Проведя две предварительные встречи в Осуэстри и Бристоле, специальный комитет собрался 29 апреля 1398 года в Виндзорском замке. Здесь впервые оба герцога предстали перед королем. С этого эпизода Шекспир и начинает «The Tragedie of King Richard the Second» («Трагедию короля Ричарда II»), зарегистрированную в Реестре книгопечатников 29 августа 1597 года, хотя завершил он работу над ней в конце 1595 года. Свое описание конфронтации между герцогами драматург основывает на «Хрониках» Холиншеда, как всегда оставляя за собой право на вольности. «Джон Гонт, почтенный возрастом Ланкастер», которому тогда было пятьдесят восемь лет, вряд ли присутствовал при этом разговоре, иначе о нем непременно упомянул бы Холиншед. Кроме того, по свидетельству летописца, и Болингброка и Моубри поддерживали неназванные рыцари, правда, Моубри вскоре сам начал выступать в свою защиту и признал, например, то, что когда-то действительно замышлял лишить жизни Гонта, но это уже давно забыто и прощено. Интересно сопоставить историческое описание Холиншеда и драматургическое переложение, сделанное Шекспиром. Из «Хроник» мы берем те строки, где рыцарь выступает в роли адвоката Болингброка:

«Здесь Генри Ланкастер… он говорит, и я это подтверждаю, что Томас Моубрей, герцог Норфолк, лживый человек и предатель по отношению к вам и вашему королевскому величеству и всему вашему королевству… он получил восемь тысяч ноблей для выплаты солдатам вашего города Кале, чего он не сделал так, как следовало бы сделать; мало того, он является причиной всех предательств, совершенных в вашем королевстве за эти восемнадцать лет, и вследствие его лживых наветов и зловредных советов был убит ваш дражайший дядя герцог Глостер, сын короля Эдуарда. Еще герцог Херефорд говорит, и я это подтверждаю, что он готов доказать все это в единоборстве с упомянутым герцогом Норфолком в рыцарском поединке».

А вот как отразил ту же ситуацию Шекспир словами Болингброка:

Поскольку противники упорствовали в своей ненависти друг к другу и отвергали попытки короля примирить их, им было позволено разрешить спор традиционным способом — в поединке, назначенном на День святого Ламберта, 17 сентября, в Ковентри. Молва о нем быстро разнеслась по стране: как-никак предстояло сойтись в схватке, возможно, смертельной, двум герцогам, один из которых приходился королю кузеном, и в маленький городок съехались пэры и рыцари с дамами со всей Англии, предвкушая стать свидетелями самого главного светского события года. Не почтил своим присутствием это мероприятие только один известный и могущественный магнат — Джон Гонт. После парламента в Шрусбери он удалился на покой — возможно, из-за сына. (Фруассар указывает, что герцог занемог на Рождество, но, вероятно, его уже тогда поразила болезнь, от которой он спустя пять месяцев умер.) Во всяком случае, Джон Гонт не мог видеть, как его сын выехал на Госфорд-Грин «на белом боевом коне с попоной из сине-зеленого бархата, усеянной вышитыми золотом лебедями и антилопами». Не слышал он и «оглушительные приветствия», которыми публика встретила сына, гораздо более громкие, как нам сообщают хронисты, нежели те, что выпали на долю Моубри.

Однако для Ричарда эти приветствия несли в себе скрытую угрозу. Король недолюбливал кузена и не доверял ему: если бы он победил, то стал бы самым популярным человеком в Англии. С другой стороны, поскольку согласно традиции исходы таких поединков предопределены свыше, то победа герцога Норфолка для многих означала бы, что его обвинения справедливы. Следовательно, не должен был выиграть схватку ни один из них. Надо ли вообще Ричарду, не обладающему ни физическими данными, ни темпераментом даже для метания копья, устраивать эту демонстрацию мужской силы и отваги? И когда противники уже приготовились к бою, неожиданно для всех король бросает жезл — подает знак, что поединок не состоится. Не будет никакой манифестации мужской доблести, ни один из соперников не получит Божественного благословения. Ричард провозглашает:

Болингброк изгонялся на десять лет, Моубри — пожизненно.

Все присутствующие, наверное, испытали немалое эмоциональное потрясение, а король еще раз навредил своей репутации. Возможно, Ричард принял единственно верное, с его точки зрения, решение. Что касается разных сроков ссылки, то, конечно, он предпочел бы навсегда избавиться от обоих дуэлянтов, но Болингброк был слишком популярен и влиятелен. Видимо, король не захотел и чрезмерно огорчать Джона Гонта, которому был многим обязан. Уместно напомнить, что через полгода, когда Гонт уже покоился в гробу, Ричард снова приговорил его сына к изгнанию — на этот раз пожизненно.

Можно сказать, что на поле под Ковентри Ричард проявил определенное благоразумие, от которого и следа не осталось в наступившем 1399 году. В разъездах по стране теперь его постоянно сопровождали четыреста чеширских лучников, а в отдельных местах к ним присоединялись отряды рыцарей и сквайров. Пристрастие короля к броской роскоши стало еще более необузданным, как и расточительные траты на строительство, дорогие одеяния, мебель и украшения. Такие средства, которые он расходовал, могла дать только захватническая война. Англия уже длительное время жила в мире, добывать деньги можно было лишь одним путем — выжимать все соки из страны. И Ричард придумал, как это делать: потребовал от всех, кто каким-либо образом впутался в события десятилетней давности, просить у него помилования — за определенную мзду. Он обязал 17 графств, в том числе и Лондон — в них тогда проживало больше половины населения Англии, — заплатить по 1000 фунтов стерлингов в обмен на королевское благоволение. Это был настоящий шантаж, если не рэкетирство. Ричард ужесточил и практику принудительных займов, вымогая их не только у общин, но и у отдельных лиц. Ко времени отбытия во вторую экспедицию в Ирландию в мае 1399 года он задолжал 6570 фунтов лондонцам, 5550 фунтов — семьдесят одной городской общине, 3180 фунтов — церкви, и 1220 фунтов — тридцати шести индивидуальным кредиторам. Теперь его ненавидела не узкая группа обозленных пэров и их приближенных, а вся страна.

3 февраля 1399 года Джон Гонт умер во дворце епископа Илийского в Холборне на шестидесятом году жизни. Он так и не опротестовал ни убийство своего брата Глостера — на это обращает внимание и Шекспир (сцена вторая первого акта), — ни изгнание сына. Конечно же, не имеется исторических свидетельств трогательного прощания Гонта с Болингброком, происходящего после оглашения приговора и описанного Шекспиром (сцена третья): как мы уже отмечали, его не было на ристалище. Не похож шекспировский Гонт, почтенный и премудрый старик, отец нации, чья предсмертная речь о судьбе Англии (второй акт, первая сцена) еще полвека назад включалась во все школьные антологии, на того человека, которого представил нам Холиншед. Для хрониста он был еще одним надоедливым и амбициозным бузотером, может быть, несколько более влиятельным, поскольку приходился королю старшим дядей, но таким же несносным, как и другие сварливые дворяне. В качестве альтернативных источников шекспировского образа назывались, например, Фруассар и анонимная пьеса «Вудсток» — о Томасе Вудстоке, герцоге Глостере. Но эти предположения не кажутся достаточно убедительными. Скорее всего образ идеального, премудрого Гонта выведен самим драматургом в противовес никчемному и пустому королю.

Для самого же Ричарда смерть Гонта предвещала скорый конец. Несмотря на разногласия, герцог Ланкастер помогал сохранять и единство нации, и престиж короны. С его уходом из жизни многое изменилось, ситуация окончательно поляризовалась, четче обозначилось противостояние между королем и Генрихом Болингброком. Отзови король Генриха из ссылки, разреши ему присутствовать на похоронах отца и наследовать все его огромные владения, возможно, тогда Англия избежала бы и войны, и второго менее чем за столетие низложения монарха. Увы, он ничего этого не сделал. Мало того, временное изгнание Болингброка Ричард заменил пожизненным и, позволив исполнить некоторые малозначительные распоряжения в завещании Гонта, основные земли и поместья, по закону принадлежавшие кузену, поделил между своими ближайшими сподвижниками — герцогами Эксетером, Албемарлом и Сурреем. Каждому землевладельцу стало ясно: самый главный закон Англии — о наследовании — больше не действует.

Пора было засомневаться и в его здравом уме. Он окружил себя всякого рода прорицателями и шарлатанами, бесстыдно лгавшими и предсказывавшими необыкновенные достижения. По церковным праздникам Ричард часами, сообщают нам хронисты, сидел на высоком троне, следя за всеми, кто проходил мимо, и заставлял припадать к его ногам. Выезжал он из дворца только в сопровождении чеширских лучников, оберегавших его от толпы. И примерно в это время из Ирландии пришли дурные вести. Девять месяцев назад там убили королевского наместника графа Марча, а теперь поступило сообщение о том, что, презрев клятвы, принесенные в 1394 году, подняли восстание два короля — О’Нил и Макмаррох. Надо было принимать срочные меры. Для похода требовались большие деньги, но все затраты могли многократно окупиться за счет продажи движимого имущества Джона Гонта — золота, драгоценностей, произведений искусства, не говоря уже о меблировке его дворцов и замков.

Колебания Ричарда не терзали. Он прекрасно помнил триумф первой экспедиции. Почему же не должен привести к успеху и второй поход? Советники его отговаривали, объясняя, что покинуть Англию сейчас — значит, отдать ее врагам, тому же Болингброку, но их мнение короля не интересовало. На место убитого Марча он назначил Суррея и тут же отправил его в Ирландию. Хранителем королевства Ричард вновь определил совершенно некомпетентного Эдмунда, герцога Йорка, которого должны были поддерживать три государственных министра — канцлер Эдмунд Стаффорд, епископ Эксетерский, казначей граф Уилтшир и Ричард Клиффорд, хранитель большой печати, епископ Вустера. Беречь королевство поручалось еще трем видным деятелям — сэру Джону Буши, сэру Уильяму Баготу и сэру Генри Грину. На исходе мая король нанес визит в Кентербери и провел последнюю торжественную церемонию ордена Подвязки в Виндзорском замке. Затем в сопровождении герцогов Эксетера и Албемарла, графов Вустера и Солсбери, захватив с собой на всякий случай сыновей Болингброка и убитого Глостера, отплыл в Ирландию.

Он, конечно, не знал, что совершал самую большую ошибку в своей жизни.

Генрих Болингброк, теперь герцог Ланкастер, уже девять месяцев жил в Париже, где к нему присоединились юный граф Арундел, все еще опечаленный казнью отца, и его дядя — архиепископ. Все трое были очень хорошо осведомлены о событиях, происходивших за проливом. Утверждение Фруассара, будто архиепископ Арундел был тайным эмиссаром, присланным оппозицией, абсолютно неверно — он уже два года находился в изгнании, — но его племянника вполне могли информировать о том, что Болингброку надо поторапливаться. А герцог и не нуждался в подстегивании: после того как Ричард лишил его наследства и помешал женитьбе на кузине французского короля, он решительно настроился на то, чтобы свергнуть двоюродного брата. Ланкастер знал и то, что у него в Англии не будет недостатка в союзниках. И на исходе июня герцог, граф и архиепископ в полной уверенности, что Ричард пребывает в Ирландии, вышли в море из Булони на трех небольших кораблях: по свидетельству Адама из Уска, с ними было не более трехсот соратников. Задержавшись ненадолго в Певенси, они отправились на север и высадились в Рейвенскаре, между Уитби и Скарборо. Здесь, в вотчине Ланкастеров, герцог уже мог рассчитывать на действительно теплый прием, и когда он в воскресенье, 13 июля, пришел в Донкастер, к нему присоединились Генри Перси, граф Нортумберленд, его сын Гарри Хотспер, их родственник и соперник на шотландских границах Ральф Невилл, граф Уэстморленд, каждый привел внушительные отряды сторонников. С этого момента герцог Ланкастер уже не был заурядным дворянином-бунтовщиком, он стал лидером восстания. Правда, если верить информации, распространенной позднее семейством Перси и никем более не подтвержденной, герцог якобы поклялся, что пришел за наследством, а не за троном, который должен принадлежать Ричарду до конца жизни.

Тем временем и простолюдины вставали под его знамена — не в последнюю очередь поддаваясь его обаянию, которого был полностью лишен Ричард. Не случайно король то ли с издевкой, то ли с завистью говорил, когда герцог Херефорд отправлялся в ссылку:

Действительно, к нему приходили целыми ватагами, и пока он шел через Дерби, Лестер, Кенилуорт, Ившем и Глостер к замку Беркли, энтузиастов набралось так много, что не хватало еды и значительную часть народной армии Болингброк был вынужден распустить по домам.

Герцог Йорк, хранитель королевства, был человеком нерешительным и слабохарактерным. Незлобивому и мягкосердечному герцогу исполнилось пятьдесят восемь лет, и если он и хотел модифицировать государство, то лишь таким образом, чтобы, по замечанию Холиншеда, «не погубить ни одной живой души». Без сомнения, самый безынициативный из всех сыновей Эдуарда III Эдмунд создавал королю гораздо меньше проблем, чем Гонт или Глостер.

Узнав о появлении в Англии Ланкастера, хранитель государства начал судорожно эвакуировать правительство из Лондона — жителям города не было никакого доверия — в Сент-Олбанс, набирать войска и рассылать тревожные послания Ричарду, умоляя его не мешкая возвратиться. Вместе с советом он двинулся на запад навстречу королю, но натолкнулся на армию мятежников. Граф Уилтшир, Буши и Грин — сэр Уильям Багот уже сбежал в Чешир — направились в Бристоль, чтобы там подготовить отпор повстанцам. Йорк и его малочисленная команда укрылись в Беркли, выбрав не самое удачное место для прибежища: в 1327 году здесь был убит Эдуард II. 27 июля сюда прибыл герцог Ланкастер, и Йорк со своими людьми даже и не пытался оказать сопротивление. (Разговор между Ланкастером и Йорком в третьей сцене второго акта, конечно же, вымышленный.) Затем оба герцога поспешили в Бристоль, где Йорка принудили дать приказ о сдаче замка. Уилтшира — Шекспир почему-то так и не ввел его в пьесу, — Буши и Грина арестовали и казнили; их головами были украшены ворота Лондона, Йорка и Бристоля.

Двумя днями раньше, 27 июля, король оставил Ирландию. Несмотря на угрожающую внушительность армии, которую Ричард привел с собой, а, не исключено, отчасти и по этой причине он ничего не достиг. «Неотесанные» ирландцы, используя партизанскую тактику, кромсали его войска на всем пути от Уотерфорда через Уиклоу до Дублина, не желая ни покоряться, ни вступать в решающее сражение. В Дублине Ричард предложил солидное вознаграждение за поимку Макмарроха, но никто не откликнулся на его призыв, и вскоре ему пришлось вернуться в Уотерфорд, где его ожидали вести о вторжении Ланкастера. Король сразу же дал команду отплывать, и, послушавшись предательского совета Албемарла, уже понявшего, куда подул ветер и поставившего на Ланкастера, разделил армию: передовой отряд Солсбери отправил в Северный Уэльс набирать дополнительные войска, а сам двинулся напрямик в Хаверфордуэст.

Высадившись у Хаверфордуэста, Ричард несколько дней потратил на безуспешные попытки найти подкрепление в Гламоргане и лишь потом пошел с теперь уже полностью деморализованной армией на север к Честеру, который, как он надеялся, должен был сохранять верность королю. Но он потерял слишком много времени. Болингброк опередил его. Когда Ричард 11 августа встретился с Солсбери в замке Конуэй, Ланкастер уже завладел городом и только что казнил королевского представителя. Ситуация сложилась горестная. Северная армия Солсбери, прослышав, что короля уже нет в живых, разбежалась. Исчезли бывшие друзья Вустер и — хотя в пьесе он остается преданным соратником — Албемарл. Правда, в порту все еще находились дружественные корабли и Ричард на любом из них мог уйти обратно в Ирландию либо во Францию — укрыться в своем родном Бордо или при дворе тестя в Париже, — но король уже никому не доверял и, когда у ворот появились Нортумберленд и архиепископ Арунделский, повелел незамедлительно их принять.

Требования, предъявленные ими, казались вполне разумными. Болингброк должен быть восстановлен в наследственных правах и получить все владения Ланкастеров; его притязания на пост стюарда Англии должен рассмотреть парламент без какого-либо давления со стороны короля; надлежит также предать суду пятерых, пока неназванных, советников короля. Нортумберленд — не Арундел, и это неспроста — даже поклялся в том, что за королем сохраняются и титул и власть, а герцог Ланкастер обязуется соблюдать условия достигнутого соглашения. Ричард тогда добровольно покинул замок в сопровождении свиты порядка двадцати человек, как он думал, для встречи с кузеном и возвращения в Лондон. Однако король переоценил своих недругов. В шести милях от устья реки Конуэй прибрежная тропа пролегает через обрывистый мыс по названию Пенмейнрос. Здесь король попал в засаду, устроенную почти наверняка Нортумберлендом, хотя вероломный граф и отрицал впоследствии свою причастность к нападению, и Ричарда увезли в замок Флинт, где его поджидал герцог Ланкастер. Оставаясь пока еще королем, Ричард уже превратился в послушного пленника Генриха:

По приказанию Генриха король подписывает предписания о созыве парламента в Вестминстере 30 сентября. После этого его везут через Личфилд, Ковентри и Сент-Албанс в Лондон и поселяют в Тауэре.

В пьесе Шекспира, сцена в замке Флинт, Болингброк преклоняет колени перед Ричардом, заявляя: «Мой государь, я за своим явился». Это должно означать, что ему надо всего лишь вернуть владения. Так оно и было в то время, когда герцог высаживался в Йоркшире. С той поры его намерения изменились: он не желает больше, чтобы Ричард продолжал оставаться королем. И у него для этого есть основания. Если за Ричардом сохранится корона, то он начнет беспощадно мстить. Последние два года он правил страной, проявляя жестокость и коварство, свойственные обычно восточным деспотам, а не английскому королю. Англия нуждалась в сильном и просвещенном монархе, который опирался бы на старое дворянство, а не на кучку своекорыстных фаворитов. Очевидным законным наследником был Эдмунд Мортимер, граф Марч, праправнук Эдуарда III — по линии его сына Лайонела, герцога Кларенса и дочери Лайонела Филиппы. Но ему исполнилось всего восемь лет. Притязания на трон герцога Ланкастера могли основываться лишь на том, что он вел свое происхождение от младшего брата Лайонела Джона Гонта и только по мужской линии. Кроме того, Ланкастер был намного старше Эдмунда Мортимера, а восторженный прием, оказанный ему на всем пути от Рейвенскара до Глостера, убедил герцога в том, что в Англии его любят. Неизвестно, когда именно он переменил свои намерения и давал ли какую-либо клятву в Донкастере, но ясно одно: к тому времени, когда Ричард оказался в его руках, решение уже было принято.

Оставалось сделать две вещи: низложить Ричарда и доказать, что именно он, Генрих, является законным наследником короны. И действовать надо было быстро: в период безвластья могли измениться настроения великих лордов севера или французский король мог вступиться за своего зятя. Прецедент уже имелся — низложение Эдуарда II, хотя это и происходило семьдесят два года назад. В понедельник 29 сентября Ричард подписал в Тауэре акт об отречении в присутствии представителей закона, духовных и светских лордов, землевладельческой знати. Затем он положил корону на пол перед собой, отдавая ее не герцогу Ланкастеру, а Господу.

Конечно, наследование трона Ланкастером не могло не вызывать сомнения. Эдуард II отрекся от престола в пользу сына, законного преемника. Права Генриха на корону вовсе не казались столь же безусловными. Некоторое время назад парламент уже объявил наследником Мортимера, на случай если Ричард будет бездетным. Тщетно Генрих пытался отыскать в анналах и хрониках главных религиозных домов полезные для себя прецеденты или свидетельства. Какой бы популярностью он ни пользовался, его позиции были намного слабее, чем у юного Эдмунда, графа Марча. Герцог даже вытащил на свет божий старую и забавную легенду о том, будто его прапрадед по материнской линии Эдмунд Горбун родился раньше своего брата Эдуарда I. Достоверность этой истории, естественно, не была доказана: в противном случае оказалось бы, что и Ричард, и все трое его предшественников правили Англией нелегитимно. Затем Генрих надумал обосновать свои претензии правом завоевателя, на что ему совершенно здраво указали: это противоречит английским законам. Оставался еще третий вариант: специальный парламентский акт. Однако и сам Генрих прекрасно знал: парламент, подобно флюгеру, поворачивается туда, куда дует ветер, сначала дает, а потом отбирает.

Но Генрих нашел выход, остроумный и изящный. Его права на корону должна признать ассамблея, созванная как парламент, но парламентом на самом деле не являющаяся. На парламенте обязательно присутствие короля, которого фактически уже не было. 30 сентября 1399 года, в день, предписанный самим Ричардом в замке Флинт, в Вестминстер-Холле, где все еще продолжалась реконструкция, собралась представительная ассамблея. Трон на высоком постаменте пустовал, и он был накрыт золотой парчой. Архиепископ Йоркский зачитал на латыни и английском языке отречение Ричарда и тридцать три статьи, перечисляющие его преступные деяния. Ричард хотел лично присутствовать на слушаниях, чтобы выступить в собственную защиту, но его требования были просто-напросто проигнорированы, как и отважные попытки защитить его, предпринятые епископом Карлайлским и некоторыми другими сторонниками свергаемого короля. Ассамблея затем единодушно согласилась признать его отречение, объявив Ричарда низложенным.

Теперь подошло время говорить самому Генриху:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Я, Генрих Ланкастер, притязаю на королевство Англию и корону со всеми их подданными и всем, что им принадлежит, ибо являюсь прямым потомком великого Генриха Третьего. И по этому праву, ниспосланному мне милостью Божьей, благодаря моему роду и моим добрым друзьям я готов вступить во владение тем, что находилось на грани уничтожения вследствие недееспособности правления и попрания благодетельных законов».

Выражения Генриха были намеренно расплывчатые. Вся ассамблея — епископы, лорды, граждане — дружно провозгласила его законным королем нации, а он показал кольцо с печаткой, которое ему якобы накануне дал Ричард. Архиепископ Арундел подвел его к трону, откуда Генрих произнес еще одну краткую речь — благодарственную. В ней особенно выделяются, пожалуй, такие слова:

«Пусть никто не думает, что я буду путем завоеваний лишать наследств, привилегий или иных должных прав кого-либо или отбирать что-либо имевшееся и имеющееся у человека в соответствии с благодетельными законами и обычаями королевства, исключая тех лиц, которые вредят добрым предназначениям и общей пользе отечества».

Трудно сказать, кому конкретно было адресовано его предупреждение. Однако он недвусмысленно напомнил слушателям и о своем происхождении, и о статусе завоевателя. Примечательно и то, что Генрих ни разу не сослался на полномочия парламента.

Коронация Генриха состоялась менее чем через две недели, в День святого Эдуарда, в понедельник 13 октября — в годовщину со дня его отъезда из Лондона в изгнание. Его помазали елеем из чудотворного фиала, якобы подаренного святому Томасу Беккету Девой Марией, спрятанного затем в Пуатье и найденного дедом короля герцогом Ланкастером. Герцог передал фиал Черному Принцу, а тот хранил его в лондонском Тауэре, где чашу, в свою очередь, обнаружил Ричард II, правда, слишком поздно для того, чтобы использовать сосуд во время собственной коронации. Совершенно ясно, что елей должен был придать особый священный ореол церемонии и окончательно утвердить за Генрихом право на трон.

Наказания последовали, но не много. Герцогов Албемарла, Суррея и Эксетера обвинили в причастности к убийству Глостера, но они сослались на форс-мажорные обстоятельства, и у них всего лишь отобрали герцогства, вернув им титулы графов Ратленда, Кента и Хантингдона. Епископ Карлайла, обвиненный в том же, несмотря на настойчивые заверения в невиновности, потерял свое епископство. Ко всем остальным новый король проявил удивительное милосердие, а Ратленд и Хантингдон еще до конца года снова стали членами королевского совета.

Шекспир магически умещает в одной сцене (четвертый акт) два разноплановых сюжета — церемонии отречения Ричарда и восхождения на трон Генриха, происходящие в Вестминстер-Холле. Сцена начинается с того, что сэр Уильям Багот, поддержанный другими лордами, обвиняет Албемарла (Омерля) в убийстве герцога Глостера, после чего присутствующие обмениваются резкими выражениями, а Албемарл гневно отвергает наветы. (Все это в действительности имело место в парламенте через две недели, 16 и 18 октября.) Затем следует сообщение епископа Карлайлского — всего несколько строк из числа самых прекрасных у Шекспира — о смерти в Венеции Томаса Моубри, герцога Норфолка — в ответ на предложение дождаться его возвращения для поединка:

Здесь же епископ набрасывается на Болингброка с осуждением действий герцога, уже почти короля, за что его арестовывают. Только после этого появляется сам Ричард, вручает корону кузену и произносит волнующую речь об отречении:

Неизбежно Шекспир упускает или упрощает все правовые детали смены власти. Для него важнее передать особенности натуры Ричарда, его отношение к низложению. Ричард растерял всю свою злость, высокомерие, напыщенность. Остались только жалость к себе, самобичевание, редкостное самоощущение, нигде более не выраженное с таким душевным надрывом. Сцену заканчивает аббат Вестминстерский, впервые намекая Албемарлу и епископу Карлайлскому на заговор — преждевременно, так как заговорщики на самом деле встретились лишь 17 декабря.

Тема заговора развивается в пятом акте, где также впервые проявляется заметное влияние еще одного важного исторического источника — труда Сэмюела Даниэля «First Fowre Bookes of the ciuile warres between the two houses of Lancaster and Yorke», датируемого 1595 годом. Отзвуки этой исторической поэмы встречаются и ранее, но они незначительны и только лишь в последнем акте мы видим прямую связь между двумя произведениями. Даниэль, родившийся в 1562 году, был одним из самых ярких и талантливых поэтов Елизаветинской эпохи, и историческая достоверность интересовала его так же мало, как и Шекспира. Вполне возможно, что именно ему пришла в голову идея превратить супругу Ричарда королеву Изабеллу, одиннадцатилетнюю девочку, во взрослую молодую женщину и создать душещипательную сцену прощания с мужем. В любом случае первая сцена пятого акта является полнейшим вымыслом, как и последующий эпизод, в котором герцог Йорк красочно рассказывает о церемониальных въездах в Лондон Генриха и Ричарда. Генрих, по замечанию Адама из Уска, «за пятьдесят дней повергший короля и завоевавший королевство», действительно мог чувствовать себя героем и устроить такой спектакль. Холиншед описывает огромные толпы людей, собравшихся на улицах, и их восторг. Фруассар же специально отмечает, что Ричарда никто не заставлял участвовать в процессии публичного въезда в город. Новому королю гораздо важнее было поскорее от него избавиться.

Генрих мудро предпочел решать судьбу бывшего монарха с помощью советников. 23 октября граф Нортумберленд созвал собрание палаты лордов, и пятьдесят восемь уважаемых сэров рекомендовали отослать Ричарда в такое место, откуда никто не сможет его освободить. Через четыре дня парламенту официально сообщили о том, что низложенного короля приговорили к пожизненному заключению, но место заточения утаили. 28 октября его тайком вывезли из Тауэра сначала в Грейвсенд, а затем в замок Лидс в Кенте. Потом Ричарда переправили из Лидса в «Помфрет», ланкастерский замок Понтефракт в Йоркшире. Там он и оставался до конца своих дней.

Возможно, замок Понтефракт и был недосягаем для толпы. Но это обстоятельство не могло помешать бывшему епископу Карлайла, теперь уже не имевшему епархии, и некоторым верным друзьям — Хантингдону, Кенту, Ратленду и Солсбери — замыслить убийство Генриха IV и его сыновей во время празднеств Богоявления 6 января 1400 года в Виндзоре. Замысел вполне мог реализоваться, если бы Ратленд не раскрыл его ненароком своему отцу герцогу Йорку: и у Шекспира, и у Холиншеда Йорк замечает в руках сына письмо, выхватывает, прочитывает и, естественно, ставит в известность короля. Генрих незамедлительно уезжает с семьей в Лондон. Однако ему не удается изловить мятежников, они завладевают замком и распускают слухи о том, что Ричард будто бы сбежал и набирает армию в верховьях Темзы. Но лондонцев не так-то легко застращать, и через пару дней у Генриха уже было войско численностью двадцать тысяч человек. В сражении у Мейденхеда победа не досталась ни одной из сторон. Повстанцев все же вскоре поймали в Сиренстере, и там же 8 января были обезглавлены Кент и Солсбери. Хантингдон успел сбежать в Шуберинесс в Эссексе, но скоро и его изловили и тоже казнили; скользкий Ратленд вовремя переметнулся к Генриху. Король триумфально возвратился в Вестминстер 15 января, проезжая между рядами остроконечных пик с насаженными на них головами своих противников.

К этому времени Ричард провел в замке Понтефракт уже около двух месяцев. О том, когда и как он умер, неизвестно до сих пор. Шекспир вслед за Холиншедом изображает дело так, как будто его сразил некий сэр Пирс Экстон, услышавший сетование короля на то, что нет друга, который избавил бы его от «этого живого страха» — повторявшего фактически жалобу своего тезки Генриха II на Томаса Бекета, из-за которой более двух столетий назад и зарубили мятежного священника верные королю рыцари. Эту версию исключать, конечно, нельзя. Однако ввиду существовавшего тогда негативного отношения к пролитию крови помазанного монарха, более правдоподобным, если уж говорить о насильственной смерти, представляется другой исход: удушение. Бытует и такая легенда: узнав о провале попыток восстановить его на троне, Ричард отвернулся лицом к стене, отказался принимать пищу и умер от голода. Совершенно точно известно лишь то, что 29 января 1400 года французский король и его совет уже знали о кончине Ричарда. Тело покойного монарха, дабы развеять слухи о том, что он все еще жив, перевезли в Лондон и выставляли напоказ на всем пути. Потом два дня оно лежало в соборе Святого Павла, новый король почтил своим присутствием заупокойную мессу и подержался рукой за похоронный покров, а затем уж усопшего Ричарда доставили в королевский замок Лэнгли в Хартфордшире для погребения. В 1413 году Генрих V повелел перезахоронить его в Вестминстерском аббатстве — в усыпальнице, возведенной еще самим Ричардом для первой жены Анны. Надгробное скульптурное изображение было выполнено лондонскими медниками Николасом Броукером и Годфри Престом еще при жизни, и его можно считать портретом. Мы видим лицо человека чувственного и нерешительного, с удлиненным носом и короткой заостренной бородкой, обрамленной завитушками.

Шекспировский Генрих, как и его далекий предшественник, старается отмежеваться от преступления, если это на самом деле было преступление. В то же время он не может полностью избавиться от чувства прямой или косвенной вины, и завершается пьеса его клятвенным обещанием смыть ее в Святой земле:

Это заявление тоже похоже на вымысел. Согласно Холиншеду, король действительно давал такую клятву, но делал он это в конце своего правления, а не в начале и не в порядке искупления. Генрих, безусловно, постарался соблюсти все формальности, связанные с погребением, и заказал тысячи обеден за упокой души Ричарда: как-никак он же был глубоко и искренне верующим человеком. И было бы удивительно, если бы смерть Ричарда вызывала в нем не чувства печали и скорби, а облегчения.