Фургоны скрипели, катясь по тропе; воины переругивались, звенели цепи, иногда слышался плач пленниц, привязанных за шеи к повозкам.

Через два дня после встречи с парнем на заснеженной равнине Гунлаки и Муджин догнали колонну и сейчас ждали дальнейших приказаний. Гунлаки снова хотел отправиться в дозор, но его горячую просьбу отклонили, понимая, что он и так слишком много времени провел в седле. Поэтому сейчас ему оставалось только ехать вместе с колонной.

Муджин обнаружил, что Гунлаки чуждается его общества и в последние дни часто оставляет его одного. Гунлаки казался слишком погруженным в собственные мысли. В самом деле, с тех пор, как колонна переправилась через Лотар, он стал вести себя как-то странно. Однако Муджин был терпелив — все герулы умели подолгу ждать. Несомненно, Гунлаки вскоре должен был прийти в себя, стать таким, как прежде, после привычных и простых действий. Муджин не боялся, что Гунлаки кому-нибудь расскажет о его неудаче, непредвиденном конфузе с тем парнем, о том, как его провели, будто зеленого юнца, и о том, что его, Муджина, могли бы убить, если бы не вмешался Гунлаки. Муджин не боялся этого, ибо Гунлаки был не только истинным герулом, но и хорошим другом. В самом деле, через несколько лет Муджин сам стал бы в шутку рассказывать эту историю, предостерегая молодых воинов — историю о том, как Гунлаки спас его, когда Муджин еще был новичком на тропе войны.

Они шли уже несколько дней.

Гунлаки обычно ехал справа от колонны, иногда обгонял ее, или отставал.

На взгляд Гунлаки, повозки, пешие воины и пленники двигались слишком медленно.

Гунлаки огляделся. Птицы терпеливо следовали за колонной, и в последние дни им всегда находилось, чем поживиться. Многие из них так раздулись от пищи, что не могли взлететь. Иногда их ловили собаки. На обочинах дороги белели кости. Самым красивым из пленниц позволили обернуть ноги тряпьем, чтобы они не отморозили себе пальцы — такой недостаток, каким бы незначительным он ни казался, сильно понижал цену рабынь.

На обочине собаки дрались у трупа. Гунлаки часто наблюдал подобные сцены.

Две ночи подряд Гунлаки провел без сна, пожевывая сухой творог; по утрам ему приходилось привязывать себя к седлу.

Несколько раз по ночам, когда колонна останавливалась и разжигала костры, Гунлаки навещал пленниц, прикованных под отведенными для этой цели повозками. Как всякому воину, ему принадлежало несколько пленников, отмеченных клеймом Гунлаки. Пешие воины владели рабами похуже. Когда воину хотелось навестить какую-нибудь пленницу, он еще заранее, днем, вешал ей на шею диск со своим знаком. Иногда Гунлаки имел пленниц так, как женщин своего народа, но чаще, поскольку они были из народа врагов, брал их по-свинячьи, сзади — даже самых привлекательных, которых он высматривал и вешал на шею диски, приберегая себе на ночь. Так Гунаки давал женщинам понять, что они принадлежат герулам и что им теперь предстоит целыми днями ухаживать за скотом, а по вечерам удовлетворять своего господина на ложе из шкур. Конечно, некоторых женщин можно было продать в Вениции — солдатам или увезти на дальние невольничьи рынки. Воины из Вениции имели огненные копья, способные поразить человека с расстояния тысячи ярдов. Герулы не пытались проникнуть за странные, хлипкие на вид ограды вокруг города — они часто видели висящих на ограде мертвых животных.

Гунлаки вспомнил воинов, с которыми сражался весной и в начале лета. Это была настоящая война. Народ, который только что уничтожили близ Лотара, на краю леса, считался родственным тем воинам. Однако эти два народа сильно отличались друг от друга.

Гунлаки огляделся. Неподалеку кружили птицы. Они следовали за воинами до самых вершин Баррионуэво, на север, на равнины, где герулы встречались с воинами народа, родственного жителям земель близ Лотара.

Повсюду виднелись птицы, сидящие на земле и жадно пожирающие падаль. Иногда они сидели совсем рядом с колонной. Гунлаки было неприятно видеть птиц.

Внезапно Гунлаки пришпорил коня, сердито крикнул и двинулся в сторону стаи птиц, собравшейся возле трупа. Птицы хрипло заорали, разлетаясь кто куда, и Гунлаки повернул коня, возвращаясь к колонне. Оглянувшись, он увидел, что две самые наглые птицы вновь подлетают к трупу.

Подобно большинству воинов, Гунлаки терпеть не мог птиц, выжидающих чьей-нибудь смерти.

Колонна приближалась к подножию гор Баррионуэво. Справа, в нескольких ярдах от колонны, Гунлаки заметил женщину. Должно быть, она принадлежала к народу, жившему близ Лотара, ибо герулы не брали в походы своих женщин. Когда они отправлялись в длительные поездки, то брали с собой женщин и детей в фургонах, но в походе все было по-другому. Иногда приходилось перебираться на новые, богатые травой пастбища Баррионуэво. Женщины все время проводили в фургонах. По ночам или перед сражением фургоны ставили кольцом, внутрь которого заводили скот, там же оставляли женщин и домашний скарб. Нет, конечно, эта женщина не принадлежала к народу герулов. Гунлаки тронул поводья, объезжая женщину так, чтобы она оказалась между ним и колонной. Конь шел шагом, и спустя несколько минут Гунлаки заметил, что шея женщины несколько раз обмотана веревкой. Она собирала хинен, вероятно, в пищу погонщику повозки, к которой ее обычно привязывали. Хинен был довольно распространен в этих местах — красивое, яркое растеньице. Оно цвело и давало семена в холодное время года. Зимой лошади охотно искали его, для чего им иногда приходилось разрывать копытами снег. Дикие звери приходили издалека, чтобы найти хинен. Его семена разносились по всей округе, особенно на копытах животных. Герулы и народы, живущие у Лотара, добавляли это растение в пищу. Женщина подняла подол юбки, превратив ее в корзину и складывая туда хинен. Разноцветные растения красиво смотрелись на ткани, их уже было собрано достаточно много. Тогда чего же женщина медлила? Она и так ушла слишком далеко от колонны. Неужели она замыслила побег? Ее икры были весьма аппетитными. Женщина побледнела, заметив Гунлаки. Он уже вытаскивал хлыст из седельной сумки.

Женщина быстро опустилась на колени в холодную траву.

Склонив голову, она освободила конец веревки, обмотанной вокруг шеи, которым ее привязывали к повозке. Не поднимая головы, она протянула веревку Гунлаки. Этим выразительным жестом она предлагала привязать ее к стремени. Гунлаки взглянул на женщину с высоты седла. Ветер теребил ее волосы, хинен рассыпался, и подол юбки опустел.

— Подними голову, — приказал Гунлаки.

Она повиновалась, дрожа и не опуская протянутую руку.

— Ты ушла слишком далеко.

До колонны было не менее пятидесяти ярдов.

— Я собирала хинен, — прошептала женщина.

Гунлаки сжал в кулаке рукоятку хлыста.

— Ты ушла далеко, — повторил он.

— Да, господин.

— Ты хочешь, чтобы я отвел тебя обратно на веревке? — спросил Гунлаки.

— Нет, господин.

— Ты уже научилась называть герулов «господами», — заметил он.

— И всех свободных людей тоже, господин, — добавила она.

— Опусти руку.

Женщина повиновалась.

— Замотай веревку вокруг шеи, как раньше, — приказал Гунлаки. — И собери хинен.

Она наклонилась и быстро подобрала цветы в подол юбки, все еще стоя на коленях. Гунлаки разглядывал ее ноги.

— Вставай и возвращайся к повозке.

— Да, господин.

Отвернувшись от Гунлаки, она заспешила к колонне. Он ехал следом, слева от нее.

Несомненно, она чувствовала, что Гунлаки наблюдает за ней.

— Ты хотела бежать, — сказал Гунлаки.

— Простите, господин.

— Тебе некуда бежать.

— Я не хочу носить клеймо, — потупилась женщина.

— В землях герулов это не обязательно. Думаешь, мы не знаем, кто раб, а кто нет?

Она вздохнула.

— Тебе некуда бежать, — продолжал Гунлаки, — так же, как и женщинам в ошейниках с других планет.

Подойдя к колонне, она остановилась и робко взглянула на Гунлаки.

— Не пытайся бежать, — еще раз напомнил он. — По твоему следу пустят собак.

— Мне страшно…

— Правильно — рабы должны бояться.

Она подняла глаза.

— Ты знаешь, чего надо бояться больше всего? — спросил Гунлаки.

— Нет, господин.

— Того, что не сможешь полностью угодить, — объяснил Гунлаки.

— Да, господин.

— Повернись.

Женщина вздрогнула, когда Гунлаки слегка ударил ее хлыстом по шее, наклонившись с седла.

— Не вздумай снова бежать, — предупредил он.

— Да, господин, — покорно согласилась женщина.

— Вернись к повозке. Надеюсь, тебя не побьют.

Спрятав хлыст, Гунлаки медленно ехал за ней, пока не увидел, что женщина нашла повозку и пересыпала хинен в корзину. Он следил, как женщину привязывают рядом с двумя другими пленницами. Женщина оглянулась, но Гунлаки уже повернул коня и поехал обратно.

Пошел редкий снег. Где-то впереди закричала роженица. Над колонной вились птицы.

— Хо! — воскликнул подъехавший Муджин.

— Я видел тебя с женщиной. Тебе стало получше?

— Я в порядке, — заверил его Гунлаки.

— Я видел, что ты уходил с ней от колонны. Ты хорошо развлекся с ней? Она тебе угодила?

— Я не стал брать ее, — ответил Гунлаки.

— Ты надел на нее свой диск, чтобы прийти вечером? — не отставал Муджин.

— Нет.

— У нее полные ноги, — заметил Муджин. — Я видел. Я сразу узнаю ее, когда встречу в следующий раз. Сегодня вечером я надену на нее свой диск.

Гунлаки пожал плечами.

— Ты не против? — спросил Муджин.

— Нет.

— Как мне взять ее? — размышлял Муджин.

— Как захочешь, — ответил Гунлаки, — она рабыня.

В то время, как уже говорилось, колонна приближалась к горам Баррионуэво. На следующий день, если не подведет погода, воины могли увидеть впереди фестанг Сим-Гьядини.

Вскоре колонна остановилась на ночевку. Ночью родилось несколько младенцев, и всех их выбросили на обочину дороги. Новорожденные вскоре умерли, их трупы сожрали птицы и собаки.

Всю ночь Гунлаки снились сражения, которые происходили весной и в начале лета.

К утру костры затушил снег, и лошади озябли. День начинался, как один из многих в походе, ничем от них не отличаясь.

Гунлаки вспоминал парня, которого убил на заснеженной равнине близ Лотара несколько дней назад. Он вспоминал всадников лесного народа, восхищался ими и тем парнем. Жаль, что такие люди должны умирать, подумал он.

Эти мысли вертелись у Гунлаки в голове, пока он подъезжал к лежащему на обочине в ледяной траве новорожденному ребенку.

Гунлаки уже почти проехал мимо, но вдруг остановил коня и обернулся.

— Пошла прочь! — прикрикнул он на собаку, жадно обнюхивающую крохотного, живого человечка. Гунлаки разглядывал его с высоты седла.

Ребенок был хрупким существом с красноватой кожей; он лежал в окровавленной, примятой траве. В нескольких футах от него проходили колеи, по ним растянулась колонна. Ребенок был перепачкан кровью, к ней примешались грязные брызги от колес проходящих повозок. Гунлаки решил, что ребенок родился несколько минут назад. Собаки еще не тронули его. Вокруг ребенка еще вилась пуповина с мягким кровавым комком последа на конце.

Поблизости на земле уже сидела большая птица.

Гунлаки спешился и осмотрел младенца — тот казался здоровым, бил ножками и кричал. Гунлаки не понимал, что заставило его вернуться и спешиться. Ребенок казался разгоряченным, и это удивило Гунлаки — ведь он лежал на ледяной траве. Маленькие конечности молотили воздух. Гунлаки не понравился плач, и он попросил:

— Успокойся.

Еще один конный воин остановился рядом.

— Отойди, — попросил воин. — Я затопчу его.

Гунлаки не шевельнулся.

— Лучше давайте поиграем с копьями, — предложил третий.

Иногда детей врагов использовали вместо тряпичных мячей или дынь при игре с копьями. Гунлаки отмахнулся. Оба воина уехали, странно поглядывая на него. Гунлаки почувствовал смущение и вновь сёл в седло, чтобы продолжать путь. Он заметил, что собака подкралась поближе — ее пасть была приоткрыта, язык свисал между острых зубов. Шерсть на ее загривке вздыбилась. Даже птица, которую мы назвали грифом, неуклюже заковыляла к ребенку на своих кривых лапах. Гунлаки снова взглянул на ребенка, а потом перевел взгляд на грифа и собаку. Над ними появилась еще одна птица. Гунлаки приходилось видеть, как новорожденных за пуповину оттаскивали от колонны, бросая на корм собакам. Он видел, как птицы разрывали младенцев на куски. Гунлаки спешился и склонился над маленьким тельцем. Из любопытства потрогал послед — тот еще был теплым. Кровь и воды на примятой траве тоже пока не замерзли. Конечно, на холоде они высыхали медленнее. Ясно, что ребенок родился совсем недавно. Гунлаки вытер пальцы о свой плащ. Он снова оглянулся на собаку и двух птиц и вытащил нож. Придерживая одной рукой головку ребенка, он приставил нож к его горлу, но тут же убрал. Ножом он обрезал пуповину, оставшуюся часть завязал узлом. Убрав нож, он взял ребенка на руки и поднялся. Оттуда, где стоял Гунлаки, были видны горные вершины. Случайно опустив глаза, он удивился, заметив то, чего не видел прежде. Там, где лежал ребенок, почти под ним, среди примятой травы и пятен крови, валялся медальон с цепочкой. Вещь показалась Гунлаки ценной, он поднял медальон и повесил себе на шею. Вскоре он присоединился к колонне. Ребенок, завернутый в плащ, пригрелся и заснул. Позднее, днем, Гунлаки разыскал повозку, на которой везли ощенившуюся суку. Оказавшись у ее соска вместе со щенками, ребенок принялся энергично сосать.

Ближе к вечеру впереди, почти скрытый облаками, показался фестанг Сим-Гьядини.

— Что это у тебя? — с любопытством спросил Муджин, впервые за день подъехавший к Гунлаки. Тот показал ребенка. — Это ребенок не нашего народа.

— Да, — кивнул Гунлаки.

— Так убей его, — посоветовал Муджин.

Гунлаки отрицательно покачал головой.

— Он вырастет и убьет тебя, — предупредил Муджин.

— Верно, — согласился Гунлаки.

Вечером он направился по узкой каменистой тропе, ведущей от деревни к фестангу.

— Если мы не возьмем его, что ты будешь делать? — спросил брат Вениамин.

— Брошу его собакам, — ответил Гунлаки.

— Мы возьмем его себе.

— Он сосал суку, — сказал Гунлаки. — Если у вас есть собаки, они могут кормить его.

— В деревне найдутся кормящие женщины, — улыбнулся брат Вениамин. — Как его зовут?

— Не знаю, — ответил Гунлаки.

— Так он сосал собаку? — спросил брат Вениамин. Гунлаки кивнул. — Значит, это щенок. Мы будем звать его Псом.

Гунлаки осторожно прикоснулся пальцем к щечке ребенка и бережно положил его в руки брата Вениамина.

— Постой, это было рядом с ним, — Гунлаки снял с шеи медальон и протянул его брату Вениамину.

— Что это такое?

Гунлаки пожал плечами.

— Я сохраню его для ребенка, — пообещал брат Вениамин.

Гунлаки взобрался в седло и направился вниз по тропе. На следующее утро он вновь выехал в поход вместе с колонной.