После смерти папы Климента Священная коллегия избрала понтификом кардинала Алессандро деи Медичи; тот принял имя Льва XI (1605). Именно ему во многом принадлежала заслуга того, что Климент снял отлучение с Генриха IV; после этого он два года провел во Франции в качестве папского нунция. Он отличался искренним благочестием и острым умом, так что, вероятно, из него получился бы превосходный папа; однако ему уже перевалило за семьдесят, и он успел провести на троне всего двадцать шесть дней, а затем внезапно скончался от простуды. Король Генрих, который потратил 300 000 скудо, чтобы обеспечить его избрание, был отнюдь не в восторге. Льву наследовал сиенец, кардинал Камилло Боргезе; ему исполнилось всего пятьдесят два года, и можно было ожидать, что его правление продлится долгое время. Ему оказалось суждено провести на троне шестнадцать лет.

Папа Павел V (1605-1621), как он решил назваться, был столь же благочестив, сколь и его предшественник, но далеко уступал ему в уме. Он совершенно не способен был понять, что папство в настоящее время приобрело статус одной из европейских держав и от средневекового идеала абсолютного господства папского престола лучше отказаться. Павел, однако, попытался следовать ему и немедленно столкнулся с соперником в лице Венецианской республики. Венецианцы вовсе не думали о том, чтобы поставить под вопрос свой долг повиновения Святому престолу в вопросах веры; в то же время свою политическую независимость они считали священной и неприкосновенной. Кроме того, само существование их города зависело от международной торговли; как можно было ожидать, что они станут подвергать дискриминации еретиков — тем более что прежде они не поступали так с неверными?

Уже при Клименте VIII они одержали несколько побед. Несмотря на значительное давление со стороны Святого престола, они сумели отстоять свои права на городок Ченеда (ныне Витторио-Венето); затем в 1596 году венецианские печатники и книготорговцы каким-то образом добились заключения особого конкордата, позволявшего им продавать — правда, на особых условиях — книги из Индекса. Когда Климент выразил республике порицание за то, что она позволила сэру Генри Уоттону привезти с собой протестантские богослужебные книги и молиться по англиканскому обряду в его домовой часовне, Венеция решительно отвечала: «Республика никоим образом не может обыскивать багаж английского посла, ибо об этом человеке известно, что он ведет тихую и безупречную жизнь и никогда не совершал никаких скандальных поступков». Папа не настаивал, и сэр Генри, никем не тревожимый, продолжал молиться на прежний лад в течение всех четырнадцати лет своей службы в качестве посла в Венеции.

Павел V, однако, отличался куда менее сговорчивым характером. Теперь папские легаты, как никогда прежде, часто искали аудиенций дожа, дабы уговаривать и убеждать его. Почему сенат недавно запретил строительство новых религиозных сооружений в городе без специального разрешения? Напрасно венецианцы доказывали, что стало невозможно содержать в порядке даже существующие храмы и монастыри, которые уже заняли половину города: подобные нехитрые аргументы просто не принимались во внимание, и сообщения от папы начали звучать в новом, угрожающем тоне. Таким образом, с самого начала правления нового папы две силы вступили в непримиримое противоборство. Венецианцы изо всех сил старались сохранить со Святым престолом хорошие отношения и даже включили фамилию Боргезе в списки родовитых семей города; но долго сохранять вежливую мину им не удалось.

Гроза разразилась в конце лета 1605 года, когда двое высокоученых клириков (впоследствии выяснилось, что один из них вовсе не был священнослужителем) подверглись обвинению со стороны венецианских властей: один — в неоднократных посягательствах на честь своей племянницы, другой — в «убийствах, мошенничестве, насилии и всевозможных жестоких действиях в отношении своих подчиненных». В обоих случаях Совет десяти отдал приказ начать немедленное расследование и взял на себя ответственность за суд над преступниками и их наказание. Папа немедленно ринулся в атаку. Эти двое заключенных, возражал он, были клириками и, следовательно, находились вне юрисдикции республики. Их немедленно следует передать церковным властям.

Спор продолжался в течение всей осени; затем в декабре папа отправил дожу два бреве. Одно касалось вопроса церковной собственности, другое — двух клириков. Если Венеция, во-первых, не аннулирует немедленно свои постановления и, во-вторых, не выдаст обоих заключенных, проклятие церкви падет на нее. Нечего и говорить, что венецианцы не собирались делать ни того, ни другого. Но время, когда конфликт можно было бы уладить дипломатическими методами, прошло. Теперь, чтобы представить сложившуюся ситуацию всему миру, республике требовался эксперт в области канонического права, одновременно сведущий в теологии, диалектике, политической философии, полемист, способный вести спор со всей необходимой ясностью, вооружившись логикой. Сенат не медлил: он послал за Паоло Сарпи.

Сарпи исполнилось пятьдесят три года; еще в возрасте четырнадцати лет он вступил в братство сервитов. Он пользовался широкой известностью благодаря своей учености, далеко перешагнувшей за пределы религиозного знания; действительно, он обладал скорее естественно-научным складом ума, нежели таким, который подошел бы теологу. Он оставил свой след в анатомии — открыл циркуляцию крови более чем за четверть века до Гарвея; за свои изыскания в оптике он заслужил признательность самого Галилея. Теперь в качестве официального советника сената он набросал ответ республики папе. «Князья, — писал он, — согласно Божественному закону, противодействовать коему не в силах человеческих, имеют право издавать законы о вещах земных, каковые находятся под их юрисдикцией; в увещеваниях Вашего святейшества нет нужды, ибо дело касается не духовного, но преходящего».

Папа не потерпел подобных доводов: по его замечанию, они «отдавали ересью». 16 апреля 1606 года он объявил в консистории, что, если Венеция в течение двадцати четырех дней не покорится полностью, отлучение и интердикт вступят в силу. Венеция, однако, не готова была ждать. 6 мая дож Леонардо Дона поставил свою печать на эдикте, адресованном всем патриархам, архиепископам, епископам, викариям, аббатам и настоятелям на территории республики. В нем он торжественно заявлял пред лицом всемогущего Господа, что приложил всевозможные усилия и испробовал всевозможные методы, чтобы папа уяснил себе законные права республики. Однако так как вместо этого папа замкнул свой слух и издал предостерегающее послание «вопреки разуму и всему, чему учит Святое писание, отцы церкви и Священный канон», республика официально объявляет, что это послание отныне ставится ею в ничто. Итак, клириков просят продолжать исполнять свои обязанности по-прежнему: заботиться о душах верующих и служить мессу. Протест оканчивался молитвенным обращением ко Господу с просьбой даровать папе осознание суетности его деяний, вреда, причиненного им республике, и правоты венецианцев.

Затем по совету Сарпи дож изгнал всех иезуитов (с самого начала принявших сторону папы) с территории республики и отослал папского нунция с такими словами:

«Монсеньор! Знайте, что мы, все до одного, тверды и всемерно преданы не только правительству, но и всему благородному сословию и народу нашего государства. Мы игнорируем Ваше отлучение; мы считаем его ничем. Подумайте теперь, к чему приведет Ваше решение, если другие последуют нашему примеру».

* * *

Для папы Павла и его курии наступил момент осознания страшной правды. Попытка наложить интердикт провалилась. Самое ужасное оружие — а ведь в Средние века одной угрозы применить его хватало, чтобы поставить на колени императоров и королей, — утратило свою силу. Хуже того, неудача, постигшая Святой престол, обнаружилась перед лицом всего мира. Урон престижу папства, и без того неизмеримый, рос с каждым днем, пока продолжал действовать его нелепый приговор. Его следовало отменить, и немедленно. Задача казалась непростой, но найти какой-нибудь способ было необходимо.

В течение некоторого времени папа был даже не в состоянии оценить происходящее — столь сокрушительным стал этот удар для его гордости, но в конце концов даже он оказался вынужден согласиться. Святой престол принял предложение французов о посредничестве, и переговоры начались. Венецианцы, опять-таки воспользовавшиеся советами Сарпи, выдвинули тяжелые условия. Прежде всего они отказались ходатайствовать в какой бы то ни было форме о снятии отлучения; любые прошения об этом должны были исходить от короля Франции. Что до двух пленников, то после снятия проклятия венецианцы собирались передать их послу Франции в знак уважения к ее королю, но сохраняя за собой право судить и наказать преступников. Ни в коем случае они не соглашались на возвращение иезуитов (запрет на их присутствие в республике сохранял свою силу в течение следующих пятидесяти лет). Наконец, во многом благодаря посредничеству француза-кардинала, само имя которого — Франсуа ла Жуайез — звучало неотразимо, был подготовлен тщательно составленный декрет, гласивший, что ввиду изменения точки зрения папы и снятия отлучения Венеция отзывает свой торжественный протест. Однако в постановлении не содержалось ни единого намека на неправоту ее действий или сожаление о них.

Итак, в апреле 1607 года, почти через год, интердикт был снят — последний интердикт в истории папства. Более ни один понтифик не смел налагать интердикт, и власть папства в католической Европе навсегда утратила свою прежнюю мощь. Но отмена приговора повлекла за собой не более чем формальное примирение. Павел V пережил публичное унижение; более того, оставалось несколько неурегулированных вопросов, о чем он не собирался забывать. Прежде всего он преисполнился решимости отомстить клирикам, отказавшимся подчиниться его эдикту, — и главным образом виновнику своего поражения, Паоло Сарпи.

После возобновления отношений с Римом Сарпи не сразу оставил свой пост. Ему еще предстояло сделать немало, и он продолжал ежедневно приходить пешком из монастыря сервитов во Дворец дожей, не обращая внимания на все намеки, что его жизни может угрожать опасность. Возвращаясь в монастырь в конце дня 25 октября 1607 года, он спускался по ступеням моста Сан-Фоска, и в этот момент на него набросились убийцы и трижды ударили его кинжалами; затем они сбежали, оставив глубоко вонзившийся нож в скуле их жертвы. Он чудесным образом выздоровел; позднее, когда ему показали оружие, он попробовал его кончик, и у него хватило духу пошутить, что он узнает «стиль» курии. Доказательства его правоты отсутствовали. Но сам факт, что едва не прикончившие его люди, которых к этому времени удалось идентифицировать, тут же бежали в Рим, где в полном вооружении фланировали по улицам и где им так и не предъявили никаких обвинений, наводил на мысль, что если нападение и не было инспирировано самим Святым престолом, оно по крайней мере не вызвало его неудовольствия.

На жизнь Сарпи было совершено еще два покушения, одно из них — в его собственном монастыре. Он уцелел и скончался в своей постели 15 января 1623 года. Но гнев папы преследовал его и в могиле. Когда сенат предложил воздвигнуть памятник в его честь, папский нунций начал яростно возражать, угрожая, что, если что-то в этом роде осуществится, инквизиция объявит его нераскаявшимся еретиком. На этот раз Венеция уступила, и только в 1892 году на Кампо Сан Фоска, в нескольких шагах от того места, где Сарпи чудом избежал мученической смерти, была воздвигнута небольшая бронзовая статуя.

* * *

Павел V так и не оправился ни от последствий венецианского инцидента, ни от чувств, вызванных неудачей при покушении на жизнь Паоло Сарпи. Англичане вновь вспомнили о «пороховом заговоре», имевшем место всего за пять месяцев до интердикта; французы винили Святой престол в происшедшем в 1610 году убийстве Генриха IV; вся Европа осознала, насколько слаб папа. Тот, однако, продолжал действовать в соответствии со своими убеждениями, всемерно ужесточая церковную дисциплину и придерживаясь жесткого (и к настоящему моменту отчетливо старомодного, если можно так выразиться) консерватизма, который, казалось, скорее подходил для XVI века, нежели для XVII. Именно он, к примеру, первым начал судебное преследование Галилея за то, что тот придерживался теории Коперника, определявшего Солнце, а не Землю, как центр Вселенной.

Что же касается прочих начинаний, то папа продолжил традицию обновления Рима, начатую в период контрреформации, и прежде всего это касалось собора Святого Петра. Когда в 1506 году началось строительство новой базилики, то, согласно первоначальному намерению Браманте, она должна была иметь в плане греческий (равносторонний) крест; позднее Рафаэль предпочел латинский крест, что подразумевало неф, выдающийся в западном направлении, но Микеланджело вернулся к первоначальной идее греческого креста. Именно Павел V и его архитектор Карло Мадерно по причинам, связанным с особенностями проведения службы, а также для того чтобы использовать пространство, занятое базиликой Константина, окончательно остановились на «латинском» варианте с выступающим нефом и западным фасадом. Папа также обеспечил всевозможную поддержку своему племяннику, кардиналу Сципионе Каффарелли (тот в благодарность сменил свою фамилию на Боргезе), в строительстве великолепной виллы Боргезе — первой из больших римских вилл с парковым комплексом, прообразом которых, очевидно, послужила вилла императора Адриана в Тиволи.

Кардинал Сципионе во многом напоминал фигуру времен Ренессанса. К XVII веку понятие «кардинал-племянник» давно перестало вызывать раздраженные замечания; для пап назначение личным советником кого-то из числа ближайших родственников сделалось обычной практикой. Отличие Сципионе от прочих заключалось в его неслыханном богатстве, приобретенном благодаря настоящему потоку бенефициев, стекавшихся к нему, и в том, как он его тратил. Мало кто из пап (а о кардиналах и говорить нечего) оказывал искусствам столь щедрое покровительство. Но не меньшую щедрость он проявил, реставрируя церкви, за которые, будучи кардиналом, нес ответственность — в особенности в случае церкви Сансебастьяно-фуори-ле-Мура, одной из посещавшихся паломниками базилик, над которой он работал семь лет.

Несмотря на то что папа Павел полностью поддерживал племянника в его начинаниях, он не разделял его вкусов. Хотя чрезмерный аскетизм был ему совершенно чужд, его привычки в повседневной жизни отличались простотой и скромностью. Тем не менее, подобно едва ли не всем своим предшественникам эпохи контрреформации, он обладал той непоколебимой уверенностью в себе, которая позволила сохранить католическую церковь как единое целое в периоды самых тяжелых кризисов в ее истории. В ситуации, когда во всей Европе, за исключением Италии и Пиренейского полуострова, продолжались волнения на почве религии и исход длительной борьбы конфессий до сих пор оставался неясен, твердое руководство из Рима имело решающее значение. К счастью, даже неудачные меры периода контрреформации — учреждение инквизиции, создание Индекса, переоценка степени превосходства Святого престола, энтузиазм иезуитов и еще одного-двух недавно основанных орденов — все до одной стали проявлениями уверенности, а не трусости. Когда в ноябре 1620 года (прошло более ста лет после того, как Мартин Лютер прикрепил свои 95 тезисов к двери собора в Виттенберге) папа Павел V во время празднеств по случаю победы в сражении при Белой Горе перенес внезапный инсульт, могло показаться, что все же самое худшее позади и церковь выжила.

Сегодня англоязычные народы почти позабыли о битве при Белой Горе, однако на историю Центральной Европы она оказала огромное влияние. Она стала настоящим триумфом католицизма, и прежде всего императора Фердинанда II, наследовавшего трон годом раньше. Воспитанный иезуитами и находившийся под сильным их влиянием, Фердинанд был католиком до мозга костей, исполненным решимости навести в своей империи порядок в религиозных делах. Это не способствовало его популярности в Чехии, население которой еще со времен Яна Гуса яростно отстаивало свою протестантскую веру, и когда 23 мая 1618 года двое его представителей были выброшены из окна замка Градчаны в Праге — они упали с высоты добрых пятидесяти футов, но, к счастью, свалились прямо на кучу конского навоза, — он понял, что имеет дело с восстанием национального масштаба. На следующий год его официально низложили, и трон Чехии перешел к протестанту, пфальцграфу, курфюрсту Палатинскому, Фридриху V. Национальное восстание вылилось в Тридцатилетнюю войну, ставшую самым кровопролитным катаклизмом, пережитым Европой вплоть до XX века.

Католическая армия Фердинанда — в ее рядах сражался философ Рене Декарт — встретилась с протестантами Фридриха близ Белой Горы, в нескольких милях западнее Праги, 8 ноября 1620 года. Атака, предпринятая ранним утром, застала оборонявшихся врасплох; их ряды дрогнули, и они бежали. 15 000 солдат — более трети всей их армии — было убито или захвачено в плен. Среди беглецов оказался и сам Фридрих; за краткость своего правления он получил прозвище «зимнего короля». Ему и его королеве, Елизавете, дочери короля Англии Якова I, предстояло провести остаток жизни в изгнании. Что касается его королевства — Чехии, его передали католикам Габсбургам, в чьих руках оно оставалось в течение трехсот лет.

* * *

Папа Павел кое-как оправился от первого инсульта, однако второй, перенесенный им через несколько недель, доконал его. К моменту его смерти в конце января 1621 года он успел передать более полумиллиона флоринов императору Максимилиану I, главе Католической лиги, курфюрсту Баварскому. Новый папа, Григорий XV (1621-1623), с помощью своего племянника, кардинала Лудовико Лудовизи, довел эту цифру почти до двух миллионов. Эти громадные субсидии позволили католикам закрепить успех, достигнутый у Белой Горы, и оттеснить протестантов на всех фронтах настолько, что благодарный Максимилиан презентовал папе всю Палатинскую библиотеку из недавно захваченного Гейдельберга — пятьдесят телег бесценных томов, дабы она пополнила библиотеку Ватикана.

Понтификат Григория продолжался немногим более двух лет. В годы правления его преемника, Урбана VIII (1623-1644), победы католиков следовали одна за другой, но поток субсидий вскоре иссяк. Нельзя сказать, что Маттео Барберини, потомок богатой купеческой фамилии, давно утвердившейся во Флоренции, был не слишком предан делу католицизма; скорее, причина состояла в том, что у католиков появился новый противник на политической сцене в лице короля Густава II Адольфа (более известного нам просто как Густав Адольф), короля Швеции. Какие конкретно причины побудили Густава вступить в войну, остается неясным. Предположительно, его обеспокоило усиление могущества Священной Римской империи; быть может, он лелеял честолюбивые замыслы расширить свое экономическое и торговое влияние на Балтике. Как бы там ни было, в 1630 году он вторгся в империю — и маятник немедленно качнулся в другую сторону. Густав Адольф гнал силы католиков без остановки до тех пор, пока протестанты не отвоевали значительную часть территорий, утраченных ими с 1618 года.

Добиться таких успехов королю, подобно католикам в прежнее десятилетие, не удалось бы без мощной финансовой поддержки, и поступила она из такого источника, что нам остается лишь удивляться. Деньги дал кардинал Ришелье, с 1624 года ставший первым министром Людовика XIII, короля Франции. С некоторого времени Ришелье был обеспокоен усилением власти Габсбургов, владевших рядом территорий близ восточных границ Франции, в том числе Испанскими Нидерландами, и чтобы прекратить его, он, не усомнившись, поддержал дело протестантов, несмотря на то что сам был членом Священной коллегии. Итак, в обмен на обещание шведов держать в Германии военные силы для противостояния Габсбургам (дополнительное условие гласило, что Швеция не станет заключать мир с императором, не получив одобрения Франции) он с удовольствием платил королю Густаву субсидию — миллион ливров в год.

Все сложилось бы удачно для Ришелье, если бы Густав не погиб в битве при Лютцене в ноябре 1632 года. Шведы, лишившиеся предводителя, продержались еще два года. Но 6 сентября 1634 года армия под командованием сына императора эрцгерцога Фердинанда (будущего Фердинанда III) разбила противника при Нердлингене в долине Дуная, положив на поле брани 17 000 убитых и захватив 4000 пленных. После битвы при Нердлингене весь характер войны вновь изменился. Роль шведов значительно уменьшилась; Ришелье взял дело в свои руки, заключил союз со Швецией и объявил войну Испании в мае 1635 года. На сей раз в противостоянии с обеих сторон приняли участие католики. Война, начавшаяся исключительно по религиозным причинам, приобрела политический характер: теперь борьба шла не между католиками и протестантами, но между королевскими домами Габсбургов и Бурбонов.

Папа Урбан сделал все, чтобы предотвратить такой поворот событий. Он видел свою задачу в том, чтобы примирить силы католицизма — правительства Франции, Испании и империи, — чтобы создать единый фронт для борьбы с протестантизмом. С другой стороны, он, в свое время служивший папским нунцием во Франции, был франкофилом до мозга костей и с глубочайшим подозрением относился к тому, что Испания преследует в Италии собственные интересы. Как Урбан ни старался (а быть может, он и не прилагал достаточных усилий), ему так и не удалось скрыть свои истинные симпатии. Когда род Гонзага пресекся в Мантуе в 1624 году, он без промедлений предложил в качестве правителя француза. Несомненно, в глубине души понтифик горько сожалел о союзе между Францией и Швецией, но, несмотря на усиливавшееся давление со стороны испанского короля Филиппа IV, так ничего и не предпринял.

В действительности ситуация была безнадежной, и Урбан знал это. Неудивительно, что он обратил свое внимание главным образом на те две области, где мог показать себя: церковное управление и искусство. Он приложил немало сил для переработки католического требника и даже сочинил несколько новых гимнов. Он составил кодекс процедур, необходимых для причисления к лику блаженных и святых, и санкционировал создание нескольких новых религиозных орденов. Другой областью, которой он уделил особое внимание, стало миссионерство: он основал Колледж Урбана для подготовки миссионеров (некоторое их число отправил на Дальний Восток) и создал типографию для публикации текстов на разных языках. Что касается искусства, то наиболее известным его вкладом и своего рода символом нарочитого до вульгарности римского барокко стал гигантский бронзовый балдахин в соборе Святого Петра, освященном им в 1626 году. Изготовить балдахин он поручил Джанлоренцо Бернини, дабы осенить место захоронения Святого Петра и главный алтарь над ним. Деталью, весьма характерной для того времени и показательной в отношении самого Урбана, стали украшения четырех витых колонн в виде ползущих вверх по ним гигантских пчел (эмблема рода Барберини) — ведь со времен Ренессанса ни один папа не продвигал своих родичей и не обогащал свою фамилию столь бесстыдно. Он сделал кардиналами своего брата и двух племянников и даровал другому брату и его сыну громадные бенефиции; в целом Барберини присвоили 105 миллионов скудо, ранее принадлежавшие папству. В конце жизни, когда его стала мучить совесть, он обратился за советом к знатокам канонического права и теологам: не согрешил ли он, расходуя деньги подобным образом? У него еще оставалось время для покаяния, однако компенсировать траты он уже не успел.

Урбан также подвергся жесткой критике за то, как он поступил со своим другом Галилеем. Хотя это может показаться странным, папы эпохи контрреформации поощряли развитие астрономии (говорят, что честь основания Ватиканской обсерватории принадлежала Григорию XIII), и Николай Коперник посвятил свою книгу, содержавшую утверждение о том, что скорее Земля вращается вокруг Солнца, нежели наоборот, не кому иному, как Павлу III. Хотя идея Коперника являлась совершенно несовместимой с историей творения в том виде, как она излагается в Книге Бытия, прошло около семидесяти лет, прежде чем церковь выдвинула возражения против нее. Но когда гелиоцентрическая теория наконец была осуждена Павлом V в 1616 году, Галилей — ее наиболее авторитетный сторонник — получил личное предупреждение, согласно которому он не должен был защищать ее или преподавать, хотя ему по-прежнему дозволялось обсуждать ее в качестве гипотезы. В течение нескольких следующих лет он занимался совершенно другими проблемами и оставался в стороне от этого спора.

Урбан (тогда еще кардинал Барберини) сделал все от него зависевшее, чтобы защитить своего друга. Он испытывал глубокое восхищение им и даже написал стихи на латыни в честь открытия Галилеем пятен на Солнце. Когда в 1632 году Галилей испросил его личное разрешение на публикацию «Диалога о двух системах мира», Урбан охотно даровал его, попросил лишь о том, чтобы в книге отразились и его собственные взгляды по этому вопросу. Именно тогда Галилей совершил величайшую в своей жизни ошибку Персонаж «Диалога», защищающий старую геоцентрическую теорию Аристотеля, именуется Симплицием (Простаком) и часто выглядит глупцом. То, что Галилей вложил слова папы в уста Симплиция, было понятно, даже логично, но вместе с тем совершенно недипломатично. Урбан, чрезвычайно болезненно относившийся к каким бы то ни было попыткам умалить достоинство своего сана, пришел в ярость. Более того, весь тон книги недвусмысленно свидетельствовал о ее пропагандистском характере, что категорически запрещалось инквизицией.

Галилей настроил против себя своего наиболее могущественного сторонника, и за этот неуместный поступок ему теперь предстояло поплатиться. В 1633 году он предстал перед судом в Риме. Результат с самого начала был ясен. Его приговорили к пожизненному заключению (которое позднее, учитывая его возраст и выдающиеся заслуги, заменили на домашний арест) и потребовали формально отречься от гелиоцентрической теории. «Диалог» запретили вкупе с другими его работами, включая все то, что он напишет в будущем. Папа продолжал преследовать его и после смерти. Когда великий человек скончался в возрасте семидесяти семи лет 8 января 1642 года, Великий герцог Тосканский предложил похоронить его в базилике Санта-Кроче во Флоренции, близ отца, матери и других членов его семьи и воздвигнуть мраморный мавзолей в его честь. Но Урбан и его племянник, кардинал Франческо Барберини, воспротивились, и наконец тело поместили в маленькую комнатку в конце коридора. Там ему было суждено оставаться почти столетие, пока наконец его не перенесли в основное здание собора и не устроили ученому более подобающих похорон.

* * *

Папа Урбан VIII скончался всего через два с половиной года после Галилея — 29 июня 1644 года. В конце жизни, побуждаемый племянниками, почуявшими возможность урвать новый куш, он дал втянуть себя в небольшую войну против некоего Одоардо Фарнезе, правителя Кастро (папского фьефа), на том основании, что Одоардо не выполняет своих обязанностей. Тот дал отпор, каким-то образом получив поддержку Франции и лиги итальянских государств, куда входили Венеция, Тоскана и Модена, и наголову разбил папскую армию. Для римлян, помнивших, какие огромные суммы ранее присвоили Урбан и его родичи, это поражение, обернувшееся особенно крупными расходами, стало последней каплей. Новость о смерти папы вызвала ликование на улицах города.

Его преемник, семидесятилетний Джамбаттиста Памфили, принявший имя Иннокентия X (1644-1655), отнесся ко всему, что получило поддержку Урбана, с яростной нетерпимостью. Он ненавидел Францию, которая, по его мнению, бесстыдно обогащалась за счет папской казны, и очень высоко ставил Испанию — по его словам, единственную нацию, на которую может с уверенностью рассчитывать Святой престол. И в самом деле, его избрание состоялось лишь благодаря тому, что испанцы наложили вето на кандидатуру его соперника. (Кардинал Мазарини, ставший первым министром Людовика XIII после Ришелье, попытался, в свою очередь, наложить вето на кандидатуру Памфили, но его письмо пришло слишком поздно.) Одним из первых шагов папы после интронизации стало учреждение комиссии для учета и конфискации приобретенных фамилией Барберини богатств. Кардиналов Барберини охватила паника, один из них бежал. Остальные, однако, воззвали к Мазарини, и тот сумел убедить Иннокентия не продолжать расследование.

Хотя в сравнении со своим предшественником Иннокентий выглядел настоящим образцом поведения и морали, в отношении непотизма он вел себя отнюдь не безупречно. Пусть «кардинала-племянника» он и не назначил, у семейства Памфили оказалось немало кошельков, которые предстояло наполнить, что папа с удовольствием и делал. Среди его бенефициариев наиболее опасной и зловещей фигурой стала его невестка, донна Олимпия Майдалькини, — по словам современника, женщина «тошнотворной жадности», составившая огромное состояние и вместе с тем приобретшая благодаря папе исключительную власть. Разумеется, в Риме ходило немало толков относительно истинной природы их отношений; доподлинно известно же было только то, что папа консультировался с ней по любому поводу и не принимал решений без ее одобрения.

Плачевное состояние папской казны не позволило Иннокентию принять масштабную программу строительства и воплотить ее в жизнь, подобно его предшественникам. Тем не менее ему мы обязаны пьяцца Навона с ее знаменитым фонтаном работы Бернини, а также переустройством на барочный лад интерьера собора Святого Иоанна Латеранского, проведенным Борромини. Разумеется, никого не удивило появление виллы Памфили (выстроенной племянником Иннокентия Камилло) на виа Аурелиа к западу от города. Однако чаще всего при упоминании имени Иннокентия на ум приходят не здания, построенные им, а превосходный его портрет кисти Веласкеса; ныне он висит в Галерее Дориа Памфили в Риме. (Говорят, что папа заметил: «Правдиво, даже слишком», — увидев его в первый раз.)

Когда Иннокентий скончался в день наступления нового, 1655 года, последовавшему затем конклаву потребовалось целых три месяца, чтобы избрать его преемника. Задержки по большей части были вызваны позицией французов: кардинал Мазарини твердо высказался против наиболее популярного кандидата Фабио Киджи, епископа Имолы. Наконец, однако, он с неохотой снял свои возражения, и Киджи взошел на трон под именем Александра VII (1655-1667). Но на этом проблемы в его отношениях с Мазарини никоим образом не разрешились: последний не мог простить Святому престолу, что тот предложил Рим в качестве убежища главному сопернику Мазарини, кардиналу де Рецу, отчаянно интриговавшему против него и бежавшему из Франции в прошедшем году. Вследствие этого Мазарини активно поддержал фамилию Фарнезе, которая пыталась возвратить себе земли в Папской области, и нанес умышленное оскорбление Святому престолу, отвергнув его предложение о посредничестве при заключении Пиренейского мира между Францией и Испанией в 1659 году Мазарини скончался в 1661 году, но молодой Людовик XIV не пожелал уладить ссору; более того, он усугубил ее, разорвав дипломатические отношения с папством, осуществив в 1662 году вторжение в Авиньон и Венессен и угрожая двинуть войска в саму Папскую область. Если бы Александру достало силы духа и решительности, он бы сумел противостоять этому неотступному давлению. Но, к несчастью, вышло иначе. Тихий, образованный, глубоко религиозный человек, он был создан для спокойной, созерцательной жизни. Твердость и агрессивность, необходимые для государственного деятеля сурового XVII века, были чужды ему. Поэтому он, не пытаясь протестовать, подчинился Людовику, безропотно приняв унизительные условия, навязанные ему королем согласно Пизанскому договору 1664 года.

Единственным событием за годы его правления, порадовавшим его, стало принятие католичества королевой Швеции Кристиной. Отрекшись от трона, она совершила длинное, обставленное всевозможными церемониями путешествие по всей Италии и прибыла в Рим 20 декабря (ее несли в портшезе, специально выполненном по рисункам Бернини и отправленном ей папой). Рождественским утром 1655 года в соборе Святого Петра состоялась торжественная церемония крещения, проведенная лично Александром; Кристина приняла еще одно имя — Александра — в его честь. Вечером она прибыла в Палаццо Фарнезе, ставшее ее официальной резиденцией. Ей суждено было прожить в Риме тридцать пять лет и встретить здесь свою смерть; она успела доставить немало хлопот Александру и трем его преемникам, но благодаря эксцентричности в поведении и манере одеваться, а также силе своей незаурядной личности запомнилась жителям города куда больше, чем эти понтифики.

* * *

Из упомянутых трех преемников Александра двое — Джулио Роспилиози и Эмилио Альтьери — приняли имя Климента. Климент IX (1667-1669), взошедший на трон в июне 1667 года, правил всего два с половиной года; его главными достижениями стали восстановление дипломатических отношений с Францией и смягчение — по крайней мере временное — волнений по поводу янсенизма. В этом мрачном учении, впервые разработанном Корнелием Янсением, бывшим епископом Ипра, делался акцент на первородном грехе, человеческой порочности, предопределении и нужде в божественной благодати; оно стало причиной раскола в церкви Франции, продолжавшегося большую часть столетия. Людовик XIV твердо решил искоренить янсенизм и именно по его настоятельной просьбе в 1653 году Иннокентий X осудил пять главных положений, содержащихся в главном трактате Янсения — «Августин».

Климент также постарался установить дружеские отношения с венецианцами. В то время Венеция находилась в отчаянном положении: она воевала с турками, которые в течение двадцати последних лет осаждали ее последнюю колонию в Средиземноморье — остров Крит. Иннокентий X выслал папскую эскадру еще в 1645 году, но командовавший ею адмирал, Никколо Лудовизи, принц Пьомбино, выказал сильнейшее нежелание участвовать в экспедиции и почти немедленно повернул домой. После этого папа поставил условие: он окажет помощь только в том случае, если сможет установить свой контроль над венецианскими епископствами; республика отказалась даже рассматривать это предложение. Александр VII также выдвинул условие — возвращение иезуитов, изгнанных с венецианской территории со времен наложения интердикта в 1606 году; его тоже отвергли. Теперь, однако, ситуация стала отчаянной, и когда папа Климент (решивший оказать Венеции всю помощь, какая была в его силах) повторил это предложение, его приняли. Иезуиты возвратились, а папа успешно организовал при помощи Франции, Испании и империи две экспедиции на помощь осажденному острову.

Увы, помощь прибыла слишком поздно. Первая экспедиция состоялась в 1668 году; участниками ее стали в основном молодые французские аристократы, сражавшиеся лишь ради того, чтобы покрыть себя славой; в первом сражении они показали себя смельчаками, но когда оно завершилось, уцелевшие пожелали вернуться домой как можно скорее. (Многие, однако, так и не увидели Франции, поскольку заразились бациллами чумы.) В составе второй экспедиции, предпринятой на следующий год, также преобладали французы, но на сей раз под папским флагом. История во многом повторилась, однако участники действовали уже не столь смело. Не прошло и двух месяцев со дня прибытия французов, как их корабли подняли якоря; всех охватило отчаяние, вызванное немногочисленностью папских подкреплений, и корабли императора и рыцарей Мальтийского ордена также двинулись на запад. Венецианцы, оставшись одни, более не могли продолжать борьбу, и 6 сентября 1669 года их капитан-генерал Франческо Морозини сдался.

К этому времени здоровье папы Климента уже вызывало опасения; вскоре после получения новостей с Крита он перенес тяжелый инсульт и 9 декабря скончался. Его преемник Эмилио Альтьери, или Климент X (1670-1676), избранный конклавом, продолжавшимся пять месяцев (задержка возникла из-за того, что Франция упорно налагала вето на кандидата, выдвинутого Испанией, и наоборот), доживал восьмой десяток и действовал совершенно неэффективно. В отсутствие настоящего кардинала-племянника он возложил роль советника на кардинала Палуцци дельи Альбертони (чей племянник женился на племяннице папы), потребовав, чтобы тот принял имя Альтьери. Ошибка оказалась роковой: кардинал немедленно взял все управление в свои руки, приобрел громадное богатство для себя и своей семьи. Репутации же Климента в Риме был нанесен значительный ущерб.

Подобное влияние личности папы в основном распространялось на дипломатическую сферу. Со времени падения Крита турецкая угроза стала ощущаться сильнее, чем когда-либо. Теперь внимание султана сосредоточилось на Польше — крупнейшем государстве Европы. И Климент, и кардинал Бенедетто Одескальки — последний вскоре взошел на Святой престол под именем Иннокентия XI — высылали громадные субсидии польскому военачальнику Яну Собескому, которому удалось нанести сокрушительное поражение османской армии при Хотине на Днестре в ноябре 1673 года; через шесть месяцев его избрали королем Польши. Однако в отношениях с французским монархом Людовиком XIV Клименту удалось добиться куда меньших успехов. По мере того как папа старел и утрачивал власть, Людовик прибегал ко все более резким мерам: он взял под свой контроль назначение епископов во Франции и стал присваивать доходы с епархий, где престол оставался незанятым. На аудиенции 1675 года французский посол (и кардинал!) в буквальном смысле поднял руку на восьмидесятипятилетнего папу, толкнув его назад в кресло, когда тот попытался встать.

Лишь с восшествием на престол Иннокентия XI (1676-1689) на следующий год папство начало возвращать свои права. Цельная личность и наиболее выдающийся папа XVII столетия, Иннокентий публично предупредил Людовика, дабы тот не пытался расширить свои монаршие привилегии. Подобное поведение, указал он, оскорбляет Господа, и тот может наказать дерзкого, лишив его наследников, которым владыка смог бы передать трон. В результате между Парижем и Римом произошел разрыв. В марте 1682 года собрание французских клириков официально приняло документ, известный как Декларация галликанского духовенства: в нем отрицалась какая бы то ни было светская власть папы, утверждалось превосходство Вселенских соборов и обозначались как ныне действующие старинные права и свободы галликанской церкви. Через месяц Иннокентий, как и следовало ожидать, отверг этот документ и отказался утверждать назначения каких бы то ни было французских епископов, пока конфликт не будет урегулирован. К январю 1685 года во Франции пустовало не менее тридцати пяти епископских кафедр.

Через девять месяцев король, чья политика в отношении его подданных-гугенотов становилась все более жесткой, отменил Нантский эдикт, принятый Генрихом IV почти сто лет назад (эдикт даровал значительные права гугенотам). Но если тем самым он надеялся вернуть симпатии папы, ему предстояло пережить разочарование: Иннокентий публично осудил насилие, принявшее к тому моменту масштабы тотального преследования по религиозным мотивам. Король и папа также имели резкие разногласия по поводу вопроса, имевшего принципиальное значение, — борьбы с турками, не ослаблявшими натиск на Центральную Европу. Иннокентий приложил немало сил, чтобы объединить императора Леопольда I и Яна Собеского (в то время — короля Польши) под знаменами Священной лиги, призванной противостоять туркам, и лишь благодаря этому османская армия была отброшена от Вены в 1683 году. Однако король Людовик не поддержал это начинание, а он хорошо знал, что император страдал от турок куда больше, чем он сам, и его вполне устраивало такое положение вещей. Таким образом, за годы понтификата Иннокентия франко-папские отношения постоянно ухудшались. В 1687 году папа отказался принять нового французского посла; в январе 1688 года он отлучил от церкви Людовика вместе со всеми его министрами и в том же году отверг предложенную королем кандидатуру на место архиепископа (и курфюрста) в Кельне и вместо этого утвердил кандидата, выдвинутого Леопольдом. В сентябре французы вновь оккупировали папский анклав — Авиньон и Венессен. Но если Иннокентий и не смог принудить Людовика к повиновению, ему (в отличие от его предшественников) все же удалось показать, что папство — это сила, с которой нельзя не считаться. И даже без поддержки Людовика он продолжал кампанию против турок, добившись вступления в Священную лигу Венеции и России и таким образом обратив турок вспять: в 1686 году лига освободила Венгрию, а на следующий год — Белград.

С давних пор существует несколько странная теория, согласно которой папа Иннокентий втайне инициировал и поддерживал планы замены католика Якова II на английском престоле протестантом Вильгельмом Оранским. Несмотря на попытки Якова возвратить Англию в лоно католицизма, Иннокентий питал глубокие подозрения в отношении него: с одной стороны, тот был в слишком хороших отношениях с Людовиком, с другой — слишком агрессивен и склонен к конфронтации. Разумеется, папа никогда не оказывал ему поддержки и, возможно, не удивился и не слишком обеспокоился, когда Вильгельм сместил его. Однако никаких серьезных свидетельств в пользу этой теории не приводилось, поэтому ее почти наверняка не следует принимать всерьез.

Иннокентий скончался 12 августа 1689 года. При жизни он не пользовался широкой популярностью у своей паствы: абсолютно неподкупный, жесткий и бескомпромиссный, он жил аскетом, постоянно экономя (учитывая, что в наследство ему достался долг в 500 000 скудо, выбора у него не оставалось). Сам избегавший непотизма (и щепетильный в этом до крайности), он сделал все, чтобы убедить своих кардиналов следовать его примеру. После его смерти, однако, многие его выдающиеся качества постепенно нашли признание, и всего через двадцать пять лет папа Климент XI начал процесс его канонизации. Но у французов оказалась долгая память, и влияние Франции в Риме ничуть не убавилось: в 1744 году по настоянию Людовика XV канонизацию приостановили. Лишь в середине XX века, при Пии XII, колеса, если можно так выразиться, завертелись вновь. В наше время Иннокентий причислен к лику блаженных. Однако святым его до сих пор не признали.

* * *

На момент смерти Иннокентию XI исполнилось семьдесят восемь лет; Александру VIII (1689-1691) было семьдесят девять, когда он наследовал престол. На конклав, где избрали его, кардинала Пьетро Оттобони, впервые в истории прибыли официальные представители как императора, так и короля Франции, но еще до их приезда кардиналы фактически пришли к единому решению. Нечего и говорить, что французский представитель поначалу выразил протест: в конце концов, Оттобони являлся правой рукой папы Иннокентия, назначившего его Великим инквизитором Рима и секретарем Священной конгрегации. Но в ходе предварительного обсуждения кардинал заверил посла, что франко-папские отношения будут иметь приоритетное значение для него, и тот отозвал свои возражения.

Новый папа состоял в сане кардинала уже тридцать семь лет. Выходец из Венеции, он стал первым папой-венецианцем за два столетия. Он вел безупречную жизнь; прекрасный ученый, он владел одной из самых обширных личных библиотек в Италии. В противоположность своему предшественнику он был сердечным, великодушным; его безграничному обаянию поддавались и молодежь, и старики. Несмотря на годы, он сохранял бодрость; его ум нисколько не ослабел с возрастом. Можно сказать, Рим при нем ободрился и оживился. Папа часто появлялся на публике, выезжая в город без всяких формальностей. Он часто говаривал, что на его часах уже пробило двадцать три, поэтому ему следует трудиться немедля. В Риме возобновились щедрые траты и расточительство; шествия во время его интронизации, как замечал свидетель, стали «прекраснейшей сценой, которую нам довелось увидеть за всю свою жизнь». Возвратились и карнавал, и публичные представления опер, одна из которых, «Коломбо», вышла из-под пера самого кардинала Пьетро Оттобони.

Вернулся наконец и непотизм. По восшествии на Святой престол Александр доверил роль кардинала-племянника своему двадцатилетнему внучатому племяннику Пьетро, а племяннику Джамбаттисте — пост государственного секретаря; оба получили щедрые бенефиции. Все новые и новые члены семьи Оттобони поспешно прибывали в Рим из Венеции, и папа назначал их на весьма прибыльные должности. Не позабыл он и о самой республике. В то время Венеция во исполнение своих честолюбивых замыслов вела кампанию по изгнанию турок с Пелопоннеса. Войска возглавлял тот самый Франческо Морозини, который некогда командовал венецианцами на Крите, а теперь стал дожем. Александр с энтузиазмом поддержал его, выслав значительную субсидию, а также некоторое число галер и отряд в полторы тысячи человек. В апреле он даже послал Морозини шляпу и шпагу, которые собственноручно благословил.

Однако с первых дней своего понтификата он помнил о том, что главная его задача — это улучшение отношений с Францией. К счастью, Людовик XIV, позиции которого весьма ослабели после английской Славной революции и низложения Якова II, оказался готов пойти на уступки. Он добровольно возвратил Авиньон и Венессен папе и не стал возражать, когда папа отнял права предоставления убежища и налогового иммунитета у иностранных посольств в Риме. В ответ (и невзирая на шумный протест императора) Александр даровал кардинальский сан Туссену де Форбену Жансону, епископу Бове, на возвышении которого Людовик настаивал не один год. Именно Форбен подписал Декларацию галликанского духовенства в 1682 году, вследствие чего Иннокентий XI несколько раз отказывался признать его, но, с точки зрения Александра, теперь, в ситуации примирения, красная шапка Форбена казалась вполне приемлемой ценой.

Несмотря на эти небольшие уступки, главный вопрос оставался неразрешенным: папа категорически отказывался утверждать кандидатуры кого бы то ни было из французских епископов, если те официально не отрекутся от галликанских статей. Людовик же решительно стоял за этот документ. Напрасно Александр писал частные письма, адресованные лично королю и даже мадам де Ментенон (Людовик тайно обвенчался с ней, и говорили, что она имеет на него большое влияние). Ответы, полученные им, положили конец всем его и без того слабым надеждам. Ему оставалось лишь с печалью признать, что все его усилия по примирению с королем Франции ни к чему не привели и что единственное, чего он добился, — это серьезно ухудшил свои отношения с императором, прежде складывавшиеся вполне благополучно. Леопольд до сих пор испытывал раздражение из-за избрания Форбена кардиналом, и чувство это усиливалось тем, что папа не возвысил сходным образом никого из выдвинутых им самим кандидатур. Его также сердило то, что папа высылает впечатляющие суммы в Венецию для проведения ею кампании на Пелопоннесе, а субсидии, высылавшиеся ему самому для борьбы с турками, заметно сократились. Однако, по-видимому, папу Александра мало заботили чувства императора. В середине 1690 года он назначил еще двух кардиналов. Ни тот, ни другой не имели отношения к императору, зато состояли в родстве с племянниками папы.

К этому времени Александр по-прежнему наслаждался отменным здоровьем, но в январе 1691 года у него развилось серьезное воспаление ноги; быстро возникла гангрена. 29 января он призвал к своему одру двенадцать кардиналов, участвовавших в его споре с Францией, и продиктовал им бреве, в котором заявил, что отныне лишает юридической силы Декларацию галликанского духовенства 1682 года. Это был последний нанесенный им удар; через три дня он скончался.

* * *

Последовавший затем конклав продолжался более пяти месяцев и стал самым долгим с 1305 года. Возможно, он продолжался бы еще дольше, если бы не летняя жара, исключительная даже по римским меркам, из-за которой температура в Сикстинской капелле оказалась невыносимой. Главной причиной задержки стало упорство короля Людовика, который решительно поддерживал кандидатуру венецианца, кардинала Джорджио Барбари-го. Но наконец французы уступили, и голосование решилось в пользу семидесятишестилетнего архиепископа Неаполитанского, Антонио Пиньятелли, известного с того момента под именем Иннокентия XII (1691-1700). Этот неаполитанский аристократ, родившийся в Базиликате, стал последним в истории папой из Южной Италии, а также был последним, кто отращивал бороду.

Приняв имя папы, чьим преемником стал Александр, он взял за образец и его поведение — с той разницей, что если Иннокентий XI был человеком жестким и неприступным, Иннокентий XII регулярно устраивал аудиенции как в присутствии публики, так и в частном порядке и легко и свободно общался с представителями всех сословий. Непотизм он ненавидел; отказавшись сохранить за племянниками Александра VIII их посты, он издал 22 июня 1692 года буллу «Romanum decet pontificem» («Приличествует римскому понтифику»), гласившую, что никому из родственников действующего папы не разрешается получать во владение имущество, принимать должности или присваивать государственные доходы. Если член семьи папы принимается в Священную коллегию, то лишь на основании личных заслуг и его годовой доход не должен превышать 12 000 скудо. Как указывалось в булле, на каждом следующем конклаве все кардиналы и сам папа должны были клятвенно подтверждать верность тому, о чем в ней говорилось. Булла произвела значительное впечатление на католический мир и фактически ознаменовала прекращение непотизма в истории папства.

Иннокентий любил повторять, что бедняки — вот его настоящие племянники; он считал заботу о них своим главным делом после попечения о благе церкви. В 1692 году он превратил старый Латеранский дворец в приют не менее чем для 5000 безработных и бездомных, а в 1693 году взял под свой патронаж основанный родственниками Иннокентия XI приют для мальчиков-сирот Оспизио де Сан-Микеле на Рипа Гранде; он нанял архитектора Карло Фонтана, дабы тот реконструировал его так, чтобы вместо 30 человек, на которые первоначально был рассчитан приют, он мог принять 300 сирот. Эти два здания вместе с госпиталем Сикста V и еще одним приютом для подкидышей теперь составили единый комплекс Апостольской больницы, который папа препоручил трем кардиналам и дела которого отныне стали столь близки его сердцу, что подчас (как с сожалением говорили окружающие) он забывал обо всем остальном.

За годы понтификата Иннокентия Фонтана, его любимый архитектор, получил от него немало других заказов. Самым честолюбивым замыслом папы, который он приказал тому воплотить, стало завершение и перестройка Палаццо ди Монтечиторио, работу над которым начал сорок пять лет назад Бернини по приказу Иннокентия X: его предстояло использовать как огромный Дворец правосудия, под крышей которого папа хотел разместить все многочисленные римские трибуналы и суды. Осуществить первоначальный план так и не удалось (это потребовало бы астрономических сумм), но здание в том виде, каким мы знаем его сегодня, остается одним из великолепнейших образцов высокого барокко в Риме. В соборе Святого Петра Фонтана также спроектировал баптистерий и надгробный памятник королеве Кристине в правом приделе.

Иннокентий также решительно взялся за искоренение еще одного застарелого злоупотребления — продажи церковных должностей. В этом случае он столкнулся с активным противостоянием, так как эта практика приносила большие барыши; однако он компенсировал потери, урезав собственные расходы до минимума. Затем он обратил внимание на гавани в Чивитавеккье и Неттуно: чтобы увеличить объемы торговли зерном, он значительно расширил обе. Кроме того, он превратил Чивитавеккью в порт свободной торговли и подвел к ней великолепный новый акведук; в мае 1696 года он даже посетил город лично — став первым папой, появившимся здесь в течение последних ста лет с лишком.

Крупнейшим достижением папы в области дипломатии стал выход из тупиковой ситуации, в которую на протяжении более чем пятидесяти лет были втянуты Людовик XIV и Святой престол. Во-первых, папа утвердил все назначения на епископские кафедры, сделанные королем, в тех случаях, когда кандидаты не принимали участия в ассамблее 1682 года — той, которая приняла Декларацию галликанского духовенства. В свою очередь, Людовик дезавуировал заявление французских клириков, в соответствии с которым епископы были обязаны подписать Декларацию; также и епископы официально отозвали свои подписи. В целом удовлетворительное, это соглашение имело единственный, но серьезный недостаток: сама Декларация никак не затрагивалась, и церковь во Франции по большей части игнорировала распоряжения Ватикана как до Великой французской революции, так и после. Заключение мира, что неизбежно, породило подозрения со стороны империи. Иннокентий предпринял все возможное для улучшения отношений с императором Леопольдом (так же как и с королем Людовиком) и послал ему 80 000 скудо на борьбу с турками. Но неприкрытая враждебность и надменность сменявших друг друга императорских послов в Риме, по-видимому, имели прямую цель спровоцировать конфликт; более того, ожесточенная война между Францией и империей не позволяла Святому престолу наладить дружеские отношения с обеими сторонами сразу. Представители папства не прибыли на переговоры, завершившиеся заключением Рисвикского мира в сентябре 1697 года, но каким-то образом добились включения в него статьи, согласно которой во всех странах, где по условиям договора устанавливалась власть протестантских правителей, католическая вера не должна была потерпеть никакого ущерба.

В начале ноября 1699 года восьмидесятичетырехлетний папа опасно заболел. Он так и не оправился полностью, однако нашел в себе силы в ознаменование наступления Нового года появиться на людях: он благословил тысячи паломников с балкона Квиринальского дворца и даже посетил главные храмы города. Затем 1 августа он пережил тяжелый рецидив болезни. Прожив еще восемь недель, он умер ранним утром 27 сентября. За девять лет своего понтификата он добился многого: положил конец непотизму, примирился с Францией. Более того, он, можно сказать, определил будущее Испании: несмотря на свои разногласия с Людовиком XIV, он, несомненно, дал совет бездетному испанскому королю Карлу II предпочесть при выборе наследника не младшего сына императора Леопольда, Карла, а внука Людовика, Филиппа, герцога Анжуйского. 3 октября 1700 года — всего через неделю после смерти Иннокентия — Карл II изменил свою волю в соответствии с этим пожеланием. Сам он скончался месяц спустя.

Нельзя не отметить еще одну любопытную деталь, кое-что прибавившую к славе Иннокентия (хотя ему не суждено было узнать об этом). Примерно через 170 лет после его смерти его образ появился в произведении, вошедшем в классическую английскую литературу. Если кому-то из наших читателей доведется познакомиться с поэмой Роберта Браунинга «Кольцо и книга», они узнают Иннокентия в одном из двенадцати персонажей, в уста которых вложен бесконечный рассказ. На репутацию папы этот факт не влияет. Но к счастью, улучшать ее нет необходимости.