Воцаряется тягостная тишина. Рассказ монашки вызывает всеобщее неодобрение. Монах сосредоточенно ковыряет в носу и жует вынутые козявки, шут старательно скалит зубы. Однако певцы-горлопаны и пьяная баба даже не пытаются скрыть недовольство: они сидят, сморщив носы, словно на них пахнуло кошмарной вонью.

Как ни странно, но первым молчание нарушает раскаявшийся пропойца.

Раскаявшийся пропойца: Ваш рассказ, матушка, он о людском легковерии и о том, как в минуту опасности мы прибегаем к красивому самообману. Я тут подумал, а насколько вы сами сведущи в любви?

Монашка: Разумеется, ни насколько.

Раскаявшийся пропойца: Но вы говорили со знанием дела.

Монашка: Это всего лишь легенда, которую я слышала в молодости.

Раскаявшийся пропойца: Но легенда, рассказанная человеком с богатым воображением.

Монашка: Она основана на реальных фактах. Хорошо всем известных. Которые можно проверить.

Раскаявшийся пропойца: Меня волнуют не факты. Я говорю о той Правде, что обитает на холме крутом, куда подняться – труд великий есть. []

(Пьяная баба: Уж лучше бы он продолжал блевать.)

Раскаявшийся пропойца, истинный джентльмен в душе, галантно блюет за борт, дабы угодить даме, и продолжает как ни в чем не бывало.

Раскаявшийся пропойца: Для познания мира мы прибегаем к Истории и Мифу. Миф, безусловно, больше заслуживает доверия. Вымысел по своей сути, он не претендует на истину и не является чем-то помимо того, чем является…

Певцы-горлопаны: Тысяча чертей!

Раскаявшийся пропойца: Да, мне тоже есть что рассказать. Это чистая правда. Но что есть Правда? Я столько лет провел в пьяном дурмане, что ни в чем уже не уверен. Впрочем, сдается мне, я уже говорю загадками, хотя я еще даже и не приступал к рассказу.