной, а её отголосок напоминал ей, что она подверглась наказанию, подчеркнувшему окончательное и категорическое доминирование, которого она, как женщина жаждала, и это больше не было для неё секретом.

В праздничном лагере, помимо живого товара, к каковому относилась Эллен, торговали множеством других вещей, ставших добычей косианских завоевателей. Здесь можно было найти изделия из кожи и металлов, ткани, предметы искусства, мебель, безделушки, инструменты, оружие, лекарства, фургоны, телеги, драгоценные камни и так далее. Бойко шла торговля продуктами питания. Помимо рабынь здесь продавали и других животных таких как верры, боски и тарларионы. А в одном месте Эллен даже видела или, поскольку ящики были по большей части закрытыми, правильнее будет сказать, частично видела, гигантских, покрытых мехом животных, которых она не смогла идентифицировать. Эллен даже не смогла бы сказать, были ли они двуногими или четвероногими. Она только слышала угрожающее рычание и видела дикие глаза в просвете между крепкими брусьями и блеснувший в лучах заходящего солнца белый кривой клык. Возможно, это были медведи или тигры, но не исключено, что это могли быть хищники даже больше сильные и свирепые.

По прикидкам Эллен в лагере собралось порядка десяти — двенадцати тысяч мужчин.

Наполнив свой кувшин ка-ла-ной из амфоры, она вернулась к своей работе. Эллен не забыла, что кто-то подзывал её, требуя вина, и направилась к тому месту. Правда, она была уверена, что к настоящему времени того мужчину уже обслужила другая рабыня, но, на её взгляд, было бы неправильно, не вернуться туда. Девушка полюбовалась своим краснофигурным кувшином, красного цвета рисунок казался ярким, свежим и волнующе красивым на гладком, покрытом глазурью, чёрном фоне. Это напомнило ей похожие сосуды, виденные ею в музейных экспозициях, посвящённых Древней Греции. Эллен не сомневалась, что методика и стиль этого и ему подобных сосудов брали начало в её прежнем мире, что их характер и стиль, можно было проследить от работ древних земных мастеров. На взгляд Эллен этот кувшин был красивым и ценным, но здесь о таких вещах даже не задумывались, поскольку они были распространены, дешёвы и привычны. Их использовали для разлива обычного ка-ла-на, причём доверяли даже рабыням. Изображения на кувшине были нанесены с обеих сторон и в целом повторялись. На каждой стороне была одна и та же сценка, нагая женщина, по-видимому, рабыня, стояла на коленях перед мужчиной, вероятно, её господином, державшим в руке плеть. Руки женщины скованные цепью тянулись к мужчине, словно в мольбе. А тот смотрел на неё сверху вниз, по-видимому, обдумывая её прошение, возможно, о прощении или о милосердии. Ясное дело, это ему было решать, что сделать с ней. Эллен, для устойчивости держала кувшин прижатым к себе, чувствуя, как он приятно холодит её кожу. Немного вина выплеснулось через край и теперь струйкой стекало по её бедру.

Вдруг она услышала звериный рёв и завывание. Девушка предположила, что этот ужасный звук прилетел от одного из больших ящиков стоявших примерно в двухстах ярдах от того места, где она находилась. Признаться её брали сомнения, что мужчины захотят купить таких существ. Интересно, зачем они привезли их сюда, задавалась она вопросом. Впрочем, ей уже стало не до любопытства, надо было бежать туда, где мужчина поднял руку с кубком, требуя вина.

* * *

Ранее днём, после купания в бассейне, Эллен и тех девушек, что были связаны с ней за лодыжки, накормили, напоили и отвели к выставочной клетке, одной из более чем пятидесяти расставленных в лагере. Пока они стояли около клетки, по-прежнему с верёвкой на ногах, им жировым маркером нанесли номера их лотов. Цифры были написаны на левой груди, поскольку так было удобнее мужчинам, большинство из которых являются правшами. Следом шёл писец доской, к которой были прицеплены несколько листков бумаги, и записывал номера и имена лотов. Те девушки, у которых на тот момент ещё не было имен, были названы, в целях учёта. Эти временные клички после продажи могли быть оставлены им, или изменены по желанию покупателя. Некоторые из имен звучали очень красиво, и все они были подходящими для рабынь.

— Имя? — спросил рабыню писец.

— Меня назвали «Эллен», Господин, — сообщила она.

— Сто семнадцать, — проговорил мужчина, водя пером по бумаге. — Эллен.

Девушка почувствовала, как по её левой груди, слегка вдавливаясь к кожу, заскользил широкий стержень маркера, оставляя за собой жирную полоску. Один из охранников что-то написано на её теле. Несомненно, это был номер «117». Как уже было отмечено, её не учили читать. На Горе она оставалась неграмотной. Безусловно, Мир счёл этот момент забавным. Впрочем, многие из местных рабынь, и об этом уже говорилось, являются неграмотными. А уж женщины, доставленные с Земли, преднамеренно сохраняются таковыми. В конце концов, они — варварки. Однако, как уже упоминалось выше, неграмотность не была чем-то необычным на Горе, особенно среди представителей низших каст.

Внутри клетки, ближе к внешним решёткам, в землю были воткнуты десять вертикальных металлических шестов, поддерживавших крышу клетки. Они были размещены так, чтобы рабыня, будучи прикреплена к одному из них, была, во-первых, была достаточно близко к решётке и могла легко быть осмотрена, и, во-вторых, оставалась вне пределов досягаемости тех, кто мог бы захотеть коснуться её, просунув руки между прутьями.

Руки Эллен были закованы в наручники спереди, вокруг одного из этих вертикальных шестов, на той стороне клетки, которая была обращена к центральному проходу, вдоль которого, по обе стороны, были установлены зарешеченные загоны. Эллен подумалось, что это было намного лучше, чем жёсткая, цементная полка, нагретая на солнце, на которой её выставлял Тарго, полка, на которую покупатели могли свободно подняться и, осматривать и ощупывать товар как им вздумается, и даже более того, поощрялись делать это. Безусловно, клиенты могли ей приказать улыбнуться, встряхнуть волосами, поднять голову, показать себя в определенных позициях или выступить различными способами у шеста. Она, как рабыня, должна была повиноваться. За этот день ей много раз пришлось целовать шест, цепляться за него, ласкать, вставать перед ним на колени, опускать голову и так далее.

— Каков номер твоего лота, шлюха? — периодически спрашивали у неё мужчины.

— Сто семнадцать, Господин, — отвечала она.

В лагере собралось несколько сотен рабынь, то есть больше, чем было в том караване, в котором её привели к стенам Брундизиума. Эллен не исключала, что количество женщин, которых сюда пригнали, было даже больше тысячи. Точно она этого сказать не могла.

Её номер на фоне общего количества невольниц, было довольно низок, но Эллен не знала, имело ли это какое-либо существенное значение. Если бы это было важно, и меньшие номера означали большую желательность покупки, то, конечно, у неё было право на высокое мнение о себе, как о товаре. Эллен обнаружила, что, несмотря на остатки всё ещё сидевшего в ней земного воспитания, и её воображаемого достоинства и превосходства, а также мнимого презрения к таким вещам, что она хотела быть привлекательной, отчаянно хотела. Она хотела быть красивой и желанной. Она хотела нравиться мужчинам. Она хотела быть ценной, востребованной, хотела, чтобы её хотели. Безусловно, поскольку она была рабыней, такие вещи были важны для неё, и не только с психологической, но также и с практической и экономической точек зрения. Быть красивой и привлекательной выгодно, прежде всего, самой рабыне, это в её интересах, причём всеми возможными способами. Красота женщины представляет для мужчин особый интерес.

«Я люблю мужчин, — думала Эллен, — я хочу служить им и доставлять им удовольствие. Именно ради этого я хочу жить! Я прикована со стороны прохода, значит, меня легче заметить. У меня небольшой номер, учитывая общее число девушек в лагере. Я должна быть желанным товаром, по крайней мере, по мнению некоторых. Интересно, являюсь ли я желанной рабыней. Могу я, уроженка Земли, быть желанной? Безусловно, мой номер и моё место в караване, не могут быть ничего незначащими совпадениями. Но с другой стороны, они могут оставить самых лучших напоследок. В конце концов, я всего лишь землянка. Смогу ли я конкурировать с гореанской женщиной? Но ведь люди на Горе, так или иначе, имеют земное происхождение. Так что, в конечном итоге, мы ничем друг от друга не отличаемся. Итак, почему я не мог конкурировать с гореанской женщиной, и даже с гореанской рабыней? В конце концов, разве я теперь не гореанка? Разве я теперь не рабыня, не гореанская рабская девка? Насколько же тщеславной я стала. А впрочем, разве не все женщины тщеславны? А я ведь тоже женщина, и почему бы мне тогда, не задумываться о таких вещах? Меня не волнует, самовлюблённа ли я или фривольна и мелочна. Мне всё равно. Для меня теперь важнее другое. Так почему бы мне не позаботиться об этом? Почему я не должна быть тщеславной? Да, я тщеславна! Во мне живёт тщеславие рабыни, которая существует только для мужчин! И что с того! Я не возражаю! Более того, я люблю это! Я люблю это! Я люблю это!»

Эти мысли отразились в её взгляде, проявились в том, как она целовала кандалы на своих запястьях, как держала шест, к которому была прикована, в её смехе, и она была довольна пониманием этого. Наслоения вины, ошибочности и лицемерия спали с неё, как тяжёлые проржавевшие доспехи, как сухая, бесполезная чешуя в которой больше не было необходимости.

— Какой твой номер сладкая таста, маленькая вуло? — поинтересовался какой-то мужчина.

— Сто семнадцать, Господин, — в очередной раз ответила Эллен.

«Да, — призналась она себе, — я — тщеславная рабыня. Зато я изящная, и как мне кажется, красивая. Ну, по крайней мере, это возможно! В любом случае, мне нравится принадлежать, и мне нравится быть рабыней!»

Правда она сразу напомнила себе о плетях и хлыстах, что есть в руках мужчин. Их следовало бояться, очень бояться.

— Сто семнадцать, Господин! — промурлыкала она мужчине, задержавшемуся перед решёткой, и слегка сдавила левую грудь.

* * *

Эллен, с кувшином в руках, разыскала того мужчину, который позвал её ранее. Как она и ожидала, к этому времени его уже обслужила другая девушка. В любом случае, она вернулась, чтобы проконтролировать этот вопрос, как это ей и подобало. Однако мужчина разрешил ей добавить немного вина в свой кубок, и Эллен была благодарна ему за его доброту, поскольку этим он признал её возвращение, и её беспокойство о том, чтобы он не остался не обслуженным. Интересно, а если бы она не вернулась, стал бы он искать её, чтобы наказать?

Вот уж быть наказанной Эллен совсем не хотелось. Однако ей нравилось быть объектом наказания. «Если мной не довольны, — полагала она, — я должна быть наказана. Это правильно для рабыни! И как это отличается в случае со свободной женщиной. Что бы они ни делали, их никогда не наказывают. А вот я должна следить за тем, чтобы мною были довольны, иначе я буду наказана. Я — рабыня. Мужчины могут делать со мной всё, что они захотят. Со мной будет сделано всё, что захотят мужчины!

Эллен осмотрелась. Внезапно она почувствовала, как мужская рука неуклюже приобняла её за талию. Это был не первый раз за время её обслуживания, когда она чувствовала на себе прикосновения мужчин. Её хватали за лодыжки, шлёпали, щипали, ненадолго притягивали к себе, чтобы вдохнуть запах её волос, слегка сжимали бёдра.

Мужчина держал её.

Эллен немного напрягалась. Ситуация начала её пугать. Но внезапно ей захотелось со стоном прижаться к нему, однако она знала, что не должна быть использована, вплоть до того момента, когда её продадут. А до тех пор она должна нагреваться и закипать, пока не начнёт кричать от потребностей. «Как же отвратительны рабовладельцы, — подумала она. — Как жестоки они к нам!»

Интересно, был ли её жар заметен в выставочной клетке, когда она трогала теплый шест, целовала его, жалобно льнула к нему.

Наконец он убрал руку с её талии и закачался рядом с Эллен, пытаясь удержать равновесие. Выправиться ему удалось только после того, как он одной рукой схватился за плечо девушки. Затем мужчина мутными глазами посмотрел на неё, и наклонился немного вперёд, обдав Эллен запахом свежевыпитой паги. Не похоже, что он накачивался красными и белыми винами, которые она и другие девушки разносили здесь.

— Сто семнадцать, Господин, — сообщила Эллен, поняв, что мужчина присматривается к её левой груди.

— Слишком Ты молода, — наконец, выдал он и, отстранившись, вытер рукой своё бородатое лицо.

Мужчина отвернулся, и запинаясь на каждом шаге, раскачиваясь и чудом не падая, поковылял прочь.

«И вовсе я не слишком молода, — раздражённо подумала Эллен. — Многие мужчины, прекрасные, сильные, зрелые мужчины, вообще не считают меня слишком молодой!»

К тому моменту, как её выпустили из выставочной клетки, она насчитала двадцать одно предложение цены, сделанное за неё. Эти предложения устанавливают цену, с которой начнётся торг. Эллен знала, что ей была гарантирована продажа с самой высокой начальной ставкой, даже если никто во всем лагере не захотел бы предложить за неё больше бит-тарска. Однако ей так и не сказали, каким было самое высокое предложение из двадцати одного сделанного за неё.

Она, конечно, попыталась это узнать, встав на колени и попросив разрешения говорить.

— Любопытство не подобает кейджере, — ответили ей.

— Да, Господин, — вздохнула Эллен.

— Всё узнаешь на торгах, — сказали ей.

— Да, Господин, — кивнула она.

— Вина, девка! — позвал Эллен человек, поднимая кубок, и она помчалась к нему.

Через несколько енов кувшин Эллен немного опустел, и она осторожно отступила от костров в тень.

В это время в круги начали вызвать первых из официальных танцовщиц. Девушки, чьи номера выкрикнул герольд, бежали к назначенным им кругам. Мужчины, которые интересовались предложением цены за них после осмотра в выставочных клетках, также следовали за ними, чтобы уточнить свою оценку. Конечно, к кругам собирались и просто зеваки, любопытные и сладострастные поклонники женской красоты и танца.

«Насколько же красивы танцовщицы, — всматриваясь в просветы между мужчинами, подумала Эллен, на время прекратив обслуживание, чтобы посмотреть как танцуют некоторых из первых вызванных танцовщиц. — Смогу ли я когда-нибудь так танцевать, буду ли я такой же красивой?»

Она в одиночестве стояла в темноте, глядя в очерченные круги.

«Что будет со мной? — спросила она себя. — Какая судьба меня ждёт? Я не знаю. Я — всего лишь рабыня. На меня никто не смотрит. Возможно, я могла бы сбежать? Возможно, мне стоит сбежать?»

Но она сама же засмеялась над своими мыслями.

«Я — всего лишь невежественная, голая, заклеймённая рабыня, бедная земная рабская девка, оказавшаяся на варварской планете. У таких как я нет ни единого шанса на побег. В действительности, ни у одной гореанской рабыни нет никаких шансов на побег! Здесь некуда бежать, здесь некуда пойти. Мы никуда не денемся из своих ошейников, мы будем носить их для удовольствия мужчин. И они никогда не освободят нас! Они держат нас, потому что они хотят видеть нас теми, кто мы есть, их рабынями!»

Эллен почувствовала влагу на боку кувшина, который держала прижав к животу и вспоминала что немного ка-ла-на сбежало с носика сосуда на её бёдро. Такие вещи, как потёк на кувшине не были чем-то необычным при разливе вина по кубкам. Девушка провела пальцем по боку сосуда и нашла на нём загустевший след от струйки вина. Быстро осмотревшись по сторонам, и, определив, что к её облегчению, никто не обращал на неё внимания, она провела кончиком пальца по потёку, а затем приложила палец к губам и языку. У неё чуть глаза на лоб не полезли. Какой потрясающий, какой замечательный вкус для обычного вина, льющегося рекой в праздничном лагере. Это было лучше любого вина, которое она пробовала на Земле. Внезапно её охватил испуг, и она вытерла палец о бедро, стараясь скрыть следы своей неосмотрительности. «Жаль, что у меня нет ни клочка ткани, — пожалела Эллен, — для того, чтобы вытереть губы». Впрочем, она тут же отказалась от этой идеи, поскольку на ткани, наверняка, остались бы пятна. Она, было, подумала, вытереть губы своими волосами, но на них же тоже могут остаться пятна. Тогда Эллен вытерла губы о правое предплечье. «Что, если мужчина облапит меня и, беспомощно удерживая, соберётся изнасиловать мои губы поцелуем господина? — пришло её в голову. — Ведь он сразу распробует вкус вина! Безусловно, ей не запрещали пробовать вино. Но она хорошо знала о гореанском обычае, предполагавшем, что в случае рабыни, такая вольность, совершённая без явного разрешения, могла бы стать поводом для сурового наказания.

Снова, опасливо осмотревшись, Эллен отчаянно протёрла губы.

Следовало торопиться назад, служить мужчинам. Эллен на секунду задержалась, окинув взглядом лагерь, мужчин, костры, палатки. Как красив, волнующ и реален этот мир, подумала она.

«Интересно, какое самое высокое предложение было сделано за меня? — подумала рабыня, и тут же напомнила себе: — Любопытство не подобает кейджере! Но как это любопытно, как отчаянно хочется это узнать! Выкинь это из головы! Вспомни лучше о своих обязанностях, девка!»

И Эллен заторопилась назад к кострам, служить мужчинам.

* * *

Несколькими енами позже, с краснофигурным кувшином в руках, ступая по утоптанной земле босыми ногами, пританцовывая в такт музыке, пробираясь среди шутящих, кричащих, смеющихся, красочно разодетых мужчин, частью сидевших у костров, частью двигавшихся, сновавших тут и там, в мерцающем свете огней, она внезапно замерла, пораженная, ошеломлённая, чуть не выронив сосуд, который несла.

Среди мужчин сидевших вокруг одного из костров Эллен увидела, сидящего со скрещенными ногами, степенно, спокойно, рассудительно беседовавшего с мужчинами в косианских одеждах, но не солдатами, человека, которого встретить здесь она ожидала меньше всего. Она была ошарашена настолько, что не могла сдвинуться с места. Он также был одет по косианской моде. Как великолепно он выглядел! Увидев его сейчас, снова, в богатых одеждах, Эллен не могла не признать, что он выглядит ещё непринужденнее, богаче, мужественнее, самоувереннее, роскошнее, чем она когда-либо могла себе представить. Он был мужчиной того вида, к ногам которого любая рабыня будет жаться трясясь от возбуждения и страха, мужчиной, в ногах которого женщины сразу понимали, что они принадлежат, мужчиной, у ног которого королева будет готова умолять об ошейнике. Он был здесь! У Эллен перехватило дыхание от ужаса и желания. Она была потрясена, она чувствовала слабость во всём теле, её сердце колотилось так дико, что казалось вот-вот выскочит наружу. Эллен испугалась, что её ноги перестанут держать вес её тела, она как никогда почувствовала свою уязвимость и наготу, голова кружилась, в ушах шумело, она всерьёз испугалась, что упадёт в обморок. Никак не ожидала она увидеть его снова! Каждый вдох давался с трудом. Эллен изо всех сил старалась стоять не качаясь на подгибающихся ногах. Она до побелевших пальцев вцепилась в ручки кувшина, словно ища его поддержки, словно он был её последней связью с реальностью. Её тело тряслось от испуга и смущения.

Именно он в этом мире стал первым её владельцем, спланировав на Земле её безупречно исполненное похищение. Именно в собственность она попала по прибытии на Гор. Именно в его власти она оказалась здесь в самом начале. Именно в его сетях она нашла себя беспомощно запутанной, чтобы затем под его контролем, абсолютно, просто и профессионально, легко и небрежно, несмотря на всё своё положение, заслуги, престиж и достоинство быть превращённой в юную, соблазнительную, никчёмную рабыню. Это был тот, кто в этом мире, взял обычное и очень распространённое здесь имя — Мир!

«Неужели он приехал за мной», — мелькнула у неё дикая мысль.

Однако не было никаких признаков того, что он хотя бы знал, что его бывшая рабыня была в лагере. Конечно, насколько она знала, у него не было никаких причин полагать, что она может быть здесь.

Скорее, у него были дела здесь, и ей не казалось, что эти дела могли иметь отношение к скромной рабыне, от которой он отказался за гроши, после демонстрации ей боли, позора и значения ошейника на её шее.

— Вино, рабская девка! — позвал мужчина, сидевший у того самого костра, у которого сидел Мир.

Эллен хотела повернуться и бежать, но её ноги словно приросли к тому месту, на котором она стояла, она не могла убежать, но не осмеливалась и приближаться к костру. Однако она понимала, что должна служить. Он не должен увидеть её, такой, как она была теперь, только не постыдной, не голой рабыней! Что ей делать? Вдруг она испугалась, что команду могли повторить, а за это ей могли немедленно бросить около огня и выпороть перед ним как промедлившую рабыню. Робко, пытаясь, насколько возможно, держаться в тени, она приблизилась к костру. В тот момент, когда Эллен подошла, он закончил разговор, и казалось, собирался встать.

Девушка трясущимися руками налила вино в подставленный кубок. Мужчина, владелец кубка насмешливо посмотрел на неё.

— Простите меня, Господин, — прошептала она.

Когда Эллен подняла голову и выпрямилась, Мир отвернулся от своего собеседника и явно собирался уходить.

И в этот момент их глаза встретились!

Рабыня немедленно опустила глаза, не смея отвечать на его пристальный взгляд. Зачастую предполагается, что для рабыни весьма самонадеянно встречаться с глазами свободного мужчины. Это может стать поводом для наказания.

Но в то мгновение, когда их глаза встретились, она заметила, что Мир выглядел поражённым. Значит, он не ожидал встретить её здесь, в праздничном лагере!

Дрожа всем телом, Эллен подняла голову и снова посмотрела на него. Он тоже смотрел на неё, точнее рассматривал, как мужчина рассматривает рабыню, откровенно, оценивающе, изучающе.

Его взгляд медленно, неторопливо поднялся, от её маленьких стоп, к аккуратным лодыжкам, скользнул по прекрасным икрам и бёдрам, оценил узость талии, припухлую сладость и уязвимую мягкость грудей, приласкал мягкие плечи и белое горло, в данный момент свободное от стального кольца, и закончил осмотр на её блестящих волосах, теперь отросших до рабской длины, и лице, красивом, умном и, конечно, изящно женственном, но сейчас посеревшем, с дрожащим губам и испуганно расширившимися глазами.

И хотя Эллен была рабыней, привычной к таким взглядам, она ощутила жаркую волну, пробежавшую по телу, и поняла, что беспомощно краснеет, под его оценивающим взглядом. Но почему? Разве она не знала, что её красота была общедоступной? Разве ей не дали это понять, решительно и ясно, на Рынке Чайника в Аре, на полке продаж Тарго?

Ей казалось, что её оценивают как простое, интересное, холёное животное, словно она была неким особым видом тарска или кайилы.

Как он мог смотреть на неё таким способом? Как смеет, он смотреть на неё так?

Эллен пришлось приложить усилие и напомнить себе, что она рабыня.

Когда их глаза снова встретились, то стороннему наблюдателю могло показаться, что Мир видел её впервые. И опять Эллен показалось, что он мог бы быть поражён или удивлён, возможно, даже ошеломлён, увиденным. Но это уже не было удивление от внезапной встречи с ней здесь, в лагере. Ей показалось, что это было удивление от того, какой она теперь была, кем она теперь была. «Неужели я так изменилась? — спросила она себя. — А может, он просто не узнал её?»

— Вина, рабыня! — позвал её мужчина из другой группы.

— Иду, Господин! — отозвалась Эллен и, с облегчением обрывая чары его пристального взгляда, державшие её на месте, повернулась, поспешив к новому клиенту.

И двигалась она, конечно, так, как положено той кем она была.

На мгновение она подумала, что, возможно, должна была постараться идти как свободная женщина, напряжённо, неуклюже, прямо, с претензией на мужественность, пытаясь скрыть свою уязвимость и пол. Только делать это она не стала, поскольку не хотела быть наказанной. Эллен нерешительно замедлила шаг, но затем снова заторопилась к новому владельцу её обслуживания, сердито, вскинув голову, вызывающе откинув волосы и не оглядываясь назад. Но внутри бился вопрос, наблюдал ли он сейчас за ней? Отбросив в сторону позор Земли, она приблизилась к своему новому клиенту, гордо, естественно, изящно, красиво и вызывающе рабски. Как ей хотелось показать Миру, если, конечно, он всё ещё смотрел не неё, что он потерял! Внезапно Эллен снова почувствовала радость и удовольствие от того, чтобы была рабыней! Ей вспомнилось, каким удивлённым он выглядел, не только увидев её здесь, в лагере, но и рассмотрев, какой она теперь была. Думал ли он теперь, что она уйдёт за горстку бит-тарсков? Да за неё сделали двадцать одно предложение! Конечно, не могла не заметить восхищения, пусть и скрываемого в его взгляде, которым он так демонстративно оценивал её. Насколько естественны теперь были её манера держать себя, её изящность, её почтительность! Было ли это следствием её обучения? С одной стороны — нет, во время её обучения он сделал немногое, лишь высвободил рабыню внутри неё. Но с другой стороны, то обучение, конечно, улучшило, рафинировало и усилило в ней рабыню, которая сама жаждала такой опеки. Она была предрасположена стремиться отдавать себя мужчинам, служить им и любить их. По своей предрасположенности она жаждала мужского доминирования. Разумеется, такие потребности наиболее полно могли быть удовлетворены только в пределах отношений господин-рабыня. Конечно, нет смысла утверждать, что гореане установили женское рабство, ради удовлетворения потребностей женщин. Скорее его происхождение следует искать ближе к интересам и желаниям властных, непокорённых мужчин, в удовольствиях и полезностях, которые даёт обладание такими восхитительными существами и доминирование над ними. И предполагается, что и женщины предпочитают идти тем путём, на который их направили мужчины. В любом случае институт женского рабства — неотъемлемая часть самой ткани гореанского общества. Оно исторически обусловлено и современно. Оно закреплено в обычаях и традициях. Оно соблюдается на практике. Оно всеобъемлюще, социально и культурно. Оно привычно, признано и неопровержимо. Оно — компонент закона и проводится в жизнь всеми санкциями этого закона. Эллен, конечно, никак не ожидала и даже представить себе не могла, что окажется в обществе, в котором такой институт существует фактически, в обществе, живущем в согласии с природой, а не противопоставляющим себя ей. Земля не подготовила её к такой возможности. И, конечно, она даже не мечтала, что может оказаться в таком мире в ранге собственности, заклеймённым живым имуществом. Зато здесь, на Горе, её глубинное «Я», её женственность, наконец-то была освобождена. Генетическая матрица, закрепленная эрами эволюции, всегда бывшая частью её, делала её тем, кем она была — женщиной. Дрессировка и гореанские реалии, если можно так выразиться, просто высвободили её, заставив стать собой, поощрили её быть собой, потребовали, желала она того или нет, быть собой, а если бы она таковой не стала, её бросили бы слинам или в заросли растений-пиявок. Она, на генетическом уровне, хотела любить и служить мужчинам. И в реалиях Гора она узнала множество способов делать это. Например, она генетически желала склонять голову перед мужчинами, и на Горе она изучила определенные способы, которыми это могло бы быть сделано, такие как первая и вторая позиция почтения.

Когда Эллен обслуживала этого мужчину, вино из её кувшина в его кубок лилось равномерной и аккуратной струйкой. Девушка выпрямилась и украдкой бросила взгляд на ту группу косианцев, что сидела у костра.

Мира среди них уже не было. Она не представляла, куда он мог уйти, вероятно, у него было дела, возможно, в одной из палаток лагеря.

Эллен осмотрелась в поисках тех, кому могли бы понадобиться её услуги. Желающих не было, зато она в нескольких ярдах от себя увидела другую рабыню, такую же как она сама, раздетую, подсвеченную мерцающим пламенем костра. «Симпатичная, — подумала Эллен, разглядывая девушку, державшую в руках такой же краснофигурный кувшин, как и у неё. — Кажется, её зовут Рената. Интересно, сколько предложений было внесено за неё».

Наливая вино в кубки мужчин, Эллен всё время опасалась, что её волосы упадут из-за её спины и коснутся плеча клиента. Она знала, что такие действия могут запросто возбудить мужчину, ведь гореане, известные своими сильными сексуальными аппетитами, были людьми легковозбудимыми. Если в такой ситуации мужчина бросит её на землю между кострами и разложит для своего бескомпромиссного удовольствия, то она нисколько не сомневалась, что виновной в этом будет признана она. Разве не всегда обвиняют рабыня? Разве это не ей всегда приходится извиваться под плетью? Неужели в лагере не хватало железных поясов, в которые можно было бы её запереть? Предполагалось, что она должна была нагреться, чтобы на сцене аукциона быть трогательно, неудержимо пылающей от своих потребностей. Если бы он был её господином, они находились в его апартаментах, она, нисколько не смущаясь, позволила бы себе такого рода небрежность, или даже завязала узел неволи в волосах слева, в качестве немой просьбы о внимании.

Выражение «подача вина» помимо своего обычного, очевидного значения, на Горе обычно используется в качестве эвфемизма, подразумевающего служение удовольствию владельца. «Он уже приказал тебе, подать ему вино?» — могла бы одна девушка спросить у другой. «Вина, Господин?» — вопрос, который мог бы быть задан рабыней своему владельцу, или его гостям, если она объявлена доступной для них. Другой пример этой идиомы встречается во фразах вроде: «Ваша рабыня просит позволить ей подать вам вино», или «Рабыня просит разрешить ей подать вино господину». Существуют также ритуалы, отличающиеся от города до городу, связанные с этим процессом, к примеру, рабыня может, встав на колени, поцеловать бокал, а затем протянуть его господину обеими руками, опустив голову вниз между рук. Иногда, поскольку гореане обычно пьют вино тёплым, кубок вначале нагревают, прижав к груди или к низу живота рабыни. Эти ритуалы, как уже было указано, могут отличаться от города к городу. Кроме того, вкусы и характер рабовладельцев тоже отличаются, так что каждый мужчина, если пожелает, может, как в этом вопросе, так и в любых других, дрессировать своих рабынь как ему больше понравится.

— Эллен, — позвала её рабыня.

— Рената? — уточнила девушка.

— Да, — улыбнулась невольница, внезапно, засветившись от удовольствия.

Это была та самая рабыня, которую Эллен увидела в полутьме в нескольких ярдах от себя. Эллен запомнила её по рыжим волосам. В течение многих дней, в караване, она стояла рядом с Эллен, а иногда по ночам, скованные одной цепью, они шептались друг с дружкой. Также они попали в одну и ту же выставочную клетку, да и во время капания в бассейне оказались в одном караване. Вообще-то раньше её звали Аута, но писцу это не понравилось, и он переименовал её. Так что, теперь она была Ренатой. Ей, кстати, полюбилось это имя, но она ещё не успела привыкнуть отзываться на него. Безусловно, рабыни быстро учатся реагировать на те имена, которые им дают их владельцы.

— У тебя ещё много вина осталось? — полюбопытствовала Рената.

— Не очень, — встряхнув кувшин, ответила Эллен. — Пожалуй, скоро мне надо будет идти к амфоре за новой порцией.

— На твоём месте, я бы пошла уже сейчас, — сказала её подруга. — Там не так много осталось.

— Ох! — вздохнула Эллен. — Спасибо, Рената.

— Да пустяки, — отмахнулась девушка.

Эллен не хотелось бы быть оказаться с пустым кувшином перед пустой амфорой, и стоять там, возможно, ены, и даже ан, пока не подвезут новую. С другой стороны, она могла бы отдохнуть, стоя у пустой амфоры. Никто ведь не станет обвинять её за это. В конце концов, это не то же самое, как если бы кто-то послал её за вином, а она промедлила с возвращением. Тем более, что у неё не было доступа к другим амфорам, расставленным по лагерю, поскольку их ревниво охраняли их дежурные со своими собственными, приписанными к ним рабынями.

Вскоре, Эллен уже была около стойки с амфорой, по пути обслужив двух мужчин.

Рабыню мучил вопрос, узнал ли её Мир? Она была уверена, что узнал, причём с первого взгляда. Но затем он рассматривал её, словно увидел впервые в жизни, как удивившую его, совершенно незнакомую ему, красотку рабыню. Возможно, вначале он подумал, что узнал её, а затем, позже, решил, что обознался, что рабыня, которую он увидел, не могла быть той, за кого он первоначально её принял?

«Могла ли я так измениться? — спросила себя Эллен. — Неужели я настолько отличаюсь от себя прежней? Неужели я стала настолько рабыней?»

— Ага, Эллен, Ты вовремя! — воскликнул толстяк, дежуривший у их амфоры, мужчина из касты виноторговцев. — Здесь уже дно видно! Эти праздные тарски пьют как пустынная кайила! Беги к маркитантам, передай им, чтобы катили новую амфору к стойке Каллимаха!

Эллен замерла, прижимая к себе опустевший кувшин и с тревогой глядя на виноторговца. Ей совсем не хотелось бежать к маркитантам, поскольку для этого пришлось бы углубиться в темноту, и пройти в склады, располагавшиеся ближе к стенам города. Особенно её пугало то, что путь туда пролегал мимо тех ящиков, в которых держали странных животных, заставлявших её трястись от ужаса, даже несмотря на то, что они находились в прочных контейнерах.

— Бегом! — прикрикнул на неё виноторговец. — Нечего тут стоять!

— Да, Господин! — испуганно вскрикнула Эллен.

— А ну стой! — крикнул ей вслед Каллимах.

— Господин? — растерялась девушка.

— Кувшин оставь, глупая девка! — указал он.

Смущённая, испуганная рабыня поставила кувшин на скамью около амфоры, рядом с другим, уже стоявшим там. Но внезапно, вместо того, чтобы бежать по поручению Каллимаха, она подскочила к виноторговцу и, упав перед ним на колени, спросила:

— Господин, не могли бы Вы послать с этим поручением другую рабыню, более быстроногую, более красивую, чем я?

Эллен крайне не хотелось покидать огни праздничного лагеря.

— Я уже послал Луизу, — проворчал мужчина. — Она всё ещё не вернулась!

— Так может быть, она вот-вот вернётся, Господин, — заканючила Эллен. — Конечно, она рабыня лучше подходящая для этого поручения, чем я.

— Итак, значит, глупая маленькая рабыня хочет плети! — закричал он.

— Нет, Господин! — пролепетала девушка.

— Встать! — рявкнул Каллимах. — Бегом! Скачи как кайила!

Эллен не оставалось ничего другого, кроме как вскочить на ноги и бежать в темноту.

— Стоять! — заорал дежурный по амфоре. — Туда! В ту сторону!

— Да, Господин! — всхлипнула Эллен.

Он не признавал кружных или окольных путей. Какое ему было дело до того, что она до слабости в животе боялась оказаться поблизости от тех животных?

«Они заперты, — твердила она себе. — Нет никакой опасности. Это — действительно самый короткий, самый прямой путь. Если я пойду другой дорогой, я могу заблудиться. Там меня могли бы задержать стражники. Поверят ли они в историю, по поручению виноторговца? Как минимум она могла бы провести ночь, обмотанная грубыми верёвками, подвешенная на крюке в их караулке. А как после этого наказали бы её косианские рабовладельцы, за её глупость, невежество и оплошность? А что если они подумают, что она попыталась сбежать? Хорошо, если они учтут её варварское происхождение, и сделают скидку на глупость, а ведь могут покалечить её или скормить слинам. Нет никакой опасности. Животные заперты».

Успокаивая себя таким образом, Эллен спешила в сторону Брундизиума.

Пробегая среди костров, она вдруг почувствовала, как мужские руки попытались схватить её, но она вывернулась и прибавила шаг. Остались позади танцевальные круги, где извивались рабыни, на левых грудях которых красовались номера их лотов. Девушки демонстрировали свою красоту и грацию перед сильными самцами, которые вскоре могли предложить за них цену.

У Эллен было некоторое представление, где расположился временный склад маркитантов, и направление на него было подтверждено Каллимахом всего несколько мгновений назад.

Там ей предстояло разыскать торговцев вином, и передать заказ Каллимаха с Коса о доставке свежей амфоры к его стойке и внести его в счёт. В конечном итоге, теоретически, расходы на вино, сведённые в таблицу, должны были быть оплачены Косианским государством, поскольку фестивальный лагерь был организован от его имени. Правда, до Эллен доходили слухи, что Косианцы полагали, что компенсация расходов на вино и организацию лагеря, было желанным, подходящим жестом благодарности со стороны Брундизиума за те преференции, которые он получил из рук Коса. Впрочем, эти проблемы, по большому счёту, рабынь не касались. Однако, Эллен обдумав ситуацию, рискнула предположить, что администрация Брундизиума, в свою очередь, может решить, что лучше было бы переложить эту благосклонность, на плечи торговой касты города, и особенно тех, чей бизнес лежит в области виноторговли. Но это, опять же, не её проблемы.

В скорости Эллен оказалась вне освещённой кострами зоны, среди палаток, большинство из которых были погружены в темноту. Девушка держалась самого прямого маршрута, но пока ещё не дошла до того места, где стояли ящики с животными, блеск глаз и рёв которых так напугали её. Дважды она споткнулась и один раз ударилась обо что-то. Протянув вперёд руку, Эллен нащупала перед собой тарларионовое седло. Потом она чуть не наступила на спящего слина, на её счастье сидевшего на цепи. Его внезапно выросшая впереди фигура и угрожающий рык испугали её до икоты. Ещё пара шагов, и её нога могла бы оказаться в пределах досягаемости его челюстей. Как только прошёл ступор, рабыня с визгом бросилась бежать прочь от этого монстра. Забежав в полную темноту, она остановилась. Бежать дальше было опасно. Почему в этом месте не оставили ни одного источника света? Факел, фонарь, лампу, хоть что-нибудь? Ведь в других местах лагеря, даже в стороне от праздничных костров, какое-то освещение присутствовало. Но здесь стояла кромешная тьма. Мужчины могли бы найти дорогу среди палаток, подсвечивая путь фонарём или факелом, но у неё-то ничего такого не было. Эллен протянула руку вперёд и коснулась чего-то, что определила как ткань палатки. Девушка повернулась и тихонько вскрикнула, врезавшись в туго натянутую верёвку палатки, преградившую ей путь. Верёвка шла по диагонали от шеста вниз к колышку, вбитому в землю, в нескольких шагах от палатки. Дальше она шла вытянув руки вперёд, ощупывая ими пространство перед собой.

Темно было, хоть глаз выколи!

Внезапно Эллен поняла, что не представляет, где она находится. Нет, она конечно не была дезориентирована полностью, поскольку она видела огни лагеря позади себя, а впереди, вдали, огни Брундизиума, в том числе сигнальные огни, горевшие на стенах города. Но в каком именно месте этих длинных стен находился склад маркитантов?

Девушка, в отчаянии, присела на землю и заплакала.

Вдруг, заставив её вздрогнуть, раздался тоскливый вой, который, как ей показалось, должно был издавать одно из тех животных, которых она до ужаса боялась.

«Вот — моё направление», — решила она.

Эллен отчаянно надеялась, что Луиза, посланная перед ней, уже успешно добралась до места и возвратилась, закончив с этим вопросом.

Неожиданно рабыня услышала шаги нескольких мужчин, приближавшихся к ней. Один из них нес фонарь. Эллен смахнула слёзы с глаз, но, решив не рисковать, сжалась в тени.

Присев, девушка подождала, пока мужчины не пройдут мимо неё. К её облегчению, они не заметили её в темноте. Но каково же было потрясение Эллен, когда она рассмотрела, что одним из этих мужчин, оказался её Мир!

Она крадучись последовала за ними, пользуясь колеблющимся светом фонаря, как ориентиром. В его свете люди отбрасывали странные тени, скользившие по палаткам и земле.

Теперь у Эллен появился шанс благополучно выпутаться из щекотливой ситуации и найти дорогу. К своему удивлению и облегчению, она поняла, что они держали путь практически в том же направлении, которое требовалось ей. В любом случае, хотя она и гнала от себя такие мысли, она сильно рисковала, даже просто следуя за Миром.

Так, держась на приличном расстоянии, но, не упуская из виду огонёк фонаря, юная нагая рабыня кралась за ними.

По пути попалась пара палаток, внутри которых тлели лампы, просвечивая сквозь шёлк или холст. В таких местах она старалась задержаться в тени, а затем, мгновение спустя, продолжать следовать за крошечным, колеблющимся огоньком фонаря.

Через некоторое время, по пути начали попадаться фонари, висевшие на шестах. В таких местах Эллен приходилось быть особенно осторожной, чтобы избежать обнаружения.

Ползя на четвереньках, она слышала женский голос изнутри одной из палаток. Что-то в этом голосе, в его беспомощности, жалобности, тяжёлом дыханье, интонациях, заставляло предположить, что женщина могла безнадёжно биться и извиваться в стягивавших её верёвках.

— Пожалуйста, Господин, я люблю вас! — доносилось из палатки. — Разрешите мне отдаться! Я не могу выдержать этого! Я боюсь, что умру! О-ой, о-о-охх! Пожалуйста, не ведите меня туда снова, не разрешая мне уступить! Всего одно прикосновение, Господин! Пожалуйста, ещё раз, всего лишь самое лёгкое прикосновение! Это — всё, о чем я прошу! Я — ваша рабыня! Не будьте столь жестоки! Пощадите меня! Вы завоевали меня тысячу раз! Я безнадежно и смиренно ваша! Я люблю вас, Господин! Я прошу разрешить мне отдаться!

«Мужчины, высокомерные и своевольные животные, — подумала Эллен, кусая ее губу и вонзая ногти в ладони. — Как же мы уязвимы перед ними! Как они умеют делать нас своими! Они играют на нас, как на цехаре, изучая, какую музыку они могут извлечь из наших тел! Как высокомерно, как властно они доминируют над нами, своими рабынями!»

Признаться, Эллен в тот момент завидовала рабыне причитавшей внутри палатки. «Вот бы мне побыть на её месте, в его верёвках путах, — вздохнула она. — Я бы тоже рыдала от страсти и умоляла о пощаде, а если бы мой господин, проявив милосердие, счёл нужным подарить мне ласку, то я бы кричала в экстазе, умоляла бы позволить мне доставить удовольствие ему, снова и снова. Разве он не был бы добр к ней? Разве он не знает, что она — всего лишь рабыня?»

Внезапно изнутри палатки донёсся восторженный, долгий, благодарный, нечленораздельный вопль, частично придушенный, по-видимому, мужчина закрыл рот рабыни рукой, чтобы она не переполошила весь лагерь. Должно быть, пару мгновений спустя он убрал руку с её губ, поскольку Эллен услышала:

— Спасибо, спасибо, любимый Господин! Я люблю вас, Господин! Я люблю Вас, Господин!

«Добрый господин, любящий», — не без зависти подумала Эллен, кусая губы, пытаясь удержать контроль над собой и не закричать!

Слёзы бежали из её глаз, она в расстройстве стиснула кулаки, страдая от своих неудовлетворённых потребностей.

«Только бы не закричать! — подумала Эллен. — Я — рабыня. Я хочу господина! Мне нужен господин!»

Эллен встрепенулась, и испуганно осмотрелась по сторонам.

Где фонарь? Где мужчины? Никого не увидев, девушка решила поспешить в том направлении, которого они придерживались, когда она видела их в последний раз.

— Где, где? — кричала она про себя, мчась в темноту.

Запнувшись за что-то, Эллен пробороздила по земле.

«Где же Мир? Где же мой первый господин? — спросила она сама себя, и тут же поспешила себе напомнить: — Нет, нет, я должна добраться до маркитантов. У меня поручение. Я должна торопиться. О, ну куда же он пошёл? Где же Ты, Мир?»

Поднявшись на ноги и отряхнувшись, она сделала несколько шагов вперёд, и замерла как вкопанная. Внезапно она услышала мужские голоса где-то невдалеке, в том самом направлении, которого она придерживалась. Эллен опустилась на четвереньки и осторожно поползла на звук.

Протянув руку, она дотронулась до вертикальной стенки чего-то, что, как выяснилось, было большим, крепким ящиком. Эллен в ужасе отпрянула. Это же был один из тех ящиков, в которых держали крупных, косматых животных, так пугавших её. Однако изнутри не доносилось ни звука. Быть может, животное спало? Девушка, насколько она могла беззвучно, немного проползла вперед. Тихий скрип справа от неё показался ей подобным грому. Дверца ящика свободно качнулась на своих петлях. Эллен почувствовала, что ещё немного и она умрёт от страха. Протянув дрожащую от ужаса руку, девушка коснулась двери. Точно, она была приоткрыта. Рабыня продвинулась ещё немного вперёд и, вытянув шею, заглянула в щёлку. Из ящика шёл тяжёлый, животный, мускусный запах, но там никого не было! Ничего, что указывало бы на движение, дыхание или сопение. Внезапная слабость охватила Эллен. Ящик, и она была уверена в этом, был пуст.

— Пора, — раздался голос одного из мужчин в каких-то нескольких ярдах от неё, обращавшийся к кому-то.

Внезапно Эллен снова увидела фонарь. Мужчина вытащил его из-под плаща и поднял повыше. Девушка упала на живот, с ужасом думая о том, что её могут заметить.

Около одного из ящиков стояли четверо мужчин. В свете фонаря она смогла разглядеть, что среди них был и Мир. Но ещё больше напугало её то, что рядом с мужчинами возвышались две неуклюжие, гигантские фигуры. Глаза одной из фигур блеснули, отразив свет фонаря. На мгновение показалось, что в его глазах пылал огонь, а затем оно отвернуло голову в сторону. Эллен не сомневалась, что эти существа и были обитателями больших ящиков. Но ящиков был пять, припомнила рабыня. Как мужчины осмелились выпустить таких монстров? Какое безумие ими овладело?

Один из мужчин, стоявший прямо перед ящиком легонько постучал костяшками пальцев по его стенке. В ответ изнутри послышалось утробное рычание.

— Пора, — повторил мужчина. — Остальные уже в шатре.

Неподалёку от ящиков был установлен большой шатёр, в котором, как предположила Эллен, могли бы жить среди прочих, владельцы животных или укротители.

Ящик, как и другие был закрыт на два засова, запертых на огромные замки, весившие, по меньшей мере, фунтов шесть — семь.

«Не выпускайте его», — безмолвно молила Эллен, лежа на животе в тени то открытого ящика.

К ужасу Эллен, никто из мужчин не наклонился, чтобы отпереть замки, дверца просто повернулась на петлях, открытая изнутри. Животное выползло наружу и распрямилось. Сейчас, когда монстр встал на задние лапы, она смогла оценить его размеры. Ростом он был приблизительно восемь футов, а длина рук, или передних лап составляла порядка пяти футов. Трудно сказать, сколько он мог весить, вероятно, несколько сотен фунтов. Потянувшись, животное опустилось на четвереньки, превратившись в округлый, покрытый мехом валун и принялось озираться по сторонам.

Получалось, что замки и массивные засовы были бессмысленны! Их внешняя крепость была бутафорией, предназначенной скрыть ужасную правду о том, что животные никогда не были заперты. Они всё время оставались на свободе!

Эллен сковал леденящий ужас. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.

— Пойдёмте внутрь, — предложил мужчина с фонарем. — Давайте присоединимся к остальным.

Четверо мужчин в сопровождении трёх животных направились к входу в большой шатёр. Один из мужчин, тот у которого был фонарь, придержал занавеску и пока остальные заходили внутрь, пристально осматривал округу. Мир вошёл в шатёр первым, животные последовали за ним, протискиваясь внутрь, опустившись на четвереньки. Эллен показалось, что в свете фонаря она успела разглядеть внутри ещё одного зверя и двух мужчин, один из которых стоял. Наконец, все зашли в шатёр.

«Я должна бежать, куда угодно, так или иначе, — билась в голове Эллен отчаянная мысль. — Я должна уйти отсюда, как можно скорее».

В том ужасе, который её охватил, она забыла даже о том поручении, которое ей было поручено. Вот только она обнаружила, что почти не владеет телом. Она лежала на земле, на животе, скрытая в темноте, практически не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Всё что она могла — это дрожать. Наконец, спустя несколько енов, её чувства начали приходить в порядок. Она вспомнила про поручение Каллимаха. Миру, похоже, не грозила какая-либо опасность, как его спутникам. Возможно, эти животные были дрессированными, или даже домашними животными некого вида, решила Эллен и, сделав над собой усилие, поднялась на плохо слушающиеся её ноги.

Здесь пять ящиков, вдруг всплыло в её голове. Снаружи она видела четырёх мужчин с тремя животными, а в шатре находились двое и одно животное.

Внезапно Эллен ощутила, как из-за её спины пахнуло тяжёлым, мускусным запахом, и прежде чем она успела вскрикнуть, мощная лапа плотно прижалась к её рту, и резко дёрнула её назад. Девушка почувствовала, что земля ушла из-под её ног, а сама она оказалась крепко придавлена к огромной, мохнатой поверхности.

Эллен была абсолютно беспомощна в его захвате. Рвущийся наружу крик был погашен в зародыше. Она могла только бесполезно извиваться, пока её несли к шатру.

 

Глава 23

В шатре

Эллен, грохнувшаяся на ковёр, растленный внутри шатра, вскарабкалась на четвереньки, часто моргая от казавшегося нестерпимо ярким после темноты, направленного в упор на неё фонаря, единственного здесь источника света, дикими глазами обвела помещение. Она оказалась среди шестерых мужчин, и присевших позади них четырёх массивных, монструозных существ покрытых тёмным мехом. Тот зверь, что схватил её, держался рядом с ней. Двое из мужчин, в том числе Мир, поднялись на ноги.

Эллен стремительно приняла первое положение почтения, адресуя его Миру, а затем, не поднимая головы, поползала вперёд и, в жутком испуге, прижалась губами к его сандалии. Не поднимая головы, она отстранилась на несколько дюймов.

Монстр, который схватил и принес её сюда, издал странный звук, и Эллен почти показалось, что он мог быть членораздельным. Такой звук мог бы издать медведь или тигр, если бы мог разговаривать. К тревоге Эллен, ей показалось, что она разобрала, что-то похожее на гореанские фонемы.

— Шпионившая рабыня, — сказал один из мужчин, словно переводя, сказанное животным.

— Нет, Господин! — воскликнула Эллен.

«Как такое может быть, — спросила она себя, — что животное могло говорить?»

Эллен была уверена, что произнесённое животным было в некотором смысле понимаемо. В его звуках присутствовала некая артикуляция, тонкая, но ясная и вполне заметная, отличающая эти звуки от рычания животного, хотя и напоминавшая их.

— Ну, давайте посмотрим на неё, — предложил другой мужчина.

Эллен почувствовала, как гигантская, когтистая лапа животного схватила её за волосы и потянула её голову назад и вверх.

— Смазливая, — прокомментировал кто-то из них.

— Простушка, — сухо бросил Мир, отчего на глаза Эллен навернулись слёзы обиды.

— Позиция, — приказал другой мужчина.

Почувствовав, что зверь выпустил её волосы, Эллен приняла подобающую ей позу, с широко расставленными коленями, прямой спиной, поднятой головой, прижатыми к бёдрам руками.

— Рабыня для удовольствий, — хмыкнул один из незнакомцев.

— Это очевидно, — усмехнулся другой.

Эллен засомневалась было, не должна ли она была в присутствии Мира держать колени сжатыми, но при этом мгновенно, совершенно естественно, даже не задумываясь, приняла позу рабыни для удовольствий.

Увидев ухмылку Мира, она густо покраснела и сжала колени.

— Колени широко, шлюха, — приказал ей мужчина.

Эллен снова развела колени.

— Шире! — бросил он.

Рабыня подчинилась.

— Ещё шире!

Как уязвимо, как беспомощно, физически и психологически, чувствует себя женщина в такой позе, позе гореанской рабыни для удовольствий!

— Как тебя зовут? — спросил мужчина.

— Эллен, Господин, — ответила рабыня.

— Кому Ты принадлежишь?

— Государству Коса, Господин.

— Ты — рабыня обслуживающая лагерь? — уточнил мужчина.

— Да, Господин.

— Клеймо, — скомандовал он.

Девушка быстро приподнялась на коленях и повернулась левым бедром к спрашивавшему, одновременно заведя руки за спину, словно они были закованы в наручники. Это — одна из позиций демонстраций клейма.

На губах Мира зазмеилась понимающая ухмылка, снова бросившая Эллен в краску. «Как я ненавижу его», — подумала она, но осталась в том же положение, общем позе показа клейма. Её запястья, заведённые за спину, почти касались одно другого. Это положение подчеркивает форму груди и, учитывая положение рук, является вызывающе символичным.

Думаю, что даже землянин, из тех, что никогда не допускал даже мысли о возможности женского рабства, если, конечно, таковые существуют в природе, или даже не представлял себе особенную для него женщину, лежащей раздетой и связанной по рукам и ногам на коврике в ногах его кровати, беспомощной и дрожащей от страха, увидев это, смог бы понять значение этого положения. Уверена, это заставит его задуматься о таких понятиях как женское рабство, подчинение, повиновение и неволя. Не могло ли случиться так, этот вид или образ, подобно вспышке молнии ослепил бы его, изменив навсегда, высветив для него возможность, которая могла бы превратить его из распропагандированной, управляемой, послушной марионетки, стремящейся ублажить тех, кто втайне ненавидит и презирает его и мужчину в нём, в человека внезапно пробудившегося, внимательного к далёким крикам, услышавшего давно молчавшие барабаны, узнавшего о приливах и отливах, о временах года и движении планет, о правде природы?

Кроме того, конечно и очевидно, эта позиция позволяет легко накинуть наручники на запястья рабыни.

— Обычное клеймо кейджеры, — заметил мужчина.

— Низкая рабыня, — добавил другой.

— Точно, — поддержал его третий.

Тот из них, что потребовал показать клеймо, махнул рукой, и Эллен немедленно вернулась в первую позицию.

— У неё есть номер лота? — поинтересовался второй.

— Да, — ответил ему первый, склонившись над ней, — сто семнадцать.

— Низковато для такой как она, — буркнул Мир.

Эллен от обиды прикусила язык.

— Кто послал тебя? — спросил первый из них.

— Никто, Господин, — ответила напуганная Эллен. — Я шла к маркитантам с поручением, доставить ещё вина к стойке, к которой я приписана.

Зверь за её спиной снова что-то проговорил или прорычал.

— Ты следовала за нами, — сказал второй мужчина. — Ты пряталась снаружи.

— Говори, кто послал тебя? — надавил первый мужчина.

— Никто, Господин, — поспешила заверить его девушка.

— Давайте просто перережем ей глотку, — предложил второй.

Раздался короткий рык одного из животных, сидевших в кругу.

— Вы сможете поесть позже, — сказал зверю один из мужчин, а потом, повернувшись к остальным, пояснил: — Кардок проголодался.

— Она должна быть чьим-то инструментом, — заявил первый из них. — Ничего, пытка развяжет ей язык.

— Вряд ли она знает, чьим инструментом является, — раздражённо проворчал второй. — Наши враги проницательны. Если они и общались с ней напрямую, то делали это по-хитрому, либо она была в капюшоне, либо они в масках.

Один из монстров, глядя на Эллен, высунул длинный язык из пасти и провёл им по своим клыкам. Мех на нижней челюсти зверя влажно блеснул от стекавшей по нему слюны.

— Давайте лучше убьём её, — предложил третий, в голосе которого слышалась тревога.

— В лагере будет трудно избавиться от тела, — заметил второй.

— Тогда сначала связать её, заткнуть рот и унести подальше отсюда, — настаивал третий.

Один из зверей, тот, что пристально разглядывал Эллен, опять проворчал.

— Её можно съесть, — сообщил мужчина, в обязанности которого, похоже, входило токование гортанные звуков монстров. — А кости, разобранные, расколотые и раздробленные можно будет прикопать.

— Правильно, прямо здесь, внутри шатра, — поддержал эту идею третий.

— Пожалуйста, не надо, Господа! — заплакала Эллен.

— Ты думаешь, твой жизнь чего-то стоит? — спросил первый.

— Она ценна для меня, Господин, — всхлипнула рабыня.

— Это точно, — усмехнулся он. — Даже жизнь урта достаточно драгоценна для него самого.

— Впрочем, жизнь рабыни, — сухо заметил Мир, — может иметь некоторую ценность, в целом незначительную, для рабовладельца.

Эллен бросила на него дикий взгляд полный благодарности.

— Полагаю, Ты хотела сказать именно об этом? — уточнил Мир у неё.

— Да, да! — воскликнула девушка.

— Просишь ли Ты сохранить тебе жизнь? — поинтересовался он.

— Да, Господин!

— И Ты просишь разрешить тебе ублажать и служить всеми и любыми способами? — спросил Мир.

— Да, Господин!

— В любой степени интимности? И как самая никчёмная и презренная из рабынь?

— Да, Господин! — заверила его она, и увидела, что мужчина высокомерно улыбаясь с презрением смотрит на неё сверху вниз.

Какой оскорблённой ощутила себя Эллен в это мгновение. Она упустила голову, уставилась в землю, чувствуя себя безжалостно пристыженной. Да, она просила его как рабыня, и понимала при этом значение каждого слова, которое сказала! И что с того? Она была рабыней!

— Рабыни дёшевы, — проворчал первый из мужчин. — Мы можем заполучить любую такую или даже лучше.

— Пожалуйста, Господин, — посмотрев на него, взмолилась Эллен.

— Что Ты видела? — осведомился Мир.

— Ничего, ничего, Господин! — ответила она.

Мир быстро наклонился и ударом тыльной стороны ладони сбил её с колен на землю. Эллен быстро, чувствуя кровь на разбитой губе и слезы, стекающие по горящей от удара щеке, вскарабкалась на колени. Рабыня не теряет время в таких ситуациях. Она посмотрела на ударившего её мужчину, сквозь слёзы, застилавшие её глаза.

— Я видела животных, Господин, — сказала Эллен. — Но я не понимаю ничего из того, что видела!

— Кто послал тебя? — снова пристал к ней первый мужчина.

— Никто, Господин, — ещё раз попыталась убедить его Эллен.

— Многие здесь видели таких существ, как наши друзья, — пожал плечами второй мужчина, — и даже не в клетках, скажем, выступающими на ярмарках и в цирках.

Одно из животных угрожающе зарычало.

— Их появление в таких местах, — меж тем продолжил мужчина, — скорее полезно для нас, и позволяет под этой маскировкой появляться где угодно, и не вызывая подозрений налаживать нужные нам связи.

Животное откинулось назад, и Эллен заметила, что его гнев успокоился.

— Почему Ты следовала за нами? — поинтересовался Мир.

— Я шла по поручению, Господин, которое вело меня в этом направлении, — объяснила она и, опустив голову. — А потом, я увидела вас, Господин.

— Ты видела меня в лагере? — уточнил Мир.

— Да, Господин, — кивнула девушка.

— Значит, увидев меня снова, Ты последовала за мной сюда?

— Да, Господин, — подтвердила она.

— Почему? — спросил её бывший хозяин.

Эллен пристыжено опустила голову.

— Такое впечатление, что Ты знаешь эту рабыню, — заметил один из мужчин.

— Да, — не стал отрицать Мир. — Именно в моём доме она была заклеймена и получила первый ошейник.

— То есть, она когда-то тебе принадлежала? — удивился мужчина.

— Совершенно верно, — подтвердил работорговец.

Эллен не поднимала головы, уставившись в землю. Всё правильно, Мир был её первым господином.

— Она — варварка, не так ли? — уточнил его собеседник.

— Да, — кивнул Мир.

— Похоже, она так тебя и не забыла, — усмехнулся мужчина.

— Ты порол её? — полюбопытствовал другой.

— Конечно, — признал Мир.

— Это твоя рука нанесла ей первый удар? — спросил его третий.

— Да, — кивнул Мир.

— Тогда понятно, они никогда не забывают свою первую порку, — заметил первый.

— Она — очарованная, ищущая любви рабыня! — внезапно рассмеялся второй из мужчин.

Эллен с трудом сдерживала рвущиеся наружу рыдания.

— Какая она самонадеянная шлюха! — засмеялся первый.

— Они готовы умереть за своих хозяев, — поддержал его смехом третий.

— Давайте всё же убьём её, — встревожено предложил четвёртый.

Одно из животных рыкнуло, словно поддерживая его.

— Кардок голоден, — сказал третий, который, казалось, понимал звуки животных.

— И то верно, давайте отдадим её нашим друзьям, — поддержал первый мужчина.

— Они съедят её живьем, — усмехнулся переводчик.

— Да уж, любят они живую пищу, тёплую и кровавую, — покачал головой второй.

— Кричать будет, — предупредил третий.

— Заткнём её симпатичный ротик, — усмехнулся четвёртый, — она даже не пикнет.

— Ты, действительно, шла по поручению? — спросил Мир у стоявшей на коленях и трясущейся от ужаса рабыни.

— Да, Господин! — с жаром заверила его Эллен.

— Тогда очень скоро, — проговорил он, — её отсутствие будет обнаружено. А это чревато облавой и обыском палаток.

— Они не найдут её, — отмахнулся первый.

— Но облава будет, в любом случае, — пожал плечами Мир. — А я, со своей стороны, не стремлюсь подставить наше дело и наших друзей, под официальное расследование.

— Короче, что Ты предлагаешь? — осведомился с мужчина с фонарём.

— Что Ты поняла из того, что видела? — спросил Мир обращаясь к рабыне.

— Я ничего не понимаю, Господин, — поспешила заверить его Эллен. — Я всего лишь животное, никчёмное, незначительное животное, рабыня, Господин!

— Будешь ли Ты говорить о том, что Ты видела? — поинтересовался Мир.

— Нет, Господин! Нет, Господин! — воскликнула девушка.

— Впрочем, даже если Ты и расскажешь о том, что Ты здесь видела, — усмехнулся её бывший хозяин, — это никого не заинтересует, здесь нет ничего интересного, так что говорить об этом было бы бессмысленно. Мы — просто укротители зверей, как Ты можешь видеть. Такой бизнес не является чем-то неизвестным. Наши бумаги в порядке. Животные содержатся под отличным контролем.

— Да, Господин, — согласилась Эллен.

— Ты понимаешь это? — уточнил он.

— Да, Господин, — заверила его рабыня.

— Я знаю эту рабыню, — сообщил Мир своим спутникам. — Она — глупая, простоватая девка. Это я доставил её сюда. В дело были вовлечены личные мотивы. Нет, не то, что вы подумали, поскольку она никчёмная.

Эллен со страданием в глазах посмотрела на него.

— По этим личным мотивам и причинам довольно специфического характера, мне показалось забавным доставить её сюда и поработить.

— Она что, доставила тебе неприятности на Земле? — полюбопытствовал один из мужчин, вызвав загадочную улыбку на лице Мира. — Быть может, она когда-то без приглашения вошла в дверь перед тобой, полагая, что имеет на это право?

— Возможно, она бросила на тебя надменный взгляд или заговорила с тобой излишне непочтительно? — предположил другой.

Только сейчас до Эллен начало доходить, с какой лёгкостью землянка, сама того не понимая, будучи уверенной в себе, считая себя в безопасности, может заслужить рабский ошейник. Движения, взгляда, слова, жеста, которые могли быть вызваны всего лишь раздражением момента или дурным настроением, обращённые к обычному на вид земному мужчине, привыкшему к такому обращению, могло бы быть достаточно, чтобы вызвать фатальные последствия, если на самом деле это окажется мужчина другого вида, менее терпимый и не столь любезный, как те, на которых она была приучена безнаказанно срывать свою злость, мелочность и презрение. «Мы вернёмся за ней, — мог бы сказать гореанский работорговец. — И пусть она не знает об этом, но она только что заслужила свидание с рабским железом». Насколько по-другому стали бы вести себя женщины Земли перед своими мужчинами, думала Эллен, если бы они понимали, что однажды могут оказаться у его ног, на животе, раздетыми и закованными в его цепи.

— Это не имеет значения, — отмахнулся Мир. — Детали неважны. Скажем так, в силу этих личных мотивов я решил, что мне будет приятно её порабощение, что меня позабавит видеть на её горле ошейник, которому она собственно принадлежит.

Один из мужчин рассмеялся, бросив Эллен в краску.

— В любом случае я не собирался оставлять её себе, — заявил Мир. — К тому же, я нашёл её скучной. Такими быстро утомляешься.

— Ну, не знаю, сомневаюсь, что я устал бы от неё так быстро, — заметил первый из мужчин.

— Слишком молодая, — прокомментировал второй.

— Но привлекательная, — добавил третий.

Эллен скромно опустила голову.

— У неё бёдра парят от тебя, — усмехнулся четвёртый.

— Это точно! — согласился второй, — одного твоего вид достаточно, чтобы она потекла.

— Она давно утомила меня своим уродством, простотой и ограниченностью, я избавился от неё, продав за гроши, — отмахнулся от них Мир.

— То есть, в целом мы должны понять это так, что Ты привёз её сюда, не столько для рынка, сколько развлечения ради? — уточнил первый.

— Вот именно, — подтвердил работорговец.

Эллен, державшая голову низко опущенной, почувствовала, как слёзы снова хлынули из её глаз.

— Она следовала за тобой, как самка слина во время течки, — засмеялся второй.

— Вот в этом-то всё и дело, — улыбнулся Мир, а потом резко бросил: — Рабыня!

— Да, Господин! — испуганно отозвалась Эллен.

— Я так понял, у тебя есть поручение, которое следует исполнить срочно, — заметил он.

Эллен ошарашено уставилась на него.

— Ты можешь покинуть палатку, — сообщил ей мужчина.

Девушка поднялась на едва способные держать её вес, подгибающиеся ноги и, опасливо озирался, сделала неуверенный шаг к выходу из шатра, её никто не задерживал.

— Каков был номер её лота? — полюбопытствовал один из мужчин.

— Сто семнадцатый, — ответил другой в тот момент, когда Эллен выходила наружу.

Наконец, Эллен оказалась на улице. Обернувшись, она заметила, что свет фонаря проникает сквозь матерчатую стену шатра. Мир последовал за ней.

Мужчины, оставшиеся внутри, казалось, что-то увлечённо обсуждали. Их голоса были приглушены и серьёзны. Иногда, слышался рык одного из животных.

Они с Миром стояли лицом к лицу. Эллен опустилась перед ним в первую позицию почтения, подползала вперёд и принялась покрывать поцелуями его сандалии.

Затем, когда рабыня почувствовала, что ей не возбранялось сделать это, подняла полные слёз глаза и обхватила его колени.

— Итак, мы снова встретились, — усмехнулся он.

— Да, Господин, — прошептала Эллен.

— Ты сильно изменилась, с тех пор как я видел тебя в последний раз, — заметил мужчина.

— Мне остаётся только надеяться, что это правда, Господин, — всхлипнула она, и в памяти всплыл его оценивающий взгляд, скользивший по её фигуре в лагере. Она нисколько не сомневалась, но что это был взгляд того вида, которым сильные, зрелые мужчины часто награждают одну из тех изящных, маленьких самок, известных как кейджеры. И это был первый раз, насколько она помнила, когда он рассматривал её таким способом.

— Ты хорошо стояла на коленях, — похвалил Мир.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила она.

— Ты больше не делаешь эта как недавно порабощённая земная женщина, — признал её бывший хозяин, — Ты теперь стоишь на колени как осознавшая себя, полная и тотальная рабыня.

— Это та, кто я теперь есть, Господин, — прошептала Эллен.

— И я заметил, что Ты встаёшь на колени в позу рабыни для удовольствий, немедленно, естественно и красиво.

— Это то, чем я теперь являюсь, Господин, — сказала она.

— У тебя превосходно получилось показать своё клеймо, — заметил он, — привстать, повернуться, завести руки за спину в положение наручников.

— Меня научили этому в вашем доме, Господин, — напомнила рабыня.

— Тем не менее, Ты неплохо справилась, — сказал Мир.

— Спасибо, Господин.

— И слово «Господин» вылетает у тебя легко и естественно, — добавил он. — Оно подходит тебе. Оно принадлежит твоим губам и языку.

— Так это и должно быть, ведь я — рабыня, Господин, — сказала Эллен.

— Ты — рабская шлюха, — усмехнулся мужчина.

— Да, Господин, — не стала отрицать девушка.

— Вижу, что теперь в тебе многое изменилось, — признал её бывший господин.

Эллен не осмелилась заговорить, но её сердце бешено заколотилось в груди.

— Получается, что теперь Ты рабыня, причём полная рабыня, — заключил мужчина.

— Это верно, Господин, — согласилась она. — На этой планете, я пришла к тому, что хочу быть рабыней, и являюсь ей.

— Да, — презрительно бросил Мир, — рабыня.

— Вы возражаете против того, что я стала рабыней, настоящей рабыней? — удивилась Эллен.

— Нет, — покачал головой мужчина.

— Тогда, может быть, Вы предпочли бы, чтобы я продолжала возражать против своей глубинной правды, чтобы я продолжала отрицать это, и продолжала мучить себя отрицанием своего существа, значения своего пола, своей природы?

— Я презираю тебя, — заявил он.

— За то, что я приняла правду? — спросила рабыня. — За то, чтобы хочу быть самой собой?

Она поняла, что Мир поднял руку, но опустил, так и не ударив.

— А нет ли в этом чего-то ещё, Господин? — приободрившись, поинтересовалась Эллен.

— Что Ты имеешь в виду? — спросил он.

— Уверена, что в вашем отношении ко мне присутствует нечто большее, чем очевидный факт того, что я стала настоящей рабыней.

— Не понял, — нахмурился мужчина.

— У вашего гнева на меня, вашего неприятия, может быть другое побуждение, не так ли, Господин? — осведомилась она.

— Не понял, — повторил Мир.

— Разве я не стала красивее, привлекательнее и желаннее? Разве я не стал рабски желанной?

— Ну Ты наглая шлюха, — покачал он головой.

— Разве не это тревожит вас? — спросила Эллен. — Я думаю, что вам хотелось бы ненавидеть меня, но Вы находите меня привлекательной. Я думаю, что это приводит вас в такую ярость. Вы доставили меня на Гор из ненависти и ради развлечения, но теперь, к своему гневу, Вы узнаёте, что я стала настоящей рабыней, и, как мне кажется, привлекательный рабыней! Вы разъярены тем, что я оказалась в этом мире, что я молода, красива, здорова, страстна, готова, влюблена, что я жажду любить и служить мужчинам, что я хочу принадлежать, что я желаю жить для господина! А Вы не хотели этого! И теперь вас огорчает, что за меня дадут высокую цену на торгах! Это не то, чего Вы от меня ожидали, не правда ли? Теперь Вы сердитесь на самого себя! Вы сердиты от того, что я стала истинной рабыней! И я думаю, что вас злит, что я стала красивой и желанной! Да, я такая, Господин, и уверяю вас, я уйду с торгов за серебро, а не за медь! За меня уже сделали двадцать одно предложение. Двадцать одно! И есть кое-что ещё, Господин, что, как мне кажется, расстраивает вас больше всего, невыносимее всего!

— И что же это, рабыня? — поинтересовался он, с нотками скептицизма в голосе.

— Ничего, — внезапно заткнулась Эллен, опустив голову.

— Говори, — потребовал Мир.

— Получается так, что Вы испытываете ко мне личный интерес.

— Чушь, — бросил мужчина.

— Я думаю, Господин, что наиболее невыносимо для вас то, что Вы хотите меня, что Вы хотите именно эту рабыню!

Мир запрокинул голову и расхохотался.

— Да! — заключила Эллен.

— Интересно, как мне тебя, наглую маленькую шлюху, наказать? — полюбопытствовал он, не переставая смеяться.

— Господин? — осторожно спросила рабыня, вдруг оседая назад на пятки.

— Когда рабыня тем или иным образом вызвала неудовольствие, уже не говоря о выходящем за рамки её статуса злоупотреблении, общепринято её наказывать, — пояснил Мир.

— Я принадлежу Косу, Господин, — торопливо напомнила ему Эллен.

— Вы умеешь танцевать? — осведомился мужчина.

— Нет, — испуганно ответила рабыня.

— Но, если тебя вывали бы в круг, то тебе пришлось бы выступить.

— Я не танцовщица, — пролепетала она. — Меня не должны вызвать в круг.

— Но если бы так случилось, — усмехнулся он, — Ты должна будешь танцевать.

— Полагаю, что да, Господин, — вынуждена была согласиться Эллен.

— Интересно, — задумчиво протянул Мир.

— Не вызывайте меня в круг, Господин! — испуганно взмолилась она.

— Почему это? — поинтересовался мужчина.

— Но я ведь не умею танцевать, — всхлипнула Эллен. — Я буду неуклюжей! Они рассердятся на меня! Меня накажут!

— А если девушка не ответит на вызов в круг, — усмехнулся Мир, — как я понимаю, что будет уже не только неповиновение, но и предположительная попытка побега.

У Эллен вырвался непроизвольный стон.

— Ты же знаешь о наказаниях для беглой рабыни, — заметил он.

— Да, Господин, — внезапно дрогнувшим голосом ответила Эллен.

— Ты уже не так хорошо выглядела бы без своих ног, — сказал он.

Эллен спрятала лицо в ладонях и заплакала.

— Номер твоего лота — сто семнадцать, если мне не изменяет память, — вспомнил Мир из Ара.

— Да, Господин, — подтвердила рабыня.

— А служила Ты у стойки Каллимаха, насколько я помню.

— Да, Господин, — всхлипнула совсем запуганная Эллен.

Когда она подняла голову, он уже отвернулся, явно собираясь вернуться к шатёр.

А чуть позже, всё ещё не решаясь подняться с колен и отойти от шатра в темноту, рабыня увидела приближающееся пятно света и услышала скрип колёс телеги. Это была небольшая тачка с двумя высокими деревянными колёсами и двумя ручками, за которые её можно было тянуть. Фонарь покачивался на коротком шесте слева и спереди, если смотреть по ходу движения. Радости Эллен от вида этого фонаря не было предела. Телегу, налегая на ручки, тянула нагая женщина. В кузове, привязанная верёвками, возвышалась большая, прохладная, покрытая росой амфора.

— Это — Ты, Эллен? — спросила женщина останавливаясь и придерживая ручки.

— Да! — обрадовано отозвалась Эллен.

Это была Луиза, одна из рабынь, обслуживавших стойку Каллимаха, ранее посланная им к маркитантам за новой амфорой. Из-за нетерпеливого нрава дежурного, чуть позже и самой Эллен пришлось бежать с тем же поручением.

— Забирайся между ручками, — позвала её Луиза. — Давай, помогай!

— Ты кто такая? — спросил крепкий, коротко стриженый парень, появляясь из-за телеги и помахивая хлыстом.

— Эллен, — ответила девушка.

— Ты её знаешь? — уточнил подросток у Луизы.

— Да, — подтвердила та.

— Ты от стойки Каллимаха? — спросил парень.

— Да, Господин, — кивнула Эллен.

— Встать, — скомандовал он, а когда рабыня оказалась на ногах, осведомился: — Что Ты здесь делаешь?

— Я шла к маркитантам, Господин, — ответила Эллен.

— Ага, на коленях, около шатра господ, — хмыкнул парень, и не преминул оставить болезненную полосу поперёк её ягодиц. — Забирайся между ручками и тащи.

Эллен, как и Луиза взялась за ручку, поднырнула под неё и выпрямилась уже между ними, позади Луизы. Ей сразу бросились в глаза несколько красных полос спине девушки. И в следующий момент Эллен вскрикнула, почувствовав, как хлыст юного погонщика оставил две полосы и на её спине.

— А ну пошли, — рявкнул он. — Живее! Хар-та!

Обе девушки всей своей невеликой массой налегли на ручки, преодолевая сопротивление фургона.

— Ну что, мне надо будет подгонять вас хлыстом? — спросил парень.

— Нет, Господин! — в один голос заверили его Луиза и Эллен и тут же вскрикнули от боли, потому что у каждой из них добавилось ещё по одной полосе.

— Быстро, — рыкнул подросток. — Хар-та!

— Да, Господин! — крикнули рабыни, торопясь навалиться на ручки телеги.

Высокие колеса скрипели за спиной, подпрыгивая на кочках. Маленькие ноги рабынь упирались в землю. Девушки, наклонившись вперёд, тянули за собой телегу. Слышно было, как сзади булькает и плещется ка-ла-на в амфоре, покачивающейся в кузове телеги. Парень направил их сквозь темноту.

Эллен была уверена, что Мир не станет вызывать её в круг. Безусловно, он просто пугал её. Как жестоко было с его стороны, так дразнить её! Но он не станет так поступать с ней, только не с ней. Ведь они оба с Земли.

Однако её не отпускала тревога, ведь она знала, что была рабыней.

 

Глава 24

Танец

Эллен с тревогой озиралась по сторонам. Конечно, теперь мужчины успокоились, став более сдержанными.

Несколькими енами ранее они с Луизой, подгоняемые своим пастухом, добрались до винной стойки раздражённого Каллимаха. Их появление сопровождалось криками рассерженных мужчин и яростным перестуком их кубков. Некоторые мужчины вскочили на ноги, частью собравшись около стойки с пустой амфорой. Многие ушли, дабы поискать себе выпивку в других местах лагеря.

— Там разногласия возникли, и новое вино пришлось везти из города, — объяснил парень Каллимаху.

— Поторапливайтесь! — буркнул виноторговец. — Вино! Вино! Рабыни, все сюда! Ко мне, рабыни!

Пробка была выбита из амфоры и запах драгоценного ка-ла-на разлился по округе. Рабыни, обслуживавшие стойку Каллимаха, бросились наполнять свои пустые кувшины, и затем помчались обслуживать истомившихся клиентов.

Четыре раза Эллен бегала за свежей порцией вина. Мелькали Рената, Луиза и другие девушки, столь же лихорадочно носившиеся между мужчинами и стойкой.

Наконец, она замерла среди костров и мужчин с полупустым кувшином в руках, никем не подзываемая. Теперь всё снова выглядело так же, как до её похода за новой амфорой.

Она знала, что вскоре на большой сцене должны были начаться торги. Судя по количеству собранных здесь невольниц, а их могло быть больше тысячи, торги могли затянуться на два, а то и три дня.

Эллен непроизвольно прикоснулась к горлу, не найдя там ошейника. Но, возможно, уже завтра утром она снова будет носить там запертый на замок стальное кольцо, идентифицирующее её владельца.

Первое время своего нахождения в неволе, хотя она и понимала, что была порабощена, Эллен, как бы странно это не прозвучало, не думала о себе как о собственности. Быть может, она думала о себе, скорее как об узнице или своего рода пленнице. Чуть позднее, но всё ещё оставаясь в доме Мира, она пришла к пониманию того, что ни узницей, ни пленницей она не была, ничего столь достойного, столь благородного, важного или заслуживающего уважения она не заслуживала, поскольку была чем-то очень отличающимся, простой собственностью. Вот тогда она и поняла, что принадлежит. Но и после этого, Элле ещё какое-то время это боялась думать о себе как о собственности. Однако позже она всё же пришла к тому, чтобы понять это как данную ей модальность действительности, как аспект её существования, как ежедневную реальность. Тогда Эллен поняла и приняла себя, естественно, честно и бесстрашно, как являющуюся той, кто она была, являющуюся чем-то, что принадлежало. И это было подтверждено юридически. Задолго до того как ей выжгли клеймо и надели ошейник, она чувствовала, что была прирождённой рабыней и, втайне, мечтала, хотя и пыталась отрицать такие мечты, встретить мужчину, который поработит её, и которому она после этого сможет с любовью служить. Разумеется, рабыня, жившая в ней, хотела бы сама выбирать себе владельца. Но теперь Эллен, кроме своей естественной предрасположенности и скрытой в глубине её «Я» реальности, готовых для любви и ошейника, пришла к пониманию себя, на всех уровнях, фактически, честно, как чего-то, что принадлежало, как чего-то, что могло, как любой объект собственности, перейти от одного хозяина к другому. Была ли у кайилы или верра рациональность, позволявшая им постичь такие вопросы? Было ли у них такое понимание себя? А вот у Эллен, которую, я надеюсь, мы можем считать достаточно умной, возможно даже очень умной, да простят меня Господа, учитывая критерии отбора гореанских работорговцев, к которым относился и Мир, такое понимание себя было. И она себя поняла, как собственность, точнее как домашнее животное, в том же самом смысле, в котором поняла бы себя кайила или верр, будь она рациональна. Короче говоря, теперь Эллен поняла себя, и думала о себе, причём вполне естественно и безошибочно, как о той, кем она фактически была, как о чём-то, что принадлежало.

В голове крутились мысли о шатре, животных, мужчинах и Мире. Первое время среди них она дрожала от ужаса, накручивая сама себя, преувеличивая в уме значение своего любопытства и невнимательности. Однако Мир прояснил для неё данный вопрос и его незначительность. Насколько она была глупа! Надо же было довести себя до такого страха. Несомненно, мужчины просто решили её попугать, но не собирались причинить её какой-либо вред. Они отпустили её, даже ни разу не ударив плетью. Мир лично проводил её из их шатра. Если укротители хищников хотели держать в секрете послушность своих животных и уровень их обученности, чтобы в последствие их выступление произвело большее впечатление, то это, конечно, было их право. Не ей было обвинять мужчин за их нежелание того, чтобы она разгласила их тайну, тем самым, возможно, испортив эффект от их представления. Правда, её несколько удивило, что Мир, который, как она знала, был неплохо устроен на Горе, оказался членом их труппы. Быть может, он вложил капитал в их выступление и хотел иметь гарантированную прибыль от их совместного предприятия?

Эллен не сомневалась, что объяснение данного эпизода было таким, либо очень близким к этому. Кроме того, сейчас, вспоминая и обдумывая случившееся, она отбросила так напугавшее её предположение, что животные могли бы быть существами разумными, сделанное на основе того, что они как-то общались со своими владельцами. Конечно, это была иллюзия, ставшая результатом её затруднения и страха. Животные не говорят. За исключением таких животных, как она, конечно.

Почему она последовала за Миром? Ну, наверное, дело в том, что она в долгое время его не видела, и ей стало любопытно. Тем более что это в его доме, она была заклеймена и получила свой первый ошейник. Женщина вряд ли сможет забыть такое. Кроме того, разве это не его плеть, она как рабыня почувствовала первой? Конечно, ни одна рабыня никогда не забудет свою первую порку.

Но, разумеется, «её бёдра не дымились для него», и она «не текла для использования» от одного его вида, и уж тем более, она не следовала за ним «как самка слина в период течки»! Нет! Никогда! Что за чушь!

«Лживая маленькая рабская девка, — обругала она себя. — Твои бёдра дымятся для любого мужчины, а от вида любого зрелого мужчины Ты течёшь в предвкушении своего использования. И Ты, действительно не похожа на сильную и гибкую самку слина, скорее, Ты больше похожа на гладкую, мягкую самку урта в период течки! Ты — никчёмная маленькая шлюха, в животе которой были раздуты рабские огни!»

«Я ненавижу тебя, Мир, — прошептала Эллен себе под нос. — Ты назвал меня простоватой и глупой, а я ни то, ни другие. И да, прости, что Ты так быстро устал от меня! Как мало Ты на мне заработал! Какое разочарование! Я была недостаточно интересна тебе, чтобы иметь меня у своих ног! Ты позволил мне уйти! Ты отказался от меня!»

Но затем, её мысли повернули в другую сторону.

«Но оба с Земли, — вспомнила Эллен. — Вы вступились за меня перед мужчинами и животными в том шатре, а ведь они вполне могли, в своём раздражении, подвергнуть меня плети или бастонаде. И Вы не вызвали меня в танцевальный круг, зная, что это могло бы означать для меня. Возможно, в вас всё же осталось некоторое сочувствие, а может привязанность, желание или даже жажда к такой землянке как я, пусть теперь оказавшейся в категорической неволе, ставшей на другой планете юридически не больше, чем животным и движимым имуществом. Так или иначе, но у вас есть, по крайней мере, небольшое уважение ко мне. И я благодарна вам за это, тому, кто известен здесь как Мир из Ара».

— Повернись-ка, лицом ко мне, — велел мужчина.

— Да, Господин, — откликнулась Эллен, поворачиваясь. — Вина, Господин?

Но он только бросил взгляд на её левую грудь и приказал:

— Следуй за мной.

— Но я должна служить, — растерялась девушка.

— Нет, — заявил мужчина. — Ты пойдёшь со мной.

Он отвернулся, и Эллен ничего не оставалось, кроме как следовать за ним. Первым делом они подошли к винной стойке Каллимаха, где по указанию дежурного рабыня слила остаток вина из своего кувшина в амфору. Сам кувшин, по знаку мужчины она поставила на скамью, рядом с двумя другими.

— Господин? — окликнула своего сопровождающего Эллен, но тот не обращая на неё внимания, уже прокладывал свой путь сквозь толпу.

Девушка торопливо семенила вслед за ним, стараясь удержаться на положенном ей месте позади и слева от него, правда, из-за толкучки ей пришлось почти прижиматься к нему. Расстояние следования рабыни, является, так сказать, функцией конкретной ситуации и обстоятельств конкретного места. На открытой местности девушка обычно следует в трёх — пяти шагах позади и, обычно, левее. Хотя следование по левую руку от господина, может быть просто вопросом ни на чём не основанного обычая, также можно было бы отметить, что традиция может иметь довольно мрачные корни. Если мужчине предстоит нести в руке некие предметы, скажем, в случае воина это может быть баклер или моток колючей проволоки, то держа их слева, он не стеснит и не обременит правую руку, чаще всего используемую для владения оружием. С другой стороны считается, что место слева менее достойно, а, следовательно, более подходит для домашних животных, включая рабынь. В пользу второй версии говорит то, что леворукие гореане обычно ведут своих слинов, рабынь и других животных слева. Свободная женщина гордо шествует рядом со свободным мужчиной или, если столпотворение на улице не позволяет это сделать, то ей зачастую предоставляется привилегия идти впереди него. Одним из самых оскорбительных обстоятельств для свободной гореанки, после её порабощения, помимо потери своего имени, становится то, что отныне она должна следовать, а не идти рядом или спереди. Безусловно, туника, клеймо и ошейник также весьма поучительны.

— Я могу говорить, Господин? — поинтересовалась Эллен, изо всех сил пытаясь удержатся за мужчиной, стремительно лавировавшим сквозь толпу.

— Если хочешь, — пожал он плечами.

— А куда мы направляемся? — полюбопытствовала девушка.

Дежурный обернулся, окинул её взглядом, отчего она вдруг почувствовала себя такой маленькой и слабой перед ним, и, схватив рукой за волосы, пригнул её голову к своему бедру в ведомое положение. Край его шерстяной туники оказался перед её лицом.

— Танцевальный круг «Ба-та», — сообщил он.

— Нет, Господин! — воскликнула Эллен. — Это ужасная ошибка. Я не танцовщица! Ай!

Рабыня взвизгнула от боли, потянутая вперёд за волосы.

— Не ври, шлюха, — буркнул мужчина. — Только самых лучших танцовщиц вызывают в первые два круга, Аль-ка и Ба-та.

— Пожалуйста, отпустите меня, Господин! — заплакала девушка. — Это — ошибка, трагическая ошибка! Я вообще не танцовщица! Ай! Ой!

Она слышала про круги Аль-ка и Ба-та, названные по первым двум буквам гореанского алфавита. Они отличались от большинства остальных, открытых кругов, в которых голые рабыни извивались для удовольствия мужчин в такт льющейся музыке. Аль-ка и Ба-та были закрыты, окружены шёлковыми стенами, держащимися на шестах. Чтобы войти внутрь и полюбоваться самыми прекрасными исполнительницами рабского танца, мужчины должны были заплатить. Так же, но для менее квалифицированных танцовщиц, резервировались круги дэлька и гамма. В этих четырёх кругах танцовщицы даже были одеты, так что их прелести, пусть и еле прикрытые, могли быть ловко подчёркнуты. Каждый из этих кругов обслуживала своя группа музыкантов. В открытых кругах, если девушкой были недовольны, каковых было немного, всё таки вызывали туда только танцовщиц, её могли разве что с криками выгнать с песка, или забросать мусором, ну в крайнем случае, оттащить в сторону и отвесить оплеуху. А в кругах за шёлковыми занавесками имелись надсмотрщики с плетями. В их функции входило проследить, в случае если действия их чуть прикрытых шёлком и бусами подопечных окажутся недостаточно превосходными, возбуждающими и приятными, чтобы удары их плетей тысячекратно компенсировали завывающим от удовольствия пьяным похотливым животным, набившимся в загородку, тот кусочек меди, который они потратили на покупку входной остраки.

— Пожалуйста, не надо, Господин! — причитала Эллен. — Это — ошибка! Я не танцовщица! Я не танцовщица! Пожалуйста, нет, Господин!

Но он быстро и беспощадно тащил девушку сквозь толпу. Согнутая в поясе Эллен, заливаясь слезами, иногда спотыкаясь, торопливо переставляла ноги, часто вскрикивая от боли, когда его рука безжалостно дёргала её волосы.

* * *

— Вот шелка и вуали, — плетью указал надсмотрщик. — Там, в сундуке, колокольчики, браслеты для рук, ног и плеч. Наряжайся, девка. Вон там косметика! Накрасься! И поторапливайся. Встань на колени перед туалетным столиком. Быстрее! Твоё выступление скоро начнётся!

Эллен находилась внутри небольшого закутка, отгороженного шёлковыми занавесками от танцевальной зоны, но смежного с ней. В щёль между занавесками девушка могла видеть мужчин снаружи. Помимо неё здесь присутствовали восемь девушек необыкновенного очарования.

— Господин, — всхлипнула Эллен, падая на колени перед надсмотрщиком, — Я не танцовщица!

Три девушки из находившихся внутри выгородки повернулись и недоверчиво уставились на неё. Остальные вообще не обратили на Эллен никакого внимания, занятые подготовкой к выходу в круг, они поправляли свои костюмы, повязывали себе на лодыжки шнуры с колокольчиками, или помогали другим привязывать их на запястья, наносили косметику на лица сосредоточенно глядя в зеркала. Когда одна из танцовщиц встала и сделала несколько пробных движений, колокольчики отозвались нежным перезвоном. Эллен даже представить себе не могла, что женщина может двигаться настолько чувственно.

Снаружи то и дело доносились выкрики номеров лотов, сопровождавшиеся названием того или иного круга. Когда Эллен вели сюда, она несколько раз слышала свой номер и то, что на её танец можно будет посмотреть в кругу Ба-та. Можно было не сомневаться, что на её выступление соберутся если не все, то многие из тех, кто делал за неё предложения. Уж они-то не упустят такой возможности собрать о ней побольше информации. Конечно, её не заявляли как танцовщицу. Она не стояла в выставочной клетке с таковыми. Когда регистрировали её параметры, то наряду с ростом, весом, размерами груди, бёдер и талии, типом клейма, размер ошейника, знанием языка, грамотностью и прочим, ей был задан вопрос и о танцевальных навыках. Разумеется, она ответила отрицательно. И вот теперь она, к своему ужасу и страданию, оказалась в гримёрке круга Ба-та!

— Господин! — позвала Эллен.

— Помалкивай, рабыня, — бросил ей надсмотрщик. — Ты не находилась бы здесь, если бы не была превосходной танцовщицей. Это же круг Ба-та.

— Это — ошибка, Господин! — попыталась объяснить девушка.

— Ты — лот сто семнадцать, зовут — Эллен, не так ли? — осведомился он, глядя на её левую грудь.

— Да, Господин, — всхлипнула рабыня.

— Давай посмотрим, — хмыкнул мужчина, поворачиваясь к одному из шестов, державших шёлковую занавеску, к которому немного выше уровня глаз был приколот список. — Всё верно. Вот здесь. Сто семнадцать — Эллен. Ты в списке. Добавлена в самом конце. А это говорит о том, что Ты хороша, очень хороша. Иначе тебя не поставили бы танцевать последний.

— Нет, нет, Господин!

— Готовься, рабская девка, — велел надсмотрщик.

У Эллен невольно вырвался горестный стон, когда она посмотрела вниз на кучу шёлка, сваленного перед ней надсмотрщиком.

— И поторапливайся! — добавил он.

Снаружи донеслись нетерпеливые крики мужчин, за которыми последовал перелив мелодии. Это музыканты пробовали свои инструменты. Девушка различила звуки флейты, цехара, двух каликов и барабана.

Крики мужчины становились всё нетерпеливее и требовательнее.

— Ита, Ты готова? — спросил мужчина с плетью.

Это был второй из двух надсмотрщиков, тот, чьи в обязанности входило присматривать за девушками внутри гримёрной выгородки. Первый находился снаружи и контролировал ход выступления.

— Да, Господин, — отозвалась одна из девушек.

— На выход, — скомандовал ей мужчина, и она выскользнула наружу сквозь щель в занавесках.

Её появление на залитом мерцающим светом факелов песке, было встречно довольными хриплыми криками собравшихся зрителей.

Эллен подошла к сундуку и потянулась к приглянувшемуся ей браслету, но другая девушка выхватила его прямо из-под её руки.

— Это моё! — прошипела незнакомка.

— Простите меня, — всхлипнула Эллен, испуганно отдёргивая руку и становясь на колени.

По её щеками побежали слёзы обиды.

— Варварка, — презрительно бросила девица.

— Да, Госпожа, — сказала Эллен.

Понятное дело, что рабыням здесь вообще ничего не принадлежало и не могло принадлежать. Всё аксессуары, находившиеся в сундуке, были предназначены для использования всеми танцовщицами. Однако незнакомка была крупнее и выглядела сильнее её, а Эллен не хотелось бы быть исцарапанной, укушенной или лишиться клока волос.

Эллен спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.

— Что случилось? — услышала она и, подняв красные от слёз глаза, увидела перед собой одну из танцовщиц.

— Я даже не знаю, как надевать все эти шелка и вуали, — глотая слёзы призналась Эллен.

— Давай, я помогу тебе, — предложила женщина.

— Госпожа! — с благодарностью сказала Эллен.

— Я не «Госпожа» — отмахнулась рабыня, поднимая с земли и встряхивая танцевальную юбку, скроенную из красного прозрачного шёлка. — Зови меня Фэйке.

— Я не танцовщица, — пояснила Эллен.

— Уверена, чему-то тебя обучали, — заметила Фэйке. — В большинстве домов этому уделяют внимание.

— Нет! — всхлипнула Эллен.

— Но Ты же видела, как танцуют другие? — предположила она.

— Совсем немного, — призналась Эллен. — Но меня поймали за подглядыванием и избили.

— С чего бы это? — удивилась танцовщица.

— Меня планировалось держать в полном невежестве, — объяснила девушка, — чтобы я оставалась низкой, дешевой, никчёмной рабыней, в лучшем случае не больше, чем самая низкая из девок чайника-и-циновки.

— Похоже, твой хозяин здорово тебя ненавидел, — покачала головой женщина.

— Он продал меня всего за десять медных тарсков, — вздохнула Эллен.

— Признаться, мне трудно в это поверить, — заметила Фэйке. — Ты весьма привлекательна.

На глаза Эллен снова навернулись слёзы.

— Просто сделай всё, что сможешь, — посоветовала ей женщина.

— Но я вообще не представляю, что надо делать, — всхлипнула Эллен.

— Встань, — велела танцовщица, расправляя лоскут и ткани.

Когда Эллен увидела себя в зеркале с танцевальным шёлком на бёдрах, у неё перехватило дыхание. Она вдруг почувствовала себя даже более голой, чем если бы была просто обнажённой.

— Вот так, — кивнула Фэйке.

— Но что же я буду делать в кругу! — заплакала Эллен.

— Просто будь рабыней, — рассеянно сказала ей женщина и, поправив юбку, добавила: — Так будет лучше. Соблазнительнее. Мы сделаем так, чтобы была видна твоя левая нога. Пусть мужчины полюбуются на твоё клеймо. И вообще, у тебя замечательные ноги. Да, Ты соблазнительна, очень соблазнительна.

Лицо Эллен расплылось в робкой, полной благодарности улыбке.

— Подними руки, — велела Фэйке. — Вот так. Хорошо.

Груди Эллен теперь были приподняты алым шёлковым хальтером. Женщина покопалась в сундуке и вытащила оттуда шнурок с колокольчиками и несколько браслетов. Смотревшей на себя в зеркало Эллен, казалась, что она постепенно подвергается удивительному, экзотическому, варварскому преобразованию.

— Тебе известно что-нибудь о работе с вуалью? — поинтересовалась Фэйке.

— Нет, — мотнула головой девушка. — Нет.

— Просто постарайся сделать всё возможное, — вздохнув, посоветовала танцовщица. — И помни, всё рабыни отличаются друг от друга. Каждая из нас уникальна. Каждая — драгоценна, что бы там ни говорили эти животные. Впрочем, они и сами это прекрасно знают. Посмотри, как отчаянно они торгуются ради того, чтобы владеть нами! Да они готовы воевать за нас, готовы рискнуть жизнью ради того, чтобы украсть нас. Они дерутся за нас. Они убивают за нас! Так что не позволяй им говорить тебе, что Ты не важна и не ценна! Каждая из нас не похожа на других и особенна. Каждая должна попытаться быть не просто ещё одной рабыней, но рабыней особенной, самой глубокой рабыней, которой она является в глубинах своего «Я». Запомни, нет другой такой рабыни, как я, и нет ни одной такой рабыни, как Ты.

— Адель, Лоис! — позвал надсмотрщик, заглянув внутрь.

Две рабыни испуганно посмотрев на него, почти синхронно кинули головами. Девушки носили земные имена, отметила про себя Эллен, но, разумеется, она не могла знать, были ли эти невольницы землянками или нет. Девушка рискнула предположить, что не были. Она уже узнала, что на Горе к земным женским именам относились не иначе как к рабским кличкам. Таким образом, не было ничего необычного или редкого в том, что такие имена давали гореанским рабыням. Ещё одним тому примером была сама Эллен. Через мгновение в круг была вызвана Адель. В проёме она разминулась с возвращавшейся в гримёрку Итой. Раскрасневшаяся, блестящая от пота девушка сразу повалилась на коврик и попыталась перевести дыхание. Каждая из девушек должна была станцевать три раза по очереди. Костюмы и украшения можно было поменять в перерыве.

Эллен посмотрев в узкую щель между занавесками на Адель, извивающуюся в круге, не выдержала и со вздохом прошептала:

— Какая она красивая.

— Да, — согласилась с ней Фэйке.

— Я — варварка, — призналась ей Эллен.

— Это очевидно, — усмехнулась женщина.

— А Адель и Лоис? — полюбопытствовала Эллен.

— Нет, конечно, — ответила Фэйке.

— А что насчёт других? — не выдержала девушка.

— Нет, — показала головой Фэйке. — Теперь мы должны расчесать твои волосы. Тут есть гребень, хотя у него и не всё зубья, но он вполне подойдёт. Становись на колени, спиной ко мне. Потом мы займёмся косметикой. И нам стоит поспешить.

Эллен отвернулась от Фэйке и опустилась на колени. Рабыням обычно расчесывают волосы, когда они стоят на коленях. Интересно, что рабовладельцы зачастую предпочитают расчесывать своих рабынь лично, ухаживая за их волосами. Кажется, мужчины наслаждаются этим процессом, впрочем, их рабыни тоже склонны получать от этой близости удовольствие, даже, несмотря на то, что они понимают, что за ними ухаживают, как хозяин мог бы ухаживать за своим породистым животным, например, за призовой кайилой или любимым слином. Бывает, что мужчины даже моют своих рабынь, совсем также, как могли бы мыть своих собак хозяева на Земле. Иногда это делается перед показами рабынь или перед соревнованиями. Порой рабовладельцы делают это просто ради удовольствия. Зачастую руки рабыни при этом связаны, скажем, за спиной. Трудно описать, какое психологическое воздействие это оказывает на женщину, стоящую на коленях или сидящую в неглубоком деревянном корыте, возможно, прямо на улице, связанную и тщательно и неспешно омываемую мужчиной. Она, конечно, в такой ситуации более чем когда-либо понимает свою неволю. Зачастую господин так возбуждает свою рабыню этим процессом, что она, не в силах дождаться пока он оботрёт её полотенцем, ползёт к нему по траве, сверкая всё ещё влажным телом, умоляя позволить ей служить ему для его удовольствия. Однако в целом, рабыня сама ответственна за свою внешность и чистоту. Она сама обязана содержать себя в чистоте, быть опрятной и привлекательной. Небрежность и неряшливость свободной женщины для неё немыслимы. Любое упущение в таких вопросах — причина для наказания. Само собой, диета, отдых и упражнения рабыни также держатся под строгим контролем.

У Эллен вырвался невольный стон.

«Здесь и сейчас, этим вечером, — билась в голове Эллен мысль, — я буду единственной земной женщиной, которой предстоит танцевать в кругу перед этими мужланами. Как я боюсь! Я всего лишь землянка. Эти мужчины, эти гореане, эти животные, совершенно отличаются от мужчин моего мира. Они пугающе, великолепно отличаются! От них не стоит ожидать бессмысленной любезности и всепрощения. Они знают, чего хотят и уверены, что получат это. И конечно, они получат это от меня, как впрочем, и от любой другой рабыни! Они суровы и требовательны. И я должна им повиноваться! Они сильные, честолюбивые, бескомпромиссные самцы, относящиеся к нам бесхитростно собственнически. Честь и верность — вот основные черты гореанского характера. Как отличается это от Земли! Они отказываются быть обманутыми, смущёнными, повреждёнными, прирученными, ослабевшими! Гореане думают с точки зрения вещей и фактов, а не слов. Они принадлежат к тому виду людей, которые способны видеть сквозь бомбардировку безвкусной риторики, и срывать маски с патологических лжецов. Их ум остёр, порой даже блестяще остёр. Они любвеобильные и непокорённые самцы. Они — мужчины, оставшиеся верными природе, познавшие её и верящие в неё, мужчины которые никогда не предадут её, которые так и не забыли того, чем для них являются женщины, и что следует делать с ними. И я — женщина, и здесь я в их мире, а не в своём. И я должна танцевать перед ними, перед такими мужчинами. И ничто на Земле не подготовило меня к этому».

— Да, Ты очень привлекательная, — сказал Фэйке.

— Спасибо, — поблагодарила её Эллен.

— Боишься? — спросила женщина.

— Да, — призналась Эллен.

— Я тебя понимаю, — сказала Фэйке.

Некоторое время они молчали, пока Фэйке длинными, глубокими движениями расчёсывала волосы Эллен.

— Говорят, — наконец прервала она молчание, — что ни одна варварка не знает, как доставить удовольствие мужчине.

— Это не верно! — отозвалась Эллен.

— Ну вот и хорошо, — улыбнулась Фэйке. — Просто выйди и покажи им.

Эллен прикусила губу, чувствуя себя совершенно несчастной. Как это могло произойти с ней? Ведь она была женщиной Земли! Её выдернули из цивилизованного общества, по крайней мере, так о нём думали её бывшие соотечественники, выдернули из запутанного, занятого, переполненного, загрязненного, индустриального мира, чтобы выбросить в совсем другом месте, на свежей, зеленой планете, среди естественных, примитивных людей. И здесь, в этом мире, её, женщину Земли, женщину образованную и рафинированную, что, впрочем, для неё теперь осталось в прошлом, вскоре должны будут вытолкнуть сквозь щель в шёлковых занавесках на залитый светом факелов песок, и прикажут танцевать, почти голой, одетый лишь в прозрачный шёлк, увешанной колокольчиками и варварскими украшениями, как не больше, чем расфуфыренная рабыня перед варварами!

«Я с Земли, — мысленно простонала Эллен. — У меня ни за что не получится понравиться им».

— Лоис, — объявил надсмотрщик, ткнув плетью в сторону девушки, когда в гримёрку ввалилась Адель, запрокинувшая голову, задыхающаяся, но очевидно довольная собой.

Лоис поспешно выскользнула наружу сквозь щель в шёлковым занавесках.

— Повернись лицом ко мне, — приказала Фэйке.

Теперь, когда они стояли на коленях лицом друг к дружке, Фэйке придвинула к себе уставленный крошечными баночками и блюдцами низкий столик. Взяв одну из похожих на карандаш палочек, женщина принялась наносить косметику на лицо варварки. Её быстрые уверенные движения говорили о значительных навыках в этом деле.

— Сложи губы в поцелуй, — велела Фэйке. — Хорошо, теперь замри. Вот так. Отлично.

— Да, Госпожа, — несмело улыбнулась Эллен, вызвав довольный смешок своей наставницы.

— Фэйке! — окликнул надсмотрщик.

— Готова! — сообщила ему женщина, а потом, обратилась к Эллен: — Посмотри в зеркало! Полюбуйся на рабыню!

Сама же Фэйке встала и, подняв руки и глубоко вздохнув, сделала оборот, а в конце пару раз притопнула ногой по коврику. Рабские колокольчики отозвались весёлым перезвоном.

— Спасибо, Фэйке! — искренне поблагодарила Эллен, посмотрев на женщину, а затем, когда Фэйке умчалась сквозь шёлковый занавес, разминувшись с возвращающейся Лоис, девушка повернулась и взглянула в зеркало.

От увиденного у неё перехватило дыхание.

— А ну-ка встань рабыня и повернись ко мне лицом, — приказал внутренний надсмотрщик.

Испуганная Эллен подчинилась. Как она могла спокойно стоять перед мужчиной теперь, в таком виде?

— Великолепно, — признал мужчина.

Эллен рухнула на колени не отваживаясь снова взглянуть в зеркало.

— Если бы это зависело от меня, — сказал мужчина, — то именно в таком виде вас и следовало бы выводить на аукцион, по крайней мере, в начале. А раздеть вас можно было бы постепенно, по мере торгов, и у покупателей не будет никаких трудностей в том, чтобы рассмотреть то, за что они платят.

Очень жаль, что при продаже не разрешают косметику, ну там, тени, помаду, румяна и так далее. Мы могли бы за вас шлюх получить гораздо больше.

Эллен вспомнилось, что с полки Тарго её продавали без какой бы то ни было косметики. Насколько она теперь понимала, не было ничего необычного в том, чтобы постепенно раздевать женщину, во время её продажи, подогревая тем самым интерес и желание торговаться. В любом случае в конечном итоге женщина будет выставлена напоказ, как всего лишь рабыня, живой товар. Гореане, знаете ли, хотят знать, что они покупают. Эллен слышала, что как-то аукционный дом в Венне был сожжен дотла, когда было обнаружено, что там продали женщин с окрашенными волосами, причём, продавцы не обратили на это внимание покупателей. В суде ссылку владельца дома на невнимательность даже не захотели рассматривать. Учитывая количество женщин в этом лагере, которых предстояло продать в следующие два или три дня, Эллен сомневались, что у агентов Коса будет время на дразнящее очарование постепенного разоблачения. В любом случае, роскошь такой продажи обычно достаётся только высоким рабыням.

— Ты хорошенькая, — заметила одна из девушек, которые прежде не сочли нужным даже взглянуть в её сторону.

— Спасибо, — пробормотала Эллен.

— Ты танцуешь в стиле Турии или Ара? — полюбопытствовала другая рабыня.

— Я не знаю так, — растерялась Эллен.

— Возможно, — предположила третья, — Ты покажешь что-нибудь из Шенди или Тахари?

— Я даже не умею танцевать! — внезапно призналась Эллен.

— О, да! — хмыкнула одна из танцовщиц и весело рассмеялась.

Другие недоверчиво посмотрели на неё и отвернулись.

— Там просто столпотворение! — шёпотом сообщила одна из девушек, выглянув в щель между занавесок.

Эллен встала на ноги, и внезапно замерла, напуганная звоном колокольчиков, привязанных к её левой лодыжке. Впервые со времени своего обучения, она носила такие аксессуары. Трудно было с чем-то спутать значение и посыл этих чувственных звуков. Они были возбуждающими, настойчивыми, провокационными, волнующими, эротичными. Некоторые рабовладельцы держат своих рабынь в колокольчиках в своих апартаментах. Другие могут использовать их иногда, повязывая перед тем, как уложить кейджеру на меха, чтобы наслаждаться ей, беспомощно бьющейся в муках экстаза под перезвон колокольчиков. Корме того, звук, даже в полной темноте, сигнализировал о присутствии рабыни. Порой новообращённых рабынь первое время держат в колокольчиках, чтобы они скорее привыкали к своему новому состоянию. Довольно трудно ходить, звеня колокольчиками, и не осознать себя женщиной и рабыней. Так что Эллен была неплохо снаряжена как для танца, так и просто на всякий случай.

Затем она подошла к занавесу. Каждое её движение сопровождалось перезвоном закреплённых на ней рабских колокольчиков. Фэйке была прекрасна. «Ах, если бы только я могла так танцевать», — мрачно подумала Эллен, со своего места не видевшая внешнего надсмотрщика, но не сомневавшаяся, что он был там, в любой момент готовый предупредить танцовщицу щелчком плети, а в случае необходимости или полезности приложится и к её спине.

Эллен в отчаянии окинула взглядом толпу. Народу было много, возможно, не меньше пары сотен человек. Они занимали всё свободное пространство вокруг усыпанного песком круга. В нескольких первых рядах зрители сидели со скрещенными ногами вплотную друг к другу. За их спинами люди стояли на ногах, причём последние стояли вплотную к самым шестам, на которых держался занавес. В толпе присутствовали цвета множества каст, среди которых Эллен также разглядела нескольких солдат. Похоже, устроители продали много острак. А вот женщин в толпе не было ни одной. Таким образом любые факторы, которые могли бы подействовать на танцовщиц смущающе отсутствовали. Рабыни танцевали только для мужчин, для гореанских мужчин. Кстати, кое-кого из зрителей Эллен видела прежде в лагере, а некоторых из них даже обслуживала около амфоры Каллимаха. Например, в толпе она заметила писца, который размещал её в выставочной клетке. А вот Мира она не заметила, сколько ни присматривалась. «Итак, — подумала Эллен, — по его желанию я оказалась здесь, чтобы меня оскорбили и избили. О да, теперь я буду знатно наказана за то, что посмела предположить, что он мог бы питать ко мне интерес, интерес как к рабыне! Более того, он оскорбляет меня ещё и своим отсутствием! Он даже не счёл нужным прийти и полюбоваться на то, как я выступлю, и по результатам выступления буду мучиться, получая удары, назначенные мне им в качестве наказания за мою воображаемую дерзость. Ну что же, благородный Мир с Земли, да будет так! Вот только я уверена, что Вы действительно находите эту земную шлюху интересной для себя, что бы Вы там не заявляли! Уж не думаете ли Вы, что рабыня не знает значения взглядов владельца?»

Эллен шагнула в сторону от щели в занавесе, пропуская Фэйке, вспотевшую, тяжело дышавшую, но довольно улыбавшуюся, проскользнувшую внутрь. Вместо неё, повинуясь размаху плети внутреннего надсмотрщика на песок направилась другая девушка.

«Меня всего лишь могут избить, — подумала Эллен. — Не убьют же они меня, в конце концов. И поскольку каждая из рабынь должна станцевать трижды, то зрители не должны будут почувствовать себя сильно обманутыми, всё же после меня выйдет Ита, являющаяся прекрасной танцовщицей. Мужчины поймут, что моё появления в круге не более чем шутка. Меня просто вычеркнут из списка, и пусть наверняка побьют, но разрешат, по крайней мере, я на это надеюсь, вернуться к амфоре Каллимаха. Уверена, именно так всё и произойдёт. Ведь не я же просила выставлять меня в танцевальный круг. Не станут же они винить меня! Я честно предупредила писца о своём неумении танцевать. Можно надеяться, что мужчины сочтут происходящее чьей-то весёлой шуткой и просто посмеются. Кроме того, на моё место вполне могут вызвать девушку из другого круга, это не займёт много времени. Но, признаться, я боюсь, ужасно боюсь!».

Танцовщицы одна за другой, то выходили из гримёрки, то возвращались обратно.

Эллен вдруг охватило дикое желание убежать отсюда, повернуться и выскочить из гримёрки через тот проход, через который её привели сюда. В конце концов, её не заковали в кандалы, ни сковали цепью с другими рабынями танцовщицами, стоявшими на коленях в ожидании своего выхода в круг на выступление, чтобы по возвращении снова оказаться в суровых узах цепей. Вот только она с ужасом почувствовала, что едва ли сможет хотя бы пошевелиться. Эллен бросила дикий взгляд на задний вход и в то же мгновение услышала окрик надсмотрщика:

— Лот сто семнадцать приготовиться!

Она уже была осведомлена, что у неё не было ни малейшего шанса убежать. Нет спасения для гореанской рабыни.

— Да, Господин, — выдавила из себя Эллен.

Щель между занавесками казалось, притягивала к себе её взгляд, словно очаровывая и маня броситься в обманчиво безопасные объятия темноты по ту сторону занавеса. Но Эллен прекрасно сознавала, что при всей своей невесомости и ненадёжности эти шёлковые занавески были для неё всё равно, что гранитные стены с железными воротами. С тем же успехом она могла бы смотреть наружу сквозь стальные прутья далёкой решётки со дна рабской ямы будучи прикованной цепями за руки, ноги и шею к массивному кольцу, вмурованному в цементное основание.

Тем временем началось выступление следующей девушки. Однако едва она начала свой танец, раздался резкий хлопок плети. Эллен даже присела от неожиданности и испуга. И дело было не только во внезапности и громкости этого звука, но и в его значимости для такой как она, для рабыни.

Немедленно снаружи донёсся испуганный вскрик, и следом негодующие мужские крики, а ещё через пару мгновений плеть выстрелила снова, причём дважды, и на сей раз женские крики, были криками боли. Понятно, что кричала выступавшая танцовщица. Уже в следующий момент, прижимая к себе танцевальный шёлк, разорванный плетью, и подвывая, наказанная танцовщица вбежала внутрь гримёрки. Это была та самая девушка, которая присвоила браслет, выбранный Эллен. Кстати, он по-прежнему красовался на запястье рабыни.

«Поделом тебе, надменная рабская девка, — мысленно позлорадствовала Эллен. — Теперь Ты уже не выглядишь такой гордячкой!»

Заливавшаяся слезами девица повалилась на колени на коврик, и, всё так же прижимая к себе руки, согнулась в три погибели и затряслась в рыданиях. На спине рабыни выступила кровь. Танцовщица, на мгновение подняв голову, встретилась взглядом с Эллен и тут же несчастно опустила глаза вниз. Теперь она больше не была такой гордой и красивой, как несколько минут назад. Теперь она была всего лишь выпоротой рабыней.

— В следующий раз, Ты, Дара, номер пятьдесят один, — хмыкнул внутренний надсмотрщик, помахивая плетью, — Ты будешь танцевать лучше.

Мужчина опустил свою плеть вниз, и рабыня, опустившись на четвереньки, подползла к нему и поцеловала тугую кожу, а затем склонила голову и прижалась губами к его сандалии.

— Да, Господин, — всхлипнула она. — Да, Господин!

«Пятьдесят первая, значит, — мысленно отметила Эллен. — Какой у неё высокий номер! Конечно, она ведь такая красивая! Что бы это такого она могла сделать неправильного? Возможно, она оказалась самонадеянной и решила, что сможет достаточно хорошо выступить в таком месте и перед такими мужчинами. А может, показала не самый лучший из своих танцев? Возможно, она сдерживала себя в чём-то?»

Снаружи донёсся недовольный гул мужских голосов.

Внутренний надсмотрщик оторвал взгляд от красивой коленопреклонённой рабыни, сжавшейся у его ног, и встряхнув головой, словно отгоняя наваждение, рявкнул:

— Сто семнадцать! Вон отсюда, мелкая дурёха! Бегом в круг!

Эллен, в последний раз бросив полный ужаса взгляд на избитую рабыню, с бьющимся в пятках сердцем, сопровождаемая звоном рабских колокольчиков, прижимая к себе вуаль и шелка, покорно шагнула за занавес и, споткнувшись на пороге и едва не завалившись на песок, оказалась снаружи.

По рядам мужчин прокатился гул интереса и смешки, которые постепенно смолкли, и в круге повисла тишина. Эллен, буквально кожей ощущавшая скрестившиеся на ней выжидающие мужские взгляды, внезапно осознала, что они вовсе не принимают её неуклюжесть за чистую монету. Ведь это же был круг Ба-та. Конечно, все уверены, что это было сделано ею вполне намеренно. Рабыни просто не могут быть неуклюжими, только не после того, как они изучили свои ошейники. Они самые уязвимые, женственные и изящные из женщин, именно потому, что они принадлежат, потому что они принадлежат мужчинам, а танцовщицы, разумеется, тоже рабыни и, таким образом, в силу их особой подготовки, никоим образом не могут быть низшими среди остальных своих сестёр по неволе. Кстати, следует отметить, что, несмотря на вышесказанное, изящество танцовщицы ожидается от всякой рабыни, даже не прошедшей специальной танцевальной подготовки, особенно, от такой как Эллен, той, которая должна вставать на колени перед мужчинами с широко расставленными ногами, то есть, от рабыни для удовольствий.

В следующий момент Эллен опустилась на колени и склонилась головой до песка, недвусмысленно демонстрируя всему присутствующим, что она — рабыня и признаёт их своими господами. Она хотела, чтобы у них не осталось ни малейшего сомнения об этом.

О, как отлично, как превосходно осознавала она себя рабыней мужчин! Это было то, чем она была, и то чем она признавала себя!

«Я ваша, мои Господа, — проговорила Эллен про себя. — Да, я — именно такая женщина. Я — та, кто знает, что она рабыня мужчин, и только это! Только, пожалуйста, не причиняйте мне боль!»

Тогда она встала и, накинув вуаль на голову, обернула ею плечи и скрыла лицо, словно могла бы быть свободной женщиной. Впрочем, колокольчики на лодыжке девушки и прозрачный шёлк полностью отрицали возможность этого. Эллен выдохнула, выпрямилась и пританцовывая пошла по кругу. Она вышагивала гордо, изящно, при этом придерживая скрывавшую её вуаль. Разумеется, её ноги были босы, а на левой лодыжке позвякивали колокольчики, что выглядело несколько парадоксально, с гореанской точки зрения, конечно.

Эллен не сомневалась, что была остаточно хороша собой, и что мужчины, которые сверлили её взглядами с того момента, как она ступила на песок, заметили это, хотя на оценку этого у них было всего одно, короткое дразнящее мгновение. Её красота, по крайней мере, рабыня на это надеялась, могла бы помочь ей, компенсировав её невежество в рабских танцах. Безусловно, она не упускала возможность посмотреть на то, как другие женщины двигались в кругах. Само собой, Эллен была не в состоянии контролировать своё телом с ловкостью, которую демонстрировали танцовщицы, но она смогла рассмотреть кое-что, и получила некоторое понимание того, что значит отдаться такой музыке, повиноваться ей, смиренно следовать ей, как возбуждённая, управляемая рабыня.

Она прошла по кругу ещё раз, придерживая вуаль, тщательно скрывая своё лицо. Надсмотрщик, на которого Эллен то и дело бросала опасливые взгляды, выглядел озадаченным, но не недовольным. По крайней мере, его рука не тянулась угрожающе к его плети, на смотанном ремне которой, явственно поступали пятна крови, несомненно, появившиеся там благодаря её униженной предшественнице. На лице первого цехариста, командовавшего остальными музыкантами, тоже застыло озадаченное выражение, тем не менее он продолжал извлекать из своего инструмента, лежащего на его коленях, мелодичные звуки, славившие жизнь и природу, намекавшие на мужчин и женщин, на господ и рабынь. Музыка как бы следовала за Эллен, спокойно, неотступно, подчёркивая её напускную таинственность. Внезапно Эллен, без разрешения, повернулась и, изящно, почти по-королевски вскинув голову, покинула круг через щель в шёлковых занавесках. За её спиной повисла напряжённая тишина.

Другие танцовщицы, ждавшие внутри, уставились на неё круглыми от испуга глазами.

— Я не поняла, — растерянно пробормотала Фейке. — Это что было?

— Это была рабыня, — ответила Эллен.

В этот момент, внезапно, снаружи раздались одобрительные крики и звуки ударов ладоней по плечу — гореанского аналога земных аплодисментов.

— Ита, — выкрикнул внутренний надсмотрщик, — на песок!

Девушка поспешно вскочила на ноги и выскользнула в щель между шёлковыми занавесками.

— Ну и что Ты сейчас делала? — поинтересовался мужчина, пристально глядя на Эллен.

— Танцевала, — ответила та.

— Так не танцуют, — заметил он.

— Танцевать можно больше чем одним способом, Господин, — заметила Эллен, и, опустившись на колени перед столиком с косметикой, подумала про себя, — «Итак, я пока не избита, но что же мне делать дальше? От удара плети меня по-прежнему отделяет не больше чем толщина нити рабского шёлка».

Избитая ранее рабыня по имени Дара, та что шла номером пятьдесят один, выйдя в круг во второй раз, очевидно, танцевала лучше. Ей, кстати, не разрешили сменить её танцевальный костюм, разорванный на спине ударом плети. На этот раз своим танцем девушка жалобно и смиренно поясняла зрителям, что теперь она не только уважала их, но и была отчаянно заинтересована в том, чтобы отдать себя их удовольствию, как если бы была собственной рабыней каждого из них. Никто не смог бы теперь рассмотреть в ней высокомерие или надменность и обвинить её в этом. Исчезли даже малейшие следы того, что позволило бы сделать предположение, что она могла бы быть слишком хороша для того, чтобы танцевать перед такими как они. Теперь с первого взгляда было ясно, что перед мужчинами находилась всего лишь униженная, наказанная невольница, которая извлекла хороший урок из своей ошибки. Теперь девушка танцевала так, как может танцевать только благодарная рабыня, которой внезапно предоставили необыкновенную привилегию, за что она и была столь глубоко благодарна, разрешив выступить перед теми, кто был тысячекратно, нет, неизмеримо выше её. Она даже внесла в свой танец новый элемент, поворачиваясь спиной к зрителям и демонстрируя им полосы на своей спине, оставленные там плетью, ясно и недвусмысленно подчёркивавшие её положение и статус. В целом Эллен была даже рада, что пятьдесят первая, то есть та, кого называли Дарой, в этот раз не оплошала, и не была снова подвергнута типичному на Горе наказанию, которое ждёт рабыню за малейший недочёт, ошибку или слабость. А с другой стороны, на площадке сейчас танцевала уже не та рабыня, что была не в состоянии понравиться владельцам, а та, которой слишком очевидно были довольны. По крайней мере, на это указывали громкие хлопки ладоней по левым плечам и поощрительные крики мужчин. Эллен тут же предположила, что Дара сейчас вернётся в гримёрку светясь нахальным тщеславия от своего триумфа. Однако когда Дара появилась в выгороженном помещении, на её бледном от потрясения лице застыло выражение благодарности за то, что на сей раз всё прошло так, как оно прошло.

— Номер сто семнадцать, Эллен, — объявил внутренний надсмотрщик.

— Ещё мгновение, Господин! — взмолилась Эллен. — Пусть они подождут ещё чуть-чуть! Это важно!

Повинуясь импульсу Эллен повернулась к Даре и довольно резко окликнула её:

— Эй, рабыня!

Дара, широко распахнутыми от страха глазами, уставилась на неё. Это уже не была нахальная рабыня, отобравшая у землянки браслет.

— Госпожа? — быстро и не задумываясь отозвалась Дара.

— Когда Ты выйдешь танцевать снова в следующий раз, — сказала Эллен, — покажи им браслет, который Ты носишь на левом запястье. Привлеки к нему внимание! Постарайся сделать так, чтобы его все заметили!

Дара, испуганно вздрогнув, потянулись, чтобы стянуть браслет со своего запястья.

— Нет, — остановила девушку Эллен. — Оставь его себе, пусть во время следующего танца он будет на тебе. И позаботься о том, чтобы на него обратили внимание!

Кейджера бросила напуганный взгляд на внутреннего надсмотрщика.

— Сделай, как она говорит, — ответил тот на немой вопрос рабыни, хотя, было заметно, что он и сам был озадачен ничуть не меньше Дары.

Эллен, тем временем, торопливо избавлялась от браслетов, надетых на её собственные руки и запястья.

Дара, на лице которой смешалось страдание пополам со смущением и облегчением, обессилено упала на колени на песок, покрывавший гримёрную выгородку. Эллен же наклонилась над ней и, быстро целовал, сказала:

— Спасибо.

Дара подняла голову и изумлённо уставилась на неё. Похоже, девушка окончательно запуталась в вопросе своего положения среди рабынь в этой палатке. По-видимому, перед добавлением Эллен к списку танцовщиц, именно Дара числилась там последней и, следовательно, это позволяло предположить, что она является лучшей, поскольку чаще всего лучших приберегают напоследок. Быть может, именно из-за этого, по крайней мере частично, выйдя в круг первый раз, она танцевала столь небрежно. Просто её до глубины души возмутило это неожиданное оттеснение с привилегированной для танцовщицы позиции. Но вот теперь, после того как её выпороли за первое выступление, и по возвращению в гримёрку после второго, Эллен, простая варварка, сместившая её с выгодного положения, заговорила с ней так свободно и резко, причём явно с разрешения внутреннего надсмотрщика.

— На выход, живо! — прикрикнул мужчина на Эллен, и в его голосе прорезались нотки раздражения.

— Да, Господин! — отозвалась Эллен и сквозь щель в шёлковых занавесках выскочила на песок.

В свой первый выход Эллен лишь на мгновение показала себя мужчинам и тут же скрылась под вуалью, в конечном итоге, после начального, ясного и безошибочного признания своей презренной неволи перед ними, дабы они не имели поводов для сомнений относительно того, чем она являлась и кем себя признавала, девушка прошлась по кругу смотря на всех свысока с холодной, заносчивой, королевской гордостью, вышагивая нагло и заносчивой, как и положено самодовольной, тщеславной свободной женщине, несомненно представительнице высшей касты, надёжно прикрытой её статусом и положением в обществе, полностью уверенной в своей важности и безопасности. А в конце, уходя в гримёрку, она ещё и горделиво вскинула скрытую под вуалью голову. Та Эллен, что появилась перед зрителями на сей раз разительно отличалась от прежней. Наглая уверенность сменилась откровенным испугом. Её руки, словно в нерешительности, тянули вуаль то в одну, то в другую сторону, тем самым, то позволяя мужчинам заметить мелькнувшие из-под ткани черты лица, то снова быстро скрывая их. Могло показаться, что двое или трое невидимых мужчин, пытались сорвать с неё покрывала, а девушка, боролась с ними, пытаясь вернуть ткань на место. Наконец, Эллен, кружась на песке в такт музыке, размотала вуаль и скинула её на плечи и, запрокинув голову, изобразила муку, страдания и протест, однако теперь её лицо уже было выставлено перед мужчинами. Выглядело это так, как если бы гореанская свободная женщина, представительница высшей касты, оказалась подвергнута наихудшей их возможных для неё судеб. Её лицо было публично обнажено! Она предстала перед мужчинами с открытым лицом! Её лицо было голым, со всей его красотой и открытостью, изящной и тонкой выразительностью, со всем, что оно могло бы сказать о её внутренней жизни, эмоциях и чувствах, интересах и страхах, надеждах и удовольствиях, проблемах и планах было публично выставлено напоказ. Всё это было обнажено, раздето, совершенно голо, совсем как у рабыни. Весьма интересен гореанский взгляд на то, что женщины Земли, по крайней мере в большинстве своём, не скрывают себя под вуалью, а ходят, и даже публично, с открытыми лицами. Этот факт кажется просто непостижимым для среднего гореанина. На Горе, в противоположность Земле, как Вы, несомненно, к настоящему моменту уже поняли, подобное поведение, то есть неношение вуали, практикуется, а точнее фактически налагается, причём во многих городах на законодательном уровне, на рабынь. Такой запрет на вуаль обусловлен тем, что она рассматривается как один из предметов одежды свободных женщин. В действительности, кое-где появление рабыни в одежде свободной женщины может быть классифицировано преступлением, караемым смертной казнью. Отказ же большинства женщин Земли, скрывать свои лица расценивается как акт бесстыдства. Это является одной из нескольких причин, наряду с незнанием гореанского языка, заставляющих гореан считать землянок варварками и прирождёнными рабынями, а Землю — планетой рабынь. Разве то, что они ходят столь нагло выставляя себя на всеобщее обозрение не свидетельствует об их намерении предложить себя для оценки работорговцев? Разве это не способ искать ошейник и просить о нём? Надо ли говорить, как гореанские работорговцы, промышляющие на Земле благодарны за этот обычай, столь облегчающий им поиск и оценку живого товара вдали от Гора. Теперь, лишившись прикрытия лица, Эллен принялась изображать, словно она изо всех сил пытается бороться со своими явными, но невидимыми противниками, цепляясь за вуаль и удерживая её плотно прижатой к плечам и телу. Кто именно мог срывать ткань с её тела? Могли ли это быть некие незримые противники, сильные, но не до конца уверенные в своих действиях, или это её собственные потребности, решившие, несмотря на её осознанное желание поступить с ней по-своему, жестоко и безжалостно низвергнуть свою хозяйку к отрицаемой, но лелеемой сущности её существа? А может это были чьи-то невидимые руки, принадлежавшие одному из тех, кто собрался внутри огороженного шёлковым занавесом круга, и теперь решил убедиться, что она стала женщиной? По чуть-чуть, извиваясь, вращаясь, изгибаясь под музыку, изображая отчаянную борьбу и сопротивление, порой побеждая, но чаще уступая, Эллен в конце концов потерпела поражение, и вуаль плавно стекла на песок позади неё. Теперь девушка предстала перед мужчинами прикрытой лишь танцевальным шёлком рабыней, с колокольчиками на ноге, в развевающейся юбке, открытой на левом боку, с высоко приподнятой хальтером грудью и бусами на шее. На мгновение замерев, Эллен заметалась по кругу, бросаясь из стороны в сторону, иногда вплотную приближаясь к мужчинам, так что они могли дотянуться и дотягивались до неё, но она сразу отскакивала к центру, словно в страхе. Девушка выглядела испуганной, обезумевшей от ужаса, казалось, она вот-вот повернётся и попытается убежать, но каждый раз как будто что-то преграждало ей путь. На это ясно указывали все её жесты и гримасы, кроме того, она ненавязчиво и тонко старалась привлечь внимание к тому факту, что её кисти рук и запястья обнажены. И пусть большинство мужчин, вероятно, даже не замечало этого, но они, скорее всего, отметили это на неком подсознательном уровне, и непременно вспомнят об этом позже.

Вдруг Эллен замерла примерно в центре круга и обвела взглядом толпу. Одновременно смолкла и музыка. Девушка сделала шажок назад, затем ещё один. Цехарист подчеркнул эти шаги ударами по струнам. Губы Эллен задрожали, и она выставила перед собой руку, как будто пытаясь остановить кого-то, приближавшегося к ней спереди. Затем она, повернула голову влево, словно заметив, что кто-то приближается к ней и оттуда. Эллен, казалось, сковал ужас, либо она окончательно обессилела и была не в состоянии убегать. А через мгновение она резко опустила левое плечо и испуганно уставилась на своё левое запястье, всем своим видом демонстрируя, что оно оказалось в чьём-то захвате. Девушка подняла взгляд, в котором читалась тревога и страхом, на своего невидимого похитителя. Вдруг, стремительным движением, сопровождаемым взрывом музыки, Эллен, казалось, была повёрнута на месте, и остановлена спиной к своим невидимым противникам. Она ещё делала отчаянные попытки сопротивления, но её руки уже были скрещены, а запястья чуть приподняты за спиной. И как бы пленница не крутила ими, как бы ни пыталась изо всех сил освободить их, они так и остались там. Эллен оглянулась и бросила ошеломлённый взгляд назад, поверх плеча, на якобы стоявшего там сильного и безжалостного похитителя. И в конце она сыграла, как её спотыкающуюся, закованную в наручники, проволоки к просвету в занавесе, за которым скрывалась гримёрка, и впихнули туда.

Снаружи повисла гнетущая тишина, словно та грубая и жестокая толпа, что собралась там, была озадачена увиденным, но мгновением спустя кто-то хлопнул ладонью по плечу. Его порыв тут же подхватили, и вот уже загрохотал мерный, всё усиливающийся поток аплодисментов. Мужчины кричали от восторга, а Эллен, с трудом переводившая дыхание, дрожала, как лист на ветру от пережитого страха, поскольку она, как никто другой, знала, что такое желание переполненных похотью рабовладельцев, как и о том, что такие как она, порабощённые женщины, были социально предназначенными для удовлетворения их самых глубинных потребностей объектами. На Горе этим мужчинам не было нужды беситься от расстройства и неудовлетворённости, на этой планете у них не было причин для голода. Здешняя цивилизация, в своей предусмотрительности, понимании, мудрости и благосклонности обеспечила их такими как она, для обслуживания и удовлетворения их потребностей и доставления им удовольствия. Здесь хватало таких женщин как она, существовавших для мужчин. Их захватывали и просто крали, покупали и продавали, обменивали и дарили, чтобы они служили для удовольствия мужчин.

Они не были свободными женщинами, они были чем-то абсолютно другим, совершенно иным, они были рабынями.

Рабыня это собственность, обычно покупаемая, и разумеется предназначенная для исполнения требований и даже капризов мужчин.

Сам смысл существования рабыни, как формы имущества или собственности, предмета или вещи, этой формы соблазнительного, живого товара, заключается в служении мужчинам и их удовлетворении.

— Я не понимаю, Госпожа, — пролепетала Дара, обращаясь к возвратившейся Эллен. — Это был ваш танец?

— Понятия не имею, — пожала плечами та. — И не надо называть меня «Госпожой».

— Да, Госпожа, — прошептала Дара.

Эллен заметила, что внутренний надсмотрщик пристально разглядывает её. Мужчина казался озадаченным, если не сказать изумлённым. Рабыня быстро опустила голову, памятуя о том, что таким как она следует быть особенно осторожными в том, что касается встречи с глазами свободного мужчины.

Тем временем Ита, в очередной раз выскользнувшая в щель в занавесе, начала свой новый танец, поощряя толпу на довольные крики и аплодисменты, подтверждавшие её право как рабыни, выступать перед господами и даже в столь привилегированном месте как круг Ба-та.

— Честно говоря, я не понимаю того, что Ты делаешь, — сказала Фейке, покачав головой.

— Я всего лишь следую вашей рекомендации быть рабыней, Госпожа, — ответила Эллен.

— Ты и есть рабыня, — улыбнулась танцовщица.

— Да, Госпожа, — согласилась Эллен, вернув ей улыбку.

— Тогда, просто продолжай оставаться рабыней, — посоветовала Фэйке.

— Непременно, Госпожа, — кивнула Эллен.

Пока другие девушки танцевали, Эллен, без сил стоявшая на коленях на коврике в ожидании своей очереди, размышляла о том, насколько далеко, невообразимо далеко оказалась она от столь многих привычных ей прежде понятий. Какой передаваемо далёкой казалась теперь её жизнь на Земле. Она вспоминалась тусклым, пустым, полузабытым, неосязаемым, серым, унылым кинофильмом. Она уже казалась ей чем-то почти нереальным! Да и имело ли это место в реальности? Происходило ли это с ней на самом деле? Жила ли она там когда-то, в том странном месте? Было ли это в действительности? Эллен прислушалась к музыке и крикам мужчин, доносившимся с снаружи.

«Было ли в том мире, хоть что-нибудь, — спрашивала она себя, — что могло бы сравниться хотя бы с лёгким лоскутом шёлка, что я чувствую на своих бёдрах, или с колокольчиками, повязанными на моей левой лодыжке?»

Дара ввалилась в щель между шёлковыми занавесками. Вслед ей неслись бурные аплодисменты. О да, у неё всё получилось, и она с благодарностью рухнула на колени. На какое-то время она могла забыть об опасности встретиться с тугой кожей. Надо признать, что Дара была настоящей красавицей. Она значилась под номером пятьдесят один, число невысокое математически, но весьма значимое с точки зрения рынка, учитывая общее количество выставленных на продажу женщин. Эллен рискнула предположить, что Дара совсем не случайно изначально была заявлена как последняя танцовщица. Несомненно, покупатели назначили бы за красотку Дару, выставленную на сцену аукциона самую высокую цену, оценив не только её навыки как танцовщицы, но и её очевидный потенциал как обычной рабыни для удовольствий.

На этот раз Эллен не планировала медлить со своим возвращением на арену.

— Браслет, быстрее! — по-хозяйски скомандовала она Даре, и та, совершенно пораженная её напором, немедленно отреагировала именно так, как и должна реагировать рабыня, сдёрнув браслет со своей руки, склонив голову и протянув его Эллен.

— Спасибо, — бросила девушка и, схватив украшение, быстро нацепила его на левое запястье, и, мимоходом чмокнув Дару в щёку, выбежала из гримёрки.

Эллен было известно, что ей выпало быть последней танцовщицей этого вечера, по крайней мере, в круге Ба-та. Чуть-чуть не дойдя до центра круга, она сделала вид, что споткнулась. Это было похоже на то, как она сделала это вначале, но на сей раз, это было сделано преднамеренно. Эллен хотела, чтобы её движения выглядели неуверенными, испуганными. Она, повинуясь музыке, сделала оборот вокруг своей оси, а затем подняла левое запястье и с тревогой уставилась на него. По толпе пронёсся вздох и возбуждённый ропот. На этот раз, в отличие от её предыдущего выхода, на левом запястье девушки красовалось металлическое кольцо. Разумеется, то, как она со страхом и волнение смотрела на него, должно было предложить, что это был браслет рабыни. Учитывая финальный акт её второго появления на арене, это могло означать, что она, пленница, оказалась во временном порабощении. И конечно, движения Эллен имитировали движения новообращённой рабыни, робкой, пугливой, пока только пытающейся осознать, что для неё будет означать быть собственностью. Казалось, что только в этот момент она впервые за все свои выходы заметила, что на её левой лодыжке повязаны и звенят колокольчики. Она вскрикнула в страдании и отчаянии, и, казалось, едва могла двигаться. Понятно, что теперь, раз уж на ней были рабские колокольчики, она должна быть порабощена. Естественно, что рассматривая колокольчики, Эллен в запахе красной шёлковой юбки продемонстрировала свою ногу, левую, как раз ту, что предназначена для клейма. И красота её ноги не осталась незамеченной мужчинами, привыкшими владеть женщинами.

— Ай-и, ай-и! — послышались со всех сторон мужские крики.

Девушка же, не обращая внимания на их крики, обрамила пальцами левой и правой рук крошечную отметину, красовавшуюся на её левом бедре. Этот жест был встречен восторженным рёвом всех присутствовавших мужчин. Разумеется, она была заклеймена, и следовательно, теперь не могла быть никем кроме как рабыней! Эллен словно и не слышала их, казалось, она была наедине с собой, быть может, в доме своего господина, или в пределах стен, окружавших внутренний дворик или сад удовольствий. Затем её руки потянулись вверх, как будто для того, чтобы ощупать притаившееся там кольцо неволи. И снова мужчины с восхищением приветствовали это её действие.

— Узнай себя рабыня, познакомься с мелкой шлюхой! — выкрикнул кто-то из мужчин, и Эллен вместе с музыкой, закрутила головой, как будто в недоумении. Казалось, она не могла поверить в то, что с ней произошло, в то, что с ней сделали!

— Эй, рабыня! — крикнул ей другой мужчина. — Давай, целуй плеть!

И тогда Эллен, двигаясь вместе с музыкой, сыграла, что наконец заметила, лежавший на песке слева от неё лоскут шёлка, ту самую вуаль, от которой она ранее избавилась. По-видимому, её оставили там специально. Девушка, ступая в такт музыке, приблизилась к этому предмету. Она выглядела испуганной. Подойдя вплотную, Эллен наклонилась и потянулась к вуали рукой.

— Только попробуй! — тут же раздался мужской окрик.

И тогда она в страхе отдёрнула руку и, распрямившись, повернулась, не забывая при этом, следовать за музыкой. У девушки больше не было права касаться вуали. Пусть, случись ей быть рабыней женщины, ей часто пришлось бы обращаться с её одеждой, помогая своей хозяйке в её покоях, но крайне редко, если когда-либо вообще, ей будет разрешено носить одежду свободной женщины. Как я уже упоминала, для рабыни попытка надеть такие предметы одежды может быть расценена преступлением, караемым смертной казнью.

Когда Эллен резко убрала руку, не посмев прикоснуться до оставленной на песке вуали, по рядам мужчин прокатились аплодисменты. Похоже, зрители уже по-настоящему увлеклись той драмой, что разыгрывала перед ними хорошенькая рабыня. Теперь, если не различными способами прежде, танцовщица дала понять, что роль, играемая ею, подразумевала женщину осознавшую себя кейджерой и ничем больше. Эллен подняла взгляд и, казалось, неожиданно для себя увидела, кого-то приближающегося к ней. Она в страхе отскочила назад и, наполовину согнувшись, попыталась прикрыться руками, как если бы она была полностью раздета, и отвернула лицо в сторону. Однако затем, словно получив строгий приказ, девушка повернулась к невидимому собеседнику лицом и выпрямилась, но выставила перед собой руки, как будто в попытке от него отгородиться. Затем, видимо, услышав команду, она убрала руки и, издав стон страдания, опустилась на колени, глядя снизу вверх в чье-то лицо. После этого, Эллен подняла руки, как бы взяв переданный ей предмет, который она, склонив голову, поцеловала, а затем, подняв предмет, вернула его невидимому владельцу. Можно было не сомневаться, что среди присутствовавших здесь мужчины нашлось бы немного тех, если таковые вообще нашлись бы, которые в данный момент не представили бы, что это именно в их руки была возвращена плеть.

Тем самым суверенитет мужчины, его право командовать ею, было признано рабыней. Вот только девушка всё ещё стояла на коленях плотно сжав их. Но уже в следующий момент музыка взорвалась резким переливом, и рабыня, по-видимому, попытавшаяся протестовать, а затем и умолять своего владельца, глядя на него снизу вверх сначала с недоверием, а потом со страданием, жалобно замотала головой. Разумеется, её протесты и мольбы были ничем перед его властью, и она опустила голову, спрятав лицо в ладонях, словно горестно рыдая. В конце концов, её колени, медленно и нерешительно, раздвигая песок, разошлись в стороны. Мужчины, увидев это, разразилась приветственными криками. Когда Эллен убрала руки от лица, его выражение резко контрастировало с прежним, вместо слезливого протеста на нём застыли удивление и страх. Похоже, что её героиня впервые осмыслила собственную сексуальность. И тогда девушка поднялась на ноги, совсем так же, как это сделала бы возбужденная рабыня. Она снова протянула свои руки к господину, но на этот раз с жалобной мольбой, в немой просьбе двигая бёдрами и лоном, глядя на него дикими, поражёнными глазами, заклиная его своей красотой, прося о внимании, взывая, по-видимому, к своему собственному изумлению, о прикосновении свободного мужчины, хотя бы мимолётном, к её порабощённым прелестям. Однако кажется, к её разочарованию и испугу он остался непреклонен. И тогда, с ещё большим отчаянием, рабыня попыталась пробудить в нём интерес, воспламенить его страсть, демонстрируя жалобную, теперь окончательно разбуженную, просящую, полную потребностей рабыню. В целом, вне зависимости от того, что могло быть причиной холодности её воображаемого владельца, отсутствие желания или суровость, можно было не сомневаться, что со своей аудиторией рабыня была более чем успешна. Вдруг, обводя взглядом толпу, к своему настоящему ужасу, Эллен, на мгновение сбившись с ритма, заметила Мира, скрестив руки на груди, стоявшего у самой шёлковой стены круга, позади остальных зрителей. Как долго он здесь находился? Видел ли он её первые два выхода? Возможно, он всё это время был здесь, незамеченный ею. Впрочем, вне зависимости от того, что он успел увидеть, ясно что теперь он здесь. Эллен непроизвольно вскрикнула от отчаянья при мысли о том, что он, Мир, будет видеть её такой, танцующей как рабыня. Как должно быть он удивлён! Насколько же оправданным теперь будет всё его презрение к ней! Как ей надеяться на то, что у неё когда-нибудь получится завоевать его уважение теперь, когда он увидел её в такой момент! Теперь это будет всё, чем она сможет быть для него! Никогда он не сможет смотреть на неё как-либо иначе, чем на ту кем она теперь была, как на что-то никчёмное, как на самую презренную и униженную из рабынь! Но внезапно её жаркой волной охватила неконтролируемая ярость. «Это Ты сделал это со мной, — подумала Эллен. — Это Ты сделал меня такой! О да, я всегда была рабыней, и в этом не может быть сомнений, но это Ты был тем, кто принудил меня показать это! Это именно Ты вынудил меня признать себя этим, заставил меня показать себя той, кем я являюсь в действительности! Но неужели, женщина не наделена правом на приватность! Конечно же, она имеет право скрывать такую правду о себе!» Впрочем, на Горе для рабской девки таких прав не предусмотрено. Она должна быть собой, открыто, публично. Для неё это должно быть так же привычно и естественно как дышать, это должно быть таким же рефлексом как биение сердца, так же неотъемлемо и непреклонно, как шрам от раскалённого железа на её бедре и металл ошейника на её горле! «Зачем Ты пришёл сюда смотреть на меня, — думала Эллен, танцуя. — Но я не бьюсь! Ну что, хитроумный господин, такой ли удачной вышла твоя шутка? Конечно, я не могу прочитать выражение твоего лица. Там слишком темно, к тому же Ты хорошо умеешь скрывать свои чувства. Но я думаю, что на самом деле Ты хочешь меня, что бы Ты там не утверждал. Как долго Ты пробыл там? Ну тогда полюбуйся на свою Эллен! Презирай меня, если тебе так угодно. Меня это не волнует! Смотри на то, как она танцует как рабыня, каковой она и является! Ты жаждал уничтожить её, унизить и погубить, но Ты преуспел только в том, что предоставил ей возможность следовать самым дорогим, самым драгоценным и самым великим путём, который есть у женщины! Я полюбила быть той, кто я есть! Я рада быть этим! Я хочу быть этим, беспомощной, переданной до конца, предназначенной любить и служить. Это Ты вынес мне такой приговор, и в нём я нашла величайшую свободу и счастье, которые только может познать женщина! О, я знаю свою уязвимость, и я боюсь уз рабыни, но мне не нужна иная судьба кроме этой! И да, я боюсь плети, но я не хочу быть ничем иным бы кроме как её подопечной! Ну так смотри, как я танцую, Господин! Смотри, как танцует та, кого Ты когда-то унизил до неволи, теперь только рабыня, теперь всего лишь одна из рабынь перед свободными мужчинами!» И в этот момент Эллен, в своём танце, пришла к пониманию своей власти над мужчинами. Она видела их интерес, их лихорадочную дрожь, их сверкающие глаза, их сжатые кулаки, слышали их аплодисменты и восторженные крики. «В ваших руках, Господа, — думала девушка, — право сильного, и власть, и оружие, но у меня, простой рабыни и у моих непритязательных сестёр тоже есть власть, власть нашей желанности, власть нашей красоты! И наша власть вовсе не так незначительна, как может показаться, уверяю вас!»

«Но, интересно, кто из нас сильнее?» — только успела спросить она сама себя, как внезапно, к своему удивлению получила ответ на свой вопрос, увидев у самой шёлковой стены Селия Аркония, стоявшего всего в нескольких шагах слева от Мира!

Он, пусть и отнюдь не богач, фактически простой работяга, не больше чем обычный тарнстер, был гореанским мужчиной, настоящим господином. Эллен отлично знала, что он принадлежал к тому виду мужчин, которые могут легко и не задумываясь, поставить её и держать на том месте, какого она заслуживает. «Его не может здесь быть, — повторяла Эллен про себя, извиваясь перед мужчинами. — Он должен быть в Аре! Я ничего не понимаю!».

И тогда её глаза наполнились слезами.

«Я танцую как рабыня! — подумала она. — Я не могу позволить ему видеть меня такой! Только не в таком виде!».

Эллен на мгновение замерла, от испуга прекратив танцевать и пытаясь не смотреть в сторону Селия Аркония. Больше всего она в тот момент боялась, что их глаза встретятся.

Цехарист, озадаченный возникшей пазухой, выжидающе посмотрел на танцовщицу. А вот внешний надсмотрщик не стал ждать и, зарычав, щёлкнул плетью. Испуганная девушка, послушная этому предупреждению, незамедлительно, снова превратилась в танцующую рабыню.

«А впрочем, почему нет? — спросила она сама себя. — Рабыням ведь в любом случае не позволено скрывать себя от своих владельцев. Я должна быть той, кто я есть. Гореанские рабовладельцы это вам не мужчины с Земли! Они не требуют от женщин лицемерия. Перед ними мы должны быть теми, кем действительно являемся. Они не желают иметь нас в каком-либо ином виде. Мы должны быть перед нашими господами голыми, причём голыми не только в смысле тела, поскольку даже свободную женщину можно раздеть, но обнажёнными во всех смыслах».

«Но, что делаешь здесь Ты, Селий Арконий, — задалась вопросом Эллен. — Может, Ты отправился на поиски Порта Каньо, Фела Дорона и Терсия Майора? О нет, берегись Терсия Майора!»

«Или, — вдруг пришла ей в голову дикая мысль, — Ты приехал сюда за рабыней? Но я полагаю, что Ты добрался досюда не ради меня, всё же мой лот сто семнадцатый, и у тебя вряд ли найдётся достаточно средств на моё приобретение! Конечно, Ты из тех мужчин, перед которыми женщина сама жаждет упасть на живот и у чьих ног она готова пресмыкаться! Ты таков, что даже свободная женщина может начать умолять позволить ей, ползти к тебе голой, неся в зубах твои сандалии. Что уж тогда говорить о непритязательной рабыне! Или Ты приехал за девушкой, но не за такой как я? В конце концов, откуда тебе знать, что я нахожусь здесь! Тогда Ты прибыл сюда не ради меня! Ну и как? Удивлён повстречать меня здесь, увидеть меня в таком виде, в колокольчиках и шёлке? Здесь будут большие торги. Несомненно, до тебя дошли слухи об этом. Множество мужчин собрались в этом месте, пройдя сотни пасангов ради того, чтобы закупиться здесь. Многие из женщин уйдут задёшево. Ну зачем тебе понадобилось приехать сюда и сделать меня несчастной, напомнив мне о силе своей властности и могущества! Ведь я, скорее всего, попаду к более богатому рабовладельцу! Не думаю, что тебе будет по карману приобрести девушку с номером лота меньше семисот или восьмисот. И всё же здесь найдётся немало симпатичного товара, даже по той цене!»

По щекам Эллен катились слёзы. И тогда, охваченная неожиданной яркостью, она начала высокомерно демонстрировать свою красоту обращая свой танец персонально Миру. Мужчины даже вывернули головы, чтобы посмотреть на него, но тот сохранял на лице безразличное выражение. Эллен заметила в толпе того самого писца, который опрашивал её раньше, в выставочной клетке, и, странным образом, на мгновение почувствовала испуг. Рядом с ним стоял стражник. Затем, вскинув голову и тряхнув волосами, она принялась танцевать для Селия Аркония.

«Я покажу тебе, кого Ты потерял, — подумала девушка. — Я покажу тебе гордому и красивому господину то, чего тебе больше не иметь!» Потом Эллен, танцуя на песке, снова переместились от тарнстера к Миру, не отрывая от него взгляда. Осознав свою власть, она двигалась перед этими двумя мужчинами, то перед одним, то перед другим, танцуя для них пробуждающуюся красоту наглой рабыни. Ведь она знала, что ни у одного из них не было никаких прав на неё, по крайней мере, до ее продажи.

“Страдайте, — думала Эллен, — Господа!”

Миру не составило труда проследить, кому адресован её танец, и он пристально посмотрел на Селия Аркония, впрочем тот тоже легко вычислил объект провокационных, надменных взглядов рабыни, когда она танцевала для Мира.

— Танцуй для всех, рабская девка или почувствуешь плеть! — прорычал внешний надсмотрщик.

И Эллен, небезосновательно испугавшись, вернулась к выдуманному ей персонажу, и принялась танцевать обращаясь к нему и одновременно ко всем обладателям острак, наполнявших огороженное шёлковыми стенами пространство, жалобно привлекая их внимание к своим потребности. Уже несколькими мгновениями спустя мужчины снова приветствовали её аплодисментами и одобрительными криками.

Эллен, извиваясь в танце, обходила по внутреннему периметру усыпанный песком танцевальный круг, то приближаясь к зрителям так, что почти оказывалась в пределах досягаемости их рук, то прядая назад. Сияние мужских глаз. Перезвон рабских колокольчиков. Блеск браслета на её запястье. Переливы музыки, обволакивающей танцовщицу. Но внутри Эллен дрожала от страха. А что если мужчинам не понравится? Что, если внешний надсмотрщик останется недоволен?

«Воспользуйся своей красотой, — твердила про себя Эллен. — Ты очень красива. Ты знаешь, что это так. Так используй своё преимущество. Пользуйся им! Выставляй его, чтобы компенсировать пробел в обучение, нехватку умений в рабском танце. И не пялься на Господ Мира и Селия! Ты рабская девушка, и значит, тебя могут немедленно выпороть. Ты должна выступать, даже, несмотря на то, что они находятся здесь. Но мужчины не выглядят недовольными. Так повинуйся музыке! Позволь ей вести тебя! Ресурсы рабыни ограничены. Что есть у нас, что мы могли бы предложить, чем торговать, за что просить, кроме наших красоты и желанности, наших ума и страсти, нашего желания служить и любить глубоко и беспомощно, не прося ничего и отдавая всё? Я чувствую музыку, и она что-то делает со мной. Это всё равно что мысль о том, что Ты — рабыня. Это похоже на ощущение того, что принадлежишь. Это как будто стоишь голой на коленях перед мужчиной, полностью в его власти. Это похоже на верёвки и цепи, это словно увидеть плеть. Ты играешь роль, Эллен, всего лишь роль возбуждённой рабыни, танцующей свои потребности перед сильными мужчинами, перед которыми она — ничто, животное и рабыня. Не забывай, что Ты только играешь роль. Это только роль, не так ли? Пожалуйста, моё тело, не показывай свои потребности! Нет! Я боюсь, мне кажется, что я возбуждаюсь! Я не должна позволить себе показать это, только не перед Господами Миром и Селием. Это всего лишь роль, которую я играю. Я должна дистанцироваться от этой роли. Я выступаю! Я должна всего лишь выступить! Пожалуйста, тело, будь ко мне милосердным!»

Однако Эллен уже чувствовала, как краснеет её тело, как перехватывает дыхание, и как её руки сами тянутся к мужчинам. А затем, в глубине её живота, неудержимо, как и множество раз прежде, начал разгораться рабский огонь. Слезы вновь хлынули из её глаз. Она и роль, независимо от её желания, соединились!

Со всех сторон послышались мужские крики.

Эллен пришло в голову, что можно не сомневаться в том, что теперь количество предложений за неё будет куда больше чем двадцать одно.

На мгновение она поймала на себе взгляд Мира и прочитала в нём нескрываемое презрение. Насколько же беспомощна она была в муках своих рабских потребностей. Так пусть она воет от сжигающего её жара, как самка слина во время течки. Но разве мужчины возражают против этого? Лицо Селия Аркония оставалось безразличным. Несомненно, он видел много рабынь, танцевавших свои отчаянные потребности, и, несомненно, многие из них были гораздо красивее её. А она была всего лишь земной девкой, побегом, сорванным с рабского поля, варваркой. Так мог ли он испытывать какие-либо иные чувства, кроме презрения? И тогда, опустошенная, несчастная, сексуально возбуждённая, заливающаяся слезами, Эллен, сопровождаемая резко ускорившейся мелодией, завершила свой танец, завалившись левым боком на песок и подтянув к груди колени, приподнялась на левом локте и жалобно протянула правую руку к толпе. В качестве финального аккорды Эллен склонила голову, окончательно сдаваясь, признавая, что отныне это было дело её владельцев, соизволить ли призывать её, снедаемую потребностями рабыню, к их ногам. Торопливо, раскрасневшаяся, мокрая от слёз и пота рабыня вскочила на ноги и, под крики и аплодисменты зрителей, ретировалась в гримёрку.

— На выход, все вы! — скомандовал внутренний надзиратель, и танцовщицы снова появились, на этот раз, все вместе, на арене танцевального круга, чтобы получить восторженные аплодисменты толпы.

Внешний надсмотрщик экспансивно махнул рукой музыкантам, и те, поднявшись на ноги, расстались в улыбка и кратко поклонились толпе.

— Первое положение почтения, — скомандовал внешний надсмотрщик девушки, и те немедленно приняли указанную позицию.

Эллен, опустила голову вниз и прислушалась к происходящему вокруг. Пространство наполнилось негромким топотом и гулом голосов переговаривавшихся мужчин, двигавшихся к выходам из загородки.

Эллен облегчённо вздохнула, по крайней мере, её не избили. Она предположила, что теперь она возвратит свои танцевальные шелка, украшения и колокольчиков сундуки гримёрки, и вернётся к амфоре Каллимаха.

Набравшись смелости, девушка немного приподняла голову, но не заметила внутри ни Мира, ни Селия Аркония. Зато она увидела нечто напугавшее её, и заставившее тут же опустить голову. Писец, тот самый, который опрашивал её в выставочной клетке, в сопровождении охранников, причём сразу троих, направлялся в её сторону.

Её нехорошие предчувствия только возросли, когда она услышала, что они остановились рядом с ней. Эллен, задрожав всем телом, вжалась лбом в песок.

— Сто семнадцать, кейджера Эллен, — прокомментировал писец.

— Да, Господин, — подтвердила Эллен.

— Уведите своих девок, за исключением этой, — потребовал писец.

— Всем вернуться в гримёрную, — скомандовал внешний надсмотрщик.

Немедленно, сопровождаемые шелестом шелков, перезвоном колокольчиков и звяканьем ожерелий и браслетов, остальные рабыни вскочили на ноги и поторопились исчезнуть за шёлковым занавесом.

— Господин? — осмелилась спросить Эллен.

— Раздевайся, — приказал писец. — Догола.

— Да, Господин, — пролепетала Эллен.

— Помогите ей, — велел писец своим товарищам.

Один из охранников развязал хальтер, узел которого располагался на спине, и сдёрнул его. Другой охранник негромко присвистнул и восхищённо прокомментировал:

— Хороша.

Эллен поспешила снять с себя бусы, стянула с руки браслет и расстегнула крючки широкой танцевальной юбки, при этом густо покраснев от смущения, даже несмотря но то, что она рабыня.

— Вон та вуаль, Господа, — указала она, тем самым попытавшись сгладить момент своей внезапной скромности, — также была на мне.

Охранник подобрал вуаль и положил её сверху на хальтер, бусы и браслет, лежащие кучкой около девушки. Эллен подняла взгляд и, встретились со строгим глазами писца, сняла с себя юбку, аккуратно сложила её и, опустив голову, положила на песок у своих ног.

— Колокольчики, — подсказал писец.

Эллен села на песок и, подтянув левую ногу, попыталась снять колокольчики, которые к этому моменту оставались единственным, что на ней ещё было надето. Однако, несмотря на все старания, её пальцы оказались бессильными перед узлами, слишком неподатливыми, слишком тугими. Она делала всё что могла, но ничего не получалось и, в конце концов, она расплакалась.

— На живот, — скомандовал писец, и один из охранников присел подле неё и, схватив её за лодыжку, согнул ей ногу в колене так, что пятка почти коснулась ягодицы, и быстро отвязал колокольчики.

Эллен заскулила от боли. Жалобно зазвенев, колокольчики упали среди прочего реквизита. Едва её запястье было освобождено от захвата, девушка, само собой, оставаясь на животе, опустила ногу. Он лежала, повернув голову вправо, прижимаясь левой щекой к песку.

— Итак, малышка Эллен, — заговорил писец. — Ты неплохо станцевала.

— Спасибо, Господин, — прошептал Эллен, напуганная его тоном.

— Но вот что мне показалось странным, — продолжил писец, — так это то, что твой номер был объявлен в лагере в сочетании со столь престижным местом как танцевальный круг Ба-та. И я, хотя и не жалуюсь на память, сверился со своими бумагами, которые я в силу привычки всегда держу при себе.

Эллен, лежавшая на песке, в ногах мужчин обступивших её, испуганно замерла.

— Так вот, согласно моим записям, — сказал писец, рослый мужчина, одетый в синее, стоявший так, что рабыня могла видеть только кромку его одежды и сандалии, — Ты ответила отрицательно на мой вопрос относительно твоего умения танцевать. Быть может, в мои бумаги закралась ошибка?

Полагаю, что мы можем заметить, даже в рамках данного повествования, несмотря на возможный риск кажущейся неуместности, и мы надеемся, что это не станет поводом для наказания, что Эллен была женщиной, по крайней мере, среднего или рационального интеллекта. Конечно, жизнь на Земле, образование, достижения, статус и так далее, предлагают это. Более того, вероятно, можно было бы вспомнить, что интеллект занимает довольно высокое место среди критериев отбора гореанских работорговцев, одним из которых, как уже отмечалось ранее, был Мир. Думаю, что не погрешу против истины, если предположу, что доставка на Гор глупых женщин является крайней редкостью. Гореанские рабовладельцы, знаете ли, предпочитают рабынь с высоким интеллектом. Любой из них сочтёт за настоящее удовольствие, взять очень умную женщину, даже женщину блестящего интеллекта, разумеется, если она достаточно привлекательна, что представляла бы интерес в цепях, была бы хороша собой и могла бы хорошо извиваться на мехах, и научить её женственности, то есть преподать ей тот урок, которым слишком часто пренебрегают в образовании свободной женщины, как на Горе, так и на Земле. Он наслаждается тем, чтобы взять в свои руки такое интересное, прекрасное, замечательное существо и, шаг за шагом, проявляя большое терпение, низвести её до не рассуждающего, страстного, послушного движимого имущества. И конечно, чем она умнее, тем лучшей рабыней она, вероятно, станет. Лично я считаю, что это очевидно. Такая женщина с большей вероятностью сможет распознать самые малейшие, порой даже невысказанные желания своего хозяина. Соответственно, у неё будет меньше шансов на то, чтобы ошибиться, допустить оплошность, которая могла бы вызвать недовольство у господина. Кроме того, она, вероятно, будет не только горяча, предана и услужлива, но ещё изобретательна и рьяна, добросовестна и креативна в её невыносимом, категорическом рабстве, разумно отчаянна в том, чтобы ублажить своего господина. А вообще, мне кажется, что в обладании умной женщиной куда больше удовольствия, чем в обладании тупоголовой дурой. Она — настоящий приз, который заслуживает того, чтобы иметь его у своих ног. Также, средний гореанский рабовладелец хочет женщину, с которой он сможет вести беседу, серьезно говорить, ту, с кем он, в некотором смысле, сможет разделить свою жизнь. Для господина весьма обычно обсуждать со своей рабыней многочисленные вопросы, касающиеся политики, культуры, музыки, истории, философии и так далее, практически как если бы она могла бы быть равной ему, при том что не исключено, что она в этот момент может стоять перед ним на коленях, голой и с закованными в наручниках за спиной руками. Так что она вряд ли забудет, что она — женщина. Впоследствии хозяин может разместить её в цепях удовольствий, и, по своему вкусу, снова превратить её в умоляющую, покорную, завоеванную, судорожно дёргающуюся, извивающуюся рабыню. Тупая женщина, знаете ли, для мужчин не представляет особого интереса, и даже неважно в ошейнике она или без. С другой стороны умная женщина, оказавшись в ошейнике не теряет своего интереса, в действительности наоборот, оказавшись в ошейнике, она становится ещё привлекательнее.

— Нет, Господин, — поспешила заверить его Эллен. — В ваших бумагах всё верно. Я действительно отрицала, что умею танцевать.

Эллен предположила, что в его вопросе была ловушка, но, даже если бы это было не так, даже если бы вопрос писца был прямым, честным и мотивированным простым интересом, она решила, что для неё самым разумным ответом будет правда. Будучи рабыней, она боялась наказания за увиливание, наименьшим из которых могла бы быть суровая порка.

— Тогда, — сделал вывод писец, — всё выглядит так, что Ты — лживая рабыня.

— Нет, Господин, — всхлипнула девушка. — Я ответила настолько честно, насколько смогла. Я — рабыня. Я не посмела бы лгать свободному мужчине!

— Однако Ты заявила, что ещё не умеешь танцевать, — напомнил писец, — а я своими собственными глазами и, не могу не признать, к своему немалому удовольствию, видел, что Ты танцевала.

— Но я не умею танцевать! — воскликнула Эллен, и мужчины стоящие над ней ворвались смехом.

Хохотали и писец, и охранники, и оба надсмотрщика, к этому моменту вернувшиеся из гримёрки.

— Это правда, — попыталась объяснить Эллен. — Я же не танцевала, я просто двигалась в такт с музыкой. И я видела, что делали танцовщицы в кругах. Я просто попыталась подражать им! Я старалась сделать всё, что могла! А потом я почувствовала, как музыка захватила и повела меня, и я уже ничего не могла поделать с этим. Я танцевала, словно ведомая ею на цепях. Я была пленена музыкой. У меня не было никакого иного выбора, кроме как повиноваться ей, Господа! Я понятия не имела, что могу танцевать, если только то, что я сделала, было танцем.

— Ты танцевала, — заверил её писец.

У Эллен вырвался стон.

— Тебе преподавали танцы? — поинтересовался писец.

— Нет, Господин, — ответила Эллен.

— Но Ты видела, как танцуют рабыни? — уточнил он.

— Да, Господин, — всхлипнула девушка.

— И Ты училась у них?

— Возможно, кое-чему, Господин, — не стала отрицать Эллен.

— И конечно, при случае Ты, как рабыня, — предположил писец, — втайне от всех, пробовала извиваться голой перед зеркалом?

— Да, Господин, — прошептала Эллен, сразу вспомнив, что делала это.

Да, она действительно делала это, причём не только на Горе, но даже на Земле, и не единожды, когда она, разочарованная женщина-интеллектуалка, в муке и смущении, но одновременно и сгорая от любопытства, оставалась в одиночестве за плотно задёрнутыми шторами и закрытыми дверями своего жилища, высоко над далёкими тротуарами и красными, запруженными серой толпой улицами. Она хотела видеть себя такой, какой она могла бы быть, какой она хотела бы быть, прекрасным и естественным существом, тем существом которое могло бы проявиться, умоляюще представляя и показывая себя во всей соблазнительности танца, представителю противоположного пола, мужчине. Однажды, к своему удивлению, она поймала себя на том, что шепчет зеркалу: «Я здесь, где же Ты, мой господин? Я готова к ошейнику. Я жажду ошейника. Так оденьте же его на меня, мой господин!»

Порой Эллен спрашивала себя, сколько же рабынь так же, как и она, танцевали подобным образом в таких же маленьких, одиноких квартирках, мучимые своими рабскими потребностями и жаждой господина.

— Значит, Ты не только наблюдала за ними, но и изучала их движения, и даже практиковалась в этом, — заключил писец.

— Да, Господин, — всхлипнула, согласилась Эллен.

— Полагаю, что мне следует потребовать для тебя клеймо лгуньи, — сообщил ей писец.

— Нет, — в ужасе взмолилась Эллен, — пожалуйста, не надо Господин!

— Что до меня, так хорошей порки, скажем, ударов десять плетью, было бы вполне достаточно, — послышался мужской голос.

Эллен замерла в изумлении, ещё сильнее вжавшись щекой в песок.

— С кем имею честь? — осведомился писец.

— Меня зовут Селий, — представился подошедший.

Эллен, по-прежнему лежавшая на животе, утопая в песке словно она отползала в безнадёжной попытке спрятаться, осмелилась искоса посмотреть вверх. Пальцы её рук, лежавших по обе стороны головы, инстинктивно сжались, ещё глубже зарывшись в песок.

Это был Селий Арконий собственной персоной!

— Быть может, Вы правы, — покачал головой писец. — Я и сам обычно склонен быть снисходительным, хотя, не исключаю, что клеймо лгуньи было бы подходящим наказанием для неё.

Эллен в ужасе сдавила песок, что загребла пальцами.

— Мне, как, несомненно, и всем нам, её выступление доставило удовольствие, и, я полагаю, что это должно иметь определённое значение, — продолжил рассуждать писец, — кроме того, при ближайшем рассмотрении, я склонен допустить, что в данном вопросе она, возможно, сама не до конца понимала скрытых в ней талантов.

— В женщине это живёт на уровне инстинкта, — заявил один из охранников. — Все они рабыни, в ошейниках или без них. Все они рождаются, чтобы танцевать рабские танцы. Такие умения скрыты в их животах с самого рождения.

— Верно, — поддержал его Селий Арконий. — Но эта оказалась настолько глупа, что не поняла этого.

— Точно, — согласился с ним охранник.

Эллен закусила губу от внезапно охватившего её непонятного гнева, но при этом она даже не пошевелилась, неподвижно лёжа на животе у ног окружавших её мужчин.

— Конечно, ей стоило бы быть более искренней, более информативной или, по крайней мере, уточнить свой ответ нашему товарищу, — сказал Арконий, указывая на писца.

— Полностью согласен, — кивнул охранник.

— Признаться, и я склонен спустить это дело на тормозах, — сказал писец. — В целом я не думаю, что эта маленькая шлюха пыталась ввести нас в заблуждение.

У Эллен вырвался негромкий вздох облегчения. Плотно сжатые кулаки расслабились.

— Однако, хотела она того или нет, но фактически она ввела вас в заблуждение, — напомнил Селий Арконий.

— Без умысла, по неосторожности, — отмахнулся писец.

— Значит, она глупа, — сделал вывод Селий.

— Это точно, — согласился писец.

Пальцы Эллен снова зарылись в песок.

— Похоже, — усмехнулся тарнстер, — парни с Коса склонны быть снисходительными со своими рабынями.

— Такой репутации мы никогда не славились, — вскинулся писец, и в его голосе послышались нотки неудовольствия.

— К тому же, преднамеренно или нет, но эта девки обманула вас лично и Кос в целом, — добавил Селий Арконий.

— Нет, Господа! — испуганно прошептала Эллен.

— Тебе кто-то дал разрешение говорить? — осведомился Селий.

— Нет, Господин, — простонала Эллен. — Простите меня, Господин!

— Вот видите, насколько она глупа, — развел руками Селий Арконий.

— Да уж, — признал писец.

— Не знал что на Косе принято терпеть глупость в своих рабынях, — заметил тарнстер.

— Мы этого и не делаем, — прорычал писец и, протянув руку, рявкнул:

— Плеть!

Внешний надсмотрщик тут же вручил ему свою плеть, которую тот передал одному из стоявших рядом стражников. Тем временем двое других охранников присели спереди и сзади от Эллен. Мужчины взяли девушку за запястья и лодыжки, и потянули их, каждый в свою сторону, так что она оказалась растянута во весь рост животом на песке. Они держали её крепко, и Эллен чувствовала себя совершенно беспомощной и уязвимой.

— Ну и каким должно быть её наказание на твой взгляд? — поинтересовался писец.

— Думаю, пятнадцать плетей будет вполне достаточно, — ответил Селий.

Эллен заскулила от отчаяния.

— Десять за то, что по своей глупости поставила под сомнение достоверность ваших записей, — пояснил тарнстер, — и ещё пять за ту глупость, что посмела заговорить без разрешения.

Эллен увидела тень поднимающейся руки охранника, державшей плеть, и зажмурилась в ожидании вспышки боли. Однако удара не последовало. Она в замешательстве открыла глаза. Оказывается, Селий Арконий вклинился между ней и охранником и схватил того за руку, остановив удар. Охранник, озадаченно уставившись на него, опустил плеть.

— Я хочу купить удары, — предложил тарнстер. — Полагаю, что бит-тарска за каждый будет достаточно, поскольку эта рабыня глупа, а её действия не были преднамеренными или спланированными.

— Это приемлемо, — кивнул писец. — Итого, с тебя пятнадцать бит-тарсков.

— Договорились, — сказал Селий Арконий.

Послышался негромкий звон мелких монет. Эллен облегчённо вздохнула, увидев, что плеть снова оказалась у внешнего надсмотрщика.

Писец раздал по несколько монет сопровождавшим его охранникам.

— Неплохо, — заметил один из них.

За эти монеты они могли хорошо посидеть в таверне, пропустив по несколько порций паги.

«Итак, — с горечью подумала Эллен. — Вот значит, как умно Селий Арконий решил унизить меня! Он знает, что я терпеть его не могу, что я ненавижу его! И теперь тот, кого я столь сильно ненавижу, решил за меня заступиться! Откуда он здесь взялся? Что ему надо? Какое право он имеет вмешиваться в отношения между рабыней и представителем её хозяина, государства Коса? Как он унижает меня! Получается, теперь я должна быть благодарной ему? С каким презрением он выкупает моё наказание! Мог ли он как-то сильнее выказать мне своё презрение? Мог ли он как-либо сильнее подчеркнуть мою уязвимость, мою никчёмность, моё рабство, оскорбить моё достоинство? И так он хочет сделать меня обыденной ему, тому, кто меня так презирает! Предполагается, что теперь я должна быть благодарна ему, за этот акт расчетливого оскорбления. Я ненавижу его! Я ненавижу его!

— Теперь Ты можешь подползти к своему благодетелю на животе, — сказал писец, — и выразить ему благодарность.

Эллен, к настоящему времени уже хорошо понимавшей реалии своего статуса, а потому не желавшей почувствовать удар или пинок, не требовалось дополнительной команды, тем более её повторения, и она немедленно проёрзала на животе к ногам Селия Аркония, и, разбросав волосы по песку, поцеловала его сандалии.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила она, но в её голосе вывозили нотки горечи и гнева.

— Твоя благодарность может оказаться преждевременной, моя дорогая, — усмехнулся мужчина.

Немного приподняв голову, Эллен озадаченно уставилась на него. Селий Арконий отстранился от неё.

— Поднимись на колени, шлюха, — приказал писец. — Подними руки и скрести запястья.

Эллен, покорно выполнив приказ, замерла на коленях с поднятыми и скрещенными запястьями и почувствовала, что краснеет. Она повиновалась, стояла голой на коленях, она была рабыней, и всё это в присутствии Селия Аркония, которого она ненавидела. В следующее мгновение она почувствовала, как её запястья стянула веревка. Когда

Эллен рывком поставили на ноги, она подняла глаза на Селия Аркония.

— Я всегда считал, что Ты — рабыня, — сказал он, — и теперь я вижу, что не ошибался, Ты — она и есть.

Девушка сердито опустила голову, но затем подняла снова, поскольку писец поднял её запястья, чтобы проверить узлы, завязанные на них.

— Этой ночью Ты больше не будешь танцевать или прислуживать за столами, — сообщил ей писец. — Тебя отведут к рабским клеткам, где тебе предстоит пробыть до самых торгов. Тебя продадут завтра вечером.

— Она — шлюха, никчёмная и глупая, — подсказал Селий Арконий. — Я рекомендовал бы, посадить её в тесную клетку.

— Я прослежу, чтобы она оказалась в одной из самых маленьких из рабских клеток, — заверил его писец. — К завтрашнему вечеру она будет умолять позволить ей бежать на прилавок.

Сказав это, он передал конец верёвки, которой были связаны её руки одному из охранников.

Эллен, обернувшись, сердито посмотрела на Селия Аркония, но тот лишь смерил её спокойным презрительным взглядом. Тогда она, не скрывая раздражения, отвернулась и пошла вслед за охранником.

 

Глава 25

Продана

Эллен вскрикнула от боли, её голова, казалось, вспыхнула огнём.

— Пожалуйста, не надо! — вскрикнула она.

Из глаз брызнули искры, когда её снова потащили за волосы, и Эллен пришлось приложить все силы, чтобы подняться, подчиниться, угодить, избавиться от боли, хотя бы облегчить боль. «Пожалуйста, не делайте мне больно, не мучьте меня, Господа», — безмолвно взмолилась Эллен, падая на живот подле крошечной клетки. В следующий момент, лёжа на земле, она почувствовала, что на её левом запястье сомкнулся браслет кандалов.

Со всех сторон долетали металлические звуки, мужчины отпирали замки, сдвигали засовы, открывали дверцы клеток.

— На выход, живо! — выкрикивал надзиратель, а потом, повернувшись к Эллен, рявкнул: — А ну вставай!

— Да, Господин! — простонала она, поднимаясь на четвереньки и собираясь ползти вперёд, но мужчина тут же схватил её за волосы.

— На ноги вставай, — прорычал он грубым голосом, потянув вверх.

Эллен, вынужденная подняться, попыталась устоять, но её тело, в результате долгого нахождения в тесной клетке, настолько затекло, что его сразу же прострелило такой жуткой болью, что ноги подкосились и отказались держать свою хозяйку. Она повалилась на землю, попыталась подняться, но упала снова.

— Ой! — взвизгнула Эллен, поскольку носок сандалии пребольно воткнулся в её бедро, и она, полусогнувшись, ничего не видя перед собой из-за заливавших глаза слёз всё же смогла устоять на ногах.

По крайней мере, её волосы отпустили.

Позади неё, также прикованные к цепи за левые запястья, стояли ещё не меньше полутора десятков женщин. Насколько Эллен смогла рассмотреть, номер лота, надписанный на левой груди девушки, блондинки, так же, как и она испуганно озиравшейся вокруг, был весьма похож на её собственный.

Быть может, эта блондинка, отличавшаяся изящными чертами лица и прекрасной фигурой, больше Эллен знала о виде предстоящей им продажи, и это здорово пугало её?

— А ну выпрямись, — бросил другой надзиратель, проходивший мимо, и Эллен пришлось расправить спину.

На цепи перед Эллен оставалось ещё два пустых браслета, пока лежавших на земле, в ожидании своих пленниц. Вскоре, она увидела, что из района цепей и столбов к их цепи ведут двух девушек. Обеих вёл один мужчина, согнув в ведомое положение, удерживая их головы у своего бедра. Подойдя к цепи, надзиратель отпустил своих подопечных и приказал им встать на колени, склонить головы и поднять левые руки, подставив запястья. В тот же момент обе были быстро и грубо пристёгнуты к цепи и получили приказ встать на ноги. Все остальные рабыни уже стояли в колонну друг за дружкой. Номер лота у той из девушек, которая была прикована перед Эллен, был близким к её. Она успела это заметить, когда ту только подвели и ещё не развернули спиной к ней. Правда, в силу неграмотности, Эллен понятия не имела, был номер выше или ниже её собственного? «Как же она красива, — не без зависти подумала землянка. — Интересно, кто из нас красивее, я или она?»

Писец, со своими бумагами в руках всё это время стоявший неподалёку, направился к ним и уже через мгновение, начал обход каравана.

— Сто пятнадцатая, — прокомментировал он, проходя мимо девушки прикованной к цепи первой.

— Сто шестнадцатая, — сказал он у девушки, стоявшей перед Эллен.

Это, кстати, был не тот писец, с которым она сталкивалась в выставочных клетках, а затем в огороженном шёлковыми занавесками круге днём ранее.

— Подними голову, девка, — буркнул писец, задержавшись около Эллен.

— Да, Господин, — отозвалась она.

— Сто семнадцать, — сказал мужчина, сделав пометку в своих бумагах, и пошёл дальше вдоль колонны.

— Сто восемнадцатая, — услышала Эллен его голос за своей спиной.

«Ага, значит, у той, что стоит передо мной на единицу меньший номер, а у той, что сзади больший, — заключила Эллен. — Однако, разве те, чей номер ниже не считаются более красивыми? Не значит ли это, что эти две рабыни, стоящие передо мной красивее меня? И может случиться так, что та, которая стоит позади меня, пусть и необыкновенно красивая, но всё же не красивее, чем я? Разумеется, в конечном итоге, мы все почти одинаковы, однако это мужчинам, этим животным решать. Это им оценивать, покупать и продавать нас! Это всё в их руках и они сделают с нами всё, что им понравится! Как с вещами! Впрочем, конечно, мы и есть вещи! А разве я не могла бы уйти по более высокой цене, чем какая-либо из остальных в этом караване? Правда, решать это прерогатива мужчин, не так ли? Интересно, в каком порядке нас будут продавать? Наверное, сейчас больше меня, да и всех остальных, должно волновать, предложат ли за нас вообще хоть какую-нибудь цену? Или мы опять окажемся в клетках? Но за меня, ещё во время моего нахождения в выставочной клетке уже было сделано двадцать одно предложение! А затем я ещё и танцевала как рабыня! Мужчины захотят меня! Разве не об этом говорило то, какими глазами они на меня смотрели? Я — желанная рабыня! Каким потрясением когда-то, давным-давно, стала бы для меня подобная мысль! И всё же, была ли неволя, даже тогда, столь уж чужда для меня? Не я ли сама, уже тогда, задавалась вопросом о подобных вещах, потерявшись среди своих бумаг и амбиций, среди статей и книг, капризов и скуки, пыли и сухости? Как презирала я этих слабаков, зная настолько они легковерны, управляемы, сколь бесхребетны и покладисты, столь мягкотелы и унижены, что сами предали себя, прогнулись и деградировали! Как я мечтала в такие мгновения о том, чтобы быть взятой в сильные руки, раздетой, почувствовать ошейник на своём горле, быть прикованной цепью, чтобы меня властно использовали для своего удовольствия, чтобы мною владели и мне приказывали! Как я готова была принять удар плети моего лорда, и даже умоляла его об этом, чтобы я могла лучше познать себя бескомпромиссно его имуществом. Да, давным-давно, на Земле, в своих самых тайных и сокровенных мечтах, в тех запретных, которых больше всего боялась, но они постоянно завладевали моими мыслями, восхищая и возбуждая меня, заставляя задаться вопросом, каково это было бы, быть рабыней! Порой я спрашивала себя, чего я могла бы стоить на самом деле, точнее, сколько за меня могли бы дать, окажись я на рынке в качестве живого товара, просто как женщина, выставленная на продажу. Похоже, скоро я получу ответ на мучивший меня когда-то вопрос!

Писец был уже довольно далеко позади неё, и через некоторое время до неё вновь донёсся его голос.

— Этих отвести в область подготовки, — сказал он.

Девушка, стоявшая первой, номер которой, как выяснилось, был сто пятнадцатым, тут же была схвачена за волосы и согнута в ведомое положение. Затем её, скулящую от боли, охранник потащил мимо различных клеток, навесов, палаток и столбов в сторону, откуда доносились приглушённые расстоянием звуки, мужские крики и призывы. Разумеется, весь остальной караван последовал за ней. В этот момент Эллен порадовалась тому, что не её поставили в голову колонны.

* * *

Эллен ждала в крошечной клетке, стоя на коленях, вцепившись руками в прутья. Ей казалось, что болел каждый мускул её тела. Клетка была из тех, какие обычно используются в качестве устройства для наказания, такого, в которое провинившуюся рабыню можно было посадить на то время, что потребуется на то, чтобы спал гнев её господина. В таком устройстве раскаяние кейджеры быстро становится подлинным, уроки извлекается, а поведение исправляется. В тесном пространстве такой клетки быстро появляется дикое желание приложить все силы к улучшению своей услужливости. Это тот вид устройства, в которое можно посадить гордую свободную женщину, а выпустить униженную, готовую на всё рабыню, умоляющую только о том, чтобы ей позволили ублажить господина любым способом, какого бы он ни пожелал. Такие клетки созданы для маленького женского тела, а конкретно эта клетка была предназначена для специально очень миниатюрных женщин. День, следующий после выступления Эллен в кругу Ба-та, клонился к вечеру, было что-то около четырнадцатого ана. Просвет между прутьями клетки, крыша и пол которой были металлическими, был не больше пары дюймов, что было сделано с целью лишить заключённую возможности вытянуть затёкшие конечности, высунув их в зазор. Здесь можно было сидеть, поджав колени к груди, либо на корточках, или стоять на коленях, но, разумеется, нельзя было встать или лежать вытянувшись во весь рост. Лечь, конечно, было можно, но только подтянув колени к груди. Облегчить боль в затёкших мышцах, можно было только сменив одну скрюченную позу на другую, да и то ненадолго, спустя очень короткий отрезок времени боль возвращалась снова. В этом отношении это очень похоже на наказание тугими цепями.

Эллен видела, как формировался этот небольшой караван, постепенно приближавшийся к её клетке, но она не знала, будет ли она сама добавлена к этой цепи, или ей предстоит ожидать следующей. По крайней мере, несколько цепочек провели мимо её клетки.

«Пожалуйста, заберите меня из этой клетки, — мысленно умоляла Эллен. — О, пожалуйста, господа, выпустите меня отсюда!»

Селий Арконий, помнится, предложил посадить в «тесноте», и писец, которому он передал пятнадцать бит-тарсков, в качестве выкупа за её удары, счел это не только приемлемым, но и, учитывая его недавнюю озлобленность, очень правильным. Вот так она и оказалась в этой крохотной клетке.

— Которая из женских клеток здесь самая маленькая? — спросил охранник, на левое запястье которого, петлей была накинута верёвка, стягивавшая запястья Эллен и служившая поводком.

— Вон та, — кивнул дежурный.

Перед указанной клеткой девушка опустилась на колени, после чего охранник развязал ей руки и смотал верёвку, на которой вёл её сюда, как какого-нибудь верра, от самого огороженного шёлком круга, в котором она вместе с другими рабынями должна были развлекать мужчин.

Стоя на коленях, Эллен с нехорошим предчувствием уставилась на крохотное помещение, дверца которого распахнулась перед ней.

— Внутрь, шлюха, — буркнул дежурный.

Девушка встала на четвереньки перед узким входом и вскрикнула от удивления, боли и обиды, ткнувшись лицом в землю. Кто-то из мужчин, недолго думая, отвесил ей болезненный пинок. Эллен торопливо и неловко вскарабкалась на четвереньки, поспешно юркнула внутрь и, врезавшись в прутья, услышала довольный смех стражника. Она быстро поджала ноги, чтобы не получить по ним дверью, которую тут же захлопнул дежурный. За её спиной два раза клацнул металл, засов и замок встали на своё место. Эллен, не без труда из-за крайне ограниченного пространства, пробороздив кожей по стальным прутьям, повернулась лицом к входу в свою тесную камеру. Затем она встала на колени и, в страдании схватившись за решетку, выглянула наружу. Саму её в этой клетке рассмотреть можно было с трудом из-за узких просветов между прутьями.

— Пожалуйста, Господин, — испуганно прошептала Эллен.

— Заткнись, рабская девка, — бросил дежурный.

— Да, Господин.

— Её там едва видно, — заметил охранник.

— Ничего, я смогу хорошо рассмотреть её позже, — сказал дежурный, — когда она окажется на сцене торгов.

— Возможно, со временем, — сказал охранник, обращаясь к запертой в клетке рабыне, — Ты поумнеешь.

— Я надеюсь на это, Господин, — вздохнула Эллен.

— Для тебя будет лучше, сделать это как можно быстрее, — добавил он, отворачиваясь и направляясь по своим делам.

— Да, Господин, — сказала Эллен ему вслед.

Мгновением спустя, позвякивая ключами, ушёл и дежурный.

«Это сделал со мной Селий Арконий, — подумала Эллен, изо всех сил сжимая пальцы на прутья. — Как я его ненавижу!»

Торги начались ещё предыдущим вечером, и первая партия из приблизительно трёх, а то и четырёх сотен женщин самого разного качества была довольно быстро распродана, причём частично оптовыми партиями. Казалось, что стратегия торговцев, состояла в том, чтобы перемешать лоты так, чтобы первосортный товар имелся в наличии в течение всех трёх вечеров торгов. В среднем одна продажа занимала всего пару-тройку енов, тем не менее, по слухам Эллен было известно, что торги следующего, третьего дня, планируют начать пораньше, чтобы за последний день гарантировано избавиться от всего накопленного товара. Вообще-то, всё говорило о том, что косианцы не ожидали возникновения конкуренции и интенсивных торгов из-за очень многих девушек. Однако покупатели проявили явный и значительный интерес к нескольким из выставленных лотов, больший, чем ожидали оптовые торговцы, коими фактически являлись косианцы. Здесь, конечно, присутствовало много профессиональных работорговцев. Было ясно, что в целом их интерес заключался в скупке самых дешёвых девушек, для которых этот праздничный лагерь оказался местом первой продажи. Естественно, это делалось с целью последующей дрессировки и перепродажи в будущем. Подобная тактика была чем-то вроде спекуляции или долговременных инвестиций.

Клетка Эллен и несколько подобных, но больших размером клеток, некоторые из которых мало чем отличались от выставочных, находилась в месте, огороженном натянутыми между вкопанными в землю столбами верёвками. Большинство клеток, само собой, были не пустыми. Это огороженное место соседствовало непосредственно с областью торгов, находясь позади неё. В одном конце этой области располагалась большая сцена, высотой около двух ярдов и футов двадцать диаметром, с широкими ступенями с каждой стороны, по которым живой товар было удобно выводить на её поверхность, а затем столь же непринужденно уводить к покупателям. Зрительный зал, если можно так выразиться, располагался под открытым небом и представлял собой нескольких рядов часто поставленных скамей. Скамьи установили на склоне небольшого холма, оттого ряды получились полукруглыми и каждый следующий ряд был выше предыдущего. Для освещения сцены, возведённой как раз у подножия холма, с наступлением темноты зажигали факел.

* * *

Всё тело Эллен жутко болело, ноги подкашивались и почти на каждом шаге норовили зацепиться одна за другую, фактически девушка в колонне, едва могла идти, но шла. В общем, писец, направивший её из танцевального круга в тесную клетку, по крайней мере, в одном был не прав. Когда её выпустили, а точнее вытащили из клетки, она не то, что бежать на торги, она идти-то туда могла с большим трудом. Однако, по мере ходьбы, постепенно, шаг за шагом, благодаря неспешным движениям и сопутствующим сокращениям и растяжениям мышц её конечностей, боль, поселившаяся в теле начала рассеиваться.

«Я иду к месту, где мною будут торговать! — думала она. — Интересно, захотел бы какой-нибудь из моих бывших коллег-мужчин сделать предложение цены за меня, чтобы владеть мной. Или они купили бы меня ради того, чтобы освободить? Могли ли они быть настолько глупы? Очень вероятно. Отказались бы они от возможности владеть чем-то столь драгоценным, столь восхитительным и желанным, как я? Возможно. И даже, скорее всего. Или, быть может, это было тем, о чём они втайне мечтали? Как знать, возможно, кое-кто из них, действительно мечтал увидеть меня у своих ног, голой и закованной в их цепи. Интересно, были бы они в такой ситуации столь глупы, чтобы освободить меня? Вероятно, поскольку они настоящие ослы. И предполагается, что я должна была бы делать вид, что благодарна им за это! Но не исключено, что некоторые из них не оказались бы столь глупы, чтобы подарить мне свободу. В конце концов, у гореан есть поговорка, что только дурак освободит рабыню. Правда, те мужчины, которых я знала на Земле, как раз такими дураками и были. Скорее всего, они освободили бы меня. Сейчас мне трудно сказать это наверняка. В любом случае я не уверена, что хотела бы принадлежать кому-либо из них. Не думаю, что они хотя бы представляют, как следует обращаться со мной. Сомневаюсь, что им вообще известно, что делать с рабской девкой».

Эллен прикинула, что на этой цепи было двадцать рабынь, вероятно, лоты со сто пятнадцатого по сто тридцать четвёртый. Также она предположила, что скоро они должны добраться до большой сцены. Её догадка была почти, если не полностью, правильна, поскольку их караван подвели к специальному проходу, одному из нескольких, подготовленных примерно в полусотне ярдов от места проведения аукциона. Таких проходов, огороженных натянутыми на столбах лентами, здесь было много, и почти в каждом из них находилась цепочка скованных в караван, ожидающих рабынь. Они в целом были предоставлены самим себе, отдыхали сидя, стоя на коленях или лёжа, в зависимости только от того, что позволяло им ограничение, наложенное на них способом сковывания. Одни девушки были спокойны и перешёптывались друг с дружкой, другие, особенно находившие в почти опустевших или в самых близких к зоне торгов проходах, тревожно озирались, сверкая бледными лицами. Эллен отметила, что в большинстве проходов девушки были скованы тем же способом, что и в их цепочке.

— Это — ваш проход, — сообщил дежурный, когда группа Эллен была введена внутрь. — Вы останетесь здесь, и выйдете только незадолго до начала вашей продажи. Здесь можете делать что хотите, вам даже не запрещается разговаривать, только негромко, но вставать без разрешения вы не можете.

— Господин, — подала голос сто пятнадцатая, — я могу говорить?

Мужчина окинул её пристальным взглядом, и его лицо скривилось в гримасе раздражения, казалось бы, мелочь, но тому, кто прикован к цепи она не сулила ничего хорошего. Однако мгновением позже, по-видимому, найдя девушку вполне приемлемой, он кивнул и коротко бросил:

— Говори.

«Конечно, она настоящая красавица, — с завистью подумала Эллен. — Полагаю, что у такой красотки, как она, куда больше шансов, чем у других, получить подобные привилегии. Держу пари, что эта соблазнительная лиса, прекрасно знает, насколько она красива. Не потому ли она такая смелая? Уверена, что именно поэтому. Интересно, а мне в подобной ситуации разрешили бы говорить? Возможно. Впрочем, обычно девушка мало чем рискует, спрашивая разрешения говорить. Наказать за это могут крайне редко. В конце концов, как ещё рабыня может говорить, если она не имеет права попросить разрешения сделать это?»

— Сколько времени, Господин, осталось до нашей продажи? — спросила сто пятнадцатая.

«Насколько же она отважная», — подумала Эллен.

— Думаю, — ответил он, обводя взглядом проходы и ожидающих в них своей участи женщин, и прикидывая длины цепочек, — не меньше двух анов.

«Как долго!», — воскликнула про себя Эллен.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила спрашивавшая девушка.

«Похоже, он не отказался бы владеть ей, — предположила Эллен. — Интересно, а захотел бы он владеть и мной тоже? Всё возможно. Подозреваю, что я сделала бы для всё что угодно, и вполне преуспела бы в этом».

— Позже вас накормят и напоят, и разрешать облегчиться, — добавил мужчина.

— Да, Господин, — отозвалась сто пятнадцатая, — спасибо, Господин.

Дежурный отвернулся и ушёл, немного позже вернувшись с другой колонной невольниц, заведя их в следующий проход. Время от времени, он появлялся снова, один за другой приводя новые караваны девушек в тот или иной проход подготовительной зоны.

Эллен подняла запястье, и осмотрела браслет, сомкнутый на нём. Конечно, нечего было и думать о том, что она сможет стянуть его с руки. Затем она легла между девушками с номерами сто шестнадцать и сто восемнадцать, и с наслаждением, почти по-кошачьи, потянулась всем телом. Как хорошо, всё-таки оказаться вне клетки!

Эллен лежала на спине и пялилась в небо. Внезапно, на какое-то мгновение, она почувствовала злость на мужчин.

«Они посадили меня в клетку! В клетку! — возмущённо думала она. — Какое право они имели так со мной поступать? По какому такому праву меня держали в клетке? По какому праву эти гореанские животные присвоили себе право держать женщин в клетках, или точнее, таких женщин как я?»

Правда, уже через долю секунды до Эллен дошло, насколько глупым был её вопрос. Это был вопрос Земли, вопрос другого мира, далёкого, легкомысленного, грязного, шумного, неестественного, искусственного мира, вопрос другой системы идеалов, той, которая направлена не на содружество с природой, но на войну с ней. Это был антибиологический, антиприродный, но никак не гореанский вопрос.

«Очевидно, они имеют полное право поступать так, — сказала она себе. — Они имеют право владельцев, очевидное право собственников делать с нами, своими рабынями, всё, чего бы им ни вздумалось. Ты что, ещё не поняла природу этого мира, забыла, где находишься? Какая же Ты глупая маленькая вуло! Какая Ты глупая маленькая сладость!»

Позже, приподнявшись до полулежачего, полусидячего положения, девушка свела ноги и перетекла на бок, с плавным, быстрым, гибким изяществом.

«Ого, — внезапно подумалось ей, — Ты сделала это не задумываясь. Теперь Ты, действительно, стала рабской девкой. Насколько же Ты бесстыдная, Ты маленький кусок клеймёного мяса!»

И она довольно улыбнулась сама себе.

До неё доносился шум толпы, казавшийся далёким, подобно приглушённому расстоянием морскому прибою, некие неразборчивые выкрики, требования, призывы, удары, треск и грохот.

«Они торгуют женщинами, — подумала Эллен. — И я тоже должна буду стать предметом торга. И я не могу этого предотвратить. Ни одна из нас ничего не может с этим поделать. Мы беспомощны, беспомощны абсолютно. Но это подходит нам, то, что мы должны быть абсолютно беспомощными, поскольку мы — рабыни».

Прозвенел гонг, возвестивший о том, что очередная сделка совершена.

«Каким внезапно странным кажется мне то, — размышляла Эллен, — что я, женщина Земли, должна была оказаться здесь, в этом мире, и вместе с этими женщинами ожидать своей собственной продажи».

Но затем, поразмыслив над этой ситуацией, в контексте своего похищения, той ловкости, продуманности и эффективности, с которыми оно было проведено, с учётом той деятельности, которую ведут работорговцы на Земле, а также имеющийся у них доступ к технологиям и транспортным средствам, способным к, по крайней мере, межпланетным перелётам и рынку для таких как она на этой планете, она пришла к заключению, что её судьба не выглядит столь уж неблагоприятной или вообще необъяснимой. Оттенок странности в этом был не больше, чем иллюзией, искажённым воспринятым через призму невежества. Точно так же аборигену могут показаться странными стеклянные бусы. И у неё не было ни малейших сомнений в том, что случившееся с ней, происходило с очень многими женщинами из её прежнего мира. Она подозревала, что её статус, её ситуация, её судьба, её состояние, всё случившееся с ней, как с женщиной Земли, перенесённой на Гор в качестве рабыни, не было чем-то уникальным, характерным только для неё одной. Несомненно, она делила свою участь со многими из представительниц своего прежнего мира.

Время от времени от сцены прилетали удары гонга.

И тогда она сказала себе: «В любом случае, Ты теперь больше не женщина Земли, а всего лишь гореанская рабская девка. Именно этим Ты теперь стала, только этим и ничем кроме этого!»

В голове Эллен сам собой зародился вопрос, продали ли к этому моменту красотку Дару, ту самую которая вчера вечером танцевала в кругу Ба-та, и у которой она позаимствовала браслет, после того как та была выпорота внешним надсмотрщиком. Эллен решила, что это было вполне вероятно, поскольку Дара проходила под таким небольшим номером. С другой стороны они вполне могли бы приберечь её на последок. Решение было в руках рабовладельцев. Признаться, она завидовала низкому номеру Дары.

Спустя какое-то время группу девушек, в которой находилась Эллен, накормили. В их проходе появилась рабыня с ведром густой рабской каши и прошла вдоль их линии, задерживаясь по очереди около каждой из них, предоставляя возможность зачерпнуть не прикованной рукой пищу из ёмкости, ровно столько, сколько могло поместиться в пригоршню. Потом подошла вторая девушка с большим, плоским, плетеным подносом и раздала невольницам по ломтю хлеба. Эллен ещё несколько дней назад, во время похода сюда вместе с караваном, узнала, насколько не разумно было бы попросить добавки.

Меж тем торги шли своим чередом.

Эллен мучила жажда, но она терпела, предположив, что воду им принесут позже. Конечно, это было частью той информации, что была получена девушкой номер сто пятнадцать, за что Эллен была ей по-настоящему благодарна за её смелость и находчивость. Сама она ни за что не решилась бы спросить. Ей же не хотелось освежать своё знакомство с плетью. Всё-таки было что-то в том, чтобы стоять во главе цепи. Фактически, это делало девушку своего рода спикером или представительницей всех остальных. Кроме того, сто пятнадцатая бесспорно была очень красива, а красивые рабыни зачастую, получают режим наибольшего благоприятствования, если можно так выразиться. Само собой это не увеличивает их популярность среди остальных сестёр по рабству. Безусловно, некоторые рабовладельцы, вероятно сознавая скрытую угрозу возникновения тенденции к ослаблению дисциплины, берут за правило быть особенно суровыми с красивыми рабынями, в результате красоткам, удерживаемым под столь жестокой дисциплиной, может потребоваться немалая смелость даже для того, чтобы просто поднять глаза на своих хозяев.

«Впрочем, я уверена, что я ничуть не менее красива, чем она», — решила Эллен.

Конечно, время от времени, то один проход, то другой освобождались, по мере того как их обитательницы проходили вперёд, или быть может правильнее будет сказать, выгонялись вперёд подобно стаду, ведь мужчины, дежурившие на торгах и забиравшие их, больше походили на грубых пастухов чем на заботливых торговцев. Ещё больше увеличивали сходство с пастухами палки, которые они держали в руках и не задумываясь пускали в ход. Тычки и удары щедро сыпались на прикованных к цепям, растерянных, испуганных соблазнительных самок их стада. Подобное обращение лучше любых нетерпеливых слов и уговоров заставляли их поспешать к последнему месту предпродажного ожидания.

В Эллен опять вспыхнула злоба на Селия Аркония. Она вспоминала, как он смотрел на неё, когда она стояла на коленях в огороженном шёлком круге, протягивая поднятые запястья мужчине, чтобы тот связал их, а также позже, когда её вздёрнули на ноги и связанную повели к клеткам.

«Он смотрел на меня, как на животное, — возмущённо думала Эллен. — В его глазах я была не больше, чем связанное животное на поводке!»

Но затем она, сердито дёрнувшись, вспомнила, что это как раз и было всем, чем она была по своей сути, животным, зверьком, домашним любимцем, маленьким, гладким, изящным, соблазнительным домашним животным, которое можно было покупать или продавать.

«Я ненавижу его! — твердила она про себя. — Я ненавижу его!»

Эллен охватила настоящая ярость.

«Он точно так же мог бы смотреть на любую рабыню, — подумалось ей. — Как это всё-таки печально и ужасно быть рабыней! Как великолепно было бы снова стать свободной, так, чтобы иметь возможность мучить его, насмехаться над ним, чтобы можно было бы заставить его страдать, чтобы я могла бы сделать его самого несчастным, чтобы это я могла бы наказывать и мучить его, и не только мельканьем обнажённой лодыжки, но и всем умом и всей властью, оставаясь в безопасности и безнаказанности, пользуясь той защитой, что гарантирована свободной женщине! Но я — рабыня! В таких привилегиях мне отказано! Я не могу вести себя подобным образом. Я не могу так поступать, делать всё чего бы мне ни захотелось! Мужчины решили, что они будут владеть мною, и они сделают это!»

«Я ненавижу его! Как же я ненавижу его! — повторяла она про себя. — Ну так выкинь его из своей головы, ведь он — ничто, простой тарнстер! За тебя дали двадцать одно предложение. У тебя есть неплохой шанс заполучить господина прочно стоящего на ногах. Тебе даже могли бы разрешить сандалии. Тебя может ожидать шёлковая туника. Как же я счастлива, что не достанусь ему! Я ненавижу его! Я ненавижу его!»

До их прохода долетел очередной удар гонга.

Эллен вспомнились Луиза и Рената, интересно были ли они проданы к этому моменту? Она не заметила их ни в клетках, ни у столбов, ни в проходах. Впрочем, в этом не было ничего удивительно, поскольку рабынь в лагере было великое множество. Насколько поняла Эллен, этот рынок не был типичным для Гора. Так же это не было простым праздничным лагерем, в обычном понимании этого слова, хотя для подобных мероприятий торговля женщинами не являлась чем-то необычным. Более того во время празднований это даже иногда сопровождалось специальной рекламой на публичных досках объявлений или прямо на стенах домов. Странность заключалась в том, что торги организовывались и проводились не каким-либо частным домом, а государством, в данном конкретном случае убаратом Кос. Кроме того, необычным было количество предлагаемого товара и относительно короткая продолжительность торгов, от всех женщин планировалось избавиться приблизительно за три дня. Для столь значительного количества товара, порядка тысячи невольниц, это не казалось слишком большим сроком.

Возможно, причиной этого была срочность, безотлагательность или нетерпеливость устроителей. Не исключено, что по окончании запланированных трёх дней торгов какая-то часть женщин могла остаться не распроданной. Всё же тысяча женщин, или около того, было весьма значительным количеством, чтобы избавиться от них в течение трёх дней, даже если часть продавать оптовыми партиями. Проход рядом с группой Эллен наконец освободился и, чуть позже в него пригнали следующую цепочку женщин. Вообще, казалось, что женщин из проходов забирали без какой-либо очевидной системы, по крайней мере, без системы понятной самим обитательницам этих проходов. Проходы по обе стороны от их группы, как ближайшие, так и отдалённые, уже были освобождены и снова наполнены, причём некоторые не по одному разу.

— Похоже, мы особенные, — сказала девушка, прикованная перед Эллен, лот номер сто шестнадцать.

Впрочем, она всего лишь повторила замечание девушки возглавлявшей их караван, которая явно выглядела очень довольной данным обстоятельством. Эллен, в свою очередь, тоже повернулась к следующей по цепи девушке и передала сообщение. Эллен, кстати, тоже была весьма обрадована этим фактом. Очевидно, их группа сохранялась для более поздних продаж.

И кстати, было не трудно определить, какой из проходов будет освобождаться следующим. Просто незадолго перед этим туда приносили ведро, чтобы рабыни могли облегчиться. Это уменьшает вероятность неприятностей во время аукциона, вызванных испугом или ужасом. Впрочем, даже, несмотря на такие меры, в большинстве случаев неглубокое округлое углубление в сцене, вытоптанное множеством миниатюрных, обнажённых женских ног засыпают опилками. После того как ведро, над которым рабыни одна за другой присаживались на корточки, уносили, появлялась другая девушка с ведром воды и большим ковшиком. Рабыни должны были выпить по полному ковшу, опустошив его до дна, поскольку считается, что это улучшает их внешность, приятно округляя живот. У этой жидкости, разумеется, не будет времени, чтобы пройти через их тела за оставшееся до их продажи время.

Внимание Эллен привлекла одна из рабынь в проходе слева от неё. Эта женщина, как и все остальные, была прикована за левое запястье к караванной цепи, вместе с другими в её группе. Однако, её глаза был красными, очевидно от слёз. Кроме того, её спина, да и другие места её тела были перечёркнуты множеством полос, которые, как нетрудно догадаться, должны были жутко болеть. Рабыня поднялась на четвереньки и принялась испуганно озираться вокруг. Некоторые из женщин, делившие один проход с Эллен негромко переговаривались, что было не запрещено.

— Эй, кейджера, — отчаянным шёпотом позвала Эллен, заинтересовавшая её рабыня.

— Чего тебе, рабская девка? — не скрывая раздражения, отозвалась Эллен.

Женщина ожгла её сердитым взглядом и, не переставая опасливо озираться вокруг, по-видимому, боясь присутствия дежурных, шёпотом осведомилась:

— Мы можем разговаривать?

— Да, — кивнула Эллен.

— Они избили меня! — пожаловалась она всё так же шёпотом.

— Вероятно, Ты вызвала их недовольство, — пожала плечами Эллен.

— Ты не понимаешь! — возмутилась женщина. — Они забрали у меня одежду!

— Ни одна из нас не одета, — заметила Эллен, озадачено уставившись на собеседницу.

— Ты не понимаешь, глупая рабыня, — прошипела женщина. — Я — Леди Мелания из Брундизиума! Я — свободная женщина! Произошла ужасная ошибка! Они схватили меня вчера вечером! Они приковали меня к цепи! Они считают, что я — рабыня!

— Вы достаточно симпатичны, чтобы быть рабыней, — заметила Эллен, на всякий случай переходя на Вы.

— Я — Мелания из Брундизиума! Леди Мелания из Брундизиума! Как мне убедить их в этом? Как я могу исправлять это ужасное недоразумение!

— Объясните это владельцам, — предложила Эллен.

— Я пробовала! — всхлипнула женщина. — Но они только избили меня!

— Косианцы? — уточнила Эллен.

— Да!

— Эти делают всё, что пожелают, — пожала плечами Эллен. — Никто не может спорить с копьями Коса.

— Подскажи мне, что я должна делать! Подскажи, как мне освободиться!

— Мне кажется, или мы знакомы? — спросила Эллен, и женщина пристально посмотрела на неё.

— Рабская девка! — вдруг воскликнула она.

— Точно, я узнала вас, — осенило Эллен. — Я вспомнила ваш голос! Вы — та самая свободная женщина, сидевшая у костра, в богато украшенных одеждах сокрытия. На вас ещё ожерелье было надето и много драгоценностей. Вы приказали налить вам вина! А ещё потребовали, чтобы я встала перед вами на колени!

— Да, шлюха! — подтвердила женщина.

— Когда вас продадут, возможно, ваш хозяин даст вам тунику, — усмехнулась Эллен, — конечно, если Вы достаточно красиво его об этом попросите.

— Нахальная рабыня! — обругала её женщина. — Я прикажу, чтобы тебя забили до полусмерти!

— Не получится, — осадила её Эллен. — Сначала придётся заслужить талмит или стрекало, то есть стать первой девкой.

— Рабыня, рабыня! — прошипела женщина.

Эллен немного сместилась вперёд и в бок, и её собеседница поскорее отвернуться от неё, но она не сразу поняла намерение своей собеседницы, а потому её реакция запоздала, в результате землянка успела разглядеть то, что подтвердило её подозрения.

— На тебе клеймо, — заметила Эллен, не без злорадства.

— Нет! — попыталась отрицать женщина.

— А мне кажется, что — да, — усмехнулась Эллен. — А ну показывай!

Женщина раздражённо повернулась немного в сторону.

— Точно, — торжествующе кивнула Эллен, — тебя уже заклеймили.

— Эти животные повалили меня и зажали так, что в я не могла даже пошевелиться! Они заклеймили меня!

— Превосходно получившееся клеймо, — похвалила Эллен.

— Ты думаешь? — заинтересовалась бывшая Леди Мелания.

— Конечно, — заверила её Эллен. — Это же обычный кеф.

— Всё равно это ничего не значит! — воскликнула женщина.

— Не думаю, что мужчины согласятся с тобой, — усмехнулась Эллен. — Ты ещё убедишься в этом.

— Я не рабыня! — заявила она.

— На тебе клеймо, — напомнила Эллен. — Тебя скоро продадут, после чего Ты, несомненно, окажешься в ошейнике. В ошейнике твоего хозяина. И разрешат ли тебе одеваться, в тунику ли, тряпку или рабскую полосу будет прерогативой твоего владельца.

— Но я — Леди Мелания из Брундизиума! — возмутилась женщина.

— Честно говоря, я не уверена, что у тебя вообще есть имя, — сказала Эллен. — Писец тебе имя дал?

— Конечно, нет! — поспешила заверить её рабыня.

— А что писец вписал в свои бумаги? — поинтересовалась Эллен.

— Мелания, — ответила она.

— Тогда тебе дали имя, — заключила Эллен. — Теперь тебя зовут Мелания. Позже твой владелец может поменять его, если оно ему не понравится. Впрочем, оно неплохо звучит, так что, возможно, он позволит тебе его оставить.

— Это и так моё имя! — заявила Мелания.

— Не-а, — покачала головой Эллен, — по крайней мере, не в том смысле, который Ты в это вкладываешь. В том смысле, который Ты имеешь в виду, у тебя нет вообще никакого имени, не больше, чем у тарска. Твоё имя, если сочтут целесообразным тебе его дать, теперь будет зависеть от желания рабовладельцев.

— Если сочтут целесообразным дать мне имя? — переспросила она.

— Не беспокойся, — решила успокоить её Эллен. — Обычно рабовладельцы дают нам клички. Им так удобнее нас запоминать, отличать от других рабынь, подзывать, командовать и так далее.

Рабыня встала на колени и, опустив голову, спрятала лицо в ладонях и зарыдала.

— Какая же Ты лицемерка, — укорила её Эллен.

Мелания подняла голову и, посмотрев на неё сквозь слёзы, пробормотала:

— Я не понимаю.

— Ты пришла без сопровождающих, без телохранителей в праздничный лагерь завоевателей, косианцев. Ты сидела с мужчинами и болтала с ними. Неужели Ты не понимала, что им было мучительно любопытно относительно того, что Ты прячешь под своей вуалью? Не думаешь ли Ты, что они не задавались вопросом относительно того, какие прелести могли бы скрываться под твоими тяжёлыми одеждами? Или Ты подумала, что они были не в состоянии прикинуть примерную ценность твоего ожерелья, разглядеть блеск драгоценных камней украшавших твои одежды? И уж конечно, Ты не могла не знать, что здесь должны были распродать сотни женщин. А разве Ты не флиртовала с теми мужчинами? Разве твоя вуаль, когда Ты пила не была словно случайно расстроена? Не Ты ли сидела очень определенным способом, полуобернувшись в сторону, держа ноги вместе, как могла бы сесть рабыня, если бы ей, конечно, разрешили сидеть? А когда Ты нагло, надменно, высокомерно потребовала от голой рабыни встать на колени у твоих ног, неужели Ты не понимала, насколько мужчинам было бы любопытно, как выглядела бы Ты сама, в такой же позе, только у их ног? Ты что не понимала, что твои манеры и поведение, твои заносчивость и претензии, могут испытывать терпение мужчин? Разве Ты не знала, что результатом этого могло бы стать их желание превратить тебя во что-то для них более интересное, взять тебя в свои руки и сделать соблазнительной, покорной рабыней, трогательно умоляющей позволить ей ублажить их любым способом, какого бы они ни пожелали? Только не думай, что я не заметила, как Ты приподняла кромку подола твоего платья, так, чтобы обнажить лодыжку!

— Нет, — всхлипнула рабыня. — Нет!

— Возможно, они сразу представили, на что будет похожа эта лодыжка, когда её окружит браслет кандалов или шнурок с рабскими колокольчиками.

— Нет! — продолжила протестовать она.

— Ты просила клейма! Ты искала ошейник!

— Нет, нет! — замотала головой Мелания.

— По крайней мере, — усмехнулась Эллен, — они позволили тебе сохранить некую частичку скромности.

— Что? — опешила женщина.

— Насколько я понимаю, запястья свободной женщины, как и все остальные части её тела, не могут быть выставлены на всеобщее обозрение, для предотвращения этого служат перчатки и длинные рукава.

— Да, — изумлённо кивнула рабыня.

— На твоём левом запястье браслет, — указала Эллен. — Он скрывает небольшоё участок запястья, так что, разве тебе не оставлен кусочек скромности?

— Дерзкая рабыня! — возмутилась Мелания.

— Безусловно, — прыснула Эллен. — Кусочек совсем не большой.

— Я не искала ошейник! — воскликнула женщина.

— Искала, это очевидно, — заверила её Эллен.

— Каково это, быть рабыней? — шёпотом спросила она.

— Тут многое зависит от хозяина, — неопределённо ответила Эллен.

— Но мы должны служить нашим владельцам, и всеми способами? — уточнила Мелания.

— Разумеется, — кивнула Эллен.

— И сексуально тоже? — густо покраснев, спросила женщина.

— Это особенно, — подтвердила Эллен.

— Я — не белый шёлк, — шёпотом призналась Мелания.

— Таковых среди нас очень немного, — усмехнулась Эллен, решив не уточнять, что сама она в момент своего переноса на Гор была белым шёлком, и стала красным лишь тогда, когда Мир, её тогдашний владелец, счёл целесообразным вскрыть её для использования мужчин прямо в своём зале приёмов.

Ей вдруг вспомнилось, что сделал он это не так, как мог бы, мягко и чувственно, а практически изнасиловав её. Безусловно, это использование было для неё поучительно, проинформировав о том, что отныне может быть сделано с ней, как с рабыней. Это стало для неё чем-то вроде откровения. А потом он продал её.

— Он был вежливым и хилым, — помолчав, начала рассказывать Мелания. — Единственное, что я почувствовала, это ужасное разочарование.

Она снова покраснела и уставилась в землю перед собой.

— «И это всё?» — спрашивала я себя. И ничего больше? Я осталась неудовлетворённой. Не может быть, что это всё! Я была голодна, а на мою тарелку бросили не больше, чем самую крохотную из крошек!

— Тобой не владели, — пояснила Эллен.

Рабыня поражённо уставилась на неё.

— Тебя следовало раздеть, связать и ласкать в течение многих часов, пока Ты не завопила бы от потребностей и экстаза, — сказала Эллен. — Только после этого тому мужчине следовало войти в тебя со всей властной жестокостью грубого, эгоистичного господина. Вот тогда Ты почувствовала бы себя ничем, всего лишь рабыней. А после этого Ты должна была бы провести ночь в ногах его кровати прикованной цепью, чтобы не могла убежать, дабы там, на том же самом месте, вспомнить свои ощущения, ещё раз прочувствовать то, что было сделано с тобой, и кем Ты теперь стала. Утром тебе позволили бы встать на колени, но только чтобы поцеловать плеть, а потом Ты снова легла бы на живот и вымыла его ноги своим языком. Ты научилась бы повиноваться приказам, работать, служить, подчиняться с готовностью и совершенством. Ты узнала бы, что значит быть собственностью, принадлежащей владельцу, который будет получать от тебя всё что захочет. И Ты сама именно этого будешь хотеть, чтобы твоё господин не был бы удовлетворён ни чем иным, кроме как всем, что он сможет получить от тебя. Прошло бы совсем немного времени, и Ты научилась бы просить и служить ему со всей уязвимостью и страстью рабыни.

Вот тогда твоя жизнь изменилась бы полностью. Ты нашла бы себя доминируемой, и, как любая рабыня, объектом для применения плети. Можешь мне поверить, Ты изо всех сил стремилась бы ублажить господина, и в этом служении, и в этих отношениях, Ты получила бы такие ощущения и такой опыт, что остаются вне кругозора других женщин, тем более у ограниченных, холодных, мелочных, инертных, непробуждённых свободных женщин. Твоё сексуальное удовлетворение не результат только его действий или только твоей чувственности, а результат взаимозависимости природы самца и самки, мужчины и женщины, господина и рабыни, того, кто командует и той, кто, покорена, капитулировала и любит, той, кто обязана доставлять удовольствие, являясь объектом для наказания, должна служить и служит благодарно, рьяно, любвеобильно, каждой клеточкой своего порабощённого существа. И она наслаждается своим служением, она жаждет служить со всем пылом, и она знает, что должна служить, хочет она того или нет. Это утешает её и это нравится ей. Она знает, что её нашли достаточно привлекательной, чтобы надеть на неё свои цепи. Она наслаждается тем, что её нашли достойной ошейника. Она знает, что является наиболее желанной из всех женщин. Рабыней! Её нашли достаточно возбуждающей, достаточно привлекательной, достаточно желанной, чтобы поработить, сделать собственностью. И наконец, она находится в состоянии мира со своим полом, у ног её господина, она пришла домой, к своему ошейнику.

— Спасибо, Госпожа, — прошептала рабыня и легла на землю.

— Быть может, тебе стоит попробовать закричать с аукционной площадки, заявив о своей свободе, — предположила Эллен, — попытаться привлечь внимание граждан Брундизиума.

— Скорее всего они просто изобьют меня, — вздохнула она.

— Тем не менее, Ты могла бы попробовать, — сказала Эллен.

— Нет, — отмахнулась Мелания. — Я хочу быть проданной.

— Понимаю, — кивнула Эллен. — Однако это можно было бы сделать из других соображений.

— Каких? — заинтересовалась женщина и, повернувшись на левый бок, приподнялась на локте.

— Если Ты не попытаешься, то так и не узнаешь, что могло бы произойти.

— И что? — спросила женщина.

— В твоём сознании может остаться смутное сомнение относительно того, что Ты, возможно, ещё могла бы быть в состоянии вернуть свою свободу в тот последний момент, прежде, чем таковая возможность не исчезла навсегда, — пояснила Эллен. — Цена этого знания невелика, всего лишь порка, несколько ударов плети.

— Но уже я не хочу быть свободной, — прошептала Мелания.

— Но, возможно, не приложив всех усилий, чтобы получить обратно свою свободу, не потерпев в этом неудачу, не придя к пониманию абсолютной безнадёжности таких усилий, Ты будешь не до конца осознавать своё рабство, недопонимать его непреклонность и безусловность. Конечно, тогда Ты лучше поймёшь себя как рабыню. Вот потому я и советую тебе провести этот эксперимент, попробовать, оказавшись на сцене, смело, открыто, отчаянно потребовать свободы, рьяно попросить помощи.

— Ты думаешь, что меня могут отпустить? — напряглась женщина.

— Конечно, нет, — ответила Эллен. — Но, таким образом, Ты получишь прекрасный урок категоричности своего положения и статуса, изучишь то, что Ты не можешь изменить или хотя бы в малейшей степени переквалифицировать своё состояние, поймёшь, что в таких вопросах Ты беспомощна, абсолютно беспомощна, короче говоря, что Ты — полная и бесправная рабыня.

Женщина поражённо уставилась на Эллен. Глаза её были красными от слёз, нижняя губа дрожала.

— Впрочем, даже если тебе удастся получить назад свою свободу призывом со сцены, чего, уверяю тебя, не будет ни в коем случае, это не закроет вопроса.

— Госпожа? — не поняла она.

— Если для тебя так важна твоя неволя, и Ты видишь в ней свою единственную возможность получить полное удовлетворение, как женщины, Ты будешь продолжать снова и снова подвергать себя риску попасть в ошейник, небрежно надевая вуаль, бродя по мостам ночью в полном одиночестве, приподнимая подол платья, словно не желая запачкать его в уличной грязи, невежливо разговаривая с незнакомцами, осуждая Домашние Камни гостей твоего города, путешествуя с плохо охраняемыми караванами и так далее.

Около большой сцены снова ударили в гонг. Обе рабыни одновременно подняли головы, прислушиваясь к отдалённому звону. Рабыня слева от Эллен перевела взгляд на браслет, сомкнутый на её левом запястье. Тихонько звякнули звенья цепи. Звон гонга перешёл в постепенно затихающий гул, и рабыни снова посмотрели друг на дружку. Только что продали ещё одну женщину.

— В конечном итоге, тебе нет нужды волноваться по поводу возможности вернуть свою свободу, — сказала Эллен. — Тебе нет никакого смысла задаваться такими вопросами. Ты можешь выкинуть их из своей головы. Ошейник будет смотреться на тебе столь же правильно, сколь и на любой рабыне Гора.

Женщина кивнула и улыбнулась.

— А какой у тебя номер лота? — полюбопытствовала Эллен.

— Госпожа не умеет читать? — удивилась Мелания.

— Нет, — раздражено буркнула Эллен.

Правда в этом она несколько погрешила против истины, поскольку уже была в состоянии различить некоторые цифры, например, те, из которых состоял её собственный номер и некоторые подобные. Они были достаточно просты. Номер же её собеседницы было довольно сложен, по крайней мере, так ей казалось в то время. К тому же, она знала, что некоторые из тех знаков, что были надписаны на грудях рабынь, могли иметь значение отличное от простого числового. Дело в том, что обычно гореане не используют чего-то вроде арабских цифр, а представляют различные числа буквами и комбинациями букв. Для большинства расчетов здесь используются счёты. Говорят, что у некоторых высоких каст, например, Писцов и Строителей, есть тайные цифры, которое облегчают вычисления. Признаться, Эллен и по сию пору не знает, правда ли это или просто слухи.

— Я — тысяча двести сорок вторая, — сообщила рабыня.

— Крупная цифра, — прокомментировала Эллен.

— Я получила этот номер поздно, — пояснила она, — уже после того, как большинство девушек было пронумеровано.

Эллен понимающе кивнула.

— Если бы меня поработили раньше, у меня мог бы быть меньший, более престижный номер, — добавила Мелания.

— Я тоже так думаю, — поддержала её Эллен.

— Я, правда, красивая? — поинтересовалась женщина.

— Это могут решать только мужчины, — вздохнула Эллен.

— Да, Госпожа, — согласилась с ней Мелания.

— И всё же, да, — сказала Эллен. — Ты красива.

— Спасибо, Госпожа, — поблагодарила рабыня.

— Я думаю, что за тебя дадут хорошую цену.

— Спасибо, Госпожа, — повторила она.

Эллен с интересом отметила, что не один, а сразу два прохода подготавливались для того, чтобы выдвинуться в сторону сцены. Вскоре оба прохода были освобождены, а на место уведённых женщин привели новые цепочки невольниц.

«Торги, могли бы идти и побыстрее, — подумала Эллен, ложась на спину на траву между столбами, на которых были натянуты ленты, отмечавшие проходы. — Остаётся только надеяться, что нам недолго осталось ждать. Я жажду прикосновения господина. Косианцы проследили за этим. Эти гореанские животные походя, просто пожелав этого, высвободили рабыню, живущую во мне. Они раздули рабские огни в моём животе, и теперь они бушуют там, отчаянно, мучительно, и я не могу этим управлять, я беспомощна в их власти. Животные! Они исцелили меня, и теперь я страдаю от своего здоровья, от своей, бьющей через край жизненной энергии. Я нуждаюсь в руке господина. Я боюсь, что умру, если ещё день потерплю без неё. Я должна принадлежать как можно скорее, или мои потребности меня убьют. Мне уже не важно, кто меня купит. Я, конечно, надеюсь, что он будет богат. Как бы то ни было, я буду просить позволить служить ему, красиво, жалобно, беспомощно. Пожалуйста, проявите милосердие к своей рабыне, мой будущий господин! Я внезапно стала такой несчастной! Я ничего не могу с собой поделать. Почему они так поступают с бедной рабыней? А эта бывшая свободная женщина! Что она может знать о том, что с ней сделают, какие страсти разожгут в её теле! Что она сейчас может знать о том, что значит быть превращённой в игрушку мужчин, беспомощную, жалкую, просящую, умоляющую игрушку? Эллен взглянула на женщину ещё недавно бывшую свободной, а теперь лежащую подле неё. «Какая же Ты наивная ничего не знающая простушка, — подумала она. — Вот и оставайся невежественной. Пока. Скоро Ты всё узнаешь. Тебе предстоит многому научиться, моя дорогая. А мне и своих проблем хватает. Какая же я всё-таки несчастная, как же я ужасно несчастна!» Девушка думала о том презрении, с каким Мир посмотрит на неё, как пренебрежительно он будет относиться к ней, своей бывшей преподавательнице, в прежние времена славившейся чопорностью и серьёзностью, ныне превратившуюся в беспомощную жертву рабских потребностей. Однако сама она нисколько не чувствовала недовольства от того, что стала настолько женственной и энергичной.

«Я предпочитаю чувствовать, чем оставаться бесчувственной, — призналась сама себе Эллен. — Лучше чувствовать столь многое, чем не чувствовать ничего. Но я так несчастна. О, мой будущий господин, пожалейте рабыню, которую Вы купите! Успокойте мои потребности! Удовлетворите меня, хотя бы немного! Вы же не откажите в ласке своему домашнему животному, особенно если оно попросит об этом достаточно красиво?»

— На корточки! — раздался резкий мужской голос откуда-то из-за спины Эллен.

Обернувшись, она увидела мужчину стоявшего в конце прохода, смежного с её, в нескольких ярдах позади. Рабыня, стоявшая последней в ряду слева от Эллен, расставила ноги и присела на корточки. Мужчина впихнул между ног женщины большой круглый керамический сосуд. Шепоток пробежал по обеим цепочкам, и девушки одна за другой принялись оборачиваться назад.

Подле дежурного стояла рабыня с ведром воды и ковшиком. «Значит, ту колонну, что слева, выведут первой, — решила было Эллен, но уже в следующий момент мужчина передвинул сосуд вправо, и рабыня, последняя в их проходе встала в позу и выполнила ожидаемое от неё действие.

Стало очевидно, что обе цепочки, скорее всего, будут уводить одновременно. Дежурный ногой переправлял сосуд то туда, то сюда между этими двумя проходами, продвигаясь от конца к голове колонн. Следом за ним шла рабыня с водой. Каждая рабыня, по очереди воспользовавшись горшком, должна была встать на колени и выпить из ковша до дна. Эллен с нетерпением ждала возможности напиться. Жажда уже становилась невыносимой, и она не сомневалась, что остальные девушки на их цепи были в том же состоянии. Впрочем, ждать оставалось совсем недолго и, милостью господ, жажду прикованных к цепи рабынь вот-вот должны были утолить. И что ещё более важно с точки зрения работорговцев, сами девушки после этого будут выглядеть свежее и лучше. Эллен уже была в курсе, правила поить товар непосредственно перед продажей.

— Встать, — буркнул надсмотрщик рабыне рядом с Эллен, ещё недавно бывшей свободной женщиной. — Расставь ноги, на ширину горшка!

— Пожалуйста! — взмолилась прежняя Леди Мелания, в ужасе озираясь вокруг.

— Приседай, — приказал он. — И поторапливайся рабыня.

Густо покраснев, заливаясь слезами, ручьями, бежавшими по её щекам, прежняя свободная женщина нерешительно присела на корточки над сосудом и, несомненно, впервые в своей жизни, облегчилась у всех на виду. Конечно, с точки зрения окружающих в этом не было ничего особенного, и не было никаких веских причин наблюдать за нею. Но, когда Мелания украдкой осмотрелась, то, к своему смущению, заметила, что некоторые из девушек, в том числе и Эллен, лицо которой буквально светилось высокомерным превосходством и почти откровенно злорадным удовольствием, наблюдали за нею. Слезы с новой силой побежали из её глаз. Ей нечего было рассчитывать на сочувствие Эллен, которая не забыла и не простила её прежнюю надменность. Видеть, как это некогда надменное существом, ныне униженное до жалкой рабыни, присаживается на корточки над горшком, совершая по столь интимное действие на команде, было по-своему сладкой местью. Рабыням не позволена скромность.

— Сто семнадцатая, — сказал мужчина, прочитав номер лота на груди Эллен.

Эллен забрала сосуд у Мелании, и присела над ним на корточки. Теперь уже глаза прежней свободной женщины оказались направлены на неё, и уже в них светилось злорадством и удовлетворением. Теперь пришла очередь недавней свободной женщины наблюдать замешательство рабыни и смаковать её смущение. Разумеется, Эллен это рассердило. Она смотрела прямо перед собой, делая вид, что не замечает. Однако негромкий смешок, послышавшийся слева, привёл её в ярость. Эллен повернулась к своей соседке и, не скрывая раздражения, буркнула:

— Ну и? Мы обе — рабыни!

— Да, Госпожа, — вымученно улыбнулась прежняя свободная женщина и тут же встала на колени перед подошедшей к ней рабыней с ведром воды и начала пить из поднесённого к губам ковшика.

«Ты будешь хорошо смотреться в ошейнике», — раздраженно подумала Эллен. Вскоре и красотка под номером сто пятнадцать была готова к выводу в район сцены, после чего двое дежурных, поторапливая своих подопечных ударами палок и сердитыми криками, погнали эти два прохода вперёд. Один раз Эллен вскрикнула от боли, когда по её спине чуть ниже левого плеча хлестнула палка. Неслабый удар достался и ещё недавно свободная Мелании. Как будто они могли двигаться быстрее, чем остальные рабыни прикованные к одним с ними цепям! Идти было недалеко и вскоре обе цепочки женщин остановились около большой сцены, справа, если стоять лицом к зрителям, и по команде надсмотрщика опустились на колени. Мужчины теперь были прямо перед ними, и гул толпы стал пугающе громким. Со сцены слышались призывы аукциониста, покупатели выкрикивали комментарии и предложения цены. Внезапно Эллен охватил ужасный испуг. Её собиралась продать. Продать! След удара на её плече всё ещё горел. Все девушки, которых, казалось бы, непонятно зачем торопили, подгоняя палками, заставляя неловко перебирать ногами, сталкиваться и спотыкаться, теперь стояли на коленях, прижимаясь друг к дружке, с трудом переводя дыхание и испуганно озираясь. Они были растеряны, смущены и жутко запуганы. На самом деле, это делалось для того, чтобы перед выходом на сцену аукциона у них не осталось ни малейшего сомнения в их рабскости и уязвимости, их хотели запугать и лишить воли, выбив даже мысль о том, чтобы отказаться повиноваться командам или жестам аукциониста. Они должны были слушаться немедленно и беспрекословно, не давая покупателям ни малейшего повода усомниться в покорности жалкого, презренного, рабского товара.

«Так что, — подумала Эллен, — похоже, что есть ещё одна причина, помимо спешки и нетерпеливости для того, чтобы так рьяно гнать плачущих, вскрикивающих, умоляющих о милосердии, спотыкающихся женщин вперёд, понукая их словно отару верров. Возможно, в их планы также входило сделать так, чтобы мы выглядели перед покупателями запуганными рабынями». Однако то, что Эллен принимала всё это, никоим образом не уменьшало эффективности этого метода на ней самой. Она боялась, тряслась от страха, была запугана до колик. Так что это понимание, если она вообще это понимала правильно, ничуть не отменяло реальности, а лишь делало её более понятной для рабыни. Такое обращение, было оно намеренным или нет, неизбежно вызывало в ней предчувствия и страхи, полностью подходящие для такой как она в случаях, таких как этот. Сказать, что она была испугана, это всё равно, что ничего не сказать. Она была прикованной к цепи рабыней, которую вот-вот должны были предложить покупателям. Её трясло от страха. Плечо саднило. Теперь она не сомневалась, что будет бежать на сцену с презренной живостью, боясь, что её могут заподозрить в недостатке уважения. Возможно, в ударах и тычках не было особой необходимости, но они напомнили ей о том, чем она была, и что с ней могло бы быть сделано. Несомненно, это было более чем веской причиной для столь жестокого и нетерпеливого обращения.

Если в их намерения входило, преподавать ей урок того, чем она была и, что могло быть с ней сделано, то они в этом преуспели.

Она была закованной в цепи, испуганной рабыней.

И в этом она не отличалась от остальных. Мужчины видя женщин на сцене, не сомневались, что те хорошо знали, что они — рабыни.

Эллен не смогла разобраться в принципе, по которому девушек одну за другой забирали с цепи и вытаскивали на поверхность сцены.

Солнце уже скрылось за горизонтом и лишь пламя факелов освещало пространство торгов. Конечно в основном их свет падал на сцену, а согнанный в груду жалкий товар пребывал в тени у её основания. Один из надсмотрщиков стоял на лестнице, ведущей на поверхность сцены, отслеживая ход торгов, тип продаваемой девушки, характер предложений цены и так далее. Возможно, именно он принимал решение относительно того, кого было бы наиболее разумно выставить следующей. Другие мужчины, дежурившие внизу, выводили девушек на сцену, и, по-видимому, третьи их оттуда забирали, уводя по лестнице с другой стороны. И, похоже, был ещё на самой сцене рядом с аукционистом как минимум один дежурный, который, как предположила Эллен, в случае необходимости мог бы оказать тому помощь, возможно поставив девушку в ту или иную позу, или поддержать её, если она окажется неспособна держаться на ногах охваченная ужасом или слабостью.

«Я ненавижу Мира, — думала Эллен. — Я ненавижу Селия Аркония. Меня собираются продать! Как они могут торговать мною? Я же женщина! Но, увы и ах, Эллен, Ты — женщина, которая является рабыней! Так что получается, что тебя можно продать, и, соответственно, для тебя правильно быть товаром! Более того, за меня внесли двадцать одно предложение! Значит, на меня имеется спрос, мужчины заинтересованы в обладании мной, возможно очень заинтересованы! Сотни мужчин присматривались ко мне, пока я находилась в выставочной клетке. Интересно кто из тех сотен сделал за меня предложения? Увы, этого я знать не могу. Кто бы мне это мог сказать? Единственное, что я знаю, это то, что самое высокое из тех предложений, независимо от того, каким оно могло бы быть, в некотором смысле перебьёт все остальные, оказавшиеся меньше, и станет стартовой ценой, с которой и начнётся аукцион. И конечно маловероятно, что торг может закончиться на той же цене с которой начнётся. В конце концов, помимо того, что на меня, прикованную наручниками к столбу в выставочной клетке, обратили внимание, и на этой основе внесли двадцать одно предложение, позже меня не могли не заметить в другом месте, когда я в праздничном лагере, в течение нескольких анов разносила вино у амфоры Каллимаха, благо номер на моей груди был всем хорошо виден, а ещё чуть позднее я ещё и выступала в кругу Ба-та! Уверена, многие вспомнят такую рабыню, когда она поднимется на сцену, а в действительности, по крайней мере, некоторые, будут подсчитывать свои монеты, в ожидании её появления. За меня будут торговаться. А потом меня продадут! И самое высокое предложение станет моей стартовой ценой. Но как же любопытно, каким оно будет! Как я боюсь того момента, когда я окажусь на сцене, выставленная на всеобщее обозрение перед мужчинами, раскованными, зрелыми, сильными, похотливыми, мужчинами, которые привыкли владеть и командовать женщинами. Я прикована к цепи, я раздета, я не могу убежать! В этом мире я — собственность, животное! Мною собираются торговать, как свиньёй или лошадью!

Я буду товаром! Я буду продана! Конечно меня придадут! Ведь я — рабыня!

Но как вышло, что я очутилась здесь? Как такое могло случиться, что я оказалась здесь?

Глупая вуло, Ты здесь, потому что тебя сюда привели мужчины, точно так же, как они приводили в такие места других женщин, в течение многих столетий и, несомненно, в тысячах миров.

Но почему, почему!? Да потому, что они нашли тебя интересной, а значит, будут иметь тебя в своём ошейнике.

Конечно, они не могут продать меня. Не меня, только не меня! Ты что, не слышишь выкрики, предложения цены, призывы аукциониста?

Но они не имеют права торговать мною. А почему нет? То, что тебя, женщину, продают, лежит полностью в пределах их прав предписанных законами природы.

Разве Ты ещё не поняла, что, такие как Ты, дорогая Эллен, милая, прекрасная Эллен, являются законной собственностью мужчин? Разве Ты не ощущала и не сознавала этого в течение многих лет?

Так почему тогда, Ты не можешь быть продана?

Как вышло, что я — рабыня? А это природа сделала тебя такой. Ты можешь только пожалеть своих бедных сестёр, ещё не встретивших своих владельцев.

Да, да, да! Я хорошо осознаю себя рабыней, и понимаю, что это законно, но я так боюсь быть проданной! Кто меня купит? Кому я достанусь? Я боюсь быть товаром, боюсь!

Боюсь!»

Эллен чуть не вскрикнула и испуганно дёрнулась, но это не её рука оказалась в захвате первого из двух дежурных, а той из рабынь, что стояла на коленях в каких-то дюймах от неё, той самой, что ещё недавно была свободной женщины. Проскрежетал ключ, вставленный и повёрнутый в замке браслета, звякнула цепь, свалившаяся с её запястья. Меланию рывком поставили на ноги и придержали в вертикальном положении, поскольку казалось, что сама она стоять не могла. Тело женщины тряслось как в лихорадке, ноги подгибались. Эллен поймала на себе её полный ужаса взгляд. Мелания словно пыталась рассмотреть в её глазах сочувствие и надежду, но увидела лишь отражение своего собственного ужаса.

— Я сейчас сожму кулак! Я сжимаю кулак! — сообщил аукционист. — Всё мой кулак сжат! Продано!

Прозвенел гонг, установленный где-то на сцене, скорее всего, в её задней части. Следом послышались рыдания, резкий звук упавшей плети и вопль боли. Прежняя свободная женщина подняла глаза и жалобно посмотрела на дежурного, зажавшего её левое плечо в словно в железных тисках, возможно, впервые поняв, что значит быть женщиной и рабыней, однако он даже не заметил этого, поскольку его сосредоточенный взгляд был направлен на надсмотрщика, дежурившего на лестнице. Наконец тот резко махнул рукой, требовательно и нетерпеливо. Мужчина выдернул, испуганно вскрикнувшую, бывшую Леди Меланию из кучи невольниц, и поволок спотыкающуюся женщину к лестнице.

«Как быстро! — подумала Эллен. — Ей совсем не дали времени на то, чтобы приспособиться к неволе. Её же заклеймили только вчера вечером!»

Эллен вспоминалось драгоценное ожерелье, лежавшее поверх вуали и одежд прежней свободной женщины. Конечно, жизнь в богатстве, роскоши и избалованности мало чем могла подготовить её к цепям, унижению, выставлению напоказ, обжигающему поцелую раскалённого железа, прижатого к её бедру, к внезапной остроте назидательного удара плети, к ошейнику на горле, к властным мужским рукам, к посыпанной опилками сцене торгов. Впрочем, Эллен не забыла её надменности в бытность свободной женщиной, её прежней спеси, почти невыносимого высокомерия с каким она смотрела на Эллен, хотя сама она, между прочим, под своими одеждами была не больше, чем такой же женщиной, а значит с точки зрения мужчин подходящей, чтобы быть рабыней! Неужели она не имела никакого понимания себя? Неужели не останавливалась порой перед зеркалом, изучая очарование своих собственных безошибочно рабских форм! Зато какой самоуспокоенной она была, с какой надменностью верила в безопасность своего положения, с каким удовольствием пряталась она за стенами крепости своего статуса! Какой самодовольной она была, какой величественной!

«Она — просто лицемерка, — внутренне усмехнулась Эллен. — Да она жаждала оказаться в ошейнике, и наконец этого добилась! Скоро твоя попытка получить его увенчается успехом! Ты будешь продана, рабская девка! Тебя продадут тому, кто предложит самую высокую цену!»

Однако затем Эллен одёрнула себя, ведь теперь эта некогда свободная женщина ничем не отличалась от неё самой. Она было всего лишь такой же рабыней. И в Эллен всколыхнулось сочувствие и боязнь за неё.

«Я надеюсь, что тебе достанется сильный и доброжелательный хозяин, — пожелала ей Эллен, — тот, кто разглядит твои потребности, тот, кто будет заботиться, любить и лелеять тебя, и одновременно такой, у ног которого тебе никогда не будут позволено забыть, что Ты — женщина и рабыня».

— Десять медных тарсков за эту шлюху! — выкрикнул аукционист. — Недрессированная! Ещё ни разу не была в ошейнике! Кто хочет быть её первым хозяином?! Заклеймена только вчера вечером! Свежее мясо прямо из-под железа! Итак? Пятнадцать медных тарсков! Семнадцать! Её поимели лишь однажды, да и то как свободную женщину!

Из толпы послышался смех.

Новообращённая рабыня, если она была обращена в целях перепродажи, обычно подвергается проверке девственности. Эллен могла представить себе весь ужас такой процедуры, когда тебе разводят ноги и проводят экспертизу. Понятно, что в случае Мелании эта проверка, несомненно к её досаде, стыду и смущению, дала отрицательный результат. Эллен могла вообразить с какой истеричностью защищала она свою добропорядочность, доказывала что у неё такой опыт был лишь однажды, да и то она не получила от этого никакого удовлетворения, сильно сожалела об этом, сочла это отвратительным, ну и так далее в таком духе, в общем обычная оборонительная позиция свободной женщины отстаивающей свою фригидность.

«Подожди, вот чувствуешь в себе рабский жар и поползёшь к мужчине, умоляя о прикосновении», — подумала Эллен.

То, что сообщил аукционист о сексуальном опыте рабыни, конечно, соответствовало тому, что она рассказала о себе в беседе с Эллен. И Эллен не сомневалась, что это было правдой. А с чего это рабыня, тогда ещё свободная женщина, явилась бы в праздничный лагерь в одиночку, если бы она на глубинном, подсознательном уровне, едва ли понимая смысл своего поступка, если не в поисках чего-то большего, того, что она была уверена, должно было существовать.

— Так что, можно считать, что она едва вскрыта для мужских удовольствий! — меж тем нахваливал товар аукционист. — Можно даже сказать, что она практически «ещё не открыта для мужских удовольствий», точнее, ещё не открыта для настоящих мужских удовольствий, и конечно не открыта, как могла бы быть открыта рабыня! Двадцать медных тарсков! Кто хочет быть первыми, кто откроет её, как открывают рабыню?! Двадцать пять! Посмотрите на эту соблазнительную рабыню! Присмотритесь к ней! Видите её? Её ещё можно впервые открыть как рабыню, но лишь однажды! Кто хочет быть тем, кто первым откроет её как рабыню?! Кто будет первыми обладать ею как рабыней! Двадцать восемь! Тридцать! Тридцать пять!

Но в следующий момент, к шоку и трепету Эллен, прежняя свободная женщина сама обратилась к толпе:

— Сэры! — выкрикнула она. — Благородные сэры!

Она всё-таки осмелилась обратиться к толпе!

Аукционист, находившийся где-то на поверхности сцены, внезапно затих, несомненно, на мгновение озадаченный произошедшим, а возможно даже не в силах постичь этого. Разумеется, он был захвачен врасплох. А справа от сцены, у подножия широких, невысоких, округлых ступеней, стоявшие на коленях, прикованные к цепям, сбившиеся в кучу рабыни обменялись пораженными, испуганными взглядами. Конечно, ведь рабыня на сцене не получила разрешения говорить!

Над толпой покупателей тоже повисла внезапная угрожающая тишина, и это было ещё более пугающим. У Эллен вырвался негромкий стон. Ей вдруг пришло в голову, что жизнь женщины, стоявшей на сцене, могла оказаться под угрозой. Давая Мелании совет, она как-то не подумала об этом.

— Сэры! — позвала бывшая свободная женщина со сцены. — Помогите мне! Я прошу о помощи! Посмотрите на меня! Я не та, кем кажусь! Я — свободная женщина, свободная!

Где-то в толпе рассмеялся мужчина.

— Да! — закричала она. — Я, правда, свободна! Я — свободная женщина по ошибке, неправедно приведённая сюда, выставленная перед вами в таком виде и униженная, как если бы я могла быть голой рабыней! Я — свободная женщина! Я — Леди Мелания из Брундизиума. Сограждане, окажите мне помощь! Я попала в ужасную ситуацию! Я прошу благородных, галантных граждан Брундизиума спасти меня! Пожалуйста, пожалуйста!

— Замечательно, — перебил её аукционист и крикнул толпе, — на её спасение потребуется каких-то тридцать пять медных тарсков!

Толпа взорвалась смехом.

— Пожалуй, я спасу её для своей плети! — заявил один из зрителей. — Тридцать шесть тарсков!

— А я готов спасти её для своих садов удовольствий! — выкрикнул другой мужчина. — Тридцать семь!

— Думаю, что спас бы её для кухни! — захохотал третий. — За десять медных тарсков!

Толпа тут же поддержала его новым взрывом смеха. Это была цена предложенная аукционистом в качестве открытия торгов.

— А её случайно взяли не внутри стен Брундизиума? — поинтересовался кто-то.

— Нет, — ответил аукционист. — Но даже если бы это имело место, клеймо-то уже на ней!

По толпе опять прокатилась волна смеха.

— То есть Вы подтверждаете, — не отставал мужчина, — что, она была должным образом порабощена, и что все юридические формальности и приличия были удовлетворены?

— Разумеется, — заверил его аукционист. — Все исполнено в безупречном порядке, вплоть до последней детали.

— Пожалуйста, сэры! — закричала женщина. — Сжальтесь надо мной!

— Моя плеть сжалится над тобой! — проворчал мужчина. — Тридцать восемь медных тарсков!

Женщина вскрикнула от страдания.

— Как она оказалась здесь? — осведомился один из покупателей.

— Она, потеряв осторожность, сама, по собственному выбору пришла в лагерь, — ответил аукционист.

— Тридцать восемь медных тарсков, не слишком ли дорого за столь глупую женщину? — поинтересовался кто-то.

Его замечание было встречено понимающими смешками.

— Пожалуйста, сэры, спасите меня! — воззвала женщина. — Кто-нибудь, пожалуйста, спасите меня!

— Ты просишь о том, чтобы тебя выкупили, моя дорогая? — заботливо уточнил аукционист, но таким голосом, что его мог легко расслышать каждый в толпе.

— О, да! — закричала она. — Да! Да! Я прошу, чтобы меня выкупили!

Толпа вновь разразилась хохотом.

— Только рабыни могут просить о том, чтобы их купили, — сообщил ей аукционист.

— Нет! — воскликнула Мелания.

— На колени, рабская девка! — бросил аукционист.

Эллен предположила, что, скорее всего, в этот момент женщина немедленно упала на колени. Снова смех в толпе, но, к своему удивлению, Эллен не услышала удара плети.

— Пожалуйста, — закричала женщина снова, теперь стоя на коленях и, возможно, жалобно протягивая руки к толпе. — Я стократно возмещу вам то, что Вы отдадите за меня!

— Так Ты признаёшь себя рабыней? — осведомился аукционист.

— Да! — всхлипнула Мелания.

— Да, что? — уточнил он.

— Да, Господин! — почти выкрикнула женщина.

— Ты имела в виду, денежное возмещение? — спросил аукционист.

— Да, — подтвердила она и тут же исправилась: — Да, Господин!

— Уверен, Ты знаешь, — сказал мужчина, — что в твоём распоряжении более нет финансовых средств, не больше, чем у кайилы или тарска. Рабыне ничего не принадлежит, даже её ошейник.

— Нет! — воскликнула Мелания. — Нет, Нет!

— В позу её, — бросил аукционист.

Эллен, сжавшаяся в комок вместе с другими девушками у подножия сцены, вздрогнула, услышав крик боли женщины, и предположила, что помощник аукциониста, скорее всего, вздёрнул её на ноги.

— Полюбуйтесь на линии её фигуры, — призвал аукционист к толпе, а потом скомандовал, по-видимому, своему помощнику на сцене: — Поверни её.

— Сорок медных тарсков! — послышался чей-то голос.

— Сорок пять! — тут же повысил его ставку другой.

— Тебе действительно, придётся, моя дорогая, — усмехнувшись, сказал аукционист женщине, — возместить своему покупателю то, что он потратит на твою покупку, впрочем, как и любой рабыне. Ты возместишь ему это обильными, рабскими, интимными услугами. Ты будешь возмещать ему это изо дня в день, из ночи в ночь, щедро, изобильно, бесконечно. Ты будешь горячей, преданной и послушной. Ты станешь для него совершенством. Ты будешь его имуществом и игрушкой. Ты будешь ему и поваром, и прачкой, и домохозяйкой, и служанкой, и, хочешь Ты того или нет, боишься Ты того или нет, ответишь на его самые тайные мечты об удовольствии.

Толпа ответила на его слова хриплыми криками.

Эллен могла только догадываться о том, что происходило на сцене.

— А теперь, давайте-ка проверим, как у неё с жизненной энергией, — предложил аукционист.

Эллен вздрогнула.

— Встань лицом к покупателям, — приказал аукционист, — выпрямись, ещё прямее, расставь ноги, ещё шире, положи руки на затылок, запрокинь голову, теперь замри и держи позу!

Через мгновение до Эллен долетел женский вопль.

— Встань в позу! — рявкнул аукционист.

Женщина вскрикнула от позора, страдания и изумления.

— Придержи её, — скомандовал аукционист, несомненно, обращаясь к своему помощнику.

— Спокойно, спокойно, маленькая вуло, — проговорил аукционист, успокаивающим голосом.

Послышался новый крик Мелании полный протеста, стыда, и одновременно облегчения, благодарности и радости.

— А вот теперь падай на живот, фигуристая маленькая шлюха — велел аукционист, — и проси мужчин купить тебя. Уверен, Ты хорошо знакома с теми способами, которыми это следует делать.

Учитывая, что в обычаи гореанских свободных женщин входит презирать и ненавидеть рабынь, и даже не интересоваться ими, ясно, что найдётся немного тем, к которым они могли бы проявить больший интереса. Зато в общении со свободными мужчинами, свободные гореанки редко пренебрегают возможностью говорить о рабынях надменно и пренебрежительно. Как же утомительно должно быть для мужчин слушать, как они постоянно клевещут и наказывают невинных, беспомощных, откровенно одетых кейджер, порой прямо в тот момент, когда те их обслуживают. Естественно, они хотят, чтобы мужчины разделили их взгляды, однако большинство гореанских мужчин воздерживаются от обсуждения с ними данного вопроса, кроме, разве что, дежурных фраз вроде: «Не обращайте на них внимания. Пусть они остаются вне ваших интересов. Вы свободны и бесценны. Они — всего лишь никчёмные рабыни, не больше чем домашние животные». Однако, несмотря на их претензии на незаинтересованность такими вопросами, свободные женщины, и это совершенно очевидно, страстно стремятся узнать всё, что могут о рабынях и их жизни. Что они делают? Как они служат своим владельцам? Что происходит за закрытыми дверями альковов? На что это похоже — быть обязанной повиноваться? Что такое, быть в ошейнике? Когда же свободные женщины остаются наедине друг с дружкой, и рядом нет никаких малолетних свободных девочек, то они никогда не упускают возможности посплетничать об этом. Порой даже кажется, что они одержимы своими порабощёнными сёстрами. Но если они действительно свободны, тогда почему они считают тему рабских девок столь чрезвычайно привлекательной? Разумеется, для Эллен, всего лишь рабыни, было бы через чур самонадеянно, размышлять над такими вопросами. Однако она, считает, что будет нелишним отметить, что подобные антипатии и обаяние не ограничиваются только свободными гореанками. Эллен помнила, что многие из её бывших коллег-женщин, казалось, были одержимы порицанием отношения к женщинам как к рабыням и движимому имуществу, и даже в тех случаях, когда было очевидно, что сами женщины чувствовали себя в наилучшем, наиудобнейшем, наибогатейшем и наисвободнейшем положении среди всех остальных. Не потому ли, что они сами хотят почувствовать на себе ошейник? Кроме того, даже среди её бывших коллег ощущалось странное очарование женским рабством, когда порой его свидетельства проявлялись среди серых громад, густонаселенных утесов и оживленных шумных каньонов их собственной цивилизации. В действительности, не были редкостью отношения, в которых обнажённые рабыни в ошейниках прислуживали своим владельцам прямо в городах, иногда в самых дорогих домах, в пентхаусах и дворцах. По устланным мрамором полам могли топать босые ноги рабынь, на щиколотках которых звенели браслеты. Они могли стоять на коленях на дорогих коврах, среди стекла и хрома, среди высоких книжных шкафов и кожаных диванов. Несомненно, им было известно об этом. Осмеливались ли они предполагать, сколько таких рабынь было? Они что, действительно думали, что могли бы устыдить настоящего мужчину, зрелого и рационально мыслящего, того, кто сознаёт себя, тем, что он держит рабыню, что ему столь повезло, и он получил её? После того, как он уже познал вкус доминирования? Ну уж нет! О таком вкусе не забывают! Лично для меня это ясно. Что может сравниться с этим? Неужели соглашательство с патологическими политизированными предписаниями, разработанными, чтобы способствовать власти беспринципных, корыстных проходимцев? Все политтехнологии, все учреждения, отвечающие за управление умами, вся власть СМИ меркнет перед видом рабыни у твоих ног. Чем вы могли бы вознаградить мужчину за его измену своей мужественности? Что вы можете предложить ему, что стоило бы больше его мужественности? И я даже не собираюсь комментировать другую сторону медали, за исключением того, что скажу, что это — лишь одна сторона медали, у которой есть и другая сторона. Есть мужчины, но есть и женщины, с их потребностями и желаниями, которые дополняют потребности и желания противоположного пола. Каждый из них для другого является подарком, даруемым природой, рабыня господину, и господин рабыне. Эллен иногда, вспоминая своих бывших коллег, по сию пору задаётся вопросом, сколькие из них, в своей частной жизни, втайне от всех, отрекаются от ошибочности, глупости и предательства их общественной деятельности. Сколькие из них, спрашивает она себя, обнажённые и закованные в рабские кандалы бросаются в кровать по первому же взгляду своих владельцев?

Но давайте отложим в сторону такие предположения, и вернёмся к нашей истории.

Итак, прежняя Леди Мелания, впрочем, как и все остальные свободные гореанки, несомненно, имела представление или слышала, несомненно, передаваемые шёпотом сплетни, и разумеется к своему смущению и ужасу, о поведении, иногда приписываемом рабыне во время её продажи. Так что, прежняя свободная женщина смогла попросить, чтобы её купили. И, судя по всему, выяснилось, что аукционист был недалёк от истины, предполагая, что она не так уж незнакома с тем, как это следует делать, по крайней мере, не так, как она хотела бы показать. В конце концов, свободные женщины, пусть благодаря приглушённым, скрываемым, скандальным слухам, не были не знакомым со всем этим, по крайней мере, с возможностью этого. Хотя, конечно, они могли отказываться в это поверить. Однако даже допущение того, что такое могло бы произойти с ней фактически, должно было казаться Леди Мелании столь невероятным, что она вряд ли когда-либо мечтала, что однажды это именно она должна будет на сцене торгов, уже в качестве всего лишь заклеймённой рабыни, так поступать, вести себя в такой манере.

«Как это нелепо, — подумала Эллен, — и как прекрасно!»

Эллен знала, что на сцене был по крайней мере один мужчина, у которого имелась плеть, и который готов немедленно воспользоваться ею, в случае любой оплошности девушки.

«Превосходно», — думала Эллен.

— Купите меня, Господа! — призывала рабыня. — Пожалуйста, купите меня, Господа!

«Как жаль, — подумалось Эллен, — что среди зрителей совсем нет свободных женщин. Её бывшим подругам могло бы быть интересно наблюдать Меланию в такой ситуации. Несомненно, они сочли бы её положение забавным и даже восхитительным. Вот только пусть они остерегаются, поскольку запросто могут разделить её судьбу. Да, жаль, что она не оказалась перед свободными женщинами, такой контраст, его мучительное, непередаваемое унижение, особенно на фоне её неволи, мог бы помочь ей быстрее изучить своё рабство. Впрочем, несомненно, у неё ещё будет много встреч со свободными женщинами, и ей придётся стоять перед ними на коленях, обслуживать их, повиноваться их капризам, и это заставит её с ещё большей страстью, благодарностью и жалостью спешить к ногам господина».

— Купите меня, Господа! — скандировала рабыня на сцене, по-видимому, теперь растянувшись на животе и, возможно, протягивая руку к толпе. — Купите меня, Господа! Пожалуйста, Господа, я прошу вас купить меня! Купите меня, Господа! Пожалуйста, купите меня, Господа!

В конечном итоге на ушла за два серебряных тарска, весьма значительная сумма для новообращённой и недрессированной рабыни.

Эллен была довольна её продажей как рабыни. Разве не она, в бытность её свободной женщиной, столь надменно обращалась с ней? Безусловно, теперь она была всего лишь ещё одной рабыней.

— Ой! — пискнула Эллен, почувствовав тяжёлый захват на своём запястье.

Она даже попыталась немного пошевелить рукой, но сразу поняла свою полную беспомощность. Рука была всё равно, что в тисках. Мелькнула мысль, что теперь на коже наверняка останутся синяки. Второй надсмотрщик воткнул ключ в замочную скважину на железном браслете, охватывавшем её левое запястье, и через мгновение металл, звякнув звеньями цепи, упал на землю, а девушка, быстро перебрав ногами по широким ступеням, оказалась выдернута на поверхность большой сцены, с которой её, как домашнюю скотину, как рабскую плоть, собирались продавать. На короткое мгновение в её голове промелькнула мысль о Земле.

«Как такое могло произойти со мной», — подумала она.

Впрочем, Эллен напомнила себе, что теперь она была ничем, только гореанской рабской девкой.

«Будь гордой, будь красивой, — поощряла она себя. — Покажи им, что Ты стоишь того, чтобы ради тебя было не жалко расстаться с большими деньгами! За тебя, пока Ты стояла в выставочной клетке, внесли двадцать одно предложение. Докажи им, что их предложения не были ошибкой. Покажи им, Ты стоишь даже больше! Гораздо больше!»

Она замерла перед мужчинами, настороженная, но рабски красивая. По толпе прокатился ропот интереса. Эллен знала, что являлась желанным объектом, что она, обнажённая и стоящая перед мужчинами, представляла интерес для них, сильных, зрелых самцов, знающих, что делать с самками, такими как она. Впрочем, для рабыни нет ничего необычного в том, чтобы быть желанной. Они обычно отбираются именно по этому критерию, поскольку, очевидно, что от этого будет зависеть их цена. В гореанском языке даже есть эпитет «рабски желанная», что подразумевает, достаточно желанная, чтобы быть рабыней.

Можно было не сомневаться, что великому множеству гореанских женщин, точно также, как, несомненно, и уроженкам Земли, случалось стоять голыми перед зеркалом, рассматривая своё отражение и спрашивая себя, заслуживали ли они порабощения, были ли они достаточно красивыми, чтобы быть рабынями? Были ли они достаточно ценны? И если да, то какова могла быть эта цена? Сколько за них могли бы заплатить?

Слой опилок оказался довольно глубоким, настолько, что ноги девушки утонули в них почти по щиколотки. Босые стопы ощутили лёгкую сырость, возможно, для кое-кого из девушек предшествовавших ей на торгах, это была первая продажа, и они потеряли контроль над собой. Эллен порадовалась, что ей дали возможность, точнее потребовали облегчиться прежде чем выйти сюда.

«Интересно, — задумалась она, — какой будет стартовая цена? Каким было самое высокое из двадцати одного предложения за меня?»

В выставочной клетке Эллен слышала о себе комментарии вроде рабского мяса, небезынтересной игрушки и им подобные.

«Я умна, — подумала девушка. — Весьма умна. Скажите им об этом!»

Правда, потом она задалась вопросом, была ли она настолько уж интеллектуально выше своих сестёр по неволе. В конце концов, эти животные считают наличие у рабыни интеллекта чем-то само собой разумеющимся. Кажется, с их точки зрения, это часть тех удовольствий, которые рабыня должна им предоставить!

Эллен прислушалась к детальному описанию самой себя. Помощник аукциониста зачитывал бумаги, по-видимому, извлеченные из отчётов, составленных писцом. Мужчина быстро перечислял различные измерения, например, размеры её груди, талии и бёдер, охват шеи, запястий и лодыжек, последние сведения были важны, прежде всего, с точки зрения размеров соответствующих идентифицирующих или удерживающих приспособлений, вроде ошейника и браслетов ручных и ножных кандалов.

Эллен отчаянно щурилась. Факел, жарко горевший и освещавший сцену, был установлен прямо перед ней. Вся сцена была ярко освещена, а вот собравшаяся толпа оказывалась в тени, и разглядеть что-либо там было довольно трудно, кроме, разве что лиц людей в первых рядах, буквально прижимавшихся к переднему краю сцены.

Эллен охарактеризовали, как полудрессированную, и это её даже порадовало, поскольку она не хотела бы, чтобы ожидания нового господина были бы слишком большими, что могло окончиться разочарованием. В конце концов, мужчина всегда мог обучить её в соответствии со своими особыми предпочтениями. Это всегда приятно для владельца. Уж она-то будет отчаянно стремиться, впрочем как и любая другая рабская девка, изучить, как ублажить его наилучшим образом, что приготовить ему из еды, как застелить его меха, как вызывающе растянуться у его рабского кольца, как пользоваться руками и волосами, губами и языком и так далее. Уж она-то постарается вызнать все его желания.

— Пройдись по сцене, — приказали ей. — Попозируй.

Эллен немедленно пошла по кругу.

— Варварка, — прокомментировал кто-то.

«А вдруг они захотят избить меня перед толпой в целях демонстрации?» — мелькнула у неё пугающая мысль.

По рядам зрителей прокатились довольные крики.

— Красный шёлк, — услышала Эллен сообщение помощника аукциониста.

— Мог бы и не говорить, это очевидно, — крикнул кто-то из толпы, породив волну смеха.

Это Мир был тем, кто вскрыл её для использования мужчин.

— Небезынтересная рабыня! — прокомментировал один из покупателей.

— Это точно, — поддержал его другой.

«Я что, совсем потеряла всякий стыд? — ужаснулась Эллен. — А с другой стороны это даже очень хорошо, что я стала такой бесстыдницей. Я не возражаю. В конце концов, разве такие понятия и унижающие выражения достались нам от далёкого Пуританского мира, боящегося жизни и красоты? Разве они не были изобретены зашоренными и забитыми, уродливым и фригидными, как оружие против гордых и красивых, нежных и уязвимых, нетерпеливых и страстных, с единственной целью скрыть свою собственную серость, недоразвитость, неинтересность и посредственность? Неужели я, действительно, самовлюбленная мелкая сучка, как когда-то утверждал Мир, мой первый хозяин? Возможно. Если так, то я не возражаю. Нет, я ничего не имею против того, быть красивой, восхитительной и провоцирующей. Мне это нравится. Мне это доставляет удовольствие, делает меня счастливой. Что в этом плохого? Так что отбросьте оружие посредственностей и мстительной семантики. Взгляните на жизнь, как она есть, во всей её красоте, хотя бы на внезапное, потрясающе мгновение, возможно так, как смотрели на неё люди в те времена, когда они ещё не освоили речь, прежде чем тонкие, изменчивые, прозрачные барьеры слов освобождающей, но одновременно ограничивающей и зажимающей в рамки, невидимой стеной встали между умом и существованием. Посмотрите на мир прямо, а не через искажающую призму слабого, пугливого и дефектного. Не родится ли тогда новая речь или новые слова, язык света, который позволит нам видеть мир таким, какой он есть, во всей его невинности, глубине и славе».

«Как это унизительно, — подумала она. — Какой пристыженной Ты должна себя чувствовать, Эллен! Но Ты развратница, шлюха, десерт, этого не чувствуешь! Какая же Ты ужасная!»

Однако, вспыхнувший в покупателях интерес трудно было не заметить. Эллен вдруг показалось, что она почти смогла ощутить жар их интереса, веявший от толпы подобно волне тепла, исходящей от печной двери, столь неосторожно ею открытой. Девушку внезапно охватило желание броситься со сцены и бежать, куда глаза глядят, но, конечно, у неё не было ни единого шанса на это.

— Вероятно, она обладает некоторыми умениями в рабских танцах, — добавил помощник аукциониста.

Оставалось надеяться, что покупатели не отнесутся к этой информации излишне серьёзно. Безусловно, она не возражала бы против того, чтобы получить несколько уроков того, что называют рабским танцем. Ей внезапно показалось, что вчера вечером мир приоткрылся перед нею, во всём своём поразительном, возбуждающем, чувственном, полном жизни очаровании. В танце она чувствовала себя по-настоящему женщиной, необыкновенно женственной, нравящейся мужчинам, наслаждающейся своим полом, рабыней перед рабовладельцами.

— Бегло говорит по-гореански, — продолжил чтение помощник аукциониста. — Маленький шрам на левом плече.

Это он сообщил про отметину от прививки, оставшуюся там с детства.

«Интересно, — озадачилась Эллен, — присутствуют ли здесь Мир и Селий Арконий. Подозреваю, что, да. Или они даже не потрудились прийти и посмотреть?»

— Клеймо — кеф, — известил дежурный.

Это было наиболее распространенное клеймо рабыни — «кеф», являющийся первой буквой в слове «кейджера». Мир, проследивший, чтобы она носила обычное клеймо, расценил его, как наиболее подходящее для неё. Он проконтролировал, чтобы землянка была помечена так, как это понравилось ему, как обычная кейджера.

«Выступай как следует, — приказала сама себе Эллен. — Что если дорогие Мир и Селий Арконий, высокомерные, властные свиньи тоже здесь? Это очень даже возможно! Вот и покажи дорогому Миру, от чего он отказался, что он выбросил, каким дураком он оказался, позволив такому сокровищу как я, ускользнуть из его рук! Теперь, чтобы заполучить меня снова, ему придётся заплатить, и заплатить дорого! И он заплатит, никуда не денется! И меня не беспокоит, сколько он выложит, даже если после этого он останется голым и босым! Впрочем, он не станет предлагать за меня цену, поскольку после того как он избавился от меня, это было бы всё равно, что выставить себя дураком! Пусть так. Мне это совершенно безразлично. Это теперь ничего для меня не значит! Зато я продемонстрирую моему дорогому Селию Арконию, чего у него теперь никогда не будет! Я ненавижу его, этого высокомерного гореанского тарска! Пусть он страдает! Страдай, Селий Арконий! Полюбуйся на то, чего не можешь себе позволить! Я ненавижу тебя, Селий Арконий! Скрипи зубами, сжимай кулаки, потей, стони, рви на себе одежду, гори от страсти, страдай от потребностей дорогой мой Селий Арконий, я сейчас буду выступать восхитительно и изящно, поскольку знаю, что я для тебя не достижима, я никогда не буду твоей рабыней! Нет! Тебе ни за что не получить меня!»

Но вдруг её глаза заволокло слезами.

«Я ненавижу тебя, Селий Арконий, — чуть не закричала Эллен. — Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя!»

Однако Эллен рискнула предположить, что ни Мира, ни Селия Аркония здесь не было. Да даже, если и были, какое ей было до этого дело? Они оба презирали её, точно так же, как она презирала их! Мир был слишком гордым, так что сочтёт для себя слишком постыдным предложить за неё цену, ведь это всё равно что расписаться в глупости своего, решения отпустить её из своего ошейника. К тому же, его ставку могли перебить. В этой толпе наверняка было немало богатых людей, перекупщиков, оптовиков и других покупателей. А уж Селием Арконием, простым тарнстером, ей вообще можно было не интересоваться. Он из тех, для кого везением считается возможность накопить пригоршню медных бит-тарсков. Он беден, как храмовый урт. Оказаться в его руках — это последнее, чего ей стоит бояться. И, помимо всего прочего, она ненавидела его. Так что, она была в полной безопасности от них обоих! Эллен внезапно почувствовала себя свободной и раскованной. Странное это было ощущение, учитывая, что девушка находилась на сцене аукциона, причём в качестве товара. Но она внутренне смеялась и ликовала. Как счастлива она была!

«Так покажи себя, рабская девка, — сказала она себе. — Покажи этим необузданным, зрелым самцам, что твои незначительность и нежность, выставленные перед ними на продажу, стоят, по крайней мере, серебряного тарска! Заработай себе богатого хозяина, Эллен! Выступай! Старайся!»

Эллен, само собой, не рисковала обращаться к толпе, ведь ей не давали разрешения говорить, но её глаза и тело говорили с мужчинами сами, так что в словах не было особой нужды.

Кое-кто из мужчин кричали и свистели от удовольствия.

Внезапно Эллен ошеломила мелькнувшая в голове мысль. «Ты наслаждаешься, делая то, что Ты делаешь, не правда ли? — спросила она сама себя, сама же и ответила: — Да! Да, ведь Ты бесстыжая девка. Ты бесстыжая шлюха! Ты маленькая самовлюбленная сука! Ты действительно стала рабской девкой, не так ли? Да! Да! Это — то, чем Ты втайне всегда была на самом деле! А теперь Ты стала рабыней открыто. Ты — действительно рабыня! Да, на этой планете, меня поставили на то место, которого я заслуживаю, у ног сильных мужчин. И здесь от моего желания ничего не зависело! Это было сделано со мной, хотела я того или нет, желала я того или нет! Это было сделано односторонним желанием рабовладельцев. И, о чудо! Здесь, в этом мире, мире истинных мужчин, мире настоящих господ, я узнала, впервые в своей жизни, чем должна быть женщина, истинная женщина. И я рада, и горда, и непередаваемо счастлива, быть той, кто я есть, быть женщиной!»

— Встань на прежнее место, — приказал ей дежурный, а когда девушка замерла в центре сцены, сообщил: — Горячая и с потребностями.

Эллен вскинула голову, немного раздражённо и даже несколько нахально. Они что, обязательно должны были знать об этом? Неужели это нельзя было оставить её тайной, которая раскроется только в руках властного мужчины, хочет она того или нет? Но откуда информация об этом у работорговцев? Как они могли об этом узнать? Похоже, что они могли разглядеть в женщине то, что она сама едва допускала в себе, даже в своих самых тайных мыслях. Несомненно, тело женщины само давало тонкие намёки на это, движениями, манерой речи, поведением, мимикой и прочими нюансами. Ей рассказывали, что работорговцы на Земле иногда игнорируют красавиц, предпочитая взять в качестве добычи женщин, возможно, не столь красивых, зато более умных, более страстных, пусть это и не заметно непосвящённым, то есть, тех из кого на их взгляд, получатся лучшие рабыни. Страстность, разумеется, требуется от рабыни. Впрочем, даже если этого качества в ней не будет изначально, то она быстро им обзаведётся. Её господин и его плеть проследят за этим. Все женщины, по крайней мере, латентно, являются страстными рабынями. Безусловно, многое зависит от владельца. Некоторые женщины узнают своего господина сразу, другие понимают это лишь оказавшись у его ног. Неволя, сама собой, пробуждается в женщине опустошительной лавиной, вынуждая её признать это подходящим для себя состоянием. И для опытного глаза работорговца не составит труда распознать симптомы этого. В действительности, даже мужчина Земли порой может безошибочно ощутить в женщине подавленные потребности и скрытую страсть. А ведь они даже не работорговцы, от которых сама их профессия требует острого глаза в данном суждении. Впрочем, Эллен, будучи прикованной на ночь цепью, наверняка извивалась и стонала, плакала и вскрикивала во сне от мучивших её потребностей, и это не могло укрыться от окружающих. К тому же во время её пребывания в косианском лагере, несколько дней назад, её перегибали через козлы и привязывали к ним. Даже пожелай она скрыть своё состояние в такие моменты, у неё ничего бы не получилось, её тело выдавало охватившее его возбуждение.

«Интересно, — подумала Эллен, — а будет ли мой новый владелец, хотя бы иногда, привязывать меня к козлам? Довольно трудно женщине сохранить достоинство, будучи поставленной в такую позу».

Но затем девушка напомнила себя, что рабыням не разрешено никакого достоинства. Вместо этого от них требуется безоговорочное повиновение, интимное обслуживание и неконтролируемая страсть.

— Как тебя зовут, — спросил аукционист у рабыни.

— Эллен, Господин, — отозвалась девушка, — если Господину это понравится.

— Подойдёт, — кивнул аукционист, поворачиваясь к толпе.

Эллен с опаской посмотрела на плеть, которую мужчина сжимал в правой руке.

— Итак, перед вами Эллен, юная варварка, миниатюрная, фигуристая, темноволосая, сероглазая, полудрессированная, красношёлковая, с хорошей реакцией. Небезынтересная шлюха, учитывая, что за время её пребывания в выставочной клетке за неё было внесено несколько предложений, — подытожил аукционист и, повернувшись к своему помощнику, уточнил: — А кстати, сколько?

— Двадцать одно, — сообщил тот, сверившись с бумагами, которые чаще всего держали в руках, но в данном конкретном случае они лежали на небольшой стойке в задней части платформы.

Сам факт сделки и поступление оплаты регистрировались за столом, установленным на уровне земли слева от сцены, если стоять лицом к толпе.

Кое-кто из мужчин среагировав на это заявление, подались вперёд. Разумеется, девушку было бы легче рассмотреть в выставочной клетке, где, если она не прикована, можно даже подозвать её к решётке, чем с большинства мест в рядах скамей, да ещё ночью при свете факела на сцене торгов. В этом собственно и заключается цель выставочной клетки, показать товар во всей красе. У покупателей была возможность внимательно и со всеми удобствами исследовать заинтересовавших их женщин. Саму Эллен, конечно, подозвать к решётке не представлялось возможным, поскольку она была прикована наручниками к одному из столбов, зато ей пришлось ласкать этот столб, целовать его, извиваться вокруг него согласно командам мужчин, рассматривавших её сквозь прутья. Если бы она повела себя недостаточно послушно, в клетку немедленно вошёл бы дежурный и скорректировал её поведение плетью. Само собой, Эллен не проявила ни малейших признаков непослушания. Она, как и другие женщины в клетках, была раздета. Гореане не покупают одетых женщин. Они хотят видеть то, что они получают.

— В основном это были перекупщики, — добавил помощник.

Этот факт не мог не обрадовать Эллен, поскольку ожидается, что перекупщики обычно весьма объективны в своих оценках, соответственно их предложения должны быть хорошим критерием, по крайней мере, её оптовой цены. Безусловно, она пока не знала денежного выражения их предложений.

— И какова же была самая высокая предложенная цена? — поинтересовался аукционист.

Эллен напряглась и обратилась в слух, ведь эта сумма должна была стать той ценой, с которой начнётся аукцион.

— Два серебряных тарска и пятьдесят медных, — ответил помощник и у Эллен перехватило дыхание.

Девушка задрожала и чуть не лишилась чувств. Её колени на мгновение подогнулись, и ей потребовалось приложить некоторые усилия, чтобы удержать равновесие.

— Два с половиной! — объявил аукционист. — Кто даст два и три четверти?

«Это — ошибка, — уговаривала себя Эллен. — Скорее всего, это ошибка. Я не хочу, чтобы меня продали за столько! Покупатели будут ожидать от меня слишком многого! Я же практически ничему не обучалась. Я — всего лишь обычная девка, и к тому же варварка!»

Хотя эти вопросы сильно отличаются от города к городу, и зачастую торговцы просто взвешивают серебро и золото, обычным обменным курсом в районе Брундизиума в описываемое время, с учётом инфляции тревожных лет, был сто бит-тарсков за медный тарск, а за серебряный тарсков давали сто медных. В зависимости от характера серебряного тарска, он может идти от десяти до ста за золотой тарн. Для самого распространенного серебряного тарска ещё называемого малым тарском, монеты использовавшейся на рассматриваемых торгах, соотношение было сто серебряных монет за одну золотую, подразумевая золотые тарны чеканки Ара, Джада, и определенных других крупных городов, в том числе и Брундизиума.

Казалось не прошло и секунды, как аукционист получил предложение в два и три четверти, а мгновением спустя уже и три.

Эллен, напуганная до дрожи в коленях, отступила к помощнику аукциониста и шёпотом спросила:

— Я могу говорить?

— Чего тебе? — буркнул тот.

— Мне кажется, что здесь какая-то ошибка, Господин, — прошептала девушка.

— Никакой ошибки, — отмахнулся помощник аукциониста и, подняв руку, крикнул: — Четыре!

— Четыре, предложил мой коллега! — объявил аукционист.

— Эй, он не имеет права предлагать цену! — возмутился кто-то в толпе.

— Пять, — тут же поднял ставку другой голос.

— Я постановляю, что мой коллега может предложить свою цену согласно правилам лагеря Полемаркоса, — заявил аукционист. — Впрочем, данный вопрос спорен, поскольку у нас уже есть предложение пяти монет.

Он бросил вопросительный взгляд на своего помощника, и тот едва заметно качнул головой. Аукционист поднял раскрытую руку, давая понять о короткой паузе, и повернулся к своему помощнику.

Они совещались приглушёнными голосами, но Эллен, которая тщательно отводила взгляд и даже отошла от маленького столика их слышала.

— Ты хотел бы получить её себе? — осведомился аукционист. — Я могу объявить об ошибке в бумагах.

— Можем получить бунт, — предупредил его помощник.

— Ты хотел бы получить её? — повторил свой вопрос аукционист.

— Нет, — покачал головой помощник. — Я предпочитаю блондинок. Просто думал, подзаработать на её перепродаже.

— Тогда пусть всё идёт, как идёт, — решил аукционист.

— Правильно, — поддержал его решение помощник.

— Купишь себе что-нибудь более или менее годное, когда толпа рассосётся, — сказал аукционист, когда его помощник кивнул в знак согласия, добавил: — К тому же могут остаться нераспроданные лоты, которые мы сможем распределить между своими. Возможно, там найдется одна или несколько блондинок.

— Верно, — понимающе кивнул помощник.

Аукционист повернулся к Эллен и приказал ей:

— Пойди к переднему краю сцены, чтобы покупатели могли получше рассмотреть тебя.

Эллен послушно выполнила его команду.

— Итак, последним предложением у нас было пять серебряных монет! — возобновил торги аукционист, — жалкие пять тарсков за эту изящную, маленькую, варварскую куколку. Неужели больше никто не скажет больше, чтобы увидеть, как она ползёт к вашим ногам с вашими сандалиями в зубах? Представьте её перед собой, распростёртой на животе, облизывающей и целующей ваши ноги, умоляющей позволить ей послужить вашему удовольствию!

— Ой! — вскрикнула Эллен, потому что один из стоявших перед сценой мужчин схватил её за лодыжку.

Естественно, она не осмелилась протестовать. Попытайся рабыня пнуть мужчину, и она останется без ноги.

Однако аукционист не выпускал её из виду и поспешил вмешаться.

— Не лапай товар, — с усмешкой сказал он, — по крайней мере, пока он тебе не принадлежит.

Захохотав, мужчина убрал руку и тут же выкрикнул:

— Шесть!

Однако уже через мгновение из толпы прилетело предложение семи монет.

Сказать, что Эллен была ошеломлена, это ничего не сказать. Ей вдруг вспомнились её лекции в аудитории перед студентами, её прежняя манера держаться, её чопорные костюмы. Как далеко в прошлом осталось всё это, как отличалось это от её нынешней действительности! А затем перед мысленным взором Эллен всплыла странная фантазия. Она представила себя раздетой, как она стояла теперь, но находящейся на прохладной, плоской, полированной поверхности стола в лекционной аудитории, выставленная как рабыня. И в этой фантазии, несколько молодых мужчин, присутствовавших в классе, рассматривали её, требуя повернуться, наклониться и так далее. Студентки, которые были в большинстве, и многих из которых она хорошо помнила, выглядели смущёнными, робкими, съёжившимися, застенчивыми, тихими, подавленными, испуганными, отстранёнными, но посматривали в её сторону с восхищением. Время от времени молодые женщины озирались вокруг себя, кидая заинтересованные взгляды на молодых людей, словно спрашивая себя, каково это может быть, принадлежать тому или другому из них? Когда же ей удавалось перехватить взгляд их широко распахнутых, испуганных, внимательных, сверкающих глаза, Эллен видела в них страх и ожидание их собственной очереди ступить на ту же платформу, чтобы быть точно так же откровенно и грубо выставленным напоказ. Но затем её видение померкло и рассеялось, а Эллен снова осознала себя посреди экзотического, полного опасностей, варварского мира Гора, стоящей на вогнутой поверхности сцены, освещенной светом факелов. Её ноги по щиколотки утопали в опилках, вдали мерцали огни Брундизиума, а впереди расстилалась толпа мужчин, кричавших, свистевших и называвших свои предложения.

Вдруг Эллен осознала, что за неё предлагают уже десять серебряных тарсков! «Это слишком много, — в панике подумала она, — слишком много! Это же целая десятая доля золотого Тарна!»

На время предложения цены стихли.

— Кто больше? Кто-нибудь предложит ещё больше? — спросил аукционист, хотя девушке показалось, что в действительности, он уже не ожидал больших предложений.

Эллен сомневалась, что среди девушек, проданных в этом лагере, нашлось много тех, что ушли за такую сумму. Быть может, сотня, максимум полторы, возможно высокие рабыни, прошедшие тщательное и длительное обучение рабыни для удовольствий, умелые и опытные танцовщицы, но только, конечно, не такие «полудрессированные» варварки, как она! В результате, вместо радости и волнительного трепета, её охватил страх.

«Это какая-то ошибка, — думала она. — Я не стою так дорого! Безусловно, только мужчины могут решать, сколько Ты стоишь. Никак не Ты. Насколько же я изменилась, если мужчины, такие как эти, готовы выложить такие деньги, особенно учитывая, что торги проходят в обычном, импровизированном лагере! Смею ли я допускать такие мысли? Смею ли я считать себя достаточно привлекательной? Конечно, я должна гнать от себя такие мысли. Они слишком смелы для рабыни! Должно быть, произошла ошибка! Это какая-то непонятная ошибка!»

— Сюда, кейджера, — бросил аукционист, стоявший позади неё.

Эллен поспешно сделала несколько осторожных шажков назад, при этом оставаясь лицом к покупателям, опасаясь даже на миг обернуться. Наконец, она ощутила, что до мужчины осталось не больше шага, и остановилась.

— Ай, — испуганно пискнула Эллен, почувствовав, как он схватил её за волосы на уровне плеч, а потом быстрыми движениями намотал их на кулак так, что тот оказался плотно прижат к затылку девушки. Она вынуждена была запрокинуть голову и отступить ещё немного назад, в надежде хоть немного ослабить натяжение.

Внезапно Эллен взвизгнула от боли, потому что его рука, безжалостно сжавшая её волосы, потянула голову назад и вниз, сгибая в дугу, демонстрируя во всей красе все прелести её фигуры. Рабыне ничего не оставалось, как тянуться за своими волосами, выгибая спину и тихонько поскуливая.

— Руки за спину, запястья скрестить, — приказал аукционист, и Эллен подчинилась, связанная желанием владельца.

Затем мужчина повернул её вбок, давая покупателям полюбоваться на неё в профиль.

«Я надеюсь, — в панике подумала она, — что ни Мира, ни Селия Аркония нет среди покупателей. Они не должны видеть меня в таком виде, только не выставленной в такой позе!

Тут же стало ясно, что вид беспомощно выставленной рабыни подстегнул страсть мужчин. Предложения посыпались одно за другим:

— Одиннадцать!

— Двенадцать!

— Тринадцать!

— Четырнадцать!

— Пятнадцать!

На этой сумме выкрики стихли.

Эллен, удерживаемая согнутой в дугу, внезапно разрыдалась.

— Кто-нибудь предложит больше? — осведомился аукционист. — Кто больше?

Он выпустил волосы Эллен и, схватив её за левое плечо, толкнул девушку вперёд. Рабыня свалилась перед ним на четвереньки, глубоко зарывшись в опилки коленями и руками. Она ошарашено уставилась в толпу сквозь свисавшие перед лицом, растрёпанные волосы. Слёзы крупными каплями стекали по её щекам и падали в опилки.

— Итак, кто-то даст больше? — снова спросил аукционист. — Мне предложили пятнадцать! Услышу ли я больше? Я поднял руку! Я готов сжать кулак!

— Двадцать, — раздался громкий голос.

По толпе пронёсся удивлённый выдох. Эллен потрясла головой, пытаясь отбросить волосы с лица, и принялась всматриваться в толпу, пытаясь разглядеть говорившего.

— Нет, — всхлипнула она. — Нет!

Руки и ноги Эллен подкосились, и она завалилась на левый бок спиной к толпе, подтянула колени к груди, прикрыла голову руками и зарыдала у ног аукциониста.

— Я слышал предложение в двадцать монет? — переспросил аукционист.

— Двадцать, — повторил голос.

— Это — варварка, не прошедшая почти никакого обучения, — напомнил аукционист.

— Её можно дообучить! — засмеялся кто-то в толпе.

— Двадцать, — повторил своё предложение всё тот же голос.

— Вставай на колени, — приказал аукционист, — лицом к мужчинам.

Эллен поднялась на колени и повернулась лицом к толпе, но голову держала низко опущенной, а колени плотно сжатыми. Дрожащими руками, скрещенными перед собой, она попыталась прикрыться, насколько это было возможно в её ситуации.

— В позу, — прикрикнул на неё аукционист.

И Эллен, по щекам которой бежали слезы, встала на колени перед мужчинами в соответствии с тем, кем она была, как гореанская рабыня удовольствия, сев на пятки, выпрямив спину, подняв голову, прижав ладони к бёдрам и широко расставив колени.

— Итак, мне предложено двадцать монет, — объявил аукционист. — И я готов сжать кулак!

Эллен дрожала от страха. Она узнала этот голос. Ещё мгновение и она снова будет принадлежать Миру, тому, кто первым открыл её для использования мужчин, своему первому владельцу.

«Я не хочу принадлежать ему, — вспыхнула в её голове дикая мысль. — Никогда. Только не он!» Даже мысль об этом пугала, ужасала её.

Но ей предстояло принадлежать тому, кто заплатит за неё, и кому бы она ни была продана, у него будут все права на её порабощённую красоту, и он будет иметь право делать с ней всё, что пожелает, как со своей рабыней.

— Итак, я сжимаю кулак! — объявил аукционист.

— Нет! — внезапно донёсся из толпы другой голос, твердый и ясный.

Мужчины закрутили головами, пытаясь рассмотреть говорившего и, по-видимому, решившего бросить вызов предыдущему значительному предложению.

Обернулся и Мир, чтобы столкнуться взглядом с человеком, стоявшим в толпе в нескольких ярдах позади него и немного левее, если смотреть со сцены.

Мир был одет в дорогую одежду, которая ясно давала понять его богатство и статус.

Парень, остановивший аукциониста, напротив, был одет неброско, в простую коричневую тунику, что явно указывало на одну из низших каст, возможно, крестьян или извозчиков.

Губы Мира растянулись в улыбке.

Хотя одежда Мира не несла явных признаков его кастовой принадлежности, Эллен давно догадалась, что он был из касты работорговцев, считавшихся подкастой Торговцев. Несомненно, каста Торговцев была самой богатой на Горе, и по этой причине, если не в силу влияния и власти, её представители частенько рассматривали себя, как высшую касту, однако эта тенденция не была широко разделена остальными гореанами, за исключением разве что, по крайней мере, публично, их клиентами и подхалимами. Гореане уважают богатство, но склонны гораздо выше ценить другие качества. Кстати, к чести Торговцев, следует отметить, что обычно они поступают точно также. Первое из этих качеств — преданность, второе — честь. Гор — это не Земля.

В любом случае, вне любой культурной неоднозначности, которая могла бы сопровождать положение или статус Торговцев, Мир, по-видимому, пришел к выводу, что товарищ, отважившийся бросить ему вызов, принадлежит к касте, не заслуживающей особого внимания.

Мир ещё раз окинул оценивающим взглядом своего вероятного конкурента и снова улыбнулся. Похоже, что он решил, что у него нет особых оснований опасаться каких-либо неприятностей от такого соперника.

— Последним предложением было двадцать серебряных тарсков, — заметил аукционистом, — а не медных.

— Сжимайте кулак, — предложил Мир.

— Не стоит этого делать, — снова влез тот другой, что стоял в нескольких ярдах позади Мира.

— У тебя есть предложение? — осведомился аукционист.

— Я предлагаю поднять до одного, — отозвался мужчина в коричневой тунике.

— Не понял, — опешил аукционист.

— До одного золотого Тарна, чеканки монетного двора Убара Коса, — пояснил мужчина.

Ропот удивления, интереса и недоверия пробежал по толпе.

Эллен дико замотала головой от охватившего её смущения и испуга.

— Из какой Ты касты? — поинтересовался Мир у мужчины.

— А разве для того, чтобы сделать предложение цены на открытом аукционе обязательно удостоверить свою касту? — усмехнувшись, спросил его соперник. — Что-то я не припомню, чтобы такое требование было оглашено к настоящему времени, здесь или где-либо в другом месте.

— Правила! — закричал Мир.

— Свидетельство о касте не требуется для того, чтобы предлагать цену, — пожал плечами аукционист.

— А давайте-ка проверим цвет его золота! — не отступал Мир.

— При всём должном уважении, любезный сэр, — обратился аукционист товарищу в коричневой тунике, — в целом, при данных обстоятельствах, я думаю, что это справедливое требование.

— Никого другого не обязали так поступать, — заметил парень.

По толпе прокатились смешки.

— У меня есть предложение в двадцать серебряных тарсков, — напомнил аукционист, — и я готов сжать кулак!

— Эй, подождите! — воскликнул мужчина, стоявший неподалёку от сцены, указывая на неброско одетого товарища, который поднял руку над головой.

В руке поблёскивала большая монета. Поднятая высоко вверх, она, казалось, кричала о своём весе и власти. Яркий отблеск мерцающего света факела долетал даже до сцены.

— Вот теперь мы и посмотрим, насколько она подлинная! — крикнул Мир.

Аукционист махнул рукой в сторону лестницы, вёдшей на сцену, и один из его помощников поспешил сквозь толпу и ряды лавок. Добравшись до места, он взял монету и прикусил её.

— Настоящая, — сообщил он, но тут же поправился, — выглядит настоящей.

— Пусть её проверят, как следует за столом сделок и взвесят, — предложил неброско одетый мужчина.

— И сколько глоток Ты перерезал за неё? — ядовито поинтересовался Мир у своего конкурента.

— Ни одной, по крайней мере, пока, — ответил тот.

— Один и один! — выкрикнул Мир, подразумевая предложение цены в один золотой тарн и один серебряный тарск.

Все голоса в толпе мгновенно стихли. Все глаза обратились к бедно одетому парню.

— Пять, — спокойно сказал он и уточнил: — пять золотых тарнов, полного веса каждый, все отчеканены на монетном дворе Убара Коса в Джаде.

Эллен задрожала как лист на ветру. Она была в ужасе. Где мог этот бедно одетый человек, получить такое богатство?

Девушка изо всех сил пыталась удержать позу. Ей страшно не хотелось быть наказанной плетью рабыней. Только не перед Миром и не перед тем другим! Она упорно сопротивлялась черноте, которая, казалось, смыкалась вокруг неё. Но затем, Эллен заставила себя не только сопротивляться, но и постараться вернуть полный контроль над своим растревоженным сознанием. Так или иначе, но ей удалось удержаться в позе. Она моргала против бившего в глаза света факела. Ей казалось, что она чувствовала каждую частичку опилок, на которых она стояла на коленях. Эллен была охвачена страхом. Конечно, он должен быть в розыске, конечно, стражники в любой момент могли появиться в толпе и арестовать его. Конечно, он должен бежать отсюда со всех ног, унося своё состояние, каким бы путём оно у него не оказалось. И как он только осмелился показать такое богатство здесь, в этом месте, будучи без охраны, без вооружённых мужчин, готовых в любое мгновение прикрыть и защитить его? Наверняка, в лагере, таком как этот, при всей его открытости и столпотворении, могли присутствовать воры, разбойники, грабители и убийцы, знавшие толк в разнообразных хищных и беспринципных ремёслах.

— Ну что ж, в таком случае, мы имеем предложение в пять тарнов, — заключил аукционист, — и я готов сжать кулак!

— Подождите! — воскликнул Мир. — Я не могу в данный момент предложить цену в реальной монете. В действительности, ни один нормальный человек не взял бы с собой такую сумму, без охраны и вне каравана! У меня просто нет при себе столько денег, но я могу дать расписку с гарантией на большую сумму!

Его слова были встречены взрывом дикого хохота прокатившегося по толпе и по рядам скамей.

— Я — Мир из дома Мира, из Ара! — заявил он.

— Ар — банкрот, — выкрикнул какой-то мужчина. — Он взят и разграблен. Это прибежище трусов, нищих и предателей! Он существует только с согласия Коса!

— Да здравствует Кос! — выкрикнули одновременно несколько человек в толпе, и их крик сразу поддержали многие другие.

— Последнее предложение — пять золотых тарнов, — повторил аукционист. — Кто-нибудь предложит больше? Кто больше?

— Вы не хотите принять мою расписку? — уточнил Мир.

— Сожалею, любезный сэр, — развёл руками аукционист. — Но в этом лагере мы работаем только со звонкой монетой.

По рядам опять прокатилась волна смеха, на этот раз, кажется, ещё более громкая.

— Долой Ар! — выкрикнул кто-то.

— Да здравствует Кос! — вторил ему другой.

Рука Мира, явно взбешённого неудачей, дёрнулась к левому боку и уже исчезла под одеждой, когда мужчина, стоявший рядом с ним, и в котором Эллен признала одного из тех, что были с ним в палатке, предостерегающе положил свою руку на его плечо. Мир раздражённо отдёрнул свою руку и, резко развернувшись, начал пробираться через толпу и ряды скамей прочь из этого места. Рядом с ним держались четверо мужчин, тот, который остановил его порыв и трое других, также виденных Эллен в палатке. У неё были веские причины бояться этих мужчин до слабости в животе. Уходя, они то и дело оборачивались, кидая на сцену многообещающие взгляды. Были ли у них некие причины, хотеть, чтобы предложение Мира оказалось успешным?

— Итак, я получил предложение в пять тарнов, — вернулся к своему бизнесу аукционист. — Услышу ли я больше?

Над толпой повисла гробовая тишина.

— К слову сказать, — усмехнулся аукционист, — это и так уже слишком большие деньги, чтобы отдавать из за этот маленький кусок рабского мяса.

— Она что, скрывается под чужой личиной? — озадаченно спросил кто-то от рядов. — А может это дочь Убара?

В толпе послышались смешки.

Эллен почувствовала, что краснеет. Уж с кем-кем, а с дочерью Убара её спутать было невозможно. Только не её. Слишком очевидным было то, что они рассматривали её как простое движимое имущество, простую шлюху в ошейнике.

— Нет, конечно, — отмахнулся от такого дикого предположения аукционист, — это — варварка, полудрессированная, довольно заурядный кусок живого товара, ничего особенного или необычного, совершенно типичный образец домашнего скота. Безусловно, она — чувственная, хорошо сложенная, приятная маленькая шлюха, но мало чем отличающаяся от большинства варварок. Итак, я готов сжать кулак.

Аукционист продемонстрировал всем раскрытую ладонь, но в этот момент, внезапно, до Эллен дошла важность происходящего. Она была на грани того, чтобы быть проданной!

— Нет, нет! — неожиданно даже для самой себя закричала она. — Не продавайте меня! Только не ему! Пожалуйста, нет! Нет, пожалуйста! Не надо!

Пораженный аукционист ошарашено уставился вниз на неё. Эллен вывернула голову, чтобы видеть его, стоявшего за её спиной.

— Я могу говорить? — опомнившись, спросила девушка. — Могу ли я говорить?

Аукционист окинул изучающим взглядом обнажённую рабыню, стоявшую на коленях у его ног, внимательным, изучающим взглядом прищуренных глаза. Он так и не дал ответа на её просьбу говорить. Было совершенно ясно, что девушка была вне себя от страдания и страха.

— Не продавайте меня ему, Господин! — всхлипнув, попросила она. — Продайте меня любому другому, но только не ему, Господин!

— Ага, — протянул аукционист. — Кажется, теперь я понимаю. Это — покупка ради мести. Похоже, когда-то Ты предала его, и теперь окажешься в его власти и милосердии. Думаю, у него будет время, чтобы отомстить тебе долго и изобретательно. Ему будет, чем занять свой досуг.

— Нет! — зарыдала Эллен. — Только не это! Всё не так! Всё не так!

Независимо от того, как она, возможно, злилась на него, презирала, а порой и насмехалась, и даже издевалась время от времени над этим красавчиком, конкурентом своего первого хозяина, Эллен, конечно же, никогда не совершала в отношении его предательства, она никогда не предавала его врагам, или что-то в этом роде. Так что его интерес к ней, если такой интерес вообще имел место, не мог быть связан с «покупкой ради мести», по крайней мере, в нормальном смысле этого термина, с его обычно ужасными последствиями.

В действительности, женщине стоит остерегаться стать объектом настоящей «покупки ради мести»! Мужчина заплатит любые деньги, сколько угодно, лишь бы заполучить её! А затем, когда она продана ему, стала его собственностью, он сможет сделать с ней всё, чего бы ему не захотелось. Пусть женщина, неважно рабыня ли она или свободная, остерегается предавать гореанского мужчину, ибо рано или поздно она окажется в его власти. Гореанские мужчины будут неутомимо преследовать такую женщину с единственным намерением заполучить её в свой ошейник. Как ужасно, должно быть, оказаться в собственности того, кого ты предала, в цепях, у его ног! Но такие случаи достаточно редки, чрезвычайно редки. Вообще, «покупку ради мести» правильнее было бы рассматривать как «покупку сатисфакции». Предположим, что женщина, несомненно, свободная, поскольку очень сомнительно, чтобы рабыня рискнула на такое, рассердила или озлобила на себя мужчину. Было ли это сделано намеренно? Несомненно. Но, почему? Возможно, она просто злобная особа, или несчастлива по жизни, но чувствует себя в безопасности, прикрытая её статусом. С другой стороны, причина может лежать в её подсознании, что, по-видимому, лучше всего описывается выражением: «ищет свой ошейник». Как знать? Не является ли её невыносимый характер — просто способом заслужить ошейник, чтобы изучить его у ног мужчины, как и то что такое поведение было недопустимо? Или это скорее невольный, едва понятный ей самой крик её сердца, крик тайной, тоскующей рабыни, умоляющей о том, чтобы её выпустили из темницы отрицания, в которой она так долго томилась, несчастная от того, что её просьбами пренебрегают, что её игнорируют, не позволяя появиться на свет, наконец, получив свободу полной неволи и беспомощную абсолютную любовь? Но в любом случае, разве не было бы приятно иметь её в своём ошейнике? Момент истины в этом случае не будет столь уж трагичным. Статус гореанских свободных женщин, особенно представительниц высших каст, намного выше статуса свободной женщины в среднем на Земле. В действительности среднестатисическая землянка с трудом может себе представить, по крайней мере, поначалу, культурной и социальной значимости статуса свободной женщины на Горе. Культура Земли просто не подготовила её к этому. Конечно, она поймёт это почти немедленно на Горе, как только ей настолько не повезёт, будучи рабыней, оказаться перед такой женщиной. В любом случае, зная о своём статусе и положении гореанская свободная женщина, особенно если она из высшей касты, обычно рассматривает себя, как совершенно особенное и великолепное создание, надменное и неприступное, высокое и возвышенное, и надо признать, культурно это оправдано. Ведь у неё есть Домашний Камень. Соответственно, зачастую она становится тщеславной, мелочной, эгоистичной, заносчивой и высокомерной, и это вполне ожидаемо. С учётом всего вышесказанного становится несколько понятнее суть радикального и травмирующего преобразования происходящего с такой женщиной, если ей случается становиться рабыней со всей, сопровождающей данный процесс умственной и психологической ломкой, которой ей предстоит подвергнуться. Но, по крайней мере, у неё есть некоторое понимание того, чем должна быть рабыня, гореанская культура её к этому подготовила. У неё есть ясное представление того, что с ней может быть сделано. С другой стороны, женщины с Земли на своей родной планете, в большинстве случаев даже не скрывает себя под вуалями. Землянка спокойно позволяет рассматривать свое лицо любому, даже незнакомому мужчине, во всей его изящной выразительности и чувственности, и не задумывается, что оно более разоблачающе, чем её обнажённое тело. Отчасти благодаря этому её переход от свободного состояния в неволю, не является столь же радикальным и драматичным, каким он может стать для свободной гореанки. Но если быть до конца откровенной, следует заметить, что гореанские женщины, по крайней мере, после нескольких начальных корректирующих воздействий, весьма преуспевают в рабстве. Благодаря отсутствию какого-либо выбора они, как и их земные сестры, процветают в своих ошейниках. И в этом нет ничего удивительного, в конце концов, и они, и мы — женщины, и можем найти самих себя только у ног мужчины. Кроме того, свободная женщина на Горе подвергается многим ограничениям, причём как психологическим и культурным, так и физиологическим, от которых рабыня свободна. Но как здорово думать, что под их тяжёлыми плотными одеждами тебя ждёт голая рабыня. И насколько замечательно быть одетой в лёгкую тунику и ощущать безопасность и защищённость ошейника, свободно перемещаться, ходить и бегать под открытым небом, подставляя лицо и тело солнцу, воздуху и ветру, видеть и чувствовать славу этого мира, упиваться его жизнерадостностью и эмоциями, а также знать, что ты мучительно желанна, не говоря уже о самом осознании того, что находишься в собственности, что тобой владеет твой господин, что ты находишься в его руках. Так что позвольте нам всем, рабыням, независимо от того, каким бы ни было наше происхождение, стремиться доставлять удовольствие нашим владельцам!

— Нет, Господин, нет, Господин! — плакала Эллен, и обернувшись на коленях, протягивала руки к аукционисту в жалобной мольбе, смотря на него снизу вверх сквозь слёзы, заливавшие её глаза. — Не продавайте меня ему, только не ему! Любому, но только не ему! Не надо, пожалуйста, Господину!

Аукционист ткнул её в спину.

— Я ненавижу его! — воскликнула Эллен. — Я ненавижу его!

— А он тебя? — поинтересовался аукционист.

— Да! — выкрикнула она. — Он презирает меня, он ненавидит меня!

— Довольно уместно относиться к варварам с презрением, — пожал плечами мужчина. — Одно только твоё низкое происхождение уже оправдывает подобное отношение. Уверен, что за время нахождения на Горе Ты это уже хорошо изучила. И всё же, каким еще образом, помимо своего происхождения, Ты умудрилась заработать его презрение?

Эллен опустила голову и уставилась в опилки у своих коленей.

— Может, Ты была пресной на мехах? — предположил он.

— Я уверена, что нет, Господин, — поспешила заверить его рабыня.

— Говори, — приказал аукционист.

— Я презирала его, — всхлипнула Эллен.

— Ага, — понимающе кивнул аукционист. — Я вижу, что вас обоих ждёт приятное времяпрепровождение.

— Он ненавидит меня! — простонала она.

— Несомненно, это добавит интереса и аромата к вашим отношениям, — усмехнулся аукционист.

— Продайте меня любому другому, кому угодно, только не ему, Господину! — взмолилась Эллен. — Не допустите, чтобы я о казалась в его ошейнике! Я не хочу носить его ошейник!

— А ну заткнись, — бросил ей мужчина.

Эллен, в страдании подняла на него глаза, больше не решаясь что-либо сказать.

В следующий момент аукционист хлестнул её по губам тыльной стороной ладони. Девушка зарыдала и ошеломлённо посмотрела на него снизу вверх.

— Это за то, что заговорила без разрешения, — пояснил он.

Затем аукционист толчком подошвы своей высокой сандалии опрокинул рабыню навзничь на усыпанную опилками поверхность сцены. Эллен, распростёртая на спине у его ног, тряслась от рыданий.

— На живот, — скомандовал мужчина, — голову влево.

Эллен мгновенно перекатилась на живот. Её голова теперь бала повёрнута в сторону лестницы, по которой проданных рабынь уводили со сцены. Девушка ощутила привкус крови во рту. Какой глупостью с её стороны, было заговорить без разрешения. Она что, забыла всё, что изучила в этом мире о том, чем она здесь была? Эллен почувствовала, что обутая в тяжёлую сандалию нога аукциониста встала на её спину, вдавив её в опилки, не давая не то что подняться, но даже сдвинуться с места. Всё, что она могла, это повернуть голову к толпе, чтобы увидеть того, кто предложил столь высокую цену за несчастный, жалкий кусок беспомощной плоти, которым она была.

— Пять золотых тарнов! — объявил аукционист. — Всё, я сжимаю кулак!

Эллен заметила, что её покупатель не сводит с неё своих глаз. На лице его застыло бесстрастное выражение, прочесть которое она была не в состоянии. Нижняя губа девушка неконтролируемо задрожала, и она снова остро почувствовала солоноватый привкус крови.

Раздался удар гонга. Разумеется, Эллен хорошо знала значение этого звука, ведь за сегодняшний день она слышала его много раз. Тяжесть ноги аукциониста исчезла с её спины. Звон гонга, казалось, повис в воздухе, проникая в плоть девушки, заставляя ещё острее осознавать, что только что была продана ещё одна девушка. И это была она сама.

Её продали!

С этого момента она принадлежала, со всей значимостью гореанского рабства, своему новому владельцу, Селию Арконию!

Помощник аукциониста рывком поднял девушку и почти волоком протащил к лестнице, где передал из рук в руки другому дежурному. Мгновением спустя, она уже стояла слева от сцены среди других проданных девушек. Эллен почувствовала, как на её левом запястье сомкнулся стальной браслет, приковавший её к цепи точно так же, как это имело место несколькими минутами ранее с правой стороны сцены, перед тем, как её вывели на усыпанную опилками, вогнутую поверхность, с которой она была только что продана.

«Нет, нет, — повторяла про себя девушка. — Только не ему! Любому другому, но не ему! Он ненавидит меня! Я ненавижу его! Я ненавижу его! О, Эллен, несчастная рабыня! Он купил тебя! Отныне Ты принадлежишь ему! Теперь Ты его! Ты собственность Селия Аркония! Именно его ошейник тебе придётся носить!»

Она спрятала лицо в руках и разрыдалась.

Цепь свисала с плотно обхватившего её запястье металла.

 

Глава 26

Мы должны покинуть лагерь

— Мой господин собирается назвать меня Меланией, — сообщила она.

— Теперь это не имя, а рабская кличка, — буркнула Эллен, всё ещё пребывавшая в полуоцепенелом состоянии от переизбытка эмоций, отчаяния и страха, ведь она знала, кем был тот, кто её купил.

— Да, конечно, — сказала Мелания, светясь от счастья. — И теперь я ношу это только с позволения моего хозяина.

— То есть Ты это понимаешь? — переспросила Эллен.

— Да, полностью, абсолютно! — сказала она, счастливо улыбаясь.

— Замечательно, — вяло проворчала Эллен.

Эллен, вместе с другими рабынями, проданными женщинами, прикованными к цепи за запястья, находилась в зоне хранения, в ожидании пока их заберут. Некоторых женщин, кстати, уже забрали с цепи. Владелец предъявлял квитанцию, и ему отдавали рабыню.

Дело было утром следующих суток после их продажи, до полудня оставалось что-то около одного ана. Рабынь не всегда забирали сразу. Кому-то могло потребоваться время, чтобы подобрать ошейник, подготовить цепи, заказать кандалы под размеры, закупить плети, или провести другие подготовительные мероприятия.

Эллен переполняло смущение, тревога и страх.

Казалось, что Селий Арконий по какой-то причине, впрочем, как и многие другие покупатели, не спешил стребовать свою собственность.

Эллен задавалась вопросом, придёт ли он за ней лично. Она уже хотела, чтобы Селий поскорее забрал её, и одновременно страшилась этого момента.

— Меня продали мужчине из Венны! — прощебетала Мелания.

— Далековато от Брундизиума, — заметила Эллен.

— Да, — радостно воскликнула Мелания. — Зато там я смогу быть только рабыней!

— Уверяю тебя, — усмехнулась Эллен, — даже если бы тебя продали кому-то в Брундизиуме, то здесь, своём бывшем городе, Ты точно также была бы не больше, чем рабыней. Даже здесь никто больше не спутает рабыню Меланию с прежней свободной женщиной, гордой, одетой в тяжёлые одежды Леди Меланией из Брундизиума, даже если на тебе не будет ошейника, и Ты не будешь одета в короткую тунику. И кстати, в Брундизиуме к тебе относились бы куда более жестоко и безжалостно.

— Мой господин, он такой сильный и красивый, — восхищённо сказала она. — Я так счастлива! Я всегда хотела быть такой, что мужчины могли бы счесть меня достаточно красивой и желанной для того, чтобы взять меня и поработить! И теперь это произошло! Я всегда хотела принадлежать мужчине, быть его, полностью подчиняться ему. Я всегда хотела принадлежать такому мужчине, который был бы достаточно силён, чтобы доминировать и владеть мною. Я всегда хотела принадлежать мужчине, который потребует от меня, небрежно и без долгих размышлений всего обилия моей женственности. Я всегда хотела служить и любить, полностью, беззаветно, самоотверженно. И теперь я принадлежу мужчине, которому буду служить, которого буду любить, и который будет получать от меня всё, что я могу дать. Я счастлива, счастлива!

— Я счастлива за тебя, — вздохнула Эллен.

Мелания послала Эллен воздушный поцелуй в гореанской манере, махнув это её сторону рукой.

Эллен послала Мелании ответный поцелуй. Они не могли дотянуться друг до дружки, поскольку были прикованы на разных концах цепи.

— Замри, — услышала Эллен мужской голос из-за спины и напрягалась.

Она стояла на коленях и не могла видеть того, кто подошёл к ней сзади, а обернуться и посмотреть не осмеливалась.

— В капюшон шлюху, — бросил мужчина.

Кожаный рабский капюшон накинули на её голову и стянули вниз. Мгновение, и пряжка защёлкнулась, плотно обхватив шею девушки. Затем послышалось клацанье замка, пропущенного через кольца застежки на тыльной стороне шеи. Всё, теперь капюшон на ней, сама она снять уже не сможет, как и увидеть что-либо вокруг. Весьма эффективное устройство для контроля, в котором рабыня чувствует себя полностью дезориентированной и беспомощной. Эллен нерешительно подняла правую руку и коснулась кольца, закреплённого на устройстве спереди, к которому можно было прикрепить поводок.

Проскрежетал ключ в замке браслета на её левом запястье, и цепь упала на землю рядом с её бедром. Эллен разумеется, осталась на коленях. Ей никто не давал разрешения подняться, как и не приказывали сделать это. Кто-то присел позади неё, и девушка, не дожидаясь приказа, расставила колени, решив, что ей лучше сделать это самой, чем ждать команды. Тем более что это ей подобрало. Мужчины не оставили ей каких-либо сомнений относительно того сорта рабыни, которой она была. Кроме того, она не знала, присутствовал ли здесь Селий Арконий. Теперь он был её хозяином, и она понимала, что ей не стоит ожидать от него послаблений. Он был не из тех мужчин, которые позволят рабыне даже самую малую толику свободы. К тому же, хоть она и пыталась гнать от себя подобные мысли, внезапно она осознала, что сама хотела бы расставить перед ним колени, возможно, даже умоляюще. Эллен пыталась оправдать себя тем, что по Селий Арконий принадлежал к тому типу мужчин, перед которыми женщины чувствовали естественный импульс встать на колени и развести ноги.

Рабыня почувствовала, как её руки схватили и, завернув за спину, скрестили запястья, которые тут же были притянуты одно к другому несколькими петлями кожаного шнура. Более чем достаточно, чтобы удержать рабыню. Эллен услышала, что кто-то встал перед нею, потом в кольце спереди капюшона щёлкнул карабин, и кожаный ремень на мгновение пощекотал её правую грудь.

— На ноги, рабская девка, — скомандовал мужской голос, и Эллен поднялась.

Этот голос не принадлежал Селию Арконию.

Затем, направляемая натяжением на кольце капюшона, девушка следовала за мужчиной, столь же беспомощная как ведомый на верёвке верр.

Так она, раздетая, связанная, ничего не видящая вокруг, прошла на поводке порядка нескольких сотен ярдов. Она предположила, что оказалась где-то на внешней границе лагеря, а возможно и за ней, поскольку под ногами уже чувствовалась трава.

Наконец ей приказали остановиться и встать на колени, склонив голову, что она и сделала.

— Полностью ли Ты покорна и послушна? — услышала Эллен вопрос, заданный тем же самым голосом, что приказал ей встать на ноги у места хранения.

— Да, Господин, — поспешила заверить она своего сопровождающего.

И это было абсолютно правдивым ответом. Её сражения, войны остались далеко в прошлом. И она была только рада этому. Верхоглядство условностей закончилась. Больше никакого притворства! На этой планете правили мужчины, или точнее они правили такими как она. И эти мужчины не были толерантны к оскорблению природы. Здесь они отказались сдать свой законный, естественный суверенитет. Здесь они были закалёнными, зрелыми, настоящими рабовладельцами. Это было так, и это было бесспорно. В общем, Эллен была довольна.

— Могу ли я говорить? — нерешительно спросила Эллен.

Ответом ей была тишина, так что Эллен не оставалось ничего иного, кроме как молчать. Рабыня понятия не имела, одна была в этом месте или нет.

Воздух под капюшоном быстро нагрелся, дышать стало тяжело. Эллен покрутила руками, затёкшими в путах. Поводок, свисавший между её грудей, качнулся, напомнив о себе.

Через некоторое время девушка услышала мужские шаги, приближавшиеся к ней. Она дёрнулась и подняла голову.

— Господин? — спросила она.

— Приятно слышать, что с твоего языка слетает правильное, подходящее тебе, кейджера, слово, особенно учитывая, что оно обращено мне, — насмешливо сказал мужчин.

Эллен всхлипнула от облегчения, но тут же испуганно напряглась. Это был голос Селия Аркония.

— Я могу говорить, Господин? — спросила Эллен.

— Это правильно, что Ты догадалась спросить разрешение говорить, — заметил мужчина. — Это хорошо, что Ты научились хотя бы столь немногому. И, насколько я помню, Ты, находясь на сцене, тоже не забыла спросить разрешение, прежде чем заговорить. Но очевидно, что Ты не вспомнила о том, что следует дождаться, пока тебе не дали это разрешение, прежде чем осмеливаться говорить. Если бы Ты не забыла об этом, то, возможно, избавила бы себя от оплеухи.

Эллен не сказала ни слова.

— Ты — глупая рабыня, — бросил Селий и, не дождавшись оплошности рабыни, сказал: — Да, Ты можешь говорить.

— Порт Каньо и Фел Дорон в этом лагере, в цепях, — торопливо, боясь быть прерванной, затараторила Эллен. — Они должны были выполнить какую-то тайную миссию на севере. Их предал Терсий Майор. Похоже, что он служит Косу. Остерегайтесь Терсия Майора! Порт Каньо и Фел Дорон пока ещё ждут отправки на Кос, возможно, в карьеры!

— Не лезь не в своё дело, рабская девка, — всё же прервал её Селий Арконий.

— Но ведь Порт Каньо и Фел Дорон — ваши друзья! — воскликнула Эллен.

— Я пытался отговорить их, — напомнил молодой человек. — Тем не менее, они решили продолжать играть свою роль в таких делах. Неосторожно с их стороны.

— Но как же так? — растерянно прошептала Эллен.

— Любопытство не подобает кейджере, — сказал Селий Арконий.

— Но что же тогда привело вас в этот лагерь? — удивилась девушка.

— Это был импульс, охота к перемене мест, — ответил её хозяин.

— Пожалуйста, развяжите меня, Господин, — попросила Эллен, немного приподнимая за спиной свои, стянутые несколькими петлями узкой кожи запястья.

— Нет, — отрезал он.

— Пожалуйста, — простонала Эллен, — ну тогда, хотя бы снимите с меня капюшон!

— Нет, — повторил Селий.

— Я прошу вас, Господин, — сделала ещё одну попытку Эллен.

— Нет, — остался непреклонным мужчина.

— Вы прибыли сюда, чтобы разыскать меня? — спросила она. — Чтобы купить рабыню?

— Любопытство не подобает кейджере, — проворчал Селий.

Сердце Эллен пропустило удар, потом заколотилось в бешеном ритме. Мог ли он беспокоиться о ней? Девушку терзали мысли о нём, смущали её чувства к нему, тому, кому, она теперь принадлежала.

— Это была долгая дорога, — заметила Эллен. — Мы очень далеко от Ара!

— Ты хочешь, чтобы с тебя сняли верёвку и капюшон? — осведомился он.

— Да, Господин! — воскликнула рабыня.

— Оставайся в них, — отрезал Селий.

— Да, Господин, — вздохнула она и тут же позвала его: — Господин.

— Что?

— Вы купили меня.

— Само собой, — усмехнулся он.

— Вероятно, для некой цели.

— Или целей, — добавил Селий.

— Почему Вы купили меня?

— Ты, действительно, настолько глупа, чтобы не знать? — спросил молодой человек.

— Пожалуйста, Господин!

— Возможно, я решил, что Ты будешь хорошо смотреться под моей плетью.

— Разве Вы не относитесь ко мне с презрением, разве не ненавидите меня?

— Не смеши меня, — бросил он. — Ты не достойна моего презрения.

— Ох, — выдохнула Эллен.

— И почему, я должен ненавидеть соблазнительный, пышный маленький кусочек рабского мяса, которым может владеть каждый желающий? — поинтересовался тарнстер. — В этом просто не было бы никакого смысла.

— Да, Господин, — вынуждена была согласиться девушка.

— И что Ты теперь чувствуешь, рабская девка? — спросил Селий Арконий.

— Мои чувства не имеют значения, Господин, — ответила Эллен.

— Верно, — согласился молодой человек.

— Я сделаю всё возможное, чтобы хорошо служить моему господину, — пообещала рабыня.

— В этом уверен, — сказал Селий и рассмеялся, и Эллен почувствовала, что от его смеха у неё стынет кровь.

— И Вы предоставите мне возможность? — поинтересовалась Эллен.

— Я думаю, что скоро Ты узнаешь, — усмехнулся Селий Арконий. — Честно говоря, я подозреваю, что не пройдёт и нескольких анов и об этом будет знать весь лагерь.

— Не понимаю, — пробормотала Эллен.

— Было бы не разумно задерживаться в этом лагере сколь-нибудь долго, — сказал Селий Арконий, — но с этим, к сожалению, мы ничего поделать не можем. Тем не менее, если всё пройдёт, как запланировано, то в пределах нескольких анов, надеюсь, ранним утром, мы сможем покинуть это место.

— Да Господин, — вздохнула Эллен, ничего толком не понявшая, но уже хорошо знавшая, что рабовладельцам свойственно держать своих рабынь в неведении.

— Господин, — позвала Эллен.

— Что ещё? — спросил её хозяин.

— Спасибо за то, что в танцевальном круге выкупили у писца удары плетью, — поблагодарила Эллен. — Боюсь, противном случае, меня бы выпороли.

— Тебя следовало бы выпороть, — проворчал мужчина.

Эллен промолчала

— Женщин перед продажей, принято держать на голодном пайке в плане секса, — заметил Селий Арконий.

— Возможно, Господин, — пожала плечами рабыня.

— С тобой тоже так поступили? — уточнил её хозяин.

— Да, — прошептала Эллен.

— Я так и думал, — усмехнулся он, а когда его рабыня опустила спрятанную в капюшоне голову, заключил: — Значит, твои сексуальные потребности довольно долго оставались неудовлетворенными.

— Да, Господин! — подтвердила Эллен и умоляюще повернула голову в сторону своего хозяина.

Её внезапно осенило, что сексуальные потребности её земных сестёр, всех не поддающихся подсчёту тысяч и миллионов, потерянных в одиночестве пустых, бесплодных свобод, зачастую точно так же оставались неудовлетворенными. Сколько трагедий было в том бесплодном мире! Неужели женщины там не понимали причин своих неприятностей, депрессий, несогласованности, метаний, смущения, бессмысленности и тщетности своего существования аномии, эмоционального голода, отчуждения, одиночества, отрыва от реальности? Оружие идеологии несёт лишь холод и неудовлетворённость. Большинство женщин того мира даже не понимают причин их страданий, более того они сами запрещают себе искать её в самом очевидном месте, в отвергание природы, в расстройстве и неудовлетворении их самых основных личных потребностей. Естественная женщина, самка человека, рискнула предположить Эллен, не является неким социальным артефактом, несмотря на то, что её приучили бессмысленно повторять, она не является конструктом социальных инженеров, которые не понимают и не любят её, существ, в конечном счете, интересующихся только своей собственной властью и влиянием. Она вовсе не кривая, неадекватная, неестественная, жалкая, невротическая копия другого пола, скорее она — самостоятельное создание природы, прекрасное и полное потребностей, по своему уникальное, драгоценное и великолепное. Неужели законы природы настолько сложны, что некоторые не в состоянии их прочитать? Это что, действительно такая страшная тайна, что признать и изложить её связано с таким риском? Почему стало столь опасно даже говорить об этом? Почему конформизм должен проводиться в жизнь с такой неустанной истерией? Почему кого-то из-за отсутствия ортодоксальности необходимо уничтожать, лишать положения, их назначение — отрицать? Кого могут пугать эти истины? Да только тех, кто может извлечь прибыль от их сокрытия. Не в безумии ли Средневековья родилась боязнь и порицание сексуальности? Эллен понимала, что на Земле хватало женщин, которые буквально никогда не испытывали оргазма, а бесчисленные миллионы, по статистике, жили в настоящей сексуальной пустыне, в диком одиночестве, в местности, в которой эротика была выжжена.

Но Эллен больше не жила на Земле.

Она была рабыней на Горе, и её сексуальные потребности, как и потребности других рабынь, хотели они того или нет, были выявлены, раскрыты и зажжены. Рабские огни в её животе теперь пылали, непоправимо, настойчиво, часто, сильно, непреодолимо, они появлялись, разгорались и заставляли её жалобно кричать об их удовлетворении.

Тяжко быть рабыней на Горе, полностью зависеть от милосердия мужчин, которые не замедлят воспользоваться своей властью.

У Эллен вырвался горестный стон.

— Похоже, Ты хотела бы получить сексуальное облегчение, — заметил Селий.

— Да, Господин! — подтвердила она его предположение.

— Значит, Ты готова просить о том, чтобы тебя приласкали? — поинтересовался молодой человек.

— Да, Господин, — еле слышно прошептала Эллен.

— Ну так сделай это, — сказал он.

— Я прошу ласкать меня, Господин, — шёпотом попросила девушка.

— Говори так, чтобы я мог тебя слышать, — потребовал Селий Арконий.

— Я прошу ласкать меня, Господин, — отчётливо, хотя и ломающимся голосом произнесла Эллен, чувствуя как по её щекам бегут слёзы, и радуясь тому, что они скрыты под капюшоном.

— Уверен, что Ты сможешь добиться большего, если постараешься, — усмехнулся её хозяин.

— Кейджера Эллен, ваша рабыня, Господин, просит о том, чтобы её хозяин, Селий Арконий из Ара поласкал её, — сказала Эллен.

— И часто женщины твоего мира просят поласкать их? — полюбопытствовал Селий.

— Несомненно, если они — рабыни, Господин, — ответила бывшая землянка.

— Сейчас у меня есть другие дела, к которым следует проявить внимание, — заявил гореанин.

— Господин? — простонала Эллен.

— И пока я буду этим заниматься, — сказал её хозяин, — я прослежу, чтобы Ты хорошо разогрелась.

— Господин? — не поняла его Эллен.

Она поняла, что поводок оказался в руке мужчины, а затем почувствовала, как мужчина пробросил кожаный плетёный шнур между её ног.

— Нет, — простонала девушка, охваченная внезапным испугом. — Пожалуйста, нет!

Поводок напрягся, потянув кольцо капюшона вниз.

— Пожалуйста, не надо! — заплакала Эллен и в следующее мгновение вскрикнула: — Ай!

Поводок потянулся вверх за её спину, сильно, резко, плотно, туго. Мужская рука легла на её плечо, удержав девушку на коленях.

— Пожалуйста, нет! — зарыдала она.

Затем натянутый втугую поводок был надежно привязан к её связанным запястьям.

— Нет, Господин, пожалуйста, не надо, Господин! Пожалуйста, пощадите, Господин!

Но мужчина не обращал на её мольбы никакого внимания, впрочем, она и сама знала, что так и будет.

Иногда подобным способом связывают ведомых рабынь.

Селий Арконий толкнул девушку, повалив на живот, рывком вытянул её ноги и скрестил лодыжки. Через мгновение, её ноги были согнуты в коленях, почти коснувшись пятками ягодиц, а щиколотки стянуты веревкой и привязаны к запястьями. Теперь для Эллен стало не просто бесполезно пытаться подняться, но и любые движения её связанных лодыжек передадут давление на запястья, которые, в свою очередь натянут поводок, прикреплённый к запястьям, ведь поводок, соединяя кольцо спереди на ремнях капюшона со скрещенными и связанными запястьями, проходил между её грудями, а затем между ногами, плотно вжимаясь в промежность. Так что у неё оставалось два варианта действий, во-первых, попытаться держать лодыжки ближе к телу напрягая ноги, что было тяжело и неудобно, и нисколько не уменьшало тёплого, безжалостного натяжения поводка между её ног, а во-вторых, расслабить ноги, но тогда лодыжки отстранялись от тела, приводя к ещё большему режущему, обжигающе возбуждающему давлению поводка на промежность. В результате, следствием любого её движения, даже самого минимального ёрзанья в поисках некой золотой середины комфортной для её притянутых к телу ног, поводок тут же напрягался, эффективно делая свою работу.

— Господин! — позвала Эллен. — Господин!

Но ответа не было. Похоже, Селий Арконий покинул это место. Эллен повернулась на бок, и некоторое время пыталась лежать неподвижно. Однако спустя несколько минут она, внезапно для самой себя, начала дёргаться, метаться, вскрикивая и плача. В какую же беспомощную и жалкую рабыню она превратилась!

«Я ненавижу его, — повторяла про себя девушка. — Я ненавижу Селия Аркония! Я ненавижу его! Я ненавижу его!»

Но прошло ещё совсем немного времени, и Эллен уже громко кричала:

— О, пожалуйста, Господин, пощадите меня! Вернитесь! Возьмите меня! Дотроньтесь до меня! Помогите мне! Я буду покорной! Я буду хорошей рабыней! Подарите мне облегчение! Дайте мне выпустить мою рабыню! Я умоляю об этом! Я — ваша рабыня! Будьте добры к своей рабыне! Будьте безжалостны, если вам так хочется! Меня это не волнует! Позвольте мне служить вам как рабыня! Используйте меня! Я прошу об использовании! Я умоляю использовать меня! Господин! Я прошу вас об использовании, Господин!

Вдруг она услышала, мужской смех. Кто-то, проходивший мимо, потешался над замешательством извивающейся рабыни.

«Я ненавижу Селия Аркония, — думала Эллен. — Он сделал из меня шоу! Он выставил меня на посмешище! Насколько сладкой получилась его месть! Почему я не могу быть холодной и фригидной, какой я была на Земле! Это со мной сделали мужчины! Они превратили меня в рабыню! Теперь я — ничто, не более чем возбужденная, страстная рабыня! Я ненавижу мужчин. Я ненавижу их! Я ненавижу их!»

Но затем в памяти Эллен замелькали картинки из её пребывания в доме Мира. Как давно это было! Ясно, что теперь она была готова просить служить мужчине, любому мужчине!

«Вы монстры, — простонала рабыня. — Вы монстры! Вы великолепные монстры! И вы, монстры, отлично знаете, что эта рабская девка принадлежит вам!»

Так Эллен в течение какого-то времени металась в своих путах, плача и вскрикивая. Она просто была не в силах ничего с собой поделать. Она лишь извивалась в страдании, беспомощно связанная по рукам и ногам. Но вскоре природа смилостивилась над ней, и девушка уснула, но даже во сне она видела себя связанной рабской девкой. А когда спустя некоторое время, она не была способна сказать через какое именно, Эллен была разбужена звукам взволнованных голосов, то по-прежнему нашла себя связанной рабыней.

— Ой! — негромко вскрикнула она, дернувшись спросонья и залившись слезами, обнаружив, что поводок все также находившийся на ней, беспощадно и уверенно делает своё дело.

Тогда Эллен, прижав пятки настолько близко к телу, насколько смогла, попытавшись хоть немного уменьшить натяжение поводка, прислушалась к голосам.

— Деньги, собранные для жалованья гарнизона Ара, пропали! — донеслось до неё.

— Быть того не может, — воскликнул мужчина. — Никто не поднимал тревоги! На нас никто не нападал!

Услышанное показалось Эллен лишённым смысла, поскольку она предполагала, что средства, собранные в дюжине городов и сотнях меньших поселений, и предназначенные для войск Коса и Тироса, а также для отрядов наёмников, поспособствовавших во взятии Ара и теперь помогавших его удерживать, хранились в этом самом лагере, в избытке набитом гвардейцами, тарларионами и боевыми тарнами. Девушка подозревала, что у Порта Каньо и Фела Дорона сложилось такое же впечатление. Признаться, она подозревала, хотя едва ли это было тем вопросом, о котором рабыне стоило бы говорить, что Порт Каньо, Фел Дорон и, предположительно, Терсий Майор планировали напасть на хранилище этих средств, с целью ослабить и ухудшить положение оккупационного гарнизона в Аре, оскорбить и наёмников, и регулярные войска и, возможно, даже посеять среди них разногласия.

— Это произошло не здесь, — услышала она. — Похоже, этот лагерь был уловкой, военной хитростью, должной заманить бандитов в ловушку, дать им проявить себя, в бесплодной атаке на наши палатки, где они могли бы быть легко уничтожены, в то время как золото, согласно тонкому плану косианцев, было бы благополучно доставлено в Ар, в казну Мирона Полемаркоса другим путём.

— Я так понимаю, этот план раскусили, — взволнованно сказал другой собеседник.

— Вероятно, все маршруты держали под наблюдением, тщательно контролируя небо, — предположил первый.

— Но какая сила могла захватить золото Коса? — спросил третий мужчина, недоверчиво.

— Спроси лучше, какая сила могла на это отважиться? — поправил его второй.

— Гарнизон Ара многочисленный, — заметил третий. — Потребовалось собрать много золота, чтобы заполнить их кошельки!

— Тысячи золотых монет, — подключился к разговору четвёртый, — многие из которых прямо с монетного двора Джада!

— Когда это произошло? — спросил второй.

— Несколько дней назад, — ответил первый. — Просто новость дошла до нас только сейчас.

— На вчерашних торгах, — внезапно вспомнил третий, — какой-то парень, возница или тарнстер, как мне кажется, отдал целых пять золотых за рабыню!

— И где же подобный товарищ мог получить такое богатство? — поинтересовался четвёртый.

— Кто может это сказать? — отозвался второй.

— Можно не сомневаться, что его уже разыскивают, — заметил первый.

— Разумеется, — поддержал его второй, после чего мужчины начали удаляться, и Эллен перестала различать их голоса.

Зато теперь она слышала вокруг себя звуки суеты сворачиваемого лагеря, скрип колёс телег, перекличку рабочих, разбиравших палатки. Потом откуда-то издалека, возможно, из Брундизиума донёсся звон сигнальных рельсов.

Эллен испуганно замерла, лёжа на примятой её телом траве, не осмеливаясь даже шевелиться. Закрытая капюшоном она не могла сказать какое сейчас время суток, поскольку понятия не имела, сколько времени проспала. Трава, на которой лежала Эллен, не была покрыта росой, когда её поставили здесь на колени. Она беспомощно пошевелила своими маленькими, беспомощно связанными запястьями и тут же непроизвольно ойкнула.

«Ну почему он связал меня так?» — спросила она сама себя, больше не рискуя двигаться, чтобы ответ на этот вопрос не стал для неё еще более ясным.

Это было простое возбуждающее связывание, тот способ связывания, который прекрасно даёт понять женщине, что она — рабыня. Безусловно, Эллен была связана немного более сурово или даже жестоко, чем это было необходимо. Едва ли кто-то станет связывать подобным образом свою любимую рабыню. Однако нам следует помнить, что чувства Селия Аркония к своей недавней покупке были весьма двойственны. Этот метод, кстати, весьма часто используют работорговцы, особенно применительно к захваченным свободным женщинам, которых они стараются с самого начала знакомить с тем, что будет основой их новой жизни, жизни сексуального существа, игрушки мужчины и движимого имущества.

Впрочем, связывание, вообще, возбуждает женщину, поскольку это как бы говорит ей о её уязвимости и беспомощности, о её подчинении власти мужчин. Даже просто оставление связанной женщины в одиночестве на какое-то время может оказать на неё сильное сексуальное влияние. А есть ещё сотни связываний страсти. Многочисленные психологические измерения сексуальности, отлично понятые и эксплуатируемые гореанскими рабовладельцами, тысячекратно увеличивающие сексуальные ощущения их движимого имущества. Человеческую самку вообще, отличает невероятно сложное, многогранное и прекрасное сочетание ума, тела и эмоций, её богатая сексуальная жизнь не ограничивается парой анов время от времени, а может обогатить и заполнить всё её существование. В действительности, сам статус неволи, и всё что с этим связано для женщины, воспламеняет её тысячей способов.

Она принадлежит своему господину, и сама того желает. Он принял её, и она благодарна ему за это. Она будет служить ему рьяно и преданно, надеясь, что хозяин проявит внимание к её потребностям, самых разных видов, точно так же, как он проявляет внимание к потребностям любого другого домашнего животного, которым он мог бы владеть.

* * *

Возможно, здесь стоит сказать несколько слов об ошейнике.

Рабыня — животное, а разве для животных не подобает носить ошейники? Таким образом, не будет ли для рабыни, являющейся животным, подобающим носить ошейник?

Разумеется.

Соответственно, так и следует поступить. И вот полюбуйтесь, ошейник уже на её шее!

Ценность ошейника простирается далеко за пределы просто маркировки его носительницы, как рабыни и, обычно, идентификации её владельца. Эти назначения очевидны, и не требуют нужды заострять на них внимание.

Ошейник заперт, и этот факт, как не трудно предположить, сам по себе очень значим. Она не может снять свой ошейник. А разве Вы не сочли бы это значимым? Лично я в этом не сомневаюсь.

Есть также и определенные другие аспекты ошейника, которые, казалось бы, настолько очевидны, что не требуют каких-либо долгих объяснений, например, различные эстетические и психологические свойства, оказывающие влияние как на носительницу, так и на того, под чьим изучающим взглядом она оказалась. Конечно, ошейник — потрясающе красивое украшение, способное значительно усилить очарование той, кому его выпало носить. Рассмотрите интерес и внимание проявляемое женщинами Земли к прекрасным охватывающим горло ожерельям, бусам, лентам, цепочкам и прочим деталям, которыми можно себя украсить. Я, кстати, часто, задумывалась над тем, что на Земле гореанский рабский ошейник запросто мог бы быть принят за украшение. Можно даже предположить, что там он мог бы стать дорогим аксессуаром, что кажется забавным, учитывая его заурядность на Горе. Правда, на Земле, несомненно, потребовалось бы назвать его как-то иначе. Интересно, поняла бы женщина Земли его значение? Подозреваю, что она могла бы испытать странные эмоции, почувствовав его на своей шее, услышав металлический щелчок его замка. Конечно, ей до жути хотелось бы, чтобы ключ оставался в её руках. Но что если надевший на неё ошейник не захочет отдать ей ключ? Подозреваю, что любая свободная женщина, даже женщина Земли, надев такую вещь, не может внезапно не узнать, наверняка, к своему испугу, о рабыне живущей внутри неё. А потом, вернувшись домой, скажем, с вечеринки или приёма, она могла бы в страхе снять с себя этот аксессуар, с содроганием вспоминая мужчин, смотревших на неё, возможно, впервые в её жизни, по крайней мере, так, таким тревожащим и хищным способом, приближавшихся к ней и круживших вокруг неё, словно стая голодных волков вокруг молодой беззащитной лани. После такого она могла бы осмеливаться надевать такое украшение только иногда, оставшись в одиночестве своей квартиры, голой, стоя перед зеркалом, или на кровати, не в силах сдержать слёз. Впрочем, не исключено, что однажды, увидев некого человека и опознав в нём своего владельца, она могла бы надеть это устройство и, приблизившись к объекту своего интереса, встать перед ним на колени и вручив ему ключ, сказать: «Я отдаю вам ключ от своего ошейника, Господин. Я хотела бы быть вашей рабыней и надеюсь, что Вы сочтёте меня приемлемой». Гореанские свободные женщины, кстати, редко окружают своё горло драгоценностями того или иного вида, даже в одиночестве своих жилищ, подозреваю, причина этого в том, что в их культуре такие предметы намекают на неволю. Зачастую работорговцы, работающие на Земле, обращают особое внимание на женщин, носящих на шее ожерелья, цепочки и прочие украшения, особенно те, которые имеют замочки и не могут быть сняты через голову. Похоже, они считают это значимым. Возможно, так и есть. Я не знаю. Конечно, в этом есть красота и намёк на аналогию с рабским ошейником. Конечно, горло — идеальное место для знака неволи, поскольку здесь он надёжно закреплён и хорошо виден.

Итак, на психологические аспекты, вовлеченные в эти вопросы, мы намекнули. Не думаю, что нам стоит вдаваться в подробности, поскольку здесь всё кажется довольно очевидным. Так что теперь давайте вернёмся к вопросам, к которым мы обратились изначально, которые достаточно интересны, по крайней мере, по моему мнению, однако, боюсь, могут оказаться не столь очевидными, чем те, с которыми мы до настоящего времени имели дело.

Мне остаётся только надеяться, что некоторое внимание, уделённое этим культурным вопросам, может высветить и добавить вам большей глубины понимания этого рассказа, и, конечно, гореанской культуры в целом.

Прежде всего, эта культура, очень отличается от всего, с чем Вы, вероятно, знакомы. И всё же я уверена, что у неё найдётся и сходство с вашей культурой, и возможно, неким странным путём, на биологическом уровне, она может быть компонентом внутри неё. В любом случае, это человеческая культура, и следовательно она не может быть для вас совершенно чуждой.

В ошейнике, и я надеюсь, это не станет для вас чем-то удивительным, женщина может найти ясность и комфорт, а также своё значение и свободу. Интересно, так ли трудно это будет понять? Надеюсь, что нет.

Поскольку в этих вопросах довольно много сложностей и тонкостей, сказанное мной будет не больше, чем крошечным уголком огромного гобелена, скрывающего бессчётное множество тщательно спрятанных истин, упоминать о которых принято не иначе как шёпотом.

В ошейнике у женщины есть точно определенная культурная реальность. Возможно, впервые в её жизни она стала чем-то совершенно ясным и фактическим, чем-то конкретным и однозначным. Это дает ей точную идентичность, и чётко сформулированное и ясно понятое положение в обществе, и в этом обществе она оказывается, желает она того или нет, узнаваемым, ценным и прекрасным элементом. Мужчины преследуют её, разглядывают, и оценивают её, восхищаются и любуются ею, прикидывают сумму, которая могла бы привести её к их рабским кольцам. Она презираема и чествуема, жертва верёвок и мотив песен, самое непритязательное из животных и наиболее ценная вещь из имущества. Она — рабыня. Для неё, наконец, закончилась всякая двусмысленность, неуверенность, смущение, претензии, лицемерие, соперничество и прочая чушь, отравляющая существование свободной женщины. Всё, она — рабыня. И это убеждает её в том, что она найдена привлекательной и желанной. Её хотят. Мужчина счёл целесообразным надеть на неё свой ошейник, тем самым бесспорно подтвердить её женственность.

Теперь она знает, кто она, и что она, что она должна делать, и чем она должна быть. Оказавшись в ногах мужчины, став его рабыней, она наслаждается своей женственностью. Она получает руководство, доминирование, опеку, дисциплину и наказание, всё то, о чём она тосковала, в чём нуждалась, и для чего была рождена.

Теперь она там, где ей надлежит быть, у ног господина, послушна, смиренна и довольна.

Возможно, есть смысл отметить кое-что ещё, в надежде на то, что это дальнейшее наблюдение не будет сочтено свободными женщинами возмутительным или обескураживающим. Впрочем, эти мои воспоминания и размышления, вряд ли, могут тем или иным путём когда-нибудь оказаться в пределах кругозора таких созданий, столь благородных и рафинированных, столь возвеличенных и уважаемых, в отличие от меня, рабыни, никогда не стоявших голыми на прилавке невольничьего рынка, не слышавших цены, предложенной за них, никогда не носивших цепей у ног мужчины.

Есть у ошейника некий флёр или аура, всегда чётко распознаваемый, но редко выражаемый, возможно, по причине его очевидности.

Ошейник как бы заявляет, что его носительница, должна быть и есть существо сексуальное.

Фригидность и инертность, гордость и благородство, свободной женщины ей не позволены. Женщина в ошейнике не может отрицать свою сексуальность, объявленную столь очевидно, столь явно, столь заметно металлической полосой, окружающей её горло.

А как по-вашему, почему ещё женщин порабощают? Ошейник громко кричит о женской сексуальности. Любая женщина в ошейнике понимает, что её рассматривают как существо сексуальное. И никаких больше отговорок и игр, они теперь в прошлом.

Конечно, женщины понимают, с какой целью их захватывают или покупают.

И пожалуйста, не надо делать оскорблённое лицо. Я должна говорить только правду.

Так для чего, как вы думаете, мужчины порабощают женщин? Конечно, предполагается, что для этого есть множество причин, но кажется ясным, что далеко не последнюю роль среди них играет желание владеть ими ради удовольствия, которое они могут доставить.

Ошейник четко дает понять, что его носительница сексуальна, что она — сексуальное существо, и сексуально интересна. На женщин, не представляющих сексуального интереса, редко надевают ошейники. Ошейник буквально кричит во весь голос о сексуальности: «Эту женщину нашли желанной, мужчины хотят её, и она будет принадлежать мужчинам».

Рабыня открыто признана сексуальным существом. Она должна быть таковой. Ей не оставляют никакого иного выбора.

Так что не забывайте этого значения ошейника. А уж рабыне точно не позволят забыть об этом, притом, что она сама не хочет забывать этого. Она любит это. Она наконец-то может быть свободно, открыто, честно, сексуальным существом, которым она всегда желала быть.

«Ласкайте меня, Господин, я прошу этого».

* * *

«Разумеется, — размышляла Эллен, — Селий Арконий разбирается в таких вопросах! И он заплатил за меня пять золотых монет. Золотых! Возможно, у него таких были сотни, и он ценил не больше, чем бит-тарски! Но в таком случае, какова же моя реальная ценность? Быть может мне не стоит переоценивать себя? Тогда получается я по-прежнему не больше, чем дешёвая, никчёмная рабыня! Как же он оскорбил меня, покупая меня на то, что для него было не больше, чем мусором или песком! Так вот значит, как он думает обо мне! Но что если он ничего не знает о косианском золоте? Вдруг, он украл золото где-то в другом месте, или ему необычайно повезло в игре на деньги, а может он нашёл добычу, выброшенную убегающими грабителями, которых спугнули в момент преступления?»

В любом случае она знала, что была его собственностью, как собака, или свинья, или тарск, или верр, или… рабыня.

Через некоторое время до неё донёсся запах дыма. В сворачиваемом лагере разводили костры, собираясь готовить ужин, следовательно, было что-то в районе пятнадцатого или шестнадцатого ана. Внезапно Эллен осознала, насколько ей хотелось пить, а ещё она была ужасно голодна.

Ещё немного погодя она услышала мужские шаги. Кто-то приближался к ней. Девушка замерла, лёжа почти неподвижно. Наконец, кто-то

присел подле неё, и Эллен почувствовала, как сильная, мужская рука сдвинула ремни капюшона вверх примерно на дюйм, обнажив её горло. Она попыталась прижать связанные лодыжки плотнее к ягодицам, и в следующий момент ощутила металл ошейника, грубо прижатый к её шее. Он прилегал вплотную. И он был заперт. На неё надели ошейник.

— Господин? — спросила она.

Мужчина негромко шикнул, предупреждая её о тишине, и рывком поставил на колени. Эллен непроизвольно всхлипнула.

— Ой! — вскрикнула она через мгновение и невольно начала корчиться, потому что мужчина оттянул её запястья.

Но затем он просто отвязал поводок от её запястий и, наконец-то, сминавшее промежность, будоражащее давление исчезло.

— Спасибо, Господин, — пробормотала Эллен. — Спасибо, Господин.

Она наделась, что теперь ей будет легче контролировать своё тело, настолько, насколько любая рабыня, может его контролировать. Однако практически немедленно она поняла, что хочет оказаться в его руках, быть доминируемой и взятой как рабыня.

Эллен заскулила как потерянный щенок. Ей оставалось только надеяться, что мужчина не почувствует запах её потребностей. Поводок сделал свою работу на славу. Затем замок капюшона был открыт, и кожу потянули вверх, но лишь только для того, чтобы оголить рот. Девушка по-прежнему ничего не видела.

— Господин? — спросила она и смиренно сложила губы в поцелуй.

Будут ли её губы изнасилованы властным поцелуем господина, потребует ли он свою собственность? Но ответом ей стал лишь негромкий, мягкий смех мужчины.

— Рабыня, — шепотом сказал он и сунул ей в рот сосок бурдюка.

Эллен, запрокинув голову, с жадностью и благодарностью втягивала в себя воду. К её сожалению питьё у неё забрали слишком быстро, по крайней мере, ей так показалось.

— Открой рот, рабыня, — услышала она.

В её послушно раскрытый рот всыпали порцию рабских пилюль, и тут же стянули капюшон на прежнее место. Уже полностью закрытая, девушка принялась быстро пережёвывать горстку позволенной ей простой, но питательной формы рабской пищи. Раздался щелчок, и Эллен поняла, что ремень капюшона снова заперт.

Ещё мгновение и она проглотила доставшуюся ей порцию пилюль.

— Ну что, нагрелась? — осведомился мужчина.

— Да, да, Господин, — чуть не закричала рабыня.

— Хорошо нагрелась? — уточнил он.

— Да, да, да, Господин, — поспешила заверить его Эллен.

— Ну вот и замечательно, — сказал он. — Нам пора отправляться в путь.

Девушка непроизвольно вскрикнула, потому что мужчина, резко дёрнув, протянул поводок вперёд между её бёдрами. Теперь он свисал между её грудей с кольца на её горле. Эллен почувствовала, что мужчина отвязал её лодыжки от запястий. Какое это было замечательное чувство! Затем он распустил узлы и на лодыжках Эллен. Это её обрадовало ещё больше, и она со слезами облегчения пошевелила ногами и, всхлипнув, внезапно, неосторожно, сжала бёдра. Он не должен, знать до какого состояния он, её господин, довёл её.

— Поза, — негромко скомандовал он, и девушка, захныкав, приняла правильную, насколько позволяли связанные за спиной запястья, позицию.

Неужели ему было так трудно разрешить ей хотя бы толику скромности, хоть небольшое послабление?

— Хочешь, чтобы твои руки были закованы в наручники? — спросил мужчина.

— Да, Господин, — ответила Эллен, покрутив руками, стянутыми петлями кожаного шнура, горячими и мокрыми от её пота.

— А Ты хотела бы, чтобы я сковал их спереди или сзади? — полюбопытствовал он.

— Конечно, спереди, Господин! — обрадовано воскликнула Эллен, тут же застонала, почувствовав, как его пальцы с силой раздвинули витки шнура, освободив немного пространства между ними, а затем к оголенной коже между петлями прижался металл открытых дужек рабских наручников.

Клацнули защёлки устройства, и браслеты плотно охватили её запястья. Её руки были скованы за спиной наручниками, и только после этого с её вспотевших запястий петли кожаного шнура были сняты. В этом не было ничего необычного. В гореанской традиции держать рабыню в одних узах до тех пор, пока на неё не наложены другие. Подобный обычай в целом соблюдается и в отношении различных идентификационных аксессуаров, скажем, ошейников, браслетов, анклетов и тому подобных. Например, если бы на вас был надет ножной рабский браслет, то можно ожидать, что он будет оставлен на месте пока какой-либо другой браслет или ошейник не окажется на вас. Таким образом, на рабыне всегда присутствует, по крайней мере, один символ неволи, не считая клейма. Несомненно, именно так поступили с Тутиной на Земле, или прежде чем привезти её на Землю. Эллен помнила, что Тутина на своей лодыжке носила анклет, скрывая его под повязкой, когда находилась вне дома. Эллен не забыла и о том, что во время её пребывания в доме Мира на Земле, тоже носила ножной браслет, правда, в тот момент, не имея никакого понятия о значении этого аксессуара. Возможно, надень Мир на неё ошейник сразу, и многое стало бы ей ясным ещё тогда.

Итак, Эллен стояла на коленях в позе рабыни для удовольствий, но с закованными в наручники за спиной руками где-то, предположительно в окрестностях праздничного лагеря. И хотя её господин не счел целесообразным, что было полностью в его праве, как владельца, учесть её пожелание о том, чтобы сковать ей руки спереди, тем не менее, Эллен была благодарна за наручники, поскольку металлические браслеты, окружающие запястья, были намного удобнее, чем тугие петли кожаного шнура. Безусловно, теперь она была ещё больше в его власти, чем прежде. Любой мог бы перерезать кожаные путы, будь то грабитель, или просто прохожий, но теперь она носила рабские наручники, которые нельзя было снять без ключа или инструмента.

«Ну вот, я закована в наручники», — подумала она, разведя руки насколько позволяла цепочка и немного потянув в стороны.

Даже в самом начале, в доме Мира, тело Эллен не могло не ответить на наручники. И даже тогда, пусть и неохотно, она признавала, что это её возбуждает. Насколько восхитительно это было, какое возбуждение охватывало девушку, когда её заковывали в наручники, как удивительно было чувствовать себя беспомощной, совершенно беспомощной, особенно если её миниатюрные запястья были скованы за спиной, а её красота выставлялась столь беззащитно в этих запертых, прочных, крепких, бескомпромиссных браслетах рабских наручников. Они словно говорили с ней о её уязвимости, беспомощности, подчинённости мужчинам, о её статусе рабыни, о её женской природе.

«Да, я люблю быть закованной в наручники», — призналась сама себе Эллен.

Она почувствовала, что её хозяин встал перед ней. Поводок, по-видимому, был в его руке, Эллен заключила это исходя из еле заметного натяжения на кольце ремня капюшона, кроме того, она больше не ощущала контакта поводка с телом.

— Господин, — позвала рабыня, — я могу говорить?

— Можешь, — разрешил он.

— В лагере происходят странные события, — сказала Эллен. — Я слышала разговор мужчин. Золото, предназначенное для войск в Аре, похищено!

— Ты неплохо смотришься, — заметил он, — стоя передо мной голой на коленях в столь подходящей для тебя позе, в капюшоне, на поводке и закованными в наручники за спиной руками.

— Господин! — попыталась возмутиться рабыня.

— Не стоит тебе проявлять интерес к таким вопросам, — предупредил мужчина. — Рабынь это не касается.

— Но вас могут искать! — воскликнула Эллен. — Ведь у вас было золото, монеты, которые, как было заверено, происходили из Джада!

— Не суй свой нос в такие дела, — снова предостерёг рабыню хозяин.

— Вас могут схватить, Господин!

— Тогда тебя, несомненно, перепродадут, и Ты будешь принадлежать другому владельцу, шлюха. Не забывай, что ты — просто движимое имущество. Как и все остальные, такие же как Ты, ничтожные и никчёмные. Подобные вопросы тебя больше не касаются, как не касались бы они тарска, существо, кстати, куда более ценное, чем Ты сама.

— Немного найдётся тарсков, за которых отдали целых пять золотых монет, Господина, — заметила Эллен.

— То золото ничего для меня не стоило, — усмехнулся он, — считай, что этот жест был оскорблением Коса, о чём, подозреваю, они только теперь начали догадываться.

— Оскорблением? — переспросила Эллен.

— Конечно, — подтвердил мужчина. — Потратив золото на ничего не стоящую рабыню, тем самым гражданин Ара выказал своё презрение к деньгам Коса.

— Однако за меня предлагали серебряные тарски! — напомнила Эллен.

— Это верно, — не стал отрицать он. — Возможно, Ты и стоишь горстки серебряных монет.

— Но Вы же меня для чего-то купили! — сказала Эллен.

— Возможно, Ты сможешь развлекать меня какое-то время, — ответил он, — пока я не утомлюсь тобой.

— Да, Господин, — всхлипнула девушка.

— Так что, знай своё рабское место, маленькая вуло, — посоветовал мужчина.

— Да, Господин, — сказала Эллен и тут же позвала его снова: — Господин.

— Что? — спросил он.

— Это ведь ваш ошейник сейчас на мне, не так ли?

— Мой, — подтвердил он.

— В таком случае, возможно, я вам небезразлична, раз уж Вы захотели надеть на меня свой ошейник?

— В этом не ничего необычного, когда дело касается рабынь и ошейника, — усмехнулся молодой человек.

— А у меня есть имя? — поинтересовалась рабыня.

— Эллен подойдёт, — бросил он. — Хорошо послужит, чтобы подозвать и приказать тебе, точно так же как и любое другое имя.

— Именно это имя написано на моём ошейнике? — спросила она.

— Ты думаешь, это было бы разумно? — осведомился мужчина.

— Нет, Господин, — согласилась Эллен, знавшая, что её продавали под этим именем, и оно же было записано в отчетах писцов.

— Кроме того, — добавил он, — в этом случае ошейник можно использовать для любого количества двуногих самок.

— Да, Господин, — раздражённо буркнула рабыня.

— Разумеется, — усмехнулся её владелец, — можно было бы всем своим кейджерам давать кличку Эллен.

— Разумеется, Господин, — сердито буркнула Эллен. — Могу ли спросить, что говорится на ошейнике?

— Возможно, однажды Ты сможешь прочитать это сама, рассмотрев отражение в воде или в зеркале, — хмыкнул мужчина.

— Пожалуйста, Господин! — взмолилась Эллен.

— Ах да, — усмехнулся молодой человек, — я и забыл, Ты же у нас неграмотная.

— Господин? — протянула девушка.

— Там сказано: «Я — собственность Селия Аркония из Ара», — наконец снизошёл до ответа её господин.

На мгновение сердце Эллен замерло в груди, как ни странно, но от радости, что она будет таковой, и будет публично объявлена таковой. В этот момент она, кажется, забыла, что ненавидит его. Но затем она взяла себя в руки и осторожно спросила:

— Разумно ли это, Господин?

— Они же меня не знают, — пояснил он. — Кроме того, чистый ошейник мог бы вызвать даже большие подозрения. К тому же, мне нравится видеть маленькую варварскую шлюху в своём ошейнике, который чётко идентифицирует её как моё имущество.

— Я надеюсь, что буду достойно носить ваш ошейник, Господин, — сказала Эллен и испуганно вскрикнула.

Мужчина грубым рывком вздёрнул её на ноги.

— Не лги мне, маленькая шлюха! — прорычал он.

— Нет, Господин! — заплакала девушка.

— Ты думаешь, я не знаю, как женщины Земли поступают со своими мужчинами? — спросил Селий. — Ты, земная шлюха, будешь рабыней среди рабынь!

— Как будет угодно Господину, — ответила Эллен. — Я — его собственность!

— Приятно, всё-таки владеть женщинами, — усмехнулся мужчина.

— Да, Господин, — согласилась с ним Эллен.

— Так значит, поводок нагрел тебя? — осведомился Селий Арконий.

— Да, Господин! — всхлипнула Эллен.

— Это хорошо, — сердито бросил он и, небрежно, собственнически придерживая левой рукой под спину выгнул дугой.

Эллен рыдала, скулила и дергалась и корчилась, беспомощно дёргая закованными в браслеты руками.

— Да, вижу, что это верно, — хмыкнул Селий.

— Пожалуйста, Господин, — прорыдала Эллен, — будьте добры ко мне!

— Помалкивай, — приказал он, — женщина.

Похоже, у него не было желания проявлять мягкость в обращении с нею. Потом мужчина схватив её за левое плечо, словно позабыв о поводке, грубо потащил за собой ничего не видящую, спотыкающуюся девушку. Так они прошли примерно двадцать ярдов. Редко Эллен приходилось чувствовать себя больше женщиной, такой беспомощной, такой доминируемой.

«Что мужчины могут сделать с нами», — только успела подумать она, как была брошена животом на какую-то твёрдую поверхность, по-видимому, большое бревно недавно спиленного дерева.

Грубая кора чувствительно царапала кожу. Эллен, совершенно беспомощная, заёрзала, пытаясь найти удобное положение. Селий поднял её закованные в наручники запястья и резко вошёл в неё. Он предупреждал, что она будет рабыней среди рабынь.

— О-ох! — протяжно закричала Эллен. — О-о-охх!

Мужчина издал почти животный рык, и она закусила губу, стараясь не издавать ни звука.

Когда он, наконец, отвалился от неё, Эллен без сил стекла по бревну, упав на колени и прижавшись к коре лбом. Она чувствовала частички коры прилипшие к животу и траву под своими коленями. Она ещё немного узнала о его ошейнике на своей шее.

— О, Господин, Господин, — негромко всхлипывала девушка.

— У нас сейчас совсем нет времени, — сообщил её хозяин, отдышавшись. — Но Ты не боись, земная шлюха. В будущем я собираюсь разложить тебя, привязать и заняться всерьёз, заставить извиваться и кричать под моими руками. Я доведу тебя до грани экстаза сто раз, прежде чем позволить тебе разрядиться, если вообще захочу это сделать. Я буду доминировать тебя так, что Ты никогда этого не сможешь забыть. Когда я закончу с тобой, земная шлюха, Ты будешь знать, кто твой хозяин.

По щекам Эллен текли слёзы.

— Пожалуйста, не будьте со мной столь жестоки, Господину, — всхлипнула она. — Я всего лишь рабыня.

— То есть, маленькая варварская шлюха признает себя рабыней? — уточнил мужчина.

— Да, Господин!

— Скажи это, — потребовал он.

— Я — рабыня, Господин, — сказала Эллен.

— Ты послушна и покорна? — спросил её хозяин.

— Да, Господин, — поспешила заверить его она.

— Ты горяча, предана и почтительна?

— Я приложу все усилия, чтобы быть такой, Господин, — пообещала Эллен.

— Землянка, — усмехнулся гореанин.

— Нет, Господин, — покачала головой девушка. — Я больше я не землянка. Теперь я просто женщина и рабыня.

— Вставай, — бросил мужчина, — кейджера.

Эллен встала. Её всё ещё била дрожь. Она с трудом держалась на подгибающихся ногах, прижимала одно бедро к другому и тихонько скулила.

— Господин пренебрегает мной, — прошептала рабыня.

— Следуй за мной, — приказал Селий Арконий, и она почувствовала рывок поводка.

«Почему он так жесток со мной, — спрашивала себя она. — Неужели он не понимает, что теперь я не больше, чем рабыня?»

Так она следовала за своим владельцем на поводке, размышляя над вопросом, знала ли какая-либо из женщин Земли таких мужчин, таких владельцев. Сколькие из них, спрашивала она себя, тискали свои мокрые от слёз подушки, желали почувствовать мужское доминирование, обладание, которое покончило бы с их никчёмным существованием и дало бы значение их жизням.

Судя по ощущениям её вели уже приблизительно енов десять — пятнадцать. Иногда Эллен ощущала запах дыма костров, а порой исходившее от них тепло. Аромат жарящегося мяса боска проникал под кожу капюшона и щекотал её ноздри, один раз до неё долетел запах варившегося кал-да. То и дело она слышала голоса разговаривавших мужчин, а как-то раз к ним присоединился звонкий женский смех. Можно было не сомневаться, что в это была рабыня, другим женщинам в этом лагере делать было нечего. Однажды Эллен почувствовала под ногами пепел, горячий, но уже начавший остывать. Она предположила, что снаружи был глубокий вечер, и если ещё не совсем стемнело, то дело шло к этому. Было в атмосфере что-то такое, намекавшее на прибрежную сырость вечера. Девушка принимала, что благодаря капюшону вероятность того, что в ней могли бы признать, рабыню, танцевавшую пару ночей назад, или рабыню, за которую вчера вечером заплатили столь поразительную цену, была исчезающе мала. Ей также было интересно, прятал ли Селий Арконий, который, как она предположила, держал её на поводке, лицо под маской или, к примеру, носил плащ с капюшоном, скрывавший черты его лица. А ещё Эллен подозревала, что он был не один. Разумеется, молодой человек не смог бы в одиночку ограбить казну Коса. У него должны быть сообщники! В конце концов, разве не кто-то другой забирал её из места хранения? Однако, этот человек, должно быть, сильно рисковал, уводя ту, за кого на открытом аукционе выложили кругленькую сумму в золотых монетах, неважно были ли они с Коса или нет. Она не принимала всерьёз его заявление о спланированном оскорблении Коса, хотя и не сомневалась, что это могло бы быть своего рода приятным дополнительным бонусом. Это было бы слишком простым и удобным объяснением. Слишком много риска было вовлечено в этот жест, чтобы он был оправдан, даже с точки зрения гореанина. Также, с тем богатством, что предположительно было в его распоряжении, он мог бы купить любую из предлагаемых в лагере рабынь или даже сразу несколько, причём в большом количестве. Он мог бы купить достаточно много девушек, чтобы заняться бизнесом, сковать их цепью вместе, а затем посмотреть, что он смог бы выручить за них в других местах. Многие гореане, кстати, покупают женщин с целью спекуляции. Это не редкость. В конце концов, многие работорговцы только тем и занимаются что, покупают их, вместо того, чтобы выслеживать, скажем, как лошадей. Впрочем, насколько я понимаю, нет ничего необычного и в том, что работорговец высматривает, а потом захватывает некую женщину специально, чтобы оставить её для себя, по крайней мере, на какое-то время. Не думаю, что здесь есть чему удивляться. Это такая возможность, которой грех было бы пренебрегать. В конце концов, разве это не является привилегией его положения и правомочия его своего рода вида деятельности? Несомненно, такое случается не только с гореанками, но и, как мне кажется, с некоторыми женщинами Земли тоже. Конечно, какая-нибудь особенно красивая землянка, наряду с другими, ничего не знающими о таких вопросах и даже не подозревающими, что стали объектами внимания и разработки, по прибытии на Гор могла бы обнаружить, найдя себя раздетой и закованной в цепи рабыней, после того как пройдёт начальный ужас и замешательство, что её ожидает несколько иная или необычная судьба, что она была отобрана, привезена на Гор и предназначена не для рынков как её сестры, по крайней мере не немедленно, а скорее для личного обслуживания и удовольствия некого особого товарища, по-видимому некого работорговца, того самого, кому она, сама того не ведая и даже не подозревая попалась на глаза. Ей придётся подождать, прежде чем она обнаружит, кому она принадлежит. Безусловно и несомненно, на большинство женщин положили глаз ради извлечения прибыли. В конце концов, работорговля — это бизнес, и соответственно подавляющее большинство женщин, привезённых на Гор, окажутся на торгах, обычно публичных.

«Да, Селий Арконий мог бы много чего сделать со своим золотом, — подумала Эллен. — Но он купил меня. Он купил меня! Он должен был сильно хотеть заполучить меня. По-настоящему сильно. Могло ли это быть правдой? — спросила она себя и, улыбнувшись под капюшоном, ответила: — очень даже возможно».

Её походка стала легче. Конечно, она знала, что ненавидела его, но, тем не менее, Селий был очень силен и красив, и, что немаловажно, она ему принадлежала. А рабыня всегда должна быть очень осторожна с тем, кому она принадлежит. В конце концов, это её хозяин.

Что, конечно, нисколько не умаляло того факта, что он был силён и красив. Что может быть хуже, чем быть рабыней такого мужчины.

«Разумеется, а ненавижу его», — уверяла себя Эллен, однако вынуждена была признать, что её возбуждал сам факт того, что именно он будет её владельцем.

Но как это животное измучило её ремнем поводка! У Эллен не было ни малейшего сомнения относительно того, чем она будет для него! Судя по тому, с какой небрежной наглостью он обращался с ней, этот мужлан прекрасно знал, как следует поступать с рабынями.

«Я ненавижу его», — думала она.

Но в действительности, возможно, Эллен не так уж и ненавидела его. В любом случае она должна была изо всех сил стремиться доставить ему удовольствие, и делать это отлично, прилагая весь свой интеллект и используя все свои прелести. В конце концов, она была рабыней, причём его рабыней.

Но тут девушку охватил страх, она вдруг осознала, насколько рискованно было гулять по этому растревоженному лагерю косианцев. Здесь могли быть грабители, видевшие Селия Аркония с золотом. Кроме того не стоило забывать про тех решительных мужчин, сопровождавших Мира. Возможно, сама того не понимая, Эллен слишком многому была свидетельницей. Помимо людей, были животные, ужасные монстры.

А ведь ещё были гвардейцы, у которых были причины не прекращать поисков таинственного незнакомца, с виду простецкого парня, предположительно завладевшего монетами чеканки монетного двора в Джаде.

Некоторое время спустя натяжение поводка пропало, Эллен остановилась и сразу опустилась на колени, как ей и подобало. Она не могла видеть, присутствовали ли здесь свободные мужчины, но исходить стоило из худшего варианта.

Уже через мгновение девушка поняла, что какие-то мужчины, действительно, были рядом.

— Охранников сняли? — услышала она голос Селия Аркония.

— Да, — ответил ему кто-то.

Эллен, стоявшая на коленях, почувствовала ремень поводка упавший и повисший между её грудей. Она решила, что для неё лучше всего будет расставить колени широко, и, не мешкая, так и поступила. Это объявляло её рабыней для удовольствий, коей она, в конце концов, и была. У Эллен не было никакого желания рисковать и получить оплеуху за то, что пренебрегла позой, наиболее ей подходящей. К тому же, хотя она и ненавидела Селия Аркония, по крайней мере, она была уверена в этом, тем не менее, ей самой нравилось стоять перед ним на коленях именно так. В конце концов она принадлежала ему, и ей как минимум подобало демонстрировать ему его собственность с самой выгодной стороны. Кто-то встал, Эллен была уверена в этом, перед нею. Это мог быть Селий Арконий, её господин, и девушка встала ещё прямее. В следующий момент поводок отстегнули от кольца спереди капюшона, и Эллен перестала чувствовать его на своей груди. По-видимому, его смотали и прибрали куда-то. Затем девушка почувствовала чьи-то руки позади своей шеи. Замок капюшона был отомкнут, а потом, к её облегчению, но одновременно и страху, капюшон потянули вверх, и сдёрнули с её головы.

Оказывается, что уже совсем стемнело, но кое-что рассмотреть ещё можно было рассмотреть, благодаря одной из лун, выглядывавшей в просвет между облаками.

Первый глоток свежего воздуха был просто великолепен. Эллен дышала глубоко, с благодарностью, и не могла надышаться. Можно было не сомневаться, что после капюшона её лицо было покрыто пятнами всех оттенков красного. К тому же оно было мокрым от пота и слёз.

Селий Арконий стоял сбоку и убирал капюшон в свой мешок. Плащ по-прежнему укрывал его плечи, но капюшон теперь был отброшен и свисал за спиной.

— Господин! — выдохнула Эллен.

Но Порт Каньо и Фел Дорон, одетые в форму косианских гвардейцев, одновременно шикнули на неё, предостерегая о тишине. Помимо них вокруг рабыни были и другие мужчины, с которых, очевидно, совсем недавно сняли цепи. Двое из них тоже, носили одежду гвардейцев.

А через мгновение Эллен заметила, что к ним приближаются ещё двое мужчин, которые, судя по тому, что их прибытие не вызвало никакой реакции собравшихся, были членами этой группы. Первым шёл темноволосый и гибкий молодой человек. За ним следовал крупный рыжеволосый мужчина, от которого просто веяло силой и опасностью. Двигался он с изяществом ларла, на ходу вытирая кинжал о бедро. Уже подойдя к группе мужчин, он вложил свой клинок в ножны.

— За вами следили, — сказал темноволосый, только что прибывший товарищ.

— Знаю, — усмехнулся Селий Арконий. — Но я так же знал, что вы присматриваете за мной.

— И что было дальше? — спросил Порт Каньо, с левого плеча которого свисали ножны с мечом, по-видимому, ещё недавно принадлежавшим некому гвардейцу.

— Больше не следят, — спокойно ответил рыжеволосый.

— И кто это был? — полюбопытствовал Фел Дорон.

— Обычные грабители, — пожал плечами брюнет.

— С твоей стороны было весьма разумно, в открытую купить эту девку за косианское золото, — заметил один из мужчин, указывая на замершую на коленях рабыню. — Теперь все в лагере будут искать тарнстера.

Эллен казалось, что каждый нерв её тела был натянут как струна.

— Предателя Терсия Майора схватили? — поинтересовался кто-то из мужчин.

— Он в наших руках, — кивнул рыжеволосый. — Мы оденем его как Селия Аркония, заткнём рот, привяжем к седлу тарна и отправим в полёт.

— Это станет причиной срочно начинать сворачивать лагерь, — заметил один из мужчин.

— Лично я предпочёл бы предварительно перерезать ему горло, — проворчал Порт Каньо.

— Если он сможет крутить головой и немного дёргаться, это добавит правдоподобия нашей постановке, — объяснил ему мужчина.

— Возможно, у нас ещё будет шанс перерезать ему горло, попозже, — весело заметил Фел Дорон, похлопав по плечу Порта Каньо, усмехнувшегося и фыркнувшего от отвращения.

— Готовы ли фургоны? — спросил Селий Арконий.

— Уже на месте, — ответил ему один из мужчин. — Тарнов мы выпустим в полёт позже, и будем надеяться, что тем самым направим преследование в небеса, которые всё равно контролируют косианцы.

— Ага, — усмехнулся мужчина, — а мы тем временем затеряемся среди сотен других, покидающих свёрнутый лагерь.

— Думаю, косианцы двинут собранные здесь силы на Ар, чтобы укрепить оккупационный гарнизон и предотвратить мятеж, — предположил другой.

— А правда что Марленуса видели поблизости от Ара? — спросил Селий Арконий у рыжеволосого.

— Похоже на то, — ответил тот. — Его узнала рабыня, ухаживавшая за ним в то время, когда он был заключён в тюрьму в Треве. Кажется, ему удалось бежать и пробиться к Ару, однако всё выглядит так, что он не понимает текущей политической ситуации сложившейся в городе и, хуже того, не понимает и не сознаёт, кто он такой на самом деле.

— Мы должны вернуть его, — заявил один из мужчин. — Он необходим как символ сопротивления, как точка притяжения.

— Да и возможно ли восстановить Ар без него? — поинтересовался другой. — Он необходим, чтобы дать людям храбрость, зажечь их, пробудить к войне, сбросить косианских слинов и их союзников!

— Мы нуждаемся в Марленусе из Ара! — воскликнул третий. — Он — вождь, он — Убар! Никто не может ему противостоять!

— Можем ли мы на что-то надеяться без него? — спросил четвёртый.

— Он должен возглавить нас! — заявил пятый.

— Долой Талену, Убару-предательницу! — прошипел первый.

— Ничего, мы жестоко отомстим ей, — мрачно заверил его третий.

Эллен бросило в дрожь от тона их голосов.

— Смерть предательнице! — объявил первый. — Смерть Убаре!

— Она должна на своей шкуре ощутить какое наказание ждёт свободного человека за измену Домашнему Камню, — проворчал четвёртый.

— А что если она не является свободным человеком? — уточнил рыжеволосый. — Что если она всего лишь чья-то рабыня?

— Звучит абсурдно, — отозвался один из собравшихся.

— Она же — Убара, — напомнил другой.

— Возможно, что та, которая сидит на троне Ара, — пожал плечами рыжеволосый и загадочно улыбнулся, — является не больше чем рабыней.

— Неужели она посмела бы? — спросил третий.

— Представляю, как в этом случае она должна бояться разоблачения, — сказал четвёртый, севшим голосом.

— Да уж, — задумчиво произнёс рыжеволосый. — Пусть она трясётся от страха, перед своим разоблачением.

— А каким может быть наказание для рабыни, притворившейся Убарой, — полюбопытствовал второй.

— Трудно даже представить себе такое, — пробормотал четвертый.

— Не хотел бы я оказаться на её месте, — заметил третий, заставив Эллен снова вздрогнуть.

— Изменили ли косианцы режим охраны? — осведомился темноволосый у Порта Каньо.

— Нет, — ответил тот, — по крайней мере, до утра.

— Это хорошо, — кивнул темноволосый. — У нас будет время в запасе.

— Одежду для освобождённых пленников доставили? — спросил рыжеволосый.

— Да, — сказал один из мужчин, — должно хватить на всех.

— Тогда распределите её поскорее, — скомандовал рыжеволосый, и его собеседник поспешил прочь от собравшихся.

Эллен, по-прежнему стоявшая на коленях, посмотрела на Селия Аркония и спросила:

— Я могу говорить, Господин?

Молодой человек кивнул и она продолжила:

— Вы купили меня, только как часть вашего плана?

— А Ты думаешь, что имеешь какое-то значение? — поинтересовался он.

— Нет, Господин, — поспешила заверить его она. — Господин?

— Что ещё? — отозвался тарнстер.

— Неужели Вы не хотели меня, хотя бы немного, хотя бы ударить или выпороть меня?

— А Ты подумай, — криво усмехнулся он, — глупая маленькая шлюха.

— Господин? — озадаченно переспросила Эллен.

— Я мог бы точно так же, без какого бы то ни было ущерба для наших планов, предложить цену за любую из сотен других женщин, — пояснил Селий.

— Да, Господин! — выдохнула девушка, становясь перед ним на коленях ещё прямее и внезапно чувствуя, что её живот снова начинает жить своей беспомощной жизнью.

Конечно, она подозревала это и раньше, но ей так хотелось услышать, чтобы это было сказано его губами, губами её господина.

— Просто всё очень удачно сложилось, — пожал он плечами. — Я приобрёл ничего не стоящую рабыню, расплатившись полновесным косианским золотом, тем самым удачно оскорбив государство Коса. Помимо этого я уладил дело так, что подозрение сразу пало на тарнстера, едва только новости о пропаже косианского золота дошли лагеря. Это помогло создать полезную сумятицу в лагере. А лично я получил привлекательную шлюху, ту, которая однажды посмела вызвать моё недовольство, но которая теперь будет учиться хорошо служить мне, рьяно, полно, с презренным совершенством.

— Вы хотели владеть мною? — спросила Эллен, дрожащим от счастья голосом.

— Да, — сердито буркнул мужчина, — бестолковая шлюха. Я хотел владеть тобой с того самого момента, как впервые увидел тебя. Не знаю почему. Конечно, у меня нет никаких серьезных причин для такого помрачнения рассудка. Я уверен, что это нерационально, однако с того мгновения, как Ты попалась мне на глаза, я захотел владеть тобой. Я хотел видеть на тебе свой ошейник, и теперь это произошло, он на тебе.

— Да, мой господин! — прошептала Эллен.

— А Ты ничего не упустил из виду? — усмехнувшись, поинтересовался Порт Каньо.

— Что Вы имеете в виду? — озадаченно спросил Селий Арконий.

— Давай посмотрим на эту проблему вот с какой стороны, — предложил Порт Каньо. — Она была конфискована у меня в Аре косианцами.

— Да. И что? — осторожно спросил Селий Арконий.

— В данный момент я, конечно, признаю, что конфискация была произведена в пределах буквы закона, разумеется, с поправкой на текущее жалкое состояние Ара и декреты оккупационных властей, — сказал Порт Каньо. — Также я признаю и тот факт, что она была вне моего права собственности в течение времени большего чем тот срок, который согласно Торговому Закону узаконивает её захват и право на неё другого владельца. Далее я признаю, что за этот период времени она прошла через одни или более руки, как его или их рабыня, как и то, что она была честно и добросовестно куплена на открытом аукционе у её фактического и абсолютно законного владельца, коим являлось государство Коса.

— То есть Вы признаёте, — заключил Селий Арконий, — что у Вас больше нет права требовать её возврата.

— Конечно, признаю, — кивнул Порт Каньо. — Это неоспоримо. Но с другой стороны, мы с тобой делим Домашний Камень.

— Очень хорошо, — проворчал Селий Арконий. — Она — ваша. Я передаю её вам.

— Господин! — непроизвольно вырвался у Эллен возглас протеста, но она тут же склонила голову и всхлипнула: — Простите меня, Господа.

— Однако, — продолжил Порт Каньо, — я вполне могу продать её тебе.

Эллен подняла голову, и в её глазах блеснула надежда.

— Сколько? — уточнил Селий Арконий. — Шесть золотых монет будет достаточно? Я заплатил за неё пять.

— Каким было самое высокое предложение за неё в серебре? — осведомился Порт.

— Двадцать, — ответил Селий.

— Ну вот и замечательно, тогда я прошу двадцать одну монету, но чеканки Ара.

— Эй, но это же уже будут мои собственные деньги! — возмутился Селий.

— Это — моя цена, — заявил Порт.

— Пожалуй, тебе стоило оставить его в цепях Коса, — улыбнулся Фел Дорон.

— Она смазливая, но столько не стоит, — заметил один из мужчин.

Медленно, на глазах Эллен, не сводившей с него восхищенного взгляда, Селий Арконий, сердито, неохотно, доставая один за другим из своего кошелька, вложил двадцать один серебряный тарск чеканки Ара в ладонь Порта Каньо.

— Вот видишь, маленькая вуло, — сказал Порт Каньо, взглянув на Эллен сверху вниз, — как много Ты стоишь.

— Спасибо, Господин, — искренне поблагодарила его Эллен, и даже склонила голову и поцеловала его сандалии.

А выпрямившись, она столкнулась с полными ярости глазами Селия Аркония. Но Эллен это нисколько не беспокоило.

— Ты думаешь, что стоишь так дорого? — прошипел молодой человек.

— Как рабыня, — с совершенно видом невинным ответила она, — я не осмеливаюсь размышлять о таких вопросах. Мою цену, если таковая вообще имеется, определяют мужчины.

— Давай, позлорадствуй, маленькая самка слина, — сердито проворчал Селий Арконий, — только не забывай, что именно мои браслеты заперты на твоих запястьях.

— Не забуду, Господин, — не скрывая радости, пообещала Эллен.

— Я просто хотел посмотреть, насколько сильно Ты хотел её, — сказал Порт Каньо. — Вот, держи, забирай свои серебряные тарски. Я продам тебе её за гораздо меньшие деньги.

— Не понял, — опешил Селий Арконий.

— Дай мне за неё бит-тарск, — улыбнулся Порт Каньо.

Фел Дорон рассмеялся, а когда какой-то незнакомец добродушно хлопнул Селия по спине, смеяться стали и все остальные.

Селий Арконий, покрасневший до корней волос, ссыпал серебро в кошелёк. Эллен, напрягшись, наблюдала, как бит-тарск, сотая доля простой медной монеты, перешла из руки Селия в руку к Порту Каньо, а тот спрятал её в кошелёк, висевший на его поясе и явно доставшийся ему от какого-то гвардейца.

— Вот это, несомненно, её объективная цена, ровно то, чего она стоит, — усмехнулся Порт Каньо.

— Жаль, — развёл руками Селий Арконий, — что меньшей монеты в природе не существует.

Сердитый взгляд Эллен метался то на Порта Каньо, то на Селия Аркония.

— К ногам твоего господина, шлюха, — бросил Порт Каньо.

Испуганная его тоном девушка поспешно склонила голову и принялась целовать и облизывать сандалии молодого человека, раз за разом подтверждая своё рабство, безусловность своей неволи.

— Я ваша, — повторяла она. — Я сделаю всё, чтобы Вы были довольны мною.

И когда Эллен совершала этот простой, обыденный акт уважения и почтения, обычного среди рабынь, внутри неё всё стонало от потребностей. Как возбуждало её так стоять на коленях, голой, с закованными в наручники за спиной руками, склонив голову, отдавая подчинение мужчине, её господину. Она чувствовала себя по-настоящему женщиной, невероятно женственной, невероятно взволнованной и удовлетворённой. Мужчины на этой планете, думала она, знали, как следует обращаться с женщинами. Она спрашивала себя, понимали ли они и то, что такие позы, действия и ритуалы, считаемые здесь чем-то само собой разумеющимся, делали с женщиной. Культура Гора была задумана, для того чтобы исполнять законы природы, а не отрицать их. Эти действия могли бы показаться условностью, воспринимались как должное, и многими на Горе едва понимались, были глубоко символическими ритуалами, очень трогательными поступками, формой самовыражения и усиления природы, которая своими по-своему прекрасными способами формировала, провозглашала и праздновала глубинные истины. Даже цепи и плеть, в значительной степени были лишь символами, помогавшими женщине осознать себя рабыней, подходящим объектом желания доминирующего пола, как это и завещано природой.

Эллен подняла голову и, сквозь навернувшиеся слёзы, заглянула в глаза своего хозяина. Тот отвёл взгляд.

— Те из наших людей, что одеты как косианские гвардейцы, — заговорил Фел Дорон, — начнут кричать о том, что они заметили подозрительного тарнстера. Вскоре после этого мы отправим в полёт тарна с нашим другом Терсием Майором на спине, соответственно переодетого, связанного и с заткнутым ртом. Несомненно, его будут преследовать, и на то, чтобы посадить тарна, им потребуется время. Позже, скажем, ан спустя, мы выпустим других тарнов. По идее это будет принято за фактическое бегство заговорщиков из лагеря, и станет причиной для организации новой погони. В возникшей сумятице, наложившейся на расформирование лагеря, прежние пленники и остальные наши люди растворятся, следуя сотней путей, унося часть распределённого между ними косианского золота. Каждый сам решит для себя какой дорогой ему пробираться в Ар. Наши друзья, Марк из Форпоста Ара, и Боск из Порт-Кара, вместе с прочими, кто участвовал в похищении золота, а потом прятал его в тайнике, через несколько дней прибудут в заранее оговоренное место рандеву с другими группами, где их будут ожидать тарны. Там они передадут информацию о местоположении тайника с большей частью золота этим группам, которые найдут его и продолжат действовать как запланировано. Затем наши друзья из алой касты попытаются вернуться в Ар на тарнах, передвигаясь по ночам, под покровом темноты.

Выражение «Алая каста» было одним из названий касты Воинов, произошедшее от обычного цвета их туник. В Аре Эллен видела много алых туник, главным образом это были наёмники и воины регулярной косианской армии. То, что Порт Каньо назвал Боска из Порт-Кара и Марка из Форпоста Ара «друзьями их алой касты», лишь подтвердило первое впечатление Эллен, которая едва увидев эту пару, сразу заподозрила в них Воинов. Слишком они были большими и сильными, выглядели людьми привычными к войне, хорошо знакомыми с тёмной стороной использования стали. Однако в данный момент на них были надеты простые коричневые туники, а не алые цвета их касты. Эллен небезосновательно предположила, что тем самым они поддерживали своё инкогнито, что, несомненно, это было разумно здесь, посреди косианского лагеря, даже притом, что этот лагерь в теории считался открытым. В конце концов, они не имели никакого отношения к Косу. Безусловно, даже во время набегов и сражений, воины далеко не всегда одеваются в красное. Как не трудно догадаться, тут многое зависит от ландшафта, ситуации, цели, миссии и так далее.

— Для меня всё приготовили? — уточнил Селий.

При этом молодой человек даже не упомянул Эллен, поскольку она была собственностью, и отправляться ли ей в путь или нет, решал владелец, как и в случае с любой другой собственностью.

— Да, — ответил ему Порт Каньо. — Ты поедешь со мной в фургоне, а Фел Дорон будет нас сопровождать. Кроме того, до момента их отбытия к точке рандеву в месте, где скрыты тарны, в нашем распоряжении будут мечи наших друзей, Боска из Порт-Кара и Марка из Форпоста Ара.

— Как можно доверять человеку из Порт-Кара? — спросил Селий Арконий.

— Как бы то ни было, но он с нами, — отмахнулся от него Порт Каньо.

— В Порт-Каре, — сказал рыжеволосый, чем-то напоминавший ларла, мужчина, — теперь тоже есть Домашний Камень.

— Не знал, — смутился Селий Арконий. — Простите меня.

— Да пустяки, — улыбнулся воин.

Этот рыжеволосый пугал Эллен до колик. Её бросало в дрожь от одной мысли о том, чтобы принадлежать ему. В его речи слышался иностранный оттенок, почти как если бы на его гореанский оказывал влияние, что казалось совершенно невозможным, английский акцент. Однако на Горе присутствует множество диалектов. Казалось невероятным, что этот мужчина мог иметь варварское происхождение. Уж слишком по-гореански он выглядел.

Стоило ему только кинуть взгляд в её сторону, и она, по-прежнему стоявшая на коленях, быстро опустила голову, неспособная встретиться с его глазами. Под его пристальным взглядом, впрочем, как и под взглядами многих других, сильных мужчин, рабовладельцев, Эллен чувствовала себя рабыней полностью. Она знала, что гореанские мужчины рассматривали её только как рабыню, и в глубине своего сердца знала, что они имели полное право рассматривать её именно так, ибо это было её сущностью.

— Теперь нам осталось сделать немногое, — продолжил Порт Каньо. — Поутру, после ночных тревог, если всё пойдёт так, как запланировано, мы проберёмся к фургонам и, затерявшись среди тысяч других, вместе с ними покинем лагерь.

— Сколько наших людей находится в лагере? — уточнил Селий Арконий.

— Помимо освобожденных пленников, пятьдесят человек, — ответил Порт Каньо и, отвернувшись, присоединился к разговору других своих товарищей.

— Я могу говорить, Господин, — тихонько прошептала Эллен, глядя снизу вверх на Селия Аркония.

— Говори, — разрешил тот.

— Я думаю, что Господин находит меня интересной, — сказала она.

— О-о? — скептически протянул молодой человек.

— Он мог бы приобрести на аукционе любую другую, но купил меня. Он был готов заплатить двадцать один серебряный тарск из своих собственных денег за эту девушку.

— Он — просто дурак, — раздражённо буркнул Селий Арконий.

— Надеюсь, что нет, — улыбнулась рабыня, — всё же он — мой господин.

— Ты захотела почувствовать вкус кожи? — осведомился её хозяин.

— Нет, Господин, — сказала она.

— Ты досталась мне всего за бит-тарск, — проворчал он, — и ни медяшкой больше. Ты всего лишь бит-тарсковая девка. Не вздумай забыть об этом.

— В таком случае, меня продали за меньшие деньги, чем это было в первый раз, — заметила она.

— Значит, кто-то заплатил за тебя больше, чем Ты стоишь, — заключил тарнстер.

— А мне кажется, что я могу немного нравиться Господину, — заметила Эллен.

— Полная чушь, — буркнул её владелец.

— Ну, может, хотя бы чуть-чуть, Господин?

— Даже не рассчитывай на это, — отрезал Селий Арконий.

— Но, мне кажется, что господин, по крайней мере, может хотеть меня, — сказала девушка.

— А вот это уже другое дело, — кивнул её владелец, — это далеко не то же самое, что «нравится».

— Верно, — согласилась Эллен, — но рабыне достаточно того, что её хотя бы хотят.

— Это хорошо, — ухмыльнулся молодой человек. — Тогда можешь радоваться, рабыня.

— Быть может, все же Вы хотите меня очень сильно? — полюбопытствовала она.

— Ерунда, — отмахнулся от нее Селий.

— Двадцать один серебряный тарск — большие деньги, — заметила рабыня.

— Это было мгновение помутнения рассудка, — раздражённо бросил тарнстер. — И ничего более.

— Но разве он не говорил Эллен, своей рабыне, в присутствии Господина Каньо и других, о том, что хотел видеть её в своём ошейнике, причём явно невыносимо?

— Говорил, — не стал отрицать её хозяин.

— Уверена, Господин, должен был при этом что-то иметь в виду, — сказала она.

— Возможно, — кивнул молодой человек.

— И что же? — не удержалась Эллен от вопроса.

— А мне было любопытно узнать, на что Ты будешь похожа, связанная и выпоротая.

— Так выпорите меня, если я того заслуживаю, Господин, — предложила рабыня.

— И выпорю, когда и если захочу, — заверил её он, — и мне неважно заслуживаешь Ты этого или нет.

— Да, Господин, — вздохнула Эллен.

— Уж не думаешь ли Ты, что Ты перестала быть рабыней? — осведомился Селий Арконий. — Или быть может, Ты решила, что если после ночи использования на утро я не захочу продать тебя кому-нибудь, то со мной тебя ждёт лёгкое рабство?

— Я знаю, Господин, что я — рабыня, — пробормотала девушка, охваченная внезапным испугом.

— И Ты изучишь это ещё лучше, — заверил её он, а потом позвал: — Порт! Порт Каньо!

— Чего тебе? — отозвался тот, оборачиваясь.

— Сколько охранников было с пленниками? — поинтересовался тарнстер.

— Четверо, — ответил Порт. — Сейчас они лежат за тем склоном, связанные, с кляпами во рту и, само собой, раздетые, нам ведь потребовалась их униформа.

— Иди туда и ублажи их, — приказал Селий Арконий, обращаясь к Эллен, — поцелуями, губами, ртом и языком. Вынь из них семя, и не вздумай оставить хоть каплю. Мы же не хотим, чтобы утром их убили за следы полученного удовольствия на их телах.

— Господин! — в ужасе воскликнула Эллен. — Вы же это не серьёзно!

— Они, несомненно, неплохие парни, — пожал плечами Селий Арконий, — и, разумеется, должны получить хотя бы минимальную компенсацию за их помощь и содействие в нашем предприятие этой ночью.

— Я прошу позволить мне доставить такое и тысячу других интимных, прекрасных и драгоценных удовольствий вам, моему господину. Никаких пределов удовольствия для вас, того, кому я принадлежу. Но я прошу вас, не требуйте от меня такой службы! Не другим же! Вспомните, что я была не просто женщиной Земли, но и леди, леди Земли!

Эллен хотелось надеяться, что это выражение заставит его пересмотреть свои намерения, всё же на Горе статус «леди» расценивается, как необыкновенно высокий. Она только надеялась, что ему неизвестно, что на Земле ценность этого статуса была куда ниже.

Девушка прижалась лбом к его сандалиям и взмолилась:

— Пожалуйста, нет, Господин! На Земле я была леди. Пожалуйста, не заставляйте меня служить так!

— Возможно, Ты и была леди на Земле, — пожал плечами молодой человек, — но на Горе Ты — рабская девка. И Ты будешь служить тому и как, я захочу.

— Господин, пожалуйста! — не поднимая головы всхлипнула рабыня.

— Мне надо повторить команду? — осведомился её хозяин.

— Нет, Господин! — испуганно вскрикнула Эллен.

В его голосе звенела сталь, а тон был холоден как лёд, и именно в этот момент она окончательно осознала то, чем она была и будет ему, не больше чем бескомпромиссно полной рабыней.

Горько рыдая, Эллен вскочила на ноги и поспешила преодолеть расстояние в несколько ярдов, отделявшее её от указанного склона. К этому времени бриз раздул облака, и в просветы между ними проглядывали две из трёх гореанских лун, так что у неё не возникло никаких трудностей с обнаружением лежавших гвардейцев. Они были связаны отдельно, по рукам и ногам, кроме того каждый из них был привязан за шею и ноги к шестам, чтобы они не могли дотянуться друг до друга. Мужчины лежали спокойно, однако, когда первый из гвардейцев около которого опустилась на колени голая рабыня и склонилась над ним, подняв над своей спиной закованные в наручники маленькие руки, сообразил, что сейчас с ним будет сделано, он начал сердито и отчаянно брыкаться. В его глазах, смотревших поверх кляпа, который он беспомощно пытался вытолкнуть, сверкала ярость, не обещавшая ей ничего хорошего. Этот человек пугал Эллен до слабости в животе, но своего владельца, Селия Аркония она боялась ещё больше, поскольку теперь окончательно поняла, что он не тот человек, с которым стоит шутить. Ему можно было только повиноваться, отлично, категорически, немедленно, без сомнений. И Эллен теперь не сомневалась, что когда он будет использовать плеть, то сделает это без долгих размышлений и сомнений. В конце концов, она была его рабыней.

— Простите меня, Господин, — прошептала она мужчине. — У вас всё равно не получится сопротивляться мне. Вы беспомощно связаны, так что даже я, всего лишь слабая рабыня, знаю, что Вы теперь полностью в моей власти. Вы не сможете препятствовать тому, чтобы я сделала то, что собираюсь сделать. Пожалуйста, простите меня, Господин.

Сказав это, игнорируя бесполезные попытки отстраниться и протестующее мычание мужчины, она склонилась над его телом и принялась ублажать, прилагая все свои способности и пытаясь вспомнить навыки, полученные ей во время обучения. Правда её уроки были ограничены всего лишь поцелуями, посасываниями, лёгкими покусываниями, деликатными касаниями, мягкими и более глубокими сжатиями, игрой языком, касаниями щеки, нежным прижатием грудей, как бы случайной щекоткой волосами и даже ресницами.

— Пожалуйста, простите меня, Господин, — снова шепнула рабыня. — Я должна делать то, что мне приказывают. Пожалуйста, простите меня.

Занимаясь с ним, Эллен чувствовала реакции его тела, отмечая каждое даже самое тонкое его движение, как оно борется, дёргается и извивается, и, посматривая на его лицо, видела, как, даже, несмотря на заткнутый рот, на нём мелькает бесчисленное множество тонких и ярких выражений, меняясь от стойкого и требовательного, до разъярённого, потом поражённого, недоверчивого и, наконец, беспомощного.

— Я надеюсь, что смогу доставить вам удовольствие, — прошептала девушка. — Я — рабыня для удовольствий, я существую для того, чтобы служить мужчинам и ублажать их. Это то, для чего я нужна, Господин.

«Они ведут тебя, — подумала Эллен, — даже с заткнутым ртом, посредством знаков и движений. Ты можешь читать книгу их удовольствия, желают они того или нет. Он учит меня!»

В его глазах Эллен рассмотрела неохотное, враждебное, завистливое восхищение.

«Я, простая рабыня, — подумала она, — но я хорошо ублажила господина».

Внезапно, как это бывало в подобных ситуациях прежде, у неё мелькнула мысль о том, что это было вероятной причиной того, по крайней мере, по большей части, почему только очень умных женщин отбирали и доставляли на эту планету, чтобы надеть на них гореанские ошейники. Кому хотелось бы, чтобы его обслуживала глупая рабыня?

«Конечно, я умна, — подумала Эллен. — По крайней мере, это предполагается. И я надеюсь на это. И другие, конечно, тоже. Нет, мы не глупы. И работорговцы, эти властные, великолепные, бескомпромиссные, жестокие монстры знают это! И даже то, что делаю я, служение мужчине, стремление сделать это хорошо, требует чувствительности, внимания и интеллекта. Мужчина ожидает, что мы будем делать это хорошо. Глупая девка могла бы сильно уменьшить или даже испортить ему удовольствие».

Впрочем, Эллен тут же поспешно, испуганно, выбросила из головы мысли о том, что и так было всем известно, о том, что было мерилом ценности рабынь.

«Удели внимание тому, что Ты делаешь, рабская девка! — велела она себе. — Ты же не хочешь, чтобы тебя избили! Но как правильно то, что ошейник оказался на моей шее. Как правильно то, что все мы носим наши ошейники».

И она продолжила усердно служить.

Однако спустя мгновение Эллен задалась новым вопросом: что о ней подумали бы её бывшие коллеги и студенты, если бы могли увидеть её сейчас, стоящую на коленях с закованными за спиной руками, раздетую, и, склонившись, очаровательно обслуживавшую мускулистого мужчину. Да и признали ли бы они в этой управляемой рабыне свою бывшую коллегу и наставницу? А узнав, не закричали бы её студентки от охвативших их потребностей и желания служить так же, как она, чтобы найти в этом одну из тысячи наград, удовольствий и значений их пола? Неужели её коллеги-мужчины не закричали бы от зависти, ощущая себя несчастными, обманутыми, лишёнными столь много, или от страдания от того, что они не живут в мире природы, где можно было бы владеть такими женщинами? Эллен редко доводилось чувствовать себя настолько женщиной, как в тот момент, когда она повинуясь приказу, беспомощно, глубоко и красиво ублажала этого гвардейца. Такой акт приводит рабство женщины на своё законное место. Объект её стараний, внезапно дёрнулся ей на встречу, выгнулся дугой и издал сдавленный, горловой нечленораздельный звук.

— Спасибо, Господин, — промурлыкала девушка, окидывая взглядом растянувшегося на спине мужчину, запрокинувшего голову и с трудом переводящего дыхание.

Эллен, как это принято среди рабынь, кротко, с благодарностью и удовольствием приняла и распробовала вкус подарка, данного ей мужчиной. Кроме того, она помнила, что ей было приказано сделать так, чтобы утром на его теле не было найдено никаких признаков полученного им удовольствия. Занимаясь его телом, в смысле, очищая его губами и языком, Эллен к своему удивлению, обнаружила, что предмет её усилий снова пришёл в готовность. Недолго думая, она, конечно, снова ублажила его и перешла ко второму гвардейцу, который, несомненно, зная о тщетности сопротивления, просто сердито отвернул голову в сторону.

— Простите меня, Господин, — попросила девушка.

Уже через мгновение мужчина поднял голову и издал чуть слышный стон.

— Рабыня просит позволить ей доставить господину удовольствие, — прошептала Эллен. — Увы, но даже если господин не желает этого, она вынуждена ублажить его, поскольку ей приказано сделать это. Ни у него, ни у неё нет никакого выбора. Обоим не оставили права выбора, один связан, другой приказано. Простите меня, Господин.

— О-о-о, — мягко протянула она. — Простите рабыню, но ей кажется, что господину нравится. Она надеется, что так и есть. Поверьте, она приложит все силы, чтобы доставить ему удовольствие.

Вскоре Эллен перешла к третьему гвардейцу, а затем и к четвёртому. Когда она становилась около мужчин на колени, её запястья, закованные в легкие стальные браслеты, немного приподнимались над её спиной. Это был крошечный нюанс, но возбуждал он её до крайности, впрочем, как всегда. Это было своеобразное напоминание о том, что она была порабощена. В такие моменты Эллен необыкновенно остро чувствовала рабыню в себе, чувствовала себя той, кем она была. Улыбнувшись вспыхнувшим в ней эмоциям, девушка склонилась над его телом, чтобы ублажить последнего связанного гвардейца.

* * *

Эллен, не поднимаясь с колен и держа голову кротко опущенной, поскольку вставание на ноги рядом с лежащим на спине и связанным мужчиной могло бы быть расценено как дерзость, отстранилась от четвёртого гвардейца. Едва сделав это, она услышала неопределённый, неясный шум, свидетельствовавший о некоем волнении, возникшем где-то вдалеке, возможно, на другом конце лагеря. В действительности, как Эллен вспоминает это теперь, сначала она даже не обратила на них внимания. Рабыня встала на ноги, и покачнулась, чуть не потеряв равновесия. Её тёмные волосы, к тому моменту отросшие до того, что их можно было назвать рабски длинными, свисали перед лицом. Она встряхнула головой, попытавшись отбросить их назад, и улыбнулась. Девушка надеялась, что преуспела в порученном ей деле. Конечно, не преуспей она в этом, и её, рабыню, могли бы строго наказать. Само собой, она сделала всё возможное, чтобы преуспеть. Вероятно, земной женщине будет достаточно трудно понять ситуацию рабыни, если, конечно, она сама ещё не рабыня, которой оказались не полностью удовлетворены. А ведь это один из самых страшных моментов, известных рабыне. Последствия таких ошибок, знаете ли, могут быть весьма печальными. От кейджер не ждут чего-то меньшего, чем совершенство в их работе. В конце концов, они же не инертные, тщеславные, независимые, фригидные, самодовольные, навевающие скуку, экзальтированные, испорченные свободные женщины. Например, им не позволено индифферентное отношение к своему полу, к тому, как они выглядят, как двигаются и так далее. Их дрессируют и продают для обслуживания мужчин, для их удовольствия. Это — то, для чего они предназначены.

Итак, звуки доносились издалека, и поначалу Эллен не придала им большого значения. Она не думала, что этот шум может иметь какое-либо отношение к ней. Было всё ещё довольно темно, по небу мчались облака. Темноту промозглой ночи рассеивали две из трёх гореанских лун. От мокрой травы под ногами тянуло холодом. Браслеты наручников, касавшиеся спины Эллен также казались холодными и влажными. Вероятно, они покрылись капельками росы, решила девушка. Она облизнула губы, почувствовав оставшийся на них мягкий, тонкий привкус своего служения. Эллен, немного задрожав в темноте, покрутила головой из стороны в сторону, ощутив ошейник на своём горле. Он идентифицировал её как собственность гореанина Селия Аркония. «Я ненавижу его, — подумала она. — Страшно даже представить, что он только что заставил меня сделать. Тем не менее, я — его рабыня и должна делать всё возможное, чтобы он был доволен. Как печальна моя судьба».

Эллен улыбнулась своим мыслям, но затем внезапно собрала свои мысли в кучу, напряглась и обратилась в слух. Двое гвардейцев, должно быть, тоже услышали звуки, и теперь они изо всех сил пытались освободиться. Придя в себя, Эллен поспешила покинуть склон за которым были скрыты пленные гвардейцы. В нескольких ярдах от склона горел небольшой костерок, вокруг которого расположилась группа мужчин. Чуть дальше них тёмными холмами возвышались фургоны, составленные полукругом, но рассмотреть их было затруднительно, поскольку они оставались в тени.

Эллен поспешила к огню, и опустилась на колени около Селия Аркония, низко склонив голову и широко расставив ноги.

Помимо её хозяина здесь были Порт Каньо, Фел Дорон и ещё несколько других мужчин, среди которых грацией ларла выделялся рыжеволосый Воин, судя по всему, гражданин Порт-Кара, а также его темноволосый товарищ, выходец из Форпоста Ара, города где-то на севере, молодой человек с по-кошачьи гибкой фигурой, также оказавшийся из касты Воинов. На появление Эллен присутствующие обратили не больше внимания, чем на приблудившуюся собаку.

— Того самого тарнстера обнаружили! — услышала Эллен чей-то крик, долетевший к их костру от группы мужчин проходивших неподалёку.

— Он убегает! — вторил ему другой голос.

— Он похитил тарна!

— Ерунда, сейчас наши парни организуют погоню! — крикнул ещё один мужчина откуда-то из темноты.

— Его обязательно схватят! — донёсся другой голос. — Тарнсмэны взлетят через мгновение!

— Разве мы не должны продемонстрировать некоторый интерес к происходящему? — намекнул Фел Дорон.

— Разумеется, — усмехнулся Порт Каньо и, встав на ноги, крикнул в темноту: — Эй, что там стряслось?

— Тот парень, что расплатился косианским золотом, пытается сбежать из лагеря! — ответил погонщик тарлариона, входя в круг, освещенный пламенем костра.

— Неплохая попытка, — сказал другой товарищ, приближаясь к огню. — Однако я не сомневаюсь, что его достаточно быстро вернут назад, в крайнем случае, после рассвета.

— Интересно, думаешь, они его поймают? — спросил Селий Арконий.

Эллен задрожала.

— Похоже, твоя рабыня замёрзла, — заметил один из вновь прибывших.

Молодой человек взял одеяло и набросил его на плечи Эллен. Девушку не могло не порадовать тепло, сразу разлившееся по телу.

«Может ли быть так, что мой владелец проявляет заботу обо мне, — спросила себя Эллен. — Конечно, то же самое было бы сделано для дрожащей от холода кайилы. Впрочем, для кайилы, это было бы сделано с большей вероятностью, и возможно даже быстрее и что-то большее, чем для замёрзшей рабыни, поскольку кайила является намного более ценным животным. В действительности, рабынь порой оставляют дрожать на холоде, чтобы она могла глубже осознать себя рабыней, лучше понять свою полную зависимость от господина. Однако он всё же дал мне одеяло. Не значит ли это, что со временем я буду в состоянии доминировать над ним?»

Но Эллен тут же в ужасе отбросила эту крамольную мысль, поскольку прекрасно сознавала, что никогда не будет в состоянии доминировать ни над Селием Арконием, ни над любым другим гореанским мужчиной. Никогда она не сможет быть перед ними ничем кроме послушного, скромного, покорного, испуганного, бессловесного животного, простой рабыни. Уж такие это были мужчины.

«Но, быть может, я ему нравлюсь, — подумала девушка. — В конце концов, он дал мне одеяло. Вот только я должна зарубить себе на носу и не забывать, что я его ненавижу!»

Эллен опустила голову и попыталась не двигаться, опасаясь уронить одеяло. Держать его она не могла, как и поправить его руками, потому что они по-прежнему были закованы в наручники за спиной. Вообще-то есть способ, о котором можно было бы упомянуть для тех, кто заинтересовался такими вопросами, способ которым закованная в наручники рабыня может завернуться в одеяло, конечно, если ей разрешат лечь. Следует расстелить одеяло и, зажав его нижний край между ног, и придерживая центр скованными за спиной руками, захватить верхнюю кромку зубами или прижав ее подбородком к шее, а затем перекатится на спину и на бок натянув на себя одеяло. Никто нас таким тонкостям не обучает, но это является чем-то, что каждый учится делать сам, причём достаточно быстро, особенно если в лагере холодно, или, скажем, Ты замёрзла в ногах постели господина. Эллен попыталась дотянуться до одеяла зубами, но быстро поняла, что у неё не получится сделать это, не сломав позы. Всё чего она добилась, это немного съехавшее вниз одеяло, что не могло её не огорчить.

— Он направился к Ару, — сообщил один из мужчин.

— Его точно поймают, — заверил их другой, после чего оба извозчика растворились во тьме, поспешив к другим кострам растревоженного лагеря.

— Они не узнали тебя, — констатировал Порт Каньо, обращаясь к Селию Арконию.

— Они ищут меня в другом месте, — пожал плечами тот. — Соответственно они просто не видят меня здесь.

— А может, нам лучше поскорее покинуть это место? — опасливо предложил один из присутствовавших здесь мужчин, вставая и тревожно озираясь по сторонам.

Вслед за ним на ноги поднялся ещё один человек и, в упор глядя, на Порта Каньо, поинтересовался:

— Может он прав, и нам пора убираться отсюда?

— Мы вполне могли бы путешествовать налегке, — заявил третий.

— Точно, мы могли бы бросить вещи и фургоны, — предложил четвёртый.

— И животных, — присоединился пятый.

— И рабыню, — добавил четвёртый. — Она будет только задерживать нас.

Эллен испуганно дёрнулась. Одеяло свалилось с её плеч. Девушку охватила паника. Она, не поднимаясь с колен, придвинулась вплотную к Селию Арконию, лицом к нему и подняла подбородок.

— Что это с тобой? — осведомился у неё Селий.

— Разве мы не должны бежать, Господин? — спросила Эллен.

— «Мы»? — переспросил он.

— Да, Господин, — кивнула рабыня, наклоняясь вперёд, и еще немного задирая подбородок.

— Кажется, Ты приготовилась к поводку, — заметил молодой человек.

— Да, Господин, — подтвердила Эллен. — Возьмите меня на поводок. Я прошу взять меня на поводок!

— Женщина Земли просит о поводке? — удивлённо уточнил Селий.

— Да, Господин! — поспешила заверить его она.

— Что, испугалась, что мы можем не взять тебя с собой? — спросил Селий Арконий.

Эллен промолчала, не решаясь ответить.

Её хозяин наклонился, поднял одеяло с земли и накинул на Эллен, укрыв её с головой. У девушки вырвался непроизвольный стон, заглушённый одеялом. Эллен не осмелилась скинуть его, принимая во внимание тот особый способ, каким оно было наброшено на неё её владельцем.

Одеяла, простыни и другие куски ткани могут быть использованы в качестве скрывающего невольницу капюшона. Их накидывают на голову и закрепляют, обвязав вокруг шеи, талии, кистях или руках женщины. Самое простое укрытие одеялом, это, конечно, то, которое было применено к Эллен, просто накинутое на голову. Эллен знала, что, когда женщину укрывают таким образом, то это предполагает, что ей нельзя издавать звуки. Рабыню могли закрыть так по множеству причин. Возможно, в виду того, что на ней не было стандартного капюшона, её хозяин не хотел, чтобы она была опознана, всё же со времени её покупки за неприлично большие деньги прошла всего одна ночь. Впрочем, Эллен предположила, что была укрыта просто для того, чтобы, так сказать отключить от реальности.

«Да, — подумала она. — Я ненавижу Селия Аркония».

На Горе, кстати говоря, нет ничего необычного в том, чтобы скрывать внешность женщин, причём, не только свободных, но и рабынь. Разве крестьяне не прячут своих дочерей? А мужчины в Тахари не приказывают своим рабыням скрыться в палатке при появлении незнакомцев?

Чтобы некоторые моменты стали яснее надо заметить, что на Горе женщин изначально склонны расценивать как товар или завидный трофей и добычу, особенно если Вы не делите с ними Домашний Камень. Захват женщин врага — обычая практика гореанских войн. В действительности, некоторые войны велись именно для того, чтобы заполучить рабынь. А уж набеги с целью похищения женщин и вовсе банальность. Фактически, среди здешних мужчин, монстров в человеческом обличии, бытует отношение к этому, как к спортивному состязанию. Кроме того, обладание женщинами зачастую рассматривается, как символ богатства, состоятельности, тем, чем в ином времени и месте могли бы быть стада коров или табуны лошадей. Подозреваю, что одиночество и страдания обычные спутники многих садов удовольствий богатых мужчин. Само собой, гореанские города соперничают друг с другом не только в блеске их бульваров и парков, в величии фонтанов и архитектурных ансамблей, но также и в численности и красоте их рабынь.

— Время еще не пришло, — послышался спокойный голос Порта Каньо.

— Наши друзья из Порт-Кара и Форпоста Ара ещё должны выпустить в полёт тарнов, — пояснил Фел Дорон, — что должно будет убедить наших косианских партнёров, что мы, их неизвестные, но предполагаемые противники и возможные соучастники преследуемого тарнстера, который, скорее всего, работал не один, также распрощались с лагерем. Вот тогда, пока косианцы будут прочёсывать облака, мы, спокойно, при свете дня, смешаемся с сотнями других и, никуда не торопясь, тронемся в путь.

— Что-то мне как-то боязно, — признался один из мужчин.

— Утром, всё утром, — успокоил его Фел Дорон.

— А сколько осталось до утра? — поинтересовался все тот же голос.

— Два ана, может два с половиной, что-то около того, — отозвался Порт Каньо.

Эллен, скрытая под одеялом, не могла что-либо видеть, но на основе негромких звуков, долетевших снаружи, заключила, что мнение Порта Каньо и Фела Дорона возобладало, и что их беспокойные товарищи снова разошлись по своим местам у костра.

— Господин, — шёпотом позвала девушка, — я могу говорить?

— Нет, — отрезал мужчина, и девушка в рабском ошейнике замерла стоя на коленях под обычным тонким и мягким одеялом, лишённая права говорить.

«Он силён, — подумала она. — Он не идёт со мной на компромисс. Я для него не больше чем свинья или собака. Всё что мне остаётся это попытаться сделать так, чтобы он остался мною доволен. Он Селий Арконий, мой господин! Но, как странно то, что я, землянка, должна была попасть сюда, в другой мир, на далёкую прекрасную планеты, о существовании которой, подавляющее большинство жителей Земли даже не догадываются, чтобы оказаться бесправной рабыней стоящей голой на коленях, на его траве, со скованными за спиной руками, закрытой одеялом, чтобы ничего не видела, не мешалась и не привлекала внимания и ожидала своей участи. Как отличаюсь я теперь от той, кем я была когда-то! Сколько всего было сделано со мной! Как всё изменилось! Теперь я снова девушка, такая, какой я была, какой я видела себя в зеркале, когда мне было не больше восемнадцати лет. На Земле меня можно было бы принять за выпускницу школы или студентку, недавно поступившую в колледж, на которую едва ли обратили бы внимание старшекурсники. Но, надо признать я — красивая девушка. Вот только незадача, я здесь рабыня. Красивая юная рабыня. Меня называют Эллен. И мне остаётся только надеяться на то, что рабовладельцы будут довольны этой девушкой. Боюсь, если они этого не сделают, то просто убьют её. Но как господин здорово разогрел меня жестоким узлом пробуждения, узлом возбуждения! Мужчины сделали это со мной. О, Господин, будьте добры ко мне! Но как властны они со своими рабынями! И как глубоко оказались мы в их власти! Мужчины сделали нас зависимыми от них, не только в том, что мы едим и пьём, но даже в тряпках, которые мы носим, а также и во многих других, намного более глубоких и интимных вещах зависим мы от них. Я имею в виду успокоение жестоких и отчаянных потребностей, обычно выпускаемых в неволе, потребностях настойчивых, безотлагательных и мучительных, во власти которых мы отказываемся совершенно беспомощными. Мужчины, своего удовольствия и развлечения ради, раздувают трут наших потребностей. Они разжигают в наших животах рабские огни, это им нравится, и это несомненно повышает нашу цену. А затем они отступают, словно ничего не замечая, в то время как эти огни раз за разом бушуют в нас. Они превращают нас в жертвы наших собственных потребностей и используют их, чтобы не оставить нам никакого иного выбора, кроме как самим бросаться к их ногам. Как же они жестоки! Как я нуждаюсь в них, хочу и люблю их! На Земле я попыталась ненавидеть их, как того пожелали мои сёстры, но я не будут утверждать, что даже в моих попытках соответствовать этим требованиям, и посреди предписанных мне, постоянно декларируемых мною же критических анализах и обвинениях, я не находила мужчин волнующими. Даже тогда я задавалась вопросом, каково было бы принадлежать им, полностью, как движимое имущество, как принадлежали им очень многие женщины, мои сёстры, в истории нашего мира. Я с трудом могла заставить себя полагать, что человеческая природа была ошибкой и биологической неправильностью. Разве все существа могли быть ошибкой? И я знала, что слишком многое в истории, на протяжении более чем тысяч поколений, предполагало, что биография расы была необъяснимым несчастьем, просто случайным непредвиденным обстоятельством, которое в другой ситуации могло бы не возникнуть, поскольку оно не имело ни значения, ни фундамента, ни каких-либо причин пойти так, как оно пошло. А ещё на Земле меня часто мучил вопрос, не предала ли я мои истины, не продала ли своё счастье, доставлять удовольствие другим. Какую компенсацию может получить индивидуум за это? Ложь штука дорогая и очень продажная! Если есть прибыль, то есть и потеря, всегда, но выгода немногих может быть потерей для большинства, и, возможно, стоит задаться вопросом, а действительно ли те немногие извлекли пользу? Могут ли голод и несчастье, горе и страдание, ненависть и боль, болезнь и трагедия быть очевидными знаками здоровья и правды? Что-то не кажется это вероятным».

Но вдруг Эллен задрожала под одеялом. Да, на её шее красовался ошейник, а в её животе были зажжены рабские огни, но она не завидовала свободным женщинам и не желала их вялого, отчуждённого спокойствия столь противного потребностям и жизни. Пусть они в их гордости и отстранённости презирают страстность рабынь. Пусть они, если им так хочется, холят и лелеют зиму под своими одеждами. Пусть они славят себя за лёд и инертность. Что они могут знать об ощущениях рабынь? Что они могут знать об их потребностях? Не были ли такие потребности настолько чужды им, что они просто обязаны были бы найти их непостижимыми для себя? Возможно, но не исключено и то, что они, по-своему, имеют некоторое понятие таких вещей, поскольку они тоже женщины, и следовательно у них есть, по крайней мере, некоторое тусклое осмысление того, каково это может быть, когда сдираешь ногти о стены конуры и воешь, умоляя о прикосновении.

Безусловно, эти потребности крайне жестоки! С ними и в них я страдаю, и хорошо знаю, каким мученьем они могут стать, но я не променяла бы их на усыпляющую неподвижность, тишину и покой, оцепенелое и фригидное спокойствие, бесстрастной свободной женщины. Я не обменяла бы свои рабские потребности на все сокровища мира, поскольку с ними, и в них, я пробудилась, ожила и познала в тысячу раз больше, чем могла себе представить, что это возможно. С ними я превращаюсь в ткань, протянувшуюся к погоде мира, к его яркому, живому разнообразию и богатству. Какими живыми делает нас ошейник! Какими радостными и разумными становимся мы очень многими способами в этом, таком разумном мире! Мы встречаем несметные мириады его эмоций, его ароматы, цвета и звуки, его строение и вкусы, наслаждаемся ощущением влажного песка под нашими босыми ногами, ветром, овевающим наши обнаженные руки и ноги, когда идём по берегу сверкающей соленой Тассы, следуя за натяжением поводка за нашими владельцами, мы вдыхаем запах умытой дождём травы в полях, любуемся блеском капель росы на тонких талендерах, цветущих весной, слышим скрип колёс тяжёлого фургона и звон колокольчиков кайилы, чувствуем мягкость мехов в ногах постели господина и твёрдость кафеля под нашими животами, когда мы ползём к нему, ощущаем тугие петли кожи на наших связанных запястьях, удерживающие наши руки за спиной, вкус и плетение его сандалий на наших губах и языке.

В этом мире мы отвечаем на его бесчисленные эмоции, и приветствуем их. Каждый дюйм наших тел живёт и чувствует.

Естественно, рабские потребности, как и любая неудовлетворенная потребность, могут стать причиной страданий. Может ли кто-то знать это лучше беспомощной рабыни? Но я не мыслю себя без таких потребностей. Я не мыслю себя вне этих страданий и мучений, помимо всего прочего, делающих меня интенсивно живой.

А теперь только представьте себе, если сможете, трепет и надежду рабыни на то, что такие потребности, такие жестокие потребности, будут распознаны владельцем, и что он будет склонен уделить им толику своего внимания.

Зато как различны эти вещи для рабыни и свободной!

Свободного мужчину, вынужденного проявлять интерес к свободным женщинам, возможно не имеющего доступа к рабыням, обычно ждёт сексуальное разочарование. Он, если можно так выразиться, подает прошение свободной женщине, которая может пойти навстречу его ходатайству, а может и отказать. С другой стороны в отношениях господина и рабыни, женщина зачастую сама помещает себя у ног свободного мужчины, умоляя о близости. Каким приятным поворотом может стать это для товарища, которому прежде никогда не принадлежала женщина. Само собой, мужчина в отношениях господина и рабыни никогда не будет «подавать прошений» или уговаривать. Поскольку он — владелец, он имеет право приказывать. Но часто женщина сама готовит его тем или иным способом, возможно, представляя себя в определенной манере, скажем, одевшись в шёлк, или повязав колокольчики, или производя определенные действия, провоцирующие его, а возможно и поднося разнообразные атрибуты вроде цепей или кандалов, и даже стрекала, чтобы господин использовал их на ней, если окажется ею недостаточно удовлетворён. Если он находится в определенном настроении, или торопится, он может просто, резко, подмять её и использовать. Рабыня, конечно, может быть использована для удовольствия хозяина в любом случае, в любое время и в любом месте, если он того пожелает. Это одно из преимуществ владения женщиной. Тут можно добавить, что сама рабыня находит этот нюанс своего положения приятным и возбуждающим. Пикантность такого внезапного взятия добавляет остроты к её жизни в неволе. Помимо всего прочего, для неё самой необычайно важны, пусть это и немыслимо для свободной женщины, такие заверения в том, что она по-прежнему остается сексуально желанной, невыносимо, даже безумно и неконтролируемо вожделенной для своего господина. И чем чаще, тем лучше, ибо его частое использование не оставляет места для сомнений относительно соблазнительности её прелестей. Забвение станет для неё причиной для слёз и страхов. Что если господин утомился, пресытился ею? Не подумывает ли он о её продаже? Но она-то любит его! Конечно, она не осмеливается поведать ему и своей любви. Она — простая рабыня. Она ведь не хочет освежить свое знакомство с его плетью. Она просто удваивает свои усилия, чтобы понравиться ему.

Вот так наши рабские потребности, как уже было отмечено, бросают нас в полную власть рабовладельца.

Как же часто, и как яростно пылают наши рабские огни!

Теперь-то Вы можете предположить, почему наши просьбы об использовании, наши мольбы позволить нам услужить ему столь жалобны и настойчивы? Мы сами упрашиваем его об использовании. Мы вымаливаем это. Ну а раз уж мы — рабыни, то какого использования мы можем просить? Уж конечно не такого, какого ожидают свободные женщины. Ни в коем случае! Нам нужно использование, которое пригодно для нас, использование, в котором мы теперь нуждаемся и которого хотим, о котором умоляем — использование рабынь.

Использование, которого мы выпрашиваем, знаете ли, сильно отличается от пресности, которая могла бы быть позволена свободной женщине, соответствуя её статусу и достоинству. Мы хотим чтобы с нами обращались совершенно иначе. Мы хотим обращения как с рабынями. Мы сами хотим, чтобы нас схватили, повернули, бросили на колени, разложили, связали и многое другое. Мы хотим, чтобы нас рассматривали как рабынь, коими мы и являемся. Как в случае с кайилой, если мне будет позволена такая аналогия, наши владельцы должны держать наши поводья в твёрдой руке. И точно так же, как с кайилой, хлыст должен быть всегда под рукой. Вот тогда мы будем тем, чем захотят наши владельцы, и с нами будут обращаться не как со свободными женщинами, а как с женщинами находящимися в собственности, как с теми, кто мы есть. Наше использование не оставит у нас ни малейшего сомнения в нашей неволе. Мы будем лишены всякого выбора в этих вопросах, но это отсутствие выбора бесценно для нас, ведь мы — рабыни. Это — то, чем мы хотим быть. Мы не хотим холодного, скучного существования свободной женщины. Оставьте это ей. Мы просим о рабском экстазе, а следовательно мы хотим, чтобы нас использовали не в качестве свободных женщин, но в качестве движимого имущества, с которым обращаются безжалостно, точно так, как мы того заслуживаем. Мы не свободные женщины, которые могут приспосабливать и регулировать под себя желания молодого человека, которому настолько повезло, что он был допущен в их комнаты.

Но не испытывает ли порой свободная женщина беспокойства, дискомфорта, напряжения, возможно, ей самой до конца не понятного?

Рабыня знает, что такое агония. Так пусть свободная женщина крутится и извивается в своей постели, поливая подушку горькими слезами.

Рабыня сама сгибает спину перед господином, покрывая волосами его сандалии, в надежде, что он будет милосерден, что он сжалится над нею.

А не задается ли иногда вопросом свободная женщина, каково это было бы быть рабыней, быть совершенно бесправной и уязвимой, вынужденной служить и ублажать? Не спрашивает ли она себя время от времени, каково было бы стоять раздетой и в ошейнике, найти свою красоту под пристальным оценивающим взглядом, рассматриваемой с явным интересом и удовольствием, с одобрением и ожиданием, найти себя беспомощной, в пределах отношений с мужчиной, которому принадлежит её красота, собственностью которого она сама является? Каково это, стоять перед своим владельцем?

Сомневаюсь, что её когда-либо в прежней жизни так рассматривали.

Пусть она теперь поймёт, возможно, впервые в жизни, что она красива, что она достойна восхищения, что у неё хорошая фигура, что она мучительно желанна, что она — пригодное мясо для рабовладельцев.

Конечно, теперь она понимает, почему она оказалась в ошейнике.

А понимает ли она теперь, что значит быть в пределах досягаемости его рук, что значит оказаться в его руках?

Возможно.

Кто может это сказать это наверняка?

Но давайте отложим в сторону мысли о свободных женщинах, их хотениях и трагедиях.

Мы не свободные женщины. Мы — рабыни. Нами командуют. Мы обнажены. На нас надели ошейник. Нас могут заставить танцевать, нам можно приказать выступить в любом виде интимных модальностей. Мы должны стараться доставить удовольствие нашим владельцам, и надеяться на то, что им понравится. Если же мы этого не сделаем, то нам ждёт встреча с плетью. Мы — рабыни. Довольно часто нас приковывают цепями или привязывают, беспощадно выставляя для удовольствия господина, а как же, его собственность должна быть выставлена напоказ если ему это нравится. Когда он раскладывает нас перед использованием, у нас не должно оставаться ни малейшего сомнения в нашем покорении. Он добр к нам. Он подарит нам свою нежность, хотя мы всего лишь рабыни. Мы благодарны за его прикосновение, и мы кричим ему, снова и снова, в бреду ослепления нашей радостью, в экстазе рабыни которой обладают.

Но наши рабские потребности, это не просто потребности трогательно пробужденной и безжалостно усиленной сексуальности, есть в этот и вещи не столь очевидные. Сюда также вовлечены и более тонкие потребности, потребности принадлежать, направляться, быть на своём месте.

Может ли свободная женщина понять что-нибудь из этого?

Возможно.

Кто знает?

Свободные женщины прекрасны и благородны, высоки и величественны насколько, размышляла Эллен, настолько, что я по сравнению с ними — ничто, но я не обменяла бы свой ошейник ни на их статус, ни на всю их славу».

Вдруг Эллен охватил испуг. Сколько времени она уже простояла укрытая одеялом? Причем боялась она теперь за своего господина, за его друзей и союзников. Ей показалось, что задерживаться дольше в этом месте, в этом растревоженном, кишащем настороженными и испуганными людьми лагере, было крайне опасно.

На её взгляд это было ясно, даже неосведомленной юной рабыне.

Рядом весело потрескивали поленья в огне. С того момента, как Селий накинул на неё одеяло угли в костре дважды перемешивали, и дважды подбрасывали свежих дров. Эллен отчаянно хотела говорить, попытаться убедить поскорее бежать отсюда, но не осмеливалась даже открыть рот. Ещё больше она боялась того, что её могли просто оставить здесь, в том виде в каком она была, закрытую одеялом. Она понимала, что была не в состоянии поспевать за мужчинами, если бы им пришлось начать быстрый отход с этого места. Правда её несколько успокаивало решение мужчин следовать оговоренному плану и покидать лагерь в неторопливой манере. Воспоминание о словах Фела Дорона слегка успокаивало девушку. Кроме того, брошенные вещи или оставленная рабыня могли бы вызвать подозрения. Для чего это невиновным людям такая подозрительная поспешность? Впрочем, она конечно понимала, что в случае необходимости или желания, её в любой момент могли бросить уже во время движения. Она могла быть связана по рукам и ногам, и оставлена на обочине, чтобы любой проходящий мимо мог забрать её себе. Это было возможно. Но обычно так поступали только с самыми ненужными рабынями. Как жалобно они тогда обращались к незнакомцам. Но, боюсь, многие бы просто прошли мимо, не желая получить объедки со стола другого мужчины. Вероятно, такой опыт будет поучителен для рабыни, если, конечно, ей настолько повезёт, и некий прохожий согласится забрать её себе. Можно не сомневаться, что она станет для него одной из самых благодарных, преданных и рьяных рабынь. Кроме того, не стоит забывать, что по ночам вдоль дорог могут шастать слины. Однако Эллен не думала, что может быть расценена ненужной или нежеланной рабыней. Она ведь видела, какими глаза смотрели на неё мужчины. Для неё уже стали привычными их откровенно раздевающие и оценивающие взгляды.

«На Земле мужчины так себя не ведут, — подумала Эллен, — там они очень осторожны, зачастую даже скрытны и если рассматривают женщин, то делают это исподтишка. А что поделать? Им приходится учитывать запутанность и нелепость, а также вовлечённые риски их патологической среды».

Некоторые, соответствующим образом обработанные, даже чувствовали вину после, того, как, скажем, непреднамеренно, кратко, поддались одной из большого количества предрасположенностей заложенных в самца природой, и задержали взгляд на человеческой самке. В противоположность землянам гореанский мужчина смотрит на женщин открыто и честно, особенно на рабынь. Было время, когда Эллен, даже будучи одетой в тунику, чувствовала себя практически раздетой глазами мужчины.

Мужчины Земли ведь не задумаются, откровенно разглядывая собак и лошадей, так почему они не должны смотреть также откровенно и на другой вид домашнего животного, на рабыню? Правда, они наверное никогда не видели рабынь? Если так, то это им не повезло, поскольку такие животные зачастую очень красивы.

Разумеется, гореанская рабская туника оставляет немного простора для их воображения относительно очарования своей носительницы. Однако Эллен много раз замечала, как мужчины провожали пристальным взглядом даже закутанных в тяжёлые одежды, перчатки и вуали свободных женщин. Несомненно, они рассматривали прятавшуюся под плотными тканями рабыню. К своему развлечению Эллен отметила, что те свободные женщины, что ловили на себе такие взгляды мужчин, продолжая делать вид, что не замечают этого факта, старались выправлять тело, держать осанку, идти красиво и так далее. Они тоже были рабынями, думала Эллен в такие моменты с большим удовлетворением. Так пусть на них тоже наденут ошейники и нарядят в ничего не скрывающие туники! Тогда они действительно изучили бы, как надо держать свои тела и походку. Конечно, в саму Эллен эти премудрости правильного хождения в тунике вбивали жалящими укусами стрекала ещё в доме Мира.

Одним из приятных моментов гореанского города, по крайней мере, с мужской точки зрения, является разглядывание рабынь. Мужчины любят смотреть на красивых женщин, особенно если они одеты в лёгкие, короткие ничего не скрывающие одежды. Это доставляет им удовольствие. Таким образом, если женщина — рабыня, то походка у неё будет рабская, и одежда соответствующая статусу, «рабски одетая» как говорят на Горе про таких. Конечно, предметы рабских одежд, по крайней мере, официально или во всяком случае в понимании свободных женщин, предназначены для того, чтобы позорить и унижать рабынь. Лично я не думаю, что фактически это имеет подобный или даже близкий эффект. Безусловно, иногда рабыню, ещё плохо знакомую с ошейником, недавнюю свободную женщину, приходится выгонять из дома плетью, чтобы она смогла пересилить себя и показаться на улице одетой подобным образом. Само собой её замешательство приводит других рабынь в неописуемый восторг, настолько, что могут неотступно следовать за нею, публично привлекая внимание к её обнажённым ногам и мелькающим в разрезах прелестям.

И в такой одежде, и мы, конечно, не можем этого не признать, рабыня, намеренно, в соответствии с властным желанием рабовладельцев, скорее обнажена, чем одета, выставлена на всеобщее обозрение, хорошо показана, продемонстрирована всем желающим. Но я не думаю, что такое одеяние, как рабские предметы одежды, можно счесть унижающими или позорящими, по крайней мере, не с точки зрения рабыни. Скорее их следует рассматривать подходящими для рабыни, соответствующими ее статусу. Если рабыне вообще разрешают одеться, то, конечно, будет правильно, и можете с этим соглашаться или оспаривать, что предметы её одежды должны быть пригодными для рабыни, а именно, простыми, красивыми, возбуждающими и откровенными. В конце концов, она — рабыня, и, несомненно, ей предстоит часто находиться на глазах у мужчин. К тому же в таких предметах одежды, учитывая их краткость и открытость, будет легко, если кому-то интересно, увидеть причину, по которой на неё решили надеть ошейник. Следует отметить, что кейджеры в большинстве своём, просто обожают свои туники, та-тиры, камиски и прочие предметы. Обычно рабыни носят их с удовольствием и гордостью, как видимые символы их интересности для мужчин, как скромные регалии их желанности, в которых они выглядят волнующе красивыми, и они прекрасно это сознают. Рабская туника, как и любое другое одеяние подобного назначения, наравне с ошейником, объявляют свою носительницу женщиной, которую нашли стоящим трофеем, достойной ошейника, ценным приобретением, дорогим товаром, выгодной покупкой и так далее. И не думайте, что рабыни не видят в этом повода для гордости.

И даже, несмотря на то, что поначалу, оказавшись в своих первых рабских загонах, они могут дрожать от страха, беспомощно рыдать или бесполезно дёргаться в своих цепях, всё же они знают, вероятно, на неком подсознательном уровне, о тщеславной и тоскующей где-то в глубине их сердец, до сего момента прятавшейся рабыне, возможно, прежде боявшейся, что она могла бы оказаться никому ненужной, до настоящего времени опасавшейся, что ни один мужчина не захочет её, не поработит её, не найдёт достойной посадить в клетку и заковать в цепи. Разве найдётся такая женщина, которая не задавалась бы вопросом, а была ли она достаточно привлекательна, или достаточно интересна, чтобы быть рабыней? И даже самую наглую и красивую из женщин, непередаваемо тщеславную, в высшей степени уверенную в своей ценности и красоте, неисправимую снобку, демонстрирующую неизменное презрение в своих обычных контактах и отношениях с мужчинами, не пробирает ли дрожь от мысли о том, что она может оказаться на коленях, нагая, в ошейнике, у ног настоящего мужчины, скептически разглядывающего её, небрежно поигрывая плетью в твёрдой руке. Ну и как, так ли она теперь уверена в своей привлекательности? Будет ли её красоты достаточно для того мужчины, которого до сего времени она видела только в своих снах? Только теперь она в рабском загоне, посажена на цепь. Ну что ж, возможно, она скоро узнает ответы на все свои вопросы.

Зато теперь они знают, что их нашли достаточно красивыми, чтобы выставить на сцену торгов и публично продать. Теперь они выяснили, что достаточно хороши для ошейника. Это доставляет им острое удовольствие. Разве они не наделены правом немного насладиться признанием того, что сильные, похотливые мужчины будут удовлетворены не чем иным как обладанием ими? Разве они не понимают теперь, когда они оказались среди самых красивых и желанных из женщин, женщин, которые, волей мужчин, будут находиться там, где они должны быть, оставаясь рабынями?

Возможно, они — пустяки и безделушки, но они из тех пустяков и безделушек, которых рьяно желают, неуклонно разыскивают и добиваются. Вы думаете, что они не знают, что, когда город захватывают и их закованных в цепи, гонят впёред вместе с другими домашними животными, возможно, безжалостно подталкивая палками, что именно они считаются самой ценной частью добычи и трофеев, наиболее привлекательными из всех призов и сокровищ? Думаете, они не видят, что солдаты завоеватели не сводят с них глаз? Или может они оглохли и не слышат их крики восхищения и нетерпеливого ожидания? И разумеется, они также являются обычной добычей работорговцев, основным объектом рейдеров. Мужчины готовы рискнуть своими жизнями ради них. Мужчины сражаются за них. За них мужчины убивают. Они тот товар, заполучить который мужчины хотят больше всего. Какой мужчина не хотел бы видеть их у своего рабского кольца? И со временем, направляемые и принадлежащие, наказываемые и используемые, они находят свое собственное удовольствие, потому что они сами мечтали оказаться у ног их господина.

В неволе женщина обретает свою уверенность и значение.

В ошейнике рабовладельца живот женщины бурлит лучше всего.

В веревках её господина женщина находит самое безопасное место.

Свободная женщина может считать себя тысячекратно выше рабыни, и эта её уверенность может иметь смысл, в конце концов, что ни говори, но это рабыня, дрожа от страха, становится на колени перед свободной женщиной и прижимается головой к её сандалиям, зная, что это именно на ней, а не на свободной женщине, красуется ошейник.

И в заключение можно было бы отметить, что у рабской одежды, среди других её особенностей, есть и то, что это однозначно отличает её от свободной женщины. Для гореанской культуры это чрезвычайно важно. Это — различие, которое ни в коем случае не должно иметь неясностей или запутанного толкования. Свободная женщина — человек, она — гражданка, она обладает положением перед законом, у неё есть Домашний Камень, она благородна, высока и величественна. С другой стороны, рабыня является собственностью, животным.

Зато у неё есть её ошейник.

Эллен надеялась, что ни за что не будет оставлена здесь, как и на то, что её не бросят по дороге.

Она поклялась себе приложить все свои силы, чтобы не отставать от мужчин. Она будет стараться быть настолько приятной, послушной и полезной, настолько покорной, чувственной и отзывчивой, насколько только рабыня может быть таковой, вспомнит всё, чему её научили в загонах Мира, чтобы они не захотели обходиться без неё.

Рабыня, знаете ли, своим путём, благодаря своей внешности, поведению и службе, может значительно повлиять на ценность и качество своей жизни.

О рабыне, которой все довольны, всегда позаботятся, накормят, оденут и приласкают. Причём приласкают так, как могут приласкать только рабыню, как никто не стал бы ласкать свободную женщину, потому что её нельзя так ласкать, потому что ей навсегда заказана такая ласка.

А также, разве рабыня не попадает в сети любви? Разве её путь не окружён тысячами её ловушек? Но не чаще ли она попадается в капкан, становясь беспомощной собственностью сетей её собственных потребностей? Она живет с мужчиной на условиях повиновения и интимной близости. Она принадлежит ему. Она сознаёт себя его собственностью. Она должна ублажать его и служить. Таким образом, она живет в сияющем мире, наполненном обжигающими эмоциями. В таком мире куются самые крепкие и самые неразрывные из цепей. Талендеры цветут на лугу её рабства. И такой мир, мир неволи, благоприятен для самых глубоких потребностей женщины и её самосознания. Она чувствует, что она там, где ей надлежит быть, и где она хочет быть. Она стремилась быть раздетой и поставленной на колени перед господином. Она жаждет почтительно прижаться губами к его сандалиям. Теперь она перед ним, делает это, и она довольна. Она поднимает голову, и в её глазах сияет благодарность. Возможно, её ждёт его ласка. По крайней мере, она может надеяться на это. Возможно, он оставит её себе. Она может надеяться и на это. Но, не исключено и то, что он не сделает ни того, ни другого. Чтобы узнать его вердикт, она должна ждать. Ничего не поделаешь, в конце концов, она всего лишь рабыня. Она может быть любима или ненавидима. Он может заметить её или проигнорировать. Она может быть одета в шёлк или оставлена голой. Её руки могут быть сохранены свободными или их могут плотно прижать к телу грубыми верёвками, фактически, раз уж она — рабыня, её могут беспощадно обмотать верёвками или приковать цепями, безжалостно распластав на каменном полу. Она может быть вызвана, к её радости, танцевать для друзей или знакомых её хозяина. Какими приличными будут движения её танца, если среди гостей будут присутствовать свободные женщины, и каким раскованным и рабским будет танец, если их там не окажется! Возможно, её владелец позволит ей большую свободу передвижений, разрешив свободно перемещаться по городу. Или он может ограничить её заперев в четырех стенах своего дома, заковав в кандалы, и, возможно, давая ей пробегать на цепи по двору. Он мог бы разрешить ей с комфортом и удовольствием сопровождать его на пикник, а мог заставить бежать, задыхаясь и плача, следуя на коротком поводке, со связанными за спиной руками, около стремени его кайилы. Она, надушенная и накрашенная, могла быть прикована на ночь к его рабскому кольцу, и могла быть забыта в грязной конуре. Её могли ласкать или бить плетью, оставить себе или продать. Она — рабыня.

Рабыни — это рабыни, и только рабыни.

И Эллен, стоявшая на коленях голой, закованной в наручники и скрытой под одеялом, осознавала себя таковой, и только таковой.

Она была рабыней. И её могли оставить здесь.

«Неужели они бросят меня? — испуганно подумала девушка. — Нет! Они должны взять меня с собой. Они должны, они обязаны!»

«Ты — бремя, — осадила она сама себя. — Ты — маленькая слабая рабыня, более пригодная для того чтобы извиваться и стонать на мехах, чем для многодневного похода плечом к плечу с мужчинами. Тебя оставят здесь или выбросят по дороге».

«Нет, нет, — чуть не закричала она под одеялом. — Я смогу не отставать от них. Я должна не отстать от них!»

Как же ей не хотелось быть оставленной здесь!

«Они не должны оставить меня!»

Впрочем, Эллен не думала, что мужчины бросят её.

К тому же, у них были фургоны, и мужчины могли бы позволить ей поехать в одном из них. Всё же Селий Арконий был готов заплатить за неё двадцать один серебряный тарск. Двадцать один!

«Не забывай об этом, — напомнила она себе. — Несмотря на всё его высокомерие и отговорки, я уверена, что Ты важна для него. Какой тарнстер выбросит за просто так двадцать один серебряный тарск? Возможно, я ему симпатична. Возможно даже, я его желанная рабыня. Что в этом такого невозможного? Вот и я думаю, что это вполне возможно. За меня на открытом аукционе давали двадцать серебряных тарсков. Для большинства гореан это значительная сумма. Безусловно, за кайилу дали бы больше, а за Тарна гораздо больше».

— Не пора ли выпускать тарнов? — поинтересовался Порт Каньо.

— Они не должны вылететь слишком рано, — ответил ему мужчина, судя по голосу тот самый рыжеволосый воин. — У косианцев не должно остаться времени на то, чтобы включить мозги и закрыть лагерь до того, как его оставят большинство людей. Мы должны воспользоваться их замешательством, и дать разбрестись людям из лагеря, чтобы тысячи мужчин рассеялись по сотне направлений.

— Но уже скоро, — сказал Фел Дорон, и Эллен услышала в его голосе напряжённые нотки.

— Да, скоро, — подтвердил темноволосый воин.

— Вот и хорошо, — сказал Селий Арконий, — думаю, что самое время немного отдохнуть.

Эллен услышала, что кто-то встал, и судя по протяжному довольному стону с удовольствием потянулся. У неё не возникло ни малейшего сомнения в том, что это был её владелец.

— Как Ты можешь думать об отдыхе? — возмутился мужчина.

— В такое время? — присоединился к нему другой.

— Хм, превосходная идея, — хмыкнул рыжеволосый по имени Боск.

— Поздняя ночь на дворе, так что нам действительно есть смысл сделать вид, что мы отдыхаем, — поддержал его Порт Каньо.

— А когда начнётся тревога, мы можем сыграть, будто бы проснулись в испуге, — подхватил идею Фел Дорон.

— Не знаю, как вы, а я точно не засну, — проворчал кто-то.

— Вот и замечательно, будешь присматривать за огнём, — предложил другой незнакомец.

— На ноги, — скомандовал Селий Арконий, и, по тону его голоса у Эллен, даже притом, что из-за одеяла она ничего не видела, не возникло сомнений, что обращался он к ней.

Это был голос того, кто не ожидал колебаний с согласием адресата, и не принял бы никаких колебаний, от слова вообще. Это был голос рабовладельца, обращающегося к своей рабыне. Реакция Эллен была мгновенной. Она поднялась на ноги настолько быстро, насколько позволили мешавшие ей одеяло и наручники. Впрочем, было очевидно, что её старание, не вызвало ни одобрения, ни даже интереса со стороны мужчин, считавших это само собой разумеющимся, по-видимому, они даже не обратили на это внимания. Такие действия попросту ожидались от той, кто была рабыней. Зато сама Эллен, скрытая одеялом, закусила губу, поражённая тем, как быстро и испуганно она повиновалась. И всё же, девушка вынуждена была признать, что если бы он отдал ту же самую команду снова, то, при тех же самых обстоятельствах, она среагирует точно так же, а возможно даже с большим проворством. Это было подобно тому, как если бы скомандовали дрессированной собаке. Эллен вдруг поняла, что её, как и других женщин, доставленных на Гор для ошейника, выдрессировали повиноваться, причём повиноваться отлично, немедленно и не раздумывая. Насколько отличалось это от того, к чему она привыкла на Земле! Эллен стояла замерев, по-прежнему полностью покрытая одеялом, более того, теперь его складки распрямились и края упали вниз до самых её лодыжек.

В следующий момент девушка почувствовала, как сильная мужская рука сгребла одеяло под её подбородком. Ткань затянулась вокруг шеи и плотно прилегла к её голове. Получилось что-то мало чем отличающееся от стандартного рабского капюшона с ремнём, затягивающимся на шее и кольцом на горле, за которое обычно крепится поводок. Мужчина протащил Эллен несколько ярдов в сторону. Один раз она споткнулась, но рука, собравшая одеяло на её горле, не дала ей упасть. Когда Эллен почувствовала, что под её босыми ногами появилась трава, хозяин выпустил одеяло и скомандовал:

— На колени.

Девушка, немедленно и не задумываясь, упала на колени, не забыв расставить их в стороны. Селий стянул одеяло назад так, чтобы оно лежало на плечах его рабыни, укрывая её тело полностью, но оставляя открытой голову и горло. Он немного придержал ткань на её шее, а затем отпустил. Одеяло чуть распахнулось спереди, но в целом осталось, как было. Затем мужчина, обеими руками, почти нежным жестом, зачесал назад её волосы, перебросив их через плечи за спину, заглянул в глаза Эллен, смотревшей на него, испугано и умоляюще. Она была его, но фактически его не знала. Она говорила себе, что ненавидела его, что презирала, но при этом знала себя его собственностью, и по какой-то причине на её глаза вдруг навернулись слезы.

Селий задумчиво провёл кончиками пальцев правой руки по её ошейнику. Удивлённой Эллен даже показалось, что это было сделано почти с любовью. Но затем, по-видимому, придя в себя, он встряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и рассмеялся негромко, но грубо, скорее даже безжалостно и беспощадно, а потом, сверкнув глазами, по-хозяйски схватил ошейник. На его лице появилось выражение удовлетворения, и Эллен, внезапно задрожав, поняла, что это был истинный владелец женщин, не принадлежавший к тому виду мужчин, которые могли освободить рабыню. И уж конечно, он не освободил бы её, только не эту юную, прекрасную варварку, которой она была. В действительности, учитывая реальную возможность владеть ею, разве любой мужчина с рациональным складом ума хоть на мгновение стал бы рассматривать возможность её освобождения? Эллен вдруг поняла, и это поразило её до глубины души, что на этой планете она была слишком ценна, слишком драгоценна, слишком желанна, чтобы быть свободной. Быть может, если бы только она была бы упакована, закутана, спрятана в тяжёлых одеждах сокрытия? Но, разумеется, только не после того как мужчины хоть глазком взглянули на неё, одетую в короткую рабскую тунику, или увидели её закованную в цепи на рынке, или выставленную нагой на сцене торгов. Её лицо, её рабские формы выдавали Эллен с головой. Слишком очевидно было, что такая как она могла быть только естественной собственностью сильных мужчин. Кроме того, Эллен подозревала, что этот мужчина, её господин, помимо социальных и институциональных императивов, по некой причине, персонально, глубоко, буквально смаковал обладание ею. Он не позволил бы ей уйти, теперь она была уверена в этом, и это её пугало, но одновременно необыкновенно волновало её. Эллен подозревала, что немногие из женщин на Земле, разумеется, кроме рабынь, имели хотя бы отдалённое представление относительно того, что это могло означать, быть столь востребованной, быть объектом такого жестокого вожделения, питаемого рабовладельцем к своей рабыне. Эллен подозревала, что стала для него, «вожделенной рабыней». И он вожделел её с такой страстью, с такой жаждой, с таким желанием, что нечего было даже сомневаться в том, что она будет сохранена точностью в соответствии с его желанием, его полной рабыня, конечно, до того момента, пока он не пресытится ею, после чего она может быть продана другому.

А пока она была его.

Молодой человек некоторое время спокойно сидел прямо перед нею со скрещенными ногами, потом снова протянул руку и, собрав её волосы в кулак, потянул голову девушки к себе и вниз на несколько дюймов. Эллен исподлобья, с немым вопросом посмотрела в его глаза. Её левую щеку перечеркнул влажный след сбежавшей слезы. Она попыталась отстраниться, совсем немного, но мужчина усилил нажим, привлекая её голову ещё на несколько дюймов ближе к своему телу.

— Насколько я понимаю, гвардейцев Ты ублажила, — ухмыльнулся он.

— Рабыня приложила все силы, чтобы доставить им удовольствие, Господин, — сказала Эллен.

Тогда её господин откинулся на спину и растянулся на траве во весь рост. Его рука по-прежнему оставалась в волосах Эллен, удерживая её лицо в нескольких дюймах от своего тела.

Девушка стоя на коленях, склонившись над ним, сложила губы в поцелуй и попыталась дотянуться ими до его тела, но теперь его рука удерживала её на расстоянии.

— Господин? — удивленно спросила она.

— Кажется, Ты намереваешься доставить мне удовольствие не получав на это приказа, по своей собственной доброй воле, — заметил Селий Арконий.

— Господин? — смутилась Эллен.

— А получила ли Ты, жалкая никчёмная рабыня, разрешение коснуться тела того, чей Домашний Камень — камень Ара? — осведомился он.

— Я ясно вижу, что Господин готов к удовольствию, — прошептала девушка, и не дождавшись его ответа, спросила: — Разве Господин не для этого привлёк меня к себе?

— Для меня совсем не одно и то же, послать тебя, чтобы Ты ублажила косианского слина, — сердито буркнул он, — и разрешить тебе прикасаться к гражданину Ара.

— Я не понимаю, что я должна сделать, — всхлипнула Эллен.

— А разве Ты не опускала свою голову ко мне, добровольно, без команды?

— Да, Господин, — ответила Эллен. — Я подумала…

— И? — вопросительно протянул её хозяин.

— Я подумала, — шёпотом продолжила девушка, — что Вы могли бы быть рады, — прошептала она.

— Значит Ты хотела доставить мне удовольствие? — уточнил Селий.

— Я думаю да, Господин, — подтвердила Эллен, глотая слезы.

— По какой причине? — спросил он. — Чтобы спасти свою ничего не стоящую шкуру? Снискать моего расположения? Схитрить, поймать меня в ловушку удовольствия, купить более лёгкую жизнь, избежать плетей и цепей?

— Я не знаю, — всхлипнула Эллен. — Господин запутал меня.

— Как хорошо звучит слово «Господин» на твоих губах, — заметил молодой человек. — А главное, как подобающе!

— Это мне подобает, — сказала девушка. — Я — рабыня. Я изучила это в этом мире.

— Тарскоматка, — проворчал тарнстер. — Лживая, лицемерная тарскоматка.

— Я не обманываю вас, Господин, — поспешила заверить его Эллен, — И я не думаю, что меня можно назвать лицемерной.

— Мы же ненавидим друг друга, не правда ли? — поинтересовался Селий Арконий, и в его голосе прорезались злые нотки.

— Зачем же тогда Господин купил меня? — озадаченно спросила Эллен.

— Несомненно для того, чтобы получать удовольствие от обладанию тобой, чтобы наслаждаться возможностью получить от тебя тысячекратную компенсацию за доставленное мне в Аре расстройство. О да, будет приятно владеть тобой, земной шлюхой, чтобы неторопливо и долго мстить тебе, подвергая рабству, настолько полному и презренному, что Ты будешь, заползая ночью в свою конуру, рыдать за каждую самую мелкую из твоих прежних оплошностей. Не боись, рабская девка! Ты хорошо изучишь, что значит принадлежать!

— Я не знаю, каковы мои чувства к вам, Господин, — призналась Эллен. — Я предполагаю, что должна ненавидеть вас. Я предполагаю, что должна бы ненавидеть вас. Я не знаю! Я много раз говорила себе, что ненавижу вас.

— Вот! — довольно воскликнул Селий Арконий.

— Но я не знаю, правда ли это или нет!

— Какая же Ты жалкая, глупая маленькая таста, — проворчал он.

— Иногда мы говорим себе то, что как нам кажется мы должны чувствовать, но чего на самом деле мы не чувствуем. Иногда мы сами обманываем себя.

— Как можно лгать самому себе? — спросил мужчина. — Как можно думать, что не знаешь, что ты чувствуешь? Кому ещё знать это, как не тебе?

— Иногда это лучше знают другие, — вздохнула Эллен. — Например, Порт Каньо мог бы знать.

— Знать о тебе больше чем знаешь Ты сама?

— Возможно, он и о вас знает больше, чем Вы.

— Что за чушь Ты несёшь, — возмутился Селий. — Это полная ерунда.

— Как будет угодно Господину.

— Ничего он не знает о нас, — буркнул Селий Арконий.

— Настолько ли уверен Господин в своих собственных чувствах? — поинтересовалась Эллен, но тут же торопливо добавила: — Простите меня, Господин.

— Знай, что я тебя ненавижу! — заявил он.

— Да, Господин, — вздохнула его рабыня.

— Итак, почему Ты наклонилась надо мной? — спросил её молодой человек.

— Мне показалось, что это было то, что я должна была сделать! — всхлипнула она. — Я не знаю! Я хотела сделать приятное своему господину! Я хотела доставить ему удовольствие! Я не знаю!

— Ты действительно хотела сделать это? — уточнил Селий, поднимаясь на локте. — На самом деле?

— Я не знаю! Думаю — да, Господин!

— Лгунья! — бросил он. — Шлюха и обманщица!

— Теперь я принадлежу вам, Господин, — заплакала Эллен. — Я ваша собственность и совершенно беспомощна. Пожалуйста, будьте добры к своей рабыне!

Но мужчина, безжалостно сжав в кулаке её волосы, притянул её к своему телу, рывком остановив в тот момент, когда её губы оказались в каком-то дюйме до его жара. Хозяин удерживал её в таком положении, не давая ни приблизиться к нему ещё хоть чуть-чуть, ни отстраниться.

— Высунь язык, — приказал он. — Свой мокрый, лживый маленький язык. Оближи верхнюю губу. Медленно. А теперь сложи губы и целуй, снова и снова. Меня. Но моего тела не касайся. Так, теперь, снова оближи верхнюю губу, и снова, ещё медленнее, вот так, то что надо, рабская девка.

Руки Эллен были беспомощно заломлены за её спиной, скованные наручниками. Её тело начало переполняться потребностями. Бёдра пылали. Возбуждение неудержимо росло с каждым мгновением.

Но тут, с сердитым рычанием, Селий безжалостно рванул девушку за волосы влево, повалив бок, уложив её голову на своё бедро.

— Я готова доставить своему Господину удовольствие, — простонала Эллен. — Пожалуйста, позвольте мне это сделать.

— Нет, — рявкнул он в ответ.

Тогда рабыня, собрав все остатки своей смелости, нежно прижалась губами к его бедру, отчаянно надеясь при этом, что не будет избита.

— Почему Ты сделала это? — спросил ее хозяин.

— Я думаю, — прошептала она, — потому что, рабыня любит своего Господина.

— Лгунья, — негромким голосом бросил Селий.

Однако мужчина вовсе не выглядел сердитым, к тому же, он даже не ударил свою рабыню. Вместо этого он стянул с неё одеяло и расстелил его на траве, и жестом указал Эллен куда следует лечь, что она и сделала. Теперь девушка лежала на боку, отставив назад закованные руки, головой около его бедра и, конечно, с левой стороны от него, поскольку он был правшой. Таким образом, просто повернувшись на бок, мужчине было бы удобно направлять свою собственность, доминировать и обладать ею.

Мужчины в походе часто используют одеяло в походе таким образом, ложась на одну половину и, укрываясь другой. Само собой, закрытая сторона одеяла также осталась слева от него. Таким образом, Эллен оказалась закрыта между одеялом и телом мужчины. Также, в этом случае, открытая сторона одеяла была справа от него, что позволяло ему покинуть импровизированную постель немедленно, и с готовой к бою правой рукой.

Селий растянулся на спине под одеялом, которого вполне хватило, чтобы укрыть их обоих, при этом рабыня, конечно, была укрыта с головой, соответственно не могла видеть того, что могло бы происходить в лагере, таким образом, оставаясь в состояние, что называется «рабского невежества».

— Господин, — позвала Эллен.

— Что? — откликнулся тот.

— Я могу говорить?

— Говори.

— На мне ошейник, Господин, — прошептала она.

— Да, и что?

— Я — животное, Господин, — сказала девушка.

— Я прекрасно знаю об этом, — заверил её он.

— Я — животное в ошейнике, которое не может снять с себя этот ошейник, — добавила Эллен.

— Конечно, — кивнул Селий. — Ты же рабыня.

— Разве рабовладельцы не заинтересованы в своих животных? Разве владельцы не должны заботиться о своих животных?

— О некоторых, возможно, — пожал он плечами, — но Ты — особый вид животного, человеческая самка, рабыня. Если хозяин равнодушен к такому животному, то с какой стати он должен заботиться о нём.

— Да, Господин, — вздохнула девушка.

— Надеюсь, Ты не забыла о том, что такое тарсковые загоны, решётки и плеть?

— Да, Господин, — испуганно кивнула она.

— Твои попытки манипулировать мною — прозрачны, мелочная шлюха, — предупредил её Селий.

— Простите меня, Господин! — всхлипнула Эллен и снова прижала губы к его бедру, но спустя некоторое время окликнула его опять: — Господин.

— Что на этот раз? — отозвался он

— А нельзя ли немного повернуть одеяло, или сместить так, чтобы мне было легче говорить с моим господином? — поинтересовалась она.

— Я тебя и так прекрасно слышу, — отмахнулся её хозяин.

— Ну Господин! — жалобно протянула Эллен.

— Нет, — отрезал мужчина.

— Да, Господин, — вздохнула она, понимая, что так и останется лежать головой у его бедра, полностью скрытая под одеялом.

Иногда до неё доносились приглушённые звуки от костра. Бриз, гнавший с моря влажный воздух, трепал листья соседнего дерева. Временами слышался тонкий, чуть слышный писк ночных насекомых.

— Господин, — снова позвала Эллен своего хозяина.

— Да?

— Мои руки закованы в наручники за спиной, — сказала она, — я рядом с вами, у вашего бедра, совершенно беспомощна, я — женщина и рабыня.

Мужчина промолчал, по-видимому, ожидая продолжения, и Эллен, густо покраснев под одеялом, предложила:

— Возможно, Господин мог бы использовать меня.

— По какой причине? — уточнил Селий Арконий.

— Я не уродина, многие сочли меня симпатичной, — заметила она. — Как получилось, что я не нравлюсь Господину?

— Ты никчёмная, — буркнул он.

— Но Господин заплатил за меня очень большие деньги, — напомнила Эллен.

— Не буду отрицать, что мне приятно владеть тобой, — признал Селий Арконий.

— Я не знаю, что я должна делать, — заплакала девушка и в расстроенных чувствах напряла руки, немного натянув цепочку наручников.

Как хорошо она знала о своей беспомощности перед стальным захватом браслетов, державших её руки. Наручники сидели на запястьях так плотно, и так эффективно, что в их лёгких, запертых, стальных кольцах она была всё равно что в тюрьме.

— Что-то я никак тебя не пойму, — проворчал мужчина.

— Я принадлежу Господину, — вздохнула Эллен. — Если он мною не удовлетворён, я прошу его объяснить мне, как я могу сделать его довольным.

— А Ты хочешь, удовлетворить меня? — осведомился её хозяин.

— Конечно, Господин!

— Лгунья, — бросил он.

— Нет, Господин, — покачала головой Эллен. — Я правда хочу доставить вам удовольствие!

— Всё возможно, — хмыкнул Селий.

— Я хочу, чтобы Вы хотели меня, — прошептала она. — Я хочу быть желанной для Господина. Что я могу поделать? Но я не знаю, что мне делать! Быть может, мне следовало как-то приукраситься? Возможно, Господин мог бы сам украсить меня согласно его представлению о красоте или привычке? Это помогло бы? Я не знаю. Я хочу быть привлекательной для него.

— Возможно, какие-нибудь дешевые браслеты, — задумчиво проговорил он, и Эллен сразу вспомнилась, та пара маленьких, золотых колец, которые она когда-то на Земле надела на левое запястье идя в класс.

— Всё, что может понравиться Господину, — заверила его девушка.

— Тогда, может быть, колокольчики на лодыжке, — предложил Селий.

— Всё, что угодно, лишь бы это нравилось Господину, — подтвердила Эллен.

— Даже если они будут запертый на месте? — уточнил он.

— Конечно, Господин, — поддержала его рабыня.

Для Гора нет ничего необычного в том, чтобы украсить невольницу колокольчиками, их звон очень эротичен, и является визитной карточкой рынков и парков, площадей и улиц гореанских городов. И те же самые колокольчики, так хорошо служащие для привлечения внимания к прекрасной, одетой в скромную тунику рабыне делающей покупки на суловом рынке, а потом удаляющейся прочь, придерживая одной рукой корзину, водруженную на голову, превосходно служат и для того, чтобы своим бренчанием сделать запись спазмов и дрожи её экстаза в руках господина.

— Возможно, я куплю тебе серёжки, — сообщил Селий Арконий.

— Как Господин пожелает, — покорно согласилась она.

— Ты же тогда будешь проколотоухой девкой! — удивился мужчина такому её быстрому согласию.

— Я не боюсь таких вещей, — поспешила заверить его девушка.

— Да, Ты — действительно никчёмная рабыня, — заключил он.

— Да, Господин, — не стала отрицать Эллен.

Сережки на Горе, что интересно, надевают только на самых низких из рабынь. Проколы в носу, кстати, по какой-то причине, избежали подобного оттенка деградации и всего, что с ним связано. Само собой, Эллен знала о том, что в южном полушарии такие кольца носят даже свободные женщины среди некоторых кочевых племен. Конечно, можно было бы упомянуть, что строгие правила ношения вуали и одежд сокрытия более распространены в городах, и особенно среди женщин более высоких каст. Безусловно, даже крестьянки предпочитают скрывать себя под вуалью, оказавшись перед незнакомцами, и, стоит заметить, это весьма мудро с их стороны.

Большинство гореанских рабынь приходят в ужас от одного упоминания о прокалывании их ушей, хотя это зачастую и заметно повышает их цену. Горе землянке доставленной на Гор с уже проколотыми ушами. Она будет выставлена на публичную продажу как «проколотоухая девка».

Эллен, разумеется, нисколько не возражала против различных украшений и всего, что могло бы усилить ее привлекательность. На Земле она относилась к таким вещам, как к скандальным и политически не корректным, но, одновременно, часто мечтала о том, чтобы украсить себя ими. Как и многие аспекты платья, такие украшения оказывают стимулирующий эффект не только на того под чьим пристальным взглядом она оказывается, но и на саму женщину.

— Во время моего обучения, — сказала она, — охранники часто связывали меня привлекательными шнурами. Похоже, им это нравилось. Мне кажется, что я в них хорошо выглядела.

Безусловно, Эллен знала, что была на удивление соблазнительна в таких узах, особенно когда её фигура была обнажена. Она же видела себя в зеркалах, когда ей приказали попытаться выбраться из них, да и реакция охранников была очень показательна.

— Вы ведь будете хотя бы иногда связывать меня такими же шнурами, не так ли, Господин? — подлизываясь промурлыкала Эллен, питавшая надежду, что вид беспомощно связанной рабыни мог бы ему понравиться.

Кроме того, она помнила, каким удивительно возбуждающим опытом стало для неё, оказаться их беспомощной пленницей.

— Грубые верёвки подойдут для тебя куда лучше, шлюха, — буркнул мужчина. — Будешь корчиться в них, замерзшая и несчастная, оставленная одна в лесу и привязанная за шею к дереву.

— Рабыня хочет только того, чтобы её господин был доволен, — всхлипнула Эллен.

— Что, рабские потребности очень разгорелись? — осведомился её хозяин.

— Да, Господин! — признала рабыня срывающимся шёпотом.

— Забавно, — усмехнулся мужчина.

Эллен в жестоком расстройстве яростно задергалась, но всё было бесполезно. Наручники надёжно удерживали её рук за спиной. Более того, негромкое позвякивание звеньев цепочки только сильнее распалило её страсть, да кожа на запястьях теперь саднила, натертая краями браслетов.

Насколько беспомощной и мучимой потребностями она теперь была!

— Господин! — простонала девушка.

— Приятно все-таки, когда женщина лежит так близко рядом с тобой, — насмешливо заметил мужчина.

Волна ненависти на грубого, черствого Селия Аркония прокатилась по её телу.

— Мы далеко забрались от нашего тарнового чердака, не так ли, смазливая шлюха? — едким голосом поинтересовался её хозяин.

— Да, Господин, — даже не потрудившись скрыть своего раздражения ответила Эллен.

— А как Ты мучила меня там, — напомнил тарнстер, заставив девушку в расстройстве прикусить губу.

— Нисколько не сомневаюсь, что твоим худшим кошмаром было, то — усмехнулся он, — что Ты могла бы однажды оказаться моей собственностью.

— Да, Господин! — не стала отрицать рабыня.

— И вот, наконец, это произошло, — сказал Селий, с явным удовлетворением в голосе.

— Да, Господин! — всхлипнула Эллен. — Пожалуйста, Господин! Удовлетворите рабыню! Она просит этого!

— Просто замечательно, — рассмеялся он. — Давай, проси, шлюха. Мне понравится слышать это.

— Пожалуйста, Господин! — попыталась протестовать девушка.

— Тебя мучают рабские потребности? — уточнил Селий.

— Да, Господин! — признала она.

— Тогда Ты можешь меня попросить, если желаешь, конечно, — пожал он плечами.

Эллен сначала отпрянула в страдании, но затем снова вернулась к его бедру.

— Девка, принадлежащая Господину, просит преподать ей её ошейник. Девка просит Господина взять её. Девка просит Господина покорить её. Девка просит Господина о её использовании. Она хочет быть завоёванной. Она просит доминировать над нею. Она — собственность Господина. Она хочет изучить, что в это вовлечено. Она — имущество Господина. Покажите ей обращение, которого она заслуживает. Она — животное Господина, его домашний питомец. Так пусть она пройдёт дрессировку поводком и плетью, если Господин того желает, или если это доставит ему удовольствие. Она — шлюха в ошейнике Господина, объект его кандалов и цепи. Научите её, что значит быть такой. Она просит быть взятой, использоваться бескомпромиссно, безжалостно, так, чтобы она зарубила себе на носу, что она не больше, чем та, кто она есть, никчёмная, бестолковая рабыня.

— То есть, Ты просишь об использовании, подходящем для тебя, как рабыни? — уточнил Селий Арконий.

— Да, Господин, — подтвердила Эллен.

— Фактически, Ты просишь изнасиловать тебя, как рабыню, — пояснил он.

— Покорно и со всей страстью, Господин, — заверила его девушка.

— Нет, — спокойным голосом вынес он свой вердикт.

— Господин? — ошарашено прошептала Эллен.

— Другие, — сказал мужчина, — не получают удовольствия. Пага не течет. Мясо не жарится. Вокруг нет ни одной горячей рабыни, голой и возбуждённой, извивающейся и стенающей в их руках. Опасность ходит рядом.

— Да, Господин, — признала Эллен разочарованным шёпотом. — Простите меня, Господин.

Немного позже Эллен осенила мысль, которую она тут же озвучила совершенно невинным голосом:

— Ну может тогда Господин предпочтёт послать меня к другим, чтобы я доставила удовольствие им.

Он мог это сделать, она это знала наверняка, поскольку совсем недавно он именно так и поступил.

— Нет, — раздражённо бросил Селий.

— Да, Господин, — сказал Эллен, улыбаясь про себя.

— Самка слина, — проворчал мужчина.

— Возможно, Господин чрезмерно щепетильно относится к своей собственности, — принялась размышлять она. — Возможно, он даже ревнив. Быть может, Господин теперь сожалеет о том, что послал свою рабыню, ублажать косианцев. Кстати, она в этом преуспела. Возможно даже, она сделала это очень хорошо. В конце концов, она только рабыня. Возможно, теперь Господин думает, что в данном вопросе он совершил ошибку. Вероятно, Господину теперь жаль, что это не ему достались все эти удовольствия. Может, теперь Господин хочет держать свою рабыню только для себя.

— Поберегись, — предупредил её хозяин, — а то я могу послать тебя ублажить весь лагерь.

— В этом лагере тысячи мужчин, Господин, — напомнила Эллен.

— Ты решила достать меня? — поинтересовался он.

— Нет, Господин, — тут же пошла на попятный девушка. — Простите меня, Господин.

— Тебя стоило бы бить и избивать, — проворчал мужчина.

— Как пожелает Господин, — отозвалась Эллен и плотно прижала губы к его бедру.

Ещё чуть позже Эллен прошептала:

— Возможно, Господин всё же питает тёплые чувства к своей рабыне, пусть и немного.

— Ни малейших, — отрезал Селий Арконий.

— Да, Господин, — вздохнула девушка.

— Можешь говорить, — бросил он некоторое время спустя.

— Рабыня любит своего Господина, — прошептала Эллен.

— Рабыня лжёт своему Господину, — заявил тот.

— Нет, Господин, — улыбнулась она.

— Ты смеешь мне перечить? — поинтересовался Селий Арконий.

— Рабыня должна говорить правду своему владельцу, — парировала девушка.

— Ты не можешь любить, — указал он. — Ты — землянка.

— Что Вы знаете о земных женщинах и об их чувствах? — спросила землянка.

— Они мерзкие и мелочные, недалёкие и тщеславные, — ответил гореанин.

— Зато из нас получаются превосходные рабыни, не так ли? — спросила Эллен.

— Да, — согласился её хозяин. — У вас появляется некоторая ценность, совсем незначительная ценность, как только вы оказываетесь в ошейниках.

— Значит, у земной женщины может быть некая ценность, интересная лично вам?

— Возможно, но только как презренной рабыни, — заявил Селий Арконий.

— Я не думаю, что мы столь уж отличаемся от ваших женщин, Господин, — заметила девушка.

— Остерегайся, рабыня, — предупредил её он. — Не стоит быть излишне самонадеянной.

— Все мы женщины, — пожала плечами Эллен.

— Ошейника уравнивает всех шлюх, — усмехнулся мужчина. — Он их всех делает одинаковыми.

— Даже до ошейника мы — ничем друг от друга не отличаемся, — стояла на своём землянка.

— Полагаю, что так и есть, — не стал спорить с ней Селий.

— Все мы женщины, — повторила Эллен.

— Это точно, — в конце концов согласился с ней он.

— Но затем вы порабощаете нас.

— Лишь некоторых из вас, — поправил её мужчина.

— Но у рабынь остаются чувства, — сказала она.

— Они неважны, — отмахнулся Селий Арконий.

— А Вы знаете, как чувствует женщина, будучи рабыней?

— Её чувства никого не интересуют, — пожал он плечами.

— Но неужели вам не любопытно, почему из нас получаются такие превосходные рабыни?

— Это тоже неважно, — отмахнулся её хозяин.

— Да, Господин, — вздохнула Эллен и снова прикоснулась губами к его бедру.

— Интересно, понимает ли хоть кто-то из мужчин, что значат для женщины её клеймо и ошейник, насколько они значимы для неё, а не для него? Что значит для неё быть принадлежащей кому-то? Насколько это захватывающе и великолепно! Как это унижает и возвышает нас, как это низводит и поднимает нас, делает нас никчёмными и одновременно значимыми, как в отрицании нам всего, это награждает нас всем, как это зажигает нас. Что, реально, Господин или любой другой мужчина знает о рабынях и чувствах рабынь?

— Я знаю, что они должны принадлежать и подчиняться, тотально, — заявил её хозяин.

— Да, Господин, — прошептала девушка, снова целуя его бедро. — Это верно, Господин. Это то, что делает нас женщинами. Это то, что доставляет нам удовольствие.

— А вот интересно, — хмыкнул он, — понимает ли кто-либо из женщин, или из рабынь, торжество доминирования, ничем не замутнённые восторг, блеск, радость обладания женщиной.

— Иногда я думаю, что у меня есть некоторое понимание этого, Господин, — ответила Эллен. — И это Вы, тот кому я принадлежу, и это я — та, кому Вы приказываете. Это волнует меня и возвышает. Несомненно, это оказывает подобный эффект и на мужчину. Разве мы не подходим друг другу? Разве мы не две части единого целого? Разве мы не бессмысленны один без другого, но становимся цельными вместе? Разве мы не замок к вашему ключу, а вы не ключ от нашего замка? Только Вы можете открыть нас для нас самих, и только мы можем показать вам полное значение вашего ключа.

— До рассвета осталось совсем немного, — заметил Селий Арконий.

— Да, Господин, — вздохнула девушка.

— Нам надо отдохнуть, — сказал он.

— Да, Господин, — отозвалась Эллен.

Она не думала, что Селий Арконий спал в ту ночь. По крайней мере, сама она точно не сомкнула глаз. Возможно, аном позже, незадолго до того как первые лучи «Тор-ту-Гор» или «Света над Домашним Камнем», как называют здесь общее для Земли и Гора светило, начали подсвечивать горизонт на востоке, точно так же, как это происходит на Земле, они вместе вскочили с одеяла, он на ноги, отбросив одеяло, а она на колени у его бедра, не смея встать. До них донеслись сигналы тревоги, разлетавшиеся по лагерю от его центра к периферии.

— Началось, — констатировал Селий Арконий.