Входная хлопнула. У меня за спиной. И я в темноте очутился . В кромешной. Рука искала перила, нога – ступеньку. Не нашли: ни та ни другая – ни того ни другого.

У меня не было спичек. Уважающие себя люди тогда ходили с фона риками.

Я был на втором, когда дверь отворилась на третьем. “Олег, это ты? ” – голос Юлии. “Я”,- ответил я по-немецки.

Поднимался, встречаемый.

“Лампочки, гады, воруют… Я слышала, ты внизу грохотал…

Осторожно… ” В светлом прямоугольнике – в светлом платье. Почти светящаяся. “ Пришел все-таки ”. Стоит, светлая. “Здравствуй ”,- говорю, входя.

Я пришел последним, как оказалось. Из-за нее. Не последним

– из-за нее, а пришел из-за нее – вообще. Если бы ее здесь не было, я бы вообще не пришел. Боялся, не будет.

Вешая на вешалку в прихожей: “У нас тоже света на лестнице нет никогда. Ввернешь – сразу выкрутят ”. (Честно говоря , я никогда не ввертывал. И не выкручивал.) “У вас понятно, у вас барахолка рядом ”.- “ А где все? ” “Там ”. Небрежный взмах рукой в сторону комнаты.

Узнаю голос Долмата Фомича, он что-то читает. Его слушают.

“Слушай, Юлия, ты умеешь завязывать галстук? Я не помню как. Разучился”.- Достал галстук из кармана. В самом деле, забыл. Никакой задней мысли.

“Пойдем к зеркалу ”,- сказала Юлия.

Вошли. Юлия свет зажгла. Трельяж. А вошли, стало быть, в спальню. На стене – ню. Мясисто-розовотелое. “Идеал женской красоты Долмата Фомича? ” “Не думаю ”,- сказала Юлия.

Начнем. Обдаваемый запахом ее духов, я послушно вытянул шею и выставил вперед подбородок, пальцы Юлии закопошились у меня на горле. Ее пальцы пахли кинзой. Резала, наверное.

Я в зеркало посмотрел. В зеркала. Их было три (трельяж). В одном никого не было, в другом она завязывала галстук (для чего зеркало, кстати, не обязательно было), а в третьем

(вид со спины, с ее спины) изображалось ущербное что-то – недообъятие: она на грудь ложится ему, а он, как истукан, руки по швам и голову задирает. Что-то вроде. И все вертикально.

“ Не вертись ”.

Вот именно. Я положил ей руки на талию – для устойчивости.

Зеркальная композиция запретендовала на смысл. Юлия, голову назад откинув и не переводя взгляда, словно обращаясь к неполучающемуся узлу и как бы в задумчивость погружаясь, тихо спросила: “ Так? ” – Риторический гибрид насмешливости и заинтересованности.

“А давай, – сказал я,- дернем отсюда ”. “Это невозможно

”,- сказала Юлия. “ Почему? ” – спросил я, сочетая пальцы в замок у нее за спиной и в кольцо ее замыкая. “Потому что есть обстоятельства ”,- нараспев проговорила Юлия, ровно настолько сопротивляясь моему замыканию, насколько требовалось это для продолжения манипуляций с галстуком.

Впрочем, к последнему интерес у нее явно падал. Все равно не получалось.

“Тебе не нужен галстук, – сказала Юлия с грустью в голосе.

– Выброси его к чертовой матери ”.

Я подошел к окну и выкинул галстук в форточку.

Галстук издевательски повис на дереве.

Я молчал.

“У жены хозяина дома будут проблемы ”,- сказала Юлия, глядя на галстук, повисший на дереве. Я спросил: “Жена здесь? ” “Чья?” – спросила Юлия. “Фомича, хозяина дома

”. “Здесь ”,- ответила Юлия.

“Юлия. Юлия! – послышался женский голос. – Где Юлия?”

“Вот. Спохватились ”. “Если так, – сказал я,- надо его скинуть чем-нибудь ”. “ Не надо, – сказала Юлия.- Сам упадет. Идем ”.

Мы вышли из комнаты. По прихожей бродили библиофилы.

Коллоквиум окончился. Время кулуарных бесед.

Зоя Константиновна – нос к носу. Это ей принадлежал возглас “Юлия! Юлия!”. “ Юлия! – начала было библиофилка, но, увидев меня, осеклась и ошарашенно вымолвила: – Олег Николаевич, вы здесь? ” “Да вот, – сказал я,- зашел ”.

“Мы вас ждем, ждем, а вы… а вы… – приходила в себя Зоя

Константиновна. – А вы тут, оказывается. В этой комнате… ”

Не надо было оправдываться, да уж теперь что жалеть. “Мне

Юлия помогала… ” – сказал я, сократив кое-как фразу.

(Потому что “ галстук завязать ” за отсутствием такового было бы очень странно договаривать. Да и вообще почему я должен отчитываться?)

“Олег Николаевич! Здравствуйте! ” – подошел малознакомый библиофил. “О, кто пришел к нам, Олег Николаевич! ” – воскликнул другой. “ Олег Николаевич!.. Олег Николаевич!..

” – приветствовали меня со всех сторон. Выбежал Долмат

Фомич на имя мое и на отчество и, не скрыв радости, обнял меня. “Что же вы тут в прихожей стоите? Сюда, сюда, – повел он меня в комнату с библиофилами. (Книги, книги, книги на полках…) – Я боялся, вы не придете… Господа, узнаете? ” “ Олег Николаевич! Олег Николаевич! ”

Стол.

Знакомые, полузнакомые и незнакомые лица.

Не прошло и минуты, а я участвую в разговоре. В чем трагедия Джойса… (А в чем трагедия Джойса?) Сколько стоит бумага… (А сколько стоит бумага?) Солженицын в

Россию вот-вот… (И точно: скоро приехал!)

Стараюсь не смотреть на стол. Но явственны яства. Фрукты особенно.

И ананас.

Где Юлия?

“ Простите, я вам не показал еще своих сокровищ, – спохватывается Долмат Фомич. – Посмотрите ”. Альбом. В цельнокожаном переплете. Титульные листы редких книг.

“Редчайших! Редчайших! ” На каждом – печать. “Родники. Мои родники. Вскармливаете реку маргинальной сфрагистики ”.

Вот круглая: Усть-Ижорского фанерного завода “Большевик ” на титульном листе “Острова Сахалина ”, отдельное прижизненное издание. А вот эллипсовидная печать – подарок профессора Скворлыгина – Института хирургического туберкулеза и костно-суставных заболеваний украшает титульный лист первого издания романа “ Бруски ”. А вот квадратная – “Труд-ассириец ”, это печать одноименной артели производства гуталина, в 35-м году размещалась на

Лиговке, что и отмечено карандашом слева от печати, а попала она неизвестно как на книгу Н. Н. Страхова “

Бедность нашей литературы ”, С.- Петербург, 1868

(титульный лист поврежден). Треугольная – “Красный картузник ”, на “Холодных блюдах и закусках ”, тем замечательная, что к моменту выхода книги фабрика бумажных картузов прекратила свое существование.

Долмат Фомич любовно перелистывал страницы. “ Вот ”, похвастался он. Титул сказок Бианки, печать общеобразовательной школы № 186. “Вы знаете, кто там учился? Лауреат Нобелевской премии. Отгадайте, который? ”

У меня нет желания что-либо отгадывать. По правде говоря, меня сфрагистика не интересует. Хотя:

“А сами-то книги, без титулов – где? ”

“Ну чего захотели! – усмехнулся Долмат Фомич. – Всего не приобретешь ”.

“Олег Николаевич, можно вас на минутку? ” – Надо на кухню.

Зоя Константиновна зачем-то зовет. Попросил извинения.

Юлия, стоя у раковины, моет большую кастрюлю, недовольная чем-то. Она даже не посмотрела на меня. Наоборот: отвернулась. Зато ко мне внимательна Зоя Константиновна.

Взяв за руку, подводит к столу.

“ Для салата. Последний аккорд ”.- Диковинное приспособление стоит на столе, гильотиноподобное и, если я правильно понял, многоножевое. Соленый огурец жертвенно лежит на керамическом подогуречнике. Крепыш. Я правильно понял. “ Нажмите, – последовала просьба Зои

Константиновны. – Нажмите на рычажок. Последний аккорд ”.

Я нажал. Огуречные звездочки попрыгали в тарелку.

“Браво! ” – за спиной аплодировали Долмат Фомич и его соратники.

Я шутливо раскланялся.

Долмат Фомич улыбнулся приветливо – мне, но слова, не столь приветливые (под шумок – уверенный, что я не услышу), обратил к Юлии: “Ты бы все-таки надела парадный передник ”.

Злой взгляд в его сторону. Обнаружив, что он всеми услышан, Долмат Фомич попытался смягчить неловкость веселой шуткой: “Юлия, Юлия, как хорошо тобою вымыта, я вижу, кастрюлия”.

“Слушай, не надо! ” – неожиданно громко произнесла Юлия.

Скинула непарадный передник и вышла из кухни. Библиофилы во главе с Долматом Фомичом поспешили за ней. Я, пораженный, остался. “Своенравна, строптива ”,- сортируя огуречные звездочки, обескураженно вымолвила Зоя

Константиновна. И тут я понял: они же родственники! Ну конечно: отец и дочь! Как же я раньше не разглядел этого?

Юлия – дочь Фомича, это же так очевидно! Все объяснилось.

Все стало понятным.

Членство в Обществе, надо же – глупость какая!.. Не ему я обязан тем, что Юлия здесь, не так все абсурдно. Все лучше, все проще, все объяснимее!.. И с Долматом нелепое

Фомичом знакомство мое, озаренное вдруг вспышкой смысла, – не нелепое вдруг, не случайное вдруг – без библиофилов, – сочеталось вдруг у меня в голове с тем, что Юлия здесь, с тем, что Юлия здесь! Петь душа захотела.

Зоя Константиновна улыбалась многозначительно, словно догадывалась, о чем я думаю. Ба! Да ведь она и есть жена, она и есть жена хозяина дома! Других женщин нет. Все становится на свои места. Жена Фомича. Мать Юлии. Хотя лицом не похожа и нос – другой. Не мать – мачеха!

Зазвонил колокольчик, приглашая за стол. Мачеха Зоя

Константиновна сказала мне доверительно: “ Не ладят.

Случается. А ведь как подходят друг другу… Такие разные и так подходят… ”

Я насторожился: “ Кто? ”

“Луночаровы. Юлия Михайловна и… – Она глаза округлила. -

Как? Вы ничего не знали? Юлия Михайловна и Долмат Фомич уже год как находятся в законном браке ”.

Я не поверил: “ Этого не может быть! ” “Уверяю вас, они муж и жена ”.

Все мои построения мигом разрушились. Я побледнел, наверное, потому что Зоя Константиновна поинтересовалась:

“ Вы, наверное, голодны? ”

“А кто же тогда вы? ” – спросил я не в силах смириться с известием.

“Ха-ха-ха! – Зоя Константиновна кокетливо засмеялась. -

Молодой человек, а вы шалун. Мы друзья с Долматом Фомичом.

Меня связывает с ним многолетняя дружба ”.

Тоска мое сердце объяла.

Зоя Константиновна предложила выпить. Мы выпили за библиотеку Демьяна Бедного. Закусывали. Я резал ножом.

Сосредоточенно. Очень сосредоточенно, сам чувствовал: чересчур, не в меру выпитого, так быть не должно. Так не бывает. Бывает не так. Я сосредотачивался на своей сосредоточенности: нож ускользал. Я мог сосредоточиться только на чем-то одном: или на ноже, или на своей сосредоточенности. Или на том, что говорили. Демьян Бедный был библиотаф. Библиотаф – это тот, кто не дает читать книги.

“А вы, Олег Николаевич, нет. Вы не библиотаф от слова “ могила ”. Олег Николаевич даст ”. “Долмату Фомичу дал Олег

Николаевич. Нужную. Когда попросил ”. “Спасибо, Олег

Николаевич ”. Пожалуйста. Дал. Дал. Дал.

Зачем я слушаю это?

Сталин брал книги читать. А Демьян давал неохотно. Демьян

Бедный не давал никому, лишь Сталину. Сталин брал и читал.

У него были жирные пальцы. Однажды ревнивый Демьян сказал про Сталина: “Он возвращает с пятнами на страницах ”.

Могли б расстрелять. Уцелел. Но в опалу попал. Выгнали из

Кремля. Исключили из партии. Отлучили от “Правды ”.

Собрание книг досталось музею. Государственному.

Литературному. Государственному литературному.

Государственному литературному досталось музею.

Значит, все-таки они что-то подсыпали в вино. Значит, что-то подмешено.

“ Когда я впервые прочла об этом, а я об этом прочла в “

Огоньке ”… в начале, помните, гласности (и перестройки), я так взволновалась, я так взволновалась, что спать не могла две ночи подряд. Сталин пятна оставил на них! Представляете, пятна! Я решила найти эти книги!

Уникальные книги с уникальными пятнами… Это времени пятна. Пятна истории! Пятна истории, вам говорю!.. В те бессонные ночи в моем мозгу возникла новая дисциплина… ”

“Библиотрассография,- послышалось отовсюду, – библиотрассография…”

“ Да! – заставила вздрогнуть меня возбужденная Зоя.- Да!

Но теперь я скажу: библиотрассография – вот название страсти моей к указанному предмету! ”

Я ел. За едой терял нить разговора. Помню, был помидор и что-то о том, как листала, листала, листала… Он не оставил реестра. Приходилось искать. Устанавливать – те ли, Бедного ли Демьяна? Тысячи книг. Капитальнейший труд.

“Достоверно могу назвать три книги ”.- “Какие? ” “Первая.

Рассказы Олега Орлова “За линией фронта ”. Отпечаток указательного пальца левой руки на тридцать первой странице ”.- Она опять овладела моим вниманием. “Вторая.

Сборник “Французские лирики XVIII века ”, Москва, шестнадцатый год, с предисловием Валерия Брюсова. Характерное пятно напротив эпиграммы Вольтера ”.

“ Вы бы не могли прочесть эпиграмму? ” – “ Могу ”.

Вот почему Иеремия

Лил много слез во дни былые?

Предвидел он, что день придет -

Его Лефрант переведет.

Третья…

Я встал. Не извиняясь, вышел. Я пошел.

Я пошел искать Юлию. Ее нигде не было. В прихожей не было.

В кухне не было. В комнате, в которой мы были с ней, тоже не было. Были окно, открытая форточка, бамбуковая палка в углу, которой задергивают занавески. Я подумал о галстуке.

Теперь я был обязан это сделать. Я не мог поставить ее под удар. Я взял бамбуковую палку и просунул в форточку.

Галстук висел на дереве. Скинуть галстук было непросто.

Напротив окна. Я не мог дотянуться. Дотягивался. Палка была тяжелая. Чуть-чуть не хватало. А мог уронить. Но все ж дотянулся. Дотянулся до галстука. Скинул.

Меня ждали. Встреченный тишиной, сел я на место.

“Все хорошо? ” – спросила негромко Зоя Константиновна. Я ответил ей: “Да ”. “Третье. Пятно, предположительно винное, на шестнадцатой странице Законов вавилонского царя

Хаммурапи под общей редакцией профессора Тураева, восемь рисунков и карта, на карте след подстаканника ”.

“А не было ли там следов крови? ” – спросил профессор

Скворлыгин. “Не было ”,- ответила Зоя Константиновна.

Я увидел Юлию. Она сидела как ни в чем не бывало. Я не мог понять, откуда она появилась.

“Книжные пятна – это памятники материальной культуры эпохи. Книжное пятно как объект исследования есть след.

След, нуждающийся в идентификации. Каждый исследователь должен знать: подсознание через него находит проекцию.

Через пятно. Надо понять и усвоить: книжное пятно – визитная карточка индивидуальности. Но и ключ к пониманию менталитета, свойственного поколению или группе людей тоже. Книжное пятно – то место, где соприкасаются материальное и идеальное, в частности, пища питательная, продуктовая, гастрономическая, с пищей духовной, или, можно сказать, пища с не-пищей… ”

Юлия глядела на меня. “ Не пей ”,- читал я в ее взоре.

“ Я бы могла вам рассказывать долго. Но я вижу, это не всем интересно ”.

“Очень интересно, – сказал Долмат Фомич. – Спасибо, Зоя

Константиновна, мы вам благодарны. А теперь послушаем незабвенного Всеволода Ивановича Терентьева ”.

Он подошел к магнитофону и нажал кнопку.

ГОЛОС В. И. ТЕРЕНТЬЕВА…болезни крыжовника. А вы с той стороны… Я?.. Нет, пусть лучше на левую…

(Неразборчиво.) Сюда?.. (Пауза.) Раз, два, три…

“Итак, Олег Николаевич, теперь ваша очередь. Вы нам о чем-то рассказать очень хотите. О чем? ” Я ни о чем не хотел, я так и сказал: “Ни о чем ”. “Как же так “ ни о чем

””? – не поверил Долмат Фомич. – Надо обязательно о чем-то

”. “Мне не о чем вам рассказывать ”. “ Нет, нет! – возражали собравшиеся.- Расскажите, пожалуйста, непременно расскажите ”. “Я не готов ”.- “Готовы, готовы

”.- “В самом деле, вы совершенно готовы, Олег Николаевич, совершенно готовы ”.

“Расскажите, – попросила Зоя Константиновна, вырисовываясь, когда я на нее посмотрел, – знаете о чем?..

Как вы научились читать. По кубикам, да? ” – “Ваши первые книжки. Про них ”.

Я стал рассказывать про первые давно позабытые книжки, мною в детстве прочитанные.

Что же произошло тогда со мною? Что же за дрянь они мне подмешали, если я действительно им подчинился? Стал рассказывать. Я! И про что?!

И вот странность: с каждым словом я обретал уверенность.

Словно бы и не я это рассказывал, а я только слушал, причем увлеченно. Боясь пропустить. Чуть-чуть недоверчиво.

Мой рассказ был помимо меня. Прислушиваясь, я узнавал о себе позабытое. Как тогда, книгочей шестилетний, все не мог разобраться, чьи эти книжки – “ его ”. Книжки из серии

“Мои первые книжки ”. А я думал: “Его ” – не “ мои ”.

“Мои первые книжки ”.

Их было просто читать. Крупными буквами. Тонкие книжки. Я читал по слогам. Я рано научился читать. Все понимал. Я не понимал только, почему они, первые книжки, – мои? Не я же их написал. Что такое “ мои ”? Так я думал.

Печать неподдельной заинтересованности на лицах, внимающих мне. Вижу, вижу, как слушаете. Особенно Долмат Фомич. Жест рукой: мол, спокойно, мол, тсс!.. Он меня, как Терентьева ведь, он меня, как Ивановича (увиделось вдруг), – на магнитофон. Мой рассказ.

Про то, как варил солдат кашу из топора. Про то рассказываю. “Мои первые книжки ”.

“А на заборах вам приходилось читать в детстве? ”

Еще бы! С этим связано яркое воспоминание. Как же, как же… Только не на заборе, а на столбе. Еще до школы. Я рано научился читать. Я гостил в деревне у тетки отца, а там стоял столб. Я подошел к столбу и прочитал.

Выцарапанное. Выцарапанное прочитал на нем слово. Помню, как оно меня поразило краткостью своей и таинственностью.

Я ж и раньше слышал его, но не только не знал, что оно означает, а даже не умел выделить его из потока непонятных мне выражений, чтоб понять, разгадать, раскумекать, – все оно от меня ускользало, все оно мною недоулавливалось.

Несмотря на краткость свою необыкновенную.

И вот прочитал выцарапанное. И обрадовался. Пришел я к тете Даше и назвал простодушно слово, мною прочитанное. Та испугалась. (Вид, конечно, сделала, что испугалась.) Ведь нельзя, нельзя ни за что это слово вслух говорить, такое оно страшное и плохое. Запрещенное слово. А если услышат, что я произнес, будет беда: повесят меня на Доску позора.

На Доске позора висеть не хотелось. Стало страшно мне очень. А что за доска-то такая?.. А такая. Позора. Вот за клубом, если услышат, поставят Доску позора и повесят на Доску позора – меня.

И тетю Дашу тоже повесят – за меня. Мол, она научила. Как повесят? Или прибьют. Молотком.

Не сплю. Лежу, под одеялом спрятавшись. Стрекочет сверчок.

Тетя Даша молится на ночь, мерцает лампадка. За меня. Я ведь знаю кому. Он распят, приколочен.

За меня.

“ А теперь про вашу работу. Про новую ”.- “Да, да! Олег

Николаевич про салат написал ”.- “Вы так хорошо рассказывали, Олег Николаевич. Расскажите, пожалуйста, еще про салат ”.- “Про какой салат? ” – “Ну, салат цикорий в соусе с мадерой ”.- “Ваша работа последняя ”.- “Моя?”

“Некрасов, – подсказал Долмат Фомич. – Некрасов. Для

“Общего друга ””.

Кто-то из библиофилов уже цитировал:

“Буду новую сосиску

Каждый день изобретать,

Буду мнение без риску

О салате подавать.

Аттестация блюд, помните? ”

“Сначала! Сначала! – скомандовал профессор Скворлыгин и сам стал декламировать:

– Это – круг интимный, близкий.

Тише! Слышен жаркий спор:

Над какою-то сосиской

Произносят приговор.

Поросенку ставят баллы,

Рассуждая о вине,

Тычут градусник в бокалы…

“ Как! четыре – ветчине?.. ” -

Профессор замер на вдохе. -

И поссорились… – выдохнул сокрушенно… Но тут же к всеобщему восторгу снова воспрянул духом:

– Стыдитесь!

Вредно ссориться, друзья!

Благодушно веселитесь!

Скоро к вам приду и я”.

Хор голосов подхватил:

“Буду новую сосиску

Каждый день изобретать,

Буду мнение без риску

О салате подавать…

И с еще большим энтузиазмом, приглашая жестами и меня к сему присоединиться:

Буду кушать плотно, жирно,

Обленюся, как верблюд,

И засну навеки мирно

Между двух изящных… ”

“Блюд ”,- промямлил я, принужденный отгадать рифму.

Смех. Аплодисменты. Звон бокалов. Мы выпили за

Петербургское общество гастрономов, так удачно воспетое

Некрасовым в поэме “Современники ”.

Закусывали. Сие исполнялось без шума. Библиофилы поглядывали на меня заговорщически, словно ждали от меня каких-то ответных слов, быть может, поступка. Я молчал.

“ Ну так, Олег Николаевич, ответьте мне наконец, – не выдержала Зоя Константиновна, – почему же Некрасов, певец народного горя, с радостью посещал заседания

Петербургского общества гастрономов? ”

Я продолжал молчать.

“Там все есть, в книжке, – подсказал мне Долмат Фомич, – в примечаниях. Помните, я вам книжку дал? ”

“Потому что, – за меня ответствовал до сих пор молчавший библиофил (то был казначей), – потому что, по словам

Михайловского, там, цитирую, “ можно, во-первых, действительно вкусно поесть; во-вторых, литератору нужно знать… и, в-третьих, это один из способов поддержать знакомство с разными нужными людьми ”. Так сам Некрасов говорил Михайловскому ”.

“Вам это ничего не напоминает? ” – спросила Зоя

Константиновна. “Напоминает ”.- “Что? ” – “Вас ”.

Не просто тишина воцарилась, но безмолвие. Вилки и ножи легли на та релки.

“Ибо? ” – встал из-за стола Долмат Фомич.

“Ибо, – вырвалось из меня,- ибо вы и есть гастрономы! ”

Тут все встали. Стоя, мне аплодировали. Я тоже встал.

Каждый подошел ко мне, обнял меня и поцеловал три раза.

Каждый сказал: “ Поздравляю ”.

А Зоя Константиновна сказала: “ Вы все поняли сами ”.

“Да, – произнес торжественно Долмат Фомич. – Мы и есть гастрономы. Мы Общество гастрономов. Это не значит, что мы не библиофилы, о нет. Мы все как один библиофилы. Но прежде всего мы Общество гастрономов. Это наша маленькая тайна, и вы с нами ”.

“А вот и салат ”,- объявил профессор Скворлыгин. Из кухни везли салат на сервировочной тележке. С мадерой. Тот самый, рецепт которого я сдул с “ Кулинарии ” Всеволода

Ивановича. “ Салат цикорий в соусе с мадерой! Ваша идея, воплощенная в жизнь! ”

Мне завязали глаза. Ударили по плечу половником.

А где Юлия, думал я, ведь ее опять не было. Я опять ее потерял.