Последние шестьдесят восемь лет больница «Принцесса Мери Текская» (или просто «Мей») была достойным заведением с хорошей репутацией. Мне нравились предоставляемые здесь услуги и профессионализм врачей. Но когда послышался ропот недовольства, выяснилось, что многие не разделяют моего мнения. Раньше я думала, что и остальные студенты моего курса Школы III/67 (таково было официальное обозначение, поскольку мы начали учиться в сентябре 1967 года) довольны своим положением. А вот теперь, на третьем, заключительном курсе, когда нам выдали красные повязки, чтобы подчеркнуть нашу ответственность и подготовленность, теперь-то и началась смута.

Каждый год появлялись все новые первокурсники. Они были гораздо жестче нас и любили добиваться своего; именно они все и затеяли. Парочка юных всезнаек отправилась на выходные в Лондон, а вернувшись оттуда, загорелась идеей устроить марш протеста против «невыносимо тяжелых условий труда медсестер». Не прошло и ночи, как этой идеей заразились второкурсники, потом и третьекурсники прислушались, а под конец даже обеспеченный всем необходимым постоянный медперсонал проявил сдержанный интерес, а потом начал заявлять о своих правах.

Джим Хикен, старший медбрат в восьмой палате, рассуждал об этом в понедельник, когда мы вместе разбирались с антибиотиками и болеутоляющими. Я постаралась закончить вечернюю перевязку как можно скорее, чтобы помочь ему. Его рабочий день заканчивался в шесть, и он никак не успевал встретиться со своей подружкой в половине седьмого, если только кто-то не засучит рукава и быстренько не поможет рассортировать таблетки и шприцы. Конечно, это неправильно: рядом всегда должен быть напарник, который подстрахует и завершит начатое, когда твой рабочий день окончен. Но сегодня у Роусторн, сменщицы Хикена, выходной, и Джим должен передать дела непосредственно сестре Каттер, поэтому ему самому придется закончить всю мелкую работу. Как студентка старшего курса, я должна помогать сестре, но с тех пор, как двое сотрудников свалились с простудой, наше расписание стало более напряженным. Мы перераспределили обязанности и подменяли друг друга. Сестра Каттер совершенно не стремилась засучить рукава и сделать хоть что-нибудь. По характеру она совсем не походила на медсестру, скорее ей бы подошла канцелярская должность. Она принадлежала к той вымирающей породе бывших военных, которые предпочитают работать с помощью пульта дистанционного управления, ни к чему не прикасаясь руками. Второкурсники же просто не могли выполнить наши обязанности.

— Нам нужно больше старшекурсников в этой палате, — ворчал Джим. — Куда они исчезают, как только заканчивается практика? Разумеется, они не остаются здесь. По крайней мере, большинство.

— Девушки выходят замуж, — отозвалась я. — Просто чтобы встать на ноги. Немного жизни, пока старые жуки не избавятся от них, а потом некоторые снова возвращаются сюда, по крайней мере пока не найдут кого-нибудь еще.

Медбрат поднял шприц с пенициллином на уровень глаз, выпустил струйку раствора и положил шприц на поднос на столике с расписанием мистера Планта.

— Да, черт побери! Они просто испаряются. Посмотри хоть на свой собственный курс. Как ты думаешь, многие придут сюда на постоянную работу после практики? Сколько студенток осталось из твоей группы? Что же, возможно, это требование повышения заработной платы заставит вас остаться.

Я была занята пересчитыванием таблеток тетрациклина и поэтому ответила не сразу.

— На первом курсе нас было двадцать две. Трое ушли почти сразу. Двое несколько раз проваливали экзамены, и их направили на подготовительные курсы для сестер. Трое вышли замуж по любви и одна — потому что не было другого выбора. Значит, осталось тринадцать… Да, тринадцать. Потом дал знать о себе характер Макдоналд, и ей пришлось уйти. Потом выбыла Перри.

— Так что насчет Перри?

Перри была довольно странной особой. Она начала улучшать свое материальное положение, используя для этого одежду и наличность других.

— Это длинная история. Короче, ее больше здесь нет. Остается одиннадцать, ровно половина. А чем этот шум поможет нам?

— Наша работа покажется студентам более привлекательной, если за нее будут больше платить, я так думаю. Увеличится набор, уменьшится утечка кадров.

— Утечка кадров будет всегда, — заявила я. — Думаешь, эта работа сейчас не привлекательна? Будь это так, люди бы не шли к нам. Но с течением времени они все равно пополняют ряды уволившихся. Если это идея мистера Фуллера, то он уже передумал, а мистер Кершоу сказал…

— О да. Но стоит немножко надавить, и он снова изменит свое мнение.

— Мы не должны так поступать, — напомнила я приятелю. — Люди доверяют медперсоналу.

— Я знаю это. Но ночью здесь нет ни одного старшекурсника, так что пациента, которому потребуется помощь, могут не услышать. Или больному придется ждать, пока освободится единственный дежурный. Вот что я имею в виду. Нам нужно…

— Я положу это в ящичек ночной сестры, с запиской, — предложила я. — Не слишком законно, но ведь работает.

Джим вздохнул:

— Ладно, согласен принести целесообразность в жертву спокойствию, — и внезапно нахмурился. — Такими темпами я ни за что не доберусь до города к половине седьмого.

— Конечно, доберешься, — подбодрила я собеседника. — Ты просто любишь ворчать. Запри медикаменты и повесь ключ на место, а я прослежу за остальным. Я совсем не тороплюсь.

— Ты вылетишь с работы, если будешь оставаться сверхурочно без разрешения.

— Поживем — увидим, — сказала я с наигранной бодростью. — А ты пошевеливайся!

Было четверть седьмого, когда мы наконец закончили, и я знала, что приятелю придется идти на свидание в рабочей одежде, успев сменить только галстук. Медбратьям в больнице выдавали простые костюмы цвета древесного угля. В палатах они сменяли пиджаки на толстовки с высокими воротниками. И все мужчины носили традиционные в «Мей» галстуки в синюю и золотую полоску. Им было достаточно двух минут, чтобы привести себя в порядок. Мы, девушки, часто завидовали тому, что у них так мало времени уходит на переодевание. У нас-то было целое хозяйство из платья, фартука, шейного платка, манжет и черных нейлоновых лент для волос.

Но в понедельник у меня совершенно не было причин завидовать, поскольку я никуда не торопилась. Честно говоря, добравшись до общежития без четверти семь, я чувствовала себя такой уставшей, что не нашла в себе сил даже сразу подняться в свою комнату. Вместо этого я направилась через холл прямо в гостиную, сняла шляпку и вытянулась на освещенной солнцем поверхности крошечного диванчика, положив ноги на подлокотник. Болтовня, доносившаяся с другого конца комнаты, где студенты собрались у телевизора, совершенно не беспокоила меня: я была слишком измучена. Я лежала закрыв глаза и минут пять медленно дышала, как рекомендуют йоги. Затем я перешла к упражнению на расслабление, начав с пальцев ног. Я уже добралась до шеи, и моя челюсть отвисла от удивления, когда в мой уголок впорхнула нарядно одетая Ди Воттс.

— Лин, привет, — промурлыкала она и села на диванчик, отодвинув мои ноги в сторону. — Тяжелый день?

Я открыла один глаз и снова закрыла его.

— Понедельник, — напомнила я ей. Затем невысоко подняла руки и тяжело уронила их. Я повторила эту операцию трижды, пока не убедилась, что руки полностью расслаблены.

— Список мистера Кершоу?

— Угу. И три срочных вызова с часу дня.

В списке неприятностей понедельника значилась еще и сестра Каттер, но Ди прекрасно об этом знала. Она сама раньше работала в восьмой палате и хорошо разбиралась в ситуации.

Как это часто бывало, она словно прочла мои мысли:

— А милашка Каттер, как обычно, в своем репертуаре?

— А то нет! — У меня в висках все еще стучало и болело, как будто там скребли наждаком. Вряд ли это было последствием взбучки за опоздание, скорее меня совершенно вымотал визг сестры, в полдень подошедшей к регистратуре мистера Кершоу. Даже мисс Лей, обычно невозмутимая, как и все тучные женщины, вскоре потеряла терпение. В конце концов, не ее вина, что какой-то идиот прислал в и без того переполненную больницу пару пациентов, состояние которых требовало немедленной операции. Мистер Кершоу был занят, и мы могли легко потерять больных, пока пытались изобрести что-нибудь и придумать, где их разместить. Сестре Каттер все это было отлично известно, просто она не хотела сдерживать раздражение. — Кстати, она устроила настоящую войну с Викторией.

— Быть не может, — удивилась Ди. — Наша Виктория не дерется.

— Хочешь поспорить? — усмехнулась я, поднялась и начала методично массировать кожу головы. — Представляешь, она отбрила сестру парочкой удачно подобранных слов.

— Правда? Слава богу! — воскликнула приятельница. — Давно пора это сделать. Я подумывала записать одну из тирад сестры Каттер на диктофон и дать послушать старшей сестре, но так и не решилась… Ну так что, ты никуда не собираешься сегодня?

— Нет. Точно, нет. Я хочу подольше полежать в горячей ванне и рано лечь спать. Тебе-то хорошо, ты проходишь практику в другом отделении и домой вернулась в пять. А что у тебя на уме? — Я повнимательнее присмотрелась к Ди. Подруга облачилась в свой лучший зеленый твидовый костюм, который дополняли меховая муфта и шляпка, и не пожалела времени, накладывая макияж. Впрочем, ей это не нужно. У Ди и так прекрасная кожа, естественная форма бровей слегка подчеркнута, как у Элизабет Тейлор, черные блестящие волосы всегда напоминают аккуратную шапочку и чудесно держат форму, не важно, укладывает она их или нет. К тому же приятельница смотрит на мир легко вводящим в заблуждение удивленным взглядом олененка Бемби, не изменявшимся даже во время образцовой работы в больнице или осторожной критики местных порядков. «Супер» — подходящее определение для Ди.

— Так куда ты собираешься? — спросила я снова. Я знала, что ее нынешний возлюбленный, работающий в регистратуре доктора Хилсдена, сейчас на дежурстве, поскольку третья и четвертая палаты не работают в понедельник, так же как седьмая и восьмая. Расписание терапевтов всегда совпадает с нашим, хирургическим. — Я хочу сказать, Эдриан ведь на работе, так?

— Да, но он не единственный мужчина в «Мей».

Это было для меня внове. Интересно, что же пошло не так? Ди частенько меняла поклонников, но никогда не позволяла себе встречаться с двумя мужчинами одновременно. Со стороны не было заметно никаких признаков того, что их отношения уже дали трещину и вступили в свой заключительный период.

Подруга продолжала:

— На самом деле, мы приглашены на новоселье Тома Робертсона.

— Мы? — Том был новым врачом в отделении скорой помощи, так что мы редко виделись. Я только однажды танцевала с ним на вечеринке в клубе любителей регби. — Да он едва меня знает.

— Это тот самый случай, когда говорят «захвати с собой подружку». И, кстати, Мартин Вудхерст будет там. Я знаю, что его пригласили, он нужный человек, если хочешь получить повышение. Вудхерст обязательно придет, в «безмозглом» отделении ведь не так много сверхурочной работы.

От девушек, работавших в психиатрическом отделении, я слышала совсем другое.

— Ты шутишь! Когда у них срочный случай, приходится действовать быстро и слаженно, Ты же не можешь оставить человека, если он в ярости, или склонен к суициду, или еще к чему-нибудь. Может быть, с пациентом необходимо будет провести полночи. Это не похоже… это не просто «отрезать и выбросить», как в хирургии, черт бы ее побрал.

Ди слегка подняла брови.

— Нет. Впрочем, вопрос остается: ты идешь или нет? Еще куча времени, приглашены на восемь. Кроме того, — ехидно добавила она, — люди, которые любят приходить последними, там пока не появятся, не так ли?

Я поняла, что приятельница имеет в виду Мей Вильямс. Все знали, что у Мей виды на Мартина. Она крутилась вокруг парня с тех пор, как практиковалась три месяца в его отделении. Но и сейчас, когда Вильямс работала в отделении скорой помощи, она не оставляла Мартина в покое. Мысль о ней уколола меня, на что Ди и рассчитывала.

— Хорошо, — вздохнула я, — думаю, время выбросить белый флаг. Но вначале мне нужно принять ванну. Я чувствую себя грязной и совсем разбитой.

— Давай, только быстро, — кивнула подруга. — Я подожду здесь, внизу. Буду пока смотреть «Улица Коронейшн». Неудивительно, что Элси Таннер исчезла. Они совсем ее замучили. Пытаются сделать из нее учительницу Хелен Келлер или что-то в этом роде. Я этого не понимаю.

— А я не понимаю, почему ты так увлеклась сериалами! Вот уж медвежья услуга твоего отделения! Ты свободна в пять каждый день и ленишься отправляться куда-нибудь по вечерам.

Я медленно поднялась, вытянула руки и ноги и пожалела, что не могу просто поваляться на кровати — вместо этого позволяю втянуть себя в очередную авантюру.

— Что мне надеть?

— Да все равно, — пожала плечами Ди. — О, вон то новое замшевое пальто. Тебе очень идет сиреневый цвет. Никогда не думала, что сиреневый будет так удачно сочетаться с твоим своеобразным цветом волос!

— Медным, — подсказала я. — И не нужно вежливо именовать этот цвет «золотисто-красным», как делает моя мама.

— Он не красный, — покачала головой приятельница. — Знаешь, в вестернах такие волосы называют «солнечная клубника».

— В вестернах? — удивилась я. — Ты, наверное, имеешь в виду лошадей. Клубничными называют чалых лошадей. Не знаю, правда, что значит «чалый».

Она склонила голову набок:

— Боже мой, неужели? Это особая пятнистая масть, как у игрушечных лошадок. Чалые лошади все покрыты круглыми пятнами. Как если ты добавишь молоко в какой-нибудь сок, ну, например, из ревеня. О, дорогая, неужели ты совсем ничего не знаешь о лошадях?

Ди была права, но я в сотый раз расстроилась. Она ведет себя так, будто люди, которые никогда не были членами клуба «Пони», ничего не понимают в жизни! Я же не считаю ее недотепой только потому, что приятельница совершенно не умеет кататься на коньках или не знает, как выглядит горихвостка!

— Да, почти ничего, — произнесла я вслух.

— Ты, наверное, и двуколку от обыкновенной телеги не отличишь.

— Это точно, — согласилась я. — Моя мама такая последовательная защитница животных, что считает даже езду на лошади бесчеловечной. А гонять по арене на пони тебе уже поздно: они слишком маленькие…

— Зато они поворачиваются быстрее, — усмехнулась подруга.

В школе я пару раз видела, как Ди проделывает подобное. Ей здорово удавалось играть на каком-то музыкальном инструменте, стоя на маленьком лохматом животном с дико вращающимися глазами и густой челкой.

— О, правда?.. Я спущусь к восьми. — Я подняла шляпку и перекинула через плечо плащ.

Приятельница кивнула:

— Хорошо, я пока постараюсь найти машину.

Я медленно плелась вверх по лестнице, как делала частенько, когда чувствовала себя совсем вымотанной. В «Мей» нам не разрешали пользоваться лифтами, чтобы добраться до палат. Исключение составляли случаи, когда мы сопровождали пациентов. А здесь, в общежитии, лифтов просто не было, если не считать крошечного подъемника, предназначенного для перевозки белья из прачечной, курсировавшего между первым и цокольным этажами. Сейчас, в конце длинного, тяжелого дня, подниматься по лестнице на третий этаж — это, по-моему, уже чересчур. Я знаю, такое отношение к ходьбе неправильно, и уже давно выяснила, что подъем по лестнице — это лучшая мера профилактики варикозного расширения вен. Кроме того, третий этаж считался привилегированным: первокурсницы жили на первом этаже, где за ними всегда присматривала комендант, студенты-мужчины обитали под надзором на втором этаже, а мы, старшекурсники, были предоставлены сами себе на третьем; над нами располагался только звукоизолированный пентхаус, где селился персонал, дежуривший ночью.

Прежде чем окунуться в горячую ванну, я вытащила новые сиреневые брюки, шелковую блузку и украшенную бахромой замшевую тунику — те вещи, которые посоветовала мне Ди. В вопросах одежды, как и в случае с лошадьми, я считала подругу экспертом. Конечно же она предложила мне появиться в сиреневом еще и для того, чтобы оттенить ее собственный зеленый костюм, и одним выстрелом убивала двух зайцев. Сиреневые туфли — это уже слишком. Я словно услышала ее слова, поэтому надела серые замшевые мокасины и короткое пальто с узкими рукавами. Я была рада словам Ди о том, что мне идет сиреневый: всю жизнь мне советовали носить зеленое и коричневое, а мне от этих цветов просто дурно. Забавно, но на лекции по цветотерапии нам объяснили, что сиреневый — провоцирующий депрессию оттенок и его нельзя носить рядом с больными людьми. Только в психиатрических клиниках пациентам в маниакальном состоянии полезен этот цвет, действующий на них успокаивающе. Я не знаю, отражает ли излюбленный мной оттенок мое душевное состояние, но я чувствую себя совершенно счастливой в сиреневом костюме. Кроме того, это единственный цвет, оттеняющий мои глаза, так что они не кажутся блеклыми.

Я добавила масло для ванны — подарок на Рождество, и вода стала удивительно похожа на нежное молоко. Я лежала и мечтала, пока кто-то не застучал в дверь, завопив: «Пятьдесят три!» — и не швырнул сумку на пол. После такого предупреждения признаком хорошего тона было выбраться из ванной до того, как прозвучит следующая серия ударов. Никому не хотелось услышать этот грохот еще раз. В нашем коридоре было десять ванных комнат на шестьдесят человек, и их вечно не хватало. Проходя мимо 53-й комнаты, я постучала в дверь, и Лизмор, работавшая во второй операционной, вышла из комнаты, облаченная в алое кимоно. Ее соломенного цвета волосы были накручены на бигуди. Я подумала, не собирается ли она тоже на это новоселье. Как и большинство медиков, работающих в операционных, она была постоянным гостем на вечеринках. А я, честно признаться, нет. Коллеги иногда приглашали меня на разнообразные мероприятия, с несколькими молодыми людьми я пару раз встречалась, но и только. Однажды у меня случилось что-то вроде свидания с Мартином: мы пошли в театр посмотреть модную пьесу, но во время второго акта ему пришлось меня покинуть, потому что его срочно вызвали в отделение. Позже я лишь ловила его взгляд при встрече, махала ему рукой в столовой или из дальнего конца коридора. Наши пути редко пересекались.

Одеваясь, я думала о Мартине. Оставалось признаться самой себе, что идти на это новоселье меня побуждает только мысль о триумфальном появлении там Мей Вильямс. «На самом деле, подобные чувства просто смешны», — сказала я себе. Я не настолько хорошо знаю Вудхерста, чтобы вести себя так, будто он принадлежит мне. Конечно, он притягивает меня. Ну что ж, он действительно красив. С одной стороны, Мартин крупный мужчина, с которым чувствуешь себя в безопасности, с другой — у него такой глубокий, спокойный голос, что сердце просто замирает от восторга. Кроме того, у Вудхерста репутация человека, никогда не теряющего самообладания, а это необыкновенно ценное качество для доктора, особенно общающегося с молодым персоналом психиатрического отделения. Дело в том, что при общении с раздражительными пациентами студенты сами постепенно раздражаются, и врачу приходится приводить их в чувство. Некоторые практиканты вообще ужасно волнуются, особенно когда только появляются в больнице и их направляют, например, в отделение интенсивной терапии или они оказываются в помощниках у какого-нибудь всемогущего типа вроде нашего мистера Кершоу. Стив Сейл, новый ассистент мистера Кершоу, все еще пребывал в подавленном состоянии, а сестра Каттер только усугубляла дело. Это было так же истинно, как и то, что Виктория Лей не давала ему прохода, а Джим Хикен и Роусторн не упускали случая дать ему очередное ценное указание.

Когда у нас появлялись новые молодые доктора, мы часто задавались вопросом, чему именно их учили на протяжении последних пяти лет. Когда новички осматривали пациентов, у них перед глазами все еще маячили «Клинические методы», но им никогда и в голову не приходило помыть руки, прежде чем начать осмотр. Практиканты знали обо всех новых лекарствах, но понятия не имели об их дозировке или о правильном кормлении грудных детей. Кроме того, они не представляли, как долго проводятся анализы и диагностические тесты, понятия не имели об их дороговизне и полностью терялись, когда приходило время говорить с родственниками пациентов. В палате сестры Каттер таким новичкам приходилось не сладко. Она никогда ничему их не учила, но стояла у них над душой и нудно повторяла фразы вроде «И вы называете себя докторами? Ха!» или «Полагаю, вы, мистер, родились стерильным — вам не нужно мыться, как простым смертным?». Сестра бубнила нечто подобное до тех пор, пока у бедняги совершенно не сдавали нервы и он не запутывался окончательно. Мы все были добры к малышу Стиву Сейлу и учили его защищаться от нападок сестры Каттер, но парень все еще не научился отстраняться от ее бесконечных придирок, как это делало большинство из нас.

— Не думаю, что она на самом деле пытается изводить тебя, — объясняла я ему. — Просто ей, как и всем маленьким женщинам, хочется быть заметной, и желание это приобретает агрессивную форму. Теперь уже никто не считает ее красивой и обаятельной, даже если когда-то она такой и была, и поэтому сестра привлекает к себе внимание и самоутверждается с помощью слов.

— Я тоже маленький, — возразил Стив, — но я не пытаюсь быть заметным. Честно говоря, иногда мне вообще хочется стать невидимым!

— Но ведь ты молод, и у тебя легкий характер, — ответила я ему. — А она — нет. И наверное, у нее никогда и не было подобного характера.

Впрочем, наша беседа, кажется, мало что изменила. Сейл все еще боялся этой женщины не меньше, чем хирургические сестры из отделения неотложной помощи боялись старшей сестры Крейдж, а это серьезно. Всякий раз, встречая в столовой похожих на загнанных зверьков медсестер, мы, не спрашивая ни о чем, знали, что девушки сбежали из отделения неотложки и боятся возвращаться. Только в отделении неотложной помощи да еще в нескольких палатах регулярно появлялись студенты. Большинство же из них оставались в палатах Королевского лазарета, больницы, расположенной в непосредственной близости от медицинской школы. Но мы с интересом слушали истории о необычных эпизодах, упоминаемых студентами, а несколько аспирантов даже собирали материал для кандидатских. Даже сестра Каттер их не преследовала: она сама собирала информацию о непредвиденных случайностях в хирургии.

Я начала забывать испытания рабочего дня, спускаясь вниз, чему немало способствовало появление Мартина Вудхерста у входной двери, заметившего: «Лин, ты чудесно выглядишь». К моему восхищению, он добавил: «Я должен подвезти Ди Воттс и ее подружку на новоселье к Тому Робертсону. Ты тоже туда собираешься?»

Я ответила «да» и призналась, что эта подружка — я.

— Ди в гостиной, — добавила я. — Зайду за ней.

Мартин улыбнулся:

— Хорошо. Я могу прихватить еще гостя, если нужно, но только одного. В машине со мной двое ребят, Джордж Форд и малыш Сейл, но там еще может поместиться какая-нибудь девушка, если она не побоится давки.

Я кивнула:

— Договорились, Мартин. Я посмотрю, кто еще не смог найти машину.

На самом деле в гостиной, кроме Ди, болтались только второкурсники, которых на вечеринку не приглашали, Я обрадовалась, ведь если бы Мей Вильямс оказалась там, было бы непорядочно не предложить подвезти ее, А вот Ди смогла бы. Хоть я никогда не отличалась терпимостью по отношению к непослушным лошадям, как она, но зато была гораздо терпимее к людям. Конечно, подруга никогда не грубила пациентам, но коллеги часто говорили: «Спаси Господь ленивого новичка, которому придется работать с Воттс. Вот уж кто задаст ему жару». В любом случае, Мей не было в гостиной, и мне не нужно было сначала упражняться в порядочности, а потом ненавидеть себя за невозможность поступить иначе.

Машина стояла прямо напротив двери. Я села на переднее сиденье рядом с Мартином, а Ди примостилась на заднем между Джорджем Фордом и Стивом. С ее стороны это был благородный жест, потому что Джордж, наш временный психиатр, оказался довольно скучным пуританином, чье лицо, похожее на застывший пудинг, полностью соответствовало его внутреннему миру. Стив же выглядел слишком по-мальчишески и поэтому тоже не мог бы понравиться подруге.

Я обернулась, чтобы поболтать со Стивом:

— Как тебе удалось вырваться? Сегодня же твое дежурство. Или сестра Каттер наконец-то приказала тебе держаться подальше от палаты?

Парень скорчил гримасу, но затем его лицо снова приняло слегка удивленное выражение.

— Хотелось бы. Это было бы чудесно, — вздохнул он. — Но на самом деле мисс Лей, то есть Виктория, сказала, что справится, если мне захочется смыться пораньше и попасть на вечеринку. Она просто душка, правда?

— Она просто замечательная, — согласилась я. — Во время ленча она чуть было не разорвала сестру Каттер в клочья. Никогда не думала, что наступит день, когда сестра не найдет слов для ответа. Это выглядело незабываемо: Каттер пыталась что-то бормотать, а потом заперлась у себя в кабинете почти на час.

— Сестра страшная женщина, — заявил парень, замахав своими маленькими руками перед лицом. — Она парализует меня, заставляя делать что-либо. Я сразу будто становлюсь левшой. Как бы мне хотелось, чтобы она оставила меня в покое! Человек в ее присутствии начинает вести себя как идиот, пытающийся сделать большой прокол не той иглой. А она просто стоит над душой, как ангел возмездия.

«Ангел», по-моему, не совсем подходящее определение для этой женщины. Джордж Форд хрюкнул в своем углу и пробормотал что-то о неадекватной личности сестры Каттер. Когда я отвернулась от Стива с Джорджем, Мартин улыбался. Он поинтересовался:

— Вы говорите о женщине, которая называет старшего доктора «молодой человек»?

Вот этого я не слышала.

— Правда? Что же, это вполне в ее духе. Она говорит еще более интересные вещи секретарю.

— Да. Я слышал об этом в комнате отдыха.

Ди наклонилась вперед, просунув голову между нашими сиденьями.

— А что еще ты там слышал? — спросила она. — Мы все знаем, что ваша комната отдыха всегда полна сплетен. Ну, например, об Эдриане Вулфе?

— Об Эдриане? — Голос собеседника прозвучал настороженно. — Ничего. А должен был?

— Я просто подумала: может быть, в этом разговоре всплывало имя Севард?

Так вот в чем дело! Грета Севард была новой старшей сестрой в третьей женской палате доктора Хилсдена. Она видела Эдриана каждый день, как раньше видела его Ди до перехода в другое отделение. Я могла понять, почему приятельница волнуется: на Грету было приятно смотреть, а кроме того, она была золотой медалисткой и медсестрой от Бога. Одна из тех высоких спокойных блондинок, голос которых похож на сладкий карамельный крем, а глаза, как у Барбары Мюррей или Джейн Голден, — голубые с черным ободком по краю и изогнутыми ресницами. Даже Ди не смогла бы выдержать сравнение с ней, если бы, разумеется, возникла необходимость такого сравнения.

— Насколько я знаю, нет, — произнес Мартин. — По крайней мере, не в связи с Эдрианом. Кажется, скорее ее упоминали вместе с Биошемом.

Это прозвучало убедительно, но было, скорее всего, блестящей импровизацией. Доктор Крофт — видный мужчина, холостяк, но никто никогда не замечал, чтобы он хоть раз проявил интерес к какой-нибудь медсестре. Если же слова Вудхерста правдивы, то Грета Севард просто волшебница.

— Неужели? — произнесла я вслух. — Это интересно, правда, Ди?

— Было бы интересно, если бы я хоть на секунду поверила словам Мартина. Проблема общения с психиатрами заключается в том, что нельзя верить ни единому их слову. Они все время хитрят и готовы на любые проделки.

— Только в терапевтических целях, — возразил ей Мартин. — Если честно, я думаю, что доктор Крофт тоже вступил в забастовочный комитет, требующий повысить зарплату, и они вместе занимаются этим вопросом.

Я вспомнила, что Грета Севард была делегатом от старшекурсников в комитете по демонстрациям в Мидленде. Алан Бриттон, работающий со мной, был делегатом-мужчиной в нынешнем комитете, а вот делегата-женщину старшекурсникам еще предстояло выбрать.

— Ну и пусть он радуется, — заключила Ди, снова усевшись на заднее сиденье. — А что насчет вас двоих? Почему вас там не видно? Идите и выскажите свое мнение, хотя бы на собрании в воскресенье.

— Хорошо, я так и сделаю, — неожиданно согласился Джордж Форд. — Или вам нужны только доктора?

— Нам нужны все, кто работает вместе с нами, и нам необходимо чувствовать их поддержку в случае проведения забастовки. Черт побери, если свое мнение может высказать мусорщик, то я не вижу причин, почему бы этого не сделать персоналу. У вас ведь, кажется, самый сильный профсоюз в мире?

— Но мы не должны бастовать, — с волнением проговорил Стив. — Как же мы можем?

— А я могу, — возразил ему Джордж. — Пациент ведь не умрет, если я не проведу с ним тест на IQ или не выясню предпочитаемый им цвет.

У меня перехватило дыхание, и понадобилось несколько минут, чтобы оно восстановилось. Наконец я смогла произнести:

— Ты понимаешь, о чем ты говоришь, Ди? Ты ведь не можешь всерьез решиться на такой безответственный поступок! Мы не должны бастовать. Мы не имеем на это права!

— Ну, разумеется, мы не можем устроить настоящую забастовку. Но мы просто откажемся выполнять те обязанности, которые не являются непосредственно сестринскими. Например, заполнять бланки, приносить еду, ставить цветы в воду, вызывать основной персонал из аптеки.

— Да как ты можешь говорить такое? — возмутилась я. — Для начала, о еде. Это ведь тоже часть наших обязанностей, важная часть. Знать приемы, с помощью которых можно заставить человека, ненавидящего молоко, выпить его и даже не заметить этого. Уговаривать пациентов…

— Но для подобной работы не нужна медсестра. Любой может научиться ей.

Я чувствовала, что Ди упрямится.

— Но ведь никто другой этого не делает.

— Наверняка кто-нибудь найдется, если мы начнем забастовку. Для начала родственники пациентов могли бы стать добровольцами.

Я шумно вздохнула:

— Но мы ведь всерьез не собираемся бастовать? Тогда зачем же говорить об этом? — Я повернулась к Вудхерсту: — Мартин, кто еще собирается на это сборище у Тома?

Его нахмуренный лоб разгладился.

— Обычная компания. Весь персонал неотложки, возможно, пара сестер из хирургического, мой новый босс.

— Конечно же не доктор Бернштейн?

— О нет, не эта известная личность. Дело не в том, что доктор не пришел бы, он довольно демократичен, особенно по сравнению с психологами-консультантами. Но сейчас я говорю о его новом ассистенте, только что защитившем кандидатскую в Лондоне. Его имя произнести невозможно, поэтому мы зовем его просто Дез.

Я заинтересовалась:

— А кто он?

— Индиец. Приятный парень и, кстати, умный. Пациенты его любят. Вы сами увидите, если он придет.

Всю дорогу мы болтали о подобных мелочах, но меня это вовсе не раздражало. Я все еще недоумевала, как Ди могла предположить возможность такого дикого шага, как забастовка. Студенты уже принимали участие в общем марше протеста вместе с персоналом других больниц нашего района, и сестра Каттер до сих пор презирала нас за это. Я не участвовала в нем, поскольку в тот день дежурила. Более того, я совсем не уверена, что это достойный способ получить еще немного денег. И еще мне кажется, что деньги не главное в жизни. По крайней мере, их точно не следует добиваться подобным способом.

Незадолго до конца поездки Мартин обернулся ко мне:

— Копеечная прибавка, Лин.

— Можно ожидать большего, — ответила я ему. — Я думала о первом апреля. Интересно, решатся ли они на шикарный жест к этой дате.

— Дню дураков? Кто это «они»?

— Правительство или кто-нибудь подобный. Министерство. В честь… как это называется, когда кому-то исполняется сто пятьдесят лет?

— Я забыл, — пожал плечами собеседник. — Стопятидесятилетие, наверное? Ты имеешь в виду годовщину королевы Виктории?

— Нет! — возразила я. — Флоренс Натингейл, разумеется. Конечно, они же родились в одном и том же году! Я не подумала об этом. В любом случае первое апреля — годовщина со дня ее рождения. Да, годовщина — подходящее слово!

— А по-моему, стопятидесятилетие звучит гораздо лучше.

— Наверняка будут танцы и празднества, поэтому…

— Например?

Я попыталась вспомнить что-нибудь из прочитанного в «Сестринских вестях» примерно неделю назад.

— Юбилейный набор марок, во-первых. Выставка в «Томас». Торжественные мероприятия во дворце Джеймс и Вестминстерском аббатстве. Раз все эти расходы заложены в бюджет, так почему бы и медикам не преподнести приятный сюрприз?

Ди услышала мои последние слова.

— Лин, это просто потрясающая идея. Действительно, почему бы и нет? Давайте давить на всех членов парламента, до кого сможем дотянуться, напишем во все газеты. — Конечно же нам повысят зарплату по случаю грандиозной пирушки! Какая чудесная идея! А ты не так проста, как выглядишь!

— Но, Ди, — не согласилась я, — очевидно, что подобный жест стал бы не сентиментальной уступкой в честь праздника, а способом заручиться новыми голосами в преддверии следующих выборов. Так же, как отпускные подняли до трехсот фунтов. Это элементарная политика. Правительство наверняка все обдумало, поэтому попытка надавить на чиновников — пустая трата времени. Получится, что мы перехватываем у них инициативу.

— Разумеется, это вовсе не пустая трата времени! — воскликнула подруга. — Любая публичность, которой мы сможем добиться, привлечет внимание к нашим проблемам.

— Я думаю, в правительстве поймут все иначе. Я в этом уверена, — убеждала я. — Было бы намного лучше позволить им самим поднять нам зарплату, а не скандалить по этому поводу. Я думаю, чиновники так и сделают (они что-то говорили о пятнадцати процента), да и деньги — это ведь не самое главное в жизни. Они влияют на набор студентов, вот что важно. Но разве мать хочет, чтобы ее дочь присоединилась к шайке шумных дебоширов, вопящих на улицах? Я бы для своей дочери такого не захотела.

Водитель медленно повернул машину и въехал в ворота многоквартирного дома.

— Вот мы и приехали. Детишки, успокойтесь.

Я улыбнулась ему:

— Хорошо. Давайте не будем ссориться — сейчас ведь вечеринка. Но я думаю, что вся эта кампания неразумна, она разрушает и портит наш имидж. Забастовка недостойна, а сестры никогда скверно не поступали. Вот так.

— Знаете, она ведь действительно уверена в своих словах, — изумленно произнесла Ди. — Она говорит серьезно.

— Вот именно, — подтвердила я.