ПРОПАВШАЯ ЗАРЯ
1
Обо всем, что случилось в тот день с Димкой и его приятелем Коськой, я долго никому не рассказывал, потому что, если бы это дошло до их матерей, ребятам здорово влетело бы.
Но теперь, раскрывая их тайну, я думаю, что за давностью проступка мои герои не понесут наказания. Я заранее обещаю им вести свой рассказ правдиво, без малейшего желания утяжелить их вину перед родителями. Я ведь и сам заядлый рыболов и отлично понимаю, что заставило ребят решиться на такое.
Димка и Коська живут в Рышковском поселке резинщиков. От их дома до Сейма рукой подать. Там, на реке, и пропадали они все лето с удочками, таская незатейливых полупрозрачных пескарей. Рыбешка клевала исправно, ловля была веселая, полная рыболовного азарта, но не приносившая ребятам славы. А как хотелось вместо снизки мелочи пронести по поселку настоящую добычу, чтобы все останавливались и ахали: «Вот это рыбина!», а поселковые мальчишки зеленели бы от зависти.
Однажды, сердито срывая с крючка крошечного безжизненного пескаришку, Димка предложил:
— Давай махнем в Лукашевку, а? Вот где рыбы!
И он рассказал, как они с отцом ездили туда под старую мельницу.
— Мы тогда знаешь какого голавлищу поймали? Во-о! — Димка выразительно отмерил руками в воздухе величину пойманного голавля.— Чешуя на нем больше трехкопеечной монеты. А всяких окуней, плотвы — видимо-невидимо. Поедем?
— Одни? — робко спросил Коська, который дальше города не бывал.
— Одни, конечно. Дорогу я знаю.
— Я бы поехал,— без всякого энтузиазма сказал Коська.— Только мама не пустит.
— Мама не пустит?! Что мы, первый раз на реке ночуем?
— Но это ж мы на своей речке.
— А почем мать узнает, на какой? Скажем, что собираемся на свою, а сами махнем в Лукашевку.
Коська тоскливо посмотрел в лицо друга. Это малодушие озлило Димку. Он отпустил Коськин рукав, который все время дергал, пока уговаривал товарища.
— Ну и лови своих селявок! А я поеду! Пусть тебя тогда съедят завидки.
И желая, чтобы «завидки съели» Коську немедленно, Димка стал живописать прелести поездки к далекой и таинственной мельнице. Как он сядет в вагон поезда возле самого окна, а дежурный по станции в красной фуражке засвистит так пронзительно, что заложит уши. И паровоз ответит ему протяжным веселым гудком. Вагон вздрогнет, ускоряя бег, помчится вперед мимо стрелок, товарных платформ и складов, мимо папиного завода.
Покуда Коська будет таскать своих пескаришек, он сойдет на станции и зашагает лугом к реке, туда, где старинной башней возвышается мельница. Мельница от старости накренилась. Бревенчатые стены поросли зеленым мхом. Ночью под ее сводами кричат сычи. Но Димка нисколечко их не боится. Он проберется сквозь кусты лозняка к тому месту, где некогда была плотина. От нее теперь остались только черные сваи, обглоданные весенними льдинами, да известковые камни, которые укрепляли берега. Здесь, на песчаной косе, у переката, он поставит и донки и подпуска. А когда стемнеет, разожжет большой костер, набросает в угли картошек и, ворочая их палкой, будет ожидать поклевки. А потом, напившись горячего чаю, выроет в сухом песке ямку, настелет побольше тонких пружинистых лозин, свернется на них калачиком и крепко заснет до утренней зари.
А на рассвете... А на рассвете дрожащими руками, полный сладкого ожидания, он начнет проверять снасти. И тогда к Димке придет слава настоящего рыболова, а Коська помрет от зависти.
Так Димка, отчаянный фантазер, выдумщик и коварный хитрец, выбил из-под Коськи последний клин, который все еще удерживал его от ослушания. И ребята уговорились на другой же день отправиться к старой мельнице, за пятьдесят километров от дому.
2
На перронной площадке пригородной станции Рышково толпились пассажиры в ожидании рабочего поезда Курск — Льгов. Народу собралось много: была суббота. Возвращались на выходной в села железнодорожники и рабочие с заводов, ехали рыбаки, колхозники и много другого люда. Перрон пестрел корзинами, сумками, чемоданами, удочками, фикусами в деревянных кадках, стульями, тюками ваты — словом, всем тем, что ежедневно перевозится в пригородных поездах во всех направлениях.
Где-то пиликала гармошка и хриплый голос выкрикивал:
Скоро поезд подойдет,
Красные колеса
Меня к морю повезет,
Ой, служить в матросах.
Димка со связкой складных удочек и Коська, навьюченный объемистым рюкзаком, протиснулись к двери вокзала. В маленьком зале у билетной кассы нетерпеливо гудела разомлевшая от давки очередь. Возле нее суетился милиционер в красной фуражке. Он то и дело вытирал лицо платком и причитал:
— Граждане пассажиры. Не толпитесь. Все возьмете.
Димка передал удочки другу, приказал ему никуда не отлучаться и пристроился в самом хвосте очереди.
Впереди него стоял длинный сутулый дед с поперечной пилой, завернутой в мешковину. Димка тронул деда за рукав и, когда тот обернулся, спросил:
— Вы не знаете, сколько стоит билет до Лукашевки?
— Нет, внучек. А ты посмотри на таблицу. Читать умеешь?
— Умею.
Димка отыскал на черной доске, висевшей тут же на стене, слово «Лукашевка» и против него — «36 коп.». Затем достал из кармана деньги, перепачканные гипсом (по случаю поездки пришлось разбить копилку), и отсчитал на два билета.
Очередь продвигалась медленно. Затиснутый между дедом и толстой женщиной, жарко дышавшей ему в макушку, Димка взмок. Он ничего не видел, и поэтому стоять было очень скучно. В глаза лез табачный дым. Хотелось пить.
Димка был уже совсем недалеко от кассы, когда в зал ворвался зычный паровозный свисток. Очередь смялась, люди повалили к дверям, увлекая за собой Димку. Он видел, как захлопнулось окошечко кассы. Димка отчаянно заработал локтями и вывалился из толпы прямо в ноги милиционеру.
— Граждане пассажиры! — выкрикивал тот.— Не все сразу. Все сядете! Мальчик, ты куда?
— Я к Коське, нам в Лукашевку надо...
— К какому такому Коське?
— Товарищ тут мой.
— Все сядете! — проговорил милиционер.
Коська, встревоженный долгой отлукой друга, завидев Димку, красного, взъерошенного, радостно крикнул:
— Димка, я здесь! Взял билеты?
— Да, кукиш с маслом!
— А как же теперь?
— Айда за мной!
У вагонов, возле кондукторов, проверявших билеты, образовались очереди. Димка обошел кондуктора сзади и юркнул под буфера. Вслед за ним, кряхтя под тяжестью рюкзака, пролез Коська. Очутившись на другой стороне, ребята вскарабкались по ступенькам в тамбур. Димка толкнул дверь и первым вошел в вагон.
— Уф!— выдохнул он, проводя по лбу кулаком, в котором все еще крепко сжимал влажные деньги.
3
Занять место у окна ребятам не удалось. Вагон оказался переполненным. Несмотря на открытые окна, в нем стояла банная духота. Недалеко от двери Димка увидел того самого деда, за которым занимал очередь в кассу.
«Не мы одни без билета,— подумал Димка.— Дед тоже. Вот и та женщина, что стояла позади». Это его немного успокоило.
Дед засунул свою пилу под лавку, достал кисет и неторопливо свернул толстую махорочную цигарку. Едкий дым расплылся по вагону, закачался зеленым пологом над головой.
— Мужики, не курили бы,— моляще попросил чей-то женский голос.— Дышать нечем.
— Пойдем в тамбур,— предложил Коська.
В тамбуре было тоже тесно, но зато не так жарко. Димка поставил удочки в уголок, у выходной двери, сам стал смотреть в дверное оконце. Правда, вид у него был пока самый скучный. На соседнем пути стоял товарный поезд, и как раз против окна пришелся большой вагон, загородивший собой станцию. От нечего делать ребята принялись читать надписи на вагоне.
— Как это — «годен под хлеб»? — спросил Коська.
— Ну, значит, недырявый.
— А что такое — тормоз Матросова?
Димка не знал, что это означает, но тоном опытного человека сказал:
— Какой-нибудь новый, автоматический.
Подошел железнодорожник в замасленной до блеска куртке, открыл какую-то крышечку под вагоном, заглянул внутрь. Потом молоточком на длинной рукоятке постучал по колесу и перешел к другому вагону. Звук его молоточка, постепенно затихая, долго еще долетал до ребят.
— Сейчас остукает колеса и поезд тронется,— пояснил Димка.
И верно: сипло, срываясь на высоких нотах, прогудел паровоз. Товарный вагон сдвинулся, плавно поплыл мимо, перед окном появилась платформа с какой-то причудливой машиной, окрашенной в ярко-голубую краску. Платформа опять сменилась вагонами. Набирая ход, они мелькали все быстрее и быстрее, будто боялись отстать от ушедших вперед. Когда же снова появилась другая платформа, она промчалась с такой стремительностью, что ребята даже не успели разглядеть, что стояло на ней.
Эшелон внезапно оборвался. И тотчас вдогонку ему сорвались телеграфные столбы, станционные склады, деревья... Было видно, как люди, смешно переступая ногами, летели куда-то задом наперед. Тут только мальчики догадались, что товарный поезд никуда не уезжал, а это они мчались мимо эшелона, станционных построек, железнодорожных столбов...
Поезд вылетел за последнюю станционную стрелку и, словно обрадованный открывшимся просторам, затрубил во всю мощь. Димка и Коська, возбужденные быстрой ездой, припали к окну. До самого горизонта раскинулись поля. Желтеющие полосы хлебов сменялись сочными зелеными посевами, черной перепаханной землей.
Но вот уже вагон поравнялся с обширным полем, ударившим в глаза жарко-золотым цветом, настолько сильным, что хотелось зажмуриться.
— Дим, что это растет? — спросил Коська.
— Не знаю,— сознался Димка.
— То-то, что городские жители. Подсолнухов не признали. Небось семечки любите грызть? — За спиной стоял тот же сутулый дед.— А вон то — комбайн! Дед ткнул в окно корявым, похожим на сосновый сук пальцем.
Подсолнечное поле сменилось пшеничным. По нему у самого края медленно ползла красивая громоздкая машина, непрерывно взмахивающая лопастями. Ребята видели, как лопасти аккуратно подминали под себя зыбкую пшеничную стену, а позади машины оставался ровный прокос.
За рулем, над самыми лопастями, сидел человек. Над его головой покачивался белый зонтик.
— Дедушка, а зачем на комбайне зонтик? — спросил Коська.
— Чтобы солнце в макушку не пекло. А случись дождик набежит — и от него укрытие человеку. В старину такой роскоши не знали. Бывало, выйдешь на рассвете с косой — и пошел махать. Целый день на ногах. Жара, сухота, в висках стучит. Потом изойдешь, пока десятину снимешь. Это только хлеб свалить. А еще обмолотить надо. А молотилка-то наша была — один смех: палка, привязанная ремнем к длинной ручке. Опять день-деньской машешь, аж хруст в спине. А комбайн сразу двадцать — тридцать дюжин косцов заткнуть за пояс может. Да столько же молотильщиков.
Комбайн уже давно исчез из виду. На смену хлебному полю накатилась похожая на тростниковые заросли плантация кукурузы, а словоохотливый дед все еще рассказывал про прежнее.
— Заболтался я с вами,— глянув в окно, вдруг махнул рукою он.Кукуруза-то нашего колхоза! Сразу за нею и станция. Пойду пилу вытяну. А то народ повалит — не пробьешься.
Вагон заскрипел тормозами, под полом что-то зашипело, будто кто плеснул воды на раскалившиеся в стремительном беге колеса.
Из коридора, суетясь, повалили пассажиры. Держа пилу над головой, к выходу протиснулся дед.
— Удачливой вам охоты, хлопчики,— кивнул он ребятам на прощанье.Через одну станцию вам сходить. Это вот, где я живу,— Дьяконово будет. Потом Дичня. А следом и ваша Лукашевка. Знатные места для рыбалки!
4
И снова в окне мелькали полные всяких интересных ножиданностей картины. Поезд мчался то сквозь темно-зеленый коридор лесопосадки, и клубы пара рвались в клочья о щетину придорож-ных елок, то взлетал на высокую насыпь, откуда открывались взору просторы полей, то гулко проносился по мостику, повисшему над серебристой прожилкой ручья, блеснувшего где-то далеко внизу, среди зелени осок и лозняка.
Из окна поезда все казалось необыкновенным: и ветряки, что маячили на горизонте, и ниточки-дороги, уходившие куда-то в синеющую даль, и крошечные коровы, что паслись по склонам балок.
— Смотри, какие маленькие! — забыв обо всем, в восторге кричал Коська.— Совсем как в стране Лилипутии.
Иногда мимо проплывали деревушки, то далекие, то близкие. Но и те, что терялись за желтеющими посевами хлебов, и те, что жались к железной дороге, были тоже похожи на игрушечные. Каждый раз, когда поезд проносился вдоль деревенской улицы, навстречу ему опрометью бежали ребятишки. Они что-то кричали, размахивали руками, подбрасывали кепки. Но быстро мчавшаяся за окном земля тотчас уносила прочь стайку ребятишек, так и не добежавших до насыпи. Паровоз обдавал клубящимся паром соломенные кровли изб и выносил поезд за околицу.
...Стучат колеса, тонко звенят под ними рельсы, один за другим мелькают телеграфные столбы. Натянутые между ними проволоки линуют небо, как нотную бумагу. А ласточки, что рассыпались по проводам, какая выше, какая ниже, а то сразу несколько штук бок о бок, совсем похожи на музыкальные значки: точечка и длинный хвостик и опять — точечка и длинный хвостик. И если бы Димка умел, он наверняка прочитал бы песню о том, как чудесно жить на земле, мчаться по ней со скоростью ветра и видеть под собой всю ее ширь.
Но и без того ребята были в хорошем настроении. Димка с удовольствием объявил своему другу:
— Еще целый час будем ехать! Вот насмотримся в окно, а?
Коська в ответ только радостно хихикнул.
— Да ты что ж рюкзак не снимаешь? — участливо спросил Димка.— Такую тяжесть держать на плечах всю дорогу.
— А верно, тяжелый,— сознался Коська.— У меня даже шея занемела.
— Ну-ка, давай я помогу стащить его. Вот так! Бросай в угол. Только котелок не помни. Ты дома пообедал?
— Угу. То есть нет, так себе, перекусил.
— Ну ничего, доберемся до места — поужинаем на славу. Мать мне кусок колбасы положила, а я еще картошки сырой насыпал.
— А мне мама пирог с яблоками дала...
— С такими продуктами хоть на полюс поезжай,— засмеялся Димка и крепко хлопнул Коську по плечу.
5
К выходной двери прошла проводница в синем форменном платье с желтым флажком, свернутым трубочкой.
— Лукашевка! — объявила она.— Ну-ка, мальчики, отойдите от двери. Выход на эту сторону.
Ребята посторонились, и как только она открыла дверь, Димка, захватив удочки, юркнул под ее руку.
— Айда за мной! — крикнул он Коське.
Соскочив на перронную площадку, Димка обернулся, чтобы протянуть руку товарищу. Но вместо него на порожках показалась женщина с большим узлом.
— Паренек, помоги-ка мне сойти,— обратилась она к Димке.
Димка нехотя подставил спину под узел и оттащил его к зданию вокзала.
Из вагона, громыхая чемоданами и корзинами, сходили пассажиры. Коськи не было.
— Коська! Где ты там застрял?
— Да вот никак! — пропищал где-то в глубине тамбура Коська.
— Граждане! Побыстрее! Стоянка маленькая,— объявил кондуктор.Пропустите мальчика.
Наконец Коська пробился наружу и соскочил на землю. Димка тотчас принялся его отчитывать.
— А если бы поезд тронулся! Что тогда?
— Не мог я. Как начали толкаться! Чемоданищи, узлы. Прижали в угол — и никак.
Димка не стал дослушивать — зашагал через пути к поселку. Коська, все еще не успевший оправиться от суматохи, плелся следом.
Позади раздался гудок. Это трогался рабочий поезд.
Только теперь ребята увидели паровоз, который почти два часа мчал их вперед. Выдыхая фонтаны пара, черная громадина медленно прошла мимо. Массивные стальные дышла, эти неутомимые мускулы локомотива, легко, без усилий, вращали гигантские, в два Димкиных роста, красные колеса. А из будки высовывался, не под стать машине, совсем обыкновенный парень. Он весело покивал ребятам и потянул рычаг гудка. Поблескивая на солнце окнами, замелькали вагоны. Поезд ушел.
— А где рюкзак?
Коська царапнул себя за спину, и худое, остроносое лицо еще больше вытянулось, а веснушки побледнели.
— Где рюкзак, я спрашиваю? — зашипел Димка. Его маленькие черные глазки округлились, на приплюснутом носу выступили капельки пота. Коське, не на шутку струхнувшему, показалось, что у Димки даже уши прижались от злости. В эту минуту он походил на разъяренного хорька.
— Эх, как дал бы в конопатую рожу! — с тяжелым вздохом сказал Димка.
— Ну и бей! На, бей! — вдруг выпрямился Коська, доведенный до отчаяния, когда все становится безразличным.— Сам виноват, а на меня же орет.
— Я виноват? Я? — удивился Димка.— Смотрите на него: он вещи в поезде забыл, а я виноват. Ловко!
— А кто посоветовал снять с плеч рюкзак? — взвизгнул Коська.— Ты посоветовал: «Тяжело, снимай!» Вот тебе и снимай!
— Дурень! Я ж тебя пожалел. Всю дорогу как осел навьюченный.
— Не помер бы... Зато сейчас рюкзак с нами был бы. Ты думаешь, одному тебе досадно? Я, может, землю стал бы грызть...
— Ну и грызи,— буркнул Димка, усаживаясь на кучу старых шпал.
Коська тоже сел поодаль на траву.
Вечерело. Солнечные лучи покинули землю и задержались лишь на самых вершинах привокзальных тополей, куда с шумом и карканьем слетались на ночлег грачи. Да еще жарко пылало окно на башне водокачки. После ухода поезда на станции стало пустынно, безлюдно. Возле приземистого вокзала, окрашенного в сургучный цвет, взад и вперед прохаживался милиционер. Где-то в поселке жалобно тявкал щенок.
Потеря рюкзака надломила слабовольного Коську. Наступающие сумерки, вид незнакомой неуютной станции, чужие прохожие, злой и тоже почти чужой Димка вызвали в нем чувство острого одиночества и жалости к себе. И в нем самом тоненько заскулил щенок. Эх, и зачем он дал уговорить себя?
Невеселые мысли роились в Димкиной голове. Было ясно: с пропажей рюкзака нечего и помышлять о ночевке на реке. Они оказались обезоруженными. В мешке была одежда, пища, катушки с лесками, коробка с крючками, котелок и даже мешок с наживкой. Словом, ловить не на что, укрыться ночью нечем, вскипятить чай нельзя. Остались одни удилища...
Прогромыхал товарный поезд, подняв за собой бумажки и пыль. Обжигающий уши рев паровоза взбудоражил грачей. Черными хлопьями они свалились куда-то за деревья.
— Пойдем на вокзал,— принял решение Димка.
6
Деньги, сэкономленные на билетах, оказались как нельзя кстати. Димка и Коська вошли в буфет. За стеклянной витриной на тарелочках лежали селедка, посыпанная луком, тоненькие листики ветчины с зеленым горохом, сыр и пирожки.
— Вам чего? — спросил ребят буфетчик, неторопливо перемывавший пивные кружки.
Димка еще не решил, что купить, но вопрос буфетчика заставил быстро сделать выбор:
— Нам пирожков.
— По паре?
— Давайте по паре.
Сесть за столик ребята не решались. Они вышли наружу, огляделись. За вокзалом под деревьями высились станционные погреба, поросшие травой. Ребята залезли на один из этих зеленых холмов и принялись за еду.
— Пирожок с рисом,— объявил Коська, изрядно проголодавшийся.— А в рюкзаке был с яблоками. Мама положила. Вкусный!
— Теперь твой пирог уже кто-нибудь съел.
— Пирога не жалко. Вот мамин плащ — за него влетит.
— А у меня две отцовские катушки. Лесы по сто метров. Да котелок. Да подпуска. Да телогрейка.
— Хороший подарок кому-то достанется,— подытожил Коська.— Попадется порядочному человеку — вернет. А если какому... ненадежному? Только порадуется.
— Да хоть и твой порядочный найдет — что он с ним делать будет? Ну, в милицию сдаст. А дальше что? Адреса-то на мешке не написано.
— Это верно,— согласился Коська.— Дим, а где спать будем?
— Поедем домой. Скоро должен обратный поезд идти. А про вещи скажем, что они упали в реку и утонули. Поругают, и все. Меня, может, и отлупят,задумчиво прибавил он.
За деревьями показался человек. Он медленно приближался к погребу. Ребята узнали в нем того самого милиционера, что ходил по перрону.
— Что вы тут делаете? — спросил он.
— Мы ничего,— неуверенно ответил Димка.
— На погреба посторонним лазить воспрещается.
— Мы, товарищ милиционер, не знали. Сейчас уйдем.
Димка поднял удочки, лежавшие в траве.
— Рыбаки, значит? — спросил милиционер.
— Угу,— поспешно согласились ребята.
— А рыбка где?
— Да еще не ловили,— смущенно ответил Димка.— Только что приехали...
— Что же вы тогда на погребе прохлаждаетесь? Идите, пока не поздно, на реку. Поглядите, зорька-то какая!
Димка и сам видел, какая пропадала заря: тихая, теплая, ясная... Тяжело вздохнув, он сказал:
— Нельзя нам на реку. Мы сейчас обратно поедем.
— Это почему ж? Ничего не понимаю! — удивленно вздернул погоны милиционер.— Вы, мальцы, что-то путаете. Удочки-то ваши? Не стащили ли?
— Наши это удочки,— нахмурился Димка.
— Вот сведу вас в участок, там и выясним, кто вы такие и зачем по погребам лазаете.
У Коськи внутри опять заскулил щенок. Коська съежился, подбородок у него задрожал, рыжие веки замигали.
— Чего нюнишь! — цыкнул на него Димка. И, косясь на серьезное лицо милиционера, угрюмо буркнул: — Рюкзак у нас уехал.
— Как уехал?
— Мы сошли с поезда, а он уехал...
— Забыли, значит...
— Да вот он забыл,— кивнул Димка на своего спутника.
— Вот так история! — Милиционер сдвинул фуражку с носа на затылок, открыв ребятам озабоченное лицо.— Надо было сразу ко мне. Так, мол, и так. На то я и на посту стою, чтоб никаких происшествий не допускать. Ну, пошли. Время терять нечего. Будем искать ваши вещи.
Милиционер спустился с крыши погреба. Ребята затрусили следом...
— Тебя, чернявый, как зовут?
— Димкой.
— А тебя?
— А меня Константином.
— Как же это, ты, Константин, такого маху дал, а?
7
Милиционер ввел ребят в небольшую комнату рядом с билетными кассами. Комната была уставлена какими-то диковинными аппаратами, металлическими ящиками. Один из аппаратов непрерывно постукивал. Белокурая девушка в цветастой косынке на плечах разговаривала через трубку, не похожую на телефонную: «Вы слышите меня? Под погрузкой двенадцать четырехосных. Да, двенадцать. Теперь, Иван Никифорович, что делать со стеклом? Второй день как пришел вагон, а кооперация не разгружает. Да, уже оповещали!»
Выслушав служебное указание, девушка повернулась к вошедшим.
— Посторонним сюда нельзя! — глядя на удочки, категорически объявила она.
— Леночка, осмеливаюсь доложить: они еще несовершеннолетние.
— Что потеряли? — все так же резко спросила Леночка, переводя взгляд с удочек на заплаканные глаза Коськи.
— Рюкзак! — ответил милиционер.
— Какой такой рюкзак? — переспросила Леночка.
— Рюкзак, Леночка, есть такое немецкое слово. Вернее, два слова. Рюк это спина. Зак — мешок. Получается: мешок, который носят на спине.
— Мы немецкий не учили. У нас в школе был английский,— быстро нашлась Леночка.
— Это — что охотники и рыболовы носят. Знаешь, с кожаными лямками.
— Товарищ Снопиков, говорите толком, зачем пришли.
— Я и говорю: у этих рыболовов пропал рюкзак. Забыли в рабочем поезде. Надо дать телеграмму. Отстукайте дежурному по станции Пены, чтобы снял вещи.
Леночка взглянула на часы и язвительно сказала:
— Пока вы тут объяснялись по-немецки, поезд уже ушел из Пен.
— Тогда телеграфируйте во Льгов. Давайте сначала набросаем черновик.
Леночка взяла карандаш.
— Пишите: «Дежурному Льгов-один пассажирская. Поезде тридцать первом забыт... забыт вещмешок...»
— Какой он с виду? — повернулся Снопиков к ребятам.
— Зеленый, из брезента, карманы обшиты желтой клеенкой. На одном кармане пуговица оторвана,— ответил Димка.
— Пишите: «зеленый, из брезента», ну и... хватит. А в каком вагоне вы ехали? — снова обратился милиционер к Димке.
— Где-то посередке.
— Пишите: «Осмотрите четвертый, пятый и шестой вагоны». Точка. Все.
Девушка включила аппарат и заговорила в трубку. «Курск. Курск... Курск... Примите срочную на Льгов. «Дежурному Льгов-один пассажирская. Поезде тридцать первом забыт вещмешок».
Димка слушал, и при каждом Леночкином слове у него все больше пробуждалась надежда.
— Главное сделано! — удовлетворенно крякнул милиционер.— Не унывайте, ребятки. Во Льгове ваш рюкзак задержат.
— Если его не стащили в Пенах,— не удержалась Леночка, чтобы лишний раз не уколоть Снопикова. Милиционер укоризненно покачал головой:
— Недоброе у вас сердце, Елена Никаноровна. Ребят надо поддержать, чтобы духом не падали. А вы — «в Пенах стащили». А за телеграмму благодарим.
8
План Снопикова был таков. Рюкзак задержат во Льгове и отправят тем же поездом в Лукашевку. Здесь его вручат ребятам, они сядут в вагон и вернутся в Курск.
— А пока идите в вокзал и ожидайте поезда,— сказал Снопиков.
— Можно мы на перроне побудем? — попросил Димка.— Здесь веселее. Будем на поезда глядеть.
— Только на пути не выбегайте.
Милиционер ушел.
Ребята присели на корточки у вокзальной стены.
Солнце закатилось за холмистое правобережье реки, прорезав неподвижно застывшие облака пучками золотистых лучей. Там, на берегу разжигают свои вечерние костры рыболовы, чистят на уху первую добычу...
Над головой ребят из открытого окна доносился монотонный треск аппарата и слышался знакомый голос:
— Курск... Курск... Примите телеграмму...
— А что, если мы ехали в третьем или еще в каком другом вагоне, про который в телеграмме не сказано? — спросил Коська.
— Ну?
— А в телеграмме написано, чтобы осмотрели только три вагона: четвертый, пятый и шестой. Они пойдут посмотрят — нет рюкзака. А рюкзак где-нибудь рядом, в третьем вагоне лежит... или в седьмом.
Коськино замечание было дельным. В самом деле, как же тогда? Будут там из-за какого-то мешка весь поезд обыскивать. Вот если бы они могли попасть во Льгов. Они сразу бы припомнили свой вагон и отыскали вещи.
— Была б у нас своя «Победа»,— будто угадав Димкины мысли, сказал Коська,— враз бы в этот самый Льгов слетали. А еще лучше — на ЗИМе. Тот по сто километров жмет.
— Сиди ты со своим ЗИМом,— огрызнулся Димка.
У входа на станцию со стороны Курска вскинул руку семафор. Подходил какой-то поезд. Его не было видно за придорожной посадкой, но белые клубы пара вырывались над деревьями, обозначая движение эшелона. Это оказался один паровоз без вагонов. Он остановился напротив вокзала, потный, разгоряченный. В его могучей груди что-то звенело, шипело.
Из будки вылез машинист в форменной фуражке, на которой поблескивала эмблема — ключ и молоток. Машинист подошел прямо к тому окну, под которым сидели Димка и Коська. Ребята немного подвинулись, чтобы пропустить машиниста. От него остро пахло мазутом и горелым углем.
— Привет, Елена Никаноровна! — осипшим басом поздоровался он.
— Здравствуйте, дядя Паша,— приветливо отозвалась Леночка.
— Подпишите путевочку. Во Льгов. Михаил не проезжал?
— С полчаса как прошел с девяносто четвертым. Возьмите вашу путевку.
— Спасибо, Елена Никаноровна.
Машинист быстро пробежал перрон, взобрался по лесенке в будку. Паровоз направился к водонаборному крану, который, как фантастическая птица, стоящая на одной ноге, маячил впереди на фоне вечерней зари.
— Пойдем посмотрим, как будут наливать.
На тендер паровоза вылез кочегар, прошел в самый его конец. Потом он схватил цепь, что свисала с хобота крана, с силой потянул на себя. Хобот повернулся, повис над тендером. Из будки спустился дядя Паша, подошел к крану и несколько раз повернул большой вентиль. В горле крана что-то засопело, захлюпало. Из хобота ударила тяжелая, брызгающая струя воды.
— Надо конька напоить! — улыбнулся ребятам машинист.
— Дяденька, возьмите нас с собой,— вдруг выпалил Димка давно одолевавшую его мысль.
— Это куда ж тебя взять? — не переставая улыбаться, спросил дядя Паша.
— Нам во Льгов надо. Мы рюкзак в рабочем поезде забыли. Боимся пропадет.
Дядя Паша внимательно поглядел на ребят, что-то соображая. При этом он оттопырил нижнюю губу, отчего его седеющие, коротко подстриженные усы ощетинились ежиком.
— Надо дать телеграмму,— сказал он.— Постойте тут, я сбегаю к Елене Никаноровне. Она живо отстукает.
— Мы уже дали...
— Так чего ж вам еще? Сидите и ждите поезд. Приедет ваш рюкзак обратно жив и здоров.
— Это верно,— согласился Димка,— только мы точно не указали, в каком вагоне его искать. Так вагон помним, а номера не знаем.
— М-да! — задумчиво пробасил дядя Паша.— Могут и не найти. Ну вот что, ребята. Полезайте в будку. На месте, верно, все виднее. Главное, чтобы нам поспеть до отхода поезда. Опоздаем — и рюкзак ваш поедет обратно, а вы там останетесь... Ну как, Степан, хватит до Льгова? — спросил он кочегара.
— Доедем!
Дядя Паша подхватил Коську под мышки и посадил его в будку. Таким же путем он отправил туда Димку, затем легко взбежал сам.
— Пошел! — ни к кому не обращаясь, скомандовал он и потянул ручку над головой. Будка наполнилась оглушительным ревом.
9
Димка и Коська с любопытством осматривали будку. Она оказалась довольно просторной. Справа и слева, у боковых окон, были привинчены два мягких сиденья. В центре выступала задняя стенка котла с множеством отшлифованных до блеска ручек, какими-то трубками, циферблатами приборов, за стеклами которых чутко вздрагивали красные стрелки.
Дядя Паша сидел на правом сиденьи и, покуривая папиросу, смотрел в окно. Его помощник, высокий, молчаливый, то и дело вскидывал взгляд на приборы.
— Степан, угольку.
С тендера, через заднюю дверь, осыпая куски угля, сполз кочегар с лопатой.
— Ну-ка, хлопчики, в сторонку! — сказал он.
Ребята посторонились. Степан откинул тяжелую, толстую дверь топки. Глаза больно резанул ослепительный свет, озарил ребят, прижавшихся в темном заднем углу. Орудуя широким совком, Степан ловко забрасывал уголь в узкое отверстие. Он кидал не как попало, а то далеко вперед, то вбок, то на середину огнедышащей топки паровоза. Пламя шипело, темнело, застилалось желто-белым дымом и тут же прорывалось опять, с удвоенной яростью пожирая пищу.
Заправив топку, Степан подкладкой кепки вытер лицо.
За окном густо синело вечернее небо. В дальних деревнях засветились первые огоньки. Прошел встречный пассажирский поезд, и освещенные окна вагонов слились в огненную ленту.
Паровоз, часто бросая короткие гудки, будто отзываясь: «Иду-у!», мчался не останавливаясь. Внизу тяжело грохотали колеса, лязгающий пол ходил ходуном. Димку то и дело отталкивала качающаяся стена будки. Он пробовал не опираться на нее. Но устоять, не держась ни за что, было трудно. В окно врывался встречный ветер, отдувал рубашку, холодным языком лизал спину. От грохота, качки и рева гудка ребята оцепенели.
Вдруг лампочка, что висела под крышей, мигнула, потом снова зажглась и опять погасла.
— Что там такое? — посвечивая цигаркой, повернулся дядя Паша.
— Патрон растрепался. Надо новый,— ответил из темноты голос Степана.
Залязгал затвор печки, открылась дверца топки. На стенах будки закачались тени людей. Степан взял лопату, дотянулся ею до лампочки. Лампочка загорелась, но не успел он опустить лопату, как погасла снова.
— Ну-ка, хлопчик, который побойчее, иди сюда! — сказал Степан. Димка подошел.
— Вкрути-ка, братишка, лампочку потуже.
Кочегар поднял его под самый потолок. Димка ухватился одной рукой за патрон, а другой стал вкручивать лампочку. Лампочка не слушалась. Тогда он выкрутил ее совсем и завинтил снова. Лампочка стала на место и загорелась чуть вздрагивающим светом.
— Молодец, парень! — похвалил кочегар.— Ты не озяб?
— Холодновато...— признался Димка.
— Сейчас погреемся. Зови-ка своего дружка. Как его?
— Коськой зовут.
— Коська, иди-ка сюда.
Степан усадил ребят на деревянный ящик, покрытый ватной курткой, достал из кармана два кусочка сахару, потом принес две жестяные кружки и чайник. Налил не до краев, чтобы чай не расплескался, и передал ребятам.
— Дуйте, горячий,— предупредил он.
Пить было неловко. Кружки жгли губы, кипяток выплескивался, брызгая в нос. Ребята тянули осторожно и чувствовали, что согреваются.
Опять Степан открыл топку и, задержав перед ней занесенную лопату всего на один миг, будто прицеливаясь, бросал в бушующий огонь уголь. Поминутно подходил к приборам помощник дяди Паши. Сам же дядя Паша сидел на своем месте, изредка отдавая короткие приказания и потягивая рукоятку паровозного гудка.
Паровоз промчался под виадуком, вылетел на другую сторону насыпи. Справа и слева вдруг замелькали огни. Колеса застучали на стрелках. Мимо поплыли горбатые спины товарных вагонов. Размахивая фонарем, прошел железнодорожник.
— Вот и приехали,— сказал дядя Паша.
Паровоз остановился напротив пассажирского поезда.
Димка прочитал на одном из вагонов белую табличку: «Курск — Льгов». Возле поезда толпились люди: шла посадка.
— Это наш! — обрадованно крикнул он.
— Ваш, ваш,— сказал дядя Паша.— Ищите свой вагон и спросите у проводника про рюкзак.
Димка и Коська юркнули вниз по стремянке.
10
На перроне было светло и людно. Разместив свои вещи на багажных полках, высыпали пассажиры — кто покурить, кто попрощаться. Проехала багажная тележка с ящиками посылок и мешками бандеролей и писем.
Ребята шли от вагона к вагону.
— Давай зайдем в этот,— предложил Коська.
Обшарили тамбур, потом прошли по вагону, заглядывали под лавки и на полки. Но рюкзака не было. Перешли через тамбур в следующий. И там ничего не обнаружили.
Вдруг Димка скатился по порожкам на перрон. Коська видел, как он, лавируя между людьми, будто играя в кошки-мышки, опрометью бежал куда-то прочь от вагона. Ничего не понимая, Коська помчался следом. Он видел, как его друг догнал женщину с ведром в руке и тронул ее за рукав. Она обернулась. Коська узнал проводницу из вагона, в котором они ехали.
— А, рыболовы! — обрадованно воскликнула она.— Нашли, нашли ваш мешок. Пойдемте, я провожу вас в багажную контору. Начальник поезда распорядился сдать его туда.
— Как же это вы... забыли? — на ходу спрашивала проводница.— Всем хлопот задали! Только мы с поездом подъехали — дежурный по станции бежит, телеграммой размахивает. Поищите, говорит, зеленый брезентовый мешок. В Лукашевке кто-то забыл. Стала я у двери, осматриваю, что выносят. Когда же все вышли, поднялась в вагон да сразу в тамбуре и увидела...
Проводница толкнула дверь низкого помещения с зарешеченным окном.
— Входите,— позвала она ребят.
Контора больше походила на склад. Вдоль стен и посередине стояли, как в библиотеке, полки, только на них размещались не книги, а чемоданы, сумки, корзины с наклеенными бумажками.
У окна за столом под лампочкой сидел пожилой человек в железнодорожном кителе и роговых очках. Он вопросительно вскинул усталый взгляд на вошедших.
— Петр Степаныч, хозяева мешка нашлись,— сказала проводница, легонько подтолкнув к столу ребят.— Ну, я пойду, а то надо еще кипятку принести.
Железнодорожник в очках строго посмотрел на Димку, потом перевел взгляд на Коську. Мальчики смущенно опустили головы.
— Та-ак! — протянул Петр Степанович.— Паспорта есть?
Димка и Коська отрицательно закачали головами.
— Н-да... значит, беспаспортные... Как же это, молодые люди, выдам я вам вещи без документов?
Ребята молчали, переминаясь с ноги на ногу.
Димка хмуро косился на блестевшую под лампочкой отполированную лысину Петра Степановича: «У, вредный!»
«Вредный» приподнялся из-за стола, задев головой железный абажур.
— Наверно, еще и без спроса уехали? А?
Дальше терпеть нудные вопросы очкастого не было сил, и Димка, набравшись смелости, сказал:
— Не верите? Тогда пропустите меня к полкам, и я найду свой мешок. Чужой человек не найдет.
Петр Степанович с живым интересом посмотрел на Димку.
— Да ты, я вижу, прыток!
Усмехаясь, он прошел в глубь склада и вернулся с рюкзаком.
— Ваш? — спросил он, бросив мешок на стол.
— Наш.
— Ну вот что: пишите заявление. Вот вам бумага и карандаш.
Димка присел на табурет, нерешительно положил перед собой лист бумаги. Он никогда не писал заявлений.
— Пиши,— приказал Петр Степанович.— «Начальнику станции Льгов-один». Написал? Теперь ниже посередине напиши: «За-яв-ление». Вот так. Только слово «заявление» пишется через «я», а ты написал через «е». В каком классе учишься?
— В третий перешел,— буркнул Димка.
— По письму тройка?
— Угу.
— Видно, что троечник,— согласился Петр Степанович.— Ну ладно, поехали дальше. Теперь опиши все, как было. А вы, молодой человек,— обратился он к Коське,— присядьте пока.
Димка, покусав карандаш, начал писать. Сначала он каждую букву выводил, потому что боялся наделать ошибок. Но постепенно увлекся, оживился, вспоминая пережитые впечатления, что-то бормотал себе под нос, нетерпеливо ерзал на табурете и писал уже не заботясь о красоте.
Петр Степанович сидел с закрытыми глазами. Наверно, задремал. Глядя на него, Коська неожиданно зевнул.
— Скоро ты? — тихонько шепнул он Димке.— Поезд уйдет!
— Ну-ка покажи, что «Ты написал? — протянул руку Петр Степанович.
Он уселся поудобнее, заскрипев стулом, поправил очки и стал читать вслух:
«Начальнику станции Льгов-один... Заявление.
Мы ехали ловить рыбу в Лукашевку. Я — Димка, и Коська — мой товарищ. Когда сходили, Коську прижали в тамбуре. Коська выскочил, а рюкзак остался. Поезд с ним уехал сюда. Мы сели на паровоз и догоняли поезд. Рюкзак нашелся, он лежит тут, на столе. Товарищ начальник, отдайте наш рюкзак».
— Н-да!— протянул Петр Степанович.— Все понятно. Теперь надо составить опись имущества. Пиши: «В рюкзаке находились нижеперечисленные вещи». Двоеточие. Теперь отступи на строчку и поставь цифру «один». И начинай перечислять свои вещи.
Димка написал:
1. Две катушки с лесками.
2. Котелок.
3. Моя телогрейка.
4. Коськин плащ.
5. Коробка от леденцов с крючками и грузилами.
6. Подпусков три штуки.
7. Сумочка с пареным горохом.
8. Мешочек с червями.
9. Колбаса в синей бумаге.
10. Десять сырых картошек, чтобы печь в костре.
11. Четыре булки.
12. Коськин пирок с яблоками.
— Все записал? — спросил Петр Степанович.
— Кажется, все.
— Тогда расписывайтесь.
Димка поставил свою фамилию и передал карандаш Коське.
— Вот и хорошо. Оно, конечно, формальность, но без нее в нашем деле нельзя. А больше для того, чтобы вы знали, на чем свинья хвост носит. Не будете в другой раз рот разевать. И Петр Степанович мирно рассмеялся.
— А теперь сличим вашу опись,— сказал он, развязывая рюкзак.
Он взял мешок за углы и бесцеремонно вытряхнул содержимое на стол. Загремел котелок, банка с крючками, посыпались булки, картофелины покатились по полу. И все это вперемежку с песком, скопившимся на дне рюкзака за лето.
Димка и Коська, обрадованные, смотрели на весь этот ворох, как на бесценные сокровища. Они кинулись собирать раскатившуюся картошку, шарить по карманам рюкзака, ворошить на столе снаряжение. Все оказалось на месте.
— Фу, сколько у вас всякого хлама! — поморщился Петр Степанович, отмахиваясь от поднятой пыли.— Кто ж червей вместе с булками кладет? Посмотрим, что у вас за нажива.
Он запустил руку в мешочек, вытащил оттуда горстку земли и разгреб на широкой ладони.
— Да разве это черви? Их не только рыба, курица клевать побрезгует. Надо речного. Вот это червяк! Никогда на него не пробовали? А еще жмышок надо с собой возить. Для привады.
Потом Петр Степанович осмотрел горох, зачем-то понюхал его и недовольно покрутил головой.
— Погодите,— сказал он,— вот кончу дежурство, половим на славу.
— Нам на поезд надо,— напомнил Димка.
— Э, браток! Поезд давно ушел. Я нарочно заставил вас писать заявление, чтобы вы ничего не заметили.
Димка и Коська переглянулись: как же, мол, теперь быть?
— Куда вам ночью-то ехать? — обняв за плечи ребят, сказал Петр Степанович.— Я бы вас все равно не пустил. Пойдемте лучше ко мне. Хорошенько выспитесь, на зорьке вместе половим, а там я вас и на поезд посажу.
Димка посмотрел на Петра Степановича и со стыдом подумал: «Вот те и вредный».
11
Димка слышал, что его кто-то тормошит, но никак не мог открыть глаза. Наконец он пришел в себя, приподнял голову. Рядом стоял Петр Степанович.
— Пора, рыбачки, вставать. Я оставлю вам фонарь, а сам пойду укладываться.
Димка осмотрелся. Рядом на сене, покрытом пестрой деревенской попонкой, посапывал Коська. На дощатых стенах сарайчика висели рыболовные снасти: удочки, вентеря, старый разодранный сак. На маленьком столике в углу сарайчика горела «летучая мышь».
Димка кое-как растолкал друга, и ребята принялись одеваться.
Вошел Петр Степанович с кувшином молока, круглым пшеничным хлебом и стаканами. Все трое сели за стол.
За стеной захлопал крыльями и однотонно, пискляво пропел молодой петушок.
— Мой будильник, улыбнулся Петр Степанович — Специально купил.
На дворе было по-утреннему свежо. С близкой реки тянуло сыростью. Небо только чуть посветлело на востоке.
— Ничего не забыли? — спросил Петр Степанович, оглядев своих спутников.
— Не,— бодро, сквозь зубную дрожь ответили ребята. Рыболовы спустились к берегу. Петр Степанович отыскал в камышах лодку, сложил в нее удочки, рюкзак и, гремя цепью, снял замок с причала. Отталкиваясь веслом, он погнал лодку вверх по течению. Димка и Коська, забравшись под плащ, в обнимку сидели на средней банке.
Когда выбрались за последние домики пригорода, причалили к берегу в мелком илистом затончике и наловили червей. Петр Степанович загребал ил большим черпаком с дырами, в которые стекала вода, вываливал грязь на берег, а ребята рылись в ней, отыскивая буро зеленых речников. Под песчаным обрывом попалось штук пять миног.
— Теперь можно и порыбачить,— удовлетворенно крякнул железнодорожник.
Плыли еще минут пятнадцать. Лодка высоко несла свои острый нос, вода звонко шлепалась о днище. У берега шептались камыши, где-то бодро, радостно щебетала зорянка. А небо все светлело, наливаясь чуть заметным румянцем.
Причалили недалеко от крутого поворота, где берег стеной вставал из самой воды, а река чернела бездонной глубиной. Быстро выгрузили снаряжение на берег и тотчас стали разматывать удочки. Петр Степанович дал ребятам по миноге — таков был скудный паек этой редкой наживы.
— Червей можно не жалеть,— прибавил он.
Димка выбрал самое крупное удилище, прикрепил катушку, отпустил лесу с большим кованым крючком. Потом он нацепил миногу и, раскачав ее, швырнул с обрыва. Вслед за ним забросил свою донку и Коська. По опыту зная, что сидеть возле удилищ, поставленных на живца, вовсе не обязательно, ребята с азартом принялись таскать окуней. Попадались добротные окуни. Они отчаянно топили поплавки, упорно сопротивлялись и были приятны глазу — красноперые, зеленобокие, с темными поперечными полосками.
— Ого, какой! — сдерживая восторг, шептал Коська.— Больше твоего.
Но в тот же миг поплавок на Димкиной удочке косо нырнул в глубину, и Димка, с усилием орудуя согнувшимся удилищем, выволок на берег окуня шириной в ладонь.
— А у меня еще больше! — ликовал он.
— Что ж вы за удочками не следите? — крикнул Петр Степанович, который ловил поодаль с лодки.— Смотрите, как гнет.
Мальчики вскочили и наперегонки помчались к удилищам.
— Это на моей! — крикнул Коська.
— Нет, на моей.
Клюнуло на Коськиной. Он сильно подсек и потянул на себя. Леса не поддавалась.
— Кажется, зацепился крючок.
Но в то же мгновение катушка на удилище затрещала и стала раскручиваться. Натянутая леса, рассекая поверхность воды, уходила от берега.
— Не мешайте! Пусть идет! — крикнул Петр Степанович, который уже выбрался на берег и бежал на помощь.— Пусть походит на лесе!
Перепуганный Коська с трудом удерживал рвущееся из рук удилище. Возле него суетился Димка, не зная, что делать. Петр Степанович взял у Коськи удилище и велел сбегать за подсачком. Началась упорная борьба с крупной рыбой, какой — неизвестно, а она никак не хотела подняться на поверхность. Рыбина то стремительно уходила от берега, выбирая с катушки чуть ли не всю лесу, то останавливалась как вкопанная, и тогда казалось, что крючок зацепился за подводную сваю, то медленно, с остановками подавалась к берегу. Петр Степанович, ловко управляя лесой, не давал рыбе покоя, стараясь утомить ее.
Но вот при очередной потяжке недалеко от берега взметнулся фонтан брызг и на секунду показалась темная широкая спина.
— Так и знал: голавль! — воскликнул Петр Степанович.
Все это время, пока шла борьба, ребят от волнения трясло как в лихорадке. Они испуганно ахали, когда голавль с новой силой тянул лесу с катушки, и замирали в напряженном ожидании, когда он упирался в глубине.
— Эт-то на м-мою в-в-зялся,— стуча зубами, напомнил Коська.
— Сначала надо вытащить,— резонно ответил Димка.
Петр Степанович, шаг за шагом отводя рыбу от крутого берега, наконец подвел к более удобному месту. Здесь рыба сделала еще несколько бросков. Но едва она, утомленная, подошла ближе в берегу, Петр Степанович, не опуская удилища, быстро вошел в воду и осторожно подвел подсачок под брюхо голавля. В тот же миг он быстрым движением выволок добычу на песок. Ребята заметили, что у Петра Степановича дрожали руки, когда он высвобождал рыбу из сетки.
На песке, распластавшись во всю свою более чем полуметровую длину, лежал голавль, проигравший сражение. Он еще поводил крутыми боками, еще жевал воздух толстогубым ртом и оттопыривал жабры, и от него еще веяло первозданной дикостью. Но напрасно с ожесточением хлестал он широким, с черной оторочкой хвостом, разбрасывая песок и пыль, марая свое сильное тело, закованное в серебряную кольчугу из крупной чешуи. Последние усилия речного богатыря были бесполезны.
Ребята посадили пленника на крепкий кукан и опустили в воду, в какую-то тину, которую голавль, когда еще был свободен, с презрением обходил стороной по быстрой прохладной струе.
Рыболовы еще не могли успокоиться от пережитого волнения. Обсуждали подробности схватки, восхищались редкой добычей. Наконец опять разошлись по своим местам. Коська, которому уже нечего было наживлять на свою донку, принялся за окуньков. Димка же пошел проверять удилище, поставленное на миногу. Раззадоренный Коськиным успехом, он надеялся, что придет и его черед выловить такого же, если не больше, голавля.
Но, к великому огорчению, увидел, что миногу кто-то сорвал с крючка. Взять верх над Коськой было уже невозможно, и Димка возмутился несправедливостью рыбацкой судьбы. Как так? Коська и рюкзак потерял, и хныкал, и вообще пустяковый рыбачишка, пескарник. По правилам не ему, а Димке должен попасться голавль. Но Коська оказался с хорошей добычей, а у него одни окуньки.
Солнце поднялось уже высоко, ребята стащили с себя рубахи. Клев постепенно слаб. Петр Степанович окликнул ребят:
— Едем домой.
Петр Степанович оказался самым удачливым. Он вытащил из-за борта сразу два кукана. На одном из них трепетали три голавля, а на другом переливались серебром плоскобокие лещи.
Вскоре лодка быстро побежала вниз по течению.
12
Петр Степанович накормил гостей обедом, подарил каждому по голавлю из своего улова и проводил к поезду.
На этот раз они заняли места у окна. Мимо проносились знакомые дорожные приметы: виадук, под которым проезжали вечером на паровозе, разъезды, дальние ветряки, полевые дороги, ракитовые рощицы, мостики через ручьи и речушки, деревушки, станции, работающие комбайны и поля, поля...
И опять телеграфные провода чертили небо ровными четкими линиями, то поднимаясь у столбов, то плавно спускаясь посередине. И, как прежде, на них, будто музыкальные знаки, сидели белогрудые, длиннохвостые ласточки.
Ребята поглядывали в окно, а рядом на лавке лежал тяжелый рюкзак с рыбой, из которого торчал хвост Коськиного голавля. Рыбина не поместилась в мешке, а разрезать ее было жалко. Так и оставили снаружи хвост. Широкий, иссиня-черный, он не переставал всю дорогу смущать пассажиров.
— Где такого отхватили? — любопытствовал всякий. Голавль был Коськин и, собственно, упиваться славой должен был он один. Но Коська делил славу пополам:
— Это мы во Льгове поймали.
А когда уже подъезжали к Рышкову, он тронул Димку за руку и, часто мигая рыжими ресницами, сказал:
— Дим, возьми себе моего голавля. Я ведь и рюкзак потерял, и... Бери, Дим...
— Что ты, что ты! — отстранился от него Димка.— Насчет рюкзака брось. Если бы ты его не потерял, не видать бы нам такого улова. Ты только смотри, не проболтайся дома.
