Сцена: до отказа набитый душный вагон лондонского метро в час пик, Северная ветка. После «Кэмден-тауна» дверь из соседнего вагона — которой ни за что не воспользуется ни один нормальный человек — распахивается рывком, и появляется музыкант. Под сорок, сальные волосы, изгвазданная борода, типичный хиппи шестидесятых, каких полно среди молодых и старых уличных музыкантов; на шее испанская гитара со стальными струнами — черный лак, замызганные красные ленточки. Уличные музыканты официально разрешены на станциях, но осталось мятежное племя тех, что работают в поездах, — обычно они производят ужасные звуки, и пассажиры рады им не больше, чем наглым грабителям или деликатным карманникам. Поэтому сейчас вокруг него все поспешно отворачиваются; руки инстинктивно прикрывают сумку или кошелек; уши готовятся к пытке.

Но это вам не традиционная ужасная какофония; этот человек весьма обаятельно предлагает сделку — «песня за двадцать пенсов». «Эту вот я написал с Миком Джаггером», — возвещает он и берет аккорды, которые даже на дерьмовой испанской гитаре спустя полвека не растеряли дикой своей радости: «Дум-дум, ду-ду-дум, ду-ду-ду-ду-дум-дум…» И даже на эту бесперспективную аудиторию они действуют как обычно. Внезапно все оживляются; пальцы отстукивают ритм по подлокотникам; зады ерзают на сиденьях; губы любой национальной принадлежности слушаются хозяина:

«Ah cain’t git no-o… Sa-tis-fack-shern!»

Спустя несколько месяцев «Радио-4» Би-би-си отмечает юбилей своей долгоиграющей программы «Пластинки необитаемого острова», на сей раз опрашивая не знаменитостей, а рядовых слушателей, какие восемь музыкальных произведений они взяли бы с собой, если б оказались на этом самом гипотетическом острове. Для затравки в эфир пускают нарезку голосов — каждый называет номер первый в своем списке. Одну реплику произносит типичная консервативная слушательница «Радио-4», чей резкий властный голос выдает какую-нибудь герцогиню, или директрису частной школы, или судью, или, скажем, бывшую главу МИ5.

И какая же пластинка первым делом согреет ее одиночество? Моцарт?.. Бетховен?.. Елизаветинский хорал? «„Satisfaction“ Мика Джаггера, — отвечает этот глас истеблишмента, — потому что это история моей жизни».

Вот она, слава.