— Четыре медных тарска дам, — сказал предводитель.

— Десять, — торговался Поварешечник.

— Шесть.

— По рукам.

Все тело ноет. Руки схвачены свисающими с потолка на цепи железными кольцами. Я почти подвешена, едва касаюсь каменного пола пальцами ног.

Я голая. Тело мое по-гориански тщательно обследовали. Я продана. Несчастная.

Взвивалась от каждого прикосновения. Билась, корчилась на цепи, молила пощадить.

— Приручить немного надо, — буркнул предводитель, — но это мы умеем.

Я висела на цепи, в запястья впивалась сталь. Глаза закрыты. Тело ноет.

Я слышала, как, достав деньги из небольшого железного ящичка, предводитель отсчитал Тулу Поварешечнику плату. Тот ушел.

— Посмотри на меня, рабыня, — обратился ко мне предводитель.

Я открыла глаза.

— Теперь ты турианская рабыня.

— Да, хозяин.

Я продана за шесть медных тарсков. Вот моя цена на Горе.

— Ты ручная? — спросил он.

— Да, хозяин.

Он подошел к столу, достал из ящика расстегнутый рабский ошейник. Необычный какой-то. Такие в ходу в Турий. В основном горианские ошейники — украшенные или нет — представляют собой защелкивающееся плоское металлическое кольцо, плотно охватывающее шею рабыни. Турианские же ошейники гораздо свободнее, болтаются на шее, как обруч. За него можно схватиться и подтащить девушку к себе. Но обруч, конечно, не настолько свободный, чтобы можно было стащить его через голову. Не для того гориане надевают на девушек ошейники, чтобы их можно было снять.

Он бросил ошейник на стол. Я смотрела во все глаза. Настоящего ошейника я еще не носила. Вдруг стало страшно. Защелкнут. Не снять.

— Нет, хозяин, — забормотала я, — не надевай на меня ошейник, прошу!

Он подошел, ключом отомкнул сжимающие запястья железные кольца. Я упала на каменный пол к его ногам.

— Не хочешь носить ошейник? — спросил он.

— Нет, хозяин, — прошептала я.

Отвернулся. Я сгорбилась, опустив голову, опершись ладонями о пол. Его я не видела. Туп Поварешечник ушел. И мешок, в который я была одета, и бусы, и наручники — все забрал с собой. Оставил лишь девушку, что звалась когда-то Джуди Торнтон, — рабыню, цена которой — шесть медных тарсков.

— Так я заставлю тебя просить, чтобы на тебя надели ошейник, — заявил мой новый хозяин.

Я обернулась и замерла в страхе. Он стоял надо мной с плеткой в руках.

— Нет, хозяин! — закричала я.

Жестоко же была я наказана за свою дерзость! Некуда бежать, некуда ползти. Он высек меня, как горианский хозяин. Наконец я с рыданиями легла у его ног.

— Думаю, теперь ты приручена, — сказал он.

— Да, хозяин, — сквозь слезы уверяла я, — да!

— Приручена?

— Приручена, хозяин! — рыдала я. — Приручена!

— Теперь будешь просить, чтобы на тебя надели ошейник?

— Да, хозяин!

— Проси!

— Я прошу надеть на меня ошейник!

Он застегнул ошейник на моем горле. Звонко лязгнул запор. Я упала без чувств.

Он повернулся и вышел, повесив на место плетку — тут, на стене, она всегда под рукой. Позвонил в колокольчик. Дверь отворилась, появился стражник.

— Пришли Сашу, — распорядился предводитель, — у нас новая девушка.

Я лежала на камне. Он сидел за столом, погруженный в работу — наверно, вносил в книгу расходов дату моего приобретения и заплаченную за меня цену. Потихоньку, пока он не видел, я ощупывала ошейник. Круглый, стальной, блестящий. Замкнут у меня на горле. Вот я и в ошейнике. Никогда прежде так остро не чувствовала я свое рабство — разве только в день, когда на моем теле появилось клеймо. Я заплакала. Теперь на мне клеймо и ошейник.

И тут я услышала звон. Рабские колокольчики.

Рядом со мной стояли босые женские ноги.

Вокруг левой лодыжки вчетверо обмотана гирлянда колокольчиков. В спину мне ткнулась рукоять плетки. Я вздрогнула.

— Вставай, рабыня, — послышался женский голос. Я подняла глаза. Одета в желтый шелк. Темные волосы стянуты желтой шелковой лентой.

Я встала.

— Встань, как подобает рабыне, — велела она. Я повиновалась.

— Дина, — отметила женщина.

На ней самой клеймо было обычное — словно выписанная от руки первая буква горианского слова «кейджера», примерно полдюйма на полтора. Так чаще всего называют на Горе рабынь. На ее бедре клеймо было ясно видно. Клочок шелка, что служил ей одеждой, будто даже и не пытался прикрыть клеймо.

— Я Саша, — сказала мне женщина.

— Да, госпожа.

— Почему тебя высекли?

— Я просила не надевать на меня ошейник, — прошептала я.

— Сними его, — велела Саша.

Я озадаченно уставилась на нее.

— Сними, — повторила она.

Я попыталась стащить ошейник. Дергала до боли. Изо всех сил старалась разорвать. Повернула, попробовала разнять запор. Ни с места.

С мукой в глазах взглянула я на женщину:

— Не могу!

— Правильно, — сказала она. — И не забывай об этом.

— Да, госпожа.

— Как тебя звали?

— Диной.

Саша взглянула на предводителя.

— Годится, — сказал он.

— Пока хозяин не пожелает назвать тебя по-другому, — объявила Саша, — будешь зваться Диной.

— Да, госпожа.

— Пойдем, Дина.

Я пошла за ней. На ней тоже турианский ошейник. Такие же, насколько я знаю, носят рабыни кочевников.

Пройдя длинный коридор, мы свернули, потом еще и еще. Миновали множество запертых на щеколды кладовых. Вошли в тяжелую железную дверь, у которой стоял стражник.

— Иди впереди меня, Дина, — сказала Саша.

— Да, госпожа.

Я пошла впереди. Снова длинный коридор. Снова череда запертых дверей в кладовые.

— Ты очень красивая, госпожа, — бросила я через плечо.

— Хочешь отведать плетки? — ответила она.

— Нет, госпожа. — Я смолкла.

Ясно, почему она велела идти впереди. Значит, приближаемся к жилищу рабынь. Так принято на Горе. Если мне вздумается бежать, она без труда меня остановит, огрев плеткой. Иногда новые девушки боятся входить в жилище рабынь. Страшно, что запрут.

— Ты прирученная? — спросила я ее. Молчание. Потом она ответила: — Да.

Мы шли дальше.

— Все мы прирученные, — добавила она. — Ошейник многому учит.

— Мужчины умеют нас укрощать! — всхлипнула я.

— Мужчины укрощают девушек или нет — как им нравится, — объяснила Саша. — Их воля — закон. Некоторые обламывают не сразу. Подразнят, поиграют. Но девушка, если она не дура, всегда понимает, кому принадлежит. Плетка-то в руках мужчины. И девушки это знают. В конце концов, когда хозяину захочется, она поползет к нему, кроткая и послушная. Мы женщины. Мы — рабыни.

— Ненавижу мужчин! — вскричала я.

— Потише, а то высекут!

— А ты, ты тоже ненавидишь мужчин? — спросила я.

— Я их люблю, — ответила Саша.

Я возмущенно вскрикнула. Обернулась.

— Я не ручная! И никогда не буду ручной!

— Скажи это хозяевам, — посоветовала Саша. Я содрогнулась.

— Ты ручная, — заявила Саша.

— Да, — горестно признала я. — Я ручная.

Я ручная, ручная давным-давно — с тех самых пор, как меня коснулся первый горианский мужчина, с того дня, как оказалась посреди поля в ошейнике, на цепи. Вспомнились Клитус Вителлиус, Турнус, предводитель, что так сурово обошелся со мною здесь, в крепости. Я коснулась болтающегося на шее крепко замкнутого турианского ошейника.

— Ручная, — повторила Саша.

— Да, — согласилась бывшая Джуди Торнтон, а теперь Дина, рабыня. — Да, я ручная.

И должна повиноваться мужчинам.

— Вот вход, — сказала Саша, — здесь живут рабыни.

Я отшатнулась. Мощная железная дверца, квадратная, крошечная — восемнадцать на восемнадцать дюймов.

— Входи! — С плеткой в руках она стояла за моей спиной.

Я повернула ручку и, распластавшись на животе, вползла внутрь. Саша — за мной.

По ту сторону двери я встала и изумленно огляделась. Просторно, высокий потолок подпирают изящные белые колонны; роскошные драпировки. Пол выложен пурпурными плитами, посредине — благоухающий бассейн. Сверкающие стены украшены мозаикой, изображающей прислуживающих хозяевам рабынь. Я неуверенно прикоснулась к ошейнику. Высоко под потолком — узкие зарешеченные окна, сквозь них льется свет. Тут и там вокруг бассейна праздно разлеглись девушки. Разглядывают меня, оценивают, наверняка мысленно сравнивают с собой.

— Красивая комната, — сказала я.

— На колени! — приказала Саша.

Я встала на колени.

— Ты Дина, — объявила она. — Теперь ты рабыня Заставы Турмусовых Камней. Это торговая застава под щитом и знаменем Турий.

«Под знаменем Турий» — означает, что в отличие от прочих застав, принадлежащих другим городам, или «вольных застав» эта застава принадлежит Туриц. Вольные заставы содержит каста Торговцев, живут они по своим законам и власти городов не подчиняются. Подобным же образом каста Торговцев, интернациональная по своей сути, ежегодно организует у Гор Сардара четыре большие ярмарки. Содержит каста и несколько вольных портов на островах и побережьях моря Тасса, например Телеус и Бази. Земля вольной заставы арендуется на коммерческой основе, независимо от гражданства арендатора. На заставах же, принадлежащих определенным городам, предпочтение, если не исключительное право пользования землей, отдается торговцам — гражданам города, знамя которого водружено над заставой, города, который учредил ее и управляет ею. «Под щитом Турий» — значит, заставу охраняют турианские воины, здесь размещен турианский гарнизон. Случается, над заставой реет знамя основавшего ее города, а охраняет ее гарнизон того города, на земле которого она стоит. Так что нередки заставы под знаменем одного города и под щитом другого. Над Турмусовыми Камнями, однако, и знамя и щит Турий.

— Здесь сотня солдат и пять высших воинов, — рассказывала Саша. — Есть и обслуга — двадцать мужчин: врач, носильщики, писари и так далее.

Девушки как бы невзначай стягивались вокруг нас с Сашей. Большинство из них — нагие. Все в турианских ошейниках.

— Еще одна прелестница, — проговорил кто-то.

Я приосанилась. Приятно, что меня считают прелестницей. Саша продолжала:

— В Турмусовых Камнях двадцать восемь девушек. Мы из девятнадцати городов. Шестеро из нас родились рабынями.

— Хорошенькая, — подала голос еще одна девушка. Я улыбнулась.

— Объясните ей, что она ниже всех, — приказала Саша.

Меня схватили за волосы и опрокинули на пол. Я закричала. На меня посыпались пинки и удары. Я вопила, извиваясь на полу.

— Достаточно, — остановила их Саша.

Били меня всего несколько секунд — не больше пяти-шести. Попугали, и только. Держа за волосы, меня все еще прижимали к полу. Я в испуге смотрела на них снизу вверх. На ноге выступила кровь.

— Отпустите ее, — велела Саша. — На колени, Дина. Волосы отпустили, я встала на колени.

— Ты — ниже всех, — поучала Саша.

— Да, госпожа.

Насмерть перепуганная, я не смела взглянуть им в глаза. Чувствовала: они наготове, ждут не дождутся, малейшая провокация — и снова бросятся на меня.

Где-то снаружи, в нескольких ярдах, застучали по решетке. Послышался властный мужской голос, здесь, в рабской обители, звучавший с особенным значением. Мы прислушались. Подняла голову и Саша.

— Сульду, — прокричал голос, — вызывают на ложе к Хаку Харану!

— Быстро, Сульда, — шепнула Саша, — Хак Харан ждать не любит.

— Да, госпожа. — Немыслимой красоты брюнетка, зардевшись от радости, бросилась прочь.

— Девушки слушают и повинуются, — откликнулась Саша.

— Вот и славно, — пророкотал голос.

— Меня, — сказала одна из девушек, — никогда ни к кому, кроме Фульмиуса, не вызывают.

Ее подруги расхохотались.

— Отойдите, — приказала Саша.

Взглянув на меня напоследок, девушки разбрелись по комнате.

— Я им не понравилась, — пожаловалась я.

— Ты очень красивая, — объяснила Саша, — естественно, они на тебя ополчились.

— Я думала, они ручные.

— Ручные — для мужчин, для хозяев. Но не друг для друга.

— Я не хочу, чтобы меня обижали.

— Тогда запомни, ты — ниже всех. Угождай им. Будь внимательна к сестрам-рабыням.

— Да, госпожа.

— Вставай. Пошли.

— Да, госпожа.

Рабыням часто позволяют устанавливать свои внутренние порядки, хозяевам нет до этого дела. В своей конуре рабыни могут жить по законам джунглей. Обычно верховодит самая сильная, самая крупная из девушек и ее приспешницы. Их власть держится на физической силе. Утвердив свое главенство, во взаимоотношения низших рабынь они не вмешиваются — пусть сами устанавливают между собой субординацию. Иногда между девушками вспыхивают отвратительные стычки. Они визжат, катаются по полу, отчаянно царапаются, лупят, пинают друг друга, дерут за волосы. А остальные — вот стыд! — забавляются, подбадривают. Бывает, самая сильная даже приказывает двум подругам драться, пока одна из них не признает себя побежденной. «Я побита, — униженно хнычет бедняжка, напуганная, исцарапанная. — Приказывай, госпожа». А потом прислуживает победительнице. Если отказывается, спор снова решается на кулаках. В этом замкнутом мирке субординация соблюдается строго. И я здесь ниже всех.

— Вот твоя каморка, — распорядилась Саша. — Здесь тебя будут запирать на ночь, когда не нужно обслуживать мужчин.

— Да, госпожа.

Крошечная, с запирающейся на засов дверью ниша рядом с большой комнатой. Влезть и вылезти можно только на четвереньках, так что выбежать из нее невозможно. Если выползешь в неурочное время, очень удобно сечь. Но самое главное, наверно, то, что, «входя» и «выходя» из своего убежища, девушка должна встать на колени и опустить голову, и это не дает ей забыть о своем рабстве. Глубина ниши около восьми футов, ширина и высота — четыре. В полный рост не встанешь. Никакой мебели, лишь тоненький красный матрац и скомканное грубое одеяло.

— Полагаю, жилище тебя устраивает.

— Да, госпожа. — Я улыбнулась. Действительно, такой роскошной клетки я не видывала. Сухо, и матрац есть. Чего же еще желать девушке? Ну, разве что цепи на шее и мехов в ногах ложа хозяина.

— Пойдем, — поманила меня Саша.

— Да, госпожа.

Обойдя бассейн, мы направились в другую комнату. Идя мимо бассейна, она показала мне железную дверцу.

— Это задняя дверь. Через нее мы вошли сюда.

— С этой стороны нет ручки, — заметила я.

— Да, — кивнула Саша, — открывается только снаружи.

Я вспомнила: там, дальше по коридору, другая дверь, около нее стоит стражник.

— А зачем же тогда, — спросила я, — в коридоре стражник? Саша взглянула на меня.

— Разве ты не видела в коридоре боковые двери?

— Видела.

— Вот их он и охраняет.

— А не нас?

— Здесь, в крепости, мы — самый бросовый товар, — рассмеялась она.

— О! — удивилась я.

Не отставая от нее, я оглянулась на дверцу. Крепкая. Изнутри не открыть. Там, за ней, в коридоре — кладовые с товаром, по-настоящему ценным товаром, который стоит того, чтобы поставить у дверей охрану. Тогда, в коридоре, мы проходили мимо кладовых. Двери заперты, но стражи там не было. Значит, там товары менее ценные. Слова Саши разозлили меня. Самый бросовый товар! Но потом я вспомнила: цена мне — всего лишь шесть медных тарсков.

Пройдя через какую-то каморку, Саша вышла в короткий коридор, ведущий в большую комнату. Коридор закрывали мощные решетчатые ворота, сквозь которые виднелись другие. Вот по этой решетке внутренних ворот и стучал стражник, вызывая рабыню Сульду к ложу Хака Харана. Но сейчас его не видно. Вообще никого. Однако ворота — и внешние, и внутренние — крепко заперты. На каждых — по паре тяжелых квадратных замков. Для каждых ворот нужны два ключа. Между воротами — около двадцати футов. А за ними украшенный вазами, устеленный коврами коридор. Я задумчиво рассматривала два висящих на внутренних воротах тяжелых замка.

— Отмычкой не взять, — перехватила мой взгляд Саша. — Там специальная втулка. Ни проволокой, ни булавкой не проткнуть. И заглушка — металлический конус. Перед тем как воткнуть ключ, ее надо отвинтить. Ни проволокой, ни булавкой ее и с места не сдвинешь.

— А есть здесь хоть что-нибудь вроде прочной проволоки или длинной булавки, что-то подходящее по длине, хоть попробовать?

— Нет, — отрезала Саша.

Я угрюмо стояла, вцепившись в решетку.

— Ты рабыня. Пленница, — напомнила Саша. — Пойдем.

Бросив последний взгляд на замки и решетки, я повернулась и пошла за ней. Она привела меня в каморку, мимо которой мы недавно проходили. Здесь девушки приводили себя в порядок. Здесь висели зеркала. Я увидела прелестную темноволосую рабыню, нагую, в турианском ошейнике, а за ней — другую темноволосую красавицу в платьице из желтого шелка, с плеткой в руке.

Саша указала мне на одну из пяти небольших, утопленных в пол ванн, показала, как пользоваться ароматическими маслами и полотенцами.

— А то ведь ты невежественная. Даже ванну принимать не умеешь.

Я покраснела.

Потом я отмыла волосы от дорожной пыли и пота, высушила, расчесала.

— Я хочу есть, — сказала я.

— Сядь на пол, — велела мне Саша.

Я, голая, уселась на пол.

Она бросила мне связку колец с колокольчиками.

— Надень.

— Они же застегнуты.

— Надень.

Вытянув левую ногу, я осторожно, одно за другим, надела на нее четыре кольца. Между кольцами — тоненькая вертикальная планка. Каждое кольцо размыкается и застегивается: на одном конце — крошечный штырек, на другом — паз. Болт входит в паз и защелкивается. Кольца плотно охватывают ногу. На каждом кольце — пять колокольчиков.

Надела. Застегнула.

Сижу и боюсь ногой пошевелить: зазвенят колокольчики, привлекут мужчин.

— Умеешь танцевать голой? — спросила Саша.

— Я не знаю танцев рабынь, — прошептала я, — я не умею танцевать.

— А шелками оборачиваться умеешь?

— Нет, госпожа. — Я потупилась.

— А пользоваться косметикой и духами рабынь?

— Нет, госпожа.

— А носить украшения?

— Нет, госпожа.

— А как доставить мужчине высшее наслаждение, знаешь?

— Я мало знаю, госпожа, — призналась я.

Лишь бы ногой не шевельнуть!

— Да тебя вообще чему-нибудь учили?

— Я мало знаю, госпожа. Одна рабыня, по имени Этта, научила меня кое-чему, чтобы я не была совсем уж никчемной, чтобы не били слишком часто.

— Кто твой прежний хозяин?

— Туп Поварешечник, бродячий торговец.

— А до этого?

— Турнус из Табучьего Брода, землепашец.

— А до этого?

— Клитус Вителлиус из Ара, воин.

— Хорошо.

— Но у него я была совсем недолго, — добавила я.

— А до этого?

— Двое воинов. Не знаю, кто они. Просто я принадлежала им.

Саша не удивилась. Девушка часто не знает, кто ее хозяин. Днем ее могут схватить, вечером превратить в рабыню, а утром — продать.

— А до этого? — спросила Саша.

— Я была свободной.

Взглянув на меня, Саша рассмеялась.

— Ты? — переспросила она.

— Да, госпожа.

Она хохотала. Кровь бросилась мне в лицо. Да, наверно, без ошейника меня теперь представить трудно.

— Искусство быть рабыней тебе неведомо, — заключила Саша, — или почти неведомо. Ничего ты не знаешь: ни как двигаться, ни как смотреть, ни осанку держать не умеешь, ни телом своим владеть, ни лицом, не говоря уж о тонкостях и уловках, от которых зависит, позволят ли тебе мужчины жить.

Я не сводила с нее испуганных глаз.

— Но ты хорошенькая. А к хорошеньким девушкам мужчины снисходительны. Так что надежда есть.

— Спасибо, госпожа, — прошептала я.

— Почему ты не двигаешься?

— Колокольчики… — чуть слышно пролепетала я.

— Ну и что?

— Стыдно. Чувствую себя рабыней до мозга костей.

— Ну и прекрасно, — ответила Саша. — Встать, рабыня! — выпалила она.

Под звон колокольчиков я поднялась на ноги. Увешанная колокольчиками рабыня.

— Пройдись по комнате!

— Пожалуйста, не надо, госпожа! — взмолилась я. Она подняла плетку. Я повиновалась. И снова встала перед ней. И тут вдруг она коснулась меня. В смятении я отвела глаза, закусила губу.

— Великолепно, — похвалила она. — Стоило звякнуть рабским колокольчикам — и ты готова для мужчины.

— Пожалуйста, госпожа, — умоляла я.

— Горячая шлюшка! К зеркалу! На колени! Я встала на колени перед зеркалом.

— Существует сто одиннадцать основных оттенков губной помады для рабынь, — начала она. — Все зависит от настроения хозяина.

— Да, госпожа, — кивнула я.

Немного позже в комнатенку собрались и другие девушки. Как и мне, им предстояло прислуживать за вечерней трапезой. Так уж принято в крепостях на Горе — если крепость не под осадой, для мужчин вечер — время удовольствий.

— Через пять энов, — прокричал снаружи мужской голос, — чтоб были в зале на пиру!

Девушки заахали, занервничали, завершая последние приготовления, спешно поправляя украшения и шелка. Кое-кто торопливо подкрашивался. Двое сцепились из-за кружочка теней для век, но опустившийся между ними кнут Саши быстро их успокоил. Вернувшаяся от Хака Харана Сульда, сияя, подкрашивала губы. Девушки приглаживали шелковые наряды.

Я взглянула в зеркало. Хороша! Платье из алого шелка. Накрашена, надушена. Мягкая, слабая, податливая. Увешана браслетами, ошейник оплетен золотым ожерельем.

— Красивая, — шепнула я. Ну и помогла же мне Саша!

— Для девчонки бродячего торговца неплохо, — улыбнулась Саша.

— Я боюсь, — призналась я.

— Не бойся.

— Что я должна делать?

— Быть ослепительно красивой и абсолютно послушной. Я взглянула на девушку в зеркале. Вспомнились слова Турнуса: «Твое место у ног мужчины». На щиколотке — колокольчики. Красивая. В ошейнике и шелках, благоухающая духами рабыня. Очень красивая. Сомнений нет: ее место — у ног мужчины. Она — рабыня. Она — это я.

— Быть ослепительно красивой и абсолютно послушной, — сказала Саша.

— Да, госпожа, — ответила я.

По решетке внутренних ворот застучали. Девушки испугались, даже Саша.

— Быстрей! — покрикивала она. — Быстрей!

Мы бросились вон из комнаты и вскоре, пройдя двое ворот, ступили босыми ногами на богатые ковры и поспешили ублажать хозяев.