Я проследовал за воином Камчаком в лагерь тачаков. Нас едва не сбили шесть всадников на топочущих каийлах, которые, развлекаясь, пронеслись мимо нас, скача меж сгрудившихся фургонов. Я услышал мычание боска. Тут и там меж повозок сновали дети, играющие с пробковым мячом и канвой. Игра заключалась в том, чтобы первым вонзить кайву в брошенный мяч. Тачакские женщины с открытыми лицами, в длинных кожаных платьях, с длинными, заплетенными в косы волосами возились над кострами из кизяков у подвешенных на треножниках из дерева тем котлов. Женщины не имели шрамов, но, словно боск, каждая из них носила кольцо в носу; подобное золотое кольцо у животных было тяжелым, а у женщин же оно было тонким, великолепно сделанным, напоминающим обручальные кольца моего старого мира. Я услышал, как меж фургонами распевал предсказатель: за кусок мяса он будет гадать по ветру и траве, за чашу вина – по звездам и полету птиц, а за жирный ужин – по печени слина или раба.

Народы фургонов чрезвычайно внимательны к будущему, его знамениям, хотя, если их послушать, они на такие вещи не обращают внимания. На деле они относятся к ним с большим почтением. Камчак рассказывал мне, как однажды целая армия тачаков отступила только потому, что стая реноусов – ядовитых, похожих на крабов пустынных насекомых – не обороняла свое разрушенное гнездо, раздавленное колесом переднего фургона. Другой раз, более ста лет назад, фургон убара потерял чеку с правого колеса, и по этой причине кочевники ушли от самых ворот могучего Ара.

У одного из костров я увидел тачака, усевшегося на корточки и, притопывая, танцующего самого для себя, пьяного от кумыса, танцующего, как сказал Камчак, «дабы порадовать небо».

Тачаки, да и другие народы фургонов уважают Царствующих Жрецов, но не так, как жители городов, а тем более каста посвященных: они не оказывают Царствующим Жрецам публичного поклонения.

Я подозреваю, что тачаки не религиозны в общем понимании этого слова, однако на деле они считают многие вещи святыми, и среди них – босков и искусство владения оружием. Но самая главная вещь, перед которой гордый тачак всегда готов снять шлем и склонить голову, – это небо, обыкновенное, просторное, прекрасное небо, с которого падает дождь и которое в мифах создало босков, землю и тачаков.

Именно небу тачаки молятся, если они молятся и просят славы и счастья для себя, поражений и бед для врагов. Тачаки, как и другие народы фургонов, молятся только тогда, когда они находятся в седле и с оружием в руке, они молятся небу не так, как рабы – господину, и не так, как слуги – хозяину, но как воин – убару. Женщины народов фургонов, следует заметить, не допускаются к молитве. Впрочем, многие из них почитают предсказателей, которые, кроме предсказаний будущего с большей или меньшей аккуратностью в зависимости от платы, предоставляют невероятную коллекцию амулетов, талисманов, брелоков, любовных напитков, заклинании, чудодейственных зубов слина, великолепных отполированных рогов каийлака, а также разноцветных магических бечевок на шею, которые в зависимости от предназначения могут быть сплетены различным образом.

Когда мы проходили мимо фургонов, я отскочил от клетки, на решетку которой бросился буроватый степной слин, попытавшись достать меня своей лапой с шестью когтями. В той же маленькой клетке метались ещё шесть слинов, они непрерывно извивались, как разъяренные змеи. Их освободят с наступлением темноты, чтобы они оберегали стада, выступая, как я и говорил, в качестве сторожей и надсмотрщиков. Также их использовали для поимки рабов, поскольку слин – очень эффективный, не поддающийся усталости, почти непобедимый охотник, способный по запаху взять след многодневной давности и пройти сотни пасангов, прежде чем наконец настичь свою жертву и разорвать её на куски.

Заслышав звон колокольчиков раба, я развернулся и увидел девушку, одетую лишь в ошейник и колокольчики, тащившую что-то по проходу между фургонами.

Камчак увидел, что я заметил девушку, и хихикнул, понимая, что я мог счесть зрелище странным – рабыня среди фургонов.

Колокольчики позванивали с её запястий, свисали с лодыжек, окружая двойным рядом наручники и кандалы, закрытые на ключ. Шею обвивал необычный тарианский ошейник. Тарианский ошейник – это круглое кольцо, висящее на шее настолько свободно, что, если мужчина ухватится за него рукой, девушка сможет свободно повернуться. Обыкновенный горианский ошейник – это, как правило, плоский, плотно прилегающий к шее стальной обруч; оба ошейника имеют замок. Правду сказать, на тарианском ошейнике довольно сложно сделать гравировку, но, как и обычный, он помечен, чтобы в случае побега девушка могла быть быстро возвращена своему господину. К ошейнику этой рабыни тоже были прикреплены колокольчики.

– Она тарианка? – спросил я.

– Конечно, – ответил Камчак.

– В городах, – заметил я, – только рабыни для наслаждений носят столько колокольчиков, и то обычно лишь когда танцуют.

– Ее господин, – пояснил Камчак, – не доверяет ей.

Эта простая фраза пролила мне свет на условия существования рабыни. Ей не позволяли надевать одежду, чтобы она не могла скрыть в ней оружие, а колокольчики предательски отмечали каждое её движение.

– На ночь, – продолжил Камчак, – её приковывают под фургоном.

Девушка уже исчезла.

– Тарианские девушки горды, – пожал плечами тачак. – В результате из них получаются великолепные рабыни.

То, что он сказал, меня не удивило; горианские господа, как правило, любят гордых девушек – тех, которые борются с бичом и ошейником, сопротивляясь до тех пор, пока, быть может, спустя месяц или больше не сдаются, провозглашая, что принадлежат господину – полностью и без остатка. В дальнейшем им приходится бояться только того, чтобы не надоесть господину, который может продать её другому.

– Когда-нибудь, – сказал Камчак, – она будет молить о тряпье рабыни.

Были основания предполагать, что так оно и будет.

Терпению всякой девушки есть предел: когда-нибудь и эта преклонит колени перед господином, припадет головой к его стопам и попросит дать ей хоть кусочек тряпья, пригодный разве что для того, чтобы сшить из него кейджер. «Кейджер» – это наиболее распространенное слово для обозначения раба женского пола. Другое часто употребляемое слово «кафора» можно перевести как «дочь цепи». Для девушки, живущей среди фургонов, быть одетой в кейджер означало быть одетой в четыре предмета – два красных и два черных. Красный шнур – куурла – обвязывается вокруг талии. Чатка – длинная, узкая полоса черной кожи крепится к этому шнуру спереди, проходит между ног и крепится за шнур сзади. Чатка плотно натягивается, ещё надевается калмак – короткая жилетка без рукавов из черной кожи и, наконец, куура – полоска красной ткани, которой повязываются на затылке волосы. Последняя имеет тот же цвет, что и куурла. Рабыням народов фургонов запрещено заплетать либо как-нибудь по-другому укладывать волосы.

Для раба или «кейджераса» народов фургонов (здесь их мало, разве что для тяжелых работ) считается почетным заслужить право носить кес – короткую тунику из плотной кожи без рукавов. Тут и там бродили девушки, одетые в кейджер, и я рассматривал их, пока мы с Камчаком шли к его фургону. Они были прекрасны. Они вели себя с истинной беспечностью рабыни, девки, которая сознает, что является собственностью, которую мужчина находит достаточно возбуждающей и достаточно прекрасной, чтобы заковать в ошейник. Свободные женщины народов фургонов, как я успел заметить, смотрели на этих девушек с презрением и ненавистью, а иногда колотили их палками, если те слишком близко приближались к котлам и пытались стащить кусок мяса.

Очередная девушка, которой досталось палкой, рассмеялась и убежала, распушив свои каштановые волосы.

Мы с Камчаком рассмеялись.

Я был уверен, что красавице было нечего бояться своего господина, за исключением того, что она перестанет забавлять его.

Дома на колесах, принадлежавшие кочевникам, выстроившись сотнями, тысячами в своем разноцветии, – великолепное зрелище. Почти все фургоны достаточно просторны внутри и имеют квадратную форму. Каждый фургон влечет двойная упряжка босков, по четыре в упряжке, и каждый боск связан ремнем с другим боском и поперечиной из дерева тем. Из этого дерева изготовлены и оси фургона. Возможно, именно прочность дерева тем в сочетании с исключительно ровной поверхностью горианских степей и позволила придать фургонам такую ширину – изготавливают их практически квадратными.

Сам корпус фургона, отстоящий примерно на шесть футов от земли, изготавливается из черных полированных планок дерева тем. Внутри квадратного корпуса укреплена круглая рама, служащая основанием для шатра из выдубленных, расшитых и разукрашенных шкур боска. Эти шкуры окрашены в очень яркие цвета, и зачастую на них фантастические рисунки. Декор фургона является предметом соревнования между соседями. Закругленная рама шатра таким образом закреплена внутри корпуса фургона, что можно обойти его кругом. Борта повозки прорезаны бойницами для того, чтобы можно было послать стрелу, поскольку маленькие роговые луки народов фургонов могут быть использованы не только для стрельбы со спины каийлы, но и из такого укрепления. Одна из наиболее удивительных особенностей фургона – это его колеса, которые поистине огромны – средний диаметр заднего колеса достигает примерно десяти футов. Передние чуть поменьше, обычно футов восьми. Большие задние колеса почти никогда не увязают, а передние позволяют легко поворачивать фургон. Колеса покрыты резьбой и, как и шкуры, покрывающие повозку, богато украшены.

Обод, как правило, обит плотными полосами шкуры боска, которые меняют три или четыре раза в год.

Фургон управляется восемью поводьями – по два на каждое ведущее животное. Впрочем, обыкновенно повозки связывают цугом, длинной колонной, где управляется только запряжка переднего фургона, а запряжки остальных фургонов просто следуют за ним, привязанные ремнями к задку предыдущего, иногда на расстоянии до тридцати ярдов. Очень часто первый фургон направляет женщина или мальчик, которые идут рядом, погоняя переднего боска острой палкой.

Внутреннее пространство фургона заботливо охраняется от пыли во время переходов: оно зачастую изобилует роскошью, великолепно украшено, заставлено сундуками, обвешано шелками и прочим добром, награбленным с торговых караванов; оно освещено болтающимися под потолком масляными лампами, золотистый оттенок их свету придает жир тарларионов; свет падает на шелковые покрывала и великолепной работы ковры с длинным ворсом. В центре фургона располагается маленький, глубокий очаг. Сделан он, как правило, из меди и закрыт бронзовой решеткой. Здесь иногда готовят, хотя сосуд в основном предназначен для того, чтобы хранить тепло. Дым уходит через отверстие в вершине шатра, которое закрывается во время движения фургона.

Внезапно послышался топот ног каийлы по траве и чей-то взвизг. Я отпрыгнул, чтобы избежать соприкосновения с лапами обозленного животного.

– Прочь, болван! – раздался звонкий девичий голос, и, к моему изумлению, в седле чудовища я увидел прекрасную, юную, живую и разгоряченную девушку, натянувшую поводья.

Она не была похожа на прочих женщин народов фургонов, которых мне довелось увидеть, – грустных, стройных женщин с заплетенными волосами, копошащихся в своих темных одеждах у котлов.

На девушке была короткая, плотно облегающая стройную фигурку кожаная юбка с разрезом справа, позволяющим сидеть в седле каийлы, и кожаная безрукавка с алым капюшоном, почти скрытым пышными, темными кудрями, небрежно перевязанными алой ленточкой. Как и другие местные женщины, девушка была без вуали, и, как и у других, в носу её красовалось тонкое драгоценное кольцо, свидетельствующее о её принадлежности к народу фургонов.

Роскошные черные глаза, как угли, блестели на смуглом лице идеальной формы.

– Что это за дурак? – спросила она Камчака.

– Не дурак, – ухмыльнулся Камчак, – а Тэрл Кэбот, воин, который держал со мной траву и землю.

– Он – чужак, – заявила она, – его необходимо прикончить.

Камчак снова ухмыльнулся.

– Он держал со мной траву и землю.

Девушка насмешливо фыркнула и, воткнув маленькие шпоры своих сапожек в бока каийлы, ускакала.

Камчак рассмеялся.

– Это Херена – девка из первого фургона, – пояснил мне он.

– Расскажи мне о ней.

– Что тебе рассказать? – поинтересовался Камчак.

– Что означает «быть из первого фургона»?

– Ты почти ничего о нас не знаешь! – объявил Камчак.

– Что правда, то правда, – согласился я.

– «Быть из первого фургона», – пояснил он, – значит принадлежать к семье Катайтачака.

Я медленно повторил имя, стараясь запомнить его. Пришлось признать, что проще всего это сделать, произнося его на четыре слога.

– Ка-тай-та-чак. Он – убар тачаков? – спросил я.

– Его фургон – это ведущий фургон, – улыбнулся Камчак, – и именно Катайтачак сидит на сером одеянии.

– На чем, на чем?

– Это одеяние, – терпеливо пояснил Камчак, – является троном убара тачаков.

Таким образом, впервые я услышал имя человека, который, как я заключил из всего рассказанного мне, был убаром тачаков, этого свободолюбивого и свирепого народа.

– Как-нибудь попадешь к Катайтачаку, – сказал Камчак, – я часто бываю в фургоне убара.

Из этого замечания я понял, что Камчак был не последним человеком среди тачаков.

– Все домашние Катайтачака принадлежат к одному фургону, и быть в числе приближенных убара значит принадлежать к первому фургону.

– Понял, – кивнул я. – А девушка? Она кто – дочь Катайтачака? Убара тачаков?

– Нет, она ему не родственница, как большинство из первого фургона.

– Мне кажется, что она очень отличается от женщин вашего племени.

Камчак снова рассмеялся, и цветные шрамы на какой-то миг сморщились на его скуластом лице.

– Еще бы, – сказал он, – она воспитана для того, чтобы послужить призом в играх Войны Любви.

– Я не понимаю, – со вздохом признался я.

– Ты видел Равнину Тысячи Столбов? – спросил меня он.

– Нет.

Я как раз собирался расспросить его поподробнее, как вдруг услышал громкое фырканье и визг каийлы где-то меж фургонов. Вслед за этим послышались громкие крики женщин и детей. Камчак, прислушавшись, на секунду замер; прозвенел сигнал маленького гонга, и воздух дважды огласился ревом рогов боска.

Камчак кивнул, по-видимому разобрав послание гонга и рогов:

– В лагерь доставлен пленник.