Я покачивалась взад-вперёд, плотно оплетённая шнурами, понятия не имея, где находилась. Было сыро и совершенно темно.

Некоторое время я лежала абсолютно неподвижно, потом зашевелилась, попытавшись немного изменить положение и перевернуться на бок, чтобы ослабить давление на мои связанные конечности.

Темно, хоть глаз выколи! Всё равно, что в капюшоне. Судя по звуку, донёсшемуся снизу, там была вода, причём в ней что двигалось.

Нетрудно догадаться, что переплетённые шнуры, очевидно, были сетью некоторого вида. Перебрав пальцами, я установила, что сеть была сплетена из прочных верёвок, толщиной порядка полдюйма. Несомненно, она могла бы послужить и для того, чтобы удержать кого-то намного большего, тяжёлого и сильного чем я. С другой стороны, шнуры не были грубыми. Такие пленницы, как я, вряд ли могли бы порезаться или ободраться о них, даже если бы начали биться в панике. Эта сеть была сплетена не из тех ужасных грубых верёвок, что иногда используются в узлах наказания, которые используются для приведения в чувство непослушных рабынь. Когда женщина обмотана ими с головы до пят, то такие верёвки причиняют такую боль, что она едва смеет шевелиться.

Ячея сети составляла что-то около четырёх дюймов, а по форме была ромбовидной или квадратной. Такая ячея позволяла ловить не только предметы моего размера, или большие, но также и те вещи, которые могли бы быть значительно меньше. А мягкость шнуров, несомненно, имела отношение к тому факту, что часть улова этой сети могли составлять такие рыбки, как я. Сомневаюсь, что подобные нежности брались бы в расчёт в отношении пленника мужчины. Наша ценность напрямую зависит от нашей привлекательности. На наших телах редко, если когда-либо вообще можно найти отметины, если только они не сделаны целенаправленно, как скажем, те, что оставлены раскалённым железом в целях идентификации. Мужчины полагают, что глупо оставлять на теле рабыни иные отметины, ведь это может понизить её цену. Даже ужасная пятиременная рабская плеть разработана так, чтобы избежать повреждения кожи рабыни и не оставлять на ней незаживающих шрамов. Последнее чего стоит бояться невольнице, так это повреждения во время наказания, конечно, не по причине жалости или слабости, а в порядке защиты инвестиций рабовладельца. У мужчин и без этого более чем достаточно, намного более чем достаточно, уверяю вас, средств для нашего наказания. Я это проверила на личном опыте.

Возможно, есть смысл сделать короткое отступление и упомянуть о сетях. Судя по всему, я оказалась поймана в сеть общего назначения, такую которая могла бы служить для множества целей, например, для передача груза с одной стороны пропасти на другую, или, скажем, с одного корабля на другой. Товар в такой широкоячеистой сети можно легко контролировать и видеть его состояние. В этом плане она отличается от многих типов рабских сетей, которые зачастую сотканы с такой мелкой ячеёй, что в неё едва можно просунуть пальцы. Смысл этого, прежде всего в том, чтобы сразу внушить рабыне её беспомощность, а также, возбудить любопытство прохожих, как потенциальных покупателей, относительно характера содержимого сети. Кстати, некоторые аукционисты предпочитают выводить женщин на сцену торгов одетыми, чтобы затем, постепенно удалять предметы одежды, по мере того как предложенная цена увеличивается. Есть также множество сетей, разработанных для ловли различных животных. Но я, пожалуй, ограничусь теми, которые разработаны чисто для поимки рабынь. Разумеется, они столь же эффективны и при захвате свободных женщин, и даже более эффективны, чем применительно к нам, ведь помимо сети, женщина путается ещё и в своих собственных тяжелых одеждах сокрытия, если, конечно, она не попалась в сеть в будуаре или в ванне. Интересно, что зачастую эти одежды, которые, как предполагается, должны препятствовать похищению, делают женщину ещё уязвимее для него. По иронии судьбы в данной ситуации, легко одетая рабыня, благодаря своей быстроте и не стеснённости имеет больше шансов ускользнуть от похитителя, тогда как свободная женщина, скорее всего, просто запутается и упадёт. Конечно, «свободная женщина» способна сравняться с подвижностью рабыни, это собственно с ней в дальнейшем и происходит, когда её избавляют от излишних запретов в её одежде, правда, это ей уже ничем помочь не может, поскольку, к тому времени, она уже и сама становится рабыней. Фактически, сети, которые я имею в виду, являются сетями пленения, разработанными специально для поимки рабынь, или, возможно лучше будет сказать шире, для захвата женщин. Эти сети мало весят, их легко бросать, и по краям на них навешены грузы. Чаще всего они делаются круглыми приблизительно восемь — десять футов в диаметре, с квадратной или ромбовидной ячеёй около двух дюймов. Для плетения обычно используют шёлковые шнуры. Метают их так, чтобы в полёте они вращались. Это похоже на внезапно появившееся странное облачко, затенившее над вами солнце. Сначала оказываешься в тени такого облака, потом оно внезапно опускается, обволакивая со всех сторон, и ты понимаешь, что поймана. Если ты в этот момент бежишь, то немедленно валишься на землю, запутанная и беспомощная. Кто-то ещё пытается вскочить, но только чтобы обнаружить, что не в состоянии этого сделать. Другие начинают дёргаться и срывать её с себя, ещё больше запутываясь. В любом случае всякое сопротивление уже бесполезно. Остаётся только лежать и смотреть на своего похитителя сквозь мелкое сито шёлковых шнуров. А если начнёшь дёргаться, так можно ещё и получить чувствительный пинок. Через мгновение мужчина уже затягивает сеть, окончательно превращая попавшуюся женщину в свою пленницу. Дальше он может транспортировать её прямо так, в сети, а может и выпутать, заковать в кандалы или связать, как ему будет удобно. Теперь это его дело, поскольку пленница принадлежит ему. Вначале я предположила, что у рабыни, учитывая её лёгкую одежду больше шансов, ускользнуть от похитителя, чем у свободной женщины. Отчасти это, конечно, верно, но необходимо добавить, что это вопрос относительный, просто пример для сравнения. По большому счёту, ни рабыне, ни свободной женщине особо не на что надеяться, если они оказались в ситуации, когда охотник выбрал её в качестве своей добычи. Мы меньше мужчин, слабее, мы не столь быстры, как они. Таким образом, мы находимся на своём месте, предопределённом нам природой, и занимаем это место, вне независимость от того, что может быть её таинственными целями. Сети, конечно, это только один их способов приобрести женщин. Чрезвычайно распространены и такие простые охотничьи инструменты как лассо или арканы. Есть ещё бола, но они больше распространены в южном полушарии. Не хотелось бы мне попасть на глаза охотников использующих такое оружие, обычно бросаемое в ноги жертвы, и притягивающее одну к другой. Я слышала, что ещё безжалостнее поступают с женщинами в месте, называемом дельтой Воска, там просто их просто ошеломляют палкой бросаемой в голову. Воск, насколько я понимаю, это что-то вроде потока воды, ручья или реки.

Я неподвижно лежала в покачивающейся сети. В этом месте было сыро и холодно.

Вообще-то, в целом, в плане избегания захвата скорее свободная женщина имеет преимущество перед рабыней, поскольку не считается домашним животным. Вот простой пример, предположим, что некий город пал, организованное сопротивление его защитников в основном подавлено. В такой ситуации, мужчине надо быть готовым к тому, что свободную женщину ему придётся искать и преследовать, в конце концов, в данный момент она всё ещё остаётся свободным человеком, с другой стороны он не ожидает, что его ждёт утомительное преследование рабыни. Ему достаточно просто приказать ей остановиться, продемонстрировать себя и, если она ему понравится, потребовать подставить руки для его цепей, наручников или верёвки. В такой ситуации рабыня, если она достаточно умна, покорно поспешит к своему новому владельцу. Ведь она получила приказ свободного мужчины! Будет ли она терять время и прижиматься к стене, у которой её поймали? Разве она не рабыня? Может, следует повторить ей команду? Если рабыня разумна, то она встанет на колени у его ног, склонит голову в почтении, и примется робко облизывать и целовать его ноги, возможно, пыльные, вымазанные пеплом и кровью. Теперь у неё есть новый владелец! Так не должна ли она спешить к своему месту у его ног, точно так же, как поспешило туда домашнее животное любого другого вида, подозванное словом, свистом или щелчком пальцев? Она просто не посмеет не повиноваться. Она знает, что может последовать за этим. Она — домашнее животное, у которого просто сменился хозяин. Поэтому она обязательно, покорно встанет перед ним на колени. Она без сомнений примет, как и должна, свои новые оковы.

Я снова услышала плеск воды снизу. Там явно что-то было. Судя по всему до поверхности воды было не больше нескольких футов. Возможно, я висела над тем, что могло быть сточным колодцем крепости. Хотя, судя по отсутствию запаха, это скорее мог быть своего рода бассейн или резервуар, с запасом воды. Трудно сказать. Но, у меня не было сомнений, что я находилась значительно ниже уровня улиц крепости или города.

Я немного потянулась и покрутила конечностями, разминая затёкшие мышцы. Мои лодыжки и запястья были связаны, так что ни на что другое я была не способна. Фактически, я была абсолютно беспомощна. Нечего было даже надеяться освободиться своими силами. Когда мужчины, живущие в этом мире, связывают женщину, то она остаётся связанной. Это я хорошо изучила за время, проведённое в загонах. Одним из моих первых уроков там стало то, что меня связали по рукам и ногам, а затем приказали освободиться. Не меньше ана я дёргалась и извивалась под наблюдением смеющихся охранников, пока, наконец, не заплакав от бессилия, не запросила пощады:

— Простите меня, Господ! Я не могу освободиться сама!

— Не забывай об этом, — строго сказал мне охранник.

— Хорошо, Господин, — со слезами на глазах, пообещала я.

В тот раз я ожидала, что меня сразу развяжут, но они оставили верёвки на мне на времени ужина, а потом и на всю ночь. Они освободили меня и остальных только утром, позволив облегчиться и ползти на четвереньках к миске с моей утренней кашей. Мои мускулы за ночь настолько одеревенели, что даже ползти получалось с трудом.

Однако больше всего меня интересовал вопрос, что меня здесь ждало. Я поняла, что мне предстоит быть подземной рабыней, но я понятья не имела, что это могло означать. Смотрителя подземелья мужчины называли «Тарск». Интересно, на что они намекали?

Исходя из длительности спуска сюда, от которого моё тело до сих пор горело, можно было предположить, что я нахожусь намного ниже уровня улиц крепости или, возможно, города, а поскольку спуск был наклонным и не всегда спиральным, то и в сотнях ярдов от той башни, с которой меня сюда сбросили. Я подозревала, что подземелье или подземелья должны быть где-то поблизости.

Темнота. Холод. Что ждёт меня здесь? Помимо этого в голове роились десятки других вопросов.

Почему те мужчины купили именно меня? Почему не какую-нибудь другую? Почему они вообще меня купили, ведь насколько я поняла, они редко тратились на то, чтобы покупать женщин, предпочитая другие способы их приобретения? Почему они хотели девушку, которая была бы не осведомлена или почти не осведомлена о местных реалиях?

Как мне хотелось оказаться как можно дальше отсюда!

Предположительно, я была красива. Но тогда, для чего может быть использована моя красота в этом месте? В подземельях? Кроме того, мне говорили, что я полна жизненности, причём необычайно, даже по меркам этого мира. Конечно, в моём собственном мире моя жизненность и сексуальность осуждалась, снижалась, отрицалась и умерщвлялась. Я долго скрывала эти свои качества от остальных. Я даже пыталась стыдиться их. Насколько странным кажется теперь мне мой прежний мир, в котором, от людей требуется притворяться холодными и бесчувственными, в котором их приучают стыдиться своего здоровья. Женщин, питавших к мужчинам такие же чувства, какие были у меня, поносили всеми возможными эпитетами, лишь бы унизить, исказить, изуродовать и сломать их, в конечном итоге сделав бесчувственными. Неужели, часто спрашивала я себя, мы представляли такую опасность для мощнейшей и всепроникающей программы промывания мозгов? Разве для них было недостаточно того, чтобы они осуществляли почти тотальный контроль над СМИ и образованием? Почему они так боялись тишайшего шёпота правды? Неужели для них это действительно было настолько опасно? Или они хотят просто подавить любое мнение, любые вопросы и мысли? Было ли действительно столь необходимо закрыть «свободный рынок идей», оставив его только на бумаге? Как крошечны и незаметны генетические коды организма! Их едва можно обнаружить с помощью самого чувствительного оборудования. Каким чахлым ростком была правда! Как смогла прорасти былинка среди камней? Одна крохотная, зелёная былинка среди камней? Получается, это её они боялись столь сильно? Но настолько же прекрасным может быть простой стебелёк зелёной травы на фоне серых камней! Честно говоря, мне не казалось, что чувства, такие как мои, на самом деле так уж угрожали предписанным «движениям». Или эти чувства настолько затрудняли для них продолжение подмены общих интересов, своими собственными? Конечно же, я не мешала им делать этого. Разве не казались эти тонкие ростки правды забавными, в своей слабости и малости, на фоне массивных наслоений лжи? Кого они могли напугать? Они были настолько крошечными, эти ростки правды. Впрочем, не исключено, что они были правы. Возможно, даже маленькая правда может быть опасна. В кромешной темноте огонёк спички виден издалека. Для стога соломы может быть достаточно даже самой крохотной искры. В конце концов, уже были случаи, когда скромная, по сравнению с историческим опытом целых эпох, правда, подрывала мифы, на которых базировалось понятие о мире. Разве луны Юпитера не разрушили теорию прозрачной сферы? Так может тогда, стоит уничтожить телескопы, раз уж они позволяют видеть правду? Через них слишком далеко и слишком ясно видно. Они слишком глубоко позволяют изучить реальность. А разве горстка найденных окаменелостей не опрокидывала понятий об истории мира? Так может тогда вообще запретить людям исследовать землю под своими ногами, ведь может случиться так, что они узнают о том, на чём они действительно стоят. Как коварны могут оказаться скромные, повторяющиеся элементы здорового организма, компоненты его естественного биологического развития. Как тихо и тонко, и в то же время как настойчиво и стойко противостоят они пропаганде искажений законов природы и попыток конституировать её. Но природа не умеет читать. Так что она не знает, чем она должна быть. Она просто позволяет другим читать её, если они посмеют. Как будет странно, если мы действительно станем концом истории, если наше слабое понимание окружающего мира, наши требования, брошенные в пустоту, приведут к концу нашей вселенной. Мы, знакомые с взлетом и падением империй, свидетели постройки пирамид, шедшие по улицам Вавилона и Ниневии, слышавшие поступь легионов и видевшие отплытие Великой Армады, можем застать этот момент, так и не познав того, что могло стать вершиной и значением вечности.

Итак, предположительно, я была полна жизненности, причём необычайно даже по меркам этого мира. Я была палимпсестом, пергаментом, с которого стёрли одни тексты, написав поверх них другие. Но здесь с меня соскоблили всё, что было написано на мне в моём прежнем мире, с целью скрыть главные истины. Все поздние наслоения были вычищены и отброшены, чтобы выставить напоказ тот бесконечно более драгоценный текст, о наличии которого я сама давно подозревала.

Каким освобождением стало для меня, прибытие в этот мир, где я, наконец-то, смогла быть собой, той, кем я действительно была!

Безусловно, наличие жизненности ожидается в рабыне. На рынках нас могут даже проверить на это. Глубокая сексуальность, острая сексуальная чувствительность и отзывчивость, не поддающаяся контролю, не просто разрешена рабыне, она от неё требуется. Это — одно из качеств, ради которых нас покупают. Мы, знаете ли, рабыни, а не свободные женщины.

Но для чего может пригодиться моя жизненность, если таковая вообще существует, в таком месте?

А ещё мне хотелось почувствовать на своём теле руки мужчины. Я хотела стенать, лёжа в его руках. А вместо этого я висела в сети связанная и замёрзшая.

Я снова задёргалась, пытаясь размять затёкшие мышцы, и приняв другое положение, тихонько всхлипнула.

— Там кто-то есть! — послышался чей-то голос.

Это был женский голос, доносившийся из темноты откуда-то справа от меня.

— Да, — пораженно отозвалась я, и услышала, как справа скрипнул металл.

— Я знала, что что-то спустилось в сеть, — проговорила женщина. — Я была уверена, что слышала это.

Насколько смогла, я повернулась в сторону голоса и сказала:

— Это была я.

— Вы тоже оказались во власти этих скотов? — спросила она, но я промолчала, не зная, кто был там в темноте.

В темноте снова скрипнул металл, похоже цепь.

— Вы тоже во власти этих существ? — повторила свой вопрос женщина.

— Полностью, — ответила я.

— Вы в цепях? — полюбопытствовала она.

— Я связана, — сообщила я, — по рукам и ногам.

— Да, они хорошо умеют нас связывать, — проворчала скрытая в темноте женщина.

— Да! — не могла не согласиться я.

— Меня бросили в тюрьму, — сообщала она мне.

Это её заявление показалась мне достаточно странным, поскольку её голос звучал совершенно спокойно. Говорила она тихо, а значит, была совсем рядом со мной. Только видеть я её не могла. Было темно, хоть глаз выколи.

— Ничего, я скоро должна быть на свободе! — заверила меня женщина.

Признаться, я не была уверено относительно того, как мне следует интерпретировать это утверждение, исходящее из темноты и неизвестно от кого.

— Как я презираю этих дураков! — воскликнула она.

Конечно, я не осмелилась ни поддержать, ни как-то ответить на её слова.

— Как ужасно они с нами обращаются! — выкрикнула женщина и, не дождавшись моей реакции, спросила: — А с вами они хорошо обращались?

— Меня выпороли, — пожаловалась я, не уточняя, что это произошло даже дважды.

— Бедняжка! — посочувствовала она. — Так Ты должно быть из низшей касты! Меня бы они не посмели выпороть!

После такого заявления говорившей, я подумал, что хорошая порка могла бы многому её научить.

— У тебя необычный акцент, — отметила женщина.

— Я издалека, — уклончиво ответила я.

— Ты одета? — полюбопытствовала она.

— Пожалуйста! — простонала я.

— Животные! — буркнул голос из темноты.

— А где мы? — поинтересовалась я.

— В подземельях, — пояснила женщина. — Думаю где-то под цитаделью, ниже уровня крепости. Честно говоря, не знаю. Это место — настоящий лабиринт! А какой выкуп они запросили за тебя? — внезапно осведомилась она и, не дождавшись моего ответа, добавила: — В любом случае, не такой большой, как за меня. Так Ты, значит, издалека?

— Да, — сказала я и, чтобы сменить тему, спросила: — А Вы не знаете, в каком мы городе?

— Нет, — ответила женщина. — Меня привезли сюда, обмотав голову моими собственными вуалями!

Я решила помолчать, понимая, что мне не стоило бы говорить с ней дальше, даже притом, что мы оказалось в одинаково затруднительном положении.

— А как тебя сюда привезли? — не отставала от меня заключённая.

— Моё лицо тоже скрыли, — пришлось ответить мне, правда, не уточняя того, что большую часть моего путешествия на мне был рабский капюшон.

Чем дальше, тем меньше нравилась мне наша беседа.

— Зато ни одно из этих животных, даже не бросило взгляда на моё лицо, — хвастливо заявила она.

Само собой, я не могла рассчитывать на такое. Я была и есть, открыта для мужчин, я принадлежала им, я являлась бесправным объектом их желаний и прихотей, меня можно было выставлять напоказ также часто и обыденно, как и любое домашнее животное любого другого вида, и это, насколько я понимаю, было естественно и уместно. Фактически, я только что выступала перед мужчинами, демонстрируя при этом не просто проблеск моей красоты, если таковая имела место, но подлинно, подробно, провокационно выставляя себя напоказ в продуманных позах, не оставлявших скрытой ни одной детали моей внешности, могущей представлять для них интерес. Фактически, я сделала то же самое, что исполнила бы, стоя закованной в цепи на платформе торгов, перед тем как быть в буквальном смысле переданной в руки покупателя, как соблазнительное маленькое нежное животное, или, возможно, быть уведённой за пурпурную занавеску, для более интимной проверки. Во время таких показов, в действиях, движениях, необыкновенно важную роль играет грация и ритм. Представляет интерес вся женщина, двигающаяся, живая, дышащая, энергичная. Женщине, знаете ли, необходимо не только красиво выглядеть, но и быть красивой.

— Насколько я понимаю, — сказала заключённая, — с тобой они поступили иначе.

— Да, — вздохнула я.

— Значит, мужчины рассматривали, твоё лицо? — уточнила женщина.

— Да, — признала я.

— Они не посмели бы рассматривать моё лицо! — уверенно заявила она и тут же спросила: — А что-нибудь они большее, чем это они увидели?

— Я голая, — призналась я.

— Бедняжка! — посочувствовала женщина, но в её голосе мне послышались радостные нотки, из чего я заключила, что конкретно эта информация её не огорчила.

— Но Вы же тоже в их власти! — воскликнула я, пытаясь принять сидячее положение.

— Нет, нет! — закричала она, и я услышала металлический грохот.

По-видимому, пленница вцепилась в прутья и дёрнула их на себя. Похоже, мои слова привели её в бешенство. Потом решётка грохнула снова, и справа от меня послышался скрип металла. Мне показалось, что снизу опять плеснула вода. Возможно, что-то или кто-то всплыл на поверхность привлечённый звуками.

— Я из высшей касты! — выкрикнула женщина. — Я не должна быть здесь! Они не имеют права удерживать меня здесь! Это оскорбительно!

Я не стала ничего говорить ей, а просто откинулась на спину, прижав к сети свои связанные руки.

— Мужчины — дураки! — закричала пленница.

Странно, подумала я, почему дураки — мужчины, если не они, а именно она оказалась в этой тюрьме.

— Они — дураки! — всхлипнула она.

Вообще-то, мужчины, которых я встречала в этом мире, дураками показались. Точнее, они были совсем не дураками. Меня часто пугала их сила и интеллект. Фактически, теперь, на их фоне, многие мужчины моего мира казались мне идиотами. Здешние мужчины были уверены в себе. Они не были запутаны, обескровлены, подорваны и повреждены больным обществом. Здесь они не отказались от своего естественного животного великолепия.

— Как я ненавижу мужчин! — выкрикнула пленница. — Как я презираю их!

Конечно, я не ответила на этот выпад. А, что если она была провокаторшей, подосланной, чтобы проверить меня, возможно, даже попытаться безжалостно заманить меня в ловушку, спровоцировав на какое-нибудь небрежное, гордое, праздно высокомерное замечание? Кроме того, и что было ещё важнее, я не питала никакой ненависти к тем мужчинам, которых я повстречала здесь, и уж подавно не презирала их. Скорее речь шла о моём восхищении ими и чувстве благодарности к ним. А ещё они волновали меня как женщину, причём так, что никто из мужчин моего прежнего мира не мог бы сравниться с ними. В действительности я относилась к ним с глубоким уважением и изрядной долей страха. В конце концов, это были мои владельцы.

— Впрочем, что может такая как Ты, из низшей касты, — проговорила моя собеседница, немного успокоившись, — знать о женщинах моей природы и чувствительности? Как могут такие как Ты, понять чувства таких как я?

— С большим трудом, несомненно, если вообще смогут, — заверила я её, возможно с некоторым раздражением в голосе.

— Не бойся, — сказала она. — Я буду проявлять к тебе терпение. В конце концов, несмотря на различия в наших кастах, мы оказались сёстрами по несчастью, страданию и горю.

Я промолчала.

— Ведь у нас обоих есть наша драгоценная свобода, — добавила женщина.

Я не стала отвечать и на это её заявление. Разумеется, оно казалось странным, учитывая то, что моя собеседница находилась в своего рода клетке, а я лежала в сети, связанная и голая. Однако я поняла, что женщина имела в виду свободу в неком ином, более глубоком смысле, и это заставляло меня чувствовать себя крайне неловко. Из её слов следовало, что в этом мире она была, в некотором смысле, важной персоной, «свободной». С другой стороны, что для этого мира, в некотором смысле, было также важно, и более чем важно, я не была «свободной». И дело здесь было даже не в том, что мою шею плотно охватывал запертый ошейник, а моё бедро было помечено клеймом, прекрасно и безошибочно показывавшее всем, кем я являлась. И не в том, что моя природа была такова, что бросала меня, беспомощную и любящую, к ногам мужчин. Скорее причина была в том, что в полном согласии с законами этого мира, с полного одобрения его традиций, практик и институтов, во всём обилии его действительности, я была «не свободной». Я была животным, собственностью, рабыней.

У меня был небольшой опыт, если это можно так назвать, общения со свободными женщинами. Как я уже упоминала, ранее я столкнулась с двумя из них, в загонах, и приятным этот опыт не назовёшь. Я уже знала, что от этих высоких существ меня отделяла непреодолимая пропасть, неизмеримая пропасть, разверзшаяся между непритязательными домашними животными, одним из видов которых были рабыни, и высотой и славой свободного человека.

— Из какой Ты касты? — поинтересовалась женщина и, не дождавшись моего ответа, заявила: — Я из Торговцев.

— Но Торговцы не относятся к высшим кастам, разве нет? — уточнила я, поскольку слышала противоречивые сведения о Торговцах.

— Конечно, относятся! — возмутилась она, и попыталась угадать: — Полагаю, что Ты из касты Кожевников. Нет, скорее даже ниже. Ты — одна из тех грубых девок, что работают в поле. Уверена, что Ты из Крестьян.

Я снова ничего ей не ответила.

— Да, несомненно, это так, — заявила она, по-видимому, удовлетворенная своим выводом.

Крестьяне в целом расцениваются как самая низшая из каст, хотя, почему это должно быть так, я так и не смогла понять. Эту касту иногда даже называют «волом, на котором держится Домашний Камень». Я толком не уяснила, что такое Домашний Камень, но пришла к выводу, что он, чем бы он ни был, является чем-то очень важным в этом мире. Так что, если это утверждение истинно, то фактически, Крестьяне — это каста, на которой держится Домашний Камень, а значит, по крайней мере, в моём понимании, они должны быть очень важной кастой. В любом случае мне казалось, что Крестьяне — одна из, если не самая значимая из каст этого мира. Трудно даже перечислить сколь многое от них зависит! Кроме того, я уверена, что сами они отнюдь не считают себя самой низшей из каст. Если честно, то я сомневаюсь, что найдётся такой гореанин, который готов признать свою касту самой низшей. Мне просто кажется несколько маловероятным, что представитель какой-нибудь касты примет это сомнительное звание. Думаю, что большинство каст расценивают лучшими по отношению к другим, или как минимум равными по значимости. Например, можно не сомневаться, что Кожевники будут лучше работать с кожей, чем Кузнецы, а Кузнецы, по-видимому, лучше справятся с металлом, чем Кожевники, и так далее. Но люди, в конечном итоге, нуждаются в продукции каждой касты.

— Да, — уверенно заявила женщина, — Ты из Крестьян.

Оставалось только пожелать ей не попадать в руки крестьян. Насколько я понимаю, они не склонны относиться терпимо к лени и дерзости высокомерных городских свободных женщин. Говорят, им даже нравится использовать таких, если они, тем или иным путём, получают их, в качестве полевых рабынь. Мне стало интересно, каково было бы моей собеседнице, скрытой от меня в темноте, почувствовать на себе, что значит, до седьмого пота мотыжить грядки, работать в поле, тянуть за собой плуг под плетью грубого мужлана, или заползать в темную, низкую конуру на ночь, возможно, подгоняясь тычками палки. Со временем, быть может ей разрешили бы спать прикованной цепью в ногах её владельца, или в пределах досягаемости по его усмотрению. Однако я подозревала, что было бы опасно посвящать её в свои мысли. Безусловно, мы были обе были в темноте, и друг дружку не видели, но всё же она была свободна, я а в неволе.

— Ты только не расстраивайся, из-за того, что Ты всего лишь из Крестьян, — попыталась сгладить ситуацию женщина. — Про эту касты можно сказать очень много хорошего.

— Да, — согласилась я. — Когда люди едят, им стоит почаще задумываться о том, кого они должны благодарить за это.

— Конечно, — признала она, что вероятно было весьма великодушным жестом с её стороны. — Подозреваю, что тебя схватили где-то на проселочной дороге, и возможно даже, изнасиловали в ближайшей канаве.

— Возможно, — не стала разуверять её я.

— А я стала жертвой тщательно продуманного заговора и запутанной интриги, с целью получения трофея знатного происхождения ради выкупа, — поведала мне пленница.

— О-о? — заинтересованно протянула я.

— Кстати, раз уж Ты из простых Крестьян, — заметила женщина, — тебе есть чего бояться.

— Почему это? — осведомилась я.

— Не думаю, что они держат тебя ради выкупа, — сказала она. — Ну, Ты меня понимаешь.

Не дождавшись моего ответа, моя собеседница продолжила:

— Мне право неловко обращать на это твоё внимание, но Ты должна быть готова к такой возможности, моя дорогая. Эти мужчины — животные, но животные сильные! Они могут приготовить для тебя другую судьбу, ту о которой мы не осмеливаемся даже думать!

— Что? — уже с откровенным страхом спросила я.

— Какая же Ты тупая, дорогуша, — усмехнулась она, и намекнула: — Ты из низшей касты. Неужели так трудно догадаться?

Но я опять промолчала.

— Ошейник! — трагическим шёпотом проговорила женщина.

Признаться, я облегчённо вздохнула. Тон её голоса заставлял меня опасаться, что она имела в виду, что-то иное, ужасное, например скармливание тому шестилапому хищнику, с которым я столкнулась на карнизе. А раз так, то чего мне было опасаться? Я ни в коей мере не собиралась вызывать неудовольствия у мужчин, по крайней мере, настолько, насколько это было в моих силах. Причём, я была настроена угождать моим владельцам даже не столько из соображений простого благоразумия, чтобы избежать наказания или даже смерти, сколько по причине того, что я действительно, подлинно, искренне хотела доставлять удовольствие мужчинам. Что-то во мне, ещё со времени созревания, а может и раньше, жаждало служить мужчинам, любить их, беспомощно, тотально. Да, я признаю это, и в этом мире такое признание ничего для меня не стоит! Я хочу доставлять удовольствие мужчинам! Можете меня за это осуждать, если хотите, но я такая, какая есть! Впрочем, возможно, вы просто не знаете мужчин, тех, которые живут в этом мире! Достаточно одного их присутствия, чтобы я стала податливой, покорной и послушной. Пусть их свободные женщин пытаются разглагольствовать и противоречить им, в надежде, что смогут сделать их несчастными, если у них на это имеются какие-то странные причины, но лично я перед такими мужчинами могу быть только собой, рабыней.

— Да, — прошептал голос из темноты, — ошейник!

Но я уже была в ошейнике! Я чувствовала его, даже теперь, на моей шее. Правда, как мне сообщили, это был государственный ошейник, а я вовсе не стремилась принадлежать государству. Я предпочла бы принадлежать конкретному мужчине, частному лицу. Я хотела быть сокровищем для него любить его от всего сердца и служить ему. Возможно, если бы он был очень доволен мною, то не бил бы меня или не стал продавать.

— О моей красоте ходило много слухов, так что у меня никогда не было недостатка в пылких парнях, соперничавших друг с другом за место моего поклонника, — поведала мне моя собеседница. — Они заваливали меня подарками, в то время как я ничего им не давала! И вот однажды, один из таких, не самый назойливый и известный, предложил мне посетить вместе с ним магазин ювелира, недавно открывший двери в нашем городе, чтобы я смогла бы выбрать для себя самое прекрасное из дюжины рубиновых ожерелий, которое он обещал купить мне не раздумывая. Он был весьма таинственным молодым человеком, изредка общавшимся со мной, при этом всегда скрывая лицо под маской, что но объяснял тем, что его высокое рождение не должно быть открыто, и поэтому, назначая мне рандеву, он попросил оставить его в тайне. Естественно, это возбудило моё любопытство. А когда он показал мне одно из предложенных ожерелий, я испугалась, что у меня закружится голова.

— И что произошло дальше? — полюбопытствовала я.

— Я дала согласие на тайное свидание с ним, в тот же самый день, немного позднее, — продолжила женщина. — Я даже отказалась от своего паланкина, приказав своим носильщикам ждать меня, а сама прошла через парк пешком. Я даже покружила немного по аллеям, хотя до того магазина было не больше четверти пасанга.

Я решила, что это было не очень далеко, хотя в тот момент, разумеется, я никакого понятия не имела о мерах расстояний принятых в этом мире.

— Мы встретились с ним в задней комнате магазина, спрятанной от солнечного света и суматохи улицы. Он снова пришёл на рандеву в маске, а я, само собой, была скрыта вуалью. В той комнате, при свете прекрасных золотых ламп, мне продемонстрировали дюжину ожерелий. Я хорошо представляла себе цену таких предметов, о надо признать, оказалась под впечатлением. Конечно, я выбрала самое большое и самое красивое.

— Пожалуйста, продолжайте, — нетерпеливо попросила я, поскольку моя собеседница на некоторое время замолчала.

— Оно состояло из более чем ста рубинов, — сообщила она.

— Пожалуйста, — повторила я.

— Тогда мой поклонник спросил меня: «Могу ли я надеть это на вашу шею?» Я не увидела в этом для себя никакого вреда, при условии, конечно, что это будет сделано поверх моих одежд и вуалей, тем более, что самой мне застегнуть ожерелье было трудно. Ну Ты меня понимаешь.

— Конечно, — заверила её я.

— Там в комнате было зеркало, так что я не только чувствовала, но и видела, как он подошёл ко мне сзади и, разместив ожерелье на моей шее, застегнул замок. Дело в том, что никогда прежде мужчина не надевал на меня ничего подобного. Признаться, мне показались тревожными те ощущения, которые я испытала при этом.

Она опять помолчала, но на этот раз я не стала понукать её.

— Я рассматривала себя в зеркале, и восхищалась тем, как красиво я выглядела! — наконец, продолжила она. — Как поразительно прекрасно смотрелось на мне это ожерелье, с его многочисленными мягко поблёскивавшими нитями. А он по-прежнему стоял почти вплотную позади меня, и это заставляло меня чувствовать себя неловко. Я не могла понять тех эмоций, что вызывало во мне его присутствие. Боюсь, в тот момент у меня перехватило дыхание. Мужчина был так близко, что я даже почувствовала некую слабость. «Оно симпатичное», — сообщила я ему, постаравшись, чтобы мой голос звучал пренебрежительно. «Мне нравится всё, что нравится вам», — заверил он меня, и при этом его голос показался мне очень глубоким и сильным. Повторяю, он стоял почти вплотную сзади меня. И тогда он положил свои руки мне на плечи. Благодаря зеркалу я видела, как он держал меня. Мои ноги задрожали и чуть не подогнулись от слабости. Комната была закрыта, и я понимала, что, если он захочет, то я окажусь в его власти. Конечно, я была уверена, что он не может воспользоваться своим преимуществом и сделать что-то тревожащее, например, прикоснуться губами к моему плечу. В конце концов, он был джентльменом. Но всё же он стоял слишком близко, и казался таким сильным. Должен ли джентльмен выглядеть таким? Мне казалось, что нет. Но он заставил меня почувствовать себя неловко. Я решила, что мне не нравятся эти эмоции, и что следует научить его уважать женщин. Следовало напомнить ему о том поведении, которое от него ожидалось. Я должна была поставить его на место. Мне вдруг захотелось подразнить и помучить его. И тогда я сказала: «Подозреваю, что Вы хотели бы быть вознагражденным за ваш подарок. Возможно, вам хотелось бы, чтобы я на мгновение опустила свою вуаль, чтобы Вы могли взглянуть на моё лицо». «Смею ли, я надеяться на это?» — спросил он. «Нет, — отрезала я. — И отпустите меня!». Говорила я резко и решительно, и мужчина немедленно убрал свои руки с моих плеч и отстранился. Мне ещё показалось, что на его губах на мгновение промелькнула улыбка, но я решила, что должно быть ошиблась. Снова полюбовавшись на своё отражение в зеркале, я пришла к выводу, что это ожерелье мне идёт. «Я ухожу сейчас же», — заявила я. «Конечно», — не стал протестовать он.

— И Вы не отблагодарили его за ожерелье? — удивилась я.

— Конечно, нет, — фыркнула женщина. — Такие как он, обязаны делать такие подарки, такой как я.

— То есть Вы даже на мгновение не опустили свою вуаль? — уточнила я.

— Конечно, нет, — раздражённо бросила она. — За кого Ты меня принимаешь? Я по-твоему свободная женщина или нет?

— Конечно, да, — поспешила успокоить её я.

— Я пересекла зал магазина и вышла на улицу. К счастью, на расстоянии не больше, чем в несколько ярдов я увидела общественный паланкин, что не могло меня не порадовать, ведь это значило, что мне не придётся идти пешком по мостовой и пачкать свои уличные туфельки. Мой поклонник тут же махнул рукой, подзывая его ко мне, и сунул монету в руку первого носильщика. Я демонстративно не входила в паланкин, нетерпеливо ожидая, пока мужчина не подаст мне руку. А когда он сделал это, то я уселась внутри, поправив свои одежды и вуали. Всё на что я расщедрилась для него, был лишь презрительный взгляд. Пусть он пострадает, помучает себя, гадая, чем он вызвал моё недовольство. А у меня оставалось ожерелье, так что, не имело никакого значения, увижу ли я его снова. С моей точки зрения сделка была выгодной. Однако с другой стороны, этот шут показался мне интересным. И был явно богат, раз мог позволить себе купить и подарить такое ожерелье. И как знать, как далеко могла простираться его щедрость в дальнейшем, и что можно было бы поиметь с такого как он, особенно если подойти к такому вопросу с умом, на какие редкие и драгоценные подарки, можно было бы его раскрутить, простым обещанием своего расположения? Уверяю тебя, моё расположение не так-то легко заслужить, если это вообще возможно. Пусть это ожерелье будет всего лишь первым в последовательности, подумала я, из более богатых и с большей надеждой и отчаянием предложенных подарков, первым из многих предложенных мне поощрений. Таким способом я могла бы дать ему ясно понять, что у него остаётся надежда добавить некий дополнительный вес, некое очарование, возможно даже некую убедительность к своим просьбам. Он был в маске, что позволяла предложить его знатное происхождение, возможно одно из самых высоких в городе. В таком случае, решила я, можно будет даже позволить нашим отношениям развиваться, несмотря на, возможные трудности или препятствия, связанные с кастами. Хотя конечно, в таких вопросах нужно соблюдать осторожность, ну Ты сама знаешь. Конечно, он попытался скрыть своё лицо, чтобы избежать публичного позора, в случае моего отказа, который как он, конечно, понял, вполне мог последовать. Я была уверена, что он вернётся, ведь он, несомненно, он был сражён мною, как может быть сражён мужчина свободной женщиной знатного происхождения. В конце концов, я была не одной из тех пышных, едва одетых маленьких шлюх, чьей работой является обслуживание мужских инстинктов. Такую бессмысленную мерзость слишком легко заиметь. Их можно задёшево купить в любом городе, причём зачастую прямо на улице.

— Да, это точно, — вынуждена была признать я.

Мне говорили, что многие из нас не относились к разряду дорогих товаров. Правда, я понятия не имела, насколько дорогой могла бы быть я сама, особенно с учётом некоторых особенностей, имеющих отношение ко мне, прежде всего моей новизны в этом мире, и вытекающего из этого незнания его реалий, наложенное на довольно искусное владение языком, необычное для столь недолгого срока его изучения. Разумеется, предположительно, если верить охранникам из загонов, я была весьма соблазнительной особой, и конечно, благодаря обработке, которой меня подвергли, чрезвычайно беспомощной и сексуально отзывчивой. Такие особенности могли бы значительно поднять мою цену. Я, конечно, не знала, какую цену за меня уплатили, но не думала, что отдали меня слишком дёшево. Впрочем, я также не сомневалась в том, что моя цена могла бы быть излишне высокой.

Со слов надзирателя я знала, что могла бы легко стать «серебрянотарсковой девкой», но я даже не понимала, что это могло бы означать. Нет, я, конечно, догадывалась, что это, скорее всего, означало, что при продаже меня кому-либо, тот должен был заплатить «Серебряный тарск», но при этом у меня не было никакого ясного представления относительно вовлечённой ценности. Покупательной способности этого самого «серебряного тарска» я не знала. Однако можно было предположить, что это должна быть хорошая цена за такую как я. И эта цена, насколько я поняла, имела непосредственное отношение не столько к моей внешности, сколько к тому, что пряталось внутри меня, к моей легкой возбудимости и быстрому зажиганию, и неподдающейся контролю, неудержимой страсти. Впрочем, и моя красота, если, конечно, она была, вероятно, не уменьшала мою цену. Надеюсь, что читатели, если таковые найдутся, поскольку я не знаю, дойдёт ли до них моя рукопись, не будет шокированы этими моими рассуждениями. Точно так же, как мужчины выбирая одно животное для скачек, купят то, которое развивает большую скорость, а для перевозки тяжестей предпочтут то, которое сильнее и выносливее, точно так же, они будут выбирать другое животное за его красоту и страстность, имея в виду использование на мехах в своём любовном гнёздышке. До некоторой степени это всё ещё тревожило меня, но я вынуждена была признать свою беспомощность в этих вопросах. И, как я уже говорила, дело было не столько в том, что я знала, что должна доставить максимум удовольствия владельцу и пылко ответить на его прикосновения, если не хотела поставить свою жизнь под угрозу, поскольку являлась собственностью, сколько в том, что я себя уже практически не контролировала. Мужчины сделали это со мной. Теперь я принадлежала им полностью. Пусть это поймут те, кому дано понять, что это значит, а кто не в состоянии этого понять, пусть идут куда подальше. Разве у них есть другой выбор? Впрочем, как и у меня.

— В принципе, не имело значения, — сказала она, — какова могла бы быть его каста, если только она была достаточно высокой, поскольку я сама из Торговцев, одной из самых высоких каст, если не самой высокой, за исключением разве что Посвященных.

Как раз про Посвященных я знала немного, если не сказать — ничего. Единственное о чём меня проинформировали в этой связи, это то, что, таким как я не разрешилось входить в их храмы, дабы мы их не осквернили. Обычно, если мужчине требовалось посетить храм, то он приковал свою рабыню снаружи, или оставлял её в специальном загоне вместе с другими животными.

— Так вот, — продолжила женщина после недолгого молчания, — независимо от того, какой была его каста, предполагая, конечно, что это была одна из высших, для нас было бы практично рассмотреть возможность отношений свободных компаньонов. И если его каста считалась более высокой по сравнению с моей, ошибочно, конечно, то я, в таких отношениях, казалось бы, повышала бы свою касту. А с другой стороны, почему бы мне, не воспользоваться своей красотой и не достичь самых высоких каст, принимая во внимание, конечно, что Торговцы не были оценены по достоинству, как самая высокая из каст, разумеется, не считая только Посвященных.

Вот тут мне стало ясно, что на самом деле, она сама не слишком верила, несмотря на все её заявления, что Торговцы были высшей кастой. Уж слишком ей не терпелось «повысить касту». Интересно, что за любовь была в этом? Почему ей так хотелось поднять касту? Конечно, с моей точки зрения, в этом не было никакой важности или смысла. Лично мне кастовые соображения казались искусственными и довольно бессмысленными, за исключением того, что они отражали наборы занятий связанных с той или иной кастой. Даже если предположить, что в касте что-то было. Почему она должна была полагать, что наделена правом, повысить свою касту? Что в ней было такого особенного? Почему дочь Торговца должна стремиться к более высокой касте? В чём смысл? Почему ей должны позволить повысить касту? Почему она не хотела искать любовь в своей собственной или даже в низшей касте? Почему она не хотела искать любовь везде, где она могла бы её встретить вне зависимости от касты? Впрочем, я не была гореанкой, а она, в конце концов, была свободной женщиной. Так почему бы ей не заключить сделку или не запланировать улучшить своё положение в обществе? Но как это отличалось от положения рабыни, чьё положение в обществе закреплено, столь же прочно, как ошейник на её горле. Она не может продать себя, но может быть продана. Она обязана служить любому, даже самому низкому владельцу с той же самой страстью, преданностью и совершенством как правителю города. Честно говоря, я иногда задавалась вопросом, не способствует ли существование кейджер стабильности этого мира. Мужчина, получающий от женщины всё, вряд ли будет неудовлетворен, жесток и переполнен злобными амбициями. Наоборот, он будет счастлив, а от счастливых мужчин в целом маловероятно ожидать серьезных побуждений к разрушению общества. Ну и, конечно, рабыня надеется найти своего любимого господина, того, кому она жаждет служить покорно, старательно, благодарно, радостно и во всём изобилии своей женственности, и кто будет заботиться о ней, любить её и дорожить ею как лучшей рабыней из рабынь. Это объектом его плети она хочет быть. Однако при всей нежности их отношений, он никогда не позволит ей забыть, чей ошейник она носит. И рабыня любит его за это, за его силу и за его право полностью и бескомпромиссно распоряжаться ею.

Интересно, была ли в свободной женщине, столь надменно говорившей из темноты, хоть какая-нибудь женственность или понятие женственности вообще?

Лично мне показалось, что у неё не было никакого понятия относительно того, что значит быть женщиной. Несомненно, если выкуп за неё будет заплачен, то она так никогда этого и не узнает.

Пряталась ли рабыня в глубинах её сердца? Не могло ли быть так, что она просто не понимала того, где на самом деле могло быть её истинное счастье?

— Да, — сказала она, — Торговцы и есть самая высокая из каст, за исключением только Посвященных, конечно.

Посвященным, насколько я поняла, был предписан целибат, по крайней мере, так предполагается.

— О да, подумала я! Он должен вернуться! — продолжила свой рассказ моя собеседница. — В конце концов, он был сражен мною! И я, даже не посмотрев в его сторону, устроилась в паланкине. Пусть он подрожит. Пусть он пострадает! Мимоходом я отметила, что паланкин выглядел каким-то странно тяжеловесным. Конечно, именно мужчина должен был закрыть дверцы, что он и сделал, со словами: «Не сомневаюсь, что выкуп за тебя будет большим». «Что?» — не поняла я, быстро поворачиваясь к нему, но дверцы паланкина уже захлопнулись. Последнее, что я услышала, был двойной стук засовов, скользнувших на место, после чего внутри паланкина внезапно стало абсолютно тихо. Я сползла со скамейки на колени и постучала в дверцы. Мои удары я слышала совершенно отчётливо, но снаружи не долетало практически ни звука. Сказать, что я испугалась, это всё равно, что не сказать ничего. Вдруг паланкин подняли, и он начал перемещаться. Я потеряла равновесие и неловко завалилась на бок. Выпрямившись, я закричала, и начала в панике метаться внутри тесного пространства, стуча во все стенки, пол и даже потолок. Но паланкин продолжал, как ни в чём ни бывало, двигаться, не знаю куда. А я сходила с ума внутри, дико метаясь, как пойманное в ловушку животное. Я звала носильщиков, но те либо не могли, либо не хотели меня слышать. Единственное, чего я добилась своими отчаянными воплями, отражавшимися от стен паланкина, это сорванный голос и боль в ушах. Вскоре я осознала, что какими бы громкими не были мои крики, снаружи их едва ли кто-то мог услышать. Оторвав драпировку с одной из стенок паланкина, я обнаружила под ней железо. У меня уже не было сомнений, что за ним был слой какого либо звукоизолирующего материала, снаружи обшитый лакированным шпоном, так что никто даже не подозревал, что было внутри. Я качнулась в сторону и навалилась на створки дверей. Они даже не пошевелились. Оторвав шёлковую обивку, я обнаружила железо и под ней. Можно было не сомневаться, что их конструкция была такой же как и конструкция стенок. Дверцы были плотно закрыты и заперты. Я попыталась просунуть пальцы в притвор, но у меня ничего не получилось. Пальцы нащупали кожаное уплотнение. Несмотря на все мои попытки навалиться на них или бить, двери стояли как вкопанные. Я отбросила в сторону подушки паланкина и сорвала обивку дна — пол железный. Оторвав шёлк с потолка, обнаружила металл и там. Наверняка, где-то могли быть каналы, позволявшие проникать воздуху внутрь, но гасить звуки, не давая им выходить наружу. Упираясь в пол, я попыталась надавить руками вверх. Ничего! Я снова пыталась кричать, звать на помощь, угрожать. Я обещала награду! Я уговаривала! Но паланкин продолжал двигаться, время от времени поворачивая, то в одну сторону, то в другую. Скорее всего, меня несли уже не по оживлённым улицам, а по каким-нибудь переулкам. Мой голос окончательно охрип от криков. Горло саднило, я едва могла говорить. Ткань на кончиках пальцев и ладонях моих перчаток испачкалась и порвалась от трения по твердым поверхностям. О мои дорогие перчатки! Они были уничтожены! А суставы моих пальцев и кулаков были сбыты почти в кровь постоянными ударами в стены, пол и потолок паланкина, куда-то не останавливаясь двигавшегося и, то и дело, поворачивавшегося то вправо, то влево. Но я уже не обращала внимания на боль в руках, я стояла на коленях на сброшенных на пол матраце и покрывалах и в расстройстве и бесполезном гневе молотила в стену и двери. В конце концов, совершенно опустошенная и несчастная, я бросилась на живот и зарыдала.

— Продолжайте, — нетерпеливо попросила я, после короткого молчания.

— Представьте мои чувства! — сказала женщина. — Я оказалась в железном ящике и меня уносили неизвестно куда!

— Вы были беспомощны, — констатировала я.

— Впервые в моей жизни, — буркнула она. — Позже, паланкин, очевидно, был погружен фургон и, несомненно, прикрытый тентом или просто брезентом, вместе со мной вывезен из города. Измотанная свалившимся на меня несчастьем и бесплотными попытками вырваться, я в конечном итоге заснула. Сколько я проспала — не знаю, но, несомненно, не один ан. Проснулась я от толчка, должно быть в тот момент, когда паланкин вытаскивали из фургона. Дверцы открылись, и я услышала насмешливый мужской голос: «Выходи, приехали». Осторожно подползя к порогу паланкина, я выглянула наружу. Там было темно. Мы находились в каком-то полуразрушенном сарае. В дверной проём я смогла разглядеть разваливающиеся стены и остатки крыши. Похоже, я оказалась где-то в сельской местности. Сквозь прорехи в крыше были видны луны, заливавшие бледным светом внутренности сарая. Тут на мою шею набросили петлю, верёвка натянулась, и мне ничего не оставалось, кроме как выйти из паланкина. Мужчина, в руках которого была верёвка, остался позади, удерживая меня на месте. Остальные похитители, человек шесть или семь стояли передо мной. Причём тот, что заманил меня в магазин, стоял чуть впереди остальных, и напротив меня. Он по-прежнему оставался в маске. Похоже, что именно он был среди них за главного. «Что всё это значит? — спросила я. — Вам это не сойдёт с рук! Вы заплатите за это!». Я почти срывалась на крик. «Освободите меня!» — потребовала я. «Держи рот на замке» — спокойно бросил мне мужчина в маске. И он сказал это мне, свободной женщине! «Я буду делать то, что захочу!» — заявила я. «А Ты хочешь сохранить свою одежду?» — язвительно поинтересовался один из мужчин. Послышались смешки остальных. «Я — свободная женщина» — прошептала я. Тот, который был в маске, и которого я по-дурацки приняла за сражённого мной простака, принялся с явным интересом рассматривать мою фигуру. Я, подсвеченная лунным светом, была хорошо видна ему, лишь местами мою фигуру перечёркивали тени от обрешётки развалившейся крыши сарая. Конечно же, он был свободным и мог бы относиться ко мне с уважением, поскольку я тоже была свободна. Но он откровенно, с головы до пят, разглядывал меня в лунном свете, заставляя чувствовать себя крайне неловко. «Неважно, какой величины выкуп Вы желаете получить, он будет заплачен быстро» — заверила его я. «Давай мы её разденем, — предложил один из этих скотов, — и пусть она нам послужит в качестве рабыни, до тех пока выкуп не будет заплачен. Всё равно об этом никто не узнает. И она же сама, в своём тщеславии, никогда не расскажет о том, что с ней было сделано». Я и раньше не могла сдвинуться с места из-за верёвки на моей шее, а теперь и вовсе мои ноги словно приросли к земле. «Конечно, не скажет, — усмехнулся другой, — ведь если она осмелится на такое, то, несомненно, её упекут в рабские загоны и продадут вне города». Я вздрогнула. Можешь представить себе, какой ужас охватил меня в тот момент! От одной мысли, что я могу оказаться в руках таких животных, у меня начиналась паника! Нет, Ты только представь себе! Меня, свободную женщину, могли держать в качестве рабыни? Но я не такая! Даже мысль об этом была непереносима для меня! Она бросала меня в дрожь! Я чуть не упала в обморок. «Вы только посмотрите, — засмеялся один из них, — как она желает служить!» «Нет, Нет!» — выкрикнула я, но мужчины только громче засмеялись. Как они могли так неправильно понять мою реакцию? «Ты быстро начала бы увлажняться и течь, как только оказалась бы голой в цепях, красотка» — заявил другой похититель. «Нет!» — воскликнула я. «Можешь даже не сомневаться, стоит тебе только один раз почувствовать плеть, и Ты сама поспешишь служить», — заверил меня третий. «Нет, нет» — бормотала я, почти теряя сознание и едва способная говорить. «Интересно» — задумчиво проговорил их лидер. Он что, также, неверно истолковывает мои реакции? «Я — свободная женщина!» — попыталась настаивать я, но тут же в ужасе шагнула назад, поскольку мужчина в маске, вожак похитителей, вытащил нож. Я вовсе я не собиралась прижиматься к тому мужчине, что стоял позади меня, держа в руке верёвку, что была на моей шее. Просто у меня не было иного выбора. Мне пришлось прижаться к нему спиной отступая под угрозой оружия. «Пожалуйста!» — только и смогла выдавить из себя я, низом живота почувствовав острие ножа сквозь слои моих одежд. Мужчина сделал резкое боковое движение, заставив меня негромко вскрикнуть. На моей одежде появился разрез пару хортов шириной. «Держи руки по бокам» — приказал мне их лидер, просовывая свой нож под мои одежды. Затем я почувствовала, как острие слегка прижалось, к низу моего живота. «Пожалуйста!» всхлипнула я. Но мужчина только усилил нажим, вынуждая меня ещё сильнее прижаться к тому, который стоял сзади меня. Я буквально была пришпилена к нему остриём ножа. «Ну что, есть у неё живот?» — осведомился один из мужчин. «Ой!» — выдохнула я, задрожав всем телом. «Похоже на то» — ответил ему из вожак, и они опять засмеялись. «Надеюсь — соблазнительный?» — полюбопытствовал другой разбойник. «Вот сейчас и поглядим» — усмехнулся третий. «Руки по бокам!» — не терпящим возражений голосом предупредил меня мужчина в маске, и я почувствовала, что нож повернулся под моими одеждами, лезвием вверх. О том насколько остр был этот клинок я уже поняла по тому с какой лёгкостью он только что рассёк несколько слоёв ткани. У меня не было никаких сомнений относительно того, что мужчине достаточно будет одного движения вверх, чтобы вскрыть мои одежды от паха до горла. Я напрягалась и заплакала. Но он убрал нож из-под моих одежд и вложил его в ножны. Мои руки тут же самопроизвольно метнулись к прорехе, попытавшись прикрыть обнажившийся низ живота. У одного из мужчин даже вырвался возглас разочарования. «Руки по бокам» — напомнил мне мой похититель, и я снова вернула руки на прежнее место. Однако прорезь теперь была хорошо скрыта, поскольку я успела затянуть её одеждами. «Цену рабыни легче всего установить, когда она полностью обнажена, — глядя мне в глаза, объяснил мой похититель, — однако ценность свободной женщины, той, за которую требуют выкуп, зачастую лучше сохраняется, если проявить уважение к её скромности». «И то верно» — поддержал один из его подельников. Не знаю почему, но в тот момент я почувствовала раздражение. «Держи руки по бокам» — снова повторил мужчина в маске. Конечно, я подчинилась, и в то же мгновение почувствовала, как на моё тело лёг широкий кожаный ремень. Его довольно туго затянули, и застегнули пряжку, расположенную на спине. С руками, плотно прижатыми к телу, я почувствовала себя совершенно беспомощной. Позже я узнала, что на этом ремне сзади имелось кольцо, посредством которого меня можно было прикрепить к различным предметам, таким как другие кольца в стенах или столбах. Верёвка так и осталась на моей шее. «Ну и на какой выкуп мы можем рассчитывать за тебя?» — поинтересовался мой похититель. «Я бесценна» — заявила я. «Тем не менее, — усмехнулся этот зверь, — мы будем думать о тебе с точки зрения конечной суммы». «Меня будут искать армии!» предупредила я. Один из негодяев рассмеялся, но другой заметил: «Можно не сомневаться, что искать её будут упорно». «Не беспокойся, леди, — насмешливо сказал мой похититель. — У нас есть, превосходное место, в котором тебя никто никогда не найдёт».

В этом месте женщина снова надолго замолчала, и я услышала, как в темноте громыхнула решётка. По-видимому, пленница в раздражении опять попыталась трясти прутья, бесполезно, разумеется. Вслед за лязгом решётки, я расслышала металлический скрип. Так скрипит цепь, на которой подвешен некий тяжёлый предмет, раскачивающийся из стороны в сторону. Я, конечно, не могла знать, каким именно способом она была лишена свободы, однако, исходя из того, что уже узнала об этом мире, нисколько не сомневалась, что это было очень эффективно. Кроме того, снизу то и дело доносился плеск воды. Звук, свидетельствовавший о том, что там было что-то большое, чьё любопытство было возбуждено нашим присутствием здесь.

— Затем он протянул руки к моей голове, — наконец продолжила моя собеседница, — и я была беспомощна перед ним, удерживаемая в неподвижности широким ремнём на теле, и верёвкой на шее. Его пальцы коснулись моей вуали! «Нет!» вскрикнула я. Он отстегнул булавки, но придержал вуаль на месте, не давая ей упасть. «Нет!» взмолилась я. Какой беспомощной я была! Ему ничего не стоило обнажить моё лицо просто по прихоти! «Помнится, у тебя не возникло желания, — заметил он, — опустить вуаль, даже на мгновение, и позволить мне взглянуть на твоё лицо». «Нет!» всхлипнула я. Конечно, он намекал мне на моё собственное поведение в магазине. Это испугало меня ещё больше. Моя вуаль удерживалась на месте только его руками, и он мог удалить лёгкую ткань в любой момент и любым способом, стоило ему только этого пожелать. «Ну раз уж тебе так не хочется, чтобы я опустил твою вуаль, — усмехнулся мужчина, — тогда пусть она будет поднята». Сказав это, главарь похитителей перекинул мою вуаль через голову и завязал на моей шее, закрыв лицо полностью и ослепив меня. Прямо сквозь ткань глубоко в мой рот был втиснут кляп, и закреплён на месте повязкой завязанной на затылке. Затем он натянул мой капюшон вперёд и привязал его под моим подбородком. Но верёвка так и осталась на моей шее. Меня подняли и усадили на деревянный пол. К моему ужасу подол моих одежд была задран и с меня сдёрнули туфли и чулки. «А ножки у неё что надо», — услышала я чей-то голос. Сказано это было с одобрительными нотками. «Рабские», — поддержал его другой мужчина. «Точно», — согласился третий. Я попыталась поджать ноги, но кто-то из них удержал их на месте, скрестил и, уложив правую поверх левой, связал моим же чулком. «Туфли дорогие, со сложной вышивкой, — послышался с некоторого удаления голос их лидера, — несомненно, в городе нет другой такой пары. Их сразу опознают, так что это будет самым лучшим знаком того, что она в наших рука». Затем его голос раздался уже рядом со мной, и обращался он тоже ко мне: «Одно мычание или поскуливание означает „Да“, два — „Нет“. Поняла меня?». Я проскулила один раз. Насколько я поняла, это был своеобразный способ общения с заткнутым ртом.

В этом она была права. Подобный код, обычно используется в этом мире. Во всяком случае, в загонах от меня именно так требовали отвечать, когда во время моего обучения тренировали носить различные кляпы и повязки на рот. Точнее об этом меня предупредили, уже когда заткнули мне рот в первый же раз. Понятно, что свободным женщинам такие способы могли быть в новинку. Разумеется, они не глупы, по крайней мере, не больше, чем другие женщины, и быстро обучаются этому. В конце концов, можно не сомневаться, что большинство рабынь когда-то были свободными женщинами. Относительно кляпов будет интересно упомянуть такой метод, как «затыкание рта желанием владельца», при котором женщине просто запрещают говорить, за исключением, конечно, мычания или скуления в ответ на прямые вопросы. Помимо этого, «желанием владельца» женщина можно быть также и «связана», то есть, держать свои конечности в определённом положении, например, скрещенные запястья за головой или за спиной, как если бы они были связаны на самом деле. Само собой разделять их ей запрещено без соответствующего разрешения. А вот почему одно мычание используется для «Да», а два — для «Нет», я не знаю. Возможно, дело в том что большинство людей обычно думают о таких ответах, с точки зрения «Да» или «Нет», а не «Нет» или «Да». По крайней мере, мне не кажется, что это как-то связано с большей частотой утвердительных ответов на вопросы по сравнению с отрицательными. Например, на вопрос: «Ты хочешь иметь одеяло в своей конуре?» более вероятно услышать жалобный утвердительный ответ, тогда как на вопрос: «Ты хочешь плети?» скорее можно ожидать искреннего «Нет».

— Наконец с моей шеи сняли петлю, — продолжила незнакомка, — и подняли на руки. «Мы ожидаем, что Ты будешь послушна», — сообщил мне их лидер. Судя по тому, с какой стороны доносился его голос, на руках меня держал кто-то другой. «Если же Ты послушной не будешь, или захочешь доставить нам неприятности, — добавил он, — одежду с тебя снимут, и Ты будешь выпорота, как если бы была рабыней. Ты меня поняла?» Конечно, я предполагала, что он блефует, но с таким мужчиной, с такими мужчинами, такими скотами и негодяями, уверенности я не чувствовала, а потому проскулила один раз. «Убери её» — приказал вожак своему подчинённому. Я зарыдала и задёргалась, но всё было напрасно. Меня куда-то понесли, а потом уложили, я думаю, в ящик или сундук. Затем послышался стук крышки и клацанье замков. Я насчитала четыре щелчка. Потом сундук был погружен на повозку и меня куда-то повезли. Несколько раз меня перекладывали из одного ящика в другой, а сам ящик часто переставляли с одного транспортного средства на другое. Рот мне освобождали только с наступлением темноты и только для того, чтобы накормить и напоить. Не раз меня транспортировали по воздуху.

Меня, кстати, тоже, перевозили по воздуху, по крайней мере, один раз. Я хорошо помню охватившее меня при этом чувство беспомощности, свистящий ветер и раскачивание корзины. Похоже, достичь этого места, этого очевидно далёкого от остального мира орлиного гнезда, можно было только воздушным путем. Женщина утверждала, что была одета. Из-за темноты знать это наверняка я не могла, но не думала, что она меня обманывала. Наверное, можно было считать, что ей крупно повезло, ведь большинство принесенных сюда женщин, которых я видела сквозь решётку во время моего нахождения в камере, вырубленной в скале, были доставлены либо раздетыми, либо скудно одетыми пленницами. Работорговля, отлов рабынь и их обработка, судя по всему, были одним из основных занятий в этом месте. Как я уже упоминала в этом мире, женщины считаются одним из видов трофеев. Возможно, позднее женщин вывозили на далёкие рынки, расположенные вне этих гор.

— Я часто вспоминаю, — всхлипнула пленница, — что они сказали, что у них для меня подготовлено место, в котором меня никто и никогда не найдёт!

Я услышала, как она снова встряхнула решётку.

— О, да! — вдруг выкрикнула женщина. — Здесь я, конечно, в их власти! Здесь мне нечего рассчитывать на спасение!

И у меня не возникло ни малейшего сомнения в этом утверждении.

— А что с рубиновым ожерельем? — полюбопытствовала я.

Полагаю, что это была очень красивая вещь, и немалой ценности к тому же.

— Эти слины оставили его на мне! — зло выкрикнула она. — Я носила его вплоть до моего прибытия сюда. Думаю, это было их шуткой, что я должна была демонстрировать всем окружающим, висевшую на моей шее приманку, которую они положили в свою ловушку, и из-за своего страстного желания обладать которой, я и оказалась в их власти! Их шутка закончилась только перед тем, как меня посадили сюда. Только перед этим с меня сняли то ожерелье.

— И Вы не знаете, где оно теперь? — поинтересовалась я.

— Нет, — буркнула моя собеседница. — Возможно, что оно снова используется ими. Возможно даже, что прямо сейчас оно лежит в ловушке, приманивая новую жертву. Они — умные негодяи!

Последнюю фразу женщина выкрикнула внезапно громко, сопровождая встряхиванием решётки. Звуки, которые я услышала потом, говорили, что она заплакала.

Следует признать, что ловушка, в которую она попалась, действительно, была подстроена весьма умно и ловко. Здешние мужчины, как выяснилось, оказались, очень квалифицированными в подобных делах. Захват, сокрытие следов, транспортировка и многие другие сопутствующие мероприятия, всё говорило об отработанных методах, богатом опыте и сообразительности занимавшихся таким бизнесом.

Судя по тому, что рассказала пленница, смело можно было сделать вывод, что она богата. Следовательно, за неё можно было ожидать значительный выкуп, несомненно, гораздо больший, чем она, или почти наверняка, любая другая женщина, могла бы принести на торгах. Если бы это было не так, то, на мой взгляд, казалось маловероятным, что мужчины стали бы держать её здесь, в ожидании денег. Скорее они просто продали бы её, индивидуально в розницу или оптом, вместе с другими. Как выяснилось, она была свободной женщиной. Я же, с другой стороны, относилась к тому виду женщин, для которых более подобало принадлежать, о чём я знала даже в моём прежнем мире. Сложилось так, что я очутилась здесь, на Горе, и действительно принадлежала. Разумеется, я предпочла бы принадлежать одному владельцу. Кое-кто из читателей, кстати, мог бы подумать, что все мы предпочитаем выбрать себе своего собственного владельца, причём, не просто частного, но отдельного господина, для которого можно было бы быть единственной собственностью этого вида, но это не так. Думаю, что лично я предпочла бы выбрать своего собственного владельца сама. И это, скорее всего, был тот перед, кем я стояла на коленях ещё до того, как моё тело привыкло к железным узам, тот, кого я так и не смогла забыть, но кому так не и смогла понравиться, тот, чью плеть я поцеловала первой. Однако, по крайней мере, некоторые из нас, предпочли бы не иметь права выбора своего собственного владельца, а принадлежать тому, кто выберет их сам, кому они должны будут стремиться угождать со всем обилием своей порабощённой женственности, желают они того или нет. Честно говоря, если бы не встреченный мною особый мужчина, тот которого я так и не смогла забыть, то и я сама, возможно, предпочла бы именно этот, последний вариант. Единственное на что мне хотелось бы надеяться в этом случае, это оказаться в собственности доброго господина, или, по крайней мере, настолько доброго, насколько это было совместимо с ясной строгостью отношений, в которых мы стояли бы друг к другу. Я хотела бы заслужить любовь своего владельца, кем бы ни оказался. А попросила бы его только о том, чтобы мне была предоставлена возможность служить и любить. Я жаждала служить и любить. Но, как бы то ни было, не мы выбираем себе владельцев. Это — владельцы выбирают нас.

— Тсс! — внезапно зашипела женщина. — Кто-то приближается!

Я принялась извиваться, пытаясь насколько это возможно, учитывая мои связанные руки и ноги, принять сидячее положение. Сеть начала раскачиваться.

Я прислушалась, однако ничего не услышала. Само собой видеть я ничего не могла.

Я замерла, изо всех сил напрягая слух. Если моя собеседница действительно что-то расслышала, то её чувства, должно быть, стали значительно острее после нескольких дней проведённых в этом месте. Вероятно, она уже, так или иначе, научилась обнаруживать и интерпретировать малейшие звуки, долетающие из темноты. Единственное, что слышала я, это движение чего-то в воде где-то внизу, но этот звук я уже слышала и прежде.

Потом мне показалось, что я разглядела вдалеке тусклый отсвет.

Что будет со мной? Я помнила, как мужчина на стуле заметил, что Дорна, высокая рабыня, не будет рассержена тем, что мне назначено. Это воспоминание совсем не добавляло мне оптимизма.

Свет стал ярче. Его источник приближался.

— Он идёт, — прошептала женщина из темноты, и я снова услышала тихий скрип металла.

Мне показалось, что по проходу шли, как минимум, двое, но после долгого пребывания в темноте, я уже ни в чём не могла быть уверенной.

Интересно, для чего можно было использовать мою красоту, если таковая имела место, а также беспомощность моих сексуальных рефлексов, само собой разумеющихся в рабыне, в таком месте, как это?

Впрочем, можно не сомневаться, что меня известят о моих обязанностях! И очень скоро. Источник света стал ещё ближе.

Я даже не знала своего имени! Правда, я знала, что оно у меня было. Его мне дали мои владельцы, но даже не озаботились тем, чтобы сообщить его мне самой. Сказали только, что оно указано на моём ошейнике. И это всё, что я знала. Но я даже не могла его прочитать.

Теперь уже и я смогла расслышать тихие и необычные звуки, доносившиеся из прохода. Я непроизвольно задрожала, в ожидании того, что приближалось ко мне.

Вспомнилась девушка на поверхности, рабыня, которую выпороли и послали вниз, в подземелье. Каким ужасом она была объята! У меня не было сомнений, что она приложит все возможные усилия к тому, чтобы ей остались довольны.

Свет приблизился настолько, что я уже уверенно смогла различить в проходе две фигуры. Первой шла женщина в короткой одежде. Ну как в одежде, скорее в тряпке, совершенно не скрывавшей ей изумительной фигуры. Можно было не сомневаться, что она была рабыней. Именно она несла факел. А вот относительно фигуры двигавшейся позади неё, я уже не была так уверена. Признаться, я даже не могла сказать наверняка, была ли она человеческой! Это было что-то большое и широкое, но при этом на странно коротких ногах. Фигура шла полусогнувшись, словно не могла выпрямиться во весь рост, и даже скорее не шла, а волочила ноги или ковыляла с приставными шагами. Я отчаянно щурила слезившиеся от света глаза, пытаясь рассмотреть получше приближавшихся. Даже такой тусклый факел казался слишком ярким на фоне предшествовавшей темноты. Женщина подходила всё ближе. Фигура, кем бы она ни была, следовала за ней, покачиваясь из стороны в сторону, и издавая странные звуки, как будто принюхиваясь, отфыркиваясь и похрюкивая. Теперь я уже не предполагала, что это мог бы быть человек.

Наконец, женщина остановилась.

Она стояла всего в нескольких шагах от меня перед низкой стенкой, шедшей по кругу вдоль уходящей вверх стены какого-то круглого похожего на колодец помещения, почти в центре которого висела я пойманная в сеть.

Теперь у меня появилась возможность рассмотреть, куда же я попала. Помещение было футов шестьдесят пять — семьдесят в диаметре. Несколькими ярдами ниже, свет факела отражался от тёмной поверхности воды. Мои глаза уже адаптировались к свету, и я разглядела, что от моей сети в сторону прохода у которого стояла женщина, тянулись несколько верёвок. Справа от меня снова раздался скрип железа, и я быстро обернулась в ту сторону. Именно с этого направления прежде доносился голос свободной женщины. От увиденного у меня даже дыхание перехватило. Там, в нескольких футах от меня, висела узкая цилиндрическая клетка с коническим верхом. От вершины конуса вверх, теряясь в темноте, уходила массивная цепь. Клетка была высотой примерно шесть футов и около двух — трёх диаметром, а внутри неё стояла женщина в одеждах сокрытия и плотной вуали, просто повязанной так, чтобы скрывать её лицо, а не приколотой булавками, как это принято. Дорогие и некогда красивые одежды сокрытия теперь были грязными и обтрёпанными по краям. Маленькие кулаки моей собеседницы сжимали прутья решётки. Это именно ими она время от времени бесполезно проверяла на прочность место своего заключения. На её руках не было перчаток, что, должно быть, стало для неё некоторой потерей скромности, но я не видела в этом повода для удивления. Во время транспортировки ее запястья, скорее всего, не раз связывали спереди или сзади, а мужчины этого мира, насколько я уже успела их изучить, редко накладывают свои путы поверх таких аксессуаров, как перчатки или чулки. В целом они предпочитают связывать обнажённые конечности, чтобы можно было проверить и испытать узлы на голой коже. Прежде всего, это надёжнее, поскольку между телом и верёвкой не остаётся ни одного слоя ткани. Помнится, она говорила, что туфли с неё сняли, чтобы использовать в качестве доказательства её захвата. Также, насколько я помню, лодыжки ей связали её же собственными чулками. В этом тоже нет ничего необычного. Охранники в загонах рассказывали, что похитители зачастую связывают свободных женщин, используя их собственные чулки, словно предназначенные для удобства похитителей, один для лодыжек, а второй для запястий.

Свободная женщина в клетке торопливо стянул свои одежды немного ниже. Несомненно, её ужасно беспокоило то, что её ноги не были прикрыты. В конце концов, она же не была рабыней. Это нас, как я уже упоминала, чаще всего держат босыми.

— Эй, что это на твоей шее? — внезапно воскликнула свободная женщина. — Я вижу это сквозь сеть! Он блестит! Это — ошейник! Так Ты — рабыня! Рабыня!

Я была слишком напугана, чтобы отвечать ей. Конечно, с одной стороны я и не говорила ей, что не была рабыней, но с другой стороны я не развеяла её заблуждения относительно этого вопроса. Оставалось надеяться, что это не будет считаться ложью. Наказания за ложь для таких как я могут быть ужасны.

— Лживая рабыня! — выплюнула она.

— Нет, Госпожа! — по-настоящему испугалась я. — Пожалуйста, нет!

— Ах Ты, смазливая рабыня! — сорвалась на визг женщина в клетке.

Хотелось надеяться, что она не затаит на меня зла. Какое ей, свободной женщине, могло быть дело до того, что я могла бы стоить хороших денег на рынке?

— Коварная, лживая рабыня! — надрывалась она.

— Нет, Госпожа! — попыталась протестовать я.

— Смазливая лживая шлюха! — продолжала кричать моя бывшая собеседница.

— Простите меня, Госпожа! — взмолилась я.

— Накажите её! Избейте её! — потребовала она, повернувшись в сторону прохода.

— Пожалуйста, нет, Господа! — заплакала я, пытаясь вывернуть шею и посмотреть поверх плеча.

— Коварная, смазливая, лживая рабыня! — никак не могла успокоиться свободная женщина.

— Простите меня, Госпожа! — заливаясь слезами, попросила я.

— Вы только посмотрите на её уши! — внезапно воскликнула она. — Они проколоты!

По-видимому, свет факела блеснул на крохотных стальных капельках головок булавок, закреплённых в мочках моих ушей. Подозреваю, что эти гвоздики были не столько украшениями, сколько устройствами предохранявшими проколы, появившиеся в моей плоти после иглы кожевника, от зарастания. Их следовало удерживать на месте, до тех пор, пока ранки в мочках не заживут окончательно, и эти части моего тела не будут готовы к креплению в них украшений желаемых владельцем. Но даже эти крошечные устройства делали предельно я ясным то, что мои уши были проколоты.

— Избейте её! — заверещала свободная женщина.

— Пожалуйста, нет, Госпожа! — взмолилась я, поворачиваясь к свету, поскольку почувствовала, как сеть, в которой я находилась, посредством верёвок начали подтягивать к стене.

Как же мне не хотелось снова быть избитой!

Сеть уже почти вплотную приблизилась к стене. Факел оказался совсем рядом и его свет стал казаться слишком ярким.

— Закрой глаза, — потребовала женщина с факелом.

Мне ничего не оставалось, как закрыть глаза. Впрочем, сделала я это не без облегчения и благодарности. Во-первых, свет резал глаза, а во-вторых, я была напугана. Но в то же время, надо признать, мне было безумно любопытно и хотелось посмотреть. Но теперь, разумеется, мне не оставили никакого выбора. Была команда. Я должна повиноваться. Я — рабыня.

Я почувствовала, как сеть перетащили через низкую ограждающую стенку, а затем опустили вниз, уложив меня спиной на пол уже в проходе. Похоже, женщина поднесла факел к моему лицу. Даже сквозь закрытые веки я различила его красноватый свет. А ещё его тепло приятно согрело кожу. Сбоку послышалось фырканье, шаркающие шаги и ворчание. Я задрожала, но мои веки остались закрыты. Но вот слои сети откинули стороны, и я услышала как чей-то голос:

— Посмотрим, на что похож объект.

Речь говорившего была почти нечленораздельной. Едва ли человеческое горло могло издавать подобные звуки.

— О, симпатичный объект, — хрипло прокомментировал странный голос.

Я почувствовала, как что-то большое, больше похожее на лапу, зачёсывает мои волосы назад. Потом мою голову повернули из стороны в сторону, и запрокинули назад.

— Ушки проколоты, — констатировал рыкающий голос.

— Верно, — подтвердила женщина.

Очевидно, теперь они окончательно, объективным осмотром, вблизи, определили, что мои уши действительно были проколоты, и что предметы, которые были видны издалека, крепились именно в проколах.

— Проколотоухая девка, — нечленораздельно произнёс голос.

— Точно, — подтвердила его спутница.

— Ты — проколотоухая девка, — сообщил мне голос.

— Да, Господин, — прошептала я, не открывая глаз.

— Ты настолько низкая? — спросило оно.

— Да, Господин, — шёпотом ответила я.

— Можешь открыть глаза, — разрешила мне женщина.

Я открыла глаза, но тут же заморгала против света. Её я видела довольно хорошо, поскольку она стояла надо мной, держа факел в поднятой руке. Брюнетка, отметила я, действительно с отличной фигурой и очень красивая. Носила она та-тиру — рабскую тряпку. Горло охватывал ошейник, узкий и плотно прилегавший, ничем не отличавшийся от того, что был на мне. Ничего удивительного, ведь ошейники этого вида чаще всего можно увидеть на многочисленных кейджерах этого мира. Большинство из нас носит именно такие. Но особенностей лица крупной косматой головы, нависавшей прямо надо мной, я разглядеть не могла. Факел находился сразу за фигурой, и лицо оказалось в тени. Всё что я знала, это то, что оно могло говорить. Но я понятия не имела, было ли это существо человеческим. Однако я была уверена, что, кем бы он ни был, он был свободен. В отличие от женщины в ошейнике, которая стояла позади него и держала факел в поднятой руке. Вот она точно была рабыней.

— Развяжи её ноги, — прорычал голос, и существо немного распрямилось.

Женщина установила факел в держатель на стене около выхода из прохода, и присела около моих ног. Массивная полусогнутая фигура опять оказалась между мной и источником света, и я смогла рассмотреть только гротескную тень, выглядевшую как нечто среднее между валуном и животным.

— Ты не должна смотреть в его лицо, — шепнула мне рабыня, — если только он не скомандует тебе сделать это.

— Госпожа? — переспросила я.

— Ему не нравится, когда рассматривают его лицо, — предупредила она.

— Он что, зверь, который служит хозяину подземелья? — поинтересовалась я.

— Он и есть хозяин подземелья, — всё также шёпотом ответила женщина. — Все рабыни, находящиеся здесь, всё равно, что его собственные. Здесь его слово — закон для нас. Ему следует повиноваться с совершенством во всём, немедленно, не переспрашивая и без сомнений. Здесь, в этом месте, для нас он — господин.

— Господин, — испуганно повторила я.

— Да, — кивнула рабыня. — Здесь его власть над нами — полная, всеми способами, как власть владельца! Мы — его полностью, и он может сделать с нами всё, чего бы ему ни захотелось.

— Но моим владельцем является государство, — вспомнила я.

— Здесь он — и власть, и государство, — отрезала женщина, заставив меня задрожать. — Подземелья и мрак — его мир. И его власть здесь распространяется не только на таких как мы, но также и на всех заключённых.

— Заключённых? — удивлённо переспросила я.

— Конечно, — ответила она. — Таким образом, в этом месте поддерживается порядок.

— А он хоть человек? — опасливо спросила я.

— Да, — кивнула она.

— О чём вы там болтаете? — послышался хриплый голос, больше похожий на рык какого-то животного.

— Ни о чём, Господин, — отозвалась рабыня.

— Ни о чём? — грозно спросил он.

— Всего лишь бессмысленная рабская болтовня, — поспешила заверить его женщина.

— Что Ты там ей наговорила? — прорычал надсмотрщик.

— Только самую малость, — ответила невольница. — Она ведь тоже хочет жить.

— А ноги Ты её уже развязала? — осведомился мужчина.

— Я пытаюсь это сделать, Господин, — сообщила она.

Женщина, согнув спину, стояла на коленях у моих щиколоток, и безуспешно старалась развязать узлы своим тонкими пальчиками. Не так-то легко для неё оказалось распустить узлы затянутые мужскими руками.

— Подожди, — буркнул хозяин подземелий.

— Господин? — откликнулась рабыня выпрямляясь.

— Тебе не кажется, что она очень чувственна, женственна и как-то слишком напряжена?

Я озадаченно уставилась на невольницу.

— Пожалуй, да, Господин, — задумчиво ответила та, окинув меня пристальным взглядом.

— Её лодыжки всё ещё связаны? — поинтересовался мужчина.

— Увы, Господин, — сказала рабыня, с нотками страха в голосе.

— Тогда, пока воздержись от того, чтобы развязывать её, — бросил он.

— Да, Господин, — облегчённо вздохнула рабыня.

— Ты, недавно прибыла в наш мир, не так ли? — спросил меня он.

— Она что, не из Крестьян? — сердито спросила свободная женщина из своей клетки, подвешенной над тёмной водой.

Но на неё никто не обращал внимания.

— Да, Господин, — ответила я.

— Но тебе уже научили обращаться к мужчине «Господин», — заметил хозяин подземелий.

— Да, Господин, — признала я.

— Этот мир очень отличается от твоего, правда? — прохрипел он.

— Да, Господин.

— Но Ты учишься соответствовать ему, не так ли? — уточнил мужчина.

— Да, Господин! — поспешила заверить его я.

— И в этом мире Ты — собственность, не так ли?

— Боюсь, что да, Господин, — прошептала я, но он не издал ни звука, и я быстро исправилась: — Да, Господин.

— И это всё, что Ты есть?

— Да, Господин, — признала я, и это было верно.

— Твои ноги крепко связаны, не правда ли? — осведомился мужчина.

Я немного пошевелила ногами. Насколько же беспомощной я была! Насколько надёжно держали меня эти шнуры!

— Да, Господин, — вздохнула я.

— Прежде чем мы развяжем её ноги, — прохрипел он, — пусть она посмотрит на моё лицо.

— Да, Господин, — кивнула рабыня, стоявшая на коленях рядом с моими щиколотками.

Опираясь на локти связанных рук, я немного приподняла торс над полом.

— Смелее, — успела шепнуть мне рабыня, вставая с колен.

Женщина подошла к факелу, горевшему позади монстрообразной фигуры, и вытащила его из держателя. Меж тем мужчина приблизился ко мне, но его лицо пока оставалось в тени. Я чуть попятилась, кожей локтей и ног ощущая шнуры сети подо мной. Как ужасно, оказывается, быть рабыней! Насколько беспомощны мы! Его лицо было уже совсем рядом с моим. И в этот момент женщина переместила факел так, что он оказался у парапета немного позади меня. Теперь черты лица хозяина подземелий попали в пятно света.

Не в силах сдержать рвущийся наружу крик ужаса, я задёргала связанными конечностями, в попытке отползти назад. Его рука, легла на мою лодыжку, и вернула меня на прежнее место. Несколько мгновений я извивалась и дёргалась, но затем замерла, в страдании и недоверии глядя вверх мимо факела. Я почувствовала на себе его тяжёлую, больше похожую на лапу животного, руку. И она двигалась по моему телу. Я задрожала.

— Какая у неё гладкая кожа, — прохрипел хозяин подземелий.

Затем он сгрёб мои волосы рукой и рывком посадил меня перед собой. Мужчина не проявил ко мне ни малейшей нежности. Его рука сжимала мои волосы так, что мне казалось, что он вот-вот их вырвет. Но я даже не думала жаловаться. Рабыня — не свободная женщина. Ей нечего ожидать мягкого обращения. К тому же, я не хотела получить пощёчину. Всё что мне оставалось это терпеть, отчаянно сжимая кулаки и зажмурив глаза. Хозяин подземелий подтянул мою голову почти вплотную к своему лицу. Я даже смогла почувствовать на своём лице тепло воздуха вылетавшего из его ноздрей. У меня перехватило дыхание. Душили рыдания. Горячие слёзы вытекали на щёки из-под моих плотно сжатых век.

— Открой глаза, — потребовал он.

Я почти кожей ощущала его раздражение. Его рука ещё сильнее сжала мои волосы, надёжно удерживая меня на месте. Нечего было даже думать о том, чтобы вырваться из его захвата. Я была связана по рукам и ногам. У меня не было никакой возможности оттолкнуть его от себя, или даже попытаться сделать это. Я не могла ни вскочить, ни убежать. Мужчина довернул кисть, ещё сильнее натягивая мои волосы, выдавливая из меня рыдания и даже мысли о попытке сопротивления. Я замерла, изо всех сил стараясь не шевелиться. Малейшее движение причиняло дикую боль.

— Ну же, смелее! — шёпотом поощрила меня рабыня.

— Команда должна быть повторена? — раздался нетерпеливый рык прямо перед моим лицом.

— Нет, Господин! — простонала я.

Наконец, собрав в кулак всю свою волю, я открыла глаза и, подтверждая свои самые ужасные ожидания, впервые, полностью увидела лицо хозяина подземелья. Именно во власти этого я оказалась! Моё тело неудержимо затряслось, словно в конвульсиях, и я потеряла сознание.