В марте 1988 года Оливия, посетив Бостон, заглянула к Джиму и была потрясена, увидев, как он изменился. Он выглядел усталым. В нем исчезла прежняя радость жизни, а вместе с ней – та естественная, беспечная удовлетворенность, которая всегда была основополагающей чертой его характера.

Увидеть причину перемен было нетрудно. В последнее время Кэри начала насмехаться над Джимом даже на людях, хотя в присутствии посторонних ее обвинительный взгляд обычно принимал более снисходительное, покровительственное выражение. Но в присутствии Оливии – женщины, которую Кэри никогда не любила, ради которой – и эта мысль сводила ее с ума – Джим в трудную минуту может очертя голову сорваться с места, бросив все, – в ее присутствии Кэри даже не давала себе труда притворяться. В конце концов, полагала она, чем отвратительнее она будет обращаться с Джимом на глазах у его старой приятельницы, тем неуютнее та будет себя чувствовать и тем скорее покинет их дом. Сейчас Кэри больше всего на свете хотела поскорее выпроводить Оливию Сегал.

– Почему ты с этим миришься? – спросила Оливия за завтраком в японском баре «Агата» на Беркли-стрит. – Дело ведь не в том, что ты ничего не замечаешь, – ты сам говорил, что ненавидишь ее издевки. Так почему же ты ее не бросишь?

Джим отхлебнул саке и грустно усмехнулся:

– Как это у тебя все так просто получается?

– На мой взгляд, это в самом деле очень просто. – Она помолчала. – Надеюсь, дело не в твоем глубоко засевшем католическом чувстве долга?

– Нет. – Джим снова улыбнулся. – Во всяком случае, не совсем.

– Джими, Кэри тебя не любит, – напрямик заявила Оливия. – Она тебя просто использует – твой талант, покладистый характер, твое богатство. Посмотри правде в глаза, ты весьма представительный и полезный муж.

– Кэри не менее талантлива, чем я, а может быть, даже больше, – тихо возразил Джим. – И деньги мои ей не нужны.

– Потому что у нее своих достаточно? – язвительно спросила Оливия. – Ежу понятно, что два состояния лучше, чем одно. – Она уже шесть дней наблюдала за тем, как Кэри пытается втоптать Джима в грязь. Она начала разговор дипломатично, даже с некоторой долей деликатности, но теперь все больше впадала в отчаяние, видя, что никак не может достучаться до него. – Джим, она тебя убивает. Разрушает твою жизнь – неужели ты сам не видишь? Ты же не идиот, по крайней мере, никогда раньше не был.

– Да, пожалуй, – подтвердил Джим.

– Так почему ты ее не бросишь? – Оливия посмотрела ему в глаза, и ей захотелось заплакать, захотелось свернуть Кэри шею. – Тебе известно, что ты в тысячу раз лучше ее? – чуть мягче спросила она. – Известно, что ты заслуживаешь куда лучшей доли?

– Может быть, – согласился Джим.

На тарелках перед ними лежало суши, в чашках плескалось горячее саке. Еда выглядела очень аппетитно, но ни один из них не мог к ней прикоснуться.

– Я еще не готов к тому, чтобы оставить Кэри, – произнес Джим минуту спустя. – Знаю, тебе это покажется странным, знаю, что ты на моем месте просто ушла бы, и все…

– Если бы мой муж говорил мне одни гадости, можешь быть уверен, я бы ушла не медля.

– Так бывает не всегда.

– Ты хочешь сказать, что временами она ведет себя почти по-человечески? – Оливия уже не могла сдержать сарказма. – Я потрясена. Давай вручим ей премию за проявленный гуманизм.

– Оливия, заткнись.

Он произнес это так резко, что Оливия зажмурилась.

– Хочешь – верь, хочешь – не верь, но Кэри не всегда ведет себя так, как всю прошлую неделю.

– Разумеется, верю.

– Тогда прошу тебя, – Джим улыбнулся, – пожалуйста, постарайся не перебивать меня каждый раз, когда я пытаюсь рассказать, как все это представляется мне. – Он помолчал. – Давай обсудим мою точку зрения, а не твою.

Оливия кивнула:

– Хорошо. Конечно.

– Как я уже сказал, тебе это покажется странным, но я все еще питаю предрассудки относительно брачных обетов – и не только потому, что я родился католиком. Такие же чувства испытывали мои родители.

– Твои родители были хорошими католиками, и у них был удачный брак.

– Оливия, еще раз прошу, заткнись, – произнес Джим.

– Прости.

– Во многом ты, конечно, права. Мои родители были очень религиозны, много лет прожили в счастливом браке, но отец рассказывал, что одно время их отношения сильно разладились. Они могли бы разъехаться и жить порознь, не разводясь, но, по словам отца, это никому из них не пришло в голову. Они сумели все преодолеть.

Оливия немного выждала.

– Наверное, они любили друг друга.

– И, наверное, мы с Кэри больше друг друга не любим, – тихо проговорил Джим. – Не отрицаю. Как ты верно подметила, я не идиот. Но она мне до сих пор дорога, и как ни трудно тебе в это поверить, но иногда я думаю, что все еще нужен ей.

Оливия долго вглядывалась в него.

– Откровенно говоря, – очень осторожно произнесла она, – мне не так уж трудно поверить, что ты нужен Кэри. – Она помолчала еще немного. – Но я надеюсь – прости, Джим, если я тебя обижу, ты сам знаешь, что мне меньше всего на свете хочется тебя обидеть…

– Знаю.

– Но я надеюсь, что наступит день, когда ты поймешь – и это не будет слишком больно, и тебя не будет мучить совесть, – поймешь, что она тебе не нужна.

К осени все переменилось. До сих пор, несмотря на все разногласия, супруги хранили верность друг другу: Джим – просто потому, что не хотел сбиваться с пути, а Кэри – потому, что неверность, будь она обнаружена, сильно подпортила бы ее репутацию. Впрочем, Джим, несмотря на все ее наскоки, оставался своего рода надежной гаванью, где она могла спокойно наслаждаться сексом в наш бурный век СПИДа, герпеса и прочих ужасов.

Но однажды Кэри нашла ему замену. Нашла человека, который устраивал ее куда больше, чем Джим Ариас. Богаче, старше, опытнее, сильнее – словом, он был более привлекателен для нее во всех отношениях. Несомненно, более жесток – то есть больше похож на нее. При этом величайшая ирония судьбы заключалась в том, что Джим сам познакомил их, сам привел этого человека к себе в дом. Джим забыл, как умела Кэри соблазнять и добиваться своего. Вот так и вышло, что заменой Джиму был избран Питер Ариас, его старший брат, который недавно разошелся со своей женой Дейзи, а теперь, немного стыдясь этого, влюбился в Кэри столь же безумно, как Джим в жаркие дни 1984 года.

В начале октября, ранним воскресным утром, Майкл Ариас приехал навестить Джима. Майклу недавно исполнилось сорок пять, мужчина он был видный, красивый, держался с достоинством.

– Она здесь? – с порога спросил он Джима.

– Нет.

Джим провел двоюродного брата в библиотеку. Эту комнату он всегда любил больше других, а теперь начал посещать особенно часто, потому что Кэри почти никогда сюда не заглядывала. Обстановка не хранила никаких напоминаний о ней. Здесь не витал ее неуловимый аромат, пропитавший все остальные закоулки их дома.

– А где она? – поинтересовался Майкл, усаживаясь в кожаное кресло.

Джим пожал плечами:

– Спроси что-нибудь полегче.

Кэри по-прежнему с головой уходила в работу агентства «Бомон—Ариас». Поэтому любовники обычно всю неделю работали порознь, а выходные проводили попеременно то в Бостоне, то в Манхэттене.

– Здесь ее нет. Смею предположить, что она с моим братом.

В последнее время Джим давал слишком много воли чувствам, а это в подобной ситуации вредно. В его мозгу то и дело возникали душераздирающие картины – его жена и брат лежат, обнаженные, на шелковых простынях – Кэри любила только такие и других не признавала. Питер клялся ему, что они с Кэри никогда не занимались любовью в доме на Бикон-Хилл, но Джим представлял себе и это.

– Боже мой, за кого ты меня принимаешь? – с видом оскорбленной добродетели вопрошал Питер, и Джиму не хотелось отвечать правдиво. Он принимал Питера именно за того, кем тот и был. За предателя. Джим с удовольствием избил бы его. К Питеру он не испытывал никакого снисхождения.

– Я, конечно, поговорил с Питером, – начал разговор Майкл.

– Разумеется.

– Мне нелегко выразить мои чувства, – продолжал Майкл.

Джим вгляделся в лицо двоюродного брата и вдруг понял, чего он ждет от Майкла, – точки соприкосновения, душевной близости, надежной, твердой почвы.

– И все же?

Темные глаза Майкла, того же роскошного бархатистого оттенка, что и у Джима, почернели.

– Я страшно разозлился, – тихо ответил он. – Был просто потрясен. – Он помолчал. – Не помню, чтобы я когда-нибудь прежде испытывал такое разочарование.

На миг Джиму стало чуть-чуть уютнее, теплее.

– Спасибо, – произнес он.

– За что? – грустно усмехнулся Майкл. – Я же не сумел помешать тому, что произошло.

– А ты знал?

– Нет, не знал. А должен был бы.

Внезапно мысли Джима унеслись в прошлое, в детство, проведенное в великолепном доме Ариасов на скалах Ньюпорта. Ему вспомнился летний день. Ему было тогда года четыре. Вся семья собралась в саду. Карлос сидел в белом тростниковом кресле возле матери Джима и Питера. Питер, ему тогда было лет десять, учил Джима бить ногой по мячу. Тяжелый мяч с налету ударил Джима прямо в живот. Малыш упал и от обиды расплакался. И тогда Майкл – его большой, взрослый двоюродный брат, лет, наверное, восемнадцати, поднял его, отряхнул и долго успокаивал, пока у Джима не высохли слезы. «Педро, будь же осторожнее, ради всего святого», – выбранил Майкл Питера. В те дни дома Карлос называл ребят испанскими именами – Мигель, Педро, Хайме.

– Джим. – Голос Майкла пробудил его от воспоминаний. – С тобой все в порядке?

Джим улыбнулся:

– Все нормально. Просто вспомнилось кое-что.

– Кэри?

– Нет. – Джим покачал головой. – Мы все. Наша семья. – Он посмотрел на двоюродного брата. – Ты всегда меня оберегал.

– Ты был совсем маленьким, – пожал плечами Майкл.

– Ты всегда был мне как родной, – доверительно произнес Джим и улыбнулся еще одному воспоминанию. – Знаешь, Оливия однажды сказала, что мы втроем напоминаем ей мафию.

Майкл удивленно приподнял брови:

– Неужели?

– У Оливии богатое воображение.

– Правда? Я ее слишком мало знаю.

– Пожалуй, да, – согласился Джим. – Недостаточно. – Он помолчал. – Она мой самый большой друг.

– Ближе, чем Энни?

– Да, наверное. – Джим задумался. – Энни для меня скорее как младшая сестренка.

– А Оливия? – спросил Майкл. Джим опять улыбнулся:

– Оливия – совсем другое дело.

Майкл остался позавтракать. Сегодня Джим готовил сам, поскольку домработница в эти выходные отсутствовала. Но даже за едой братьям не удавалось как следует расслабиться и отдохнуть. Пока они вспоминали давно ушедшие времена, беседа шла гладко и атмосфера сохранялась довольно теплая, но стоило разговору перекинуться на настоящее, как со всей резкостью начинала проявляться разница между братьями. Помимо кровного родства и светлых воспоминаний, у них было очень мало общего, особенно теперь, когда каждое упоминание о Питере сыпало соль на свежие раны Джима. За кофе Майкл спросил, не хочет ли Джим слетать с ним в Ньюпорт. Майкл ничем не показал, что обиделся.

– На этой неделе снова постараюсь поговорить с Питером, – на прощанье пообещал Майкл. – Хотя у меня создалось впечатление, что я вряд ли могу ощутимо помочь тебе. – В дверях он остановился и помолчал. – Если Кэри и Питер расстанутся, ты простишь ее?

– Нет, – ответил Джим, чувствуя, что говорит совершенно серьезно. – Ни за что.

– Правильно. – Майкл похлопал Джима по плечу. – Знаешь, братишка, я с тобой согласен на все сто.

Джим кивнул:

– Я очень это ценю. Здорово помогает.

– Но ты понимаешь, – с некоторой тревогой продолжал Майкл, – что я не могу окончательно отвернуться от Питера. Может быть, по крайне религиозным и высокоморальным соображениям мне и следовало бы порвать с ним, но я не могу. – Он тревожно вгляделся в лицо Джима.

– Я понимаю.

– Мне приходится нелегко, – добавил Майкл. – Нелегко каждый день на работе встречаться с Питером, зная, как он поступил с тобой… и до сих пор поступает. – Глаза Майкла потемнели. – Я очень зол на него. Все время пытаюсь представить, что сказал бы на моем месте твой отец – или, если на то пошло, мой отец.

– Я рад, что они не дожили до такого позора, – проговорил Джим.

– Это уже кое-что, – заметил Майкл. – Хотя в твоем положении не так уж много.

– Да, – согласился Джим. – Совсем немного.

Как только Кэри поняла, что Джим не собирается на коленях звать ее обратно, она, с превеликим удовольствием, принялась тыкать его носом в грязь. Его брат куда лучше его во всех отношениях, с наслаждением заявляла она прямо в глаза Джиму, наслаждаясь вновь открывшейся возможностью наносить болезненные раны. Кэри казалась самой себе пикадором, доводя мужа до изнеможения острым копьем супружеской неверности и готовя почву для смертельного удара.

– Я хочу развода, – заявила она однажды в ноябре, в понедельник, как только последний из делопроизводителей, занятых в проекте, покинул зал заседаний. – И намереваюсь получить его на моих условиях.

– Вряд ли в твоем положении можно выдвигать условия, – возразил Джим.

– Еще как можно!

– Неужели? – устало поинтересовался Джим, собирая бумаги в папки.

Кэри поднялась из-за дальнего конца овального стола и пересела поближе к Джиму.

– Потому что с моральной точки зрения, – медленно и осторожно ответила она, разглаживая юбку нового розового костюма от Версаче, – кто же посмеет винить меня за то, что я ушла к другому.

Джим поднял глаза:

– Что ты несешь?

– Ну, стоит только людям узнать, что побудило меня уйти от мужа…

– И что же тебя побудило? – Джиму легко удавалось сохранять спокойный тон, потому что он и чувствует себя как усталая сиделка, которая успокаивает пациента с острым бредом. Сейчас Кэри, наверное, потребует, чтобы он оставил свой покровительственный тон. Может быть, подумалось Джиму, он и в самом деле относится к ней слишком снисходительно.

– Твоя собственная гнусная интрижка, – заявила Кэри.

– Моя интрижка?! – Потрясенный Джим чуть не выронил бумаги.

Она торжествующе улыбнулась:

– Разумеется.

– И с кем же, по-твоему, я тебе изменял?

– С кем же еще, как не с твоими двумя подружками. Джим оторопел.

– Думаешь, я не знала? – агрессивно спросила Кэри, глядя прямо на него огромными ясными голубыми глазами.

Несколько долгих минут Джим изумленно глядел на нее, потом расхохотался. Он откинулся в кресле, запрокинул голову и совершенно искренне покатился со смеху. Потом, насмеявшись, снова выпрямился и впился в ее лицо почерневшими от гнева глазами.

– Ты сошла с ума, – тихо произнес он.

– Ни в коем случае. – Кэри встала, вернулась обратно за дальний конец стола и собрала свои папки. – Для тебя будет куда лучше, если ты поймешь, что я в совершенно здравом рассудке. И если ты хоть одним словом возразишь против условий, на которых я потребую развода, если хоть в чем-то воспротивишься моим требованиям, я не только искупаю тебя в самом вонючем болоте, какое найду, но и вываляю вместе с тобой в грязи обеих твоих возлюбленных.

Она развернулась, быстро прошла к двери, распахнула ее и покинула зал заседаний, не удостоив Джима ни единым взглядом. Он потрясенно глядел ей вслед. Дверь за ней захлопнулась. В голове у Джима снова и снова звенели ее слова. За все свои тридцать лет он не слышал подобной чепухи, ничего более глупого, смехотворного. И возмутительного. Особенно когда это касалось Энни. Он еще мог допустить, что жена приревновала его к Оливии, красивой незамужней женщине, хотя, бог свидетель, между ними никогда ничего не было. Но Энни… как можно подумать такое о ней?! На самом деле Джим понимал, для Кэри это просто удачный способ добиться своих целей. В нем разгорался гнев, более жгучий, глубокий, куда более страшный, чем та ярость, которая охватила его, когда он узнал об измене жены.

– Как она смеет? – пробормотал он, не замечая, что говорит вслух. – Как она смеет? – Он крепко стиснул кулаки на подлокотниках кресла, остался сидеть, позволяя гневу подниматься все выше и выше, наполнять его, пожирать, даже в самом пылу ярости понимая, что, раз уж это неизбежно, лучше позволить ему разгореться в полную силу здесь, в кабинете, где его никто не увидит. Где нет соблазна выплеснуть злобу на мужчину и женщину, которых он с этой минуты возненавидел горячо и искренне, всей душой.

Постепенно гнев угас. Неизвестно сколько времени прошло, пока наконец Джим Ариас, точнее, его внешняя оболочка, упакованная в костюм от Гивза и Хоука, сумела обуздать бушевавший внутри взрыв ненависти.

– Хорошо, – еле слышно сказал он себе. – Держись, старина.

Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, и снова открыл их. Раскаленная добела ярость отпылала, оставив в душе темную, бездонную пропасть презрения. И безмерную печаль. Кэри похитила самую лучшую, самую чистую часть его жизни, дружбу с Оливией и Энни, и теперь пыталась запятнать ее, вывалять в мерзейшей грязи.

Он ей не позволит. Ни за что не позволит. Даже сейчас, еще не отойдя от припадка бешеной ярости, до сих пор сидя во главе того самого стола, где он услышал эту гнусную новость, Джим прекрасно понимал одну вещь. Что бы он ни чувствовал, гораздо важнее было уберечь Оливию и Энни. В конечном счете он сомневался, что Кэри осуществит свои угрозы. Разоблачения такого рода могут в конце концов обернуться против нее самой. Он надеялся – правда, надежда была очень слабой, – что в Питере осталась хоть капля порядочности и он заставит ее рано или поздно остановиться. Но он не мог идти на риск.

Хорошо еще, грустно усмехнулся он про себя, когда успокоился настолько, чтобы суметь собрать папки и выйти из кабинета, что у них нет детей, которых Кэри могла бы использовать при разводе как козырную карту. Он вздохнул. В конце концов дело коснется только денег, а Джим мог позволить себе редкое, не каждому выпадающее утешение – знать, что даже после этого денег у него останется больше чем достаточно.

За последующие три месяца они с Питером виделись всего один раз, поручив ведение процесса своим адвокатам. Они встретились совершенно случайно, в отделе игрушек универмага «Ф. А. О. Шварц» в Нью-Йорке.

Джим пришел купить новые игрушки для коллекции, которую начал собирать в прошлом году в подарок Уильяму, шестилетнему сыну Энни. Он заметил Питера только тогда, когда, уже собираясь уходить, протянул кассирше свою карточку «Америкэн Экспресс» и ждал, пока завернут покупки. Брат стоял возле большой электрической немецкой железной дороги. Он смотрел на Джима, и на его лице была написана внутренняя борьба: то ли подойти к брату и заговорить, то ли скрыться поскорее, пока его не заметили.

Джим коротко кивнул, и Питер направился к нему. Он натянуто улыбался, красивые губы сжались в тонкую черточку.

– Привет, Джимми.

– А, Питер.

Они не виделись довольно давно. С тех пор как Кэри впервые рассказала Джиму о своем романе между братьями, произошло немало жарких стычек. Но теперь в душе Джима не было ни страсти, ни ярости, они погибли, вытесненные нескончаемой судебной тяжбой и все более утомительной обязанностью каждый день видеть свою неверную жену на работе. Раньше Джим и предположить не мог, что когда-нибудь сможет считать Кэри и ее злой язык всего лишь утомительными, но теперь ее язвительные выпады почти совсем не ранили его. Ему чудилось, что кожа его покрылась толстым защитным слоем, и это помогало ему благополучно проводить встречи с клиентами, заседания, деловые завтраки, презентации, вечеринки – словом, все мероприятия на благо агентства «Бомон – Ариас».

– Надо же – встретиться в таком месте, – заметил Питер.

– Чего только не бывает, – неохотно откликнулся Джим.

– Я покупаю подарок для Энди ко дню рождения.

У Питера и его бывшей жены Дейзи было двое детей, Эндрю и Пол.

– Я уже купил ему подарок, – тихо сказал Джим.

– А этот, значит, не для Энди?

– Нет.

– Я, видишь ли, сам хотел купить ему поезд.

– Покупай, – сказал Джим. – Эти поезда не для Энди.

В этот миг продавщица вернула Джиму кредитную карточку.

– Сэр, в этом почтовом индексе нет ошибки?

– Это британский индекс, – пояснил Джим, вчитываясь в адрес на квитанции. – Все правильно.

– Можно уточнить имя, сэр? – Продавщица улыбнулась, извиняясь. – Если не ошибаюсь, Уильям…

– Уильям Томас, – подсказал Джим.

– Ах да, верно, Томас. – Девушка снова улыбнулась. – Спасибо, сэр.

– Не стоит благодарности, – ответил Джим.

– Это, должно быть, сын твоей подружки Энни? – спросил у него из-за спины Питер.

Джим обернулся к нему:

– Да.

– Приятно, наверное, иметь такого доброго… – Питер едва заметно издевательски усмехнулся, – дядюшку? Он зовет тебя дядей, Джимми?

– Нет, – отрезал Джим, чувствуя, как горло сжала волна ярости, которую он считал изничтоженной или, по крайней мере, управляемой. Он с отвращением взглянул на брата. – До свидания, Питер.

Питер опять улыбнулся. Улыбка вышла кривой.

– Еще увидимся.

– Надеюсь, что не скоро, – проговорил Джим.