Я и оглянуться не успела, как на запястьях за спиной защелкнулись наручники. На мне — короткая желтая рабская туника из плотной грубой ткани. Я стою у ворот «Чатки и курлы».
— Пошли, Йата, — позвал Страбо и зашагал к верфи. Опустив голову, я поплелась за ним — босая, со скованными за спиной руками.
Теперь я знаю: я люблю Клитуса Вителлиуса из Ара. По-настоящему люблю. И все же, на свое несчастье, предала его. Вот бы вернуть все назад! Навалиться бы, собрав свои слабые силенки, вместе с ним на тяжелое весло! Поменяться бы с ним местами. Пусть бы меня, заковав в цепи, отправили вместо него на галеры. Я, ничтожная рабыня, в низости и суетности своей втоптала в грязь не просто воина — но своего любимого! Ну и что, что ему дела нет до меня, что в его могучих руках я — лишь тварь бессловесная? Какая разница? Я люблю его. Даже не думала, Что можно так любить. Сколько чувств породил он во мне! Сколько гнева, сколько ненависти! Я и не знала, что такое бывает. Я жила мечтой о мести, бредила ею, и вот, когда месть свершилась, оказалось, что принесла она мне только боль, только горе, неизбывную беду, что поплатилась я за нее им самим, тем, которого любила, Клитусом Вителлиусом из Ара.
Все в таверне — и мужчины и девушки — не скрывали радости. Как счастливы, как довольны были они, что я выдала Клитуса Вителлиуса! «Хорошее дело сделала», — тут и там слышала я. Даже пирожное дали. Но наедине с собой я обливалась слезами.
Вот не знала, что могу так любить! Что угодно отдала бы, лишь бы повернуть все вспять.
Конечно, обходился он со мной — хуже некуда. Но какая разница? Я люблю его. Все остальное не важно.
И все-таки я предала его.
Ну, подумаешь, позабавился со мной, а потом — вот простодушная жестокость! — отдал крестьянам. Не знала я разве, что я рабыня? Так чего же еще ждала? Что станут обращаться как со свободной женщиной? И как несоизмеримо страшен был мой ответный удар! За такую ничтожную провинность — если это вообще провинность — я, простая рабыня, обрекла его на вечную каторгу на галерах.
Хорошее дело сделала! Я выла от горя. Люблю его. Люблю!
Надо было служить ему в таверне, поцеловать на прощание, признавая поражение, отпуская навстречу славе и свободе, и остаться — пусть забудет о девушке, которой обладал когда-то и которую бросил. Тогда я знала бы: он на свободе.
Разве этого мало?
Но я предала его, своего любимого.
Страбо удивленно обернулся — до его уха донесся стон отчаяния.
— Прости, хозяин, — пролепетала я. Мы пошли дальше, к верфи.
В ту ночь, когда я выдала Клитуса Вителлиуса, меня избили. Не сумела ублажить пьяного матроса.
Дважды досталось мне и в следующие ночи.
— Что-то ты больше никуда не годишься, — проворчал Аурелион, мой хозяин.
— Прости, хозяин, — только и сказала я в ответ.
— Наверно, пора вернуть тебя в Ар.
Потянуло рыбой и солью — порт уже недалеко. В просветах между строениями виднелись пришвартованные у причалов галеры. Мы спустились к верфи.
Нет на мне больше ни увешанного колокольчиками черного эмалевого ошейника, ни ножного браслета «Чатки и курлы».
У причала — какой-то шум, показались бегущие мужчины. Там, внизу, что-то случилось.
Теперь на моей шее защелкнут серый стальной корабельный ошейник с ярлычком. Надпись на нем гласит: «Пошлите меня леди Элайзе из Ара, из Шести Башен».
Я выдала Клитуса Вителлиуса из Ара. Не люби я его так безмерно — не могла бы так ненавидеть.
Выдала того, кого любила!
Страбо взял меня за руку. Вот странно! Я же в наручниках. Потащил через толпу. По пристани метались люди. У столба со щитом запалили костер с белесым дымком — а ведь до полудня еще далеко. Зазвонили тревогу. На вершине столба взвился алый диск.
— Пошли, — не отпуская руку, прокладывая путь сквозь толпу, торопил Страбо.
— Сбежали! — услышала я.
— Сбежали!
— Сбежали!
Мимо промчались вооруженные копьями стражники со щитами. На крышах стояли люди.
— Кто сбежал? — прокричала я.
Не переставая звонили тревогу. Протащив через толпу, Страбо торопливо вел меня к пристани.
— Кто сбежал? — приставала к нему я.
— На колени! — приказал он.
Я встала на колени у сходней, ведущих к палубе таранного судна под названием «Сокровище Джеда». Торговцы иногда пользуются такими судами. Узкие, скоростные, хорошо ходят по мелководью, хоть вместимостью обычным грузовым кораблям и уступают.
Не мешкая, Страбо указал на меня корабельному надсмотрщику, составляющему перечень грузов. Тот кивнул.
— Встань, — приказал Страбо.
Я встала.
Он толкнул меня на сходни. Мы взошли на палубу шириной футов двадцать.
Страбо отдал надсмотрщику ключ от моего ошейника, тот сунул его в сумку, подозвал матроса и кивком указал на меня. Матрос сбегал за легкими корабельными кандалами, защелкнул на щиколотках соединенные двенадцатидюймовой цепью железные кольца. К поперечной цепи крепилась еще одна — около трех футов длиной, с миниатюрными наручниками на конце. Страбо освободил мне руки, бросил в сумку хозяйские наручники и ключ. На их место приладил корабельные, соединенные цепью с ножными кандалами. Вот я и снова скована по рукам и ногам.
— Удачи тебе, рабыня, — кивнул Страбо.
— Удачи тебе, хозяин, — откликнулась я. Он сошел на берег. Сходни убрали. Отдали швартовы. Трое матросов длинными шестами отталкивали суденышко от причала. На скамьях по бортам — гребцы, свободные матросы. Заняли свои места двое рулевых. Чуть пониже встал старшина гребцов. На высоком мостике — капитан. Плавно, неспешно суденышко двинулось в открытое море. Старшина не начнет задавать гребцам ритм, пока не отойдем от причала. Треугольный парус не расправят, пока не выйдем из гавани.
А на берегу все ходило ходуном. Стражников собралось еще больше. Звон не умолкал. У столба, над которым парил алый диск, вился белесый дым.
Я подошла к поручням. Здесь же стоял принимавший груз надсмотрщик. От причала отваливали другие суда. Мы отправлялись караваном.
— Кто сбежал, хозяин? — спросила я.
— А ты не знаешь?
— Нет, хозяин.
— Двенадцать человек из Ара.
— Как же они вырвались? — Наверняка те самые, кого я на днях, в тот самый день, когда повстречалась с Клитусом Ви-теллиусом, видела на верфи.
— Один пленный сбежал и освободил остальных. Дрались как львы.
— Что за пленный?
— Какой-то Клитус Вителлиус.
Меня охватила дрожь. От радости я едва не лишилась чувств.
— Последний раз их видели на пути к таверне «Чатка и курла», — добавил он.
Не говоря ни слова, я дрожала всем телом.
— Видно, какая-то шлюха выдала их вожака, Клитуса Вителлиуса. — Он злорадно хохотнул. — Не хотел бы я оказаться на ее месте.
«Месть рабыни — не шутка», — сказала я тогда Клитусу Вителлиусу.
«Месть воина — тоже», — ответил он.
Я испуганно отпрянула тогда, и по приказу моего хозяина, Аурелиона из Коса, Клитуса Вителлиуса повели из таверны.
— Он воин из Ара, — рассуждал надсмотрщик. — Не завидую я той девке.
Берег медленно уплывал вдаль.
— Ты ее знаешь? — спросил он. — Ты ведь из «Чатки и курлы».
— Да, хозяин, — ответила я. — Но в «Чатке и курле» он ее не найдет. Ее уже отослали.
— Повезло предательнице.
— Да, хозяин.
«Сокровище Джеда» повернуло к выходу из гавани. На носу корабля выведены краской глаза. Два обведенных черным огромных голубых глаза с черными зрачками. Теперь они смотрят в открытое море.
— Весла на воду! — скомандовал старшина гребцов. Весла скользнули в уключины.
— Греби! — В один и тот же миг весла погрузились в воду — по двадцать с каждого борта. Вниз-вверх, вниз-вверх. Поблескивая на солнце, с лопастей падают капли, мерно плещется вода.
Сердце переполняет тревога. И все же я безмерно счастлива: Клитус Вителлиус на свободе, с ним — его люди!
Стоя рядом, надсмотрщик разглядывал меня, закованную кандалы.
— Ты — единственная девушка на борту.
Я залилась радостным смехом. Его это явно озадачило.
— Я буду дивно хороша, хозяин, — смеялась я. — Дивно хороша!
— Ты Дина, — приподняв над левым бедром подол моей короткой желтой рабской туники, проговорил он.
— Да, хозяин.
— Говорят, Дины — ничего девочки.
— Просто потрясающие, хозяин! — хохотала я. — Мы — Цветы Рабынь.
Каламбур понравился. Он рассмеялся.
— Немного погодя проверим, малышка Дина.
Я потянулась к нему. Ну, обними, прижми крепче! Клитус Вителлиус на свободе, с ним его люди! Мир вновь засверкал всеми красками, распахнул объятья мне навстречу. Заново ощутила я мужскую притягательность и рабскую свою покорность, заново, едва ли не крича от радости, осознала, как истово, неумолимо влечет меня к мужчинам. Снова я беспомощна перед ними, снова в их власти, снова люблю, снова не в силах устоять перед малейшим прикосновением или словом.
Я потянулась к нему губами, но он со смехом отстранил меня.
— Ну ты, рабыня!
— Да, хозяин, — потупилась я.
Вновь неудержимо тянуло меня к мужчинам, настоящим мужчинам, мужчинам Гора. Какую бурю радости рождают достоинство, сила, мужественность и сладострастие гориан в душе землянки, привыкшей к мужскому ханжеству и слабости, к застенчивости, сдержанности и лицемерию земных мужчин. Клитуса Вителлиуса, я знаю, злило то, как, не умея совладать с собой, откликалась я на прикосновение мужских рук. Он презирал меня за это — может, и поделом. Впрочем, я рабыня, шлюха. И мне нет до этого дела. Но, даже превращаясь помимо собственной воли в объятиях любого горианина в задыхающуюся в оргазме рабыню, по-настоящему любила — и люблю я только его, Клитуса Вителлиуса. Ни в чьих руках не чувствовала я себя такой беспомощной. Он — властелин моей любви. Надсмотрщик знаком подозвал матроса, что надевал на меня перед отплытием кандалы. Тот подошел. Надсмотрщик повернулся ко мне.
— Хоть на борту ты и единственная, поблажек не жди.
— Да, хозяин.
— Отведи ее в трюм, — приказал он матросу, — и посади на цепь.
Матрос перекинул меня через плечо. Там, внизу, меня продержат на цепи, пока вожделение мое не дойдет до предела, пока не заскулю от отчаяния. А уж потом поволокут на палубу.