Устроившись рядом со мной на корточках в традиционной для горианских женщин манере, Элизабет весело смеялась и хлопала от радости по коленям.

Я тоже был доволен.

— До чего гладко все прошло! — смеялась она. — Но Велла, бедная Велла вынуждена теперь следить за чистотой в комнатах убийцы!

— Не смейся так громко! — предупредил её я, в радостном волнении расхаживая по комнате.

Закрыв за собой тяжелую деревянную дверь, я запер её на двойной засов. Без такого засова дверь можно было открыть снаружи с помощью шнурка, продернутого сквозь отверстие щеколды, концы которого свисали с наружной стороны двери. Без такого шнурка открыть дверь было невозможно, и её пришлось бы ломать.

Я хорошо усвоил это и впоследствии, выходя из комнаты, всегда просовывал концы шнурка наружу. Недостаток подобного запора заключается в том, что в отсутствие хозяина любой может проникнуть в комнату, обыскать её или находиться в ней в качестве непрошеного гостя. Поэтому ценные вещи в комнатах обычно хранятся в тяжелых, обитых железом, привинченных к стене и накрепко запертых сундуках. Большинство же дверей здесь были снабжены, как правило, замками ручной работы, часто выполненными с большим мастерством, установленными в центре двери и запирающимися с помощью громоздких задвижек. Интересно, что, хотя большинство подобных замков и делается вручную, все они довольно однотипны и относятся к разновидности стержневых, в которых задвижка фиксируется несколькими прочными, входящими в неё стержнями разной длины. Когда ключ вставляется, стержни поднимаются к поверхности задвижки, освобождая её, а когда ключ проворачивается, задвижка открывается. Существуют, правда, и другие разновидности запоров, наиболее распространенными из них являются дисковые замки, в которых роль запирающего устройства выполняют не стержни, а диски.

На такие же замки стержневого или дискового типа, но гораздо меньших размеров запираются и ошейники девушек-рабынь. В этих замках шесть стержней или дисков, каждому из которых соответствует своя буква в горианском слове, означающем «рабыня». У раба редко бывает ошейник с замком. Обычно железная полоса вокруг его шеи заклепывается. Мужчины-рабы часто работают в цепях, скованные по несколько человек. В некоторых городах, включая и Ар, почти невозможно встретить незакованного раба. Их, кстати, значительно меньше, чем рабынь: захваченная женщина, как правило, получает ошейник, а мужчина — меч в грудь. К тому же тщательно подготовленные, хорошо организованные и управляемые походы за рабами в другие города почти всегда имеют своей целью захват женщин. Обычно после налета на цилиндр все перегородки в нем проламываются, а комнаты подвергаются разграблению с захватом золота и женщин. Мужчин убивают, а пленниц связывают. Тех из них, кто не хочет признать себя рабыней, также убивают, а оставшихся нагружают награбленным добром и хлыстами сгоняют на крышу.

Здесь их привязывают к седлам тарнов или бросают связанными в специально предназначенные для этого корзины для рабов, транспортируемые по воздуху большими птицами. Обычно до того, как удается подоспеть вызванной городской охране, налетчики уже уходят с добычей, оставив после себя только горящий цилиндр.

Работорговцы могут напасть на любой город, но особенно они свирепствуют в тех, которые не имеют обученных тарнов и потому вынуждены использовать в боевых действиях неповоротливых тарларионов.

Хотя большинство замков на Горе металлические, встречаются, однако, и деревянные. В наиболее распространенной разновидности имеются две группы фиксирующих стержней: одна, закрепленная на деревянном штифте подобно крючку, а другая, неподвижная, входит в задвижку и является стопором. Если ключ поместить под задвижку и подать его вверх, подвижные стержни поднимаются из задвижки, высвобождая её. Подобная форма замка, как нетрудно догадаться, обладает весьма низкой степенью надежности, поскольку стержни можно поднять раздельно тонкими прутьями, просунув их в отверстие замка, и таким образом освободить задвижку.

Замок другой конфигурации, дающий ещё меньшую безопасность, — с зазубренной планкой — отпирается тяжелым серповидным ключом, вставляемым через отверстие в зазубрину и вращаемым вправо или влево в зависимости от того, хотят замок открыть или закрыть.

Ключи эти довольно громоздкие, носят их обычно на плече и при случае даже используют как оружие.

Широкое распространение имеют в стране висячие замки. Среди них наиболее интересную разновидность представляют комбинационные замки, хотя встречаются они довольно редко. Состоят они из нескольких колец с нанесенным на них цифровым или буквенным обозначением. Когда изначально заложенная комбинация подобрана правильно, замок срабатывает.

Некоторые помещения — жилища богатых людей, торговые склады и хранилища, городское казначейство и другие — оборудованы секретными замками, снабженными ножами или ядом. При неверном обращении с первыми из них из специальных отделений, иногда расположенных позади человека, с большой силой пружинами выбрасывается одно или несколько лезвий. Однако, несмотря на их кажущуюся надежность, довольно часто они малоэффективны, особенно против того, кто знает об их устройстве.

Значительно опаснее замки, рассчитанные на применение яда. В них в очень узкие отверстия вставляются тонкие стержни, обмазанные пастой, приготовленной из корня канды, острые концы которых едва выступают над поверхностью и часто неразличимы для глаза человека, особенно среди столь характерных для горианцев замков со множеством замысловатых украшений.

Другой тип секретных замков, уберечься от которых подчас оказывается невозможно, — колодезный. При попытке открыть их несведущим человеком пол под злоумышленником проваливается, и он падает в колодец, на дне которого либо укреплены лезвия ножей, либо помещен голодный слин или водяной тарларион. В иных случаях колодец представляет собой глубокую камеру с абсолютно гладкими стенами, из которой злоумышленник впоследствии может быть извлечен и подвергнут пыткам. Такие замки с секретом в связи с требуемыми для них сложными приспособлениями или устройствами устанавливаются чаще всего в дверях наиболее важных помещений цилиндров.

Наконец, следует упомянуть о категорическом запрете ключевых дел мастерам изготавливать и хранить лишние экземпляры ключей. В отведенных для меня комнатах в доме Кернуса замок отсутствовал. Обе задвижки, конечно, надежно запирали дверь, но их можно было использовать, только когда кто-либо находился внутри. Тот факт, что внешние запоры на моих дверях отсутствовали, едва ли можно было объяснить случайностью.

Я решил, что настаивать на замке было бы неразумно. Подобное требование могло быть сочтено назойливым или возбудить ненужное внимание к подозрительной скрытности человека, которому в этом доме платили золотом за использование его умения обращаться с оружием. Кроме того, оно могло навести на мысль, что я не тот, за кого себя выдаю. К тому же я был уверен, что замок по приказу хозяина дома устанавливал бы один из его мастеров, и Кернус, несомненно, вопреки указу имел бы второй ключ.

Поэтому мне пришлось самому принять кое-какие меры предосторожности. После тщательного осмотра я обнаружил в двери помимо обычной скважины для продевания ведущего от щеколды шнурка ещё одно маленькое отверстие, проделанное несколько ниже защелки, очевидно, тем, кто занимал мою комнату до меня.

— Здесь можно сделать сложный узел, — сказал я Элизабет, показывая ей обнаруженное мной отверстие.

— А что это такое? — спросила она.

— Сейчас увидишь.

Я осмотрел комнату. Здесь находились несколько сундуков, включая один обшитый железом, с тяжелым массивным замком, и пара располагавшихся у стены шкафов с тарелками, чашками и несколькими бутылками с нагой и ка-ла-на.

— Что ты ищешь? — спросила Элизабет.

— Шнурок или веревку, — ответил я, — что попадется.

Мы принялись копаться в одном из сундуков, и почти тотчас Элизабет наткнулась на десяток ремешков для сандалий.

— Это подойдет? — поинтересовалась она.

— Это то, что нужно, — ответил я и взял у неё пару ремешков.

Она опустилась на колени и принялась наблюдать, как я, усевшись у двери, осторожно приложил к ней один из ремешков и лезвием меча сделал на нем несколько надрезов. Таким образом, у меня получился кусок отличной ворсистой веревки. Затем я накинул веревочную петлю на защелку щеколды и протянул оба конца веревки через маленькое отверстие так, чтобы они свисали с наружной части двери. После этого я закрыл дверь и сказал:

— А теперь представь, что я завяжу узел на этих концах веревки. Что получится?

Элизабет посмотрела на меня.

— Защелка будет привязана так, что её нельзя будет поднять, — ответила она.

Я улыбнулся. В сообразительности ей не откажешь. Сделав на веревке, накинутой изнутри на защелку, узел достаточно большой, чтобы он не проходил в отверстие, я закрепил бы защелку.

— Но кто-нибудь может развязать узел и войти в комнату, — заметила она.

— Конечно, — согласился я, наблюдая за выражением её лица.

Она взглянула на меня с легким удивлением, и вдруг на её губах заиграла улыбка и она захлопала в ладоши от своей догадки.

— Это просто великолепно! — рассмеялась она.

Нет, она действительно была одной из самых сообразительных девушек, которых я знал. Ей, уроженке Земли, вне всякого сомнения, никогда не приходилось слышать о подобной уловке, и тем не менее она по малейшему намеку тотчас разгадала её смысл.

— Смотри, — сказал я и начал завязывать узел, который наверняка должен был показаться ей невероятно сложным. — Этот узел содержит только пятьдесят семь переплетений, — пояснял я ей по ходу дела. — Я изобрел его сам, хотя никогда не думал, что он мне сможет понадобиться. Этим уловкам меня много лет назад обучил Андреас из касты певцов из Тора. В этом городе подобные приемы для защиты жилища довольно распространены. Так вот, его узел состоял из шестидесяти двух переплетений веревки, а узел одного из его братьев — даже из ста четырех, что, как я помню, Андреас считал явным излишеством.

— И при этом у него всегда получался один и тот же узел? — спросила Элизабет.

— Да, — сказал я, — у каждого жителя свой индивидуальный узел, отличающийся от других так же, как и его подпись, и имеющий при этом свой секрет. Только владеющий этим секретом способен повторить хитросплетения узла, но, что более важно, только он может определить, пытался ли кто-нибудь распутать его узел или нет.

— Значит, развязать узел может каждый? — спросила Элизабет.

— Конечно, — ответил я. — Вся проблема в том, чтобы восстановить его после того, как он был развязан.

— И владелец жилища по внешнему виду узла сразу может определить, его ли рукой он завязан или нет?

— Совершенно верно!

— И таким образом он тут же узнает, проникал ли кто-нибудь в комнату за время его отсутствия?

— Да, — согласился я и добавил: — Иногда кто-нибудь тайно проникает в комнату, оставляя снаружи своего сообщника, чтобы тот попытался повторить конфигурацию узла. Однако, как правило, подобный способ редко позволяет обмануть вернувшегося хозяина из-за практической невозможности продублировать хитросплетение узла.

Элизабет молча наблюдала за тем, как я возился с ворсистыми веревками, пытаясь запомнить очередность их переплетения.

Наконец, вздохнув с облегчением, я закончил свою трудоемкую работу.

— Настоящий гордиев узел, — заметила она.

— Вполне возможно, что он был именно таким, — согласился я.

— Александр разрубил его мечом, — улыбнувшись, добавила она.

— И сделав это, оповестил весь мир, что в комнату или куда там ещё кто-то входил, — рассмеялся я.

После этого я развязал узел, выдернул из отверстия веревку, запер для безопасности дверь на оба засова и вернулся к Элизабет.

— Я научу тебя завязывать этот узел, — сказал я.

— Хорошо, — согласилась Элизабет, не выказывая особого страха перед перспективами длительного и трудоемкого обучения. — У меня тоже будет свой узел, уверенно сказала она.

— Собственно говоря, мы можем пользоваться одним и тем же узлом, — заметил я, испытывая легкое неудовольствие перед необходимостью изобретать ещё один узел.

— Если я собираюсь научиться завязывать твой узел, почему бы тебе не изучить мой? — спросила она.

— Элизабет… — начал было я.

— Велла, — тут же поправила она.

— Велла, — устало махнул я рукой, — хоть тебе и пришлось побродить по этому миру, ты все равно продолжаешь оставаться типичной землянкой.

— Не вижу в этом ничего плохого, — сказала она, и в глазах её заплясали озорные огоньки. — Мой узел будет таким же сложным, как и твой.

— В этом я не сомневаюсь, — мрачно заметил я.

— Я с большим удовольствием займусь изобретением своего узла, — увлеченно продолжала она, — и он получится у меня женственным и изящным, и в нем отразится вся моя индивидуальность.

У меня вырвался горестный стон.

Она тут же обняла меня за шею и заглянула мне в глаза.

— Может быть, когда Велла пройдет полный курс обучения, она будет доставлять своему хозяину больше радости, — с легкой игривостью произнесла она.

— Может быть, — ответил я.

Она быстро запечатлела поцелуй у меня на кончике носа.

— Ты ведь даже танцевать не умеешь, — с сомнением заметил я.

Внезапно она отступила на шаг, запрокинула голову и изящно округлила руки. С закрытыми глазами, оставаясь совершенно неподвижной, за исключением носка правой ноги, которым она отбивала такт, она начала напевать песню тачакских рабов. Ко второму куплету кисти её рук опустились на бедра, а взгляд широко распахнувшихся глаз остановился на мне. Темп мелодии постепенно нарастал, её гибкое стройное тело пришло в плавное движение и подалось ко мне. Я двинулся ей навстречу, но она легко отстранилась и, взметнув руки над головой, принялась пальцами отщелкивать ритм.

Тут песня закончилась.

— Вот и все, что я умею, — призналась она.

Я крякнул от досады.

Она подошла и снова обняла меня за шею.

— Бедный хозяин, — сочувственно произнесла она. — Велла не умеет даже танцевать.

— Однако я вижу, что у Веллы есть некоторые способности.

— Хозяин добрый, — заметила Велла, — он понимает, что не может обладать сразу всем.

— Все эти сантименты, — сказал я, — вряд ли были бы восприняты хоть одним горианским хозяином.

Она рассмеялась.

— Все могло сложиться гораздо хуже, — ответила она. — Ведь я всего лишь девушка красного шелка.

Тут я подхватил её на руки, отнес к широкому каменному ложу и уложил на устилавшие его меха.

— Я слышала, — с улыбкой заметила она, — что только свободные женщины удостаиваются чести возлежать на ложах.

— Правильно! — воскликнул я и, замотав её в шкуры, сбросил весь этот лохматый барахтающийся ком с каменного ложа к его подножию со вделанными в него кольцами для привязывания рабов.

Тут я одним рывком сдернул с неё шкуры. Элизабет на четвереньках с визгом бросилась от меня прочь, но я поймал её, запутавшуюся в шкурах, за петлю, удерживающую у неё на левом плече тунику, и, притянув девушку к себе, поднял её на руки.

— Если я тебе понравлюсь, — спросила она, — ты меня купишь?

— Возможно, — ответил я. — Я ещё не решил.

— Знаешь, как хозяин ты вполне бы мне подошел.

Я даже не нашелся, что сказать.

— Поэтому, — продолжала она, — я буду очень стараться тебе понравиться, чтобы ты меня купил.

— Ты не в красном павильоне, — заметил я ей.

Она рассмеялась. Мой намек касался того, как продавали девушек-рабынь красного шелка солидным клиентам на частных торгах рабовладельческих домов. В определенное время — несколько раз в год — такие павильоны сооружались во внутреннем дворе невольничьего дома. В каждый из них помещалась тщательно отобранная девушка-рабыня красного шелка, обнаженная и прикованная за левую лодыжку к кольцу. Предполагаемый покупатель, как правило, в сопровождении представителя касты врачей и доверенного лица работорговца осматривал выставленных на продажу девушек.

Когда какая-нибудь из них привлекала к себе его внимание, медик и доверенное лицо удалялись и оставляли их наедине. Если же после подобной проверки девушку не приобретали или хотя бы не предлагали за неё хорошую цену, её жестоко избивали или, что ещё хуже, в течение целого дня подвергали воздействию стимулятора для рабов. Если девушку не продавали в течение двух-трех подобных торгов, она снова направлялась на прохождение специального курса. Когда же и это оказывалось безрезультатным, её направляли в железные загоны для содержания более дешевых рабынь, предназначенных для продажи на менее престижных торгах и, возможно, даже в менее крупных городах.

Следует, однако, заметить, что большинство девушек даже высшего разряда не часто выставляются на торги в павильонах. Работорговцы, как правило, предпочитают продавать их с аукционов, где обилие покупателей и соперничество между ними позволяет им получить более высокую цену.

— Хорошо, рабыня красного шелка, — сказал я, — старайся.

— Да, хозяин, — покорно ответила она.

И она действительно постаралась на славу, так что уже через несколько часов я понял, что, будь я покупателем с увесистым кошельком, я бы не поскупился и выложил по-настоящему большую сумму на приобретение этой умелой, столь чувственной девчонки, во всем старавшейся мне угодить. Мне даже приходилось время от времени напоминать себе, что это мисс Элизабет Кардуэл, уроженка Земли, а не специально обученная искусству доставлять удовольствие хозяину рабыня, настолько она походила сейчас на горианку, потерявшую над собой всякий контроль и окунувшуюся в чувственное наслаждение.

Несколькими месяцами раньше мы с Элизабет вернулись с бескрайних равнин Тарии, где безраздельно властвовали народы фургонов. В седельной сумке несшего нас тарна лежал бесценный груз — яйцо Царствующих Жрецов. Добравшись до Сардарских гор, я заставил тарна спуститься с заоблачных высот и усадил его на плоскую, дискообразной формы посадочную площадку футов сорока в диаметре, расположенную на стальной обшивке корабля, зависшего в двух милях над поверхностью Гора. Несмотря на порывы ветра, корабль оставался в воздухе совершенно неподвижным, словно располагался на невидимом помосте или платформе. Мимо, освещенные золотыми лучами сияющего солнца, проплывали кучевые облака, похожие на густой дрейфующий туман, сквозь белесую пелену которого изредка можно было увидеть далеко внизу покрытые снежными шапками вершины Сардарских гор.

На верхней площадке корабля, высокий и тонкий, похожий на лезвие золотого кинжала, застыл с деликатно приподнятыми вверх передними конечностями и неподвижно замершими золотыми антеннами Царствующий Жрец.

Я спрыгнул с тарна на палубу корабля, освещенную пробивающимися сквозь облака яркими солнечными лучами.

Царствующий Жрец, плавно переступив своими четырьмя задними конечностями, сделал мне шаг навстречу и остановился, словно не решаясь двинуться дальше.

Я тоже стоял.

Мы молча смотрели друг на друга.

Я внимательно разглядывал эту громадную, похожую на золотой шар голову с далеко выступающими над ней усиками — антеннами, покрытыми тонкими, чрезвычайно чувствительными волосками. Если у Элизабет Кардуэл, оставшейся в одиночестве на спине тарна, подобное зрелище и вызвало страх, она ничем его не обнаружила и продолжала, сохраняя полное спокойствие, молча наблюдать за нами.

Я же испытывал столь глубокую радость, что кажется, сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, я жадно ловил губами воздух, но волнение сковало меня — я так и не смог двинуться с места.

Верхние фаланги передних ног Царствующего Жреца поднялись и осторожно потянулись ко мне.

Я не мог оторвать взгляда от этой крупной золотой головы с двумя большими выпуклыми глазами, состоящими из множества линз, отражавших рассеянный солнечный свет, — через левый глаз протянулся неровный белесый шрам.

Наконец я нашел в себе силы заговорить.

— Тебе нельзя долго стоять на солнце, Миск.

Стараясь держаться по ветру, вращая под его порывами свои трепетные антенны так, что они неизменно фокусировались на мне, он сделал ещё один осторожный шаг по металлической поверхности диска в мою сторону.

Здесь он снова остановился, сверкая золотом во всю свою восемнадцатифутовую высоту. Балансируя на четырех устойчивых задних конечностях, он деликатно протянул две снабженные четырьмя тонкими цепкими хватающими отростками передние ноги и замер в характерной для Царствующих Жрецов позе. На сочленении, соединяющем его голову с туловищем, на тонкой цепочке покачивался маленький компактный транслятор.

— Не стой так долго на солнце, — повторил я.

— Ты нашел яйцо? — спросил Миск.

Его широкие мощные челюсти при этом, конечно, оставались неподвижными, а связь происходила благодаря цепочке последовательно выделяемых его горловыми секреторными железами запахов, воспринимаемых транслятором, трансформирующим их в обычные горианские слова и звуки, воспроизводимые передающим устройством четко и безэмоционально.

— Да, Миск, я нашел яйцо, — ответил я. — Оно в целости и сохранности находится в седельной сумке моего тарна.

На мгновение показалось, будто силы оставили это громадное, но столь хрупкое существо, и оно вот-вот упадет. Однако под воздействием волевого импульса тело существа постепенно, дюйм за дюймом снова обрело устойчивость и распрямилось.

Я продолжал молчать.

Медленно, с величайшей осторожностью гигантское создание приблизилось ко мне, двигая только четырьмя своими поддерживающими тело конечностями, и остановилось рядом со мной. Я поднял руки над головой, и оно, сверкая своим отливающим золотым светом телом, грациозно нагнулось, опустило голову и потянулось к моим ладоням кончиками своих антенн, покрытых тонкими чувствительными волосками.

Слезы навернулись мне на глаза.

Чуткие антенны легко коснулись моих ладоней, и по изогнутому подобно узкому золотому ножу телу Миска мгновенно пробежала дрожь. Изящные крюки-отростки верхних фаланг передних конечностей осторожно выдвинулись по направлению ко мне. Большие выпуклые глаза, так редко отражающие истинное состояние Царствующего Жреца, сверкали словно алмазы.

— Спасибо тебе, — сказал Миск.

Мы с Элизабет провели несколько недель в Рое — невероятном сооружении Царствующих Жрецов, раскинувшемся под Сардарским горным массивом.

Миск был несказанно рад возвращению яйца, и оно сразу же стало предметом величайшей заботы и внимания, требующихся для его инкубации и высиживания.

Вряд ли медики и ученые Роя проявляли в ходе этого процесса большее рвение и усердие, нежели сам Миск, хотя в данном случае подобное отношение к этому единственному яйцу было совершенно оправданным — оно давало надежду на продолжение рода Царствующих Жрецов.

— Что с Ко-Ро-Ба и Таленой? — спросил я у Миска перед нашим возвращением в Рой.

Мне необходимо было узнать как можно больше о своем городе и о судьбе той, что некогда была моей вольной спутницей, исчезнувшей впоследствии без следа.

Элизабет молчала, понимая, насколько все это важно для меня.

— Как ты, наверное, и сам догадываешься, — ответил Миск, — твой город отстраивается заново. Жители Ко-Ро-Ба вернулись отовсюду, куда их раскидала судьба, и каждый по возвращении принес с собой камень, чтобы положить его в восстанавливаемые стены города. За те долгие месяцы, что ты находишься у нас на службе в землях народов фургонов, тысячи и тысячи людей из Ко-Ро-Ба уже вернулись на развалины родного города. Строители и все остальные свободные трудятся сейчас над восстановлением башен и зданий. Ко-Ро-Ба постепенно возрождается к жизни.

Я знал, что только свободным гражданам позволено принимать участие в возрождении города. В Ко-Ро-Ба, несомненно, оставалось множество рабов, но им разрешалось выполнять лишь вспомогательные работы, находясь на подхвате у тех, кто занимался возведением башен и стен. Ни один камень не должен быть поставлен в стену здания руками несвободного человека. Единственным из известных мне городов Гора, выстроенным усилиями подневольных рабочих, направляемых плетями их хозяев, был Порт-Кар, расположенный в дельте реки Воск.

— А что с Таленой? — спросил я.

Антенны Миска горестно поникли.

— Что с ней? — воскликнул я.

— Ее не было среди тех, кто вернулся в город, — донеслось из транслятора Миска. — Мне очень жаль.

Я сокрушенно вздохнул — вот уже восемь лет, как я не видел её.

— Ее сделали рабыней? Она убита?

— Неизвестно, — ответил Миск. — Ничего не известно.

Я сник окончательно.

— Мне очень жаль, — снова выдал транслятор Миска.

Я обернулся и увидел, что Элизабет уже давно стоит рядом с нами.

Вскоре Миск направил корабль к Сардару.

Элизабет была несказанно поражена тем, что увидела в подземных чертогах Царствующих Жрецов, но уже через несколько дней нашего пребывания в Рое я заметил, что её снова потянуло на поверхность, на вольный воздух, под солнечные лучи.

Мне о многом нужно было поговорить и с Миском, и с другими находящимися здесь же, в Рое, друзьями, и прежде всего с Куском — Царствующим Жрецом, — и с Ал-Ка, и Та-Ба — людьми, о которых я вспоминал с особой теплотой. Я заметил, что девушки, некогда бывшие их рабынями, теперь уже не носили золотых ошейников и держали себя рядом с ними как вольные спутницы. И вообще в Рое теперь почти не осталось рабов лишь те, кто предал нас в войне или получил рабский ошейник за весьма серьезные проступки, сопоставимые по своей значимости разве что с попыткой завладеть богатствами Царствующих Жрецов.

Один из Царствующих Жрецов — Серус, незнакомый мне по военным временам и принадлежавший когда-то к когорте Сарма, — изобрел довольно интересное средство для контроля над рабами, о котором мне хотелось бы рассказать подробнее. Оно состояло из четырех узких металлических лент, свернутых в кольцо, застегивающееся на запястьях и лодыжках раба. Подобные кольца нисколько не стесняли свободу действий и передвижений раба и представляли собой своеобразные ручные и ножные браслеты, при наличии которых клеймо раба и ошейник становились ненужными. Слежение и управление рабами производилось с центрального тщательно охраняемого пульта и индивидуального передатчика хозяина, сигналы с которого вызывали немедленное соединение между собой надетых на запястье и щиколотки раба металлических полос, что моментально сковывало движения человека, на каком бы расстоянии от передатчика он ни находился. Это позволяло мгновенно обезвредить в пределах Роя любого раба.

— Если бы у Сарма было подобное приспособление, — заметил Серус, — война Роя приняла бы совершенно иной оборот.

Я не мог с этим не согласиться.

Поскольку мы с Элизабет были чужими в Рое, Серус из соображений безопасности был совсем не прочь на время нашего пребывания здесь надеть такие же металлические браслеты и на нас, но Миск, конечно, не стал его даже слушать.

Наряду с другими я встретил в Рое некое существо мужского пола, не имевшее собственного имени, подобно тому как не имеет его относящаяся к роду Царствующих Жрецов Мать. Считалось, что подобные особи стоят выше индивидуального имени, что весьма схоже по своему восприятию с тем, как человек не задумывается над именем либо названием вселенной, рассматриваемой как нечто целое. Этот индивидуум был великолепен, хотя держался с подчеркнутой серьезностью и спокойствием.

— Прекрасно, что кроме Матери, — сказал я Миску, — в Рое есть ещё и Отец.

Миск внимательно посмотрел на меня.

— В Рое не может быть Отца, — ответил он.

Я попытался было удовлетворить свое любопытство, но Миск постарался отделаться весьма уклончивыми ответами, и я догадался, что он не хочет развивать эту тему.

Интересно, что здесь Элизабет менее чем за час выучилась читать по-гориански. Узнав, что она не умеет ни читать, ни писать, Куск вызвался обучить её. Элизабет согласилась, однако была очень удивлена, когда её усадили за длинный, рассчитанный на габариты Царствующего Жреца стол, а голову поместили между двумя замысловатыми приборами в форме полусфер. Положение головы ей зафиксировали металлическими зажимами, а для того, чтобы она, испугавшись, не рванулась из-за стола, её руки и ноги также скрепили между собой широкими полосами.

— После войны Роя, — сообщил мне Куск, — мы неожиданно столкнулись с тем, что многие из наших бывших рабов неграмотны, что в общем неудивительно, поскольку они воспитывались как рабы, для которых в Рое это не считалось необходимым. Однако теперь, когда они получили свободу, неграмотность стала серьезным препятствием в полноценном общении и использовании технических благ — так что многие из них захотели обучиться грамоте. Это заставило нас изобрести прибор, не очень сложный по своей конструкции, рассчитанный на довольно простой по структуре мозг человека, который под воздействием получаемых им импульсов учится распознавать буквы как сами по себе, так и в составе слов. Комплекс нейронных цепей, позволяющий человеку воспринимать написанный текст, формируется в результате единовременного преобразующего его структуру воздействия, практически сводящего к нулю затраты времени на процесс формирования привычки.

— При обучении Царствующего Жреца, — заметил я, — использовали восемь проводов — по одному на каждый отдел мозга.

— Сейчас мы отказались от применения проводов даже при обучении Царствующих Жрецов, — ответил Куск. — Они использовались скорее по традиции, нежели по необходимости, и люди, поставив нас перед необходимостью определенной доработки процесса, вынудили нас его усовершенствовать. — Куск направил на меня свои извивающиеся антенны. — Люди, по-видимому, редко чувствуют себя удовлетворенными. Им всегда требуется что-нибудь новенькое.

— Отпустите меня, — попросила Элизабет — Пожалуйста.

Куск передвинул какой-то небольшой рычажок. Лицо Элизабет постепенно приобрело сонное выражение: она ещё пыталась какое-то время держать глаза открытыми, однако вскоре ей это стало не по силам, и веки её сомкнулись.

В течение следующей четверти часа, пока она спала, мы с Куском успели побеседовать на различные темы. Сначала мы поговорили о приборах наблюдения, разрушенных во время войны и кропотливо восстанавливаемых теперь общими усилиями. Затем перешли к роли людей, работающих в Рое, и отметили, что она за последнее время очень возросла, а следовательно, возросли и трудности социального характера, связанные с отношениями между различными группами существ.

Все это время до меня доносилось слабое потрескивание и сменяющие друг друга легкие запахи, исходящие из расположенного у головы Элизабет приспособления. Наконец Куск приподнял свои антенны, прошествовал к аппарату и выключил его. Он убрал обе воздействующие на мозг Элизабет полусферы, а я освободил девушку от опоясывающих её руки и ноги металлических лент.

Она открыла глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Хочется спать, — ответила она, потирая глаза и безуспешно пытаясь подняться на затекшие, ставшие непослушными ноги. — Ничего не получается, — с виноватым видом произнесла она.

— Ничего страшного, — успокоил я её.

— Я уже проснулась, — сказала она. — Когда мы сможем начать обучение? — обратилась она к Куску.

— Мы его уже закончили, — пришел из транслятора спокойный ответ.

В цепких захватах передней конечности Куск принес тонкий пластиковый лист с нанесенными на нем буквами горианского алфавита как напечатанными, так и написанными от руки.

— Читай, — сказал он.

— Но — попробовала возразить Элизабет, — я не умею читать по-гориански.

Она изумленно поглядела на пластиковый лист.

— А это что? — спросил я у нее, показывая на одну из букв.

В глазах девушки появилось удивление, сменившееся затем чуть ли не страхом.

— Это Ал-ка, — неуверенно ответила она, — первая буква горианского алфавита.

— А теперь прочти все предложение.

— Но я не умею читать, — растерялась она.

— Просто произнеси эти буквы вслух, — посоветовал я.

— Но ведь я не умею!

— А ты попробуй, — настаивал я.

Медленно, словно в каком-то оцепенении, она начала произносить звуки, вслух воспроизводя то, что приходило ей в голову:

— Пер-вым ро-див-шим-ся от Ма-те-ри был Сарм. — Она недоумевающе посмотрела на меня. — Это какой-то бессмысленный набор звуков, — сказала она.

— А может, они что-то означают? — спросил я.

Внезапно её осенило.

— Первым родившимся от Матери был Сарм! — воскликнула она.

— Она очень сообразительна, — заметил Куск. — Обычно индивидууму требуется больше времени, прежде чем спонтанно произносимые им звуки начинают ассоциироваться у него с их письменным изображением и конкретным значением слова. Скоро она будет свободно ориентироваться в буквах и воспринимать их как слова, а не узоры. Этот навык будет быстро расти. Через несколько дней она сможет читать не хуже большинства гориан. Теперь все будет зависеть только от её заинтересованности и сообразительности.

— Когда я смотрю на эти строчки, — сказала Элизабет, взволнованно кивая на пластиковый лист, — я просто знаю, что означают эти звуки, знаю, и все!

— Конечно, — согласился Куск. — Однако наступает время четвертого приема пищи. Пойдемте, у меня найдется немного грибов и воды.

Мы оставили Элизабет в комнате, а сами пошли обедать. Она была слишком возбуждена, чтобы составить нам компанию, и в который раз перечитывала нанесенные на пластиковый лист письмена. Этим вечером она вернулась к нам с Миском, неся множество книг, которые ей удалось одолжить у обитателей Роя. Я оставил для неё немного грибов, которые она проглотила, не переставая лихорадочно перебирать пластиковые книги. За столом я демонстративно поддерживал разговор с Куском, понимая, что это единственный способ удержать Элизабет от чтения вслух, однако она то и дело прерывала нас и зачитывала отрывки, казавшиеся ей наиболее впечатляющими.

— Среди Царствующих Жрецов есть довольно серьезные разногласия, — заметил Куск, — по поводу того, следует или нет обучать людей чтению.

— Теперь я понимаю почему, — ответил я.

Дни шли, и вскоре мне, как и Элизабет, захотелось покинуть Рой.

В последнее время я часто разговаривал с Миском о трудностях, связанных с возвращением этого последнего яйца Царствующих Жрецов, и, в частности, сообщил ему, что «Другие» также стремились его заполучить и что это им едва не удалось. Говорили мы и о тех «Других», обладающих поистине фантастическим уровнем развития техники, позволяющим им посещать Землю, забирать с собой людей и использовать их для своих надобностей, как поступали некогда Царствующие Жрецы.

— Да, — заметил Миск, — война продолжается.

Я недоуменно посмотрел на него.

— Она длится уже более двадцати тысяч лет, — добавил он.

— И за все это время вам так и не удалось добиться её завершения? — удивился я.

— Царствующие Жрецы, — ответил Миск, — в отличие от людей не являются агрессивными существами. Для нас достаточно обеспечить безопасность собственных территорий. А кроме того, те, кого ты называешь «Другие», не имеют больше своего мира. Он умер вместе с их солнцем. Сейчас они обитают на нескольких связанных между собой Главных Кораблях, каждый из которых представляет собой для них некое подобие искусственной планеты. Пока эти корабли остаются за пределами орбиты планеты, которую земляне называют Юпитером, а гориане в честь легендарного героя Ара — Герсиусом, считается, что мы не находимся с ними в состоянии войны.

Это было действительно далеко от Гора, который, как известно, находился на одной орбите с Землей.

— А не безопаснее ли было бы вообще вышвырнуть этих «Других» из нашей системы? — спросил я.

— Мы удаляли их за пределы системы одиннадцать раз, — ответил Миск, — но они неизменно возвращаются назад. Они не отвяжутся от нас.

— Вы снова попытаетесь отогнать их за пределы Солнечной системы? — спросил я.

— Сомневаюсь, — ответил Миск. — Такие экспедиции занимают довольно много времени, они чрезвычайно сложны и опасны. Их корабли оснащены весьма чувствительными, пожалуй, даже достигающими нашего уровня приборами. Есть у них и оружие, довольно примитивное, но на расстоянии сотни тысяч пасангов действующее довольно эффективно.

Я внимательно его слушал.

— Несколько тысяч лет назад они помимо своих обычных экспериментов попытались было воздействовать на нас своей «доминантой», не выходя за пределы орбиты пятой планеты. Теперь они значительно осмелели.

— Они, вероятно, давно могли бы завоевать Землю? — спросил я.

— Мы этого не допустим, — ответил Миск.

— Я так и предполагал.

— У нас есть свой интерес к вам, — уточнил Миск.

Я изумился.

Некоторое время антенны Миска интенсивно извивались, что, вероятно, в его эмоциях должно было означать довольный хохот.

— Этот интерес заключается в том, — продолжал Миск, — что вы нам не только не противны, но мы любим людей.

Я тоже рассмеялся.

— А кроме того, — сказал Миск, — сами по себе «Другие» тоже весьма интересные существа, и мы позволили некоторым из них, снятым с находящихся в бедственном состоянии кораблей, жить в этом мире так же, как и людям.

Это сообщение очень поразило меня.

— Они поселены там, где нет людей, — сказал Миск. — И кроме того, мы настояли на соблюдении ими наших законов, поставив это как первейшее условие сохранения им жизни.

— И вы ограничили количество и качество находящейся в их распоряжении техники так же, как и людям? — поинтересовался я.

— Конечно.

— Но «Другие», оставшиеся на кораблях, — сказал я, все так же опасны?

— Очень опасны, — подтвердил Миск. Его антенны снова стали интенсивно извиваться. — В этом они очень похожи на людей. Не сердись, у вас действительно много общего. И вы, и они зависите от органов зрения, пользуетесь одним составом воздуха, у вас схожи системы метаболизма, они также относятся к типу позвоночных и имеют такие же, как у вас, хватательные отростки. И кроме того, — при этих словах антенны Миска едва не свернулись кольцом, — и вы, и они одинаково агрессивны, склонны к постоянному соперничеству, хитры, эгоистичны и жестоки.

— Ну, спасибо тебе, Миск, — сказал я.

Антенны Миска грациозно склонились в мою сторону.

— Всегда к твоим услугам, Тэрл Кэбот, — ответил он.

— Хорошо, что не все Царствующие Жрецы столь же откровенны, как ты, Миск, — сказал я.

— Однако, несмотря на все ваши недостатки, — заметил Миск, — я считаю, что вы, люди, стоите значительно выше тех, кого ты называешь «Другими».

— Почему?

— Обычно вы стараетесь воздерживаться от убийства, вы обладаете определенной уживчивостью, способностью к взаимопониманию, любви.

— Но и в «Других», несомненно, должны присутствовать подобные качества, — предположил я.

— Мало что свидетельствует об этом, — ответил Миск. — У них, конечно, есть некоторая лояльность по отношению к команде своего корабля, но вызвана она скорее условиями их существования, требующими повышенной ответственности и дисциплины. Мы обратили внимание, что у «Других», поселенных на Горе, едва они оставляли корабль, тут же снижалось стремление к взаимодействию и сотрудничеству, что неизменно приводило к анархии, пока между ними не устанавливались взаимоотношения, основанные на силе и страхе. — Миск слегка склонился ко мне. — Даже на кораблях убийство ближнего не вызывает порицания, за исключением случаев, когда корабль находится в условиях боевой обстановки или когда его жизнеспособности что-то угрожает.

— Возможно, за долгие годы у них выработался такой своеобразный способ урегулирования прироста населения в ограниченном замкнутом пространстве? — высказал я довольно жестокое предположение.

— Несомненно, — ответил Миск. — Но интерес для Царствующих Жрецов представляет тот факт, что столь развитые и разумные существа, которыми, несомненно, являются «Другие», выбрали в качестве контроля над численностью населения столь дикий и примитивный способ.

— Интересно почему? — спросил я.

Миск не ответил.

— Может, они полагают, что это повышает какие-то их боевые качества — смелость, например, — поразмыслив, сказал я.

— Нет, — ответил Миск. — Они скорее испытывают наслаждение от убийства.

Мы помолчали.

— «Другие», очевидно, значительно превышают вас по численности? — заметил я.

— По крайней мере, в тысячу раз, это уж точно — ответил Миск. — Но мы превосходим их в военной мощи, что, кстати, вот уже двадцать тысяч лет позволяет нам успешно им противостоять.

— Однако вашу мощь значительно подорвала война, — напомнил я.

— Да, — согласился Миск, — но ведь мы постепенно её восстановим. К тому же, — добавил он, — сейчас нам особая опасность не угрожает, поскольку противник не знает о нашей слабости.

Его антенны медленно колыхались, напоминая непроизвольные движения рук человека, жестами сопровождающего изложение своих мыслей.

— Однако имеются некоторые указания на то, что они все же догадываются о наших трудностях, — продолжал Миск.

— Что ты имеешь в виду?

— Попытки их проникновения к нам становятся все более частыми, — ответил он. — А кроме того, некоторые человеческие существа были перенесены в наш мир в соответствии с их планами.

— Так вот почему они именно сейчас так настойчиво пытались завладеть последним яйцом Царствующих Жрецов, — догадался я.

— Да, — сказал Миск, — но заметь, что действовали они в основном через своих агентов.

— Верно, — согласился я.

— Определенной информацией о ходе и последствиях войны Роя они, безусловно, располагают, — продолжал Миск. — И предоставлена им она людьми, которым мы позволили покинуть Рой после окончания войны, его антенны снова начали извиваться. — Однако несомненно и то, что те, кого ты называешь «Другими», будучи по своей природе столь же недоверчивыми, как и вы, люди, подозревают, что эта информация не заслуживает доверия, что она фальсифицирована и рассчитана на то, чтобы заманить их в ловушку. Наше счастье, что «Другие» являются столь изощренными в своем коварстве. Будь они простыми, обычными варварами, Гора, как и Земли, давно бы уже не существовало.

— Может, они попросту захватили некоторых из этих людей, — высказал я предположение, — и с помощью пыток вытянули из них правду?

— Даже пытки, — сказал Миск, — дают возможность выяснить только то, что считает правдой сам индивидуум и что вовсе не обязательно является таковой. Видимо, «Другие» подозревают, что мы позволяем им захватить только тех людей, в мозг которых мы заложили выгодную нам дезинформацию, и таким образом снова пытаемся заманить их в ловушку.

Я недоверчиво покачал головой.

— Это действительно смешно, — согласился Миск. — Мы не можем сейчас оказать никакого действенного сопротивления их массированной атаке или защитить Землю, но «Другие» не хотят в это поверить.

— Это большая удача для Царствующих Жрецов, — сказал я.

— Для людей тоже, — заметил Миск.

С этим я не мог не согласиться.

— Однако «Другие» вовсе не бездействуют, — продолжал Миск, снова слегка склонив ко мне голову. — Создается такое впечатление, что их разведывательным кораблям с нашей планеты оказывается определенная помощь. Возможно, «Другим» удалось наладить контакт с теми соплеменниками, кому разрешено было жить на планете по нашим законам. Более того, за последние пять лет «Другие» впервые вступили в дипломатические отношения с людьми, — антенны Миска изогнулись, и их концы направились прямо на меня. — Очевидно, они стремятся приобрести определенное влияние в городах, склонить людей на свою сторону, вложить в их руки оружие и повести на Царствующих Жрецов.

Я был поражен.

— Почему бы им действительно не использовать человека в своих войнах? — задал вопрос Миск. — Численность человеческих существ на Горе достаточно велика, они умны, способны многому научиться и по самой своей природе склонны к агрессии, что как нельзя лучше отвечает устремлениям «Других».

— Но ведь это означает, что они просто использовали бы человека в собственных целях, — заметил я.

— Конечно, — согласился Миск. — В случае их победы люди использовались бы как рабы и пища.

— Пища?

— «Другие» в отличие от Царствующих Жрецов плотоядны, — ответил Миск.

— Но ведь человек — разумное существо! — воскликнул я.

— На их кораблях людей и других органических существ выращивают для последующего употребления в пищу, — сказал Миск.

Моему возмущению не было предела.

— «Другие» рассматривают человека, как, впрочем, и некоторых иных существ, как пищу и рабочую силу.

— Их необходимо остановить!

— Если со временем им удастся настроить против нас достаточное количество людей и вооружить их пусть даже на примитивном уровне, этот мир будет для нас потерян.

— И как далеко они уже сумели продвинуться в реализации своих планов? — спросил я.

— Насколько мы можем судить по сообщениям наших агентов, их успехи не столь велики.

— Вам удалось обнаружить точки их контакта, через которые они надеются распространить свое влияние?

— Пока только одна представляется довольно определенной, — ответил Миск. — Но мы не хотим уничтожать её немедленно. Это означало бы, что мы догадались об их планах. А кроме того, пришлось бы уничтожить также несколько ни в чем не виновных разумных созданий, к тому же она является частью их разведывательной сети, мы с её уничтожением потеряем доступ к ценной информации о степени их внедрения на нашу планету.

— Значит, вам нужен агент, шпион, — сказал я.

— Это верно, — ответил Миск, — но мне не следовало начинать этот разговор с тобой.

— А где эта обнаруженная вами точка контакта?

— Возвращайся в Ко-Ро-Ба, — сказал Миск. — Живи в своем родном городе и будь счастлив. Пусть другие занимаются грязным ремеслом войны.

— Позволь мне решить этот вопрос самому.

— Мы ни о чем не просим тебя, Тэрл Кэбот, — антенны Миска нежно коснулись моего плеча. — Тебя повсюду, даже в Ко-Ро-Ба, будут поджидать опасности, поскольку «Другие», безусловно, знают о твоей роли в возвращении яйца Царствующих Жрецов. Они вполне могут прийти к заключению, что ты все ещё работаешь или впоследствии будешь работать на нас, и захотят разделаться с тобой. Возвращайся в свой город, Тэрл Кэбот, постарайся быть счастливым, но, самое главное, постоянно будь начеку.

— Интересно, как можно быть спокойным и счастливым, пока от «Других» исходит столь серьезная угроза?

— Я слишком много рассказал тебе, — ответил Миски сожалею об этом.

Тут что-то заставило меня обернуться, и я увидел вошедшую в комнату Элизабет. Сколько она уже здесь находилась, я не знал.

— Привет, — улыбнулся я ей.

Элизабет не ответила на улыбку. Она казалась испуганной.

— И что мы будем делать? — спросила она.

— С чем? — с невинным видом поинтересовался я.

— Она здесь уже довольно давно, — заметил Миск. — С моей стороны было ошибкой говорить при ней?

Я посмотрел на Элизабет.

— Нет, это не было ошибкой, — ответил я.

— Спасибо, Тэрл, — поблагодарила девушка.

— Ты сказал, что одна вероятная точка контакта обнаружена, — напомнил я Миску.

— Да, — ответил он.

— Где она?

Миск посмотрел на Элизабет, затем перевел взгляд на меня, и из его транслятора зазвучали четко произносимые слова:

— В доме Кернуса, в Аре.

— Это, если не ошибаюсь, большой работорговый дом, существующий уже несколько поколений? — уточнил я.

Антенны Миска изогнулись в коротком утвердительном наклоне.

— У нас есть свой человек в этом доме, — сказал он. — Это писец и старший учетчик дома по имени Капрус.

— Тогда он наверняка сможет разузнать все, что нам нужно, — заметил я.

— Нет, — ответил Миск, — поскольку он писец и доверенное лицо в доме, возможность его передвижения по городу крайне ограничена.

— Значит, вам нужен там кто-то другой, — сказал я.

— Возвращайся в Ко-Ро-Ба, Тэрл Кэбот, — повторил Миск.

— В этой игре у меня тоже есть своя ставка, — заметил я.

Миск наклонил голову; его большие глаза тускло мерцали.

— Ты уже и так сделал слишком много.

— Никто не может сказать, что он сделал достаточно, пока война с «Другими» не окончена, — ответил я.

Антенны Миска легко коснулись моего плеча, по ним пробежала крупная дрожь.

— Правильно, — сказала Элизабет. — Я тоже поеду.

Я обернулся.

— Нет, ты не поедешь. Я отвезу тебя в Ко-Ро-Ба — и ты останешься там!

— Нет! — ответила она.

Я с удивлением смотрел на нее, не веря собственным ушам.

— Нет! — воскликнула она.

— Я отвожу тебя в Ко-Ро-Ба — и ты остаешься там, повторил я. — И хватит об этом.

— Нет, не хватит! — продолжала настаивать она.

Меня начала разбирать злость.

— Ты не поедешь в Ар, — резко ответил я.

— Я уроженка Земли, — решительно заявила она. — Земляне обязаны Царствующим Жрецам своей свободой. Поэтому, во-первых, я обязана выразить им свою благодарность, а во-вторых, я свободна и вольна поступать так, как я хочу!

— Замолчи! — рявкнул я.

— Я тебе не рабыня, — ответила она. — И не нужно на меня кричать.

— Хорошо. Извини, Элизабет, — я постарался взять себя в руки и говорить более спокойным тоном. — Извини, — я попытался обнять её, но она обиженно отстранилась. — Все это слишком опасно, слишком опасно.

— Для меня это не более опасно, чем для тебя, — ответила она. — А может, даже менее, — она посмотрела на Миска и шагнула к нему. — Пошлите меня! — попросила она.

Антенны Миска осторожно наклонились к девушке.

— Много лет назад, — сказал он, — когда люди ещё были в Рое рабами, у меня была женщина, очень похожая на тебя. — Миск коснулся её плеча своими антеннами. — В свое время она спасла мне жизнь. Сарм, бывший в числе моих врагов, приказал её за это убить, — тело Миска снова выпрямилось и напряглось. — Все это слишком опасно, — подчеркнул он.

— Вы считаете, — обводя нас с Миском гневным взглядом, сказала она, — что женщина не может быть храброй? Вы отказываете ей в чести наравне с мужчиной разделить опасность, сделать в жизни что-то важное и прекрасное, вы полагаете, что все это является прерогативой мужчин, а женщине отводите только второстепенную роль, сводящуюся к восхищению вами? — в глазах её стояли слезы. — Я тоже человек! — решительно добавила она.

Миск долго смотрел на нее, наклонив к девушке свои антенны.

— Можно было бы устроить так, — сказал наконец он, — что ты будешь помещена в дом Кернуса в качестве рабыни, как один из членов помогающего Капрусу персонала. Соответствующие бумаги на тебя будут подготовлены и направлены вместе с тобой в дом Кларка в Тентис, откуда тебя доставят на караване тарнов в Ар и выставят на закрытые торги, где в соответствии с инструкциями Капруса ты будешь приобретена торговыми агентами дома Кернуса.

— Отлично! — решительно заявила Элизабет, сжав кулачки и не сводя с меня глаз.

— Я поеду вместе с ней, — сказал я. — Буду её сопровождать, скажем, в качестве наемного погонщика тарнов и постараюсь устроиться на службу в дом Кернуса.

— Вы оба — люди, — ответил Миск. — Настоящие, благородные люди.

И он осторожно коснулся нас своими хрупкими трепетными антеннами: одной — моего левого плеча и второй — правого плеча Элизабет.

Однако прежде, чем отправиться в это опасное путешествие, мы по предложению Миска заехали в Ко-Ро-Ба, чтобы хоть несколько дней отдохнуть здесь и побыть в обществе друг друга.

Мое возвращение в город было наполнено волнующими воспоминаниями: здесь я своим мечом принес клятву верности горианскому Домашнему Камню; здесь учился сам и обучал горианцев искусству обращения с оружием; здесь после долгих лет разлуки я встретился с отцом; здесь приобрел настоящих, верных друзей Тэрла Старшего, своего наставника в боевом искусстве, и низкорослого, проворного всеведающего писца Торма.

Много лет назад с полета на тарне начался поход, приведший впоследствии к разрушению Империи Ара и обернувшийся крахом правления Марленуса — убара убаров. Именно сюда привез я на тарне любимую мной женщину — не завоеванную рабыню, а гордую, жизнерадостную девушку Талену, дочь самого правителя Ара Марленуса; здесь мы впервые разделили с ней ложе нашей любви и выпили общую чашу.

По щекам у меня бежали слезы.

Вскоре мы миновали частично восстановленные городские стены и оказались среди цилиндров, многие из которых только начинали строиться. Нас тут же окружили воины на тарнах, несущие охрану города, и я приветствовал их поднятием ладони правой руки — общепринятым в Ко-Ро-Ба знаком приветствия.

Наконец я был дома.

А ещё через мгновение я оказался в объятиях отца и своих близких друзей.

Однако уже по горечи первых взглядов, которыми мы обменялись, стало ясно, что никому из нас ничего не известно о судьбе Талоны, дочери убара убаров, ставшей некогда, несмотря на свое высокое происхождение, вольной спутницей простого воина из Ко-Ро-Ба.

О тех днях в Ко-Ро-Ба я вспоминаю с нежностью, хотя не обошлось тогда и без некоторых проблем.

Наверное, и то и другое объяснялось присутствием Элизабет.

Она уверенно высказывала свое суждение о множестве весьма деликатных социальных, гражданских и политических вопросов, обычно считающихся вне круга интересов женщины, и наотрез отказалась носить скрывающую лицо плотную накидку, как того требовала традиция от каждой свободной женщины. На ней по-прежнему были вызывающе короткие кожаные одежды тачакской девушки, и, когда она с развевающимися волосами шагала по высоким мостам города, на неё оборачивались не только мужчины, что в общем вполне естественно, но и женщины — как свободные, так и рабыни.

Однажды, столкнувшись с ней на мосту и приняв её за женщину своей касты, девушка-рабыня оттолкнула Элизабет в сторону, освобождая себе дорогу, и тут же, получив ответный увесистый удар маленького, но крепкого кулачка, оказалась лежащей на дороге, прижатой к камням коленом Элизабет.

— Ах ты, рабыня! — взвизгнула девушка, не ожидавшая получить столь яростный отпор, и, сбросив с себя прижавшую её к земле Элизабет, снова накинулась на противницу.

Они с громкими воплями вцепились друг другу в волосы и принялись немилосердно трепать и пинать одна другую, пока наконец девушка не обратила внимания на то, что не видит на неприятельнице стягивающей шею металлической полосы.

— А где твой ошейник? — изумленно поинтересовалась она.

— Какой ошейник? — с не меньшим удивлением спросила Элизабет, не выпуская при этом из рук волос своей противницы.

— Обычный ошейник, — запинаясь, пробормотала девушка.

— Я свободная женщина, — ответила Элизабет.

Силы, казалось, разом оставили девушку, и она медленно опустилась перед Элизабет на колени.

В глазах её появился ужас.

— Простите, госпожа! — воскликнула она, едва сдерживая готовые вырваться у неё рыдания. — Простите!

Ей было отчего дрожать от страха: наказанием рабу, осмелившемуся поднять руку на свободного человека, служили мучительные пытки, после которых виновного публично сажали на кол.

— Встань немедленно! — гневно потребовала Элизабет у распростершейся перед ней на коленях девушки.

Та неуверенно поднялась.

Они стояли, не спуская друг с друга глаз.

— В конце концов, — не удержалась от смеха Элизабет, — почему только рабыни могут свободно расхаживать там, где им заблагорассудится, и вести себя, как хотят?

— А ты разве не рабыня? — спросил у неё проходивший мимо воин, окидывая подозрительным взглядом её одеяние.

— Нет, не рабыня, — резко ответила ему Элизабет и отвесила звонкую пощечину.

Воин смущенно почесал щеку. На лице у него было написано полное недоумение. Вокруг них начали собираться люди, в числе которых оказалось и несколько свободных женщин.

— Если ты свободная, — сказала одна из них, — тебе следует стыдиться появляться в общественном месте в таком виде.

— Если тебе доставляет удовольствие ходить, завернувшись с головы до ног в простыню, можешь ходить, — парировала Элизабет.

— Бесстыжая! — в негодовании воскликнула свободная девушка.

— У тебя, наверное, волосатые ноги или уродливое лицо, — сказала Элизабет.

— Ничего подобного, — возразила девушка.

— Вряд ли, иначе ты не закутывалась бы в свою простыню, — съязвила Элизабет.

— Но я действительно красивая, — настаивала девушка.

— Сомневаюсь, — бросила ей Элизабет.

— Нет, я красивая! — обиженно повторила девушка.

— Тогда чего же тебе стесняться? — сказала Элизабет и, шагнув к девушке, к полному её ужасу, сбросила с её лица покрывало.

Все буквально остолбенели. Элизабет, не обращая внимания на её робкие попытки закрыться руками от взглядов собравшихся, принялась стаскивать с неё многочисленные одежды, пока наконец среди тяжелых складок парчи, сатина, шелка и туго накрахмаленного муслина всеобщему обозрению не открылась довольно простая, но хорошо сидящая на стройном молодом теле девушки туника, из тех, которые обычно носят свободные женщины в домашней обстановке.

Девушка действительно оказалась весьма привлекательной. Однако сейчас она стояла, заламывая руки и оглашая воздух пронзительными воплями.

Рабыня в ужасе отошла подальше, словно после подобной экзекуции над свободной горожанкой уж ее-то, рабыню, непременно должны были просто сбросить с моста.

Элизабет окинула свободную девушку оценивающим взглядом.

— Ну что ж, ты довольно красива, — сказала она.

Девушка мгновенно перестала кричать.

— Ты так считаешь?

— На все двадцать золотых монет, — вынесла свое суждение Элизабет.

— Я бы даже дал двадцать одну, — заметил воин, получивший перед этим от Элизабет пощечину.

Разгневанная свободная женщина тут же развернулась и тоже влепила ему пощечину. В этот день парню явно не везло.

— А как твое мнение? — обратилась Элизабет к подобострастно глядящей на неё рабыне.

— О, я не знаю. Мне нельзя иметь своего мнения, ответила рабыня. — Я всего лишь бедная девушка с Тироса.

— Да, тебе не позавидуешь, — посочувствовала ей Элизабет. — А как тебя зовут? — спросила она.

— Реной, если госпоже угодно, — ответила рабыня.

— Да, мне угодно, — сказала Элизабет. — Так как ты считаешь?

— Вы спрашиваете мое мнение? — удивилась Рена.

— Вот именно, — огрызнулась Элизабет. — Должно же у тебя быть собственное мнение на этот счет или ты рабыня с мозгами тряпичной куклы?

Рена улыбнулась.

— Я бы дала двадцать пять золотых, — ответила она.

Элизабет вместе с остальными присутствующими снова окинула свободную девушку критическим взглядом.

— Знаешь, Рена, я думаю, ты права, — сказала она. Затем обратилась к свободной девушке: — А тебя как зовут?

Щеки девушки заалели.

— Релия, — ответила она и, повернувшись к рабыне, поинтересовалась: — Ты действительно считаешь, что за меня дали бы такую высокую цену?

— Да, госпожа, — ответила она.

— Да, Релия, — поправила её Элизабет.

Рабыня испуганно посмотрела на нее, но это продолжалось всего лишь одно мгновение.

— Да, Релия, — запинаясь, произнесла она.

Релия засмеялась от удовольствия.

— Я не предполагала, что свободная женщина может быть такой благородной, как ты, — заметила ей Элизабет и тут же предложила: — Хочешь немного ка-ла-на?

— Хочу, — ответила Релия.

— Отлично, — сказала она, поворачиваясь ко мне, с не меньшим, чем остальные присутствующие на мосту, удивлением наблюдавшему эту сцену. — Мы решили выпить немного. Дай мне денег.

Опешив от неожиданности, я вынул из кармана и протянул ей серебряную монету.

Элизабет взяла с одной стороны под руку Релию, с другой — Рену и объявила:

— Мы сейчас пойдем и купим бутылку вина.

— Подожди, я пойду с вами, — сказал я.

— Нет, ты не пойдешь, — ответила она, ловко поддевая ногой снятые с Релии покрывала и сбрасывая их с моста. — Твое присутствие нежелательно.

И девушки, держась под руки, бодро зашагали по мосту.

— О чем ты собираешься с ними разговаривать? — уныло поинтересовался я, идя вслед за ними.

— Это не для мужского уха, — задорно бросила через плечо Элизабет под смех своих новых подруг.

Не знаю, вызвало бы дальнейшее пребывание в городе Элизабет революцию в настроениях свободных женщин Ко-Ро-Ба, но то, что она приобрела скандальную известность в высших кругах общества, — это совершен но точно. Даже мой отец, глава городской администрации, много повидавший на своем веку, был обескуражен её поведением. Однако задолго до начала такой революции в город из Роя прибыл Ал-Ка.

Для выполнения миссии ему позволено было отрастить волосы, так что сначала я его даже не узнал, настолько это изменение в его внешности оказалось для меня неожиданным все находящиеся в Рое люди — как мужчины, так и женщины — обычно (хотя в последнее время и не всегда) бреют голову наголо, что отвечает традиционно принятым в Рое нормам гигиены. С непривычки волосы причиняли Ал-Ка немало хлопот, и он мыл их по нескольку раз в день.

Элизабет от души веселилась, просматривая сделанные для неё документы рабыни и заучивая на память подробности своего пленения и последующих продаж на невольничьих рынках, подтверждаемых многочисленными расписками и справками. К документам прилагалось и описание её особых примет, внесенное в регистрационные документы ещё во время нашего пребывания в Рое.

Здесь же в моем присутствии, Ал-Ка скрепил документы отпечатками пальцев Элизабет. Я заметил, что в графе примечаний в документах было указано, что Элизабет владеет грамотой, без чего Капрусу едва ли удалось бы зачислить её в штат своих сотрудников. Время нашего расставания неумолимо приближалось, и в один из дней Ал-Ка сказал, что им пора отправляться в путь.

— Будь осторожна, — сказал я ей на прощание.

— Увидимся в Аре, — ответила она, оставляя на моих губах последний поцелуй.

После этого мы с Ал-Ка завернули её в кусок брезента, спрятав таким образом от любопытных глаз, и отнесли в повозку. Я крепко поцеловал Элизабет и долго смотрел, как они с Ал-Ка медленно удаляются от городских стен в повозке, подобной тем, в которых обычно разъезжают мелкие торговцы.

За городом, где-нибудь в уединенной рощице, Ал-Ка должен был остановиться, высвободить Элизабет из-под брезента и изменить внешний вид повозки — установить внутри неё центральный брус и заменить обтягивающий её белый с золотом тент на голубой с желтым.

Элизабет предстояло сжечь свою одежду и надеть на себя ошейник. Затем она заберется в повозку, и её лодыжки с надетыми на них кольцами будут цепями прикреплены к центральному брусу. После этого Ал-Ка выведет повозку из рощи и направит её в Тентис, куда Элизабет должна прибыть уже в качестве рабыни, обнаженной и в цепях, — привлекательная, но едва ли вызывающая больше внимания, чем другие рабыни, ежедневно прибывающие в самый крупный в Тентисе и один из наиболее известных на Горе работорговый дом Кларка.

На тарне до Тентиса можно было добраться меньше чем за день, однако в повозке этот путь должен занять большую часть горианского месяца. Каждый месяц состоит из пяти пятидневных недель и отделяется от следующего месяца пятидневным периодом, называющимся «переходная стрелка», с одним исключением для первого месяца года, начинающегося с дня весеннего равноденствия, которому предшествует не только «переходная стрелка», но и ещё один пятидневный период, называемый «ожидающей стрелкой». Это время внутреннего очищения горианцев, в течение которого они моют двери и белят стены своих домов, постятся, отказываются от развлечений и стараются реже выходить из дома. Посвященные, однако, в своих проповедях и молитвах не уделяют особого внимания периоду «ожидающей стрелки», из чего можно сделать вывод, что он не имеет религиозного значения. Вероятно, горианская традиция рассматривает это время как период прощания с уходящим годом, подведение итогов тому, что было сделано за эти месяцы.

Горианцы, как правило проводящие большую часть дня под открытым небом, на природе или в городе, сильно зависят от погоды и придают смене времен года большое значение. Начало нового года, приходящееся в большинстве горианских городов на день весеннего равноденствия, ассоциируется у горианцев с новыми надеждами и отмечается как самый большой праздник года. Повсюду царит веселье, в городе устраиваются публичные игрища и спортивные соревнования, горожане окрашивают двери своих домов в зеленый цвет, отовсюду льются музыка и песни. Улицы и мосты городов заполняются толпами людей в праздничных одеяниях.

Празднования продолжаются в течение десяти дней первого месяца как награда после воздержания «ожидающей стрелки». Ко всеобщему неудобству, наименования месяцев в различных регионах Гора отличаются друг от друга, однако в большинстве цивилизованных городов четыре месяца, связанные с днями равноденствия и солнцестояния — что, вероятно, объясняется устройством в эти дни больших ярмарок в Сардаре, — носят одни и те же понятные для каждого названия: ен'кара, или ен'кара-лар-торвис; ен'вар, или ен'вар-лар-торвис; се'кара, или се'кара-лар-торвис; и се'вар, или се'вар-лар-торвис.

Мы с Элизабет появились в Ко-Ро-Ба во второй месяц, а уехала она на второй день второй «переходной стрелки», следующей за окончанием второго месяца.

Мы рассчитали, что она сумеет добраться до дома Кларка к третьей «переходной стрелке», предшествующей месяцу ен'вар. Если все сложится удачно, она должна быть в Аре и, возможно, даже устроится в доме Кернуса уже в конце ен'вара. Хотя, конечно, если её отправят в Ар вместе с прочими на невольничьих повозках, этот план не сработает. Однако мы знали, что дом Кларка при проведении выборочных торгов, на которые Элизабет, несомненно, попадет, доставляет купленных им рабов на невольничьи рынки Ара караванами тарнов с подвязанными к ним громадными корзинами, в которые помещаются по пять-шесть скованных вместе рабов. Иногда подобные караваны насчитывают до сотни тарнов, что вместе с сопровождающим их летящим рядом эскортом представляет собой довольно впечатляющее зрелище.

Я решил дождаться четвертой «переходной стрелки», следующей после месяца ен'вар, а затем на тарне отправиться в Ар, где собирался выступить в роли погонщика тарнов, ищущего работу в доме Кернуса. Однако после того, как в начале ен'вара был убит воин из Тентиса, внешне похожий на меня, я решил прибыть в Ар под видом убийцы на высоком тарларионе, поскольку люди из касты убийц обычно не пользуются тарнами для своих передвижений. Кроме того, весьма нелишним было позволить жителям Ара полагать, будто Тэрл Кэбот убит. К тому же я должен был отомстить за смерть воина из Тентиса, погибшего на мосту в Ко-Ро-Ба: его безвинно пролитая кровь не давала мне покоя. Я считал выполнение этого дела своим долгом не только потому, что Тентис поддерживал с Ко-Ро-Ба союзнические отношения, но прежде всего потому, что воин этот, очевидно, был убит вместо меня, а значит, жизнь моя кому-то очень мешает.

— У меня получилось, — сказала Элизабет. Она сидела возле кольца для рабов и училась завязывать мой узел.

— Хорошо, — ответил я.

Сам я уже довольно долго возился с узлом, который изобрела она сама, и в конце концов вынужден был признать, что он в сущности довольно прост и тем не менее весьма оригинален.

Мне кажется, что различить узлы, завязанные мужской и женской рукой, довольно легко. Более того, узел, изобретенный Элизабет, неуловимым образом отражал её характер. Он казался сложнейшим, нераспутываемым, эксцентричным, а некоторые его переплетения выглядели даже игриво. В результате столь незначительная вещь, как личный узел, снова напомнила мне о врожденных половых различиях между людьми, проявляющихся в тысячах часто проходящих мимо нашего внимания мелочах, таких, как почерк, цвета одежды, обороты речи. Однако в каждой такой незначительной детали, мне кажется, и заявляет о себе личность человека.

— Ты можешь проверить этот узел, — сказала Элизабет.

Я занялся её узлом, а она — моим, и каждый из нас принялся внимательно, шаг за шагом разбирать работу другого.

Узел Элизабет состоял из пятидесяти пяти переплетений. Мой — из пятидесяти семи.

Она вызвалась придумать новый узел с ещё большим количеством петель, но тут мое терпение иссякло, я пригрозил её побить, и она с неохотой отказалась от своей идеи.

— Ты все сделала совершенно правильно, — заметил я, проверив её работу.

После долгих размышлений я пришел к выводу, что от личного узла Элизабет тоже может быть какая-то польза. У нее, например, может появиться в Аре своя комната или сундучок, опечатывать которые она будет своим личным узлом. Она, конечно, могла бы пользоваться и моим, однако, глядя на её творение, я не мог не признать, что её узел для подобных целей подходит больше — он изящнее моего, я бы сказал, женственнее, и полностью соответствует её индивидуальности.

Кроме того, в рабстве у Кернуса любая вещь, которая могла бы принадлежать ей лично или была сделана её руками, представляла для неё особую ценность. Я знал, сколь ревностно многие рабы оберегают чашку или кружку, которую они считают своей собственностью. Так и обладание личным узлом могло оказаться полезным даже в нашей теперешней ситуации. Например, видя на двери её узел, я бы уже знал, что её нет в комнате. Все это, конечно, выглядит довольно тривиально, однако бывают в жизни ситуации, когда значение приобретают вещи и более тривиальные. В конце концов хорошо, что у Элизабет был собственный узел, уже хотя бы потому, что она этого так хотела.

— Каждая девушка, — надменно заявила она, — должна иметь свой личный узел. Раз у тебя есть свой узел, у меня он тоже должен быть.

Перед подобной логикой, хоть она больше напоминала земную, нежели горианскую, оставалось только капитулировать. Даже если она и вызывала легкую досаду.

— Ну, что ж, Куурус, неплохо, — сказала она. — Ты, кажется, завязал мой узел правильно, хотя, пожалуй, несколько неуклюже.

— Главное, что он связан правильно, — недовольно проворчал я.

— Может быть, — пожала она плечами.

— Если уж придираться, — сердито заметил я, — то твоя манера вязать мой узел вообще отдает вычурностью и излишествами.

— Я не вяжу вычурных узлов, — надменно заявила Элизабет. — А то, что ты принял за излишества, это просто аккуратность — обычная женская тщательность и аккуратность, ничего больше.

Я махнул рукой.

— Что поделаешь, если я вяжу твой узел лучше тебя, — добавила она.

— Тебе, кажется, пришлось по душе это занятие, — заметил я.

Она пожала плечами.

— Хочешь, я покажу тебе несколько других узлов? — спросил я.

— Тоже личные узлы?

— Нет, обычные, применяемые горианцами узлы.

— Хочу, — обрадовалась она.

— Тогда принеси пару ремешков для сандалий.

Она быстро вернулась и опустилась рядом со мной на колени. Я расположился на полу скрестив ноги и взял один из ремней.

— Это петля для корзины, — пояснял я, завязывая узел вокруг её руки. — Ее используют для закрепления корзины на крюке седла тарна.

Затем она повторила за мной ещё несколько распространенных на Горе узлов: горианский якорный узел, булавочную петлю, двойную булавочную петлю, скользящий узел строителя и наручный узел строителя.

— Соедини ладони, — сказал я.

Она послушно протянула мне сложенные вместе ладони.

— Так ты говоришь, твои узлы аккуратнее моих? — поинтересовался я.

— Конечно, ведь ты всего-навсего мужчина, — ответила она.

Я накинул ремень на её запястья и одним рывком затянул на них двойной наручный узел.

— Ух ты! — восхищенно воскликнула она, разглядывая связанные запястья. — Как ты быстро его завязал!

Я, конечно, не сказал ей, сколько времени уходит у воинов на тренировки в завязывании этой петли и что большинство из них могут сделать её и затянуть почти мгновенно.

— Не пытайся его развязать, — заметил я в ответ на её тщетные попытки освободить ладони. — Так ты его только затягиваешь.

— Какой интересный узел, — сказала она, разглядывая стягивающие её руки переплетения ремней. — Как он называется?

— Узел пленения, — ответил я. — Он применяется при связывании рабов и для других подобных целей.

— Я об этой цели догадалась.

Я взял второй ремень и так же быстро завязал его вокруг её лодыжек.

— Тэрл! — воскликнула она.

— Куурус, — напомнил я.

Она попробовала сесть.

— Ты издеваешься надо мной, — рассердилась она.

— Пожалуй, так будет ещё надежнее, — произнес я, словно размышляя вслух, и, развязав ей запястья, тут же снова стянул их у неё за спиной, перевернув её лицом вниз.

— Действительно, такая связка надежнее, — признала она, оставив безуспешные попытки принять сидячее положение.

— Но самое надежное, конечно, вот это, — продолжил я, усаживая её у подножия каменного ложа и набрасывая ей на ошейник цепь, соединенную с вделанным в стену рабским кольцом.

— Полностью с этим согласна, — признала она. — А теперь развяжи меня.

— Я подумаю над этим, — ответил я.

— Да уж, пожалуйста, — недовольно проворчала Элизабет.

— Когда ты вернулась в дом Кернуса и рассказала старшему смотрителю, что с тобой, по нашей версии, произошло, как он на это отреагировал?

Элизабет усмехнулась.

— По его приказу меня отходили плетьми. Хотя, правда, не очень сильно. Это тоже было частью твоего плана?

— Нет, но я этому не удивляюсь, — ответил я.

— А я вовсе и не собиралась тебя этим удивлять, — она снова посмотрела на меня снизу вверх. — А теперь развяжи меня.

— Я все ещё думаю над этим.

— Ну, пожалуйста, — жалобно протянула она. — Хозяин.

— По правде говоря, я ещё серьезно об этом не думал, — признался я.

— Думай быстрее.

— Так ты по-прежнему считаешь, что твой узел лучше моего? — поинтересовался я.

— Это просто факт, — констатировала она и тут же жалобно добавила: — Ну, пожалуйста, развяжи меня.

— Может быть, завтра утром? — словно в раздумье произнес я.

Она сердито заерзала по полу.

— На твоем месте я бы не сопротивлялся, — заметил я.

Она застонала от отчаяния и, оставив безнадежные попытки освободиться самостоятельно, затихла и взглянула на меня.

— Хорошо. Твои узлы очень аккуратные, хозяин, — признала она.

— Лучше твоих?

Ее глаза засверкали от гнева.

— Конечно. Как может узел простой девушки, да ещё рабыни, сравниться с узлом, завязанным мужчиной, к тому же свободным и принадлежащим к касте воинов?

— Значит, ты признаешь, что мои узлы лучше твоих во всех отношениях? — продолжал уточнять я детали.

— О да, хозяин!

— Ну, что ж, — с удовлетворением подытожил я, — теперь я, пожалуй, могу тебя развязать.

— Скотина ты, Тэрл Кэбот, — рассмеялась она.

— Куурус, — поправил я.

— Куурус, Куурус! — воскликнула она.

Я наклонился к Элизабет, чтобы развязать её, но тут внезапно раздался резкий стук в дверь. Мы быстро переглянулись.

Стук повторился.

— Кто там? — спросил я.

— Хо-Ту, старший смотритель, — донесся едва слышный из-за толстой двери ответ.

Я быстро поцеловал Элизабет, накинул на неё рабскую тунику и повернул девушку лицом к стене, оставив её у подножия каменного ложа. Она лежала на плитах пола полураздетая, со связанными руками и ногами, в ошейнике, соединенном толстыми цепями со вделанным в стену рабским кольцом. Поджав колени к самому подбородку, она выглядела жалкой и униженной. Удовлетворенный производимым ею впечатлением, я направился к двери и, отодвинув тяжелый засов, открыл её.

Хо-Ту был низкорослым, широкоплечим человеком довольно плотной комплекции, ходившим обычно обнаженным по пояс. У него были живые черные глаза, совершенно лысая голова и длинные, свисающие усы.

На груди у него на толстой металлической цепи висел грубый медальон, свидетельствующий о его принадлежности к дому Кернуса. С широкого кожаного ремня свисал длинный кривой нож в ножнах и свисток для подачи команд рабам. С другого бока на ремне висел шокер для рабов, весьма схожий со стрекалом для тарнов, но приспособленный для людей. Оба устройства были результатом совмещения знаний, полученных кастами врачей и техников, в которых роль врачей сводилась к обнаружению на теле человека болевых точек и изучению реакции его нервной системы на электрическое воздействие, а в задачу техников — разработка конструкции энергетического излучателя. В отличие от стрекала для тарнов, в рукоять которого был вмонтирован простой выключатель, шокер, рассчитанный для применения на рабах, был снабжен также регулятором, позволяющим варьировать силу посылаемого наконечником электрического разряда в пределах от приносящего неприятные ощущения до смертельного.

В большинстве горианских городов шокер для рабов практически неизвестен и применяется исключительно профессиональными работорговцами из богатых домов, что, вероятно, объясняется его дороговизной. Стрекало же для тарнов весьма просто и доступно значительной части населения. Примечательно, что оба устройства при соприкосновении с живым телом испускают сноп ярких оранжевых искр, что в сочетании с болевым ощущением вызывает как у человека, так и у тарна испуг.

Хо-Ту окинул внимательным взглядом комнату и, заметив лежащую на полу Элизабет, усмехнулся.

— Я вижу, вы хорошо знаете, как следует обращаться с рабами, — сказал он.

Я пожал плечами.

— Если она будет доставлять вам какие-нибудь хлопоты, — добавил он, — отправьте её в железный загон Мы научим её дисциплине.

— Я умею заставить рабов повиноваться, — сказал я.

— Конечно, — ответил Хо-Ту, почтительно склоняя голову. — Но мы все же — профессионалы.

— Буду иметь это в виду, — сказал я.

— За четверть часа, — продолжал Хо-Ту, похлопывая по висящему у него на боку стрекалу, — я могу научить её принимать пищу из ваших рук.

Я рассмеялся и прищелкнул пальцами Элизабет с трудом поднялась на колени и, с испугом заглядывая мне в глаза, едва слышно пробормотала.

— Хозяин, покорми, пожалуйста, Веллу.

Хо-Ту присвистнул от удивления.

— Зачем ты пришел? — спросил я Хо-Ту.

В этот момент по всему коридору прокатился донесшийся откуда-то из глубины дома гулкий звон металлической балки. Затем звук повторился на других этажах здания. Как мне впоследствии стало известно, такими сигналами в доме Кернуса отмечалось время. Ну что ж, это вполне в духе работорговца.

Хо-Ту улыбнулся.

— Кернус приглашает вас к столу, — сказал он.