Аграрная реформа раннего периода Мэйдзи является основой для понимания как современного положения японского сельского хозяйства, так и положения японского общества в целом. Она представляет собой тему для целого тома, а не отдельной главы; поэтому рассмотрение этого вопроса здесь будет крайне сжатым и, возможно, субъективным.

Современное сельское хозяйство Японии с его своеобразными отношениями между помещиком и арендатором, с его мелким крестьянским хозяйством и примитивной сельскохозяйственной техникой окончательно сложилось в первые годы периода Мэйдзи. Аграрная реформа вызывает глубокий интерес не только сама по себе; она привлекает внимание исследователя еще и потому, что именно аграрная реформа определила собой характер таких социальных явлений, как образование избыточного населения в его своеобразной японской форме и образование на этой основе рынка труда, создание внутреннего рынка для японской промышленности, рост рабочего движения и т. д.

Мы остановимся здесь только на двух или трех указанных выше социальных явлениях, в особенности на образовании армии свободных рабочих (что является последней из трех перечисленных в предыдущей главе предпосылок, необходимых для индустриализации страны), на характере перенаселения Японии и значении кустарной или домашней промышленности.

Но прежде всего мы должны рассмотреть центральную проблему — земельную реформу раннего периода Мэйдзи.

 

Тенденция к установлению частной собственности на землю

Присвоение земли новым классом помещиков негласным путем происходило еще при феодальном режиме; после же реставрации Мэйдзи оно было узаконено. В результате освобождения от феодальной зависимости крестьяне номинально стали свободными владельцами земли. Однако это освобождение фактически открыло путь к обезземеливанию крестьян, потому что отмена запрета на продажу и раздел земельной собственности означала узаконение таких способов захвата земли, как принудительная продажа, ипотека и т. п. Если в начале эпохи Мэйдзи большинство крестьян было самостоятельными земледельцами, то (по не совсем точным цифровым данным) вскоре после реставрации арендованная земля составляла уже 30 % всей обрабатываемой площади.

Отмена в 1872 г. запрета на продажу земли явилась важнейшим шагом по пути к установлению современного поземельного налога, как это видно из отчета окура-сё (министерства финансов), представленного дадзёкан (Государственному совету) в сентябре 1871 г. «Теперь, когда политическая власть полностью возвращена императорскому двору, — говорится в этом отчете, — и когда различные государственные дела унифицированы, необходимо ввести единый закон о налоговом обложении, что является важным государственным делом… Одновременно с отменой древних законов и разрешением купли и продажи недвижимой собственности было бы желательно ввести поземельный налог, основанный на унифицированной системе земельной ренты. Однако больше всего следует опасаться поспешного введения этого закона; прежде всего следовало бы разрешить отчуждение земельной собственности и уже после этого издать упрощенный закон для взимания налога». Чтобы показать то огромное значение, какое придавалось праву свободного отчуждения земли в связи с реформой поземельного налога, приведем еще одну цитату. В своей докладной записке, составленной в 1871 г., один из главных деятелей реформы поземельного налога, Канда Кохэй, писал: «Некоторые выступают против изменения поземельного налога; они говорят, что «в старое время люди наделялись землею в соответствии с размером их семьи (или согласно переписи) и это предотвращало отчуждение земли и сглаживало пропасть между богатыми и бедными. Если мы вдруг разрешим куплю и продажу земли, то это будет противоречить установленному закону и принесет большой вред». На это можно ответить следующим образом: имеются благоразумные и глупые люди, и, кроме того, имеются прилежные и праздные люди. Тот, кто умен и бережлив, становится богатым, а тот, кто ленив и расточителен, становится бедным; если мы запретим приобретение земли и попытаемся уравнять богатого с бедным, то это будет означать ограничение богатого в угоду бедному и это постепенно примет такие размеры, что подорвет положение благоразумных и бережливых людей и создаст благоприятные условия для праздных и расточительных». Здесь перед нами все та же вечная притча о ленивых бедных и прилежных богатых, используемая как аргумент для обоснования положения о том, что феодальная «опека» и общинная ответственность должны теперь уступить место неограниченному праву частной собственности на землю. Колесо истории неумолимо двигалось в направлении узаконения частной собственности на землю, и в каждой стране в соответствующую эпоху маленький человек, будь то арендатор, держатель земли или крестьянин-собственник, оказывался раздавленным этим колесом. Япония в этом отношении не представляла исключения.

 

Пересмотр поземельного налога в 1873 г.

Так как реформа поземельного налога в 1873 г. установила раз и навсегда те рамки, в которые заключены современные аграрные отношения Японии, стоит посвятить несколько страниц исследованию формы и содержания этой реформы.

Прежде чем ввести единый поземельный налог, исчисляемый в зависимости от стоимости земли, а не в соответствии с феодальной системой распределения продукции между феодалом и крестьянином, необходимо было, чтобы каждый клочок земли, обрабатываемый арендатором или самостоятельным земледельцем, имел признанного собственника. Другими словами, проектируемый поземельный налог предполагал наиболее полное признание права частной собственности на землю. Мы уже указывали на некоторые меры, которые логически вели к изменению поземельного налога, а теперь они были дополнены новым мероприятием. Владельцы земли получили удостоверения на право владения землей, известные под названием «тикэн». Первая партия этих удостоверений была выдана в январе 1872 г., вторая — в феврале и, наконец, третья партия была вручена собственникам земли в июле того же года. Система тикэн послужила отправным пунктом движения за уничтожение старой феодальной аграрной системы и явилась началом признания права частной собственности на землю. Система тикэн в то же время давала возможность производить оценку земли согласно ее продажной стоимости еще до того, как была произведена землемерная съемка по всей стране (1875–1881 гг.). В действительности сделки по купле и продаже земли служили главным основанием для выдачи тикэн. Эти удостоверения, или тикэн, оставались в качестве единственного доказательства права собственности на землю вплоть до издания закона 22 марта 1889 г., после чего правительство отобрало все тикэн и с этого времени доказательством права собственности на землю стала служить регистрация в дайте (регистрах), которые хранились в кусайбансё (окружных судах) и удостоверялись тиан сайбансё (судами по делам общественного порядка, впоследствии выступающими под другим названием).

Пересмотр поземельного налога не был поспешным или временным мероприятием, а представлял собой реформу, над которой в течение долгого периода времени трудились лучшие умы в правительстве. Наиболее известными в этом отношении являются имена Иноуэ Каору, Окума Сигэнобу, Като Кодзо, Канда Кохэй и Мацуката Масаёси. После внимательного и детального изучения относящегося к этому вопросу материала и после целого ряда обсуждений на комиссиях и совещаниях закон об изменении поземельного налога наконец был опубликован в начале 1873 г. Авторы этого закона понимали, что самым важным мероприятием для обеспечения устойчивого государственного дохода является введение единой системы налогообложения. Они стремились установить такой налог, который было бы легко взимать и которого никто не мог бы избежать. Кроме того, новый налог не должен был зависеть от урожая. Канда Кохэй хорошо изложил недостаток старой налоговой системы в своей докладной записке от 1870 г., составленной в связи с йзменением закона о поземельном налоге: «Если мы будем придерживаться прежнего законодательства в отношении налогов, то, во-первых, это причинит нам множество хлопот; во-вторых, это может привести к снижению бюджетных поступлений, поскольку оно допускает мошенничество и уклонения от уплаты налогов; более того, прежнее законодательство совершенно не учитывает интересов государства и содержит лазейки, которые могут причинить ущерб государственным финансам». Вопрос об изменении закона о поземельном налоге обсуждался на специально созванном совещании чиновников префектур в 1873 г. На этом совещании были рассмотрены три точки зрения. В конце концов была принята та из них, которая предусматривала полное изменение поземельного налога, а не просто исправление старой системы. Под руководством заместителя министра финансов Окума Сигэнобу (который возглавлял это министерство во время поездки Окубо в Европу) это решение было проведено в жизнь. Натуральный налог был заменен денежным налогом, взимаемым согласно стоимости земли, оценка которой должна была быть произведена в общенациональном масштабе.

Поземельный налог устанавливался на основе следующих трех принципов: 1) если прежде критерием для взимания налога являлся урожай, то теперь таким критерием должна была стать стоимость земли; 2) норма налогообложения устанавливалась в размере 3 % стоимости земли (в 1876 г. эта норма была на некоторое время снижена до 2,5 %), причем в отличие от прежнего порядка обложения размеры урожая в расчет не принимались; 3) налог должен был вноситься деньгами, а не натурой, как это было прежде. Трехпроцентный налог был фактически ниже прежнего феодального налога, если не считать местного налога в размере одного процента. Однако в данном случае дело обстояло гораздо сложнее: этот налог отличался от феодального налога и качественно и количественно.

Разница между прежним и новым налогами заключалась в следующем: во-первых, различные виды налогов, которыми облагалось население как произвольно, так и по традиции клановыми властями и бакуфу, теперь были унифицированы и подлежали ведению центрального правительства. Во-вторых, прежде налогоплательщиками были непосредственные производители, независимо от того, были ли они арендаторами или самостоятельными земледельцами; теперь же поземельный налог платили только землевладельцы, являлись ли они непосредственными производителями или помещиками. В-третьих, при старом режиме налог устанавливался в зависимости от размеров собранного урожая или же от плодородия почвы; после реформы он начислялся по единой налоговой ставке — 3 % от стоимости земли независимо от качества урожая. Наконец, прежний налог, уплачиваемый натурой, главным образом рисом, теперь был заменен денежным налогом.

Правительство Мэйдзи сочло необходимым сделать этот шаг для того, чтобы избавиться от неустойчивости бюджетных поступлений, вызывавшейся изменениями в размерах урожая, а также колебанием цен на рис и другие сельскохозяйственные продукты, которыми выплачивался натуральный налог. Другими словами, обеспечив постоянный источник доходов, правительство создавало условия для введения современной бюджетно-финансовой системы.

В такой стране, как Япония, которая была еще сельскохозяйственной страной и не имела таможенной автономии, покрытие огромных расходов на военные нужды, на строительство образцовых предприятий и содержание огромного штата чиновников, естественно, зависело от поземельного налога. Вот почему было очень важно, чтобы бюджетные поступления государства были постоянными. Мы видели, как отмена запрета на отчуждение земли — мера, на которую рано или поздно нужно было пойти, — логически предшествовала и прокладывала путь новой налоговой системе, поскольку для этой системы было абсолютно необходимо, чтобы налоговые поступления с земли перестали зависеть от платежеспособности каждого земледельца. Другими словами, нужно было, чтобы тот, кого закон считает собственником земли, нес ответственность за уплату налога с каждого клочка земли, независимо от того, кто ее обрабатывает. Было еще одно коренное отличие этого налога от старого: в период феодализма при определении суммы налога руководствовались принципом взимать как можно больше, оставляя производителю такое количество урожая, которое было едва достаточным для поддержания его существования, или, применяя распространенное в то время выражение, стремились «сделать так, чтобы крестьянину осталось только на жизнь, но не больше». Кроме того, прежняя система взимания налога была основана на коллективной ответственности села, разделенного для удобства управления на пятидворки. Эта круговая порука еще более ухудшала и без того крайне тяжелое положение крестьян. При новом правительстве обязанности уплаты налога были перенесены с производителя на землевладельца. Крестьяне теперь были освобождены от оков феодализма и в то же время избавлены от мелочной опеки своего господина, который раньше был обязан следить за тем, чтобы «они не могли ни жить, ни умереть». В новом обществе они были свободны определить свою участь — жить или умереть, оставаться на земле или продать ее и уйти в город. Таким образом, большинство сельского населения, хотя и было освобождено от оков феодализма, тем не менее не могло рассчитывать на защиту своих интересов со стороны государства, видевшего свою задачу в охране интересов помещичьего класса, которому оно гарантировало право частной собственности на землю.

Положение мелкого землевладельца, обрабатывающего свой клочок земли, было крайне непрочно. Он был подвержен превратностям природы (неурожаи, ураганы, сельскохозяйственные вредители); кроме того, он находился в зависимости от различных явлений общественного порядка (колебание цен на рис) и, несмотря на все это, он ежегодно должен был платить правительству определенную сумму денег в виде налога. Для того чтобы во-время уплатить налог, крестьянин-собственник должен был или вовсе отказаться от своего крошечного клочка земли, продав его, или же прибегнуть к помощи сельского ростовщика и таким образом встать на длинный и трудный путь уплаты долгов, что могло в любое время закончиться лишением права выкупа закладной из-за просрочки платежей. Более того, при низком уровне капиталистического развития в деревне необходимость быстро превратить в деньги 25–30 % урожая для уплаты поземельного налога накладывала тяжелое бремя на мелкого земледельца, живущего за счет своего карликового хозяйства, не вовлеченного еще в широкую сферу национального рынка. Будучи переведенным из положения сравнительной экономической самостоятельности на положение зависимости от рынка, крестьянин вынужден был продавать свой рис сразу же после уборки урожая и, таким образом, подвергаться всем превратностям, вытекающим из колебания цен на рис. Следует отметить, что колебание цен не влияло в такой степени на положение крупного помещика, поскольку он имел возможность попридержать на время свой рис в зернохранилищах. Мы здесь говорим о мелком производителе, который владел землей и поэтому платил земельный налог сам. Что касается арендатора, то он продолжал платить помещику арендную плату главным образом натурой. Помещик после вычета суммы, необходимой для передачи правительству в виде поземельного налога, всю остающуюся часть в виде чистой прибыли присваивал себе. Таким образом, реформа поземельного налога явилась средством, ускорившим начавшийся процесс обезземеливания крестьян и связанный с ним процесс концентрации земли в руках помещичьего класса. Теперь рассмотрим вкратце размах и темп этого процесса.

 

Экспроприация крестьянства

За период с 1883 по 1890 г. 367 744 крестьянина лишились земли; их наделы подверглись принудительной продаже за недоимки по уплате поземельного налога. Из этого числа 77 % крестьян не имели возможности уплатить поземельный налог вследствие бедности. Общая сумма недоимок составляла 114 178 иен, или в среднем 31 сену на человека. Площадь земли, проданной с торгов или конфискованной, составляла 47 281 тёбу (46335,38 га) общей стоимостью в 4 944 393 иены. Стоимость конфискованной и проданной земли в 27 раз превышала общую сумму недоимок. Головокружительный темп экспроприации крестьян подтверждается некоторыми данными об ипотеке и принудительных продажах, взятыми из исследования П. Майе. Так как статистические данные по этому вопросу, относящиеся к раннему периоду Мэйдзи, мало доступны, мы здесь приведем некоторые из них. Для провинции Окаяма мы имеем следующую таблицу:

Эти цифры дают нам некоторое представление о быстром темпе экспроприации крестьян в одной префектуре, и если бы мы обратились к исследованиям в масштабе всей страны, то получили бы потрясающую картину.

«В официальном отчете по ипотекам по всей Японии в 14-ом году Мэйдзи 1881) насчитывается около 2 млн. ипотек на сумму 141 млн. иен при оценочной стоимости имущества только в 123 млн. иен. Средняя сумма ипотечного кредита поэтому составляет около 72 иен, что показывает огромную потребность в Японии в ипотечном кредите в малых суммах, которые не могут быть удовлетворены каким-либо крупным центральным кредитным учреждением».

Эти цифры говорят о господствующем положении ростовщического капитала в японской деревне и о той роли, которую он играл в процессе обезземеливания крестьян. О роли ростовщического капитала много писалось в манифестах и политических листовках, которые распространялись в Идзу партией должников — сяккинто (наименование местных политических организаций крестьян-бедняков, созданных для борьбы против массового сгона крестьян с земли). В этих листовках говорилось, что ссуда из 13 % годовых считалась филантропической, а продление срока погашения кредита с 3 до 5 лет считалось великодушным поступком.

Десятилетие с 1880 по 1890 г., когда новый поземельный налог полностью вступил в силу, было периодом наиболее значительных перемен в землевладении Японии, и самые быстрые темпы этого социального переворота наблюдались в 1884–1886 гг. Так, например, Мазельер пишет по этому поводу: «В старой Японии (включая и города) стоимость проданного крестьянского имущества в 1884 г. достигла 4,8 % от общей стоимости всей их собственности, а в 1886 г. — 5,1 %… При таких темпах в течение двадцати лет вся эта собственность перейдет в другие руки. И это будет происходить по мере того, как прежние собственники будут лишаться своих владений. С экономической и социальной точек зрения это будет более тяжелое испытание по сравнению с тем, которое пережила Франция во время революции».

Если взять цифры об уменьшении числа лиц, пользующихся активным избирательным правом на выборах в префектуральные собрания (то есть лиц, которые платили поземельный налог в размере 5 иен и больше), а также лиц, имеющих право быть избранными на должности (то есть уплачивавших 10 и более иен налога в год), то хотя эти цифры и не дают нам представления о росте числа арендаторов, они свидетельствуют о неуклонном ухудшении положения мелких и средних крестьян-собственников, подготовившем почву для экспроприации крестьян. Эти сведения дают нам таблицы на стр. 160.

К 1892 г. в собственно Японии, включая Хоккайдо, площадь земли, обрабатываемой арендаторами, достигла 2 031 958,5 тёбу (2011639 га), или 39,99 % всей обрабатываемой площади. Данные о числе арендаторских хозяйств не особенно показательны вследствие того, что большое количество арендаторов являлось частично арендаторами, частично собственниками. Однако в данном случае эти цифры красноречиво говорят о том, что происходил процесс превращения крестьян-собственников в арендаторов и полу арендаторов.

 

Экспроприация крестьянства и ее последствия (сравнение Японии с Англией)

Подобный же процесс экспроприации крестьянства происходил и в английской деревне при переходе к капитализму, а именно, в период широкого движения за огораживание земель под пастбища в XVI в., а также в период еще более широкого движения за огораживание земель под сельскохозяйственные культуры в XVIII в.

Под действием экономических сил того времени происходило резкое падение числа мелких собственников, не имевших ни капитала, ни в достаточном количестве земли для того, чтобы организовать свое хозяйство на основе более усовершенствованных методов производства продуктов на рынок. Кроме того, их домашняя промышленность была разрушена новыми механизированными фабриками Ланкашира, и поэтому мелкие собственники были вынуждены покинуть землю и мигрировать в города. В Англии это движение сопровождалось не только концентрацией земли в руках небольшого числа людей, но также громадным увеличением масштаба сельскохозяйственного производства. В Японии этот процесс был крайне сложен и, в отличие от огораживаний в Англии в XVIII в., не вызвал массового бегства крестьян в города в годы, непосредственно последовавшие за реформой поземельного налога. Наоборот, в Японии не было абсолютного падения числа сельскохозяйственных хонкэ (дворов), занятых обработкой земли. Явное противоречие между тем, что крестьянство подвергалось экспроприации в большом масштабе, как описано выше, и тем, что оно все же оставалось на земле в качестве арендаторов или полуарендаторов, нельзя объяснять просто ссылкой на общеизвестный факт, что в самом начале и в ходе преобразований Мэйдзи в Японии еще не было высокоразвитой промышленности, которая могла бы поглотить экспроприированное крестьянство. Такое объяснение было бы неверно, поскольку даже после индустриализации Японии число крестьянских хозяйств все же оставалось постоянным или даже неуклонно возрастало. Объяснение этого факта следует искать скорее в своеобразии отношений, сложившихся в Японии между арендаторами и помещиками. Высокая арендная плата, являющаяся характерной чертой японского помещичьего землевладения, привела к тому, что помещик, сам не обрабатывающий землю, был заинтересован исключительно в получении земельной ренты, и это удерживало его от использования своего капитала для ведения сельского хозяйства на капиталистических началах. В Англии же завершение капиталистического развития в сельском хозяйстве привело к концентрации земли в руках небольшого числа лиц, которые, согнав прежних владельцев земли при помощи парламентского акта об огораживании, увеличили площадь обрабатываемой земли с целью получения прибыли, то есть превратили бывшие феодальные владения в капиталистические предприятия. Прежний полуфеодальный держатель, согнанный с земли, был вынужден вместе со своей семьей искать работы в быстро развивающейся городской промышленности. В Японии же вследствие чрезвычайно высокой арендной платы помещик или ростовщик не стремились согнать с земли арендаторов и прежних крестьян-собственников, чтобы самим заняться обработкой земли.

Они предпочитали оставить крестьян на месте, предоставив им возможность обрабатывать маленькие клочки земли за непомерно высокую арендную плату. С разрушением старой домашней промышленности и ростом перенаселенности деревни, последовавшим за отменой феодальных ограничений на рождаемость, а также с ростом современной фабрично-заводской промышленности, младшие члены семьи, в особенности женщины, покидали деревню и уходили в города в надежде пополнить своим заработком скудный доход семьи. Необходимо отметить, что увеличение численности сельской семьи, ее безвыходное финансовое положение, обостренное разрушением домашней промышленности, совпало с ростом текстильной промышленности, которая стала стержнем первой японской промышленной революции и являлась важнейшей отраслью японской промышленности, так как она производила продукцию для экспортной торговли. Такое положение позволило предпринимателям использовать на производстве труд женщин, пришедших из перенаселенной деревни, что в свою очередь вызвало снижение стоимости рабочей силы в текстильной промышленности. Это привело к созданию промышленного рабочего класса, большую часть которого составляли женщины. Следующая таблица показывает процент занятости женщин в промышленности:

(Эти цифры относятся только к фабрикам с числом рабочих свыше 10 человек и не включают правительственных предприятий.)

В отличие от Англии в Японии миграция сельского населения в города носила временный характер. В города уходили, как правило, не целые семьи, а лишь младшие сыновья или дочери, и то не навсегда. Спустя некоторое время они возвращались в деревню или вследствие безработицы, или для того, чтобы вступить в брак или помочь своей семье во время уборки урожая. Разрушение старого натурального крестьянского хозяйства в Англии гнало всю семью крестьянина в город, и при наступлении застоя в промышленности они были вынуждены скитаться без дела в городах, так как их старое крестьянское хозяйство в деревне давно исчезло. Японские же рабочие, когда они оказывались безработными, возвращались в свою родную деревню. Такое решение проблемы безработицы, хотя оно и было стихийным, а непреднамеренным результатом аграрной реформы, является одной из причин, объясняющей совпадение интересов помещиков с интересами промышленников, в противовес той борьбе между ними, какая имела место, например, в Англии в период борьбы за отмену хлебных законов. Причина этого совпадения интересов промышленников и помещиков заключается в том, что тяжесть содержания безработных в значительной степени снимается с государства и предпринимателей, поскольку безработные уходят в деревню, а вызванная этим перенаселенность деревни способствует повышению арендной платы.

 

Мелкое крестьянское хозяйство в Японии

Причины и последствия его возникновения

Экспроприация крестьянства в Японии, в отличие от Англии, не привела к закреплению или увеличению среднего надела обрабатываемой земли. Наоборот (несмотря на незначительное увеличение размера среднего надела обрабатываемой земли) распространение аренды сопровождалось непрерывным распылением участков земли, обрабатываемых крестьянскими семьями. Приведем некоторые сравнительные цифры, относящиеся к началу периода Мэйдзи.

В 1874 г. обследование трех фу (то есть трех крупнейших городских районов Токио, Осака и Кёто) и 27 префектур (за исключением Хоккайдо) показало, что средний размер земельного надела (как орошаемых, так и неорошаемых полей, взятых вместе) на крестьянский двор составлял 9 тан 6 сэ 16 бу (0,95 га), а 35 лет спустя размер земельного надела, тоже не считая Хоккайдо, был, по существу, такой же, составляя 9 тан 7 сэ 10 бу (0,96 га).

Таким образом, чрезвычайная раздробленность земли, характерная для японского сельского хозяйства, сохранилась даже после установления частной собственности на землю и быстрого расширения аренды земли. Раздробленность земельных участков явилась следствием необычайно высокой арендной платы, которая, как мы видели, для рисовых полей достигала 60 % всего урожая. Этот вопрос является настолько важным для понимания аграрных отношений в Японии, что мы должны подвергнуть его дальнейшему анализу, рискуя даже допустить некоторые повторения. Поскольку лица, владевшие капиталом и землей, то есть купцы, ростовщики или богатые крестьяне, могли получать столь высокую прибыль на вложенный в землю капитал в виде арендной платы, у них не было никакого стимула к тому, чтобы из помещиков-паразитов превратиться в сельскохозяйственных предпринимателей, которые вели бы хозяйство с целью производства сельскохозяйственных продуктов на рынок, применяя труд наемных рабочих. При существовавших в Японии аграрных отношениях помещик, уверенный в получении столь высокой прибыли на вложенный капитал, поступил бы весьма неблагоразумно, если бы рискнул организовать капиталистическое производство с целью получения прибыли, которая к тому же могла оказаться гораздо ниже той, которую приносила ему арендная плата. Другими словами, чрезмерно высокая арендная плата уничтожала стимул к получению предпринимательской прибыли. В результате этого земля сохранилась в таком же положении, в каком она была в период феодализма — разделенной на крошечные участки, обрабатываемые крестьянами, растущая численность которых приводила к повышению спроса на землю и конкуренции в области аренды, обеспечивая таким образом высокий уровень арендной платы. А это в свою очередь вело к раздроблению арендуемых участков земли. К этому следует прибавить сильную привязанность крестьянина к земле, которая освящена для него трудом его многочисленных предков. В борьбе за то, чтобы остаться на земле в качестве собственника или полусобственника, крестьянин продавал время от времени несколько цубо земли, для того чтобы погасить задолженность по земельному налогу, уплатить долги сельскому ростовщику или чтобы пережить тяжелый год, справиться с трудностями, вызванными недородом, падежом тяглового скота или стихийными бедствиями. Он расставался с каждым клочком своей земли помимо своей воли, подобно тому, как армия, окруженная с флангов, ведет безнадежные, но решительные арьергардные бои. В результате этого мелкий собственник еще больше сокращал масштаб своих работ на оставшемся у него участке земли. Это, конечно, только образный пример, но он отчасти иллюстрирует влияние высокой арендной платы, действовавшей в качестве препятствия развитию чисто капиталистических отношений в сельском хозяйстве, тогда как крайняя перенаселенность деревни вела к сохранению, а в некоторых случаях даже к уменьшению и без того незначительных земельных участков, оставшихся от феодального периода. Как сказал один японский специалист по этому вопросу, «Крестьянин сам понимает, насколько неудобна и невыгодна такая система сельского хозяйства, но часто значительное улучшение существующего положения в течение короткого периода времени не представлялось возможным вследствие установившихся отношений собственности или аренды». И далее: «В период крушения феодализма появились мелкие землевладельцы; масштаб сельскохозяйственного производства оставался таким же мелким, каким он был прежде; по-прежнему имелся излишек рабочей силы в семье; никаких существенных изменений в деревне не произошло. Японское сельское хозяйство все еще сохраняет свою старую форму». Таким образом, крестьянин, желая обеспечить прожиточный уровень семьи, усиливал интенсификацию своего хозяйства путем максимального использования каждого клочка земли, находившегося в его распоряжении. Раздробление земли и своеобразие условий, сложившихся в результате аграрной реформы Мэйдзи, когда исключительно высокая арендная плата выплачивалась натурой, а тяжелый земельный налог выплачивался деньгами, а главное, высокая арендная плата, уничтожавшая стимул у владельцев капитала заниматься производством сельскохозяйственных продуктов в качестве предпринимателей, наложили глубокий отпечаток на аграрные отношения в Японии. Этот вопрос может быть лучше всего рассмотрен путем изучения социального положения японского крестьянина-арендатора.

 

Социальное положение японского крестьянина-арендатора

Японский крестьянин-арендатор не является капиталистическим предпринимателем, как в других странах. Но его нельзя считать также и сельскохозяйственным наемным рабочим, который получает заработную плату деньгами от землевладельца, берущего на себя предпринимательский риск. Японский арендатор представляет собой смешение того и другого; он является земледельцем и в то же время отдает большую часть своей продукции помещику. Он напоминает английского крестьянина-арендатора, поскольку он берет на себя весь риск сельскохозяйственного предприятия; но так как доход с его предприятия отбирает землевладелец, то японский арендатор напоминает сельскохозяйственного поденного рабочего. Заработная плата этого сельскохозяйственного полупролетария выражена не в деньгах, а в виде вознаграждения натурой и зависит от размера собранного урожая и колебания цен на сельскохозяйственные продукты. В урожайный год доля арендатора несколько повышается, но так как спрос на сельскохозяйственные продукты остается сравнительно неизменным, то в урожайные годы цены на продукты катастрофически падают, в особенности во время уборки урожая. Таким образом, вполне может случиться так, что денежный доход арендатора сократится, несмотря на хороший урожай. С другой стороны, цены на промышленные товары, которые арендаторы вынуждены покупать, зависят не от урожая, а от других факторов, в частности от состояния внешнего рынка. В неурожайные же годы цены на зерно повышаются, но у арендатора, обрабатывающего небольшой клочок земли, едва ли может остаться что-либо для продажи. Больше того, в эти годы он нередко вынужден покупать им же выращенное и проданное зерно. Таким образом, японский крестьянин-арендатор является олицетворением двойственности: в нем имеются черты предпринимателя-арендатора (который принимает на себя предпринимательский риск) и сельскохозяйственного пролетария (поскольку помещик вследствие высокой арендной платы отбирает большую часть дохода этого предприятия). Одна черта настолько тесно переплетена с другой, что было бы неправильно рассматривать японского арендатора только как предпринимателя или только как пролетария.

 

Вопрос о хронической перенаселенности и образование рынка рабочей силы

Из этого анализа следует, что процесс роста помещичьего землевладения, с одной стороны, и обезземеливание крестьян-собственников — с другой, нельзя рассматривать как следствие развития капиталистических отношений в сельском хозяйстве, тогда как в Англии в XVIII в. именно развитие капитализма явилось движущей силой процесса огораживания.

Процесс экспроприации японского крестьянства, равно как и отделение промышленности от сельского хозяйства (то есть разрушение кустарной промышленности), происходил быстрее, чем рост капиталистических предприятий в сельском хозяйстве или развитие городской промышленности. То, что описанный выше процесс экспроприации крестьян происходил значительно быстрее, чем развитие капитализма как в сельском хозяйстве, так и в промышленности, подтверждается тем фактом, что спустя четверть столетия после реформы поземельного налога лишенные земли крестьяне не превратились в более или менее значительном количестве в сельскохозяйственный или промышленный пролетариат, а сделались арендаторами, полуарендаторами или же собственниками чрезвычайно мелких участков земли; причем для поддержания своего полуголодного существования они должны были заниматься каким-нибудь видом домашней промышленности, как, например, прядением, ткачеством или шелководством. Эта огромная армия мелких крестьян-собственников, арендаторов и полу арендаторов, обрабатывающих мельчайшие участки земли, число которых вследствие дробления непрерывно увеличивалось, исторически явилась источником хронической перенаселенности. Раздробленные, мельчайшие участки земли не могли обеспечить крестьянину получения дохода, необходимого для поддержания даже полуголодного существования семьи. Поэтому женщины в семье вынуждены были заниматься каким-нибудь видом домашней промышленности, а мужчины — искать дополнительную работу в качестве кули на дорогах, железнодорожном строительстве и т. п. Та часть постоянного избыточного населения, которая не имела возможности остаться в семье, была вынуждена искать себе средства к существованию в городах. Те, кто не мог поступить на фабрики, становились рикшами, грузчиками, кули — словом, низшим слоем неквалифицированных рабочих. В города уходили также и ремесленники, которые были вытеснены из мелкой кустарной промышленности в результате введения новой машинной техники, а также те рабочие, чей труд оказался излишним вследствие применения женского и детского труда. Это постоянное избыточное население в лучшем случае являлось полубезработным, а условия его жизни характеризовались нерегулярным заработком, неуверенностью в завтрашнем дне, а в случае получения работы — крайне продолжительным рабочим днем и низкой заработной платой. Это постоянное избыточное население стремилось в конце концов уйти из городов обратно в родные села, что приводило к еще большей перенаселенности деревни и действовало в качестве фактора, снижающего жизненный уровень крестьянства. Сильное давление перенаселения деревни на аграрные отношения не позволяло многим из крестьян снова стать земледельцами, и поэтому они вынуждены были искать средства к существованию в какой-нибудь отрасли кустарной промышленности, а с упадком последней невыносимые условия существования заставляли крестьян посылать своих дочерей в города на текстильные фабрики в надежде при помощи их заработка предотвратить полное разорение семьи. Часть населения, выброшенная из процесса производства в сельском хозяйстве и не сумевшая перейти в ряды промышленного пролетариата, превращалась в текучий резерв рабочей силы. И точно так же как вода стремится занять наиболее низкий уровень, так и это текучее избыточное население вынуждено было идти на самую низкооплачиваемую работу, снижая тем самым общий уровень заработной платы рабочих. В такой стране, как Япония, где развитие городской промышленности хотя и являлось бурным по своим темпам, но не было широко распространенным, большая часть избыточного населения не могла быть поглощена промышленностью.

Более того, поскольку заграничный рынок рабочей силы, представляющий собой отдушину, которая помогла разрешить проблему избыточного населения в некоторых европейских странах в конце XIX в., оказался отрезанным для японских рабочих вследствие запрещения иммиграции, этому избыточному населению Японии ничего не оставалось делать, как только ждать дальнейшего развития индустриализации или искать новых возможностей для поддержания своего существования в домашней промышленности. С полным основанием можно сказать, что существование этого огромного источника хронического или потенциального избытка рабочей силы привлекло внимание к сельскому хозяйству мелких промышленников. Поскольку перенаселение в сельской местности не дает возможности большей части этого избыточного населения заниматься сельскохозяйственным производством, единственным средством существования для нее остается промышленность, городская или домашняя.

Однако крупная городская промышленность не достигла такого уровня развития, чтобы поглотить весь этот резерв рабочей силы, отчасти вследствие особенностей развития японской промышленности, а в значительной степени из-за наличия резерва хронического избытка населения, образовавшегося еще в предшествующий период. В результате этого многие японские предприниматели получили возможность обходиться без дорогостоящего фабричного оборудования, распределяя штучную работу между семьями тех, которые живут в этом преддверии ада — между сельским хозяйством, которое уже не может обеспечить им работу, и между городской промышленностью, двери которой еще не открылись для них. Благодаря этому японские предприниматели получили возможность маневрировать фондами заработной платы, выжидая спорадического увеличения или падения рыночного спроса на промышленные товары, не подвергаясь риску порчи или устарения запасов продукции и фабричного оборудования в периоды затишья. Это еще раз подтверждает высказанное выше положение о совпадении интересов промышленников и крупных землевладельцев.

Следовательно, другим важным результатом аграрной реформы Мэйдзи явилось создание рынка рабочей силы — третьего условия, необходимого для развития капитализма.

Образование рынка рабочей силы в Японии характеризуется появлением источника хронического избытка труда, образованного главным образом за счет экспроприированного крестьянства, поглощение которого промышленностью задерживалось вследствие медленного темпа развития крупного промышленного производства. Нельзя отрицать, что некоторое поглощение избытка рабочей силы имело место. Однако огромное количество избыточного населения, оседающего в деревнях и городах и не находящего применения своему труду, являлось важным фактором, снижающим жизненный уровень и заработную плату японских рабочих.

Прежде чем покончить с этим вопросом, следует отметить, что в Японии происходило постоянное перемещение части сельскохозяйственного избыточного населения в промышленность, а также медленно, но неуклонно росло промышленное население. За период с 1894 г., когда процесс экспроприации крестьянства почти закончился и промышленный переворот достиг высшей точки своего развития, вплоть до кануна мировой войны (1913 г.) общее количество самодеятельного населения, живущего на заработок, увеличилось с 24 428109 до 30026 403 (то есть на 23 %), тогда как за этот же период количество промышленных рабочих увеличилось с 381390 до 916 252 (или на 140 %).

Хотя за период с 1887 по 1913 г. сельское население абсолютно увеличилось, относительно оно уменьшилось. Если в 1887 г. число семей, занятых в сельском хозяйстве во всей Японии, составляло 71 %, то в 1913 г. оно сократилось до 58 %, а отношение населения, занятого в сельском хозяйстве к индустриальным рабочим снизилось с 11,1:1 до 6,4:1.

 

Образование внутреннего рынка и его ограниченность

Экспроприация крестьян, последовавшая за реформой поземельного налога, и постепенное образование рынка рабочей силы, описанное выше, — оба эти процесса привели к глубоким социальным последствиям. Наиболее значительным из них явилось образование внутреннего рынка для японской промышленности в результате отделения крестьянства от средств производства, поставившего крестьян в зависимость от рынка. Первым этапом расширения этого внутреннего рынка являлось превращение риса и других сельскохозяйственных продуктов в предмет торговли.

Рис всегда являлся наиболее важным сельскохозяйственным продуктом; во время реставрации выращиванием риса было занято по крайней мере 80 % населения. Еще при режиме Токугава он стал предметом торговли, правда, в ограниченной степени (рис, принадлежавший крупным феодалам, превращался в деньги с помощью рисовых маклеров), но поскольку продажа риса приносила лишь незначительные денежные доходы крестьянину, это еще не означало создания широкого внутреннего рынка. Положение коренным образом изменилось после реставрации, когда правительство посредством реформы поземельного налога стабилизировало свои доходы. Крестьянин-собственник и помещик теперь вынуждены были превращать свой рис в деньги, для того чтобы уплатить новый налог, в результате чего ускорялся процесс превращения риса в предмет торговли. За реформой налога последовал правительственный акт об отмене запрещения экспорта риса, а также об освобождении риса от экспортных пошлин.

Благодаря правительственной политике сохранения довольно высоких цен на рис и разрешению на его экспорт производство риса получило новый стимул и крестьянство все более и более вовлекалось в водоворот денежного хозяйства.

Одновременно с процессом превращения сельскохозяйственных продуктов в предмет торговли происходило разрушение кустарной старой промышленности, в особенности хлопкопрядения. Хотя в течение первых нескольких десятилетий после реставрации Мэйдзи огромное число лишенных земли крестьян было вынуждено либо искать себе работу в городах, либо оставаться без дела в деревне, отделение сельского хозяйства от промышленности (что является одной из предпосылок для образования внутреннего рынка для промышленных товаров) не могло быть осуществлено полностью и в широком масштабе только вследствие изменений, происшедших в землевладении или в результате увеличения аграрного перенаселения.

Действительным толчком для развития внутреннего рынка явился ввоз дешевых, произведенных машинным способом товаров из передовых капиталистических стран, что нанесло непосредственный удар кустарной текстильной промышленности в деревне. Из предметов импорта, которые имеют прямое отношение к рассматриваемому вопросу, наиболее важными являлись хлопчатобумажные ткани и хлопчатобумажная пряжа, которые поступали в Японию во все увеличивающихся размерах, как показано в таблице на стр. 173 (1 кин равняется 0,54 кг).

Едва ли за границей известно, насколько распространенным было производство хлопка в Японии в период позднего феодализма и в начале периода Мэйдзи. В одном из трудов по истории японской промышленности говорится: «В течение периода Бунроку (1592–1595 гг.) южные варвары (испанцы и португальцы) ввезли семена хлопка в Японию, и сразу же хлопок стали выращивать в различных провинциях. Начиная с периода Кэйтё (1596–1614 гг.) не было такой провинции, где бы не вырабатывалась хлопчатобумажная ткань для внутреннего пользования; но особенно славились этим провинции Кавати, Сэтцу, Кии, Исэ, Микава, Мусаси, Ава и Симотцукэ». Крестьянские семьи выращивали хлопок, делали из него пряжу и вырабатывали для себя ткани. Крестьянское натуральное хозяйство пало не под ударом отечественной механизированной текстильной промышленности, а под ударами импорта хлопчатобумажных изделий из других стран. Как мы видели выше, ввоз хлопчатобумажных тканей за период с 1868 по 1872 г. составлял 16,02 % общей стоимости ввоза, а за период с 1873 по 1877 г. — 19,53 % и затем резко упал, когда начала расти и процветать японская текстильная промышленность. Однако последствия ввоза хлопчатобумажной ткани не были столь катастрофическими для крестьянского хозяйства, как ввоз хлопчатобумажной пряжи.

Поскольку ткань предназначается для непосредственного потребления, ее ввоз не влияет на процесс производства так непосредственно, как ввоз хлопчатобумажной пряжи, которая является одним из средств производства. Хотя отечественное, в данном случае домашнее, производство хлопчатобумажной ткани и вступало в известной степени в конкуренцию с импортными товарами, произведенными машинным способом, тем не менее ткани, вырабатываемые крестьянами, были предназначены, главным образом, для собственного потребления. Ввоз же пряжи оказал решающее влияние на отечественную прядильную промышленность, которая вырабатывала пряжу не только для потребления внутри крестьянских семейств, но и для городских ткацких фабрик. Следующая таблица показывает, какое катастрофическое влияние оказал импорт пряжи (в отличие от импорта ткани) на производство пряжи в Японии.

Хотя в течение первых трех или четырех лет после реставрации ввоз хлопчатобумажной пряжи был несколько ниже ввоза хлопчатобумажной ткани, однако ввоз пряжи быстро увеличивался в течение двух десятилетий после реставрации, а за период с 1878 по 1882 г. он значительно превзошел ввоз хлопчатобумажной ткани. Это увеличение ввоза было отчасти вызвано появлением японской текстильной промышленности, которая, как и вообще промышленное производство в Японии, стимулировалась инфляцией, начавшейся вслед за подавлением Сацумского восстания. Оживление промышленной деятельности, особенно в области текстильного производства, означало, что японские фабрики могут переработать в ткань большее количество хлопчатобумажной пряжи. Старый метод прядения вручную уже не мог обеспечить выпуск стандартной продукции и удовлетворить требования новой текстильной промышленности, оборудованной новейшими станками. Следовательно, японская текстильная промышленность нанесла окончательный удар по огромному сектору местной кустарной промышленности — хлопкопрядению (а позже и ткачеству), которому до этого было нанесено смертельное ранение импортом иностранных товаров.

Попутно можно привести и другие примеры разрушения кустарной промышленности. В начале периода Мэйдзи второе место в импорте после хлопка (включая пряжу и ткани) занимал сахар, и это катастрофически сказалось на производстве сахара в самой Японии. Площадь, использовавшаяся под сахарный тростник (главным образом в Сануки и Эхимэ) за период с 1877 по 1882 г., сократилась на 75 %. Ввоз дешевого керосина, применявшегося для освещения, в значительной степени подорвал выращивание культуры воскового дерева и производство рапсового масла, которое прежде вырабатывала кустарная промышленность. Появление огромного количества газет и журналов в период после Сацумского восстания потребовало производства специальной бумаги, вырабатываемой из древесины, и, таким образом, серьезно подорвало старую кустарную бумажную промышленность.

Другим бедствием для крестьян и крестьянского натурального или полунатурального хозяйства было резкое сокращение после реставрации площади общинных земель. Во время токугавского режима власти разрешали крестьянам пользоваться лугами и лесами для выпаса скота, собирания корма для скота, удобрений, топлива, а также для получения строевого леса за уплату «благодарственных денег» (ундзё или мёгакин). Теперь же большая часть этой земли стала государственной собственностью. Точнее, после «возвращения» императору в 1869 г. прав феодалов на землю и упразднения в 1872 г. феодальных владений те земли, собственник которых не был точно установлен, в особенности земли, принадлежавшие дому Токугава, теперь стали государственной собственностью. Лишение крестьян права пользования этими угодьями, на которых они добывали корм, удобрения, топливо и лес для изготовления сельскохозяйственного инвентаря, не только еще больше подорвало разлагавшееся натуральное хозяйство, но, кроме того, вынуждало крестьян покупать на рынке то, что раньше они могли добыть на этих общинных землях. По мере интенсификации сельскохозяйственного производства, вызванной острым недостатком земли, крестьяне вынуждены были покупать еще один важный предмет — фосфатное удобрение (производство которого было начато в 1887 г.), несмотря на то, что крестьяне продолжали употреблять в качестве удобрения нечистоты, вывезенные из соседних городов и сел.

Из этого сжатого очерка о разрушении старой кустарной промышленности не следует делать вывода о полном упадке всех отраслей кустарной промышленности, как это было, например, в Англии в XVIII в. Это изложение имело целью показать, как сначала иностранные товары, а позже японское машинное производство, вместе с такими факторами, как захват общинных земель, заставили крестьян отказаться от прежних отраслей кустарной промышленности и перейти к новым. Такой новой отраслью домашней промышленности явилось шелководство. Эта отрасль домашней промышленности не встречала конкуренции со стороны иностранных товаров и вполне соответствовала экономическому развитию Японии. По мере роста избыточного населения развитие такой дополнительной домашней промышленности становилось делом жизни и смерти для большей части крестьянства и количество крестьянских хозяйств, занятых шелководством, непрерывно увеличивалось по крайней мере до конца первой мировой войны.

Распад старой кустарной промышленности и последовавшее затем отделение промышленности от сельского хозяйства, наряду с превращением сельскохозяйственных продуктов в товар, сыграли колоссальную роль в расширении внутреннего рынка для реализации промышленных товаров. Создание же внутреннего рынка в свою очередь сильно подстегнуло развитие японской промышленности, и тем не менее следует отметить, что исключительно высокая арендная плата и поземельный налог, после уплаты которых у крестьян, как арендаторов, так и собственников, оставались лишь небольшие излишки, замедленный процесс отделения промышленности от сельского хозяйства, наличие огромного избытка населения, ведущего нищенское существование, — все это, вместе взятое, препятствовало расширению внутреннего рынка. Это ярко обнаружилось во время экономического кризиса, разразившегося в 1890 г., когда стало очевидным, что исключительно низкая стоимость рабочей силы, явившаяся важнейшим фактором бурного роста японской текстильной промышленности, превратилась бы в сдерживающий фактор (среди других только что упомянутых факторов) дальнейшего развития промышленности в Японии, если бы она ориентировалась только на внутренний рынок. Вследствие этого вновь созданная текстильная промышленность, явившаяся стержнем промышленного переворота конца 80-х годов, почувствовала на себе полную силу удара этого первого экономического кризиса, разразившегося в Японии.

Наиболее типичным детищем промышленной революции явилась Нихон босэки ренго-кай (Японская ассоциация текстильных фабрикантов), созданная в 1882 г. под руководством Окада Рэйко, бывшего управляющего правительственной прядильной фабрики в Аити. В 1890 г., в год экономического кризиса, эта Ассоциация, находившаяся под бдительным и умелым руководством, потребовала от парламента отмены таможенных пошлин на экспорт и импорт хлопка и хлопчатобумажных изделий. В ноябре того же года было достигнуто соглашение с пароходной компанией Ниппон юсэн кайся, по которому ассоциация взяла на себя обязательство, независимо от прибыли или убытка, вывозить в течение пяти лет подряд не менее 30 тыс. тюков хлопчатобумажных товаров в год, а Ниппон юсэн кайся, за предоставление ей исключительного права перевоза этого товара, согласилась снизить стоимость фрахта из Японии в Шанхай с пяти до трех иен за тонну. Таким образом, пробивая себе путь на внешний, главным образом на китайский рынок, промышленники создавали условия для предотвращения перепроизводства и накопления товаров внутри страны.