– Что с тобой, Оливия? – спросил Бернар несколько дней спустя, когда они ели тюрбо и лангустов в «Ль'Эскальер».

– Ничего.

– Ты сама на себя не похожа.

– Прости.

– Не надо извиняться, – мягко произнес Бернар. – Просто мне хотелось бы, чтобы ты поделилась со мной своими проблемами.

– А кто говорит, что у меня проблемы?

– Твои глаза. Твои губы. Выражение лица. Оливия улыбнулась.

– Они врут. Нет у меня никаких проблем, – беззаботным тоном проговорила она. – Мой тюрбо великолепен, мой друг тоже, хотя и несколько мнителен. – Она взглянула на Бернара и поняла, что он серьезно обеспокоен. – Прости, – повторила она. – У меня было слишком много работы в последнее время, и, наверное, я просто немного устала.

– Ты редко устаешь, Оливия, – возразил Бернар. Она вздернула подбородок:

– Но иногда это может случиться даже со мной.

– Значит, просто усталость?

– Конечно.

– И твое настроение не имеет никакого отношения к записке, которую ты потеряла?

– Никакого, – сказала она. – Я решила забыть о ней, и все.

– И ты не звонила в фонд?

– Нет, – ответила Оливия.

Ночью она думала о том, что первый раз солгала Бернару, причем сама не понимала почему. Она всегда гордилась своей честностью, иногда даже чувствовала, что чрезмерно резка из-за этого.

– Так почему же, – спросила она Клео, лежавшую на постели у нее в ногах, – я сказала Бернару, что не звонила в фонд? И почему не рассказала ему о других ограблениях? Почему я так много от него скрываю?

Ответ пришел сам собой. Потому что если она не могла сказать об этом Джиму и Энни, то тем более не могла сказать постороннему человеку.

Постороннему. Она почувствовала легкий укол стыда. Она понимала, что в ее отношениях с Бернаром есть что-то неправильное, если она до сих пор думает о своем любовнике как о постороннем человеке.

– Может быть, именно поэтому я и сплю здесь одна, – сказала она. Потом добавила: – Не одна, а с кошкой.

Через два дня она снова долго лежала без сна и в конце концов решилась позвонить Джиму.

– Что случилось? – спросил он.

– Почему что-то должно было случиться?

– Потому что в Брюсселе сейчас четыре часа утра.

– Я не могу заснуть.

– Ты всегда засыпаешь, едва коснувшись головой подушки. Сама говорила.

– А вот сегодня не могу, – сказала Оливия.

– И поэтому звонишь мне.

– Ты против?

– Конечно, нет. – Джим немного помолчал. – И все-таки что случилось?

Оливия села в постели, крепче сжала телефонную трубку.

– Джимми, я очень обеспокоена.

– Чем? – Волнение сделало его тон резким. – Что происходит? Ты заболела?

– Нет, нет.

– Тогда в чем дело?

Она рассказала ему о пяти ограблениях и исчезнувшей записке его отца.

– Ведь ты не брал ее с собой, правда?

– Нет. И ты только что сказала, что помнишь, как убирала ее на место.

– Убирала. Но вдруг я что-то напутала – После паузы она продолжала: – Так что ты об этом думаешь? Что я делаю из мухи слона?

– Пожалуй, да.

– И ты считаешь, что все это – цепь совпадений, – с иронией проговорила она.

Джим с минуту размышлял.

– Я думаю, что если ты проведешь опрос жителей соседних домов, то каждого третьего – ну, по крайней мере, пятого – из них за последние полгода грабили. В наше время это нормально. Я бы сказал, можно счесть оскорблением, если тебя почему-то не трогают.

– Только не говори мне, что это обычное дело, когда троих близких друзей, живущих в трех разных странах, грабят почти одновременно.

– Нет, это просто совпадение, – вывернулся Джим.

– А как насчет записки?

– Что – насчет записки?

– Это тоже совпадение? – В голосе Оливии звучал сарказм.

– А при чем тут вообще ограбление, – ответил Джим. – Просто потерялся клочок бумаги.

– И все?

– Думаю, да.

– Ну ладно, – раздраженно проговорила Оливия.

– Ты что, действительно нервничаешь из-за этого? – Джим был поражен. Оливию нелегко было заставить потерять присутствие духа.

– Да. Еще как.

– Тебе станет легче, если я попрошу Майкла просмотреть личную картотеку моего отца? Все его бумаги хранятся в нью-йоркском офисе.

– Захочет ли он тратить на это время?

– Разумеется, он не сам будет это делать. – Помолчав, Джим продолжал: – Если мой отец писал твоему, в архиве должна была остаться копия. Я полагаю, это разумное предположение.

– Записка была написана от руки, – возразила Оливия. – Скорее всего копии не было.

– Но все равно какие-то письма от твоего отца должны быть. Стоит проверить – хотя бы для того, чтобы ты успокоилась.

– Попробуй, – с сомнением произнесла Оливия.

– Майкл говорит, что ты беспокоишься по пустякам, – объявил Джим, когда позвонил Оливии в следующий раз.

– А ты тоже так думаешь?

– Я думаю, – сказал Джим, – что это совсем на тебя не похоже, если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Понимаю, хотя и с трудом. А тебе не пришло в голову спросить Майкла, не украли ли что-нибудь из офиса его компании?

– Представь себе. Пришло. Никаких ограблений ни в головном офисе, ни в Ньюпорте. – На мгновение он умолк. – Хотя должны были бы быть, не правда ли?

– По-моему, да. – В голосе Оливии звучали разочарование и усталость.

– Тебе плохо? – снова заговорил Джим. – Может быть, я прилечу и побуду с тобой?

– Я была бы счастлива, – ответила Оливия. – Если только это не потому, что ты думаешь, будто я спятила.

– Оливия, ради бога. Ничего такого я не думаю.

– Тогда ладно, – проговорила она. – Прилетай, когда сможешь.

– Раньше чем через две недели не смогу. Очень уж много работы.

– Хорошо. Как дела у Кэри?

– Нормально.

– Она тебя не допекает?

– Нет, нисколько.

– Отлично.

– Оливия, ты уверена, что с тобой все в порядке? – еще раз спросил Джим.

– Не беспокойся, все прекрасно, – сказала Оливия.

Оставался еще один путь. Если в ее гипотезе о том, что существовала какая-то связь между их родителями, была хоть крупица истины, то, проверив архивы Карлоса Ариаса и Артура Сегала, следовало проделать то же самое с архивами Франклина Олдрича.

До сих пор процветавшая адвокатская фирма Олдрича имела три отделения – в Лондоне, Сан-Франциско и в Нью-Йорке. В результате долгих телефонных переговоров Оливии удалось разыскать Ричарда Тайсона, одного из партнеров Франклина Олдрича. Именно он после аварии помогал Энни отправлять отцовские бумаги из опустевшего дома в лондонский офис.

Оливия сразу взяла быка за рога. Она сказала Тайсону, что Франклин Олдрич вел некоторые дела ее отца, но она хотела бы знать, занимался ли он также делами Карлоса Ариаса.

Тайсон хорошо помнил Артура Сегала и знал, что Оливия – близкая подруга Энни, поэтому он говорил вежливо, хотя и суховато.

– Могу сообщить вам, – сказал он, – с определенной степенью уверенности, что мистер Ариас никогда не входил в число клиентов мистера Олдрича. Я не помню, чтобы эти два человека были каким-либо образом связаны. Что касается личных бумаг мистера Олдрича, они были переданы в архив нью-йоркского отделения много лет назад.

– Понятно, – сказала Оливия.

– Я уверен, нет необходимости напоминать вам о том, что личная переписка предназначается только для глаз членов семьи. – Тайсон сделал паузу. – Если дочь мистера Олдрича пожелает получить доступ к архивам отца, то это, без сомнения, можно будет устроить.

– Я поговорю с ней, – сказала Оливия, понимая, что не будет делать этого.

После разговора с Тайсоном она признала, что больше искать негде. Наверное, Джим и Майкл правы. Она беспокоится по пустякам. Пора было усмирить слишком живое воображение и по-настоящему забыть о записке.

Совпадения действительно случаются.

Неделю спустя Бернар водил Оливию на концерт в Королевскую консерваторию. Потом они обедали в «Винсенте». Они, как всегда, прошли через зал к своему столику, любуясь старой мозаикой на стенах. Оливия заказала отбивную, а Бернар рыбу, но, когда еду принесли, Оливия заметила, что он почти не ест.

– Ты не заболел? – озабоченно спросила она.

– Нет, я нормально себя чувствую, – ответил он.

– Тогда в чем дело? Бернар улыбнулся.

– Чему ты смеешься?

– Мы поменялись ролями. В последнее время я только и делал, что просил тебя объяснить, в чем дело.

– Правда, – кивнула Оливия. – Извини. Бернар положил нож и вилку.

– Есть что-то не хочется.

– Но тебе всегда хочется есть. – Оливия всерьез забеспокоилась.

– Только не тогда, когда я расстроен. Оливия молчала, ожидая продолжения.

– Я хочу отправиться в небольшое путешествие, – сказал Бернар. – По Дальнему Востоку.

– Скоро?

– Недели через две.

– Звучит очень заманчиво. – Ее собственный аппетит резко пошел на убыль. Оливия отрезала кусок мяса, съела его и тоже положила нож и вилку. – А куда ты собираешься поехать?

– Токио, Тайбэй, Гонконг, может быть, Бангкок. У Оливии заблестели глаза.

– Это замечательно! Ты никогда не говорил, что собираешься в такие интересные места. Будешь покупать или продавать? Или и то и другое?

– Думаю, и то и другое. Но в основном смотреть, слушать, ощущать. – Бернар немного помолчал. – Когда я задумывал это путешествие, я надеялся, что ты поедешь со мной. – Он долго молча смотрел на Оливию, словно стремясь проникнуть в ее душу. – Я надеялся и на многое другое. Ты это знаешь.

– Знаю, – тихо произнесла она.

– Я изо всех сил пытался не выходить из рамок, которые ты определила для наших отношений.

– Знаю, – повторила Оливия и поняла, что последует дальше.

– Я думал, что смогу без труда принять эти рамки, но теперь я понимаю, что обманывал себя. – Бернар сделал глоток вина. – Я говорил себе о том, как мне повезло, что в моей жизни появилась такая женщина – молодая, красивая, волнующая. Женщина, которая так много мне дает и в то же время старается ничем меня не связывать. Женщина, согласная быть моим другом и любовницей и не желающая взаимной зависимости. – Он отпил еще вина. – Когда я ловил себя на том, что хочу, чтобы мы поженились и жили вместе, я себя одергивал. «Нет, Бернар, – говорил я себе, – ты просто дурак». Любой мужчина ухватился бы за возможность иметь такую женщину и в то же время сохранять свободу.

– Но такая свобода была тебе не нужна, – тихо проговорила Оливия.

– Да, не нужна. – Он замолчал. – Но, я думаю, я мог бы со всем этим смириться, если бы ты хоть чуть-чуть приоткрыла для меня сердце.

– Ты очень много для меня значишь, Бернар.

– Конечно. Но не настолько, чтобы делиться со мной своими трудностями.

Оливия вздохнула. Что ему сказать?

– В последнее время меня не покидало ощущение, что ты все время думаешь о чем-то своем, – продолжал Бернар. – Я не жаловался, во всяком случае, не очень жаловался.

– Ты вел себя замечательно.

– У меня несколько другой взгляд на это, но неважно. Мне хотелось, чтобы ты доверилась мне, положилась на меня, открыла, что тебя мучит.

– Но, Бернар, ничего такого не было, – попыталась объяснить Оливия. – Во всяком случае, ничего реального.

– И все же что-то заставило тебя замкнуться, – возразил Бернар. – Ведь ты искала поддержки у Энни и Джима.

Оливия почувствовала, что у нее зарделись щеки.

– С Энни я об этом не говорила.

– А с Джимом?

– Очень коротко, – начала оправдываться Оливия. – Но он решил, что это ерунда, и на том все и кончилось. Мне действительно нечем было с тобой делиться, Бернар.

– Оливия. – Бернар потянулся через стол и взял ее за руку. – Ты же честный человек.

– Надеюсь, что да. В целом.

– Тогда будь честной и сейчас ради нас обоих.

– Хорошо.

– Я тебе нравлюсь, это я знаю. – Он быстро продолжал, не давая ей заговорить. – Но я тебя люблю. И для меня это значит, что я хочу, что мне необходимо делить с тобой жизнь. Мелкие сомнения и тревоги, большие страхи и беды. Ты понимаешь?

– Да, конечно.

– Чтобы наши отношения могли продолжаться – в том варианте, в каком ты сочтешь нужным, – ты должна чувствовать то же самое. – Он немного помолчал, потом спросил: – Ты это чувствуешь?

С минуту она размышляла.

– Не знаю, – произнесла она наконец. Бернар кивнул:

– Ну вот. – Он выпустил ее руку, взял бокал. Глаза его были полны печали.

– Что ты собираешься делать? – с нежностью и участием спросила Оливия.

– Я думаю, что для начала мне следует отправиться в мое путешествие одному. Как ты на это смотришь?

– Ты прав. Хотя мне ужасно жаль.

– Я верю, – сказал Бернар.

– Ты надолго уедешь?

– На месяц, может быть, немного больше. Дело от этого не пострадает. Скорее наоборот.

– А потом? – спросила Оливия.

– Потом, – тихо проговорил Бернар, – потом я вернусь в Брюссель, в свой большой и слишком пустой дом, к работе, к друзьям. К своей жизни.

– Как ты думаешь, – Оливия пригубила красного вина, чтобы смочить пересохшие губы, – ты захочешь включить меня в число своих друзей?

– Со временем, – сказал Бернар. – Если захочешь ты.

– Я очень ценю твою дружбу. Бернар улыбнулся грустной улыбкой:

– У тебя и так много друзей, Оливия.

Неделя шла за неделей. Бернар уехал в Токио. Энни и Джимми приезжали на уикенд. Оливия простудилась. Клео, прежде игравшая с плюшевыми мышками, поймала настоящую мышь, откуда-то взявшуюся в квартире.

– Моя умница, – похвалила Оливия Клео, урчавшую над своей добычей. – Замечательная, почти взрослая кошка.

Оливия справилась с простудой, подписала новый договор и стала помогать автору криминальных романов из Уэльса.

Ей не хватало Бернара. То есть ей не хватало его общества, разговоров, обедов вдвоем, но она отдавала себе отчет в том, что не тоскует по нему, как тоскуют по близкому человеку. С его отъездом в ее жизни образовалась некая брешь. Эта брешь заполнится, когда он вернется и – как она надеялась – перестанет претендовать на нечто большее, чем чисто дружеские отношения.

Пришел июль, стало совсем тепло. Бернар вернулся, они встретились один раз, и на этом, к ее большому сожалению, все пока кончилось. С началом летней жары офисы, рестораны и магазины начали закрываться, жизнь в Брюсселе постепенно замирала. Оливия, которая прежде боялась, что к августу город вымрет, как это происходило в Париже, с удовольствием обнаружила, что ей нравится эта сонная атмосфера. В ее рабочем графике тоже наметился перерыв до осени. Она приволокла домой кипы брошюр, карт и проспектов туристических агентств. Ей хотелось чего-то авантюрного, волнующего, вроде путешествия на каноэ, африканского сафари или поездки в Россию, Китай или Индию.

Она почти не вспоминала о записке и ограблениях, но, вернувшись домой 19 июля, обнаружила на автоответчике сообщение от Джерри Розенкранца. Он просил ее позвонить в Лондон, в офис фонда Артура Сегала.

На следующее утро она позвонила.

– Как ваши дела, Оливия? – Розенкранц всегда говорил так, будто только что бежал вверх по лестнице. Он выкуривал две пачки сигарет в день. Любая простуда у него переходила в бронхит, но ничто на свете не могло заставить его бросить курить.

– Спасибо, Джерри, все хорошо. А как вы?

– Жаловаться не на что. – После небольшой паузы Розенкранц продолжал: – Мне передали, что вы звонили, когда я был в Израиле. Секретарша сказала, что вы хотите что-то выудить из архива Артура.

– Да, хотела, – сказала Оливия, – но тогда вас как раз ограбили…

– И в офисе был сущий хаос, – закончил за нее Розенкранц. – Теперь мы все привели в порядок, и это одна из причин, по которой я вам звоню.

– Очень любезно с вашей стороны…

– Но главная причина в том, что я совсем недавно обнаружил нечто весьма интересное. Думаю, что и для вас тоже. Похоже на то, что ваш отец незадолго до смерти арендовал личный сейф в одном из лондонских банков. Но поскольку он арендовал его через фонд, это так и не выплыло наружу после его смерти. – Розенкранц закашлялся. – Получается, что фонд до сих пор оплачивает этот сейф по текущему счету. Представьте, никто не додумался поставить меня в известность.

– Но ведь это было почти двадцать лет назад, – недоверчиво проговорила Оливия.

– Вот именно. – Он снова закашлялся, потом охрипшим голосом продолжал: – Дело в том, что ни у кого в фонде нет ключа от сейфа. Вот я и подумал, может, вы что-нибудь знаете. Возможно, у вас остались какие-нибудь ключи и вы не можете догадаться, от чего они.

– Надо подумать. – Оливия постаралась представить себе содержимое зеленого сундука. Ключи. Да, кажется, она видела там связку ключей. – Послушайте, Джерри. О сейфе я слышу первый раз в жизни.

– Охотно верю.

– Но я обязательно поищу ключи.

– Вы думаете, есть шанс, что вы их найдете?

– У меня масса родительских вещей. Это прекрасный повод их разобрать.

– Вы говорите совсем как ваш отец, – тепло проговорил Розенкранц. – Я помню, он тоже ничего не выбрасывал.

– Яблочко от яблони недалеко падает, – сказала Оливия.

По дороге домой она купила спагетти и соус, а также коробку сухого корма того единственного сорта, который соглашалась есть Клео, и замороженный картофель фри. Клео, как и положено кошке, обожала сырую рыбу, но недавно Оливия обнаружила, что котенок сходит с ума по жареной картошке.

– Привет, Клео, – окликнула она кошку, войдя в прихожую.

Ответа не было.

– Иди сюда и поздоровайся со мной, а то я заведу собаку, – пригрозила Оливия.

Черепаховая кошечка лежала, свернувшись в клубок, на кухонном столе, рядом с вазой с фруктами. Оливия скинула ее на пол, шлепнула и, тут же раскаявшись, попыталась приласкать, но Клео гордо удалилась в холл.

– Все равно ты вернешься, – крикнула ей вслед Оливия, – когда я пожарю картошку!

Оливия накормила Клео, сварила спагетти, подогрела соус, откупорила бутылку вина и устроилась за кухонным столом с едой и газетой.

Она сознательно оттягивала момент, когда ей придется вытащить сундук и приняться за поиски ключа. При этом она никак не могла понять, что ее удерживает. Разочарование, если ключ не найдется? Нет, не это. Было еще что-то, какое-то странное предчувствие, сродни страху, хотя природа благословила Оливию почти полным отсутствием обычных житейских страхов, которым подвержено большинство людей. И потому ей особенно не нравилась неотвязно преследующая ее мысль о том, что если она найдет ключ, поедет в Лондон и откроет отцовский сейф, то будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Но она все-таки достала кожаный зеленый саквояж и отыскала там связку ключей на потемневшей от времени серебряной цепочке. Три ключа были самыми что ни на есть обычными, а на четвертом – серебристом, узком и плоском – она нашла выгравированный номер.

И ее снова охватило то же странное чувство – возбуждение, нетерпение и страх одновременно.

Клео сидела в дверях и с интересом наблюдала за Оливией. Оливия набрала в грудь побольше воздуха, решительно сняла с цепочки плоский ключик, бросила остальные в сундук и захлопнула крышку.

– Кажется, я еду в Лондон, – сообщила она Клео.

Она уехала в Лондон 25 июля на поезде, который сначала, успокаивающе постукивая колесами, покатился меж пологих холмов Бельгии, потом нырнул в тоннель под Ла-Маншем и наконец доставил ее в самое сердце британской столицы.

Джерри должен был от имени фонда засвидетельствовать, что ей разрешен допуск к сейфу отца. Она назначила свидание Джерри Розенкранцу прямо перед зданием компании «Британия Сейф Депозит» на Лиденхолл-стрит в одиннадцать часов утра. Они не виделись много лет, и ее поразило, как сильно Джерри постарел. Одет он был, как всегда, безукоризненно и по-прежнему высоко держал красивую голову, теперь совсем седую. Его болезненная худоба заставила Оливию осознать, каким старым был бы теперь ее отец, если бы остался в живых.

– Вы не возражаете, если я закурю, – спросил Джерри, когда они сидели в приемной и ждали, пока им принесут необходимые бумаги.

– Если бы я курила, – ответила Оливия, уже давно утратившая иллюзорное спокойствие, снизошедшее на нее в поезде, – я бы попросила у вас сигарету.

– Почему? – Джерри взглянул на нее с удивлением.

Она пожала плечами:

– Я просто волнуюсь. Мало ли что я там найду.

– На вашем месте я не стал бы ожидать многого, – предупредил ее Джерри. – Может быть, старые документы. А может, вообще ничего. Многие люди заводят сейфы просто так, на всякий случай.

– Да, конечно, – проговорила Оливия, изо всех сил стараясь взять себя в руки.

– С вами все в порядке?

– Да, Джерри, все хорошо.

В сопровождении одетого в униформу служащего она прошла сквозь массивную бетонную полукруглую дверь в похожее на пещеру помещение, где стены были как соты, в ячейках которых замурованы сейфы разных размеров. Сейф Артура Сегала оказался больше, чем ожидала Оливия, размером с небольшой чемодан.

– Вы вставляете ваш ключ в левый замок, мадам, – объяснил ей служащий, – а я вставляю основной ключ в другой.

Они одновременно повернули ключи, и железная дверца, щелкнув, открылась.

Внутри оказался ящик из плотного кремового картона. Крышка была заклеена коричневой липкой лентой.

– Вам понадобится комната, мадам? – спросил служащий.

– Да, прошу вас, – ответила Оливия.

Он пошел впереди, бережно держа в руках ящик, и проводил ее в маленькую комнатку с деревянным столом и пластиковым стулом. Там он поставил ящик на стол.

– Дверь будет заперта, мадам, – сказал он, остановившись на пороге. – Когда вы закончите, просто нажмите вот эту кнопку.

– Хорошо, – ответила Оливия. – Спасибо. Дверь закрылась.

Оливия посмотрела на крышку. На ней не было никакой надписи, так же как и на боках ящика.

Оливия села на пластиковый стул. Стул оказался неудобным, а в комнатке стоял слабый запах сырости. Она сложила руки на груди и еще с минуту смотрела на ящик. Она уже знала, что там, внутри, знала, что наконец она нашла то, что искала – совершенно бессознательно – с того самого дня, когда произошло первое ограбление.

И снова она ощутила непривычный холодок внутри, холодок страха и неуверенности. Она положила руку на ящик.

– Ладно, папа, – выдохнула она еле слышно, – ничего не поделаешь.

Одним движением она сорвала старую высохшую липкую ленту.

И открыла ящик.