Губернатор Хаскинс в целом имел если не абсолютно положительный, то хотя бы удовлетворительный момент. Собственно говоря, он не любил похороны, как любой другой человек. Но эти имели большое значение при сложившихся обстоятельствах. Фактически Хаскинс являлся сейчас героем для многих тысяч избирателей, заполнивших улицы с обеих сторон и наблюдающих за процессией.

Ему было отведено самое почетное место. Лимузин губернатора следовал непосредственно за другими такими же, везущими членов семьи погибшего. Хаскинс смотрел прямо перед собой и видел резинового утенка, который задорно подпрыгивал на крышке гроба. Он подсмеивался над губернатором или губернатор над ним?

Хаскинс ткнул локтем в бок Бига Хэнка и произнес:

— Не делай такое унылое лицо, Генри. Вокруг полно наших избирателей, ты же знаешь.

Но несмотря на свое признание политика Биг Хэнк был больше человеком принципа. Он сохранял глубокое отвращение ко всему происходящему (черт бы его побрал!), и выражение его лица ничуть не изменилось.

Что ж, ладно. Губернатор отодвинулся вглубь машины, чтобы заново пережить все зигзаги судьбы, которые вынесли его на гребень волны. Сегодня он был здесь, К счастью, предвыборная кампания уже началась, и он имел все шансы занять особняк губернатора на следующий срок. В ноябре все станет окончательно ясно. А потом… кто знает?

Сейчас он был героем, политиком-героем в своем штате и за его пределами при условии, если поток информации уже обрушился на головы американцев. Всем этим он обязан Арнольди. Это может показаться величайшей шуткой столетия, если не всей истории человеческого общества.

Когда известие о смерти предводителя Конвоя разнеслось средствами массовой информации по всей стране, Резиновый Утенок не только мгновенно сам стал героем, но и послужил причиной взлета Хаскинса. Реакция общественности была неоднозначна. Мнения разделились почти поровну. Некоторые обвиняли тех, кто был у власти, а некоторые были злы на тех, кто её не имел.

Сильные беспорядки вспыхнули в нескольких крупнейших городах. Люди вынесли свои разрушенные планы и горе на улицу, демонстрируя их обществу, приговорившему человека, который был лидером тракеров, к смерти. На шестах, прикрепленных к бамперам автомобилей, развевались лозунги и призыв: «Будь проклят дабл-никель», тут же подхваченный водителями по всей стране и приведенный в исполнение.

Самые разнообразные автомобили начали собираться группами и сливаться вместе, образуя колонны, двигающиеся отнюдь не со скоростью пятьдесят пять миль в час.

Патрульный полицейский в маленьком городке штата Арканзас попытался было остановить тракера, превысившего скорость, но был избит разъяренной толпой приверженцев Конвоя.

Не прошло и двух дней, а магазины по продаже безделушек распродали всех резиновых утят и по факсу выслали запрос в Гонконг на новую партию в пятьдесят тысяч штук.

Ответный шаг учреждений власти был удивительно быстр и как раз к месту. В двух третях легислатур штата прошло голосование, в результате которого был назначен день похорон.

Патрульные прошли инструктаж: ездить по двое и на время забыть о своих прямых обязанностях.

В некоторых штатах состоялись референдумы, работающие над так называемой «Нью-Мексико Моделью». Было задумано претворить её в жизнь, а в Вашингтоне велись разговоры о болеё внимательном изучении проблемы, касающейся лимита скорости в пятьдесят пять миль. Также был затронут вопрос о пересмотре структур основных нефтяных компаний на очередном заседании Конгресса. В связи с этим во многих регионах цены на бензин и дизельное топливо упали на несколько центов за галлон. Производители дали обещание о дальнейшем снижении цен в будущем.

«Если бы не Арнольди со всей его некомпетентностью, все могло бы закончиться совсем иначе», — с содроганием признался губернатор самому себе.

К счастью, Арнольди вовремя получил официальное сообщение и уведомил репортеров на состоявшейся пресс-конференции о гибели Утенка. Эта новость разнеслась по стране, и сейчас об этом кричало каждое радио, каждый телевизор и просто голоса людей на улице.

Губернатору оставалось только уничтожить уже приготовленное им постановление и взамен издать красноречивый экспромт, подтверждающий его соглашение с Конвоем. Речь Хаскинса тронула до слез не одного человека, а потом была подхвачена и широко освещена в прессе крупнейшими издательствами.

«Добрый старина Чак», — подумал губернатор о своем помощнике, глядя на вакантное место, пассажиром которого мог бы стать Арнольди по такому случаю, как этот. У дураков свои приемы, но было слишком опасно рассчитывать на свою неспособность отдачи и выход из затруднительного положения каждый раз только благодаря ему.

Когда лимузин медленно выехал на перекресток, пожилая леди, опершись на трость, крикнула в полуоткрытое окно.

— Да хранит тебя Господь, губернатор. Ты единственный человек, который обошелся с этими парнями по справедливости.

Стараясь удержать свою улыбку в допустимых рамках, Хаскинс высунулся в окно и пожал протянутую ему старой леди руку.

— Какой печальный день, — траурным тоном заметил губернатор. — Печальный день для всех нас.

Он снова спрятался в глубину салона, от всей души желая, чтобы эта процессия завершилась. Ему необходимо было глотнуть чего-нибудь очень крепкого.

Гамильтон бесцельно бродил среди толпы, сам толком не понимая, что он здесь ищет. Он написал официальное прошение на то, чтобы ему разрешили отсутствовать на работе и принять участие в похоронной процессии. Но сейчас, находясь здесь, он никак не мог понять, что его заставило прийти.

После нескольких часов безрезультатных поисков люди поняли, что река не собирается возвращать им то, что приняла в свои воды. Тело Утенка так и не было найдено. Гамильтон сел на самолет до Голлапа, вежливо предоставленный Национальной гвардией.

Когда он приехал домой, его жена спала, но после того, как он докурил свою третью сигарету подряд, сидя в постели и перебирая в уме события последних двух дней, Элейн проснулась и, перевернувшись, посмотрела на мужа.

— Я все видела по телевизору, — произнесла она. — Это было очень трудно?

Мужчина кивнул.

— Элейн, я собираюсь попросить разрешения отправиться на похороны, где бы они не проводились.

Она довольно долго изучала взглядом его лицо. Заметив непреклонную решимость, Элейн проговорила:

— Я думаю, тебе это нужно. А теперь гаси свет и давай попытаемся хоть немного поспать.

Но сон не приходил в эту ночь, так же как и в следующую, и в еще одну… Как большинство фэбээровцев, Гамильтон был ограничен в своих передвижениях строгими правилами и графиком дежурств. В этом случае, хотя он и получил официальное разрешение из местного отдела, он никак не мог охарактеризовать свои действия или придумать, что еще можно сделать. Может быть, именно поэтому Гамильтон был сейчас здесь — найти какую-то причину, которая успокоит его измотанный мозг.

Он почувствовал, как на плечо легла чья-то рука. Обернувшись, мужчина увидел знакомое лицо.

— Фиш?! — возбужденно воскликнул он. — Что ты здесь делаешь?

Тот ответил ему вымученной улыбкой.

— То же, что и ты, — заметил фэбээровец. — Так в чем дело?

Гамильтон медленно, будто в раздумье, покачал головой.

— Я не знаю. Я просто продолжаю видеть эти куски металла, то что осталось от грузовика — парящие в воздухе, как в замедленной съемке… и слышу, как кричит эта несчастная женщина.

Фиш кивнул.

— Ладно. Но мы всегда можем попытаться найти Лайла и загнать его в тот ад, из которого он появился на свет. Может быть, это не принесет слишком много пользы, но, я уверен, будь очень хорошим успокаивающим средством.

Гамильтон посмеялся над своими мыслями.

— И нет никакой возможности упрятать этого сукиного сына за решетку, чтобы он предстал перед судом? — изумился он. — Это становится интересным. Так на чьей-же ты стороне на самом деле?

Фиш полез в карман, достал пятицентовик и поместил его на ноготь большого пальца.

— Спросим у воздуха, — произнес он. — Проигравший покупает кофе в забегаловке на той стороне улицы.

Гамильтон выбрал «орла» и проиграл. Следуя за Фишем в кафе сквозь поредевшую толпу, он говорил сам себе: «Даже если я не нашел сейчас ответа на свои вопросы, может быть, с течением времени они покажутся не такими значительными?»

Занятые каждый своими мыслями, они прошли мимо Мелиссы и пожилой миссис Джексон всего в каком-нибудь ярде, не заметив их. Мелисса закончила свою историю и сейчас плакала. Крупные слезы стекали по её щекам, а вторая женщина стояла рядом, растерянная и беспомощная.

— Какая трагедия, какая ужасная трагедия, — произнесла наконец миссис Джексон, делая слабую попытку успокоить свою собеседницу. — Он, должно быть, был очень особенным человеком.

— Да. Он был таким, — постаралась Мелисса справиться со своим горем. — Я люблю его. — Она показала на окружающих их людей, обведя толпу широким жестом. — Они все любили его. Он был величайшим тра-кером из всех, которые когда-либо жили на этой улице.

— Да. Но он так же и неплохой пловец, — раздался чей-то голос за их спинами.

По ошеломленному, недоверчивому, осветившемуся радостью лицу Мелиссы старая женщина поняла, кто это был. Должен быть. Она едва успела взглянуть на высокого, хорошо сложенного мужчину, одна рука которого была забинтована и держалась на перевязи, а лицо было скрыто огромным сомбреро, как Мелисса обернулась, выпуская из рук камеру. Это была одна из самых счастливых встреч, которые миссис Джексон когда либо видела за всю свою жизнь. Мелисса разрыдалась еще сильнеё, но теперь это были слезы радости. Временами всхлипывания переходили в смех, а потом в бессвязное бормотание, которое могли понять только сами влюбленные.

Фигура мужчины, одетого будто в маскарадный костюм, привлекла внимание человека на противоположной стороне улицы. Черт возьми, так оно и есть! Лайл следовал за Меллисой по всему Альбукерке в течение трех дней, ожидая нечто подобное. Если раньше в его голову закрадывались подозрения, то сейчас коп выглядел так, будто наконец вытянул счастливый билетик. Конечно, он не мог быть уверен на все сто, потому что лицо скрывала эта огромная шляпа, но по тому, как женщина бросилась ему на шею, Лайл сделал определенные выводы. Последние сомнения исчезли.

Но сейчас, в этом месте, он ничего не мог сделать. Если толпа хотя бы заподозрит, кто скрывается за этим маскарадом, Лайл точно знал — его самого разорвут на куски, чтобы отметить радостное событие. Но теперь уже неважно, когда именно — сегодня, завтра или на следующий день. Он умеё т терпеливо ждать. Ненависть помогает ему в этом.

Когда двое влюбленных радостно смешались с толпой, старая миссис Джексон направилась домой. её шаги отличались теперь легкостью, какой она не чувствовала в течение последних лет. Она улыбалась сама себе. Возможно, есть что-то по-настоящему загадочное и волшебное в этой штуке, которая называется жизнью. Женщина чувствовала себя так, будто всегда знала это.

Она миновала телерепортера, которого просто невозможно было не узнать. Дэйв Рэймонд готовил свой последний выпуск перед тем, как занять новую должность в центральной телекомпании Нью-Йорка.

«…но когда мы скорбим по ушедшему от нас Резиновому Утенку, во всей этой истории просматривается счастливая ирония судьбы», — серьезно говорил репортер в миникамеру. — «Сотни тракеров собрались здесь, сегодня, чтобы почтить память своего предводителя такой траурной процессией, какую наша страна редко может видеть, если вообще когда-нибудь видела».

Он посмотрел на опустевшую улицу, будто заподозрив что-то. Вдалеке затихал шум работающих двигателей. Это последние участники процессии выезжали из города.

«Утенка уже нет с нами, — задумчиво заключил Рэймонд в камеру, — но здесь, на его похоронах, Конвой продолжает жить».