— Господин? — позвала я.

В последнее время хозяин подземелий выглядел странно потерянным, словно погружённым в свои мысли. Теперь его всё реже можно было увидеть сидящим за столом и читающим.

Фина, его фаворитка, тоже казалась чем-то серьёзно озабоченной. Но в данный момент она отсутствовала.

Я, конечно, строила разные догадки, но никак не могла понять, что могло вызывать такое изменение в характере надзирателя. Несколько дней назад я, как мне и было приказано, призналась в своём обмане свободной женщины. Рассказав всё как было, я легла на живот у его ног и напряглась в ожидании плети. Но Тарск только присел рядом со мной, положил свою широкую ладонь мне на голову и мягко почти нежно потрепал меня.

— Итак, теперь Ты знаешь, что находишься в Треве? — прохрипел он.

— Да, Господин, — прошептала я в каждую секунду ожидая удара.

— Вы, кейджеры, такие любопытные животные, — усмехнулся мужчина.

— Разве я не должна быть наказана? — признаться опешила я.

— Нет, — успокоил меня хозяин подземелий.

— Спасибо, Господин, — облегчённо выдохнула я.

Правда у меня подозрения, что причина моей удачи в этом вопросе могла в куда большей степени быть связана с озабоченностью Тарска своими думами, чем с его добротой и хорошим ко мне отношением.

А вот теперь самое время немного рассказать о хозяине подземелий.

По мере того, как я узнавала его, у меня всё сильнее крепло убеждение, что передо мной человек огромного и необычно острого ума. Уверена, что Фина знала об этом ещё лучше меня, хотя бы потому, что провела рядом с ним гораздо больше времени. Вероятно, это была одна из причин, почему она, если можно так выразиться, была его рабыней настолько глубоко, притом что её шею украшал такой же государственный ошейник, как и мою. Думаю, что причина в том, что мы, женщины, хотя и не остаёмся неуязвимыми перед мужской красотой, но всё же не теряем от неё головы настолько, насколько это случается с мужчинами, под влиянием нашей красотой. На самом деле, смазливое мужское лицо может даже вызвать у женщины отвращение. Мужественность, которая привлекает нас, и даже может сокрушить и превратить в рабыню, является следствием интеллекта, власти, мужества, надёжности и силы. Мы ищем, если мне позволено будет так выразиться, для себя настоящего владельца гарема, хотя, в конечном итоге, мы надеемся стать единственной наложницей в его гареме. Мы хотим мужчину, у ног которого мы чувствовали бы себя уместно и правильно, чтобы становясь перед ним на колени, мы могли ощутить себя женщинами, и рабынями. Мы не хотим быть равными, нам этого недостаточно. Нам нужно нечто гораздо большее, чем это, мы хотим господина. Мы хотим, чтобы он был сильным, честолюбивым, агрессивным, властным, ревнивым, похотливым, опасным, доминирующим. Мы хотим, чтобы он хранил нас и мог защитить, обладал нами со всей своей мужской свирепостью, рассматривал нас как свою законную собственность. Мы хотим чувствовать себя ничем перед его гневом и властью. Мы хотим чувствовать, и это — самое важное для нас из всего, что есть в этом мире, что мы нравимся ему. Мы хотим, чтобы он ревновал нас, и был отчаянным собственником по отношения к нам. Мы хотим быть чем-то важным для него, а не тем, что можно проигнорировать или чем можно пренебречь. Мы не хотим, чтобы нас считали чем-то само собой разумеющимся, пустым местом, что можно почти не замечать, как это происходит с очень многими «жёнами» на Земле. Уж можете мне поверить, рабыне достаётся куда большая доля внимания, возможно, даже большая, чем ей иногда хотелось бы. На неё, в её неволе и бесправии его команд и доминирования, он просто не может не обратить внимания. Одним из жесточайших наказаний, которым он может подвергнуть, является его пренебрежение и безразличие, зачастую достающееся той, о ком на Земле говорят — «жена». Трудно передать то, как мы стремимся доставить ему удовольствие, лишь бы этого не произошло! Впрочем, такое редко, но происходит, и тогда, лучше уж милосердие рабского кнута. Он должен хотеть следить за нами, ведь мы — его имущество. Он должен хотеть знать, о чём мы думаем, где находимся, что делаем, практически, каждый наш шаг. Он хочет нас, он жаждет нас, а мы — его. И пусть он ревнует нас, проецируя на нас свои частнособственнические инстинкты, на свой любимый товар, его желанный призы, его собственность, его рабынь. И пусть он держит нас на коротком поводке.

Так вот, хозяин подземелий, несмотря на свою чудовищную внешность, обладал всем могуществом мужественности. Мы, рабыни, в его руках чувствовали свою полную беспомощность. Прижимаясь к нему, я лишалась даже минимального клочка достоинства. В руках такого мужчины девушка точно понимала, что она совершенно справедливо оказалась в ошейнике, и быстро обнаруживала, что она подчинена и принуждена отдать себя полностью, беспомощно и безоговорочно, желает она того или нет, и забиться в самом унизительном и потрясающе радостном из всех экстазов, экстазе рабыни отдающейся своему господину. Однако я была уверена, что даже вне этого восхитительно унизительного, радостного, благодарного, облагораживающего подчинения умоляющей рабыни, Фина, фактически, была очарована им. Она была не просто его покорно кончающей от его малейшего прикосновения шлюхой, она по-настоящему была влюблена в него, как и он в неё, кстати. Правда, я не думала, что он знал о её чувствах к себе. Как не думала и того, что он поверил бы ей, если бы Фина нашла в себе храбрость объявить о своих чувствах. Учитывая его деформированное тело, гротескную непропорциональность и чудовищное лицо, он просто не поверил, что найдётся хоть одна женщина, которая смогла бы полюбить его.

Ещё одной особенностью хозяина подземелий, о которой я хотела бы упомянуть, был его ум, не просто острый, глубокий и необычный, но ещё и независимый. Тарск обладал своим мнением. Как мне кажется, на Земле найдётся очень немного мужчин и женщин, которые могли похвастать этим. Разве уступить не проще, чем потребовать? Разве, при тщательном рассмотрении, трусость не выглядит лучшей частью доблести? И не является ли послушание предписанному вранью, менее рискованным, чем поиск правды? Так или иначе, но хозяин подземелий, если можно так сказать, проявлял разборчивость в отношении к исполнению полученных приказов, и следовании традициям. В чём точно нельзя было его обвинить, так это в тупом следовании предписанным нормам и правилам, но при этом он умудрялся не перейти ту грань, за которой начинался аморализм и бросание вызова традициям. Тарск был не из тех, для кого главное в жизни «быть как все», но в то же время не собирался просто отличаться от толпы, как некоторые.

Он просто имел своё мнение. Он был таким человеком.

Как бы то ни было, по причине ли того, что он понял и простил безнадёжное любопытство рабыни, горевшей желанием выяснить, в каком городе она носила ошейник, или решил проявить терпимость к наивной глупости земной рабской девки, или по-своему любил её, или думал, что на сей раз можно извинить её неосмотрительность, или просто не видел никакого смысла в моём наказании, или ему показалось, что в целом это дело не стоит его внимания, или, возможно, как я и подозревала, потому что у него в тот момент было нечто более важное, к чему следовало проявить внимание, но в тот раз плеть миновала меня. И я была благодарна ему за это. Единственное в чём я уверена, это в том, что с его стороны это не было проявлением слабости. Если бы на его взгляд я, действительно, заслуживала наказания, то, даже при всём его человеколюбии, я не избежала бы встречи с плетью, точно так же, как не избежала бы этого Фина, или любая другая из нас.

Хозяин подземелий, как я уже заметила, не проявил особого рвения в точном следовании указаниям того офицера, которому я служила в его апартаментах, перед которым я танцевала и, у рабского кольца которого, я провела ночь.

Конечно, наверное, можно было бы посчитать, что Тарск проявил слабость в том что касается его отношения к таинственному крестьянину, этому гиганту, остававшемуся по-своему свободным, даже оказавшись в камере на самых нижних горизонтах подземелий. Видимо, он не посчитал, что такое обращение будет благородным. Однако я не сомневалась, что его неподчинение, нельзя было бы счесть изменой присяге или даже кодексам.

— И что же нам делать? — буркнул он себе под нос, ковыляя по коридору, от камеры странного узника.

— Господин? — переспросила я, не поняв его реплики.

— Ерунда, — отмахнулся надзиратель, а затем надвинулся на меня и строго спросил: — Ты рассказывала о нём Леди Констанции?

— Нет, Господин, — замотала я головой.

— Вот и не делай этого, — предупредил меня хозяин подземелий.

— Да, Господин.

— Как она? — осведомился Тарск.

— Она в порядке, Господин, — поспешила заверить его я.

— Это хорошо, — кивнул мужчина.

— Господин, — позвала его я.

— Что? — буркнул он недовольно.

— Что-то случилось?

— Нет, — отмахнулся надзиратель.

— Я уверена, что Фина была бы счастлива доставить вам удовольствие, — сказала я.

— А Ты? — поинтересовался он.

— Я тоже, — ответила я, поднимая взгляд.

— Тебе не обязательно смотреть на моё лицо, — бросил Тарск.

— Да, Господин, — кивнула я, отводя глаза. — Спасибо, Господин.

— Ступай в свою конуру и закрой за собой дверь, — велел он.

И я поцеловала хозяина подземелий в его массивную, раздутую щеку. Я постаралась сделать это максимально нежно. Затем я развернулась и, раздеваясь на ходу, направилась к своей конуре, спать в которой я должна была нагой.

Захлопнув изнутри зарешеченную дверь, я вытянулась на полу и завернулась в одеяло. Выйти отсюда сама я уже не могла, замок защёлкнулся автоматически.

Сквозь прутья решётки я видела, как он сел на скамью перед столом, и подперев голову руками о чём-то задумался. Я не знаю, сколько он просидел в такой позе, поскольку сама довольно быстро заснула.