Иногда по воскресеньям, выбравшись из дома у себя в XIII округе, я дохожу минут за пять до авеню Иври или авеню Шуази и сворачиваю к югу, в сторону кольцевой дороги и одной из южных городских застав – Иври или Шуази. Путь мой лежит через китайский квартал, парижский «чайнатаун», который возник здесь сравнительно недавно, в начале 70-х годов (хотя китайские семьи приезжали в Париж и раньше). Именно в 70-е построили в этом квартале многоэтажные дома-башни, соединили их бетонными площадями и площадками, тоннелями, галереями, коридорами. Поначалу башни стояли пустыми, и в них стали селиться семьи из Лаоса, Камбоджи, Таиланда и Вьетнама, по большей части вьетнамцы и китайцы. Вскоре после этого Франция приняла партию беженцев из Вьетнама и Камбоджи, и новоприезжие стали селиться поближе к землякам и родственникам. Я долго не понимал этой механики возникновения экзотических колоний в Париже, пока меня не просветил старый друг-художник Лев Ларский. Он уехал из Москвы в Тель-Авив и в ожидании жилья внес деньги в жилищный кооператив, строивший дом на окраине города. Однажды к ним в издательство пришел какой- то новый эмигрант – то ли из Бухары, то ли из Ташкента, и мой приятель посоветовал ему срочно внести деньги в тот же кооператив, где только-только начинали строительство. А когда мой друг въехал через год в новый дом, он обнаружил, что он был там единственный русский в окружении множества бухарских евреев. Их привел поселившийся по его совету человек из Ташкента. Может, в подобной ситуации оказался какой-нибудь эльзасец или гасконец, въехавший в башню нового «чайнатауна». Наверняка ныне его детишки бойко объясняются на каком- нибудь из китайских языков и диалектов, ибо далеко не все обитатели «чайнатауна» освоили французский, в котором там зачастую и не бывает нужды. Так или иначе, квартал этот стал азиатским, и хотя с безликой бетонной архитектурой не только что китаец, но и папуас ни чего не смог бы поделать, там все же появилась кое-какая восточная атмосфера: китайские надписи, китайские запахи, бесчисленные китайско-вьетнамско-таиландско-лаосские ресторанчики, кондитерские, булочные, лавочки, лавчонки, мастерские, турагентства, менялы… По воскресеньям, когда по строгим (и неудобным) французским правилам (их блюдут не священники, а профсоюзы) все закрыто, на авеню Иври открыты магазины, в том числе огромный супермаркет и магазин братьев Танг, где китайские семьи набивают провизией багажники своих машин – то ли для семьи на месяц, то ли для своих ресторанов на день-два. И, глядя на невиданные китайские овощи, приправы, чаи, макароны, понимаешь, как трудно было бы кормиться китайцам, если б не было таких магазинов. Кормиться самим и кормить парижан. Ибо китайские рестораны, которых в городе открылось превеликое множество, изменили кое в чем и гастрономические привычки прославленной родины европейской гастрономии. Китайско- вьетнамская кухня оказалась и вкусной и изысканно-сложной, а рестораны китайские – дешевле французских. И как ни трудно уцелеть ресторану в условиях здешней жестокой конкуренции и не знающих удержу налогов, китайские рестораны выходят победителями из борьбы. Может, и оттого, что китайцы умеют работать всей семьей не просто добросовестно, но даже, можно сказать, исступленно, не щадя ни времени, ни сил. Конечно, не всякому из них бывает легко по приезде начать собственное дело, и не всегда их «первоначальное накопление» укладывается в рамки закона: читатели газет знают, что в «чайнатауне» то и дело находят тайные мастерские, где новые иммигранты работают за бесценок, а хозяева не платят налогов, что случаются и хитроумные операции с перепродажей наркотиков, прибывающих в запаянных банках с экзотическими фруктами, но в целом десяток народов в «азиатских кварталах» уживаются мирно, работают много и внушают уважение окружающим. Но начинается жизнь в Париже нелегко. Для многих все начинается с нелегальной иммиграции. «Перевозчики» за тайную доставку в страну берут дорого. Потом приходится годами расплачиваться. Устроившись в Париже, глава семейства перетягивает к себе всю цепочку. Мало-помалу беспаспортные нелегалы все же получают право на жительство. В первую очередь – семейные. И особенно те, у кого дети родились уже во Франции. Китайские нелегалы получают документы чаще, чем другие. Дальше остается работать, платить налоги, учить детей, интегрироваться, учить язык. Многочисленные иммигранты из приморской провинции Вен-цу приезжают не сильно грамотными и без знания языка…

У дочки моей в школе обязательно есть любимые китаянки-подружки, а на прогулке в нашем приграничном с «чайнатауном» парке Шуази я и сам нередко вступаю в беседу с выходцами из Вьетнама и Китая. Нам нетрудно понять друг друга, жизненный опыт у нас отчасти сходный, и я могу понять даже тех, что в отчаянье бросались в море, спасаясь от доброго дяди Хо Ши Мина или от очень красных кхмеров. Об этих приключениях, впрочем, могут порассказать и парижские таксисты, среди которых немало камбоджийцев.

Признаков близкого азиатского присутствия и на моей улице немало. В соседнем клубе преподают полдюжины видов азиатской борьбы, по соседству с клубом – дощечки врачей, предлагающих иглотерапию, напротив дома – сразу две китайских типографии и редакция китайского журнала, а также китайский кинотеатр…

Намного меньше – и у нас в округе, и в Париже вообще – японцев, хотя у французов интерес к японцам и японской культуре возник давно. На парижской левобережной рю Бабилон стоит настоящая японская пагода. Ее купил в конце прошлого века в Японии, привез в Париж и подарил своей супруге управляющий первым парижским универмагом «Бон марше». Жена его иногда устраивала в этой пагоде стильные приемы, ныне же здесь великолепный двухзальный кинотеатр. Однажды, лет десять тому назад, стоя в очереди за бельгийской визой, я признал в стоявшем передо мной человеке польского актера, снимавшегося в моем любимом фильме Кшиштофа Занусси. Мы разговорились. Актера звали Женя Перевезениев, и он отлично говорил по-русски. Узнав, что я давно не могу найти работу, и догадавшись, что я поклонник кино, Женя сразу же, из консульства отвел меня в кинотеатр «Пагода», где билетершей была красивая полька Моника. Тут-то я и зачастил на бесплатные просмотры в этот кинотеатр, в котором свел попутно знакомство с изрядной частью польской эмигрантской колонии, или, как ее называют, «Полонии», которая не вчера появилась в Париже: она начала по-настоящему складываться здесь после восстания 1831 года. В Париже существуют польские книжные магазины и польские рестораны, которых, однако, меньше, чем русских. Более того, многие поляки открывают русские рестораны, которые пользуются определенной репутацией, хотя они далеко не так многочисленны ныне, как в 20-е и 30-е годы. Много поляков приезжают в Париж на время, на заработки – они мастера на все руки.

Но, конечно, более многочисленны, чем эти упомянутые мной эмигрантские колонии, колония североафриканская, итальянская, греческая, португальская. Португальцы уже почти вытеснили старых французских консьержек, живших на первом этаже больших домов, – это нынче стала португальская профессия. Африканцев же становится в городе с каждым годом все больше, но их колонии обитают по большей части на правом берегу, и о них я еще расскажу…

Русских же в Париже совсем мало. И все же их помнят, потому что вряд ли была когда-нибудь в этом городе эмигрантская колония, которая ухитрилась бы за несколько лет в чужой стране создать свою собственную инфраструктуру и развернуть столь бурную культурную деятельность, как первая русская эмиграция между войнами…