Глава 11

«Она в ответ: ребенка нет»

В «Симпатии к дьяволу» «Стоунз» сыграли главную роль и неизбежно вспомнили, что им еще предстоит снять собственный художественный фильм, а явные киноактерские таланты Мика пока не нашли применения. Он, очевидно, ясно это сознавал и бывал очень резок с интервьюерами, если те поминали антиутопию «В живых останутся только влюбленные», в которой тремя годами раньше он собирался играть вместе с Китом. «Я об этом фильме забыл, и всем остальным тоже пора! — рявкнул он на корреспондента „Нового музыкального экспресса“. — Мы снимем фильм, когда наступит правильный момент и найдется правильный режиссер, и мы снимем его правильно. Я хочу сделать что-то ценное, а не очередных провальных „поп-звезд на льду“».

На самом же деле поиски подходящего фильма для «Стоунз» и для него самого — или же только для него самого — были первым пунктом его планов, вместе с возвращением на гастроли в Америку. Ненадолго он загорелся идеей, вдохновленной его интересом к королю Артуру, — экранизацией народной поэмы четырнадцатого столетия «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь», в которой он сам сыграл бы сэра Гавейна. Сценарий он планировал писать вместе с Кристофером Гиббсом, а финансирование поступало бы из общих сундуков «Стоунз» (решение, принятое за круглым столом в доме 46а по Мэддокс-стрит, — два рядовых члена группы, Билл и Чарли, по счастью, ни о чем не подозревали).

Продолжались попытки вписать Мика в «Заводной апельсин» Энтони Бёрджесса — правами теперь владел американский продюсер Сай Литвинофф. Фотограф Майкл Купер сочинил сценарий и придумал, как снимать недорого в окрестностях Лондона, но затем Литвинофф подписал контракт со Стэнли Кубриком, и фильм в конце концов вышел в 1971 году — роль Алекса, идеальную для Мика, сыграл Малькольм Макдауэлл. Еще подумывали экранизировать роман «Мастер и Маргарита», вдохновивший на создание «Sympathy for the Devil». Мик жаждал взаправду изобразить Сатану, особенно если с ним будет играть Марианна, но никто так и не понял, как это осуществить.

Правильный фильм наконец раздобыл ему старый друг, изысканный красавец Дональд Кэммелл. Кэммелл успешно писал портреты и сценарии: в Голливуде уже вышел его фильм «Даффи» с Джеймсом Кобёрном. В начале 1968 года он специально для Мика написал оригинальный сценарий под названием «Исполнители». По сюжету молодой бандит-кокни Чаз, спасаясь от своей же банды, вынужден искать убежища в доме рок-звезды, затворника Тёрнера. Действие переключается между садистическим миром бандитского главаря Гарри Флауэрза и диковинным особняком, где Тёрнер и две его подруги вводят Чаза в мир наркотиков, извращенного секса и трансвестизма.

В Лондоне конца шестидесятых попытка Кэммелла перемешать бандитов с рок-культурой едва ли вызвала бы вопросы. Грозные близнецы Реджи и Ронни Крей годами заправляли организованной преступностью в Ист-Энде, а между тем тусовались со звездами шоу-бизнеса, политиками, даже членами королевской семьи и благодаря фотографиям Дэвида Бейли стали иконами Свингующего Лондона. Еще со времен Мясника Реджа при Эндрю Олдэме вокруг «Стоунз» ошивались мрачные фигуры, склонные одновременно к психотическому насилию и гомосексуальности. Самым видным из них был Дэвид Литвинофф, по слухам, бывший любовник Ронни Крея, хотя некоторые утверждали, что плюгавый гиперактивный «Литц» и параноидальный шизофреник Ронни просто вместе снимали мальчиков. Это Литвинофф, отметелив Ники Креймера после «редлендского» рейда, удостоверился, что Никки не стучал в полицию.

Роль Тёрнера давала Мику шанс, о котором он давно мечтал, — сделать что-то толковое, а может, и ценное за пределами традиционного жанра «поп-музыкального кино»; ни до, ни после ему не приходилось так быстро отвечать «да». Затем Кэммелл описал «Исполнителей» своему агенту «Сэнди», Сэнфорду Либерсону, американцу, который жил в Лондоне, представлял «Стоунз» в кино и на телевидении, заключал контракт на их съемки в «Симпатии к дьяволу» Годара и пытался замутить «Заводной апельсин» и «Мастера и Маргариту» для Мика.

Распознав в «Исполнителях» высокий коммерческий потенциал, Либерсон предложил себя в продюсеры и посоветовал Кэммеллу поставить фильм самому. В то время у всех крупных голливудских студий было британское представительство, занимавшееся в основном молодежным рынком, и, оперируя именем Мика, Либерсон без труда продал проект Кену Хаймену, британскому руководителю производства «Уорнер бразерс — севен артс», сыну владельца компании Элиота. Перспективы стали еще радужнее, когда появился второй режиссер, одаренный кинооператор Николас Роуг, а крупнейшая британская кинозвезда двадцатидевятилетний Джеймс Фокс — прежде известный великосветскими ролями вроде Тони в «Слуге» Джозефа Лоузи — согласился обратиться к рабочему классу и сыграть беглого бандита Чаза.

Бюджет фильма составил 1,1 миллиона долларов — весьма внушительная сумма в 1968 году. За одиннадцать недель осенних съемок на лондонской натуре Мику обещали 100 тысяч долларов плюс 7,5 процента сборов. Сумма эта включала гонорар за киномузыку Джаггера и Ричарда, которую «Уорнер» затем планировал выпустить альбомом на своей одноименной студии звукозаписи. «Тогда я впервые столкнулся с Алленом Клейном, — вспоминает Сэнди Либерсон. — Когда я сказал ему про контракт на саундтрек, он ответил: „Только через мой труп“. Я сказал, что Мик этого хочет, и ему, конечно, пришлось вести переговоры. Но я мало встречал настолько несносных людей».

Первым делом, однако, вышел альбом, которому надлежало восстановить репутацию «Стоунз» после неудачного визита в страну «Сержанта Пеппера». Гастроли, уголовные суды и стычки с нежеланными менеджерами их больше не отвлекали, под руководством Джимми Миллера группа работала быстро и слаженно, и результат этой работы планировался к выпуску на «Декке» в июле. «Sympathy for the Devil», неоспоримый шедевр альбома, могла бы стать заглавной песней, но, увы, схожим козырем «Стоунз» уже сыграли на неубедительном маскараде «Сатанинских величеств». Альбом назвали «Beggars Banquet» — в честь парадокса из староанглийских легенд, когда короли прислуживали рабам за столом (продукт Микова чтения на ночь), а также с намеком на репутацию «Стоунз» как властелинов хаоса. Альбом, впрочем, совершенно лишен как средневекового менестрельства, так и чудно́й искусственности «Сатанинских величеств». По счастью, американская музыка создала новый жанр, который позволил «Стоунз», оставаясь на переднем крае, вернуться к корням. Кантри-энд-вестерн повлиял на рок не меньше блюза, но до той поры ассоциировался с ковбоями в стразах и со всякой деревенщиной правого толка. Теперь же молодые группы, заинтересовавшись своим наследием, оживили жанр, превратив его в кантри-рок, мешая свои стенобитовые орудия — гитары «фендер», ударные установки «людвиг» — с традиционными скрипочками, мандолинами, слайд-гитарами и добро; хипповые халаты и амулеты они сменили на рубахи, куртки из оленьей кожи и десятигаллонные шляпы. Группа The Band, выступавшая с Бобом Диланом, записала мгновенно ставший классикой альбом «Music from Big Pink», в котором исследовала фолк и в целом народную музыку во всевозможных ее формах, а сам Дилан обратился к жанру на альбомах «John Wesley Harding» и «Nashville Skyline» — последний записывался при содействии гиганта кантри Джонни Кэша.

На орбите «Стоунз» возникли двое пионеров кантри-рока — сначала поклонники, затем учителя. Один (обреченный стать жертвой) — поразительно красивый юнец двадцати одного года по имени Грэм Парсонс — он только что пришел в группу The Byrds, и ему предстояло сыграть ключевую роль на их первом кантри-альбоме «Sweetheart of the Rodeo». Другой — его сверстник Райленд «Рай» Кудер, виртуоз слайд-гитары, прежде игравший с блюзменом Тадж Махалом и в The Magic Band Капитана Бифхарта. Показывая Киту Ричарду фокус с настройкой по «открытой соль» — так не нужно зажимать струны на грифе, чтобы гитара звучала в соль мажоре, — Кудер и не подозревал, что вступления к песням «Роллинг Стоунз» с того дня больше не будут прежними.

За вычетом «Sympathy for the Devil» и «Street Fighting Man», альбом «Beggars Banquet» стал мешаниной блюза и кантри-рока; Миков акцент мотало туда-сюда между дельтой Миссисипи и Аппалачами. «Parachute Woman» переносит блюзовые сексуальные образы в эпоху реактивных самолетов («Parachute woman… la-aynd on me tonight…»), а «Stray Cat Blues» — похотливая ухмылка малолетним поклонницам группы («Ah can see yaw fifteen years old… no, Ah don’t want yaw ID…»), после которой в наше время к музыкантам в дверь вскоре постучалась бы полиция. В «Prodigal Son» они слишком увлекаются блюзовым пуризмом; песня — копия «The Prodigal Son» преподобного Роберта Уилкинса, которую Джаггер и Ричард присвоили, полагая, что преподобный Уилкинс уже умер. (На самом деле он был живее многих живых и очень возмутился, когда узнал.) В последний, как потом выяснится, раз на альбоме фигурирует виртуозный инструменталист Брайан Джонс — в частности, на слайд-гитаре в балладе с ужасно ироничным названием «No Expectations». Будто смутно что-то предчувствуя, Мик поет меланхолично, внезапно снова походя на человека: «Never in mah sweet, short life have I felt… lahk this… befaw…»

Его неотступное желание создать народное песнопение а-ля Джон Леннон породило «Salt of the Earth» — лобовое левацкое обращение от имени «the hardworking people… the uncounted heads» (при условии, что они не станут к нему приближаться). К песне он подошел настолько серьезно, что вместе с Джимми Миллером слетал в Лос-Анджелес поруководить записью целого госпел-хора. Там он познакомился с ярчайшей новой американской группой The Doors и увидел их солиста Джима Моррисона, классического красавца, который рисковал на сцене так, как сам Мик ни за что бы не решился. Незадолго до того, в декабре, Моррисон стал первой рок-звездой, арестованной прямо посреди концерта, — он сообщил залу о том, как полицейский только что облил его слезоточивым газом за кулисами. Через год ему предъявят обвинение в непристойном поведении на сцене; через три года его похоронят на том же парижском кладбище, что Мольера, Колетт и Оскара Уайльда, и число его посмертных поклонников будет прирастать сотнями в неделю. Мик утверждал, что Моррисон показался ему «скучным». (Как говаривали в шестидесятых, «ну а то».)

Конверт для «Beggars Banquet» разрабатывали сами «Стоунз», он не имел ни малейшего отношения ни к нищим, ни к пирам и демонстрирует глубины дурного вкуса, недостижимые даже для Эндрю Олдэма. На конверте изображена грязная стена сортира в лос-анджелесской автомастерской, исписанная граффити — президент Линдон Джонсон, Мао Цзэдун, Фрэнк Заппа, Боб Дилан, — к чему присовокуплен подзаголовок «Music from Big Brown» — пародия на название альбома The Band «Music from Big Pink» (придумал лично Кит). Собственно унитаз на фотографию почти не влез, но «Декка» и американская студия «Лондон» заявили, что эти граффити оскорбительны, и выпускать конверт отказались. «Стоунз» так же решительно отказались даже обсуждать альтернативу, и в сложившемся тупике альбом пропустил летний срок выхода, что ужасно расстроило Мика, — он хотел пластинку к 26 июля, на свой двадцать пятый день рождения.

Пришлось ограничиться предварительным прослушиванием в обществе друзей-музыкантов в клубе «Везувий» (посредством этого клуба пытался легитимироваться наркодилер Кита, «Испанец» Тони Санчес; вскоре клуб сгорел при загадочных обстоятельствах). Гости, в том числе Джон Леннон и Пол Маккартни, угощались мескалиновым пуншем и деньрожденным тортом с гашишем, а затем прослушали два центральных трека альбома — «Sympathy for the Devil» и «Street Fighting Man». Общество единодушно признало, что обе песни гениальны, однако Миков триумф был подпорчен, когда Маккартни подсунул клубному диджею предварительную копию эпического нового сингла «Битлз», и картины преисподней успешно потеснил «Hey Jude».

«Лондон рекордз» не побоялась 31 августа выпустить «Street Fighting Man» новым американским синглом «Стоунз», хотя о том, чтобы задержать выпуск, спорили еще горячее, чем в Европе. Все лето, после убийства доктора Мартина Лютера Кинга 4 апреля, крупнейшие американские города трясло: полиция яростно подавляла расовые бунты. Миков (вполне убедительный) призыв на баррикады появился в продаже спустя считаные дни после знаменитого съезда Демократической партии в Чикаго, где полицейские в шлемах по приказу мэра Ричарда Дейли и под наблюдением телекамер избивали не только антивоенных демонстрантов, но и журналистов и даже депутатов. В результате «Street Fighting Man» запретили на сотнях радиостанций, и песня даже не попала в американский «Топ-40». Что, впрочем, не помешало ей — гораздо эффективнее, чем «Satisfaction», — превратить застенчивого городского партизана в героя для весьма неподходящего контингента слушателей.

К тому времени стало ясно, что Брайан Джонс — вечно пьяный, вечно обдолбанный и к тому же посещаемый полицией — стал для группы серьезной обузой, и с такой «костяной ногой» (по Микову выражению) «Стоунз» не светит вернуться в США и тем завершить свое возрождение после тюремных приключений и «Сатанинских величеств». Отчего же тогда попросту его не уволить, как «Битлз» уволили своего первого барабанщика Пита Беста, как The Yardbirds уволили Джеффа Бека, как без сожалений поступила бы любая известная группа с музыкантом, от которого больше вреда, чем пользы?

Беда в том, что остальные «Стоунз» были, по сути своей, милыми людьми, не желавшими наносить такой удар, пусть и насущный для их общего выживания. Даже эгоистичный и расчетливый Мик не забывал ту страсть к блюзу, которая свела их с Брайаном, и того факта, что Брайан создал эту группу, и того, что без энтузиазма и упорства Брайана «Стоунз» вообще не оперились бы. Поэтому еще долго после того, как Брайан перестал быть ценным участником состава, его коллеги изображали сплоченность и — насколько способны к этому избалованные и эгоцентричные молодые рок-божества — за ним присматривали.

Он все еще ждал суда за каннабис, якобы найденный в его квартире 21 мая, и за нарушение требований суда во время условного срока. В эти летние месяцы, которые он провел на свободе под залогом, ему настоятельно требовалось уехать из Лондона, дабы минимизировать риск дальнейших полицейских налетов. Уехать он мог разве что в родительский дом в аристократическом Челтнеме и потому вместе со Сьюки Пуатье предпочел обосноваться в «Редлендс» у Кита, а вместе с ними поселился Том Кейлок, шофер и телохранитель «Стоунз». То было вовсе не изгнание и не остракизм; остальные периодически собирались в «Редлендс» на репетиции, хотя состояние Брайана, как правило, позволяло ему разве что невнятно побренчать по струнам. В остальное время он лакал коньяк с метаквалоном, третировал безответную Сьюки и листал музыкальные издания, боясь, что его кем-нибудь заменят, а ему не скажут — например, недавним гитарным учителем Мика Эриком Клэптоном, поскольку Cream вот-вот распадется.

Мик вздохнул с облегчением, когда Брайан убрался с дороги, однако порой тревожился за него, удивляя даже Марианну, единственную, кто умел разглядеть в нем чувствительность и заботливость. Как-то раз на Чейн-уок, гадая по «Книге перемен» — обычное домашнее развлечение поп-звезд шестидесятых, — она прочла предсказание о том, что Брайана ждет «смерть от воды». Мик разнервничался и потребовал немедленно поехать в «Редлендс». Доброта, впрочем, вышла боком. Брезгливому Мику не понравился ужин, сготовленный Брайаном и Сьюки, и он с Марианной отправился в местный паб. Брайан смертельно обиделся, и они подрались, после чего Брайан скакнул в Китов пруд (четырех футов глубиной), а Мик полез его вытаскивать, испортив новые бархатные штаны.

26 сентября Мик и Кит явились в суд, чтобы снова публично поддержать Брайана — и увидеть, как мягко с ним обошлись. Невзирая на серьезные доказательства того, что каннабис был ему подброшен, Брайана признали виновным в хранении, но суд решил, что это у Брайана просто временный срыв, и он отделался 50 фунтами штрафа и 105 фунтами судебных издержек. После суда Мик и Кит, бережно обнимая его за плечи, вместе с ним вышли к репортерам.

После этой нехарактерной удачи подвернулся музыкальный проект, увлекший Брайана, как уже не увлекали «Стоунз». В марокканских поездках Брайон Гайсин показывал ему Master Musicians of Joujouka, духовой и ударный оркестр из далекой деревни Эр-Рифа, чья музыка вводила слушателя в транс и даже, говорят, обладала целительной силой. В припадке былого музыковедения Брайан хотел на месте записать эти мистические дудки, а затем наложить на них рок-сопровождение, дабы продемонстрировать сходство музыкальных традиций Северной Африки и Северной Америки. Он уже дважды ездил послушать оркестр, привозил с собой звукозаписывающую аппаратуру, но оба раза обкурился так, что ничего толкового не записал.

В августе, незадолго до суда, он вместе со Сьюки поехал посмотреть многовековой праздник Пана, на котором мальчика одевают в шкуру свежеубитого козла. На сей раз с ним прибыл профессиональный звукоинженер, и Master Musicians наконец попали на пленку. Позже эти записи выйдут альбомом «Brian Jones Plays with the Pipes of Pan at Jajouka» — одним из первых образцов того, что теперь называется этникой. Спустя двадцать один год Мик по его стопам вернется в Марокко и наймет оркестр сессионными музыкантами для альбома «Стоунз» (что, впрочем, история совсем иного рода).

Брайан не знал о грозном предсказании «Книги перемен», но в Эр-Рифе, наблюдая праздник, получил, очевидно, другой знак, гласивший, что нет никаких надежд. Он и Сьюки по-турецки сидели на деревенской площади, а мимо тащили на расправу белого козла. У козла была странно знакомая белокурая челка, и Брайан, глядя в полные ужаса козлиные глаза, отчего-то прошептал: «Это я!»

* * *

Первой на большой экран попала Марианна — в «Мотоциклистке» с французским красавцем Аленом Делоном. В кинотрейлере она была в черном кожаном комбинезоне, а закадровый текст истекал сексуальностью, которую явно вдохновлял отнюдь не Делон: «Ты познаешь восторг, обвив ногами ревущее торнадо… как Мотоциклистка! Она мчится в далекую даль, стремительно и бесконечно… оседлав силу сотни мустангов!» Для американского проката фильм переименовали: «Обнаженная в кожаном».

Ровно так публика и представляла себе личную жизнь Мика и Марианны после чичестерских квартальных сессий и заголовка про «девушку в меховом покрывале»: беспрестанное высокооктановое сексуальное сгорание, подпитываемое коробками, если не ящиками батончиков «Марс». На самом же деле, как признается Марианна в «Фейтфулл», секс для нее всегда был «проблемой» — что нередко случается с красивыми людьми — и за полгода их с Миком страсть остыла до дружбы, «какая бывает, если ты очень долго замужем и знаешь, что партнер не ожидает от тебя слишком многого». В постели они зачастую обкладывались книгами и читали друг другу вслух.

С самого начала, говорится в автобиографии, Марианна знала, что Мик регулярно ей изменяет, и, будучи в душе европейской аристократкой, смирилась с его «правом первой ночи» на практически любую привлекательную женщину, что попадалась ему на пути. «Расстраиваться из-за случайного перепихона было неклево и по-мещански». И если он, как она загадочно выражалась, «спал с мужчинами», ее это тоже не смущало. У нее самой случались краткие романы — в основном не от обиды или одиночества, а из соображений честной игры. Пишет она о романе с принцем Заначкой, приятелем Брайана Джонса и его товарищем по несчастью, тронувшим ее романтическую душу тем, что залез в окно ее спальни по глицинии, увивавшей стену дома 48 по Чейн-уок, пока Мик и Кит работали в садовой студии.

Представления публики о наркотических приключениях этой пары были еще иллюзорнее, чем якобы разнузданный секс. Мик, разумеется, попробовал почти все, что можно было попробовать, однако его заповедью — как во всем, кроме тщеславия, — была умеренность; его постоянно окружали серьезные наркоманы, однако сам он ни разу не перебрал ни грана и ни на йоту не потерял драгоценного самоконтроля. Даже ЛСД сдалась в отчаянии, не обнаружив в нем внутренних демонов, которыми можно было бы его донимать. Марианна, напротив, была по природе своей аддиктивна и безрассудно авантюрна. С гашиша и кислоты она вскоре перешла на кокаин, впервые попробовав его на вечеринке с Робертом Фрейзером, где на шестерых гостей были приготовлены шесть аккуратных белых дорожек, которые следовало занюхивать через скатанную стодолларовую купюру. Не зная протокола, Марианна употребила все шесть, одну за другой.

Мик ее растущего вкуса к наркотикам решительно не одобрял и старался ее отвадить — временами во гневе, иногда в слезах. Главным образом он ограничивал ее в деньгах, и в результате у Марианны случился краткий роман с наркодилером Испанцем Тони — ее от него тошнило, но веществами он делился щедро.

Наркотиками она все чаще лечилась от мучительной жизни с Миком. Не в последнюю очередь терзала ее Микова одержимость аристократией, «любым дурачком с титулом и за́мком», которые наводили на нее смертельную скуку. Временами она смущала его перед высокородными знакомствами, — скажем, на банкете графа Уорикского в замке Уорик она на закуску проглотила пять таблеток метаквалона и вырубилась лицом в суп. Поездки к родителям Мика тоже ее мучили, хотя Джо и Ева всегда были с ней бесконечно добры. Чтобы не рисковать повторением уорикского эпизода перед родителями, Мик завел привычку ездить к ним один, а Марианну по пути оставлял в доме блюзового музыканта Джона Майалла, поскольку верил, что его жена Памела хорошо влияет на Марианну. Крисси Шримптон распознала бы эту властность, которая повелевала ему самостоятельно выбирать Марианне друзей.

Но пока самым тяжелым переживанием была жизнь с человеком, который ни на миг не забывал, что он рок-звезда, и даже в самые интимные моменты вел себя так, будто «снимается в бесконечном кино» и «должен хорошо выглядеть перед великим небесным режиссером». Он нередко бывал добр, предусмотрителен, щедр и благороден, но теперь его жизнью правило стремление быть клевым, и оно все больше затеняло его доброту. Хуже всего были минуты, когда они откладывали книжки и Марианна пыталась поговорить с ним о том, что ее не устраивает в их отношениях. Тогда она сталкивалась не столько с рок-звездным апломбом, сколько со старомодной английской сдержанностью — Кит был точно такой же, — которая чуралась любых дискуссий о чувствах. Его отказ или неспособность приоткрыть свой сияющий звездный панцирь в конечном итоге обижал гораздо больше, чем любые его похождения на стороне. «Я была жертвой клевизны, тирании крутости, — вспоминала она позднее. — Это меня чуть не убило».

Тем не менее оба считали, что они вместе навсегда. Едва устроившись на Чейн-уок, они принялись подыскивать загородный дом, в чем им, как обычно, бескорыстно помогал Кристофер Гиббс. Поиск затрудняли великосветские капризы Марианны, которые Мика пока еще забавляли. Если Гиббс находил недвижимость, к примеру, в Шропшире, она предлагала «по пути пообедать в Хенли». Если он возражал, что Хенли вовсе не по пути, она одаривала его своей туманной улыбкой и отвечала: «Но может быть и по пути». После чего они бронировали столик в Хенли, и поездка, которая должна была завершиться через три часа, отнимала целый день. Так или иначе, все, что Мик успел посмотреть, все прекрасные и древние или поразительно современные дома как-то не отвечали его требованиям.

Их общие ожидания долгой совместной жизни подтвердились в начале октября, когда контора «Роллинг Стоунз» объявила, что Марианна ждет ребенка. Она была беременна уже пять месяцев, но — спасибо текучей и бесформенной хипповской моде — знали об этом только близкие друзья и ее мать. Они с Миком уговорились, что хотят девочку, и уже выбрали имя Коррина, в честь блюза Тадж Махала («I wouldn’t trade your love for money / Honey, you’re my warm heart’s flame»).

Узнав эту новость, Мик тотчас предложил Марианне пожениться. Невзирая на сексуальную свободу шестидесятых, женщины, рожавшие вне брака, по-прежнему считались изгоями, а их дети получали клеймо незаконнорожденных. Для Марианны это неизбежно стало бы финальным шагом в карьере падшей женщины. И однако, от предложения она отказалась, пошутив, что после его громогласной матери «не может быть другой миссис Джаггер».

Разумеется, поп-звезды и прежде оказывались в таких ситуациях, но никогда публично их не признавали, а тем более не радовались им, как радовался Мик. И негодующие вопли — не в последнюю очередь тех, кто еще недавно пускал слюни над историями про меховые покрывала и шоколадки, — были оглушительны. Говоря формально, Марианна была католичкой, однако Англиканская церковь удочерила ее, дабы объявить грешницей, и сам епископ Кентерберийский призвал паству за нее молиться. Марианна не выступала публично — опасаясь библейского града камней, — но 12 октября Мик ответил на упреки в телепередаче Дэвида Фроста «Фрост по субботам».

Его стравили с миссис Мэри Уайтхаус, объявившей себя лидером кампании против «грязи» на телевидении, а теперь и главной светской противницей сожительства и воспитания детей вне брака. Волосы металлического цвета, северный акцент школьной директрисы, поблескивающие очки — миссис Уайтхаус подавляла оппозицию не хуже Маргарет Тэтчер, до которой еще надо было дожить. «Суть дела в том, — наставляла она Мика, — что, если вы, христианин, верующий человек, дали брачную клятву, а потом возникли трудности, вы руководствуетесь этой клятвой. Вы находите способ эти трудности преодолеть». Его ответ делает честь традиции дебатов ЛШЭ, хотя «тирания клевизны» и не позволила Мику сознаться, что он хотел подобной клятвы от Марианны: «Ваша Церковь признает развод. Она даже может признать аборт… разве я не прав? Не понимаю, как вы можете рассуждать о нерушимых связях, если сама Христианская церковь признает разводы».

Шестой месяц беременности Марианны совпал со съемками «Исполнителей», переименованных в «Представление». Намереваясь самой позаботиться о себе, чего ей не удалось с первым ребенком Николасом, она сбежала от наркотических соблазнов Лондона к матери, в дом, который Мик снял для нее в Чуэме, в глуши ирландского графства Голуэй. Мик мотался туда постоянно — ее беременность оказалась нелегкой, и к тому же ему требовались ее советы насчет кинодебюта.

Вообще-то, в последнюю минуту он чуть не сбежал — боялся, что не справится с ролью рок-звезды и затворника Тёрнера, облажается перед друзьями-интеллектуалами, Гиббсом и Робертом Фрейзером. Без Джаггера не вышло бы никакого фильма, и потому продюсер Сэнди Либерсон велел Николасу Роугу снять одну сцену с Миком до начала основных съемок, чтобы тот приспособился постепенно, а также включился и уже не смог бы слинять. В этой сцене толком ничего не происходит — он один в комнате, из баллончика раскрашивает стены, — но Либерсон заявил, что камера Мика любит и что Мик прирожденный актер. В конце октября, когда в Лондоне начались основные съемки, Мик явился на площадку, готовый сниматься в единственном достойном фильме за всю его карьеру.

Остальных «Стоунз» в фильме нет — они даже не записывали звуковую дорожку: вместо них позвали внушительную толпу крупных американских рокеров — Рэнди Ньюмена, Баффи Сент-Мари, гитариста Лоуэлла Джорджа. Самому Мику предстояло в основном актерствовать — то, что он умел делать лучше всего, было глубоко вторично. Кроме центральной песни «Memo from Turner», у него был только один музыкальный номер, «Come on in My Kitchen» Роберта Джонсона, исполненный сольно, под одну гитару.

Микова нервозность в этой чуждой новой обстановке поутихла, когда вокруг обнаружилось несколько знакомых лиц помимо Дональда Кэммелла. На роль Фербер, старшей из двух подруг Тёрнера, сначала выбрали голливудскую актрису Тьюздей Уэлд, у которой за душой была неотразимая роль в «Дикаре» с Элвисом Пресли. Уэлд прилетела в Лондон сниматься, но сошла с дистанции, когда ей повредили спину при чрезмерно рьяном массаже. Вместо нее Фербер играла Анита Палленберг, которая уже снялась в нескольких фильмах и, сначала побывав любовницей Брайана, а затем став любовницей Кита, лучше всех знала, какова жизнь рок-звезд. Незадолго до съемок Анита тоже забеременела, но предпочла сделать аборт, чтобы не лишиться роли.

Чтобы гомосексуально окрашенные сцены с бандитами выглядели достовернее, техническим консультантом и репетитором по сценической речи наняли Дэвида Литвиноффа, карманного громилу «Стоунз». Основным его подопечным стал Джеймс Фокс, до той поры весьма аристократичный молодой актер, которому теперь предстояло играть рэкетира-кокни. Под руководством Литца Фокс учился отмачивать те псевдовоспитанные шуточки, которыми потчевали жертв лондонские бандиты — что превращало последних в актеров особого толка, — ездил по Ист-Энду, встречался с подручными Креев и тренировался на ринге над пабом «Томас Бекет», куда захаживали настоящие вышибалы. Для пущего правдоподобия на роль бандитского босса-педераста Гарри Флауэрза (то есть Ронни Крея) взяли бывшего боксера Джонни Шеннона; еще одного бандита сыграл Джон Биндон, громила, который работал на Креев и специализировался на отрубании людям рук посредством мачете.

Почти все сцены Мика снимались на натуре, в громадном доме Тёрнера. По сценарию Кэммелла дело происходило в обветшавшем Ноттинг-Хилле, но на самом деле дом стоял на Лаундес-сквер в Белгрейвии, вблизи Чейн-уок, что было удобно. Владел домом капитан Леонард Плагг, эксцентричный член парламента и друг королевской семьи; обычно он зазывал туда друзей поиграть в карты. Кристофер Гиббс превратил дом в обиталище рок-звезды, завалил марокканскими подушками, заставил свечами, зеркалами и шкафами, которые лопались от одежды унисекс. Все окна затемнили — чтобы не подглядывали поклонники и чтобы подчеркнуть клаустрофобскую атмосферу.

Сэнди Либерсон, как выяснилось вскоре, не просто говорил приятные слова. Мик и впрямь оказался прирожденным актером — более того, мечтой режиссера. Проект его вдохновлял, он жаждал учиться киноактерскому мастерству, и его звездная властность, нетерпеливость и обидчивость совершенно испарились. Все одиннадцать недель он каждый день пунктуально являлся на работу, выполнял все требования режиссеров до последней буквы, безропотно терпел бесконечные дубли и нередкое занудство съемок, а с остальными членами группы был дружелюбен, забавен и совершенно не претенциозен. «Это были, — печально вспоминает Либерсон, — очень радостные съемки».

По легендам, Мик перемешал в своем персонаже вкрадчивую дьявольщину Брайана из счастливого прошлого и сумрачного грозного Кита. Но помимо выкрашенных в черный цвет волос Тёрнер — в чистом виде Джаггер, от нарумяненных щек и накрашенных глаз до «хипстеров» с громадной пряжкой; он вызывает на бой, дразнит, презирает, угрюмствует или зачитывает пассажи из умных книжек с безукоризненным прононсом, который сделал бы честь Королевской драматической академии. В какой-то момент рок-н-ролльного отшельника называют «Губастым». В эпизоде снялись даже батончики «Марс» — их выложили у крыльца, не очень правдоподобно доставив спозаранку вместе с молоком.

И хорошо, что окна в доме затемнили. В одной сцене Тёрнеру пришлось курить траву в ванне вместе с Фербер и другой его подругой Люси в исполнении девятнадцатилетней андрогинной француженки Мишель Бретон, которую Кэммелл встретил на пляже в Сан-Тропе, когда ей было всего тринадцать. Поначалу Мик не желал курить настоящие косяки — боялся, что не сможет сосредоточиться, — но его быстро переубедили. Площадка провоняла травой так, что художник-постановщик Джон Кларк вспоминал впоследствии: «Один раз вдохнул — и уже обкурен». Как язвил один член съемочной группы, поставки наркотиков на площадку были налажены лучше, чем питание. «Если тебе нужен, блядь, косяк, этих косяков завались. Если чашку чая хочешь — хрен тебе, обойдешься».

По сути дела, «Представление» — история о том, как пугающе действует Мик на других мужчин, особенно на тех, кто полагает себя безусловным мачо. Как и многих ничего не подозревающих гостей рок-звезды, Чаза кормят галлюциногенными грибами, а затем он переживает подстроенный Тёрнером трип, сдирающий с него всю его драгоценную маскулинность без остатка и обнажающий демона в глубине: а вдруг он такой же гей, как его мстительный босс? В кульминации он, в рубашке с кружевами и кудрявом парике, превращается в гротескную пародию на Тёрнера, а Миков Тёрнер оборачивается Гарри Флауэрзом. Создатели рассчитывали вызвать шок — Мик в костюме, волосы зализаны назад, деловой человек, что для рок-звезды шестидесятых немыслимо (однако еще совсем немного — и Мик будет работать именно так). И здесь он тоже с акцентом кокни произносит фразу, подкрепляющую название фильма, и фраза эта будет бесконечно воспроизводиться на YouTube до начала следующего столетия: «Единственное удачное представление, подлинно удачное, доводящее до конца представление доходит до безумия».

На экране Анита дразнит и задирает Чаза, как и настоящая Анита, но главным соблазнителем выступает Тёрнер — Мик. Сцена в личной студии Тёрнера — вокалист «Стоунз» под мерцающей флуоресцентной лампой исполняет эротически заряженный танец перед завороженной аудиторией из одного зрителя. В самом памятном повороте фильма Чаз просыпается в постели подле Тёрнера. Длинноволосая фигура мигом наваливается на него и яростно целует. Лишь когда она отбрасывает волосы с лица, мы видим, что это не Мик, а андрогинная Мишель Бретон.

В фильме имеются также сцены секса на троих между Тёрнером, Фербер и Люси — миллионы людей, которые фантазировали о Мике в постели, увидели его под увеличительным стеклом (узкая и безволосая грудная клетка; выпяченные губы в профиль разверсты алым жерлом вулкана; язык Аниты мелькает раздвоенной молнией. В такие моменты площадку закрывали, и Николас Роуг снимал на 16-миллиметровую камеру, чтобы больше походило на домашнее порно. Оба играли свои роли с таким пылом, что поползли слухи, будто Мик и Анита, пока Марианна отдыхает в Голуэе, взаправду занимались сексом перед камерой. Анита неизменно это отрицала, говорила, что в то время была «девчонка на одного» (то есть верна Киту) и что к тому же Мик — «последний, с кем я бы стала это делать». Но даже экранное притворство было так убедительно, что без Микова ведома вырезанные сцены смонтировали в получасовую короткометражку «Репетиции „Представления“». В интернете до сих пор гуляют его фотографии — он лежит с Бретон, иногда прикрывая гениталии рукою, иногда нет.

Брайан по-прежнему жил в «Редлендс», и Анита с Китом позаимствовали квартиру у Роберта Фрейзера на Маунт-стрит, Мейфэр, тоже вблизи дома Плагга. Но, как и Артур Миллер, когда его жена Мэрилин Монро снималась в «Зуде седьмого года», Кит решительно отказывался приходить на площадку и смотреть, как Анита играет. При мысли о ее постельных сценах с Миком, даже если он готов был предположить, что это все лишь актерство, он делался сам не свой, и почти так же его бесило, что Мик работает без него и остальных «Стоунз». Он, впрочем, не мог совсем игнорировать съемки, сидел снаружи в машине и слал отчаянные записки Аните, на которые, как вспоминает Сэнди Либерсон, «она плевать хотела». Дональд Кэммелл считал, что она «дразнит Кита, делая вид, будто хочет Мика, как прежде дразнила Брайана, делая вид, будто хочет Кита».

Спустя сорок два года Кит напишет в своей автобиографии, что отомстил Мику за якобы роман с Анитой: трахнул Марианну в доме 48 по Чейн-уок и сбежал через окно — забыв носки, — когда они услышали, что подъехал Мик. Но поскольку в тот период Марианна была глубоко беременна и находилась в Ирландии, приходится сделать вывод, что он имеет в виду их краткую ночь до того, как она сошлась с Миком (или же, как многое другое в своей книге, просто-напросто все выдумал).

Так или иначе, в его распоряжении было оружие возмездия похлеще — песня, которую они с Миком обещались написать для «Представления». Кит упрямо не желал над ней работать; наконец Мик — в слезах — признался Дональду Кэммеллу, что потерпел неудачу, и предложил накропать что-нибудь вдвоем. Они вместе написали песню «Memo from Turner», но это не решало проблемы, поскольку Киту полагалось также играть, а уж он постарался — как только он это умел, — чтобы в студии песня звучала ужасно. Наконец его пришлось заменить молодым гением слайд-гитары Раем Кудером, и автором песни значился только Мик. Помимо названия, она не имела ничего общего ни с сюжетом фильма, ни даже с Лондоном, а была этаким изображением «Нового Орлеана в жаркую пыльную ночь», в духе других американских кантри-рокеров, записанных для фильма. Несмотря на отсутствие Кита — а может, благодаря его отсутствию, — песня останется лучшей сольной композицией Мика.

В итоге «Представление» принесло больше пользы не Мику Джаггеру, а Николасу Роугу. В фильме были все фирменные приемы, которые сделают Роуга одним из самых влиятельных режиссеров 1970-х: вразбивку смонтированные сцены, переходы от цвета к черно-белой гамме или от кино к фотографии, искаженные крупные и загадочные долгие планы, смахивающие не только на европейских сюрреалистов вроде Луиса Бунюэля, но также на кошмарные и откровенно гомосексуальные полотна Фрэнсиса Бэкона. «Представление» еще до «Беспечного ездока» использовало в звуковой дорожке композиции разных музыкантов, в том числе ранний образчик рэпа, и задолго до него же восславило наркокультуру; его экранный эротизм предвосхитил целое вуайеристское десятилетие; романтизируя насилие, оно обскакало «Поймать Картера» Майкла Кейна и «Грязного Гарри» Клинта Иствуда — и намного опередило Гая Ричи и других выскочек двадцать первого столетия. Среди будущих поклонников этого фильма — выдающиеся режиссеры Стэнли Кубрик, Бернардо Бертолуччи и Мартин Скорсезе.

Студии «Представление» встало костью в горле. Глава британского отдела производства «Уорнер бразерс — севен артс» Кен Хаймен, конечно, не рассчитывал на поп-комедию в духе битловского «На помощь!», но ужаснулся, посмотрев первый отснятый материал, особенно сцену, где Мик, Анита и Мишель Бретон курят косяк в ванне; он жаловался, что «даже вода в этой ванне грязная». Съемки застопорились на три дня, пока Сэнди Либерсон убеждал Хаймена позволить съемочной группе закончить. Затем, когда материал отправили на проявку, кинолаборатории «Хамфриз» сообщили Либерсону, что фильм нарушает британское антипорнографическое законодательство, и, опасаясь, что их обвинят в пособничестве, уничтожили результат проявки у него на глазах. Лаборатории «Техниколор» оказались менее чувствительны, сделали второй вариант, показали Кену Хаймену. Тот объявил, что в Голливуде такое не выпустить, — и его отец Элиот, студийный босс, его поддержал, — после чего фильм бессрочно отправили на полку.

Один фрагмент, впрочем, поспешно обнародовали. Фотографии голого Мика с эрекцией опубликовал журнал «Оз» — они-то затем и утекли в интернет. «Репетиции „Представления“», вырезанные фрагменты сцен секса с Анитой, попали к американцу Джиму Хейнсу, сооснователю андерграундного порножурнала «Сак». Хейнс показал их в Амстердаме на кинофестивале «Поллюционные сны», где фотографии получили приз в категории «Интрижка».

* * *

19 ноября Марианна вернулась из Голуэя в Лондон и легла в роддом Сент-Джонс-Вуда. Ее состояние внушало серьезные опасения — вплоть до того, что в какой-то момент Мику пришлось отвезти к ней в Ирландию доктора Виктора Блума, гинеколога с Харли-стрит. Опасения, что анемия не позволит ей выносить ребенка, увы, оправдались: назавтра после поступления в роддом у нее случился выкидыш.

Марианну, как она потом писала, поглотили «отчаяние и угрызения совести… я сама отнюдь не сразу разобралась в своих чувствах». Для Мика потеря ребенка, девочки Коррины, которую он так ждал, наверняка была не менее болезненна. И однако, он не позволил этому событию сбить его с пути — не больше, чем суду, публичному унижению и тюрьме год назад. «Тирания клевизны» не позволяла ему расчувствоваться на публике — и перед убитой Марианной он тоже почти не раскрывался; он просто собрал себя из кусков и продолжил жить своей суперзвездной жизнью, будто ничего важнее на свете нет. Единственный смутный намек на его горе — вроде бы неуместная строчка в «Memo from Turner» (записанная несколько раньше): «The baby’s dead, my lady said».

В конце 1968 года времени на печальные раздумья толком не выдалось. В начале декабря в Великобритании наконец вышел «Beggars Banquet», задержанный на четыре месяца из-за сортирного конверта. В итоге сошлись на простом белом конверте с курсивным названием и «RSVP» в нижнем левом углу, как на Миковых приглашениях в аристократические дома. Внутри была фотография группы за пиршественным столом в средневековой обстановке, а Мик кусал яблоко, насаженное на нож Кита. К несчастью, у «Битлз» только что вышел «Белый альбом», и «Beggars Banquet» раскритиковали за слизанный минималистский дизайн и краткость некоторых треков. Однако критики в один голос превозносили альбом за возвращение к приличной форме после предыдущей осечки с «Сатанинскими величествами».

В честь выпуска альбома в Великобритании журналистам закатили пир в крайне респектабельном лондонском отеле «Кенгсингтон-Гор». Все пятеро «Стоунз» явились в цилиндрах и безукоризненных полосатых фраках из диккенсовских времен, а блюда разносили тюдоровские служанки в кружевных чепцах, фартучках и с глубокими декольте. Затем время снова совершило скачок — на сей раз в немой кинобалаган, — и последовала драка на тортах, в которой с воодушевлением участвовали почетные гости, в том числе будущий посол Великобритании в Вашингтоне лорд Харлек и даже обычно сдержанный пресс-агент Лес Перрин. Весь перемазанный взбитыми сливками Мик довольно опрометчиво объявил, что все счета за услуги химчистки следует присылать ему. Позже он написал очаровательное письмо администрации отеля и попросил прощения за бардак.

И однако, несмотря на триумф в альбомных чартах по обе стороны Атлантики и решительную демонстрацию единства, «Стоунз» раздирали внутренние проблемы, посерьезнее даже, чем Брайан Джонс. Миково увлечение кино и неловкость между ним и Китом из-за сцен с Анитой затормозили творческий процесс дуэта Джаггера и Ричарда. С последнего совместного выступления группы (они сюрпризом появились на ежегодных концертах победителей опросов «НМЭ») миновало семь месяцев, и Билл с Чарли уже не понимали, остались ли «Стоунз» группой. Внятные гастрольные планы так и не сложились, и срочно требовалось сплотить коллектив, а главное — помирить Мика с Китом.

Решение нашел продюсер «Представления» Сэнди Либерсон, который к тому же выступал телевизионным и киноагентом всей группы. Либерсон предложил снять часовой рождественский телеконцерт, тем самым заарканив не меньше поклонников, чем принесли бы многомесячные гастроли. Мику идея сразу понравилась — на предыдущее Рождество «Битлз» снялись ровно в таком же фильме, «Волшебное таинственное путешествие», который стал крупнейшим провалом в их карьере. Да, «Стоунз» снова попрекнут подражанием «Битлз», но у «Стоунз» впервые появится шанс их обскакать.

Дабы избежать помех и цензуры, они не стали просить финансирования у Би-би-си или какой-нибудь коммерческой компании, а сами вложили £50 000 в независимое производство, чтобы потом самим продавать фильм по миру. Мик обратился к режиссеру Майклу Линдзи-Хоггу, которого знал еще по временам «На старт, внимание, марш!»; Линдзи-Хогг снял прекрасный клип «Jumpin’ Jack Flash», а также клипы на битловские «Hey Jude» и «Revolution». Вместе они принялись подбирать тему из того же колодца ностальгии по 1950-м, откуда выпрыгнул волшебный таинственный автобус. «Я все рисовал круги в блокноте, — вспоминает Линдзи-Хогг. — И тут меня осенило: „Рок-н-ролльный цирк „Роллинг Стоунз““. Я позвонил Мику, произнес эти четыре слова, и его сразу пробрало».

В отличие от невнятного плутовства «Волшебного таинственного путешествия» идея была проста и цельна. «Стоунз» выступят на большой цирковой арене — только, уточнил Мик, не «шикарный „Ринглинг и Барнум“, а какой-нибудь заштатный европейский цирк». С ними выступят другие рокеры — друзья, предметы восхищения, и все это будет сдобрено забавными и китчевыми цирковыми номерами. Подписать других музыкантов, вспоминает Линдзи-Хогг, оказалось проще всего. «Мик достал записную книжку и всех обзвонил. Никаких менеджеров, никаких агентов. Они были сообществом. Как во Франции, когда все художники-импрессионисты еще дружили, когда их еще не испортили деньги и слава».

В духе вот такого братства одним из первых Мик позвонил Питу Таунсенду из The Who, которые громче всех поддерживали его с Китом в «редлендской» истории. «Стоунз» особо никогда не увлекались воспитанием молодых талантов, но было решено позвать и молодые группы. Только что собравшихся Led Zeppelin отвергли в пользу Jethro Tull, ненормальных фолк-рокеров, чей солист, он же флейтист, Иэн Андерсон — с такой шевелюрой, какая «Стоунз» и не снилась, — выступал, стоя на одной ноге, точно аист. По настоянию Кита выделили время американскому блюзмену с бесконечно неамериканским именем Тадж Махал. Чтобы разбавить сугубо мужскую атмосферу — и вернуть в поп-музыку давно молчавший голос, — позвали Марианну.

Кроме того, Линдзи-Хогг задумал на один вечер создать из звезд разных групп одну супергруппу — тогда эта мода только начиналась. В вокалисты он прочил Стиви Уинвуда и Пола Маккартни, но решил, что идея больше понравится Джону Леннону, который к тому же с появлением Йоко Оно отдалился от прочих битлов. Еще в состав вошли Эрик Клэптон, перкуссионист Майк Митчелл из Jimi Hendrix Experience и Кит на бас-гитаре, а также необъявленный сюрприз — израильский скрипач-виртуоз Иври Гитлис. Назывались они — ленноновской аллюзией на неопрятные плащи, отсылающие к сексуальным извращенцам, — The Dirty Mac.

Репетиции и съемки заняли всего два дня, 10 и 11 декабря, в цирковых декорациях на лондонской студии «Интертел». Ради цельности и пущего сюрреализма зрителей нарядили в желтые, синие и оранжевые пончо и обвислые фетровые колпаки. Роковые сеты перемежались выступлениями клоунов, акробатов, огнеглотателя и довольно пожилой пары на трапеции. Еще планировался номер с боксирующими кенгуру, но в последний момент Йоко Оно пришла к Линдзи-Хоггу и сказала, что, если в программе будут кенгуру, Леннона не будет. В остальном же режиссеру не мешали. «Аллен Клейн почти не появлялся, — вспоминает Линдзи-Хогг. — Если мне требовалось разрешение на что-нибудь — а это чаще всего означало, что надо потратить еще денег, — я спрашивал Мика». Съемки начались около полудня 11 декабря с парада-алле, в котором весь состав выступил на арену под «Выход гладиаторов» Фучика. Шпрехшталмейстером был Мик (хотя сначала на эту роль планировали Брижит Бардо) — в алом фраке и заломленном на затылок цилиндре; на своем кокни, густо пропитанном иронией, он объявил «зрелища, звуки и чудеса, которые поразят ваши глаза и уши». Прочие «Стоунз» вокруг него, разряженные а-ля «Baggers Banquet», изображали игру на трубах и тубах, точно второй и отнюдь не дружелюбный оркестр Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера. Брайан вышел в роскошном сине-золотом костюме, но лицо его было пусто и преждевременно состарилось, а волосы, когда-то сиявшие золотом 750-й пробы, пожирнели и обвисли.

Единственная роль с репликами досталась Мику — обмен колкостями с Джоном Ленноном; вдвоем они изображали «Майкла» и «Уинстона», слащавых ведущих некоего американского ток-шоу. Четверо остальных «Стоунз» по очереди представляли гостей, хотя в окончательной версии монтажа Брайана и Билла убрали. Согласно внутригрупповой классовой системе в зал не пригласили ни новую подругу Билла, шведку Астрид Лундстрём, ни Ширли Уоттс.

Первыми на арену вышли Jethro Tull, за ними The Who с мини-оперой «A Quick One (While He’s Away)» — упоминание секса с юными девочками в 1968 году раздражало уши не больше, чем Миков «Stray Cat Blues». Тадж Махала снимали накануне, поэтому следующей выступала «обворожительная мисс Марианна Фейтфулл», как трепетно представил ее Чарли. Сидя на усыпанной опилками арене, Марианна спела «Something Better», балладу Гоффина и Манна, отчасти похожую на «As Tears Go By», но с отзвуками всего, что с тех пор случилось («It is absurd to live in a cage / You know there’s got to be something better»). Посреди этого комичного блеска она была дуновением очарования, стильности и безмолвной грусти, в своем элегантном фиолетовом платье неуместная, как аметист в корзине попкорна.

Джон Леннон, Эрик Клэптон и Кит на басу в составе The Dirty Mac собрались выходить на арену уже в одиннадцатом часу вечера. Когда Леннон запел свой апокалиптический «Yer Blues» с битловского «Белого альбома», Майкл Линдзи-Хогг заметил у арены черный мешок. Едва песня закончилась, из мешка выскочила Йоко, подбежала к Леннону у микрофона и, с его полного одобрения, заверещала и завыла; между тем на арене появился Иври Гитлис со скрипкой. Гитлис аккомпанировал этому «пению» как мог, и Клэптон с Китом его поддерживали. Песню потом назвали «Whole Lotta Yoko», словно так и было задумано. Тем самым друзья Леннона как бы говорили, что все прочие могут швыряться камнями сколько угодно, а они вовсе не против его новой любви и творческого партнера.

Французские кинокамеры, на которые снимал Линдзи-Хогг, забарахлили, потом то одно, то другое, и к финальному выступлению «Стоунз» съемочная группа была готова лишь около двух часов ночи. «Кит уже рвал и метал, — вспоминает режиссер. — Группа вкалывала двенадцать часов, зрители устали… Всё теперь зависело от Мика».

В их сет вошла выборка с «Beggars Banquet»: «Sympathy for the Devil», «Parachute Woman», «No Expectations» и «Salt of the Earth», а также «Jumpin’ Jack Flash», совсем свежая «You Can’t Always Get What You Want» и любимое старье «Route 66». После долгого перерыва вернувшись под прожектора, Мик оделся на редкость скромно — лиловые «хипстеры» и алая футболка выше пупка, плюс тонна макияжа, как в «Представлении». (К макияжу теперь пристрастился даже угрюмый Кит, красивший глаза, точно голливудская женщина-вамп времен немого кино.) Из-за Микова перфекционизма и барахлящих кинокамер каждая песня снималась по нескольку раз. Около четырех утра закончили четыре песни, в том числе последнее соло Брайана в составе группы, сыгранное на слайд-гитаре, как и самое первое его соло.

«Нам еще оставалась „Sympathy for the Devil“, которую все очень предвкушали, — вспоминает Линдзи-Хогг. — Сняли два дубля, но один не понравился оператору, а другой — группе. Все уже вымотались до предела. Между половиной пятого и пятью я поговорил с Миком и Сэнди Либерсоном, мы думали прерваться и закончить следующим вечером. Решили, что еще сутки нам обойдутся слишком дорого и люди к вечеру все равно не отдохнут. Мик вернулся к „Стоунз“ и сказал: „Надо снова, и на сей раз пусть все будет правильно“».

Несмотря на изнеможение, то была самая потрясающая интерпретация этого дьявольского ковра из Байё, какая выпадала ему до той поры и выпадет с тех пор, — она наэлектризовала сонную аудиторию в разноцветных пончо, она не позволила камерам упустить ни единой миллисекунды, и даже затуманенное лицо Брайана светилось в трансе экстатического восторга. К финалу «mayne of wealth and taste» обернулся ритуальной жертвой, что перед камерами пала на колени, словно в ожидании палаческого топора, а затем сорвала с себя красную футболку, обнажив худое мускулистое тело, грудь и бицепсы, на которых вытатуированы грозные магические лица и символы. «Тогда я впервые осознал, какая в Мике просыпается сила, когда он хочет чего-то добиться, — говорил Линдзи-Хогг. — Он не терпит отказа».

«Рок-н-ролльный цирк» подарил истории беспримерное выступление, а кроме того, наладил отношения Мика и Кита. Сразу после съемок они с Анитой, Марианной и Николасом уехали в продолжительный отпуск в Бразилию, куда Мик с Марианной ездили в начальный период расцвета любви годом раньше. Из Лиссабона в Рио-де-Жанейро они добрались на круизном лайнере, чьи пассажиры, по большей части британцы, были вояжерами старой школы — играли в серсо и шаффлборд и переодевались к ужину. Кроме самых молодых членов команды, путешественников никто не узнавал, и архаичный распорядок дня с организованными играми и бесконечными трапезами, как ни странно, давал отдохновение.

Они три недели инкогнито ездили по Бразилии, и их редко опознавали; жили они в непривычных, довольно спартанских условиях и в промышленных количествах курили местную траву. Самым ярким моментом этой поездки стало посещение Мату-Гросу, западного района прерий, где гаучо гоняли скот, точно киношные ковбои, что снова вдохновило Джаггера — Ричарда на творчество. Хотели также посмотреть макумбу, местные ритуалы вуду, но на единственную церемонию, куда они попали, прихватив с собой малолетнего Николаса, не допускали чужаков. Николас вспоминал, что то был единственный раз, когда «обдолбанность» взрослых буквально означала, что их долбали настоящими камнями.

Мальчики снова обрели душевный покой, однако Марианна все еще переживала «встряску» — до нее дошли слухи о Мике и Аните на съемочной площадке «Представления», и к тому же она еще не пришла в себя после выкидыша. У нее болело горло; прячась от солнца, она наряжалась в «шляпы с вуалью, длинные платья, что волочились по земле, и высокие красные сапоги» и бродила за остальными «призраком с бронхитом». Словно утешаясь после потери маленькой Коррины, Мик еще нежнее заботился о Николасе, таскал его на плечах, когда тот уставал, проверял, надевает ли ребенок сандалии на пляже, чтобы не порезаться острыми камнями.

И однако, Марианне не удавалось отмахнуться от подозрения, что пламя, загоревшееся во время «Представления», еще не потушено, а Мик по-прежнему «нашептывает Аните на ухо». На самом деле, несмотря на их взаимную экранную страсть, Анита снова обращалась с ним равнодушно, почти презрительно. Она доказала, что и впрямь была «девчонкой на одного», вернувшись из отпуска беременной (хотя доказательство это мало утешило Марианну).

Как ни удивительно, этот неклевейший из всех морских вояжей оставил отпечаток в истории «Роллинг Стоунз». Среди пассажиров лайнера была немолодая британская пара, которая догадалась, что Мик и Кит знамениты, и все десять дней в океане засыпала их вопросами, так, впрочем, и не выяснив, кто они и чем занимаются. «Да ладно вам, — тщетно канючили эти люди, — ну хоть намекните… хоть проблеском».

В память об этих озадаченных спутниках Мик нарек себя и Кита «Проблесковыми Близнецами» — довольно удачный парадокс, если учесть их жизнь под вспышками стробоскопов, но также признание в том, что они двое практически срослись.

 

Глава 12

«Однажды явится мой принц»

[225]

История поп-музыки гласит: большинство музыкантов, решивших уволить могущественного менеджера и самостоятельно рулить своей карьерой, оказывались в бардаке крайней степени тяжести. Судебные иски бывших покровителей высасывали из них деньги еще долгие годы, а в результате самостоятельных попыток рулежа карьеры они выруливали в глубокую лужу. Обычно такие истории заканчивались унизительным признанием провала и поспешным наймом консервативных менеджеров, которые подбирали обломки. Единственное за шестьдесят лет знаменитое исключение, известное музыкальной индустрии, — история о том, как Мик выгнал Аллена Клейна, а затем умело управился с наступившим финансовым кризисом, по сравнению с которым битловские денежные неурядицы — просто детский сад. Но даже Мик не полностью одержал победу.

Во многом «Стоунз» как раз и нужен был такой вот нью-йоркский крепыш с сальным зачесом надо лбом и вонючей трубкой. Аванс в 1,25 миллиона долларов, который Клейн выбил из «Декки» в 1965 году, с точки зрения финансовой вознес их над всеми британскими рок-группами, включая «Битлз». К тому же он преобразил экономику музыкальной индустрии, где командовать привыкли звукозаписывающие компании и даже самые знаменитые артисты соглашались на мизерные гонорары и сомнительную бухгалтерию лишь ради чести и славы находиться в студийном стойле. С тех пор власть перешла от компаний к музыкантам.

Славой — или же бесславием — «Стоунз» в основном были обязаны Эндрю Олдэму, а Клейн, очевидно, отвечал за их богатство вне зависимости от роли, которую каждый из них играл в группе. Чарли Уоттс переехал в роскошный коттедж под Льюисом, в Сассексе, где прежде жил юрист и политик лорд Шокросс, — самое то для самоучки Чарли с его коллекцией антикварного серебра и сувениров времен Гражданской войны в США и для Ширли с ее страстью к лошадям. Билл Уаймен отдрейфовал из Пенджа в Геддинг-холл, замок четырнадцатого столетия, окруженный рвом и расположенный под Бери-Сент-Эдмундсом, Саффолк, — бывший электрик стал феодальным помещиком. Даже Брайан, явно не имевший «никаких надежд», нашел 30 тысяч фунтов, чтобы уплатить за Котчфорд-фарм под Хэрфилдом, Сассекс, где когда-то жил Алан Александр Милн.

Но пока только у Мика были разом дома в городе и за городом. За городом он жил в Старгроувз, хаотичной готической груде камня в беркширской деревне Ист-Вудхей; груду навалили аж в шестнадцатом столетии, и принадлежала она эксцентричному аристократу сэру Фредерику Кардену. Мик купил ее одновременно с домом 48 по Чейн-уок за какие-то 25 тысяч фунтов, но и дом, и обширное поместье практически рассыпа́лись, и на ремонт требовалось потратить еще многие тысячи. Его неофициальный агент по недвижимости Кристофер Гиббс рекомендовал не торопиться, тем более что решение о покупке Мик принял на удивление внезапно, как-то среди ночи скатавшись туда на машине с друзьями и прихлебалами, в том числе американским писателем Терри Сазерном. Мик, однако, заявил, что наконец нашел дом «с правильной атмосферой». Сколько бы это ни стоило — а поскольку жил он с Марианной, расходы грозили немалые, — он намеревался вернуть поместью прежнее великолепие.

В смысле роскошных домов, шикарных тачек, бездонных гардеробов и дорогих отпусков все пять «Стоунз» жили так, будто у них в банке заначены миллионы. На самом деле ни один из них не контролировал свои доходы напрямую, и никто — даже ушлый и расчетливый лидер группы, бывший студент факультета экономики, — не знал наверняка, сколько группа заработала и продолжает зарабатывать под руководством Аллена Клейна. Поскольку молодых рок-звезд раздражала мирская суета, а расчетливая политика Клейна диктовала «делать так, чтоб талант был счастлив», сложилась некая система. Кредитные карты еще не были распространены, а потому, едва музыканту требовались деньги, контора посылала запрос Клейну в Нью-Йорк. Мик запрашивал разные суммы — от полной стоимости Старгроувз до 50 фунтов для Криса, застрявшего в Непале. Деньги всегда выплачивались незамедлительно, и ему внушали, что общий фонд бездонен.

Короче говоря, Клейн пал жертвой одного из самых распространенных синдромов поп-музыки. Сделки, казавшиеся «Стоунз» чудом, когда музыканты были молоды и голодны, с приходом славы существенно потеряли в блеске. Процент, который с радостью платили Клейну поначалу, теперь, когда почти все решения принимал Мик, их напрягал. Ну и сыграло свою роль известное правило: лучше знаешь — меньше уважаешь. Когда-то внимание Клейна принадлежало им безраздельно — во время налета на «Редлендс», например, — но теперь он больше беспокоился о других областях своей империи.

Яснее всего об этом говорило то обстоятельство, что выбить из него деньги становилось все сложнее. В начале 1969 года Киту подвернулся шанс купить дом 3 по Чейн-уок, дом 1717 года, периода королевы Анны, чуть меньше, чем у Мика, но такой же элегантный и первозданный; среди бывших жильцов числились президент Королевского общества, органист собора Святого Павла и политик-тори сэр Энтони Наттинг. Чтобы завершить сделку, Киту требовались 20 тысяч фунтов, и, как обычно, через Атлантический океан к Клейну улетел запрос. На сей раз, однако, не состоялось немедленной выплаты, как за новые дома Мика, Билла и даже Брайана. Кит оборвал Клейну телефон, забросал телеграммами, но ответа не добился; пришлось посылать шофера и телохранителя Тома Кейлока в Нью-Йорк, чтоб забрал деньги лично, словно какой-то Ронни Крей. Лишь когда пред Клейном воздвигся дюжий Кейлок, менеджер подписал чек.

Помимо прочего, «Стоунз» делегировали Клейну содержание своей — отнюдь не грандиозной — конторы в доме 46а по Мэддокс-стрит. И здесь тоже денежный поток из Нью-Йорка стал застопориваться; росла груда неоплаченных счетов, в том числе счет бесценного пресс-агента группы Леса Перрина и отпечатанные красными чернилами последние предупреждения из Лондонского управления электроэнергии и телефонной компании. Взяв на себя роль директора, Мик послал Клейну сардоническую телеграмму: «Завтра отключат телефон и электричество. За аренду тоже пора платить. Мне приходится руководить конторой вопреки вашим желаниям. Если хотите исправить положение, прошу поторопиться».

Пикантнее всего то, что первые серьезные претензии предъявил Клейну человек, который и передал ему «Стоунз». Два года назад, хлопнув дверью во время записи «Сатанинских величеств», Эндрю Олдэм вел с Клейном переговоры об отступных, адекватных его (вообще-то, неоценимому) вкладу в успех группы. Отточенные сутяжнические навыки Клейна пригодились и в ситуации с Эриком Истоном, первым партнером Олдэма, который так и добивался компенсации за увольнение в 1965 году. Тяжба Олдэма и Истона порою оборачивалась фарсом — однажды они одновременно попытались засадить друг друга в тюрьму за неуважение к суду — и стоила группе тяжелых финансовых последствий, как раз когда их доходы сильно забеспокоили Мика. В ожидании выплаты отступных менеджеру, о котором они уже напрочь забыли, у них на счете заморозили миллион долларов.

Едва разобрались с делом Истона, два заговорщика, делившие «Стоунз», вцепились в глотку друг другу. Олдэм подал на Клейна в суд ровно за тот контракт, из-за которого в свое время почитал Клейна спасителем группы: за аванс в 1,25 миллиона долларов от «Декки» в 1965 году. Эти деньги, утверждал Олдэм теперь, так и не поступили тем, кому предназначались, — Клейн их перехватил и использовал «к своей выгоде». Вместо того чтобы перечислить деньги «Нанкер Фелдж мьюзик», британской компании, созданной Олдэмом и «Стоунз», Клейн выплатил их американской компании «Нанкер Фелдж США», которую специально для этой цели создал и в которой был президентом и единственным акционером.

Клейн в негодовании отвергал упреки в том, что таким бесстыдным способом прикарманил денежки группы. «Нанкер Фелдж США», заявил он, существует лишь для того, чтобы по возможности спасти доходы группы от британского подоходного налога. Всем музыкантам компания гарантирует ежегодные выплаты (Мику — около 50 тысяч фунтов), а остаток откладывается про запас и в итоге будет поделен между ними. Однако в душе у Мика поселились сомнения, и он нанял лондонскую юридическую компанию, до того никак не связанную ни с Клейном, ни со «Стоунз», дабы стряпчие пристально изучили сложившуюся финансовую картину. Не внушало надежд и то, что среди неотвеченных звонков в нью-йоркскую «ABKCO» были и звонки бухгалтеров группы, компании «Гудмен Майерс», которая запрашивала информацию, потребную для подачи налоговых деклараций, и срочно требовала 13 тысяч фунтов, которые группа уже задолжала налоговикам — и которые, как потом выяснится, были просто-напросто каплей в море.

В десяти минутах ходьбы от конторы «Стоунз», на Сэвил-роу в Мейфэре, «Битлз» предприняли обреченную попытку стать собственными менеджерами посредством «Эппл» — компании, совмещавшей молодежно ориентированный бизнес (звукозапись и моду) с хипповской открытостью сердец и кошельков. Управлялась «Эппл» весьма расточительно — совсем не похоже на Миков диктат на Мэддокс-стрит — и вскоре стала прибежищем шарлатанов и хапуг; отчасти она задумывалась как способ увильнуть от налогов, но сейчас высасывала из «Битлз» кровь до бледности «Белого альбома».

Клейн, разумеется, жаждал заполучить «Битлз» еще с 1964 года, когда власть Брайана Эпстайна была неколебима; спустя год Клейну достались их главные соперники, но и это казалось ему лишь суррогатной подменой. В 1968 году он в немалой степени потерял интерес к «Стоунз», поскольку пристально наблюдал за хаосом вокруг «Эппл» и понимал, что главная менеджерская награда его, пожалуй, все же не обошла. До Мика об этом не донеслось ни слова, хотя Клейн поспорил на тысячу фунтов с Крисси Моуст, женой их общего друга Мики Моуста, что получит «Битлз» к Рождеству.

Чтобы навести порядок в «Эппл» и заполнить давно пустующее место Брайана Эпстайна, Пол Маккартни предложил нью-йоркского юриста Ли Истмена, на чьей дочери Линде собирался вот-вот жениться. Однако Джон Леннон при поддержке Йоко Оно задумал иное. В январе Леннон сообщил Рэю Коулмену из «Диска» и «Мьюзик Эко», что при нынешних темпах расходов в «Эппл» «Битлз» обанкротятся через полгода, а спустя несколько дней после публикации он и Йоко тайно встретились с Алленом Клейном в лондонском отеле «Дорчестер». Клейн выступил перед Ленноном виртуозно, как и перед Миком четырьмя годами раньше, продемонстрировал детальное знание творчества «Битлз» и пообещал Леннону такие богатства, что можно будет отмахиваться и говорить: «Да пошли они, эти деньги!» Леннон в одностороннем порядке подписал с Клейном контракт сам, а затем убедил Джорджа Харрисона и Ринго Старра, что этот ньюйоркец гораздо лучше будущего тестя Маккартни. Раскол в группе так и не удалось залатать. Клейн опоздал к Рождеству всего на месяц, но Крисси Моуст получила свою тысячу фунтов.

Мику в конторе «Стоунз» эти новости сообщил Майкл Линдзи-Хогг, режиссер «Рок-н-ролльного цирка», который теперь снимал, как раздираемые распрями «Битлз» работают над альбомом «Let It Be». За прошедшие годы Мик не однажды расхваливал Леннону и Маккартни менеджмент Клейна и советовал им тоже стать клиентами «ABKCO». Но теперь решение Леннона так его ужаснуло, что он попросил Линдзи-Хогга «проводить» его на Сэвил-роу — хотел изложить свои опасения лично. В «Эппл», однако, все четыре битла в зале заседаний совещались с Клейном, и Мик — вообще не любитель конфликтовать — ушел, так и не облегчив душу. Позже он позвонил Леннону, предостерег от «величайшей ошибки его жизни», но тот не внял.

Впрочем, чтобы написать портрет Клейна в черных тонах, Микова помощь не требовалась. Пока Клейн был менеджером «Стоунз», британские СМИ его почти не замечали; теперь же все заголовки кричали о нем — международном форточнике, который спер величайшее национальное достояние. По несчастливому стечению обстоятельств, на родине у него тоже не все было гладко — он купил почти развалившуюся студию звукозаписи «Кэмио-Паркуэй», а затем повысил ее стоимость, насочиняв баек о том, как за нее бьются компании-мейджоры. В результате на Нью-Йоркской бирже приостановили торги по акциям «Кэмио-Паркуэй», а Клейну грозило расследование Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям. К тому же им заинтересовалась знаменитая команда журналистов-расследователей «Инсайт» из лондонской «Санди таймс» — равно историей с «Кэмио-Паркуэй» и тем самым авансом, который «Декка» выдала «Стоунз». Передовица «Инсайт», озаглавленная «Самый жесткий делец в музыкальных джунглях», обвиняла нового менеджера «Битлз» в том, что он грабит «Стоунз» через американскую компанию «Нанкер Фелдж», «врет и не краснеет» и к тому же страдает халитозом.

Мик задолго до этих открытий решил, что Клейну пора уйти. Пока он, однако, понятия не имел, когда и как провернуть эту хитрую операцию. А между тем нанял личного финансового консультанта, который, по сути, будет представлять интересы всех музыкантов группы, поскольку интересы эти неразрывны (хоть и не равны).

За помощью в поисках подходящего человека он, как всегда, обратился к Кристоферу Гиббсу — у того на генеалогическом древе росло немало банкиров, а после Итона остались знакомые далеко за пределами торговли антиквариатом. Гиббс порекомендовал давнего итонского приятеля, тридцатишестилетнего принца Руперта Людвига Фердинанда цу Лёвенштайна-Вертхайма-Фройденберга, потомка курфюрста Фридриха I и партнера в коммерческом банке «Леопольд Джозеф». Несмотря на имечко и происхождение, принц Руперт выглядел и изъяснялся как чистокровный британский аристократ, закончил Оксфорд по специальности «История Средневековья» и был известным светским львом и устроителем приемов. «Я подумал, Мик его позабавит, а он позабавит Мика, — вспоминает Гиббс. — Они встретились на Чейн-уок и тотчас поладили, хотя в поп-музыке Руперт ни в зуб ногой. У них совпадали вкусы в вещах и людях — иногда прямо на удивление». Уговорились, что, пока не подвернется стратегия выхода, принц Руперт побудет за кулисами и проанализирует нынешнее финансовое положение группы — особенно в связи с замаячившим налоговым вопросом. И так — вслед за Джорджо Гомельски, Алексисом Корнером, Эндрю Логом Олдэмом, Марианной Фейтфулл и Анитой Палленберг — в жизнь кентского парнишки пришел еще один экзотический европеец, которому суждено было поспособствовать Микову богатству лучше всех перечисленных, вместе взятых.

Клейн теперь почти все время проводил в конторе «Эппл» с «Битлз» — «Стоунз» он явно отодвинул на второй план, но, похоже, не сознавал, что его хватка слабеет. В середине февраля он нашел время сходить на первый показ «Рок-н-ролльного цирка „Роллинг Стоунз“», который Майкл Линдзи-Хогг монтировал два месяца. Доброжелательность и гармония — не говоря уж о прекрасных выступлениях — режиссера восхищали; все это было совсем не похоже на битловские сессии «Let It Be». И не страшно, что «Рок-н-ролльный цирк» упустил свой рождественский слот. Семь песен «Стоунз» с жертвенным стриптизом Мика в «Sympathy for the Devil» — не говоря уж о Джоне и Йоко, Эрике Клэптоне и The Who — замечательно продадут фильм по всему миру в любой сезон.

Но на показе зародились сомнения. Киту почудилось, что мини-опера «A Quick One (While He’s Away)», исполненная в самом начале, когда аудитория еще была свежа, — у Пита Таунсенда на гитаре руки как мельничные крылья, Кит Мун на ударных еще чокнутее обычного, — превращает The Who в звезд всего шоу. К тому времени, когда появились «Стоунз» — в самом конце, около пяти утра, — зал уже устал, и на воодушевление его не хватало. Напрасно Линдзи-Хогг доказывал, что «Стоунз» — незабываемая кульминация концерта, а полуголый накрашенный Мик исполняет самый завораживающий номер в своей карьере. Сам Мик, как ни странно, тоже этого не понял и согласился с Китом: в фильме «Стоунз» хозяев шоу затмили The Who.

Договорились, что Линдзи-Хогг снимет «Стоунз» дополнительно, — они сыграют сами, в какой-нибудь экзотической обстановке под открытым небом, перед явно бодрствующей аудиторией. Припомнив эпоху, когда цирки были зловещим развлечением, а клоунов и сахарную вату еще не изобрели, Мик и Кит легкомысленно предложили римский Колизей. Как ни поразительно, этот трехтысячелетний памятник зрелищам и излишествам, оставлявшим рок-н-ролльные привычки далеко позади, оказался свободен. Мик официально объявил, что «Стоунз» выступят на арене, где когда-то насмерть дрались гладиаторы, а львы раздирали на куски христиан. Римская пресса, однако, подняла такой шум, что Колизей группе поспешно закрыли.

К тому времени и Мик, и Кит уже теряли интерес к проекту, а Клейн, участвовавший лишь мимолетно, был слишком занят со своими главными клиентами на Сэвил-роу и настаивать не стал. В результате «Рок-н-ролльный цирк „Роллинг Стоунз“» лег на полку вместе с «Представлением», еще одним недавним всплеском Микова актерского таланта, где и пребудет следующие двадцать семь лет.

* * *

После Микова кульминационного выступления в фильме — с этими дикими татуировками, «точно дервиш», считал Линдзи-Хогг, — приближенные заподозрили, что «Sympathy for the Devil» — не просто очередная роль, что, когда он пел, им и впрямь завладели сверхъестественные силы. Его так давно считали воплощением Сатаны на земле, — может, он наконец оправдал ожидания? Стал самовлюбленным и обидчивым Князем Тьмы — в противоположность Принцу Просвещения, которому он планировал доверить свои финансы?

После «Sympathy for the Devil» Мик и впрямь всерьез заинтересовался сатанизмом и черной магией и в библиотеке на Чейн-уок собрал огромную коллекцию книг по теме. Особенно интересовал его Алистер Кроули, он же «Зверь 666», который шокировал эдвардианскую Великобританию, открыто практикуя ведьмовство и магию и основав языческую религию телема, попиравшую все нравственные нормы того периода. Первыми воскресили Кроули «Битлз» — его лысый череп и безумные глаза фигурируют в поп-арт-коллаже на конверте «Сержанта Пеппера». Однако он больше походил на союзника «Стоунз» — бисексуальный, злоупотреблявший наркотиками, привлекавший протогрупи, культ Алых Женщин (как после «редлендской» истории нередко называли Марианну), с его девизом, который он бросал в лицо всем, кто исходил негодованием и отторжением: «Делай что хочешь».

И конечно, в окружении Мика имелись люди, способные разжечь этот интерес. Отец Дональда Кэммелла был шотландским друидом, хорошо знал Кроули и участвовал в тайных ритуалах на берегах Лох-Несса, в доме «Зверя 666». У самого Кэммелла, невзирая на налет цивилизованного обаяния, имелась темная сторона, полностью раскрытая в «Представлении», — на нумераторе перед некоторыми сценами впору было рисовать дьявольское копыто. А в ближнем кругу ходили слухи, что Анита Палленберг ведьма, — и не только потому, что приворожила двоих, если не троих «Стоунз» по очереди. Она носила чесночное ожерелье, дабы отвадить вампиров, и, по словам «Испанца» Тони Санчеса, наводила порчу на любого, кто был ей неугоден, для чего в секретном ящике в спальне хранила набор костей и другие полезные предметы.

После «Sympathy for the Devil», не говоря уж о «Their Satanic Majesties Request», появление рядом с Миком Кеннета Энгера, ведущего американского кинематографиста в сфере черной магии и оккультизма, было лишь вопросом времени. Энгер полагал себя реинкарнацией Алистера Кроули, а также самостоятельным чародеем, или же колдуном, и на груди вытатуировал имя Люцифера. Он был к тому же гомосексуален, и в его фильмах сатанинские образы перемежались обнаженными юношами, которых увечат всевозможными малоприятными способами. Поэтому он не без личного интереса объявил Мика Джаггера каналом оккультных сил, с чьим могуществом и хаосом не сравнятся никакие бунты поклонников «Стоунз».

Последние два года Энгер работал над эпической картиной «Восход Люцифера» — он хотел вывести черную магию на белый свет и добиться статуса серьезного кинематографиста, ничем не хуже Бергмана или Бунюэля. Однако почти весь отснятый материал недавно украл его нынешний любовник, будущий актер и поп-певец Бобби Босолей. Из остатков «Восхода Люцифера» Энгер принялся монтировать короткометражку «Пробуждение моего демонического брата», и Мик согласился написать саундтрек, который будет сыгран на новомодном синтезаторе «Муг».

Но тем дело и ограничилось. Флирт с Сатаной был явно рискован, в основе своей омерзителен человеку столь последовательного англиканского воспитания, и к тому же Кеннет Энгер его уже достал. В общем, в один прекрасный день Мик и Марианна отнесли всю его коллекцию книг по магии в сад дома 48 по Чейн-уок, развели из них костер и решили, что на этом всё.

Залатанная дружба Мика и Кита упрочилась, когда они сели писать новый альбом, которому надлежало продолжить линию «Beggars Banquet». Чтобы их не отвлекали дамы, они вдвоем уехали в Позитано, в Южную Италию, где два года назад Марианна ждала тайных звонков Мика. Теперь, на исходе зимы, город почти опустел, и они писали песни, сидя в кафе на солнышке, — Кит с гитарой, Мик с губной гармоникой. Заново осознав, как прекрасно Проблесковый Близнец играет на гармонике, Кит окончательно примирился с Миком.

Они уже дописали две песни, и обе по-своему станут классикой. Та, которую они начали в бразильском отпуске в Мату-Гросу, среди скота и гаучо, превратилась в «Honky Tonk Women», ленивый гимн сексу, намекавший на свое происхождение лишь звяком коровьего колокольчика перед вступительным риффом Кита. Текст Мика возвращает в привычную обстановку Северной Америки, воспевая «a gin-soaked barroom queen» в блюзовой столице Теннесси, которая с его чрезмерно южным акцентом была задушена до «Myemphyssss». В песне едва ли не впервые в рок-музыке прямо упоминается совокупление («I laid a divorc-ay in Noo Yawk Cit-ay…») и впервые — сопли («She blew mah nose and then she blew mah mahnd»).

Была еще «You Can’t Always Get What You Want», созданная и записанная до выхода «Beggars Banquet» и, в отличие от большинства композиций Джаггера, описывающая сцены его реальной жизни: «a recep-shun», «a demonstra-shun», даже поход в «Челсийский магазин», только что открытый на Кингз-роуд, — по сути, первый лондонский торговый центр. Как нередко случалось, когда Мик погружался в размышления, песня превратилась в проповедь, сначала обращенную к женщине («practiced at the art of decep-shun»), затем к «мистеру Джимми», то есть продюсеру «Стоунз» Джимми Миллеру. Песня к тому же стала самым прочувствованным его блюзом со времен «Time Is on My Side»; аранжировал ее Джек Ницше, а бэк-вокал исполнили американские соул-дивы Мэделин Белл и Дорис Трой. Ради пущей иронии, без которой любое высказывание Джаггера остается неполным, вступительный припев исполняется женским составом Лондонского хора Баха.

В остальном же на альбоме Люцифер преспокойно восходит, а Мик ему особо не мешает. Само название «Let It Bleed» — отзвук так называемой кроулианской сексуальной магии, творимой путем совокупления с Алой Женщиной во время ее менструации. «Midnight Rambler» (сочиненный под солнышком Позитано) — монолог серийного насильника и убийцы, вдохновленный «бостонским душителем» Альбертом Десальво, но фразированный еще комичнее, чем «Jumpin’ Jack Flash». Главный (и поразительный) вклад Кита, «Gimme Shelter», написанный в период обострения паранойи из-за Мика и Аниты в «Представлении», полон апокалиптической угрозы и отчаяния («War! Children! It’s just a shot away…»), и в сравнении с ним «Симпатия к дьяволу» — все равно что «Чай и симпатия». Даже уважительный кивок корням, кавер «Love in Vain» Роберта Джонсона, намекает на мифический пакт музыканта и Мефистофеля — и на роковые последствия этого пакта.

Вместе с «Рок-н-ролльным цирком» на полку легла душераздирающая «Something Better», которая могла бы вывести из анабиоза музыкальную карьеру Марианны. Слава любовницы главного из «Стоунз» была так громка, что немногие теперь помнили ее певицей — и почти все забыли, что она и Мик начинали с музыкального сотрудничества над «As Tears Go By». Последний ее сингл «Is This What I Get for Loving You?» вышел в 1967 году — весьма уместное название, если учесть, как повлиял на нее суд над Миком. За то, что наставляла его в литературе, он вполне мог бы написать ей пару песен или поработать с ней в садовой студии, но ничего подобного так и не случилось. В отличие от Джона Леннона с Йоко, Мик не желал превращать любовницу в творческого партнера. Он был слишком занят, накручивая золотоносную динамо-машину под названием «Джаггер и Ричард».

А потом случилось так, что он придумал мелодию и почему-то не смог сочинить слова. Он, Марианна, Кит и Анита приехали в Рим, и, когда другой Проблесковый Близнец тоже ничего не родил, Марианна предложила помочь. В результате возникла «Sister Morphine» — обращенный к медсестре вопль пациента, которому отчаянно нужен болеутолитель: «Aw, come on, Sister Morphine, you better make up my bed / ‘Cause you know and I know in the morning I’ll be dead…» Хотя степень участия Марианны с тех пор оспаривалась (тем самым человеком, который утверждает, будто «ни черта не помнит»), она с жаром уверяет, что стихи принадлежат ей и вдохновлены стихотворением «Люсидас» Джона Мильтона, но в неменьшей степени Китом. Кроулианская аллюзия «clean white sheets stained red», к примеру, отсылает к декабрьской поездке в Бразилию. В морском круизе у беременной Аниты началось кровотечение, и судовой врач прописал инъекцию морфина — Кит поражался, что Аните совершенно легально выпала такая удача.

Марианна взяла «Sister Morphine» себе, чтобы записать давно запоздавший сингл, и Мик согласился спродюсировать его в Лос-Анджелесе вместе с «Something Better». Он уже довольно прилично освоил акустическую гитару и сыграл в записи вместе с Раем Кудером на слайд-гитаре, Чарли Уоттсом на ударных, Биллом Уайменом на басу и Джеком Ницше на фортепиано. В феврале 1969 года «Sister Morphine» вышла в Великобритании оборотной стороной «Something Better», но спустя два дня «Декка» изъяла пластинку из продажи под предлогом того, что песня пропагандирует наркоманию. Мик доказывал главе «Декки» сэру Эдварду Льюису, что песня изображает кошмарные последствия наркомании, но Льюис (вероятно, еще помня, как его обозвали «блядским престарелым идиотом») отказался вмешиваться.

Стоит отметить, что Марианна, записывая эту агонию смертельной морфиновой аддикции, сама еще не пробовала другой опиат, более соблазнительный, быстродействующий и смертоносный героин. Разгоняя тучи, сгустившиеся над златовласой головкой, — тучи, что клубились еще страшнее теперь, когда она потеряла маленькую Коррину, — она мешала кокаин с колесами и алкоголем, в ответ на Миковы меры пресечения нарочно всем этим злоупотребляя. Позже она скажет, что если они вдвоем хотя бы напились вместе несколько раз — это помогло бы сломать стену, которая ныне их разделяла.

Согласно ее автобиографии, употреблять героин она решила осознанно — хотела взаправду опуститься так низко, как все полагали после «Редлендс» и «Sister Morphine»; то была яростная фига публике: мол, вы еще меня не знаете. Впервые она нюхала героин отнюдь не в каком-нибудь провонявшем благовониями обиталище рок-звезды, как в «Представлении», а под веселое звяканье бутылок в беркширском загородном пабе. В тот день они с Миком поехали глянуть, как продвигается работа над Старгроувз, и он понятия не имел, что она сделала. «Все прочие наркотики я пробовала в погоне за ощущениями, — позже напишет она. — Но этот принес остановку всех ощущений, абсолютное отсутствие боли». И, кроме того, употребляющих впервые героин не выводит из равновесия и не дезориентирует, — наоборот, он как будто дарит человеку состояние полной гармонии с собой и вселенной. Никакой другой приход не сравнится с этим первым, хотя обращенный всю жизнь потратит — буквально, — пытаясь его повторить.

И для продолжения эксперимента не требовалось спать с дилером «Испанцем» Тони Санчесом, ибо в таком же доме времен королевы Анны на другом конце Чейн-уок Кит и Анита давно уже углубились в исследования. Мик поначалу ничего не подозревал: героин — белый порошок, похож на кокаин и употребляется так же. «Ты не перебарщиваешь?» — временами кротко осведомлялся он, почти повторяя свою реплику из «Представления», обращенную к Аните: «Ты перебарщиваешь с этой дрянью, Фербер». Марианна отвечала, что просто балуется, и он ей верил.

Да у него и самого завелась новая привычка — в единственной сфере, где он не практиковал воздержание. В сентябре 1968 года в Великобритании отменили трехвековую театральную цензуру, и в Вест-Энде, пользуясь новообретенной свободой, открылся американский мюзикл «Волосы» — антивоенная пропаганда, употребление наркотиков, матерщина и обнаженка. Среди звезд этого «племенного романтического рок-мюзикла» была чернокожая американская актриса и певица с огромной «афро»; звали ее Марша Хант.

Марша родилась в Филадельфии, училась в университете Калифорнии, в Беркли, а в двадцать лет, в 1966 году, приехала в Лондон. Поначалу она пела блюзы примерно в тех же клубах, что давным-давно оставил Мик, — зачастую прямо по его стопам: сначала стала бэк-вокалисткой у Алексиса Корнера, затем пела в Bluesology, группе Длинного Джона Болдри, где на клавишных сидел Редж Дуайт, будущий Элтон Джон. Несколько месяцев она прожила с Джоном Майаллом, чья группа The Bluesbreakers воспитала нескольких гитарных виртуозов, в том числе Эрика Клэптона, и чью жену Памелу Мик впоследствии назначит подходящей подругой Марианне.

В те времена расхожий лозунг гласил: «Черное — значит прекрасное», и на обложках глянцевых журналов впервые замелькали чернокожие женщины. Марша — нежное личико, громадный курчавый нимб и сугубая серьезность — стала лондонским олицетворением этого лозунга и появилась на обложке журнала «Уик-энд телеграф» с вытатуированным на голой груди королевским гербом. Она ушла из труппы «Волос», подписала контракт с «Трек рекордз», в чьем стойле были также The Who и Джими Хендрикс, и закрутила роман с будущей звездой глэм-рока Марком Боланом.

Со времен платонического романа с Клео Силвестер Мик питал слабость к красивым молодым негритянкам. Вскоре после выхода «Уик-энд телеграф» с Маршей ей позвонили из конторы «Стоунз» и предложили поучаствовать в рекламной фотосъемке для их следующего сингла «Honky Tonk Women» — ей предстояло позировать в «драной одежде» вместе с остальными музыкантами. Марша отказалась — объяснила, что не хотела бы выглядеть так, будто «ее только что отымели „Роллинг Стоунз“ в полном составе». Затем Мик позвонил ей сам, а спустя несколько дней без предупреждения заявился в ее квартиру в Блумсбери. Когда она в изумлении попятилась от двери, он ухмыльнулся, наставил на нее палец и сказал: «Пиф-паф!» Марша не была поклонницей «Стоунз», а Мика в сравнении с эльфическим Марком Боланом считала «некрасивым, даже непривлекательным». По ее воспоминаниям, покорила ее «застенчивость и неловкость». Остаток ночи они проболтали о блюзовых клубах и общих знакомых. Чем больше Мик расслаблялся, отметила она, тем больше смягчался и прояснялся его невнятный кокни.

Под большим секретом у них начался роман, но, поскольку Марша тоже была певицей и записывалась, они вместе появлялись на публике, не вызывая подозрений, — и к тому же в Лондоне тогда почти не было папарацци. Мик называл ее — а она, как ни странно, не возражала — «мисс Пушистик». Ему нравилось, что она, в отличие от большинства женщин, при нем не слабела коленками и не взирала с обожанием, а была резка и прямолинейна («как мужик», говорил он); плюс она была образованна, любознательна и от природы стильна. Что всего лучше, невзирая на траву, которую в товарных количествах курили в труппе «Волос» и вокруг, Марша ничегошеньки не употребляла. Позже она вспоминала, что Мик часто заговаривал о злоупотреблениях Марианны, как они расстраивают и беспокоят его, как он не в силах это прекратить.

Певческая карьера Марианны застопорилась, но актерская цвела. Весной 1969 года ее пригласили играть Офелию в «Гамлете», в новой постановке выдающегося театрального и кинорежиссера Тони Ричардсона. Он женился на Ванессе Редгрейв, главной любимице публики среди молодых британских актрис, но был бисексуален и явно влюблен в Мика. Впрочем, нет сомнений, что Марианна получила роль исключительно благодаря своим талантам. Гамлета играл тридцатилетний Никол Уильямсон, которого великий театральный критик Кеннет Тайнен объявил «молодым претендентом на титул лучшего актера в мире», и среди актеров второго плана тоже значились видные фигуры — в частности, Энтони Хопкинс в роли Клавдия. Спектакль должен был некоторое время идти в «Раундхаусе», перестроенном железнодорожном депо в Кэмдене, ставшем центральной лондонской площадкой экспериментального театра и музыки; также спектакль собирались снимать и показывать в кино.

Параллели между Марианной и юной девушкой, которая измучена причудами мстительного принца Дании (о нем говорится, что «к нему пристрастна буйная толпа», словно он какой-то провозвестник рок-звездности), в итоге лишается рассудка и, по сути, кончает с собой, утопившись, были болезненно очевидны. Британская сцена никогда не видала такой истерзанной, такой душераздирающей Офелии: мертвенная бледность, темные круги под глазами — воплощение сомнительного стиля, который спустя тридцать лет назовут героиновым шиком.

Увы, то был не просто грим. Чтобы Марианна смогла пережить сцену, в которой Офелия сходит с ума, «Испанец» Тони Санчес ежевечерне доставлял ей в театр героиновые колеса. Реакция была почти неотвратима, и за кулисами ставили ведро, куда она «метала харч» прямо перед выходом на сцену. В «Фейтфулл» она признается, что во время постановки у нее был роман с Николом Уильямсоном, — нередко она играла страдания неразделенной любви сразу после секса в гримерной.

«Представление» пылилось на складе «Уорнер бразерс», но слухи о блеске Мика дошли до Тони Ричардсона, и тот предложил ему вторую крупную кинороль. Только что сняв «Атаку легкой кавалерии», превозносимую критиками и коммерчески успешную, Ричардсон собирался ставить фильм о Неде Келли, ирландско-австралийском беглом бандите XIX века, который стал народным героем, как Джесси Джеймс на американском Западе. На роль Келли он и позвал Мика, предпочтя его множеству замечательных антиподных актеров. Даже для опытного подражателя играть австралийского изгоя в блокбастере — серьезный шаг в неведомое; Мик, однако, принял вызов без малейших терзаний, предшествовавших его автопортрету в роли Тёрнера. Потом он горько пожалеет, что дал себя уговорить, но в то время «Нед Келли» казался прямой дорогой к звездности, которой не открыло «Представление».

Начало съемок в Новом Южном Уэльсе планировалось на июль, когда у Мика по-прежнему не предвиделось концертов со «Стоунз». И ему впервые предстояло играть с Марианной — ее взяли на роль сестры Келли Мэгги, существенно менее завлекательную, нежели Офелия. Она согласилась, надеясь в основном, что совместная поездка подальше от политических и сексуальных интриг при дворе «Стоунз» как-нибудь оживит их отношения.

После условного приговора по мельчайшему наркотическому обвинению два года назад Мик ни разу не сталкивался с британской полицией. Теперь власти, похоже, вновь вознамерились отправить бабочку на дыбу. Как-то раз Мик в одиночестве ехал по Кингз-роуд, и его остановили, а его «роллс-ройс» тщательно обыскали на предмет наркотиков — ничего, разумеется, не нашли. Затем вечером 28 мая, в день, когда было объявлено, что Мик играет Неда Келли, он отправился на студию звукозаписи и, выйдя из дома на Чейн-уок, обнаружил целую машину полицейских, руководимых офицером, чье имя вступало в противоречие с должностью, — детектив-сержантом Робином Констеблем.

Марианны с Миком не было (выразительная подробность их жизни того периода) — она в подвальной кухне разговаривала с Кристофером Гиббсом. «Выглянув в окно, — гласят ее официальные показания, — я увидела, что Мик задержан толпой людей. Среди них была и женщина. Все мужчины были в штатском. Я ничего не слышала, но видела, как кто-то зажал Мику рот… Я решила, что на Мика напали грабители, и выбежала из кухни вверх по лестнице к двери, которую затем открыла. На что Мик сказал: „Закрой дверь, дурында, это полиция“».

Как и при «редлендском» рейде, момент был выбран подозрительно идеально, чего на сей раз не спишешь на стукача из «Новостей мира» или еще какой скандальной газетенки. Впечатление складывалось такое, будто кого-то из приближенных подкупили, дабы застукать Мика прямо в дверях. Позже подозрение пало на шофера «Стоунз» Тома Кейлока: у того были обширные знакомства в Скотленд-Ярде и он один с точностью до минуты знал, когда жертва выйдет из дому.

Назавтра Мик и Марианна пришли в магистратский суд на Грейт-Марлборо-стрит, и им обоим предъявили обвинение в хранении кома каннабиса весом в четверть фунта; виновными они себя не признали. Обошлось без истерии и перегибов двухлетней давности. Слушания перенесли на 23 июня, и Мика отпустили под залог в 50 фунтов. Вторые слушания тоже перенесли, а он остался на свободе под залогом до 29 сентября, что позволяло ему смотаться в Австралию и сняться в «Неде Келли».

Спустя тридцать шесть лет, в 2005 году, британский полицейский архив обнародовал до сей поры конфиденциальные документы, в том числе судебные протоколы этой второй и последней антинаркотической атаки на Джаггера. Помимо прочего, там содержится заявление Мика о том, что полиция подбросила на Чейн-уок «белый порошок» (то есть героин), а детектив-сержант Констебль вымогал взятку, обещая устроить так, чтобы в этот раз — в противоположность «редлендской» истории — всю вину взяла на себя Марианна, а Мика отпустили.

Согласно заявлению Мика, находку обнаружили в картонной коробке от ювелиров «Картье». «Я увидел, как Констебль взял коробку. Я подошел, а он ее уже открыл [и] вынул сложенный лист белой бумаги… Он сказал: „Ага, ага, больше искать не придется“. Чуть раньше он спрашивал меня, где ЛСД… Он показал мне лист бумаги, и я увидел, что внутри белый порошок… Констебль лизнул палец и этот порошок попробовал. Я по собственной воле сделал то же самое. На вкус порошок походил на тальк… Я не знаю, каков на вкус героин, но этот порошок был не горький».

ДС Констебль затем якобы сказал: «Не переживай, Мик, мы разберемся… Скажешь, что ты тут ни при чем, а она [Марианна] признается». Несколько раз он спросил Мика: «Сколько дашь?» — и сам предложил взятку в «тысячу», прибавив: «Не выйдет — получишь назад». Во время предъявления обвинения в полицейском участке Челси полиция надавила, напомнив Мику, что еще одно дело, связанное с наркотиками, — и Америки ему не видать как своих ушей. Поздно ночью вернувшись домой, он тут же позвонил Майклу Хейверсу, своему консультанту на «редлендском» суде, и попросил снова выступить его адвокатом.

Белый порошок в деле вообще не фигурировал, а Мика обвинили только в хранении каннабиса. После вторых судебных слушаний 23 июня он заявил, что детектив-сержант Констебль в частном порядке сказал ему: «Четверти фунта там уже не наберется, а?» — подразумевая, что полиция уже часть продала или скурила. Констебль якобы намекнул, что каннабис подложил кто-то из его команды, но сказал: «А эти сведения будут тебе стоить большой хабары [взятки]». Мик предложил: «Киньте записку мне под дверь», — но тема дальше не развивалась. Когда в тот вечер в конторе стряпчего он подписывал показания, привычка к автографам дала себя знать, и к подписи он добавил крестик вместо поцелуя.

В итоге его признали виновным и оштрафовали на 200 фунтов и 50 гиней на судебные издержки — это вам не Лето Любви. История неплохо иллюстрирует перемену его социального статуса. Прогнувшись под давлением Миковых высокопоставленных друзей — в том числе Майкла Хейверса и депутата парламента Тома Драйберга, — полиция провела внутреннее расследование по подозрению во взяточничестве; дело вел старший офицер Скотленд-Ярда, коммандер Робин Хантли. В заключении Хантли Мик описывается как «очень умный, трезвомыслящий и известный человек, у которого много влиятельных друзей»; да уж, не прежний «грязный урод». По контрасту, Марианну явно сочли немногим респектабельнее, чем во времена меховых покрывал и батончиков «Марс», и ее показания отвергли как не имеющие касательства к делу. Все свелось к слову Мика против слова «проницательного и опытного» детектив-сержанта Констебля, и больше о деле не вспоминали.

* * *

С наступлением последнего лета шестидесятых вся лондонская рок-элита уже была в курсе, что «Роллинг Стоунз» активно ищут замену Брайану Джонсу. Как они ни старались спрятать свою «костяную ногу», запись так пока и не законченного «Let It Bleed» не позволяла притворяться дальше — и заново напоминала им о том, что они потеряли. За почти два месяца Брайану удалось приковылять в студию лишь дважды — сыграть на перкуссии в «Midnight Rambler» и на автоарфе в «You Got the Silver». Кантри-рок цвел пышным цветом, чему способствовали крупнейшие американские сессионные музыканты — саксофонист Бобби Киз, клавишники и органисты Леон Расселл и Эл Купер и гитарист-мандолинист Рай Кудер. А было время, когда Брайан умел сыграть все эти партии сам, притом стоя на голове.

Надеялись обставить его уход как-нибудь так, чтобы обойтись без личной травмы и не обидеть поклонниц «Роллинг Стоунз», — большинство из них обожали Брайана до сих пор. В то время многие звезды уходили из сложившихся групп, чтобы экспериментировать самостоятельно или объединиться со звездами из других групп в так называемые супергруппы. Сам Брайан, похоже, примирился со своим уходом и уже задумывал новые проекты — продюсерские и исполнительские. Но поскольку в прошлом он многое вложил в группу — в конце концов, он ее основал и назвал, — он рассчитывал на внушительную финансовую компенсацию.

Еще сложнее было решить, кто возьмет на себя его официальную роль соло-гитариста. Поди найди хоть вполовину такого же гениального музыканта, не говоря уж о музыканте, источавшем рисковый озорной восторг, как Брайан в лучшие годы. Сложная структура власти тоже сильно затрудняла поиски. В большинстве рок-групп, особенно в сугубо мужскую эпоху кислотного рока и тяжелого металла, соло-гитарист уступал по статусу разве что вокалисту. В «Стоунз» же это место занимал ритм-гитарист Кит, и новобранцу пришлось бы смириться с ролью второго плана, как Биллу и Чарли.

Проблему решила Марша Хант, точнее говоря, Джон Майалл, с которым она жила некоторое время еще до того, как прославилась в «Волосах». Они по-прежнему дружили, и Марша знала, что в The Bluesbreakers у Майалла играет двадцатилетний гитарный виртуоз Мик Тейлор, который как раз ищет, куда бы дальше податься. Марша рассказала об этом Мику на очередном тайном свидании, и Мик тут же призвал Тейлора на прослушивание. Этот двадцатилетка с серьезным младенческим лицом и по-девичьи густой шевелюрой совсем не походил на «Стоунз» — особенно на Мика. Однако он обладал неоспоримым талантом и, что важнее, тотчас сыгрался с Китом. Он записал риффы для двух треков «Let It Bleed» — «Live with Me» и «Country Honk», — и Мик позвал его в постоянный состав за 150 фунтов в неделю.

Итак, в конце мая настало время официально выпнуть Брайана. Поскольку в Лондоне он теперь почти не показывался, изгнали его в новом загородном доме Котчфорд-фарм под Хэрфилдом, в Восточном Сассексе. Персонажу, столь сросшемуся со своим псевдоневинным образом, вполне подходила обстановка бывшего жилища А. А. Милна, в окружении сувениров, изображающих знаменитого Винни-Пуха и его друзей — Кристофера Робина, Пятачка, Иа-Иа и Тигру. Поначалу Котчфорд был любовным гнездышком, которое Брайан делил с двойником Аниты Палленберг — Сьюки Пуатье, но к Рождеству та была сыта побоями по горло и наконец от Брайана ушла. Вместо нее появилась двадцатитрехлетняя белокурая шведка Анна Волин.

Брайан поддерживал отношения с конторой «Стоунз», по-прежнему полагал Ширли Арнольд своей личной помощницей, и управляющий директор Мик не возражал. Собственно говоря, Мик сильно за него переживал, хотя, по обыкновению, старался это скрыть. «Всякий раз, когда звонил Брайан, — вспоминает Ширли, — Мик первым спрашивал: „Как он?“» Полицейский налет на Чейн-уок упрочил это товарищество — детектив-сержант Робин Констебль годом раньше замел Брайана, и тогда тоже всплыли наркотики, о которых задержанный ни сном ни духом не ведал. Едва прилетела весть о том, что Брайан в очередной раз вернулся в «Приорат» завязывать, Мик тотчас велел послать ему цветы. Даже прославленная скаредность Джаггера в вопросах, касавшихся Брайана, отключалась. «Мик понимал, сколько Брайан вложил в группу, — говорит Ширли. — Он хотел, чтобы отступные были как можно щедрее».

До Хэрфилда от «Редлендс» — полчаса на машине по Сассексу, и Мик с Китом — не струсив и не поручив задачу третьему лицу, как битлы с Питом Бестом, — поехали увольнять Брайана сами, прихватив Чарли Уоттса на случай, если понадобится посредник. Однако на встрече Брайан обошелся без истерии и театральных поз. Договорились, что прессе скажут, будто он уходит по взаимному дружескому согласию, и в дополнение к авторским отчислениям, которые полагались ему за пластинки «Стоунз», он получит разовый платеж в 100 тысяч фунтов (сильно больше миллиона фунтов, по нынешним временам). Когда все закончилось, Брайан пожал им руки и со старомодной любезностью распрощался; лишь когда их «роллс» свернул с подъездной дорожки и исчез, Брайан вбежал в дом, ткнулся лбом в кухонный стол и разрыдался.

Назавтра в пресс-релизе конторы Леса Перрина было объявлено, что Брайан ушел из «Стоунз» по причине «музыкальных несовпадений»; описывалось это (лишь потом выяснится, что выбор слов был неудачен) как «дружеский финал». В своем заявлении Брайан объяснял, что принял это решение, поскольку «мы с остальными больше не разделяли позиций насчет наших пластинок». Заявление Мика добавляло убедительную ноту личной теплоты: «Мы решили, что ему лучше будет свободно следовать своим склонностям. Мы расстались на наилучших условиях. Мы по-прежнему друзья и, разумеется, продолжим общаться».

Летом 1969 года, как уже целых десять лет, в Лондоне было солнечно. А 7 июня молодые горожане сияли, как никогда, на бесплатном рок-концерте в одном из ухоженных королевских парков.

Для концерта выбрали Гайд-парк, 350 акров зелени между Найтсбриджем, Бейсуотером и Мейфэром, где обычно громче всего плещут весла на озере Серпентайн или вещают самопальные ораторы. Разрешение на концерт раздобыла новая промокомпания «Блэкхилл энтерпрайзес»; их звездным клиентом стала супергруппа Blind Faith, куда вошли Эрик Клэптон и Джинджер Бейкер из Cream, Стив Уинвуд из Traffic и Рик Греч из Family. На широкой поляне в северо-восточном углу парка, возле Мраморной арки, соорудили сцену, и зрители сидели на траве или в шезлонгах, в двух шагах от проезжей части. На концерт пришли 150 тысяч человек — крупнейшая толпа в Лондоне со времен Второй мировой. Несмотря на грызню за места получше и на невыносимую жару — таскать с собой воду в бутылках тогда еще было не принято, — на концерте не было отмечено ни единого случая драк, пьянства или обезвоживания.

Blind Faith собрались лишь недавно, и их программа — в том числе кавер «Under My Thumb» «Стоунз» — едва ли оправдывала поднятую вокруг них шумиху. Но доброжелательная атмосфера единства была уникальна — ничего подобного не случалось с Монтерея. В VIP-зоне организатор и ведущий концерта Сэм Катлер столкнулся с Миком — тот бродил в обществе Марианны и Николаса, восхищенный, как и все прочие. Вечером Катлер отправился на концерт в Королевский Альберт-холл и снова встретил Мика — на сей раз без Марианны и Николаса, а, напротив, с Маршей Хант. Мик был весьма воодушевлен — он понял наконец, как возродить концертную жизнь «Стоунз» и представить публике нового соло-гитариста. Они тоже дадут концерт в Гайд-парке.

Как всегда бывало, едва Мик принимал решение, события разворачивались стремительно. На логистику наняли «Блэкхилл энтерпрайзес», ведущим снова позвали Сэма Катлера. Невзирая на повальный хипповый альтруизм, Катлер вынужден был разъяснять, что бесплатный концерт вовсе не дешевле коммерческого. Мик выкрутился изящно — продал права на телевизионный показ «Гранаде ТВ», которая, по сути дела, финансировала концерт, а за это получала эксклюзив на «Стоунз» и лично Мика, на сцене и вне сцены.

Приложил руку и Рок Скалли, менеджер легендарной сан-францисской группы Grateful Dead, проездом оказавшийся в Лондоне. Скалли воодушевленно рассказывал о бесплатных калифорнийских фестивалях, где организаторы нанимали «Ангелов ада» для охраны электрогенераторов, — байкеры парковали мотоциклы вокруг, что создавало эффективный — но, подчеркнул Скалли, мирный — защитный кордон. Катлер вспоминает, как Мик сказал тогда, что не прочь и сам выступить в Калифорнии на таких условиях.

Итак, первый за два с лишним года концерт «Стоунз» был назначен на 5 июля. Им предстояло воскреснуть в паре кварталов от тех пабов и клубов Сохо, где когда-то их бесцеремонно пробудил к жизни Брайан Джонс. О чем никто и не вспоминал, пока за два дня до концерта Брайана не нашли мертвым в бассейне.

* * *

Смерть его превратится в самый знаменитый детектив поп-музыки. Он прекрасно плавал, но утонул на глубине нескольких футов; он вполне мог крикнуть Анне Волин и другим гостям, а те с легкостью пришли бы к нему на помощь. Внезапные, одинокие, необъяснимые смерти — судьба многих крупных рок-музыкантов: за Брайаном Джонсом вскоре последуют Джими Хендрикс, Дженис Джоплин и Джим Моррисон. Но редкая смесь гениальности и самоуничтожения, а также тот факт, что самая декадентская рок-звезда в истории почила в саду, посвященном Винни-Пуху, породили беспрецедентный интерес и невероятное количество версий и теорий заговора, достойных убийства Кеннеди.

Следствие пришло к выводу, что утопление случилось в результате «несчастного случая», который объясняется уровнем наркотиков и алкоголя в крови, а также физическим состоянием Брайана, для двадцатисемилетнего человека просто ужасающим. Однако среди журналистов и телеведущих не угасло подозрение, что Брайан Джонс был убит, а кто-то из лагеря «Стоунз» помешал убийце или убийцам предстать перед судом. Гадая о мотивах, чаще всего (и без малейших тому доказательств) предполагают, будто Брайан, хоть и ушел из группы якобы по взаимному согласию, все равно представлял для остальных угрозу или знал некую страшную тайну, которую грозился обнародовать.

В бесчисленных статьях и документальных фильмах, что пишутся и снимаются с 1969 года, «Стоунз» никогда не обвиняли в причастности к якобы убийству или заговору. Их, однако, немало упрекали в черствости, с какой они уволили основателя группы, пустив его ко дну метафорически задолго до того, как он утонул взаправду. Мика неизменно изображают равнодушным эгоистом, который наплевал на судьбу Брайана, не дрогнув украл у него лидерство, а после его смерти ни разу о нем не вспомнил. Как мы уже видели и не раз увидим снова, все это бесконечно далеко от истины.

Судя по всему, доконали Брайана не спиртное и наркотики, но отчаянная потребность в дружбе — тем более теперь, когда «Стоунз» остались в прошлом. На ремонт Котчфорд-фарм он нанял местного строителя по имени Фрэнк Торогуд, приятеля Тома Кейлока, успевшего поработать и у Кита в «Редлендс». Торогуд бесстыдно пользовался положением Брайана, тормозил работу, тянул из Брайана деньги, а между тем бесплатно жил с подругой в квартире над гаражом.

Спустя двадцать шесть лет Торогуд, уже умирая от рака, на смертном одре якобы признался Кейлоку, что утопил Брайана случайно, — они остались вдвоем и дурачились в бассейне. Но остаются непроясненные вопросы — например, сколько же народу было тогда в Котчфорд-фарм и что случилось со множеством вещей и личных бумаг Брайана, исчезнувших сразу после его смерти? Расследование, проведенное полицией Сассекса — в том числе теми, кто обыскивал Мика и Кита в 1967 году, — позже было серьезно скомпрометировано; не однажды (последний раз — в 2010 году) поступали предложения провести повторное расследование.

Около полуночи 2 июля, когда умер Брайан, «Стоунз» в новом составе были вместе — они круглосуточно вкалывали в студии «Олимпик», заканчивая «Let It Bleed». Новость им по телефону сообщили Ширли Арнольд и пресс-агент Лес Перрин в третьем часу ночи. Сессию прервали, группа разошлась по домам, а затем в полном шоке собралась на Мэддокс-стрит. Чарли Уоттс плакал, а Мик — как вспоминает Ширли — рассеянно бродил туда-сюда, то и дело пиная собачью поилку на полу.

Первым делом, конечно, решили, что концерт в Гайд-парке отменяется. Но после нечаянных слов Чарли родилась другая идея. К вечеру ближе Мик дал интервью лондонской «Ивнинг стандард» и сказал, что концерт состоится, но станет концертом памяти Брайана. После этого он вернулся к делам — в «Самых популярных» на Би-би-си дебютировала «Honky Tonk Women», затем в загородном доме принца Руперта Лёвенштайна состоялся «белый бал», где присутствовала, помимо прочих, сестра королевы принцесса Маргарет.

О Брайане в прессе Мик говорил великодушно и тепло (в отличие от Пола Маккартни и Джорджа Харрисона, которые на смерть Джона Леннона одиннадцать лет спустя отозвались весьма легкомысленно): «Я просто за него молюсь. Я надеюсь, он получит благословение, надеюсь, он обрел покой… Брайан будет с нами на концерте. То есть правда — он будет там. Я не верю в западный траур. Понимаете, я не могу вдруг надеть длинную черную вуаль и уйти в горы… Я хочу сделать так, чтобы прощание с Брайаном было как можно счастливее». Но поистине достойно Оскара Уайльда высказался Пит Таунсенд из The Who: «Для Брайана это нормальный день. Ну, он ведь ежедневно умирал».

«Стоунз» давно не выступали, вкусы и манера презентации в рок-музыке успели измениться, и неясно было, сколько человек придет в Гайд-парк их слушать. Многочисленные преданные поклонники Брайана вполне могли отвергнуть Мика Тейлора и тысячами бойкотировать концерт, хоть он и посвящался памяти бывшего соло-гитариста. Даже Мик нервничал, предвкушая выход на сцену; до 150 тысяч, собранных Blind Faith, им, конечно, недотянуть.

Двое суток перед концертом они с Китом составляли сет — четырнадцать песен — и репетировали с группой, поскольку большинство этих вещей на сцене еще не звучали. Удобства ради они воспользовались подвальной студией «Битлз» в доме 3 по Сэвил-роу; этажом выше Джон и Йоко выступали за мир. Тремя этажами выше сидел Аллен Клейн — он увлекся «Битлз», про все остальное позабыл и не знал, что «Стоунз» больше не у него в кармане.

Погода стояла прекрасная, но от лондонской пыльцы у Мика впервые со школы разыгралась сенная лихорадка, развившаяся в целый ларингит. В понедельник ему предстояло лететь в Австралию на съемки «Неда Келли» — он только что узнал, что еще не оконченные слушания по делу о хранении наркотиков путешествиям не помешают. Создатели фильма заподозрили, что рок-звезда чересчур ненадежна, и намекали, что обратятся к юристам, если Мик не прибудет на площадку вовремя, в добром здравии и готовым к работе. Но как ни поверни, концерт не отменишь.

Было ясно, что его сценический наряд — вопрос первостепенной важности. К 1969 году рок-звезды на сцене, как и их слушатели в зале, появлялись в хипповских шмотках, бесцветных и бесформенных, однако этот концерт, как никакой другой, требовал некоего портновского изыска. Сначала Мик попросил кутюрье Осси Кларка сшить костюм из змеиной кожи, но затем сообразил, что в такую жару испечется в нем заживо. Потом в бутике «Мистер Фиш» он нашел белый хлопковый костюм: пиджак — с кружевами на груди, с широкими рукавами и оборчатым подолом — был совершенно женским, даже на фоне межгендерного гардероба тех времен. Костюм сшили для американской звезды кабаре Сэмми Дэвиса-мл., но Мик одолжил его на концерт в Гайд-парке, а предварительно продемонстрировал принцессе Маргарет и другим аристократическим гостям на балу у принца Руперта (куда одна Марианна, нарушив этикет, явилась, облачившись с ног до головы в черное). Костюм из «Фиша» был легкий, летний и уместный: во многих культурах белый — цвет траура.

Ранним субботним утром стало ясно, что концерт Blind Faith был просто разогревом и узреть возвращение «Стоунз» явятся около 250 тысяч человек. «Блэкхилл энтерпрайзес» искусно возвела под навесом сцену высотой в шесть с лишним футов и тридцатифутовые башенные подмостки для дополнительных динамиков, которые в открытом зале такой площади будут кстати. Мик велел оформить сцену естественно, чтобы сочеталось с обстановкой, и на сцене стояли пальмы в горшках, а задником выступала увеличенная групповая цветная фотография с разворота конверта «Baggers Banquet». Мик также решил, что VIP-зоны за сценой не будет. «Стоунз» подождут в номере отеля «Лондон-Хилтон» на Парк-лейн, возле Эпсли-хауса, а когда настанет пора, приедут к сцене в бронеавтомобиле.

Списав с калифорнийских фестивалей по рассказам Рока Скалли, для охраны сцены привлекли пятьдесят «Ангелов ада». Нововведение это должно было показать, что, невзирая на экскурсии в мир детей цветов, «Стоунз» не смягчились; они по-прежнему изгои рока, и охраняют их опасные изгои дороги, на мотоциклах и в черной коже. Британские «Ангелы», впрочем, лишь на первый взгляд напоминали своих устрашающе зверских американских соратников — они даже не входили в международное братство «Ангелов». Они тоже расписывали себя татуировками, утыкивали заклепками и украшали нацистскими шлемами и свастиками, но оставались хиленькой тусовкой, которой за охранные услуги было обещано всего лишь по чашке чая.

В остальном же вопрос безопасности даже не всплывал. В Гайд-парке свои крупные полицейские подразделения, в том числе конная полиция и кинологи; они стояли на страже, но работы им почти не досталось. За весь день случилось всего двенадцать арестов за мелкие правонарушения, была конфискована горстка ножей и четыремстам людям оказали помощь в связи с тепловым ударом.

Перед «Стоунз» выступила череда не слишком опасных групп — King Crimson, Family, Screw, The Battered Ornaments, Third Ear Band, а в память о старых временах — последняя блюзовая группа Алексиса Корнера New Church. В отсутствие VIP-зоны почетных гостей посадили по бокам от сцены или на башенных подмостках. Пришли Пол Маккартни с новоиспеченной женой Линдой, Эрик Клэптон с новоиспеченной подругой Элис Ормсби-Гор (Микова тяга к аристократии оказалась заразна). Марианна и Николас вместе с Миком доехали до становища «Стоунз» в «Лондон-Хилтоне», затем их усадили справа от сцены. Марианна еще была коротко стрижена для роли Офелии; по ее словам, она «была страшна как смерть… от шмали тошнит, на героиновом отходняке, голодная, бледная, зеленоватая и вся в прыщах». На подмостках она видела фигуру с огромной «афро», в костюмчике из белой оленьей кожи. Не устояв перед соблазном, Мик позвал и Маршу Хант.

Никто в этой толпе, рассевшейся на травке, и понятия не имел, чего ждать, — каким Мик явится к публике после такого перерыва? Никто и не догадывался, что он выйдет в белом костюме, который, несмотря на брюки клеш, больше всего напоминал праздничное девчачье платьице с кружавчиками, в собачьем ошейнике с металлическими заклепками и в густом макияже. И тем более не предполагали они, что, поприветствовав их а-ля негритянка с глубокого Юга — «И-и-и-так!», — белая фигура в оборках и рюшах отбудет в глубину сцены и принесет оттуда на редкость неуместный предмет — книжицу в твердой обложке.

— Так… ну вот что, угомонитесь-ка ненадолго, — велел, а не попросил он, будто превратившись в своего отца Джо перед огромным и вялым классом на уроке физкультуры. — Потому что я хочу кое-что сказать о Брайане… о том, что мы чувствуем теперь, когда он так неожиданно ушел.

«Кое-что» оказалось фрагментом из поэмы Перси Биши Шелли 1821 года «Адонаис» на смерть Джона Китса — не короткая цитата, а целых две строфы, продекламированные серьезно и ровно; невнятный кокни и кэмповый дикси чудесным образом испарились.

Поэтический настрой этим не ограничился. На сцене стояли коричневые картонные коробки, где прятались 2500 белых бабочек, которых, едва замолкли слова Шелли, вытрясли на толпу. Эти символы — теперь скорее Брайана, нежели Мика, ибо кого из них в итоге сломали на дыбе? — купили за 300 фунтов, а Управление королевских парков разрешило выпустить лишь при условии, что все они стерилизованы и среди них нет капустниц, которые жуют листву (вообще-то, в основном капустницы там и были). Из-за жары многие умерли еще в коробках, но внушительная стайка вырвалась на волю и отправилась пожирать окрестные сады.

Первым номером «Стоунз» стала «I’m Yours and I’m Hers» техасца-альбиноса Джонни Уинтера, любимая песня Брайана, но едва ли тактичный выбор со стороны Мика, выступавшего перед Марианной и Маршей одновременно. И с первых же нот даже этой лобовой и тяжелой рок-композиции стало болезненно ясно, до чего группа не готова. Гитары Кита и Мика Тейлора, так гармонично сыгравшиеся при первой встрече, превратились в два отбойных молотка, которые разобиделись друг на друга и теперь бьются насмерть. Ударные Чарли и бас Билла словно растаяли в желе. Только кружевная фигура Мика абсолютно собранна, шагает по незримой беговой дорожке, много лет назад слизанной у Джеймса Брауна, поет в два стянутых скотчем круглых микрофона. «Темп держи! — то и дело через плечо шипел он Киту. — Держи темп!»

Но мусор, сбивки и микрофонный фидбек никого не волновали. Собравшиеся четверть миллиона зрителей радовались, что «Роллинг Стоунз» вернулись к ним, возродились этим золотым вечером возле Бейсуотер-роуд, как «Битлз» необратимо скончались на холодной мейфэрской крыше пятью месяцами раньше. Мик Джаггер вернулся, в своем белом кукольном платьице и с книжкой стихов он еще гуще пропитан сексом и шокирует еще больше прежнего; он — непобедимый король, а равно королева рока.

Было, однако, некое существенное отличие от живых концертов трехлетней давности. Музыка «Стоунз», похоже, растеряла прежнюю способность возбуждать насилие и хаос. «Satisfaction», «Jumpin’ Jack Flash», даже «Street Fighting Man» прогремели одна за другой, но не набросили ни тени на море счастливых лиц и машущих рук и растворились среди древесных крон и гостиниц Парк-лейн. Шестифутовая высота не позволяла воинственным поклонницам добраться до Мика, который когда-то уворачивался от них, точно от дождя метеоритов в течке. Временами одинокая фигура совершала восхождение по плечам друзей, но ее мигом брали за шкирку и, как она ни ерзала, выпроваживали за раскидистые кулисы. Эту задачу решали личные телохранители музыкантов, а не «Ангелы ада» — те весь концерт простояли под сценой. Позже в конфиденциальном полицейском рапорте их объявили «совершенно неэффективными» в роли охраны и абсолютно безвредными.

И впервые — если не считать закопанного в архивах «Рок-н-ролльного цирка» — Миково выступление не обошлось без стриптиза. Кружевное платьице было сорвано и отброшено после первого получаса, вскоре за ним последовал ошейник с заклепками — Мик остался в фиолетовой маечке и белых клешах и беспрестанно подмигивал голой полоской живота. Интимное пространство сцены в эпицентре громадной толпы стало ареной для шоумена (если, конечно, «мен» здесь — уместное слово), какого аудитория Джаггера еще никогда не видела. То он катался и извивался, словно и впрямь в тисках насильника и убийцы из «Midnight Rambler», то сек сцену ремнем; в какой-то момент — трудно поверить своим глазам — он упал на колени, между бедрами воздев двойной микрофон, наклонился, разметав над ним волосы, и как будто осуществил величайшую мечту нарциссиста, сам у себя отсосав.

В финале они сыграли восемнадцатиминутную версию «Sympathy for the Devil» в сопровождении традиционных африканских барабанщиков при полном параде; впрочем, этот мрачнейший из маскарадов на солнышке и в потоках радости как-то растерял зловещесть. Под занавес «mayne of wealth and taste» снова продемонстрировал мастерскую власть над аудиторией, угомонив ее, точно родитель — расшалившихся детей: «И-и-и-так… Нам пора… Мы отлично провели время… Отлично провели время…»

250 тысяч перегревшихся на солнце людей ушли мирно, как и пришли, а пять тонн мусора, разбросанного по траве, собрала армия добровольцев (за что каждому досталось по синглу «Honky Tonk Women»), и парк стал чище, чем в любой другой субботний вечер.

 

Глава 13

Кишка не тонка

Утром в понедельник Мик, по обыкновению полный неодолимой энергии, улетел с Марианной в Австралию на съемки «Неда Келли». По прибытии в Сидней она стала второй его любовницей, пытавшейся покончить с собой (первой, как мы помним, была Крисси Шримптон в 1966 году).

Как она вспоминала впоследствии, до крайнего шага ее довели несколько факторов: отчуждение Мика, побочные эффекты наркотиков, потрясение от смерти Брайана Джонса, унижение оттого, что в Гайд-парке пришлось делить внимание с Маршей Хант (и вдобавок Марианна знала, что в тот же вечер Мик под предлогом концерта Чака Берри и The Who в Королевском Альберт-холле отправился на свидание с Маршей). Не способствовало и то, что день за днем она играла Офелию и ее доводил до суицида другой харизматичный, но неприступный кавалер, к которому «пристрастна буйная толпа».

Чаша переполнилась, когда они въехали в отель «Шеврон-Хилтон» над Сиднейским заливом. Мик уснул, а Марианна села за туалетный столик, и ей показалось, что из зеркала на нее смотрит Брайан. Она хотела прыгнуть с четырнадцатого этажа, но окна были закрыты и закрашены, поэтому она проглотила 150 таблеток барбитурата под названием туинал — хватило бы убить троих — и запила их доставленным в номер горячим шоколадом.

Мик проснулся вовремя и успел отвезти ее в больницу Сент-Винсент, где врачи умудрились промыть ей желудок, прежде чем барбитураты необратимо повредят мозг. Естественно, вызвали полицию, которая — памятуя о меховых покрывалах и шоколадках — поначалу сочла все это итогом неудачной наркоманской оргии. Самаритянина Мика ненадолго заподозрили и жестко допросили насчет того, где Марианна раздобыла столько туинала и не скармливал ли Мик ей таблетки собственноручно.

Спустя пару часов он выступил на пресс-конференции перед полным залом австралийских журналистов, которых приветствовал сиплым кокни: «У-у-утрхо добр-рхое!» — будто никаких забот на этом свете у него нет. Режиссер Тони Ричардсон извинился за небольшую задержку, объяснив, что у Марианны «упадок сил» после долгого перелета. И не догадаешься, что Мику не терпится слинять, — он заявил, что очень серьезно относится к роли Неда Келли, хоть и надеется, что сниматься будет весело, и пошутил насчет «инцестуальных отношений» с Марианной в роли сестры Келли.

Потом, когда стала известна истинная природа ее «упадка сил», все переменилось, и те самые журналисты, которых Мик очаровывал с утра, осадили больницу, уже даже не притворяясь, будто играют по цивилизованным правилам. Когда один фотограф просочился мимо охраны к ней в палату, Лесу Перрину пришлось удерживать Мика физически. Никакой «тирании клевизны» Марианна не увидела бы в этом человеке, который яростно рвался из хватки Перрина и орал: «Он у меня получит… он у меня получит!»

Доктора спасли Марианне жизнь, но она шесть дней провела в коме; казалось, никакая медицина оживить ее не способна. Из Великобритании к ее постели примчалась баронесса Эриссо; опасаясь, что надежды больше нет, она вызвала католического священника, и тот Марианну соборовал.

Марианна провела эти дни в живописной грезе, где в каком-то царстве между жизнью и смертью беседовала с Брайаном Джонсом. Эту встречу она отчетливо запомнила — Брайан ни словом не обмолвился о том, что его убили, лишь слегка недоумевал, обнаружив, что покинул мир живых. На третий день ее комы в элегантном челтнемском доме состоялись его похороны. Присутствовали 500 человек, в основном горюющих девушек, а среди цветов стоял гигантский венок: «От Мика и Марианны с любовью». Священник попросил собрание помолиться не только за этот камень, которому теперь предстоит сидеть на месте, все равно не наживая добра, но и за почти безжизненную девушку на другом конце света.

В итоге, вспоминает Марианна, она услышала, как три голоса зовут ее вернуться в мир живых — мать, Николас и Мик. Когда она открыла глаза, Мик был рядом и держал ее за руку (хотя он, неисправимый прагматик, между бдениями в больнице втискивал съемки). «Ты вернулась», — сказал он. «Да меня дикими конями не оттащишь», — еле слышно отвечала она.

Когда она окрепла, мать перевезла ее в монашескую больницу, где было поспокойнее. («В монастырь — и поскорее», — безжалостно советует Гамлет Офелии посреди ее страданий.) Мик снова отправился на съемочную площадку Неда Келли, где роль Мэгги уже отдали австралийской актрисе Дайан Крейг. Он ужасно тревожился и с площадки непрестанно писал Марианне «чудесные письма, — расскажет она потом, — полные раскаяния, мольбы о прощении».

Съемки проходили в основном под Бёрдвудом, в Новом Южном Уэльсе, где родилась и провела первые два года жизни мать Мика Ева. В австралийской прессе поднялась буча — не только потому, что национального народного героя играет «бриттый», но и потому, что, вообще-то, Келли действовал в соседнем штате Виктория.

Жил Мик на маленькой ферме возле Пейлрэнга, милях в тридцати от Канберры, деля скромное бывшее обиталище пастуха с Тони Ричардсоном и продюсером Нилом Хартли. Июль в Новом Южном Уэльсе самый холодный месяц в году, а действие фильма происходило по большей части на натуре, что требовало от Мика всей спортивности и выносливости, на какие он был способен. Съемки оказались не такие беспроблемные, как на «Представлении», плюс Марианнина попытка самоубийства, — можно подумать, в первый день ритуально исполнили «Sympathy for the Devil». Участники съемочной группы вечно болели, какие-то костюмы сгорели при пожаре, а Марк Макманус, игравший подручного Келли Джо Бёрна, еле избежал серьезного увечья, когда нечаянно перевернулась тележка, на которой он ехал. Пошла вторая неделя; Мик надавил на спусковой крючок реквизитного пистолета, патрон разорвался в казеннике, и Мику сильно обожгло правую руку. Ему было больно, рукой он пользовался с трудом, но настоял на продолжении работы.

Засыпая письмами Марианну, он постоянно писал и Марше — «смешные, грустные, задумчивые, глубокие, проницательные, трогательные» послания, как скажет потом она, в том числе одно особенно милое, в котором подбадривал Маршу перед ее участием в фестивале на острове Уайт, где хедлайнером был Боб Дилан. Другое письмо, датированное воскресеньем, 20 июля, днем первой высадки на Луну, было озаглавлено «Воскресенье на Луне». Первое время он не мог удержать авторучку забинтованной правой рукой и писал Марше левой.

Съемки длились с утра до ночи, каждый день нужно было учить реплики на завтра, но и материал для «Стоунз» тоже требовалось создавать. Мик прихватил с собой тетрадку — в ней он записывал идеи для песен, и никогда с ней не расставался — и новую электрогитару, которая сильно помогла восстановить подвижность обожженной руки. Как-то раз, сидя в одиночестве на холоде и думая о Марше, он набросал текст под замечательно бездумным предварительным названием «Black Pussy». Название сменилось не менее двусмысленным «Brown Sugar» — синонимом межрасового секса (особенно в смысле батончиков «Марс») и темного уличного героина. В знакомой обстановке города «Noo Awleans» фигурировали рабовладельческие рынки XIX века, случайные изнасилования молодых рабынь белыми работорговцами, девушки, теряющие невинность, и матери, меняющие молодых любовников. Даже в те времена еле сформулированного феминизма и нулевой политкорректности он и сам слегка удивился своему порыву упомянуть «все ужасы в один присест».

Порою знаменитые друзья режиссера Тони Ричардсона заезжали на площадку и останавливались в том же доме, где жили Тони и Мик. Среди них был шестидесятипятилетний писатель и поэт Кристофер Ишервуд, который прибыл из самой Калифорнии с любовником Доном Бакарди, на тридцать лет его моложе. Прославленный автор «Прощай, Берлин!» и близкий друг Уистана Хью Одена ожидал встретить наглого звездного мачо, но застал Мика в режиме серьезных киносъемок — то есть в лучшем виде. «[Он] очень бледен, тих, уравновешен, весел, уродливо-прекрасен… почти лишен тщеславия, — отмечено в дневниках Ишервуда. — Он почти не поминает о себе и своей карьере… можно говорить с ним часами и так и не узнать, чем же он занимается. Кроме того, он вполне способен веселиться вместе со всеми, кривляться, развлекать, ладить с людьми и вести серьезный разговор тет-а-тет с теми, кто этого хочет. Он серьезно, но отнюдь не претенциозно говорил о Юнге и об Индии… вообще о религии. Он, похоже, терпим и совершенно не стервозен».

При Ишервуде до Тони Ричардсона дошла весть о том, что в Пейлрэнг направляется группа студентов Канберрского университета — хотят похитить Мика и запросить тысячу долларов выкупа на благотворительность. Похитители так и не появились, но десять местных полицейских всю ночь продежурили в кухне, не подозревая, что обитатели дома за стенкой курят траву. Спустя пару дней Марианну выпустили из монастыря, и она приехала к Мику, отчего, с точки зрения Ишервуда, их общее жилье превратилось в «самый потрясающе дикий дом в Австралии».

После всего, что они пережили в Сиднее, дикость меньше всего интересовала Мика и Марианну. Австралийская поездка, которая должна была их сблизить, завершилась через месяц, когда Марианна улетела в Швейцарию лечиться у психиатра — за счет бесконечно щедрого Мика. В Швейцарии она отыскала врачиху, которая поняла ее состояние и взаправду помогла. Но за все это кругосветное путешествие сквозь боль ни единая живая душа не посоветовала ей отказаться от наркотиков.

В тетрадке у Мика появился текст для новой песни Джаггера — Ричарда, вдохновленный вялой шуточкой Марианны по возвращении к жизни, — мол, меня даже дикие кони не оттащат. То была его первая настоящая песня о любви, не тираническая и не клевая, полная угрызений, перемешанных с беспомощностью, слова о том, что он по-прежнему рядом: «I watched you suffer a dull, aching pain / Now you decided to show me the same / No sweeping exit or offstage lines / Could make me feel bitter or treat you unkind».

Через несколько дней после возвращения в Лондон кто-то взломал его машину — исчезли кое-какие мелочи, в том числе тетрадка с текстом «Wild Horses», который он, как водится, не удосужился заучить. Вместо того чтобы обращаться в полицию, которая не посочувствует и вряд ли поможет, он поручил Лесу Перрину опубликовать обращение в газетах: если вернете тетрадь, получите награду, и мы ни о чем вас не спросим. Через несколько часов некий аноним позвонил Ширли Арнольд в контору «Стоунз» и сказал, что тетрадь у него и он хочет за нее 50 фунтов. «Я сказала Мику, а он ответил: „Я дам ему тридцать“, — вспоминает Ширли. — Тетрадь была ему драгоценна, а он все равно сбивал цену. И мужик согласился на тридцатку».

Договорились, что Ширли встретится с анонимом в главном зале вокзала Ватерлоо, передаст деньги и заберет тетрадь. Она ужасно нервничала — вдруг мужик придет грубый, хуже того, опасный, а она тут одна, — но ей и в голову не пришло возразить, до того она была предана Мику. Лишь когда обмен состоялся, она сообразила, что ее все-таки не послали на вокзал в одиночестве: новый молодой шофер Мика Алан Данн стоял неподалеку и за ней приглядывал.

Великобритания снова прочувствовала «Роллинг Стоунз», и настало время переходить к следующему пункту Микова плана возрождения группы — пункту, который был еще важнее. Принц Руперт Лёвенштайн закончил проверку их финансов, и результаты вышли отнюдь не радостные. Принц Руперт настоятельно рекомендовал срочно ехать на гастроли в Штаты, лучше всего — до конца года. Мик согласился, более того, был полон решимости сделать так, чтобы доходы с этих гастролей не ухнули в ту же черную дыру, где в последние годы пропадали другие чеки группы. Иными словами, Аллен Клейн должен уйти.

Пока Мик был в Австралии, Кит в Лондоне, ради моральной поддержки прихватив Сэма Катлера, объявил Клейну, что тот уволен. Все, впрочем, понимали, что так запросто проблема не решается. Поэтому Мик и принц Руперт придумали план — как ослабить хватку Клейна постепенно, а не перерубать ему запястье одним ударом мачете. Клейнов племянник Рон Шнайдер работал на «ABKCO» еще до контракта компании со «Стоунз», и все они его любили. Шнайдер как раз недавно ушел из компании, утомленный одержимым контролем Клейна, и собирался заняться менеджментом самостоятельно. В этот удачный момент Мик позвонил ему с площадки «Неда Келли» и попросил устроить группе первые за три с лишним года американские гастроли в начале ноября.

По воспоминаниям Шнайдера, когда он сообщил об этом дяде, тот «как с цепи сорвался»; однако Клейн уже так погряз в проблемах «Битлз», что на былой пыл негодования его не хватило. Он лишь потребовал, чтобы гастроли управлялись из нью-йоркской конторы «ABKCO»; поначалу Шнайдер так и делал, а затем тихой сапой перенес работу к себе домой в Ривердейл. Как ни странно, Клейн даже согласился на создание компании «Стоун продакшнз» под совместным управлением Шнайдера и принца Руперта; все доходы от гастролей будут выплачиваться ей.

Первые переговоры Шнайдера принесли замечательный отклик от крупнейших концертных площадок Америки, в том числе нью-йоркского «Медисон-сквер-гардена» и лос-анджелесского «Форума». Проблема заключалась в том, что гастроли таких масштабов требовали щедрого финансирования, а поскольку миллион долларов авторских отчислений до сих пор был заморожен на общем банковском счете «Стоунз» из-за тяжбы Олдэма и Эрика Истона, счет этот был практически пуст. Единственный небольшой аванс в 15 тысяч долларов, который пообещало агентство «Уильям Моррис», не покрыл бы даже счет Кита за выпивку в гримерной. Шнайдер решил с каждой площадкой договариваться отдельно: заключить сделку на 75 процентов сборов, а 50 процентов прогнозируемого дохода — авансом.

Была и еще одна крупная закавыка — долгое время за нее нес ответственность Брайан, однако теперь дело было в Мике. В мае у него нашли каннабис — мягко говоря, было крайне маловероятно, что американская иммиграционная служба даст ему визу. Джон Леннон в тот период на своем счету тоже имел похожее «преступление против морали», и ему отказали в визе на срок гораздо короче и без публичных выступлений. Однако Леннон при любой возможности поносил американский империализм, а Мик нынче старался ни словом не обижать власти США. По счастью, среди знакомых «Стоунз» был один чиновник в консульском департаменте американского посольства на Гроувнор-сквер, куда Мик когда-то ходил протестовать против войны во Вьетнаме. В обмен на сладкие конфетки — в том числе на полностью оплаченный отпуск на юге Франции — этот дружественный инсайдер устроил им выдачу визы.

Последние месяцы шестидесятых превратились в торжество бесконечного, казалось бы, милосердия рок-музыки и способности ее аудитории мирно собираться неисчислимыми толпами. В Гайд-парке уже сыграли Blind Faith и «Стоунз», на острове Уайт — Боб Дилан. Затем в середине августа рекордные 500 тысяч человек три дня тусовались на молочной ферме под Вудстоком, штат Нью-Йорк, где слушали тридцать два музыкальных сета, в том числе Grateful Dead, Crosby, Stills and Nash, Jefferson Airplane, The Who и Джими Хендрикса; эту толпу — вдвое больше, чем в Гайд-парке, — не согревало солнышко, но поливал дождь, и все они месили грязь, что, однако, не мешало всеобщей эйфории, взаимной поддержке и полнейшему отсутствию склонности к разрушению и насилию.

Впрочем, уже мелькали основания подозревать, что у этой солнечной улыбчивой контркультуры имеется зловещая оборотная сторона. Как раз перед Вудстоком глава калифорнийской хипповской коммуны, неудачливый автор песен Чарльз Мэнсон, отправил своих молодых подопечных в смертоносный поход, вдохновленный песней «Битлз» «Helter Skelter». За две ночи так называемая семья Мэнсона убила семь случайных людей, в том числе жену режиссера Романа Полански, киноактрису Шерон Тейт на сносях, и кровью расписала стены богатого дома Полански цитатами из популярных песен. Как выяснилось позже, один из убийц заявлял, будто он «дьявол и пришел выполнить работу дьявола».

Дьявольскую работу как раз и славили новый фильм «Пробуждение моего демонического брата» Кеннета Энгера (чей бывший любовник Бобби Босолей присоединился к семье Мэнсона) и музыкальное сопровождение к нему на синтезаторе «Муг», написанное Миком Джаггером, самым известным адептом Сатаны. Дабы подчеркнуть эту связь — а Мик-то думал, что обрубил ее навсегда еще несколько месяцев назад, — Энгер перемежал голых юношей на языческих распятиях с белой фигурой на сцене в Гайд-парке.

«Стоунз» в лице Мика тщательно воздерживались от любых выступлений, грозящих дестабилизацией американского общества, а вот тезку группы, калифорнийский журнал, подобные соображения не останавливали. «Роллинг Стоун» превратился в издание не только музыкальное, но и радикально политическое и недавно объявил 1969 год «годом американской революции». Многие легковерные люди — особенно в мировом центре легковерности, располагающемся в Калифорнии, — считали, что «Роллинг Стоун» выступает от имени «Роллинг Стоунз», и ожидали, что грядущий приезд группы спровоцирует искомую революцию, а если этому поспособствуют прирученные Миком темные силы — что ж, тем лучше.

Чиновник (неизвестного пола) американского посольства в Лондоне, выдавший Мику визу, может, и задумался бы, попадись ему на глаза брошюра, которую распространяли в Окленде. «Поприветствуем „Роллинг Стоунз“, — говорилось в ней, — наших товарищей по отчаянной борьбе против маньяков, прибравших к рукам власть. Революционная молодежь мира слушает вашу музыку и вдохновляется на беспощадные выступления… подонки слышат вас в наших крошечных транзисторах и знают, что им не избежать крови и огня анархической революции… Товарищи, вы вернетесь в эту страну, когда она освободится от тирании государства, и сыграете свою замечательную музыку на фабриках, управляемых рабочими, под сводами опустевших ратуш, на развалинах полицейских участков, под трупами повешенных священников, под миллионом красных флагов, реющих над миллионами анархистских коммун… „РОЛЛИНГ СТОУНЗ“, МОЛОДЕЖЬ КАЛИФОРНИИ СЛЫШИТ ВАШ ГОЛОС! ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ!!!»

* * *

27 октября Мик объявил расписание гастролей — двадцать восемь концертов — перед толпой журналистов на пресс-конференции в лос-анджелесском отеле «Беверли-Уилшир». Он уже три недели пробыл в Лос-Анджелесе с Роном Шнайдером, готовясь к величайшему наступлению «Стоунз» на американские органы чувств со времен «Шоу Эда Салливана» в 1964 году. Одновременно с началом гастролей должны были выйти альбом «Let It Bleed» и сборник золотых хитов «Through the Past Darkly» (на конверте поместили последнюю фотографию Брайана Джонса с группой), а также специальный промоальбом из четырнадцати песен для радиостанций.

В отличие от прошлых бестолковых трансамериканских поездок — мы помним фермерские ярмарки и дрессированных тюленей! — эти гастроли были организованы тщательнее некуда, чем занимались лучшие профессионалы, а надзирали за организацией сами «Стоунз» (то есть Мик). У них впервые была своя звуковая и осветительная аппаратура, а также сценические декорации, в том числе ковер; все это подогнал Чип Монк, занимавшийся тем же самым на Монтерейском и Вудстокском фестивалях, а в Вудстоке бывший к тому же ведущим. Выступать им предстояло за кордонами не озлобленных местных полицейских, а собственной охраны, куда вошли детективы из нью-йоркского отдела полиции по борьбе с наркотиками, желавшие подработать. Продажей программок, футболок и прочей сувенирки группа рулила через Рона Шнайдера и «Стоун продакшнз». Еще разработали плакат с обнаженной прерафаэлитской девой, похабной и утонченной разом, — уже знакомый стиль Джаггера.

В знак благодарности за творческое вдохновение — хотя «Стоунз» об этом никто не просил — на разогрев позвали чернокожих музыкантов, блюзмена Би Би Кинга и Айка с Тиной Тёрнер; на концерте в Далласе последних заменил Чак Берри. В последние месяцы Мик и так довольно времени провел перед камерами, однако гастроли собирались снимать известные американские документалисты, братья Альберт и Дэвид Мейзлз, чьи съемки первых американских гастролей «Битлз» 1964 года — в духе «нас с камерами тут как бы и нет» — запечатлели дружелюбнейший, невиннейший период развития поп-музыки.

Помня, с каким скрипом «Стоунз» выступили в Гайд-парке, Мик настоял на двухнедельных репетициях в Лос-Анджелесе. Сначала думали вместе поселиться в доме на Ориэл-драйв, но, как водится, офицеры и сержанты вскоре разделились. Мик и Кит переехали в Лорел-Каньон, в дом Стивена Стиллза из Crosby, Stills, Nash (а теперь & Young), Чарли с женой Ширли и маленькой дочкой Серафиной остались на Ориэл-драйв, а Билл с подругой Астрид отправились в гостиницу. Мик Тейлор и Сэм Катлер поехали с Проблесковыми Близнецами в Лорен-Каньон: Катлер — потому что без него гастроли не спланируешь, Тейлор — потому что Мик-старший отечески за ним приглядывал.

К дому Стиллзов — где когда-то жила бразильская кинозвезда Кармен Миранда — прилагались три девицы: пара близнецов, они же Сладкая Парочка, и неземная блондинка Энджел, умевшая только сидеть и сногсшибательно выглядеть, читать карты Таро (как потом выяснится, не очень точно) и, как дипломатично вспоминает Сэм Катлер, «чесать спинку». Грэм Парсонс одолжил им своего гастрольного менеджера Фила Кауфмана в мажордомы и посредники по любым делам, а нью-йоркские копы установили снаружи постоянную охрану. Жилище полагалось держать под строжайшим секретом, но порой в спальню к Мику через окно пыталась забраться поклонница-другая, вопя собственную версию «I-yi-yi-I like you very much!».

Катлер предполагал, что жизнь с Миком и Китом превратится в сплошные пляски и оргии, но, к его удивлению, оба они вели себя «как… английские джентльмены… в идиллическом загородном пансионе». Мик совершенно сосредоточился на предстоящих гастролях — точно «генерал рок-н-ролльной армии», вникал во все подробности логистики, даже мельчайшие, проверял каждый цент расходов. «А за это мы платим?» — чаще всего спрашивал он. Живя в одном доме с ведущим концертов и новым членом группы, он оставался в стороне. «Он никогда не переставал быть Миком Джаггером, — вспоминает Катлер. — Даже спускаясь из спальни в пижаме, он постоянно был на сцене».

Однако привести «Стоунз» в хорошую форму, достойную «Медисон-сквер-гардена» и лос-анджелесского «Форума», — задача, которая угрожала одолеть даже его. Поначалу репетиции проходили в Лорел-Каньоне, но только Чарли неизменно приходил вовремя, а играли они по-прежнему кое-как. Наконец раздраженный Мик сменил репетиционную базу на павильон киностудии «Уорнер бразерс» в Бёрбэнке. Чтобы больше походило на реальные концертные условия, Чип Монк настроил звук и свет и разместил на сцене декорации.

Когда разобрались с подготовкой гастролей и группа заиграла относительно пристойно, Мик призвал Марианну. Несмотря на лечение у швейцарских психиатров и месяцы якобы поправки здоровья в Лондоне, она была бледна как смерть — как мертвая Офелия в «рыдающем потоке». В автобиографии она описывает, как тщательно готовилась, чтобы воссоединение не стало для Мика чрезмерно неприятным сюрпризом. Фил Кауфман встретил ее в аэропорту и отвез не в Лорел-Каньон, а в бунгало в Голливуд-Хиллз, где ей был предписан интенсивный режим — фруктовые соки, витамины и массаж; с Миком она все еще не виделась. «Когда я оклемалась, меня обвязали бантиком и вернули ему».

По ее словам, он звал ее с собой на гастроли, но она отказалась, чувствуя, что отношения их так или иначе обречены. Едва ли не в последний раз вместе появившись на публике, они съездили в голливудский клуб, где в темноте толпились звезды музыкальной сцены, кино и телевидения. Едва вошел Мик, в клубе повисла тишина, точно в церкви.

Гастроли начались 7 ноября с аншлага на спортивном стадионе «Форт-Коллинз» университета Колорадо. Сэм Катлер представил «Стоунз» девяти тысячам вопящих студентов как «величайшую в мире рок-н-ролльную группу» — титул, который они сохранят за собой навсегда, невзирая на любых новых конкурентов, хотя, за вычетом материала Чака Берри, классического рок-н-ролла никогда не играли. В то время подобные самовосхваления были рискованным шагом для группы, которая после трех лет отсутствия — и явно не в форме — возвращается на родину рок-н-ролла. Особенно это возмутило Мика — он не распознал шедевр упреждающего брендинга и счел, что группу это унижает. «Дурацкий эпитет… как будто мы в цирке выступаем, — говорил он позже, что довольно странно для шпрехшталмейстера „рок-н-ролльного цирка“. — Я все твердил [Катлеру]: „Прошу тебя, не называй нас так. Неловко же“».

Ему хватило мудрости не тащить с собой в Америку оборчатое белое платьице — гардероб его сдабривал андрогинность иронией: черная футболка с сильно открытым горлом, штаны с заклепками по швам, а ко всему этому собачий ошейник любителя бондажа, ремень и летучий розовый шифоновый шарфик — от такого погибла великая эдвардианская балерина Айседора Дункан, когда шарфик запутался в колесах ее открытого «бугатти». На голове — огромный красно-бело-синий цилиндр, как у Дяди Сэма, лихо заломленный на затылок.

Гигантская сцена «Форт-Коллинза» гораздо отчетливее беседки с пальмами в Гайд-парке выявила странный диссонанс в новом имидже группы. До той поры, по сути дела, существовали рок-группы двух типов: наследники пятидесятых и начала шестидесятых, которые скакали и веселились, как The Lovin’ Spoonful или Freddie and the Dreamers, и современные, как Pink Floyd или Soft Machine, творившие эпические электронные симфонии и какофонии, не дрогнув ни единым мускулом.

Здесь же обе слились в одну; вокалист не замирает ни на миг, машет волосами и розовым шарфом, надувает и поджимает свои громадные губы, ходит локтями, точно мальчик, играющий в паровозик, — а его соратники соревнуются друг с другом в выверенной неподвижности и невыразительности. Кит, когда-то такой улыбчивый и дерганый, превратился в сумеречную угрозу, лишь подчеркнутую густым макияжем. Кучерявый Мик Тейлор с младенческим личиком, не отрывающий взгляда от грифа, смахивал на застенчивую викторианскую девушку, что на пяльцах вышивает благочестивую картинку. Билл Уаймен вообще никогда не шевелился и не улыбался. Только Чарли в своем гнезде среди грохочущих тарелок проявлял признаки жизни, хотя оживление это не отражалось на его грустном черепашьем лице.

В отличие от былых двадцати-с-чем-то-минутных концертов ныне их выступление длилось добрый час с четвертью. Большинство групп, появившихся в начале шестидесятых, свои ранние песни презирали и отказывались играть на концертах. А суперклевых и несентиментальных «Стоунз» и просить не надо было — они запросто играли старье. В их сете перемешивались старые добрые солнечные времена «Little Queenie» или «Carol» и сумерки души «Sympathy for the Devil» и «Gimme Shelter» с «Let It Bleed», который уже был на подходе, а завершалось все «Midnight Rambler» — Чип Монк заливал сцену кровавым светом, а Мик до бесчувствия порол ее своим ремнем типичной доминатрикс. Затем Мефистофель, изнасилование и убийство растворялись в хипповой доброжелательности. «Целуем вас на прощание, — напоследок сказал он, — а вы поцелуйте на прощание друг друга». И девять тысяч человек разошлись так мирно, будто Гайд-парк переместился в Скалистые горы.

Подлинным испытанием Америки на радушие стала вторая гастрольная площадка — два вечера в лос-анджелесском «Форуме» на 18 тысяч человек, где предварительные продажи билетов на сумму 260 тысяч долларов побили все рекорды «Битлз». Калифорния была эпицентром «серьезного» рока — его полагалось созерцать, а также слушать усердно и вдумчиво. Когда Мик готовился выйти под перекрестье прожекторных лучей, сотрудник «Форума» его предостерег: «Не ждите, что они будут орать».

Но, едва увидев иронически заломленный цилиндр Дяди Сэма и летучий розовый шарфик, они заорали так остервенело, точно и не было предыдущих шести лет церебральной рок-музыки. Вопли сменились другой формой похвалы — во время «Street Fighting Man» они вскочили и принялись лупить воздух кулаками под «marchin’, chawgin’ feet — BOY!». Среди присутствующих газетных критиков был Альберт Голдмен, позднее — злобнейший из рок-биографов. Его рецензия в «Нью-Йорк таймс», написанная с карикатурным немецким акцентом («Йа, майн камрады, фотт именно…»), уподобляла концерт партийному съезду НСДАП в Нюрнберге, а Мика обзывала «Вождем», призывающим своих нынешних штурмовиков к массовой мастурбации. В Лос-Анджелесе Мик вдобавок записал «Honky Tonk Women» для «Шоу Эда Салливана», которое транслировали без единого замечания цензоров, когда-то негодовавших от «Let’s Spend the Night Together».

Переезды по Америке мало отличались от гастролей три года назад — разве что все было масштабнее, громче и отвратительнее. Все те же сердитые копы, убогие гримерные серого кирпича, спальни анонимных гостиниц и мотелей. Тот же поток молодых женщин с ослепительно-белыми зубами (отнюдь не британскими) и персиковыми личиками, желающих переспать с Миком Джаггером и готовых лечь с любым, кто им это устроит. Конкуренция среди групи так возросла, что некоторые переходили к новаторским методам привлечения внимания своих жертв. Больше всех прославилась Гипсолитейщица Синтия, которая увековечивала рок-звезд верхнего эшелона, создавая слепки их эрегированных пенисов — обычно из материала, который используют стоматологи. Среди ее моделей были Джими Хендрикс, Эрик Бёрдон и Уэйн Креймер из MC5, однако Мик — несмотря на неоднократные приглашения — никогда. Позже Синтия признает женскую эмансипацию и станет делать слепки грудей, а еще позже баллотируется на пост мэра Чикаго.

Перед концертом в Далласе к Рону Шнайдеру обратилась молодая блондинка, которая представилась Масляной Королевой и сказала, что у нее в сумочке полтора фунта масла, которым она желает намазать голое Миково тело, дабы потом все слизать. Сойдет и любой другой из «Стоунз», сказала она, только у нее мало времени, надо сына из школы забрать. Сэм Катлер прикрыл всех, сказав, что они веганы, не переносят животных жиров даже припарками и ей придется обойтись парой-тройкой гастрольных менеджеров.

В нью-йоркском «Медисон-сквер-гардене» два вечера подряд забитый под завязку зал на 18 200 человек принимался орать так же мгновенно и единодушно, как в лос-анджелесском «Форуме». На концерте выступила и Дженис Джоплин, белая рок-инкарнация Бесси Смит, которой спустя меньше года предстояло повторить путь Брайана Джонса и его сверстницей — в двадцать семь лет — умереть от злоупотреблений героином и алкоголем. Мик настолько уверился в своей способности контролировать толпу, что, снова переключившись на сладострастный кокни, прямо-таки зазывал зрителей на сцену: «По-мо, у мня пуговица на штанах оторвалась. Мож, не упадут. Вы ж не хотите, чтоб с меня штаны упали?» Когда он спел «Live with Me», обдолбанная и перепившая Дженис завопила: «Да у тебя кишка тонка!»

Позже на улице его остановила седая бабушка — сказала, что хочет показать ему одну фотографию. На фотографии оказалась она сама — голая, на постели, с раздвинутыми ногами. Мик поморщился, а винтажная вамп вцепилась ему в волосы и повалила на землю. Два-три охранника из нью-йоркской полиции растащили их не без труда.

Провокационность на сцене уступала место крайней осмотрительности на пресс-конференциях, едва всплывали сложные политические вопросы. 15 ноября прошел так называемый Марш Моратория — 250 тысяч человек отправились в Вашингтон на крупнейший протест против войны во Вьетнаме. Беседуя с тележурналистами в Австралии, Мик заявлял не задумываясь, что война «ужасна и неправильна», но теперь все упоминания этой темы тонули в улыбчивой болтовне на псевдококни. Сочувствует ли он Америке, которая день за днем страдает, видя, как ее ВВС бомбят соломенные хижины, а ее мальчишек привозят домой в мешках? «Заканчивайте с этим как можно быстрее». Что хотят сказать «Стоунз» революционной молодежи, которая полагает их своими лидерами? «Мы с вами… мы прямо за вами».

Те, кто пытался напрямую вовлечь его в события «года американской революции», получали равно краткую отповедь. В Чикаго к нему за кулисы зашел Эбби Хоффман, лидер Международной партии молодежи, они же йиппи, и один из Чикагской восьмерки, ожидающей суда по обвинению в разжигании мятежей после съезда Демократической партии в 1968 году. Хоффман попросил Мика помочь с оплатой адвокатов, но ответом ему была типичная Джаггерова уклончивость. «Он не сказал „да“ и не сказал „нет“», — позже недоумевал йиппи. В Окленде, штат Калифорния, военизированные «черные пантеры» потребовали от Мика клятвы личной верности — поскольку прежде он сочувствовал черному радикализму, а в гастролях участвовали чернокожие артисты. Никакой такой клятвы не последовало, пришлось вмешаться охранникам — ради чернокожих, а равно и бледнолицых музыкантов. Даже под защитой вооруженных телохранителей Айк и Тина Тёрнер опасались за себя и таскали с собой пистолеты.

На этих гастролях зародилась еще одна традиция, нечаянно основанная на старой водевильной аксиоме: «Заставь их смеяться, заставь их плакать… но главное — заставь их ждать». Концерты начинались на полчаса позже обещанного, затем на час позже, в конце концов — на два. Фестивальная эра приучила аудиторию к затяжным бдениям между сетами, поскольку организация хромала, а музыканты ценили время не больше, чем средиземноморские любители сиест. Для слушателей «Стоунз» эти опоздания читались не как раздолбайство или пренебрежение, но как элемент того самого общего подхода «идите на хуй», который и придавал Величайшей Рок-н-Ролльной Группе Мира столь неотразимую прелесть и завидное очарование. Толпа в ожидании с удовольствием воображала, будто музыкантов задержала какая-то гульба, а наконец снизойдя до зала и выйдя на сцену, они непременно поделятся впечатлениями.

Привычка эта вскоре поссорила Мика с крупнейшим американским рок-промоутером Биллом Грэмом. Работал он с двумя легендарными сан-францисскими площадками, «Филмор» и «Уинтерленд», а также с нью-йоркским «Филмор-Ист», славился крайней неуравновешенностью, считал, что он один достоин руководить всеми гастролями «Стоунз», однако получил лишь несколько концертов на Западном побережье. Он смертельно обиделся, что такой жирный кусок достался новичку Рону Шнайдеру, а суммы, которые тот требовал авансом, Грэма возмущали; более же всего он негодовал, видя, как «Стоунз» презирают своих платежеспособных клиентов (хотя заинтересованные стороны его мнения не разделяли).

Мик встретился с Биллом Грэмом только в Окленде, где тот представлял два концерта за вечер в «Колизее» округа Аламеда. По счастью, нашествия «черных пантер» не случилось, но условия за кулисами были еще хуже обычного, а во время первого из двух концертов то и дело отказывало местное оборудование. После концерта Грэм устроил яростную перепалку со Шнайдером и Сэмом Катлером, а затем ворвался в гримерную «Стоунз», во всю глотку грозя отменить второй концерт. Мик — который как раз красился — отключил и дикси, и кокни и приветствовал его с ядовитым равнодушием английской театральной гранд-дамы: «Это с вами я как-то беседовал по телефону? Вы мне нагрубили. Я не выношу, когда люди кричат в трубку. Признак крайней невоспитанности». Затем он снова отвернулся к зеркалу и продолжил накладывать макияж.

Его неуязвимость пред чарами Гипсолитейщицы Синтии и Масляной Королевы, разумеется, вовсе не означала, что он хранил верность Марианне. Склонность к прекрасным негритянкам тотчас подтолкнула его к Клодии Леннир, бэк-вокалистке Айка и Тины Тёрнер, не просто ошеломительной красотке, но и обладательнице голоса почти не хуже Тининого. Клодию и Мика то и дело видели вместе вне сцены, хотя Тина предупреждала, что на нее имеет виды юбочник и драчун Айк. Таким образом Мик утешался в разлуке с Маршей Хант, которая уехала в Данию на съемки художественного фильма и вскоре станет первой негритянкой, попавшей на обложку американского «Вог». В Лондоне между тем Марианна регулярно получала от Мика письма и беседовала с ним по телефону — он говорил, как любит ее, как скучает, давал ей мелкие поручения, чтобы она по-прежнему чувствовала себя частью его жизни, — скажем, поискать на антикварном рынке в Челси ремень, которым Мик потом отлупит сцену во время «Midnight Rambler».

Пока Мик полуночным бродягой шастал по гастрольным дорогам, ему и в голову не приходило, что Марианна тоже может ходить налево. Но когда «Стоунз» приехали в Даллас, он узнал, что у нее роман с итальянским фотографом Марио Скифано и она вовсе не скрывается. В лабиринт сексуальной жизни Мика и Кита добавился новый поворот: Скифано в прошлом был любовником Аниты Палленберг; собственно говоря, Марианна подозревала, что Анита, отнюдь не поклонница Мика, нарочно свела ее со Скифано, уговорив приютить его на Чейн-уок на время лондонской поездки. Британская пресса сообщила, что они отправились в Рим, прихватив с собой Николаса, и цитировали Марианну, которая называла Скифано своим «прекрасным принцем».

Такая история — тяжелейший удар для самолюбия молодого человека, тем более человека, привычного ежевечерне выходить к толпе вопящих девиц, для которых он — наижеланнейшее на свете двуногое. И однако, «тирания клевизны» — не говоря уж об экономических соображениях — держала Мика в железных тисках. И речи не могло быть о том, чтобы прервать гастроли и вернуться в Лондон, дабы выяснить, серьезно это у Марианны или она просто хочет внимания. В тот вечер в университетском «Колизее» в Обёрне, штат Алабама, бог секса в цилиндре, розовом шарфике и с непокорной шевелюрой появился на сцене согласно программе.

Последний официальный концерт гастролей (за 100 тысяч долларов) должен был пройти 30 ноября на Музыкально-художественном фестивале в Вест-Палм-Бич, на Международном автодроме; «Роллинг Стоунз» выступали хедлайнерами, а еще в программе значились Jefferson Airplane, Дженис Джоплин, Sly and the Family Stone, The Byrds, Джонни Винтер, King Crimson и Grand Funk Railroad. Организация хромала на обе ноги, толпу в 40 тысяч человек толком не обеспечили ни едой, ни санитарными условиями, ни медицинской помощью; было отмечено 130 передозировок наркотиками, а одного подростка нечаянно задавили грузовиком. «Стоунз» вышли на сцену лишь в четыре часа утра 1 декабря, на восемь часов позже обещанного, и холод уже стоял такой, что зрители порубили бо́льшую часть мобильных туалетов на дрова, а Киту пришлось играть, завернувшись в одеяло. И тем не менее вибрации все равно были замечательно хороши.

Перед безусловно триумфальным возвращением в Великобританию им предстоял еще один фестиваль — бесплатный, как в Гайд-парке, — где условия обещали быть существенно лучше, чем в Вест-Палм-Бич. Пока договаривались об участии, группа зарезервировала время в студии звукозаписи «Масл шоулз» в Шеффилде, Алабама, — по примеру великих звезд соула Ареты Франклин и The Staple Singers. Там, оживившись после недавней новой дозы коричневого сахара, Мик в рекордные сроки закончил «Brown Sugar», записывая по куплету на странице желтого отрывного блокнота. И еще он отдал Киту «Wild Horses» — Кит тоже переживал боль разлуки с новорожденным сыном Марлоном.

Общение с сотрудниками «Масл шоулз» протекало не всегда гладко — алабамский акцент, невзирая на многолетний южный говор Джаггера, порой ставил музыкантов в тупик. Алабамцы в свою очередь терялись, слушая алкогольно-наркотическую невнятицу, с которой Кит обращался теперь к миру. Дабы избежать недопонимания, каждую фразу Мик повторял за своим Проблесковым Близнецом, точно синхронист из ООН.

Они вдвоем добили «Brown Sugar» и «Wild Horses» в последнюю ночь, по два дубля на песню — пели в один микрофон и по очереди отхлебывали из одной бутылки бурбона. После — как и на всех предыдущих сессиях звукозаписи — Мик уничтожил все черновые версии, чтобы не расплодились бутлеги.

* * *

Это одна из мрачнейших рок-легенд — как на концерте «Роллинг Стоунз» в Алтамонте, Калифорния, в декабре 1969 года невинного зрителя забили до смерти «Ангелы ада», пока Мик Джаггер пел поблизости «Sympathy for the Devil», наплевав на всё, как обычно, с высокой башни. И как волшебное десятилетие, которое мелодикой, обаянием и смехом сформировали «Битлз», Мик Джаггер и «Роллинг Стоунз» проводили насилием, хаосом и черствостью. В этой легенде почти все вранье — особенно насчет Мика. Собственно говоря, ужасная история в Алтамонте потому и случилась, что ему было не наплевать.

Гастроли «Стоунз» осчастливили всех зрителей без исключения, но кое-кто был и недоволен — промоутеры вроде Билла Грэма, вынужденные танцевать под дудку «Стоунз», и журналисты, которые сочли, что Мик чересчур собой доволен. Больше всего, надо думать, и тех и других возмутила его пресс-конференция 25 ноября в нью-йоркском «Радужном зале»; почтенная журналистка, цитируя его подрывной хит 1965 года, поинтересовалась, удалось ли Америке на сей раз его удовлетворить. «В смысь финансово? — отвечал он, блистательно изображая разом уличного торговца-кокни и колледжского диспутанта. — Сексуально? Философски?»

Эти разобиженные промоутеры и недовольные журналисты раз за разом попрекали «Стоунз» необычайно высокими ценами на билеты. Колумнист «Сан-Франциско кроникл» Ральф Дж. Глисон — который к тому же был редактором и основателем «Роллинг Стоуна», — вцепившись в эту тему мертвой хваткой, то и дело осведомлялся, сколько же денег нужно группе, чтоб благополучно отбыть в «старую добрую Англию», и намекал, что, несмотря на эту денежную лавину, чернокожим музыкантам на разогреве прискорбно недоплачивают.

На самом же деле, хотя «Стоунз» отчаянно нуждались в средствах, билеты на лучшие места на центральных площадках вроде лос-анджелесского «Форума» стоили $8,50 — всего на доллар дороже, чем на концерт Микова архисоперника Джима Моррисона и The Doors. Планируя гастроли, Мик настоял на площадках с авансценой, чтобы весь зал видел музыкантов в лицо, хотя с круговым размещением зрителей можно было бы продать на 25 процентов больше билетов. «Форум» принес 260 тысяч долларов, но Мик согласился на какие-то 35 тысяч за концерт в Обёрнском университете Алабамы. Айка и Тину Тёрнер, как и Би Би Кинга, никто не эксплуатировал — они получили крупнейший свой ангажемент за несколько лет.

Совесть у Мика была чиста, но занудство Глисона начало его доставать. «Мы это делаем не ради денег, — сообщил он собранию журналистов в лос-анджелесском „Беверли-Уилшир“; просто дух захватывает от такого лицемерия. — Мы просто хотели сыграть в Америке и как следует повеселиться. Мы, вообще-то, с экономикой не очень. В смысле, либо ты поёшь и всякое такое, либо ты экономист. Нам жаль, что люди не могут себе позволить прийти. Мы не в курсе, что эти гастроли оказались дороже. Вы уж нам скажите».

Однако к концу гастролей подвернулся шанс ответить Ральфу Дж. Глисону и прочим, кто обвинял группу в алчности и эксплуатации. Через шесть дней по окончании гастролей в Калифорнии планировался свой Вудсток, тоже бесплатный, ничем не хуже, а то и лучше настоящего Вудстока, что состоялся четырьмя месяцами раньше, но на сей раз, как и положено хиппи, организованный самими музыкантами. Идею подали Grateful Dead, а поддержали вудстокские хедлайнеры Jefferson Airplane, Карлос Сантана и Crosby, Stills, Nash and Young. Однодневный фестиваль запланировали на 6 декабря в сан-францисском парке «Золотые ворота» — прекрасное место, доступно публике, обеспечено всеми удобствами, которых так не хватало Вудстоку.

Мик жалел, что не побывал на Вудстоке, и еще до триумфа под открытым небом в Гайд-парке и он, и Кит заговаривали о таком вот калифорнийском фестивале с менеджером Grateful Dead Роком Скалли. Выступление на «западном Вудстоке» — не просто фига Глисону, но и большое спасибо американским поклонникам, которые вновь приняли их в свое лоно (или куда там поклонники их приняли). И получится удачная кульминация для фильма, который все гастроли снимали Альберт и Дэвид Мейзлзы. Мик так загорелся, что, пока «Стоунз» записывались в «Масл шоулз», откомандировал ключевых членов их гастрольной команды в Калифорнию, помочь организаторам, работавшим в общинном доме Grateful Dead в округе Марин. Не только Grateful Dead — все участники с Западного побережья преклонялись перед «Стоунз» и полагали их главным событием фестиваля. Тем не менее фестиваль никогда не считался концертом «Роллинг Стоунз» — это было сборное шоу, которое «Стоунз» предстояло с блеском завершить. Еще помня солнечный Гайд-парк, Мик выражал надежды, что этот их первый бесплатный концерт «покажет пример надлежащего поведения в большой толпе».

Вскоре выяснилось, что первоначальные планы Grateful Dead никуда не годятся. Никто не озаботился заранее проверить, будет ли свободен парк «Золотые ворота». Когда отправили соответствующие запросы в парковое управление Сан-Франциско, разрешение было получено, но затем отозвано, поскольку в тот же день в парке планировался футбольный матч. Тогда возникла новая площадка — автодром «Сирз-пойнт» в горах Сонома, где сам пейзаж создавал прекрасный естественный амфитеатр. Чипа Монка немедленно отрядили строить сцену — поскольку она будет примыкать к горе, а дальше склон, вполне хватит трехфутовой высоты.

Официально объявили, что фестиваль пройдет в «Сирз-пойнт», но возникла новая проблема. Автодром принадлежал лос-анджелесской кинокомпании, и та внезапно внесла поправку в первоначальный ненапряжный контракт, затребовав все права на распространение любых съемок фестиваля. В противном случае организаторы должны выплатить компании миллион долларов плюс внести миллион долларов залога на случай повреждения площадки. По несчастливому стечению обстоятельств в составе компании были также промоутеры лос-анджелесских концертов «Стоунз», все еще не очухавшиеся после 75 процентов сборов, которые им пришлось отдать группе, так что переговоры не представлялись возможными. В результате за двое суток до назначенного фестиваля, куда уже ехали тысячи зрителей, автодром «Сирз-пойнт» отпал.

Потеряв веру в организаторские таланты Grateful Dead, Мик нанял напыщенного лос-анджелесского юриста Мела Белли — известного как «Король Деликтов» и недавно появлявшегося на суде по делу Мэнсона, — чтобы тот решил нерешаемую задачу и нашел другую площадку. И — о чудо! — вновь пришел на выручку калифорнийский автоспорт. Нашелся Алтамонтский гоночный автодром под Ливермором, в 80 милях от Сан-Франциско и в 60 — от «Сирз-пойнта». Владелец Дик Картер предложил его за так, при условии, что фестиваль взаправду проводится бесплатно, будет выплачено 5 тысяч долларов за последующую уборку, и автодром застрахуют от повреждений на миллион долларов. Чип Монк и его команда разобрали сцену, выстроенную в «Сирз-пойнте», и всю ночь возводили ее заново в Алтамонте, а радиостанции и «молнии» журнала «Роллинг Стоун» оповещали о перемене площадки зрителей, которые уже двинулись в путь. «Мгновенный Вудсток», как выразился журнал, раскочегарился, едва привлекли промоутера оригинального нью-йоркского фестиваля Майкла Лэнга, — ему надлежало консультировать организаторов касательно возможных проблем логистики. Единственной Кассандрой выступил коллега Лэнга Билл Грэм, хотя тогда это прозвучало как «зелен виноград»: «Им не удастся… у них все рухнет».

Грэм знал — быть может, только он один и знал, — что «Сирз-пойнт» с Алтамонтом роднит только слово «автодром». «Сирз-пойнт» — обкатанная и популярная площадка семейного отдыха, Алтамонт — ветхое прибежище молодого хулиганья, годами балансирующее на грани банкротства (отсюда и готовность владельца зазвать к себе крупных рок-музыкантов). Крутой склон «Сирз-пойнта» — идеальный зал, прекрасная видимость на сотни ярдов, сцена высоко; Алтамонт — плоский, как блин. А Монку некогда было поднимать сцену выше уже спроектированных трех футов.

Больше всего обламывал район. Хиппи, стопом доехавшие из Сан-Франциско в Ливермор, оказывались в рабочем восточном районе Залива, где длинные волосы до сих пор провоцировали крик «педик» и канонаду из сплющенных пивных банок. Кроме того, здесь была территория оклендских «Ангелов ада», самых страшных и беззаконных в Калифорнии.

За полдень в пятницу, 5 декабря, на Алтамонтский автодром собралась толпа вудстокских пропорций — во всяком случае, сопоставимая. Сто тысяч человек уже заняли места у сцены, ежечасно бесконечными параллельными колоннами прибывали новые тысячи, все везли с собой палатки, скатки, котелки и музыкальные инструменты, и все это смахивало на какую-то средневековую крестьянскую армию. Парковка была устроена из рук вон: машину можно было оставить разве что на отрезке недостроенного шоссе в восьми милях от автодрома. Все, кроме музыкантов и ВИПов (эти прибывали на вертолетах), утомительно тащились по заброшенным подъездным дорогам или — не без риска — вдоль железнодорожных путей.

По сравнению с этой убогой равниной без единого дерева, еле согретой чахлым зимним солнцем Северной Калифорнии, слякотные луга Вудстока показались бы раем. Алтамонт стал единственной в истории фестивальной площадкой, где требовалось прибираться до концерта, — он весь был усеян остовами машин, покалеченных в регулярных гонках на выживание, и покрыт хрустящим слоем металлических обломков и осколков стекла. Питания, туалетов и аптечек, в панике доставленных за последние сутки, решительно не хватало. Но фестивальные хиппи прониклись примерно тем же духом, что лондонцы во время Блица, и поначалу вибрации претензий не вызывали.

В первые часы субботы «Стоунз» и ключевых членов их команды (в том числе, как обычно, братьев Мейзлз) вертолетом доставили из Сан-Франциско на первую инспекцию сцены. К сожалению, в темноте ни Мик, ни все прочие не сообразили, чем столь низкая сцена чревата. Позже Мик, в розовом атласном плаще и розовой же кепке с портретом Бонни и Клайда, болтал со зрителями, дрожавшими в своих скатках, ходил от костра к костру, точно король Гарри перед битвой при Азенкуре в шекспировском «Генрихе V», — «каждый, знатный и простой, глядит на облик Джаггера в ночи». Кто-то предложил ему косяк, и он — сначала попросив выключить камеру — принял и затянулся.

Вибрации резко переменились с утра, едва прибыли «Ангелы ада». Здесь была территория оклендских «Ангелов», но они заключили пакт с отрядами по всей Калифорнии — из Фриско, из Бернардино, из Сан-Хосе; прибыло человек пятьдесят, все на «харлеях» с 850-кубовыми движками, все в черных кожаных куртках с бледной подковой эмблемы на спине; кое-кто — с крутой девицей за спиной; все смахивают на прыщавых псевдонацистов из Гайд-парка не больше, чем высококлассный самогон на фанту. Под конвоем блестящих тряских байков с высокими рулями приехал желтый школьный автобус, по самую крышу набитый их личными запасами пива и дрянного вина.

Наём «Ангелов» на охрану обычно считается торжеством алтамонтского идиотизма — и крайним проявлением Миковой звездной болезни. На самом же деле все это спланировали Grateful Dead при поддержке шик-радикалов, вроде Эмметта Гроугена, задолго до того, как подключились «Стоунз»; кроме того, в этом был некий здравый смысл. Поскольку охрана и даже полиция справиться с «Ангелами» не могли, безопаснее было привлечь их к организации, предоставить им прекрасный вид на сцену и нанять защитниками «Стоунз», что им льстило. Прошлые фестивали показали: если вокруг электрогенераторов, охраняя и подачу электричества, и артистов, парковались «Ангелы», это сдерживало насилие в толпе. Прежде с ними не бывало серьезных проблем.

В полдень, когда уже собралось около трехсот тысяч человек, Сэм Катлер объявил: «Сантана, первая группа крупнейшего праздника 1969 года!» Под элегические ноты гитары Карлоса Сантаны вокруг сцены тотчас завязались драки между двумя отчетливыми группировками этого по большей части белого собрания. Одна состояла из хиппи, мужчин и женщин, которые поодиночке раскачивались под музыку, что с ними случалось неизменно; вторая — из местного хулиганья, которое нападало на помавающих рукавами длинноволосых танцоров любого пола и лупило их бильярдными киями, словно розданными неким незримым интендантом. Обе группировки уже ехали крышей — хулиганье от бухла и амфетаминов, их жертвы от всевозможной некачественной кислоты, которая побудила многих раздеться догола и практически подставляться под кии. По словам Катлера, драчуны были не настоящими «Ангелами», а будущими рекрутами — надеялись, что им кинут кость, если они сломают пару-тройку хипповских. Драки происходили прямо перед музыкантами, и агрессоров не смущали фотокамеры журналистов и несколько съемочных групп братьев Мейзлз. Ни одного охранника, не говоря уж о полиции, поблизости не наблюдалось.

На сцене высотой в три фута музыканты оказались в ужасной опасности. «Ангелы» лазили вверх-вниз, когда им заблагорассудится, иногда отнимали у ведущего микрофон и делали свои объявления или просто орали непристойности. Школьный автобус припарковался совсем рядом, «Ангелы» взгромоздились на крышу, и из этой ложи временами швырялись в артистов пивными банками или бутылками. Рон Шнайдер тактично решил эту проблему, выкупив все пивные запасы за 500 долларов, а затем вернув при условии, что тару больше не будут использовать для артобстрелов (отсюда легенда о том, что «Ангелам» заплатили пивом на 500 баксов).

Во время сета Jefferson Airplane вокалист Марти Бейлин увидел, что прямо под ним разгорелась особенно ужасная драка. Он спрыгнул со сцены, чтобы разнять людей, получил в лицо и лишился чувств. Когда вокалистка Грейс Слик — прежде уверявшая Мика, что «Ангелы» «очень хороши», — вежливо, до раболепия, запротестовала, один «Ангел» схватил микрофон и взревел: «Пошла на хуй!» Музыканты, выступавшие перед «Стоунз», запаниковали, Crosby, Stills, Nash and Young оттарабанили свой сет и ринулись спасаться на вертолете. Grateful Dead, замыслившие фестиваль в тумане хиппового идеализма, глянули на толпу и отбыли, ни единой ноты не сыграв. Лишь сверхъестественный красавец Грэм Парсонс со своими The Flying Burrito Brothers выступил достойно и нашел в себе смелость остаться и послушать хедлайнеров.

«Стоунз» прилетели ближе к вечеру и, поскольку за сценой не было VIP-зоны, вынуждены были пятьдесят ярдов от посадочной площадки до сцены проталкиваться сквозь толпу, собравшуюся вокруг палатки скорой помощи. Личные телохранители музыкантов из нью-йоркской полиции струхнули и растворились; остался только громадный негр по имени Тони Фукс, который чуть раньше так мощно кому-то заехал, что ему на правое запястье наложили шину. Пока группа пробиралась через толчею, какой-то мальчик с дикими глазами качнулся к Мику и ударил его в лицо, заорав: «Ненавижу тебя, уебок!» Мик, однако, лишь пожал плечами и велел Фуксу мальчишку не трогать. Гримерная была одна, в ветхом трейлере, который сторожили «Ангелы». Если музыканту требовалось выйти, приходилось шагать сквозь ангельский строй.

Мик сначала планировал выйти на сцену на закате. Но солнце не пожелало медленно сползти по алому небу, а торопливо запрыгнуло за горизонт, будто предчувствуя, что нынче дело не кончится добром. Отсюда легенда о том, как он будто бы нарочно ждал темноты, дабы появиться как можно эффектнее и раздразнить зрителей, чтоб тем стало совсем невтерпеж. На самом деле в задержке виновны в основном «Ангелы», которых столпилось на сцене столько, что музыкантам уже не оставалось места. Сэм Катлер с рискованной прямотой объявил, что «Стоунз» не начнут, пока все не освободят сцену. Один из немногих присутствовавших полицейских подошел к Мику и предложил безопасности ради сопроводить его обратно в Сан-Франциско под конвоем патрульных машин, но Мик, не желая испортить себе репутацию среди хипья, отказался «уходить таким образом».

Сцена пустовала, пока «Стоунз» не разошлись по местам, а из темноты перед сценой не донеслись вялые аплодисменты трехсот тысяч человек. Посреди первой же песни, «Jumpin’ Jack Flash», на сцене снова стало не протолкнуться от черных кожаных курток с бледными подковами эмблем. «Кто там был? — сардонически переспрашивает теперь Сэм Катлер. — Кого там только не было!» Вообще-то, у «Стоунз» не бывало поклонников преданнее, чем «Ангелы ада», но на сей раз Миковы розовый плащ, черно-розовая арлекинская блуза, желтые брюки мятого бархата и бордовые замшевые сапоги по колено пробудили в них зверский гнев.

В этих невозможных условиях он старался работать как обычно — махал атласными крыльями, решительно танцевал буги туда-сюда, временами прося «Ангелов» у кулис: «Раздвиньтесь, народ… пожалуйста, а?» Прочие «Ангелы» расположились под сценой, верхом на мотоциклах, лицом к толпе, и бледные подковы у них на спинах смахивали на панцири ядовитых жуков. Дым костров морозного вечера мешался с красным освещением сцены, и все это походило на преисподнюю задолго до того, как официально вызвали Сатану. Тем не менее толпа, сгрудившаяся у сцены, развлекалась все равно, тащилась под музыку, показывала пацифики, бросала пожухлые цветы, фотографировала — что на более поздних рок-концертах яростно воспрещали, — не замечая окружающей их кулачной круговерти. Ближе к сцене выделялась одна фигура — один из очень немногих темнокожих зрителей в этой трехсоттысячной толпе, долговязый юноша в бледно-зеленом костюме а-ля Красавчик Браммел и темной федоре.

Ослепленный прожекторами и увлеченный выступлением, Мик заметил, что дело неладно. «Вас тут так много, — слабо отметил он перед „Carol“, добродушной песенкой Чака Берри. — Вы тут впереди полегче. Не дергайтесь, держите себя в руках. Не толкайтесь».

«Sympathy for the Devil» была в сете третьей, как на всех гастрольных концертах. При первых нотах этой чокнутой самбы «Ангелы» под сценой внезапно дернулись к толпе, и та на несколько ярдов отступила. Мик крикнул Киту, чтоб прервался, и обратился к невидимым дебоширам на безупречном хипповом, явно уверенный, что его магия управления толпой сработает здесь не хуже, чем в Гайд-парке: «Эй, народ… братья и сестры… Ну же, расслабьтесь!.. Кто там дерется и зачем? Чего мы деремся? Мы не хотим драться, ладно вам!» Полагая, что это решило проблему, он не удержался и, чтобы вернуть зрителей к Люциферу, присовокупил маленькую невинную ложь: «Как ни начнем эту песню, вечно что-нибудь странное случается».

Он запел снова и умудрился добраться до конца, невзирая на помехи, какие преодолели бы немногие звездные вокалисты. То перед ним по сцене пробрела громадная и на вид свирепая овчарка; то прямо перед ним пятеро бледных подков уселись на голую обезумевшую девицу; то крупный бородатый «Ангел» в квакерской широкополой шляпе перебил его и что-то долго нашептывал на ухо. Заключительный припев дьявольского гимна превратился в его мольбу успокоиться: «Oh yeah… awl right… ever’body got to cool out…» И затем, почти одновременно с финальным аккордом Кита, вспыхнула новая потасовка, и случилась новая жертва: бородатого белого юнца кто-то повалил на землю перед сценой — не разберешь, то ли нападающие, то ли спасители.

В тоне Мика не осталось ни следа высокомерия, которое так бесило многих. «Сан-Франциско, — взмолился он без всякого акцента — чистый Уилмингтон, графство Кент, — у нас могла бы выйти такая прекрасная ночь! Не прохлопайте ее. Я могу только просить вас, умолять вас держать себя в руках. Вы вполне в силах». Ради всеобщего расслабона он попросил всех сесть — его отец-учитель одобрил бы. Следующей они играли «Under My Thumb», — пожалуй, самая надменная песня из всех, что он записывал, но теперь смягченная почти до колыбельной. В нескольких футах от Мика сальнобородый «Ангел» на приходе под бог его знает какой наркотой обхватил голову и уставился вверх, ритмично шевеля губами, точно мим-убийца. И снова насмешливый последний припев обернулся надеждой на успокоение: «Baby, it’s awl right… I pray that it’s awl right…»

Музыка смолкла, наступила тишина, и на миг показалось, что молитва услышана. Затем, не успели зрители зааплодировать, футах в двадцати справа от Мика в толпе разверзлась брешь. В центре оказался молодой негр в щегольском бледно-зеленом костюме. Чуть раньше юноша тихонько стоял у сцены, а сейчас яростно дрался с белой девушкой в кремовом вязаном жилете и правой рукой чем-то размахивал. В мгновение ока его дернули вбок и скрыли черные куртки с подковами. Все случилось так быстро, что даже оператор братьев Мейзлз, снявший все это на камеру, еле разглядел, что произошло.

На сцене воцарился хаос. Выбежал Кит, ткнул пальцем в темноту и заорал, что «Стоунз» «линяют, чувак, если эти ребята не перестанут дубасить всех подряд». Кто-то заорал в ответ, что там «парень с пистолетом, по сцене стреляет». Пока, однако, никто не подозревал, что этот инцидент окажется похуже всех прочих событий дня. Мик в микрофон позвал одного из немногих присутствовавших врачей, и толпа расступилась, давая тому пройти. Микрофон забрал старший «Ангел» в львиной гриве — велел своим коллегам вести себя как подобает и заверил тех, кого они терроризировали, что «никто никого не хочет напрягать».

Тем не менее Сэму Катлеру как ведущему надлежало прекратить концерт. Мик явно в опасности — ему угрожают если и не стрелки в толпе, то те два-три «Ангела», что весь вечер жгли его взглядом. Его когда-то рьяная охрана поредела, из всех средств обороны — только маленький «дерринджер» у Катлера в кармане джинсов. Кроме того, пилот боялся, как бы «Ангелы» не разнесли вертолет, и грозился вскоре улететь. Но Мик настоял на продолжении.

Молодого негра в зеленом костюме звали Мередит Хантер, и, несмотря на долговязость и изысканность, было ему всего восемнадцать лет. После драки, в ходе которой Хантер вынул из внутреннего кармана пиджака, стилизованного под эпоху Регентства, пистолет, «Ангел ада» с эмблемой оклендского отделения пырнул его в шею семидюймовым ножом. Потом навалились другие «Ангелы» — били по голове мусорным ведром, пинали тело на земле. Вокруг стояли сотни людей, слушали «Under My Thumb», но лишь семнадцатилетняя белая подруга Мередита попыталась прийти ему на помощь. Пока продолжался сет «Стоунз» — «Little Queenie», «Midnight Rambler», «Brown Sugar», даже, как ни поразительно, «Street Fighting Man», — Хантеру оказали срочную медпомощь, затем унесли — Сэм Катлер помогал — к звездной посадочной площадке за сценой, чтобы доставить в ближайший травмопункт. Он умер, не успел вертолет оторваться от земли.

«Стоунз» должны были улетать из Штатов назавтра, 6 декабря, — они и так затянули гастроли на неделю. Поскольку никто из музыкантов нападения на Хантера не видел, полиция не пыталась их задержать. Сэм Катлер сказал, что останется, ответит на все вопросы следствия, и его заверили, что все расходы, а также конферанс на гастролях (не говоря уж об изобретении «Величайшей Рок-н-ролльной Группы Мира») будут ему оплачены. Он ждет чека по сей день.

Доброжелательная атмосфера рок-фестивалей была уже привычна, и поначалу СМИ даже представить себе не могли, что на сей раз вышло иначе. В понедельник «Сан-Франциско кроникл» расхваливала оглушительный успех Алтамонта, лишь слегка подпорченный ранением Мередита Хантера и случайными смертями трех других зрителей мужеского пола (двое дрыхли в спальниках, и их случайно задавили, третий утонул в ирригационной канаве). В Великобритании в преддверии Рождества — особо неистовом, поскольку надвигалось также следующее десятилетие, — Флит-стрит отчиталась об очередном триумфе мирной власти молодежи наряду с Вудстоком, концертом Боба Дилана на острове Уайт и, разумеется, «Стоунз» в Гайд-парке. Даже обычно честный и прямолинейный Кит устал, измучился, был не в настроении спорить и сказал репортерам в Хитроу, что Алтамонт «в общем, неплохо организовали, но люди устали, кое у кого сдали нервы».

Прошла неделя с лишним, прежде чем публика начала складывать полную, ужасную историю фестиваля. Зрители сотнями звонили на сан-францисские музыкальные радиостанции — KSAN, например, — и жаловались на отсутствие удобств, на бесконтрольный поток некачественных наркотиков, на бесчисленные случаи необъяснимого, неспровоцированного насилия со стороны «Ангелов ада» — еще до убийства Хантера. О тех, кто задумал фестиваль, — Grateful Dead и их друзьях-радикалах вроде Эмметта Гроугена — по ходу дела напрочь забыли. Составной фестиваль в Алтамонте превратился в концерт «Роллинг Стоунз», и вся вина за него лежала на них — а особенно на Мике.

С точки зрения Ральфа Дж. Глисона, эта попытка вознаградить поклонников навредила рок-музыке гораздо существеннее, чем «алчность», которой он попрекал группу ранее. Алтамонт, писал Глисон, символизировал «конец невинности рока, предостережение о том, что огромные запасы энергии, таящиеся в этой музыке и в ее широчайшей мировой аудитории, не лишены опасности… И не лишен значимости тот факт, что все это возглавлял [sic] величайший концертный исполнитель в истории рока Мик Джаггер».

«Исполнительский стиль Джаггера — форма агрессии, — писала Полин Кейл в „Нью-Йоркере“. — Агрессии не только против квадратного мира, но и против его молодой аудитории, и это их привлекает, поскольку доказывает, что Джаггер не продался и не разнюнился. Но когда выплескивается вся эта агрессия, кто с ней справится?» Даже Дэвид Кросби из Crosby, Stills, Nash and Young, которые наблюдали драки во время собственного сета и сбежали, пока не началась заваруха, тоже подпустил шпильку: «Основной ошибкой было взять, по сути дела, вечеринку и превратить ее в праздник эго… По-моему, [„Стоунз“] переоценивают собственную важность — особенно два их лидера».

Но самым жестоким оказался журнал, чья raison d’être когда-то заключалась в том, чтобы славить группу, ныне прикованную к позорному столбу. В двадцати тысячах слов описывая события фестиваля спустя пять недель, «Роллинг Стоун» охарактеризовал Алтамонт как «продукт дьявольского эгоизма, истерии, глупости, денег, манипуляций, а в основе своей — фундаментального равнодушия к человечеству» — подразумевалось, что все это проецировал Мик. В доказательство бессердечности «Стоунз» «РС» отмечал их поспешный отъезд спустя сутки и тот факт, что они затем не послали ни слова соболезнования родным Мередита Хантера. Звонок Мика на радио KSAN — Мик сетовал, что Сан-Франциско оказался не такой «клевой сценой», как он рассчитывал, — делу тоже не помог. «Едва ли чрезмерно ожидать некоего проявления сочувствия — хотя бы сдержанного, — в заключение вполне резонно писал „Роллинг Стоун“. — У них на глазах погиб человек. Им что, пофиг? Да или нет?»

Проклиная «Стоунз», промоутер Билл Грэм тоже не церемонился и не выбирал слова, — очевидно, этот человек не планировал снова работать с Миком: «Я спрашиваю, какое право вы имели, мистер Джаггер… проводить этот бесплатный фестиваль? И вы не можете утверждать, будто не знали, чем все обернется. Какое право вы имеете таким вот образом сбегать, поблагодарив всех за прекрасно проведенное время, а „Ангелов“ — за помощь? Что оставлял он за собой, переезжая по стране? На все концерты он опаздывал. На каждом, блядь, концерте он пускал кровь промоутеру и зрителям. Какое право имеет это божество таким вот образом снизойти на нашу страну? Но знаете, в чем здесь, по-моему, величайшая трагедия? Эта сволочь — прекрасный шоумен».

Сегодня, однако, несмотря на до сих пор не оплаченный счет, Сэм Катлер вспоминает Джаггера-профессионала, а не Джаггера-позера, оранжевую атласную бабочку, которая, когда в толпе замелькали пистолеты и ножи, а «Ангелы ада» пялились со всех сторон, будто замышляя убийство, не пожелала разочаровать мирное большинство и допела до конца. «В этот кошмарный момент он проявил огромную, просто огромную храбрость, — говорит Катлер. — Остаться на сцене, петь дальше — для этого кишка должна быть не тонка, и я снимаю перед ним шляпу».

 

Глава 14

«Смертоносен, как недельной давности латук»

Дабы отвлечься от публичной порки за Алтамонт, Мик несколько запоздало обратился к личной проблеме — беглой подруге и итальянскому фотографу, которому хватило наглости с ней сбежать. Марианна и Марио Скифано завершили свои римские каникулы и провели Рождество в Олдуорте, Беркшир, в крытом соломой коттедже, который Мик подарил Марианниной матери. Он выяснил, где они, поехал туда один и поговорил со Скифано; после, как выражалась Марианна, «оперных» сцен между двумя соперниками она отправилась в постель с Миком, а недавний «прекрасный принц» улегся на диване в гостиной. Назавтра она велела Скифано собирать вещи и вместе с Миком уехала на Чейн-уок.

Как она потом напишет в «Фейтфулл», это последнее, чего ей хотелось, в душе она уже знала, что их отношениям пришел конец, — и чувствовала, что Мик тоже это понимает, но ему невыносима мысль о том, что женщина бросит его. И он околдовал ее заново — умело, достойно любого латинского прекрасного принца, клялся, что любит ее одну и что с этих пор все станет иначе. Добила ее элегическая кантри-баллада «Wild Horses», цитата с ее офелического самоубийственного одра, которую Миков жалобный (даже, пожалуй, ноющий) вокал превратил в клятву бессмертной верности и веры в общее будущее. Пока Марианна слушала сведенный трек, Мик встал перед ней на колени, взял за руки, устремил взгляд ей в глаза, и красные губы беззвучно подпели: «Wawld hors-es, couldn’t drag me er-way / Wawld, wawld hors-es, we’ll ride them serm-day…» Ну еще бы ей не растаять.

Была и другая, менее эгоистическая причина поверить в «Wild Horses» и остаться на Чейн-уок. Роман со Скифано показал Марианне, до чего ее пятилетний сын любит Мика и как он в Мике нуждается, — тот, по сути, с малолетства был Николасу отцом. Когда Скифано презентовал ей соболью шубу, Николас подождал, пока взрослые не отвернутся, шубу стащил и в знак верности Мику бросил в камин. Даже эта не слишком внимательная мать сообразила, что Николас не переживет, если второй раз — и уже навсегда — потеряет Мика.

Одним из самых громких британских синглов начала 1970 года стал «Melting Pot» Blue Mink, призыв ко всемирной любви и межрасовой гармонии; в тексте есть уважительный кивок «Мику и леди Фейтфулл». Публика все еще отказывалась признать женитьбу Джона Леннона на Йоко Оно или Пола Маккартни на Линде Истмен; не считая Сонни и Шер, Мик и Марианна оставались единственной в поп-музыке парой, которая пережила безумие миновавшего десятилетия и имела шанс повзрослеть в наступившем.

На самом же деле Мик и леди Фейтфулл балансировали на краю своего персонального плавильного котла, и обоим не хватало решимости прыгнуть или столкнуть другого. Странным образом — хотя гораздо мягче — повторив 1967 год, они вместе отправились в суд на окончательное слушание по делу о хранении каннабиса; Мика оштрафовали на символические 200 фунтов, Марианну оправдали. Спустя несколько недель они снова оказались на первых полосах газет, когда отец Николаса Джон Данбар наконец развелся с Марианной на основании ее неверности и соответчиком назвал Мика («ВЕРНАЯ МАРИАННА ФЕЙТФУЛЛ БЫЛА НЕВЕРНА», — ликовали заголовки). Для большинства пар то была бы минута освобождения, которая позволила бы наконец официально зарегистрировать отношения в церкви или мэрии. Но Мик нынче не заговаривал о браке, а Марианна ничего подобного от него и не ждала. Невзирая на его заявления, она понимала, что и дикие кони не удержат его вдали от Марши Хант, не говоря уж о прочих многочисленных и всегда готовых кобылках.

Печальнейшим напоминанием о том, чего так и не случилось, был Старгроувз, готический особняк под Ньюбери, где Мик когда-то планировал поселиться сельским сквайром. Его интерес к дому увял, едва стало ясно, сколько придется потратить на ремонт и на осуществление грандиозных планов Марианны касательно шестидесяти акров земли. Дом оставался угрюм и неприветлив, во многих комнатах по-прежнему невозможно было жить, центральное отопление не работало. Мик провел там с Марианной пару ночей, не больше, а затем поселил вместо смотрителей отца и мать, которых со временем сменили брат Крис и его американская подруга Вивьен Зарвис. Смотрителем работал молодой человек по имени Молдвин Томас, когда-то стригший Мика в «Видал Сассун» (одно время он делил смотрительский коттедж с бывшей подругой Брайана Сьюки Пуатье).

К отправке в плавильный котел предназначались отнюдь не только семейные дела Мика. Принц Руперт Лёвенштайн изучил финансовое положение «Стоунз» и обнаружил удручающий факт: в период царствования Аллена Клейна и сказочных доходов группа ни пенни не заплатила британской налоговой службе. Авансы наличными, которые Клейн так щедро раздавал, считались ссудами, и налоги на них не платились, пока эти ссуды не возвращались. Клейн задумывал обеспечить группу деньгами на жизнь, а между тем распределить их доходы так, чтобы увильнуть от девяноста с лишним процентов налоговых сборов, которых требовало в шестидесятых лейбористское правительство. Вначале налоговое управление не знало, как работать с такими ситуациями, но впоследствии разобралось. Едва «Стоунз» расстаются с Клейном, все отсроченные налоги обрушатся на них одной гигантской грудой. Даже Билл Уаймен, который зарабатывал гораздо меньше, задолжал 160 тысяч фунтов — что сегодня было бы эквивалентно примерно двум миллионам.

Мика, якобы ушлого студента-экономиста, все это застало врасплох, как и его товарищей. «Я как-то даже и не думал про налоги, — позже признается он. — И, проработав семь лет, обнаружил, что ничего не выплачено и я задолжал целое состояние». Да такое, что все его заработки с американских гастролей 1969 года могли ухнуть в налоговую дыру, и все равно он остался бы должен. Принц Руперт посоветовал им единственный способ избежать банкротства — хотя способ этот сильно подпортит им и без того подпорченную жизнь. Если в течение фискального 1971/72 года они будут постоянно проживать вне Великобритании, их доходы 1969/70-го, в том числе доходы с американских гастролей, не попадут в лапы налоговикам.

Последним ингредиентом, обреченным на плавильный котел, стал винил. Разрывая отношения с Клейном, Мик намеревался порвать и с британской студией, где «Стоунз» провели все эти семь лет. Контракт с «Деккой» истекал в июле 1970-го, и возобновления не светило. «Декка» заработала на группе миллионы, но отношения их всегда оставались напряженными. А после нынешнего эффектного возрождения «Стоунз» можно было ожидать, что все крупнейшие студии по обе стороны Атлантики готовы будут предложить им сделки, по сравнению с которыми когда-то заоблачный аванс в 1,25 миллиона долларов покажется мелочью по карманам.

Всех намного опередила американская студия «Атлантик» в лице ее президента Ахмета Эртегана. Как и все важные катализаторы в карьере Мика, 47-летний Эртеган сочетал экзотическую аристократичность и приземленные музыкальные вкусы. Он был сыном бывшего турецкого посла в Вашингтоне, родился в Стамбуле, в школьные годы влюбился в американский джаз и блюз и вместе с однокашником по колледжу в 1947 году создал «Атлантик». При поддержке блестящего продюсера Джерри Уэкслера он привел черную музыку в коммерческий мейнстрим, подписав Рут Браун, Арету Франклин, The Coasters, Отиса Реддинга, а главное — Рэя Чарльза. С 1966 года у него завелись и британские музыканты: Led Zeppelin, Yes и, как ни поразительно, Скриминг Лорд Сатч.

Эртеган мастерски окучил «Стоунз», мигом нашел общий язык с принцем Рупертом Лёвенштайном и сразу понял, что центральная фигура здесь Мик — или, как сдержанно называл его принц Руперт, «артист». Музыкальная биография Эртегана была безупречна, а кроме того, он и его жена Майка, дизайнер интерьеров, были рьяными светскими фигурами и вращались в верхних слоях нью-йоркского общества (которое во многом элитарнее лондонского), куда Мик так пока и не пробился. И вдобавок ко всему Эртеган был страстным болельщиком, особенно футбольным, и вскоре создаст «Нью-Йорк космос», одну из самых успешных команд Североамериканской футбольной лиги.

Теоретически «Стоунз» были досягаемы для любой студии, которая предложит больше, но к концу американских гастролей 1969-го Ахмет Эртеган стал признанным лидером гонки. Он устроил им сессии звукозаписи на «Масл шоулз» перед Алтамонтом, а «Wild Horses» и «Brown Sugar», эти почти шизофренические воплощения текущей любовной жизни Мика, должны были лечь в основу первого альбома группы на «Атлантик».

С самого начала переговоров с Эртеганом Мик ясно дал понять, что «Стоунз» больше не желают быть просто одним из имен в студийном каталоге, жертвами препон и цензуры, чинимых слабосильными бюрократами, как все эти годы происходило на «Декке». Они хотели собственный лейбл, как «Эппл» у «Битлз», минус расточительность и разбрасывание денег на ветер. Лейбл будет под зонтиком «Атлантик», станет пользоваться производственными и торговыми мощностями «Атлантик», но творчески останется независимым.

Будущий руководитель нового лейбла Маршалл Чесс — мечта почище Ахмета Эртегана. Отец и дядя Маршалла, Леонард и Фил, основали «Чесс рекордз», чикагскую студию, которая выпестовала величайших музыкальных героев «Стоунз», от Мадди Уотерса до Чака Берри. Подростком трудясь в отделе подписки «Чесс», Маршалл слал пластинки Мадди и Чака помешанному на блюзе подростку Майку Джаггеру в далекий Дартфорд, графство Кент. Эти двое наконец встретились в 1964 году, когда Эндрю Олдэм привез «Стоунз» на студию «Чесс», где они записали «It’s All Over Now». Собственно, эта знаменательная сессия и состоялась-то лишь потому, что Маршалл уговорил отца вместе со зрелыми чернокожими музыкантами записать молодых и белых британских новичков.

После смерти Леонарда в 1969 году Маршалл не унаследовал «Чесс», как рассчитывал, и не получил наследства, которое позволило бы ему открыть собственную студию. Прослышав, что «Стоунз» вот-вот уйдут с «Декки», он позвонил Мику из Америки — хотел узнать, не выпадет ли шанса вновь поработать вместе. Американскую визу Мику временно приостановили (из-за дела о каннабисе), и Маршаллу пришлось лететь в Лондон. «Я пришел к Мику на Чейн-уок, — вспоминает он. — В комнате у стены стоял длинный стол, а на нем около сотни альбомов, много блюзовых. Мик поставил „Black Snake Blues“ и танцевал, пока мы разговаривали».

Затем Мик отвел его в дом 3 — возобновить знакомство с Китом, который вместе с Грэмом Парсонсом блямкал что-то психоделическое на фортепиано. «Они сказали, что подписывают контракт с Ахметом Эртеганом на „Атлантик“, у них там будет свой лейбл, и они хотят, чтобы им управлял я. Ахмет — старый друг моего отца, он даже на моей бар-мицве был; то есть у нас обнаружилось еще одно связующее звено. Но Мик темы не продолжил, и в конце концов мне пришлось блефовать — я сказал, что должен точно знать в течение двух недель, потому что рассматриваю и другие предложения. В одиннадцатом часу последнего дня второй недели „Вестерн юнионом“ пришла телеграмма, в которой меня просили возглавить „Роллинг Стоунз рекордз“».

Последний альбом на «Декке» сложился сам собой — сборник живых выступлений на американских гастролях под названием «Get Yer Ya-Ya’s Out! [цитата из песни Блайнд Боя Фуллера ] The Rolling Stones in Concert». Но группа осталась должна «Декке» еще одну песню Джаггера — Ричарда, и студия упрямо настаивала, что от песни не откажется. Мик и Кит отправились в студию и записали трек, который прозвучит на последнем совещании с престарелым главой «Декки» сэром Эдвардом Льюисом. Называлась песня «Cocksucker Blues», и в ней Мик в роли мальчика-проститутки славил прелести минета и анального секса («Where can Ah get mah cock sucked? / Where can I get mah ass fucked?»), поминая между делом полезные сексуальные игрушки вроде полицейских дубинок и свиней. Надо ли говорить что дату выпуска сингла так и не назначили.

Планы и стратагемы обретали форму, и Марианна все отчетливее понимала, что ей в них места нет. Напротив, она знала, что и принц Руперт, и Ахмет Эртеган считают ее основной препоной. Она уже объявила, что не намерена уезжать из Великобритании в экспатскую коммуну, которую планируют основать «Стоунз». А Эртеган, окучивая Мика, беспощадно дал понять одну вещь. Подписывая контракт с группой, он не может рисковать своими инвестициями из-за наркотических проблем. Как-то раз на Чейн-уок Марианна подслушала, как они об этом говорят; Эртеган утверждал, что она «совсем без руля и ветрил» и требовал «какой-то гарантии, что сделка не полетит под откос из-за Марианны».

Эти сведения, признает она, окончательно лишили ее руля и ветрил — она только больше употребляла и при каждом удобном случае ставила Мика в неловкое положение перед двумя весьма приличными джентльменами, обещавшими спасти его от финансовых неурядиц. И однако, он сопротивлялся их почти откровенному понуждению избавиться от нее и с бесконечным терпением ее прощал. «Я устроила ему форменный ад, — позже вспоминала она. — Я все портила. А он вел себя практически как святой».

Боль прошлого ожила, когда 24 июня на экраны вышел «Нед Келли», — но для Мика, увы, боль этим не ограничилась. На первый взгляд у фильма были все шансы развить режиссерские успехи Тони Ричардсона — «Тома Джонса», «Атаку легкой кавалерии». История Келли, благонамеренного юноши, которого вынуждают стать преступником (знакомо, да?), через всю планету перекликалась с картиной «Буч Кэссиди и Сандэнс Кид», недавним кассовым триумфом Пола Ньюмена и Роберта Редфорда. Мик блестяще сыграл себя в «Представлении», но выяснилось, что он не интуитивный актер, как Элвис Пресли или Джон Леннон, и к тому же его Келли разговаривал на неестественном, неубедительном ирландском диалекте. И напротив, в сценах экшена вроде бы женоподобная изнеженная рок-звезда держалась на удивление раскованно и толком не требовала дублеров — Мик дрался с тюремными надзирателями, мчался по полям, скакал верхом, выигрывал соревнования по тройному прыжку в буше или прекращал кулачный бой, на плечах раскручивая своего самого крупного противника. Все это было стильно снято, вполне аутентично, неплохо написано, и за 106 минут зритель едва ли успевал заскучать.

Мик, однако, возненавидел этот фильм, пришел в ужас от того, как выглядит и звучит на экране, и идти на лондонскую премьеру отказался. Наутро британская пресса озвучила все его соображения, умножив их на тысячу. Одни критики — большинство — сочли, что величайший роковый бог секса в широкополой австралийской фетровой шляпе и с кустистой бородой под этими знаменитыми губами — слишком абсурдный образ, и оказались не в силах объективно судить о его актерской игре. Другие недоумевали, отчего Джаггер на экране спел всего одну песню, традиционную ирландско-австралийскую балладу «The Wild Colonial Boy», а вся музыкальная дорожка состоит из песен Шела Силверстина в исполнении американской звезды кантри Уэйлона Дженнингса. Третьи сочли, что их обманули, поскольку в единственной краткой постельной сцене с молодой женщиной актеры полностью одеты. Больше всего издевались над его ирландским акцентом и над самопальным доспехом, в котором Келли выступает против всей полиции штата Виктория. Один рецензент написал, что в финальной кульминации, явно вдохновленной «Бучем Кэссиди», Мик в грубо сработанном шлеме и с нагрудником смахивает на «уцененную сардину»; другой заявил, что Мик «смертоносен, как недельной давности латук».

Надежда на то, что почитатели «Стоунз» вот-вот разобьют критиков наголову, вскоре рассеялись. «Нед Келли» оглушительно провалился в британском и американском прокате, хотя неплохо прошел в Австралии. Микова связь с легендарным Келли там почиталась плюсом, а не поводом к негодованию: нагрудник, в котором он смахивал на нелепую сардину (с инициалами «М. Дж.» на изнанке), позже выставили на обозрение в Городской библиотеке Куинбиэна, Новый Южный Уэльс.

* * *

30 июля контора Леса Перрина выпустила пресс-релиз, возвестивший о том, что «Роллинг Стоунз» прекращают отношения с Алленом Клейном и больше не будут записываться на «Декке» и ее американском подразделении «Лондон». «Декка» давно подозревала, что конец близок, а Клейн, когда ему в «Эппл» доставили официальное письмо, очень удивился. Всего месяцем раньше он поведал журналу «Вэрайети», что планирует предоставить «Стоунз» ровно то, что обещал теперь Ахмет Эртеган: собственный лейбл под зонтиком крупной американской звукозаписывающей компании.

Клейн, конечно, был шокирован, но и Мику предстояло потрясение — еще хуже, чем обнаружение невыплаченных налогов. Выяснилось, что начисто порвать с Клейном не удастся, поскольку тому принадлежат авторские права на все, что «Стоунз» записывали на «Декке» и «Лондоне» с 1965 года. По соглашению, первоначально подписанному с Эндрю Олдэмом, «Стоунз» передали Олдэму все права на мастер-пленки. А тот, когда этих прав стала добиваться «Декка», скопом продал их Клейну. Это означало, что менеджер, которого Мик так искусно уволил, владел всеми их лучшими записями: «The Last Time», «Satisfaction», «Jumpin’ Jack Flash», «Sympathy for the Devil», альбомами «Aftermath», «Let It Bleed» — абсолютно всеми.

Через пару недель после ухода «Стоунз» от Клейна и с «Декки» Марианна ушла от Мика. На сей раз не было другого мужчины: она подождала, пока он не уедет в Европу на гастроли, упаковала чемоданчик и забрала Николаса к матери. Мик снова примчался за ней, молил попытаться снова, но она умудрилась остаться тверда.

Возвращение на землю после четырех лет с Миком оказалось страшным: у Марианны не было собственной музыкальной карьеры, почти не было денег, зато имелись ребенок и наркомания, а то и другое требовало средств. Как и с Крисси Шримптон, и речи не шло о том, чтобы претендовать на существенную часть Микова состояния на том основании, что Марианна не только усложняла ему жизнь — обогащала тоже. Однако он не попытался забрать коттедж в Олдуорте, где она теперь обитала, так что бездомной и без гроша она не осталась. (И то и другое ей еще предстояло, но ответственна за это будет она одна.)

Первым ее бойфрендом после Мика стал полная его противоположность — долговязый ирландский пэр «Пэдди» Россмор, чьи «монашеские, высокодуховные» привычки сильно импонировали ей после рок-звездной жизни; что важнее всего, с ним можно было поговорить. Лорд Россмор к тому же оплатил специалиста с Харли-стрит, чтобы отлучил ее от смеси барбитуратов с алкоголем, заменявшей героин. Эти двое даже объявили о помолвке — хотя оба тогда жили со своими матерями, — но отменили ее, не успев спланировать свадьбу. Россмора так потрясло все то, что он узнал о наркомании и ее лечении (точнее, в случае Марианны, нелечении), что он основал в Ирландии реабилитационный центр для наркоманов.

Даже после этой интерлюдии с Россмором Мик забрасывал Марианну письмами и обрывал ей телефон, умоляя вернуться. Она окончательно разубедила его, изувечив свою красоту, изуродовав золотистые волосы тусклой стрижкой и располнев на три с лишним стоуна. Не подозревая об этих переменах, Мик пригласил ее на Чейн-уок. Когда она вошла, у него отпала челюсть, и Марианна поняла, что ее тактика сработала. «Он наконец понял, что я больше не на рынке, — вспоминала она позднее. — Больше не было ни звонков, ни писем».

Впервые за шесть лет Мик остался без постоянной подруги под боком, и ему тоже нелегко оказалось приспособиться. Начать с того, что его увлечение ночной жизнью временно угасло: в конторе «Стоунз» он выдавал Ширли Арнольд фунтовую банкноту и велел купить две ягнячьи отбивные и овощей, чтобы его домоправительнице, итальянке Бруне Жирарди, было из чего сготовить ужин. Даже по меркам 1970 года, не знавшего десятичных дробей в деньгах, фунт не покрывал и мяса и овощей, и Ширли, чтобы лишний раз не раздражать Мика, таскала недостающие три-четыре шиллинга из офисной копилки.

Поначалу казалось, что на место Марианны есть очевидная кандидатка. Марша Хант, мисс Пушистик, почти год была его полуофициальной любовницей, а поскольку жила она достойно, наркотиков не употребляла и во внутренней политике группы не участвовала, финансовые консультанты не считали ее угрозой. После ухода Марианны Марша на пару недель переехала в дом 48 по Чейн-уок; как раз в то время там гостили Крис Джаггер с подругой Вивьен. Марша видела, как угнетают Мика перемены в доме, но считала, что «он больше скучал по ребенку [Николасу] и собаке, чем по женщине… Он был очень неуверен в себе, ребенок требовался ему для равновесия».

По ее словам, как-то вечером в ресторане мистера Чоу в Найтсбридже Мик внезапно предложил ей родить. Она знала, как он хочет стать отцом — особенно после того, как Марианна потеряла Коррину, а Анита родила Киту сына Марлона. Типичное предложение рок-божества шестидесятых, вспоминает Марша, рассчитанное так, чтобы не помешать его предстоящему налоговому изгнанию и его имиджу первого жеребца на планете. Она останется в Лондоне и родит, Мик будет жить отдельно в своем безналоговом пристанище, а Марша с ребенком станут регулярно к нему летать. Он так убедительно, так душевно все это излагал, что она не смогла отказаться.

Забеременела она почти сразу и, опасаясь, что Мик передумал, предложила сделать аборт. Он, однако, настаивал, что ребенок должен родиться и что все пойдет по плану. Он хотел сына, которого предлагал назвать Полуночным Сном (бедный детка) и послать в самый престижный британский колледж Итон. О браке речи не заводили ни Мик, ни Марша; как она нередко повторяла, она не могла выйти замуж за человека, который не встает раньше двух часов дня.

Несколько месяцев она умудрялась скрывать свою беременность и по-прежнему выступать певицей и фотомоделью, в том числе снялась обнаженной для журнала «Клаб интернешнл». А когда новость все-таки всплыла, причастность Мика замалчивали. Одна газета пронюхала, как обстоит дело, но раздумала публиковать свое открытие под угрозой судебного преследования от Марши и под мастерски напущенным туманом от Леса Перрина. Приватно Мик оставался образцом нежности и заботы, хотя Марша недоумевала, отчего он не сообщает родителям, при ней заезжавшим на Чейн-уок выпить чаю, что скоро у них родится внук.

Даже теперь, нося его ребенка, Марша не ожидала от Мика моногамии, и Мик ее не разочаровал. Все лето, в том числе в период до окончательного ухода Марианны, через Чейн-уок непрерывным потоком шли молодые женщины — одни проводили там всего ночь, а то и меньше, другие задерживались на выходные, одна-две впоследствии пошли работать под начало Джо Бергман, которая обеспечивала все практические нужды Мика. Большинство были американками, как правило из Калифорнии, лет двадцати двух и к сексу относились свободно и беззаботно — британским девушкам еще предстояло этому учиться. Спать с такими вот прекрасными незнакомками, приехавшими за тысячу миль, — типичный симптом его благоразумия; такие девушки меньше привлекали внимание прессы, не говоря уж о других красавицах на очереди. Согласно неписаным правилам американские групи обсуждали свои победы только друг с другом, а рынка для любителей откровенности еще толком не сложилось, и соблазна не возникало. Лишь спустя десятилетия — уже став почтенными матронами в устаревших хипповских халатах — они прокурлыкают свои воспоминания «девиц Мика» корреспондентам таблоидов или теледокументалистам.

Пожалуй, самой знаменитой — во всяком случае, в ретроспекции — среди них была Памела Энн Миллер, позже Де Барр, обманчиво ангелоподобная девушка двадцати одного года, обладательница ямочки на подбородке, соперничавшей с кёрк-дугласовской. «Мисс Памела» уже прославилась среди лос-анджелесских рокеров как бывшая любовница Джима Моррисона и участница немузыкальной девичьей групи-группы The GTOs, подопечных Фрэнка Заппы. При первой встрече с Миком на американских гастролях «Стоунз» 1969 года она встречалась с Джимми Пейджем из Led Zeppelin, но Мик отговорил ее от этого романа, нашептав сплетен об изменах Пейджа (голова идет кругом, право слово; чья бы корова мычала). В результате случился «сказочный роман» с «самым восхитительным, озорным, сексуальным мужчиной в моей жизни». Впоследствии курлычущая матрона описывала, как Мик оставлял засосы у нее на бедре, а она потом демонстрировала их подругам, поскольку такие следы для групи — все равно что крест Виктории.

Следующим летом ее американский парень отправился в Лондон управлять бутиком «Бабуля поехала» на Кингз-роуд, и ей взбрело в голову составить ему компанию. Войдя в магазин, она услышала вопль «Мисс Памела!» и увидела Мика — он примерял одежду. Последовал второй сказочный роман, протекавший на Чейн-уок или в квартире американского парня, который вскоре узнал, что происходит, но не попытался это прекратить — скорее, расценил как комплимент. Как-то раз, когда пришел Мик, Памела принимала ванну, открыла дверь голой и обнаружила, что пришел он не один, а с Чарли Уоттсом. Старомодно соблюдая приличия, Мик рукой закрыл Чарли глаза.

Среди временных обитателей Чейн-уок были, впрочем, не только дамы. В первые недели после ухода Марианны там квартировал техасский саксофонист Бобби Киз, один из музыкантов дальнего круга, с тех пор регулярно выступавших с пятью «Стоунз». Киз познакомился с Миком на первых американских гастролях в 1964 году, когда играл в аккомпанирующей группе Бобби Ви и носил мохеровый свитер. Спустя пять лет столкнувшись с Кизом в Лос-Анджелесе, Мик позвал его солировать в песне с «Let It Bleed» под пророческим названием «Live with Me». Вместе с трубачом и тромбонистом Джимом Прайсом Киз составлял теперь духовую секцию, которая требовалась Мику для первого альбома на «Атлантике» и для европейских гастролей в августе и сентябре.

Развеселый крепыш Киз, друг юности великого Бадди Холли, легче сошелся с Китом (они родились в один год и в один день), но почитал Мика «губным гармонистом мирового класса, ничем не хуже любого негра» и «лучшим кантри-певцом в рок-н-ролле». Тем не менее он слегка напрягся, когда Мик пригласил его жить на Чейн-уок, пока записывается альбом. Как и многие в окружении «Стоунз», он подозревал, что Мик отчасти гей или бисексуал, и, безусловно, «натуральные» его знакомые немало его дразнили. «Они говорили: „А, у Джаггера жить будешь… ну, ты там держи ухо востро“. Я думал: „И что делать, если он меня начнет клеить? Заеду в морду — работы не видать“».

Разумеется, поводов для неловкости не возникло. Пара месяцев прошли в гармонии и относительной тишине, что дает представление об одиночестве Мика и о его потребности в обществе повеселее, чем мечтательные калифорнийские нимфетки. В состав домочадцев входила домоправительница Бруна (которой страшился даже кипучий Киз) и шофер Алан Данн, которому Мик периодически велел облачаться в эдвардианскую шоферскую униформу, джодпуры и фуражку с козырьком. Жильцы проводили время за работой или по клубам, а в перерывах играли в шахматы, слушали музыку в садовой студии, либо Мик разглагольствовал о винтажных винах или поэзии Шелли и Китса. «Я у старины многому научился», — вспоминает Киз. Если появлялась гостья, Киз изображал «тактичного техасца» и потихоньку сматывался.

Как-то раз Мик даже уговорил его поглядеть крикетный матч на «Овальном стадионе» — в основном пообещав, что там с утра до ночи продают алкоголь. В Лондон как раз заехала жена Киза, она после обеда собиралась по магазинам, но он соврал, что «Стоунз» ждут его в студии. Он как-то не учел, что матч будут от души транслировать все три британских телеканала, а Мик в зале, хоть и сидит скромно (как оно всегда и бывало), неизбежно привлечет телекамеры. «В общем, я вкалываю якобы как лошадь, а она видит меня по телевизору, как я пью пиво и пытаюсь въехать в этот чертов крикет». Едва ли стереотипная ситуация «сбит с пути истинного Миком Джаггером» выглядит так.

Одно время, как и Тёрнер в «Представлении», он жил с двумя подругами, впрочем не француженка и датчанка-полиглот, а две уроженки Калифорнии. Первой появилась блондинка Дженис Кеннер — она очутилась на заднем сиденье Миковой машины и услышала его не раз опробованный подкат: «Где любишь просыпаться — в городе или за городом?» Она ответила «за городом», и он умчал ее в Старгроувз, где она неплохо себя зарекомендовала и получила приглашение проснуться с ним и в городе. Вскоре он привел домой Кэтрин Джеймс, серьезную двадцатидвухлетнюю девицу, которая проделала тот же кружной путь на машине через Беркшир. Девушки мирно сосуществовали на Чейн-уок, распределив роли: Кэтрин была подругой Мика, а Дженис кухаркой, готовой временами «позабавиться». Дружба их раздражала Мика — он предпочитал, чтобы женщины дрались за его внимание. Как-то раз, к их глубокому недоумению, он велел им вымазать друг друга клубникой со взбитыми сливками — пристойно английская, садово-парковая версия борьбы в грязи.

Это воссоздание домашней обстановки Тёрнера оказалось знаковым. Потому что, больше года пролежав на полке, «Представление» внезапно вновь ожило. Его заказчика, голливудскую студию «Уорнер бразерз — севен артс» успел купить гигант «Кинни корпорейшн», и у нее завелся новый председатель Тед Эшли. Обозревая свои владения, Эшли с удивлением обнаружил фильм с Миком Джаггером в главной роли — фильм, на который предыдущий владелец потратил больше миллиона долларов, а затем в начале 1969-го убрал с глаз подальше после единственного просмотра. Теперь имя Мика звучало в Америке гораздо громче, и Тед Эшли решил выпустить «Представление» в большой мир.

В маленьком кинотеатре Санта-Моники провели предварительный закрытый показ, где присутствовало новое руководство «Уорнер», продюсер Сэнди Либерсон, а также автор сценария и один из режиссеров Дональд Кэммелл. Сцены кровавых бандитских разборок и извращенного звездного секса вызвали немалый шок и омерзение; как вспоминает Либерсон, «люди уходили толпами». Эшли велел Кэммеллу серьезно перемонтировать ленту, урезать продолжительную преамбулу про молодого бандита Чаза и его подельников — тем самым сократив кровопролитие — и сфокусировать сюжет на дуэте Чаза и Тёрнера. Мик отнюдь не обрадовался такому расширению собственной роли — новый монтаж и смягчение привели его в ярость, и они с Кэммеллом, хоть и понимали, что толку не будет, написали возмущенное письмо Эшли: «Этот фильм — об извращенной любви Гомо Сапиенс и Леди Жестокости. Он по необходимости ужасающ, парадоксален, абсурден. Снимать такой фильм — значит признать, что тема полнится всевозможными табу… Если [он] не расстраивает аудиторию, он вообще лишен смысла».

«Представление» вышло в американский прокат в августе 1970 года — и сборы, и критические отзывы оказались провальными. Ричард Шикел из журнала «Тайм» назвал его «самым никчемным фильмом, что я видел за все годы, что рецензирую кино». Пройдут десятилетия, прежде чем по результатам опроса режиссеров и критиков «Представление» попадет на двадцать восьмую позицию величайших фильмов всех времен и народов, а журнал «Филм коммент» объявит Тёрнера в исполнении Мика «лучшей ролью, сыгранной музыкантом в художественном кино». По мнению киноисторика Дэвида Томсона, фильм «сильно недотягивает до мифов, которые он породил», однако его необходимо смотреть, «если вы задумывались о том, сколь притворна английская душа и какую бурю подавленной сексуальности она таит».

А мифы еще не закончились: в последующие годы фильм как будто наводил порчу почти на всех ключевых участников. Нагляднее всех пострадал британец Джеймс Фокс, сыгравший Чаза, будучи молодым киноактером, у которого впереди безбрежная карьера. Межгендерные сексуальные игры Чаза с Тёрнером — Миком спровоцировали у Фокса глубочайший психологический кризис, обострившийся после смерти его отца Робина, театрального агента (который не рекомендовал сыну соглашаться на роль и просил Сэнди Либерсона по-отечески за мальчиком приглядывать). После съемок Фокс на несколько месяцев пропал в Южной Африке, затем бросил сниматься на пике своей карьеры, ушел в фундаменталистскую христианскую секту «Навигаторы» и на экран вернулся только спустя десять с лишним лет.

Анита Палленберг — которую Тёрнер упрекает за то, что «перебарщивает с этой дрянью, Фербер», — вскоре подтвердила реплику с Китом, сев на героин, который, словно негашеная известь, безжалостно изуродует ее прекрасное лицо и тело. Девятнадцатилетняя андрогинная Мишель Бретон, для которой появление в постели с Миком Джаггером и другой красоткой должно было стать скоростным шоссе к звездности, вообще исчезла с глаз долой. Вскоре после своего «речевого репетиторства» гиперактивный и гиперагрессивный Дэвид «Литц» Литвинофф таинственно покончил с собой.

Но самая мрачная тень окутала сценариста и режиссера Дональда Кэммелла, прежде благословленного положительно зачарованной жизнью. Несмотря на выдающиеся кинематографические таланты, за последующие двадцать лет Кэммелл написал и поставил всего три фильма — сексуальной и визуальной дерзостью все три не уступали «Представлению», и все их еще радикальнее резали и разбодяживали нервные продюсеры. Когда такая судьба постигла третий фильм, «Опасная сторона», некогда очаровательный и добродушный Кэммелл погрузился в параноидальную депрессию, повсюду таскал с собой пистолет, а ночью клал его под подушку. Из этого пистолета Кэммелл и застрелился в апреле 1996 года — казнил себя единственным выстрелом в голову, как учили ист-эндские друзья-гангстеры, как Чаз в финале «Представления» убивает измучившего его Тёрнера. Позже в прессе сообщалось: он поставил зеркало так, чтобы наблюдать собственную агонию. Поистине, как вслед за ним в фильме повторил Мик, «единственное удачное представление… доходит до безумия».

Один лишь Мик, по своему обыкновению, пережил эту историю в целости и сохранности — но и для него «Представление» однажды обернется проклятием. Снова и снова люди будут спрашивать после этого поразительного кинодебюта: отчего же ему не удалось повторить?

* * *

Где-то на пятом месяце беременности Марша Хант стала подмечать, что Миково отношение к их родительскому пакту меняется. Как она напишет позднее, прежде ему не терпелось дождаться рождения ребенка — теперь он отстранился; прежде он окружал ее нежной заботой — теперь «колебался между одобрением и неодобрением… Я поняла… что он уже забывал, как сам этого ребенка придумал».

Они оставались довольно близки, и Мик позвал Маршу в Париж на европейские гастроли «Стоунз», хотя она тогда будет на седьмом месяце и секрет неизбежно раскроется. Она отказалась, но — вовсе не лишая его моральной поддержки — просила звонить, едва ему захочется поболтать.

В доказательство его ощутимого одиночества он также позвал на гастроли «мисс Памелу» (она, впрочем, решила вернуться к своему парню) и в итоге повез одну из двух гурий с Чейн-уок, «кухарку» Дженис Кеннер. Другую, Кэтрин Джеймс, он уволил, когда она лежала в постели, — поцеловал на прощание и велел перед отъездом в Калифорнию запереть дом.

Первый европейский концерт «Стоунз» с тех пор, как Мик и Кит ждали суда в 1967-м, сопровождала крупнейшая в их гастрольной истории свита — шестьдесят пять человек, — а также под заказ спроектированные декорации и освещение. Как всегда, на разогреве выступал почитаемый «Стоунз» блюзмен — на сей раз гитарист Бадди Гай с группой, в которой на губной гармонике виртуозно играл Джуниор Уэллс, так что гармонисту хедлайнеров было из-за чего понервничать. На пресс-конференции перед первым концертом в Мальмё 30 августа Мик объявил, что на этих гастролях группа не зарабатывает, — это знак благодарности европейским поклонникам за преданность в последние три года. (Позже он скажет, что члены группы заработали всего по 1000 долларов.) Когда его спросили про «Неда Келли», он сказал: «Нечего его смотреть».

Европа отплатила за любезность остервенелой микоманией, вполне сравнимой с революционным 1967 годом (хотя все это выглядело несколько неубедительно после ужасов Алтамонта крупным планом). В Западном Берлине в результате уличных боев поклонников с полицией были ранены шестьдесят три человека. В Милане две тысячи человек штурмовали уже забитый до отказа «Палаццо делло спорт»; люди чудом не были затоптаны или задавлены до смерти. В парижском «Пале де спорт» с десяток девушек запрыгнули на сцену к Мику и разом, точно олимпийские чемпионки по синхронному плаванию, содрали блузки, явив предсказуемое отсутствие лифчиков. «Вообще, я бы особо не переживал, — вспоминает саксофонист Бобби Киз. — Но я вызвал на концерт маму из Альбукерке, Нью-Мексико, чтоб посмотрела, какой молодец у нее сыночек. Ну и я стою на сцене, эти роскошные молодые телки мне в лицо сиськами трясут, а я воображаю, как мама на это смотрит, и чувствую, что вот прямо сейчас умру».

Тем временем последний альбом «Стоунз» на «Декке», концертный «Get Yer Ya-Ya’s Out!», занял первую позицию в британских чартах и шестую в Америке, и «Декка» запоздало попыталась вернуть группу себе. Студийные эмиссары устремились в Париж — поглядеть, нельзя ли все-таки убедить Мика не сбегать на «Атлантик». Не помешает, посоветовали им люди Мика, оплатить счет группы в отеле «Георг V». Сотрудники «Декки» горячо согласились, не сообразив, что «Георг V» еще позволял гостям делать покупки в дорогих магазинах на Елисейских Полях, затем вписывавшиеся в гостиничный счет. В результате Мик с парнями отправились скупать «Картье», счета за гостиницу составили десятки тысяч долларов, и больше «Декка» к ним не подкатывала.

Несмотря на «кухарку» Дженис, которой, по ее словам, надлежало «успокаивать его» после вечерних концертов (и вряд ли посредством молочного пудинга), Мик, очевидно, по-прежнему страдал без постоянных отношений и нередко болтал по телефону с Маршей, хотя в основном говорил о себе, а не расспрашивал о ее беременности. Как-то вечером он позвонил ей и сообщил, что ему одиноко, но он познакомился «с какой-то Бьянкой из Никарагуа» и встретится с ней снова в Италии.

Знакомство состоялось 21 сентября на роскошной вечеринке в «Георге V» — за счет «Декка рекордз», как выяснит впоследствии руководство компании. Нынешняя бородатая Микова тень, Ахмет Эртеган, привел старого друга, магната французской поп-музыки Эдди Барклея. С пятидесятилетним Барклеем пришла его двадцатипятилетняя бывшая подруга Бьянка Перес-Мора Масиас. Когда Эртеган представил Бьянку Мику, рядом стоял и Дональд Кэммелл, тогда еще светлый и добродушный. «У вас будет такой прекрасный роман, — сказал им Кэммелл. — Вы просто созданы друг для друга».

Самая поразительная женщина в жизни Мика — хотя отчего она так поразительна, он узнал не сразу — выросла в Манагуа, столице крупнейшего, богатейшего и наименее стабильного государства Центральной Америки. Отец Бьянки был богатым торговцем, семья по обеим линиям поставляла дипломатов на всевозможные ключевые посты никарагуанских иностранных дел. Когда отцовский бизнес развалился, родители Бьянки расстались, и ее заводная мать Дора кормила ее и сына Карлоса, содержа ресторанчик в Манагуа. Формально Никарагуа была республикой, но правила там бандитская династия Сомоса, которая сорок лет удерживала власть, систематически истребляя или запугивая любую оппозицию. Дора яростно противостояла режиму, ее дети с малых лет ходили с ней на марши и демонстрации и потому тоже считались врагами государства. Бьянка прекрасно училась и в семнадцать лет получила стипендию французского правительства и приглашение в Парижский институт политологии. Дора заставила ее уехать, полагая, что за границей дочери будет безопаснее.

Бьянка и Париж и впрямь были созданы друг для друга. К замечательной Бьянкиной красоте прилагалась элегантность, ничего общего не имевшая с кукольной модой шестидесятых, и смутный намек на тайну, приводивший на ум песню Питера Сарстедта про девушку, которая «talk[s] like Marlene Dietrich and dance[s]like Zizi Jeanmaire», у которой «clothes are all made by Balmain» и «diamonds and pearls in [her] hair». Еще в юности она стала подругой Майкла Кейна, который после фильмов вроде «Досье „Ипкресс“» был круче любой рок-звезды. Кейн привез ее в Лондон и много куда водил, она вполне могла пересечься с Миком, но так и не пересеклась. Потом она жаловалась, что «недобрый, поверхностный» Кейн «держал меня за гейшу». Это она еще жизни не нюхала.

После Майкла Кейна начался почти пятилетний роман с Эдди Барклеем, бывшим руководителем оркестра, на одноименной звукозаписывающей компании собиравшим французских артистов — Шарля Азнавура, Жака Бреля — и импортированный американский джаз и блюз. Он был вдвое старше Бьянки и гномически непривлекателен, но с ним ей было безопасно, а в безопасности она нуждалась. О его сумасбродствах и щедрости ходили легенды — особенно в Сан-Тропе, на модном курорте Ривьеры, куда он ежегодно уезжал почти на все лето. Там он носился по узким улочкам в белом «роллс-ройсе», закатывал «белые вечеринки», куда захаживали сливки международного цвета общества, и каждый день бронировал огромный стол в элитарном пляжном клубе «55», платя за десятки блюд и бутылок вина вне зависимости от того, сидел он за этим столом сам или нет.

По легенде, Мик влюбился в Бьянку, потому что они на одно лицо. Таков миф о Нарциссе в современном изводе: самое желанное существо на планете заворожено перспективой заняться любовью с самим собой. На самом же деле они не очень походили друг на друга — разве что оба худы и тонкокостны, в шумной толпе высоких людей оба держатся отчужденно. Мик узрел молодую женщину, загадочную и прекрасную — столь непохожую на безликих гостий из Калифорнии, — которую буквально преподнесли ему на блюде, как раз когда он желал новых отношений. Бьянку, несколько лет прожившую с пожилым человеком, заменявшим ей отца, в Мике привлекло не то, что он был мировой звездой, или сказочно богат, или даже невыносимо сексуален, но то лишь, что он попросту был молод. Как и многим женщинам, при первой встрече ей показалось, что он «застенчив, раним и человечен», — хотя он несколько подпортил впечатление, созорничав и сдернув с Эдди Барклея парик.

У него так кружилась голова, что вся его скрытность пошла лесом. Когда группа направилась в Италию, Бьянка прилетела к Мику в Рим, и в аэропорту ее встретил его личный лимузин. Здесь, на родине папарацци, сюжет вскоре выплыл наружу, и журналисты развязали такую охоту, что Мик заехал в рыло одному репортеру, оказался в суде и уплатил штраф, эквивалентный 1200 долларам. После финального гастрольного концерта в Амстердаме 9 октября Мик вернулся в Великобританию вместе с Бьянкой; он шутил с журналистами в Хитроу, что они «просто добрые друзья», а Бьянка укрывалась за гневной, но все равно красивой гримасой. «У меня нет имени, — на все вопросы отвечала она. — Я не говорю по-английски».

С той ночи в доме 48 по Чейн-уок появилась новая хозяйка. Когда недавние жилицы — мисс Памела или Кэтрин Джеймс — звонили и звали к телефону Мика, суровый голос с испанским акцентом возвещал, что Мика нет. «Кухарка» Дженис Кеннер осталась в доме, но теперь строго на правах кухарки.

Бьянка повлияла на «Роллинг Стоунз» немногим меньше, чем Йоко Оно на «Битлз», когда Джон Леннон впервые ее на них напустил. Каковы бы ни были прошлые сексуальные или светские фокусы Мика, его всегда первым делом интересовали «Стоунз» и их прогресс. Теперь вдруг появилось нечто такое, что интересовало его гораздо больше, и это отразилось не только на самой группе, но и на всей пирамиде, составленной из людей, чья жизнь зависела от того, насколько удается им доказывать Мику свою незаменимость — ежедневно, а порой и ежечасно.

В отличие от Йоко, Бьянка вовсе не добивалась влияния. Все предыдущие женщины Мика так или иначе принадлежали к миру поп-музыки, она же была совершенной чужачкой. Даже парижанка Холли Голайтли из песни Питера Сарстедта в «a fancy apartment on the Boulevard Saint-Michel» держала пластинки «Роллинг Стоунз». Бьянка же, хоть и прожила несколько лет с самым известным музыкальным продюсером Франции, о роке не знала ничего, более того, почитала его каким-то ребячеством.

В ситуации с Йоко мнения трех остальных «Битлз» были важны; с Бьянкой же Мика интересовало мнение только Проблескового Близнеца. Поначалу Кит счел ее «какой-то очередной девкой» и безропотно готовился к тому моменту, когда Мик в очередной раз перекочует в светское общество. Киту казалось, что Бьянка холодна и лишена чувства юмора, но он от природы не способен был к той желчи, какую изливал, к примеру, Джордж Харрисон на Йоко. Гораздо опаснее оказалась Анита, до того дня — правящая королева красоты среди жен «Стоунз». Изображая сестринское радушие, Анита шепталась и интриговала у Бьянки за спиной, даже подговорила наркодилера «Испанца» Тони Санчеса распустить слух, будто Бьянка родилась мальчиком и перенесла операцию по смене пола.

В результате строгого католического воспитания Бьянка выросла конвенционной, несколько даже пуританской девушкой, и нескончаемый сексуальный шведский стол вокруг «Стоунз» поверг ее в шок. Вскоре и она услышала историю о том, как вездесущая Анита расколола группу; кроме того, до нее дошел слух, что Анита, побыв подругой Брайана и став подругой Кита, таким образом подбирается к Мику. Упорно шептались и о том, что владычество Мика в группе наделяло его правом первой ночи; на всем протяжении их отношений Бьянка считала, что он «трахнул всех жен „Стоунз“, кроме жены Чарли».

Сложилось так, что первые месяцы Мик и Бьянка вместе проводили в загородном доме, который он купил Марианне, но до сих пор вспоминал об этом, лишь когда требовалось уболтать очередную калифорнийскую девицу («Где любишь просыпаться — в городе или за городом?»). Еще не решив стать налоговыми кочевниками, «Стоунз» купили на заказ собранную 16-дорожечную студию звукозаписи, которая размещалась в огромном фургоне, выкрашенном в ненавязчивое хаки, точно передвижное жилище орнитолога-любителя. В этом Мощном Мобиле они теперь заканчивали «Sticky Fingers», первый альбом собственной звукозаписывающей компании. Припарковать и подключить фургон к электричеству удобнее всего было в Старгроувз. Готическая груда камня внезапно стала приютом для «Стоунз», их сотрудников и техников, а также для наезжающих сессионных музыкантов — органиста Билли Престона, к примеру. Дом так толком и не отремонтировали, и Маршалл Чесс нанял компанию, поставлявшую декорации для киносъемок, чтоб по-быстрому обустроила десяток спален.

В роли главы «Роллинг Стоунз рекордз» Чесс, по сути, стал исполнительным продюсером «Sticky Fingers» и ввел в действие жесткий режим, практиковавшийся на «Чесс рекордз» в былые дни в Чикаго; главное правило гласило: «три песни за три часа». Но даже ему не всегда удавалось воспрепятствовать отвлечениям — или же увлечениям — Мика. Бьянка так и не усвоила железного закона: во время записи жены терпеливо ждут до самого конца. Она заходила в студию, устремляла на Мика горящий взгляд, а Мик бросал работу и вместе с Бьянкой исчезал — порой на несколько суток.

После многих лет плесневелого застоя Старгроувз кипел электрическими шумами и гулким прокуренным смехом. Эта атмосфера, весьма уместная у Эдгара Аллана По, даже ненадолго пробудила симпатию к дьяволу. Кеннет Энгер наконец-то собрал деньги на свой черно-магический эпик «Восход Люцифера» (музыку к нему написал бывший подопечный Мэнсона Бобби Босолей, отбывая пожизненное заключение в калифорнийской тюрьме). Энгеру не удалось нанять Мика Люцифером, и он удовольствовался Крисом Джаггером; на роль Озириса пригласил Дональда Кэммелла, на роль Лилит — Марианну Фейтфулл. Кита Энгер забавлял, Мика не особо: готовясь к съемкам, Энгер нередко ночевал в импровизированных спальнях Старгроувз и даже набрасывал кое-какие эскизы на каменных полах. «Дурдом, — вспоминает Маршалл Чесс. — Просыпаюсь среди ночи — кто-то на пианино блямкает, выхожу наутро — все полы какой-то оккультной байдой разрисованы».

4 ноября Марша Хант родила дочь, которую назвала Кэрис. Всю процедуру Марша была одна — приехала в мрачную викторианскую больницу Девы Марии в Паддингтоне и увильнула от вопросов об отце Кэрис, хотя замечательно полные губы ребенка могли бы дать подсказку. К концу беременности Марша сидела на мели — пришлось отказаться от всех ангажементов, а ее студия звукозаписи «Трек» никак не желала с ней расплачиваться. Наконец, ей ничего не оставалось, кроме как обратиться к Мику — который, как ей было известно, теперь жил с Бьянкой — и попросить денег. По ее воспоминаниям, он прислал 200 фунтов с запиской, где говорилось что-то вроде: «Я знаю, что плохо с тобой обошелся», — и одолжил ей кольцо, которое ей всегда нравилось. Какой холодной скаредностью веет от этого «одолжил».

После рождения Кэрис от Мика поначалу поступали обнадеживающие сигналы. Он прислал Марше телеграмму с поздравлениями и букет алых роз; он отправил домоправительницу Бруну подготовить квартиру Марши к ее возвращению из роддома. Однако улизнуть от Бьянки и повидаться с Маршей и Кэрис ему удалось отнюдь не сразу. С ним пришел его шофер Алан Данн. Марша вспоминает, что Мик был «сердечен и очарователен», но «как будто куда-то спешил». Вскоре Бруну призвали назад на Чейн-уок.

Он не появлялся еще десять дней. Терпение Марши истощилось, и она с крошкой Кэрис на руках напустилась на Мика за равнодушие. Тот сказал, что «он никогда меня не любил, и я сдурела, если думала иначе». Он прибавил, что, если ему придет охота, заберет у нее ребенка. Пусть только попробует, с жаром отвечала Марша, — она «вышибет ему мозги».

Для Марши название третьего Микова фильма в тот год, «Дай мне кров», чья премьера состоялась в Великобритании месяц спустя, звучало весьма двусмысленно. Цветная документалка братьев Мейзлз о возвращении «Стоунз» в Америку с кошмарной кульминацией в Алтамонте вполне отражала все то, что Марша чувствовала теперь по поводу безответственности и равнодушия Мика. Мейзлзы снимали, когда двадцатидвухлетний «Ангел»-недоделок Алан Пассаро, по этим съемкам в основном и опознанный, отправился в оклендский суд по обвинению в убийстве чернокожего подростка Мередита Хантера. Пассаро утверждал, что это была самооборона и что Хантер успел выстрелить из пистолета. Обвинение строилось на материалах фильма, но на суде эти, казалось бы, неопровержимые улики посыпались. В вырезанных сценах видно, как Хантер вроде бы задирает нескольких «Ангелов», и различима оранжевая вспышка из дула пистолета прямо перед тем, как Хантера завалили. Присяжные пришли к выводу, что любой, кому достало ума вытащить оружие перед «Ангелами ада», тем более чернокожий, свою судьбу заслужил, и Пассаро оправдали.

В «Дай мне кров» Мик выступает в самом нелестном свете — ничтожный арлекин в оранжевом атласе поначалу не сознает окружающего его кошмара, затем бессилен его прекратить. Особенно позорно отбытие с Алтамонтского автодрома — Мик весь в поту, явно перепуган, еще с тринадцатью людьми втискивается в вертолет на восемь пассажиров. Никто не поминает, чего стоило ему выйти на сцену, а тем более — так долго там оставаться. Как обычно, «клевизна» не позволила ему рассказать, как все было на самом деле, не позволила дать слово очевидцам, и мир снова вымазал его черной краской.

* * *

4 января 1971 года открылся британский прокат «Представления» — благотворительной премьерой в кинотеатре «Уорнер» на Лестер-сквер. Мик попросил всю выручку передать «Освобождению» — хипповской благотворительной организации, которая, в немалой степени вдохновляясь злоключениями Мика и Кита в 1967 году, предоставляла юридическую помощь молодежи, арестованной за хранение наркотиков. «Уорнер» сначала опять ужаснулся, но капитулировал, когда Мик пригрозил, что иначе вообще не явится. Поддержка его стала даром с небес для основательницы «Освобождения» Кэролайн Кун, которая держалась на плаву с большим трудом. Сиятельнейшая лондонская элита толпами повалила за дорогими билетами, предвкушая общество Мика на приеме до и на вечеринке после показа.

Однако, несмотря на поддержку «Освобождения» и желание по максимуму сбить «Уорнеров» с панталыку, на премьеру он всерьез не собирался. Он давно утратил интерес к фильму и перестал гордиться ролью Тёрнера; что гораздо важнее, Бьянка едва ли насладится обжигающими сценами секса с Анитой Палленберг и забавами в ванне с Анитой и Мишель Бретон.

В вечер премьеры возле «Уорнер-Вест-Энд» собралась толпа литературных и медийных звезд, в том числе знаменитый театральный критик и либертарианец Кеннет Тайнен и редактор журнала «Оз» Ричард Невилл. Явилась Анита в сопровождении — сюрприз — Кита, но минуты утекали, начало показа приближалось, а Мика не видать. Наконец Кэролайн Кун окружила возмущенная депутация крикунов, возглавляемая женой Тайнена Кэтлин, — звезды вопили, что их обманули. Их заверили, что Мик летит из Парижа и непременно к ним присоединится, уломали посмотреть кино, затем отправиться в «Бродягу» ужинать — за его счет, — а он придет туда. Но он так и не появился. По официальным данным — потому что самолет задержали из-за тумана.

По правилам британского рейтингования «Представление» получило рейтинг «Х», только для взрослых, что обрекло его на царство дешевых ужастиков и порнухи, ограничило показы в Лондоне и уберегло от просмотра тысячи несовершеннолетних поклонников Мика. Единственная в фильме песня Мика «Memo from Turner» вышла синглом накануне в октябре, но взобралась лишь на тридцать вторую позицию чартов. Его лучшая кинороль и лучшая сольная песня пришли и ушли вместе.

Между тем принц Руперт и Ахмет Эртеган сочиняли контракт с «Атлантик». Маршалл Чесс вспоминает, как на финальных переговорах Эртеган то и дело платком отирал плешь, и неудивительно. «Стоунз» обязались за ближайшие шесть лет выпустить четыре альбома и получали по доллару с каждого проданного экземпляра — выше ставок в этом бизнесе не бывало. Альбомы выйдут под маркой «Роллинг Стоунз рекордз», конверт и содержимое альбома — в исключительном ведении группы. «Атлантик» не будет выплачивать жирный куш, который музыканты потом поделят между собой, а покроет бюджет на запись каждого альбома. Мик и Кит сначала хотели зазвать на студию других музыкантов — в частности, подумывали распространять продукцию лейбла Джими Хендрикса, — но у «Атлантик» хватало средств только на содержание «Стоунз».

Придумать лейблу узнаваемый логотип, с которым и имени никакого не надо, предложил Чесс. Его осенило, когда он ехал по Голландии в Амстердам на встречу со «Стоунз» и миновал бессловесный, но известный всему миру, похожий на гребешок логотип «Шелла». Отсюда родилась идея заклеймить «Роллинг Стоунз рекордз» и всю ее продукцию губами и языком Мика — наглейшим заявлением о том, кто тут звезда и босс. Ведущие художники-графики разработали кучу вариантов, в том числе один, где на языке лежала таблетка, но все как-то не подходили. Наконец, студент Королевского колледжа искусств по имени Джон Паше нарисовал кричаще-красную, чавкающую и слюнявую картинку, которая и одержала победу. За создание самого знаменитого в истории рока объекта корпоративной идентичности (который в итоге ассоциируется с богатством немногим менее, чем логотип «Шелла») Паше выплатили 50 фунтов, а потом добавили еще 200.

В начале марта «Стоунз» отправились на первые за четыре с половиной года гастроли по Великобритании. На пресс-конференции перед началом Мик поведал, что группа через месяц эмигрирует во Францию, а сейчас официально прощается с британскими поклонниками. Поскольку британцам не положено уклоняться от налогов, даже совершенно легальными методами, Лес Перрин постарался изобразить отъезд событием эстетического и культурного плана, что вполне согласовывалось с прославленной Миковой склонностью к самосовершенствованию. «Мы не бежим от налогов, — нагло врал Перрин. — „Стоунз“ по уши влюблены во Францию».

Ни одна британская группа в полном составе не уезжала за границу вот так, по следам великих литераторов вроде У. Сомерсета Моэма и Грэма Грина. Кое-кто сначала заподозрил, что «Стоунз» собираются по-быстрому распасться, дабы не рисковать конкуренцией с поп-молодняком, уже народившимся в новом десятилетии. Всего месяц миновал с тех пор, как продолжительное разложение «Битлз» наконец вышло на свет, — Пол Маккартни обратился в британский Высокий суд с ходатайством о прекращении делового партнерства. Один интервьюер напомнил Мику, как часто Джон Леннон обвинял «Стоунз» в копировании «Битлз», и спросил, все ли еще это обвинение актуально. «Не, мы не распадаемся, — отвечал Мик. — А если б и распались, мы бы так не грызлись… Мы по-прежнему действующая группа, гастрольная группа, довольная жизнью группа». «Дейли телеграф» прикинула, что за все эти годы «Стоунз» могли бы заработать аж 83 миллиона фунтов. Мик выкупил целую рекламную полосу, дабы объявить эту цифру «смехотворной».

Перед прощальными британскими гастролями Кит впервые — хотя отнюдь не в последний раз — попытался преодолеть героиновую наркоманию. Несмотря на цыганщину и бунтарство, его мучили застенчивость и неуверенность в себе; к наркотикам он обращался, прячась от стрессов славы, а героин — лучшее убежище. (Позднее он отметит, что у Мика не менее сильно пристрастие к лести, «которая почти как герыч», но Мик и пальцем не шевельнул, чтоб хотя бы попробовать завязать.) За прошедший год наркомания его обострялась, его подзуживали не только Анита, но и ангелоподобный кантри-роковый друган Грэм Парсонс, и дела были так плохи, что Микова личная ассистентка Джо Бергман сомневалась, доживет ли Кит до конца европейских гастролей.

Начитанный Мик знал, что автор «Нагого обеда», великий американский писатель Уильям С. Берроуз, когда героин его чуть не убил, обратился к британскому врачу Джону Денту, который смягчил ломку посредством электронной машинки, притороченной к голове пациента. Доктор Дент успел умереть, но лечение, известное как апоморфиновая аверсивная терапия, практиковалось его бывшей медсестрой, бодрой матроной по имени Смитти. Кит вместе с Грэмом Парсонсом вызвали Смитти в дом 3 на Чейн-уок и легли в одну постель, как маленькие мальчики в приютском лазарете. После пяти суток почти беспрестанной рвоты и недержания медсестра объявила, что они исцелились.

Гастроли проходили по северным местам боевой славы — Ковентри, Манчестер, Ньюкасл-он-Тайн. Те невинные деньки прошли, остались от них едва ли не одни «Стоунз», и, хотя они воплощали тотальную потерю невинности, блаженные инфантилы в залах по-прежнему приветственно вопили. Чтобы сэкономить силы перед заграницей, с концерта на концерт летали обычными внутренними рейсами или переезжали по адской национализированной железной дороге. Бьянка поехала с Миком, который уже смахивал на заправского француза — вислая синяя шляпа и серое замшевое пальто до пят. Он еще со школы пристойно говорил по-французски, а теперь постоянно упражнялся с франкофонной Бьянкой. Поездки между концертами они коротали за игрой в нарды — Бьянка оказалась талантливым игроком и перед партнерами не прогибалась. Маршалл Чесс, у которого она выиграла небольшое состояние, ворчал, что она «даже играет на иностранном языке».

На прощальный концерт они ностальгически вернулись в Сохо, в клуб «Марки», где «Стоунз» — антрактная группа с «ритм-энд-блюзовым певцом Миком Джаггером» в матросочке — совершили свой первый прорыв летом 1962-го. Возвращение, однако, не задалось. К началу концерта Кит — которого перспектива эмиграции пугала не меньше, чем героиновая завязка, — еще находился в «Редлендс», в шестидесяти милях от Сохо. Прибыл он лишь два часа спустя, в отвратительном настроении, свой «бентли» бросил на двойной желтой полосе и ворвался в «Марки» босиком. К несчастью, клубом по-прежнему управлял Гарольд Пендлтон, чьих претензий к «чрезмерной рок-н-ролльности» «Стоунз» Кит не забыл и не простил. Концерт собиралось снимать американское телевидение — дабы компенсировать неявку группы на гастроли в текущем году, — и для пущей рекламы Пендлтон требовал, чтоб они играли перед большой неоновой вывеской: «КЛУБ „МАРКИ“». Последовала яростная свара, и в финале Кит замахнулся гитарой, целя Пендлтону в голову.

30 марта группа попрощалась с друзьями-музыкантами, закатив частную вечеринку в очень респектабельном отеле «Скиндлз» на Темзе, в Мейденхэде; присутствовали Джон Леннон и Йоко Оно (которым вскоре предстоял аналогичный отъезд), Эрик Клэптон и Роджер Долтри из The Who. В два часа ночи гости еще вовсю веселились, и после неоднократных жалоб других постояльцев на оглушительную музыку администрация отеля отрубила электричество. Опьяневший Мик схватил столик и запустил им в зеркальное окно.

Прямо перед началом нового британского фискального года Мик и Бьянка отбыли из Лондона в Париж. Как ни поразительно, Марша Хант так и не сообщила миру, от кого родила дочь, и финансовой помощи от Мика больше не добивалась, сказав ему только, что он волен видеться с ребенком, когда пожелает. По словам Марши, как раз перед отъездом у него случился припадок совестливости и он попросил, чтобы Кэрис привезли к нему повидаться. Договорились о встрече, но Кэрис прибыла с няней. Марша не приехала и не воспользовалась драгоценным шансом надавить на Мика. Шансом тем более драгоценным, поскольку она не знала, что Бьянка на третьем месяце.

7 апреля «Стоунз» воссоединились в Каннах на Французской Ривьере и подписали соглашение с материнской компанией «Атлантик» «Кинни сервисез» — которая, по случайному совпадению, теперь владела студией «Уорнер», а следовательно, и «Представлением». Спустя неделю «Атлантик» выпустила их дебютный сингл на «Роллинг Стоунз рекордз» — сингл нарушил приевшийся алгоритм «две песни на диск» и включал «Brown Sugar», «Bitch» и концертный трек «Let It Rock». За ним по пятам пришел альбом «Sticky Fingers» с конвертом, который придумал Энди Уорхол, — мужская джинсовая ширинка с настоящей молнией. Если расстегнуть молнию, появлялись белые трусы — и отчего-то это шокировало даже больше, чем голые гениталии.

Новый Каменный век начался с полной победы: «Sticky Fingers» стали номером первым в США и Великобритании, а «Brown Sugar» — номером первым и вторым соответственно. Разобиженная «Декка» попыталась нажиться на успехе, выпустив сборник старых песен (на которые владел правами Аллен Клейн). Мик разместил в газете полосное объявление — предупреждал поклонников, что качеством пластинка не блещет.

10 мая он позвонил из Сан-Тропе в свою лондонскую контору и сказал Ширли Арнольд, что через два дня женится на Бьянке. Дал Ширли список из семидесяти человек, которых хотел пригласить, и попросил заказать для них чартерный рейс за его счет. «Только не говори им, что я женюсь», — прибавил он.

 

Глава 15

Дружба с плюсами

Микова таинственность означала, что свадьба будет мероприятием сугубо частным, в стильной, безмятежной обстановке, куда не проникнут назойливые зраки камер. До последней минуты он скрывался от всех, кроме доверенных лиц, без чьей организационной помощи не мог обойтись; даже остальным «Стоунз» сообщил всего за сутки. Газеты кое-что заподозрили, особенно когда заметили, как он выбирает два одинаковых кольца у парижского ювелира, но Лес Перрин твердо отрицал, что готовится свадьба, и его поддерживала хмурая Бьянка. Мик решительно противился превращению свадьбы, как он выразился, «в цирк».

Разумеется, если хочешь жениться потихоньку, не стоит этого делать на самом шикарном курорте Лазурного побережья, на пике весеннего сезона и в окружении десятков знаменитых приятелей. Миково бракосочетание в Сан-Тропе стало первой звездной свадьбой, какие мы с тех пор наблюдаем на страницах «Хелло!» и «ОК!» и куда, по сути дела, приглашен весь мир. Разве что в те времена фотографам не продавали эксклюзивный доступ, а спонсоры не оплачивали всю церемонию с лихвой. Крайняя степень этого явления наблюдалась, пожалуй, в 2000 году, когда свадьба британской телеведущей Антеи Тёрнер рекламировала новый шоколадный батончик. Вот если бы в 1971 году о свадебных планах Мика прослышала компания «Марс»…

Эту спринтерскую гонку к алтарю после каких-то восьми месяцев романа предложил Мик. Бьянка, как она говорила позже, вовсе не готова была к таким обязательствам и считала, что нечего тут кивать на ее беременность. Она даже сказала ему, что вполне готова попрать свое католическое воспитание и родить дитя вне брака. «Сама мысль о замужестве меня пугала, — потом говорила она. — Буржуазен из нас двоих Мик… Он настоял на приличной церемонии, чтоб мы стали мужем и женой в традиционном смысле».

Действовал он строго по книжке — le livre, точнее говоря. Согласно французской традиции планировалось формальное гражданское бракосочетание в ратуше Сан-Тропе, а затем служба в симпатичной часовне Святой Анны на холме. Чтобы разрешили венчание, протестанту Мику пришлось пройти у иезуита отца Люсьена Бода католический инструктаж, в ходе которого выяснилось, что День святой Анны приходится на Миков день рождения. Ум, осведомленность и восприимчивость Мика отца Бода приятно удивили.

Невзирая на завесу тайны, за несколько дней до свадьбы Сан-Тропе осадили британские фотографы. Среди них был парижский внештатник Редж Ланкастер, снимавший «Стоунз» на заре их ритм-энд-блюзовой карьеры в пабах. Поначалу Мик окрысился на этих застрельщиков, но в итоге вместе с ними сел смотреть, как на родине в финале кубка по футболу «Арсенал» играет с «Ливерпулем». За дополнительное время «Арсенал» побил «Ливерпуль» со счетом 2: 1, но французское телевидение обрубило трансляцию в ключевой момент. «Мик бешено болел за „Арсенал“, — вспоминает Ланкастер. — Рвал и метал, что так и не узнал счет».

12 мая из Ниццы прибыл чартерный рейс компании «Виконт», доставивший семьдесят гостей, собранных Ширли Арнольд за двое суток. Среди них были два битла, Пол Маккартни и Ринго Старр (которые после Высокого суда еле друг с другом разговаривали); Эрик Клэптон с подругой Элис Ормсби-Гор; фотограф и кузен королевы лорд Личфилд; дизайнер Осси Кларк и гитарист The Small Faces Ронни Вуд. В салоне самолета вовсю раскуривались, что ужасно возмущало жену Леса Перрина Джейни, — под конец она наорала на самых заядлых, чтобы спрятали свои нычки перед посадкой.

Впрочем, douaniers в аэропорту Ниццы пропустили эту контрабанду — и не только эту. В списке гостей был светский лев и гонщик-любитель Томми Уэбер, женатый на Сьюзен «Кисс» Кориат, наследнице мебельного состояния «Мейпл» и знакомице Аниты. Кисс лежала в реабилитационной клинике и на свадьбу не выбралась, но Томми прихватил двух их сыновей, восьмилетнего Джейка и шестилетнего Чарли, — им надлежало изображать пажей. Спустя тридцать девять лет Джейк Уэбер расскажет, что в действительности им с братом полагалось перевезти через границу наркотики. Под рубашку им примотали по полкило кокаина — Джейк вез свадебный подарок от Кита Мику. Жених нервничал, хоть этого и не показывал, и чуть раньше сказал «Испанцу» Тони Санчесу — по словам этого последнего: «Чтобы пережить день свадьбы, мужику нужно чуток кой-чего на К».

Командование операцией размещалось в знаменитом отеле «Библ» возле главной площади Сан-Тропе Пляс-де-Лис. Мик выписал к себе родителей прежде остальных гостей, но как-то забыл забронировать им гостиницу на два дня. «Я его пинала, чтоб снял им номера в „Библе“, — вспоминает Ширли. — А также Лесу Перрину, его жене Джейни и мне».

Крохотный беленый городишко уже кишмя кишел фотографами и съемочными группами, которые соперничали даже яростнее, чем во времена, когда Брижит Бардо в полосатом бикини позировала здесь на пляже. Свадьбе и впрямь предстояло обернуться цирком — в его изначальном римском значении, с жертвенными животными и лаем безжалостной толпы, — и несколько раз опасно балансировала на грани отмены.

Первый случай имел место с утра, когда Бьянка узрела брачный контракт, по французским законам обязательный; в контракте речь шла о том, будет ли ее и Миково состояние в случае развода рассматриваться вместе или по отдельности. Брачные контракты еще не превратились в стандартный элемент любого звездного брака, и Бьянке этот документ виделся хладнокровной сделкой, подразумевающей, что ее, кроме денег, в Мике ничего не интересует. Она расстроилась и взмолилась об отмене свадьбы. Тиски «тирании клевизны» сжались туже — Мик ответил: «Ты что, хочешь перед всеми этими людьми выставить меня идиотом?»

Гражданскую церемонию в ратуше назначили на четыре часа дня, и проводить ее должен был мэр Мариус Эстезан. Свидетелями выступали кинорежиссер Роже Вадим и подруга Бьянки, актриса Натали Делон. Из «Стоунз» и сюда, и в часовню пригласили только Кита, хотя пришли и Ахмет Эртеган, и Маршалл Чесс, и даже саксофонист Бобби Киз. Кита в сером полевом кителе немецкого офицера времен Второй мировой жандарм в дверях не узнал и не пожелал пускать. Последовала яростная перепалка, и Кит запустил в офицера «крупным куском металла». Лишь благодаря рьяным усилиям Леса Перрина Киту удалось занять место рядом с Анитой и Марлоном, избежав побоев и визита в каталажку Сан-Тропе.

Дабы придать процедуре хоть какое-то достоинство, Перрин объявил, что в ратушу пустят всего четырех фотографов. Но поскольку французские гражданские бракосочетания открыты для публики, оказалось невозможно затормозить в дверях около сотни других фотокамер. После двадцатиминутной задержки мэру Эстезану, опоясанному формальным трехцветным кушаком, сообщили, что Мик с Бьянкой не выйдут, если он не выгонит фотографов. Мэр отказался, его поддержал старший полицейский чин. Лесу Перрину мэр объявил, что у брачующихся есть еще десять минут. Перрин передал это Мику, и тот рявкнул, что в таком случае все отменяется. Джейни Перрин слышала, как ее муж утешает подопечного — лаконично, снисходительно, что обычно действовало: «Не дури… Не дури».

В 16:50, почти часом позже назначенного, пара наконец появилась. Бьянка — девственно-чистая и ослепительно шикарная в белом жакете с низким вырезом, в белой широкополой шляпе с вуалью и перчатках; и не догадаешься, что она в положении. Мик отчасти уступал ей стильностью — бледно-зеленая «тройка» от Томми Наттера и цветастая рубашка с распахнутым воротом. Вокруг толкались, пихались и порой дрались сто фотографов, но новобрачным все же удалось пробраться сквозь толпу и сесть на стулья перед мэром. Безукоризненно держа себя в руках, но явно нервничая, Бьянка подняла вуаль и стянула перчатки; Мик заботливо суетился вокруг нее, по-английски и по-французски коря фотографов. «По-моему, мы не можем продолжать перед всеми этими людьми…» — снова сказал он. Однако некоторый порядок был восстановлен, и мэр Эстезан провел церемонию — не особенно, впрочем, радушно. Расписываясь, новобрачные обнаружили, что их подписи стоят на одной странице с подписью бывшего Бьянкиного любовника Эдди Барклея, который чуть ранее в той же ратуше женился на пятой из девяти своих жен.

Путь в часовню Святой Анны на венчание лежал вверх по крутому холму и был проделан пешком; по обочинам теснились фотографы, зеваки и вопящая толпа местных студентов. Мик держал за руку Бьянку, а Лес Перрин — как на «редлендском» суде в 1967-м — держал за руку Мика. Дверь в часовню оказалась закрыта, чтобы не проникли чужие, и Мику пришлось стучать, чтоб их впустили. Невесту выдавал представитель британской королевской семьи лорд Личфилд, а службу — опять же целиком по-французски — вел недавний наставник Мика по теологии отец Люсьен Бод, который в своем обращении к жениху одобрительно помянул их разговоры: «Вы говорили мне, что молодость ищет счастья, некоего идеала и веры… Мне кажется, вы тоже этого ищете, и я надеюсь, что все это вы обрели сегодня, вступив в брак». Здесь, по крайней мере, была красота и духовность, хотя в затылки Мику и Бьянке, пока те обменивались клятвами и кольцами, собственнически дышал Ахмет Эртеган. Органист сыграл «Свадебный марш» Баха и, по просьбе Бьянки, тему из слезливого блокбастера 1970-х «История любви». В этом, разумеется, не было ничего клевого, но Мик еще с удовольствием ей угождал.

На приеме в банкетный зал «Кафе-де-Ар» пригласили 200 человек, наконец вспомнив про Билла Уаймена, Чарли Уоттса и Мика Тейлора с их спутницами Астрид, Ширли и Роуз; фотографии делал королевский кузен. Бьянка сменила девственно-белый наряд на обтягивающее платье от-кутюр и тюрбан с драгоценностями — вновь затмив всех прочих дам, — и они с Миком подчеркнуто поблагодарили Ширли Арнольд за то, что доставила к ним британских гостей. Веселились до четырех утра. Бьянка ушла отдыхать рано и явно не в духе, а Джо и Ева Джаггер остались — им еще не представилось шанса вручить сыну свадебный подарок. В зале была небольшая сцена, и Мика недолго пришлось уговаривать выйти и спеть в сопровождении Бобби Киза, Стивена Стиллза и соул-дивы Дорис Трой; рядовых «Стоунз» не позвали, а Кит отрубился на полу. Назавтра новоиспеченные мистер и миссис Джаггер погрузились на семидесятифутовую роскошную яхту «Ромеанг» и на десять дней отправились в свадебный круиз вдоль побережья Французской и Итальянской Ривьеры — в декорациях давней идиллии Мика с Марианной Фейтфулл.

В 1971 году, разумеется, не было никакого «Хелло!», но Флит-стрит как могла заполняла эту лакуну — даже «Таймс» на первой полосе опубликовала репортаж «Мик женится в хипповом хаосе». Приглашенный на свадьбу редактор журнала «Оз» Ричард Невилл написал длинную передовицу о том, как возмущен британский Андерграунд тем, что былой Уличный Боец корешится со сливками международного общества. «Джаггер решительно отрекся от возможностей контркультуры, которую представляет и его музыка, — громыхал неблагодарный гость. — Уличный Боец получает свое Удовлетворение во всех прискорбных клише la dolce капитализма… Миф о Джаггере, кто почти десять лет олицетворял протест на всех уровнях, наконец-то лопнул под грохот пробок, вылетающих из бутылок шампанского». На обложке «Частного сыщика» поместили фотографию мэра Эстезана — в комиксовом облачке он говорил Бьянке: «Вот так Микс!»

Выступил даже ее бывший парень Майкл Кейн — приумножил микроскопические сведения о ней и намекнул, что Джаггерам, может, и не светит абсолютная гармония: «Я прожил с Бьянкой довольно долго. У нас были прекрасные отношения, и я несколько расстроился, когда она вышла за Мика… Она вечно спорит — это сводит тебя с ума. Наверняка они уже собачатся». И он был недалек от истины.

Однако бывшая подруга, с которой Мик покончил меньше года назад, промолчала; Марианна уже пропала с глаз. Она не слышала о готовящейся свадьбе и ничего не знала, пока не приехала из Беркшира в Лондон на регулярные инъекции валиума, которыми пыталась одолеть героиновую наркоманию. Уже направляясь домой, она на Паддингтоне увидела «МИК ЖЕНИТСЯ НА БЬЯНКЕ» во всех вечерних газетах. В потрясении, она позабыла про поезд, направилась в вокзальный бар и запила свой валиум тремя водками с мартини. Вскоре в ближайший индийский ресторан вызвали полицию — Марианна отрубилась там носом в карри. Ее отвезли в полицейский участок Паддингтон-Грин и оставили на ночь.

Лишь наутро, уже ее отпуская, поимщики сообразили, что эта девица знаменита — во всяком случае, была. Полицейский участок Паддингтон-Грин был новомодным комплексом, открыли его совсем недавно, и, когда Марианна вышла из камеры, ее почтительно попросили расписаться в книге посетителей. Пока там была лишь одна подпись — министра внутренних дел Реджинальда Модлинга, проводившего церемонию открытия. Дрожащей рукой поставить автограф под росписью Модлинга — вот и вся ее слава еще на долгие годы.

* * *

Мику и его молодой жене нашли дом в Провансе — виллу под названием Неллькот, на скалах, над бухтой Вийефранш. Прежде эта вилла — скорее, дворец с тяжелыми коваными воротами и рядами романских колонн — принадлежала корабельному магнату Александру Борде. Внутри — лабиринт гостиных ар-нуво: паркет, зеркальные двери, мраморные камины и канделябры. За акрами экзотических садов — частный пляж и пристань. Мик, однако, решил, что все это слишком напыщенно, а к тому же слишком публично, и бедная Неллькот отошла Киту.

На Лазурном Берегу, давным-давно колонизированном богатыми англичанами и американцами, рок-звездам, бежавшим от налогов, было из чего выбирать: шикарные прибрежные виллы, апартаменты, убежища средневековых горных деревень. Все «Стоунз», что помельче, быстро обустроились: Билл и Мик Тейлор — в Грассе, Чарли (чья чувствительная душа не переваривала Лазурного Берега) — в Арле, в воклюзском обиталище Ван Гога, далеко на северо-западе.

Мик, как обычно, раздумывал дольше всех; жил он в «Библе», затем переехал в экский отель «Бастид-дю-Руа», еще шикарнее, а его личная ассистентка Джо Бергман продолжала поиски. В конце концов он выбрал дом в Биоте, рядом с Антибами, — уединенное жилище, принадлежащее принцу де Полиньяку, дяде правителя Монако принца Ренье. Дом традиционно сдавали композиторам и музыкантам, однако классического толка, и де Полиньяк неохотно согласился доверить его пресловутой звезде поп-музыки. Позже он говорил, что у него не бывало жильцов лучше, чем Мик и Бьянка.

Как ни странно, быстрее всех приспособился к новой жизни и больше всех был ею доволен Кит, который так противился отъезду во Францию. На вершине скалы в своем дворце ар-нуво он превратился в цыганское воплощение Дика Дайвера из романа «Ночь нежна» Ф. Скотта Фицджеральда и царил в огромном и текучем кругу друзей и прихлебал, англичан, американцев и французов. В доме редко проживало меньше двадцати человек — в том числе всякие дети, вроде бывших кокаиновых курьеров Джейка и Чарли Уэберов; они плескались в бассейне, загорали на террасах с балюстрадами или рискованно носились с Китом по бухте Вийефранш на моторке, которую он окрестил «Метаквалон-2». В доме регулярно гурманствовало столько народу, что пришлось расширять кухню, — встало это так дорого, что принц Руперт Лёвенштайн только отирал благородное чело. Со временем даже маниакально общительная Анита подустала от бесконечных вечеринок и банкетов и жаловалась: «Почему никто никогда не прощается?» В один прекрасный день вечный праздник утомил и Кита, и они с Анитой бежали в тишину и покой дома Мика Тейлора в Грассе.

Дом Мика и Бьянки, напротив, был безупречно опрятен и очень тих — разве что Мик ставил блюзовые пластинки из своей огромной коллекции, выписанной во Францию, или учился играть на ударной установке в гостиной. В доме жила постоянная домоправительница, морщинистая маленькая итальянка по имени мадам Вилла, чья первоначальная froideur вскоре растаяла пред джаггеровским обаянием. Этот дом вовсе не походил на Неллькот — и немногие из разномастных гостей Кита находили сюда дорогу. Исключением стал сокольничий-британец, явившийся в Неллькот с крошечным орленком в кармане (которого не засекли таможенники в Ницце — кокаин на Джейке и Чарли Уэберах они тоже прохлопали). Мик пригласил его дрессировать соколов в саду, а сам любил сидеть и наблюдать — да уж, не таких занятий опасался принц де Полиньяк. «Это очень успокаивало, — вспоминал Мик потом. — Честно говоря, у меня тогда была вовсе не безумная жизнь». Сотрудники, которые приглядывали за Проблесковыми Близнецами, видели, что Кит на Лазурном Берегу как дома, а вот Мик явно проездом.

Вообще-то, планировалось, что «Стоунз» не будут лодырничать на солнышке, а сразу приступят ко второму альбому для «Атлантик» — за последние два года у Джаггера и Ричарда накопились песни, не попавшие в лапы Аллену Клейну. Их продюсеру Джимми Миллеру и звукоинженеру Энди Джонсу предстояло кататься к ним из Лондона, а духовая секция — Бобби Киз и Джим Прайс — преданно последовала за ними во Францию и снимала дома на берегу бухты Вийефранш. Обследовали студии звукозаписи в окрестностях Ниццы и Канн, но ни одна не подошла. И тогда Кита посетила идея, которая подарит ему единственный период царствования в «Стоунз». В Неллькот имелся подвал — не подвал, а целый лабиринт, где во Вторую мировую войну, когда здесь жил крупный нацистский чин, якобы допрашивали пленных. Можно ведь записать альбом там?

Под руководством находчивого гастрольного менеджера Иэна Стюарта подвал быстренько обустроили — со свадьбы Мика не прошло и месяца, а запись уже началась. В подвал провели электричество, поставили грубо сработанные деревянные перегородки, за которыми музыканты прятались друг от друга; с сыростью и адской жарой пришлось попросту смириться. Аппаратная размещалась в Мощном Мобиле, припаркованном снаружи. Электричество сбоило и нередко отрубалось вовсе, пока Стю не нашел решения проблемы, которое, выплыви оно на свет божий, привело бы к массовой депортации эффективнее любого наркотика. Одна стена сада выходила на электрифицированную железную дорогу между Ниццей и Монако, Стю умудрился подключиться к ее электросети, и французское Министерство путей сообщения неограниченно и бесплатно обеспечивало «Стоунз» электричеством.

Поскольку дом принадлежал Киту, сессии звукозаписи происходили в Китовое Время. Он вставал около четырех дня, несколько часов тусовался с бесчисленными гостями или у себя в комнате, в обществе шприца. Как правило, глубоко в одиннадцатом часу он подбирал с паркета гитары и ковылял вниз, в деревянных кабинках собирались сессионные музыканты, и включался железнодорожный ток. И поскольку дом принадлежал Киту, каждый трек обычно начинался с инструментала — порой многочасового, пока Кит подбирал нужный убийственный рифф. Мик, вспоминает один свидетель, «чуток играл на губной гармошке, а потом принимался кричать то и сё».

Эта апатия и тотальная расхристанность бесили сосредоточенного и собранного Мика. «Мне там не особо нравилось, — вспоминал он. — Вот эта коммуна, не поймешь — то ли записываешься, то ли живешь, то ли ужинаешь… и очень много народу вокруг толклось». Как потом описал их глубинное несовпадение Кит: «Мик любит понимать, что будет делать завтра. А я рад просто проснуться и глянуть, кто вокруг. Мик у нас рок, я у нас ролл».

Однако, несмотря на отвращение к этой вакханалии, Мик агрессивно, как умел он один, ревновал Кита к любому, кто отнимал у его Проблескового Близнеца чрезмерно много времени. В основном это касалось Грэма Парсонса, который надолго задержался в Неллькот со своей будущей женой Гретчен. Кит и Грэм часами бренчали старые песни The Everly Brothers и невнятно планировали, как Грэм подпишет контракт с «Роллинг Стоунз рекордз». Грэмовы музыкальные таланты Мика тоже привлекали, но, как отмечал один гость, своей безмолвной напряженной ненавистью к ничего не подозревающему сопернику он походил на «тарантула». Кит позже заговаривал о его «странном собственничестве… По-моему, Мик считал, что я принадлежу ему лично».

Солнце исправно согревало Лазурный Берег все лето, и у помешанного на спорте Мика была масса возможностей жечь избыток энергии. Он принялся одержимо играть в теннис — хотя, к его досаде, беспрестанно курящий и с утра до вечера пьющий наркоман Кит все равно обставлял его на корте. Когда к группе поддержки Джаггера присоединилась англичанка-экспат Джун Шелли, ей досталось типично заковыристое задание: Мик возжелал «харлей-дэвидсон» и просто должен был получить его к вечеру того же дня. «Харлей» оказалось негде взять, но в Ницце она нашла «хонды» примерно сопоставимой мощности. Мик и Бобби Киз купили себе по мотоциклу и поехали на них из Ниццы домой в Биот (свою «хонду» Киз разбил пару дней спустя). Джун еще не раз выпадали случаи убедиться, что «слова „нет“ и „это невозможно“ у Мика в лексиконе отсутствуют. „Что значит — мы не можем вызвать настройщика в три часа ночи? Нам надо фортепиано настроить“».

Как неизбежно замечала наблюдательная свита, новехонький брак Мика уже пошел мелкими трещинами. Бьянку беспорядочная, обдолбанная и прокуренная обстановка Неллькот раздражала даже больше, чем Мика, она появлялась там лишь изредка и из-под палки, а возвращалась, кипя из-за чего-нибудь такого, что сделала или сказала Анита. Когда первые восторги любви улеглись, Бьянка с Миком принялись часто ссориться — публично, что он особенно ненавидел, — и у Бьянки обнаружился взрывной темперамент и склонность к рукоприкладству, каких он не знал со времен Крисси Шримптон. «Я видал, как она пару раз заехала ему в ухо, — вспоминает Бобби Киз. — Нет, давайте я перефразирую, пока меня за жопу не взяли. Я видал, как она несколько раз дала ему пощечину».

Беременность протекала нелегко, и Бьянка ясно дала понять, что в конце октября, когда наступит срок, рожать желает в Париже. Она стала часто там бывать, обосновалась в шикарном «Отеле» на рю-де-Бо-Ар, где умер Оскар Уайльд (произнеся знаменитые последние слова: «Или я, или эти мерзкие обои в цветочек»). Мик мотался туда между сессиями в Неллькот, как только удавалось вырваться. Еще питая надежды на кинокарьеру, он вел переговоры с продюсером «Представления» Сэнди Либерсоном об экранизации пьесы Майкла Макклюра«Проповеди Джин Харлоу и проклятия Билли Кида». Либерсон несколько раз заезжал в Биот, но ни разу не столкнулся там с Бьянкой. Все чаще пятничными вечерами Кит, хмурясь, объявлял подвальным обитателям, что Мик к ним не приедет, поскольку «опять слинял в Париж».

21 октября в городском роддоме «Бельведер» Бьянка благополучно родила шестифунтовую девочку. Ожидающим новостей репортерам Мик объявил, что его дочь «абсолютно драгоценна и совершенно, совершенно прекрасна», а назовут ее Джейд Шина Джезебел. «Почему Джейд?» — спустя годы спросит его одна подруга. «У нее глаза были такие зеленые», — ответит он.

Почти полгода Кит, к своему успокоению, полагал, что расслабленная жизнь на Лазурном Берегу касается и тяжелых наркотиков. Благодаря сестре Смитти он прибыл сюда в завязке, но после аварии во время картинга ему от болей прописали морфиновые инъекции, и он вскоре вернулся к героину. Как обычно, вокруг было полно народу, не дававшего ему слезть. Повар в Неллькот, малоприятная личность, известная как Жирный Жак, через марсельских знакомых бесперебойно поставлял высококачественный товар. Когда отпала возможность для транспортировки использовать детей, «Испанец» Тони Санчес привез Киту из Лондона кокаин в игрушечном пианино, предназначенном в подарок малолетнему Марлону. Как-то раз, когда Кит ушел в море на «Метаквалоне-2», моряки с американского авианосца сбросили ему большой мешок травы. Когда в гости после выставки в Ницце заехал Джон Леннон, Мик и прочие так и не увиделись со старым другом и поклонником. Леннон сорок пять минут провел с Китом за закрытыми дверями наверху и отбыл, на прощание заблевав ковер в прихожей.

Полиция Ниццы держала Неллькот под прицелом и просто ждала момента атаковать. Случай выпал, когда в дом средь бела дня явились грабители и сперли бо́льшую часть гитарной коллекции Кита и два саксофона Бобби Киза. Полиция, судя по всему, решила, что дом ограбили марсельские наркодилеры, которым недоплатили. Киту запретили выезжать из Франции до разбирательства в магистратуре по еще не предъявленным обвинениям, которые, предупредили его, скорее всего, будут касаться торговли героином и организованной проституции. Благодаря связям принца Руперта самые серьезные обвинения были сняты, и Кит получил разрешение выезжать за рубеж при условии, что он по-прежнему будет платить внушительную сумму за аренду Неллькот.

Вдали от Лазурного Берега вертикаль власти в группе восстановилась. Когда «Стоунз» переехали в Лос-Анджелес дописывать новый альбом, Мик снова встал у руля, довел до ума незаконченные треки и нанял звездных сессионных музыкантов — Билли Престона и Доктора Джона. К тому же у Кита и без того забот было навалом. В его отсутствие французская полиция совершила запоздалый налет на Неллькот и нашла такое, по сравнению с чем «редлендская» история существенно побледнела. У Кита истекала американская виза, а французская пресса подняла такой шум, что визу вряд ли продлят.

Как и Марианна Фейтфулл парой лет раньше — и так же тщетно, — он решил, что навсегда излечиться ему помогут в Швейцарии. Джун Шелли, которая поехала с ним, позже рассказывала, что в «скорой» по пути в клинику он чуть не умер. В апреле 1972 года, когда он еще лечился, Анита в роддоме по соседству родила их второго ребенка, дочь. Что бы ни происходило, Проблесковые Близнецы никак не могли бросить соперничать.

В мае вроде бы завершился наконец год судебных разбирательств «Стоунз» с Алленом Клейном. Пока музыканты отрясали пыль Британии с модных сапог, их американские юристы в Верховном суде штата Нью-Йорк подали иск к Клейну, обвинив его в том, что, работая их менеджером, он присвоил 29 миллионов долларов «для собственной выгоды и блага». И в Америке же Мик планировал оспаривать владение Клейном всеми авторскими правами на записи «Стоунз» с 1963 по 1970 год. Утверждалось, что хитроумный и аморальный антрепренер обманом выманил у молодых наивных музыкантов то, что принадлежало им по праву.

Ни один иск, однако, к желаемому результату не привел. По поводу авторских прав американские суды постановили, что Клейн законно выкупил их у первого менеджера «Стоунз» Эндрю Олдэма, и, сколь бы молоды и наивны ни были «Стоунз», они всегда знали, что права эти принадлежат не им, а Олдэму. Крайне мало что в американском законодательстве способно подорвать священный принцип «уговор есть уговор». А иск на 29 миллионов долларов застопорился, когда адвокаты Клейна предложили выплатить два миллиона, «дабы уладить все текущие затруднения». В переговорах участвовал племянник Клейна Рон Шнайдер — он записывал на диктофон свои беседы как с дядей, так и с Миком. Из этих записей следует, что в какой-то момент Мик выражал готовность поговорить с Клейном напрямую, потому что «вся эта история уже достала». А Клейн довольно печально говорит: «По-моему, я до сих пор нравлюсь Мику Джаггеру».

В середине мая подвальные записи из Неллькот вышли двойным альбомом «Exile on Main St.». Помимо слова «exile», ничто в нем не отсылало к обстоятельствам записи или французской специфике. В привычном теперь, когда шестидесятые закончились, коктейле из голого рока, традиционного блюза и народных баллад доминирует гитара Кита. Лишь временами названия песни случайно намекают на жизнь «Стоунз» на Ривьере или бестолковые обстоятельства процесса звукозаписи — «Tumbling Dice» и «Casino Boogie», к примеру, — на игровые заведения Монако, «Loving Cup» — на расточительное гостеприимство Кита, «Ventilator Blues» — на душную подвальную студию, «Stop Breaking Down» и «Shine a Light» — на слишком переменный электроток, «All Down the Line» — на нечаянную помощь Французских национальных железных дорог. Однако двуязычный франкофил Мик даже окольно не поминал новой обстановки, новой жены или нового ребенка. Какие бы эмоции ни бушевали внутри, голос его не покинул Планеты Джаггер с ее декорациями дешевых баров и борделей и столицей Новый Орлеан.

В смысле текстов «Exile» не просто перешагнул границы приличий — он перепрыгнул их с шестом; он набит прежде запрещенными словами — «shit», «fucking», «cunt», даже «nigger», — а один трек (неизвестно почему) называется «Turd on the Run». Также имеется первая отчетливо протестная песня Джаггера и Ричарда «Sweet Black Angel» о суде над активисткой американского движения «Власть черным» Анджелой Дэвис. Песня эта вышла на оборотной стороне сингла, предварившего альбом, «Tumbling Dice», занявшего пятую позицию в Великобритании и седьмую в США. Сразу видно, как изменились времена с периода «Let’s Spend the Night Together», — пресса почти не вякала, а цензура на радио была минимальна.

Отзывы на альбом оказались неровные — даже в одобрительных как будто эхом звучало неодобрение. «Одни песни лучше, другие хуже, — писал Ленни Кей в „Роллинг Стоуне“, — а на третьих вы, пожалуй, поднимете иглу [проигрывателя], когда до них дело дойдет». Но, говорил он в заключение, «великий альбом „Стоунз“ зрелого периода еще впереди». Роберт Кристгау из того же издания счел, что это «утомительный шедевр, в котором исследуются новые глубины студийных сумерек, и вокал Джаггера похоронен под слоями цинизма, отчаяния и скуки». Со временем большинство критиков подавятся своими словами, и «Exile on Main St.» сочтут величайшим успехом группы в студии — хотя Мику он никогда особо не нравился.

«Понимаете, он очень рок-н-ролльный. Я не хотел, чтоб он таким получился. Я из нас больше всех люблю экспериментировать, вот в чем дело. То есть рок-н-ролл мне очень скучен. Все понимают, откуда ноги растут, но надо ведь попробовать всё. Надо попробовать и небо».

* * *

Для продвижения альбома на самом важном рынке в июне и июле назначили американские гастроли — первые с Алтамонта. Поскольку Кит еще лечился в Швейцарии, репетировать пришлось в небольшом кинотеатре в Монтрё, на берегу Женевского озера. Когда же группа приехала в Лос-Анджелес рекламировать альбом и разминаться перед гастролями, в Миковой свите появилась «Pisces Apple Lady».

Уроженка Аризоны Крис О’Делл, гибкая девица со всклокоченными волосами и широкой теплой улыбкой, сумела стать своей при двух самых элитарных дворах рок-музыки. Она начала работать в битловской компании «Эппл» — откуда и прозвище, — где особенно близко подружилась с Джорджем, Ринго и их не слишком счастливыми женами. Она также была подругой американки Дженис Кеннер, Миковой «кухарки» на исходе его холостяцких дней, и порой забегала на Чейн-уок потусоваться с ними обоими. Двусмысленная роль Дженис научила Крис тому, что от любой привлекательной женщины, которую нанимал Мик, может потребоваться ни к чему не обязывающий секс, — отношения, позже получившие название «дружба с плюсами».

Доверие «Битлз» автоматически означало доверие «Стоунз». Когда группа готовилась к американским гастролям 1972 года, Крис О’Делл стала помощницей Маршалла Чесса, а тот сразу поручил ей подобрать в Лос-Анджелесе дома для Мика и Кита. Мику она нашла дом 414 по Сент-Пьер-роуд в Бель-Эйре, розовый оштукатуренный особняк в форме буквы «Н», с 6,5 акра земли; в свое время магнат Уильям Рэндольф Хёрст построил его для своей любовницы, кинозвезды Мэрион Дэвис, потом там прятался Говард Хьюз и проводили медовый месяц Джек и Джеки Кеннеди. В доме имелось двадцать девять спален, бальная зала, гигантская библиотека и три бассейна, а окна выходили на розовые итальянские сады, которые впоследствии фигурировали в ужасной сцене с лошадиной головой в «Крестном отце». Мик в этот дом влюбился и мигом поселил там Бьянку, полугодовалую Джейд и ее английскую няню. Технически оставаясь сотрудником Маршалла Чесса, Крис, по сути, стала личной помощницей Мика.

Работая с «Битлз», Крис выучила, что приглядывать за колоссами рок-музыки гораздо проще, если дружить с их женами. «Каждое утро, — вспоминает она, — я первым делом звонила Бьянке и спрашивала, что нужно ей, а уж потом звонила Мику и получала сто одно поручение от него». Бьянка казалась ей «избалованной девчонкой», которая, в отличие от Мика, не умела быть благодарной за выполнение ее малоосуществимых капризов. Как и во Франции, Бьянке не нравилось, что Мик много времени проводит у Кита и Аниты на Стоун-Каньон-драйв, в нескольких минутах езды. «Бьянка была не из тех, кто просто ходит тусоваться. Они с Миком отчасти словно соревновались. Входят такие в комнату, оба выглядят сказочно и как будто соперничают за всеобщее внимание».

В доме также располагалась гастрольная штаб-квартира, и через него ежедневно проходили десятки людей, добивавшихся от Мика разрешения на что-нибудь. И однако, он находил время на ребенка. «Помню, он сидел в кухне с Джейд и, кроме нее, ничего не видел», — рассказывает Крис О’Делл. Суперзвезды рока обычно с младенцами не возятся, но, когда родилась Джейд, Мик пришел к ее английской няньке Сэлли и попросил научить его кормить дочь из бутылочки и менять ей подгузники.

С наступлением 1970-х американское общество стабильнее не стало. В 1972 году предстояли президентские выборы, на которых возрастной ценз был понижен с двадцати одного года до восемнадцати лет. Правящий президент-республиканец Ричард М. Никсон — самый оголтелый параноик, что когда-либо занимал Овальный кабинет, — боялся, как бы массовый приток на выборы молодежи, подстегиваемой британскими рок-музыкантами, не лишил его должности. Джон Леннон, теперь живший с Йоко в Нью-Йорке, увлекся левым экстремизмом; в результате за ним установило слежку Федеральное бюро расследований, а иммиграционные службы грозили ему депортацией. Паранойю Никсона усердно подпитывал директор ФБР Дж. Эдгар Гувер, свирепый реакционер, за которым пока никто не подозревал тайной склонности наряжаться в девичьи платья, еще кружевнее, чем у Мика Джаггера.

ФБР полагало Мика антиамериканским подрывным элементом еще с 1967 года, когда Бюро вместе с британской МИ5 подослало к нему Кислотного Царя Давида, что привело к суду, тюремному заключению и двухлетнему запрету на въезд в США. В ФБР хранилось пухлое дело Мика, где отмечались угрозы внутренней безопасности США: его невнятное бормотание в поддержку «черных пантер» и песня с «Exile on Main St.», посвященная Анджеле Дэвис. По словам бывшего оперативника ФБР, «Дж. Эдгар Гувер ненавидел Джаггера, пожалуй, больше всех прочих фигур тогдашней поп-культуры».

По всей стране разносилась пальба, устрашающая своей неразборчивостью. Только-только спал шок от расстрелов в Кентском университете, где Национальная гвардия Огайо застрелила четверых и ранила девятерых студентов во время мирной демонстрации против вторжения США в Камбоджу. Затем 16 мая 1972 года сторонник сегрегации Джордж Уоллес, губернатор Алабамы, баллотировавшийся в президенты, получил пять пуль на политическом митинге и остался на всю жизнь парализован. Как-то теплым лос-анджелесским вечером Мик опустил окно в лимузине, дабы поболтать с какими-то девчонками, которых аж трясло от возбуждения в предвкушении гастролей. «Ой, Мик, — выдохнула одна, — а ты не боишься, что тебя застрелят?» Он на миг задумался, а потом, как ни странно, прямодушно ответил: «Ага… боюсь».

Больше всего опасались, как бы «Ангелы ада» не решили мстить «Стоунз», которые предоставили байкерам отдуваться за Алтамонт. «Вся группа ужасно боялась, — вспоминает Маршалл Чесс. — Особенно Мик. Всякий раз, поздно выходя на улицу, мы внимательно озирались». В результате охрана была еще жестче, чем на всех прошлых гастролях. Ключевые фигуры в окружении группы, в том числе Чесс, раздобыли себе пистолеты; Мик купил два полицейских, тридцать восьмого калибра. От всех рабочих сцены под руководством Чипа Монка требовали настоящих профсоюзных билетов — на случай, если какой-нибудь переодетый «Ангел» выпросит работу по случаю, а затем посреди концерта сыграет убийство Мередита Хантера на бис. Мику и Киту выделили двух страшных чернокожих телохранителей — с широченными белыми воротниками нараспашку. По словам причастного, который предпочел не называться, телохранители эти не просто дежурили у Проблесковых Близнецов под дверями: «Они были с ними в спальнях. Всю ночь».

О путешествии «Стоунз» по Америке ныне сообщали не только зануды из музыкальных изданий. Престижнейшие американские журналы добивались пропусков за кулисы, друг против друга выставляя величайших литературных тяжеловесов. «Сэтердэй ревью» обещала командировать Уильяма С. Берроуза, контркультурного колосса, чье антигероиновое лечение совсем недавно — и тщетно — опробовал Кит. Когда выяснилось, что «Ревью» не в состоянии заплатить Берроузу требуемую сумму, его заменили Терри Сазерном, сценаристом классических фильмов «Доктор Стренджлав» и «Беспечный ездок», одно время работавшим в штате битловской «Эппл».

«Роллинг Стоун» переплюнул даже Берроуза, наняв Трумена Капоте — пожалуй, величайшего американского прозаика послевоенной эпохи. Прославился тот душераздирающим документальным романом «Хладнокровное убийство», но ранее истерически смешно описал гастроли чернокожей оперной труппы в Советском Союзе и давно хотел повторить что-нибудь подобное. Плюс к тому — и это должно было привлечь Мика — у Капоте водилось много знаменитых друзей, как в шоу-бизнесе, так и среди нью-йоркской высочайшей элиты. Он был как дома в высших и низших слоях общества, и казалось, что никто не способен ярче описать взлет прежде неряшливых рокеров к стратосферным высотам шика.

Невысокий и тонкоголосый Капоте обычно умел мастерски очаровать собеседника и выманить у него наиоткровеннейшие признания. К несчастью, он полагал себя звездой не мельче Мика, а то и крупнее, и их первая встреча на приеме перед началом гастролей ничего хорошего не обещала. «Он мне сказал, что едет с нами на гастроли за деньги, — вспоминал потом Мик. — Когда он сказал, сколько ему предложили [в „Роллинг Стоуне“], я ответил: „По-моему, вам недоплачивают, и к тому же… мы вас не хотим“».

Равно звездную команду гастрольных фотографов возглавлял Роберт Фрэнк, чьи черно-белые снимки американской глубинки 1960-х заслужили ему сравнение с Уокером Эвансом. 47-летний Фрэнк ехал кинематографистом — он снимал документальный фильм, которому надлежало стереть мрачные воспоминания о «Дай мне кров». Оба Проблесковых Близнеца высоко его ценили, и ему с его любительской 8-миллиметровой камерой предоставили полный доступ повсюду; кроме того, всем «Стоунз» предполагалось выдать собственные камеры, чтобы снимали от первого лица.

Бьянка на гастроли не поехала. Мик постановил, что она останется в Лос-Анджелесе с малышкой Джейд, а к нему ненадолго слетает пару раз. «Мне очень трудно с кем-то ездить на гастроли, — объяснил он. — С Бьянкой попроще, чем с другими, но я должен быть один». По словам английской няни Джейд — уже второй, — Бьянка пришла в ярость, но была вынуждена смириться. Она, впрочем, слегка ему отомстила. За ними водилась привычка носить одну и ту же одежду, и Мик без ее ведома прихватил с собой ее шарф. Когда вещи были упакованы, Бьянка потребовала шарф назад и заставила его перерыть все чемоданы.

Почти все гастроли группа и сопровождающие лица перемещались на роскошном частном DC-5 с логотипом «Роллинг Стоунз рекордз»; впоследствии самолет нарекли «Вываленный язык». Участившиеся захваты самолетов и теракты обострили паранойю в аэропортах. В первый день гастролей, 3 июня в Канаде, «Вываленному языку» запретили посадку в Ванкуверском аэропорту под предлогом некорректно составленного полетного листа. Маршаллу Чессу удалось связаться с премьер-министром Канады Пьером Трюдо, но даже тот не смог помочь — о чем, пожалуй, вспоминал потом не без злорадства. Приземляться пришлось в штате Вашингтон, а канадскую границу пересекать по земле.

В прессе кое-кто задавался вопросом, по-прежнему ли способна собирать залы икона рок-музыки, которой скоро минет почтенных двадцать девять лет, особенно теперь, когда чарты забиты подростковыми группами вроде The Osmonds и The Jackson 5 (где поют взаправдашние дети)? Все эти сомнения были отброшены в тот вечер в ванкуверском «Пасифик-Колизее», где 2000 поклонников, которым не досталось билетов, штурмовали вход, тридцать охранников были ранены, и на подмогу для восстановления порядка пришлось вызывать подразделение Королевской канадской конной полиции.

Непременный чернокожий артист на разогреве тоже казался почти ребенком — особенно рядом с 35-летним Биллом Уайменом. На сей раз с ними выступал не классический блюзмен, а слепой вундеркинд с «Мотауна», прежде известный как Малыш Стиви Уандер, чья игра на гармонике качеством не уступала блистательному вокалу и собственно песням — не говоря уж об игре на фортепиано, гитаре и ударных — и чья концертная программа в сопровождении зажигательной соул-группы Wonderlove включала и гениальное исполнение «Satisfaction». Надо отдать Мику должное: не смущаясь таким соперником, он попросту его затмил. В кои-то веки Стиви пришлось склониться пред другим великим шоуменом.

Исчезли бабочковые плащи и комичные цилиндры Дяди Сэма. На сей раз Мик выходил на сцену в велюровых спортивных костюмах от Осси Кларка — лиловом, розовом, лавандовом или бирюзовом, с оборками или в звездах, с вырезом почти до пупа. По указанию Мика на всех площадках первые восемнадцать рядов занимали не ВИПы и фотографы, а публика — дабы поклонники убедились, что он и впрямь худ, как Донни Озмонд, и неуемно гиперактивен, как Майкл Джексон. И он предпочитал без помех наблюдать зрителей и их реакцию — несравнимую с воплями прежних простодушных девочек. На одном концерте он нечаянно поранил губу микрофоном и увидел, как приличный мужчина средних лет прямо перед сценой принялся нарочно кусать губы, пока не пошла кровь. Лупя ремнем сцену в «Midnight Rambler», он смотрел, как мужчины в зале безмолвно умоляют высечь их или тушат горящие сигареты об ладони.

Почти в самом начале гастролей, словно чтобы покончить с этим побыстрее, значилась поездка в Сан-Франциско, где еще свежа была память об Алтамонте и насущна угроза отмщения «Ангелов ада». Хуже того — промоутером двух концертов «Стоунз» в «Уинтерленде» выступал Билл Грэм, сравнительно недавно публично обозвавший Мика сволочью. Мик, впрочем, предотвратил неловкость — подошел к Грэму, протянул руку, сказал: «Приветик, Билл, как делишки?» Грэм милостиво воспринял это как извинение и даже признал, что три года назад выступил «не то чтобы красиво».

Кордон из семидесяти пяти полицейских, окруживший «Уинтерленд», и усиленная охрана в отеле «Мияко» гарантировали, что поквитаться «Ангелам» не удастся. Однако алтамонтскую историю отнюдь не забыли. Перед отлетом в Лос-Анджелес, когда группа уже расселась по местам, молодая женщина в обтягивающих брючках просочилась в самолет и сунула Мику под нос пачку исковых бумаг, касающихся того фестиваля. Спустя считаные секунды она спиной вылетела по трапу, вопя, что «этот сукин сын» — Кит — ударил ее и выкинул из самолета; повестки полетели следом. В «Вываленном языке» все сочли, что это правильно, так и надо, и к тому же ужасно смешно.

Крис О’Делл, которая поехала на гастроли по настоянию Мика (когда она собственноручно доставила его сценические костюмы), в этой компании из тридцати человек различала две отдельные группировки. С одной стороны, вокруг Мика кучковались трудяги — гастрольный менеджер Питер Радж, Маршалл Чесс, Иэн Стюарт, Джо Бергман и Алан Данн, — которые решали тысячу и одну проблему, возникавшие на каждом концерте, с каждым переездом, с каждым заселением в очередной осажденный отель с недовольной администрацией; эти жили в состоянии перманентного стресса, бессонницы и несварения. С другой стороны, вокруг Кита толпились музыканты вроде Бобби Киза, который вспоминал эти гастроли как «абсолютные похуй-всё и плевать-на-всех гастроли „Стоунз“… потрясающе развлеклись».

Мик удерживал власть с мастерством полковника, который временами заходит подурачиться с младшими офицерами в столовке. На этих гастролях он начал ежедневно тренироваться — обычно пробегал две-три мили, чтобы затем ежевечерне изображать беговую дорожку перед зрителями. «Мне главное [было] — оставаться как можно трезвее, — объяснял он. — Не то что я ни бутылки пива не пил и вообще не напивался, но я никогда по пьяни не выходил на сцену… Ни единого разу. Ну а как?» На коротких отрезках пути, когда его сопровождала Бьянка, он был бесконечно внимательным мужем, послушно сторонился номера Кита, из окна лимузина показывал ей американские достопримечательности, хлопотал вокруг нее в первом ряду кресел в «Вываленном языке». Но едва Бьянка уезжала, включалось главное правило рок-гастролей — «на гастролях не считается», — и Мик тотчас оборачивался холостяком.

Когда гастроли добрались до Чикаго — прямо из Миннеаполиса, где полиция атаковала поклонников, используя слезоточивый газ, а Мик между тем пел «I’m Jumpin’ Jack Flash, it’s a gas gas gas», — выяснилось, что все центральные гостиницы забронированы для участников деловых конференций. По счастью, знаменитый сын Чикаго Хью М. Хефнер, по-прежнему живший в городе, готов был принять их за так.

Между концертами в «Международном амфитеатре» 19 и 20 июня «Стоунз» и приближенные лица гостили в прославленном особняке Хефнера «Плейбой», где под колокольчиком у двери помещена латинская фраза «Si Non Oscillas, Non Tintinnare» («Не играешь — не звони»). Хефнер круглосуточно поставлял им не только пропитание, выпивку и азартные игры, но и девушек месяца — пышных красоток с центрального разворота. Его роковые гости, как выяснилось, несколько заигрывались; Хефнер отбыл на свою вертящуюся и вибрирующую постель восьми футов в диаметре, пока — по словам одного американского гостя — «вокруг все трахались». В этой чувственной свалке девушка, которой предстояло сниматься на разворот, осталась вся в синяках и порезах и еще десять дней не могла появиться перед фотокамерой.

Взгляд Мика, впрочем, миновал пышных Флопси, Мопси и Ватных Хвостов и уперся в Бобби Арнстайн, худощавую личную помощницу Хефнера; ей был тридцать один год, и она отчасти походила на французскую кинозвезду Анук Эме. Бобби была фигурой трагической — позже ее приговорили к пятнадцати годам условно за хранение наркотиков, а затем она передознулась барбитуратами и была найдена мертвой в убогой гостинице. У нее к тому же было пищевое расстройство, из-за которого посреди пирушки со «Стоунз» она удалилась к себе и с круглосуточной кухни особняка заказала три трапезы из трех блюд. Посреди своего личного пира она на стук открыла дверь и узрела Мика, облаченного лишь в белые кожаные штаны.

Бобби была не прочь ответить на его авансы, но только что проглотила здоровенный кусок спелого бри и стеснялась своего аммиачного дыхания. Пока они обжимались и Мик пытался ее поцеловать, а она вертела головой, он потерял равновесие и плюхнулся на стул, где Бобби разместила следующее блюдо — кусок торта «Черный лес». Даже Мик Джаггер не смог поддерживать пламя страсти, измазав зад белых кожаных брюк шоколадом, сливками и черешней.

Трумен Капоте нагнал гастроли в Канзас-Сити — вполне уместно, если учесть, что как раз в Канзасе происходит действие его документального шедевра «Хладнокровное убийство» об убийстве фермера и его семьи. Вместе с Капоте из Нью-Йорка приехала его светская подруга принцесса Ли Радзивилл, дизайнер интерьеров и младшая сестра Жаклин Онассис. В гримерной «Стоунз» еще не случалось столь высокородных поклонников, однако Кит упрямо и систематически практиковал lèse-majesté, обращаясь к ней «принцесса Редиска» и порой прибавляя «ах ты, старая девка».

Капоте облизывали, как никакого другого приставленного к музыкантам журналиста, — он летал «Языком» и ездил в лучших лимузинах, а концерты смотрел с самых престижных мест за кулисами. Однако их отношения с Миком отнюдь не потеплели. Мало способствовало дружбе то, что великий писатель склонен был называть их «Битлз» и не скрывал, что полагает вокалиста «напуганным мальчонкой, который чрезмерно размахнулся». «По-моему, Трумен подходил к этой своей статье не всерьез, — вспоминает Крис О’Делл. — Вечно над всеми насмехался». В конце концов Кит отомстил ему, подстроив тяжеловесный розыгрыш, какие ему нередко удавались в ходе послеконцертного веселья: дверь гостиничного номера Капоте расписали кетчупом — пародией на убийство семейства Клаттер из «Хладнокровного убийства».

Статью в «Роллинг Стоун» Капоте так и не сдал — сетовал, что гастроли оказались неинтересные и не оправдали его ожиданий. (Зато Энди Уорхол взял у него интервью о том, отчего же «Стоунз» не «разожгли его воображение».) Позднейшие отзывы Капоте о Мике на телевидении были язвительны, но отнюдь не лишены проницательности: «Никак нельзя соотносить, скажем, Джаггера и, скажем, Синатру… [У Мика] нет талантов, он только глазки таращить умеет… Этот его унисекс — совершенная бесполость. Уверяю вас, он примерно так же сексуален, как жаба на горшке… Из него, пожалуй, мог бы выйти бизнесмен. Есть у него способность сосредоточиться на чековой книжке посреди „Midnight Rambler“, когда он хлыстом этим своим лупит».

* * *

Где-то на гастролях Крис О’Делл, к своему удивлению, оказалась с Миком в одной постели. Как и его связь с ее подругой Дженис Кеннер на Чейн-уок, то была случайная история под влиянием момента, и она никак не отразилась на отношениях работодателя и работника — «дружба с плюсами», иными словами. «Я никогда к этому серьезно не относилась, не думала, что, мол, он меня выбрал, — вспоминает Крис. — Иногда вечером мы возвращались в отель, и Мик говорил: „Может, в номер зайдем?“ Он был веселый, обаятельный, у него такой блеск был в глазах, и потом никогда не бывало неловкости. Как в детстве, когда идешь с маленьким мальчиком в песочнице поиграть. Вот мы с Миком временами играли в песочнице… И еще это отчасти история про доверие. Те, кто окружен такой славой, мало кому могут доверять и вместо того, чтобы спать с незнакомыми людьми, нередко оказываются в постели с друзьями. Я такое уже видела с Джорджем Харрисоном и Морин Старки. Сижу за столом в кухне, и тут Джордж говорит: „Ринго… я влюблен в твою жену“».

Когда Бьянка в лихой панамке снова появилась на гастролях, Крис все равно не угрызалась. Между ними пробежала кошка, когда Бьянка несправедливо обвинила Крис в краже каких-то драгоценностей, исчезнувших из особняка Хёрста в Бель-Эйре. «Я не мучилась совестью, потому что знала, что эта история с Миком вообще ничего не значит, — говорит Крис. — Он одновременно и с другими женщинами спал, и, по-моему, Бьянка это понимала. У меня было такое впечатление, что они в итоге пришли к открытому браку».

Концерт «Стоунз» в Вашингтоне пришелся на 4 Июля. Мик подумывал выйти на сцену в костюме Джорджа Вашингтона — парик, бриджи и туфли с пряжками, — но ему внушили, что это не самая удачная идея, если учесть истрепанные в последнее время нервы американских правоохранительных органов. Нервные правоохранители нанесли удар в тихом англофильском штате Род-Айленд. Когда группа через Уоррикский аэропорт направлялась на концерт в «Бостон-гарден», Кит наплечной сумкой замахнулся на назойливого фотографа и мигом был арестован. Все на всех наорали, после чего Мик, Маршалл Чесс, телохранитель Кита и кинематографист Роберт Фрэнк тоже были задержаны, брошены в «воронок», доставлены в участок и посажены в «обезьянник». Чтобы не отменился вечерний концерт, устраивать им выход под залог пришлось лично мэру Бостона Кевину Уайту. Судя по полицейским снимкам Мика анфас и в профиль, им восторгался даже суровый полицейский фотограф.

Гастроли завершились в Нью-Йорке четырьмя за трое суток аншлаговыми концертами в «Медисон-сквер-гардене». Все еще опасаясь реванша «Ангелов ада», «Стоунз» заселились в отель «Шерри-Незерленд» под вымышленными именами — и не теми, под которыми регистрировались в «Холидей-иннах» где-нибудь у черта на рогах. Мик и Бьянка (занявшие номер, обычно отводимый президенту Никсону) назвались «мистером и миссис Шелли», Билл Уаймен и Астрид — «лордом и леди Геддинг», а Кит — «графом Зиггенкиссом». Им также порекомендовали не пользоваться обслуживанием номеров, чтобы кто-нибудь часом не отравил еду.

Понимая, что настоящая опасность уже позади, Маршалл Чесс отправился к Ист-Ривер и с облегчением выкинул свой пистолет. Чесс не подозревал, что нью-йоркское отделение «Ангелов» уже которую неделю названивало гастрольному менеджеру Питеру Раджу и требовало встречи, каковую Радж, памятуя о надвигающихся концертах в «Медисон-сквер-гардене», счел разумным устроить. Заявив, что на Алтамонте их калифорнийские братья потеряли 60 тысяч долларов, нью-йоркские «Ангелы» предложили «Стоунз» загладить вину, устроив концерт, на котором «Ангелы» выступят промоутерами. Радж подыгрывал им и тянул время, пока группа не отбыла благополучно из страны.

Финальный концерт состоялся 26 июля, в двадцать девятый день рождения Мика. В зале присутствовали сливки манхэттенского общества: принцесса Ли Радзивилл, леди «Слим» Кит, Оскар и Франсуаза де ла Рента, Уинстон и Си Зи Гест, а также Энди Уорхол, Трумен Капоте, великий драматург Теннесси Уильямс и кинозвезда За За Габор. По такому случаю Чип Монк хотел вывести на сцену живого слона и выпустить в зал 500 живых кур — как выпускали белых бабочек в Гайд-парке, — но управляющие «Гарденом» обломали весь кайф, запретив и то и другое. Вместо этого, вспомнив времена «Beggars Banquet», музыканты швырялись друг в друга тортами, а 17 тысяч зрителей пели «С днем рожденья тебя» (дирижировал Стиви Уандер).

За концертом последовал изобильный праздник, который Ахмет Эртеган закатил на сцене отеля «Сент-Реджис», где вживую играл оркестр Каунта Бейси. За центральным столом, большим и круглым, Мик говорил о делах с Эртеганом, а рядом ничего не подозревающая Бьянка болтала с Крис О’Делл. Вокруг бродил Уорхол и щелкал поляроидом — особенно он заинтересовался, когда из гигантского деньрожденного торта выскочил один из его «фабричных» протеже Джерри Миллер, в чем мать родила, только все деликатные места тактично прикрыты плетеными кистями. И рокеры, и светские львы обильно пользовали кокаин и косяки. Позже Мик прервал дискуссию о валовых доходах и процентных отчислениях ради экспромтного джема со Стиви Уандером и Мадди Уотерсом — гостем, который, пожалуй, по-прежнему восхищал его больше всех. Все это оказалось несколько чересчур для светской колумнистки Хэрриэт Ван Хорн. «Я вспоминала древних, что были бы как дома на вакханалии, которой обернулся день рождения Джаггера, — писала она. — Нерон… Калигула… маркиз де Сад. Еще я вспоминала „Заводной апельсин“ и семью Мэнсона».

* * *

К сентябрю Мик вернулся в Лондон и снова поселился на Чейн-уок. На начало 1973 года планировались дальневосточные гастроли, а сразу после — европейские, и неотступный вопрос: «Будет ли он и в тридцать лет петь „Satisfaction“?» — потерял свою актуальность. Но вскоре после возвращения в добрую старую Англию он объявил, что в тридцать три уйдет из группы. «В этом возрасте человеку пора заняться чем-нибудь другим. Я не могу точно сказать, что это будет… но не шоу-бизнес. Я не хочу на всю жизнь остаться рок-н-ролльным певцом… Мне невыносимо думать, что я буду как Элвис Пресли — петь в Лас-Вегасе, а в зале — домохозяйки и старушки с сумочками».

Лондонским сотрудникам тоже казалось, что Миков брак тускнеет довольно быстро. Когда Ширли Арнольд ушла из конторы «Стоунз» после девяти лет беспорочной службы, Мик и Бьянка явились на ее прощальную вечеринку по отдельности, преподнесли подарки по отдельности (он — топазовый кулон, она — какие-то духи), а потом разругались из-за того, что считать официальным прощальным даром. Впрочем, и Мик, и Бьянка были любезны с Ширли и ей благодарны.

К концу ноября он опять умчался прочь в одиночестве — «Стоунз» собрались записывать новый альбом на ямайской студии «Дайнэмик». Выбор студии объяснялся растущей славой Кита как неисправимого наркомана — помимо Швейцарии, где он уже отчаянно скучал, ни одна страна, кроме Ямайки, не давала ему визу. Кроме того, Мик был решительно настроен не превращать это продолжение «Exile on Main St.» в «очередной сборник рок-композиций» и надеялся, что родина регги подтолкнет группу в новом направлении. Был и дополнительный бонус: от колониального прошлого острову досталась крикетомания, не уступавшая британской, и можно было до потери пульса смотреть матчи среди зимы.

Альбом, в итоге вышедший под названием «Goats Head Soup», стал последней работой Джимми Миллера со «Стоунз». Он курировал все хиты группы, начиная с «Jumpin’ Jack Flash» в 1968 году, но так и не получил официального статуса продюсера и не уговорил Мика увеличить причитающийся ему скромный процент. К нему относились как к ремесленнику, нанимали на каждый альбом заново, но у Миллера имелись беды и посерьезнее. Проведя столько времени рядом с Китом, он тоже стал наркоманом — вот только у него не было такой уймы денег и такого поразительного здоровья.

Работа на «Дайнэмик», с ямайскими и гайанскими музыкантами и китайским звукорежиссером Майки Чжуном, подстегнула «Стоунз» — в хорошем смысле. Но Джимми Миллер замечал, как Мика, обычно такого сосредоточенного и дисциплинированного, выбивали из колеи звонки Бьянки. Как-то вечером, когда она позвонила из Лондона, он как раз записывал вокальную партию и пел так, что ямайские музыканты и Майки Чжун аж сияли от восторга. Поговорив с Бьянкой и вернувшись в студию, он так спеть больше не смог.

Запись прервалась 2 декабря, когда полиция Ниццы выписала ордер на арест Кита и Аниты по обвинению в хранении героина и всех «Стоунз» призвали на Лазурный Берег давать показания. Мик вернулся в свой прежний дом в Биоте, где домоправительница мадам Вилла погладила ему костюм для суда. 4 декабря он выступил с заявлением, гласившим, что он, Билл, Чарли и Мик Тейлор не обвинялись и не были арестованы из-за героина и что «никогда в жизни мы не проводили наркотических вечеринок у себя в домах».

Он вернулся к Бьянке и Джейд на Чейн-уок и обнаружил, что предрождественская атмосфера заморожена до ледяного состояния новым американским хитом, синглом Карли Саймон «You’re So Vain». То был гимн феминистского эго, сатирическое послание о конце любви, обращенное к возлюбленному-нарциссисту, который носил шляпу «strategically dipped below one eye» и не отрывал влюбленного взора от своего отражения в зеркале. Детальный портрет Мика — ибо на эту планету не ступала нога человека, более склонного стратегически надвигать шляпу и глазеть в зеркало, — становился еще достовернее во втором припеве («You’re so vain, you probably think this song is about you»), когда бэк-вокалом звучит его голос, приглушенный, однако прекрасно узнаваемый.

Дочь Ричарда Саймона, сооснователя нью-йоркского издательства «Саймон и Шустер», Карли стала первой отчетливо высококлассной девицей, сделавшей карьеру в американской поп-музыке. Мик познакомился с ней в начале 1972 года через бывшего подопечного битловской «Эппл» Джеймса Тейлора, за которого она вскоре вышла замуж. Спустя несколько месяцев, когда она в Лондоне записывала «You’re So Vain» при поддержке Гарри Нилссона, Мик случайно забежал в студию и присоединился, очевидно не усмотрев в тексте ничего предосудительного. Услышав, как созвучны эти двое, Нилссон добродушно откланялся.

Строка, которая меньше всего понравилась Бьянке — вязкий голос Карли особенно ее смаковал, — звучала так: «You had me several years ago». В списке возможных источников вдохновения фигурировали и другие ловеласы, в частности Уоррен Бейти, а автор песни кокетливо отказывалась называть имена. Но Бьянка не усомнилась ни на миг. Позже она признается, что из всех женщин Микова прошлого, этого вечно растущего царства, Карли Саймон больше всех подрывала ее веру в себя.

Домашние неурядицы поблекли, когда 23 декабря на родине Бьянки в Манагуа случилось мощное землетрясение: погибли 5000 человек, ранены 20 000, 80 процентов зданий уничтожено. Ее давно расставшиеся родители по-прежнему жили в Манагуа, но отчаянные звонки из Лондона весь сочельник и все Рождество не помогли их разыскать. 26 декабря Мик позвонил Лесу Перрину с одним из тех заданий, которые надлежало выполнять сию минуту, даже если вся страна празднует Рождество. На сей раз «сию минуту» он хотел не «харлей-дэвидсон», а авиаперевозку предметов первой необходимости в Никарагуа.

В конце концов он почти все сделал сам — нанял чартерный рейс для себя и Бьянки, срочно перелетел в Манагуа с одной краткой остановкой в Кингстоне, на Ямайке, где они взяли груз медикаментов, в том числе вакцину против тифа. В Манагуа он увидел смерть, руины, убожество — и не дрогнул, он уделял внимание миллионам, а Бьянка между тем безуспешно дергала за всякую ниточку, ища родителей; звездная пара так успешно скрылась с глаз мировой прессы, что некоторые британские газеты сообщили, будто Мик пропал без вести. Наконец, в канун Нового года, его тесть и теща, живые и здоровые, нашлись во втором по величине городе Никарагуа Леоне.

По общему мнению, первый случай, когда рок-музыканты, отбросив эгоизм и самоудовлетворение, использовали свое могущество с гуманитарными целями, — «Концерт для Бангладеш» Джорджа Харрисона в 1971 году. Однако Мик — казалось бы, абсолютный эгоист — ненамного от него отстал. Сразу после возвращения из Никарагуа, в краткой паузе перед дальневосточными гастролями, он мобилизовал «Стоунз» на благотворительный концерт в помощь жертвам никарагуанского землетрясения. Концерт состоялся 18 января 1973 года в лос-анджелесском «Форуме» — на разогреве выступили Сантана и «Чич и Чун», а в результате было собрано 350 тысяч долларов, которые Америка вложила в никарагуанскую благотворительность. Кроме того, Мик отдал куртку, а Кит гитару для продажи на аукционе одной лос-анджелесской радиостанции плюс Мик выложил деньги из своего кармана — по имеющимся данным, 150 тысяч долларов.

Как отмечали некоторые циники, концерт невероятно поспособствовал имиджу группы в глазах американского правительства; кроме того, таким образом Мик доказал Бьянке, что не настолько тщеславен. И все же это в лучшем виде Мик — а вскоре, как оно нередко случается со звездами, явится и Мик в худшем виде.

 

Глава 16

Блестящие Близнецы

Два года Марша Хант скрывала, что родила от Мика дочь Кэрис. Что еще поразительнее, за свое молчание она не требовала регулярных крупных выплат. Как она объяснит позже, она просто радовалась, что Мик признает свое отцовство и хочет видеться с дочерью. В припадке идеализма, возможного, пожалуй, только в шестидесятые, Марша верила, что в итоге он поступит с их общим ребенком как полагается.

Женитьба на Бьянке и грядущий второй ребенок поначалу вроде бы не изменили его отношения к Кэрис. Мик обещал, что дочь приедет к нему во Францию, и сдержал слово; летом 1971 года, вскоре после свадьбы, он пригласил Маршу с ребенком в провансальский анклав «Стоунз».

Однако, когда они прибыли, выяснилось, что жить им предстоит не с Миком и Бьянкой в Биоте, а с Миком Тейлором и его женой Роуз в Грассе, — все равно что у слуги поселить. В Биот Маршу пригласили всего раз, на ужин, где Мик и Бьянка почти все время болтали по-французски, прекрасно зная, что она ни слова не понимает. Затем Мик разок повидался с Кэрис — пробыл с ней всего час. Уезжая, Марша, к своему смущению, вынуждена была попросить у него 200 фунтов на оплату счетов, которые ждали ее в Лондоне.

По большей части она содержала себя и Кэрис, работая певицей и фотомоделью, хотя со времен «Волос» слава ее существенно угасла. Лишь в случаях крайней нужды она через лондонскую контору «Стоунз» просила денег у Мика. Ей редко требовалось больше пары сотен фунтов, и они всегда поступали тут же. Когда в 1971 году Бьянка родила Джейд, Мик поначалу возжелал познакомить своих дочерей. Он пригласил Маршу с Кэрис на Чейн-уок и сфотографировал ее в саду — на коленях у нее сидит Джейд, Кэрис играет рядом.

Летом 1972 года, когда «Стоунз» готовились к американским гастролям, Маршу позвали в ФРГ солисткой группы «22». Она хотела взять Кэрис с собой и попросила у Мика 600 фунтов, чтобы прихватить и няню; как всегда, деньги ей послали без вопросов. Как-то вечером в немецком кафе Кэрис опрокинула на себя чашку чая и сильно обожгла руку, ногу и грудь. Марша помчалась с ней в местный американский военный госпиталь, затем позвонила в США Мику — тот, как она потом вспоминала, ужасно встревожился и предложил помощь. Договорились, что Марша как можно скорее вернется с Кэрис в Великобританию, а Мик оплатит частную клинику.

Ожоги были довольно серьезные, и Кэрис пролежала в клинике десять дней. Марша ночевала у нее в палате, отлучившись всего раз, на выступление в Уэльсе, — очень нужны были деньги. Счет за лечение составил 75 фунтов, но обещанные деньги от Мика так и не пришли. Марше пришлось среди ночи сбегать из клиники — там к ней были добры, и она сильно угрызалась. Позже, когда они с Миком встретились в Лондоне, он беспечно отмахнулся: мол, она бы на эти деньги, наверное, «туфель накупила». Тут терпению Марши, ее такту и вере в его доброту пришел конец, и она наняла адвоката.

По сравнению с четырьмя миллионами долларов, которые, по прогнозам, должны были заработать «Стоунз» на гастролях по Америке в 1972-м, ее желания были скромны — трастовый фонд в 25 тысяч фунтов, которые Кэрис получит, окончив школу лет шестнадцать спустя. Марша надеялась, что Мик согласится по-хорошему, но ее молодой адвокат предусмотрительно отправился в магистратский суд и получил ордер — судебную повестку предполагаемому отцу. Планировалось, что Марша поговорит с Миком и попросит трастовый фонд; повестку доставят, только если Мик ей откажет.

Рандеву состоялось под памятником принцу Альберту в Гайд-парке, через дорогу от Королевского Альберт-холла. Мик пришел один, как Марша и просила, и они сидели под памятником, а адвокат спрятался у подножия лестницы в парк. Если Мик скажет «нет», Марша должна была покачать головой. Вскоре она подала сигнал, и адвокат подошел. «Вы Мик Джаггер?» — спросил он (несколько избыточно — он был пылким поклонником «Стоунз»). «А кто спрашивает?» — огрызнулся в ответ Мик. Адвокат вручил ему повестку, тот глянул, рявкнул: «Да пошел ты!» — и ее разорвал.

Далее в ходе переговоров адвокаты Мика поначалу предложили трастовый фонд в 20 тысяч фунтов, затем передумали и сократили сумму до 17 тысяч. В те времена внесудебные соглашения по таким делам предполагали небольшие суммы, и адвокат, к которому Марша обратилась за советом, порекомендовал ей согласиться. После неприятной сцены у памятника Альберту отношения ее с Миком наладились — ее с Кэрис даже пригласили на первый день рождения Джейд. Но спустя почти полгода после того, как Марша согласилась на небольшой трастовый фонд, никаких признаков его создания не наблюдалось. Поскольку, вопреки всему, что Мик прежде говорил о Кэрис, — и вопреки тем ценностям, на которых его воспитали и которые он по большей части разделял, — он теперь намеревался отрицать отцовство.

В июне 1973 года Марша подала иск об отцовстве в Мэрилебонский магистратский суд, в двух шагах от Харли-хауса, прежнего Микова обиталища. Сам он на слушания не пришел. Его адвокат сказал, что заявление Марши «не признано» и «стороны обсуждают, насколько обоснованны эти обвинения».

В результате история попала в британскую прессу, а достоинство и такт Марши обернулись против нее. Она так долго держала в тайне свою связь с Миком, что теперь выглядела какой-то оппортунисткой, золотоискательницей, которая выскочила чертиком из табакерки и хочет разрушить его новенький брак. Мик на все вопросы отвечал с расчетливой беззаботностью, намекая, что все это устроено ради рекламы новой пластинки Марши. Его адвокаты между тем развернули обструкцию, требуя отсрочек и анализов крови. Близких помощников — Ширли Арнольд, к примеру, которая видела, что прежде Мик признавал Кэрис своей дочерью, — все это потрясало. «Я ему говорила, что надо ее признать, а если кто спросит меня, я скажу, что она его дочь, — вспоминает Ширли. — Но он и слушать не хотел».

После еще двух слушаний Марше поступило новое внесудебное предложение: 500 фунтов в год и трастовый фонд 10 тысяч фунтов, если ее адвокат подпишет документ, гласящий, что Мик не является отцом Кэрис, а выплаты делаются только во избежание огласки. Адвокат посчитал, что лучше предложения она, вероятнее всего, не получит, и Марша велела ему подписать документ.

* * *

1973-й — год, когда Мик стал респектабельным или, говоря точнее, когда бунтарь поневоле, изобретенный Эндрю Логом Олдэмом, наконец растворился без следа, как и полагается миражу, а на его месте возник бунтарь собранный, расчетливый и конформный.

В мае бывшая угроза внутренней безопасности США — и поднадзорный ФБР — стал первой поп-звездой, официально чествованной в Вашингтоне. Благотворительный концерт «Стоунз» в пользу пострадавших от землетрясения в Никарагуа принес в общей сложности 787 500 долларов, и Мика пригласили лично вручить чек адресатам — поддерживаемому правительством Фонду панамериканского развития. «Не только Мик, — восторгалась обычно сдержанная „Вашингтон пост“, — но и новейшая суперзвезда семейства Бьянка Джаггер, его жена и близнец с такими же надутыми губами».

На церемонию собралась стайка латиноамериканских послов и американских сенаторов, в том числе либеральный сенатор-республиканец от Нью-Йорка Джейкоб Джейвиц, чьей помощью заручилась Бьянка, дабы оградить благотворительные средства от загребущих лап никарагуанского президента Анастасио Сомосы. Но даже такой повод не побудил Мика прибыть вовремя. «А теперь, — съязвил Джейвиц, когда в очередной раз гостей обнесли канапе, а дипломатические светские беседы подувяли, — нам остается только ждать Гамлета».

Гамлет пришел не «в соболях», а в сине-белом полосатом блейзере с желтой розой на лацкане; его угрюмая Офелия облачилась в зеленое пальто от Осси Кларка, такую же соломенную шляпу и туфли с блестками. В благодарность за великолепную, как ни посмотри, благотворительную работу им обоим вручили золотой ключ (хотя прочим «Стоунз» за участие в концерте даже спасибо не сказали).

Всего четырьмя месяцами раньше, перед гастролями на Дальнем Востоке, Мику из-за прошлых историй с наркотиками отказали в японской визе и ненадолго запретили въезд в Австралию. После вашингтонской церемонии Америка больше не сочтет его подрывным элементом, его нигде не объявят персоной нон грата — разве что в снобском ресторане «Sans Souci», куда он отправился в тот же день с золотым ключом от округа Колумбия в кармане; его завернули за то, что не надел галстука.

Еще на заре своего брака Бьянка без улыбки — а потому не вызвав особой симпатии — заявила, что хочет быть не просто трофейной женой рок-звезды. «Я сама по себе личность, — сказала она одному интервьюеру. — Достижения и успехи Мика — это его достижения и успехи. Я тут ни при чем. Я должна добиваться успеха сама. Он музыкант, я нет. Все, кто окружает „Стоунз“, купаются в отраженном свете. Я так не желаю».

Теперь же она, красивая, стильная, да еще и с фамилией Джаггер, могла бы ракетой взлететь на вершину общества и обрести там полнейшую самостоятельность. Легко представить, как ею одной заполнены многие страницы английского, а также французского «Вог», как она царит в фоторепортажах с вечеринок в «Татлере», водит корреспондента «Хелло!» или «Дома и сада» по новой тосканской вилле, участвует в жюри «Американского идола», трясет блестящими черными волосами в телерекламе шампуней или роскошно хмурится, донося до зрителя послание от продавцов косметики «Л’Ореаль»: «Потому что ты этого достойна!»

Но в Великобритании 1973 года звездная культура в ее нынешнем понимании еще только зарождалась. Не было колонок сплетен, кроме смутно пародийных образчиков в массовой прессе; не было супермоделей, звезд реалити-ТВ, законодателей мод и жен футболистов, стоивших миллиарды, а красный ковер полагался только королеве. Слава зиждилась на постижимых успехах — скажем, звездной роли в кино или вокале в рок-группе, — и явление «известен своей известностью» оставалось неведомо широким массам. Поэтому Бьянка, созданная для звездной культуры, но вспыхнувшая слишком рано, была непредсказуема.

Пожалуй, она стала прообразом супермодели — хотя не вышла ростом и была ужасно худа, так что для подиума не годилась и к тому же выглядела чересчур оригинально: ее уникальный стиль сочетал парижскую элегантность 1930-х с намеком на госпожу-садистку. Ее жестко-сексуальные платья, сшитые на заказ костюмы и шляпки-таблетки с вуалями резко контрастировали с псевдонаивной кукольностью шестидесятых и зачали отдельную моду. Когда она появилась на показе мод в пользу «Оксфама» в Гроувнор-хаус в двуцветном завитом парике и с тростью с серебряным набалдашником, единственные лондонские продавцы тростей «Джеймс Смит и сын» впервые узрели женщин среди своей клиентуры.

Дело происходило на заре эпохи бессмысленных наград, и Бьянке их давали щедрыми горстями — например, премию «Женская шляпка 1972 года», — обычно в надежде, что на награждении вместе с ней появится Мик. В беседах с репортерами она была немногословна, и один журнал прозвал ее «Современной Гарбо», а другой сообщил (не раскрыв источников), что «она не носит нижнего белья, а соски у нее как розовые бутоны». Несмотря на глубочайшее недоверие британцев к иностранным именам, целую толпу новорожденных девочек назвали Бьянками. С такой репутацией разумно было бы создать какой-нибудь бренд «Бьянка Джаггер». Но, разумеется, в семействе Джаггер нашлось место лишь для одного бренда.

Поначалу Мика забавляло, что он женат на законодательнице мод (хотя тогда это еще так не называлось), и он в разумных пределах делился с нею огнями рампы. Под ее влиянием он еще одержимее возился со своим гардеробом и присвоил несколько ее идей — например, с опозданием приветствуя послов и сенаторов в Вашингтоне, под мышкой сжимал трость с серебряным набалдашником. Пара стала участвовать в модных съемках, и в январе 1973 года 2000 экспертов и редакторов модных журналов со всего мира признали их «лучше всех одетыми». Через несколько недель лондонский «Санди таймс мэгэзин» заказал их фотографию на крыше кенсингтонского универмага «Байба» престарелой Лени Рифеншталь, чей фильм «Триумф воли» воспел нюрнбергский съезд НСДАП в 1934 году. Что наверняка понравилось бы американскому критику Альберту Голдмену, который сравнивал концерты «Роллинг Стоунз» с этим самым съездом, а Мика — с «Вождем».

Пара, позирующая в Верхнем саду универмага, — она в кружевном платье а-ля Скарлетт О’Хара и с парасолью, он в ярко-охряном костюме — как будто олицетворяла идеальную рок-н-ролльную сказку. На деле же все обстояло иначе. Позже Мик заметит, что их брак был «хорош только первый год», а потом превратился в притворство перед публикой, все менее убедительное. По оценкам Бьянки, хороший период оказался еще короче.

Для группы и ближайших помощников она оставалась аутсайдером — ей не доверяли, над ней насмехались. Кит злился, что она умыкнула его Проблескового Близнеца в блестящий мир кутюрье и европейских кинозвезд, где никто слыхом не слыхивал о Блайнд Бое Фуллере или настройке по открытой соль. Анита Палленберг злилась, потому что Бьянка была прекрасна, стильна и холодна, — и особенно Анита злилась теперь, когда ее божественное лицо изуродовал героин, ее стрижка на восемнадцать карат поблекла и обвисла, а ее завораживающий сиплый голос неприятно каркал. Билл Уаймен, Мик Тейлор и их жены были с Бьянкой ровны, но держали дистанцию, как и положено сержантскому составу. Однако, как ни удивительно, с ней подружился Чарли Уоттс. Искренность Чарли позволяла Бьянке отдохнуть от низкопоклонства, что окружало Мика, и к тому же, по мнению Бьянки, из всех жен внутреннего круга Мик не тронул только жену Чарли.

Даже в целом терпимые и добросердечные люди, которые работали на Мика в лондонской конторе, затруднялись потеплеть к Бьянке, а потому с легкостью думали о ней дурно. Ее считали беспощадной золотоискательницей, которая добивается только его денег (никто ведь не знал о брачном контракте, предъявленном ей утром перед свадьбой) и интересуется только своей персоной (о ее работе в пользу жертв никарагуанского землетрясения все как-то забывали). Ее неизбежно заподозрили в том, что Миково решение отказаться от Кэрис — ее рук дело. Логично: зачем ей делиться наследством с чужими детьми, если у нее своя дочь есть?

Пока Мик работал в студии или был еще чем-нибудь занят, развлекать Бьянку выпадало жене Леса Перрина — Джейни. Обычно развлекали Бьянку так: сажали на заднее сиденье машины с шофером, вручали пачку 20-фунтовых купюр и отправляли по магазинам на Бонд-стрит или в Найтсбридж. С шоферами вечно не ладилось — Бьянка ожидала от них практически рабской покорности. Одного отослали просто за то, что не коснулся фуражки в знак приветствия. Из-за Бьянки компания, у которой «Стоунз» годами нанимали машины, отказалась с ними работать. Джейни Перрин уже страшилась телефонных бесед, в которых ей сообщали, что очередному шоферу недостало уважительности и Бьянка — как она выражалась с легким испанским акцентом — «зердится».

Даже если она и интриговала против Кэрис ради Джейд, мать из нее вышла равнодушная — ее раздражало, что приходится торчать дома, пока Мик шляется где хочет. Временами она вроде бы проникалась к Джейд, с восторгом накупала одежды и наряжала дочь, а то бросала девочку с няней или родителями Мика и отправлялась по магазинам и в парикмахерскую в челсийском «Риччи Бёрнс». Какое-то время у Джейд была одна няня на двоих с ее ровесницей Хлои, дочерью Мика и Роуз Тейлор. Эта молодая женщина трудилась на двух знаменитых Миков, но зарабатывала мизерные деньги и в отместку разрешала девочкам играть с папиными «золотыми» дисками в ванне.

Когда-то и сомнений не возникало в том, что Бьянка способна прижать Мика к ногтю. Во время записи «Exile on Main St.», приезжая к ней с Лазурного Берега в Париж, он порой обнаруживал, что в отеле ее нет, — она куда-то пропадала, как Крисси Шримптон за десять лет до нее. Как и с Крисси, ему приходилось унижаться, обзванивая ее друзей и выспрашивая, не видали ли они его жену. Пока он записывался на Ямайке, Бьянка от сугубой скуки и злости остригла роскошные черные волосы под мальчика. Марианна Фейтфулл в 1969-м поступила так же, но она с короткой стрижкой пугающе походила на Брайана Джонса, а Бьянка временно превратилась в близняшку Мика — отчего тот, по воспоминаниям бывшего сотрудника, «пришел в восторг».

Все эти уловки давно потеряли силу. Мик и Бьянка делили постель, но за дверью спальни ей приходилось сражаться за его внимание с целой толпой других желающих. Она ненавидела затейливую паутину Миковых консультантов и помощников, с которыми приходилось вести переговоры, чтобы к нему пробраться; в узком кругу она называла это «нацистское государство» — возможно, подсознательно вспоминая фотосъемку Лени Рифеншталь. Мик стал скуп и невнимателен, что замарало даже его героическую никарагуанскую работу. Он уехал на дальневосточные гастроли, а Бьянка осталась в Манагуа и жила в съемном доме, за который Мик пообещал заплатить. Деньги не пришли, и она часами, и не всегда успешно, дозванивалась до нью-йоркской конторы Ахмета Эртегана, пока проблему наконец не решили.

Ее декларация независимости от «Стоунз» («Я к ним отношения не имею!») объяснялась, как она признается впоследствии, не столько высокомерием, сколько страхом. Бьянка до смерти боялась, что ее засосет в мир, где стрессы и излишества способны были убивать людей, что нередко и проделывали. И боялась она не только за себя. Да, она не была идеальной матерью, но в сравнении с Марлоном и Дэнделайон, детьми Кита и Аниты, жизнь Джейд была образцом нормальности.

Кит теперь отчасти поселился на Ямайке — его привлекали музыка, ганджа и, как он поведает впоследствии, шанс наконец-то как следует обучиться бою на ножах, раз уж он все время таскает с собой нож. В марте, возвращаясь с Дальнего Востока в свою пляжную резиденцию в Очо-Риосе, Кит крупно поругался с Анитой — ему представлялась неприглядной ее дружба с какими-то местными растафарианцами. Он хлопнул дверью и один улетел в Лондон; Аниту тем временем замели за хранение каннабиса, бросили в чудовищную ямайскую тюрьму, а двое детей сидели дома в одиночестве, пока соседи не сообразили, что творится, и не забрали их к себе.

26 июня лондонская «Ивнинг стандард» возопила: «„РОЛЛИНГ СТОУН“ РИЧАРД ОБВИНЕН В ХРАНЕНИИ ОРУЖИЯ И НАРКОТИКОВ»; полиция устроила налет на дом Кита и Аниты на Чейн-уок, в результате чего всплыли героин, каннабис, метаквалон, огнестрельное оружие без лицензии (две штуки) и россыпь боеприпасов; все это дало основания для обвинений по двадцати пяти статьям. (Что интересно, никто не попытался обыскать дом Мика чуть дальше по улице. Как будто из Вашингтона успели шепнуть пару слов; британская полиция Мика больше не тронет.)

Тяжелые и легкие наркотики, а также промышленные количества алкоголя и сигарет — не единственные опасности, с которыми жили дети Кита. Сассекский коттедж «Редлендс», декорации их с Миком мученичества в 1967 году, погиб при пожаре. Поскольку тревогу поднял четырехлетний Марлон, сделали вывод, что кто-то из обдолбанных родителей уснул с зажженной сигаретой, хотя Кит утверждал, что возгорание случилось из-за мыши, перегрызшей какие-то провода. В октябре он отпраздновал мягкий приговор суда за июньские находки (с него — 250 фунтов штрафа, с Аниты — год условно) вечеринкой в своем номере отеля «Лондонберри». Пока взрослые веселились, в спальне Марлона начался пожар, пришлось эвакуировать весь этаж, и отель на веки вечные занес Кита в черный список. Тот снова отрицал, будто кто-то уснул с сигаретой, и во всем винил электропроводку.

В свои четыре года Марлон уже был сторожем отцу своему — вечно караулил, не идут ли полицейские и не горит ли сигарета на покрывале. Анита была любящей матерью, но ее уход за детьми оставлял желать лучшего. Порой за Марлоном приглядывали Бьянка и Мик — и оба, разумеется, были к нему добры. Как-то раз Бьянка попыталась снять с ребенка носки и обнаружила, что они приросли к его ногам, — так долго он их носил.

Ее недруги так и не поняли, что Бьянкин образ независимой египетской кошки маскировал традиционную, даже пуританскую натуру, для которой жизнь с Миком обернулась бесконечным каталогом разочарований. Она не умела выносить непостоянства их жизни — которая из-за его налоговой ситуации превратилась в бесконечные кочевания между США, Францией, Великобританией и Ирландией, и нигде они не задерживались дольше нескольких недель. Он бегал от налогового управления, как Кит от полиции, и страшно боялся нарушить свой статус нерезидента — особенно в Великобритании, где налоговиков полагают всеведущими и вездесущими. Позже Бьянка припомнит противозаконную ночевку на Чейн-уок, когда они пригибались, проходя мимо окон, чтоб не увидели с улицы, и вообще вели себя «как сквоттеры».

А еще были другие женщины. Всего через несколько недель после свадьбы, еще беременная, Бьянка узнала про Маршу Хант и Кэрис. Она уверяла, что ее не волнует ни тайное внебрачное дитя Мика, ни Маршин иск, но ни капли не убедила тех, кто взаправду ее знал. Потом появились и другие женщины, о которых она знала, и еще больше тех, о которых так и не узнала. Слабым утешением, сказала она «Санди таймс», ей служило то, что «Мик спит со многими, но редко заводит романы. Они все пытаются его использовать… из никого стать кем-то».

На одну такую измену Бьянке вряд ли было бы плевать — но она была не в курсе. Спустя какие-то недели после их знакомства с Миком он сыграл финальный аккорд с ее предшественницей Марианной Фейтфулл. «Стоунз» тогда записывали «Sticky Fingers», где, кстати, прозвучала и Микова версия «Sister Morphine» — песни, знаменовавшей Марианнину капитуляцию перед героином.

К тому времени былой Деве Марии от поп-музыки буквально нечего было терять: наркомания убила ее певческую и актерскую карьеру, сожрала все деньги, лишила опеки над сыном Николасом, а ее мать, когда-то неутомимую баронессу Эриссо, довела до попытки самоубийства. В частной наркологической клинике санитар выбил ей два передних зуба, когда подруга контрабандой принесла ей героин. Надир наступил, когда Марианна несколько месяцев прожила уличной наркоманкой в Сент-Энн-корт, грязном переулке Сохо, названном в честь святой Анны, как и часовня в Сан-Тропе, где венчались Мик и Бьянка.

Как-то раз Марианна бросила своих вест-эндских друзей-наркоманов, отправилась ностальгически прогуляться по Кингз-роуд в Челси и перед бутиком «Бабуля поехала» столкнулась с Миком. Потом она вспоминала, что он поздоровался, будто они расстались только вчера, расцеловал ее, а потом принялся щупать таким манером, что стало ясно: ее попытки стать непривлекательной к оглушительному успеху не привели. Управляющий магазином «Бабуля поехала» пустил их в комнату над бутиком, где они позанимались сексом, не говоря ни слова, затем поцеловались и разошлись каждый своей дорогой.

Марианнина дорога привела к очередной попытке вылечиться — на сей раз не где-нибудь, а в больнице Бексли под Дартфордом, в Кенте, где в летние каникулы работал санитаром школьник Майк Джаггер.

* * *

Последним модным веянием британской поп-музыки стал глэм-рок; звук — пастиш рок-н-ролла 1950-х, стиль — то, что Мик вытворял уже года четыре или пять. Группы, чья гетеросексуальность не вызывала сомнений, наряжались в блескучие женские тряпки, зачесывали волосы в помпадуры с перьями и покрывали лица сплошным слоем макияжа. Глэм-рок сделал девчоночьими иконами нескольких музыкантов, чей успех в шестидесятых был отнюдь не оглушителен, — Род Стюарт, Элтон Джон и прежняя любовь Марши Хант, Марк Болан. Но никто не претендовал на Миков трон откровеннее Дэвида Боуи.

Боуи, родившийся Дэвидом Джонсом в 1947 году, тоже происходил из Кента — рос сначала в Бромли, затем в еще менее симпатичном Бекенэме. После единственного хитового сингла «Space Oddity» он стал сочетать высокое искусство с поднебесно высоким кэмпом, что отнюдь не помешало женской аудитории умирать по нему, как поклонницы «Стоунз» умирали по Мику. Миков сценический персонаж всегда был выдумкой, но Боуи сделал следующий шаг: он создал настоящее альтер эго, белолицего инопланетянина Зигги Стардаста, с шипастой прической и в обуви на платформе; Зигги упал на землю и стал рок-звездой.

Глядя на эту смесь водевиля с научной фантастикой, никто бы не догадался, что Боуи в немалой степени лепил себя под Мика. Сценическое имя Боуи — наполовину отсылка к ножу покорителей американского Фронтира, наполовину — поклон Джаггеру; он записывался на студии «Олимпик», потому что она была исторически связана со «Стоунз»; он даже сфотографировался в кружевном платье от «Мистера Фиша» — как у Мика в Гайд-парке. Большинство его песен рождались в его собственном диковатом бесполом мире, но изредка в них — например, в «The Jean Genie» с альбома «Aladdin Sane» — прорывались пылающие гитарные риффы и недвусмысленный сексуальный вызов, наводившие на подозрение, что Боуи предпочел бы солировать в «Стоунз». Не один и не два британских музыкальных журналиста нарекли его «наследником Мика Джаггера».

Зигги Стардаст пользовался громадным успехом, но Боуи быстро устал от этого надувательства и в июле 1973 года после аншлагового концерта в лондонском «Хаммерсмит-Одеоне» объявил, что убьет Зигги. Мик пришел на концерт и потом на вечеринке в «Кафе-Рояль» поцеловал Боуи в губы, чем до онемения потряс зал, полный звезд, среди которых были Барбра Стрейзанд и Ринго Старр.

Невзирая на свою мегакэмповость, Боуи был женат на молодой американке, прежде известной как Энджи Барнетт; в его взлете она сыграла ключевую роль. Оба они утверждали, что бисексуальны, брак их славился открытостью, и вскоре поползли слухи о том, что Мик крутит романы параллельно с обоими. Восхищение Боуи и в самом деле граничило с обожанием. Нью-йоркский корреспондент «Мелоди мейкер» Майкл Уоттс вспоминает, как Боуи однажды весь вечер пел Мику дифирамбы, явно «влюбленный в него по уши».

Для пущего удобства этого ménage à trois у семейства Боуи имелась квартира на Оукли-стрит в Челси, поблизости от Чейн-уок. Неопровержимых улик связи Мика с мистером или миссис Боуи так и не всплыло, но Энджи утверждала, что как-то спозаранку, вернувшись домой из поездки в Америку, застала Мика в постели с Дэвидом. Боуи через своего адвоката заявил, что все гипотезы об их сексуальных отношениях — «чистой воды фантазия», а Мик отмахнулся, объявив их «полнейшей ахинеей». Однако оба не то чтобы мешали построению гипотез — сохранился снимок, где они двусмысленно обнимаются на диване.

Возможно, Мик просто приглядывал за своим крупнейшим соперником со времен Джими Хендрикса. Боуи, по сути дела, официально бросил ему вызов, объявив, что Руди Валентино, его очередное альтер эго, — «следующий Мик Джаггер». Склонность Мика проводить с ним время отдавала старой пословицей мафиози — «Друзей держи близко, а врагов еще ближе». Иногда случались непредвиденные побочные эффекты: когда Боуи пришел на концерт «Стоунз» в Ньюкасле, Мику выпало новое, неизведанное переживание — посреди песни зал потерял к нему всякий интерес. Обернувшись, Мик сообразил, что передние ряды заметили морковную шевелюру Боуи за кулисами.

Очередной альбом «Стоунз» «Goats Head Soup» (вышедший в Великобритании 31 августа, а в США 12 сентября) доказывал силу текущих позиций глэм-рока. Суп из козлиных голов — ямайский деликатес, и на внутреннем развороте конверта была изображена безглазая козлиная башка в бульоне — ингредиенты скорее сатанинского ритуала, чем ужина. Снаружи на конверте поместили фотографию Дэвида Бейли — лицо Мика, снятое сквозь вуаль, алые губы надуты в кокетливом удивлении, отчасти напоминают Мэрилин Монро в «Зуде седьмого года», когда ветер из метро раздувает ей платье.

Синглом стала баллада «Angie», спетая пафосным шепотом, который не столько искажал имя, сколько растягивал его на дыбе: «Ayn-jeh… Ay-y-y-n-n-jeh…» Все сочли, что Мик поет серенаду супруге Дэвида Боуи, но на самом деле песню написал Кит для своей дочери Дэнделайон, которую в швейцарском роддоме окрестили в честь местной святой Анджелы. Ахмет Эртеган сомневался, стоит ли выпускать столь нетипичную для «Стоунз» пластинку, но был подавлен большинством голосов, и сингл тут же занял первую строчку чартов в Америке, хотя в Великобритании только пятую.

Зато Эртеган выиграл другой бой — за песню Мика «Starfucker», сатиру на женщин прекрасно известного ему типа, в которой была строчка «giving head to Steve McQueen». Название пришлось заменить на «Star Star», а насчет «берет в рот» — справиться у Маккуина, не против ли он (тот, разумеется, был страшно польщен). В процессе сочинения Мик позвонил Крис О’Делл — она немало удивилась, они не виделись со времен своей дружбы с плюсами годом раньше. С воодушевлением, какого никогда не наблюдала публика, Мик пропел ей «Starfucker» по телефону и дал понять, что все еще встречается с Карли Саймон.

«Goats Head Soup» возглавил и альбомные чарты, в Штатах став в итоге трижды платиновым (три с лишним миллиона экземпляров), однако критиков порадовал немногим больше, чем «Exile on Main St.». Лестер Бэнгз в журнале «Крим» писал, что «есть теперь в „Стоунз“ некая печаль — они вызывают такой гигантский вопрос „ну и что?“». С точки зрения Томаса Эрлуайна, альбом знаменовал конец «величайшей полосы удач в истории рок-музыки… имидж „Стоунз“ затмевает их достижения, Мик взлетает к вершинам звездного общества, Кит тонет в наркомании… На „Goats Head Soup“ слышно, как они движутся в разных направлениях — порой в одной и той же песне».

В сентябре начались британские и европейские гастроли в поддержку выхода альбома, где Мик принял серьезные меры против обычного гастрольного бардака. Больше всех досталось саксофонисту Бобби Кизу, самому верному сообщнику Кита. Бобби уже запятнал репутацию на дальневосточных гастролях, когда в аэропорту Гавайев при досмотре из одного его сакса выпал шприц. 17 октября он не явился на предпоследний европейский концерт в брюссельском «Форе Насьональ», поскольку был занят с бельгийской девицей в ванне шампанского. Мик без промедления его уволил и оставался неумолим, сколько ни просил за Киза Кит.

В общем, как ни печально, Бобби пропустил первый показ документального фильма Роберта Фрэнка об американских гастролях 1972 года под названием «Блюз хуесоса» — одно из его любимых выражений. Название происходило из Микова порнографического блюза о мальчиках-проститутках и сексе со свиньями, который «Стоунз» записали в качестве прощального привета «Декке», когда сбежали на «Атлантик». Он написал эту песню в шутку, но она как-то просочилась наружу и в чужом исполнении даже фигурировала во внебродвейском спектакле «Подсудимый „Оз“» — о преследовании журнала «Оз» по британским законам о борьбе с безнравственностью. Руководитель «Роллинг Стоунз рекордз» Маршалл Чесс планировал включить Микову оригинальную версию в альбом музыки «только для взрослых», куда войдут песни других крупных исполнителей. Сессионный пианист Доктор Джон, порой игравший со «Стоунз», уже предоставил свой вклад под названием «How Much Pussy Can You Eat?».

Документальный фильм «Блюз хуесоса» развил эту тему. Рок-н-ролла в нем было не много (Роберт Фрэнк слишком серьезный художник, чтобы просто снимать группу на сцене), зато наркотиков и секса предостаточно. Временами снимая в цвете, но в основном в черно-белой гамме — как впоследствии выразится американский писатель Дон Делилло, «размытая голубизна, развратная и разъедающая», — Фрэнк на полную катушку использовал свой полный допуск и орды операторов. В фильме люди беззастенчиво нюхают кокаин, курят сами и подкуривают других, а в одной устрашающей сцене девчонка в гостиничном номере колется героином. Голая групи валяется на постели, широко раскинув ноги, вдохновенно ласкает себя, а мужской голос за кадром восторгается ее «мандой». Вокруг, бессмысленно чирикая, возлежат другие неодетые лица женского пола — словно товары на полке в супермаркете.

В основном на экране действуют второстепенные фигуры гастрольной тусовки, хотя ближе к началу показано, как Мик запускает руку в сатиновые трусы и вроде бы мастурбирует (ему-то зачем?). Посреди сцены крайнего разврата во время оргии на борту «Вываленного языка» он откровенно пытается отстраниться от прочих. На пике сцены дородный немолодой гастрольный менеджер догола раздевает девятнадцатилетнюю групи, затем подхватывает ее и зарывается лицом ей в промежность. Мик между тем танцует по проходу с Миком Тейлором, тряся трещоткой в латиноамериканском ритме и усмехаясь, — мол, это «шоу» заслуживает «Оскара».

Жизнь на американских дорогах Фрэнк тоже снимал беспощадно: голые бетонные стены за сценой, одинаковые гостиничные номера, бесконечный разбор и сбор вещей, карточные партии на неубранных постелях, лес винных бутылок, переполненные пепельницы, разоренные тележки обслуживания в номерах, бесконечные скучающие брожения туда-сюда между смежными комнатами номера, чернокожие монолитные телохранители, в страхе перед «Ангелами ада» круглосуточно выставленные в коридорах. В одной сцене за кулисами обдолбанный до невменоза Кит сидит на корточках на железной скамье и невнятно бубнит, а Ахмет Эртеган в безупречном блейзере вполголоса старается поддакивать в подходящих местах. Показан также момент в Денвере, переплюнувший «Спинномозговую пункцию», — Кит и Бобби Киз демонстрируют перед камерой, как хулиганят рок-звезды, из окна номера этаже на седьмом-восьмом сбрасывают телевизор на мусорные баки и сгибаются пополам, не очень убедительно изображая истерическое веселье.

Фрэнка допустили даже в номер Мика и Бьянки в нью-йоркском «Шерри-Незерленд» перед финальными концертами в «Медисон-сквер-гардене». У Мика день рождения, но в громадной парчовой пустоте стоит тишина, только до крайности скромный шофер и помощник Мика Алан Данн складывает и пакует спортивные костюмы. Бьянка вся в белом порхает туда-сюда, не говоря почти ни слова. В какой-то момент она высказывается, что не прочь пойти в ресторан «У Элейн», чья владелица держит общий стол для любимых звездных клиентов вроде Вуди Аллена. Однако Мик — тихо-тихо — возражает: «Отвратная еда, отвратные люди, отвратная женщина».

Маршалл Чесс, продюсер фильма, показал его «Стоунз», когда те работали в мюнхенской студии «Мьюзикленд» над новым альбомом, который позже станет называться «It’s Only Rock & Roll». По воспоминаниям Чесса, в мельчайших подробностях узрев свой персональный извод рок-н-ролла, «они все ошалели». Однако о первоначально задуманном всемирном кинопрокате речи явно не шло. Преимущественное право на дистрибуцию было у «Уорнер бразерс», финансировавшей «Представление». Но даже в Голливуде 1970-х, где стали нормой обнаженка и матерные слова, ни одна мейнстримная компания не перенесла бы фильма под названием «Блюз хуесоса» и вообще продвижения кино вот такого рода под любым названием. Не в последнюю очередь проблема была в том, что создатели фильма не получили письменного разрешения большинства тех, кто скомпрометирован на экране. «Когда трахаешься или двигаешь по вене, — говорит Маршалл Чесс, — обычно разрешения на показ не даешь».

Мик похвалил Роберта Фрэнка за блестящую работу, но сказал, что, если она выйдет, снова показаться в Америке ему не светит. И «Блюз хуесоса» лег на полку вместе с «Рок-н-ролльным цирком „Роллинг Стоунз“». Вместо этого команда из кинокомпании Джона Леннона «Баттерфлай» быстренько слепила лобовую запись гастролей 1972 года из материалов съемок на концертах в Форт-Уорте и Хьюстоне; результат озаглавили так, что не подкопаешься: «Дамы и господа — „Роллинг Стоунз“».

Те, кто много времени проводил подле «Стоунз», обычно необратимо менялись, и Роберт Фрэнк не стал исключением. Результат многих месяцев его тяжелой работы выбросили на свалку, но тем проклятие «Блюза хуесоса» не ограничилось. Вскоре после погибла дочь Фрэнка Андреа и его молодой помощник Дэнни Симор (который в титрах фигурирует как «Торчок-Звучок»).

* * *

В январском номере американского журнала «Вива» за 1974 год Бьянка впервые публично намекнула, что между ними с Миком растет отчуждение. У нее взяли интервью для статьи о Королях Рока (статус, который достался не только ей с Миком, но также Карли Саймон с Джеймсом Тейлором). «Может, я больше не нравлюсь Мику, — приводит ее слова журнал. — Когда мы только познакомились, я понимала, кто он такой. Сейчас — уже нет… Мне просто нужен искренний человек. Так грустно, когда выясняется, что тот, кого любишь, неискренен… Я не могу простить ложь. Ложь оскорбляет разум».

Здесь нам предстает совершенно другая Бьянка — уже не хмурая, необщительная модница, но неуверенная в себе и ранимая молодая женщина, которая признается, что ситуация пугает ее, особенно «когда я смотрю на Джейд. Мои родители развелись, и я помню, как больно быть ребенком, который разрывается между двумя любимыми людьми». В том же журнале опубликовали комментарий Мика — он заглаживал все намеки на серьезные разногласия и сказал лишь, что он «ни капли не домашний», а затем — откровеннее — что «я стараюсь не проводить с семьей больше времени, чем требуется».

Согласно стратегии, разработанной принцем Рупертом Лёвенштайном, в 1974 году у «Стоунз» гастролей не предвиделось. Кит почти весь год жил в Швейцарии, экспериментируя с новым методом исцеления (по фольклорным данным, ему выкачали всю пропитанную наркотиками кровь и заменили новой). В Швейцарию вновь переместился и командный центр «Стоунз». То и дело проводились деловые совещания, куда, по словам одного участника, являлись «человек двадцать юристов» и где принц Руперт и Мик планировали гастроли в США, Латинской Америке и на Дальнем Востоке в 1975-м и 1976-м; на сей раз — никаких молчаливых наблюдателей с кинокамерами.

Семейному досугу Мик предпочитал поездки в Лос-Анджелес, где он тусовался с единственным музыкантом, к которому прислушивался. За несколько месяцев до того Джон Леннон расстался с Йоко в Нью-Йорке и переехал на Западное побережье, где устроил загул, который позже назвал своим Потерянным Уик-эндом. Первым в программе значился секс — Леннон считал, что ему недодали секса в битловские времена, а сексом с Йоко он в последнее время пресытился. Леннон, как он сам не раз говорил, хотел быть как Мик — сидеть в баре нью-йоркского отеля «Плаза», дожидаться, пока его не снимет ошеломительная женщина, затем отбывать с ней в номера.

Он отчаянно хотел получить американский вид на жительство, но из-за наркотиков и его радикальных политических пристрастий Управление иммиграции и натурализации вечно грозило ему депортацией. Мик, в Вашингтоне ставший желанным гостем, запросто мог получить вид на жительство, но не собирался, поскольку тогда пришлось бы платить налоги в США.

Несмотря на усердное распутство, почти весь Потерянный Уик-энд Леннон провел в студии звукозаписи с доверенными британскими друганами: Ринго Старром, Элтоном Джоном и Миком. В ходе одной сессии на «Рекорд плант уэст» он срежиссировал Миково исполнение «Too Many Cooks (Spoil the Soup)» Вилли Диксона: Эл Купер на клавишных, Джесси Эд Дэвис — который появлялся в «Рок-н-ролльном цирке „Роллинг Стоунз“» — на гитаре, а Джек Брюс из Cream и блюзового «Илингского клуба» — на басу. Когда Леннон возвратился в Нью-Йорк (пока, впрочем, не к Йоко), они с Миком еще поработали над песней Диксона на «Рекорд плант ист»; кроме того, Мик навещал его и его подругу Мэй Пэнг в их квартире на Восточной 52-й улице.

«It’s Only Rock & Roll», вышедший в октябре 1974 года, — первый альбом «Стоунз», спродюсированный Миком и Китом под псевдонимом «Проблесковые Близнецы». Поначалу планировали перемешать фрагменты живых выступлений на европейских гастролях 1973 года и соул-стандарты, вроде «Ain’t Too Proud to Beg» The Temptations. Но плодовитые Близнецы вскоре переключились на собственный материал, хотя чаще работали по отдельности, чем вместе. Конверт создал бельгийский художник Ги Пейларт, чьи обильно отретушированные портреты королей звукозаписи, от Хэнка Уильямса до Эдди Кокрэна, превратили его в Рубенса глэм-рока. Пейларт изобразил, как «Стоунз» шагают через какую-то палату парламента, — к ним тянет голые руки толпа прерафаэлитских дев и девочек, а музыканты их как будто и не видят.

Заглавный трек «It’s Only Rock & Roll (But I Like It)» идеально отражал глэм-роковую стилизацию и псевдонаивность. Тем не менее в американский «Топ-10» он не пробрался, а в британский продрался с боем. Звучал он вовсе не глэмово — обычная угловатая мешанина, и Мик нес какую-то саркастическую чепуху про каллиграфическое харакири: мол, если воткнуть перо в сердце, всю сцену зальет кровью. Озадачил зрителей цветной видеоклип: группа, когда-то презиравшая униформность, вырядилась в белые викторианские матроски и играла в палатке, которую постепенно затопляла пена. Пены оказался перебор, она неумолимо поднималась выше головы, и к тому времени, когда пять роковых матросиков допели, впечатление создавалось такое, будто они застряли в стиральной машине посреди цикла. Видимо, последнее, что на этом этапе хотели услышать от Мика поклонники: «Привет, морячок!»

Мику Тейлору в чопорном белом костюмчике и с мыльными пузырями на носу было особенно неуютно, и в декабре он подал заявление об уходе. За пять лет он многое вложил в «Стоунз»; он стоически мирился с парадоксальной ролью соло-гитариста, которого затмевает человек, берущий аккорды; он согласился быть тем Миком, о котором люди вспоминают отнюдь не в первую очередь; он отправился в изгнание, хотя у него не имелось проблем с налогами; он безропотно сносил последствия Китовой наркомании. И однако, он оставался просто наемным сотрудником, приписанным к тем же сержантским баракам, что Билл и Чарли.

Тейлор мечтал писать песни, но все его попытки безжалостно давил Джаггернаут Проблесковых Близнецов. При записи «It’s Only Rock & Roll» он активно участвовал в создании нескольких песен, но, жаловался он, его имя не упомянули. В душе он был концертирующим блюзменом, который неделям работы над риффом в студии предпочитал запилить рифф на несколько секунд на сцене. А для блюзмена, полагавшего, что он пришел в блюзовую группу, нынешний Миков набег на территорию глэм-рока оказался последней соломинкой.

Прошедшие пять лет сказались и на личной жизни Мика Тейлора. В 1969 году он пришел в группу некурящим вегетарианцем, теперь же потреблял героин, не слишком отставая от Кита. Боевая тревога (хотя тогда так не говорили) прозвучала в сентябре 1973 года, когда от героиновой передозы умер Китов приспешник, красавец Грэм Парсонс. И судьбу своего предшественника Брайана Джонса Тейлор тоже не забывал. Позже он скажет, что стал «единственным соло-гитаристом, который ушел из „Стоунз“ и выжил».

Газетам объяснили, что Тейлор хочет перемены обстановки. Кит тепло поблагодарил его в телеграмме; Мик же, когда его спросили о замене, отделался шпилькой: «Мы, несомненно, найдем гениального белокурого гитариста ростом шесть футов и три дюйма, способного самостоятельно накладывать макияж». То был глас «тирании клевизны»; на самом деле Мик считал, что искусная игра Тейлора идеально оттеняла ритм Кита, и настойчиво уговаривал другого Мика остаться. Последнюю попытку он предпринял на вечеринке у импресарио Роберта Стигвуда. «Мик в тот вечер долго говорил с Тейлором, а поблизости ошивался в жопу пьяный Эрик Клэптон, — вспоминает Маршалл Чесс. — Не помогло».

В ретроспекции похоже на то, что бесспорным кандидатом на место Тейлора был (о чем еще никто не заговаривал) его добрый друг, 27-летний Ронни Вуд, которого коллеги любовно звали Вуди. Вуди знал «Стоунз» еще со времен «Илингского клуба», когда его старший брат Арт пел с Blues Incorporated. Теперь он стал соло-гитаристом группы Рода Стюарта The Faces — иконы глэм-рока, однако не меньше мачо, нежели «Стоунз», и их основного конкурента в Великобритании и США. До появления Вуди The Faces назывались The Small Faces — та самая группа, которой занимался Эндрю Олдэм, расставшись со «Стоунз» в 1967 году.

Лицо же Вуди — костистое и длинноносое, смахивающее на морду обаятельного муравьеда, — идеально подходило к дуэту Мика и Кита; к тому же Вуди давно и плотно сотрудничал с обоими. В его викторианский особняк «Деревушка» в Ричмонд-Хилле — где он жил с женой Крисси, бывшей групи, которая, по слухам, переспала и с Джоном Ленноном, и с Джорджем Харрисоном, — нередко приходили повеселиться музыканты всех мастей. Кит появлялся часто, а в период размолвок с Анитой прожил гостем Вуда несколько месяцев. В результате за домом установили плотное полицейское наблюдение и однажды устроили налет, обнаружив, впрочем, только Крисси Вуд в постели с другой девицей.

В подвале «Деревушки» была студия звукозаписи, где Вуди изредка, между концертами с Родом Стюартом и Faces, работал над сольным альбомом. Там любил бывать Мик — он даже слегка помог с альбомом, особенно с треком «I Can Feel the Fire». В следующий раз, когда он забежал, Вуди помог ему записать черновую версию «It’s Only Rock & Roll» — они вдвоем на гитарах, а Дэвид Боуи на бэк-вокале (чего в итоговой версии не слышно). Помощь такого масштаба обычно предполагает совместное авторство, но Мика осенила идея получше: он не подпишет «It’s Only Rock & Roll» именем Вуди, а за это не потребует указания своего авторства за помощь с «I Can Feel the Fire». Эта сомнительная сделка давала представление о том, какова будет работа с Проблесковыми Близнецами.

Пока же Вуди играл в очень успешной группе, чьи концерты и студийные сессии были расписаны на годы вперед; более того, Род Стюарт еще со времен блюзовых клубов дружил с Миком и Китом, и те не хотели его обидеть, слямзив его главного подручного. В общем, в декабре 1974 года «Стоунз» вернулись в Мюнхен записывать то, что позже станет альбомом «Black and Blue», а между тем было объявлено о начале прослушиваний соло-гитаристов. Попытать счастья и влиться в «Стоунз» на студию «Мьюзикленд», нервничая, как нынешние дебютанты «Фактора Икс», устремилось большинство гитарных божеств, в том числе Эрик Клэптон, Джефф Бек, виртуоз с «Масл шоулз» Уэйн Перкинс и бывший член группы Canned Heat Харви Мэндел по прозвищу Змей. Каждый играл с группой одну песню под запись: лучшие дубли рачительно откладывались, чтобы затем войти в текущий альбом.

Финалистами стали Клэптон и Стив Марриотт — последний солировал в The Small Faces, когда Эндрю Олдэм пытался превратить их в новых «Роллинг Стоунз», а затем стал одним из основателей Humble Pie. Если нанять Марриотта, могло получиться неловко, поскольку он встречался с Крисси Шримптон сразу после того, как ее бросил Мик. Рано или поздно выяснится, что Крисси терпела парня еще ниже Мика, обзывая его Питером в честь Питера Пэна и заставляя называть себя Венди. Кроме того, он сильный вокалист, у него огромная стая поклонниц, а следовательно, он угрожает статусу Мика. Эрик Клэптон, с другой стороны, искуснейший инструменталист и друг, но сейчас страдает от алкоголизма и наркомании, что чересчур напоминает Брайана Джонса. В общем, Проблесковые Близнецы вернулись к Ронни Вуду.

Чтобы слегка замаскировать кражу перед Родом и Faces, «Стоунз» сказали, что одалживают Вуди только на ближайшие американские гастроли в начале лета 1975 года. К тому же, как и Мик Тейлор, он будет просто сотрудником на зарплате. Когда Мик подсунул ему контракт, этот весельчак подписал не читая.

Вуди предстояло «дебютировать» на концерте, подобного которому американская аудитория «Стоунз» еще не видала. В начале на сцене гигантский цветок раскроет металлические (пуленепробиваемые) лепестки, явив зрителям музыкантов. Посреди концерта из задника вырвется сорокафутовый надувной фаллос, и Мик верхом на нем споет «Star Star». Однако все капиталовложения внезапно оказались под угрозой, когда, начитавшись недавних британских и французских газет, американская иммиграционная служба отказала Киту в визе из-за наркотиков. Мик обратился за помощью к американскому послу в Лондоне Уолтеру Энненбергу, и тот при мощной поддержке Вашингтона добился визы.

Для предгастрольных репетиций группы — и чтобы чуток «потусить с семьей» — Мик снял летнюю резиденцию Энди Уорхола в Монтоке, на восточной оконечности Лонг-Айленда. В доме у океана имелись типично уорхоловские приколы — например, полки, забитые книгами, которые были расставлены корешками внутрь, демонстрируя девственно-белые обрезы. Хотя оригинальные полотна Уорхола завешивали все стены и громоздились горами в пустых комнатах и коридорах, никакой особой охраны в доме не было, а двери обычно не запирались. На репетиции Мик привез из Великобритании усиленную охрану, а затем удвоил ее к прибытию «моей детки», как он называл трехлетнюю Джейд. Чтобы не слишком пострадала ее учеба, он записал ее в местную хиппово-прогрессивную Маленькую красную школу.

Репетировала группа в коттедже на участке и шумела при этом так, что слышно было по всему полуострову. Гитара Вуди сливалась в экстазе с гитарой Кита — практически мгновенный процесс, как выяснилось, — а тем временем вокруг фланировал Уорхол в крашенном перекисью парике и без устали щелкал поляроидом; по счастью, он и не подозревал, что в «Блюзе хуесоса» Мик обзывал его «блядским вуайеристом». Уорхол славился бесталанностью в области светских бесед (как правило, говорил он разве что «Правда? А…» и «А, правда?»), но Джейд, скороспелая обольстительница, добивалась от него поразительного красноречия. «Я люблю Мика и Бьянку, но догоняю только Джейд, — вспоминал он потом. — Я ее научил раскрашивать, она меня — играть в „Монополию“… Мик взревновал. Говорил, я плохо на нее влияю, потому что я дал ей попробовать шампанского».

Соседний дом принадлежал ведущему ток-шоу Эй-би-си-ТВ Дику Кэветту, который в прямом эфире замечательно транслировал концерт «Стоунз» из «Медисон-сквер-гардена» в 1972 году. Поскольку его дом и жилище Уорхола разделял невысокий холм, репетиции Кэветта не беспокоили, и о том, что «Стоунз» поблизости, он узнал, лишь когда по его частному пляжу в поисках Мика стали бродить девушки. «Некоторые были голые и красили лобок в зеленый, — вспоминает он. — А еще четыре, лысые как коленка, разбили лагерь у меня в лесу».

На репетициях присутствовала и двадцатипятилетняя Анни Лейбовиц, фотограф, обладающая удивительной способностью подлавливать тузов рок-музыки в минуты крайней непосредственности и, однако, не задевать их amour-propre. Младшим фотографом она снимала гастроли 1972 года для журнала «Роллинг Стоун», но Мик распознал ее талант и на этот раз позвал ее с группой, по сути дела, своим личным фотографом. Поначалу она старалась держаться в тени, но потом сообразила: «То, что могло стать для него источником раздражения, оказалось утешительно… знать, что я где-то поблизости… Помню, он сказал: дескать, если в любой момент на концерте мне нужно, чтобы он был в конкретной точке на сцене, пускай я ему скажу, но… я не придумала ничего такого, чего бы он уже не делал сам».

Как-то раз, уходя из ресторана в Монтоке, он принял зеркальное окно за дверь и локтем его разбил — на семидюймовый порез потребовалось двадцать четыре шва. Позже, когда Мик хвастался окровавленной раной, Анни Лейбовиц дернула камеру с плеча и принялась снимать на черно-белую пленку. Мик поначалу возразил, но затем передумал и велел продолжать — только уже в цвете.

 

Глава 17

«Старые буяны в ожидании чуда»

Мику не удалось стать крупной кинозвездой, которая мелькнула в «Представлении», но не от недостатка стараний. И старалась в основном его давняя английская агентесса Мэгги Эбботт.

Эбботт познакомилась с ним в Лондоне в середине шестидесятых и работала на киноагентов «Стоунз», «Криэйтив менеджмент ассошиэйтс», с Сэнди Либерсоном, продюсером «Представления». Миков кинодебют в роли искусителя и отшельника Тёрнера ее потряс, но «Неда Келли» она сочла неудачным продолжением и тщетно пыталась Мика отговорить. В результате он доверял ее мнению и выказывал ей профессиональную верность, какой удостаивались немногие. В 1970-х Мэгги Эбботт принесет ему около двадцати пяти кинопроектов — роли, которые требовали от него разных умений и давали возможность работать с режиссерами калибра Джона Бурмена, Стивена Спилберга и Франко Дзеффирелли; еще несколько предложений поступили от других людей, в том числе из круга Энди Уорхола.

Мик часто заинтересовывался, временами воодушевлялся, изредка что-то даже обещал. И однако, нерешительность, мешавший съемкам гастрольно-студийный график или же — чаще всего — малодушие в последнюю минуту не дали осуществиться ни одному из этих проектов.

По большей части они были предсказуемо связаны с музыкой. В 1973 году, когда впервые зашла речь о съемках рок-оперы The Who «Томми», Мика подумывали пригласить на заглавную роль, затем позвали сыграть Кислотную Королеву. Он решил, что не хочет сниматься «в кино The Who» — они-то ведь затмили его в его собственном «Рок-н-ролльном цирке „Роллинг Стоунз“», — и роль получила Тина Тёрнер. Примерно тогда же ему предложили сняться в байопике о его блюзовом герое Роберте Джонсоне, который умер в двадцать семь лет, якобы успев заключить пакт с дьяволом; этот проект не добрался даже до уговора с агентом. Чуть лучше дела пошли с «Во всем виновата ночь», историей рок-звезды, которая сближается со своим давно не виденным сыном; этот фильм Мэгги Эбботт планировала сопродюсировать. Мик сначала заинтересовался, особенно когда продюсер Джин Тафт предложил ему авторство «оригинального сюжета» в титрах, если Мик предоставит материал из собственного звездного опыта. Однако затем передумал, сообразив, что история неприятно намекает на него и его дочь Кэрис. Когда в 1984 году фильм все-таки вышел, «Майкл Филип Джаггер» по-прежнему значился автором сюжета.

Был и другой источник многочисленных предложений, набиравший обороты в кинематографе семидесятых, — фантастика и фэнтези. Мик мог бы сыграть с Шоном Коннери и Шарлоттой Рэмплинг в «Зардозе» (1974) Джона Бурмена — фильме об апокалиптическом мире будущего, где правит культ под названием Уничтожители, чей недооруэлловский бог проповедует несколько антиджаггеровскую доктрину: «Пенис — зло. Оружие — добро». Он мог бы играть с Малькольмом Макдауэллом в «Эпохе за эпохой» Николаса Майера, где викторианский визионер Г. Дж. Уэллс на машине времени гонится за серийным убийцей Джеком-потрошителем до самого двадцатого столетия. (Роль, которую Мэгги Эбботт прочила Мику, в итоге получил Дэвид Уорнер.) Он мог бы сыграть главную роль в экранизации «Чужака в чужой стране» Хайнлайна о юноше, который вырос среди марсиан и теперь приспосабливается к жизни на Земле; или в «Калки» по роману Гора Видала 1978 года, о вожде наркоманского религиозного культа, который стремится к мировому господству. Мик несколько раз встречался с предполагаемым режиссером Хэлом Эшби в Малибу, даже съездил в Индию присмотреть места для съемок, но затем проект увял. Пожалуй, крупнейшей упущенной удачей был «Человек, который упал на Землю» (1976), поставленный сорежиссером «Представления» Николасом Роугом. Когда Эбботт предложила Роугу Мика на роль гостя-инопланетянина, Роуг возразил, что Мик «слишком силен», а тут требуется кто-нибудь хрупкий и не от мира сего. В общем, роль досталась Дэвиду Боуи.

Мик нередко говорил, что хочет сыграть персонажа, совсем на него не похожего и с его миром не связанного, — и это тоже давало массу соблазнительных возможностей. Он мог бы сыграть в очередном римейке любимой голливудской притчи «Рождение звезды» — киноидола, которого (интересный поворот его реальной жизни) затмевает более талантливая супруга. Мог бы сыграть с Шарлоттой Рэмплинг в «Я никогда не обещала вам розового сада», экранизации романа Джоанн Гринберг о девушке-шизофреничке и ангеле-демоне, обитающем у нее в голове. Он почти попал в «На звезды не похожи» по роману Энтони Бёрджесса, автора «Заводного апельсина», где мог бы сыграть молодого Уильяма Шекспира. Переговоры дошли до письменной декларации о намерениях от «Уорнер бразерс» (несмотря на прискорбную историю с «Представлением»), но тут Мик сделал ноги. Ненадолго он соблазнился «Модернистами», историей о писателях в Париже 1920-х, и «Скрытыми пасами», о дружбе молодого инвалида и бармена-бейсболиста, — в итоге фильм вышел в 1980 году с Джоном Сэвиджем и Дэвидом Морзом в главных ролях. Он отказался от роли Рустера в «Энни», а ему отказали в ролях Моцарта в «Амадее» и доктора Франк-н-Фуртера в «Шоу ужасов Роки Хоррора».

Мэгги Эбботт в 1975 году переехала из Лондона в Лос-Анджелес, работала сначала в «Агентстве Пола Конера», затем на независимого продюсера Дэна Мельника, затем вместе с Мельником в «Коламбия пикчерз» и, наконец, сама стала продюсером; все это время Мик оставался ее клиентом. Она быстро догадалась, что немолодые голливудские шишки ничего не понимают в рок-музыке, а следовательно, не имеют представления, какую киноаудиторию Мик способен привлечь. Поэтому, когда «Стоунз» в 1975 году выступали в лос-анджелесском «Форуме», она раздала студийным боссам, крупным кинематографистам и агентам влияния 200 бесплатных билетов. Еще они получили пропуски за сцену, в VIP-клуб «Форума», где сполна насладились гостеприимной щедростью Мика в его наиобаятельнейшем виде. «Очень смешно было наблюдать, как их соблазняют», — вспоминает Эбботт, хотя на самом деле то было не соблазнение, а динамо.

В основном мешало то, что жизнь со «Стоунз» пожирала Мика целиком; сначала надо было заставить его прочесть сценарий, затем — что еще сложнее — уговорить встретиться с будущими продюсерами и/или инвесторами. Эбботт вспоминает, что эти последние поначалу еле скрывали разочарование. «Они-то думали, что сейчас узрят божество, а тут этот человечек, крошечный, костлявый, косолапый, коленки иксом. Но с кем бы я его ни знакомила, все в него влюблялись — продюсеры, режиссеры, съемочные группы, дети, старики… все».

Как и многие до нее, она отмечала, что Мик подстраивает свой акцент под общество — то резкий кокни, то почти пародийный аристократизм, который она называла акцентом «коришневые бруки». И когда они вместе появлялись на публике, Мик умел стать незаметным, почти невидимкой. «А потом мы попадали туда, где он был не прочь быть узнанным, и он менялся до неузнаваемости… походка, жестикуляция — его за милю становилось видно».

Со временем Эбботт решила, что он больше заинтересуется кино и с меньшей вероятностью слиняет, если поучаствует в продюсировании. В 1977 году она уговорила своего начальника в «Коламбии» Дэна Мельника одобрить «величайший фильм-рок-концерт», где Мик выступит одновременно звездой и исполнительным продюсером, соберет и другие легенды рока, в том числе воссоединившихся «Битлз». Мик прилетел в Нью-Йорк обсудить проект, и Мельник с Эбботт после обеда в зале заседаний устроили ему экскурсию по студии. Переговоры продолжились дома у Мельника, и тут было упомянуто, что режиссером, возможно, станет Стивен Спилберг, который тогда как раз заканчивал на «Коламбии» «Близкие контакты третьей степени». «Дэн позвонил Спилбергу и попросил зайти, но не сказал, кто еще у него в гостях, — рассказывает Мэгги Эбботт. — Войдя и увидев Мика Джаггера, Спилберг рухнул на колени и принялся бить поклоны».

Хоть Спилберг и поклонялся Мику, у него имелись другие амбиции (в основном — стать богатейшим киномагнатом в истории Голливуда), поэтому обращаться пришлось к другим, в том числе к великому итальянскому режиссеру Франко Дзеффирелли. На единственной встрече с Дзеффирелли Мэгги Эбботт уверилась, что из Мика выйдет продюсер: «Франко говорил, а Мик подсчитывал сборы и проценты, у него в голове будто молнии сверкали». Но и из этого ничего не вышло.

Помимо всего вышеперечисленного, вспоминает Эбботт, «интерес не угасал — сценарии, сюжеты, замыслы, экранизации, — но все это зачастую оказывалось лишь полетом фантазии, многих просто возбуждала сама мысль о Мике Джаггере, его образ». То и дело к ней обращался Дональд Кэммелл — он хотел возродить партнерство, принесшее столь блистательные плоды в «Представлении». Однако кинопроекты Кэммелла становились все абсурднее, финансировать их было все труднее, и второй Тёрнер так ему и не достался. «Дональд очень настаивал, — говорит Мэгги Эбботт, — и иногда сердился, если я не могла предоставить ему Мика». Вне Голливуда предпринимались всевозможные попытки соединить Мика и Бьянку за рамками модных фотосессий. Возникла, к примеру, такая мимолетная идея — пусть Мик напишет театральный мюзикл, а Бьянка в нем сыграет (хотя особого вокального дара у нее не наблюдалось); поддержать проект готов был Энди Уорхол. Еще подумывали устроить так, чтобы протеже Уорхола Пол Моррисси экранизировал «Подземелья Ватикана» Андре Жида, где Мик и Бьянка сыграют брата и сестру. В итоге они вместе появились на экране всего однажды, в «„Ратлз“: Вам нужны только деньги» (1978), телевизионной сатире на «Битлз», написанной и поставленной Эриком Айдлом из «Летающего цирка „Монти Пайтон“». Играли в нем актеры из команды «Пайтона» и американского телешоу «Субботним вечером в прямом эфире», а также два настоящих битла — Джордж Харрисон и Пол Маккартни. Бьянка играла Мартини, жену Дёрка Маккратко (Маккартни), а Мик изобразил сам себя.

Одно время казалось, что из Бьянки выйдет полноценная кинозвезда, и она сама вроде бы желала таковой стать. В 1975 году она согласилась на одну из главных ролей в экранизации романа Рэя Коннолли «Дай конфетку» по его же сценарию; продюсерами выступали Сэнди Либерсон и Дэвид Патнэм, а режиссером — выдающийся Майкл Эптед. Коннолли — известный музыкальный журналист, чью первую попытку сценарной работы, «Тогда настанет день», рок-н-ролльный ностальгический экзерсис с Ринго Старром, Либерсон и Патнэм превратили в кассовый хит. «Дай конфетку» — фильм совсем иного жанра, история двух лесбиянок, которые хотят завести ребенка. Роль Бьянки — одной из лесбиянок — предполагала обнаженную сцену, против которой она поначалу не возражала.

Съемки начались в Риме, но ненадежность Бьянки, перепады ее настроения и достойные Мика истерики из-за мелочей вроде размера туалета в трейлере быстро сбили весь график. В основном по Бьянкиному требованию сценарий Рэя Коннолли то и дело переписывали и передумывали столько раз, что у бедного автора поредели густые кудри. А когда настала пора обнажиться перед камерой, Бьянка спряталась под простыню. Римские съемки забросили, а вскоре и вообще плюнули на фильм, уже потеряв полмиллиона фунтов. Прекращение работы с Бьянкой подействовало на Коннолли в буквальном смысле живительно: волосы у него снова начали отрастать.

Однако во время этих римских каникул он мельком увидел земное существо, которое пряталось под маской гранд-дамы от-кутюр и кошмара сценариста. Как-то поздно вечером на виа Венето Бьянке вдруг приспичило попи`сать, но поблизости не оказалось туалета. Присев за припаркованной машиной, она задрала дизайнерское платье и помочилась на обочине. В отличие от схожего инцидента с Миком на лондонской бензоколонке ровно десять лет назад, в суд ее никто не поволок.

* * *

В начале 1976 года Мик завел себе постоянную базу в Нью-Йорке, купив двухэтажный дом из песчаника на Западной 86-й улице, посреди богатого Верхнего Вест-Сайда. Дом за большие деньги подновил ручной дизайнер Энди Уорхола Джед Джонсон, и все равно безликостью своей он смахивал на гостиничные номера, которые должен был заменить. Над пустотой Микова холодильника вечно потешались гости — среди ночи они отправлялись на поиски перекуса и обнаруживали, как потом вспоминал Кит, «бутылку пива и полпомидора». До Мика дошло, что пора принять меры, лишь когда его друг из «Субботнего вечера», комик Джон Белуши, явился в сюртуке и фуражке портье и доставил двадцать упаковок фаршированной рыбы.

Это нью-йоркское pied-à-terre увеличивало дистанцию между Миком и Бьянкой, которая в перерывах между визитами к модным парижским друзьям и доведением до облысения незадачливых сценаристов жила в Лондоне. Теперь этих двоих лишь изредка видели вместе, а когда такое случалось, от них несло серьезным взаимным разочарованием. На одной фотографии какого-то папарацци, заставшего их в ночном клубе, Мик не отлипает от Шарлотты Рэмплинг, своей несостоявшейся партнерши в «Зардозе», а Бьянка рядом с ним спит.

Они оставались вместе только из-за ребенка — что прекрасно иллюстрирует старомодную щепетильность этих двух якобы поверхностных эгоманьяков. Джейд уже исполнилось четыре года, и она училась в дорогой частной школе «Гарден-хаус» на Слоун-сквер. Сторонники Мика критиковали Бьянку (как ни нелепо это теперь звучит) за то, что та пыталась кормить Джейд здоровой пищей и ограничить потребление сахара. В школе на обед девочке не давали мучного, а учителям было строго-настрого запрещено кормить ее пудингами и сластями, хотя этот закон оказался неисполнимым: волкодавы, что охотятся за беглыми заключенными в мангровых болотах, упорством не сравнятся с пятилетним ребенком, который хочет сладкого.

В классе Джейд нередко шумела и мешала остальным — дочь своего отца, иными словами, — но, как и он, умела быть обаятельной и нежной. Поскольку Мика рядом зачастую не было, постоянно возникали проблемы с нянями. Занятия в «Гарден-хаус» заканчивались около четырех, но иногда Джейд до шести, а то и дольше ждала, пока ее не заберут.

Мик по-прежнему ее обожал и был хорошим отцом — насколько к этому способна кочевая, бегающая от налогов суперзвезда рока. Приезжая в Лондон, он каждый день забирал дочь из школы, живо интересовался ее успехами и расспрашивал педагогов о ее учебе — сын учителя, что поделаешь. Когда нервный преподаватель музыки признался, что у Джейд нет певческих данных, Мик расхохотался: «Это у нее от матери».

Видимость брака поддерживалась и ради его родителей. Джо и Ева Джаггер пылинки сдували с Джейд — особенно Джо, бывший адепт домашней строгости. «Он позволяет Джейд что угодно, — в изумлении рассказывал Мик друзьям. — Нас с Крисом он бы выпорол или в наказание заставил работать».

Большинство сочинителей, чья семейная жизнь не задалась, как-нибудь выдали бы себя в песнях, но Мик Джаггер — никогда. Новый альбом «Стоунз» «Black and Blue», вышедший в апреле 1976 года, изобиловал мачистской бравадой, неприятно сдобренной домашним насилием. В Лос-Анджелесе на Сансет-бульваре повесили гигантский рекламный щит, на котором была изображена фотомодель Анита Миллер, вся в синяках после встречи с Миком. «От „Роллинг Стоунз“ я почернела и посинела, — гласила подпись, — и мне это нравится». Феминистская организация «Женщины против насилия» возмутилась, и щит убрали. Мик ответил на это, что «многим девушкам нравится такое [то есть — когда их бьют мужчины]». По нынешним временам и меньшая категоричность угробила бы ему карьеру.

Сингл с альбома, «Fool to Cry», ненадолго внушил надежду, что Мик наконец раскроет публике что-нибудь личное. В реальной жизни Мик умел плакать и нередко это делал, но Главный Камень «Стоунз» лишь кривил губы и подобных слабостей себе не позволял. Песня — очередные «Wild Horses», медленная баллада, меланхоличная и доверительная, скорее прочитанная, чем спетая; в первом куплете — горькая картина, маленькая дочь сидит на коленях у усталого человека, гладит его по голове и спрашивает: «Папа, что случилось?» Но во втором куплете он уже с женщиной, которая «live [хотя надо бы „lives“] in the paw part o’ town» и занимается с ним «lerve serm-tahms… so fahn», — снова в полной безопасности на Планете Джаггер.

Пока «Стоунз» готовились к британским и европейским гастролям в поддержку «Black and Blue», на любые намеки на свою ранимость он откликался очень живо (по счастью, больше не огрызаясь на феминистов): «Вы что думаете — я на гастролях этакая Одинокая Рок-Звезда? Да бросьте. Это не про меня… Незачем таскать с собой женщин, если у них на гастролях нет работы. Еще их можно ебать. В остальном же они скучают… сидят целыми днями и ноют. Если б они за тобой ухаживали, было бы иначе — если б они на звонки отвечали, готовили завтрак, следили за одеждой, паковали чемоданы, машину проверяли — и еще еблись. Помесь Алана Данна [его шофера] и молодой красотки».

Когда в декабре 1975 года распались The Faces Рода Стюарта, Ронни Вуд стал полноценным членом «Стоунз» (по-прежнему, впрочем, на зарплате). За то время, пока группа одалживала его на летние американские гастроли, Кит пришел к выводу, что Вуди более чем достоин приема в группу насовсем. Их обоих замели, когда они ехали через Арканзас в машине, где полиция обнаружила кокаин, траву, мескалин и пейот, а также запасы местного пойла в багажнике и неизменного спутника Кита, смертоносный на вид охотничий нож. Поскольку адвокат попался искусный, судья был пьян, а толпа подростков за дверью суда скандировала: «Свободу Киту!» — он умудрился отделаться штрафом в 162,50 доллара за неправильную парковку.

В 1976 году Киту было еще нужнее спастись от тяжелой семейной обстановки на европейских гастролях. Их с Анитой настолько обуяли героиновые грезы, что они уже толком друг с другом не разговаривали — разве что спрашивали: «Привезли уже?» Героин не просто убил красоту Аниты — у нее теперь случались приступы драчливости и галлюцинаций, и она, ища воображаемые нычки, устраивала погромы в гостиничных номерах. Тем не менее она снова забеременела и в марте родила Киту сына, которого назвали Тарой. В конце апреля, однако, Кит отправился на гастроли, с собой прихватив Марлона, своего незаменимого шестилетнего помощника.

Последствия ежедневного обильного употребления веществ сказывались на Ките в самые неподходящие моменты. Во время британских гастролей он уснул за рулем на М1 и разбил машину, — по счастью, никто не пострадал. Полиция, явившаяся на место аварии, обыскала автомобиль и предъявила Киту обвинение в хранении кокаина и ЛСД. Как-то раз в ФРГ он уснул прямо на сцене, во время нового номера, когда Мик бросил скакать, сел к электропианино и запел «Fool to Cry».

Вопреки всем рекомендациям Кит настоял на том, чтобы по Европе ездить самому; Марлон штурманил, толкал отца, когда тот ронял на руль всклокоченную голову, предупреждал, если впереди была граница, чтобы Кит быстренько вмазался и выбросил запасы. Вечер за вечером с приближением концерта он оставался погружен в кататонические грезы, от которых опасались его пробуждать даже самые сильные помощники, — они знали, что в такие минуты его нрав крут и к тому же под подушкой лежит пистолет. Без угрозы для жизни и здоровья задачу мог выполнить только Марлон.

Мальчик, вынужденный быть отцом своему вечно вштыренному отцу, навсегда запомнил, как по-отечески — «бережно», как он сам говорил, — относился к нему на этих гастролях Мик. Вернувшись в гостиницу после гамбургского концерта — Кит в беспамятстве, ужина не светит, — Марлон забрел в номер к Мику. На вопрос, не хочет ли он гамбургер, мальчик ответил, что никогда гамбургеров не ел. «В Гамбурге надо съесть гамбургер», — сказал ему Мик и тут же позвонил в обслуживание номеров, заказать.

В Париже «Стоунз» предстояло четыре концерта подряд, с 4 по 7 июня в «Les Abattoirs». 6 июня, готовясь выйти на сцену, Кит узнал, что его сын Тара в два с половиной месяца умер от легочной недостаточности, — синдром внезапной детской смертности, как это стало называться позднее. Кит пожелал сыграть концерт и закончить гастроли; свое горе он не афишировал. Если вы когда-нибудь завидовали жизни «Роллинг Стоунз», представьте, каково стоять на сцене, подыхая от боли и раскаяния, и слушать, как Мик поет: «Daddy, you’re a fool to cry…»

Британский отрезок гастролей завершился шестью аншлаговыми концертами в лондонском «Эрлз-корте» (сначала планировалось три концерта, но количество заявок на билеты превысило миллион). Среди музыкантов, получивших аудиенцию в гримерке Мика, были Брайан Ферри, вокалист глэм-роковой группы Roxy Music, и его девятнадцатилетняя невеста, американская фотомодель Джерри Холл. У Джерри о Мике сложилось стандартное впечатление: он гораздо меньше, чем она ожидала (что еще заметнее, если ты сама ростом шесть футов). Аудиенция несколько затянулась, потом Мик предложил втроем отправиться поужинать.

* * *

Женщина, которой почти удастся прикнопить нашу бабочку, в детстве звалась Джерри Фэй Холл, была одной из двух девочек-близняшек, родилась в Гонсалесе, штат Техас, и выросла в Меските, рабочем районе Далласа. Ее отец, водитель грузовика, был неисправимым игроком и однажды проиграл семейный дом в покер. Еще он был алкоголиком и домашним тираном; пяти его дочерям нередко приходилось пропускать занятия в школе, чтобы одноклассники не увидели, какими синяками покрыты у них ноги после порки. В конце концов близняшка Джерри по имени Терри наставила на отца пистолет и пообещала пристрелить, если это не прекратится. Несмотря на такое детство, Джерри отказывалась считать себя малолетней жертвой насилия и на отца не обижалась. «У нас в городе, — невозмутимо вспоминала она, — детей часто били».

Она выросла на техасских просторах, ездила верхом как дышала, смотрела, как ковбои скручивают и кастрируют бычков, а лето проводила на птицеферме у бабушки, где старушка по утрам поднимала сестер с постели палкой, вопя: «Закатываем консервы!» В противоположность отцу-деревенщине мать внушала ей правила поведения, подобающие даме с Юга, и настаивала, чтобы перед свиданиями с мальчиками Джерри плотно ела, дабы, как Скарлетт О’Хара в «Унесенных ветром», «не жевала перед жентельменами».

Подростком она выросла до шести футов и была укомплектована лавиной блестящих светлых волос, а также улыбкой, способной останавливать поезда. Она уже решила стать фотомоделью, но в Меските ее смогли нанять разве что в местную «Молочную королеву» (откуда вскоре уволили, поскольку она раздавала слишком много молочных коктейлей и жареной картошки). Целеполагание у нее было незатейливое: «Я хочу выйти за миллионера, чтобы в любое время дня и ночи есть икру и подолгу купаться в шампанском». Для чего требовалось стать современным техасским рейнджером.

В шестнадцать лет ей выдали 800 долларов компенсации за врачебную халатность во время рутинной процедуры над носовыми пазухами. Джерри оказалась игроком не хуже отца — все деньги потратила на поездку во Францию. В 1971 году на пляже в Сан-Тропе, где позже развернется брачный «цирк» ее будущей любви, Джерри заприметил агент; в результате ей стали заказывать модельную съемку в Париже, и одно время она делила квартиру с негритянкой равно амазонских пропорций, певицей Грейс Джонс. Как-то раз в ресторанчике «Купол» ее пригласили за стол к двум выдающимся писателям, Жан-Полю Сартру и Симоне де Бовуар. Позже она вспоминала, как они «поразились», что она читала их работы об экзистенциализме и «хотела понимать ничто и сущее»; еще им «понравилось слушать всякие истории про родео».

В 1975 году Брайан Ферри увидел ее фотографии в «Вог» и попросил ее сняться для конверта нового альбома Roxy Music «Siren». Брайан Ферри тогда был воплощением глэм-рокового стилизованного шика — гладко зачесанные волосы, костюмы на заказ, белые рубашки и галстуки, все то, что «Роллинг Стоунз», казалось бы, давно втоптали в землю. На конверте альбома «Siren» — который стал номером первым в Великобритании — Джерри изображала мифическую соблазнительницу, что влекла моряков к гибели; она полуобнаженной лежала на скале, спрятав золотые локоны под кудрями цвета водорослей. После съемки у нее начался роман с Ферри, она переехала к нему в Холланд-парк, Западный Лондон, и согласилась выйти за него замуж.

Эра тощих как палки и дышащих на ладан супермоделей еще не наступила, но пышущая здоровьем Джерри со своей слегка лошадиной красотой выделялась среди соперниц по подиуму — а также над ними возвышалась. Она зарабатывала беспрецедентные 1000 долларов в день — хватило на 200-акровое ранчо в Лоун-Оуке, штат Техас. В Великобритании ее губы прославились не меньше лица, оказавшись на лондонских автобусах в рекламе губной помады «Ревлон» (самый знаменитый рот страны такого успеха не добился). В 1976 году она вместе с Ферри снялась в клипе его сольного сингла «Let’s Stick Together» — в якобы тигриной шкуре с разрезом до талии она рьяно испускала звериные вопли. Сингл стал хитом, однако название его оказалось не лишено печальной иронии.

Еще до появления Мика помолвка с Брайаном Ферри разлаживалась. Ферри вырос в рабочем районе графства Дёрэм, но прикидывался английским сквайром и к тому же поэтом; он предпочитал, чтобы его шестифутовая белокурая сирена носила твид и сидела картинно, пока все остальные скачут вокруг него. Джерри любила веселье, хохот и ножную борьбу — техасский спорт для баров, в котором она добивалась замечательных успехов.

Июньским вечером в 1976 году, когда Джерри за себя и жениха приняла приглашение отужинать с Миком, Ферри ничего не заподозрил. Потом, все еще полагая, что Мик в основном интересуется им, Ферри пригласил его к себе в Холланд-парк. В машине, позже рассказывала Джерри, Мик тесно прижался к ней коленкой, и ее словно «током ударило». Когда прибыли, она пошла заваривать чай, а он вызвался помочь, «скакал вокруг, шутил… и все разливал», к немалому огорчению домашнего аккуратиста Ферри. Мик умудрился пригласить к ним еще нескольких людей, и Ферри не досталось тихой беседы тет-а-тет о том, как трудно быть поп-звездами.

По одной версии этой истории, которую Джерри часто излагала, Мик устремлялся за ней всякий раз, когда она уходила в кухню, а подозрительный Ферри шел следом. По другой — Мик гонялся за ней вокруг теннисного стола, пока не пришел Ферри и его не шуганул. В конце концов, разнервничавшись от этой гиперактивности и бедлама, Ферри обиженно отбыл в постель. По словам Джерри, Мик попытался ее поцеловать, но она не далась. Однако, как потом Мик говорил одному другу, она его недвусмысленно дразнила: «Он сказал, Джерри была в чулках с подвязками и то и дело ими светила».

Потом он раз за разом звонил Ферри и оставлял на автоответчике бодрые сообщения: «Привет, Брайан, давай опять повидаемся…» — но ему не перезванивали. «Я с ним больше встречаться не буду, — сказал Ферри Джерри. — Он только и делал, что на тебя пялился».

В июле европейские гастроли завершились, и Мику опять пришлось отправиться к семье. Они с Бьянкой съездили на Олимпийские игры в Монреаль — ему, разумеется, без проблем удалось достать билеты в последний момент, — посмотреть, как кубинский спринтер Альберто Хуанторена получает две золотые медали. Потом они снова повезли Джейд к Энди Уорхолу в Монток, где Мик отметил свой тридцать третий день рождения.

Дабы смягчить их с Бьянкой трения, в дом потоком зазывались гости, в том числе Джон Леннон и Йоко Оно (уже примирившиеся), Эрик Клэптон, Дэвид Боуи и Уоррен Бейти. Как и в прошлый раз, гости Мика порой нечаянно забредали на соседний участок телеведущего Дика Кэветта. Однажды утром Кэветт на берегу столкнулся с Джеки Онассис, дважды вдовой — президента Джона Ф. Кеннеди и греческого судового магната Аристотеля Онассиса.

На закате брака Мика и Бьянки Кэветт близко с ними познакомился — и Джейд покорила его, как и Уорхола год назад. «Она была такая миленькая, и Бьянка ее красиво наряжала, в брючные костюмчики с бабочками. И, господи, какая она была умная — и смешная! Помню, я куда-то вез ее и Бьянку, а машина никак не заводилась, и я сказал: „Вот говно-то, а?“ Извинился за грубость, а Джейд с этим своим роскошным британским акцентом мне говорит: „Прошу вас, не беспокойтесь. Я вполне привычна слышать такие слова“».

Кэветт, интеллектуал и библиофил, обнаружил в Мике литературные глубины, каких тот не выказывал на ток-шоу. «Вечером мы с женой позвали их с Бьянкой выпить. Когда они уходили, я сказал, мол, приятно, что они побывали у нас в доме. „В нашем доме…“ — сказал Мик, и я только потом понял, что он цитировал „Макбета“». В другой раз они пошли в японский ресторан на Манхэттене. «Узнав Мика, мальчишка-официант сполз на пол по стене».

Незадолго до отъезда Джаггеров Кэветт на некоторое время отлучился. «Я летом сдавал свой дом секретарше Дорис, так что она тоже познакомилась с Миком и Бьянкой. Потом рассказала, что они однажды вечером зашли, посидели, вели себя очень достойно, но она заподозрила, что они пили. „С чего ты взяла?“ — спросил я. „Потому что, — сказала она, — Бьянка читала „Нью-Йорк таймс“ вверх ногами“».

Прибыли Миковы родители — к несчастью, как раз когда поступили сообщения о приближении урагана «Белль». К Лонг-Айленду он почти выдохся, но прямо перед участками Уорхола и Кэветта вызвал любопытное явление. Пришла гигантская волна, однако не разбилась, застыла десятифутовой зеленой стеной. Для рок-звезды, жаждавшей сбежать из своего брака, но боявшейся последствий, как медийных, так и финансовых, то была идеальная морская метафора: волна должна разбиться, но, господи, пожалуйста, пусть не прямо сейчас.

В августе «Стоунз» вернулись в Великобританию и стали хедлайнерами музыкального фестиваля на холмистых землях величественного Небуорт-хауса в Хёртфордшире — их первом фестивале с Алтамонта. Первоначально центральным номером программы должна была стать наимоднейшая глэм-роковая группа Queen (название, немыслимое в шестидесятых, даже когда Мик был квинее некуда). Но Queen вскоре отпали, позвали «Стоунз» — и они согласились за относительно скромные деньги. Мику гораздо важнее было доказать, что он по-прежнему король горы и способен разделаться с любыми конкурентами.

Впрочем, в Небуорте все прошло неважно. Британские СМИ впервые вспомнили, что «Стоунз» уже за тридцать, — возраст, который музыканты плюс-минус двадцати пяти лет по-прежнему считали водоразделом. Журналисты злорадствовали от души: у группы «10cc», игравшей на разогреве, была такая песня «Wild Old Men», жестоко уместная в контексте приближения пенсии: «Old men of rock ‘n’ roll come bearing music… where are they now?.. they are over the hill… but they’re still gonna play on dead strings and old drums… wild old men, waiting for miracles».

Тему возраста развил Кит — он дал интервью, в котором пожаловался, что Мик всё заигрывает с глэм-роком. «Мику пора бы уже перестать мазать лицо толстым слоем — это же абсурд, японский театр какой-то. [Он] стареет, и, если собирается продолжать делать то, что делает, пора найти способ повзрослеть. Пора уже выйти к микрофону и СПЕТЬ, блядь!» Мик мог бы возразить: мол, торчать до такого состояния, что разбиваешь машину, а твой шестилетний сын сидит без ужина, — тоже невеликий симптом зрелости. Но он ни слова не сказал — тактика, которой он мудро придерживался и дальше, в ответ на все Китовы диатрибы.

В отличие от Алтамонта, фестиваль в Небуорте превратился главным образом в концерт «Стоунз» — красная сцена изображала Миков рот с высунутым языком, 200 тысяч зрителей между сетами развлекали жонглеры и клоуны а-ля «Beggars Banquet». Но авансцена в форме языка отпихнула аудиторию еще дальше обычного, и немногие захотели покинуть с боем добытые места на траве, чтобы посмотреть на жонглеров или клоунов. После памятных сетов группы Utopia Тодда Рандгрена и Lynyrd Skynyrd наступил четырехчасовой перерыв — сцену подстраивали и переделывали под световые эффекты «Стоунз». Их выступление, которое в конце концов все же состоялось, «Таймс» объявила «жалкой пародией».

В Небуорте Лес Перрин в последний раз выступил пресс-агентом «Стоунз» и лично Мика. На дальневосточных гастролях 1973 года Перрин подхватил гепатит, затем у него случился инсульт, и до конца он так и не оправился. Этот заядлый курильщик, старый волк с Флит-стрит, посвятил свои неуемным клиентам десять лет жизни, правил кораблем посреди катастроф, грозивших утопить их вовсе, вроде «редлендского» налета и смерти Брайана Джонса; их печальная слава досталась и ему — его донимала полиция, его телефоны прослушивали; он говорил с Миком откровенно, как не смела ни одна живая душа, кроме Микова отца; своим отеческим «Не дури» он не раз вынуждал Мика свернуть с кривой дорожки. «Стоунз», по сути своей, были настолько приличной организацией, что идея увольнять Леса Перрина никому не пришлась по душе, хотя на его место уже прочили бывшего музыкального журналиста Кита Олтэма. В день фестиваля Мик перевернул с ног на голову весь протокол, велел доставить Перрина с женой в Небуорт на машине с шофером, усадил их на лучшие места в VIP-зоне и велел просто наслаждаться концертом, а о работе даже не думать.

На фестивале имел место и другой эпизод — пожалуй, столь же пронзительный. Телевизионная съемочная группа собиралась возвращаться в Лондон, и тут, к их изумлению, Бьянка Джаггер подошла к ним и попросила ее подбросить. В пути выяснилось, что она совсем не похожа на высокомерную диву с фотографий в модных журналах, — она была скромна, дружелюбна и трогательно благодарила за помощь.

Осталось неясным, как так вышло, что она не попала в Микову кавалькаду. Но то обстоятельство, что его жене пришлось добираться домой автостопом, а его пресс-агент ехал в машине с шофером, весьма красноречиво само по себе.

* * *

Но Бьянка все-таки пережила свое «рождение звезды» и взаправду затмила Мика. В апреле 1977 года антрепренеры Стив Рубелл и Иэн Шрагер открыли дискотеку для нью-йоркского полусвета — предполагалось, что она будет элитарна, как старейшие ассоциации университетских выпускников. Поскольку дискотека располагалась в бывших телевизионных и радийных студиях Си-би-эс в доме 254 на Западной 54-й улице, Рубелл и Шрагер назвали свое новое предприятие «Студия 54».

Стив Рубелл, ведущий в этом дуэте, отбирал клиентуру лично, словно прослушивания для бродвейского спектакля проводил. Каждый вечер несколько сотен экзотически наряженных людей собирались под дверью и пытались убедить Рубелла, что они достаточно красивы, модны или интересны и потому достойны войти. Добиваясь, как он выражался, «нужного состава», он разделял женатые пары, юношей и девушек или родственников, поднимал красный канат перед женами, братьями или матерями, а их мужья, сестры и дочери прозябали снаружи во тьме.

Кое-кто, разумеется, такому просеиванию не подвергался: художник Энди Уорхол; кинобогиня Элизабет Тейлор; писатели Трумен Капоте и Уильям С. Берроуз; актеры Джек Николсон, Эллиотт Гулд, Райан О’Нил и Хельмут Бергер; кутюрье Халстон; звезда «Кабаре» Лайза Минелли; обувной дизайнер Маноло Бланик; владычица журнала «Вог» Дайана Вриленд; магнат звукозаписи Ахмет Эртеган; танцовщик Михаил Барышников; недавно начавший сольную карьеру певец Майкл Джексон; голливудская инженю Брук Шилдс; фотомодели Верушка и Джерри Холл и жена первого в мире рок-божества, день ото дня все свободнее, — Бьянка Джаггер.

Собственно говоря, благодаря Бьянке «Студия 54» и прозвучала. На ее тридцать второй день рождения 2 мая ее друг Халстон уговорил Стива Рубелла нарушить расписание и открыть клуб в понедельник, чтобы закатить Бьянке праздник-сюрприз. В этот вечер на танцполе появился белый конь, ведомый человеком, одетым только в белые перчатки. Бьянка в открытом алом платье запрыгнула коню на спину, а голый конюх, обладатель впечатляющего агрегата, пару раз обошел со своим скакуном танцпол.

После этого она стала Пчелиной Маткой, королевой «Студии 54». Она появлялась несколько раз в неделю, затмевая всех претенденток на свой титул бесконечно разнообразными нарядами и самой манерой их носить, принимала посетителей на диванах у танцпола или в подвальной VIP-зоне — совсем не та замороженная модница, что пять с половиной лет провела в тени Мика.

Как ни парадоксально, «Студия 54» была гораздо упадочнее всего, что оскорбляло ее чувства подле Мика. Танцоры — многие нагишом или почти нагишом — раскачивали бедрами, внимая оргазмическим диско-гимнам Донны Саммерс под гигантской фигурой Лунного Человека, которого с ложечки кормят кокаином. В кабаре выступал кордебалет трансвеститов — голых, если не считать блестящих плюмажей и трусов-танга. Наркотики употреблялись так откровенно, что бледнели худшие сцены «Блюза хуесоса». Официанты и их помощники бегали в одних узеньких шортиках и галстуках-бабочках и вполне готовы были к сексу с женщинами или мужчинами, за услугу под названием «кругосветка» требуя немыслимые 300 долларов. И все это в городе, который когда-то в ужасе отмахивался, созерцая патлы «Роллинг Стоунз».

Чаще всего Бьянку сопровождал Энди Уорхол, чья мучительная застенчивость испарилась, едва он сообразил, что в «Студии 54» человеческого уродства еще больше, чем на его собственной «Фабрике» (и что за один-единственный вечер он может собрать тысячи долларов на портретных заказах). Уорхол был идеальным спутником — с точки зрения секса угрозы не представлял, безропотно торчал рядом долгими часами, хотя многие подозревали, что он нашептывал Бьянке об изменах Мика. Видели, как она танцует, — никто и не подозревал, что она умеет так танцевать, временами ее ноги обнимали талию партнера, — а на диванах у танцпола обжимается то с Райаном О’Нилом, то с Эллиоттом Гулдом, то с Хельмутом Бергером. Газетные колонки сплетен намекали, что у нее романы со всеми тремя. Вот и молодец, думала публика, — небось ей крепко досталось.

Самая нелепая из этих якобы связей случилась из-за сотрудничества Бьянки с журналом Уорхола «Интервью», который позволял звездам искусства и шоу-бизнеса без всякой редакторской цензуры выбалтывать о себе хоть тысячи слов зараз. Как-то вечером, для разнообразия оказавшись в клубе «Марокко», Бьянка сидела за одним столиком с восьмидесятилетней герцогиней Виндзорской (которая почему-то считала, что находится на борту лайнера «Королева Елизавета II») и двадцатипятилетним сыном президента Джеральда Форда Джеком. В результате уговорились, что Бьянка возьмет у Форда-младшего интервью в Белом доме, а Уорхол составит ей компанию и поснимает. На одной фотографии — она и сын президента в прежней спальне Авраама Линкольна, и, как сообщили, задыхаясь, газеты, «его руки лежат у нее на талии».

Как бы Мика ни превозносили в «Студии 54», то была Бьянкина территория, а он оставался всего-навсего гостем (и однажды доброжелательный, но непреклонный вышибала Хауи Монтог даже заставил Мика уплатить шесть баксов за вход). Иногда их видели там вдвоем — например, на ее тридцать втором дне рождения, когда они сидели и держались за руки. Временами они приезжали по отдельности, не здороваясь, даже как будто не узнавая друг друга. Как-то раз, на звездном гала в честь Элизабет Тейлор, они со свитами вошли в разные двери и миновали друг друга на танцполе, злые и безмолвные, точно Акулы и Ракеты.

Лондон в ту пору оказался во власти совсем другой музыки — вовсе не вкрадчивых оркестровок диско — и совсем другой моды — вовсе не нагого карнавала «Студии 54». Прежний солнечный оптимизм превратился в неверное воспоминание. Британская молодежь шестидесятых была привилегированной избалованной элитой, а их наследникам 1977 года оставалось предвкушать только безработицу, городское гниение и гиперинфляцию, от которых страну были не в силах спасти один лейбористский кабинет за другим. Прежние музыканты были революционерами и бунтарями, большинство же нынешних умели порождать либо длинные и претенциозные псевдоклассические симфонии (Yes, Рик Уэйкмен, Emerson, Lake & Palmer), либо курьезный недоводевиль (Showaddywaddy, Brotherhood of Man, The Wurzels). Отчего и появился панк — музыка и мода.

Нью-Йорк начала семидесятых вызвал к жизни нечто под названием «панк-рок», но теперь появилась его сугубо британская разновидность — злая, нигилистичная, жестко сатирическая. Британский панк стал бунтом в формате самоистязания, униформой его были бондажные аксессуары, какие прежде носили только садомазохисты и только в очень интимной обстановке, и его цепи, кольца, заклепки и громадные английские булавки пронзали нежнейшие места на лице и теле. Панк взорвал сонную молодежную культуру и музыку той же энергией, что «Роллинг Стоунз» полутора десятилетиями ранее. Его лицо — группа The Sex Pistols пошла по стопам «Стоунз» и превратилась в национальную скандальную сенсацию. Их менеджер Малькольм Макларен, достойный наследник Эндрю Олдэма, взял бесконечно бесталанного мальчика по имени Джон Лайдон, сделал ему шипастую прическу, одел в драную футболку, переименовал в Джонни Роттена в честь его гнилых зубов и превратил в современного Мика Джаггера, подсунув ему равно бесталанного мальчика, нареченного Сидом Вишезом, чтобы оттенял его, превратившись в современного Кита. The Sex Pistols выступали так, как ни за что не позволили бы себе прежние «дикие» «Роллинг Стоунз», — плевались в зрителей, оскорбляли королеву, матерились по телевизору в прайм-тайм. Когда-то родители молодежи полагали Мика Антихристом; в своей самой известной песне Джонни Роттен прямо объявляет себя таковым (что не менее абсурдно).

С появлением The Sex Pistols публика упорнее почитала «Стоунз» за устарелых старикашек. Джонни Роттен обозвал их «динозаврами» и отметил, что Мику «надо было свалить на пенсию в 1965 году». Мик разыграл недоумение престарелого государственного деятеля, выразив поддержку основной мишени «Пистолз»: «Я тут, знаете ли, с королевой, это одно из лучших британских явлений…» Он упрекнул «Пистолз» за то, что продали свой похуизм, снявшись в «Самых популярных» на Би-би-си и появившись на обложке «Роллинг Стоуна» (как когда-то и «Стоунз» — и под такие же обвинения в продажности). Еще он сказал, что энергия панков ему нравится, но не нравится манера и уж тем более одежда. Что бы там ни было модно сейчас на улице, он поклялся никогда не надевать драных футболок.

Невзирая на подъем панка, «Стоунз» стабильно удерживали позиции и в Великобритании, и в США. «Black and Blue» и «Fool to Cry» добрались до первой и шестой позиции соответственно, а тираж грядущего двойного концертника «Love You Live» оценивался в два миллиона — вполне достойно взрослых рок-гигантов Fleetwood Mac. В феврале они подписали контракт на четыре альбома с WEA в Штатах и EMI в остальном мире. Мик поспешно опроверг разговорчики о том, что сделка будто бы принесла им 14 миллионов долларов. «Да нам всем, вообще-то, деньги слегка по барабану… Я стараюсь записывать хорошую музыку, вот и все дела». И сколько ни вглядывайся, не заметишь, как у него растет нос.

Рок-динозавры еще могли показать пару новых фокусов писклявым панковским птенчикам птеродактилей. В том же месяце «Стоунз» съехались в Торонто на запись треков для «Love You Live» — инкогнито, в маленьком клубе под названием «Эль-Мокамбо». Не хватало только Кита, которого британские магистраты недавно оштрафовали за кокаин в разбитой на М1 машине. Запоздало улетая с Анитой и Марлоном, он, чтобы не рухнуть после пяти суток без сна, в самолете двинулся героином по тяжелой. В аэропорту Торонто задержали Аниту — у нее нашли ложку, которую Кит использовал.

Кит не знал, что запас герыча, посланный вперед, перехватила канадская северо-западная конная полиция. В тот же день отряд конных полицейских, переодетых официантами, обыскал Китов номер в отеле «Харбор-Касл». Экономии ради телохранителей у двери не выставляли, а сам Кит провалился в глубокий сон, так что общаться с полицией пришлось Марлону. В номере нашли унцию героина — хватило на обвинение в хранении с целью сбыта. По закону Кит в момент предъявления обвинения должен был бодрствовать. Полицейские будили его сорок пять минут.

Кит, разумеется, не планировал сбывать героин кому-либо, кроме себя лично, но полиция не пожелала смягчить обвинение, чреватое тюремным заключением сроком до семи лет. Внезапно частная поездка «Стоунз» обернулась их величайшей публичной катастрофой со времен «Редлендс». Годы, потраченные Миком на тщательную подготовку и планирование, оказались под ударом, потому что его Проблесковый Близнец был лишен и проблеска здравого смысла.

Логично было ждать от Мика холодной ярости и срочного дистанцирования от сцены бедствия. Напротив, повествует Кит в своих мемуарах: «Мик ухаживал за мной, был очень добр, ни словом не упрекнул. Он все устроил, он работал, он командовал теми силами, которые в итоге меня и спасли. Он по-братски обо мне заботился». И не только Мик: настоятельная проблема Кита заключалась в том, что герыча больше не было, а доза была нужна. И Билл Уаймен, самый недооцененный, но самый добросердечный из «Стоунз», сильно рискуя, раздобыл Киту героин.

Группа застряла в отеле «Харбор-Касл» и ждала, что скажут юристы; едва ли ей требовались новые сенсации. Сенсация, однако, прибыла в облике Маргарет Трюдо, двадцативосьмилетней супруги пятидесятисемилетнего премьер-министра Канады Пьера Трюдо. Мадам Трюдо славилась любовью к развлечениям и неосторожностью, поспешно прискакала в отель, когда туда вселились «Стоунз», и позже ее видели в коридоре у их спальни в банном халате. Имя ее неизбежно связали с Миком (ничего себе поворот — семь лет назад Джон Леннон обсуждал с ее мужем мир во всем мире), хотя слегка позабавился с ней не Мик, а Ронни Вуд, о чем он поведал в своих мемуарах 2007 года «Ронни».

Посреди Китова кризиса Мику пришлось мчаться в Нью-Йорк к Джейд — та приехала с матерью в США и заболела. Сообщали, что Маргарет Трюдо последовала за ним — весьма неловко для ее супруга, премьер-министра, — и потом ее видели в почти голой толпе «Студии 54».

В ожидании суда в Канаде адвокат выбил Киту и Аните разрешение на въезд в Штаты для лечения героиновой наркомании. Кит прошел курс лечения в Нью-Джерси и сохранил привычку к героину — покупал детские наборы «Врач и медсестра» в нью-йоркском магазине «ФАО Шварц» и пользовался игрушечными шприцами. Надежды отвертеться от серьезного срока за хранение с целью сбыта таяли, ему грозило лет пять, и даже Мик, видимо, уже примирялся с мыслью о том, что «Стоунз», если они вовсе не распадутся, вскорости понадобится новый ритм-гитарист. «Мы не можем ждать пять лет, — говорил он. — Через пять лет мы вообще не будем ездить, разве что изредка гулять».

* * *

В мае 1977 года Брайан Ферри с Roxy Music отправился на мировые гастроли. Джерри Холл не улыбалось торчать взаперти в его лондонском доме, она улетела в Нью-Йорк и спустя несколько вечеров оказалась на званом ужине за столом между Уорреном Бейти и Миком, которого не видела уже год, с самой чайной церемонии. За это время газеты успели приписать ему романы с певицей Линдой Ронстадт и пивной наследницей Сабриной Гиннесс, а в Калифорнии он тайно крутил роман с двадцатипятилетней британской фотомоделью и фотографом Каринтией Уэст.

Званый ужин превратился в беззастенчивое состязание между Миком и Уорреном Бейти; победитель рассчитывал уйти с Джерри Холл. С ее же точки зрения, невзирая на легендарную донжуанскую репутацию Бейти, возможен был только один исход. Она ушла с Миком в «Студию 54» — так случилось, что в тот вечер Бьянка там не царила, — а потом зашла к нему на Западную 86-ю, где горизонт тоже был вполне чист и можно было вместе выпить чаю.

После этого, по словам Джерри, Мик «устроил осаду» — бомбардировал цветами, подсаживался на званых ужинах. Когда она напоминала ему, что он женат, он отвечал, что не живет с Бьянкой уже год. Джерри согласилась на роман, но установила четкие временны́е рамки: к концу лета, когда закончатся гастроли Брайана Ферри, она к нему вернется. Памятуя о репутации «Стоунз», она также не желала встречаться ни с какими наркоманами. Мик признался, что в шестидесятых употреблял ЛСД «каждый день целый год» и что ему до Кита, конечно, далеко, но временами он курит героин. «Уходи, — сказала Джерри, — и не возвращайся, пока не бросишь». Он подчинился.

Следующие четыре месяца они регулярно встречались в Нью-Йорке, стараясь не появляться там, где их засекут папарацци. После ее чопорного жениха-интроверта Мик был живителен: в отличие от Ферри, не пытался обуздать ее неуемный энтузиазм, а над талантом к ножной борьбе хохотал до упаду. Они встречались совсем недолго, и тут скоропостижно скончался отец Джерри, шофер Джон. Мик, вспоминала она потом, «был добр и поддерживал», когда она пыталась утешить мать и четырех сестер. И, как обычно на старте романтики, он был щедр и на двадцать первый день рождения в июле подарил ей антикварные алмазные серьги.

В конце лета они распрощались, как и было уговорено, и назавтра Джерри воссоединилась с Брайаном Ферри, который по-прежнему понятия не имел, что творилось в его отсутствие. Он был без ума от счастья, на пропущенный день рождения подарил ей изумрудный браслет, и Джерри решила, что постарается забыть Мика и начнет с Брайаном заново. Осуществляя этот план, они с Ферри переехали в Лос-Анджелес, где спустя несколько недель ужинали с бизнес-консультантом «Стоунз» принцем Рупертом Лёвенштайном. Когда Ферри отлучился, принц Руперт сунул ей бумажку с телефоном Мика. Она позвонила на следующий день — Мик сказал, что скучает, и умолял о встрече. Они договорились пересечься в Париже, где Джерри предстояли какие-то показы. После они решили отправиться в Марокко — давнее пристанище «Роллинг Стоунз». Джерри позвонила Ферри и сказала, что у нее затягивается работа.

По прибытии в Марокко выяснилось, что авиакомпания потеряла их багаж, — пришлось покупать джелабы, широченные балахоны с капюшонами, идеальная маскировка. Они взяли напрокат машину и несколько дней катались в этих своих монашеских робах и с одинаково начерненными глазами, включив радио на полную катушку. Ночами останавливались в маленьких гостиницах, где в номерах горели свечи, а для ароматизации стояли миски с розовыми лепестками. Иногда разжигали костер, и Мик играл на гитаре у огня.

В агадирском ресторане Джерри столкнулась со знакомым редактором модного журнала, приехавшим на съемку со стайкой фотомоделей и одолжившим ей с Миком одежду. В следующий раз, когда она позвонила Ферри, тот обвинил ее во лжи и сказал, что прочел о ней с Миком в газетах. Очевидно, модная стайка проболталась. Ферри предложил принять ее в лоно вновь, но Джерри понимала, что он «не из тех, кто прощает», — и к тому же считала, что у него и самого были какие-то шуры-муры на гастролях в Японии. Он ужасно ярился, что его одурачили, и даже подумывал избить Мика, пока друзья не напомнили, что физически Мик в гораздо лучшей форме. Ферри ограничился тем, что не отдал Джерри одежду и вещи, оставшиеся у него дома, в том числе книгу «Туманы Авалона», так и лежавшую на тумбочке у кровати. Позже он назвал один свой альбом «Авалон», но с Джерри не разговаривал много лет.

Мик снял квартиру в Париже, у собора Парижской Богоматери, и въехал туда вместе с Джерри. «Мы занимались любовью по четыре раза в день, сдирали друг с друга одежду, [и] нам не бывало скучно, и мы никогда не ссорились», — вспоминала она потом. Однако даже в сентябре 1977-го он решительно отрицал, что их с Бьянкой браку пришел конец. «Мы по-прежнему живем вместе и любим друг друга. Нет у меня никакого зуда седьмого года. Я даже не знал, что мы женаты семь лет [вообще-то, шесть с половиной], пока в газетах не прочел… Каждый год мы по полгода проводим вместе. Шаг за шагом».

В мае 1978 года, дождавшись семилетней годовщины, Бьянка подала на развод по причине неразрешимых разногласий, но затем передумала и сослалась на измены. Едва ли Мик хотел длить этот брак, но вознегодовал, что его опередили, и мигом принял ответные меры, закрыв ее счета в бутиках, парикмахерских и универмагах. Кроме того, в доме 48 по Чейн-уок она больше жить не могла — он вывез всю мебель, сказав Джейд, что на ремонт. Всю одежду из шкафов сложили в коробки размером с гардеробы — Бьянкины платья от Осси Кларка и Халстона и пальтишки Джейд с бархатными воротничками вперемешку с Миковыми старыми атласными рубашками и куртками оленьей кожи — и увезли на склад в Южном Лондоне, где они так и будут плесневеть десятилетие спустя.

* * *

Едва ли можно подобрать альбому «Стоунз» 1978 года название уместнее, чем «Some Girls», — жизнь Мику усложняли всевозможные девчонки разных поколений. Как он ни старался вычистить из творчества автобиографию, достоверные детали просачивались в песни вновь и вновь. «Miss You» с явными отголосками диско откровенно вдохновлена недавней историей с Джерри, хотя Миков фальцет, как никогда, смахивает на Мамушку из «Унесенных ветром» («Dying to meet you», например, превратилось в «Da-a-A-A’n-a-meechu!»), а уверения «Ah’ve bin sleepin’ awl alone» звучат не правдивее прогнозов погоды. «Beast of Burden» с риторическим вопросом «Am I rich enough?», видимо, сумрачно предвкушает выплату алиментов Бьянке. Актуальнее всего звучит заглавный трек, — вероятно, запоздалый ответ тем, кто предъявлял претензии на его отцовство: «Some girls give me cheeldrun… Ah never asked them faw». Потому что снова всплыла проблема с Маршей Хант.

Не то чтобы теперь Марша сильнее жаждала заполучить Миковы богатства или изобразить себя жертвой, нежели в 1973 году, когда подала на него в лондонский суд. Его адвокаты творчески применили тактику прокрастинации, и она согласилась на крайне скромное внесудебное урегулирование: £41,67 в месяц на содержание их дочери Кэрис. По ее словам, первого платежа пришлось ждать до января 1975 года. Чтобы заработать недостающее, ей приходилось вкалывать буквально круглые сутки, вести передачи на лондонском «Кэпитал-радио», выступать в кабаре и записывать альбом для немецкой компании на мюнхенской студии «Мьюзикленд» — где она вполне могла столкнуться с Миком, но, к счастью для него, не столкнулась.

В 1977 году она с семилетней Кэрис переехала из Лондона в Лос-Анджелес, планируя раскручивать там свой альбом. Случилось так, что в краткий период своей актерской карьеры в Великобритании она подружилась с киноагентом Мика Мэгги Эбботт. Та не только пыталась пропихнуть его в кино и выяснить, кто же предал его в «Редлендс», — еще она стала мостиком между ним и его непризнанным первенцем.

Кэрис выросла ослепительно умной и красивой девочкой, ее рекомендовали к зачислению в лос-анджелесскую спецшколу Ассоциации одаренных детей, где все учителя нарадоваться на нее не могли. Мэгги Эбботт не сомневалась, что Мик будет очарован — тем более теперь, когда рядом нет Бьянки, — и устроила им встречу. В ближайший его приезд в Лос-Анджелес, на сей раз с Джерри, Эбботт прислала ему фотографию Кэрис и полный отчет о ее школьных успехах, а еще приписала: «Если она не твоя дочь, я — царица Савская».

Мик позвал Кэрис в гости на полдня в отель «Эрмитаж» в Беверли-Хиллз. Встреча прошла весьма успешно — за что не в последнюю очередь спасибо Джерри, которая вовсе не шугалась «плода любви» из Микова прошлого, а была, по словам Мэгги Эбботт, «сама доброта». Потом Марша поговорила с Миком и упомянула, что плата за обучение Кэрис в школе для одаренных детей пожирает почти все ее заработки. Он дал ей свой телефон и текущее вымышленное имя, но, как она впоследствии рассказывала: «Вышла старая история — пытаясь с ним связаться, я просаживала деньги, которых у меня не было».

Ее попытки сделать карьеру в Лос-Анджелесе ни к чему не привели, и через несколько месяцев ей пришлось обратиться за пособием по безработице как матери-одиночке, которой не помогает отец дочери. В заявлении, однако, требовалось указать имя отсутствующего отца — теоретически затем его разыщут и выжмут из него содержание ребенка. Имя «Мик Джаггер» в этой графе смотрелось бы до крайности неправдоподобно, и Марша вынуждена была снова обратиться к адвокатам. Она терзалась, представляя, что придется пережить девочке, и пошла к юристам, лишь разъяснив ситуацию мудрой семилетке и получив ее благословение. Быстро взрослели эти рок-н-ролльные дети.

Представлять свои интересы Марша наняла напыщенного лос-анджелесского адвоката Марвина Митчелсона, известного тем, что добивался крупных алиментов для брошенных подруг американских звезд шоу-бизнеса. Первым делом Митчелсон слетал в Лондон — прочесть и отмести за негодностью бумагу, которую Марша подписала три года назад, избавив Мика от отцовства за скромные внесудебные выплаты. Через несколько дней Митчелсон доставил Мику повестку и явился в калифорнийский суд, успешно добившись замораживания Миковой доли в сборах с двух недавних концертов «Роллинг Стоунз» в Анахайме до окончательного вердикта.

Совпало так, что одновременно у Митчелсона завелась и другая клиентка, родившая Мику дочь. Бьянка подала на развод в Лондоне, но затем сообразила, что по калифорнийским законам получила бы право на половину всего, чем Мик владеет. Она тоже посоветовалась с Митчелсоном, показала ему французский брачный договор, неохотно ею подписанный утром перед свадьбой в Сан-Тропе. Митчелсон не сомневался, что договор можно оспорить, и предположил, что Мик достаточно часто мелькает в Лос-Анджелесе, а потому вполне можно подать на развод и там.

Для Марши Митчелсон и калифорнийские суды в итоге добились некоего удовлетворения. Памятуя о прошлом опыте, она не желала никаких внесудебных соглашений, и в январе 1979 года дело заслушали в суде. Отцовство подтвердилось, и Мика обязали платить 1500 долларов в месяц на содержание ребенка. По словам Марши, ни о каких единовременных выплатах речи не шло, и обратной силы постановление не имело.

Бьянке, однако, калифорнийской золотой лихорадки не досталось. Она довольно наивно полагала, что в Лос-Анджелесе дело пройдет так же тихо, как в Лондоне. Но Митчелсон времени даром не терял — объявил, что она добивается 12,5 миллиона долларов, то есть половины того, что заработал Мик за время их брака. До окончательного вердикта она требовала 13 400 долларов в месяц на жизнь: 4000 на аренду жилья, 2000 на одежду, 2000 на транспорт, 1500 на шофера, няню и постоянную служанку, 1500 на питание, 1000 на развлечения, 500 на путешествия, 500 на мелкие расходы, 300 на телефон, 200 на прачечную и уборку и 200 на коммунальные расходы.

В начале февраля Митчелсон заявил Верховному суду Калифорнии, что Мик часто бывает в Лос-Анджелесе и можно де-факто считать, что он проживает здесь постоянно. В письменных показаниях Бьянки — способных причинить ему неприятности далеко за пределами суда — говорилось, что все время их брака «он и я буквально жили на чемоданах, кочуя с места на место, поскольку он хотел избежать уплаты налогов». Она утверждала, что порой, заезжая в свой лондонский дом, они ползали по полу на четвереньках, дабы никто не увидел через окно, что они вернулись в Великобританию. А также: «[Мик] много раз рассказывал мне, как вынужден скрывать, что записывается в Лос-Анджелесе, поскольку иначе его заставят платить подоходный налог в США».

В качестве примера такого противозаконного приезда Митчелсон привел двухнедельное пребывание Мика в Калифорнии уже с Джерри. Вообще-то, его агент Мэгги Эбботт могла бы подтвердить, что приезжал он обсудить очередной не доставшийся ему фильм «Модернисты». Однако судья Гарри Шафер постановил, что слушания по разводу подпадают под юрисдикцию Калифорнии, и обязал Мика выплатить Бьянке 12 тысяч долларов временного содержания, 2500 долларов за лечение (она повредила колено, катаясь на роликах) и 35 тысяч долларов ее судебных издержек.

Мик в ответ подал встречное ходатайство в Лондоне, жалуясь на «неразумное поведение» Бьянки; британская и американская юриспруденция начала утомительный спор о том, где проводить или, точнее говоря, продолжать слушания. В июле, когда слушания начались, Марвин Митчелсон прилетел в Лондон, где выступил за Калифорнию — по обыкновению напористо и напыщенно. Оказалось, впрочем, что Мику он и в подметки не годится, — тот устроил перед судьей сэром Майклом Истэмом виртуозное шоу. «Он судью обаял до печенок, — вспоминает один юрист, присутствовавший в зале. — А говорил так, будто занимался юриспруденцией всю жизнь».

Поскольку сэра Майкла настроили против Бьянки, она подала апелляцию, которую заслушали 17 октября. Бьянка, в черном брючном костюме и красной водолазке, делала пометки, а ее адвокат Роберт Джонсон (нет, не легендарный блюзмен) заявлял, что в Великобритании она может рассчитывать максимум на миллион долларов, решительно несправедливую долю от 21,5 миллиона долларов стоимости чистых активов Мика. Трое судей, однако, постановили, что ее требование разбирательства в Калифорнии «не выдерживает никакой критики» и слушания должны продолжиться в Лондоне. После чего Бьянка снова явила себя отнюдь не хмурым сфинксом — за дверями суда спросила у репортеров, не угостит ли ее кто сигаретой.

Окончательную сумму выплаты определили только в ноябре 1980 года и так и не огласили, хотя адвокатские прогнозы на миллион долларов, похоже, были чрезмерно пессимистичны; Джерри позже скажет, что урегулирование «стоило [Мику] почти всего, что у него было». И все равно в сравнении с будущими разводами суперзвезд и суммами, которые Мику еще предстояло заработать, вскоре эти алименты покажутся мелочью.

Он легко отделался не только в этом смысле. Бывшая жена рок-звезды в подобной ситуации могла бы возместить недостачу алиментов шикарным контрактом на автобиографию, а затем походить по ток-шоу и более чем компенсировать недоплату моральным ущербом бывшему супругу. Но Бьянка не написала книги и ничего не разболтала — по сей день. Развод ее злил, но в итоге осталась только грусть — она искренне любила Мика и считала, что и он ее любил. Спустя несколько лет она скажет, что все их шансы пошли коту под хвост с той минуты, когда он решил жениться в Сан-Тропе на глазах половины журналистов земного шара. Или, как выразилась Бьянка, «мой брак закончился в день свадьбы».

А Мику «тирания клевизны» не дозволяла жалеть и раскаиваться: «Я это сделал [женился] просто от нечего делать… Я никогда безумно, глубоко никого не любил. Я вообще не чувствительный».

Это заявление многих удивило — не в последнюю очередь его бывшую невесту Крисси Шримптон. Она помнила, как чувствителен он бывал во времена оны, и в доказательство у нее имелась пачка его любовных писем. Крисси вышла замуж, у нее было двое маленьких детей, она потеряла все связи с миром музыки и моды, неприметно жила в Южном Лондоне и учила социологию — надеялась понять и осознать, что творилось в ту нереальную эпоху, когда не только ее парень, ее старшая сестра Джин и парень ее сестры Дэвид Бейли, но и вообще почти все ее знакомые внезапно прославились на весь мир.

С тех пор как Мик жестоко бросил ее в 1966 году, Крисси толком не заглядывала в его письма. Но когда газетные заголовки заорали о его разводе — и о том, что он «никогда безумно, глубоко никого не любил», — Крисси как-то в ресторане обмолвилась об этих письмах одной журналистке. Та велела ей незамедлительно продать их в таблоид, но Крисси, по ее словам, была «слишком горда» и не желала, чтобы тысячи незнакомцев в лупу разглядывали ее личную жизнь. Впрочем, тайна лавандового саше уже раскрылась, и вскоре, направляясь на занятия по социологии, Крисси услышала по радио, что Мик планирует подать на нее в суд. Содержание письма, даже любовного, принадлежит отправителю, а не получателю, и публикация без авторского согласия нарушает авторские права.

Крисси до смерти перепугалась, но не знала, как связаться с Миком и попросить его отозвать адвокатов. Ей удалось поговорить только с Дэвидом Бейли, единственным персонажем Свингующего Лондона, который с Миком по-прежнему дружил. Бейли предупредил, что дело может обернуться «очень мерзко», и посоветовал унять Мика, вернув ему все письма. Так она и сделала, не сообразив, что, хотя содержание писем принадлежит ему, бумага и конверты — ее собственность.

* * *

В октябре 1978 года Кит Ричард наконец предстал перед судом в Торонто за контрабандный ввоз героина в Канаду. Почти все лето он прожил в Вудстоке, штат Нью-Йорк, в одном доме с Миком и Джерри, и перед судом прошел очередной курс лечения героиновой наркомании электрошоком. Мик приглядывал за лежачим, потным, галлюцинирующим страдальцем, носил ему еду, прилеплял ко лбу электроды, когда они отваливались, хвалил за каждый крохотный шажок к разумности и самоуважению — за бритье, за ванну. Джерри Мику помогала — и поняла, что Кит на пути к выздоровлению, когда тот вышел в сад и принялся метать ножи в древесные стволы.

Жестокое наказание, дамокловым мечом висевшее над Китом полтора года, так и не воспоследовало. Суд явил милосердие, узрев его как будто добросовестные попытки расстаться с привычкой (по счастью, про оптовые закупки игрушечных шприцев в «ФАО Шварц» никто не узнал). И в кои-то веки порочность «Стоунз» сыграла им на руку. Канадское правительство желало замолчать неловкие последствия налета на отель «Харбор-Касл», где Маргарет Трюдо, жену премьер-министра, якобы видели в банном халате перед свиданием с Миком. Дабы оградить премьер-министра от дальнейших скандалов, решено было рассмотреть дело как можно быстрее и тише.

Кита признали виновным в контрабанде, но приговорили к условному сроку. «Стоунз» в целом тоже были наказаны — и офицеры, и невинные сержанты. В защиту подсудимого была изложена трогательная история о некой слепой канадской девочке — она в одиночестве моталась по всей Северной Америке на концерты «Стоунз», и злой героинщик нередко бывал к ней добр. Во искупление его грехов группу обязали дать два благотворительных концерта, а доходы с них перечислить в Канадский национальный институт слепых.

Концерты состоялись в «Городском зале» Ошавы, провинция Онтарио, 22 апреля 1979 года; конферансом заведовал Джон Белуши. Открывающий сет сыграли Кит и его импровизированная группа The New Barbarians, куда вошли также Ронни Вуд и еще один раскаявшийся дебошир Бобби Киз на тенор-саксофоне. Затем к ним на сцену выскочил главный варвар — похожий на варвара как никогда.

Клятва престарелого государственного деятеля никогда не становиться панком была забыта. Мик вырядился в драную футболку, кое-как скрепленную клейкой лентой.

 

Глава 18

Сладкий аромат успеха

Двадцатую годовщину существования группы «Роллинг Стоунз» отметили мировыми гастролями 1981–1982 гг. Мик продолжал петь «Satisfaction» и под сорок — хотя выражение это пробуждало в нем педанта, что всегда таился в недрах души рок-божества. «Мне не „под сорок“, — строго поправил он интервьюера Би-би-си. — Мне несколько месяцев назад только тридцать восемь исполнилось».

На рубеже десятилетий уже случилась его последняя серьезная попытка сняться в кино — в «Фицкарральдо» у Вернера Херцога. Выдающийся немецкий режиссер познакомился с Миком много лет назад через Аниту Палленберг и разглядел в нем «замечательного актера… по-моему, мир такого еще не видел». В 1980-м Херцог приступил к съемкам эпической ленты о перуанском каучуковом магнате девятнадцатого столетия Карлосе Фицкарральде, который, помимо прочих своих подвигов, в далеком горном городе Икитос выстроил оперу масштаба Ла Скала. На заглавную роль взяли американского актера Джейсона Робардса, а Мику предстояло сыграть его недоумочного помощника Уилбура. И на сей раз, несмотря на обилие оправданий, Джаггер в последнюю минуту не сбежал.

В фильме изображена битва Фицкарральдо с перуанской стихией; в кульминации полноразмерное океанское судно одной только живой человеческой силой тащат через джунгли. Поскольку Херцог презирал спецэффекты и макеты, все это означало многие месяцы на натуре под Икитосом. Условия были нелегкие — проживание и гигиена на базовом уровне, телефонная связь с внешним миром ненадежна. Постоянная парилка, риск встречи с диким зверьем и ядовитыми насекомыми, вдобавок местное туземное племя объявило съемочной группе войну — один сотрудник-перуанец был убит стрелой из лука, несколько других ранили.

Как и прежде, твердо решив сниматься в кино, Мик в мгновение ока превратился из рок-божества в игрока команды, прекрасно ладил со всеми, от прочих исполнителей главных ролей до второго ассистента оператора, и на невзгоды не сетовал. Ему предоставили машину, но, по воспоминанием Херцога, Мик пользовался ею в основном для того, чтобы возить других участников съемок. Он держался несколько месяцев, разве что изредка вырываясь на выходные к Джерри в Нью-Йорк. Затем, когда отсняли 40 процентов фильма, Джейсон Робардс подхватил дизентерию, уехал в Штаты лечиться и по предписанию врачей отказался сниматься дальше. Пока Херцог раздумывал, как преодолеть эту катастрофу, Мику тоже пришлось улететь на предгастрольные репетиции «Стоунз». Режиссер не стал искать ему замену — просто вырезал персонажа Уилбура и переснял весь фильм с Клаусом Кински в главной роли. «Потеря Мика, — позже вспоминал Херцог, — моя самая ужасная режиссерская потеря в жизни».

Перед гастролями вышел новый альбом, по-панковски озаглавленный «Tattoo You», — на конверте изображено лицо Мика, разукрашенное, как у гарпунера-каннибала Квикега в «Моби Дике». Годичные съемки «Фицкарральдо» не оставили ему времени на песни, и альбом собрали из прежних репетиционных записей — некоторые были сделаны аж в 1972 году, — оживив их новым вокалом и перезаписав некоторые партии. Альбом девять недель занимал первую строчку американских чартов, в Великобритании добрался до второй и в итоге так распродался во всем мире, что стал трижды платиновым. «Start Me Up» (1977 года) оказалась крупнейшим синглом «Стоунз» со времен «Tumbling Dice». После диско-выпендрежа и задумчивости, даже меланхоличности записей конца семидесятых («Miss You», «Emotional Rescue», «Waiting on a Friend») они вернулись к основам — рычащему гитарному риффу и неисправимым трем аккордам. Даже под сорок Мик умел петь точно подросток, у которого одно на уме.

Ближе к началу 1981 года американский журналист Лэндон Джонс выделил в демографической картине новый слой — беби-бумеров, которым предстояло обрести еще большую экономическую силу в восьмидесятых и дальше, чем подросткам шестидесятых. Беби-бумеры и были теми самыми подростками, плодом послевоенного всплеска совокуплений; теперь они выросли, заматерели, добились влияния, даже власти, но по-прежнему не желали отказываться от своей золотой юности и от музыки, ее позолотившей. Сингл «Роллинг Стоунз», в котором признается необходимость подачи электричества («Start me up… I’ll never stop…»), и гастроли, признающие двадцатилетие группы, побудили беби-бумеров наконец вступить в свои права.

Когда начались продажи билетов на американские концерты, в очереди тут же выстроились мужчины и женщины тридцати с хвостом, профессионалы в деловых костюмах, заменивших халаты и хайратники. В Нью-Йорке и окрестностях на 100 000 мест поступило 3,5 миллиона заявок. Наглядным симптомом появления нового рынка стало коммерческое спонсорство, весьма ощутимо дополненное традиционным добавочным доходом от продажи плакатов и футболок с Вываленным Языком. Жестокое состязание полудюжины брендов, идентифицируемых с тем или иным аспектом стиля жизни беби-бумеров, выиграла парфюмерная корпорация «Джован», чье название в результате напечатали на каждом проданном билете. В целом гастроли стоили беспрецедентных 40 миллионов долларов.

Группа собралась на репетиции в студии, она же ферма, в сельском районе Массачусетса, разукрашенного всей гаммой новоанглийской осени. Несмотря на напряженные месяцы в Перу, Мик считал, что удручающе потерял форму, и приступил к интенсивным тренировкам — подъем тяжестей, карате, сквош и ежедневные семимильные пробежки; кроме того, он надзирал за организацией безопасности на гастролях и за оформлением сцены а-ля кабуки, а также совещался с принцем Рупертом Лёвенштайном. После пары недель такой жизни вес его сократился до каких-то девяти стоунов, а обхват талии — до двадцати семи дюймов.

Ради пущего разогрева группа сюрпризом выступила в маленьком клубе «Пещера сэра Моргана» в соседнем городке Вустер. Триста билетов на единственное выступление группы Blue Sunday and the Cockroaches в строжайшей тайне раздавали слушателям местной радиостанции, но конкурирующая радиостанция обо всем прознала и сообщила, что приезжают «Стоунз». В тот вечер «Пещеру сэра Моргана» осадили 4000 человек — клуб избежал массовых бунтов, лишь распахнув двери настежь. Назавтра ряд других массачусетских городов поспешно выпустили соответствующие постановления, дабы им таких сюрпризов не преподносили. В общем, гастроли успешно начались с заголовков, в которых, как это нередко бывало в прошлом, слово «СТОУНЗ» сочеталось со словами «БЕСПОРЯДКИ» и «ЗАПРЕТ»: не аромат духов «Джован», но самогонная вонь прежней опасности и беззаконности.

Первый концерт состоялся 25 сентября на филадельфийском стадионе Джона Ф. Кеннеди на 100 000 человек. Тучи веселеньких воздушных шариков над сценой не рассеивали напряжения, что повисло во влажном воздухе, пропахшем хот-догами. Всего девять месяцев прошло с тех пор, как Марк Дэвид Чепмен застрелил Джона Леннона перед зданием «Дакоты», буквально по соседству от Микова нью-йоркского жилища, дома 123 по Сентрал-парк-Уэст. Всерьез, и отнюдь не алогично, опасались, что Джаггер последует по стопам Леннона вновь.

Невзирая на «тиранию клевизны», убийство потрясло Мика до глубины души. Леннон был одним из очень немногих его давних друзей и одним из тем более немногих профессиональных конкурентов, кем Мик безоговорочно восхищался. Когда Леннон только поселился в Америке, они нередко встречались, даже временами что-то вместе записывали. Но с рождением сына Шона в 1975 году Леннон удалился в «Дакоту», посвятил себя воспитанию ребенка, дела передал Йоко Оно и прервал отношения даже со старейшими друзьями из музыкального мира. Мик в результате оказался в весьма непривычной для него ситуации: он хотел с кем-то встретиться, но все его дружеские поползновения встречали отпор.

Из окна гостиной он видел готические крыши дома Леннона и порой выступал в духе отвергнутой подруги: «[Джон] сидит вон там. Звонит он мне? Выходит из дома? Нет. Номер телефона меняет каждые десять минут. Все, я сдаюсь…» Но ему не удавалось скрыть, до чего ранит его это якобы равнодушие. Раз или два он даже вырвался из когтей «тирании клевизны» и оставил у консьержа «Дакоты» записку для Леннона со своим нынешним номером телефона, но звонка так и не последовало. Мик не подозревал, что Леннон, хоть и отошел от музыки, следил за его карьерой почти так же внимательно, как за Полом Маккартни, и смутно завидовал Микову веселью в «Студии 54».

Само собой, жизни Мика за прошедшие годы угрожали не раз, но обычно те, кого он сам осознанно или нечаянно разозлил: рогатые мужья, оскорбленные промоутеры, разобиженные «Ангелы ада». Сейчас ужас был в том, что Леннона убил человек, который утверждал, будто любит его. Теперь, когда группу приветствовали воплями миллионы по всей Америке, обернуться убийцей мог любой.

А потому меры безопасности — что в современном мире означает небезопасность — были приняты такие, каких прежде не видал ни один рок-концерт. Сотни полицейских и дорожных патрульных охраняли входы и мотались над площадками на вертолетах. Помимо обычных многочисленных отрядов телохранителей, в каждом городе нанимали местных охранников — в одинаковых желтых футболках те выстраивались перед сценой, свирепо пялились на платежеспособных клиентов, а на любое нарушение границ, даже нечаянное и невинное, отвечали мощным массированным ударом.

Особенно выделялся среди этих наемников настоящий гигант, по меньшей мере семи футов ростом, облаченный в спортивный костюм и бейсболку с надписью «ПОЛИЦИЯ ТАЛСЫ»; человек этот охранял VIP-зону на стадионе Джона Ф. Кеннеди и корчил такую гримасу, что сразу становилось ясно: любого незваного гостя он не просто остановит, но сунет в пасть и проглотит, распевая великанское «Ха-хо-хи-хо». В личной гвардии Мика был крепкий китайский господин в небесно-голубом спортивном костюме по имени доктор Дэниэл Пай, мастер, он же Белый Дракон боевого ордена Пай-Лунь. На рукаве доктор носил маленький веер с острым металлическим краем. Подразумевалось, что этим инструментом можно и прохладу навеять, и отхватить кому-нибудь башку.

Жесткие ограничения коснулись также прессы и телевидения — в основном журналисты торчали на дешевых местах далеко за сценой и собственно концерта даже не видели. Фотографам и операторам разрешалось снимать Мика всего по паре минут, под пристальным надзором и под одним и тем же углом в семьдесят градусов. При попытке сдвинуться с этого места или задержаться, когда уже велено уходить, человек по имени Джерри Помпили касался камеры длинным металлическим инструментом вроде электрохлыста для скота, отчего пленке наставали кранты.

Второй по важности фигурой на этих гастролях был директор «Стоунз» по безопасности Джим Каллахан, во всех отношениях ни капли не похожий на своего британского тезку-премьера — от боксерской морды до мятого бледно-зеленого кафтана, расшитого драконами. Но даже его власть ограничивалась правом сказать «нет». Во всем этом гигантском паранойяльном странствующем цирке лишь один человек располагал абсолютной властью говорить «да».

В те пару часов, на которые ритуально задерживался каждый концерт, этот человек бегал и прыгал в особой зоне разогрева, оборудованной для него за сценой, и как будто не замечал приливов и отливов VIP-гостей или неустанного веселья Кита и Вуди. В своем сценическом костюме — бабочковые причуды сменила суровая и практичная бескомпромиссная маскулинность, бриджи для американского футбола, оптом купленные на Канал-стрит в Нью-Йорке по 15 баксов за пару, наколенники, неяркая цветная футболка и марафонская обувь. Пока он разминался и накручивал себя, чтобы выйти к очередным восьмидесяти или ста тысячам человек, к нему неослабным потоком текли подчиненные, от Джима Каллахана и ниже, и все добивались этого уникального, окончательного «да». Иногда он вместе с Каллаханом отправлялся бегло осмотреть сцену и территорию перед ней, где, вполне вероятно, затаился следующий Марк Дэвид Чепмен. В толпе, предвкушающей шоу, никто его даже не замечал и тем более не узнавал — маленький человечек в шляпе, низко надвинутой на глаза.

На этих гастролях выступления его были замечательны не возмутительностью своей, но атлетизмом. Больше двух часов он скакал по гигантской сцене, носился между неподвижными коллегами, танцевал вдоль сорокаярдовых авансцен, лазил по подмосткам, висел на одной руке и ноге или скользил на коленях, точно футболист при тачдауне. Не бывало кратких перерывов за кулисами — быстренько курнуть того-сего, или мирных интерлюдий, сидя на стуле, какие вроде бы должны понадобиться человеку под сорок, — он делал паузы, только чтобы представить четверых других, бросить свое южное до самого полюса «И-и-и-так!» или глотнуть из пластиковой бутылки «Эвиана». Прежнее олицетворение декадентства и потворства порокам теперь воплощало простоту и здоровую жизнь.

Он начинал с «Under My Thumb» и пел большинство золотых хитов — человек под сорок, с тем же голосом, разыгрывает те же шарады, что в восемнадцать. И даже душным вечером в Филадельфии или Орландо, среди воздушных шариков и лукового запаха, эти хиты пробуждали к жизни всю порочность времен невинного расцвета — «нана-нана-нана-нана-на» во вступлении к «Let’s Spend the Night Together», например, заводило залы гораздо больше, чем «you make a dead man come» из «Start Me Up». Лишь к концу Мик смахивал на прежнего чрезмерного Джаггера — когда раскачивался на подъемнике над толпой и распевал «Jumpin’ Jack Flash», лупя зрителей длинными красными гвоздиками.

Воспоминания об Алтамонте не поблекли, и побег после концерта был организован как военная операция, которая начиналась за час до конца. После финального выхода на бис «Стоунз» грузились в четыре одинаковых желтых фургона и отбывали, пока тормознутый киллер любуется фейерверком за 12 штук долларов. Через радиомикрофоны Мик продолжал раззадоривать публику своими «И-и-и-так!» уже на полпути в отель.

На пресс-конференциях он, как обычно, был царственно-банален, временами подбрасывал журналистам отшлифованные афоризмы («Гастроли — это как секс. Хорошо, но вечно так жить не захочешь»), тщательно избегал любых спорных политических вопросов вроде войны Великобритании с Аргентиной на Фолклендских островах («Меня не касается») и — натурально зуб давая — говорил про «брильянт». Не громадный каменюка для Джерри Холл, какой Ричард Бёртон мог бы подарить Элизабет Тейлор, но крошечный брильянтик, вмонтированный в Миков верхний резец. Анекдот гласит, что сначала он вставил изумруд, но люди принимали камень за ошметок шпината. Репортер за репортером просили позволения глянуть на микроскопическую блестяшку поближе, и Мик охотно соглашался; наконец-то он нашел способ открывать рот и в буквальном смысле не произносить ни слова.

Британский отрезок гастролей завершился 25 июля 1982 года гигантским концертом под открытым небом в Раундхей-парке города Лидс. Концерт прозвучал кульминацией триумфального возвращения, доказательством того, что «Стоунз», благополучно наживая добро, покатятся себе в восьмидесятые. На самом же деле, создав эту модель будущих супердоходов, они провели следующие гастроли только в 1989 году, а с 1985 года до конца десятилетия вместе не записывались. В Раундхей-парке среди закулисных благ, которые им потребовались, были японский водяной сад с ручьем, мостик, водопад и карпы. Даже на зонтиках от солнца в этом святилище надлежало по-японски написать «Добро пожаловать, „Роллинг Стоунз“», хотя никто из присутствующих не сумел бы перевести. Вел концерт Энди Кершо, выдающийся радиодиджей с Би-би-си, — он был человек занятой и плевать хотел на звездные капризы. Поэтому он нанял специалиста по японской каллиграфии из Лидсского университета, чтобы тот написал на парасольках другое послание. «Пошли на хуй, „Роллинг Стоунз“», говорилось там.

Что едва и не случилось с их певцом, когда он с большим опозданием попытался начать сольную карьеру.

* * *

Джерри принесла в жизнь Мика не глоток свежего воздуха, но целый ураган. Гости, заходившие по утрам после концерта к нему в номер, обычно наблюдали сумрачную сумятицу: мятые простыни, разбросанные бумаги и книги, грязные тарелки, оставшиеся с завтрака. Нынче в номере нередко оказывалась Джерри — одета изысканно, свежа, как Молочная Королева, и обычно хохочет. Один журналист, приехав на интервью, сильно удивился, когда она сунула ему какой-то жужжащий предмет — Микову электробритву. «Мы никак выключить не можем, — объяснила она. — Может, у вас получится?» И чего теперь стоит «тирания клевизны»?

С макиавеллиевской политикой, бурлившей вокруг Мика, Джерри обходилась запросто — вообще ее не замечала. Техасскому земному обаянию сложно противостоять особенно, когда оно дополнено ослепительной красоты блондинкой шести футов ростом. Одну из первых своих побед она одержала, завоевав принца Руперта Лёвенштайна, чье отношение к возлюбленным Мика чаще всего диктовалось их потенциальным влиянием на финансы. Джерри прозвала усердного Лёвенштайна «Групи Рупи», и вскоре он стал совсем ручной.

Мика оживляли не только ее экспансивность и непосредственность, тем более в сравнении со сдержанной и обидчивой Бьянкой. Не стоит забывать — особенно с учетом последствий развода, — что у Джерри имелась карьера супермодели и она была финансово независима; не может быть, чтоб ее интересовали только его деньги. Когда он сказал, как боится вновь приводить себя в форму для гастролей 1981 года, она ответила, что и не надо, если он не хочет, — она вполне способна прокормить их обоих.

Он, конечно, хотел — он жить без этого не мог, — и Джерри послушно влилась в рок-н-ролльную жизнь, рядом с которой жизнь Брайана Ферри положительно тускнела. С самого Торонто все таможни мира записали «Стоунз» в черные списки и при появлении любого из музыкантов автоматически приходили в состояние повышенной боевой готовности. Как-то в сочельник Мик и Джерри приземлились в Гонконге — планировали романтическую передышку в роскошном отеле. Едва глянув в их паспорта, чиновник службы иммиграции нажал кнопку, и их тут же окружила вооруженная полиция, которой откровенно не терпелось нажать на спусковой крючок. Джерри никогда ничего не употребляла, но теперь к ней относились так же, даже если она по своим супермодельным делам путешествовала одна; компьютеру хватало того, что она как-то связана с «Роллинг Стоунз».

Журналистам она всегда нравилась, а в роли Миковой «дамы» — тем более; однажды это сослужит ей добрую службу. Она неизменно давала блестящие интервью — экстравагантный, но совершенно естественный южный акцент (так непохожий на Миково притворство), готовность обсуждать секс без малейших, очевидно, санкций со стороны Мика. «Я стараюсь по-всякому разнообразить спальню, — поведала она одному британскому журналу таким тоном, будто речь шла о мустангах и лассо. — Ну, знаете… подвязки и все такое».

По счастью, с человеком, принадлежавшим к близкому кругу «Стоунз» и способным пригасить даже солнечную улыбку Джерри, больше не надо было считаться. Кит наконец расстался с Анитой, поняв, что иначе с героина не слезет, а ее тягу к самоуничтожению обуздать все равно не в состоянии. Последняя соломинка сломала верблюду спину в доме, который они сняли в Салеме, штат Массачусетс, где семнадцатилетний садовник Скотт Кантрелл — по слухам, любовник Аниты — вышиб себе мозги на ее постели из пистолета Кита; судя по всему, он играл в русскую рулетку. В доме тогда был маленький Марлон Ричардс — и без того уникальный запас впечатлений рок-ребенка существенно расширился. Как известно, в XVII веке в Салеме одержимо охотились на ведьм, и это обстоятельство возродило слухи о том, что Анита и сама ведьма, а таблоиды заголосили, что она и ее бессчастный мальчик участвовали в местном ведьмовском шабаше. Киту эта прежде завораживающая мозговитая блондинка представлялась теперь «Гитлером… сама тонет и всех пытается утопить».

В 1979 году после пары невнятных романов (самый испорченный «Стоун» был не таким уж и жеребцом, да к тому же, по сути, моногамен) он познакомился с двадцатитрехлетней американской фотомоделью Патти Хансен, которая недавно была лицом «Кальвина Кляйна» и красовалась на гигантских щитах над нью-йоркской Таймс-сквер. Он добивался ее со всем пылом своей романтической натуры и засыпал любовными письмами, порой написанными его собственной кровью. Патти, как ни удивительно, не сбежала в ужасе, и теперь эти двое жили вместе. Патти и Джерри объединяла жизнерадостность — а также обложки «Вог», — и они стали подругами и союзницами, даже ближе, чем вскорости станут Проблесковые Близнецы.

Мик из развода вышел победителем, но по-прежнему сильно злился на Бьянку, говорил, что с ней трудно, что она «подлая», и отвергал даже мысль о том, что однажды они могут подружиться. Особенно его бесило, что она оставила себе его фамилию, хоть и уверяла, что фамилия эта принесла ей одни несчастья. Он ни секунды не сомневался, что Бьянка, дабы возместить недостачу алиментов, станет эксплуатировать эту фамилию на полную катушку.

Но ради дочери следовало соблюдать политес. Мика регулярно пускали к Джейд — тут Бьянка и впрямь могла сподличать, если бы захотела, — и он оставался любящим, внимательным отцом. Джейд заезжала к нему на американские гастроли в 1981 году и наблюдала из-за кулис в нетерпении, как все десятилетки, приходящие к отцу на работу.

Роль неофициальной мачехи Джерри играла с обычным своим апломбом. По приезде в Орландо на концерт на «Танджерин-боул» она стерла макияж, завязала волосы в хвост и вместе с Джейд и другими гастрольными детьми на весь день отправилась в «Диснейуорлд». Мик признался, что и он не прочь присоединиться, но поднимется такая суматоха, что сил никаких нет. «Вообще-то, я люблю русские горки», — прибавил он довольно уныло, бегая туда-сюда в своих футбольных бриджах, готовясь встретиться с очередными восьмьюдесятью тысячами народу.

Выяснилось, что Мик зря волновался, — Бьянка использовала его имя не затем, чтобы грести деньги лопатой или как-нибудь просочиться на его территорию. Одно время она пыталась сниматься в кино, сыграла пару мелких ролей, но едва ли оправдала прозвище «новой Греты Гарбо», которым одарил ее Энди Уорхол. Затем в 1979 году она вернулась в Никарагуа в составе делегации Красного Креста, наблюдать за восстановлением страны после землетрясения 1972 года. В страну вливались благотворительные средства — не в последнюю очередь через Мика и «Стоунз», — но та пребывала одним из беднейших черных пятен в Латинской Америке, а хватка семейства Сомоса не ослабевала.

С тех пор жизнь Бьянки — которая прежде сводилась к нарядам и поискам богачей, что ее защитят, — совершенно переменилась. «Студия 54» лишилась своей королевы, а народ ее родины и соседних стран, измученный нищетой и злобными деспотами, обрел страстную, бескорыстную защитницу.

В 1981 году, пока Мик разогревался перед возвращением в Америку, Бьянка с делегацией американского конгресса приехала в Гондурас исследовать судьбу беженцев, что потоком текли через границу, прочь от гражданской войны в Сальвадоре. У них на глазах сальвадорский расстрельный отряд с винтовками М16 куда-то погнал человек сорок беженцев. Бьянка и другие члены делегации пошли следом и закричали, что их тоже придется расстрелять, — иначе они расскажут о том, что видели. В результате пленных отпустили.

Ее международная репутация упрочилась, когда клан Сомоса наконец был сброшен революционной партией СФНО, они же сандинисты, и американское правительство, опасаясь распространения коммунизма в Латинской Америке, принялось тайно финансировать контрас, правое контрреволюционное движение. Бьянка принимала участие в лоббировании против такой политики и стала глашатаем в последующем скандале, когда выяснилось, что администрация Рейгана тайно продавала оружие Ирану, якобы своему архиврагу, дабы финансировать контрас. Мир наконец увидел, как некто по фамилии Джаггер бесстрашно вмешивается в политику.

* * *

Убийство Джона Леннона не отвратило Мика от Нью-Йорка; жить там уж точно не стало опаснее. Но роман с Джерри впервые пробудил в нем интерес к недвижимости. К началу восьмидесятых он почти равное время проводил в двух зарубежных регионах, и каждый по-своему насыщал его ненасытное стремление обрести статус.

Во-первых, была долина Луары, район, который славится своими винами и древними замками, давшими имена самым элитным винодельням. В крошечной деревушке Посе-сюр-Сисс, под Амбуазом, он купил замок «Ля Фуршетт» («Вилка»), построенный в 1710 году — как и его прежний дом в Челси — и когда-то принадлежавший герцогу де Шуазёлю, министру финансов короля Людовика XVI. Замок «Ля Фуршетт» был невелик, вокруг раскинулся фруктовый сад — отчасти напоминало родной Кент. Мика увлекали исторические изыскания, и он выяснил, что, в отличие от других луарских замков, «Ля Фуршетт» строили не для любовницы богатого аристократа; что интересно, там не было лестницы черного хода, — видимо, в XVIII веке слуг в доме не держали. К замку прилагалась личная часовня, которую можно было переоборудовать в студию звукозаписи. Вокруг было мирно и безлюдно (только хрюкали кабаны на свиноферме по соседству), однако до Парижа рукой подать, а из Тура до Лондона на авиатакси — всего семьдесят минут.

Новый хозяин не нарушил покоя Посе-сюр-Сисса. В «Ля Фуршетт» Мик держался тише воды ниже травы, ездил на старом «опеле-истейт» или на скромном «ниссане-микра», готовился к гастролям на тополиных грунтовках, ведущих в Тур. Работники на полях и винодельнях привыкли наблюдать, как он боксирует с тенью, отрабатывает удары карате или — важное предгастрольное упражнение — очень быстро бегает спиной вперед. На французов производило впечатление, что среди его гостей были не только родные и коллеги, но и выдающиеся деятели культуры — в частности, искусствовед и биограф Пикассо Джон Ричардсон. Ричардсон восторгался классическим огороженным садом, который Мик заказал светскому дизайнеру ландшафтов Альви де Лиз-Милн. Позже Ричардсон вспоминал долгие, неторопливые трапезы «под каштанами [за] большими столами на козлах… дети поглощают булочки, взрослые раскуриваются…». Случались и зрелищные вечеринки с переодеваниями, и Мик с наслаждением одалживал самые экстравагантные предметы из гардероба Джерри.

Как и Кит, идеальным местом для отпуска он полагал Вест-Индию, хотя его вкусы предполагали нечто более утонченное, нежели ямайский марихуановый пояс. С 1970 года он регулярно навещал Мастик, островок архипелага Гренадины, собственность британского аристократа, достопочтенного Колина Теннанта (он же третий барон Гленконнор), и излюбленное убежище разведенной сестры королевы, принцессы Маргарет. Жильем на острове владели и другие богатые и титулованные, и заявки на вступление в этот зачарованный круг просеивались строже, чем в клубах на Пэлл-Мэлл-стрит. Ну разумеется, Мик нацелился на единственный район бывшей Британской империи, где по-прежнему триумфально правила аристократия.

Он отдыхал на Мастике с Бьянкой (как и Джерри с Брайаном Ферри) и еще тогда — с радушнейшего согласия правящей элиты, разумеется, — приобрел домик, скорее даже хижину на пляже. Хижину эту он теперь взялся перестраивать в японский дом с шестью спальнями, на обширном участке, где будут пруд с карпами, павильоны и аллея. Дом назвали Старгроувз, в честь беркширского готического каприза, купленного для Марианны Фейтфулл в шестидесятых (и наконец благополучно проданного, к облегчению Джерри). Старгроувз на Мастике уготована была судьба посчастливее, хотя и его в итоге начнут сдавать.

С появлением Джерри в жизни Мика изменилось многое, но одно обстоятельство осталось неизменным. Обстоятельство это побудило одного его гастрольного пресс-агента, человека, которому нередко выпадало перед приходом журналистов выводить случайных девчонок из Микова номера, к скорбной остро́те. «Гуляет ли Мик? — сухо усмехался этот человек. — Спит ли Долли Партон на спине?»

Рок-звезду под сорок по-прежнему неодолимо влекло к юным девочкам. В период, когда записывался уместно названный альбом «Some Girls», он начал встречаться с семнадцатилетней девушкой, с которой познакомился на очередной блестящей вечеринке Ахмета Эртегана, куда пришел с Джерри. Девушка происходила из выдающейся аристократической и литературной семьи — против такого Мик никогда не умел устоять, — была красива и очень умна, обладала злым чувством юмора и к рок-сцене относилась цинично, что было приятным разнообразием посреди всеобщего завороженного поклонения. Она жила с родителями в Кенсингтоне, где в один прекрасный вечер ее старшая сестра подошла к телефону и сообщила, что звонит некто, называющий себя Миком Джаггером. «Ага, а я царица Савская», — отвечала младшая сестра.

Она встречалась с Миком пять лет, нерегулярно и ненавязчиво, с полного ведома своих родных, которые звали его «Майкл Дж.». («А он не староват?» — вопрошал ее дедушка, известный член палаты лордов.) Поскольку семья была знаменитая, Мик из кожи вон лез, стараясь скрыть эти отношения; в Лондоне они виделись в основном на киносеансах для умных, смотрели какое-нибудь «Скромное обаяние буржуазии» Луиса Бунюэля в артхаусном кинотеатре, где на Мика никто и не глядел, если тот не лез на глаза. Джерри ничегошеньки не подозревала.

Так же осторожно он вводил ее в круг «Стоунз» — в основном потому, что подруга Кита Патти Хансен и жена Чарли Ширли Уоттс были преданы Джерри. Единственное исключение он сделал в 1980 году, когда группа и их дамы — все, кроме Джерри, — как-то вечером отправились в кино на Тотнэм-корт-роуд посмотреть на большом экране бой Мухаммеда Али и Ларри Холмса за чемпионский титул в тяжелом весе. Готовя семнадцатилетнюю девушку к знакомству с Проблесковым Близнецом, Мик объяснил весьма покровительственно, что Кит «обаяшка, но очень застенчивый». Ширли взяла на себя роль опекунши — отвела девушку в сторону и принялась ей внушать, что той никогда, ни за что нельзя рассказывать об этом своем приключении газетчикам. Однако Патти — вся в кожаном и красном — презрительно кривила губы и подчеркнуто осведомлялась: «А где Джерри?» Глупая девчонка — она надеялась перестервозничать Мика. «На модной съемке, — отвечал он. — Где и тебе самое место».

Неотвратимо настал день, когда Джерри обо всем узнала, и в результате киношная спутница Майкла выслушала, как техасский голос в бешенстве раз за разом повторяет в трубку: «Я-а думала, ты моя подруга…» — «Но, Джерри, — нашлась она, — ты же гораздо красивее меня. С чего бы Мику заводить роман со мной?» Повисла краткая пауза, затем Джерри сказала: «Может, ты и права» — и повесила трубку.

Даже после этого отношения продолжались своим чередом; Джерри, по-видимому, все понимала, но ничего не могла поделать — во всяком случае, с Миком. Через некоторое время семнадцатилетняя девушка пришла к нему на свидание в отель «Савой»; когда она приехала, он читал сборник стихов. Спустя несколько дней на какой-то свадьбе она столкнулась с Джерри — буквально. «Мы шли по узкой тропинке навстречу друг другу. Джерри в узком черном бархатном платье, я в атласе цвета фуксии, под Скарлетт О’Хару. Она эдак сузила эти свои миндальные глаза, столкнула меня с тропинки в кусты и сказала: „Я та-а-ак извиняюсь!“»

К подобной тактике требовалось прибегать все чаще, поскольку Миковы загулы становились все откровеннее. В 1982 году они с Джерри остановились в нью-йоркском отеле «Карлайл» — в их новом доме на Западной 81-й улице шел ремонт. В ресторане к Мику то и дело подходили очаровательные девицы — они оставляли ему свои телефоны, и он нередко их брал. Или, скажем, Джерри подходила к телефону в номере, а на том конце поспешно вешали трубку. Когда в постели стали появляться приблудные кольца и серьги, Джерри решила, что с нее хватит, и уехала. Они с Миком продолжали встречаться, но он как будто бахвалился своими изменами и тем, что похищает девиц практически из колыбели: один раз объяснил Джерри, что опоздал, потому что «гулял с одной восемнадцатилетней дебютанткой».

Еще будучи невестой Брайана Ферри, Джерри познакомилась с крупным международным конезаводчиком Робертом Сэнгстером. Сорокашестилетний Сэнгстер, старше ее почти вдвое, был человеком энергичным и обаятельным и к тому же замечательно разбирался в моде. Услышав, что она порвала с Миком, он вновь появился на горизонте и позвал Джерри в Кентукки на конные торги. Позже они встретились в Лос-Анджелесе, но останавливались в разных гостиницах. К тому времени, по словам Джерри, она поняла, что будущего у их отношений нет и, невзирая на все кольца и серьги в постели, нужен ей один лишь Мик.

События, однако, ее опередили. В Париже, куда Мик поехал записываться со «Стоунз», он увидел ее с Сэнгстером на фотографии с кентуккских конных торгов. Почти тотчас журнал «Пипл» вынес на обложку заголовок, в котором возмутительно путались метафоры: «МИК И ДЖЕРРИ РАССТАЛИСЬ! Назревает скандал: Джерри галопом скачет прочь с конезаводчиком-миллионером». В материале цитировались слова Джерри: мол, Сэнгстер «стоит десяти таких, как Мик».

До той поры Мику публично наставляли рога всего однажды — тринадцать лет назад, когда Марианна Фейтфулл сбежала с Марио Скифано. В восьмидесятых, когда взгляды публики не отлипали от звезд — а тебе к тому же под сорок, — унижение было гораздо мучительнее. Он тут же позвонил Джерри в Лос-Анджелес — говорил, что был дурак и эгоист, умолял дать ему еще один шанс. (Сэнгстер потом рассказывал, что подслушал эту тираду по параллельному аппарату, — Мик плакал «как дитя».) Он уломал Джерри приехать в Париж и даже встретил в аэропорту. Через несколько дней они вместе вернулись в Нью-Йорк, где после взаимных рыданий Мик наконец спел песню, которую она жаждала услышать: «Мы поженимся, мы родим детей, мы будем так счастливы».

Джерри, первую женщину, прижавшую к ногтю крупную рок-звезду — и к тому же вот эту рок-звезду, — почитали за героиню. Женщины писали ей письма и хвалили за решительность, журналисты прониклись к ней еще больше. На карикатуре в «Дейли мейл» изобразили Мика, который, уезжая на гастроли, волочит за собой длинный деревянный ящик с висячим замком, где, очевидно, лежит его возлюбленная. «Я обещал Джерри, что не буду больше гулять, — говорит он репортерам, — и она тоже не будет».

Спустя некоторое время Джерри и Мик сидели в ресторане; очередная юная красотка приблизилась, наклонилась к Мику и протянула бумажку с телефоном. Джерри под столом со всей силы лягнула ее в лодыжку, ничуточки не притушив солнечного сияния широченной техасской улыбки.

 

Глава 19

Дневник ничтожества

В шестидесятых Брайан Джонс вечно подозревал, что другие «Стоунз» составляют против него заговор. В восьмидесятых ровно это взаправду произошло с Миком; разница в том, что Мику это было до лампочки.

Его Проблесковый Близнец особо не скрывал, что нынче с трудом его выносит. На альбоме «Emotional Rescue» 1980 года вышла ядовитая баллада «All About You», написанная и спетая Китом, — примечание к его жизни с Анитой. Одна строчка, впрочем, отсылает к равно утомительным отношениям, которым не видно было конца: «So sick and tired hanging around with jerks like you».

Больше всего Кита оскорбляло то, что Мик, отчаянно добиваясь вечной молодости и модности, ставит под угрозу цельность «Стоунз», настоящих кантри-блюзменов. Мик приближался к своему сороковому дню рождения, но по-прежнему носился по модным новым клубам, от нью-йоркского «Лаймлайта» до лондонского «Блица», где тусовался с молодыми звездами вроде Пола Янга и Duran Duran, в таких же нефритового цвета рубашках, пиджаках с подкладными плечами, с такими же стрижками. На их концертах он нередко сидел в первом ряду, изучал их вокальные приемы и язык тела, высматривал, чего бы такого позаимствовать. Кит терялся: зачем этому яркому уникуму копировать детей, которые по большей части начинали, сами желая стать Миком Джаггером?

В Нью-Йорке все с ума сходили по рэпу и хип-хопу, черной музыке, простой и формальной, как блюз, — мелодику сменил жесткий неприкрашенный ритм, под который читались зверские вирши. Поистине художественное порождение рэпа — брейк-данс, одиночные мужские танцы, которые обычно исполнялись на улицах, требовали гибкости и неизменно собирали толпы. Искусные брейк-дансеры разрабатывали сложные комплексы движений, от шпагатов до казачьей присядки и верчения на плечах или даже на голове.

Мик, разумеется, тут же заинтересовался рэпом и несколько раз инкогнито заходил в клубы послушать. Здесь центральными живыми исполнителями были не группы, как во времена его юности, а диджеи, которые манипулировали виниловыми пластинками так, чтобы скрежет иглы — когда-то трагедия любого меломана — удачно дополнял ритм. Мик утверждал, что пробовал брейк-данс, даже вертелся на голове, за что наутро расплатился симптомами, смахивавшими на тяжелое похмелье. Кита, однако, по-прежнему интересовал не рэп, а репетиции и репертуар.

Завязав с героином и впервые за много лет воссоединившись с собственным рассудком, Кит только теперь обнаружил, что в его отсутствие Мик взял группу за горло. Невзирая на братскую заботу в Вудстоке, подозревал Кит, Мика отчасти устраивало, что его Проблесковый Близнец был наркоманом, — это не позволяло Киту пристально интересоваться делами группы. Теперь на совещаниях с принцем Рупертом Кит все отчетливее слышал, как Мик повторяет: «Ой, Кит, да замолчи».

На гастролях в поддержку «Tattoo You» его носили на руках, почти как Мика, — и не только за несравненные гитарные риффы, но равно за его, как выразился один журналист, «траченую элегантность», с тех пор ставшую главной целью любого мальчика, взявшего в руки электрогитару. Нынче Кит давал интервью не реже Мика и притом демонстрировал чувство юмора и честность, совсем не похожие на банальную уклончивость его Проблескового Близнеца. В отличие от Мика с его притворным кокни, прежде немногословный «Человек-Рифф», как выяснилось, излагает с легкой аффектацией старого театрального актера подшофе. Его недавнее решение отказаться от сценического псевдонима, навязанного Эндрю Олдэмом в 1963 году, и вернуть «с» в фамилию «Ричардс» только доказывало его подлинность и комфортность его отношений с самим собой.

За кулисами, однако, он постоянно воевал с Миком — и по большей части проигрывал бои. Он жаловался, что хотел назвать их внезапно хитовый альбом просто «Tattoo», но Мик тайком добавил «You»; что его возражения против пастельного дизайна сцены а-ля кабуки попросту проигнорировали. Он обрушился на «пластикового Джаггера», когда Мик нанял тренера-хореографа, который режиссировал то, что прежде получалось само собой. Больше всего Кита возмущал финал концерта, когда Мик раскачивался над толпой на подъемнике и разбрасывал гвоздики под «Jumpin’ Jack Flash». Кит называл это «блядская интермедия» и однажды саботировал ее, захватив подъемник и сыграв там продолжительное гитарное соло.

Закадычным другом Кита стал Ронни Вуд — они пили, торчали и размахивали стволами, не уступая друг другу, и завели моду хихикать над Миком у него за спиной, точно два школьника, пока учитель отвернулся к доске. Кит обнаружил, что на свете существует автор исторических романов Бренда Джаггер, и они нарекли Мика «Брендой» — журнал «Частный сыщик» называл так королеву. Еще Кит стал обзывать его «Мясные Шторки» — это сленговое обозначение половых губ. Тот в свою очередь издевался над Китом за то, что не рискует и держится старой колеи, а «Стоунз» обзывал «толпой пенсионеров».

Ссоры и шпильки продолжались все лето 1983 года, пока группа на парижской студии «Пате-Маркони» работала над альбомом «Undercover». Сингл «Undercover of the Night» Мик написал в одиночку, и речь в нем шла о Перу (и новом призвании Бьянки), упоминались «one hundred thousand disparus [пропавших] lost in the jails of South America» и «death camps back in the jungle». Видеоклип для песни, самой откровенно политической со времен «Street Fighting Man», поставил Джульен Темпл, прославившийся фильмом о The Sex Pistols «Великое рок-н-ролльное надувательство».

По ходу затейливого сюжета клипа Мик играл одновременно рок-звезду, похищенную южноамериканскими террористами, и усатого магната а-ля Фицкарральдо в белом костюме и панаме. В целом клип скорее реализовывал его киноактерские амбиции, нежели в лучшем виде показывал «Стоунз» — группа на экране лишь мелькала, словно ее не было вовсе. В финале рок-звезду убивает расстрельный отряд — как тот, что помогла остановить Бьянка в Гондурасе. Все это был просто спектакль, но для «Самых популярных» на Би-би-си он оказался чересчур, и Мик отметил сороковой день рождения запретом очередного сингла.

На съемках Джульен Темпл обнаружил, что в сравнении со «Стоунз» даже The Sex Pistols — приятная компашка. Как-то раз в мужском туалете парижского отеля «Георг V» Кит притиснул молодого режиссера к стене и приставил трость-меч ему к горлу. Таким образом Кит давал понять, что, по его мнению, оператор уделяет ему недостаточно внимания.

По крайней мере одну уступку возрасту Мик сделал. В конце 1982-го он объявил, что работает над автобиографией. Счастливым издателем предстояло стать лондонскому «Вайденфельд и Николсон» — сооснователь и председатель совета директоров Джордж Вайденфельд славился щедрыми гонорарами, звездными приемами и популярностью своих изданий. Вайденфельд жил на Чейн-уок, по соседству от бывшего дома Мика, в литературном мире обладал примерно такой же репутацией, как Мик в мире рок-музыки, и носил прозвище «Нижинский куннилингуса» (которое сам же и придумал).

Вайденфельд, разумеется, был знаком с другим таким же эмигрантом и хлебосольным хозяином, принцем Рупертом Лёвенштайном (эти двое, дородные, седовласые и плешивые, смахивали на кэрролловских Тилибома и Тарарама), и предложил предварительную сделку, щедрую даже по его меркам. Мику заплатят аванс из расчета миллион фунтов авторских отчислений. У Мика возьмут интервью, из них «литературный негр» составит книгу, литнегра Мик может выбрать сам.

Писать книгу за кого-то другого — не самая престижная литературная работа, и, однако же, она требует мастерства. К сожалению, когда помощники Мика приступили к поискам кандидатов, начали они не с непременных издательских списков надежных, порой гениальных литнегров. Мик заявил, что не хочет «какого-то писаку», — он хочет настоящего литератора, молодого и интересного, чтобы не скучать на многочасовых интервью. Журнал «Гранта» как раз опубликовал свой список «Лучшие молодые британские писатели» — двадцать человек, в том числе Мартин Эмис, Салман Рушди, Джулиан Барнс, Иэн Макьюэн, Кадзуо Исигуро и ваш покорный слуга. В общем, поиски секретаря для Мика Джаггера начались с этого списка.

Среди молодых британских писателей, отобранных для собеседования, был двадцатидевятилетний Адам Марс-Джонс, чей сборник рассказов «Лекция с иллюстрациями» в 1982 году получил премию Сомерсета Моэма. Марс-Джонса позвали в лондонский отель «Савой», где Мик жил под именем «мистер Филипс». В одном из лучших номеров отеля босой мистер Филипс с Чарли Уоттсом и молодой помощницей смотрел крикет по телевизору. Он, по своему обыкновению, был обезоруживающе непринужден, сидел на корточках подле Марс-Джонса и спрашивал, кого тот предложит в крикетную команду мечты от Англии, которую Мик с Чарли как раз сочиняли.

Общих знакомых с будущим соавтором у Марс-Джонса не было, и он обратился за советом к выдающемуся критику и редактору Джону Гроссу. По мнению Гросса, важнее всего было не создавать впечатления, будто написание автобиографии означает конец или закат карьеры Мика. Соответственно, Марс-Джонс стал называть свою должность не уничижительным «негром», а «словесным инженером». Выяснилось, что Мик читал «Лекцию с иллюстрациями» и полистал мемуары Чарли Чаплина (еще один невысокий человек и известный сексуальный гигант, добившийся мировой славы) как возможный шаблон для своего повествования. Марс-Джонс спросил, хороша ли у Мика память, но тот отвечал уклончиво.

Разговор их прервался с появлением Иэна Ботэма, самого знаменитого крикетиста 1980-х, также известного как Мясо за почти роллинг-стоунзовские буйства на поле и вне поля. Мясные Шторки бесконечно уважал Мясо, и литературу принесли в жертву беседе о крикете — в частности, о том, запрещают ли английским игрокам секс перед важными матчами. В какой-то момент Мик назвал Чарли «мой барабанщик», но Чарли не возмутился, только весело ответил: «Нет уж, это ты — мой вокалист».

Адам Марс-Джонс не стал словесным инженером при Мике. Сам он считает, что прокололся, когда Мик, затянувшись сам, протянул косяк ему, а он слишком быстро выдохнул, доказав тем самым, что безнадежно лишен клевизны. Заказа не получил ни один из лучших молодых британских писателей по версии «Гранты». Мик выбрал журналиста Джона Райла, заместителя литературного редактора «Санди таймс». Райл прежде не занимался рок-журналистикой, но был молод, развит и — важнейшее соображение — весьма красив.

Редактировать книгу предстояло недавно назначенному заместителю главы «Вайденфельда и Николсона» Майклу О’Маре. Джордж Вайденфельд обещал принцу Руперту, что позаботится о Мике, и сдержал слово, поручив задачу столь высокопоставленной фигуре. Сам Вайденфельд, по своему обыкновению, в детали издательского процесса не вникал и порой рассеянно называл Мика Майклом, а к О’Маре обращался «Мик».

Мик снова переехал в Нью-Йорк, и писать книгу пришлось там. Джона Райла поселили в отеле «Баркли-Интерконтиненталь» на Манхэттене, его подопечный приходил к нему в номер, давал интервью, а аудиозаписи потом отсылали Вайденфельду в Лондон на расшифровку. Между тем перспектива выслушать историю Мика Джаггера в его собственном изложении разжигала публику. О’Мара продал права на издание в Северной Америке за 1,5 миллиона фунтов — одним махом возместив Вайденфельду колоссальный аванс и еще прибавив половину — и заключил ряд весьма симпатичных сделок с издателями в других регионах.

Его эйфория поугасла, едва он прочел первые расшифровки. Никаких жгучих откровений там не было — только Дартфорд 1950-х, кинотеатры, куда Мик ходил, его любимые киноактеры. Эти размазанные, расслабленные интервью не тянули на актуальный проект-миллионник; как говорит сам О’Мара, «впечатление было такое, будто пепельницы уже переполнились».

И не то чтобы литнегр, издатели, да и сам интервьюируемый (до некоторой степени) не прилагали усилий. Райл прилежно взял интервью у родителей Мика, у его брата Криса и других фигур ближнего круга. Мик разослал личные письма людям из своего прошлого (а кое-кто думал, что он напрочь о них забыл), попросил их поговорить с Райлом. Такое письмо получила и бывшая подруга, прежняя Крисси Шримптон, с которой в последний раз он беседовал несколькими годами раньше через адвокатов, когда газеты сообщили (точнее, соврали), что она собирается опубликовать его старые любовные письма.

Основная проблема заключалась в том, что после начала взлета «Стоунз» Мик не помнил почти никаких дат, а дневников или писем, по которым можно было восстановить события, у него не имелось. Чтобы оживить его память, на дополнительные интервью наняли рок-критика «Нью-Йорк таймс» и специального корреспондента «Роллинг Стоуна» Роберта Палмера. Личное письмо получил и Билл Уаймен, который вел подробный дневник и сохранил почти все бумаги, касавшиеся группы, за все годы с первых дней. В уважительном тоне, к которому Билл едва ли был привычен, Мик попросил его побеседовать с Джоном Райлом, прибавив: «Можешь говорить, что хочешь». В рукописном примечании он просил Билла допустить Райла к архиву, дабы заполнить многочисленные зияющие лакуны хронологии. Однако у Билла не было особых причин помогать Мику, и к тому же он планировал написать собственную автобиографию, и поэтому он резко отказал.

Никакими стараниями не удавалось нарастить плоть на интервью, что текли через Атлантику из «Баркли-Интерконтиненталя» в «Вайденфельд и Николсон». Плоть наросла только на литнегра, который, многие месяцы прожив на гостиничном обслуживании за счет Мика, подрастерял прежнюю гибкость и мальчишеский облик. Встревоженный Майкл О’Мара несколько раз сам встречался с предметом изучения, но донести до него свои опасения так и не смог.

Он был на год моложе Мика, но у него складывалось впечатление, будто он имеет дело с «восемнадцатилетним». Порой он приземлялся в Нью-Йорке, звонил Мику домой и получал приглашение тотчас приехать. Когда он приезжал, глубоко беременная Джерри открывала ему дверь и сообщала, что Мика нет. «Я сидел и ждал, пытался болтать с Джерри, но Мик так и не появлялся. Я сильно подозревал, что он прятался наверху. Когда нам все же удавалось пообщаться, он только и говорил, что волноваться не о чем, нормальная выйдет книжка. По-моему, он думал, что нужные слова сложатся как-нибудь сами, по волшебству. Но Джерри, видимо, уже понимала, что дело серьезно не заладилось».

Наконец, спустя месяцев девять, рукопись была закончена. В отличие от литнегра она была на удивление тоща, примерно на 80 тысяч слов, вполовину меньше, чем стандартная звездная биография. И она превзошла худшие опасения О’Мары. Мик не просто ничего не сказал — он был немногим менее банален и уклончив, нежели на пресс-конференциях. От крупнейших фигур своего прошлого он попросту отмахивался — Марианну Фейтфулл, к примеру, назвал «одной прежней знакомой» или как-то в этом духе. А о сексе, рассказывает О’Мара, «даже не заикнулся… Это было не просто скучно — это было скучно до смерти. Я подумывал назвать книгу „Дневник ничтожества“».

Он назначил Мику встречу, предвкушая самые неловкие минуты своей карьеры. Но в кои-то веки восемнадцатилетка обернулся взрослым прагматиком. «Не складывается, а?» — сказал Мик, не успели они сесть за стол.

Джордж Вайденфельд был в ужасе — еще бы, упустить такой шанс — и жонглировал всевозможными планами спасения (скажем, О’Мара обмолвился, что автобиографию можно продавать как неожиданно «умную»). Но Мик, которого, пожалуй, этот проект и вообще не очень-то увлекал, остыл совсем, а в его планах возникли новые, более настоятельные форматы самовыражения. В общем, миллионный контракт был расторгнут, а первый взнос, уже выплаченный Вайденфельдом, пришлось вернуть. По воспоминаниям О’Мары, чек из принца Руперта выжали не сразу и не без труда.

* * *

26 июля 1983 года наступила эта страшная дата — сороковой день рождения. В СМИ, помимо многих прочих, выступил Пит Таунсенд — он прервал работу с The Who и трудился теперь на издательство «Фабер и Фабер» под началом бывшего Микова однокашника по Лондонской школе экономики Мэттью Эванса. Лишь слегка иронизируя, Таунсенд на страницах «Таймс» превозносил «совершенного эксгибициониста… знакомца всех и вся… чья красота делает величайшую честь своему обладателю… кто останется прекрасен и в пятьдесят [и чей] талант и в пятьдесят пребудет велик».

Этот самый умный Миков современник — если не считать Джона Леннона — очень точно описал разницу между Миком и другими рок-звездами (да и вообще любыми звездами). «Его амбиции, — писал Таунсенд, — не диктуются его молодостью, его песни не диктуются его личными страданиями, а его стремление к славе и любви не диктуется его личной неуверенностью… Джаггер пришел в рок-н-ролл задолго до меня, но, в отличие от меня, продолжает жить ради рок-н-ролла».

Насчет неуверенности Таунсенд, впрочем, ошибся, — может, Мик как личность и был уверен в себе, но Мик как исполнитель в себе сомневался, и особенно сильно сомнения мучили его на сорок первом году жизни. Музыкальная индустрия десять лет искала молодую группу, достойную стать следующими «Битлз», и была атакована с левого фланга маленьким мальчиком, когда-то солировавшим в «мотаунских» чернокожих «недо-битлз» под названием The Jackson 5. Альбом Майкла Джексона «Thriller» вскоре станет самым продаваемым альбомом всех времен, получит восемь «Грэмми», а из девяти его треков семь войдут в «Топ-10». По сути, Джексон стал чернокожими «Битлз» в одном лице, как его подпорченный соперник Принц единолично стал чернокожими «Роллинг Стоунз». Однако предыдущего короля, продержавшегося на горе двадцать лет, он спихнул в основном потому, что был до ошеломления изобретательным танцором, мешавшим элементы панка, хип-хопа, «Роки Хоррор» и космическую лунную походку. И как назло, в довершение ко всему звали его Майклом.

В августе «Стоунз» расстались с «Атлантик рекордз» и подписали контракт с американской студией «Си-би-эс», обещавший им 24 миллиона долларов за четыре альбома. Мик к тому же подписал со студией отдельный контракт на три сольника. Руководство «Си-би-эс» убедило его, что сам по себе он будет не хуже Майкла Джексона, и обещало активную рекламу и поддержку.

Прочие «Стоунз» ничего не знали, пока Мик не объявил, что приступает к первому сольнику сразу после выхода «Undercover». «В моем возрасте, после стольких лет, „Роллинг Стоунз“ не могут быть единственным ядром моей жизни, — сказал он. — По-моему, я заработал право самовыражаться иначе». Ничего нового не было в том, что музыкант известной группы — или даже музыкант «Стоунз» — записывает сольные альбомы; Билл Уаймен уже выпустил три. Но закулисная сделка (очень в духе Брайана Джонса) всех обидела. Кит позже назовет это «предательством» и началом жесточайшей, почти фатальной междоусобицы Проблесковых Близнецов.

Пока, однако, дальнейших обстрелов не последовало, и к декабрю отношения наладились — Мик был шафером, когда Кит в свой собственный беспроблемный сороковой день рождения женился на Патти Хансен в Мексике. Первый серьезный залп по Мику раздастся с другого фланга, совершенно неожиданного.

С первых дней «Стоунз» с Чарли Уоттсом не случалось ни припадков эготизма, ни взрывов темперамента, он принимал свое второсортное положение с почти дзенским стоицизмом, безропотно сносил свою равную — и незаслуженную — долю горестей и дурной славы, пред лицом всех соблазнов оставался верен жене Ширли, вносил долю здравого смысла, юмора или доброты, когда безумие грозило перелиться через край, дружил со всеми и помогал всем дружить. Как ни посмотри, он был идеальным перкуссионистом, который как «цемент, который скрепляет группу».

Уже многие годы группу цементировали Китовы риффы, а Чарли был единственным рок-барабанщиком, которому полагалось подстраиваться под ритм-гитариста. Несмотря на все богатство и славу, он по-прежнему считал, что приход в группу был величайшей катастрофой его жизни; отбивая все тот же подростковый ритм на гигантских стадионах, он втайне мечтал играть джаз с единомышленниками где-нибудь в маленьком прокуренном клубе в Сохо. О нем говорили, что, вместе со «Стоунз» оказавшись где угодно, он только и мечтал ближайшим самолетом отправиться домой.

Мик уважал его больше, чем прочих, обращался с ним лучше, внимательнее к нему прислушивался. Когда Адам Марс-Джонс собеседовался на должность Микова словесного инженера, из всех «Стоунз» присутствовал только Чарли, и Марс-Джонс понимал, что Чарли требуется обаять не меньше, чем объект биографии. Уважение их было, очевидно, полностью взаимным. При Марс-Джонсе курьер доставил Мику подарок от Чарли на новоселье в новом французском замке — небольшое полотно маслом, на котором была изображена лошадь. Мик принял подарок легкомысленно, спародировал техасский акцент Джерри («У-у, я-а так рад!.. У-у, я-а так благодарен!»), но сменил пластинку, узнав, что полотно стоит 15 тысяч фунтов.

Однако в последнее время, после многих лет замкнутости и самоконтроля, Чарли догнали бухло и наркотики. И после многих лет беспорочной моногамии посреди всеобщих оргий его брак с Ширли тоже пополз по швам. На этом фоне его бесконечная терпимость наконец иссякла.

Ближе к концу 1984 года «Стоунз» собрались в Амстердаме, где теперь располагался центр бизнес-структуры, которую выстроил вокруг них принц Руперт. Мик весь вечер наводил мосты к Киту, для чего одолжил у Кита пиджак, в котором тот женился на Патти. По возвращении в отель все, кроме Чарли, собрались у Мика в номере. Мик поднял телефонную трубку, позвонил Чарли и повторил шутку, без последствий прошедшую при Адаме Марс-Джонсе в «Савое»: «Где мой барабанщик?»

Через некоторое время в дверь постучали, и вошел Чарли — одет щегольски, даже по его меркам, сильно пахнет одеколоном. Он подступил к Мику, вздернул его за грудки (говоря точнее, за лацканы Китова пиджака) и засандалил ему так, что Мик рухнул в тарелку сэндвичей с копченым лососем. «Я не твой барабанщик, и не смей так говорить! — прорычал Чарли. — Это ты, блядь, мой вокалист», — и вышел, не успел Мик и слова сказать.

Очухавшись, Мик рассмеялся и отмахнулся: мол, Чарли пьян, у него нынче вообще башка не варит, сам не понимает, что творит. Диагноз вроде бы подтвердился спустя несколько минут, когда Чарли позвонил и сказал, что сейчас вернется. «Идет извиняться», — объявил Мик. Но Чарли вошел и врезал ему еще раз — «чтоб ты точно запомнил».

* * *

Как и обещала «Си-би-эс», в дебютный сольный альбом Мика «She’s the Boss» влили немалые средства. Звукорежиссерами отрядили двух лучших молодых талантов, Билла Ласвелла и Найла Роджерса. Пит Таунсенд бросил читать рукописи в «Фабер и Фабер» и присоединился к громадному списку сессионных звезд, в том числе гитарному маэстро Джеффу Беку и джаз-роковому органисту Херби Хэнкоку. Два трека, «Just Another Night» и «Lucky in Love», написали совместно Мик и Карлос Аломар, пуэрто-риканский композитор и гитарист, более всего известный своим сотрудничеством с Дэвидом Боуи.

Если не считать саундтрека «Представления», бэк-вокала у Карли Саймон и несерьезных сессий с Джоном Ленноном, Мик впервые записывался без «Стоунз». Но свободы это не принесло — атмосфера была напряженная, какая-то нервная, «будто он считал, что у него на рок-н-ролл меньше прав, чем у Кита», как вспоминал один бывший член руководства «Си-би-эс».

В начале 1985 года «Стоунз» съехались в Париж, чтобы приступить к новому альбому с замечательно уместным названием «Dirty Work». У Кита было время поразмыслить о Миковой грязной работе с «Си-би-эс», и он приволок горсть новых песен, чьи названия угрожающе ясно выражали его позицию: «Had It with You», «One Hit (To the Body)», «Fight». Атмосфера в студии была настолько кошмарна, что Чарли и Билл старались появляться там пореже. Однако Ронни Вуду повезло; у Джаггера и Ричардса было так мало пристойного материала, что Вуди пропихнул в альбом четыре свои песни, — беспрецедентный случай.

«She’s the Boss» вышел в феврале, предваряемый синглом Джаггера — Аломара «Just Another Night». К синглу прилагался видеоклип, в котором роскошная молодая негритянка (похожая, как ни странно, на Маршу Хант десять лет назад) в клубе уговаривает Мика спеть и восторгается его гениальностью. Эхом недавнего, отнюдь не обычного амстердамского вечера (в его пристойной части) Мик одалживает блестящий пиджак, хватает гитару и пугающе преображается в копию Кита.

«Just Another Night» замечательно продавался, а альбом в целом впечатляет — и неудивительно, с такими-то талантливыми помощниками. Кит в частном порядке исходил ядом, а потом в своей автобиографии сравнивал альбом с «Майн кампф»: «У всех есть, но никто не слушает». Вообще-то, сингл добрался до первой строчки мейнстримных рок-чартов в США и до двенадцатой в поп-чартах, а другая совместная композиция Джаггера и Аломара «Lucky in Love» попала в «Топ-40». Согласно старой поп-пословице «Где хит, там и суд», ямайский исполнитель регги Патрик Элли пытался доказать, безуспешно, что «Just Another Night» — плагиат его песни. Фюрер с такими вещами не сталкивался.

Побег Мика из «Стоунз» летом 1985 года спровоцировал массовый исход. Билл создал группу Willie and The Poor Boys, дабы собрать деньги на медицинские исследования рассеянного склероза, — среди жертв этого недуга был и бывший басист Faces Ронни Лейн. Чарли и Вуди вошли в состав вместе с Джимми Пейджем из Led Zeppelin; в результате вышел удачный альбом и состоялись гастроли. Чарли к тому же регулярно играл в инструментальной буги-группе Rocket 88 с Иэном Стюартом и давним наставником Мика из «Илингского клуба» Алексисом Корнером.

13 июля крупнейшие британские и американские поп-звезды настоящего и прошлого собрались на Live Aid, колоссальный благотворительный концерт в пользу голодающих Эфиопии. На двух концертах, одновременно транслировавшихся с лондонского стадиона «Уэмбли» и с филадельфийского стадиона Джона Ф. Кеннеди, список участников поражал воображение — выступали, помимо прочих, Пол Маккартни, Дэвид Боуи, The Who, Queen, Мадонна, U2, Status Quo, Фил Коллинз, Duran Duran, Элисон Мойе и Боб Дилан. «Стоунз» тоже звали, но те отказались, пояснив, что они «больше не группа».

Мик один поехал на стадион Джона Ф. Кеннеди, где появился на сцене впервые с выхода «Tattoo You» и единственный раз выступил сольно. Из пяти его песен две были дуэтами с Тиной Тёрнер, одной из важнейших его ролевых моделей, при этом второй дуэт — растянутая и похотливая версия «It’s Only Rock & Roll», вновь вызвавшая к жизни давние слухи об их романе, особенно в конце, когда он содрал с Тины платье. Кит выступил в следующем, кульминационном сете — он и Вуди на акустических гитарах играли с Бобом Диланом. Таким образом, 1,9 миллиарда зрителей Live Aid по всему миру воочию узрели пропасть, разделившую Проблесковых Близнецов. Мик в трениках и голубой футболке — по-прежнему мерцающий полоской живота, словно школьница, — оставался молод и современен, а потрепанный, изнуренный Кит с сигаретой, повисшей на губе, пребывал закоренелым обитателем Каменного века.

Live Aid не только предоставил голодающим Эфиопии около 150 миллионов фунтов и придал некоего благородства поп-музыкантам, но к тому же слегка поспособствовал сольной карьере Мика. В программе значился, помимо прочего, видеоклип, в котором он с Дэвидом Боуи исполнял «Dancing in the Street» Martha and the Vandellas, в свое время вдохновивший «Street Fighting Man». Дуэт планировался к участию в живом концерте — Боуи поет в Лондоне, Мик в Филадельфии, — но технические проблемы оказались неодолимы. Поэтому клип сняли заранее в лондонском районе старых доков; в клипе музыканты встречаются ночью, вокруг никого, и все это сильно напоминает гомосексуальную свиданку.

Боуи в длинном плаще и камуфляже смотрится стильнее, но и Мик вовсю шевелит по-прежнему крохотной задницей, надувает губы («Cawlin’ awl aroun’ the world…») и щурится яростно, точно воин-маори. Посреди клипа — просто показать, кто тут круче всех и кому все пофиг, — он хватает с земли жестяную банку и из нее отпивает. Сингл четыре недели продержался на первой строчке в Великобритании, а клип стал одним из самых популярных в тот год на Эм-ти-ви.

В декабре группа заключила перемирие — от сердечного приступа скоропостижно скончался сорокасемилетний Иэн Стюарт. Стю, несомненно, и был цементом, что скреплял группу: с того самого дня, когда Эндрю Олдэм выгнал его из состава за чересчур приличный вид, он оставался неутомимым гастрольным менеджером, шофером, защитником и беспристрастным другом. В последнее время он снова стал подыгрывать группе на клавишных — и этот семейный человек, уроженец Сарри, со своим квадратным подбородком смотрелся ничем не хуже самых блюзовых чернокожих чикагцев, — но его музыкальный вкус и бескомпромиссные стандарты неизменно держали всех в напряжении. «Стю — вот кому мы старались угодить», — сказал Мик, и ни словом не соврал.

23 февраля 1986 года группа впервые за четыре года в полном составе вышла на сцену, чтобы в память о Стю сыграть в лондонском «Клубе 100» на Окфорд-стрит, в двух шагах от прежнего «Марки». Блюзовые каверы в обществе старых друзей — Пита Таунсенда, Эрика Клэптона — вновь пробудили некий, пусть и слабый проблеск между разлученными Близнецами. Продемонстрировать единство вновь потребовалось через два дня — «Стоунз» получили «Грэмми» за особый вклад в музыку. От имени группы Мик поблагодарил за эту «великую честь», хоть она, подобно автобиографии, и означала, что лучшие дни уже позади.

Яростные военные действия возобновились, когда вышел Миков второй сольник, прозрачно названный «Primitive Cool». Вдохновленный успехом «She’s the Boss», Мик нанял лишь одного сопродюсера, Кита Даймонда, вместо прежних двух, и отказался от толп сессионных музыкантов в студии, положившись в основном на гитаристов Джеффа Бека и Дэйва Стюарта (к Иэну отношения не имеет) из Eurythmics. Запись проходила главным образом в Нью-Йорке, дополнительные сессии устроили в Голландии и на Барбадосе — где Джерри выпало очень травматичное приключение. По прибытии в аэропорт Грантли Адамса, где ей требовалось забрать какие-то самолетом доставленные свитеры, она была арестована и обвинена в хранении двадцати фунтов марихуаны. Оказалось, таможня перепутала накладные, и имя Джерри вписали не в ту бумажку; обвинения быстро сняли и ее отпустили на волю. Мик, однако, пережил до крайности малоприятный приступ дежавю.

«Primitive Cool» звучал расчетливым оскорблением в адрес Кита: заглавия песен, груженные подтекстами, — «Kow Tow», «Shoot Off Your Mouth» (Леннон с Маккартни в этой игре были всего лишь салагами), — но, мало того, Мик козырял Китовым соперником и героем Джеффом Беком. Еще больше бесило то, что Мик беззастенчиво сосредоточился на собственных интересах, плюя на интересы группы. «Dirty Work» готовился к выходу в марте 1986-го, но Мик отказался гастролировать в поддержку нового альбома, поскольку после выхода «Primitive Cool» планировал сольные гастроли.

Даже Чарли, преувеличивать не склонный, полагал, что это «закругляет двадцатипятилетнюю историю „Роллинг Стоунз“». Ярость и презрение Кита взлетели до небес, когда выяснилось, что Мик нанимает гастрольных музыкантов — в том числе соло-гитариста, который будет играть под Кита, — и на своих личных гастролях планирует исполнять штук двадцать песен «Стоунз». Он крыл «банду дрочил и диско-мальчика Джаггера» перед любым журналистом, готовым его выслушать, и грозился, что, если Мик и впрямь выйдет на сцену с другими музыкантами, «я ему, блядь, глотку перережу». Мик заявлял, что «Стоунз» — «жернов» у него на шее и что, как бы он ни «любил» Кита, работать с ним стало невозможно. «Вы когда перестанете собачиться?» — спросил Кита один интервьюер. «У суки спросите», — отвечал тот.

И с этим прочие «Стоунз» раскатились кто куда, как бильярдные шары под мастерским ударом. Мик все же нанял гастрольную группу и нарек ее Brothers of Sodom, хотя на бэк-вокале там были девушки. Кит выпустил сольник «Talk Is Cheap» (один из треков — очередной пинок Мику, «You Don’t Move Me»), затем сформировал собственную раскольническую группу The X-Pensive Winos и снял фильм со своим неизменным музыкальным героем Чаком Берри. Ронни Вуд поехал на гастроли с Бо Диддли и стал солировать в недолговечном баре в Майами под названием «У Вуди на пляжу». Билл Уаймен взялся писать музыку к кинофильмам и приступил к своей автобиографии, черпая сведения из обильного архива, которым не поделился с Миком, и наняв «негром» закаленного музыкального журналиста Рэя Коулмена. Чарли наконец вернулся к джазу, создав биг-бенд под названием The Charlie Watts Orchestra.

И после всего этого «Primitive Cool» провалился — поднялся лишь до 26-й строчки британских чартов и 41-й — американских, а сингл «Let’s Work» еле-еле пробрался в «Топ-40» «Биллборда». Мик погрузился в нехарактерную затворническую меланхолию и взял моду заматываться в шарфы, «точно Человек-слон», как вспоминает один его друг. В результате сольные гастроли пришлось сократить, обойтись без Америки и Европы и ограничиться только Японией и Австралией.

В Сиднее к нему за кулисы пришла Мэгги Эбботт, британская агентесса, которая столько лет упорно пыталась раскочегарить его кинокарьеру. В этой области успехов не добился никто: после «Фицкарральдо» Мик появился на экране лишь однажды, в американском телесериале «Сказочный театр» сыграв вполне подходящую роль китайского императора в «Соловье».

Однако сейчас Эбботт поведала историю, которая вызвала бы обильное слюнотечение у любого продюсера. Когда Мик уже перестал быть ее клиентом, она познакомилась с лос-анджелесским видеопродюсером Дэвидом Джоувом, эгоцентриком, державшимся, однако, подальше от софитов. Они подружились, и в конце концов Джоув раскрыл ей тайну, которую хранил пятнадцать лет. На самом деле его звали Дэвид Снайдермен, он же Кислотный Царь Давид; он был таинственным виновником антинаркотического налета на «Редлендс», а затем суда и тюремного заключения Мика и Кита в 1967 году.

Со временем Эбботт выяснила подробности: как ФБР совместно с МИ5 наняли Снайдермена, дабы замести Мика и Кита и навсегда закрыть им въезд в США; как он внедрился в группу редлендских гостей под маской кислотного дилера, располагавшего неотразимым новым веществом; как, едва он стукнул сассекской полиции, его наниматели из ФБР и МИ5 скоренько вывезли его из Великобритании и как потом он постарался вовсе исчезнуть, осел на Западном побережье и сменил фамилию; как он все эти годы не высовывался, противостоя всем соблазнам нажиться на одной из самых знаменитых легенд рока, и как тем не менее он всю жизнь провел в страхе, что его бывшие кураторы из ФБР в один прекрасный день явятся и заткнут ему рот на веки вечные.

По Лондону Мэгги Эбботт была знакома и с третьей жертвой «редлендской» истории, пострадавшей, пожалуй, больше всех, — с Марианной Фейтфулл. Марианна к тому времени уже вернулась из надира героиновой наркомании, выстроила заново музыкальную карьеру и заработала всеобщее уважение как одна из тех, чье спасение было очень маловероятно. Эти две женщины поддерживали связь, и в 1985 году, когда Марианна приехала в Лос-Анджелес, Эбботт представила ее Дэвиду Джоуву. Марианне на этой встрече было весьма неуютно, и потом она подтвердила Эбботт, что он и есть «мистер Икс… тот парень из „Редлендс“, который нас подставил».

Казалось бы, такая весть должна была взбодрить Мика, пробить даже его знаменитую амнезию и возродить воспоминания о Лете Любви, начиная с камеры в Брикстонской тюрьме и мифического батончика «Марс» и заканчивая совещанием с представителями истеблишмента. Какая вышла бы глава в недавно заброшенной автобиографии! Он мог бы хоть полюбопытствовать насчет человека, виновного в худшем испуге его жизни. Но история Мэгги Эбботт Мика не заинтересовала, он перебил ее, не успела она начать, и сказал только, что его происшедшее «не парит» и что «все это в прошлом».

* * *

В начале 1988 года Ронни Вуд взял на себя роль миротворца и уговорил Мика и Кита созвониться. Затем 18 мая на деловом совещании в лондонском отеле «Савой» все пятеро «Стоунз» впервые за почти два года собрались в одном помещении.

При посредничестве Вуди Проблесковые Близнецы уговорились наедине встретиться в Вест-Индии и постараться уладить разногласия. Мик не желал ехать на Ямайку, Кит отказался ехать на Мастик, и они выбрали нейтральную территорию — студию звукозаписи Эдди Гранта на Барбадосе. Встреча эта была не менее судьбоносна, чем первое столкновение студента экономического факультета и грязного битника на дартфордском вокзале в 1961 году. Кит особых надежд не питал и предупредил свое семейство, что, вполне возможно, вернется не через несколько дней, а через несколько часов. Но едва они встретились, как будто спало бремя последних двадцати семи лет; они принялись цитировать недавние публичные диатрибы друг друга и вскоре от хохота уже хватались за животы.

В январе 1989 года «Роллинг Стоунз» вместе с Миком Тейлором, предшественником Ронни Вуда, ввели в Зал славы рок-н-ролла. Ни Билл, ни Чарли на церемонию не приехали, но было ясно, что «Стоунз» вновь стали группой и заблудший солист возвратился в стаю. С редкой искренностью Мик сказал, какая честь для него работать с ними и как горд он песнями, которые написал вместе с Китом. Для разнообразия вспомнив прошлое, он сказал спасибо Иэну Стюарту, а вернувшись во времена совсем далекие, отметил «удивительный» музыкальный талант Брайана Джонса. Из речи Кита тоже следовало, что они примирились, хотя Кит излагал не так гладко и Мика поблагодарил лишь во вторую очередь, после гитарного мастера Лео Фендера. Впервые — и, возможно, в последний раз — в истории всех торжественных музыкальных церемоний был упомянут Жан Кокто. Мик процитировал его: «Американцы — удивительный народ. Сначала их шокируешь, потом они помещают тебя в музей».

И вот так случилось, что в августе «Стоунз» продолжили с того места, где остановились семь лет назад, записали новый альбом «Steel Wheels» и отправились в годичные мировые гастроли, которые побьют финансовые рекорды, установленные гастролями 1982-го. Их многолетнего промоутера Билла Грэма обошел на повороте молодой и, по сути, неопытный канадец Майкл Коль, предложивший стратегию, позволявшую еще глубже забуриться в карманы беби-бумеров. Главным корпоративным спонсором выступит пивной конгломерат «Энхайзер-Буш», производители пива «Будвайзер», за сумму около 10 миллионов долларов. Мерчандайз с Вываленным Языком — футболки и куртки — будет продаваться не только на концертах, но и в крупнейших универмагах. Стоимость всего предприятия, по предварительным расчетам, составит от 70 до 90 миллионов долларов. На сей раз Мик и Кит появились не на развороте «Роллинг Стоуна», а на обложке журнала «Форбс» — библии магнатов американского бизнеса. Билл Грэм, когда-то публично обозвавший Мика «этой сволочью», сетовал, что их побег к Колю и «Будвайзеру» — это все равно что «моя любимая женщина стала шлюхой».

* * *

Мик выполнил сполна один пункт своих обещаний Джерри. В марте 1984 года она родила дочь — у него это была уже третья. Предпочтя обойтись без диковатых рок-н-ролльных имен, они выбрали классическое, простое имя Элизабет и — по совету второй дочери Мика Джейд — еще одно, красочное «Скарлетт». Дитя, облаченное в рубашку и шапочку от Дэвида и Элизабет Эмануэль, создавших подвенечное платье принцессы Дианы, крестили в англиканской церкви; бесконечно традиционная церемония состоялась в кенсингтонской церкви Аббата Девы Марии. Из Техаса прилетела мать Джерри; пригласили и Кэрис, дочь Мика и Марши Хант.

Спустя девять месяцев Джерри снова забеременела, на сей раз двойняшками. На пятом месяце один из них умер, а у нее образовался тромб в месте соединения плаценты с маткой. Лежа в постели, ослабевшая и убитая горем, она наблюдала по телевизору, как Мик на Live Aid сдирает платье с Тины Тёрнер. Остаток беременности Джерри провела в арендованном доме на севере штата Нью-Йорк, главным образом в обществе падчерицы Кэрис; Мик между тем записывался в городе. 28 августа 1985 года в нью-йоркской больнице Ленокс-Хилла родился выживший двойняшка — мальчик, которого назвали Джеймсом Лироем Огустином. Крестными отцом и матерью стали Джек Николсон и Анжелика Хьюстон, а фотографом на крещение (опять же в кенсингтонскую церковь Аббата Девы Марии) пригласили Дэвида Бейли.

Второй пункт, однако, вечно откладывался. «Я не собираюсь жениться, — поведал Мик репортерам, когда Джерри еще носила Элизабет. — Не сейчас. Может быть, я и женюсь. Но не сию минуту». Что, пожалуй, понятно — после Бьянки брак он полагал не более чем «юридическим договорным капканом».

Поначалу Джерри старалась особо не настаивать. Ее первая автобиография «Рассказки», опубликованная — без малейших возражений с его стороны — в 1985 году, завершалась открытым финалом, который так и не был закрыт. «Я по-прежнему хочу выйти за Мика. Но я на него не давлю. По-настоящему меня волнуют только наше счастье и счастье наших детей». На день рождения, вскоре после крещения Элизабет, она попросила антикварный серебряный чайник, имея в виду собрать фамильные ценности для ребенка, но Мик подарил ей антикварное кольцо с бриллиантом и ляпис-лазурью от «Картье». «Не обручальное кольцо, — признавала она, — но немногим хуже».

С той поры они превратились в самую знаменитую, почти женатую пару мира. «Мы, разумеется, уже назначили дату», — объявила Джерри в 1987 году. Но к тому дню, когда она пережила неприятные минуты в барбадосском аэропорту, дата эта снова отложилась. Теперь, едва журналисты произносили слово на «с», Джерри реагировала так, будто зрители на родео подгоняют ее, чтоб скорее заарканила бычка: «Да господи боже, я стараюсь. Кончайте уже меня пилить».

Согласно, очевидно, запасному плану она занялась карьерой, запустив линию купальных костюмов и капитализируя на своей популярности в Великобритании. Из Мясных Шторок получился мясной бульон, когда Джерри снялась в телерекламе «Боврила», который прежде с гламуром и кутюр не ассоциировался. А теперь Джерри, в облегающем черно-белом платье и широкополой шляпе, расхаживала по спортзалу, полному вспотевших кусков мяса, и возглашала: «А вы пьете „Боврил“. Уж я-а-то, конечно, пью». И однако, всякий раз, когда они улетали на Мастик, она паковала подвенечное платье — надеялась, что однажды теплая карибская ночь вдохновит Мика вернуться к вопросу и они устроят романтическую церемонию на собственном отрезке пляжа Макарони.

Но едва начались гастроли «Steel Wheels», Джерри отчаялась. Сообщали о том, что Мик снова куролесит — в частности, отбил у Эрика Клэптона подругу, итальянскую супермодель Карлу Бруни. Его мать была добра, поддерживала Джерри в обе ее беременности и не скрывала, как мечтает, чтобы Мик наконец официально оформил свои отношения и, как тогда выражались, «дал Элизабет и Джеймсу свое имя». Джерри надеялась, что Ева поможет ей внушить Мику, что так себя вести недопустимо, но, едва заводила об этом речь, его родители каменели.

Джерри уехала в Италию сниматься в кино (для чего выучила итальянский), потом забрала детей к друзьям в Тоскану, более или менее смирившись с тем, что быть ей отныне матерью-одиночкой. Мик, однако, продолжал ей названивать, твердил, что любит ее, что изменился, и наконец предложил ей выйти за него на Бали. Она поверила ему и сказала «да».

После гастролей они надолго уехали в Непал, Бутан и Таиланд, прихватив с собой детей, няню, гувернера, Микова помощника Алана Данна и двадцать шесть чемоданов. Путешествие завершилось на Бали, где они поженились 21 ноября 1990 года. Все устроил Мик, у нареченной даже не спросившись. Церемонию провел индус-отшельник в пляжной хижине резчика по дереву Амира Рабика. Мик и Джерри надели традиционное балийское платье, Элизабет и Джеймс выступали подружкой невесты и пажом, а Алан Данн шафером. Джерри никто об этом не сказал, однако церемония означала, помимо прочего, что оба они перешли в индуизм. Назавтра Мик полетел в Японию получать очередную награду, а Джерри, дети и почти все двадцать шесть чемоданов вернулись в Лондон.

Одной из немногих, кого Мик посвятил в эту тайну, была англичанка, с которой он встречался, когда ей было всего семнадцать. Они по-прежнему дружили, и она даже гостила у него во французском замке. Как-то ночью, когда она вернулась к себе в комнату, Мик выпрыгнул из гардероба, явно намереваясь «кое-чем заняться», но ей удалось избавиться от хозяина дома, не оскорбив его самолюбия.

Теперь он позвонил и рассказал ей про церемонию на Бали — у нее не сложилось впечатления, будто он пережил там нечто волшебное. Она поздравила его, заметила, что Джерри, наверное, очень счастлива, но он откликнулся довольно загадочно: «На самом-то деле я ведь не женат». Помня, как Джерри все эти годы преданно таскала с собой подвенечное платье — и забыв, что однажды Джерри злобно столкнула ее в кусты, — прямолинейная девушка на него рявкнула.

«Господи, ты так добра к Джерри, — ответил Мик. — А она так злится на тебя».

 

Глава 20

Душа-скиталица

Эфемерная музычка, которую играли эти озорники в начале шестидесятых, оказалась самым постоянным, что случалось с ними в жизни. А самый возмутительный озорник, которому пророчили карьеру длительностью максимум в полгода, не сошел с конвейера и к сорока годам, и позже. Приближалось его пятидесятилетие, и настоятельный вопрос молодости больше даже не возникал: он никогда не будет слишком стар, чтобы петь «Satisfaction».

Это в природе ветеранов рока — застревать в вечной юности; публика от них того и ждет, даже требует. Они — вечные подростки, не только в смысле одежды, причесок и речи, но и в беспощадной своей гонке за самоудовлетворением и в своей неспособности примириться с неудобной или скучной реальностью. Едва нужно сделать что-нибудь неприятное, на выполнение задачи всегда находится кто-нибудь другой. Мик, абсолютный ветеран рока, стал абсолютным образчиком этой задержки развития. Невзирая на весь свой ум и утонченность, он по-прежнему жил той же самой жизнью и в том же самом интеллектуальном пространстве, что и в девятнадцать лет.

Когда Гарольд Николсон писал официальную биографию короля Георга V, основная проблема повествования была в том, что после шестидесяти король толком ничего не делал — палил по фазанам и рассовывал марки по альбомам. Вот и у Мика с пятого до шестого десятка, по сути, было два занятия. Во-первых, он занимался международной корпорацией под названием «Роллинг Стоунз». Во-вторых, как и Георг V, кое-что кое-куда совал — вот только не марки и не в альбом.

* * *

В свое четвертое десятилетие «Стоунз» въехали на белом коне. Опрос читателей и критиков, проведенный журналом «Роллинг Стоун» в конце 1990 года, показал, что они по-прежнему впереди всех своих конкурентов, как прошлых, так и будущих; они — «Группа года», у них — «Альбом года» («Steel Wheels») и «Гастроли года»; в результате голосования за лучший рок-сингл всех времен на первое место попала «Satisfaction».

В 1991 году появился (по большей части) концертный альбом «Flashpoint», куда вошел трек, политически окрашеннее всего, что когда-либо пел этот так называемый Уличный Боец в шестидесятых. США и Великобритания недавно послали войска в Кувейт, дабы противостоять вторжению иракского президента Саддама Хуссейна — деспота, которого британское правительство поддерживало годами как оплот против Ирана. «Highwire» — недвусмысленная тирада о международных торговцах оружием, которые останутся в выигрыше, как ни повернется эта первая Война в Заливе («we got no pride, don’t care whose boots we lick»). В Великобритании сингл полюбили больше, чем весь «Steel Wheels», а Мик получил лишнее удовлетворение, когда Би-би-си в очередной раз его запретило.

Что интереснее, на «Flashpoint» содержится его единственное признание состояния, которое не обещало улучшений. «Sex Drive» отсылает к «Get Up (I Feel Like Being a) Sex Machine» Джеймса Брауна, но сдобрена исповедальностью («Ah got this secks dra-aive… drivin’ me ma-ayd…»). В видеоклипе Мик лежит на кушетке у психотерапевта, а вокруг роятся скудно одетые дамы — видения, в итоге обретающие плоть. Однако терапевта играет Чарли Уоттс, и его загадочная улыбка начисто лишена осуждения.

Вопрос этот в ближайшие годы всплывет еще не раз: как может человек, в остальном такой умный, чистоплотный и осторожный в вопросах имиджа, так беспечно, публично и неустанно изменять жене? Как он мог изменять ей спустя считаные минуты после официального оформления отношений в пляжной хижине резчика по дереву?

Ответ — синдром вечного подростка. Тридцать лет рок-божество населяло отдельную вселенную, где не действовали обычные этические нормы, а на неудобные факты можно было не обращать внимания — особенно на неудобный факт своих отнюдь не юных лет. Почти любая женщина — произвольного возраста — по-прежнему бросалась ему на шею, не имея ничего против — даже не замечая — глубоких морщин, которые теперь прилагались к торсу, как у школьницы, и этим легендарным губам. Со всем этим можно было жить, не причиняя боли Джерри, поскольку Мик часто уезжал из дома, работая со «Стоунз» или бегая от налогов, а окружали его люди, навострившиеся скрывать его приключения не хуже придворных Людовика XIV. Но он бывал до безумия неосторожен — не столько подросток, сколько агрессивный малолетка, который бьет окна или таскает за хвост кошку, полагая, что взрослые попросту его не видят.

Джерри прекрасно понимала, как быстро он вернулся к прежним привычкам, но теперь у нее было двое детей и приходилось держать лицо. Когда таблоиды сплетничали о Мике и нью-йоркской светской львице Гвен Риверз, или о Мике и певице Надин Эксперт, или о Мике и модели Лайзе Барбушии, которая снялась в клипе «Sex Drive», Джерри смеялась и отмахивалась либо цитировала ковбойскую мудрость: «Пускай гуляют — потом сами вернутся». Однако с Карлой Бруни дело обстояло гораздо серьезнее.

Мик познакомился с ней на британском отрезке гастролей «Steel Wheels», которые в Европе были переименованы в «Urban Jungle». Карла Бруни тогда встречалась с Эриком Клэптоном, с которым и пришла за кулисы после концерта «Стоунз» в «Уэмбли». Зная хищнические склонности своего друга — однажды поставившие под удар его брак с Патти Бойд, — Клэптон отвел Мика в сторонку и взмолился: «Прошу тебя, Мик, эту — не трогай. По-моему, я влюбился». Но Городские Джунгли не знают пощады.

Не то чтобы Карла Бруни походила на беспомощную жертву. Она родилась в Италии, но выросла во Франции, была наследницей состояния итальянского производителя автопокрышек «CEAT», а в какие-то двадцать два года стала топовой французской супермоделью, которой добивались все дома мод, от «Диора» и «Шанель» до «Версаче» и «Лакруа». Если не считать длинных темных волос, было в ней что-то от Аниты Палленберг — та же гибкая элегантность, те же лепные скулы, та же власть над могущественными мужчинами, особенно невысокого роста. До Эрика Клэптона у нее была череда известных любовников, в том числе югославский кронпринц Дмитрий. Спустя десятилетие, когда она вознесется высоко над рок-звездами и отпрысками мелких европейских королей, один из многих неофициальных французских биографов назовет ее «Дон Жуаном в юбке».

Мысль о том, что ее место займет другая супермодель — к тому же на десять лет моложе, — наконец заставила Джерри поговорить с Миком прямо. Не в последнюю очередь беспокоило ее то, что эпидемия ВИЧ, прежде считавшаяся печальным уделом исключительно гомосексуальных мужчин, теперь настигала и неразборчивых натуралов. Мик возмущенно отрицал роман с Карлой — а той уже пришлось отбиваться от французской прессы, — и, хлопнув дверью, вылетел из временного британского пристанища в Барнсе, на юго-западе Лондона. Однако через несколько недель его с Джерри видели в ресторане на Барбадосе — они обедали и снова были друг с другом нежны. Когда они ушли, один посетитель подобрал с их стола бумажку — судя по всему, письменную просьбу о прощении, от Джерри к Мику. «Я хочу, чтобы у тебя была свобода, — в частности, говорилось там, — и я не против, чтобы ты еб других». Вскоре Джерри в третий раз забеременела.

Добросовестный и дальновидный отец, скрывавшийся под маской заблудшего супруга, решил, что трое его младших детей должны получить образование в Англии. В середине 1991 года Мик уплатил 2,5 миллиона фунтов за Даун-хаус, георгианский особняк о двадцати шести комнатах в Ричмонд-Хилле, когда-то принадлежавший драматургу Ричарду Бринсли Шеридану (чья самая прославленная пьеса очень кстати называется «Школа злословия»). Из дома открывался великолепный вид на Темзу и соседний королевский Ричмонд-парк с оленями. Неподалеку находился «Стейшн-отель», где в 1963 году Эндрю Олдэм впервые столкнулся с «Роллинг Стоунз», а безыскусный мальчик Трильби встретил своего Свенгали. Выше по холму, в бывшем доме Ронни Вуда, жил Пит Таунсенд; сам Вуди приобрел псевдотюдоровский охотничий дом (с настоящим, полностью оборудованным пабом) по другую сторону от Ричмонд-парка.

Даун-хаус предназначался для постоянного проживания Джерри, Элизабет, Джеймса и нового ребенка, который вот-вот к ним присоединится, однако Микова затейливая налоговая ситуация не позволяла ему жить там постоянно. Всякий раз, приезжая, он не сразу отходил от иной своей жизни — с гастролями, записями и подростковыми загулами. Но потом превращался в довольного семейного человека — гулял с собаками в Ричмонд-парке и в свой черед присматривал за семилетней дочерью и шестилетним сыном. Один гость вспоминает, как Мик тщетно пытался угомонить Элизабет и Джеймса, когда те расшалились уже после отбоя, — и голос, певший «Get Off of My Cloud» и «Midnight Rambler», орал наверху: «Ну-ка прекратите этот ор!»

Он хорошо стряпал, в кухне бывал терпелив и дотошен, как в студии, и мог полдня колесить по магазинам в поисках всех до единого нужных ингредиентов для заинтересовавшего его японского блюда. За Джерри таких талантов не водилось — она стряпала так же бодро, как делала все остальное, облачаясь в фартук, подаренный сестрами. Фартук был вдохновлен конвертом «Sticky Fingers» — на нем имелась нашивка с молнией, из которой вываливался тряпочный пенис. Подарок был вдвойне символичен — в наименее очевидном смысле потому, что Джерри способна была проебать любое простейшее блюдо, даже болтунью или пасту. В результате ее сын Джеймс увлекся готовкой с ранних лет и вскоре достиг такого мастерства, что ему доверяли семейный рождественский обед.

Период беременности Джерри Мик отчасти провел дома и был ласков и заботлив. Карла Бруни, похоже, переключилась на нью-йоркского магната недвижимости Дональда Трампа — это тоже утешало. Каждую ночь в постели, позднее вспоминала Джерри, «я прижималась ногой к его большой теплой ступне, и это была такая любовь, и счастье, и покой. А утром я просыпалась, когда он приносил мне чаю».

Казалось бы, мужчина сорока восьми лет, если он в своем уме, не станет рисковать такой жизнью. Но ничто не остановит вечного подростка — хочешь не хочешь, а пенис выпрыгнет из фартука. Мик по-прежнему виделся с Карлой и как-то умудрялся не попасться, даже когда пригласил ее к себе в замок после отъезда Джерри и детей в Лондон.

В январе 1992 года Джерри родила вторую дочь, Джорджию Мэй Айишу. Назавтра Мик улетел в Таиланд — явно к Карле на роскошный курорт Фукет — и там профукал свою конспирацию. Газеты сообщили, что Мик и Карла живут на одной вилле отеля «Аманпури», где Мик зарегистрировался под псевдотайским именем Ктотинг.

Джерри приступила к яростной оборонительной кампании — позвонила Карле и исполнила несколько колоритных техасских вариаций на тему «Оставь моего мужика в покое», а затем через глянцевые журналы транслировала сообщение о бесконечном брачном блаженстве. «Хелло!» сфотографировал ее с Элизабет, Джеймсом и новорожденной на Мастике; французскому журналу «Вуаси» она поведала, что рассчитывает заниматься с Миком любовью, когда ей будет девяносто. «[Это] лучший способ сохранять фигуру. Вот поэтому я ненавижу, когда Мик уезжает. Но когда мы вновь встречаемся, уверяю вас, мы наверстываем упущенное». По работе она однажды лицом к лицу столкнулась с похитительницей мужей. «Ты когда оставишь моего мужа в покое?» — заорала она через всю комнату, где толпились крупные дизайнеры и модные журналисты, непривычные к страстям сильнее воздушного поцелуя. «Пускай он меня в покое оставит!» — крикнула в ответ Карла.

Джерри держала лицо еще несколько месяцев, сияла и улыбалась подле Мика, даже когда ее отсутствие могло поставить его в очень неловкое положение. Она, к примеру, была с ним в мае 1992-го, когда Кэрис, его дочь от Марши Хант, закончила Йельский университет. Когда-то он пытался увильнуть от отцовства, теперь же гордился старшенькой не меньше, чем все присутствовавшие отцы гордились своими дочерьми, и со всевозможных ракурсов снимал на видео умную и красивую девушку в студенческой мантии и шапочке.

Джерри была с ним в июле, когда — гораздо быстрее, чем он надеялся или желал, — вечный подросток стал дедушкой. Джейд, его дочь от Бьянки, прибилась к хиппи, бросила приличный английский пансион ради изучения истории искусств во Флоренции, затем решила стать художницей. В девятнадцать лет она забеременела от двадцатидвухлетнего Пирса Джексона, тоже будущего художника, который не создавал впечатления, будто способен обеспечить дочь Джаггера всеми привычными ей благами. Новорожденную, всего на полгода старше младшей дедушкиной дочери, назвали Ассизи Лола. Джерри прекрасно ладила и с Джейд, и с Кэрис, а кроме того, наводила мосты между Миком и Бьянкой, а также Миком и Маршей. Без нее всех корежило бы от смущения; а так вышло, что смущалась она одна.

Цепляясь за Мика, она даже уговорила его хотя бы отчасти разыграть в реальности видеоклип «Sex Drive» и сопроводить ее к семейному психотерапевту. Но поскольку играть на камеру не требовалось, «тирания клевизны» оказалась непробиваема. «Такие вещи не помогают, если этого взаправду не хотят оба, — вынуждена была признать Джерри. — Мик никогда не изменится».

Наконец она во всем призналась колумнисту «Дейли мейл» Бэзу Бэмигбою: «Мы разъехались и, видимо, разведемся. Мне слишком больно, я не могу так дальше… То, что случилось, непростительно, и вряд ли у нас есть надежда». Для журнала «Макколл» она прибавила: «Нет ничего унизительнее, чем любить его так, что прощаешь измены. Но я всегда надеялась, что он это перерастет и больше такое не повторится».

Впервые угроза Микова разрыва с женщиной взбаламутила его окружение. Даже Кит изрек нечто не про Кита и не про тонкие подробности блюзовой игры: «Если [они с Джерри] расстанутся, будет ужасно жалко. Надеюсь, мужик возьмется за ум… ну, знаете, маленькая черная книжица, все такое. Когда тебе под пятьдесят, все как-то слегка чересчур… немножко крыша едет».

И вскоре мужик вроде бы прислушался. Он позвонил Джерри и попросил встретиться с ним в Далласе. Через три дня они вместе очень публично пообедали в далласском отеле — пусть все знают, что у них снова все хорошо. Но на этот раз никаких извинений от Джерри не всплыло.

* * *

Перед этим водоразделом — пятидесятым днем рождения — Мик предпринимал спазматические попытки оживить свою кинокарьеру, застопорившуюся на «Представлении» и «Неде Келли» двадцать с лишним лет назад. Сам он никогда попыток не бросал, хотя в последнее время в основном склонялся к мысли о сотрудничестве с Дэвидом Боуи, который сыграл роль, отброшенную Миком, в «Человеке, который упал на Землю» (а теперь жил по соседству на Мастике).

Эти двое замахнулись на два дорогих голливудских фильма про двух друзей, «Отпетые мошенники» и «Иштар», но в первом проиграли Майклу Кейну и Стиву Мартину, а во втором Дастину Хоффману и Уоррену Бейти — и хорошо, поскольку «Иштар» оглушительно провалился. Когда было объявлено об экранизации нью-йоркского романа Тома Вулфа «Костры амбиций», Мик заглядывался на роль ушлого британского журналиста — типажа, с которым был прекрасно знаком, — но затем эту роль переписали под американца и отдали Брюсу Уиллису.

В 1992 году имя «Мик Джаггер» наконец снова появилось на киноплакате, хотя вскоре он об этом пожалел. Действие «Корпорации „Бессмертие“» происходит в Америке будущего, где больные богачи могут трансплантировать свой мозг в здоровые тела, и потому на молодежь ведется охота. Мику в последний момент предложили сыграть беспощадного охотника Вейсендака, у него перед записью нового сольника выдалось несколько свободных недель, так что он твердо сказал «да», которого добивались столь многие продюсеры, а потом не успел слинять. Какая ирония: отказавшись от десятков престижных и сложных ролей, он в итоге согласился ровно на тот научно-фантастический шлак, от которого увиливал все семидесятые, — «Филип К. не Дик, — как выразился один критик, — Филип К. Одомашнен». Особенно коротко он разделался с «Джаггером в футуристической кожаной защитной экипировке, что выглядит донельзя глупо», поскольку персонаж откровенно слишком молод для такого актера.

В телеинтервью, рекламируя фильм, Мик проговорился, что на натуре в Атланте ходил по городским стрип-клубам с исполнителем главной роли двадцатидевятилетним Эмилио Эстевесом. «А как это согласуется с имиджем семейного человека?» — спросили его. Ответ прозвучал отвратительный: «Можно родить пятерых и не стать „семейным человеком“». Ему, впрочем, хватило приличия извиниться — мало ли, вдруг один из этих детей как раз сидит перед телевизором.

В 1993-м вышел его третий сольный альбом, запись какового стала причиной длительного отсутствия его большой теплой ступни в брачной постели. Памятуя уроки сольных проектов восьмидесятых, он в основном ограничился соулом, кантри и госпелами, а звезд в студию не приводил, за исключением Билли Престона, джазового саксофониста Кортни Пайна, Ленни Кравица на одну вокальную партию и Фли из Red Hot Chili Peppers на бас. Альбом распродался двумя миллионами экземпляров и стал золотым диском в США, хотя название его, «Wandering Spirit», было не слишком точным. Джерри, к примеру, могла бы отметить, что скитается отнюдь не его душа, а совсем другой орган. А подлинным скитальцем того года оказался Билл Уаймен, который в пятьдесят шесть лет ушел из «Стоунз».

В самом начале, в 1962 году, остальные хотели заполучить не столько Билла, сколько его лишний мощный усилок. Отношения между ними не складывались тогда и так и не сложились впоследствии. В классовой иерархии «Стоунз» «мистер Формайка» (как прозвал его Эндрю Олдэм) всегда был предметом невнятных насмешек — его снобски презирали за аккуратность и пунктуальность, за то, что гораздо старше остальных, за то, что у него жена и ребенок, а они еще одиноки, и за то, что — само по себе истерически смешно — он происходил из Пенджа, пригорода Южного Лондона. Даже теперь, спустя тридцать один год, о нем говорили (и он сам говорил), что он так и не стал полноценным членом группы.

Игра на электробасу — не высокое искусство, но хорошие рок-басисты редки и ценятся на вес золота. Одним из них был Пол Маккартни, другим — Билл Уаймен. Может, это и не столь очевидно, но своим убийственным звуком «Стоунз» обязаны не только Китовым риффам, но и бас-гитаре, которую Билл держал под этаким странным углом, почти вертикально. И однако, Биллу никогда не давали понять, что он незаменим. Другие члены группы тоже нередко играли на басу — Мик Тейлор на «Tumbling Dice», Вуди на «Emotional Rescue» и «Fight», Кит на разных треках, в том числе на «Let’s Spend the Night Together» еще в 1966 году.

В своей публичной жизни Билл делил с прочими «Стоунз» ответственность за то, что натворил Мик или Кит, но его частная жизнь полнилась напоминаниями о том, сколь неважен он для группы. Если Мику в последнюю минуту взбредало в голову отправиться на Олимпийские игры (без проблем), полдюжины помощников наперегонки бежали к телефону; если на Олимпийские игры хотел Билл (проблема), сотрудники конторы перебрасывали задание друг другу, как в игре «передай посылку». Когда Биллу требовалось забронировать студийное время, чтобы поработать над сольным треком, все были слишком заняты — искали Киту нового повара.

Но горше всего он обижался из-за денег. Публично он утверждал, что общий доход «Стоунз» щепетильно распределяется поровну, и сержантский состав — он и Чарли — получает не меньше, чем офицеры Мик и Кит. Выглядел он чистейшим поп-музыкальным плутократом: Геддинг-холл, величественный дом в Саффолке, плюс вилла в Провансе, по соседству от великого художника Марка Шагала (и то и другое — на максимальном расстоянии от Пенджа). На самом же деле доход этого человека, основателя и члена самой прибыльной в мире рок-группы, составлял лишь малую долю доходов, которые ему приписывали, — вплоть до того, что ему приходилось подолгу жить на банковских овердрафтах.

Разумеется, львиная доля заработков отходила Мику и Киту как авторам песен, но даже этого им — во всяком случае, Мику — было мало. Когда Билл написал «In Another Land» для «Their Satanic Majesties Request», его заставили отдать долю авторских отчислений Джаггеру — Ричардсу, и в результате он больше не написал для «Стоунз» ни единой песни. За свой вклад в крупнейшие хиты Джаггера — Ричардса он не получал не то что компенсации — даже благодарности. Скажем, более щедрые и демократически настроенные коллеги вписали бы его в список авторов «Jumpin’ Jack Flash» за классический рифф, но Мика и Кита — особенно Мика — даже спрашивать об этом не имело смысла.

Билл подумывал уйти одновременно с Миком Тейлором, но задержался и в омерзении беспомощно смотрел, как Кит чуть не убил группу в семидесятых, а Мик в восьмидесятых. С точки зрения Билла, разница была в том, что Кит, хоть и последовательно себя уничтожал, всем сердцем болел за «Стоунз»; Мик же болел за себя одного. Появление Ронни Вуда несколько скрасило жизнь сержантского состава, но ужасный внутренний дисбаланс не исправило. Вуди был опытным и плодовитым автором песен, но (как и с «In Another Land») от него ожидалось, что авторство он поделит с Джаггером — Ричардсом. «Почему ты это терпишь?» — часто спрашивал Билл. Но беспечный Вуди не хотел ни с кем ссориться и к тому же почитал за честь выход своей песни на альбоме «Стоунз» — для него это было дороже любых гонораров.

Коллеги, которые смеялись над Биллом, подавились собственными хиханьками: тихий и незаметный Билл Уаймен прославился из них больше всех — не считая Мика — как музыкант и как личность. Более того, он добился успехов в тех самых областях, где Мик так откровенно провалился. Он не просто оказался первым из «Стоунз», кто выпустил сольный альбом, но также единственным, чей сингл — «Si Si Je Suis un Rock Star» — попал в британский «Топ-20». Он написал музыку к фильму «Зеленый лед» (1981), и ему аплодировали существенно громче, нежели Мику за его единственную попытку такого рода, саундтрек к «Пробуждению моего демонического брата». Билл успешно дописал и опубликовал автобиографию «Stone Alone», в 1990 году ставшую бестселлером. Даже в сфере приапизма он теперь не отставал от Мика и утверждал, что у него на компьютере хранятся имена и адреса тысячи разных женщин, с которыми он переспал.

Тут вокруг него разгорелся скандал, до какого Мику было очень и очень далеко. В 1984 году, в сорок восемь лет, Билл начал встречаться с тринадцатилетней лондонской школьницей Мэнди Смит — чисто платонически, уверял он позже, и с полного согласия ее матери. Об этих отношениях сообщили «Новости мира», а генеральный прокурор счел необходимым провести расследование; британским таблоидам достался роскошный пир, какого не бывало с самого Года Батончика «Марс». «БИЛЛ ЗАВОДИТ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНЮЮ ЛЮБОВНИЦУ»; «МЭНДИ СТАВИТ НА ГРЕХОВНОСТЬ»; «УАЙМЕНУ ГРОЗЯТ ПОСЛЕДСТВИЯ»; затем, когда генпрокурор решил никаких мер не принимать, — «СЕКС-РАССЛЕДОВАНИЕ ПО ДЕЛУ УАЙМЕНА НИ К ЧЕМУ НЕ ПРИВЕЛО».

Заголовки, затмевавшие Мика, появлялись до конца десятилетия: сначала пятидесятидвухлетний Билл и восемнадцатилетняя Мэнди устроили богатую свадьбу в июне 1989 года; затем новобрачную поразило расстройство питания, отчего она похудела до пяти с половиной стоунов; затем пара стремительно развелась после какой-то недели совместной брачной жизни; наконец, на повороте, достойном Гилберта и Салливана, двадцатисемилетний сын Билла Стивен обручился с Пэтси, матерью Мэнди, превратив недавнюю тещу Билла в его будущую невестку.

История с Мэнди была крупной ошибкой Билла — синдром вечного подростка в худшем его проявлении, — и Билл с готовностью это признал. И все равно его мучило, что ни один коллега не поддержал его ни словом — ни публично, ни частным образом. Скажем, у Кита были причины подставиться, как подставился Билл в 1977 году, когда в Торонто добывал ему отчаянно потребный героин. Но Кит только и сказал, что «[Билл] думает членом», — неточно и к тому же бестолково. Мик всей этой истории ужасался, как и надлежит отцу двух восемнадцатилетних дочерей, хотя тут можно было далеко не ходить — совсем недавно он и сам встречался с семнадцатилетней, не говоря уж о том, что пел «Stray Cat Blues» («Ah can see that yaw fifteen years old / No, Ah don’ want yaw ID»).

Мик терпеть не мог, когда другие «Стоунз» пересекались с ним в светских кругах, а теперь регулярно сталкивался не с кем-нибудь, а с Биллом. Порой их обоих по отдельности приглашали на концерты в пользу благотворительного общества принца Уэльского, куда приходила большая поклонница поп-музыки и красавица принцесса Диана. Мик, по воспоминаниям одного очевидца, «серел лицом», когда прибывал в VIP-ложу и видел, что Билл уже болтает там с членами королевской семьи.

Порой удобно было притвориться, будто они по-прежнему равны, по-прежнему друзья. Если Билл ужинал в ресторане с друзьями, Мик с большой свитой подсаживался к его столу, заказывал дорогое шампанское и отбывал, пока не принесли громадный счет. Но когда Билл просил о встрече, чтобы поговорить о делах, ему говорили, что Мик слишком занят. Рэй Коулмен, писавший автобиографию Билла, наблюдал не одну и не две такие сцены. Даже Коулмену, кому отнюдь не в новинку была рок-звездная эгомания, представлялось «невообразимым, что бас-гитарист „Стоунз“ звонит вокалисту, а тот сообщает, что у него на бас-гитариста нет времени».

Сердце Билла оделось железной броней на гастролях «Steel Wheels» 1989–1990 годов, которые должны были прекратить междоусобицы в группе и принесли ей 260 миллионов долларов, почти втрое больше первоначальных прогнозов. После Билл говорил друзьям, что бухгалтеры на этих гастролях заработали больше, чем он и Чарли, вместе взятые.

Его уход в 1993 году потряс музыкальный бизнес. В ноябре 1991 года «Стоунз» подписали контракт со студией «Вёрджин» — менее подходящего названия лейбла и не сыщешь, — получили крупнейший свой аванс в 25 миллионов долларов и теперь готовились к мировым гастролям в поддержку первого альбома на новой студии, «Voodoo Lounge». Как и со «Steel Wheels», все организовывалось через молодого канадца Майкла Коля и его компанию «TNA» (сокращение от «The Next Adventure»). Коль уже знал, что побьет рекордные доходы «Steel Wheels», — новые денежные потоки от спонсоров, с продажи мерчандайза, телевизионных прав и дорогих VIP-трибун, которые покончат с многолетней традицией адского неудобства зрителей на рок-концертах — во всяком случае, для тех, кто может себе это позволить. Короче говоря, создавалось впечатление, что Билл бросает золотую жилу.

После тридцати лет его работы в «Стоунз» с ним не попрощались как полагается, ни слова не сказали публично. «Играть на басу вряд ли сложно, — прокомментировал Мик. — Если надо, я и сам смогу». Кит послал Биллу факс, в котором говорилось: «Из группы выносят только в гробу», подразумевая, очевидно, что гроб он приготовил и с дорогой душой уложит туда дезертира. В прессе, однако, Кит отметил только, что Биллу негоже оставаться в группе: он «слишком сморщенный». Кто бы говорил; к тому же из них всех только Билл морщинами почти не обзавелся.

Перед гастролями «Voodoo Lounge» пятого «Стоуна» на бас искать не стали. Работа досталась американцу Дэррилу Джонсу, прекрасному музыканту, который однажды играл с Майлзом Дэвисом, но, как Мик Тейлор и Вуди, стал просто сотрудником на зарплате.

Уход из группы не прикончил Билла Уаймена, как предсказывали многие, — вообще-то, уход из группы его создал. Как раз перед последними своими гастролями он открыл ресторан текс-мекс «Липкие пальчики», в честь альбома «Стоунз» 1971 года, и разукрасил его сувенирами своей карьеры из того самого архива, к которому — не без удовлетворения — не подпустил Мика. Поначалу он думал открыть сеть ресторанов «Роллинг Стоунз», но принц Руперт предупредил, что тогда к пальчикам его коллег по группе прилипнет 90 процентов дохода. Одно это заведение в Кенсингтоне, на западе Лондона, вскоре ежемесячно приносило ему больше, чем он зарабатывал со «Стоунз» все эти годы.

У него водилось много увлечений помимо музыки, и он не стал одной из многочисленных профессиональных жертв и нытиков от индустрии, а о своем бывшем командире высказывался крайне редко и никогда — публично. Один раз, впрочем, он столкнулся с прежней невестой Мика, бывшей Крисси Шримптон и ее дочерью Бонни. «Твоя мать была обворожительна, — сказал он Бонни, — а [Мик] паскудно с ней обошелся… он со всеми подругами паскудно обходился… и со всеми нами обходился паскудно».

* * *

В 1997 году сорокатрехлетний Тони Блэр стал самым молодым премьер-министром Великобритании с 1812 года; под его руководством партия лейбористов пережила ребрендинг, якобы помолодела и превратилась в «новых лейбористов». В начале семидесятых Блэр пел и играл на соло-гитаре в студенческой группе и свою решительную победу над консерватором Джоном Мейджором одержал на волне победоносной поп-музыки, особенно «Things Can Only Get Better» D: Ream. В кабинете и среди советников были в основном его ровесники, которые в свое время, в клешах из мятого бархата, тряся локонами до плеч, рубились под «Brown Sugar» и «Honky Tonk Women». Власть — политическая и экономическая — перешла к беби-бумерам; в Америке это уже случилось с приходом президента Билла Клинтона.

При Блэре — говоря точнее, при его политтехнологах-бумерах — появилась концепция «Крутой Британии»: якобы Великобритания при новых лейбористах конца девяностых переживает тот же взлет молодой творческой энергии и национальной гордости, что Великобритания при старых лейбористах в середине шестидесятых. Шестидесятые вернулись, и им суждено остаться навсегда: в одежде, прическах, дизайне и декоре, в творчестве мятежных молодых исполнителей (которых все полагали «новым рок-н-роллом»), а превыше всего — в потоке лохматых рок-групп, одетых в костюмы под горло, поющих со своими подлинными акцентами, а не с джаггеровскими псевдоамериканскими и в целом известных под названием «брит-поп». Было даже эхо мифического соперничества «Битлз» и «Стоунз» в шестидесятых, только перевернутое с ног на голову: очаровательные южане Blur против неотесанных северян Oasis.

Тридцать лет назад старый лейборист Гарольд Уилсон цинично заигрывал с молодежной культурой в лице «Битлз», дабы привлечь молодежь на выборы. Блэр же был одержимым рок-фанатом, и кресло премьер-министра подарило ему божественный шанс потусоваться с кумиром юности. Размявшись на паре-тройке тусовок Крутой Британии на Даунинг-стрит, 10, в обществе Миджа Юра из Ultravox и Ноэла Галлахера из Oasis, он начал добиваться встречи с Миком Джаггером. Встреча стала наглядной демонстрацией способности Мика превратить самого крупного альфа-бумера в лужицу желе.

Свидание состоялось за частным ужином, который устроил друг Блэра писатель Роберт Харрис. Также присутствовали Джерри (снова подле своего мужчины), супруга Блэра Шери, супруга Харриса Джилл и бессовестный имиджмейкер Блэра Питер Мэнделсон. Вспоминая этот вечер в своей автобиографии двадцать лет спустя, Мэнделсон описывает Мика как «умного и политически прозорливого» — ровно такой же вывод сделал старый лейборист Том Драйберг примерно в 1968 году. Весь вечер, безжалостно повествует Мэнделсон, Блэр за трапезой вел себя как подобает премьер-министру, но «затем… собрался с духом и подошел к Мику. Поглядев ему в глаза, он произнес: „Я хочу сказать, что вы всегда очень много для меня значили“. На миг я заподозрил, что он сейчас попросит автограф».

Мику теперь было пятьдесят четыре года, но его сексуальная энергия застряла на отметке «под небесами», и он по-прежнему без стеснения и страха последствий добивался женщин, годившихся ему в дочери. В последнее время его публичные загулы слились в одно сплошное цунами. Кто-то заснял на камеру, как двадцатишестилетняя чешская модель Яна Райлих — ростом шесть футов один дюйм, — завернувшись в полотенце, выглядывает из его бунгало в отеле «Беверли-Хиллз», словно проверяет, чист ли горизонт. Видели, как знаменитые губы (вечного подростка) целуют звезду «Криминального чтива» Уму Турман в лос-анджелесском клубе «Вайпер-рум». Двадцатидвухлетняя британская модель Николь Крак заявила, что переспала с Миком в Японии и сбежала из его номера в последнюю минуту, когда Джерри уже поднималась на лифте. В то лето Джерри снова решила, что с нее довольно, и обратилась к крупному британскому специалисту по разводам адвокату Энтони Джулиусу. Мику, однако, снова удалось ее разубедить, и, словно желая закрепить их rapprochement, Джерри в четвертый раз забеременела.

В августе Мик оставил ее планировать оформление детской и приехал к остальным «Стоунз» в Нью-Йорк, где им предстояло снимать видеоклип на песню «Anybody Seen My Baby?» с их следующего альбома «Bridges to Babylon». Согласно решительно недетскому сюжету Мик в грязном клубе замечал молодую стриптизершу, которая потом в одном белье убегала от него по запруженным улицам Нью-Йорка.

На роль стриптизерши он хотел нанять двадцатидвухлетнюю Анджелину Джоли, которая впоследствии будет сидеть в зале среди других завороженных зрителей на церемонии BAFTA; в 1997 году она была самой красивой из расцветавших голливудских актрис — и, пожалуй, самой отвязной. Анджелина, дочь Джона Войта («Полуночный ковбой»), уже вышла за своего первого мужа, молодого британского актера Джони Ли Миллера, и славилась довольно «стоунзовским» образом жизни. К примеру, на своей свадьбе с Миллером она шла к алтарю в черных штанах и белой рубашке, на которой кровью было написано имя жениха.

Поначалу Джоли отказалась от роли в «Anybody Seen My Baby?» — у нее было много важной работы в кино. Однако ее уговорила мать Марчелина, с начала семидесятых рьяная поклонница Джаггера. Бравурная игра — Джоли сбрасывает одежду, затем белокурый парик и петляет среди машин в бюстгальтере и трусах — вышибла у Мика из головы все мысли о шестифутовых чешских моделях и даже об Уме Турман. Тот факт, что он был на пять лет старше ее отца, разумеется, ничего не значил.

Однако, по словам биографа Джоли Эндрю Мортона, ухаживания за этой настоящей Энджи совсем не походили на весь прежний опыт Мика. Впервые он оказался влюбленным кавалером, а предмет его страсти — взбалмошной суперзвездой, которую поймать не проще, чем любую роковую бабочку. Его всемирная слава и загадочность Анджелину Джоли, по рассказам Мортона, не впечатляли, и она стала первой его подругой, которая обращалась с ним «паскудно».

Отношения их длились года два — судя по всему, Джерри ничего не знала, а Марчелина всячески одобряла происходящее: так осуществлялась ее многолетняя греза о Мике. По плану Марчелины, пишет Мортон, Мик должен был развестись с Джерри и жениться на Анджелине, а Марчелина затем переедет к ним.

Мик не давал повода думать, что желает зайти так далеко, но влюблен был по уши, чего не скрывала никакая «тирания клевизны». Когда Джоли ему не перезванивала — что обычно и случалось, — он наговаривал длинные мольбы на автоответчик по номеру, который она ему оставила; он не знал, что это телефон ее матери. Марчелина упивалась этими посланиями и порой приглашала друзей послушать. Несмотря на свою надменность, пишет Мортон, Анджелина увлеклась материными матримониальными фантазиями и однажды сказала Марчелине, что Мик и впрямь сделал ей предложение. Еще она объявила, что хочет усыновить ребенка-инвалида и назвать его «Мик Джаггер».

У Джерри к Мику были другие претензии: его снова видели с Карлой Бруни. Маска их семейного согласия начала сползать. На званом ужине у Элтона Джона гости замечали, сколь яростные взгляды Джерри бросает на Мика. Тот в ответ напился, как обычно не напивался на публике, а затем вместе с Элтоном, еще одним знаменитым вечным подростком, экспромтом исполнил дуэт.

23 сентября «Стоунз» отправились на гастроли в поддержку «Bridges to Babylon», спланированные на год, но затянувшиеся почти на три; в общей сложности они сыграли для 4,5 миллионов слушателей в Северной Америке, Японии, Южной Америке и Европе и заработали 390 миллионов долларов. На басу снова был Дэррил Джонс, и они наняли шесть дополнительных музыкантов, в том числе Бобби Киза, и трех бэк-вокалистов. Каждый концерт начинался с фейерверков, из которых появлялся Кит, игравший вступление к «Satisfaction», величайшему рок-синглу всех времен. И была в этих концертах интимность и доброжелательность, прежде Мику не свойственная. Зрители веб-голосованием определяли, какие песни хотят услышать, а посреди каждого концерта группа по навесному мосту переходила на «Б-сцену» — такой как бы крошечный боксерский ринг, выдвигавшийся в толпу на 150 футов. В Великобритании, где зарубежные туры «Стоунз» когда-то вызывали пароксизмы праведного отвращения и унижения, новолейбористский министр внутренних дел Робин Кук выразил надежду, что группа станет посланником Крутой Британии и «понесет в мир британское искусство».

В Лондоне Джерри одиноко переживала беременность, чувствуя себя «заброшенной, толстой и нелюбимой»; техасского нахальства у нее, впрочем, не поубавилось. На восьмом месяце она обнаженной позировала для портрета великому Люсьену Фрейду, семидесятичетырехлетнему внуку Зигмунда, человеку, чья репутация любителя молодых женщин и зачинателя детей не уступала Миковой. Они встречались трижды в неделю, и на этих встречах женоненавистник Фрейд обнаруживал удивительную доброту и благородство; Джерри чувствовала себя самой красивой женщиной в мире, он часто прерывал сессии и божественно ее кормил, они обменивались литературными цитатами — он ей цитировал лорда Рочестера, она ему Эдгара Аллана По.

Позже Фрейд восхищался «живостью» Джерри и ее «физическим интеллектом»: в своем теле на восьмом месяце беременности ей было уютно, как новой мегасупермодели Кейт Мосс в своем. Как правило, женские модели Фрейд изображал омерзительными кучами ворвани, но полулежащая Джерри с пузом и текучими золотыми волосами вся светится.

Портрет был закончен к 9 декабря, когда она родила Мику второго сына Гэбриэла — Гавриила, архангела, что изгоняет последние тени Люцифера. Мик при этом не присутствовал — он обещал симпатизировать дьяволу со сцены в Атланте и ребенка увидел только спустя неделю. Первым Джерри навестил в больнице влюбленный Люсьен Фрейд с коробками нарциссов.

Через несколько дней Мик снова уехал на встречу со «Стоунз» — но на сей раз на благородного Люсьена Фрейда ей опереться не удалось. Фрейд писал второй портрет обнаженной Джерри, которая теперь кормила ребенка грудью. Когда ей из-за гриппа пришлось отменить три сеанса подряд, Фрейд пришел в ярость и зарисовал неоконченную фигуру Джерри — теперь вместо нее ребенка грудью кормил один его помощник мужского пола. Затем он послал ей записку, в которой сообщал, что сделал, и приложил эскиз, на котором изобразил ее обнаженной, — из всех отверстий у нее хлестала жидкость. Рядом с Люсьеном Фрейдом бледнела даже рок-н-ролльная паранойя. Джерри сначала расстроилась, но вскоре его простила, решив, что «все лучшие люди чуток того».

По словам Эндрю Мортона, на гастролях «Bridges to Babylon» Мик все еще добивался Анджелины Джоли. В начале 1998 года, когда «Стоунз» направились в Южную Америку, он позвал ее с собой, но она отказалась — а если б согласилась, обошлось бы без многочисленных бед впоследствии; быть может, даже был бы спасен его брак. Перед концертом «Стоунз» на стадионе «Праса-да-апотеосе» в Рио-де-Жанейро 11 апреля участники веб-голосования почти единодушно потребовали «Like a Rolling Stone», нечаянный поклон Боба Дилана (хотя нынче Мик утверждает, что песня для них и была написана). И кто же, весь такой обаятельный, вышел на сцену спеть с Миком, как не сам Дилан.

В мае, пока «Стоунз» отдыхали перед финальными европейским и британским отрезком гастролей, стало известно, что Кит Ричардс упал с лестницы у себя в коннектикутском загородном доме и сломал три ребра. В этом тут же заподозрили характерную шалость, сдобренную наркотиками и алкоголем, но версия отпала, едва выяснилось, что лестница находилась у Кита в личной библиотеке, а упал он, потому что потерял равновесие, доставая книгу о Леонардо да Винчи; падению сопутствовал также град тяжелых томов Британской энциклопедии. В результате берлинский концерт пришлось отодвинуть на месяц, еще четыре во Франции и Испании отменить, один итальянский — отложить.

Британские поклонники между тем узнали, что «Стоунз» не приедут в августе, как планировалось, и благодарить за это нужно якобы рок-н-ролльный новолейбористский режим Тони Блэра. Канцлер казначейства Гордон Браун незадолго до того закрыл лазейку, позволявшую британским гражданам, проживающим за рубежом, ежегодно определенное количество дней работать на родине, не считаясь при этом резидентами и не платя подоходного налога. Эта мера датировалась мартом и отменяла все соглашения Мика, Вуди и Чарли с налоговым управлением (Кит через жену получил двойное американское гражданство, и его это не касалось). Чтобы не выплачивать около 10 миллионов фунтов налогов на всех, группа отменила концерты в Эдинбурге, Шеффилде и Лондоне.

Британские СМИ возмутились этаким пренебрежением к аудитории, которая, казалось бы, должна быть для группы важнее всего. Собственно говоря, новые правила отражались не только на «Стоунз», но и на прочих нерезидентах из их гастрольной команды в 270 человек — хотя, конечно, третьему помощнику гастрольного менеджера светили несколько меньшие потери. Мик не хотел расстраивать британских слушателей и на редкость серьезно пытался достичь некоего дипломатического компромисса с правительством, предлагал благотворительный концерт в обмен на временную отмену налоговой пени, даже воспользовался колонкой «Индепендент» «Право ответить», дабы изложить свою точку зрения. Но что бы ни значил для Тони Блэра он лично, это ничего не значило в целом. Представитель казначейства, чья угрюмость резко контрастировала с примирительным тоном Мика (даже конторские крысы из Уайтхолла теперь полагали себя «новым рок-н-роллом»), отвечал, что никаких исключений сделано не будет и его не интересуют «нотации миллионера, бегающего от налогов».

* * *

Мику, однако, гастроли в 1998 году создали проблему посерьезнее. В марте, когда Анджелина Джоли отказалась поехать с ним в Рио-де-Жанейро, он утешился двадцатидевятилетней бразильской моделью Лусианой Морад. Теперь она заявляла, что их роман длился больше восьми месяцев и в результате она от Мика беременна. Ее нью-йоркский адвокат подал иск об отцовстве и вроде бы требовал 5 миллионов фунтов на содержание будущего ребенка.

На Лусиане Морад Джерри сломалась. До той поры она мирилась с односторонним открытым браком, но уговор четко гласил: никаких детей. В январе 1999 года, устав оттого, что «другие женщины вечно пытаются вышибить дверь», она в Великобритании подала на развод на основании «регулярных измен» Мика. Представляла ее Сандра Дэвис, которая помогла принцессе Диане при разводе добиться 17 миллионов фунтов от принца Уэльского. Мик в ответ заявил, что их с Джерри балийская свадебная церемония не имеет юридической силы (о чем он еще в то время сообщил минимум одному знакомому), поэтому развод здесь неуместен, а алименты — и подавно.

Он как будто хотел подтвердить все легенды о своей надменности, жестокости и эгоизме: сначала разочаровал четверть миллиона британских беби-бумеров, дабы сэкономить на подоходном налоге; теперь пытался обсчитать женщину, которая восемь лет была ему превосходной женой и родила от него четверых детей. В новой обстановке рьяного британского феминизма — «женской власти», как феминистки это называли, — сексуальный флер Скакуна Джека рассеялся; внезапно выяснилось, что он ничем не отличается от прочих жалких распутников, которые пытаются вернуть себе юность, гоняясь за женщинами вдвое моложе себя. Столь ожесточенных газетных заголовков Мик не видал с 1967 года: «МЕЖДУ МИКОМ И ДЖЕРРИ ВСЕ КОНЧЕНО»; «БОЛЬШЕ НЕ ПРИЖАТА К НОГТЮ»; «МОЖЕТ, ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ДЛЯ СКУПОГО „СТОУНА“»; «СКРЯГЕ ДЖЕКУ НЕ СВЕТИТ УДОВЛЕТВОРЕНИЯ».

Лишь в июне 1999 года, когда развод с Джерри и иск об отцовстве Лусианы Морад уже рассматривались вовсю, налоговое законодательство позволило «Bridges to Babylon» приехать в Великобританию. В перерыв после основного европейского отрезка впихнули краткие дополнительные американские гастроли — билеты стоили заоблачно, и все это называлось иначе, «No Security», о чем в эти времена популярности презервативов Мик имел все основания жалеть в связи с Лусианой Морад.

Люди, помнившие прежнего Мика Джаггера, поражались войне обаяния, которую он развязал, дабы рассеять дурные прошлогодние впечатления и привлечь к «Стоунз» молодую британскую аудиторию. Он сделал гениальный ход — появился в бунтарской молодежной программе «СЧУ Пятница» на «Канале 4» в роли добродушного проводника, разъяснявшего закулисный мир своей группы, — примерно как его отец Джо в свое время учил школьников ходить на байдарках и лазить по горам. В преддверии двух лондонских концертов, в «Шепердз буш эмпайр» и на стадионе «Уэмбли», ведущий «Пятницы» Крис Эванс получил беспрецедентный доступ к телу. В программу вошла экскурсия за кулисы, которую Мик провел лично на безукоризненном эстуарном английском («А, ваще-т кунцертв давльно мног» — перевод: «Да, вообще-то, концертов довольно много»), и краткая лекция о важности проекций. Эвансу даже было дозволено слегка его подразнить — он показал Мику поляроидные портреты членов гастрольной группы и пообещал приз в 50 фунтов, если Мик назовет всех по имени. Мик назвал.

Примирение завершилось двумя концертами на 88 000 человек на стадионе «Уэмбли» 11 и 12 июня. На обоих концертах превалирующая женская аудитория состояла уже не из прежних безмозглых поклонниц Мика, но из знаменосцев Женской Власти — они пили пиво из горла, матерились не хуже мужчин и готовы были хором оглушительно освистать за любой намек на неандертальский сексизм.

Первым делом группа обезоружила зал, начав концерт практически вовремя, — на памяти слушателей со «Стоунз» такого не случалось. Зрителям пришлось ждать едва ли полчаса, прежде чем четверо музыкантов появились на гигантском экране, шагая размашисто, словно банда из «Бешеных псов», до жути неизменные, вот только лица лишены всех морщин, так что остались пустые белые овалы, а-ля мимы Марселя Марсо. И Мик приветствовал зал не обычным своим насмешливым «И-и-и-так!», но формальным извинением с акцентом в самый раз для BAFTA: «Простите, что мы так задержались. Мы очень благодарны вам за ожидание. И мы будем так вкалывать, что вы не пожалеете».

После двух с лишним лет почти непрерывных гастролей от столь древней группы ожидаешь усталости, небрежности и бесконечной скуки. И однако, эти два концерта в «Уэмбли» — одни из лучших концертов «Стоунз» за всю их историю. Момент, когда они перешли по мостику на «Б-сцену», дабы сыграть старые хиты, в том числе «Route 66», полнился особым символизмом. Миллионеры, налоговые эмигранты снова обернулись блюзменами, после стольких лет остались верны своей музыке, по-прежнему близки своей аудитории, как во времена «Марки» и ричмондского клуба «Кродэдди».

Что до Мика, едва он сбросил сверкающий зеленый пиджак и остался в бирюзовой маечке — по-прежнему сверкая голым животом, — сразу стало ясно, что какие бы рок-божества ни появлялись на свете, все они навеки останутся лишь его подручными. Чары Планеты Джаггер остались сильны. К концу первого часа он уже не был пятидесятишестилетним дедушкой, с которым разводится его более популярная жена и которого, к его неловкости, судят за зачатие еще не рожденного бразильского ребенка. Он был вечным подростком, и его сексуальная энергия была современным чудом света. Каждый день зрители спрашивали себя, посмеет ли он спеть внезапно ставшую актуальной «Some Girls», и один раз он ее спел, почти с вызовом: «Some gurls give me cheeldrun… Ah never aysked them for…»

На стадионе «Уэмбли» хохотали и мужчины и женщины, и ни отзвука упреков не прозвучало.

* * *

В августе история с Джерри получила завершение в ходе кратких слушаний в лондонском Верховном суде. Призвали двух специалистов по индонезийскому семейному праву — они должны были сообщить, в самом ли деле индуистская свадьба, организованная Миком на Бали в 1990 году, не имеет законной силы и нельзя потребовать от него развода. Оба специалиста заявили, что, поскольку церемония в хижине резчика по дереву не была подтверждена никакой гражданской процедурой, законная сила ее действительно под вопросом.

Но на сей раз он не воспользовался на полную катушку своим правом сбежать. Следовало подумать о четырех детях, к тому же он опасался, что Джерри, если отделаться от нее мизерной выплатой, как от Бьянки, обрушит ему на голову весьма откровенную автобиографию. Посему было объявлено, что их брак аннулирован «по взаимному согласию» и Джерри получит неоглашаемую сумму (по оценкам, 4,5 миллиона фунтов разом плюс 100 тысяч фунтов ежегодно и по 25 тысяч на каждого ребенка до достижения ими двадцати пяти лет). То был первый случай, когда он расстался с женщиной, а та объявила его условия «очень, очень щедрыми».

До слушаний в Верховном суде они оставались добрыми друзьями, и потом их отношения тоже, видимо, не пострадали. Джерри забрала детей в свой новый дом на юге Франции, где, так случилось, Миков коллега и ее друг Дэйв Стюарт впоследствии женился на фотографе Анушке Фис. Мик приехал на свадьбу, потом заночевал у Джерри в гостевой комнате.

Лусиана Морад к тому времени родила сына, которого назвала Лукас Морис Морад Джаггер. Анализ крови, взятый по настоянию Мика, показал, что ребенок и впрямь его, — всего теперь у него было семеро детей, — и Лусиана получила 6000 долларов в месяц на содержание сына. Она выразила надежду, что Лукас, как и другие дети Мика, сможет получить хорошее образование и поступит в Итонский колледж.

Весть о результатах анализов настигла Мика во Франции, где он жил у Джерри. Наутро он уехал вместе с британской группой, снимавшей о нем документальный фильм. «Я помахала ему на прощание и порадовалась, что мне теперь все равно, где он и что он, — вспоминала потом Джерри. — Это меня уже не касалось».

Они больше не делили постель, но в остальном Брак, Которого Не Было, изящно перетек в Разрыв, Которого Не Было. Отбыв из Даун-хауса, Мик снял квартиру поблизости и, наезжая в Великобританию, постоянно был рядом, виделся с детьми и сидел с ними за одним столом. Сняв с себя брачные обязательства, он волшебно переменился: снова вел себя почти как ухажер, звонил Джерри по нескольку раз в день, внезапно посылал букеты. Как-то вечером на ужин в Даун-хаус через весь Ричмонд-парк пришел Ронни Вуд со своей второй женой Джо, освежающим гласом рассудка в серале «Стоунз» (она хорошо влияла на Вуди — жаль, что он потом так глупо ее прохлопал). Увидев, как уютно Мику и Джерри друг с другом, Джо Вуд расхохоталась. «Мик сказал: „Чё с тобой такое?“ — вспоминает она. — А я говорю: „Вы теперь ладите лучше, чем когда были женаты“».

Джерри в некотором роде стала национальной героиней — доказательством того, что аннулированная рок-мегазвездой жена тридцати с лишним лет вполне способна выжить и, более того, прекрасно жить. За несколько месяцев сразу после развода она появилась на обложке «Хелло!», стала лицом духов «Тьерри Маглер» и пишущим редактором «Татлера», вошла в жюри литературной премии «Уитбред», приступила к учебе в Открытом университете и объявила, что планирует продавать копии помолвочного кольца, подаренного Миком, на канале телемаркетинга Кью-ви-си.

Летом 2000 года она дебютировала на сцене в Вест-Энде, заменив Кэтлин Тёрнер в роли миссис Робинсон в «Выпускнике»; в отличие от Энн Бэнкрофт в знаменитой киноверсии, на сцене ей предстояло раздеваться, как в студии Люсьена Фрейда. Мик пришел на премьеру (как в шестидесятых приходил смотреть на Марианну Фейтфулл в «Ройял-корт») и даже предлагал сидеть с Гэбриэлом, пока спектакль не снимут с репертуара. «Он замечательно добр и очень меня поддерживает, — рассказала Джерри в „Женском часе“ на „Радио 4“ и добавила почти любовно: — Вот только муж из него так себе».

 

Глава 21

«Бог дал мне всё»

В марте 2000 года Джо и Ева Джаггер пришли на открытие Художественного центра Мика Джаггера в Дартфордской средней школе — его альма матер теперь могла похвастаться выпускником покруче колониального героя девятнадцатого века сэра Генри Хейвлока. Весь комплекс стоил 2,25 миллиона фунтов, получил грант «Национальной лотереи» в 1,7 миллиона, а Мик покрыл недостачу, хотя оснований благодарить Дартфордскую среднюю за художественное и тем более музыкальное образование у него было мало. Церемонию открытия он провел совместно с герцогом Кентским, а верная Джерри снова приехала и показывала бывшим свекру и свекрови два роскошно оформленных зала, студию звукозаписи, репетиционные помещения, бар и художественную галерею. По совету одного ученика Мик для потомков написал на стене: «Я был здесь» (за что в четырнадцать лет был бы порот).

Спустя два месяца после непродолжительной болезни Ева Джаггер в восемьдесят семь лет умерла в уимблдонской больнице «Парксайд» от сердечной недостаточности. В декабре им с Джо предстояла алмазная свадьба — шестьдесят лет брака. Мик был на Каннском кинофестивале, но тут же примчался домой к отцу. На похороны в церкви Святого Андрея в Хэме (Сарри) приехали Джерри и ее четверо детей, Бьянка, Джейд и трое «Стоунз». На службе Мик и его брат Крис исполнили спиричуэл The Carter Family «Will the Circle Be Unbroken?».

Все Евины мечты о социальном росте с лихвой воплотил в жизнь ее старший сын — хотя она, увы, не узрела кульминации. Впрочем, она никогда не позволяла Мику затмевать младшего брата — еще в детстве казалось, что из двух детей она предпочитает Криса. Крис Джаггер в семидесятых, а затем в девяностых пробовал себя как музыкант, оба раза довольно безуспешно, а также побывал актером, официантом, декоратором, журналистом, радиоведущим и торговцем рождественскими елками. В последние годы он солировал во множестве любительских блюзовых и каджунских групп, играл в пабах и деревенских залах максимум перед несколькими десятками слушателей. Преданная мать Ева как-то раз пришла на такой концерт, где одна женщина узнала в ней мать Мика и принялась изливаться: «Я обожаю вашего сына». — «Которого?» — решительно осведомилась Ева.

Джо Джаггер, когда-то жилистый гимнаст, был теперь хрупким восьмидесятивосьмилетним старичком и без подруги жизни совсем потерялся. Мик, неизменно заботливый сын, постарался утешить его постоянным общением с внуками; Джо ездил с семейством отдыхать во Францию и на Мастик — что по-прежнему случалось и после расставания Мика с Джерри — и вместе с ними отправился на свадьбу старшей дочери Мика Кэрис с Джонатаном Уэстоном на курорте «Остров сокровищ» в Заливе Сан-Франциско.

Теперь, когда Мику больше не нужно было скрывать свои романы от Джерри, он, как ни парадоксально, стал осмотрительнее. Во время довольно продолжительного романа с двадцатитрехлетней Софи Даль, шестифутовой супермоделью и внучкой писателя Роальда — а также бывшей одноклассницей дочери Чарли Уоттса, — он умудрился ни разу не появиться с ней ни на одном фотоснимке (это доказывает, что любая звезда способна стать невидимкой, если взаправду захочет). Когда они отправлялись в ресторан, лимузин сначала высаживал Софи, затем объезжал квартал и высаживал Мика. Равно мало доказательств осталось от его ухаживаний за телеведущей Амандой де Кадене — ей было двадцать девять лет, и, пожалуй, для него она была старовата.

Папарацци больше повезло, когда он в Лондоне встретился с Лусианой Морад и впервые узрел младенца, чье происхождение его вынудили признать. Его сфотографировали, когда он катал Лукаса Мориса Морада Джаггера в коляске по Гайд-парку, — невзирая на унизительные юридические и медицинские процедуры, непохоже было, что его удручает это седьмое прибавление в племени. Журналисты, которым удалось взглянуть на ребенка вблизи, сообщали, что младенческие губы доказывают отцовство не хуже анализа ДНК.

Тогда был на пике так называемый бум «точка-ком» — компании, продававшие товары и услуги через Интернет, мгновенно зарабатывали состояния. Друг Мика и сосед по Мастику Дэвид Боуи оказался в авангарде со своим тщеславным проектом BowieNet — веб-сайтом, где в основном продавались многочисленные (и кошмарные) полотна, рисунки и эстампы Боуи. Мик реализовал свою тайную страсть в компании Jagged Internetworks, которая транслировала в Сети крупные международные крикетные матчи и вскоре обзавелась нехилым каталогом эксклюзивных прав — в частности, на трансляцию «Чемпионз Трофи» в Объединенных Арабских Эмиратах.

Параллельно в Крутой Британии происходил художественный бум — теперь на «новый рок-н-ролл» претендовали Дэмиэн Хёрст и Трейси Эмин. (Возразить тут нечего: скульптуре Хёрста, дохлой акуле в формальдегиде, и инсталляции Эмин — неубранной и заваленной мусором двуспальной постели — самое место в гостиничном номере, где недавно останавливался Кит Ричардс.) Этим рынком практически единолично владел бывший рекламщик Чарльз Саатчи. Мик близко с ним сдружился, вложил деньги в одну из его компаний, а поскольку Саатчи контролировал и спрос и предложение, Мик получал сведения о том, что надлежит покупать, пока цена не взлетела до небес.

В рамках этой диверсификации осуществился и давний замысел Мэгги Эбботт, которая еще в семидесятых предполагала, что из Мика выйдет не только прекрасная кинозвезда, но и отличный кинопродюсер. Он создал собственную продюсерскую компанию Jagged Films и тут же объявил о двух крупных проектах — байопике о Дилане Томасе и экранизации бестселлера Роберта Харриса «Энигма» (что стало бы удачным названием для его мертворожденной автобиографии). На главную мужскую роль в «Энигме» поначалу прочили Джони Ли Миллера, еще женатого на Анджелине Джоли, — в основном для того, как утверждает ее биограф Эндрю Мортон, чтобы Мик смог видеться со своей самой неуловимой дамой.

Jagged Films дебютировала телевизионным документальным фильмом о Мике в поддержку его четвертого сольного альбома 2001 года. Режиссером он выбрал тридцатитрехлетнего Кевина Макдональда, который снял фильм о Дональде Кэммелле, а затем получил «Оскар» за «Один день в сентябре» об убийстве израильских спортсменов палестинскими террористами на Олимпийских играх 1972 года. Зная непростое отношение Мика к предыдущим документальным фильмам, «Рок-н-ролльному цирку „Роллинг Стоунз“» и «Блюзу хуесоса», Макдональд поначалу сомневался, однако уговор с британским «Каналом 4» и выход альбома означали, что этот фильм вряд ли отправится на полку в статусе запрещенной классики. Часть должен был снять Макдональд, часть — сам Мик, экипированный крохотной цифровой камерой и диктофоном в кармане. Надо ли говорить, что полный контроль над процессом монтажа оставался за руководителем Jagged Films.

Макдональд хвостом ходил за Миком почти весь 2001 год, как раз перед официальным расставанием с Джерри. Режиссер готовился столкнуться с ненадежной и вспыльчивой суперзвездой, но выяснилось, что объект его наблюдений «замечательно открыт, щедро тратит время, с ним всегда приятно общаться… и он очень мил». Труднее всего Макдональду оказалось не отставать от человека почти тридцатью годами его старше. Перелетев из Лондона в Нью-Йорк самым поздним рейсом, режиссер был в состоянии разве что поесть и завалиться спать, а Мик готов был ехать прямиком на совещания, званые ужины и вечеринки.

Вне кадра нередко проявлялся его глубинный консерватизм. «Чаще всего он мало чем отличался от членов хэпмширских гольф-клубов, — вспоминает Макдональд. — Но едва он входил в студию звукозаписи, им будто другой дух завладевал. Он преображался в блюзмена с Миссисипи. Больше всего меня изумляло, что ему ужасно нравится быть Миком Джаггером — что после сорока лет веселья и развлечений ему все это еще не надоело».

Теплым солнечным утром 11 сентября два коммерческих авиалайнера были захвачены террористами «Аль-Каиды» и таранили башни нью-йоркского Всемирного торгового центра, в мгновение ока превратив их и тысячи невинных людей в груды пыли. Мика в городе не было, но его шестнадцатилетняя дочь Элизабет жила в нескольких кварталах от разверзшейся преисподней. Сутки отец и мать в истерике ей дозванивались.

Через пять недель Мик и Кит приняли участие в звездном «Концерте для Нью-Йорка», организованном Полом Маккартни в «Медисон-сквер-гардене» в пользу жертв 9/11 и в честь полицейских и пожарных, погибших при падении башен. Проблесковые Близнецы исполнили две песни: «Miss You», где строка «sleepin’ awl alone» вдруг обрела печальное новое измерение, и «Salt of the Earth» с «Beggars Banquet». Они всегда хотели, чтобы песня эта звучала ленноновским гимном, и теперь она вдруг именно так и зазвучала.

Все это неизбежно затмило премьеру «Энигмы» 24 сентября — присутствовал еще один изворотливый супруг, его королевское высочество принц Уэльский. Действие фильма происходит в Великобритании 1943 года — год рождения Мика, — и речь в нем идет о криптографах из букингемширского Блетчли-парка, которые взломали германскую шифровальную систему «Энигма» и тем способствовали падению Гитлера. Фильм поставил Майкл Эптед (который мучился с Бьянкой в семидесятых на съемках «Дай конфетку»), а сценарий написал один из самых выдающихся британских драматургов сэр Том Стоппард. Мик выступил продюсером, мельком появился на экране в роли офицера Королевских ВВС, а также одолжил для реквизита шифровальную машину «Энигма», которой лично владел.

«Энигму» критиковали за банализацию истории Блетчли-парка — из фильма выбросили линию Алана Тьюринга, гения математики и гея, без которого «Энигма» не была бы взломана, и заменили ее любовной линией Кейт Уинслет и главного героя Дагрэя Скотта. Впрочем, в прокате фильм прошел не без успеха — в основном благодаря Уинслет. Мик участвовал в съемочном процессе, как и предвидела Мэгги Эбботт много лет назад, — приходил на площадку, вел отчаянные дебаты о том, как переписать финал. И он неустанно рекламировал фильм, даже появился на обложке журнала «Сага», который прежде ассоциировался главным образом с пенсионными круизами и ходунками.

Едва ли его можно упрекнуть в непродуктивности. В ноябре вышел четвертый сольный альбом «Goddess in the Doorway», а также рекламный телевизионный документальный фильм Jagged Films «Быть Миком» (с подзаголовком «Вы бы стали, если бы могли»). Но это был не совсем тот фильм, который год снимал Кевин Макдональд, пользуясь своим обширнейшим доступом. Он снимал cinema verité, а его объект хотел сказку. Все неловкости, все шипы, всю взрослость пришлось вырезать, и бытие Мика превратилось в солнечную и беззаботную подростковую жизнь.

И потому в одобренной версии монтажа есть орущие толпы, полицейские кордоны, красные ковры и молодые тележурналистки, при виде Мика едва не теряющие сознание. Вот он беседует с дочерью Элизабет на благотворительном летнем садовом приеме «Белый смокинг и тиара» у Элтона Джона, где они встречаются с каким-нибудь Хью Грантом или той же Кейт Уинслет. Вот он работает с почтительными молодыми звукорежиссерами — жуткими призраками шестидесятых, с длинными патлами, клочковатыми усами и в клетчатой фланели. Вот он в Кёльне, наблюдает, как Боно из U2 записывает вокал для песни «Joy», его, расчувствовавшись, обнимает приглашенный вокалист, у шведского стола допрашивают, как ему с Китом удалось написать все эти песни «Стоунз», и отвечает он, по обыкновению, неинформативно («Ну не знаю… взяли и написали»). Вот он читает статью о реструктуризации европейских финансов по дороге в Майами, где до́ма у Ленни Кравица, в низком особняке, раскрашенном в кровавые оттенки лопнувшей артерии, запишет новый трек «God Gave Me Everything».

Осталось множество частных, даже интимных кадров, и большинство не заморожено ледяным дыханием «тирании клевизны». Вот он весело, расслабленно царит на вечеринке, которую закатил в Даун-хаусе с Джерри в период, когда они якобы расстались. Вот он играет с малолетним Гэбриэлом и не может помешать ребенку нефотогенично запихнуть палец в ноздрю; вот он прилаживает наушники Элизабет и ее сестренке Джорджии, которым предстоит дебютировать его бэк-вокалистками; вот он изображает для восхищенной Джорджии «военный голос», резкий комментарий из кинохроники сороковых: «…счастливы вернуться к отцам и матерям, встретиться с ними снова, щелкнув Гитлера по носу». Вот он, нацепив бейсболку, участвует в спортивных соревнованиях отцов у Джорджии в школе, с братом Крисом смотрит крикет, на Мастике обсуждает с Джо давние дартфордские матчи. Вот он говорит с Кэрис по телефону о писательской карьере ее матери Марши, голосует на общих выборах 2001 года («Ваше имя, пожалуйста?» — «Майкл Джаггер»); он в кабинете, среди кожаных томов, точно в адвокатской конторе из романа Джона Гришема; он во Франции, в гостях у Джерри, на свадьбе Дэйва Стюарта, — скоро она помашет ему и его съемочной группе и вздохнет с облегчением оттого, что все это ее уже не касается.

Но две основные линии его жизни — его «элементы короля Георга V», так сказать, — в фильм не попали. Помимо Вуди, куролесящего на вечеринке в Даун-хаусе, прочих «Стоунз» в фильме нет. И хотя все время съемок вокруг Мика толклись ошеломительные молодые женщины, в том числе Софи Даль, на экране с ним появляются лишь губастые красавицы-дочери всевозможных конфигураций. Отсутствующий компонент упоминается один раз — когда дочь Джейд договаривается о встрече с ним и его спутницей (а не он — с ней и ее парнем); личность спутницы пока неясна. «Только, пожалуйста, не младше меня», — говорит Джейд, лишь отчасти в шутку.

В фильме попадаются редкие моменты интроспекции — Мик вспоминает, что подумывал стать учителем, и рассуждает о том, как использовал эту профессию в совершенно иной области: «Если твой отец учитель и твой дед учитель, неизбежно командуешь людьми». Он говорит, что выбрал свою жизнь, поскольку боялся превратиться в «обыкновенного старого пердуна», и что у него «богемный, художественный подход к любви и браку».

В США «Быть Миком» перекупила Эй-би-си и показала в прайм-тайм на День благодарения. СМИ в основном заклеймили его как «тщеславное ТВ» и «чистый „Хелло!“», но в Штатах, как и в Великобритании на «Канале 4», фильм обрел широчайшую аудиторию; большинство зрителей полюбили Мика еще больше, даже смутно его не поняв.

«Goddess in the Doorway» не так повезло, хотя все задатки успеха налицо. Несколько треков написали совместно Мик и его молодой продюсер Мэтт Клиффорд; в студии были Пит Таунсенд, Ленни Кравиц, Боно и гавайская звезда хип-хопа Уайклиф Жан. Таунсенд хвалил альбом за то, что вовсе не похож на «Стоунз», но на самом деле «God Gave Me Everything», записанная в кровавом особняке Кравица в Майами, — с текстом, который Мик набросал прямо перед записью, — смахивает на лучшие треки «Стоунз» начала семидесятых; кроме того, это его лучшее сольное выступление со времен «Memo from Turner». «Goddess in the Doorway» получил пятизвездочный рейтинг «мгновенная классика» от главного редактора «Роллинг Стоуна» Янна Уэннера, но в американских и британских чартах выступил неубедительно. С тех пор сольных альбомов Мик Джаггер не выпускал.

12 июля 2002 года наступила сороковая годовщина дебюта «Стоунз» в клубе «Марки» — когда «ритм-энд-блюзовый вокалист Мик Джаггер» в матросочке впервые бочком выбрался на сцену. Поразительную эту веху отметили выпуском двойного сборного альбома «Forty Licks» — лукавый каламбур на тему гитарных соло и шустрого Вываленного Языка, — куда впервые были включены и записи, права на которые принадлежат самим «Стоунз», и песни, написанные до 1971 года и до сих пор принадлежащие Аллену Клейну. Ибо, несмотря на периодические судебные поползновения Мика, Клейн так и держал классические композиции Джаггера — Ричардса — «The Last Time», и «Get Off of My Cloud», и «19th Nervous Breakdown», и «Paint It Black», и «Jumpin’ Jack Flash», и «Satisfaction», — и хватку его невозможно было взломать, в отличие от шифра «Энигмы».

Состоялись годичные гастроли «Licks»; спонсором выступила онлайновая финансовая корпорация E*TRADE, и таких художественных сценических декораций зрители еще не видели. Джефф Кунс, американский художник, прославившийся своими стальными надувными зверями, нарисовал мультик: обнаженная девушка сидит верхом на Вываленном Языке, а тот в итоге зализывает ее до полного несуществования. Когда-то самой серьезной опасностью мировых гастролей «Стоунз» были диарея и гонорея, теперь же на Востоке и Западе равно случилась эпидемия атипичной пневмонии, и на репетиционной базе в Торонто группа пребывала практически в полной изоляции. Они поучаствовали в концерте «„Молсон Кэнэдиэн“: Рок для Торонто», дабы собрать деньги для пораженного эпидемией города, и позже впервые выступили в Гонконге — тоже морально поддержать регион, пострадавший от атипичной пневмонии.

На американском отрезке гастролей один техасский миллиардер заплатил им 7 миллионов долларов за выступление на частной вечеринке перед полутысячей зрителей. На Мика дождем сыпались личные подарки — и особенно стоит отметить один. В лос-анджелесском «Уилтерн-театре» к нему на сцену вышел Соломон Бёрк, блюзовая легенда, чьей «Everybody Needs Somebody to Love» «Стоунз» регулярно открывали свои концерты. Теперь Бёрк весил 400 фунтов, и его, закутанного в фирменный царственный плащ, вывели из-за кулис под руки. В финале он снял плащ и закутал Мика, словно передавая ему мантию ритм-энд-блюзового монарха. Такая честь застала Мика врасплох, и под весом тяжелого плаща он чуть не упал.

Сороковой юбилей «Стоунз» был не единственной значимой датой того лета. Миновало пятьдесят лет с тех пор, как после смерти своего отца Георга VI королева взошла на трон. Помимо предсказуемых королевских визитов и банкетов, в доказательство удивительных перемен, на территории Букингемского дворца планировался музыкальный марафон — его открыл Брайан Мэй из Queen, на крыше дворца сыграв «God Save the Queen» на электрогитаре.

«Стоунз» не могли поучаствовать в этом празднике духа вместе с Полом Маккартни, Клиффом Ричардом и Брайаном Уилсоном, поскольку готовились к гастролям в Торонто. Но когда живой концерт закончился и Букингемский дворец заблистал в ослепительной синеве son et lumière, какова была до пределов громкости выкрученная увертюра? Сначала — первопроходческий нафузованный рифф, не столько гитара, сколько дьявольский орган: «Дум-дум, ду-ду-дум, ду-ду-ду-ду-дум-дум…» А потом этот обожаемый и отнюдь не обаятельный голос саркастически, негромко, огромными губами вылепляя каждый слог: «Ah cain’t git no-o… Sa-tis-fack-shern…»

В 1965 году, кипя от такой «непристойности», британские родители и не подозревали, что слушают альтернативный государственный гимн.

* * *

В честь золотого юбилея Королевы, объявленного за несколько недель до того (и организованного правительством Блэра), Мику за службу на музыкальной стезе был пожалован рыцарский титул. С тех самых пор, когда Гарольд Уилсон тридцать семь лет назад практично сделал битлов рыцарями Превосходнейшего ордена Британской империи, все последующие кабинеты, тори и лейбористы равно добивались популярности у народа, осыпая медальками поп-исполнителей. Почти всех представителей высшего эшелона поп-музыки уже посвятили — Клиффа Ричарда, Пола Маккартни, Элтона Джона, Боба Гелдофа, — но Мика навязчиво обходили. Джордж Харрисон скончался, и теперь за ним в очереди стоял только Ринго Старр.

Британцы, конечно, успели привыкнуть к профанации системы почестей, но прежняя Микова дурная слава рассеялась не вполне, и награда вызвала негодование в широких слоях. Можно подумать, вновь настал 1965 год, когда возмущенные полковники и чиновники возвращали свои кресты в знак протеста против рыцарства «Битлз». Акколада эта казалась несоразмерна карьере, вроде бы начисто лишенной благотворительных добрых дел, — собственно говоря, целиком посвященной эготизму, эгоизму и алчности. На самом деле Мик немало занимался благотворительностью — начиная с землетрясения в Никарагуа и заканчивая недавними концертами для пострадавших от атипичной пневмонии, — но «тирания клевизны» не позволяла ему привлекать внимание публики к подобным обстоятельствам. Поэтому мало кто не согласился с ядовитым комментарием Чарльза Мозли, главного редактора библии наградной системы «Пэры и Баронеты Бёрка»: «Ему бы благотворительностью подзаняться. Может, матери-одиночки?»

Но возмущение старых вояк из провинции и рядом не стояло с гневом Кита Ричардса, который считал, что Миково согласие принять рыцарство есть предательство всего, за что выступали «Стоунз». Публично Кит сетовал на поведение, недостойное когда-то левого студента ЛШЭ, и прибавлял: «Это нелепица — принимать побрякушку от истеблишмента, который только и мечтал засадить нас за решетку». Его охватила такая «холодная, ледяная ярость от слепой глупости [его бывшего Близнеца]», признавался он в частных беседах, что он едва не отказался от участия в гастролях «Licks». «[Мик] говорил: „Тони Блэр настаивает, чтоб я согласился“. А я ему: „Ты всегда можешь отказаться…“ Но если честно, Мик столько раз лажал — ну, подумаешь, очередная лажа». На случай, если Даунинг-стрит подумывает и его коснуться королевским мечом, Кит прибавил, что «он эту семейку не подпустит к себе даже с острой палкой, уж про меч не говоря».

Интервьюируя теперь уже сэра Мика для программы «Ночные новости» на Би-би-си-2, Робин Денслоу осторожно помянул, что Кит «не очень счастлив» в связи с наградой.

«Он вообще не очень счастливый человек», — ответствовал сэр Мик.

В сентябре 2002 года он снова оказался на экране — спустя почти сорок лет после «Представления». В «Побеге с „Елисейских Полей“» он сыграл Лютера Фокса, босса дорогого эскорт-агентства «Елисейские Поля» (единственная услуга, которой в реальной жизни ему никогда не требовалось). Несмотря на сильный актерский состав — в фильме, помимо прочих, снялись Джеймс Кобёрн, Анжелика Хьюстон и Энди Гарсия, — несмотря на то что строжайший американский критик Роджер Эберт назвал фильм «элегантной работой», лента неважно прошла в прокате на родине, а в Великобритании была издана сразу на видео. Учтивый Лютер — персонаж, мало подходивший сэру Мику, однако ему выпало две реплики, звучавшие очень лично: «Я был благословлен жизнью, лишенной границ» и «Тебе повезло, что у тебя есть жена и дети; постарайся, чтобы любовь не утекла сквозь пальцы».

Годом раньше на модной съемке он познакомился с американской модной стилисткой и дизайнером Л’Рен Скотт. В свои тридцать четыре она была моложе его на двадцать три года; со своим ростом в шесть футов три дюйма она была самой высокой женщиной, что когда-либо возбуждала его страсть. Из-за пунктуационного знака, который превращал ее имя во французское существительное (и намекал на крохотную птичку), коллеги-кутюрье звали ее «Апостроф». Рядом с ней сэр Мик превращался разве что в точку с запятой, и, однако, они начали встречаться.

Л’Рен при рождении звалась Луанн Бэмброу — одна из трех приемных детей страховщика-мормона из пригорода Солт-Лейк-Сити. В юности (как и Джерри Холл до нее) она сбежала в Париж, чтобы стать фотомоделью; офранцузив имя, она затем переехала в Лос-Анджелес, где работала стилистом на модного фотографа Хёрба Риттса и надзирала за гардеробом и прическами всевозможных звезд, в том числе Эллен Баркин, Сары Джессики Паркер и Джулианны Мур. Ее брак с лондонским застройщиком распался незадолго до знакомства с сэром Миком.

Их повсюду фотографировали вместе, и Л’Рен тактично подгибала коленки, чтобы замаскировать разницу в росте. Смеялись, вообще-то, не над тем, какой он маленький, а над тем, как невозможно высока она. В мгновение ока подруги, годившиеся ему в дочери, а то и моложе, исчезли из поля зрения. Похоже, Апостроф и впрямь прекратила скитания его души-скиталицы. Под Солт-Лейк-Сити ее приемная мать Лула (отнюдь не Л’Ула) говорила: «Л’Рен очень независимая и глупостей ни от кого не потерпит, будь он хоть трижды знаменит. Меня совсем не удивляет, что она приручила Мика. Она очень самодостаточная, и я думаю, Мику она потому и нравится».

В 2005 году они, Давид и Голиаф высокой моды, все еще были вместе — приезжали на вручение голливудского «Золотого глобуса». Сэру Мику досталась награда «Лучшая оригинальная песня» за «Old Habits Die Hard», написанную с Дэйвом Стюартом для римейка «Красавчика Альфи, или Чего хотят мужчины». В своей речи он поблагодарил Л’Рен за то, что в этот раз не надела каблуки.

В последние годы из-за бесплатного скачивания музыки, а также появления DVD и видеоигр произошел резкий спад музыкальных продаж. Прежде музыкальные гастроли проводились ради рекламы новых альбомов, теперь же они стали основным источником доходов всех крупных групп. А ностальгия так терзала беби-бумеров, что легендарные группы, которые распались десятилетия назад, изливая друг на друга желчь, теперь получали целые состояния за гастроли в воссоединенном составе, — как выразился Дэвид Гилмор из Pink Floyd, это все равно что «спать с бывшей женой».

Но все эти воссоединенные старики, все Pink Floyd и The Monkees, могли соперничать со «Стоунз» не больше, чем современные громкие имена — Kaiser Chiefs, Franz Ferdinand, Backstreet Boys или Foo Fighters. Мировые гастроли 2005–2007 годов, в связи с выходом альбома «A Bigger Bang», побили их собственный рекорд и стали самыми доходными в истории — 558 миллионов долларов, при поддержке трех коммерческих спонсоров: производителя мужской одежды «Томми Хилфигер», телекоммуникационной корпорации «Спринт» и производителя смазочных материалов «Кастрол». Согласно формуле, выработанной за последние три десятилетия, гигантские шоу чередовались с более интимными, в клубах и театрах, где сэра Мика, которому уже за шестьдесят, на все согласные молодые женщины по-прежнему засыпают приглашениями — записками, цветами, а иногда летающими лифчиками.

18 января 2006 года на бесплатном концерте на пляже Копакабана в Рио-де-Жанейро они сыграли перед толпой втрое больше вудстокской — 1,5 миллиона человек, по имеющимся оценкам. Поскольку ни о каких смертях не сообщалось, можно считать, что призрак Алтамонта благополучно похоронен. Спустя два месяца они впервые приехали в Китайскую Народную Республику (концерт планировался в ходе гастролей «Licks» в 2003 году, но был отменен из-за вспышки атипичной пневмонии). По требованию властей из программы исключили «Brown Sugar», «Honky Tonk Women» и «Beast of Burden», поскольку они слишком сексуально откровенны; последняя, впрочем, скорее, намекает на незавидное положение аудитории при коммунизме.

В октябре два их концерта в зале поменьше, нью-йоркском театре «Бикон», превратились в полноэкранный документальный фильм «„Роллинг Стоунз“: Да будет свет» — по названию песни с «Exile on Main St.», — снятый Мартином Скорсезе. В 1973 году выпустив «Злые улицы», чей саундтрек полон песен «Стоунз», Скорсезе поистине превратил кинематограф в «новый рок-н-ролл»; нынешнее его желание снять их во плоти бесконечно льстило группе, и даже «тирания клевизны» не мешала сэру Мику открыто в этом признаваться. Что еще важнее, «Последний вальс», документальный фильм Скорсезе о прощальном концерте The Band в 1976 году, по сей день остается лучшим концертным фильмом всех времен.

В театре «Бикон» проводились благотворительные концерты в пользу фонда бывшего президента США Билла Клинтона, и вел их человек, чья игра на саксофоне и сексуальные причуды в Белом доме даже американскому президентству дали право претендовать на звание «нового рок-н-ролла». Среди зрителей в первый вечер были его супруга Хилари, теперь уже сенатор, а также бывший президент Польши Александр Квасьневский. Перед началом группа, в том числе и Кит, выстроилась для умилительного церемониального приветствия, от которого их, прежних молодых изгоев, стошнило бы как пить дать.

Шестидесятитрехлетний сэр Мик выступал не хуже, чем в двадцать три, — те же космы, тот же пронзительный взгляд, те же громадные губы; та же куртка, посреди концерта спадающая на пол, точно у бунтующего школьника; то же стриптизное виляние задом; те же руки в замке на затылке; те же девичьи вспышки голого живота. Нацепив гитару, он дуэтом с Джеком Уайтом, из группы подражателей «Стоунз» The White Stripes, исполнил «Loving Cup» — и в сравнении с ним произношение Уайта сошло бы за английский би-би-сишный («Goo me a liddle dranke… and Ah fawl down drernke»); затем настал черед предсказуемо сексуального шимми с Кристиной Агилерой под «Live with Me», затем версия «Champagne & Reefer» с Бадди Гаем, доказавшая многим, кто об этом прежде не задумывался, что ни один белый человек (не считая Брайана Джонса) никогда не играл на блюзовой гармонике лучше.

Как и в классическом рокьюментари Скорсезе 1976 года, в «Да будет свет» режиссер стал персонажем, «Марти», новым закадычным другом сэра Мика, то очаровательным, то раздраженным (когда, к примеру, за считаные часы до концерта ему так и не сообщили, какие же песни «Стоунз» планируют играть). Как все фильмы Скорсезе, «Да будет свет» полон энергии и драматичности и, однако, рядом не стоял с «Последним вальсом». «Последний вальс» — о все еще молодой группе, распадающейся на пике своего расцвета; «Да будет свет» — о группе, которая всего на пару шагов опережает таксидермиста.

Несмотря на все плюшки и подарки, гастроли «A Bigger Bang» оказались как будто прокляты — с 1969 года такого не бывало. В апреле 2006 года, в перерыве между концертами уехав на Фиджи, Кит взобрался на кокосовую пальму, упал, грохнулся головой и потерял сознание. Его помчали на лечение в Новую Зеландию — пресса сообщала, что на сканирование мозга, но на самом деле он пережил серьезное сотрясение, и команда крупнейших хирургов еле-еле спасла ему жизнь.

Инцидент трагически повторился 29 октября, на съемках «Да будет свет»: Ахмет Эртеган, прежний начальник студии «Атлантик» и по-прежнему добрый друг сэра Мика, упал в гостевой зоне за сценой. В сознание он так и не пришел и спустя несколько недель умер в возрасте восьмидесяти трех лет.

Затем 11 ноября от пневмонии скончался девяностотрехлетний Джо Джаггер. За несколько недель до того он упал, с тех пор находился в больнице, и его сын, ненадолго смотавшись к нему в Сарри, только-только вернулся в Америку. Весть о смерти Джо пришла, когда «Стоунз» собирались начать аншлаговый концерт в «МГМ Гранд-отеле» в Лас-Вегасе. Выступление прошло по расписанию, и сэр Мик ни словом не помянул со сцены свою утрату.

Мир и не догадывается, как сильно этот некрупный, тихий, жилистый человек, без единого волоса на голове, повлиял на косматую суперзвезду. Сэр Мик мало что почитал в этой жизни, но отца уважал бесконечно; всю жизнь богатое, как Крёз, рок-божество недоуменно восхищалось неослабным отцовским альтруизмом. В 1981 году, когда «Стоунз» отправились в свои первые суперденежные американские гастроли, Джо тоже был в Америке — читал лекции, вел свой неустанный крестовый поход за здоровую жизнь молодежи. «Физическая культура от эпохи Возрождения до наших дней», — с почти отеческой гордостью любил цитировать его сын. Их связывала настоящая любовь, по-английски пригашенная; как ни трудно было Мику быть Миком, суперзвезда всегда находила время порадовать Джо и побродить с ним по уэльским болотам. Отпевание состоялось в часовне колледжа Девы Марии в Туикенеме, 28 ноября, в присутствии трех бывших сэра Мика, которые обожали Джо: Марши, Бьянки и Джерри.

Последний концерт гастролей был, пожалуй, не так роскошен, как прочие, но триумфально доказал, что «Стоунз» по-прежнему владеют сердцами молодежи своей родины. 10 июня 2007 года они стали хедлайнерами фестиваля на острове Уайт, выступив там впервые с тех пор, как с Биллом и Брайаном играли в репертуарном театре в 1964 году, против задника текущей постановки (включая французские окна). Прошло сорок три года, и выяснилось, что они собирают публику не хуже, чем модные и молодые артисты XXI века, от Snow Patrol до Muse. С ними выступила Эми Уайнхаус, жуткий призрак шестидесятых — густо подведенные глаза, громадная прическа «пчелиный улей», — хотя ее смертоубийственный алкоголизм и наркомания напоминали скорее Кита Ричардса середины семидесятых. Возможность спеть с сэром Миком польстила ей и привела в чувство; их дуэт — «Ain’t Too Proud to Beg» The Temptations, — по общему мнению, стал одним из ярчайших эпизодов фестиваля.

В январе 2008 года Карла Бруни, взрывоопасный призрак прошлого, втайне вышла за другого могущественного коротышку, президента Франции Николя Саркози, выбрав тем самым не человека с «Елисейских Полей», но человека из Елисейского дворца. Один комментатор, любитель каламбуров, вслух недоумевал, означает ли это, что «Elysée» отныне следует читать как «Залезай».

* * *

Облик Кита Ричардса за последние двадцать лет стал на редкость причудлив. Лицо сэра Мика с возрастом превратилось в камень с горы Рашмор, Китово же лицо обрело ужасную текучесть профессионального кривляки — вроде тех обитателей севера Англии, что соревнуются, корча гримасы. Когда он улыбается и черты его расплываются старым киношным спецэффектом, превращающим доктора Джекила в мистера Хайда, отчаянно хочется закрыть маленьким детям глаза. К тому же он завел моду что-то странное творить с волосами: закручивать их в дреды с какими-то железяками на концах — отчего голова смахивает на одежную вешалку — или подвязывать банданами, которые смотрятся не то чтобы очень гигиенично.

И однако, десятилетия смертельных злоупотреблений веществами его почти не затронули — прелесть конституции, с которой мог бы потягаться разве что Уинстон Черчилль. (Печально, что многие его подражатели, от Грэма Парсонса до Эми Уайнхаус, таким организмом похвастаться не могли.) Кит утверждает, что по-прежнему не употребляет героин, а кокаина не нюхал с тех пор, как нырнул с пальмы на Фиджи, хотя голос его и в особенности его адски страшный смех по-прежнему звучат так, будто заговорила тысяча полных пепельниц. «Приятно здесь быть, — сообщает он зрителям на каждом концерте „Стоунз“ перед своим соло. — Да ладно, знаете, — приятно быть где угодно». А иногда: «Рад вас видеть. Да ладно, знаете, — я кого угодно видеть рад».

Этот особый тембр — не столько рок-герой с гитарой, сколько хмельной и сентиментальный репертуарный актер — заслужил ему любовь на слух среди кинозрителей по всему миру. В первых «Пиратах Карибского моря» в 2003 году Джонни Депп позаимствовал его — подбавив мультяшного скунса Пепе Ле Пью — для своего персонажа Джека Воробья. Зная Китову репутацию, Депп опасался, что его за такие штучки прижмут к стене и ткнут кинжалом в горло. Кит, однако, ужасно веселился, а в третьем фильме сыграл папашу Воробья, капитана Эдварда Тига (чья помятая пиратская шляпа, густая черная борода и распятие в ухе — вполне нормальный для Кита видок).

Когда капитан Тиг готовился впервые появиться перед камерами, один журналист поинтересовался, спрашивал ли он совета у закаленного киноактера сэра Мика. «Еще чего не хватало — у него спрашивать», — ответил Кит. Поскольку пиратская франшиза не дает оснований рассчитывать на завершение, сэру Мику имеет смысл насторожиться: его Проблесковый Близнец вполне может блеснуть на экране, как ему самому не удавалось сорок лет.

В мае 2010-го переиздали альбом «Стоунз» 1972 года «Exile on Main St.», дополнив его десятью треками, которые прежде не выпускались. В 1972-м критики осудили альбом, теперь же он провозглашен одним из лучших рок-альбомов всех времен, а переиздание стало британским и американским первым номером в чартах — предыдущим был «Voodoo Lounge». Вместе с альбомом вышел документальный фильм «„Стоунз“ в изгнании» — история налоговой эмиграции во Францию и эволюции альбома в подвале на Китовой вилле Неллькот. Перед премьерой на Каннском фестивале очередь за билетами начала выстраиваться за два часа до показа. Фильм представил сам Мик в сопровождении Л’Рен (которая снова тактично обошлась без каблуков). Его самоуничижительный юмор — по-английски и на прекрасном французском — очаровал аудиторию. «[В] начале семидесятых, — сказал он, — мы были молоды, красивы и глупы. Сейчас мы просто глупы».

Кутежи в Неллькот почти никто не снимал, так что восстановить их оказалось нелегко. «„Стоунз“ в изгнании» почти целиком состоит из черно-белых фотографий — и почти все сделал молодой француз Доминик Тарле. Странно, что кое-кто из проинтервьюированных появляются в фильме только закадровыми голосами, будто стесняются показать, как изувечила их облик бурная юность. Британский телепоказ по Би-би-си-2 сопровождался краткой беседой на диване между сэром Миком и главным би-би-сишным начальником по искусствам Аланом Йентобом. Сэр Мик слегка расчувствовался и сказал, что «довольно приятно», когда всякие люди рассказывают, какой концерт «Стоунз» стал поворотным моментом их жизни. Увы, за полвека в тисках «тирании клевизны» его лицо позабыло гримасу, которой уместно было бы сопроводить это «довольно приятно».

Кино — не единственная область, где Кит наконец обскакал своего Проблескового Близнеца. Дебютировав на экране в роли капитана Эдварда Тига, он, по слухам, положил в карман аванс в 7 миллионов долларов за автобиографию. Писал за него Джеймс Фокс — не актер, который канул после «Представления», а бывший журналист «Санди таймс» (как и бывший литературный негр сэра Мика Джон Райл), автор «Белого зла» — расследования убийства в Счастливой долине в Кении 1940-х. Китов микроскопический объем внимания, утомляемость и новообретенная склонность хоронить себя в библиотеке обещали Фоксу задачу посложнее той, что стояла перед Райлом в 1983 году, когда он пытался писать мемуары Джаггера; и, однако, рукопись была завершена, объявлена восхитительной и опубликована в октябре 2010 года под названием «Жизнь».

В рукописном послании на четвертой стороне обложки Кит заверяет читателей, что это «сплошь правда» и что он помнит «всё». На самом деле, почти все 547 страниц повествования окутаны дымкой дурмана, и конкретики удостоились только блюз, гитары и злоупотребления веществами эпических масштабов. На одну тему он, однако, высказался недвусмысленно: о полнейшем, по всей видимости, отчуждении от соратника юности, которого он нынче величает Брендой. «Я любил Мика, — пишет он, — но уже двадцать лет не бывал у него в гримерке. Иногда я думаю: „Я скучаю по своему другу“. Я спрашиваю себя: „Куда он подевался?“»

Друг его изображен эгоцентристом с манией величия, невыносимой дивой и снобом, который чудовищно обходился с женщинами, а те потом рыдали у Кита на плече. «Goddess in Doorway» — последний (и, пожалуй, лучший) сольный альбом своего друга — Кит переименовал в «Dog Shit in the Doorway». Финальный удар нанесен в главе об отношениях его друга с Марианной Фейтфулл в конце шестидесятых: «Марианне… было мало радости от крошечной письки Мика. Я знаю, что яйца у него громадные, но это не вполне спасает».

Даже если не считать странного словоупотребления — слово «писька» говорят в основном дети, чаще девочки, — все это мало похоже на искушенную рок-н-ролльную старую душу, которую должна была явить читателям «Жизнь». От многочисленных — э-э-э — клиенток Мика за многие годы не поступало жалоб; ну и в целом эта филиппика до крайности зла и неуместна. Редакторы требовали, чтобы Кит это убрал, но тот уперся. Сэр Мик, заявил он, прочел гранки и потребовал выкинуть только один кусок — про то, как он брал репетитора по постановке голоса. Сам сэр Мик в очередной раз изобразил королевскую особу и публично комментировать не стал. Утешаться ему оставалось только тем, что «Жизнь» стала бестселлером не в последнюю очередь благодаря его письке.

Несколько издателей, учтя размер Китова аванса, если и не желание сэра Мика публично ответить, задавались вопросом, не готов ли он, часом, наконец составить автобиографию, на которую плюнул в 1983 году? Однако надвигалось нечто не менее многообещающее: крупный британский издательский дом заплатил Джерри Холл полмиллиона из миллиона фунтов аванса за продолжение истории жизни, прерванной в 1985 году в «Рассказках». Проект оказался до некоторой степени терапевтическим: ее друзья знали, что через несколько месяцев после расставания с Миком Джерри отчасти скисла, ее мучила депрессия, даже агорафобия. Невзирая на якобы «очень, очень щедрые» условия расставания, она упоминала, что ей нужны деньги.

Книгу она начала писать сама, но потом издатели уговорили ее взять литнегра. Среди книжных людей ходили слухи, что Джерри с большой теплотой вспоминала свою жизнь с сэром Миком, а литнегр требовался, дабы в тексте было побольше секса. На самом же деле секса было предостаточно, а литнегр требовался для пущей теплоты. Книгу закончили, в одну прекрасную пятницу к вечеру предстояло отправить рукопись в печать, Джерри радовалась, что облегчила душу, но спустя два дня, в понедельник, все отменила. Поневоле заподозришь, что сэр Мик ее перекупил, по обыкновению тщательно заметя следы.

Полмиллиона фунтов вернулись издателю. А многие женщины по всему миру вздохнули с облегчением — не в последнюю очередь первая леди Франции Карла Бруни-Саркози, которая в то лето приехала со своим малорослым супругом в Великобританию на встречу с новым премьер-министром Дэвидом Кэмероном и всех поголовно восхитила своей элегантностью. Джерри заключила договор с другим издателем — на сей раз на подарочный альбом «Моя жизнь в картинках». Текста там минимум, но он вполне описывает измены сэра Мика после 1985 года; в какой-то момент автор называет нашего героя «безжалостным сексуальным хищником».

* * *

Что, возможно, уже не соответствовало действительности. Л’Рен Скотт в 2006 году создала свою модную марку и с тех пор достигла немалых профессиональных высот, создав, в частности, «платье директрисы», то, что «Вог» назвал «обнимающие икру гладиаторы», и сумки «Лула» — в честь матери — за 12 тысяч долларов; по словам Л’Рен, они «открываются и закрываются со свистом, как будто в первый раз едешь на красивой машине и весь такой — „ух ты!“». (Когда эти сумки появились, один британский колумнист сухо заметил, что кошелек Джаггера не славится своим умением открываться со свистом, хотя закрываться со свистом, пожалуй, может.) Сэр Мик обычно приходит на ее показы, целится видеокамерой, не пытается оттянуть на себя внимание, но оттягивает все равно, «скача по залу в фиолетовом блейзере и кедах» (опять «Вог»).

Как и пророчила ее мать, Л’Рен, похоже, вытеснила всех остальных претенденток на ее внимание, даже отлучила от давней и очень полезной личной помощницы Миранды Гиннесс. В результате у Апострофа появилось новое прозвище — «Укротительница котов». Однако, хоть она и носит теперь эффектное брильянтовое кольцо, похоже, увидеть первую леди Джаггер нам не светит. Они пробыли вместе девять лет, и сэр Мик описал ее интервьюеру из «Таймс» как человека, с которым он «вроде как видится», а сама Л’Рен говорит только, что они «как бы встречаются».

Но под маской Джаггера скрывается подлинный человек, и убедительнее всего это доказывают семеро его детей от четырех разных матерей. Отпрыски рок-звезд в итоге нередко взирают на отцов с презрением или в крайнем случае — с утомленной терпимостью, но все дети сэра Мика откровенно его обожают. Несмотря на разнообразие возрастов и этнических компонентов, они отлично ладят, считают друг друга настоящими сестрами и братьями — чего бы не было, не уделяй он им равной любви, внимания и уважения. Хотя бы в этом смысле вечный подросток совершенно повзрослел.

В 1995 году презентовав ему вторую внучку Амбу Изиду, Джейд прославилась благодаря камням совсем иного сорта. В двадцать четыре года она открыла собственную дизайнерскую компанию «Джейд инкорпорейтед» и в 1996 году стала креативным директором компании «Гаррард», 160 лет бывшей ювелирами британской королевской семьи; как ее отец когда-то взорвал «Топ-10», она взорвала степенные витрины своим кольчужным бельем, револьвером и кулонами-черепами с брильянтовой инкрустацией и украшениями на «сатанинскую тему». С тех пор она запустила линию одежды «Джейд Джезебел Джаггер», создала новый дизайн классического флакона для духов «Герлен» и оформила зал ожидания низкобюджетного испанского авиаперевозчика «Вуэлинг». Теперь она замужем за диджеем Дэном Уильямсом и скромно живет на севере Лондона.

В ее матери Бьянке невозможно узнать ту жертвенную овцу в белом, что в 1971 году несчастливо вышла замуж за рок-звезду в Сан-Тропе. Тридцать с лишним лет она неустанно трудится на ниве гуманитарной помощи в собственном «Фонде прав человека Бьянки Джаггер», выступает посланницей доброй воли от Евросовета, попечителем Амазонского благотворительного трастового фонда и входит в совет американской «Международной амнистии». Среди ее многочисленных почетных наград — премия «За правильный образ жизни», которая считается «альтернативной Нобелевской премией» и была вручена ей шведским парламентом «за выдающуюся дальновидность и работу ради планеты и ее населения»; ооновская премия Международного дня Земли; медийная премия американской «Международной амнистии»; премия «Мировое гражданство» фонда «За мир в ядерную эпоху»; «Всемирная женская премия» («Мировые достижения»), врученная Михаилом Горбачевым, и два почетных докторских звания. Сейчас ей за шестьдесят, но, когда они с Джейд входят в лондонский ресторан «Плющ», все по-прежнему оборачиваются на Бьянку. В кругу сэра Мика многие считают, что она остается единственной истинной любовью его жизни. Кроме него самого, конечно.

Обе его дочери от Джерри Холл пошли по стопам матери и стали фотомоделями. Элизабет, старшая, — вылитая Джерри, однако младшая, Джорджия Мэй, похожа на Брижит Бардо, сексуальную французскую кошечку, мечту всякого британского мальчишки 1950-х: длинные белокурые волосы, громадные глаза, щелочка между передними зубами. В двенадцать лет, когда она только начала мазаться губной помадой, ее отец в один прекрасный день посмотрел на нее в ужасе и спросил: «Ты что, красишься? У тебя макияжа больше, чем у меня!» В шестнадцать она подписала контракт с Тори Эдвардс, модельным агентом, которая представляет ее мать и сестру, и мигом стала лицом «Версаче» и «Риммела», а также появилась на обложке «Вог». Сэр Мик даже забеспокоился, что ее карьера движется чересчур быстро, и настоял на том, чтобы она сделала перерыв на подготовку к школьным экзаменам повышенного уровня.

В 2010 году Джорджия Мэй позировала топлес в рекламе «Хадсон Джинс»; через год Элизабет появилась на обложке «Плейбоя». Впервые ее пригласили туда в 2005-м, едва ей исполнился двадцать один год, но ее отец — некогда развлекавшийся в особняке «Плейбой» — был в таком потрясении, что она отказалась. (Джерри, разумеется, снималась для «Плейбоя» в восьмидесятых, когда Лиззи была совсем крошкой.) Джорджия Мэй рок-н-ролльнее сестры, и ее часто видят в ричмондском пабе «Роубэк», где она поглощает коктейли с группой шумных друзей, которые по ее настоянию зовут ее «Джаггер». Впрочем, как недавно она сообщила журналу «Татлер», она никогда не забывает первое правило, внушенное ей матерью, а именно: настоящая южная красотка «всегда улыбается, мила, со всеми любезна… и никогда не показывает задницу».

Старший сын Джеймс — единственный из семерых, кто стал музыкантом, ступив на тернистую тропу, уже пройденную Джулианом и Шоном Леннонами и Джейкобом Диланом. Джеймс утверждает, что отец никогда не заставлял его петь или играть на гитаре, хотя, пожалуй, могло хватить и того, что в детстве Тина Тёрнер звала его «Джими». Окончив школу, он отказался поступать в университет в Лафборо и занялся музыкой, собрав группу Turbogeist, однако к 2011 году они так и не подписали контракта со студией, а Джеймс живет в «сомнительном» районе Северного Лондона, где его отточенные в детстве кулинарные навыки очень ценятся подругой и приятелями. Недавно он признался, что его отец еще не приходил на концерт Turbogeist: «Папа как-то пошутил, что надо бы зайти, а я пошутил, что не надо бы, там слишком много малолетних девчонок».

Кэрис стала телевизионным и кинопродюсером и недавно поставила моноспектакль по роману своей матери «Джой» с Маршей в главной роли. Лукас, двенадцатилетний сын сэра Мика от Лусианы Морад, живет в Бразилии с матерью — которая стала известной телеведущей, — но регулярно видится с отцом один на один, например ездил с ним в Южную Африку на Кубок мира по футболу в 2010 году. В целом этим выводком гордился бы сам капитан фон Трапп. Чтобы наверняка ничего не упустить, как рассказывает Джейд, «папа любит время от времени нас собирать, выстраивать и проверять, все ли на месте».

* * *

Он по-прежнему регулярно мелькает в газетах или на YouTube, этой новой замочной скважине для вуайеристов, — скажем, черным ходом выскальзывает из клубов, стараясь держаться незаметно, насколько это возможно при четырех охранниках; или приезжает на вручение «Оскаров», где, наверное, уже никогда не получит статуэтки; или нежданно появляется в блюзовой команде брата Криса — за то, что Крис временами помогает ему с текстами песен; или тусуется с Полом Алленом, сооснователем корпорации «Майкрософт» и одним из богатейших людей планеты.

У всевозможных публичных фигур, к рок-н-роллу отношения не имеющих, непременно отыщется личная история о нем, неизменно умилительная: сэр Мик, крикетный болельщик, очаровывает целую толпу старичья на стадионе «Лордз»; сэр Мик, ценитель вин, прямо у португальских производителей заказывает бочку или шестьдесят ящиков винтажного портвейна 1977-го (год, когда умер Элвис Пресли); сэр Мик, историк-любитель, авторитетно объявляет, что историк и телеведущий Саймон Шама «слегка плавает в истории позднего Средневековья»; сэр Мик, якобы страдающий острой амнезией, встречается с будущим членом парламента от консерваторов Аннунциатой Риз-Могг, дочерью бывшего редактора «Таймс» Уильяма, и с благодарностью вспоминает, как ее отец спас его карьеру в 1967 году; сэр Мик, приверженец этикета, уверяет, что во всех его домах есть экземпляр «Книги домоводства» миссис Битон, викторианского руководства с непреложными правилами сервировки, создания букетов и чистки серебра.

Нас окружает его наследие… бесконечные дебаты о сексуализации поп-музыки, которые начались с Элвиса, но обострились на «Satisfaction», а в последнее время сосредоточены на женщинах в поп-музыке — от Мадонны до Леди Гага и Рианны… псевдококни, на котором говорит теперь молодежь любого происхождения и в любом районе Великобритании… музыканты новейшей мальчиковой поп-группы, которые развалились на кушетке и издеваются над журналистами, полагая, будто они первые это придумали.

Американские рэперы The Black Eyed Peas увековечили его в «The Time (Dirty Bit)» — ролик, появившийся в 2010 году, был посмотрен на YouTube 10 миллионов раз: «All these girls, they like my swagger / They callin’ me Mick Jagger…» В июне 2011 года международным хитом стала песня Maroon 5 «Moves Like Jagger» с Кристиной Агилерой («Take me by the tongue / And I’ll know you… I’ve got the moves like Jagger») — группа попала в «Топ-10» «Биллборда» впервые с 2007 года, Кристина Агилера — впервые с 2008-го. И в то же время нет ничего круче винтажных «Стоунз». Когда супермодель «Кокаиновая Кейт» Мосс — практически в одиночку превратившая фотомоделей в «новых рок-н-ролльщиков» — вышла за гитариста Джейми Хинса, пара уезжала с церемонии в старом «роллс-ройсе», из которого на всю катушку орала «Gimme Shelter».

«Танцуют как Джаггер» нынче в самых удивительных местах — скажем, в уэльском доме престарелых, где — поразительным примером современного стационарного попечения и внимания к нуждам пациентов — обитателям выдают тамбурины, которые полагается трясти, если нужна помощь. «Они же пенсионеры, — прокомментировал один объяснимо возмущенный родственник, — а не Мик Джаггер». И не следует забывать новоявленную моду, распространенную среди в целом вполне разумных женщин, искусственно увеличивать губы до раздутых пропорций, которыми Бог наделил Мика от природы. Этот рот, прежде достояние только Мика и некоторых разновидностей тропических рыб, теперь марает женские облики во всех капиталистических государствах земли. (Едва ли, впрочем, эти перманентно застывшие надутые губки «танцуют как Джаггер», поскольку начисто лишают лицо способности шевелиться.)

С 1989 года валовой доход «Роллинг Стоунз» от записей, авторских прав, мерчандайза, гастролей и спонсорства составил, по подсчетам, 2 миллиарда фунтов, а бренд «Вываленный Язык» фигурирует примерно на пятидесяти продуктах, в том числе линии дамского белья «Агента Провокатора». Миков рот, как недавно отметил «Нью-Йоркер», «столь же узнаваемый на корпоративном поле бренд, как и золотые арки „Макдональдса“». За тот же период песни Джаггера — Ричардса принесли им более 56 миллионов долларов, и немалая часть этой суммы поступила от компьютерной индустрии. «Майкрософт» заплатил 4 миллиона долларов, чтобы проигрывать «Start Me Up» при загрузке Windows 95, «Эппл» — необъявленную, но едва ли меньшую сумму за то, чтобы рекламировать разноцветные «макинтоши» песней «She’s a Rainbow».

Все эти деньги стекаются в группу компаний, которые базируются в Голландии — поскольку там благоприятная налоговая обстановка — и носят неприметные названия «Промопаб», «Промотон» и «Музидор»; над всем этим, точно крупная адвокатская контора, царит партнерство, куда входят сэр Мик, Кит, Чарли и Ронни. Американский журнал «Форчун» недавно попытался выяснить, равные ли доли получают эти партнеры, но, продолжительно побеседовав с их финансовыми консультантами, вынужден был сообщить, что «в это никто даже не лезет».

В списке богачей, составленном «Санди таймс» в 2011 году, сэр Мик занимает восьмую позицию в категории «Развлечения»; по оценкам газеты, он располагает 190 миллионами фунтов, чуть отставая от Элтона Джона и чуть опережая Стинга. И однако, по нескольку месяцев в год Старгроувз, его дом на Мастике, сдается. Дом остался таким же, как при Мике, говорит его агент по недвижимости, семейные фотографии и личные вещи по-прежнему на местах. Сэр Мик лично одобряет все заявки и автоматически вычеркивает любых рок-звезд, потому что они разводят бардак.

Под руководством личного тренера, знаменитого норвежца Торье Эйке, он продолжает соблюдать жесткий спортивный режим с ежедневными пробежками, плаванием, велотренажерами, гимнастикой, йогой и пилатесом. Пьет он гораздо меньше прежнего, а некогда всеядным его губам достается лишь здоровая пища — цельнозерновой хлеб, рис, бобы, паста, курица и рыба. Он к тому же принимает массу пищевых добавок, витамины A, C, D, Е и B-комплекс, рыбий жир, женьшень и гинкго. В эпоху, когда даже знаменитые шеф-повара торят дорожку к пластическим хирургам, сэр Мик — что довольно поразительно — держится за лицо, данное ему от рождения, кремами от морщин и увлажнителями (в том числе «Крем-де-ля-мер» по 350 фунтов за флакон) смягчая ущелья и овраги горы Рашмор. Иными словами, шоу продолжается.

Слухи о новых гастролях «Роллинг Стоунз» зародились в 2010 году и зазвучали громче год спустя, когда U2 побила финансовый рекорд «A Bigger Bang» в 558 миллионов долларов. В 2011-м поговаривали, что «Стоунз» будут хедлайнерами на фестивале в Гластонбери — и закроют последнюю серьезную лакуну в своей карьере (хотя Крис Джаггер выступал там на малой сцене со своей группой Atcha, и ему преданно аплодировали племянники Элизабет, Джорджия Мэй и Джеймс, впрочем больше почти никто). По мнению газет, к пятидесятому юбилею «Стоунз» в 2012 году сэр Мик должен был залатать отношения с «Человеком-Риффом — или теперь это Человек-Рифт?», испорченные из-за «Жизни», и повезти «Стоунз» напоследок попрощаться с величайшим пунктом выдачи налички во вселенной.

Потом выяснилось, что сэр Мик собрал другую раскольническую группу под названием SuperHeavy, куда вошел его друг Дэйв Стюарт, болливудский композитор и продюсер А. Р. Рахман, сын Боба Марли Дэмиэн и обладательница подходящего имени шансоньетка Джосс Стоун. Два года в обстановке секретности, достойной МИ5, они работали над дебютным альбомом, не жалея денег на репетиции и записываясь в Лос-Анджелесе, на Ямайке, в Греции, Италии, Индии и Майами, а также на борту мегаяхты Пола Аллена. Для сэра Мика то был проект — или, как теперь говорят, странствие — еще символичнее его ранних сольных альбомов. Раскрыть тайну он решил журналу «Мейл он санди» под названием «Лайв», имея в виду молодую аудиторию на границе музыки и моды. Но даже здесь юная журналистка сообщила, что выжать из него что-нибудь подходящее для цитирования — «все равно что ртуть руками ловить».

Одноименный альбом SuperHeavy и их сингл «Miracle Worker» вышли в сентябре 2011 года, за два месяца до переиздания альбома «Стоунз» 1978-го «Some Girls». Сингл, написал «Гардиан», «отнюдь не плох — поп-регги, окрашенный мило-возмутительным исполнением Джаггера, до того чрезмерным, что прямо слышишь, как у него изо рта летит слюна… К чести Джаггера, надо сказать, что он не полностью подмял под себя запись, хотя — как и в тот раз, когда подпевал Карли Саймон на „You’re So Vain“, — отчего-то очень отчетливо сознаешь, что Мик Джаггер в студии присутствует».

С приближением июля 2012 года — пятидесятой годовщины первого выступления «Роллинг Стоунз» в клубе «Марки» — обнаружилось, что сэр Мик и Кит встретились в Нью-Йорке и снова разговаривают друг с другом. Сэр Мик признал, что в восьмидесятых у Кита могло создаться впечатление, будто он больше не участвует в управлении группой, и если так, «очень жаль». Неизвестно, извинился ли Кит в свою очередь за «письку».

Догадки о юбилейном концерте или гастролях стали множиться, когда Кит позвал Билла Уаймена и Мика Тейлора поджемовать, вроде бы готовясь к некоему воссоединению на сцене всех прошлых и нынешних «Стоунз». Стараясь потянуть время, официальную дату юбилея назначили на январь 2013 года, отмечая тем самым окончательное и неохотное согласие Чарли Уоттса войти в состав группы. Сэр Мик, однако, губ по-прежнему не растворял и сержантский состав держал в узде. Когда Ронни Вуд невинно отметил при каком-то журналисте, что было бы мило снова всем собраться и поиграть, его приволокли к начальству и велели составить письменное извинение перед Китом и Чарли. В итоге юбилей 12 июля отметили краткой фотосессией — группа позировала на фоне декораций, изображавших прежний фасад «Марки».

Нынче мало найдется интервьюеров, чья память охватывает хотя бы половину карьеры сэра Мика. В недавней беседе старый союзник — газета «Таймс» спросила, не подвигнет ли сэра Мика пятидесятый юбилей к автобиографии, как у Кита. Интервьюер не знал, что сэру Мику уже выпадал такой шанс почти тридцать лет назад, а тот не счел нужным об этом упомянуть. Ответ вынесли в полосной заголовок: «Я НЕ ХОЧУ КОПАТЬСЯ В СВОЕМ ПРОШЛОМ».

Недавно он объявил, что снова возвращается на киноэкран, — и в некотором роде ему придется копаться в самом страшном периоде своего прошлого. Он выступит продюсером и исполнителем главной роли в фильме «Таблоид» о медиамагнате, списанном с Руперта Мёрдока, владельца воскресной газеты «Новости мира», которая в 1967 году — до того, как Мёрдок ее купил, — пыталась уничтожить Мика Джаггера. Разумеется, теперь мы знаем, что «Новости мира» до Мёрдока погрязли в грязных играх истеблишмента, которые и привели к суду над сэром Миком, его публичному унижению и тюремному заключению; газета чуть не отправила бабочку на дыбу. Теперь газеты больше нет, Мёрдок закрыл ее после скандала с телефонной прослушкой, а неуничтожимой «бабочке» предстоит обернуться таблоидным магнатом. Колесо дыбы и впрямь сделало полный оборот.

* * *

Эти раскопки его прошлого мы начали с премии BAFTA 2009 года. Закончим его появлением на вручении премий «Грэмми», на глазах новых звезд вроде Джастина Бибера и Кейти Перри, годящихся ему во внуки.

Свое выступление он посвятил Соломону Бёрку, 400-фунтовому блюзмену, который недавно скончался, полностью лишившись подвижности (но продолжал петь до самого конца, сидя на троне). В 2002 году Бёрк надел на сэра Мика мантию блюзовой независимости, теперь же Мик, сбросив небольшой плащик, спел классическую композицию Бёрка «Everybody Needs Somebody to Love» — открывающий номер молодых и диких «Стоунз» в загородном Сарри незапамятных времен.

На шестьдесят восьмом году этот торс, облаченный в бирюзовый пиджак, был худ и гибок, как прежде, эти волосы модно подстрижены и без волоска седины, этот живот замечательно плосок, эти глаза пронзительны, эти губы трубно выпячены, а этот голос бил прямиком с Планеты Джаггер: «Ever-baw-deah… wawnts some-baw-deah… someone to lerve… someone to ke-ass…» Пала на поле боя еще одна невинная гласная; он стоял перед восхищенными детсадовцами, тыча пальцем в первые ряды, в задние ряды, в бельэтаж и в божеств небесных: «Ah need youw, youw, youw!.. an’ Ah need youw, youw, youw!»

Акцент был, как обычно, липовый, но слов правдивее он в жизни своей не пел.