Гибридный режим: как попасть в его враги
Телеканал «Россия» врет
Федеральный телеканал Россия-24 сообщил своим зрителям, что суд признал меня виновным в экстремизме. Утверждение прозвучало из уст сотрудницы канала Анастасии Ефимовой.
Это уже не первая попытка холдинга ВГТРК принять решение по моему делу за федерального судью Найденова. Ровно неделю назад в эфире передачи «Вечер с Владимиром Соловьевым» на России-1 по моему вопросу собрался внушительный состав народных заседателей, куда, помимо ведущего, входили известный мастер художественного слова Проханов, ревнительница культуры в кавычках Елена Ямпольская, демократ со справкой Сергей Станкевич и другие, еще хуже знакомые мне лица. Все обсуждали одну тему: какое наказание правильно мне назначить. Кому-то больше понравилась идея условного срока, другому — исправительных/обязательных работ, третьему — денежного штрафа. Что суд еще не определился с вопросом о моей виновности, ни одного оратора в студии не смутило: ни охранителя, ни либерала, ни культуртрегершу, ни друга Володю. О презумпции невиновности, которая отображалась в виде 160-й статьи еще в брежневской конституции 1977 года, а в действующей Конституции РФ описывается 49-й статьей, не вспомнил вообще никто из вершителей телевизионного правосудия в моем деле. Вот тут, начиная с 20-й минуты, можно полюбоваться.
Не то чтобы меня эта ситуация сильно удивляла: сознательные дезинформации в передачах ВГТРК стали нормой. Они могут показать сцену подрыва сирийскими спецслужбами премьер-министра Ливана Рафика Харири и рассказать, что так сейчас выглядит центр Бейрута после израильских бомбардировок. Могут показать на обложке газеты «Таймс» статью, которой там никогда не было: студия оборудована рабочим местом для специалиста по фотошопу. Могут показать кадры из «Титаника» и назвать их съемками российской арктической экспедиции. Могут осетинскую девочку переозвучить, с кашлем и хрипами, чтобы показать, как ведущий FoxNews ее перебивал. Могут устами ведущей поведать миру, что евреи сами устроили холокост. Более или менее привычно сознавать: когда на России-1 и России-24 нечто утверждается, то это, скорее всего, ложь. И случай с моим приговором — не исключение.
Адвокаты, которые хуже прокуроров
Неимоверно забавляют комментарии «адвокатов», «юристов» и «экспертов» по поводу моего приговора и выступления в суде. Один профессор МГУ договорился до того, что усмотрел в моем последнем слове непрофессионализм. Вот интересно, как он себе это представляет — профессиональное произнесение последних слов. Как эта профессия называется, интересно. Зицпредседатель Фунт? Или сидетель, как было написано в одной повестке Ходорковскому?
Последнее слово в суде произносит не адвокат, не прокурор, не судья, а подсудимый. Человек, от которого не потребовалось получать ни высшее юридическое, ни лицензию, чтобы угодить на скамью. Последнее слово — это возможность человеку, независимо от профессии, образования и вмененной статьи, публично заявить о своей невиновности. Или, наоборот, о раскаянии в содеянном. Какой тут может быть профессионализм, герр профессор?
Отдельно насмешили «адвокаты», горячо одобрившие приговор. Понятно, что с такими заявлениями вылезают не практикующие в суде защитники, а функционеры с дипломом, делающие карьеру на балансе политических организаций. Которым сама по себе мысль о состязательности судебного процесса не близка — а засветиться в прессе по резонансной теме очень хочется. Собственно, и тот парень, который написал на меня исходный донос, тоже называет себя «юристом», хотя на жизнь зарабатывает разоблачениями оппозиции на сайте «РашаТудей»… Тут просто следует понимать, что люди, именуемые в России «юристами», зачастую ближе по уровню правосознания к дворнику из Средней Азии, чем к адвокатуре в ее цивилизованном понимании.
Буквально пару дней назад, на празднике «Эха Москвы», мы с моим защитником имели долгую и содержательную беседу с Генри Марковичем Резником — про 282-ю статью, про возможности взаимодействия по иску в Конституционный Суд, про существующие научные наработки по этой теме… И кто-то вдруг попросил Резника прокомментировать ход и исход моего дела.
Ответ уважаемого юриста был строг и категоричен:
— В Адвокатской палате Москвы комментирование дел, в которых ты сам не принимал участия, считается серьезным нарушением профессиональной этики адвоката. Это принципиальная позиция.
Так и не рассказал Генри Маркович, что он думает о моем приговоре. И дело было именно в профессиональной адвокатской этике, а не в общечеловеческой: во-первых, разговор был личный, а во-вторых, Сергей Бадамшин, мой адвокат, в нем участвовал, так что неудобной ситуации критики коллеги «за глаза» тут возникнуть не могло. Но правила есть правила, и нарушать их нельзя.
Сам я, как выше уже подмечено, ни разу не профессионал в адвокатуре, и никаких мыслей об адвокатской этике у меня в голове не возникало, когда я читал «экспертные» комментарии о своем деле от совершенно посторонних людей, не ходивших на суд, не знакомых с делом даже в объеме обвинительного заключения. Мне просто из общей логики кажется, что давать комментарии по делу на 420 страниц, которого ты не держал в руках, — это примерно как рецензировать фильм, которого ты не видел, или книгу, которой не читал. Безотносительно к этическим кодексам закрытых сообществ, это вопиющий непрофессионализм и в некотором роде шулерство.
Мое следствие, как и все дела о мыслепреступлениях, рассматриваемые в российских судах, стало полем пресловутой битвы экспертов. До возбуждения уголовного дела свои заключения дали специалисты из Института ФСБ (те самые, у которых бомбежка Сирии является «преступлением экстремистской и террористической направленности»). Затем, уже в рамках следствия, 42 страницы своего психолингвистического заключения дали трое экспертов из МИЦ. Поскольку там отрицалось наличие признаков экстремизма во всех высказываниях, которые эксперты оценивали, следствие заказало вторую экспертизу — из Волгограда. Но в ней тоже далеко не все инкриминируемые мне высказывания были признаны экстремистскими. В частности, там отметены, как не содержащие экстремизма, все те фразы, которые фигурировали в исходном доносе, рапорте ГУПЭ МВД о наличии признаков преступления, в экспертизе ФСБ. Так что обвинение вконец запуталось, не сумев сформулировать, за какую именно фразу меня надлежит судить. В итоге суд признал меня виновным и за пост, и за выступление на радиостанции — но какие именно мои высказывания он счел экстремистскими, не сказано в приговоре, потому что этого не сказано в обвинительном заключении.
Думаю, любому практикующему юристу понятно, какие именно изъяны в приговоре первой инстанции подлежат оспариванию в Мосгорсуде. В основном я изложил их в своем последнем слове:
— не доказан преступный умысел;
— не доказана общественная опасность деяния;
— не указаны конкретные высказывания, признаваемые экстремистскими;
— существенные документы в деле (экспертиза МИЦ) проигнорированы, в нарушение 49-й статьи Конституции;
— мое право на защиту нарушено отказом судьи от приобщения к делу заключения культурологической экспертизы и от вызова свидетеля-эксперта, о допросе которого мы ходатайствовали;
— за год, прошедший со времени публикации поста в ЖЖ и эфира на «Эхе», ни тот, ни другой материал не был признан экстремистским в установленном законом порядке.
И, очевидно, оспариванию подлежит мера наказания из июльского «пакета Яровой», примененная задним числом к деянию 2015 года. Это грубое нарушение положений ст. 9 УК РФ «Действие уголовного закона во времени», где простым русским языком сказано:
Преступность и наказуемость деяния определяются уголовным законом, действовавшим во время совершения этого деяния.
«Адвокаты» и «юристы», ухитрившиеся не приметить даже этого слона в моем приговоре, всего лишь расписываются в собственной некомпетентности. Хочется надеяться, что никому из них не суждено представлять интересы обвиняемых в судебном заседании.
Сакральная «двушечка »
Сегодня состоялось предпоследнее заседание Пресненского районного суда по моему уголовному делу.
Моим допросом закончилось судебное следствие, затем состоялись прения. Это тот интересный момент, когда обвинение (в моем случае — капитан юстиции Екатерина Сергеевна Фролова из прокуратуры ЦАО) сообщает суду, какую меру наказания оно просит назначить подсудимому. В моем случае, с учетом отсутствия предыдущих судимостей, исключительно положительных характеристик и наличия малолетнего ребенка на иждивении, обвинение попросило сакральную двушечку. То есть два года лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима.
Отдельно хотелось бы сказать пару слов про мое якобы признание, что я «перегнул палку». Это там какой-то корреспондент (не отследил, какого агентства) недослушал, недопонял, пропустил вопрос судьи, привел десятую часть моего ответа — и вот уже читаю во всех заголовках, что я что-то там вдруг признал в ходе допроса.
На самом деле это был довольно длинный и обстоятельный диалог с судьей, стенограммы которого у меня под рукой нет, но смысл такой:
«СУДЬЯ: Вы признаете, что во время эфира на «Эхе Москвы» перегнули палку?
Я: Разумеется, признаю. В программы «Эха Москвы», которые называются «Особое мнение» и «Персонально ваш», гостей именно затем и зовут, чтобы они там перегибали палку, высказывали свое пристрастное личное мнение в самых категорических и провокативных выражениях. Это ровно тот самый разговорный блок в эфирной сетке, куда зовут всяких Прохановых, Пушковых и прочих мечтателей о «радиоактивном пепле», чтобы они перегибали палку и провоцировали слушателей радиостанции на собственные мысли по обсуждаемым вопросам… Только я не вижу в таком перегибании палки предмета для рассмотрения в уголовном суде».
Мой ответ был примерно вдвое длинней, но такова суть.
Я как считал, так и продолжаю считать, что высказал свое личное мнение, имею на это полное право, и намерен высказывать его впредь, по любым вопросам, без цензуры и без оглядки на чьи-либо вкусы. Никто не обязан меня читать, никто не обязан слушать меня на «Эхе Москвы», никто из моих читателей и слушателей не обязан со мной соглашаться. Но мое право говорить то, что я думаю, защищено Конституцией.
Тут нет и никогда не было никакого состава уголовного преступления.
В моем понимании «уголовным преступлением экстремистской направленности» являются призывы к совершению правонарушений на почве национальной или религиозной ненависти. Вербовка в ИГИЛ, в «Хизб ут-Тахрир», подстрекательство к нападениям на инородцев…
Таких призывов ни в моем посте про Сирию, ни в моем выступлении на «Эхе Москвы» не содержалось. В обвинительном заключении по моему делу тоже нет никаких призывов.
Поэтому мое уголовное дело я считаю нецелевой тратой сил и ресурсов всех задействованных в нем ведомств — включая и ГУПЭ МВД, и департамент ЗКС ФСБ РФ, и СК РФ, и прокуратуру, и Минюст, и Пресненский межмуниципальный райсуд, и Мосгорсуд.
Если бы все эти ресурсы направить в полезное русло — можно было бы предотвратить немало преступлений экстремистской направленности.
Но нет худа без добра, и есть безусловная польза во всем этом моем уголовном деле.
У нас в России сегодня возбуждается больше 500 уголовных дел в год по поводу постов в ЖЖ, ФБ и ВК, по поводу лайков, ретвитов, перепостов картинки и текста из пабликов ВКонтакте (5 лет назад счет подобных дел шел на десятки). Дела возбуждаются не только по «гуманным» экстремистским статьям, но и по вполне «расстрельным» террористическим, с огромными сроками. При этом в Москве до сих пор самый частый приговор — денежный штраф. А в регионах вовсю сажают. И даже если речь идет не про Кунгурова, сидящего с июня в СИЗО далекой Тюмени, а про инженера Бубеева, осужденного на 2 года и 3 месяца в ближней к нам Твери, на эти процессы никакую федеральную прессу калачом не заманишь. По абсолютно нелепым обвинениям людей гноят месяцами в СИЗО, запирают в психушках с аминазином под предлогом «освидетельствования» и потом отправляют по этапу за «преступления против конституционного строя» — кого за высказанное собственное мнение, а кого и за поддержку чужого.
Мой процесс — та трибуна, с которой об этом непотребстве можно не только рассказать всей большой стране, но и наглядно показать на живом примере. Чтобы об эксцессах «палочной системы» в антиэкстремистских конторах услышали и написали те самые федеральные СМИ, которым до сих пор не было дела до Кунгурова и Бубеева, Лузгина и Кормелицкого, Краснова и Ефимова. 420 страниц моего уголовного дела — адский компромат на всех бездельников, состряпавших мое обвинение из говна и палок. А для моего адвоката Сергея Бадамшина этот процесс — важная часть подготовки иска в Конституционный Суд об отмене ст. 282 УК РФ и других статей, вводящих уголовную ответственность за преступления мысли.
Так что я знаю, зачем иду по земле, как пел покойный друг мой Саша. Мне будет легко улетать. Советы «срочно сбежать» мне неинтересны. Я ровно затем тут и нахожусь, чтобы эта палочная система сломала об меня зубы. Кто-то же должен напомнить туфтовым сталинистам, что у них картонный ус отклеился. И их жажда сакральной «двушечки» пусть на мне и закончится.
Приговор пропал без вести
Судный день наступил и прошел. Пост разрешился вкуснейшей кошерной швармой.
Господь вписал мой приговор за 5776 год в Книгу жизни.
Пресненский суд, вопреки установившейся традиции дурного символизма, с задачей вынесения приговора даже и в Йом Киппур не справился. Так что ни у меня, ни у моего защитника по сей день нет копии судебного решения для ознакомления и обжалования.
Но Анастасия Пылина, пресс-секретарь Пресненского райсуда, сообщала прессе, что я его уже обжаловал. И она была в целом права, потому что мы действительно подали предварительную апелляцию минут через 15 после окончания суда.
Но ту апелляцию, развернутую и аргументированную, которую можно рассматривать в Мосгорсуде, мы можем подать не раньше, чем получим и изучим копию полного текста приговора.
А приговора как не было, так и нет. Поэтому нет и даты рассмотрения апелляции.
И еще, помнится, 10 дней тому назад прокурор Екатерина Сергеевна Фролова обещала телеканалу Дождь, что решит вопрос об обжаловании «столь мягкого наказания», когда получит возможность изучить приговор. Как может помнить читатель, Екатерина Сергеевна, с учетом наличия малолетнего ребенка на иждивении, отсутствия судимостей и «исключительно положительных характеристик», просила Пресненский суд отправить меня на два года в лагеря. Я даже в каком-то смысле поддерживал это ее пожелание, но райсуд предпочел полумеры из «пакета Яровой». Теперь у Екатерины Сергеевны есть законное право пожаловаться на эту вопиющую несправедливость и вновь попросить для меня двушечку — уже у Мосгорсуда. И от того, воспользуется ли она этим правом, зависит, должен ли я буду снова собирать сумку на заседание по приговору.
Именем Российской Федерации…
Не прошло и 12 суток с момента оглашения приговора, как его долгожданная копия — у меня на руках. Правда, там сказано, что срок обжалования в Мосгорсуде уже истек.
Как может вспомнить читатель, провозглашение случилось в прошлый понедельник, 3 октября. И копия, которую нам вручили, тоже третьим октября датирована. Согласно положениям ст. 389.4 УПК РФ — тоже так: если осужденный на свободе, то срок для апелляции исчисляется с момента постановления приговора. Со дня вручения копии этот срок считается лишь для тех осужденных, которые содержатся под стражей. Но это просто такая милая виньетка, про письменные нормы права, которые традиционно расходятся с практикой, и никто ими особенно не заморачивается. На самом деле, конечно, будет обжалование. И с нашей стороны, и, как же без этого, от прокуратуры, которая намерена опротестовать «слишком мягкое» наказание, вновь потребовав заветной «двушечки». Так что вы запасайтесь попкорном, а я в 327-й зал заседаний Мосгорсуда поеду снова с сумкой.
В приговоре, который готовился в письменном виде целых 12 дней, отдельно порадовал меня титульный лист.
Как выясняется, процесс происходил с участием подсудимого Носика А.Ю.
И адвокат Бадамшин в нем участвовал в защиту того же Носика А.Ю. (кстати, кто это?!).
А осудили в результате Носика А.Б.
Как в известном анекдоте про «Муму» и памятник Пушкину.
— Чей это памятник?
— Пушкина.
— А, это тот, который написал «Муму»?
— Нет, «Муму» написал Тургенев.
— Странно, «Муму» написал Тургенев, а памятник поставили Пушкину.
Почему мне не придется платить штраф в 500 000 рублей
Приговор, вынесенный мне Пресненским райсудом, не может вступить в законную силу по объективным причинам, не зависящим ни от меня, ни от наличия/отсутствия в моем деле политического заказа. Просто некоторая неувязочка вышла — из тех, которые даже в отечественном правосудии невозможны.
Вынося мне приговор, суд руководствовался нормой ныне действующей редакции 282-й статьи УК РФ, где предусмотрен штраф в размере от трехсот тысяч до пятисот тысяч рублей. Все бы хорошо, но эта норма, из числа поправок «пакета Яровой — Озерова», начала действовать лишь 6 июля 2016 г. А когда я в 2015 году совершал свои мыслепреступления и привлекался за них к ответственности, Уголовный кодекс предусматривал совершенно другую вилку штрафа по этой статье, в редакции Федерального закона от 7 декабря 2011 г.
Как мы не раз видели, нашим судам ничего не стоит осудить человека за деяния, которых он не совершал, или квалифицировать любой законный бизнес как преступление. Но судебная система — часть огромной бюрократической машины, в которой царит настолько же трепетное отношение к букве Закона, насколько ей плевать на его дух. Поэтому осудить невиновного им раз плюнуть, а вот осудить по норме 2016 года за деяние, совершенное в 2015-м, они не могут. Так что с вероятностью 99,8 % приговор, вынесенный мне Пресненским судом в понедельник, будет при апелляции отменен Мосгорсудом — даже если эта инстанция очень сильно захотела бы оставить его в силе.
Хорошо это или плохо — гадать не стоит. У Мосгорсуда будет в точности такой же спектр возможных решений, от оправдания до 4 лет колонии общего режима (на самом деле двух), какой был у первой инстанции. Но одно можно сказать совершенно точно: штраф в 500 000 рублей в апелляции не устоит, и платить его мне не придется.
Огромное спасибо всем, кто успел за последние сутки предложить принять участие в выплате моего штрафа. Давайте, пожалуйста, дождемся решения Мосгорсуда. Что я буду делать с собранными деньгами, если вдруг оправдают?
Гибридный режим: как попасть в его враги
Про выборы и мое судебное дело прекрасно сказано в статье политолога Екатерины Шульман «Царство политической имитации», где разбираются ключевые особенности «нелиберальной демократии на российский манер» (термин венгерского премьер-министра Орбана). Автор статьи использует термин «гибридный режим»:
«Гибридные режимы заводятся в основном в ресурсных странах, иногда называемых петрогосударствами (но их жизнеобеспечивающим ресурсом не обязательно является нефть). Это режимы, которым деньги достаются даром: не от труда народного, а от природного ресурса. Население гибридным режимам только мешает и создает дополнительные риски заветной мечте — несменяемости власти. В сердце таких режимов — мысль, которую в России почему-то приписывают Маргарет Тэтчер: хорошо бы иметь X граждан для обслуживания трубы (скважины, шахты), а остальные бы куда-нибудь подевались. По этой причине режим опасается любой мобилизации: у него нет институтов, использующих гражданскую активность и участие.
Западные исследователи, назвавшие гибридный режим нелиберальной демократией или электоральным авторитаризмом, обращают внимание на одну его сторону — декоративность демократических институтов. В гибридных режимах проходят выборы, но власть не меняется. Есть несколько телеканалов, но все они говорят одно и то же. Существует оппозиция, но она никому не оппонирует. Значит, говорят западные политологи, это все декоративная мишура, под которой скрывается старый добрый авторитаризм.
На самом деле гибридный режим является имитационным в двух направлениях. Он не только симулирует демократию, которой нет, но и изображает диктатуру, которой в реальности не существует. Легко заметить, что демократический фасад сделан из папье-маше. Труднее понять, что сталинские усы тоже накладные. Это трудно еще и потому, что для современного человека «точеное насилие» и «низкий уровень репрессий» — морально сомнительные термины. Мы живем в гуманистическую эпоху, нас ужасают человеческие жертвы, по европейским понятиям XX века ничтожные.
Гибридный режим старается решить свою основную задачу — обеспечение несменяемости власти — относительно низким уровнем насилия. Он не имеет в своем распоряжении ни морального капитала монархии, ни репрессивной машины тоталитаризма. Нельзя развернуть «маховик репрессий» без активного участия граждан. Но граждане гибридных режимов не хотят ни в чем участвовать. Характерно, что государственная пропаганда в гибридных режимах никого не мобилизует. Она объединяет граждан по принципу пассивности.
Посмотрите на российские 87 %, которые одобряют все, от военных вторжений до продуктовых санкций. На вопрос «одобряете ли?» они отвечают «да». Но при этом они ничего не делают. Они не записываются в добровольческие батальоны, не ходят на провоенные митинги. Они даже на выборы не особенно ходят, отчего гибридному режиму приходится бесконечно заботиться о ложной явке и фальсификации результатов. Из политически обусловленных активностей за этими людьми замечены лишь съем денег с банковских счетов, перевод их в доллары и закупка сливочного масла».
Отдельный пассаж в статье посвящен беспорядочным попыткам режима нащупать и прищучить источник потенциальной опасности — то активное меньшинство, которое ему мешает. Шульман назвала пять признаков, и я подхожу сразу по всем пяти. Лучшего объяснения, почему меня судят, не дал, пожалуй, никто:
«Режим понимает своим рептильным мозгом (это не ругательство, а нейрофизиологический термин: самая древняя часть мозга отвечает за безопасность вида и управляет базовым поведением), что 87 % одобряющих не являются субъектами политического процесса. Имеет значение только мнение активного меньшинства. Этим объясняется «парадокс законотворца»: зачем власть, располагающая, казалось бы, сплоченной всенародной поддержкой, никак ею не пользуется, а принимает все новые и новые законы репрессивно-оборонительного содержания?
Может быть, свежие законы имеют целью нащупать это активное меньшинство? У них есть второе гражданство, или они как-то связаны с общественными организациями… А может, это блогеры. Или те, кто ходит на митинги и любит курить в ресторанах? Как их нащупать, как придушить — не слишком, а слегка? А еще лучше убедить, что они ничтожные отщепенцы и что хорошо бы им уехать. Гибридный режим никогда своих граждан не удерживает — напротив, поощряет активное меньшинство к отъезду».
Самое веселое — что статья Шульман опубликована в газете «Ведомости» 15 августа 2014 года, больше двух лет тому назад. А читается так, словно написана сегодня утром. Чем лишний раз доказывает правоту Клода-Адриана Гельвеция, учившего нас, что «знание некоторых принципов легко возмещает незнание некоторых фактов».
Комсомолькише беобахтер: обыкновенный нацизм
…Звонят с «Эха Москвы»:
— Антон Борисович, как Вы можете прокомментировать то, что в «Комсомольской правде» предлагают Вас лечить в газовой камере?
Да что тут комментировать, братцы. Чего мы не знаем про «Комсомольскую правду»? Газета принципиально стоит на нацистских позициях, не только в еврейском вопросе. Почитайте, что они пишут, например, о выхаживании недоношенных детей, о переписи российских школьников по нацпризнаку, о всемирном заговоре еврейского капитала или про Ника Вуйчича. Это все не вчера началось, и это их принципиальная позиция, в которой власть газету вполне поддерживает. Покуда блогеров тащат в суд за фото Смоленска времен оккупации или за карикатуру Кукрыниксов, нацистам из «Комсомолки» даже устное замечание от надзорных органов не угрожает — ни за абажуры, ни за газовые камеры, ни за призывы к утилизации детей-инвалидов.
«Комсомолка» — яркий, но далеко не единственный пример суверенного российского нацизма, лезущего ныне из всех щелей, в широком диапазоне от телегонии до телегонева и культурной политики.
Сегодня понятие «фашизма» девальвировано, превратившись как в государственной пропаганде, так и на низовом, «народном» уровне в штамп, маркирующий неугодного. Особенно отчетливо это видно в ситуации нынешнего кризиса на Украине. Обе конфликтующие стороны — русские и украинцы — жонглируют этим словом, пытаясь с его помощью оправдать свои действия и нанести удар противнику.
Между тем, если абстрагироваться от пропагандистских штампов и просто заглянуть в историю, можно относительно легко увидеть основные признаки настоящего фашизма. В 1995 году это попытался сделать великий итальянский писатель Умберто Эко. Он представил схематизацию фашизма на симпозиуме, проводившемся итальянским и французским отделениями Колумбийского университета (США). Так как аудиторией Эко являлись студенты, писатель специально несколько упростил схему, сделав ее доступной для восприятия и простыми людьми. Этот доклад в несколько отредактированном виде позднее был опубликован под заглавием «Eternal Fascism» в июне того же года.
Умберто Эко составил список из 14 типичных характеристик «вечного фашизма» (ур-фашизма). Если в обществе наблюдается 6–7 признаков из этого списка, то оно близко к наступлению фашизма (дальше все покатится как снежный ком):
«1. Первой характеристикой ур-фашизма является культ традиции. Традиционализм старее фашизма. Он выступает доминантой контрреволюционной католической мысли после Французской революции, но зародился он в поздний эллинистический период как реакция на рационализм классической Греции.
Из него вытекает, что нет места развитию знания. Истина уже провозглашена раз и навсегда; остается только истолковывать ее темные слова. Достаточно посмотреть «обоймы» любых фашистских культур: в них входят только мыслители-традиционалисты. Немецко-фашистский гнозис питался из традиционалистских, синкретистских, оккультных источников. Наиважнейший теоретический источник новых итальянских правых, Юлиус Эвола, смешивает Грааль с «Протоколами Сионских мудрецов», алхимию со Священной Римской империей. Сам тот факт, что в целях обогащения кругозора часть итальянских правых сейчас расширила обойму, включив в нее Де Местра, Тенона и Грамши, является блистательной демонстрацией синкретизма.
2. Традиционализм неизбежно ведет к неприятию модернизма. Как итальянские фашисты, так и немецкие нацисты вроде бы обожали технику, в то время как традиционалистские мыслители обычно технику клеймили, видя в ней отрицание традиционных духовных ценностей. Но, по сути дела, нацизм наслаждался лишь внешним аспектом своей индустриализации. В глубине его идеологии главенствовала теория Blut und Boden — «Крови и почвы». Отрицание современного мира проводилось под знаком отрицания капиталистической современности. Это, по существу, отрицание духа 1789 года (а также, разумеется, 1776-го) — духа Просвещения. Век Рационализма видится как начало современного разврата. Поэтому ур-фашизм может быть определен как иррационализм.
3. Иррационализм крепко связан с культом действия ради действия. Действо прекрасно само по себе и поэтому осуществляемо вне и без рефлексии. Думание — немужественное дело. Культура видится с подозрением, будучи потенциальной носительницей критического отношения. Тут все: и высказывание Геббельса «Когда я слышу слово «культура», я хватаюсь за пистолет», и милые общие места насчет интеллектуальных размазней, яйцеголовых интеллигентов, радикал-снобизма и университетов-рассадников коммунистической заразы. Подозрительность по отношению к интеллектуальному миру всегда сигнализирует присутствие ур-фашизма. Официальные фашистские мыслители в основном занимались тем, что обвиняли современную им культуру и либеральную интеллигенцию в отходе от вечных ценностей.
4. Никакая форма синкретизма не может вынести критики. Критический подход оперирует дистинкциями, дистинкции же являются атрибутом современности. В современной культуре научное сообщество уважает несогласие как основу развития науки. В глазах ур-фашизма несогласие есть предательство.
5. Несогласие — это еще и знак инаковости. Ур-фашизм растет и ищет консенсусов, эксплуатируя прирожденную боязнь инородного. Первейшие лозунги фашистоидного или префашистоидного движения направлены против инородцев. Ур-фашизм, таким образом, по определению замешан на расизме.
6. Ур-фашизм рождается из индивидуальной или социальной фрустрации. Поэтому все исторические фашизмы опирались на фрустрированные средние классы, пострадавшие от какого-либо экономического либо политического кризиса и испытывающие страх перед угрозой со стороны раздраженных низов. В наше время, когда прежние «пролетарии» превращаются в мелкую буржуазию, а люмпен из политической жизни самоустраняется, фашизм найдет в этом новом большинстве превосходную аудиторию.
7. Тем, кто вообще социально обездолен, ур-фашизм говорит, что единственным залогом их привилегий является факт рождения в определенной стране. Так выковывается национализм. А единственное, что может сплотить нацию, — это враги. Поэтому в основе ур-фашистской психологии заложена одержимость идеей заговора, по возможности международного. Люди должны ощущать себя осажденными. Лучший способ сосредоточить аудиторию на заговоре — использовать пружины ксенофобии. Однако годится и заговор внутренний, для этого хорошо подходят евреи, потому что они одновременно как бы внутри и как бы вне.
8. Сочлены должны чувствовать себя оскорбленными из-за того, что враги выставляют напоказ богатство, бравируют силой. Когда я был маленьким, мне внушали, что англичане — «нация пятиразового питания». Англичане питаются интенсивнее, чем бедные, но честные итальянцы. Богаты еще евреи, к тому же они помогают своим, имеют тайную сеть взаимопомощи. Это с одной стороны; в то же время сочлены убеждены, что сумеют одолеть любого врага. Так, благодаря колебанию риторических струн враги рисуются в одно и то же время как и чересчур сильные, и чересчур слабые. По этой причине фашизмы обречены всегда проигрывать войны: они не в состоянии объективно оценивать боеспособность противника.
В зомби люди превращались тогда, когда отбрасывали всякую попытку осмыслить собственное поведение и приходили к состоянию, когда они могли принять все, что угодно, все, что исходило извне. «Те, кто выжили, поняли то, чего раньше не осознавали: они обладают последней, но, может быть, самой важной человеческой свободой — в любых обстоятельствах выбирать свое собственное отношение к происходящему».
Там, где нет собственного отношения, начинается зомби.
9. Для ур-фашизма нет борьбы за жизнь, а есть жизнь ради борьбы. Раз так, пацифизм однозначен братанию с врагом. Пацифизм предосудителен, поскольку жизнь есть вечная борьба. В то же время имеется и комплекс Страшного суда. Поскольку враг должен быть — и будет — уничтожен, значит, состоится последний бой, в результате которого данное движение приобретет полный контроль над миром. В свете подобного «тотального решения» предполагается наступление эры всеобщего мира, Золотого века.
Однако это противодействует тезису о перманентной войне, и еще ни одному фашистскому лидеру не удалось разрешить образующееся противоречие.
10. Для всех реакционных идеологий типичен элитаризм, в силу его глубинной аристократичности. В ходе истории все аристократические и милитаристские элитариз-мы держались на презрении к слабому.
Ур-фашизм исповедует популистский элитаризм. Рядовые граждане составляют собой наилучший народ на свете. Партия составляется из наилучших рядовых граждан. Рядовой гражданин может (либо обязан) сделаться членом партии.
Однако не может быть патрициев без плебеев. Вождь, который знает, что получил власть не через делегирование, а захватил силой, понимает также, что сила его основывается на слабости массы, и эта масса слаба настолько, чтобы нуждаться в Погонщике и заслуживать его.
Поэтому в таких обществах, организованных иерархически (по милитаристской модели), каждый отдельный вождь презирает, с одной стороны, вышестоящих, а с другой — подчиненных.
Тем самым укрепляется массовый элитаризм.
11. Всякого и каждого воспитывают, чтобы он стал героем. В мифах герой воплощает собой редкое, экстраординарное существо; однако в идеологии ур-фашизма героизм — это норма. Культ героизма непосредственно связан с культом смерти. Не случайно девизом фалангистов было Viva la muerte! Нормальным людям говорят, что смерть огорчительна, но надо будет встретить ее с достоинством. Верующим людям говорят, что смерть есть страдательный метод достижения сверхъестественного блаженства. Герой же ур-фашизма алчет смерти, предуказанной ему в качестве наилучшей компенсации за героическую жизнь. Герою ур-фашизма умереть невтерпеж. В героическом нетерпении, заметим в скобках, ему гораздо чаще случается умерщвлять других.
12. Поскольку как перманентная война, так и героизм — довольно трудные игры, ур-фашизм переносит свое стремление к власти на половую сферу. На этом основан культ мужественности (то есть пренебрежение к женщине и беспощадное преследование любых неконформистских сексуальных привычек: от целомудрия до гомосексуализма). Поскольку и пол — это довольно трудная игра, герой ур-фашизма играется с пистолетом, то есть эрзацем фаллоса. Постоянные военные игры имеют своей подоплекой неизбывную invidia penis.
13. Ур-фашизм строится на качественном (квалитативном) популизме. В условиях демократии граждане пользуются правами личности; совокупность граждан осуществляет свои политические права только при наличии количественного (квантитативного) основания: исполняются решения большинства. В глазах ур-фашизма индивидуум прав личности не имеет, а Народ предстает как качество, как монолитное единство, выражающее совокупную волю. Поскольку никакое количество человеческих существ на самом деле не может иметь совокупную волю. Вождь претендует на то, чтобы представительствовать от всех. Утратив право делегировать, рядовые граждане не действуют, они только призываются — часть за целое — играть роль Народа. Народ, таким образом, бытует как феномен исключительно театральный.
За примером качественного популизма необязательно обращаться к Нюрнбергскому стадиону или римской переполненной площади перед балконом Муссолини. В нашем близком будущем перспектива качественного популизма — это телевидение или электронная сеть Интернет, которые способны представить эмоциональную реакцию отобранной группы граждан как «суждение народа».
Крепко стоя на своем квалитативном популизме, ур-фашизм ополчается против «прогнивших парламентских демократий». Первое, что заявил Муссолини на своей речи в итальянском парламенте, было: «Хотелось бы мне превратить эту глухую, серую залу в спортзал для моих ребяток». Он, конечно же, быстро нашел гораздо лучшее пристанище для «своих ребяток», но парламент тем не менее разогнал.
Всякий раз, когда политик ставит под вопрос легитимность парламента, поскольку тот якобы уже не отражает «суждение народа», явственно унюхивается запашок Вечного Фашизма.
14. Ур-фашизм говорит на Новоязе. Новояз был изобретен Оруэллом в романе «1984» как официальный язык Ангсоца, Английского социализма, но элементы ур-фашизма свойственны самым различным диктатурам. И нацистские, и фашистские учебники отличались бедной лексикой и примитивным синтаксисом, желая максимально ограничить для школьника набор инструментов сложного критического мышления. Но мы должны уметь вычленять и другие формы Новояза, даже когда они имеют невинный вид популярного телевизионного ток-шоу».
Неслучайным образом все эти 14 признаков отчетливо прослеживаются в сегодняшней риторике отечественных властей. Казалось бы, откуда он знал. Ответ прямо в статье и содержится. В сущности, там же нет решительно ничего нового, в этой системе ценностей и понятий, провозглашающей примат коллектива над личностью, культ «крови и почвы», обскурантизм, воинствующий консерватизм, отрицание всего нового и современного в науке и культуре в пользу святоотеческих преданий…
Ни Гитлер, ни Муссолини ничего, в сущности, не придумывали, а воспроизводили некую идеологическую модель, известную со времен античности, пишет Эко. Достаточно пять минут послушать любого Киселева, Дугина, Мединского, Хирурга или Стрелкова, чтобы убедиться, что и у нас никто не стал заморачиваться изобретением велосипеда.
Один из важных признаков фашистского режима — его враждебность науке, знанию, учености, образованию, критическому мышлению, отрицание духа Просвещения. Любое несогласие (составляющее основу научного спора и поиска) фашизмом воспринимается как национал-предательство; в интеллектуалах фашизм видит «пятую колонну»; академические круги видятся фашисту рассадником гнилого и чуждого либерализма.
Проиллюстрировать тезисы Эко о враждебности фашизма науке заголовками сегодняшних российских новостей — задача банальная. Разгон Академии наук, насаждение в школах мракобесия, клерикализма, «единых учебников истории» в духе незабвенного «Краткого курса», сокращение расходов на науку и образование, непримиримая борьба с любыми независимыми НКО, непрекращающийся поиск враждебных элементов среди подозрительных интеллектуалов, шельмование уважаемых в научном сообществе людей — все это пункты классической чернорубашечной повестки.
Почему Кунгуров уже в тюрьме, а я — все еще на свободе
Тюменского блогера Алексея Кунгурова закрыли в СИВО до августа за нарушение условий подписки о невыезде. Блогер Кунгуров обвиняется по террористической 205-й статье УК РФ. Его страшное преступление состоит в том, что он писал посты в ЖЖ, в которых выражал свое мнение о действиях ВКС РФ в Сирии. Если кто забыл, в том же самом преступлении против Государства обвиняют и меня, правда, по другой статье — 282-й, экстремистской.
Мне в этой связи вспомнился венгерский анекдот 60-летней давности.
Будапешт, волнения 1956 года. Трое в тюремной камере выясняют, кто за что сюда попал.
— Меня посадили за то, что я был против Имре Надя, — говорит первый.
— А меня позадили, потому что я был за Имре Надя, — говорит второй.
— А я — Имре Надь, — со вздохом признается третий.
Кунгуров выступал с осуждением действий ВКС РФ в Сирии, поэтому его обвиняют в том, что он поддерживает ИГИЛ. Я выступал с одобрением тех же самых действий ВКС РФ в Сирии, поэтому меня обвиняют в том, что я возбуждаю ненависть или вражду в отношении национально-территориальной группы «сирийцы». В этой истории нам обоим остро не хватает третьего обвиняемого. К слову сказать, мой адвокат уже заявлял ходатайство о вызове в Пресненский суд командующего ВКС, но пока что безрезультатно.
Между случаем Кунгурова и моим можно увидеть много общих черт, если сравнивать их, глядя из-за границы. В обоих случаях речь идет о возросшем в последнюю пару лет внимании спецслужб к авторам, которые ведут популярные блоги, но не состоят при этом на зарплате у тех самых служб или у Администрации Президента. Есть мнение в определенных кругах, что эти авторы в Интернете представляют опасность, потому что могут что-нибудь такое написать — и ненароком в России начнется «Арабская весна». Именно в этом состоит та самая воображаемая угроза, для борьбы с которой возбуждаются уголовные дела за посты в ЖЖ. При этом зачастую те люди, которые эти дела непосредственно выдумывают, возбуждают и сопровождают, сами в угрозу, исходящую от блогеров, ни разу не верят, а жупелы вроде «Арабской весны» и «нового Майдана» используют просто для оправдания перед начальством своей глупой, но кипучей служебной суеты. От ордена за «предотвращенный Майдан в России» не откажется ни один жулик в погонах, а заработать эту награду гораздо легче, если угрозу ты сам же и выдумал… Читайте/смотрите Secret Agent или «Портного из Панамы»: этот ход мыслей сексотов давно увековечен в литературе и кинематографе.
Для того, кто пытается сравнивать мой случай и кунгуровский, глядя из России, важней понимать различия, благо все они объяснимы и симптоматичны. Кунгуровский случай — это фирменный стиль провинциальных силовиков, расправляющихся с человеком, к которому у них длинный список старых обид и счетов, чисто локальных. Тут и жесткая «террористическая» статья, и скорость возбуждения, и методы оперативной «работы»:
Вламываются в квартиру шесть-семь, иногда до десяти оперов, разбегаются по всем комнатам, шарят везде. Контролировать их, естественно, невозможно. Все перерыли вверх дном, изъяли жесткие диски, флешки, сотовые телефоны, ноутбуки, планшет — словом, все. Все электронные носители, которые нашли, изъяли. Оставили только пару нерабочих ноутбуков — они лежали на антресолях, на них был сантиметровый слой пыли. Они сочли, что с помощью этого инструмента я не мог совершить страшное злодеяние.
Это все случилось с Кунгуровым в начале марта, спустя считанные часы после первого рапорта об обнаружении в его блоге «признаков преступления». Тут же его задерживают до ночи, выпускают под подписку о невыезде, потом отказываются разрешать ему любые отлучки из Тюмени по рабочей или личной надобности, бдительно следят за ним 24x7, а потом, дождавшись, что он все же куда-то отъехал, меняют меру пресечения с подписки на тюрьму, хотя спокойно могли бы ограничиться домашним арестом.
В моем «экстремистском» деле все значительно более мирно и пасторально. Никаких облав, задержаний, приводов, все мои гаджеты при мне, за рубеж я за 8,5 месяца следственных действий выезжал семь раз, а уж сколько по России успел накатать — и не сосчитаю уже, потому что от этих поездок в паспорте не остается штампов (Кунгурова закрыли в СИВО до августа за поездки именно внутри России). Никакие топтуны под моей дверью в Наркомфине не тусуются и на парковке перед подъездом не дежурят. Да и вообще, я впервые узнал о своем деле позже задержания Кунгурова, хотя и первые доносы в СКР, и рапорт Управления «Э» об обнаруженных в моем ЖЖ признаках преступления появились в деле за 5 месяцев до начала его злоключений…
Причин, по которых в двух наших случаях один и тот же маховик крутится так по-разному, в сущности, две.
Во-первых, Москва — не Тюмень. Самые жесткие эксцессы «борьбы с экстремизмом», ментовские и прокурорские, чекистские и судебные, всегда наблюдаются у нас в провинции. Тут вам и Тарас Зеленяк из Новосибирска (282-я за комментарий на украинском форуме в 2004-м), и Дмитрий Ширинкин из Перми (207-я за художественный рассказ в 2007-м), и Савва Терентьев из Сыктывкара (год условно по 282-й за коммент в ЖЖ), и вердикт судьи Айзенберг из Комсомольска-на-Амуре о запрете в России «экстремистских ресурсов» Archive.Org, YouTube, Polit.Ru. В провинции у нас всегда была такая дремучесть и жесть, о которой в Москве не слыхали. Ирина Яровая в Госдуме и события в ОВД «Дальний» — наглядные тому иллюстрации.
При этом и в Москве случается свой хардкор, о чем могут рассказать и участницы Pussy Riot, и узники 6 мая, и Олег Навальный, и Ильдар Дадин, и обвиняемый в участии в беспорядках на основании лайка в Фейсбуке Сергей Ахметов. Так что если со мной ФСБ, ГУПЭ, СКР, прокуратура и суд ведут себя относительно цивильно, то на одну столичную воспитанность это не спишешь. Есть и причина номер два. В моем деле есть общий контекст борьбы с инакомыслием, из-за которого оно уверенно и поступательно движется по накатанной дорожке от доноса к обвинительному приговору, но нет дирекции единого заказчика, которая бы агрессивно подталкивала всех исполнителей под локоть, как в случае персональной вендетты сперва Бастрыкина, а затем и Чайки против Навального. Никто не требует, чтобы мое дело расследовалось максимально быстро, максимально жестко, со всеми фейерверками досудебного харассмента. Поэтому ничего этого и не происходит. Отчего мое дело не становится менее политическим, но больше напоминает фарс, чем трагедию, как у Кунгурова.
Мое последнее слово
Выкладываю мое последнее слово в суде:
«Уважаемый суд, уважаемые присутствующие!
Хочу рассказать об одном случае из советской истории, который в свое время произвел на меня очень сильное впечатление, когда я прочел о нем в мемуарах писателя Ильи Эренбурга.
Экономист Николай Николаевич Иванов до декабря 1940 года работал советским поверенным в делах во Франции. Вскоре после возвращения в Москву он был арестован за «антигерманские настроения». Арест случился в те времена, когда еще действовал пакт Молотова — Риббентропа, по которому стороны обязались прекратить враждебную пропаганду по отношению друг к другу. Чтобы доказать Гитлеру, что обязательства соблюдаются, Сталин распорядился обеспечить в СССР аресты и посадки за «антигерманскую пропаганду». Но советский дипломат Николай Иванов приговор Особого совещания — пять лет лагерей — получил в сентябре 1941 года. В Москву он смог вернуться лишь через 13 лет после вынесения приговора.
«Трудно себе это представить: гитлеровцы рвались к Москве, газеты писали о «псах-рыцарях», а какой-то чиновник ГБ спокойно оформлял дело, затеянное еще во времена германо-советского пакта; поставил номер и положил в папку, чтобы все сохранилось для потомства…», — напишет об этом деле Илья Эренбург в своих воспоминаниях.
Трудно не вспомнить эту историю в связи с моим сегодняшним делом. Ни для кого не секрет, что происходит сегодня в сирийском городе Алеппо. Город с населением в полмиллиона взят в осаду войсками правительства Сирии и Корпусом стражей исламской революции при поддержке российской авиации. Бомбардировке с воздуха подвергаются больницы, жилые кварталы, гуманитарные транспорты ООН. В городе нет электричества, перекрыты все пути доставки продовольствия, воды, лекарств. Официальный ультиматум властей Сирии гласит: блокада жителей Алеппо будет снята лишь после того, как боевики сложат оружие и покинут восточные кварталы города.
И в то самое время, как российские войска активно участвуют в штурме Алеппо, в столице России меня судят за поддержку действий этих самых войск. В моем уголовном деле можно прочитать заключение некоего эксперта Управления по защите конституционного строя ФСБ о том, что бомбардировки Сирии, которые я поддержал больше года тому назад, являются преступлением экстремистской и террористической направленности.
И в это же самое время в городе Тюмени с июня сидит в СИЗО мой коллега, блогер Алексей Кунгуров. То же самое Управление по защите конституционного строя ФСБ возбудило против него уголовное дело за пост в ЖЖ» Кого на самом деле бомбят путинские соколы», опубликованный тоже в октябре 2015 года. В отличие от меня, Кунгуров не поддерживал, а критиковал действия ВКС РФ в Сирии. И если я за свою поддержку обвиняюсь по «мягкой» 282-й статье, то Кунгурову шьют «террористическую» ч. 1 ст. 205.2 УК РФ: публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание терроризма. Хотя он ни к чему такому не призывал, а всего лишь заметил, что города Хама и Хомс, которые бомбит наша авиация, расположены в сотнях километров от позиций ИГИЛ.
Впрочем, мы здесь так долго уже обсуждаем Сирию, что пришла пора поговорить про Россию.
И мне, и моим коллегам, пришедшим сегодня освещать процесс, хочется думать, что приговор по этому делу будет вынесен именно сегодня и что аргументы из моего последнего слова будут в нем как-нибудь учтены. Но если посмотреть сюжеты, вышедшие на федеральных телеканалах Россия-24 и Россия-1 за прошедшую пару недель, то там телезрителям уже успели сообщить, в передачах от 20 и 27 сентября, что вопрос о моей виновности судом уже решен. И даже рассказали, как именно он решен. «Антон Носик признан судом виновным в экстремизме», — сообщила зрителям корреспондент России-24 Анастасия Ефимова в вечернем выпуске новостей от 27 сентября. А неделей ранее в эфире программы «Вечер с Владимиром Соловьевым» гости передачи, большие гуманисты, сошлись во мнении, что совершенно зря меня приговаривают к двум годам лишения свободы, когда можно было бы ограничиться штрафом, условным сроком, исправительными и обязательными работами.
Формально коллеги, конечно, погорячились. И я, наверное, мог бы напомнить им про 49-ю статью Конституции, где сказаны хорошие слова про презумпцию невиновности. Но если посмотреть на статистику судебного департамента Верховного Суда РФ, то их забывчивость станет понятна. В целом по России судами первой инстанции выносится не более 0,2 % оправдательных приговоров. И каждый третий из таких приговоров отменяется по апелляции обвинения. За весь 2015 год по всем статьям, входящим в 29-ю главу Уголовного кодекса («Преступления против основ конституционного строя и безопасности государства»), вынесено не 2 промилле, а ровным счетом ноль оправдательных приговоров. На ноль, как известно, делить нельзя.
Обвинительный уклон российского правосудия — тенденция не новая, пресса пишет об этом давно. Я очень хорошо помню, как однажды президентом России стал юрист-теоретик Дмитрий Медведев, и он собрал по этому вопросу целое совещание, на котором спросил экспертов, какой процент оправдательных приговоров выносится судами. Ему ответили: 0,7 % (на дворе стояли гуманные нулевые годы). «Это не может быть правдой!» — воскликнул президент нашей великой страны.
Всякий раз, когда я задавал людям, близким к правоохранительной системе, вопрос о причине такого перекоса в судебной практике, слышал один и тот же ответ. Мне рассказывали, что у нас очень тщательно ведется предварительное следствие. Так что в суд попадают только стопроцентно доказанные обвинения.
Раньше мне трудно было проверить состоятельность этого утверждения. Зато сегодня у меня появился личный опыт, о котором стоит рассказать.
Обвинение в моем деле не предприняло ни малейшей попытки доказать, что я имел преступный умысел, как сказано в первых строках обвинительного заключения. Откуда им известно об этом умысле? Может, они представили свидетелей, с которыми я этим умыслом делился? Или перехватили какие-то мои сообщения, письма, черновики, на которых основано суждение о моем намерении подорвать основы конституционного строя России? А может, в расследовании дела участвовал опытный телепат, который залез в мою голову и прочел там преступные мысли? Я готов допустить и такое, но почему-то в двух томах моего уголовного дела нет заключения от этого ценного специалиста. Так что отмечу: субъективную сторону преступления обвинение вообще не сочло нужным доказывать. Ни в этом зале, ни на этапе предварительного следствия такой вопрос вообще не поднимался.
В статье 14 действующего УК РФ сказано, что для квалификации любого действия как уголовного преступления необходимо, чтобы оно носило характер общественно опасного деяния. В чем состоит общественная опасность поста в моем ЖЖ или моей беседы с коллегами в эфире «Эха Москвы»? На 420 листах своего уголовного дела я не нашел ни ответа на этот вопрос, ни самого вопроса. В ходе судебного следствия и прений обвинение тоже обошло его молчанием. Где те читатели и радиослушатели, в душах которых я возбудил ненависть либо вражду к национально-территориальной группе «сирийцы»? Где те «сирийцы», жизнь которых изменилась к худшему после моего поста и выступления на радио? Почему обвинение их не пригласило для дачи показаний — ни в зале суда, ни на стадии предварительного следствия? Может быть, потому, что их не существует в природе? Хочу напомнить, что бремя доказывания общественной опасности моих деяний лежит на стороне обвинения. И это бремя, как все мы видели, оказалось для нее непосильным.
Меня обвиняют в том, что я опубликовал пост экстремистской направленности. Пытаются уверить суд в том, что само размещение этого поста угрожает основам конституционного строя и безопасности Российского государства. Лично я так не думаю, но допустим, что сторона обвинения в это верит. Так почему же за целый год, прошедший со времени публикации моего поста и его перепечатки в целом ряде СМИ, ни один защитник основ конституционного строя не предложил убрать этот материал из открытого доступа? Об этом можно было попросить меня, можно было обратиться с таким требованием в администрацию Живого журнала, в Роскомнадзор, в те российские издания, где текст перепечатан. Можно было бы войти в суд с иском о признании моего поста экстремистским. Точно так же можно было потребовать от видеохостинга YouTube или от Роскомнадзора заблокировать все копии видеозаписи с «Эха Москвы», если кто-то считает, что они представляют угрозу для основ конституционного строя и безопасности РФ. Как мы знаем, ничего подобного сделано не было. Ни прокуратурой, ни Следственным комитетом, ни Департаментом по защите конституционного строя, офицеры которого еще год назад отметились в расследовании этого дела…
Думаю, я достаточно тут сказал о качестве доказательной базы, представленной обвинением. Но один эпизод просто вынужден вспомнить, раз уж заговорил про обвинительный уклон и вспомнил о презумпции невиновности. Когда уголовное дело было возбуждено и я был еще в статусе подозреваемого, следствие заказало комплексную психолого-лингвистическую экспертизу и моего поста, и моего выступления на радио. Ее делали больше месяца, в ней участвовали трое экспертов Московского исследовательского центра, в тексте их заключения больше 40 страниц. Эта экспертиза есть в моем деле, выводы ее даже оглашались здесь прокурором.
Все три эксперта МИЦ единогласно заключили, что признаки экстремизма в моих высказываниях отсутствуют начисто. Они разобрали и пост, и эфир «Эха Москвы» по пунктам, привели развернутую аргументацию, ссылались на использованную специальную литературу. Когда я ознакомился с выводами этого исследования, то был воодушевлен наглядным свидетельством беспристрастности экспертов. Но радоваться мне пришлось недолго. Следственный комитет подшил акт экспертизы к делу и пошел искать каких-нибудь других экспертов, которые на те же самые вопросы дадут другие ответы. Я до сих пор не понимаю, в свете 49-й статьи Конституции РФ, как такое вообще возможно. Следствие само выбрало экспертов Московского исследовательского центра. Само поставило им вопросы. Оплатило, надо думать, их труды. И отказалось верить акту той экспертизы, которую само же и заказало. Мне кажется, для этого нужны были какие-нибудь весомые основания, но в деле я их не нашел. Следователь не стал спорить с данными экспертизы, он их просто проигнорировал. Хотя, казалось бы, они составляли то самое неустранимое сомнение в моей виновности, о котором сказано в Конституции.
Я уже почти все сказал, что собирался, осталось две вещи: один анекдот и одна просьба. Анекдот — потому что сегодня мои соотечественники и единоверцы во всем мире поздравляют друг друга с новым еврейским годом, с новым еврейским счастьем, и куда уж тут без еврейского юмора.
Этот анекдот мне рассказали в те самые 1980-е годы, когда трое моих учителей иврита отправились по приговору валить в Мордовии лес. Итак, разговаривают два советских судьи. Один спрашивает другого:
— Коллега, вы могли бы отправить за решетку невиновного?
— Ну что вы, ни в коем случае, я осудил бы его условно.
Из анекдота прямо вытекает моя просьба. Я прошу Вас отнестись к вопросу о мере наказания со всей серьезностью. Если Вы считаете, что я своей жизнью, трудом, общественной деятельностью не заслужил на шестом десятке лет клеймо уголовника — то просто оправдайте меня. А если считаете, что заслужил — не идите на поводу у Вовы Соловьева и его гостей, требовавших каких-то символических полумер, мы же взрослые и серьезные люди, не боимся ни начальства, ни друг друга, ни Мосгорсуда. Назначьте, пожалуйста, реальный срок, пусть и у Катерины Сергеевны сегодня будет праздник, не только у евреев.
Разумеется, Ваша честь, я рассчитываю на беспристрастное рассмотрение моего дела. Но с учетом статистики, о которой уже сказал раньше, оцениваю свои шансы реалистично и сумку с теплыми вещами уже собрал. В любом случае, благодарен и Вам, и моей защите, и стороне обвинения за долгое время, потраченное на рассмотрение этого простого, как мне кажется, дела.
Спасибо за внимание».
Это только начало…
Дорогие друзья, огромное спасибо всем, кто меня поддержал — лично и виртуально, письмами и постами, стихами и приходом в Пресненский суд. Я очень ценю вашу поддержку, она доставляет мне совершенно неподдельное чувство счастья и уверенности в том, что все на этом свете осуществимо.
Отдельное спасибо гособвинителю Екатерине Сергеевне Фроловой, которая придала процессу неподдельный драматизм, запросив для меня две недели назад реальную «двушечку». Без этого прокурорского фейерверка все так и пребывали бы в уверенности, что в московском регионе по 282-й ч. 1 только штрафуют за все то, за что в остальной России давно сажают. А тут случилась вполне реальная встряска сознания у широкой публики. Из каких только Калининградов и Владивостоков, Мадридов, Миланов, Майнцев, Сиэттлов и Бомбеев, с каких Пхукетов и Ибиц не прислали мне слов поддержки едва знакомые люди, возможно, впервые прочитавшие о 282-й статье в своей местной прессе…
Это успех, и мы его будем развивать. Правозащитное направление «Открытой России» готовится атаковать 282-ю во всех судах, какие только согласятся принять ее иски. Как выяснилось по ходу рассмотрения моего дела, в России немало адвокатов и коллегий, которые сами рассматривали вопрос об оспаривании 282-й, но не решались выступить в одиночку. Теперь усилия разных юристов объединятся, и будет дан тот самый бой, ради которого вся наша судебная эпопея затевалась. Это будет интереснейший процесс, но сейчас хочу написать не о нем. И даже не о сумке в 30 кг, набитой термобельем и сочинениями Данте Алигьери, которую я утром еле вытащил из квартиры, а сейчас с не меньшим трудом затаскиваю обратно…
Дорогие друзья, такие минуты единения и счастья, как сегодня около двух часов дня в Пресненском суде, — это очень важно в нашей небогатой на светлые пятна, неуютной жизни. Ради такого ощущения единства и согласия вокруг общих ценностей я готов очень многое отдать, в плане бытового комфорта и материального благополучия. Упаси Господь, никого не призываю к тому же. Просто хочу, чтобы мы с вами зафиксировали этот редкий момент, когда на задний план уходят многие разногласия, а в центре внимания оказывается общее понимание каких-то фундаментальных вещей, ценностей и принципов. Это стоит ценить, и хорошо бы придумать, как сделать так, чтобы мы чаще могли объединяться — и не только вокруг резонансных судебных дел, но и по более приятным, конструктивным поводам.