Ни в себе самом, ни вне себя самого я не искал смысла никакого особого, просто не хотел задумываться о нем, не находил нужным, а тут – увесистый труд, фундаментальность которого так и лезла в глаза, на века переплетенный в

Образцовой типографии имени Жданова, лежал себе преспокойно на телевизоре, намекаючи как бы на устойчивость мира, на простоту неких мировых констант, когда мир-то наш на глазах расползался.

Странное дело, именно в те смутные дни, когда из магазинов исчезли продукты и даже по талонам не купить было сахар, подсолнечное масло, обыкновенный чай и крупу, резко возрос неожиданный спрос на – нет, не на поэзию, как в эпоху военного коммунизма, – на кулинарную литературу!

Издаваемая фрагментами Молоховец продавалась в киосках вместе с газетами и шла нарасхват, не говоря уже о разных там “Крепких напитках ”, “Диетической стратегии молодоженов ” или “Занимательном сыроедении ”. Пережившему искус маргинального библиофильства и кулинаробесия, мне сейчас легко вспоминать, но тогда, глядя на экран хозяйкиного телевизора, радостно возвещавшего об очередном крахе очередной “ структуры последней империи ”, я смутно переживал близость сталинской “Кулинарии ”, тяжело нависающей над головой подслеповатого журналиста.

Когда Екатерина Львовна положила ее на телевизионный ящик, она мне так сказала: “Ты стал много думать. А ведь ты не любишь собак. Нехорошо. Ты становишься злым ”.

“ При чем тут, скажи, демократия? – слышал я сквозь сон, как она возмущалась среди ночи внизу. – Разве собаки до путча не гадили? ” “Еще как гадили ”,- соглашался майор, уже изрядно подвыпивший. “А он говорит, что не так. Что только сейчас… А ведь путч был когда?.. В конце лета был путч. А собак вывозят на лето. Вот и не гадили… Собаки на дачах летом живут… В отпу сках… Их после путча уже привезли… вот и гадят… а он… ” “Срут ”,- сказал компаньон.

Я не понимал этого. Я не понимал: почему Екатерина Львовна так уверена, что я ненавижу домашних животных? Потому что я всего лишь рассказал ей сон про Эльвиру? Как хотел ее зарубить топором?.. Болван. Нашел кому рассказывать!.. Я рассказывал сны ей зачем-то… Зачем?

“Он сочиняет стихи ”.

Ложь! Тебе не понять!.. Ты залезла в мои записи, глупая женщина! Записи, верно, мои, да стихи – не мои! “Морозной пылью серебрится его бобровый воротник… ” Нам так с вами не написать, Екатерина Львовна!

Вошел: и пробка в потолок,

Вина кометы брызнул ток;

Пред ним roast – beef окровавленный,

И трюфли, роскошь юных лет,

Французской кухни лучший цвет,

И Страсбурга пирог нетленный

Меж сыром лимбургским живым

И ананасом золотым!

Восклицательный знак – уже от меня, не удержался поставить…

И ананасом золотым!

После иронической фразы о принципах выбора мяса в условиях отсутствия выбора приводился нехитрый, адаптированный к обстоятельствам времени рецепт ростбифа.

В среду пришла Юлия.

Я еще спал. Самые нелепые сны снятся почему-то под утро.

Уже наяву, застегиваясь, дооблачаясь и думая, что все-таки не ко мне, шел, спотыкаясь, к двери.

Нет, стояла девушка в светлом плаще с приподнятым воротником.

“Здравствуйте. Олег Николаевич – вы? ” “Я”,- сказал я.

“Я курьер. Ме – ня зовут Юлия ”. – “Здравствуйте, Юля”. “Юлия, поправила гостья. Я курьер ”.

То, что курьер, только сбило меня. От жены, я подумал.

Повестка, наверное, в суд. Хотя какая повестка? С курьером…

Она видела, что не врубаюсь. “ Долмат Фомич просил забрать материал для газеты. Знаете такого? ” Я обрадовался: “Ну, конечно, а как же? Вы проходите. Что же вы не проходите? ”

В общем, впустил.

“Готов материал? ” – “Да какой материал!.. Тоже мне материал!.. Два материала… (Ворчу.) Я бы сам занес. Не тот случай ”. – “У них еще нет офиса. Адрес редактора никто не знает ”. – “Но вы-то знаете? ” – “Я знаю… И потом, за меня не беспокойтесь, я не перетрудилась. Вы у меня за все время первый… – она запнулась, – не клиент, а как это?.. Адресат? ” “Сослуживец ”,- предположил я.

“Хотя бы ”,- согласилась курьер.

Я поинтересовался: “ А давно вы работаете? ” – “ Два месяца ”. – “И что же за два месяца ни с кем не… сообщались? ” – “Ни с кем. К вам первому ”. – “То есть числитесь просто? ” – “Нет, почему же, просто работы не было… большой ”. – “А сейчас появилась… большая?” -

“Как видите. Ну так где ваш труд? ”

“Раздевайтесь, – сказал я, спохватившись. – Я сейчас принесу ”.

“В другой раз, – сказала она. – Мне некогда ”.

“Некогда, некогда ”,- постукивало у меня в голове, когда поднимался к себе по лесенке. Там, на матрасе, записей не было. И под матрасом не было. Я сосредотачивался, вспоминал, не к месту и не ко времени заторможенный.

Вспомнил. Вложено в “Кулинарию ”.

Вниз спустился, подошел к телевизору. Так и есть: между вклейкой Телятина и вклейкой Свинина… Но почерк ужасный какой!.. Какие каракули!.. Фу ты, как нехорошо, как некрасиво!.. Да о чем же я думал, когда это все выписывал?..

Я вернулся к Юлии. “Знаете, я, пожалуй, перепишу. А то жуть какая-то… ” “ Сойдет ”,- сказала курьер и, свернув мои бумажки в трубочку, засунула в карман плаща.

Работа, конечно, не весть какая, но можно было бы и поаккуратнее.

“Это черновик. Я переделаю. Перепишу ”.- “Я вам сама перепечатаю. Не беспокойтесь ”. – “ Еще чего не хватало! -

Я попытался вынуть торчащую из кармана трубочку. – Вы же курьер! ” “Драться будем? ” – насмешливо спросила Юлия, резко от меня отстраняясь.

Ах вот ты какая… Ну что ж, я в конце концов к вам не напрашивался.

Пускай.

“Газета. Выйдет. Когда ”.- То был мой вопрос.

“Не знаю. Ее давно выпускают. Все не выпускается…” -

“Но деньги платят ”. – “ У нас богатые спонсоры ”.

“Тогда мне вот что скажите, Юлия… Который час? У меня часы не заведены ”. (Тю-тю.) “Двенадцатый. Долго спите,

Олег Николаевич ”. – “Разве заметно, что спал? ” -

“Заметно, что еще не проснулись ”. – “Ну уж нет! – сказал я и замотал головой: мол, проснулся. – Проснулся ”.

“Приходите в пятницу на заседание ”. – “Куда? ” – “Туда же, в Дубовую гостиную. Кстати, Долмат Фомич просил передать, что вы записаны в писательскую библиотеку. Для работы. Счастливо ”.

Я закрыл за ней дверь.

Итак, это называется “ для работы ”. Не знаю, догадывался ли Долмат Фомич, но книг у меня при моих обстоятельствах, в самом деле, не было ни од ной – кроме той, терентьевской “ Кулинарии ”. За тем же, допустим, “ Онегиным ” надо куда-то пойти, и вот я иду не куда-то туда, а туда, куда велено: в читальный зал, шутка ли сказать, писательской библиотеки (знать, и на эти сферы распространилось влияние моего покровителя).

Был принят ласково. “Ах, так это вы? Вы из Общества библиофилов? ”

Миловидная женщина достала мой формуляр, он уже был заполнен, оставалось только поставить подпись. Больше вопросов не задавала. Тогда я сам полюбопытствовал: “А что, вы всех членов Общества записываете в библиотеку? ” -

“Нет, конечно. Вы же не члены Союза писателей. Только три места на все ваше Общество ”.

Какая честь, подумал я, неужели я третий?

“ Вы второй ”,- сказала библиотекарша. “ А кто первый?

Долмат Фомич, наверное?! ” – “Нет, другой ”. – “Профессор

Скворлыгин? ” – “Нет, вы не знаете его ”. – “Его или ее?

Зоя Константиновна, да? ” – “Нет. Терентьев Всеволод

Иванович ”. – “Так ведь он же умер ”. – “Умер, – согласилась библиотекарша. – В таком случае вы не второй, а первый. Еще две вакансии… Вообще-то это нас не касается. Союз писателей сам по себе, а ваше Общество само по себе. Что будем читать? ”

Я попросил хрестоматию для восьмого класса. “ Ну что ж, – сказала библиотекарша, – можно и хрестоматию ”. – Она принесла хрестоматию.

Я сидел за круглым столом красного дерева – один, в тишине

– в уют ной дворцовой комнате со старинной мебелью и резным потолком, окру женный Брокгаузом и Эфроном, Сытиным и Сувориным, всем

“Всем Пе тербургом ”, всей-всей “Живописной Россией ” – сотнями томов в роскошных издательских переплетах, и листал, листал, перелистывал обыкновен ную школьную хрестоматию. Я был, как тот алкоголик, подшитый – при меряющий к себе рюмку запретной водки. Примирялся как будто с пе чатным текстом. Несмело. То был брак по расчету. Мне деньги платили. Я помнил.

Я тем себя успокаивал, перелистывая хрестоматию, что помнил: деньги платили – за это.

Я сдал всего Достоевского в “Старую книгу ”. Не зря. У

Достоевского мало едят. Пьют чай. Или чай пить. Или миру пропасть. Ни чая не надо, ни мира. Вспоминал о еде.

Генерал у Замятина (вспомнил) готовил самозабвенно картофель фри (во фритюре) – у себя “ на куличиках ”. О куличах. Калачах. Кренделях. Заболоцкий. Из-под пера выходило – чужое.

“ Взгляните ”,- сказал Долмат Фомич, передавая профессору

Скворлыгину две машинописные странички. – “Ну-кась, ну-кась. – Профессор Скворлыгин искал нетерпеливо очки по карманам; нашел; нацепил на нос; причмокнул губами; сглотнул слюну; сказал: – Мм-мээ ”. – И углубился в чтение.

ТРАКТИР “ВСЯКАЯ ВКУСНЯТИНА”

“В волшебном царстве калачей…”

В волшебном царстве калачей,

Где дым струится над пекарней,

Железный крендель, друг ночей,

Светил небесных светозарней.

Внизу под кренделем – содом.

Там тесто, выскочив из квашен,

Встает подобьем белых башен

И рвется в битву напролом.

Вперед! Настало время боя!

Ломая тысячи преград,

Оно ползет, урча и воя,

И не желает лезть назад.

Трещат столы, трясутся стены,

С высоких балок льет вода.

Но вот, подняв фонарь военный,

В чугун ударил тамада, -

И хлебопеки сквозь туман,

Как будто идолы в тиарах,

Летят, играя на цимбалах

Кастрюль неведомый канкан.

Н. Заболоцкий. “ Столбцы ”.

“Деньги дороги, да калачи дешевы ”. Ну-ну. В наше время как раз наоборот. Да все равно “ жива душа калачика просит

”. Что ж, попробуем:

КАЛАЧ ФИЛИППОВСКИЙ. Возьмите 8 стаканов муки, 2,5 стакана молока (это уже по тексту “Кулинарии ”), 1,5 пачки маргарина, 1,5 стакана сахарного песка, 5 штук яиц, 1 чайную ложку соли, 0,5 палочки дрожжей.

Дрожжи и половину нормы муки растворить в подогретом молоке. Опару хорошенько вымесить и поставить на…

Готовые калачи посыпать сахарной пудрой.

КРЕНДЕЛЬ. Крендель – род калача. Отличается особой формой и добавками: миндаль – 0,5 стакана, изюм – 1 стакан, корица молотая – 1 столовая ложка.

Если же вам не хватает талонов для этого теста, рекомендуем:

САМЫЙ ДЕШЕВЫЙ ТОРТ. Возьмите 1 стакан муки, 1 стакан песка,

1 стакан кефира, 1 яйцо, 0,5 чайной ложки соды – погасить уксусом, 2 – 3 столовые ложки какао… Добавьте в тесто 1 ложечку меда.

И приятного аппетита.

“По-моему, великолепно, – сказал профессор Скворлыгин. -

Даже пословицу подобрал, каков молодец!.. А как изящна концовка!.. “И приятного аппетита!.. ” Казалось бы, простые слова, но насколько точны, выразительны и уместны! ”

“А мне нравится “ и ”,- сказал Долмат Фомич. – Обратите внимание, не просто “ приятного аппетита ”, а “ и ”! “И приятного аппетита ”! Такое непринужденное интонирование… Нет, молодец, молодец… Лучший материал в номере, как ни крутите!.. ” “Друг мой! – Профессор

Скворлыгин тряс меня за руку. – Поздравляю. Искренне поздравляю! ”

Я не то чтобы затосковал по родному дому, не то чтобы мне уж совсем истерзала душу моя неприкаянность – или конкретно: достал бы майор со своими прихватами, хрен с ним и с ними, – но костюм при моем теперешнем положении в обществе мне бы не помешал. И я отправился за костюмом.

В нашей квартире приключился ремонт.

В моей – и еще раз: в моей! – в настоящей, напротив парка

Победы.

“ Не ждали? ” Точно, не ждали.

Оклеили зачем-то стены в прихожей какими-то жуткими обоями с омерзительными разводами как бы под мрамор. “Зачем? ”

“Красота спасет мир ”,- сострил Валера. Меня передернуло.

“Могли бы и посоветоваться”. Он промолчал. Так и есть: в моей комнате потолок белят. Вдвоем. Надежда разводит мел, а этот, значит, со стремянки спустился. “Ребята, а вы, я смотрю, надолго обосновались ”. “Но надо же делать что-то с квартирой, – Валера сказал. – Осторожно, не прислоняйся”.

“Это как? – Я не понял про “ надо ”. – Что надо делать? ”

“ Жить надо по-человечески! – Валера воскликнул. -

По-человечески, понимаешь? ” “Каждый должен обустроить свой дом ”,- раздался голос Надежды.

“ Так ли я понимаю, что вы свой дом обустраиваете? ”

Валера спросил: “Ты разве против? ” – “Нет, я не против, просто я думал, что это все-таки мой дом ”. – “Разумеется, твой… В известном смысле твой… Но не только твой. И твоей жены тоже. И наш ”. – “Наш общий дом ”,- обобщила

Надежда. “ Вот мы и ремонтируем ”,- сказал Валера. “ А он недоволен ”,- сказала Надежда Валере.

“Стойте, стойте! А ну-ка объясните мне, какое отношение к моей квартире имеете вы? ” – То бишь, сам того не желая, я поднял и заострил проклятый квартирный вопрос, из всех проклятых – самый мне ненавистный.

“Объясняю. Раз ты придираешься к словам, я тебе, во-первых, скажу: да, действительно, строго говоря, это неправильно, нельзя говорить “ моя”, “ твоя”, “ наша ”,

“ ваша ” об этой квартире. Эта квартира не совсем твоя и не совсем наша, если быть достаточно строгими. Что касается тебя, Олег, то ты в этой квартире всего лишь прописан, а изживший себя институт прописки, нравится тебе или нет, будет вот-вот ликвидирован, подобно другим институтам социального принуждения, скоро даже никто вообще не вспомнит, что это было такое – прописка… И лишь после приватизации… – Это скучнейшее слово (в те дни жутко модное) Валера произнес особо отчетливо. – После приватизации можно будет говорить о данной квартире, как о чьей-либо собственности. Не перебивай. Во-вторых… Ты спрашиваешь: какое мы имеем отношение к этой квартире? Вот какое: мы в ней живем. В-третьих, как видишь, мы ее ремонтируем. В-четвертых, Олег, если не мы, то кто? Может быть, ты? Может быть, ты способен пошевелиться чуть-чуть?

Пальцем о палец ударить?.. ”

Нет, не способен. Не могу. Не хочу. Не люблю. Не воспринимаю. Не понял ни слова. Какой-то бред. “Да ведь я вас просто впустил!.. Просто пожить впустил! ” – воскликнул. “Ну впустил. Ну и что? Ты так говоришь, будто мы тебе плохого желаем ”. А Надежда сказала: “Я ведь знала, что он не оценит ”.- “Оценит, оценит. Поживет еще недельку с женой со своей, сразу оценит. Заживо съедят.

Будет съеден ”.

С этим не спорил. Он прав. “Говорят, – сказал я без злорадства, – породистой собаке отдельная площадь полагается. Вот кто раньше вас приватизи рует ”. – “ Не знаю, как насчет собак, но я ведь тоже могу рассчитывать на привилегии ”. – “Ты? ” – “Как защитник

Белого дома ”,- невозмутимо ответил Валера. “Да ведь ты же в Питере был! ” – “Мы защищали Петросовет, – сказала

Надежда, – это приравнивается к защите Белого дома ”.- “

На него никто ж не нападал, на ваш Петросовет ”.- “Потому и не нападали, что были защитники ”.

Брошен взгляд на Надежду: каково сказано? Точная фраза.

Умная фраза.

“С другой стороны, – рассуждает Валера, прохаживаясь по комнате (что непросто – ремонт), – и с твоей неоднозначной женой можно при наличии доброй воли поладить вполне. Она не подарок, это да… Но… практичная женщина, с хваткой… Мы находим общий язык ”. – “ Я рад за вас ”. “Только не горячись. Ничего особенного. Я женюсь – фиктивно – на твоей жене ”. – “ Поздравляю ”. – “ С этим не поздравляют. Фиктивно ”.

Я и спрашивать не стал, зачем он женится, я только сказал: “ Неплохо было бы посоветоваться с формальным мужем, есть такой ”. -

“Ты, что ли? Да мы тебя даже тревожить не собирались. Без тебя меньше хлопот ”. – “ Меньше хлопот жениться на моей жене? ” – “Конечно. Сейчас это оформляется в течение часа.

Лишь бы деньги были и свой человек. Знаешь, сколько стоит свидетельство о смерти? ” – “Тебе надо свидетельство о браке ”. – “О смерти ”.- “Чьей смерти? ” – “Твоей ”.

Мне показалось, что ослышался.

“Элементарно. У меня знакомая в загсе, вместе на баррикадах были. Оформляем тебя как усопшего – фиктивно!

Твоя жена, вернее, вдова, фиктивно вступает в брак. Со мной. Она ответственный квартиросъемщик, я ее муж.

Приватизируем. Сдаем или продаем. Тебе часть прибыли. А нам с Надюхой процент за хлопоты, нам много не надо ”.

“ Если шутишь, – сказал я,- то очень глупо ”. “Как будто кто-то твоей смерти хочет!.. Никто не хочет, не бойся.

Или чтобы я домогался твоей жены?.. Может быть, ты ревнуешь!.. Так ты не ревнуй… Ты что думаешь, я действи тельно домогаюсь твоей жены? ” “Он не домогается, нет, – обняла Надежда

Валеру. – Он мой. Правда, Валерочка? ”

“ Я бы мог и не говорить ничего, – сказал Валера, освобождаясь от объятий. – Ты бы ничего и не узнал бы.

Подумаешь, бумажка! ”

“Бред, бред, бред!.. ” – “В чем же ты бред усматриваешь? ”

– “Во всем! Зачем тебе фиктивно жениться?.. Зачем мне фиктивно умирать?.. Чушь какая-то, идиотизм! ” – “Нет, дорогой, идиотизм – это не воспользоваться моментом, возможностями, ситуацией – вот что такое идиотизм! В стране чудеса происходят!.. Сейчас такое придумать можно… все, что захочешь!.. любую бумажку достать!.. А через месяц-другой ты в лепешку разобьешься, ни за какие деньги уже не дадут! Ни о рождении, ни о смерти твоей, ни о чем не дадут! Вспомнишь меня, так и будет! ” “ Да зачем мне бумажка твоя?! И потом, – возопил я,- я так и буду спать на антресолях? ”

“Можешь спать внизу ”,- спокойно ответила Надежда.

Я открыл шкаф. Упала газета. “ Осторожно, запачкаешь! ”

Платья висели. “Где мой костюм? ” – “В кухне! На вешалке! ”

Я в кухню пошел. Точно, мой костюм висел на вешалке, они перетащили вешалку из прихожей.

“Ты носишь мой костюм? ” – грозно спросил я Валеру. “ С ума сошел! Вот что я ношу! ” (Он был в рабочей одежде, перепачканной мелом.) – “А на улицу ты выходишь в моем костюме? ” – “Ну знаешь, у меня есть в чем выходить на улицу ”. – “В моем свадебном костюме! ” – “Олег! Ты снесешь его на барахолку! Ты опустился, Олег! Тебя видели на Сенной, ты продавал кактусы ”. – “Это было давно. Где галстук? ” – “Зачем тебе галстук? ” – “Галстук отдай! ”

“ Да возьми ты свой галстук! Если хочешь торговать, вот, смотри. Нам нужны распространители. Можно без галстука.

Потрогай. – Он протянул мне пачку обоев, именно пачку, а не рулон; то были прямоугольные листы ватмана с голубовато-серыми разводами, стилизация под мраморные плиты. – Я прихожую ими оклеил. И еще здесь оклею ”.

“Пачкаются ”,- сказал я. “ Ничего не пачкаются. Сами делаем. В ванну бензин наливаешь, сверху масляную краску жирным слоем. Бросаешь листы, чтобы плавали на поверхности… Краска впитывается, достаешь, сушишь.

Проветриваешь… ” – “Ты наливаешь бензин в мою ван ну? ” – “Мы их делаем у себя в институте! ”

Направляясь к двери и неся костюм, я спросил с горечью:

“Как твоя аспирантура, Валерий Игнатьевич? ” – “Какая аспирантура, Олег Николаевич? Ты же видишь, время какое!..

Какая, к черту, аспирантура! ”