Двери в его апартаменты, оказавшиеся двойными, распахнули передо мной две рабыни, державшие головы почтительно склонёнными. Обе были одеты в короткие шёлковые туники.

Я пришла сюда по длинному, устланному коврами, коридору. По обе стороны от меня, держась немного позади, вышагивали два гвардейца.

На этот раз на мне были богатые шелка, довольно плотно скрывавшие моё тело. Хотя эти предметы одежды в целом напоминали одежды сокрытия свободной женщины, но использованные ткани были не настолько грубыми и декорированными. Скорее они были даже слишком мягкими. Кроме того, на мне была ещё вуаль, однако она была совсем не такой, в каких обычно можно встретить свободных женщин. Это была лёгкая шёлковая ткань, почти полупрозрачная, так что под ней угадывались особенности моего лица, что было бы невозможно сделать сквозь тяжёлую непрозрачную вуаль свободных гореанок. В общем, для любого стороннего наблюдателя, сразу становилось понятно, что девушка, которая должна войти в его покои была не свободной женщиной, а тщательно одетой, изящно украшенной и скрытой под вуалью рабыней.

Ожидавшего меня в апартаментах мужчину, я заметила сразу от дверей. Он, вальяжно развалившись на диване, небрежным жестом пригласил меня внутрь.

— Добро пожаловать, моя дорогая, — поприветствовал он меня.

Едва я вошла в комнату, как две рабыни закрыли створки двери за моей спиной, и проскользнув мимо меня удалились в глубину комнаты. Внутрь я вошла уже без сопровождения гвардейцев. Я предположила, что, скорее всего, они вернулись к своим основным обязанностям, возможно на пост у внешних дверей коридора.

Рядом с диваном, немного справа, если смотреть с моей стороны, стоял низкий столик, сервированный напитками, фруктами в вазах, маленькими чашками и тарелками, заполненными различными блюдами. На мгновение, от умопомрачительных запахов жареного мяса, свежего хлеба и выпечки, я даже почувствовала легкое головокружение.

Оказывается, мы были в комнате не одни, по правую руку от меня, позади дивана, но несколько дальше стола, на брошенных на пол подушках сидели скрестив ноги трое музыкантов.

Приблизившись к фигуре, задрапированной в длинные одежды и раскинувшейся по дивану, я опустилась на колени и низко склонила голову.

— Ты можешь свести колени, — любезно разрешил мужчина, что показалось мне разумным, ведь я была одета.

Колени я свела, но голову поднять не решилась.

Должно быть, офицер подал некий сигнал музыкантам, поскольку они начали негромко наигрывать на своих инструментах.

— Можешь начинать прислуживать, — махнул мужчина рукой.

— Да, Господин, — кивнула я и приступила обслуживать его в манере принятой в этом мире, в точности как меня научили этому в загонах, почтительно и скромно предлагая напиток и еду, чутко и своевременно реагируя на малейшие намёки на предпочтения и вкусы господина при наименьшем количестве слов или взглядов. Но насколько же отличалась эта еда от того корма, который доставался мне в рабских загонах и подземельях! Никакой каши, никаких сушёных хлопьев, никаких галет. А ведь я с самого утра ничего не ела. Как же я возненавидела в этот момент эту шёлковую вуаль, отделявшую мои губы от еды. И наплевать мне было на её красоту! Можете мне поверить, я предпочла бы, примитивизм более типичный для этого мира, например варварскую пирушку солдат или стражников, на которой мне пришлось бы прислуживать веселящимся парням голой. Там, по крайней мере, можно было бы встать на колени и, немного поскулив, выпросить еды. Там у меня хотя бы была надежда, что если мне удалось бы добиться их расположения, они могли покормить меня с руки или бросить мне свои объедки. А здесь я вынуждена была, молча, сглатывать слюну, не смея даже заикнуться о своём голоде.

Мужчина положил на золотую тарелку маленькую косточку, обглоданную им добела.

— У тебя неплохо получается прислуживать за столом, земная женщина, — похвалил он, указывая на салфетку.

Повинуясь его жесту, я вручила ему салфетку, которой он лишь слегка прикоснулся к губам.

К этому моменту, я уже чувствовала, что ещё немного и я просто свалюсь в обморок от голода. Но передо мной был мужчина из тех, кто не хочет портить своих рабынь.

По его сигналу я поднесла маленький золотой сосуд с водой, в который офицер окунул пальцы, а затем высушил их салфеткой. Отставив сосуд на стол, положив туда же протянутую мне салфетку, а снова встала на колени перед ним.

Звучала мягкая еле слышная музыка, не более чем тихий звуковой фон. Мелодии этого мира отличаются варварской чувственностью.

Я кожей ощутила на себе его пристальный взгляд, но головы не подняла.

Мы находились в довольно просторной, богато украшенной и обставленной комнате. Пол был выложен гладким глянцевым кафелем. Тут и там на полу в живописном беспорядке были разбросаны маленькие коврики и подушки. Стены закрывали многочисленные богатые ковры и гобелены. Вдоль стен стояли сундуки, украшенные затейливой резьбой и инкрустациями. Чуть в стороне, у дальней стены была установлена ширма с открытой дверцей. Помимо входной двери в комнате имелось ещё несколько дверей занавешенных расшитыми бисером шторами. Именно за одной из этих дверей исчезли запустившие меня сюда рабыни. Слева от меня в задней стене комнаты имелось окно, за которым я могла видеть огни в окнах высоких башен города. В стене неподалёку от окна открывалась ещё одна дверь, которая вела, скорее всего, на открытый балкон. Дверь была открыта, и сквозь её проём виднелось множество огней раскиданных по городу. Мне подумалось, что самые дальние из этих огней, могли гореть на городских стенах.

Я не понимала головы. В меня накрепко было вбито понимание того, чем я была в этом мире. В поле зрения попадали только коврик и подушки, лежавшие рядом с диваном, да кусочек самого дивана.

Изысканная музыка настойчиво навязывала свой ритм.

Я всё же не выдержала и осмелилась, подняв глаза, умоляюще посмотреть на мужчину, который был для меня, пусть и собственности государства, в данное время и в данном месте, полноправным Господином.

— Ты можешь говорить, — разрешил он.

Я прижала вуаль плотнее к лицу, словно это могло бы меня хоть как-то спрятать. Впрочем, я, конечно, немедленно поняла, как глупо это выглядело со стороны. И я даже сама увидела это в зеркале. Моё лицо, мои губы были легко различимы под лёгкой тканью. Может внешне вуаль и казалась, дающей мне некоторую защиту от его пристального взгляда, но фактически, эффект, конечно, был не более чем символическим. Если я чего-то и добилась своим жестом, то разве что на мгновение, сделала особенности моего лица ещё более видимыми для него. Я быстро опустила руки, оставив вуаль в покое.

— Я голодна, Господин, — призналась я.

— Земная женщина просит еды? — уточнил мужчина.

— Да, Господин, — ответила я, но мой господин оставил меня стоять перед ним на колени, опустив голову.

Тягучая варварская мелодия обволакивала меня со всех сторон. В ней словно отражались характер и ценности этой цивилизации.

— Встань, — приказал мне он, и ткнув пальцем в место на глянцевых плитках пола в нескольких футах от диваном, добавил: Иди туда, повернись лицом ко мне. Сними вуаль.

Послушно встав перед ним в нескольких футах от дивана, я сняла вуаль, сначала обнажив лицо, а затем, отведя ткань в сторону и продолжая начатое движение, плавно откинула её через плечо за спину. Доставшаяся мне вуаль, как и большинство подобных аксессуаров этого мира, была довольно большой. Длина вуали составляла приблизительно шесть футов, а ширина что-то около трёх или четырёх. Она была рассчитана так, чтобы её можно было, если возникнет необходимость или желание, обернуть вокруг головы, плеч и верхней части тела. Конечно, есть и вуали меньших размеров, но их обычно носят с одеждами сокрытия имеющими капюшон, и привязывают или прикалывают перед лицом непосредственно под этим капюшоном. Вообще-то в большинстве одежд сокрытия капюшон предусмотрен изначально и может быть как неотъемлемой частью туалета, так и отдельным аксессуаром. Фактически, выбор и ношение вуалей, с учётом их характера, прозрачности, стиля, расцветки и тому подобных нюансов — это целая наука, и сведущая в ней и умная женщина может много чего сделать с этим прямоугольным куском ткани. Наверное, это можно сравнить с употреблением вееров женщинами моего прежнего мира в прошлых столетиях. При самом распространённом и скромном ношении вуали, требуемом от женщин в большинстве ситуаций, открытыми остаются только глаза и верхний край переносицы. Именно так было скрыто и моё лицо всё то время пока я обслуживала офицера. В тот момент, когда отведённая в сторону вуаль полетела за спину, я смогла различить в мелодии, лившейся с правой от меня стороны, пульсации интереса и одобрения, восхищения и волнения. Так музыканты выразили своё отношение к увиденному. Я поправила и зачесала назад волосы, освободившиеся из-под вуали в некотором беспорядке. Легонько встряхнув головой, я придала им объём. Возможно, со стороны этот жест выглядел несколько тщеславно. Один из музыкантов даже хихикнул.

Я опустила руки и замерла, стоя, как и прежде, перед мужчиной, который в данный момент был для меня Господином.

— Давай-ка посмотрим на твой ошейник, — сказал он.

Я немного приспустила ворот платья, так, чтобы шёлк не скрывал моего горла. Справа донесся смешок, один из музыкантов не выдержал и прыснул. Вообще-то я не нуждалась в напоминании о том, что на мне был ошейник.

Музыканты, выглядели довольными. Причём их настроение отражалось в их музыке. Разумеется, они не были теми, чьё удовольствие было для меня главным, по крайней мере, не в это время и не в этом месте.

Мой взгляд был направлен на угол дивана и подушки, которые были разбросаны около него. Я даже не знал имени того мужчины, что в данный момент развалился на этом диване. Да и нужно ли мне, по большому счёту, знать что-либо ещё помимо того факта, что он был свободным мужчиной, и я должна была обращаться к нему «Господин»? Зато он знал моё имя, единственное имя, которое у меня было в этом мире, которым он сам назвал меня — «Дженис».

Я была босой. Вместо обуви на моих ногах красовались браслеты.

— Земная женщина голодна? — осведомился офицер.

— Да, Господин, — признала я.

— И хотела бы, чтобы её покормили?

— Да, Господин.

— Но сначала, мы посмотрим на твоё выступление, — сообщил он.

— Господин? — не поняла я, что он имел в виду.

— Ты знаешь, как использовать вуаль? — поинтересовался мужчина.

— Я не понимаю, — сказала я.

— Тогда убери её, — велел мне офицер.

Я сняла вуаль с плеча и, отведя руку в сторону, разжала пальцы. Ткань невесомо спланировала на пол, и легла на глянцевый кафель бесформенной горкой.

— Теперь сними верхнюю одежду, — приказал он, и я послушно избавилась от платья и отложила его в сторону.

В музыке на какое-то мгновение появились новые нотки.

Теперь на мне осталась только нижняя юбка из тонкого, полупрозрачного шёлка, которая при движении должна была облегать мои ноги. Слева имелся разрез, высоко открывавший моё бедро. Мой живот по большей части оставался обнаженным, а грудь была высоко поднята хальтером. Крошечные лямки проходили через мои плечи. В таких предметах одежды можно было бы обслуживать более-менее приличные банкеты, на которые, тем не менее, скорее всего не пригласили бы свободных женщин. Когда на пиру присутствуют свободные женщины, такие как мы обычно служат в длинных платьях или закрытых туниках. Зато на вечеринках, не отягощённых особыми приличиями, можно было бы ожидать, что нас выставят одетыми совсем по-другому. Тут можно встретить рабынь одетых в та-тиры, рабские полосы, а то и вообще голых. Помимо юбки и хальтера на мне остались браслеты на руках и ногах, и браслет на плече. Кроме того, мои уши украшали золотые колечки.

— Ты знаешь название этого мира? — поинтересовался мужчина.

— Гор, — ответила я.

— А танцевать Ты умеешь? — осведомился офицер.

— Нет! — отпрянула я.

— Но ведь тебе должны были преподавать это в загонах, — заметил он.

— Да, но танцовщицей я так и не стала! — вынуждена была признать я.

— Конечно, — кивнул мой Господин. — Но тебе ведь преподали некоторые основы. Некоторые основных па, позы, переходы, повороты, движения рук?

— Немного, Господин, — ответила я, не ожидая ничего хорошего.

Разумеется, тем, кто проходит дрессировку в рабских загонах, вряд ли удастся избежать обучения основным элементам танца.

— Значит, Ты сейчас станцуешь для меня, земная женщина, — заявил он.

— Я не знаю, что танцевать! — последний раз попыталась избежать этого я, но единственной реакцией на это стала лёгкая, скептически насмешливая трель инструмента одного из музыкантов.

— Исходное положение! — бросил офицер.

Таких положений было несколько, и я поторопилась принять одно из них. Колени полусогнуты, грудь поднята, руки над головой, запястья скрещены, тыльными сторонами смотря наружу, ладони прижаты одна к другой.

Мужчина встал с дивана и, оставив меня стоять на том же месте в позе начала танца, отошёл к стене комнаты. Достав из одного из сундуков толстую, одноременную, похожую на змею рабскую плеть, он повернулся ко мне. Я с ужасом смотрела на инструмент, покачивающийся в его руке, пока он неторопливо приближался ко мне. Наконец, он пропал из поля моего зрения, остановившись сбоку от меня. Внезапно, плавное течение музыки прорезал резкий щелчок плети. Это было как выстрел из ружья. Я чуть не упала в обморок и не сдержала испуганного крика.

— Сейчас Ты будешь танцевать для меня, земная женщина, — сообщил мне офицер, подпустив угрозы в голос, — танцевать так, как должна это делать та, кем Ты являешься, как танцует рабыня землянка перед её гореанским господином.

Новый выстрел плеть, и снова из меня наружу рвётся испуганный крик.

— Ты меня поняла? — спросил он.

— Да, Господин! — всхлипнула я.

Мужчина вернулся на прежнее место, снова откинувшись на спинку дивана. Теперь, приковывая моё внимание, плеть лежала на шёлке всего в нескольких дюймах от его руки, готовой в любой момент сжаться на её рукояти.

— Начинай, — скомандовал мужчина.

И я танцевала. Как могла. Точнее настолько хорошо, насколько могла.

Один раз он шевельнул пальцем, и музыка смолкла. Я замерла в той позе, в которой застала меня тишина.

— Ты умеешь пользоваться цимбалами для пальцев? — поинтересовался он.

— Нет, Господин, — ответила я.

— Продолжай, — бросил господин, и музыка зазвучала снова, а мне не оставалось ничего иного, как продолжать свой танец.

Увы, я слишком недолго обучалась этой форме искусства, в результате мои знания и умения были крайне поверхностны. Я сама отдавала себе отчёт в том, насколько бледно, несмотря на все мои потуги, должны выглядеть мои движения по сравнению с тем, что может исполнить умелая танцовщица. Могла ли я продемонстрировать что-то большее, чем неуклюжее выгибание и извивание моего тела, умоляющего о милосердии? Но, может быть, его развлекало моё отчаяние? Возможно, это был просто праздный интерес коллекционера, и, в конечном итоге, он проявит ошеломительную терпимость к неловким и жалким потугам земной рабыни, отчаянно пытающейся понравиться ему, в надежде избежать побоев. А что если он и приказал мне делать это, только затем, чтобы у него появился благовидный повод в конце выпороть меня за мою неуклюжесть? И при этом мне не хотелось бы испортить танец. Всё же танцевать я любила. Ведь это настолько красиво! Я хотела, по крайней мере, продемонстрировать, в пределах своих возможностей, конечно, хотя бы что-то из того богатства, сложности, глубокой чувственности, какими обладал этот танец. Такой танец может стать открытием для того, кто был незнаком с ним прежде, кто никогда не видел его. Некоторые даже представить себе не могут, насколько прекрасной и возбуждающей может быть женщина, пока они не увидят её в таком танце. Найдётся немного способов, которые могли бы лучше, чем этот танец, со всей очевидностью раскрыть то, насколько невероятно красива, изумительна, драгоценна, замечательна женщина. Неудивительно, что после этого они хотят получить нас в свои цепи. И, конечно, надо признать, что меня пугал этот человек. Я действительно хотела показать ему себя, продемонстрировать себя перед ним. Разумеется, мне отчаянно не хотелось знакомиться с его плетью, но, одновременно с этим, и это следует признать, я хотела, чтобы он желал меня. Двигаясь перед ним в танце, открыто и сексуально, как та, кем я была в этом мире, мире таких мужчин как он, я хотела понравиться ему, а в его лице и всем остальным мужчинам, хозяевам этого мира. Я хотела пробудить в нём страсть! Он, как и большинство мужчин на этой планете, зажигал огонь в моём животе. Я танцевала перед ним. Время от времени, он протягивал руку, брал что-нибудь из еды, остававшейся на столе, и, не сводя с меня своих глаз, отправлял в рот. А я тем временем, вспоминала движения руки, вращения, подъемы и толчки! Но вдруг, в какой-то момент, может быть, когда я стояла перед ним на коленях, двигая руками, головой и плечами, я почувствовала, что стала единым целым с музыкой и танцем. Пораженная вспыхнувшим во мне восторгом, я плавно поднялась на ноги и начала двигаться по комнате. Что если бы в этот момент, в этой комнате присутствовали сотни зрителей? Не поедали ли бы они глазами эту танцовщицу? Я протанцевала даже к музыкантам, двигаясь перед ними и демонстрируя им себя как женщину, как рабыню. Разве они не были такими же мужчинами? И разве это не значило, что они были теми, перед кем для меня было уместно представить себя во всей красе, в надежде на их одобрение? В глазах музыкантов я прочитала нечто, чего я, признаться, не ожидала там найти, то, что они ничуть не были рассержены видом рабыни, извивающейся перед ними. Какую надежду вселило это в моё сердце, с каким восторгом и бешеным ритмом оно забылось в моей груди!

Правда, это были не те мужчины, которым я должна была со всей отчаянностью стремиться доставить удовольствие в первую очередь. Здесь был другой. И я закружилась в танце, по дуге смещаясь к пятачку перед своей главной целью. Но обойдя диван по кругу и протанцевав к узкому окна, я принялась извиваться перед ним. Разумеется, там за окном не было никого, кто смог бы увидеть и оценить то, как я двигалась. Зато как прекрасны были огни, раскинувшегося снаружи города! Затем, я продолжила перемещение по комнате, используя в своём танце углы и поверхности сундуков, и даже стены комнаты. Уже возвращаясь к дивану, я краем глаза заметила лежащую около его угла цепь, и испуганно протанцевала прочь от этого места. К этому моменту я уже полностью слилась с танцем в единое целое и просто наслаждалась этим процессом, уже танцуя для себя и не желая останавливаться. Но мгновением спустя меня вдруг осенило, я поняла, что должна танцевать для многих. Не услышала ли я в это мгновение оглушительные удары ладоней по плечам, перестук кубков по низким столам, восторженные крики мужчин? Не знаю, всё может быть. Какой же властью, подумала я, должна обладать танцовщица, настоящая танцовщица, над мужчинами! Как она должна возбуждать их, до какого безумия она может их довести, какую страсть в них разжечь! Но какой, в конечном итоге, властью она может обладать, если это её шею обнимает ошейник? Разве, не становится она снова тем, чем является на самом деле, всего лишь рабыней у ног мужчин, стоит только затихнуть музыке? И разве главный не подвергаемый сомнению посыл её танца, во всей его цельности и красоте, в его демонстрации женщины во всей её изумительной чувственности, не в том, что мужчина — её господин? Этот вид танца здесь чаще всего называют «рабский танец». Возможно, частично, из-за того, что в этом мире танцевать его позволено только рабыням, но я думаю, что более вероятной причиной этого названия является то, что в этом танце ясно и недвусмысленно раскрывается природа женщины, как рабыни. Можно было бы добавить и то, что в этом мире от танцовщицы, исполняющей это, обычно ожидают, что она сама удовлетворит ту страсть, которую она пробудила в мужчине. Уверяю вас, в этом мире то подчинение, которое обычно фигурирует в финале её танца, вовсе не является чем-то символическим.

На некоторое время я задержалась, танцуя перед выходом на балкон, любуясь раскинувшимся внизу городом, и разбросанным по нему созвездием огней. Из этого проёма было хорошо видно, что часть из этих огней, действительно, горели на далёких отсюда стенах города. Это были маяки, основной задачей которых было дать сигнал воинам, оседлавшим гигантских птиц, и позволить им благополучно разминуться с проволокой натянутой над городом в целях обороны. А ещё здесь было прекрасное, усыпанное необычайно яркими звездами небо. Я подняла голову, и…, у меня от восхищения перехватило дыхание. Впервые за всё время моего нахождения здесь, я увидела сразу три луны. Конечно, я знала, что их было три. Но одно дело знать, и совсем другое увидеть это зрелище своими глазами. А это был первый раз, когда мне довелось сделать это. Просто пребывая в рабских загонах, а затем в глубинах подземелий у меня не было возможности увидеть их. Да и во время редких дневных выходов, если они и были видны, то они не производили такого впечатления. Я просто не замечала их при свете дня.

— Возвращайся, рабыня, — услышала я насмешливый мужской голос.

И этот голос вывел меня из созерцания трёх лун, мгновенно вернув обратно в реальность, и я снова закружилась в танце по комнате. Уже через пару инов я вернулась на прежнее место, на пятачок перед диваном.

Мужчина шевельнул пальцем, и музыка прервалась. Остановилась и я.

Есть в рабском танце ещё одна особенность, на которую я забыла обратить пристальное внимание, хотя, как мне кажется, это ясно всем и без особых напоминаний. Рабский танец возбуждает женщину, которая его исполняет. Это просто невозможно, двигаться в рабском танце, не возбуждаясь при этом. В каком-то смысле, когда мы танцуем перед владельцами, имеет место двойной эффект. Танцовщица, демонстрирующая себя, но только возбуждает зрителя, но и возбуждается сама. И это одновременное взаимное возбуждение имеет свойство расти и усиливаться, поскольку каждый из участников процесса понимает, что другой тоже возбуждается, и он понимает, что и другой также осознаёт это, и это знание тоже не может не возбуждать, и так далее по нарастающей. Фактически, рабский танец, благодаря этому эффекту, может быть использован для лечения фригидности. Он снимает запреты, повышает уверенность, и, как мне кажется, до некоторой степени, заставляет двигаться органы, тем самым стимулируя их. Довольно трудно для тела, обученного рабскому танцу, быть жёстким и неотзывчивым. Безусловно, в этом мире знают множество методов лечений от фригидности, самый очевидный из них — сам по себе статус неволи. Другой — плеть или стрекало.

— Сними свой верхний шёлк, — потребовал мужчина.

Я сдёрнула с себя хальтер и отбросила его далеко в сторону. Теперь мне, действительно, предстояло танцевать как земной рабыне перед её гореанским господином.

Некоторое время я танцевала для него с голой грудью, но не долго, мужчина снова поднял палец. Музыка смолкла, я замерла.

Мой взгляд зацепился за остатки еды на низком столе. Боже, как я была голодна.

— Сними весь шёлк, земная женщина, — приказал он.

Мои руки скользнули к бедру, а когда поднялись в стороны, в одной я держала зажим, а в другой — лоскут блестящего шёлка. Я разжала пальцы, и лёгкая ткань спланировала на пол.

Офицер кивнул музыкантам, и те начали играть снова. Но на сей раз, и это, несомненно, было договорено заранее, по комнате разлилась чрезвычайно медленная мелодия. Теперь мне предстояло двигаться совсем по-другому. Теперь я танцевала, оставаясь в месте, можно сказать, почти не двигаясь.

Мужчина взял плеть в руку, поднялся на ноги и обошёл вокруг меня, тщательно исследуя свою рабыню. Я чувствовала страх, сковывающий моё тело, в постоянном ожидании удара.

Но, к моему облегчению, удара не последовало. Он просто встал не далее чем в пяти футах передо мной, не переставая пристально разглядывать меня. Плеть, ремень которой оставался намотанной на рукоять, мужчина держал в правой руке.

— А женщины вашего мира часто танцуют так, голыми перед своими мужчинами? — полюбопытствовал он.

— Я не знаю, Господин, — честно ответила я.

— Нисколько не сомневаюсь, что они заставят их танцевать в таком виде, поскольку они — мужчины, — задумчиво проговорил гореанин.

Я сочла за лучшее промолчать.

— А они бьют своих женщин, если те вызвали их недовольство? — поинтересовался он.

— Я не знаю, Господин, — повторила я.

— Похоже, что Ты совсем мало знаешь о собственном мире, — усмехнулся мужчина.

— Он очень отличается от этого мира, Господин, — сказала я.

— Зато Ты уже знаешь, что здесь, в этом мире, тебя, земную женщину, изобьют плетью, если Ты вызовешь недовольство, не так ли?

— Да, Господин! — всхлипнула я.

Резкое движение запястья, и ремень плети подобно змее, с лёгким щелчком развернувшийся во всю длину, своим узким кончиком коснувшись пола. Мужчина посмотрел вниз, а затем, снова дёрнув запястьем, оторвал ремень от пола.

— Пожалуйста, не бейте меня, Господин, — взмолилась я. — Я постараюсь доставить вам удовольствие!

— Я в этом даже не сомневаюсь, земная женщина, — усмехнулся он, и возвратившись к дивану, откинулся на подушки и махнул музыкантам, давая понять, что они могут продолжать.

На этот раз они взяли несколько более быстрый темп. Мой танец ускорился.

Насколько же мы всё-таки беспомощны перед ними! Как эти мужчины доминируют над нами! На мне был ошейник. Узкая, плотно облегающая шею полоса железа, запертая на замок. Это был государственный ошейник, на котором было выгравировано моё имя, не более чем рабская кличка, данная мне мужчинами: «Дженис». Когда-то я была свободной женщиной планеты Земля. Но меня похитили и доставили в этот мир. Теперь я была только рабыней.

Да, я была рабыней, и я танцевала. Зато, какой невероятно свободной и женственной я себя чувствовала. Я танцевала. Пусть меня, как рабыню послали в его покои, и я танцевала перед ним. И всё, что меня сейчас интересовало, это, как я выгляжу в его глазах. И мне отчаянно хотелось надеяться, что ему нравится то, что он видит. Честно говоря, мне всегда было интересно, какими видят мужчины, таких женщин, как я? Соблазнительными, как мне казалось, в наших ошейниках, с нашей покорностью, надеждой понравиться и отчаянным стремлением угодить. Как должно быть волнующе, как великолепно, как приятно, как реально и значимо быть мужчиной в мире, таком как этот, в мире, в котором они обладают такой властью, по крайней мере, над такими как я. Здесь, они удержали своё доминирование, предписанное им природой. Здесь мужчины были мужчинами, и здесь женщины, я имею в виду, таких как я, могли быть только женщинами. Их женщинами! Как же получилось, спрашивала я себя, что эти мужчины так и не изменили своей природе, что они не отказались от своей мужественности, что они не предали своей крови, что они никому не позволили унизить, обескровить, растоптать себя? У меня не было ответа на этот вопрос. Главное, что они этого не сделали. Может, они заранее почувствовали ту опасность, которую мы могли бы представлять для них, прояви они слабость, позволь себе терпимость или снисходительность? Не поэтому ли они были такими, какими они были? Не в том ли причина того, почему они надевают на нас свои ошейники и держат нас у своих ног, что они знают нас слишком хорошо? Но как мы могли бы быть женщинами, если бы они не были мужчинами? А может они извлекли некий трагический урок преподанный им историей, учли горький опыт некого отвратительного прошлого, в котором уже пытались исказить природу, или имели перед глазами ясный примера некой патологической ошибки, повторения которой в выигранном ими мире они не хотят и просто не в состоянии себе позволить? Или, возможно, всё дело в том, что просто эта цивилизация развивалась черпая силы в природе и на основе законов природы, вместо того, чтобы пытаться жить отдельно от неё, оборвав пуповину, обрубив корни? Впрочем, так ли важны для меня причины случившегося? Главное, что я могу, танцуя перед ним, просто наслаждаться этим и думать о том, как волнующе, как замечательно, как приятно, как реально и значимо быть мужчиной на этой планете, а также и о том, несмотря на все вовлечённые опасности и страхи, как возбуждающе, как великолепно, как радостно, как реально и значимо быть здесь женщиной! Никогда прежде, за всю мою бытность в моём старом мире, я не то что не чувствовала, но даже не начинала чувствовать себя настолько удовлетворённой, как здесь. Теперь мне кажется, что только попав в этот мир, я, пусть и самым низким и непритязательным способом, начала чувствовать себя по настоящему значимой. Именно здесь в этом месте, человек может почувствовать себя чем-то, более глубоким и более реальным, чем просто имя на бумаге.

По крайней мере, я знала, кем была та девушка, что танцевала сейчас в этой комнате. И то, что она танцевала голой перед таким мужчиной, подходило ей полностью. И это, знаете ли, была не просто кто-то, кто знал это. Это была, прежде всего, я сама.

— На пол, земная женщина, — бросил мужчина.

И земная женщина, покорная льющейся мелодии и приказу мужчины, медленно и изящно опустилась на пол, и уже там, в такт бесстыдно чувственному напряжению, струящемуся в крови мужчин и женщин, продолжила свой танец.

Но вдруг мужчина резко хлопнул в ладоши, оборвав музыку, как раз в тот момент, когда я поднялась на четвереньки.

— Твоё тело больше не прикрыто шёлком, — заметил он.

Я плавно перетекла на колени, выпрямив спину, держа голову низко опущенной, прижав ладони к бёдрам и широко, как это мне подобало, расставила ноги.

Я услышала, что он что-то сказал музыкантами, а потом раздался тихий звон, который, несомненно, был звоном монет в кошельке. Один за другим трио музыкантов направились к выходу из комнаты.

— Хорошенькая рабыня, — бросил один из них, проходя мимо меня.

— Это точно, — поддержал его другой.

— Да, — согласился тот, перед кем я выступала, но тут же добавил: — Только ей ещё многому предстоит научиться.

— Нисколько не сомневаюсь, что это ей будут хорошо преподавать, — усмехнулся лидер этого трио.

— Всего вам хорошего, — попрощался с ними офицер.

— И вам всего хорошего, — махнул рукой старший из музыкантов, и они оставили нас наедине, меня, опустив голову, стоявшую на коленях перед диваном, и моего сегодняшнего господина, развалившегося на этом самом диване.

Рядом со мной раздался негромкий стук, что-то упало на пол передо мной. Это оказалась совсем маленькая ножка жареной птицы. Я подняла глаза на мужчину, понимая, что не имею права изменить позу. Да, я была страшно голодна. Я не ела с самого утра. Еда лежала прямо передо мной, но я по-прежнему не могла даже дотронуться до неё. У меня пока не было на это разрешения.

— Можешь поесть, — наконец, разрешил офицер.

Меня не надо было упрашивать дважды, едва я услышала его разрешение, как склонилась вперёд, схватила правой рукой брошенный мне кусочек мяса, и, поддерживая его левой, вцепилась в него зубами.

— Дженис оголодала, — заметил мужчина.

Всего несколько мгновений, и я уже снова с мольбой и надеждой смотрю на него. Мягкий толчок, в моё тело ударилось крошечное крылышко, объедок с его тарелки, и упало между моими бёдрами. Уже не дожидаясь разрешения, я жадно схватила прилетевшее угощение. Так, бросая в меня объедки своей трапезы, он скормил мне часть того, что оставалось на его тарелке. Потом, указав мне подползти к нему встать на колени рядом с ним, он кормил меня с руки. Само собой, при таком способе кормления, рабыне не разрешают пользоваться своими руками. Она должна, насколько возможно изящно, брать еду ртом с ладони господина. Причём мужчина, обычно кладёт на руку совсем крошечные кусочки пищи, так что такое кормление занимает приличное время. Зато даёт огромный положительный эффект, производит впечатление на рабыню, ясно давая ей понять то, кто владеет ей едой.

Оголодавшая за целый день, я ела нетерпеливо и с благодарностью, каждый раз, прикончив очередной кусочек пищи, поднимая взгляд и умоляюще смотря на мужчину, в надежде на продолжение.

Увы, настал момент, когда он решил, что с меня достаточно.

— Мы должны побеспокоиться о твоей фигуре, — усмехнулся офицер. — Не так ли, моё лоснящееся маленькое животное?

— Да, Господин, — со вздохом сожаления согласилась я.

Мужчина взял со стола маленький кувшин и, плеснув из него немного воды в неглубокую широкую пиалу, поставил эту пиалу на пол. Сигнал был недвусмысленным. Раз он не поставил чашку на стол и не передал её мне в руки, значит, у меня не было иных вариантов, как именно я должна была пить. Не вставая с колен, а подползла к пиале, опёрлась руками в пол, склонила голову и припала губами к воде. Дав мне напиться, он, взяв меня за волосы, снова поставил на колени, и, той же самой салфеткой, которой пользовался сам, сначала промокнул мои губы, а потом отдал её мне, чтобы я могла, уже самостоятельно, вытереть пальцы и тело.

— Сережки смотрятся привлекательно, — похвалил он.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила я.

Офицер оценил браслеты на моих запястьях и плече. Думаю, ему понравилось то, что он видел. Затем его взгляд переместился к моей лодыжке.

— Браслеты хорошо смотрятся на твоей ноге, земная женщина, — заметил мужчина.

— Спасибо, Господин, — отозвалась я.

— Многие ли женщины вашего мира украшают себя такими браслетами? — поинтересовался он.

— Я не знаю, Господин, — пожала я плечами.

Я готова была предположить, что некоторые женщины могли бы их носить, в определенных местностях, в некоторых культурах.

— Может быть, они делают это тайно, — предположил гореанин.

— Возможно, Господин, — сказала я. — Я не знаю.

— Они делают облик женщины весьма чувственным, — заметил он.

— Да, Господин, — признала его правоту я.

— Встань, — приказал мне мужчина.

Я покорно поднялась на ноги и встала перед диваном.

Офицер тоже встал с дивана и, не забыв взять плеть, медленно, как он уже делал это прежде, обошёл вокруг меня. Подозреваю, что немногие из женщин Земле, смогли бы себе представить, что это такое, оказаться под оценивающим взглядом такого мужчины. Это довольно пугающее ощущение, чувствовать на себе такой взгляд, но одновременно это может необыкновенно глубоко волновать и дарить удовольствие. Я стояла выпрямившись, высоко подняв голову. От рабыни ожидают, что она будет красива, что она будет ценной собственностью. И как ценно то, что здесь человек признаётся обладающим достаточным интересом и важностью, чтобы на него смотреть, действительно смотреть. Здесь любой человек расценивается как достойный внимания, буквально и фактически, чтобы его рассматривать. В моём прежнем мире, всё выглядит так, как будто каждый индивидуум расценивается как бесконечно ценный и важный, но на деле никто не обращает особого внимания на кого-либо ещё, кроме себя. Как трагично, подумалось мне, что столь на немногих из земных женщин когда-либо действительно смотрели так. И дело вовсе не в том, что все они невидимки. Просто никто не обращает на них внимания.

Я предположила бы, что после еды моё тело могло порозоветь, а мой живот, несомненно, немного округлился.

Внезапно, я почувствовала, что плеть прикоснулась к моему левому бедру, а затем скользнула вверх по талии. Мужчина стоял немного слева от меня. Обрисовав снизу вверх контуры моей фигуры, плеть остановилась перед моими губами. А быстро поцеловала её тугую кожу. Офицер снова обошёл вокруг меня, встав слева и, на этот раз, немного позади меня. Я смотрела прямо вперёд, поверх дивана, уперев взгляд в стену позади него.

— Ой! — внезапно вскрикнула я, дернувшись всем телом.

— Стой смирно, — приказал он, удерживая своё орудие на том же месте.

Не выдержав, я застонала. Лишь после этого плеть медленно поползла вниз, щекоча внутреннюю поверхность моего левого бедра. Мои колени сами согнулись, и я присела, пытаясь удержать контакт с плетью. Однако вскоре всё закончилось. Я снова выпрямилась, но стоять ровно уже не получалось, меня изрядно потряхивало, колени подгибались.

— Рабыня, — усмехнулся, стоявший за моей спиной мужчина.

Я промолчала, поскольку сейчас его замечание было всего лишь констатацией факта, а не формой обращения. Но ведь это они сами превращают нас в это, подумала я сердито, а затем сами же и насмехаются над нами, за то, что мы такие, какие мы есть! Но затем я вдруг осознала, что это вовсе не они сделали нас такими. Это было тем, чем были. Им осталось всего лишь не позволить нам быть кем-то ещё, кроме того, чем мы были. Они просто, если можно так выразиться, отказали нам в праве лгать. Но тогда почему они насмехались над нами за то, чем мы были? Мы же не можем ничего с этим поделать, с тем, что мы были рабынями!

Мужчина вышел из-за моей спины, и снова встал передо мной. Он поднял смотанную плеть, держа её вертикально прямо перед собой. В нос ударил терпкий запах влажной, тёплой, поблёскивающей кожи. Мужчина посмотрел на меня поверх витков плети и улыбнулся.

Не выдержав, я в смятении отвела взгляд в сторону.

— Мне кажется, — ухмыльнулся он, — что земная женщина — готовая рабыня.

Я опустила взгляд. Мне нечего было ему сказать, он было абсолютно прав.

— Я всегда думал, что земные женщины, как предполагается, должны гордиться своей фригидностью, — сказал мужчина.

— Не в этом месте, Господин! — ответила я.

— О да, здесь им просто не позволяют быть фригидными, не так ли? — осведомился он.

— Да, Господин, — согласилась я.

— Это не допустимо, — развёл он руками.

— Да, Господин.

Ну почему он мучает меня? Я и так прекрасно знала, что фригидность непозволительная роскошь для рабынь любого происхождения, хоть земного, хоть гореанского, и что нас могли избить за это. Да что там избить, нас могли просто убить за это. В таком случае, зачем он мне всё это говорил? Конечно, он знал, что я, будучи рабыней, и не важно земной ли женщиной или нет, не могла бы даже попытаться начать сопротивляться мужчине, тем более, такому как он, даже если бы это было мне разрешено. Кроме того, он прекрасно знал, что я была, что называется «горячей рабыней». Эта информация, как и мой цвет глаз и волос, присутствовала в моих бумагах. Он должен был знать, что я становлюсь беспомощной под лаской мужчины, любого мужчины, особенно такого как он. Он же не мог не знать, что я ничего не могу с собой поделать, что я относилась к тому беспомощному, уязвимому и эмоциональному виду женщины, которые отдают своему господину себя целиком, без остатка, без ограничений. Уже много раз я отдавала им себя полностью. Им не стоило большого труда завоевать меня.

— Интересно, нужно ли тебя бить плетью, — задумчиво проговорил он, поднимая плеть ещё выше.

— Пожалуйста, нет, Господин, — взмолилась я.

Он держал плеть передо мной, и я вытянув шею, и сложив губы для поцелуя дважды, быстро и страстно поцеловала её.

— Земная женщина, — усмехнулся гореанин.

— Да, Господин, — признала я.

— Рабыня, — добавил он.

— Да, Господин, — прошептала я.

Мужчина вновь окинул меня оценивающим взглядом. Я старалась смотреть прямо перед собой, старательно избегая встречаться с ним глазами.

Наконец, он, к моему облегчению, отбросил плеть в сторону. Вдруг мои ноги оторвались от пола, и я взлетела вверх. Мужчина держал меня перед собой на руках, пристально глядя на меня сверху вниз. На мгновение у меня даже закружилась голова. Я была нагой, если не считать ошейника. Я казалась себе совсем крохотной в его руках. Этот гореанин был необыкновенно силён. Мой вес для него был ничем. Его волосатая грудь в запахе домашней одежды оказалась прямо перед моими глазами. Насколько отличались мы друг от друга, подумала я, моя миниатюрность и мягкость казалась такой уязвимой, на фоне его сухопарой и могучей фигуры, широких плеч и мускулистых рук.

Когда теряешь опору под ногами, то с одной стороны чувствуешь себя крайне неуверенно, но с другой это так возбуждает! Особенно, когда понимаешь, что он тебя сейчас может отнести и уложить там, где пожелает.

Левой рукой он подхватил меня под спину, правая поддерживала меня под коленным сгибом. Набравшись смелости, я осторожно положила ладошки на его шею и робко прижалась губами к его широкой груди.

— Я таю в ваших руках, Господин, — прошептала я, отчаянно надеясь не оскорбить его этим.

Он повернулся, поднёс меня к дивану и уложил на спину. Сам же сел рядом, на край. Ладонью левой руки мужчина опёрся в диван, по другую сторону моего тела, словно приобнимая меня, а его правая рука покоилась на его правом колене.

— Ты танцевала совсем не плохо, — сказал он мне.

— Спасибо, Господин.

— И это был рабский танец, — добавил мой сегодняшний господин.

— Да, Господин.

— Земные женщины вообще хорошо исполняют этот танец, — заметил он.

— Они — рабыни, Господин, — сказала я.

— Рабский танец известен в вашем мире? — удивился гореанин.

— Да, Господин, — кивнула я.

— А Ты понимала значение рабского танца, живя там, в своём прежнем мире? — поинтересовался он.

— Я думаю да, Господин, — ответила я.

Конечно, я не до конца понимала это в своей прежней жизни, но здесь, на этой планете, у меня не осталось никаких сомнений относительно того, каково было его значение.

— Многие ли женщины на Земле исполняют рабский танец? — спросил мужчина.

— Очень не многие, — покачала я головой.

— Почему нет? — не отставал он.

— Наверное, они просто боятся выглядеть настолько красивыми перед мужчинами, — предположила я.

— Они что, боятся быть женщинами? — удивился мой господин.

— Да, Господин, — признала я.

— И Ты тоже этого боялась? — уточнил он.

— Да, Господин.

— Глупость неописуемая, — заявил офицер.

— Да, Господин, — не стала спорить я.

— Ты — женщина, уверяю тебя, — сказал он, сверля меня взглядом.

— Да, Господин, — не могла не согласиться я.

— Ты возражаешь? — осведомился гореанин.

— Нет, Господин, — мотнула я головой.

— Ты хочешь быть женщиной? — поинтересовался он.

— Я и так женщина, — ответила я.

— Но действительно ли Ты хочешь быть женщиной? — спросил господин.

— Чувствовать? — уточнила я.

— Да, — кивнул мужчина.

— Я люблю быть женщиной, — призналась я.

— Это хорошо, — улыбнулся он.

Пока я не очутилась здесь, я даже представить себе не могла, как это изумительно, великолепно, замечательно — быть женщиной. Безусловно, и я это испытала на собственном опыте, для того, чтобы понять это, нужно оказаться в неволе. Рабыне, знаете ли, не разрешают отрицать её пол. Лишь попав сюда, я, впервые за всю мою жизнь, обнаружила, что это возможно — наслаждаться своим полом. В действительности, здесь мне не оставили никакого иного выбора в этом вопросе. Я просто должна была наслаждаться этим, полностью и безоговорочно. Так что, не было ничего удивительного в том, что, несмотря на все опасности, которые могли меня здесь ожидать, я была настолько счастлива.

Мужчина медленно встал с дивана и поднял цепь, лежавшую горкой на полу. Длиной эта цепь была около семи футов, с защёлкивающимся карабином на одном конце и ошейником на другом. Я, боясь пошевелиться, лежала и ждала ошейника. Он просто заставил меня ждать этого. Послышался сухой щелчок, мой господин пристегнул цепь к кольцу, вмонтированному у самого пола в торец дивана, справа, если стоять лицом к дивану. Затем он протянул цепь в голову дивана и там, накинул одним звеном на крепкий карабин, закреплённый на кольце, установленном здесь. Таким образом, фактически получилось, что цепь была закреплена в голове дивана, хотя, в конечном счете, вся длина цепи шла к кольцу в ногах. Это удобный способ приковывания с точки зрения господина, которому нет нужды каждый раз, когда возникает желание или необходимость, отпирать и запирать замок на конце цепи, тратя на это своё время. Теперь длина цепи, от крюка до ошейника составляла приблизительно три фута, а стоило снять звено с крюка, снова становилась свои семь футов. Этот диван был снабжён множеством таких колец и крюков, предоставлявшим значительную степень свободы в способах закрепления и получения удовольствия. Обычно рабыне запрещено касаться карабинов, и, в конечном счёте, она остаётся прикреплённой к дивану посредством всей длины цепи. Конечно, помимо вербального запрета, кольца могут быть просто не доступны для неё, в зависимости от того, как она к ним прикреплена, до чего она может дотянуться, количества цепей и так далее. В качестве аналогии можно привести простой пример: девушка довольно легко может расстегнуть пряжку на определенных видах кожаных браслетов, но если она неспособна достать до этой пряжки, например, если она распята между кольцами, то она столь же беспомощна, как если бы была закована в железо. Можно упомянуть, что карабины также могут быть заперты, посредством их собственного замка, либо, что более распространено, с помощью пружинной защёлки.

Наконец мужчина приложил ошейник к моей шее и закрыл его. Сухо щёлкнул замок. Теперь я была прикована цепью к дивану. Между моей шеей и кольцом в голове дивана оставался примерно ярд цепи.

Мой господин стоял около дивана и смотрел на меня с высоты своего роста.

— Тебя, конечно, не обучали на танцовщицу, — сказал он.

— Нет, Господин, — подтвердила я.

— И всё же, — улыбнулся мужчина, — я не могу сказать, что твой танец мне не понравился.

— Рабыня благодарна господину за то, что она не считает её полностью никчёмной, — прошептала я.

— А теперь, земная женщина, я собираюсь взять тебя, — сообщил он мне.

— Да, Господин, — нетерпеливо вздохнула я.

И он со знанием дела выполнил своё намерение. Уже очень скоро я кричала о своей ему покорности и умоляла о большем. Любое, малейшее прикосновение его руки, руки господина, зажигало меня, отзывалось огнём в моём теле. Временами он забавлял меня мучиться, приводя на грань экстаза, а затем оставляя остывать, наблюдая, как я выгибаю тело в отчаянной попытке дотянуться до него и умоляю о милосердии и облегчении. Четыре раза он сам рычал и хохотал, находясь во мне, прижимавшейся к нему всем телом. Так эти мужчины поступают с рабынями, почти моментально делая их своими полностью, и именно так было со мной. Я сбилась со счёта сколько раз, я потея и крича уступила его ласкам.

В минимализме и холодности в любви, вполне принимаемыми мужчинами Земли в своих женщинах, такими мужчинами как эти нам было отказано. Они хотят владеть нами полностью.

Наконец, хотя мне в этот момент отчаянно не хотелось выпускать его из своих объятий, он счёл, что с него достаточно. Отстегнув цепь от карабина в голове дивана, мужчина просто спихнул меня на пол. Неловко завалившись на бок, я обиженно посмотрела на него, лежавшего надо мной.

— Эту ночь Ты будешь спать там, — сообщил мне господин.

Я не смогла удержать слез обиды, тут же побежавших по моим щекам.

— Ближе к утру я могу захотеть тебя снова, — предупредил он, и не обращая внимания на мои слёзы и умоляющие взгляды, бросил: — И развернись, Ты должна лежать головой к ногам дивана.

Поднявшись на четвереньки, я повернулась и легла на пол, как мне было указано. Сначала я вытянулась на левом боку, лицом к дивану. Цепь, соединявшая мою шею с кольцом, лежала прямо передо мной. Потом я подтянула колени к груди.

Чуть позже, видимо сжалившись, господин бросил мне покрывало, и я с благодарностью завернулась в него.

Вскоре сверху донеслось размеренное сопение. Он уснул. А я ещё долго лежала рядом с диваном, пытаясь осмыслить свои чувства. Мне показалось, что в самый последний раз, он слишком быстро закончил со мной. Похоже, он устал, и просто оттолкнул меня от себя, не дожидаясь, когда получу удовольствие я. Моё тело непроизвольно дёрнулось, и с губ сорвался тихий стон. Мужчина не услышал меня, утомлённый, он спал крепко. И даже, если бы услышал, то, скорее всего, в лучшем случае, просто приказал бы мне соблюдать тишину. Но вполне мог бы и пнуть, или даже ожечь плетью.

Мне вспомнились две других невольницы, которые впустили меня сюда. Они сразу же убежали. Можно было не сомневаться, что в этом месте простушек вроде меня, вызванной из подземелий не держат, так что наверняка это были высокоценные рабыни. Как я завидовала им, обслуживающим мужчин в лёгких шёлках в таком комфортном месте как это. Неужели я никогда не буду в состоянии, служить вот так, в неком, подобном этому, доме? Неужели, я оказалась настолько ниже их? Разве я не в состоянии так же элегантно, как они подавать вино и так же, как они роскошно выглядеть? Насколько же лучше быть рабыней в таком месте, чем в тёмных сырых подземельях! А ещё лучше, подумала я, было бы быть просто рабыней скромного, простого мужчины, пусть даже не богатого, служить ему, поддерживать порядок в его доме и любить его. Интересно, где сейчас та рабыня, Дорна кажется, которую я видела на верхней площадке башни. Может она тоже иногда здесь, около этого дивана, как сейчас я. И не была ли она как раз на эту ночь заперта в конуре. Не думаю, что она обрадовалась бы, узнай, кем была та, кто сейчас лежит на её месте около этого дивана.

За этими размышлениями, я даже не заметила, как заснула.

Проснулась я с рассветом.

Я по-прежнему лежала на полу. Серые сумерки понемногу заползали в комнату через окно и балконную дверь. С дивана послышалось шуршание, мужчина заворочался в своей постели. Это заставило меня напрячься и задержать дыхание. Просыпался тот, в чьих руках было решение того, что ждёт меня в будущем.

Офицер встал около дивана и, со вкусом потянувшись, подхватил меня на руки, развернулся и бросил на диван. Весело звякнула цепь, соединявшая меня с кольцом.

Похоже, мой господин хорошо выспался. Он снова был свеж и полон сил! Однако это был не последний человек в иерархии этого города, а такие люди всегда обеспокоены своими обязанностями, у них всегда много чего запланировано на день, и у них остаётся совсем мало времени для своих рабынь. Вот и он не стал растягивать удовольствие, закончив всё быстрым натиском. Но и я была разогрета ещё с вечера, проведя всю ночь словно в ожидании его, в надежде на его ласку. Так что моя ответная реакция была благодарной и почти мгновенной. Быстро разобравшись со мной, мужчина привычно столкнул меня с дивана на пол. На этот раз я сразу поднялась на колени, и замерла рядом с ним. Я была благодарна ему за любую толику внимания, уделённого мне. Он отомкнул замок ошейника, освободив от цепи.

— Принеси мои уличные сандалии, — велел мне мужчина, указывая на пару сандалий стоявших у стены комнату. Встав на четвереньки, я подползла к паре обуви и, подняв её с пола зубами, так же на четвереньках, вернулась к нему и аккуратно положила у его ног. Во время нахождения в рабских загонах, меня хорошо обучили, как надо приносить сандалии господину.

Осторожно посмотрев вверх и, напоровшись на его пристальный взгляд, я поспешно встала перед ним на колени. Взяв одну из сандалий, я поцеловала её, а затем, покорно склонив голову, обула его ногу. Лишь сделав то же самое со второй сандалией, я подняла голову и посмотрела на мужчину.

— У тебя хорошо получилось приносить, целовать и завязывать сандалии, земная женщина, — усмехнулся он.

— Пожалуйста, Господин, не называйте меня Земной женщиной, — попросила я. — Ведь Вы же видите то, чем я стала к настоящему времени, что я всего лишь гореанская рабская девка!

— Тем не менее, мы оставим тебе земное имя, — сообщил мне мужчина.

— Как Господин пожелает, — сказала я.

— Время от времени это будет напомнить тебе о твоём происхождении.

— Да, Господин, — кивнула я.

Вскоре он был готов покинуть свои покои.

— Охрана скоро придёт за тобой, — предупредил он меня и жестом указал, что я должна лечь на живот около входных дверей.

Присев подле меня, мужчина скрестил мои запястья, последовал короткий рывок и мои руки стянул тугой узел. Затем наступила очередь моих ног, которые так же были скрещены в щиколотках, согнуты в коленях, а уже через мгновение, несколькими быстрыми движениями, оказались плотно стянуты одна с другой и привязаны к запястьям. Закончив с моим связыванием, он повернул меня на бок. Глотая слёзы, я посмотрела на него.

— Рабыня, — сказал мужчина, и на этот раз это было обращение.

— Да, Господин?

— Ты неплохо танцевала, — похвалил он, — и мне ясно видно, что Ты знакома с рабскими движениями.

Я не уверена, что правильно поняла то, что он имел в виду, но предположила, что рабские движения, с их тонкостью, изящностью, чувственностью, были теперь частью меня самой, частично вбитой в меня дрессировкой, частично проявившейся моей истинной природой, раскрытой моим текущим положением. Признаться, с некоторых пор я даже перестала следить за своей манерой двигаться, это стало получаться само собой. Рабыням не позволены жёсткие, неловкие движения характерные для свободных женщин. Говорят, что опытный работорговец может легко отличить свободную женщину от рабыни даже если обе будут в одеждах сокрытия, просто посмотрев, как те ходят. Как видно, даже такая неприметная малость снижает шансы рабыни на удачный побег. Рабыня, конечно, может попытаться убежать, но в самом удачном случае, он убежит от одного рабовладельца, чтобы попасть в руки другого. Всё чего она достигнет, это, так сказать, смены одного ошейника, на другой. Вот только новый владелец, зная о её побеге, скорее всего, будет держать её в коротких кандалах, и обращаться с ней с куда большей суровостью и жестокостью. В действительности, если в течение нескольких недель с момента как невольница попала в новые цепи, она не сможет добиться его благосклонности, то он может просто возвратить её в цепях прежнему владельцу для заслуженного наказания.

— Господин?

— Дело в том, что тебя купили не просто, потому, что Ты необразованна, — объяснил он. — Нам также нужна была женщина достаточно красивая и желанная, настоящая рабыня для удовольствий.

До меня пока не доходил смысл его объяснений, но я сочла за благо промолчать.

— Вот Ты и есть настоящая рабыня для удовольствий, причём — прирождённая рабыня, — продолжил он, — Ты отлично подходишь для наших целей. Мы довольны тобой.

— Тогда я тоже довольна, — растерянно сказала я и добавила, — Господин.

— Тот крестьянин, — напомнил офицер.

— Да, Господин? — подобралась я.

— Он будет теперь твоим подопечным, — напомнил мне он.

— Да, Господин, — кивнула я.

Конечно, я понимала, что фактически тот узник, всё-таки будет оставаться подопечным хозяина подземелий, надзирателя тюрьмы, но именно мне, как выяснилось, предстояло уделять внимание к таким мелочам его содержания, как питание, освобождения его горшка и много другого.

— Ты помнишь, в каком виде Ты должна появляться перед ним? — спросил офицер.

— Да, Господин, — ответила я. — В шнурке и рабской полосе.

— И как Ты должна двигаться перед ним? — уточнил он.

— Господин? — не поняла я.

— Ты должна хорошо двигаться перед ним, — сказал мужчина.

— Я не понимаю, — призналась я.

— Надеюсь, я не должен объяснять такие вещи рабыне, — усмехнулся он.

— Господин?

— Он должен мучиться, — зло бросил он. — Пусть он, побудет затравленным и беспомощным в своих цепях, как мог бы быть беспомощен раб под насмешками наглой девки рабыни.

Я уже не смотрела на него. Боялась. Я опустила голову на пол, чувствуя под волосами холодную гладкость кафельной плитки. В поле зрения попадали только его, обутые в сандалии ноги.

— Он должен страдать, — проворчал офицер. — Он должен понять то унижение, в которое мы его бросили, то, как мы его оскорбляем и презираем его!

— Господин? — растерянно прошептала я.

— Он — мой враг, — отрезал он.

— Да, Господин, — сказала я.

Итак, выяснилось, что я, непритязательная рабыня, совершенно того не желая, так или иначе, оказалась замешана в каком-то тёмном деле государственной важности, с совершенно неясными для меня последствиями. Но, по крайней мере, теперь я лучше понимала, причину моего приобретения и доставки сюда. Моя красота, если таковая у меня была, имела определённое значение в их планах. Фактически, мне предстояло сыграть роль еды, которой дразнят умирающего от голода человека. Кроме этого, конечно, с точки зрения жителей этого мира, мои предстоящие обязанности рассматривались, как некое жестокое оскорбление. Во-первых, несомненно, общим оскорблением являлось то, что он, свободный мужчина, будет обслуживаться простой рабыней, впрочем, такое оскорбление было характерно для всех узников тех подземелий. Во-вторых, оскорбление состояло в том, что его, свободного мужчину, обслуживала такая рабыня, простая девка с проколотыми ушами, и в том как она будет одета, и как будет вести себя перед ним, тем, кто к его несчастью, был неспособен ни насладиться ей, ни наказать её. К тому же, ему придётся сносить даже провокации и насмешки рабыни. Какая всё-таки знатная шутка! Какое тонкое оскорбление! Но вот мне было интересно, а поймет ли этот крестьянин, столь простой, огромный и, по определению, довольно не далёкий, суть их грандиозного замысла? Не пропадут ли втуне все приложенные ими усилия и затраченные средства? Признаться, я не была уверена даже в том, что он понимал, что находился в подземельях и был закован в цепи. Возможно, что мысленно, он всё ещё жил в некой простой хижине, затерянной где-то, быть может, в некой далёкой, маленькой, плодородной долине и ухаживал за своими полями.

— Вы поняла, что от тебя требуется? — осведомился офицер.

— Да, Господин, — ответила я, но как только она отвернулся, я окликнула его: — Господин!

Мужчина повернулся ко мне.

— Что Вы сделали со мной этой ночью! — крикнула я. — Что Вы заставили меня делать! Что Вы заставили меня чувствовать!

— Это — ерунда, — усмехнулся он.

— Я даже не знаю имя Господина, — всхлипнула я.

— Твоё имя — «Дженис», — бросил офицер.

— Да, Господин, — вздохнула я, а владелец моей сегодняшней ночи повернулся и ушёл.

Зато спустя считанные минуты в комнату заглянула, а потом и проскользнула рабыня. Следом за ней, держась немного позади первой, зашла и вторая. Они принялись неторопливо заниматься уборкой в комнате, протирая пыль, подметая пол, при этом медленно смещаясь в мою сторону, пока одна из них не оказалась совсем рядом.

— Тебя хорошо связали маленькая вуло, — насмешливо сказала она, глядя на меня сверху вниз.

Я сочла за лучшее не отвечать ей.

— Как здесь воняет, — сморщилась вторая, оказавшись рядом со своей товаркой. — Похоже, где-то тут завелась рабыня из подземелий.

Эти две девушки не были близнецами, но было ясно, что их тщательно подобрали одну к другой. Один рост, похожие фигуры, идентичный оттенок волос, цвет и разрез глаз. Даже туники на них были абсолютно одинаковыми, короткими, жёлтыми, шёлковыми. Мне даже стало интересно, их уже продавали как набор, или офицер подбирал их сам. А ещё меня заинтересовал вопрос, служили ли эти две кейджеры для его удовольствия вместе, или по очереди? Многие мужчины, конечно, владели больше, чем одной женщиной. Но то, как они использовали их, вместе или по отдельности, было их личным делом.

— Она — проколотоухая девка, — заметила та из девушек, что стояла ближе ко мне.

— Как бы мне хотелось, чтобы он не притаскивал сюда таких, — заявила вторая. — Это снижает репутацию нашего дома.

— Ты — земная шлюха, не так ли? — спросила первая из рабынь, и не дождавшись моего ответа, просто пнула меня под рёбра.

— Уй! — вскрикнула я от боли.

— Не так ли? — повторила она свой вопрос.

— Да! — быстро ответила я.

— Да, что? — переспросила первая рабыня.

— Да, Госпожа! — исправилась я.

— Отвечай, когда с тобой разговаривают, шлюха, — прошипела она.

— Да, Госпожа, — сказала я. — Простите меня Госпожа.

— Давай врежем ей стрекалом, — предложила ей товарка.

— Нет, Госпожа! — взмолилась я. — Пожалуйста, не надо, Госпожа!

— Ты будешь хорошей маленькой рабыней, не так ли, земная шлюха? — спросила первая девушка.

— Да, Госпожа! — поспешила заверить её я.

— И что мужчины находят в таких пышных мелких шлюхах? — поинтересовалась вторая.

— Они представляют собой великолепный набор рабских форм, — проворчала первая.

— Тут Ты права, — вздохнула её подруга.

— Но мы ведь не хуже! — заявила та, что ближе ко мне.

— Это точно, — согласилась та, что выглядывала из-за её спины.

Честно говоря, я тоже не думала, что мы так уж сильно отличались. В действительности, наши фигуры были очень похожи. Их жёлтый шелк, само собой мало что скрывал из их собственных «рабских форм». В таком случае, какое значение имело то, что я была с Земли, а они были уроженками этой планеты? В конечном счёте, разве мы все не были женщинами и рабынями?

Внезапно, заставив, вздрогнут всех нас, раздался удар в дверь.

— Гвардейцы, — пискнула первая девушка. — Тащи сюда её одежду!

Уже через несколько мгновений я стояла на ногах, с закованными в наручники за спиной руками. Рабское покрывало было наброшено мне на голову и ниспадая вниз прикрывало тело почти до икр. Оно удерживалось на мне ошейником, надетым на мою шею поверх ткани. К кольцу ошейника был пристёгнут поводок.

Все украшения, которые я носила ночью, плечевой, ручные и ножные браслеты, а также и сережки, были с меня сняты и переданы мужчинам вместе с теми шёлковыми одеждами, что были на мне вчера вечером. Эти вещи они должны были вернуть в одно место, а меня в другое.

Затем меня вывели из комнаты. Придя сюда одетой в скрадывающие фигуру одежды и вуаль, а уходя скрытой под рабским покрывалом, я оставалась неузнанной почти для всех. Таким образом, лишь немногие будут в состоянии связать меня с этим офицером.